полями битвы были не только военнотехническая экономическая и технологическая области

Работа добавлена на сайт samzan.net:

ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ О ВОЙНАХ XX ВЕКА КАК ОБЛАСТЬ ИДЕЙНО-ПОЛИТИЧЕСКОГО И ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ПРОТИВОСТОЯНИЯ

Автор: А. С. СЕНЯВСКИЙ, Е. С. СЕНЯВСКАЯ

В годы холодной войны, как известно, "полями битвы" были не только военно-техническая, экономическая и технологическая области. При неравных стартовых возможностях и всем известном отставании от Запада, СССР эту гонку выдержал и, как признавали все советологи практически до конца 1980-х гг., даже после утраты в 1970-е гг. динамизма развития, могла бы существовать как влиятельная мировая сила в течение многих десятилетий. Поэтому "никто из зарубежных аналитиков не предсказывал развала Советского Союза и ликвидации социализма в обозримом будущем"1. Важнее была конфронтация в сфере сознания - в идеологии, культуре, ценностях, "образах". Именно здесь советская мобилизационная модель развития оказалась наиболее уязвимой, начав сдавать одну позицию за другой уже в середине 1950-х гг. И если атаки извне в этой области сначала весьма легко отбивались, то внутренний удар оказался куда опаснее.

Решающей вехой здесь стал XX съезд КПСС, нанесший сокрушительный удар по ключевым символам советской системы - по Сталину, еще недавно считавшемуся непререкаемым авторитетом и триумфатором в победе над германским фашизмом; по коммунистической идее, практическое воплощение которой стали связывать с массовыми жертвами террора; по советскому государству, дискредитированному собственным высшим руководством, охарактеризовавшим его как инструмент репрессий; по советской модели социализма, отныне неизменно связываемой в пропаганде политических оппонентов с социальным насилием. Именно после XX съезда стали рассыпаться крупные западные компартии, был дан старт "еврокоммунизму", в союзных соцстранах активизировалась поддержанная Западом оппозиция, произошли волнения в Польше и Венгрии, а внутри СССР начало формироваться диссидентское движение. Произошла также историческая дезориентация населения страны, и почти каждый последующий руководитель начинал свою деятельность с дискредитации предшественника. Была подорвана едва сформировавшаяся единая система ценностей советского общества, народов СССР. Всем этим искусно воспользовались противники СССР в холодной войне, развернув наступление на важнейшем ее участке - в войне психологической.

Одной из решающих областей противостояния стала "битва за прошлое" - за историческую память, за интерпретацию истории, поскольку именно историческая память является ценностной опорой национального самосознания, источником самооценки народа, его самоуважения, а во многом - ценностей и идеалов, определяющих силу нации, ее способность к развитию и преодолению трудностей, способность выдерживать исторические испытания. В этом смысле прошлое (не только в материализованном, вещественном и институциональном, но и в духовном плане) в решающей степени предопределяет настоящее и будущее. Особое значение в этом контексте имеет память о военной истории, поскольку войны, тем более мировые, являются проверкой на прочность исторической состоятельности участвующих в них народов и государств.

Войны в исторической памяти: теоретический аспект

Любая война после своего окончания продолжает существовать в памяти многих людей - непосредственных участников, современников, ближайших потомков носителей экстремального военного опыта. Если война оказывается значимым для социума событием, то память о ней сохраняется не только в индивидуальном, но и в коллективном сознании и может закрепляться в официальном (идеологическом, политическом и т. д.) дискурсе на протяжении жизни нескольких послевоенных поколений. При этом образ войны, т. е. комплекс представлений о ней, включает в себя как интеллектуальные, так и эмоциональные компоненты. Первые представляют собой попытки рационально, логически осмыслить данное явление, тогда как вторые - это совокупность чувств, вызываемых войной.

Субъект восприятия, формирования образа войны может быть весьма дифференцированным: это и массовое общественное сознание, и высшее политическое и военное руководство, и, наконец, армейская масса, включающая низшее и среднее командное звено. Именно для указанных категорий существуют свои специфические закономерности формирования образа войны, хотя, разумеется, эти субъекты не отделены друг от друга непроходимыми барьерами, и потому существуют еще более обобщенные, даже универсальные психологические механизмы, характерные для всех. Естественно, чем ближе субъект к высшим звеньям управления, т. е. к точкам пересечения информационных потоков, и к структурам, принимающим решение, тем выше доля интеллектуальных, рациональных компонентов как в формировании образа войны, так и в его структуре. Соответственно, массовое общественное сознание ориентируется, прежде всего, на эмоциональные компоненты, во многом формируемые под воздействием пропаганды, в том числе ретроспективной.

Каково содержание категории "образ войны"? В широком смысле она включает в себя и собственный образ, и образ врага, и образ союзника (если таковой имеется), и представления о характере и масштабах войны, соотношении сил, развитии событий и т. д. Образ войны никогда не бывает статичным. Его можно весьма четко подразделить на 3 типа: прогностический, складывающийся иногда задолго до того, как война началась; синхронный, формирующийся непосредственно в ходе войны, по мере приобретения реального ее опыта; ретроспективный, оформляющийся уже после окончания войны.

Нас интересует ретроспективный образ войны, который становится, с одной стороны, предметом профессионального анализа разными специалистами (историками, военными, идеологами и политиками), а с другой - фактом исторической памяти народа. В профессиональном отношении этот образ оказывается более дифференцированным в зависимости от того, на какой его аспект направлено основное внимание. По прошествии времени становятся более доступными информация, архивные документы, и историки получают возможность более детального, полного и спокойного осмысления хода событий, их исторического значения. Военные специалисты анализируют прошедшую войну с точки зрения извлечения необходимых уроков для будущих войн, тем самым выполняя весьма противоречивую работу, позитивную и негативную одновременно. Ретроспективный образ, как правило, частично вбирает в себя и прогностический, и синхронный образы войны, естественно, с очень большой содержательной и ценностной корректировкой. В нем же заложены основы прогностических образов будущих войн, содержащие как элементы адекватного предвидения, так и заведомые искажения в силу особенностей человеческого мышления, недостатка информации и объективной неопределенности будущего. Полезным оказывается осмысление всего того нового, что привнесла конкретная война в стратегию и тактику, в военное искусство в целом. Но здесь же кроется и негативная сторона - почти неизбежная абсолютизация прошлого опыта, тогда как последующая война всегда оказывается весьма отличной от предыдущей.

Если рассматривать войну в целом как элемент исторической памяти, то ее событийная насыщенность, эмоциональная составляющая и общественная значимость со временем постепенно угасают, но остаются "ключевые вехи", которые выполняют социальную функцию опорных точек национального самосознания. Не случайно за соответствующее отражение конкретной войны в исторической памяти народов всегда борются идеологи, поскольку оно становится одним из средств решения внутриполитических и идеологических задач, а также инструментом международной политики и дипломатии.

Историческая память - весьма сложный феномен общественного сознания. В ней много пластов, формирующихся разными путями. С одной стороны, она принадлежит области массовой социальной психологии, причем во многом стихийной; с другой - идеологической сфере, а значит, как правило, является предметом особой заботы государства, общества и их официальных институтов (политических организаций, структур образования и воспитания, СМИ, религиозных организаций и др.). В последние годы историческая память все больше привлекает внимание как историков, так и социологов2, причем предметом исследования становится и память о военных событиях3.

Механизмы формирования исторической памяти включают как институционализированные формы передачи информации (например, систему образования, СМИ и т. д.), так и языковые формулы, устную традицию, фольклор, семейные предания и т. п. Историческая память - основа национального самосознания, которое, в свою очередь, имеет решающее влияние на развитие страны, жизнеспособность народа и государства, особенно в условиях тяжелых национально-государственных кризисов. Травмированное и дезориентированное массовое сознание, в том числе в отношении исторического прошлого своей страны, - один из сильнейших факторов подрыва национальной безопасности, способных привести к катастрофе. Историческая память подразделяется на документальную, зафиксированную в источниках своей эпохи, и интерпретационную, в виде различных ретроспективных толкований (от мемуаров участников и очевидцев до учебников истории, исторической публицистики и т. д.), на память нарратива и актуализированную память массового сознания.

Следует отметить несколько важных особенностей, связанных с механизмами функционирования исторической памяти как явления массового сознания.

Историческая память - избирательна. Это связано с тем, что ее емкость ограничена, поэтому в сознании обычного человека сохраняется весьма небольшое количество исторических событий и имен. Как правило, они связаны с экстремальными для жизни страны и общества явлениями - войнами, социальными потрясениями, крупными политическими и культурными событиями.

- Историческая память делится на долговременную и кратковременную. Кратковременная связана с событиями иногда в масштабах истории малозначительными, но о которых помнят их современники и непосредственные свидетели или, косвенно, в основном через устную традицию, ближайшие потомки. Долговременная имеет более сложный механизм формирования и функционирования, в основе которого лежит избирательность.

- Долговременная историческая память в массовом сознании всегда символична и мифологизирована. В ней остается не точная подробная передача исторических фактов, а предельно обобщенный образ.

- Еще одной особенностью исторической памяти является ее оценочная бинарность (белое/черное, хорошее/плохое, герой/злодей и т. п.). Историческая память почти не знает оттенков, переходных форм, сложностей и противоречий, которые характерны для реальной жизни. В значительной степени именно это позволяет манипулировать общественным сознанием, в том числе и исторической памятью, меняя оценочные знаки с плюса на минус и наоборот.

- Исторические символы - основное содержание исторической памяти - одновременно являются и опорными точками национального самосознания, ориентирами для членов социума в отношении к себе и к миру, самоидентификации и опознании чужого, инородного. Размещая себя на оси времени, общество, имеющее прочный исторический фундамент из различных испытаний и опыта их преодоления, может достаточно уверенно формировать традиции, выстраивать свою перспективу, сохраняя оптимизм даже в условиях сильных потрясений. Утрата исторической памяти или ее сильная деформация дезориентируют общество также в настоящем и будущем, порождают массовый пессимизм.

- В определенных условиях для исторической памяти характерен механизм актуализации, т. е. избирательного интереса к событиям прошлого, вызывающим ассоциации с настоящим. Например, актуализируются даже плохо зафиксированные в исторической памяти войны при новой войне с тем же историческим противником: в Великую Отечественную часто вспоминали Первую мировую, современные события в Чечне вызвали повышенный интерес к Кавказской войне XIX в. и т. д.

Представления о прошлом формируются разными путями. В современной России, по данным социологических обследований, основными источниками исторических знаний являются: учебники - их указали более 70% опрошенных, кинофильмы (более 60%), телепередачи (более 50%)4. Таким образом, подавляющая часть исторической информации население получало через систему образования, наиболее массовое искусство и самый распространенный вид СМИ. Все это в основном институционализированные и пассивные формы потребления. Чтение мемуаров, художественной литературы, газет и журналов назвали источником исторических знаний лишь около 40%, рассказы старшего поколения - около 30%, а семейные архивы - лишь 5% опрошенных. Таким образом, прямая передача исторических знаний явно отходит на второй план и характерна лишь для относительно небольшой части общества. Отсюда вытекает особенно большая ответственность государства, регулирующего систему исторического образования, а также деятелей киноискусства и СМИ, популяризирующих и интерпретирующих исторические события, в том числе отечественной военной истории.

Доминирующая роль институциональных механизмов формирования исторической памяти общества Нового и Новейшего времени предопределяет особую значимость идеологии и политики в отборе и интерпретации событий, явлений и персонажей истории, закрепляемых в массовом сознании. Государство и власть влияют на этот процесс либо непосредственно (через учебные программы), либо косвенно (через культуру и СМИ). В советском обществе это влияние было всеохватывающим и, как правило, прямым, в постсоветском - чрезвычайно широким, хотя и косвенным. В условиях "перестройки" историческая память использовалась как поле политической борьбы, причем разрушались не только классовые символы советской эпохи, но ставились под сомнение и героические символы Великой Отечественной войны, а наиболее радикальными публицистами и журналистами - многие общенациональные символы российской истории. На рубеже 1980-х - 1990-х гг. даже термину "патриотизм" пытались придать негативный оттенок и отождествить с реакционностью. Называя, например, патриотов "красно-коричневыми", пытались, таким образом, прямо намекнуть на фашизм, однозначно негативно воспринимаемый массовым российским сознанием.

Категории войн и национально-историческое сознание народов в XX в.

Военное прошлое и военный опыт занимают в исторической памяти особое место. Войны - это всегда экстремальное состояние для страны и государства, и чем масштабнее военные события и их влияние на развитие общества, тем они потенциально занимают более значительное место в структуре общественного сознания. А наиболее важные, судьбоносные для конкретных стран и народов войны, превращаются в важнейший элемент "опорного каркаса" национального самосознания, предмет гордости и источник, из которого народы черпают моральные силы в периоды новых тяжелых испытаний.

Так, в исторической памяти россиян, прежде всего в русском национальном самосознании, особое место занимают войны не столько победоносные, сколько те, в которых народ проявил жертвенность, стойкость и героизм, иногда даже независимо от исхода самой войны. В исторической памяти русского народа сохранились имена Александра Невского, Дмитрия Донского, Минина и Пожарского, Петра Великого, Суворова и Кутузова, Г. К. Жукова и И. В. Сталина. Если мы вспомним исторических персонажей военной истории "второго плана", т. е. не вождей и полководцев, а простых людей и рядовых воинов, то ответы, как правило, ограничатся героическими символами Великой Отечественной войны, как индивидуальными (Александр Матросов, Зоя Космодемьянская, Николай Гастелло и др.), так и коллективными (защитники Брестской крепости, панфиловцы, молодогвардейцы). От более ранних войн события и персонажи сохранились в исторической памяти большинства наших современников почти исключительно благодаря популярным (особенно классическим, изучаемым в рамках школьной программы) произведениям литературы и искусства5. Но именно Великая Отечественная война закрепилась в народной памяти как самое значительное событие в истории России (всей, а не только XX века!), как опорный образ национального сознания и национального единства.

У других народов также есть свои "героические вехи", ценностные ориентиры из давнего или недавнего прошлого, заключающие в себе мощный импульс дальнейшего развития. При этом у каждой страны историческая память сугубо индивидуальна и содержит собственные оценки событий, не похожие на взгляды и оценки других социумов.

Войны можно оценивать по многим параметрам: по количеству вовлеченных в них участников и роли каждого из них в мировой политике, по величине территории, охваченной боевыми действиями, по масштабу материальных потерь и человеческих жертв, по тому влиянию, которое данная война оказала на положение ее участников, в особенности великих держав, и на международные отношения в целом, и др. Но все они - мировые и локальные, большие и малые - имеют разную значимость в общеисторическом масштабе и в истории отдельных народов. Так, для одних народов даже крупнейшие в общеисторическом масштабе события, но не коснувшиеся их непосредственно, остаются на периферии исторической памяти, а то и вовсе выпадают из нее. Вместе с тем даже незначительное для мировой истории военное столкновение, затронувшее маленькую страну и ее народ, нередко оказывается в фокусе его исторической памяти и может даже превращаться для него в элемент героического эпоса, закладывающего основы национального самосознания. Тем более значимыми для национальной исторической памяти становились войны, которые выводили страну и народ на широкую международную арену. Таким событием стала русско-японская война 1904 - 1905 гг. для Японии, впервые одержавшей победу над крупной европейской державой.

Другой пример - советско-польская война 1920 г., которая практически не отложилась в исторической памяти россиян, поскольку была всего лишь одним из эпизодов Гражданской войны и иностранной интервенции. Аналогичное малозначащее место (при всем различии в подходах к оценке данного периода) она занимала и в учебниках истории, как советских, так и постсоветских. Однако в Польше этой войне придается едва ли не всемирно-историческое значение. В современных польских учебниках истории ее называют "битвой, которая спасла Европу", имея в виду гипотетические планы нападения большевиков на другие европейские страны с целью экспорта коммунистической революции. Согласно этой трактовке, Польша выступила бастионом Европы против коммунизма, чем и оправдывается ее агрессия против Советской России: "Чтобы предупредить большевистский набег, польская армия нанесла удар на восток. Сначала поляки добились успеха". Но, дойдя до самого Киева и взяв его, они вскоре получили отпор и откатились в глубь собственной страны. Как известно, лишь просчеты советского командования позволили им выиграть битву под Варшавой. Сегодня польские учебники истории утверждают, что победа поляков под Варшавой "была признана как одна из главных восемнадцати битв, которые решили судьбу мира. Она вошла в историю под названием "чудо на Висле""6.

Аналогично малозначимой для СССР советско-финской войне 1939 - 1940 гг. и боевым действиям на второстепенном для Великой Отечественной войны Карельском фронте в 1941 - 1944 гг. (в финской трактовке - Зимняя война и Война-продолжение) в Финляндии придается судьбоносное значение не только для национальной истории маленькой северной страны, но и для всей западной цивилизации. При этом сознательно умалчивается, что во Второй мировой войне Финляндия была союзницей гитлеровской Германии. Более того, этот очевидный факт неуклюже отрицают финские историки и политики, которые "изобрели" и ввели с этой целью в употребление новую, странную для международного права терминологию, заменив понятие "союзник" категорией "военный соратник", как будто это меняет суть дела и может ввести кого-то в заблуждение. Так, 1 марта 2005 г. во время официального визита во Францию Президент Финляндии Тарья Халонен выступила во Французском институте международных отношений, где "познакомила слушателей с финским взглядом на Вторую мировую войну, в основе которого тезис о том, что для Финляндии мировая война означала отдельную войну против Советского Союза, в ходе которой финны сумели сохранить свою независимость и отстоять демократический политический строй". МИД России вынужден был прокомментировать это выступление руководителя соседней страны, отметив, что "эта трактовка истории получила распространение в Финляндии, особенно в последнее десятилетие", но что "вряд ли есть основания вносить по всему миру коррективы в учебники истории, стирая упоминания о том, что в годы Второй мировой войны Финляндия была в числе союзников гитлеровской Германии, воевала на ее стороне и, соответственно, несет свою долю ответственности за эту войну". Для напоминания Президенту Финляндии об исторической правде МИД России предложил ей "открыть преамбулу Парижского мирного договора 1947 года, заключенного с Финляндией "Союзными и Соединенными Державами""7.

Есть и иная категория войн, являющихся для страны и ее народа источником психологической фрустрации (в ряде случаев - национальным позором). Это - войны, которые стараются вытеснить из исторической памяти или трансформировать, исказить их образ, "переписать историю" с тем, чтобы избавиться от неприятных эмоций, травмирующих массовое сознание, вызывающих чувство вины, активизирующих комплекс "национальной неполноценности" и т. п. Все та же русско-японская война нанесла психологическую травму российскому обществу в начале XX в.: великая военная держава потерпела поражение от далекой азиатской, еще недавно считавшейся отсталой страны. Это обстоятельство имело весьма долговременные последствия, повлияв на расклад мировых сил и принятие политических решений уже в середине столетия. Сталин в своей речи, произнесенной по радио 2 сентября 1945 г., в день подписания акта о безоговорочной капитуляции Японии во Второй мировой войне, напомнил об истории непростых взаимоотношений России с этой страной, подчеркнув, что у советских людей имеется к ней "свой особый счет". "Поражение русских войск в 1904 году в период русско-японской войны оставило в сознании народа тяжелые воспоминания, - заявил он. - Оно легло на нашу страну черным пятном. Наш народ верил и ждал, что наступит день, когда Япония будет разбита и пятно будет ликвидировано. Сорок лет ждали мы, люди старого поколения, этого дня. И вот этот день наступил"8. Эта оценка, в значительной мере окрашенная в государственно-националистические тона, в тот момент была полностью созвучна настроениям страны, в которой "пролетарский интернационализм" как официальная идеология постепенно вытеснялся идеей защиты и торжества национальных интересов СССР как преемника тысячелетнего Российского государства.

В свою очередь, для Японии психологическим шоком на многие десятилетия стало ее поражение в 1945 г. Память о войне в этой стране определяется целой совокупностью факторов и обстоятельств. Здесь и глубокие многовековые традиции, и связанный с ними специфический национальный характер, и особое мировосприятие, ментальность, которая во многом принципиально отличается от европейской. Наконец, чрезвычайно важно, что это память о поражении, которое сильно травмировало национальное самосознание японцев. "В отличие от Германии и Италии, Япония единственная страна, которая даже через 60 лет еще не преодолела свой комплекс побежденной державы"9. Окончание войны провело глубокий водораздел между старой и новой японской историей, в которой возникли существующие и поныне политическая и экономическая система, внешнеполитическая ориентация на Запад в целом и особенно на США. Вот уже более полувека Япония следует в форваторе американской политики и во многом под ее влиянием формирует свое отношение к миру, в том числе и историческую память о войне в Европе. Не случайно для японских ученых и аналитиков, которые до сих пор активно используют риторику времен холодной войны, очень свойственно "сознательное очернение и принижение роли СССР в победе над фашизмом"10. Однако, что касается войны на Дальнем Востоке, то здесь историческая память непосредственно затрагивает японские национальные интересы. В Японии воспоминания о войне до сих пор болезненны для национального самолюбия, а потому в этой стране "очень сильны праворадикальные националистические настроения, и именно представители этого политического крыла выступают с наиболее громкими политическими заявлениями относительно результатов Второй мировой войны и, конечно, в первую очередь по поводу российско-японских отношений"11. Если относительно роли Соединенных Штатов в войне существует немало различных точек зрения, что объясняется в первую очередь тем, что Япония в течение последних 60 лет устойчиво следовала проамериканским курсом, то к России как к государству, находившемуся в период холодной войны на противоположной стороне, отношение более однозначное, а точнее - негативное. При этом историческую память актуализирует так называемая "проблема северных территорий", а именно передача СССР в результате капитуляции Японии Курильских островов, которую японцы считают незаконной. Обостряет ситуацию и отсутствие мирного договора между Россией и Японией. Вокруг этого политики на протяжении десятилетий нагнетают негативную эмоциональную атмосферу, что отражается и на исторической памяти о войне в целом.

Японцы активно предъявляют России претензии не только территориального, но и морального порядка. Они называют "предательскими" действия Советского Союза, который, вопреки договору о ненападении, начал военные действия против Японии в 1945 г. Отсюда навязчивые требования к России о "покаянии". Следует отметить, что "покаяние - очень важный момент в японском менталитете, своего рода очищение, которое убирает из исторической памяти японского народа все совершенные им злодеяния, чем обычно бывают очень недовольны соседние азиатские страны... Покаявшись перед своими соседями, Япония, причисляя СССР к разряду агрессоров, требует покаянных объяснений от нынешней России"12. Все настойчивее звучат требования японцев к России "покаяться" за "агрессию СССР против Японии" и за "порабощение множества японских граждан" (имеются в виду интернированные в СССР военнопленные)13. Вместе с тем "независимые японские аналитики отмечают тот факт, что японцы не питают ни малейшей обиды к американцам, принесшим Японии не меньше беды и горя, чем Советский Союз"14, и не требуют от США публичного покаяния за атомные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки. В этой связи особенно показателен опрос общественного мнения, проведенный в июле 2005 г. агентством "Киодо цусин": 68% американцев считают эти бомбардировки "абсолютно необходимыми для скорейшего окончания войны" и лишь 75% японцев сомневаются в такой необходимости, т. е. для 25% японских граждан - четверти населения страны! - "деяния американских военных не только не носят преступный характер, но и вовсе не вызывают озабоченности"15.

Но память японцев о войне касается не только отношений с Россией и США, но и с многими азиатскими странами. "Вопрос оценки истории, в особенности новейшего ее периода, связанного с агрессией японской императорской армии в XX веке, не раз становился "камнем преткновения" в отношениях Японии со своими азиатскими соседями. Одним из серьезных раздражителей для стран Азиатско-Тихоокеанского региона, в первую очередь для Китая и обеих Корей, являются японские учебники истории для средних школ и вузов. В них, по мнению восточно-азиатских стран, "идеализируется милитаризм времен Второй мировой войны", обеляются или умалчиваются вовсе "преступления японской военщины""16. В этом весьма отчетливо проявляется закономерная для побежденных психологическая тенденция найти самооправдание и предпринять попытки самоутверждения. Так, в новейших учебниках истории, представленных на рассмотрение министерства образования Японии, содержатся такие положения, как "вынужденная роль Японии в войне как великой державы, противостоявшей колонизации Азии западными странами", "неизбежность войны с Китайской империей", "спорный вопрос ущерба" от японской агрессии, "поразившая весь мир смелость самоубийц-камикадзе, отдавших свои жизни за родину и семьи", и др. Стоит ли удивляться тому, что сегодня 70% японских школьников искренне считают, что во Второй мировой войне пострадала именно Япония17. Так историческая память превращается в "историческую амнезию".

В современной Европе к подобной категории событий, травмирующих национальное сознание, относится участие разных стран во Второй мировой войне на стороне гитлеровской Германии. Одни из них в противовес политике правящих в то время режимов стараются подчеркнуть борьбу своих антифашистов. Другие, напротив, пытаются завуалировать и даже оправдать преступления своих соотечественников, сотрудничавших с нацистами, как это происходит в прибалтийских государствах.

В том же ряду "неприятных" и очень значимых событий прошлого для исторической памяти причастного к ним народа стоит и агрессия США во Вьетнаме в 1964 - 1973 гг., в которой сверхдержава фактически потерпела поражение от маленькой слаборазвитой страны Юго-Восточной Азии, была осуждена в широких слоях самого американского общества и породила мощное антивоенное движение. В результате Вьетнамской войны произошло радикальное, хотя и временное изменение менталитета американской нации, которое можно назвать "вьетнамским синдромом" в широком смысле этого понятия. Не случайно, по данным репрезентативного социологического обследования, проведенного в 1985 г., в котором американцев просили назвать наиболее важные национальные и мировые события, произошедшие за последние 50 лет, вторым по частоте упоминания (после Второй мировой войны - 29.3%) была названа Вьетнамская война - 22% респондентов. Более 70% людей, выделивших события во Вьетнаме, принадлежат к поколению их участников и современников, причем у многих из опрошенных они вызывают негативные чувства. Здесь сказываются и сам характер войны, и раскол американского общества в тот период, и плохое отношение как государства, так и общества к ветеранам Вьетнама18. Характерно такое высказывание: "Множество людей были посланы туда, они воевали и погибали, а когда вернулись, никто не был рад им, хотя именно правительство и посылало их"19. Вместе с тем, по мере удаления этого события во времени и снижения болезненной остроты воспоминаний о человеческих потерях и о фактах военных преступлений, а также вследствие активизации агрессивной политики США за рубежом, появляются новые тенденции в интерпретации Вьетнамской войны, в том числе элементы героизации ее ветеранов и т. п.

Для российского исторического сознания весьма противоречивой оказалась память об Афганской войне 1979 - 1989 гг., о которой, пока она шла, в стране почти ничего не знали, а когда завершилась, начался период острой политической борьбы, трансформации и распада советской системы и государства. Естественно, такое событие, как Афганская война, не могло не привлечь внимания в качестве аргумента в идеологическом и политическом противоборстве, а потому и в средствах массовой информации был представлен и надолго сохранялся ее почти исключительно негативный образ. Руководство М. С. Горбачева объявило введение войск в Афганистан "политической ошибкой", и в мае 1988 - феврале 1989 гг. был осуществлен их полный вывод. Существенное влияние на отношение к войне оказало эмоциональное выступление академика А. Д. Сахарова на Первом съезде народных депутатов СССР о том, что будто бы в Афганистане советские летчики расстреливали своих же солдат, попавших в окружение, чтобы они не могли сдаться в плен. Оно вызвало сначала бурную реакцию зала, а затем резкое неприятие не только со стороны самих воинов-"афганцев", но и значительной части общества20. Однако именно с этого времени - и особенно после Второго съезда народных депутатов, когда было принято Постановление о политической оценке решения о вводе советских войск в Афганистан21, - произошло изменение акцентов в СМИ в освещении Афганской войны: от героизации они перешли не только к реалистическому анализу, но и к явным перехлестам. Постепенно войну, которая отнюдь не закончилась военным поражением, стали изображать как проигранную. Распространившееся в обществе негативное отношение к самой войне стало переноситься и на ее участников.

Глобальные общественные проблемы, вызванные ходом "перестройки", особенно распад СССР, экономический кризис, смена социальной системы, кровавые междоусобицы на окраинах бывшего Союза, привели к угасанию интереса к уже закончившейся Афганской войне, а сами воины-"афганцы", вернувшиеся с нее, оказались "лишними", ненужными не только властям, но и обществу. Не случайно восприятие Афганской войны самими ее участниками и теми, кто там не был, оказалось почти противоположным. Так, по данным социологического опроса, проведенного в декабре 1989 г., на который откликнулись около 15 тыс. человек, причем половина из них прошла Афганистан, участие наших военнослужащих в афганских событиях оценили как "интернациональный долг" 35% опрошенных "афганцев" и лишь 10% не воевавших респондентов. В то же время как "дискредитацию понятия "интернациональный долг"" их оценили 19% "афганцев" и 30% остальных опрошенных. Еще более показательны крайние оценки этих событий: как "наш позор" их определили лишь 17% "афганцев" и 46% других респондентов. 17% "афганцев" заявили: "Горжусь этим!", тогда как из прочих аналогичную оценку дали только 6%. И что особенно знаменательно, оценка участия наших войск в Афганской войне как "тяжелого, но вынужденного шага" была представлена одинаковым процентом как участников этих событий, так и остальных опрошенных - 19%22. Доминирующим настроением в обществе было стремление поскорее забыть об этой войне, что явилось одним из проявлений "афганского синдрома" в широком его понимании. Лишь через много лет стали появляться попытки более трезво осмыслить причины, ход, итоги и последствия Афганской войны, однако они пока не становятся достоянием массового общественного сознания.

Итак, к одной и той же войне у разных народов может быть проявлено разное отношение в зависимости от типа самой войны, характера участия или неучастия в ней (в одних войнах позорно участвовать, а в других - не участвовать), исхода войны для каждой из сторон, проявленных в войне качеств национального характера и т. д. Причем историческая память не бывает "линейной" и "статичной": "воспоминания о войне" изменяются со временем, переставляются акценты, "забывается" и вытесняется из памяти все "неудобное" для национального сознания. Поток событий отодвигает ранее значимые имена, явления, факты на второй план. Для каждого нового поколения современные им события почти всегда кажутся более существенными, нежели ушедшие в прошлое, хотя и объективно более значимые для истории. В ментальной (а не документальной, зафиксированной в письменных источниках) исторической памяти всегда остается очень ограниченное число "единиц хранения". Поэтому можно констатировать как закономерность динамику исторической памяти: трансформацию ее структуры, значимости, смысла и других оценок по мере удаления исторического события и смены поколений, в зависимости от политической конъюнктуры и т. д.

Историческая память о Первой мировой войне: особенности формирования в России и на Западе

Огромное влияние на историческую память, на оценки минувших военных событий оказывают политические элиты, находящиеся в определенный период у власти и ориентированные во внешней политике на сохранение либо пересмотр итогов прошлых войн. В этом процессе, как правило, задействованы текущие геополитические, политические, экономические и другие интересы. В механизмах интерпретационных изменений исторической памяти особую роль играет влияние доминирующих смысловых контекстов общества, особенно его идеологические трансформации, как это произошло, например, в начале XX в. в результате Первой мировой войны и последовавших революций в России, Германии, Австро-Венгрии и ряде других стран и в конце века при распаде "социалистического лагеря" и СССР. В этом контексте особенно сильно на историческую память народа влияла ретроспективная пропаганда, причем степень воздействия этого инструмента на массовое сознание оказалась столь мощной, что пропагандируемые события потеснили иные, гораздо более значимые для мировой истории, освещение и оценка которых были серьезно искажены.

Тем самым наглядно высветилось такое явление социальной психологии, как отсутствие прямой, жесткой связи между масштабностью события, его объективной значимостью для данной страны и его фиксированием в исторической памяти. Яркий тому пример - Первая мировая война, потрясшая до основания все российское общество, память о которой была вытеснена событиями революции и Гражданской войны. Для русского сознания именно они объективно стали гораздо большим испытанием, заслонившим мировую войну, почему она и оказалась на периферии общественного сознания своего времени. Однако не меньшую роль в этом "вытеснении" сыграла идеологическая политика советского государства. Называвшаяся современниками Великой, Отечественной, Народной, при большевиках Первая мировая была радикально переосмыслена и переоценена, получив ярлык "империалистической" и "захватнической" с обеих сторон. Идеология новой власти отвергла ее как классово чуждую, развела участников по разные стороны баррикад, активно формировала в исторической памяти народа ее негативный образ, запретила героям носить царские награды, да и сами герои перестали считаться таковыми. Был приложен максимум усилий, чтобы "вытравить" все позитивные патриотические оценки войны, образцы проявленного на фронтах героизма, да и саму эту войну из народной памяти. Причем, в качестве противопоставляемого образца поведения, возводимого в ранг героизма, средства пропаганды преподносили действия большевистских агитаторов по разложению русской армии и даже дезертирство. Именно Октябрьская революция и Гражданская война оказались в советское время главными пропагандируемыми событиями, причем средствами массовой информации, произведениями литературы и искусства (особенно кино) в сознание внедрялись героические символы-образцы новой эпохи: красные командиры, комиссары и партизаны (Чапаев, Котовский, Буденный, Лазо и др.).

Всем этим объясняется тот парадоксальный факт, что Первая мировая война в отечественной художественной литературе, в отличие от зарубежной, осталась преимущественно "в тени". В основном она была отражена в полухудожественных-полумемуарных произведениях малоизвестных авторов, выходивших в годы самой войны и сразу после ее окончания, которые не оставили заметного следа в литературе, хотя в качестве исторического источника представляют немалую ценность23. Что касается произведений крупных советских писателей, то в них она, как правило, проходила второстепенным фоном, так как их военная проза была посвящена преимущественно революции и Гражданской войне24.

За пределами Советской России тема мировой войны продолжала волновать русских писателей-эмигрантов, однако среди созданных ими произведений действительно масштабных и заметных не оказалось, хотя некоторые из них интересны как разновидность художественной мемуаристики. В то же время на Западе Первая мировая породила целый поток произведений, созданных в межвоенный период 1920-х - 1930-х гг. и ставших классическими. В них проявились две противоположных тенденции. Одна из них, антимилитаристская, которую тесно связывают с получившим самостоятельную жизнь термином "потерянное поколение"25, предостерегала и предупреждала об опасности развязывания новой мировой войны26, а вторая, напротив, психологически готовила войну, романтизируя и воспевая ее и подстегивая (особенно в Германии) реваншистские и милитаристские настроения27. Причем характерно, что пацифистская тенденция доминировала в странах-победительницах, тогда как милитаристская - в странах, проигравших войну. Во многом это связано с объективными итогами Первой мировой, в которой потерпевшие поражение многое проиграли, но победившие, особенно с учетом заплаченной за это цены, - мало что выиграли. Бессмысленность "мировой бойни" была наиболее очевидна именно со стороны победителей. Эту позицию - в действительности массовую для непосредственных участников боевых действий - выражали писатели, которые сами еще недавно сидели в окопах в роли "пушечного мяса", а затем стали голосом своего поколения.

Иными были настроения на стороне проигравших, прежде всего в Германии. Надежды на близкую победу, рухнувшие в результате ноябрьской революции 1918 г., несправедливость последовавшего затем Версальского мира, унижение и разорение страны, - все это явилось фрустрирующими факторами немецкого национального сознания. И "певцами войны" стали не только вышедшие из окопов рефлексирующие эстеты и интеллектуалы (Э. Юнгер), но и новые политики. Не будем забывать, что "Майн Кампф" А. Гитлера - продукт все тех же событий и тех же настроений, распространенных в послевоенной Германии.

Первая мировая война выявила широкий спектр психологических эффектов, связанных с отражением одного и того же события в исторической памяти разных стран, социумов, народов, социальных и иных слоев. Она выявила большую зависимость "официальной" исторической памяти от идеологии и политики, и в то же время определенную автономность "стихийной" памяти массового сознания, питаемой непосредственным опытом широких слоев и отдельных личностей. Наконец, выявилась очень значимая роль "культурной фиксации" военного опыта в произведениях литературы, мемуаристики и т. д. Относительно кратковременная историческая память о Первой мировой войне - в масштабах поколения ее участников и современников - стала важным фактором дальнейшего развития мировой истории, повлияв на мотивацию реваншизма в потерпевших поражения странах, на реакцию "избегания" и нерешительности в отношении потенциального агрессора среди элит западных демократий накануне Второй мировой войны, вылившуюся в политику умиротворения Гитлера и Мюнхенский сговор. Более поздняя, "отсроченная" память о Первой мировой, безусловно, в массовом сознании была вытеснена более масштабными, значимыми, кровавыми событиями новой мировой войны, а в официальной исторической памяти - в политике, идеологии, системе образования и т.д. - фиксировалась в соответствии с интерпретацией властных элит конкретных стран, в том числе и для обеспечения их текущих интересов и соответственно международной конъюнктуре.

________________________
(вторая часть)

Ход и итоги войн нередко меняют вектор национально-государственного развития и радикально трансформируют судьбы и сознание целых наций. В этом смысле уникальное место занимает историческая память о Второй мировой войне, а для нашей страны - о Великой Отечественной, поскольку именно ее ход и итоги на десятилетия вперед предопределили авторитет и позиции СССР в системе международных отношений, соотношение сил в мире, да и сам его облик. Постсоветская Россия как наследница и правопреемница СССР в не меньшей степени заинтересована в отражении в мировой исторической памяти правды о той войне, о вкладе в победу над фашизмом советского  
государства и советского народа, в объективном отражении действительной роли всех ее участников.

Память о Второй мировой войне в контексте современной геополитики

Новым крупным, международного значения поворотным пунктом в динамике исторической памяти о войнах XX в. явился рубеж 1980 - 1990-х гг. Вследствие распада социалистической системы и Советского Союза подверглись переоценкам все военные события последнего столетия и особенно Вторая мировая война. Этот процесс затронул все страны: и ведущие державы Запада, и бывшие страны "соцлагеря" в Восточной Европе, и новые государства, прежде входившие в состав СССР, включая постсоветскую Россию. Следует отметить, что этот исторический поворот имел ряд составляющих, которые по-разному повлияли на разные страны и соответственно на историческую память их народов. Во-первых, речь идет о смене общественного строя в странах бывшего "социалистического содружества" со всеми вытекающими отсюда последствиями, в том числе в области идеологии, пропаганды, воздействия на массовое сознание. В этом контексте интерпретация многих событий закономерно подверглась инверсии: плюсы поменялись на минусы и наоборот. Так, в Российской Федерации во многом изменилась трактовка истории революции 1917 г. и Гражданской войны, были внесены существенные коррективы и в оценку внешнеполитического курса советского периода, включая военные события, хотя здесь изменения оказались не столь радикальными. В бывших соцстранах также корректировалась их история, особенно интерпретация периодов "революционных переходов" и связанных с ними или предшествовавших им военных событий.

Другой пласт перемен с конца 1980-х гг. затронул геополитические изменения на карте мира, соотношение сил между государствами и их коалициями. С одной стороны, победители в холодной войне получили явное преимущество по сравнению с побежденными, а с другой - изменились или выявились скрывавшиеся прежде геополитические интересы стран - осколков "соцсодружества" и новых государств, возникших на развалинах СССР, что закономерно привело к попыткам ревизии многих исторических событий и вытекавших из них правовых следствий (в виде фиксированных международными нормами границ и т.д.). Продвижение НАТО на Восток явилось мощным фактором, подкреплявшим эти претензии. Наконец, Российская Федерация как наследник СССР оказалась перед лицом новых геополитических реалий и существенно урезанных международных возможностей, став объектом мощного давления стран Запада и разнообразных притязаний и претензий со стороны соседей (как новых государств на территории бывшего СССР, так и прежних союзников по "соцлагерю". И здесь интерес новой России во многом заключается в сохранении и возможно более полном удержании тех элементов сложившейся в результате Второй мировой войны системы международных отношений, которая способствует обеспечению ее геополитической безопасности. В этой непростой ситуации ревизии или корректировке в той или иной степени подверглись оценки событий практически всех войн XX столетия, особенно представления о Второй мировой войне и Ялтинско-Потсдамская система, зафиксировавшая ее итоги. Критика в адрес нашей страны стала раздаваться со стороны не только основных побежденных стран и их союзников, но и США, которые остались ныне единственной сверхдержавой.

Используя известную практику двойных стандартов, СССР обвиняется во всех смертных грехах, тогда как аналогичные или даже куда менее "корректные" действия других стран признаются вполне правомерными. Например, замалчивается ответственность западных держав за Мюнхенский сговор, откровенно поправший нормы международного права и подтолкнувший Гитлера к территориальной экспансии в Европе, но одновременно "демонизируется" пакт Молотова-Риббентропа, явившийся для СССР лишь ответом на британскую стратегию подталкивания фашистской Германии к походу на Восток. При этом парадоксальной и во многом комичной выглядит позиция некоторых стран, активно обличающих этот пакт, но при этом имевших от него очевидный выигрыш. Например, Литва именно благодаря секретному протоколу к этому пакту получила территориальные приращения в виде Виленской обл. Причем в октябре 1939 г., получив Вильно, Литва ликовала, отмечая это событие праздничными манифестациями, а отнюдь не возмущалась "позорным сговором" СССР с Германией1. Осуждая итоги Второй мировой войны, та же Литва почему-то не отказывается и от других территориальных приращений, в частности, от порта Клайпеда.

Такую же позицию занимает и Польша, которая приобрела Силезию и часть Восточной Пруссии. Поляки забывают, как их руководство накануне Второй мировой войны вело активные переговоры с фашистской Германией на предмет присоединения к Антикоминтерновскому пакту и совместному походу на Восток, если та поддержит притязания Польши на Украину. В действительности Польша, которая пытается сейчас представить себя невинной жертвой двух агрессоров, таковой отнюдь не являлась. Обвиняя СССР в "четвертом разделе Речи Посполитой", сама она в 1938 г. с готовностью воспользовалась Мюнхенским сговором, чтобы выдвинуть собственные территориальные претензии при разделе Чехословакии, потребовав Тешинскую обл. Силезии. Между тем, СССР по пакту с Германией лишь возвратил России ее дореволюционные территории, которые отошли от нее, в том числе и в результате агрессии Польши в 1920 г. В 1939 г. Сталин был отнюдь не более циничен, чем польские политики, а точнее прагматичен: он защищал интересы своей страны и старался обеспечить ее безопасность в условиях угрозы, в том числе и со стороны Польши, сговаривавшейся с Гитлером о разделе СССР.

Не стоит забывать и о прогерманской позиции Прибалтийских государств в конце 1930-х гг., так что их попытки предстать невинной жертвой сталинской экспансии также не выдерживают критики. И уж совсем циничными являются реабилитация и даже возведение в ранг национальных героев пособников Гитлера в этих странах, установка им памятников и проведение маршей ветеранов СС. Особенно наглядно тенденции к усилению профашистских настроений в Прибалтике проявились в год 60-летия окончания Второй мировой войны. Так, президенты Литвы и Эстонии отказались приехать в Москву на празднование Дня Победы. Несколькими месяцами ранее, в начале февраля 2005 г. президент Латвии В. Вики-Фрейберга публично оскорбила ветеранов войны, заявив о том, что невозможно изменить сознание пожилых россиян, которые "9 мая будут класть воблу на газету, пить водку и распевать частушки, а также вспоминать, как они геройски завоевали Балтию"2. 15 марта она же опубликовала официальное заявление, в котором призвала латышей воздержаться от празднования 9 мая, а на следующий день в Латвии с разрешения властей прошел нацистский митинг3. В столице Эстонии 8 мая 2005 г. состоялось открытие мемориала гитлеровскому вермахту и эстонцам, воевавшим на стороне фашистской Германии, участникам "оборонительных боев против Красной армии", причем на церемонии присутствовал премьер-министр страны А. Ансип4. В ночь на 9 мая в центре Таллина был осквернен монумент советскому Воину-освободителю, а накануне мэрия города запретила ветеранам Великой Отечественной войны зажигать в День Победы у этого памятника вечный огонь5. При этом прибалтийские государства требуют от России официальных извинений за "советскую оккупацию" и "покаяния" за пакт Молотова-Риббентропа, несмотря на то, что еще в 1989 г. Верховный Совет СССР дал ему четкую правовую и негативную моральную оценку. В этой связи Президент РФ В. В. Путин подчеркнул: "Подобные претензии не имеют никаких оснований, носят откровенно спекулятивный характер. Полагаю, что их цель - привлечь к себе внимание, оправдать неблаговидную, дискриминационную политику правительств в отношении значительной части собственного русскоязычного населения, прикрыть стыд былого коллаборационизма. У каждого нормального человека вызывает возмущение то, что в этих странах эсэсовцам устанавливают памятники, разрешают проводить свои сборища. Решения международного сообщества, в том числе Нюрнбергского трибунала, однозначно осуждают любые формы сотрудничества с нацизмом - вне зависимости от места и времени.
Обращение к историческим событиям приобретает характер откровенного давления на современную Россию. То, о чем при существовании СССР в международных отношениях нельзя было и помыслить, превращается в реальность. Например, в странах Запада, которые сами были участниками строительства Ялтинско-Потсдамской системы, открыто подвергаются сомнению те аспекты в изменении миропорядка, которые были зафиксированы в международных правовых документах в интересах СССР, но при этом ни в какой мере не затрагиваются изменения, в которых до сих пор заинтересованы страны Запада и их нынешние союзники7. Включение в орбиту НАТО стран Восточной Европы, в том числе ряда бывших союзных республик СССР, позволяет им не только ставить вопрос о ревизии некоторых итогов Второй мировой войны, но и лоббировать свои интересы в ведущих странах Запада, использовать их государственные институты для давления на Россию с целью переоценки истории и получения от этого реальных политических и иных дивидендов.

Яркий тому пример - позиция правящих кругов США в отношении Прибалтики. Так, 20 мая 2005 г., всего 11 дней спустя после празднования 60-летия Победы над фашизмом во Второй мировой войне, Сенат США принял резолюцию, требующую от правительства России признать и осудить "незаконную оккупацию и аннексию Советским Союзом с 1940 по 1991 годы прибалтийских стран - Эстонии, Латвии и Литвы". В резолюции утверждалось, что их включение в состав СССР было "актом агрессии, осуществленной против воли суверенных народов". 23 июля аналогичную резолюцию приняла Палата представителей Конгресса США8.

Память о Второй мировой войне на протяжении всего послевоенного периода являлась сферой идеологических столкновений и попыток переписать историю в угоду геополитическим и иным интересам стран Запада, которые и ранее пытались присвоить себе основную заслугу в победе над фашистской Германией. Причина идейных столкновений вокруг истории этой войны заключается, наряду с прочими, в ее особой значимости для военных и послевоенных поколений. Так, по данным социологического опроса 1985 г., среди наиболее важных событий последних 50 лет на первом месте у почти 30% американцев стоит именно Вторая мировая война9. При этом многие респонденты подчеркивают: это было "большое мировое столкновение", "война справедливая, в которой мы сражались и победили", и война значимая, которая вызвала "создание новой мировой структуры"10. Еще более существенное место Вторая мировая война занимала и занимает в российском историческом сознании. Поэтому "сражение за умы" в этом принципиально важном вопросе всегда имело политическое значение.

Вместе с тем, в период существования СССР попытки "подправить" историю были относительно ограниченными и не ставили под сомнение сами основы интерпретации причин и характера Второй мировой войны, в том числе общих для союзников по антигитлеровской коалиции задач в войне и итогов совместной победы. Теперь же, с конца 1980-х гг. началась эскалация ревизии исторической памяти. При этом предметом "переосмысления" оказались инициаторы и виновники войны, ее характер для разных сторон, ход основных событий, вклад ее участников в Победу. Пересматриваются цена Победы, роль в ее достижении руководителей стран антигитлеровской коалиции и их народов. Спорят даже о том, кто являлся победителем и была ли вообще сама Победа. Появилась тенденция ставить на одну доску Сталина и Гитлера, Третий Рейх и Советский Союз.

Историческая память о войне подверглась атакам и внутри нашей страны. Наиболее радикальные современные российские политики, публицисты, историки не только поднимали запретные ранее вопросы и рассекречивали архивные документы, но часто необоснованно переставляли акценты в оценках и даже откровенно фальсифицировали историю по принципу "чем хуже, тем лучше", считая, что разрушение исторической памяти является необходимым условием разрушения "тоталитарного режима" и его идеологии. При этом они часто смыкались с зарубежными критиками России, которые руководствовались не только чисто идеологическими соображениями, но и геополитическими интересами собственных стран, враждебными интересам России, в том числе и постсоветской. И сегодня для того, чтобы отстоять свои законные права, ранее обеспеченные нормами международного права и общепризнанными договорами с другими государствами, заключенными в результате победы над фашизмом, нам приходится часто напоминать об исторической правде и отстаивать ее от многочисленных посягательств, диктуемых не только абстрактными "общечеловеческими ценностями", но и вполне корыстными побуждениями.

Вместе с тем, российское историческое сознание демонстрирует весьма значительную устойчивость. Как и ранее, в социологических исследованиях начала 1990-х гг. важнейшим событием XX в. признается Великая Отечественная война: по данным ВЦИОМ, в 1989 г. ее оценили так 77%, а в 1994 г. - 73% опрошенных. Значимость этой войны для истории страны отметили 70% молодежи в возрасте до 25 лет и 82% людей старше 50 лет11. В ноябре 2004 г. было проведено общероссийское социологическое исследование "Великая Отечественная война в исторической памяти народа", в ходе которого более 90% респондентов указали, что их интересуют события Великой Отечественной войны, а День Победы является для них праздником12. Таким образом, Великая Отечественная война рассматривается как позитивная символическая ценность, причем среди всех поколений россиян. В условиях ценностной и идейной дезориентации современного российского общества она фактически остается одной из немногих опор национального самосознания, которое отторгло многочисленные попытки ревизии оценок этой войны, предпринимавшиеся в 1990-х гг.13. Для России историческая память о Великой Отечественной войне и Великой Победе играет особую роль, выступая в современном деморализованном российском обществе фактором его единения и мобилизации моральных сил народа на выдвижение позитивного и конструктивного сценария нашего будущего.

Пожалуй, пик интереса к событиям Второй мировой войны и одновременно массированных атак на признание ведущей роли в ней СССР пришелся на 2005 г. - год 60-летия Победы. Особенно активно на этот информационный повод отреагировали западные СМИ. В специальном обзоре РИА "Новости", подготовленном на основе мониторинга теле- и радиоэфира 86 зарубежных радиостанций и телекомпаний 19 апреля 2005 г., констатировалось: "Информационная возня по поводу исторической интерпретации Великой Отечественной войны не обходится без арсенала пропаганды ужасов. Опора журналистов на субъективную мемуарную память, личный опыт бывших участников сражений и откровенные домыслы геббельсовской пропаганды приводит к тому, что на первый план выходят образы, связанные с местью, ненавистью и насилием, мало способствующие консолидации общественного мнения и воскрешающие прежние внешнеполитические установки. Постулируется наличие "темной стороны" освободительного подвига Красной армии, которую якобы замалчивают в современной России"14. При этом даже не упоминается главное - тот факт, что СССР и советский народ явились спасителями Европы от человеконенавистнической стратегии Гитлера на уничтожение целых государств и народов, заплатив за это десятками миллионов жизней и колоссальными материальными потерями. Забывается и то, что славянские и другие народы, в том числе и народы Советского Союза, стали объектом фашистского геноцида, что СССР спас от уничтожения не только народы Европы, но и западные демократии, которые теперь пытаются ставить на одну доску агрессора и его жертву.

И вот уже со всех сторон звучат обвинения в том, что СССР "не так" пытался отсрочить фашистскую агрессию, "плохо воевал", добывая победу слишком большой ценой, "плохо освобождал" Восточную Европу, стремясь не допустить повторения нашествия с Запада путем создания барьера из дружественных себе стран. Запад формулирует эти претензии так: он требует от России "покаяться" "за вторжение в Восточную Европу и насильственное утверждение там марионеточных режимов, просуществовавших до рубежа 80 - 90-х годов"15. При этом, выдвигая свои необоснованные обвинения, "демократические режимы Европы, требующие от России покаяния за тоталитарное прошлое, не стремятся извиняться за собственные преступления.

Вторая мировая война глазами немцев и русских

Целый пласт проблем, связанных с исторической памятью о войне, относится к теме "Война глазами победителей и побежденных". Историю войн с древности, как правило, писали победители. Однако после войн Нового и Новейшего времени побежденные страны и народы тоже пытались осмыслить проигранные войны, причем образы одной и той же войны у победителей и побежденных всегда существенно различались.

Память о войне весьма дифференцирована. В случае победы война обычно ложится в "копилку" национальной памяти, становясь предметом гордости за свою армию, страну, государство. В случае поражения о ней стараются либо забыть, либо переставить акценты так, чтобы отсечь вызываемые ею отрицательные эмоции и, напротив, вызвать эмоции положительные. Для этого используются разные средства, например, героизация отдельных эпизодов войны, воинов и военачальников, поиски "объективных причин" поражения и т.д. В этой связи интересно, как формировалась и эволюционировала историческая память Германии о Второй мировой войне. Немецкий историк Р. Рюруп, рассуждая о том, "как немцы обошлись с памятью о войне", констатировал, что "большинство немецкого населения восприняло 1945 год как поражение, а освобождение от нацизма - как порабощение... За исключением некоторых известных публицистов значительное большинство немцев в первые послевоенные годы было не в состоянии открыто и беспощадно критиковать то, что совершила Германия в Советском Союзе... На первый план вышли собственные страдания и потери, боль от смерти близких, забота о военнопленных и пропавших без вести, бегство и ежедневная борьба за выживание. Казалось, что собственные страдания сделали народ неспособным к восприятию немецких преступлений и немецкой вины. Едва прошел первый испуг, начали говорить о несправедливости других, о "юстиции победителей""17.

Эта тенденция к переакцентировке, особенно по прошествии времени, в оценках войны психологически понятна и даже закономерна. Как высказался в Интернете один из участников дискуссии по поводу официальной трактовки истории Второй мировой войны, принятой сегодня в странах Прибалтики, "у разных народов существуют мало похожие друг на друга "альтернативные истории"", и "причиной столь странного и совершенно разного отношения к историческим событиям... является отнюдь не желание человека узнать правду о дне вчерашнем, а желание комфортно жить в дне сегодняшнем... Именно поэтому так отличаются трактовки одного и того же исторического события у разных людей и разных народов... В прошлом человек ищет опору и оправдание для настоящего"18. Когда эти психологические закономерности дополняются государственными интересами, подобные переоценки, и даже оценочные инверсии становятся вполне объяснимыми: политика смыкается с массовыми общественными настроениями и опирается на них, даже если "новые интерпретации" полностью противоречат исторической правде.

Вот как пишет об этом российский социолог А. Г. Здравомыслов: "Для каждого из государств, участвовавшего в войне, существует собственный рассказ, который оказывается для стран-победителей средством воспроизводства национального самосознания, для стран, потерпевших поражение, - фактором, дезавуирующим роль национального начала. В силу этого обстоятельства рассказ о войне в этих странах, и, прежде всего, в Германии, непопулярен. Этот "рассказ" желательно вытеснить из памяти!.. Но поскольку это невозможно... возникает искушение включить в него какие-то оправдательные аргументы, прежде всего, за счет такого представления победившей стороны, которое дезавуирует значение и смысл самой победы, уравнивает в каких-то отношениях "победителя" и "побежденного", палача и его жертву. Концепция тоталитаризма как раз и предоставляет логические средства для отождествления "фашизма" и "коммунизма". В постсоветский период это отождествление доведено до крайности в "Черной книге коммунизма". Основой этой работы является своего рода инверсия, осуществленная с помощью изменения оценки реальных исторических событий и фактов.
Отношение к войне потерпевших поражение характеризуется попытками вытеснения из исторической памяти самого события, отказом от коллективной вины немцев и перекладыванием ответственности на руководство (остальные лишь "исполняли приказ"), подменой виновников развязывания войны (теория "превентивного удара"), палача и жертвы, обвинением победителей (в первую очередь, Красной армии) в жестокости, насилиях, преступлениях, акцентированием внимания на частных вопросах, на страданиях самих немцев и др. Однако наиболее объективные немецкие историки признают: "Не подлежит никакому сомнению, что эта война велась немцами преступным образом и что она должна быть отнесена к величайшим преступлениям в истории"20. Конечно, этот факт и эта оценка с трудом принимаются массовым национальным сознанием в современной Германии. Более того, стремление "вытеснить" память о войне, провести ревизию и переакцентировку оценок характерны и для профессиональных историков, и для немецкой интеллектуальной элиты в целом. Вот как выглядят тенденции в динамике исторической памяти о Второй мировой войне, выявленные Здравомысловым в результате экспертных интервью с ее представителями: "Судя по публикациям на тему о войне и по оценкам моих респондентов, вектор движения немецкого общественного мнения может быть обозначен следующими вехами:

- стремление ввести в дискурс концепцию "равной ответственности" Германии и Советского Союза за развязывание войны и равной "ужасности" войны и, как следствие, дегероизация воинского подвига советской стороны. Например, вводится тема сотрудничества РККА с вермахтом в 20-е и даже 30-е годы, при этом "проба сил" в Испании после франкистского переворота остается вне поля зрения;

- преуменьшение вклада Советского Союза и Красной армии в разгром фашизма в пользу союзников. Сам СССР рассматривается как "неправильный союзник". Например, Сталинградская битва приравнивается к сражению при Эль-Аламейне;

- выделение и подчеркивание при обращении к истории войны в Советском Союзе темы "коллаборационизма". Так, Власов известен гораздо больше, чем Карбышев;

- продолжающаяся дискуссия об оценке окончания войны: что это было? "поражение" или "освобождение"? Массовое сознание и средства массовой информации склоняются в пользу "поражения", несмотря на заявление отдельных политических деятелей Германии об "освобождении" (при этом ни 8, ни, тем более, 9 мая не являются национальными праздниками Германии);

- интерпретация создания и истории ГДР как оккупации Восточной Германии со стороны Советского Союза, приравниваемой к гитлеровскому режиму. Особенно наглядно эта интерпретация представлена на постоянной выставке в Берлине "Топография террора";

- введение в массовое сознание немцев темы изнасилования немецких женщин советскими солдатами якобы с ведома военного и политического руководства страны в качестве одной из доминирующих тем;

- признание вины за холокост (уничтожение 6 миллионов евреев) при игнорировании вины перед русскими, поляками, белорусами, украинцами, то есть перед народами, против которых проводились акции массового уничтожения"21.

Как отмечает Здравомыслов, проблема вины и ответственности за военные преступления и преступления против гражданского населения в общественном мнении ФРГ ранее ставилась весьма остро, причем если в 1960-х гг. преобладали мотивы индивидуальной ответственности, то к началу 1980-х гг. утвердилась концепция "коллективной ответственности нации"22. Проблема вины немцев за нацистские преступления рассматривалась на трех уровнях: "На индивидуальном уровне личной ответственности за деяния, совершенные именно этим человеком, включая членство в НСДАП и электоральное поведение 1932 - 1933 гг., участие в карательных и военных операциях на оккупированной территории... На уровне институтов - организационных структур нацистского режима, часть из которых была признана Нюрнбергским трибуналом преступными организациями... Наконец, третий уровень ответственности и вины - общенациональный, состоящий в вычленении тех традиций и компонентов немецкой культуры и свойств национального характера, которые были активно использованы нацистской пропагандой в целях мобилизации. Это, прежде всего, касается идей расового и национального превосходства немецкого народа, миф о неполноценности других народов Европы и мира в целом"23.

Вместе с тем, в немецком обществе происходит смена поколений, а значит, и существенные изменения в массовом сознании, ключевым моментом которых является тезис, что молодые поколения не должны чувствовать себя виновными за дела отцов и дедов. Поколенческие сдвиги, наряду с перечисленными выше содержательными изменениями в памяти о войне, позволяют утверждать, что трансформация исторической памяти немцев зашла достаточно далеко и характеризуется вытеснением "памяти побежденных и виновных".

В этой связи важно отметить и официальную позицию германского руководства, выраженную Федеральным канцлером ФРГ Г. Шредером в совместном с Президентом России В. В. Путиным интервью газете "Бильд" 7 мая 2005 г. "Одна из самых страшных войн в истории человечества была спровоцирована и начата Германией. Даже если наше поколение лично не виновато в этом, мы несем ответственность за все периоды нашей истории. В нашем понимании это означает, что наша главная задача - строить мирное будущее для нашей страны в рамках единой Европы. Возможность участвовать в ее реализации я рассматриваю одновременно как вызов и обязанность. Память о войне и национал-социализме стала частью нашей национальной идентичности. Хранить ее - наша моральная обязанность, которую мы должны будем нести всегда"24.

Эта ответственная позиция далеко не совпадает, однако, с массовыми настроениями послевоенных поколений немцев, особенно современной молодежи. Вместе с тем, тенденции, отмеченные Здравомысловым, находят подтверждения и в данном интервью германского канцлера. Признав, что именно Россия вместе с союзниками по антигитлеровской коалиции освободила Германию и Европу от нацистской тирании, а русский народ заплатил за это наибольшую цену, Шредер подчеркнул, что "конец войны означал для многих людей в Германии и за ее пределами не только освобождение: с этой датой связаны также изгнания, несчастья беженцев и новая несвобода"25. Как видно из этих слов, акценты смещаются даже в официальной позиции немецкой стороны.

Интересно и то, как отразились в немецкой исторической памяти отдельные важные аспекты войны; например, восприятие противника. "В отношении советских армий и после поражения продолжали сказываться антисоветские стереотипы, - отмечает Р. Рюруп. - Страх и ужас по отношению к советским войскам были распространены в значительно большей степени, чем в отношении англичан или американцев. Действительно, в первые дни прихода Красной армии ее бойцами допускались значительные эксцессы, ограбления, насилие. Но публицист Э. Куби не ошибался, когда, оглядываясь назад, заявлял, что советские солдаты могли бы вести себя и как "карающая небесная рать", руководствуясь одной лишь ненавистью к немецкому населению. Многие немцы более или менее определенно знали, что именно произошло в Советском Союзе, и поэтому опасались мести или расплаты той же монетой... Немецкий народ в действительности может считать себя счастливым - его не постигло правосудие"26.

В этом контексте примечательна распространенная мифология относительно массового изнасилования немецких женщин советскими военнослужащими при якобы отсутствии подобных фактов в зоне наступления западных союзников. Эта тема в контексте общего давления на Россию активно муссируется в западных СМИ. Так, в год 60-летия Победы "на Западе во всю мощь пропагандируется новая книга британского военного историка М. Гастингса "Армагеддон: Битва за Германию, 1944 - 1945", посвященная преступлениям Советской армии против мирного населения Германии и немецких военнопленных. Историк рисует буквально ритуальное возмездие, чинимое Советской армией проигрывавшим войну немцам, и даже называет его "первобытным изнасилованием" целой нации"27. Однако мораль войны - совершенно иная, нежели мораль мирного времени. И оценивать те события можно только в общем историческом контексте, не разделяя и уж тем более не подменяя причину и следствие. Нельзя ставить знак равенства между жертвой агрессии и агрессором, особенно таким, целью которого было уничтожение целых народов. Фашистская Германия сама поставила себя вне морали и вне закона. Стоит ли удивляться актам стихийной мести со стороны тех, чьих близких она хладнокровно и методично уничтожала в течение нескольких лет самыми изощренными и изуверскими способами?

На протяжении Великой Отечественной войны тема возмездия была одной из центральных в агитации и пропаганде, а также в мыслях и чувствах советских людей. Задолго до того, как армия приблизилась к вражеской границе, проходя по истерзанной оккупантами родной земле, видя замученных женщин и детей, сожженные и разрушенные города и деревни, советские бойцы клялись отомстить захватчикам сторицей и часто думали о том времени, когда вступят на территорию врага. И когда это произошло, были - не могли не быть! - психологические срывы, особенно среди тех, кто потерял свои семьи. Кстати, закономерность ненависти к Германии со стороны вступавших на ее территорию советских войск понимали в то время и сами немцы. В апреле 1945 г. 16-летний житель Берлина записал в своем дневнике слова одного из солдат вермахта, обращенные к толпе беженцев: "Прекратите нытье! Мы должны выиграть эту войну, мы не должны терять мужества. Если победят другие - русские, поляки, французы, чехи - и хоть на один процент сделают с нашим народом то, что мы шесть лет подряд творили с ними, то через несколько недель не останется в живых ни одного немца. Это говорит вам тот, кто шесть лет сам был в оккупированных странах!"28. Он знал, о чем говорил.

Но командование Советской армии принимало меры против насилий и бесчинств по отношению к немецкому населению, объявляя такого рода действия преступными и недопустимыми, а виновных в них лиц предавая суду военного трибунала вплоть до расстрела. Так, выйдя на земли Восточной Пруссии, командующий 2-м Белорусским фронтом маршал К. К. Рокоссовский издал приказ N 006, призванный "направить чувство ненависти людей на истребление врага на поле боя", карающий за мародерство, насилия, грабежи, бессмысленные поджоги и разрушения. Отмечалась опасность такого рода явлений для морального духа и боеспособности армии. 20 апреля 1945 г. была принята специальная директива Ставки Верховного Главнокомандования о поведении советских войск в Германии29. Политическая работа в войсках также должна была "направить чувство ненависти к врагу по правильному руслу"30.

В то же время, если мы обратимся к документам немецкой стороны, то увидим, что еще до начала войны против СССР было заранее объявлено, что "в борьбе с большевизмом нельзя строить отношения с врагом на принципах гуманизма и международного права"31. Тем самым изначально допускались любые нарушения международного права в будущих отношениях германских войск к мирному населению СССР и советским военнопленным. Как один из многочисленных примеров программных заявлений немецкого руководства процитируем приказ Гитлера от 13 мая 1941 г. о военном судопроизводстве на войне с Советским Союзом: "За действия против вражеских гражданских лиц, совершенные военнослужащими вермахта и вольнонаемными, не будет обязательного преследования, даже если деяние является военным преступлением или проступком... Судья предписывает преследование деяний против местных жителей в военно-судебном порядке лишь тогда, когда речь идет о несоблюдении воинской дисциплины или возникновении угрозы безопасности войск"32. Или вспомним знаменитую "Памятку немецкого солдата" (ставшую одним из документов обвинения на Нюрнбергском процессе), где звучали такие "гуманные" призывы: "Помни и выполняй: 1) Нет нервов, сердца, жалости - ты сделан из немецкого железа... 2) Уничтожь в себе жалость и сострадание, убивай всякого русского, не останавливайся, если перед тобой старик или женщина, девочка или мальчик... 3) Мы поставим на колени весь мир... Германец - абсолютный хозяин мира. Ты будешь решать судьбы Англии, России, Америки... Уничтожай все живое, сопротивляющееся на твоем пути... Завтра перед тобой на коленях будет стоять весь мир"33. В этом состояла политика фашистского руководства Германии по отношению к "расово неполноценным народам", к числу которых оно относило и славян.

В отношении немецкого населения или военнопленных советское руководство никогда не ставило перед своей армией подобных задач. Следовательно, мы можем говорить именно о единичных (особенно по сравнению с действиями немецкой стороны в СССР) нарушениях международного права в ведении войны. Причем эти явления были стихийными, а не организованными, и со всей строгостью пресекались советским армейским командованием. Между тем, документы показывают, что в западных зонах оккупации Германии ситуация вовсе не была идеальной. Например, в докладе 7-го отделения Политотдела 61-й армии 1-го Белорусского фронта от 11 мая 1945 г. "О работе американской армии и военных властей среди немецкого населения" сообщалось: "Американским солдатам и офицерам запрещено общаться с местным населением. Этот запрет, однако, нарушается. За последнее время было до 100 случаев изнасилования, хотя за изнасилование полагается расстрел"34. В конце апреля 1945 г. немецкий коммунист Г. Ендрецкий, освобожденный из тюрьмы западными союзниками, сообщал о положении в американской зоне оккупации Германии: "Большая часть оккупационных войск в районе Эрлангена до Бамберга и в самом Бамберге были негритянские части. Эти негритянские части расположились главным образом в тех местах, где оказывалось большое сопротивление. Мне рассказывали о таких бесчинствах этих негров как ограбление квартир, отнятие предметов украшения, разорение жилых помещений и нападения на детей. В Бамберге перед зданием школы, где были расквартированы эти негры, лежали три расстрелянных негра, которые несколько времени тому назад были расстреляны военно-полицейским патрулем за то, что напали на детей. Но также и белые регулярные американские войска проделывали подобные бесчинства"35. Однако вопрос о "бесчинствах Красной армии" в отношении немецкого населения сегодня раздувается на Западе до мифических размеров, тогда как отнюдь не менее масштабные аналогичные явления со стороны западных военнослужащих (которые отнюдь не имели под собой такой психологической основы, какая была у советских солдат, чей народ пережил все ужасы фашистской агрессии и оккупации) замалчиваются и отрицаются.

Забывается и поведение в сходных ситуациях граждан стран Восточной Европы, которые проявляли по отношению к побежденным немцам куда большую жестокость, чем наступавшие советские части. Так, в секретном докладе заместителя наркома внутренних дел, уполномоченного НКВД СССР по 1-му Белорусскому фронту И. А. Серова наркому внутренних дел Л. П. Берии от 5 марта 1945 г. отмечалось, что "со стороны военнослужащих 1-й польской армии отмечено особенно жестокое отношение к немцам"36, а в политдонесении политотдела 4-й танковой армии начальнику Политуправления 1-го Украинского фронта генерал-майору Яшечкину от 18 мая 1945 г. "Об отношении чехословацкого населения к немцам" сообщалось, что "За время пребывания в Чехословакии бойцы и офицеры наших частей были неоднократно очевидцами того, как местное население свою злобу и ненависть к немцам выражало в самых разнообразных, подчас довольно странных, необычных для нас формах... Все это объясняется огромной злобой и жаждой мести, которые питает чехословацкий народ к немцам за все совершенные преступления... Злоба и ненависть к немцам настолько велики, что нередко нашим офицерам и бойцам приходится сдерживать чехословацкое население от самочинных расправ над гитлеровцами"37. Подробное перечисление и описание этих "необычных по форме" расправ (сжигание живьем на кострах, подвешивание за ноги, вырезание на теле свастики, и т.п.) мало отличается от того, что творили в оккупированных ими странах немецкие фашисты. Однако столь буквальное исполнение ветхозаветного принципа "око за око, зуб за зуб", судя по документам, вызывало недоумение и неприятие у советских солдат, которые в большинстве своем исходили из принципа, что они "не должны уподобляться немцам"38. Таким образом, сегодня на Западе и в Восточной Европе негативное отношение к русским целенаправленно подогревается и культивируется, в том числе и путем искажения исторической памяти о Второй мировой войне: вытесняется память о советском солдате как освободителе и спасителе пострадавших от фашизма народов и внедряется фальсифицированный образ жестокого захватчика, "почти на полвека оккупировавшего восточно-европейские страны"39.

В России в "образе войны" тоже присутствует такой важный компонент, как "образ врага". В XX в. русские дважды сталкивались в смертельной схватке с немцами. Однако у русского народа восприятие немцев весьма существенно различалось после двух мировых войн: после Первой мировой недавнего противника вскоре уже не рассматривали в прежнем качестве, а после Второй враждебные чувства и неприязнь к немцам сохранились в сознании нескольких последующих поколений, и прошло несколько десятилетий, прежде чем отношение к ним стало более или менее нейтральным. Весьма точно отражает его эволюцию ответ молодого респондента, чей отец 3 года воевал на советско-германском фронте: "Тот факт, что в первой половине века наша страна дважды воевала с Германией, наложил на сознание всех советских людей определенный отпечаток. Думаю, что не ошибусь, если скажу, что Вторая мировая война прочно заслонила в сознании большинства молодых людей Первую, которая началась еще до революции... Последняя война в большей или меньшей степени коснулась всех, и послевоенные поколения - это дети и внуки погибших или воевавших в этой войне. Поэтому отношение к ней - плод не только приевшейся государственной пропаганды, но и семейного воспитания. Думаю, что если у старшего поколения здесь действуют не только разум, но и эмоции, то у молодежи эмоций меньше и она винит в ужасах войны не немцев, а фашизм"40.

В феврале 2005 г., накануне 60-летия Победы, Институтом социально-политических исследований РАН было проведено крупномасштабное межрегиональное социологическое исследование "Ветераны о Великой Отечественной войне". В тематическом блоке, посвященном отношению к немцам, ответы распределились следующим образом. На вопрос "Какие чувства испытывали советские люди к немцам в годы войны?" 53% респондентов назвали "ненависть к немецким фашистам", 24% - "ненависть ко всем немцам", 18% - "ненависть к солдатам и офицерам Вермахта". На вопрос "Какие чувства испытываете Вы к бывшему противнику сейчас?" самый большой процент ответов (58) был - "никаких", "ненависть" назвали 15%, "сострадание" (!) - 17%, "уважение" - 9%. Ответы на другие 2 вопроса оказались более дифференцированными. Так, на вопрос: "Могут ли русские и немцы быть друзьями?" 56% участвовавших в опросе российских ветеранов войны ответили положительно, 13% - отрицательно и 31% затруднились с ответом. Наконец, когда респондентов спросили "Есть ли у Вас желание встретиться с бывшими противниками?", 15% подтвердили, что желали бы такой встречи, 60% ответили отрицательно и 25% затруднились с ответом41.

Естественно, что память ветеранов, переживших все ужасы войны, отличается от исторической памяти последующих поколений, которые уже не воспринимают события прошлого столь личностно и остро. В уже упоминавшемся совместном интервью Президента России и Федерального канцлера ФРГ Путин сказал: "Даже в самый тяжелый период войны руководство СССР призывало население не идентифицировать всех немцев с нацистами: "Гитлеры приходят и уходят, а немецкий народ остается". И это не было пропагандой. Это убеждение подавляющего большинства советских граждан... Немецкий народ во многом стал тогда жертвой политической безответственности своих тогдашних руководителей. Он был отравлен нацистской идеологией и втянут в кровавую бойню... Ненависть и ожесточенность, возникшие вследствие германской агрессии и установившиеся на оккупированных территориях, преодолеть было очень не просто. Для этого потребовалось время и немалые усилия политиков и миллионов людей как в Германии, так и в нашей стране, чтобы вернулись чувства уважения и взаимной симпатии, веками существовавшие между нашими народами. И я с полным основанием могу сказать, что именно граждане Советского Союза, несмотря на все пережитое, смогли простить... При этом в некоторых других странах мира... многие граждане к такому примирению так и не пришли". А канцлер Шредер подчеркнул, что "ввиду ужасов войны германо-российское примирение до сих пор остается политическим чудом.
Следует подчеркнуть и то обстоятельство, что люди, в наибольшей степени влияющие сегодня на историческую память (политики, идеологи, журналисты, ученые), принадлежат преимущественно к поколениям детей и внуков участников и современников Второй мировой войны. Следствия этого противоречивы: с одной стороны, отсутствие непосредственного опыта участия в тех драматичных событиях позволяет более спокойно и рационально подходить к их оценке; с другой, - существует опасность и даже тенденция к забвению и искажению образа войны и стоящей за ним исторической правды. Речь при этом идет не только о "неинформированности", но и об отсутствии мотивации к сохранению правды об уже далеком прошлом, о стремлении подменить истину такой интерпретацией исторических событий, которая выгодна в рамках современной политической и иной конъюнктуры.

60-летие Победы и актуализация исторической памяти

60-летний юбилей Победы явился мощным информационным поводом для очередного обращения к исторической памяти о Второй мировой войне, для активизации дискуссий о прошлом и его оценке, для соотнесения образа войны с современными многообразными политическими и иными интересами. Официальное празднование Дня Победы в Российской Федерации с приглашением на торжества глав государств и политических лидеров многих стран еще более возбудило интерес мировой общественности к этому событию, заставив и СМИ, и общественное мнение "сверить часы" при его освещении и оценке. Значимость этого юбилея подчеркивается еще и тем обстоятельством, что это был праздник прежде всего для ветеранов - для уходящего поколения, из которого мало кто сможет дожить до следующего юбилея. По существу, это был последний юбилей, который отмечался при жизни непосредственных носителей памяти о той войне. Тот факт, что центр празднования этой даты находился в России, куда приехали лидеры почти всех крупнейших государств, подчеркнул определенную связь времен, связь исторической памяти с политической значимостью этого события в мировой истории даже сегодня. Он объективно подчеркнул и фактическое признание решающей роли СССР в разгроме немецкого фашизма, хотя ряд государств (прежде всего прибалтийских) воспользовался этим поводом для того, чтобы подчеркнуть свое неприятие этого праздника и исторической роли Советского Союза во Второй мировой войне.

В связи с многочисленными попытками ревизии исторической правды о Второй мировой войне российскому руководству пришлось напоминать о ней и расставлять адекватные акценты в интерпретации хода событий, их причин и следствий, роли СССР в Победе и во многих других вопросах. Так, 7 мая 2005 г. во французской газете "Фигаро" была опубликована статья Путина "Уроки победы над нацизмом: Через осмысление прошлого - к совместному строительству безопасного гуманного будущего"43. Глава российского государства подчеркнул, что "эта историческая дата по-прежнему остается священной для каждой нации, каждой страны, которой дороги идеалы свободы и гуманизма... Бесконечно долгие и трудные четыре года наш народ сражался за будущую Победу. На пути к бункеру Гитлера наш солдат разгромил 600 вражеских дивизий. Три четверти потерь во Второй мировой войне нацисты понесли на Восточном фронте. Освободив в 1944 году собственную территорию, Советская армия перешла государственную границу СССР, чтобы избавить от нацистского зла еще одиннадцать европейских стран". Подчеркнув решающую роль СССР в Победе над нацизмом и освобождении народов Европы, он отметил, что "Вторую мировую войну выиграли все союзники по антигитлеровской коалиции... Это наш общий праздник. День Победы принадлежит всем нам, это событие вселенского масштаба". Далее Президент РФ подчеркнул значимость памяти о войне: "Давая оценки событиям тех лет, мы должны в полной мере чувствовать нашу общую ответственность перед новыми поколениями. Поэтому важна не только историческая правда о войне, но и осознание ее нравственных уроков для современности". Напомнив смысл Мюнхенского соглашения, Путин отметил, что никому не удалось ""отсидеться в стороне", "умиротворить" Гитлера за счет интересов других стран, откупиться от зла "за счет соседа"". И потому память о Второй мировой войне служит всем нам предостережением против повторения ошибок прошлого. Наконец, Путин подчеркнул, что "учебники истории призваны быть объективными. Они должны доносить до наших граждан бесспорную правду о событиях тех лет"44.

Отстаивать эту правду в праздничные дни Президенту России пришлось не раз, отвечая на многочисленные, в том числе острые и даже провокационные вопросы зарубежных СМИ. Так, в интервью газете "Бильд" от 7 мая 2005 г. он еще раз напомнил, что именно Россия "внесла главный вклад в победу над гитлеризмом", потеряв почти 30 млн. жизней и треть национального богатства. Поэтому совершенно недопустимо ставить знак равенства между двумя разными режимами - гитлеризмом и сталинизмом, агрессором и жертвой. "Не могу согласиться с приравниванием Сталина к Гитлеру, - сказал Президент. - Да, Сталин, безусловно, был тираном... Но он ведь не был нацистом! И не советские войска 22 июня 1941 года перешли границу Германии, а совсем наоборот"45.

В последние годы некоторыми кругами на Западе активно ставится под вопрос освободительная миссия Красной армии в Европе, а также делается акцент на жестокости ведения советскими войсками боевых действий на территории Германии. На это Президент Путин ответил так: "Безусловно, советские войска освободили Германию от национал-социализма. Это исторический факт. Естественно, во время войны пострадало и гражданское население Германии, но это не вина Советского Союза или Красной армии. Не Советский Союз начал эту войну. В остальном же и наши западные союзники не отличались тогда особой человечностью. Мне до сих пор совершенно непонятно, зачем надо было уничтожать Дрезден. С точки зрения ведения военных действий, в этом тогда не было абсолютно никакой необходимости"46.

Позиция западных союзников СССР по антигитлеровской коалиции в течение всего послевоенного периода состояла в том, чтобы приписать решающую роль в Победе себе, в частности преувеличивая значение других театров военных действий - на Тихом океане (при этом основные участники событий в этом регионе представляют их именно как отдельную войну), в Африке и в Западной Европе после запоздалого открытия в 1944 г. Второго фронта и высадки англо-американских войск в Нормандии. В последние годы эта позиция усугубляется стремлением представить освободительную миссию СССР в Европе не как освобождение, а как "новое порабощение". Отсюда и откровенная ревизия Ялтинской системы, на которой строился послевоенный мир в Европе, и даже приравнивание ее к Мюнхенскому сговору. В этой связи весьма показательно заявление Президента США Дж. Буша относительно празднования по случаю приглашения Литвы в НАТО 23 ноября 2002 г.: "Мы знали, что произвольные границы, начертанные диктаторами, будут стерты, и эти границы исчезли. Больше не будет Мюнхена, больше не будет Ялты"47. Тем самым нынешний глава американского государства отождествил Ялтинскую систему с фашистской агрессией, а великого президента своей страны Ф. Рузвельта фактически поставил на одну доску не только с допустившими предательский Мюнхенский сговор лидерами Англии и Франции, но и с Гитлером.

Интересно и то, как в год 60-летия Победы оценивали Вторую мировую войну и роль в ней СССР лидеры ряда западно-европейских государств. Несмотря на мощную тенденцию к пересмотру характера и итогов войны, некоторые из них вполне объективны, считают необходимым предостеречь от попыток переписать историю и предупреждают об опасности забвения ее уроков. Так, Президент Словацкой Республики И. Гашпарович назвал Победу над фашизмом "одним из самых важнейших событий словацкой, европейской и мировой истории в прошлом столетии... Повторение исторических ошибок, - подчеркнул он, - ждет любое общество, которое сознательно или из-за легкомысленности забыло об уроках своей истории. Ничего подобного произойти не должно - именно в этом заключается завет Победы над фашизмом". Об историческом значении Победы говорил и Президент Венгрии Ф. Мадл: "Мы никогда не сможем забыть о тех жертвах, которые понесли народы Советского Союза ради достижения Победы. В честь этого ведущие политики мира сейчас соберутся в Москве. Этот день имеет определяющее значение для истории Европы. Если бы история 60 лет назад сложилась иначе, мы сейчас едва ли смогли бы пользоваться теми ценностями, которые воспринимаются теперь как естественные". Председатель правительства Республики Сербии В. Коштуница подчеркнул: "Убежден, что истина о героическом подвиге Вашего народа, Вашей страны и их решающем вкладе в достижение Великой Победы за свободу всего человечества никогда не будет забыта. Сегодня мир был бы иным и не наслаждался завоеванной свободой, не прегради российский народ ценой невиданных миллионов жертв путь фашизму"48.

Но, пожалуй, наиболее емко и убедительно охарактеризовал современную ситуацию с исторической памятью о войне Президент Чешской Республики В. Клаус, подчеркнувший, что "победа над нацистской Германией была Великой и действительно исторической победой". Он отметил, что в последнее время все чаще наблюдаются попытки пересмотра оценок итогов Второй мировой войны. Историю, по его словам, нельзя переписать или исправить. В своем выступлении по случаю празднования 60-летия освобождения Северной Моравии Клаус, в частности, сказал: "Мы часто слышим рассуждения, в которых окончание Второй мировой войны интерпретируется иначе по сравнению с тем, как оно было пережито миллионами наших сограждан. Исчезает понятие освобождения и начинает преобладать акцент на послевоенном периоде истории. Окончание Второй мировой войны рассматривается как начало новой тоталитарной эпохи, которая вскоре наступила в нашей части Европы на четыре долгих десятилетия. Я убежден, что подобная оценка этого исторического события, которая, вне всяких сомнений, означала освобождение от нацизма и окончание немецкой оккупации, а также, собственно, и всей Второй мировой войны, не должна возобладать... Мы не имеем права смотреть на прошлое с иной позиции, нежели с позиции исторической. Мы не имеем права забывать об очередности фактов, причинно-следственной связи. Мы не можем якобы "гуманистически нейтрально" анализировать трагические события войны и периоды непосредственно после нее, то есть с точки зрения некоей "симметрии страданий". Люди, которые сегодня выступают с подобными идеями, постоянно требуют от нас делать все новые и новые некие "жесты примирений", которые, однако, фактически уравнивают между собой палачей и жертв, а иногда даже и меняют их местами"49.

Конструктивная память о Второй мировой войне должна быть направлена не на обострение существующих противоречий, а на утверждение единства мира и согласия. Однако базироваться они могут только на исторической правде, на тех ценностях, которыми руководствовались страны антигитлеровской коалиции в борьбе с фашизмом, нацистской агрессией, расизмом и геноцидом народов. Попытки умалчивать правду о войне, переписывать историю, переставлять акценты в ее интерпретации выгодны только тем силам, которые стремятся к разжиганию розни и конфронтации. В этом отношении гораздо более позитивной оказалась инициатива России и группы стран СНГ, к которым присоединились и другие государства, объявить 8 и 9 мая Днями памяти и примирения. Генеральная ассамблея ООН без голосования приняла соответствующую резолюцию, где говорится, что историческая победа в мае 1945 г. создала условия для учреждения Организации Объединенных Наций, призванной избавить грядущие поколения от бедствий войны, и что отныне 8 и 9 мая будут отмечаться ежегодно как день памяти жертв Второй мировой войны50.

Празднование 60-летнего юбилея Победы внесло свой вклад в защиту исторической памяти, правды о Второй мировой войне, и вместе с тем обозначило все болевые точки как в массовом, так и в политическом мировом сознании

1.  Рис1 Общая классификация аудиторской деятельности По виду деятельности проверяемого экономического
2. всё и ' sperm семя гипотеза о появлении жизни на Земле в результате занесения из космическ
3. НА ТЕМУ- Обязанности завуча школы заместителя директора по учебновоспитательной работе Выпо
4. Реферат- Капитаны и лейтенанты
5. СТРОИТЕЛЬНЫЕ РАБОТЫ Сборник Е2 ЗЕМЛЯНЫЕ РАБОТЫ Выпуск 1 МЕХАНИЗИРОВАННЫЕ И РУЧНЫЕ ЗЕМЛЯНЫЕ1
6. тема намного актуальнее сегодня нежели ранее
7. Взыскание алиментов на ребенка
8. Тема 5 5.1. Национальная безопасность и национальные интересы России Россия ~ одна из крупнейших стра
9. К вопросу об акустическом обосновании аккорда
10. Сочинение- Поднятая целина
11. Тема- Питание и кормление пациента
12. социальной патологии Г
13. варіанти їх можливого розвитку здійснюється на основі відстеження змін навколишнього природного та техноге
14. цз С
15. Інструменти фінансового ринку
16. Лекция 8 Системы CRM Customer Reltionships Mngement управление отношениями с клиентами
17. Реферат- Материалы по химии (кислоты, оксиды, основания, водород)
18. Свидетельства
19. або носоглотковий повітровід; через маску з рота в маску або в інтубаційну трубку з рота в трубку; за до
20. Справи з іноземним елементом- який суд вирішуватиме спір

Материалы собраны группой SamZan и находятся в свободном доступе