Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
120
Татьяна Веденская
Пепельный блондин
Текст предоставлен правообладателем. http://www.litres.ru/pages/biblio_book/?art=6086077
«Веденская Т. Пепельный блондин : роман »:
ISBN 978-5-699-66359-0
Аннотация
Первое впечатление может быть обманчиво. Но что делать, если и при второй встрече Он остается прекрасным мужчиной с ангельским лицом, с фигурой Аполлона и манерами аристократа. Мужчина-ангел стоит рядом и хочет вас поцеловать. Одна проблема – вы немножко замужем. Но муж не выдерживает никакой конкуренции рядом с этим влюбленным без памяти красавчиком! Что же делать? Не торопитесь уходить от супруга! Возможно, что его «недостатки» куда лучше «достоинств» идеального принца!
Татьяна Веденская
Пепельный блондин
Все совпадения с реальной жизнью случайны
Я хорошо помню тот момент, когда поняла, что с нашей семейной жизнью что-то не так. Все не совсем хорошо, есть у нас в семье кое-какие проблемы. И это вдруг стало совершенно очевидно.
Я лежу на нашей большой двуспальной кровати, на втором этаже нашего роскошного загородного дома, руки мои связаны за моей спиной, а на голову натянут холщовый мешок. Что открывай глаза, что закрывай – небольшая разница. Можно, конечно, приглядеться и увидеть жесткий ворс на холщовке: но я уже изучила все ворсинки, и мне больше неинтересно.
Я то прихожу в себя, то теряю сознание – ненадолго. В промежутках между этими состояниями я стараюсь не дышать глубоко, чтобы у воздуха было время просочиться в мой мешок до того, как я выдышу его весь без остатка. Воздух проходит плохо через холщовку, а паника довершает дело – и начинаешь биться в конвульсиях, пытаясь вырваться на свободу, хотя и знаешь наверняка, насколько это бесполезно. Никто не обратит внимания. Никто не поможет. Пробовала – знаю.
Я, кстати, всерьез боюсь замкнутых пространств. Не так-то легко избавиться от такого рода фобий. Впрочем, я не хочу делать из этого большой проблемы. У всех есть какие-то фобии. Я, к примеру, еще не люблю ездить на чужих машинах. Вообще не очень люблю выходить из дома. Но и дома ведь, как я уже сказала, случаются проблемы. Как сегодня.
Семейная жизнь – сложная штука. Мы с мужем вместе уже больше двадцати лет, и все кругом завидуют моему счастью. Их можно понять, они не лежат, привязанные к кровати. Впрочем, уверена, что многие сочтут эту цену не слишком-то высокой, а меня – чересчур капризной. Потому что в остальном, прекрасная маркиза… Муж – золото, денег вдоволь, делать ничего не надо – сиди себе на диване да смотри кино на широком экране. Счастье. Я бы рассказала о моем счастье, но с холщовым мешком на голове и с кляпом во рту не очень-то поговоришь.
У нас есть проблемы. Как у всех семей, естественно. Я бы хотела, чтобы меня уважали немного больше. Чтобы с моим мнением хоть иногда считались. Это важно, это значительно важнее, чем многие думают, – иметь право сказать, что ты хочешь делать, на что ты готова, а что для тебя категорически неприемлемо. Я такого права не имею.
Достаточно сложно жить с человеком, который уверен, что знает лучше меня, что для меня лучше. И как далеко я могу зайти. Но ведь мужья вообще редко уважают своих жен. Мой муж говорит, что меня должно больше волновать, любит ли он меня. И добавляет, что я же знаю, как он меня любит. И что мне повезло, определенно. Что ж, должна признаться – иногда бывают моменты, и даже у меня начинает появляться подозрение, что он не очень-то меня и любит.
Я попробовала пошевелить рукой. Больно. Веревка затянута чересчур сильно. Перебор. Я не уверена, что выдержу, но и поделать я ничего с этим не могу. Так же, как я не могу перестать думать, что это он виноват во всех моих бедах, он виноват в том, что я не чувствую, что живу. Иногда мне хочется взять тарелку и разбить о его голову. Уверена, что, если бы у меня сейчас была такая возможность, я бы именно это и сделала. Но у меня сейчас такой возможности нет.
Я услышала какой-то грохот, напряглась и резко дернулась. Тело непроизвольно реагирует на раздражители, особенно в моем положении. Я дернулась и почувствовала, как веревки снова впились в запястья. Отлично. Обязательно останутся рубцы! Если я, конечно, доживу до того момента, когда мне будет позволено снова дышать.
Я почувствовала, как мне снова не хватает воздуха. Надо бы расслабиться, но новая волна паники лишает меня воли. Я задыхаюсь и проваливаюсь в тугую, вязкую, черную пустоту. Обморок – это даже хорошо. Как будто кто-то ставит на паузу то, что со мной происходит, то, что я вынуждена испытать. С моей семейной жизнью что-то определенно не так. Но что делать с этим – я не очень-то понимаю.
Глава 1
Переменное напряжение
За три месяца до этого
Алинка приехала почти к полуночи, когда я уже было возрадовалась, что она не доедет. Могло же что-то измениться? Могла же она встать в какую-нибудь бесконечную московскую пробку, из которой нет выхода? Разозлиться, передумать и позвонить кому-нибудь еще из своих многочисленных знакомых. Тем, кто живет внутри Садового кольца. Мы живем километрах в десяти за пределами МКАД. «Замкадыши» – так нас называют. Чтобы доехать до нас в предновогоднюю неделю, нужно обладать стальными нервами. У Алины они есть.
На прошлый Новый год Алинка появилась на нашем пороге с небольшим, но плотно упакованным чемоданчиком за спиной. Уехала она только после того, как мой муж Николай предложил ей, в шутку конечно же, поучаствовать деньгами в оплате коммунальных услуг. Алинка мне потом это целый год припоминала, хотя… в целом Коля был прав. Празднование Нового года не может длиться месяц.
Когда Алинка позвонила в ворота, я практически спала в кресле напротив камина. Редкий случай, когда погода на Новый год совпадает с той, которую изображают на новогодних открытках, – самое время топить камин. Утром за окном все ели будут белоснежными от лежащего на их лапах снега. Я снова изведу гигабайт памяти, фотографируя двадцать соток нашего рая. В памяти моего компьютера уже хранится с десяток папок с фотографиями – по количеству лет, прожитых здесь.
– Ну что, скучаете тут в вашем захолустье? – Алинка влетела вместе с волной ледяного воздуха и с большой сумкой в руках. Я вздохнула.
– Скучаем, скучаем, не сомневайся, – Николай высунул нос из кабинета. – Только на тебя и надеемся.
– Это вы правильно делаете. Чип и Дейл уже здесь в одном лице. Что, много будет народу на этот год?
– Только родители, Воронцовы и Федя, – сказала я. Алинино лицо потемнело. Воронцовы – друзья нашей семьи и во всех смыслах хорошие люди – были слишком скучны, по Алининым меркам, главным образом потому, что не пили спиртного и любили играть в скраббл. А Федя… Это отдельная песня, причем слова в ней в основном матерные. Федя, единственный брат моего мужа, – человек с бородой и религиозными убеждениями. Спиртное он пил, и еще как, но стоило ему принять на грудь немного больше, чем бокал вина, он начинал проповедовать и призывать к покаянию. А еще он начинал приставать к Алинке.
– А разве Федя не в Белоруссии? – Алина втащила свою сумку в гостиную и плюхнулась в мое кресло.
Николай усмехнулся:
– Федю выгнали из монастыря.
– За пьянство или за прелюбодейство? – уточнила Алина, но без особенного интереса.
– За прелюбодейство в невменяемом состоянии, – хмыкнула я, подтягивая к камину второе кресло.
– Ну ладно, девочки, не знаю, как вы, а я пошел спать. – Коля потянулся, зевнул и пошел по лестнице наверх – в спальню. – Оля, ты не могла бы проверить сигнализацию, когда будешь уходить?
Я кивнула и подумала не без сожаления, что не могу так же развернуться и отчалить. Подруга-то моя, значит, придется сидеть и общаться, несмотря на поздний час. Слушать, почему она в очередной раз осталась одна в новогоднюю ночь. И куда уехал ее Сашенька, в какой очередной Куршавель. И почему не взял ее с собой. И что, если так будет продолжаться, она плюнет на все и бросит его к чертовой матери. Я буду кивать и молчать, потому что мне нечего сказать. Сашенька ее настоящий козел. Алинка спустила на него уже десять лет своей жизни и по-прежнему для него все равно что пыль под ногами. Хоть бы он ее бросил, в самом деле. Но он не бросает. Нравится ему быть эпицентром ее драмы. Думаю, что Алинка все это прекрасно понимает. Но что она может сделать? Сука – любовь!
Утро не обмануло – снегу навалило сказочно. Алинкина машина едва виднелась из-под сугроба, и я в который раз порадовалась, что у нас есть закрытый гараж в доме. Когда мы только строились, я сильно возражала против него – мне все мерещилось, что будет грязь, запах машинного масла в доме и прочие «прелести». Николай меня не послушал, как это случается почти всегда, но в очередной раз оказался прав. Я много раз потом оценила возможность зимой сесть в теплую и чистую машину.
– Господи, намело-то! – Алинка стояла в коридоре, замотанная в одеяло, босая и сонная. Смешная она все-таки. Люблю я ее. Столько лет, с самого архитектурного института вместе. Мечтали строить города – а на деле строимся сами. И отдаем честь.
– Намело, – согласилась я.
– Что на завтрак? – Алинка принюхалась и разочарованно склонила голову.
Запахов не было. Я еще не готовила. Коля с самого утра уехал проверять боеготовность своих подразделений к встрече Нового года. Подразделения его охранного предприятия «Око» состоят в основном из пенсионеров и молодчиков, только что уволенных из рядов вооруженных сил, и их боеготовность, откровенно говоря, всегда под вопросом. Глаз да глаз нужен за нашим «Оком», как любит шутить мой муж. И чтобы поселки и магазины могли спать спокойно, проверки должны случаться внезапно – в любое время дня и ночи.
Николай будет инспектировать объекты чуть ли не до вечера, там и позавтракает, и пообедает. Дашка будет дрыхнуть до обеда, это минимум, как и положено подростку. А потом придет и налопается печенюшек.
– А что бы ты хотела?
– Блинчики по-столыпински! – мечтательно протянула Алина. – С облепиховым кремом…
– Перетопчешься. Но могу предложить яичницу-автоглазунью.
– Что за зверь такой? – Алина удивленно распахнула свои подчеркнутые паутинкой морщин глаза. Она была красива, но к ее красоте уже очень подходила приставка «все еще». Н-да, не молодеем.
– Делается так: открываешь холодильник, берешь два яйца или три, в зависимости от амбиций, и жаришь их, жаришь. Плита там. – Я кивнула и усмехнулась.
Алинка скривила моську и распахнула холодильник в поисках вариантов поинтереснее.
Позже, с тарелкой, доверху заполненной бутербродами и с бутылкой красненького в руках, мы засели в библиотеке. Пить с утра вредно, но сегодня можно, как говорит Алина. Библиотека у нас располагается на третьем этаже. Кроме этого, там еще имеется и спортзал – итого два помещения, каждое из которых потерпело глобальное фиаско в смысле собственного предназначения. Когда-то муж был полон здоровых желаний бегать по беговым дорожкам и поднимать гири, словом, следить за здоровьем. Однако, как потом выяснилось, бегать ему и так приходится достаточно на работе, и еще – «в гробу он видал» свой холестерин, он лучше на диване полежит. Я же, откровенно говоря, предпочитаю бегать по реальным дорожкам, нежели по резиновым. Я стираю пыль с гантелей и штанг, а главный многофункциональный тренажер с кучей каких-то стальных лесок я в итоге накрыла чехлом и использую в качестве сушки для простыней и пододеяльников.
Второе помещение – библиотека и по совместительству склад ненужных вещей, выбросить которые некогда. Вещи заполонили огромные встроенные шкафы нашей библиотеки. Впрочем, книг тут было все же больше. Колька когда-то серьезно заморочился и накупил невероятное количество книг – одна к одной, с красивыми обложками. Но читает-то он только NEWSRU. COM на своем IPAD. По стенам библиотеки развешана значительная часть его коллекции оружия – предмет неслыханной гордости для него и постоянный повод бояться для меня. Николай собирал ее много лет, и каждое новое приобретение пугало меня еще больше. Если у вас на стене висит ружье – оно обязательно выстрелит. По нашим стенам развешано штук пятьдесят ружей, пистолетов, арбалетов и неведомо каких еще инструментов убийства. То, что они не заряжены, меня нисколько не утешает. Но… у всех свои недостатки. Коля обладает немногими. Любовь к старинному оружию – его второй по величине недостаток.
– Ну, что нового? – Алинка забралась с ногами на подоконник. – Чего будем готовить? Как бы нам так отметить Новый год, чтобы не пережрать, а?
– Ни одного шанса, – усмехнулась я.
– А что тебе подарит муж? – бесцеремонно спросила она.
– Откуда я-то знаю! – Я пожала плечами.
– Набор кухонных полотенец? – ехидничала Алина. – Что он тебе в прошлом году подарил? Новые ножи?
– Он подарил мне деньги, Алиночка. Я купила шубу.
– Отличный подарок, – хмыкнула она. – Ну, не беда. Главное же – внимание?
– Издеваешься?
– Может, он тебе подарит какое-нибудь обалденное кольцо. Или кулон. Вот это я понимаю – подарки. С бриллиантами такими, чтобы с кулак.
– Слушай, отстань, Алинка, – фыркнула я. – Что бы ни подарил – не в этом дело. Мы женаты уже столько лет, что…
– Да уж, пережрем мы в любом случае. Впрочем, раз уж мы будем терпеть Федю, – перебила меня Алинка, утратив интерес к теме. – Пусть уж нам хотя бы будет вкусно. Знаешь, мне тут Сашенька привез из Монреаля кленового сиропа какую-то нереально огромную бутыль. Не знаешь, чего с ним можно сделать?
– Продать. – предложила я.
– Он мне не понравился. Какой-то кисловатый, с привкусом. Не знаю… По мне, мед лучше. О, у вас соседи появились? – Алинка выглянула в окно на соседний участок, на так называемый Домик дядюшки Тыквы, названный так за оранжевый цвет штукатурки. Дом пустовал уже много лет, что, к слову, сильно нас с мужем огорчало.
Участки у нас – одни из лучших в поселке. С торца примыкают к лесу и очень большие. Брали еще, когда поселок только начинал строиться, да еще с учетом того, что Колькино «Око» выиграло тендер на охрану – словом, не экономили. Но вот с соседями не повезло. Сначала они долго не строились. Мы уже въехали, приготовились наслаждаться тишиной и покоем подмосковного леса, и тут только они принялись гонять свои бетономешалки. Четыре года из окон недостроенного дома на меня смотрели жадные глаза гастарбайтеров – ни в купальнике выйти, ни тем более без. Как-то раз Алинка попробовала – так бедняги гастарбайтеры чуть из окон не повыпадали, чтобы разглядеть ее «75 B»2
поближе.
Потом дом все же достроили, но почти сразу выставили на продажу – за какие-то сказочные деньги. Только никто его не покупал. Результат – невычищенные дорожки, горы снега у ворот зимой, сорняки-одуванчики летом. Кроме того, они не платили за охрану, что страшно бесило Кольку. Так что вот уже года три мы жили в непосредственном соседстве с заброшенным домом. Дураков купить этот кусок московского счастья за пару миллионов «зеленых» не находилось. Неужели теперь нашлись?
– Какой мужчина! – воскликнула Алина, высовываясь чуть ли не по пояс в оконный проем.
– Осторожнее.
– Это просто праздник какой-то! – заявила она, а глаза ее загорелись знакомым огнем желания. Желания выйти замуж. Так или иначе, Сашенька – не Сашенька, а Алина всегда отслеживала варианты.
– Ты прямо как те гастарбайтеры, – хихикнула я и подошла к окну.
– Так и он совсем как я – топлес, – развела руками Алина. – Что, вообще-то, странно смотрится зимой. Что он делает?
– Топлес? – Я подалась вперед и с удивлением отметила, что она права – мужчина внизу стоял обнаженный по пояс и размахивал руками. – А-а, понятно. Это, Алиночка, называется незнакомым тебе иностранным словом «гимнастика».
– Неужели ему не холодно?
– Ты смотри не обожги его своим взглядом. – Я рассмеялась и пригляделась внимательнее. Мужчине за окном на вид было лет тридцать, светлые волосы, предположительно ростом с… Валуева? Он стоял посреди морозного утра в одних спортивных брюках и растирал обнаженную накачанную грудь снегом.
– Олька, господи, я хочу к нему! – всхлипнула Алина и покраснела.
– А теперь приступаем к водным процедурам! – подразнила я ее. – Алька, смотри, не затопи мне дом своими слюнями!
– Гадюка ты, Олька. Могла бы быть подобрее. У тебя-то в жизни все хорошо, красавица, умница, муж тебя обожает. И выглядишь на десять лет моложе своего возраста. Вот как тебе удается так выглядеть?
– Я ем чеснок, – съехидничала я. – А в нем сплошной витамин.
– Нет, Олька, это потому, что тебе ничего не приходится в жизни решать. Никаких у тебя хлопот, никаких волнений – один сплошной позитив и контакт с природой. Не жизнь, а сказка.
– Ага, сказка, конечно! – фыркнула я.
– А чем не сказка? – удивилась Алина.
Я вздохнула и взглянула на мужчину за окном.
– Во всех сказках всегда хоть что-то происходит. А у меня жизнь – сплошная эпоха застоя.
– Ничего себе – эпоха застоя! – возмутилась Алина, примеряя на себя мое старое платье, которое она выудила из недр шкафа. – И муж тебя любит, и дочь в институт идет. И платья вон какие у тебя.
– Платья мне такие и надевать-то некуда, моя прелесть.
– Ну и что, – упиралась Алинка, отказываясь наотрез проявлять сочувствие к моей скучной, наполненной пустым бездельем и тишиной жизни. – Это твой добровольный выбор. Захотела бы – пошла в театр. Все в твоих руках. Да что там театр! Сидишь тут как сыч, а к тебе такие мужики в соседи переезжают. Слушай, пригласи его к себе на Новый год, а?
– С ума сошла? – вытаращила я на Алинку глаза. – Я его впервые вижу.
– Да тут и смотреть не надо – надо бежать и хватать.
– Может, тебе лучше пойти и принять холодный душ?
– Он, наверное, иностранец. – Алинка фыркнула, отвернулась и снова припала к стеклу. – Наши так не выглядят. Такого здорового цвета лица я не видела уже лет сто.
– Наконец-то все узнали правду о настоящем возрасте Алины!
– Вот ты дура. – Она скинула одеяло и прижалась к оконному стеклу своей полной грудью, прикрытой лишь бюстгальтером. – Пригласи его на Новый год. Пойди отнеси ему какой-нибудь пирог и немедленно пригласи!
– Не позорь меня перед новым соседом, кто бы он ни был! – фыркнула я и попыталась стащить Алину с подоконника.
Алинка уперлась, выгнулась всем телом и прошипела:
– Господи, какой красивый мужик! Он нас не видит, иди посмотрим вместе! Это ж лучше всякого кино. Смотри, он качает пресс! – Алинка прижалась к окну.
Я не сдержалась и посмотрела на незнакомца – но из чистого любопытства, как только может смотреть почти сорокалетняя замужняя женщина на тридцатилетнего мужчину, качающего пресс. Он был красив – это точно. Причем обладал редкой для мужчины красотой, сочетающей в себе правильные черты лица, ухоженность и отличную физическую форму. Я попыталась вспомнить, когда в последний раз я видела мужчину, делающего зарядку. У меня было стойкое ощущение, что я такое видела, но где, когда? А, вспомнила! Я видела такое по телевизору, по утрам на РТР показывают. Но это же совсем не то… Я почувствовала непреодолимое желание достать свою мыльницу и начать щелкать. Я люблю фотографировать все красивое. Снимки наполняют смыслом мою, в общем-то, довольно скучную, комфортную жизнь. Я люблю красоту.
В нашем доме и вокруг него можно найти много красивого: весной расцветают вишни, прилетают птицы, которые порой настолько забывают о моем существовании, что я успеваю снимать их поцелуи на ветках. Летом цветут цветы, порхают бабочки. В лесу растут грибы. Нужно только быть очень внимательной и терпеливой – и даже в этой крошечной точке планеты можно встретить умопомрачительную красоту. К примеру, моего красивого нового соседа, который улыбается и машет нам рукой. Я вздрогнула, заметив, что он смотрит прямо на нас, в мое окно. Мы обе застыли, как парализованные.
– Мамочки! – прошептала Алина. – Гореть мне в аду, если я не заполучу этого красавца. Сашенька супротив него – леший. Да что там Сашенька! Он даже красивей моего бывшего. А он тоже был, знаешь, не урод. М-м-м, прямо мой любимый цвет, мой любимый размер.
– Сашеньке своему это скажи, – усмехнулась я.
– Плевать на Сашеньку. Я давно уже должна была его бросить. А тут-то… сам бог велел. О черт!
– Что? – Я не могла оторваться от улыбающегося и действительно какого-то не по-русски счастливого лица светловолосого мужчины, а тем временем Алина успела отследить, как через снежные сугробы к красавцу прыгает замотанная в дубленку женщина наших лет.
– Кто это? – возмутилась Алина. – Надеюсь, мама?
– Какая мама, ты свихнулась? Она что, родила его в пять лет? – покачала я головой. Красавец-блондин улыбнулся нам еще раз и помахал рукой. Мы помахали ему в ответ, загипнотизированные его уверенной мужской пластикой.
– Значит, сестра. Такой мужчина не имеет права быть женатым. Искусство принадлежит народу! Все, он уходит. Останься, призрак! – Алинка вытянула шею, провожая взглядом удалявшегося незнакомца. – Растаял, как дым!
Позже, за ужином, только и разговоров было что о наших новых соседях. Родители мужа порадовались, что теперь у нас хоть будут живые люди за забором. Не так страшно будет, когда Олечка остается в доме одна. Действительно, мне частенько приходилось ночевать в доме одной. Муж оставался ночевать в дальних отделениях своего «Ока», а дочь – в школе. Но я никогда не боялась. С таким количеством охраны в поселке, с тревожными кнопками, расставленными по всему дому, я больше боялась нашего собственного оружия на стенах.
Дашка спросила, не было ли там еще и красивых подростков ее возраста. Она сидела, ковыряясь в тарелке с оливье, которого свекровь нарубила, как обычно, ведро. Накануне Дашка пыталась отпроситься на Новый год к друзьям, что вызвало, как обычно, целую бурю протеста со стороны Николая. Он-то уж отлично знал, чем занимаются подростки на вечеринках без взрослых. Только не его дочь, только не с его разрешения. В конце концов, ей еще нет восемнадцати! Вот когда исполнится – тогда и будет праздновать что хочет и где хочет. А пока она еще школьница… Кроме того, она и так редко бывает дома.
Коля победил, но теперь Дашка всеми силами показывала, как невыразимо она страдает в нашем обществе. Коля игнорировал ее с не меньшей стойкостью. Отведя от нее взгляд, он отметил, что снег перед поворотом к соседям сегодня был действительно счищен. И также добавил, что теперь самое время навестить соседей и напомнить им о необходимости регулярных платежей за охрану. А то их в поселок пускать не будут. То есть их, как собственников, конечно, пустят – но пешком. Без машины. Хочешь, чтобы шлагбаум был поднят перед тобой, – плати охране. Они же не за просто так шлагбаум поднимают. За деньги.
– Я бы ему шлагбаум-то подняла! – пробормотала вдруг Алинка, глядя мимо нас затуманенным взором.
Николай посмотрел на нее, как на чумную. Потом перевел взгляд на меня.
– Что, так хорош? Настолько?
– Ну, вроде ничего, – пожала я плечами.
Алинка вытаращилась на меня в изумлении. И дальше она описала во всех красках, насколько хорош наш новый сосед. На десятой минуте Коля сказал, что Алинин спич очень убедителен и он, Коля, уже начинает подумывать о смене ориентации. Алина замолчала на секунду, пытаясь проанализировать реалистичность угрозы, но муж только расхохотался и сказал, что он Алине не соперник.
– Как ты думаешь, они придут к костру? Может, они не знают, что тут поселок проводит празднование Нового года? Может, я зайду к ним и приглашу? – прикидывала она план наступления.
– Но ведь там, на заднем дворе, была и его жена, да? – напомнил Николай.
Но Алина осталась абсолютно глуха к этому аргументу. Она напомнила, что она тоже когда-то была чьей-то женой – но это почему-то не остановило длинноногую тощую дрянь, которая увела у нее мужа. Алина принялась вспоминать своего бывшего, потом перемыла косточки своему нынешнему Сашеньке, не мужу, конечно, но… Алина любит жаловаться на жизнь. Поэтому, когда раздался звонок в дверь и приехали Воронцовы с уже почему-то пьяным Федей, муж выдохнул с облегчением.
Каждый раз, когда Федя бывает допущен в наш дом (а это случается только по большим семейным праздникам и только ради родителей), мы ждем его пришествия с ужасом. Трудно поверить, что когда-то Федя был вполне нормальным Колиным старшим братом, у него была жена и работа – он был программистом и работал на «Майкрософт». Что-то поломалось в нем после того, как его оттуда уволили. Он возненавидел «Майкрософт», что вполне естественно, но он вдобавок распознал в «Майкрософт» корпорацию дьявола во плоти. Он уверовал во зло на земле и даже пытался изгонять бесов из здания в Крылатском, а после он отрастил бороду и бросил жену, которая, надо признать, от этого только выиграла. Федя попеременно уходил то в запой, то в монастырь. Почему-то он стал католиком, что нетипично для нашей кругом православной страны. Почему он это сделал – никому не ведомо, даже ему самому. Так фишка легла.
Пару лет назад Федя приехал к нам на Новый год с известием о близком конце света и всю дорогу призывал нас продать дом и бизнес и примкнуть к сонму спасающихся. Деньги от продажи он обещал пристроить в самое что ни на есть надежное место – очень душеспасительное. Он был настолько активен и агрессивен, что чуть не уломал родителей в самом деле продать квартиру. Однако мой муж аккуратно намекнул Феде, что если он немедленно не остановится, то может и не дожить до конца света.
На празднование следующего Нового года Федя приехал в расшитой белорусскими узорами рубахе и овчинном тулупе. Благополучно пережив конец света и не удосужившись прокомментировать его ненаступление, он рассказал о новых нанотехнологиях, которые позволят через фастфуд внедрять нанодатчики в мозг людей и перепрограммировать их. Родители даже всплакнули, осознавая, как близко то время, когда Федю придется отдать в руки врачей. Федя же снова призвал нас с Колей продать дом и бизнес – теперь уже для поддержания борьбы с нанотехнологиями. Жить он предлагал нам всем в монастыре, из которого вскоре его и выгнали. Когда Федю спросили: как же так? Он ничтоже сумняшеся ответил, что монахам в монастыре не хватало смирения.
Федя приехал в этот раз вполне прилично одетый, только волосы отрастил чуть ли не по пояс. Завидев Алинку, он немедленно пришел в экстаз и принялся рассказывать ей о прелестях домостроя и о том, что женщин на самом деле нужно и должно побивать палками по субботам.
– Даже не думай! – фыркнула Алина. – Ты сам у меня огребешь, причем прямо сейчас, если не заткнешься.
– Хочешь, я на тебе женюсь? – не моргнув и глазом ответствовал Федя.
– Я лучше съем перед загсом свой паспорт, – ответила Алина и пошла на крыльцо курить.
Это было забавно. Обычно она вполне комфортно курила дома, в зимнем саду, но сегодня, несмотря на холод и ветер, постоянно выбегала покурить на крыльцо – с него можно было увидеть наших соседей.
Новый год еще даже и не начался, а я уже устала от Феди и его революционных идей. Накинув дубленку, я выскочила к Алинке просто постоять несколько минут в относительной тишине и покое. Подруга стояла в своей длинной норковой шубе, при полном макияже, на шпильках и сосредоточенно вглядывалась в темноту соседнего участка. Ничто не говорило о том, что в Домике дядюшки Тыквы тоже празднуют Новый год. Уличные фонари у них не горели, никто не шумел, и можно было бы вообще решить, что там никого нет, если бы не освещенное окно гостиной.
– Я не понимаю, они что, так вдвоем весь Новый год и просидят? – нахмурилась Алина.
Я прищурилась и увидела, как какие-то смутные контуры и тени медленно передвигаются за зашторенным окном. Я подумала, что тоже не возражала бы встретить Новый год в компании одного только мужа.
Глава 2
Первое впечатление нельзя произвести дважды
Откровенно говоря, я праздников не люблю и боюсь их. И дело совсем не в том, что приходится много готовить, а потом долго убирать. Я ничем, в общем-то, не занята, так что убирать и готовить меня не напрягает. Николай много раз предлагал завести в доме домработницу, но мне претит идея чужого человека в доме. Все эти истории о кражах нижнего белья, о плевках в еду… Брр! Нет уж, я лучше как-нибудь сама. Нас всего трое – это не тяжело даже в праздник. Другое тяжело. Новый год для меня всегда – время позора. Потому что Николай будет выпивать.
Мы женаты уже восемнадцать лет, а знакомы двадцать с лишним. Когда мы познакомились, Коля только вернулся из армии, серьезный и настороженный. Он редко говорит о своей службе, но я уверена, что не так-то просто она далась ему. Он привез оттуда желание завести семью, маниакальное отношение к безопасности и любовь к оружию. В то время как остальные мужчины только и думали, что о сексе и о том, как бы получить его побольше да побесплатнее, Коля говорил о детях и бизнесе, он копил на квартиру и дарил мне дорогие подарки.
Он и теперь любит говорить о галочках в своем списке – дом, жена, дочь, фирма. Полная чаша, красавица, умница, прибыльное предприятие. Коля любит говорить о нас, перемешивая нас в одну кучу. Но говорит он о нас, только когда выпьет. А пьет он, в общем-то, только по праздникам, которых, как известно, в России предостаточно. Новый год – наипервейший из них.
– О-о-о, Николай, да ты уже хорош! – воскликнул Воронцов, глядя, как моего мужа «занесло» на повороте в кухню.
– Борис, ты не прав! – Коля повернулся и усмехнулся. – Я в порядке.
– Пиянство – не порок, коли человек хороший, – вставил свои три копейки Федя. Так и сказал – «пиянство». В его исполнении это прозвучало, как слитые воедино «пиявки» и «явства».
Я посмотрела на часы. До двенадцати оставалось еще сорок минут. Свекровь сидела как на иголках. Ей хотелось спать, но традиции есть традиции. Приходится есть оливье. Алинка тоже уже слегка окосела и принялась рассказывать сто первую историю о прошедшем годе. Если бы не Алинка, праздник был бы совсем непереносим.
– Ну что, проводим старый год? Он нас не обижал, и мы его не обидим. – Свекор поднял рюмку, и сразу стало понятно, в кого Николай пошел.
«Яблоня» сидела за нашим столом, красная от подскочившего давления, и балагурила. Мы «вздрогнули». Дочь дергалась так, словно «сидеть как на иголках» было выражением буквальным, а не переносным. Она не могла дождаться, когда папочка уйдет «в нирвану». Тогда можно будет улепетнуть из дому и до утра таскаться с местными подростками, кататься на квадроциклах по поселку и деревне, пугать народ. Я боялась этих четырехколесных монстров до потери пульса.
– Коля! Захвати с кухни еще холодца! – крикнула свекровь.
Я почему-то почувствовала, что как-то ужасно устала от всего этого. Каждый год одно и то же. Колька будет пить до изнеможения, отвечая на любые вопросы, что он имеет право. И не так уж часто он… И вообще, он тут всех нас «тянет», так что должен же и он хоть иногда… Потом он отключится где-нибудь в самом нелепом месте, и проблема его транспортировки до места ночного упокоения будет исключительно моей. А наутро ему будет плохо, очень плохо. Однажды я даже вызывала «Скорую», потому что он не мог пошевелить руками и вздохнуть. Врачи приехали и сказали, что у Коли предынсультное состояние и что они – врачи – тоже ненавидят праздники. И Новый год в особенности, потому что на любые другие праздники народ тоже напивается до чертей, но частями. А на Новый год страна напивается целиком и полностью. До потери пульса в буквальном, медицинском смысле этого слова.
– Да уж, холодец удался, – согласился Федя, поглаживая бороду. Вид у него и правда был… патриархальный.
А потом говорил президент, и Федя комментировал каждое его «В новом году мы добьемся еще больших результатов!».
– А то как же. Добьем всех оставшихся пенсионеров! Долакаем нефть! – глумился он.
– Заткнись ты, блаженный. Дай послушать, – возмущался Воронцов.
– «Прошедший год был не из легких», – вещал ВВП.
– Будущий будет вообще трендец! – подвывал итог Федя.
В общем, все как всегда. Мы с Алинкой загадали по желанию, пока били куранты. Я загадала, чтобы Коля бросил пить, пока с ним не случился инфаркт в самом деле. И я примерно догадываюсь, что загадала Алина, томно закатывая глаза и косясь на окно, в которое виднелся соседский забор. Пробили куранты. Все почувствовали, что выполнили долг перед Родиной, соблюли все положенные традиции. Свекровь было подалась в сторону спальни, но муж ее остановил:
– А подарки, мать?
– Ой, да что мне надо, Колечка! В моем-то возрасте – только здоровье, – вздохнула она и тут же получила коробку с дорогими заморскими витаминами для пожилых людей.
– Ох, сынок, как же это ты угадал! – прослезилась свекровь, целуя уже с трудом стоящего на ногах Николая.
Я привезла витаминки из Франции, но приберегла до этого случая. За подарки в нашем доме отвечала я. Алинка получила флакон своей любимой туалетной воды – уж я-то знаю, какой она пользуется. Дашка погрузилась чуть ли не полностью в коробку с очередным крутым телефоном. Вот времена – каждый год я дарю дочери какое-нибудь устройство. У нее их уже миллион, и я, признаться, не вижу между ними большой разницы. Но каждый раз она находит, чего бы еще захотеть. И таким образом, не приходится ломать голову над подарком. Я с содроганием думаю о том моменте, когда она разлюбит электронику. Вот тогда мне реально придется призадуматься.
– Олечка, ну ты даешь!.. Это же крутизна!..
Колины запросы тоже не отличались разнообразием. Лучше всего – оружие, но это, как правило, от друзей. Оно дорогущее, и я в нем ничего не понимаю. От себя я дарю что-нибудь для автомобиля. В этом году я долгие часы провела, выискивая, какая бы еще ненужная фигня могла порадовать моего супруга. Придумала заказать настоящую кожаную куртку с символикой «Феррари».
– Моему гонщику! – ухмыльнулась я.
Гонщик из моего Николая сомнительный. Человек, столь серьезно помешанный на безопасности, он никогда не носится по дорогам, даже когда они бывают совершенно пусты. Хотя такое с нашими дорогами случается крайне редко. Однако куртка ему, кажется, понравилась. Он, как ребенок, принялся примерять к ней все свои солнцезащитные очки и бейсболки, фотографироваться на телефон и отсылать эсэмэски своим друзьям. Угадала? Ура!
– Ладно, дети, мы с папой пойдем спать, пожалуй, – аккуратненько вставила свекровь.
Она решила, что раз уж подарки розданы, то пришел тот сладкий час, когда можно пойти спать. А то, что подарки розданы всем, кроме меня, она даже не заметила. Хорошая она женщина. Но не мама, знаете ли, все-таки не мама. Моя мама приезжает редко. Во-первых, живет далеко, а во-вторых, она не слишком-то любит моего мужа. Как-то с самого начала не задалось, еще с архитектурного института. По ее мнению, он лишил меня будущего. Никто не знает, о каком будущем шла речь и какие мечты тешили мою маму. Она хотела, чтобы я стала архитектором, а не женой.
– Подожди, а Ольга? – спросила Алинка, прищурившись. Она попыталась испепелить Николая взглядом.
Коробки под елкой кончились. Муж забыл о подарке? Что ж, у человека тяжелая работа, много дел. Но болезненный укольчик в сердце я все-таки почувствовала.
– Ах да… Ольга! – Николая растерянно взъерошил волосы. – Что ж делать-то? Надо дарить подарки!
– Ладно, это все мелочи, – попыталась успокоить я его, но неловкий момент уже заполнил гостиную. Воронцовы отвернулись, чтобы не встречаться со мной взглядом – неудобно. Федя замер, сочиняя в уме соответствующую речь. Алина приготовилась выбивать из моего мужа энную сумму денег в качестве штрафа за амнезию. Она придает большое значение деньгам, так как они у нее и Сашеньки очень и очень разные. У меня же с мужем деньги общие, и недостатка в них нет. Так что подарить мне деньги не проканает. Забыл. Забыл? Такое возможно?
– Я сейчас! – Коля нетвердым шагом направился в сторону лестницы.
Я стояла посреди гостиной, мучительно пытаясь придумать способ высвободиться из этого нелепого положения. Как он мог забыть! Он что, меня совсем больше не любит? Или это я перестала замечать, что происходит вокруг? Вроде бы у нас все более-менее в порядке. Мы в хороших отношениях, любим друг друга, несмотря на то, что столько лет живем вместе. С сексом тоже вроде все в порядке. Два-три раза в неделю. Или, скорее, один раз в две-три недели. Без затей, но регулярно. Не понимаю.
– Дорогая Оля, это тебе! – Коля стоял на лестнице, но нетвердо. Опасно кренился набок, как лодка в сильный шторм. Под воздействием алкоголя и эмоций тоже не устоишь. Я выдохнула с облегчением. Все в порядке. Коля улыбался, довольный, как поросенок, – провел всех, как же. В руках у него еле помещалась большая, завернутая в красивую бумагу коробка. Очень большая. Где он ее прятал? В кабинете? В гараже? В беседке? Небось перенес в дом только сегодня. Старался, продумывая свою каверзу.
– Ой, какая большая… штука! – захлопала в ладоши Алина. – Открывай, открывай!
– Да, открывай скорее! – кивнул Николай и резко продолжил движение по лестнице.
– Осторожнее! – крикнули мы все, так как угол его наклона стал слишком крутым.
– Ага! Попались? – рассмеялся он, притормаживая.
Коробка оказалась в моих руках. Самого ее наличия было уже достаточно, я не слишком-то интересовалась тем, что внутри. Чем меня можно удивить? Тоже заказать куртку от «Феррари»? У нас все есть, а в этом случае действительно становится важным внимание. Но я, конечно, разорвала бумагу и… онемела.
– Нравится? Нравится? – Коля крутился в нетерпении. Я не знала даже, что сказать. Передо мной, размером с плазменный телевизор в пятьдесят дюймов, на тяжелой раме, под идеально чистым стеклом развернулся постер с одной из моих собственных фотографий – «Синички в саду».
– Это великолепно! – только и смогла я выдавить. Я помнила, как сделала эту фотографию. Прошлой весной, когда все на участке было залито водой, покрыто мокрым, блестящим под солнцем снегом – когда все таяло. Я ходила в резиновых сапогах и плаще. Было холодно в тени и жарко под солнечными лучами, а я потом простыла. Я сделала целую кучу фотографий, после чего неделю мучила Кольку, показывая их ему. Он уже видеть не мог все эти бесконечные красоты природы. Но эта фотография, с двумя птицами на нашей ели, была самой лучшей. Синицы на ней получились в фокусе, а по ветвям деревьев и лужам плясали солнечные блики.
– Я только так и не понял, что это за птицы? – спросил Коля, счастливо улыбаясь.
Я аккуратно поставила постер к стене – огромный какой! – подошла к мужу и поцеловала.
– Это синички, – пояснила я.
– Да? А выглядят, как орлы! – хмыкнул он и поцеловал меня в ответ. – Нравится, да?
– Ты запомнил фотку? Я в шоке! – Я улыбнулась.
– Но это еще не все, – добавил он. И достал из-за спины еще одну коробку – с фотоаппаратом, который я давно хотела купить, но все как-то жалела денег. И дело не в том, что у нас денег не хватало. Коля редко посвящает меня в свои дела, но все-таки, судя по тому, как с каждым годом растет стоимость его коллекционного оружия, я могу предположить, что с деньгами у нас все хорошо и даже лучше. Однако… Несколько тысяч долларов, чтобы фотографировать кусты? Ну не бред ли?
– Ты с ума сошел!
– Мы повесим постер прямо тут, над камином! – Николай махнул рукой на то место, где сейчас висело ружье Генриха Бареллы XVIII века, самая большая ценность в Колькиной коллекции, стоимость – тридцать штук. Это был жест! Снять Бареллу и повесить моих синичек? Он что, мне изменил и заранее заглаживает вину?
– Это просто великолепно! – захлопала в ладоши Алина.
А Николай поднес свои шершавые ладони к моему лицу, приблизился ко мне и поцеловал – страстно, в губы, опалив запахом крепкого дорогого виски. Допускаю, что он просто меня очень любит. А чего бы меня не любить? По крайней мере, после такого подарка Коля может напиваться до любого состояния. Я не скажу ни слова!
Зная это, Коля не стал отказывать себе ни в чем. Гулять так гулять! Родители ушли спать, а мы пошли на лобное место – так мы именуем небольшую площадку в поселке, где по праздникам (и на собрания, что не так весело, но так же шумно) собираются жители поселка. Мы встречаемся по разным поводам. Большей частью тогда, когда нужно решить вопросы о ремонте канализации или укладке асфальта. Поэтому-то оно и названо лобным – в основном люди там орут и ругаются друг с другом, а иногда кого-нибудь там подвешивают за «одно место», председателя, бухгалтера или главного инженера. Сети и коммуникации у нас работают через то самое место, за которое подвешивают персонал. Но иногда на лобном месте проводятся и праздники, и все становятся приветливыми и радостными. Крики и оскорбления забываются, остается одна сплошная любовь, теплые дружеские чувства, подогреваемые спиртным.
Когда мы пришли, народу на лобном месте уже было достаточно. Кто-то тащил фейерверки. Кто подкладывал дрова в большой костер посреди площади. Мы уже давно перестали запускать фейерверки на Новый год. Во-первых, потому что это стало больше напоминать конкурс «Кто выбросит на ветер больше денег?». Коля может потратить сумасшедшие деньги на какой-нибудь раритетный ржавый пистолет, но поджигать воздух? Во-вторых, потому, что, когда приходит время запускать петарды, он уже прилично навеселе и однажды ему чуть руку не оторвало, – Коля «забыл» отойти от уже подожженного салюта. А в-третьих, салютов в небе и без того хватает – небо буквально сияет, как при северном сиянии. Любуйся сколько влезет.
– Ну что? Он здесь? – Алина с трудом удерживалась от того, чтобы не начать разворачивать к себе присутствующих на лобном месте мужиков. Их было достаточно много. И все они вели себя отвратительно – гоготали, пили из горла, говорили приятные пошлости в адрес чужих жен.
– Я не вижу, – пожала я плечами. Выискивать белую голову нашего нового соседа мне было незачем. Мне бы додержаться до утра. Уходи, Дед Мороз, уходи. Устала я и спать хочу.
– Николай! Ребят, Колька пришел! Наш Кевин Костнер! Ну что, мы можем спать спокойно, капитан? Охрана не подведет? – Толпа у импровизированного стола расступилась на секунду, а потом поглотила моего мужа. Мы с Алиной предусмотрительно отступили, чтобы не зацепило волной. Федька пил и проповедовал одновременно. После двух часов ночи и Воронцовы ушли спать. Алина уже почти потеряла надежду на появление блондина. Стояла грустная-грустная и кокетничала с мужиками от нечего делать. Я же завидовала Воронцовым. Я бы тоже ушла, но не могла оставить мужа на поле боя. Неизвестно, в каком виде он вернется и вернется ли вообще. Надо было проследить за кормильцем.
– Ну, с Новым годом! – снова заорал кто-то прямо под моим ухом. Я взвизгнула и подпрыгнула от неожиданности. Краем глаза успела заметить Дашку, пролетевшую мимо на чьем-то квадроцикле.
– Олечка! Олечка! – Коля вынырнул на секунду и посмотрел на меня такими глазами, что я поняла – ползком в лучшем случае.
– Коль, пойдем домой, а? Я устала.
– Ты иди, я потом, – пробормотал он.
Вернее, пробормотал он нечто неразборчивое. Но я уже умела разбирать его невербальную информацию. Долгие годы практики. Коля стоял на ногах только благодаря тому, что его обступали какие-то люди. Когда группа теснившихся рядом «однополчан» сделала движение в сторону, Коля потерял равновесие. Осев мешком на снег, он удивился и обиделся. Попробовал встать, но не смог.
– Ага, опять на снегу уснешь? Вот ты молодец! – фыркнула Алина, качая головой.
Коля что-то ответил ей, и, судя по косвенным признакам, что-то нелицеприятное и даже, возможно, матерное. Но Алинка не заметила. Ее глаза вдруг осветились неземным светом, на устах засияла улыбка, после чего выражение ее лица изменилось, стало странным, нелепо детским и томным. Говорят, именно такое выражение лица у женщин любят мужчины. Алина незаметно поправила бюстгальтер под кофтой и зазывно улыбнулась. Я еще не успела обернуться, как уже поняла, что он здесь. Сосед-блондин. Мой муж предпринял новую попытку встать, но снова потерпел фиаско.
– С Новым годом! А мы вас видели из окна. Вы наш новый сосед? Очень приятно, Алина. Отличная погода, да?
Я медленно повернулась, мучительно прикидывая, как мне теперь тащить мужа до дома. Наш дом расположен на приличном расстоянии от лобного места.
– Добрый вечер! – Голос блондина, совсем негромкий бархатный баритон, контрастировал с окружающим миром своей трезвостью. Ни тебе запинания, ни тебе криков и междометий. – С Новым годом! Владимир.
– Очень, очень приятно! – ворковала Алина.
Чистейший русский язык, не иностранец. Владимир стоял посреди пьяной толпы мужиков в белоснежном пуловере, голубых джинсах и светлой куртке. И улыбался. Улыбался почему-то мне.
– Мне тоже! – Он протянул Алине руку и пожал ее, но глаз от меня не отвел.
Глаза отвела я. Владимир был слишком хорош, вблизи еще лучше. На фоне искрящегося снега и разлапистых елей он смотрелся совсем как манекенщик, рекламирующий на страницах глянцевого журнала зимнюю одежду от финского дизайнера. Даже трехдневная щетина была словно с картинки. Может, он модель? Или вообще не настоящий человек, а картонный постер?
– А вас как зовут? – спросил он меня.
– Ольга, – ответила вместо меня подружка. – А вы к нам надолго или навсегда?
– Надолго, конечно. Кто же из таких чудесных мест по своей воле уезжает. Тем более с такими соседями. – Он подмигнул Алине и улыбнулся еще очаровательнее.
Кто-то из мужчин вынырнул из собравшейся вокруг стола толпы и поприветствовал незнакомца. Гостеприимство так и лилось рекой в пластиковые стаканы. Владимир от предложенного стаканчика не отказался, но я заметила, что он практически не пил из него, только делал вид. Любезный? Не хочет портить никому настроение своей трезвостью? Только у нас в стране быть трезвым на Новый год неприлично!
– Значит, вы и есть тот сумасшедший, который купил Домик дядюшки Тыквы? – хохотнул один из «наших».
Владимир посмотрел на него с недоумением, а потом рассмеялся. Догадался, почему «тыквы». Смышленый.
– Хотел бы я иметь такого дядюшку. Да, это я. Тот самый сумасшедший.
– А почему здесь? – спросил кто-то из толпы. – Чего не в городе? За такие деньги в Москве многое можно купить.
– Двушку в Беляеве? – громко расхохотался мой муж прямо из своего снежного партера.
– Это точно. Примерно такой обменный курс, – рассмеялся в ответ Владимир. – Мы с женой… Часть года мы живем в Германии, а тут бываем в основном по делам. И, признаться честно, такой город, как Москва, утомляет. Мы уже не в том возрасте, чтобы любить городскую суету.
– В каком это таком вы возрасте? – кокетливо уточнила Алина.
Владимир посмотрел на нее немного удивленно. Алина была шумной и бурной, словом, она была тоже весьма прилично пьяна. Если Владимир не понял этого сразу, теперь это до него дошло. Он еле заметно кивнул и ответил:
– Лет на десять как минимум старше вас. Мне сорок два.
– Сколько?! – крикнула она, вытаращившись от изумления.
Я, признаться, тоже несколько онемела. Сорок два? Ему не дашь больше тридцати. И тридцать-то только за-ради бога и из-за пуловера на молнии и щетины. Врет? Я прищурилась и вдруг поняла, что нет, это правда. Ему сорок два, и у него есть морщинки возле глаз, а сам взгляд как раз и соответствует прожитым годам. Вот так может выглядеть человек, оказывается. Коля вынырнул откуда-то и плюхнулся неуклюже рядом со мной. Он был никакой.
– Сорок два. А вам, должно быть, двадцать восемь? – сказал Владимир с улыбкой, которая не оставляла сомнений в том, что он примерно догадывается о том, сколько Алине лет на самом деле. А взгляд его в этот момент вдруг переместился на меня. Он посмотрел мне в глаза, и меня словно обожгло изнутри. Я вздрогнула и отвернулась. Ничего подобного я не чувствовала уже очень давно. Я уже много лет жила, ничего особенного не чувствуя. Иногда мне даже казалось, что я вообще не живу, что меня поставили на паузу. Не хорошо и не плохо, просто никак. Заморозка так и не отошла. И уже отвыкла, когда на меня смотрят таким взглядом. Владимир отвернулся тоже, и мне моментально стало холодно.
– О, хитрец! Мне уже тридцать… один! – кокетливо изогнулась Алина и достала сигарету.
Если она надеялась, что Владимир даст ей прикурить, она ошиблась. Такие не курят, конечно же. Алина прикурила сама и элегантно задымила. Владимир поморщился, но так, что этого не заметил никто, кроме, кажется, меня. Алина прилипла к нему и не отходила ни на минуту. Владимир вел себя безупречно, отлеплять ее от себя не стал, просто еще разок аккуратно упомянул о том, что его жена Елена устала и легла спать. Алина проигнорировала это сообщение.
– А я вот никогда не сплю в новогоднюю ночь. Это же ночь волшебства! Всякое может случиться в такую ночь, да, Олька?
– Да-да, – с досадой ответила я.
Честно говоря, я уже начинала испытывать нечто вроде паники. Я тоже боялась, что всякое может случиться в эту сказочную ночь. Колька был совершенно пьян и абсолютно не отдавал себе отчета не только в этом, но и в том, где он, кто он и как его зовут. Я бегала вокруг него, пытаясь замотивировать на подъем и дальнейшее движение к дому – безуспешно. Николай спал. Владимир нахмурился и внимательно посмотрел сначала на меня, потом на моего мужа. Я покраснела, чувствуя, что готова провалиться сквозь землю. Но провалиться не получилось, к сожалению, – только сапоги немного увязли в сугробе.
– Вам помочь?
– Нет, спасибо. Я в порядке, – ответила я с тоской. Да уж, я в порядке. Как бурлаки на Волге, я в порядке. И тащить мужа домой буду совсем как они.
– Знаете что, мы с вами живем рядом. Я все равно уже собираюсь домой. Давайте-ка я провожу вас и вашего мужа. Как его зовут?
– Николай.
– Коля, вставайте. Обопритесь на меня, хорошо? – Владимир склонился и, совсем не боясь запачкать свои дорогие джинсы и пуловер, обнял моего мужа за талию и потянул с земли.
Николай забормотал что-то неразборчивое и попытался вырваться, но это у него не очень-то и получилось. Владимир был сильнее, что меня тоже не удивило. Коля верит в силу огнестрельного оружия, а этот Владимир, очевидно, в силу собственного тела.
– Ничего, ничего. Все хорошо. Надо идти домой, – бормотал Владимир, пресекая пьяные попытки моего мужа скрыться с места преступления. Мы с Алинкой плелись за ними, и я странным образом злилась на этого Владимира, он раздражал меня этим непереносимым контрастом. Хотелось, чтобы он тоже еле стоял на ногах, хотя бы пошатывался, что ли! Когда друзья мужа напивались, случалось всякое. И периодически кто-то провожал его, подвозил или дотаскивал – это было мне не впервой, но они были приблизительно в той же кондиции, что и он. Мы могли смотреть на них и думать: ну мужики, ну допились. И чего только вы находите в этой водке, будь она проклята! Но они были такие все без исключения. Владимир был другой. Иной!
– Ш-ш-ш, почти пришли. Тише, Коля, тише. Вы бы ему угля активированного дали перед тем, как уложить спать, – пробормотал Владимир, глядя на Николая с поистине отеческой заботой, как на тяжелобольного человека.
Мне захотелось заехать ему по красивому лицу. Тоже мне ангел. Алинка смотрела на него, как на посланника небес. Я же стыдилась, да. Я понимала, что вещи просто не могут быть хуже, чем они есть. Как я ошибалась! Примерно на середине дороги моего мужа Колю начало тошнить.
Глава 3
Утро доброе!
Алинины надежды не оправдались. Владимир не остался ни на чашечку кофе, ни на рюмочку чего-нибудь покрепче. Он только вежливо улыбнулся и сказал, что хотел бы все-таки лечь спать затемно, потому что назавтра у него планы. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что его главные планы – никогда больше не встречаться с нами. Но воспитание не позволяло ему сказать об этом напрямую. Басурманин проклятый!
– Планы? – возмущалась Алина, яростно орудуя пилочкой для ногтей. – Какие могут быть у человека планы первого января?
– Может, у него встреча?
– С кем? Никто не просохнет раньше пятнадцатого! Он просто решил соскочить. Что и неудивительно после того, как твоего Колечку стошнило ему на рукав! Господи, в кои-то веки попался нормальный мужчина…
– Женатый мужчина!
– Ты в своем уме? Нормальные мужики всегда женаты. Что ж теперь, не смотреть на них? Эх, мне бы хоть фотку с ним надо было сделать – Сашеньке послать в его сраный Куршавель. Чтоб он там подавился своей независимостью. Владимир. Влади-и-мир! – Она пробовала имя на вкус, и оно ей все больше и больше нравилось.
– Алина, держи себя в руках!
– Я готова держать себя в руках. Лишь бы руки были правильные… Владимирррр! Муррр!
Алинины выражения крепчали, и к утру она стала вести себя совсем неприлично. Я уже пожалела, что у меня в доме есть столько спиртного, да еще и в открытом доступе. Алина всерьез собралась идти к соседям в гости и потребовала у меня хоть какую-нибудь пачку печенья в качестве новогоднего презента.
– Как в «Домохозяйках»! Там, между прочим, они всегда встречают своих новых соседей чем-нибудь вкусненьким.
– Но не в таком состоянии и не в шесть утра. И не печеньем «Юбилейное» из пальмового масла! – злилась я. Даже сапоги ее спрятала на всякий случай. Ненавижу Новый год.
Спать легли только после того, как Алина немного побегала по нашему участку босиком. Холодный мокрый снег ее взбодрил, и идея идти делать фотку с соседом ее отпустила. Коля спал в гостиной, тяжело дыша (спасибо, что вообще дышал), держась одной рукой за сердце. Рядом с ним стоял тазик, тоже на всякий случай. Дашка так и не пришла ночевать, но мне было уже не до нее. Надоело! Все надоело! Я ушла в спальню, задернула занавески, закрыла окно (какая тварь вообще его открыла?), с улицы все еще доносился грохот новогоднего салюта. Кто-то все еще палил по мутно-серому утреннему небу.
– Как же все достало! – произнесла я вслух довольно громко. И погрузилась в липкий, жаркий полусон, из которого меня периодически выдергивали какие-то неопознанные резкие звуки.
– Олечка! О-о-о… Олечкаааа! – звучали крики в моей уставшей голове. Я мотала ею так, словно мне снился кошмар. Но кошмар происходил наяву. Да и не кошмар вовсе.
На пороге комнаты, привалившись к дверному косяку, бледно-серый, с трясущимися руками, стоял Коля. Одного взгляда на него было достаточно, чтобы понять, что ему плохо. Нужно было ему все-таки дать активированного угля. Ой, нужно было!
– Детка, мне бы водички! – прохрипел он и провалился на кровать.
Я примерно знала, что произошло и почему Коля взял на себя труд подняться в таком состоянии на второй этаж, хотя спал он в непосредственной близости к источнику живительной влаги – к кухонному крану. Кто-то его спугнул. Вряд ли это был Федя, который вообще неизвестно вернулся ли домой. Точно не Алина – она придет в себя только после обеда. Значит, родители проснулись и спустились на кухню. Колина мама, взволнованная и переживающая, небось кружила вокруг сына как коршун. Конечно, она старалась не шуметь. И конечно, она его сразу разбудила. Пить при ней воду из-под крана Коля, естественно, не стал.
– Так, только если будет тошнить – доползи до ванной, слышишь? – потребовала я.
– Ооолечка! Прости ты меня, ради бога.
– Молчи уж!
– А как я вчера попал домой? – спросил он с интересом. – Я ничего не натворил?
– Тебя принес сосед, – поведала я.
– Принес? – Муж сделал усилие и приоткрыл глаза. Принести такого амбала – идея действительно сомнительная. Но только не для Владимира с его кубиками пресса.
– Притащил.
– А кто? Какой сосед? Димка?
– Не Димка. – Я устало поднялась с кровати и пошла вниз. За водой. Свекровь уже жарила какие-то блинчики на плите, хотя я не могла найти ни одного желающего их съесть. Да и салатов в холодильнике было полно. Ну да ладно. Чем бы свекровь ни тешилась…
– Как там Коленька? – спросила она с придыханием. – Ничего?
– Ничего, – кивнула я, выдавливая лимон в кувшин с водой. – Ничего…
– А вы с Алиночкой во сколько легли? Мне кажется, я всю ночь слышала какие-то ухающие звуки.
– Да что вы? – Я не сдержалась и ехидно хмыкнула. – Кто-то шумел?
– Олечка, ты бы поговорила с Дашей. Что же она так сильно красится? Всю кожу попортит, ведь она же совсем еще девочка. Зачем ей столько туши на глазах?
– Вот вы, мама, и поговорите, – пробурчала я. С тех пор как у Дашки начался переходный период, говорить с ней почему-то не возникало желания. Все мои слова она просто пропускала мимо ушей. А если с ней говорил Коля, то он обычно тут же начинал кричать. Так что услышать что-либо вразумительное от нее в этот момент тоже было сложно.
Коля залпом выпил весь кувшин и тут же заново отрубился. Я послонялась по дому, раздумывая, где бы мне прилечь, но я теперь была беспризорной, бескомнатной. В спортзале на кушетке обнаружился Федя. В библиотеке – Алина. Я бы пошла в кабинет мужа, но там все еще спал свекор. Заговор. Я постояла немного в гостиной, посмотрела на роскошный постер с моими синичками… Да, пусть он висит над камином, плевать на мушкет. И, решительно тряхнув головой, набросила на плечи дубленку и вышла на улицу.
Холодный воздух был спасением. Наверное, в доме надо бы уменьшить отопление, уж очень сухо и жарко было в комнатах. Погода меняется с плюса на минус и обратно так быстро, что не знаешь, какую температуру выставить.
На улице было ошеломляюще красиво. Тишина. С неба шел небольшой снежок. Все разбойники устали и разбрелись по своим пещерам. Поселок спал, и только я в одиночестве бродила по заснеженным улицам. Даже собаки не лаяли. Никого…
– Доброе утро! – Голос раздался откуда-то из-за спины, и я даже не сразу поняла, что обращаются ко мне. Даже не повернулась. Тогда «доброе утро» повторили чуть громче. Я обернулась и увидела Владимира. Он улыбался.
– Владимир? Доброе утро! Вы уже на ногах? – Я удивленно осмотрела его красивое, совершенно свежее, неуставшее лицо. Потом взгляд переместился ниже, еще ниже. Совсем вниз.
– Я не просто на ногах, я на лыжах! – кивнул он, довольно сияя. – Решил покататься перед завтраком, разведать здешний лесок. Уже возвращаюсь. А вы, как я вижу, тоже не спите?
– Что вы, я вообще никогда не сплю, – зачем-то брякнула я. Предполагалось, что это шутка юмора такая.
– Да уж. Такое прекрасное утро! Просто грех проспать его. – Владимир, определенно, понял меня неправильно. Что и немудрено, ибо никакого смысла в том, что я говорила (или думала), не было. Я внезапно вспомнила, что когда-то тоже мечтала кататься на лыжах каждую зиму. И лыжи-то у меня имелись. Стояли в гараже, кажется… Где-то, в общем, стояли. Уже не помню, где именно.
– Да уж… Грех… – Я зачем-то улыбнулась в ответ.
Он был так чертовски красив, этот Владимир, и улыбка у него была такая!.. Как может сорокадвухлетний (сделаю вид, что верю в эту цифру) мужчина улыбаться такой детской счастливой улыбкой? Как можно не улыбнуться в ответ!
– Тут прекрасный лес совсем рядом с поселком. И даже есть лыжня. Я просто в восторге. Я нашел парочку горок, но, может, вы знаете еще какие-то интересные маршруты? Вы любите лыжи?
– Я все люблю – и лыжи, и санки. И горки… Тут все ездят в Волен, но туда, в общем-то, далеко. Я была как-то раз. Все времени не хватает.
– Вы работаете? – с пониманием закивал Владимир.
Я замолчала и покраснела. Ничего я не работаю. И времени у меня полно. Разленилась просто, как тварь последняя.
Повисла пауза. Владимир продолжал улыбаться, с интересом глядя на меня. И снова он был одет просто безупречно – в прекрасный (и дорогой) лыжный костюм с красными полосами. Без шапки, но с вязаной лентой вокруг головы, и светлые волосы развеваются под легким ветерком. Рекламная пауза! Да уж, этот мужчина умеет одеваться. Это ведь вовсе не вопрос денег. Хотя деньги тут тоже при делах, но вот мой муж, к примеру, тратит приличные деньги на то, чтобы одеваться, и, как бы он ни старался, где бы ни был, из каких бы заграниц ни привозил вещи, всегда получались джинсы, свитера и кожаные куртки. Он называл это «мой стиль». Но стиль – это то, что сейчас стояло передо мной. И улыбалось.
– Как ваш муж? Как его самочувствие? – спросил Владимир, и я моментально помрачнела. Хорошо бы начать знакомство заново, не с этой ужасной сцены, когда Владимир счищает снегом с рукава содержимое желудка моего мужа.
– Он в порядке, спасибо, – сказала я и потихоньку пошла обратно, в сторону дома. – Мне так неудобно. Честное слово…
– Бросьте. Прекратите немедленно. – Владимир улыбнулся и покачал головой. – Дело житейское. Я очень рад, что он в порядке. У моей жены есть коллекция очень хороших травяных чаев, она спрашивала, может, вы тоже увлекаетесь чаями?
– Ваша жена? А она тоже любит лыжи?
– Она у меня домоседка. Ей, знаете ли, приходится много летать из-за моей работы, так что в остальное время она любит проводить вечера дома. – Владимир скользил рядом и расспрашивал меня о том, как делишки, как детишки. Мы остановились возле моей калитки. Еще пара вежливых, ничего не значащих фраз, и я бы была свободна от него. Я чувствовала какую-то непонятную неловкость рядом с ним, неприятное напряжение. Словно говорила с английским лордом, который вежливо и тактично пытается заверить меня, что это совершенно нормально и не страшно, когда люди напиваются до неконтролируемой тошноты и состояния нестояния на своих ногах. Так я ему и поверила!
– Что ж… рад был встретиться. При свете, так сказать, дня! – Он снова улыбнулся своей очаровательной улыбкой и почти уже ушел, но тут…
– Олька! Привет! Владимир? – Из окна третьего этажа высунулась Алина, растрепанная, заспанная и крайне взволнованная открывшейся ее взору картиной – мужчина ее вчерашней мечты, на лыжах, рядом со мной и, что главное, – у калитки нашего дома.
– Доброе утро! – радостно ответил он. И посмотрел на часы. Времени было – около часа дня. Действительно, утро.
Конечно, Алина добилась своего. Владимир был буквально пригвожден к нашему забору, завален словами и ничего не значащими фразами. То, чего не удалось вчера, было достигнуто сегодня. Алина потребовала, чтобы Владимир пришел к нам в гости. Чисто так, по-соседски! Надо же как-то, знаете ли, быть ближе к людям. И она не отпустила его, пока он не пообещал ей непременно навестить нас. Бедный мужик, его вежливость его погубит! Как только он с ней живет до сих пор, с вежливостью! Неудивительно, что он в основном живет не в России. Тут бы его сожрали без остатка и вместе с лыжным костюмом.
– На черта он мне тут нужен! – возмутился мой муж, когда Алина сообщила ему «радостную» новость о предстоящем ужине.
– Для того хотя бы, чтобы поблагодарить за то, что он тебя приволок домой, – парировала Алина.
– Я этого даже не помню.
– Зато его куртка помнит!
– Ольга! Уйми свою подругу и сделай что-нибудь с этим ужином, ради бога.
– Я сделаю ростбиф, – ответила я, пряча улыбку.
Конечно, Коля имел в виду не это. Он бы хотел, чтобы я избавила его от утомительной обязанности благодарить. Благодарить кого-то мой муж категорически не любит. Но мне вдруг даже стало интересно посмотреть, как мой супруг будет чувствовать себя рядом с нашим соседом. Это интересная штука – воспитание. Его нельзя сымитировать. То есть можно, конечно, попробовать. Можно держать себя в руках, хвататься за правильную вилку, штудировать книги по этикету. Но если ты привык расслабляться до состояния желе, рано или поздно ты проявишься и покажешь себя во всей красе. Пусть будет ужин.
– Ростбиф? – вытаращился муж. – Оля, помилуй! Покоя мне!
– Покой нам только снится, – сказала Алинка. Сказала – как отрезала.
В общем, план удался, но последствия не порадовали. Алина красилась и наводила тени под глазами полдня. Пить надо меньше.
Макияж может творить чудеса, что и было доказано, когда Алина спустилась к ужину. Но Владимир пришел с женой – так уж он, аристократ, понял Алинино приглашение. Его жена, молчаливая и какая-то поразительно невыразительная, контрастирующая с Владимиром женщина, стояла на моем пороге с пирогом в руках.
– Какая мерзкая Серая Мышь. Приперлась ведь! – прошипела Алинка, когда мы выскочили на кухню за новыми тарелками.
– Жена как жена. – Я пожала плечами, но в чем-то Алинка была права. За весь ужин эта странная женщина не сказала и пары слов.
– Я даже имя ее не смогла запомнить! А ты? Как ее зовут?
– Ой! – ахнула я.
Действительно, Владимир представил ее, и она вежливо кивала, улыбалась, пожимала мне руку. Но теперь я не могла вспомнить ее имени. Я, как и все, пропустила его мимо ушей.
– Видишь! Она ему не пара.
– Зато ты – пара? – хмыкнула я и выглянула в гостиную. Там все было в полном ажуре. Николай рассказывал какую-то историю из своей охранной практики, а Владимир заразительно смеялся в нужных местах. Самое странное – моему мужу, кажется, было хорошо.
Спиртное на столе имелось, но не вызвало большого интереса со стороны присутствующих. Все налегали на воду и компот. Федя отсутствовал, Воронцовы вежливо улыбались. Свекор, перебравший накануне, теперь пил только таблетки от давления. Дашка спала в комнате, она пришла лишь к пяти часам дня и была, как она заявила, «в коматозном состоянии». У Коли не было сил выяснять, где нашу ладушку носило. Алина не пила ничего, кроме «Перье» со льдом. Она была в образе. Просто пай-девочка. Как можно предлагать ей водку? Только чистый спирт. Муж не пил, потому что больше не мог.
– Словом, когда человек идет работать в охрану, он в основном думает, что будет лежать на печи и читать газеты, – вещал Коля, налегая на ростбиф. – Лежать и кроссворды разгадывать. Как в «Камеди», да?
– В комедии? – Владимир замер в недоумении.
– Ну да, в «Камеди-клаб»! Понять и простить? Что, мол, нужно быть очень эрудированным, чтобы работать в охране. Нужно с детства готовиться, повышать уровень знаний, чтобы потом кроссворды разгадывать.
– Это такая юмористическая передача, – аккуратно вставила «мышь», обращаясь исключительно к своему «потерявшему нить» мужу.
– Юмористическая передача? – хохотнул Коля. – Ну, можно и так назвать. У нас если пройтись по нашим пунктам охраны, тоже можно целое шоу снять. Еще покруче будет. Вот, к примеру, у них график обхода территорий, но никто, к черту, его не соблюдает. А как проследишь? Поселков-то тьма. Прошел – не прошел… Так мы теперь проводим специальные кнопки по поселкам, чтобы, знаешь, охранники их ходили и нажимали в определенное время. По столбику в каждом конце поселка, а они-то немаленькие – некоторые в разрезе до пяти километров.
– Умно! – кивнул Владимир, деликатно игнорируя тот факт, что Коля берет салат из общей миски своей же вилкой. О том, чтобы использовать нож, речи вообще не шло – мы же все дома, все свои!
Коля ел шумно, с удовольствием. Владимир пользовался ножом и вилкой и, кажется, сам же этого стеснялся. Просто он по-другому не мог. Это было смешно, честное слово! Николай ничего не замечал. Это я люблю в своем муже больше всего – фиг-два ты его собьешь с толку или заставишь смущаться.
– Умно – не то слово. Но мои-то архаровцы еще умней. Они стали объезжать столбы с кнопками на велосипедах. Один раз объедут, пять раз нажмут – и думают, выкрутились. Так мы стали требовать, чтобы кнопку жали по графику. Раньше нажал – штраф.
– Технология. Только вот…
– Что только? – заинтересовался Николай. Он обожал говорить о двух вещах – своих «подопечных» и своих пушках.
– Если честно, то я, как простой потребитель этой услуги по охране, больше волнуюсь за то, чтобы охрана меня смогла защитить, если на меня нападут или ограбят. Мне в целом не так важно, чтобы они нажимали эти кнопки.
– Это да, тут ты прав, Володь, – кивнул муж. Я ухмыльнулась. Он переходил на «ты» автоматически, если человек ему нравился. А Владимир ему явно понравился. Было что-то в нем такое, что нравилось абсолютно всем. – Только это уж другой вопрос. Конечно, мы их и тренируем, и ложные проверки устраиваем. Так что вы с… с супругой можете спать спокойно… Если оплатите охрану, конечно. – Коля натужно рассмеялся. Я поняла, что он тоже забыл имя жены Владимира.
– О, конечно-конечно. Завтра же оплатим. Дорогая, подойдешь тогда к Николаю с деньгами. – Он развел руками и пояснил: – Я улетаю утром. На целую неделю. Ужасно не хочется, но – дела.
– А, это конечно. Дела. Только платить не мне. Вы на пост подойдите, там есть автомат. А чем ты-то, Володь, занимаешься? А то что мы все о нас да о нас! – усовестился Николая.
Алина зевнула. Владимир принялся пространно рассказывать о каких-то промышленных предприятиях, то ли металлургических, то ли около того и о технологиях чего-то там непереводимого. Чем Владимир занимался, было невозможно понять, как ни пытайся. Индустрия и тараканы. Коля вежливо слушал минут пять, а потом аккуратно перевел разговор на свои ружья. Да что там, не очень-то и аккуратно.
– А что, стрелять любишь? – спросил он, выбрав паузу прямо посреди незаконченного предложения о прокатных станах нового поколения.
Владимир вздрогнул, замер на секунду, а потом переключился на предложенную тему и к вопросам своей работы уже больше не возвращался. Вежливый!
– Я не имею большого опыта. Но оружие – это, конечно, магическая вещь.
– О, да. Когда держишь в руках «калаш», к примеру, понимаешь, в чем сила, брат. Да? – Николай снова ожидал понимания со стороны соседа.
Но тот, видимо, не смотрел ни «Брат», ни «Брат-2», и «в чем сила», не знал. Положение спасла Алина:
– А что, покажи уж нам, Коля, чего у тебя тут по стенам-то развешано. Какие новые чудеса оружейной техники?
– Не новые, а как раз старинные. Я, Володь, очень оружием увлекаюсь. Понимаю, это не оригинально. Но ничего не могу с собой поделать. Между прочим, все мои ружья – в действующем состоянии.
– Действительно? – Владимир огляделся, и я прямо почувствовала некоторое беспокойство с его стороны. Вот она – нормальная реакция человека на наличие такого количества оружия в доме.
– О, не дергайся так. Ни один ствол не заряжен. Это же произведения искусства, а не техника. Идем. Я тебе покажу все. – И Коля увел Владимира за собой.
Я знала, что у меня есть как минимум полчаса, чтобы передохнуть. Каждый пистолет, висящий в доме, имеет свою историю и свой «цимес». «Барелла», пока еще висящий в гостиной, будет последней точкой их вояжа. К этому моменту Владимир будет знать об оружии больше, чем он когда-либо мечтал узнать. Больше, чем хотел, на самом деле. Мой муж – самый настоящий оружейный маньяк. Если демонстрация пройдет успешно, то Владимиру не отвертеться от стрельбища. У мужа оно в собственности, там тренируют бодигардов и вооруженную охрану. И мужа хлебом не корми – дай пострелять на глазах восхищенных зрителей. Когда он ухаживал за мной, сто лет назад, мы потратили много часов и облазили все местные тиры и стрельбища.
– Это восхитительно! – Я услышала приглушенный баритон Владимира. – Вы настоящий эксперт в этой области. Вашу коллекцию можно выставлять в музеях.
– Да мы ж на «ты», Володь, – поправил его муж, заходя обратно в гостиную.
– Да, Коля. Извини.
– А это самое настоящее ружье Генриха Бареллы, восемнадцатый век!
– Да что вы… ты говоришь! Серьезно?
Владимир был настолько корректен, что хотелось его спасать. Что и сделала Алина.
– Что же ты, Коля, не показываешь постер своей жены. Между прочим, Владимир, наша Олечка – прекрасный фотограф.
– Я могу это подтвердить. Исключительная работа, – тут же отреагировал Владимир, разглядывая моих синичек.
– Спасибо, конечно. Вы очень любезны, я понимаю. Но… Это просто птички. – Я почему-то смутилась.
Владимир – лицо ясное, взгляд ничем не замутнен – посмотрел мне в глаза и покачал головой:
– Вы себя недооцениваете.
– Да, Ольга, не кокетничай, – поддержала его Алина.
Я не выдержала взгляда и отвернулась. Мне захотелось почему-то, чтобы он уже ушел. Слишком уж он был какой-то весь респектабельный. Я даже разозлилась на эти его комплименты и пристальные взгляды. Чего он меня тревожит, а? Но он не ушел. И даже не отвел от меня своих красивых серых глаз.
– Я и в самом деле так думаю. Вы занимаетесь этим профессионально? – спросил он.
Я почувствовала, что он не так-то прост, как кажется. Что он не только хорош и вежлив, но и опасен. Не потому, что сказал или сделал что-то не так. Не потому, что он вообще что-то сделал или НЕ сделал. А потому, что, оказавшись рядом с таким человеком, начинаешь задумываться, а так ли ты прожил свою жизнь? Все ли в ней действительно состоялось и происходит так, как ты хотел и задумывал? Правильный ли выбор ты сделал в жизни? И почему, черт возьми, ты больше не катаешься на лыжах? Надо немедленно начать снова!
Глава 4
Честная женщина
Последствия праздников сказывались две недели. Все вокруг потеряли контроль над собой и над временем. Дашка взяла и покрасила волосы в красный цвет. Не просто в какой-то там темно-бордовый, с отливом, нет – в ярко-красный, огненный, пылающий, как осенние листья клена.
– Что это? – бушевал муж. – Я спрашиваю, что это, вашу мать?! Оля, как ты могла это допустить?
– Я? – вытаращилась я на него. – А разве она меня спрашивала? Разве она вообще хоть когда-то меня о чем-то спрашивает?
– Дашка? Что за нафиг? Отвечай, когда с тобой отец разговаривает!
– А мне, между прочим, ты запрещаешь говорить «что за нафиг»? – моментально отбилась Дашка. – А? Что за нафиг?
– Дарья Николаевна! Вы забываетесь! – прорычал Николай.
Но волосы уже были покрашены, и оставалось только принять это как данность. Единственное, чего удалось добиться от «переходной» дочери, это обещания перекраситься в конце каникул. В школу в таком виде ее просто не пустят. Но я сомневалась, чтобы наша деточка выполнила обещанное. Его, как известно, три года ждут. Господи, за что мне это!
Кроме этого, Коля придумал вдруг дружить с Владимиром. Это было невыносимо. Я тихо злилась и негодовала. Он бывал у нас чуть ли не каждый вечер. Что случилось с моим мужем? Он не проявлял интереса к новым людям со времен нашей свадьбы. А уж теперь… Это, в общем-то, не так просто после сорока лет – заводить друзей. Все уже как-то устаканилось, приобрело выверенные и комфортные формы. Друзья, хоть порой и невыносимые, как Алинка, зато проверенные. Отдых в давно выбранных местах. Напитки – не меняются годами. Блюда – готовятся по тщательно отобранным рецептам. Разговоры об одном и том же. Никаких волнений.
– Владимир, оказывается, прекрасно стреляет по мишеням. Ты знала это? – Коля делился со мной радостью, не подозревая, как меня это бесит.
– Нет, откуда.
– Он, конечно, не бьет в яблочко, но в девяти случаях из десяти по мишени попадает. Лучше, чем Димка, представляешь? Он, оказывается, в свое время ходил в кружок ДОСААФ.
– Кто? Димка? – мотала я головой, стараясь не прислушиваться к тому, что мне говорит муж.
– Какой Димка, к черту. Володька!
Муж расписал в деталях, как много удовольствия они оба получили на стрельбище. И добавил, что если бы Володька немного потренировался, то результат был бы еще лучше. Я хмыкнула. Интересно, горели бы так глаза у моего мужа, если бы Владимир попал в яблочко в десяти случаях из десяти? Уверена, что злой как черт Николай поливал бы соседа грязью и называл бы выпендрежником. Владимир же стрелял хорошо, однако хуже Коли. Лучший друг из всех возможных.
– Мы, кстати, хотели сегодня в бильярд поиграть.
– Он и в бильярд играет? А на машинке вышивать он не умеет, твой Владимир? – хмыкнула я с изрядной долей сарказма. Большей, чем надо, на самом деле.
– Ну что ты, Оля. Почему ты к нему цепляешься? Между прочим, он совсем в бильярд не играет. Ну и что? Я его научу. И вообще – в кои-то веки в нашем болоте появился нормальный мужик, и ты ворчишь не переставая. Ну что такое, а?
– Потому что вы будете в бильярд учиться играть, а мне потом опять ужин подавать в гостиной. Я устала сервировать торжественный ужин каждый божий день!
– Ну и не надо. Мы можем перекусить и в зимнем саду.
– Ага. Прямо на бильярдном столе. А я потом буду оттирать жирные пятна!
– Оля! Ты невыносима! – воскликнул Николай и посмотрел на меня, как обиженный ребенок, у которого отбирают любимую игрушку. – Ну не готовь нам вообще. Мы пиццу закажем!
– Этот Владимир выглядит настолько по-парадному, что я просто не могу представить его поедающим пиццу.
– Вот и не права ты. Он очень даже простой парень. Просто вежливый… даже сверх меры.
Николай пожал плечами и ушел. В сад, все в сад. Конечно, дело было не в том, что я устала ужины подавать или мыть тарелки. Тем более что их все равно мыла посудомоечная машина. Я устала от Владимира. Устала видеть его красивое лицо, устала от… Мне мерещилось, что он улыбается мне как-то по-особенному тепло. Пугали те мысли и идеи, которые приходили мне в голову. Я вздрагивала, когда замечала силуэт Владимира в нашей прихожей. Запах его туалетной воды вызывал у меня головокружение. Что я могла сказать мужу? Я бы предпочла, чтобы Владимир перестал появляться у нас в доме. И все же… я ждала его прихода каждый день. Против воли я смотрела на него, наблюдала за ним, когда была уверена, что он на меня не смотрит. В этом не было ничего – только пустые мысли, спутанные и бессвязные.
Потом Владимир уехал. Я не знала об этом, так как Николай мне ничего не сказал. Да и с чего бы? Я же и не интересовалась. Был, был – и исчез. Вечер нет, два, три… Тишь, да гладь, да благодать. Только где-то через неделю я вдруг забеспокоилась, что что-то изменилось. Какое-то необъяснимое чувство тревоги и неудовлетворенности появилось. Слишком уж тихо стало.
– А что твой друг-то тебя совсем покинул? – спросила я, стараясь не смотреть на мужа в этот момент. Почему-то я не захотела, чтобы он увидел мои глаза.
– Кто?
– Ну… сосед наш. Пропал совсем, не заходит… – Я приложила все усилия, чтобы мой голос звучал равнодушно.
– Так ты же этого хотела? – удивился Николай. А потом пожал плечами и добавил: – Он в Германии.
– А-а! – кивнула я и продолжила перебирать ложки, чтобы просто не привлекать к себе внимания. Мне хотелось спросить, надолго ли он туда поехал, когда вернется, придет ли еще к нам, не поругались ли они с Николаем. Ничего этого я, конечно, не спросила. Было бы странно. Но именно после этого разговора поняла: все плохо. Владимир мне нравится. Больше, чем мне этого хотелось бы. Черт! Вот ведь, не было печали – черти накачали. Я слишком дорожила своим благополучием, своим семейным счастьем, чтобы радоваться такому повороту событий.
Я люблю Николая. Любила всегда. Он всегда был и остается хорошим мужем, преданным, заботливым. Как говорит Алина – не пьет, не бьет и не гуляет. Чего еще надо в жизни? Я много лет жила в полнейшей уверенности, что больше ничего и не надо. А мечты, а страсти – это все можно выбросить из уравнения, сократить, поделить одно на другое. Да, страсти у нас уже не было. Когда-то была, но вся вышла. За двадцать лет любое вино превратится в уксус. Нет, я знаю, с вином это не так. Оно может пролежать и сто лет, не потеряв своих качеств. Но мы-то люди!
За годы жизни чувства меняются многократно. Иногда вспыхивают вновь, иногда теряются почти полностью, и ты лежишь в постели, смотришь в окно и думаешь о том, что потом, после этого… Надо пойти достирать белье, загруженное в стиральную машинку. И подвязать саженцы, а то что-то ветер очень сильный. Хотела сэкономить – не выйдет. Придется подвязать каждое деревце отдельно да покрепче. «Тебе хорошо, дорогая?» Конечно, хорошо!
И это неплохо! Мужчинам секса нужно куда больше, чем женщинам, но он в их понимании куда проще и быстрее, чем нам бы хотелось. Не стоит делать из этого проблему. Впрочем, если бы я сказала, что наша с Николаем личная жизнь меня в чем-то не устраивала, я бы сильно покривила душой. Он был отличным любовником, хорошо меня знал. Буквально, как пишут в книжках, каждый сантиметр моего тела. Знал и любил. Поэтому я никогда не жаловалась на недостаток внимания с его стороны. А на мужчин, заглядывающихся на меня, я смотрела с вежливым интересом. Ну-ну, дорогой, можешь хоть колесом ходить передо мной – я не собираюсь рисковать своим мирным небом ради сомнительного удовольствия поцеловаться с тобой или провести ночь. Это было легко!
Держаться в стороне, в рамках дозволенного, беречь семейное благополучие, мужнюю честь и все такое. Меня не раздирали противоречия, не мучили те желания, которые изводили Алинку. Ее Сашенька – сумасшедший и непредсказуемый сукин сын, который то дарил ей цацки от Bulgari, то выгонял из дома в одном белье. То бросал одну на все праздники. Глядя на нее, я еще крепче вцеплялась в надежное плечо своего мужа. Я бы могла поклясться, что нет такой силы на свете, которая смогла бы пошатнуть наше нерушимое благополучие. Нет на свете таких аргументов, которые заставили бы меня потерять голову. Что ж… я просто не встречала мужчин, подобных Владимиру. Бог миловал, до некоторых пор.
– Что с тобой? Ты сама не своя, Оль? Ты плохо себя чувствуешь? – Николай склонился надо мной и заглянул в глаза.
– Голова болит, – ответила я, не представляя, что еще я могу сказать.
Николай рассмеялся:
– Ну вот мы и дожили до времен, когда у жены «голова болит». Детка, принести таблетку?
– Давай, да, – согласилась я.
Он встал, мой красивый и сильный муж – да, время его не щадило, а большей частью он сам не щадил себя – и брюшко выросло размером с баскетбольный мяч, и лысина просматривается. Какого черта, это же мой муж. Он вышел, а я уткнулась в подушку и подумала, что буду счастлива, если Владимир просто возьмет и исчезнет из нашей жизни. Или хотя бы пробудет в своей Германии достаточно долго, чтобы я пришла в себя, оправилась от этого смятения, от никому не нужных мыслей и фантазий. Я не хочу заниматься любовью с мужем и думать в это время не о нем. Это почти предательство. Но улыбающееся и безмятежное лицо нашего соседа появляется перед моим мысленным взором само собой. Чтоб он провалился! Вместе со своими кубиками пресса.
Мои попытки справиться с чувствами почти увенчались успехом. Подумаешь, мужик, говорила я себе. Подумаешь, красивый. Мне, наверное, просто показалось, что я схожу с ума. Что я настолько свихнулась. Я не могла испытывать того, что испытывала, – это абсурд. Я приличная женщина! Видимо, я не выспалась и устала от праздников – вот и померещилось, что я влюблена. Алина придерживалась принципиально другой позиции. Муки совести ее не мучили – отношения с Сашенькой были достаточно мучительны и без них. Так что ее мои метания нисколько не тронули.
– Переспи с ним – и все. Тоже мне проблемы. Чем мучиться от бешенства матки! – огорошила она меня. Сама же при этом спокойно разглядывала очередную витрину.
– То, что ты говоришь, это же чудовищно! – Я вытаращилась на нее с испугом.
– Чудовищно вот это платье. – Она ткнула в трикотажное платье неприятного коричневого оттенка. – Оно уродует даже манекен! А влюбляться – естественно и нормально. Ольга, мы все люди, все слабы.
– Нет, ты спятила. И потом, с чего ты взяла, что он бы переспал со мной. Он любит жену…
– Все любят жену. И мужа тоже – все любят…
– Замолчи! Замолчи! – Я заткнула уши и пожалела, что заговорила с ней. Но Владимира не было уже несколько недель. И не говорить о нем все мучительнее, хотелось на стенку лезть. Я даже начала бегать на беговой дорожке по два часа в день – снимала напряжение. Но оно не снималось.
Жизнь шла своим чередом. Красноголовая Дашка уехала в свою школу – она училась всю неделю в частной гимназии, а домой приезжала только на выходные, ее привозил в пятницу вечером один из Колькиных шоферов. Я занималась рутинными делами, которые успокаивали меня лучше всего. Вязала шарф. Фотографировала слякоть. Делала покупки в магазине.
Владимир появился, когда я уже почти устала волноваться и оглядываться по сторонам. В буквальном смысле он возник из ниоткуда, когда я вытаскивала покупки из машины и перетаскивала их на крыльцо. Пакетов было много, а я одна, и что-то постоянно вываливалось из рук. Апельсины покатились по ступенькам, я материлась и держала оставшееся. Владимир возник в проеме незакрытых ворот в вельветовых брюках, ботиночках на тонкой подошве и в светло-коричневом кардигане. Совершенно не по сезону. Он подошел и взял у меня из рук пакеты. Он не предложил помочь, а просто забрал их.
– Тяжелые! – хмыкнул он, перескакивая через ступени. Я почувствовала, как волна обжигающего огня поднимается снизу, прямо из-под снега под ногами и заполняет меня до самых краев.
– Я могу и сама, – пробурчала я, хмурясь.
Дверь открылась не сразу, я никак не могла вставить ключ в замок.
– Руки замерзли? Да уж, не жарко.
– Как погода в Германии? – спросила я, стараясь приглушить тахикардию равномерным дыханием. Надо будет пойти и выпить таблетку свекра. Вот черт, Владимир здесь! Зачем? Так хорошо было без него.
– Вообще-то в Мюнхене ненамного теплее, чем в Подмосковье, но сейчас там в основном солнечно. Днем, конечно, – добавил он. – Ночью холодно. И дожди иногда идут.
– Дожди? – Я стояла в прихожей и не знала, что делать дальше. Пакеты были разбросаны вокруг – сто штук. Я, как всегда, накупила всякой ерунды. Мне захотелось его поцеловать. Что со мной не так?
– Я звонил Коле. Мы собираемся поехать покататься на лыжах куда-нибудь… Он сказал, что знает место. Как-то на С, кажется.
– Сарочаны?
– Да, точно. Сарочаны. – Владимир кивнул и улыбнулся. Негодяй.
Я прикусила губу и потащила пакеты на кухню. Один за другим.
– Давайте помогу!
– Нет! – практически выкрикнула я. Отдышалась и сбавила обороты: – Не надо, Володя. Дальше я сама. Спасибо.
– А вы не хотите поехать с нами в Сарочаны? Я помню, вы говорили, что катаетесь.
– Каталась. Нет. Не хочу, – холодно ответила я.
Владимир помрачнел. Господи, я веду себя с ним грубо. Что он подумает!
– Я вас чем-то раздражаю? – вдруг спросил он после длинной паузы.
Я запаниковала и принялась нести какую-то околесицу про то, что уже поздно, что мне пора ужин готовить и вообще – ходють тут! Понатоптали-то! Вечно друзья мужа мне прибавляют работы, сил нет никаких полы мыть! Владимир извинился раз двести, наверное, и испарился с такой скоростью, что я не успела даже посмотреть ему вслед. Оставшись в одиночестве в нашем большом пустом доме, я плюхнулась на пол и уронила лицо в ладони.
Просидела так минут двадцать, не меньше. Пока вдруг не вспомнила, что у меня в пакетах полно замороженных продуктов. И что толку вот так сидеть на полу? Рыдать можно, и пока готовишь ужин. А если кто заметит – можно сказать, что резала лук. Я его даже предусмотрительно положила рядом – нарезанный, чтобы красные глаза никого не удивили. Но никто и не обратил внимания.
Ужинали мы вдвоем с Николаем и почти все время молчали. Муж сидел с сосредоточенным, недовольным и напряженным лицом. Я не проронила ни слова, да и он тоже – лишь телевизор рассказывал что-то о прелестях новых прокладок для женщин. Конечно, Николаю было что сказать. Он только не знал, как лучше подступиться. Ждал подходящего момента. Когда все будет съедено и ужин уже нельзя будет испортить. Семейная жизнь давно научила его не начинать разборок за столом – ни к чему портить аппетит. Зато когда десерт употреблен…
– Скажи, какая муха тебя укусила?
– Муха? – делано удивилась я.
– Ты зачем наговорила гадостей Владимиру?
– Он тебе что, пожаловался на меня? – вытаращилась я. Это было бы классно! Если бы мы с ним стали традиционными соседями, с жалобами и претензиями, многое бы упростилось.
– Пожаловался? Владимир? Да он вообще ничего не сказал! – Николай бросил на меня испепеляющий взгляд. – Мы не виделись почти месяц, договорились погонять шары, на лыжах прокатиться, а теперь он уперся и сказал, что не хочет доставлять тебе беспокойство. Что, черт возьми, это значит?
– Ничего не значит! – воскликнула я с возмущением. Нападение, как известно, – лучшая оборона.
– Что, мои друзья доставляют тебе так много беспокойства? Топчут? Я сто раз тебе предлагал нанять домработницу. Нет? Не предлагал? Но ты предпочитаешь грубить моим друзьям.
– Никому я не грубила!
– Да? Знаешь, что Володя сказал? Посоветовал мне поберечь тебя. Сказал, что наши жены не должны, блин, таскать пакеты. Как будто я заставляю тебя таскать пакеты! Нет, я не понимаю! Если тебе тяжело тянуть хозяйство – почему ты мне ничего не говоришь. Ольга! Я с тобой разговариваю! – крикнул он. – Ты можешь помыть эту посуду и позже!
– Да? Тебе удобно за меня решать, что и когда мне мыть!
– Знаешь что, дорогая. Отойди. Я сам помою эти несчастные три тарелки. И имей в виду, твоих подруг в таком случае я тоже тут терпеть не буду. Раз я не могу пригласить в гости своих друзей… Блин, я даже не верю, что говорю это. В своем же доме!
– Извини! – Я села на стул и расплакалась. Совершенно без усилий на этот раз. – Извини, ладно? Просто ты так редко бываешь дома! – Я придумывала на ходу. – А теперь, когда этот Владимир вернулся, опять будешь все вечера проводить с ним, а я буду одна. А я не хочу быть одна! Я устала!
– Олечка, Оля! – моментально запаниковал муж. О, как он не любил, когда я рыдала. Мне кажется, мужчины придают такое значение женским слезам, как будто это стихийное бедствие вроде цунами. Боятся, что, если его не остановить, оно снесет все на своем пути. – Успокойся, детка. Ну что ты. Я же тут, я рядом. Это просто зима. Депрессия. Солнца нету совсем, да?
– Да-а! – рыдала я навзрыд.
Муж прижимал меня к себе и гладил по спине. Я же чувствовала себя свиньей последней, но в то же время была ужасно рада этому освобождению, этому взрыву, благодаря которому я выплеснула наружу хотя бы часть той взрывной волны, что накрыла меня изнутри, стоило Владимиру появиться на нашем пороге. Ночью я была особенно страстной. Николай даже пожелал мне почаще грубить друзьям (только не его, а моим), если это производит на меня такое действие. Мы не спали почти всю ночь, занимались любовью и разговаривали – и то, и другое было просто прекрасно. Мы смеялись, мы спустились вниз и принялись доедать остатки пирога – и все это в два часа ночи. Я вспомнила все, что было когда-то между нами. Я смотрела в его темные от желания глаза, я держала сильные руки в своих ладонях и представляла, что это весла спасательной лодки, взлетающей вверх и вниз посреди бушующего моря. Но корабль уже шел ко дну, одна лишь я все еще хранила надежду, что мы спасемся.
На следующий день Николай уезжал на работу, ворча, что с такой неудержимой женой ему не удалось отдохнуть за ночь. Но ворчал он не зло, а очень даже благодушно. Инцидент с соседом он посчитал исчерпанным. Владимир с женой были снова приглашены к нам в дом, и я уже не стала даже и пытаться этому противостоять. Карма! Видимо, мне суждено было периодически смотреть в эти чистые прекрасные серые глаза. А если мы не можем ничего изменить – нужно это принять без сопротивления.
Я выбросила белый флаг и без зазрения совести стала с наслаждением наблюдать за Владимиром в интерьере нашей гостиной. И я даже не сопротивлялась, когда он пригласил нас к себе в гости – ответный жест на наше гостеприимство. Их дом показался мне еще не слишком обжитым – в нем не хватало мебели, совсем не было личных вещей, не было фотографий, не было разных мелочей и сувениров – полки из гипсокартона в стенах стояли пустыми. Его жена приготовила какую-то ужасную рыбу и пирог с мясом. Я лишний раз подумала, что она удивительно не подходит ему. Алина бы меня поняла.
Вечер прошел приятно. И тепло камина согревало, и терпкое вино обостряло чувства. Я ощущала себя в безопасности, находясь в обществе собственного мужа и Володиной Серой Мыши – жены. Я расслабилась и наслаждалась вечером. Потеряв всякую бдительность, я беспечно болтала с Владимиром обо всем на свете. Об институтской юности, о наших с Алинкой безумствах, об архитектуре, которая хоть и покорила мое сердце, но так и осталась далека от меня, как крыши небоскребов. О моей любви к фотографии речь, конечно, тоже зашла. Николай сбегал к нам, благо бежать было недалеко, и притащил стопку моих работ.
– Тоже скажешь, работы! Работы – это у художников. У меня – фотки.
– А чем, по-вашему, отличаются профессиональные фотохудожники от вас? – поинтересовался Владимир с непринужденной улыбкой.
– От меня? – рассмеялась я. – Да всем!
– Возьмем, к примеру, Джека Дикинга! – продолжил он.
– Джека Дикинга? – улыбнулась я, не чувствуя угрозы. Беспечность свойственна тем, кто выпил больше трех бокалов вина, верно? – Давайте его возьмем. Я, правда, понятия не имею, кто этот парень, но давайте. Берем его!
– Джек Дикинг – всемирно известный фотохудожник. Снимает в основном природу, совсем как вы, Оля, – пояснил Владимир, глядя мне в глаза. – Я удивлен, что вы его не знаете. У вас с ним есть что-то общее. Оригинальный взгляд. Умение уловить момент.
– О боже, я сейчас растаю, как Снегурочка! – воскликнула я. – Ты слышал, Коль? У меня есть оригинальный взгляд!
– Определенно есть!
Владимир стал размахивать моими фотографиями и показывать на пальцах. Длинными пальцами, гибкими и сильными. Черт! Я резко протрезвела и захотела домой. Время было позднее, так что моя усталость была вполне объяснимой и уместной. Разговор прошел и был забыт, но через пару недель вдруг Владимир объявился в нашем доме с сообщением, что в Москве открывается выставка работ Джека Дикинга. Всего одна неделя в выставочном зале на Остоженке! Вау! Редкая удача и все такое! Бла-бла-бла! Мы должны обязательно все пойти – и я, и Коля, и Серая Мышь, и, конечно же, Владимир.
– А что, давайте сходим, – без энтузиазма отреагировал мой муж, равнодушный ко всему прекрасному, кроме женщин и огнестрельного оружия.
– Отлично! – обрадовался Владимир и тут же начал планировать наш визит. Я решила, что, если сильно постараюсь, переживу и это. У меня уже появилась некоторая закалка против его чар. Так думала я. Господи, как я ошибалась!
Глава 5
Сила искусства
Я этого не хотела. Я стояла на тротуаре, присыпанном солью, и всерьез подумывала о том, чтобы сбежать. Плевать на все: на Дикинга, на приличия, на то, что обещала и что он будет меня ждать. Можно уйти и сказать потом, что что-то случилось, что-то изменилось, кто-то позвонил, и пришлось срочно лететь, возвращаться, на ходу менять планы. Может, у меня кто-то умер? Или родился! Или кого-нибудь переехало трамваем. Всякое может произойти – мы же в Москве. Можно позвонить и извиниться, но для этого всего нужно набрать его номер и услышать его голос, а это очень трудно сделать. Когда я слышу его голос, моя воля моментально слабеет, а в голове рождаются ненужные мысли.
Можно уйти просто так, а потом сказать, что села батарейка в телефоне. Да? Только как тогда меня вызвали туда, куда мне пришлось лететь и бежать? Позвонили – и батарейка умерла? Можно послать СМС. Это совершенно неприлично и вульгарно, но на крайний случай можно сделать так. Лишь бы что-то сделать. И как только Колька мог меня так подставить! Я была зла как черт. Но стояла и не двигалась, словно превратилась в соляной столп. Паралич воли и разума в чистом виде. Пять минут назад все было иначе.
– Привет, ты как? Ты скоро? – спрашивала я Николая еще пять минут назад с сердцем, полным надежд. Несколько дней я мечтала о том, как буду тихонько рассматривать Владимира, прикрываясь широкой спиной собственного мужа.
– Я перезвоню позже, – коротко и емко ответил Николай.
– В каком смысле? Ты где-то едешь? Далеко? – уточнила я, хотя сердце и ушло в пятки, надежда еще теплилась.
– Да бл…дь! – вдруг выкрикнул он громко и зло. И отключился.
Я перезвонила, смутно понимая, что не стоит он в пробке. Хотя… может, его полиция остановила. Обматерить полицию? Запросто!
– Оля, ты шутишь да? У меня тут ЧП на КПП! Маркет грабануть пытались, чего тебе надо, а? Дома поговорим! – и снова отключился.
Я постояла в раздумье, но решила все-таки еще раз рискнуть здоровьем. Хотя надежды уже не было все равно. Коля не приедет. Он не собирался. Забыл. А уж если что-то случилось на объекте, то у него и отмазка есть. А у меня ее нет, к сожалению. На мою непокрытую голову падал снежок.
– Коля! Ты забыл? Выставка. Соседи. Дикинга!
Долгая пауза. После нее нечленораздельный мат, смысл которого в переводе: «Ты совсем свихнулась, какая, к чертям, выставка! Извинись там за меня перед Володькой, и идите все в жопу. Не трогайте меня НИКОГДА!»
– Ну, класс! – ответила я в пустоту.
Надо было бежать, но сдвинуться с места у меня не получалось. Проблема была в том, что я всю неделю ждала этой встречи. Владимир улетал куда-то, и в его доме всю неделю не было света. Я хотела его увидеть. Хотела пару часов побыть в обществе человека, который вряд ли станет кого-то посылать в жопу, какими бы ни были обстоятельства.
Мужчина, которого я люблю и с которым живу столько лет, куда меня только не посылал за время нашей совместной жизни. Потом извинялся, конечно. Говорил, что у него стресс, ЧП, похмелье, машина сломалась посреди МКАД, бухгалтер уволился посреди отчетного периода… Я же должна понимать, бл…дь!
– Ольга! Добрый день! Давно ждете? Эти пробки – никогда не знаешь, на каком последнем светофоре перед поворотом встанешь на пятнадцать минут! Иногда кажется, что это такое буддистское испытание для просветленных – Московская дорожно-транспортная система. Терпение на века. А где Николай? Тоже в пробке?
– Николай не смог приехать, – пробормотала я.
Владимир улыбался, чуть щурился в лучах неожиданно выглянувшего солнца и искрился, как бенгальская свеча. Темно-зеленое пальто, бежевый кашемировый шарф. Высокий мужчина и красивый, как черт-те что. И главное – никакой Серой Мыши. Даже и хвоста нет. За что ты испытываешь меня, господи!
– Мне очень жаль, – сказал он так, что было совершенно ясно, насколько ему ни на секундочку не жаль. – Лена тоже не смогла.
– Лена?.. – я запоздало сообразила, что Лена – это Серая Мышь. А она-то почему не смогла?
– Она вообще-то не очень любит выбираться куда-либо. Мне приходится вечно везде ходить одному.
– Коля вообще говорит, что все стоящее так или иначе все равно покажут по телевизору, – выдала я, пытаясь спрятать глупую и совершенно неуместную улыбку. – А я обожаю куда-нибудь ходить. Мне так редко это удается.
– Да? Ну, давайте я буду вас вытаскивать в город почаще. В Москве столько интересного происходит. Недавно во МХТе давали шикарный спектакль. Ведущие актеры приезжали аж из Питера, чтобы сыграть. А я так и не нашел, с кем бы выбраться, – Владимир развел руками и улыбнулся немного растерянно, как ребенок.
Я почувствовала, что не могу дышать.
– Давайте вы будете меня вытаскивать, – кивнула я. – Поверить не могу, что вы любите театр.
– Очень люблю, – кивнул он, задерживая взгляд на моих губах. С ума сошел, что ли?
– Владимир, я должна сказать, вы первый мужчина в моей жизни, который вот так, в открытую, говорит об этом. Смотрите, доиграетесь! Это опасно, все мужчины решат, что вы недостаточно мужественны.
– Это не им решать. – Он рассмеялся и кивнул, открывая передо мной дверь в выставочный комплекс.
Большое помещение с высокими белыми потолками было почти пустым – в будни тут не так и много людей. Владимир купил билеты, элегантно отмахнувшись от моей кредитки. Сказал, что у него есть скидочная карта, по которой мой билет ему дадут практически бесплатно.
– Чем хорош этот комплекс, что тут можно сразу на несколько выставок попасть. Но мы все же сначала доберемся до Дикинга, а уж потом посмотрим, на что еще останутся силы, – сказал он, помогая мне снять шубу.
Коля тоже иногда пытался вести себя так. Открыть двери перед женщиной, принять, подать руку. Платил Коля за всех и всегда, это да. В остальном он воспринимал все эти мелочи как некую надстройку, которую стоит вытаскивать на свет только в особых случаях – в Большом театре или на приеме у английской королевы. А пока мы в «Макдоналдсе» или в «Перекрестке», нечего выделываться перед своими ребятами. Кладите куртки на сиденье.
– Осторожно, тут высокие ступеньки, – Владимир подхватил меня под локоть, когда я чуть не споткнулась. Он делал все это – все жесты простой вежливости – столь естественно и непринужденно, будто был рожден с этим особым талантом.
– Спасибо. – Я старалась делать вид, что смотрю на фотографии, а не на него. Хотя фотографии стоили того, чтобы уделить им побольше внимания. Дикинг действительно обладал и чутьем, и собственным видением. У него был особый талант, позволявший создать произведение искусства даже из волн на песке. Но настоящее произведение искусства – живое, с горящими серыми глазами – было рядом со мной.
– Вам нравится? – поминутно спрашивал Владимир, заставляя меня улыбаться и краснеть. И радовался, как ребенок, когда видел хоть какую-то реакцию с моей стороны.
Мне нравилось. Я этого не хотела. Я была бы рада, если бы кто-то позвонил мне и выбил бы меня из колеи, заставил бы задуматься хоть на секунду о том, что я творю. Никто не звонил.
Мы смеялись и придумывали дурацкие названия к прекрасным работам. Мы обошли весь десяток залов два раза, так как ни один из нас не хотел уходить и мучительно искал повод остаться еще ненадолго. Мы вышли, когда на улице стало уже совсем темно, но вместо того, чтобы остаться, решили зайти в какое-нибудь кафе и выпить чай с пирогами. Мы проголодались, но это был голод другого рода. Владимир вел себя безупречно, отчего я окончательно потеряла голову. Он вел себя настолько правильно, что я вдруг плюнула на все свои страхи и предоставила ему следить за нашей нравственностью и держать происходящее под контролем. У него это куда лучше получалось. Возможно, потому, что его-то не трясло при одном только моем приближении. Он-то действительно пришел сюда, чтобы посмотреть на Дикинга. В отличие от некоторых.
– Никогда не думала, что за снимки камней и деревьев могут платить миллионы долларов!
– Не стоит упрощать. Кадры со скалами в предрассветном тумане не так-то легко сделать.
– Зато интересно! – отвечала я, уплетая купленную Владимиром пиццу. Я даже не собиралась смотреть на часы. Пусть Колька подергается.
– Это да. Как бы я хотел зарабатывать на жизнь чем-то столь же прекрасным. Ездить по миру, искать красоту и страсть, разговаривать с людьми.
Владимир посмотрел в окно, взгляд его потемнел. В грусти он был ничуть не менее прекрасен. Он сидел так близко, что я могла видеть его морщинки, прочертившие тонкие линии возле его глаз.
– Неужели вы тоже занимаетесь чем-то, что вам не нравится? Вы выглядите человеком, довольным жизнью.
– Я произвожу такое впечатление? – удивился он. – Забавно. Нет, я ничего не могу сказать плохого о том, чем я занимаюсь. По меньшей мере это прибыльно. Искусство – удел везунчиков, но элемент творчества можно внести даже в металлургию. А вы, Оля? Вы довольны своей жизнью? Я имею в виду – у вас есть это все: прекрасная дочь, дом – полная чаша, муж, который вас обожает…
– Ну-у… это сложно, – протянула я. «Оля, бл…дь, я на работе! Какого хрена ты звонишь мне на работу!» Обожает, да.
– Почему все всегда сложно? – спросил он, глядя мне прямо в глаза.
И я поняла, что там, за этим роскошным фасадом, тоже есть место страданиям, переживаниям и боли. В это трудно поверить, когда перед тобой картинка из модного журнала. Но в этот момент я окончательно поняла, что Владимир мне нравится до одури, что я готова буквально на все, чтобы только прикоснуться к его широким плечам. И мне не нужно никаких обещаний, никакого будущего – дайте мне только кусочек настоящего. Господи, уведи меня отсюда! Сама я по своей воле не уйду.
– А у вас с Еленой есть дети? – спросила я, чтобы как-то сменить тему. Напомнить самой себе, что у Владимира есть жена. И моральные обязательства. Взгляд его потемнел, и он отвел глаза.
– Что-то не так? – испугалась я. – Извините, если я расстроила вас.
– Все в порядке. – Он покачал головой и замолчал, сделав вид, что пьет чай, которого уже не было в чашке.
– Я не хотела…
– Вы тут ни при чем, Оля. Просто Лена… У нас не может быть детей. У нее есть проблемы со здоровьем. Но это ничего. Это ведь случается, да? – Он улыбнулся снова, беззащитной улыбкой ребенка, бесконечно доверяющего всем вокруг и не подозревающего о существовании зла.
Мне захотелось расплакаться и прижать его к груди. Ну почему так! Почему другим все, а мне ничего? Серая Мышь, у которой не может быть детей, – чем она его взяла? Гадкие мысли заполняли меня, словно грязь селевого потока, ползущего с гор.
– Я попрошу счет, – пробормотал Владимир. Напряжение потихоньку ушло, мы снова принялись обсуждать выставку, фотоискусство в целом и мои жалкие поделки в частности. Владимир громко возмущался из-за того, что я недооцениваю себя. Он выбил из меня обещание показать ему все, что у меня есть. Сказал, что работы нужно перенести в Интернет, сделать сайт. Я смеялась и говорила, что в таком случае у этого сайта будет гарантированно высокий рейтинг – его посмотрят как минимум два человека. Он и я.
Мы ехали вместе домой на его машине. Он страшно удивился, узнав, что я приехала на метро. На самом деле в этом не было ничего странного, ведь я-то планировала обратно добираться с мужем на нашей машине. На машине моего любимого мужа. Я повторяла это как мантру. «БМВ» Владимиру удивительно подходил. Я бы даже сказала, шел к его глазам и к цвету его рубашки. Его руки уверенно лежали на руле, и я молила о том, чтобы пробка никогда не кончалась. Когда мы подъезжали к поселку, Владимир сказал, что ему давно не было так хорошо. И что он уезжает на пару недель, но, если я захочу еще куда-нибудь выбраться, мне достаточно только позвонить, и он немедленно что-нибудь придумает.
– Наконец-то я нашел кого-то, кто тоже любит театры и картины. Лена, к сожалению, любит только возиться в саду.
– Да уж, что за жалость, – кивнула я, подумав, что Лена может сколько влезет копаться в саду или даже закопаться в нем целиком и полностью, если пожелает. Мне на нее плевать.
Владимир открыл дверь машины и подал руку, помогая мне выйти. Ладонь его была горячей и шершавой. Он сжимал мои пальцы всего несколько мгновений, но они показались мне вечностью. В какой-то момент я вдруг подумала, что он может меня поцеловать. Глупая и абсурдная мысль заставила меня задержать дыхание и зажмуриться – так страшно мне стало.
Конечно, он не стал этого делать. Ему бы и в голову не пришло, какие демоны бушевали у меня в душе в тот момент. На какие вещи я была способна. Он выпустил мою ладонь и подождал, пока я открою калитку. Пожелал хорошего вечера и попросил передать привет Николаю. Сказал, что позвонит ему на днях.
Я шла домой на негнущихся ногах, испытывая что-то вроде лихорадки. Прежде чем зайти в дом, я провела минут десять на крыльце – курила Колины сигареты и смотрела на небо. Не думала ни о чем.
Николая не было дома. Его ЧП на КПП потребовало от него целой ночи. Возможно, за этими его словами крылось что-то еще. Никогда нельзя быть уверенной в том, что муж говорит тебе правду о том, почему его не было ночью дома. Возможно, он тоже испытывал потребность в новых эмоциях. Возможно, тоже давно уже перешел черту супружеской верности. Кто знает. Сейчас, выдыхая ядовитый дым и вдыхая морозный воздух, я была бы рада, если бы Коля тоже мне изменял.
Я не позвонила ему, чтобы узнать, когда он будет. Я провела весь вечер, лежа на полу в гостиной с закрытыми глазами. Я развела камин, открыла бутылку вина и позволила своим мыслям унести меня далеко-далеко. Я представляла себя и Владимира – нас вместе, представляла наши разговоры и смех, представляла, как расстегиваю пуговицы его рубашки, как целую его родинку на щеке…
– Устал, как собака, – сказал Николай, найдя меня спящей в нашей постели на следующее утро. – Эти придурки только и могут, что читать желтую прессу и кроссворды разгадывать. Черт-те что, а не охрана. Хорошо еще, что мы не охраняем президента. А то остались бы без президента, это точно.
– Многие бы этому только обрадовались, – пробормотала я, потягиваясь и зевая. Николай наклонился и чмокнул меня в нос. Принюхался и хихикнул.
– Пьянчужка, ты что, опять пила одна?
– Нет, что ты. Как ты мог подумать, – улыбнулась я и отметила, что чувствую себя невероятно отдохнувшей после вчерашнего.
– Как я мог подумать? Дай мне минутку. Что-то мне подсказало. Сердце? Или пустая бутылка с бокалом на полу. Жгла?
– Жгла, – кивнула я, имитируя раскаяние.
– Ну, как вчера сходили? – спросил он без тени подозрения. – Хорошая выставка?
– Неплохая. Мне понравилось. – Я удивилась, что мой голос звучит настолько спокойно. Я могу быть вероломной, кто бы мог подумать! Я всегда думала, что я очень, очень порядочный человек. Воспитание не пропьешь. Хорошая семья, мама, папа, кружок рисования, репетиторы перед институтом. Замуж – девственницей. У меня просто не было поводов узнать себя получше.
– Здорово. Ты должна почаще выбираться. А что, Володька реально любит эту муру?
– Реально знает о ней все и даже больше.
– Кто бы мог подумать! А с виду нормальный мужик, – хмыкнул Коля. – Ладно, шучу.
– А еще он сказал, что любит театр.
– Не говори мне больше ни слова. А то даже его хорошая стрельба по мишеням не сможет его реабилитировать!
Коля рассмеялся, сбросил рубашку и пошел умываться. Рубашка пахла потом и сигаретами. Я подцепила ее и приложила к лицу. Нет ничего такого, что мне не нравилось бы в моем муже. Но Владимир нравится мне больше. Это что-то бессознательное, инстинктивное и абсолютно физическое. Разрушение, которое начинается изнутри и последствия которого трудно предугадать. Коррозия, которая может быть совершенно незаметной до последнего момента, когда вдруг что-то сломается и все рухнет.
Я скучала по нему. Он уехал, как и сказал. Звонил он Коле или нет, я не знаю, а спрашивать о чем-то таком или даже просто вслух произносить имя его я боялась как огня. Прошло две недели, и, поскольку я знала, что Владимира нет, я не делала резких движений и никак себя не проявляла. Каким-то шестым чувством я знала – он объявится сам. Мяч на его половине поля, и до тех пор, пока ни один из нас не перешел определенных обществом границ, он обязательно позвонит. Я не сомневалась в этом. Я интересую его, я была уверена в этом, черт его знает почему. Мы, женщины, всегда чувствуем такое. Нам не надо слов. Больше того, иногда слова могут говорить одно, к примеру: «Я люблю свою жену, Серую Мышь». Но мы будем знать, что это значит на самом деле. «Ты мне интересна, и я готов прикрывать свой интерес любыми надуманными поводами, лишь бы встречаться и быть вместе».
Время от времени я поднималась на третий этаж и смотрела на соседний участок сквозь прикрытую штору. На третью неделю я начала беспокоиться. Он же сказал: две недели. Почему он не приехал? Когда приедет? Я начала бояться, что все, что я чувствовала, – надуманная чушь, сказка, рассказанная самой себе на ночь за бутылкой вина. К концу третьей недели я начала ненавидеть его и его жену, а заодно и Николая, безо всяких уж на то причин.
– Что с тобой происходит? – спросил муж, когда я начала вдруг рыдать, стоя посреди кухни.
– Ничего! – Я швырнула в него передник и выбежала вон.
Что я могла ему объяснить? Попросить его позвонить нашему соседу и спросить, когда он вернется? Позвонить самой, изобразить самое лучшее свое безразлично-равнодушное выражение лица и спросить, как дела и нет ли мыслей по поводу спектаклей? Предложить сходить куда-нибудь? Господи, какая глупость! Какой позор, звонить первой. И все же… Я репетировала непринужденный тон перед зеркалом, потратила на это несколько дней.
– Привет. Это ваша соседка Ольга, из дома с эркером. Что-то вы куда-то пропали! Я хотела спросить, не будет ли Елена против, если я посажу ель возле ворот, там, где идет разворотный круг? – Я повторяла эти слова и только к концу третьей недели вдруг поняла, что идея сажать ель зимой абсурдна и фальшива. Вся моя игра будет видна сразу, как на ладони. Я не должна звонить. Не могу звонить. И не могу не звонить.
Я не любила никого и никогда, кроме своего Николая.
У меня и любовник-то за всю жизнь был один-единственный – мой муж. Хороший ли? Полагаю, да. Мне не с чем сравнить. Я могу сравнивать лишь с описаниями в любовных романах и сексуальными сценами в фильмах. Я не могу быть уверенной, но мне всегда казалось, что меня все устраивает. Я не могла представить, как чьи-то чужие руки прикасаются ко мне. Теперь же я стала задумываться о том, что мне недостаточно моего мужа. Разве можно прожить всю жизнь, узнав только одного мужчину? Разве можно жить, зная, что ты изменила мужу? И уж точно совершенно невозможно представить жизнь без Николая. Развод? Вы что, с ума сошли! Это вообще невозможно!
Мысли метались в моей голове, как перепуганные птицы, они бились о прутья клетки и оставляли следы и царапины на моей душе. Я позвонила ему. Сама. Он ответил после третьего гудка, я же была готова бросить трубку после четвертого. Я не придумала, о чем ему скажу. Старые заготовки вылетели из головы, стоило мне услышать его голос. Он обрадовался тому, что я позвонила.
– Оля? Привет, как дела? Как там у вас? Все еще идет снег?
– Уже нет. Теплеет, – пробормотала я после долгой мучительной паузы, во время которой чуть не упала в обморок от тахикардии.
– А у нас тут, в Мюнхене, совсем весна, – сказал он.
Я молчала. Тогда он спросил, как дела у Коли. Я сказала, что у Николая все хорошо. И что я тоже хотела бы быть где-нибудь, где совсем весна. Владимир долго молчал, а потом вдруг взял и сказал, что тоже хотел бы, чтобы я была там, вместе с ним. Я и так уже молчала, но после его слов совсем потеряла дар речи.
– Я… мы… у нас будут гости в выходные… – Одна из приготовленных фраз выплыла наружу, но только частично. Таков был план, сделать вид, что я позвонила, чтобы пригласить их на пикник. Если бы он согласился, я бы его могла действительно устроить, Алинка подтвердила, что поддержит, если что. И Сашенька в Москве, так что тоже приедет. Если что.
– О, спасибо. Мы, к сожалению, пробудем в Мюнхене до конца месяца, – ответил он после еще одной невыносимой паузы.
Я пробормотала что-то в ответ. Что-то о том, что мне надо куда-то бежать, отсоединилась и закрыла лицо руками. Я чувствовала себя совершенно несчастной.
Глава 6
Время подумать
Мысль материальна. Она способна сбивать с ног и сеять зерна сомнений на удобренную почву привычной скуки. Она тиха, как лесной ручей, но может источить и обрушить гранитную скалу. Мысль о Владимире стала постоянной и громкой, как навязчивая идея в моей голове. Я хотела быть с ним. Я думала о том, как бы это было. Разрушение начинается изнутри. Как бы то ни было, несмотря на то, что Владимир был далеко, а я, технически, хранила треклятую верность своему мужу, наш баланс был разбит, гармония растрескалась и начала крошиться, как старая стена развалившегося дома. Наша карма – испорчена, а ворота Эдемского сада захлопывались прямо у нас за спиной. Лиха беда начало. Разрушение может легко перекинуться на внешний мир, как инфекция, заражающая всех вокруг без разбору, но более всего заражение возможно для тех, кто стоит рядом с источником инфекции. Рядом со мной.
Я не знаю, сколько было времени, когда случилось то, что случилось. Не могу знать, так как спала глубоким и спокойным сном, хотя и не сном праведника. Мне снился эротический сон, в нем не было Владимира, но и мужа тоже не было. Я не знаю, кто это был, знаю только, что я любила его до умопомрачения. Я сидела на смятой постели в незнакомом доме. Сквозь окно лился теплый солнечный свет, заставлявший меня щуриться. Чьи-то руки обхватили меня сзади, и какой-то мужчина притянул к себе. Мы были обнажены, мы были любовниками. Мы занимались любовью, я помню, что мне было жарко и сладостно хорошо. Мне хотелось, чтобы эти руки прикасались ко мне всю жизнь. Я отдавалась ему так, как можно отдаваться только тому, кого любишь. Нет – в кого ты влюблена. Это разные вещи.
Мы были не мы, а неизвестные люди из какой-то совершенно другой жизни. Я захотела повернуться, чтобы увидеть его лицо, но сон, как это часто бывает, не давал мне этого сделать. Картины сменяли одна другую, и я куда-то бежала, кого-то звала и почему-то искала его в каком-то уличном кафе с плетеной мебелью. Сон с четверга на пятницу – говорят, может сбыться.
А потом опустилась тьма – я проснулась. Тьма была не внутри, а снаружи сна – в моей реальной жизни, в моем доме, в моей постели. Я открыла глаза, но не смогла ничего увидеть. На мою голову был натянут плотный холщовый мешок.
Ничего страшнее не случалось со мной в жизни. Я не успела ничего понять. Я не смогла закричать, так как чьи-то сильные руки зажали мне рот и заткнули его куском какой-то тряпки, шершавой и кисловатой на вкус. Стало трудно дышать, но еще страшнее было чувство полнейшей беззащитности. Я не просто попалась, я не знала, не имела ни малейшей идеи о том, что происходит. Чьи руки связывают мои запястья за спиной, кто спокойно и уверенно ходит по моей спальне.
Изо всех органов чувств мне был оставлен только один – слух. Как наименее опасный, видимо. Паника залила меня как цунами. Я принялась биться и извиваться изо всех сил. Но меня связали еще крепче и прикрутили к кровати.
Я знала, что где-то рядом Николай. Я слышала его сдавленные хрипы и понимала, что с ним происходит что-то похожее. Что-то ужасное происходило с нами. Я задыхалась, а тщетные попытки вырваться только ухудшали мое положение. Я паниковала, и если бы я могла завизжать – меня бы услышали на другом краю поселка. Но ничего не выходило, кроме мычания.
Через какое-то время, трудно сказать, через какое, я потеряла сознание. Все затуманилось и уплыло куда-то. Перед глазами появились черные точки, которые потом превратились в черные скачущие искры – трудно описать точнее. И я отключилась. Наверное, ненадолго. Может быть, на несколько минут, потому что, когда я пришла в себя, ОНИ еще были где-то неподалеку. Сознание возвращалось так же плавно, как и уходило. Сначала я почувствовала боль в вывернутой за спину руке, на которой лежала. Потом чуть не подавилась слюной, скопившейся во рту и пропитавшей кляп. Потом я открыла глаза. Я не стала дергаться, хотя мне очень хотелось. Буквально на инстинктивном уровне паника требовала немедленных действий, и оттого, что сделать было ничего нельзя, паника лишь нарастала. Но я сдержалась и осталась лежать без движения.
Сквозь мешок на моей голове можно было видеть свет с той стороны, где, предположительно, должно было быть наше окно. Я уже почти утратила ощущение пространства, и свет помогал мне примерно ориентироваться в моем затруднительном положении. Голоса и шаги теперь звучали глуше – те, кто пришел к нам в дом, ходили по нему и обменивались короткими фразами. Я замерла и прислушалась.
– Туда. Слева, – тихо и четко сказал кто-то голосом хриплым и лающим.
– Сделал, – ответил ему другой, более молодой голос.
Дальше тишина. Звук шагов по лестнице. Потом они, видимо, что-то передвигали. Рядом со мной раздался протяжный стон. Николай. Господи, он ранен? Может, он умирает тут рядом со мной, а я не знаю? Может быть, мы все в крови? Может, нас убьют в итоге! Паника заполнила меня снова, и я принялась биться в немой и тихой истерике снова. Через пару минут я затихла. Николай вдруг простонал снова, но не так, как в первый раз, – он простонал коротко три раза. Я поняла, что он подает сигнал, и простонала точно так же в ответ.
– А это брать? – раздался голос снизу, молодой. Кто-то третий порекомендовал ему заткнуться.
Мне стало легче. Я вернула себе способность думать логически. Я поняла – если бы они хотели нас убить, они бы нас уже убили. Я повторила эту мысль несколько раз, и дышать стало немного легче. Не убили – значит, не убьют.
– Ну? – спросил Хриплый о чем-то, и снова послышались шаги на лестнице.
Они поднимались? Я испугалась, слезы потекли из глаз на холщовую ткань. Кто сказал, что не убьют в конце? Может, они нас пока держат, чтобы пытать! Или чтобы изнасиловать. Может, это маньяки. Грабители-маньяки. Где наша охрана? Где Колины бравые парни? Почему никто не идет? Ведь наверняка сработала сигнализация. Я попыталась прикинуть, сколько прошло времени, – это было трудно. Попробуй посчитай минуты, когда у тебя на голове холщовый мешок.
– Этот? – спросил молодой откуда-то совсем рядом. Из коридора около спальни? Нет-нет-нет! Не заходи, не надо!
– Да, – ответил хриплый. – Всё!
– Отходим, – добавил третий.
Я попыталась запомнить их голоса. Ведь, как ни крути, это единственное, что я знаю о тех, кто находится в моем доме. Но больше они не сказали ничего. Звук шагов вниз по лестнице, хлопанье дверьми, звук заведенной машины – все. Занавес. Они ушли. Я простонала три раза. Коля простонал мне в ответ. Я попыталась немного расслабиться и принять удобную позу, но веревка, связывавшая мои руки, больно впилась в предплечье.
Кто-то должен был прийти и освободить нас. Кто-то, кто угодно. Владимир с Мышью были в Мюнхене, но другие, живущие с другой стороны дороги, должны были быть дома. Должны были хоть что-то видеть или слышать. Должна была прийти охрана. По большому счету, она должна была быть здесь уже час назад. Именно столько, по моим подсчетам, длилось ограбление. Сигнализация срабатывает, как только кто-то открывает дверь или окно. Хорошо, возможно, они каким-то образом отключили сигнализацию. Каким? Разве это важно? Что дальше? Они целый час шарили по дому, и что бы там они ни нашли – этого много, это тяжелое. Я слышала звук отъезжающей машины. Значит, они должны были как минимум проехать через пост.
Допустим, они пронеслись через него на скорости, что крайне затруднительно, так как выезд из поселка изогнут и испещрен лежачими полицейскими. Мы так и не смогли приучить жителей ездить по поселку медленно. Однажды в поселке переехали собаку, после чего Николай распорядился буквально укатать поселок этими горбами. Теперь на них спотыкаются и падают дети на роликах, но машины ездят действительно медленно.
Допустим, они на джипе. С разлету разбили шлагбаум и умчались. Допустим, наши растяпы разгадывали кроссворд и не сразу среагировали. И все же, милицию-то они должны были вызвать? Может быть, они не сделали этого, потому что это была машина кого-то из своих. Машина, которую они знали? Тогда получается, что и ограбил нас кто-то из наших? Но это глупо! Их же тут же вычислят?
Да, и что они могли у нас взять? Понятно, все Колькины ружья. Большие деньги, конечно, и он будет рыдать и материться несколько лет. Но при продаже они вместе потянут тысяч на сто баксов, не больше. Все-таки, знаете ли, не Рембрандт. Что еще? Два плазменных телевизора? Допустим. И черт с ними. Шелковый ковер, лежащий в гостиной, который я привезла из Турции? Нет, это просто в голове не укладывается, чтобы кто-то из наших был на такое способен. Для любого из них это – сомнительный куш, как ни крути. А тут им жить дальше.
Тогда, значит, буча на выезде была, и кто-то придет. В конечном итоге. Может быть, они сейчас гонятся за преступниками. Прямо в эту минуту летят по московским пробкам (гхм?) и стреляют по колесам.
Очнись! У нашей охраны старенькая «Нива». По каким колесам с нее можно стрелять? Они могут выиграть погоню разве что за велосипедом! А если так, то где этих тварей в форме носит?
Я думала так и эдак, анализировала, прикидывала, раскладывала в разные стороны. Времени подумать у меня было в избытке. Пазл то сходился, то разваливался, а результат был один. Никто не пришел. В комнате было тихо, как в могиле. Я иногда мычала, чтобы удостовериться, что Коля жив. Он мычал с теми же целями. В разных фильмах, которые он так любит, сильные герои всегда находили выход из запутанного положения. В жизни двойной морской узел оказался куда сильнее нас обоих. Мы лежали, беспомощные, рядом, на одной кровати, – большой, специально выбирали такую, чтобы уж точно было просторно, – и мычали до самого вечера.
Новые волны страха, уже совсем другого, иррационального, – что никто не придет – охватили меня, сжав горло. Я плакала, тихо поскуливая. Пыталась считать до тысячи, теряла счет. Давилась слюной и паниковала, что задохнусь. Боль нарастала с каждой минутой, и я всерьез боялась, что останусь без руки – что кровоснабжение в ней нарушено непоправимо. Я не чувствовала пальцев.
Несколько раз я отключалась, но при этом слышала звуки. Видимо, какие-то окна в доме были открыты, потому что по ногам шел сквозняк. Мне было холодно, и это тоже пугало – вдруг мы реально тут просто замерзнем. Температура в комнате падала. Видимо, отопление отключилось.
Несколько раз я слышала, как Николай пытается освободиться. Как он рычит в бессильной злобе и ярости, как кусает повязку и пытается ослабить путы. Но это было не в кино – и у него ничего не получалось. Мы пролежали весь день.
Унизительнее всего было то, что пришлось, так сказать, ходить под себя. Я поняла, что описалась, только когда стало совсем холодно. Свет за окном стал потихоньку уходить, унося надежду и принося темноту и отчаяние. Я подумала – вот оно, наказание божье. Стоило подумать о том, что с нами что-то не так, с нашей семьей, стоило на секундочку представить, каково это – изменить мужу, и тут такое. Но в то же время я как-то очень остро ощутила, что это все ерунда. И одно с другим никак не связано, все это вранье и басни – про справедливость и гармонию, про кару, которая обязательно найдет плохого человека. И про награду за праведность.
С ужасающей ясностью я вдруг увидела, на что ушла моя жизнь, мои неполные сорок лет, – ни на что. В этом всем не было никакого смысла. На что-то копить, ездить на моря, ругаться с Николаем. Заниматься с ним сексом. Иногда любовью. Приготовить несколько тысяч обедов? Купить сотню блузок? Пережить несколько персональных концов света, услышать в конце концов от Николая, что я не должна делать из мухи слона? Сделать море фотографий Подмосковья? Какой смысл был во всем этом? Умереть в итоге в луже собственной мочи, лежа на роскошной кровати из красного дерева? Что было в этом того, ради чего стоило рождаться на свет?
Наша дочь. Я вспоминала, как она была маленькая и болела свинкой – лицо было похоже на шарик, и я сидела возле ее кровати и гладила по спине, чтобы она засыпала. Ее первый день в школе. Она встала на уроке и сказала, что все было здорово, но, пожалуй, хватит с нее. Скука какая. И ушла из класса в одних белых носках. Учительница была настолько изумлена, что не сразу нашла, как ее остановить и что сказать.
Дашка была единственным стоящим делом, которым я занималась в жизни. Нужно было родить пятерых. Нужно было пойти учиться на фотографа. Нужно было полететь в Нигерию спасать детей от голода – почему нет? Это не более опасно, чем моя жизнь. Нужно было разрешить себе… влюбиться еще. Я даже не помню, любила я Николая, когда мы познакомились, или нет. Я полюбила его позже – сильно, крепко, по-семейному, со всеми его тараканами, недостатками и привычками. Стерпелась – слюбилась.
Дашка приехала из школы как раз тогда, когда температура в комнате уже почти приблизилась к температуре окружающей среды. Хорошо еще, что в тот день на улице было не слишком холодно – была плюсовая снежная слякоть, – пара градусов, не больше, но этого оказалось достаточно, чтобы нам пережить тот день. Страшно даже подумать, что бы было, если бы за порогом было минус двадцать. Страшно подумать, что было бы, если бы это была не пятница и Дашка ночевала бы в школе. Страшно…
Впрочем, мне было уже не страшно. Я не чувствовала собственного тела, у меня не осталось слез, я просто лежала в полубреду, полуобмороке и вяло перегоняла мысли из одного полушария в другое. Когда в дом зашла Дарья, я даже не поняла этого. Я уже ничего не слушала, никого не ждала.
– Мам! Пап! Вы здесь? – позвала она. Я приоткрыла глаза и тут же закрыла их снова. Это заняло у Дарьи несколько минут – обнаружить нас, связанных, в темной холодной комнате и с мешками на головах.
– О боже, о боже, о боже! – Даша заметалась по комнате, не зная, что делать. Света не было, так что было совершенно темно. Она зарыдала, стащила с моей головы мешок. Я знаю, что в этот момент она думала, что оба мы мертвы. И мы немного могли сделать, чтобы разубедить ее в этом. И все же… я открыла глаза, простонала, и она поняла все.
– Мама! Мамочка! Держись, мамочка! О, мамочки, что мне делать? Что мне делать? – Дарья паниковала. Она попыталась развязать повязку, которая закрывала мой рот, но узел был слишком тугим. Она бросилась к Николаю, стащила мешок с его лица и снова побежала ко мне, рыдая и дрожа. Но она справилась. Она сделала три глубоких вдоха, пригладила свои сумасшедшие красные волосы, размазала растекшуюся тушь и убежала за ножом.
– Сейчас, сейчас, секундочку. Господи, что случилось? Какой ужас! – Она освободила меня, но я была не в состоянии сделать ни одного движения. Николай попробовал встать и тут же упал на пол.
– Что мне делать, папа?
– Полиция, – прохрипел он. – Ванна. Нет, воды нет. «Скорую». Зови соседей.
– Да. Да, сейчас.
– Одеялом. Одеялом накрой… ее. – Николай ткнул в мою сторону.
Дашка, поскуливая, бросилась накрывать меня одеялами, потом села рядом и попробовала растереть мои руки своими ладонями. Ладошки были теплыми, для меня даже горячими – и это было непередаваемое счастье, чувствовать чье-то тепло.
Дашка позвала соседа, дом которого стоял через дорогу. Все наши дома обнесены высокими заборами – не дома, а крепости. Итог – наш сосед был дома весь день, но, конечно, ни о чем не подозревал. Ни сном ни духом. А то бы он, конечно… Но он и подумать не мог…
Сосед перенес меня к себе в дом. Николай дошел сам, опираясь на его плечо. Полиция приехала только через час, когда мы уже более-менее пришли в себя. Я все еще нервно дрожала, но горячая ванна сделала свое дело, кровообращение было восстановлено. Я пила подогретое вино, сжимала кружку обеими руками и поверить не могла, что мы выжили, и все кончено, и можно расслабиться. Это было, как если бы я уже летела в пропасть, но кто-то подставил натянутый тент. Можно жить дальше.
«Скорая» приехала еще позже, почти через два часа. Пробки. За город не пробиться. Доктора добрались до нас, когда мы разговаривали с полицейскими и как раз собирались возвращаться в наш разоренный дом. Лечить нас уже было не нужно, в больницу ехать мы, понятное дело, не хотели. Нам сделали по паре уколов и отпустили на все четыре стороны.
Мы пошли домой. Одетые в соседские вещи, в шубу соседской жены и его же тулуп, мы перешли дорогу и вернулись в наш дом, чтобы попытаться хоть что-то понять. Заходить домой было страшно. Хотелось немедленно убежать на край света, хотя было понятно, что и там может найтись пара плохих людей.
Дом встретил нас пустыми темными окнами и холодом. Ворота сломаны не были, но их механизм был открыт и развинчен – там есть такая специальная резьба, которую надо развинтить, если нет электричества, и открыть ворота вручную. Итак, наш вор был прекрасно осведомлен о том, как легко и просто открыть ворота, и о том, насколько автоматические ворота уязвимы. Но зачем им быть другими, если они все равно выходят не на улицу, а на внутреннюю дорогу поселка?
– Они перекусили кабель! – крикнул мой муж, разглядывая что-то около ворот.
– Как перекусили? Он же под напряжением! – возразил ему молодой веснушчатый паренек, невысокий и с приличным брюшком.
Он представился Александром Сергеевичем (практически Пушкин!), чтобы выглядеть солиднее, я думаю. Но лучше бы он для этого сменил одежду. Форма на нем была какая-то несвежая, не стиранная уже месяц. Он оказался нашим участковым, которого послали к нам вместо бригады быстрого реагирования. Поэтому-то ему и удалось попасть к нам быстрее «Скорой» – он жил в соседней деревне.
– Как-то перекусили, – покачал головой муж. Он смотрел на наш счетчик, который выходил на улицу. Кабель там был действительно перекушен. – Не трогайте, тут может током ударить. Надо вызывать специалистов. Непонятно только, почему не заработал генератор.
– У вас есть генератор? – переспросил «Пушкин». Муж пошел в гараж, где жила эта машина.
– Генератор должен был включиться сразу, как только отключился свет.
– Может, не было бензина? – предположил «Пушкин», следуя за моим мужем. В гараже было темно, и Коля гремел чем-то в поисках фонаря.
– Вот черт! – крикнул Коля, и я увидела, как луч света заметался по темному царству. Мы бросились в гараж.
– Что такое? – спросил «Пушкин», а я поняла, почему машина грабителей на КПП нашего поселка не вызвала никаких вопросов. Потому что это была наша собственная машина! Грабители угнали нашу машину. А поскольку стекла у Николая прилично затонированы (еще один его пунктик, за который он даже бывал оштрафован), то о том, кто именно сидел за рулем, охрана не узнала. Да и много ли они видят из маленького окошечка будки? Нажимают кнопку, открывают шлагбаум – и все.
– Значит, они уехали на ней, – эхом повторил мои мысли муж. – А как они сюда попали?
– Пришли? – предположила я.
– Откуда? Из лесу, вестимо? – разозлился Николай. – Хотя…
Мы проверили забор за домом. Он был высок и не поврежден. Неприступная стена из бетона с колючей проволокой по верхней части. В одном месте колючки не оказалось – она была вырезана и брошена на снег. Следы около этого места сохранились слабо – снег уже сильно стаял, была слякоть и грязная каша. Но можно было догадаться, что грабители просто приставили лестницу, забрались по ней, перерезали колючку, спрыгнули к нам во двор и втянули лестницу за собой. Или их кто-то ждал с той стороны. Или еще как-то. Суть от этого не менялась. Все стало вставать на свои места.
Они пришли около четырех утра со стороны леса. Кто они и сколько их – черт его знает. Минимум – трое, их мы слышали в доме. Может быть, был кто-то еще. Они отключили свет – у них был инструмент, который бывает только у профессиональных электриков, которым приходится отключать кабели под напряжением. Потом они перерубили кабель генератора.
– Причем получается, они знали, что у нас генератор, на котором тоже может сработать сигналка! – горячился Николай. – Это был кто-то из своих. Я вообще теперь начинаю думать, что это был кто-то из моих же ребят. Уж очень профессионально работали.
– Они могли просто предположить, что большой загородный дом может быть оборудован как сигнализацией, так и генератором. Нет? – возразила я. – И уже тогда есть буквально пара мест, где стоит искать генератор. Гараж – первое из них, не правда ли?
– Ну, не знаю. Все это подозрительно. Значит, они отрубили энергию. Выбили стекло, влезли в кухню.
– Они его не выбили, они его тихо вырезали стеклорезом, – пояснил «Пушкин».
– Поэтому мы не слышали звуков. Их не было, – кивнула я.
– Вы помните момент нападения? – спросил участковый.
– Нет. – Я покачала головой, от воспоминаний сегодняшнего утра меня снова бросило в дрожь. – Я проснулась оттого, что мне заткнули рот и натянули мешок.
– Вот этот? – Александр Сергеевич поднял с пола мешок. Я бросила на него взгляд и поняла, что больше не могу. Я села на пол, опустила плечи и разрыдалась. Это было уже слишком для одного дня.
– Ну-ну, не надо. – Коля склонился надо мной. – Не плачь. Все уже хорошо. Все будет нормально. Иди полежи в гостиной. Я развел огонь в камине.
– Да. Я пойду. – Я кивнула, с трудом поднялась и спустилась на первый этаж. Дом, который я всегда так любила, теперь пугал меня. Я подумала, что вообще-то зря я не уехала отсюда со «Скорой». Помощь мне определенно требуется. Ничто уже не может быть теперь нормально. Я зашла в гостиную, где было теплее и светлее – уютный свет от камина всегда приносил мне душевный покой. Я замоталась в плед, забралась с ногами на диван и попыталась расслабиться.
В этот самый момент я вдруг заметила, что чего-то не хватает. Какая-то пустота, пропущенная деталь, вычислить которую мне удалось только через пару минут. Пустота висела над камином, как раз там, где до этого гордо обитали мои синички. Боже мой, эти придурочные грабители взяли и моих синичек? Они украли моих синичек! Моих синичек украли воры! Я начала громко и безудержно хохотать, биться в хохоте, как в конвульсиях, в истерике. Мне было так смешно, так смешно! Коля вбежал в гостиную с перепуганным лицом, а я не могла сказать ни слова, только ржала, как конь, и тыкала пальцем в стену. Да, нормальной меня назвать было бы затруднительно.
Глава 7
Трудности сближают
Алинка стояла возле окна своей Сашенькиной квартиры на восьмом этаже. Квартира была большая, прокуренная и какая-то холостяцкая, несмотря на присутствие в ней женщины. Или даже вопреки этому. Сашенька держал Алинку на положении то ли любовницы, то ли домработницы. Во всяком случае, у нее не было права менять здесь что-то, покупать мебель или вешать занавески по своему выбору. Зато немытая посуда считалась преступлением века. Сашенька был тот еще гусь. У него, как и у всех ему подобных, имелось две бывших жены и действующая в своих интересах дочь. Вешать на свою шею третью жену он не собирался, о чем часто говорил напрямую. Алинка не уходила. Любовь зла.
– Что сказала полиция? – спросила она, оторвав взгляд от автомобильной пробки под окном. Сашенька жил на Бульварном кольце, и из окон их дорогой квартиры открывался прекрасный вид на парк. Теперь парк еще и подсвечивался красными и желтыми огоньками стоп-сигналов. Красота по-московски. Машины утопали в жидкой грязи. Весна пришла только к маю. Московская весна настолько сурова…
– Полиция? – ухмыльнулась я. – Говорит, что сделает все возможное, и просит денег.
– Денег? – покачала головой Алинка. – Еще денег?
– Домушники, забравшиеся в деревенский дом, – это не бог весть какой случай, чтобы подрывать экспертов, снимать их с убийств и грабежей, – пожала я плечами.
– Деревенский дом? Ты шутишь? Вы же чуть не умерли! Вы пролежали связанными больше четырнадцати часов!
– У них ограниченные ресурсы, – добавила я с сарказмом.
– Именно! Им только ресурсы подавай. Ну, хоть отпечатки пальцев что-то показали?
– Отпечатков не было. Эти, – я сделала многозначительную паузу, – не забыли надеть перчатки. Николай сказал, что работали профессионалы. Он вообще сначала подумал, что это кто-то из знакомых пошутил. Ну, потом, конечно, разобрался, что все всерьез.
– Пошутил?! – вытаращилась Алинка и подлила мне вина. – Хороши шуточки. Ну а он-то сам что думает? Кто мог это сделать? Кто-то из знакомых?
– Определенно, те, кто пришел, знали, куда идут и зачем. Ничего не оставили, кроме следов на мокром снегу. Но и те смыло, пока деятели из полиции догадались прислать спецов. Так что шансы, конечно, есть… Но они тают, как тот самый снег. И черт с ним. – Я зло тряхнула головой и залпом допила вино.
– Ну а много ли взяли? – спросила Алина, глядя на меня усталыми, в сеточках морщин, но все еще красивыми карими глазами.
Нет, подумала я. Она ничего не знает. Этот вопрос… Если бы она что-то знала – она бы не стала его задавать. Взяли же реально много. Полмиллиона долларов. Не наших – чужих. Тихий ужас и самый страшный ночной кошмар Николая. О том, что в ту ночь в нашем доме ночевала такая куча денег, я узнала только через несколько дней после ограбления. Я узнала об этом после того, как у Николая поехала крыша.
– Представляешь, украли моих синичек.
– Да что ты! – хихикнула Алинка. – Может быть, они теперь всплывут в чьих-то частных коллекциях?
– Тут-то мы все и узнаем о моем таланте! – кивнула я и прикурила сигарету.
Я закурила через пару дней после «того самого». В первые два дня я просто лежала в нокауте и старалась не думать ни о чем. Плакала, смотрела какой-то бессмысленный сериал про цыганку, кашляла в полной уверенности, что воспаление легких непременно имеет место. Рентген показал, что нет, легкие чистые. Зато мозги заполнены всеми возможными посттравматическими симптомами. Страх оставаться в доме по ночам, истерики, ощущение удушья. Кошмары.
– А как Николай? – Алина включила экран своего смартфона – в пятый раз за последнюю минуту проверить, нет ли сообщений от Сашеньки. Сообщений не было.
– Нормально, – аккуратно ответила я, не желая продолжать эту тему.
– Представляю, каково это для него – при таком количестве охраны и оружия в доме оказаться совершенно беспомощным. Да уж, ни к чему нельзя подготовиться, это точно. И зарекаться ни от чего тоже нельзя. Я считаю, самое главное – вы живы, вы здоровы и вы вместе. Все остальное можно пережить, верно? Я имею в виду… это же Николай. Он же у тебя – скала.
– Скала, – согласилась я, сильнее затягиваясь сигаретой. О том, что в нашем доме лежат полмиллиона долларов, предназначенные для передачи в обнальную контору, с которой Николай сотрудничал, я не знала. Он никогда не делился со мной подробностями своей работы и вариантов, которые они там прокручивали. Охрана и инкассация всегда порождали разные варианты, ряд которых, мягко говоря, были не слишком-то законными. Я ничего не знала и не хотела знать. Однако мне и в голову не пришло ни разу, что Николай может придумать притащить такие деньги к нам в дом.
– Я не понимаю! Зачем ты это сделал? – растерянно спрашивала я Николая, когда на третий день его вдруг прорвало и он принялся на меня кричать.
– Это все ты! – кричал он. – Устраиваешь тут проходной двор, бл…дь! От одних твоих подруг проходу нет.
– Ты в своем уме? – Я смотрела на него и не верила своим глазам. – Это же ДОМ! И ты никоим образом не дал мне понять, что используешь его как денежное хранилище.
– Ты уверена, что никому не ляпнула ничего о деньгах?
– Я о них не знала. НЕ ЗНАЛА! – в сотый раз ответила я и с ужасом осознала, что Николай мне не верит. Не верит! Безо всяких на то оснований, но с диким безумным взглядом его темных глаз – он дал мне это ясно понять. Ему нужен крайний.
– Откуда еще они могли узнать о деньгах? Я привез их вечером, собирался увезти утром. Никто из наших не знал! – орал он.
– Знали как минимум те, кто эти деньги тебе дал. И те, кому они предназначались. Не считаешь, что ты малость несправедлив?
Коля отворачивался, успокаивался, пытался рассуждать спокойно, перебирать варианты. Я не говорила ему, что считаю это подлостью – привезти домой эти деньги и ничего мне о них не сказать. Я не стала говорить, что чувствую себя теперь просто вещью в доме. Не человеком, не любимой женой – ничего даже близко к тому, чтобы «и в радости, и в горе». В какой-то момент мы с Николаем вообще перестали разговаривать.
Алина набрала Сашенькин номер. Абонент был недоступен. Сашенька, по крайней мере, всегда был дерьмо человек. Богатый, беспардонный, опасный – дерьмо, но хотя бы можно было знать, чего опасаться. Сашенька легко и без проблем нарушал данные слова, делал только то, что выгодно лишь ему одному. Однажды на своем же собственном дне рождения он зажал меня в коридоре, пьяный в стельку, и попытался засунуть руки мне под платье. Отбиваться от именинника было и омерзительно, и затруднительно одновременно. Еще сложнее было потом сидеть с Николаем за праздничным столом и пить за Сашенькино здоровье, ловя на себе его сальные взгляды.
Алина никогда не узнает об этом. Не потому, что это как-то повлияло бы на наши отношения. Сашенька, как мне кажется, переспал со всеми женщинами, появлявшимися в зоне его видимости, и Алина никогда не делала из этого большой проблемы. Я просто хотела стереть это воспоминание из памяти. Надо ли говорить, что на его дни рождения я больше не ходила – все время дела, дела! То голова заболит, то машина сломается. Алина, возможно, что-то такое чувствовала. Поэтому, если уж она меня звала к себе, то только когда Сашеньки не было дома и он не предвиделся.
– Я бы хотела найти кого-нибудь, как твой Николай. Сашенька достал! – Алина отбросила телефон на диван.
– Николай спит теперь с пистолетом. Я боюсь этого даже больше, чем грабителей, – сказала я.
Алина покачала головой. Я знала, что Николай не хотел меня обижать. Но так же я теперь знала, что произойдет с нами – с нашей семьей, с нами как с парой, – если жизнь придавит нас посильнее. Николай не только спал теперь с пистолетом и с подозрением копался в моих эсэмэсках и в компьютере, где я держала фотографии. Мы не разговаривали. И плевать он хотел на то, что я лежала на кровати рядом с ним тогда связанная и с мешком на голове. Я и теперь, испуганная и потерявшая опору, тоже лежу рядом по ночам.
– Ничего себе. Может, вам податься к психиатру?
– Может быть. – Я пожала плечами.
К психиатру я не собиралась. У меня были теперь свои методы справляться со стрессом. И они мне нравились. Совесть моя больше меня не беспокоила. Лежа с мешком на голове, я так вдруг ясно осознала, что я смертна – о, лучше просто не может быть. Сейчас или завтра – все это все равно оборвется. И нет никакой разницы, сохраню ли я себя или разрушу. Результат будет один. Значение имеет только то, что происходит здесь и сейчас. Банальный лозунг приобрел для меня совершенно конкретное значение.
– А как поживает ваш прекрасный сосед? Не решил уехать из поселка после ограбления? К чертовой матери?
– Вроде нет, – пожала я плечами. – Живут пока.
– В гости не приходит?
– В гости? – ухмыльнулась я. – Ты шутишь? Николай теперь меня и Дашку на входе с металлоискателем обыскивает, какие, к черту, гости? Это невозможно!
– Совсем довели мужика.
– Он хочет теперь Дашку вообще отослать из страны. Она рыдает и огрызается, а он ей говорит, тут небезопасно. Просто Капитан Очевидность! – Я рассмеялась и посмотрела на часы. Мне было пора собираться. Визит к Алине был только предлогом. Мне нужен был предлог, чтобы выбраться в город. Можно было бы, конечно, и без предлога выбраться. Николай все равно теперь ничего у меня не спрашивал. Он был погружен в себя, а я была погружена в себя. Каждому свое.
Выйдя на улицу, я поняла, что перебрала с вином. Так уж Алина устроена – в ее доме все начинают спиваться. Атмосфера. Идти на шпильках по лужам было неудобно, но идти было недалеко, слава богу. Мы договорились встретиться с Владимиром возле памятника Пушкину. Стандартное место встречи влюбленных, которое изменить нельзя. Я не видела его уже неделю, он уезжал в Мюнхен. Он теперь мотался туда и обратно, разрываясь между двумя странами и двумя женщинами. Его мучила совесть. Меня – нет. Я точно знала, чего хочу.
Он уже стоял там, когда я подошла со стороны кинотеатра «Россия». Вельветовый пиджак – темно-синий, удачно оттенял его глаза. Руки в тонких кожаных перчатках сжимают замысловатый букет. Красные и белые, огонь и лед – беспроигрышный вариант. Говорят обо всем сразу, напрямую, без недомолвок и иносказаний – я хочу тебя, я соскучился, я жду тебя у памятника и боюсь, что ты не придешь.
Я спряталась на минуточку за колонной дома редакции «Известий» и рассматривала его оттуда. Высокий. Взволнованное лицо. Посматривает на часы, но мне еще пока не звонит – не прошли соответствующие правилам пятнадцать минут. Владимир был слишком хорошо воспитан, чтобы показывать нетерпение или раздражение. Он был как англичанин – сдержан и подчеркнуто корректен, это не мешало и не напрягало. И не портило его. Он не навязывал себя другим, не требовал от остальных соответствовать ему. Напротив, когда я однажды нечаянно пролила на себя вино, он, чтобы мне не было неудобно и неприятно ходить с пятном, опрокинул второй бокал прямо на себя.
Владимир имел только одну слабость. И эта слабость была я.
«Я уже испугался, что ты не придешь!» – просиял он.
Он увидел меня, еще когда я стояла на другой стороне улицы. Я помахала ему рукой и перебежала дорогу на красный свет. Какие мелочи!
«Я всегда приду. Я не собираюсь играть с тобой в игры!» – хотелось мне сказать, но я лишь промолчала и улыбнулась. По возможности загадочно. Я все еще не понимала, что он во мне нашел. Впрочем, одного взгляда на Серую Мышь было достаточно, чтобы понять – у Владимира на женщин плохой вкус. Это меня, конечно, несколько настораживало, но только до тех пор, пока я не видела. Когда он склонялся, чтобы поцеловать меня – его дыхание всегда пахло мятой, – я забывала о всех сомнениях. Какая разница! Да, бывают в жизни чудеса, и такие мужчины, как Владимир, любят женщин с не самой яркой внешностью. Вспомним диких уток. Какие у них селезни? Грудь колесом, головы зеленые, блестят. А утки вообще никакие, смотреть не на что. Плавают же с таким видом, что прямо белые лебеди, не меньше.
– Какая ты красивая! Оля, я так соскучился. Ты голодная?
Я рассмеялась, взяла его за руку и потащила к машине.
– Я хочу целоваться.
– Ты сумасшедшая! – рассмеялся он.
Это была отчасти правда. Он сам как-то сказал мне, что наши с ним отношения – это мой посттравматический синдром. И что, если бы не это, ему бы никогда не видать меня как своих ушей.
– Я мечтала о тебе еще до… Еще до! – ответила я. – Ты просто не догадываешься, насколько хорош.
– Не знаю. Хорош, да?
Я взяла его лицо в ладони, приблизила к своему лицу и посмотрела в глаза. Серая бездна. Легкий загар делал его невероятно молодым. В Мюнхене однозначно теплее.
– Мы идем в театр? – Я отпустила Владимира, так и не поцеловав, и сделала вид, что интересуюсь нашей культурной программой.
Он посмотрел на меня словно обиженный ребенок. Я рассмеялась и чмокнула его в щеку. Владимир же схватил меня и поцеловал в губы. Его подбородок кололся легкой щетиной, и я знала, что я вернусь домой с довольным, бессовестным лицом и багровыми, воспаленными губами. До такой степени мне было на все это наплевать, даже страшно становилось порой, когда я понимала, что больше ничто для меня не имеет значения. Ничто из того, чем я раньше очень дорожила. Стабильность, уважение близких, отсутствие проблем.
– Мы идем в театр, если ты скажешь, что мы должны пойти.
– Нет, не скажу, – покачала я головой. – К черту театр. Любой отель – первый, в который ты ткнешь пальцем. Или даже подъезд. Или туалет в закусочной.
– Ты ненормальная.
– Тебя не было неделю! – возразила я. – У меня есть потребности!
– Потребности? – ухмыльнулся он и притянул меня к себе.
Позже, когда мы лежали усталые, растраченные в уютной комнате отеля на Бронной, я попыталась представить себе, как бы я жила без него. Представить такое уже было невозможно.
Владимир вернулся из Мюнхена, как только узнал о том, что случилось. Я позвонила ему, сама не знаю почему. Позвонила и расплакалась. Я сидела в тот момент одна в доме, который меня теперь больше пугал, чем радовал. Николай только-только ушел, предварительно накричав на меня и потребовав список всех людей, которым я давала комбинацию цифр с нашей сигнализации и кто мог знать, как и что у нас тут в доме устроено. Я, конечно, даже не собиралась никакого такого списка составлять. Я была в шоке оттого, что он вообще меня подозревает. Он же уже сказал полиции, что считает нужным проверить моих подруг на причастность. Особенно Алину.
Я позвонила Владимиру утром третьего дня, совершенно не представляя, что скажу. Впрочем, это не было так уж сложно придумать. Он, на минуточку, наш сосед. И ограбление могло и его коснуться. Откуда мы знали, что грабители не прошлись и по его дому. Я выдала стандартную заготовку, но Владимир оборвал меня на полуслове:
– Ольга, а как вы сами себя чувствуете?
– Врач был, сказал, что вроде все в порядке, – пожала я плечами. И закурила. Взяла сигарету из Николаевых запасов. Закашлялась.
– Я не об этом. Вы только больше ничего не бойтесь. Я могу поговорить с Николаем? – обеспокоенно спросил Владимир.
– Его нет.
– Ладно, потом. Вы только не плачьте, ладно?
Мы проговорили часа два, не меньше. Я все равно плакала, жаловалась на Николая, на то, что он на меня кричит… В общем, делала все, что совершенно не принято между чужими людьми. Но Владимир был далеко, а мне было так страшно, так одиноко. То, что он прилетит к утру, я и предположить не могла.
Владимир появился на моем пороге, когда я никого не ждала. Николай еще с вечера холодно сообщил, что не собирается ночевать, что было, кстати, очень даже жестоко. Я уже подумала было о том, чтобы поехать к Алине. Но я была пьяна, к тому же совсем не готова общаться с ее чертовым Сашенькой. Так что, когда Владимир позвонил в дверь, я открыла ему пьяная и растерянная, с растрепанными волосами и сбивчивой речью. Как говорится, лучше и не придумаешь.
– Вы не должны оставаться одна. Это просто опасно для вашей психики, – сказал Владимир, а я только таращилась на него в изумлении, пытаясь понять, не привиделся ли он мне.
– Да! Да, это опасно! – соглашалась я, пьяно размахивая руками.
– Я останусь с вами. Давайте я позвоню Николаю. – Он уже совсем было полез в карман за телефоном, но я, осмелевшая сверх меры, вышла босиком на крыльцо и поцеловала его. Прямо так – подошла и поцеловала. Слишком уж долго я думала о нем. Пару месяцев до этого и один долгий, мучительный день с мешком на голове. Я сходила по нему с ума. Он долго молча смотрел на меня, глаза горели недобрым светом. Потом он слегка отстранил меня от себя, наклонился и прошептал хрипло:
– Ты уверена, что этого хочешь?
– А ты уверен, что этого не хочешь? – улыбнулась я в ответ.
– Я хочу тебя с того самого момента, как увидел в этом дурацком окне, – сказал Владимир. – Думаешь, я просто так стараюсь все время торчать в Мюнхене? Там нечего делать, но жить тут, так близко от тебя…
– Теплый климат и чистые дороги – действительно, чего там делать! – рассмеялась я. – Тут у нас куда веселее!
Владимир унес меня к себе. Подхватил на руки и унес, прямо в домашнем платье. Я даже не стала сопротивляться – мой дом мне опротивел до невозможности. Он сказал, что Николай – идиот. С этим я тоже спорить не стала. Утром, проснувшись в его постели, я вдруг осознала, что страх ушел.
– Знаешь, что для меня самое страшное? Теперь, после того, что случилось? – спросила я Владимира, поглаживая его плечи. До чего же он умопомрачительно хорош. Просто произведение искусства, на которое хочется любоваться, не отрывая глаз.
– Страшное? – нахмурился он. – Только не говори, что жалеешь о том, что мы сделали!
– Жалею? – удивилась я. Задумалась и поняла, что ни на секунду не жалею о содеянном. Жалею только о том, что не содеяла этого раньше. – Нет. Я имею в виду, после ограбления.
– А, это, – выдохнул он. – Что же?
– Что я не знаю, как теперь можно кому-то верить. Николай не верит мне. Я не верю ему. Мне кажется, все эти годы я жила рядом с человеком, которого совершенно не знала.
– Не стоит недооценивать последствий того, что случилось. Просто волосы дыбом встают, как только подумаю. Четырнадцать часов! Ужас. Но доверие вернется… если ты его действительно любишь. – Владимир отвернулся и посмотрел в окно.
– Не знаю. Не знаю, – покачала я головой. – Но я точно не жалею ни о чем. Правда, возможно, меня уже не пустят домой. Но, знаешь, мне плевать.
– А ты хочешь домой? Уверена? – вдруг спросил Владимир.
– А ты что, хочешь, чтобы я осталась? – рассмеялась я. – Нет уж, я лучше что-нибудь придумаю. Все что-нибудь придумывают. Скажу, что мне стало страшно одной, я увидела свет в твоих окнах и напросилась переночевать у вас.
Владимир ничего не ответил, он только встал и вышел из гостиной на кухню – долго гремел какими-то кастрюлями, а потом принес мне кофе и порезанный на дольки апельсин. Через час я вернулась домой. Николай так и не хватился жены, прохлопал мое грехопадение – не вернулся домой даже к утру, дав мне полное право считать, что он, как говорится, сам виноват. Через два часа Владимир все же позвонил ему – и у них состоялся долгий разговор. Нет, не о том, что случилось между нами. Ни Владимир, ни я не стали давать произошедшему никаких оценок, оставили это как есть, поцеловались на прощание – и все. Он позвонил, чтобы выразить соболезнования.
Николай спросил, не пропало ли чего у самого Владимира. Я сидела рядом, когда Коля спрашивал об этом, а сама только и думала о том, что случилось в доме Владимира. Там пропала я.
– Слушай, Володь, а у тебя камеры обзора есть? – спросил Коля, и выяснилось, что у Владимира действительно имеется парочка камер наблюдения, материалы с которых он готов передать Николаю. Часть камер работали на дом, что делало их бесполезными, а часть – на двор и на зону въездных ворот.
– Я думаю, это может что-то прояснить, – сказал Владимир и перекачал нам по Интернету архив за последние четыре дня. Все, что было на уличных камерах. Это было так странно – в тот же вечер на большой плазме в гостиной нашего дома мы увидели тех людей, голоса которых я теперь буду помнить, наверное, до самой смерти. Мы не узнали ничего нового. Подтвердилась версия о том, что они имели с собой кусачки по металлу – одна из камер отлично показала, как человек в камуфляже и маске перекусывает колючку над нашим забором.
– Вот скотина! – заорал Николай. – Найду – убью.
– Их не трое, а четверо, – заметил «Пушкин», указав на фигуру в углу двора, которая ясно просматривалась с другой камеры.
О, если бы мы жили в мире сериалов, где опытные и мудрые эксперты по какой-нибудь неуловимой и еле заметной детали выясняют все подробности и находят злодеев. Если бы наша полиция была немножечко как «их». К сожалению, видеозаписи с камер не смогли прояснить самого главного вопроса – где, как говорится, деньги и кто их все-таки увез. С верхней камеры над воротами Владимира мы смогли увидеть только, как деньги вместе с грабителями стартуют с нашего двора в шесть часов с минутами, уезжают вдаль на нашей же собственной машине. Николай негодовал, а я сохраняла спокойствие, которое бесило его больше, чем даже сама ситуация.
– Конечно, ты спокойна! – кричал он, а его губы кривились от неприятной усмешки. – Это же не ты будешь полмиллиона выплачивать. Нам, возможно, придется теперь продать дом.
– Продадим! – пожала я плечами.
Мне было все равно. Владимир мне позвонил и сказал, что не может уехать в Мюнхен, не увидев меня снова. Назначил встречу в городе. Так что у меня, откровенно говоря, все было достаточно неплохо. И даже отлично, по правде говоря!
Глава 8
Сумасшествие
Доктор сосредоточенно выискивала что-то в компьютере. Я сидела рядом и молчала. Уже минут пять сидела, если быть точной. Зачем отрывать человека от работы, верно? Доктор была молодая, лет на десять моложе меня, что заставляло задуматься о том, какими путями и способами она получила место невролога в частной клинике, к которой мы были приписаны нашей страховкой. Мысли были разные, но вариант, что девушка получила место за особо выдающиеся достижения в медицине, в голове не промелькнул. Скорее всего, она дружит с главврачом. Дружит, ха!
– Как давно это началось? – спросила она, почуяв, наверное, мое раздражение. Чтобы попасть в эту чертову клинику, я потратила три с половиной часа, что само по себе может прекрасно объяснять любые головные боли. Но сидеть тут и смотреть, как она разбирается со своим «Макинтошем», – извините, это уже перебор.
– Пару месяцев назад, – ответила я коротко, без пояснений.
Я не хотела думать, что ограбление может быть связано с этими головокружениями и бессонницей. Я не хотела больше даже думать об ограблении, я устала от этого, от разговоров, вопросов, сочувственных лиц. Устала от мужа, постоянно вспоминающего «этих сук».
– Боли в какой-то определенной области головы или опоясывающие?
– Опоясывающие.
– Они появляются в какое-то определенное время суток или внезапно? – Доктор принялась снова жать на кнопки. Я тяжело вздохнула. – Извините, у нас тут инсталлировали новую программу, никак не могу разобраться. Я обязана ввести ваши симптомы в форму.
– Ничего. – Я пожала плечами и почувствовала легкий стыд. Чего я прикопалась к девушке? Она-то в чем виновата? – Боли появляются время от времени. В основном во второй половине дня, но не каждый день.
– Это хорошо, – кивнула она и бросила наконец компьютер. Посмотрела на меня, достала какую-то то ли палку, то ли ручку и принялась светить мне в глаза.
– Но почти каждый день, – обиженно добавила я. – Плохо то, что я не сплю.
– Вы не бросали курить недавно? Не изменяли каких-либо своих привычек? Не начали принимать какой-нибудь препарат?
– Вроде нет. – Я покачала головой, подумав, что курение – это не совсем новая привычка. Я иногда и раньше могла выкурить сигарету. Так что технически эта привычка старая.
– Что ж, давайте посмотрим рефлексы. Положите ногу на ногу. – Она склонилась ко мне. Я отвернулась и подумала, что сейчас я выкуриваю чуть ли не по десять сигарет в день. Даже муж заметил, что его сигареты кончаются очень быстро и что, если уж я решила курить, неплохо было бы завести собственные сигареты.
– Все в порядке?
– Пока сложно сказать. Головные боли – слишком общий симптом. Может быть, просто шейный спазм. Может быть… что-то еще. – Доктор отвела взгляд в сторону.
– Опухоль? – договорила я за нее.
– Это вряд ли. Впрочем, мы сделаем МРТ в любом случае. Раз боли носят систематический характер. Но, по практике, шейный спазм куда более вероятен. Остеохондроз сегодня распространен очень сильно. Вы много водите?
Я покачала головой. В основном, если я куда-то и ехала, меня вез Владимир. Я не очень-то люблю водить машину. Я больше люблю сидеть на пассажирском месте, крутить ручку радиоприемника, перестраивать программы. Это всегда бесило Николая, он любил слушать только новости. Бесконечное «бла-бла-бла!». Я же включала джаз.
– Мне бы снотворного.
– Я пропишу. – Девушка кивнула и снова переключила внимание на свое электронное чудовище. Выдернуть ее обратно мне уже не удалось. На кассе я получила рецепт на целый чемодан препаратов, черт его знает, когда и как эта девица поняла, что мне все это нужно пить. Я не пила лекарств много лет. Спокойная жизнь домашнего растения в горшке с теплым торфом не портила моего здоровья. Разве что прибавилось немного лишнего веса. Но Владимир сказал, что моя женственная фигура буквально сводит его с ума. Женственная? Так тому и быть в таком случае.
– Ну? Что они сказали? – спросил он, стоило мне выйти из клиники и включить телефон. Голос обеспокоенный, красивый, сексуальный. Я почувствовала, как кровь снова начинает пульсировать в моей голове. Ставшая уже знакомой волна боли подлетала ко мне, обещая взять за горло через пару десятков минут.
– Они сказали, что я стара, как Московский Кремль, и выписали кучу таблеток. – Я усмехнулась и попыталась проигнорировать приступ боли. Может быть, это у меня такая странная реакция на счастье? Может, от одного голоса Володи у меня подскакивает давление? Может, я действительно стара для этого безумия? Слишком много секса? Скоро мне стукнет сорок!
– Смеешься? Нет, правда!
– Правда, я старая калоша. А у тебя как дела? – Выруливая с парковки, я улыбалась во весь рот.
– Я сижу дома и скучаю. Мне нужно работать, а я только и могу, что рассматривать твои фотки.
– Я уже жалею, что разрешила тебе их оставить! – возмутилась я.
Владимир легко сводил меня с ума и заставлял делать глупости. Он понаделал целую кучу моих фоток на свой IPad, хотя и не спорил с тем, что это опасно, глупо и самонадеянно.
– Твоя жена может их найти. Ты можешь их случайно отправить кому-то. Я утоплю твой IPad, имей в виду.
– Моя жена… Ты знаешь, мы ведь давно уже живем больше по привычке. Я просто не хотел ее расстраивать, но теперь… Я не думаю, что должен на самом деле продолжать это. Мы все имеем право на счастье.
– Мы все имеем, – рассеянно кивнула я.
Его разговоры о будущем никак не трогали меня, мне было более чем достаточно моего настоящего. Будущее всегда смутно. Перемены всегда разрушительны. Мне нравилось то, что было у меня сейчас. Оказывается, я уже много лет хотела влюбиться. Влюбиться – чтобы закрывать глаза и представлять его руки на моем теле, чтобы думать о нем перед сном. Жизнь – старая мошенница, она манит обещаниями будущего, но все, что она дает потом, – это чувство глубокой привязанности, обиды, которые неминуемы, и стыд, от которого трудно избавиться, когда ты предаешь человека, уже ставшего тебе родным. Любовь кончается. Лучшее, что в ней есть, кончается очень быстро, как вишенка на торте, как первый глоток холодного пива.
– Мне нужно что-то, чтобы смотреть на тебя, когда тебя нет рядом. Без этого я завяну. И потом, ты же там не голая! – ответил он.
Я усмехнулась. Да, я там не голая. Я там в простыне, в полотенце, я выхожу из душа и завернулась в занавеску, чтобы хоть как-то защититься от его посягательств.
– Фотографировать – это мой конек! Я тоже тебя нащелкаю, имей в виду!
– Хочешь пощелкать меня прямо сегодня? – тут же ответил Владимир.
Мы мило препирались чуть ли не всю мою дорогу обратно. Полтора часа. Вдвое быстрее, чем туда. Все равно неприемлемо.
Окна нашего дома горели ярким светом, но теперь это не означало, что дома кто-то есть. Николай требовал теперь, чтобы свет в доме оставался включенным всегда. Сквозь плотные жалюзи не видно ничего – просто создается ощущение, что кто-то в доме. Он хотел еще и собаку завести – огромного ротвейлера, который бы кидался на чужаков. Но тут уж я уперлась и сказала, что в этом случае я уеду из дома. Либо я – либо собака.
– Собаки есть почти у всех в поселке! – попытался возразить Николай, но я припомнила ему случай, когда бультерьер покусал мальчика наших соседей, и вопрос был закрыт.
Я открыла ворота, загнала машину во двор и попыталась открыть гараж. Нажатие кнопок на пульте не дало никаких результатов. Я попробовала еще раз, плюнула и вышла из машины. Если сели батарейки – я открою их вручную из дома.
Двери дома не открылись также. Я подносила чип, вводила код, но короткое пищание датчика сообщало, что дверь по-прежнему закрыта. После третьего или четвертого раза до меня начало доходить – с кодом что-то не так. Я набрала номер Николая. Абонент был недоступен, занят, и ему было не до меня, как всегда.
– Вашу же мать! – громко пробормотала я.
Обошла дом в раздумьях. Можно взять какую-нибудь палку из сарая, разбить окно и войти в дом, наплевав на сигнализацию. В конце концов, я хозяйка. Однако не исключено, что, прежде чем я успею это объяснить, меня ударят, свяжут, утащат в какой-нибудь полицейский участок. А у меня что-то в последнее время аллергия на веревки на моих запястьях. На наручники тоже.
Я постояла еще минуту в раздумьях, а потом достала из сумки телефон.
– Алло? Володя, ты говорил, что ты дома. Могу я к тебе прийти? – спросила я, не утруждая себя объяснениями.
– Конечно! Я жду у калитки, – немедленно ответил он. Я покопалась в машине, нашла старый счет из ремонтной мастерской, распечатанный на листе бумаги, перевернула его и крупными буквами помадой написала: «Коля, иди в жопу со своей сигнализацией», оставила лист надетым на ручку двери и ушла к Володе. Странным образом, голова у меня так и не разболелась. Может быть, права Алинка, и у нас теперь в доме сглаз, плохая энергетика и порча? Она высказывала разные версии, но варианты решения проблем были настолько идиотическими, что я пока что жила вместе с порчей. Главное, что было испорчено в нашем доме, – это его хозяин Николай.
– Может, я ему позвоню? – спросил Владимир, целуя меня в шею.
Я потянулась и простонала от удовольствия. Вот еще то, что исчезает из семейной жизни, как будто бы это кто-то крадет, – объятия, поцелуи и нежные прикосновения. Целоваться? А ты зубы чистила? Массаж хочешь? Давай я оплачу тебе массажиста.
– Не надо. Я уже звонила.
– Может, он уже снова в Сети? – Владимир провел рукой по моей обнаженной спине.
– М-м-м… Он должен был подумать о том, что я вечером не попаду домой. Но ты не волнуйся, я оставила ему сообщение! – Я не стала распространяться о содержании моего «сообщения».
– А вдруг он тебя найдет тут? Вот такую? – Владимир склонился ко мне и поцеловал в губы. Я пожала плечами и потянулась к нему. Не знаю, почему, но я не слишком-то беспокоилась о том, что мой роман откроется. Наверное, по сравнению с «Бубликовым» это выглядело малозначительно. Все было и так уже достаточно плохо, так что сделать все еще хуже было сложно. Что случится, если Коля узнает? Бросит меня? Плевать! Мы и так не слишком-то вместе.
– Ты так изменилась за последнее время. Ты знаешь, иногда мне кажется, что у тебя есть какой-то свой хитроумный план «Б», о котором ты никому не говоришь. Хотел бы я знать, что ты думаешь на самом деле. – Владимир лежал лицом ко мне, близко-близко, и пристально смотрел на меня. Я привстала и поцеловала его в нос.
– Никакого плана «Б». Не знаю. После того, что случилось… Такое чувство, что я потеряла что-то важное, что мешало мне всю дорогу. Как если бы мне вдруг выдали разрешение на все, что угодно.
– Не понимаю.
– Я теперь ничего не боюсь. Если он найдет меня здесь, значит, такая у него судьба.
– Нет, все еще не понимаю. Почему бы тогда просто все ему не рассказать.
– Э, нет – это скучно и неинтересно.
– Можешь повторить еще раз? – Владимир усмехнулся. – Я попробую сосредоточиться. Все-таки ты говоришь загадками.
– Когда ты чуть-чуть не умер, но не умер – выжил, все меняется. Все приобретает другой смысл. Это как авансовое отпущение грехов. Ты можешь делать все, что угодно, и никто тебе ничего не скажет. Ты же чуть не умер!
– Ты его больше не любишь? Совсем? – Володины глаза потемнели, он пристально посмотрел на меня. Я смутилась и отвернулась. Этот вопрос был мной еще не решен окончательно. Я не знала, как на него ответить.
– У тебя такой холодный взгляд. Наверное, это потому, что глаза цвета льда.
– Цвета льда? Они просто голубые, – пожала я плечами.
– Голубые – это другое. А у тебя – светло-голубые. Светло-светло-голубые. Как айсберг.
– Айсберги белые. У меня что, белые глаза? – рассмеялась я.
– Айсберги бывают очень даже голубые! Они называются «глетчеры» и знамениты своей голубизной.
– Гомосексуальные глетчеры! – захохотала я, откинувшись на подушки.
Владимир повалился на меня и придавил своим красивым, удивительно сильным телом. Впрочем, ничего удивительного, если мужчина каждый день тренируется. У всех есть спортивный зал в доме, у Володи он тоже был. Но он, в отличие от большинства жителей нашей деревеньки, им пользовался.
Муж вспомнил обо мне только глубоко за полночь. Он был на другом конце города, организовывал какие-то неожиданные проверки. Любит Николай это дело – неожиданные проверки. Поймать мужиков за разгадыванием судоку и распитием «чайковского» – это ж так увлекательно! Николай очень любит все контролировать и решать. Если так вдуматься, все решения в моей жизни были приняты именно им. Некоторые из них даже без предварительного обсуждения со мной. Некоторые – невзирая на мои истошные вопли и протесты.
Я привыкла. Да, ко всему привыкаешь. Но, как выяснилось, не забыла и не была рада такому положению вещей. Почему-то теперь все выплывало наружу, и я злилась, я вспоминала, мне хотелось подойти и высказать ему все, что было недосказано или недослушано, отброшено со словами: «Не грузи меня этим, бл…дь, сейчас, и без тебя проблем навалом!»
Я мечтала накричать на него, сказать, что теперь мне не до него! И залепить ему наконец ту пощечину, которую я в свое время не залепила, хотя очень, очень хотела. Но я ничего этого не сделала. Зато теперь я спала в объятиях Владимира, и этого было достаточно. Мне было наплевать на то, как это отразится на моей текущей семье.
Однако не случилось ничего. Возможно, именно потому, что мне было на все плевать, Николай проявил удивительное тугоумие пополам с толерантностью, которой я в нем даже не предполагала.
Он получил «сообщение» около часа ночи, когда добрался до дома. Я хотела бы посмотреть на его лицо, когда он читал мою записку. Владимир, чистая душа, совершенно искренне решил, что я оставила мужу нормальное, человеческое сообщение. Что-то вроде: «Я не смогла попасть в дом, не дозвонилась и пошла к соседям, ищи меня у них». Но нет!
Сначала Николай оборвал мой номер; мобильный раскалился от звонков – девять штук за восемь минут. Я не брала телефон. Телефон был оставлен в бесшумном режиме, еще одна маленькая месть. Я спала на диване, разложенном в гостиной, усталая и утомленная любовью – очень счастливая и довольная собой. Никакой головной боли. Володины объятия были лучшим оберегом. Он спал рядом тихо и улыбался во сне.
Потом Николай поднял на уши Алину и ее Сашеньку, наплевав на поздний час. Сашенька наорал на Алину и извинился перед Николаем – своеобразная мужская логика. Потом Николай зачем-то позвонил моей маме, что было бы довольно логично, если бы мама вот уже десять лет не жила в Питере – в восьмистах километрах от нас. Он поднял ее, напугал, разволновал до того, что она припомнила ему мою загубленную карьеру. Расстались они, как обычно, резко после ее слов о том, что она «всегда знала, что этим и кончится», имея в виду не только ограбление, но и ситуацию в целом. После этого Николай позвонил мне еще раз.
Я не проснулась (чего ради?). Тут он включил думатель, который, видимо, отказывал после долгого рабочего дня. Вид моей запаркованной во дворе машины намекал на то, что я не могла далеко уйти. Таким образом, во втором часу ночи Николай постучал в нужные двери.
Мы открыли не сразу, нам потребовалось минут десять, чтобы проснуться от звука дверного звонка, понять, кто там и что происходит, накинуть хоть какую-то одежду. Владимир вышел на порог в шортах и майке, заспанный и взъерошенный, ужасно красивый и подозрительный до такой степени, что дальше просто некуда.
– Она здесь, здесь, – сразу же закивал он.
– Я чуть не свихнулся от волнения. Где она? – По голосу моего мужа можно было легко догадаться, что он в бешенстве.
– Она спала. Сейчас, наверное, придет. Разбудить? – Голос Владимира звучал естественно и непринужденно, так, словно бы он действительно просто приютил меня, бедолагу, оставшуюся без дома, а не провел долгий томный вечер со мной в постели. Я вышла на порог дома в футболке Владимира – не потрудилась переодеться в свою одежду.
– Твою мать, Оля, ты с ума сошла?
– Я оставила тебе сообщение, – холодно бросила я.
– Сообщение? Ты имеешь в виду это! – Он протянул мне перепачканный помадой лист.
Владимир прочитал то, что я написала, и не смог сдержать улыбки. Николай повернулся к нему.
– Ты уж извини нас, ладно? У нас проблемы. Оля с тех пор, как нас ограбили, немного не в себе.
– Ничего, ничего! – Владимир против воли улыбался теперь во весь рот. Николай сжал зубы от злости.
– Я тебе звонила, между прочим, – добавила я. – Как вообще так могло получиться, что я не узнала о смене кода?
– Я забыл. Забыл, понимаешь? – повысил голос он. Мужчины часто так делают, когда они не правы – они начинают кричать.
– А почему это должно быть моей проблемой? – ехидно поинтересовалась я.
– Да, конечно! – развел руками он. – Ничто не должно быть твоей проблемой. Все проблемы – для меня. Забыл я про код, ну что ж такого? Ну, посидела ты у Володи… ты еще раз извини меня. Я просто забегался…
– Да ничего страшного, – гостеприимно заверил его Володя. Я чуть не подавилась от смеха. – Всегда пожалуйста.
– Но ты мог мне хоть эсэмэс послать? – спросила я, пытаясь сдержаться.
– Эсэмэс? Вот в этом и проблема! – Николай снова пошел накручиваться по спирали. – Тебе плевать на безопасность. Передать код от сигнализации через эсэмэс! Может быть, вообще устроить рассылку? Всем сообщить. Нет, я знаю. Надо написать на дверях! На калитке, которая в лес выходит, надо написать.
– Прекрати! – крикнула я. Володя отвел глаза. Я знаю, для него такие разборки были бы неприемлемы. Он живет с женой, потому что у нее не может быть детей, и он не хочет ее бросать, чтобы не огорчать. Он не кричит на женщин.
– Пошли домой! – ответил Николай и еще разок извинился перед Владимиром. На всякий случай и за беспокойство. То, что между нами могло произойти что-то, выходящее за общепринятые рамки гостеприимства, Николаю и в голову не пришло. Вот так и бывает – сначала ты работаешь на имидж, а потом имидж работает на тебя. Николаю и в голову не приходило, что я могу переспать с соседом. Интересно, почему, кстати? Может быть, ему просто уже давно стало неинтересно обо мне думать.
– Ничего страшного, никаких проблем. С любыми может случиться. Если что – я приду ночевать к вам! – улыбнулся Владимир и бросил на меня короткий, полный смысла взгляд. Опасно! Но Николай только кивнул.
– Вообще не вопрос. В любое время. На самом деле, знаешь что, Володь! А приходи к нам завтра ужинать. Ты не улетаешь? Что-то мы давно не общались. Все эта работа проклятая.
– Я не уверен, что это удобно. Не нужно, правда. Готовить, и все такое, – заволновался Володя.
– Никакого беспокойства. Оля, правда же? И потом, можно поехать ко мне на стрельбища, а потом посидеть в ресторане. Оля, помнишь, какие у нас там пироги пекут, а?
– Конечно! – широко улыбнулась я. – Вы любите пироги, Владимир?
Владимир пироги любил. Николай – не очень, он предпочитал мясо, дичь. Настоящая мужская еда. Впрочем, Владимир тоже любил пироги больше из вежливости. Он вообще ел немного, оставляя большую часть на тарелке. Берег себя.
Забавный это был вечер. Мой муж по правую руку и мой любовник по левую от меня – оба пахнут порохом и металлом, с интересом обсуждают счет в последнем футбольном матче и практически не замечают меня. Владимир держался удивительно естественно, чего нельзя было сказать обо мне. Но я могла только порадоваться тому, насколько слепыми бывают порой люди.
Николай ничего не видел. Возможно, и задачи такой не стояло. Он ведь не только перемен во мне не замечал. Он равнодушно проходил мимо распустившихся цветов, белых лебедей на пруду, он забывал все, что я ему говорила. Он забыл, что у меня периодически болит голова. Владимир вспомнил об этом.
– Что врачи в итоге решили с вашими головными болями? – спросил он, когда мы уже ждали счета. – Надеюсь, ничего серьезного?
– Головными болями? – нахмурился Николай. – Что еще за головные боли?
– Все нормально. МРТ опухоли не показало, – сказала я, глядя прямо в глаза мужу.
Николай промолчал.
– Отлично. Значит, просто стресс?
– Стресс? Ты шутишь? – спросил Коля, вкладывая кредитку в бурую папку с чеком. – У нее? Откуда ему взяться?
Владимир проигнорировал это заявление, так как реагировать на это он не привык. Что скажешь мужу, который прилюдно хамит своей жене. Я побелела от злости.
– Я бы хотела уехать куда-нибудь. Взять отпуск.
– Отпуск? От чего? – снова усмехнулся Николай.
Теперь уже и Владимир побелел.
– Наверное, я так и сделаю, – сказала я, глядя в окно. – Уеду на пару недель.
– Куда бы вы хотели поехать? – спросил Владимир. – Я знаю один очень хороший курорт в Баварии…
– Это дорого, – отрезал Николай.
– Мне плевать. Я хочу отдохнуть! – сказала я зло и встала из-за стола. – Я могу поехать в Сочи, если уж на то пошло. Могу там снять койку. Мы так делали с Алиной, когда были студентками. Мне не нужны твои деньги.
– Слушай, перестань истерить. Не надо коек в Сочи, ради бога. Не выставляй меня монстром. Поезжай в Баварию, не вопрос. Хоть к черту на кулички.
– У меня есть хорошая скидка в этот санаторий, мы отдыхаем там с женой пару раз в году, – добавил Владимир.
Я оглянулась и посмотрела на него, еле сдерживая улыбку. Вежливый, приятный во всех отношениях сосед, он выписал из телефона номер и протянул бумажку Николаю. Любезность, и ничего больше. Как я и думала, санаторий в Баварии оказался и не санаторием вовсе – гостиницей для неверных жен на каникулах, всего в часе езды от того места, где Владимир обитал в Мюнхене. Я отбыла туда через неделю, как только была готова виза. На три недели (щедрый подарок Николая) – одна-одинешенька и при полном благословении супруга.
Глава 9
Лучше всех!
Я никогда не была в Баварии. И вообще я мало где была, всегда покорно внимая аргументам мужа о его занятости. Мы выезжали несколько раз в туры, которые можно с полным правом назвать «Галопом по Европам». Автобус с туристами, экскурсоводы, подгоняющие нас, как детей на прогулке в детском саду. Калейдоскоп впечатлений, смазанных и скатавшихся в одну кучу, – сплошной позитив и горы фотографий нас у памятника, нас у фонтана, нас в магазине, нас в самолете, нас, кушающих омлет в гостиничном ресторане, нас сидящих на пароме… Хнычущая Дашка. Пьяный Николай объясняется с полицейскими в Париже на такой странной смеси иностранных языков и русского мата, что хочется включить диктофон – спич уникален.
Я никогда не выходила из самолета одна. Полет длился недолго: всего три часа – и ты в Мюнхене. У моего соседа сломался телевизор, его пересадили в другой конец самолета, а я осталась в одиночестве – три часа наедине с облаками за окном. Я привыкла быть одна. Когда у тебя всего одна дочь, которая уже почти выросла и красит волосы в красный цвет, не так уж и много ты должна делать как мать. Учитывая тот факт, что вот уже несколько лет с понедельника по пятницу Дашка оставалась на ночь в своей частной школе, одной мне приходилось бывать часто.
Но это другое одиночество, когда ты, никуда не спеша, встаешь с кресла самолета, пропускаешь других пассажиров и потихоньку, никуда не спеша, идешь к выходу, погруженная в свои мысли. Ты не просто одна – ты одинока, ты ничья. Кошка, которая гуляет сама по себе. Можно закрыть глаза и представить, что ты никогда не была замужем, ты свободна как ветер и никто тебя не ждет, никто не скучает по тебе. Странная, болезненно приятная мысль. Одиночество манит, как запретный плод.
Владимир ждал меня на выходе. Только увидев его в проходе в толпе встречающих, я поняла, как скучала по нему. Как не хватало мне его рук, его поцелуев, его внимательного взгляда, от которого меня все еще бросало в дрожь. Я чувствовала. И то, что я все еще способна что-то чувствовать, что я не до конца еще пропиталась сухой расчетливостью своей обеспеченной, бессмысленной жизни, удивляло меня.
Увидев меня, Владимир заулыбался и бросился ко мне. Мы целовались, как какие-нибудь сумасшедшие юнцы. И люди смущались, отводили глаза, глядя на нас.
– Какое прекрасное платье, – сказал он, оторвавшись от моих губ.
– Мне идет?
– Оно тебе идет, но я сниму его с тебя при первой же возможности, – прошептал Владимир. Его глаза горели таким откровенным огнем страсти, что хотелось щелкнуть его по носу. Я свободна, я красива, меня любят, и с меня хотят снять платье! Меня ждут летящие вдаль автобаны, плетеная мебель и открытые террасы маленьких кафе. Холодное вино и теплый багет. Разговоры об искусстве и выставки. Незнакомая речь, которая со временем превратится в фон, в своеобразную музыку внешнего мира.
– Как долетела? – спросил Владимир, поглядывая на меня с водительского сиденья. Его рука удобно расположилась на моем голом колене. Я не возражала. – Никто не беспокоил?
– Я сидела одна. Несколько русских напились и приставали к стюардессе, но они сидели далеко от меня.
– Я люблю, когда ты распускаешь волосы. Темные волосы всегда блестят на солнце, – сказал он.
Я прикусила губу и улыбнулась. Это было так странно, практически сну подобно – мы с ним вдвоем, в белоснежной машине, и мы вроде как любим друг друга. Во всяком случае, то, что мы делаем, люди называют именно так.
Гостиница была именно такой, как я хотела. Мне стало казаться, что Владимир обладает каким-то особым тайным знанием того, как и что нужно делать, чтобы все было просто идеально. Мы с ним стали живым воплощением старых черно-белых фильмов о красивой любви. Маленькие окна нашего номера выходили на кукольную европейскую площадь. На подоконнике можно было поместиться целиком, если поджать ноги. Вечером на площади включили фонари – множество маленьких источников света превращали площадь в пасхальную открытку.
– Что ты хочешь посмотреть в первую очередь? – спросил Владимир, перебирая рекламные буклеты.
– Не знаю. Честно, не знаю, – покачала я головой. – Но я точно не хочу экскурсий. Не сейчас, не в этот раз. Я бы хотела погулять. Знаешь, как мне этого не хватает! Просто гулять часами по маленьким тихим улочкам, не зная, куда придешь.
– Ты хочешь потеряться? – Владимир прищурился и притянул меня к себе.
Я вдруг подумала, что понятия не имею, как он решает вопрос с Серой Мышью – своей женой. Где она? Почему никогда не звонит, не интересуется тем, где он и как? Почему не ревнует? Владимир и я… мы буквально упали в этот роман – без раздумий, без каких-либо угрызений совести, без минутного колебания. Почему так?
Ей совсем все равно? Она не ревнива? Я вполне допускала, что, живя с таким красивым и идеальным мужем, Серая Мышь давно разучилась ревновать. Любая поймет, что ревность в ее случае может привести только к одному – к тому, что он оставит ее. Но если это так, мне было бы очень ее жаль. Женщина не должна быть такой здравомыслящей, такой рациональной. Это вредно для женской души – жить с тем, кто не скрывает свою любовь к другой женщине.
– О чем ты думаешь? – Владимир выдернул меня из облака размытых, малозначительных мыслей. Я устала и хотела спать.
– О твоей жене, – ответила я.
Владимир поднялся на локте и посмотрел на меня.
– Почему бы это ты стала думать о моей жене? Это странно. – Он покачал головой и провел пальцем по моим губам.
– Мне ее жаль.
– Жаль? Почему?
– Она знает, что ты со мной? – спросила я, не особенно надеясь на ответ.
Владимир поднялся и сел. Одеяло упало, открыв его накачанную грудь. Я подумала о том, как мало я, на самом деле, о нем знаю. Я лежу в постели с незнакомцем – однако его руки прикасаются к моей груди.
– Ты не должна волноваться об этом. Моя жена – не твоя проблема.
– Это вообще не проблема, – добавила я.
– Почему? – удивился он.
– Я же не собираюсь тебя у нее отнимать, так что это все не так уж и важно…
Владимир повернулся ко мне и посмотрел так, что я вдруг поняла, что сделала ему больно. Лицо его потемнело, он нахмурился.
– Ты хоть понимаешь, как это звучит? Как будто я ничего для тебя не значу.
– Ты значишь для меня очень многое. Я никогда до тебя не изменяла мужу, – сказала я и с удивлением вдруг осознала, что была бы рада, если бы сейчас он ушел. Пусть бы это был только мой вечер. Но я этого, конечно же, не сказала. Любовь требует включения.
– Этого недостаточно, – ответил Владимир.
Повисла пауза, я закрыла глаза и просто лежала, слушая звуки, летящие к нам в окно с площади. Люди смеялись и громко разговаривали. Люди гуляли и чувствовали себя счастливыми. Я улыбнулась. Через какое-то время я почувствовала, как Володя обнял меня и притянул к себе. Я подалась навстречу и поцеловала его, не открывая глаз. Сумасшествие.
Мы лежим в темной комнате, не зажигая свет. Разноцветные тени пляшут по стенам, город внизу живет своей жизнью – и шум на площади к вечеру только усиливается. Утомленные и растраченные, мы молчим. То, что случилось между нами, имеет огромное значение, но мы еще не готовы это признать. Я не готова признать это. Я все еще хочу думать, что это ничего не меняет. Маленький секрет для темных закоулков моей сонной души. Еле заметное пятно на репутации.
– Я еле дожил до твоего приезда. Я ждал тебя, – шепчет Володя. – Я не смогу вернуться и жить, как жил раньше.
– Я хочу есть, – отвечаю я.
Он молчит. Он ждал другого ответа, но его у меня нет. Я не хочу ничего, кроме того, что есть. Владимир вздыхает и соглашается сменить тему.
– Пойдем куда-нибудь сходим. Я проголодался так, что могу съесть целого оленя. Ты, кстати, в курсе, что тут вполне можно найти место, где ты закажешь целого оленя на вертеле?
– Нет, я не в курсе, – рассмеялась я. – Они что, держат на заднем дворе оленей, которых убивают для туристов? Где они их берут?
– Понятия не имею.
Владимир привстал на локтях и стащил с меня простыню. Он хотел смотреть, все время хотел смотреть на меня. Это смущало. Никто уже много лет не смотрел на меня с такой страстью.
– Что ж ты тогда говоришь?
– Но один мой друг однажды заказал оленя. Его пять раз переспросили, уверен ли он в том, что именно это хочет. Он активно кивал, так как никакими языками не владел, кроме матерного. Как он рассказывает, он просто выбрал самое дорогое блюдо в меню. Это было после перестройки.
– Сколько ж этот олень стоил? – заинтересовалась я.
Владимир задумался.
– Наверное, олень был маленький. Может, вообще какой-то домашний зверь. Черт его знает. Друг говорил, что отдал тысяч пять марок – тогда еще не было евро. Он был с друзьями и хотел как-то выпендриться, что ли. В конечном итоге, когда он на шестой раз подтвердил заказ и еще помахал перед шеф-поваром пачкой денег, они выставили из ресторана всех посетителей…
– Что? Как так? – удивилась я.
– Вот так. Вежливо и аккуратно. Закрыли двери, растопили жаровню, потом вышел весь персонал, одетый в какую-то парадную форму, и принялся петь песни.
– Вот это да! Целое шоу! – улыбнулась я.
– Это да. All inclusive. Три с половиной часа они ждали этого оленя, уже практически умерли от голода и песен, а потом еще три дня ели мясо – его было много, поверь мне. Пришлось забирать часть оленя с собой в номер.
– Не хочу оленя! – покачала я головой.
– Я тоже не хочу оленя. Я хочу тебя! – прошептал Владимир.
Вот она, очевидная польза физкультуры. Неутомимый, совершенно неутомимый. И это в сорок два года. Я закатила глаза. Я почувствовала себя счастливой. Почти счастливой. Было что-то еще, что-то странное и чужое, отдаляющее меня от Владимира. Дело было не в нем. Во мне. Побочный эффект долгой семейной жизни, когда ты накрепко привыкаешь к другому человеку, к его запаху, к особенностям его тела, к движениям его рук, к звукам голоса. Любой другой, даже самый красивый и нежный мужчина, словом, такой, как Владимир, кажется непоправимо чужим.
Он остался со мной до утра. На следующий день не уехал работать, не звонил жене с какими-нибудь глупыми объяснениями или оправданиями. Просто остался со мной на три недели. Водил меня по замкам. Кормил баварскими колбасками и квашеной капустой, которую я терпеть не могла – такая она была квашеная. Мы обошли кучу выставок, мы сходили в театр, где я не понимала ни слова, но это было и не нужно – музыка понятна на любом языке, а перевести либретто совсем нетрудно. Владимир мне переводил и тихо целовал, надеясь, что никто не увидит. Но зал был полон.
Давали «Валькирию». Бушующие вагнеровские страсти заставляли ждать конца света прямо сейчас, в конце этой бунтарской оперы. Кровосмешение и предательство, только чистая жизнь и смерть на ладонях богов. Я сидела как парализованная и чувствовала, что мне самой не уйти от гнева божьего.
– Знаешь, я думал, что будет лучше! – прошептал Владимир.
Я смотрела на него с изумлением.
– Что ты имеешь в виду? Куда лучше?
– Актеры играют вполсилы, – уверенно заявил он, когда мы вышли на антракт. – Они не верят в то, что делают.
– Я не понимаю! – воскликнула я. – Во что, ты считаешь, они должны верить? Это же опера! Они должны хорошо петь.
– Нет, – покачал головой он. – Это же не эстрада. Если ты не веришь, что ты сын богов, что ты сын Волка и что ты готов умереть, ты не сыграешь этого. Актеры хороши только тогда, когда по-настоящему верят в то, что играют. Хотя бы на пару часов.
– Не зна-аю, – протянула я. – Может, я не такой ценитель, но мне кажется, что опера просто шикарная.
– Ты так считаешь?
– Ты просто придираешься! – рассмеялась я. – Ты слишком хороший знаток. Тебе нужно быть проще.
– А ты знаешь, кто умеет играть лучше всего?
– Кто? – Я взяла его за руку и улыбнулась. – Точно не я. Из меня никакая актриса. Ужасно не люблю притворяться.
– Лучше всего могут что-то изобразить сумасшедшие. Потому что они искренне верят в то, что делают. В инопланетян, в проникающие в мозг лучи, в то, что они – тайные агенты КГБ и на них все охотятся.
– Потому что они верят в то, что делают? Я поняла. А во что ты веришь? – спросила я просто так, без всякого повода. И уж точно не рассчитывала на ответ, который услышала.
– Я верю, что ты создана для меня, – сказал он тихо и сжал мою руку.
Я вздрогнула и выдернула ладонь. Его слова меня испугали, и он, кажется, понял это. Владимир посмотрел на меня одним из своих странных долгих взглядов, но больше ничего не добавил. Второй акт мы смотрели без энтузиазма, я почти засыпала, а Владимир думал о чем-то своем. Вот Николай бы действительно мог уснуть на спектакле. Он бы просто не пошел в театр. Попробуй загони. Владимир почему-то был недоволен актерской игрой. И он действительно разбирался в этом. Я же совершенно не разбиралась в нем самом. Он удивлял меня все больше и больше.
Он действительно любил искусство. После всех этих выставок – долгих часов, проведенных перед старыми полотнами, после разговоров об импрессионизме и неоимпрессионизме в искусстве я убедилась в этом. Он не притворялся, чтобы произвести впечатление. Он это действительно любил. Он не смотрел телевизор, был спокоен к футболу – что, вообще, странно. Хотя разговор бы, наверное, поддержал.
Он умел играть на рояле. Этого я вообще не ждала. Мы сидели в каком-то маленьком кафе, я скучала, на улице шел дождь, и наши планы прокатиться в горы накрылись медным тазом. В углу, около отделанной декоративным кирпичом стены, стоял рояль. Владимир попросил разрешения попробовать инструмент. Ему разрешили. Он подал мне руку, подвел к роялю и стал играть – пьесу за пьесой, по памяти, иногда прерываясь, чтобы спросить меня, что еще я хочу услышать.
– Лучше скажи, чего еще я не знаю о тебе? – спросила я смеясь.
– Тебе понадобится вся жизнь, чтобы узнать меня.
– Это слишком долго. – Я покачала головой.
– Не для меня, – ответил он. – Мне кажется, что это счастье – провести жизнь рядом с человеком, от которого без ума. Оставайся со мной, и я тебе еще поиграю. Хочешь мазурку?
– Давай мазурку, – согласилась я, не понимая до конца, когда он серьезен, а когда шутит.
– Тогда ты танцуешь, – потребовал он и заиграл ритмичный мотив.
Я рассмеялась и замотала головой. Я не танцую, как бы ты ни играл.
Владимир повез меня в горы на следующий день. Мы лежали на траве и махали руками и ногами так, будто бы это крылья. Горы потрясли меня и изменили что-то внутри неизбежно и навсегда. Горы могут перевернуть чей-то внутренний мир. Один взгляд на мир – и ты другой. И все, чего ты хочешь, – это сидеть и молчать, смотреть вдаль вечно. Все остальное уже не имеет никакого значения.
Альпы уже немного опустели после лыжного сезона. Май выдался жаркий, снег таял. На наши плечи опускался туман, и мы гуляли там, где облака оставались внизу, под нами.
– Я никогда, нигде и ни с кем не чувствовал себя так, – сказал Владимир, сидя на вершине горы Цугшпитце.
– Удивительно, да? – прошептала я, скользя взглядом по четырем странам сразу, перебрасывая взор с Германии на Италию и обратно, лениво ощупывая взглядом Австрию и Швейцарию.
– Да. Это что-то необыкновенное, – кивнул он и прижал меня к себе.
– Как будто весь мир перед нами. Целая вселенная под ногами, да? Сразу понимаешь, как мало ты значишь в этом мире. Песчинка – сдует, и не останется следа. Жизнь такая короткая, да? – говорила я, подставляя лицо теплому ветру. – Мы такие слабые, нас так жалко. Мы такие глупые.
– Ты-то уж определенно, – рассмеялся он. – Почему ты думаешь, что нас жалко? Мы же с тобой счастливые, разве нет?
– Да. Мы счастливые, – согласилась я после некоторого раздумья. – Мы живем. Я чувствую себя живой, и это здорово. Я не чувствовала себя живой очень, очень давно.
– Ты с ним несчастна? – спросил Владимир и посмотрел на меня с беспокойным вниманием, которое меня немного пугало.
Я нахмурилась. Мне совершенно не хотелось говорить сейчас о Николае. Я никогда не была с ним несчастна. Я также не могла сказать, чтобы мы были с ним счастливы. Это слишком сложно – наша с ним жизнь. Слишком много всего. То, чего мы хотели – он хотел, – имело свою цену, и цена эта была высока. Я вспомнила вдруг, как он приехал домой однажды, снял куртку, а под ней у него оказался бронежилет. Бледное взволнованное лицо, усталые глаза. Счастье – слишком легкое, слишком воздушное слово. Счастье не носит бронежилеты. Счастье не боится, что его застрелят, когда оно будет заходить в свой подъезд.
– Расскажи мне, откуда ты родом? – спросила я после долгой паузы.
В глазах Володи застыл немой вопрос. Потом он кивнул, откинулся назад, на зеленую мягкую альпийскую траву.
– Я вырос в Челябинске.
– Где? – усмехнулась я.
– А что такое?
– То есть ты настолько суров…
– О, опять эта дурацкая история. Все эти шутки! – Владимир насупился, а я рассмеялась. – Я должен уже хоть раз посмотреть эту телепередачу.
– Телепередачу, – с удовольствием смаковала я. – Это не телепередача, это шоу. Не могу поверить, что я сплю с настоящим челябинским мужиком!
– Оля! – воскликнул он. – Перестань.
– Ладно, ладно, прости. Кем были твои родители? Когда ты уехал оттуда? Что за татушка у тебя была?
– Татушка? – Владимир нахмурился, а потом кивнул. У него на плече были заметны следы сведенной татушки. – А, это? Так, ерунда. Ошибка молодости.
– У тебя тоже были ошибки? – Я замотала головой в изумлении. – Не верю. Ты слишком идеальный. Ты никогда не ошибаешься.
– Спасибо, конечно, на добром слове, – улыбнулся он, – но это совсем не так. Я очень даже много ошибался в жизни. Я любил одну девочку и имел глупость вытатуировать ее портрет у себя на плече. Разве не глупость?
– Не-а! – прищурилась я. – Это называется – романтика.
– А еще я женился не на той женщине. Я думал, что любви не существует, а дружба между людьми может ее заменить. Теперь я понимаю, какая это была ошибка. Сейчас понимаю это как никогда, – тихо произнес он.
Я вздохнула и закрыла глаза. Теплый горный ветер играл моими волосами, шалил, залезал под юбку. Босые ноги чувствовали, какая мягкая тут трава. Поднебесье.
Мне было так хорошо на этой вершине мира. Ничего не должно было быть слишком серьезным здесь. Никто не должен был говорить никаких важных вещей, никаких решений не может быть принято тут, так высоко, так умопомрачительно высоко. Мир становился тонким и прозрачным, и душа почти что могла взлететь и покинуть тело. Проза жизни была такой ужасно тяжелой, тянула вниз.
– Ты не должна пропадать в этой загородной клетке в Москве, это просто глупо и нелепо, – сказал Владимир и тут же поднялся. – Только не такая женщина, как ты.
– Что? – Я повернулась к нему, делая вид, что не понимаю, о чем он сейчас говорит.
Эти недели здесь словно проложили некую невидимую черту между мной и моей реальной жизнью. Сидя на пике Цугшпитце, я и вспоминать не хотела о том, что ждет меня внизу. Моя пустая беззаботная голова была наполнена смутными образами лучшей жизни, видами альпийских лугов, кристальной тишиной этих гор. Я бы хотела закрыть глаза и никогда не уезжать отсюда. Я бы хотела ходить по этим лесам долгими часами, неделями, годами. Я хотела бы перестать быть собой и стать кем-то другим, лучше, начать все заново, увидеть какую-нибудь другую женщину в отражении зеркал.
– Я не хочу, чтобы ты уезжала, – сказал Владимир, и сказка кончилась.
Когда кто-то хочет, чтобы ты осталась и не уезжала, – это уже реальность. Та, в которой нельзя просто сидеть и смотреть вдаль. Нужно принимать решения.
– У нас еще есть три дня.
– Вот именно! – выпалил он, и в его голосе я услышала нотки обиды. На что?
– Что – вот именно?
– Всего три дня, но я не вижу, чтобы тебя это огорчало! Я не могу понять, о чем ты думаешь. Ты совершенно спокойна.
– Я же приехала сюда отдыхать, – пожала я плечами.
– Отдыхать? – нахмурился он. – Ты это так называешь? Отдых? То есть ты сейчас отдохнешь и поедешь домой, да? С хорошим иммунитетом, с новыми силами – к нему? К своему мужу. И тебя это устраивает?
– Давай поговорим потом? – взмолилась я.
Этот разговор настолько не подходил к умопомрачительному виду, простиравшемуся перед нами во все стороны бесконечности. Мне бы не хотелось портить этот миг вечности подобным разговором. Я поверить не могла, что Владимир всерьез думает о нас. Все это – наши разговоры по душам, горящий камин, поцелуи при луне, – все это было не больше чем сон. Я не представляла себе жуть, которая могла бы стать нашей реальностью. Вечные каникулы, вечная любовь? Я не верила в это, не тот возраст, знаете ли.
– Почему потом? Не будет никакого «потом». Ты уедешь – вот и все «потом», – зло ответил Владимир и пошел в сторону канатной дороги. Я пожалела, что не могу позволить ему уехать и оставить меня одну. Я бы хотела еще посидеть здесь в одиночестве. Мы могли бы поругаться позже, в номере отеля. Почему любовь всегда и неминуемо приводит к ссорам? Зачем они – чтобы приладиться друг к другу? Сосвистеть протоколы, так сказать? Чтобы привыкнуть друг к другу? Но я не хочу привыкать! Я ничего этого не хочу! И меньше всего я хочу, чтобы то, что было сейчас, – кончилось. Я боюсь, что снова перестану чувствовать. Я хочу, чтобы все оставалось как сейчас – чтобы все было как будто каждый раз заново. Я не хочу никого узнавать, я только хочу, чтобы мое сердце замирало от счастья, а потом билось с новой силой. Хочу быть живой.
Глава 10
Волшебное слово
Раз сказав это, Владимир теперь не хотел говорить ни о чем другом, только о моем муже. Он хотел знать все: как мы познакомились, что мне в нем понравилось, почему я выбрала именно его, ведь при моей внешности и чудесном характере я могла бы заполучить кого угодно. Почему я вообще даже думаю о том, чтобы вернуться к нему. Ведь он не знает меня, не понимает.
– А ты знаешь?! Ты понимаешь? – возмущалась я.
– Ты талантлива. Твои синички могут быть выставлены в любом зале. Ты красива, ты умна, ты сексуальна.
– У меня самая обычная внешность! – восклицала я, надеясь тем самым перевести тему.
– Не говори ерунды. Ты похожа на Монику Беллуччи. Ты когда-нибудь видела Монику Беллуччи? Ты похожа на человека, который никогда ни о чем не волновался. Как эльф какой-нибудь, который живет тысячу лет.
– Какая чушь.
– Ничего не чушь, – зло бросал Владимир, прикасаясь пальцами к моему лицу. – Когда ты смотришь на меня… вот так, как сейчас, хочется скрутить тебя и никогда больше не отпускать. Ты безмятежна, как плывущие по небу облака. И спокойна, как море в штиле. Такое удивительное лицо. Когда ты улыбаешься, кажется, останавливается время.
– Это так странно. Мне никогда не говорили такого. – Я покачала головой и схватила чашку с кофе, словно это был спасательный круг. У меня есть своя версия. Я безмятежна, потому что никогда и ничем не была увлечена всерьез. Никогда ничего не делала по-настоящему. Я всегда сидела на диване и смотрела в окно. А за окном был красивый пейзаж, всегда один и тот же красивый пейзаж. И только смена сезонов напоминала мне о том, что моя жизнь проходит.
– Ты его любишь?
– Почему мы не можем просто побыть вместе? У нас осталась одна ночь, зачем портить ее? Какая тебе разница, люблю я его или нет? Что это изменит, если я скажу тебе, что не знаю ответа?
Я злилась, всерьез злилась на Владимира. Хотя надо было бы злиться на себя. Кто виноват, что нам с Николаем уже невыносимо скучно друг с другом. Что за долгое время совместного прилаживания друг к другу нам обоим пришлось перетерпеть больше, чем мы были готовы на самом деле. Простить больше, чем можно простить.
– Я знаю, чего хочу, вот и все! – грустно добавил Владимир и посмотрел на меня глазами попавшего в капкан зверя.
Я захотела прикоснуться ладонью к его груди. Он – произведение искусства, он сам должен быть выставлен в каком-нибудь музее.
– И чего ты хочешь? Только не говори, что я должна остаться. У тебя жена. У меня муж и дочь. Это слишком сложно, чтобы быть правдой. Ты не можешь думать об этом всерьез.
– Я могу думать, о чем пожелаю. Потому что я люблю тебя, – огрызнулся он.
Я прищурилась.
– Потому что ты любишь меня? Это слишком громкие слова. Не стоит ими бросаться.
Владимир с минуту смотрел на меня, ничего не говоря, потом вдруг протянул руки и привлек меня к себе, поцеловал в губы.
– Я тебе совершенно безразличен? – спросил он, глядя мне в глаза, близко-близко, и взгляд его был злым и усталым.
Я вздохнула.
– Ты не безразличен мне. Поверь, это не так. – Я заглянула в его бездонные серые глаза, такие красивые, такие взволнованные. Он отпустил меня, запустил ладони в свои шелковые мягкие светлые волосы, покачал головой.
– Я не знаю, что делать.
– Не надо меня удерживать. Я никуда не ухожу. Зачем решать что-то, зачем разрушать все, что есть? Я просто уезжаю в Москву, я буду ждать тебя там. Слышишь меня? – Я обхватила его лицо ладонями и приблизила к своему. Медленно, нежно поцеловала его. Мне было страшно того, что было впереди. Я бы хотела оставить все, как было сейчас. Сейчас все было идеально.
– Хорошо, ладно, – прошептал Владимир и сдался, но это была временная победа. Одно сражение. Не война.
Все это время Николай звонил мне по вечерам. Удобная разница во времени – три часа. Когда в Москве полночь, в Мюнхене всего девять вечера. Николай всегда возвращается поздно и будит меня, требуя ужина, внимания и свободных ушей. Удел неработающей жены такой – ты всегда будешь стоять позади чьих-то чужих интересов. Ты не можешь уставать, ты не имеешь права жаловаться, ты не должна обижаться, что тебя разбудили. У тебя не может болеть голова – ты же не работаешь, ты должна всегда быть рядом и давать все, что потребуется тем, кто тянет все на себе.
– Ну что, твоя голова проходит? Много выпила минералки? Скучаешь или завела себе там кого-нибудь? – спрашивал Николай, глядя на меня с экрана IPad. Неясное, скачущее, временами полностью пропадающее изображение пыталось меня дразнить, шутить надо мной.
– Конечно, завела. Старушка из соседнего номера очень ценит мое общество.
– Старушка? Что, не нашлось кого помоложе? – смеялся он.
Владимир лежал рядом, и порой я еле сдерживалась от соблазна повернуть экран планшета в его сторону, просто чтобы посмотреть, что будет дальше.
– Как там Дашка?
– Дурит наша Дашка, – вздохнул Николай. – Приедешь и будешь с ней разбираться. Я решил все-таки отправить ее учиться в Германию. Нечего ей тут делать. Пусть набирается международного опыта.
– Ты решил? – хмыкнула я и бросила взгляд на Владимира.
Он нахмурился и покачал головой. Да, когда ты – неработающая жена, у тебя нет права голоса. Даже в вопросах, касающихся судьбы твоего ребенка.
– Оля, ты когда выезжаешь обратно? Завтра? Давай, хорош там прохлаждаться. Я уже замотался питаться пиццей. И вообще. Нам надо будет многое обсудить, когда ты вернешься.
– Обсудить? – Еще один взгляд на Владимира, теперь с оттенком паники.
Что нам обсуждать? Еще один уровень безопасности в нашем доме? Стеклянный купол с пуленепробиваемым покрытием? Вход в дом при условии сканирования сетчатки глаза?
– Да.
– Но что именно обсудить? Может, обсудим сейчас? – Я не хотела еще больших перемен. Я вообще не знала, чего хочу.
– Ты смеешься? Когда только ты поумнеешь? Никакие серьезные разговоры не ведутся по телефону, понимаешь? Могут ведь и прослушивать.
– Мы не по телефону. Мы по Skype! – бросила я зло.
– Еще лучше. Все. Мне надо идти. У меня еще есть дела. Ты мне пришли по эсэмэс номер твоего рейса, чтобы я тебя встречал. Правда, я, может быть, не смогу. Может быть, кого-то пришлю за тобой.
– В крайнем случае возьму такси, – хмыкнула я.
– Не обижайся. У меня тут кое-что происходит, так что я сам не знаю, где буду завтра и что буду делать. Кому-то, между прочим, надо и работать, – сказал он, и меня моментально охватило чувство бессилия. И дежавю. Родное болото манило обратно, и я, как заколдованная, шла на зов дудочки папы Нильса.
Владимир сжал мою руку. Я вздрогнула.
– Пока, Коля, – я нажала красную трубочку на экране. Желание говорить пропало.
Я сидела и молча смотрела на площадь под окном. Какая-то женщина так торопилась домой, что споткнулась и упала. Из сумки по брусчатке покатились ярко-оранжевые апельсины. Люди вокруг бросились их подбирать. Женщине было больно, она, наверное, вывихнула лодыжку. Я рассматривала все, что угодно, только бы не смотреть на выразительно молчащего Володю. Он встал с кресла, подошел ко мне, взял за подбородок и повернул к себе.
– Зачем тебе это надо? – спросил он, глядя мне прямо в глаза.
Я не стала отводить взгляд, и мы стояли и смотрели так, словно пытались уколоть друг друга силой мысли. Потом он склонился ко мне, прижал к себе, сорвал с меня платье – овладел мною с жадностью человека, который знает, что его время на исходе. Я тоже хотела его, это было сильнее меня. Мы не стали ничего больше обсуждать, предоставив нашим телам объясняться за нас. Нас ничего больше не связывало – только это, стремление быть вместе, физическое притяжение, силу которого я недооценивала всю жизнь. Мысль о том, что завтра я с головой окунусь в ту же самую серую рутину, и снова будут одинокие вечера, и снова будут упреки и страхи, – эта мысль заставляла меня леденеть, хотя моему телу было невыносимо жарко и тесно в объятиях Володи.
Утром мы молча пили кофе, сидя друг напротив друга, на разных сторонах стола, так, словно мы вежливые, хорошо воспитанные незнакомцы. Владимир был зол и невыносимо обходителен. Он принес мне завтрак в постель, круассан заботливо разрезан на две половинки, джем и масло открыты, нож лежит рядом.
– Я не знал, хочешь ли ты абрикосовый джем, так что не стал намазывать.
– Спасибо. – Желание есть пропадало от одного взгляда на этого красивого, обиженного мужчину. С подчеркнутой холодностью он уточнил, сыта ли я, не нужно ли мне что-то еще. Подал мне руку, чтобы помочь встать, но тут же отдернул ее и сделал вид, что что-то ищет в телефоне – что-то жутко важное и срочное. Избегал моего взгляда, пока я наконец не выдержала.
– Хорошо. Чего ты хочешь? – спросила я.
Он посмотрел на меня и отстранился.
– Я хочу пойти в номер, взять твои чемоданы и отвезти тебя в аэропорт. Не проси меня делать что-то больше, я ни на что не годен сейчас.
Он встал, с преувеличенной сосредоточенностью принялся копаться в своих вещах. Потом позвонил кому-то и минут десять что-то говорил по-немецки. Повесил трубку и сухо уточнил, готова ли я. Так было даже хуже. Я взяла его за руку и поймала его взгляд.
– Чего ты хочешь, Владимир? Если тебе есть что мне сказать – скажи это сейчас. Как ты видишь наше будущее? Ты готов уйти от жены? Взять на себя ответственность за мой развод? Пережить весь этот ужас – ведь это будет просто ужас, ты даже не сомневайся. Как мы будем жить? Как это отразится на твоих связях, на твоей работе? Что будет с моей дочерью? Как посмотрят на это друзья? Потому что развод всегда сказывается – друзья отворачиваются, делятся на твоих и тех, кто остается с женой. Где мы будем жить? Что мы будем делать? Ты думаешь, мы сможем быть счастливыми после такого начала?
– Твоя дочь планирует учиться в Германии, – ответил он и замолчал.
– Мой муж планирует, чтобы она здесь училась. Это еще не решено. Но даже если и так. И что? Слишком много вопросов. Наша с тобой страсть угаснет еще до того, как мы ответим на половину из них!
– Я люблю тебя. Ты все усложняешь. Люди разводятся каждый день. И у меня определенно хватит денег, чтобы тебя содержать. Я не понимаю, о чем тут волноваться?
– И каждый день люди потом сожалеют об этом. Я не понимаю, почему ты относишься к этому так легко. Ведь ты разобьешь своей жене сердце! – Я развернулась и пошла в номер за чемоданами. Владимир побежал за мной.
– Останься. Позвони ему и скажи, что тебе нужно побыть здесь еще недельку.
– Недельку? – удивилась я.
Владимир стоял и качал головой, как человек, который не знает, что делать, который зашел в тупик. Никакого плана у него не было. Как ребенок, он просто хотел шагнуть вперед, не задумываясь о последствиях.
– Оставайся навсегда.
– Знаешь что? Почему бы нам не подождать немного? Пока что-то не прояснится.
– Что? – крикнул он. Пожалуй, это был первый раз, когда я видела его кричащим. – Что именно должно проясниться? Какие тебе нужны еще гарантии? Хочешь – я прямо сейчас позвоню жене и все ей скажу? Прямо сейчас!
Он заметался по комнате в поисках мобильного телефона. Я молча смотрела на него. Я не верила ни единому его слову. Он достал аппарат из своего «дипломата», набрал номер жены и стоял, ожидая, когда Серая Мышь возьмет трубку. И смотрел мне в глаза.
– Лена? Это я! – сказал он прерывающимся голосом. – Мне нужно тебе кое-что сказать.
– Нет! – одними губами прошептала я. Вырвала у него телефон и нажала кнопку отбоя.
– Почему? Видишь? Видишь? Дело в тебе! Я тебе не нужен!
Владимир схватил мои чемоданы и буквально бросился к выходу. Я стояла, потрясенная этой открывшейся мне правдой. Да, он не был мне нужен. Не так. Не всерьез. Не для того, чтобы жить долго и счастливо, чтобы умереть в один день. Я не хотела стать частью его жизни, я хотела, чтобы он остался только призраком, только праздником. Не могла представить себе наши с ним совместные будни.
Сидя в самолете, я смотрела на то, как кукольные игрушечные крыши Мюнхена уменьшаются в размерах и исчезают за облаками, и не обращала внимания на слезы, струящиеся по моим щекам.
– Вы в порядке? – спросила меня женщина лет пятидесяти, моя соседка.
– Что? Да. Да, я в порядке, – ответила я, доставая платок.
Я не плакала до этого уже лет пять, наверное. Не считая моей истерики, которая случилась после ограбления, я вообще не могла вспомнить случая, чтобы я плакала в последние годы. И эти слезы, которые текли по моему лицу, потрясли меня и обрадовали. Я опять могу чувствовать, я плачу и смеюсь, я живая. Я плакала не потому, что мне было плохо. Я плакала, потому что чувствовала какое-то невыносимое и прекрасное чувство жизни, я смотрела на свои руки, на свои ноги в бежевых брюках, я вдруг ощутила все свое тело, такое действительно прекрасное. Такое, от которого мужчина может сойти с ума.
– У меня тоже такое бывает, – кивнула соседка. – Сяду и вдруг плачу, плачу. Стресс, да?
– Стресс, – согласилась я и рассмеялась.
Женщина улыбнулась в ответ и стала рассказывать мне о своем внуке, о немецком муже своей русской дочери, о том, что менталитет совсем разный. Внука звали Германом, ему было два года, и женщину просто трясло от любви к нему. Потом она, видимо, почувствовала себя неловко из-за того, что совсем не дает и мне что-то сказать в ответ. Но я говорить не хотела, хотя она думала, что хочу. Она была уверена, что эта игра интересна любой женщине.
– А вы к кому ездили?
– Я ездила отдыхать, – аккуратно ответила я.
– А! – воскликнула она. – Хорошо отдохнули? В Баварии прекрасный климат.
– Да. Прекрасный, – снова мой ответ был коротким и неинформационным.
Женщина посмотрела на меня с разочарованием.
– Вы не замужем?
– Я? Почему вы так подумали? Нет, я замужем, – сказала я, удивившись. Вот уж не думала, что похожа на старую деву.
– Нет-нет, я просто… у вас нет кольца, вот я и подумала… Извините.
– Что? – Я бросила взгляд на свою руку и похолодела. Кольца действительно не было. Я смотрела и не могла поверить своим глазам. Столько лет, столько долгих лет оно красовалось на своем законном месте, и я перестала его замечать. Оно стало частью меня, частью моей руки, и теперь я не могла поверить, что не заметила, как и когда оно исчезло.
– Что-то не так?
– Я его потеряла! Я потеряла кольцо, – пробормотала я и зачем-то стала осматривать свое сиденье и пол под ним, как будто кольцо могло только что слететь с руки. Правда заключалась в том, что слететь просто так оно не могло. Оно сидело на пальце довольно плотно. Я не снимала его даже в ванной, настолько я к нему привыкла, и ни разу за все эти годы оно не соскальзывало с пальца, какими бы мыльными ни были мои руки.
– О, мне так жаль. Может, вы его сняли и куда-то убрали? – спросила соседка, пытаясь мне помочь.
Она даже поискала его в кармане кресла, расположенного перед ней, хотя было уж вообще нереально, что оно туда залетело. Я продолжала осматривать сумки, но в какой-то момент ответ оглушил меня своей простотой, и в ту же секунду я поняла, куда и как исчезло мое кольцо. Имелось только одно объяснение, которое подходило.
Его взял Владимир. Я не знаю, как он умудрился это сделать. Видимо, когда я спала. Хотя сплю я довольно-таки чутко. Он снял его у меня с руки. Зачем? Маленькая месть обиженного мужчины. Большой намек на то, как я не права по поводу наших отношений. Возможно, что-то еще. Я закрыла глаза и попыталась отдышаться. Как он мог! Что мне теперь делать? Может, я не права и это не он? Что я скажу Николаю, если он заметит? Скажу, что потеряла. Все равно это будет плохо. Я не умею врать, и мое лицо все скажет за меня.
– Оно найдется, я уверена, – заверила меня соседка.
Я кивнула и посмотрела в окошко иллюминатора. За окном появилась Москва. Уже стемнело. Я бы никогда не подумала, что Владимир способен на такое. Может, я все-таки ошиблась? Я представила, как лежу, спящая, а он смотрит на меня, достает мою руку из-под одеяла и разглядывает мое обручальное кольцо – простой золотой ободок, никаких бриллиантов, тогда, когда мы с Колей поженились, еще не было денег на бриллианты. Все, что у нас было, – наша молодость и наша любовь. Мне вдруг стало невыносимо жаль кольца. Может, позвонить и потребовать, чтобы он его вернул? Сказать, что оно мне дорого не потому, что я люблю Колю. Что мне дорога та моя жизнь, которой уже нет и не будет, неважно, что случится и как моя жизнь изменится теперь. Или останется прежней.
– Заходим на посадку, – пробормотала соседка.
Я отметила с удивлением, что она напугана. Что она сжалась и буквально вросла в свое сиденье. Она боялась, что мы разобьемся. Я вообще не думала об этом. Нет. Владимир никогда не признается, даже если это сделал он. Чего он хотел? Чтобы мой муж все узнал? Я уверена, что хотел. Он, оказывается, может тоже быть жестоким. Но, так или иначе, это означало, что он действительно обижен, что он всерьез хочет меня, хочет, чтобы я оставила мужа, хочет, чтобы моя рука была свободна от его кольца. Как это странно! Наши с ним чувства реальны, и они уже никуда не исчезнут, они станут частью моей жизни, так или иначе. Они даже могут разрушить мою жизнь. Но я рада, что они реальны, что они есть, потому что это – чувства.
– Все будет хорошо, – сказала я соседке.
Через несколько минут самолет уже выруливал к рукаву выхода. Я надеялась, что Николай не приедет, что он действительно пришлет кого-нибудь вместо себя, и у меня будет немного времени, чтобы прийти в себя, скрыть огонь, нехороший и предательский, в своих глазах. Но муж стоял прямо напротив выхода, первый в ряду встречающих. Он улыбался и держал в руках букет желтых роз. Букет? Это было странно.
– А вот и она! Ну что ж, выглядишь отдохнувшей! Небось понравилось там прохлаждаться, на чужбине? Ни тебе готовки, ни тебе уборки! А? – Он смеялся, прижимал меня к себе, и было совершенно очевидно, что он рад меня видеть. Я взяла букет левой рукой, аккуратно убирая правую от невнимательного взгляда. Кто знает? Черт попутает, да и заметит. Не стоит рисковать.
– Прохлаждаться мне понравилось.
– Ну а денег-то наших много спустила? – Он взял меня под руку и повел через аэропорт к парковке.
– Экономила изо всех сил. Ну а как вы тут без меня? – Я отметила, что от Николая ощутимо разит перегаром. Как он тут без меня, было вполне понятно. Когда меня не было рядом, он всегда пил больше, чем обычно. Скучал? Чувствовал себя свободным и безответственным?
– Уже начинаю заглядываться на посторонних женщин, – в шутку сказал он.
– Я так и думала, что нельзя тебя одного оставлять, – в шутку ответила я.
Николай поцеловал меня в губы и пообещал, что вечером он мне покажет, как именно он по мне соскучился. Я вздохнула и улыбнулась. Почему-то я не ощущала никакого стыда или чувства вины. На следующее утро, когда я встала, Николай уже ушел на работу. Он не стал меня будить, хотел, чтобы я выспалась после того, что он мне устроил. Мужчины всегда удивительно нежны и заботливы после ночей, наполненных любовью.
Я встала, потянулась, чувствуя себя удивительно хорошо в родной спальне, и подошла к окну. Дом больше меня не пугал – я уже не ощущала, что со мной что-то не так. У меня было достаточно времени, чтобы позавтракать, а потом поехать в город и купить новое кольцо, копию первого. Николай бы никогда не заметил разницы. Я уже оделась, уже завела машину и даже вырулила на улицу. И только там вдруг увидела дом Владимира. Меня бросило в жар, воспоминания наполнили меня острым ощущением счастья и страха одновременно. Я посмотрела на свою руку, такую странно пустую, и развернула автомобиль. Оставим все как есть. Оставим и посмотрим, что будет дальше. Я поставила автомобиль обратно в гараж и вышла во двор. Увидев свое отражение в окне столовой, я вдруг заметила, что улыбаюсь.
Глава 11
Ясное дело
Прошла неделя, а Николай так ничего и не заметил. Первые дни я нервничала. Мучительно сдерживала порыв запрыгнуть в машину и немедленно доехать до ближайшей ювелирной лавки – купить кольцо, и гори оно огнем. Но что-то в глазах Николая удерживало меня от этого. Потом я перестала нервничать и начала злиться.
Как-то вечером я приехала домой позднее обычного. Задержала меня, как всегда, Алина – таскала по «Крокусу», пытаясь поднять себе настроение. Результат был прямо противоположный – настроение упало еще глубже, в пучину. От цен преимущественно. Ну, и оттого, что она снова, по ее словам, набрала пару лишних килограммов. На мой взгляд, ее лишний вес – это фикция, миф. Она говорит о нем, только чтобы не думать о Сашеньке. Стоило Сашеньке уехать в Таиланд в «командировку», Алина тут же снова погрустнела и принялась говорить о своих килограммах.
– Хорошо тебе, ничего тебя не беспокоит. Ты – как Спящая красавица. Даже морщин у тебя нет, потому что ничто тебя не волнует.
– Спящая красавица, между прочим, жила в гробу! – фыркнула я.
– Может, я поеду к тебе? Я не хочу домой.
– Ко мне? Не знаю. Если ты хочешь, чтобы тебя просветили рентгеном, обыскали, а потом заставили сдать все металлические предметы, – поехали, ради бога.
– Что, все до сих пор так плохо? – Алина покачала головой.
– Еще хуже, – добавила я.
Мы пошли посидеть в каком-нибудь кафе, терраса которого выходила бы на залив Москвы-реки. Реки уже почти не было видно – темнота потихоньку сползла на город и закрыла от нас воду, но было тепло не по-июньски, и огни жилых домов на другом берегу гипнотизировали не хуже мерцающих лепестков живого огня. Это было почти как сидеть у меня дома перед камином зимой. Алина не хотела уходить, и я позвонила домой, Николаю. Он не ответил, не взял трубку. Я пожала плечами и просидела с Алиной до двенадцати ночи.
– Если что – скажешь, что пережидала пробки. Новорига-то стоит. – Она потихоньку уже набралась, хотя и пила только вино.
– Как ты машину-то поведешь? Может, вызвать тебе трезвого водителя? – спросила я, всерьез переживая.
Алина потерла виски и замотала головой:
– Только если красивого. Как твой сосед. Как он, кстати, поживает?
– Я не знаю, – сказала я, и не соврала. Он не звонил мне уже неделю, с тех самых пор, как я уехала из Германии.
– А ты бы узнала! – Алина становилась шумной. – Может, он уже развелся? А?
– Ш-ш-ш. Давай-ка я тебя отвезу. Завтра заберешь машину.
– Ты такая идеальная, аж противно! Знаешь, я бы не хотела быть тобой. Я все вру, когда говорю, что хочу быть тобой. Ты живешь такой правильной, такой скучной жизнью. Ничего-то у тебя не происходит. Только вот ограбили тебя – и это все, что ты сможешь вспомнить за всю жизнь. Самой-то не страшно? Жизнь-то проходит!
– Проходит, да, – кивнула я, пытаясь удержать Алину в вертикальном положении, что было не так-то просто из-за ее вечных шпилек. – Садись-ка и постарайся не заблевать мне машину, ладно?
– Фи! – Она скривилась, надулась и затихла на заднем сиденье. Я снова набрала номер Николая. Снова никакой реакции.
Приехав домой, я поняла, почему он не берет трубку. Не может. Не в состоянии. Николай лежал на нашем подогреваемом полу в гостиной и шумно спал. Рядом с ним валялась опрокинутая бутылка пива – не допил, не смог, и растекалась большая пивная лужа. На кухне творился еще больший беспорядок. На кухонном столе валялись какие-то черно-белые фотографии, сделанные, скорее всего, уличными камерами наблюдения.
Фотографий было много. На них какие-то люди садились в машину, кто-то с кем-то разговаривал. Я не узнала никого на фотографиях. Но мне было неинтересно. Рядом, на том же столе, лежали фотографии утраченной коллекции, какие-то ружья и пистолеты. Николай снова оплакивал свою потерю, поэтому и напивался. Ему было совершенно неважно, где я и с кем. Куда я денусь?
А действительно, куда я денусь? Чего я вообще хочу, почему не покупаю кольцо? Чего я добиваюсь? Я сама-то понимаю? Я живу с мужчиной, способным оплатить мое праздное безделье до конца жизни. Я катаюсь, как сыр в масле. Живу словно у Христа за пазухой. Я вытащила из сумки мобильный телефон. Секунду смотрела на него, потом перевела взгляд на бардак на столе и нажала кнопку вызова. Ответили почти мгновенно. Я услышала щелчок, а после него тишина в трубке.
– Алло! – пробормотала я, не уверенная, что соединение установлено верно.
– Это ты? – ответил мужской голос. – Я не думал, что ты позвонишь.
– Я тоже не думала, что позвоню, – честно ответила я. – После того, что ты сделал…
– Я сделал? Что я сделал? – Его голос звучал удивленно.
Я вздохнула.
– Зачем ты его взял?
– Кого я взял? Что ты имеешь в виду? – Теперь он стал обеспокоенным. – У тебя что-то пропало?
– Мое обручальное кольцо. Оно пропало. Ты снял его с моей руки, пока я спала. Не стоит и пытаться отрицать. Не нужно. Я все равно это знаю.
– Что? Что ты такое говоришь?! – Возмущенный, надо же! – Ты думаешь, что я?.. Ты думаешь, я такой человек? Зачем мне это надо?
– Значит, это был не ты?
– Конечно, это был не я. Зачем мне твое обручальное кольцо? Я ненавижу твоего мужа, твой брак и твое кольцо – зачем мне его снимать? Я что, фетишист? Ты считаешь, я решил себе оставить такую вот странную память о тебе? – Он говорил и говорил, и сами слова звучали вполне убедительно – текст был написан верно, но чем больше он говорил, тем яснее становилось, что я была права. Именно он и взял. Никаких сомнений.
– Возможно, ты хотел, чтобы мой муж заметил отсутствие кольца и устроил мне скандал. Такая вот маленькая месть.
– Я бы не стал тебе мстить. Я тут еле выживаю без тебя. Всю неделю я был занят только тем, чтобы не звонить тебе. Я решил оставить тебя в покое. Зачем ты позвонила? Из-за кольца? Тебя так волнует его пропажа? Я знаю, я знаю, что ты любишь его. Я только не понимаю, за что? Он что, такой уж хороший муж?
– Это сложно.
– Что сложно? Ты либо любишь человека, либо нет.
– Ты любишь свою жену? – спросила я после долгой паузы. – Это ведь тоже простой вопрос.
– Я люблю тебя. А ее… я ей предан. Я не хочу, чтобы она страдала. Но одно твое слово, и…
– И ты пойдешь и разобьешь ей сердце.
– Я не уверен, что она настолько меня любит. Возможно, она даже будет рада.
Я замолчала. Мне ужасно захотелось оказаться в эту минуту снова там, в Мюнхене, в его объятиях. Как наркоман, я хотела еще немножко его любви, больше этого чувства, больше того, что сводит с ума и заставляет быть нерациональной. Алина права, Спящая красавица – это не вариант.
– Значит, это не ты взял кольцо? Если это был ты – пожалуйста, просто скажи. Это ничего не изменит между нами.
– Потому что между нами все кончено? Ты это хочешь сказать? – В его голосе прозвучал страх.
– Нет. Ничего не кончено. Я хотела бы, чтобы было кончено, честно.
– Это обнадеживает.
– Определенно, я скучаю по тебе и хочу тебя увидеть. Я хочу тебя. – Я оглянулась на темнеющий проем коридора, ведущего в гостиную.
Мой голос звучал так громко в пустом доме. Николай вполне мог меня услышать. Вполне мог случайно прийти в себя, выйти из своего омерзительного состояния и подслушать мои слова. Вероломная жена! Какая прелесть. Он мог бы узнать, что теперь у меня есть какая-то своя часть жизни, никак не связанная с ним. Всегда мы жили только его жизнью. Только его цели, его мечты, его проблемы. Всегда его решения.
– Хочешь, я сейчас приеду?
– Ты что, в Москве?
– Нет. Ну и что!
– Скажи, ты взял кольцо или нет?
Владимир замолчал.
– Ну, так что?
– Нет, – выдавил он после долгой паузы. – Это не я. Ты его, наверное, потеряла. Может, когда мы были на горе? – предположил он.
Я засмеялась. Мой смех звучал так ненормально в пустом темном доме.
– Почему ты смеешься? Что такое? Оля, ты меня пугаешь!
– Наконец-то ты стал похож на живого человека, – пробормотала я сквозь смех. – Хоть какой-то недостаток. Знаешь, как мне этого не хватало.
– О чем это ты? – посерьезнел Владимир.
Я отдышалась, но улыбка так и осталась на моих губах.
– Теперь я знаю, что ты умеешь врать и умеешь манипулировать людьми.
– Оля!
– Ты снял кольцо. И ты, оказывается, врешь почти гениально. Как все интересно! – Я отсоединилась и выключила звук на телефоне. Я знала, что сейчас он будет мне звонить. Что он оставит мне море СМС с компрометирующим содержанием. Вот и отлично! И не подумаю их стирать.
Утром у Николая болела голова. Он страдал и каялся. Кому понравится проснуться на полу в луже пива? Он позвал меня, его голос был слабым и жалостливым. Я знала, что нужно делать. Мокрое полотенце на голову, активированный уголь и таблетка от давления. Он будет капризничать и спрашивать меня, зачем я уехала и позволила ему напиться. Как будто я хоть раз его смогла остановить!
– Я ничего такого не натворил? – спросил он, и я помотала головой.
По сценарию дальше я должна была начать его упрекать, говорить о том, что он ведет себя как свинья, что не жалеет своего же собственного здоровья, и до каких пор, и сколько можно… А он бы отвечал, что я целиком права и он кругом виноват. С другой стороны, не так уж и часто он напивается. Это все из-за ограбления. Он никак не может успокоиться. Не может быть один в этом доме. И вообще, если бы я осталась и не поехала к своей дурацкой Алине…
– Мне нужно отъехать, – бросила я и пошла к выходу. Никуда мне, конечно, было не нужно. Я просто не хотела снова проходить все это – всю эту разборку. Я вдруг почувствовала, что задыхаюсь, а от запаха перегара меня буквально тошнит. Я больше не могу! НЕ МОГУ!
– Ты куда? – обиженно пробормотал Николай.
– Мне… надо.
– Останься, Оля!
– Я приеду. Скоро. – Я искала сумочку, ключи, телефон. Восемь неотвеченных вызовов, четыре сообщения. Я старалась не смотреть на Николая.
– Что с тобой происходит, Оля?
– Ничего. Ничего со мной не происходит. Все хорошо. – Я бормотала что-то, не задумываясь.
– Это все тоже посттравматический синдром. Я знаю. То, что случилось. Это не так-то легко забыть. Но знаешь что? Я знаю, кто это сделал. Ты можешь больше не волноваться. Я нашел их.
– Их? – Я замерла посреди прихожей и обернулась. – И кто они?
– Иди сюда. Сядь, поговорим.
– Только не говори, что это моя Алинка или еще кто-то. – Я бросила сумку и сапоги на пол и вернулась в гостиную.
– Это был один из наших начальников охраны. Это было не так-то и легко его вычислить. Он никогда не был здесь, в этом поселке. Ему, видимо, кто-то сливал информацию. – Коля говорил быстро, словно боялся, что я перестану его слушать и все-таки уйду.
Я нахмурилась.
– Ты уверен, что это он? Он что, признался?
– Нет, ни черта он не признается. Оля, ты в своем уме? Мы пока что только ведем его. Наблюдаем…
– Мужчина на фотографиях?
– Ты видела, да? – Коля кивнул. – Я только вчера все полностью подтвердил. Я из-за этого и напился. Ну трудно же, ты понимаешь, такое перенести. Морально. И ведь скотина эта, бл…дь, знала о наличке у меня в доме. Вот об этом он, между прочим, чуть ли не единственный знал.
– Знал, что ты повезешь полмиллиона долларов к нам домой? Где у тебя жена и дочь? Ты в своем уме – трепать о таком? – тут я взбесилась. Вот оно, его пресловутое «я сам знаю» и «не лезь не в свое дело». Вот его хваленая способность принимать решения.
– Оля, перестань.
– Я не перестану! – кричала я. – Как ты вообще мог притащить сюда эти деньги? И ружья свои развесить? Как ты мог быть столь самонадеянным?
– Я не мог предполагать. И потом, при чем тут ружья. Черт с ними, с ружьями, – Николай побледнел и принялся пить воду из трехлитровой банки.
Я пожелала, чтобы ему стало еще хуже. Я почувствовала вдруг такую ярость. Снова моя жизнь летит в тартарары, потому что Николай был уверен, что знает все лучше всех. Потому что он что-то там решил.
– Да, ты мог предполагать. И ты должен был предположить, что ставишь меня и Дашку под огромный риск. Ты не имел права их сюда привозить. Черт подери, это же твой ДОМ! Ты обязан был спросить меня. Предупредить. Ты помнишь, как Веру убили?
– При чем тут это?! – Он вскочил и забегал по комнате. – И он не знал, куда я повезу деньги. Он просто знал, что они в тот день у меня были. На руках. А с Верой – ты не должна мне этого говорить, Оля. Это жестоко. Ты же знаешь, что это была случайность!
– Да что ты говоришь! – воскликнула я самым язвительным тоном, на который только была способна. – Случайность? А то, что перед этой случайностью ты и твой партнер уже месяц как ходили в жилетках пуленепробиваемых – это тоже случайность?
– Вера просто случайно оказалась рядом! – пробормотал Николай. – Ты же знаешь, как я переживал. Между прочим, могли убить меня.
– Могли, но убили ее! Однако почему такое вообще случилось, откуда такая жуткая опасность взялась? Ты что, на опасной работе? Ты что, пожарник? Спасатель? Ты из ФБР? Шпион? Нет. Вы всех нас поставили под риск, потому что вы с твоим чертовым партнером тоже приняли так называемое решение не делиться с кем-то чем-то.
– Все было не так.
– Мне плевать! Мне плевать, как оно было на самом деле. Это ваш бизнес – не мой. Это ваши решения – не мои. Моим мнением никто никогда не интересовался. Если бы меня спросили – я бы сказала, что никакие деньги не стоят того, чтобы ходить под пулями. Но вы решили! Ты решил, что деньги того стоят. В результате погибла моя подруга.
– И мой партнер, – вставил Николай.
Я замолчала. Мои губы скривились в усмешке. Никогда и ни при каких обстоятельствах мне не удастся хоть в чем-то его убедить. Никогда и ни в чем он не раскается. Не пожалеет ни об одном своем решении. Всегда найдет, чем себя оправдать. Вера в тот день просто попросила Колиного партнера подвезти ее от нас до ее дома. Она приехала без машины, был поздний вечер, а Колин партнер все равно собирался ехать в ее направлении, вот и все. Он просто согласился ее подвезти. Результат – два трупа, Колиного партнера и моей подруги в его джипе. С пулями в головах.
Она вообще была ни при чем. Она ничего не знала. Я не знала и десятой доли того, что происходило. Не знала, что на фирму Николая осуществлялся рейдерский захват. Не знала, кому они перешли дорогу. Я сама в тот момент знала только, что мой муж приходит домой злой, в бронежилете и требует, чтобы я «не лезла не в свое дело и не выходила из дома». На похоронах Веры меня не было – он запретил, это было слишком опасно. После ее смерти я вообще перестала выходить из дома. Вкус Колиных денег стал – как у дегтя. Дашке тогда было всего пять лет. При одной мысли, что с ней что-то может случиться, что она тоже может стать разменной монетой в бизнесе Николая, мне хотелось схватить ее и убежать на край света. Потом все как-то улеглось. Но Николай не считал себя ни в чем виноватым.
– Времена были такими, – бросил он.
– Времена? Всего пару месяцев назад времена снова стали такими, да? Значит, твой собственный сотрудник устроил ограбление. Что ж, – горько усмехнулась я. – Спасибо, что не убил.
– Спасибо? Я его уничтожу. Он имел глупость купить дом в Подмосковье. Какой идиот! Он что, думал, я не узнаю? Между прочим, за пол-лимона. Он мне их все отдаст, до копейки. Я его закопаю. – Николай полыхал ненавистью и яростью. Это было так естественно для него – готовить атаку, просчитывать боевые действия.
– Око за око? – Я покачала головой и ушла разогревать суп. Какая разница! Ничего не изменится. Какое-то оцепенение вдруг охватило меня. Мы все катимся к какому-то неизбежному концу.
– Я хочу, чтобы ты тоже уехала. Вместе с Дашкой. В Германию.
– Ты хочешь, чтобы я поехала в Германию? Это просто невероятно! – Я засмеялась. Сначала просто тихо, а потом все громче и громче. Я смеялась и не могла остановиться. Он хочет, чтобы я уехала в Германию! Он думает, что так будет безопаснее. Господи, каким же ты бываешь порой непредсказуемым. Сколько сарказма! Он хочет, чтобы я жила в Германии!
– Я купил вам там квартиру в Берлине.
– Ты – что? – спросила я, перестав смеяться.
Он купил квартиру? Это что, шутка такая? Я что, кошка? Меня можно посадить в переноску и перевезти туда, где за мной удобнее всего ухаживать?
– Я купил там апартаменты. Сейчас уже документы лежат на оформлении. Это отличное вложение в любом случае. И Дашка будет под твоим присмотром. Ну, что скажешь? – Николай растерянно улыбнулся.
Боже, какой соблазн – плюнуть на все и уехать в Германию, к Володе. Мой собственный муж настаивает на этом, какая ирония!
– А это имеет значение – что я скажу? – поинтересовалась я.
– Конечно, имеет. Что ты такое говоришь! – возмутился он.
Я пожала плечами.
– В таком случае я не хочу уезжать из России. Я хочу остаться и жить здесь, – четко и твердо сказала я, глядя ему прямо в глаза.
Он онемел и молчал пару минут. Потом отвернулся и принялся тереть виски руками.
– Почему? Что тебя тут держит? Алина? Ну, будет она к тебе приезжать. Я хочу продать этот дом. Он мне не нужен. Я лучше куплю квартиру в городе, поближе к офису. Я вообще думаю, что нужно будет многое реорганизовывать. Сейчас мне нужно знать, что вы с Дашкой в безопасности.
– Я не хочу уезжать из России. И я не хочу продавать этот дом. Я его люблю.
– Даже после того, что тут было?
– А что тут было? – возмутилась я. – То, что случилось, – разве дом в этом виноват? Разве дом притащил деньги в сумке? Разве дом растрепал все своему начальнику охраны? И вообще, почему ты за меня все решаешь? Я не хочу уезжать. Я хочу жить в этом доме.
– Пока ты живешь на мои деньги, Оля, тебе придется делать именно то, что я скажу. Так уж получается. – Николай нахмурился, линия рта укрепилась, губы упрямо сжались.
Я замерла с открытым ртом, настолько не готова я была сейчас услышать то, что он мне сказал. Впрочем, я кривлю душой. Я совершенно точно знала, что он именно это и скажет. Со всей неизбежностью этого знания я все же не могла поверить, что снова окажусь в этой ситуации.
– Опять, да? Мне опять придется делать именно то, что ты скажешь?
– Да, Оля. Ты знаешь, я люблю тебя. Я делаю это, чтобы тебя защитить. Я не могу тебе позволить рисковать собой. Ты должна делать то, что я скажу.
– Я не буду.
– Что? – Он усмехнулся. – Оля, не начинай. Ты не голосуешь, ты же знаешь. Ты ничего не можешь поделать.
– Иди в жопу, Коля! – сказала я. – Вместе со всеми своими решениями. Я буду делать все так, как хочу сама.
– Да ты что! И что же ты будешь делать? Начнешь работать? Пойдешь в уборщицы? – Выражение его лица изменилось кардинально. Оно стало жестким и презрительным. Я уже видела это выражение. Я уже давно ненавидела его. Это была правда – то, как он на самом деле ко мне относится. То, что он реально обо мне думает.
– Это не твое дело. Ты можешь поступать, как хочешь. Я никуда не уезжаю.
– Решила быть смелой, да? Ты хоть понимаешь, что ни на что не способна? Ты же не работала и дня в своей жизни!
– А почему? Почему? Разве не ты мне всегда это запрещал? Разве не ты говорил, что женщина должна быть дома?
– Да, я говорил! – крикнул он и стукнул кулаком по столу. – Именно это я и говорил. Женщина должна быть дома. Женщина должна делать то, что ей скажет муж. И я всегда был тебе хорошим мужем. Разве нет? У тебя все есть!
– Все то, что мне не нужно! – крикнула я в ответ. Потом огляделась, взгляд мой упал на стеклянный шкаф в фарфором. Я открыла его, достала оттуда тарелку и со всего размаху швырнула ее на пол. Послышался грохот, звон, осколки посыпались по полу. Николай онемел на секунду.
– Ты что творишь?
Я схватила еще одну тарелку. Я захотела перебить их все. На четвертой Николай подлетел ко мне, схватил меня за руки, прижал к стене так крепко, что мне стало трудно дышать.
– Пусти меня, слышишь? Я тебя ненавижу! Я никуда не поеду! Я не хочу тебя больше видеть! – Я кричала и билась, чуть не потеряла сознание.
Вдруг его хватка ослабла, и я почувствовала, что он отошел от меня. Я подняла глаза. Он стоял, белый как снег, и смотрел на меня с изумлением.
– Это правда? То, что ты сейчас сказала? Ты меня ненавидишь? Ты что, хочешь развода?
Я ничего не ответила, я еле дышала. С трудом я сообразила, где лежит моя сумка. Я бросилась к ней, схватила ее, кое-как натянула на себя плащ. Шатаясь, я дошла до машины. Завела ее, открыла ворота. Николай бросился за мной, я услышала, как хлопнула дверь в углу гаража. Увидела его фигуру напротив моего окна. Я старалась не смотреть. Я не могла позволить ему сейчас взять контроль – над ситуацией, надо мной, над всем прочим. Николай попробовал открыть дверь, но она была заблокирована. Умница, дочка. Молодец, автоматика. Он принялся стучать кулаком по стеклу, он был в ярости. Стекло держалось из последних сил. Тогда Николай бросился к стойке гаража, схватил оттуда какую-то железяку и ударил по лобовому стеклу. Раздался хруст, и тонкая линия, как паутинка, потянулась по стеклу ко мне. Я завизжала, вывернула руль и поставила коробку на «драйв». Колино лицо было просто ужасным. Он стоял с железкой в руках и кричал.
– Остановись немедленно! Слышишь? Не делай глупостей, Оля! Черт!
– Уйди! – крикнула я через окно.
Не уверена, что он меня услышал, но это было неважно. То, что я придавила педаль газа, было понятно без слов.
– Я не позволю! – крикнул он мне вслед и побежал за машиной. Его лицо исказила ярость. Он редко бывает таким. Если быть точной, я видела его таким только несколько раз в жизни. После ограбления, когда погиб его партнер, еще пару раз. И вот сейчас.
Я обернулась, посмотрела на него, на его до боли знакомое лицо – человек, из которого состояла вся моя жизнь. Обернулась и тут же убрала взгляд. Я боялась, что если посмотрю, то испугаюсь, разверну машину и вернусь. Я боялась, мне было страшно ехать неизвестно куда – одной, безо всякого понимания того, что я собираюсь делать дальше. Мне было страшно: что может сделать со мной Николай за то, что я отказываюсь ему подчиняться? Но, черт возьми, я боялась и подчинялась большую часть своей жизни. Боялась перечить мужу, боялась настоять на своем, боялась за свою жизнь, боялась за свою дочь, боялась темноты и безлюдных улиц. Стала бояться людей и пустых комнат. Я устала бояться. Гори все огнем! Ни в какую Германию я не поеду. Я остаюсь здесь.
Глава 12
Осадное положение
– Я не понимаю. Ты что, это все всерьез говоришь? Развод? Кошмар какой-то, честное слово! – в который раз переспросила меня Алина, смоля сигарету за сигаретой с таким видом, словно бы это она посреди ночи уехала от мужа, с которым прожила двадцать лет. Я сидела и пила вино из Сашенькиных запасов. Какое-то дорогое, но кислое, как черт-те что. Я кривилась, но пила – мне нужна была анестезия.
– Я не знаю. Я ничего не знаю. Я только не хочу больше быть этим стойким оловянным солдатиком, понимаешь?
– Нет! – воскликнула Алина и отошла к окну. – Я ничего не понимаю. Чего тебе не живется? Такой хороший мужик, хочет, чтобы ты уехала в Германию жить. Там теплее, там продукты качественные, там сервис.
– Разве в сервисе дело? Разве вообще дело в Германии? Почему я должна всегда делать то, что он говорит? Разве хоть раз я стала счастливее от этого? Разве это спасло Веру?
– Ты что, все еще винишь себя? Господи! – Алина бросилась ко мне, присела на корточки, схватила меня за руку. – Это была случайность. Ты вообще никак не могла этого знать. Ты же прошла терапию, Олечка. Тебе же все объяснили!
Это была правда – мне все объяснили. Месяца три Николай возил меня к какой-то женщине, которая расспрашивала меня о моем детстве, о моих отношениях с матерью, просила расслабиться и закрыть глаза. В ту пору, как только я закрывала глаза, я сразу видела смеющееся Верино лицо. Я сразу слышала звук выстрела, следы крови на белых кожаных сиденьях. Следы ее крови. Я думала о том, было ли ей больно. Я спрашивала врачей – они говорили, что она погибла мгновенно. Это меня немного успокаивало. Я ездила к ее мужу и сыну, я заставила Николая выплатить им денег, но они наотрез отказались. Деньги для них ничего не значили. Деньги вообще значат не так уж много. Только когда совсем нечего есть или нечем прикрыться от холода. Дальше они перестают играть хоть какую-нибудь роль. Остаются только люди. Верина семья перестала общаться с нами, они запретили мне когда-либо еще появляться на их пороге.
– Им нужен кто-то, кого бы они могли винить. Им больно… – сказала женщина-психолог, и тут нельзя было найти лучших слов – им было больно. И они винили нас. Винили меня. И я тоже. Потом, конечно, стало легче. Я перестала рыдать в ванной. Я стала реже ходить в церковь и ставить свечки. Перестала пить снотворное. Ну, разве что иногда.
– Алина, я не об этом сейчас говорю. – Я помотала головой. – Веру не вернешь, ничего уже не вернешь. Я просто не хочу ехать в Германию, особенно потому, что он так решил.
– Чем тебе не угодила Германия, Оля? – Алина села рядом и погладила меня по голове. – Ты там только что была, разве там не классно?
– Там классно. Ты не понимаешь… – Я отвернулась, не зная, что сказать. Я не могла объяснить Алине, чего я боюсь. Она бы не поняла. Она не знала о Владимире.
– Чего я не понимаю? Что у тебя кризис среднего возраста? Знаешь, сколько я об этом слышала! Только вчера вот показывали программу, и там была точно такая же ситуация. Ушла женщина от мужа, а потом пожалела. А у него уже другая. Мужики быстро находят себе утешение, ты имей в виду. Я понимаю, если ты решила Кольку позлить. Это правильно. Пусть подергается, поймет, каково это – прозябать без тебя. Германию отменит, в конце концов.
– Все не так просто. – Я прикусила губу.
– Да брось ты. Все просто. Уходить от мужей надо к кому-то, а не в никуда. Ты что, собираешься работать? Ты давно читала объявления о работе? Хочешь жить на одну зарплату? К маме поедешь, в город на Неве? Впрочем, – поправилась Алина, – если уж ты реально задумываешься о разводе, тогда нужно подумать и о разделе имущества.
– Ни о чем я не хочу думать. – Я дернулась и подумала, что это была ошибка – приехать сюда. Алинина рациональность пугала меня даже больше, чем мысли об одиночестве. Разве дело в имуществе?
– А надо думать, моя дорогая. Мужики умные. Они быстро находят способ припрятать все бабки, если только дело запахло разводом. Они такие, ты знаешь. Не успеешь оглянуться – а денег на счету уже нет.
– Я уверена, что это Николаю сейчас совершенно безразлично, – сказала я и вдруг поймала себя на мысли, что совершенно ни в чем не уверена. Я даже не знаю, сколько у нас на самом деле денег. Может быть, мы в долгах как в шелках. Может, все, что у нас есть, должно будет пойти на погашение Колиного долга за украденные деньги. Может быть, наоборот, мы обладаем средствами, о которых я ничего не знаю. Я прожила все эти годы рядом с человеком, о делах которого совершенно ничего не знаю. Да уж, я умею ни во что не лезть, это бесспорно.
– Ты должна подумать о себе.
– Я уже подумала о себе, – заверила я ее. – И у меня все будет в порядке, ты можешь не волноваться.
– Я не могу не волноваться… – сказала она и замолчала, внимательно разглядывая мое лицо.
Я сначала только пожала плечами, но потом заерзала на своем стуле.
– У тебя что, кто-то есть? – спросила Алина так, словно она была моей мамочкой, а это был допрос с пристрастием.
– Никого у меня нет, – буркнула я, отводя взгляд. Верить в то, что изображаешь, было трудно. Актер из меня никакой. У меня был Владимир, и в этом была проблема. Из-за него я не хотела ехать в Германию. Я бы ушла к нему. Я была совершенно не уверена в себе. Когда он появлялся рядом, смотрел на меня глазами обиженного ребенка, отводил назад свои блестящие пепельные волосы, я была готова бросить все и сказать ему «да», даже если чувствовала, что это ошибка.
– Ладно, бог с тобой. А хочешь – ты можешь пока что пожить у меня. Сашенька тут все равно появляется редко. – Алина погрустнела. Ее отношения с Сашенькой все больше напоминали фарс. Он приезжал пьяный, требовал, чтобы в квартире было чисто, чтобы Алина оплачивала счета, чтобы его вещи содержались в идеальном порядке. Она все больше становилась чем-то вроде любовницы-домработницы, в то время как она до обморока хотела быть его женой.
– Спасибо, – кивнула я. – Но мне нужно сейчас время. Я хочу побыть одна. И потом, Сашенька тут же сдаст меня Коле с рук на руки. А у тебя будут проблемы.
– Ты меня беспокоишь, – нахмурилась Алина.
Я отвела взгляд. Я беспокоила даже саму себя. Мы допили вино, и я стала собираться. Николай будет искать меня здесь, у Алины. Если бы я хотела, чтобы он меня нашел, я бы осталась. Я не хотела, так что я наотрез отказалась ночевать на ее диване в гостиной.
– Куда ты пойдешь? Скоро рассвет! – фыркнула Алина.
– Я люблю рассветы, – сказала я. – Сейчас так тепло!
Когда я гуляла по городу в последний раз? Совершенно пустая Москва улыбалась зеленью листвы, подмигивала мне цветочными клумбами. Я медленно брела мимо отреставрированных особняков, опоясавших гранитные набережные Москвы-реки. Я не была тут сто лет. Иногда я проезжала мимо этих мест, иногда стояла тут в пробках и нервничала, опаздывая к кому-нибудь в гости. Я никогда не смотрела вокруг себя.
Усталость бессонной ночи перемешалась с суетой нового дня. Оранжевые машины поливали дороги. Начали появляться прохожие, но их было мало. Воскресенье – город был почти пуст. Я сдалась часам к девяти утра. Нужно было думать, что делать дальше. Куда идти, включать ли телефон, а если включать, то отвечать ли на звонки. На чьи отвечать, а на чьи нет? Я ничего этого не хотела. В Москве лето. Можно поехать на речку. Я не была ни на какой московской речке уже лет сто – только за границей. Отвечать ли на звонки Николая?
«У вас 17 непрочитанных сообщений». Я смотрю на экран в легком замешательстве. Так много? И все они от Николая? Надо ли мне их читать? Что он может мне сказать? Чтобы я немедленно шла домой? Еще немедленнее, а то хуже будет? Что я глупая и ничего не понимаю? Что он всегда делал только то, что считал безусловным благом. Что он исправится? Что я могу не ехать никуда, если я не хочу? Могу ли я верить хоть одному его слову? Это так трудно, верить ему. Владимир сказал, что лучшие актеры – это те, кто искренне верит в то, что изображает. Мой муж всей душой верит, что делает все так, как нужно. Верит, как сумасшедший. Он верит, что, если так нужно для моего же собственного блага, мне можно и соврать.
Я вдруг заметила, что не права, не все сообщения от Николая. Одно – которое пришло еще вечером, до того, как я уехала из дому, – оно от Владимира. Мои щеки вспыхнули, я вдруг вспомнила наш последний разговор. Почему он такой упрямый? Почему не может оставить меня в покое? Я сейчас ни к чему не готова. Я сейчас – один сплошной хаос и слабость. Мне нужно время, чтобы стать сильнее.
«Ты права. Я взял его. Прости, но я не могу без тебя. Я все сказал жене».
– Черт! – выкрикнула я и выронила телефон. Мысли лихорадочно появлялись и исчезали, не оставляя никакого разумного следа. Он что? Зачем? Что было потом? Что будет дальше со мной? Бедная Серая Мышь! Нет, она не Серая Мышь, она – Елена. У нее есть имя. Что с того, что она не столь уж красива. Разве человек в этом виноват? Нет! А я пришла и разрушила ее семью. Господи, я не хочу быть виноватой в чьей-то испорченной жизни, я ничего не хочу. Я села на какую-то лавочку.
– Вам плохо? – спросила меня женщина, проходившая мимо по улице. Я отдернула ладони от лица и посмотрела на нее.
– Да. Наверное.
– Вы плачете?
– Плачу? – удивилась я. Действительно, по лицу текли слезы. А я и не заметила.
– Что-то случилось? У вас что-то болит? – Она не очень-то хотела заниматься мной, эта женщина. Я это видела. Просто какие-то остатки старой закалки не дали ей пройти мимо странной незнакомки, плачущей у стенки утром такого солнечного и прекрасного дня.
– У меня все хорошо, – ответила я. И на всякий случай добавила, что я просто поругалась с мужем. И что это все ерунда. Что она может спокойно идти по своим делам.
Женщина неуверенно улыбнулась.
– Точно в порядке? Ну, ладно тогда. А то я поезд прохлопаю.
– Да-да. Все отлично. Не отлично, но…
– У вас телефон звонит. То есть вибрирует, – сказала она и ушла дальше, по своим делам.
Я набрала в грудь побольше воздуха и посмотрела на лежащий в пыли аппарат. Телефон дрожал. Я дала ему еще повибрировать, надеясь, что звонящий успокоится и отсоединится. Потом поняла, что он не успокоится ни за что. Я перевернула пластиковый корпус и посмотрела на экран. Это был Владимир. Не Николай. Я прикусила губу. Потом решилась и ответила.
– Как ты мог? – спросила я без всяких предисловий. – Разве я тебя просила об этом? Зачем это было нужно, почему ты сейчас решил признаться?
– Оля! – прервал меня возмущенный Володин голос. – Я в Москве. Ты слышишь? Я тебе уже пару часов пытаюсь дозвониться. Ты дома? Я зашел к вам, но никто не открывает. Ты где?
– Ты… что? – Я почувствовала, что снова задыхаюсь, как будто на меня снова надели холщовый мешок. Если Николай узнает, не миновать беды. Господи, он, возможно, уже знает. Владимир же, как наивный чукотский юноша, вообще не представляет, на что Николай способен. Я не хочу думать, что Николай сделает со своим начальником охраны и какими методами он добьется от него возврата денег. Но мне пришла в голову мысль о том, что то же самое он может сделать с Владимиром прямо сейчас, этим утром, узнав о связи своей жены с красивым соседом. Сейчас Николай никак не станет проявлять цивилизованность. Скорее наоборот, и мысль об этом заставила меня покрыться холодным потом.
– Я должен тебя увидеть. Я должен…
– Ты все еще там? Немедленно убирайся оттуда. Мой муж, наверное, спит. Уходи и никогда больше не ходи к нам, слышишь, Володя? Ты слышишь?
– Как мы можем увидеться? Ты дома? – Владимир словно не слышал меня.
В бессилии я ударила кулаком по скамейке. Все разваливалось на куски, взрывалось и разлеталось в щепки, а я не могла ничего поделать. Только вздохнуть и задуматься, хотя бы на одну секунду.
– Ты хочешь меня увидеть? Приезжай. Я в городе. Прямо сейчас приезжай.
– Где ты?
– Где я? – Я огляделась. – Я на какой-то скамейке в парке около Москвы-реки.
Возникла пауза. Потом Владимир откашлялся и сказал чуть более спокойно и даже насмешливо:
– Мне нужно немного больше информации. Я не уверен, что найду тебя быстро, если буду перебирать все скамейки в Центральном округе.
– Это… это парк напротив какого-то моста. – Я вгляделась, пытаясь понять, как же ему объяснить. Лишь бы он ушел от нашей калитки, от нашего с Колей дома, подальше от эпицентра.
– Мост – это уже что-то. А что еще?
– Кинотеатр «Ударник». С другой стороны от моста.
– Я найду тебя. – Владимир отключился.
Я отдышалась и попыталась успокоиться. Наверное, Николай сильно пьян и не слышит звонка. Я хотела надеяться на это. Я хотела в это верить. В растерянности я потерла виски. Усталость сказывалась все больше. Усталость и вино, конечно. Я встала и прошла к маленькому магазинчику на углу между двумя домами. Кока-кола приятно щекотала язык, я взяла вишневую. Я бы предпочла кофе, но в магазине его, конечно же, не продавали. Там можно было, теоретически, купить пакетик растворимого месива и попросить залить кипятком прямо в пластиковый стаканчик. Я видела, как какой-то мужчина, стоявший в очереди передо мной, так и сделал. Запах этого странного напитка моментально наполнил небольшое пространство, но он не так уж и сильно напоминал запах настоящего кофе. Я закрыла глаза и пожалела, что не договорилась о встрече где-нибудь в «Макдоналдсе», там-то уж точно всегда можно купить кофе. В любое время дня и ночи.
– Кока-колу и круассан, – попросила я у усталой женщины, явно проработавшей тут всю ночь.
– Какой именно? – спросила она. Я растерянно оглядела прилавок.
– Вот этот, который немного примятый. – Я кивнула и улыбнулась.
– Он не примятый, – обиделась продавщица. – Нам такие привозят!
– Ладно, ладно! – кивнула я, вовсе не желая ее огорчать. Отличное начало дня – поругаться с продавщицей. Что же будет дальше?
Когда я вышла из магазина, проведя в нем, по моим расчетам, никак не больше пятнадцати минут, Владимир уже был в парке. Он задумчиво бродил среди скамеек и оглядывался. На нем был белоснежный льняной костюм, он был таким красивым и загорелым, что я чуть не задохнулась. Я захотела немедленно схватить его за руку и утащить куда-нибудь, где можно было бы смотреть на него часами, трогать его, гладить его волосы, целовать его плечи. Господи, зачем он здесь? Это так неправильно, так плохо. Я не знала, как справиться с этим.
Я помахала рукой и пошла к нему. Он бросился ко мне, обнял, притянул к себе, поцеловал в губы, и знакомый запах заставил меня зажмуриться. Я хотела бы вернуться в наш преступный медовый месяц в Баварии, как бы я хотела вернуться туда и никогда не уезжать!
– Что ты? Ну что ты делаешь? – прошептала я. – Все хорошо.
– Не говори мне, что все хорошо. – Он отпустил меня и посмотрел в глаза. Взгляд злой, рассерженный. – Что ты тут делаешь в такую рань? Откуда ты идешь? И что это значит – я сижу на скамейке?! И давно ты на ней сидишь?
– Я просто отошла в магазин. – Я отстранилась немного. Владимир окинул меня быстрым взглядом, заметил колу и булку в моей руке.
– Что это за гадость? Где ты это купила? Какой-то странный круассан. Слушай, не ешь ты это. Пойдем, я тебя покормлю. – Он взял меня за руку и повел к своей машине. Он бросил ее прямо тут, на бордюре около остановки, и люди проходили мимо, недовольно бурча о том, какие в Москве водители хамы. Я впервые видела, чтобы Владимир был таким взволнованным и разозленным.
– Почему ты не позвонила? У тебя что, какие-то проблемы? Ты должна была попросить меня о помощи. Почему ты молчишь?
– Я не спала всю ночь. Я устала и не хочу говорить. И, кстати, вообще не понимаю, откуда ты взялся и как мог все это натворить, даже не поговорив со мной. И как ты мог попасть сюда так быстро? С какой же скоростью ты ехал? С ума сошел? – Мой голос звучал зло.
Владимир усадил меня и поехал по пустым дорогам.
– Я давно уже сошел с ума. И не знаю, что с этим делать, – грустно кивнул он.
Буквально через пять минут мы сидели на террасе какого-то кафе и листали меню. Я смотрела на бульвар через зеленую листву тополей и держала в руках чашку кофе. Ее принесли практически мгновенно, это было здорово. Мы молчали. Владимир делал вид, что ему интересны все виды завтраков, которые предлагались в этом кафе. Официант стоял неподалеку и ждал, мы были единственными клиентами террасы, слишком было рано. Слишком воскресенье. Я сделала глоток. М-м-м, отличный кофе.
– Как ты себя чувствуешь? – спросил наконец он.
– Просто прекрасно. Никогда не чувствовала себя лучше. Наслаждаюсь видом.
– Издеваешься? – Он сощурился и покачал головой. Потом подозвал официанта. – Я буду яичницу и апельсиновый сок. Моя спутница – круассан с абрикосами и еще кофе. Верно? – Это уже мне.
Я кивнула.
– Ты ушла от него? – спросил Владимир, неожиданно перескочив с круассанов на то, о чем я бы вообще предпочла сейчас не вспоминать.
– Я не знаю. Я еще не определилась.
– Не понимаю. Оля, я никак не могу тебя понять. Ты сидишь в воскресенье утром на лавочке посреди города, совершенно одна, но ты все еще с ним?
– Скажи мне, если я сейчас попрошу тебя уйти и больше никогда не появляться в моей жизни – ты сделаешь это? – спросила я вдруг и сделала еще глоток кофе.
Владимир побелел. Это было не так-то просто – при таком загаре. Но все же было заметно, как кровь отлила от его щек, а рот приоткрылся. Я почувствовала себя последней сволочью.
– Ты это серьезно? – Все спрашивают меня, всерьез ли я. Они что, сговорились?
Я вздохнула.
– Я не знаю, что мне делать. Ты слишком многого от меня ждешь. Ты не должен был ничего говорить своей жене. Я не готова к этому. Ты не понимаешь? Теперь я постоянно думаю о том, что она будет ненавидеть меня.
– Что? – Владимир посмотрел на меня с изумлением, а потом рассмеялся. – Тебя волнует моя жена? Ты ненормальная. Я оставил ей столько денег, что она, наверное, сожалела только об одном – что я не сделал этого раньше.
– Ты смеешься? Деньги ничего не значат в таких случаях, – нахмурилась я.
– Именно. Для меня. Но не для нее. Она сказала, что хочет поехать во Францию, пожить там пару лет. Оказывается, она хотела этого уже очень давно! И я – я держал ее. Так что… Оля, прекрати надумывать себе всякую ерунду. Лучше скажи, что случилось.
– Это странно. Это странно. – Я помотала головой. – Она что, совсем тебя не любила? Это не похоже на правду!
– Ты что, считаешь, что я тебя обманываю? – возмутился Владимир.
Я замолчала на секунду, а мои губы сложились в ухмылку.
– Ну что ты! Как я могла подумать, что ты умеешь врать! Да никогда! – Я говорила с преувеличенным чувством, громко, а Владимир сконфуженно отводил глаза, как пойманный на месте преступления школьник. – Ты не мог соврать мне, чтобы успокоить мою совесть. Не в этой жизни! Только не ты.
– Олечка, пожалуйста. – Он протянул руку и положил свою ладонь на мои губы. – Не надо. Я был не прав. Но от одной мысли, что ты поедешь обратно… Что ты поедешь к нему… Я сам не знаю, что на меня нашло. И я раскаиваюсь, поверь. Я не должен был брать кольцо. Мне так стыдно!
– О, я тебе прямо верю! Стыдно ему, – рассмеялась я.
Тут он встал, подошел ко мне и опустился на одно колено. Я вытаращилась, не зная, что сказать. Совсем спятил? Ерунда какая. Официанты сбежались, чтобы посмотреть на тот идиотизм, которым мы занимались.
– Оля. Дорогая Оля. Я понимаю, что был не прав. И теперь я должен тебе одно кольцо. Я буду только счастлив вернуть долги. – Владимир одной рукой держал мою руку, а другой достал что-то из кармана своих льняных брюк. Кольцо сверкнуло на ярком солнце, не мое кольцо, не то, которое Николай надел на мой палец двадцать лет назад. Другое – из белого золота, с большим бриллиантом – вдруг оказалось на моей руке.
– Ты сошел с ума! – Я дернулась и отпрянула от Владимира.
– Оля, подожди. Это не то, что ты подумала. Я ничего от тебя не требую, – сказал он, поднимаясь. – Я просто хочу подарить тебе кольцо. Я хочу, чтобы ты знала – я здесь, с тобой, и ты можешь на меня рассчитывать. Ты меня слышишь? Эй, малыш?
Он много чего еще говорил, тихо шептал мне на ухо. Он говорил, как все изменится, как он никогда и никому не даст меня в обиду. Что его главная мечта – сделать меня счастливой. И что мы не должны никуда спешить. И что все будет хорошо и даже лучше. Все будет ослепительно-прекрасно. Надо только подождать, надо только поверить. Поверить – отличное слово. Никому я сейчас не верила. Даже самой себе. Но кольцо было красивым и на моей руке смотрелось умопомрачительно. Такой огромный бриллиант. Такой сумасшедший мужчина влюблен в меня. Может быть, это правильно? Может, это и есть моя судьба и он сможет сделать то, о чем говорит? Сделает меня счастливой?
Глава 13
Прощание славянки
Если посмотреть на то, как я стала спать, можно подумать, что раньше я клинически не высыпалась. Бежевая шторка на окне покачивалась от легкого ветерка. Квартира была во дворах, недалеко от метро «Динамо». Такая крошечная, что трудно поверить, что такие вообще бывают. Но из окна виднелся Петровский парк, а в самой квартире были обои в цветочек и малюсенькая кухня. Сам процесс выбора квартиры подействовал на меня удручающе. Я чувствовала себя чем-то вроде потерявшегося щенка. Я помню тот момент, когда дверь за риелтором закрылась, и я осталась в чужой, скудно меблированной квартире с тишиной, наполненной звуками шумной улицы. Это чувство, которое охватило меня в тот момент – ужас пополам с желанием бежать, затрудненное дыхание, головокружение и спазм, – паническая атака в чистом виде. Словно бы я снова попала в холщовый мешок, только на этот раз невидимый.
Владимир был категорически против. Он обижался и ругался, кричал, что предпочел бы сам решать, где и как меня разместить. Уверена, он бы придумал куда более комфортный выход из моего затруднительного положения, но меня это не устраивало. Во-первых, я не была еще готова с ним жить. Во-вторых, и это главное, я была категорически против, чтобы кто-то за меня что-то решал. Больше – никогда. Если я хочу сидеть без движения на странном рыжем протертом диване с подозрительными пятнами, так тому и быть. Если я хочу спать – я не буду просыпаться неделями. Это мое дело и ничье больше.
– Мать, это ненормально, – отреагировала Алина, найдя меня сладко спящей в третьем часу дня. – Это депрессия. Причем самая настоящая. Может, тебе к доктору? В больничку? Я помню, когда у меня был такой период, что сил не было буквально ни на что. Сейчас лето, нужно бегать, гулять. Хочешь, мотанемся в какую-нибудь Турцию?
– Нет уж, никуда я не хочу мотануться, – ответила я, сладко потягиваясь.
Через неделю обитания в моем кубике я перестала подпрыгивать до потолка, когда у соседей звонил телефон, и почти не реагировала на лай собаки в квартире напротив. Страх прошел. Такие уж мы твари – ко всему привыкаем. Хотя я отлично понимала, что мне привыкать к тому, что есть, не стоит. Квартиру я сняла на три месяца, расплатилась сразу – Николаевыми деньгами с карты – и понятия не имела, что делать дальше. Искать работу? Искать мужика? Согласиться на предложение Владимира? Покочевряжиться немного и вернуться к мужу, в родное болото? Все варианты были неправильными. Больше всего меня привлекала идея собрать чемодан, купить билет в один конец и уехать в Новую Зеландию. Или на Тибет. Потеряться там и исчезнуть даже из списков пропавших. Но это была только мечта, и, в конце концов, Алина права – такие мысли только подтверждают ее теорию о депрессии. Я всегда смеялась над этим словом – «депрессия». Мне казалось, что люди просто имитируют ее. Сидят, размахивают руками и требуют отнестись к ним с сочувствием, ведь у них же депрессия! Но мне не хотелось сочувствия. Мне также не хотелось есть. Сознание от бесконечного лежания на рыжем диване становилось мутным, вязким, мысли застревали, так и не додумываясь до конца. Словно я наглоталась транквилизаторов и никак не могла прийти в себя.
– Оля, так нельзя, – сказал Владимир, приехав как-то под вечер.
Он не уехал в Мюнхен, на что я, признаться, немного надеялась. Я все еще не верила, что он всерьез расстался с Серой Мышью. Это было неправильно – то, что она вот так взяла и исчезла, растворилась, не сказав ни одного резкого слова. Когда Алинкин первый муж сказал, что уходит к другой – тощей, длинноногой и похожей на рыбу коллеге по работе, – Алина такое ей устроила! Она звонила, она приходила и вцеплялась в «белесые патлы», она даже однажды вызвала полицию к новоиспеченной паре в лице ее бывшего и «этой дряни», анонимно, от лица соседей сообщив, что ее бывший избил сожительницу до полусмерти. Полиция приехала, не обнаружила никаких следов драки и обиделась. Бывший муж потом Алину чуть не закопал, но она только хохотала. Серая Мышь мне даже не позвонила. Такое чувство, что ей либо совершенно безразлично, что ее красивый и нежный муж исчез, либо… она просто не знает об этом. Я уже успела убедиться, что врать мой любовник умеет.
– Как нельзя? – нахохлилась я, разглядывая букет из орхидей в трехлитровой банке. Умеет он выбирать цветы. Вазы в моем кубике не нашлось.
– Ты должна выходить на улицу. Хочешь, сходим в театр? А может, пойдем куда-нибудь поедим. Погода-то просто отличная.
– Иди ко мне! – прошептала я, протянув к нему руку.
Он усмехнулся, склонился ко мне и поцеловал в нос.
– Да, ты права, и это самый эффективный способ уклониться от прогулки со мной на свежем воздухе, но я буду стоек и выдержу. Так, немедленно в душ.
– А как поживает твой бизнес? Ты так много времени тратишь на меня. Разве ты не должен больше работать?
Владимир остановился на полпути (на полшаге) к ванной и обернулся. Посмотрел на меня серьезным, задумчивым взглядом, покачал головой и вернулся.
– Оля, я работал всю жизнь. Сейчас все, чего я хочу, – это чтобы ты стала снова улыбаться.
– Я улыбаюсь. – Я потянулась и зевнула.
– Вот и хорошо, – кивнул он, стащил с меня одеяло и поднял на руки.
Я покраснела и почувствовала себя идиоткой, никто меня не носил на руках в ванную. Никто не носился со мной как с писаной торбой. Напротив, после свадьбы Николай вполне объективно счел меня достаточно сильной, взрослой и ответственной, чтобы на меня положиться. И он полагался на меня, даже не рассматривая возможности того, что я могу быть против. Он работал – я тянула дом и дочь. Когда Дашка была маленькой, Николай постоянно уезжал. Самый долгий его отъезд длился полгода. Иногда у меня появлялось лукавое желание привести в дом еще парочку девочек Дашкиного возраста и предложить моему мужу выбрать из них своего ребенка. Я не была уверена, что он опознает Дашку, ведь он не провел с ней и получаса. Он был занят, но пачки денег должны были все это окупить.
– Ты уверена, что в этой ванне действительно можно купаться? Она какая-то… – Владимир с сомнением осматривал мою желтую ванну, продолжая держать меня на руках.
Я чувствовала себя глупо. Вот ведь какие мы, женщины! Сами не знаем, чего хотим. Я закрыла глаза и положила голову ему на грудь. Запах его туалетной воды всегда сводил меня с ума. Чего я, в самом деле? Он прав – и эта депрессия должна пройти. Жизнь должна пойти своим чередом, пойти дальше. Мне повезло, что я встретила его, Володю. А то, что это кажется странным до абсурда – жить с кем-то, кроме Николая, – так это нормально. После стольких-то лет.
– Как это будет, а? – спросила я, сидя на краешке ванны, пока набиралась вода.
– Что будет – как? – Владимир задумчиво рассматривал этикетки на банках. Выбрал одну, кокосовый гель для душа, и вылил почти полностью в воду.
– Наша с тобой жизнь. Как это будет?
Владимир остановился и замер, глаза же его загорелись огнем. Он молчал с минуту, потом вдруг схватил меня и поцеловал. Я вздохнула и открылась навстречу его рукам. Секс с ним всегда оказывал на меня магическое действие. Это все – его тело, такое красивое и невероятно притягательное, оно сводило с ума и притягивало к себе. Околдовывало разум, лишая способности мыслить разумно. Дурман, заставляющий творить невообразимые вещи, о которых потом можно пожалеть. Но чаще именно о таких вещах потом вспоминаешь с улыбкой. Мы умудрились оборвать штору в ванной и достоверно выяснили, что это плохая идея – принимать ванну вдвоем в моей кубической пещере.
– Ты слишком большой, – смеялась я. – Ты бы и один тут не поместился.
– Вот именно, – улыбался он. Его мокрое лицо, растрепанные пепельные волосы делали его моложе лет на десять как минимум. – Я не понимаю, почему мы должны тут оставаться. Правда, это же не квартира, а дыра.
– Просто мне нужно время. Ты должен понять. Это так непросто. Я должна по-настоящему тебе верить, чтобы пойти за тобой.
Он нахмурился.
– Ты мне не веришь? Я не понимаю? Что ты… ты думаешь, я шучу? Все это что – шутки? И я торчу в Москве, сижу в этом ржавом корыте… поясни мне, зачем?
– Не злись. – Я подцепила на ладонь пену и плеснула на него вместе с водой. – Я не это имела в виду.
Потом мы лежали вдвоем на моем рыжем диване и смотрели в окно. Владимир рассказывал, как он все уже продумал. Мы купим квартиру в Мюнхене. Мы должны подобрать что-то, потому что дом он оставил Серой Мыши, но это даже хорошо, потому что я могу выбрать квартиру по своему вкусу. Но если я не хочу ехать в Мюнхен… Надо только сказать, и мы купим квартиру в Москве. Это, конечно, дороже и не совсем понятно зачем – климат и уровень сервиса никакие. Но если я так захочу…
Я лежала и думала, что если уж говорить о том, чего я хочу, то я бы хотела, чтобы Николай говорил то, что говорил Владимир. И чтобы он говорил это не сейчас, а гораздо раньше. Конкретно – лет десять назад. А еще лучше – когда я была беременна. Вот бы он тогда сказал: поступай, дорогая, как ты сама хочешь. Но Николай никогда бы такого не сказал.
– У тебя, кажется, телефон звонит.
Владимир тряс меня за плечо, потому что я, видимо, опять уснула. Может быть, и правда пойти к доктору? Может, я впадаю в спячку? В летнюю спячку. Я поднялась и долго сонно копалась в своей сумке. Телефон не унимался. Звонила Дашка. Едва увидев ее физиономию на экране телефона, я испытала мучительный укол вины. Я совсем забыла про дочь. Какая негодяйка, не мать, а кукушка! Ехидна. Лежу с чужим мужиком.
– Алло? – Я поднесла телефон к уху и машинально отодвинулась от Владимира, натянула на обнаженную грудь простыню, хотя, очевидно, меня никто не мог сейчас видеть. Чужой, все-таки какой же он пока что чужой. Сколько должно пройти времени, чтобы это чувство ушло?
– Мам, ты что, вообще решила обо мне не вспоминать? – возмущенно пророкотала Дашка. – Я, между прочим, уезжаю.
– Когда? – побледнела я. Как ей объяснить, в каком сонном анабиозе я сейчас провожу дни, как медленно и мучительно рождаются мысли в моей депрессивной голове. Что она захочет понять? Она молода, она хочет, чтобы ее мать была рядом, думала только о ней. Чтобы все было как всегда.
– Завтра! – выкрикнула она. – Я все понимаю, у вас с папой проблемы, ты дуришь, но ведь я же уезжаю на целый год. Могла бы хоть позвонить.
– Прости. Прости. Господи, ты завтра уезжаешь? Но почему? Еще же целый август впереди? И потом, я почему-то думала, что ты все-таки отобьешься.
– От папы? Без тебя? – Дашка хмыкнула. – Ни одного шанса. Но я и сама уже хочу уехать. Попривыкну там, погуляю по городу, подтяну язык. И потом, я подумала, что не так уж это и плохо. По крайней мере, я буду подальше отсюда, когда вы окончательно начнете все крушить. Ты хоть представляешь, в каком он состоянии?
– Кто? Папа?
– Папа, а кто ж еще? – Дашка удивленно замолчала.
Я все время забывала, что о существовании Владимира все еще никому не известно. Сам он обижался и постоянно требовал, чтобы я немедленно всем сообщила о нашей большой запоздалой любви и о том, что мы теперь вместе. Он не боялся Николая. Он просто не думал о нем. Вот они, последствия жизни в цивилизованном обществе. Он просто не допускал мысли, что взбешенный Николай сначала закопает его, а потом уже будет думать, что ему за это будет. Впрочем, может быть, все кончится и нормально. И мы будем, как цивилизованные люди, встречаться на праздниках и Дашкиных днях рождениях все вместе. Я, Николай, Владимир, Серая Мышь, Алинка с Сашенькой, и можно еще позвать Алининого бывшего и его тощую швабру. И их детей. Я рассмеялась.
– Ты чего ржешь? – возмутилась дочь.
Я заткнулась и подавила смех.
– Ничего.
– Слушай, ты хоть проводить меня приедешь?
– Конечно. Конечно! Когда, куда? Господи, я ужасная мать.
– Это да, – не стала возражать Дашка. – Я-то думала, у меня семья как семья, редкое исключение из этого общего правила. Что хоть мои родители не разведутся. Значит, я ошиблась? Мам, ты совсем его больше не любишь? Потому что мне кажется, он тебя любит.
– Он пьет? – спросила я после паузы. Мне бы хотелось, чтобы сейчас рядом со мной не было Владимира. Но он сидел и смотрел на меня. И хмурился.
– Ну… и это тоже. Но не в этом дело. Не в этом. Он ходит по дому. И смотрит на фотографии твоей природы. А потом на меня. А потом закрывает дверь и не спит всю ночь. Включает какие-то спортивные шоу, а если открыть дверь, он на экран даже не смотрит. Стоит у окна и пялится на лес. Мам, зачем вы это все устроили? Папа же очень хороший человек.
– Да, Даша, да, – глухо пробормотала я, глотая слезы. – Твой папа очень хороший человек, который порой принимает очень плохие решения. Я приеду завтра, ладно? – Я нажала отбой.
Слезы текли вовсю. Владимир встал и вышел на кухню. Даже он понял, что его сочувствие сейчас будет совершенно неуместным.
Самолет улетал из Шереметьева в одиннадцать утра. На посадку Дашка ушла еще раньше. Чтобы успеть ее повидать, я уехала из кубика в шесть утра. Как раз и пробок еще не было. Владимир остался спать на моем рыжем диване, хотя накануне я прозрачно намекала, что с утра уеду и ему лучше бы остаться у себя. Намеков мужчины не понимают. Я оставила его, не стала будить. Он бормотал что-то себе под нос, разговаривал во сне. Но не храпел, это уже плюс. Николай, когда выпивал, принимался храпеть, как пожилой хряк. Приходилось или затыкать уши подушками, что слабо помогало, либо уходить спать в гостиную.
Я увидела Николая раньше, чем увидела Дашку. Он побледнел, осунулся и, кажется, похудел – футболка болталась на нем, как будто была снята с чужого плеча. Появилось еще больше седых волос. Такими темпами его голова тоже станет пепельной. Он стоял и вглядывался в людской поток, взгляд его был тревожным. От одного только вида его коренастой фигуры, лишь взглянув на его до боли знакомое и такое странно отчужденное лицо, мое сердце замерло и остановилось. Я остановилась на секунду перевести дыхание, и тут он меня увидел. Взгляд его замер и остекленел. Мы не видели друг друга несколько недель, но чувство было такое, будто прошла вечность.
Я сделала шаг ему навстречу, и тут рядом с ним появилась Дашка, красноволосая, невысокая и смешная. Совсем еще ребенок, только косметики на лице очень много. Может быть, если бы она училась в обычной школе, мы были бы с ней немного ближе? В последние годы мы так редко виделись. Впрочем, зато теперь вот у нее есть хорошее базовое образование. Возможно, это было и правильное решение – отправить ее куда подальше, в Германию. Возможно, что я была не права.
– Мама! – крикнула она и бросилась ко мне.
Я обняла ее и долго не отпускала. Сердце ходило ходуном, сотрясая все мое тело своим невыносимым стуком. Я вдруг вспомнила, как принесла Дашку из роддома, маленькую, сморщенную, немного сопливившую из-за бесконечных дождей, которые не давали нам с ней подолгу гулять. И ту теплую волну счастья, которая окутывала меня, как шерстяное покрывало, когда я смотрела на ее детское улыбающееся лицо. Что-то кончается в моей жизни, что-то уходит безвозвратно и никогда больше не вернется. И этого очень жаль.
– Здравствуй, Ольга, – сухо пробормотал Николай, но глаза его пристально всматривались в меня, пытаясь найти ответ на какой-то мучительный вопрос. Ответ был отрицательный.
Я кивнула и пошла с Дашкой к стойке регистрации. Мы вели себя нормально. Ну, то есть почти нормально. Мы держались. Ради нашей дочери. Мы улыбались, спрашивали, как она себя чувствует, просили не есть еду в самолете, пили воду. Николай требовал разложить деньги и карты по разным местам, а Дашка беспечно отмахивалась. И хотя изначально она была против своего отъезда, теперь глаза ее горели и вся она светилась в ожидании перемен, от предчувствия чего-то совсем нового, что вот-вот начнется в ее жизни. Я бы хотела быть на ее месте, но мне пришлось остаться на своем. Она ушла по зеленому коридору, оборачиваясь и размахивая руками и сумками.
– Не терпится избавиться от нас, – горько усмехнулся Николая.
– У нас с тобой выросла хорошая дочь.
– Да. Наша дочь выросла, – повторил он и посмотрел мне в глаза. Я не отвела взгляда, он отвел. Отвернулся и спросил, что я собираюсь делать дальше.
– Я еще не знаю, – ответила я, но он замотал головой.
– Я имею в виду, ты будешь здесь ждать вылета? Или уедешь?
– Я подожду вылета. – Мы стояли посреди муравейника из людей и громких объявлений и молчали. Два родных человека, которым нечего друг другу сказать.
– Выпьем кофе? – наконец предложил Николай.
Мы долго искали место. Людей было много, а кафе мало. Наконец нам повезло, и мы оказались рядом с людьми, которые уже все допили и уходили, освобождая столик с двумя мягкими креслами. Я села за столик, а Коля ушел за кофе. Он знал, какой кофе я пью. Так же, как знал, что мне можно взять еще и булочку с корицей, я их люблю. Себе он взял сандвич, хотя он их и ненавидит.
– Не завтракал, – пояснил он.
– Я тоже. Спасибо за булку. – Я натянуто улыбнулась. Понятия не имела, как мне себя вести с ним. И чего я хочу.
– Мне без тебя плохо, – вдруг сказал Николай и опустил голову.
Я не отвечала долго. Мне тоже было без него плохо, но так же точно мне было плохо и с ним. Еще страшнее, потому что долгие годы я умудрялась уговаривать себя, что все нормально. Что все это: мои претензии, мои страдания – что это все чушь и мелочи жизни. У всех случается. Все можно простить. Все нужно стерпеть ради того, чтобы сохранить семью. Но я была не права. Некоторые вещи перетерпеть невозможно.
– Значит, не ответишь? – спросил Николай, и голос его стал злым и колючим.
– Что ты хочешь, чтобы я ответила?
– К примеру, сказала бы мне, кто он? – Он поднял голову и посмотрел на меня почти с ненавистью.
– Он?
– Да, он. Я знаю, что у тебя кто-то есть. И хотя это не так уж и важно, кто он, – ты могла бы просветить меня. Скажи, на кого ты меня променяла? Я всегда знал, что женщины не уходят просто так, в пустоту.
– Значит, ты так это видишь? – Я сжала губы и отставила чашку в сторону.
– А как еще мне это видеть? Я тут задумался: а почему ты снимала квартиру на мои деньги? Он что, не мог тебе оплатить хату? То есть спать с тобой он мог, а квартиру снимать не захотел? Всем интересны замужние женщины, но никому не интересны разведенные. – Николай говорил, словно хлестал меня по лицу. И я вздрагивала при каждом слове.
– Прекрати!
– Не нравится? Я тут случайно заглянул в наши распечатки с карты – с твоей карты. Ты была с ним в Германии? Нашла себе какого-то фрица?
– С чего ты взял? – опешила я.
Николай яростно вцепился зубами в сандвич.
– Все просто, моя дорогая. За три недели в Баварии ты ни разу ни за что не платила. Всю дорогу в этом чертовом пансионате, где ты «голову лечила». – Его сарказм звучал настолько ядовито, что расплавлял и отравлял воздух вокруг нас. – Всю дорогу ты отдыхала бесплатно. Ни одной чашки кофе, ни одной экскурсии не оплатила. Никаких расходов. Как обычно, какой-то мужик за все платил, да? А тут вдруг отказался? Не хочет тебя подбирать после меня, да? Кончилась романтика?
– Ты прав. В Германии я была не одна, – бросила я, бледнея.
Он застыл в шоке, хотя и знал об этом. Но одно дело знать, а другое – прочитать это в моих глазах.
– Значит, ты не опровергаешь этого?
– Нет. Я была не одна. Я была с мужчиной. Доволен? Все? Дальше это уже не твое дело, верно?
– Нет, не верно, раз уж ты платишь теперь за все моей картой, моими деньгами. Ты можешь пойти и попробовать оплатить что-то сейчас. Давай! – Он махнул рукой в сторону кафе. – Иди, купи себе кофе. Не сможешь! Все, лавочка закрылась. Теперь придется идти работать в ближайшую палатку кассиршей. Да, Оля, жизнь жестока. Что ты молчишь? И этот кофе, что я тебе купил, – последний кофе, который ты пьешь за мой счет.
– Что ж, спасибо за него, – прошептала я и почувствовала, как что-то внутри меня умирает.
– На здоровье! – Николай яростно скользил по мне взглядом.
Тогда я пожала плечами, взяла чашку кофе двумя пальцами и, не успев даже подумать, выплеснула ее содержимое ему в лицо.
Николай вскрикнул – кофе был еще теплым. Черные струи потекли по его лицу. Он вскочил, и на секунду я подумала, что он сейчас бросится на меня и примется бить. Он никогда в жизни не тронул меня пальцем, но сейчас у него были такие глаза, что я испугалась.
– Кто он?
– Это не твое дело. Теперь уж точно не твое! – Я встала и пошла к выходу. Я сделала только пару шагов, как Николай схватил меня за руку и дернул к себе.
Я завизжала, вырвалась и побежала. Бежать на шпильках не очень-то удобно, так что я сдюжила только пару метров. Николай схватил меня за плечи и повернул к себе. Если до этого на нас пялились только посетители кафе, теперь уже весь аэропорт смотрел на нас. Включая охрану.
– Эй, мужик, ты чего?! Отпусти женщину, – прокричал какой-то мужчина из толпы, решивший исполнить свой гражданский долг.
Николай повернулся к нему и буквально прорычал.
– Не лезь, понял! – и потащил меня к выходу.
Я шла за ним, чувствуя боль в запястье от его сильной хватки. Шла и истерично смеялась.
– Что?! – Николай остановился и посмотрел на меня. – Что?
– Ты меня еще свяжи! – крикнула я на него. – И мешок на голову мне надень.
– Оля, перестань!
– Для человека, который больше не желает платить за мой кофе, ты слишком много на себя берешь. Отпусти! Я теперь не твоя, слышишь?
– А чья?
– Это единственный вопрос, который тебя интересует? Что ж, тебе придется потратить время, чтобы выяснить это. Потому что я, как партизан, тебе больше не скажу ни слова. Хоть ногти мне вырви! – Я расслабилась и осела на асфальт. Тогда Николай просто взял и поднял меня на руки. Я не сопротивлялась, пока он тащил меня к своей машине, тяжело дыша. Я вовсе не такая легкая ноша, как он, может быть, думал. Меня даже посетила мысль, что вот уже второй раз за последние двадцать четыре часа меня носят на руках!
Глава 14
В здравом уме? В твердой памяти? Не похоже!
Есть на свете вещи, которые ты никогда не ожидаешь услышать от любимого и вроде как любящего мужчины. Тем более от мужа. Тем более от человека, с которым ты прошла рука об руку через самые невообразимые огни и воды. До медных труб, хвала небесам, не дошло. Зато всякой гадости хлебнуть довелось. Как часто повторял Николай, бизнес требует жертв. Большие деньги любят смелых. Николай был смелым и решительным, этого у него не отнять. И все же некоторые вещи даже от него было сложно ожидать.
Вот как сейчас. Я сижу на асфальте, на подземной парковке аэропорта Шереметьево, и пытаюсь всеми возможными, вербальными и невербальными, методами и средствами дать понять моему супругу, что садиться в его автомобиль не собираюсь. Хватит и того, что я не по своей воле ушла из безопасного и комфортабельного зала отлета. Я бы, определенно, хотела сейчас находиться в другом месте.
– Олька, прекрати дурить! – крикнул муж, когда я обвисла в его руках и практически сползла на бетон.
Я молчала как партизан. Если бы ему удалось в этот момент заглянуть в мою голову, он бы увидел, что я старательно перебираю цифры и считаю до тысячи. Понадобится – буду считать до двух тысяч. До двадцати двух.
– Олька, я тебя прошу. Нам надо поговорить!
– Мы уже поговорили, – ответила я. – А до дома я и сама доберусь. У меня тут тоже машина есть, между прочим. А, я знаю! Это же тоже машина, купленная на твои деньги, верно? И это был последний день, когда я на ней ездила? Что ж… дойду пешком, не переживай.
– Оля!
– На маршрутке доеду. Сейчас с этим проблем нет. А может… кто-нибудь меня подвезет, – ерничала я.
Николай подхватил меня под мышки и поднял на ноги. Безвольная кукла, набитая опилками, я с интересом наблюдала, как одной рукой мой муж пытается удержать меня, а другой – открыть дверь машины. Я не собиралась сдаваться. Кто его знает, какие у него планы. Вывезти меня в Воронежскую область и выкинуть в полях? Связать и посадить дома? Отправить бандеролью в Германию? Заставить меня под дулом пистолета подписать какую-нибудь бумагу об отказе от всего на свете, включая дочь?
– Я уверен, что ты найдешь, кого использовать в своих целях. Никогда вот только не думал, что ты одна из этих…
– О, да, я одна из этих! – рассмеялась я, после чего предприняла очередную попытку вырваться и убежать.
Николай бросил машину, причем, кажется, вместе с ключами, и помчался за мной. Метра через три я была настигнута и придавлена к бетонной стене всем его мощным, коренастым телом.
– Ну что, убежала?
– Куда уж нам… – тяжело дыша, ответила я. Я все еще не оставляла попыток отцепить его руки от своих. – Против рекордсменов. – Я снова осела, колени подогнулись. Я почувствовала, что хочу обратно, на мой рыжий диван, пахнущий старостью и нищетой, – к моим снам и туману. Как же я от всего этого устала!
– Оля. Оля! – Николай вдруг отпрянул от меня и сел рядом, тоже прямо на асфальт. Люди торопливо пробегали мимо, машины проезжали, даже не замечая нас, двух странных людей, сидящих на асфальте.
– Я больше не могу. Чего ты хочешь? Ты можешь просто сказать мне? Прямо тут, сейчас и здесь. Для чего меня куда-то тащить. Я обещаю, я сделаю все, что ты хочешь. Ты получишь все, что хочешь получить. Мне ничего от тебя не надо. Никогда не было надо. Жаль, что это никогда не приходило тебе в голову, – сказала я.
– Оля, не надо так. Я ведь все еще люблю тебя.
– Что? Все еще любишь? – Я повернулась к нему и рассмеялась. – Какая ерунда. Любишь? Что это значит для тебя – эти вот слова? Что ты имеешь в виду?
– Я люблю тебя. Мне все равно, даже если у тебя кто-то был. – Он говорил с трудом, он побледнел и отвернулся, чтобы не встречаться со мной глазами. Но то, что он говорил, было настолько странным, что я протянула руку и заставила его повернуться ко мне.
– Тебе все равно? – удивленно переспросила я.
– Я не могу без тебя, Оля. Не могу. Возвращайся – и я тебе не задам больше ни одного вопроса, я просто прошу тебя – вернись. Мне все равно, что с тобой было в Германии. И откуда у тебя на пальце кольцо.
– Кольцо? – Я опустила взгляд на свою руку. Почему-то я забыла, что на моей руке сияет дорогое доказательство моей неверности.
– Кольцо. Я вижу, что ты сняла обручальное? – Голос Николая стал жестче.
Я напряглась.
– Допустим, да. Допустим, я сняла его. Что это меняет? Ты же сказал, что не будет ни одного вопроса! – Я посмотрела ему прямо в глаза. Мне было уже совершенно не страшно, как человеку, которому уже нечего терять. Николай несколько минут смотрел на меня, не мигая и не шевелясь. Я поступила так же. Николай отвел глаза первым.
– Давай начнем все заново, а? Мы же можем взять и начать все заново! – Он глядел робко, как когда-то глядел на меня, делая мне предложение. Он только что потерял работу, жил тогда с мамой-папой, с Федей, с мечтами о том, чтобы «посадить, вырастить, построить», и полным отсутствием реальности. Пара кроссовок и сплошные слова, никаких дел. Сплошные обещания. Не было ни одной разумной причины для меня выходить за него. Но я согласилась, потому что всегда знала, что ему можно будет верить. Он не подведет. Он все выполнит. Даже если мне уже этого не так уж будет хотеться.
– Ты предлагаешь сделать нам лоботомию? Я не вижу никакого иного способа все забыть и начать заново.
– Оля, я знаю, что нам поможет. – Он вдруг посмотрел на меня с неожиданной твердостью.
Я зажмурилась и на секунду представила, что это все станет правдой. И мы помиримся, и научимся слышать друг друга. И станем ближе, а на деревьях созреют вишни, а я буду срывать их и варить варенье, которое он так любит. Которое я варю каждое лето. И будут разговоры по утрам и тихий шепот по ночам, и его руки, к которым я так привыкла, по которым так скучаю. И поездки к его родным, бесконечные задержки на работе. Что-то изменится к лучшему, что-то вернется в свое русло. И мы станем относиться друг к другу бережнее, ибо теперь-то уж мы будем отлично знать, как хрупко счастье. Я открыла глаза.
– Думаешь, что-то нам поможет?
– Я знаю. Я уверен! – Николай улыбнулся и положил свою теплую большую ладонь на мою, прохладную. – Я убежден. Еще никогда я не был ни в чем так убежден. Нам нужен ребенок!
Я почувствовала, как воздух упирается в какую-то преграду в моей груди и не доходит до легких. Способность говорить испарилась так же, как и возможность совершать скоординированные движения. Тело вдруг напряглось, сжалось в комок, словно от удара. Не мышцы, а сплошная деревяшка.
– Ты не представляешь, как я теперь сожалею, что мы тогда… – Николай смотрел на меня, пытаясь понять, разгадать странное выражение моего лица, восковую маску мертвеца, которая не давала мне шевельнуть губами. – Но ведь мы еще молодые. И сейчас совсем другое время. Медицина шагает семимильными шагами. Теперь вообще чуть ли не до семидесяти рожают. А тебе еще только сорок.
Я молчала. Но необратимая химическая реакция уже происходила в моей крови. И адреналин выбросился из тайных закоулков моего тела, и обжег мое лицо, и заставил задышать глубже. Уже сократились зрачки так, словно мне в глаза ударил столп яркого света. Я почувствовала, что снова могу пошевелить ногами-руками. Чтобы встать, пришлось опереться на стену. Я судорожно искала опору в сером бетоне. Николай вскочил тоже и с недоумением посмотрел на меня.
– Ты чего? Тебе плохо? Голова кружится? – Он попытался сделать шаг в мою сторону, но я отшатнулась от него.
Бушующий поток высотою с цунами обрушился на меня, затопив с головой. Я почувствовала ярость. Ярость схватила за горло, заставив меня зашипеть, закричать на него с такой силой, что даже он понял – лучше не подходить. Руки потянулись к его лицу – расцарапать, уничтожить, сделать больно, залить его реками крови, которые уже никто и никогда не смоет с моей души.
– Ребенка?! – ядовито зашипела я. – Ты хочешь от меня ребенка? Ты? Как ты смеешь! Как ты только посмел! – Я побежала, роняя по пути сумку и телефон, не помня себя. Я чувствовала его руки, но уже ничего не хотела слышать.
– Оля, постой. Прошу, постой! Я же… О господи, ну, откуда же я знал. Ты же помнишь, я сам тогда мог в любой день домой не вернуться. Я не мог рисковать. После того, что случилось с Верой!
– Я ненавижу тебя, боже мой! Как же я тебя ненавижу! Я же никогда этого не прощу. Я же никогда не смогу этого пережить! Ты хочешь ребенка? Знаешь, сколько бы ему было сейчас? Сколько было бы твоему сыну? Не можешь сказать? Не помнишь? Действительно, зачем затруднять себя такими деталями. А я вот помню. Я отпраздновала каждый день его рождения. Ему бы было десять лет!
– Оля, бл…дь. Остановись. Прекрати. Ты не можешь меня винить! – Николай хватал меня за руки, а я царапалась, как кошка.
– Я виню тебя. Бл…дь, я каждый день виню тебя, – крикнула я. – Каждый раз, когда я пью таблетки, чтобы больше никогда от тебя не залететь, я думаю о том, что ты заставил меня сделать аборт. Я не могу забыть об этом все эти десять лет, и я ни разу не забыла выпить таблетку. Знаешь почему? Потому что я не хочу больше детей. Я не смогу больше никогда такого пережить. Мне плевать, на что способна сегодняшняя медицина. Я помню, на что были способны врачи еще десять лет назад. Ты отвез меня туда, ты запретил мне даже думать об этом ребенке. Что ты сказал мне? Сейчас не время? А он, между прочим, уже был живым. У него уже было сердце, и оно билось. А у тебя – нет. У врачей – нет. Ты дал им денег – и им даже не пришло в голову с тобой бороться. Никому с тобой не справиться. Никто не может справиться с твоими чертовыми решениями.
– Оля!
– Ты запретил мне даже думать об этом ребенке! Ни один муж не должен требовать такого от жены. Но хочешь знать правду? А я о нем все равно думала! Я много о нем думала. После того, как он умер, думала о нем еще больше. Я представляла, каким бы он был. Какие бы у него были волосы. На кого бы он был похож. Простил ли он меня. Было ли ему больно. Как бы я его назвала. Мне всегда нравилось имя Егор.
– Нет! – Николай выкрикнул это скорее бессознательно и закрылся от меня рукой.
– И я не желаю слышать ни слова из того, что ты говоришь. Никаких аргументов. Я не хотела этого аборта, ты заставил меня. Мне плевать на то, какое было время. Я убила собственного сына. Ты убил его. И меня ты тоже убил. Неужели ты всерьез думаешь, что все вот так просто? Ты что – бог? Почему ты берешься решать, кому жить, а кому умирать?
Я скривилась и подавилась собственными рыданиями. Николай отпустил мою руку и стоял словно каменный, глядя на меня стеклянными глазами. Я не очень-то хотела знать, о чем он там думает и что происходит у него в голове. Я собралась в один туго завязанный узел – человеческие ошибки, нелепые и непоправимые, никогда не проходят бесследно. Я сделала несколько шагов в сторону. Больше всего я боялась, что чудовищной бесчувственности, жестокости этого мужчины достанет на то, чтобы попробовать меня остановить. Но ничего не произошло. Я обернулась и посмотрела на него с безопасного расстояния. Слезы катились по моему перепачканному грязью лицу. Руки были тоже черны от дорожной пыли, но мне было плевать. Я почернела изнутри. Сколько бы раз я ни повторяла себе, что это все он – что я пыталась, что я сделала все, что могла, – это было неправдой.
– Оля, прости меня. Я виноват! – пробормотал Николай одними губами. – Боже, прости меня.
– Не могу, – покачала головой я. – Я пыталась, но я не могу.
– Это что, конец? – пробормотал он одними губами.
Я только кивнула. Это был конец. Все, что я могла сказать после долгих лет самокопания и самоедства – я должна была уйти от него прямо тогда, в том самом медицинском центре. Я должна была отпроситься в какой-нибудь туалет и убежать со всех ног. Нужно было наплевать на все и просто исчезнуть. Я не сделала этого. Я сидела и смотрела в пол, словно меня заколдовали или заморозили. Я позволила ему все решать за меня. А это значит, что я виновата точно так же, как и он. Может быть, даже больше.
– Я не представляю, как я буду жить без тебя, – прошептал он мне вслед.
Я бежала вперед и гнала себя, хотела бежать еще быстрей. Не разбирала дороги. Самое ужасное, что я была почти готова к нему вернуться. Я тоже не представляла, как буду жить без него. Приду ли я в себя когда-нибудь? Будет ли в моей жизни что-то, кроме этого нездорового сонного забытья. Иногда мне казалось, что я схожу с ума. Если бы не эта его фраза – все могло бы быть по-другому.
Я добралась до своей машины, но не смогла в нее попасть – я потеряла сумку, когда убегала. Я долго сидела на лавочке в аэропорту – люди ходили мимо меня, их лица были такими разными. По большей части усталыми, некоторые – счастливыми, улыбающимися в предчувствии и ожидании предстоящего полета. Кто-то страшно спешил, а я не могла достаточно сосредоточиться, чтобы принять хоть какое-то решение. Понятия не имею, сколько я просидела в том зале. Многие люди, наверное, принимали меня за бездомную. Я порвала платье, испачкалась, взгляд у меня был безумный.
На то, чтобы додуматься пойти в туалет и умыться, у меня ушло море сил. Я смотрела, как под струями чрезмерно горячей воды с моих пальцев стекает грязь. Почему-то вода была либо горячей, либо холодной, только крайности, никакой золотой середины. Я переключилась на холодную воду и долго прикладывала ледяные ладони к огненно-горячему лицу. Потом вернулась туда, где, по моим подсчетам, я могла обронить сумку. Николая уже не было, как и его машины. Странное чувство щемящей пустоты заполнило меня, и я снова заплакала или скорее заскулила, как маленький щенок.
Сумка нашлась совсем в другом углу, там, где меня вообще не было. Она оказалась совершенно пустой. Наверное, ее нашли, выпотрошили и выкинули. Ни ключей от машины, ни документов, ни прав, ни денег. Ничего. Осталась только запрятанная в маленький кармашек гигиеническая помада и прокладка. Их, видимо, не нашли. Я забрала сумку с собой и побрела к выходу, когда услышала… что звонит мой телефон. Звук шел откуда-то из-под запаркованной машины. Он нашелся почти под ее колесами. Еще немного – и он бы лежал там совершенно раздавленный. Но нет – он работал. Несколько неотвеченных вызовов от Владимира, СМС из банка с уведомлением, что моя карта заблокирована. Несколько царапин на корпусе.
Я набрала номер Алины. Самые простые вещи давались мне с трудом. Больно было даже дышать, больно было жить дальше. Я не сразу смогла сообразить, в каком именно аэропорту я нахожусь, и уж точно понятия не имела, в каком именно терминале. Алине пришлось несколько раз переспросить меня, потому что я забывала, чего она от меня хочет. Потом я все-таки пересилила себя и подошла к стойке информации. Девушка в красивой форме посмотрела на меня с подозрением.
– Вы не знаете, где находитесь? – удивилась она.
– Я не знаю, как мне жить дальше, а где я нахожусь, не имеет никакого значения, – ответила я.
Девушка посмотрела на меня с открытым ртом.
– Что-то случилось? – выдавила она из себя в конце концов. Она, наверное, уже подумывала о том, чтобы вызвать доктора.
Да! Гениально! Доктора мне! Пусть даст мне таблетку от собственных воспоминаний. Пусть он сделает меня бесчувственной, а? Ну, пожалуйста.
– Ничего не случилось. Мне просто нужно дать подруге точное место моей дислокации. И она меня заберет. Никаких проблем не будет.
– Уверены? Вы в терминале D. Может, вам нужна помощь? – Девушка немного расслабилась.
– Нам всем нужна помощь, не находите? – пробормотала я и отошла от нее, надеясь, что все же обойдется без вызова психиатров.
Алина ругалась и задавала вопросы, на которые у меня не было ответа. Она не знала, сколько времени у нее займет добраться из центра города до аэропорта. Кроме того, Сашенька был дома и к ее идее оставить готовку обеда и отчалить неизвестно куда, чтобы спасать меня, отнесся отрицательно. Она пыталась вызвать у меня чувство вины, но сегодня это было обречено на полнейший провал.
– Что ты вообще делаешь в аэропорту без машины? На чем ты туда попала? На трамвае?
– Если не можешь – не приезжай. Мне есть к кому еще обратиться, – пробормотала я в конце концов. И, видимо, по тембру моего голоса, по тому, с каким трудом слова давались мне, Алинка поняла, что что-то не так. И не просто не так – а глобально НЕ ТАК. Что все ОЧЕНЬ ПЛОХО.
– Ну конечно, так я тебя и брошу. Куда ты без меня денешься, горемычная. Придется Сашеньке перебиться местными кабаками. Не помрет с голоду. Устала я от его капризов. Ладно, ты только не дури и никуда не уходи. Прямо не знаю, что с тобой творится!
– Со мной творится неладное, – ответила я и нажала отбой.
Самое забавное, что ведь у меня действительно был человек, который бы, безусловно, примчался за мной безо всяких вопросов и стенаний. Телефон снова завибрировал, я выключила громкий режим – не хотела мешать людям вокруг или, может быть, привлекать к себе излишнее внимание. На экране светилось имя Владимира. Сколько раз он звонил? Пять? Шесть? Он все еще у меня дома или уехал на работу? Да какой это мне дом. Только на пару месяцев. У меня нет дома. У меня нет мужа, дочь уехала, и что мне делать со всем этим?
– Господи, ты? Я тебя не узнала! – завопила Алина, когда я по ее звонку вышла на дорогу, к зоне посадки и высадки пассажиров. – Что случилось? По тебе танк проехал?
– Не то слово, – кивнула я, стараясь не думать, как я смотрюсь в порванном платье и с этим сумасшедшим выражением лица.
В салоне машины было тепло и уютно и как-то хорошо и по-домашнему. Я сбросила с ног босоножки, забралась на сиденье с ногами и закрыла лицо не до конца отмытыми ладонями.
– Ты что, плачешь? Олечка, да что ж такое! Кто тебя обидел? Я же говорила тебе, что развод – это не вариант. Это Николай? Что он сделал? Он что, тебя ударил?
– Нет. Нет! Алина, слушай, я прошу тебя, поедем куда-нибудь. Я сейчас тут с ума сойду окончательно, если не уеду. Давай уедем куда-то и напьемся, а? Можем мы напиться?
– У меня вообще-то Сашенька дома… – покачала головой Алинка, снова и снова бросая на меня обеспокоенные взгляды.
– Вот блин! – возмутилась я и стукнула себя по коленке. – А не мог твой Сашенька именно сегодня не быть дома? Его же никогда нет, а сегодня – пожалуйста! Дома! – Я зарыдала навзрыд. Алина остановила машину и принялась гладить меня по рукам и говорить, что, конечно, мы поедем и напьемся.
– Хочешь, поедем к тебе?
– Ко мне тоже нельзя, – покачала я головой.
– Почему?
– Ой, не спрашивай, – попросила ее я.
– Как скажешь, – Алина пожала плечами, и я поняла, что объяснять придется и спрашивать она будет обязательно – за все. – Значит, ты решила напиться? Я, если признаться, не помню случая, чтоб ты напивалась по-настоящему.
– Ну почему.
– Да потому, – усмехнулась она, выруливая с парковки.
Она долго что-то рассказывала о том, что вечно я всех вытащу выпивать, а потом сама хлопну рюмашку – и в кусты. А остальные будут отдуваться – до последней капли, до последней стопки. Всю печень положат там, а мне – хоть бы хны. Даже не стыдно!
– Это просто потому, что раньше у меня повода не было! – ответила я, протягивая руку к пачке Алининых сигарет. Она проследила взглядом за моей рукой, глаза ее округлились, она присвистнула и усмехнулась.
– Вот это дела. Ты теперь куришь?
– Теперь – да.
– Знаешь что? Погоди. Потом успеешь предаться пороку. Ты мне лучше скажи – неужели все так серьезно? Я-то как-то, признаться, надеялась, что все устаканится. Ты его помучаешь, поживешь немного отдельно, покажешь характер – и он сломается, отступит и все. Значит, все плохо?
– Да. О, да – это все ТАК плохо, что ты даже не представляешь. И даже еще хуже. Даже не сомневайся. Это просто пипец! Пипец! – ответила я и рассмеялась, громко и истерично, безумно вращая при этом глазами.
Глава 15
Психотерапия отдыхает
Ресторан оказался полупустым. Конечно, если учесть, что прибыли мы туда к обеду. Алина привезла меня сюда только потому, что у нее дома засел Сашенька. Место было странноватое. То ли кабак, то ли столовая – понять невозможно. Впрочем, мебель хорошая, диваны, бордовые шелковистые обои. По стенам постеры с небоскребами каких-то заграничных городов. В дальнем углу – небольшая сцена для живой музыки. В меню – все кухни мира, как будто у этого ресторана не один, а десяток шеф-поваров, которые одинаково легко могут выдавать и японские суши, и итальянские феттучини, и французский луковый суп.
Такая пищевая эклектика вызывала вопросы, тем более что большинство торопливо жующих посетителей употребляли не эти разносолы, а брали бизнес-ланч, состоящий из огуречно-капустного салата, борща и макарон. Видимо, на дневные часы ресторан все-таки функционировал как столовка. Я была довольна. Главное, что этот кабак был недалеко от Алининого дома, значит, мы обе могли немного расслабиться. Я лично собиралась расслабиться довольно сильно. До потери сознания, которое меня утомило и с которым я не справлялась. Я ковырялась в борще и игнорировала удивленные косые взгляды, диван с высокой спинкой мне хорошо в этом помогал. Алина сидела напротив, потрясенная.
– Ты никогда мне этого не рассказывала, – пробормотала Алина, доливая остатки вина из второй бутылки.
Я отвернулась и принялась в деталях рассматривать фото сияющего Сити на постере. Машины там были похожи на елочные игрушки.
– Я никому об этом не рассказывала, не только тебе. Я бы и сама предпочла об этом забыть.
– Знаешь, я ведь тоже делала аборт однажды, – сказала Алина после долгой паузы. – Я была совсем одна, залетела от парня, которого даже не могла вспомнить потом. Спьяну, на вечеринке. Не могла представить, что делать с этим. А теперь вот вообще не уверена, что когда-нибудь рожу ребенка. Но я – другое дело. Мне кажется, я вообще не приспособлена для материнства.
– Не в этом дело! – замотала я головой, замечая, что вино уже основательно потрудилось над размыванием моего мира до одного мутного облака. Язык еще слушался меня, но мозг уже не прикрывал меня, не замалчивал ни одной тайны. – Многие делали аборты. Некоторые вообще по двадцать абортов в год делают – и ничего, спят спокойно. – Я взмахнула рукой и опрокинула полупустой бокал. Вино густой струей пролилось на стол. Темное, красное, похожее на кровь, оно моментально пропитало скатерть и салфетки.
– Оля, осторожнее! Ты как? Может, хватит пить?
– Я в порядке. – Я промокнула вино бумажными салфетками, хотя это было уже неважно. Официант подошел и заменил скатерть, лицо его осталось невозмутимым. – Кстати, ты знаешь, что тебе придется сегодня за все платить? У меня все карты заблокированы. А, да, кстати! Я же их все потеряла, так что я в любом случае бесполезна. Хорошо, что сейчас бизнес-ланч, да?
– Бизнес-ланч уже кончился, – сказала Алина, бросив взгляд на часы. – Вот они, мужики, да? Живешь с ними, а они вообще не ценят тебя.
– Не ценят? Я была его женой, я вышла за него замуж, потому что он сказал, что я могу полностью посвятить себя семье. Ты знаешь, моя мама всю жизнь работала, я ее почти не видела. Только записки на холодильнике. Я хотела быть всегда рядом с моими детьми, я хотела…
– Оля, не плачь! – всплеснула руками Алина. – Хотя… нет, ты поплачь. Поплачь.
– Он мне сказал, что ему неинтересны все эти феминистки. Что он хочет нормальную семью, хочет, чтобы по вечерам за большим столом собиралась семья, чтобы дом – полная чаша. А что вышло? Полная чаша крови? Верочка! Все его ужасы, когда он буквально спал в бронежилете. А однажды он пришел или, вернее, приполз домой весь в крови – его вытащили из машины, избили и отобрали какие-то жутко важные бумаги. Я его потом две недели выхаживала. Я никогда в жизни не могла подумать, что он заставит меня сделать это. Только не он! Только не меня! Зачем тогда вся эта чаша, понимаешь? Зачем нужны эти жертвы, если я не могу родить ребенка, которого дал мне бог? В чем тогда смысл нашей никчемной мимолетной жизни?
– Я тебя понимаю. – Алина пересела ко мне и обняла за плечи. – Понимаю.
– У вас все в порядке? – Официант посмотрел на нас с осуждением. Рыдающие клиентки не входили в их программу, но нам было совершенно наплевать на его чувства. Выгнать он нас не мог, а то, что он сегодня попал, было очевидно. Мы уходить не собирались. Нам и идти-то было некуда. Не показываться же в таком виде Сашеньке.
– Вы нам еще принесите… водочки, – пробормотала Алина. – И водички. Какой-нибудь сладкой. С пузырьками.
– Кола? Спрайт? Фанта? – принялся перечислять он.
– Водки! – бросила Алина. – И уходите!
Я продолжала рыдать, мои плечи вздрагивали, я уткнулась носом в Алинино плечо и так сладко хлюпала. Я не плакала так много лет, почему-то не получалось. Я помню, как молчала и смотрела на красивые деревья, на цветы, на голубое небо, на Дашкину детскую головку и думала, что я смогу жить дальше, что ничего страшного, что я могу продолжать улыбаться, хотя внутри у меня и лежит ампула с ядом, которой бы хватило, чтобы отравить всю мою семью. Я не жаловалась, не высказывала претензий, не обвиняла – уверенная, что ОН все равно не поймет.
Мужчины устроены по-другому. Николай видел, что со мной что-то не так, но считал – пройдет. Ха, было бы странно! Я не разговаривала с ним два месяца, я спала одна, на кухне – тогда у нас еще не было нашего дома. Он купил мне путевку в Сочи, и я уехала, выжаривала себя на солнце, надеясь залечить раны моего тела с помощью жарких лучей. Но не помогало, и я ненавидела себя все больше и больше. Единственное, чего я хотела в жизни – это детей. Я любила быть матерью, у меня хорошо получалось.
Потерять ребенка оказалось куда страшнее, чем пережить любые ужасы, которые мне в красках расписывал Николай. У меня долго не проходили боли. Потом, через год, врачи выяснили, что у меня образовалась миома матки. Операция, восстановительный период, контрольные тесты – все, что происходило тогда, я принимала как расплату за то, что сделала. Николай никогда даже и аппетита не терял. Со свойственными мужчинам черствостью и цинизмом он просто пожал плечами, сказал, что, мол, так надо было, и стал жить дальше, будто ничего не случилось. Будто бы это совершенно ничего не значит. И какие-то причины, обстоятельства, проблемы с бизнесом, неудачные курсы валют – все это может объяснить и оправдать то, что он натворил.
Официант смирился только где-то часам к семи вечера, осознав, что сами мы не уйдем. Я сидела в полусне-полуобмороке и перебрасывалась с серьезно подвыпившей Алиной ничего не значащими словами. Мы заказали тарелку восточной выпечки, всякие хачапури и осетинские пироги. Мы лопали, подшучивая, что теперь-то уж фигуру можно не беречь. Во всяком случае, не сегодня.
– Достало уже делать все, чтобы угодить этим иродам, да? – Алина утащила кусок и демонстративно откусила сразу чуть ли не половину пирога. Я сделала то же самое, запивая острое сырное тесто какой-то ужасно невкусной газировкой.
– А нет у них чая? Эй, официант!
Я взмахнула рукой, и печальный официант подошел и сообщил, что чаю у них полно. Он закатил глаза, услышав, что, помимо бакинского чая, мы желаем еще и коньячку. У него в глазах застыл немой вопрос: а сможем ли мы все это оплатить? Или весь этот кошмар с нашими рыданиями и посиделками кончится еще более омерзительным отказом платить, вызовом администратора или, возможно, даже милиции. Такие вещи частенько происходят в ресторанах с уклоном на живую музыку и богатым выбором недорогих алкогольных напитков.
К восьми часам мы с Алиной были веселыми, как никогда. Я уже с трудом могла дойти до туалета и пару раз падала, спотыкаясь о какие-то провода на полу. Пришли музыканты, они стали настраивать аппаратуру. Ресторан стал наполняться завсегдатаями, мужчинами, которые курили, не переставая пить и есть, и женщинами в коротких юбках с ярким макияжем. Рядом с нашим столом, за высокой спинкой дивана, засела компания смешливых великовозрастных подружек, всем лет по шестьдесят, не меньше. Они праздновали какое-то свое персональное событие – чей-то день рождения, а может, годовщину окончания какого-нибудь университета. Они тоже много пили, шумно смеялись и, таким образом, оттеняли нас. Стало хорошо и легко.
Какие-то мужчины пытались познакомиться с нами, и было забавно, что их совершенно не смутило мое порванное платье и совершенно неадекватное состояние. Скорее даже наоборот – они восприняли это как своеобразный бонус. Пьяная женщина – себе не хозяйка. Николай частенько говорил это про Алину, употребляя при этом нецензурные выражения. Сегодня, определенно, я была куда пьянее, чем она. Я с трудом могла сконцентрироваться и породить членораздельное предложение, хотя бы из трех слов.
– Пошли на хрен! – пробормотала я себе под нос, с удивлением обнаружив, что управлять языком стало еще сложнее.
Задача, поставленная партией, была уже почти выполнена. Оставалось только придумать, как добраться до дома – до рыжего дивана, до капающей из кухонного крана воды, и уснуть. Еще немного – и я уже смогу уснуть, не думая ни о чем. Я надеялась, что Владимир из квартиры ушел. Но я уже забыла, что ключи от двери, ведущей к рыжему дивану, мною утрачены.
– Моя подруга хотела сказать, что сегодня мы не в настроении, мальчики. Не сегодня. – Алина улыбалась и автоматически немножко строила глазки по привычке.
Мужчины отошли обратно к своему столику, злые, но не смирившиеся. Они заказали «Лебедя на пруду», невыносимо пафосную и унылую песню, на мой вкус. Но она, по-видимому, была призвана умилить нас и выбить из нас слезу. С этим проблем не было. Мы еще порыдали, после чего пошли плясать под «Будьте здоровы, живите богато».
– Не огорчайся, Олька. Зато ты свободна. И не думай, что ты теперь прямо сирота казанская – мы еще с твоим Николаем побеседуем. Я Сашеньку привлеку. Или нет – он не станет, чертова мужская солидарность.
– К чему привлечешь? – не поняла я.
– К твоему разводу! Ты что же, собираешься так сдаться? Да у твоего Кольки небось денег полно. Оттяпаем у него половину. Между прочим, она тебе причитается по закону. Заберешь себе дом. Ты там прописана?
– Ну, да! – пожала я плечами.
– Вот! Уже бонус. А ты там собственник?
– Я не знаю. – Я покачала головой. – Я никогда не занималась делами.
– Ну, ты и наивная. Это все потому, что ты с ним столько лет живешь. А хоть номера счетов ты его знаешь? Реквизиты фирмы?
– Мне ничего от него не надо, – пробормотала я заплетающимся языком. – Я только хочу освободиться от этого… Я хочу, чтобы он понял. На самом деле понял. Чтобы ему было больно, понимаешь? Почему ему никогда не бывает больно? Как это у него получается – всегда найти какие-то слова, чтобы успокоить свою душу?
– Не знаю. Наверное, эволюция. Мужчины всегда были убийцами. На их совести всегда лежало так много, что они научились этого не замечать. Все эти войны, порабощения, жуткие вещи. Кто это все делает? Кто убил мамонта? Мужчина и убил! – сказала Алина менторским тоном.
Я расхохоталась.
– За мамонта! – Мы подняли рюмки и чокнулись.
Алина отпила совсем немножко, я же опустошила рюмку. Никогда в жизни я не пила столько. Это было похоже на попытку покончить с собой, только медленно и не без удовольствия.
– Нет уж, Олька, мы тебя разведем в лучшем виде. Чтобы ты была и свободна, и с деньгами. Я бы тоже хотела быть свободной! Надоело это все хуже горькой редьки! – кричала мне в ухо Алинка. – Думаешь, я не понимаю, что Сашенька меня держит заместо домработницы? Думаешь, я не понимаю, что он никогда – НИКОГДА на мне не женится. Все я понимаю!
– А может, и женится. Ты зря! Он просто такой человек, – прошептала я, зная, что это именно то, что она хочет слышать.
Наши жизни никогда не идут так, как мы хотели бы жить. Разочарования и обломы сопровождают нас всю дорогу, но это не повод унывать. Мы владеем в совершенстве искусством самообмана. Никто не обещал, что будет легко. Но, как поется в песне, «пока не гаснет свет, пока горит свеча».
– Ты правда так думаешь?
– Конечно, правда!
Я упала со ступенек танцпола, но вставать мне стало вдруг лень. Я легла на пол и стала следить за огоньками на шаре, кружащемся под потолком…
Что случилось дальше, я уже почти что помню. Отдельные картинки появляются в моей памяти, но кто бы еще мне сказал, что они означают. Я помню, как Алина с кем-то о чем-то громко спорила и вырывала свой локоть, за который ее все время хватали. Я помню, как я швырялась чем-то в музыкантов и что я ужасно была зла, а вот почему и на что я так вдруг обозлилась – не помню. Помню, что мне было плохо, что Алина умывала мне лицо. Помню, как я вырывалась из чьих-то рук и пыталась бежать. Помню Алинины удивленные глаза. Дальше – темнота. Мутная, неоднородная, вязкая, спеленавшая меня, а после раскручивающая по спирали до тех пор, пока сознание не разорвалось от головной боли…
Я открыла глаза и тут же закрыла их обратно – слишком много света, слишком яркие лучи. Контакт с собственным телом произошел не сразу, для этого тоже потребовалось время. Первое, что я осознала, – что времени прошло больше, чем я помнила. Судя по свету, было уже утро или даже день. Я разлепила ресницы и приоткрыла глаза совсем чуть-чуть, маленькую щелочку. Надо мной белоснежный потолок, люстра из хрусталя… Я не дома. Дома потолок желтый, с подтеками – соседи сверху неоднократно заливали мой кубик, который я упорно продолжала называть домом, хотя никакого отношения ко мне он не имел. Я – бездомная, безмужняя, бездетная, ненужная. Мне было ужасно плохо, во рту чувствовалась невероятная сушь. Я облизнула губы и открыла глаза еще шире, пытаясь понять, куда меня занесло.
Первый вариант, что пришел в голову, – я у Алины. Я изо всех сил хотела поверить в этот вариант. Возможно, Сашенька забрал нас и разрешил переночевать в его доме. Это было бы здорово. Меня замутило, голова начала кружиться, и со всей очевидностью я поняла, что совершенно еще не протрезвела. Я отравилась. Я была отравлена во многих смыслах этого слова. Я почувствовала приступ тошноты, но она отступила после того, как я сделала несколько глубоких вдохов. Я понятия не имела, где нахожусь. Но я точно была не у Сашеньки. Спальня просторная, однако скромно обставленная. Только кровать, на которой я лежала, только простой письменный стол и стул, большая стойка с книгами и телевизором. Белоснежная занавеска покачивалась на ветру – окно распахнуто. Я закрыла глаза.
Слабость была такая, что я не могла даже думать. Но в целом я отметила определенный прогресс – мне уже не хотелось выбежать на дорогу и броситься под машину, как было вчера. Терапия возымела действие, и я кое-как начала смиряться со всем, что произошло. Колины слова отступили и растворились во вчерашнем дне. Сегодня я уже не чувствовала такой острой боли. Сегодня в моей голове появилось предательское «но он же не мог знать, как ты страдала. Ты же не говорила ему!»
«Но он меня никогда не слышал! – Я помотала головой. – Он всегда раздавал приказы, которые, предполагалось, я буду исполнять без вопросов и возражений».
«А ты пробовала возражать? Ты всегда отступала, думала, что плохой мир лучше доброй ссоры. Но он хуже! Видишь, куда твой худой мир тебя завел?»
«Не вижу. Я не знаю, куда мой мир меня завел. Я понятия не имею, где я».
«Ты одна. В результате всех этих долгих лет уступок все равно осталась одна. Одинока и даже не представляешь, где именно ты находишься. И в чьем доме. Ну, неужели же ты этого хотела?»
Я тряхнула головой и попыталась мыслить логически. Где я нахожусь? Вариант оставался только один. Те мужчины, что приставали к нам. Я с ужасом подумала: а не сложилось ли так, что они добились своего в конечном итоге? Я с трудом могла понять, что за удовольствие – затащить к себе в постель женщину средних лет в совершенно невменяемом состоянии. Но я многого не могу понять. Мужчины порой бывают такими загадочными, такими непредсказуемыми. И кто знает, что было со мной этой ночью.
Я попыталась провести ревизию. Несколько секунд осторожного диалога с самой собой – и я выяснила, что на бедре у меня огромный синяк, который вполне мог возникнуть из-за моего падения со ступенек танцпола, но мог появиться и позже, в результате каких-то иных непристойных действий. Помимо синяка, еще кружилась и болела голова, тряслись руки и у меня было расцарапано плечо. Чьи-то заботливые руки наложили на царапину пластырь. Что ж, уже неплохо. Человек, который промывает и заклеивает рану, не может быть совсем плохим. Ощущений, что сегодня ночью с моим телом занимались любовью, у меня не было. Это было хорошо.
Я попыталась присесть. Это удалось только со второго раза. Но зато мое лицо вышло из зоны солнечного луча, прожигающего дыру в моем сознании. Я огляделась вокруг и увидела, что рядом с моей импровизированной кроватью кем-то заботливо оставлен таз (пустой, что обнадежило), а на столике рядом с диванной ручкой стоял кувшин с водой и хрустальный стакан. Не медля ни секунды, я принялась бороться с собственным слабым телом, перемещаясь к другой стороне дивана. Это было нелегко, но я это сделала.
Вода была прохладная и чистая, как будто ее только недавно налили из бутылки, лежавшей в холодильнике. Я выдула целый стакан, прислушалась к себе – организм отреагировал с благодарностью. Тошнота немного отступила, и я принялась дышать. Выпив второй стакан, я почувствовала, что мелкий тремор, бивший мои руки, тоже стал проходить. Я натянула одеяло на себя и замоталась в него, как в банное полотенце. Осмотрелась еще раз, но не нашла и следа моего порванного платья или белья. Это было уже хуже. Значит, те же заботливые руки, что заклеили царапину, меня раздели. И унесли одежду. Чьи же это руки?
Я пригляделась к телевизионной стойке. Меня охватило странное чувство, будто бы я не в чьей-то квартире, а в каком-то гостиничном номере. На стойке не было никаких вещей, которые бы выдавали владельца. Никаких фотографий, никаких мелочей, набросанных рядом книг, которых, кажется, никто уже много лет оттуда, с этих полок, не доставал. На открытых местах лежала пыль, которую сто лет никто не стирал. Телевизор тоже был старым, большая черная коробка, еле помещающаяся на своем месте. Сейчас все телевизоры делают плоскими, их можно даже на стену повесить, как картину.
Картин в комнате не было. Ни картин, ни фотографий, ни следов жизни хозяев. Но все же это не было и гостиничным номером. Дверь была совершенно обычной, большой, коричневой, без замков и цепочек. До комнаты в отеле помещение тоже не дотягивало.
Озадаченная, я закрепила одеяло вокруг груди – никаких других одежд у меня все равно не было, и осторожно встала с дивана. Колени подгибались, с координацией все еще было не совсем хорошо, но результат был достигнут. Я смогла сделать несколько шагов в сторону окна, надеясь, что вид из него сможет внести хоть какую-то ясность. Никаких звуков не доносилось из открытого окна. Я поднесла руку к занавеске, но даже сквозь нее сразу поняла, что вижу и где нахожусь. Я отпрыгнула, споткнулась и упала.
За окном, на расстоянии протянутой руки, стоял мой дом, не тот, в котором рыжий диван, а наш с Колей. Я никогда не видела его с этого ракурса, но, конечно же, узнала сразу – не потребовалось и секунды. Я увидела мои елки, Колину машину, брошенную во дворе, увидела открытое окно на третьем этаже, в тренажерном зале, – оттуда несколько месяцев назад мы с Алиной смотрели на нашего нового соседа, в доме которого, вне всяких сомнений, я находилась теперь. Я была здесь и раньше, но не в этой комнате. Окна гостиной в доме Владимира выходили на дорогу. Я нахмурилась и попыталась встать. Одеяло мешало, я наступила на него, и оно свалилось вниз.
– Черт! – выругалась я и протянула руку, чтобы его поднять.
В это время раздался звук открывающейся двери, и в комнату вошел ОН.
Глава 16
Пепельный блонд
Трудно было поверить, что мы виделись с ним только накануне. Я смотрела на него так, будто он возник из ниоткуда, из пучины забвения, где пролежал долгие годы. Так смотрят на одноклассника, которого не видели сто лет, и вот совершенно случайно столкнулись… на Северном полюсе, где, уж точно, никаких нет шансов на случайную встречу. Так смотрят на привидение. Мое «привидение» было взволновано и, кажется, обижено, но старалось не подавать виду. Как я сюда попала?
– Ты проснулась? Я уж начал волноваться. Как ты себя чувствуешь?
– Ужасно! – Я села на пол как смогла, натянула обратно одеяло, хоть это и было неважно – этот мужчина столько раз видел меня обнаженной, что ничего нового увидеть просто не мог. Одеяло было как крепость, как темный угол, в который можно забиться. Я бы хотела накрыться им с головой и сидеть так, раскачиваясь из стороны в сторону, долгое время. Владимир смотрел на меня изучая.
– Я так перенервничал! Ты что же такое творишь? Ушла, не предупредив, оставила меня одного в этом странном месте. Я не думаю, что ты должна была оставаться там хоть на день. Боюсь, что в этом рыжем монстре, который там стоит, могут обитать какие-нибудь клопы.
– Тебя что, покусали? – спросила я.
– Покусали?! Оля, а ты не могла мне хотя бы позвонить? Почему ты никогда не отвечаешь на звонки? Что за дурацкая привычка? – Он стоял и смотрел на меня раздраженно и обеспокоенно одновременно.
Я простонала. Только не хватает мне сейчас разборок с Владимиром. Меньше всего я сейчас хотела бы объясняться с ним. Но это было, кажется, неминуемо, раз уж, по всему, он меня понимал совершенно неверно. Или это я сама никак не могу научиться быть ясной и прозрачной, как горная река. В моих мутных водах любой утонет.
– Я… я не знала, что тебе сказать. – Я отвернулась и снова попробовала встать.
Владимир бросился ко мне, помог подняться и усадил на диван так, словно я была хрустальной вазой.
– Не надо было ничего говорить, ты же знаешь, я ничего от тебя не жду. Я понимаю, что у тебя сейчас очень тяжелый период. Сейчас не время принимать какие-то серьезные решения. Нужно прийти в порядок, да?
– Да! – сказала я и снова посмотрела на него с удивлением. Где только их делают, мужчин с тонкой душой, с глубоким взглядом, с их способностью все понимать. И почему этого никогда не встретишь у тех, кого мы обычно любим? Я вздохнула. – Да, ты прав. Я совершенно запуталась. Как я сюда попала?
– Я позвонил тебе, но трубку взяла твоя подруга, – пояснил Владимир.
Я сразу утратила интерес к этой истории. Я уже знала ее продолжение. Я уже не помнила себя, когда он приехал. Наверняка меня пришлось выносить на руках. Возможно, меня тошнило. Я была – точь-в-точь как мой Коленька на той новогодней вечеринке, когда мы впервые встретились с Владимиром. Такая у него планида – таскать на себе пьяных знакомых. Это, кстати, объясняет, почему возле моего дивана предусмотрительно был поставлен тазик. От мысли об этом меня снова замутило. Алина, наверное, была в шоке. Она же не знала ни о чем. За один день так много всего нового обо мне. Рваное платье, скандал в аэропорту, аборт, пьянка. Теперь еще выясняется, что я все это время встречалась с соседом. С тем самым, о котором мечтала она. И ничего ей не сказала! Теперь, без сомнения, мне долго предстоит расплачиваться за такое вероломство.
– Мне нужно принять душ, – прохрипела я, мечтая немедленно смыться куда-нибудь подальше. Слиться в унитаз.
– Это правда, что твой муж заблокировал все твои карточки и отобрал машину? – спросил Владимир, и губы его сжались в тонкую линию.
Я промолчала. Еще не хватало ему сейчас все это объяснять.
– Где тут у тебя душ?
– Направо по коридору. – Владимир махнул рукой, но взгляд его все еще словно сканировал меня.
– Что? – Я отвернулась и посмотрела в пол.
– Так дальше продолжаться не может. Неужели ты не понимаешь? У тебя просто депрессия. Тебе кажется, что дальше уже ничего хорошего не будет. Но это не так! Я говорил с Алиной. Она совершенно согласна со мной, что тебя надо куда-то увезти…
Я попыталась представить, в каком состоянии была Алина, когда «была совершенно согласна» с Владимиром. Интересно, у нее текли слюни? Наш сосед всегда производил на нее большое впечатление.
– Что она тебе наплела?! – возмутилась я.
– Ничего особенного. Ничего такого, о чем я бы не подозревал. Но ты не одна. Я помогу тебе, ты понимаешь? Все будет хорошо! Сейчас иди в душ, а потом мы все обсудим, ладно?
Я кивнула, хотя, убей бог, не знала, что мы можем обсуждать. Я не собиралась оставаться в этом доме. И не собиралась оставаться с этим мужчиной, каким бы щедрым и разумным ни было его предложение, какой бы страстной ни была его любовь. Я его не любила. Я хотела его, но не любила. Было бы несправедливо и жестоко обманывать его.
– Вот и умница.
Владимир поднял меня на руки и отнес в ванную комнату, как больного ребенка. Включил воду. Ванна была большой, не то что у меня в кубике. В ней спокойно могли поместиться двое, но все, чего я сейчас хотела, – это остаться одной. Владимир почувствовал это, вышел и закрыл за собой дверь. Я опустилась под воду, закрыла глаза и оставалась под водой, пока весь воздух не был израсходован и красные круги не пошли перед глазами. Горячие струи лились сверху, больно ударяя по моим щекам. Я почувствовала страстное желание стать новой, вернуться на двадцать лет назад, к нашим с Колей свиданиям, к мечтам о будущем, к первым шагам Дашки, к шашлыкам и палаткам. К нашей ругани из-за того, кому идти выбрасывать мусор – я всегда считала, что это должен делать мужчина, а Коля всегда ленился и забывал, так что мусор скапливался, пока я не взрывалась.
– Не утони там! – прокричал Владимир, сунув нос в дверь.
Забытье оборвалось.
– Не утону. – Я потянулась за шампунем.
Банок было много, целое море. Как будто в доме жили волосяные фанаты, которые каждый день моют голову (а также тело, лицо, руки и прочие части тела) чем-то новым. Серая Мышь, надо же. Тихая – не то слово, и не скажешь, что у нее есть свои маленькие хобби. Я выбрала шампунь с какими-то немецкими буквами на банке, черт его знает, что там написано. Для сухих или для крашеных волос, но он потрясающе пах. Серая Мышь знает толк в шампунях. Знала. Благодаря мне она осталась без этого мужчины, без этого дома и, получается, без этих шампуней? Может, после того, как все это кончится, Владимир вернется к ней? Мне хотелось так думать. Мышь его простит, я в этом не сомневалась. Она всегда прощала, она – умная женщина.
– Ты скоро? – Владимир зашел, держа в руках огромное мягкое белоснежное полотенце.
– Я уже все. – С неохотой я позволила ему вытащить меня из ванны, вытереть и запихнуть в такой же белоснежный и мягкий банный халат с вензелями на переднем кармане.
– О, ты воруешь халаты из гостиниц? – усмехнулась я, завязывая пояс.
– Я на многое способен, ты не знала? – ухмыльнулся Владимир. – Даже на то, чтобы приготовить любимой женщине апельсиновый сок и тосты. Ты рада?
– Я не уверена, что сейчас способна проглотить хоть кусочек чего-либо.
– Тогда просто сок. Тебе необходимо сейчас побольше пить, после того беспредела, что ты устроила. Ты хоть понимаешь, как это опасно для здоровья? Что случилось? Какая муха тебя укусила? Это из-за мужа? Из-за карточек? Ты осталась одна, в этом ужасном платье, без денег, без всего – и запаниковала? Почему не позвонила мне? Я всегда позабочусь о тебе. Ты должна знать: все, чего я хочу, – это сделать твою жизнь лучше.
– Володя…
– Ладно, пей сок, – смилостивился он.
Я схватила большой стакан с ярко-оранжевой жидкостью и с жадностью стала пить. Владимир рассмеялся, и лицо его, как всегда, осветилось ясным светом.
– Не буду мучить тебя ни вопросами, ни попреками. Я хочу только, чтобы ты серьезно поняла: я всегда буду рядом. Сейчас я поеду куплю тебе какую-нибудь одежду. Новый кошелек. Пока что возьмешь кэш, а потом я тебе сделаю карточку – я не хочу, чтобы ты даже на секунду чувствовала себя беспомощной.
– Не надо, ты что! – вытаращилась я, глядя на то, как Владимир лезет в карман и достает оттуда пачку банкнот евро и кладет их на стол.
– Не возражай. Ты не должна даже задумываться о деньгах. Твой муж не имел никакого права тебя вот так выкидывать. На самом деле он многого не имел права делать – всю жизнь он губит твой талант, лишает тебя воздуха. Я все сразу понял, как только увидел твоих синичек. Ты хоть понимаешь, насколько ты хороша?
– Особенно сейчас! – хмыкнула я.
– Я не говорю о внешности. Твой муж должен был создать все условия для твоей жизни. Не ружьями ему надо было увешивать дом – а синичками. Неудивительно, что их у вас тоже украли эти ваши грабители – твои синички даже выглядят как настоящее произведение искусства. Они прекрасны. Если бы ты занималась фотографией профессионально, ты бы уже давно выставлялась по всему миру. И зарабатывала бы огромные деньги.
– Так уж и огромные! – усмехнулась я. – Мой максимум – фотографировать людей на паспорт, а за это много не заплатят. Ты ко мне необъективен.
– Я так не считаю. И, кстати, даже если ты решила разойтись с Николаем, это не значит, что он может отобрать у тебя хоть копейку. Это и твои деньги тоже. Ты имеешь право жить спокойно. Ну, это ладно. Это все потом. У меня есть адвокат – он тебе поможет.
– Мне не нужен адвокат, – встряла я.
– Не нужен? Почему? – удивился Владимир. – Ты имеешь полное право на спокойную жизнь. Обеспеченную и спокойную. Мой адвокат позаботится обо всем, тебе не нужно волноваться. Ты не одна!
– Ты слишком стал нерусским. Мы тут не пользуемся адвокатами, – пояснила я.
С минуту Владимир смотрел на меня, а потом вдруг кивнул.
– Я понял. Ты его боишься? Но это ты зря. Я увезу тебя. Он ничего больше не сможет тебе сделать. Боже мой, как подумаю, в каком виде я тебя вчера нашел. Я должен был давно настоять на том, чтобы мы уехали. Я не должен был отпускать тебя. Но я же не мог себе даже представить, что он способен так сильно на тебя влиять. Это же была встреча в аэропорту. Но теперь все – я никогда больше…
– Мне не нужно, чтобы меня защищали! – попыталась я встрять.
Владимир помотал головой и налил мне еще соку.
– Конечно, нужно! Что за упрямство.
– Ты меня вообще слышишь? Я говорю: я не собираюсь с ним разводиться! – почти прокричала я. Прокричала бы, если бы была в состоянии кричать. Если бы у меня, к примеру, был голос.
– Что? – Владимир замер в изумлении. – В каком смысле?
– Я не хочу с ним разводиться. Ни в каком смысле. Я ни в чем еще не уверена. И я точно не хочу никуда с тобой уезжать, – уже спокойнее сказала я.
Он стоял с открытым ртом. Потом откашлялся и переспросил:
– Ты хочешь к нему вернуться? – Голос у него был хриплый, глаза бешеные, лицо бледное.
«Какая же я свинья, что не люблю его!» – мелькнуло у меня в голове.
– Ты меня просто не так понял. Ты изумительный человек – добрый, прекрасный, заботливый, и я совершенно не представляю, что ты во мне нашел. Честно, это какая-то глобальная ошибка или злая шутка, что ты влюбился в меня, но дело в том, что я-то тебя не люблю. Не люблю, хотя очень старалась полюбить. Поверь, я бы ужасно хотела бросить все и поехать с тобой. Но дело в том, что я… Нас с тобой ничего не связывает, понимаешь? И никогда не свяжет. Мы слишком разные. Из разных миров.
– А с ним связывает? – выдохнул Володя и посмотрел на меня с яростью.
– С ним – да. Это и есть самая моя большая проблема в жизни. Он для меня – как часть тела, как часть моей души. Моей больной и слабой души. – Я взмахнула руками и нечаянно сшибла вазочку с искусственными цветами. – Прости. Он… он не такой, как ты, совсем неидеален, и груб, и бывает даже жесток… Непробиваем. И получается, что за нашу с ним жизнь я уже простила ему такие вещи, которые никогда бы не простила никому, если бы не любила очень сильно. Я сама не знала, что люблю его так сильно. Только теперь вижу – я люблю его до сих пор.
– Ты говоришь о любви? – Владимир задохнулся от этих слов, он заметался из угла в угол. – После всего того, что он тебе сделал? Я не понимаю, Оля! А зачем же было вот это все? Зачем ты прилетала ко мне? Зачем ты…
Я осторожно стянула с руки кольцо с бриллиантом, которое он мне подарил, и положила на стол рядом с тостами. Что еще можно сказать? Как можно утешить человека, которого ты же и огорчила, от которого ты уходишь? Владимир остановился и посмотрел на меня в упор.
– Значит, это все? Ты уверена? Это конец? Я больше не увижу тебя? Мне даже страшно думать об этом!
– Я… Я уверена, что не стоило тебе из-за меня ломать себе жизнь. Я того не стою.
– Не тебе решать, чего и кто стоит! Я никогда и ни с кем не чувствовал себя таким живым – только с тобой. И не говори мне, что ты меня совсем не любила. Я знаю, что я видел. Я помню, какой ты была в моих руках. Тебе же было хорошо, разве нет?
Я грустно кивнула, но ничего не добавила. Мало ли с кем кому хорошо. Тогда он отвернулся и пробормотал себе под нос:
– Я уверен, что ты потом пожалеешь о том, что сейчас сказала!
– Очень возможно, что ты прав. – Я взяла со стола стакан и допила сок. – Ты не мог бы отдать мне кольцо? Мое кольцо?
– Какое кольцо? – спросил Владимир, и я могла бы поклясться, что он прекрасно знает, о чем я говорю. – Знаешь что? Я больше не могу тут находиться. Я просто не хочу видеть, как ты разрушаешь свою жизнь. Это так глупо, и ты сама добровольно погружаешься в болото, из которого уже никогда не выберешься. Это глупо.
– Возможно! – согласилась я.
– БРЕД КАКОЙ-ТО! Ты не можешь вернуться к нему! – закричал Владимир и ударил кулаком по столу.
Кольцо с бриллиантом подпрыгнуло на столешнице. Я вздрогнула и выронила стакан, который упал и разбился вдребезги. Сколько обломков! Владимир проследил взглядом за разлетающимися осколками, потом в немом бессилии посмотрел на меня. Его глаза горели неподдельным огнем, он был в отчаянии, его лицо было искажено гримасой ярости – он был совершенно разбит. Потом вскочил и бросился к дверям, словно бы оставаться тут рядом со мной ему совершенно невозможно.
Через минуту он вылетел из дома, запрыгнул в машину и куда-то уехал. Возможно, подумала я, он просто боялся сорваться еще больше. Сорваться на женщину. Кажется, это был первый раз, когда Владимир повысил на меня голос. И, зная его характер, я была уверена, что даже из-за этого он теперь будет переживать весь день. Николай бы орал на меня, если что, безо всяких проблем. Возможно, потом подошел бы и извинился, пробурчал бы что-то сквозь зубы, что-то из серии «ну, ты же знаешь, какой я, когда нервничаю». А возможно, что и не извинился бы. Почему же я такая идиотка? То, что я сказала Владимиру, было правдой.
Сегодня утром, как только я проснулась и снова осознала себя в мире живых, а потом увидела наш с Николаем дом, я моментально поняла, что все эти годы продолжала любить только его. Что я беспомощна перед вспышками его гнева, что я мечтаю о вспышках его страсти. Что я хочу, на самом деле хочу попробовать все еще раз. Я бы хотела поверить в его «ни одного вопроса», я бы делала ему завтраки, слушала бы разговоры о политике. Я бы позволила ему купить нам квартиру в Германии или у черта на куличках – если бы это была цена за то, чтобы все осталось как раньше. Я хотела бы, чтобы все было как раньше.
Но как раньше уже не будет. Никогда. Прошлое не стирается. Остаются шрамы. Остаются фантомные боли на месте былых катастроф, страшные сны, боли внизу живота, глухие, почти забытые, так никогда и не высказанные обиды. Но несмотря ни на что, я решила попробовать еще раз. Я встала из-за стола и посмотрела на дорогу за окном. Владимир уехал, и я понятия не имела о том, вернется ли он и когда вернется. Можно ли было вот так поставить точку? Просто встать, одеться и уйти? Идти-то недалеко – соседний дом, и на первом этаже в гостиной горит свет, я могу видеть светящийся абажур в окне. Зачем Коля жжет свет? Вечно забывает его выключить.
Возможно, это самое лучшее прощание. Возможно, так и надо – уйти, убрав за собой все следы, чтобы, придя домой, Владимир не нашел там ничего, кроме моих колец. Пусть они остаются ему на память, черт с ним. Другой вопрос, что мне нужно заправить кровать, найти свою одежду – немыслимо грязное платье и белье. Ума не приложу, где искать. Но не идти же к мужу в краденом банном халате?!
Я зашла в комнату, где Владимир уложил меня спать, сложила постель, присела на диван, прислушалась к тишине. Никого, никаких звуков. Звенящая тишина.
Я зашла в ванную и открыла корзину с грязным бельем. Умная мысль. Что еще мог сделать с моим обносками такой педант и чистюля, как Владимир? Конечно же, сработала многолетняя привычка – грязное в грязное. Я выудила платье и белье, принюхалась – бр-р-р! Ничего, я их надену только на пять минут, а дома переменю. Отложив свою одежду, я открыла дверь – и замерла от удивления. Нечто, стоящее на стойке около зеркала, привлекло мое внимание. Я положила платье на стул и подошла поближе к зеркалу. Сама не знаю, почему то, что я увидела, так меня удивило. Чем оно меня зацепило? Просто коробка с краской. И надпись: «Пепельный блонд». И красивая девушка улыбается на обложке. Девушка с такими же, как у Владимира, волосами.
«Он что, красится?» – Я смотрела на себя в зеркало, и лицо мое было старым и изношенным. О, так пить нельзя, это определенно!
«Может, это Серая Мышь красится?»
«Ага! – ответила я самой себе, скептически хмыкнув. – И что же у нее вместо блонда какой-то мексиканский тушкан получился?»
«Ну и что, что он красит волосы!» – возмутилась я, протягивая руку к коробке. Упаковка с краской была запечатана, но еще до того, как я успела подумать о том, что, возможно, это и не его и не для него и вообще случайно тут оказалась, я уже увидела аккуратный стаканчик. В нем стояла бритва, зубная щетка, какие-то палочки невыясненного предназначения и плоская широкая кисточка для нанесения краски на волосы. Можно было продолжать, но я уже знала, что да – это его, что бы я там ни придумывала. Владимир красит волосы, а потом говорит, что оттенок свой. Владимир снимает с рук у девушек кольца. Он стучит кулаками по столу, говорит красивые слова о любви, бросает жен так, словно это и не жены вовсе, а – соседки по комнате.
«И что теперь? Ты же все равно уходишь!» – Я покачала головой.
Я теперь знала – была уверена, что правильно делаю, что ухожу. Что я знаю о Владимире? Ничего! Только то, что он сам мне сказал. И еще все эти разрозненные факты, из которых то, что он красит волосы, – самый омерзительный. Никогда в жизни я не встречала мужчин, которые бы красили волосы. Наоборот, когда у Николая появились первые седые волосы, он с такой мнимой печалью их мне демонстрировал. Мол, вот, дожили – старею. Седина уже в ребро, теперь жди беса. Но чтобы красить? Это ж кем надо быть?
Я вышла из ванной с платьем в руках, огляделась. Дом утопал в тишине. Владимира не было. Я прошлась по гостиной, мне стало просто интересно. А где, собственно, семейные фотографии? Где увековеченная в картинках улыбающаяся Серая Мышь? Я попыталась вспомнить, были ли тут ее фотографии в прошлый раз. Но не смогла – память-то девичья. Все, что я помнила, – только мое отчаянное и решительное желание немедленно изменить мужу и поменять жизнь, привнести в нее хоть какое-то движение. Что ж, зато теперь я живу на полную катушку.
Дом был безликим. Кое-какие вещи Владимира тут все же имелись, но в минимальном количестве. Это никак не мог быть дом для жизни – только место для вынужденной ночевки. Наверное, его дом, его настоящий дом, – в Мюнхене. Даже не знаю зачем, но я продолжила ходить по комнатам, испытывая какое-то смутное беспокойство, как будто что-то потеряла или забыла. Я поднялась по лестнице на второй этаж. Там не было вообще ничего. Ни-че-го, ни мебели, ни вещей, ни картин.
Пустые, никем не занятые комнаты. Единственная разница с тем, как тут было еще до того, как Владимир купил Домик дядюшки Тыквы, – Серая Мышь повесила во всех комнатах жалюзи, их раньше не было. В одной из комнат я нашла также кучу какого-то старого хлама – спортивные штаны, старые книги еще советских времен, какие-то коробки из-под посуды. Видимо, сюда жена Владимира сгребла все, что нашла, что осталось от строителей. Намеревалась, видимо, со временем все убрать. Но намерения эти так и не осуществила. Слишком мало она здесь прожила, все время моталась в Мюнхен. Ее можно понять. В Мюнхене, возможно, у нее остались все друзья. Может, даже родители.
Я вздохнула, выглянула в окно, убедилась в том, что Владимира все еще нет, и пошла дальше в своем бесполезном и неуемном приступе любопытства.
Я должна была, я хотела заглянуть под подкладку костюма мужчины, с которым чуть не уехала навсегда в другую страну. Мне стало недостаточно его слов – я хотела посмотреть на вещи, которыми он себя окружил.
Come on! Кого я дурачу! Я хотела, я надеялась только найти мое обручальное кольцо, хотя и понимала, что шансы небольшие. Где-нибудь ведь оно лежит? На тумбочке около кровати, на подоконнике, в ящике стола… В пустых гулких стенах нежилых комнат с затхлым воздухом. На третьем этаже…
Как мое кольцо могло оказаться в пустом помещении на третьем этаже, в прошлом служившем сауной? Если Владимир и Серая Мышь так и не добрались до второго этажа, что бы им делать на третьем? Вообще странно. Люди потратили уйму денег, чтобы купить дорогущий дом, но не стали его обживать. Похоже, они так и обитали в гостиной и в кабинете первого этажа. Странно. Странно. Я поднялась по лестнице на третий этаж и остановилась перед единственной дверью. Я подергала ручку – она вывалилась мне в руку. Замок простой, дешевый, вот и сломался. И зачем мне нужно заходить внутрь? Владимир, вероятно, тоже никогда сюда не входил.
Странное чувство – будто стоишь перед дверцей в чудовищный мир Синей Бороды. Вдруг я зайду и найду там труп расчлененной Серой Мыши? Или даже нескольких Мышей? Вдруг Владимир из таких? Вполне допускаю, что Синяя Борода в реальности и должен быть таким. Красивым, очаровательно-ухоженным, с шармом. Я вздрогнула и захотела уйти обратно.
Но рука уже вставила ручку в пазы, и дверь поддалась, открылась. И я увидела! Голова закружилась, и я осела на пол, тяжело дыша и чувствуя, что страх заползает ко мне под блузку и холодит тело. Никаких женских порубленных трупов в комнате не было. Она была пустая и нежилая, как и другие, – почти пустая, за исключением нескольких предметов: раскладушки, двух стульев и старого столика из IKEA. Пустые бутылки из-под нарзана, коробка из-под видеокамеры… Черт его знает, как это все тут оказалось. И, главное, зачем? Я подошла к окну, раскрыла жалюзи двумя пальцами и увидела нечто, что заставило меня… собрать всю волю в кулак и бежать вниз со скоростью света, не останавливаясь и не оборачиваясь назад.
Из окна третьего этажа в доме Владимира открывался поистине невероятный вид на наш с Колей участок. Был виден въезд, задний двор, кусочек гаража, а главное, вся наша спальня прекрасно просматривалась с этой точки. Я не могла поверить своим глазам. Я посмотрела еще и еще раз. Отсюда можно было даже в деталях разглядеть, как мы с Николаем занимаемся любовью. Еще не понимая до конца, что это все значит, я уже почувствовала, что обнаружила что-то ужасное, что-то непоправимое, что-то, меняющее все, переворачивающее мой мир с ног на голову. Я еще не могла этого доказать, но мне вдруг стало совершенно очевидно, что, когда я лежала в замерзающем доме с холщовым мешком на голове, Владимир знал об этом. Все остальное было только игрой, и игрой хорошей. Превосходной. Возможно, он даже был там в тот день, лично – стоял и смотрел на меня, затягивал веревку вокруг моих запястий. А потом звонил, приезжал, сочувствовал!
Волна невообразимой ярости окатила меня так, что я чуть не задохнулась. Я побежала прочь, на улицу, и остановилась только возле калитки. Нет-нет, подумала я, сейчас не время уходить. Сейчас нужно остаться там, где я есть.
Глава 17
Око за око, зуб за зуб
Николай никогда не верил в судьбу и смеялся над нами с Алиной, если мы говорили об этом. Мужчины! Во всем они желают видеть логику и здравый смысл, заходя порой так далеко, что даже самый здравый смысл перестает иметь хоть какое-то значение. Рационалист по природе, он всегда говорил, что человек может справиться с чем угодно, если хорошенько подумает и разработает план. Что ж, сейчас был тот редкий случай, когда я была с ним абсолютно согласна, но понятия не имела, как применить это в жизни. Мне нужен был план, но я не знала, с какого конца начать. Ворота в наш дом оказались закрыты, калитка тоже. Не прыгать же мне и не кричать на всю улицу в надежде, что привлеку внимание супруга.
Впрочем, я попробовала и это. Потом, испугавшись, что меня уже мог кто-то увидеть, я забежала обратно в дом, что было, честно говоря, довольно страшно делать. Я уже поняла, что он практикует психологические атаки и давление разного рода, чтобы все же заставить людей действовать именно так, как ему нужно. Кто его знает, что еще в арсенале у этого Пепельного Блондина.
Как это странно – жить, сжигая судьбы людей дотла, превращая их счастье в пепел. Были ли в его словах хотя бы какие-то намеки на правду? Кто он на самом деле? Что за человек? Как его зовут? Какой у него настоящий цвет волос? Я попыталась вспомнить, какой оттенок волос был у него на теле – на груди и… забавно, но не смогла вспомнить. Мы занимались любовью в полутемных комнатах, я слишком мало открывала глаза, слишком мало смотрела на него по-настоящему. Я знаю, что у Николая с годами все больше и больше седых волос, в том числе на груди. Что он хотел бы похудеть и иногда, в короткие моменты просветлений, начинал вдруг качать пресс. Я ничего не знала про Пепельного Блондина – я никогда не интересовалась им по-настоящему. И я никогда ему не верила. Ни одному его слову, каким бы красивым оно ни было! Он играл со мной в любовь, но, видимо, недостаточно верил в то, что делает.
Я переоделась в мое перепачканное платье – его уже не страшно было порвать, халат оставила в прихожей, а сама вышла во двор. Огляделась – никаких признаков лестницы, но ее обычно хранят в гаражах. Я нашла ее, пробравшись туда через заваленный хламом проход со стороны бойлерной. Старая и ржавая – ею, наверное, не пользовались много лет. Но она была достаточно высокой, чтобы перемахнуть через двухметровый бетонный забор, разделяющий наши участки. Черт бы побрал эту традицию – выстраивать такие заборы, словно мы собирались отстреливаться и держать оборону, а потом уходить подземными ходами. Я забралась на забор, мысленно поблагодарив Николая за то, что он не намотал колючей проволоки хотя бы на те его части, что расположены внутри поселка. С наружной стороны участка у нас все «как у людей» – и колючка, и битое стекло в бетоне, и штыри какие-то. Николай в свое время мне рассказывал, как все это может помочь нам «спать спокойно». Ха!
Я свалилась с забора кулем – не учла того факта, что с противоположной стороны лестницы не будет. А будут только кусты крыжовника, будь они прокляты! Шипя и охая, я кое-как выбралась из колючей растительности, пообещав себе заменить крыжовник на смородину или, еще лучше, на чубушник. Потом. А пока, хромая, я поспешила к дому, искренне надеясь, что Николай откроет дверь и не выгонит меня раньше, чем я успею ему хоть что-то сказать. Он был единственным человеком, которому я могла довериться в подобной ситуации. Но он был также и самым твердолобым человеком из всех, кого я знала.
Дверь не открыли. Я подождала несколько минут, переваливаясь с ноги на ногу. Владимир мог вернуться с минуты на минуту, увидеть лестницу, увидеть халат, не увидеть меня… Кто его знает, насколько эта тварь сообразительна? И кто может предсказать, какие планы созреют в пепельной голове? Николай не откликался.
– Черт! – обозлилась я и пнула дверь.
Никакого эффекта. Это только в кино: чуть стукнешь по нужной двери – она тут же открывается и услужливо пропускает наивных героев к еще большим проблемам. Я же стояла напротив запертой двери собственного дома и материлась. Геройствовать – это не мое. В нашем тандеме героем всегда был Николай, но тут у меня просто не было выбора. Я огляделась, прошлась вокруг дома, нашла валяющиеся на клумбе грабли – боже, в каком удручающем состоянии все мои цветочки! Кошмар! Но сейчас не об этом.
«Так! Не дергайся, это вынужденная мера». – Я подошла к задней двери, той, что была со стороны кухни, и замахнулась. Дверь стальная, со всевозможными запорами, ловушками и секретами, зато окно столовой было стеклянным и выходило прямо на террасу. Влезать было удобно, правда, сначала пришлось оборвать занавеску и, замотав ладони в жесткую ткань, вытащить недобитые стекла.
– Просто Рэмбо! – восхитилась я собой, впрыгивая в кухню.
Запоздало в голову пришла мысль, что сейчас неминуемо приедут Николаевы бойцы, поднятые по тревоге. Сигнализацию-то никто не отменял. А что, если Коли дома нет? Ох, вот ведь – опять меня скрутят, повезут куда-нибудь в наручниках. И в этом ужасном платье! Первым моим желанием было побежать и переодеться, но вторым – и более разумным – было решение пойти и попытаться найти Колю.
Я нашла его почти сразу – в гостиной, на полу у камина. Господи, сколько раз я видела эту картину – он лежит и спит на нашем подогреваемом полу, потому что так и не смог найти в себе силы добраться до спальни. Но никогда в жизни я так не радовалась! Рядом валялись пустые бутылки из-под пива, какие-то коробки, бумажки – словом, кошмар и позорище.
– Коля! – воскликнула я и плюхнулась рядом.
Только тут я заметила, что в руке он держит нашу с ним свадебную фотографию. Слезы подступили к глазам. Какие же мы глупые. Какие мы несчастные, сколько же ошибок мы понаделали – и как же мы все это будем расхлебывать? Я положила руку ему на плечо и принялась тормошить. Он проснулся не сразу, взгляд безумный и все еще нетрезвый. Лицо небритое, мятое. Я усмехнулась. Получалось, что с момента, как мы с ним вчера расстались, мы занимались абсолютно одним и тем же – допивались до смерти. Идиоты!
– Оля! – Он подскочил и тут же застонал, схватился за голову.
– Ш-ш-ш, да, это я.
– Ты решила вернуться? – И на лице его появилась такая невыносимая радость, такое озарение, что я чуть было не забыла о том, почему и как я тут оказалась.
Я рассмеялась, чмокнула его в губы – ужасный запах изо рта, ну и ладно. Плевать.
– Я бы так хотела тут остаться. Ты не представляешь, до какой степени я бы этого хотела, но… – Я грустно опустила взгляд и провела рукой по его лбу, отвела волосы.
Он поднял руку, взял меня за подбородок, заглянул мне в глаза и поцеловал – страстным, долгим поцелуем.
– Я люблю тебя. Господи, в каком ты виде. Что случилось? Где ты… как ты сюда попала?
– Я выбила окно. Нам нужно поговорить.
– Выбила окно? – Николай тут же посерьезнел и поднялся с пола, пересел на диван. – Ничего не понимаю.
– Да, кстати, отключи сигнализацию, а то сейчас поналетят твои архаровцы, заметут меня, – улыбнулась я. Николай тряхнул головой, пытаясь что-то вспомнить, и потер ладонями виски.
– Знаешь, я ведь забыл ее включить. Совсем с ума схожу. Что ж такое? Забыл! – Он посмотрел на меня с такой растерянностью, какую на его лице я нечасто видела.
Мы расхохотались. Мы смеялись и смотрели друг на друга. Потом смех стих, и Николай серьезно взглянул на меня.
– Почему мы не можем жить как все люди, Оля? Мое предложение в силе, ты знаешь. Я никогда больше не стану на тебя давить. Не стану задавать вопросов.
– Подожди, – остановила я его. – Все не так просто. Я расскажу тебе все. А уже потом мы будем решать, что нам делать дальше. Но прежде всего тебе придется узнать, что вот уже несколько месяцев у меня был любовник. Я начала встречаться с ним почти сразу после того, как нас ограбили.
– Оля, я не хочу… – нахмурился Николай и пошел в кухню.
– Тебе придется, – бросила я ему вслед.
На кухне я смотрела, как он пьет воду, жадно припадая к крану, подключенному к фильтрам очистки. Мы хорошо жили здесь до тебя, Пепельный Блондин. Зачем ты пришел в наш дом? Чтобы все разрушить? Превратить все в пепел?
– Что случилось с твоим сотрудником? – спросила я. – С тем, который, как ты сказал, нас ограбил? Он признался?
– А, этот… – фыркнул мой супруг. – Молчит, конечно.
– Не сознается?
– Нет, но это неважно. Кто его там будет спрашивать? У нас есть свои методы восстановить справедливость, – добавил он со зловещей интонацией.
Я понимающе кивнула.
– Это хорошо, потому что они тебе понадобятся.
– Кто? Что понадобится? – спросил Николай с недоумением.
– Методы. Чтобы восстановить справедливость. Потому что я думаю, что твой сотрудник нас не грабил. Он ни при чем. Каким бы образом к нему ни попали его деньги на его дом – эти деньги не имеют к нам с тобой никакого отношения.
Николай долго молчал. Кивал, открывал рот и тут же закрывал обратно. Смотрел на меня и отворачивался, мотал головой.
– Как… что ты… Ты что-то знаешь, чего не знаю я?
– Боюсь, что да. Но для начала ты должен ответить мне на один вопрос – и это очень серьезно и очень важно, чтобы ты хорошенько задумался и ответил со всей серьезностью… на этот вопрос.
– Да какой же вопрос-то?
– Даже если этот вопрос тебе не понравится, тебе нужно будет сначала ответить на вопрос, а потом уже все остальное, ладно?
– Я ничего не понимаю.
– Ты поймешь, – грустно кивнула я. – Вспомни, Николай, говорил ли ты о том, что у нас украли синичек, Владимиру?
– Что? Владимиру? А при чем тут он?
– Ты обещал сначала подумать и ответить на мой вопрос, – пробормотала я.
Николай замер, лицо его потемнело. Он замолчал и хранил тишину довольно долго, потом уже совсем другим голосом ответил мне:
– Нет, я не говорил ему об этом. А ты?
– Я тоже никогда не упоминала ЕМУ об этом. Я перебрала каждый наш с ним диалог – никогда я не рассказывала ему об этом, а в нашем доме он не появлялся ни разу после ограбления. Верно? Значит, видеть это он тоже не мог. Мы же о них нигде даже не заявляли. Только о ружьях и деньгах. Синички-то мои копеечные.
– Это был он? – хрипло прошептал Коля.
– Смотря о чем ты спрашиваешь.
– О тебе.
– Да. – Я отвернулась. – И получается, что нас ограбил как раз тот человек, с которым я тебе изменяла. У него на третьем этаже что-то вроде наблюдательного поста.
– Как давно?
– Что?
– Вы с ним… – слова давались Николаю с трудом.
Я нахмурилась и отвернулась.
– Ты уверен, что тебе нужно знать? А как же быть с твоим намерением никогда не задавать мне ни одного вопроса? Ты все еще хочешь, чтобы я вернулась и все было по-старому?
– По-старому? – переспросил он, кажется, забыв, о чем идет речь.
Я вздохнула.
– У меня не так много времени. Сейчас самое важное – это то, что Владимир прокололся. Сегодня утром он сказал мне о том, что понимает, зачем воры взяли «Синичек». Что я талантлива и все такое, бла-бла-бла.
– Владимир? – прошептал Николай и закрыл глаза, будто прозрение – это яркий свет, режущий до боли, слепящий и обжигающий. В каком-то смысле это так и было. Прозрение всегда болезненно.
– Да, – сразу ответила я. – И ты понял все правильно – это был именно он, тот человек, который платил за мой кофе в Мюнхене. И за многое другое. Он говорил, что любит меня до безумия, предлагал жениться. Я не знаю, зачем он это делал.
– Это все была ложь! – выкрикнул Николай.
– Я знаю, – ответила я, чувствуя острую боль в сердце. – Я знаю, что он врал мне, а ты нет. Но твоя правда за эти года стала такой непереносимой, что я…
– Оля, черт. Как ты могла!
– Я могла. Мы оба много чего смогли, не правда ли?
– Я тебя услышал, – болезненно вскрикнул Николай. – Этого достаточно.
– Нет. Боюсь, что нет. Недостаточно. Сегодня утром я проснулась у него в доме – тут, через забор.
– Мне это неинтересно, – прошипел Николай и бросился в другую комнату. Я встала у него на пути.
– Интересно. Ты дослушаешь меня. Все, что я хочу тебе сказать. Сегодня утром я проснулась у него в доме, потому что он меня привез туда совершенно пьяную. Я даже не помню, что он приехал. Мы пили с Алиной.
– Ну, конечно! – Николай всплеснул руками.
– Конечно. Кому еще я могу рассказать, как тяжело любить тебя, Коля? Кому? Она отдала меня Владимиру, потому что он сказал ей, что у нас с ним – любовь. Но у нас с ним ее нет. Никогда не было. Что угодно – но только не любовь. Я сейчас это отлично понимаю.
– Не любовь? Ха! – ядовито рассмеялся Коля. – Тогда что?
– Это было… дело в том, что ты дал мне целое море поводов тебя ненавидеть. И всего один способ, чтобы… – Я замолчала. Густая, наполненная невысказанными обидами пауза повисла между нами.
Николай кивнул.
– Отомстила, значит, – его губы вытянулись в тонкую нитку.
– Сегодня утром я сказала ему, что ухожу. Что хочу вернуться к тебе. Что мы решили попробовать еще раз. Что ты пообещал не задавать ни одного вопроса. А он взбесился и уехал. Но он скоро вернется. Самое главное – ведь это означает, что ты ошибся и твой сотрудник тут ни при чем. И что… что мы должны сделать что-то – прямо сейчас, пока он не вернулся. ЕСЛИ он еще не вернулся.
– Ты права. Ты права. – Николай изменился прямо на глазах. Он стал сосредоточенным и деловитым, перестал смотреть на меня, начал звонить кому-то, выглядывать из-за занавески, осматривая соседский дом.
– Удобнее смотреть с третьего этажа, у нас тоже на их дом отличный обзор, – сказала я, горько улыбаясь.
Вот и все, подумала я. Я знаю Николая, и, что бы ни происходило, он видит мир довольно просто, следуя за собственным мнением, как за путеводной звездой. Он никогда не простит, никогда не захочет понять другого – ему достаточно того, что он думает и что он понимает об этой жизни. Он всегда прав. Сила всегда побеждает, а победителю достается покоренный город. Победитель имеет главное в жизни – контроль. Аргументы побежденных не имеют никакого смысла. Рядом с ним я всегда была проигравшей, я всегда оставалась в сухом остатке. Не о чем думать, не о чем сожалеть.
– Да ты что? Краткосрочный контракт? Что ж, мы все узнаем, не сомневайся, – сказал Николай кому-то в трубку. Я покачала головой, понимая, что события снова выбиваются из-под моего контроля.
– Что ты собираешься делать? – спросила я, поймав паузу между его разговорами и бурными взрывами чувств.
Владимир все еще не приехал. Думает, наверное, что так он заставит меня страдать. Господи – все хотят, чтобы я страдала, а я хочу только, чтобы все кончилось и меня оставили в покое! Ничего больше не осталось.
– Твоя задача – ему позвонить и встретить. Дальше ты можешь уходить оттуда.
– Я не хочу уходить. Я хочу остаться до конца.
– До какого конца? – скривился Николай. – Ты и так уже сделала все, что могла.
– Ты думаешь? – Я пожала плечами. – Я хочу увидеть, как его заберет полиция.
– Полиция? – Николай рассмеялся. – Что может сделать такому человеку полиция? И что мы ей предъявим? Твои догадки о синичках? Пока ты будешь убеждать следователей, твой Владимир просто исчезнет. Ты в курсе, что и дом-то этот он не купил, а только снимает. Осталось еще несколько месяцев – он его забронировал на год. Пока, значит, не сострижет все купоны.
– Коля! – Я вздрогнула, как от боли. – Что ты собираешься с ним сделать?
– А тебе его жалко, да? Ты ему сочувствуешь? Ну, скажи! Я понимаю, он – мужик видный, красивый. Накачанный, загорелый. Слова небось говорил.
– Говорил, – согласилась я.
– Ну вот! – Николай посмотрел на меня глазами злого тролля.
Я развернулась и вышла. Я уже начала жалеть, что все ему рассказала. Надо было оставить все, уйти от Блондина, ничего не говоря, – и наплевать на все. Надо было развестись, найти адвоката, надо бы тоже научиться думать только о себе – как делают все они вокруг, мужчины, хищники, победители, которым достается все. Я чувствовала себя мамонтом, которого вот-вот убьют. Голос Николая доносился до меня из кухни.
Через несколько минут к дому начали съезжаться машины – и обеспокоенные, заинтересованные лица смотрели на меня, кивали, высказывали сочувствие, обещали разобраться. Я помню, что стояла спокойно – я больше не хотела ничего доказывать, никого больше не собиралась прощать, никогда в жизни. Я только делала то, что мне говорят, и тихо улыбалась, глядя в окно на любимый садик, который я выращивала столько лет.
– Ты готова? – спросил наконец Николай, прикасаясь рукой к моему запястью.
Я почувствовала, что задыхаюсь от безысходности, от этой непоправимости и нашей взаимной глухоты.
– К чему? – Я пожала плечами, и еще раньше, чем он успел мне ответить, я уже вышла во двор через открытую дверь.
Осколки разбитого мной стекла все еще валялись на полу – никому не пришло в голову их убрать. Уж точно не мне. Я вылетела на улицу, Николай бежал за мной, но догнать не успел. Я нырнула на вражескую территорию. Я крикнула ему, чтобы он не смел идти за мной и что мне не нужно больше ничего говорить. Я уже давно все поняла.
– Оля, мы… – Он что-то пробормотал мне вслед, но я не разобрала.
Я убрала лестницу обратно в гараж. Потом зашла в дом, все еще пустой. Халат лежал в прихожей. Я унесла его с собой. Мой первый и последний театральный выход, моя премьера, мой сценический образ – разбитая горем женщина, которая не готова остаться одна. Мой костюм – банный халат. Аплодисментов не будет. Я переоделась, забралась с ногами на диван, достала телефон из кармана халата и набрала номер Владимира – наш Пепельный Блондин не отвечал на вызов. Я уже даже подумала о том, что он совсем не ответит, но это было бы не про его роль. Он был в образе обиженного, но все еще страстно любящего мужчины. О, это было интересно – и не каждой женщине выпадает такая честь – знать точно, что все слова, что тебе говорят, – ложь. Интересно, как будто ты – единственный зритель в пустом партере, и только ради тебя исполняются все эти арии и рулады. Все эти усилия – только для того, чтобы ты поверила в ложь, которую уже не укрыть.
– И чего ты хочешь, Оля? – спросил он, ответив на звонок после пятнадцатого или двадцатого гудка, со второго набора. Голос хриплый, словно бы говорит с трудом. – Чего ты от меня хочешь?
– Ты где? – спросила я.
– Какая разница! – воскликнул Владимир. – Мы же расстались. Я так понимаю, ты уже покинула мой дом? Да?
Я помолчала, словно мне было сложно признаться в том, что я все еще здесь.
– Нет, я не ушла. Я жду тебя, – прошептала я очень тихо. И едва не сдержалась, чтобы не расхохотаться.
– Ты издеваешься? – возмутился Владимир. Немного сфальшивил. Голос слишком спокойный.
– Нет. Я… не могу понять, что со мной. Я не знаю, как быть дальше. Я не хочу тебя терять, – самая длинная фраза из моей роли, я еле справилась. Но естественное волнение (все-таки никогда раньше я не играла) сказалось, и голос дрогнул, и даже прорезались какие-никакие слезы.
– Оля! Ты что, плачешь? Перестань. Я подумал… Я не хочу быть тебе обузой, не хочу тебя держать. Но я тоже не знаю, как без тебя жить.
– Приезжай, пожалуйста! – попросила я таким тоном, что он, наверное, на том конце эфира исполнил этот жест – когда щелкают пальцами, что, мол, вот оно. Попалась птичка. Готова. Сломалась.
– Я приеду. Только я сам не знаю, где я. Я уехал сам не знаю куда. Я сейчас вернусь, Оля. Ты только меня дождись.
– Я тебя дождусь, Володя, – заверила его я и отключилась.
Связь разорвалась, а из-за двери той комнаты, где я ночевала, появилась темная бесшумная фигура. Николай посмотрел на меня задумчивым взглядом и покачал головой. В его правой руке я заметила поблескивающий холодом металл – пистолет. Он держал его так, словно это был его амулет, его татем, его оберег. Он верил в пистолеты, не в людей. Так было всегда. Что ж, с этим я ничего не могу поделать.
Глава 18
Вечер танцев
Женщина должна получать цветы в подарок. Просто так, безо всякого повода, только для того, чтобы она улыбнулась мимолетной улыбкой, засуетилась в поисках вазы, принялась думать, чего нужно подсыпать в воду, чтобы цветы дольше простояли. Чтобы женщина знала, что о ней думают не только на Восьмое марта или на ее день рождения, но и просто – думают. Мне нравится думать о том, как Николай едет домой с какой-нибудь очередной проверки, где он устраивал взбучку своим ленивым бойцам невидимого фронта, отбирал у них кроссворды и лишал их премий – строгий и злой, преисполненный чувства собственного достоинства и неземной крутизны. И вот он стоит в пробке или летит по автостраде, и вдруг, ни с того ни с сего, в его голове появляюсь я.
Может быть, музыкой навеяло или голоса людей с радиостанций говорили о чем-то таком, соответствующем. Или, возможно, он просто голоден и подумал, чего я там, интересно, готовлю на ужин. А там мысли запрыгали с момента на момент, и он вспомнил, как мы смеялись, глядя какую-нибудь глупую рекламу, и как Коля потом пародировал эту рекламу. А потом вспомнил о том, как мы лежали рядом ночью, уставшие и счастливые, в тысячный раз соприкоснувшиеся знакомыми телами – и в этот самый момент в глубине его усталой мужской души появилось это желание подарить мне букет цветов. Увидеть мимолетную улыбку на моем лице. И он завернул к ближайшей придорожной палатке и долго придирался к продавщице, которая плохо упаковала букет или подсунула одну несвежую розу – Николай ужасно нудный. Но потом он пришел домой и с легкой руки вложил мне в ладони этот букет – розы, конечно же. И я сразу почувствовала, что мы еще живы и что между нами еще все возможно. И что этой ночью мне снова не дадут уснуть.
Владимир вернулся только через два часа. Два часа Николай сидел на стуле и смотрел на меня сквозь темнеющий коридор, но не сказал ни слова. Слишком много навалилось, никому с таким не справиться. А потом мы оба одновременно услышали, как открываются автоматические ворота. По плану мне было положено выглядеть расстроенной, и мне было несложно это изобразить – я была в отчаянии.
– Может, ты все-таки уйдешь? Я разберусь с ним и сам, – глухой тихий голос Николая был еле слышен.
– Разберемся вместе, – покачала я головой.
Николай закрыл дверь. Стало совсем тихо, раздавалось лишь тиканье настенных часов. Владимир зашел домой и бросился ко мне. Именно так – поспешно, суетливо – он открыл дверь и пересек прихожую и холл, не раздеваясь, не снимая обуви. Я не подумала об этом, но это было совершенно логично, это следовало из его роли – конечно, он пришел с цветами. Точнее, с цветком.
– Оля! Ты чего сидишь в темноте? – спросил он, включая настольную лампу.
Он подошел ко мне, я сидела на диване, все еще в треклятом халате, и смотрела на него красными от слез глазами. Я бы никогда не смогла стать актрисой. Мне так хотелось залепить ему пощечину.
– Я не знаю. Уже стемнело? – спросила я.
– Ах ты, моя девочка! Что же ты делаешь с нами? – спросил он, опускаясь передо мной на колени.
Он положил рядом со мной белоснежную орхидею с фиолетовым орнаментом – высокую, на длинной ножке, чем-то похожую на змею, на кобру, готовую ужалить… В коробке с прозрачным верхом – дорогой подарочный картон. Такое не купишь в придорожной палатке. Бант на коробке завязан так изысканно, что был бы больше уместен на талии принцессы. Совершенное великолепие заставило меня замереть, словно я оказалась загипнотизирована красотой цветка. На самом же деле я была парализована тем новым человеком, которого видела перед собой. Человеком, который всерьез считает, что может играть людьми, как куклами-марионетками.
– Я боялась, что ты не вернешься, – прошептала я и всхлипнула.
Я боялась, что он придет. Я хотела, чтобы он исчез. Даже его лицо сейчас вызывало у меня волну ярости. Такое красивое, такое ослепляющее, обещающее исполнение самой большой мечты – самая большая ложь на свете, о бесконечном легковесном облачном счастье. Пепельный блондин с голубыми глазами и красивыми словами – в картонной коробке.
– Я бы никогда тебя не оставил. Но я не хочу, чтобы ты страдала.
– Как мы будем жить? – спросила я, боясь, что не выдержу долго.
– Ты… – Его лицо осветилось невероятным светом. – Ты решилась?
– Мне кажется, все это было уже давно предрешено! – сказала я и чуть не рассмеялась оттого, какое ужасно дурное и пафосное слово – «предрешено».
– Нам суждено быть вместе, – добавил Владимир.
Чудовищно, кто написал ему слова? Бездарный текст.
– Скажи, ты правда считаешь меня талантливой? Ты что-то говорил про синичек, – сказала я, а сердце так и ушло в пятки.
– Синички твои были просто прекрасны, Оля. Я бы хотел, чтобы они висели на моей стене. Мне жаль, что их украли, очень жаль.
– Мне тоже, – всхлипнула я.
У него был такой чистый взгляд, что я с необратимой ясностью увидела – не врет. Синички ему нравятся, реально и всерьез, черт их знает почему. Возможно, мои синички даже где-то и висят – на какой-то его стене. Возможно…
– Не переживай. Ты будешь фотографировать. Много. Мы все устроим.
– Я не хочу быть обузой. Я… я подумала о том, что ты говорил. Ты думаешь, это реально – адвокат и все такое?
– Не думай об этом сейчас, – успокоил он меня. Встал с колен, наверное, ноги затекли, подсел ко мне и прижал к своей широкой, хорошо прокачанной в спортзале груди.
Я подумала о том, что Николай сейчас, наверное, готов пристрелить нас обоих. А что, это был бы выход.
– Но ты все устроишь? – уточнила я.
– Конечно. Я всегда смогу позаботиться о тебе. Я не дам ему оставить тебя без гроша.
– И ты думаешь, он тебе это позволит? – спросила я, инстинктивно пытаясь высвободиться из цепких объятий. – Он опасный человек, имей в виду.
– Не такой опасный, как ты думаешь. Я тебя уверяю, ты меня недооцениваешь, – Владимир улыбнулся и снова притянул меня к себе.
– Я не знаю, – сказала я, вставая.
– Чего ты не знаешь? – нахмурился Владимир.
Я сделала несколько шагов к кухонной стойке. Достала стакан из шкафчика – кроме пары стаканов и пары тарелок, там тоже ничего не было. Все фальшивое, все – декорация. Теперь я лучше понимала, почему этот дом всегда казался таким странно пустым, лишенным собственного лица. Я поднесла стакан к крану и налила воды. Нервы были напряжены. Интересно будет посмотреть… Спектакль, который я имела возможность наблюдать, покажут только один раз? Что станет с его лицом, когда он поймет, что я знаю? Что там, за этим хорошо отрепетированным фасадом? Есть ли там живой человек? Любил ли он кого-то в своей жизни? Предавали ли его? Тяжело ли жить с постоянной маской на лице, изображать из себя совершенно другого человека?
– Я не уверена, что могу кому-либо теперь верить. Я так запуталась. Я даже не уверена, что могу верить тебе.
– Ты можешь верить мне. Всегда! – ответил он, вставая.
– Подожди! – Я вытянула вперед руку, как бы пытаясь остановить его движение. Было важно, чтобы он оставался на диване. – Пообещай мне ответить честно на один мой вопрос, ладно?
– Конечно! Что угодно. – Он опустился обратно на диван, словно послушался моей руки. Времени оставалось совсем немного.
– Один вопрос. Скажи, а как ты узнал, что у нас украли синичек? – спросила я у него.
В первые несколько секунд, могу поклясться, он не смог даже понять, что именно я сказала и что мой вопрос означает лично для него. Потом он попытался взять себя в руки. Пауза длилась дольше, чем нужно. Владимир запустил руки в свои волосы, посмотрел на меня в нерешительности.
– Ты мне сказала.
– Нет. Я не говорила с тобой об этом. Я вообще не говорила об этом, мне это было неприятно, и я все хотела забыть. И ведь ты ни разу не был у нас дома с тех пор.
– Тогда как же я узнал? Откуда-то же мне это известно? Возможно, кто-то другой сказал… – Владимир говорил медленно, словно сапер, обезвреживающий опасный снаряд.
– Никто не мог тебе сказать. Ты никого из наших друзей не знаешь. Ты даже следователя нашего не знаешь. И потом, мы не заявляли о синичках, они слишком дешевые, мы даже не пытались их искать.
– Оля, я не понимаю тебя. – Он заерзал на диване. – Что ты этим хочешь сказать. Черт с ними, с синичками.
– Ты… ты мог знать о синичках, только если ты сам их взял. Значит, ты был там. Значит, это был ты, – произнесла я тоном, который удивил даже меня. Я говорила спокойно, как шахматист, обдумывающий результаты старой партии, которая им уже проиграна.
– Что? – Владимир побледнел.
Несколько секунд он смотрел на меня, пытаясь разгадать меня. Как ребус. Потом вдруг лицо его поменялось совершенно – страх заставил его красивое лицо скривиться в гримасе ужаса. Он вскочил, но было уже поздно. Дверь спальни открылась, и в дверном проеме возникла темная фигура Николая с пистолетом в руке. Из другой двери, ведущей в гараж, возникли другие фигуры. Владимир побледнел и осел на диван.
– Так как ты о них узнал? – спросил Николай. – Скажешь нам?
– Что… что вы хотите? – прошептал Владимир, и взгляд его заметался в поисках выхода, которого не было.
– Тебя, – коротко ответил мой муж и подошел к нему вплотную, взяв на прицел.
Николай взвел курок. Четкий и ясный звук разорвал тишину. Владимир, словно парализованный, посмотрел на дуло пистолета. Он потерял дар речи, это было видно невооруженным взглядом, буквально не мог произнести ни звука. Владимир посмотрел на меня, просканировал на предмет сочувствия – но его не было. Только желание быстрее убежать отсюда далеко-далеко.
– Серега! – негромко скомандовал муж, и один из молодых людей в униформе отделился от остальных и приблизился к Владимиру.
– Без шуток, – добавил Николай.
Какие уж тут шутки. Владимир не мог пошевелиться. Он не двинулся с места и позволил сорвать с него рубашку и надеть на руки наручники. И только когда Серега достал из кармана холщовый мешок, он побледнел, как мертвец. Он был не из храбрецов, как оказалось на самом деле. Красивое тренированное тело не предназначалось для настоящих подвигов – только для обложек комиксов.
– Узнаешь? – хмыкнул Николай. – Это, кажется, твое?
– Ты… ты все не так понял. Я тут ни при чем. Ты ошибся. Ты ошибаешься! – закричал Владимир.
– Ш-ш-ш! А то придется еще тебе и рот заткнуть. Как ты мне заткнул. Ты же не хочешь этого? С открытым ртом куда приятнее, поверь мне. Я-то уж знаю. Ну? Будешь себя хорошо вести?
– Это был не я. Ты же нашел кого-то? Я был в Германии!
– Будешь вести себя ХОРОШО, тварь?! – крикнул Николай.
Серега с размаху ударил Владимира по лицу рукояткой пистолета. Тот взвизгнул, как пес, которому наступили на лапу, и я подскочила на месте и вскрикнула так, словно ударили меня.
– Буду! – Владимир почти рыдал. По его виску потекла кровь.
– Молодец. Тем более что нам есть о чем поговорить.
Николай кивнул, и Серега надел на Владимира тот самый мешок, в котором я пролежала в свое время все эти долгие часы, думая о нашей семейной жизни. Стоило ли выходить замуж за Николая? Можно ли было прожить эти годы как-то иначе? Ушла бы я от Николая, если бы этого всего не было? Осталась бы я с ним или все равно нашла бы кого-то еще? Столько вопросов «если бы?», на которые никто и никогда не даст ответа.
– Оля, тебе лучше уйти, – прорычал Николай. – Сейчас тебе лучше уйти.
– Что ты сделаешь с ним? – спросила я.
– Тебе его жаль? – Муж посмотрел на меня пристально, и в глазах его заплескалась ярость.
– Мне жаль тебя. И себя. И всех нас. Что ты сделаешь с ним?
– Уходи, – только и сказал он.
Он приказал ребятам «проводить» меня. Я вышла из комнаты в сопровождении высокого круглолицего парня, который старался на меня не смотреть. Он довел меня до дома и остановился на пороге в нерешительности, не зная, что делать дальше – оставаться со мной или уходить. Недостаточно четкая команда привела к небольшому системному сбою. Трудное это дело – принимать решения.
– Ну что, чайку попьешь? – спросила я паренька с горькой улыбкой.
– Извините. Я просто посижу, – ответил он.
Я вздохнула. Что ж, я не свободна. А я когда-нибудь вообще была свободна?
– Сиди! – Я пожала плечами и прошла внутрь. Это было восхитительно – оказаться в собственном доме, в собственной ванной комнате, под струями обжигающе горячей воды. Я подумала, что, пожалуй, как ни странно, хочу и дальше жить именно здесь. Мне больше не хотелось бежать от своего прошлого. Я намылила мочалку и долго терла плечи и руки, стараясь не думать о том, что происходит сейчас там, всего в нескольких десятках метров от меня. Закрыла глаза и почувствовала, как же невыносимо у меня болит голова и все тело. Я больна, мне нужно время, я хочу отдохнуть – ни о чем не думать, ничего не делать. Но для начала мне нужно решить проблему, которая сидела за моей дверью. Я посмотрела на свое обнаженное тело, отраженное в запотевшем зеркале ванной комнаты. Я все еще ничего, да? Пожала плечами и вышла из ванной как есть, в чем мать родила.
– Ты все еще тут? – спросила я у моего сторожа, глядя на него как ни в чем не бывало. Парень сидел на нашей кровати, ожидал меня, скучал, листал журнал с пистолетами – Колин, конечно же. Увидев меня, он на секунду задохнулся, потом отвернулся, потом против собственной воли снова скользнул по мне взглядом, словно пытаясь проверить, не подвели ли его глаза.
– Нравится?
– Вы зачем?! – Он вскочил и, не глядя, набросил на меня покрывало.
Тяжелая дорогая ткань скользнула по моим плечам и упала на пол. Я стояла и улыбалась.
– Ну что, теперь только осталось сказать мужу, что ты подсматривал за мной после душа.
– Я… вы не… Я не… – паренек принялся заикаться, старательно заматывая меня в простыню.
– Как же вы все меня достали! – воскликнула я. Одним движением рук я скинула это все. – Не прикасайся ко мне. Убирайся из моей спальни. Ты уволен, ты понял? Как тебя зовут? Как фамилия?
– Я должен… я должен был остаться… – бормотал он.
– Я сейчас буду спать, а ты делай что хочешь. – Я легко повернулась и села на кровать. Потом я легла, раскинув руки, и рассмеялась. – Или, хочешь, присоединяйся.
Парень вылетел из комнаты как пуля. Неплохой эффект я произвожу на подрастающее поколение. Секс-бомба? Это вряд ли. Я покачала головой, встала и закрыла дверь на щеколду, порадовавшись тому, что она у нас есть. Парень услышал, подошел и дернул ручку двери.
– Не получится! – рассмеялась я. – Придется выламывать.
– Ну, пожалуйста, – парень чуть не плакал.
– Я просто буду спать. Могу я побыть одна? – строго произнесла я.
Он помолчал, а потом уныло согласился. Я посмотрела на свое отражение в зеркале дверцы нашего большого гардероба – бледная, усталая, все еще красивая женщина с хитрой улыбкой на губах, с темными кругами, с блеском в глазах, с живыми быстрыми движениями. Я нравилась себе, до последней морщины, до последнего шрама от операции. Вся моя жизнь расписана на моем теле, как карта. Я включила тихую музыку природы в стереосистеме – ненавижу эти звуки из колонок, но Коля всегда их держит под рукой. Он любит засыпать под какой-нибудь шум, и если уж я должна выбирать между звуками бесконечных новостей по телевизору или шумом воды и фальшивым чириканьем – предпочитаю чириканье. Прислушалась, потом открыла дверь и выглянула в коридор. Парень сидел – грустный-грустный – на ступеньках.
– Ты в порядке?
– Да, – кивнул он.
– Меня не будить. Если захочешь, можешь на кухне взять сок или пиво – наверняка есть в холодильнике.
– Спасибо, я не хочу, – сказал он.
Я пожала плечами, зашла в комнату, закрыла дверь и тихо, крадучись, подошла к гардеробу. Надела шорты и майку – это дело на три секунды. Обуви не было, пришлось так и вылезать из окна в тапках-шлепках, но они были родные, сто лет ношенные, удобные. Не подвели. Хорошо, что в нашей спальне балкон с балясинами. Слезать с него вполне удобно. Хорошо, что под нашим балконом клумба, а не крыжовник. Бархотки куда мягче. Мне оставалось только надеяться, что звуки поддельной природы замаскируют увесистый «шмяк», который я издала при падении. Темнота была мне на руку. Я прошла по дорожке к калитке, и через несколько минут я снова была в соседском доме.
Что-то все-таки не так с Домиком дядюшки Тыквы. Плохая карма. Было бы правильно теперь его просто снести и выстроить на его месте новый. Впрочем, проблема не в доме. Проблемы всегда с людьми. Дом в ночной мягкой тишине смотрелся уютно и мило. Теплый свет фонарей отражался в темных окнах. Все шторы были плотно закрыты. Только одно окно осталось чуть приоткрытым – случайная недоработка, не проверили. Я остановилась возле него и услышала голос Николая:
– Ты думаешь, я позволю делать из меня дурака?
Дальше раздался звук, заставивший меня подпрыгнуть. Я очень надеялась, что он еще не покалечил Владимира. Ответ был произнесен, но слишком неразборчиво, я не поняла ни слова. Не медля больше, я подошла к входной двери и вставила ключ, который унесла с собой в кармане халата (еще одна недоработочка, надо было меня обыскать!), и аккуратно провернула его, надеясь, что меня не услышат.
– Ты мне все отдашь, ты понял? Если хочешь жить, конечно, – говорил Николай; когда я приоткрывала входную дверь и проникала внутрь, никто меня даже не заметил. Голос у Коли был пугающе спокойный и холодный. Все были слишком поглощены тем, что происходило внутри, чтобы заботиться о внешнем мире. Я бесшумно проскользнула в угол прихожей, откуда мне было видно отражение происходящего – не целиком, но достаточно. Мне было виден Владимир. Я прижала ладонь ко рту, чтобы не закричать. Он стоял на коленях перед Николаем, все еще с мешком на голове, только теперь его обнаженное тело было перепачкано кровью. Говорил он так, что было страшно предположить, на что сейчас похоже его лицо. Это было ужасно. Я бы ни за что не хотела знать, что мой муж способен на такое. Человек, которого я люблю, оказался способен на многое.
– Как ты узнал о деньгах? – спросил Николай. – И давай без шуток, если не хочешь остаться без почки. Кто тебе сказал? Я знаю, что это был кто-то из моих людей – кто именно? Степанов?
– Да! Степанов! – крикнул Владимир.
– Откуда ты его знаешь?
– Мы с ним вместе росли! – ответил Владимир.
– Отлично! – удовлетворенно кивнул Николай. – Все-таки Степанов. Рассказывай, куда вы дели мои ружья.
– Он их спрятал. Мы поделили все так, что я забрал деньги, а он – ружья. Я не знаю, куда он их дел! – Владимир был сама откровенность.
Николай тяжело вздохнул и опустился на стул рядом с Владимиром, закрыв его от меня. Он выглядел усталым. Его руки тоже были в крови. Я вздохнула, встала и сделала шаг вперед. Потом еще один, и оказалась в зоне видимости моего мужа. Его охранники стояли, глядя на меня безумными глазами. Команда людей, потерявших разум при виде крови. Зов предков-убийц превратил их всех в зверей.
– Что… ты… тут… делаешь? – отчеканил Николай с перекошенным от ярости лицом.
– Он вам врет! – сказала я, холодно улыбнувшись. – А вы, как идиоты, развесили уши.
– Что? – вытаращился на меня супруг.
– Ты – первый идиот, между прочим. Ну, смотри! – Я взмахнула рукой и приблизилась к центру драмы. Николай схватил меня за руку, но я резко дернула ее и посмотрела на него так, что он отошел назад. Я подошла еще ближе.
– Ты меня слышишь? – спросила я Владимира. – Отвечай, или они снова будут тебя бить.
– Слышу, – пробормотал Владимир.
– Как выглядит Степанов? – спросила я у Владимира. – Отвечай, потому что я не думаю, что ты хоть раз его видел. Не знаю, зачем ты его подставляешь, но ты никогда с ним не встречался, так ведь?
– Не так! – крикнул Владимир, но тон его был отчаянным, залихватским. Он играл из последних сил.
– Как внешне выглядит Степанов, с которым, как ты говоришь, ты вместе вырос? – продолжала я.
– Как мужик, – голос Владимира изменился.
Николай переглянулся с кем-то из своих людей, потом посмотрел на меня.
– Какого он роста? – спросила я.
– Среднего, – неуверенно предположил Владимир.
Я глянула на Николая, тот пожал плечами. Средний рост – крайне общее понятие.
– Какого цвета у него волосы?
– Брюнет, – наугад брякнул он.
Николай замотал головой. Я задумалась.
– Как его зовут? – спросила я, вычислив уязвимое место. Владимир молчал. Тогда Николай замахнулся и ударил его в грудь ногой.
– Отвечай, тварь. Брюнет, говоришь?! Он вообще лысый, слышишь, подонок? Как его зовут? Чего молчишь?
Владимир словно бы отключился.
– Прекрати! – крикнула я. – Твои методы мы все знаем. Теперь позволь мне. – Я подошла еще ближе к Николаю, который, кажется, просто онемел от такой моей наглости. Я положила свою ладонь на его плечо, а другой прикоснулась к его руке.
– Дай мне! – прошептала я.
– Что?
– Дай мне это! – Я кивнула на пистолет и ухватила его рукоятку. Железное чудовище аккуратно легло в мою ладонь. Железо было теплым, согретым руками моего мужа. Пистолет был тяжелым. Несколько секунд ушло на то, чтобы приспособиться к этой тяжести. Потом я выпрямилась и посмотрела на Николая.
Глава 19
Время убивать
Это было странное чувство – обрести власть, пусть даже всего на несколько минут в целой жизни. Мои руки дрожали, запястье выгибалось под тяжестью пистолета, я чувствовала взгляды, прикованные ко мне, и знала, что любое неверное движение может сейчас закончиться трагически. Не знаю, по правде говоря, когда мне было страшнее – лежать связанной с мешком на голове или держать человека с мешком на голове на прицеле. Женщина не должна никогда и никого держать на прицеле. Женщина не должна делать абортов, не должна молча глотать слезы, не должна чувствовать себя пустым местом. Много чего женщина не должна. Я посмотрела на Николая и спросила, чего он хочет больше всего.
– Ты хочешь денег, Коля? Или справедливости? Возмездия? Искупления? Мести?
– Оля, отдай мне пистолет, – попросил Николай, протянув ко мне руку.
Я покачала головой.
– Открой ему лицо, – приказала я.
Никто не пошевелился. Тогда я подняла руку с пистолетом и навела на одного из Николаевых архаровцев. Кивнула ему, и он сделал шаг вперед.
– Что? Ты с ума сошла?
– Сними мешок.
– Ты будешь его защищать? – позеленел он. – После всего того, что он сделал?
– Я хочу, чтобы мы все остались людьми. Вы все творите такое, после чего страшно жить, – сказала я настолько твердо, насколько смогла.
Охранник подошел и сдернул мешок. Смотреть на Владимира было страшно. Те полчаса, что меня не было, не прошли даром, и на его красивом лице не осталось живого места. Я закрыла глаза на секунду, стараясь подавить приступ тошноты. Сейчас не время, не время, Оля. Открыла глаза, одной рукой подтащила пустой стул поближе к себе, села и посмотрела на Владимира. Он прищурился на свет, бросил взгляд на Николая – его голубые глаза полыхали ненавистью.
– Оля-Оля-Оля. Дорогая моя Олечка. Я никогда не любил тебя, к сожалению, – пробормотал он и сплюнул кровь.
– Я знаю, – кивнула я.
– Я старался, как мог. Но просто не мог. Ты не в моем вкусе, вот и все. Думаю, что ты это чувствовала, да?
– О, да! – рассмеялась я. – Забавно. И ты тоже не в моем. Ты слишком… красивый. Как с рекламы. Если бы ты выбрал Алину, все было бы иначе, – добавила я.
Николай и его братва смотрели на нас с нескрываемым изумлением. Владимир облизнул губы и простонал.
– Больно?
– Да. Ты должна знать, что я и зла тебе не желал.
– Не думаю, что это имеет какое-то значение. Я одного не понимаю. Ты нас ограбил, это хотя бы объяснимо. Но зачем, скажи, – спросила я и сжала пистолет крепче, – зачем я тебе понадобилась? К чему вся эта неземная страсть, я должна знать!
– У него спроси. Он знает, – вдруг сказал Владимир, повернувшись к Николаю. – Вот пусть он и скажет. Твой хороший муж – не думаю, что он тебе расскажет.
– Заткнись! Ничего я не знаю! – крикнул Николай.
– Классный ты мужик, Николай, а? Жена у тебя живет, как в армии служит. Сказал, чтобы отжималась, – она отжимается, да? Хорошо воспитал. Она же боится с тобой даже заговорить – ты ничего никогда не хочешь знать. Но это неважно. Важно то, что у тебя всегда есть план «Б», да? На все случаи жизни.
– Какой бы я ни был муж, ты бросил ее замерзать в ледяном доме! Забыл?
– Это да, не поспоришь. Не забыл. Только откуда мне было знать, что дом ваш замерзнет?
– Без электричества? Не придуривайся, скотина! – возмутился Николай.
– Эх, да. Ты прав, мне просто было плевать. Я плохой, а ты хороший. Э-э, постой-ка. Ты тоже ведь не очень-то хороший. У тебя ведь есть десять миллионов долларов в одном из банков Австрии. Слышишь, Оля? – Владимир посмотрел на меня и, как смог, усмехнулся. – Он ведь тебе никогда о них не говорил, твой герой. Да, Оля? Он тебя всегда пилил, мол, что денег мало, денег нет, не трать, не бери, не покупай, да? Мужья!
– Откуда… Черт, откуда ты знаешь? – пробормотал Николай.
Я обернулась и посмотрела на Николая, который побледнел, хотя еще секунду цвет его лица был вполне здоровый.
– Это многое объясняет, – кивнула я и снова вернулась к Владимиру.
– Половина из них – твоя. Могла бы стать моей, если бы ты полюбила меня. Вот тебе и причина.
– Если бы я полюбила тебя… – повторила я медленно. – Скажи, Владимир, ты хочешь жить?
– Да, Оля. Я очень хочу жить, – сказал он настолько искренне, что я буквально отпрянула от него. Как будто передо мной на коленях стоял совершенно другой человек, незнакомец, о котором я ничего не знаю.
– Как он тебя разукрасил! – присвистнула я. – Тебе уже не сводить с ума женщин. Хотя… Шрамы украшают мужчину, да?
– Не меня. У меня всегда был другой образ. Романтический герой со старомодными представлениями о добре и зле. Ты ведь так и не догадалась? Я – профессиональный актер. А хороший спектакль стоит хороших денег.
– Актеры не надевают на людей холщовые мешки, – поделилась я с ним.
– Когда-то я играл в театре. – Владимир посмотрел вдаль и улыбнулся. – Я подавал надежды, знаешь. Я мог бы стать круче Хабенского!
– Актер? – пробормотал Николай. – А татуировку сводил – тюремную?
– Все-то ты знаешь, – горько усмехнулся Владимир, бросив взгляд на свое плечо. – Прямо никуда, Оля, от твоего мужа не деться. Да уж, не девушка там была выбита, ты прав. Извини, Оля, соврал. Было у меня в жизни время подумать о будущем. Целых пять лет. И о том, как зарабатывать на жизнь. Актеры зарабатывают копейки, знаешь ли.
– И теперь мы должны тебя пожалеть? – выкрикнул Николай, готовый броситься на него.
Но я покачала головой и сделала знак пистолетом: не стоит.
– Послушай меня. Твой единственный шанс спастись, Владимир, это рассказать все, что мне интересно. Ты должен сделать так, чтобы я захотела тебя отпустить. Значит, это ты нас ограбил?
– Ну, если уж ты так настаиваешь на признаниях, то да, – кивнул Владимир. – Я это устроил. Как ты понимаешь, в Мюнхен я тогда не уехал. – Владимир неприятно дернулся и облизнул губы. – Но я только контролировал процесс, а вязали вас мои ребятки. Это не моя работа – через заборы лазать. Так что с замерзшим домом – это была просто накладка. Не подумали мы. С другой стороны, Оля, мы же вас не убили. Разве это не заслуживает хоть какой-то благодарности? Можно, я сяду? Я не чувствую ног!
– Нельзя, – покачала головой я. – Это ничего, что ты их не чувствуешь. Я тоже не чувствовала их, ты знаешь об этом? Ах да, об этом я как раз тебе рассказывала. В деталях. А ты меня утешал. Так где мои синички?
– Тебе правда интересно? Они висят на одной стене далеко-далеко отсюда. Господи, какая глупость. Если бы я не ляпнул… – Владимир посмотрел на меня с сожалением. Он горько расхохотался и опустил голову. Потом поднял ее и посмотрел снова на меня: – Синички! Рассказать кому – не поверят. Ведь черт его знает, зачем я велел их прихватить. Честно. Понравились. Подумал – их-то уж точно никогда не найдете, увезу и все.
– Знаешь что? – расхохоталась я. – А ведь ты – единственный мужчина в моей жизни, который искренне оценил мое творчество! Вот это ирония, да?
– Да уж. Кто ж знал, – Владимир попытался распрямить колено, но не смог.
– Как ты узнал о деньгах в доме? – вмешался в нашу светскую беседу Николай.
– Неужели не догадался? Ты же мне сам все и сказал, – ухмыльнулся Владимир и сплюнул на пол, и без того уже покрытый следами крови.
– Что? – Коля смотрел на него стеклянными глазами. – Ты врешь.
– Ты, помешанный на безопасности фрик, который громко обсуждает такие вещи, о каких вслух даже и говорить не стоит.
– КАК ТЫ СДЕЛАЛ ЭТО?
– Я наставил «жучков»! – расхохотался Владимир. – Можешь пойти и поискать. Три «жучка», и все дела. Еще в первый день, когда ты мне демонстрировал свою коллекцию и докладывал, что почем и как это можно продать. Черт, да ты круче любого рекламного агента! Если я и сомневался в том, брать ее или нет, то ты меня убедил окончательно.
– Сволочь! – чертыхнулся Николай.
Я против воли улыбнулась. Вот оно – подтверждение того, что хвастать нехорошо.
«Жучки»? – «порадовалась» я. – И все?»
– Так я узнал о половине лимона у вас дома – ты сам сказал, что привезешь их и оставишь до утра. К тебе приезжал какой-то мужик, вы с ним разговаривали на кухне.
– Заказчик обнала, – пробормотал Николай.
– Возможно, – не стал возражать Владимир. – Вот и все, я на большее, в общем-то, не рассчитывал. Это уже потом, когда тебе, Коля, пришлось отдавать бабки, ты их снимал со счета в Австрии – так я узнал о счете в Австрии. Но Австрия – не Россия, там деньги не стыришь так просто. Вот и получилось, что самым эффективным было бы – жениться на твоей жене, тем более что она и так уже была несчастна и одинока, да? Ну, что еще ты хочешь знать?
– Где это все? Где мои деньги и ружья? – спросил Николай. – Говори, если хочешь уйти отсюда на своих двоих.
– Нет, Коля. Никуда он на своих двоих не уйдет, – возразила я, сжимая рукоятку пистолета. – Он уедет отсюда на красивой полицейской машине.
– Что ты такое несешь? – Николай уставился на меня в изумлении. При решении вопросов в его кругах просто не принято прибегать к услугам полиции. Я вздохнула и замолчала. Как же трудно бывает порой просто заполучить внимание. Чтобы тебя услышали.
– Что? Ты же обещала! – практически в один голос с Николаем вскрикнул Владимир.
– Ты просто меня неправильно понял, – пояснила я, глядя Владимиру в глаза. – Я спросила, хочешь ли ты жить? Я не спрашивала, хочешь ли ты жить на свободе.
– Что? – снова закричали они оба.
Я подождала еще немного, дала им обоим высказаться. Николай кричал, что, если сейчас вызывать полицию, это ничем хорошим не кончится и никаких результатов не принесет. Что у этого смазливого негодяя хватит денег откупиться от полиции, обложиться адвокатами и прочими тварями дикими – выскользнет, и будьте-нате. Владимир кричал, что это просто глупость. Что если мы сдадим его полиции, он никогда нам и копейки не вернет, не говоря уже о ружьях, которые почти распроданы, но он еще может кое-какую часть вернуть.
– Ты хочешь предложить нам ружья и деньги в обмен на свободу? – деловито уточнила я.
– Да! – выкрикнул Владимир.
Я посидела и подумала под его уговоры быть разумной и не вредить самой себе. Николай и Владимир проявили удивительное единодушие в этом вопросе – они просто хотели вернуть все к точке отсчета, к началу. Каждому свое. Минут через пять я пожала плечами.
– Нет, меня это не устраивает, – покачала я головой. – Деньги мне неинтересны, тем более что благодаря тебе я теперь в курсе моего реального положения вещей – дела у меня совсем неплохи. Я могу не бояться бедности, верно? А ружья эти я всегда ненавидела. Я прямо чувствовала, что от них будут проблемы. Так что… – Я повернулась к к мужу: – Мы, Коля, сейчас вызовем полицию и…
– Никого мы не вызываем, – прорычал он.
– Вызываем, – я уперлась в него взглядом. – Если, конечно, ружья и деньги для тебя важнее меня…
– Что? – Николай в недоумении тряхнул головой и переспросил: – О чем ты говоришь, Оля?
– Все довольно просто, Коля. Я тут подумала над твоим предложением начать все заново. И я в целом готова его принять. Я люблю тебя. Всегда любила, чего бы ты ни творил. И чего бы я сама ни натворила, вот так-то. Я люблю тебя и сейчас, но я больше не собираюсь безропотно терпеть все, что бы ты мне ни уготовил. Я знаю, что это перебор и что я, возможно, не стою того. Решать тебе. Сделать, как я говорю, или сделать все по-своему.
– Что решать-то, а? С ума сошла? – кричал он.
– Пойми, Коля, мне плевать на деньги, не в них счастье. Главное, чтобы вот этот человек, – я ткнула пальцем в сторону Владимира, – никогда и никому больше не причинил того зла, которое он причинил нам. Таким, как он, место в тюрьме, я уверена. Либо мы сейчас вызываем полицию, следим за тем, чтобы вся информация попала в правильные руки, и забываем о нем…
– Либо? – переспросил Николай, и глаза его сузились.
– Либо ты можешь делать с ним что пожелает, а я прямо сейчас разворачиваюсь и ухожу навсегда. Никакого второго шанса. Я должна знать, что могу полагаться на тебя и верить тебе. Я не могу по-другому.
– Ты все сказала? – процедил он сквозь зубы.
– Все, – кивнула я.
Мы с ним стояли как два противника в немом поединке, будто мы играли в гляделки, и кто первый мигнет, тот и проиграл. Николай, кажется, даже не дышал. Я так и видела, как в его мозгу сейчас происходят математические расчеты. Плюс идет на минус, что-то идет в остаток, что-то сбрасывается со счетов. Интересно, не я ли? Владимир тоже застыл, глядя на нас, как на ненормальных.
– Ты ведь понимаешь, Коля, – зачастила я, не выдержав, – ведь он не один был. Их всех надо найти. Это же банда. Они ведь и других людей грабят. Может, кого-то убили даже?
– Ш-ш-ш! – осадил меня муж, задумчиво глядя в окно.
– Они – преступники.
– Ты мешаешь мне думать, Оля, – добавил он строго.
– Коля! – воскликнула я в отчаянии.
– Мне нужно понять, кого именно вызвать. Мы не можем вызвать кого попало. У меня есть знакомый опер в Юго-Восточном округе. Нужно ему позвонить. Нужно будет дать денег, чтобы ребят подняли, оперов.
Я смотрела на Колю и плакала. Честно признаться, я не верила, что он на такое способен. Не верила, но надеялась, несмотря ни на что. А теперь – слезы текли из моих глаз без всякого контроля. Охрана тоже как-то засуетилась, народ принялся высказывать мнения, кого надо подключить и у кого какие есть связи.
– Николай Максимович, а мы сможем наше видео использовать, сегодняшнее? – спросил один, тот, который срывал мешок с головы Владимира.
– Черт, конечно! А почему нет? – удивился Коля.
– Ну, там же… это… Насилие.
– Ну и что? – рявкнул он. – В любом случае – даже если не для суда – будет материал для следствия.
– А еще, а еще… – вдруг осенило меня, – помнишь, как он принес видеозаписи со своих камер? Там ведь были только люди в масках и ничего важного? А что, если он их подретушировал и обрезал. Может, у него на видеокамерах что-то еще было интересное?
– Вряд ли! Сто процентов, он все стер. Они же профи, – покачал головой Николай, а потом вдруг подошел ко мне, обнял, прижал к себе, поцеловал в губы и сказал, чтобы я больше ни о чем не беспокоилась.
Но я больше ни на что такое не «велась». Я поцеловала его в ответ, повернула его лицо, взяв за подбородок, и щелкнула по носу.
– Видеозаписи могут помочь. Там могут быть люди, которые замешаны в этом. Потому надо хорошо все обыскать – машину, его вещи. Сфотографировать все документы, чтобы потом какие-то из них «случайно» не потерялись.
– Ты меня пугаешь! Откуда такая хитрая женщина взялась? – шутливо помотал головой Николай и усмехнулся.
Обстановка разрядилась, и все как-то даже забыли о том, что происходит, где мы и кто стоит у нас на полу на коленях. Владимир, высчитав момент, когда все мы были заняты чем угодно, но только не им, вдруг подскочил на своих якобы затекших ногах, дернулся всем телом – надо признать, своим гибким телом, – и его руки, только секунду назад надежно закрепленные наручниками, вдруг каким-то непостижимым образом обхватили меня и выхватили из моих рук Колин пистолет. Что тут началось! Николай закричал, схватил у кого-то из рук пистолет, Владимир остановил его своим окриком:
– Тише! Замолчите все!
– Тишина! – приказал Николай.
Он стоял белый, как снег, и смотрел на меня, зажатую в руках Владимира, как в тисках.
– Тихо, я сказал! – повторил Владимир. – Мы сейчас с ней уйдем, и никто нас не тронет, если хотите увидеть ее живой. – Он дышал легко. Тренированный, блин!
О, как я была зла. Он потащил меня к выходу, продолжая целиться пистолетом мне куда-то в бок.
– Видишь! – сказал Николай, словно, как обычно, хотел показать, что, мол, я опять напортачила. И сделал шаг мне навстречу.
– Не шевелись даже. Я так понял, ты жену все-таки любишь, да? – Владимир открыл ногой дверь и потащил меня на улицу.
Никто не посмел пойти за нами, все слишком боялись за мою жизнь. Николай в ярости кусал губы. Я увидела, как слезы потекли по его лицу.
– Тебе, Оля, сейчас придется вести машину, – сказал Владимир. – Прямо у меня на коленях, круто, да? Снова мы с тобой будем практически близки.
– И не надейся, – пробормотала я, напряглась всем телом и… со всей бабьей дури ударила Владимира между ног, а затем рванула вперед – сила инерции потащила его вслед за мной, мы упали, перекатились друг через друга, сражаясь за пистолет не на жизнь, а на смерть. Да, как же мне не хватало тренировок! Надо, надо начинать бегать по утрам и вести здоровый образ жизни. Пора, брат, пора! Если удастся дожить до завтра, с завтрашнего дня – на зарядку. Обтирания и водные процедуры. Прогулки по вечерам. Прямо торжественно клянусь.
– Ах ты, сука! – прорычал Владимир, которому, как ни крути, было сложнее, чем мне – запястья-то в наручниках. И хоть он был не в пример сильнее меня, свобода запястий сработала на меня, и я оказалась хоть и в его объятиях, зато с пистолетом в руке. Так мы и лежали, друг напротив друга, задыхающиеся, покрытые летней пылью вперемешку с росой, яростно смотрящие друг на друга, страстно желающие друг другу пропасть в аду. М-м-м, как сексуально!
– Вот это был наш с тобой самый искренний секс, дорогой! – пробормотала я, держа дуло пистолета упертым прямо ему в грудь. – А теперь, если ты не хочешь, чтобы я разбила тебе сердце, медленно поднимайся, убирай от меня свои поганые руки и поворачивайся лицом к стене.
– С-сука…
– Да-да, это я уже поняла! – кивнула я.
Николай вылетел на улицу через секунду и замер в оцепенении. Бьюсь об заклад, не это он ожидал увидеть. Владимир стоял, держа руки за головой, лицом к стене дома. Картина маслом.
– Видишь? – спросила я его, ехидно улыбаясь.
Николай вынул из моих дрожащих рук пистолет, обнял меня, прижал к себе, и мы вместе осели на землю.
– Нет, ну какая падла. Тренировался, видать! – подытожил он с завидной смекалкой.
Я рассмеялась.
Дальше были долгие часы тяжелой работы. Владимир, надежно привязанный за руки и за ноги к колонне его собственного (то есть арендованного) дома, то рыдал, то злился, то умолял нас отпустить его, предлагая разнообразные варианты и заоблачные золотые горы. Говорил, что ему в полицию не с руки, прямо никак нельзя. Отпечатки, мол, сдавать ему не стоит – вредно для здоровья. Могут начаться обострения.
– Что, ищут тебя? Их разыскивает полиция? – хмыкнул Коля, вызванивая своего знакомого следователя. – Теперь не отвертишься.
– Хочешь, я тебе два миллиона заплачу? Прямо сегодня? А? Два миллиона? Три! – выл Владимир. – Можешь не выпускать меня, пока их не получишь.
– Что, ты прям так возьмешь и поверишь моему слову?
– Да! Я поверю.
– Интересно, что же за ним такое числится? – Коля почесал за ухом и продолжил вызванивать знакомого.
Владимира забрали только к утру, несколько попеняв Николаю на состояние, в котором арестованный был им передан. Не могу утверждать, что после моего триумфального освобождения состояние Владимира не ухудшилось. Николай и остальные, пока связывали его, немного переборщили – сбрасывали эмоции. Но я не стала их останавливать в этот раз. Следы наручников несколько охладили мой гуманитарный пыл. И потом – ведь не убили же, в самом деле?
– Это ж какое-то месиво. А нам зашивать?
– Он пытался взять мою жену в заложницы, – пояснил Николай. – Вы же видите, в каком она состоянии.
Я, конечно, подумала, что царапины от крыжовника на моих руках и большой синяк на бедре, оставшийся после падения на бархотки, – не совсем результат нашей схватки с Владимиром. Но потом я решила – что за черт? – из-за кого же я лазила по заборам и падала с балкона. Так что будет только справедливо, если он ответит за это. И я не стала перечить врачам, которых Николай призвал снять с меня побои, – они записали все.
Глава 20
Я не подарок – я сюрприз
– Я просто не могу поверить! – воскликнула Алина, глядя на меня с таким искренним изумлением, что мне даже стало смешно. – Владимир? Не может быть!
– Больше того, выяснилось, что так называемая банда Владимира замешана как минимум еще в пяти подобных ограблениях в элитных поселках. Он одновременно жил в нескольких местах, представляешь, – поделилась я с подругой информацией, которую Николаю под грифом абсолютной секретности передал его знакомый следователь из Юго-Восточного округа.
– Бывает же! – покачала головой Алина.
Она была какой-то странно рассеянной сегодня. Мы сидели в моей гостиной, по которой я так скучала в последние недели. Лето закончилось, пришел сентябрь, но этого еще не чувствовалось, и разноцветные краски на моих клумбах еще даже не начали угасать. Листья деревьев стали немного светлее и запылились, зелень пожухла… Но мир все еще оставался совершенно прекрасным, и до дождливой ветреной осени было очень далеко. Бальзаковский возраст бывает и у природы.
– И не говори. А с виду такой приличный человек. Вот и верь после этого приличным с виду людям. Прямо сразу надо брать отпечатки пальцев и нести в полицию на проверку, – рассмеялась я.
– А знаешь, как он был прекрасен, когда приехал за тобой? О, это была картина! Ты уже была совершенно никакая, то есть не просто выпившая, а уже утратила способность ходить на своих четырех.
– На своих двоих? – поправила я ее, чувствуя себя немного оскорбленной в лучших чувствах.
– На своих двоих ты перестала ходить уже за час до этого, – как ни в чем не бывало отмахнулась от меня Алина. – Он позвонил тебе, а ты принялась кричать, что достали тебя демоны, а потом швырнула телефоном в музыкантов. Я еле уговорила их не выводить нас, ужас.
– Я не помню! – нахмурилась я.
– Не удивлена нисколько, – хмыкнула подруга. – Он звонил и звонил, и звонил снова, так что я решила ответить за тебя и объяснить человеку, что ты, так сказать, вне зоны действия сетей. А он как начал волноваться, кричать, требовать, чтобы я сказала, где ты и что с тобой. Стал спрашивать, не сделал ли с тобой чего твой ужасный муж.
– Даже так? – улыбнулась я. – Вошел в образ, да так, что прямо не смог выйти! Лицедей чертов!
– Я поверила. Он был такой искренний, такой напуганный…
– И такой красивый, да?
– А ты, моя дорогая Олечка, мне ведь ни словом не обмолвилась, что у тебя роман с соседом. Нет, какая ты все-таки скрытная – мама дорогая! В общем, он приехал – красивый, как бог, в костюме, в белоснежной рубашке, не застегнутой…
– На три верхние пуговицы, что даже немного видна его грудь, да? – перебила ее я. Мы переглянулись и расхохотались.
– Его накачанная грудь! Черт, даже теперь, когда я знаю, кто он на самом деле, не могу ничего поделать – так бы и съела. М-м-м, какие мужики пропадают, а? Он влетел и бросился к тебе. Между прочим, он был просто идеален. Заплатил за ужин, а он у нас с тобой был, как ты помнишь, не маленький. Прощупал твой пульс.
– Даже так? Испугался, что его будущая жертва помрет? Смерть от коньяка! – хмыкнула я. – Непорядочек, не по плану.
– Он вынес тебя на руках. Оставил мне свою визитку, попросил звонить, если что. Сказал, что не простит себе никогда, что проспал и дал тебе уехать. Я буквально была в истерике. Такая любовь! Он так благодарил меня, что я тебя забрала. Сказал, что обязательно позаботится о тебе.
– Какой мужчина! – причмокнула я. – А какой трудолюбивый. Помнишь, он вечно в командировки уезжал. То в Мюнхен, то еще черт-те куда. В общем, оказалось, что, когда он для нас тут уезжал в командировку, на самом деле он переезжал в Княжеское Озеро и куда-то еще, попеременно. Я забыла название второго поселка. Что-то вроде «Бенилюкс».
– Умеют у нас назвать поселок, да? – улыбнулась Алина.
– А ты в курсе, кто у них оказался самым главным? – спросила я, подливая себе чаю с корицей. Алина пила вино.
– Кто же? Серая Мышь? – ляпнула наугад Алина.
Я огорчилась.
– Ну, вот!
– Что? Угадала? – вытаращилась на меня Алина.
Я кивнула.
– Вот ведь дрянь какая. Недаром она мне сразу не понравилась!
– Прямо новая Ванга, – рассмеялась я. – В общем, она ему никакая не жена была, и ее уже давно днем с огнем разыскивают.
– Ну что ж, значит, ей не повезло.
– Проблема только в том, что она скрылась из Мюнхена, а Европа настолько большая, что пойди найди ту Серую Мышь, – вздохнула я.
– Кто бы мог подумать, что женщины способны на такое! – всплеснула руками Алина. – Надеюсь, ее поймают и повесят.
– У нас сейчас даже серийных убийц не вешают, а ты хочешь, чтобы ее повесили? – усмехнулась я. – Думаю, это перебор. Но хорошо бы, чтобы ее нашли и посадили надолго.
– И чтобы ей «повезло» с соседками по камере. Чтобы это были женщины, которые знают, чего и кого хотят.
– Фу, Алина! – поморщилась я. Впрочем, она высказала здравую идею. Было бы неплохо.
– Ну а как вы с Николаем, помирились? Что же получается, вы ни денег не вернули, ни ружей? Удивляюсь только, как он этого Владимира не убил. – Она пожала плечами.
Я вспомнила тот день, когда Владимир стоял перед Николаем на коленях. Коля мог его убить. Легко. Мужчины способны на самые страшные вещи, когда на них нападают. Наверное, у мужчин были все поводы для того, чтобы эволюционировать именно таким образом, а не каким-то другим. Но теперь другое время.
– Главное – все живы, здоровы. Мы вроде как помирились, но… – Я задумчиво посмотрела в окно.
– Что – но? – уставилась на меня Алина.
Я покачала головой. Этого не объяснить словами. Я вернулась домой. Николай ни словом больше не припомнил мне истории с Владимиром. Он оставался вежливым и обходительным, прислал домой своего шофера с кучей каких-то продуктов, чтобы, значит, я не голодала. Сам поехал и вывез мой автомобиль с парковки в аэропорту и вообще был удивительно деятелен и мил. Но молчал, и это меня пугало. Я надеялась на более яркие эмоции, а так возникало ощущение, что он меня все-таки не до конца простил.
– Он пока был занят со всем этим расследованием, нам толком и поговорить не удалось. Мы живем вроде вместе, но, признаться честно, я не очень-то понимаю, что там делается у него в голове.
– Да что там может делаться! – возмутилась Алина. – Он должен покаяться и попросить у тебя прощения.
– Ты забываешь, что я ему изменила.
– Потому что он был таким невыносимым козлом, что…
– Алина! – остановила я ее. – Он всегда был именно таким невыносимым козлом, всю нашу жизнь. Я выбрала в мужья невыносимого козла и знала, отлично знала, на что иду. Все эти годы имела возможность убедиться, что с моим мужем я буду жить именно как в нашей любимой пословице…
– Как кошка с собакой? – прыснула Алина.
Я тоже усмехнулась.
– Не-а. Как за каменной стеной. Это, между прочим, самое точное описание, которое можно дать моему Коле. Он – каменная стена, непробиваемая, прочная, глухая к любым мольбам. Отчего все мечтают за ней жить? За ней одиноко и пусто, за ней тихо, как в погребе. Ты когда-нибудь была в погребе, а?
– У бабки моей в деревне всегда хранились банки в погребе, я у нее варенье воровала, – хихикнула Алина.
– Такой мужчина, как Коля, стремится отгородить тебя от всего, включая все то, что только может быть интересным в жизни. Ты не принимаешь никаких решений, ты не имеешь мнения, ты ни за что не отвечаешь, ты ни на что не способна. Ты – растение в горшке, и если тебя забывают поливать, ты хиреешь и теряешь листья. За каменной стеной темно и страшно. Выбраться из-за нее еще страшней. Я не знаю, помирились ли мы с моей «стеной». Он не очень-то со мной разговаривает. Возможно, что он меня даже не простил. Я не знаю. – Я закрыла лицо ладонями. Мне не очень-то хотелось говорить о нас с Колей. Как можно сказать, что мы помирились, если за несколько прошедших недель он ни разу не прикоснулся ко мне?
– А мы с Сашенькой поженились, – вдруг брякнула Алина.
С минуту я сидела молча, абсорбируя информацию. Алина молчала и смотрела на меня с некоторой растерянностью.
– Как? Когда? – переспросила я, наконец обретя способность говорить. – Столько лет…
– Не говори, – вздохнула Алина. – Черт его поймет, да? Взял и женился.
– То есть как… Как это произошло? А чего вы нас не позвали? Когда вы успели? Даже как-то обидно! – покачала я головой.
Алина подошла к большой картонной коробке с вином и долила свой бокал до самого верха.
– Он не захотел ничего устраивать. Знаешь, я тоже не знаю, как на это реагировать. Правда. Он сказал, что не собирается тратить деньги на свадьбу, довез меня до загса, дал взятку тамошней регистраторше, и нас поженили. Потом он спросил, довольна ли я.
– Жуть какая, – поежилась я. – Но все равно. Поздравляю!
– Спасибо, – растерянно кивнула она. – Я даже не знаю, зачем он это сделал.
– Решил исполнить долг честного человека? – предположила я, пытаясь хоть как-то разрядить обстановку.
Алина много лет мечтала о том, чтобы стать Миссис Сашенька, но я-то знаю, что вместе с этим почетным титулом она надеялась на многое другое. На то, что все Сашенькины друзья посмотрят на нее другими глазами. Что Сашенька перестанет уезжать в Швейцарию и США без нее. Что она, как красотка из всем известной кинокартины, пойдет по московским бутикам с Сашенькиной кредиткой и никто никогда больше ее не остановит. Что он станет относиться к ней с уважением. Что наймет домработницу и повара.
– Мне кажется, он просто испугался, что я уйду. Я думала об этом.
– Ты всегда думала об этом, – заметила я. – Все последние десять лет ты только и делала, что думала об этом. Но не ушла же?
– В последнее время я думала об этом намного сильнее, – улыбнулась Алина. – Может, он почувствовал?
– Он просто всегда тебя любил, но не знал, как это показать, – сказала я, искренне надеясь, что Сашенька действительно способен любить. В конце концов, то, что он кобель, еще не значит, что он чурбан бесчувственный. В противном случае, действительно, становится непонятным его затея с женитьбой.
– Главное, я теперь замужем, прикинь?! – воскликнула Алина и всплеснула руками.
– Знаешь что? А налей-ка мне тоже вина. – Я махнула рукой и протянула ей бокал. Почему мужчины такие, какие они есть, – о, это богатая тема, которую просто не хочется обсуждать на трезвую голову. Выкладывать всю правду – так уж под анестезией.
– А у тебя коньяку-то нет? – моментально отреагировала Алина.
– О, нет. Коньяку мне больше не надо, у меня на него теперь стойкая аллергия – после того вечера.
– Нет, ну сколько нам пришлось пережить из-за мужиков? Знаешь, что было самое обидное в нашей свадьбе? – спросила Алина, протягивая мне полный бокал.
Мы чокнулись и выпили молча, до дна. Я поморщилась.
– Что? Что вы обратно домой ехали на метро? – предположила я.
– Он не подарил мне никакого кольца! Я его спросила, а он сказал знаешь что? Иди, говорит, и купи какое захочешь. Бюджет – до трех штук. Я чуть не упала. Романтика, да?
– Кошмар, – согласилась я. – Жуть. Ну, и что ты купила?
Алина застенчиво улыбнулась и полезла в сумку. А что, мы женщины простые. Да, обидно, конечно, что не встал на одно колено, ни руки не попросил, ни сердца, а пришел, как слон в огород, натоптал и даже кольца не выбрал. Но не пропадать же бюджету в три штуки. Алина достала из сумки коробочку с тонким, изящным, усыпанным бриллиантами кольцом от Tiffany.
– Классное, – прошептала она, с наслаждением разглядывая его на своей руке. – Только сегодня купила.
– Между прочим, если бы он тебе даже и купил кольцо, то точно не такое. Купил бы какую-нибудь дешевую ерунду, а? Может, так даже и лучше? – утешала я ее.
Алина утешилась быстро. Вино изрядно помогло нам в этом, и к тому моменту, когда Николай вернулся домой, как всегда хмурый и усталый (прямо как в старые добрые времена), мы уже были весьма подогретые. Мы призвали Колю к ответу. Мы потребовали, чтобы он объяснил нам, почему мужчины так странно устроены, почему они такие – твердолобые и непробиваемые гады… бывают порой. И как так можно было пожениться, словно зайти в «Макдоналдс» перекусить, а?
– Без кольца, а? Скажи мне, Коля! – пьяно кричала Алина.
Коля упорно хранил свою страшную мужскую тайну, а на нас с ней смотрел с сожалением. Мы обиделись и ушли сидеть в сауну на третьем этаже, а Коля ушел спать. Он теперь ночевал на диване в гостиной перед камином. Как-то так получилось, что в первые дни, когда я только вернулась, он почти не ночевал дома, бегая между следователями, банкирами, охраной и кучей других людей. Он возвращался поздно, иногда даже под утро, и засыпал на диване, не хотел будить меня, как он говорил.
Через какое-то время я поняла, что за этим «не хотел будить» стоит нечто большее. Я не стала спрашивать, не стала ничего предлагать. В первые недели после всего случившегося я и сама не могла до конца определиться, что чувствую и чего хочу от нашего будущего. Было страшно, так как не верилось, что после такого вообще возможно хотя бы какое-то будущее. Мы ходили мимо друг друга так, будто оба – хрустальные и можем легко рассыпаться на осколки, стоит только подуть ветру не в ту сторону. Один неверный шаг. Потом мне стало страшно, что мы никогда уж не сделаем этого шага друг к другу.
Алина уехала после завтрака, пообещав в ближайшие же дни устроить обед в честь их с Сашенькой свадьбы («пусть только он попробует мне слово теперь сказать – законной жене») и пригласить нас с Колей к ним в гости. Николая уже не было, когда мы проснулись, и только небрежно брошенный на диване плед подтверждал то, что он тут был. На столе в кухне я обнаружила кувшин со свежевыжатым апельсиновым соком и записку. «Если будет совсем худо – выпей адвил, мне всегда помогает».
Я улыбнулась и провела пальцем по записке. Может быть, все-таки не все потеряно? Я проводила Алину, а потом вернулась на кухню, открыла холодильник и принялась прикидывать, что бы такое приготовить на обед, если он вдруг приедет домой обедать. Сегодня, ясное дело, Николая можно было ждать только к ужину. Что ж, подождем.
Я остановила свой выбор на пасте с морепродуктами. В последнее время я постоянно готовила Николаю еду с высоким уровнем афродизиаков. Жалкая ты женщина, Ольга, надеешься, что такие уловки сработают? Ну а на что мне еще было надеяться? Я достала из холодильника креветки, гребешки, кольца кальмаров – хорошо, что у меня еще имелись запасы продуктов, повышающих сексуальную активность. Жаль, не было улиток. Зато был имбирь. Все разморозить и дать стечь лишней влаге. На огороде еще осталась зелень. Мне даже удалось найти неувядший базилик, он спрятался среди бархоток – я уже давно высаживала кухонную зелень вместе с цветами, так как не люблю вида классических грядок. Укроп, между прочим, может удивительным образом украсить альпийскую горку, если его посадить в правильных местах и вовремя срезать его длинные «парашюты».
Я копалась на почти совсем увядших клумбах, пытаясь раздобыть еще и мелиссу, когда вдруг услышала звук открывающихся ворот. Черная машина Николая медленно заехала во двор. Черт, он все-таки решил приехать к обеду! А у меня еще, так сказать, конь не валялся. Я выпрямилась. На мне были короткие резиновые сапоги, старый халат. В грязных от земли руках – ножницы-секатор. Николай вышел из машины и остановился в дверях. Он стоял и смотрел на меня взглядом, от которого я вдруг похолодела. Он сделал шаг в мою сторону и улыбнулся. В его руках был большой кожаный портфель.
– Что это ты такое делаешь? Решила начать покос? – насмешливо поинтересовался он.
– Практически! – хмыкнула я. – Давно пора тут все привести в порядок.
– Похвально.
– Слушай, я не знала, что ты приедешь. Обед будет минут через двадцать. Подождешь?
– Оля, нам надо поговорить, – сказал он, и лицо его посерьезнело еще больше. – Пойдем.
– Поговорить? О чем? Я… я еще не принимала душ.
– Потом примешь, ладно? У меня не очень много времени, мне надо во второй половине дня еще ехать в Мытищи на встречу, а Мытищи теперь для нас, знаешь ли, как другой конец планеты. Жаль, туда не летают чартеры.
– Да уж, – кивнула я и покорно последовала за ним, по дороге вытирая руки о полы халата. Господи, почему именно сейчас? Я выгляжу ужасно, я грязная, халат старый, сапоги эти в желтый горох. Я не хочу его терять. Я люблю его. – А о чем ты хочешь поговорить, Коля?
– О нас, – коротко бросил он, и сердце мое совсем ушло в пятки.
Мы молча зашли в дом, прошли на кухню, где размораживались мои афродизиаки. Он молча помог мне сесть, отодвинул стул (кошмар, катастрофа, это не может означать ничего хорошего!). После чего спросил, не хочу ли я кофе.
– Я… пожалуй, – пробормотала я, чувствуя, что собственный голос предательски дрожит.
– С молоком?
– Да.
Николай включил кофемашину. Он был таким сосредоточенным и погруженным в себя. Подал мне кофе, потом положил на стол свой портфель, открыл его и достал какие-то бумаги, какие-то пакеты.
– Что это? – спросила я еле слышно.
Он вздохнул и посмотрел мне в глаза. Взгляд был грустным и каким-то немного отстраненным, отрешенным. Такими глазами смотрят люди, которые приняли решение покинуть этот суетный мир и уйти в монастырь.
– Я хочу сначала сказать тебе, Оля, что я искренне сожалею обо всем, что пошло не так в нашей жизни. Я знаю, что…
– Я тоже сожалею. Я тоже ужасно сожалею о том, что я сделала. Я не должна была. Ты только пойми, я бы никогда снова не стала делать этого, если бы у меня был шанс прожить этот год заново.
– Правда? – спросил он, оживившись, но тут же снова нацепил свою ужасную маску серьезного, сосредоточенного, невыносимо вежливого мужчины. Вежливость ему была не к лицу. Лучше бы уж матерился.
– Правда.
– В любом случае я хочу, чтобы ты знала – я искренне раскаиваюсь. Во многом. Прости меня, Оля, если сможешь. Я был не самым лучшим мужем для тебя, но я всегда искренне тебя любил.
– И я всегда тебя любила. И сейчас люблю! – Я почувствовала, как слезы наворачиваются на глаза.
– Прежде чем продолжить, я хочу, чтобы ты прочитала кое-какие бумаги! – сказал он и протянул мне какие-то белые листы.
Нет уж, ничего я не собираюсь читать. Ну почему все так плохо? Почему жизнь несправедлива – ведь я ужасно, ужасно хотела, чтобы все кончилось хорошо! Я почувствовала, что силы покидают меня. Я закрыла лицо руками и принялась делать то, что всегда помогало мне преодолеть самые сложные моменты в моей жизни, – я принялась рыдать.
Глава 21
А как ты хотела?
Слезы – гениальное изобретение человечества, и поскольку, я уверена, изобрели их не мужчины, они и по сей день старательно открещиваются от них, как мантру повторяя постулат о том, что настоящие мужчины не плачут. Ну и дураки! Слезы – это не только полезный процесс, сброс стресса. Это еще и уловка, отсрочка от любых активных действий. Не надо решать проблему, это все потом, это все пустое. Давай сейчас просто ее проплачем, прохлюпаем и просопим. Почувствуем всю тонкость бытия, всю быстротечность жизни, наше микроскопически маленькое место под еще теплым осенним солнцем. Вытрем слезы и пойдем дальше, варить варенье из тыквы с корицей. Потому что тучка все равно уже миновала, мы ее выплакали – тучку. А еще…
Слезы позволяют уклониться от удара, оттянуть момент объяснения, разжалобить сердце сурового судьи (полицейского, выписывающего штраф, учителя, решившего поставить «два» за зачет по латыни…). Слезы позволяют потянуть время. Именно этим я и решила заняться, чтобы никто не смог меня вынудить прочитать то, что уготовил мне мой умный, собранный и деловой муж Николай. Я рыдала, а он бегал вокруг меня и искал, где же она у меня – моя кнопка! Как перекрывается этот кран?
– Нет, ну что это такое, в самом деле! – Николай всплескивал руками и суетился. Передо мной уже стоял стакан воды, чашка чаю и бокал для вина. Самого вина не нашлось – мы, оказывается, все выпили вчера с Алиной.
– А-а-а! – отвечала я, отказываясь отлеплять руки от лица и испытывая почти непреодолимое желание сбежать. Пусть кому хочет показывает свои бумаги. Только не мне.
– Ты ж меня неправильно поняла. Ты хоть взгляни на меня, ну – на секунду! – бормотал он, безуспешно пытаясь отлепить мои ладони от лица. Не на ту напал!
– Я-а не хо-очу-у! Я хочу-у спать! – завывала я. Потом вскочила и побежала в гостиную, где Николай меня настиг, но я вывернулась.
– Господи, что ж это, а? Ну, просто поговорим – и все! Оля! – крикнул он. – ПРЕКРАТИ!
– После поговорим, – пробормотала я и рванула наверх, к спальне.
Вот они, дивиденды здорового (условно говоря, не считая последних месяцев) образа жизни, – я достигла двери раньше, чем взбешенный Николай дотянулся до меня. Я влетела в спальню и закрыла дверь на щеколду. Упала на кровать лицом вниз и зарыдала пуще прежнего, чтобы сквозь звуки моего воя не просочилось никакой новой информации.
– Ты ведешь себя как ребенок! – донеслось до меня через дверь, Николай шипел в щель под ней.
– И что?! Хочу – и буду как ребенок, – зло ответила я и принялась затыкать себе уши подушкой.
– Оля, я не собираюсь сказать ничего плохого!
– Не верю! Не верю! – Я замолотила кулаком по одеялу.
Я вела себя как идиотка. Но ведь я собиралась жить без него! Он совсем не ангел, он груб, он напивается, от него порой денег не допросишься, он заставил меня сделать аборт, он никогда не уважал моего мнения. Он не дарил мне моря бриллиантов, ругался, когда я не успевала приготовить его любимые котлеты. Он был… нормальным мужем. Мы жили… нормальной жизнью. Замечательной жизнью, терпкой, как хорошее, проверенное временем и выдержкой вино – с горькими нотками, с запахом корицы и свежескошенной травы с нашего газона, со смехом по ночам и острыми, но быстро проходящими обидами. С приступами высокого давления и мечтами о том, что с завтрашнего дня начнем новую жизнь, здоровую и правильную, – и будем жить вечно.
– Оля-Оля! – Голос Николая раздался прямо надо мной, слишком громкий для того, чтобы идти из-под дверной щели. Я перевернулась на кровати и увидела, что муж стоит надо мной – рукава рубашки закатаны, ноги босые, балконная дверь открыта.
– Залез? – возмутилась я. – Перехитрил?
– Ты и не на такое вынудишь, да, Оля? – Коля ласково улыбнулся и, предупредив мою попытку вскочить с постели, схватил меня за запястья, завел руки за спину, предоставив мне трепыхаться в свое удовольствие.
– Я не хочу. Я не хочу ничего слышать.
– Тебе придется, Оля! Начну с главного. Я люблю тебя, ненормальная ты женщина, слышишь? Люблю!
– Что? – Я раскрыла заплаканные красные глаза и вытаращилась на него с изумлением. – Ты любишь меня? Зачем же тогда бумаги?
– Бог с ними, с бумагами. Они вовсе не о разводе или о чем ты там подумала. Но… не сейчас. Не сейчас, Оля. Ты хоть понимаешь, как выглядишь сейчас, а? – Он склонился ко мне и поцеловал мои волосы, потом сделал глубокий вдох, прижал меня к себе так сильно, что стало трудно дышать.
– Ужасно? Я вся зареванная, – пробормотала я, закрывая глаза.
– Не-а, ты сейчас – самая соблазнительная женщина на свете. Нет ничего прекрасней, чем любимая заплаканная женщина в твоих руках. Я могу тебя утешать, да? – Он поцеловал кончик моего уха и прошептал что-то неразборчивое. Больше простонал, чем прошептал… Я вздрогнула и почувствовала, как сильно я все это время по нему скучала – по его рукам, по его тяжелым, властным объятиям, по его уверенному голосу, по этой насмешливой улыбке. Родной человек. Мой муж.
– Можешь утешать, – кивнула я, и он поцеловал меня в нос, разомкнув хватку на запястьях.
Его руки скользнули к моей груди и принялись расстегивать пуговицы на халате, медленно, неспешно. Николай посмотрел мне в глаза.
– Ты сможешь меня простить? Скажи, Оля? Ты сможешь забыть все, что было? Ты сможешь начать все заново – со мной? Такое возможно между нами?
– А ты? Сможешь ты простить меня? – спросила я.
Коля замер на секунду, а потом одним рывком сорвал с меня халат и поцеловал в губы, прижимая к себе мое обнаженное тело. Я почувствовала, что у меня кружится голова и хочется упасть, раскинуть руки и лететь в пропасть, как в кроличью нору, где начинается сказка.
– Мне не за что тебя прощать. Я это теперь только понял – все это уже в прошлом, а там всякой ерунды хватает, верно?
– Верно, – вздохнула я с облегчением и потянулась к нему руками, губами, всем телом.
Я хотела бы остановить этот миг, остаться в этом маленьком мире нашей спальной комнаты, вечно стоять там в этом блаженном трепете счастья, в осознании неописуемой удачи, случайного везения. Мы были как альпинисты, сорвавшиеся вниз, но уцепившиеся в последние секунды перед ударом за тонкий выступ скалы. И, выбравшись на безопасное место, сидя и усмиряя сердцебиение, ужасаясь тому, что могло бы быть, мы чувствовали теперь себя на целую вечность ближе друг к другу. Мы лежали рядом, усталые, вспотевшие, счастливые – снова дома, там, где уже и не чаяли оказаться. Рука Николая лениво поглаживала меня по спине. Мне хотелось бы остаться тут навсегда, но это было невозможно…
– Хочешь пить? – спросил Николай и встал. И время словно бы встало вместе с ним, он стянул его с меня, как одеяло… Обмотался им и пошел вперед, в будущее, на кухню.
– Я с тобой.
Я пошла следом, как дрессированный щенок, которому было страшно оставаться в одиночестве. Я физически не хотела расставаться с ним даже на секунду. Мы пришли на кухню, Николай поставил чайник, включил кофеварку, а я полезла в холодильник – моя паста с афродизиаками сейчас будет как раз к месту. Жаль, нет улиток. Зато имелся имбирь.
Наши тела, наши головы и наши мысли снова начали возвращаться в эту реальность из параллельного мира, куда мы провалились на пару часов. Реальность снова втянула нас обратно… На столе лежал Колин портфель и бумаги. Я старалась не смотреть на них, вид печатного текста все еще пугал меня. Впрочем, я уже не боялась самого страшного. Конец еще не наступил. Мы с Николаем опять в самом начале, на старте.
– Ты готова посмотреть мои бумаги? – спросил Николай, протягивая мне чашку кофе. – Я обещаю, они тебя не укусят.
– Точно? Но зачем вообще бумаги? – Я отхлебнула кофе и закашлялась, кофе был горячим, я сделала слишком большой глоток.
– Я уверен, что они нам нужны, Оля. Это нужно мне, – добавил он твердым тоном и пододвинул ко мне листы. Я заглянула в них, не касаясь. Заголовок о соглашении по пользованию счетами ни о чем мне не говорил. Что он хочет? Ограничить мой доступ к счетам в банке? Да ради бога, деньги для меня никогда ничего не значили.
– Что это? Впрочем, неважно. Я подпишу все, что ты хочешь! – заверила я Николая, снова отпивая кофе.
– Правда подпишешь? – улыбнулся он.
Доволен. Он любит, когда я покорно соглашаюсь со всем, что он предлагает. Любит быть главной движущей силой моей жизни. Что ж, надо признать, я тоже это люблю в нем. Порой ненавижу, но все равно люблю. Именно это делает моего Колю собой.
– Конечно, подпишу.
– Не читая? – лукаво уточнил он.
– Где подписать? – зло бросила я, хватая ручку из вазочки.
– Вот тут. – Коля перевернул листы, загородив ладонью содержащийся на них текст, оставив мне только пустые линии для подписи. Я подмахнула листы, не задумываясь.
– Все?
– Нет. – Он помотал головой и деловито достал еще одну пачку бумаг из папки. – Еще вот тут, Оля.
– Не вопрос!
Я снова подмахнула что-то, после чего отбросила ручку, встала и подошла к плите с чашкой кофе в руках. Принялась спокойно попивать кофе и помешивая свои афродизиаки в сковороде. По кухне поплыл аромат средиземноморской кухни, я нарвала листья базилика и с наслаждением поднесла их к лицу.
– Нет, ну какая ты все-таки глупая у меня! – рассмеялся Николай.
– Да уж, это правда. Но ведь женщина и должна быть глупой, – пожала я плечами. – Для этого у нее и есть муж, верно? Чтобы обо всем подумал за нее.
– Это правда. И я подумал обо всем. Только что ты подписала согласие на то, чтобы, во-первых, этот дом был оформлен только на тебя. Я хочу, чтобы ты знала – этот дом твой и только твой. Никто и никогда, даже я, не сможет тебе тут слова сказать. Это твой дом. Я зарегистрирую бумаги, и потом отдам их тебе. Во-вторых…
– Коля! – Я выронила лопатку из рук.
– Во-вторых, Оля, теперь ты – полноценный совладелец нашего с тобой счета в Австрии. В одном этот подлец Владимир был прав – половина этих денег действительно твоя. Я давно должен был тебе сказать о них. Но ты же знаешь, какой я твердолобый. Так что… Вот тут карточка на твое имя, я ее только сегодня получил из Австрии.
– Мне ничего не надо.
– Нет, Оля. Надо. Ты должна знать, что ты для меня – самое дорогое, что только есть на земле. Ты и Дашка, вот и все.
– Ты спятил. Ты что, собираешься все-таки меня бросить? Мне тоже не нужны никакие деньги! Ты тоже – мое самое дорогое. Ты и Дашка.
– Никогда я тебя не брошу, ты что? – возмутился Николай и притянул меня к себе, чтобы поцеловать, в миллионный раз за этот день.
Я почувствовала, как слезы снова наворачиваются на мои глаза. Я вытерла их кухонным полотенцем, но они текли и текли.
– Опять? – нахмурился Николай. – Ты опять рыдать? И что, мне опять успокаивать тебя теми же методами? У меня так никакого здоровья не хватит. Я же уже не двадцатилетний мальчишка, Оля! Пожалей меня, старого!
– Не-а! Никакой жалости. Я сегодня пленных не беру, – ухмыльнулась я, и тогда он подхватил меня на руки и унес наверх, в спальню.
Могу поспорить, он бы дал фору любому двадцатилетнему мальчишке.
Через неделю после нашего с Николаем… м-м-м… воссоединения Алина все же доломала Сашеньку, и мы были приглашены на небольшой банкет в ресторанчик неподалеку от их квартиры. Сашенька (после изрядного прессинга с ее стороны) пригласил на банкет не только ее друзей, но и часть своих. Финансирование было выделено достаточное, что само по себе было показательно, так как обычно Сашенька требовал, чтобы Алина сама жарила-парила, накрывала столы и прочее – так экономнее.
Алина сияла. На ней красовалось бежевое, цвета слоновой кости, платье с ручной вышивкой. Фаты не было (и на том спасибо), но ее красиво уложенные волосы венчала бежевая шляпка с вуалью. Все прошло очень и очень пристойно, включая финальное состояние наших мужчин. Я, признаться, побаивалась эксцессов и на всякий случай старалась держаться подальше от жениха – помня о его прошлом. Но все прошло пристойно, и все ушли домой на своих двоих, а это уже о многом говорит. Взрослеют?
В середине праздника Николай вдруг пригласил меня на танец. Он заказал медляк и неуклюже повел меня – танцы, знаете ли, не его конек. Люди вокруг не обращали на нас внимания, так что мы просто прижались друг к другу и кружились на одном месте, пока музыка не кончилась. А когда звуки медленных переборов гитары стали стихать, Николай наклонился ко мне и прошептал на ухо:
– Как я помню, у тебя украли наше старое кольцо?
– Да, это так, – вздохнула я. – Владимир так мне и не отдал его.
– Он всегда был своего рода фетишистом – то синички, то кольцо, да? – усмехнулся Коля. – Ну и черт с ним, оно было старым, да?
– Знаешь, ты прав. Черт с ним, – кивнула я, прижавшись к нему.
Музыка стихла окончательно, и ритмичные звуки какой-то современной танцевальной песни заставили нас остановиться. Это была уже не наша музыка. Я сделала шаг, чтобы уйти с танцпола, но Николай удержал меня.
– У меня, кажется, есть идея! – сказал он, а другой, свободной рукой достал вдруг из кармана своего пиджака бархатную коробочку.
Я вскрикнула и поднесла ладонь ко рту.
– Это… ну, зачем…
– Что за ерунда? – Коля открыл коробочку, и моему взору открылись два кольца – простых золотых кольца, таких же точно, какие были у нас с Колей на свадьбе. – Ну, поможешь мне?
– Конечно! – кивнула я, в сотый раз за последнюю неделю сглатывая комок в горле.
– Так, надеюсь, что я не напутал с размером. – Он взял мою руку и медленно, нежно надел кольцо мне на палец.
Кольцо прекрасно подошло, и я, дрожа от волнения, сделала то же самое со вторым кольцом – я надела его ему на руку. Никто из Алининых гостей ничего не заметил, вокруг нас дрыгались и скакали веселые люди, все до единого были подвыпившие. Мы вышли из круга с такими глупыми и счастливыми лицами, что даже Алина потом долго спрашивала меня, что именно мы пили, что нам так стало хорошо. Я только целовала ее в щеки и желала счастья.
Потом, по дороге домой, мы с Колей перемывали кости Сашенькиным друзьям, обсуждали Алинино будущее, как два самых заправских сплетника. Мы хохотали так, что даже таксист оборачивался и смотрел на нас неодобрительно. Дома мы принялись звонить Дашке, хотя у нее и была уже глубокая ночь. Все равно мы решили, что ей немедленно надо узнать, как мы с папой ее любим и как скучаем и какая она у нас умничка.
– Напились, что ли? – спросила нас умная деточка.
– Мы были на свадьбе тети Алины! – ответила я.
– Да иди ты? Дядя Сашенька женился? – изумилась Дашка.
– Представляешь! – рассмеялась я.
После разговора с Дашей мы еще посидели на улице, раскачивая садовые качели и рассматривая звездное небо над головой.
– Ну, что будем делать дальше? – спросил Николай, зевая.
– Скоро зима, – пробормотала я, закутываясь в плед.
– Это ничего. Зима – это тоже красиво, верно? Пойдем спать? – Николай взял меня за руку и поднялся.
– Тебе завтра рано вставать?
– Не то чтобы очень рано, но… в целом… – Он снова зевнул.
– Знаешь, что мы будем делать дальше? – спросила я его, положив голову ему на плечо. – С завтрашнего дня мы бросим пить и примемся бегать и делать зарядку.
– Иди ты! Не шутишь? И я тоже буду? – хмыкнул Николай.
– А как же. Ты первый и побежишь. Как миленький. А еще ты пойдешь сдавать анализы.
– Я? – вытаращился Николай. – И что это со мной случится, что я стану таким паинькой?
– Я уже даже позвонила в клинику, которую мне подруга посоветовала. Там есть отличный доктор, она мне дала его телефон, и я позвонила. Ее зовут Ангелина Дмитриевна.
– Ангелина Дмитриевна? И что она лечит?
– Геморрой! – рассмеялась я. – Она – акушер-гинеколог, Коля. Ты меня понимаешь? Понимаешь, о чем я говорю?
– Ты серьезно? – Николай подскочил на качелях так, что они жалобно заскрипели. – Ты это все сейчас серьезно говоришь? Ты это о чем – о том, о чем я подумал?
– А о чем ты подумал? – ехидно усмехнулась я. – В таком состоянии здоровья, как у нас с тобой сейчас, и думать не о чем. Сначала – полгода лечиться и все такое. А уже потом будем думать.
– Оля! Господи, Оля! – Он бросился ко мне, обнял, принялся целовать мое лицо. – Нет, ты серьезно? Ты согласна родить ребенка, да?
– Я не уверена, что у нас получится.
– Все получится, – сказал он, сжимая мою ладонь. – А ты, Оля, – самая лучшая, да!
– Это да. С этим не поспоришь, – согласилась я, смеясь. – Ну, так ты-то сам готов?
– Не то слово! Бегом от инфаркта! Понадобится – я буду еще и холодной водой обливаться.
– Возможно, что и понадобится, – серьезно кивнула я. – А ты как хотел, а?
– Ты знаешь, похоже, что я именно так и хотел, – добавил он после долгой паузы.
Мы замолчали и сели на нашу садовую лавочку. Мы сидели молча и смотрели на наш сад. Нам было о чем подумать. В наших головах в этот момент рождались примерно одни и те же мысли, одинаковые мечты – умилительные, в розово-голубых тонах, в рюшечках и цветочках. Или нет – я, скорее всего, ошибалась. Мужская душа – потемки, а голова – тем более. Кто его знает, как и о чем они думают?
Может, прямо сейчас Николай думает вообще об игрушечных машинках, в которые они будут играть вдвоем, о том, сколько все это будет нам стоить, о том, что уже завтра надо тогда начинать откладывать деньги в какой-нибудь специальный фонд на какой-нибудь специальный счет. Мужчины устроены по-другому, но в этом-то и самая прелесть. Ну, были бы они как мы – и что? Ужас! Красили бы ногти, рыдали бы по любому поводу и ни о чем серьезном не думали, пуская все на самотек и на милость кармы. До чего бы мы тогда договорились? Страшно подумать! Без мамонта бы точно все остались. К гадалке не ходи!
2 Имеется в виду размер бюстгальтера. (Прим. автора.)