Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Является верной такая интерпретация материализма, предложенная Андреем?
Экономика – это, прежде всего – в сухом остатке - отношения между людьми, регулируемые неписанными правилами, это вам скажет любой предприниматель и серьезный финансист. Настоящие капиталисты никогда не ищут деньги ради денег. У них есть цели. И чем капиталист выше, тем цель у него серьезнее – обычно масштаб капиталиста – это лишь следствие масштаба реальной идеи, которую он преследует. Она уже выходит за рамки привычного меркантилизма. Проблема такого капиталиста – это то, что все кто его окружает – это всего лишь дрова в топке. Как показывает практика – серьезные капиталисты – это либо глубоко религиозные люди: протестанты в начале своего пути, иудаисты или люди ищущие что-то такое, что выходит за рамки привычного обывательского понимания (поиск бессмертия, поиск высших смыслов – да и у ни тоже!). Наша олигархия на 90% – это даже не настоящие капиталисты! Они не создали капитал естественным путем, как естественные монополии, им дали его своровать новые иностранные хозяева по закону колонизаторов. Поэтому на них правило масштаба не распространяется. Они мыслят только яхтами и футбольными клубами. Вот их “цена” и масштаб.
Отношения можно обосновать знаниями, как и ценности, но нельзя утверждать, что все отношения имеют интерес в материальной или –шире- общественной пользе. Отношения – следствия ценностей, разделяемых в обществе. Есть люди, для которых дух и целостный человек на первом месте, а бытоустроительство на втором и даже десятом. Таким долгое время было наше общество, и многие другие общества – там таких люде было больше.
Мы вот тут думаем, что первое – вера, ценности, религия, идеология в конце концов, или же кучка людей и ресурс, который они могут употребить? Я вот гляжу и не вижу, чтобы люди без ценностей и/или религии могли построить какое-либо будущее. Скорее наоборот. Они просто вырождаются. Поэтому вопрос о том, что было первым - Вера, проистекающая из некоего особого знания, подобного откровению или куча народу и ресурс, который они могли употребить – вопрос остается открытым. Скорее всего, вначале было и то и другое. Более того, именно потому, что в ценности являлись следствием вневременного источника, делало их нерушимыми до тех пор, пока в источник верили.
Без глобальных ориентиров человечество попадает под власть стихии. Прогресс превращает общество в кишащую эгоистами массу, пожирающую саму себя. Отныне никто ничего не понимает. Теории новых жрецов, сами по себе тяжелые для восприятия, больше запутывают ситуацию, чем проясняют. Цельное понимание окончательно утрачивается. Единицы, имеющие стратегическое мышление, ни на что не влияют. Общество держит их за сумасшедших. Глобальные вопросы, вроде смысла жизни, сами по себе считаются неприличными. Мыслят только сиюминутно, в рамках своей жизни и видимой ситуации. Причем не просто сиюминутно, учитывая весь объем ситуации на текущий момент, а сиюминутно относительно малой части ситуации, без учета всего объема: что вижу в данную минуту в данном узком месте, то и пою.
У всякого явления на свете есть свой временной шаг. Когда варят яйцо, счет идет на минуты, когда строят дом, на месяца, город на года и т.д. Мировые события тоже имеют свой временной шаг. Оценивать их с помощью временного шага человека, равносильно к строительству дома подходить с минутной меркой. Индивид живет часами и сутками, общество – веками и тысячелетиями. При таком разрыве осмысливать ситуацию в масштабе часов и суток в принципе невозможно. Действовать сообразно ситуации, тем более. Преодолеть это несоответствие, выйти на соответствующий масштаб, можно только через веру или смыслы, лежащие за рамками привычного нам мира. САМ ПО СЕБЕ марксизм-ленинизм тут не поможет. Но так как современный человек верит только реальности, данной в ощущениях, он приговорен на роль ничего не понимающей пылинки, которую куда-то несет гигантский поток событий.
Да, предложена интерпретация марксизма в целом верна. Мы пришли к коммунизму. Насладились светлым будущим. Похоронили ценности. И похоронили будущее. Наши руководители и пастухи были последовательными марксистами.
Многие ошибки, которые сделали последователи Макса, произошли именно из-за того, что, начав осмысливать Историю человечества, они отталкивались не от природы человека, а от природы экономики, созданной человеком, т.е. приняли следствие за причину. В этом контексте даже не стоит ставить вопрос, правильно они понимали экономику или нет: они взяли за точку отсчета то, что не могло служить этой точкой. Когда Ленин поставил во главу угла своих реформ создание человека нового типа (значит, Ленин искал решение вопроса, о котором мы счас с вами говорим), на коммунистическом проекте можно было ставить крест. Нельзя изменить природу. Сколько не отпиливайте рога у коровы, телята у безрогой коровы все равно будут рождаться с рогами. Аналогично и с людьми, если кого-то изменился под проект, дети у него родятся с человеческой природой. Как показала практика, никакими ресурсами нельзя видоизменить базовые черты человека. Нельзя загнать «железной рукой человечество в счастье». Всегда будут те, кого тянет в небо, и те, кого тянет к земле. И это не значит, что плохие те и другие.
Единственное, что можно – это культивировать лучшее в человеке. Так и делали. Но этого не достаточно. Все должны быть на своем месте. Человек с психологией мещанина – должен быть мещанином. И не надо ему мешать. Главное, что нужно сделать – это примером показывать ему настоящие ценности и смыслы. Некоторые люди, хотя и вырастают, но остаются в чем-то детьми – они все равно равняются на тех, кто преуспел и в чем-то и уважаем. Так устроен человек. Дети – плохие слушатели, но великолепные подражатели. Так и произошло в СССР, как это не прискорбно.
Главное, чтобы мещанин не начал рулить государством. Государственник должен быть государственником. Всеми этими занятиями невозможно заниматься по-настоящему, если ты их не любишь или не видишь в них высшие смыслы.
А когда эти вещи смешиваются, вот тут и начинается то, о чем я писал в предыдущей статье – идеология становится религией, религия идеологией. А человек превращается в желе. Потому что он не на своем месте.
Предполагает ли марксизм выход? Да! Предполагает! Но какой Выход?
Цитирую работу Ленина, которую Андрей нам выложил:
«Великая основная мысль, — пишет Энгельс, — что мир состоит не из готовых, законченных предметов, а представляет собой совокупность процессов, в которой предметы, кажущиеся неизменными, равно как и делаемые головой мысленные их снимки, понятия, находятся в беспрерывном изменении, то возникают, то уничтожаются, — эта великая основная мысль со времени Гегеля до такой степени вошла в общее сознание, что едва ли кто-нибудь станет оспаривать ее в ее общем виде. Но одно дело признавать ее на словах, другое дело — применять ее в каждом отдельном случае и в каждой данной области исследования». «Для диалектической философии нет ничего раз навсегда установленного, безусловного, святого. На всем и во всем видит она печать неизбежного падения, и ничто не может устоять перед нею, кроме непрерывного процесса возникновение и уничтожения, бесконечного восхождения от низшего к высшему. Она сама является лишь простым отражением этого процесса в мыслящем мозгу». Таким образом диалектика, по Марксу, есть «наука об общих законах движения как внешнего мира, так и человеческого мышления».
Что это - если не квинтэссенция и суть эпохи постмодерна, в которой мы живем и которой не рады нисколько? Если это основная великая мысль, то тогда проще ничего не делать, наслаждаться жизнью “от ветра головы своея”. Что и сделали бесславные потомки славных и героических строителей советского государства.
Чистый марксизм предполагает выход – он логически проистекает из приведенной цитаты, и этот выход уже был найден целым поколением. И он не ему не понравился, но было поздно. Ценности можно попытаться обосновать знанием, но заменить ценности знанием нельзя именно потому, что знание о мире меняется – так было и с теорией Ньютона, и многими другими.
Как марксизму удалось обойти это затруднение, названную выше проблему "неуловимости" идеологии, удалось справиться с ней?
Массы и лидеры масс увидели решение своих проблем в его теории, увидели ВЫХОД из кризиса, в котором находились. Если бы это был только материальный кризис, никакие массы за теорию Маркса под пули не полезли и рисковать не стали бы.
Ещё лучше ответ на этот вопрос виден из выдержек тех, кто реально изучал ответ на поставленный вопрос (Цитирую по книге Кара-Мурзы- Маркс против русской революции).
Антропологический оптимизм — уверенность в то, что лучшее и справедливое будущее человечества возможно, и для его достижения имеются эффективные средства. Более того, эта возможность доказана с научной строгостью. С.Н. Булгаков, уже совершенно отойдя от марксизма, писал, что после «удушья» 80-х гг. ХIХ века именно марксизм явился в России источником «бодрости и деятельного оптимизма». Переломить общее настроение упадка было тогда важнее, чем дать верные частные рецепты. Содержащийся в марксизме пафос модернизации (пусть и по уже недоступному для России западному пути), помог справиться с состоянием социального пессимизма.
По словам Булгакова, марксизм «усвоил и с настойчивой энергией пропагандировал определенный, освященный вековым опытом Запада практический способ действия, а вместе с тем он оживил упавшую было в русском обществе веру в близость национального возрождения, указывая в экономической европеизации России верный путь к этому возрождению» [3, с. 373]. Булгаков писал в «Философии хозяйства»: «Практически все экономисты суть марксисты, хотя бы даже ненавидели марксизм» (а в то время воздействие экономистов на сознание читающей публики было значительным).
Создатель итальянской компартии Антонио Грамши высказал в «Тюремных тетрадях» такую мысль о необходимости марксизма для консолидации трудящихся: «Можно наблюдать, как детерминистский, фаталистический механистический элемент становится непосредственно идеологическим «ароматом» философии, практически своего рода религией и возбуждающим средством (но наподобие наркотиков), ставшими необходимыми и исторически оправданными «подчиненным» характером определенных общественных слоев. Когда отсутствует инициатива в борьбе, а сама борьба поэтому отождествляется с рядом поражений, механический детерминизм становится огромной силой нравственного сопротивления, сплоченности, терпеливой и упорной настойчивости. «Сейчас я потерпел поражение, но сила обстоятельств в перспективе работает на меня и т.д.» Реальная воля становится актом веры в некую рациональность истории, эмпирической и примитивной формой страстной целеустремленности, представляющейся заменителем предопределения, провидения и т.п. в конфессиональных религиях» [4, с. 54].
Грамши пишет о созидательной силе марксистского догматизма: «То, что механистическая концепция являлась своеобразной религией подчиненных, явствует из анализа развития христианской религии, которая в известный исторический период и в определенных исторических условиях была и продолжает оставаться «необходимостью», необходимой разновидностью воли народных масс, определенной формой рациональности мира и жизни и дала главные кадры для реальной практической деятельности» [4, с. 55].
Г. Флоровский, объясняя, почему марксизм был воспринят в России конца XIX века как мировоззрение, писал, что была важна «не догма марксизма, а его проблематика». Это была первая мировоззренческая система, в которой на современном уровне ставились основные проблемы бытия, свободы и необходимости. Как ни покажется это непривычным нашим православным патриотам, надо вспомнить важную мысль Г. Флоровского — именно марксизм пробудил в России начала века тягу к религиозной философии. Флоровский пишет: «Именно марксизм повлиял на поворот религиозных исканий у нас в сторону православия. Из марксизма вышли Булгаков, Бердяев, Франк, Струве… Все это были симптомы какого-то сдвига в глубинах» (см. [5]).
Либералы «и примкнувшие к ним меньшевики» справиться с этим не смогли бы, их сознание начиная с 1905 г. погружалось в хаос. М.М. Пришвин пишет летом 1917 г. о состоянии умов тех, кто был ядром социальной базы либерального проекта: «Господствующее миросозерцание широких масс рабочих, учителей и т.д. — материалистическое, марксистское. А мы — кто против этого — высшая интеллигенция, напитались мистицизмом, прагматизмом, анархизмом, религиозным исканием, тут Бергсон, Ницше, Джеймс, Меттерлинк, оккультисты, хлысты, декаденты, романтики. Марксизм…, а как это назвать одним словом и что это?..» [6].
В.В. Крылов пишет: «Измельчание социальных интересов отдельных его [народа] групп, примат фракционных интересов над общеклассовыми, эгоистических классовых целей над общенациональными ознаменовался в странах, где отсутствовал прямой колониальный режим (Иран, Китай начала ХХ века), величайшим социальным распадом, засильем бандитских шаек и милитаристских групп, так что, например, для китайцев привлекательность русской революции была в том, что она создала могучий общественно-политический организм, воспрепятствовавший распаду этой великой державы на манер Австро-Венгрии или Османской империи» [7, с. 70].
Еще одно благотворное влияние, о котором писали русские философы — дисциплинирующее воздействие его методологии. За это мы должны быть благодарны методологической школе марксизма. Подчеркивая общекультурное значение марксизма для России, Н. Бердяев отмечал в «Вехах», что марксизм требовал непривычной для российской интеллигенции интеллектуальной дисциплины, последовательности, системности и строгости логического мышления.
Интеллектуальный уровень и идейное богатство марксизма таковы, что делают его уникальным явлением культуры. По консолидирующей и объяснительной силе никакое учение не могло в течение целого века конкурировать с марксизмом. Поэтому собственные прозрения и доктрины мыслителей многих стран приходилось излагать на языке марксизма. Устранение в 90-е годы в России невидимых уже норм марксизма из обществоведения, образования и языка СМИ само по себе вовсе не дало нам лучшего понимания сложных вопросов, оно создало методологический хаос. Он привел в среде молодежи к такой дремучей беспомощности мышления, что начинаешь думать о благотворности даже неверных догм как инструмента для поддержания элементарной дисциплины мышления.
В Новое время судьбы всех цивилизаций и культур в большой мере зависели от их способности понять «устройство и мышление» Запада как новой мощной цивилизации, обладавшей огромным потенциалом экспансии. Марксизм выявил и описал важнейшие стороны этой цивилизации. Для того уровня познавательных возможностей обществоведения это описание было исключительно эффективным. В этом смысле нападки на Маркса деятелей антисоветской перестройки и реформы выглядят глупыми и неприличными.
Виднейший американский экономист В. Леонтьев писал: «Маркс был великим знатоком природы капиталистической системы… Если, перед тем как пытаться дать какое-либо объяснение экономического развития, некто захочет узнать, что в действительности представляют собой прибыль, заработная плата, капиталистическое предприятие, он может получить в трех томах «Капитала» более реалистическую и качественную информацию из первоисточника, чем та, которую он мог бы найти в десяти последовательных выпусках «Цензов США», в дюжине учебников по современной экономике».
Другой американский Нобелевский лауреат по экономике, П. Самуэльсон, говорил, что марксизм «представляет собой призму, через которую основная масса экономистов может — для собственной пользы — пропустить свой анализ для проверки» [8].
Парадоксальным образом, для русского революционного движения марксизм сослужил большую службу тем, что он, создав яркий образ капитализма, в то же время придал ему, вопреки своей универсалистской риторике, национальные черты как порождения Запада. Тем самым для русской революции была задана цивилизационная цель, так что ее классовое содержание совместилось с национальным. Возник кооперативный эффект, который придал русской революции большую дополнительную силу.
М. Агурский пишет: «Если до революции главным врагом большевиков была русская буржуазия, русская политическая система, русское самодержавие, то после революции, а в особенности во время гражданской войны, главным врагом большевиков стали не быстро разгромленные силы реакции в России, а мировой капитализм. По существу же речь шла о том, что России противостоял весь Запад. Это не было неожиданностью, и дело было даже не в самой России, а в потенциях марксизма, который бессознательно локализовал мировое зло, капитализм, географически, ибо капитализм был достоянием лишь нескольких высокоразвитых стран.
По существу, капитализм оказывался аутентичным выражением именно западной цивилизации, а борьба с капитализмом стала отрицанием самого Запада. Еще больше эта потенция увеличилась в ленинизме с его учением об империализме. Борьба против агрессивного капитализма, желающего подчинить себе другие страны, превращалась невольно в национальную борьбу. Как только Россия осталась в результате революции одна наедине с враждебным капиталистическим миром, социальная борьба не могла не вырасти в борьбу национальную, ибо социальный конфликт был немедленно локализирован. Россия противостояла западной цивилизации» [9].
Соединение русского славянофильства и русского западничества, крестьянского коммунизма с эсхатологической идеей прогресса придало советскому проекту большую убедительную силу, которая привлекла в собираемый советский народ примерно половину старого культурного слоя (интеллигенции, чиновничества, военных и даже буржуазии). Так проект революции стал и большим проектом нациестроительства , национальным проектом.
Виднейший теоретик этничности Э. Смит в своей главной книге «Национализм в ХХ веке» писал, что как ни назвать результат этого синтеза — «социалистическим национализмом» или «национальным коммунизмом», — он порождает социальный энтузиазм и могучее движение. Другой английский этнолог, Х. Сетон-Уотсон пишет о «национализации коммунизма и марксизации национализма» (см. [11, с. 307]).[1]
Этот синтез, противоречащий марксизму, дался большевикам очень непросто. Мало того, что он углубил их конфликт с марксистами-меньшевиками — настолько, что те призывали Запад к социалистическому крестовому походу против большевиков и в значительной своей части поддержали белых. «Национализация» марксизма поразила и старых большевиков-ленинцев. В декабре 1914 г. Ленин послал в журнал «Социал-демократ» свою статью «О национальной гордости великороссов». Редактор В.А. Карпинский, прочитав слова «мы, великорусские социал-демократы», «мы полны чувства национальной гордости», ответил Ленину: «Никогда таких разделений на страницах нашего Центрального органа не проводилось, никогда там не раздавалось таких слов! Понимаете: даже слов !» (см. [11, с. 17]).ч Действительно, Карпинский был уверен, что чувство национальной гордости несовместимо с его положением марксиста. В своем ответе он продолжал: «Мне не чуждо только одно чувство гордости: пролетарской гордости (равно как и пролетарского стыда». Ленин с этими замечаниями не согласился, статья вышла, но оппозиция в партии была серьезной.[2]
Своим синтезом большевики смогли на целый (хотя и короткий) исторический период нейтрализовать западную русофобию и ослабить накал изнуряющего противостояния с Западом. С 1920 г. по конец 60-х годов престиж СССР на Западе был очень высок, и это дало России важную передышку. Россия в облике СССР стала сверхдержавой, а русские — полноправной нацией. О значении этого перелома писали и западные, и русские философы, очень важные уроки извлек из него первый президент Китая Сунь Ятсен и положил их в основу большого проекта, который успешно выполняется.
А.С. Панарин подчеркивал эту роль марксизма как советской идеологии: «По-марксистски выстроенная классовая идентичность делала советского человека личностью всемирно-исторической, умеющей всюду находить деятельных единомышленников — «братьев по классу» [148, с. 141].
Именно об этой стороне дела пишет Панарин: «Русский коммунизм по-своему блестяще решил эту проблему. С одной стороны, он наделил Россию колоссальным «символическим капиталом» в глазах левых сил Запада — тех самых, что тогда осуществляли неформальную, но непреодолимую власть над умами — власть символическую.
Русский коммунизм осуществил на глазах у всего мира антропологическую метаморфозу: русского национального типа, с бородой и в одежде «а la cozak», вызывающего у западного обывателя впечатление «дурной азиатской экзотики», он превратил в типа узнаваемого и высокочтимого: «передового пролетария». Этот передовой пролетарий получил платформы для равноправного диалога с Западом, причем на одном и том же языке «передового учения». Превратившись из экзотического национального типа в «общечеловечески приятного» пролетария, русский человек стал партнером в стратегическом «переговорном процессе», касающемся поиска действительно назревших, эпохальных альтернатив.
С другой стороны, марксизм выражал достаточно глубокую, рефлексивную самокритику Запада: от нее Запад не мог отмахнуться как от чего-то внешнего, олицетворяющего пресловутый «конфликт цивилизаций»… В той мере, в какой старому русскому «национал-патриотизму» удалось сублимировать свою энергетику, переведя ее на язык, легализованный на самом Западе, этот патриотизм достиг наконец-таки точки внутреннего равновесия. И западническая, и славянофильская традиции по-своему, в превращенной форме, обрели эффективное самовыражение в «русском марксизме» и примирились в нем…
Советский человек, таким образом преодолевший «цивилизационную раздвоенность» русской души (раскол славянофильства и западничества), наряду с преодолением традиционного комплекса неполноценности, обрел замечательную цельность и самоуважение. В самом деле, на языке марксизма, делающем упор не на уровне жизни и других критериях потребительского сознания, обреченного в России быть «несчастным», а на формационных сопоставлениях, Россия впервые осознавала себя как самая передовая страна и при этом — без всяких изъянов и фобий, свойственных чисто националистическому сознанию» [148, с. 139-140].
Если так, то заслугой марксизма перед русской революцией было и то, что он послужил прикрытием сущности советской мировоззренческой матрицы — тем прикрытием, которое в течение целого исторического периода было для России политически очень полезным, даже необходимым. По инерции (и благодаря угрозе фашизма) это прикрытие служило советском строю еще пару десятилетий — до 60-х годов.
Учитывая все это, начнем рассмотрение тех установок Маркса и Энгельса, которые, с учетом опыта катастрофы советского строя, которые нанесли ущерб и самосознанию русских, и развитию русской революции, и здоровью советского общества и государства.
Русофобия — старая, укорененная часть западной культуры, надо смотреть на эту реальность, не впадая в истерику от того, чего нельзя изменить. Нам жить — и с Западом, и с марксизмом, хотя бы он и ушёл под прикрытие новых идеологических наслоений. А значит, надо их знать и использовать то полезное, что у них можно взять — спокойно отвергая яды.
Можем ли мы рассчитывать повторить этот успех?
Надо ли нам его повторять? Может быть всё уже "открыто до нас" – и наша задача заключается только в том, чтобы с максимальной тщательностью проштудировать Маркса, Энгельса, Ленина, Гегеля, – а также настойчиво подталкивать к тому же всех сознательных представителей рабочего класса?
Вопрос:
а нужен ли нам такой успех – успех в той форме, к которой мы пришли в итоге? Ведь успех был недолгим, начало его было трагедией и трагедией закончилось, жизнь целых поколений закончилась, не начавшись – началось существование и самоумервщление! Более того, до сих пор потомки разных классов ничего кроме взаимных обид друг к другу не питают. Дай кому-нибудь из них волю, и вместо объединения народа они начнут сводить счеты. Собственно, с этого и началась революция – отсюда так много трупов на Бутовском полигоне. До тех пор, пока Сталин не усмирил последовательных марксистов- троцкистов, до тех пора пока он не имел влияния на ЧК, люди именно сводили счеты друг с другом и дрались за власть. И, скорее всего, коммунизм закончился бы, ещё не начавшись, потому что троцкисты просто отправили бы наших родителей в топку пожара мировой революции.
Подавляющее большинство социально активных наших соотечественников больны КОМПЛЕКСОМ ЖЕРТВЫ в той или иной форме, иногда в скрытой форме. Как с правой стороны, так и с левой стороны политического лагеря. Жертва никогда ничего путного не построит, и уж тем более никого вокруг себя не объединит! Они только породит ещё больше жертв. Нам самим нужно разобраться в себе и победить это, если оно в нас живет. Все наши пороки и слабости будет нести на себе система, которую мы и наши последователи будем проектировать. Это – отпечаток. Родовая травма.
Более того. Чтобы была классовая борьба, нужны классы. А классы – это кто?
Олигархия и её обслуга (в т.ч. та, которая низовая, которая вышла на болотную) – да это класс, несомненно. Но парадокс в том, что этот класс у нас формируется из-за рубежа. У нас нет национально ориентированной олигархии и её обслуги. И быть не может! – Мы на внешнем управлении и вписаны в чужой проект.
Буржуазия. Большая часть нынешней буржуазии, ради которой и строится весь жилой фонд вокруг Москвы – это будущие крепостные крестьяне на ипотечном кредите.
И так – классовое общество у нас строится из-за рубежа. А, затем, оттуда же запускается классовая борьба В ВАРИАНТЕ, ПРИЕМЛЕМОМ ДЛЯ ЗАПАДА - которая приведет к кровопролитию рано или поздно. Только уже нет того народа, который сможет встать из огня после такого месива. ЛЮДИ УЖЕ НЕ ТЕ. В яме будут все – правые, левые, центристы, слабые и сильные мира сего, даже если они в это не верят или не хотят об этом думать. Мы никому не нужны на нашей земле. Это понимают даже Федоровцы, но эти люди заняты исключительно бытоустроительством – получением суверенитета. Задача важная, но когда они вдруг получат суверенитет, что дальше? Все равно будут искать себе хозяев, а что происходит с мещанами во власти, и каких хозяев они себе найдут через поколение-другое, мы уже знаем.
Объединить народ - не одно и тоже с “объединить классы”. Классы – это антагонисты. Их можно объединить только создав диктатуру одного из них. Сословия объединить можно, но после клина, вбитого Петром Первым, сословия замкнулись на себе и выродились окончательно. И сословий у нас счас нет.
Нам нужно нечто принципиально новое. Система, которая сможет воспроизводить сама себя после нашей смерти, которая сможет реплицировать ценности в масштабе столетий.
Ведь удалось же Западу создать такую систему. Мы даже не знаем, живы ли ещё те, кто создавал её. Но она воспроизводит сама себя. Только вытроена она на отрицании ценностей, отрицании высших смыслов, отрицании Бога. А отрицание Бога – это тоже идея, которая многих сплачивает. Вокруг антихриста, кем бы он ни был на самом деле.
Нам нужно проштудировать всех. Это – несомненно. Любое серьезное проектирование нового начинается с детального изучения старого. Так отсеиваются ошибки и просчеты, находятся прочные решения, и это позволяет избегнуть изобретение очередного колеса, которое для нас, на мой взгляд, неприемлемо. Так поступлии илософы эпохи возрождения, так поступили поздние философы Греции. Так поступил Институт изучения СССР в Китае – Китай боится повторения трагедии СССР.
Я не случайно привел работу Кара-Мурзы, в которой детально разбирается сама суть работы Маркса, его реальные взгляды – все это через призму переписки Марксаи Энгельса, их работ, все со ссылками на первоисточники. Процесс критического и холодного осмысления наследия марксизма-ленинизма уже начат. Нам нужно взять лучшее, а худшее отодвинуть в строну. И вот уже это дать рабочим и работникам интеллектуального труда. И двигаться дальше. Если мы дадим им Маркса, Энгельса, Гегеля, Ленина, Сталина и не дадим ключей к осмыслению их, то люди, в лучшем случае, повторят все ещё раз. В худшем – им просто не дадут повторить – их закопают живыми в землю, причем жертвы сами помогут в этом процессе.
Может ли идеология развиваться?
Исходим из определения: единство ценностей, сознания и методов к достижению ценностей.
Одну и ту же задачу можно решить по-разному. Значит, в зависимости от обстановки, к ценностям можно придти разными путями. Кто-то пришел к ним через необходимость, поэтому считает их придуманными для общественной пользы.
А кто-то пришел к ним через личное сокровенное внутренне Откровение, интуицию. Я не боюсь этого слова - Откровения. Многие открытия – это именно Откровения. В работе гуманитариев это прослеживается больше всего. Они далеко не всегда приходят аналитически к выводам. Часто они просто задают вопрос и пытаются услышать, увидеть и почувствовать ответ в себе или “в воздухе”. Именно поэтому в Православной традиции никогда не было доказывать бытие Бога. Вы либо открыли Его для себя, и тогда хоть целый свет упадет вам на голову – вы с Богом, и вам уже ничего не страшно. Или нет. И тысячи слов ничего не изменят. Значит, вы с ним ещё встретитесь. Вот и все.
Поэтому методы и алгоритмы могут приспосабливаться, меняясь ВНЕШНЕ, МЕНЯЯСЬ В ТАКТИКЕ (А НЕ В СТРАТЕГИИ), НО ТОЛЬКО ДЛЯ ПОЛЬЗЫ ЦЕННОСТЕЙ, В НЕПРОТИВОРЕЧИИ ЦЕННОСТЯМ и ЦЕЛОСТНОСТИ СОЗНАНИЯ. А разве не так мы с вами пытаемся начать жить сейчас? Это и есть то, что можно назвать развитием идеологии. Запад много раз менял тактику, но никогда не менял стратегию, ухитрялся консолидировать самых разных людей, многие из которых даже не знали, что включены в какой-то проект и служат какой-то большой идее.