Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Глава 1
Исследование мотивации: точки зрения, проблемы, экспериментальные планы
Жизнь любого человека представляет собой непрерывный поток активности. Этот поток включает не только разного рода действия или сообщения, но и переживания —психическую активность в виде восприятий, мыслей, чувств и представлений, даже если она и недоступна внешнему наблюдению и не производит каких-либо непосредственных изменений во внешнем мире. Формы активности варьируют от образов представлений, проплывающих перед нашим внутренним взором в снах и грезах [Е. Klinger, 1971], до действий, произвольно осуществляемых по заранее намеченному плану.
Если исходить из этого, то перед исследователями встает масса вопросов. Например: по каким основаниям можно вычленять в потоке активности отдельные единицы и относить их к определенным классам? Как внутренне структурирована каждая единица? Какие процессы лежат в основе той или иной их организации? И т. д. Вопросы такого рода стоят перед психологией в целом, перед любой из ее частных областей и даже перед смежными дисциплинами. Часть этих вопросов связана с психологией мотивации, но к ее проблематике относятся лишь такие формы активности, которые характеризуются направленностью на достижение некоторой цели, образуя в этом отношении искомое единство. Исследования мотивации призваны обосновать расчленение потока активности на единицы прежде всего с точки зрения вопроса «Зачем?». Конкретно этот вопрос можно сформулировать весьма различным образом. Например: насколько правомерно соотнесение различных единиц активности с целями одного типа или отграничение их от целей другого типа? Как изменяются цели одного типа в течение жизни индивида и какими могут быть индивидуальные различия? Почему в данных ситуационных условиях человек выбирает данную, а не какую-то иную цель (активность) и некоторое время с определенной настойчивостью стремится ее достичь?
Разумеется, есть важные проблемы, которые исследования мотивации не затрагивают, поскольку их разрешение почти не связано с ответом на вопрос «Зачем?». К ним относится проблема структуры отдельной единицы потока активности, стадий и процессов, из которых она складывается, и координации этих компонентов. Вряд ли, исходя из знаний о структуре единицы, можно ответить на вопрос «Зачем?», скорее, можно объяснить структуру, располагая ответом на такой вопрос. Всевозможные функциональные способности, такие, как восприятие, переработка информации, речь, моторные навыки, без которых активность не могла бы осуществляться, в исследованиях мотивации тоже не затрагиваются. Их изучением занимаются другие разделы психологии, прежде всего психология познавательных процессов.
Виды активности
Виды активности можно различать не только по тому, исчерпываются ли они переживанием или включают также поведение (поведение без элемента переживания представить трудно). Среди возможных различий в психологии мотивации представляются полезными следующие. Прежде всего нужно развести произвольные и непроизвольные активности в зависимости от их соответствия интенции переживающего или действующего субъекта, от контроля их целесообразности и коррекции (или возможности такой коррекции).
Произвольной активность можно назвать, когда известно, что отдельные ее стадии согласуются с меняющимися условиями ситуации и продолжаются ровно столько, сколько необходимо для достижения определенного результата. Это активность, при которой осознаны преследуемая цель, возможность контроля за ходом разворачивающихся процессов [Е. Klinger, 1978]. Только применительно к подобным единицам активности имеет смысл ставить вопрос «Зачем?» и искать мотивацию. Произвольная активность всегда проходит на фоне более или менее отчетливых ожиданий предполагаемого результата деятельности или возможных последствий такого результата [W. Witte, 1976]. Наиболее явно эти ожидания выступают в волевых действиях, однако они прослеживаются и в сугубо импульсивных реакциях. Даже когда волевые действия автоматизируются до уровня навыков, ожидания продолжают имплицитно играть свою роль в регуляции активности, что сразу же становится очевидным при нарушении протекания автоматизма.
Непроизвольными (или, по меньшей мере, промежуточными) являются единицы активности, связанные с переживаниями типа сна или грезы, когда человек предается размышлениям, как смотрящий спектакль зритель. К непроизвольному поведению относятся как чисто рефлекторные ответы, например мигательный рефлекс и ориентировочная реакция, так и условные сигнальные реакции (см. гл. 2). Следует также выделить единицы поведения, нежданно, наподобие инородного тела, вклинивающиеся в упорядоченную последовательность действия и иногда даже разрушающие ее. Они напоминают то, что в психоанализе обозначалось как ошибочные или симптоматические действия, происходящие с субъектом непредвиденно и необъяснимо [S. Freud, 1901]. Применительно к непроизвольной активности, видимо, лишен смысла вопрос «Зачем?», поскольку ей нельзя приписать никакого намерения. Это, однако, не значит, что подобная активность беспричинна, нецелесообразна и не поддается объяснению. Ее объяснение связано с ответом на вопрос «Почему?», а не «Зачем?», например с раскрытием причинных зависимостей организмических процессов [R. Peters, 1958].
Среди единиц произвольного поведения следует различать действия и навыки. В действиях находит выражение не только присущая поведению животных целенаправленность, но еще и нечто характеризующее исключительно человека. Речь идет о так называемой рефлексивности действия. Рефлексивность означает, что действие сопровождается особого рода «обратной связью» — субъект осознает свое действие. До и во время него он может оценивать намеченную цель с точки зрения перспектив успеха, корректировать ее с учетом различных норм, чувствовать себя ответственным за возможные результаты, продумывать их последствия для себя и окружающих, а также сообщать все это другим людям. Напротив, устоявшиеся способы действия (привычки, навыки), как, например, фиксированные в субкультуре процедуры приветствия или, скажем, навыки вождения автомобиля, суть активности, ставшие настолько заученными, что превратились в автоматизмы. Они лишены рефлексивности, которая, однако, восстанавливается при нарушении протекания деятельности. Действия, как правило, включают в себя отдельные сегменты в форме навыков.
Здесь представляется уместным небольшой экскурс в историю исследований. С начала столетия интенсивно изучается научение у животных, прежде всего закрепление в виде навыков реакций. Под воздействием голода подопытные животные постепенно сводили свою активность к таким «реакциям», которые обеспечивали их кормом. Поскольку активность с самого начала считалась обусловленной стимуляцией, то под поведением понималось простое реагирование. Так как при этом рассмотрение внешне ненаблюдаемой деятельности — переживания — исключалось как ненаучное, вся изучаемая активность редуцировалась к движениям и секреторным выделениям организма. При попытках перенести полученные таким образом бихевиористские теории «стимул— реакция» (см. гл. 2) на человека его поведение также рассматривалось как реакции и формирование навыков, а не как действие.
В то время когда Уотсон [J. Watson, 1913; 1914] в исследовательской программе бихевиоризма определял поведение как реакции и навыки, Вебер [М. Weber, 1921], разведя действие и реактивное поведение, сделал первое центральным понятием социологии. Действие, по Веберу,— это любое человеческое поведение, которое обладает для субъекта смыслом. С точки зрения внешнего наблюдателя возможность понять смысл или побуждения поведения служит основанием для его квалификации как действия. Если же попытаться свести поведение к органическим процессам, то хотя эта попытка и может привести к причинному объяснению, но на ее основе нельзя установить смысловую связь, а значит, и понять действие.
Активность еще можно различать и по тому, насколько она нормативна [rule-following; R. Peters, 1958] или индивидуальна, т. е. отклоняется от правил, от привычного. Почти к любым жизненным ситуациям применимы правила поведения, обязательные в данной субкультуре и восходящие к ее традициям. Причины поступков, их цели и средства часто очевидны для современников, принадлежащих к той же культурной среде, поэтому при нормативном поведении вряд ли кому-нибудь, исключая психологов, вздумается ставить вопрос «Зачем?». Люди определенным способом утоляют голод и жажду, вступают в союз с партнером противоположного пола, воспитывают детей, приобретают друзей, пытаются улучшить для себя (иногда и для других) социальные и экономические условия, стремятся побольше узнать и понять, а также делают многое другое.
Все это, очевидно, присуще «природе» человека, и вряд ли требуется уточнение вопроса «Зачем эти действия совершаются?». В крайнем случае в порядке объяснения, предписания или оценки можно сесть и написать, что все так делают, вынуждены делать и должны иметь возможность делать. Неистощимым кладезем подобных суждений могут служить художественные, философские, теологические, юридические и политические тексты.
Действие становится индивидуальным, когда его нельзя отнести к конвенциональным ни на стадии целеполагания, ни на стадии его осуществления. В отличие от нормативного индивидуальное действие требует ответа на вопрос «Зачем?», т. е. ответа на вопрос о мотивах. Заметим, что иногда такое действие требует от субъекта и оправдания своего поступка. Так, в случае преступления ищут его мотив, а преступнику приходится отвечать за содеянное. Индивидуальным действие является или когда ни влияние, ни принуждение, ни отрицательные последствия не могут заставить человека отклониться от избранного курса; или когда человек, столкнувшись с привычной для него ситуацией, ведет себя в ней иначе, нежели раньше; или когда действие само по себе оказывается противоречивым; или когда человек в различных ситуациях ведет себя не нормативно-различно, как другие, а одинаково.
Разумеется, между нормативным и индивидуальным действием нет жесткой границы. И в нормативном действии можно при ближайшем рассмотрении обнаружить индивидуальные различия, которые могут вызвать вопросы «Зачем?» или «Почему?». Так, действия разных людей в одинаковых условиях могут определяться одними и теми же целями, но различаться по степени энергичности и упорства; или,' скажем, одни люди на разнообразные ситуации отвечают разнообразными действиями, в то время как другие в тех же ситуациях действуют более однообразно.
Три параметра оценки индивидуального действия
Индивидуальным действие делает то, что оно всецело не определяется условиями ситуации. Такое впечатление часто возникает, когда нам приходится обращать внимание на различия между людьми, действующими в одинаковых условиях. По-видимому, нечто находящееся у людей где-то «внутри» побуждает, толкает или заставляет их в данной ситуации поступать так, а не иначе. Вероятно, должны существовать специфические свойства, определяющие индивидуальные различия в их желаниях, влечениях, стремлениях, намерениях, мотивах или в чем-то еще. Мысль о личностной детерминации действия приходит на ум и когда разбираются различные параметры действия [Н. Kelley, 1967]. Конкретно речь идет о следующих параметрах.
Параметр 1. Степень соответствия данного действия действиям других людей (индивидуальные различия). Чем меньше согласуется действие человека с действиями большинства людей в той же ситуации, тем в большей степени оно обусловлено личностными факторами. Пример: толпа людей неподвижно стоит вокруг жертвы аварии, и лишь один наклоняется, чтобы помочь. Этого человека, по-видимому, отличает большая готовность к помощи.
Параметр 2. Степень соответствия данного действия действиям человека в других ситуациях, (стабильность по отношению к ситуациям). Чем однотипнее действует человек в различных ситуациях, тем сильнее его поведение обусловлено личностными факторами. Пример: человек обсуждает свои профессиональные дела не только на работе, но и на загородной прогулке, более того, он готов превратить любую вечеринку в рабочее совещание. Скорее всего, у этого человека очень высока мотивация достижения.
Параметр 3. Степень соответствия данного действия действиям человека в аналогичных ситуациях в прошлом (стабильность во времени). Чем чаще и чем заметнее человек при повторных ситуациях меняет свое поведение, тем в большей степени оно детерминировано личностными факторами (при условии, что на ситуацию не влияют дополнительные внешние обстоятельства). Пример: школьник впервые побарывает искушение списать контрольную, хотя возможности для этого по-прежнему благоприятны, а способности его не улучшились. Вероятно, он стал честнее, достиг более высокой ступени морального развития.
По мере того как по всем трем параметрам действие становится все более индивидуальным, оно все в меньшей степени начинает определяться внешними обстоятельствами и все сильнее зависит от своеобразия или личностных особенностей действующего субъекта. Поэтому либо субъекты обладают различными по виду и формам проявления мотиваци-онными диспозициями, либо причины меняющейся мотивации обусловлены самой ситуацией (например, изменившимися внешними обстоятельствами); в противном случае действия следует охарактеризовать как случайные. Именно такое устранение «Случайно-Появляющегося», «Сразу-Не-Объяснимого» питает любую (наивную или научную) теорию мотивации. К этому стремится любая концепция психологии личности, дифференциальной психологии и психодиагностики. Прежние же характерологии и типологии личности тем более полны объяснений причин, оснований, мотивов, целей или смысла индивидуального действия (см. гл. 3)
Логика психологических ответов на вопрос «Зачем?» в своей основе проста. Если рассматривать действия (или их результаты) как следствия, то в простейшем случае их причины можно отнести либо к ситуации, либо к личности. Но эти причины не всегда локализуются так просто. Чаще из указанных потенциальных источников детерминации истинным оказывается тот, который ковариирует с наблюдаемым воздействием. Если в разных ситуациях все люди (или большая их часть) действуют по-разному, то с действием ковариирует не личность, а ситуация, и причину разнообразия активностей следует искать в ситуациях. Если, например, в разных ситуациях одна часть людей постоянно действует одним образом, а другая— другим, то с действиями ковариирует не ситуация, а личность, и причину следует искать в ней. Между этими двумя экстремальными случаями находятся и такие действия, причины которых следует искать отчасти в ситуации, а отчасти в личности. Иными словами, эти два источника детерминации непосредственно связаны между собой.
Более сложным представляется случай, когда при повторении через некоторое время той же ситуации наблюдается изменение поведения. Очевидно, либо ситуация не является значимой, либо ее повторение всякий раз сопровождается ковариирующими с действием разными обстоятельствами. Если такие обстоятельства оказываются неизвестными, то повторяющаяся ситуация может рассматриваться как искомый детерминант— действие ковариирует с частотой ее повторения. Правда, иногда в этом случае по мере своего повторения ситуация все в меньшей степени определяет поведение (например, может играть роль привыкание или переосмысление ситуации субъектом). Если же изменение поведения в повторяющейся ситуации ковариирует с возрастом, то причину такого изменения следует искать в личности, в ее развитии. Если же, наконец, отсутствует ковариация со специфическими обстоятельствами повторяющейся ситуации, с последовательностью ее повторений, с возрастом субъектов, но наблюдается ковариация с самими субъектами (лишь некоторые из них проявляют неповторяемость действия), то напрашивается предположение о личностных изменениях этих индивидов, например изменениях мотивов или установок.
Благодаря исследованиям атрибуции, начатым еще Хайдером [F. Не-ider, 1958], были созданы многочисленные модели объяснения причин успехов или неудач действия как с точки зрения обычного человека, так и с точки зрения ученого [Е. Jones, К. Davis, 1965; Н. Kelley, 1967]. Эти модели рассматриваются в гл. 10.
Параметры действия и типы проблемных областей
Три указанных параметра связаны с двумя проблемными областями: межиндивидуальные и интраиндивидуальные различия поведения. Параметр 1—соответствие действия поведению других людей—несомненно относится к межиндивидуальным, а параметр 3—стабильность во времени—к интраиндивидуальным различиям. Параметр 2—стабильность по отношению к ситуациям—может свидетельствовать о межиндивидуальных различиях, если постоянство действий в разных ситуациях, скорее, выглядит как отклонение от естественного поведения, а не как обусловленное временем изменение.
При внешнем наблюдении мы (и в этом еще будет возможность убедиться) в рамках одной ситуации склонны сопоставлять одновременные или почти одновременные события, а не события, изрядно отстоящие друг от друга во времени. Кроме того, желание сравнить действия разных людей возникает у нас, пожалуй, чаще, чем желание сравнить поступки одного человека в разные периоды времени (см. гл. 12, раздел «Социальные и индивидуальные критерии оценки достижения»). На чем бы ни строилось наивное объяснение поведения других людей, оно скорее будет связано с межиндивидуальной, чем с интраин-дивидуальной проблематикой, вероятно, потому, что суждения об интра-индивидуальных изменениях строятся на информации, охватывающей длительный период времени. Внешний наблюдатель редко располагает подобными сведениями.
Позиция наблюдателя и локализация причин
Джоунс и Нисбетт [Е. Jones, R. Nisbett, 1977] впервые обратили внимание на существенные различия в наблюдении своего или чужого поведения. В этих двух случаях мы имеем дело не только с разными способами наблюдения, но и с разного рода информацией.
Прежде всего различаются сами источники информации. При внешнем наблюдении наше внимание направ лено на протекание чужого действия. Все же то, что происходит в субъекте прежде, чем он приступит к действию и в ходе действия, недоступно вос приятию. Мы всегда можем зареги стрировать внешние результаты на блюдаемого поведения: движения, экспрессивные проявления и речь. Причины подобных поведенческих проявлений мы относим к действу ющему субъекту как их автору. И поскольку субъект, будучи индиви дом, представляет собой нечто кон стантное, то в качестве причин дей ствия мы рассматриваем устойчивые личностные диспозиции (свойства) субъекта.
Наблюдая собственное поведение, мы видим ситуацию еще и как бы изнутри. Наше восприятие направле но на существенные особенности си туации, на содержащиеся в ней указа ния, возможности, соблазны и опасно сти, вообще, на все то, что определя ет наш поступок. Соответственно и в качестве причин поведения мы рас сматриваем меняющиеся особенности ситуации, а не диспозиции, побужда ющие нас действовать так, а не иначе.'
Воспринимаемое и даже то, что может быть воспринято в будущем, по-разному членится на фигуру и фон при этих двух позициях наблюдения. При внешнем наблюдении особенно сти ситуации образуют непрерывный фон, на котором в качестве фигуры контрастно выступает действие субъ екта. При самонаблюдении, наоборот, особенности ситуации воспринимают ся как фигура на фоне собственного поведения. Стормс [М. Storms, 1973] убедительно показал, что уже на уровне восприятия происходит такая организация фигуры и фона, которая предопределяет характер получаемой информации, а тем самым и локали зацию причин поведения. В его экспе рименте благодаря видеозаписи субъ екты действия и наблюдатели меня лись перспективами наблюдения:
субъект смотрел в записи собствен ное действие, а наблюдатель— акцентированные ситуационные об стоятельства, в которых находился субъект. Перемена перспективы на блюдения привела и к перемене субъ ективной локализации причинности. Субъекты действия стали объяснять свое поведение личностными диспо зициями в большей степени, чем на блюдатели.
Но односторонняя локализация при чин в том и другом случае объясняет ся не только условиями восприятия. Действуя, мы воспринимаем не одни особенности ситуации, предметом на шего внимания часто оказываются порождаемые ею впечатления, рас суждения, волевые импульсы, набро ски планов действия. Поэтому у нас в отличие от стороннего наблюдателя, от которого все это скрыто, как пра вило, не создается впечатления о проявлении определенных диспози ций. Скорее, нам кажется, что причи ной наших мимолетных состояний яв ляются те или иные ситуационные влияния.
Различная локализация причин по ведения объясняется также неодина ковым характером и объемом фоно вой информации. Субъект действия лучше наблюдателя знает, что приве ло к данной ситуации,— он знает пре дысторию. Ему известны постепенные изменения и тенденции развития соб ственного поведения. Наблюдатель, как правило, знает об этом или мало, или ничего. Ему приходится строить свое объяснение на восприятии мо мента, что исключает в качестве воз можных причин внутренние измене ния. Наблюдаемое действие выделя ется лишь на фоне того, как поступа ют или поступили бы в этой ситуации другие, т. е. все сводится к вопросу о межличностных диспозициях.
Таковы в общем три взаимосвязи между перспективой наблюдения и локализацией причин поведения. Эта взаимосвязь была подтверждена в ряде исследований [R. Nisbett, С. Са-puto, P. Legant, J. Marecek, 1973]. Так, в одном из них было установле но, что если наблюдатели ожидают от субъекта похожего поведения в будущей аналогичной ситуации, то субъекты, напротив, не усматривают в своем будущем поведении подобно го постоянства диспозиций. В другом исследовании студенты выбор своей подруги и профессии обосновывали определенными достоинствами вы бранного объекта и выбранной специ альности, а выбор подруги и профес сии для своих друзей они обосновы вали чертами их характера (диспози циями). Наконец, в еще одном иссле довании было установлено, что дру гим мы приписываем больше диспози ций, чем самим себе. Описывая себя и других при помощи биполярных шкал, предусматривающих вариант ответа «в зависимости от ситуации», мы го раздо чаще пользуемся этим вариан том при самоописании, чем при описа нии других (см. гл. 10).
Итак, можно констатировать, что позиция, с которой мы наблюдаем, «естественным образом» навязывает нам односторонний подход к пробле ме и локализацию причинности при объяснении поведения. При внешнем наблюдении, на котором обычно осно вывается объяснение поведения, на ше восприятие приковано к протека нию действий субъекта. Все особен ности ситуации, вызвавшие эти дей ствия или предшествовавшие им, вос принимаются в лучшем случае как смутный фон. Необходимость полу чить дополнительную информацию для объяснения наблюдаемого дей ствия заставляет нас обратиться к межиндивидуальным различиям, т. е. сравнить действия различных людей в (предположительно) тождественных ситуациях и объяснить их межлично стными различиями в личностных диспозициях. Пытаясь при большом дефиците информации свести законо мерности наблюдаемого поведения к этому простому, прямо-таки напраши вающемуся толкованию, мы невольно склонны переоценивать однородность поведения в различных ситуациях и стабильность его во времени относить на счет диспозициональной обуслов ленности. Такова на первый взгляд картина объяснения причин действия. Ниже мы эти объяснения обсудим, рассмотрев поведение не только с первого взгляда, но бросив на него и третий и четвертый взгляды. Для большей ясности осуществим это рас смотрение в намеренно упрощенном виде.
Объяснение с первого взгляда: теории свойств
Если мы при внешнем наблюдении, т. е. с первого взгляда, объясняем действие, исходя, скорее, из лично стных диспозиций в оценке ситуацион ных условий, то наша наивная теория мотивации предстает как теория лич ности. В первом приближении все мы эксперты по психологии личности, особенно если объясняемое действие скорее индивидуально, нежели нор мативно. В научной психологии до недавнего времени в теории тоже преобладали теории свойств: дей ствия объяснялись индивидуальными диспозициями действующего субъекта [W. Mischel, 1968].
Совершенно очевидно, что лично стное объяснение работает относи тельно всех трех параметров дей ствия, поскольку в «норме» (1) в одной и той же ситуации не все люди действуют одинаково (индивидуаль ные различия); (2) в сходных, но не тождественных ситуациях один чело век действует однотипно (стабиль ность по отношению к ситуациям); (3) при повторении ситуации человек ве дет себя так же, как раньше (ста бильность во времени), что подтвер ждает диспозициональный характер личностного фактора.
Что может быть естественнее, чем объяснение различий в поведении ин дивидуальными диспозициями: свой ствами, факторами, привычками, мо тивами, короче говоря, личностью субъектов. Различение, классифика ция и измерение подобных диспози ций вылились в тестирование всевоз можных качеств личности, в так на зываемую дифференциальную психо логию. Часто при этом на первый план выступают прикладные задачи, например разного рода профотбор. Вместе с тем сводить наблюдаемые межиндивидуальные различия в пове дении к диспозициям помогает и то, что некоторые из них явно врожденны. Наиболее наглядно это видно на примере соматических особенностей, а также известной еще в древности классификации темпераментов. Кроме того, следует упомянуть различия в способностях, которые с начала столетия пытаются измерить тестами интеллекта и которые иногда считают проявлением врожденной одаренности, т. е. в высшей степени константными диспозициями.
Разумеется, характеристики ситуации как возможные причины действий при таком подходе не игнорируются полностью. Человек не во всех ситуациях действует одинаково, в противном случае его действия были бы стереотипны, а этого явно не наблюдается. Ситуация обычно дает импульс к действию, актуализует с необходимой интенсивностью соответствующую диспозицию [G. Allport, 1937]. Особенности ситуации выступают поэтому в качестве побудительных условий. Из множества личностных диспозиций актуализуется та, которая настроена на данную ситуацию. Поскольку диспозиции не могут всегда и полностью детерминировать действие, они трактуются как формы «привычной готовности», но к этому мы еще вернемся в гл. 3.
Объяснение со второго взгляда: ситуационизм
Стремление теории свойств свести причины поведения исключительно к личности, точнее, к оснащающим ее диспозициям, должно было породить и породило ответную реакцию [W. Mischel, 1968]. Второй, более пристальный взгляд выявил, что в поисках возможных причин поведения упустили из виду иное влияние— давление со стороны ситуации. Действительно, разве люди изначально делятся на честных и бесчестных? Разве не в определенных ситуациях они становятся таковыми?
Подобная локализация причинности имеет под собой ряд оснований. Даже оставаясь в границах проблем межиндивидуальных различий, мы не можем свести все к объяснению, основанному на наивном внешнем наблюдении. Недоумение возникает уже при объяснении чисто индивидуального в межиндивидуальных различиях, поскольку при этом приходится руководствоваться эпизодическими свидетельствами и примерами отклонения в поступках, фактически заранее отказываясь от объяснения неиндивидуального, нормативного действия, которое с научной точки зрения все-таки необходимо объяснить. Но ахиллесовой пятой теории свойств является допускаемая—обычно молчаливо—однородность поведения по отношению к ситуациям. В схожих ситуациях поведение одного человека не так уж однотипно, как можно было ожидать при предположении, что действие целиком основывается на ситуационной актуализации уже имеющихся диспозиций.
Есть и другое основание для признания неудовлетворительности объяснения поведения теориями свойств. Если априори исходить из значимости другой проблемной области— интраиндивидуальных изменений во времени (а на это есть много причин, скажем значимость позиции наивного самонаблюдения), то, как мы уже видели, в этом случае в качестве причин поведения преимущественно выступят особенности ситуации. В самом субъекте имеют место изменяющиеся и обусловливающие поведение состояния и процессы. Они вызываются ситуацией и часто обозначаются как мотивации. Этот факт, по-видимому, учитывается не только наивной интроспекцией. Похоже, что так называемые «динамические» теории поведения первоначально в своей проблематике исходили из позиции наивного самонаблюдения. Возьмем хотя бы психоанализ Фрейда и теорию поля Левина (см. гл. 2 и 5). Психоаналитическая теория черпала информацию из интроспективных отчетов пациентов (в том числе и ее основателя Фрейда). В теории поля Левина хотя и отсутствуют ссылки на данные интроспекции, но само ситуационное поле конструируется как бы с позиции помещенного в него субъекта, чье поведение нуждается в объяснении.
Однако решающим, что побудило при втором взгляде на поведение локализовать основные его причины уже не в личности, а в ситуационных факторах, стали методы внешнего наблюдения с контролем условий, будь то в эксперименте или при планомерном сборе данных. Эти методы позволили непосредственно заняться изучением влияния ситуационных особенностей, стимулов, на интраиндивиду-альные изменения во времени, поскольку с их помощью с самого начала осуществлялся контроль или даже элиминировались индивидуальные различия (например, через выведение «чистых линий» подопытных животных или через сравнение монозиготных близнецов). Экспериментальное выявление условий осуществления действия означает планомерное вмешательство для ограничения влияния всего, что поддается внешнему воздействию. Воздействию, однако, поддаются не понимаемые как нечто неизменное личностные диспозиции, а ситуации, в которых совершается действие. Эти ситуации и есть те «независимые» переменные, которые систематически варьируются в эксперименте таким образом, что их влияние становится очевидным.
Две дисциплины психологии
Первый и второй взгляды на поведение задают «две дисциплины научной психологии», которые когда-то сравнил между собой Кронбах [L. Cronbach, 1957]. Одна из них, как и при первом взгляде, интересуется субъектом: разрабатывает тесты для изучения таких диспозиций, как интеллект, установки и черты характера, с тем чтобы индивидуальные различия выступали возможно более четко. В этой теории используются многомерные корреляционные методы (например, факторный анализ), позволяющие выяснить, во-первых, насколько тесно зависит поведение и его результаты от диспозиций, проявляющихся в тестовых оценках, и, во-вторых, как связаны между собой тестовые оценки, соответственно, какие имеются независимые друг от друга базисные свойства. Другая, как и при втором взгляде, занимается экспериментальным выявлением влияющих на поведение условий ситуации, для чего используется дисперсионный анализ эффектов, вызываемых различными внешними переменными.
Таким образом, ясно, что в исследовании ситуационных причин действия интерес направлен на выявление причин, обусловливающих изменение поведения во времени: приспособление живого существа к меняющимся ситуационным условиям. К этому сводится все научение, равно как и индивидуальное развитие в ранние, пластичные, периоды жизни. Индивидуальные различия остаются вне сферы внимания. Как бы они ни возникали (например, как различные исходные предпосылки, предшествующие фазе научения), их элиминируют или контролируют. Действие в целом оказывается при этом в значительной степени обусловлено ситуацией, и во времени оно изменяется вследствие накопления опыта. На ситуационной обусловленности поведения (объяснение со второго взгляда) настаивают и отчасти ее абсолютизируют теории научения и теории социализации индивида, а прямолинейные сторонники концепции детерминированности развития средой доводят роль этого фактора до абсурда. Вместе с тем в объяснение со второго взгляда логичнее вписываются интра-индивидуальные изменения во времени, нежели межиндивидуальные различия.
Рисунок 1.1 подытоживает сказанное выше. Различные перспективы наблюдения выявляют разные параметры действия, которые стыкуются с проблематикой межиндивидуальных различий или интраиндивидуальных изменений. Соответственно, такие перспективы по-разному локализуют причины поведения. Последние помещаются либо в субъекте (первый взгляд), либо в ситуации (второй взгляд). Каждая из двух проблемных областей соответствует одной из двух дисциплин научной психологии [L. Cronbach, 1957]. Объяснение действия при первом взгляде составляет предмет изучения дифференциальной психологии или психометрики (левая колонка, рис. 1.1.), при втором — предмет изучения экспериментальной общей психологии (правая колонка, рис. 1.1.)- Ясно также, что лишь вне шнее наблюдение с контролем усло вий эксперимента или при сборе дан ных с самого начала позволяет созна тельно локализовать причины пове дения в той или иной области. К вопросу о локализации причин пове дения мы еще вернемся в гл. 10 при рассмотрении современных исследо ваний атрибуции.
Смещение объяснения от личности к ситуации
Зададимся, однако, вопросом, поче му основанному на личностных диспо зициях, внешне столь убедительному объяснению действия были предпоч тены ситуационные причины, тем бо лее что на такое предпочтение наши обыденные наблюдения поведения других людей никак не наталкивают. Дело в том, что выводы, касающиеся трех параметров действия, оказались при таком объяснении довольно сомнительными. Личностные факторы могли выступать как решающие из-за нечеткости данных о вариативности ситуаций. При объяснении со второго взгляда центр тяжести проблемы пе ремещается в сферу трех параметров оценки действия.
Индивидуальные различия
Поскольку в схожих ситуациях раз ные люди ведут себя по-разному, то наивно было бы полагать, что одна и та же с точки зрения наблюдателя внешняя ситуация для различных лю дей является одинаковой. В действи тельности приходится признать, что объективно каждый воспринимает од ну и ту же ситуацию характерным для него образом. Поведение определяет не ситуация, которая может быть опи сана «объективно» или по согласо ванному мнению нескольких наблю дателей, а ситуация, как она дана субъекту в его переживании, как она существует для него. Соответственно различные люди в объективно той же ситуации должны действовать по-разному. Лишь люди, одинаково вос принимающие, понимающие и оцени вающие ситуацию, одинаково в ней и действуют. Можно сформулировать прямо противоположное утвержде ние: в действительно одинаковых си туациях разные люди ведут себя оди наково, просто мы не знаем, что данная ситуация означает для них.
В качестве примера возьмем опять-таки списывание у школьников. Спи сывают не бесчестные или нерадивые школьники, а те, кто в данной ситу ации видит возможность улучшить свои отметки, для кого это важно, кто считает невысокой вероятность обнаружения списывания (когда это может повлечь серьезные послед ствия) и кого не удерживают от спи сывания моральные соображения.
Рис. 1.1. Объяснение поведения с первого, второго—четвертого взглядов, основанное на различной локализации причин действия, в свою очередь определяемой противоположными установками в позиции наблюдателя, параметрами действия и типами проблем
Из этого примера должно быть яс но, что тождество ситуаций зависит не от их внешнего сходства, а от того, рассматривает ли субъект свои дей ствия как влекующие за собой одина ковые или сходные для него послед ствия. Поэтому действия, выглядящие совершенно различно и совершающи еся во внешне абсолютно несхожих ситуациях, приводя к одинаковым последствиям, могут по своим целе вым характеристикам быть тожде ственными (так называемая эквифи-нальность, см рис. 1.4). Речь идет о тех последствиях, на которые указы вают особенности ситуации.
Однородность по отношению к ситуациям
Обратимся теперь ко второму пара метру оценки — однородности поведе ния по отношению к ситуациям. Поло жение, что человек ведет себя оди наково в схожих ситуациях, что, дру гими словами, диспозиции определя ют поведение независимо от ситу ации, оказалось в эмпирическом отно шении ахиллесовой пятой теории свойств.
Еще более 50 лет назад Хартшорн и Мэй [Н. Hartshorne, M. May, 1928, 1929; Н. Hartshorne, M. May, F. Shuttleworth, 1930] в своем массовом исследовании формирования характе ра помещали тысячи детей в ситу ации, когда они оказывались на грани мошенничества, лжи и даже воров ства. Ситуации создавались в различ ной обстановке, как-то: родной дом, школьный класс, соревнования на спортплощадке, изучение катехизиса в церкви и совместные игры на детских праздниках. Моральное пове дение в различных ситуациях было замечательно последовательным, ес ли полагаться лишь на то, что писали о себе сами дети в' заполнявшихся в классе опросниках. Опросники, пред ставлявшие собой тесты типа «бума га— карандаш» и предназначенные охватить всевозможные аспекты мо рального поведения, высоко коррели ровали между собой. Если, однако, дети заполняли параллельную форму того же теста в другой обстановке, например не в классе, а в молодеж ном клубе или в церкви, то корреля ции между ответами на один и тот же тест значительно падали (примерно до уровня г=0,40). Другими словами, конкретное действие в одной и той же микроситуации заметно определя ется контекстом, в который ситуация включена. Однородность поведения по отношению к кажущимся очень сходными ситуациям, скорее, даже мала. Даже действия, заключающи еся в ответах на опросники, вместо того чтобы быть однородными, оказа лись ситуационно зависимыми. Из этого авторы заключили, что дети дают ответы на заданные вопросы соответственно особенностям ситу ации, а не стабильным личностным диспозициям.
Не только ответы на опросники, но и фактическое поведение оказалось в высокой степени ситуационно обус ловленным. Так, в классных работах детям давалась возможность слов чить двояким образом: либо списать правильный образец, либо после окончания классной работы доделать ее дома. Конкретные ученики, одна ко, неодинаково относятся к этим двум возможностям. Кто уже однаж ды доделывал дома свою классную работу, доделает ее, вероятно, и в другой раз (г=0,44), и гораздо менее вероятно, что этот школьник такую работу спишет (г=0,29). Чем сильнее меняется ситуация, тем менее одно родным становится поведение. Даже незначительные изменения в задаче (например, вместо зачеркиваний в тексте максимального числа букв «А» разместить в квадратах максималь ное число точек) влияют на частоту плутовства. Ложь в классе обладает еще меньшей устойчивостью (г=0,23), а во внешкольных условиях ни о какой устойчивости (г=0,06) уже не может быть и речи.
Как мы уже видели при обсуждении индивидуальных различий, поведение в ситуациях, которые внешнему на блюдателю кажутся одинаковыми или схожими, разнообразнее, чем можно было бы предположить. Специ фика ситуаций создает множество ва риантов возможностей деятельно-стей, а человек не реагирует на кажу щиеся сходными ситуации глобально и однотипно. Да и ситуации, вызыва ющие одно и то же действие, не обязательно должны быть внешне одинаковыми. Очевидно, важно имен но сходство ситуаций в глазах субъек та, ожидание им схожих последствий. Эти последствия — антиципируемые события — включены в актуальную ситуацию, и, чтобы их видеть и ожи дать в ней, необходима индивидуальная способность к дифференциации и генерализации информации. Развитие этой способности может иметь длин ную личную предысторию [D. Мад-nusson, N. Endler, 1977; W. Mischel, 1973].
Мишель, главный сторонник ситу ационного объяснения поведения, в свое время писал:
«Феномены дискриминации и генерализации заставляют думать, что типы поведения, с одной стороны, в высшей степени ситуационны, но в то же время могут быть вызваны благода ря генерализации различными, а часто, каза лось бы, и разнородными стимулами. Предше ствующий опыт субъекта, связанный с услови ями и конкретными деталями частной ситуации, определяет смысл стимулов, т. е. их воздей ствие на все аспекты жизни индивида. Обычно генерализация включает относительно иди осинкратические области контекстуального и семантического обобщения, а не просто осно вывается на меняющемся физическом сходстве стимулов» [W. Mischel; 1968, р. 189].
Стабильность во времени
Ну а что же со стабильностью действий во времени? Ведь именно она побуждает нас выводить дей ствие из диспозиций субъекта. Не будь этой стабильности, было бы ло гично приписать изменяющееся во времени поведение специфическим факторам ситуации, будь то спонтан ные изменения, или организованное научение, или целенаправленная мо дификация поведения по типу психо терапии. Можно было бы сослаться на развитие или флуктуации телес ных состояний, на процессы созрева ния и отнести причины изменений поведения к изменениям в организме. Но если поведение относительно по тока ситуаций с течением времени остается стабильным, как можно ссы латься в объяснении на ситуационные факторы?
Если мы отвлечемся от субъекта и обратимся к последовательностям си туаций, как они даны нам во внешнем мире, то нас поразит стабильность, регулярность .повторения одних и тех же ситуаций и, в частности, их пове денческих последствий. В целых об ластях ситуаций последствия опреде ленных действий попросту санкциони рованы. В каких бы сферах жизни мы ни находились (занятия в учебном заведении или работа на каком-либо предприятии), повсюду существуют нормы, с которыми наше поведение соизмеряется, в соответствии с кото рыми оно санкционируется, поощряет ся или наказывается. Пока мы не вступим в новую для нас сферу де ятельности, мы хорошо знаем эти нормы и сами ситуации служат нам устойчивой системой, указывающей на последствия наших поступков. Действия, которые мы при таких об стоятельствах совершаем, легко предсказуемы. Стабильный характер соотнесенных с ситуацией послед ствий действий придает нашему пове дению стабильность во времени, рег ламентируя его. Поэтому здесь для объяснения тождественности поведе ния в повторяющихся ситуациях нет необходимости привлекать фиксиро ванные диспозиции.
Можно было бы возразить, что рег ламентированное поведение детерми нировано как раз не ситуационно, а диспозиционально, поскольку субъект присвоил эти правила, он знает нор мы и располагает «внутренними моде лями» условий протекания событий. Всем этим он действительно облада ет. Однако по двум причинам все же правомерно рассматривать регламен тированное поведение как детерми нированное не субъектом, а ситу ацией. Во-первых, поскольку люди действуют в подобных случаях пре дельно согласованно, вряд ли стоит объяснение индивидуальных разли чий искать в_ личностных факторах. И во-вторых, регламентированное пове дение не диспозиционально, посколь ку его можно внезапно прекратить и отказаться от него при изменении правил, играющих роль внешнего ста билизатора поведения. -Последнее ве дет к изменениям поведения, по меньшей мере по окончании лабиль ной переходной фазы.
Примером может служить измене ние значения отметки за классные работы. Когда в ходе реформы эти оценки стали использоваться не про сто как аттестация, а как решающий показатель для организации мер ин дивидуальной помощи, школьники, которые раньше плутовали, переста ли это делать. Они поняли, что последствия симуляции хороших отметок в новых условиях наносят им ущерб. Ведь они в этом случае лишали себя возможности получить необходимую помощь.
В целом второй взгляд на объясне ние поведения вполне убедителен. Особенности ситуации, очевидно, в большей степени детерминируют по ведение, чем диспозиции субъекта. Как наивное самонаблюдение, так и внешнее наблюдение, контролиру ющее влияние ситуации и рассматри вающее действие индивида как зави симую переменную, ставят в центр своих интересов интраиндивидуаль-ные изменения поведения во времени (см. рис. 1.1). Индивидуальные разли чия между субъектами остаются без внимания или просто нивелируются. Поведение в значительной степени зависит от ситуации. По мере измене ния субъективных характеристик си туации изменяется и поведение. Про исходит научение и постепенное прис пособление. В их основе лежат обус ловленные и порожденные ситуацией кратковременные состояния субъекта или происходящие в нем процессы: мотивирование, переработка инфор мации, следование нормативным тре бованиям и научение. Ассоциативная ветвь исследований мотивации, в осо бенности линия теорий научения (см. гл. 2), необычайно кропотливо и ус пешно разрабатывала объяснение по ведения со второго взгляда.
Новое смещение объяснения: личностные факторы в остатке
Но нас не может вполне удовлетво рить и объяснение поведения со вто рого взгляда. Не подменили ли мы, сняв ответственность с диспозиций и переложив ее на особенности ситу ации, одну одностороннюю локализа цию причин действий другой? Остает ся еще нечто необъясненное. Чтобы сохранить в силе ситуационную обус ловленность действий вопреки инди видуальным различиям в объективно тождественных ситуациях, нам приш лось сослаться на индивидуальные различия в восприятии объективно тождественных ситуаций, на предысторию личного опыта и т. п. Таким образом, индивидуальные различия, став устойчивыми, приобрели харак тер диспозиций и тем самым снова появились на сцене, когда мы уже думали, что окончательно выпроводи ли их.
При третьем взгляде приходится констатировать, что личностные фак торы все-таки существуют. Именно они в ситуациях с одним и тем же побудительным характером позволя ют ожидать различные результаты действий — или одни и те же резуль таты, но с разными последствиями — и поэтому приводят к различному поведению. Признавая ситуационную обусловленность действия, мы еще не все в нем объясняем и вынуждены прибегать к индивидуальным разли чиям.
Поясним подробнее. Представим двух людей, решающих одинаково сложную для них задачу, с которой они вполне могут справиться. Один из этих людей ориентирован на успех, другой опасается неудач. Соответ ственно будет различаться и их пове дение. Один терпеливо займется ре шением задачи, другой, будучи озабо ченным, напряженным, скорее подда стся искушению сплутовать, если этим сможет снять свой страх перед неудачей. Различные ожидания в одинаковой ситуации (т. е. при одина ковом соотношении собственных воз можностей и трудностей, которые надо преодолеть, а также при одина ковом знании о последствиях успеш ного или неуспешного исхода) опреде ляются в данном случае различными диспозициями, влияющими на оценку тех или иных обстоятельств. При этом вполне может быть, что сами диспо зиции являются продуктом длитель ных интраиндивидуальных изменений, т. е. складываются благодаря акку муляции различного ситуационно обусловленного предшествующего жизненного опыта. Как бы то ни было, здесь мы имеем дело с диспо зициями.
То же самое имеет место и в случае, когда сходство людей еще больше: они одинаково относятся к возможным исходам своих дей ствий— успеху или неудаче — и даже к их последствиям, но различаются в одном пункте — по-разному оценива ют эти последствия. Так, одного воз можная неудача может волновать больше, чем другого. Или же один ценит в возможном успехе прежде всего социальное признание, а другой больше всего удовлетворен самим ре шением задачи.
Эквивалентность ситуаций и личностные диспозиции
Легко можно представить случаи, где при всем видимом тождестве си туаций выпадающие в «остаток диспозициональные различия» обуслов ливают даже не во многом, а всецело направленность поведения. В связи с последним примером можно спросить: а не попадают ли объективно одина ковые ситуации, например, решение определенной задачи двумя людьми, в два различных класса ситуаций? Для одного это ситуация, когда он, справясь с задачей, тем самым под тверждает свои способности; для другого это одна из ряда эквивален тных возможностей получить социаль ное признание (такая же, например, как произнесение речи). Поэтому встает вопрос: относится ли постав ленная задача у обоих людей к субъ ективно эквивалентным классам си туаций достижения? Очевидно, что это не так, а если и так, то весьма условно, лишь при исключении воз можности одобрения другими факта решения задачи. Если человек в ситу ации одиночества ведет себя иначе, чем в присутствии других, то это не значит, что его поведение непос ледовательно. Просто эти две ситу ации относятся им к разным классам эквивалентностей. Непоследователь ным поведение, кажется наблюдате лю или психологу, если они распро страняют на всех людей собственное деление ситуаций на классы эквива лентности независимо от того, соот ветствует ли оно делению на такие классы другими людьми.
Эта проблема связана не только с ситуациями, но и с личностными дис позициями, определяющими разного рода действия. Так, правомерно предположить, что активное участие в учебных занятиях, упорство в выпол нении домашних заданий, кропотли вый ручной труд и интенсивность спортивных тренировок представляют собой проявления мотива достиже ния. Однако могут найтись люди, для которых эти виды действий неравноз начны и поэтому не определяются в одинаковой степени мотивом дости жения. Эти люди, в свою очередь, могут показаться непоследовательны ми лишь тому, кто возможно механи чески переносит на всех свое пред ставление о возможных проявлениях в сферах деятельности указанных личностных диспозиций.
Бем и Аллен [D. Bern, A. Allen, 1974] назвали «номотетическим за блуждением» обычно встречаемое в дифференциальной психологии и пси хологии личности признание одной, одинаковой для всех индивидов (т. е. нормативной, имеющей ранг всеобщей закономерности) сферы действия ка кого-либо фактора. Сфера действия для каждого человека должна быть описана прежде всего идеографиче ски, т. е. в каждом конкретном слу чае должны быть прозондированы и затем отнесены к соответствующим сферам деятельности классы эквива лентности. Если сделать это, то пове дение конкретного человека окажет ся, как и подсказывает наша обыден но-психологическая интуиция, гораздо более последовательным по отноше нию к различным ситуациям, чем это представляется в слишком норматив ных и недостаточно идеографически обоснованных исследованиях лично сти [см. также: Н. Thomae, 1968]. Как это происходит, Бем и Аллен показа ли на примере двух диспозиций: дру желюбия и добросовестности. Иссле дователи опросили испытуемых, на сколько они относительно этих черт считают свое поведение последова тельным в различных ситуациях. Та же информация была получена кос венным путем, при помощи опросника, где поведение задавалось через раз личные ситуационные контексты. Как и ожидалось, корреляции между раз личными ситуациями были меньше в той группе, представители которой оценивали свое поведение как более вариативное. Это означает, что их классы эквивалентности ситуаций, с которыми они соотносили требуемые виды поведения, были более специ фичными.
Подобным различиям в классах эк вивалентности, по-видимому, соответ ствуют, как показывают наши приме ры, различия в оценке исхода дей ствия или в оценке его последствий. Поскольку такие оценки нельзя выве сти из особенностей актуальной ситу ации, одинаковых для всех людей, то их попытались трактовать в психоло гическом исследовании как устойчи вые мотивы. Индивидуальные разли чия в таких мотивах имеют возра стную динамику, особенно в первые годы жизни. Наряду с мотивами для объяснения индивидуальных разли чий поведения, которые не могут быть выведены из особенностей ситу ации, были постулированы и другие диспозиции. Сюда относятся такие диспозиции, как способность к пере работке информации и планированию, интересы, установки, личностные кон структы и т. п. [W. Mischel, 1973; 1977].
Все эти дескриптивные понятия созданы, в конце концов, для объяс нения индивидуальных различий в по ведении, его однородности в схожих ситуациях и стабильности во времени. Их источник — объяснение поведения с первого взгляда, но обычно этими понятиями пытались объяснить боль ше, чем это требуется при объясне нии со второго взгляда. Если учет ситуационной обусловленности пове дения в итоге сводит на нет роль упомянутых личностных факторов, то при третьем взгляде становится оче видной их необходимость для объяс нения восприятия человеком конкрет ной ситуации и возможности соб ственных действий — при объяснении классы различных ситуаций и соб ственных действий выступают для него в качестве эквивалентных.
Объяснение с третьего взгляда: взаимодействие индивида с ситуацией
Объяснение поведения с третьего взгляда представляет собой синтез, преодолевающий крайности односторонней локализации причин поведения как личностно центрированной теории свойств (первый взгляд), так и ситуационно центрированного ситу-ационизма (второй взгляд). Конечно, можно представить предельные случаи, когда поведение определяется только свойствами личности или только ситуацией: в первом случае это нечто специфически психопатологическое, во втором—нечто крайне автоматизированное, поведение по типу «стимул—реакция». Но, как правило, в промежуточных случаях поведение обусловлено как личностными, так и ситуационными факторами и, более того, является при этом результатом взаимовлияния индивидуальных диспозиций и особенностей актуальной ситуации. При экспериментальном анализе условий такое взаимовлияние выступает как статистическое взаимодействие. В контексте дисперсионного анализа это взаимодействие означает наличие эффектов, не объяснимых простым суммарным вкладом личностных и ситуационных факторов. Одинаковые особенности ситуации при различных диспозициях по-разному, порой даже противоположно, влияют на поведение.
Для примера рассмотрим два экспериментальных исследования. В первом [Е. French, 1958] итоговым действием выступал результат группы. В двух группах из четырех человек каждому испытуемому давалось по 5 предложений, из которых всем вместе нужно было составить связный рассказ. Группы были подобраны однородно по сочетанию двух мотиваци-онных диспозиций. У испытуемых одной группы был силен мотив достижения и слаб мотив сотрудничества, у испытуемых Другой группы— наоборот. Кроме того, в одной и той же экспериментальной ситуации варьировался характер поощрения. В перерыве экспериментатор делал одобрительные замечания, касавшиеся либо трудолюбия, либо слаженности работы группы. Как показывает рис. 1.2а, группы с преобладанием мотива достижения показывали лучшие результаты при поощрении их трудолюбия, а группы с преобладанием мотива сотрудничества – при поощрении слаженности.
Рис. 1.2. Взаимодействие между личностными диспозициями и особенностями ситуации при одной и той же задаче: (а) результаты групп с преобладанием мотива либо достижения, либо сотрудничества, когда экспериментатор в ходе работы хвалит испытуемых либо за усердие, либо за слаженность [Е. French, 1958b]; (b) процент учеников, выбравших легкие задания в зависимости от ориентированности мотивации достижения и от субъективно высокой или низкой инструментальности актуальной проблемной ситуации для успешности обучения в целом [U. Kleinbeck, K.-H. Schmidt,1979]
Во втором исследовании [U. Klein-beck, К.-Н. Schmidt, 1979] изучалось предпочтение заданий разных степеней сложности при профессиональной подготовке. Зависимой переменной в этом эксперименте выступала частота выбора легких заданий. Ученики были разделены по своей мотивации достижения на стремящихся к успеху и избегающих неудач. Критерием различения ситуаций служило их восприятие самими учениками, а именно важность, по их мнению, успеха в работе, которую предстояло выполнить, для успешности обучения в целом (так называемая инструменталь-ность актуального действия по отношению к значимой цели более высокого ранга). Как видно из рис. 1.2 b, субъективно воспринимаемая инструментальность конкретного задания относительно успешности обучения явно сказалась лишь на результатах группы с преобладанием мотива успеха: если инструментальность ситуации оценивалась как высокая, большинство испытуемых этой группы выбирали легкие, а не трудные задачи.
Общую формулу поведения (V) как функции (f) актуального состояния субъекта (Р) и актуально воспринимаемого окружения (U) дал еще в 1936 г. Левин [К. Lewin, 1936]:
V=f (Р, U).
Влияние актуального состояния субъекта и состояния ситуации (окружения) обоюдно зависят друг от друга. В первом примере сила мотива достижения, повышающая эффективность соответствующих действий, проявляется больше всего при подкреплении главного мотива ситуационным стимулом, по своему содержанию сопряженным с этим мотивом, например при поощрении трудолюбия в группе с преобладанием мотива достижения и кооперации в группе с преобладанием мотива сотрудничества. Из второго примера видно, при каких ситуационных условиях не происходит характерного подкрепления личностной диспозиции. Как известно (см. гл. 9), люди с мотивацией успеха предпочитают задачи субъективно средней степени сложности. Если же от решения задачи во многом зависит достижение цели более высокого порядка (высокая инструментальность относительно успешности обучения), то они склонны меньше рисковать. А так как ориентированные на неудачу люди стремятся уклониться от задач средней трудности, низкая или высокая инструментальность ситуации не сказывается на типичных для них предпочтениях.
Статистическое взаимодействие: тупик
После того как «ситуационисты» [например, W. Mischel, 1968] подвергли резкой критике теорию свойств за одностороннюю локализацию причин поведения, заменив ее столь же односторонней противоположной локализацией, вопрос о причинах поведения встал еще более остро [W. Mischel, 1973]. Бауэре [К. Bowers, 1973] проанализировал 19 исследований, в которых в той или иной степени варьировались личностные и ситуационные различия, с тем чтобы оценить сравнительное влияние тех и других. Исследования различались способом регистрации поведения. Первую группу составили работы, в которых испытуемые просто отмечали крестиком один из вариантов ответа на высказывания типа: «Кто-то перед вами взял без очереди билет на спектакль». Во второй группе работ испытуемые ставились в ряд ситуаций, а затем должны были ретроспективно оценить свое реальное поведение; наконец, в третьей группе работ поведение испытуемых в различных ситуациях оценивалось присутствовавшими наблюдателями.
Результаты исследований были подвергнуты дисперсионному анализу, позволявшему выяснить, насколько различия в поведении обусловлены различиями индивидуальными, ситуационными или взаимодействием тех и других. Подсчеты по всем исследованиям показали, что чисто личностными факторами объясняется всего лишь 12,7% дисперсии поведения. Доля ситуационных факторов еще меньше—10,2%. Оснований, чтобы решительно солидаризоваться с теориями свойств или с ситуационизмом, как видим, мало. Напротив, взаимодействием между личностью и ситуацией объясняется значительно большая доля дисперсии, а именно 20,8%. В остальном поведенческие зависимые переменные не давали никаких оснований предпочитать как более влиятельный один источник детерминации другому (табл. 1.1).
Таблица 1.1
Распределение 19 исследований, в которых преобладает влияние либо ситуационных, либо личностных факторов. Данные сгруппированы по трем типам зависимых переменных [К. Bo wers, 1973, р. 322]
Одно из этих исследований следует отметить особо, поскольку в нем проверялась честность детей в ситуациях всевозможных искушений. Общепризнанную после работ Хартшорна и Мэя [Н. Hartshorne, M. May, 1928; 1929; Н. Hartshorne, M. May, F. Shuttle-worth, 1930] сильную ситуационную обусловленность такого поведения следует пересмотреть на основании данных Нельсона, Гриндера и Мутте-рера [Е. Nelson, R. Grinder, M. Mutte-rer, 1969]. Эти авторы относят до 26,4% дисперсии морального поведения за счет индивидуальных и лишь около 15,5%—за счет ситуационных различий.
19 проанализированных Бауэрсом работ по сути своей были односторонне ориентированы либо на концепцию черт, либо на ситуационизм, что сказалось на результатах. Ведь контроль условий, влияющих на поведенческие переменные, можно легко организовать так, что условия будут благоприятствовать подкреплению либо «личностных», либо «ситуационистских» установок исследователя (см. рис. 1.1). Чтобы добиться первого, нужно максимизировать межиндивидуальные различия (например, взять совершенно случайную выборку испытуемых) и свести к минимуму интраиндивидуальную вариативность (скажем, использовать минимальное число более или менее однородных ситуаций). Такие приемы характерны для корреляционных исследований (по Кронбаху, они образуют одну из двух дисциплин психологии), анализирующих поведение по результатам тестирования гетерогенных выборок испытуемых. При подобном подходе неизбежно укрепляются позиции теорий свойств, для которых основным принципом объяснения поведения являются личностные диспозиции (см. в гл. 3 раздел, в котором обсуждаются работы Р. Б. Кеттела).
Напротив, чтобы получить ситуационистский результат, нужно перевернуть исходное соотношение: минимизировать межиндивидуальные и максимизировать интраиндивидуальные различия зависимых переменных. Для этого берется относительно гомогенная выборка испытуемых и больше разнообразных по своим особенностям ситуаций. В принципе межиндивидуальные различия можно вообще элиминировать, помещая одного испытуемого в разнообразные ситуации, как в случае с пациентом, к которому последовательно применяют те или иные методы психотерапевтического воздействия, пока какой-то из них не окажется действенным, способным изменить поведение в желаемую сторону.
Очевидно, что приемы, заведомо подкрепляющие ту или иную установку, непригодны для удовлетворительного с научной точки зрения уточнения проблемы локализации причин поведения. Для этого требуется создать эксперимент, в котором сбалансированы и репрезентативны выборки как испытуемых, так и ситуаций. Для испытуемых это сделать проще, чем для ситуаций, поскольку психологически очень трудно установить основания для классификации последних. Наконец, результаты зависят и от того, какого рода поведение рассматривается как зависимая переменная. Есть сильно зависящие от ситуации (например, выражение собственного мнения) и довольно укоренившиеся, устойчивые по отношению к ситуациям виды поведения (скажем, курение).
Однако даже когда проблемы выборки решены и поведенческие переменные не определяются полностью влиянием ситуации, дисперсионный анализ компонентов не позволяет прийти к однозначному решению в пользу одного из взглядов. Таким образом, статистическое взаимодействие личностных и ситуационных переменных не опровергает ни теорию свойств, ни ситуационистское объяснение, но учитывает то и другое. Более высокая доля дисперсии, приходящаяся на одну группу факторов, также не лишает объяснительной силы другую группу. Если, например, ситуационно обусловленная дисперсия много выше личностно обусловленной, то это не обязательно исключает возможное соответствие результатов теории свойств.
Рис. 1.3. Гипотетический пример выраженно сти одного поведенческого параметра у трех людей (П) в трех различных ситуациях [D. Olweus, 1976, р. 174]
На гипотетическом примере, который представлен на рис. 1.3, это продемонстрировал Ольвеус [D. Olweus, 1976]. Три индивида с различной выраженностью определенной черты, которая рассматривается как решающая для измеряемой поведенческой переменной, помещены в три различные ситуации, по-разному влияющие на эту переменную. Как показывает рис. 1.3, средние различия значений поведенческой переменной по трем ситуациям втрое больше, чем различия между тремя индивидами в одной ситуации (соответственно 3 и 1 усл. ед.). А значит, ситуационно обусловленная дисперсия (3*3=9) намного превышает личностно обусловленную (1*1=1), хотя корреляция личностных показателей в различных ситуациях и тем самым личностно обусловленная устойчивость по отношению к различным ситуациям максимальны. В этом случае эффекты диспозиции и ситуации суммируются, не порождая взаимодействия между собой в статистическом смысле.
Если продолжить разбор причин поведения, мы в конце концов столкнемся со сложной гносеологической проблемой. Разве возможно полностью и в абсолютно объективной форме разграничить личностные и ситуационные факторы? Действующий субъект без ситуации столь же немыслим, как и ситуация без субъекта. Мы видели, что уже восприятие и понимание ситуации является результатом специфического поведения, в основе которого лежат личностные особенности переработки информации. При таком понимании любое поведение должно рано или поздно раствориться в непрерывном, двустороннем процессе взаимодействия. «Ситуации есть функция личности в той же степени, в какой поведение личности есть функция ситуации» [К. Bowers, 1973, р. 327].
Попытка разобраться в этом клубке взаимодействий в пользу одного или другого решения, обращаясь к истории жизни личности, мало чем может помочь. Ситуационист—прежде всего как апологет теорий социализации— склонен рассматривать диспозиции, которые к данному моменту бесспорно существуют, в качестве продукта более ранних ситуационных влияний. Но так можно забираться все дальше и дальше и встать, наконец, перед вопросом, не присутствуют ли уже в момент рождения влияния ситуации, которые в конечном счете и определяют личностные особенности. Вместе с тем последовательный сторонник теории свойств мог бы утверждать, что присутствующие с самого начала личностные диспозиции накладывают ограничения на значение меняющихся ситуаций и в них лишь развертываются.
Взаимодействие как процесс взаимовлияния
Предположение о взаимодействии в данном случае весьма естественно. Его можно трактовать так, что личностные диспозиции и особенности ситуации не противостоят друг другу как внешнее и внутреннее. И то и другое в психологическом взаимодействии репрезентировано в когнитивных схемах, которые исключительно важны для понимания особенностей актуальных ситуаций и собственных личностных тенденций (диспозиций). Когнитивные схемы непрестанно конструируются и реконструируются в циклических процессах, включающих действие и воспринимаемую обратную связь с его последствиями. Таким образом, схемы приближаются или хотя бы несильно отклоняются от фактически существующих в действительности отношений (иными словами, их модификация обеспечивает все более эффективное взаимодействие со средой). Пиаже [J. Piaget, 1936] считает циклические процессы такого рода основой всего когнитивного развития.
Понимание взаимодействия как процесса взаимовлияния выходит за пределы рассмотренного выше (рис. 1.2) статистического понятия взаимодействия в дисперсионном анализе. При статистическом взаимодействии каждая независимая переменная (личность или ситуация) оказывает лишь однозначно направленное влияние на зависимую переменную (поведение). Последняя может меняться, сочетаясь с другими независимыми переменными. Итоговое поведение не оказывает обратного влияния на независимые переменные— ни на личность, ни на ситуацию. То и другое рассматриваются как изолированные и неизменные целостности. То же имеет место, когда речь идет не о статистическом взаимодействии, а о двух суммарных эффектах, как на рис. 1.3 [см. критику: S. Golding, 1975; D. Olweus, 1976]. Напротив, взаимодействие как процесс взаимовлияния примерно соответствует когнитивно-генетической психологии развития Пиаже: ассимиляция информации извне когнитивными схемами субъекта и аккомодация этих схем к не согласующейся с ними информации и требованиям ситуации.
Еще одно близкое к только что изложенному понимание взаимодействия, неявно включающее промежуточные когнитивные процессы типа ассимиляции и аккомодации схем, подчеркивает осуществляемое через деятельность обратное влияние на личность и на ситуацию. Наши действия влияют на ситуационные переменные, которые меняют личностные переменные так, что меняется само действие, и т. д. В результате возникает циклический процесс непрерывного взаимного воздействия и преоб разования, в котором субъект, деятельность и ситуация обусловливают друг друга и обусловлены друг другом [W. Overton, H. Reese, 1973].
Новейшее состояние так называемых «дебатов об интеракционизме» обрисовано в книге, изданной Магнуссоном и Эндлером [D. Magnusson, N. Endler, 1977]. Эти авторы сформулировали четыре «базисных элемента» психологически адекватного понятия взаимодействия:
1. Актуальное поведение есть функция непрерывного многонаправленного процесса взаимодействия или обратной связи между индивидом и ситуациями, в которые он включен.
2. В этом процессе индивид выступает активным деятелем, преследующим свои цели.
3. На личностной стороне взаимодействия существенными причинами поведения оказываются когнитивные и мотивационные факторы.
4. На стороне ситуации решающей причиной становится то психологическое значение, которое ситуация имеет для индивида [1977, р.4].
Понимаемое таким образом взаимодействие позволяет расстаться с представлением, согласно которому ситуация всегда предшествует во времени действию и поэтому является ничем не обусловленным стимулом, на который реагирует индивид. Отношения следования и зависимости необходимо перевернуть. Индивиды отыскивают и даже формируют наличные ситуации в соответствии со своими личностными диспозициями. Они, следовательно, сами создают собственную ситуационную специфичность, априори ограничивают множество возможных ситуационных влияний, лавируя между ними и расставляя акценты; это очевидное направление анализа взаимодействия индивида и ситуации Уочтел описал следующим образом.
«... следует выяснить, почему некоторые люди так часто попадают в похожие ситуации. Почему один человек предпочитает находиться в обществе властных женщин, а другой весь поглощен работой и умудряется превратить любые сборища в рабочие совещания, а третий постоянно имеет дело с более слабыми, запуганными им людьми, от которых ему трудно ждать искренности?» [Р. Wachtel. 1973, р. 331 ].
Объяснение с четвертого взгляда: возможности осуществления деятельности
Бросим, наконец, на поведение последний, четвертый взгляд, приняв во внимание возможность развития. Если поведение основывается на непрерывном взаимодействии между личностными и ситуационными факторами, то формирующиеся диспозиции, равно как и преимущественно отыскиваемые и конструируемые ситуации, должны определяться в конечном счете всем тем, что может вступить во взаимодействие друг с другом. Иными словами, имеем ли мы дело только с более или менее ограниченной выборкой из всей совокупности реальных возможностей? Если да, то как ситуация, так и диспозиции должны сужать возможности осуществления деятельности. Диспозиции ограничивали бы возможности развития вследствие врожденного характера некоторых из них, например, границы развитию могут задавать наиболее часто исследуемые диспозиции способностей. Для наших рассуждений более интересны, однако, ограничения возможностей развития вследствие дефицита ситуаций, необходимых для формирования или реализации определенных диспозиций.
При четвертом взгляде дается объяснение, так сказать, не тому, почему производится определенное действие, а тому, почему оно не производится: из-за недостаточных возможностей осуществления, вследствие ограниченности ситуационных, точнее, экологических характеристик жизненного окружения. Именно длительный дефицит возможностей ограничивает развитие соответствующих личностных диспозиций и тем самым возможностей поведения, однако это ограничение не неизбежно. Дефицит в принципе преодолим, поскольку конкретные жизненные обстоятельства могут быть изменены, обогащены, улучшены экономическим, техническим, культурным, социальным и политическим путем.
Вопросами такого рода занимается в последнее время психология окружающей среды [см.: G. Kaminski, 1976]. Еще в 1960 г. Баркер ввел понятие «поведенческое поле», которое сопоставимо с нашими экологическими характеристиками, понимаемыми как только что обсуждавшиеся возможности осуществления действия. Поведенческое поле, по Барке-ру, не зависит от индивида, а его своеобразие ограничивает поведение формами, соответствующими данному месту и времени. Примером могут служить спортплощадка, ресторан, школа.
В этом смысле содержащиеся и не содержащиеся в поведенческом поле возможности и шансы обозначаются как социокультурные способы реализации деятельности (см. рис. 1.1). Принятие во внимание возможностей реализации важно, чтобы объяснить различия в поведении, которые бросаются в глаза прежде всего у описанных групп людей. Таким образом, имеющиеся внутри популяции различия в способах осуществления деятельности могут быть институирова-ны и тем самым в известной степени стабилизированы. Следствия этого видны в особенностях поведения мужчин и женщин, людей, принадле
Что же приходится вводить в схему как необъяснимое в субъекте, чтобы облегчить объяснение индивидуаль ных различий в поведении, его однородности или отсутствия таковой по отношению к ситуациям и стабильно сти во времени? Для этого привлекались всевозможные понятия, обозна чавшие разного рода диспозиции, например: черты характера, установки, убеждения, интересы, способности, особенности темперамента и многое другое.
Возьмем для примера специфическую способность, называемую когни тивной структурированностью [О. Har vey, D. Hunt, H. Schroder, 1961; Н. Schroder, M. Driver, S. Stenfert, 1967]. Она обусловливает индивиду альные различия способности к пере работке информации, а именно: 1) по какому числу измерений анализирует ся информация (дифференцированность); 2) степень градаций шкалы каждого из измерений (дискриминированность) и 3) организованность и связность получающейся многомер ной структуры (интегрированность). Так, люди с низкой когнитивной структурированностью действуют сте реотипно, не способны гибко перестроиться на новые требования ситу ации, склонны к широким обобщени ям, часто оказываются зависимыми от внешних обстоятельств и т. д. Введение такого конструкта, как когнитивная структурированность, конечно, свидетельствует не только об индивидоцентристской, но и об интеракционистской трактовке. Ведь определя ющая поведение актуальная «способ ность к переработке информации» яв ляется результатом двусторонней за висимости «структурированности ког нитивной системы» субъекта и сиюмоментной «сложности окружающего мира». "При усложнении ситуации у людей с высокой когнитивной струк турированностью темп переработки информации будет возрастать бы стрее, чем у людей с низкой когни тивной структурированностью. Пер вые сумеют справиться с более слож ной обстановкой прежде, чем их спо собность к переработке информации снизится или истощится [Н. Krohne, 1977].
Подобные попытки объяснения по ведения, исходящие из способностей, установок [I. Ajzen, M. Fishbein, 1977], интересов и т. п., в этой книге рассматриваться не будут, по крайней мере сами по себе. Вместо этого в ней анализируется широкий класс подходов, привлекавшихся с незапа мятных времен для объяснения пове дения, в особенности его индивиду альных различий, и объединяемых до вольно просто обоснуемой предпо сылкой: поведение направляется ожиданием, оценкой предполагаемых результатов своих действий и их бо лее отдаленных последствий. Значи мость, которую субъект при этом при писывает следствиям, определяется присущими ему ценностными диспози циями, которые чаще всего обознача ют словом «мотивы».
Понятие «мотив» в данном случае включает такие понятия, как потреб ность, побуждение, влечение, склон ность, стремление и т. д. При всех различиях в оттенках значения этих терминов указывают на «динамиче ский» момент направленности дей ствия на определенные целевые состояния, которые независимо от их специфики всегда содержат в себе ценностный момент и которые субъект стремится достичь, какие бы раз нообразные средства и пути к этому ни вели.
При таком понимании можно пред положить, что мотив задается таким целевым состоянием отношения «ин дивид—среда», которое само по себе (хотя бы в данный момент времени) желательнее или удовлетворитель нее наличного состояния. Из этого весьма общего представления можно вывести ряд следствий об употребле нии понятий «мотив» и «мотивация» при объяснении поведения или, по меньшей мере, вычленить некоторые основные проблемы психологического исследования мотивации. Если пони мать мотив как желаемое целевое состояние в рамках отношения «инди вид—среда», то, исходя из этого, можно наметить основные проблемы психологии мотивации.
1. Существует столько различных мотивов, сколько существует содер жательно эквивалентных классов от ношений «индивид—среда». Эти классы можно разграничить, основы ваясь на характерных целевых состояниях, стремление к которым часто наблюдается у людей. (Наряду с желаемыми целевыми состояниями мо тивы в рамках некоторых отношений «индивид—среда» можно определить и через избегаемые состояния.) В данном случае мы имеем дело с проблемой содержательной класси фикации мотивов, составления их перечня.
2. Мотивы формируются в процессе индивидуального развития как отно сительно устойчивые оценочные дис позиции. Необходимо выяснить на ос новании каких возможностей и акти вирующих воздействий среды возни кают индивидуальные различия в мо тивах, а также выяснить возможности изменения мотивов путем целенаправленного вмешательства. В данном случае мы имеем дело с проблемой развития и изменения мотивов.
3. Люди различаются по индивиду альным проявлениям (характеру и си ле) тех или иных мотивов. У разных людей возможны различные иерархии мотивов. В данном случае перед нами встают проблемы измерения мотивов.
4. Поведение человека в опреде ленный момент времени мотивирует ся не любыми или всеми возможными его мотивами, а тем из самых высо ких мотивов в иерархии (т. е. из самых сильных), который при данных условиях ближе всех связан с пер спективой достижения соответству ющего целевого состояния или, на оборот, достижение которого постав лено под сомнение. Такой мотив ак тивируется, становится действенным. (Одновременно могут активироваться и другие мотивы, соподчиненные ему или находящиеся с ним в конфликте. Но ради простоты побочными мотива ми мы пренебрежем.) В данном слу чае мы сталкиваемся с проблемой актуализации мотива, т. е. с пробле мой выделения ситуационных условий, приводящих к такой актуализа ции.
5. Мотив остается действенным, т. е. участвует в мотивации поведе ния, до тех пор, пока либо не достигнется целевое состояние соответству ющего отношения «индивид—среда», либо индивид к нему не приблизится, насколько позволят условия ситу ации, либо целевое состояние не пе рестанет угрожающе отдаляться, ли бо изменившиеся условия ситуации не сделают другой мотив более насущ ным, в результате чего последний активируется и становится доминиру ющим. Действие, как и мотив, неред ко прерывается до достижения жела емого состояния или распадается на разбросанные во времени части; в последнем случае оно обычно спустя определенное время возобновляется. Здесь мы сталкиваемся с проблемой выделения в потоке поведения ча стей действия, т. е. с проблемой сме ны мотивации, возобновления или последействия уже имевшей место мотивации.
6. Побуждение к действию опреде ленным мотивом обозначается как мотивация. Мотивация мыслится как процесс выбора между различными возможными действиями, процесс, ре гулирующий, направляющий действие на достижение специфических для данного мотива целевых состояний и поддерживающий эту направленность. Короче: мотивация объясняет целе направленность действия. В этом слу чае мы имеем дело с проблемой мотивации как общей целенаправлен ности деятельности и в особых случаях с проблемой мотивационного кон фликта между различными целями.
7. Мотивация безусловно не явля ется единым процессом, равномерно от начала и до конца пронизывающим поведенческий акт. Она, скорее, складывается из разнородных про цессов, осуществляющих функцию са морегуляции на отдельных фазах поведенческого акта, прежде всего до и после выполнения действия. Так, вна чале работает процесс взвешивания возможных исходов действия, оцени вания их последствий. В данном слу чае мы сталкиваемся с проблемой аналитической реконструкции мотива ции через гипотетические промежу точные процессы саморегуляции, ха рактеризующие отдельные фазы про текания действия.
8. Деятельность мотивирована, т. е. направлена на достижение цели мо тива, однако ее не следует смеши вать с мотивацией. Деятельность складывается из отдельных функци ональных компонентов—восприятия, мышления, научения, воспроизведе ния знаний, речи или моторной актив ности, а они обладают собственным накопленным в ходе жизни запасом возможностей (умений, навыков, зна ний), которыми психология мотивации не занимается, принимая их как дан ное. От мотивации зависит, как и в каком направлении будут использова ны различные функциональные спо собности. Мотивацией также объясня ется выбор между различными воз можными действиями, между различ ными вариантами восприятия и воз можными содержаниями мышления, кроме того, ею объясняется интенсив ность и упорство в осуществлении выбранного действия и достижении его результатов. В данном случае мы сталкиваемся с проблемой многооб разия влияний мотивации на наблю даемое поведение и его результаты.
Некоторые ограничения и добавления
Таковы кратко восемь узловых проблем, распутать которые пытается психология мотивации и которыми нам предстоит заниматься далее. Как бы различно они ни выглядели, ни формулировались и ни вводились, как бы ни была запутана их история и к каким бы сильным расхождениям ни приводил теоретический поиск их ре шения в психологии, к этим восьми проблемам можно свести все усилия в данной области исследований. Не обходимо также сделать некоторые дополнения и предостережения.
Первое. Избранный нами способ из ложения, например принятие в каче стве объяснительных понятий отно шения «индивид—среда» или мотива и мотивации, и даже наши теоретиче ские представления, например, о кон стантности мотивов, направленных на целевые состояния, об их активации ситуацией и влиянии на действие пос редством изменчивого, кратковремен ного процесса мотивации, никоим образом не будут единодушно приняты всеми исследователями мотивации. Впрочем, избранный нами способ из ложения и наши теоретические пред ставления сформулированы достаточ но общо, более того, восемь основных проблем вполне четко отделены друг от друга и их можно легко соотнести с другими, способами изложения и другими теоретическими представле ниями, не теряя при этом их специфики. Отчасти дело заключается просто в выборе терминологии. Аналогичное объяснение можно осуществить и в других понятиях. Вместо мотивов можно говорить о потребностях или установках, вместо мотивации—о на правленном влечении, а целенаправ ленность поведения можно отдать на откуп, как в классической теории научения, хорошо освоенным связям «стимул—реакция». Можно даже от казаться от понятий «мотив» и «моти вация» и положить в основу, как это делает Келли [G. Kelly, 1955, 1958], «системы личностных конструктов». Проблемы остаются в сущности те же, лишь несколько меняются подхо ды к их решению.
Второе. Использованные форма из ложения и теоретические представ ления—это не более (но и не менее), чем способ осмысления проблем, ко торые обозначались и обозначаются в наивных и научных объяснениях действий общим словом «мотивация».
Они представляют собой нечто вы мышленное, их научную объяснитель ную ценность еще необходимо вы явить и доказать. Приведенные во семь пунктов, скорее, содержат то, что нуждается в объяснении, а не то, что само претендует на объяснение. Это же верно для всех дефиниций мотивации: они описывают проблемы, нуждающиеся в объяснении, но сами ничего не объясняют. Это хорошо видно на примере такого перечисле ния проблем:
«...как возникает поведение, как оно энерге тически обеспечивается, поддерживается, на правляется, прекращается и какого рода субъ ективные реакции происходят в организме, пока все это осуществляется» [М. Jones, 1955, Р. VII].
Как мы еще увидим, принципиальная трудность состоит в том, что мотив и мотивация (или их эквиваленты) напря мую ненаблюдаемы и тем самым недо ступны непосредственному познанию. В качестве объяснительных понятий они являются гипотетическими кон структами. Необходимо эмпирически доказать, что использование этих кон структов плодотворно. Для этого тре буются особые методологические предпосылки и экспериментальные по строения.
Третье. Значение, которое приписы валось тем или иным взглядам на проблему, с течением времени заметно менялось. Если, например, при зарож дении психологии мотивации интересы были в основном сосредоточены на классификации мотивов, то теперь это считается малоплодотворным, а доста точным считается тщательное вычленение отдельного мотива. Примени тельно же к конкретным мотивам большое внимание привлекает седь мая проблема, а именно анализ опосредующих мотивационных процессов саморегуляции.
Четвертое. Не только по выбран ной проблематике, но и по уровню и дифференцированности теоретиче ских и методических подходов психо логия мотивации и по сей день пред ставляет довольно пеструю и разно родную картину. Многие исследовате ли не идут дальше чисто описательного уровня, боясь подвергнуть теоретиче ские конструкты опасности разбиться об эмпирию, поэтому фрагментарность подходов к психологическому исследо ванию мотивации, скорее, является правилом, чем исключением.
Порочный круг в использовании понятия мотивации
Описательное, вместо объяснитель ного, использование понятий мотива и мотивации особенно отчетливо можно продемонстрировать на примере ше стой проблемы—общей целенаправ ленности поведения. Легко показать, как выжимки из описаний наблюда емых поведенческих феноменов по сути отождествляются с их объяснени ем, что замыкает определения этих понятий в порочный круг.
Если на заре научных исследований, а в обыденной речи и сегодня, понятие мотива обозначало осознанное побуж дение к действию, рефлексию его замысла, то позднее профессионалы от такого понимания отказались. Ведь действие оказывается мотивирован ным, в смысле его целенаправленно сти, даже не сопровождаясь сознательным намерением субъекта или даже когда вообще, трудно себе представить какое-либо намерение. Должно существовать нечто, что поз воляет выбрать между различными вариантами действия, «запускает» действие, направляет, регулирует и доводит его до конца, после чего начинается новая последовательность действий, в которой снова можно усмотреть уже другую целенаправлен ность. Это нечто, называемое пока просто мотивацией (не мотивом),— понятие, используемое прежде всего для объяснена последовательности поведенческих актов, направленных на определенную цель, которая в зависимости от наличных обсто ятельств может достигаться весьма разными путями.
Целенаправленность поведения осо бенно бросается в глаза, когда один и тот же человек пытается достичь одну и ту же цель совершенно различными способами. В случае, когда непосред ственная попытка достижения цели наталкивается на преграду, избирается другой, иногда обходный, путь. Таким образом, совершенно различ ные способы действия могут обнару жить одну и ту же целенаправленность (мотивацию). Брунсвик [Е. Brunswik, 1952; 1956] назвал это эквифинальностью и проиллюстрировал ее на так называемой модели линзы (см. рис. 1), разработав тем самым вероятностную модель, позволявшую при наличии данных наблюдения чрез вычайно разнообразных последова тельностей действий определить их целенаправленную эквифинальность.
Однако отождествление четкой це ленаправленности с мотивацией еще ничего не объясняет, мотивация так и остается проблемой. Ничего не меняет и попытка трактовать мотивацию, т. е. целенаправленный характер наблюда емого поведения, через приписывание субъекту мотива. Подобное выведение мотивации из определенного мотива будет бесполезным, видимостью объ яснения, или, как говорят, будет стра дать ошибкой порочного круга. Мы даем название наблюдаемому поведе нию и считаем, что это название содержит его сокровенную сущность. В действительности же мы всего лишь обозначаем определенные факты на блюдаемого действия, а именно факт его целенаправленности.
Такие псевдообъяснения сплошь и рядом встречаются в психологическом обыденном языке. Ребенок играет, потому что у него есть «потребность в игре», люди экономят, потому что у них есть «мотив бережливости», кто-то занимается работой и в свободное время, потому что у него высокая «мотивация достижения», и т. д. По добные рассуждения не имеют никакой научной ценности, они—простая игра словами, которая определяется стрем лением людей свести наблюдаемые явления к конечным причинам. Однако заключить из этого, что мы все одержи мы «мотивом объяснения», значит опять впасть в порочный круг (см. об этом в гл. 10).
Научный подход в психологии моти вации долгое время также нуждался в освобождении от порочного круга псев дообъяснений: целенаправленное по ведение объявлялось мотивирован ным, а мотивация сводилась к лежащему в ее основе мотиву. Спрашивается: почему же и сегодня еще употребляют ся понятия «мотив» и «мотивация»? Дело в том, что эти понятия приобрета ют объяснительную ценность, если мы начинаем относиться к ним как к гипотетическим конструктам и выпол няем все вытекающие отсюда требова ния.
Рис. 1.4 Модель линзы Брунсвика, иллюстрирующая т.н. эквифинальность, в которой выражается целенаправленность поведения. Совершенно различные пути и сред ства, которые мы наблюдаем в процессе осуществления действия, могут вести к одной и той же цели.
Мотивы и мотивация как гипотетические конструкты
В действительности никаких моти вов не существует. Эта, быть может, озадачивающая формулировка нужда ется в двояком разъяснении. Во-первых, как уже отмечалось, мотивы ненаблюдаемы непосредственно и в этом смысле они не могут быть пред ставлены как факты действительно сти. Во-вторых, они не являются фак тами в смысле реальных предметов, доступных нашему прямому наблюде нию. Они суть условные, облегчаю щие понимание, вспомогательные кон структы нашего мышления, или, говоря языком эмпиризма, гипотетические конструкты*.Гипотетический конструкт есть условная, по Толмену— «промежуточная», переменная, кото рая может вставляться в схему объяс нения действия между исходными на блюдаемыми обстоятельствами ситу ации и последующими наблюдаемыми явлениями в самом поведении.
_____________________
* Мы не следуем здесь введенному Мак-Коркодайлом и Милом различению промежуточных переменных и гипотетических конструктов [K. MakCorquodale, P. Meehl, 1948].
Гипотетический конструкт нельзя выдумать и произвольно поместить в мир. Если мы хотим использовать понятие «мотив» в качестве гипотети ческого конструкта, то сначала долж ны установить, при каких специфиче ских исходных условиях срабатывает мотив, а затем определить, какие из наблюдаемых после этого эффектов поведения произведены именно моти вами. Так, в исследованиях научения у животных оказалось плодотворным введение в качестве гипотетического конструкта мотивационного понятия V «потребность». Например, потребно стью объясняется зависимость между длительностью лишения животного пи щи до эксперимента и его успехами в научении. При более длительном лише нии пищи животные делали меньше ошибок, быстрее бежали к месту кор мления и т. п. Пример по психологии человека можно заимствовать из ис следований так называемого мотива достижения. Начальные условия долж ны предоставлять субъекту возможности для деятельности, результаты ко торой он мог бы приписать себе, а не чистой случайности, и мог бы оценить степень использования своих способ ностей. Чтобы проявился мотив дости жения, т. е. возникло соотнесение вы полнения со шкалой своих способно стей, задачи должны быть не слишком трудными и не слишком легкими. Этот вывод был сделан на основании таких внешних проявлений деятельности, как усилия и настойчивость в получе нии хороших результатов.
Но чтобы введение гипотетического конструкта было обоснованным, необ ходимо наряду с исходными («антеце дентными») условиями специфициро вать также последующие эффекты в наблюдаемом поведении, т.е. устано вить, что должно последовать. Так, если опять воспользоваться примером с мотивом достижения, то необходимо установить, что у человека выражен ный мотив достижения должен проявляться в предпочтении такой деятель ности (он занимается ею дольше и упорнее), которая не слишком легка, не слишком трудна и результат которой больше зависит от собственной сноров ки, чем от случая.
Из этого примера можно видеть, что познавательная ценность гипотетиче ского конструкта определяется не чем иным, как его местом. Его промежуточ ное положение между исходными усло виями ситуации, индивидуальными особенностями субъекта, с одной сто роны, и наступающим действием, с другой, позволяет объяснить последо вательно наблюдаемый ряд показате лей. Понятие мотива имеет свое место во всеобщей сети наблюдаемых связей типа «если..., то...». Гипотетические процессы (или их гипотетические ре зультаты), объясняющие комплекс свя зей «если..., то...», с которыми мы сталкиваемся в конкретной поведен ческой ситуации, обычно (как это было предложено выше) называются моти вацией, а индивидуальные особен ности гипотетического процесса— мотивом.
Но понятие мотива будет плодотвор ным, если позволит предсказать и обнаружить неизвестные связи «ес ли..., то...». В результате исследова тель может выявить (и это уже сдела но) более плотную сеть связей «если..., то...», что в конце концов заставляет расчленить изначально целостный кон структ «мотив» на более частные, связанные друг с другом конструкты. Такое расчленение позволяет лучше объяснить особенности целенаправ ленности действий индивида, точнее их предсказать. Так, сегодня от мотива достижения отличают ряд так называ емых промежуточных когнитивных про цессов, также представляющих собой гипотетические конструкты. Поскольку такие промежуточные когнитивные, процессы носят личностный характер, т. е. дают информацию об индивиду альных различиях, они входят как составная часть в понятие мотива.
Индивидуальные различия
Понятие "мотив" и "мотивация" в качестве гипотетических конструктов работают тем плодотворнее, чем боль ше в исходных условиях ситуации удается выявить особенностей, требу ющих индивидуально различных реак ций, т. е. для объяснения связи между условиями ситуации и ее оценкой ока зывается логичным дальнейшее уточ нение мотивационных промежуточных переменных. Другими словами, важно четче выявить механизмы переработки информации, посредством которых не только объективно различные, но и объективно одинаковые ситуации по-разному воспринимаются и структури руются разными людьми, по-разному расцениваются с точки зрения возмож ных действий и с точки зрения цели.
В соответствии с этим психологию мотивации в первую очередь интересу ют диагностические приемы выявле ния индивидуальных различий моти вов. Тем самым выделяются лично стные особенности как промежуточные переменные и как условия целенаправ ленного поведения. Такие наперед выявляемые индивидуальные разли чия подразумеваются постольку, пос кольку в современной психологии мо тивации говорится о том, что у кого-то сильный или слабый мотив достиже ния, власти или сотрудничества, что его мотивация достижения характери зуется или стремлением к успеху, или избеганием неудачи и т. д. В таких выражениях пытаются приблизитель но описать определенные устойчивые тенденции (в принципе тенденцию к односторонности в переработке ин формации) в поведении того или иного человека. Люди не просто игрушки в руках меняющихся условий ситуации; ведь если бы это было так, то объясни тельное понятие мотива было бы из лишним.
Таким образом, в современных ис следованиях мотивации под мотивом принято понимать (в рамках опреде ленного содержательного класса отно шений «индивид — среда») лишь раз личия между подобными устойчивыми индивидуальными особенностями. В Данном случае мотив играет роль объяснительного понятия (первый взгляд). Исходные условия направлен ного действия, а именно особенности наличной ситуации (второй взгляд), рассматриваются как мотивирующие поведение переменные, актуализиру ющие устойчивые мотивы субъекта. Эта актуализация мыслится как про цесс двустороннего взаимодействия между характеристиками, ситуации и мотивами субъекта (третий взгляд). Результат этого взаимодействия обоз начается как мотивация. Мотивации в этом смысле слова обусловлены ситу ацией и тем самым сравнительно кратковременны. Предполагается, что именно они запускают последователь ность действий, направляют их на цель, управляют ими и с достижением цели исчезают.
При таком подходе понятие «мотив» выглядит достаточно абстрактным, его значение сводится к объединению свя зей, обнаруживаемых между исходны ми условиями ситуации и последующим действием. Фиксация устойчивых инди видуальных особенностей (различий между людьми) в качестве мотива выполняет важную объяснительную функцию. Если специфицировать такие закономерности для какого-либо одно го содержательного класса тех усло вий исходной ситуации, которые актуализуют один определенный мотив, то можно будет (поскольку известны не посредственные исходные условия) предсказать с достаточной вероятно стью, каким будет последующее дей ствие. Или же можно, регистрируя осуществляющееся действие, лучше понять, почему оно именно такое, а не просто выразить другими словами то, что и без того можно увидеть в наблюдаемом поведении. В той мере, в какой определения понятий «мотив» и «мотивация» не замкнуты в порочный круг, они являются понятиями, позво ляющими объяснять и предсказывать поведение.
Обобщим в заключение все сказан ное относительно понятий «мотива ция» и «мотив». Понятие «мотивация» часто используется как чисто описа тельное, указывающее на то, что пове дение обнаруживает целенаправлен ность, тем самым мотивация лишь указывает на наблюдаемую особен ность поведения, но не объясняет ее. В современной психологии понятие «мо тивация» играет роль обобщающего объяснения связей типа «если..., то...», которые существуют между исходными условиями ситуации и последующим действием. В ряде теоретических ут верждений ненаблюдаемые «промежу точные процессы», вводящиеся для объяснения связи между исходными условиями и последующими эффекта ми, также называются мотивацией. При этом считается, что такие процессы протекают в самом субъекте, хотя ясно, что это лишь условные объясни тельные конструкты. (Это не означает, что когнитивные и аффективные про цессы, адекватно описывающие пере живания, не могут характеризовать формы и виды мотивации.)
Мотивационные промежуточные про цессы обусловлены не только ситу ацией, но и индивидуальными особен ностями. Поскольку в конкретной ситу ации целенаправленность, интенсив ность действия и настойчивость в его осуществлении дают нам у различных людей различную картину, само не сходство сводится к проявлениям нео динаковых мотивов. Мотив есть гипоте тический конструкт, используемый для объяснения индивидуальных различий в деятельности, осуществляемой в идентичных условиях. Проявления мо тива в индивиде не раскрываются в конкретном действии, само действие еще подлежит объяснению. Мотив при ходится выявлять не в связи с действи ем и с помощью специфических диагностических методов. Методика стро ится так, чтобы с ее помощью можно было установить относительно устой чивые тенденции в поведении субъекта и оценивании им определенного класса эквивалентных ситуаций (отношений «индивид—среда»).
Пять планов экспериментального исследования мотивации
На следующем шаге наши рассужде ния необходимо конкретизировать и после всех теоретических построений приблизиться к исследовательской практике. Это удается сделать, если связать восемь основных проблем пси хологии мотивации с идеями о гипоте тических конструктах, а таковыми яв ляются объяснительные понятия «мо тив» и «мотивация». Отсюда получают ся планы экспериментов, использу емые для изучения проблем психоло гии мотивации. Всего таких планов пять. Если присмотреться к экспери ментальным исследованиям мотива ции, нетрудно свести все работы к тому или иному из них. Конечно, эксперимен ты различаются и такими аспектами, как теоретическая постановка проб лемы, конкретизация независимых пе ременных, выбор зависимых переменных, способ их анализа и многие другие. Однако это не влияет на тип экспери ментального плана, устанавливающего методологическую связь с одной из восьми основных проблем психологии мотивации.
Чтобы разъяснить это подробнее, напомним восемь основных проблем мотивации. Они перечислены в табл. 1. 2. В ее последнем столбце приведены номера глав этой книги, в которых излагаются результаты исследований по соответствующей проблеме. Как видно из таблицы, первые четыре проблемы связаны с гипотетическим конструктом " «мотив», а последние четыре — с гипотетическим конструк том «мотивация». В большей части проводившихся до сих пор исследова ний анализировались четвертая и вось мая проблемы, а именно актуализация мотива и его действенность (как видно из последнего столбца таблицы, боль шинство глав данной книги посвящено этим комплексам вопросов).
То, что актуализация мотива и дей ственность мотивации привлекли к себе наибольший интерес исследова телей, не удивительно. Ведь обе эти проблемы связаны с внешними прояв лениями событий, из которых склады вается действие. В этом случае гипо тетические конструкты «мотив» и «мотивация» можно привязать к на блюдаемым исходным условиям ситу ации (актуализация мотива) и к на блюдаемым затем изменениям в дей ствии и его результатах (действен ность мотивации). Ведь эти конструкты должны быть вставлены для объясне ния отношений между наблюдаемым исходным положением дел и наблюда емыми последствиями.
Некоторые предварительные замечания
С помощью эксперимента можно исследовать и уточнить связи между условиями. Условия, которые считают оказывающими влияние, контролиру ют, т. е. сохраняют постоянными или планомерно варьируют их воздей ствие. Такие заранее намеченные, контролируемые и изолируемые в эк спериментальной схеме условия суть независимые переменные экспери мента. Влияние планомерно изолируемых условий проявляется в экспери менте в каких-то особенностях или изменениях поведения испытуемого. Эти характеристики поведения явля ются зависимыми переменными. Здесь уместно углубить наши преж ние методологические рассуждения о гипотетическом конструкте и ввести дополнительные различения. Незави симые переменные (НП) и зависимые переменные (ЗП) присутствуют в эк сперименте всегда на уровне описа ний, а не на уровне гипотетических объяснений. Речь идет о данных или специально организованных НП или возникающих ЗП, которые можно на блюдать и протоколировать в виде так называемых протокольных пред ложений. Сюда в принципе относятся и данные самонаблюдения, которые не могут быть непосредственно до ступны другому индивиду. Вопрос, можно ли относиться к последним как к научным фактам из-за отсут ствия у них интерсубъективности, т. е. возможности наблюдения други ми лицами, относится к сфере метатеоретических проблем. Функциональ ные связи типа «если..., то...» между независимыми и зависимыми пере менными, которые можно сформули ровать как закономерности, тоже от носятся к описательному уровню.
В противоположность этому все за полняющие промежуток между НП и ЗП гипотетические конструкты (ГК) относятся к тому уровню объяснения, который недоступен непосредствен ному наблюдению. То же относится ко всем моделям, позволяющим пред ставить и развернуть предполагаемые опосредующие процессы, например к моделированию на вычислительных машинах. Гипотетические конструкты в психологии мотивации часто не ней тральны, но нагружены дополнитель ными значениями, которые внешне в той или иной степени привязаны к уровню описания данных. Для приме ра возьмем «голод» как гипотетиче ский мотивационный конструкт. Этот термин можно понимать нейтрально, как специфическое потребностное со стояние. Но его также можно связать с внутренними ощущениями голода, или с физиологическими изменениями в организме. В первом случае рассматриваемый гипотетический кон структ получает дополнительное пси хологическое, во втором — физиологическое значение.
Сами конструкты не фиксирован ные, а переменные величины. Как таковые их можно разделить на диспозициональные и функциональные. Диспозициональная переменная отно сительно постоянна во времени. При этом она варьирует у различных ин дивидов и не (или очень редко) варь ирует у одного и того же индивида. Гипотетический конструкт «мотив»— типичная диспозициональная пере менная. Функциональная перемен ная— это кратковременный процесс или состояние. Здесь значимы разли чия не между индивидами, а у одного и того же индивида, поскольку они особенно важны для объяснения. Функциональной переменной являет ся гипотетический конструкт «мотива ция».
Гипотетические конструкты, как уже говорилось, вводятся и применя ются не произвольно, иначе они вряд ли пригодны для объяснения. Они должны быть связаны с данными. Есть два Ёида связей, которые могут возникнуть в экспериментальной си туации: во-первых, между независи мыми переменными и гипотетически ми конструктами (НП→ГК) и, во-вторых, между гипотетическими кон структами и зависимыми переменны ми (ГК→ЗП). Первая связь (НП→ГК) вводит в эксперимент для объясне ния последующих поведенческих дан ных функциональную переменную «мотивация». Мы не просто предлага ем испытуемым задания, но делаем эти задания важными для них, под ключаем их «Я». Например, говорим, что эти задания позволят установить, в какой степени испытуемые облада ют желаемыми личностными чертами. В основе этого лежит неявная пред посылка, что каждый примерно оди наково восприимчив к мотивирующей инструкции экспериментатора, напри мер готов приложить максимум уси лий, чтобы добиться результата, ко торый повысит его самооценку и оцен ку со стороны других. Обнаружив, как это нередко бывает, что с повышени ем мотивирующей силы инструкции наблюдается и количественный (хоть и не всегда качественный) рост до стижений, мы получаем основания по стулировать действенность гипотети ческой функциональной переменной «мотивация». Правда, при одинаковой инструкции и даже с учетом разницы в способностях расхождения в дости жениях остаются необъясненными.
Вторая связь (ГК→ЗП) позволяет экспериментально ввести диспозициональную переменную «мотив» и вы явить через зависимые поведенче ские результаты индивидуальные различия мотивов. Здесь трудностей явно больше. Ведь при таком экспе риментальном плане приходится на чинать с независимой переменной, представляющей собой гипотетиче ский конструкт, т. е. с чего-то непо средственно ненаблюдаемого. Эта связь долго была ахиллесовой пятой общепсихологических исследований мотивации. С ней пытались справить ся, апеллируя к наблюдаемым диспозициональным переменным, которые, по всей видимости, наиболее адек ватно представляли гипотетические свойства личности, скажем, такие, как индивидуальная выраженность определенного мотива. В этих целях прибегали ко всевозможным источни кам информации (высказывания испы туемого, внешние оценки, характери стики принадлежности к определен ной социальной группе или своеобра зие поведения), позволявшим сгруп пировать людей по критерию предпо лагаемой выраженности мотива. Не прибегая к подробному разбору этих показателей (см. гл. 6—9), легко ви деть, что такой подход не только не дает четкой дифференциации, но и довольно спекулятивен. Сомнителен и априорный выбор показателей.
Удовлетворительных решений долго не находилось. Как превратить гипотетический конструкт, диспозициональную переменную «мотив», в пе ременную независимую и тем самым сделать ее управляемой в плане эк сперимента? Сделать это можно пу тем регистрации репрезентативного поведения, предварительно валида-лизованного по отношению к соответ ствующему мотиву. Об этом мы еще будем говорить.
Экспериментальный план первого типа
Будем при изложении эксперимен тальных планов придерживаться так тики постепенного их усложнения и начнем с простейшего плана, в кото ром оба гипотетических конструкта— диспозициональная переменная (мо тив) и функциональная переменная (мотивация) — не разделяются. Эту схему можно изобразить следующим образом: НП→ (ГК1→ГК2) →ЗП.
Исходные условия актуализации оп ределенного мотива суть независи мые переменные (НП). Поведенческие зависимые переменные (ЗП) по воз можности непосредственные, обус ловленные мотивацией и мотивом реакции. Они заключаются, например, в работе воображения, отталкива ющегося от ситуационных стимулов. В любом случае необходимо серьезное основание для предположения что различия в мотивах (и одновременно в мотивации) отражаются в поведе нии (см. гл. 6).
Здесь, однако, возникает проблема. Пока мы различали лишь отношения, в которых наряду с гипотетическим конструктом присутствует и перемен ная эмпирической природы, т. е. осно ванная на данных описательного уровня: либо НП→ГК, либо ГК→ЗП. Но в этом разделе мы встречаемся еще с отношениями третьего типа,
отношениями между двумя гипотети ческими конструктами: ГК1 →ГК2. Как более точно представить эту связь — аддитивно, мультипликатив но или еще как-то,— понять из ре зультатов экспериментов согласно этой схеме решительно невозможно. Для этого было бы нужно связать один из этих конструктов — обособив либо ГК1 (мотив), либо ГК2 (мотива цию)— с репрезентативными данны ми. Как мы увидим, фактически здесь возможен один путь.
Первое и простейшее предположе ние— представить себе связь между двумя гипотетическими конструктами как линейно возрастающую. Это зна чит, что при той же интенсивности стимуляции (НП) мотивация (ГК2) вы ражена тем более, чем сильнее мотив (ГК1). В этой схеме важно, предпола гают ли изменения условий стимуля ции соответствующие изменения в ги постазированной мотивации испыту емого. Важно также, наступают ли при изменении независимых перемен ных интраиндивидуальные изменения зависимых переменных. Эти зависи мые переменные обозначим как «по ведение, репрезентирующее мотив— мотивацию». Так как предполагаемые мотивационные явления должны про являться по возможности непосред ственно, обозначим этот вид поведе ния цифрой 1 в отличие от всех других обозначенных цифрой 2 пове денческих переменных, обусловлен ность которых мотивационными явле ниями более опосредована. С тем, чтобы указать на гипотетический ха рактер промежуточных переменных «мотив», «мотивация», они на рис. 1.5 обведены в рамку.
Рис. 1.5. Экспериментальный план первого типа. Первичное объяснение гипотетических конструк тов «мотив» и «мотивация» ^без их разведения) и решение вопроса о мотивационной специфичности непосредственных реакций
Как явствует из рис. 1.5, поведе ние, репрезентирующее мотив — мотивацию (поведение 1), обусловле но как ситуационными особенностями актуализации конкретного мотива, так и актуальным мотивом, причем разделить эти две зависимости не возможно. Если мы мало-мальски убеждены в том, что данные ситуаци онные особенности отвечают специ фическому мотиву, то тогда их изме нение, как уже говорилось, должно приводить к интраиндивидуальным изменениям поведения, репрезентиру ющего мотив — мотивацию. Если это так, то можно говорить о специфично сти репрезентативного поведения по отношению к мотиву. Если в поведе нии обнаруживаются интраиндивидуальные различия, обусловленные сти муляцией, то должны обнаружиться и интериндивидуальные различия (см. ниже раздел об экспериментальной схеме второго типа). Если сколько-нибудь определенно установлен для данных мотива — мотивации специфи ческий характер репрезентативного поведения, то можно получить более четкое объяснение мотивационной специфики ситуационных особенно стей, т. е. отграничить соответству ющие классы эквивалентности ситу аций и тем самым пролить свет на вопросы актуализации и классифика ции мотивов.
Для этого существуют две возмож ности. Во-первых, планомерное варь ирование интенсивности условия, ко торое считается актуализирующим, специфический мотив (эксперимен тальная схема la). Скажем, при изуче нии пищевой потребности увеличива ют время, прошедшее после послед него приема пищи, и проверяют, воз растает ли соответственно общая или пищедобывательная активность подо пытных животных, а у людей — частота образов, связанных с пищей. Если же исследуются какие-то мотивы страха, то варьируется (психологи делают это достаточно разнообразно и изобретательно) временная или пространственная близость события, вызывающего чувство страха (напри мер, удаленность от места взрыва, время до начала экзамена или до парашютного прыжка) [Е. L. Walker, J. W. Atkinson, 1958; R. Fisch, 1970; S. Epstein, 1962; W. Fenz, 1975].
Во-вторых, планомерное варьирова ние содержания и набора возможных ситуаций, считающихся релевантными актуализации определенного мотива (экспериментальный план Ib). Чем ши ре набор ситуационных особенностей, влекущих за собой репрезентативное поведение, тем обоснованнее приня тие в качестве гипотетического кон структа мотивации, релевантной дан ному мотиву, т. е. содержательно со ответствующей эквивалентному клас су отношений «индивид—среда». Ес ли репрезентативное поведение на блюдается, лишь когда испытуемому предлагают решить кроссворд, но не наблюдается при решении им задач другого типа, не обязательно постули ровать существование «мотива реше ния кроссвордов». Достаточно ска зать о специфическом интересе к тому-то или незаинтересованности тем-то (что, конечно, также представ ляет собой гипотетический кон структ). Чтобы получить основания для использования понятия «мотив— мотивация», необходимо выявить фундаментальные (т. е. высоко обоб щенные) исходные особенности, рас пространяющиеся на возможно боль шее число конкретных ситуаций, как бы последние ни различались по сво им контекстам.
В сущности, что уже отмечалось выше, важно выяснить, к чему сво дится определенный содержательно эквивалентный класс разнородных отношений «индивид — среда», как его выявить и отграничить от других содержательных классов (первая из основных восьми проблем). При этом нужно заранее принять во внимание, что классы эквивалентности ситу аций, актуализирующих какие-то мо тивы, для разных групп людей могут быть разными по объему. В против ном случае мы рискуем впасть в «номотетическое заблуждение», на которое указывали Бем и Аллен p. Bern, A. Allen, 1974].
Оба рассмотренных" случая плано мерного варьирования условий акту ализации специфического мотива обозначаются как первый тип экспе риментального плана. При этом в зависимости от изменения интенсив ности или содержательного спектра (экстенсивности) ситуаций различают ся два варианта — Ia и Ib соответ ственно. Экспериментальный план первого типа в обоих своих вариантах пригоден для анализа первой и чет вертой из основных проблем психоло гии мотивации, т. е. вопросов класси фикации и актуализации мотивов. Оба варианта ведут к объяснению поведения, в котором на первом ме сте фигурируют факторы ситуации.
Экспериментальный план второго типа
Описанный план, однако, таит в себе возможность иной схемы, позво ляющей выявить в репрезентативном поведении индивидуальные различия. Поведение, репрезентирующее мо тив—мотивацию, превращается в по ведение, репрезентирующее мотив в том случае, если в нем проявляются лишь межиндивидуальные различия. Мы можем измерить мотивы, т. е. отделить ГК, от ГК2 (эксперимен тальный план второго типа). Ведь если при планомерном варьировании ситуации вырисовываются сущно стные условия актуализации опреде ленного мотива (план Ib), то при сохранении особенностей ситуации неизменными, стандартными индиви дуальные различия в репрезентатив ном поведении можно рассматривать как показатели индивидуального про явления диспозициональной перемен ной «мотив». Как видно из рис. 1.5, наблюдаемое поведение, репрезенти рующее мотив — мотивацию, отража ет, конечно, ситуационно актуализованную мотивацию. Но поскольку си туация для всех испытуемых остается постоянной в рамках определенного класса эквивалентности, различия в гипостазированной мотивации долж ны в сущности сводиться к индивидуальным различиям в гипостазирован ном мотиве.
Второй план связан с решением третьей из списка основных проблем психологии мотивации — измерения мотивов. И в нем имеются два вари анта. В варианте На констатируются различия в интенсивности индивиду альной выраженности мотива. Прове денные исследования показали, что этой цели лучше всего служит не слишком сильная, не слишком сла бая, а средняя интенсивность ситу ационной стимуляции. Если стимуля ция слишком слаба, то легко может возникнуть или не относящееся к данному мотиву поведение, или конфликт с противоположными пове денческими тенденциями. Если стиму ляция слишком сильна, то ситуатив ные влияния на вызванную мотива цию легко перекроют влияние мотива и индивидуальные различия в нем будут нивелированы.
В варианте IIb констатируются раз личия в экстенсивности индивидуаль ного проявления мотива. Под экстен сивностью понимается широта спектра содержательных ситуаций, реакции на которые в индивидуаль ном случае связаны только с данным мотивом. Интересоваться такой эк стенсивностью все равно, что спраши вать, в каких пределах можно варь ировать содержание заданий (помимо решения кроссвордов), чтобы чело век реагировал на них как на ситу ацию достижения. Впрочем, исследо вания такого рода в психологии моти вации не распространены, так что в данном случае, как говорят Бем и Аллен, легко впасть в «номотетиче ское заблуждение». Более подробно результаты исследований в соответ ствии с обоими вариантами плана второго типа для измерения мотива ции изложены в гл. 6. Само собой разумеется, что этот план все внима ние фокусирует на личностных фак торах.
Экспериментальный план третьего типа
Имеется еще один эксперименталь ный план исследования индивидуаль ных различий в гипотетической пере менной «мотив». В этом третьем типе эксперимента специфические условия актуализации мотива не контролиру ются и не организуются исследовате лем. Главное при этом — выявить по мере развития индивида входящие в его прошлый опыт специфические си туации актуализации мотива, посколь ку от этого должны зависеть и акту альные индивидуальные проявления мотива. Иными словами, речь идет о второй из основных проблем — генезисе мотивов, а это значит, что при уточнении ситуационных аспектов необходимо выборочно, но с макси мально доступной полнотой фиксиро вать индикаторы характера и частоты пережитых в прошлом специфических ситуаций актуализации определенного мотива.
Для этого используются специаль ные опросники и экспериментальные наблюдения, в которых квалифика ция повседневных связанных с акту ализацией мотива ситуаций осуще ствляется в соответствии с историей предшествующего индивидуального развития (см. гл. 13). Так, например, для генезиса мотива достижения важно, в какой степени и насколько рано ребенок начал систематически сталкиваться с ситуациями, в которых мать предоставляла и поддерживала его самостоятельность. По типу эк спериментального плана III в теориях социализации построены объяснения индивидуальных различий в поведе нии. Возрастное экологическое накоп ление стимульных ситуаций приводит к индивидуальным различиям в мотивах.
Экспериментальные планы четвертого и пя того типов
Анализ гипотетического конструкта «мотивация» (ГК2) связан с двумя экспериментальными планами (IV и V), приобретшими в психологии моти вации статус стандартных и обще употребительных. В этих планах мо тив (т. е. репрезентирующее его пове дение) уже рассматривается как не зависимая переменная, а в качестве зависимых переменных выступают всевозможные поведенческие аспек ты, поскольку они считаются тем или иным образом — пусть даже опосредованно — обусловленными специфи кой соответствующего мотива. Чтобы отличить их от непосредственного по ведения, репрезентирующего мотив, зависимые переменные, репрезенти рующие мотивацию, рассматриваются как критериальные переменные и обозначаются цифрой 2. В табл. 1.3 приведены примеры таких критери альных переменных для трех различ ных мотивов.
Таблица 1.3
Примеры критериальных зависимых перемен ных, ковариирующих по соответствующему мо тиву с индивидуальными различиями
В рассматриваемых эксперимен тальных планах данные по критери альным зависимым переменным поз воляют судить, насколько устойчиво и широко спектр форм поведения, считаемых релевантными мотиву, ковариирует с гипостазированным его проявлением, т. е., по-видимому, им обусловлен. Эти данные позволяют также уточнить и сам мотив, выяв ленный на основе репрезентативного поведения. Если наличие ожидаемых связей подтвердится, то уплотнение сети номологических отношений [L. Cronbach, P. Meehl, 1955} будет способствовать проверке конструктной валидности соответствующего мотива. Но можно привлечь получен ные критериальные переменные, что бы, так сказать, в обратном порядке пересмотреть, улучшить и отточить методы определения независимой пе ременной, а именно репрезентирующего мотив поведения. Такой спо соб конструктной валидации мето дов измерения мотивов [Н. Heckha usen, 1963а] часто применяется наря ду с уже обсуждавшимся подходом, построенным в соответствии с экспе риментальным планом первого типа. В последнем репрезентирующее мо тив— мотивацию поведение пред ставляет собой переменную, зависи мую от планомерно варьируемой ситу ационной стимуляции.
Мы еще не разбирали, как исполь зуется ситуация в последних экспери ментальных планах. Она всегда орга низуется так, чтобы актуализовался мотив, а именно: в типе IV сохраняет ся неизменной, а в типе V планомер но варьируется с одновременным пла номерным варьированием других не зависимых переменных, а именно с выраженностью мотива. Рисунок 1.6 поясняет обе схемы.
Схема IV, поскольку ситуация сох раняется «неизменной», содержит лишь один тип независимых перемен ных— выраженность мотива. В иссле довательской практике такой план легко вырождается в сомнительные корреляционные исследования, не контролирующие и вообще не учиты вающие постоянство ситуации. В этом случае коррелируют две зависимые переменные (ЗП — ЗП), а именно по казатели мотива (выявленные по схе ме II) и критериальные переменные, зависящие от тщательно неконтроли руемой ситуационной стимуляции. При мером этого могут служить корреля ции между мотивом достижения и школьной успеваемостью или различ ными критериями профессионального успеха. Поскольку содержание стиму ляции в школьных и, соответственно, профессиональных ситуациях может сильно варьировать от случая к слу чаю, смешиваются совершенно раз ные характеристики, актуализующие один и тот же мотив. Не удивительно поэтому, что вычисленные коэффициенты корреляции могут принимать со вершенно различные значения: это зависит от вида и разнообразия отоб ранных стимульных ситуаций. Вырож дение четвертого экспериментального плана в исследования корреляций за висимых переменных характерно для объяснения проблем мотивации с точ ки зрения теории свойств, т. е. объяс нения, почти все сводящего к лично стным факторам и игнорирующего си туационные [см.: М. Wasna, 1972— корреляция между мотивом достиже ния и школьными оценками].
Рис. 1.6. Экспериментальные планы четвертого и пятого типов: объяснение гипотетического конструкта «мотивация» (зависимые переменные суть разнообразные формы поведения, относи тельно которых принимается, что они отчасти детерминированы неизменной (тип IV) или планомерно варьируемой (тип V) ситуацией, а также диспозициональной переменной «мотив»)
Экспериментальная схема V много факторная. Две или более перемен ных одновременно варьируются и планомерно комбинируются друг с другом. Этим достигается большая разрешающая сила эксперименталь ного анализа. Ведь теперь можно различить и оценить по отдельности вклад ситуации (НП1) и мотива (НП2) в итоговую мотивацию (ГК2), проявля ющуюся в критериальных формах по ведения (ЗП). Таким образом можно выявить статистические взаимосвязи между обеими независимыми пере менными. Взаимосвязи налицо, если два различной степени выраженности мотива всегда проявляются в проти воположных (или, по крайней мере, отличающихся друг от друга) реакци ях на различные условия ситуацион ной стимуляции, т. е. у людей с выра женным мотивом в ситуации А крите риальное поведение проявится в зна чительной степени, а в ситуации В— незначительно, в то время как люди с невыраженным мотивом поведут се бя наоборот. Возьмем пример с на стойчивостью в решении задач ниже средней степени трудности: люди с сильным мотивом работают тем на стойчивее, чем труднее задача; люди со слабым мотивом достижения — тем настойчивее, чем легче задача [N. Т. Feather, 1961].
Мы можем теперь решить постав ленную выше проблему, а именно как определить отношение между двумя чисто гипотетическими конструктами: между диспозициональной перемен ной «мотив» и функциональной пере менной «мотивация»? В той степени, в которой нам удалось эмпирически выявить отношение между обеими независимыми переменными — ситуаци ей (ее стимулирующим содержанием) и мотивом,— мы можем выделить последний из связи с другим гипоте тическим конструктом — мотивацией. Иными словами, если понимать критериальное поведение как продукт взаимодействия ситуации и мотива и изолировать при этом влияние диспозициональной переменной «мо тив», то можно сказать, при каких обстоятельствах определенная сте пень выраженности этой переменной будет вести к увеличению или умень шению значений функциональной пе ременной «мотивация».
Оба экспериментальных плана при годны для исследования четырех (5— 8) из основных проблем мотивации, и в первую очередь восьмой — проявление мотивации в различных поведенческих актах и детальный анализ обусловливающих эти прояв ления ситуационных и личностных факторов. Сверх того, эксперимен тальный план пятого типа вполне пригоден для решения остальных проблем (5—7), связанных с гипоте тическим конструктом «мотивация». Варьирование независимо друг от друга ситуационной стимуляции и вы раженности мотива открывает для этого большие возможности. Напри мер, в рамках пятой проблемы — смена и возобновление мотивации — можно исследовать, когда при плано мерном изменении ситуационной сти муляции при заданной выраженности мотива произойдет смена мотивации, о которой мы узнаем по переходу к альтернативной деятельности. То же самое относится к возобновлению прежних действий. После того как Фрейдом была показана значимость «нереализованных желаний», вли яние прошлой мотивации на актуаль ную стало важной проблемой. В ис следованиях этого типа в предвари тельной фазе часто индуцируется ус пех (удовлетворение) или неуспех (фрустрация) отвечающего данному мотиву действия.
Большая дифференцированность используемых схем планирования эк сперимента требуется в работах, в которых делается попытка изолиро вать опосредующие мотивационные процессы саморегуляции (седьмая проблема). Для этого наиболее при годны многофакторные эксперимен тальные схемы, в которых одновре менно варьируются и ситуационная стимуляция, и выраженность мотива, а зависимыми переменными являются показатели гипостазированных когни тивных процессов. Например, ожида ния и значимость достигнутого целе вого состояния (их влияние на пове дение животных установлено давно [М. Elliott, 1928; L. Crespi, 1942]), субъективная оценка вероятности ус пеха предстоящих попыток [К. Schne ider, 1973] или оценка апостериори причин собственного успеха или не удачи, так называемая каузальная атрибуция [W.-U. Meyer, 1973a], a также самооценка [Н. Heckhausen, 1978]. Все эти виды когнитивных опосредующих процессов оказались важными компонентами мотивации (см. гл. 10 и 11).
Экспериментальные планы IV и V позволяют сблизить различные под ходы к поведению. В то время как схема IV, сохраняя неизменными ситу ационные влияния, смещает объясне ния поведения в личностные, т. е. диспозициональные, факторы, схема V позволяет вести более сбалансиро ванный учет личностных и ситуацион ных факторов и анализировать акту ально мотивированное поведение как продукт взаимодействия (статистического) обоих источников.
Все сказанное о конкретных экспе риментальных планах обобщено в табл. 1. 4. В ней сведены все рас смотренные моменты: исследуемый гипотетический конструкт, независи мые и зависимые переменные, реле вантные основные проблемы и, нако нец, локализация объяснения поведе ния.
____________
* Если неизменность ситуации не контролируется, возможные корреляции между двумя зависимыми переменными (мотивом и внешними критериями) могут быть поставлены под сомнение.
Значение когнитивных структур и процессов для теории мотивации
Мы изложили ряд точек зрения, господствовавших ранее в психологии мотивации и так или иначе ее определявших. Не просто историческое, а систематическое рассмотрение позволяет ориентироваться в том, сводится объяснение поведения к личностным или ситуационным факторам, какие из основных проблем психологии мотивации стоят на переднем плане и какие для их исследования используются экспериментальные приемы.
Однако еще не рассмотрен один важный аспект, приняв во внимание который также можно классифицировать прежние исследовательские подходы. Аспект этот— место, отводимое в мотивации когнитивным структурам и процессам. В последнее время когнитивные теории мотивации приобретают все большее значение [F.Srwin, 1971; H.Heckhausen, B.Weiner, 1972; B.Weiner, 1972; H.Heckhausen, 1973a; 1977 a; b]. Решающим является вопрос о том, считается ли связь между ситуационным побуждением и последующим поведением прямой или между ними постулируется какой-то ряд протекающих в психике субъекта опосредующих процессов и признается ли когнитивный характер этих процессов.
На одном конце такого ряда стоят чисто стимульно-реактивные теории, например ассоциативные подходы в теории научения Уотсона [J.Watson, 1924], Газри [E.Guthrie, 1935] и Скин-нера [B.F.Skinner, 1938; 1953], на другом—теоретические подходы, разделяющие стимул и реакцию более или менее длинным рядом разного рода когнитивных процессов: оценка актуальной ситуации, антиципация событий и оценка их последствий; проекция, подготавливающая выбор направления действий, или ретроспекция, формирующая самооценку достигнутых результатов [F.Halisch, 1976; H.Heckhausen, 1978]. При этом содержание когнитивных процессов рассматривается не как простой эпифеномен каких-то базисных событий, а как фактор, решающим образом влияющий на мотивационные явления и тем самым на последующее поведение. И хотя такие подходы усложняют теоретическую, и в первую очередь методическую, сторону проблем мотивации, но они во многих отношениях превосходят некогнитивные теории. Отдельные опосредующие когнитивные процессы исследовались и теоретически разрабатывались различными авторами: Хайдером [F. Не-ider, 1958], Келли [Н. Kelley, 1967], Вайнером [В. Weiner, 1972]— каузальная атрибуция успеха и неудачи, Фестингером [L. Festinger, 1957; 1964]—когнитивный диссонанс, Лаза-русом [R. Lazarus, 1968]—оценка и переоценка ситуации, Ирвином [F. Ir-win, 1971]—интенция и т. д.
Разработан ряд процессуальных моделей, включающих в себя такие опосредующие функциональные переменные. Конечно, сложность заключается в том, что непосредственно наблюдать подобные переменные нельзя. Можно лишь косвенно заключить об их существовании по отдельным признакам до или после собственно действия. По этой причине представить протекание процесса можно только с помощью теоретической модели, а затем эмпирически проверить выводимые из нее следствия. Таким образом, наличие двустороннего взаимодействия нельзя доказать непосредственно, его можно только подтвердить, создав обоснованную теорию. Для проверки комплексной процессуальной модели мотивации в отличие от дисперсионно-аналитического экспериментального плана V более адекватны программы компьютерного моделирования, построенные по правилам соответствующего логического исчисления. Результаты моделирования сравниваются с эмпирическими данными [см.: J. Kuhl, 1977].
Между этими крайними разновидностями теорий имеются важные переходные формы, также постулирующие между ситуацией и поведением промежуточные, носящие характер гипотетических конструктов переменные. Необихевиористские теории Хал-ла, Спенса, Миллера [С. Hull, 1952; К. Spence, 1956; N. Miller, 1959] уже больше не утверждают тесной сти-мульно-реактивной связи, но предлагают в качестве опосредующих объяснительных конструктов такие величины, как сила потребности и побудительные характеристики целевого объекта. Следующий шаг ведет еще к одной группе теорий, в которых промежуточным переменным (гипотетическим конструктам) сообщается уже их можно назвать теориями «ожидаемой ценности». Значимость (ценность) альтернативных исходов действия взвешивается с учетом субъективной вероятности их достижения или недостижения (ожидания). Популярным вариантом является предложенная Аткинсоном модель принятия решения в условиях риска [J. W. At-kinson, 1957; 1964-].
Четыре группы теорий, представленные в табл. 1.5, соответствуют классификации Вайнера [В. Weiner, 1972].
Ситуация и действие
Теории не только могут быть более или менее «экономичными», т. е. использовать большее или меньшее число переменных и приписывать им качество когнитивных процессов, процессов переработки информации. Такие теории восходят прежде всего к «психологическому бихевиоризму» Толмена [Е. Tolman, 1932; 1955] и теории поля Левина [К. Lewin, 1938], большее или меньшее значение, в их основе могут также лежать различные объяснительные модели поведения. Это становится заметно при подробном разборе того, как трактуются основные понятия, используемые для анализа поведения. Пока о ситуации и действии (если оставить в стороне опосредующие промежуточные процессы) мы говорили в самом общем виде, оба понятия порождали лишь сплошные проблемы. То, в какой мере их удастся решить или обойти, позволит обосновать метатеоретиче-ские подходы к построению и методическому оснащению теорий.
Ситуация
Начнем с ситуации. В самом общем смысле под ситуацией понимается актуальное окружение живого существа, определяющее в данный момент времени поведение этого существа. Ситуация предполагает, следовательно, поток информации об актуальном окружении. В бихевиористских теориях вместо ситуации употребляется термин «стимул». Независимо от того, какой из этих терминов используется, обнаруживаются как минимум четыре проблемы.
Во-первых, какую часть своего актуального окружения регистрирует живое существо? Конечно, не все, а лишь часть, в первую очередь новое, неожиданное, заметное. Все эти качества, однако, представляют собой результат переработки информации при восприятии ситуации. Они зависят от особенностей деятельности воспринимающего субъекта (например, от способов кодирования, отбора и означивания информации).
Во-вторых, насколько элементарна или сложна воспринятая информация? Гипотезы, которым отдается предпочтение, колеблются в весьма широком диапазоне: от восприятия простых сигналов («стимул») до восприятия целостных смысловых конфигураций. Скорее всего, имеет место нечто вроде схватывания «ситуации в целом», и это схватывание определяет, какое значение будут иметь детали.
В-третьих, как выделить информацию в мотивационных особенностях ситуации? Есть три принципиально различные системы описания: физи-калистская констатация, интерсубъектное сообщение (т. е. согласованное мнение нескольких наблюдателей или то, что экспериментатор считает таковым) и субъективные (феноменальные) особенности, как они воспринимаются данным индивидом в соответствующей ситуации. Выбор одной из трех систем крайне важен для построения психологической теории. Не только физикалистски идентичные, но и интерсубъектно воспринимаемые как тождественные ситуации (в их общем, очевидном значении), как правило, будут переживаться разными индивидами по-разному (т. е. будут иметь разное личностное значение). Точное определение психологически значимых особенностей ситуации осуществимо в конечном счете лишь на уровне личностных значений, т. е. на уровне тех смыслов, которые реально существуют для субъекта [Н. Heckhausen, 1973a]. Для психологии мотивации важно то, что дано субъекту как существенное для него переживание, а не то, что дано физикалистски или интерсубъективно, т. е. не то, что считают важным другие. Требование оценивать ситуации в соответствии с их личностным значением влечет за собой методологическую проблему, с которой связана основная трудность психологического исследования мотивации.
В-четвертых, где проходит граница между индивидом и его окружением? Часто ее просто отождествляют с поверхностью тела. Однако имеется еще информация о внутренних состояниях (таких, как голод или боль), которые в переживании (или даже по отношению к центральной нервной системе, принимающей и обрабатывающей эту информацию) представляют собой нечто внешнее и поэтому должны быть отнесены к ситуации.
Действие
С понятием «действие», введенным в начале этой главы, связано не меньше проблем, чем с понятием «ситуация».
Во-первых, обращает ли субъект на свои действия такое же внимание, как и на ситуацию, в которой находится? При всей рефлексивности действия внимание, как правило, направлено на те фрагменты ситуации, которые представляются значимыми и на которые действие ориентировано. Субъект может наблюдать за самим собой лишь в виде исключения. Условия и последствия такого внимания к себе изучали, в частности, Дюваль и Виклунд, а также Хекха-узен [S. Duval, R. Wicklund, 1972;
Н. Heckhausen, 1980]. Направленные на себя когнитивные процессы могут иметь своим предметом целостное действие, его актуальное состояние и развитие лишь постольку, поскольку в восприятии дана «целостная ситуация» со многими выделенными деталями, а самонаблюдение легко нарушает протекание действия. Замечаются отдельные компоненты, на фоне которых протекает действие, а именно эмоциональное состояние, изменение ожиданий, степень удачности данного этапа деятельности, текущая самооценка [Н. Heckhausen, 1980]. Обращению восприятия на себя способствует внимание к собственной личности (или к ее репрезентации), а также попадание в поле зрения другого человека. Например, человек видит себя в зеркале, слышит свое имя, чувствует, что за ним наблюдают, и т.. п. [R. Wicklund, 1975].
Однако, как показали Джонс и Нисбетт, обычно внимание субъекта направлено на ситуацию. Это не значит, что субъект полностью забывает о себе. Действие, как правило, сопровождается своеобразным обрамляющим самосознанием, точнее, рефлексией того, что субъект своими действиями меняет ситуацию в определенном направлении, что он стремится к тому или иному целевому состоянию и предполагает его достигнуть и т. п. Ответ на вопрос, сколько и что именно замечает субъект в своем поведении, является решающим для определения ценности и глубины данных по интро- и ретроспективной самооценке. Представление о том, что субъект непрерывно, полно и надежно фиксирует свои действия (в том числе и все внутренние процессы) и мог бы дать полный и неискаженный отчет об этом, ошибочно. Нисбетт и Вильсон попытались экспериментально проверить [R. Nisbett, T. Wilson, 1977] и дифференцировать условия, при которых нельзя полагаться на самоотчеты, например, случай, когда уместное использование сиюминутных теорий так заполняет пробелы в опыте, как если бы субъект действительно видел то, о чем рассказывает [см. критику этого исследования: Е. Smith, F. Miller, 1978]. Бесспорно, упущенные или отсутствующие детали легко реконструируются и появляются в воспоминании в силу предвзятости или внушения [H.-J. Kornadt, 1958].
Во-вторых, в какой системе описывать и определять действие: с помощью физикалистского измерения, интерсубъективного внешнего наблюдения или субъективного внутреннего восприятия? Предпочтение одной из систем весьма заметно влияет на то, что относится к действию. При физикалистском (или физиологическом) измерении в него можно включить не замечаемую субъектом непроизвольную активность организма, такую, как деятельность желез внутренней секреции, изменения электрического сопротивления кожи, и, напротив, исключить такие вещи, как представления и мыслительные процессы. В сущности, внешнее наблюдение ограничится регистрацией моторной активности (в том числе словесного и внеречевого общения). Самонаблюдению могут быть открыты (с учетом упомянутых выше ограничений) отдельные аспекты и содержания собственных действий, которые контролируются или принципиально контролируемы сознанием. К ним относятся как «внутренние действия», например представления и мыслительные процессы, так и «внешние действия» в форме двигательных реакций и коммуникативного поведения.
В-третьих, в зависимости от выбора одной из трех указанных систем дается ответ на вопрос: насколько элементарны или сложны, структурированы и протяженны во времени единицы активности? Так, на физикалистско-физиологическом уровне описания действие можно разложить до элементарных мышечных сокращений, в то время как на уровне внешнего наблюдения и самовосприятия в качестве элементов действия можно представить весьма сложные, разнообразные и протяженные во времени последовательности движений. На уровне описания конкретных данных различают поэтому «молекулярные» и «молярные» единицы описания. То же приложило к строящимся на их основе теориям.
Лишь в самое последнее время расчленение непрерывного потока активности на единицы стало предметом более пристального изучения*. Ньютсон [D. Newtson, 1976] с сотрудниками предъявлял испытуемым видеозаписи последовательностей действий. Испытуемые должны были нажатием кнопки отметить «переход», т. е. завершение, по их мнению, одной единицы поведения и начало другой. Задание не вызвало у них затруднений независимо от того, должны ли они были выделять более мелкие или более крупные единицы или такие, которые они считали «естественными». Более мелкие еди" ницы оказывались частями более крупных. Наблюдалась высокая согласованность между испытуемыми, а также устойчивость к повторному тестированию моментов таких переходов. Когда поток активности наблюдаемого человека становился плохопредсказуемым, испытуемые переходили к членению действия на более мелкие единицы. Моменты перехода оказались решающими для понимания наблюдавшегося потока активности. Они не просто образовывали временные границы между сегментами действия, но содержали всю информацию об изменениях в потоке активности, которая была необходима для понимания и узнавания последовательности действий.
_________________
* В работах советских психологов и психофизи ологов выявлены многочисленные объектив ные показатели, позволяющие выделить пос ледовательные фазы активности, предполо жительно соответствующие отдельным дей ствиям. В качестве таких показателей могут, например, выступать фазы непроизвольных движений глаз [Гиппенрейтер Ю. Б. Движе ния человеческого глаза. М., 1978] или мо менты изменения соотношения когнитивных и исполнительных компонентов двигательного акта [Гордвева Н. Д., Зинченко В. П. Функци ональная структура действия. М., 1982]. В теоретических работах подчеркивается неад дитивный характер деятельности, которая не может быть исчерпывающим образом пред ставлена в виде последовательности направ ленных на достижение сознательных целей действий [см.: Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание. Личность. М., 1975]. Последнее объясняется прежде всего сосуществованием в каждый момент времени нескольких раз личной степени общности целей. Выполнение локальных действий поэтому оказывается включенным в контекст достижения целей более высокого уровня. Реконструкция де ятельности предполагает описание одновре менно разворачивающихся на разных уровнях процессов активности. (Прим. ред.)
В-четвертых, возникает проблема, специфичная именно психологии мотивации. Нельзя ли выделить в потоке активности центральный и управляющий компонент деятельности, противопоставив его инструментальным, исполнительным навыкам? Если бы это удалось, последние и стали бы действием в собственном смысле, т. е. тем, что объясняется психологией мотивации с помощью мотивирующих и управляющих центральных процессов. Исключенные из понятия действия опосредующие процессы либо феноменологически даны в самовосприятии, либо дедуктивно выводятся из гипотетических конструктов, подобных тем, что были рассмотрены выше. Но при этом они не исключаются из мотивационно-психологического объяснения. Обычно анализируется лишь одна составляющая поведенческого акта, а именно регуляция внешнего действия внутренними когнитивными процессами. Невыясненным остается, однако, обратное влияние внешнего действия на ситуацию и ее восприятие, на самовосприятие, в том числе на соответствующее изменение опосредующих мотивационных процессов и т. д. Выявление исходных условий внутренней активности в форме опосредующих мотивационных процессов и проявляемых при этом индивидуальных различий является не менее существенной проблемой психологии мотивации, чем анализ условий внешней деятельности.
Смена объяснительной модели
В столь запутанном (и даже более запутанном, чем это показано выше) лабиринте взаимосвязей «ситуация» и действие» уже не кажется удиви тельным построение теорий мотива ции с совершенно различных позиций, что сразу приводит к предвзятому выбору объяснительной модели. Так, сомнительность результатов по якобы выявленным методом интроспекции элементарным составляющим созна ния способствовала появлению в 20-е it бихевиоризма и осуждению само наблюдения. Научными начали приз навать лишь такие данные, которые можно было описать в физических величинах или установить интерсубъ ективно при помощи внешнего наблю дения. При этом всякого рода когни тивные образования были объявлены менталистскими и изгнаны из психо логической теории мотивации. Спо собности же, наличие которых отли чает человека от любого животного, такие, как предвосхищение событий, мышление и речь, оказались вне вни мания исследователей. Эксперимент с животными в сильно ограниченных условиях стимуляции и возможностях реагирования стал образцом анализа поведения, преимущественно такой его формы, как научение, т. е. прис пособление организма к изменившим ся ситуационным обстоятельствам. Все это сказалось на соответству ющих теоретических подходах в пси хологии мотивации.
Бихевиористская объяснительная модель—пример тому. Согласно этой модели ситуация представляет собой совокупность отдельных стимулов. Живое существо—это «организм». Его реакция суть движения или внут ренняя секреторная активность. Сти мул вызывает в организме реакцию, которая прочно ассоциирована со сти мулом в силу прежних процессов на учения. Объяснение сводится к пред ставлению о пассивно реагирующем аппарате, который в состоянии в из менившихся условиях ситуации изме нить свою программу «стимул — реакция» в соответствии с критерием максимальной редукции потребности. Ситуация и действие рассматривают ся в элементарной и легко объективи руемой форме как стимулы и реак ции, а опосредующие промежуточные процессы, не говоря уже о когнитив ных структурах, опускаются. Такова несколько утрированная и упрощен ная картина одной из объяснительных моделей, которая, впрочем, оказа лась пригодной для выявления мно гих взаимосвязей.
Но трудности в объяснении поведе ния, которое, несомненно, регулирует ся предвосхищением будущих целе вых состояний, все больше побужда ли к разделению связи между стиму лом и реакцией, к включению проме жуточных переменных, объяснитель ных конструктов, к насыщению их когнитивными значениями, к замене механистично-каузальной трактовки трактовкой псевдофиналистской, к пониманию стимула и реакции на пси хологически более высоком понятий ном уровне, к осознанию того, что живые существа активны, а не обре чены на постоянную пассивность, по ка внешние или внутренние стимулы не будят их, что они получают инфор мацию об окружающем, преобразуют ее и действуют в окружающем мире согласно имеющемуся знанию.
На протяжении десятилетий иссле дователи, чьи взгляды во многом совпадали, не только говорили о мо тивирующем влиянии когнитивных об разований, но и пытались раскрыть их роль в процессе мотивации, сделать их доступными научному анализу благодаря применению интерсубъек тных методов: В последующих гла вах описаны те стадии, которые пришлось пройти на этом пути. Но в первую очередь необходимо дать об щее представление об истории психо логии мотивации, о развитии ее проб лематики.
Глава 2
Основные направления в исследовании
проблем мотивации
Попытки объяснить поведение живых существ предпринимались давно. Под тем или иным названием и с разных исходных позиций обсуждалось то, что сегодня связывается с проблемой мотивации,— вопросы активизации, управления и реализации целенаправ ленного поведения. Мы не будем де тально рассматривать всю запутан ную историю этой проблемы [см.: R. С. Bolles, 1975] и воспользуемся словами Германа Эббингауза (1850— 1909), правда, сказанными о психоло гии в целом: «У нее долгое прошлое, но короткая история».
С возникновением научной, т. е. эк спериментальной*, психологии при обсуждении мотивации стали исполь зоваться самые различные термины: воля, инстинкт, побуждение, потреб ность, движущая сила, мотив, причи на и т. д., а сама мотивация постепен но занимала все большее место в объяснении не только поведения и обучения, но и таких, казалось бы, «автоматически» протекающих про цессов, как восприятие, представливание и мышление. Изучение мотива ции со временем вылилось в самосто ятельное направление с собственным понятийным аппаратом, методами, те ориями. Первые исследования были посвящены анализу волевого акта.
_________________
* Приравнивание научной психологии к экспе риментальной справедливо лишь до тех пор, пока речь идет о произошедшем в конце прошлого века институциональном отделении психологии от философии. Фактическое ста новление первой как научной дисциплины в значительной степени опиралось на неэкспе риментальные или квазиэкспериментальные методы исследования, прежде всего на раз личные методы наблюдения. Достаточно ска зать, что ббльшая часть приводимых в дан ной книге результатов получена в ходе ис следований корреляционного типа, которые нельзя считать экспериментальными в стро гом смысле этого слова. (Прим. ред.)
Так, Пфендер в описательном труде «Мотив и мотивация» [A. Pfander, 1911] рассматривал мотив как основу волевого решения, а вышедшая в 1936 г. первая англоязычная книга называлась «Мотивация и поведение» [Р. Т. Young, 1936]. Двадцать лет спу стя рефераты, монографии, обзоры, руководства уже шли одно за другим. Среди них следует упомянуть серию ежегодников по проблемам мотива ции университета штата Небраска (с 1953 г.), руководства [S. Koch, 1959— 1963; Н. Thomae, 1965] и более или менее полные учебные пособия [С. N. Gofer, M. N. Appley, 1964; J. W. Atkinson, 1964; J. W. Atkinson, D. A. Birch, 1948; R. C. Bolles, 1967; 1975; К. В. Madsen, 1959; 1974; B. Weiner, 1972].
Сегодня исследования мотивации еще далеки от окончательного реше ния всех вопросов и от выработки единых методов и теорий, а потому имеет смысл проследить развитие проблематики мотивации в историче ской перспективе. При этом нам при дется вернуться почти на столетие назад. Прежде всего обратимся к первым исследователям мотивации, которые в начале нашего века заня лись проблемами, не утратившими свою значимость и по сей день, и проследим становление отдельных направлений в разработке этих проблем.
Плеяда пионеров
В философии и теологии человек издавна рассматривался как суще ство, одаренное разумом и свободной волей. Эти качества не только отли чают человека от животного, опреде ляя его сущность, но и налагают на него ответственность за свои дей ствия и решения. Проблема объясне ния человеческого действия в этом случае крайне проста. Человек дей ствует разумно по легко усматрива емым причинам и законным основани ям, поскольку обладает разумом, а раз он наделен свободной волей, излишне и бесплодно объяснять его действия внешними силами — будь то влияние внешней среды или состо яния собственного тела. Конечно, ра зумным действиям и проявлению сво бодной воли могут препятствовать вспышки эмоций и страстей. Подоб ное (пусть и не столь упрощенное) объяснение поведения в истории на уки встречается неоднократно. Приз нается при этом зависимость челове ка, человеческих действий от матери альных и физиологических данных организма или считается, что поведе ние человека подчинено гедонистиче скому принципу поиска удовольствия и избегания неудовольствия, значе ния не имеет. Ведь всякое такое объяснение не позволяет преодолеть пропасть между человеком и живот ными, поведение которых управляет ся не разумом, волей, а слепыми природными силами, инстинктами.
Этот дуализм декартовского типа был окончательно отвергнут вышед шей в 1859 г. книгой Чарлза Дарвина «Происхождение видов». Различия в строении тела и способах поведения живых существ Дарвин (1809—1862) объяснил действием двух принципов: наличием случайных изменений приз наков и естественным отбором этих признаков в борьбе за выживание. Оба принципа оказались весьма пер спективными для детерминистского объяснения человека, человеческих действий. На основе этого детермини стского мировоззрения, распростране нию которого на феномены человече ской мотивации долгое время препят ствовали представления о кардиналь ном онтологическом различии между человеком и животными, сложились три наиболее авторитетные точки зрения на проблемы мотивации.
Первая точка зрения, исходившая из существования между человеком и животными ряда переходных форм и считавшая, что объяснение поведения животных может иметь общие черты с объяснением человеческого поведения, выявила инстинкты и по буждения, которые приводят в дей ствие человеческое поведение. Мак-Дауголл, рассмотрев в вышедшей в 1908 г. работе в качестве главного объяснительного понятия инстинкты, заложил тем самым основы исследо вания мотивации в духе теории ин стинкта. Это направление до сих пор представлено в работах современных этологов (Лоренц, Тинберген). Почти одновременно с Мак-Дауголлом Фрейд попытался объяснить такие, казалось бы, иррациональные фено мены, как- содержание сновидений (1900) и поведение невротиков (1915), динамикой скрытых потребностей и тем самым заложил основы исследо вания мотивации в теории личности. Вторая точка зрения, исходившая из развития вида как результата раз множения и поддержания существо вания только тех живых существ, которые могли приспособиться к ок ружающей среде, утверждала, что человеческий интеллект—явление не исключительное, а продукт милли-онолетней истории его становления. Интеллект, способность делать выво ды из приобретаемого опыта, позво лял сохранить вид, обеспечивая бы строе приспособление к меняющимся условиям среды. Однако если это так, то современные виды животных должны обладать зачатками интел лекта. Предпринятые в 80-е гг. прош лого столетия попытки установить ха рактерные для тех или иных видов формы интеллекта и сравнить их между собой породили сравнитель ную психологию. Из фактологических описаний и чисто умозрительных сравнений постепенно сложились ти пы систематического эксперименталь ного исследования научения. Первые работы в этом направлении осуще ствил Торндайк [Е. L. Thorndike, 1898; 1911] в подвале дома своего учителя Уильяма Джеймса. Сам Джеймс (1842—1910) как психолог занимал примечательную промежу точную позицию между старой и но вой психологией. Обладая непревзой денным даром интроспекции, он прос ледил феномен сознания в волевых действиях, исходя, с одной стороны, из наличия свободной воли, а с дру гой— из свойственных человеку ин стинктов. Согласно Джеймсу, челове ческое сознание есть результат раз вития «нервной системы, которая ус ложнилась настолько, что не может управлять собою сама» [см.: Е. G. Bo ring, 1929, р. 501]. Джеймс экспери ментов не ставил, но разработанное им понятие «habit» («привычка») впоследствии стало центральным в ассоциативной теории научения: при вычка— это автоматически протека ющее действие, которое, по Джеймсу, сначала управлялось сознательно.
Инстинкт как механизм приспособ ления, в котором особым образом проявляется естественный отбор, рассматривал и Дарвин, но он объяс нял появление инстинктов как ре зультат случайных изменений. Дарвин представлял инстинкты как накопле ние отдельных рефлекторных актов, а изменения и прогресс в таких на коплениях могли осуществляться сог ласно эволюционной теории только постепенно. Таким образом, инстин кты в поведении человека и живот ных уже не требовалось рассматри вать как нечто цельное и неделимое, их можно было разложить на доступ ные наблюдению реакции на раздра жители. Рефлекторная дуга стала рассматриваться в качестве основно го элемента поведения. Русский фи зиолог Павлов (перевод его работ на английский язык появился в 1927 г.) и американец Торндайк в начале наше го столетия стали инициаторами эк спериментальных исследований на учения, до сих пор не потерявших своего значения как метода изучения мотивации.
Павлов и Торндайк заложили осно вы того, что можно назвать ассоци ативным направлением в исследова нии мотивации. Обоих ученых интере совало изменение ассоциаций между стимулом и реакцией. Торндайка— замена реакций на более успешные (так называемое инструментальное, или оперантное, поведение), Павло ва— замена раздражителя, приводя щего в действие рефлекс, первона чально нейтральным раздражителем (классическое поведение). В ассоциативном направлении изучения проб лемы мотивации с именем Торндайка связывается линия психологии науче ния, а с именем Павлова—линия психологии активации.
Наконец, третья точка зрения. По Дарвину, особенности в строении те ла и поведении, которые дают пре имущества при естественном отборе, проявляются не только как специ фичные видовые признаки. Внутри вида всегда имеются индивиды, осо бенности строения и поведения кото рых позволяют им в борьбе за суще ствование лучше приспособиться к усложнившимся условиям. Этот вы вод определил интерес ученых к вы явлению и учету индивидуальных раз личий. Френсис Гальтон (1822—1911), двоюродный брат Дарвина, провел обширные наблюдения, проверяя предположение о наследовании пси хических черт и способностей (сравни с евгеникой). Наряду с французским исследователем Альфредом Бине (1857—1911), разработавшим в нача ле столетия первые тесты интеллек та, он заложил основы психологиче ского тестирования. Это направление какое-то время, особенно в США, развивалось независимо от проблема тики остальных областей психологии, и только в 30-е гг. Оллпорт G. W. Allport, 1937], Мюррей
Н. A. Murray, 1938] и Кеттелл R В. Cattell, 1950] нашли ему приме нение в исследовании мотивации, осу ществлявшемся в русле теории лич ности.
Среди плеяды пионеров можно, на конец, выделить ученых, на чьи взгляды учение Дарвина не оказало сильного влияния. Их представления формировались под воздействием ра бот основателей классической экспе риментальной психологии — Фехнера (1801 —1887) и особенно Вильгельма Вундта (1832—1920). Центральная тема исследований Вундта— психологическая природа мотивации, а именно волевых актов. В этих актах Вундт [W. Wundt, 1874; 1896] усмат ривал основную особенность действу ющего и ощущающего индивида и потому утверждал, что в качестве психологической причины эти акты должны быть резко отделены от физической причинности, исследуемой естественнонаучными методами.
Рис. 2.1. Направления исследования мотивации
Процессы переработки информации, как сказали бы мы сегодня, сопро вождаются, по Вундту, волевыми ак тами. Сам Вундт пытался проиллю стрировать свое утверждение на фе номенах внимания и апперцепции, а также восприятия, мышления и памя ти [W. Wundt, 1874; 1896, современ ные данные: Т. Mischel, 1970]. Все эмоциональные процессы, такие, как чувствования и представления, про низаны волевым началом, которое есть результат синтеза чувствований, ощущений и представлений. Ведущие к волевому акту чувствования и пред ставления Вундт называл мотивами, в которых представления как состав ная часть волевых действий играют роль побудительной причины, а чув ствования— роль движущей силы.
Дух исследований Вундта, особенно его методов изучения психологии соз нания, воспринял Кюльпе, вокруг ко торого сплотились сторонники вюр-цбургской школы. Представители этой школы ставили своей целью исследовать лабораторным путем с помощью интроспективного метода столь неуловимый процесс, как мыш ление. Сам Вундт не считал этот путь плодотворным. Он связывал перспек тивы исследования мышления с ре шением проблем психологии народов и предлагал в качестве основного метода изучение продуктов деятельности. Занимаясь анализом мысли тельной активности, Кюльпе и его ученики вынуждены были констатиро вать, что решающие процессы Не до ступны сознательной рефлексии. Из этого они делали вывод о существо вании неосознанных установок и тен денций, управляющих доступным на блюдению процессом решения задач. Ах [N. Ach, 1910] обозначил эти уста новки понятием «детерминирующая тенденция». В осуществленном им остроумном эксперименте ассоциатив ная репродуктивная тенденция пос редством инструкции испытуемому вступала в конфликт с детерминиру ющей тенденцией, что позволяло из мерить индивидуальную силу воли. Как мы увидим далее, этот экспери мент побудил Курта Левина провести опровергающее исследование, кото рое оказало решающее влияние на изучение мотивации в русле теории личности.
Спор Аха и Левина лишь косвенно связан с линией разработки проблем, ведущей от Вундта к теориям лично сти. Из исследовательской традиции Вундта благодаря работе таких уче ников Кюльпе, как Ах, Уатт, Мессер и Линдворски, а также феноменолога Пфендера выросла общепсихическая теория, в которой значительное ме сто отводится проблеме воли, в ча стности ее роли при принятии реше ния в ситуации конфликтующих пред ставлений и устойчивости волевых действий. В Германии эту теорию раз вивали Дюкер [Н. Diiker, 1931; 1975], Мирке [К. Mierke, 1955], Рорахер [Н. Rohracher, 1932] и Томэ [Н. Tho-mae, 1944; 1960], но поскольку она не получила большого распространения и представлена лишь немногочислен ными исследованиями, то не будем специально останавливаться на ней. На этом мы завершим схематичный обзор первых исследований мотива ции [при выборке более значительных представителей основных направле ний этих исследований автор руко водствовался работой: К. В. Mad sen, 1974]. На рис. 2.1 условно обозначено место пяти исследователей из пле яды пионеров, работавших на рубеже XIX и XX столетий.
Мы уже отмечали, что еще Джеймс ввел инстинкт в качестве объясни тельного понятия, но применял его к очень ограниченному числу форм по ведения, отделяя от инстинкта чув ства, привычки и, конечно же, воле вые действия. Джеймс определял' ин стинкт следующим образом: «Способ ность производить определенные за конченные действия без предвари тельного плана и обучения» [W. Ja mes, 1890, v. II, р. 383]. При этом он отмечал обязательность раздражите ля, который на основе имеющейся нервной структуры приводит в дей ствие автоматически протекающее поведение. Вынужденное автоматиче ское реагирование на сложившуюся ситуацию хорошо иллюстрируется из вестным высказыванием о наседке:
«Наседке показалось бы, вероятно, диким само предположение, что в мире имеется суще ство, для которого гнездо, полное яиц, не является таким же привлекательным и весьма пригодным для длительного времяпрепровож дения объектом, каким оно является для нее» [ibid., p. 387].
Работы Дарвина не оказали боль шого влияния и на трактовку инстин кта Вундтом, который в отличие от Джеймса сближал инстинкт с побуж дением и целенаправленным поведением. Согласно Вундту, инстинктив ные действия восходят к более ран ним, но со временем автоматизиро вавшимся волевым действиям.
Подлинным родоначальником ис следования мотивации с позиций те ории инстинктов был переехавший в США английский ученый Уильям Мак-Дауголл (1871 —1938). Не считая сов ременные ему исследования сознания удовлетворительными, он стремился изучать реальные человеческие дей ствия, а в инстинктах видел надеж ную филогенетическую основу для этого. В книге, вышедшей в. 1908 г. и выдержавшей более 30 изданий (она хотя и названа «Введение в социаль ную психологию», но на самом деле посвящена психологии мотивации), ин стинкт определяется так:
«...наследуемая или врожденная предраспо ложенность, определяющая у ее обладателя способность воспринимать и обращать внима ние на определенный класс объектов, эмоци онально возбуждаться на конкретное качество одного из таких объектов и действовать при этом вполне конкретным образом или, по край ней мере, испытывать побуждение к такому действию» [W. McDougall, 1908, р. 25].
Подобное толкование достаточно сложно. Инстинкты врождены, они обладают побудительной (энергетиче ский аспект) и управляющей функци ями, они содержат в упорядоченной последовательности процессы пере работки информации (познавательный аспект), эмоционального возбуждения (эмоциональный аспект) и готовности к моторным действиям (двигательный аспект). Мак-Дауголл первоначально составил список из 12 инстинктов, а затем несколько расширил его (под робнее см. в гл. 3). Позднее понятие «инстинкт» он заменил менее опреде ленным понятием «склонность», уже не сводившимся к представлению о стереотипном протекании действий. Его содержание в основном опреде лялось тенденцией к целенаправлен ной активности:
«Склонность определяется предрасположен ностью, функциональным единством общей ор ганизации ума, и именно последняя, будучи возбужденной, порождает активную устремлен ность, усилия, импульс или энергичные движе ния к некоей цели» [ibid., p. 118].
Появлению работы Мак-Дауголла 1932 г. предшествовала известная дискуссия 20-х гг. об инстинктах, одна из немногих крупных дискуссий, кото рые когда-либо велись в психологии. Она была начата Уотсоном, еще в 1913 г. выдвинувшим требование ог раничить психологию исследованием того, что можно зарегистрировать при внешнем наблюдении. Широкое рас пространение теории инстинктов Мак-Дауголла привело к тому, что многие психологи объясняли всевозможные виды поведения соответствующими инстинктами. Бернард, пересмотрев ший в 1924 г. литературу, посвящен ную инстинктам, обнаружил не менее 14046 определений этого термина! Нельзя не согласиться с его мнением, что при столь неоднозначном упот реблении понятия легко впасть в ошибку «порочного круга», а в этом случае понятие теряет свое объясни тельное значение.
Мак-Дауголл выступал против тако го расширения, его окончательный перечень содержал не более 18 «склонностей» [W. McDougall, 1932]. Через несколько лет дискуссия об инстинктах, так и не приведшая к ясному решению, перестала вызывать интерес [D. L. Krantz, D. Allen, 1967]. Влияние Мак-Дауголла наиболее сильно сказалось в двух заметных областях исследований мотивации. Во-первых, его работы дали новый импульс развитию проблемы в русле теории личности, обосновав необхо димость включения в понятие лично сти тех или иных мотивационных ха рактеристик. Показательны в этом отношении теория черт Оллпорта [G. W. Allport, 1937], выполненные в Германии работы Лерша [Ph. Lersch, 1938], а также исследования Мюррея [Н. A. Murray, 1938], чьи позиции мож но отнести к линии психологии моти вации в узком смысле.
Во-вторых, Мак-Дауголл способ ствовал разработке серьезного фун кционального анализа инстинктов, за ложил основы сравнительного изуче ния поведения животных (этологии). Заслуга же осуществления такого анализа принадлежит прежде всего Конраду Лоренцу [К. Lorenz, 1937; 1943], раскритиковавшему положения теории инстинктов Мак-Дауголла за их неопределенность и ограничивше му понятие инстинктивного поведения врожденными двигательными коорди-нациями, т. е. инвариантными звень ями, присутствующими в цепи целе направленного поведенческого акта вплоть до «завершающего действия». Именно это последнее звено являет ся инстинктивным действием, в узком смысле, оно управляется центральной нервной системой всегда одинаково и жестко. «Завершающее действие», если можно так сказать, разрешается через «врожденный запускающий ме ханизм» (ААМ). Предшествующие же звенья могут изменяться в соответ ствии с характеристиками ситуации, и чем ближе звено к началу акта, тем более оно подвержено научению, осо бенно начальная фаза, так называ емое поисковое поведение. Было установлено, что для определенных инстинктивных действий (таких, как следование за предметом у серых гусят во время короткой сензитив-ной фазы в раннем онтогенезе) лю бой объект может стать побужда ющим ключевым раздражителем, мо жет «запечатлеться». Интенсивное изучение некоторых видов животных позволило выявить ключевые раздра жители, которые приводят в действие определенные инстинкты. Если же эти раздражители долго не появля ются, инстинктивные последователь ности поведенческих актов могут про текать и без них как так называемые холостые действия.
Результаты исследований позволи ли выделить две характеристики ин стинктивных поведенческих актов: во-первых, их стереотипность и неза висимость от научения; во-вторых, задействованность в их возбуждении внутренних процессов, проявляющих ся в виде готовности, которая со временем возрастает. Механизм дей ствия внутренних процессов Лоренц [К. Lorenz, 1950] представил в виде «психогидравлической» модели моти-вационного процесса (которая, впро чем, близка к ранним взглядам Фрей да [S. Freud, 1895]). Каждому инстин кту Лоренц приписывал специфичную для данного действия энергию, кото рая постоянно возобновляется и за- полняет некий резервуар. В противо вес прежним взглядам, согласно ко торым инстинктивное действие все гда следует за внешим раздражите лем, Лоренц утверждал, что протека ние определенных инстинктов вообще не требует наличия внешних ключе вых раздражителей («реакции в пу стоту»).
Николаус Тинберген (удостоенный, как и Лоренц, в 1973 г. Нобелевской премии в области медицины), продол жавший и развивавший положения Лоренца, определяет инстинкт следу ющим образом:
«Я хотел бы предварительно определить инстинкт как иерархически организованный нервный механизм, который восприимчив к некоторым подготавливающим, запускающим и направляющим импульсам как внешней, так и внутренней природы, и который реагирует на эти импульсы координированными движениями, способствующими сохранению индивида и ви да» [N. Tinbergen, 1951, р. 112].
«Механизму» здесь противопостав ляются «импульсы», которые выпол няют собственно мотивирующую функцию, т. е. активизируют инстин кты.
Этология стоит в стороне от психо логии мотивации. Однако она вновь и вновь привлекает внимание ученых, занимающихся мотивационными проб лемами. Интерес к ней связан прежде всего с двумя проблемами. Во-первых, с этологической критикой ла бораторного эксперимента по психо логии научения, поскольку исследу емые животные помещаются во вре мя такого эксперимента не в есте ственное для них- окружение, а в искусственную обстановку, сильно ог раничивающую возможности живот ного. Во-вторых, критикой самой это логии в связи с использованием ее данных при объяснении поведения человека [J. V. Eibl-Eibesfeldt, 1973], и в первую очередь с критикой Ло ренца [К. Lorenz, 1966] за его попытку распространить на человеческое по ведение понимание агрессии, как оно представлено в теории инстинкта (см. гл. 8). Основываясь на своей пси хогидравлической модели энергии ин стинкта, Лоренц утверждает, что в организме человека постоянно выра батывается один из видов энергии агрессии. Если эта энергия время от времени не разряжается в безвред ной замещающей агрессивность ак тивности, ее накопление может стать опасным. [Более подробное освеще ние трактовок инстинкта в этологии можно найти в работах: С.N.Gofer, M.N.Appley, 1964; I.V.Eibl-Eibesfeldt, 1968; E.N.Hess, 1962; R.A.Hinde, 1974.] Критическое рассмотрение ис тории экспериментального изучения животных в лаборатории и влияния на эти изыскания трудов Дарвина осуществил Бойс [R. Воусе, 1976]. Ве дущийся в этологии анализ поведения животных преимущественно затраги вает четыре из восьми основных проблем мотивации: классификацию мотивов, их актуализацию, целенап равленность и конфликт, а также влияние мотивации. Эта теория объ ясняет соответствие поведения тем или иным особенностям ситуации с помощью нейрофизиологических кон структов и моделей (которые отчасти имеют формальный системно-теоретический характер).
Теоретико-личностная
разработка проблем мотивации
В рамках исследований личности к проблеме мотивации подходят исклю чительно в аспекте психологии чело века. При этом мотивация трактуется либо как ключ к описанию и более глубокому пониманию личности и ин дивидуальных различий (линия психо логии личности), либо как процесс, которым объясняется актуальное по ведение и лишь постольку поскольку индивидуальные различия (линия пси хологии мотивации, а также когнитив ной психологии).
Пионерами этого направления, как уже говорилось, были Нарцисс Ах (1871—1946) и главным образом Зиг мунд Фрейд (1856—1939). Их иссле довательские подходы были различ ны, но не противоположны. При держиваясь вундтовских традиций, Ах пытался экспериментально-психологическими методами выявить ведущий компонент когнитивных про цессов в якобы пассивно протекающем потоке сознания. Усилия Фрей да были направлены на объяснение казавшихся непонятными поступков, для чего им использовалось клиниче ское наблюдение, а также методика провоцирования и истолкования странных, необычных содержаний сознания. Оба ученых были убежде ны, что нашли нечто сходное, а имен но скрытые, неосознанные процессы, которые управляют деятельностью и определяют содержание сознания. Ах постулировал существование «детер минирующих тенденций», к обсужде нию которых мы еще вернемся; Фрейд — «бессознательное», в кото ром он видел ключ к объяснению деятельности и которое представлял как непрерывное изменение и стол кновение влечений, получающих свое фрагментарное и завуалированное выражение в поведении и сознатель ном переживании.
Взгляды Фрейда пронизаны биоло го-эмпирическим детерминизмом Дар вина, подтверждение которому ав стрийский ученый усматривал в успе хах медицины своего времени. Душев ная жизнь не могла дольше, как это было обычным в современной ему психологии, разгадываться с помощью элементарного интроспективного ана лиза содержания сознания. Фрейд считал, что у человека следует вскрыть ту биологически-витальную динамику влечений, которая лежит в основе поведения всех живых су ществ. В этом и состоят, собственно, действующие в неразрывной последо вательности психические процессы, т. е. бессознательное. В потоке соз нания бессознательные процессы не составляют исключения, напротив, содержание сознания представляет собой фрагментарное и видоизменен ное производное от непрерывной де ятельности бессознательного. Такая деятельность построена не на пассив ном реагировании организма на воз действия окружающей среды, а на активном устремлении и противобор стве заложенных в живом существе сил. В данном случае на Фрейда если и оказала влияние психология его времени, то, скорее всего, это была концепция Франца фон Брентано, ко торого Фрейд мог слушать в Вене. Брентано в отличие от Вундта видел движущие силы душевной жизни в интенционально направленных на предметы «актах». Представители вюрцбургской школы, к которым примкнул Ах, также все больше скло нялись к этой точке зрения и оспари вали правомерность позиции Вундта.
Анализ истерии и других-неврозов нужен был Фрейду не только для того, чтобы раскрыть влияние бессоз нательных процессов, но и для того, чтобы выявить их, «ввести в созна ние». И если сначала он пользовался гипнозом, то позднее этот метод сме нили методики толкования сновиде ний [S. Freud, 1900] и свободных ас социаций. Единственное, что не изме нилось,— остроумные рассуждения, связывавшие (вполне в духе психоло гии поведения) исходные условия с последующими событиями посред ством различных гипотетических про межуточных процессов. Заслуживает также упоминания гибкость, с кото рой Фрейд использовал в своей рабо те те или иные методы, его постоян ное и искреннее стремление к их совершенствованию.
Теория мотивации в ее окончатель ном виде была сформулирована Фрейдом только в 1915 г. в труде «Влечения и их судьбы», хотя основ ные положения уже можно найти в вышедшем в 1895 г. «Проекте психо логии». Согласно этой психологии, «психический аппарат» должен преж де всего справиться не с внешними, а с внутренними раздражителями, от которых нельзя уклониться, так как они возникают в самом организме. Потребности той или иной части орга низма постоянно порождают энергию раздражения, которая аккумулирует ся и от которой требуется «избавить ся».
«Нервная система—это аппарат, функцией которого является устранение накопившегося раздражения, снижение его до возможно более низкого уровня, а если бы это было реально— то и поддержание в организме полного отсут ствия такового» [1915, S. 213].
О фрейдовской теории мотивации дает представление модель редукции влечения (она близка уже обсуждав шейся этологической модели, и, как мы еще увидим, с ней же в своей основе связана линия психологии на учения, к которой относятся ассоци ативные исследования мотивации). Модель редукции влечения построена на гомеостатическом и гедонистиче ском представлениях. Согласно пер вому из них, равновесие организма тем выше, чем ниже уровень накопив шегося раздражения. Согласно второ му, всякое, снижение этого уровня сопровождается чувством удовлетво рения, всякое повышение — чувством неудовлетворения. Иными словами, активность психического аппарата подчинена принципу удовольствия— неудовольствия (Lust-Unlust-Prinzip).
Понятие «влечение», по Фрейду, отражает двойственность тела и ду ха, объединяет между собой органи ческое (а именно энергию) и психиче ское (аффект) представления. Кроме того, в каждом влечении различают ся четыре аспекта. Фрейд пишет:
«Если мы от биологического начала перей дем к рассмотрению душевной жизни, то «вле чение» явится нам как понятие, пограничное между душевным и соматическим, как психиче ская представленность раздражений, имеющих внутреннее телесное происхождение и распро странившихся в область духа, как мера необхо димой работы, которая налагается на душев ное вследствие его связи с телесным.
Уточним некоторые термины, которые употребляются в связи с понятием влечения: напряжение, цель, объект, источники.
Под напряжением влечения понимают его моторный момент, сумму сил или меру усилий, которой оно соответствует.
Целью влечения всегда является удовлет ворение, которое может быть достигнуто толь ко путем устранения раздраженного состояния источника влечения.
Объект влечения—это то, в чем или пос редством чего влечение может достигнуть своей цели. Это наиболее изменчивый компо нент влечения, связанный с ним не происхож дением, а лишь пригодностью для его удовлет ворения.
Под источником влечения понимают тот соматический процесс в органе или части тела, раздражение от которого представлено в ду шевной жизни как влечение» [1915, S. 214— 215].
Уже отмечалось, что душевная жизнь в понимании Фрейда—это ди намика конфликтов, вот почему ему близки дуалистические принципы, а его классификация мотивов — свидетельство тому. Над классификацией Фрейд работал все время и не стремился закончить ее. И если в сочинении 1915 г. он противопоставил потребности «Я» или «поддержания своего существования» (например, потребность в пище) и сексуальные влечения (либидо), то позднее, под впечатлением событий первой миро вой войны, он заменил первые на потребности в агрессии. Однако его основные исследовательские интере сы всегда были сосредоточены на трактуемых очень широко сексуаль ных влечениях. В заключительный период своего творчества Фрейд при шел к противопоставлению антагонистических влечений: жизни (эрос) и смерти (танатос).
Мы не будем здесь воспроизводить все, подчас весьма спекулятивные теоретические построения Фрейда. Ограничимся лишь рядом важнейших положений его теории, теми из них, которые оказали влияние на дальней шее развитие исследований мотива ции.
Первое. Влечения могут проявлять, себя по-разному. Если при большой интенсивности влечения отсутствует объект, необходимый для его удов летворения, то неосуществившиеся желания входят в сознание в виде представлений о прежнем удовлетво рении влечения. Это положение ока зало решающее влияние на более поздние попытки измерения мотивации [N. A. Murray, 1938; McClelland et al., 1953]. Влечения могут смещать ся на другие объекты, они могут сублимироваться (т. е. внешне на правляться на несексуальные цели) и, наконец, вытесняться. В последнем случае они оказывают скрытое вли яние на переживания (проявляется в содержании сновидений) или на поведение (проявляется в ошибочных дей ствиях или невротических нарушениях).
Второе. В теоретических постро ениях Фрейда душевная жизнь, пони маемая как постоянный конфликт противоречивых тенденций внутри личности, предстает в виде иерархий трех механизмов. Поиску удовлетворения (Оно) противостоит моральный контроль (Сверх-Я), а примирением их через достижение компромисса занимается механизм приспособления к реальности (Я).
Третье. Взрослая личность есть ре зультат истории влечений, причем особое значение имеет детство. Пре пятствия, возникающие на пути удов летворения влечений, особенно в раннем детстве, имеют серьезные последствия и причиняют сильный ущерб способности человека рабо тать и любить. С помощью психоана литических терапевтических приемов причины нарушений развития, кореня щиеся в раннем детстве, могут быть выявлены и в какой-то степени устра нены.
Четвертое. Развитие влечений про ходит несколько психосексуальных фаз в соответствии со сменой так называемых эрогенных зон (чувстви тельных участков кожи вокруг раз личных отверстий на теле). На каж дой из фаз доминирует определенная эрогенная зона, ее раздражение до ставляет максимальное чувственное удовлетворение. Порядок смены эро генных зон следующий: рот (оральная фаза: сосание, глотание, кусание), за дний проход (анальная фаза: выделе ния кишечника), половые органы (фаллическая и генитальная фазы: мастурбация, гомосексуальные и гете росексуальные половые связи). Раз витие влечения может задержаться на одной из фаз (явление фиксации). Травмирующие переживания могут от бросить развитие на более ранние стадии (регресс).
Пятое. Ход развития влечений по добен развитию действия в драмати ческой пьесе для трех персонажей: супружеской пары и любовника. В роли последнего выступает ребенок, который стремится к сексуальным от ношениям с родителем противопо ложного пола (эдипов комплекс) и наталкивается при этом на сопротив ление и угрозы со стороны родителя одного с ним пола. При нормальном развитии конфликт разрешается пу тем идентификации с родителем од ного с ребенком пола. Это разреше ние ведет к усвоению уже в раннем детстве моральных норм, персонифи цируемых с одним из родителей, и тем самым к образованию совести (Сверх-Я) как механизма, контролирующего поведение личности.
Три последних положения о значе нии раннего детства в развитии вле чений, о возможных опасностях на пути этого развития и о социализиру ющем влиянии личностных взаимо действий в семье до сих пор заметно сказываются на теории и исследова ниях в области развития личности и генезиса мотивов. Статично-описательный анализ компонентов в исследовании мотивации благодаря Фрейду был дополнен динамическим аспектом рассмотрения вопроса. Де тальную оценку произведений Фрейда и их значения для развития теории мотивации дал Рапапорт [D. Rapa-port, 1959; 1960]. Томан [W. Toman, 1960 a; b] осуществил дальнейшую разработку психоаналитической те ории мотивации, прежде всего таких ее аспектов, как периодизация, раз витие и история мотивов.
Вернемся к Аху, другому пионеру теоретико-личностных исследований мотивации. Он занимался проблемой измерения воли, сочетая традиции экспериментальной психологии Вундта и вюрцбургской школы. В остроумном эксперименте Ах [N. Ach, 1910] приводил в столкновение обра зовавшуюся при воспроизведении двух слогов ассоциацию, прочность которой он мог варьировать, меняя частоту повторных заучиваний, с ин струкцией к выполнению контрастной деятельности. Таким образом, воле вая тенденция (следовать инструкции) как бы конкурировала с привычкой. Если побеждала тенденция к выпол нению деятельности в соответствии с новым заданием, то это говорило о преобладании силы воли над устано вившейся ассоциацией [N. Heckhausen, 1969, S. 134]. Следствием этого и других экспериментов было постули рование «детерминирующих тенден ций», которые, не будучи даны в сознании, тем не менее направляют поведение. Другой представитель вюрцбургской школы — Зельц [О. Selz, 1913; 1924] показал влияние детерми нирующей тенденции на протекание мыслительных процессов.
Эксперименты Аха по измерению воли побудили к исследованию Курта Левина (1890—1947), который посвятил этой проблеме свою диссертаци онную работу [К. Lewin, 1917a; 1922]. Он показал, что с образованием ассо циаций в ходе научения возникает не репродуктивная тенденция, т. е. пси хическая сила, как думал Ах, а толь ко связь между прежде несвязанны ми элементами. Чтобы эта связь про явилась в поведении, необходимо на личие особой тенденции к воспроиз ведению выученного. Поэтому Ах [N. Ach, 1910] в своем эксперименте по измерению воли не противопоста вил силу ассоциации детерминиру ющей тенденции (воле), а заставил работать две различные детермини рующие тенденции, приведя их в со стояние конфликта. Не меняя суще ственно содержания понятия, Левин в последующих работах вместо «детер минирующей тенденции» Аха стал пользоваться термином «квазипот ребность» [К. Lewin, 1926b]. Правда, согласно Левину, квазипотребности возникают на основе намерений субъ екта и принятых им задач [W. Witte, 1976]. Уже в 50—60-е гг. ученик Дюкера Фукс [R. Fuchs, 1954; 1955; 1963], занимаясь в основном мотиви рующими эмоциями ожидания, сумел объединить положения Аха, Левина и Фрейда.
Трудно переоценить влияние много численных работ Левина и его учени ков по психологии действия и аффек та на экспериментальное исследова ние мотивации в психологии челове ка. Прежде всего это касается экспе риментального анализа феноменов удержания и возобновления незавер шенных действий (Зейгарник, Овсянкина), уровня притязаний (Хоппе, Юкнат), замещающей деятельности (Лисснер, Малер), психического насы щения (Карстенс). Некоторые из этих вопросов, как, например, проблема замещающей деятельности, были не посредственно связаны с положени ями теории Фрейда. Вероятно, вли яние Фрейда было более значитель ным, чем это признает сам Левин, когда критикует психологические объяснения Фрейдом поведения бо лее ранними событиями жизни.
В отличие от Фрейда Левин стре мился объяснить поведение, исходя из возникшего на данный момент актуального поля психологических сил. В своей теории поля он сравнивает психологические силы с векторами, исходящими от объектов и областей окружающего мира и обладающими побудительным характером (вален тностью). Эти силы воздействуют на личность и определяют ее поведение. Положения теории поля Левин пытал ся изложить с помощью топологиче ских (позднее «годологических») по нятий. Еще до создания теории поля как теории окружающего мира и по мимо нее Левин разработал модель, в которой мотивация личности была представлена в виде скопления от дельных центральных или более пе риферийных областей (глубинных или поверхностных слоев). Каждая об ласть представляет потребность или квазипотребность. В зависимости от состояния потребности (например, при возобновлении действия, остав шегося незавершенным) такая об ласть представляет собой более или менее напряженную систему, стремя щуюся разрядиться через исполни тельные функции (например, мотори ку). Динамические представления та кого рода близки воззрениям Фрейда хотя бы тем, что общим основопола гающим принципом мотивации и для Фрейда, и для Левина было восста новление нарушенного равновесия.
Деятельность, по Левину, является функцией личности и воспринимаемо го окружения: V=f(P,V). Тем самым он [К. Lewin, 1931b], возможно, впервые сформулировал принцип взаимодей ствия личности и ситуации (см. гл. 1). Правда, в дальнейшем его больше интересовало влияние на протекание деятельности изменений в ситуации, чем действие межличностных разли чий.
С помощью своей теории поля, из лагаемой в терминах динамики, Левин стремился дать обобщенный «момен тальный снимок» игры сил психологи ческой «совокупной ситуации» (так называемого жизненного простран ства). В эту ситуацию включены не только личность, но и воспринима емое ею окружение, а деятельность выводится из игры сил как суммар ный вектор. Дальнейшей разработке и дифференциации положений теории поля препятствовало, конечно, отсут ствие конкретных измерительных ме тодов, которые бы реально выявили и зафиксировали напряжения, силы, направления, валентности, области и расстояния.
Хотя теория поля Левина [К. Lewin, 1936;1963] как конкретная модель не имела большого влияния, его реши тельность в построении понятийного аппарата (например, побудительный характер) и в установлении отноше ний между функциями, его анализ ситуационных сил, который был рас ширен до типологии конфликтов, и в первую очередь создание разнообраз ных экспериментальных парадигм (та ких, как уровень притязаний)сыграли большую роль в дальнейшем исследо вании феноменов мотивации (см. гл. 5).
Работы Левина оказали влияние на различные направления изучения мо тивации: в теории научения (Толмен), в теории личности (Оллпорт),— но об этом речь пойдет дальше. Труды Ле вина имели большое значение для формирования взглядов представите лей психологии мотивации в узком смысле, а именно для исследования мотивации в теории личности: Мюр-рея — 30-е гг., Аткинсона—50-е гг., Вроома — 60-е гг.
Линия психологии мотивации в узком смысле
Начнем с рассмотрения работ Вро ома, так как именно в них, несмотря на более позднее по сравнению с исследованиями Мюррея и Аткинсона появление, непосредственно просле живается влияние Левина (а также Толмена). К началу 60-х гг. накопи лось большое количество данных по психологии труда: удовлетворенности работой, ее выполнением и т. п. Так называемая теория инструментальности Вроома [V. Н. Vroom, 1964] была попыткой внести ясность в это скопи ще фактов. Основная мысль теории настолько очевидна, что можно лишь удивляться тому, почему она столь долго оставалась невысказанной. Действия и их результаты, как прави ло, имеют ряд последствий, которые выступают для субъекта как облада ющие большей или меньшей привле кательностью. Последствия действия предвосхищаются и мотивируют де ятельность. Другими словами, де ятельность направляется инструментальностью, в силу которой наступа ют желательные и не наступают не желательные последствия.
Показательно, что эта простая мысль до сих пор игнорируется в лабораторных исследованиях психо логии мотивации. Ведь действия ис пытуемого в лабораторном экспери менте лишены для него последствий (за исключением того факта, что ис пытуемые могут помочь руководите лю эксперимента или науке добыть новые сведения или они получат за свое участие небольшую плату). В реальных же жизненных отношениях, таких, как профессиональная де ятельность, многое зависит от соб ственных действий индивида и их результатов.
Согласно теории инструментальности, в первую очередь необходимо выявить индивидуальные валентно сти (требовательные характеристики, по Левину) субъективно возможных последствий действий и умножить их на так называемый показатель инструментальности. Показатель харак теризуется степенью ожидания того, что результат действия будет иметь или исключать соответствующие пос ледствия (во втором случае инстру-ментальность негативна). В сумме произведения валентности и инстру ментария каждого следствия дают общую инструментальную вален тность возможного результата дей ствия, который мотивирует действие, если субъективная вероятность успе ха в достижении его цели достаточно велика. Таким образом, теория ин-струментальности Вроома представ ляет собой детализацию модели ожи даемой ценности, намеченной в общих чертах Левином и Толменом [К. Le win, Т. Dembo, L. Festinger, P. S. Se ars, 1944; E. C. Tolman, 1932].
Ключевой фигурой исследования мотивации в теории личности являет ся другой представитель психологии мотивации в узком смысле — Мюррей, поскольку именно в его работах были объединены взгляды Дарвина, Мак-Дауголла и прежде всего Фрейда. В своей книге 1938 г. «Исследование личности» Мюррей, сблизив понятие потребности с психоаналитическим пониманием проблемы, содержатель но отграничил друг от друга около 36 различных потребностей (см. гл. 3), определил соответствующие потреб ностям побудительные условия ситу ации (так называемое давление), по строил многочленную таксономию ре левантного мотивации поведения, разработал вопросник (или шкалы оценок) для выявления индивидуаль ных различий в мотивах и апробиро вал их благодаря помощи 27 сотруд ников, применявших при работе с испытуемыми не только эти вопросни ки, но и интервью, клинические те сты, экспериментальные исследова ния (уровня притязаний) и т. д.
Тем самым Мюррей подготовил поч ву для прорыва, осуществленного в 50-х гг. Мак-Клелландом и Аткинсоном. Им удалось более четко выде лить один мотив — мотив достижения, кроме того, они на основе «Тематиче ского апперцепционного теста» (ТАТ) Мюррея разработали и валидализова-ли эксперимент по измерению инди видуальных различий. Возможность заранее выявить индивидуальные различия мотивов открыла путь ин тенсивным исследованиям, постепен но охватившим все восемь проблем мотивации. Наряду с мотивом дости жения выделялись и измерялись дру гие мотивы—такие, как «социальное присоединение» и власть. Более под робно об этом речь пойдет в следу ющих главах.
Мак-Клелланд был учеником Халла, виднейшего теоретика научения. Это обстоятельство оказалось реша ющим для дифференциации потребно сти, понимавшейся прежде в исследо ваниях мотивации в теории личности как нечто единое. Левин понимал под «потребностью» существующую на данный момент силу (или некоторую напряженную внутриличностную си стему), возникновение этой силы или ее диспозициональный характер его не интересовали. Для Мюррея пот ребность была, скорее, устойчивой величиной, характеризующей индивидуальность (в смысле определения мотива). Мак-Клелланду также не удалось создать теорию, которая бы, как позднее теория Аткинсона [J. W. Atkinson, 1957; 1964], позволи ла четко разделить мотив и мотива цию, но он был близок к этому, объединив элементы теории ассоци аций, концепции ожидания и гедони стический принцип. О близости этой позиции к взглядам Халла можно судить по определению мотива, дан ному Мак-Клелландом в его работе 1951 г.
«Мотивом становится сильная аффективная ассоциация, характеризующаяся предвосхище нием целевой реакции и основанная на прош лой ассоциации определенных признаков с удо вольствием или болью» [D. С. McClelland, 1951, р. 466]
Два года спустя Мак-Клелланд [D. С. McClelland, 1953] добавил к своей теоретической схеме еще один заимствованный из психологии вос приятия компонент: модель уровня адаптации Хелсона [Н. Helson, 1948]. Объединение этих положений должно было, по мысли Мак-Клелланда, дать психологическую основу для изучения развития мотивов в течение жизни. Главная мысль состоит в следующем. Организм имеет некоторый (частью психофизически заданный, т. е. не приобретенный в ходе научения) уро вень адаптации к раздражителям раз личных классов или к особенностям ситуации, которые воспринимаются как «нормальные» и нейтральные. Отклонения от этого уровня адапта ции переживаются как эмоционально положительные события, пока они не переходят известного предела, за ко торым они уже сопровождаются нара стающим неудовольствием. В ходе развития такие аффективные состо яния и их смена оказываются связан ными с требованиями и условиями конкретных ситуаций, которые при повторении вновь вызывают нечто из первоначальной аффективной ситу ации. Таким образом, мотивация пони мается как воссоздание некоторого уже пережитого ранее изменения в вызывающей аффект ситуации.
Мак-Клелланд пытался охватить в своем определении мотива три пара- метра мотива и мотивации: генезис мотива, мотив как приобретенная ин дивидуальная диспозиция и возбуж дение мотива как актуальная мотива ция. Вследствие этого определение, сформулированное Мак-Клелландом и его соавторами [D. С. McClelland, J. W. Atkinson, R. A. Clark, E. L Lo well, 1953, p. 28], оказалось довольно сложным.
«Наше определение мотива таково: мотив представляет собой воссоздание по ключевым признакам изменений в аффективной ситуации. Слово «воссоздание» в этом определении ука зывает на то, что произошло предварительное научение. В нашей системе представлений все мотивы являются приобретенными. Основная идея состоит в следующем: определенные сти мулы, или ситуации, вызывающие рассогласо вания между ожиданиями (уровень адаптации) и восприятием, служат источниками первично го, ненаучаемого аффекта, который по своей природе либо позитивен, либо негативен. Клю чевые признаки ассоциируются с такими аф фективными состояниями и их изменения фик сируются, в силу чего условия, к ним приводя щие, делают возможным воссоздание состо яния (А'), возникшего из первоначальной аф фективной ситуации (А), но не идентичного ей».
Это определение, преследующее одновременно несколько целей и представляющее собой объединение многочисленных постулатов, из-за своей громоздкости, очевидно, не могло существенно повлиять на даль нейшие исследования мотивации, про водившиеся главным образом Аткин-соном, который начинал свою про фессиональную деятельность в каче стве сотрудника Мак-Клелланда. Прежде всего из постулата «рассог ласования», хотя и получившего дальнейшее теоретическое развитие, ничего не последовало [Н. Peak, 1955; Н. Heckhausen, 1963b]. Лишь в последнее время значение этого принципа стало возрастать, прежде всего в объяснении так называемого самоподкрепления (см. гл. 12), зави сящего от расхождения между ре зультатом действия и индивидуально значимым стандартом (ценностными нормами).
В отличие от Аткинсона, интересо вавшегося проявлениями мотивации в актуальной ситуации, Мак-Клелланд больше занимался индивидуальными различиями и генезисом мотивов, а также следствиями из них. Этот характерный для психологии личности подход нашел выражение в примеча тельном анализе развития мотивации на протяжении определенной истори ческой эпохи, позволив установить связь изменения мотивов с экономи ческими и политическими сдвигами [D. С. McClelland, 1961; 1971; 1975]. Национальные и исторические осо бенности мотивов выявлялись с по мощью содержательного анализа ли тературных источников. Среди других работ Мак-Клелланда и его коллег следует отметить качественный ана лиз мотивации личности предприни мателя, а также создание программ по изменению и коррекции мотивов [D. С. McClelland, 1965a; 1978; D. С. McClelland, D. G. Winter, 1969]. Напротив, разработанная Аткинсо-ном мотивационная «модель выбора риска» [J. W. Atkinson, 1957; 1964] носит крайне формализованный ха рактер (см. гл. 9). Эта модель, как никакая другая, стимулировала ис следования мотивации и определяла их направленность в течение двух последних десятилетий. Аткинсон, с одной стороны, уточнил среди посту латов Мак-Клелланда содержание компонента ожидания, определив его как субъективную вероятность успе ха, т. е. достижения цели (Дц), а с другой — связал его с привлекатель ностью успеха (Пу). Для определения результирующего произведения Дц х Пу он воспользовался теорией результирующей оценки, разработан ной в начале 40-х гг. учениками Леви на Эскалопа [S. Escalona, 1940] и Фестингером [L. Festinger, 1942b] для объяснения динамики поведения в зависимости от уровня притязаний. Эта теория представляла собой кон кретизацию так называемой теории «ожидаемой ценности», которая в те же годы и независимо от психологи ческих исследований возникла как теория решений, предсказывающая выбор потребителем тех или иных товаров [J. von Neumann, О. Morgenstern, 1944] или денежные ставки в тотализаторах [W. Edwards, 1954]. Согласно этой теории произведение ожидания и ценности соответствует максимальной субъективно ожида емой ценности. И этим должен руководствоваться в своих решениях ра ционально мыслящий человек.
Но все ли люди, принимая решения, ведут себя абсолютно рационально? Аткинсон [J. W. Atkinson, 1957] сде лал существенный шаг вперед, когда стал учитывать индивидуальные раз личия мотивов. В формулу вероятно сти успеха и побуждения к нему он добавил еще одну, уже диспозици-ональную переменную — мотив дости жения успеха (My). Так возникла фор мула Аткинсона, его модель выбора риска [J. W. Atkinson, N. Т. Feather, 1966]. Она позволяет предсказать ак туальную мотивационную тенденцию поиска (Тп), если известны мотив действующего субъекта, вероятность достижения успеха при сложившихся в данной ситуации возможностях дей ствия и соответствующая привлека тельность успеха:
Тп=Му х Дц х Пу.
В качестве составной части этого выражения (произведение мотива на привлекательность цели) можно, впрочем, выделить уже известное из истории психологии левиновское по нимание требовательного характера (валентности).
Формула, аналогичная вышеприве денной, предложена и для тенденции избегать неуспеха: мотив избегания неуспеха на вероятность неуспеха на привлекательность неуспеха. С по мощью вычитания тенденции избега ния из тенденции поиска можно полу чить результирующую тенденцию.
Модель выбора риска до сих пор оказывает стимулирующее влияние на исследования мотивации [см. К. Schneider, 1973]. Ее плодотвор ность объясняется тем, что в ней учитываются индивидуальные разли чия в мотивах. Правда, сам Аткинсон преимущественно занимался пятой из восьми основных проблем, а именно сменой и возобновлением мотивации. Эта проблема восходит к Фрейду, к его исследованиям проявления при возобновлении деятельности неосу ществленной мотивации. Аткинсон включил такую остаточную мотива цию в свою формулу в виде «инерци онной тенденции» [J. W. Atkinson, G. Cartwright, 1964].
В книге, написанной в соавторстве с Берчем [J. W. Atkinson, D. Birch, 1970; см. также: J. W. Atkinson, D. Birch, 1978], Аткинсон несколько переориентировал свои исследова тельские интересы: от анализа моти вации отдельных «эпизодических» действий к решению вопроса о том, почему одна мотивация перестает, а другая начинает определять деятель ность. Его интересы сосредоточились, если можно так сказать, на точках сочленения непрерывного потока ак тивности (см. гл. 12). В этой новой области Аткинсон разработал так на зываемую «динамическую теорию действия». Эта теория носит весьма формализованный характер. Дело в том, что она постулировала так много сил и функциональных зависимостей, что для выведения теоретических предсказаний из многообразия исход ных условий потребовались компью терные программы.
Наконец, совместно с Дж. Рейно-ром, который ранее распространил объяснительные возможности модели выбора риска на деятельность, ориен тированную на будущее [J. Ray nor, 1969], Аткинсон (J. W. Atkinson, J. Ra-ynor, 1974a, b] попытался выяснить соотношение силы мотива, степени ситуативного побуждения и результа тов действия — непосредственных и отсроченных (кумулятивных). При этом он применил одно из положений психологии активации, а именно ста рое правило Иеркса—Додсона, сог ласно которому для решения задач данного уровня сложности существу ет определенная оптимальная сте пень активации.
Исследования, начатые Мак-Клелландом и Аткинсоном, в 70-е гг. продолжил в Федеративной Респуб лике Германии Хекхаузен. Он усовер шенствовал и валидизировал две не зависимые процедуры оценки с по мощью ТАТ наличия мотивов дости жения и избегания неуспеха. Сотруд ники руководимой им бохумской груп пы одновременно разрабатывали та кие различные проблемы психологии мотивации, как развитие, мотива [Н. Heckhausen, 1972; С. Trudewind, 1975], выбор в условиях риска [К. Schneider, 1973], выбор профес сии [U. Kleinbeck, 1975], уровень при- тязаний как один из параметров лич ности [J. Kuhl, 1978b], измерение мо тива [Н. Dischmalt, 1976b], регуляция усилий [F. Halisch, H. Heckhausen, 1977], изменение мотивов в психоло го-педагогических прикладных иссле дованиях [S. Krug, 1976; F. Rhein-berg, 1980].
Бохумская группа, на которую осо бое влияние оказали работы Вайнера [В. Weiner, 1972], также достаточно рано сумела воспринять положения теорий атрибуции когнитивно-психологической линии (см. ниже) и внесла свой вклад в интеграцию обе их научных традиций. В результате появились исследования восприятия собственных способностей как детер минанта субъективной вероятности успеха [W.-U. Meyer, 1973a; 1976], влияния мотивов на объяснение при чин успехов и неудач и зависимости аффективных последствий того или иного результата действия от такого объяснения [W.-U. Meyer, 1973a; Н. D. Schmalt, 1979]. Связанная с мо тивами предубежденность в объясне нии причин успеха и неуспеха оказы вается важнейшим детерминантом са мооценки, что близко пониманию мо тива достижения как системы само подкрепления [Н. Heckhausen, 1972; 1978].
Многочисленные подходы привели к построению сложных процессуаль ных моделей мотивации. Согласно од ной из них целенаправленное поведе ние зависит от восприятия соотноше ния собственных способностей и труд ности задачи [W.-U. Meyer, 1973а]. Эта модель близка сформулирован ному еще Ахом [N. Ach, 1910] закону зависимости мотивации от степени сложности задачи. Другая, «расши ренная модель мотивации»[Н. Heckha usen, 1977а] включает наряду с эле ментами теории атрибуции прежде всего разнообразные последствия ре зультата действия вместе с их пока зателями субъективной привлека тельности, которыми пренебрегали исследователи мотивации достиже ния. Эти факторы начали учитывать только в 1964 г. в исследованиях по психологии труда, основанных на те ории инструментальное™ Вроома. В дальнейшем удалось показать, что для разных групп личностей могут быть адекватными отличные друг от друга модели мотивации. Так, де ятельность достижения может опре деляться в большей степени расче том необходимых усилий или же прог нозируемыми последствиями резуль татов для самооценки [J. Kuhl, 1977].
Следует упомянуть еще одного ис следователя, который хотя и работал в русле психологии активации, но не полностью подпал под влияние поло жений этого направления. Как и рабо ты Аткинсона, теория этого автора в какой-то мере построена на психоло гическом бихеовиоризме Толмена и представляет собой попытку сделать доступными объективному анализу ги потетические промежуточные пере менные когнитивного характера. Речь идет об Ирвине, выпустившем в 1971 г. книгу «Интенциональное пове дение и мотивация — когнитивная те ория». Его система представляет со бой очень точный в понятийном отно шении анализ интенциональной ак тивности в тех случаях, когда ситу ация допускает несколько альтерна тивных действий, а следовательно, возможны различные их исходы. Не пользуясь ни интроспективными дан ными, ни общепринятой схемой S—R, а опираясь только на описание вне шнего поведения, Ирвин создал пси хологическую систему понятий когни тивных конструктов. Основу системы составили три понятия: ситуация— действие — результат.
В самом сжатом виде ход его рас суждений таков. Когда в ситуации выбора субъект научился различать, что действие f\, ведет к результату pi, а действие Д2—к результату Р2, то тем самым он овладел альтернати вой ожиданий действие — результат. Пусть к тому же один из альтернатив ных результатов предпочтителен. Это и означает, по мнению автора, что действие будет интенциональным. Как таковое оно полностью детерми нируется образующими «сцепленную триаду» элементами, а именно двумя ожиданиями действие — результат и предпочтением одного из двух ре зультатов.
Все элементы «сцепленной триады» могут быть установлены при обычном наблюдении внешнего поведения, ес ли только живое существо в ситуации выбора устойчиво предпочитает один из двух исходов, склоняясь к одному из действий, а при обращении сочета ния действий и их результатов пере ходит к выбору альтернативного дей ствия. Если известны только два эле мента триады и от них зависит выбор одного из альтернативных действий, то можно сделать вывод о существо вании третьего элемента. Например, предпочтения, когда известны оба ожидания действие — результат, или одного из двух ожиданий, когда изве стно другое и предпочтение. Исполь зуемый Ирвином термин «предпочте ние» соответствует понятию «мотива ция», а некоторый содержательный класс предпочитаемых результатов — понятию «мотив».
Новая интерпретация Ирвином эк спериментальных данных об особен ностях поведения в ситуациях разли чения и выбора продемонстрировала действенность его теории, сочетав шей в себе как принципы бихевиориз ма, так и положения когнитивной психологии. Можно лишь сожалеть, что книга Ирвина не вышла 15 годами раньше, когда в объяснении поведе ния еще господствовали теории типа S—R; она могла бы облегчить усилия Толмена по внедрению в психологию научения объяснения целенаправлен ного поведения с помощью таких ос новополагающих когнитивных кон структов, как «ожидание» и «пред почтение».
Так как о современных исследова ниях линии психологии мотивации в узком смысле еще пойдет речь в следующих главах, мы закончим на этом очерк ее истории. Подчеркнем в заключение, что до сих пор только это направление систематически раз рабатывает все восемь основных проблем мотивации. При этом в нем, начиная с Аткинсона, завоевала себе прочные позиции мысль о взаимодей ствии личностных факторов и факто ров ситуации — объяснение поведения с третьего взгляда.
Линия когнитивной психологии
Это направление берет свое начало в работах Левина. Несомненно вли яние теории поля и топологических представлений уже на этапе выбора исследуемых феноменов. Однако в этом направлении важнее другое — постановка проблемы побуждения мо тива, чуждой как Фрейду, так и Леви ну. Для последних мотив — это увели чивающаяся сила влечения или суще ствующая потребность, которая моти вирует деятельность, предшествуя ей во времени. Поведение может так же,— впрочем, для Фрейда в большей степени, чем для Левина,— заключаться в познании. В когнитив ной психологии последовательность «мотив — деятельность» обращается: при определенных условиях чисто когнитивные представления о сло жившемся положении дел приводят к возникновению у созерцающего субъ екта новой мотивации или меняют уже существующую. Таким мотивиру ющим влиянием обладают диспропор ции, противоречия, рассогласование в имеющихся когнитивных репрезента циях. Эта точка зрения выразилась в теориях когнитивного равновесия [см. R. В. Zajonc, 1968], для которых ха рактерно следующее:
«...Все согласны с тем, что субъект стремит ся вести себя так, чтобы минимизировать внут реннюю противоречивость своих межлично стных отношений и внутриличностных знаний, а также своих убеждений, чувств и действий» [W. J McGuire, 1966, р. 1].
Тем самым в исследованиях моти вации возродилось то, что со времен Дарвина, казалось, все больше изго нялось из них: деятельность разума в качестве побудителя мотивации. Воз никли основания для постановки со циально-психологических вопросов (межличностные отношения, группо вая динамика, изменения установок, социальная перцепция), которые зани мали Левина в последние годы его научной работы (он умер в 1947 г.).
Одна из теорий равновесия — теория когнитивного баланса Хайдера [F. Heider, 1946; 1960]. Согласно ей, отношения между предметами или индивидами представляют собой уравновешенные или неуравновешен ные когнитивные конфигурации. Хайдер пояснил это на примере отноше ний трех индивидов. Если индивид 1 хорошо относится к индивиду 2 и к индивиду 3 и при этом индивид 1 видит, что индивиды 2 и 3 не понима ют друг друга, то для индивида 1 это означает препятствие в образовании единства между всеми тремя лицами. Это препятствие мотивирует индиви да 1 к установлению равновесия. Он может, например, предпринять что-либо, чтобы привести обоих конфлик тующих индивидов к взаимопонима нию. В результате конфигурация меж личностных отношений превратилась бы в «хороший гештальт». Постулат, что когнитивные структуры стремятся к устойчивости, равновесию, «хоро шему гештальту», приводит на память берлинскую школу гештальтпсихологов — Вертхаймера, Келера и Коффку, Хайдер (как и несколько раньше Левин) учился у них в 20-е гг.
Еще одной разновидностью теории равновесия является теория когни тивного диссонанса Фестингера [L. Festinger, 1957; 1964], ученика Ле вина. Такой диссонанс возникает, ес ли, по крайней мере, два представле ния не могут быть согласованы друг с другом, т. е. противоположность од ного следует из другого. Невозмож ность согласования порождает моти вацию к уничтожению возникшего диссонанса через изменение поведе ния, пересмотр одного из пришедших в противоречие представлений или через поиск новой информации, смену убеждений. Постулат о мотивиру ющем действии когнитивного диссо нанса вызвал к жизни множество остроумных экспериментов (см. гл. 4).
Большинство этих экспериментов, поскольку переживаемые мотивы не включались в анализ, велись в рам ках концепции мотивации в узком смысле. Основное значение теорий равновесия состояло в обосновании роли когнитивных репрезентаций в мотивационных явлениях. Этой роли до тех пор не уделялось должного внимания.
В более поздней работе Хайдера [F. Heider, 1958] не только подчерки валось значение когнитивных представлений, она непосредственно сти мулировала исследования мотивации последующих десятилетий (см. гл. 10). При изучении социальной пер цепции возник вопрос о том, что побуждает наблюдателя приписывать другому лицу определенные качества. Для ответа на этот вопрос были созданы многочисленные варианты так называемой теории атрибуции [см.: Н. Н. Kelley, 1967; В. Weiner, 1972]. Хайдера интересовало в данном кон тексте то, как субъект строит свое наивно-психологическое объяснение действий другого лица. Отделяя, как и Левин, силы личности от сил окру жающей ситуации, Хайдер, однако, в отличие от Левина, ищет решение своей проблемы в переживаниях дей ствующего или наблюдающего лица. При каких условиях причины поведе ния или событий относят за счет личности, а при каких—за счет осо бенностей ситуации? Зависит ли это от постоянных особенностей личности (диспозиций), характеристик ситуации, какого-либо объекта или же от прехо дящих состояний? Очевидно, любое наблюдение событий или чьего-либо поведения завершается приписывани ем наблюдавшимся явлениям тех или иных причин и отыскиванием их там, где события на первый взгляд пред ставляются загадочными. Но припи сывание причин не является чисто когнитивным феноменом, остающимся без последствий любопытством. От результатов приписывания, от интен ций, которые предполагаются у пар тнера по действию, даже при внешне полностью одинаковых условиях за висит дальнейшая деятельность.
Примером служат ситуации, в кото рых действие может удаться, а мо жет не удаться. Среди значимых причин того или иного исхода дей ствия к личностным факторам отно сятся способности (знания, воля, уме ние убеждать других), а к факторам ситуации—трудности и помехи, кото рые препятствуют выполнению дей ствия. Из соотношения этих факторов можно вывести «возможности» (сап) индивида как постоянный каузальный фактор. Однако для успешного окон чания действия «возможности» долж ны быть дополнены переменными факторами — интенцией и «усилиями» (try). Эта простая схема позволяет объяснить успех или неуспех дей ствия, если даны отдельные каузаль ные факторы (пусть, например, изве стно, что некто не прилагал заметных усилий: тогда успех его действий бу дет означать, что его способности значительно превосходят уровень трудности задачи).
Связь такой наивной каузальной атрибуции, позволяющей при воспри ятии действий другого лица объяснять их низкую или высокую эффектив ность, с проблемой мотивации выяс нилась не сразу. Однако то, что уста новлено в отношении восприятия дру гого, верно и для восприятия себя. Мы планируем и оцениваем свою де ятельность, исходя из значимых для нас каузальных факторов, таких, как наши интенция и способности, пред стоящие трудности, необходимые за траты усилий, удача или невезение и т. д. Небезразлично, например, отно сим мы свои неудачи за счет слабых способностей или недостатка затра ченных усилий. В первом случае мы быстрее откажемся от попыток осу ществить деятельность.
Вайнер [В. Weiner, 1972; 1974], уче ник Аткинсона, ввел теорию каузаль ной атрибуции в контекст изучения мотивации достижения. Это обуслови ло разнообразную исследователь скую активность, в ходе которой бы ло установлено, что познавательные процессы, обеспечивающие причинное объяснение успеха или неудачи, явля ются важными компонентами мотива-ционных явлений. Были обнаружены также индивидуальные различия стратегий каузальной атрибуции, со ответствующие различиям мотивов. (В этой книге вызванным теорией каузальной атрибуции исследованиям мотивации посвящена глава 11.) Так, в конце концов, в психологии мотива ции при объяснении поведения снова стали принимать во внимание пусть и «наивный», но разум.
Когнитивное направление разраба тывалось в основном социальными психологами. На первое место при объяснении поведения в этом случае ставились разнообразные ситуационные факторы, а в качестве личностных характеристик брались уста новки. Установочные переменные до сих пор фактически не нашли себе места в исследовании мотивации, от части потому, что с точки зрения психологии мотивации неясен харак тер этого гипотетического конструкта (понятие установки должно включать когнитивные, эмоциональные, оценоч ные и поведенческие компоненты), а отчасти потому, что их влияние на поведение остается под вопросом. Сами социальные психологи также не имели намерений заниматься иссле дованием мотивации в узком смысле слова. Тем не менее они внесли существенный вклад в решение ос новных проблем побуждения мотивов, возобновления мотивации, мотивационных конфликтов, действия мотива ции и прежде всего когнитивных про цессов, участвующих в саморегуляции деятельности. В последнее время между когнитивной психологией и психологией мотивации осуществляет ся плодотворный теоретический ди алог (см. гл. 10).
Линия психологии личности
В 30-е гг. началось движение «за личность», приверженцев которого не удовлетворяли объяснения индивиду альной деятельности ни с позиций психоанализа, ни с точки зрения би хевиористской теории научения. Вы разителем идей этого направления стал немецкий психолог Вильям Штерн (1871—1938), который опубли ковал в 1935 г. «Общую психологию» на персоналистической основе. Штер на можно считать последователем традиции Вундта, не испытавшего ка кого-либо влияния со стороны Мак-Дауголла. Он явился создателем дифференциальной психологии *, в которой с помощью психометрических процедур исследуются индивидуаль ные различия. В ходе своей работы Штерн постепенно отходил от общеп сихологической ориентации Вундта и все более проникался персонализ мом, стремясь описывать, понимать и объяснять индивидуальность челове ка как unitas multiplex (сложное единство). Центральным объяснитель ным понятием в теории Штерна явля ются свойства, которые он подразде лял на «движущие» (диспозиции на правления) и «инструментальные» (диспозиции обеспечения). Первые об ладают мотивационным характером.
__________________
* На самом деле, В. Штерн первым предложил термин «дифференциальная психология» [Stern W. Uber Psychologie der individuellen Differenzen. Ideen zu einer «Differentieller Psychologie", Leipzig; Barth, 1900]. К этому времени исследования в данной области уже проводились широким фронтом в разных странах мира. К числу основателей диффе ренциальной психологии следует отнести прежде всего таких авторов, как В. М. Бехте рев, А. Бине, Ф. Гальтон, Дж. М. Кэттелл Г. Эббингауз. (Прим. ред.)
Наиболее сильное влияние теория Штерна оказала на его ученика Гор дона Оллпорта (1897—1967), кото рый в книге «Личность. Психологиче ская интерпретация» [G. W. Allport, 1937] развил основные воззрения Штерна и эклектически соединил их с множеством положений из современ ных ему теорий. Немецкая описатель ная психология, динамизм Мак-Дауголла и американский эмпиризм были смешаны с одной целью — представить личность как единствен ную в своем роде систему, находящу юся в постоянном развитии и устрем ленную в будущее. По убеждению Оллпорта, эта система должна изу чаться не с помощью номотетических (направленных на установление все общих закономерностей) методов, а с помощью методов идеографических (описывающих отдельный случай). Понятие свойства у Оллпорта демон стрирует близость его взглядов к позиции Штерна:
«Оно есть обобщенная и фокализованная (своеобразная у каждого индивида) нейропсихическая система, способная делать функци онально эквивалентными разнообразные раз дражители, инициировать устойчивые эквива лентные формы действий и выразительных движений, а также управлять их протеканием» [G. W. Allport, 1937; нем. пер., 1949, S. 296]
Свойства обеспечивают относи тельное единство индивидуального поведения в различных ситуациях. Уже тогда, в 30-е гг., велись оживлен ные дебаты по поводу интеракциониз-ма [см.: Н. С. Lehmann, P. A. Witty, 1934]. Этот спор на первом этапе завершился полученными Хартшорном и Мэйем данными о неустойчиво сти, непостоянстве проявлений че стности у детей в различных ситуаци ях [Н. Hartshorne, M. A. May, 1928]. Понятие свойства у Оллпорта [G. W. Allport, 1937] давало ключ к объяснению этих данных, что стало более чем очевидно в ходе современ ных, «новых» дискуссий об интеракци-онизме: устойчивость поведения мо жет проявляться только по отноше нию к субъективно эквивалентным классам способов действия и ситу аций. Идеографический подход дол жен предохранить исследователей от «номотетического заблуждения» [D. J. Bern, A. Allen, 1974; см. также гл. 1]. К этому вопросу мы еще вер немся в следующей главе.
Оллпорт считал свойства не гипо тетическими конструктами, а реаль ными характеристиками личности, ко торые непосредственно проявляются в поведении. Вслед за Штерном он, не проводя четкой грани, разделяет более «мотивационные» и более «ин струментальные» свойства.
Широкую известность приобрел разработанный Оллпортом «принцип функциональной автономии мотива». Этот принцип противопоставлялся предлагавшемуся Фрейдом, Мак-Дауголлом и Мюрреем объяснению мотивов взрослого человека через историю его потребностей в раннем детстве и сведению мотивов к опре деленному классу инстинктов или потребностей, и с его помощью обос новывалась уникальность индивиду ального поведения. Оллпорт пишет:
«Обосновываемая здесь динамическая психо логия рассматривает мотивы взрослого челове ка как существующую в настоящее время бесконечно разнообразную самоорганизующую систему, которая вырастает из предшеству ющих систем, но не зависит от них функци онально» [G. W. Allport, 1937; нем. пер., 1949, S. 194].
Оллпорт является классиком ис следований личности с точки зрения теории свойств. Эта ориентация была продолжена в США прежде всего в «гуманистической психологии» так на зываемой третьей силой *. После вто- рой мировой войны на гуманистиче скую психологию заметно повлияли идеи европейского экзистенционализ-ма. К этому направлению относятся Роджерс, Мэй, Бюлер, но наиболее ярким его представителем является Абрахам Маслоу (1908—1970).
Получившая широкое признание книга Маслоу «Мотивация и лич ность» [А. Н. Maslow, 1954] гораздо сильнее повлияла на постановку и решение проблем психологической практики, чем на эмпирические ис следования. Маслоу постулировал иерархическое строение системы че ловеческих потребностей, в которой выделял пять уровней: физиологиче ские потребности, потребности без опасности, сопринадлежности, приз нания и самоактуализации. Послед нюю группу потребностей он называ ет потребностями развития (growth needs) и противопоставляет их пот ребностям нужды (deficiency needs) (см. гл. 3). Потребности более высо кого уровня возникают только тогда, когда удовлетворены низшие.
В Германии персоналистическую традицию Штерна продолжил Филипп Лерш (1898—1973). В 1938 г. вышла его книга «Строение характера», не однократно затем переиздававшаяся, но с 1951 г. уже под измененным названием — «Строение личности». Со свойственной ему тонкой инту ицией Лерш разработал дифференци рованную систему понятий для описа ния личности. Не опиравшаяся на эмпирические данные, эта система не оказала значительного влияния на исследование мотивации, но, посколь ку в ней явно представлена теория свойств, мы вернемся к рассмотре нию этой системы в следующей главе.
Традиции психологии личности в немецкоязычных странах представля ет и Томэ, развивавший их путем включения новых теоретических под ходов [Н. Thomae, 1968; 1974]. Он стремился не столько к описанию индивидуальных различий, сколько к исследованию индивидуальности как целостной системы, которая полно стью раскрывается лишь в ходе всей человеческой жизни. Его взгляды на природу мотивации близки общепсихологическим положениям вюрцбургской школы. На основе эксперимен тов, самоотчетов и биографического материала Томэ [Н. Thomae, 1944] описывал различные формы мотива ции и их изменение во времени. Кро ме того, он [Н. Thomae, 1960; 1974] подверг полному и тщательному фе номенологическому анализу кон фликтные ситуации и процессы приня тия решения.
Среди теорий свойств следует от метить еще одно направление, опира ющееся на использование весьма тру доемких методических процедур сбо ра и статистической обработки много мерных данных. Его сторонником яв ляется Кеттелл [R. В. Cattell, 1957; 1965; 1974], представляющий в США традиции типичной английской психо логии. На его работы несомненно ока зала влияние дифференциальная пси хология Гальтона и динамическая те ория инстинктов Мак-Дауголла. Сам Кеттелл учился у одного из основате лей факторного анализа—Спирмана. С помощью этого метода Кеттелл создал, пожалуй, самую сложную в настоящее время систему описания свойств личности. Эта система по строена почти исключительно на ос нове интеркорреляции данных, полу ченных от применения тематически далеких друг от друга вопросников и тестов. Среди введенных им лично стных переменных три носят мотивационный характер: установки (attitu des), эмоциональные оценки (senti ments) и влечения («ergs»). Установ ки означают предпочтение опреде ленных объектов, деятельностей или ситуаций. Они относятся к столь кон кретным вещам, что почти совпадают с исходными данными. Эмоциональ ные оценки объединяют установки в группы. «Ergs» (от греческого слова «ergon» — «работа») трактуются как динамические «глубинные перемен ные», как источники энергии для оп ределенных категорий поведенческих актов. Эта трактовка довольно близ ка первоначальному пониманию ин стинкта Мак-Дауголлом.
Кеттелл расположил три группы по стулированных им факторов на раз ных уровнях и соединил эти уровни «динамическими решетками устремлений» (dinamic lattice), разными у разных людей. Кеттелл считает свои факторы не описательными перемен ными, обусловленными, по крайней мере, отчасти, выбранными методиче скими процедурами, а подлинными «причинами» поведения. Но об этом также еще пойдет речь в следующей главе.
Итак, мы рассмотрели в общих чер тах линию психологии личности, третью, и последнюю, линию иссле дования мотивации в рамках поста новки теоретико-личностных проб лем. Работы представителей этого направления ориентированы на выде ление и описание личностных свойств и поэтому ограничиваются изучением лишь таких проблем психологии моти вации, как классификация мотивов, целенаправленность активности и эф фекты мотивации. Для теорий, соз данных в рамках этого направления, характерен приоритет, отдаваемый диспозициональным переменным пе ред функциональными (мотивация как процесс). В обобщенном виде уже изложенные линии развития исследо ваний мотивации представлены на рис. 2.4 (левая часть).
Разработка проблем
в теоретико-ассоциативном направлении
Как уже отмечалось, это направле ние в исследовании мотивации можно подразделить на две линии, связан ные с именами Торндайка и Павло ва,— на психологию научения и психо логию активации. Имеется важное промежуточное звено, которое связа ло обе линии с теорией Дарвина. Эта концепция объединила старый гедони стический принцип с новыми эволюци онными воззрениями.
Речь идет о работах Герберта Спенсера (1820—1903), согласно ко торому в ходе развития чувство удо вольствия связывается со способами поведения, приводящими к успеху в столкновении с окружающим миром, т. е. способствующими выживанию. Чувство удовольствия (по психологи ческим представлениям того време ни) делает нервные пути «более проходимыми» и сопряжено с внутренним состоянием возбуждения, а значит, успешные действия должны лучше запечатлеваться и затем лучше вос производиться. Таким образом, удо вольствие и неудовольствие не явля ются, как утверждал со времен Ари-стиппа в течение более чем двух с половиной тысяч лет классический гедонизм, целевыми состояниями, к которым стремятся или которых избе гают ради них самих. Скорее, эти состояния — сопутствующие условия, влияющие на обучение новым спосо бам поведения тем, что увеличивают вероятность повторного появления успешного действия. Иными словами, Спенсер в известной мере предвосхи тил «закон эффекта» Торндайка, те орию редукции влечения Халла и положения теории активации, веду щей свое начало от работ Павлова.
Линия психологии научения
Воодушевленный идеей Дарвина о существовании между животными и человеком ряда переходных форм в способности к научению и в интел лекте, Эдвард Ли Торндайк (1874— 1949) в 90-е гг. прошлого столетия создал экспериментальную психоло гию научения. Он проводил экспери менты с кошками. Каким же образом он побуждал их к научению и реше нию проблем? Голодное животное по мещалось в клетку (так называемый проблемный ящик), а снаружи ставил ся корм. Возбужденное чувством го лода животное чисто случайно через какое-то время осуществляло опреде ленное движение, с помощью которо го отодвигался запор, открывалась решетка и животное получало корм. Эффект научения инструментального целенаправленного поведения живот ного можно наблюдать уже при сле дующих повторениях.
Аналогия между этим подходом и положениями эволюционной теории Дарвина совершенно очевидна. При данной ситуации вызываются разно образные реакции организма, но толь ко некоторые из них в новых услови ях ведут к успеху, т. е. имеют значе ние для выживания. Научение происходит посредством «проб и ошибок», путем использования различных реак ций. Если реакции сравнить с индиви дами, ведущими «борьбу за существо вание», то можно сказать, что «выжи вают» только те из реакций, которые лучше приспособлены к ситуации, остальные «вымирают». Торндайк [Е. L. Thorndike, 1898] называл это законом эффекта.
«Некоторые из реакций на одну и ту же ситуацию, а именно те, что сопровождаются у животного чувством удовлетворения или вслед за которыми это чувство наступает, будут более тесно связаны с ситуацией, и когда та повторится, эти реакции, скорее всего, тоже повторятся; те же из реакций, что сопровожда ются чувством дискомфорта или вслед за которыми это чувство наступает, будут менее связаны с ситуацией, и когда та повторится, вероятность возникновения этих реакций уменьшится. Чем сильнее чувство удовлетворе ния или дискомфорта, тем сильнее укрепляет ся или ослабляется эта связь» [Е. L. Thorndike, 1911, р.244].
Удовлетворение (в данном случае удовлетворение голода), рассматри вавшееся как причина образования новой связи между раздражителем и реакцией, т. е. научения, позднее бы ло обозначено как «подкрепление». Торндайк приравнивал наблюдаемое научение к физиологическим процес сам, к установлению связей элемен тов, представляющих на нейронном уровне раздражители и реакции [Е. L. Thorndike, 1898]. Первоначаль но Торндайк не обращал внимания на мотивационные факторы. Однако эк сперимент по научению всегда есть и эксперимент на изучение мотивации. Животное нужно сначала привести в состояние голода, иначе вряд ли бу дет можно, в отличие от человека, мотивировать его к научению. Этим и объясняется присущий дальнейшим экспериментальным исследованиям научения у животных мотивационный аспект, анализ которого совершенно необходим для решения исследуемых вопросов. Несколько иначе обстоит дело при исследовании научения в психологии человека, где этот аспект долгое время вообще не принимался во внимание.
Торндайк просто не мог пройти ми мо проблем мотивации. Те или иные события (state of affairs) могут удов летворять животное только в той мере, в какой оно находится в состо янии определенной готовности. Так, пища только тогда ведет к удовлет ворению и делает возможным образо вание новой связи между раздражи телем и реакцией, когда животное испытывает голод. Торндайк [Е. L. Thorndike, 1911] обозначил та кую готовность как «восприимчи вость» к связи определенных элемен тов раздражителей и реакций, позднее он предпочел формулировку «закон готовности» [Е. L. Thorndike, 1913]. Чтобы полностью исключить менталистские ассоциации, он зашел так далеко, что отождествил готов ность с проводимостью нервных путей в данный момент. Торндайку не уда лось добиться сколь-нибудь удовлет ворительного прояснения проблем мо тивации, тем не менее его влияние на развитие теорий научения вряд ли можно переоценить. Торндайк значи тельно конкретизировал лежащие в их основе положения ассоцианизма, показав, что ассоциации всегда обра зуются между раздражителями и ре акциями. Объединение этих элемен тов он обозначил как «habit». Habit— это привычка, выполнение которой не контролируется сознательными про цессами; причем не имеет значения, была ли привычка первоначально осознанной и лишь автоматизирова лась впоследствии, или же с самого начала соответствующие процессы выполнялись без участия сознания.
Во времена Торндайка при решении проблем мотивации было принято сводить направленное поведение к инстинкту. После дискуссии об ин стинктах утвердился введенный Вудвортсом [R. С. Woodworth, 1918] тер мин «влечение» (drive). Роберт С. Вудвортс (1869—1962) ввел также основополагающее различение между силами, которые приводят поведение в движение, и «механизмами», кото рые лишь активируются, но затем определяют протекание поведения, как, например, связи раздражителей и реакций (habits). Этот автор сделал первый шаг к введению между стиму лом и реакцией некоторого гипотети ческого конструкта, а именно «О», организма, характеризующегося опре деленным состоянием влечения.
Но только Толмен впервые строго обосновал гипотетический характер этих конструктов, которые он назвал промежуточными переменными. Эти переменные необходимо было концеп туально жестко связать с предше ствующими экспериментальными ма нипуляциями и последующими наблю даемыми результатами. Чтобы гово рить о голоде определенной силы, нужно было бы установить ковариацию произвольно изменяемой дли тельности лишения пищи с последу ющими наблюдаемыми переменами в поведении животного: общим беспо койством, скоростью побежек, латен тным временем и т. д. Основываясь на подобных критериях, Толмен [Е. С. Tolman, 1932] тщательно про анализировал целенаправленность поведения.
Он впервые четко разделил до тех пор (да и позднее) смешиваемые мо тивацию и научение. Научение, как один из видов приобретения знаний, представляли, по Толмену, такие про межуточные переменные, как «когни тивные карты» (cognitive map), «го товность средств для цели» (means-end-readiness) и, прежде всего, «ожи дание» (expectancy). Однако для то го, чтобы выученное проявилось в поведении, необходима соответству ющая мотивация. С ней Толмен свя зал две промежуточные переменные: drive («влечение»), с одной стороны, и с другой — demand for the goal object («нужность цели»), идентично «требовательному характеру» у Леви на; позднее утвердилось понятие «привлекательность».
Решающим доводом в пользу необ ходимости различения научения и мо тивации были эксперименты по так называемому латентному научению (см. гл. 5). Толмену как «психологиче скому бихевиористу» во многом были близки взгляды Левина, влияние ко торого он испытывал уже после работ 30-х гг. Позиция Толмена выпадает из традиций ассоцианизма, поскольку им не принимаются за основу научения ни связь между раздражителем и реакцией (когнитивный аспект), ни ре дукция влечения (мотивационный аспект). Научение базируется, по Тол мену, на когнитивных промежуточных переменных, управляющих поведени ем в соответствии с целями, если только мотивационные промежуточ ные переменные приводят поведение в движение. Как уже было сказано, работы этого автора стали важным связующим звеном между линиями психологии научения и психологии мо тивации. На последнюю он оказал влияние через Аткинсона.
Но воздействие взглядов Толмена совершенно явно прослеживается и в теории наиболее значительного пред ставителя линии психологии научения Кларка Л. Халла (1884—1952). Для психологического объяснения разли чий в поведении при одинаковой силе влечения и одинаковых результатах научения (прочности habit) он вос пользовался концепцией промежуточ ных переменных Толмена (Халл назы вал их теоретическими конструкта ми), а в качестве одного из важных конструктов принял толменовскую «привлекательность целевого объек та». Халл разработал обширную гипотетико-дедуктивную систему из 17 постулатов и 133 производных те орем. В психологии мотивации он явился подлинным создателем те ории влечения. И хотя он воспринял большую часть положений Торндайка, но уточнил их и освободил от остат ков побочных менталистских значе ний. Способствующее образованию связи между раздражителями и реак циями удовлетворение потребности превратилось у Халла в «редукцию влечения». Кроме того, Халл разли чил потребность и влечение. Потреб ность есть специфическое состояние, связанное с каким-либо недостатком или расстройством протекания про цессов в организме (голод, жажда, боль). Это состояние вызывает опре деленной силы неспецифическое вле чение, которое в свою очередь акти вирует поведение. Потребность для Халла есть переменная, как правило, доступная наблюдению или, по мень шей мере, допускающая возможность экспериментального манипулирова ния. Влечение же, напротив, пред ставляет собой теоретический (гипо тетический) конструкт. Эти положения следуют из приводимого ниже определения, в котором отчетливо заметен также характерный для дар винизма способ рассмотрения явления.
«Когда возникает состояние, действие кото рого на организм является необходимой пред посылкой для выживания индивида или вида, говорят, что существует потребность. Посколь ку потребность или реально, или в потенции обычно предшествует действиям организма и сопровождает их, часто говорят, что потреб ность мотивирует, или побуждает, соответству ющую активность. Вот почему мотивационные характеристики потребности обычно рассмат риваются как задающие первичные влечения животного.
Важно отметить в этой связи, что общее понятие влечения явно имеет статус никогда непосредственно ненаблюдаемой промежуточ ной переменной, или X» [С. L. Hull, 1943, р.57].
В окончательном варианте своей теоретической системы Халл [С. L. Hull, 1952] постулировал два определяющих поведения компонен та — мотивационный и ассоциативный. Мотивационный компонент осуще ствляет чисто энергетическую функцию и представляет собой муль типликативную связь силы влечения (D) и привлекательности объекта (К). Ассоциативный компонент определя ет соответствие имеющихся связей раздражителя и реакции (habits, SHR) наличным внутренним и внешним сти мулам. Произведение обоих компо нентов определяет тенденцию пове дения— векторное понятие, объеди няющее силу и направление, так на зываемый reacton-evocation-potencial*:
sER=f(SHR x D x K).
Прочность привычки (SHR) зависит от количества и степени отсроченности предыдущих подкреплений, т. е. от того, насколько часто и непосред ственно связь «раздражение — реакция» сопровождалась до сих пор редукцией влечения.
Большой вклад в развитие теории мотивации и научения внес отчасти сам по себе, отчасти совместно с Халлом его ученик и сотрудник Кен нет У. Спенс (1907—1967) (символ «К» в формуле Халла соответствует начальной букве имени Кеннета Спенса и свидетельствует о призна нии его заслуг). Результаты Толмена заставили Спенса заняться экспери ментальным и концептуальным анали зом проблемы привлекательности це левого объекта.
_____________
* Потенциал пробуждения реакции (Прим. Ред.)
Его «побуждающее влияние» для Спенса [К. W. Spence, 1956; 1960] в той же мере, что и «привычка», явля ется результатом научения. Для объ яснения в рамках ассоциативной те ории научения и возникновения по буждения он привлек уже постулиро ванный Халлом [С. L. Hull, 1930] ме ханизм так называемых частичных антиципирующих цель реакций (rG — sG). Согласно этому объяснению, еще до достижения (и восприятия) целево го объекта знакомые стимулы вызы вают скрытые фрагменты прошлых целевых реакций (rG), которые ассо циированы с прошлым целевым объ ектом (sG). Так возникает то, что Толмен обозначил в качестве гипоте тического конструкта как «expectan cy» и что на языке когнитивной («менталистской») психологии описы вается как ожидание. Этой частичной предвосхищающей цель реакции при писывается функция мотивации. Дело в том, что эта реакция порождает свою стимуляцию, которая наряду с идущим от потребности раздражени ем независимо усиливает внутренние воздействия на организм. Соответ ственно Спенс связал между собой влечение и привлекательность с по мощью аддитивной, а не мультипли кативной функции, как у Халла:
E=f(D+K) x H.
Из этой формулы видно, что живое существо может научиться чему-либо и в том случае, когда у него нет основанного на какой-либо потребно сти влечения, а есть только стимуля ция привлекательностью, когда жи вое существо не «толкается» к объ екту, а, так сказать, «привлекается» этим объектом.
Вместе с тем в вопросах научения и образования привычки Спенс отсту пил от точки зрения Халла, считав шего, что связь раздражителя и реак ции подкрепляется редукцией влечения. В уравнении Спенса редукция влечения определяет силу привлека тельности (К), которая наряду с вле чением (Д) отвечает за исполнение выученной реакции и ее энергию. Ре дукция влечения, таким образом, от носится к мотивации и исключается из рассмотрения в качестве объясне ния научения. Как эмпирическая за висимость «закон эффекта» Торндай-ка для Спенса неоспорим, однако, по его мнению, этот закон не может объяснить само научение. Вместо не го Спенс возрождает старый принцип ассоциативной теории—принцип смежности: сила привычки зависит только от частоты, с которой реакция и раздражитель соседствуют во вре мени и пространстве. На этом принци пе основана также модель классиче ского обусловливания (см. ниже об учении Павлова), определяющего воз никновение частичных предвосхища ющих цель реакций (sG— rG).
Спенс впервые в линии психологии научения занялся измерением инди видуальных различий мотивов, изу чал их влияние на достижения в научении и тем самым стимулировал исследования в направлении психоло гии мотивации (Аткинсон и Вайнер). Так, в одной из работ изучался мотив «тревожности» [J. A. Taylor, 1953], от носительно которой было сделано предположение, что она выступает при выполнении заданий на фоне высокого общего состояния влечения или возбуждения. Согласно так назы ваемой теории интерференции, при трудных заданиях одновременно с мо тивом к достижению цели это состо яние должно активировать побочные реакции, которые будут вредить рабо те [J. A. Taylor, К. W. Spence, 1952].
В развитие исследования мотива ции в психологии научения внесли свой вклад и такие ученики Хапла, как Миллер, Браун и Маурер. Миллер, работавший совместно с психоанали тиком Доллардом, применил положе ния Фрейда и теорию научения к социальным и психотерапевтическим проблемам. При этом он создал «ли берализованную теорию стимула и реакции» [N. E. Miller, J. Dollard, 1941; N. E. Miller, 1959]. Он также разработал и экспериментально подтвердил известную модель конфлик та [N. E. Miller, 1944], на примере страха показал существование «при обретенных влечений» [N. E. Miller, 1948; 1951] и усовершенствовал те орию влечений Халла. В работах пос ледних лет Миллер, занимаясь иссле дованием мотивации на уровне физи ологии мозга, постулировал побуди тельную функцию так называемого GO'-механизма [N. E. Miller, 1963].
Наряду с влечениями мотивиру ющей функцией обладают сильные внешние раздражители. Доллард и Миллер так пишут об этом в своей книге «Личность и психотерапия»:
«Все, что в данном случае требуется допу стить, состоит в следующем: (1) достаточно сильные стимулы действуют в качестве влече ния, но не все влечения представляют собой сильные стимулы, (2) уменьшение болезненно сильных стимулов (или других состояний влече ния) действует как подкрепление и (3) при наличии влечения возрастает стремление осу ществить привычный способ действия» [J. Dol lard, N. E. Miller, 1950, р.31].
Влечение не является больше, как у Халла, не имеющим направления чисто энергетическим фактором, у него есть cues, ориентирующие раз дражители, которые и определяют, какие именно реакции будут задей ствованы.
«Влечение заставляет субъекта отвечать. Признаки определяют, когда он будет отве чать, где он будет отвечать и какого типа ответ осуществит» [ibid., p.32].
«Подведем итоги: стимулы могут меняться количественно и качественно, любой стимул можно представить как обладающий опреде ленной величиной влечения и ориентирующего раздражителя, причем первая величина зави сит от силы влечения, а вторая—от отчетливо сти раздражителя» [ibid., p. 34].
Влечения могут выступать также как реакции, ассоциируемые с опре деленными первоначально нейтраль ными раздражителями. В ставшем знаменитым эксперименте Миллера [N. E. Miller, 1948; 1951] крысы в ок рашенном в белый цвет отсеке под вергались при помощи подававшегося на решетки пола тока болезненным разрядам до тех пор, пока не научи лись открывать переход в соседний черный отсек. Через некоторое время они, когда их помещали в белый отсек, проявляли все признаки стра ха, даже если по решеткам пола ток не пропускался. Первоначальные раз дражители стали вызывать страх, случай классического обусловлива ния. Следовательно, страху можно научить. К тому же он проявляет себя как состояние влечения, ведь живот ные начали обучаться новым спосо бам попадания в черный отсек и без воздействия электроразряда. Этот эксперимент произвел столь сильное впечатление, что все более высшие мотивы, выученные (или вторичные) влечения стали выводиться из пер вичных, главным образом из страха, вызываемого болевыми ощущениями.
_____________
* От английского слова "go" – "двигаться" (Прим. Ред.)
Другой классический эксперимент Миллера с крысами привел к созда нию столь же известной модели кон фликта [N. Е. Miller, 1944]. При опре деленном состоянии влечения тен денция к отысканию позитивного объ екта цели или к избеганию негативно го проявляется тем сильнее, чем бли же цель. При этом тенденция к избе ганию будет усиливаться в большей степени, чем тенденция к отысканию. Если же местонахождение целевого объекта обладает одновременно и позитивными, и негативными свой ствами, например, если голодное жи вотное в местонахождении корма подвергнется электроразряду, то при соответствующем возбуждении голо да и страха на определенном удале нии от цели найдется точка, в кото рой градиенты тенденций к отыска нию и избеганию совпадут, в этой-то точке и возникнет максимально выра женное конфликтное состояние. Вся кое приближение к цели приводит к доминированию страха, а отступле ние— голода. Животное начнет осу ществлять колебательные движения по направлению к и от цели. Эта модель оказалась плодотворной и для психотерапевтических исследова ний конфликта в психологии челове ка.
В отличие от Миллера Браун [J. S. Brown, 1961] остался верен халловскому варианту теории влечения. Оно выступало для Брауна как акти вирующая и неспецифичная в отношении направленности поведения про межуточная переменная. Никаких вы ученных, вторичных влечений не су ществует. Есть только одно общее влечение, но многочисленны источни ки, его питающие, как врожденно-организмические, так и приобретен ные через научение. Существуют, од нако, вторичные мотивационные си стемы. Все они образуются, когда определенные стимулы связываются с состоянием страха, первоначально страха перед физической болью. Та ким образом, в своей концепции Бра ун использует миллеровское понима ние страха как приобретенного влече ния. Однако Браун идет еще дальше. Согласно его теории, со страхом мо гут связываться самые разнообраз ные совокупности раздражителей, ко торые затем «подзаряжаются» до статуса собственно мотивационных систем. Браун поясняет этот феномен на примере «мотива денег» [J. S. Brown, 1953].
Когда маленький ребенок, ушибив шись, испытывает боль, то напуган ные родители проявляют к нему осо бое внимание. Так возникает ассоци ативная связь между болью и озабо ченностью родителей. Но вот ребенок наблюдает у родителей сходное со стояние озабоченности, когда те гово рят о денежных затруднениях (напри мер, о том, что денег больше нет), и в его памяти возникает когда-то испы танная им боль, страх перед ней может теперь оказаться связанным со словом «деньги». Поэтому в следу ющий раз, когда речь зайдет о день гах (например, мать говорит, что у нее кончились деньги на хозяйство), ребе нок может прийти в состояние трево ги, с которым, разумеется, он со временем сумеет справиться с по мощью соответствующей инструмен тальной активности (ведь даже кры сы в эксперименте Миллера науча лись новым способам перехода из белого отсека в черный, хотя в белом их уже давно перестали подвергать электроразрядам). Редукции страха, видимо, можно добиться, направив свою деятельность на добывание де нег. Так может сложиться «мотив работы», который при детальном рас смотрении оказывается стремлением уменьшить страх перед недостатком денег. Хотя этот пример может пока заться очень надуманным, он хорошо иллюстрирует брауновскую теорию влечения.
Маурер, наряду с Халлом и Спенсом, третий наиболее значительный теоретик научения. Он тоже исследо вал мотивационную роль страха при научении избеганию. Введя в теорию мотивации в качестве промежуточных переменных предвосхищающие эмо ции надежды и боязни, Маурер тем самым сделал решающий шаг в сбли жении классической линии в психоло гии научения с концепциями мотива ции, в которых опосредующим когни тивным процессам, а в данном случае предвосхищающим эмоциям, отводит ся центральное место. В этом отноше нии теория мотивации Мак-Клелланда [D. С. McClelland et al., 1953] близка позиции Маурера и испытала на себе ее влияние. С другой стороны, в теории Маурера можно найти много общего с положениями Янга, пред ставителя линии психологии актива ции (см. ниже), под влиянием которо го, в свою очередь, сформировались его взгляды.
Ранние работы Маурера [О. Н. Mowrer, 1939] посвящены выяс нению роли боязни или страха. Вслед за Фрейдом [S. Freud, 1926] Маурер рассматривает страх как сигнал пред стоящей опасности, как неприятное состояние, побуждающее к поведе нию, которое помогает избежать угро зу. Страх есть предвосхищение боли. Он представляет собой условнорефлекторное обусловленное сопутству ющее явление по отношению к боле вым реакциям, с которыми первона чально связан. Боль обычно вызыва ется вредящей организму сильной стимуляцией. Вследствие этого страх приобретает функцию мотивации. Все способы поведения, ведущие к умень шению страха, подкрепляются. Речь идет, согласно более поздней форму лировке Маурера об инверсии науче ния страху [О. Н. Mowrer, 1960], о научении, которое подкрепляется эмоциями ожидаемого «облегчения».
С точки зрения мотивационных про цессов Маурер объяснял всякое пове дение двумя основными видами подкрепления: 1) индукцией влечения («incremental» reinforcement*), когда поведение имеет наказуемые послед ствия, что обусловливает закрепле ние предвосхищающей эмоции страха, происходит научение страху;2) редук цией влечения («discremental» rein forcement**)—случай, когда поведе ние имеет поощряемые последствия, что обусловливает закрепление пред восхищающей эмоции надежды, проис ходит научение надежде.
Маурер говорит также о предвосхи щающих эмоциях облегчения и разо чарования. Облегчение связано с уменьшением в результате реакции состояния страха (редукция влече ния); разочарование—с уменьшением в результате реакции состояния на дежды (индукция влечения). Согласно Мауреру, перечисленные четыре типа предвосхищающих эмоций (надежда и разочарование, страх и облегчение) в зависимости от увеличения или уменьшения их интенсивности опреде ляют, какие способы поведения в данной ситуации будут выбраны, осу ществлены и заучены (подкреплены).
Введя в качестве промежуточных переменных предвосхищающие эмо ции, Маурер отступил от классиче ской теории научения, в которой на учение и поведение основываются на непосредственной ассоциативной свя зи раздражителя и реакции. Раздра жители могут не зависеть от соб ственных реакций (быть внешними или внутренними, т. е. поступающими из организма), но могут также зави сеть от поведения и тем самым осу ществлять обратную связь. Связан ные с такого рода раздражителями предвосхищающие эмоции позволяют адекватно и гибко управлять поведе нием, вызывая реакции, которые уси ливают надежду и облегчение или уменьшают страх и разочарование.
В качестве основополагающего ас социативного механизма научения, поскольку по этой схеме происходит обучение эмоциональным реакциям (как и другим непроизвольным реак циям принятия или отвергания), Ма урер рассматривает образование условнорефлекторной связи в павлов ском смысле. Инструментальное по ведение, которое со времён Торндайка считалось основой научения, Маурер расценивает как один из ча стных видов классического условно-рефлекторного обусловливания.
_____________
* Возрастающее подкрепление (Прим. Ред.)
** Затухающее подкрепление (Прим. Ред.)
Итак, мы проследили линию психо логии научения теоретико-ас социативного направления, разоб рав концепции ее наиболее выда ющихся представителей. Ни одна ли ния не дала столь большого числа тщательных и разветвленных иссле дований. Подробное изложение ре зультатов работ во всех областях психологии научения не входит в на шу задачу, проблематика научения хотя и подразумевала существование мотивации, но эти вопросы обычно оставались в тени и специально не рассматривались.
Характерно, что основную объясни тельную нагрузку в психологии науче ния несут ситуационные факторы, а не диспозициональные личностные характеристики. Поведение управля ется внешними и «внутренними», т. е. зависящими от собственных реакций, раздражителями. К числу последних часто относятся и мотивационные пе ременные, такие, как влечение.
Роль посредников между ситуацией (раздражителем) и поведением (реак цией) выполняют два вида промежу точных переменных (конструктов). Структурные компоненты ориентиру ют поведение, делают его целенап равленным и целесообразным. Они представляют собой продукт науче ния, будь то, как у Толмена, ожида ние (что к чему приводит) или, как у Халла и его последователей, образо вание привычки (habit, SHR) или ус-ловнорефлекторное торможение (SIR). Второй вид промежуточных пе ременных— это мотивационные ком поненты. Мотивационные компоненты сообщают поведению энергию, приво дят его в действие. К ним относится зависящий от потребности требова тельный характер целевого объекта, по Толмену, или соответствующее потребности влечение (drive, D) [С. L Hull, 1943], по Халлу, или дру гие активирующие механизмы, такие, как вызываемые раздражителями ча стичные целевые реакции и реакции страха (rG или, соответственно, rF), согласно последователям Халла.
На рис. 2.2 в упрощенной форме представлены стадии теоретического развития психологии научения. «S» и «R» («stimulus» и «response») означают доступные внешнему наблюдению проявления ситуации или поведения. В первые квадратные скобки заклю чены структурные, а во вторые — мотивационные компоненты. Первую стадию характеризуют ранние чисто «механистические» теории типа те ории Торндайка [Е. L. Thorndike, 1898]. Мотивационный компонент в них отсутствует. Хотя концепция Толмена была создана раньше теории Халла и его последователей, но она более прогрессивна и уже содержит основные положения модели ожида емой ценности, которая определила дальнейшее направление исследова ния мотивации.
Рис. 2.2. Развитие взглядов на мотивационные компоненты поведения в психологии научения
В работах представителей психоло гии научения анализировались пре имущественно следующие проблемы мотивации: побуждение мотива, целе направленность и конфликт, эффек ты мотивации и, наконец, генезис мо тивов (прежде всего, трактовка стра ха как приобретенного влечения).
Линия психологии активации
Иван Петрович Павлов (1849— 1936) и Владимир Михайлович Бехте рев (1857—1927) — основоположники учения об условных рефлексах и рефлексологии, позднее получивших распространение в связи с концеп цией классического обусловливания. Взгляды Павлова формировались под, воздействием Нестора русской психо логии Сеченова (1829—1905), опубли ковавшего в 1863 г. свой главный труд «Рефлексы головного мозга», посвященный тормозящему влиянию коры мозга на субкортикальные центры. Уже на рубеже столетий Пав лов экспериментально показал на ма териале «пищеварительных рефлек сов», что вызывающие реакции безус ловные раздражители (врожденные стимулы) могут замещаться выучен ными, условными. Для этого послед ние должны несколько опережать во времени (приблизительно на полсе кунды) появление первых. Если такая последовательность раздражителей повторится несколько раз, то появле ния нового, условного раздражителя будет достаточно для актуализации соответствующей реакции. Классиче ским примером этому может служить изучавшаяся с помощью вшитой в пищевой канал фистулы реакция слю ноотделения у собаки. Если появле нию пищи (непосредственному раз дражителю) несколько раз предше ствует нейтральный раздражитель (скажем, звуковой или световой сиг нал, или механическое раздражение кожи), то этот раздражитель уже сам по себе вызывает реакцию слюноот деления. Таким образом, безуслов ный раздражитель «подкрепляет» связь нейтрального раздражителя с соответствующей реакцией.
Павлов дал строгое определение понятия подкрепления, наполнив его еще и физиологическим значением. Подкрепление аналогично тому, что Торндайк в те же годы имел в виду под удовлетворением (satisfaction, sa tisfying state of affairs), объяснявшим закон эффекта (при инструменталь ном обусловливании). Однако Павлов и другие русские физиологи сделали следующий шаг, показав, что услов ный раздражитель также приобрета ет способность к подкреплению, т. е., в свою очередь, может обусловли вать раздражитель, выступавший до сих пор как нейтральный. Вызыва емые таким раздражителем реак ции—это уже реакции более высоко го порядка. Павлов рассматривал этот механизм как основу всей «выс шей нервной деятельности» [см. бо лее подробно: И. П. Павлов, 1951].
На первый взгляд от исследования рефлекторного поведения, при кото ром движения подопытных животных резко ограничены, не приходится ждать значительных результатов для изучения проблем мотивации. И тем не менее Павлов явился основателем и вдохновителем исследования моти вации в психологии активации, что объясняется двумя особенностями его экспериментальных работ. Будучи физиологом (в 1904 г. он получил Нобелевскую премию за исследова ния по физиологии пищеварения), Павлов пытался объяснить наблюда емые феномены научения, во-первых, с точки зрения нейрофизиологии моз га, во-вторых, с точки зрения взаимо действия двух основополагающих процессов возбуждения и торможе ния. Возбуждение выполняет функцию активации поведения, т. е. энергетическую функцию в традици онной терминологии мотивации. Кро ме того, Павлов подчеркнул роль так называемых ориентировочных реак ций, сопутствующих состоянию акти вации и решающим образом участву ющих в построении условного реф лекса. Проблема ориентировочных реакций стала центральной в русской ветви психологии активации (см. ниже изложение взглядов Е. Н. Соколова).
Благодаря выступлению Павлова в 1906 г. в США и сделанному позднее Иерксом и Моргулисом [R. M. Yerkes, S. Morgulis, 1909] обзору его работ американские исследователи науче ния познакомились с его трудами. Как и Павлов, американские ученые не считали перспективными работы по выявлению с помощью интроспекции мельчайших нюансов душевной жиз ни. Он стремился исследовать преж де всего динамическую сторону явле ния, его интересовал вопрос о при чинно-следственных связях, то, на сколько при изучении душевной жиз ни можно руководствоваться «факта ми» внешнего поведения. Идеи Пав лова оказали большое влияние на взгляды Джона Б. Уотсона (1878— 1958), ставшего впоследствии выра зителем и пропагандистом движения бихевиоризма. Эксперименты этого ученого по выработке методом клас сических условных рефлексов эмоци ональных реакций избегания у 9-ме сячных детей приобрели большую из вестность [J. В. Watson, R. Royner, 1920].
Вначале представлялось не совсем ясным соотношение условных реф лексов с законом эффекта Торндай-ка, который считался основным прин ципом всякого научения. Скиннер [В. F. Skinner, 1935] первым предло жил разделить все поведение на два типа: смена реакции, по Торндайку, и смена раздражителя, по Павлову. Первый тип поведения Скиннер на звал оперантным. Это понятие, как и «инструментальное поведение» у Торндайка, подразумевает воздействие на окружающую ситуацию, «опериро вание» ею, ее изменение. Те из эф фектов реакций, которые повышают частоту появления последних, Скин нер назвал подкрепителями. Он вос пользовался павловским понятием «подкрепление», которое тем самым окончательно утвердилось в амери канской психологии научения. Однако для Скиннера это понятие лишено физиологического смысла, оно указы вает лишь на увеличение вероятности появления некоторой реакции. Второй тип поведения Скиннер назвал респондентным. В этом случае уже име ющиеся реакции вызываются новыми раздражителями. Научение новым раздражителям происходит на основе классического обусловливания в смысле Павлова.
Вклад Скиннера в теорию научения позволяет отнести его работы к области исследований, пограничной с ис следованиями Торндайка и Павлова, хотя в дальнейшем все его усилия были направлены на детальный эмпи рический анализ условий оперантного поведения [В. F. Skinner, 1938; 1953] и на создание методов практического изменения поведения, таких, как программированное обучение [В. F. Skinner, 1968]. Ставшая столь влиятельной поведенческая терапия также во многом опирается на выяв ленные им условия оперантного обусловливания.
Не совсем правильно было бы при числять Скиннера к числу исследова телей проблем мотивации, ведь он не считал возможным применение каких бы то ни было гипотетических пере менных, теоретических конструктов, которые выходили бы за рамки фак тических причинно-следственных от ношений. Для него неприемлемы да же такие мотивационные обозначе ния, как голод, вместо этого он пред почитает говорить о депривации, об операционально определяемой (т. е. задаваемой экспериментатором или устанавливаемой через уменьшение веса животного) продолжительности лишения пищи. Конечно, понятие «депривация» и соответствующее ему, противоположное по значению, понятие «подкрепление» описывают те же мотивационные явления, кото рые реконструируются теоретиками научения и мотивации с помощью таких промежуточных переменных, как потребность, влечение, или удов летворение, вознаграждение, «ожида ние».
Миллер [N. Е. Miller, 1959] указал на то, что антитеоретическая позиция Скиннера оказывается плохо приме нимой к объяснению поведения, опре деляемого более чем двумя независи мыми и зависимыми переменными. Скажем, на поиски крысами питья могут влиять следующие независи мые переменные: длительность деп ривации, сухой корм, инъекции соле вого раствора. В качестве зависимых переменных при описании этого пове дения можно привлечь три различных показателя: силу нажатия на рычаг, количество выпитой воды, количе ство хинина в воде, которое приводит к прекращению питья. Если отказать ся от гипотетического конструкта «жажда», промежуточного между тре мя независимыми и тремя зависимы ми переменными (см. рис. 2.3), то тогда придется строить (3x3) различных причинно-следственных зависимостей. Нерационально и не экономно рассматривать взаимодей ствие каждой независимой перемен ной с каждой зависимой.
Однако вернемся к линии психоло гии активации. Как уже сказано, Скиннер к ней не относится, но его работы объединяют две исследова тельские традиции, одна из которых восходит к Торндайку, а другая — к Павлову. Общими для всех предста вителей линии психологии активации являются четыре принципа постро ения теории. Во-первых, ориентация на данные нейрофизиологии и теории мозговой деятельности. Их гипотети ческие объяснительные конструкты не нейтральны, а имеют физиологиче ский смысл. Центральную роль игра ют активирующие системы подкорко вых образований мозга. Во-вторых, разработка предельно общих положе ний об активации и управлении пове дением. Широкую применимость вы являемых закономерностей эти ис следователи предпочитают детально му выяснению детерминации поведе ния в каждом конкретном случае. В-третьих, аффекты и эмоции играют здесь более значительную роль, чем в большинстве других теорий мотива ции. Наконец, в-четвертых, выявление тех характеристик и особенностей раздражителя, которые активируют поведение вообще, направляя его на поиск или избегание.
Два открытия в области физиоло гии мозга оказали особое влияние на работы по психологии активации. Пер вое—это открытие восходящей акти вирующей ретикулярной системы (ВАРС). Как показали Моруцци и Мэгоун [G. Moruzzi, H. W. Magoun, 1949], электрическое раздражение ретикулярной формации ствола мозга ведет к появлению «паттернов акти вации» в картине изменений потенци алов мозга. Состояния активации ме няются от сна и сонливости до край них степеней возбуждения. На приме ре различных видов деятельности бы ло показано, что в соответствии с уровнем активации меняется и рабо тоспособность, причем зависимость эта имеет вид перевернутой U-образной функции. Кроме того, была выяв лена связь уровня активации с эмоци ями и аффектами.
В естественных условиях ВАРС подвергается неспецифическому воз буждающему влиянию двух видов: первое связано с афферентными сен сорными путями, которые отдают в ретикулярную формацию большое ко личество коллатералей, второе—с многочисленными импульсами коры мозга. На роль данных физиологии мозга в психологическом объяснении поведения указывал Линдсли [D. В. Lindsley, 1957; см. также: H. Schmidtke, 1965].
Рис. 2.3. Схема соотношения независимых и зависимых переменных, определяющих питьевого поведения, как иллюстрация целесообразности использования гипотетического конструкта (жажда) в качестве промежуточной переменной
Другое открытие—это обнаружение в головном мозге крысы (септум в гипоталамусе) центра «подкрепле ния» или «удовольствия». Если раз дражать его с помощью вживленных электродов, то крысы без предвари тельной депривации и редукции вле чения научаются реакциям, вызыва ющим такое раздражение мозга [J. Olds, P. Milner, 1954; J. Olds, 1955; 1969]. Эта линия исследований была начата Олдсом, учеником Хебба.
Сам Хебб является наиболее значительной фигурой, в чьих работах павловская физиологическая тради ция сочетается с исследованием проблем мотивации в рамках совре менной психологии активации. В своей книге «Организация поведения» [D. О. Hebb, 1949] этот канадский психолог сводит проблему мотивации к объяснению направления и дли тельности поведения. По мнению Хеб ба, энергетизация поведения не тре бует специального рассмотрения, пос кольку организм всегда активен и постоянно преобразует энергию. Но за счет чего энергия по мере надоб ности освобождается в определенных частях организма в строго необходи мой временной последовательности? Хебб объясняет это существованием так называемых клеточных ансам блей (cell assemblies), которые посте пенно складываются на основе повто ряющейся стимуляции, образуют за мкнутые системы и облегчают проте кание моторных реакций. Подобный клеточный ансамбль возбуждает (ча сто совместно с притоком сенсорных импульсов) другие клеточные ансам бли, в результате чего организуются так называемые фазовые последова тельности. Для Хебба они являются физиологическим эквивалентом уп равляющих поведением мыслитель ных процессов.
Игрой слов Хебб [D. О. Hebb, 1953] в более поздней работе превратил центральную (central) нервную систе му в «концептуальную (conceptual) нервную систему». Под влиянием ре зультатов исследований ВАРС он в каждой стимуляции выделил функцию возбуждения (arousal functi on) и функцию указания (cue functirmi Чтобы поток информации мог осуществить функцию указания, т. е. направления, должен быть достигнут определенный уровень неспецифиче ской активации (понятие, аналогичное «влечению»), в противном случае не может быть и речи об интегрирован ных фазовых последовательностях (например, скука, вызванная продол жительной сенсорной депривацией, сопровождается падением работоспо собности). Вместе с тем активация может достичь слишком высокого уровня, когда поток информации зна чительно уклоняется от привычного направления (это же происходит и при воздействии чрезмерно интенсив ных раздражителей) и слитное проте кание организовавшихся фазовых последовательностей распадается. В результате возникают эмоции неудо вольствия, раздражения и даже испу га. Незначительные отклонения от организовавшихся фазовых последо вательностей мотивируют к продол жению осуществляемого поведения, вызывают эмоции удовлетворения и побуждают к дальнейшему совершен ствованию фазовых последователь ностей.
Содержание последнего постулата совпадает по смыслу с так называ емыми процессами аккомодации, как их трактовал Пиаже [J. Piaget, 1936] в своей психологии познавательного развития. Мы вновь столкнулись с идеей рассогласования, которому в теории мотивации Мак-Клелланда от водилась функция продуцирования аффекта и, соответственно, функция мотивации. Незначительное отклоне ние от ожидаемого окрашено пози тивными эмоциями и мотивирует к поиску установившегося потока ак тивности, более значительные несо ответствия окрашены негативно и мо тивируют к уклонению, к прерыванию последовательности действий. В этом вопросе на теории мотивации Мак-Клелланда [D. С. McClelland, 1953] сказались представления Хебба об эффектах рассогласования фазовых последовательностей.
Значительную роль в развитии те ории мотивации в рамках психологии активации сыграл Даниэл Э. Берлайн (1924—1976). Он развил теорию Хеб ба, объединив ее с основными положениями Пиаже (когнитивная аккомо дация) и Халла (интегративный неоассоцианизм). Нейрофизиологические данные о ВАРС, а также сделанный им тщательный обзор литературы по рассматриваемому вопросу, в особен ности трудов русских ученых, позво лили Берлайну [D. E. Berlyne, 1960; 1963а; 1967] проанализировать, во-первых, роль стимуляции в управле нии уровня бодрствования (arousal), a во-вторых, зависимость от активации проявлений мотивационных особенно стей стимуляции. Особенностями, ока зывающими решающее влияние на активацию, являются конфликтное и информационное содержание разд ражителей. Берлайн предпочитает употреблять в этом случае такое по нятие, как «коллативные перемен ные».
Прилагательное «коллативный» оз начает, что поступающая информация подвергается процессам сравнения, которые могут выявить более или менее значительное рассогласование (конфликт) содержания такой инфор мации с уже привычным, ожидаемым. Берлайн различает четыре вида кол-лативных переменных: новизну, неоп ределенность, сложность и неожидан ность. Помимо этих переменных акти вация определяется еще тремя вида ми стимуляции: аффективными раз дражителями, сильными внешними и внутренними раздражителями, вызы ваемыми состояниями потребности. Все эти виды раздражителей и пере менных составляют то, что Берлайн называет потенциалом активации (что можно перевести и как «потенциал побуждения»). Вопреки взглядам Хебба Берлайн, основываясь на разнооб разных данных, показал необходи мость различения потенциала актива ции и результирующего уровня акти вации (или уровня бодрствования). С повышением потенциала активация не возрастает линейно, их зависимость описывается U-образной кривой. Низ кий и высокий потенциалы приводят к высокой активации, которая пережи вается как что-то неприятное и вызы вает деятельность, ведущую к умень шению активации, т. е. к переходу в среднюю зону потенциала активации, что соответствует оптимальному со-стоянию. Берлайн [D. E. Berlyne, 1960, р. 194] пишет:
«Следовательно, наши гипотезы означают, что для конкретного организма в конкретное время существует оптимальный прирост потен циала побуждения Потенциал побуждения, превышающий этот оптимум или недостига ющий его, будет соответственно тормозить или стимулировать влечение. Таким образом, орга низм будет стремиться сохранять потенциал побуждения близким к его оптимальному зна чению»
Среди зависящих от активации про явлений мотивации Берлайн различал «эксплоративное» и «эпистемическое» поведение (последнее означает как получение знаний извне, так и добывание их путем размышлений). Если потенциал побуждения слишком высок, то поведение должно быть мотивировано, например, к «специфи ческой эксплорации», т. е. к тщатель ному отбору и анализу поступающей информации с целью снижения потен циала. При чрезмерно низком потен циале побуждения (скуке) так назы ваемая диверсивная эксплорация ве дет к поиску более сильных и измен чивых раздражителей, пробуждает любопытство, заставляет перейти к более увлекательным занятиям и т. д.
Особую и относительно независи мую ветвь в рамках активационно-психологического изучения мотивации составляют работы Янга. Его вышед шая в 1936 г. книга «Мотивация пове дения», как уже отмечалось, была первой в англоязычной литературе книгой, в названии которой звучало понятие «мотивация». Для Янга ха рактерно стремление учитывать как физиологические, так и психологиче ские аспекты явлений мотивации. На чиная с 40-х гг. он [Р. Т. Young, 1941; 1961] весьма интенсивно занимался исследованием пищевых предпочте ний у крыс. Поведение сытого живот ного также мотивируется предлага емой пищей, точнее, отдельными ее видами. Таким образом, определен ные качества объектов (например, «вкусность») обладают собственной аффективной активирующей значимо стью, или привлекательностью, кото рая не зависит от силы влечения, связанного с состоянием организмических потребностей [Р. Т. Young, 1959]. Наряду с этими связанными с аффективной активацией оценочными диспозициями, благодаря которой они способны подкреплять поведение, Янг уделяет должное внимание моти вирующему влиянию состояний пот ребности и силы влечения.
Даффи [Е. Duffy, 1932] занялась психофизиологическими исследовани ями в 30-е гг., еще до открытия ВАРС. Различные нейровегетативные показатели (такие, как тонус муску латуры и кожно-гальванический рефлекс) она соотносила с результатами деятельности субъекта, объясняя по лученные данные наличием некото рой центральной активации (activati on) функций (что совпадает с исполь зуемым сегодня термином (arousal*), физиологические основы которой Даффи усматривала тогда в перифе рической нервной системе. Даффи [Е. Duffy, 1934; 1941], исходя из фено менов активации, пыталась уточнить понятие эмоций, и в этом отношении на нее заметное влияние оказал Янг. В книге «Активация и поведение» [1962] она подвела итоги исследова ний активации и сформулировала по ложения теории мотивации. Один из основных результатов — зависимость между активацией и выполнением де ятельности формулируется ею следу ющим образом:
«Степень активации индивида, по-видимому, влияет на скорость, интенсивность и координа цию ответов, а значит, и на качество результа тов. Вообще же оптимальной, скорее всего, является средняя степень активации, а связь между успешностью выполнения и активацией выражается кривой, имеющей форму перевер нутой U» [ibid., p. 194]
Стремясь создать полную и систе матическую теорию мотивации, кото рая охватывала бы исследования ак тивации Даффи и других авторов, Биндра [D. Bindra, 1959] объединил идеи Хебба, Скиннера и Халла. По мнению Биндры, эмоциональное и мо тивированное поведение нельзя отли чить друг от друга. Характерной чер той мотивированного поведения явля ется его целенаправленность:
_________________
* Побуждение (Прим. Ред.)
«Целенаправленность является многомер ным понятием. Соответствие, настойчивость и поиск... можно рассматривать как некоторые из тех измерений, которые следует иметь в виду при оценке поведения как более или менее целенаправленного» [ibid., p. 59].
Возникновение целенаправленности он, как и Скиннер, относит за счет подкрепления. Актуальное осуще ствление определенного мотивиро ванного поведения обеспечивается, с точки зрения Биндры, взаимодействи ем таких факторов, как сенсорное поведение (sensory cues), сила при вычки, уровень бодрствования (aro usal level), химический состав крови и особый гипотетический механизм по зитивного подкрепления (positive re inforcing mechanism), функции кото рого выполняют открытые Олдсом центры подкрепления. Развивая и со вершенствуя свою теорию, Биндра отбрасывает постулат теории науче ния о создающем ассоциации дей ствии подкрепления [D. Bindra, 1969; 1974]. Вслед за Янгом он подчерки вает значение самих объектов побуж дения (incentive object), которые на ряду с другими стимульными факто рами и определенными организмическими состояниями (так называемым центральным состоянием мотива) ска зываются как на возникновении акту альной мотивации, так и на запуске, а равно управлении поведением. Биндра наряду с Боллсом [R. С. Bolles, 1972] является ведущим предста вителем теории мотивации привлека тельностью в зоопсихическом иссле довании научения (см. гл. 5). Эти но вые концепции побуждения мотивации значительно приблизились к выдвину тым сорока годами раньше положени ям теорий Левина и Толмена.
Наконец, обратимся к русской вет ви исследования мотивации в русле психологии активации. Выдающимся представителем ее является Е. Н. Соколов [1958, английский пере вод появился в 1963 г.], продолжив ший традицию Павлова, но обогатив ший ее применением новейших нейро физиологических методов и данными о вновь открытых мозговых структу рах и функциях (таких, как ВАРС). Прежде всего он проанализировал условия возникновения, протекание и последствия ориентировочных и обо ронительных реакций. Разнообразные результаты исследований Соколова и его сотрудников учитывал при разра ботке своей теории мотивации Берлайн, тем самым они относительно быстро оказали влияние на западную психологию и психофизиологию.
Ориентировочные реакции—это комплекс быстро протекающих физи ологических и психических процессов, повышающих в ответ на внезапные изменения стимульного поля инфор мационную восприимчивость организ ма и его готовность к действию. К компонентам ориентировочной реак ции относятся: направление органов чувств на источник раздражения, по исковые движения, физические и хи мические изменения в органах чувств, улучшающие различение стимулов, рост активации периферических (на пример, тонуса мускулатуры и кровя ного давления) и центральных меха низмов и др. При повторном возник новении ориентировочная реакция из генерализованной превращается во все более локализованную активацию функций.
Оборонительная реакция включает отчасти те же, отчасти отличные ком поненты. В противоположность ориен тировочной она уменьшает восприим чивость организма к информации и защищает его от вызываемых раздра жителями перегрузок. Детальный ана лиз этих длящихся всего несколько секунд процессов представляет инте рес не только с точки зрения психофи зиологии, но и с точки зрения теории мотивации, поскольку сами процессы являются прототипами «наводящих» и «защитных» тенденций, которые в дальнейшем могут вести к поисковым или уклоняющимся формам поведе ния.
Мы заключим рассмотрение линии психологии активации обзором работ английского психолога Айзенка. До сих пор о нем говорилось преимуще ственно как об ориентированном на теорию свойств авторе, который со лидарен с Кеттеллом в отношении применения анкетных методов иссле дования и процедур факторного ана лиза. Приобрели известность два при нятых им для описания личности биполярных типа: «экстраверсия — интроверсия» и «нейротизм*— эмоциональная устойчивость». Сог ласно Айзенку, индивидуальные раз личия этих независимых друг от друга измерений личности передаются по наследству.
Айзенк [Н. J. Eysenck, 1967] объ единил теорию свойств с павловской традицией теоретического описания физиологии мозга в терминах возбуж дения и торможения, в особенности с положениями Соколова и Хебба. Пос ле открытия физиологами активиру ющих центров Айзенк дополнил свою теорию элементами теории актива ции. Экстраверсию и интроверсию он связывает с индивидуальными разли чиями в работе ВАРС, причем у ин тровертов по сравнению с экстравер тами предполагается более высокий уровень активации. Последние мед леннее вырабатывают условные реф лексы. Второе измерение («нейро тизм—эмоциональная устойчивость») Айзенк приписывает характеру «эмо ционального влечения», локализуя соответствующие механизмы в центрах лимбической системы (там, где Олдс открыл так называемые центры подкрепления). Это сближе ние позиций психологии личности и психологии активации Айзенк подкре пил многочисленными данными физи ологии мозга, материалами экспери ментов и психометрического тестиро вания.
Линия психологии активации разви вается в настоящее время многими психофизиологами, исследующими са мые различные проблемные области. Мотивационный аспект проблемы на правляет внимание исследователей на изучение зависимости поведения от ситуационных и организмических факторов, в первую очередь от спе цифических механизмов мозга. Из восьми основных проблем мотивации в первую очередь решаются три: по буждение мотивированного поведе ния, его целенаправленность и конфликт, а также влияние мотива ции (точнее, активации) на работоспо собность.
____________
* Термин «нейротизм», обозначающий показа тель эмоционально-волевой нестабильности, не следует путать с невротизмом, так как речь идет не о больных неврозами, а о здоровых людях [см.:. М. М..Кабанов, А. В. Личко, В. М. Смирнов. Методы психологической ди агностики и коррекции в клинике. М., 1983]. Вместе с тем, больные неврозами при обсле довании обычно получают по этой шкале сравнительно высокие оценки. (Прим. ред.)
На рис. 2.4 (правая часть) пред ставлено развитие обеих линий изу чения мотивации в теоретико-ассоциативном подходе. В обеих ли ниях проводится функциональный анализ факторов, предположительно приводящих в действие актуально осуществляющееся поведение и уп равляющих им. Для объяснения раз личий в поведении привлекаются почти исключительно ситуационные факторы, внешние и внутренние раз дражители. Постоянные, т. е. диспозициональные, переменные сводятся в основном к биологическим явлени ям, таким, как состояние уравнове шенности организмических процессов, нарушение которого ведет к возник новению потребностей и тем самым к стимуляции влечения, или таким, как центральные нервные механизмы ти па ВАРС или центры подкрепления, или таким, как независящие от пот ребности характеристики привлекательности объектов, например раз личных видов пищи. Личностные факторы, т. е. индивидуальные раз личия мотивационных диспозиций («свойств»), не играют (за исключени ем теории Айзенка) практически ни какой роли.
Такая односторонность имеет свои основания в истории проблемы. Воп росы мотивации с самого начала вы ступали как составная часть других проблем и только постепенно выде лились в качестве самостоятельного направления исследования. В линии психологии научения вопросы науче ния, т. е. приспособления живых су ществ к изменениям окружающих ус ловий, предпочитались и предпочита ются вопросам мотивации. В линии психологии активации центральное место занимает нейро- и психофизи ологический функциональный анализ реагирующего на стимуляцию организ ма. Эксперименты в обоих случаях проводятся на животных, а исследо вание мотивации в рамках теоретико-ассоциативного направления ограни чивается рассмотрением организмических потребностей и соответству ющих им влечений или «первичных» мотивов. «Вторичные», «высшие», «социальные» мотивы, которые отра жают различные содержательные классы отношений «индивид— среда», не исследуются вообще, не говоря уже об учете индивидуальных различий такой мотивации. Тем не менее это направление изучения проблемы намечено в обеих линиях: страх как выученное вторичное по буждение (Миллер), индивидуальные различия диспозициональной тревож ности (Спенс и Тейлор), эксплоративное и эпистемическое поведение (Берлайн), типологические различия в степени обращенности к миру и эмо циональной стабильности (Айзенк).
Рис. 2.4. Основные участники истории исследований мотивации
Заключение
Рис. 2.4 обобщенно представляет историю исследования проблемы мо тивации. На нем схематично изобра жены все три направления— теоретико-инстинктивное, теоретико-личностное и теоретико-ассоциативное, а также пять различ ных линий внутри двух последних направлений. Очерк истории пробле мы, которому посвящена эта глава, с одной стороны, должен дать читате лю представление о разнообразии и диапазоне исследований и теорий, которые так или иначе связаны с мотивами и мотивацией. С другой стороны, он может послужить в качестве общей ориентирующей схемы при анализе мотивации, изучение ко торой началось слишком недавно, чтобы иметь собственную историю. Наиболее удачной попыткой создания такого исторического обзора нам представляется фундаментальная ра бота Мадсена [К. В. Madsen, 1974].
Последующие главы книги посвяще ны преимущественно линиям психоло гии мотивации и когнитивной психоло гии. Автору всегда приходится отда вать предпочтение одному в ущерб другому, если только он не собирает ся писать Handbuch или справочник [как это делается в: С. N. Gofer, М. Н. Appley, 1964; Н. Thomae, 1965]. С нашей точки зрения, более целесо образно посвятить книгу линии психо логии мотивации, так как именно в ней плодотворно перекрещиваются традиции психологии личности, когни тивной психологии и психологии на учения. Изучая «высшие» человече ские мотивы, представители психоло гии мотивации не только пришли к осознанию всех основных проблем мотивации, но и развернули интенсив ные исследования с целью их реше ния. В работах этого направления все более прочные позиции завоевывает объяснение поведения как процесса взаимодействия изменчивых ситуаци онных факторов с относительно по стоянными личностными характери стиками.
Глава 4
Ситуационные детерминанты поведения
При объяснении поведения с первого взгляда исходят из личности, что позволяет сконцентрировать внима ние почти исключительно на индиви дуальных различиях. При теоретико-личностном подходе классификации мотивационных диспозиций придается первостепенное значение. Ведь толь ко она выделяет базовые перемен ные, позволяющие предсказывать ин дивидуальные различия в поведении. И неважно, как называть такие базо вые переменные — инстинкты, склон ности, потребности, влечения или мо тивы. В любом случае речь идет о диспозициях, счета которых при объ яснении постоянства поведения в из меняющихся ситуациях трудно опро тестовать. Они одновременно призва ны объяснить, что побуждает и что направляет деятельность. Ситуацион ные детерминанты лишь актуализуют поведение, а затем им управляет мотивационная диспозиция. Согласно нашему различению мотива и мотива ции, здесь мы имеем дело с психоло гией мотивации без мотивации, т. е. с одними лишь мотивами или, в край нем случае, с обусловленными моти вами различиями мотивации.
Уже этот пробел указывает на воз можность другой постановки пробле мы, при которой основное внимание обращается на ситуационную специ фичность поведения, а не на индиви дуальные различия. Как вообще запу скается последовательность дей ствий, как она направляется целью, согласуется с требованиями актуаль ной ситуации и, наконец, приходит к своему завершению? К этим вопро сам, акцентирующим внимание на де терминантах конкретного протекания деятельности, на ее функциональных аспектах, обращено объяснение пове дения со второго взгляда. Указав на активированную в данный момент мотивационную диспозицию и тем более на набор инстинктов, ответить на них нельзя. Вопросы задаются не об об щем мотиве, а о конкретных мотива ционных процессах. Дискуссии об ин стинктах породили протест против диспозиционального объяснения. До верие к нему было подорвано, осо бенно в связи с бихевиоризмом. Та кое объяснение представлялось «ми стическим», поскольку используемые при этом понятия вряд ли можно было перевести в доступную для эм пирической проверки форму, и, сле довательно, столь скороспелые гло бальные объяснения мешали деталь ному анализу. В усилиях исследовате лей возникло смещение на объясне ние того, что побуждает деятельность и что ею управляет, исследователям хотелось добраться до «фактиче ских» основ поведения, а не до чего-то весьма общего и трудно изучаемо го, не до чего-то унаследованного, а до протекающих в организме физи ологических процессов, которые мож но зафиксировать. Вот как описывал бунт бихевиористов несколько деся тилетий спустя Г. Мюррей:
«Во времена расцвета примитивного бихеви оризма главной мишенью для нападок и крити ческих выступлений стало господствовавшее тогда понятие «инстинкт». В подсознании аме риканцев это понятие было как-то связано не только с образом холодного и чопорного бри танца, размышлениями в тиши кабинета, но еще и с порочным понятием конституциональ ной обусловленности и его отталкивающим отпрыском — расизмом. Непростительной ошиб кой Мак-Дауголла было допущение, что вместе с определенными диспозициями человек насле дует: паттерн бегства вместе со страхом, пат терн борьбы вместе с гневом, паттерн опека ющего поведения вместе с жалостью и т. д.
Показав, что большинству инструментальных актов научаются и большинству целевых объ ектов (специфических ценностей) тоже, соци альные психологи не стали тратить время на разбирательство дела Мак-Дауголла. С его теорией инстинктов, судя по всему, и так было покончено. Но она тут же воскресла в новой форме и под новым именем — сначала как «влечение», а позднее как «потребность». Это перевоплощение никак не устранявшегося представления о направляющей силе привет ствовалось некоторыми как провозвестник но вой, научной, эры в психологии» [Н. Murray, 1951, р. 454 — 455].
В этой главе обсуждаются важней шие теоретические течения, связан ные с решительным отходом от диспозициональных категорий и обраще нием к объяснению поведения, оттал кивающемуся от ситуации. Центр ин тересов смещается на поведение в его интраиндивидуальных изменениях во времени, в частности на феномены научения. На ум приходят ассоциатив ные концепции образования связей между стимулом и реакцией благода ря накоплению пространственно-временных сочетаний. В какой степе ни поведение совершается за счет простых стимульно-реактивных свя зей без участия движущих сил, моти вации, было главным дискуссионным вопросом в споре между Ахом и Леви-ном. Вопрос о способе связи компо нентов научения и мотивации остает ся и по сей день центральной пробле мой психологов, разрабатывающих пограничные области психологии на учения и психологии мотивации. Од нако в 20-е гг. сначала обратились к более подробному изучению движу щих сил, пытаясь через изучение ис ходных условий и последующих эф фектов сделать наблюдаемыми не наблюдаемые величины «потреб ность» и «влечение», которые наряду с внешними стимулами определяли поведение как его внутренние ситу ативные детерминанты. Все это под готовило почву для теории влечения Халла, отдельные постулаты которой будут рассмотрены здесь в свете эм пирических подтверждений их обос нованности. Влечения отчасти схожи со старым пониманием инстинкта, в частности с его энергетической побу дительной функцией.
Позднейшее постулирование приоб ретенных производных влечений и трактовка влечения как интенсивного стимула имели целью распространить теорию влечения на поведение, которое непосредственно не выводится из состояний физиологических потребно стей. Под влиянием психоаналитиче ской теории бихевиористы стали вы ходить за пределы экспериментиро вания с животными на сложные пси хологические феномены человеческо го поведения. В первую очередь они занялись феноменами конфликтов, что способствовало плодотворной ин теграции теории научения, психоана лиза и теоретико-полевых представ лений.
Вслед за теорией конфликтов бу дет рассмотрен вклад, который вне сли в обсуждение проблемы ситуаци онной детерминации поведения тра диции психологии активации и когни тивной психологии. И если физиоло гически ориентированные теории ак тивации развивали психологию влече ний, то различные когнитивные те ории доказывали влияние на поведе ние когнитивной оценки ситуации. В них подчеркивалась роль промежу точных когнитивных процессов в фе номенах мотивации. В теоретических подходах к мотивации через когни тивную оценку ситуации необычайно интенсивные исследования породила теория когнитивного диссонанса.
Стимульно-реактивные связи
Ситуационно обусловленное пове дение зависит от информации о теку щей ситуации. В простейшем случае поведение сводится к рефлексоподобным стимульно-реактивным свя зям: реакции вызываются стимулами и, так сказать, находятся под их контролем. Среди ситуационных де терминантов следует различать внешние и внутренние. К внешним ситуационным детерминантам отно сятся такие стимулы, которые нахо дятся вне организма, в окружающей обстановке, и воздействуют на пери ферию органов чувств. Внутренние ситуационные детерминанты связаны с самим организмом. К ним относятся либо стимулы, либо преходящие состо яния организма.
Хотя еще Фрейд [S. Freud, 1895] в своей первой работе сделал центром мотивационной теории накопление внутренних побудительных раздражи телей, в ранних стимульно-реактивных теориях поведения значе ние придавалось только внешним сти мулам. Казалось, что наряду с врож денными стимульно-реактивными свя зями, рефлексами, при помощи клас сического и инструментального (оперантного) обусловливания можно объ яснить практически любое поведение, сколь гибко оно ни приспосаблива лось бы к изменяющимся условиям ситуации. То, чем можно манипулиро вать при помощи стимула и что мож но наблюдать в виде реакции, долж но иметь мозговые нейрофизиологи ческие корреляты. Сколь бы гипоте тичным ни выглядело такое утвер ждение, оно бросило на эксперимен тальное воспроизведение и распуты вание S — R-связей отсвет надежно сти нейрофизиологических фактов. Чем чаще и с меньшим числом проб и ошибок торндайковская кошка откры вала «проблемный ящик» и добира лась до пищи, тем больше S — R-связь казалась подтвержденной нейрофизиологически.
Объяснения приобретенных адек ватных ситуации изменений поведе ния сводились исключительно к обра зованию ассоциаций, ни Торндайк, ни Павлов не считали необходимым (в дополнение к процессам возбуждения и торможения) вводить понятие моти вации. Это особенно примечательно, поскольку оба исследователя в своих экспериментах по научению с пище вым подкреплением заботились о том, чтобы их подопытные животные были голодны. Если бы павловские собаки были сыты (т. е. не «раздра жены»), то они не реагировали бы слюноотделением на появляющийся перед мордой мясной фарш; если бы торндайковские кошки были сыты, то пищедобывающая активность, выра жающаяся в отпирании запоров, от сутствовала бы. Оба исследователя занимались вопросами структуры ме ханизма S — R-связей, в частности временными соотношениями, гарантирующими наибольший успех научения.
Павлов обнаружил, что первона чально нейтральный раздражитель может весьма эффективно замещать Вызывающий реакцию безусловный раздражитель, если в фазе обучения оба раздражителя совпадали во вре мени, но нейтральный раздражитель подавался несколько раньше и не более чем на 5 с. При объяснении возникновения новых S — R-связей — будь то замещение стимула при клас сическом обусловливании или заме щение реакции при инструменталь ном — Павлов и Торндайк не доволь ствовались принципом простого соче тания (пространственно-временного контакта). По Павлову, безусловный, вызывающий реакцию раздражитель «усиливает» изначально нейтральный раздражитель. Согласно торндайков-скому закону эффекта, достигаемое состояние удовлетворения прочнее связывает ведущие к успеху инстру ментальные реакции с предшество вавшими стимулами [см.: W. Angermeier, 1972]. Лишь позже, в теории ре дукции влечения Халла, базисным со стояниям мотивации стало уделяться должное внимание как внутренним ситуативным детерминантам при объ яснении S — R-связей.
Почти сразу после того, как Павлов и Торндайк сформулировали условия, при которых приобретаются и начина ют определять поведение новые S — R-связи, возникли сомнения в доста точности старого ассоциативного принципа простого совпадения. Чтобы объяснить изменения поведения, до полнительно постулировались процес сы мотивации как внутренние ситу ационные детерминанты. В вюрцбург-ской школе Ах попытался облечь волю в форму «детерминирую щей тенденции», которая наряду с простым совпадением может вести к новым реакциям на данные стимулы. Ах [N. Ach, 1910], чтобы измерить силу воли, сопоставил оба принципа связи — ассоциацию на основе повто ряющихся совпадений и детерминиру ющую тенденцию. Он поставил воп рос следующим образом: насколько частыми должны быть повторения, чтобы детерминирующая тенденция не смогла разрушить ассоциацию? Ле вин [К. Lewin, 1922] счел неправомер ным рассмотрение ассоциации и де терминирующей тенденции как двух различных принципов объяснения свя зи реакции со стимулом в поведении, каждый из которых уже представляет собой достаточное условие. Так воз никла дискуссия Ах — Левин. Ниже она излагается более подробно, пос кольку в ней отражено принципиаль ное значение мотивационных факто ров в целенаправленном поведении. В сущности, речь идет о легко упускаемом из виду различении на учения и мотивации, правда, вместо Левина [К. Lewin, 1917a] приоритет в таком различении часто приписывает ся Толмену и его коллегам, хотя они сделали это приблизительно в 1930 г. Взгляды Толмена мы обсудим в сле дующей главе. Результатом его многолетних исследований стало обоснование факта, что различия в «нужности целевого объекта» (de mand for the goal object) влияют на осуществление одинаково прочно за ученных стимульно-реактивных свя зей. Ценность той цели, к которой приводит поведение, влияет на это поведение (например, на интенсив ность или быстроту). Поведение не есть простое воспроизведение ре зультатов предшествовавшего науче ния. Необходимо различать поведе ние и результаты научения, и это впервые выяснилось уже в дискуссии Ах — Левин.
Дискуссия Ах — Левин
Ах [N. Ach, 1910] остроумно вос пользовался методом парных ассоци аций. Серии пар бессмысленных сло гов заучивались путем многократных повторений на протяжении семи дней. Серии различались типами слогов: в первой — пары образовывались пере становкой букв (например, дук — куд), во второй — пары были рифмованны ми (например, мяр — пяр) и в третьей — слоги были обычными, т. е. разными (например, сул — рид). С восьмого по двенадцатый день прово дились контрольные опыты, во время которых предъявлялся первый слог пары, а испытуемый должен был вос произвести второй. Ошибочные реак ции и время реакций регистрирова лись. Однако в каждый из дней испы туемый получал определенную ин струкцию (детерминирующую тенден цию): отвечать либо переставленными слогами, либо рифмованными. Пос кольку в каждый из дней предъяв лялся один и тот же стимульный материал (слоги), то всякий раз воз никала ситуация, при которой для трети слогов детерминирующая тен денция совпадала с так называемой тенденцией ассоциативного воспроиз ведения, т. е. соответствовала силе ассоциаций, образовавшихся в ходе недельного заучивания (гомогенная деятельность). В этом случае ошибоч ные реакции отсутствовали и время реакции было коротким. Иначе обсто яло дело с остальными двумя третя ми слогов, когда, согласно Аху, возни кал конфликт между детерминиру ющей тенденцией и тенденцией ассо циативного воспроизведения (гетеро генная деятельность). Как и ожида лось, в этой ситуации часто возника ли ошибочные реакции и время реак ций было больше.
Левин [К. Lewin, 1922] усомнился не в самих данных, а в их интерпрета ции, что в условиях гетерогенной де ятельности необходимо возникает конфликт между детерминирующей тенденцией, т. е. новой постановкой задачи, и тенденцией ассоциативного воспроизведения, основывающейся на заученных ассоциациях слогов. Ас социация пар слогов как результат научения, в свою очередь, основыва ется на действовавшей на протяже нии 7 дней детерминирующей тенден ции, которую можно, как это сделал Ах, назвать тенденцией ассоциативно го воспроизведения. Однако заучен ный благодаря этой тенденции мате риал как таковой не образует тенден цию к воспроизведению, как только появится первый член пары. Заучен ные ассоциации, по Левину, хоть и образуют блок (Band), но сами по себе не обладают тенденцией ассоци ативно заполнять имеющиеся в дан ный момент пробелы. Для этого тре буется особая «сила»: тенденция (мо тивация) актуального воспроизведе ния.
Но как тогда объяснить результат, полученный Ахом в условиях гетеро-генной деятельности? Если заучен ные ранее ассоциации не обладают сами по себе тенденцией к воспроиз ведению, то не может возникнуть и конфликт, выразившийся в действи тельности в ошибочных реакциях и возрастании времени реакции. Левин предположил, что условия контроль ных опытов из-за содержавшейся в них гомогенной деятельности прово цировали тенденцию ассоциативного воспроизведения. Последняя у испы туемого осуществлялась двояким об разом. Например, задание переста вить буквы в слоге можно было вы полнять каждый раз отдельно, в со ответствии с инструкцией, но можно было просто воспроизводить заучен ные пары слогов. И то и другое приводит к успеху, но в последнем случае воспроизведение становится проще и осуществляется быстрее. По этому у испытуемого детерминиру ющая тенденция перестановки неза метно меняется на тенденцию просто го воспроизведения. Когда же неожи данно появляется гетерогенный мате риал, детерминирующая тенденция воспроизводить заученное приводит к ошибочным реакциям или к конфлик ту и удлинению времени реак ции, поскольку испытуемый замечает, что уже не следует заданной инструк ции.
Левин [К. Lewin, 1922] эксперимен тально проверил свое теоретическое утверждение, что сила ассоциации ни какой тенденцией к воспроизведению не обладает, а также свое обоснова ние конфликта в опытах Аха с гетеро генной деятельностью. В первой се рии он повторил эксперимент Аха в упрощенном виде. Материалом для заучивания служили обычные слоги, половина из которых предъявлялась 270 раз, а вторая половина — лишь 6. Только в контрольных опытах требо валась перестановка (гетерогенная Деятельность), так что, согласно Аху, следовало ожидать, что интенсивно заученный материал (более высокая сила ассоциаций) даст больше откло нений, чем поверхностно знакомые пары слогов. Однако никаких разли чий не обнаружилось. В обоих случа ях перестановка протекала гладко, без ошибочных реакций и без увели чения времени реакции.
Следующая серия подтвердила Правильность предположения Левина о незаметной смене в опытах Аха детерминирующей тенденции на тен денцию ассоциативного воспроизведе ния. В опытах Левина в фазе заучива ния запоминались переставленные и рифмованные слоги, затем следовали две различные контрольные фазы. В одной из них задание требовало но вого типа манипулирования со слога ми, а именно замены гласной. После того как испытуемый проделывал эту операцию с 20 новыми слогами, в случайном порядке вставлялись ра нее заученные переставленные или рифмованные слоги. В этих условиях, как и ожидалось, эффекты конфлик та полностью отсутствовали; испыту емые ни в одном случае не узнали в критических слогах заученный ранее материал.
Другое контрольное задание бы ло, напротив, нацелено на создание конфликта. Испытуемому требова лось отвечать рифмованными сло гами, и вначале предъявлялись уже заученные рифмованные слоги (го могенная деятельность), появление переставленных слогов из ранее за ученного материала вело к значи тельному увеличению времени реак ции. Тем самым предположение Леви на подтвердилось: в условиях гомо генной деятельности функцию управ ления незаметно начинает осуще ствлять в противоположность ин струкции простое воспроизведение ранее заученного. При непредвиден ном включении гетерогенных слогов неизбежно возникает конфликт.
Так уже в начале 20-х гг. было экспериментально показано, что за ученные стимульно-реактивные связи сами по себе недостаточны для опре деления поведения. Чтобы заученные S — R-связи начали влиять на поведе ние, необходимо действие мотивационного фактора, неважно, дается та кая тенденция экспериментатором (как в опытах Аха и Левина) или же самим испытуемым. Наряду с заучен ным репертуаром форм поведения (S — R-связи, привычки, навыки) не обходим мотивационный фактор, что бы заученное начало определять по ведение. Так постепенно стало ясно, что для определения или объяснения поведения (за исключением рефлек торного) простого воздействия стимула как единственного ситуационного детерминанта недостаточно. После этого начали разделять структурный (в частности, S — R-связи) и мотивационный компоненты и при объясне нии поведения связывать их между собой. Само разделение на сегодняш ний день имеет запутанную историю. В частности, пытаясь уточнить роль мотивационного компонента, его су жали, расширяли или делали вообще ненужным. Однако во всех случаях под мотивационным компонентом по нимались не личностные диспозиции, а различного характера и происхож дения ситуационно обусловленные мотивационные факторы.
Потребность и влечение
Промежуточную позицию в спорах об инстинктах занимал Вудвортс [R. Woodworth, 1918]. С одной сторо ны, полемизируя с Мак-Дауголлом, он выступал против абсолютизации ин стинктов как последнего мотивацион ного основания детерминации поведе ния. С другой, не соглашаясь с бихе виористским ассоцианизмом, он оспа ривал объяснительную ценность чи стых S — R-связей. Он вставил между стимулом и реакцией еще один детер минант — состояние организма — и обогатил уравнение поведения S — R членом О (организм): S — О — R. Раз существует организмическое состо яние нужды, следует, как предложил еще Шеррингтон, различать подгото вительные и консумматорные реакции (конечные действия). Подготовитель ные реакции могут в весьма значи тельной степени определяться внешними стимулами, на консумма-торных, напротив, сказывается вли яние внутренних стимулов, влечений (drive), которые приводят поведение к завершению, к удовлетворению, к покою.
Рассматривая поведение «динами чески», Вудвортс указывал на возмож ность приобретения «механизмами» поведения (структурный компонент) характера стабильного влечения (т. е. превращение в мотивационный компо нент).
В результате под стимулами начали понимать не только внешние воздей ствия на организм, но и внутренние возникающие в самом организме и оказывающие на него свое действие стимулы. Фрейд еще в 1895 г. отме чал специфику внутренних раздражи телей, как таких, от которых орга низм не может спастись бегством, в физиологии начался поиск способов регистрации внутренних стимулиру ющих различные формы поведения раздражителей. Для голода и жажды Кенноном с сотрудниками была раз работана локальная теория мотива ции [W. В. Cannon, A. L. Washburn, 1912]. При помощи проглатываемого резинового шарика, который в желуд ке надувался, измерялись желудоч ные сокращения. Они коррелировали с ощущениями голода. Внутренними организмическими стимулами, ответ ственными за чувство жажды, счита лись ощущения пересыхания слизи стой оболочки рта.
Под напором развернувшихся в пос ледующие десятилетия интенсивных исследований [см.: R. Bolles, 1967; 1975] локальная теория мотивации рухнула. Например, оказалось, что собаки, которых поили «не по-настоящему» (выпитая вода выводи лась наружу через вставленную в пищевод трубку раньше, чем достига ла желудка), выпивали чрезвычайно большое количество воды, хотя их полость рта постоянно была влажной. Регуляция приема пищи и жидкости оказалась необычайно сложной, и до сих пор ее физиологические механиз мы полностью не раскрыты. Наряду с периферическими органами (пищевой тракт, желудок, кишечник, печень, соматические клетки, артериальное и венозное кровообращение) в ней при нимают участие и мозговые центры как центральные интегративные меха низмы [S. Balagura, 1973].
С физиологической точки зрения более сбалансированную теорию вле чений предложил Морган [С. Т. Mor gan, 1943], назвав ее теорией «цен тральных мотивационных состояний»-При различных видах мотивации, как, например, голод, жажда или половое влечение, за счет внешних и внутрен них раздражителей, гормональных факторов и факторов опыта возникает специфическое для каждого моти ва «центральное мотивационное со стояние», которое характеризуется следующими признаками:
1. Стойкость. Длительность состо яния превышает время появления инициирующих условий и последу ющего поведения.
2. Общая активность. Ее уровень постепенно возрастает.
3. Специфическая активность. Вы зывает специфические формы пове дения, не зависящего от конкретных условий ситуации.
4. Подготовленность. Повышение готовности организма к консумматорному поведению, определяемому со ответствующими средовыми услови ями.
Все эти признаки, считает Морган, нельзя объяснить воздействием внешних или внутренних стимулов. И хотя центральные мотивационные со стояния детально изучены физиоло гически, но на сегодняшний день ма ло изучена их связь с последующим протеканием поведения, что делает это понятие малопригодным для психологического объяснения поведе ния.
В другом направлении исследова ний, связанном в первую очередь с именем Рихтера, за индикатор пери одических колебаний влечений была принята общая активность подопыт ных животных, которая, очевидно, за висит от циклических колебаний пот ребностей, необходимых для поддер жания организма в состоянии равно весия (гомеостаза). День за днем в барабанах для бега автоматически регистрировалась активность живот ного. Интерпретация зарегистрирован ных колебаний активности строилась на трехчленной схеме детерминации: потребность через внутреннюю сти муляцию вызывает влечение, or ко торого линейно зависит повышение активности. Долгое время считалось, что физиологические индикаторы потребностных состояний свидетель ствуют о наличии соответствующего влечения и что последнее, пока оно не удовлетворено, ведет к повыше нию общей активности. Вначале даже считали, что при помощи принципа гомеостаза можно объяснить любое поведение [R. В. Raup, 1925]. Однако вскоре оказалось, что выводы о на личии влечения, основаны ли они на предварительных индикаторах пот ребности (need) или на последующем повышении активности, слишком пос пешны и прямолинейны.
И в этом случае все оказывается значительно сложнее. Повышение и понижение активности изголодавших ся крыс гораздо сильнее зависят от условий внешней стимуляции, чем это кажется на первый взгляд. Это мож но пояснить на примере эксперимен та Кэмпбелла и Шеффилда [В. Campbell, F. Sheffield, 1953]. Они держали крыс семь дней в специаль ных клетках, опора которых позволя ла регистрировать каждое движение животного. Экспериментальное поме щение было темным и звукоизолиро ванным, вентилятор создавал равно мерный звуковой фон, маскирующий остаточные шумы. Первые четыре дня пищи было достаточно, послед ние три дня ее не давалось вовсе. Раз в день экспериментатор входил на 10 мин в помещение, включал свет и выключал вентилятор. Активность регистрировалась как во время изме нения стимуляции, так и за 10 мин до этого. На рис. 4.1 приведен график изменения активности на протяжении семи дней. В отсутствие изменений стимуляции активность сохраняется на одном и том же низком уровне, хотя начиная с четвертого дня голод возрастает. В периоды изменения стимуляции, напротив, активность устойчиво выше и увеличивается с возрастанием голода.
Рис. 4.1. Средние изменения активности, изме ренной в 10-минутные интервалы до или во время ежедневного изменения стимуляции в сытом состоянии (1 — 4 дни) и при возраста ющем голоде (5 — 7 дни) [В. Campbell, F. Shef field, 1953, p. 321]
Эти данные противоречат предпо ложению Рихтера об автоматическом возрастании активности с обострени ем потребностного состояния. Что яв но возрастает, так это готовность реагировать на внешние стимулы. В какой-то мере приведенные данные подтверждают рассуждения Моргана об усиливающемся общем мотиваци-онном состоянии. В последующих эк спериментах Шеффилд и Кэмпбелл [F. Sheffield, В. Campbell, 1954] пока зали, что рост активности в период голодания особенно выражен, если в предыдущие дни изменение стимуля ции происходило во время кормления. Животные научались выделять сиг нальные стимулы, за которыми обыч но следовало кормление. Это позво ляет предположить, что наблюдавши еся Рихтером периодические колеба ния влечения вызывались стимулами, предвещавшими кормление, этот мо мент в его экспериментах не контро лировался.
Рис. 4.2. Колумбийский проблемный ящик с пре пятствием для измере ния уровня активности, вызываемой конкретным влечением [Т. Jenkins, L. Warner, С. Warden, 1926, p. 366]
Тем не менее к перспективе вы явить и измерить влечение через наблюдаемые показатели исследова тели относились оптимистически. Ре гистрация общей активности была сопряжена с трудностями интерпрета ции, поскольку каждый раз остава лось под вопросом, с каким конкрет но влечением мы имеем дело. Ведь общая активность не целенаправлена соответственно конкретному влечению. Поэтому шагом вперед явилось измерение конкретной и целенаправ ленной активности при помощи ново го экспериментального аппарата: ко лумбийского ящика с препятствием. Его чертеж представлен на рис. 4.2' Чтобы добраться до объекта, побуж дающего влечение, животное, поме щенное во входную камеру (А), долж но пробежать по решетке, через кото рую пропускается электрический ток (В). Дверца, ведущая к ней (t,), от крывается экспериментатором. Когда животное преодолевает препятствие, оно попадает в переднюю часть каме ры с подкреплением (С) и наступает на пластинку (Е), открывающую дверцу (t2) в заднюю часть этой каме ры (Д), где собственно и находится специфический объект конкретного влечения (пища, вода или партнер по полу).
Вначале животным давалась пред варительная тренировка, чтобы они ознакомились с устройством при на личии объекта влечения, и лишь во время последних тренировочных про бежек через решетку пропускался ток. В основных экспериментах варь ировалась продолжительность лише ния возможности удовлетворить спе цифическую потребность (депривация) и затем в течение 20 мин реги стрировалось, сколько раз животное стремится преодолеть боязнь решетки с электроразрядами, чтобы до браться до привлекающего объекта. Таким путем рассчитывали не только определить зависимость интенсивно сти или настоятельности отдельных влечений от продолжительности деп-ривации, но и сравнить различные виды влечений.
Как видно из рис. 4.3, жажда, по-видимому, быстрее достигает своей интенсивности, чем голод, а голод — быстрее, чем половое влечение у самцов. Конечно, число попыток пре одолеть препятствие по ряду причин не может служить надежным индика тором интенсивности влечения. На пример, во время предварительной тренировки неконтролируемые фак торы могли привести к различным результатам научения. На результа тах может также сказаться измене ние длительности наблюдения. Вряд ли можно решить, какая продолжи тельность наблюдения наиболее ва лидна для измерения интенсивности данного влечения. Прежде всего в опыте систематически не контролиро валась привлекательность объекта. Между тем, как теперь хорошо изве стно, этот мотивирующий фактор мо жет активировать поведение незави симо от потребностного состояния. Кроме того, при каждом контакте с объектом влечения, каким бы мимо летным этот контакт ни делал экспе риментатор, возникают различные проявления консумматорной активно сти, которые нельзя считать полно стью сопоставимыми между собой.
Рис. 4.3. Зависимость от длительности депривации частоты, с которой крысы преодолевали в 'ящике решетку,- пропускавшую ток, с тем, чтобы добраться до объекта специфиче ской потребности [Т. Jen kins, L. Warner, С. War den, 1926]
Теория влечения
Ориентированные на понятие вле чения, экспериментальные исследо вания 20-х и 30-х гг. позволили до быть много фактов и сделать опреде ленные выводы. Потребностные состояния, внутренние и внешние стиму лы, физиологические и поведенче ские индикаторы интенсивности про изводного от потребности влечения, инструментальные и консумматорные реакции — многое сделалось объек том наблюдения, измерения и стало связываться между собой. Повсюду наблюдался заметный отход от умоз рительного понятия инстинкта. Одна ко понятие влечения отнюдь не было вполне ясным и однозначным. Было лишь общепризнано, что с обострени ем потребностного состояния усили вается лежащее в основе поведения влечение. Вновь встали те вопросы, на которые пытались ответить сто ронники теории инстинктов. Имеется столько же влечений, сколько физи ологических потребностей, или суще ствует единственное влечение как общая, неспецифическая функция по буждения всех форм поведения? Ес ли существуют разные влечения, то тогда влечение, связанное с конкрет ной потребностью, выполняет не только функцию побуждения, но и функцию селекции стимулов и реак ций, т. е. выступает не только как мотивационный (энергетический), но и как структурный (регуляторный) ком понент?
Четкие ответы на эти вопросы дал в своей теории влечения Халл [С. Hull, 1943]. До этого он разрабатывал теорию мотивации, основывавшу юся на ассоциативном механизме предвосхищающих целевых реакций, в которой воздавалось должное целе направленности поведения и которая перекликалась с введенным Толме-ном понятием ожидания. Мы вернем ся к нему в следующей главе. Ответ Халла состоял в следующем: есть лишь влечение в единственном чис ле, и оно обладает функцией общего побуждения, а не ассоциативной и селективной функциями регуляции по ведения. Этот ответ Халла для всех теоретиков, следовавших по его сто пам, свел проблему мотивации к проблеме влечения, или, точнее ска зать, побуждения (Antrieb). Мотива ция стала синонимом энергетизации поведения. Избирательность и на правленность поведения, напротив, были отнесены к вопросам ассоци ативного научения. Подкупающая яс ность теории, разделяющей труд объ яснения поведения на проблемы на учения и проблемы мотивации, не означала, однако, что разделенные компоненты не влияют друг на друга. Главным в халловской концепции влечения было влияние мотивацион-ного компонента на компонент науче ния, но не наоборот. Из числа факто ров, детерминирующих поведение, мотивационный компонент «влече ние» (drive, D), так сказать, автохто-нен.
В чем состоит влияние влечения на компонент научения? Уже в конце 30-х гг. Халл не считал достаточным для объяснения научения, а значит и образования новых S — R-связей, про стого совпадения стимула и реакции. Основным принципом научения стало не классическое обусловливание, из которого в первую очередь пытались вывести торндайковское научение методом проб и ошибок, а обусловли вание инструментальное. Стимулы связываются с реакциями, если реак ции ведут к контакту с целевым объ ектом, к завершению цепи поведенче ских актов, к удовлетворению пот ребности. Это очевидно и в случае классического обусловливания. На ступающее вслед за этим ослабление актуальной потребности подкрепляет новые S — R-связи. Стимульно-реактивное научение происходит в соответствии с принципом подкрепле ния. Подкрепление заключается в «разряжении рецепторов потребно сти» (need receptor discharges). Вме сто потребности Халл также говорит об уменьшении влечения и о разря жении рецепторов влечения (SD), не имея в виду каких-либо процедур измерения этого разряжения. Такое описание детерминантов подкрепле ния кратко обозначается как редук ция влечения. В «Принципах поведе ния» (1943) она приведена как чет вертый из основных постулатов:
«Всякий раз когда реакция (R) и стимул (S) совпадают во времени и это совпадение непос редственно ассоциируется со снижением пот ребности или со стимулом, который непосред ственно и постоянно ассоциировался со сниже нием потребности, то в результате возрастает тенденция этого стимула в последующих ситу ациях вызывать данную реакцию. Возрастания при успешном подкреплении суммируются, да вая в итоге совокупную силу привычки (sHR), представляющую собой простую монотонно воз растающую функцию от числа подкреплений. В свою очередь, верхний предел кривой научения является функцией от величины редукции пот ребности, достигаемой при первичном подкреп лении или ассоциируемой с повторным под креплением, от отсрочки подкрепления и от степени совпадения стимула и реакции» [С. Hull, 1943, р. 178].
Итак, прочность стимульно-реактивной связи (SHR) зависит только от частоты подкреплений. Частота, или интенсивность, проявления вы ученных реакций, зависит только от силы актуального влечения. На пред ставления Халла о подкреплении че рез редукцию влечения (как и на другие его идеи о влечении) прежде всего повлияли исследования Уилльямса [S. Williams, 1938] и Перина [С. Perin, 1942]. В экспериментах обо их авторов крысы после 23-часовой пищевой депривации обучались веду щей к получению пищи инструмен тальной реакции (нажатию рычага). Че тыре группы подопытных животных различались по частоте, с которой на этапе обучения подкреплялась (т. е. вознаграждалась пищей) инструмен тальная реакция. На последующем, критическом этапе после нового пе риода голодания (22 ч у Уилльямса и 3 ч у Перина) эта реакция больше не подкреплялась, т. е. угасала. Зависи мой переменной было сопротивление угасанию, т. е. число нажатий на ры чаг до момента, когда в течение 5 мин не удается зафиксировать ни одной реакции. Это число и есть мера силы привычки (SHR). Результаты эк сперимента приведены на рис. 4.4.
Из графиков видно, что с ростом числа подкреплений возрастает соп ротивляемость выученной S — R-связи угасанию. Другими словами, животное делает тем больше тщетных попыток, прежде чем оставляет их совсем, чем чаще данная реакция ослабляла раньше актуальное потребностное со стояние. Все это подтверждает пред положение о подкреплении на основе редукции влечения. Но обе кривые свидетельствуют еще об одном. Неза висимо от числа подкреплений сопро тивляемость угасанию возрастает с длительностью голодания. Чем боль ше частота подкреплений, тем замет нее различия в сопротивляемости угасанию между двумя условиями длительности голодания, т. е. между двумя величинами интенсивности влечения. Другими словами, частота подкреплений и интенсивность влече ния с точки зрения их влияния на поведение связаны между собой мультипликативно. Ни основанная на частоте подкреплений сила привычки (SHR), ни основанная на длительности депривации сила влечения (D) сами по себе не могут вызвать требуемое поведение (в нашем случае исчезно вение выученной реакции): чтобы воз действовать на поведение, силы должны объединиться. На поведение влияет произведение (SHR) и (D), так называемый потенциал реакции (SER). Формула выглядит так: sER=f(sHR)xf(D).
А вот что пишет в связи с ней Халл:
«Это мультипликативное отношение есть от ношение особой важности, поскольку то, из чего складывается sER, по-видимому, зависит от совокупного действия в его разнообразных формах. Ясно, например, что абсолютно невоз можно предсказать энергичность или настойчи вость действия определенного типа, исходя только из силы привычки или из силы влече ния; ее можно предсказать, только зная произ ведение частных функций SHR и D; фактически это произведение задает величину, которую мы обозначаем символом sER » [С. Hull, 1943 р. 239-240].
Здесь уместно вспомнить результат дискуссии Ах — Левин, а именно раз ведение научения как чистых ассоци ативных связей и как выполнения заученных действий. Заученное само по себе не детерминирует выполне ния деятельности: должен включить ся мотивационный компонент. Это отмеченное Левином различение науче ния и исполнения проводит и Халл, причем в случае уже сформирован ных привычек у него это различение выступает явно. Ведь лишь произве дение SHR и D определяет выполне ние. Имплицитно то же имеет место и в предшествующих процессах науче ния. Научение у Халла выступает наряду с выполнением заученного как принцип поведения. Чтобы привычка укрепилась, организм должен посто янно делать что-то непосредственно вызывающее редукцию определенно го влечения. Несколько проблематич ным разведение компонентов науче ния (SHR) и мотивации (D) выступает применительно к фазе научения. Ведь через процессы подкрепления, рассматриваемые как совершенно не обходимые, мотивационный компо нент проникает и в процессы науче ния (образование привычки).
Рис. 4.4. Влияние числа подкреплений и дли тельности депривации на сопротивляемость угасанию [С. Perin, 1942, р. 101]
Халл [С. Hull, 1943] развивал свою теорию влечения в разных направлениях и сформулировал при этом шесть гипотетических положений. Все они способствовали прояснению поня тия влечения, чрезвычайно стимули ровали исследования и, как мы еще увидим, привели к возникновению но вых концепций. Эти шесть пунктов касаются: (1) предварительных усло вий возникновения влечения; (2) по будительных стимулов; (3) независи мости влечения и привычки; (4) энер гетического действия влечения; (5) подкрепляющего эффекта редукции влечения и (6) неспецифичности вле чения. Обсудим кратко каждый из этих пунктов, а также результаты исследований, в частности, в связи с теми трудностями, которые возникли перед теорией влечения в ее перво начальной форме.
Предварительные условия влечения
Сила влечения находится в прямой зависимости от актуального потреб-ностного состояния организма; пред положительно эта связь опосредуется через рецепторы в организме, воспри нимающие связанные с конкретными потребностями внутренние раздражи тели. Например, пищевая потребность индуцирует состояние влечения. Ма нипулирование длительностью пище вой депривации как предварительным условием возникновения влечения служило операциональным критерием интенсивности влечения.
Однако критериальная ценность длительности депривации должна быть существенно ограничена. Так, у крыс взаимосвязь между длительно стью депривации и индикаторами го лода, в частности количеством прини маемой пищи, устанавливается лишь начиная с длительности не менее 4 ч [R. Bolles, 1957; 1975]. Голодные кры сы за день поедали только в 4 раза больше пищи, чем обычно, а ночью — уже в 8 раз, так что одинако вой продолжительности депривация ночью оказывала более сильный эф фект, чем днем. Наличие четырехча сового предела было установлено, в частности, Ле Маньеном и Таллоном [J. Le Magnen, S. Tallon, 1966]: в промежутке между двумя регулярны ми кормлениями количество поедаемой пищи не зависело от длительно сти воздержания, однако эта зависи мость обнаруживалась после пропу щенного кормления.
Проведенные исследования [см.: R. Bolles, 1967, гл. 7] показали, что уменьшение веса является лучшим индикатором силы влечения, чем длительность депривации. В экспери ментах с крысами, как и предсказы вала теория влечения Халла, обнару жилось, что интенсивность инстру ментального и консумматорного пове дения при использовании разнообраз ных индикаторов (латентное время, интенсивность, настойчивость, сопро тивляемость угасанию) возрастает по мере потери веса (фиксировалось процентное соотношение). Конечно, количественные соотношения между потребностным состоянием и силой влечения (т. е. его поведенческими параметрами) могли дать не интер вальные, а лишь порядковые шкалы. Другие потребности, помимо приема во ды и пищи, например половое влече ние или ориентировка, не являются «потребностями» в том смысле, какой вкладывает в это слово теория вле чения, так как их блокировка едва ли оказывает влияние на поведение. Ус ловия, детерминирующие поведение, довольно сложны. Решающую роль играют стимульные условия внешней ситуации (см. ниже рис. 4.6). Напри мер, для спаривания определенные гормональные состояния являются необходимым, но еще не достаточным условием.
Побудительные стимулы
Состояние влечения должно возни кать одновременно со специфически ми побудительными стимулами (SD). Последние причисляются к структур ным (ассоциативным), а не мотивационным компонентам поведения. Побу дительные стимулы участвуют в соз дании собственных стимульно-реактивных связей, могут регулиро вать поведение, но не могут мотиви ровать его в отличие от общей неспе цифической побудительной силы вле чения. Была сделана попытка под твердить предполагаемое участие по будительных стимулов в регуляции
поведения при помощи опытов на различение влечений. Крыс обучали определенным инструментальным ре акциям в состоянии голода и другим реакциям в той же внешней ситуации в состоянии жажды. Очевидно, лег кость инструментальной реакции со ответственно актуальному состоянию зависит от того, «знают» ли они, что страдают от голода или жажды. Дру гими словами, специфические побуди тельные стимулы должны ассоцииро ваться с инструментальными реакци ями. Результаты проведенных иссле дований [см.: R. Bolles, 1967, р. 254 — 256] едва ли позволяют говорить о побудительных стимулах. Там, где крысы быстро обучались инструмен тальному поведению, адекватному потребности и ведущему к успеху, напрашивались иные, лучшие объяс нения, а именно через побудительный механизм частичных целевых реакций rG).
Поясним это на примере двух ис следований. Халл [С. Hull, 1933] пускал крыс через лабиринт. Если они выбирали один путь, то в конеч ной камере они находили воду; если же другой, то находили в той же камере пищу. Животные помещались в лабиринт попеременно в состоянии жажды или голода. Прошло очень много времени, пока не появились слабые и не очень надежные успехи в различении. Липер [R. Leeper, 1935], напротив, наблюдал быстрые успехи в различении, когда вода и пища находилась в разных камерах.
Если бы побудительные стимулы играли важную роль, то два исследо вания не должны были различаться по результатам научения. В экспери менте Липера дело решало нечто отличное от побудительных стимулов. Консумматорная реакция питья или еды (RG) связывается со стимулами актуального окружения, в котором она совершается. Это окружение име ет сходство со стимулами, которые встречались раньше на критических развилках лабиринта. В результате запускаются частичные предвосхища ющие целевые реакции (rG) питья или еды, одна из которых оказывается сильнее и заставляет двигаться жи вотное в соответствующем направлении. Как мы увидим в следующей главе, этот гипотетический механизм побуждения с его частичными антици пирующими цель реакциями (rG) под названием «мотивация привлекатель ностью» стал благодаря своим боль шим объяснительным возможностям серьезнейшим конкурентом самых раз ных теорий влечения. Это справедли во также и по отношению к попыткам чисто ассоциативного объяснения по ведения, которые целиком опирались на концепцию побуждающих стимулов [W. Estes, 1958].
Независимость влечения и привычки
Поведение определяется не при вычкой (компонент научения) и вле чением (мотивационный компонент) самими по себе, а их произведением. Но можно ли эмпирически доказать функциональную независимость обоих компонентов? Для ответа на этот вопрос были предложены две проце дуры. В первой сравнивались кривые научения, получаемые при сопостави мой частоте подкреплений в условиях разных влечений. Вследствие муль типликативного эффекта плато кри вых располагались в зависимости от силы влечения на разной высоте (см. рис. 4.4) и всегда должны были достигаться путем пропорционального прироста. Вторая процедура более однозначна. Научение может происхо дить в условиях одного влечения, а проверка — в условиях другого. Воп рос в том, будут ли результаты соот ветствовать изменению условий вле чения, или же будет наблюдаться эффект переноса прежних условий?
Примером процедуры второго типа служит исследование Диза и Карпентера [J. Deese, J. Carpenter, 1951]. Крысы с низким и высоким уровнями влечения (по критерию пищевой деп ривации) помещались перед прохо дом, ведущим к камере с пищей. Замерялось латентное время между открытием прохода и началом движе ния. При достижении каждой группой животных плато латентного времени (после 24 подкреплений) параметры влечения изменились: группа, имев шая низкий уровень влечения, была доведена до высокого, и наоборот. Результаты представлены на рис. 4.5. Эффект переноса характеризуется своеобразной асимметрией. При изме нении уровня влечения от низкого к высокому был обнаружен в точности ожидаемый эффект: латентное время сократилось от 10 до 2 с и сразу достигло величины, которую группа, имевшая изначально высокий уровень влечения, продемонстрировала лишь к концу фазы обучения. В последней группе, однако, латентное время не увеличилось до значения плато груп пы с первоначально низким уровнем влечения. О независимости привычки и влечения эти данные не свидетель ствуют. Им можно найти и другие объяснения: скажем, в фазе обучения приобретались не одинаковые, а раз ные реакции (медленное и быстрое начала движения) или после 24 под креплений в группах с различным влечением была достигнута неодина ковая прочность привычки. Соблюде ние обоих требований необходимо для доказательства независимости привычки и влечения.
Боллс [R. Bolles, 1967, р. 227 — 242], сведя вместе важнейшие из полученных результатов, сделал сле дующий вывод: в целом независи мость привычки и влечения в поиско вом поведении подтверждается в той мере, в какой речь идет об их интенсивности. В последнем случае встает вопрос: являются ли быстрое и мед ленное начала одной и той же реак цией, различающейся только интен сивностью, или это две качественно разные реакции, вырабатываемые со ответственно при высоком и низком уровнях влечения. Имеются и другие сложности.
Впрочем, вопрос о независимости влечения и привычки друг от друга — это вопрос об определениях. Ведь есть вторичные, приобретенные вле чения (мотивы), например страх, акти вация которых связана с определен ными сигнальными раздражителями. Халл выделяет их в особую группу, так как относит к влечениям (D) только неприобретенные состояния. Коллеги и ученики Халла — Спенс [К. Spence, 1956; 1958], Миллер [N. Miller, 1956] и Браун [J. Brown, 1961], напротив, причисляют к влече ниям все, что имеет мотивирующий характер, отбрасывая тем самым по стулат независимости влечения и сти-мульно-реактивных связей (о даль нейшем развитии теории влечения см. ниже).
Рис. 4.5. Латентное время (в обратных величинах) реакции пробежки к пище при низком и высоком уровнях влечения и при последующем измене нии этих уровней [J. Deese, J. Carpenter, .1951, р. 237]
Энергетическое действие влечения
Это основной гипотетический посту лат теории влечения: мотивационный компонент оказывает на поведение лишь побуждающее, но не направля ющее влияние. И здесь исследования не могут дать однозначного ответа. Наиболее очевидные результаты, подтверждавшие энергетизирующую силу влечения, получались, когда в ситуации выработанного поведения параметры влечения подвергались резкому изменению посредством ин струментальных или консумматорных реакций (см. рис. 4.4). В сущности, так и происходит в случае пищевой потребности, однако это не так в случае полового влечения (принад лежность которого к влечениям вы ше уже ставилась под сомнение). -Впрочем, если понимать под энергетизацией частоту реакций, то данные можно объяснить и по-другому, напри мер чисто ассоциативно или исходя из гипотезы влияния побудительных стимулов, примером чего являются приведенные выше данные Кэмпбелла и Шеффилда [В. Campbell, F. Sheffield, 1953; см. также рис. 4.1].
Подкрепляющий эффект редукции влечения
Выработка новой стимульно-реактивной связи предполагает нали чие состояния влечения, которое ре дуцируется посредством реакции. Ни один из постулатов теории влечения не вызвал столько исследований и экспериментальных проверок, сколь ко этот. Было получено много доказа тельств, но еще больше данных, кото рые с трудом или же вообще не согласуются с теорией редукции вле чения. Постулат поднимает вопрос о том, что следует понимать под редук цией влечения. То ли это сама консумматорная активность, то ли ее последствия, имеющие характер сти мулов (например, активация рецепто ров в стенках желудка после приема пищи), то ли, наконец, следующая за этим редукция потребности организ ма? Кроме того, в связи с этим постулатом вновь встает вопрос из дискуссии Ах — Левин: не является ли редукция влечения просто мотивационным процессом, ведущим к осуще ствлению поведения, которому науча ются иначе, чем с помощью этого процесса? В таком случае редукция влечения выступает уже как принцип поведения (его мотивация), но не принцип научения (см. в следующей главе о латентном научении).
Чтобы проверить критический (для подкрепления научения) характер консумматорных реакций, исключали отдельные звенья в цепи реакций: оральное звено — введением пищи прямо в желудок через трубку и гастрическое звено — выведением принятой пищи через вставленную в пищевод фистулу (псевдокормление). Так как в обоих случаях научение наблюдалось, хотя и в ограниченном объеме, редукция влечения оказалась необходимо связанной, по меньшей мере отчасти, с консумматорной ак тивностью. Правда, чтобы сохранить при этом в силе гипотетический кон структ влечения, пришлось, как это сделал в отличие от Халла Миллер [N. Miller, 1961], много эксперименти ровавший с прямым и псевдокормле ниями, развести редукцию влечения и редукцию потребностного состояния организма.
Шеффилд продвинулся еще даль ше, показав, что ни редукция потреб ности, ни редукция влечения не явля ются необходимым условием для об наружения научения. Шеффилд и Ро-би [F. Sheffield, T. Roby, 1950] устано вили, что у крыс в состоянии жажды вырабатывается инструментальная реакция на получение раствора саха рина вместо такого же количества воды. Поскольку сахарин непитате лен, большая редукция потребности исключена. Янг [P. Young, 1949; 1961] зарегистрировал множество вкусовых предпочтений, которые, не влияя на обмен веществ в организме, стимулировали научение. Янг объяс няет это различной аффектогенной привлекательностью пищи.
Еще более серьезный удар по ре дукции влечения нанесло исследова ние Шеффилдом, Вульффом и Бейке-ром [F. Sheffield, J. Wulff, R. Backer, 1951] научения в условиях стимулиро вания полового влечения. У крыс-самцов, не имевших опыта копуляции, вырабатывалась инструментальная реакция, позволявшая совокупляться с самкой, находящейся в состоянии течки; при этом копуляция прерыва лась до наступления эякуляции. Нельзя не согласиться с тем, что при этом редукции силы влечения не происхо дит, напротив, влечение усиливается. В отдельных случаях научение было следствием не редукции, а индукции влечения. На рис. 4.6 приведены peзультаты научения в сравнении с контрольной группой, животные кото рой находили в конце лабиринта вме сто самок самцов.
Рис. 4.6. Динамика научения в условиях осуще ствления копуляции без эякуляции у крыс-самцов. Контрольная группа находила в конце пути вместо самок самцов [F. Sheffield, J. Wulff, R. Backer, 1951, p. 5]
Существует целый класс феноме нов научения, которые не могут обус ловливаться редукцией потребностных состояний организма. Они изве стны под названием ориентировочно го или исследовательского поведе ния. Так, Харлоу [Н. Harlow, 1953] установил, что макаки-резусы могут часами, забыв обо всем, разгадывать механизм запора. По данным Батлера [R. Butler, 1953], резусы решают зада чу на различение только для того, чтобы открылось окошко, позволя ющее выглянуть из визуально экрани рованной клетки [см. обобщающую работу: D. Berlyne, 1960].
В последней группе исследований, на которой нужно остановиться в этой связи, использовалось сенсаци онное открытие Олдса и Милнера [J. Olds, P. Milner, 1954]. Крысы на учались нажатию рычага или другим инструментальным реакциям, если после этого они получали легкую электрическую стимуляцию опреде ленных областей гипоталамуса, так называемых центров удовольствия. Олдс [J. Olds, 1958] фиксировал до 7000 реакций в час, вплоть до полно го физического истощения. Если электроды вживлялись в область, от вечающую за пищевую регуляцию, то подкрепляющий эффект электриче ской стимуляции исчезал, когда жи вотное было сытым. Эффект стиму ляции этой области ослабевал и при использовании инъекций андрогенов сексуального поведения. Были зафик сированы также взаимодействия с состояниями физических потребно стей и другими влечениями.
Можно ли согласовать рассмотрен ные данные с теорией редукции вле чения? Убежденный представитель этой теории мог бы сказать, что элек трическая стимуляция мозга как-то влияла на сложный механизм регуля ции потребностных состояний, или влечения. Однако, может быть, состо яния потребностей, или влечения, не играют никакой роли, а поведение подкрепляет вызываемое им аффек тивно окрашенное возбуждение или состояние наслаждения? Во всяком случае, исследования мозговой сти муляции ставят постулат Халла под сомнение. Кто хочет сохранить этот постулат, в виду накопленных фактов поступит правильно, не связывая ре дукцию влечения с предшествующими потребностными состояниями и назы вая влечением все то, редукция чего служит подкреплением.
Неспецифичность влечения
Поскольку привычка и влечение не зависят друг от друга, то присущая влечению функция активации привыч ки также не должна зависеть от источников влечения. Влечение пред ставляет собой неспецифическую ве личину, в которой объединены специ фические состояния, такие, в частно сти, как голод и жажда. Реакция, выработанная в условиях голода, должна, соответственно, осуще ствляться и тогда, когда имеется только жажда и при этом налицо исходная стимульная ситуация. Другими словами, энергетизирующей фун кцией обладает и иррелевантное вле чение. Иррелевантное влечение мо жет усиливать релевантное (суммация влечений) или даже замещать его (замещение влечения).
Эмпирические свидетельства неод нозначны. Если при суммации влече ний иррелевантное влечение сильнее, то часто, например, обнаруживался эффект, противоположный энергетизирующему, а именно тормозящий эф фект. Голод и жажда оказались мало подходящими для проверки гипотезы взаимного замещения, поскольку си стемы регуляции обоих влечений не независимы друг от друга. Если же взять в качестве иррелевантного аверсивное побудительное условие (боль), то, по-видимому, от внешних стимульных особенностей аверсивно-го побуждения зависит стимуляция или торможение поведения; послед нее происходит, когда в зависимости от плана эксперимента возникает конфликт реакций. Надо сказать, что постулат о неспецифичности влече ния принимается скорее в виде ис ключения, а не правила [см.: R. Bolles, 1965, р. 265 и далее]. Тот же вывод приходит на ум и при разборе исследований, в которых делалась попытка вывести общую активность из суммации влечений. Оказалось, что голод сам по себе не побуждает крыс к активности; решающим допол нительным условием является вне шняя стимуляция (шорохи, темнота).
Постулат неспецифичности влече ния лег в основу также одной обшир ной ветви исследований психологии человека [J. Taylor, R. Spence, 1952]. Тейлор [J. Taylor, 1953] разработал опросник (MAS, Manifest Anxiety Sca le, см. гл. 6) для измерения устойчи вых индивидуальных различий общей, т. е. не зависящей от ситуации, тре вожности. Речь идет не о ситуацион ном детерминанте, а о мотивационной диспозиции. Тревожность рассматри вается как «приобретенное влече ние». (Приобретенные влечения мы обсудим ниже.) Людям, набиравшим высокий тестовый балл, приписывал ся высокий уровень влечения. Соот ветственно они должны были иметь и повышенный уровень готовности к реагированию [К. Spence, 1958a].
Отсюда можно получить различные следствия применительно к обучению простым и сложным заданиям. Ход рассуждений при этом будет таким. Задание является легким, если вер ные реакции уже обладают опреде ленной силой привычки и если нет большой конкуренции силы привычки неверных реакций. Вследствие муль типликативной связи SHR и D тревож ные люди должны лучше обучаться легким заданиям, чем малотревож ные. Ведь доминирующий потенциал еще более обеспечит превосходство верных реакций над неверными, не говоря уже о превышении порога ре акции. В сложном задании все долж но быть наоборот. Сила навыка вер ных реакций незначительна по срав нению с неверными. Высокий уровень влечения у тревожных людей усугу бит и без того неблагоприятное соот ношение сил конкурирующих реакций не в пользу верных. Кроме них выше порога окажутся и другие, иррелевантные, привычки. Для подтверждения теории взаимодействия общей силы влечения и сложности задач были взяты задачи с парными ассоциаци ями низкой (высокая ассоциативная связь между членами пары) и высо кой степеней сложности (низкая ассо циативная связь, когда напрашивают ся другие реакции, что приводит к интерференции с верной в данном контексте реакцией).
Спенс, Фарбер и Мак-Фанн [К. Spence, T. Farber, H. McFann, 1956] подтвердили выдвинутые гипо тезы, но Вайнер и Шнайдер [В. We-iner, К. Schneider, 1966b] дали аль тернативное объяснение и в контроль ном эксперименте опровергли ги потезы, вытекающие из теории вле чения. Альтернативное объяснение Вайнера строилось на неоднократно подтверждавшихся данных о том, что у тревожных людей успех повышает, а неудача снижает результаты, а у нетревожных все наоборот. Посколь ку легкие задачи можно рассматри вать как повод испытать успех, а трудные — как повод испытать неуда чу, обнаруженный Спенсом различ ный эффект объясняется, скорее, ес ли принять в расчет когнитивные опосредующие процессы, переживани ем успеха и неудачи, а не конкурен цией реакций (согласно теории влече ния).
Чтобы подтвердить одно из двух объяснений, Вайнер в эксперименте устранил связь между легкими зада чами и успехом и соответственно между сложными задачами и неуда чей. Испытуемым, работавшим с объ ективно легкими парами ассоциаций, по ходу опыта сообщали, что их ре зультаты ниже среднего. Работа со сложными ассоциациями соответ ственно сопровождалась информа цией об успехе. В этих условиях дей ствительно обнаружилось, что раз личный эффект научения обусловлен не уровнем общей тревожности («си лой влечения» как личностной над ситуационной особенностью), а акту альным переживанием успеха — неуспеха. Тревожные заучивали сложный список пар триграмм (напри мер, хов — мег) быстрее, чем нетре вожные, если им сообщалось об успе хе. Напротив, нетревожные при сооб щении о неуспехе заучивали легкий список быстрее, чем тревожные.
Рис. 4.7. Число повторений, необходимых для заучивания легкого и трудного списков из 13 пар триграмм, в зависимости от преоблада ния в мотивации достижения стремления к успеху или избегания неудачи и в зависимости от информации об успехе или неуспехе по ходу опыта [В. Werner, К. Schneider, 1971, р. 260]
В повторном исследовании Вайнер и Шнайдер [В. Weiner, К. Schneider, 1971; см. также: К. Schneider, H. Gallitz, 1973] получили те же данные, причем уровень тревожности испыту емых, степень сложности задачи и обратная информация брались во всех возможных комбинациях друг с другом. Индивидуальные различия определялись с помощью методики измерения мотива достижения по па раметру «стремление к успеху — избегание неудачи» (см. гл. 6). Из данных, приведенных на рис. 4.7, вид но, что тревожность и информация об успехе — неуспехе при сложных зада чах взаимодействуют сильнее, чем при легких.
Подводя итоги, следует констатиро вать, что и этот, последний постулат теории влечения вызвал к жизни много остроумных исследований, ре зультаты которых требовали перес мотра, если не полного отказа, исход ной теории влечения Халла. В двух последующих разделах мы обратимся к некоторым модификациям этой те ории и посмотрим, удалось ли им справиться с нуждающимися в объяс нении феноменами.
Приобретенные влечения. Влечение как интенсивный стимул
Даже применительно к сфере пер вичных, т. е. организмических, влече ний у таких животных, как обыч ные крысы, подтвердить отдельные постулаты теории влечения Халла удавалось с переменным успехом, в постоянном столкновении с возмож ными альтернативными объяснени ями. Естествен вопрос: как же теория может претендовать на объяснение всех тонкостей человеческого пове дения, если с ее постулатами дело обстоит не совсем благополучно? Ведь заранее ясно, что большую часть поведения человека едва ли можно вывести из редукции первич ных влечений. Еще в 1918 г. Вудвортс, введя понятие влечения, отде лил его от поведенческих механиз мов, которые влечение запускает, он указал также, что и сами механизмы могут приобретать побудительную функцию независимо от первичных влечений как источника энергии. Толмена [Е. Tolman, 1926a; 1932] также волновала проблема, как вторичные влечения вырастают и отделяются от первичных. Оллпортом [G. Allport, 1937] был выдвинут принцип функци ональной автономии. Хотя этот прин цип и не оспаривает историю проис хождения мотивов из первичных вле чений, однако предполагает быстро возникающую независимость от них. Коллеги Халла, в первую очередь Маурер и Миллер, пытались распро странить теорию влечения на более сложные мотивационные феномены, такие, как фрустрация, конфликт и условия вторичной мотивации прежде всего у человека. Результатом яви лось постулирование приобретенных влечений (acquired drives).
Фрустрация
Заслуживает внимания тот факт, что среди первичных поисковых («возбуждающих аппетит») источни ков типа голода, жажды или полового влечения не нашлось таких, из кото рых можно было бы вывести приобре тенные влечения. «Вывести» означа ет здесь экспериментально зафикси ровать и показать, что новое влече ние в соответствии с теоретическими постулатами, прежде всего, в состо янии подкрепить поведение, т. е. спо собствует научению.
Исключение, возможно, составляет так называемая фрустрация. Фрустра ция возникает, когда исходные усло вия препятствуют реакциям, ведущим к удовлетворяющей влечение цели, или, если цель достигнута, препят ствуют самим консумматорным реак циям. В обоих случаях наблюдается так называемый эффект фрустрации. Животное реагирует резче, чаще или вариативнее. Скорее всего, эффект фрустрации базируется на усилении того влечения, удовлетворение кото рого нарушается. При этом встает вопрос: не приобретается ли при ча стых фрустрациях новое влечение, которое вносит свою долю в суммар ную интенсивность влечения и в своей специфической форме связано с агрессивными реакциями? Послед нее утверждали Доллард, Дуб, Мил лер, Маурер и Сире [J. Dollard et al., 1939] в своей ставшей популярной книге «Фрустрация и агрессия». Фру страция рассматривается ими как не обходимое и в то же время достаточ ное условие агрессии. Это утвержде ние по ряду соображений оспарива лось и уточнялось [см.: S. Feschbach, R. Singer, 1971; A. Bandura, 1971b; Н. Zumkley, 1978]. Мы подробнее остановимся на этом в гл. 8.
Выведение усиления влечения из усиления фрустрации по ряду причин представляется сомнительным. Сле дующие за срывом реакции часто дают повод к такому напрашивающе муся объяснению. Животное, не обна ружив пищу в обычном месте, не может завершить поведенческую це почку консумматорной реакцией. Не удивительно поэтому, что оно вместо нее проявляет инструментальные ре акции или другие формы поведения. К тому же могут вмешаться результа ты прежнего научения, например ве дущее к успеху более интенсивное реагирование. Возрастание интенсив ности или вариативности поведения можно также объяснить не влечени ем, а ассоциативным фактором. Такое объяснение подкрепляется данными В. Холдера, Маркса, Э. Холдера и Кольера [W. Holder et al., 1957] о научении крыс после сбоя, т. е. после отсрочки подкрепления, реагировать не сильнее, а слабее.
Амсел продвинул вперед анализ ус ловий, отделив эффект фрустрации от реакций на сбой и наблюдая пос ледующие целевые реакции. Голод ные крысы помещались в заканчивав шийся двумя камерами коридор, в каждой из которых находилась пища. Когда реакция пробежки была усво ена, в каждой второй из последу ющих проб одна из камер оказыва лась без пищи. Эффект фрустрации измерялся, во-первых, скоростью, с которой животное покидало (пустую) камеру, и, во-вторых, скоростью, с которой оно мчалось в другую часть коридора. Оба показателя скорости возрастали [A. Amsel, J. Roussel, 1952]. На рис. 4.8 приведены измене ния скорости пробежки по второй части коридора.
В последующих экспериментах [A. Amsel, J. Ward, 1954; A. Amsel, D. Prouty, 1959] животные после по сещения первой камеры ставились в ситуацию выбора. Чтобы найти в дру гой камере пищу, животные должны были выработать одну из двух проти воположных реакций в зависимости от того, находили они или нет в первой камере пищу (т. е. получали или нет подкрепление). После некоторой тренировки животные усваива ли нужное различение. Спрашивает ся: можно ли объяснить этот резуль тат, исходя из теории влечения, т. е. является ли научение эффектом спе цифического, вновь приобретенного (фрустрационного) влечения или ус ловий, ведущих к общему усилению влечения? Эту наиболее близкую Халлу точку зрения отстаивал Браун [J. Brown, 1961]. Или же имеются другие мотивационные факторы, ко торые ассоциативно связаны с внешними ситуационными стимулами? Такое объяснение предпочитает Ам-сел [A. Amsel, 1962]. Ведь можно по казать, что заученные реакции вызы ваются стимулами, связанными с на рушением исходных условий. Тем са мым животное явно стремится пре дупредить предстоящий сбой. Амсел считает решающим для объяснения наблюдаемых эффектов фрустрации не усиление влечения, а воздействие на мотивацию побудительных стиму лов внешней ситуации.
Рис. 4.8. Время пробежки между первой и второй целевыми камерами в тоенировочной и экспериментальной сериях, когда в первой камере попеременно пища либо была (подкреп ление), либо отсутствовала (фрустрация) [A. Amsel, J. Roussel, 1952, p. 367]
Страх как приобретенное влечение
Все же доказать существование приобретенных влечений, пожалуй, удалось, если не среди поисковых, то среди аверсивных влечений, в ча стности при научении избеганию. По-видимому, в данном случае действует страх. Страх можно рассматривать как условную реакцию на боль, а саму боль — как первичное аверсивное влечение, редукция которого под крепляет инструментальное поведе ние бегства или избегания. Поскольку можно показать (это будет сделано позднее), что и в искусственно вы званном состоянии страха, не связан ном необходимо с реально испытан ной ранее болью, вырабатываются и сохраняются реакции бегства и избе гания, то страх, видимо, является приобретаемым и получающим само стоятельность влечением, которое можно связать со всевозможными ус ловиями.
Эти соображения впервые были вы сказаны Маурером [Н. Mowrer, 1939]. При этом он воспользовался вторым вариантом психоаналитической те ории страха, сформулированным Фрейдом в 1926 г. Согласно ей, страх выступает как «реальный», т. е. эф фективный, сигнал, предупрежда ющий о приближающейся угрозе и мотивирующий защитные реакции. На блюдения за животными в экспери менте, на который часто ссылался еще Халл, показали, что реакции, направленные на избегание электри ческого удара, поддаются угашению с большим трудом. Другими словами, животные, помещенные в ту же ситу ацию, вновь обращаются в бегство, хотя болевой раздражитель, отсут ствует. Казалось бы, речь идет о типичном случае классического обус ловливания. Однако вызывает удив ление высокая сопротивляемость уга санию, хотя необходимое для класси ческого обусловливания подкрепле ние уже отсутствует. Значит, объяс нение по аналогии с классическим обусловливанием не годится. Маурер предположил, что страх вызывают сигнальные стимулы, связанные с си туацией, в которой первоначально бы ла испытана боль. Выступая сперва как условная реакция на боль, страх затем превращается в качестве со стояния аверсивного напряжения в автономное влечение, которое реду цируется посредством реакции бег ства. Тем самым именно редукция страха подкрепляет в дальнейшем реакцию бегства даже при отсутствии боли.
Это объяснение, казалось, разре шило парадокс существования в дан ном случае редукции влечения. Ма урер [Н. Mowrer, 1938] воспользовал ся им в эксперименте с людьми еще в 1938 г. Испытуемые получали в паль цы легкий электроразряд, который предварялся световым сигналом. Из мерявшаяся параллельно в качестве индикатора состояния эмоционально го напряжения кожно-гальваническая реакция возрастала с появлением светового сигнала и падала при включении тока, что соответствовало данным самоотчетов испытуемых, го воривших, что световой сигнал приво дил их в возбуждение, а удар током был своеобразным облегчением.
Для доказательства на примере страха научаемости влечениям Н.Миллер [N. E. Miller, 1941; 1948] провел ставшие классическими эк сперименты. Экспериментальный ап парат состоял из двух разделенных дверцей камер. Левая камера была белой, и полом в ней служила сетка, через которую можно было пропу скать электрический ток; правая бы ла черной и имела обычный пол. Соединительную дверцу можно было открыть из белой камеры, повернув приделанное к ней горизонтально ко лесико или нажав находящийся ря дом рычаг. Убедившись, что при от крытой дверце крысы не оказывают никакого предпочтения белой или черной камере, экспериментатор 10 раз помещал каждое животное в бе лую камеру при открытой дверце и пропускал через пол ток. Животное могло спастись, убежав в черную ка меру. На следующих этапах экспери мента электроразряд больше не применялся. Животное сначала 5 раз помещали в белую камеру при закры той дверце, и если оно приближалось к дверце, экспериментатор открывал ее. Затем в течение 16 раз дверца открывалась, если животное науча лось поворачивать колесико. В пос ледней фазе условием открывания дверцы было усвоение новой реак ции — нажатия рычага. На последних этапах эксперимента все животные при открытой дверце бежали в чер ную камеру, хотя электроразряда не было. Половина из них выучилась инструментальной реакции поворота колесика, чтобы спасаться, если дверца закрыта, а позже, когда эта реакция уже не действовала, научи лись нажимать рычаг. Скорость реак ции на протяжении 16 проб постоянно возрастала. Остальные животные проявили характерные реакции стра ха: «застывание», съеживание, дефе кацию и уринацию.
На основании этих результатов Миллер делает следующий вывод. Страх представляет собой безуслов ную реакцию вегетативной нервной системы на болевые стимулы. Она может вызываться и другими, услов ными, стимулами (белый цвет камеры как сигнальный стимул). Однако сам страх одновременно является стиму лом, поскольку может вступать в связь с реакциями. Но, будучи стиму лом, он является и влечением, так как любая реакция, выводящая из сферы действия вызывающие страх стимулы, подкрепляется. Страх отве чает требованиям центрального по стулата теории влечения: его редук ция выполняет функцию подкрепле ния.
Миллер в отличие от Халла лишил влечение его исключительной связи только с первичными потребностями. Он пишет:
«Влечение — это интенсивный, побуждающий , к действию стимул. Любой сделавшийся доста точно сильным стимул может стать влечением. Чем интенсивнее стимул, тем большей фун кцией влечения он обладает» [N. Miller, J. Dollard, 1941, p. 18]. Соответственно и внешние стимулы, если они достаточно сильны, могут приобретать характер влечений. Что же каса ется приобретенных влечений типа страха, то «статус влечения приобретается через связь слабых сигналов с реакциями, порождающими сильные стимулы» [ibid., p. 66].
Однако возведение страха в ранг влечения, понимаемого в смысле Халла, приводит к осложнениям. В рас смотренных экспериментах мы не имеем дело с научением бегству. Бег ство дает животному возможность быстрее уйти от болевого раздражи теля, как только он возникает. В нашем случае мы имеем дело с на учением избеганию. На основании ус военных предварительных сигналов животное после нескольких проб пус кается в бегство раньше, чем возни кает боль, т. е. оно избегает боли.
Рис. 4.9. Выработка реакции избегания на по даваемый удар электрического тока у одного из подопытных животных [Я. Solomon, L. Wyn ne, 1953, p. 6]
Мы уже видели, что высокую сопро тивляемость угасанию нельзя объяс нить на основании павловского обус ловливания, так как боль, служащая в данном случае подкреплением, впоследствии отсутствует. Выйти из этого затруднения помогает призна ние за страхом функции влечения. Вызываемая реакцией избегания ре дукция страха подкрепляет эту реак цию и повышает сопротивляемость угасанию (пока не угаснет сам страх). Вот почему нет необходимости отбрасывать постулат подкрепления.
Впрочем, сам Маурер [Н. Mowrer, 1947] ограничил применимость посту лата подкрепления при помощи ре дукции влечения. В 40-е гг. он испове довал так называемую теорию двух факторов, согласно которой всякое научение опирается либо на класси ческое, либо на инструментальное обусловливание. (Позже, в 1960 г., он перешел на позиции мотивационной теории ожидания; см. гл. 2 и 5.) По этой теории редукция потребности яв ляется не универсальным условием любого подкрепления, а лишь услови ем подкрепления при инструменталь ном научении, которое ограничено произвольной моторикой скелетной мускулатуры. При классическом обус ловливании, ограниченном непроиз вольной моторикой, для подкрепле ния достаточно простого совпадения. При научении избеганию оба механиз ма действуют совместно: сначала страх по классической схеме связы вается с сигнальными стимулами, за тем редукция страха ведет к подкреп лению инструментальных реакций из бегания.
Однако с подобным объяснением не согласуются кажущиеся парадоксаль ными данные Соломона и Уинна [R. Solomon, L. Wynne, 1953]. Эти авторы установили, что выработанная реакция избегания после нескольких повторений начинает осуществляться еще до наступления реакции страха. Через 10 с после условного раздра жителя собаки получали сильный удар током и быстро научались избе гать этого, перепрыгивая через барь ер. На рис. 4.9 изображена типичная для подопытных животных динамика латентного времени. Уже после 7 проб собака прыгает, не дожидаясь электроразряда, и еще через 3 пробы латентное время устанавливается между 1 — 2 с. Это слишком короткий промежуток, чтобы можно было гово рить о наличии реакции страха. Ведь страх — это реакция вегетативной нервной системы, требующая для сво его возникновения, как правило, 2 — 4 с [см.: К. Spence, W. Runguist, 1958]. Если в отдельных случаях ла тентное время превышало этот интер вал, то затем оно становилось иногда еще короче, чем 1 — 2 с. Получается, будто животное стремится избежать не только боли, но и страха перед болью. Сопротивляемость угасанию в этом эксперименте оказалась почти неограниченной; некоторым собакам для угасания реакции требовалось свыше 650 проб. Здесь едва ли под ходит объяснение, что уменьшение страха, действуя как редукция влече ния, вызывает новое подкрепление усвоенной реакции избегания. Авторы объясняют высокую сопротивля емость угасанию в терминах «консер вации тревожности». Если тревож ность ослабевает, время реакции уве личивается, вновь возникает ощуще ние страха, которое подкрепляет ре акцию избегания. Но все же исключи тельная сопротивляемость угасанию остается непонятной.
Объяснение, отказывающееся от попытки вывести реакцию избегания из приобретенных влечений, было предложено Шонфельдом [W. Schoenfeld, 1950]. Как и Скиннер, Шонфельд отбросил гипотетические про межуточные переменные. С его точки зрения, все обстоит гораздо проще: есть стимулы с позитивной и негатив ной подкрепляющей ценностью. Если они совпадают с нейтральными сти мулами, последние со временем так же приобретают соответствующую подкрепляющую ценность. В резуль тате изначально нейтральные стиму лы приобретают негативный характер и организм вырабатывает устраня ющие неприятный стимул реакции. С точкой зрения на страх как на приоб ретенное влечение связывались боль шие ожидания. Здесь видели возмож ность уменьшить, если не преодолеть совсем, разрыв между поведением животных и человека, между экспе риментами по научению крыс с по мощью голода или жажды и формами поведения человека, преследующего всевозможные цели и не удовлетво ряющегося исключительно биологиче скими потребностями. В этом случае стремление к обладанию, власти, признанию и достижению можно было рассматривать как выработанное по ведение избегания, подкрепляемое и поддерживаемое редукцией страха и в конечном счете (если проследить индивидуальное развитие вплоть до раннего детства) коренящееся в пер вичных влечениях типа голода, жаж ды и боли. Такой ход рассуждений смыкался с идеями психоанализа и во многом способствовал тому, чтобы сделать их доступными, проверяемы ми и применимыми в исследованиях научения и влечений. Примером это му могут служить книги Маурера [Н. Mowrer, 1950], а также Долларда и Миллера [J. Dollard, N. Miller, 1950]. Рассмотренная в гл. 2 попытка Бра уна [J. Brown, 1953] вывести «мотив денег» и связанный с ним «мотив труда» из приобретенного в раннем возрасте страха также свидетель ствует о надежде вывести все проб лемы мотивации из первичных влече ний. Браун отмечает:
«Во многих, если не во всех, примерах поведения взрослого, отчетливо характеризу ющегося реакциями добывания денег, вряд ли есть необходимость постулировать действие приобретенного влечения к деньгам. Влечение к деньгам не может быть объектом научения. Напротив, вырабатывается тревожность на по явление разнообразных признаков, сигнализи рующих об отсутствии денег. Приобретение денег автоматически ликвидирует или реши тельно изменяет эти признаки и тем самым приводит к редукции тревожности» [J. Brown, 1953, р. 14].
Исследования, чьим символом была теория влечения, не оправдали этих ожиданий. Объяснительная ценность отдельных постулатов теории влече ния, а также гипостазирования страха как приобретенного влечения все больше ставилась под сомнение. Для объяснения полученных эксперимен тальных результатов (а в отношении их разнообразия теория влечения оказалась чрезвычайно плодотвор ной) привлекалось все больше факто ров, представлявших собой не внут ренние (состояния влечения), а в ос новном внешние ситуационные детер минанты. События, так сказать, пере местились «вовне». Сигнальные раз дражители, содержания стимулов, мотивирующие ожидания явно предо ставляли более подходящие теорети ческие возможности для объяснения активации, направленности и интен сивности, другими словами, для объ яснения целенаправленности поведения. В следующей главе мы рассмот рим эти подходы.
Рис. 4.10. Четыре вида конфликтных ситуаций. Р обозначает субъек та, А, В, С и 0 — позитивный (+) или негативный ( — ) требовательный характер объектов, или целей поведения, между которыми осуще ствлялся выбор. Строчные буквы а, Ь, с, d обозначают соответству ющие этому характеру и воздействующие на субъекта силы, т. е. силы, толкающие его либо к объекту, или цели, либо от них
Рис. 4.11. Силы поля конфликтной ситуации, при которой позитив ная и негативная валентности однонаправлены [К. Lewin, 1946a р. 812]
В завершение разговора о теории влечения уместно процитировать Боллса, внесшего свою лепту в свя занные с этой теорией исследования:
«Понятие влечения можно сравнить со стари ком, прожившим долгую, активную и небеспо лезную жизнь. Это понятие породило значи тельное число концепций и эмпирических ра бот; возможно, косвенно оно внесло большой вклад в наше понимание поведения. Но время свершений позади. Пришла пора, когда более молодые, более энергичные, более способные концепции должны взять верх. Поэтому, как бы мы ни были привязаны к нашему старому другу, его уход не должен повергать нас в отчаяние» [R. Bolles, 1967, р. 329 — 330]
Теория конфликта
Левиновская теория конфликта
Важной частной областью психоло гии влечений был экспериментальный анализ конфликтного поведения. Миллер [N. Miller, 1944; 1951] разра ботал на его основе получившую широкую известность модель конф ликта: модель «стремления — избегания». Основные идеи ее пред восхитил Левин в небольшой моно графии 1931 г. «Психологическая ситуация награды и наказания» [англ. пер.: К. Lewin, 1935], в которой приводится следующее определение: «Конфликт... психологически можно охарактеризовать как ситуацию, в ко торой на субъекта одновременно воз действуют противоположно направ ленные силы примерно одинаковой величины» [К. Lewin, 1931, S. 11]. Ле вин различает три основных случая конфликтных ситуаций. Позднее Хов-лэнд и Сире [С. Hovland, R. Sears, 1938] добавили еще один случай. По силам, воздействующим на субъекта и направляющим его поведение на объект или от него, можно выде лить следующие четыре вида конфликтных ситуаций:
1. Конфликт «стремление — стремление»: даны два объекта или цели, причем оба обладают позитив ным и примерно равным требователь ным характером (валентностью); при этом, однако, нельзя обладать или стремиться к обоим, а необходимо сделать выбор между двумя возмож ностями. Говоря проще, это ситуация буриданова осла, умирающего от го лода между двумя равно привлека тельными охапками сена.
2. Конфликт «избегание — избегание»: ситуация, когда прихо дится выбирать между двух примерно равных зол. Например, школьнику нужно или доделать ненавистную до машнюю работу, или выполнить впос ледствии штрафное задание.
3. Конфликт «стремление — избегание»: одно и то же одновре менно притягивает и отталкивает. Можно хотеть, например, женитьбой удержать возле себя любимого чело века и одновременно бояться поте рять свою независимость.
4. Конфликт «двойных стремле ния — избегания» (конфликт двойной амбивалентности): например, некто колеблется в выборе одной из двух профессий, каждая из которых имеет свои положительные и отрицательные стороны.
На рис. 4.10 представлены все че тыре вида конфликтных ситуаций. Ис пользуемые символы соответствуют способу изображения, разработанно му Левином в его теории поля, где, например, стрелки обозначают векто ры поля и отражают направленность влияний, исходящих от ситуации или от субъекта. Впрочем, схема кон фликта «избегание — избегание» представляет собой замкнутую со всех сторон ловушку, свойственную ситуации психологического принужде ния. Это означает, что субъект не видит возможности выбраться из зо ны действия двух зол. В противном случае он бы уклонился от конфлик та.
Теория поля Левина станет яснее из примера конкретной конфликтной ситуации. Силы поля этой ситуации изображены на рис. 4.11. Трехлетний ребенок пытается достать из морских волн своего игрушечного лебедя. Его притягивает любимая игрушка, но, когда он подходит слишком близко к волнам, его тянет обратно. Вдоль берега как бы тянется пограничная линия, при переходе которой отталки вающая сила вида грозных волн начи нает превышать притягательную силу игрушки.
Основываясь на этом примере, Ле вин [К. Lewin, 1946a, р. 812] выдви нул интуитивное предположение, что в условиях конфликта «стремление — избегание» приближение к целевому объекту ведет к возрастанию по сравнению с притягивающими оттал кивающих сил. На определенном рас стоянии от целевого объекта должно существовать равновесие между стремлением и избеганием. В этой точке пересекаются градиенты ва лентностей притягивающих и отталки вающих сил. На большем расстоянии от объекта притягивающие силы за метно сильнее отталкивающих. По этому-то ребенок и тянется к лебедю. Но когда он переступает границу, образованную точкой пересечения обоих градиентов валентности, оттал кивающие силы становятся сильнее и ребенка тянет назад. Так возникает характерная картина колебательных движений. Рисунок 4.12 иллюстриру ет изменяющееся соотношение сил в данной конфликтной ситуации как функцию от физического расстояния между субъектом и притягательным и одновременно отталкивающим объек том.
Согласно Левину, величина пове денческой тенденции (силы) зависит одновременно от двух переменных: величины валентности цели (целевого предмета) и расстояния до цели, ко торое еще предстоит преодолеть. (Психологически расстояние может определяться иначе, чем простран ственная удаленность, например как дистанция во времени, или количе ство необходимых промежуточных действий, или их сложность, или тре бующаяся для этого затрата сил и т. д.).
Рис. 4.12. Зависимость градиента положитель ной и отрицательной валентностей от физиче ского расстояния между субъектом и объекта ми с положительной и отрицательной вален тностями [К. Lewin, 1946 а, р. 812]
Рис. 4.13. Градиенты тенденций стремления и избегания при приближении к цели, облада ющей одновременно положительной и отрица тельной валентностями
Миллеровская модель конфликта
Миллер [N. Miller, 1944] связал идею Левина о зависимости измене ния валентности от расстояния до цели с гипотезой Халла [С. Hull, 1932; 1934] о градиенте цели. При помощи этой гипотезы Халл объяснял наблю даемые им факты убыстрения бега голодных животных при приближении к цели, а также осуществление кор рекции ошибок при прохождении ла биринта сначала вблизи от цели и затем в обратной последовательно сти до места старта. Согласно гипоте зе градиента цели, образование сти-мульно-реактивных связей и упроче ние привычки начинаются в непос редственной близости от цели, ибо здесь подкрепление следует сразу же, а не откладывается, если цель удалена. Таким образом, при обуче нии новой последовательности реак ций процесс формирования и упроче ния привычки смещается от конца к началу этой последовательности.
Миллер [N. Miller, 1951; 1959] вы двинул шесть гипотез, касающихся феномена конфликта:
(1) тенденция стремления тем силь нее, чем ближе расстояние до цели (градиент стремления);
(2) тенденция избегания тем силь нее, чем ближе расстояние до внуша ющего опасение стимула (градиент избегания);
(3) градиент избегания растет бы стрее градиента стремления;
(4) в случае конфликта между дву мя несовместимыми реакциями по беждает более сильная;
(5) высота градиента стремления или избегания зависит от силы влече ния, на котором основываются тот и другой;
(6) сила подкрепляемой тенденции реагирования возрастает вместе с ко личеством подкреплений, пока не до стигается максимальное плато науче ния. (Последняя гипотеза была до бавлена в 1959 г.)
Рисунок 4.13 иллюстрирует первые четыре гипотезы. Когда расстояние до цели становится меньше X, тен денция избегания становится сильнее тенденции стремления. В этой точке поведение колеблется между стрем лением и избеганием.
Согласно гипотезе 5, соотношение сил обеих тенденций, и тем самым местоположение точки их пересече ния, может измениться, если изменит ся соотношение сил двух влечений, на которых основываются эти тенден ции. Если, например, усиливается го лод, толкающий животное в поисках пищи в район цели, то повышается градиент стремления в целом и точка пересечения обоих градиентов смеща ется ближе к цели.
Но чем обосновать предположение, что градиент избегания должен расти быстрее градиента стремления? Мил лер видит причину этого в различии влечений, лежащих в основе обеих тенденций. Тенденция стремления, например, в случае голода поддержи вается побудительной стимуляцией, источники которой находятся в самом организме. Куда ни двигайся, побуди тельная стимуляция не меняется не зависимо от того, насколько далека цель, где имеется пища. Напротив, тенденция избегания основывается на приобретенном влечении — страхе, если внешние раздражители в районе цели причиняют боль. Страх вызыва ется не внутренней побудительной стимуляцией, а внешними ситуацион ными сигнальными стимулами. Через них он тесно связан с исходной по рождающей боль ситуацией.
В свете этих рассуждений становится также очевидной важность пос ледней гипотезы. Количество под креплений реакции, т. е. сила привыч ки, влияет на крутизну градиента соответствующей тенденции, так как ассоциативный компонент потенциала реакции (сила привычки) зависит от близости цели (по меньшей мере, по ка плато научения не достигнуто на всем пути к цели). Большая крутизна градиента избегания выводится как раз из того, что оба компонента по тенциала реакции — влечение (страх) и сила привычки — связаны со стиму лами, относящимися к цели. Из ком понентов тенденции стремления та кое можно сказать только про ассоци ативный компонент — силу привычки. Если бы этот компонент стремления значительно превышал аналогичный компонент избегания, то в порядке исключения могла бы возникнуть си туация, при которой градиент стрем ления рос бы более круто.
Браун [J. Brown, 1948] дал экспери ментальное подтверждение гипоте зам 3 и 5. Из четырех групп подопыт ных животных (крыс) две постоянно находили в конце коридора пищу, при этом животные одной группы были очень голодными, другой — не очень (соответственно 48 и 1 ч голодания). Две остальные группы были сыты и получали на том же месте удар то ком: одна группа — сильный, другая — слабый. После фазы научения Браун измерил силу, с которой животные, помещенные в коридор, стремились к цели или от нее. Сила измерялась при помощи специальной сбруи, наде вавшейся на животное и за которую его пытались удержать в различных частях коридора. Результаты пред ставлены на рис. 4.14.
В более позднем исследовании [N. Miller, 1959] были объединены, операционализированы и подтвер ждены гипотезы 4 (более сильная реакция) и 5 (высота градиентов воз растает с силой влечения). Животные в одном и том же месте получали и пищу и удар током, что создавало конфликтную ситуацию. В зависимо сти от длительности голодания и си лы электроразряда для различных групп животных создавались разные соотношения сил влечений, что позволяло независимо друг от друга из менять высоту градиентов стремле ния и избегания, а значит, и рассто яние до точек пересечения градиен тов. Зависимой переменной, соответ ственно, было минимальное рассто яние до цели, которое не могло пре одолеть животное в своих колебани ях. Результаты соответствовали гипо тезам. При данной силе электрораз ряда расстояние уменьшалось с воз растанием длительности голодания. Напротив, при фиксированной дли тельности голодания расстояние уве личивалось с возрастанием силы уда ра током.
Рис. 4.14. Выраженность тенденций стремле ния и избегания при изменении расстояния от района цели у четырех групп животных в зависимости от степени интенсивности одного из двух влечений [J. Brown, 1948, р. 457, 459]
Применения модели конфликта
Модель конфликта открыла много образные и перспективные возможно сти применения. Как уже отмечалось, расстояние до цели не обязательно должно быть пространственным Это может быть также временная бли зость или степень сходства с перво начальной целью. В последнем слу чае последовательное уменьшение сходства с переживаемой как конфликтная целью часто играет важную роль в невротических кон фликтах и их психотерапевтическом лечении. Так, объект агрессивных или сексуальных устремлений может од новременно вызывать сильный страх негативных последствий, что приво дит, как заметил Фрейд, к так назы ваемому смещению. Первоначальный объект в переживании замещается другим, более или менее схожим, но вызывающим меньший страх или тре вогу. Применительно к сексуальности Кларк [R. Clark, 1952; R. Clark, М. Sensibar, 1955] экспериментально подтвердил наличие смещений в об разах представлений при возраста ющем сексуальном возбуждении.
Рис. 4.15. Перемещение заторможенной реак ции вдоль градиента генерализации стимула до точки максимума фактической (Netto) ее силы (пунктирная линия) [Л/. Miller, 1944, р. 434]
Смещение первоначального объек та соответствует генерализации сти мула. Чем больше тенденция избега ния превосходит тенденцию стремле ния, тем меньше сходство между пер воначальным объектом и разреша ющим конфликт смещением. Миллер [N. Miller, 1944] разобрал этот случай на своей модели конфликта. Градиен ты стремления и избегания отражают зависимость силы реакции от степени сходства с порождающим конфликт целевым стимулом, а не от простран ственной и временной дистанции. Это значит, что речь идет о градиентах генерализации стимулов для заторможенной реакции стремления и тормо зящей реакции избегания. На рис. 4.15 изображен вариант модели Миллера применительно к проблеме смещения. Согласно этой модели, для смещения предпочтительнее такая степень сходства, при которой факти ческая сила заторможенной реакции максимальна. На рисунке данная сте пень сходства находится между С и D.
Было найдено экспериментальное подтверждение этому [Е. Murray, М. Berkun, 1955]. Крысы, обученные находить в конце черного коридора пищу, стали получать там во время еды удар током и начали избегать целевую камеру. После этого коридор был соединен еще с двумя коридора ми, расположенными параллельно с ним. На различном расстоянии от целевой камеры находились отвер стия, позволявшие проникать в смеж ный коридор. Два соседних коридора отличались от первого цветом стен. Они были не черными, а в непосред ственно примыкающем коридоре — серыми и в следующем — белыми. Тем самым возникал градиент убыва ния сходства с первым, конфликтогенным, коридором. Предполагалось, что животное, помещенное в первый коридор, должно держаться на при личном расстоянии от целевой каме ры, после перехода в соседний кори дор это расстояние должно умень шиться и в последнем коридоре стать минимальным. События стабилизиру ются одновременно по двум незави симым друг от друга градиентам: про странственной удаленности от конфликтогенной цели и степени сход ства с ней. Оба эти параметра были использованы как ортогональные ко ординатные оси для построения трех мерной модели конфликта. Градиен ты выступают здесь не в виде линий, а в виде плоскостей. Их пересечение становится линией пересечения двух плоскостей. Говоря конкретно, живот ное сможет продвинуться ближе к цели за счет перехода в область большего несходства с изначальным целевым стимулом (и наоборот). Мюррею и Беркану действительно уда лось это показать. Но они обнаружи ли еще один факт. Такое смещение оказывает «терапевтическое» воз действие: градиент избегания стано вится со временем менее крутым. Животные постепенно возвращаются к условиям, более похожим на перво начальный целевой стимул. Отсюда можно сделать вывод, что ' при психотерапии нужно не повышать градиент стремления, а понижать гра диент избегания, в частности, адек ватной организацией замещения и подстановки объектов, сходных с вы зывающими конфликт стимулами. При этом пациентом очевидным обра зом разрешается порожденный конфликт. Напротив, обычные тера певтические уговоры немедленно раз делаться с истинной причиной кон фликта хотя и сместили бы точку пересечения обоих градиентов ближе к подлинному источнику, но одновре менно и завысили бы ее, что означа ет большую силу обеих конфликту ющих тенденций и тем самым боль шую внутреннюю напряженность.
Впрочем, классическими примерами объяснительных возможностей моде ли конфликта служат тревожащие субъекта события, которые фиксиро ваны во времени и поэтому неумоли мо приближаются: экзамен, необходи мая операция или роды. С одной стороны, их боятся, с другой — ждут, чтобы пережить и оставить позади. Зависимость конфликтных тенденций от временной близости и степени сходства образа с предстоящим собы тием изучалась Фишем [R. Fisch, 1970] на материале экзаменов.
Аналогичное исследование провел С. Эпстейн [S. Epstein, 1962] с пара шютистами-любителями перед их пер вый прыжком. Помимо всего осталь ного, он использовал данные оценки испытуемыми обеих конфликтующих тенденций на разных стадиях де ятельности. При этом тенденции стремления и избегания определя лись как «предвкушение прыжка, же лание ускорить события, возбуждение от возможности свершить прыжок» и «желание повернуть назад и отка заться от прыжка, преследует мысль зачем мне вообще все это понадоби лось, страх». На рис. 4.16 представ лены полученные после прыжка ус редненные самооценки 28 начинающих парашютистов в следующей последовательности событий: (1) пос ледняя неделя; (2) последняя ночь; (3) утро перед прыжком; (4) после прибытия на взлетное поле; (5) во время разминки перед прыжком; (6) при надевании парашюта; (7) по садке в самолет; (8) взлете; (9) сиг нале готовности; 10) выходе наружу (сначала парашютист стоит на кры ле); (11) в ожидании толчка; (12) в свободном падении; (13) после рас крытия парашюта; (14) сразу после приземления.
Конечно, самооценки (и к тому же получение задним числом) — сомнительный показатель тенденций стремления и избегания. Будучи не в состоянии разделить эти две тенден ции, парашютисты переживали, ско рее, своеобразную равнодейству ющую смешанных чувств уверенности и беспокойства. На это указывает и зеркальный характер обеих кривых. Примечательно, однако, что тенден ция избегания (беспокойства) посте пенно возрастает, но незадолго до критического события (прыжка) вновь снижается (как если бы парашютист уже не видел никакой возможности отступления и приобретал тем самым уверенность).
Рис. 4.16. Самооценки тенденций стремления и избегания как функция последовательности со бытий перед первым парашютным прыжком [S. Epstein, 1962, 179]
В дальнейших исследованиях Фенц [W. Fenz, 1975] зарегистрировал нейровегетативные показатели актива ции на протяжении всей цепи собы тий, составляющих прыжок. При этом оказалось, что частота сердцебиений и дыхания, а также кожно-гальваническая реакция неуклонно возрастают до момента раскрытия парашюта. Однако это относится только к начинающим. Опытные пара шютисты показывают максимальные значения уже на более ранних этапах прыжка: при посадке в самолет (ча стота сердечных сокращений), при сигнале готовности (частота дыхания) и во время свободного падения (кожно-гальваническая реакция). Однако все их значения не выходят за 50%-ную отметку общей вариативности, выявленной Фенцом у начинающих по каждому из трех индикаторов. Эти различия, впрочем, обусловлены не только опытом, т. е. количеством прыжков. Если разделить прыгунов на хороших и плохих, то последние и после многих прыжков обнаруживают динамику активации, схожую с дина микой начинающих. Очевидно, их ус пехи в прыжках не дают им достаточ ных оснований для того, чтобы взять под контроль тревожные аспекты си туации (совладать со стрессом). Мо жет быть, причинные связи здесь носят, хотя бы отчасти, круговой ха рактер: парашютисты тревожно-возбуждены, поскольку прыгают ху же, а поскольку они прыгают хуже, то дольше остаются в состоянии тре вожного возбуждения.
Теории активации
В гл. 2 мы уже в основных чертах обрисовали линию психологии актива ции в исследованиях мотивации и указали на стимулирующее воздей ствие, которое оказали на теоретиче скую психологию мотивации два от крытия из области нейрофизиологии: «восходящая активирующая ретику лярная система» (ВАРС) в стволе головного мозга [G. Moruzzi, H. Magoun, 1949; D. Lindsley, 1957] и «система подкрепления» в гипоталамусе [J. Olds, P. Milner, 1954]. Здесь нет возможности останавливаться на ней рофизиологических данных, которые, впрочем, в наши дни представляют намного более сложную картину, чем та, что имелась в 50-е гг. [см.: J. Olds, 1973]. Еще в 30-е гг. [в частности: Е. Duffy, 1934] исследователи стали измерять множество нейровегетативных проявлений активации, прежде всего в связи с описанием и объясне нием эмоций. Но лишь в 50-е гг. стала утверждаться идея, что гипотетиче ский конструкт «общий уровень акти вации», основывающийся на нейрофи зиологической функции ВАРС, соот ветствует интенсивности неспецифи ческого влечения и мог бы, следова тельно, заменить халловскую пере менную D. Такие взгляды отстаивали в первую очередь Мэлмоу [R. Malmo, 1959] и Хебб [D. Hebb, 1955], а также Даффи [Е. Duffy, 1957] и Биндра [D. Bindra, 1959]. Так как уровень бодрствования можно измерить при помощи многих нейровегетативных индикаторов, таких, как КГР, мышеч ный тонус или электрическая актив ность мозга, считалось, что при этом получается более надежный показа тель силы влечения, чем те, которые использовались исследователями влечений прежде, например депривация или общая активность. Лэйси [J. Lacey, 1969] первым поставил под сомнение понятие неспецифической активации, ибо различные показатели лишь незначительно коррелировали друг с другом и образуемые ими паттерны характеризовались больши ми индивидуальными различиями.
Понятие активации
В понятии «активация» содержатся как предварительные условия ее воз никновения, так и вызываемые ею феномены. В общих чертах можно привести здесь лишь некоторые из них. Из зависимых от активации пере менных исследовались прежде всего переменные, связанные с достижени ем. Если говорить упрощенно, то ре зультатом было установление зависи мости в форме перевернутой U-образной кривой. При низкой и очень высокой активации достижения понижают ся, а средний ее уровень наиболее благоприятен. Конечно, при этом иг рает роль и степень трудности (слож ности) задачи: чем она выше, тем, по-видимому, эффективнее более низкий уровень активации. Эта зави симость широко известна под назва нием закона Йеркса — Додсона. Эти авторы еще в 1908 г. обнаружили, что для научения животным прохождения лабиринта наиболее благоприятна средняя интенсивность мотивации (она задавалась интенсивностью уда ра тока). При этом для легких лаби ринтов оптимум интенсивности моти вации оказался выше, чем для трудных.
Рис. 4.17. Перевернутая U-образная кривая, связыва ющая эффективность пове дения (сигнальная функция) и уровень активации [D. Hebb, 1955, р. 250]
Хебб [D. Hebb, 1955] истолковал эту перевернутую U-образную кривую как результат взаимодействия Функции активации и сигнальной Функции. Раздражители, действу ющие/ на органы чувств, не только перерабатываются в качестве несу щих определенную информацию сиг налов, но и вносят неспецифический вклад в общий уровень активации. Чтобы сигнальная функция достигла оптимального уровня, требуется опре деленная степень активации соответ ствующих участков мозга. На рис. 4.17 схематично представлена позиция Хебба.
Отождествление уровня активации с интенсивностью влечения (D), по Меньшей мере, в двух моментах не Согласуется или едва ли согласуется с постулатами классической теории влечения. Во-первых, криволинейная зависимость между активацией и эф фективностью деятельности не соот ветствует предполагаемой монотон ной связи силы влечения и поведен ческих показателей (если отвлечься от выделенного Халлом фактора ис тощения, который необходимо учиты вать при длительной пищевой депри-вации). Мэлмоу [R. Malmo, 1958; 1959] предложил использовать в качестве показателя активации частоту сер дцебиений и установил, что она, в частности, монотонно возрастает с длительностью лишения питья [см. также: D. Belanger, S. Feldman, 1962]. Другим авторам этой зависимо сти обнаружить не удалось [L. Rust, 1962]. Впрочем, частота сердцебиений зависит и от текущей активности, а это делает проблематичным ее ис пользование в качестве индикатора силы влечения. Во-вторых, уровень активации сильно зависит от внешней стимуляции, чего о влечениях в клас сическом смысле (не считая аверсив-ных влечений типа боли) никак ска зать нельзя.
Мы подошли к вопросу о внешних факторах, влияющих на уровень акти вации. Этот уровень, как было уста новлено, зависит от значительного числа параметров внешней стимуля ции. Большую роль, чем простая ин тенсивность стимуляции, играет про странственная и временная вариатив ность, конечно, не только физиологических или физических, а прежде всего психологических параметров стимуляции: ее информативность, сложность, расхождение с тем, что хорошо известно, знакомо и понятно субъекту. В первую очередь внимание привлекают экстремальные случаи, соответствующие крайним точкам континуума возможных стимуляций: сенсорная депривация и стимульные ситуации, вызывающие волнение, ис пуг и страх. Что касается послед ствий сенсорной депривации, то они стали известными после эксперимен та Бекстона, Херона и Скотта [W. Bexton, W. Heron, T. Scott, 1954]. За высокую плату нанимались студен ты, которые должны были много дней находиться в экранированных от раз дражителей камерах. На них надева лись очки, а на руки и запястья специальные манжеты, что в значи тельной степени делало невозмож ным визуальное и тактильное воспри ятие формы. Вскоре у испытуемых начались галлюцинации и стали на блюдаться тяжелые нарушения ин теллектуальных способностей. Уже через несколько дней они, невзирая на высокую плату, прервали экспери мент, потому что не могли больше вынести ситуацию депривации. Если во время эксперимента им давалась возможность прослушать биржевые сводки или фрагменты из телефон ной книги (информацию, которой они в обычных условиях не уделили бы и секунды), то это приводило их в состояние, подобное помешательству, и они требовали повторять текст сно ва и снова.
Эти данные позволяют сделать вы вод, что организму для хорошего са мочувствия и эффективного функци онирования требуется определенное разнообразие поступающей стимуля ции. Аналогичные выводы следовали из результатов более ранней работы ученицы Левина Карстен [A. Karsten, 1928] о так называемом психическом насыщении. Она заставляла школьни ков как можно дольше выполнять одни и те же небольшие задания типа рисования черточек, рожиц, много кратного написания одной и той же короткой фразы и т. д. Через некото рое время испытуемые пытались придать заданиям интерес, изменяя пос ледовательность их выполнения. На конец, выполнение распадалось на бессмысленные компоненты и начина ли появляться ошибки. Насыщение и отвращение к заданию становились все более непреодолимыми. При ука зании выполнять другое задание эф фективность работы немедленно вос станавливалась.
Противоположностью сенсорной депривации является не «поток сти муляции» в общепринятом смысле слова, а стимуляция, порождающая «неконгруэнтность», т. е. такая, кото рая не поддается переработке, пото му что слишком сложна или противо речива, резко отлична от ожидаемо го, известного, понятного. Такая сти муляция может вызвать сильные эмо циональные реакции, вплоть до пани ческого ужаса. Хебб [D. Hebb, 1946; 1949] продемонстрировал это на при мере «пароксизмов ужаса» у шимпан зе, когда тем показывали засушенную голову или безжизненное тело их усыпленного сородича или когда слу житель надевал наизнанку привыч ную обезьянам куртку. Аналогичные сильные реакции ужаса наблюдали Бюлер, Хетцер и Мабель [С. Buhler, H.Hetzer, F. Mabel, 1928] у младенцев, если, например, мать, которую они хорошо знали, подходила к кроватке и внезапно начинала говорить высо ким фальцетом. Здесь именно внезап ное изменение в обычно одинаковом и известном объекте (как говорил Хебб, «различие в тождественности») порождает состояние сильной актива ции, связанной с испугом.
Между крайностями сенсорной деп ривации и непреодолимой неконгруэн тности в континууме стимуляций име ется широкая полоса такой информа ции, которая явно воспринимается как приятная, вызывает интерес и стимулирует поисковое поведение ти па ориентировочно-исследователь ского, а также манипулятивную де ятельность. Такое поведение побуж дает и направляет приемлемая некон груэнтность с известным, ожидаемым, посильным.
Трудноописуемые, кажущиеся бес цельными занятия маленьких детей, в частности игры, по-видимому, мотививированы именно такими условиями внешней стимуляции [см.: Н. Heckhausen, 1964; Е. «linger, 1971, гл. 2]. Харлоу [Н. Harlow, 1950], макаки-резусы которого столь интенсивно, упорно и без какого-либо вознаграж дения занимались отпиранием запо ров, выдвинул предположение о су ществовании специфического «мани-пуляторного влечения», а Монтгомери [К. Montgomery, 1954], которого под держали и другие авторы, — «исследовательского». По сравнению с теорией влечения объяснения, предлагаемые теорией активации, имели больший успех. Среди глав ных представителей этих теорий наряду с Хеббом [D. Hebb, 1955], Фаулером [Н. Fowler, 1971] и Уолкером [Е. Walker, 1973] следует назвать Берлайна [D. Berlyne, 1960; 1963а, Ь; 1971].
Рис. 4.18. Из парных вариантов стимульного материала внимание привлекает прежде всего тот который в каком-то отношении более стабилен [D. Berlyne,'196O, р. 100]
Рис. 4.19. Оценки предпочтения плоских фигур различной степени сложности (определяемой количеством углов) [Н. Miinsinger, W. Kessen, 1964, p. 7, 11]
Потенциал побуждения и его действие
Берлайн сгруппировал исходные предпосылки уровня активации по классам стимульного материала. Сре ди них выделяются прежде всего так называемые коллативные (коллативный примерно означает то же, что и сравнительный) переменные, которые связаны с процессами сравнения и по своим эффектам подразделяются на следующие классы: новизна и изме нение, неожиданность, сложность, не определенность или конфликт. На рис. 4.18 изображены зрительные стимулы, с помощью которых Берлайн пытался задать две различные степе ни сложности восприятия примени тельно к таким аспектам, как неупо рядоченность расположения и гетеро генность элементов. Берлайн и другие авторы всесторонне исследовали влияние предъявления таких стиму лов на индикаторы активации и на поведение (длительность разглядыва ния, выбор предпочтений, оценка по степени предпочтения, заинтересо ванности, неожиданности). На рис. 4.19 дан пример исследования предпочтений сложности [Н. Munsinger, W. Kessen, 1964]. Испытуемые должны были оценить предпочтитель ность плоских фигур с различным числом углов.
Коллативные переменные пред ставляют собой важный класс усло вий, влияющих на то, что Берлайн называет «потенциал побуждения». Потенциал побуждения есть гипотети ческая величина, суммирующая все особенности актуального потока ин формации. Эта величина складывает ся из:
(1) коллативных переменных (но визна, неопределенность или конфликт, сложность, неожидан ность);
(2) аффективных стимулов;
(3) сильных внешних стимулов;
(4) внутренних стимулов, берущих начало в потребностных состояниях.
От потенциала побуждения следует отличать его эффекты: во-первых, уровень активации и, во-вторых, поло жительный или отрицательный эмоци ональный тон и связанные с ним тенденции стремления или избегания.
Начнем с последнего. Берлайн счита ет, что действие потенциала побуж дения определяется кривой Вундта, с помощью которой тот [W. Wundt, 1874] описывал связь между интен сивностью раздражителя и приятно стью ощущения. Как видно из рис. 4.20, начиная с абсолютного по рога положительный эмоциональный тон возрастает вместе с растущим потенциалом побуждения, однако при дальнейшем росте потенциала побуж дения он вновь падает и, наконец, меняется на отрицательный, интен сивность которого начинает возра стать.
Под влиянием открытия Олдсом в мозгу центров, обладающих функцией положительного и отрицательного подкрепления [J. Olds, M. Olds, 1965], Берлайн усматривает в кривой Вундта действие двух разнонаправ ленных систем: первичного подкреп ления и аверсивной. Он представляет кривую Вундта как суммарную и раз деляет ее соответственно двум гипо стазированным системам на две ча стные кривые (см. рис. 4.20, нижняя часть). При этом, как видно из рисун ка, образуются три последователь ные области нарастания потенциала побуждения, характеризующиеся раз личным влиянием на поведение. Об ласть А с низким потенциалом побуж дения вызывает лишь «положитель ные эффекты», т. е. здесь стимуля ция приятна и обладает подкрепля ющим действием, привлекает к себе внимание. В средней области В поло жительные и отрицательные эффек ты смешиваются, причем преоблада ют положительные, в то время как в области самого высокого потенциала побуждения С эффекты преимуще ственно отрицательны.
В отличие от Хебба [D. Hebb, 1955], Фиске и Мадди [D. Fiske, S. Maddi, 1961] у Берлайна уровень активации представляет собой не монотонную линейную функцию потенциала по буждения (или потока стимуляции), а, скорее, U-образную зависимость. Это означает, что уровень активации по вышает не только высокий, но и низкий потенциал побуждения. Бер лайн [D. Berlyne, 1960] считает уста новленным, что скука и монотонность стимуляции сопровождаются высо ким, возбуждающим уровнем актива ции. Мы пришли, наконец, к постулату о подкрепляющей функции уровня ак тивации. Подкрепляющий эффект оказывает все то, что понижает уро вень активации. В этом точка зрения Берлайна полностью согласуется с халловским постулатом подкрепле ния путем редукции влечения. Вместе с тем утверждается, что вследствие U-образной зависимости между по тенциалом побуждения и активацией повышение низкого потенциала по буждения и понижение высокого до среднего уровня в равной мере жела тельны и выступают как положитель ное подкрепление [D. Berlyne, 1967], поскольку в обоих случаях происхо дит понижение уровня активации и возникают оптимальные условия для специфических форм поведения. В случае слишком высокого потенциала побуждения возникает «конкретно-исследовательское поведение», на правленное на поиск локальных ори ентиров и причинно-следственных связей в некоторой узкой предметной области. Эта форма поведения в про сторечии отчасти отождествляется с любопытством. В случае слишком низкого потенциала побуждения начи нает функционировать «отвлеченно-исследовательское поведение», поз воляющее переключиться на новые предметные области, развлечься, от дохнуть (мотивом его часто йвляется скука).
Рис. 4.20. Кривая Вундта (вверху) и две ее гипотетические составляющие (внизу), описывающие i активность системы первичного подкрепления и аверсивной системы как функцию потенциала [возбуждения [D. Berlyne, 1973, р. 19]
Приведем в качестве примера кон кретное исследование [D. Berlyne, J. Crozier, 1971]. Испытуемые должны были выбирать из ряда более или менее сложных стимульных конфигу раций ту, которая им больше всего нравилась. Одна подгруппа испыту емых непосредственно перед предъ явлением каждого образца 3,5 с нахо дилась при сумеречном, бедном сти муляцией освещении. Другая должна была вместо этого разглядывать очень сложные, т. е. сильно возбуж дающие, стимульные конфигурации. Испытуемые второй подгруппы сразу после этого выбирали более простые конфигурации, в то время как испыту емые, предварительно находившиеся в условиях обедненной стимуляции, предпочитали более сложные и не ожиданные узоры. В обеих подгруп пах оптимум уровня активации был заметно сдвинут соответственно вле во и вправо, так, что в первом случае стимуляция, повышающая активацию, воспринималась положительно и ей оказывалось предпочтение (отвле ченно-исследовательская реакция), а во втором случае приветствовались и предпочитались стимулы, понижа ющие активацию (конкретно-исследовательская реакция).
На этих и подобных данных постро ена психология эстетики Берлайна [D. Berlyne, 1971; 1974]. Произведе ние искусства может оказывать при ятное впечатление на реципиента, поскольку оно сдвигает уровень его активации к оптимуму. Произведение искусства может, однако, оказаться непривлекательным или даже оттал кивающим, если оно воспринимается реципиентом как слишком оригиналь ное и сложное. Эта негативная реак ция может смениться позитивной, ес ли реципиент будет постепенно зна комиться с произведением, например несколько раз прослушает музыкаль ную пьесу. Если же произведение становится настолько знакомым, что уже не содержит ничего нового и неожиданного, то оно теряет свою активирующую функцию, оставляя ре ципиента равнодушным.
В отличие от Берлайна Хебб [D. Hebb, 1955], а также Фиске и Мадди [D. Fiske, S. Maddi, 1961] опре деляли средний уровень активации и соответственно (а для них это то же самое) средний потенциал побужде ния как оптимальное состояние, к которому стремится организм. Все из менения, приводящие к среднему уровню, оказывают подкрепляющее воздействие. Чтобы сделать совсем ясным различие между постулатами Хебба и Берлайна, на рис. 4.21 сопо ставлены гипостазированные обоими авторами отношения между потенци алом побуждения (поступающей сти муляцией) и активацией, с одной сто роны, и между активацией и привле кательностью (предпочтительное со стояние активации), с другой. Разли чия связаны прежде всего с областью низкого потенциала побуждения. Хотя эти постулаты всего лишь спекуля тивные обобщения, многочисленные данные говорят, скорее, в пользу представлений Берлайна, который много потрудился, чтобы собрать сви детельства правильности своих взглядов.
В заключение следует сказать, что приведенные положения теории акти вации очень близки так называемым мотивационным теориям рассогласо вания. Как уже отмечалось в гл. 2, на представлениях о рассогласовании строил свою теорию мотивации Мак-Клелланд [D. McClelland et al., 1953]. Небольшие отклонения от нормы, нормального состояния, сопровожда ются положительным эмоциональным тоном и обладают мотивирующим ха рактером независимо от того, превы шают они норму или ниже ее. Нормы называются уровнями адаптации [Н. Helson, 1964; 1973] и представля ют собой нулевые точки в системе координат, лежащих в основе любых воспринимаемых впечатлений и лю бых оценочных процессов. Уровень адаптации постоянно смещается соот ветственно центральной тенденции актуального потока стимуляции и на копленного опыта.
В качестве примера аффективного действия отклонения от уровня адап тации часто приводят исследование Хейбера [R. Haber, 1958]. Сначала ис пытуемые помещали свои руки в во ду, температура которой примерно соответствовала температуре тела. После того как они адаптировались к ней, т. е. когда температура не ощу щалась ни как приятная, ни как неп риятная, а только как нейтральная, они помещали руки в сосуд с водой, которая была холоднее или теплее. Результаты представлены на рис. 4.22: незначительные отклонения оказывают положительное, а значи тельные — возрастающее отрицатель ное эмоциональное воздействие. Об разуется так называемая «мотылько вая кривая». . Все же пока теория рассогласований не породила в пси хологии мотивации особенно плодот ворные исследования. Это не удиви тельно, поскольку перенести на слож ное мотивированное поведение психо физические измерительные приемы типа использованных Хейбером чрез вычайно трудно.
Рис. 4.21. Различие постулатов Хебба и Берлайна об отношениях между потенциалом возбужде ния и активацией, с одной стороны,и между активацией и привлекательностью (предпочтительное состояние активации), с другой
Рис. 4.22. Гипотетические отношения между отклонением стимульных условий. от уровня адаптации и оценкой эмоционального тона
Когнитивная оценка ситуации и психология мотивации
Рассматривая теории влечения, конфликта и активации, мы уяснили себе, какой вклад внесли направле ния психологии научения и психоло гии активации в проблему ситуацион ных детерминантов поведения. Одна ко существенный вклад внесла в эту проблему когнитивная ветвь исследо ваний мотивации, выводящая поведе ние почти исключительно из ситуаци онных детерминантов. Ситуационные детерминанты не сводятся при этом к особенностям внешней или внутрен ней стимуляции, которую можно или определить интерсубъективно в виде устойчивых характеристик ситуации, или восстановить дедуктивным путем. Особенности стимуляции являются, скорее, исходным материалом. Они выступают как источник информации, которая затем перерабатывается в разнообразные формы когнитивных репрезентаций текущих событий. Так ситуация обретает смысл, который может оказывать мотивирующее воз действие на поведение. Иными слова ми, результаты когнитивного оценива ния ситуации влияют на поведение. Поэтому мы можем говорить о подхо дах к проблемам мотивации, даже если их авторы не имели намерения разрабатывать теорию мотивации. Важно, что особенности ситуации не определяют поведение непосред ственно и вслепую, а трансформиру ются в целостный образ актуальной обстановки. С другой стороны, при когнитивном подходе исходная ситу ация не дана в виде готового образа (так сказать, «постперцептуально», см. гл. 5, теория поля), как, например, у Левина в его мотивационном анали зе конфликтных ситуаций.
Из многочисленных теоретических подходов к когнитивному и аффек тивному оцениванию ситуации ниже приведены наиболее важные. Речь идет прежде всего о тех, в которых показывается, что эмоции не есть простые влияющие на мотивационные явления «внутренние стимулы», они, скорее, результат такой переработки информации, когда дело решает ког нитивная интерпретация ситуации. Это направление исследований пред ставлено двухфакторной теорией эмоций Шехтера и ее модификацией Валинса, а также теорией оценки угрожающих ситуаций Лазаруса. Да лее рассмотрены два вида так назы ваемых теорий когнитивной согласо ванности: теория когнитивного балан са (Хайдер) и теория когнитивного диссонанса (Фестингер и др.). В рам ках обоих подходов, и прежде всего последнего, были получены результа ты, доказывающие, что информация, поступающая из окружения («внешние» и «внутренние» стимулы), при определенных обстоятельствах может преобразовываться в несогла сованные между собой когнитивные структуры, а стремление согласовать их оказывает мотивирующее воздей ствие на деятельность.
Эмоция как результат когнитивной оценки ситуации
Двухфакторная теория эмоций Шехтера
Согласно двухфакторной теории эмоций Шехтера [S. Schachter, 1964], следует различать физиологический компонент (вегетативная нервная си стема) и когнитивный компонент. Уро вень активации, состояние физиоло гического возбуждения еще не опре деляют эмоции. Для этого необходима когнитивная интерпретация связан ных с конкретной ситуацией поводов и причин внутреннего состояния воз буждения. По аналогии с теорией влечения Халла Шехтер определяет уровень активации как обладающий общей энергетической функцией, а когнитивный компонент оценивания ситуации — как сообщающий пережи ваемой эмоции содержание, окраску и направленность (что соответствует у Халла компоненту привычки). Шех тер, кроме того, постулирует мультип ликативную связь между обоими ком понентами (отсюда двухфакторная теория). Эмоция отсутствует, пока со стояние активации не интерпретиру ется на основе ситуационных детер минантов, либо пока положительная или отрицательная оценка ситуации не приводит к повышению этого со стояния. В случае, когда ситуацион ные причины состояния возбуждения не поддаются непосредственному раскрытию, Шехтер постулирует акту ализацию «мотивации объяснения» (evaluative needs*).
При экспериментальной проверке этой теории была использована идея независимого друг от друга варьиро вания активации и оценки ситуации. В часто приводимом в связи с этим эксперименте Шехтера и Сингера [S. Schachter, Y. Singer, 1962] было осуществлено следующее: под пред логом проверки действия витаминно го препарата на сумеречное зрение испытуемым вводился адреналин, ко торый усиливает сердцебиение, уча щает дыхание, вызывает озноб и мо жет вызвать жар. Одной группе во время инъекции говорилось, что таким может быть побочное воздей ствие препарата (информированная группа); другую заверяли, что никаких побочных эффектов не ожидается (неинформированная группа); третьей сообщались не соответствующие дей ствительности побочные эффекты, например глухота и зуд (ложно ин формированная группа). Контрольная группа (группа-плацебо) получала нейтральный препарат (физиологиче ский раствор). После инъекции испы туемого отправляли в комнату для ожидания, пока не начнется экспери ментальная проверка действия препа рата. Там находился еще один чело век, тоже якобы принимавший уча стие в этом эксперименте и ждавший своей очереди. В действительности же он был подставным лицом, в при сутствии испытуемого демонстриро вавшим одну из двух эмоциональных модальностей поведения. В эйфори-ческом варианте (для половины испы туемых) он вел себя очень весело, в частности делал бумажные самолети ки, запускал их и пытался вовлечь в это занятие испытуемого. В гневном варианте, напротив, он ругал вопро сы, на которые был должен отвечать письменно, взвинчивал себя этим, по ка, наконец, в ярости не покидал комнату.
_______________________
* Оценочные потребности. (Прим. ред.)
Как влияло наблюдаемое эйфорическое или гневное поведение на разные группы испытуемых? Резуль таты скрытого наблюдения и после дующий опрос показали, что под воз действием адреналина неинформиро ванные и ложно информированные испытуемые заражались этим поведе нием, оценивали свое состояние как эйфорию или соответственно гнев, в то время как представители инфор мированной группы и группы-плацебо оставались безучастными, эмоци онально не реагировали.
Модификация Валинса
Изложенные данные выявляют роль последующей интерпретации и обозначения состояний возбуждения вегетативной нервной системы, но Валинс [S. Valins, 1966; 1967; 1970; 1974] в своей модификации двухфак торной теории Шехтера пошел дальше, можно сказать, сделал еще два шага вперед. Сначала он постулиру ет, что фактическое (реальное) со стояние возбуждения входит в пере живание эмоции не непосредственно, т. е. автоматически и неосознанно, а через восприятие этого состояния. Тем самым сглаживаются затрудне ния, вытекающие из утверждения Шехтера об абсолютной неспецифич ности нейрофизиологического компо нента возбуждения, чему противоре чат многие данные по специфичности паттернов вегетативного возбужде ния для отдельных эмоций [см.: J. Lacey, 1969]. Вместе с тем способ ность нашего восприятия к различе нию паттернов вегетативного возбуж дения невелика [см.: G. Mandler, I. Kremen, 1958], а раз так, то понят но, почему мы легко можем восприни мать на самом деле различные состо яния вегетативного возбуждения как одинаковые и, напротив, одинако вые — как различные. В сущности, восприятие состояний возбуждения вегетативной нервной системы нахо дится в ведении тех же процессов переработки информации, что и вос приятие внешних предметов и событий.
Если это так — и здесь Валинс де лает второй шаг, — то для изменения восприятия собственного состояния возбуждения не требуются фактиче ские изменения в вегетативной нерв ной системе. Их можно инсценировать при помощи ложной обратной инфор мации испытуемому. Таким образом, не имеет значения, поступает инфор мация о собственном состоянии воз буждения изнутри (интероцептивно) или извне, соответствует она дей ствительности или нет, существенно, что она связывается субъектом лишь с его собственным внутренним состо янием. Поэтому для манипулирования эмоциями можно не только брать раз личные ситуационные контексты, как в эксперименте Шехтера и Сингера, но и в одной и той же внешней ситуации давать субъекту ложную ин формацию о внутренней ситуации, о его состоянии возбуждения.
Валинсу удалось это доказать [S. Valins, 1966]. Он предъявлял ис пытуемым-мужчинам серию изображений полуобнаженных женщин, и при этом они получали мнимую аку стическую обратную информацию о собственном сердцебиении, которое на определенных изображениях уча щалось или замедлялось. Контроль ная группа слышала те же акустиче ские сигналы, но им говорилось, что они не имеют отношения к экспери менту. При последующей оценке привлекательности испытуемые эк спериментальной группы оказывали предпочтение тем изображениям, раз глядыванию которых сопутствовало изменение сердцебиения, как если бы они говорили себе: «Эта девушка заставила мое сердце биться учащен но (или замереть), она, должно быть, привлекательна». Ряд утверждений указывает на то, что испытуемые уже на стадии знакомства разглядывали эти изображения более тщательно, как будто хотели проверить информа цию, содержавшуюся в частоте сер дцебиений. В пользу этого говорят также результаты более позднего ис следования Валинса [1974], в котором он перед началом оценивания привле кательности раскрывал испытуемым обман. Предпочтения при этом не изменялись. Очевидно, испытуемые обнаружили достаточно «убедитель ные» основания для своих предпочте ний, чтобы их сохранить.
Тем временем эффект Валинса много изучался и неоднократно под тверждался в столь различных обла стях, как межличностные отношения, кооперация, достижение, агрессия, изменение установок, поведение из бегания, восприятие боли и угашение вегетативных реакций [см.: Е. Heb-hart, 1978]. Конечно, эффект Валинса имеет свои ограничения. Так, фобию с сильным состоянием возбуждения в присутствии объекта страха нельзя ликвидировать посредством ложноуспокаивающей обратной связи. Ложной обратной информации необходимо ка заться правдоподобной, и в то же время реципиент не должен сразу за нее ухватиться, ему следует ощутить потребность в поиске приемлемых до водов, в качестве которых выступают достаточно сложные особенности си туации.
Некоторые из этих условий были, несомненно, нарушены в исследова нии Детвейлера и Занна [К. Detweiler, М. Zann, 1976], не подтвердившем эффект Валинса. Испытуемым-студентам последовательно предъяв лялись названия наций, перемежа ющиеся ложной обратной информа цией об изменениях частоты сердце биений. Не было обнаружено никако го изменения установок по отноше нию к нациям, связанного со време нем поступления этой информации. Испытуемых, конечно, могли удивлять изменения сердцебиения, ведь чтение названий наций вряд ли давало им достаточно оснований подозревать причину именно в этом.
Либхарт [Е. Liebhart, 1978] проана лизировал все опубликованные до 1977 г. исследования эффекта Валин са и построил объяснительную мо дель, описание которой здесь следу ет процитировать полностью, пос кольку оно уточняет многоступенча тый процесс, необходимый для воз никновения этого эффекта, а также его частных компонентов. Либхарт ис пользует идеи из берлайновской те ории эпистемического (познаватель ного) поведения [D. Berlyne, 1965], которое схоже с рассмотренным вы ше «конкретно-исследовательским поведением». Согласно этим идеям, мотивация поиска объяснения некой реальности определяется двумя фак торами: во-первых, возникающим у субъекта в связи с объяснением чув ством неопределенности, во-вторых, субъективной значимостью, которой обладает редукция этой неопределен ности. Либхарт так описывает свою модель:
«Эффект Валинса можно рассматривать как результат трех последовательных промежуточ ных процессов: поиска объяснения, атрибуции и привлечения внимания к мнимым причинам фиктивных физиологических изменений. Преж де всего предполагается, что обратная связь несет информацию, которую реципиент, исходя из имеющегося знания непосредственного кон текста, не может удовлетворительно объяс нить, т. е. что обратная информация, например сильное сердцебиение, и контекст этой обрат ной связи, например последовательно предъяв ляемые изображения равно привлекательных женщин, представляют собой несопряженную систему. Первоначально незначительная веро ятность причинной связи фиктивной реакции и контекста активирует потребности в объяснении: неконгруэнтность ведет к поиску объясне ния. В последующем, как мы предполагаем, контекст фиктивной вегетативной реакции ис следуется вплоть до выявления аспектов, «объясняющих» поведенческую информацию, например выявление достаточно привлекатель ных черт у женщины, при виде которых насту пает мнимое сердцебиение. Если субъективная вероятность причинной связи между неким аспектом контекста и обратной информацией достигает достаточно высокого значения, поис ки объяснения прекращаются и фиктивная ве гетативная реакция атрибутируется с этими аспектами. Наконец, атрибуция со своей сторо ны (если считать, что «причинные факторы» на данной стадии целенаправленного поведения привлекают к себе внимание) влияет на вер бальные, моторные и вегетативные реакции.
Если эта модель верна, то для возникнове ния эффекта Валинса необходимы четыре ус ловия: а) мотивация поиска объяснения; Ь) до ступность информации о контексте; с) прием лемость объяснения причинной связи и d) субъективная значимость мнимого причинно го фактора». [Е. Liebhart, 1980, S. 125].
В теории Шехтера и развитии ее Валинсом когнитивным процессам оценивания особенностей внутренней и внешней ситуации приписывается решающая роль в возникновении эмо ций и мотивации поведения. Другие факторы будут рассмотрены в гл. 8 (агрессия, роль гнева и других состо яний возбуждения).
Оценка угрожающих ситуаций
Оценка ситуации с точки зрения ее полезности или опасности впервые стала центральным моментом в когни тивной модели эмоций Арнольд [М. Arnold, 1960]. За этапом воспри ятия следует оценка возможных пос ледствий для субъекта в воспринима емой ситуации. Эта оценка принимает форму эмоционального отношения, переживаемого как поведенческая тенденция стремления или избегания. Сопровождающие его физиологиче ские реакции определяют выражен ность эмоции. Последним шагом в этой последовательности становится действие стремления или избегания.
Эту схематичную модель процесса когнитивной оценки ситуации уточнил и экспериментально обосновал Лазарус [R. Lazarus, 1968]. Развивая пред ставления Шехтера и Валинса, он показал, что активационный и ситу ационно-познавательный компоненты не просто рядоположены, а взаимодо полняют друг друга. Когнитивные про цессы оценивания ситуации могут не посредственно влиять на физиологи ческий компонент активации так, что даже следующие друг за другом про межуточные результаты оценивания ситуации будут воздействовать на эмоции и поведение. Лазарус экспери ментально исследовал овладение уг рожающими или стрессовыми ситу ациями. Лежащая в основе экспери ментов модель предполагала наличие двух последовательных стадий про цессов познавательной активности: первичной оценки того, насколько си туация угрожающа, и вторичной оцен ки возможностей справиться с ней. Для этого может быть применена в сущности одна из двух стратегий: либо прямые действия, сопровожда емые соответствующей эмоциональ ной активацией, например нападение (гнев), бегство (страх), пассивность (депрессия), либо переоценка, вы ставляющая ситуацию менее опасной, так сказать, в более благоприятном свете, и, в свою очередь, понижа ющая уровень связанного со страхом эмоционального возбуждения.
Рис. 4.23. Смягчение эмо циональной реакции (из меряемой кожно-галь-ваническим рефлексом) на вызывающий страх фильм благодаря подска занным формам когнитив ной интерпретации именно отрицанию или ин теллектуализации [Я. La zarus, Е. Opton, M. Nomi-kos, N. Rankin, 1965 p. 628]
Лазарус создавал стрессовые ситу ации, демонстрируя своим испыту емым фильмы крайне неприятного со держания: этнографический фильм о ритуале обрезания у австралийских аборигенов и фильм по технике без опасности, в котором крупным планом показывался ряд несчастных случаев на лесопилке (например, как у чело века отрезается палец циркульной пилой). В эксперименте с последним фильмом [R. Lazarus, E. Opton, М. S. Nomikos, N. D. Rankin, 1965] испытуемым подсказывались перед началом фильма два способа когни тивной переоценки, а именно путем отрицания (ведь это только фильм, в котором играют актеры) или интел лектуализации (установка на отстра ненное наблюдение). В качестве ин дикатора уровня эмоционального воз буждения регистрировались измене ния кожно-гальванической реакции на протяжении просмотра фильма. Ре зультаты представлены на рис. 4.23. По сравнению с неподготовленной группой смягчающая когнитивная интерпретация типа отрицания и в особенности интеллектуализации ве дет к заметному понижению нейровегетативного возбуждения.
Дать объяснение подобным данным в рамках теории влечения и научения не так-то просто, ведь одни и те же вызывающие страх стимулы в зависи мости от опосредующих когнитивных процессов интерпретации ситуации ве дут к различным реакциям [о теорети ческих следствиях из этого см.: Н. Heckhausen, 1973a].
Когнитивный баланс
В основе теории когнитивного ба ланса Хайдера [F. Heider, 1946; 1958] лежит относящийся к организации восприятия гештальтпсихологический принцип «хорошей формы». Если су ществуют различные возможности расчленения и организации восприни маемого материала, то предпочитают ся сбалансированные, простые кон фигурации. Хайдер перенес требова ние «хорошей формы» на отношения между различными элементами ситу ации. Он пишет:
«Теория баланса занимается преимуществен но конфигурациями, состоящими из ряда эле ментов, между которыми существуют опреде ленные отношения. В качестве элементов мо гут выступать люди (сам субъект или другие индивиды), а также вещи, ситуации, группы и др. Рассматриваемые отношения, в сущности, бывают двоякого рода: во-первых, установка симпатии или антипатии и, во-вторых, связи по принадлежности. Главная идея заключается в том, что определенным конфигурациям оказы вается предпочтение, а также что они в той мере, в какой позволяют обстоятельства, соз даются субъектом либо чисто умозрительным переструктурированием (как это бывает в слу чае подмены действительного желаемым), ли бо реальным изменением через деятельность. Еще несколько примеров позволят дать пред ставление о приложениях этой теории.
К предпочитаемым, сбалансированным и гар моничным конфигурациям принадлежат, напри мер, те, в которых зафиксировано, что нам нравятся люди и вещи, в каком-то смысле нам близкие, что наши друзья дружат между собой, что все относящееся к нашим друзьям нравит ся нам, что нашим друзьям нравится все связанное с нами, что нам нравится нравяще еся нашим друзьям.
Конфигурации, противоречащие этим гармо ничным отношениям, вызывают напряженность, скажем ссора между двумя симпатичными нам людьми. Обычно мы стараемся избежать по добных ситуаций или соответствующими дей ствиями воспрепятствовать их возникновению. Если же такая ситуация случилась, то мы стараемся ее разрешить, т. е. вновь привести ее к сбалансированной конфигурации» [F. He ider, 1960, S. 167].
Теория Хайдера сформулирована для триад элементов из так называ емой S-O-X-системы, т. е. системы, включающей субъекта (S), другого человека (О) и еще один элемент (X), представляющий собой предмет или убеждение. На рис. 4.24 показаны сбалансированные и несбалансиро ванные конфигурации такой триады.
Имеется множество ситуаций, где стремление к когнитивному балансу может объяснить возникающие в ито ге эмоции и поступки, например, что ощущает и делает человек, когда его брак разваливается по вине близкого знакомого. Теория Хайдера породила пока лишь небольшое количество ис следований. Их критический обзор сделан Зайонком [R. Zajonc, 1968].
Рис. 4.24. Из триад а — с две — а и с — сбалан сированы, b не сбалансирована. Стрелками показаны направления отношений; сплошны ми — позитивных, прерывистыми — негативных
Когнитивный диссонанс
Несравненно больший отклик вы звала теория когнитивного диссонан са Фестингера [L. Festinger, 1957; 1969]. Не найдется, пожалуй, ни одно го подхода к мотивации, который по родил бы в 60-е гг. столько исследо ваний условий возникновения и пос ледствий когнитивного диссонанса. Опишем лишь некоторые из них. Обобщение их в рамках теории когни тивной консистентности осуществле но в работах Мак-Гвайра [W. McGu-ire, 1966] и Зайонка [R. Zajonc, 1968], а состояние эмпирических исследова ний отражено Ирле [М. Irle, 1975], в особенности в его совместном труде с Мёнтманном [М. Irle, V. Montmann, 1978].
Когда в 1957 г. Фестингер формули ровал свою теорию когнитивного дис сонанса, то исходил из теории поля Левина и теории когнитивного балан са Хайдера. Однако решающим для него стало одно любопытное наблю дение [см.: J. Prasad, 1950; К. Sarup, 1978]: после землетрясения во многих деревнях Индии начали ходить слухи о грядущих новых катастрофах. Эти слухи были тем более удивительны ми, что деревни, в которых они рас пространялись, не входили в число пострадавших. Но если предстоит еще худшее, почему бы не подгото виться к нему вместо того, чтобы трястись от страха? Ответ Фестингера на этот парадокс гласит:
«Может быть, слухи, предвещавшие наступ ление еще более ужасной катастрофы, в сущ ности, служили не поводом для страха, а его обоснованием. Другими словами, люди были уже испуганы землетрясением, а слухи выпол няли функцию конкретизации того, чего они могли бы бояться» [L. Festinger, 1957; цит. по: М. Irle, V. Montmann, 1978, S. 9].
Основным постулатом теории явля ется стремление к гармонии, согласо ванности и конгруэнтности когнитив ных репрезентаций внешнего мира и себя. В теории речь идет об отноше ниях между содержанием когнитив ных элементов и мотивационными эф фектами, порождаемыми тенденцией к согласованности, если между двумя элементами возникает противоречие. В первую очередь следует выяснить, что понимается в теории под отноше ниями и элементами. Как правило, рассматриваются отношения только между парой каких-либо элементов. Эти отношения могут быть либо иррелевантными (оба элемента не связа ны друг с другом), либо консонантны ми (один элемент следует из другого), либо диссонантными (из одного эле мента следует нечто противополож ное другому элементу). Под элемента ми понимаются отдельные сведения, в том числе убеждения и ценности. Фестингер поясняет:
«Эти элементы означают то, что называется познанием, т. е. то, что субъект знает о себе, о своем поведении и о своем окружении. В таком случае они являются «знаниями», во множе ственном смысле этого слова. Некоторые из этих элементов — это знание о себе: что некто делает, чувствует, хочет или желает, чем он является и т. п. Другие элементы — это знание о мире, в котором некто живет: что и где происходит, что к чему ведет, что доставляет удовлетворение, а что причиняет боль, на что можно не обращать внимание, а что важно и т. д.» [L. Festinger, 1957, р. 9].
Так как диссонанс переживается как нечто неприятное, возникает стремление редуцировать его и вос становить согласованность. Вместе с попытками редуцировать диссонанс субъект избегает ситуаций и инфор мации, которые могли бы его увели чить. В сущности, - диссонанс можно редуцировать трояким образом: (1) изменив один или несколько элемен тов в диссонансных отношениях; (2) добавив новые элементы, согласу ющиеся с уже имеющимися, и (3) уменьшив значимость диссонансных элементов.
Все эти варианты можно продемон стрировать на примере курильщика, узнавшего, что курение способствует возникновению рака легких. (1) Реду цировать диссонанс, изменив один из элементов, он может примерно следу ющим образом: бросить курить; уменьшить число выкуриваемых в день сигарет и считать себя малоку рящим, на которого не распространя ется связь между курением и раком легких; ограничить информацию о ра ке легких, посчитав, что это заболе вание связано только с курением сигарет, а не используемой им трубки. (2) Смягчить диссонанс, добавив но вые элементы, он может, вспомнив о многочисленных знакомых курильщи ках или о заядлом курильщике, обла дающем отменным здоровьем, или о том, что в возникновении рака легких повинны и другие, не поддающиеся учету факторы. (3) Наконец, он может повысить ценность курения, сказав себе, что оно улучшает самочувствие и работоспособность; он также может обесценить опасность рака, решив, что не сегодня, так завтра найдут способ его лечения, или же вообще усомниться в наличии связи между курением и раком легких. (Как пока зывают официальные опросы, некуря щие меньше сомневаются в этой свя зи, чем курящие, у которых сомнение возрастает параллельно с ростом ко личества выкуриваемых в день сига рет.)
Зайонк [R. Zajonc, 1968] сформули ровал девять постулатов, отража ющих состояние разработки этой те ории в 60-е гг.:
1. Когнитивный диссонанс является негатив ным состоянием.
2. В случае когнитивного диссонанса инди вид пытается редуцировать или элиминировать его и старается действовать так, чтобы избе жать событий, усиливающих это состояние.
3. При наличии согласованности субъект стремится избегать событий, порождающих диссонанс.
4. Глубина, или интенсивность, когнитивного
диссонанса зависит: (а) от значимости соответ ствующих знаний и (Ь) от относительного коли чества знаний, находящихся друг с другом в отношениях диссонанса.
5. Сила тенденций, перечисленных в пунктах 2 и 3, является прямой функцией от глубины диссонанса.
6. Когнитивный диссонанс можно редуциро вать или уничтожить, только (а) добавив новые знания или (Ь) изменив существующие.
7. Добавление новых знаний редуцирует дис сонанс, если (а) новые знания усиливают одну из сторон и тем самым уменьшают долю диссонансных когнитивных элементов или (Ь) новые знания изменяют значимость когнитив ных элементов, находящихся друг с другом в состоянии диссонанса.
8. Изменение существующих знаний редуци рует диссонанс, если (а) новое содержание делает их менее противоречащими остальным знаниям или (Ь) их значимость понижается.
9. Если новые знания не могут быть исполь зованы или существующие изменены при помо щи пассивных процессов, возникнет поведение, когнитивные последствия которого будут спо собствовать восстановлению согласованности. Примером такого поведения является поиск новой информации» [ibid., p. 360 — 361].
Эти постулаты нашли подтвержде ние в различных сферах поведения: отчасти в полевых исследованиях, приближенных к реальной жизни; но чаще в искусственных лабораторных экспериментах. По мнению Фестингера [L. Festinger, 1957], существует пять основных областей феноменов, в которых редукция когнитивного дис сонанса играет важную роль. Это повлекло за собой многочисленные исследования этих областей: (1) кон фликтов после принятия решения;(2) вынужденного совершения поступков, на которые сам субъект не пошел бы; (3) селекции информации; (4) несогла сия с убеждениями социальной группы и (5) неожиданных результатов дей ствий и их последствий. Рассмотрим кратко каждую из этих областей.
Конфликты после принятия решения
Разрешение конфликта волевым решением легко может вызвать впос ледствии когнитивный диссонанс [L Festinger, 1964]. Когда человек вынужден выбирать одну из двух аль тернатив, положительные стороны от вергнутой альтернативы и отрица тельные стороны избранной альтер нативы создают диссонанс с приня тым решением, напротив, отрицатель ные стороны отвергнутой и положительные стороны избранной альтер нативы повышают согласованность решения. Перед принятием решения в стадии конфликта человек, как пра вило, осознает возможные после кон фликты и поэтому пытается заранее уменьшить возникающий после приня тия решения диссонанс, например, тщательно собирая информацию о последствиях выбора той и другой альтернативы. Когда решение приня то окончательно, психологическая си туация решительно меняется. Место гибкой ориентировки в реальности заступает в случае возникшего диссо нанса предвзятое изменение оценок в пользу уже выбранной альтернативы. Очевидна лежащая в основе такого решения тенденция к редукции диссо нанса.
Пример мы находим у Брема [J. Brehm, 1956]. Испытуемые должны были оценивать привлекательность предметов домашнего обихода. В ка честве вознаграждения за участие в опыте они могли выбрать и взять с собой по одному предмету из каждой пары. Для одной группы выбор делал ся между двумя равно привлекатель ными предметами (высокий диссо нанс), для другой — между привлека тельным и непривлекательным пред метами (низкий диссонанс). При оцен ке привлекательности после приня тия решения во всех случаях оказа лось, что избранная альтернатива стала заметно более привлекатель ной по сравнению с отвергнутой. Из менение было более сильным в усло виях высокого диссонанса альтерна тивы (примерно равной привлекатель ности альтернативы).
После работы Брема 1956 г. редук ция диссонанса в конфликтах после принятия решения получила много численные подтверждения. Стали го ворить о так называемом эффекте расхождения, поскольку сопоставле ние избранной и отвергнутой альтер натив в пользу первой приводит к более сильному расхождению оценок. Чем больше имеется альтернатив, между которыми приходится выби рать, и чем качественнее они разли чаются, тем сильнее бывает зафикси рованный эффект расхождения. Под воздействием редукции диссонанса может быть изменен вес критериев принятия решения. Пеннер, Фитч и Вейк [D. Penner, G. Fitch, К. Weick, 1966] просили испытуемых оценить важность восьми черт характера, ко торыми должен обладать вице-президент фирмы, затем они должны были выбрать одного из двух канди датов, в профилях показателей лич ностных тестов которых выделялись по четыре разные черты. После выбо ра испытуемыми одного из двух кан дидатов их заново просили классифи цировать те же восемь черт. Оказа лось, что ценность черт, присущих избранному кандидату, теперь повы силась.
В отдельных случаях обнаружива ется эффект, противоположный рас хождению, — эффект схождения, или эффект сожаления. Он состоит в том, что ценность избранной альтернативы понижается, а отвергнутой — повышается [Е. Walster, 1964]. Сог ласно Фестингеру [L. Festinger, 1964], субъективное завышение диссонанса сразу после принятия решения долж но выступать как своеобразная за щитная реакция у людей, плохо пере носящих диссонанс, а именно как попытка отменить только что приня тое решение. Эффект схождения яв ляется явно более сложным и редким исключением в исследованиях диссо нанса и требует учета индивидуаль ных различий. Из имеющихся на се годняшний день данных нельзя сде лать однозначного вывода [М. Irle, V. Montmann, 1978]. Первоначальное мнение Фестингера [1957] об оконча тельной редукции диссонанса, насту пающей лишь после принятия реше ния, в свете некоторых данных [Н. Grabitz, 1971] нуждается в перес мотре. Ведь на стадии поиска форми руются имеющие статус предвари тельного решения гипотезы о послед ствиях принятия какого-либо реше ния, и ценность информации, согласу ющейся или противоречащей предва рительным решениям, соответственно повышается или понижается.
Вынужденное согласие
Наиболее изученная область фено менов касается весьма специфической ситуации, порождающей диссо нанс, а именно ситуации вынужденно го согласия (forced compliance), веду щего к действиям, которые сам субъ ект не может для себя удовлетвори тельно обосновать. Диссонанс возни кает не просто потому, что субъекта заставляют обещанием вознагражде ния или угрозой наказания сделать нечто, чего он по своей воле не сделал бы, что с самого начала вы ступает для него как чистое принуж дение. Выраженность диссонанса осо бенна велика, когда субъект посте пенно и строго добровольно позволя ет вовлечь себя в активность, кото рая по ее завершению оказывается недостаточно компенсированной воз награждением и предстает как нечто, потребовавшее слишком больших уси лий. Чтобы уменьшить возникающий в этой ситуации диссонанс, необходимо задним числом повысить ценность со вершенного действия или обесценить его негативные аспекты. Тем самым согласие делается понятным и полу чает свое обоснование.
Чтобы воспроизвести условия вы нужденного, недостаточно обоснован ного согласия, были разработаны раз личные экспериментальные приемы. В первом исследовании Фестингера и Карлсмита [L. Festinger, J. Carlsmith, 1959] испытуемым приходилось вы полнять чрезвычайно скучную работу. После этого их просили сказать дру гим участникам, которым предстояло делать то же самое, что речь идет об очень интересном эксперименте. Од ной группе испытуемых платили за это по 20 долларов, другой группе — только по 1 доллару. При оконча тельном подведении итогов выясни лось, что испытуемые, получившие маленькое вознаграждение, считали эксперимент более интересным, чем испытуемые, вознаграждение которых было большим. Возникший в первом случае диссонанс между согласием за небольшое вознаграждение сказать то, что не соответствует действитель ности, редуцировался ретроспектив ным искажением фактов.
Брем и Коэн [J. Brehm, A. Cohen, 1962], проанализировавшие впослед ствии данные по вынужденному сог ласию, выявили необходимое условие, которое должно присутствовать наряду с несоответствием значимости определенных знаний, чтобы могла произойти редукция диссонанса. Речь идет о так называемом обязатель стве (commitment) субъекта по отно шению к избранной альтернативе, осуществление которой вызывает когнитивный диссонанс. Тем самым ограничивается сфера действия те ории когнитивного диссонанса. Недо статочно, чтобы между двумя содер жательными элементами складыва лось отношение диссонанса. Диссо нанс возникает в результате дей ствия, переживаемого субъектом именно как собственное, за которое он взялся и несет всю. ответствен ность.
Обязательство как важное условие событий отчетливо выступает в осу ществленной Карлсмитом, Коллинзом и Хелмрейчем [J. Carlsmith, В. Col lins, R. Helmreich, 1966] попытке дальнейшей дифференциации перво начального эксперимента Фестингера и Карлсмита [L. Festinger, J. Carlsmith, 1959]. Речь снова шла о том, чтобы выдать чрезвычайно скуч ный эксперимент за весьма интерес ный и поучительный. При первом ус ловии испытуемых просили непосред ственно убедить в этом другого чело века; при втором им нужно было высказать это убеждение анонимно в форме письменного сообщения. В обо их условиях вознаграждением служи ли либо 5 долларов, либо полдолла-рa. Как и ожидалось, редукция диссо нанса проявилась лишь при наличии обязательства, т. е. тогда, когда ис пытуемые должны были внушить дру гому человеку отношение к экспери менту, отличное от испытанного ими на самом деле. Измеренное впослед ствии изменение собственного отно шения было тем сильнее, чем мень шее давалось вознаграждение. Если же активность ограничивалась напи санием анонимного сообщения, т. е. осуществлялась не в форме социаль ного действия, обнаруживался проти воположный эффект — вместо редук ции диссонанса возникал своеобраз ный феномен подкупа: чем большим было вознаграждение, тем сильнее менялось собственное отношение.
Фрей и Ирле [D. Frey, M. Irle, 1972] изучили влияние обоих компонентов обязательства: собственного решения и осуществления социального дей ствия. Они комбинировали друг с дру гом предоставление и непредоставле ние возможности выбора, с одной стороны, и открытое или анонимное действие, с другой. Испытуемые должны были за плату 1 или 8 марок подготовить дискуссионную статью против снижения границы возрастного избирательного ценза с 21 до 18 лет. Задание, во-первых, давалось в фор ме либо поручения, либо свободного выбора, и, во-вторых, от автора тре бовалось либо публично отстоять свою статью, либо опубликовать ее анонимно. Редукция диссонанса, т. е. изменение установки в пользу сохра нения высокого возрастного ценза, имела место лишь при наличии обоих моментов: возможности выбора и со циально открытого осуществления действия. При отсутствии этих усло вий возникал обратный эффект («эф фект подкупа»): установка изменя лась лишь при более высоком вознаг раждении. В двух оставшихся случа ях, когда присутствовал лишь один из двух компонентов обязательства, ни какой зависимости ни от вознаграж дения, ни от редукции диссонанса выявить не удалось.
Мотивирующий эффект когнитивно го диссонанса может менять даже действенность влечений (в смысле Халла). Экспериментальные подтвер ждения взаимосвязи редукции диссо нанса с органическими потребностями описаны в книге Зимбардо [P. Zimbar-do, 1969]. Из них мы разберем иссле дования на материале жажды и на учения избеганию боли.
В первом случае Манссон [Н. Mansson, 1969] вызывал у своих испытуемых жажду, давая им соленое печенье со специальным покрытием, вызывающим ощущение сухости и жа ра во рту. После этого испытуемым предлагалось принять участие в 24-часовом эксперименте по изучению жажды, причем одной группе дава лось сильное, а другой — слабое обос нование необходимости участия. Каж дый испытуемый должен был на осо бом бланке сообщить свое согласие на участие в эксперименте. Сообщив шие о своем несогласии образовыва ли группу отказавшихся. Кроме того, имелись две контрольные группы: в состоянии жажды и нет. Контрольные группы не знали об эксперименте, и одна из них ела обычное печенье, другая — печенье с вызывающим жажду покрытием. До начала мнимо го испытания жаждой эксперимента тор фиксировал у испытуемых всех групп различные индикаторы пережи вания жажды. Как и следовало ожидать в соответствии с теорией когни тивного диссонанса, те из испыту емых, которые без достаточного обос нования были готовы подвергнуться испытанию, вели себя так, как будто не чувствовали жажды, т. е. подобно испытуемым из контрольной группы с отсутствием жажды. По сравнению с группой, получившей весомое обосно вание необходимости участия в эк сперименте, а также с контрольной группой, испытывавшей жажду, эти испытуемые ниже оценивали свое же лание пить, поглощали меньше воды, а в эксперименте на узнавание вос принимали меньше слов и им требо валось больше времени для заучивания парных ассоциаций, содержатель но связанных с жаждой, в продукции фантазии у них реже всплывали темы жажды. На рис. 4.25 показано сред нее количество воды, выпитое перед мнимым 24-часовым испытанием жаж дой в различных группах. По количе ству выпитой воды группа с высоким диссонансом значимо отличается от всех остальных групп.
Рис. 4.25. Зависимость количества выпитой во ды от уровня диссонанса [Н. Mansson, 1969, р. 90]
В другом эксперименте Гринкеру [J. Grinker, 1969] удалось показать действие редукции когнитивного диссонанса при классическом обусловли вании мигательного рефлекса. Безус ловным раздражителем выступала направленная в глаз струя воздуха определенной силы. Одновременно подавался звуковой сигнал. На ус пешность научения указывали услов ные реакции, т. е. звукового сигнала оказывалось достаточно, чтобы вы звать мигательную реакцию. После первых 20 проб сообщалось, что в следующих 10 пробах воздушная струя будет сильнее. (Согласно дан ным других исследований, такое усло вие способствует ускорению научения избеганию.) В действительности же сила воздушной струи оставалась прежней. Чтобы создать различную степень когнитивного диссонанса, ис пытуемые были разбиты на три груп пы. Две из них составлялись из добровольцев, причем одной было да но весомое обоснование необходимо сти участия в неприятном опыте (не большой диссонанс), а другой — слабое обоснование (большой диссо нанс). Испытуемые контрольной груп пы не были добровольцами и не полу чали обоснования. Как показывает рис. 4.26, в группе с высоким диссо нансом научение заметно отстает от группы с небольшим диссонансом и контрольной группы. В этой группе предупреждение об усилении воздуш ной струи, по-видимому, вызвало сравнительно меньший страх. Соглас но теории когнитивного диссонанса, это может быть объяснено подавле нием эмоции страха, поскольку таким образом уменьшается когнитивный диссонанс.
Рис. 4.26. Зависимость усиления условного ми гательного рефлекса от уровня диссонанса [J. Grinker, 1969, р. 130]
Когнитивный диссонанс может, та ким образом, ослабить влияние на поведение и научение состояний вле чений типа жажды или страха. Подоб ные данные свидетельствуют о важ ности при прочих равных условиях промежуточных когнитивных процес сов, они также выявляют значение особенностей ситуации, которые дают повод к переоценкам, способству ющим редукции диссонанса.
Селекция информации
Специфическую возможность реду цировать возникающий после приня тия решения диссонанс предоставля ет отбор информации — на эту воз можность Фестингер сразу же обра тил внимание [L. Festinger, 1957]. Лю ди ищут и выбирают ту информацию, которая повышает ценность выбран ной альтернативы поведения и обес ценивает отвергнутую; противополож ная информация при этом игнорирует ся. Первое исследование этого фак тора принадлежит Эрлиху, Гутману Шёнбаху и Миллсу [D. Ehrlich, I. Guttman, P. Schonbach, J. Mills, 1957]. Как выяснилось, после приоб ретения первого автомобиля их вла дельцы стали обращать больше вни мания на рекламу той фирмы, машину которой купили, чем на рекламу фирм, машины которых принимались во внимание при выборе покупки.
Правда, в дальнейшем выяснилось, что о поиске информации, редуциру ющей диссонанс, можно говорить с большим основанием, чем об избега нии информации, увеличивающей его [см.: R. Wicklund, J. Brehm, 1976]. По мимо прочих факторов, важна воз можность опровержения консонан тной и диссонантной информации. Лю ди предпочитают трудно опроверга емую консонантную и легко опровер гаемую диссонантную информацию и избегают легко опровергаемую консо нантную информацию и трудно опро вергаемую диссонантную. Об этом, по крайней мере, свидетельствует поле вой эксперимент Лоуина [A. Lowin, 1967] на материале президентских выборов в США 1964 г. Несомненно, селекция — процесс более сложный, чем простой выбор информации или ограничение отводимого на ее поиск времени. Даже если человек уделяет внимание определенной информации, качество ее восприятия может быть различным. Брок и Бэллоун [Т. Brock, J. Balloun, 1967] связали этот аспект с показателем частоты, с которой испытуемый нажимал кнопку, устра нявшую шумовые помехи при прослу шивании записанной на магнитофон ную пленку информации. Через неко торое время шумы возобновлялись. Как и ожидалось, во время предъяв ления консонантной информации (на пример: «Курение не приводит к раку легких») кнопка нажималась чаще, чем во время предъявления диссо нантной.
Несогласие с убеждениями социальной группы
Фестингер, Рикен и Шехтер опубли ковали в увлекательно написанной книге «Когда пророчество не сбыва ется» [L. Festinger, H. Riecken, S. Schachter, 1956] результаты поле вого исследования небольшой религи озной секты, члены которой собра лись в одном американском городке, чтобы вместе дождаться того де кабрьского дня, когда, по их твердому убеждению, землю поглотит всемирный потоп, а сами они спасутся, пе ребравшись с помощью летающих та релок на другие планеты. Когда пред сказанное событие не состоялось, между ожиданиями и реальностью возник диссонанс, с которым нельзя было мириться и который необходимо было редуцировать. Казалось, что могло бы быть более естественным, чем утрата нелепой веры во всемир ный потоп и чудесное спасение? Од нако это произошло лишь с теми немногими членами секты, которые находились не в этом городке и кото рым было поручено ожидать потопа и спасения самим по себе. Группа же, испытавшая коллективное разочаро вание, редуцировала диссонанс прямо противоположным образом. Постав ленная под удар вера еще более усилилась благодаря взаимному вли янию членов группы, которые активи зировали свое миссионерское рвение в отношении несбывшегося пророче ства неминуемого всемирного потопа. Редукция диссонанса в данном слу чае была тесно связана с социальным взаимодействием членов группы.
Еще одно полевое исследование на материале религиозной секты «Ис тинный мир» было проведено Хардиком и Брейденом [J. Hardyck, M. Bra-den, 1962]. Группа сектантов, ожидав шая в определенный день атомную бомбардировку, провела в подзем ном бункере 42 дня после катастро фы, которая так и не произошла. Эта группа редуцировала свой диссонанс не при помощи миссионерского рве ния, а через увеличение консонан тных знаний. Они были убеждены, что благодаря своей вере выдержали ниспосланное господом испытание и поэтому катастрофа не наступила. По-видимому, многие исторические феномены религиозных движений, ко торые извне кажутся совершенно ир рациональными, можно интерпретиро вать как процессы редукции диссо нанса. Шёнбах [P. Schonbach, 1966] попытался провести такой анализ для некоторых глав истории религии.
К сожалению, приближенные к жиз ни полевые исследования и анализ исторических материалов остаются и по сей день исключениями. В основ ном преобладают лабораторные эксперименты, в которых убеждение ис пытуемого сталкивается с убеждени ями других людей. При этом когнитив ный диссонанс возрастает с увеличе нием расхождений между сталкива ющимися убеждениями, важностью темы, степенью доверия к коммуника тору и его привлекательности. Редук ция возникшего диссонанса может быть следствием, во-первых, сближе ния своих убеждений с чужими и, во-вторых, экстремизации своих убеж дений (так называемый эффект буме ранга). Какая именно из этих двух возможностей будет иметь место, за висит от степени сопротивляемости изменениям содержания конфликту ющих убеждений. Если под сомнение ставятся, например, имеющие глубо кие социальные корни религиозные верования, то результатом является, как мы видели на примере полевых исследований, по большей части, экстремизация собственных убеждений [см.: М. Irle, V. Montmann, 1978].
Неожиданные результаты действий и их последствия
Под эту рубрику попадают три ком плекса условий редукции диссонанса, которые в отличие от уже рассмот ренных не учитывались Фестингером в исходной формулировке теории диссонанса [L. Festinger, 1957], а бы ли выведены лишь позднее. Первый комплекс условий связан с диспро порцией между значительной затра той усилий и неудачным результатом деятельности. Остальные два ком плекса связаны с результатами де ятельности, а именно с самооценкой и побочными последствиями. Рассмот рим поочередно каждый из комплек сов.
Тщетные усилия, разумеется, вызы вают диссонанс. Чтобы редуцировать eгo, необходимо попытаться задним числом обосновать затраченную впу стую энергию, повысив ценность прес ледуемой цели деятельности (если не дискредитировать, или отрицать, сами затраченные усилия). Наиболее пока зательными из всех проведенных эк спериментов являются эксперименты с животными Лоуренса и Фестингера [D. Lawrence, L. Festinger, 1962] по (как гласит подзаголовок их работы) «психологии недостаточного вознаг раждения». Эти эксперименты дока зывают, что явление когнитивного диссонанса и его редукции можно наблюдать не только у людей, но и у животных. Иными словами, теория диссонанса получила возможность претендовать на включение в сферу ее применения невербальной и неком муникативной деятельности.
Рис. 4.27. Сопротивляемость угасанию в зави симости от количества неподкрепляемых проб [D. Lawrence, L. Festinger, 1962, p. 91]
Подопытными животными были го лодные крысы, научавшиеся находить путь к пище в условиях, затрудняв ших научение. Животные избегали усложнения, если могли достичь цели (нахождение пищи) более легким или надежным путем. На стадии научения использовались три вида усложнений: частичное и отсроченное подкрепле ние, а также необходимость прило жить большие усилия (преодолеть подъем определенной степени кру тизны), чтобы достичь цели. Зависи мой переменной и индикатором ре дукции диссонанса была сопротивля емость угасанию, т. е. количество проб, при которых в отсутствие под крепления сохраняется выученное по ведение (а в отдельных случаях его интенсивность). Экспериментальные условия Лоуренс и Фестингер обосно вывали двумя гипотезами, выведенными из теории когнитивного диссо нанса. Первая. Диссонанс, обуслов ленный отсутствием или отсрочкой подкрепления или слишком большими усилиями, затраченными на его полу чение, претерпевает редукцию благо даря тому, что целевому действию приписывается дополнительная, прои стекающая из других мотивов привле кательность (extra attractions), напри мер исследование или поиск сенсор ной стимуляции. Вторая. Поскольку диссонанс кумулятивен, он должен постепенно уменьшаться и соответ ственно возрастать дополнительная привлекательность.
Рис. 4.28. Зависимость среднего времени про бежки в фазе угасания от степени усилий в фазе научения [D. Lawrence, L. Festinger, 1962, p. 143]
В 16 сериях экспериментов были подтверждены обе гипотезы. Приме нительно к частичному подкреплению независимо друг от друга варьирова лись количество и процентная доля проб без подкрепления. (В теоретико-ассоциативных исследованиях связи частичного подкрепления и сопротив ляемости угасанию почти всегда бра лась процентная мера подкрепления.) Как видно из рис. 4.27, сопротивля емость угасанию не зависит от про центной доли подкреплений, однако она резко возрастает при абсолютном увеличении числа неподкрепленных проб. Это означает (как и предпола галось), что диссонанс кумулятивен и убывает при возрастании дополни тельной привлекательности. Если до минирующее влечение (голод) в фазе научения было очень сильным, а в фазе угасания — слабым, то показате ли сопротивляемости угасанию тем выше, чем чаще в фазе научения отсутствовало подкрепление. Этот результат означает, что больший дис сонанс (отсутствие ожидаемого удов летворения при значительной интен сивности потребности) ведет в форме дополнительной привлекательности к более сильной редукции диссонанса. Результаты относительно степени потребовавшихся усилий тоже под тверждают гипотезы. Так, крысы, ко торым приходилось преодолевать подъем крутизной 50°, в фазе угаса ния бежали быстрее (см. рис. 4.28), и для угасания им требовалось больше проб, чем крысам, преодолевшим подъем крутизной лишь 25°. Интен сивность усилий оказалась независи мой от схемы подкреплений. Если комбинировать друг с другом эти па раметры — степень затраченных уси лий и число несостоявшихся подкреп лений, — возникают аддитивные эф фекты обоих условий. Эти и другие данные побудили Лоуренса и Фестингера сделать следующий вывод:
«Если организм, перерабатывая информацию, которая сама по себе привела бы к прекраще нию определенной активности, продолжает ее, то у активности или ее последствий появляет ся дополнительная привлекательность, кото рая сама по себе становится добавочным оп равданием сохранения данного поведения» [D. Lawrence, L. Festinger, 1962, p. 156].
Остается рассмотреть приводящие к диссонансу последствия достигнуто го результата деятельности. Аронсон [Е. Aronson, 1968] отмечал, что дис сонанс возникает преимущественно в ситуации, когда деятельность или ее результат противоречит представле нию о себе, особенно когда послед нее касается способностей или нрав ственности субъекта:
«Диссонанс существует только потому, что поведение индивида не согласуется с пред ставлением о себе» [Е. Aronson, 1968, р. 23].
Аронсон считает, что, во-первых, когнитивный диссонанс должен быть тем больше, чем устойчивее предъявляемые к деятельности ожидания, и. во-вторых, ожидания, предъявляемые нами к собственной деятельности, устойчивее ожиданий, направленных на чужую деятельность. Независимо от преимуществ, которыми обладает такая точка зрения (ведь диссонанс с представлением о себе может ока заться существеннее несоответствия с другими ожиданиями), диссонанс с представлением о себе, как правило, приводил к отчетливым эффектам редукции диссонанса.
Диссонанс с представлением о себе строился в соответствии с основной схемой исследования Аронсона и Карлсмита [Е. Aronson, J. Carlsmith, 1962], которая, впрочем, распростра нена и в исследованиях мотивации достижения и атрибуции (см. гл. 11). Успех или неудача в выполнении оп ределенного задания формирует у ис пытуемых соответственно высокую или низкую самооценку их способно сти справиться с этим заданием. За тем они получают обратную, не соот ветствующую ожиданиям информа цию об успехе или неудаче, которая противоречит сформированной само оценке своих способностей в лучшую или в худшую сторону. В обоих случа ях, по Аронсону, должен возникать когнитивный диссонанс, актуализиру ющий тенденцию к его редукции. Она может быть осуществлена различны ми способами, которые предстояло изучить.
Так, Ирле и Кролаге [М. Irle, Y. Kro-lage, 1973] обнаружили, что при поло жительном отклонении результатов теста от ожидаемых самооценка по вышается сильнее, чем она понижает ся при отрицательном отклонении. Это согласуется с многочисленными данными о служащей поддержанию самооценки пристрастности в атрибу ции успеха и неудачи [см.: G. Bradley, 1978; G. Fitch, 1970; D. Miller, 1976; a также в гл. 10]. При положительном отклонении от ожиданий собственные усилия и валидность теста оценива ются выше, чем при отрицательном отклонении. Чем сильнее противоре чащий ожиданиям результат отлича ется от самооценки, тем хуже он запоминается. Средние результаты по тесту, ожидаемые от членов референтной группы, приравниваются к собственным результатам. Уровень самооценки, характеризующий инди видуальные различия, тоже оказывал определенное влияние. Самооценка взаимодействует с отклонением от ожиданий: наиболее сильный диссо нанс был у испытуемых с высокой самооценкой и негативным отклоне нием, а также у испытуемых с низкой самооценкой и позитивным отклоне нием.
Наконец, еще один вид результата деятельности, порождающего диссо нанс, связан с неожиданными побоч ными последствиями. Пример мы на ходим в ранней работе Брема [J. Brehm, 1959], заставлявшего школьников за вознаграждение есть овощи, которые они не любили. Пос ле этого часть испытуемых столкну лась с неожиданным побочным пос ледствием своего поступка: экспери ментатор письменно сообщил родите лям, что их ребенок охотно ест соот ветствующие овощи. Те испытуемые, с которыми это произошло, начали оценивать привлекательность овощей выше, чем те, чьи родители не полу чали никакого письма. Брем называет это эффектом свершившегося факта и выводит его из непредсказуемости негативных побочных последствий. Однако в дальнейших исследованиях его интерпретация не подтвердилась. Как показали, в конце концов, Согин и Паллак [S. Sogin, M. Pallak, 1976], решающим является не степень пред сказуемости, а то, считает ли субъект себя причиной негативных побочных последствий. Если да, то он редуци рует диссонанс, модифицируя свою первоначальную установку таким об разом, чтобы иметь возможность лег че принять наступившие негативные последствия.
Исследования когнитивного диссонанса в историческом аспекте
После заданного Фестингером в 1957 г. старта исследования диссо нанса стали плодиться в геометриче ской прогрессии. К 1977 г. уже было опубликовано свыше 800 работ. Многообразие феноменов, рассматри ваемых с точки зрения редукции диссонанса, достойно удивления. Боль шая часть накопленных данных каса ется изменения установок и убежде ний в случаях, когда принятые реше ния, вынужденное согласие на по ступки, которые люди сами по себе не совершили бы, новая информация о выбранной альтернативе, дискреди тация убеждения, неожиданные ре зультаты деятельности или их пос ледствия порождают когнитивный диссонанс.
Прежде всего была изучена ситу ативная обусловленность речевой и коммуникативной деятельности. Не сомненно, грандиозная программа ис следований коммуникации и измене ния установок, осуществлявшаяся в 50-е гг. в Йелском университете под руководством Ховлэнда и Джениса [С. Hovland, I. Janis, H. Kelley, 1953], во многом способствовала этому. Ис следования же мотивации в узком смысле, как по своему количеству, так и по влиянию на развитие теории, отступили на задний план. Однако именно эксперименты типа осуще ствленных Лоуренсом и Фестингером [D. Lawrence, L. Festinger, 1962] или описанных Зимбардо [P. Zimbardo, 1969] в связи с когнитивным конт ролем потребностных состояний [см.: I. Grinker, 1969; Н. Mansson, 1969] продемонстрировали продуктивность теории когнитивного диссонанса и за пределами речевой и коммуникатив ной деятельности. Вот почему мы особенно подробно остановились на этих подходах, хотя из них и до сегодняшнего дня не сложилась те ория мотивации в собственном смыс ле слова.
За исключением исследований, имевших дело с воздействием на мотивационные или потребностные со стояния, мощный поток работ по дис сонансу все больше следовал теоре тическому курсу, когда во главу угла в той или иной форме ставилось самовосприятие субъекта. Первона чально Фестингер [L. Festinger, 1957] рассматривал все когнитивные обра зования субъекта как не согласующи еся друг с другом, «диссонансные» в смысле порождения мотивации, на правленной на редукцию диссонанса. В качестве примера он приводил несоответствующие реальности выска зывания человека, который хотя и считает их истинными, но не принима ет близко к сердцу. Например, некто считает, что человек может достичь Луны, однако сомневается в суще ствовании технических средств, поз воляющих преодолеть земное притя жение [ibid., p. 14]. Такое несоответ ствие явно недостаточно личностно значимо, чтобы породить мотивацию редукции диссонанса. Как бы то ни было, первоначально весьма широкая сфера применимости принципа когни тивного диссонанса была вскоре су жена. Гринуолд и Ронис [A. Greenwald, D. Ronis, 1978] поднимают те перь вопрос о том, почему никогда не делалось серьезной попытки конкре тизировать границы его применимости и нельзя ли его все же обосновать. Вместо этого Брем и Коэн [J. Brehm, A. Cohen, 1962] конкретизировали когнитивный диссонанс, постулировав в качестве необходимого условия обязательство, складывающееся из двух моментов: приписывание себе причин возникновения диссонанса и социально открытое осуществление деятельности. Брем и Коэн пишут:
«... мы считаем субъекта обязавшимся, если он решил делать или не делать определенную вещь, если он выбрал одну (или более) альтер нативу и тем самым отверг одну (или более) альтернатив, если он активно осуществляет (или осуществил) данное поведение» [J. Brehm, A. Cohen, 1962, р. 7].
Такая конкретизация диссонанса содержалась уже в исходных положе ниях Фестингера, поскольку он ставил силу диссонанса в зависимость от значимости содержания когнитивных структур. Фестингера [L. Festinger, 1964] вполне устраивало уточнение Брема и Коэна.
Аронсон [Е. Aronson, 1968] сделал следующий шаг и ограничил диссо нанс личностно значимыми феноме нами, связав их с устойчивыми ожи даниями, лишь тогда отражающимися на деятельности субъекта и приводя щими к диссонансу, когда эта де ятельность вступает в противоречие с представлением о себе, обманывая ожидания в позитивном или негатив ном смысле. Брэмел [D. Bramel, 1968] еще больше сузил рамки, признав в качестве условия порождения диссо нанса лишь негативные отклонения от представления о себе. Он придал диссонансу статус специфической мо тивации страха, а именно страха пе ред социальными последствиями, меньшей, чем хотелось бы или пола галось, компетентности или нрав ственности субъекта.
Наконец, относительно недавний эксперимент Виклунда и Брема [R. Wicklund, J. Brehm, 1976] позво лил выдвинуть в качестве необходи мого условия редукции диссонанса переживание личной ответственности за сосуществование неустойчивых когнитивных структур. Авторы пишут:
«Недавние исследования... сделали доста точно очевидным тот факт, что редакция диссонанса, как мы ее себе представляем, имеет место, только если диссонансные эле менты объединяются в личной ответствен ности переживающего диссонанс субъекта» [R. Wicklund, J. Brehm, 1976, p. 7].
Тем самым Виклунд и Брем вновь расширили сферу применимости те ории диссонанса по сравнению с огра ничением этой сферы на представле ние о себе у Аронсона. В целом развитие теории с 1962 [J. Brehm, A. Cohen] по 1976 г. [R. Wicklund, J. Brehm] шло в одном направлении. Решающим для переживания когни тивного диссонанса и его редукции считается приписывание себе субъек том причин несоответствий и приня тие им ответственности за них.
Такая направленность развития те ории непосредственно привела иссле дования диссонанса к исследованиям атрибуции. Например, Нисбетт и Ва-линс [R. Nisbett, S. Valins, 1971] пере интерпретировали с позиций теории атрибуции результаты исследований диссонанса, возникающего при недо статочной обоснованности. Они счи тают теорию атрибуции по сравнению с теорией диссонанса более совер шенной, ибо она убедительно объяс няет поведение и в случае достаточ ной его обоснованности (см. гл. 10). Кроме того, исследования диссонанса пересеклись с исследованиями моти вации достижения, особенно после того, как последние стали осуще ствляться под влиянием теории атри буции (см. гл. 11). Однако, как ни странно, на сегодняшний день едва ли найдется попытка совместить в одном исследовании обе эти теории. Исключение составляет работа, опи санная в гл. 6 [Н. Heckhausen, N. Во-teram, R. Fisch, 1970].
Восприятие субъектом самого себя сыграло в исследованиях диссонанса особую роль еще и потому, что Бем [D. Bern, 1967; 1972] в своей так называемой теории самовосприятия попытался показать избыточность по стулирования когнитивных процессов редукции диссонанса. Согласно Бему, люди немного узнают о себе непос редственно через познавательные процессы, гораздо больше сведений они получают, наблюдая за собствен ной деятельностью. Например, если кто-то ловит себя на том, что делает нечто, чего раньше не делал или не сделал бы, он говорит о приятности или важности совершаемого им. Именно таким путем преимуществен но происходит изменение установок. Мы будем более подробно анализиро вать теорию самовосприятия Бема и ее «опровержение» как альтернатив ное объяснение редукции диссонанса в гл. 10 при рассмотрении истории теории атрибуции и предшествовав ших ей концепций.
В заключение следует упомянуть теоретическую позицию Нюттена [J. Nuttin, 1975], вообще отрицающего возможность изменения установок на основе редукции диссонанса. Нюттен объясняет отклонение поведения от установок «заражением реакцией» (respons contagion). Может происхо дить лишь временное изменение аф фективной нагруженности предмета установки. Нюттен обнаружил, что спустя 5 нед. после выполнения де ятельности, приводившей к ослабле нию установок по типу редукции дис сонанса, его испытуемые вновь де монстрировали прежние установки. Кроющееся здесь противоречие еще не разрешено.
Теории когнитивной оценки с точки зрения проблем психологии мотивации
Все рассмотренные теоретические подходы, отстаивавшие значимость когнитивного оценивания ситуации для последующего поведения, внесли свой вклад в разработку проблем мотивации, хотя индивидуальные раз личия в них и не учитывались. Осо бенно ценным оказался их вклад в разработку проблемы опосредующих процессов саморегуляции (седьмая из основных проблем психологии моти вации), а также проблемы мотивационного конфликта (шестая) и, нако нец, актуализации мотивов (четвер тая), если понимать отсутствие проти воречия как мотив типа голода, свя занный с универсальной базовой пот ребностью, или даже как мотив с индивидуально различной степенью выраженности. Однако именно в ас пекте возможного теоретико-личностного характера концепции ког нитивного оценивания ситуации пока не разработаны и предстают как ис следования мотивации без мотива. Это, вероятно, и является основной причиной двойственного отношения (и сомнений) таких авторов, как Фестингер и Хайдер, к вкладу их теорий в психологию мотивации.
Например, Фестингер, с одной сто роны, говорит:
«Когнитивный диссонанс может рассматри ваться как предварительное условие, направ ляющее активность на редукцию диссонанса, точно так же, как голод направляет активность на редукцию голода. Эта мотивация заметно отличается от той, с которой психологи привык ли иметь дело, но, как мы увидим, она не менее сильна» [L. Festinger, 1957, р. 3].
А с другой — утверждает:
«На поведение, установки и мнения людей влияет много факторов, о которых теория диссонанса ничего не может сказать. Напри мер, во всей этой книге ничего или почти ничего не говорится о мотивации. Диссонанс сам по себе, конечно, может рассматриваться как мотивирующий фактор, хотя существует много других мотивов, влияющих на человече ские существа, и мы обошли вопрос об отноше ниях между всеми остальными мотивациями и воздействием редукции диссонанса, хотя при определенных обстоятельствах эти отношения ясны... Но здесь мне хочется подчеркнуть, что я не занимался проблемами мотивации и что эти проблемы, в общем, не должны совпадать с теми проблемами, с которыми имеет дело теория диссонанса» [ibid., p. 276 — 277].
И Хайдер говорит о своей теории баланса следующее:
«Ее следует понимать не как общую теорию мотивации, а как теорию, разрабатывающуюся, главным образом, в связи с межличностными отношениями» [F. Heider, 1960, р. 166].
Из числа ситуационных детерми нантов мотивации мы пока уделили очень мало внимания одному весьма существенному, а именно социально му, познанию, отражению целей де ятельности и компетентности других людей. В социальной ситуации мы не можем действовать, постоянно не приписывая нашим партнерам по де ятельности (и себе самим) намерений, о которых заключаем на основании поведения. Этот круг вопросов будет рассмотрен при описании социальных мотивов аффилиации, власти (гл. 7), помощи и агрессии (гл. 8), а также в гл. 11.
Заключение
В этой главе в исторической пер спективе были изложены исследова ния весьма разнородных ситуативных детерминантов деятельности. Их спектр охватывает обусловленные инструкцией детерминирующие тен денции, сиюминутные потребностные состояния и влечения, ситуационные конфликты и состояния активации, эмоции и когнитивные процессы оцен ки ситуации. Общим, присущим всем относящимся к внутренней или внешней ситуации детерминантам явля ется их интраиндивидуальная варьируемость и отсутствие связи с меж индивидуальными диспозиционными различиями. Разнообразие ситуацион ных переменных характерно для объ яснения поведения со второго взгляда.
Не изменив этого взгляда, большая часть из рассмотренных подходов по степенно подошла к основной мотивационной проблеме, а именно к проб леме объяснения стремления к цели. При этом становилось все более яс ным, что при решении данной пробле мы необходимо опираться на два фундаментальных конструкта: ожида ние и привлекательность.
В последующих главах мы просле дим это развитие главным образом на материале подходов Левина и Халла, а также Толмена, с самого начала осуществлявшего анализ целенаправ ленного поведения при помощи кон структов ожидания и привлекатель ности. Вместе с тем рассмотренные когнитивные подходы и их дальней шие модификации способствовали выяснению условий проявления этих фундаментальных мотивационных пе ременных. На этом мы остановимся в других главах, прежде всего 10 и 11, которые посвящены развитию восхо дящей к работам Хайдера теории атрибуции.
Глава 5
Ожидание и привлекательность
как детерминанты мотивации
Эта глава также посвящена моти вирующим деятельность ситуацион ным детерминантам. Общим для об суждаемых здесь теорий является то, что они наделяют живое существо предвидением, способностью руко водствоваться в своем поведении предвосхищаемой целью. Понятие «цель» играет центральную роль в объяснении поведения. Согласно этим теориям, наличное положение дел должно быть преобразовано в неко торое будущее целевое состояние. В бихевиористских теориях научения и влечения целевые состояния называ ются подкреплением. Оно означает событие, которое осуществляет контроль за предшествующим пове дением, например, в состоянии голо да прием пищи сообщает предшеству ющему поведению характер действия, ведущего к еде.
Мотивация есть стремление к целе вому состоянию, к подкреплению. Для возникновения стремления необ ходимы две предпосылки. Во-первых, должна существовать возможность предвосхищения наступления целево го состояния в соответствующем ожи дании. Таким может быть ожидание целевого состояния, когда собствен ное поведение не принимается в рас чет и не играет никакой роли (как, скажем, при классическом обусловли вании, когда сигнал предвещает пи-Щу), или ожидание собственных дей ствий, приводящих к достижению це левого состояния. Первый случай есть ожидание по типу «ситуации и их следствия» [(S —S*) [см.: R. С. Bolles, 1972], второй — ожидание по типу «действия и их следствия» (R — S*). Ожидания можно различать также по тому, какие временные отрезки или , какой объем последовательности Действий они охватывают. Ожидания недоступны непосредственному вне шнему наблюдению, их необходимо опосредованно выявлять, иными сло вами, они представляют собой гипо тетический конструкт. Теории психо логии мотивации различаются тем, в какой степени в них учитывается роль ожиданий как гипотетических процессов и эти ожидания контроли руются в качестве результатов пре дыдущего научения.
Во-вторых, целевое состояние, пос кольку оно служит подкреплением, должно обладать для живого суще ства определенной ценностью. Кон кретные объекты или события могут составлять цель действия, быть свя занными с ней, способствовать или мешать ее достижению. В этих случа ях они имеют позитивное или нега тивное отношение к целевому состо янию. Эти объекты или события (S*) обладают соответствующей позитив ной или негативной привлекательно стью: они привлекают живое суще ство или отталкивают его. Привлека тельность приписывается всему, что обладает значением подкрепления, т. е. можно доказать зависимость контроля предшествующего поведе ния от этих событий. Как и ожидание, привлекательность — гипотетический конструкт, и теоретики мотивации в разной мере пользуются им, прежде всего по-разному рассматривая усло вия его возникновения. Привлека тельность объектов или событий мо жет быть выученной или врожденной (не связанной с опытом), может зави сеть или не зависеть от сиюминутного состояния потребности. Для обозна чения привлекательности того или иного объекта используются и другие понятия. Так, Левин говорит о вален тности, или требовательном характере вещей, Толмен — о «нужности цели».
В психологии мотивации теориями привлекательности стремятся воз можно более непосредственно объяс нить целенаправленность действий. Привлекательность воспринимаемых (или ожидаемых) объектов или собы тий—это то, что запускает действие и одновременно придает ему направ ленность. Привлекательность выпол няет как функцию энергетизации дей ствия, так и функцию управления, при этом она мотивирует деятельность, несмотря на промежутки во времени и пространстве. Согласно этим теори ям, поведение является проактивным, поскольку оно вовлекается в борьбу за достижение ожидающихся целей благоприятными или неблагоприятны ми возможностями наличной ситу ации. Управление деятельностью в таком случае нацелено вперед, как если бы живое существо постоянно спрашивало себя, к чему приведут те или иные действия. Напротив, при объяснении, не учитывающем ни ожи даний, ни привлекательности, как, например, в случае теории подкреп ления Халла [С. L. Hull, 1943], пове дение, скорее, реактивно. Неспецифи ческое влечение энергетизирует по ведение, а управляется оно уже сло жившимся фиксированным сочета нием «раздражитель—реакции — привычки». Привычки образуются ретроактивно, через обращенное в прошлое воздействие подкрепления, поскольку сила привычки зависит от частоты, размера и временной отда ленности подкрепления.
Это упрощенное описание должно лишь подчеркнуть особенность, в той или иной форме присущую всем те ориям так называемой мотивации привлекательностью, независимо от того, опираются они, скорее, на ожи дания типа S —S* или R —S*. Поло жения теории привлекательности весьма близки представлениям психо логии здравого смысла. В той или иной форме эти положения присут ствовали уже в теориях пионеров исследования мотивации, таких, как Джеймс, Фрейд и Мак-Дауголл. Пер вой теорией мотивации, в которой идея привлекательности заняла цен тральное место и была систематиче ски разработана, стала теория поля
К. Левина. Ниже мы рассмотрим его взгляды. Эквивалентом понятия прив лекательности у Левина является требовательный характер, или вален тность. Влияние валентности на пове дение Левин обосновал с помощью своей модели окружения, в которой валентность стала исходным момен том сил психологического поля на личной ситуации, силой, определя ющей интенсивность и направлен ность действий субъекта. Прежде всего Левин попытался уточнить ус ловия различных проявлений вален тностей.
Толмен, как и Левин, разработал в качестве гипотетических конструктов своего «психологического бихевиориз ма» объяснительные понятия ожида ния и привлекательности (demand for the goal*). Его представления оказа ли более заметное влияние на совре менников, поскольку они лучше впи сывались в типичные для того пери ода экспериментальные схемы иссле дований. В качестве одного из видов когнитивных промежуточных перемен ных гипотетические конструкты Тол-мена играют роль посредников между особенностями ситуации и вытека ющим из них поведением. Толмен считал, что постулируемое теорией научения образование жестких при вычек не позволяет объяснить гиб кость целенаправленного поведения. Как мы увидим, Толмену вопреки господствовавшим взглядам удалось (в особенности на основе данных по так называемому латентному науче нию) по-новому разграничить области научения и мотивации (исполнения). Подкрепление было отнесено им к явлениям мотивации. Оно влияет не на научение как таковое, а на испол нение выученного, поскольку ожида ние результата придает ему опреде ленную привлекательность.
* Нужности цели. (Прим. ред.)
Данные Толмена были восприняты представителями теории подкрепле ния Халлом и его учениками как вызов, что привело к постепенному преобразованию теории подкрепле ния в теорию мотивации привлека тельностью. Прежде всего преобразования затронули работы Спенса [K. W. Spence, 1956], но еще более очевидными они стали у Маурера [Н. О. Mowrer, 1960], который объяс нял привлекательностью все то, что до тех пор приписывалось влечению. В этих изменениях в пользу представ лений теории привлекательности зна чительную роль сыграл гипотетиче ский механизм, который Халл ввел еще в начале 30-х гг. (т. е. до постро ения своей теории подкрепления, описанной в вышедших в 1943 г. «Принципах поведения»). Стремясь найти место в схемах «раздражи тель— реакция» процессам, подобным ожиданию, он постулировал суще ствование частичных антиципирующих цель реакций.
С пересмотром основ объяснения поведения в пользу положений те ории привлекательности все чаще вставал вопрос: не является ли под крепление реакций ненужным или со вершенно недостаточным объяснени ем оперантного научения, не следует ли понимать проявляющееся в пове дении влияние подкрепления как мо-тивационный эффект привлекатель ности, вместо того чтобы рассматри вать его как ассоциативный процесс, связывающий раздражитель и реак цию? Последняя позиция была приня та такими известными теоретиками научения и мотивации, как Уолкер [Е. L Walker, 1969], Боллс [R. С. Bolles, 1972] и Биндра [D. Bindra, 1974]. Толмен при дальнейшем развитии своей теории говорил, что выучива ются не сочетанию «раздражитель — реакция», а ожиданию смежности. Согласно Боллсу, существует два ос новных типа ожиданий смежности: ситуация — следствия (S — S*) и реак ция— следствия (R — S*). Отсюда вы текает простая когнитивная модель мотивации: вероятность реакции воз растает с увеличением силы S — S* и R — S*, а также с увеличением ценно сти S*.
В 40—50-х гг. теоретические моде ли ожидания и привлекательности уже разрабатываются вне психологи ческой теории научения. Имеются в виду так называемые модели «ожи даемой ценности». Эти модели были призваны объяснить поведение при принятии решения в ситуации выбора, будь то ставки в азартных играх, покупка [J. von Neumann, О. Morgen-stern, 1944; W. Edwards, 1954] или формирование уровня притязаний в заданиях разной степени сложности [S. К. Escalona, 1940; L. Festinger, 1942b]. Основная идея теорий «ожи даемой ценности» состоит в том, что при необходимости выбора между несколькими альтернативами дей ствия предпочтение отдается той, при которой оказывается максимальным произведение величины ценности до стигаемого результата (привлекатель ность) на вероятность его достижения (ожидание). Другими словами, при учете ее достижимости преобладает цель с наиболее высоко оцениваемой привлекательностью. Вариантом те орий «ожидаемой ценности» является теория инструментальности Вроома [V. Н. Vroom, 1964]. Она учитывает инструментальность результата дей ствия относительно его последствий независимо от того, действительно ли субъект к ним стремился, или же ему лишь приходится с ними мириться. Теории «ожидаемой ценности» со ставляют важную основу современ ных исследований мотивации (см. гл. 9).
Теория поля Левина
Теория поля Левина явилась но вым шагом в объяснении поведения. Согласно ей, протекание действий це ликом сводится к конкретной сово купности условий существующего в данный момент поля. Понятие поля охватывает факторы как внешней (окружение), так и внутренней (субъ ект) ситуации. Даже при поверхно стном рассмотрении этот подход рез ко отличается от всех теорий, сводя щих поведение к личностным диспо зициям и индивидуальным различиям в них. Теория поля — один из ярких примеров объяснения поведения со второго взгляда Кроме того, с ее помощью пытаются не только вы явить все условия, значимые для определения поведения и характери зующие как наличную ситуацию, так и состояние субъекта, но и описать их динамические взаимоотношения.
От уже обсуждавшихся теорий на учения и влечения левиновская те ория поля отличается по трем пунктам, которые совпадают с тремя из шести характеристик, данных Ле-вином своей теории [К. Lewin, 1942]. Согласно первой из них, анализ пове дения должен исходить из общей ситуации. Таким образом, в объясне ние включается более широкий круг явлений, чем объединения отдельных элементов типа раздражителей и ре акций. Совокупную ситуацию следует реконструировать так, как она пред ставляется субъекту. Это означает (вторая характеристика), что объяс нение должно быть психологичным. Детерминанты поведения независимо от локализации в окружении или субъекте должны пониматься психо логически, а не физикалистски. По этому к основным единицам причин но-следственного анализа относятся, например, не раздражители, как их пытается определить бихевиорист, а воспринимаемые субъектом особенно сти окружения, которые предоставля ют ему различные возможности для действия. При этом психологическому анализу подлежит не только феноме нально данное действующему субъек ту в нем самом и окружении, но и не представленное в переживании и тем не менее влияющее на поведение. Третья характеристика. Простых свя зей в смысле ассоциации «раздражи тель— реакция» для объяснения пове дения недостаточно. Согласно Леви ну, в основе всякого поведения лежат силы. Этот динамический аспект объ яснения поведения выходит за рамки допущения об общих и специфических влечениях.
Три оставшиеся характеристики те ории поля в основном совпадают с современными ей подходами к экспе риментальному анализу поведения — теориями научения и влечения. Чет вертая— конструктивный метод. Про стая классификация наблюдаемых феноменов не идет дальше описа тельного уровня и может стать причи ной неверного объяснения, поскольку внешне одинаковое поведение не обязательно связано с одними и теми же причинами. Необходимо выработать общие понятия и использовать их как конструктивные элементы, со четание которых позволяло бы объяс нить каждый конкретный случай. Пя тая характеристика. Поведение рас сматривается как функция существу ющего в данный момент поля. На поведение влияет только то, что дей ствует здесь и теперь: будущие и прошлые события сами по себе не могут определять поведение, они дей ственны лишь как нечто актуально припоминаемое или предвосхища емое. Такие прошлые события, как научение, могут внести свой вклад в структуру существующего в данный момент поля (в той мере, в какой они влияют на актуальные состояния субъекта и его окружения). Но, под черкивает Левин, нельзя без провер ки (как это, например, часто делается в психоанализе) сводить наличное по ведение к более ранним событиям. Левин скептически относился к таким диспозициональным переменным, как интеллект или инстинкт, видя в них лишь отражение традиционного исто рического (т. е. основанного на сведе нии к прошлым событиям) приема объяснения. И наконец, шестая харак теристика. Психологические ситуации должны по возможности представ ляться в математической форме, ко торая облегчает их «научную обра ботку» и позволяет «использовать ло гически неопровержимый и одновре менно соответствующий конструктив ным методам язык» [К. Lewin, 1942; нем. пер., 1963, S. 106]. Математиче ское представление данных не обяза тельно носит количественный харак тер, оно может иметь и качественную природу, как в геометрии. В своей теории поля Левин широко пользует ся понятиями топологии, одного из разделов геометрии, рассматрива ющего соседство областей, а не рас стояния и направления. В число ос новных понятий его теории входит, кроме того, понятие вектора, задава емого тремя переменными: величи ной, направлением и исходной точкой.
Мы не будем подробно обсуждать взгляды Левина на принципы постро ения научного знания — об их плодот ворности и возникающих при этом трудностях свидетельствуют разбира емые ниже модели. Левин [К. Lewin, 1931 a;b; 1935] стремился в психологи ческом объяснении поведения пре одолеть аристотелевский тип мышле ния, т. е. отказаться от классифика ции внешних наблюдаемых характери стик, и утвердить галилеевский ме тод, т. е. осуществить анализ условий протекания явлений и свести их к основным объяснительным конструк там. Такими конструктами должны были стать понятия общей динамики, как они употреблялись в послегали-леевской физике, например: напряже ние, сила, поле (по аналогии с элек тромагнитным и гравитационным полями).
Еще более значительным для ис следования мотивации было требова ние Левина анализировать ситуацию в целом. Результатом такого требова ния анализа стало знаменитое урав нение поведения [К. Lewin, 1946a], согласно которому поведение (V) есть функция личностных факторов (Р) и факторов окружения (U): V=f(P,U). Это программное требование характе ризует теорию как объяснение пове дения с третьего взгляда. По сути дела, оно открывает путь для учета двустороннего влияния личностных и ситуационных факторов. Правда, в теории поля это требование последо вательно не проведено, поскольку в ней диспозициональные, личностные факторы растворялись в возника ющих здесь и теперь функциональных переменных. Пренебрежение индиви дуальными различиями мотивацион-ных переменных связано с уже упоми навшимся скептическим отношением к «историческому» способу рассмот рения, хотя Левин в принципе не отрицал его возможности. Подкрепле ние событиями истории жизни инди вида не противоречит представлению о поведении как функции существу ющего в данный момент и предструк-турированного соответственно лично стным характеристикам поля.
Для объяснения поведения Левин разработал две отчасти дополня ющие друг друга модели: личности и окружения. Обе посвящены пробле мам мотивации, но не мотива. Струк турными компонентами этих моделей являются соседствующие, отграни ченные друг от друга области. Нес мотря на это сходство, структурные области, как это станет ясно из даль нейшего, в каждой из моделей имеют разное значение, которое определя ется прежде всего динамическими компонентами обеих моделей. Мо дель личности оперирует энергиями и напряжениями, т. е. скалярными ве личинами. Модель окружения имеет дело с силами и целенаправленным поведением (в сфере действия соот ветствует локомоциям), т. е. вектор ными величинами. В конечном счете обе теоретические схемы базируются на представлении гомеостатической регуляции: создавшееся положение стремится к состоянию равновесия между различными областями про странственного распределения напря жений, или сил. При этом регулиру ющим принципом является не умень шение напряжения, а его уравновеши вание по отношению к более общей системе или полю в целом [см.: К. Le win, 1926а, S. 323 и далее].
Модель личности
Исходным моментом при создании Левином психологической теории мо тивации стал рассмотренный выше его спор с Ахом. Левин показал, что детерминирующая тенденция не про сто объясняет, как это было у Аха, частную группу феноменов, отлича ющихся от образования ассоциаций, но и служит динамической предпо сылкой любого поведения. Чтобы вы ученное проявилось в поведении, недостаточно образования в резуль тате научения устойчивого сочетания «раздражитель—реакция». За пове дением всегда должны стоять какие-то актуально действующие силы. На первом плане для Левина стоял воп рос энергетизации. Под этим имелась в виду не проблема энергетического обеспечения текущих когнитивных и моторных действий, а, скорее, проб лема центрального управления пове дением, точнее, того, какая из воз можных в данной ситуации тенденций действия возобладает и начнет опре делять поведение. Согласно перечню проблем мотивации, речь, таким образом, идет о пятой и восьмой проб лемах: смена и возобновление пове дения, а также влияние мотивации.
Обе эти проблемы Левин [К. Lewin, 1936] пытался если не решить, то представить с помощью модели меня ющихся состояний напряжения в раз личных областях структуры личности. Как видно из рис. 5.1, личность представляет собой систему, состоящую из многочисленных непересекающих ся друг с другом областей. Каждая область соответствует определенной цели действия, будь то устойчивое стремление, которое можно обозна чить как потребность (мотив), или же сиюминутное желание. (Области структуры личности могут также представлять некоторые активности или знания субъекта.) Отдельные об ласти в зависимости от степени бли зости имеют разную степень сход ства. Две области максимально похо жи, если имеют общую границу.
Рис. 5.1. Модель личности. М—сенсомоторная пограничная зона, выполняющая роль посред ника между окружающим миром (U) и внутри-личностными областями (IP). Внутрилично-стные области подразделяются на централь ные (Z) и периферические (Р) [К. Lewin, 1969, S. 185]
По своему местоположению обла сти делятся на центральные и пери ферические. Первые граничат с боль шим количеством областей, чем вто рые. Числом пограничных областей определяется «близость к Я», лично стная значимость целей Действия или представленных этими областями ак тивностей, а также их влияние на другие цели и активности. Области также различаются своим внутренним и внешним положением, определяемым степенью соседства (т. е. воз можностью доступа) с пограничной зоной, окружающей все области структуры личности. Сама погранич ная зона выполняет функции воспри ятия и исполнения, т. е. выступает посредником между индивидом и ок ружением: с одной стороны, воспри ятие несет информацию об окружа ющем мире, а с другой — моторное исполнение обеспечивает воздей ствие личности на окружение (сюда относится не только такая сравни тельно грубая моторика, как локомо-ции, но и речь, а также мимика).
Напряженные системы в модели личности
В целом модель личности представ ляет собой чистую структуру обла стей с отношениями соседства и фун кциями опосредования внутреннего и внешнего. Следует упомянуть еще од ну структурную особенность— состояние границы. Она может обла дать различной прочностью и, будучи проницаемой, обеспечивать связь между соседними областями. С этой структурной особенностью границ об ластей связан динамический компо нент модели личности. Для его обоз начения Левин ввел понятие напря жения. Отдельные области структуры личности могут различаться по состо янию напряжения. Напряжение обла стей можно представить себе в виде сосудов, наполненных находящейся под различным давлением жидко стью. Область с повышенным по срав нению с другими областями напряже нием Левин обозначает как «напря женную систему». Для такой системы характерна тенденция к уравновеши ванию напряжения с соседними обла стями. Последнее может осуще ствиться двумя путями; Первый. На пряженная система, представляющая производимое действие, разряжается, если находит доступ к пограничной зоне сенсомоторной активности, т. е. она начинает определять поведение, продолжающееся до тех пор, пока не достигается цель действия. Второй. Если же система не находит такого доступа, то ее силы воздействуют на собственные границы. В таком случае уравновешивание напряжения достигается путем диффузии, которая за висит от прочности границ с соседни ми областями и от фактора времени. Оба вида уравновешивания напря жения не являются собственно объяс нением, а представляют собой физи-калистскую метафору. Они сыграли большую эвристическую роль при анализе ряда феноменов поведения, который предприняли ученики Левина в ставших классическими экспери ментах по «психологии действия и аффекта». Первый вид уравновеши вания напряжения через исполнение позволяет объяснить, какое действие начнется после окончания предше ствующего или какое будет возобнов лено после прерывания. Классиче ским в этом отношении является так называемый эффект Зейгарник. Уче ница Левина Б. В. Зейгарник [В. Zeigarnik, 1927] установила, что прер ванные действия удерживаются в па мяти лучше завершенных. Второй вид уравновешивания напряжения через диффузию позволяет объяснить столь различные феномены, как удовлетворение потребности замеща ющей деятельностью [К. Lewin, 1932; К. Lissner, 1933; W. Mahler, 1933; М. Henle, 1944], а также роль утомле ния, эмоций гнева [Т. Dembo, 1931] и выхода в ирреальный план действий [J. F. Brown, 1933] при разрядке на пряженной системы. Состояния утом ления, эмоционального возбуждения и ирреальность действия понимаются при этом как условия, уменьшающие прочность границ областей, а следо вательно, увеличивают их проница емость.
Структура интраличностных обла стей не задается раз и навсегда. По мере индивидуального развития и на копления опыта она дифференциру ется и может переструктурироваться. каждая моментальная цель действия представлена в этой структуре соб ственной областью. Как отмечает Левин в своем основополагающем труде «Намерение, воля и потребность» [K. Lewin, 1926], цели действия очень Часто представляют собой «квазипотребности», т. е. производные потреб ности. Квазипотребности имеют пре ходящий характер. Они часто возни кают из намерения, например, опустить в почтовый ящик письмо другу. Намерение образует напряженную си стему, которая разряжается и исчеза ет только после достижения цели действия.
Квазипотребности могут, однако, образовываться и без акта намере ния, как подлежащие исполнению де ятельности, служащие необходимыми промежуточными ступенями к дости жению целей действия и связанные с «истинными», т. е. более общими и устойчивыми, потребностями. Ска жем, указания экспериментатора, как правило, принимаются без предвари тельного намерения. Возникает ква зипотребность выполнить заданную деятельность, которая по сути не отличается от действия, предприни маемого по собственной инициативе. В обоих случаях можно видеть, что деятельность после прерывания вновь спонтанно возобновляется [М. Ovsiankina, 1928]. Решающим в силе квазипотребности (или соответ ствующей ей напряженной системы) является не наличие или интенсив ность акта намерения, а степень свя зи квазипотребности с истинными потребностями (которые в нашей си стеме понятий имеют статус моти вов), так сказать, степень «насыщен ности» ими. Левин пишет по этому поводу:
«Намерение опустить в почтовый ящик пись мо, посетить приятеля или в качестве испыту емого заучить ряд бессмысленных слогов воз никает, когда соответствующие действию со бытия представляют собой относительно за мкнутое целое, стоящие за ним силы не опре деляются чем-то посторонним, а вытекают из более общих потребностей: из желания выпол нить свои профессиональные обязанности, продвинуться вперед в обучении или показать свою дружбу знакомому. Действенность наме рения в основном зависит не от интенсивности акта намерения, а (отвлекаясь от других фак торов) от силы и жизненной важности (или, точнее, глубины закрепления) истинной пот ребности, которая лежит в основе квазипот ребности» [К. Lewin, 1926b, S. 369—370].
Как мы увидим при обсуждении модели окружения, наличие напря женной системы, будь то потребность или квазипотребность, сопровождает ся специфическими изменениями вос приятия окружения. Объекты, кото рые могут служить для разрядки или удовлетворения потребностей, приоб ретают так называемый побудитель ный характер, валентность, что и выделяет их из окружения, приводит в движение целенаправленное поис ковое поведение. Если, например, че ловек собирается опустить письмо, то в незнакомом месте почтовый ящик как бы сам бросается в глаза, хотя осознанно его не ищут. Сила вален тности зависит от степени напряже ния системы. Этой зависимостью ут верждается единственная связь между двумя — как мы увидим — разными в своей основе моделями.
Рис. 5.2. Модели трех состояний одного и того же индивида: (а) при отсутствии побуждения периферийные зоны р внутриличностных областей IP легко доступны воздействию окружающего мира U, а центральные зоны z, напротив, доступны в значительно меньшей степени, на что указывает разная прочность границ центральных и периферических областей Gz, с одной стороны, и внутриличностных областей и сенсомоторной пограничной зоны Gp, с другой; внутриличностные области IP относительно свободно воздействуют на сенсомоторную погранич ную зону М; (Ь) под давлением, которому противостоит самообладание, периферийные зоны р внутриличностных областей IP не столь доступны, чем в случае (а), внешним воздействиям, периферийные (р) и центральные (z) зоны связаны теснее, коммуникации между IP и М затруднены; (с) при крайне высоком напряжении возможна унификация (примитивизация, «регресс») внутриличностных областей IP [К. Lewin, 1936; нем. пер. 1939, S. 189]
Рис. 5.3. Разные фазы развития нормального и слабоумного индивидов. По сравнению со сла боумными у нормальных по мере развития сильнее дифференцируются (растет число) внутриличностные области и менее выражены границы между ними [К. Lewin, 1935, S. 210]
Гибкость и широта применения мо дели личности в значительной мере определяются ее структурными ком понентами. Модель оперирует вариан тами взаимного расположения внут риличностных областей, прочностью их границ и, наконец, положением границ повышенной прочности. Рису нок 5.2. поясняет сказанное. На нем представлены три различных динами ческих состояния одного и того же индивида, а именно: (а) при отсут ствии побуждения, (b) под давлением, которому противостоит самооблада ние, и (с) при крайне высоком напря жении. Для каждого состояния можно вывести различные способы поведе ния, например недифференцирован ный аффективный прорыв в случае состояния (с).
В теории поля недостаточно учиты ваются индивидуальные различия, чтобы, действительно, с ее помощью можно было перейти на уровень объ яснения поведения с третьего взгля да, т. е. специально проследить вза имодействие индивидуальных разли чий диспозиций и ситуационных фак торов. Тем не менее попытки описать с помощью модели личности индиви дуальные различия через разное «со стояние материала» все же предпри нимались. Имеются в виду разные уровни развития личности, представленные, с одной стороны, степенью дифференцированности (числом) внутриличностных областей, а с дру гой — разной степенью их отграниченности (прочностью границ). Сам Левин [К. Lewin, 1935; см. также гл. 7] опи сал в этой модели с помощью обеих особенностей «состояния материала» различие между нормальными и сла боумными индивидами. У слабоум ных границы между внутриличностны-ми областями более жестки, и этих областей у них меньше, чем у нор мальных индивидов. На рис. 5.3 пред ставлены модели, отражающие раз личия в интеллекте и развитии.
Так выглядит модель личности. Ее динамический компонент — не силы и направления, а состояния напряже ния — соответствует «психогидравли ческим» моделям Фрейда [S. Freud, 1895; 1915] и Лоренца [К. Lorenz, 1950]. Во всех трех моделях действу ет одна и та же аналогия: накаплива ющаяся в емкости жидкость (как в паровом котле), повышая давление, стремится к выравниванию сил, к «оттоку». От теории влечения Халла концепция напряженной системы Ле вина отличается двумя важными мо ментами. Во-первых, напряженные си стемы всегда специфичны относи тельно цели и, следовательно, не обладают общей функцией влечения; во-вторых, напряженные системы не просто активируют фиксированное привычное выполнение (сочетание «раздражитель—реакция»), которое в прошлом приводило к достижению соответствующей цели действия. Они направлены на достижение цели и в зависимости от ситуации гибко вводят необходимые для этого действия.
Тем не менее остается неясным, как именно протекают постулирован ные моделью личности процессы, в частности как напряженная система находит доступ к сенсомоторной пограничной зоне и каким образом осуществляется предусмотренное двигательное исполнение, хотя структур ный компонент модели личности при даеет ей известную изменчивость. Полевые представления реализованы в теории в той мере, в какой она оперирует отношениями соседства, взаимного расположения и новообразованием областей. Сюда присоеди няется, скорее, техническое пред ставление о прочности границ обла стей, т. е. их проницаемости для со стояний напряжения. Однако окружа ющий мир (хотя Левин указывает, что этот мир находится по ту сторону пограничной сенсомоторной зоны) в модели личности никак не представ лен. Взаимодействие с ним в модели только предполагается. Личность, та ким образом, оказывается заключен ной в оболочку, а созданная Левином модель не удовлетворяет его же тре бованию анализировать совокупную ситуацию. В модели не нашлось места связывающим субъекта с окружа ющим миром мотивирующим ожидани ям и привлекательности самих объек тов (требовательный характер вещей, валентности). Чтобы их ввести, Левин создал модель окружения. Несмотря на свою ограниченность, модель лич ности вызвала к жизни ряд важных экспериментов. Некоторые из них мы рассмотрим позднее.
Модель окружения
Наблюдая поведение людей в раз личных ситуациях, Левин стремился выявить психологическую структуру окружающего мира как пространства действия. Ему удалось установить примечательные различия между пси хологической и географической структурой мира, особенно если пос ледняя описывается в евклидовой системе координат. Наблюдения та кого рода Левин провел еще фронто виком, во время первой мировой вой ны. Они описаны в его первой психо логической публикации «Военный ландшафт» [К. Lewin, 1917b]. Пред ставления о протяженности отрезков пути в аналогичных участках лан дшафта на фронте по сравнению с тылом полностью меняются. Если требуется достичь близлежащего в географическом отношении места, то на фронте в качестве непреодолимых препятствий могут оказаться все лег ко преодолимые и ведущие непосред ственно к цели участки, если они не скрыты от наблюдения противника. В условиях возможного вмешательства неприятеля петляющая и укрытая от посторонних глаз тропинка психологи чески становится наикратчайшим пу тем к цели, даже если с географиче ской точки зрения она является окольной дорогой (психологически она так не переживается). Позднее Левин часто снимал на пленку пове дение детей в свободной ситуации, например на игровой площадке, а потом анализировал психологическое пространство передвижения детей среди окружающих объектов (приме ром тому служит представленная на рис. 4.11 схема передвижения ребен ка в конфликтной ситуации: он хочет вернуть своего попавшего в воду игрушечного лебедя, но боится волн).
Рис. 5.4. Модель окружения, представленного в виде позитивного и негативного поля сил. g позитивном поле (а) все силы направлены на объект цели Z. Действующая на личность сила КА2 соответствует позитивному требовательному характеру (валентности), если личность находится в области А, а цель—в области Z. Чтобы попасть в область цели Z, имеются три возможных пути, каждый из которых предполагает прохождение разного числа промежуточных областей (дей ствий): А—D—Z; А — С—G — /—Z; А — В—F—Н—J—Z. В негативном поле (Ь) все силы направлены от области Z. Действующая на личность в области А сила Ka,z соответствует негативному требовательному характеру Z
Направление возможного или реально происходящего действия должно быть представлено в модели окружения в психологическом, а не в географиче ском пространстве. Психологическое пространство, или поле, состоит из различных областей, которые струк турируют не пространство в собствен ном (географическом) смысле слова, а психологически возможные дей ствия и события. Часть из таких областей соответствует возможным позитивным и негативным событиям: целевые регионы с позитивной вален тностью и регионы опасности с нега тивной валентностью. Остальные об ласти представляют инструменталь ные возможности действия, использо вание которых приближает к целевому региону или отдаляет от региона опасности. Они имеют, таким обра зом, значение средства действия. В одной из областей модели окружения находится сам субъект, представля емый точкой или кружком. Чтобы достичь целевого региона с позитив ной валентностью, субъект должен одну за другой «перебрать» все обла сти, лежащие между ним и целевым объектом, преодолеть их в действии. Если, например, кто-то хочет купить автомобиль и самостоятельно им уп равлять, он должен получить води тельские права, скопить деньги, явиться в место продажи автомоби лей, обратиться к продавцу и т. д.
Модель окружения не столько объ ясняет, сколько описывает ведущие к достижению искомой цели или позво ляющие избежать нежелательных со бытий возможные действия, какими они представляются субъекту в дан ном жизненном положении. Таким об разом, она позволяет описать когни тивную репрезентацию соотношений средств и цели, которые субъект структурирует, исходя из своих воз можных действий и их результатов. Другими словами, речь идет о мотиви рующих ожиданиях, структурного ком понента модели окружения.
Динамическим компонентом модели окружения является поле сил, центр которого может лежать, как это изоб ражено на рис. 5.4, в областях с позитивной или негативной валентностью. На субъекта воздействуют силы определенной интенсивности, и их ре зультирующий вектор определяет на правление и силу его психических локомоций. Если же в противополож ном направлении действуют силы приблизительно такой же интенсивно сти, возникает конфликт. Направле ние означает при этом последова тельность отдельных целевых дей ствий. Часто действие разными путя ми ведет к одной и той же цели, психологическое направление в этом случае остается неизменным, имеет место эквивалентность исходов целе направленного поведения (см. рис. 1.4). Очевидно, модель окружения была сконструирована в основном для решения шестой из выделенных нами основных проблем исследования мотивации, для объяснения целенап равленности поведения и мотивацион-ного конфликта. Наряду с этим, как и модель личности, она предназнача лась для объяснения влияния мотива ции, но не ее смены и возобновления. Использовавшиеся первоначально Левином понятия топологии не впол не удовлетворяли его, поскольку с их помощью можно оперировать лишь отношениями соседства, но не на правлениями. Он попытался усовер шенствовать их [К. Lewin, 1934], обра тившись к «годологическим» (от гре ческого слова «hodos» — «путь») по нятиям: пути действий представля лись как связи между областью, в которой в данный момент находится субъект, и областью цели. На рис. 5.4а показаны три различных пути достижения цели. Левин допускает, что среди возможных вариантов обычно существует своего рода «луч ший» путь, которому отдается пред почтение, так как он требует пересе чения наименьшего числа областей, т. е. представляется «кратчайшим». Короткость, или минимальность, пси хологического расстояния зависит не только от числа промежуточных об ластей. Пример с военным ландшаф том показывает, что независимо от числа областей минимальность может определяться степенью сложности прохождения отдельных областей, мерой необходимых усилий или размером грозящей опасности. В топологии не представлены ни направления, ни расстояния. Несмотря на все уси лия Левина [К. Lewin, 1936; 1938; 1964а], вопрос о том, как можно определить и представить психологи ческое расстояние, остался нерешен ным. Не разрешен он и до сих пор, хотя ответ на него (мы в этом еще убедимся) является важнейшей пред посылкой для определения интенсив ности сил, исходящих от позитивной или негативной валентности и прояв ляющихся в различных областях поля.
Постдиктивность, а не предиктивность модели окружения
Данная модель, собственно, не объ ясняет и не предсказывает поведе ние, а лишь описывает, как оно осу ществлялось: она не предиктивна, а постдиктивна. Модель предполагает существующими и известными все мо тивирующие поведение переменные, а именно: с одной стороны, мотивиру ющие валентности в форме областей психологического поля, с другой — когнитивные структуры ожиданий, в качестве содержания которых высту пают отношения средств и цели в соответствующих путях действия. Эти переменные в модели представлены в виде соседствующих областей и проходящих через них путей. Эври стическая плодотворность модели ок ружения определяется если не объяс нением, то анализом условий поведе ния в относительно свободной ситу ации. Представленные в модели дан ные позволяют проследить и вывести важные факторы в совокупном психо логическом (т. е. задействованном в поведении) поле, такие, как силы, препятствия, пути действия, близость к области цели. Примерами тому яв ляются анализ ситуации поощрения и наказания [К. Lewin, 1931a] и типоло гия конфликта [К. Lewin, 1938; см. также гл. 4], а также воспроизведен ная в табл. 5.1 простая таксономия направленности поведения. Как вид но из таблицы, сочетание поиска или избегания (в зависимости от знака валентности) и особенностей локали зации личности (в области валентно сти или в одной из соседних областей психологического поля) дает четыре основных типа направленности пове дения.
Таблица 5.1
Таксономия направленности поведения
Можно привести примеры примене ния модели окружения при решении очень широкого круга проблем, таких, как принятие решения при покупке продуктов питания [см.: D. Cartwright, L. Festinger, 1943; К. Lewin, 1943], социально-психологическое положе ние подростков [К. Lewin, 1939], груп повое поведение в зависимости от стиля руководства [R. Lippitt, 1940], групповая динамика [К. Lewin, 1946b], групповые решения [К. Lewin, 1947] экологическая ситуация больших и малых школ и ее влияние на актив ность учеников [R. G. Barker, R. V. Gump, 1964] и многие другие. В отличие от модели личности модель окружающего мира не стала источни ком экспериментов в узком смысле. Причину, видимо, надо искать в том, что она предполагает довольно сво бодную ситуацию, условия которой не поддаются строгому контролю, как того требует эксперимент.
Представленная в модели окруже ния психологическая ситуация есть, по Левину, жизненное пространство субъекта. Левин так характеризует это пространство:
«Психологическое окружение в функциональ ном отношении следует рассматривать, как одну из взаимозависимых частей поля, жизнен ного пространства, другой частью которого является сам субъект» [К. Lewin, 1951, р. 140].
Степень дифференцированности жизненного пространства соответ ствует уровню индивидуального раз вития, в анализе которого остроумно использовалась модель окружения.
Рис. 5.5. Дифференциация жизненного пространства на разных уровнях индивидуального разви тия, при которой учитывается временная перспектива (настоящее, прошлое, будущее) *-двойственность реальности (реальное и ирреальное), (а) Жизненное пространство маленького ребенка, (Ь)—ребенка постарше. Пространство последнего более дифференцировано в трех отношениях: по числу областей окружающего мира, диапазону временной перспективы и разграничению плоскостей реального и ирреального [К. Lewin, 1946a, S. 798]. К—ребенок, Я— план реального, I - план ирреального, пс ПР—психологическое прошлое, пс Наст-— психологическое настоящее, пс Буд—психологическое будущее
Аналогичный анализ с применением модели личности уже проиллюстриро ван рис. 5.3. В модели окружения дифференцированность жизненного пространства возрастает по мере раз вития не только за счет числа обла стей, на которые распадается окру жающий мир (см. рис. 5.5). Расширя ется также временная перспектива [L. К. Frank, 1939] — психологическое будущее и прошлое, предвосхищение грядущих событий и воспоминание о прошедших.
Кроме того, в модели учитывается [J. F. Brown, 1933], насколько диффе ренцируются в когнитивной репрезен тации жизненного пространства ре альный и ирреальный планы дей ствия. Состояние «материала» от дельных областей в плане ирреально го, воображаемого, определялось как более «текучее», чем в плане реаль ного. Уточненное благодаря введе нию понятий временной перспективы и степени реальности представление о жизненном пространстве стало ис ходным пунктом при анализе многих психологических феноменов, напри мер так называемой детской лжи, снов, фантазий и игры [S. Sliosberg, 1934], продуктивности, креативности и способности к планированию [R. G. Barker, T. Dembo, К. Lewin, 1941], желаний, надежд, вины и рас каяния.
Отношения между двумя моделями
При создании модели окружения Левин столкнулся со сложными воп росами теории познания, прежде все го с тем, как должна решаться в этом случае психофизическая проблема. Ведь мы сами и окружающий нас мир даны себе лишь феноменально и должны всё понять, опираясь только на это. Однако независимо от пере живаемого нами существует реаль ный, т. е. непсихологический, физиче ский мир (в том числе и наше соб ственное тело). События в этом мире подчинены не психологическим, а фи зическим законам. Через собствен ные действия мы можем влиять на физический мир, а он постоянно воз действует на феноменальна данный психологический мир, скажем на восприятие. Вопрос о том, где осуще ствляется переход от одного мира к другому, затрагивает важнейшие ас пекты психофизической проблемы. В своей модели Левин представлял непсихологический мир начинающим ся в так называемых краевых точках жизненного пространства и обозначал их как «чужую оболочку». Как пока зывает рисунок 5.6, сюда относятся, по Левину, все так называемые «фак ты, которые не подчиняются психоло гическим законам», это физические и социальные явления (примером соци альных могут служить действующие в той или иной стране законы).
Рис. 5.6. Жизненное пространство субъекта (Р), в краевых точках которого начинается «чужая оболочка» не подчиняющихся психоло гическим законам фактов [К. Lewin, 1969 S. 90]
Вместе с тем Левин [К. Lewin, 1936] утверждал, что жизненное простран ство складывается из психобиологи ческих явлений. Это положение было введено с тем, чтобы выйти за рамки данного в сознании (феноменально), избежать феноменологической огра ниченности и возможного упрека в том, что модель жизненного про странства носит чисто менталистский характер и в конечном счете строится только на данных интроспекции. Ле вин подчеркивает поэтому, что в мо дели жизненного пространства учиты ваются все влияющие на поведение факторы и определяющие его законо мерности независимо от того, пережи ваем мы их или нет. Но отнесение жизненного пространства к явлениям психобиологического порядка оказа лось лишь терминологическим обхо дом психофизической дилеммы [см.: О. Graefe, 1961].
Еще более очевидно эти трудности выступили при попытках соотнести между собой модели личности и окружения. В этом случае субъект уже не обозначается точкой или кружком, а представлен областями и погранич ной зоной с функциями восприятия и исполнения. Примером такой попытки может служить рисунок 5.5. Посколь ку психофизический переход должен охватывать процессы восприятия и действия, то краевые точки жизнен ного пространства следовало бы установить на пограничной зоне лич ности [см., в частности, обстоятель ный разбор в кн.: R. W. Leeper, 1943; О. Graefe, 1961].
Эти модели несовместимы хотя бы потому, что их динамические компо ненты (напряжения в модели лично сти и силы в модели окружения) не соответствуют друг другу. Говоря тех ническим языком, давления в емко стях противостоят распространяюще муся полю сил. В этом отношении и разделение на области — структурный компонент обеих моделей — имеет только поверхностное сходство. Со седству областей придается разное значение: в модели личности оно определяется близостью, в модели окружения — отношением средств к цели [см.: F. Heider, 1960].
Психологически значимым пунктом, в котором, однако, сходятся обе мо дели, является, как уже упоминалось, ковариирующая связь состояния пот ребности личности (напряженная си стема) и валентности объекта, или области возможного действия в окру жающем мире. Как пишет Левин:
«До известной степени выражения «то-то и то-то составляет потребность» и «такая-то область структуры обладает требовательным характером, побуждая к таким-то действиям» эквивалентны. Изменению потребности всегда соответствует изменение требовательного ха рактера вещей» [К. Lewin, 1926b, S. 355].
В связи с этим положением Левина встает вопрос: не являются ли пот ребность личности и валентность в ее окружении всего лишь двумя сторона ми одного явления, т. е. всегда ли при наличии потребности имеет место и валентность, и наоборот, можно ли из существования валентности сде лать вывод о наличии соответству ющей потребности? Не следует ли в таком случае обратиться к причинно-следственным отношениям как к бо лее подходящей формулировке? Если жизненное пространство представля ет собой взаимозависимую систему, то наличие потребности должно пов лечь за собой валентность соответ ствующих возможностей ее удовлет ворения. И наоборот, имеющаяся ва лентность должна вызывать соответ ствующую потребность. Что касается второй зависимости, то Левин пришел к заключению, что потребность име ется всегда, когда существует вален тность. Спорной была обратная зави симость. Ведь потребность может су ществовать без того, чтобы в окружа ющем мире уже имелись возможности ее удовлетворения, которые могут приобрести характер валентности. Впрочем, положение о создании пот ребностью соответствующей вален тности можно было бы сохранить, если принять, что в ирреальном пла не жизненного пространства суще ствует представление о желаемом. Хотя Левин и не считал правомерным утверждение, что валентность созда ет потребность, он сделал шаг к его принятию, приписав валентности свойства, не зависящие от соответ ствующего состояния потребности, а присущие природе объекта. Так, на пример, пища независимо от наличия голода у того, кто ее видит, обладает различной степенью возбуждающей аппетит притягательности (феномен, которому посвятил большую часть своих исследований мотивации Янг). Таким образом, валентность (Va) име ет, по Левину, два детерминанта. Она есть функция напряжения потребно сти личности (t, tension) и восприни маемой природы целевого объекта (G, goal):
Va(G) = F(t, G) [К. Lewin, 1938, S. 106-107]
Исходя из воспринимаемой природы валентного объекта (G) как одной из детерминирующих валентность пере менных, Левин ввел в психологиче ское (или психобиологическое) жизненное пространство чужеродное тело. G, будучи чужеродным факто ром, относится к непсихологическим явлениям чужой оболочки. Таким оо-разом, разбирая левиновскую модель окружения, мы снова столкнулись с психофизической дилеммой, т. е. со сложной проблемой описания пере хода от жизненного пространства к чужой оболочке. Отношения между t и G также в полной мере не разрабо таны Левином [К. Lewin, 1938] в его теоретической работе, посвященной измерению психологических сил, вза имосвязи напряжения (модель лично сти) и этих сил (модель окружения). Поскольку t и G с самого начала не связаны между собой мультиплика тивно, то действующие на личность в жизненном пространстве силы зада ются одним только G без участия напряжения потребности t. Поэтому можно думать, что G производит в личности соответствующую напря женную систему (потребность). При этом сила валентности той области окружения, в которой находится G, в свою очередь, возрастает на опреде ленную величину и соответственно увеличиваются силы поля. В таком случае между t и G существовала бы растущая связь, которая исходила бы не только от t, но и от G. G играла бы роль обобщенного понятия, описыва ющего потребностно-специфические условия окружающего мира, которые пробуждают соответствующую пот ребность и придают ей напряжение. Примером может служить экспери ментальная ситуация, в которой эк спериментатором ставится нелегкая интеллектуальная задача. Тем самым он как бы задает вопрос: достаточно ли у испытуемого способностей для решения этой задачи, или, в терминах модели окружения, достигнет ли субъект целевой области G (решение задачи)? Это создает потребностно-специфическое ситуационное побуж дение — «квазипотребность достиже ния». Если бы Левин продолжил рас суждения в этом направлении, он непременно пришел бы к оставленной им без внимания четвертой из основ ных проблем мотивации. Он был бы вынужден заняться анализом условий побуждения той или иной области окружения с точки зрения мотива, чего, конечно, нельзя проделать без уточнения проблемы классификации мотивов (и, как следствие, измерения мотивов и выяснения их генезиса).
Очевидно, сделать это Левину по мешало предвзятое мнение, что проб лема классификации мотивов связана с аристотелевским, а не галилеев-ским типом объяснения. В результате при обосновании побуждения мотива в теории мотивации Левина образова лась брешь, а само обоснование в основном свелось к следующему. Ка ким-то образом в личности возникает напряженная система (потребность или квазипотребность). Это напряже ние индуцирует в окружении (при под ходящих обстоятельствах) соответ ствующую валентность, которая, в свою очередь, создает в нем поле сил, побуждающее и направляющее поведение субъекта через соотнесе ние им средств и целей, через поиск возможных способов действия, веду щих к искомой области. Достижение целевой области ведет к удовлетво рению потребности, напряженная си стема разряжается, валентность ис чезает, а вместе с ней и поле сил, поведение как бы замирает.
Некоторые из идей Левина напоми нают построения Халла и предвосхи щают дальнейшее, послелевиновское развитие теорий. Представлению о путях действия как областях окруже ния, которые надо пройти для дости жения целевого объекта, соответству ют понятия ожидания, например: хал-ловская антиципирующая цель реак ция (rG — SG), толменовские связи «средства—намерение», ожидание, боллсовская связь S — R*. Перемен ная G (а не валентность, как зависящая от t и G) эквивалентна понятию побуждения, например, у Халла и Спенса, нужности цели у Толмена, S — S* у Боллса, и мы снова стол кнемся с этим понятием в концепциях мотивации побуждения (например, у Янга и Биндры), когда будем рас сматривать их в этой главе.
Какое же место отведено валентно сти? По Левину, она является реша ющим детерминантом психологиче ской силы (f, force), которая толкает или увлекает субъекта (Р) к целевой области (G). Кроме того, психологиче ская сила fPG зависит от относитель ного местонахождения субъекта и це левого объекта, т. е. психологическо го расстояния. Эту зависимость Левин не считает инвариантной. Во многих случаях с возрастанием психологиче ского расстояния до целевой области (е, удаленность, ePG) интенсивность психологической силы, по-видимому, уменьшается. Об этом свидетельству ют наблюдения Фаянс [S. Fajans, 1933] грудных и малолетних детей. В своей формуле Левин [К. Lewin, 1938] учитывает эту особенность:
Определяемая таким образом психо логическая сила обозначается теперь как сила мотивирования, или резуль тирующая мотивационная тенденция. Эта тенденция в основном является функцией валентности как гипотети ческого конструкта в том виде, в каком его представил Левин. Мы уви дим, что Левин сделал еще один шаг вперед, мультипликативно связав ва лентность с другим конструктом, так называемой потенцией (Ро, potency). Потенция является компонентом модели, объясняющим ситуацию вы бора. В понятийном отношении она определена недостаточно однознач но. В одних случаях потенция означа ет личностную значимость, в дру гих— вероятность достижения раз личных конкурирующих целей. В пос леднем случае «действующая сила» определяется так:
Эта созданная в связи с проблемой становления уровня притязаний кон цепция непосредственно подводит нас к типу теорий, определяющих иссле дования мотивации сегодняшнего дня,— к теориям «ожидаемой ценно сти».
В той или иной связи критический анализ работ Левина осуществлялся не раз, теперь подведем итог. Глав ная заслуга Левина — в подробном разборе понятий с целью выработки конструктивных элементов теории мо тивации. Основная слабость теории поля определяется тем, что в моде лях личности и окружения можно представить и объяснить поведение лишь задним числом. Эта теория предоставляет немного возможностей за ранее установить значимые в опреде ленных случаях условия и сделать выводы о поведении, которого следу ет ожидать. Подобная слабость обус ловлена недостаточной подкреплен-ностью теоретических построений поддающимися наблюдению предше ствующими и последующими данны ми. Можно ли в каждом конкретном случае сказать что-то определенное о степени выраженности таких кон структивных элементов теории поля, как t или G, валентность, психологи ческое расстояние и сила? Или о структурированности средств и целей на различных путях действия? На сколько тщательно разработаны в те ории поля отношения между гипоте тическими конструктами, настолько в ней упускается из виду связь этих конструктов с наблюдаемыми явле ниями. Этот недостаток становится особенно очевидным при сравнении с исследованиями теории научения и теории влечения.
Невнимание к индивидуальным раз личиям в диспозициональных пере менных также нанесло ущерб, прежде всего, таким конструктам, как t и G. Роль особенностей ситуации (G) как побуждающих специфический мотив (t) осталась в результате вне рас смотрения. Кроме того, необходи мость если не классификации, то хотя бы содержательного разграничения отдельных мотивов так и не была осознана. Остались неразобранными проблемы мотивационных диспозиций, связанные не только с классифика цией (разграничением) мотивов, но и с их актуализацией, измерением и гене зисом. Основное внимание в теории поля уделялось проблемам мотива ции: ее смене и возобновлению, целе направленности и конфликту, а так же ее воздействию на поведение. При этом саморегулирующиеся проме жуточные процессы мотивации не по стулировались, что, видимо, объясня ется невозможностью описать с по мощью модели окружения, как на различных этапах действия возникает когнитивная репрезентация соответ ствующей ситуации.
Несмотря на свои недостатки, те ория поля сыграла решающую роль в разработке понятийного аппарата те ории мотивации. В противовес одно сторонности лабораторных исследо ваний в ней были рассмотрены много образные феномены мотивации психо логии человека. Большое значение имело создание целого ряда экспери ментальных парадигм, которые до сих пор уже совершенно независимо от теории поля стимулируют и обогаща ют исследования мотивации. К неко торым из них мы теперь обратимся.
Экспериментальные работы, выполненные в рамках теории поля
Среди порожденных идеями Левина остроумных экспериментов есть це лая группа исследований, посвящен ных последствиям незавершенных действий, будь то их лучшее удержа ние в памяти, предпочтительное воз обновление или их завершение в за мещающей деятельности. Эти экспе рименты выбраны в качестве приме ров, так как в их замысле особую роль сыграла модель личности. Мо дель окружения, как уже отмечалось, не породила экспериментальных ра бот, поскольку описывала поведение в относительно свободных и сложных ситуациях. Исключение составляет исследование Фаянс [S. Fajans, 1933] о зависимости силы побудительного характера от удаленности объекта цели. Среди наиболее влиятельных экспериментов, порожденных теорией Левина, был эксперимент по форми рованию уровня притязаний [F. Нор-ре, 1930], теоретическая разработка которого осуществлена десятью года ми позднее создания модели окруже ния. Мы рассмотрим его при обсужде нии теорий «ожидаемой ценности».
Последствия незавершенных действий
Фрейд еще в своей «Психопатоло гии обыденной жизни» [S. Freud, 1901*] привел массу примеров психологических последствий неосуще ствившихся желаний, т. е. нереализо-вавшихся действий. Будучи «вытес ненными» вследствие своего запрет ного или предосудительного характе ра, они не просто исчезают, а находят свое выражение в многообразных скрытых формах, будь то «свобод ное» вторжение, сон или так называ емые ошибочные действия, мимолет ные нарушения протекания деятель ности. На таких наблюдениях, по большей части, основывается психо аналитическая теория и техника тол кования.
* Здесь, по-видимому, ошибка. Работа 3. Фрей да «Психопатология обыденной жизни» впер вые вышла в 1904 г. в издательстве S. Кагger, Berlin. (Прим. ред.)
На сходных наблюдениях послед ствий незавершенных действий стро ил свою модель личности Левин. Эк сперимент строился следующим обра зом: испытуемому предлагали для вы полнения одно за другим 16—20 раз личных заданий, половину из которых экспериментатор прерывал до их окончания, давая испытуемому следу ющее задание. После окончания эк сперимента испытуемого мимоходом спрашивали, какие задания он может вспомнить. Последствия незавершен ных действий должны были проявить ся в лучшем удержании прерванных заданий. Подтвердить это удалось ученице Левина Зейгарник [В. Zeigarnik, 1927], а установленная ею зако номерность получила название эф фекта Зейгарник. В модифицирован ном эксперименте, проведенном дру гой ученицей Левина—Овсянкиной [М. Ovsiankina, 1928], для выявления последствий незавершенных дей ствий использовалось вместо провер ки их удержания спонтанное возоб новление отдельных заданий. Для этой цели материал заданий остав лялся разложенным перед испыту емым, экспериментатор под каким-либо предлогом покидал помещение и скрыто наблюдал, возобновит ли ис пытуемый работу над теми или иными заданиями. Подобный способ выявле ния последствий незавершенных дей ствий имеет то преимущество, что неудовлетворенные квазипотребно сти проявляются непосредственно, поскольку в этом случае инструкция на воспроизведение, предъявлявша яся в эксперименте Зейгарник как к законченным, так и к прерванным действиям, не конкурирует с влияни ем неудовлетворенных квазипотреб ностей.
Наряду с обоими классическими ме тодами, удержания и возобновления, для учета последствий незавершен ных действий были привлечены еще четыре поведенческих индикатора.
1. Повторный выбор, т. е. выбор для дополнительного занятия одного из двух уже предлагавшихся заданий, одно из которых ранее было решено, а другое — нет [S. Rosenzweig, 1933; 1945; S. Coopersmith, 1960].
2. Нейровегетативные изменения, наблюдающиеся при случайном упо минании незавершенного задания во время выполнения другой деятельно сти [R. Fuchs, 1954]. Было замечено также, что прерывание действия соп ровождается повышением тонуса мус кулатуры [D. L. Freeman, 1930; A. A. Smith, 1953; D. W. Forrest, 1959].
3. Разные пороги узнавания для слов, обозначающих завершенные и прерванные задания [L. Postman, R. L. Solomon, 1949; A. J. Caron, N. A. Vallach, 1957].
4. Возрастание привлекательности задания после прерывания [D. Cartwright, 1942; М. Gebhard, 1948].
По собственным словам Левина, идея изучить последствия незавер шенных действий возникла у него, когда ему стало ясно, что конструкт напряжения в модели личности за служивает серьезного рассмотрения и требует конкретной реализации в эк сперименте [см.: F. Heider, 1960, р. 154]. Применительно к каждому из трех компонентов модели личности: (а) состоянию напряжения области (напряженная система), (b) подразде лению областей (на центральные и периферические; по степени диффе-ренцированности) и (с) свойствам ма териала (прочность границ обла стей)— можно принять ряд гипотез. В дальнейшем по каждой из теоретиче ски выведенных гипотез были получе ны экспериментальные данные.
Напряженная система:
1. Лучшее удержание и предпочтительное возобновление незавершенных квазипотребно-
стей (оба явления позднее получили название эффекта Зейгарник). Зейгарник установила [В. Zeigarnik, 1927], что незавершенные зада ния удерживаются в среднем в два раза лучше завершенных. При использовании в качестве критерия возобновление действия результаты оказались еще более выраженными [М. Ovsian-kina, 1928].
2. Чем сильнее не удовлетворена квазипот ребность, тем выраженнее эффект Зейгарник (или обобщенно: чем сильнее мотивация, тем значительнее последствия в случае недости жения ее цели). Испытуемые, у которых в выполнении заданий заметную роль играет честолюбие, почти в три раза лучше воспроиз водят незавершенные, чем завершенные дей ствия, а у тех, кто вообще не испытывает в ситуации эксперимента этого чувства, эффект Зейгарник зафиксировать не удается [В. Ze igarnik, 1927]. Обострение мотивирующих по буждений духом соперничества увеличивает выраженность эффекта Зейгарник [A. J. Mar row, 1938].
3. При наличии других квазипотребностей эффект Зейгарник уменьшается. Использова ние в качестве критерия возобновление дей ствия, как правило, дает большую выражен ность последствий, чем проверка удержания прерванных действий в памяти. В последнем случае, если испытуемый воспринимает вопрос экспериментатора не как простое последующее обсуждение, а как проверку его памяти, то выраженность эффекта Зейгарник заметно уменьшается. В первом случае Зейгарник полу чила коэффициент (число воспроизведенных незавершенных действий к числу воспроизве денных завершенных), равный 2,8, во втором — 1,5.
Подразделение областей:
4. Центральные квазипотребности порожда ют более сильный эффект Зейгарник, чем периферические. Об этом свидетельствует тот факт, что незавершенные задания, вызывав шие у испытуемого особый интерес, удержива лись лучше [В. Zeigarnik, 1927]. Однако точных данных, подтверждающих эту гипотезу, нет, потому что различие между периферическими и центральными областями трудно задать эк спериментально, исключив объяснение с по мощью гипотезы о различной силе квазипот ребностей.
5. Недостаточное отграничение областей, со ответствующих завершенным и незавершенным заданиям, приводит к уменьшению эффекта Зейгарник. При большом сходстве материалов завершенных и незавершенных заданий выпол нение похожего задания приобретает значение замещения, т. е. уменьшает последствия неза вершенных заданий [см. ниже о замещающих действиях, а также: К. Lissner, 1933; W. Mah ler, 1933].
Особенности материала:
6. Неудовлетворенная квазипотребность со временем разряжается (границы напряженной системы обладают известной проницаемостью, что приводит к выравниванию напряжений) [см.: М. Ovsiankina, 1928: J. R. Martin, 1940: А. О. Jager, 1959; 1960].
7. Ослабление эффекта Зейгарник при утом лении (в этом состоянии повышается «теку честь» границ областей) [В. Zeigarnik, 1927].
8. Ослабление эффекта Зейгарник при аф фективном возбуждении (см. пункт 7).
9. По мере онтогенетического развития эф фект Зейгарник проявляется сильнее, что объ ясняется увеличением с возрастом прочности границ областей (см. рис. 5.5). Зейгарник уста новила соответствующие различия между деть ми, подростками и взрослыми.
Кроме того, получены данные, вы веденные не из модели личности, а из модели окружения. Вместо напря женной системы в этом случае ис пользовалась психологическая сила, направляющая субъекта к целевой области, которая, как мы видели, зависит от валентности цели (G) и психологического расстояния (е). Ва лентность же, в свою очередь, зави сит от силы потребности (t) и незави симых от личности особенностей цели действия (G):
Зейгарник установила, что преиму щественное воспроизведение неза вершенных заданий при так называ емых конечных действиях, т. е. дей ствиях с определенным исходом, вы ражено сильнее, чем при действиях рядоположенных, состоящих из одной и той же операции (скажем, вычерки вание определенных букв в тексте). Здесь сказывается влияние фактора G, который обусловливает (в каче стве независимой от субъекта особен ности цели) величину валентности. Другие данные можно объяснить только с помощью второго детерми нанта психологической силы, а имен но психологического расстояния (ePG). Эффект Зейгарник тем выра женнее, чем ближе к завершению оказалось действие в момент его прерывания [М. Ovsiankina, 1928].
Можно, впрочем, показать, что ре шающим для возникновения эффекта Зейгарник является не прерывание действия само по себе, а, скорее, психологическая значимость ситуаций для действующего: видит он свою цель—правильное решение зада ния— достигнутой или нет. Мэрроу [A. J. Marrow, 1938], используя мето дику обратного эксперимента (он со общал испытуемому, что будет преры вать его работу всякий раз, когда тот окажется на верном пути к решению, и позволит ему работать дальше, если решение будет найдено не сра зу), показал, что в этих условиях «законченный» материал неудавав-шихся заданий удерживался лучше, чем материал прерванных заданий (с правильно найденным ходом реше ния) [см. также: Е. Junker, 1960].
Таковы согласующиеся с теорией факты. Однако наряду с ними имеет ся большое число исследований, в которых эффект Зейгарник не был получен или наблюдались противопо ложные результаты. Критический анализ данных такого рода не позво ляет подвергнуть сомнению принятые постулаты или объяснить эффект Зейгарник как феномен типа «то ли вижу, то ли нет». Как правило, проти воположные результаты связаны с ошибками экспериментальной проце дуры или отсутствием необходимых психологических условий [см.: Е. Jun ker, 1960; Е. С. Butterfield, 1964]. Ес ли, например, предназначенные для прерывания задания оказывались значительно труднее тех, которые ис пытуемый должен был завершить, то у него могло создаться впечатление слишком сложного или вообще нераз решимого материала. В таком случае он и не ждет достижения цели, лич ностное отношение к прерванным за даниям отсутствует и квазипотреб ность их решения не формируется.
Ошибки экспериментальной проце дуры в большинстве случаев связаны с психологией памяти. Так, может случиться, что материал того или иного задания запоминается лучше материала остальных или, как это установила Зейгарник, испытуемые с самого начала относятся к экспери менту как к обучению. Часто завер шенные задания лучше запечатлева ются, поскольку экспериментатор позволяет затратить на них больше (иногда почти в 6 раз) времени, чем на прерванные задания [Т. М. Abel, 1938]. Или их запоминание облегчено, потому что они предъявляются в на чале и конце выполняемого ряда за даний [Т. G. Alper, 1946; R. N. San-ford, J. Risser, 1948]. Наконец, мате риал заданий может быть слишком однородным, и в результате возникают области, препятствующие воспро изведению.
Усложнения эффекта Зейгарник
Методический прием Зейгарник имеет важные следствия для психо логии памяти. Мнемические процессы включают три следующие друг за другом фазы — запечатление инфор мации (обучение), сохранение и из влечение удержанной информации (репродукция). Две последние фазы по своей природе относятся собствен но к психологии памяти. В случае незавершенного задания напряжен ная система должна образовываться в тот момент, когда обрывается кон такт с заданием, т. е. в начале фазы хранения. И в третьей фазе — фазе воспроизведения наступает быстрая разрядка напряжения, поскольку дей ствие завершается.
Демонстрация эффекта Зейгарник, по-видимому, предполагает доказа тельство того, что мы имеем дело с феноменом памяти, а не с обучением, иными словами, нужно показать, что завершенный и незавершенный мате риал в первой фазе получения ин формации (обучение) запечатлевает ся одинаково хорошо и только преры вание процесса во время хранения следов в памяти определяет его раз личную судьбу, которая и проявляет ся в виде эффекта Зейгарник. Опро вергнуть предположение, что уже в начальной фазе прерванные задания запечатлеваются лучше, трудно. Для этого нужно устроить проверку ре зультатов запоминания, прежде чем у испытуемого создастся впечатление, что задание выполнено или не выпол нено. Можно, однако, рассматривать эффект Зейгарник как феномен обу чения, а не памяти (хранения и вос произведения) и опровергнуть теорию напряженной системы, если удастся показать, что завершение прерванных заданий до фазы воспроизведения (извлечения) информации не препят ствует преимущественному их удер жанию.
Последнее попытались доказать Кэрон и Уоллах [A. J. Caron, М. A. Wallach, 1959]. Одной группе испытуемых сообщалось, что они были введены в заблуждение: незавер шенные задания на самом деле были неразрешимыми. Тем самым, по Леви ну, эти задания как бы «заверша лись» и не обладали преимуществом при воспроизведении в отличие от аналогичных заданий, предложенных контрольной группе, которая не полу чала подобного квазитерапевтическо го объяснения. Оказалось, что обе группы удержали приблизительно равное количество прерванного мате риала. Это означает, что в фазе запечатления произошло селективное обучение. Решающим фактором, оп ределяющим судьбу следов, выступа ет, таким образом, не напряженная или разрядившаяся система, а селек тивное обучение. В связи с этими результатами не следует, однако, поспешно отвергать левиновскую те орию напряженной системы. Действи тельно ли в экспериментальной груп пе испытуемых прерванные задания и направленные на них квазипотребно сти были «завершены», или разряже ны, как по-настоящему завершенные задания? Кроме того, введение перед воспроизведением разъясняющего со общения могло оживить в памяти материал незавершенных заданий и компенсировать действие разряжения дополнительным обучающим эффек том. Так как Кэрон и Уоллах вооб ще не получили в контроль ной группе эффекта Зейгарник, то напрашивается предположение, что введение объяснения привело в эк спериментальной группе к дополни тельному запечатлению.
Вскоре были получены также дан ные, которые, казалось, находились в противоречии с гипотезой о соответ ствии силы квазипотребности выра женности эффекта Зейгарник. Чем больше заданиям придается значение теста (на интеллект или личностные качества), тем скорее исчезает или даже меняет знак на обратный исход ный < эффект [S. Rosenzweig, 1941; 1943; Т. G. Alper, 1946; 1957; С. D. Smock, 1957; D. R. Green, 1963]. Розенцвейг в рамках психоана литической теории вытеснения объяс нил это возникновением тенденции к самозащите — с ужесточением стрес совых условий проверки он наблюдал лучшее сохранение завершенных за даний, а не уменьшение удержания незавершенных [см.: А. Е. Glixman, 1948; R. R. Sears, 1950]. Вместе с тем есть исследования, в которых усло вие проверки способствовало возник новению эффекта Зейгарник [A. J. Marrow, 1938; R. N. Sanford, J. Risser, 1948; H.-D. Rosier, 1955; E. Junker, 1960]. В подобных данных до сих пор нет единства и ясности. В рамках теории поля вполне можно интерпретировать тенденцию к само защите как интерферирующее и при водящее к исчезновению эффекта Зейгарник влияние некоторой другой центральной потребности.
Чтобы объяснить расхождения и противоречия в данных, все чаще привлекали материал индивидуаль ных различий, пытаясь наверстать та ким образом то, чем столь последова тельно пренебрегали теоретики поля. Наблюдения о значимости индивиду альных различий были сделаны уже Зейгарник, когда она находила у че столюбивых испытуемых более выра женный эффект лучшего воспроизве дения незавершенных действий, чем у нечестолюбивых. Мэрроу [A. J. Mar row, 1938] и Грин [D. R. Green, 1963] пишут о более выраженном эффекте Зейгарник у лиц, которые сами вызва лись участвовать в эксперименте. Картрайт [D. Cartwright, 1942], изу чавший влияние прерывания дей ствий на изменение требовательного характера, или притягательности, за дачи (т. е. его критерий был более непосредствен, чем удержание мате риала в памяти), систематически вы являл подгруппы испытуемых с проти воположными результатами. Даже когда незавершенность действия вы зывала отягощенное сдвигом само оценки чувство неудачи, имелась зна чительная группа испытуемых, для которых требовательный характер не завершенных действий по-прежнему возрастал.
Если вначале индивидуальные раз личия служили лишь дополнительным объяснением и учитывались в основ ном различия в поведении во время эксперимента, то скоро стали сравни вать группы испытуемых, образован ные на основе заранее выявленных отличий в тех или иных личностных диспозициях. Испытуемые сопостав лялись, например, «по силе Я» [Т. G. Alper, 1946; 1957], выраженно сти стремления к одобрению [Н.-D. Mittag, 1955]t самоуважению [P. Worchel, 1957; S. Coopersmith, 1960] и, прежде всего, мотиву дости жений [J. W. Atkinson, 1953; R. W. Moulton, 1958; Н. Heckhausen, 1963а, В. Wei пег, 1965а]. У индивидов с сильным мотивом достижения и уверенностью в успехе эффект Зей гарник в целом более выражен, чем у обладающих слабым мотивом дости жения и боящихся неудачи. Эти ре зультаты лишний раз подтверждают, что при объяснении даже таких пре ходящих феноменов, как эффект Зей гарник, нельзя пренебрегать отнесе нием данных к общей системе потреб ностей и учетом индивидуальных раз личий в мотивах [см.: Н. Heckhausen, 1963а; 1967].
Замещающие действия
Неудовлетворенные потребности как последствия незавершенных дей ствий могут быть удовлетворены че рез действия замещающие, т. е. напо минающие незавершенную деятель ность или являющиеся производными от нее. На это явление обратил вни мание Фрейд [S. Freud, 1915], но Ле вин [К. Lewin, 1932] первым подверг его экспериментальному анализу. Ле вина побудили к этой работе данные Фрейда, умозрительный, построенный на отдельных наблюдениях терапев тических эффектов характер которых не мог удовлетворить Левина в каче стве объяснения анализировавшихся феноменов. Если влечения остаются нереализованными, то Фрейд говорит о «судьбах влечений», т. е. или о смене собственно активности влече ния через смещение первоначального объекта влечения на замещающий (см. обсуждение теорий конфликта в гл. 4.), или о так называемой субли мации «энергии влечения», которая разряжается тем самым в форме от носительно безобидных видов актив ности.
Левин проанализировал условия, при которых незавершенное действие не имеет последствий в связи с за вершением его в другом действии: В каком случае вводимое дополнитель но действие приобретает значение замещения первоначального дей ствия? При экспериментальном ана лизе использовалась разработанная Овсянкиной методика спонтанного возобновления задания: после его прерывания и до появления удобного случая для возобновления работы вводилось новое задание и испыту емому предоставлялась возможность его завершить. По тому, возобновля лась ли после этого работа над пер воначально прерванным заданием, су дили о замещающем характере про межуточной деятельности.
Основой для построения гипотезы здесь также стала модель личности, в частности ее постулаты о выравни вании уровня напряженности между соседними областями вследствие от носительной проницаемости границ областей и об определении меры сходства целей действия и активно стей по степени соседства представ ляющих их областей. Исходя из этих постулатов, можно ожидать, что бы стрее всего разрядка напряженной системы произойдет через заверше ние возможно более схожего дей ствия. Если область А есть напряжен ная система, то напряженность пере текает в соседнюю область В. Уровни напряжения выравниваются. Разли чие в напряжении снова увеличится, если область В после завершения действия полностью разрядится. Но в результате произойдет уменьшение напряжения в области А. (Из времен ных соотношений в последовательно сти подобных событий вытекают, в свою очередь, дальнейшие гипотезы. Например, с возрастанием продолжи тельности времени замещающая цен ность схожего промежуточного дей ствия должна сначала увеличиваться, так как выравнивание напряжения требует некоторого времени. Но это предположение до сих пор не прове рено.)
Наиболее известные эксперименты по изучению условий, при которых дополнительное действие приобрета ет значение замещающего, были про ведены тремя ученицами Левина:
Лисснер [К. Lissner, 1933], Малер [W. Mahler, 1933] и Хенле [М. Henle, 1944]. Лисснер прерывала работу де тей, например, при вылепливании ка кой-либо фигуры из пластилина и просила вылепить другую фигуру. За мещающая ценность относительно первоначального задания в целом возрастала соответственно степени сходства между обоими заданиями. Важным параметром степени сход ства оказался уровень сложности за дачи. Более легкое промежуточное задание имело ограниченную замеща ющую ценность. Если, напротив, про межуточное действие было более трудным, то его ценность оказыва лась очень высокой; работа над прер ванным заданием не возобновлялась. Кроме того, элементы ситуации, опре деляющие цель действия субъекта, также оказывают влияние. Если, на пример, продукт действия предназна чался для определенного лица, то по отношению к первоначальному наме рению изготовление такой же вещи для другого лица ни в коем случае не приобретает замещающей ценности [D. L. Adler, J. S. Kounin, 1939]. По наблюдениям Лисснер, к тому же эффекту приводит предложение эк спериментатора выполнить абсолют но такую же работу, с указанием, что на этот раз задание будет совершен но другим.
Малер варьировала степень реаль ности замещающих действий: прер ванная работа завершалась мысленно в словесном сообщении или в плане внешней деятельности. Замещающая ценность возрастает соответственно степени реальности промежуточной деятельности, точнее, по мере приб лижения плана ее исполнения к тому уровню, на котором выполнялась прерванная деятельность (например, при предшествующем решении задач размышления имеют более высокую степень реальности, чем моторные действия).
Хенле в своих обширных исследо ваниях замещающих действий опира лась не только на модель личности, но и на модель окружения, в особен ности на соотношение валентностей прерванного и замещающего дей ствий. Сначала оценивалась привлекательность заданий для испыту емых. На основе этих данных Хенле комбинировала прерываемые и заме щающие действия. Если валентность замещающего действия была ниже валентности прерванного, то замеща ющая ценность оказывалась ограни ченной или нулевой. Наоборот, заме щающая ценность возрастала тем сильнее, чем больше валентность промежуточного действия превышала валентность первоначального задания.
Независимо от того, строится эк спериментальный анализ замеща ющей ценности действия на модели личности или модели окружения, он выявляет целенаправленный харак тер действия. Потому-то замещающая ценность тем выраженнее, чем в большей степени промежуточное дей ствие приближается к достижению иным путем блокированной ранее це ли, а не преследует новую цель. Это особенно отчетливо видно в экспери ментах Лисснер с варьированием сложности заданий. Решение более сложного варианта прерванного зада ния, очевидно, потому имеет высокую замещающую ценность, что предпола гает возможность решения всех бо лее легких вариантов.
Психологическое расстояние и сила валентности
Фаянс [S. Fajans, 1933] показывала на различном расстоянии испытуемым двух возрастных групп, совсем ма леньким детям и пятилеткам, привле кательную игрушку, но так, что она всегда была недосягаема для ребен ка. При этом регистрировалась дли тельность целенаправленного поведе ния (такого, как протягивание рук, обращение за помощью к эксперимен татору, поиск орудия), а также дли тельность проявления аффективных реакций фрустрации. Через одинако вое для обеих групп время дети сда вались. Время наступления этого мо мента для обеих групп было тем больше, чем меньшим было рассто яние до целевого объекта. У совсем маленьких детей с уменьшением рас стояния увеличивалась также выра женность аффективных реакций, у более старших она оставалась неизменной. Полученные Фаянс данные свидетельствуют о возрастании ва лентности целевого действия с умень шением психологического расстоя ния.
Правда, как предположили Лисснер [К. Lissner, 1933] и Левин [К. Lewin, 1938], рассмотренный феномен имеет разную природу у маленьких и более старших детей. В то время как для маленьких с удалением желаемого объекта просто уменьшаются направ ленные на него силы, у более стар ших, видимо, вступает в силу когни тивное структурирование поля, т. е. они понимают, что с увеличением расстояния до объекта инструмен тальные действия, такие, как исполь зование орудий, становятся все более бесперспективными. В основе одних и тех же наблюдаемых (фенотипиче-ских) явлений — увеличения деятель ности целенаправленного поведения при уменьшении физической удален ности от объекта цели — лежит в за висимости от возраста разный психо логический (генотипический) меха низм. Для старших детей удаленность объекта как психологическое рассто яние в большей степени определяет ся структурой ведущих к цели воз можных средств действия.
Согласно Левину, в этом случае окончательное прекращение попыток достичь цели также имеет разные основания. При преодолении любого барьера, т. е. любой области окруже ния, препятствующей достижению це левой области, в поле сил разворачи ваются следующие события. Сначала в результате сопротивления сдержи ваемая сила препятствия повышает интенсивность силы, направленной на целевой объект. Ребенок вынужден был бы бесконечно топтаться перед ним, если бы область барьера с ее сдерживающими силами постепенно не приобретала негативную вален тность и не создавала негативного поля сил. Когда негативные силы поля начинают превышать позитив ные, то ребенок отходит, удаляется от целевой области и, наконец, прек ращает попытки ее достичь. Объясне ние поведения младших детей полно стью исчерпывается этим механиз мом.
По мнению Левина, у более стар ших детей срабатывает еще один, когнитивный, процесс. Они понимают, что путь действия, на котором они находятся, не ведет к цели и пере структурируют поле соответственно средствам и цели. При этом они осоз нают, что совершенно независимо от пространственной близости жела емый объект недосягаем, потому что настоящий барьер заключается в эк спериментаторе, блокирующем под ступы к цели. Положение Левина о когнитивном переструктурировании поля подтверждается данными об аффективном поведении. В то время как у совсем маленьких детей по мере приближения целевого объекта оно становится более выраженным, у старших физическое расстояние не влияет на аффективные реакции. Ос новой аффективных реакций являет ся конфликт, а он тем выраженнее, чем ближе по величине противопо ложно направленные силы. Из этого можно заключить, что только для более старших детей искомая сила (и вместе с ней конфликт) независимо от пространственной близости целе вого объекта остается одной и той же. Это предусматривает, однако, структурирование поля действия со ответственно отношениям средств и Целей, при этом обычная простран ственная удаленность уже не имеет особого значения.
Кратко изложенное здесь теорети ческое объяснение Левином данных Фаянс позволяет судить о возможно стях применения модели окружения при анализе достаточно сложных фе номенов. Большим достоинством те ории поля является уже одно только теоретическое указание на психоло гически различную интерпретацию внешне одинакового поведения у раз ных групп индивидов. Обзор совре менного состояния этой теории сде лал Картрайт [D. Cartwright, 1959b].
Толменовский анализ целенаправленных действий
В своем объяснении поведения Ле вин исходил из существующей на дан ный момент совокупной ситуации, а именно из валентностей окружения и из переструктурирования жизненного пространства в соответствии с усло виями достижения цели возможными действиями. При этом предполагает ся, что валентности и ожидания (вза имосвязи действия и его послед ствий) уже присутствуют. Но как объ ективировать их наличие, как объяс нить их возникновение, этими вопро сами Левин особо не занимался. При тонком обращении с взрослыми испы туемыми можно до некоторой степени добиться реконструкции жизненного пространства в том виде, как оно существует для другого человека на данный момент, хотя с точки зрения бихевиоризма это понятие кажется сомнительным из-за своей менталист-ской окрашенности. Очевидно, что при анализе поведения совсем ма леньких детей, а также животных понятия «валентность», «привлека тельность» и «ожидание» повисают в воздухе. Возможность их описания через производные объяснительные переменные представляется спорной. По этому поводу высказывалось большое количество предположений. Последующая, несколько спекулятив ная интерпретация данных Фаянс по младенцам и малолетним детям слу жит тому примером.
Ожидание и целенаправленность
Независимо от Левина Толмен еще в конце 20-х гг., экспериментируя с крысами, пришел к совершенно ана логичным теоретическим положени ям. Будучи убежденным бихевиори-стом, он тем не менее не сомневался, что неподдающиеся наблюдению ког нитивные процессы являются реша ющими в поведении живого существа. Однако, не приемля чисто менталист-ского объяснения поведения через когнитивные процессы, Толмен стре мился сделать их доступными конт ролю, так сказать, вывести наружу непосредственно ненаблюдаемые внутренние процессы. Особое внима ние он уделял соотношению предше ствующих условий и последующих эф фектов, т. е. наблюдаемым событиям, между которыми происходят интере сующие нас процессы. Так Толмен первым выявил природу промежуточ ных переменных как гипотетических конструктов и указал на необходи мость их операционализации с по мощью экспериментальных процедур и наблюдения (см. гл. 1). Если вслед за Толменом соотнести друг с другом в приведенном ниже отрывке наблю дения и операции, то станет видно, что невозможно обойтись без ответа на вопрос, обладает ли крыса, ска жем, знанием кратчайшего пути в лабиринте к местонахождению пищи, т. е. ожиданиями соотношения дей ствий и их последствий (R — S*):
«... посмотрим на крысу, вполне научившуюся проходить лабиринт: как только она оказыва ется у входа, то устремляется по лабиринту наиболее коротким путем, поворачивая там, где надо, и добираясь до камеры с пищей за 4—5 с. Предположим теперь, что между двумя проходами лабиринта одну из секций значи тельно укоротили. Что же происходит? При очередном проходе животное упрямо бежит в соседнюю секцию. Короче, оно действует так, как если бы укороченная секция сохранила свою длину. Его поведением постулируется, выдвигается, предполагается тезис о сохране нии представления о прежней длине» [Е. S. Tolman, 1926b, p. 356].
Толмен был приверженцем «психо логического бихевиоризма». Его отли чали от психологов научения того времени и одновременно сближали с Левином, прежде всего, три взаимос вязанных принципа объяснения пове дения. Первый. Предпочтение моляр ных единиц молекулярным: не движе ния мышц или секреция желёз, а процессы, влияющие на поведение в целом, позволяют выявить его целе направленность или намерения инди вида. Второй. Пока поведение не объяснено психологически, не оправ дано обращение к его физиологиче ским и неврологическим основам. Третий. Поведение, поскольку оно на правлено на целевые объекты и со стояния, должно рассматриваться и анализироваться с точки зрения его целенаправленности.
Толмен подчеркивал, что постули руемое понятие целенаправленности не должно носить чисто умозритель ный, описательный характер (т. е. остаться без измерительных проце дур). Согласно бихевиористской точке зрения, целенаправленность должна быть конкретизирована в терминах различных наблюдаемых аспектов по ведения. Особенно Толмена интере совали три аспекта целенаправленно сти: настойчивость, понятливость и избирательность. Настойчивость— это почти что черта характера, т. е. она означает способность упорно при лагать усилия вплоть до достижения определенного объекта или состо яния. Понятливость определяет про исходящий со временем успех науче ния в одинаковых или похожих ситу ациях. Избирательность указывает на спонтанное, не вынуждаемое внеш ним давлением поведение, при кото ром отдается предпочтение одно му из нескольких возможных дейст вий.
Сформулированные Толменом принципы напомнили о торндайков-ской методике научения посредством проб и ошибок, которой уже 25 лет как не пользовались в зоопсихологии. Эксперименты состояли в следу ющем: голодные или испытывающие жажду животные на пути к пище или воде в проблемных ящиках и лаби ринтах постоянно встречали препят ствия. После нескольких проб и оши бок животное научалось все быстрее их преодолевать. Кривые научения типа торндайковских отражали улуч шение достижений от попытки к по пытке вплоть до максимальных ре зультатов. На их основании был вы веден закон эффекта, согласно кото рому подкрепляется то поведение, которое предшествует удовлетворе нию. Эффект удовлетворения все больше скрепляет связь между соот ветствующими особенностями раздра жителя и ведущими к удовлетворе нию реакциями. Закон эффекта, та ким образом, является чистым зако ном научения.
Поскольку оперантное научение яв но зависит от эффекта удовлетворе ния потребности и поскольку процесс научения трудно представить себе иначе, чем в виде образования связи «раздражитель—реакция» (хотя по добное представление является чи сто гипотетической или квазифизи ологической спекуляцией), мотиваци-онные условия наблюдаемых дости жений в научении долго оставались невыясненными. Классические пара дигмы эксперимента по научению сложились так, что всякий успех в научении мог быть зафиксирован, лишь получив свое выражение в по ведении. В этом случае различение поведения и научения того, что вы учено и что сделано, оказывается бесполезным. Положение мало изме нилось и после того, как Халл [С. L. Hull, 1943] создал на основе закона эффекта свою теорию под крепления, в которой выявил мотива-ционные условия научения: минималь ная сила влечения для неспецифиче ской энергетизации поведения и пос ледующая ведущая к образованию привычки (собственно процесс науче ния) редукция влечения.
Эффекты привлекательности
Рамки теории «раздражитель — реакция» оказались тесными для тол-меновской программы бихевиоризма, когда на первый план в объяснении поведения выступили молярность и целенаправленность. Можно ли дей ствительно представить себе науче ние как выработку прочных объеди нений «раздражитель — реакция»? Не состоит ли оно в образовании когни тивных карт, которые по мере надоб ности актуализируют ожидания ближайших будущих событий? Можно ли представить поведение осуществля ющимся шаг за шагом по жестко выработанной программе? Может быть, оно значительно более свободно приводится в движение целями и на пути к ним прямо (т. е. без проб и ошибок) управляется ожиданиями по типу «средства—цель»? Начиная с 20-х гг. прежде всего сторонниками Толмена стали проводиться исследо вания, в которых варьировалась сте пень привлекательности цели. В этом случае наблюдались внезапные изме нения поведения, которые вряд ли можно было объяснить только посте пенно совершенствующимся научени ем. Таким образом, поведение и на учение были разведены. Эксперимен тальный анализ поведения мог осво бодиться и отделиться от анализа научения. Результаты этих работ Тол-мен обобщил в вышедшей в 1932 г. книге «Целенаправленное поведение у животных и человека» в виде те ории мотивации с позиции привлека тельности и ожидания. Прежде чем переходить к обсуждению исследова ний, рассмотрим использовавшееся в них экспериментальное устройство — Т-образный лабиринт. Как видно из рис. 5.7, такой лабиринт состоит из соединенных друг с другом Т-образ ных секций, причем по мере надобно сти одно из ответвлений образует тупик, а в другом имеется дверь, ведущая в соседнюю секцию лабирин та.
Рис. 5.7. Т-образный 14-секционный лабиринт
Одна из исходных серий исследова ний касалась влияния на поведение побуждений различной силы. Первый эксперимент был проведен в 1924 г. В то время при изучении влияния на активность силы потребности широко использовался колумбийский проб лемный ящик. Недостатком этих ис следований был слабый контроль привлекательности используемого це левого объекта. Симмонс [R. Sim mons, 1924] первой сделала фактор привлекательности центральным пунктом своего исследования. Она обнаружила, что крысы быстрее обу чаются проходить лабиринт, если в целевой камере находят предпочита емую ими пищу. Животные к началу эксперимента были одинаково голодны, поскольку свой дневной рацион получали только через 2—3 ч после эксперимента в своих обычных клет ках. Перед каждой попыткой им дава лась возможность попробовать нахо дящийся в целевой камере корм. Пос ле этого крысы помещались в старто вую камеру. Если кормом был вымо ченный в молоке хлеб, скорость бега резко возрастала и количество оши бочных пробежек уменьшалось бы стрее, чем при подкреплении семеч ками. Этот различный эффект побуж дения можно интерпретировать дво яко: либо большая привлекатель ность ускоряет научение, либо оно происходит независимо от привлека тельности, но ограниченная привлека тельность цели меньше мотивирует животное к ее по возможности бы строму достижению. Первое объясне ние соответствовало бы более поз днему варианту теории подкрепления Халла, второе — постулату Толмена о «нужности целевого объекта», непос редственно детерминирующей наряду с соответствующим уровнем обучен-ности поведение в лабиринте.
Данные Эллиота [М. Н. Elliot, 1928] подтвердили последнюю интерпрета цию. Во время обучения группы экспе риментальных животных прохожде нию лабиринта он менял силу привле кательности. Крысы этой группы пос-лe десятой попытки прохождения ла биринта находили в целевой камере вместо смеси из отрубей менее прив лекательные семечки. Уже в следу ющих попытках число ошибок у них возрастало и даже превосходило уро вень контрольной группы, подкреп лявшейся только семечками. На рис. 5.8 изображены «кривые науче ния» обоих групп животных. Внезап ное увеличение числа ошибок при переходе к пище с ограниченной привлекательностью нельзя объяс нить молниеносным забыванием, оно может быть лишь следствием незави симого от научения эффекта мотива ции. Поскольку достигнутый к тому моменту уровень обученности в этом случае больше не наблюдался, следу ет различать научение и поведение, учитывая независимое влияние прив лекательности целевого объекта. В другом своем исследовании Эллиот [М. Н. Elliot, 1929] через девять дней менял вид подкрепления (корм на воду). У менее голодных, но с более сильной жаждой животных сра зу после введения адекватного пот ребности целевого объекта (воды) на блюдался рост достижений, прояв лявшихся в увеличении скорости бега и уменьшении числа ошибок. Иными словами, определяющая уровень до стижения привлекательность целево го объекта зависит от сиюминутного состояния потребности. То же соотно шение Левин установил для квазипот ребности и валентности. Однако эф фект привлекательности целевого объекта определяется помимо адек ватности потребности еще одной, не зависимой от потребности перемен ной, которая соответствует фактору G в формуле валентности Левина. Согласно Симмонс и более позднему систематическому исследованию Ян-га [Р. Т. Young, 1947], эта переменная содержит качественные характери стики целевого объекта. Креспи [L. P. Crespi, 1942; 1944] выявил так же значимость и его количественных показателей. Увеличение количества пищи мгновенно улучшает уровень до стижения при экспериментальном на учении голодного животного. Этот так называемый эффект Креспи опровер гает постулат теории подкрепления Халла о большом количестве под креплений как решающем факторе образования привычки, но к нему мы еще вернемся.
Рис. 5.8. Влияние на достижения уровня прив лекательности (переход от более к менее предпочитаемому корму) [М. Н. Elliot, 1928, S. 26}
Латентное научение: разделение научения и мотивации
Крайним случаем варьирования привлекательности является полное ее отсутствие, когда не происходит подкрепления и не приходится ожи дать целенаправленного поведения. Ну, а как быть с научением? Что научение имеет место, первым пока зал Блодгетт [Н. С. Blodgett, 1929] в экспериментах по так называемому латентному научению. Три группы одинаково голодных крыс в течение девяти дней по одному разу в день помещались в лабиринт. Первая группа находила корм в целевой камере с первого же дня, вторая — с третьего, а третья — с седьмого. После того как животное попадало в целевую каме ру, оно при наличии там еды могло есть только 3 мин, а при отсутствии еды извлекалось оттуда через 2 мин. Как видно из рис. 5.9, после введения целевого объекта во второй и третьей группах число ошибок быстро сокра щается. Каждая группа почти сразу же достигает уровня научения первой группы, которая подкреплялась с пер вого дня. Более поздние исследова ния Толмена и Хонзика [Е. С. Tolman, С. A. Honzik, 1930] подтвердили эти данные.
Рис. 5.9. Зависимость достижений от латентно го научения и последующего подкрепления. Первая группа получала корм после каждой попытки, две другие—соответственно после третьей и седьмой (отмечено х) [Н. С. Blod gett, 1929, S. 120]
Полученные результаты многое проясняют. Прежде всего то, что на учение происходило и без подкрепле ния, а значит, оно не является необ ходимым условием научения. Науче ние может оставаться латентным, т. е., состоявшись, не проявляться в поведении. В таком случае научение должно заключаться в образовании знаний о структуре путей в лабирин те, а не в образовании жесткой пос ледовательности объединений «раз дражитель— реакция», поскольку це ленаправленный, с уменьшающимся количеством ошибок поиск целевой камеры не происходил, когда там не было корма. Успехи научения можно наблюдать в поведении только при достижении цели, когда имеет место мотивация. Поэтому закон эффекта Торндайка есть не принцип научения, а принцип поведения. Научение и мотивация представляют собой две самостоятельные группы факторов, совместная игра которых определяет поведение. Реализация вызванной привлекательностью пищи мотивации к достижению целевой камеры зави сит от достигнутых на данный момент результатов научения, что сказывает ся на различии в улучшении достиже ний второй и третьей групп. После семикратно предоставленной возмож ности ознакомиться с лабиринтом ко личество ошибок сокращается резче, чем после трехкратной.
Итак, поведение объясняется вза имодействием двух промежуточных переменных: научения и мотивации. Фактор научения, по Толмену, состо ит из знаний о том, какая из секций лабиринта куда ведет. Этот резуль тат научения в актуальном случае становится предвосхищением цели в форме отношений между действием и его последствиями. Мотивационный фактор — нужность цели. Она зависит от физиологического состояния пот ребности, или влечения, и от привле кательности целевого объекта (у Ле вина— соответственно от t и G; Толмен рассматривает обе части, влече ние и привлекательность, как явле ния более или менее одного ранга; различия в степени их влияния и их взаимоотношения им не выясняются). Постулированные Толменом нужность цели и ее ожидание стали теми про межуточными переменными, которые не только имеют когнитивную приро ду, но и выступают посредниками между поддающимися наблюдению особенностями исходных условий и последующим поведением, благодаря чему оказывается возможным объяс нение наблюдаемой целенаправлен ности поведения. На рис. 5.10 схема тично представлена логика этих те орий мотивации. Исходные условия, которые помимо стимулов окружения и влечения (состояние потребности) включают также прошлое научение, предрасположенность и степень раз вития, при некоторых еще подлежа щих уточнению обстоятельствах могут детерминировать как нужность цели, так и ее ожидание. Последующие молярные действия определяются тремя доступными наблюдению ас пектами целенаправленности.
Приводимая ниже цитата из книги «Целенаправленное поведение у жи вотных и человека» содержит ответ на вопрос, чему же научаются живот ные в экспериментах по научению, а также новый взгляд на взаимовли яние научения и мотивации поведе ния.
«Окончательная критика доктрины научения методом проб и ошибок направлена на ее основополагающее понятие стимульно-реактивных связей. Стимулы, как таковые, реакции не вызывают. Правильные стимульно-реактивные связи не «запечатлеваются», а неправильные не «не стираются». Скорее, на учение состоит в «открытии», или «вычлене нии», организмом того, к чему ведут любые из всех соответствующих альтернативных реак ций. И затем, если при возбуждающе-аверсивных условиях момента одна из этих альтернатив оказывается нужнее других (или одна «требуется», а другие «не требуются»), то организм будет стремиться (после такого на учения) выбирать или осуществлять реакцию, ведущую к более «нужным» последствиям. Но если различия в нужности отсутствуют, то никакого выбора и осуществления данной реак ции не произойдет, хотя научение будет иметь место» [Е. С. Tolman, 1932, р. 364].
Матрица «ожидаемой ценности»
Позднее Толмен [Е. С. Tolman, 1951; 1959] несколько переработал свою теорию мотивации (по сравне нию с Халлом он был менее система тичен). Наряду с состояниями потреб ности (его классификацию мотивов см. в гл. 3) актуальное поведение мотивируют еще две промежуточные переменные — ожидание и ценность. Ценность—это то же, что привлека тельность целевого объекта, т. е. она наряду с потребностью (или влечени ем) определяет нужность цели. Обе переменные обычно не поддаются свободному комбинированию, их зави симость друг от друга устанавливает ся так называемой матрицей «ожида емой ценности». Как правило, для достижения соответствующего целе вого состояния потребности в форме ожиданий действий и их последствий (R — S*) существуют многочисленные возможности предвосхищения, с од ной стороны, возможных действий, а с другой — связанных с ними целевых состояний (S*), обладающих различ ной ценностью.
Рис. 5.10. Толменовская теоретико-мотивационная схема с двумя промежуточными переменны ми—нужностью и ожиданием цели, объясняющими отношения между наблюдаемыми особенно стями ситуации (исходные условия) и последующим молярным поведением
Это особенно ярко проявляется в ситуациях выбора, например, когда хочется есть, а поблизости находятся несколько хороших и дорогих ресто ранов с разным ассортиментом куша ний и с соответствующими требовани ями к кошельку. Выбор ресторана определяется не только предлага ющейся в нем едой, т. е. предвосхи щением возможных действий, но и соображениями возможной стоимости обеда. На рис. 5.11 приведена матри ца «ожидаемой ценности» для чело века, находящегося в подобной ситу ации (задачей психологии личности помимо прочего является установле ние расхождения между матрицей «ожидаемой ценности» конкретного индивида и соответствующими соци окультурными нормами). Составлен ная Толменом матрица дает годологи-ческую картину последовательности действий в промежутке между состо янием голода (слева) и его удовлет ворением (справа). Заканчивающиеся стрелками лассообразные линии представляют учтенные этапы дей ствия, размер знаков « + » соответ ствует оценке конкретного ресторана (средства) и пищи (целевого объекта). Во всех четырех ресторанах можно получить наиболее предпочитаемые данным человеком блюда а и b, блюда с, d и е также могли бы его насытить, но не еда f. Еще заметнее влияние Левина проявилось в попытке Толмена [Е. С. Tolman, 1952] психологически полно представить описанную ситу ацию выбора. Как видно из рис. 5.12, Толмен нашел свой способ объедине ния левиновских моделей личности (система потребностей) и окружения (поведенческое пространство), при чем уже отмечавшаяся несовмести мость этих моделей была преодолена благодаря включению (см. заканчива ющиеся стрелками пунктирные линии) когнитивных процессов системы «ожидаемой ценности». Независимы ми переменными при этом выступают физиологическое состояние потреб ности (Т, влечение) и стимулы окру жения (S), промежуточными — система потребностей, система «ожи даемой ценности» и пространство по ведения, зависимой переменной — результирующее поведение (V). Про странство поведения представляет собой когнитивно-феноменальную репрезентацию данной ситуации. Ее структура решающим образом зави сит от системы «ожидаемой ценно сти». Привлекательности х1, х2, а также а1, а2 являются производными от соответствующих оценок в системе «ожидаемой ценности» (в данном слу чае два ресторана и наличие в каж дом из них предпочитаемых блюд). В этой же системе учитываются ожида емое насыщение и переживаемый им пульс голода (need push *), в конеч ном счете также непосредственно за висящий от потребности и стимулов окружения.
Рис. 5.11. Пример матрицы «ожидаемой ценно сти»: когнитивного предвосхищения при выбо ре в состоянии голода между хорошими (и дорогими) ресторанами и различными блюда ми [Е. С. Taiwan, 1952, S. 392]
Не вдаваясь в подробности (и от влекаясь от трудностей), уже из рис. 5.12 можно видеть, что Толмен в своей попытке установить генетиче скую связь данного пространства по ведения с состоянием когнитивных переменных пошел дальше Левина. В работе, посвященной этому вопросу, он, кроме того, рассмотрел возможно сти операциональной диагностики ин дивидуальной выраженности когни тивных переменных системы «ожида емой ценности». В отличие от Левина Толмен подчеркивал значимость ин дивидуальных различий и в результа те своих исследований сформулировал проблему, которая заняла цен тральное место в новых работах по мотивации, особенно выполненных в рамках теории «ожидаемой ценности» (см. гл. 9).
* Импульс нужды. (Прим. ред.)
Рис. 5.12. Влияние на ситуацию выбора актуальной потребности представлено тремя различными блоками модели: системой потребностей, системой «ожидаемой ценности» и пространством поведения. Система «ожидаемой ценности» служит посредником между системой потребностей и пространством поведения, последние два блока соответствуют левиновским моделям личности и окружения. Независимыми переменными являются состояние потребности, голод (Т) и стимулы окружающего мира (S), промежуточными—системы потребностей, «ожидаемой ценности» и пространство поведения, зависимой переменной—результирующее поведение (V) [Е. С. Tolman, 1952, р. 395]
Ожидание и привлекательность в рамках теории S — R
Анализ Толменом целенаправлен ного поведения и экспериментальное подтверждение этого анализа были восприняты в конце 20-х гг. привер женцами объяснения поведения с по зиций теории ассоциаций как вызов. Они считали сочетание «стимул — реакция» основной схемой причинно-следственной связи. Каким образом можно было при таком подходе объ яснить влияние на текущее поведе ние ожидания, т. е. знания будущего целевого состояния, средств и путей его достижения? Халл принял вызов. Поскольку строгость бихевиористско го анализа Толменом целенаправлен ного поведения не подлежала сомне нию, пришлось признать существова ние процесса мотивации как стремле ния к цели, отличающегося от науче ния как простого подкрепления свя зей S — R.
Ранний Халл
Но, спрашивал Халл, нельзя ли в конечном счете свести мотивацию к сочетаниям S—R? Ответ на этот вопрос привел его в 30-е гг. к созда нию в рамках представлений об S — R варианта когнитивной теории мотива ции. Речь шла о том, чтобы подвести под предвосхищающие цель ожида ния, под эти направляющие поведе ние и носившие пока менталистский характер «идеи» о нужности цели, субстанционную, т. е. физикалист-скую, основу в виде связей S — R. На первой стадии построения своей те ории Халл в качестве эквивалента когнитивного ожидания постулировал так называемый rG — SQ-механизм, частичную антиципирующую цель реакцию.
Рассмотрим кратко эту концепцию. Мотивирующее действие привлека тельности целевого объекта в этом варианте теории Халла заметной ро ли еще не играет. К ней Халл подо шел только на третьей, последней стадии переработки своей теории [С. L. Hull, 1951], а затем эти идеи были развиты Спенсом [К. W. Spence, 1956], причем rG — So-механизм снова стал играть важную роль. Промежу точную стадию характеризует теория подкрепления и влечения, сформули рованная в «Принципах поведения» [С. L Hull, 1943; см. также гл. 4], ког да когнитивные процессы, такие, как ожидание и привлекательность и их конструирование в рамках представ лений об S — R, отошли на задний план. Более двадцати лет привержен цы теории «стимул — реакция» сопро тивлялись выдвинутым Толменом по ложениям и лежащим в их основе данным, пока мотивационный фактор не нашел себе места в теории пове дения S — R в виде такой перемен ной, как привлекательность целевого объекта.
Обратимся к исходному вопросу Халла: каким образом ожидание мо жет направлять текущую деятель ность, как будущее может определять настоящее? Можно ли описать ожида ние в системе понятий S —R? Осно вой дальнейших рассуждений стали результаты исследований Павлова, полный перевод работ которого на английский язык появился в конце 20-х гг. Как показал Павлов в ходе формирования условных рефлексов, нейтральные до некоторых пор раз дражители могут приобретать сиг нальное значение, информируя о предстоящих событиях. Тем самым они создают нечто аналогичное зна нию о будущем, что можно видеть на примере реакции слюноотделения. Эта реакция заранее подготавливает собственно целевую реакцию (поеда ние пищи), хотя целевой объект (корм) еще не представлен, а значит, целевая реакция не может иметь ме ста и целевое состояние (насыщение) еще только предстоит достичь. Если вызываемая внешним раздражителем (SO реакция (R,) сопровождается проприоцептивной обратной связью, т. е. имеет своим следствием внут ренний раздражитель (s1), то такой внутренний раздражитель может сов пасть во времени с появлением сле дующего внешнего раздражителя (S2), который, в свою очередь, вызо вет реакцию R2. Тем самым s, непос редственно предшествует г2 и может ассоциироваться с ней. С течением времени одного только s, может ока заться достаточно, чтобы породить всю цепь реакций, опосредованную вызванными этими же реакциями внутренними раздражителями. При этом следует отметить, что связи Sn — Rn тем сильнее, чем ближе они к целевой реакции, иными словами, цепь строится с конца. На рис. 5.13 представлены этапы образования ас социативных связей при посредстве внутренних раздражителей.
С помощью ею самой созданных и от нее зависящих внутренних раздра жителей последовательность реакции может, так сказать, замыкаться на самое себя и становиться в своем дальнейшем протекании независимой от внешней стимуляции. Созданная таким образом цепь реакций может завершиться до достижения целевого объекта быстрее, чем цепь реакций на стимулы, которые представляют собой 'события внешнего мира. После довательность реакций протекает бы стрее последовательности стимулов, R3 осуществляется до наступления S3. Другими словами, события в орга низме обгоняют происходящее в окру жении. Тем самым организм получает возможность реагировать на то, что нa самом деле еще не произошло: создаются основы для предвосхище ния.
Конечно, это рассуждение вызыва ет возражения. Согласно изложенной точке зрения, внешнего раздражите ля (S1), который еще очень далек от собственно целевого раздражителя (SG. G— goal), должно быть достаточ но для приведения в движение всей цепи реакций. Целевая реакция (RG) должна произойти в любом случае, даже если не был достигнут целевой объект (например, пища). Поскольку реакции в таком случае оказываются неэффективными, то, как считает Халл, они в соответствии с законом эффекта постепенно угасают вплоть до незначительных остаточных сле дов первоначально полностью пред ставленных реакций. Эти остаточные следы реакции Халл назвал «чисто стимульными актами». Их единствен ная функция состоит в том, чтобы быть внутренними раздражителями, возбуждающими другие акты, кото рые в конечном счете приводят к критическому событию.— реакции на цель. В чисто стимульных актах Халл видел неврологические основы когни тивных процессов, таких, как мысли и ожидания. Подобно Уотсону, Халл был «перифериалистом», а не «цен тристом», т. е. он связывал субстрат когнитивных процессов не с централь ной нервной системой (например, ко рой больших полушарий), а с перифе рической эффекторной системой те ла. Во всяком случае, он полагал, что чисто стимульные акты составляют основу гибкого когнитивного управле ния поведением. В 1930 г. он писал:
«При незначительном размышлении стано вится очевидным, что появление чисто сти мульных актов знаменует в биологическом раз витии важный этап, шаг вперед. Они сразу же Делают доступным новый и заметно расширив шийся круг поведенческих возможностей. Орга низм уже не пассивно реагирует на стимулы, он приобретает относительную свободу и дина мичность. Ограниченность привычки (в ее обычном смысле) имеет и свои преимущества, благодаря ей организм может реагировать не только в данном месте и не только в данное время... Таким образом, чисто стимульный акт можно представить как органический, физи ологический (строго внутренний и индивидуаль ный) символизм. Самые обычные инструмен тальные акты благодаря естественному стрем лению к процессу редукции преобразуются в нечто вроде мышления» [С. L. Hull, 1930, р. 516—517].
Рис. 5.13. Примерная схема того, как последо вательности реакций от R1 до R3 (а) могут замыкаться с помощью промежуточных внут ренних, т. е. вызванных реакциями, раздражи телей (s1, S2) (Ь, с) и таким образом становить ся в своем дальнейшем протекании независи мыми (d) от вызывающих реакции внешних раздражителей
Стремясь найти в рамках теории «стимул — реакция» истоки направля ющих поведение предвосхищений це ли, Халл выдвинул наряду с положе ниями о внутренних стимулах (как результате проприоцептивной обрат ной связи) дополнительную концеп цию, которая оказалась более значи мой для дальнейшего развития те ории, в особенности для учета дей ствия привлекательности. Халл выде лил особую группу чисто стимульных актов: частичную антиципирующую цель реакцию, rG — SQ-механизм. Он исходил (как до него Фрейд) из того, что состояние потребности вплоть до своего удовлетворения сопровожда ется раздражителем влечения (SD). Поскольку раздражитель влечения присутствует постоянно, он ассоци ируется со всеми следующими друг за другом и ведущими к цели реакциями. В конце концов раздражитель влече ния оказывается способным сразу, как только возникает, вызывать це левую реакцию. Но если эта реак ция полностью осуществится, она, бу дучи преждевременной, вступит в конфликт с необходимыми инструмен тальными реакциями, которые при контакте с целевым объектом, и только тогда, создают предпосылки для ее успеха. Поэтому преждевременно вызванная целевая реакция в соот ветствии с законом эффекта быстро аннулируется. Сохраняется лишь ее фрагмент, который не мешает проте канию инструментальных реакций. Та ким образом, вместо кусания, жева ния и глотания (целевая реакция) наблюдаются отделение слюны, гло тательные движения и тому подобные составляющие акта питания.
Решающее значение имеет то об стоятельство, что этот фрагмент це левой реакции (rG), будучи вызван ным раздражителем влечения, в са мом начале позволяет пропустить всю цепь реакций, которые еще толь ко должны были бы привести к целе вой реакции (RG). Как и всякая дру гая, реакция на цель имеет свою проприоцептивную обратную связь (SG), внутренний раздражитель, кото рый Халл обозначил как целевой. Она репрезентирует целевое событие, удовлетворение потребности, и, по добно раздражителю влечения, при сутствует на протяжении всей после довательности поведенческих актов, при каждой промежуточной реакции. Поэтому ее можно рассматривать в качестве основы того, что Толмен называл предвосхищением цели, т. е. антиципацией результата действия и тем самым основой целенаправленно го управления им. Халл писал:
«Антиципирующие цель реакции представля ют собой физическую основу целенаправлен ных идей» [С. L. Hull, 1931, р.505].
После того как в рамках теории S — R была решена проблема целе направленности, т. е. стремление к цели было объяснено предвосхищени ем ее целевого состояния, Халл [С. L. Hull, 1935] предпринял попытку вообще свести все процессы мотива ции к законам научения по типу выра ботки ассоциаций S — R. Ему нужно было дополнительно показать, что подкрепляющие события (удовлетво рительное состояние дел — по Тор-ндайку) имеют врожденные потребно-стно-специфические основы, благода ря которым в онтогенезе путем науче ния развиваются и выкристаллизовы ваются определенные модификации.
Таким образом, взгляды Халла сбли жались с положениями Толмена. Но можно ли тем самым действительно объяснить полученные Толменом дан ные? Возьмем почти мгновенное улуч шение достижений после введения вместо еды с ограниченной привлека тельностью пищи с высокой привле кательностью. Халлу необходимо бы ло бы допустить, что (1) использова ние новой пищи вызывает несколько иные целевые реакции (вполне веро ятное событие, например, при замене каши из отрубей семечками, посколь ку в этом случае может возникнуть другая антиципирующая цель реакция rG); (2) уже после однократного появ ления новой rG ассоциация раздражи теля влечения SD с прежней rG исче зает. Второе предположение малове роятно, если учесть постепенный ха рактер научения, в особенности пере учивания. Совсем необъяснимым ока зывается явление латентного науче ния, когда имеет место раздражитель влечения SD, но нет целевой реакции RG и rG — SQ-механизм сформировать ся не может. Для образования пос леднего, как показывают результаты контрольной группы, необходимы пов торные пробы. Скачкообразный ха рактер достижений контрольной груп пы также остается необъяснимым при помощи новых положений Халла.
Средний и поздний этапы развития взглядов Халла
В 1943 г. Халл сформулировал свою теорию подкрепления (при этом он временно отказался от рассмотре ния вопросов стимульно-реактивного объяснения когнитивных процессов стремления к цели). Единственное, что следует отметить в этой те ории,—отнесение Халлом количе ственных и качественных характери стик подкрепляющего целевого объ екта к условиям, ответственным за силу подкрепления связи S — R. Крес-пи [L. P. Crespi, 1942; 1944], опираясь на новые данные, показал невозмож ность решения на основе теории S—R проблемы привлекательности, поскольку последняя, скорее, указы вает на своеобразие мотивации. Крес-пи менял количество корма, которое находила голодная крыса в целевой камере при успешной попытке про хождения лабиринта. При большем количестве корма скорость бега воз растала в первых 19 попытках бы стрее, чем при меньшем его количе стве. Как видно из рис. 5.14, макси мальная скорость бега была разной при разных условиях привлекательно сти, но она была достигнута обеими группами животных после одинаково го числа попыток, так что обе группы должны были выработать одинако вую силу привычки. Эти данные пол ностью согласуются с теорией под крепления Халла. Но когда Креспи изменил у одной из групп количество получаемого корма (на рис. 5.14 пока зано изменение скорости бега при переходе от большего к меньшему количеству корма), скорость бега у группы, получавшей много корма, упа ла ниже уровня группы, до сих пор получавшей мало корма. Столь вне запное изменение поведения необъ яснимо с теоретико-ассоциативной точки зрения. Данные Креспи под твердил затем Зиман [Q. Zeaman, 1949]: увеличение количества пищи с 0,05 до 2,4 г привело к полной инвер сии латентного времени по отноше нию к достигнутому на тот момент плато другой группы, с самого нача ла получавшей такое количество корма.
На заключительном этапе разра ботки своей теории Халл [С. L. Hull, 1951] попытался объяснить эти дан ные. Он уже не считал, что размер и вид подкрепления, зависящие от си лы и вида привлекательности целево го объекта, влияют на образование привычки. Эта функция сохранялась теперь только за частотой и степенью отсроченности подкрепления. Размер и вид подкрепления Халл объединил в новом мотивационном факторе К. Интенсивность К зависит от силы консумматорной реакции, которая, в свою очередь, зависит от привлека тельности целевого объекта. Наряду с D переменная К ответственна за силу инструментальной реакции, но не за образование привычки, т. е. не за то, какая последует реакция. D и К мультипликативно связаны друг с другом, так что формула потенциала реакции (s E R) приняла следующий вид: sER=DxKxsHR.
Рис. 5.14. Зависимость скорости бега от коли чества корма. До 19-й попытки одна группа получала 16 единиц корма, а другая—256. С 20-й попытки обе группы получали 16 единиц [L P. Crespi, 1942, Fig. 2, p. 488, Fig. 8, p. 508]
Дальнейшее развитие теории Спенсом
Вводя эти модификации, Халл отча сти следовал положениям, которые выдвинул Спенс, чтобы объяснить та кой феномен привлекательности, как латентное научение. Спенс обратился к ранней концепции Халла о rG — sG-механизме. Если фрагментарная антиципирующая цель реакция, как полагал Спенс, связывается не толь ко с раздражителем влечения SD, как это первоначально считал Халл, но и с внешними S и внутренними проприоцептивными s раздражителями, то антиципирующая цель реакция может вызываться ими и в свою очередь оказывать мотивирующее действие, т. е. усиливать вызванные ситуацией инструментальные реакции. Антиципи рующая цель реакция получила тем самым функцию энергетизирующей побудительной мотивации. Спенс счи тал, что эта реакция вызывает состо яние напряжения и конфликт, кото рые оказывают общее стимулиру ющее воздействие. Подлинная приро да антиципирующих цель реакций до сих пор не выяснена. Попытки их наблюдения и регистрации остались более или менее бесплодными [R. С. Bolles, 1967, S.352 и далее]. Поскольку Спенс отнес эти реакции к промежуточным переменным, принципиальная доступность антиципиру ющих цель реакций непосредственно му наблюдению остается недоказан ной.
В отличие от Халла Спенс связал оба мотивационных фактора D и К не мультипликативно, а аддитивно, так что потенциал возбуждения Е, экви валент потенциала реакции SER у Халла, определился формулой: E=(D+K)xH.
Поводом для таких изменений пос лужили новые данные [см.: W. E. Re ynolds, J. E. Anderson, 1961]. Более значительным было другое отступле ние от взглядов Халла. Спенс [К. W. Spence, 1956] полностью отка зался от теории подкрепления как объяснения образования привычки. Прочность связи S—R, по Спенсу, является функцией одной только ча стоты совпадения событий. Напротив, феномены подкрепления, их частота, сила, вид, непосредственность или отсроченность прямо влияют на выра женность мотивации привлекательно стью К, которая выступает в форме частичной антиципирующей цель ре акции (rG — sg).
Эта концепция лучше объясняет данные о роли привлекательности в латентном научении, чем модифици рованная теория Халла. Подкрепле ние теперь вообще не связывалось с выработкой и исчезновением привы чек. Из-за градуального, постепенного характера процесса научения невоз можно было объяснить внезапность эффектов привлекательности. По те ории Спенса, изменение привлека тельности, сказываясь на подкрепле нии, передается через мотивирующую функцию rG — So-механизма непос редственно всем действующим в дан ной ситуации реакциям. Сам rG — sG-механизм действует по типу класси ческого обусловливания различного рода стимулами (раздражители вне шнего мира, проприоцепция и раздра жители влечения), в той или иной степени схожими с собственно целе вым раздражителем SG. При этом с возрастанием временной и простран ственной удаленности целевого собы тия приходится учитывать градиент генерализации раздражителя, т. е. уменьшение сходства ситуационных стимулов с целевым раздражителем, и соответственно уменьшения мотива-ционного влияния антиципирующих цель реакций. (Эта установленная в рамках теории S — R зависимость со ответствует в концепции Левина уменьшению силы валентности с уве личением психологического рассто яния до цели.)
В результате преобразования те ории S — R в теорию мотивации прив лекательностью Спенс приблизился к представлениям Левина и Толмена. Рассматриваемые в терминах S — R rG — sG -механизмы (Спенс) и SR — S или R — S (Толмен) действительно близки. Конечно, открытым остается вопрос, достаточно ли постулата Спенса для объяснения зависящего от привлекательности почти мгновен ного изменения поведения. Поскольку rG — sG -механизм сам есть результат классического обусловливания, ка жется сомнительным возможность его столь внезапного изменения после однократной смены подкрепления.
Последующая разработка теорий
Появившиеся со временем новые многочисленные данные все более побуждали исследователей мотива ции предпочесть теории привлека тельности теориям влечения и под крепления. Обсуждая в предыдущей главе постулаты теории влечения, мы видели, что объяснения большей ча сти данных с точки зрения теории привлекательности так и напрашива лись в качестве конкурирующих или более перспективных альтернатив. Примером служат результаты экспе риментов по дифференциации влече ния. Если животные в соответствии с определенным состоянием влечения предпочитают тот или иной путь по ведения, то это различение может основываться не на специфических раздражителях влечения, а на дей ствии привлекательности, т. е. на антиципирующих цель реакциях. Дру гим примером может служить посту лирование энергетизирующей функции влечения. С пересмотром Халлом и Спенсом теории S — R встал вопрос: насколько энергетизация сводится к привлекательности (К)? Еще наблюдения Рихтера о пери одических изменениях активности и более поздние эксперименты с колум бийским проблемным ящиком, в кото рых изучалась связь между состояни ем потребности и активностью, поста вили вопрос о неучитываемых эффек тах привлекательности.
В этой связи мы уже рассмотрели в гл. 4 данные Шеффилда и Кемпбелла [F. D. Sheffield, В. A. Campbell, 1954] о достаточности для повышения ак тивности голодных крыс изменений, связанных с ежедневным кормлени ем. Очевидно, изменение раздражи теля для частичных антиципирующих цель (корм) реакций играет роль пав ловского сигнального раздражителя. Это касается и уже обсуждавшегося (см. рис. 4.8) эксперимента Амсела и Роуссела по фрустрации [A. Amsel, J. Roussel, 1952]. Если крысы не на ходили, как прежде, корма в первой целевой камере, то скорость бега ко второй камере возрастала. Многочис ленные данные Амсела [A. Amsel, 1962] показали, что фрустрация повы шает интенсивность текущего поведе ния. Сам Амсел объясняет это тем, что подготовленные консумматорные реакции из-за фрустрации не наступа ют, т. е. не переходят в направленное на целевой объект консумматорное поведение, из rG не получается RG. Новые данные хорошо согласуются с предположением Спенса о повыша ющем активацию влиянии привлека тельности. Сила консумматорной ре акции RG и сила ведущих к ней инструментальных реакций должны соответствовать друг другу, посколь ку последние активируются предвос хищающей реакцией RG. Убеди тельное доказательство тому пред ставили Шеффилд, Роби и Кемп-белл [F. D. Sheffield, Т. В. Roby, В. A. Campbell, 1954]. В их экспери ментах подкреплением служило раз ное по степени сладости и питатель ности питье (растворы сахарина или декстрозы). Была получена удиви тельно точная корреляция между ко личеством выпитой жидкости и ско ростью бега. Сюда относятся также решающие для теории редукции вле чения данные Шеффилда, Вульффа и Бейкера [F. D. Sheffield, J. J. Wulff, R. Backer, 1951] о копуляции без из вержения семени (см. рис. 4.6). Моти вация привлекательностью играет особенно большую роль в случае сек суального поведения. Если учесть ре зультаты Янга [Р. Т. Young, 1959; 1961], то в не меньшей степени это справедливо и по отношению к пище вому поведению. Янг предлагал сы тым крысам систематически варьиро вавшиеся по своим компонентам ви ды корма и фиксировал скорость бега, предпочтение и количество съеденного. Например, в случае са харного раствора крысы мчались к цели без малейшего промедления, когда же в целевой камере находился раствор казеина они двигались мед ленно, тратя время на ориентировоч но-исследовательскую активность. Янг полагает даже, что перед каж дой попыткой у животных можно на блюдать некую проприоцептивную на пряженность, соответствующую ин тенсивности последующего пищевого поведения.
Под влиянием приведенных и дру гих данных Шеффилд отказался от центрального для теории влечения постулата о зависимости силы под крепления от величины редукции вле чения. Он считал, что подкрепление зависит от силы консумматорного по ведения, от состояния «возбужде ния». Подкрепление, таким образом, связано, скорее, с индукцией, а не редукцией влечения. Шеффилд в своей теории мотивации привлека тельностью сделал вслед за Спенсом еще один шаг к постулатам Левина и Толмена. В отличие от Спенса он придал мотивации привлекательно стью не общую, а специфическую, т. е. направленную побудительную, функцию, осуществляемую, разумеет ся, опосредованно. Рассуждения Шеффилда [F. D. Sheffield, Т. В. Ro by, В. A. Campbell, 1954] кратко со стояли в следующем. Состояние пот ребности в нецелевой ситуации может привести к различным по направлен ности тенденциям реагирования. Че рез проприоцептивные стимулы эти тенденции в разной мере возбуждают частичные целевые реакции rG. Чем выраженнее такое возбуждение при одной из этих тенденций, тем сильнее будет, в свою очередь, активировать ся, т. е. реализовываться в действии, эта тенденция, пока, наконец, не соз дастся ситуация, в которой может быть осуществлена целевая реакция RG.
Рассуждения подобного рода по двум основным вопросам любой те ории мотивации привлекательностью противоречат постулатам классиче ской теории S — R: (1) насколько не обходимо постулирование двух моти-вационных факторов влечения и привлекательности, или достаточно одного из них, ведь привлекатель ность может включать и влечение? (2) нельзя ли обойтись без постулата об образовании привычки благодаря действию подкрепления? Теории привлекательности различаются тем, в какой степени они отказываются от понятий «влечение» и «подкрепле ние». В последнее время полезность понятия «подкрепление» все чаще ставится под сомнение. Иными слова ми, хотя подкреплению отводится ре шающая роль в формировании прив лекательности, частичных антиципи рующих цель реакций rG, но само формирование мыслится в соответ ствии с классической схемой образо вания условнорефлекторных связей по Павлову, а не с инструментальным научением через подкрепление по Торндайку. Мы вернемся к этому в следующем разделе. Что касается первого вопроса, то влечение сохра няет свое значение как переменная состояния потребности, но становится одним из детерминирующих условий для силы самой мотивации привлека тельностью. В системе понятий Леви на это означает, что в наличной ситуации валентность целевого состо яния образует в психологическом по ле мотивирующую силу и одна из определяющих ее величин есть сила потребности t.
Сьюард [J. P. Seward, 1942] был первым в лагере приверженцев те ории S — R, кто сделал шаг в этом направлении. Он прямо говорил об «экстернализации влечения» в rG-механизмах мотивации привлекатель ностью. Одной привлекательности до статочно, чтобы в ответ на раздражители, ассоциативно связанные с под крепляющей целевой реакцией, вы брать и активировать соответству ющие реакции. Сьюард изложил свои взгляды в работе 1951 г., причем обозначил собственно процесс моти вирования как «третичную мотива цию».
«... животное в состоянии потребности моти вируется не только первичным влечением D и стимулом влечения S о, но также вторичным влечением, складывающимся из установки rG на осуществление характерной консумматор-ной, или целевой, реакции RG. Когда за некото рой реакцией R следует подкрепление, RG ассоциативно связывается с конкурентными стимулами. Через актуализацию этих связей стимулы, сопровождающие R, начинают усили вать rG -- эта названная третичной мотивацией интенсификация обладает свойством облегчать осуществление R, повышая успешность актив ности». [J. P. Seward, 1951, р. 130].
Ученики Халла—Мак-Клелланд и Маурер приняли выделенное Шеф филдом и Янгом мотивирующее со стояние «возбуждения» в качестве исходного понятия своей теории, но приписали ему эмоционально-содержательный элемент, что позво лило им вывести предположение о существовании эмоций ожидания. По зицию обоих авторов мы уже рассмат ривали в гл. 2. Кратко мотивация, по Мак-Клелланду, состоит в ожидании некоторого ранее пережитого измене ния в аффективно значимой ситу ации. Такое мотивирующее ожидание вызывается указательными раздражи телями, которые частично реактиви руют прежнюю аффективно значи мую ситуацию, вновь придавая ей действенность [D. С. McClelland, J. W. Atkinson, R. A. Clark, E. L. Lo well, 1953].
Maypep [N. O. Mowrer, 1960] выде лял четыре вида эмоций ожидания (надежда, страх, разочарование и об легчение), которые в духе теории мотивации привлекательностью не толы<о активируют, но и направляют поведение. Ни для подкрепления, ни для энергетизации инструменталь ных реакций влечения теперь не тре бовалось. Оно, впрочем, сохранило одну значимую функцию: его редук ция и индукция тоже обусловливают эмоции ожидания. Внешние и внутрен ние указательные раздражители могут вызывать эмоции ожидания, кото рые интенсифицируют ведущие к це ли инструментальные реакции по принципу: увеличить надежду и уменьшить страх. Через проприоцеп-тивную обратную связь начинающа яся реакция сейчас же находит в вызванных позитивных или негатив ных эмоциях ожидания подкрепление (усиление) или торможение. Правда, Маурер оставил без внимания вопрос, какими иными способами, чем описан ный теорией «стимул — реакция», может приводиться в движение инстру ментальная реакция еще до того, как она начнет усиливаться или тормо зиться эмоциями ожидания.
Положения этой и других концепций привлекательности и ожидания, а также представления об их регуляции попытался синтезировать автор этой книги [Н. Heckhausen, 1963b] в своей «базовой теории мотивации». Эта те ория сформулирована без использо вания понятия S — R. Центральным для нее является представление об эмоционально окрашенных «перепа дах ожидания», которые мотивируют к поиску или избеганию.
Излишность понятия «подкрепление ожидания»
Мы уже затрагивали вопрос излиш-ности постулата об определяющем привычку подкреплении. С тех пор, как в конце 20-х гг. против этого понятия выступил Толмен, а в связи с результатами по латентному науче нию и изменению привлекательности теория оперантного научения Халла оказалась перед неразрешимой проб лемой, теоретические подходы, как мы видели, все больше и больше сводились, пока окончательно не бы ли сведены, к объяснению инструмен тального целенаправленного поведе ния с помощью ситуационных побуж дений, в особенности связанной с ожиданием мотивации привлекатель ностью [см.: R. С. Bolles, S. A. Moot, 1972]. Эти теории отличаются от под ходов Левина и Толмена только од ним. Если Левин и Толмен считали, что мотивирующие ожидания имеют только когнитивную репрезентацию, то такие теоретики, как Сьюард, Шеффилд, Маурер, а также Логан [F. A. Logan, 1960], описывали проме жуточные переменные на языке S — R (на что, несомненно, провоциро вал детальный анализ эксперимен тальных данных). Классическое обус ловливание в павловском смысле оказалось незаменимым при объясне нии связанных с ожиданием дей ствий *.
Инструментальное (оперантное) обусловливание, понимаемое по Тор ндайку и Халлу как образование с помощью подкрепления связи «раз-дражитель — реакция», подвергалось все большему сомнению. Закон эф фекта из принципа научения превра тился в принцип поведения. Теорети ко-ассоциативный rG—Sc-механизм превратился в теоретико-когнитивный эквивалент мотивирующей ожидание привлекательности.
Более значимым по сравнению с постулированием в теоретических си стемах «механических» (теоретико-ассоциативных) или «когнитивных» связей оказалось нечто другое, а именно перелом в понимании явлений мотивации. В двух словах он может быть описан так: от единичного толчка к непрерывному движению. Пришлось отказаться от представле ния, что целенаправленное поведение запускается откуда-то извне общим по своей природе влечением, а само управление им полностью перепору чено фиксированным в результате редукции влечения связям S — R, ко торые в случае непригодности долж ны аннулироваться и постепенно вы рабатываться вновь.
Теперь движущей силой целенап равленного поведения выступили ожидаемые целевые состояния, быстро и гибко запускающие инструмен тальные реакции, поскольку наступ ление определяется уже не сочетани ем S — R, а ожидаемыми последстви ями действия. Таким образом, веду щие исследователи научения и моти вации отказались от теории подкреп ления инструментального поведения.
* Впрочем, это никак не означает, что класси ческое обусловливание действительно осно вывается на процессе подкрепления, т. е. на упрочении связи S — R, как ее трактовали приверженцы теории «стимул — реакция» вполне в соответствии с происходившим при инструментальном обусловливании. Ведь возможно, что при классическом обуслов ливании происходит научение ожиданию цепи событий—сочетанию «стимул — по следствия», вызывающему соответствующие характеру потребности и специфике вида реакции [R. A. Rescorla, R. L. Solomon, 1967].
Анализ Уолкером понятийного аппарата теории научения
Уолкер [Е. L. Walker, 1969] распре деляет используемые в теории науче ния понятия по четырем классам ги потетических конструктов: толкание (push), притягивание (pull), структура (structure) и соединение (glue)*. Класс конструктов «толкание» со ставляют такие понятия, как вле чение, мотив, активация, напряже ние и т. д., «притягивание» — привлекательность, валентность и т. д., «структура» — когнитивная орга низация, знание, сила привычки и т. д. и «соединение» — подкрепление (как гипотетический процесс, форми рующий и укрепляющий связи S — R). Если же «подкрепление» означает событие, связанное с целевым состо янием, т. е. с удовлетворением пот ребности, то оно должно быть причис лено наряду с понятиями «побужде ние» и «валентность» к классу кон структов «притягивание». Из четырех классов конструктов меняются в за висимости от наличных условий толь ко три: «толкание» — соответственно продолжительности неудовлетворения потребности, «притягивание» — соответственно привлекательно му характеру (притягательности) це левого объекта, «структура» — соответственно предшествующему опыту, т. е. числу попыток в экспери менте по научению. Подкрепление как «усилитель реакций» представля ет собой гипотетический процесс, про текающий между двумя гипотетиче скими конструктами. «Притягивание», так сказать, отбирает «соединение», которое в «структуре» все крепче связывает реакцию с раздражителем. Рисунок 5.15. поясняет эту взаимос вязь.
* Приведенные в скобках термины в переводе с английского соответственно означают тол чок, тяга, структура, клей. (Прим. ред.)
Насколько необходимо при объяс нении поведения использование под крепления как «соединения»? Для ответа на этот вопрос следует уста новить: меняется ли подкрепляемое поведение (в смысле удовлетворения потребности) больше поведения не-подкрепляемого, и если меняется, то нельзя ли это удовлетворительно объяснить с помощью конструктов трех других классов: «толкания», «притягивания», «структуры»? Уолкер показал, что изменение структуры (научение) всегда можно исчерпыва юще объяснить с помощью трех кон структов и поэтому введение под крепления как «соединения» излиш не. Так, исчезновение выученных ре акций проще всего объяснить умень шением привлекательности объекта. Притягивания больше нет. Реакции исчезают постепенно, поскольку сна чала необходимо разучиться привле кательности ассоциированных с пер воначальным целевым объектом осо бенностей ситуации.
Уолкер приводит многочисленные доказательства ненужности конструк та «соединение». Наряду с данными по латентному научению и смене привлекательности он отмечает меж-i ду прочим, что вопреки основному постулату теории подкрепления сила привычки при постоянном подкрепле нии не остается на достигнутом уров не, а уменьшается и, наконец, вообще сходит на нет. Частота реакций пада ет до нуля, хотя всякое появление правильной реакции по-прежнему подкрепляется. Уолкер стремится по казать не только то, что «соедине ние» подкреплением до сих пор не доказано, но и то, что для демонстра ции существования этого эффекта не обходимо было бы выделить значи тельно более сложные зависимые пе ременные.
Рис. 5.15. Уолкеровская схема конструктов теории научения, один из которых («соединение»-"Подкрепление») избыточен [Е. L. Walker, 1969, р. 51]
Боллсовская когнитивная модель мотивации привлекательностью
Боллс в подходе к проблеме моти вации начинал [R. С. Bolles, 1967] как представитель теории подкрепления, но затем [R. С. Bolles, 1972] предпо чел основанную на теории привлека тельности когнитивную модель. Он более не видел в подкреплении ни необходимого, ни достаточного усло вия инструментального научения. Сог ласно Боллсу, то, чему научаются, есть не связи S — R, а два вида ожиданий. Первый относится к соче танию внешних ситуационных условий и их следствий (S — S*, сочетание «стимул — последствия»); второй — к сочетанию «собственных действий и их последствий» (R — S*, сочетание «действие — следствия»). Отказ от подкрепления позволил заняться изу чением обоих видов ожиданий.
Поскольку подобные взгляды, буду чи ориентированными в исследовании научения на теорию S — R, ближе всего подошли в психологии мотива ции к когнитивным теориям и уже не просто конвергировали, а почти что совпадали с ними, боллсовскую мо дель объяснения поведения стоит рассмотреть подробнее. При обсужде нии понятия «подкрепление» мы должны (как и в критическом анали зе Уолтера) различать два его значе ния: подкрепление как создаваемое экспериментатором событие и под крепление как процесс (функция) об разования привычки, в дальнейшем последнее будет называться механиз мом подкрепления.
Подкрепляющие события при пос ледующем поведении часто позволя ют узнать, какой вид научения соот ветствует постулированному механиз му подкрепления. Однако накаплива лось все больше наблюдений, когда ничего подобного не происходило. Или за подкрепляющими событиями не наступало научения, или же науче ние происходило значительно бы стрее, чем оно могло бы происходить на основе механизма подкрепления. Рассмотрим коротко некоторые из приведенных Боллсом данных. О слу чаях, в которых подкрепление не дает эффекта научения, пишут, на пример, К. и М. Бреланды [К. Breland, М. Breland, 1961], называя их «дур ным поведением животных»*.
Так, енота обучали приносить и бросать деревянную монету в свинью-копилку. Выученное поведение, одна ко, нарушалось, если нужно было бросить две монеты. К ситуации при мешивалось сходное поведение по отыскиванию пищи. Енот тер монеты друг о друга, бросал их в копилку, а потом снова вынимал. Это поведение настолько преобладало, что дресси ровщикам пришлось отступить**.
Примером научения, происходящего слишком быстро, чтобы его можно было объяснить механизмом подкреп ления, является так называемое са моформирование поведения. В прог рамму обучения американских студен тов-психологов входит эксперимент по научению голубей в скиннеровском ящике. Голубь для получения корма должен научиться клевать маленькую шайбу. Это происходит обычно через 1 ч, если вознаграждать кормом по степенное приближение поведения к нужной реакции. Более поздние ис следования показали, что все усилия экспериментатора по подкреплению не столь уж обязательны. Достаточно с самого начала установить автомат подачи корма на желаемую реакцию клевания независимо от того, что именно делает в данный момент го лубь, который может то подходить, то удаляться от шайбы [P. L. Brown, Н. М. Jenkins, 1968]. Поскольку кле вание, в особенности оптически выде ляющихся предметов, является видос-пецифическим образцом поведения и эта реакция имеет большую вероят ность появления, постепенное возра стание частоты поощряемых клева ний можно еще объяснить в рамках теории подкрепления. Однако это объяснение утрачивает силу, если, как в экспериментах Д. и Г. Вильям-сов [D. К. Williams, H. Williams, 1969], применить процедуру обратного под крепления. Корм давался в случай ном порядке, но не давался никогда при осуществлении голубем нужной реакции клевания. Тем не менее ча стота непоощряемых, т. е. неподкреп-лявшихся, реакций клевания возра стала. Экспериментальное животное, когда оно ждет корма, реагирует, как всякое животное его вида, проявляя входящие в его поведенческий репер туар потребностно-специфические реакции.
* Бреланды были учениками Скиннера и пыта лись использовать закономерности операн-тного поведения в цирковой дрессуре. При этом у различных видов животных наблюда лись не совсем обычные сложности научения и промахи при выполнении трюков.
** Здесь, впрочем, сказываются границы, кото рые устанавливают операциональному обус ловливанию видоспецифичные способы пове дения. В ситуации обычного лабораторного эксперимента по научению, когда остается без внимания экологическая сторона поведе ния, эти границы до сих пор недостаточно учитываются. Именно этот аспект зоопсихо-логических исследований научения прежде всего критикуется этологами.
Подобные же данные получены в исследованиях научения избеганию. При некоторых нужных эксперимента тору реакциях события подкрепления имеют для научения желаемый эф фект, при других — не имеют. Под крепление действенно в случае, ког да желаемое (поощряемое) экспери ментатором поведение избегания сов падает с видоспецифичными реакци ями. Таким образом, события, проис ходящие в эксперименте по науче нию, можно представить так. Приве денное в состояние потребности жи вотное, научившись ожидать корма или электроразряда, демонстрирует предназначенное для таких случаев видоспецифичное поведение. Если су ществует два возможных типа реак ции, скажем убегание и замирание при появлении опасности, то экспери ментатору достаточно штрафовать нежелаемый тип реакции (т. е. не выключать ток), чтобы запустить же лательное поведение избегания. Не-видоспецифичные реакции избегания, например нажимание на рычаг у кры сы, обусловливаются значительно труднее и скорее всего осуществля ются лишь после того, как крыса сначала видоспецифически замирает вблизи рычага.
В рамках теории привлекательно сти легко объяснить данные, как про тиворечащие теории подкрепления, так и с ней согласующиеся. И мы уже подробно обсудили то, каким образом это делается. Перечислим лишь ко ротко три гипотезы, выдвинутые в связи с этим в теории S — R. Во-первых, привлекательные объекты обладают функцией мотивирования, К усиливает имеющиеся привычки. Во-вторых, активирующий процесс моти вации привлекательностью основыва ется на частичных антиципирующих цель реакциях, порождающих аффек тивное состояние раздражения. Вве дение зависимого, играющего роль посредника rG— sG -механизма позво ляет применить комплекс законов на учения, которые были получены в исследованиях, построенных на осно ве теории S — R. В-третьих, ассоци ативные процессы осуществляются по образцу классического, а не инстру ментального обусловливания. (Конеч но, здесь следует иметь в виду, что и при инструментально подкрепляемом научении, и при классическом обус ловливании мы должны различать поддающиеся измерению события и гипостазированные процессы. Вопрос о том, укрепляется ли при этом связь S—R, или образуется ожидание пос ледствий стимула типа S1 — S2 (см. сноску на с. 217), остается откры тым.)
Боллс перестроил эти положения в когнитивном духе. На вопрос, чему же научаются, он ответил определенно: не сочетаниям S и R, а принимающей форму ожиданий связи S — S* и R — S*. Боллс сформулировал пять законов.
В первых двух речь идет о науче нии. В них определяются оба вида составляющих содержание научения ожиданий. Первый закон научения, по Боллсу, гласит: научение состоит в образовании ожидания новых связей между событиями в мире. Вновь воз никающим упорядоченным последова тельностям событий научаются, т. е. научаются сочетанию стимулов и их последствий. Стимул предсказывает значимое для животного событие— удовлетворяющий потребность или угрожающий, способный причинить вред объект. Этот вид ожидания Боллс обозначил как S — S*.
Живые существа, конечно, в состо янии проследить поддающееся пред сказанию отношение следования не только событий в окружающем мире, но и собственных действий и их пос ледствий. Ожидания второго типа подчиняются второму закону науче-ния и обозначаются как R — S*-ожидания. ини проявляются в много-' образных феноменах инструменталь ного научения: S — S*- и R — S*- ожи дания соответствуют тому, что Тол мен обозначал как SR — S- ожидания. Нужно, однако, различать оба вида ожиданий, поскольку в ситуации ново го научения одно из них может ока заться сформированным (выучено раньше или врождено, см. ниже закон предшествующего опыта).
В третьем законе, законе выполне ния, речь идет о способах связи и поведенческих функциях обоих видов ожиданий, когда и то и другое ожида ния выучены. В качестве модели, объясняющей эту связь, служит про-стое логическое умозаключение (сил логизм): если есть S*—S* и R —S*, то я могу достичь S *, как только при наличии S осуществлю R. Специаль ного экспериментального анализа за служивает вопрос о степени диффе ренцированности и сложности, до ко торой могут довести силлогистиче ские связи различные виды живых существ (или отдельные особи). Во всяком случае, запуск поведения и управление им, как показывают дан ные по латентному научению, основа ны на более сложных процессах, чем простые сочетания S — R. В когнитив ной теории за основу поведения бе рутся более сложные процессы. Тол-мен, например, объяснял целенаправ ленность выполняющихся действий при помощи такого образа, как считы вание «когнитивной карты».
Четвертый закон предшествующего опыта рассматривает те врожденные или выученные ранее ожидания обоих видов, которые живое существо прив носит в новую ситуацию и которые могут в ней преобладать. Этот закон объясняет отсутствие в некоторых случаях эффекта осуществляемого экспериментатором подкрепления, например в случае с енотом Брелан-дов, когда так и не преодолевались видовые способы отыскания пищи. Предшествующий опыт устанавливает для каждого вида свои границы на учения. У млекопитающих, например у крыс, эти границы обнаруживаются очень скоро вторжением видоспеци-фических реакций при отсрочивании подкрепления.
И наконец, пятый закон Боллс сформулировал как закон мотивации:
«Вероятность реакции возрастает (а) с увели чением силы S — S'-ожидания; (Ь) силы R — S "-ожидания; (с) ценности S*» [R. С. Bolles, 1972, р. 405].
Мотивационный компонент всех де терминантов заключен в S*, значи мом, но еще не достигнутом целевом состоянии (или, когда S * представля ет угрозу, в состоянии, которое, если оно наступило, должно быть измене но, а если только может наступить, его следует избежать).
S* как ценность целевого события эквивалентна левиновской валентно сти и толменовской нужности цели. S* зависит от состояния потребности, что соответствует халловской D и левиновскому t. S — S *-ожидания то го, что ситуация приведет к целевым объектам или событиям, есть эквива лент левиновской структуры жизнен ного пространства и халловской К. R — S* направляет поведение, если S — S* дано, у Левина это соответ ствует избранному способу действия, у Толмена—ожиданию соотношения средств и целей, у Халла — понимаемой чисто ассоциативно при вычке.
Сила или вероятность наступления того или иного действия в модели Боллса определяется мультиплика тивной связью всех трех детерминан тов. Как мы увидим, концепцию Боллса безоговорочно следует отне сти к классу теорий «ожидаемой цен ности», даже если она и возникла в рамках других исследовательских на правлений (см. об этом ниже). Новым в ней является введение двух детер минантов: S — S*- и R — S'-ожиданий. Они различаются по тому, наступает ли представляющее ценность целевое событие само (S — S*), или для этого необходимы действия субъекта (R — S*) и какова вероятность того и другого. Мы еще увидим (гл. 10), что это различие становится основопола гающим при приписывании причины (каузальной атрибуции) эффектам действия. Приписывание причин ре шающим образом влияет на феноме ны мотивации (см. гл. 11).
А как же сочетания S — R, разве они уже не играют никакой роли? По Боллсу, они сохраняют свое значение в двух случаях: (1) во врожденных образцах действия, инстинктах в это-логическом смысле; (2) в выученном поведении, когда речь идет об авто матизированных привычках выполне ния и о навыках. В заключение оста ется сказать, что модель Боллса должна еще разрабатываться во мно гих отношениях. Связи между теоре тическими конструктами подлежат уточнению, в особенности следует уточнить условия соответствия S — S* и R — S*. Теоретические кон структы нуждаются в операциональ ном определении. Только их количе ственная заданность сделает возмож ным экспериментальное подтвержде ние предсказаний.
Квазифизиологическая модель мотивации привлекательностью Биндры
Биндра [D. Bindra, 1974; 1969] предложил модель, во многом схо жую с моделью Боллса. Он также отверг постулат теории S — R о под креплении реакций. Аргументируя свою точку зрения, он указывает на то, что научение может происходить и тогда, когда осуществление реакций невозможно. Эксперимент, доказы вавший это, заключался в следу ющем. Животные видят привлека тельный объект, но не могут на него реагировать, находясь под действием кураре (кураре — яд органического происхождения, который временно блокирует нервно-мышечную переда чу). Как только действие яда прекра щается, научение этих животных де лает значительный скачок [см.: Е. Та-ub, A. J. Berman, 1968]. Серьезный удар постулату подкрепления реак ции нанесло также интенсивно иссле дуемое в 70-е гг. научение через под ражание. Достаточно простого наблю дения модели, чтобы сразу овладеть совершенно новым способом поведе ния; естественно, что наблюдающий при этом не получает никакого под крепления [см.: A. Bandura, 1971a].
В модели Биндры R — S "-ожидания не предусматриваются, так как он считает их сводимыми к ожиданиям типа S — S*, поскольку «вырабатыва емая специфическая форма реакции представляет собой спонтанную кон струкцию, образуемую из наличного состояния мотивации и простран ственно-временного распределения различных дистальных и контактных стимулов, указывающих на привлека тельный характер ситуации» [D. Bindra, 1974, р. 199].
Эти реакции напоминают локомо-цию в жизненном пространстве, кото рая, по Левину, свободно следует наличным силам и предоставляемым полем возможностям действия. Боллс [R. С. Bolles, 1972, р. 406] сомневает ся в правомерности отрицания суще ствования особых R — S'-ожиданий, потому что в таком случае осуще ствляемые реакции оказались бы слишком сильно связанными с пове денческим репертуаром данного со стояния мотивации, а это противоре чит гибкости поведения многих мле копитающих, и тем более человека. За исключением этого расхождения основные позиции обоих авторов очень близки, но модель Биндры во многих отношениях разработана бо лее детально, к тому же с привлече нием физиологических данных.
Рис. 5.16. Модель Биндры процесса мотивации, влияющего на три различных вида реакций. В качестве примера взято необусловливаемое поведение (поиск корма)
Согласно Биндре, мотивация детер минируется не состоянием потребности организма или требовательными характеристиками внешних раздражи телей, а взаимодействием обоих фак торов, определяющих центральное со стояние мотива, как его обозначил еще Морган [С. Т. Morgan, 1943]. Во временном отношении управление осуществляется привлекательными объектами окружения. Они возбужда ют центральное состояние мотива в той мере, в какой готовность к этому уже имеется (например, с ними согла суются проприоцептивные указатель ные раздражители, или вообще нет никакой готовности центрального со стояния мотива). Центральное состо яние мотива оказывает, прежде все го, общее активирующее и стимулиру ющее воздействие на все способству ющие поисковому (или уклоняющему ся) поведению сенсомоторные функции. Оно одновременно влияет на автономные телесные функции (та кие, как выделение слюны при поис ке еды) и усиливает репрезентацию привлекательного объекта среди центральных репрезентаций (в мозге) других объектов, как фигуру на фоне. Таким образом, речь идет о как бы взаимном усилении выраженности центральной когнитивной репрезента цией целевого объекта и центрально го состояния мотива.
Изменение поведения (научение) происходит при центральной репре зентации сочетаемости ситуационных стимулов и стимулов привлекательно сти. Нейтральные до тех пор ситуаци онные стимулы превращаются в сиг налы, обусловливающие привлека тельность. Рисунок 5.16 дает пред ставление об этой модели. Стрелки обозначают переход от доступных на блюдению событий к недоступным наблюдению (гипотетическим) процес сам; заканчивающиеся развилкой ли нии представляют процессы, происхо дящие между гипотетическими пере менными. Биндра различает три вида реакций: инструментальные (поиск и избегание), консумматорные (все, что делается в контакте с целевым объ ектом) и регуляторные (организмиче-ские реакции, такие, как секреция желёз). С помощью своей модели Биндра смог объяснить ряд феноме нов, не поддающихся интерпретации в теории подкрепляемого научения.
Теории «ожидаемой ценности»
Все последующие теории мотивации в основном строились по типу так называемых теорий «ожидаемой цен ности». Нельзя не отметить, что и независимо развивающиеся теорети ческие положения совпадают с дан ным типом теорий. Это отмечал еще Физер [N. Т. Feather, 1959a; см. так же обзор: М. A. Wahba, R. J. House, 1947]. Прежде чем будут рассмотрены наиболее важные теоретические по ложения, коротко повторим историю вопроса.
Впервые положения «ожидаемой ценности» появились в теориях Леви на и Толмена. Оба исследователя с самого начала вполне однозначно оп ределили переменную «ценность» как центральную для всякой мотивацион-ной теории привлекательности: Ле вин — понятием «валентность», а Тол-мен— понятием «нужность» цели. Пе ременная «ожидание» в теории Тол мена появилась раньше, чем у Леви на. Толмен ввел понятие «ожидание» как выученное знание о соотношении средств и цели. Позднее из него выросла развернутая формулировка теории «ожидаемой ценности» в виде матриц «ожидаемой ценности». У Ле вина переменная «ожидание» снача ла была связана со структурировани ем областей окружения, т. е. содер жалась в восприятии избираемого, ведущего к целевой области пути действия, и только позднее при ана лизе формирования уровня притяза ний [К. Lewin, Т. Dembo, L. Festinger, P. S. Sears. 1944] понятием «потенци ала» была выделена вероятность до стижения цели как особый конструкт. Совместно с валентностью вероят ность (потенциал) достижения цели определяет «действующую силу», а при формировании уровня притяза ний — «результирующую вален тность», т. е. ту задачу, которая вы бирается для выполнения. Теория ре зультирующей валентности — это одна из тех теорий «ожидаемой ценно сти», к которым мы сейчас обратим ся.
В традиции теоретико-ассоциатив ного исследования научения, каза лось, сначала не было места для таких «менталистских» конструктов, как «ценность» или «ожидание». И все же их функциональные эквиваленты мож но различить и под одеждой понятий теории S — R. Переменная «ценность» связывается с результатом подкреп ления редукцией влечения (D), а позднее и с переменной «привлека тельность» К. Для объяснения того, как целевые объекты могут оказывать действие привлечения (К), сторонники теории S — R воспользовались ранее постулированным Халлом rG — sG-механизмом, частичной антиципиру ющей реакцией. В sG, предвосхищении целевого объекта, содержится пере менная «ценность». Одновременно Гс — SQ-механизм благодаря ассоци ативной связи включает переменные ожидания: ведь обратная связь опре деленной реакции rG ассоциирована с репрезентацией (s G) наступающего це левого события (SG).
Хотя в русле теорий Толмена или Левина напрашивалось рассмотрение rG — SQ-механизма как гипотетическо го конструкта для «менталистского» процесса ожидания, Халл, а также Спенс и Шеффилд отказались от такой трактовки. Привычка (s H R) по ка оставалась единственным струк турным компонентом, направляющим поведение, но ее одной было недо- j статочно для объяснения феноменов латентного научения и смены привле-кательности, легко интерпретировав-шихся при использовании толменовского понятия «ожидание». После то го как были введены sG — rG-механизм и привлекательность К, ; они, будучи эквивалентами понятия ожидания, могли заполнить пробел в теории S — R. Для привлекательности действенно все, что связано с D. «В Влияние активации неспецифично. Согласно Спенсу, оно с одинаковой силой передается всем в данный мо мент активировавшимся привычкам, при этом запускаются привычки, не посредственно связанные с целевой реакцией.
Шеффилд своей теорией индукции влечения сделал еще шаг вперед. На пути к цели после некоторого науче ния заранее осуществляются частич ные целевые реакции. Они-то и ведут к неспецифическому возбуждению. Тем самым усиливается выполнение доминирующей в данный момент при вычки. Поскольку предшествующее научение делает доминантными пра вильные, т. е. ведущие к цели, при вычки, то в критические моменты в поведенческой последовательности из всех возможных реакций выделя ется и осуществляется благодаря уси лению возбуждения правильная реак ция. Активирующее влияние частич ной целевой реакции, как было и у Спенса, неспецифично, т. е. сводится к возбуждению только наиболее важ ных реакций. Вот почему К, по Шеф филду, осуществляет свою функцию направления поведения опосредован но.
Наконец, Маурер, введя эмоции ожидания как направляющие поведе ние переменные, полностью преодо лел бихевиористское небрежение конструктом «ожидание». Ближе всех подошел к когнитивной теории Боллс, связавший с соотнесенной с целью переменной «ценность» (S*) два вида ожиданий сочетаний «ситуация — следствия» (S — S*) и «действие — следствия» (R— S*). Тем самым раз работка проблемы «ожидаемой цен ности» в рамках теории S — R приоб рела когнитивный характер, не усту пая когнитивным теориям Левина [К. Lewin, 1938] и Толмена [Е. С. Tolman, 1959] и даже превосходя их в отношении строгости понятий.
Класс теорий «ожидаемой ценно сти» объединяет различные теорети ческие традиции. У каждой из них своя область интересов: будь то изна чально постулированная значимость определенных ситуаций, или объясне ние поведения в условиях принятия решения, или учет интенсивности и продолжительности усилий. Эти те ории будут изложены в следующей последовательности: теория принятия решений, теория результирующей ва лентности, теория социального науче ния Роттера и теория инструменталь ности.
Теория принятия решений
Истоки этой теории восходят к Бле-зу Паскалю (1623—1662). На вопрос некоего шевалье де Мере о наилуч шей тактике азартной игры Паскаль ответил, что надо решаться на ту игру, при которой максимально произ ведение возможного денежного выиг рыша на вероятность этого выигрыша. Позднее проблема целесообразного решения особую значимость приобре ла в экономике, например в вопросах покупки (траты денег) или отказа от покупки (сохранения денег) [см.: W. Edwards, 1954]. Ценность объекта рассматривалась при этом с гедони стической точки зрения, как имеющая последствием удовольствие или не удовольствие, и обозначалась как по лезность. Считалось, что зависимость полезности товара от его количества выражается отрицательной монотон но возрастающей функцией, а при установленных ценах можно так учесть решения потребителя, что до биться максимального сбыта. В этой теории потребитель рассматривался как «экономист», т. е. как человек, который (а) исчерпывающе информи рован, (b) способен к различению большого числа альтернатив, (с) по ступает рационально.
Однако постепенно стало ясно, что в сфере хозяйствования решения не редко принимаются в условиях ча стичной неизвестности возможных последствий, причем эти решения в известной мере сходны с решениями, принимаемыми в азартных играх. Именно для этих случаев еще в XVII в. Паскаль предложил шевалье де Мере правило поведения: среди возможных альтернатив выигрыша следует предпочесть альтернативу с максимальным произведением ценно сти выигрыша на его вероятность. Эту величину назвали «ожидаемой ценно стью». Но вряд ли реальное поведе ние при покупке или азартной игре определяется подобными математи ческими расчетами. Давид Бернулли в 1738 г. предложил взять за основу не ожидаемую объективную, а субъ ективную ценность, последняя была названа им ожидаемой полезностью. Исходя из этого, Нейман и Моргенштерн в 1944 г. построили дескрип тивную модель поведения, с помощью которой, исходя из субъективных предпочтений, можно было опреде лить функцию полезности для данно го индивида. После этого можно сре ди альтернативных сочетаний полез ности и вероятности события выбрать индифферентные альтернативы (на пример, для кого-то равноценными являются альтернативы либо полу чить 12 марок, либо с 50%-ной веро ятностью— 20 марок, либо совсем ни чего не получить, т. е. для этого индивида сумма в 12 марок имеет половину ожидаемой полезности 20 марок).
Рис. 5.17. Распределение (в %) предсказаний появления желательных (Ж), нежелательных (нж) и нейтральных (Н) событий в зависимости от объективной вероятности их наступления [F. W. Irwin, 1953, р. 331]
Эта выработанная в теории реше ний модель поведения с индивидуаль но определяемой функцией полезно сти породила многочисленные иссле дования [W. Edwards, 1962]. Но прев ращение этой модели в «психологиче скую», т. е. способную предсказать реальное поведение, оказалось свя занным со значительными сложностя ми. Помимо различий между объек тивной и субъективной полезностью существуют различия между объек тивной и субъективной вероятностью. Например, пограничные области веро ятностных шкал систематически искажаются. Наблюдается тенденция к переоценке относительно высоких ве роятностей и недооценке относитель но низких (см. рис. 5.17). Чтобы ука зать на субъективный характер веро ятности и полезности, говорят о субъ ективно ожидаемой полезности (СОП).
Но даже если за основу берутся субъективные, а не объективные дан ные по вероятности и полезности, выбор альтернатив с одинаковой субъективно ожидаемой полезностью свидетельствует о явном предпочте нии определенных областей вероят ности. Если нужно, например, сделать выбор между альтернативами, в кото рых возрастающая выгода так соче тается с уменьшающейся вероятно стью, что ожидаемая полезность всех альтернатив оказывается одинаковой по величине, то предпочитается 50%-ная вероятность. При негативной по лезности, скажем, когда деньги обя зательно будут потеряны, имеет ме сто другая закономерность. Здесь об наруживается тенденция к выбору наименьших вероятностей, которые связаны с максимальной возможно стью проигрыша.
Существует еще ряд трудностей. По-видимому, вероятность и полез ность не просто мультипликативно связаны друг с другом, т. е. вероят ность приобрести или потерять что-то не просто дополняющие друг друга величины, они имеют различный вес. Кроме того, кажущаяся вероятность события зависит от степени его жела тельности, и наоборот, желатель ность события — от его вероятности. Что касается первого вида взаимов лияния вероятности и желательности события, то Ирвин [F. W. Irwin, 1953] установил большую кажущуюся веро ятность позитивного события, чем не гативного. Он предлагал студентам из пачек по 10 карточек, содержавших соответственно одну, три, пять или девять маркированных карточек, до стать одну карточку. За доставание в первых двух сериях попыток маркиро ванной карточки Ирвин ставил « + », а в двух последующих—«-». В конт рольной группе это событие остава лось нейтральным, т. е. не давало ни « + », ни «-». Перед каждой попыткой испытуемому сообщали содержавше еся в пачке количество маркирован ных карточек, и он должен был оце нить вероятность вытягивания такой карточки. На рис. 5.17 представлено распределение таких оценок для же лательного (« + »), нежелательного («-») и нейтрального событий в зави симости от объективной вероятности, определяемой числом имеющихся маркированных карточек. При всех значениях объективной вероятности вероятность наступления желатель ного события переоценивалась в сравнении с вероятностью нежела тельного, а вероятность нейтральных событий занимала промежуточное по ложение (кроме того, систематически переоценивалась относительно высо кая вероятность и недооценивалась относительно низкая).
Вместе с тем вероятность наступле ния события может влиять на его желательность. Правда, это касается, как мы сейчас увидим, событий, отно симых к достижениям. Чем невероят нее успех, т. е. чем труднее задача, тем выше он оценивается. Все пере численные трудности в предсказании поведения на основе формальных мо делей принятия решения не преодо леваются и остальными теориями «ожидаемой ценности».
Уровень притязаний и теория результирующей валентности
Чтобы объяснить выбор испытуемы ми степени сложности задачи в так называемых экспериментах по фор мированию уровня притязаний, Эска-лона [S. Escalona, 1940] и Фестингер [L. Festinger, 1942b] разработали те орию результирующей валентности. В совместной работе Левина, Дембо, Фестингера и Сире [К. Lewin, T. Dem-bo, L. Festinger, P. S. Sears, 1944] эта теория получила дальнейшее разви тие.
В работе ученика Левина—Хоппе, посвященной «успеху и неудаче» [F. Норре, 1930], понятие уровня при тязаний заняло важное место в ис следовании мотивации и со временем проникло в обиходный язык. Под этим понятием в исследовании мотивации имеется в виду, во-первых, многообразно варьировавшаяся и весьма плодотворная эксперимен тальная парадигма, а во-вторых, гипо тетический конструкт, служащий в теории мотивации для объяснения ин дивидуальных различий поведения в ситуации достижения. В последнем случае уровень притязаний означает свойство индивида, играющее реша ющую роль в самооценке имеющихся способностей и достигнутых результа тов. В гл. 6, 9 и 12 мы подробно рассмотрим это.
В качестве экспериментальной па радигмы уровень притязаний означа ет:
«...сообщаемую экспериментатором испыту емому целевую установку по отношению к уже известной, более или менее освоенной и снова решаемой задаче, причем сама эта установка (цель) внутренне принимается испытуемым» [Н. Heckhausen, 1955, р. 199].
Обычно испытуемый ставится пе ред определенной задачей, которая может быть решена им более или менее хорошо и быстро, или перед различными задачами одного и того же типа, но разной степени сложно сти. После того как испытуемый полу чил первое представление о степени достижимости стоящих перед ним це лей, он перед каждой очередной по пыткой должен выбрать цель следу ющего выполнения и сообщить ее экспериментатору. Так выстраивается представленная на рис. 5.18 последо вательность событий.
Прежде всего Хоппе решил выяс нить, отчего зависит переживание до стигнутого результата как успеха или неудачи, поскольку то же самое до стижение для одного испытуемого мо жет означать успех, а для другого — неудачу. Как показывают результаты исследований, переживание успеха или неудачи зависит не просто от степени объективной трудности зада чи, с которой справился испытуемый, а и от выработанного уровня притяза ний. Если новый результат достигает или превышает этот уровень, появля ется ощущение успеха, если не дости гает— неудачи. Как видно из рис. 5.18, реакция самооценки определяет ся так называемым отклонением достигнутой цели, т. е. позитивной или негативной разницей между вырабо танным уровнем притязания и очеред ным достижением. Успех и неудача непосредственно отражаются на уровне притязаний следующего вы полнения. После успеха уровень при тязаний, как правило, повышается, а после неудачи — снижается, но не на оборот (так называемая «закономер ность сдвига»). Как свидетельствуют приведенные в табл. 5.2 данные Юк-нат [М. Jucknat, 1938], сдвиг уровня притязаний вверх или вниз зависит от интенсивности пережитого успеха или неудачи.
Рис. 5.18. Выстраивание событий в эксперименте по формированию уровня притязаний [К. Lewin, Т. Dembo, L. Festinger, P. S. Sears, 1944, p. 334]
Таблица 5.2
Частота (в %) сдвига уровня притязаний вверх или вниз в зависимости от интенсивности пере житого успеха или неудачи [М. Jucknat, 1938, р. 99]
Обозначения: У!! — очень большой успех; У! — большой успех; У—обычный успех; И!! — очень серьезная неудача; Н! — явная неудача; Н — обычная неудача.
Переживания успеха и неудачи в основном связаны с задачами сред ней степени трудности. Удача в очень легких и неудача в очень трудных заданиях не сказываются на само оценке. Вместе с тем чем выше имеющегося уровня достижений степень трудности решенной задачи, тем сильнее переживается успех и чем ниже достигнутое по сравнению с уровнем притязаний, тем сильнее ощущается неудача. Эта асимметрия в эмоциональных последствиях само оценки сочетается с тенденцией к возрастанию уровня притязаний при постепенном росте уровня достиже ний в повторном выполнении заданий. Успех при этом все время пережива ется одинаково, независимо от возра стания уровня достижений относи тельно исходного уровня притязаний. Дело решает отклонение от цели, разница между последним достижени ем и базирующимся на нем уровнем притязаний к очередному выполне нию (см. рис. 5.18). Разница эта для каждого индивида до известной сте пени сохраняет постоянство во вре мени. Она может быть позитивной или негативной, т. е. уровень притяза ний всегда или несколько (иногда значительно) выше уже имеющегося уровня достижений или несколько (значительно) ниже. После явного улучшения достижений обычно на блюдается сравнительно большая го товность повышать уровень притяза ний, чем при ухудшении достиже ний— его понижать. (Эта закономер ность видна и в приведенных в табл. 5.2 данных Юкнат по сильно выра женным успехам и неудачам.) Для объяснения тенденции повышения уровня притязаний Хоппе ввел поня тие «я-уровень». Оно означает стрем ление удерживать самосознание на возможно более высоком уровне с помощью высокого личного стандарта достижений. Позднее это понятие превратилось в понятие мотива до стижения, определяемого как
«...стремление повышать свои способности и умения или поддерживать их на возможно более высоком уровне в тех видах деятельно сти, по отношению к которым достижения считаются обязательными, так что их выполне ние может либо удаться, либо не удаться» [Н. Heckhausen 1965a, р. 604].
Помимо установления и объяснения индивидуальных различий в целевых отклонениях (со временем они стали важнейшими критериями в исследо вании мотивации достижения, см. гл. 6) в исследовании уровня притязаний учитывалось множество интраиндиви-дуальных переменных, увеличива ющих или уменьшающих это отклоне ние по сравнению с нормой. Было установлено, что если задаче прида ется большое личностное значение, то уровень притязаний имеет тенден цию к повышению, т. е. позитивные отклонения увеличиваются, а нега тивные уменьшаются [J. D. Frank, 1935; Е. D. Fergason, 1962]. Похожие явления имеют место, когда выбран ная цель в какой-то степени нереаль на, т. е. испытуемые руководствуются скорее желаниями, чем реалистиче скими ожиданиями [L. Festinger, 1942а]. Введение при формировании личностного уровня притязаний стан дарта достижений референтной соци альной группы может привести к кон фликту между индивидуальными и социальными нормами (между соб ственным и чужим стандартом дости жений) и тем самым оказать влияние на уровень притязаний субъекта [Н. Heckhausen, 1969, р. 158 и далее]. Одно только присутствие, авторитет и поведение экспериментатора и на личие зрителей уже влияют на испы туемого. При этом может произойти расщепление уровня притязаний на социально данный и лично принятый. [Обзор результатов исследований уровня притязаний дали Левин и его сотрудники: К. Lewin, T. Dembo, L. Festinger, P. S. Sears, 1944; а так же Хекхаузен: Н. Heckhausen, 1965a, p. 647-658].
Ожидание успеха и валентность
Созданная в начале 40-х гг. теория результирующей валентности [К. Le win, Т. Dembo, L. Festinger, P. S. Se ars, 1944] помимо изложенных общих тенденций должна была объяснить причины наблюдаемого в каждом конкретном случае сдвига уровня притязаний. Формирование уровня притязаний рассматривается как осу ществляемый с элементом риска вы бор между различными по трудности задачами одного типа или различны ми достижениями при решении одной и той же задачи. В любом случае речь идет об альтернативах разных степеней сложности. Каждая такая степень сложности обладает позитив ной валентностью в случае успеха и негативной — при неудаче. Как мы ви дели, позитивная валентность успеха возрастает с увеличением степени сложности лишь до некоторой вер хней границы, по другую сторону ко торой успех уже не может быть до стигнут и при максимальной мобили зации собственных способностей (на пример, даже олимпийский чемпион не в состоянии превзойти на секунду результат 10 с в беге на 100 м). На оборот, негативная валентность не удачи возрастает с уменьшением сте пени сложности задачи. Неудача тем неприятнее, чем легче была задача, эта закономерность также имеет свою границу, за которой задания воспринимаются настолько легкими, что неудача может быть вызвана только неблагоприятным стечением обстоятельств. Если бы каждый вы бор степени сложности определялся разницей ее позитивной и негативной валентности, то результирующая ва лентность с увеличением степени сложности задачи должна была бы монотонно возрастать: выбирались бы только самые сложные задачи, какие человек вообще в состоянии выпол нить. Однако так практически никог да не бывает. Выборы имеют тенден цию располагаться в области средней степени трудности и при этом ниже достигнутого уровня притязаний.
Рис. 5.19. Распределение результирующей ва лентности при заданных функциях валентно стей успеха (Vae), неудачи (Vam) и субъектив ной вероятности успеха (We) в зависимости от объективной степени сложности задач [L. Fe-stinger, 1942b, p. 241]
Очевидно, наряду с валентностью играет роль еще один фактор — ожидание успеха, субъективная веро ятность успеха и неудачи. Чем труд нее задача, тем заметнее возрастает одновременно с уменьшением вероят ности успеха его позитивная вален тность. Эту очевидную взаимосвязь экспериментально подтвердил Физер [N. Т. Feather, 1959a]. А это значит, что наряду с позитивной валентно стью успеха (Vae) следует учитывать его субъективную вероятность (We), поскольку успех при очень сложной задаче может быть не только притя гательным, но и невероятным. Таким образом, скорректированная, или взвешенная, валентность успеха есть произведение валентности на вероят ность успеха: Vae x We. To же самое имеет место и для негативной вален тности неудачи (Vam) и ее субъективной вероятности (Wm), т. е. для од ной и той же задачи: Vam x Wm. Веро ятности успеха и неудачи одного за дания есть величины дополнительные (We+Wm = 1,0), если вероятность ус пеха составляет 70%, то вероятность неудачи равняется 30%. Формула взвешенной результирующей вален тности (Var), следовательно, выглядит так: Var = (Vae x We) + (Vam x Wm).
Для каждой альтернативы суще ствующих градаций сложности задачи имеется такая взвешенная результи рующая валентность, причем, соглас но теории, выбирается задача с мак симальной суммой взвешенных вален тностей успеха и неудачи. Отдельные результирующие валентности соот ветствуют в теории поля Левина ре зультирующим силам, наиболее ин тенсивные из которых и определяют поведение субъекта в ситуации выбо ра. В первоначальной формулировке вместо субъективной вероятности ис пользовалось понятие «потенциал», которое в окончательной редакции соответствует, скорее, результиру ющей валентности.
Если для каждой альтернативы в серии различных по сложности задач известны валентности успеха и не удачи, а также их субъективные веро ятности, то можно предсказать уро вень притязаний, который будет вы бран при очередном выполнении. Уро вень притязаний может как понижать ся, так и повышаться. Все определя ют изменения валентности успеха и неудачи в зависимости от субъектив ной вероятности успеха последова тельности задач. На рис. 5.19 изобра жена функциональная зависимость, при которой максимальная результи рующая валентность находится в об ласти сложных задач, т. е. ведет при формировании уровня притязаний к позитивному отклонению выбираемой цели.
Применение теории результиру ющей валентности в качестве модели для предсказания возможно только при наличии многочисленных данных, позволяющих определить динамику каждой из представленных на рис. 5.19 кривых. Кроме того, при каждом изменении уровня достижений необ ходимо осуществлять сдвиг по шкале абсцисс, на которой ряд задач распо ложен по возрастающей объективной степени сложности. Не удивительно, что теория результирующей вален тности пригодна скорее для объясне ния уже свершившегося, чем для предсказания будущего поведения. В дальнейшем Аткинсон [J. W. Atkinson, 1957] упростил в этой теории связь между валентностью и вероятностью, одновременно дополнив ее индивиду альными различиями в мотивах. В результате возникла так называемая модель выбора риска (см. гл. 9). Ее эффективность в предсказании фор мирования индивидуального уровня притязаний оказалась более высокой.
Роттеровская теория социального научения
Книга Роттера [J. В. Rotter, 1954] «Социальное научение и клиническая психология» отходит от начатой Спенсом линии классической теории научения халловского типа. Вместо выученных и неспецифически активи руемых сочетаний «раздражитель— реакция» он вслед за Толменом гово рит о выученных ожиданиях связи собственных действий и подкрепля ющих их последствий, которые опре деляют наличное поведение. В тер минологии Боллса [R. С. Bolles, 1972] это R — S*-ожидания, т. е. ожидания сочетания «действие—следствия». Термин «социальное научение» Рот тер предпочел, потому что
«...главные и основополагающие виды поведе ния проявляются в социальных ситуациях и неразрывно связаны с потребностями, которые могут быть удовлетворены только при посред ничестве других лиц» [J. В. Rotter, 1954, р. 84].
По Роттеру [J. В. Rotter, 1954; 1955; 1960], подкрепление способствует формированию ожидания определен ного поведения или события как вле кущего за собой то же подкрепление. Такие выученные ожидания сочета ний «действие — подкрепление» за бываются, т. е. они затухают или во обще исчезают, если в дальнейшем подкрепления не происходит. Уже ма ленький ребенок все больше различа ет в жизненном пространстве виды поведения по их связи с подкрепле нием. Чем сильнее переживается при чинная связь между собственным действием и следующим за ним под креплением, тем сильнее сказывает ся ненаступление этой связи на сох ранении сформированного ожидания. Если, напротив, ожидание связи сформировано слабо, то неподкреп ление окажет на него сравнительно ограниченное влияние.
Отсюда следует, что в данной ситу ации каждая возможная альтернати ва действия имеет определенный по веденческий потенциал (ВР), который зависит как от (1) силы ожидания (Е), что поведение х в ситуации S1 приве дет к подкреплению Ra, так и от (2) ценности RV подкрепления Ra в ситуации s,. Роттер представил его в виде формулы:
или, сокращенно, BP=f(E&RV).
Среди возможных в данной ситу ации альтернатив действия имеет ус пех та, у которой выше поведенче ский потенциал (ВР). Этот конструкт соответствует халловскому потенци алу реакции и левиновской силе. Не трудно заметить, что конструктам «ожидание» и «ценность подкрепле ния» в теории результирующей вален тности соответствует субъективная вероятность и валентность успеха или неудачи. Различие заключается лишь в меньшей строгости концепции Роттера. Так, в ней остается откры тым тип связи между ожиданием и ценностью подкрепления. Кроме того, отношения между обоими конструкта ми в отличие от вероятности успеха и его валентности заранее не устанав ливаются.
Роттер подробно разработал оба конструкта «ожидание» и «ценность подкрепления». Но вызванные его ра ботами исследования были посвяще ны исключительно переменной «ожи дание», определяемой двумя незави симыми детерминантами: во-первых, специфическим ожиданием Е' (сог ласно накопленному опыту в данной ситуации конкретное поведение ведет к определенному подкреплению); во-вторых, обобщенным ожиданием GE (результат обобщения широкого спектра схожих ситуаций и способов поведения: E=f(E'&GE).
Существеннейшим параметром всех ожиданий сочетания «действие— следствия» является степень влияния собственной деятельности на после дующие события. Роттер обозначил эту характеристику как внутренний и внешний локус контроля подкрепле ния. В этом отношении особенно лег ко образуются обобщенные ожида ния, охватывающие целые области жизненных ситуаций, которые подда ются в большей степени воздействию либо субъекта (внутренний контроль), либо внешних факторов (внешний контроль). Эти ожидания проявляют ся в культурных установках, особен ностях убеждений и взглядов на роль таких причин, как судьба, счастье или власть. Индивиды различаются в этих убеждениях. Роттер говорит даже о столь высокой обобщенности ожида ний внешней или внутренней конт ролируемости подкреплений, которая распространяется на все жизненные ситуации и поэтому приобретает ха рактер личностной диспозиции. Для выявления последних был разработан специальный опросник—I — Е шкала (внутренний и внешний локус конт роля) [J. В. Rotter, 1966]. Данные этого опросника рассматриваются в каче стве индивидуальных характеристик обобщенного (GE) ожидания и до сих пор используются в исследованиях, проводимых в рамках теории социаль ного научения Роттера [J. В. Rotter, 1966; J. В. Rotter, J. В. Chance, Е. J. Phares, 1972; E. J. Phares, 1976]. Мы вернемся к этому в гл. 10.
Эмпирические доказательства
Специфические (т. е. жестко свя занные с ситуацией) ожидания под крепляющих результатов последова тельностей действия можно экспери ментально выделить, противопоста вив задачи, решение которых зависит от способностей и от случая. Можно показать, что при задаче, результат решения которой переживается, ско рее, как зависящий от случая, по сравнению с задачей, решение кото рой зависит от способностей, будет менее выражена тенденция усиления после успеха ожидания новых успе хов. Соответственно и после неудачи будет наблюдаться меньшая готов ность к изменению ожидания. Более того, при задачах, решение которых переживается как зависящее от слу чая, ограничено обобщение опыта, пе ренос его на другие, схожие ситуации. Следует упомянуть также получен ные в экспериментах с животными данные по устойчивости к угасанию, которые противоречат (хотя это про тиворечие, возможно, и кажущееся) теории научения. Факты следующие: чередование подкреплений (т. е. под крепляются в фазе научения, ска жем, только 50% всех попыток) при водит к научению, для последующего угасания которого требуется еще большее число попыток. В экспери ментах с людьми это наблюдается только тогда, когда результат де ятельности переживается как завися щий от случая. Если же он, напротив, воспринимается как зависящий от способностей, то устойчивость к уга санию при 100%-ном подкреплении (успехе) выше, чем при 50%-ном.
Доказательством служит экспери мент Роттера, Ливеранта и Кроуна [J. В. Rotter, S. Liverant, D. P. Crowne, 1961]. В ходе этого эксперимента испытуемые должны были высоко поднимать поднос с мячом, так чтобы мяч не падал вниз. Наряду с этой задачей, решение которой зависело от ловкости, предлагалась другая, на восприятие бессмысленного матери ала, успех в которой был делом случая. В обеих группах частота ус пешных решений испытуемыми в фа зе обучения обеих задач подкрепля лась следующим образом — в 25, 50, 75 и 100% случаев. В следующей непосредственно за этим фазе угаса ния (т. е. серии постоянных неудач) испытуемые перед каждой попыткой называли субъективную вероятность успеха. Если она составляла менее 10%, то согласно принятому критерию угасание осуществлялось. На рис. 5.20 представлено необходимое для этого число попыток при различных условиях.
Как можно объяснить различия в динамике обеих кривых? Указание авторов работы на то, что при задачах, зависящих от случая, из наступ ления подкрепления извлекается меньше информации, т. е. испыту емые при этом меньше научаются, чем при задачах, зависящих от спо собностей, не убеждает. Если проана лизировать результаты, полученные в широком диапазоне условий экспери мента, то напрашивается, скорее, следующее объяснение. При связан ном со способностями подкреплении возрастание успеха сопровождается у испытуемых не только усилением ожидания успеха, но и возникновени ем убеждения, что для данного уров ня сложности задач они обладают достаточными специальными умени ями. Чем больше укрепляется это убеждение, тем длительнее должна быть серия неудач, чтобы поставить под сомнение это убеждение и, нако нец, отказаться от него (испытуемый может признать, что переоценил свои способности или недооценил слож ность задач). Этому объяснению соот ветствует и монотонное возрастание кривой в зависимости от частоты успешных решений.
Как же объяснить результаты, по лученные с задачами, решение кото рых зависит от случая? Такая зависи мость может стать достоянием опыта, используемого только при 50%-ном успехе, чего ни в коем случае не наблюдается при непрерывном успехе (в этих условиях, скорее, возникает подозрение в манипулировании ре зультатами со стороны эксперимента тора, а в фазе угасания особенно быстро исчезают остатки веры в за висимость результатов от случая). Напротив, при 50%-ном успехе эта вера укрепляется, и чтобы от нее отказаться, требуется большое коли чество проб с нулевым успехом, т. е. негативного опыта. 25%- и 75%-ный успех представляют промежуточные случаи между двумя экстремальными, и мы поговорим о них, когда в гл. 10 и 11 будем рассматривать взаимосвязь каузальной атрибуции, ожидания ус пеха и устойчивости к угасанию.
Что касается другого детерминан та поведенческого потенциала, ценно сти подкрепления (BV), то Роттер [J. В. Rotter, 1955] еще в 50-е гг. сде лал вывод, который никак не сказался на вызванных его работами иссле дованиях:
«Ценность подкрепления а в ситуации si есть функция всех ожиданий Е R, из которых следу ет, что данное подкрепление приведет в ситу ации s'i к последующим подкреплениям от b до п а также ценности всех последующих под креплений от b до п в ситуации Si. Другими словами, подкрепления не выступают одно независимо от другого, наступление некоторого подкрепления имеет своим следствием ожида ния будущих подкреплений» [ibid., p. 255-256].
Рис. 5.20. Среднее число попыток, необходи мых для угасания после научения решению задач в условиях четырех типов подкрепления [J. В. Rotter, S. Liverant, D. P. Crowne, 1961, p. 172]
Формально этот вывод Роттера о ценности подкрепления выражается следующим образом: RVa,S1=f[ER-+R(b-n), Sn + RV(b-n), S1].
Идея об ожидаемой связи между следующими друг за другом подкреп лениями (или валентностями) была использована в самой первой из всех теорий «ожидаемой ценности» — теории инструментальности.
Теория инструментальности
В том же году, когда Роттер [J. В. Rotter, 1955] писал о зависимо сти ценности подкрепления от ожида ния и ценности последующих под креплений, близкие соображения бы ли высказаны Пик [Н. Peak, 1955], которая ввела в психологию мотива ции понятие инструментальности. Это понятие играет центральную роль при выяснении связи между установкой и мотивацией. Аффективное содержание установки по отношению к опре деленным обстоятельствам (предмету или ситуации) есть функция (1) ин струментальности, или значения, этих обстоятельств для достижения цели, к которой стремится субъект, и (2) удовлетворения, которое он получает от достижения цели, что в конечном счете зависит от мотивации. Другими словами, поведение определяют та кие составляющие установки, как, во-первых, субъективная вероятность то го, что предмет установки может ве сти к желательным или нежелатель ным последствиям (инструменталь-ность), и, во-вторых, интенсивность удовлетворения, которое ожидается от этих последствий. Если для каж дого из ожидаемых последствий пом ножить инструментальность на соот ветствующее значение удовлетворе ния и алгебраически суммировать ре зультаты такой аффективной нагруз ки, то полученная аффективная значимость будет характеризовать соот ветствующий установочный предмет. На рис. 5.21 это поясняется на приме ре отмены расовой дискриминации как предмета социальной установки. Созданный Пик для определения аффективной значимости установок вариант модели «ожидаемой ценно сти» получил эмпирическое подтвер ждение. Так, Розенберг [G. J. Rosen berg, 1956] смог на основе этой моде ли предсказать индивидуальные раз личия в установках на предоставле ние свободы слова и на отмену огра ничений местожительства представи телям различных рас в США. Причем он привлек данные о значимости раз личных целей и суждения о вероятно сти того, что свобода слова и отмена расовых ограничений будут способ ствовать достижению этих целей или осложнят его. В заключительной ра боте Карлсону [Е. R. Carlson, 1956] удалось изменить эту установку, для чего он воздействовал на значимость удовлетворения последствиями отме ны расовой дискриминации. Получен ные в исследованиях установок ре зультаты были затем распространены Айзеном и Фишбейном [I. Ajzen, М. Fishbein, 1969] на объяснение де ятельности, которая должна соотно ситься с фактическими или ожида емыми действиями социального пар тнера.
Рис. 5.21. Определение аффективной нагруженности установки в зависимости от инструменталь ности установочного объекта, ведущего к последствиям с различной ценностью удовлетворения [Н. Peak, 1955, р. 155]
Положения Пик почти сразу же были подхвачены психологами, рабо тающими в промышленности [В. S. Georgopolous, G. M. Mahoney, N. W. Jones, 1957], а еще позднее формализованы Вроомом [V. Н. Vro-om, 1964] в рамках созданной им теории инструментальности. Не слу чайно анализ прикладных проблем промышленной психологии труда вновь привел к исследованию инстру ментальности тех или иных результа тов деятельности. Ожидание множе ства возможных последствий дей ствия несомненно решающим образом влияет на мотивирование деятельно сти. Только в ограниченном лабора торными условиями эксперименте по психологии мотивации могло упус каться из виду то обстоятельство, что будущий результат действия заранее оценивается как некоторый инстру мент для достижения еще более от даленных последствий.
Георгополус и его коллеги [В. S. Georgopolous, G. M. Mahoney, N. W. Jones, 1957] предположили, что продуктивность работы зависит от того, насколько эта продуктивность рассматривается как средство (путь к цели, в терминах Левина) для дости жения личностно значимых целей. Ис следователи сумели повысить у 621 рабочего фабрики по производству предметов домашнего обихода субъ ективную инструментальность высо кой и низкой продуктивности для каждой из 10 различных целей. На основе трех из них — «в течение долгого времени зарабатывать много денег», «ладить с коллегами» и «за нять более оплачиваемое рабочее ме сто»— была разработана шкала сред ней значимости целей, в соответствии с которой всех рабочих разделили на две группы: высокой и низкой валентности («потребности»). Продуктив ность работы определялась по пере выполнению или недовыполнению установленных фирмой и известных каждому рабочему норм. Результаты подтвердили гипотезу о пути к цели, или инструментальности. Высокой продуктивности сопутствует убежде ние, что она является решающим условием для достижения трех по ставленных целей. Такая инструмен тальность более выражена у тех ра бочих, у которых цели имели большую личностную значимость, т. е. высокую валентность. Продуктивность работы зависит, таким образом, с одной сто роны, от ее инструментальной ценно сти для достижения целей более вы сокого уровня, а с другой — от значи мости (валентности), которой облада ют для субъекта эти цели.
Вроомовская модель инструментальности
В соответствии с традициями те орий «ожидаемой ценности» Вроом [V. Н. Vroom, 1964] мультипликативно связал инструментальность и вален тность. Чем выше результат, тем сильнее мотивация, или тенденция, к действию. Если необходим выбор между альтернативами действий, то при одинаковой инструментальности предпочитается альтернатива с опти мальной валентностью. При предска зании результатов выбора любой из альтернативы действия валентности ожидаемых последствий действия пе ремножаются с ожидаемыми вероят ностями их наступления. Получаемые для каждой альтернативы результа ты суммируются, и выбирается аль тернатива с наибольшей суммой.
Для более четкого понимания вро-омовской модели инструментальности следует ввести некоторые различе ния, которые автором отчасти только подразумевались. Следует различать действие, результат действия и вызы ваемые им следствия (точнее ска зать, следствия результата дей ствия). Вроом использует для обозна чения последних двух феноменов один и тот же термин «исход».
Наступление в результате предпри нятого действия желательного собы тия может быть более или менее вероятным. Другими словами, субъек тивная вероятность успеха действия может меняться от 0 до 1 (вместо «субъективной вероятности успеха» Вроом пользуется термином «ожида ние», Е). Достигнутый результат дей ствия может более или менее годить ся для того, чтобы повлечь за собой желательные или нежелательные последствия действия, в позитивном случае, скажем, отсутствие конфлик тов с коллегами, признание началь ства, повышение в должности или в зарплате. Возможные степени связи между результатами действия и их последствиями Вроом обозначает не как вероятность (хотя напрашивается именно этот термин), а как инстру-ментальность. Он хочет этим терми ном сказать, что после достижения определенного результата действия желательных последствий может и не быть, более того, могут произойти события, прямо противоположные же лательным. Степень связи, таким об разом, определяется как вероятно стью со значением не от 0 до 1, а от -1 до +1. Позитивную, отсутству ющую или негативную инструменталь-ность результата действия (effective performance)* для последствий дей ствий с позитивной или негативной валентностью Вроом определяет так:
«Если эффективное выполнение ведет к достижению позитивно валентных исходов или препятствует негативно валентным исходам, то такое выполнение будет позитивно валентным; если же оно безотносительно к достижению позитивно или негативно валентных исходов, то его валентность будет равна нулю; а если выполнение ведет к негативно валентным ис ходам и препятствует позитивно валентным исходам, то оно будет негативно валентным» [V. Н. Vroom, 1964, р. 263].
* Эффективное выполнение. (Прим. ред.)
Если, например, результат дей ствия ведет к негативным послед ствиям, то он будет иметь позитивную инструментальность для негативного последствия действия и их произве дение будет негативным. Соответ ствующее действие не будет предпри ниматься. Если, напротив, результат действия предотвращает негативные последствия, то как инструменталь ность, так и последствия действия будут негативны. Их произведение, а значит, и тенденция к действию будут позитивными. Примером может быть страх школьника остаться на второй год (негативные последствия дей ствия). Он сознает, что дополнитель ные усилия в последние недели учеб ного года могли бы предотвратить нежелательное событие (негативная инструментальность второгодниче ства). Поэтому он увеличивает свои усилия в учебных занятиях. В данном случае связанная со страхом мотива ция привлекательностью ведет к уси лению мотивирования. Если бы ин струментальность менялась не от +1 до -1, а только, будучи ожиданием, от +1 до 0, то наш ученик, испугав шись второгодничества, впал бы в праздность, так как любое произве дение инструментальности (ожида ния) и негативных последствий дей ствия в этом случае будет негатив ным*.
Следовательно, инструменталь ность всегда означает степень связи между результатом действия и пос ледствиями, к которым этот резуль тат ведет. Таким образом, можно говорить о степени связи между не посредственным результатом дей ствия и косвенно зависящими от него дальнейшими событиями. В обозначе ниях Боллса это соответствует ожи данию типа сочетания «стимул — следствия», S — S*. S означает в этом случае достигнутую за счет по лученного результата действия ситу ацию, которая без участия в ней субъекта может привести к дальней шим валентным для индивида собы тиям.
* В более общей форме это значит, что моти вация страха постоянно должна вести к уменьшению тенденции к действию. Это, как мы увидим, следует из аткинсоновской моде ли выбора риска. В модели негативная прив лекательность умножается на вероятность успеха (от 0 до 1), а это значит, что связан ные со страхом компоненты в модели выбора риска всегда негативны и всегда оказывают тормозящее влияние на результирующую тен денцию к действию (см. гл. 9).
Характерно, что этот аспект ожида ний последствий действия никогда не учитывался в экспериментальном ла бораторном исследовании. Ведь достигнув результата действия, испыту емый тем самым выполняет постав ленную перед ним задачу. Деятель ность в лаборатории остается эпизо дом, не имеющим последствий для многообразных жизненных целей ис пытуемого (не считая того, что он может стремиться оставить приятное впечатление у экспериментатора). Предполагается, что результат дей ствия сам по себе обладает вален тностью. В концепции Вроома это должно было бы означать, что успеш ный результат действия всегда имеет максимальную инструментальность + 1 с «вознаграждением», которое об ладает для отдельных испытуемых характером валентности, такой, как чувство удовлетворения собственны ми достижениями. Это справедливо, например, для аткинсоновской моде ли выбора риска, которую мы обсу дим в гл. 9. Как и в других теориях «ожидаемой ценности», компонент ожидания включает в этой модели не инструментальность, а лишь вероят ность успеха собственных усилий, приводящих к намеченному результа ту действия. Он идентичен вроомов-скому понятию «ожидание» (Е) и со ответствует типу ожиданий, которые Боллс относил к сочетанию «дей ствие— следствия» (R — S*) и кото рые, следовательно, выражают веро ятность связи между собственными усилиями и их результатом.
Три частные модели для валентности, действия и исполнения
Как ясно из предыдущего обсужде ния, валентность возможных послед ствий действия играет особую роль. Совместно с наличной инструмен-тальностью она определяет вален тность результата действия. Вален тность ожидаемого результата, сле довательно, есть функция валентно стей всех следствий действия и при писываемых результату действия ин-струментальностей. Каждое след ствие действия умножают на его ва лентность и инструментальность, по лученные произведения суммируют. Результат действия поэтому не имеет валентности, а приобретает ее только за счет возможных следствий действия. Формула, описывающая эту за висимость, выглядит так:
где Vj — валентность результата дей ствия j, Vk — валентность следствия действия k, ljk — ожидаемая инстру ментальность (от -1 до +1) результа та действия j для наступления след ствия действия к.
С помощью такой модели валентно сти можно предсказать оценку ситу ации индивидом, действующим в оп ределенном направлении с опреде ленным напряжением или уже осуще ствившим результативное действие. Вот почему оправдано привлечение этой модели для исследования удов летворенности работой [Т. R. Mitchel, A. Biglan, 1971]. Напротив, модель валентности не может объяснить, ка кие альтернативы действия из мно жества возможных предпочитаются и с какой интенсивностью они выполня ются в данной ситуации. Для этого, как и во всех остальных теориях «ожидаемой ценности», необходимо учитывать вероятность, с которой действие ведет к желательному ре зультату. Созданная в рамках теории инструментальности модель мотива ции мультипликативно связывает ожидание достижения в результате действия определенного объекта или события с валентностью этого резуль тата действия (определение было да но выше). Эта связь определяет ре зультирующую тенденцию поведения в ситуации выбора. Вроом называет ее, используя терминологию теории поля Левина, психологической силой (F), ее формула имеет следующий вид:
где F, — психологическая сила выпол нения действия i, Еу—сила ожидания (от 0 до 1), что действие i ведет к результату j, Vj—валентность резуль тата j.
Эта формула в отличие от форму лы валентности представляет собой не модель оценки (удовлетворенности работой), а модель действия. Она объясняет различия поведения в си туации достижения и привлекается в психологии труда для исследования профессиональных достижений или, например, продуктивности работы. Вроом [V. Н. Vroom, 1964] использо вал эту модель для упорядочения и анализа эмпирических данных, свя занных с принятием решения при вы боре профессии, а также напряжен ности и продуктивности труда. Объяс нительная ценность модели в целом подтвердилась. Ее структура пред ставлена на рис. 5.22.
Если говорить точнее, модель дей ствия психологической силы (F) пред сказывает не результат действия, а, как отмечал сам Вроом, степень на пряжения усилий, необходимых для достижения цели действия. Результа ты действия (например, продуктив ность труда) с помощью модели дей ствия объяснимы лишь постольку, поскольку они детерминируются сте пенью напряжения (мотивирован ность, мотивация). Никакие другие факторы типа способностей к выпол нению соответствующего задания при этом не учитываются. Здесь Вроом предвосхитил настоятельно прово дившуюся в теории каузальной атри буции идею о том, что процесс моти вации можно свести к подсчету на пряженности [A. Kukla, 1972a; W.-U. Meyer, 1973a; см. также гл. 12]. Разные степени необходимой напря женности могут вести к различному уровню результатов действия, а те, в свою очередь, к различной валентно сти следствий действия. По Вроому, степень необходимого напряжения есть функция от алгебраической сум мы произведений валентностей любо го уровня результатов действия и ожидания, что при данном уровне напряжения этот уровень может быть достигнут.
Рис. 5.22. Схема соотно шения переменных в мо дели инструментальности Вроома.
Модель выполнения
Для предсказания фактически до стигаемого результата действия Вро ом, а позднее Лоулер и Портер [Е. Е. Lawler, L. W. Porter, 1967] предложили третью модель—модель выполнения. Согласно ей, достигнутый результат действия есть функция мультипликативно связанных способ ности и мотивации, т. е. психологиче ской силы: результат действия = f (способность х мотивация). Подставив вместо мотивации (М) формулу моде ли действия для психологической си лы (F), мы получим:
результат действия = f способность X
Индивидуальные различия способно стей до сих пор учитывались редко [J. F. Gavin, 1970]. Ни сами по себе, ни в мультипликативной связи с пси хологической силой для объяснения вариантов результатов действия они не использовались [Н. Heckhausen, D. P. Schwab, 1972]. Вероятно, это объясняется тем, что в соответству ющих заданиях или при выборе про фессии привлекались объективные данные психометрических тестов, а не результаты самооценки собствен ных способностей (ведь субъективную природу имеют также и оценки ожи даний, инструментальности и вален тности).
На рис. 5.23 изображено в виде процессуальной схемы функциониро вание всех трех моделей Вроома — валентности, действия и выполнения. Эта схема состоит из отдельных ком понентов, определяющих валентность целевых результатов действия (мо дель валентности), психологическую силу осуществления деятельности (модель действия) и, наконец, достиг нутый результат действия (модель выполнения). Все начинается с вза имодействия валентностей следствий действия и инструментальности уров ня действия. Результатом является валентность соответствующего уров ня результата действия. Эта вален тность взаимодействует с ожиданием достижения для данного целевого уровня результата действия. Отсюда возникает психологическая сила вы полнить соответствующее действие, т. е. готовность затратить необходи мое количество усилий. Можно гово рить также об интенсивности тенден ции к действию или о мотивации. Наконец, произведением психологиче ской силы (усилий) и способности индивида определяется реально до стигнутый им результат действия.
Результат и следствия действия
Поскольку Вроом [V. Н. Vroom, 1964] первоначально обозначил од ним и тем же термином «исходы» как результат действия, так и его след ствия, возникла некоторая путаница в различении исходов. Они отличаются прежде всего организацией во време ни и степенью инструментальности для следующего (по времени) исхода. Поэтому Гэлбрейт и Каммингс [J. Gal-braith, L. Cummings, 1967] предложи ли различать исходы (следствия дей ствия) первого и второго порядка. Исход, валентность которого хочет установить экспериментатор, они на зывают исходом первого порядка. Ис ходами второго порядка являются в таком случае все те события, для которых исход первого порядка имеет инструментальное значение и вален тность которых поэтому определяет валентность исхода первого порядка. С психологической точки зрения более удачным и более четким явля ется различение результата действия (исход первого порядка) и послед ствий действия (исход второго поряд ка), что мы и делали. В этом случае возникает вопрос: определяется ли валентность результата действия только его последствиями, или же он обладает валентностью и сам по се бе? В последнем случае нередко го ворят о так называемых интринсив-ных валентностях—результат дей ствия непосредственно связан с оце ночными переживаниями субъекта, которые возникают без какого-либо посредничества внешних инстанций. Эти переживания основываются на процессах самооценки по ходу дей ствия и после достижения результа та. Митчел и Элбрайт [Т. R. Mitchel,
Рис. 5.23. Процессуальная схема вроомовской теории инструментальности, объединяющая модели валентности, действия и выполнения
D. Albright,1972] выделили пять ви дов таких интринсивных валентно стей: (1) чувство самоценности, (2) возможность самостоятельного мыш ления и действия, (3) возможность собственного развития, (4) возмож ность самовыражения, (5) чувство правильного выполнения задания. В противоположность этому имеются экстринсивные валентности, при ко торых решающее значение приобре тают различные внешние обстоятель ства и речь всегда идет о сравнитель но отдаленных опосредующих послед ствиях действия, таких, как (6) авто ритет, (7) престиж, (8) безопасность, (9) возможность сближения с другим человеком или группой, (10) матери альное благополучие, (11) карьера и (12) социальное признание.
В отличие от Гэлбрейта и Каммин-гса все отдаленные опосредующие события с экстринсивной валентно стью удобнее рассматривать как ис ходы второго порядка (последствия действия), а все события с интринсив-ной валентностью — как исходы пер вого порядка (результаты действия). Однако и это деление сомнительно, поскольку события с интринсивной валентностью не совпадают с дости жением конкретного результата дей ствия, являясь со своей стороны ре зультатом процессов самооценки при реакции на достигнутый результат действия. Так, одинаковые результа ты действия могут для одного и того же индивида иметь различную внут реннюю ценность в зависимости от того, достигнуты ли они в основном за счет собственных способностей и усилий, за счет счастливого стечения обстоятельств или поддержки и помо щи других (см. гл. 11 и 12).
Кроме того, возможно, что события без всякой валентности (последствия действия), сами по себе приводят к событиям (самооценке) с интринсив ной валентностью. Новый вариант различения между исходами первого и второго порядка предлагают Кемпбелл, Дуннетти, Лоулер и Уэйк [J. P. Campbell, M. D. Dunnette, Е. Е. Lawler, К. Е. Weick, 1970] в своей работе «Гибридная модель ожидания». Результат действия они называют целью задачи, которой соответствует ожидание I. Достигнутая цель ведет с ожиданием II к исходам первого порядка, имеющим характер вознаграждения. Валентность этих исходов есть функция их инструмен-тальности по отношению к удовлетво рению потребностей, которое и озна чает исходы второго порядка. Соглас но этим авторам, все обладающие валентностью следствия действий яв ляются исходами первого порядка. Они подразделяются в соответствии с видами предположительно лежащих в их основе потребностей. В таком случае остаются трудности с понима нием исходов второго порядка. Для спецификации таких исходов нужно было бы отграничить друг от друга различные потребности, а также из мерить степень их удовлетворения.
Лучшее, что можно порекомендо вать в настоящее время,— это, с од ной стороны, оставить в покое такие гипотетические процессы, как удов летворение потребности [ibid.], а с другой — отнести все события с ва лентностью интринсивной и экстрин сивной природы [J. Galbraith, L. Cum-mings, 1967] к последствиям дей ствия (исходы второго порядка), от граничив эти последствия от служа щих для них поводом прямых резуль татов действия (исходы первого по рядка).
Эмпирическая проверка
Вроомовская теория инструмен-тальности оказалась плодотворной и побудила , других авторов к целому ряду полевых исследований. При этом в основном подтвердилась эф фективность как модели валентно сти, так и модели действия. Эти модели были дополнены новыми пе ременными, такими, как «рабочая роль», означающая воспринимаемые и принимаемые субъектом требова ния, которые предъявляются к нему работой, скажем степень напряжения, наряду с психологической силой и способностью определяющая достиг нутый результат действия [G. Graen, 1969, L. W. Porter, E. E. Lawler, 1968]. (Критический обзор читатель найдет в работах: Т. R. Mitchel, A. Biglan, 1971; Н. Н. Heneman, D. P. Schwab, 1972; в статье: М. A. Wahba, R. J. Ho use, 1974 — обсуждаются проблемы возникновения теории и методиче ские подходы к ней.)
Оказалось, что, как правило, муль типликативные связи в моделях боль ше оправдывают себя, чем аддитив ные. Например, Митчел и Элбрайт [Т. R. Mitchel, D. Albright, 1972] с по мощью модели валентности (т. е. мультипликативной связи валентно сти и инструментальности) смогли в выборке морских офицеров правиль но предсказать более половины раз броса оценок удовлетворенности ра бочим местом (г=0,72). Конечно, при взаимодействии не только валентно сти следствий действия с инструмен-тальностью результата действия, но и ожидания достижения целевого ре зультата действия с валентностью этого результата такое имеет место не всегда [R. D. Pritchard, M. S. San ders, 1973]. В ранних исследованиях, однако, инструментальность и ожида ние, как правило, не отделялись друг от друга, как того требует модель; когда нужно было выяснить степень связи между напряжением и послед ствиями действия, то смешивались или они сами [см.: J. P. Hackman, L W. Porter, 1968], или степень их связи с результатом действия и его последствиями, т. е. с инструменталь-ностью [см.: J. F. Gavin, 1970; Е. Е. Lawler, L. W. Porter, 1967], либо привлекались только непрямые оцен ки воспринимаемой инструментально сти [см.: В. S. Georgopolous, G. M. Mahoney, N. W. Jones, 1957; J. Galbraith, L. Cummings, 1967; P. S. Goodman, J. H. Rose, J. E. Fur-son, 1970].
Во всех проведенных исследованиях вызывает сомнение операционализа-ция понятий. В особенности это отно сится к понятию «инструменталь ность». Примером является исследо вание Притчардом и Зандерсом [R. D. Pritchard, M. S. Sanders, 1973] почтовых служащих, обучавшихся сор тировке писем, когда им приходилось заучивать наизусть длинные списки сложных путей доставки корреспон денции. Необходимо было оценить ва лентность 15 различных последствий действий, таких, как «остаться на работе, не быть уволенным», «полу чить прибавку к зарплате», в том числе и негативные валентности, та кие, как «иметь при распределении заданий больше работы», «работать сверхурочно». Данные по инструмен-тальности (I) при этом не подходили для модели. Они выражались в оцен ках от +1 до +10 в зависимости от вероятности того, что освоение про граммы обучения повлечет за собой какое-то из 15 выделенных послед ствий действия. Зависимыми перемен ными выступали оценки усилий, затра ченных на освоение программы (по скольку служащие большую часть про граммы обучения выполняли дома, оценка усилий самими испытуемыми давала наилучшие показатели зависи мых переменных). Наиболее плодо творными для предсказания оказа лись следующие сочетания моделей валентности и действия в их мультип ликативной или аддитивной связи:
Как можно видеть, мультипликатив ная модель валентности превосходит аддитивную (0,50 к 0,41), а о мульти пликативной и аддитивной моделях действия этого сказать нельзя (0,47 к 0,49). Неадекватная операционализа-ция значений инструментальности яв но не способствует объяснению вари ативности данных. Присоединение I к остальным переменным, скорее, огра ничивает возможности для такого объ яснения.
Другой проблемой является число и вид последствий действия, которые необходимо учитывать в исследовани ях. Индивиды различаются по числу и виду релевантных, т. е. значимых для них, последствий действия. Так как данные о валентности и инструментальности соотносятся с вводимыми экспериментатором следствиями дей ствия, межиндивидуальные вариации валентности и инструментальности мо гут быть чрезвычайно ограничены, зна чительное число важных последствий деятельности остается вне сферы рас смотрения. Вместе с тем если в каж дом конкретном случае определить число и вид индивидуально значимых последствий действия, а также осуще ствить требуемое моделью алгебра ическое суммирование всех произве дений валентности и инструменталь ности, то можно поставить под угрозу саму возможность межиндивидуально го сравнения.
Проведенные исследования по те ории инструментальности почти ис ключительно являются полевыми ис следованиями различной професси ональной деятельности, что придает им в отличие от искусственности лабо раторного эксперимента высокую вне шнюю валидность. К сожалению, рано или поздно это оборачивается трудно стями проведения причинно-следственного анализа. Такой анализ невозможен, если отсутствует плано мерное варьирование и регистрация тех переменных, которые берутся в качестве условий. Вот почему Лоулер [Е. Е. Lawler, 1968] в течение года исследовал 55 сотрудников управлен ческого аппарата промышленных предприятий. Валентность определя лась по оценке значимости шести предложенных следствий действия. Данные по инструментальности (как уже отмечалось) смешивались с ожи данием: нужно было оценить, насколь ко собственные усилия и результаты действия ведут к шести следствиям действия. Реально достигнутые ре зультаты действия (зависимые пере менные) по истечении года повыша лись, что выяснилось при помощи суждений коллег по работе, руковод ства и собственной оценки испыту емых. Множественные корреляции между произведением «инструмен тальности и валентности» и достигну тым результатом действия по истече нии года колебались между 0,55 (суж дение руководства), 0,45 (мнение кол лег) и 0,65 (самооценка). Поскольку корреляции зависимых и независимых переменных по истечении года оказа лись выше корреляций переменных, выделенных в начале исследования, то это свидетельствует, согласно вро-омовским моделям валентности и дей ствия, о причинной зависимости полу ченных результатов. В целом концеп ция инструментальности как разновид ность теорий «ожидаемой ценности» представляется достаточно плодот ворной для дальнейшего исследова ния мотивации.
Глава 6
Тревожность и мотив достижения
как личностные диспозиции
В двух предыдущих главах мы обсуж дали зависимость мотивации и пове дения от ситуационных факторов. Ин дивидуальные различия такого вли яния (скажем, при целостном воспри ятии ситуации или оценке привлека тельности какого-либо целевого объ екта) либо игнорировались (гл. 4), либо никак не объяснялись (гл. 5). Вплоть до конца 40-х гг. эмпириче ское исследование индивидуальных различий мотивационных переменных упускалось из виду, в лучшем случае оно сводилось к изучению мимолет ных мотивационных состояний, но не мотивов как диспозициональных пе ременных. Иными словами, проводив шиеся исследования относились лишь к одной из «двух научных дисциплин психологии» [L. J. Cronbach, 1957], а именно к экспериментальной, но не дифференциальной психологии. При этом прежде всего осуществлялся планомерный анализ влияния варь ируемых ситуационных условий (см. гл. 1, рис. 1.1). В начале 50-х гг. положение изменилось. Прежде все го, между двумя дисциплинами были наведены мосты. Экспериментальная проверка влияния особенностей ситу аций была дополнена дифференци ально-диагностической постановкой вопроса с тем, чтобы уточнить причи ны как интраиндивидуальной, так и межиндивидуальной вариативности поведения.
Эти новые подходы были направ лены на разработку диагностических методик для измерения индивидуаль ных различий в силе мотивационных диспозиций, т. е. мотивов. Первыми разработкой таких методик занима лись сами экспериментаторы, а не представители дифференциальной психологии. Такие исследования в трех отношениях отличались от того, что делалось в связанных с понятием «свойства личности» дифференциальной и теоретической психологии (см гл. 3).
Во-первых, целью исследований бы ла не классификация многих или вооб ще «всех» мотивов, а анализ отдель ной мотивационной диспозиции. Во-вторых, в них давались не идеографи ческие описания или многомерные профили свойств, а констатировались достаточно грубые различия в прояв лениях диспозиций как одномерных конструктов. В-третьих, отличитель ным признаком новых методик стало введение в экспериментальные планы личностных свойств в качестве неза висимых переменных (вместо подсчета их корреляции с другими личностными факторами), что позволило выявить дифференциально - психологическое влияние особенностей ситуации.
Новые методические процедуры поз волили получить обсуждавшиеся в гл. 1 поведенческие индексы «мотив — мотивации». Измерение интенсивности индивидуальных проявлений мотива осуществлялось на основе экспери ментального плана типа На (см. табл. 1.4). Поскольку независимые перемен ные побуждения были стандартизова ны и сохранялись неизменными, то межиндивидуальный разброс поведен ческих ответов можно было приписать влиянию гипотетического конструкта «мотив», а не «мотивация», т. е. объяс нить при помощи некоторой «лично стной диспозиции». Вопрос о том, действительно ли побуждение мотива цией выявляет индивидуальные разли чия в проявлении тех мотивов, изуче ние которых ставилось целью, пыта лись решить с помощью не только чисто содержательной валидации ус ловий побуждения, но и использования двух дополнительных способов про верки. Во-первых, проверялось соот ветствие результативности поведен ческих ответов внешним критериям, которым по теоретическим соображениям приписывалась зависимость от соответствующего мотива. Во-вторых, по экспериментальному плану типа 1а (см. рис. 1.5) варьировалась интенсив ность условия побуждения, что позво ляло выявить соответствующие изме нения в силе поведенческих ответов. Поскольку побуждение и поведенче ские ответы интраиндивидуально ко-вариировали, в этом усматривали до казательство актуализации изучавше гося мотива, который опосредованно, через побуждаемое ситуацией мотива-ционное состояние отражался в пове денческих показателях.
Что касается технической стороны методик, то прежде всего использова лись обычные опросники примерно в том виде, в каком они многократно применялись при сборе данных по свойствам личности (скажем, по уста новкам). Примером подобного рода может служить уже знакомая нам I — Е шкала (внутренний внешний контроль) [J. В. Rotter, 1966, гл. 5]. Среди всех поддающихся измерению с помощью личностных опросников свойств наи большее значение для исследования мотивации получила «тревожность». Еще большую роль сыграла методика, разработанная для клинико-психоло-гических целей, — тематический аппер цепционный тест (ТАТ). Эта проектив ная методика прошла эмпирическую проверку и была стандартизована для изучения и оценки таких мотивов, как достижение, власть и аффилиация. В 50-х гг. она, как ни одна дургая мето дическая процедура, стимулировала исследование мотивации. В этой главе рассматривается измерение и влияние на поведение таких личностных диспо зиций, как тревожность и мотив дости жения; в двух последующих главах — социальных мотивов аффилиации, власти, помощи и агрессии.
Тревожность
Общая тревожность
В начале 50-х гг. Тейлор и Спенс в университете штата Айова разработа ли метод изучения тревожности, кото рый оказался более плодотворным для исследования мотивации челове ка, чем другой, связанный с теорией влечений и основанный на экспериментах с животными. Тейлор и Спенс интересовались не столько тревожно стью как таковой, сколько проверкой некоторых выводов, следовавших из теоретико-ассоциативной концепции влечения, а именно влиянием силы влечения на научение новым способам поведения. Отправной точкой в их рассуждениях стала халловская тео рия влечения с такими ее постулата ми, как независимость влечения и привычки, энергетизирующее дей ствие влечения и его общий характер (см. гл. 4). Поскольку, согласно пос леднему из постулатов, все наличные потребностные и активационные со стояния вносят вклад в силу соответ ствующего влечения (D), при специфи кации данного влечения пришлось учи тывать и тревожность, тем более что люди, по-видимому, сильно разнятся друг от друга в этом отношении. В соответствии с точкой зрения Милле ра и Маурера тревожность рассматри валась как приобретенное (и с трудом угашаемое) влечение, источником ко торого служит антиципирующая эмоци ональная реакция (rе), которая вызы вается стимулами, указывающими на какую-либо угрозу.
Для измерения индивидуальных раз личий и разделения испытуемых по силе тревожности, проявляемой в эк спериментальной ситуации, Тейлор [J. A. Taylor, 1953] разработала шкалу проявления тревожности (MAS). Из обширного списка высказываний многостадийного личностного опросни ка штата Миннесота (MMPI) она ото брала такие, которые, по оценкам клинических психологов, были связа ны с симптомами хронической реакции страха. Среди них были, например, следующие утверждения: «Я не в состоянии сосредоточиться на одном предмете»; «Через день мне снятся кошмары»; «Даже в прохладные дни я легко потею»; «Меня легко смутить». Хотя разнообразные реакции тревож ности невозможно отнести к опреде ленным ситуациям, разработанный оп росник при повторных измерениях по казал себя как достаточно надежный исследовательский инструмент. В сравнении с нормальными людьми нев ротически и психотически предраспо ложенные лица имели отклоняющиеся от нормы высокие показатели. При дальнейших исследованиях, проводив шихся главным образом со студента ми, сравнивались экстремальные груп пы людей, выявленные на основе показателей MAS.
После того как MAS позволил изме рить силу влечений, удалось также точнее специфицировать привычки. Согласно постулату о мультипликатив ной связи силы влечения и привычки, влечение будет способствовать науче нию, если необходимые, или релеван тные, привычки уже относительно сильно выражены либо представляют собой слабо конкурирующие друг с другом, нерелевантные привычки. При легких заданиях дело обстоит именно так. При сложных заданиях все обсто ит как раз наоборот. Эти задания хотя и активируют совокупность нужных привычек, но или их выраженность по сравнению с нерелевантными мала, или они конкурируют явно друг с другом. В подобных ситуациях науче ние лучше осуществляется при влече нии меньшей силы, т. е. первоначаль но менее выраженные необходимые привычки быстрее одерживают верх над доминирующими ненужными при вычками. Прототипом легкого науче ния стало условнорефлекторное обус ловливание реакции моргания на воз действие воздушной струи вслед за определенным сигнальным раздражи телем [J. A. Taylor, 1951]. В ряде ис следований удалось показать, что у людей с высокими показателями по MAS обусловливание реакции морга ния происходит значительно быстрее, чем у испытуемых с низкими показате лями [см.: К. W. Spence, 1964; а также рис. 6.1].
Побуждающее влияние ситуации
Для сравнения эффектов легких и трудных заданий стали использовать различные виды сенсомоторных, вер бальных заданий и заданий на реше ние проблем; особенно часто употреб лялась методика парных ассоциаций, позволявшая варьировать и точно до зировать степень трудности задания посредством изменения (а) коэффи циента ассоциативной связи внутри пары «раздражитель — реакция» и (b) сходства словесных реакций внутри подлежащего заучиванию списка. Вы полнение заданий подобного рода ча сто подтверждало предположение о преимуществе тревожных людей при выполнении легких заданий и нетре вожных — при выполнении трудных.
Однако имелись и противоречащие результаты. Критические обзоры со ответствующих работ [J. G. Sarason, 1960; J. Spence, К. W. Spence, 1966; С. D. Spielberger, 1966] показали недостаточность представления о личностной диспозиции «тревож ность» только как о гипотетическом конструкте типа «мотив», постоянно и независимо от ситуации влияющем на поведение. Хотя в русле первона чальной концепции показатели MAS рассматривались в качестве устойчи вого индикатора силы влечения, до вольно скоро пришлось считаться с тем, что определенные характеристи ки экспериментальной ситуации могут индуцировать более высокие тесто вые значения по MAS, в противном случае трудно было объяснить соот ветствие этих показателей достигну тым результатам. Очевидной стала теоретическая необходимость введе ния дополнительного мотивационного конструкта — устойчивая диспозици-ональная «тревожность» должна си туационно превращаться в актуальное состояние тревожности. В пользу это го свидетельствует тот факт, что под воздействием беспокоящих и угрожа ющих человеку обстоятельств, таких, как стресс, ожидание боли и опасно сти, угроза самооценке (в случае ис кусственно созданной ситуации неус пеха или оглашения оценок других участников эксперимента), различия в достижениях между высоко- и сла ботревожными людьми проявляются резче и соответствуют гипотетически ожидаемым. Так, результаты, полу ченные Дэвидсоном, Эндрюсом и Рос сом [W. Z. Davidson, J. W. Andrews, S. Ross, 1956], с помощью методики занижения достижений показали, что высокотревожные испытуемые эмоци онально острее реагируют на сообще ние о неудаче или об уменьшении времени, отведенного на выполнение задания. Как Тейлор [J. A. Taylor, 1956], так и Спенс [К. W. Spence, 1958] попытались учесть этот резуль тат, предложив альтернативные гипо тезы связи показателей по MAS и силы влечения. Согласно «хрониче ской гипотезе», высокотревожные (по шкале MAS) субъекты должны прояв лять тревожность во всех ситуациях и всегда обладать относительно выра женной силой влечения; согласно «реактивной гипотезе», высокотре вожные индивиды обладают лишь сильной предрасположенностью к тревожности. Иными словами, они ве дут себя как более тревожные только в напряженных и угрожающих ситу ациях. Уже при обусловливании мор-гательного рефлекса удалось пока зать, что интенсивность воздейству ющей на глаз воздушной струи или применение легких электроразрядов при ошибочных реакциях улучшает достижение [К. W. Spence, 1958a]. Из приведенных на рис. 6.1 кривых вид но, что скорость условнорефлектор-ного обусловливания реакции морга ния зависит и от показателей по шкале MAS, и от силы воздушного потока; сама же зависимость имеет характер простой аддитивной связи.
Рис. 6.1. Обусловливание реакции моргания (РМ) у разных выборок испытуемых в зависи мости от интенсивности воздушной струи [К. W. Spence, 1958a, р. 135]
Полученные данные выявили зна чимость ситуационно возникающей тревожности, поэтому естественно возник вопрос: не потому ли трудные задачи усиливают тревожность, что их решение сопровождается переживанием усилий и ожиданием возмож ной неудачи? Таким образом, не столько сложность задачи как тако вая, сколько боязнь неудачи могла бы сыграть роль отвлекающего и ме шающего фактора, влиянию которого легче поддаются индивиды с высоки: ми показателями тревожности по MAS. Саразон и Пейлола [I. G. Sara-son, Е. W. Palola, 1960] попытались найти подтверждение этому. Наибо лее очевидное доказательство [В. Veiner, K.Schneider, 1971; К. Schneider, 1973] приводилось в гл. 4. Если степень трудности выпол няемого задания и переживания успе ха или неудачи разделяли таким об разом, что после объективно трудных или легких заданий давали информа цию или о сплошных успехах, или о сплошных неудачах, то оказывалось, что индивиды, опасающиеся неудачи, быстрее усваивали решение трудной задачи после сообщения об успехе, чем после сообщения о неудаче; кро ме того, в первом случае они делали это быстрее, чем уверенные в успехе, а во втором, напротив, медленнее (см. рис. 4.7). Решающее значение имеет, таким образом, не действи тельная сложность задания (в смысле иерархии привычек в теории науче ния), а возникающее в данный момент состояние тревожности.
Тревожность как диспозиция и состояние
Как уже объяснялось в гл. 1, если каждое измерение мотива основыва ется на поведенческом индексе «мо тив — мотивации», то при поддержании на постоянном уровне побуждающего влияния ситуации (эксперименталь ный план типа На; см. табл. 1.4) мож но сделать вывод об индивидуальных диспозициональных различиях. Но поскольку тревожность сильно зави сит от- ситуации, то напрашивается вывод о связи данного поведенческо го показателя со специфическими си туациями. Для обоснования этого вы вода были разработаны опросники с описанием ситуаций типа провероч ных испытаний (боязнь экзаменов). Еще одним подтверждением может служить оценка переживаемого в не которой реальной ситуации состояния тревожности. Последний метод лучше отражает временное мотивационное состояние, чем опросники, описыва ющие многие или какой-то один из классов воображаемых ситуаций. Спилбергер разработал опросник «Состояние и свойство тревожности» (State-Trait Anxiety Inventory; STAI) [С. D. Spielberger, R. L. Gorsuch,
R. E. Luchene, 1970]. Этот опросник состоит из 20 высказываний, относя щихся к тревожности как состоянию (Т-состояние; состояние тревожно сти). На 4-балльной шкале испыту емые отмечают крестиком, как себя чувствуют в определенный момент времени (к примеру: «Я нервничаю»). При определении тревожности как диспозиции (Т-диспозиция; свойство тревожности) указывается некоторое типичное чувство (например: «Мне не хватает уверенности в себе»). Что понимает Спилбергер [С. D. Spielber ger, 1966] под обеими мерами тревож ности, видно из следующей цитаты:
«Состояния тревожности (Т-состояния) ха рактеризуются субъективными, сознательно воспринимаемыми ощущениями угрозы и напря жения, сопровождаемыми или связанными с активацией или возбуждением автономной нервной системы. Тревожность как черта лич ности (Т-свойство), по-видимому, означает мо тив или приобретенную поведенческую диспо зицию, которая предрасполагает индивида к восприятию широкого круга объективно без опасных обстоятельств как содержащих угрозу, побуждая реагировать на них Т-состояниями, интенсивность которых не соответствует вели чине объективной опасности» [С. D. Spielber ger, 1966, р. 16 — 17].
Значения Т-диспозиции и Т-состо яния у одного и того же испытуемого должны определенным образом кор релировать. У имеющего высокий по казатель по Т-диспозиции в угрожа ющих самооценке ситуациях Т-состо яние проявляется заметнее, чем у индивида с более низким показате лем. Помимо зависимости по интен сивности следует также ожидать и взаимосвязь по экстенсивности: чем сильнее представлена у индивида Т-диспозиция, тем шире круг ситуаций, которые могут переживаться как уг рожающие и вызывать Т-состояние (см. экспериментальные планы типа IIа и b; табл. 1.4).
Однако здесь необходимо ввести одно ограничение. В ситуациях, кото рые вызывают боль или таят какую-либо иную физическую угрозу, инди виды с высокой Т-диспозицией не имеют никакого более выраженного Т-состояния по сравнению с облада ющими менее высокой Т-диспозицией [W. F. Hodges, С. D. Spielberger, 1966]. Этого нельзя сказать про ситу ации общения, когда другие ставят под сомнение самоуважение или авторитет индивида. Вообще, ковари-ация не является жесткой. Будут ли индивиды, отличающиеся друг от дру га своими Т-диспозициями, отличать ся также по интенсивности или эк стенсивности Т-состояния, зависит от того, насколько данная ситуация вос принимается индивидом как содержа щая угрозу, что, в свою очередь, существенно зависит от его прошлого опыта.
Спилбергер, О'Нейл и Хансен [С. D. Spielberger, H. F. O'Neil, D. N. Hansen, 1972] предложили опи сываемую здесь в самых общих чер тах модель процесса, определяющую поведение в угрожающих ситуациях. Данная модель уточняет роль Т-дис позиции и Т-состояния (см. рис. 6.2). Как только ситуация оценивается как угрожающая, она вызывает Т-состо яние, интенсивность которого пропор циональна когнитивной оценке угро зы. Оценка зависит как от реальных особенностей ситуации, так и от Т-диспозиции. В процесс оценивания включены также сенсорные и когни тивные обратные связи (пунктирные линии на рис. 6.2), а именно информа ция о наличном Т-состоянии и сообра жения о реакциях, которые на основа нии прошлого опыта кажутся пригод ными для нейтрализации ситуации (контрмеры). Сила и продолжитель ность Т-состояния являются, таким образом, следствием когнитивного оценивания, которое существенно за висит от четырех групп детерминан тов: (1) внешних особенностей ситу ации, (2) Т-диспозиции, (3) оцененной эффективности успешных или пред полагаемых успешными контрмер и (4) влияния обратной связи о теку щем Т-состоянии.
Экспериментальное подтверждение частных выводов из этой модели в общем виде было следующим: внешние особенности ситуации и Т-диспозиция совместно влияют на Т-состояние, а оно, в свою очередь, сказывается на результатах выполне ния задания, причем решающую роль в качестве посредника играет сте пень сложности выполняемого зада ния: чем сильнее ситуация связана с самооценкой и чем выраженнее Т-диспозиция, тем заметнее проявляет ся Т-состояние; чем выраженнее Т-диспозиция, тем труднее дается до стижение при выполнении очень сложных заданий. Угасание Т-состо-яния в результате переоценки ситу ации после успешных или неуспешных попыток снять напряженность изуча лось другими исследователями, особенно Лазарусом [R. S. Lazarus, 1968; см. гл. 4]. Вопрос о том, влияет ли в конечном счете информация о налич ном Т-состоянии на оценку ситуации и тем самым может ли она через меха низм обратной связи усиливать или ослаблять его, еще не выяснен.
Раздельное измерение тревожности как диспозиции и состояния позволя ет осуществить более строгий анализ условий при решении многих проблем, связанных с выявлением индивиду альных различий по определенной диспозициональной переменной, о чем, например, убедительно свиде тельствует исследование Спилберге-ра и его коллег [С. D. Spielberger et al., 1972]. Испытуемые-студенты с бо лее или менее выраженной Т-диспозицией заучивали с помощью соответ ствующим образом запрограммиро ванного компьютера некоторые есте ственнонаучные понятия (при невер ном ответе решение отвергалось и машина вновь воспроизводила нере шенное задание; только при получе нии правильного ответа появлялась очередная задача). После пробного задания следовала серия из шести задач: трудные и легкие А-, В-, С-за-дачи. После выполнения каждого за дания на мониторе появлялись четы ре высказывания из шкалы Т-состо яния, по которым оценивалось состо яние испытуемого после только что завершенной серии задач. На рис. 6.3а изображена динамика изменения Т-состояния. У индивидов с высокими показателями Т-диспозиции в каждой из серий попыток Т-состояние имело более выраженные формы, чем у тех, чьи показатели Т-диспозиции были ниже. У обеих групп испытуемых Т-со стояние значительно снижалось пос ле выполнения трех трудных задач. Очевидно, что при объективно одина ковом уровне трудности задачи, ста новясь все более знакомыми, т. е. более легкими, воспринимались как менее угрожающие неудачей. Об этом свидетельствует значительное умень шение числа ошибок при следующих друг за другом сериях трудных задач. Как можно видеть из графика на рис. 6.3b, снижение количества оши бок характерно только для испыту емых, реагировавших на первую труд ную А-задачу повышенным Т-состо янием. Но между Т-диспозицией и количеством ошибок никакой зависи мости не наблюдалось.
Рис. 6.2. Схематическая модель влияния тревожности (как диспозиции и как состояния) на поведение человека в угрожающих и напряженных ситуациях [С. D. Spielberger, H. F. О 'Neil, О. N. Hansen, 1972, р. 111]
Рис 6 3 (а) Динамика Т-состояния индивидов с высокой и низкой Т-диспозицией при решении задач разной степени трудности; (Ь) среднее количество ошибок у людей с высоким и низким Т-состоянием при выполнении одинаково трудных задач [С. D. Spielberger, 1972, р. 131, 132]
Теннисон и Були [R. D. Tennyson, F. R. Wooley, 1971] также выявили, основываясь на количестве допущен ных ошибок, идущее в противополож ных направлениях (дизординальное) значимое взаимодействие между вы раженностью Т-состояния и степенью трудности задания. Задание, содер жание которого предварительно объ яснялось испытуемым, заключалось в распределении стихов по размеру (нужно было выделять хорей). Снача ла предъявлялись трудно классифи цируемые стихи, затем — более лег кие. Обоим заданиям различной сте пени трудности предшествовали однозначные инструкции, что соответ ственно снижало или усугубляло Т-состояние. Это состояние коррелирова ло с Т-диспозицией на уровне r=0,42 (N=35) при трудных и r=0,62 при более легких заданиях. Разделение испытуемых на группы с высокими и низкими показателями Т-состояния выявило значимую инверсию успеш ности результатов: группа с высокими показателями Т-состояния допустила при выполнении легких заданий мало, а при выполнении трудных — много ошибок; группа с более низкими пока зателями Т-состояния, напротив, при выполнении легких заданий сделала сравнительно больше ошибок, чем при выполнении трудных.
Результаты, полученные в обоих исследованиях, согласуются с исход ной теорией влечения Спенса — Тейлор только при условии отказа от «хронической» гипотезы в пользу «ре активной» и принятия допущения, что именно переживаемая как угрожа ющая неуспехом степень трудности задания способна обострять Т-состо-яние. Однако полученные данные оставляют открытыми два вопроса. Во-первых, действительно ли возра стающее количество ошибок появля ется согласно теории влечения вследствие усиливающейся конкурен ции привычек, а не из-за помех, свя занных с переживаниями чувства страха? Во-вторых, неясно, почему, как установили Теннисон и Були, сла ботревожные при сравнительно лег ких заданиях делают относительно больше ошибок, чем при более труд ных. Представляется, что исследова ние так называемой экзаменационной боязни поможет дать ответ на оба вопроса.
Тревожность, связанная с экзаменационной ситуацией
В отличие от обсуждавшихся до сих пор концепцией и методов измерения тревожности Мэндлер и Саразон [G. Mandler, S. В. Sarason, 1952] ог раничили этот фактор ситуациями эк заменов. Свои теоретические постро ения они основывали не на халлов-ской концепции неспецифического ха рактера влечения, как это делали Тейлор и Спенс, а на миллеровском варианте этой теории, согласно кото рому влечение рассматривается как сильный и специфический побуди тельный стимул (SD) [N. E. Miller, J. Dollard, 1941]. Соответственно и тревожность является реакцией на сильный внутренний раздражитель, который, в свою очередь, вызывается ситуационными указательными стиму лами. Подобно Миллеру, Мэндлер и Саразон исходили из влечения, при обретаемого в результате научения. В ситуациях экзаменов, мотивационно-психологический аспект которых ин тересовал этих авторов, должны бы ли действовать два вида приобретен ных влечений: «влечение, вызыва емое заданием» (task drive, ST), и «влечение, вызываемое тревожно стью» (anxiety drive, SA).
Первое влечение охватывает моти-вационные тенденции, связанные с успешным выполнением задания. Они возбуждаются в данной ситуации под воздействием ожидания экзаменов и, в свою очередь, вызывают соответ ствующие выученные реакции (RT). Метода измерения указанных мотива-ционных тенденций авторы не предла гают. Второе влечение охватывает те реакции тревожности, которые были приобретены в ситуациях, связанных с экзаменами. Тревожность в этом случае понимается как возникающий в результате подобных реакций силь ный раздражитель (SA). Сам раздра житель в качестве влечения порож дает реакции, направленные на его уменьшение. При этом различаются два вида реакций. Один вид непос редственно вносит вклад в выполне ние задания и тем самым снижает тревожность. Реакции тревожности этого вида релевантны заданию (RAT) и в функциональном отношении при равниваются к реакциям, приобрета емым в результате научения (RT). Другой вид реакций (RA) препятствует выполнению задания. Они, очевидно, не связаны со специфическими требо ваниями ситуации и включают внут ренние эмоциональные переживания некомпетентности, беспомощности и беспокойства, которые снижают са мооценку или оценку со стороны окру жающих; к этим реакциям относится также тенденция избегать связанные с экзаменами ситуации.
Для последнего компонента влече ния, вызываемого тревожностью, с его реакциями, затрагивающими само оценку и безотносительными к выпол нению задания, Мэндлер и Саразон [G. Mandler, S. В. Sarason, 1952] раз работали измерительную методику «Опросник тестовой тревожности» (Test Anxiety Questionnaire; TAQ). Этот опросник состоит из 37 высказы ваний об ощущениях и переживаниях во время экзаменов или перед ними. Например, спрашивается, насколько нервозно чувствует себя испытуемый или насколько сильно у него сердце биение, когда он опасается потерпеть неудачу. Первая попытка валидации состояла в наблюдении проявлений тревожного поведения при решении трудных задач. Суетливость, волне ние, потение, неестественный, напря женный смех, дополнительные вопро сы по инструкции к заданию и другие аналогичные признаки коррелировали с оценками тревожности по TAQ. На основе TAQ были разработаны два других опросника, содержательная и конструктная валидности которых со ответствовали исходному тесту. Са разон [I. Sarason, 1958a] сократил TAQ до «Шкалы тестовой тревожно сти» (Test Anxiety Scale; TAS), состо явшей уже из 21 суждения, на кото рые испытуемый должен был отве чать только утвердительно или отри цательно. Элперт и Хейбер [R. Alpert, R. N. Haber, 1960] разработали тест на тревожность достижения (Achieve ment Anxiety Test; AAT), при помощи каждого из 10 заданий которого изме рялись две мотивационные тенден ции: одна — препятствующая дости жениям (ААТ-), другая — способствующая им (ААТ+). Послед няя из тенденций аналогична реле вантным заданию реакциям тревож ности (RAT), существование которых постулировали Мэндлер и Саразон [G. Mandler, S. В. Sarason, 1952].
Основная парадигма, которой при держивались многие из ориентиро ванных на теоретический подход Мэн-длера и Саразона исследователи, вы глядит следующим образом. На осно вании опросников тревожности, вызываемой экзаменами, формируются группы высоко- и слаботревожных ис пытуемых, которые в различных ситу ационных условиях работают над сложными заданиями. Ситуационные условия варьируются по степени их связи с самооценкой, наличию инфор мации (об успехе или иногда искажен ной неудаче), а также по преднаме ренному подчеркиванию или, наобо рот, отрицанию экзаменационного ха рактера выполняемого задания. Ис пользуются, кроме того, различные указания экспериментатора, позволя ющие индуцировать определенную степень «вовлеченности Я». Получен ные результаты хорошо согласуются между собой [I. G. Sarason, 1960, J. Wine, 1971]. Чем настойчивее под черкивается связь выполняемого за дания с проверкой способностей ин дивида, тем хуже справляются с ним высокотревожные испытуемые и тем лучше его выполняют слаботревож ные. При подчеркивании связи между заданием и самооценкой слаботре вожные испытуемые в достижениях превосходят высокотревожных; при незначительной или умеренной связи задания с самооценкой обнаружива ется противоположная зависимость: высокотревожные превосходят сла ботревожных.
Впервые подобный результат был получен в исследовании, проведен ном Мэндлером и Саразоном в 1952 г. Высоко- и слаботревожные испыту емые должны были по 6 чертежам собрать из кубиков блок, причем за дание представлялось как тест на интеллектуальные способности.
Низкотревожным испытуемым пона добилось для этого значительно меньше времени, и только при сборке последнего блока разница во времени исчезла. Затем были введены три дополнительных фактора. В одном случае предыдущее выполнение за дания представлялось испытуемым как успех, в другом — как неудача. В третьем ничего не сообщалось. В табл. 6.1 приведено время выполне ния задания обеими группами испыту емых после соответствующего сооб щения. Как можно видеть, слаботре вожные испытуемые добились более высоких результатов после сообщения о неудаче. Высокотревожные ис пытуемые показали максимальные результаты, пройдя предварительно нейтральный вариант задания, когда ожидание успеха и неудачи было оди наково сильным. Объяснение резуль татов у опасающихся неудачи испыту емых непосредственно следует из те оретического подхода авторов иссле дования: предварительная оценка способностей индивида вызывает множество предвосхищающих реак ций в виде аффективно окрашенных мыслей и чувств, которые интерфери руют с релевантными решению зада чи шагами и тем самым препятствуют их осуществлению; по крайней мере, это происходит до тех пор, пока действия по выполнению задания еще недостаточно заучены и автома тизированы. Однако менее понятен тот факт, что нетревожные испыту емые полностью реализуют свои спо собности лишь тогда, когда их дости жения оцениваются негативно. Такая оценка, видимо, не стимулирует у них мешающие работе самооценочные ре акции, а, скорее, усиливает интерес и внимание к выполняемому заданию, чего, как представляется, недостает в условиях нейтрального и позитивно го подкреплений. Уже в этом объяс нении особое значение придается стратегии распределения внимания, что, как мы увидим далее, было экспериментально подтверждено и теоретически проанализировано [J. Wine, 1971].
Таблица 6.1
Среднее время (с) выполнения задания, после того как прежнее достижение представлялось испытуемым как успех, неудача или не коммен тировалось (нейтральные условия) [G. Mandler, S. В. Sarason, 1952, р. 170]
Саразон [I. G. Sarason, 1958] в сво их исследованиях тщательнейшим об разом вычленил факторы, влияющие на достижения высоко- и слаботре вожных индивидов. Его результаты, как и упоминавшаяся (гл. 4) работа Вайнера и Шнайдера [В. Weiner, К. Schneider, 1971], свидетельствуют против предположения Тейлор и Спенса о повышении уровня общего возбуждения как причине замедлен ного научения сложным заданиям. Саразон предлагал заучивать бес смысленные слоги при повторном предъявлении и специальной инструк ции, которую он назвал успокаива ющей. Обычную инструкцию по вы полнению задания экспериментатор заканчивал словами, что у многих людей это задание вызывало состо яние возбуждения и внутренней на пряженности, а в результате оно вы полнялось слишком медленно. Пред лагаемое задание легче выполнить, если сосредоточить внимание на его содержании и не думать о том, как добиться успеха. Это дополнительное замечание, не снижая релевантности задания самооценке испытуемых, спо собствовало отвлечению внимания от самонаблюдения и переключению его на содержание работы. В этом случае высокотревожные испытуемые доби вались более высоких результатов, чем в нейтральных или просто ориен тированных на задание условиях. Очевидно, что для улучшения резуль тативности у высокотревожных не обязательно должны уменьшаться пе реживания, связанные с оценкой до стижений, — это же может произойти, если удается сосредоточить их вни мание на выполняемом задании, а не на самих себе. По-видимому, в- опи санном эксперименте такая цель до стигалась введением успокаивающей инструкции. Что же касается слабо тревожных, то у них введение анало гичной инструкции приводило к ухуд шению достижений.
В более позднем исследовании с аналогичными заданиями Саразон [I. G. Sarason, 1972] сопоставил воз действие пяти различных инструкций: (1) нейтральной (обычная инструкция на выполнение задания); (2) ориенти рующей на достижение (задание представлялось как показатель ин теллекта); (3) успокаивающей (отме чалась чрезвычайная сложность за дания и малая вероятность значи тельных успехов в его выполнении, поэтому рекомендовалось не думать о том, как лучше справиться с ним, а просто сосредоточить внимание на его особенностях); (4) мотивированно-ориентирующей на выполнение зада ния (сообщалось, что эксперимент про водится для выявления формы кривой научения, а потому наибольшую по мощь испытуемые могут оказать, если станут относиться к заданию как к возможности поупражняться); (5) ори ентирующей на задание (эксперимент направлен на оценку заданий, а не уровня индивидуальных достижений). В табл. 6.2 приведены полученные результаты.
Таблица 6.2
Среднее число правильных реакций после пов торного заучивания относительно бессмыслен ного словесного материала [I. G. Sarason, 1972, р. 389]
При работе в условиях «ориентации на достижение» слаботревожные по казали лучшие, а высокотревож ные — худшие для себя результаты. Наиболее высокие показатели у вы сокотревожных были при работе в условиях «мотивированной ориента ции на задание», и они заметно прев зошли слаботревожных после успока ивающей инструкции и «ориентации на задание».
Объяснение экзаменационной тревожности особенностями внимания
Тревожность в ситуации экзаменов, по-видимому, зависит от увеличения связанных с самооценкой угнетающих переживаний и мыслей, когда соб ственные способности оцениваются со стороны. Поскольку эти пережива ния не вносят вклада в решение задания, они, отвлекая внимание от связанных с поиском решения усилий, препятствуют проявлению необходимой для достижения способности. Эм пирические доказательства этой кон кретизирующей теоретический под ход Мэндлера и Саразона гипотезы внимания были собраны Уайном [J. Wine, 1971]. Еще Мэндлер и Уот-сон [G. Mandler, D. L. Watson, 1966] установили в содержании ответов вы сокотревожных (TAQ) испытуемых на опросник, предъявлявшийся после проведения эксперимента, значитель ное увеличение мыслей и пережива ний по поводу только что имевших место неудач или успехов [см. также: N. J. Marlett, D. L Watson, 1968].
В своих исследованиях Либерт и Морис установили существование двух по-разному действующих компо нентов экзаменационной тревожно сти. Задания TAQ [R. M. Liebert, L. W. Morris, 1967] и MAS [L. W. Mor ris, R. M. Liebert, 1969] были разделе ны на две группы и соотнесены с успешной сдачей экзаменов. Одна группа заданий связывалась с когни тивной активностью, обозначенной как сомнения индивида в самом себе. Ожидание неудачи и сомнение в соб ственных способностях непроизволь но овладевают самосознанием. Дру гая группа заданий связывалась с автономными телесными реакциями, свидетельствовавшими о повышенной напряженности и эмоциональном воз буждении (эмоциональность). Оба компонента — сомнение в себе (пере живания) и возбуждение (эмоциональ ность) — различаются в трех отноше ниях. Во-первых, ожидание успешной сдачи предстоящего экзамена ковари-ирует с сомнениями в самом себе, но не с возбужденностью; чем меньше ожидается успех, тем выраженнее сомнения в себе [R. M. Liebert, L. W. Morris, 1967; L W. Morris, R. M. Liebert, 1970; M. D. Spiegler, L. W. Morris, R. M. Liebert, 1968; R. M. Doctor, F. Altman, 1969]. Во-вторых, сила сомнения в себе вряд ли изменяется перед, в течение и после экзамена, в то время как наблюдает ся постепенное нарастание и резкий спад возбужденности [М. D. Spiegler et al., 1968]. В-третьих, успех на экза мене ковариирует с сомнениями в самом себе и не связан (или почти не связан) с возбуждением [L. W. Morris R. M. Liebert, 1969; 1970; R. M. Do ctor, F. Altman, 1969]. Моррис и Ли-берт [1969] предлагали работать над заданиями повышенной и пониженной трудности одного из тестов на интел лект, ограничивая и не ограничивая время их выполнения. Испытуемые с высокими показателями сомнения в себе терпели неудачу прежде всего при выполнении заданий в условиях ограниченного времени, особенно ес ли задания были еще и трудными.
В пользу сильно выраженного ком понента сомнения в себе, содержаще гося в опросниках независимо от соб ственно тревожности, говорит осуще ствленный Найчоллсом [J. G. Nicholls, 1976b] анализ «Шкалы тревож ности для детей» (TASC) [S. В. Sara-son, К. S. Davidson, F. E. Lighthall, R. R. Waite, В. К. Ruebusch, 1960]. Ответы на вопросы, которые, скорее, соответствовали «Я-концепции» об уровне собственных достижений, луч ше коррелировали с такими перемен ными, как оценка преподавателей, успехи, каузальная атрибуция успеха и неудачи, до сих пор считавшимися характерными коррелятами тревож ности.
Мешающее влияние связанных с самооценкой когнитивных образований
Попытку дифференцировать описа ния когнитивных образований в зави симости от их содержания и опреде лить их влияние на результат де ятельности по выполнению задания предпринял автор этой книги [Н. Несkhausen, 1980]. Экзаменующимся сра зу после экзамена было предложено ответить в опроснике, насколько их мысли обращались к предметам, пря мо к решаемой задаче не относящим ся. Например, давались вопросы, от носившиеся к анализу причин успеха и неудачи, к размышлениям об ожи даемых последствиях, к самим ожи даниям успеха и неудачи, к связан ным с ними аффективным состояниям и т. п.
Такого рода когнитивному содержа нию обычно приписывается тормозя щее влияние на успешность деятель ности. Вместе с тем предполагается, что интенция реализации и выявления своих возможностей ни препят ствует, ни способствует успеху. В оп росник входили также задания, ко торые позволяли установить, было ли состояние мотивации во время экза менационных испытаний связано с уверенностью в успехе (У-состояние) или с боязнью неудачи (Б-состояние). Сопоставление заданий по оценке обоих состояний осуществлялось с помощью содержательного анализа, уже апробированного при измерении мотива достижения (см. следующий раздел). Факторный анализ соответ ствующих частей опросника выявил шесть факторов (три когнитивных и три аффективных компонента), ха рактеризующих мотивационное состо яние. Эти компоненты соответствуют переменным Либерта и Морриса «сом нение в себе» и «возбуждение». Представленные в заданиях компо ненты можно описать следующим об разом: когнитивные — чувство соб ственной некомпетентности, отрица тельная самооценка, ожидание неуда чи (и, соответственно, противополож ные по знаку компоненты); аффек тивные — эмоциональная возбужден ность, ощущение чрезмерности предъ явленных требований, недостаточный контроль за собственными реакциями. У экзаменующихся с преобладани ем Б-состояния чаще фиксировались 6 из 7 когнитивных образований, от носящихся к самооцениванию, по сравнению с теми, у кого преоблада ло У-состояние; последние почти в 2,5 раза чаще сообщали о «забывании себя», т. е. об отсутствии когнитив ных образований, связанных с само оценкой. Одновременно их внимание концентрировалось на информации, относящейся к содержанию выполня емого задания. Группе испытуемых с Б-состоянием мысли о самооценке ме шали работать, в то время как группа испытуемых с У-состоянием такого рода затруднений не испытывала. Эти зависимые от мотивации разли чия во влиянии связанных с само оценкой когнитивных образований, по-видимому, проявляются независи мо от частоты фиксации самих обра зований. Если, наконец, проследить взаимосвязь различных факторов мо тивационного состояния и достижений во время экзамена, то данные Либер та и Морриса — подтверждаются только когнитивные, но не аффектив ные компоненты — явно ковариируют с экзаменационными оценками. Чем выраженнее были чувство некомпе тентности, негативная самооценка и ожидание провала на экзаменах, тем ниже оказывалась оценка.
Таблица 6.3 поясняет некоторые из полученных результатов. В ней при ведены данные о взаимосвязи факто ров мотивационного состояния с со держанием различных когнитивных образований и экзаменационными оценками.
Как видно из таблицы, различные по содержанию мысли тем сильнее тормозят деятельность субъекта, чем выраженнее у него чувство собствен ной некомпетентности, отрицательная самооценка и беспокойство. Из раз личных когнитивных образований, препятствующих достижению, наибо лее значительными являются: анализ причин успеха и неудачи, привлека тельность последствий экзамена и ожидание результата предпринима емых действий. Они переживаются как мешающие достижениям в том случае, когда у индивида преоблада ет мотивационное состояние боязни неудачи (см. также т. 2, рис. 12.10). Впрочем, как уже отмечалось, с низ кими экзаменационными оценками коррелируют когнитивные, а не аф фективные компоненты мотивацион ного состояния.
Таблица 6.3
Зависимость между выраженностью шести факторов мотивационного состояния боязни неудачи, связанным с самооценкой когнитивным образованием и результатами экзамена [Н. Heckhausen, 1980]
Таким образом, с мотивационным состоянием боязни неудачи связаны три когнитивных фактора, принадле жащие к классу реакций (RA). кото рые, как полагали Мэндлер и Сара-зон [G. Mandler, S. В. Sarason, 1952], мешают выполнению задания. Можно, однако, возразить, что корреляция этих факторов с низкими достижени ями тривиальна, поскольку они обус ловлены реалистической оценкой си туации, — мотивационное состояние боязни неудачи, как оно субъективно представлено в чувстве собственной некомпетентности, отрицательной са мооценке и ожидании провала, лишь сопутствует слабому развитию соот ветствующей способности. Однако против этого предположения говорят уже упоминавшиеся данные [I. G. Sa rason, 1958b; 1972] о том, что боящи еся экзаменов могут при щадящих самооценку условиях заметно улуч шить свои достижения и даже прев зойти тех, кто такой проверки не боится. В более поздних исследова ниях изменения поведения испыту емых, переживающих страх перед эк заменами, также было зафиксирова но заметное улучшение результатов.
Прежде, чем мы перейдем к анали зу этих исследований, опишем теоре тический подход, в русле которого пытались вывести функциональную зависимость между вниманием и до стижением. Истербрук [J. A. Easterbrook, 1959] предположил, что повы шенная эмоциональная активность су жает зону внимания, вследствие чего испытуемый не замечает релеван тные выполняемому заданию раздра жители (степень использования ука зательных стимулов — range of cue utilisation). В эксперименте Уочтела [P. L. Wachtel, 1968] индивиды, испы тывавшие страх перед экзаменами, выполняли задание, требовавшее ловких движений и отслеживания сиг налов в периферическом поле зре ния. Оказалось, что у боящихся экза менов в ситуациях, отягощенных са мооценкой, увеличивались показате ли обработки информации в централь ном поле зрения, но время реакций на периферические сигналы возрастало. Эти данные согласуются с предполо жением Истербрука. Уочтел приписы вает снижение достижений сужению поля внимания, что, в свою очередь, объясняется отвлечением, ввиду уг розы самооценке, части ресурсов вни мания от восприятия внешнего окру жения на внутренние переживания.
Последствия терапевтического вмешательства
Результаты подобного рода воздей ствий дают впечатляющие доказа тельства тому, что боязнь экзаменов не есть только следствие недостаточ но развитых способностей, а пред ставляет собой вызываемое угрожа ющими «Я-концепции» субъекта ука зательными стимулами мотивацион-ное состояние, индивидуальные раз личия в котором определяются моти вированными личностными диспози циями. Терапевтическое вмешатель ство может уменьшить у боящихся экзаменов испытываемое ими чувство страха и сделать их более работоспо собными. Саразон [I. G. Sarason, 1973] в серии экспериментов исполь зовал задачу научения по образцам как обеспечивающую лучшую концентрацию внимания на требованиях за дания и уменьшающую мыслительную активность самооценочного характе ра. В одной из серий экспериментатор показывал, как выполнить задание теста (трудная анаграмма), причем в одном случае — молча, в другом — проговаривая вслух способ действий, в третьем — дополнительно коммен тируя общие принципы решения. В последнем случае у испытуемых, бо ящихся экзаменов, достижения оказа лись наилучшими, и они даже прев зошли тех, кто экзаменов не боялся. Подсказка, как использовать содер жащуюся в образцах релевантную ин формацию, позволила благодаря воз бужденному чувством страха внима нию быстрее заметить эти стимулы тем, кто боялся экзаменов, а не тем, у кого тревожность была ниже.
Но можно ли добиться улучшения достижений, не давая специфичных заданию подсказок и лишь уменьшив самообеспокоенность тех, кто испы тывает страх перед экзаменами? Для ответа на данный вопрос было изме нено влияние образца на принима емое решение [I. G. Sarason, 1975]. Вместо того чтобы делать какие-либо подсказки относительно направления поиска решения, экспериментатор личностно «раскрывался» испыту емым. В одной из ситуаций он призна вался им, что сам боится экзаменов, и описывал различные переживания, которые мешают ему сконцентриро вать внимание на задаче, вызывая у него боязнь неудачи и беспокойство. В другой ситуации он добавлял к сказанному, что у него есть опыт преодоления чувства страха (условие преодоления). В третьей он представ лялся испытуемым как якобы никогда не боявшийся экзаменов. В каждой из описанных ситуаций (а также в двух контрольных) задание (тест на запо минание) давалось либо с акцентом на достижение, либо с нейтральной инструкцией. В целом на различиях в достижениях вновь сказалось взаимо действие боязни экзаменов, как тако вой, и порождаемой инструкцией си туационной тревожности. При ней тральной инструкции испытуемые с сильным чувством страха превзошли тех, у кого его не было; однако при акценте на достижение результаты оказались обратными.
Независимо от вида предлагавшей ся инструкции (которая сама по себе не порождала никаких различий в достижениях) существенное воздей ствие на испытуемых оказали различ ные ситуации с примерами «пережи ваний» экспериментатора. Высокотре вожные испытуемые достигли лучше го результата, когда им сообщались средства преодоления страха, причем в этом случае они даже опередили тех, кто не боялся экзаменов. Самые низкие результаты они показали тог да, когда имели перед собой пример экспериментатора, который, испыты вая страх, по-видимому, не распола гал никакой информацией о способах его преодоления.
Наконец, Мейхенбаум [D. Meichenbaum, 1972] установил, что боязнь экзаменов как личностная диспози ция может быть значительно снижена проведением нескольких сеансов це ленаправленной групповой терапии. Терапевтическое воздействие было, с одной стороны, «ориентировано на понимание»: тем, кто испытывал чув ство страха, разъяснялись причина, природа и отрицательное воздействие сомнений в себе. С другой — психотерапевтическое воздействие осуществлялось в форме модифици рованного метода систематической десенсибилизации*: разучивались специальные способы преодоления страха и саморегуляции, позволявшие сконцентрировать внимание на вы полняемом задании. При сравнении с контрольной группой, на которую ни какого воздействия не оказывалось, и группой, обученной только способам снятия напряженности в ситуациях, вызывающих страх, психотерапевти ческое воздействие во многих отно шениях оказалось успешным. Как те стовые достижения, так и академиче ская успеваемость улучшились. Кро ме того, применение опросника для оценки тревожности (ААТ) выявило значительные позитивные изменения, которые сохранялись и спустя месяц после терапевтического воздействия: тенденция страха, препятствующая достижению успехов (ААТ-), ослабла, а тенденция, способствующая успеху (ААТ+), усилилась.
* Методика систематической десенсибилиза ции [Wolpe J. The Practice of Behaviour Ther apy N. Y. 1969] сочетает приемы релаксации с элементами психотерапии. Ее теоретическим основанием служит так называемая теория реципрокного торможения. Предполагается, что если в состоянии глубокой релаксации человек будет иметь дело с объектами или ситуациями, вызывавшими у него в прошлом аффективные переживания, то их эмоциоген-ность исчезнет или существенно ослабнет за счет несовместимости двух разных типов реакций — расслабления и неприятного эмо ционального возбуждения. Процедурно дан ная методика включает три стадии: обучение приемам релаксации; выявление эмоциоген-ных ситуаций, по отношению к которым необ ходима коррекция; проведение собственно психотерапевтического сеанса. Последний со стоит из двух этапов. На первом из > них пациент погружается в состояние глубокой релаксации. Затем ему предлагается образно представить волнующие его неприятные ситу ации, при этом обязательно контролируется полнота расслабления [см.: Леонова А. Б.
В целом результаты исследований, изложенных в этом разделе, можно охарактеризовать следующим обра зом. Прежде всего, страх перед экза менами представляет собой лично стную диспозицию типа мотива. Ситу ации, когда открыто обсуждаются их достижения, переживаются такими индивидами как угроза их «Я» и порождают мотивационное состояние, проявляющееся в эмоциональной воз бужденности и сомнениях в себе. Са мообеспокоенность может отвлекать внимание от задания и тем самым препятствовать его выполнению. Та кое отрицательное влияние проявля ется лишь в том случае, когда во время выполнения задания берут верх связанные с самооценкой мысли и переживания. Незначительная са мооценочная активность иногда мо жет способствовать достижению. Это, впрочем, относится только к слабо тревожным индивидам в ситуации эк заменов, бросающей вызов их само оценке или связанной с ней. У высо котревожных испытуемых деятель ность улучшается в спокойных, ненапряженных условиях или после овла дения (благодаря концентрации вни мания на самом задании) способами отвлечения от вызывающих сомнения в себе переживаний, иными словами, боязнь экзаменов не есть простое следствие развитых ниже среднего способностей. Отягощенные само оценкой ожидания неудачи у тревож ных испытуемых едва ли основаны на реалистической оценке собственных возможностей в достижении успеха.
Психодиагностика функциональных состояний человека. М., 1984]. Применение этой методи ки нередко дает стойкий положительный эффект, обусловленный комплексным воз действием мышечного расслабления, уста новления положительных ассоциативных свя зей, внушения и самовнушения. (Прим. ред.)
Мотив достижения
Индекс «мотив — мотивации»; полу чаемый в результате анализа ответов испытуемых на измеряющие тревож ность опросники, по своей природе — если воспользоваться терминологией Скиннера — респондентен, а не опе-рантен. Испытуемый указывает сте пень согласия или несогласия, поль зуясь заранее фиксированными вы сказываниями типа: «В ситуациях, связанных с экзаменами, у меня уча щается сердцебиение». При этом он старается припомнить относящиеся к делу самонаблюдения и выработать общее суждение о всех случаях экза менов. (Исключением в настоящее время является только методика из мерения состояния тревожности, предложенная Спилбергером, так как она основана на самонаблюдении, связанном с наличной или только что имевшей место ситуацией.) Операн-тные методики в двух отношениях отличаются от респондентных. Во-первых, при оперантной методике те стовая ситуация, хотя и в миниатюре, более приближена к жизненной ситу ации, т. е. она конкретнее и одновре менно сложнее. Во-вторых, испыту емому в этом случае не навязывают ся отдельные, заранее фиксирован ные ответы на тест, он может доволь но свободно выбирать те или иные аспекты тестовой ситуации и способы действия в ней.
Благодаря конкретному и сложному содержанию тестовой ситуации в сво боде выбора возможных ответов те стовое поведение становится много значным. Возникает дополнительная трудность выделения параметров тестовой ситуации, которые при сравне нии межиндивидуальных результатов могли бы обозначать одно и то же. Вместе с тем респондентные методи ки имеют то преимущество, что тесто вая ситуация в них более естествен на, легче вовлекает испытуемого, бо лее сильно и одновременно дозиро-ванно активируя соответствующие мотивационные состояния, при этом тестируемое поведение проявляется в его личностно-специфической, иде ографической форме. Однако вос пользоваться этим преимуществом можно лишь в случае, если, во-первых, содержание теста будет вы зывать нужное мотивационное состо яние и, во-вторых, в многообразии форм тестового поведения удастся выделить те его особенности, кото рые указывают на вид и силу вызван ного мотивационного состояния. Толь ко тогда так называемые проектив ные методики [L. К. Frank, 1939; Н. Heckhausen, 1960a; В. I. Murstein, 1963] получают преимущество перед опросниками, а их использование мо жет внести серьезный вклад в реше ние трех из числа основных проблем психологии мотивации, а именно — классификации и побуждения моти вов (экспериментальный план типа I), а также измерения (эксперименталь ный план типа II).
Тематический апперцепционный тест
Разработанный в 30-е гг. Мюрреем [Н. A. Murray, 1938; 1943; С. D. Mor gan, Н. A. Murray, 1935] Тематиче ский апперцепционный тест (ТАТ) сти мулировал исследования, коренным образом изменившие процедуры изме рения мотивов. Разработка ТАТ не в последнюю очередь связана с поня тием «проекция», имевшим в психоло гии довольно сложную и переменчи вую историю [см.: Н. Heckhausen, 1960а]. Определяющим стал вариант этого понятия, предложенный Фрей дом [S. Freud, 1894]. По Фрейду, про екция служит защитным механизмом, посредством которого индивиды, прежде всего параноики, приписыва ют другим людям собственные чув ства и намерения, не желая признать их своими. Они как бы проецируют эти чувства «вовне». Хотя с абсолют ной надежностью существование та кого процесса доказать не удалось [В. I. Murstein, R. S. Pryer, 1959], бы ли выявлены другие, не менее заслу живающие внимания взаимосвязи. Так, Мюррей [Н. A. Murray, 1933] на одном детском дне рождения после страшных рассказов в темноте про убийства показал детям фотографии незнакомых лиц и попросил сказать, насколько эти люди злы. После рас сказов те же лица, которые ранее оценивались детьми как добрые, бы ли охарактеризованы ими как значи тельно более злые. Очевидно, здесь сказалось дополнительное стимули рование ситуацией мотивационного состояния повышенной боязни. Сэн-форд [R. H. Sanford, 1937] установил также, что на толковании содержа ния картинок заметно сказывается чувство голода. Частота упоминания связанных с едой признаков при этом возрастает.
Оставалось сделать небольшой шаг, чтобы от этой методики, позво ляющей получить индекс мотивации, перейти к разработке методики, да вавшей показатели «мотив — мотивации». Для этого предъявлявши еся картинки должны были тематиче ски соответствовать определенным мотивам, стимулируя у их интерпрета тора соответствующие мотивацион ные состояния, которые могли прояв ляться в опознании и толковании картинок. Чтобы создать у испыту емого мотивационное состояние, те матически связанное с воспроизве денной на картинке ситуацией, испы туемого просили составить по предъ явленной картинке развернутый рассказ, для чего ему было необходи мо полностью переключиться на из ображенную ситуацию, обдумать, что в ней происходит и может произойти дальше, представить, о чем думают и что чувствуют изображенные лица, и т. д. Если в рассказах разных испыту емых по содержательно одинаковым картинкам мотивационная тематика проявляется различным образом, то при прочих равных условиях это поз воляет судить о различиях в соответ ствующем мотиве.
Мюрреевское диспозициональное понятие мотива (need) и его класси фикация мотивов уже рассматрива лись в гл. 3. Это понятие и классифи кация оказали решающее влияние на разработку ТАТ и первоначально предложенную систему анализа со держания рассказов [Н. A. Murray, 1943]. Отметим, кстати, что разработ ке методики ТАТ способствовала дис куссия между Мюрреем и Оллпортом, профессорами Гарвардского универ ситета. Оллпорт [G. W. All port, 1953] считал, что индивиды, не проявля ющие невротических симптомов, на непосредственный вопрос об их моти вах сразу могут дать ответ. На это возразил Мюррей, который в данном вопросе придерживался позиции Фрейда, впервые изложенной еще в 1900 г. Мюррей утверждал, что моти вы недоступны интроспекции и нахо дят свое выражение в мечтах, снови дениях и других продуктах воображе ния. Однако мы не станем задержи ваться на истории споров по данному и другим вопросам, связанным с мето дикой ТАТ [см.: A. W. Combs, 1947; Н. Heckhausen, 1963b; H.-J. Kornadt, 1964; W. Lens, 1974].
Измерение мотивации достижения
Методика ТАТ в том виде, в каком она была разработана Мюрреем для клинико-психологической диагностики личности, не могла считаться надеж ным инструментом измерения отдель ного мотива, что побудило Мак-Клелланда и его коллег заняться в конце 40-х гг. поиском средств изме рения отдельных мотивов. Они изуча ли возможности применения ТАТ в более однозначных условиях, когда различные мотивационные состояния создавались при помощи эксперимен тальных средств. Например, исполь зовалось голодание, длительность ко торого задавалась лишением пищи на различные сроки: 1, 4 и 16 ч, но при этом сами испытуемые, скажем мат росы-подводники, не догадывались, что участвуют в исследовании [J. W. Atkinson, D. С. McClelland, 1948]. Кроме того, проведение ТАТ было объективировано и стандарти зовано в форме группового варианта методики. Картинка, содержательно связанная с пищей, на 20 с показыва лась испытуемому; затем ему дава лось 4 мин для написания по ней рассказа. С этой целью на листе бумаги предъявлялись четыре вопро са, на которые требовалось дать от вет. (Это были вопросы о тех событи ях, что происходят на картинке в данный момент, или о тех, что приве ли к возникновению изображенной ситуации, о том, что думают и чув ствуют сами персонажи, а также о том, как будет ситуация развиваться дальше и чем закончится.)
Рассказы по ТАТ испытуемых, ли шенных пищи на разные по длитель ности промежутки времени, тщатель но анализировались с точки зрения имеющихся в них различий. Было установлено, что с увеличением вре мени пищевой депривации в расска зах начинают чаще встречаться вы сказывания, связанные с приемом пи щи или продуктами питания, причем одновременно уменьшается число вы сказываний на другие темы. Отмечал ся также рост упоминаний скудости средств питания, инструментальной активности, приближавшей время принятия пищи, и нехватки пищи пер сонажам рассказа. Напротив, умень шалось число упоминаний действий, связанных с едой и утолением голо да. После тщательного отбора от дельных категорий содержания рас сказов и их положительной или отри цательной оценки в баллах (в зависи мости от увеличения или уменьшения частоты их появления с возрастанием депривации) была разработана проце дура анализа содержания рассказов. Ее применение экспертами, не имев шими никакой информации об услови ях пищевой депривации, в которых писались рассказы, выявило суще ственные расхождения показателей состояния голода при воздержании от пищи в пределах 1 — 4 ч по сравне нию с 16 ч.
Учитывая столь тщательные поиски разделительных критериев, результат оказался не слишком впечатляющим. Однако он воодушевил исследовате лей на то, чтобы без дополнительной перекрестной валидации методики из мерения состояния голода применить эту объективированную в отношении натуральных потребностных состо яний методику для измерения более высоких, психогенных мотивов. Ос новной вопрос заключался в пригод ности данного метода для получения не только показателя мотивации, но и индекса «мотив — мотивации», т. е. в том, насколько эта методика отража ет относительно устойчивые индиви дуальные различия в силе мотивов. В поисках ответа на этот вопрос Мак-Клелланд и его сотрудники [D. С. McClelland et al., 1949; 1953] занялись изучением мотива достиже ния.
Логика метода измерения мотива была проста [D. С. McClelland, 1958a; 1971]. Его апробация способствовала тому, что исследования мотивации значительно продвинулись вперед. Испытуемые вновь должны были пи сать рассказы по картинкам, темати ка которых на этот раз уже относи лась к достижениям. На рис. 6.4 изоб ражена одна из наиболее часто ис пользовавшихся картинок. И опять-таки перед написанием рассказов ис следователи пытались создать раз личные мотивационные состояния, для чего использовался тест, состо явший из 7 разных заданий, предъяв лявшихся в 6 различных условиях по буждения мотива достижения. Раз личная сила побуждения должна бы ла по-разному проявиться в содержа нии рассказов, релевантных данному мотиву. Мы, таким образом, имеем здесь дело с экспериментальным пла ном типа la (см. табл. 1.4), который прежде всего пригоден для решения таких основных проблем, как класси фикация мотивов (в данном случае установление границ мотива достиже ния) и их побуждения; но этот план не решает еще проблемы измерения мо тива (экрпериментальный план типа Па), поскольку для этого необходимо разработать способ анализа содержа ния рассказов по ТАТ, который позво лил бы отличить друг от друга неоди наково стимулированные мотивацион ные состояния.
Длившийся 20 — 30 мин предвари тельный тест и непосредственно за ним предъявлявшаяся методика ТАТ проводились разными экспериментаторами с тем, чтобы оба были свобод ны в своих действиях. Предполага лось, что индуцированное в предвари тельной части исследования мотива-ционное состояние сразу не исчезает, но сохраняется и во время написания рассказов. Условия побуждения моти ва были разделены следующим образом.
Расслабляющее. Экспериментатор представлялся испытуемым студен том старшего курса, вел себя во время эксперимента очень раскован но, сообщал, что предложенные те стовые задания еще только разраба тываются и поэтому проверяются не испытуемые, а сами задания с целью их совершенствования. Он также го ворил, что испытуемым можно не указывать свои фамилии и не подпи сывать тестовые бланки.
Нейтральное. В этом случае тема тически связанное с достижениями содержание ситуации не преувеличи валось, но и не преуменьшалось. Си туация эксперимента должна была походить на обычное исследование.
Ориентирующее на достижение. В этом случае экспериментатор вел се бя, как экзаменатор, подчеркивал значение предложенных заданий как теста, направленного на оценку спо собностей, и побуждал участников «сделать все от них зависящее».
Успех. Тестовые задания предъяв лялись с теми же комментариями, что и в предыдущем случае. После выполнения первого из них и в конце серии испытуемые получали возмож ность сравнить свои результаты с сообщавшимися экспериментатором «нормами», которые были столь низ кими, что каждый испытуемый доби вался «успеха».
Неудача. Все происходило так же, как и в предыдущем случае, за ис ключением сообщаемых «норм», кото рые были заведомо выше результа тов испытуемых, что неизбежно вело к переживаниям неудачи.
Успех — неудача. После первого за дания следовал «успех», как в усло вии успеха, а в заключение теста — «неудача», как в условии неудачи.
Каждое из этих побуждающих усло вий несет в себе определенные, тема тически связанные с достижением со держания, которые указывают на привлекательность (валентность) воз можных последствий деятельности. Речь идет о тех естественно ожида емых в данной ситуации, а затем и переживаемых валентностях, которые вызывают релевантные мотиву чув ства, активируя определенное состо яние мотивации (особенно сказывает ся при этом влияние успешных или неуспешных результатов на самооцен ку и оценку другими) [D. С. McClel land, 1971; Н. Heckhausen, 1977а, b]. Вряд ли в расслабляющем условии, когда как бы проверяются сами те стовые задания, а не собственные способности испытуемого, хороший результат будет иметь решающее значение для самоутверждения или оценки другими. Точно так же не будет чрезмерной угроза плохого ре зультата. Последний, однако, будет оцениваться иначе в условии индуци рования неудачи.
Рис. 6.4. «Два изобретате ля», одна из наиболее часто используемых картинок в ме тодиках n Ach [D. С. McClel land, J- W. Atkinson, Я. А. Clark E. L. Lowell, 1953, р. 101]
Разработка ключевых категорий для анализа содержания рассказов
Два условия: расслабляющее и «не удача» — первоначально считались предельными в отношении побужде ния мотива. Условие неудачи Мак-Клелланд, Кларк, Роби и Аткин-сон [D. С. McClelland, R. A. Clark, Т. В. Roby, J. W. Atkinson, 1949] сна чала трактовали по аналогии с пище вой депривацией как создающее де фицит в удовлетворении мотива до стижения и поэтому видели в нем условие наиболее сильного побужде ния мотива. Позднее [D. С. McClel land et al., 1953] от этой сомнитель ной аналогии с мотивом голода приш лось отказаться из-за ряда трудно объяснимых случаев частоты встре чаемости отдельных категорий содер жания рассказов, написанных испыту емыми в ситуациях расслабления и неудачи. Сравнение частоты встреча емости этих категорий навело на мысль о существовании особых реак ций на неудачу, которые нельзя было считать типичными для сильно стиму лированного мотивационного состо яния. По этой причине расслабляюще му условию было противопоставлено условие, ориентирующее на достиже ние, после чего исследователи заня лись поиском таких категорий содер жания рассказов, которые своей ча стотой распределения достаточно оп ределенно выражают экстремаль ность этих двух условий побуждения.
При этом исходили из общего пред ставления, что для мотивированных на достижение переживаний и пове дения всегда характерно соотнесение с высоким стандартом качества. Это общее определение было конкретизо-вано в трех спецификациях, которые с большей частотой встречались в рассказах, написанных после ориен тированной на успех деятельности, чем в рассказах, написанных в расслабляющей ситуации. Соответствен но, рассказ только тогда классифици ровался как «содержащий тему до стижения» (показатель в баллах — + 1), когда в нем шла речь (а) об ориентации деятельности на некото рый стандарт прилежания (например, о стремлении получить хорошую оцен ку на экзаменах) или (b) о достиже нии такого результата, который, по общему мнению, мог бы считаться «уникальным» (скажем, изобретение), или (с) о тематически связанных с достижением отдаленных целях (на пример, профессиональных). Если ни один из этих показателей не присут ствовал в анализируемом рассказе, а речь шла просто о выполнении какой-либо обычной работы, тематика рас сказа рассматривалась как «неопре деленная» (показатель в баллах — 0). Если же рассказ вообще не содержал никаких намеков на выполнение его персонажами работы, результаты ко торой могли бы оцениваться как до стижение, то он считался «не связан ным» с темой достижения (показа тель в баллах – -1).
Когда тема достижения присутство вала в рассказах в явном виде, соз датели методики определяли специ фические категории содержания ори ентированного на достижение поведе ния, частота появления которых поз воляет наиболее четко различить обе крайние формы условий побуждения мотива. На рис. 6.5 приведена выра ботанная в итоге такой работы схема анализа содержания рассказов, при помощи которого выделялся направ ленный на достижение поведенче ский процесс. Этот процесс начинает ся в индивиде с его потребности (п) достижения определенной цели и соп ровождается ожиданием успеха (0+) или неудачи (0-). Инструментальная активность, направленная на дости жение цели, может быть успешной (И+) или неудачной (И-); оказыва емая извне поддержка (Пд) усилива ет активность, а имеющиеся в окру жении препятствия (Пр0) или индиви дуальные недостатки (ПрИ) могут ее блокировать. При этом после успеха или неудачи возникают соответствен но позитивные (С+) или негативные (С-) эмоциональные состояния. Для каждой из перечисленных категорий содержания были получены доказа тельства того, что она чаще встреча ется в рассказах, написанных после выполнения заданий с инструкцией, ориентирующей на достижение, чем после расслабляющей инструкции.
Таким образом, ключевые катего рии для обработки содержания были отобраны и определены настолько тщательно, что обеспечивалась высо кая степень согласованности оценок различных экспертов [D. С. McClel land et al., 1953; J. W. Atkinson, 1958, гл. 12 и приложение I]. Каждая из категорий, если она встречалась в рассказе, оценивалась в 1 балл. Сум ма баллов, полученных по всем рас сказам, написанным одним испыту емым, рассматривалась как показа тель его мотивации достижения. На табл. 6.4 приведены в порядке возра стания определенные при помощи данных ключевых категорий содержа ния средние показатели мотивации для конкретных условий побуждения. Как и предполагалось, методика ана лиза содержания доказала свою при годность для измерения индекса мо тивации; показатели растут вместе с ростом силы побуждения. В дальней ших исследованиях эти результаты подтвердились [Е. L. Lowell, 1950; J. С. Martire, 1956; R. N. Haber, R. Al-pert, 1958].
Таблица 6.4
Влияние различных условий побуждения на показатели мотивации достижения в написан ных после выполнения задания рассказах ТАТ [D. С. McClelland et al., 1953, p. 184]
Разработанная Мак-Клелландом и его коллегами методика ТАТ для из мерения мотивации представляет со бой средство систематического полу чения выборок мыслей испытуемого, воображаемых оперантных действий, которые дозированно индуцируются в соответствии с темой мотива и исчер пывающим образом оцениваются с помощью ключевых категорий обра ботки содержания как по качествен ным показателям, так и по степени интенсивности мотивационного состо яния. В сравнении с другими описан ная методика имеет, как представля ется, некоторые преимущества. Пе ред респондентными опросниками, ес ли учесть уже отмечавшуюся операн-тную природу деятельности вообра жения, она обладает тем достоин ством, что воображаемые пережива ния и поступки могут оформляться в сочетании со сложными нюансами значений. Кроме того, цель использо вания методики, представляемой как «тест на воображение», остается для испытуемого скрытой, что почти ис ключает возможность проявлений тенденций к фальсификации, избега ния социально нежелательных и предпочтения социально одобряемых ответов. По сравнению с наблюдени ем за реальным поведением в анало гичных жизненных ситуациях этот ме тод значительно экономичнее. (Сколько усилий и времени пришлось бы затратить, чтобы пронаблюдать испытуемых в тех жизненных ситуаци ях, которые столь легко разворачиваются в их рассказах!) Наконец, в то время как на реальные действия вли яет множество немотивационных фак торов и внешних обстоятельств, в деятельности воображения лично стные ценностные диспозиции, ожида ния и цели действий в буквальном смысле слова черпаются из ближай шего источника.
Рис. 6.5. Схема дифференциации целенаправ ленной последовательности действий в соот ветствии с категориями содержания рассказов по ТАТ. П — потребность в достижении цели; О+ — ожидание успеха; О-----ожидание неуда чи; С+ — позитивное эмоциональное состо яние; С------негативное эмоциональное состо яние; И------неудачная инструментальная де ятельность; И+ — успешная инструментальная деятельность; Пд — поддержка извне; Пр0 — препятствие, возникающее в окружающей об становке; ПрИ— недостатки индивида [D. С. McClelland, J. W. Atkinson, E. L. Lowell, 1953, p. 109]
Мак-Клелланд и его коллеги [D. С. McClelland et al., 1949] первыми указали на преимущества новой мето дики. Их исследование, как они пишут,
«...построено на естественном допущении об управляемости воображаемого поведения теми же основными принципами, что и всякого друго го. Например, в ряде экспериментов установле но аналогичное возрастание инструментальной активности с ростом влечения, как и на обыч ном двигательном уровне; в других эксперимен тах, как при обусловливании по Павлову, за фиксировано точно такое же возрастание анти ципирующих целевых реакций (слюноотделе ние). Если считать, что принципы, управляющие воображаемым поведением, ничем не отлича ются от управляющих практическим действием и оба типа поведения анализируются по соот ветствию одним и тем же категориям ответов, то используемый в данном случае метод ока зывается более тонким и гибким средством обоснования и распространения этих принци пов, чем обычный метод изучения практиче ских действий. Так, весьма трудно получить практическую реакцию, которая соответствова ла бы предвосхищению депривации, следующе му за побуждением влечения на уровне вообра жения. Можно даже пойти еще дальше и предположить, что, используя данный метод, Толмен мог бы изучать «когнитивные карты» более непосредственно, а не выводить их существование как значимых и детерминиру ющих поведение промежуточных переменных из поведения крыс ...» [р. 254].
Авторы также видят в полученных ими результатах определенное под тверждение выводов о мотивах, к которым под влиянием толменовского доказательства существования про цессов ожидания пришел еще Халл в начальный период своей деятельно сти. О тех категориях содержания, частота которых возрастает с ростом побуждения мотива, Мак-Клелланд и его коллеги пишут:
«Большинство, если не все они, по-видимому, направлены в будущее — например, установ ленные желания достижения, успешная инстру ментальная деятельность, антиципирующие це левые реакции и позитивные эмоции в конце рассказа. Вместе с тем категории не меняют ся, что, казалось бы, больше относится к объективному описанию ситуации... без устрем ления или момента предвосхищения. Это... оз начает, что одна из основных характеристик мотивации, — по крайней мере, мотивации до стижения — быть антиципирующей или опере жающей. Может показаться, что в этом мы радикально отходим от обычного представле ния о мотиве как о длительное время дефицит ном стимуле; но, как ни странно, Халл [С. L. Hull, 1932], исходя из совершенно других данных, пришел почти к такому же заключе нию, а именно, что частичные антиципирующие целевые реакции — это ключ к пониманию це ленаправленных и мотивационных феноменов. Фактически можно доказать, что наблюдавши еся в этом эксперименте антиципирующие це левые реакции дают такое независимое под тверждение точки зрения Халла, которое труд но было бы получить, экспериментируя с жи вотными» [ibid., p. 253].
Измерение мотива достижения
В целом разработанные методики позволили получить индикаторы мо тивации, которые оказались чувстви тельными к тематическим различиям побуждения. Необходимо было прис пособить данные методики для изме рения мотива, т. е. стандартизовать условия побуждения по степени выра женности и равнозначности для всех испытуемых, чтобы различия в пока зателях мотивации можно было объ яснить не ситуационным побуждени ем, а различиями в личностных дис позициях (экспериментальный план типа II). Иными словами, предельные интраиндивидуальные различия в разных ситуациях необходимо было отличить от предельных межиндиви дуальных различий в одной и той же ситуации. Вопрос в том, что и относи тельно какой степени побуждения должно быть стандартизовано в ме тодике ТАТ. Для этого в методике следовало проанализировать пять ее составных частей: (1) общие ситуаци онные условия (например, выполне ние предварительного задания или способ поведения экспериментатора); (2) инструкцию к написанию расска зов (например, указание на то, что методика представляет собой тест на воображение, а не тест достижения); (3) проведение теста (групповая про цедура — письменные ответы на воп росы в заранее подготовленных оп росных листах в условиях ограничен ного времени — была необходима для уменьшения влияния посторонних факторов); (4) тематически связанное с достижением содержание картинок ТАТ; (5) ключевые категории анализа. Из всех этих частей в методике уже были достаточно отработаны: инструкция, проведение теста и способ оценки результатов. Предстояло только выяснить степень побуждения различных ситуационных условий и самих картинок.
Еще раньше [R. N. Haber, R. Alpert, 1958; Е. Klinqer, 1967] различные средние показатели nAch подвер глись систематическому исследова нию. Чем сильнее [установлено в: В. Jacobs, 1958] побуждающее вли яние содержания серии картинок, тем выше показатели мотива. Если по медиане показателей по ТАТ испыту емых разделить на высоко- и слабо мотивированных, то полученные груп пы испытуемых столь же хорошо мо гут разделить серии картинок на сильно- и слабопобуждающие [D. С. McClelland et al., 1953, p. 198]. To же самое относится к любым задаваемым ситуацией условиям по буждения (даже жесты эксперимента тора влияли на различия) [Е. Klinger, 1967]. Каждый из двух обсуждаемых факторов побуждения — картинки и заданная экспериментальная ситу ация — примерно одинаковым образом повышал показатели nAch. Эти фак торы в основном и влияют на разли чия в потребности достижения, по-видимому, не взаимодействуя друг с другом. На вопрос о том, какой силой побуждения должны обладать оба фактора и в каком сочетании исполь зоваться для наилучшего различения мотива, можно ответить следующим образом:
«Наиболее избирательным является сочета ние сильного ситуационного влияния и слабого воздействия картинок, или наоборот» [D. С. McClelland et al., 1953, p. 194; и далее: R. N. Haber, R. Alpert, 1958]. «Взятые вместе, эти факторы не должны быть ни слишком слабыми, поскольку тогда испытуемому едва ли придут в голову мысли, тематически связан ные с достижением, и в результате межиндиви дуальные различия будут нивелированы «сни зу»; ни слишком сильными, поскольку тогда испытуемому независимо от его склонностей тематически связанное с достижением содер жание будет навязано извне, и межиндивиду альные различия будут нивелированы «свер ху». Практика проведения эксперимента показывает, что лучшие результаты дают слабые ситуационные влияния (нейтральные условия без какой бы то ни было настройки посред ством инструкции или проведения предвари тельного эксперимента) и выраженная темати ка предъявляемого изобразительного матери ала. Это сочетание факторов имеет перед другими очевидные преимущества: (1) требует минимальных затрат; (2) естественно и, глав ное, (3) надежно, т. е. может быть воспроизве дено с большим постоянством, что повышает измерительную надежность методики...» [Н. Heckhausen, 1964b, S. 245].
Против слабо выраженной темати ки содержания картинок говорит и возникающая вследствие этого много значность, которая может привести к конкуренции представлений рассказ чика, относящихся к темам различных мотивов [S. Feshbach, 1961], послед нее важно только для методики, предназначенной установить интраин дивидуальные проявления различных мотивов. При достаточно выраженной теме мотива в содержании картинок повышается надежность теста, т. е. устойчивость показателей при пов торном тестировании [R. N. Haber, R. Alpert, 1958]. Была также установ лена нецелесообразность введения в инструкцию тематически связанных с достижением акцентов, когда, ска жем, написание рассказов выдается за тест на интеллект. Эти акценты обычно настолько сковывают испыту емых, что анализ содержания дает не так уж много [D. С. McClelland et al., 1953, p. 103]. В условиях сильного побуждения ситуацией и картинка ми у части людей выявился парадок сальный эффект: их показатели по ТАТ оказывались ниже, чем в бо лее слабых условиях побуждения [W. A. Scott, 1956]. Рассказы станови лись короче и содержали больше мыслей о неудаче. Очевидно, это были люди, опасающиеся неудачи, усматривающие в сильном побужде нии к достижению угрозу себе, а потому даже в деятельности вообра жения предпочитающие поведение избегания (так называемые «избега-тели»). Исходя из этого случая обрат ного эффекта, порождаемого пережи ванием ситуационного побуждения как угрожающего, некоторые авторы [R. S. Lazarus, 1961] предположили существование общего обратного эффекта, характерного для рассказов по ТАТ. Они утверждали, что тот, кто в жизни нечасто добивается достиже ний, должен писать рассказы, содер жание которых тематически сильно связано с достижением, и наоборот. Однако до сих пор никаких доказа тельств этому найдено не было. Ско рее, напротив, представляется, что деятельность воображения и поступ ки параллельны друг другу, по край ней мере, в случае мотивов, связан ных с социальным табу, таких, как сексуальность и агрессивность [D. С. McClelland, 1966; Н. Heckha-usen, 1967, p. 13].
Измерение индивидуальных разли чий в мотиве в стандартизованных условиях побуждения в конечном сче те означало, что применяемый метод валиден. Многочисленные исследова ния, в которых с помощью показате лей мотива удалось наилучшим обра зом объяснить дисперсию различных аспектов поведения и переживаний, подтвердили его валидность. Этим вопросом мы займемся после экскур са в историю разработки обсужда емой и других методик. А пока отме тим, что измерение с помощью ТАТ величины мотива достижения у жен щин уже в первых экспериментах по условиям побуждения столкнуло ис следователей с загадкой. Мы к этому вернемся в гл. 12, когда пойдет речь об эффекте так называемой экстрин-сивной привлекательности.
Измерение тенденций «надежды на успех» и «боязни неудачи»
Для группы исследователей, кото рую возглавлял Мак-Клелланд, не было секретом, что при измерении мотива достижения в ключевых кате гориях анализа часто смешиваются две различные мотивационные тен денции, а именно тенденция «надеж ды на успех» (мотив успеха) и «бояз ни неудачи» (мотив неудачи). Таким образом, применяемые при обработке ключевые категории отражают свя занное с успехом и неудачей содер жание, и все оно сводится к выража емому в баллах единому показателю. Здесь дает о себе знать исходная концепция, когда мотивация достижения рассматривается по аналогии с потребностью в пище и соответствен но этому стимулирование неудачи приравнивается к повышенному со стоянию голода. Проведенный впос ледствии анализ побуждающего воз действия успеха и неудачи на частоту связанного с ними содержания не дал каких-либо однозначных результатов. Хотя частота как позитивных, так и негативных эмоциональных состояний повышалась, но в отношении ожида ний успеха и неудачи картина оказа лась парадоксально противополож ной («эффект Поликрата»). В уже обсуждавшемся исследовании Скотта [W. A. Scott, 1956] было установлено, что группа так называемых «избегателей» в условиях более сильного побуждения имеет меньшие по вели чине показатели потребности дости жения, чем в условиях более слабого побуждения.
Проведенный в связи с неясностью эффектов побуждения факторный анализ категорий содержания и преж де всего взаимосвязей показателей потребности достижения с различны ми поведенческими переменными вполне определенно подтвердил не обходимость различения двух мотива-ционных тенденций [Н. Heckhausen, 1963а; b, S. 40 — 48]. Еще в 1953 г. Мак-Артур подверг критике точку зрения, согласно которой с возраста нием силы мотивации в содержании рассказов должно соответственно увеличиваться число признаков, те матически связанных как с успехом, так и с неудачей. Он сопоставил выделенные по соотношению между способностями к обучению в школе и учебными успехами две группы школьников, одна из которых была, скорее, ориентирована на успех, а другая — на неудачу, и установил, что в написанных ими рассказах домини руют признаки, связанные соответ ственно с успехом и с неудачей.
Но даже когда суммарные показа тели потребности достижения соотно сились с релевантными мотиву пове денческими переменными, все же бы ли основания разделять две тенден ции мотива достижения. Поразитель ным образом средняя треть, а порой и половина распределения показателей nAch всегда соответствовала тем по веденческим данным, которые указы вали на тенденцию избегания неудачи.
Эту проблему «средней трети» рас пределения показателей мотива до стижения в конце 70-х гг. Соррентино и Шорт [R. M. Sorrentino, J.-A. Short, 1977] вновь подвергли эксперимен тальному анализу. В четырех своих исследованиях и при повторном ана лизе ранее проведенных работ они получили теоретически неожиданные результаты, если сильно- и слабомо тивированные (по показателю nAch) или мотивированные на успех и не удачу (nAch по сравнению с TAQ) испытуемые сравнивались между со бой по медиане, а не по верхней или нижней трети распределения. Испы туемые со средними по величине по казателями мотива по их поведенче ским характеристикам выпадали из среднего положения между двумя другими экспериментальными группа ми (верхняя и нижняя трети распре деления показателей). Авторы иссле дования предположили, что для ис пытуемых из средней трети распреде ления показателей, т. е. для тех, о ком. обычно говорят «ни то ни се», в различных ситуациях характерна низ кая консистентность (стабильность) мотивации, а потому их поведение в большей степени подвержено вли янию ситуационных факторов, чем по ведение тех, чьи показатели попада ют в верхнюю и нижнюю трети рас пределения [D. J. Bern, A. Allen, 1974].
В качестве примера исследования, в котором нижние половины распре деления показателей nAch свиде тельствуют о мотивационных тенден циях избегания неудачи, приведем связанную с эффектом Зейгарник ра боту Аткинсона [J. W. Atkinson, 1953]. Автор исследования предлагал зада ния, выполнение которых прерыва лось на середине в расслабляющих, нейтральных и ориентированных на достижение условиях. Полученные результаты представлены на рис. 6.6. С возрастанием тематически связан ного с достижением побуждения вы сокомотивированные испытуемые вспоминали больше, а слабомотивированные — меньше незавершенных заданий. Но чем больше незавершен ность оформлялась как неудача, тем выраженнее оказывался эффект Зей гарник у мотивированных на успех и тем быстрее он исчезал у мотивиро ванных на неудачу. У последних это можно было объяснить проявлением нейтрализующих эффект Зейгарник защитных тенденций, как это часто наблюдалось в ситуациях, отягощен ных самооценкой (см. гл. 5).
Рис. 6.6. Средняя частота запоминания неза-вершаемых заданий у высоко- и слабомотиви рованных (по показателям nAch) испытуемых при трех различных условиях тематически связанного с достижением побуждения [D. С. McClelland et а/., 1953, р. 266]
Моултон [R. W. Moulton, 1958], в свою очередь, использовал эффект Зейгарник в качестве внешнего кри терия для повторного анализа взятых из эксперимента Аткинсона рассказов по ТАТ тех испытуемых, у которых условия усиливающегося побуждения к достижению никак не улучшали запоминания незавершенных заданий. В рассказах этих испытуемых чаще должно было встречаться содержа ние, характерное для тенденции «бо язни неудачи». С помощью чередова ния методов валидации от различных вариантов побуждения до корреляций с релевантными мотиву внешними критериями удалось найти и выде лить те категории содержания, которые в условиях ориентации на дости жение соотносятся с преимуществен ным запоминанием завершенных за даний. В результате была установле на линейная зависимость между вы раженными в баллах показателями, полученными в соответствии с новы ми ключевыми категориями обработ ки содержания на представленность в нем мотива неудачи, и феноменом, обратным эффекту Зейгарник. Новые ключевые категории определялись не только учетом выявленных ранее не гативных категорий: частично эти ка тегории пришлось переопределить, частично ввести новые. В отличие от них показатели в баллах для мотива успеха были определены только на основании позитивных ключевых ка тегорий для nAch; со своей стороны они обнаружили линейную взаимо связь с запоминанием незавершенных заданий, причем более тесную, чем показатели nAch.
Попытка Моултона выделить обе мотивационные тенденции, однако, не имела продолжения и не была перек рестно валидализована. Вместо этого в американских исследованиях моти вации для установления мотива не удачи использовались опросники на тревожность, большей частью на бо язнь экзаменов (TAQ, реже ААТ).
Вплоть до сегодняшнего дня их использование так и не получило убедительного обоснования. Вопросы, касающиеся боязни экзаменов, отно сятся не к мотиву как личностной тенденции избегания неудачи, а в лучшем случае к поведенческим сим птомам, которые человек способен замечать у себя, когда уже находится в ситуации, угрожающей ему неудачей [J. W. Atkinson, 1964, р. 289]. Неизве стно, существует ли между мотивом (тенденцией) избегания неудачи и нейровегетативными признаками (на пример, учащенным сердцебиением) линейная зависимость. Так, поведе ние при повышенной поисковой моти вации тоже может сопровождаться напряженностью и беспокойством. Наконец, еще не было попыток разде лить экзаменационную тревожность на два компонента: сомнение в себе и эмоциональность [R. M. Liebert, L. W. Morris, 1967], проверив каждый в качестве индикатора избегания неудачи.
В англоязычной научной литерату ре показатели nAch обычно привле кают в качестве индикатора мотива успеха, а данные по TAQ — в каче стве индикатора мотива неудачи. Распределения обоих показателей чаще всего разделяются по медиане. Испытуемым с показателями nAch, расположенными выше медианы, и показателями TAQ, расположенными ниже ее, приписывается «высокий ре зультирующий мотив достижения». Сила мотива неудачи рассматривает ся при этом как сдерживающая, сни жающая величину ведущего мотива успеха (nAch) [J. W. Atkinson, 1957; 1964]. Хотя это определение обеих мотивационных тенденций оказалось плодотворным, сочетание оперантных методик ТАТ с респондентными оп росниками для измерения обеих моти вационных тенденций не позволило получить убедительных данных и оп ровергает трактовку мотива неудачи исключительно как тормозящего де ятельность фактора [Н. Heckhausen, 1963а, 1968, 1977а; К. Schneider, 1973].
Методика ТАТ для обоих мотивов достижения
В немецкоязычных исследованиях признание получила методика ТАТ, измеряющая обе мотивационные тен денции. При создании двух независи мых ключевых категорий обработки содержания рассказов для получения показателей «надежды на успех» (НУ) и «боязни неудачи» (БН) автор этой книги [Н. Heckhausen, 1963a] вы делил сначала условия побуждения, делающие максимальными индивиду альные различия в мотивах: ней тральная инструкция и картинки, од нозначно указывающие на ситуацию достижения. На половине из 6 карти нок действие развивается успешно, на других трех ситуация складывает ся неудачно (для школьников Мейером, Хекхаузеном и Кеммлером бы ла разработана параллельная серия картинок) [W.-U. Meyer, H. Heckha usen, L. Kemmler, 1965]. В качестве главного критерия идентификации суждений, указывающих мотивиро ванность на успех или неудачу, ис пользовались не вариации предвари тельного побуждения мотива, а пове денческий критерий — динамика вы бора сложности задач в проводимом независимо эксперименте по уровню притязаний. Это позволило строить исследование на иных основаниях. В рассказах по ТАТ двух групп испыту емых с позитивным или негативным отклонением целей сравнивались и выявлялись типичные различия в со держании высказываний. В результа те многократного контент-анализа бо лее чем 4000 рассказов и последу ющего уточнения определений кате горий были отобраны признаки обеих мотивационных тенденций [Н. Heckha usen, 1963а, р. 287 — 302]. В приводи мом ниже списке перечислены от дельные категории содержания, по которым подсчитываются показатели для НУ или БН.
«Надежда на успех» (НУ)
1. Потребность достижения успеха (П). Эта категория отмечается, если некто в рассказе устанавливает для себя позитивно сформулированную цель или чувствует себя стремящимся к такой цели (например: «Он хочет создать новый прибор»).
2. Инструментальная деятельность, направленная на достижение цели (И) (например: «Ученик весь погружен в решение задачи»).
3. Ожидание успеха (У) (например: «Он уверен, что его работа завершит ся успешно»).
4. Похвала как результат высокого достижения (В) (например: «Мастер одобряет образцовое изготовление изделия»).
5. Позитивное эмоциональное со стояние, связанное с работой, дости жением, успехом в осуществлении по ставленной цели (С+) (например: «Выполнение домашнего задания до ставляет ему удовольствие»).
6. Тема успеха (Т) как дополни тельная весовая категория. Учитыва ется только в том случае, если тема успеха доминирует в содержании рассказа.
«Боязнь неудачи» (БН)
1. Потребность избежать неудачи (Пи). Отмечается, когда имеет место постановка негативно сформулиро ванной цели, явно присутствует жела ние событий, которые могли бы ис ключить неудачу, сожаление о пове дении, которое привело к неудаче, или нерешительность и боязнь пос ледствий неуспеха (например: «Он надеется, что мастер никак не проре агирует на ошибку»).
2. Инструментальная деятельность, направленная на избегание неудачи, а также ее возможных последствий (Ии) (например: «Ученик прячется, чтобы учитель не вызвал его к доске»).
3. Неуверенность в успехе или в удаче (Ун) (например: «Если и на этот раз не получится, я опозорен»).
4. Обсуждение и критика вслед ствие недостаточности успеха (К) (на пример: «Если хочешь выдержать вы пускной экзамен, то тебе следует больше стараться»).
5. Негативные переживания, свя занные с работой или достижением (С-) (например: «Я наверняка допу стил бы такую же ошибку!»).
6. Неудача (Н), если ориентирован ное на успех поведение терпит про вал (например: «Ученик запорол де таль»).
7. Тема неудачи (Тн) как дополни тельная весовая категория. Учитыва ется, если в рассказе преобладает содержание, связанное с неудачей.
Одним из преимуществ этой мето дики по сравнению с процедурой оп ределения пАСН является то, что на чальная проверка глобальной тема тики достижения оказывается излиш ней. (Имеется в виду подсчет катего рий по отдельным высказываниям рассказа.) В результате частные по казатели оказываются независимы ми, что делает возможным нормаль ное распределение общих показате лей НУ и БН. Обе величины позволя ют получить два производных показа теля: их сумма дает «общую мотива цию» (НУ+БН=См), а разность — так называемую «чистую надежду» (НУ-БН=НЧ). Ключевые категории обработки содержания многократно проверялись с помощью перекрестной валидации относительно внешнего критерия — динамики уровня притяза ний.
Преобладание той или другой моти-вационной тенденции всегда сопро вождается различиями в выборе сте пени трудности цели. Мотивирован ные на успех предпочитают цели, которые лишь незначительно превос ходят уже достигнутый результат; мо тивированные на неудачу разделяют ся на две подгруппы, одна из которых нереалистично занижает, а другая — нереалистично завышает цели (см. гл. 9).
Обе мотивационные тенденции — НУ и БН — независимы друг от друга; их корреляция, как правило, низка и отрицательна. БН меряет не что иное, как боязнь экзаменов, поскольку TAQ не коррелируется ни с БН, ни с другими показателями ТАТ [R. Fisch, H.-D. Schmalt, 1970]. В табл. 6.5 при ведены коэффициенты корреляции между nAch и переменными из мето дики ТАТ по Хекхаузену для двух выборок студентов.
Таблица 6.5
Корреляция между мотивационной переменной nAch [D. С. McClelland, 1953] и мотивационными переменными из методики ТАТ по Хекхаузену [Н. Heckhausen, 1963a, S. 74]
В то время как nAch сильно кор релирует с НУ и чуть слабее с Cm, не выявлено никакой связи этого показателя с БН и установлена очень слабая корреляция с НЧ. Тестовые и конструктивные свойства различных мотивационных переменных будут описаны ниже.
Интенсивность и экстенсивность мотивов достижения
Показатели описанного варианта ТАТ складываются из сумм различных категорий, которые порождены каждой из картинок, а также из сумм одинаковых категорий, которые по рождены различными картинками. Та ким образом, смешиваются два раз ных информационных аспекта. С од ной стороны, количество разнообраз ных категорий содержания в какой-то степени отражает интенсивность со ответствующего мотива. С другой — количество изображенных на картин ках различных ситуаций, стимулиру ющих релевантные мотиву высказы вания, в какой-то степени отражает экстенсивность мотива, т. е. обоб щенность соответствующей лично стной диспозиции относительно раз нообразных ситуаций. Различение из меряемого мотива по его интенсивно сти и экстенсивности [см. R. de-Charms, 1968; Н. Heckhausen, 1968] первоначально не делалось, при этом подразумевалась одна интенсивность, как если бы высокомотивированные испытуемые во всех ситуациях, кото рые в принципе можно тематически интерпретировать в контексте де ятельности достижения, обнаружива ли одинаково высокую мотивацию. Речь идет, очевидно, о наивной те ории мотивации, не принимающей в расчет индивидуальные различия во взаимодействии человека с ситу ацией. Легко себе представить, что из двух людей с одинаково высокими по интенсивности мотивами один «на чнет работать» только в очень узком классе требовательных характери стик ситуации (скажем, в области собственной профессиональной де ятельности), тогда как другой будет, использовать практически любую предоставляющуюся возможность, чтобы испытать свои способности. Для выявления подобных различий в экстенсивности нужно, прежде всего, планомерно и в достаточно широких пределах варьировать содержание предъявленных картинок, представ ляя в них разнообразные повседнев ные ситуации.
Шмальт [H.-D. Schmalt, 1973; 1976а; b] разработал методику так называ емой решетки мотива достижения (LM-Gitter), которая позволяет разли чать интенсивность и экстенсивность мотива. Эта «полупроективная» методика сочетает уже упоминавшиеся преимущества ТАТ с экономичностью и однозначностью опросника. 18 кар тинок этой методики объединены в тройки, относящиеся к шести разно образным сферам деятельности (а именно: труду, музыке, школьному обучению, самоутверждению, оказанию помощи, спорту). На рис. 6.7 в качестве примера приведены картин ки из сферы спорта и школьного обучения (тестовая форма для де тей). Под каждой картинкой распола гаются в ряд 18 стандартных выска зываний. За исключением четырех избыточных утверждений, они репре зентируют ключевые категории для обработки содержания при выявле нии мотивов успеха и неудачи (напри мер: «Он думает, что все сделал правильно» — позитивное ожидание успеха). Испытуемому остается толь ко отметить те высказывания, кото рые соответствуют его пониманию си туации на картинке.
Рис. 6.7. Две из 18 ситуаций, изображенных на картинках LM-решетки, форма для де тей [H.-D. Schmalt, 1976b]
Если объединить все отмеченные крестиком высказывания по каждой картинке, то получится матрица отве тов (отсюда название методики — «решетка»), столбцы которой пред ставляют интенсивность мотива (раз нообразные высказывания, относящи еся к одной и той же картинке), а строки — его экстенсивность (одни и те же высказывания по отношению к разным картинкам). В табл. 6.6 при ведены все 18 высказываний. Каждо му высказыванию соответствует в ле вом столбце диагностическая ориен тация задания (НУ, БН1 избыточное), в правом — установленная при помо щи факторного анализа общей матрицы ответов принадлежность к одной из трех мотивационных тенденций: НУ, БН1 или БН2. Тенденцию БН, можно обозначить как активное избе гание неудачи (задания 2, 8, 16) и как «Я-концепцию» недостаточности спо собности (задания 6,8); тенденцию БН2 — как боязнь неудачи (задания 5, 7, 11, 13); тенденцию НУ — как уве ренность в успехе (задания 3, 10), как предпочтение более трудных проблем (задания 5, 17) и как «Я-концепцию» достаточности способности (задания 4,14); тенденцию НУ И БН1 — как би полярные факторные веса (задания 3,10). Конструктная валидация пока зателей мотива теста-решетки на уровень притязаний выявила тесную связь с методикой ТАТ По Хекхаузе ну: мотивированные на успех (НУ) предпочитают проблемы средней трудности, а мотивированные на из бегание неудачи (БН2), напротив, — экстремальные степени трудности.
Добротность методик
и теоретический характер
измеряемых переменных
В классической теории тестов [G. A. Lienert, 1967] основные крите рии тестовой методики определяются объективностью проведения и обра ботки результатов тестирования, а также надежностью и валидностью полученных показателей. Критерии объективности и надежности — это предпосылки, а валидность непосредственное доказательство то го, что измеряемые переменные отра жают личностные конструкты в по стулированном теорией смысле. Исчерпывающий обзор имеющихся в классической теории тестов критери ев добротности методик в их много численных вариантах, применяемых для измерения мотивов, был прове ден Файнеманом [S. Fineman, 1977], а позднее Хекхаузеном, Шмальтом и Шнайдером [Н. Heckhausen, H.-D. Schmalt, К. Schneider, 1980].
Таблица 6.6
Результаты факторного анализа 18 высказываний LM-решетки по их принадлежности к различным мотивационным тенденциям (N=279 9 — 10-летних детей; суммарная дисперсия=43%) [H.-D. Schmalt, 1976]
В современных вероятностных мо делях тестирования наподобие той, которую построил Раш [G. Rasch, 1960], делается попытка прямо свя зать друг с другом тестируемые свой ства и характеристики теоретических конструктов. С помощью этих моде лей проверяется, действительно ли и в какой мере ответы по тесту отража ют одномерный континуум интенсив ности некоторого латентного лично стного измерения. В этом смысле тестовые ответы одномерны, когда они эквивалентны (а) для различных особенностей заданий и ситуаций (к примеру, для различных картинок ТАТ), и (Ь) для различных групп испы туемых (например, для разных по возрасту, полу или выраженности не которых психологических признаков), т. е. как в содержательном, так и в метрическом отношении дают сравни мый индекс латентной личностной диспозиции. К этому мы еще вернем ся.
Поскольку, как мы уже в этом убедились, методики ТАТ весьма чув ствительны к различного рода ситу ационным влияниям, скажем к воз действиям имевших место ранее пе реживаний и условий побуждения мо тива, особенностям инструкции, пове дению экспериментатора и т. п., то объективность проведения теста представляется особенно важным мо ментом, который требует большой тщательности в отборе стандартных условий проведения теста, ибо в про тивном случае тестовые показатели внутри групп испытуемых или между ними окажутся несопоставимыми из-за различий в побуждениях мотива. Объективность обработки теста ока залась вполне удовлетворительной, поскольку ключевые категории ана лиза содержания достаточно легко усваиваются и используются лицами, проводящими подобные исследова ния. Существует несколько курсов тренировочных упражнений [для nAch: С. P. Smith, S. С. Feld, 1958; для НУ и БН: Н. Heckhausen, 1963a]. Для обеих методик ТАТ коэффициент корреляции между суждениями двух экспертов, независимо друг от друга осуществлявших анализ содержания, колеблется в пределах от 0,80 до 0,95. Были разработаны программы для компьютерной обработки содер жания рассказов по ТАТ [для nAch: P. J. Stone et al., 1966; для НУ и БН: G. Seidenstucker, E. Seidenstucker, 1974]. В случае LM-решетки, как и любой диагностической методики с заранее фиксированными вариантами ответов, объективность обработки по казателей теста проблемы не состав ляет.
Надежность прежде всего означа ет стабильность тестовых показате лей при повторных измерениях. По сравнению с опросниками корреляция методик ТАТ, определенная методом повторного тестирования, незначи тельна и колеблется в пределах от 0,40 до 0,60 в том случае, когда повторное предъявление теста произ водится с интервалом в 3 — 5 нед [R H. Haber, R. Alpert, 1958; Н. Hec khausen, 1963а; М. Sader, H. Specht, 1967]. И все же для НУ и БН стандар тная ошибка измерения позволяет ис пользовать эту методику как сред ство различения по тестовым показа телям от 3 до 4 групп испытуемых. Шмальт [H.-D. Schmalt, .1976] указал, что корреляция, определенная для LM-решетки методом повторного те стирования, составляет от 0,67 до 0,85 при интервале между испытани ями от 2 до 8 нед.
Конечно, в случае методик ТАТ необходимо иметь в виду, что повто рение теста не воспроизводит исход ных условий, поскольку картинки и первоначально составленные расска зы сохраняются в памяти, а это мо жет вызвать у некоторых испытуемых желание не дублировать их содер жания. Повторение теста как бы об наруживает его неудовлетворитель ную надежность. Мак-Клелланд [D. С. McClelland, 1958] в этой связи рекомендовал судить о надежности по валидности.
Уинтер и Стюарт [D. G. Winter, A. J. Stewart, 1977] попытались вне сти ясность в эту проблему, давая при повторном тестировании спустя неделю группам испытуемых одну из трех инструкций: (1) представить себя в прежней ситуации тестирования и написать рассказы, как можно более похожие на те, что были составлены в первый раз; (2) не особенно задумы ваться над сходством рассказов, ко торые будут писаться, с предыдущи ми, не придавать этому сходству осо бого значения; (3) постараться соста вить рассказы, как можно более отличающиеся от написанных ранее. Корреляции повторного тестирования по трем различным инструкциям со ставили для методики ТАТ, предназ наченной для измерения мотива вла сти, соответственно 0,61; 0,58 и 0,27. Корреляции при двух первых инструк циях значимы и значительно превы шают корреляции при обычных условиях применения методик ТАТ. Автор этой книги [Н. Heckhausen, 1963a, S. 79] при повторном тестировании, дававшем относительно высокие кор реляции, использовал второй вариант инструкций, предложенных Уинтером и Стюартом.
Вместо корреляций, определяемых методом повторного тестирования, в качестве критерия надежности часто используют корреляционную связь между разными половинами тестовых заданий при одном и том же проведе нии теста, хотя корреляция, получен ная методом расщепления, свиде тельствует не о стабильности тесто вых показателей (поскольку интервал между сравниваемыми измерениями здесь фактически равен нулю), а, скорее, об однородности заданий те ста. Высокая однородность или внут ренняя согласованность теста в клас сической теории тестирования долгое время ошибочно принималась за предварительное условие его валид-ности. Еще не так давно эту точку зрения отстаивал Энтвисл [D. R. Entwisle, 1972], критиковавший предназ наченные для измерения мотивов ме тодики ТАТ. Действительно, эти мето дики отличает незначительная внут ренняя согласованность — корреляции для НУ и БН по двум половинам теста едва значимы, а для nAch они хотя и выше, но их значимость также не очень существенна.
Это не удивительно, поскольку уже при разработке методик приходится исходить из определенной внутренней неоднородности: на картинках пред ставлены различные сферы деятель ности, они наводят на мысль об успе хе или о неудаче изображенных пер сонажей. Аткинсон, Бонгорт и Прайс [J. W. Atkinson, К. Bongort, L. H. Pri ce, 1977] при помощи моделирования на ЭВМ доказали, что незначитель ная или недостаточная внутренняя согласованность (измеренная по при ходящемуся на одну картинку време ни продуцирования высказываний, те матически связанных с достижени ями) не мешает тестовым показате лям по картинкам ТАТ обладать кон-структной валидностью (см. гл. 12, раздел «Динамическая модель дей ствия»).
Согласованность как измерительная и теоретическая проблема
Фактически уже такой яркий пред ставитель теоретико-личностного подхода, как Оллпорт [G. W. Allport, 1937], никогда не упускал из виду влияние ситуационных факторов, счи тая, что различия (несогласован ность) поведения в тех или иных ситуациях нельзя объяснять несогла сованностью измеряемых личностных диспозиций. Одинаковая мера одного и того же личностного свойства мо жет в разных ситуациях проявляться по-разному и быть разной по силе [см.: Н. A. Alker, 1972]. Высокая ситу ационная специфичность реакций ни сколько не противоречит обобщенным личностным диспозициям (пока оба фактора оказывают на поведение суммарный эффект и не взаимодей ствуют друг с другом; см. рис. 1.3). Отдельные картинки ТАТ могут с раз личной частотой порождать совер шенно разные в отношении категорий содержания рассказы, но это не озна чает отсутствия согласованности ла тентных личностных диспозиций. Од ну из таких проблем призвана прояс нить вероятностная модель тестирова ния Раша, в которой теоретико-измерительный и конструктный аспек ты проблемы согласованности тесно связаны друг с другом.
Ход рассуждений таков. В основе наблюда емого тестового поведения лежат латентные особенности индивида и тестовой ситуации (задачи); это соотношение носит вероятностный характер. Вероятность того, что испытуемый даст определенный ответ (например, ответ с содержанием С+ на картинку из ТАТ), увеличи вается с возрастанием выраженности латен тных личностных параметров соответствующей диспозиции испытуемого и с общей «легко стью» проявления латентных параметров зада ния (т. е. с усилением навязывания данной картинкой из ТАТ высказываний с определен ным содержанием). Отталкиваясь от этого представления, с помощью функциональной мо дели удалось из матрицы тестовых ответов, сгруппированных по испытуемым и по задани ям, определить латентные личностные пара метры и параметры задания (требовательный характер вещей, побуждающие условия ситу ации). Подобный подход, разумеется, предпола гает правомерность лежащей в его основе тестовой модели: задания (продуцированное содержание высказываний по отдельным кар тинкам) должны обладать «специфической объективностью», т. е. уже упоминавшейся эк вивалентностью для всех испытуемых, чьи результаты сравниваются между собой. Если, к примеру, связанные с успехом категории содер жания принадлежат к одному классу эквива-лентностей НУ, то фактически безразлично, какие из конкретных категорий использовать для измерения силы мотива НУ. Проконтроли ровать предположение о специфической объек тивности можно с помощью процедур «внутрен ней» и «внешней» проверки. Основная идея очень проста. При «внутренней» проверке ис пытуемых разделяют относительно медианы на имеющих высокие и низкие тестовые показате ли (скажем, по НУ), а затем проверяют пропор циональность частоты каждого из тестовых ответов (категорий содержания) в обеих под группах суммарным тестовым показателям. Ес ли такая пропорциональность имеет место, то делается вывод, что тестовые ответы облада ют специфической объективностью. При «вне шней» проверке модели испытуемых делят по медиане на основании других личностных дис позиций, с тем чтобы выявить, насколько раз нородной может быть группа испытуемых, что бы при этом не терялась специфическая объек тивность — эквивалентность заданий теста.
Рис. 6.8. Параметр ответов по БН (отдельные категории содержания) для (а) двух различных картинок и (Ь) двух различных групп испытуемых в случае одной картинки. Отклонение параметров ответов от линии регресии в случае (а) еще не означает, а в случае (b), по-видимому, означает отсутствие специфической объективности латентного личностного свойства БН [J. Kuhl, 1978а, р. 40, 44]
Куль [J. Kuhl, 1978a] проанализиро вал в соответствии с моделью Раша в протоколах ТАТ значения показате лей в баллах НУ и БН по всем картинкам для 1034 испытуемых, ко торые отличались друг от друга по возрасту, полу и уровню образования, с точки зрения теоретико-конструктной согласованности категорий (специфической объективности). Сна чала был поставлен вопрос о том, действительно ли частота категорий содержания, связанных с определен ным конструктом (НУ или БН), в целом пропорционально меняется от картинки к картинке. Если бы это было так, то все категории должны при сравнении двух картинок уклады ваться на линию регрессии с углом подъема, равным 45°. Однако, как видно из рис. 6.8а, на котором пред ставлены категории БН по двум «свя занным с неудачей» картинкам В и D, конкретные категории содержания типа Н и К явно выпадают из графика регрессии; в сравнении с остальными категориями содержания Н и К встре чаются в рассказах по картинке D непропорционально чаще, чем в расс казах по картинке В. Подобного рода взаимодействие картинок и парамет ров ответов, однако, еще не исключа ет специфической объективности лич ностных параметров и параметров за даний, если картинки и ответы рас сматривать не раздельно, а в комби нации друг с другом, как специфически влияющее на ответы, побужда ющее содержание картинки. Подсчи танные таким образом параметры мо дели были подвергнуты внутренней и внешней проверке.
Для НУ оказалось, что параметры комбинации «картинки — ответы» в различных подгруппах испытуемых соответствуют друг другу, как в слу чае, когда группы разделяются по высоким и низким показателям НУ (внутренняя проверка модели), так и в случае, когда их разделяют по высоким и низким БН (внешняя про верка модели). Из этого можно сде лать вывод, что категории НУ по отношению к отдельным картинкам внутри групп испытуемых являются эквивалентными, т. е. в конструктно-теоретическом смысле слова согласо ванными индексами измеряемого ла тентного личностного свойства. От клонение от модели наблюдалось только для 2 — 3 картинок в случае, если испытуемые значительно отли чались друг от друга по возрасту или уровню образования.
Для БН, напротив, никакого соот ветствия модели не обнаруживается. При внутренней проверке модели БН категории содержания неодномерные. На рис. 6.8b видно, что в случае картинки D у испытуемых с низким показателем БН непропорционально чаще встречаются категории Ии, Пи, Ун, в отличие от них у испытуемых с высоким показателем БН непропорци онально чаще встречаются категории Н и К. Допущение о ситуационной согласованности и согласованности ответов при диспозиции БН не под тверждается. Дополнительная про верка того, определяется ли несогла сованность картинками или категори ями содержания, показала, что ответ ственность за это несут не картинки, а только категории содержания. Вы деляются два различных класса ка тегорий БН: тенденция к реализуемо му в ожиданиях или поступках избега нию неудачи (Ун — неуверенность в успехе; Ин — инструментальная де ятельность, направленная на избега ние неудачи; Пи — потребность избе жать неудачи), а также тенденция быть внутренне поглощенным надви гающейся неудачей (Н) и ее возможными аффективными последствиями (К — критика и осуждение). Кроме то го, первая тенденция — избегание не удачи (Ун, Ии, Пи) — проявляется сильнее у испытуемых с высокими, а не с низкими показателями НУ. Такое разделение мотива неудачи подтвер дило и проведенное с помощью фак торного анализа исследование факториальной валидности, выделения обеих мотивационных тенденций: если НУ при этом выступила как единое свойство, то БН распалась на два независимых фактора.
В полном соответствии с выводами Куля, сделанными в связи с анализом вероятностной модели Раша, Задер и Кайль [М. Sader, W. Keil, 1968] дока зали существование двух независи мых друг от друга мер БН: «потребно сти избежать неудачи» и «отрица тельного эмоционального состояния». Как мы видели (табл. 6.6), таким же образом группируются высказывания БН в LM-решетке, выявляя два ана логичных фактора: активное избега ние неудачи (БН1) и боязнь неудачи (БН2). Тревожность и тенденция избе гания мотивационно-психологически, вероятно, более сложны, чем уверен ность и тенденция поиска. Двойствен ность, как мы видели, свойственна и боязни экзаменов. Различаемые Ли-бертом и Моррисом [R. M. Liebert, L. W. Morris, 1967] когнитивный (бес покойство) и эмоциональный (эмоци ональность) компоненты, по-видимому, соответствуют тем, на ко торые расщепляется мотив неудачи.
О своего рода факториальной ва лидности, которая, впрочем, смеши вается здесь с критериальной валид-ностью, сообщают Боймлер и Вайсе, Дворак и Брайтенфах [G. Baumler, Н. P. Weiss, 1967; G. Baumler, Н. P. Dvqrak, 1969; G. Baumler, W. Breitenfach, 1970]. Эти авторы подвергли факторному анализу пока затели НУ и БН вместе с переменны ми интеллекта, достижения и лично сти. Как правило, вычленялись два фактора: однополярный общемотива-ционный, охватывающий как НУ, так и БН, и биполярный, в котором НУ и БН противопоставлялись друг другу. Однополярный мотивационный фак тор можно охарактеризовать как собственно активность, суммарное дости жение, темп работы; биполярный — как душевное спокойствие, склон ность предоставлять событиям разво рачиваться по их собственным зако нам («будь что будет») и оптимизм (НУ) в отличие от утрированной и честолюбивой погони за высокими до стижениями (БН). Эти результаты и определения, однако, спорны, пос кольку зависят от выбираемых в ка честве критерия переменных, кото рые подвергались факторному анали зу вместе с переменными ТАТ. Так, при изменении внешних критериев или состава группы испытуемых могут случайно выявиться специфические факторы НУ и БН, а также ряд компонентов БН. Появляются допол нительные основания считать, что ключевые категории БН для обработ ки содержания охватывают не еди ную диспозицию, а по меньшей мере, два независимых измерения. Если связанный с деятельностью компо нент избегания (БН,) ковариирует, как это показал Куль [J. Kuhl, 1978a], с НУ, то этим можно объяснить появ ление биполярных факторов (НУ в отличие от БН), обнаруженных Боймлером и его коллегами. Эти и другие результаты служат отправной точкой для «уточняющего» пересмотра клю чевых категорий оценки БН.
Другие методики
За последние 25 лет для измерения мотива достижения было разработано большое количество методик, пред ставляющих собой проективные те сты, перечни личностных свойств или опросники [S. Fineman, 1977; Н. Нес-khausen et al., 1980]. Здесь мы рас смотрим только несколько отличных от описанных выше проективных те стов и опросников, которые в той или иной степени обладали конструктной валидностью.
В разработанном Френч [Е. French, 1955; 1958] тесте на интуицию (FTI) для стимулирования содержательной продукции вместо картинок использо вались краткие зачины рассказов (на пример: «Пат всегда пытается сде лать что-то новое»). Соответству ющие ключевые категории содержания аналогичны употребляемым в ме тодиках nAch, на практике FTI чаще всего привлекают, если исследова тель (скажем, при изучении межкуль турных различий) считает целесооб разным заменить изобразительные средства побуждения на вербальные. Методика ТАТ Бёрни, Бардика и Ти-вэна [R. S. Birney, H. Burdick, R. С. Teevan, 1969] предполагает, что страх перед неудачей возникает не столь часто и, скорее, есть побочный результат восприятия окружения как угрожающего самооценке. Соответ ствующая мотивационная переменная была обозначена как враждебное давление (hostile press — HP), в те оретическом отношении она оказа лась близка к БН, а также к низ кой потребности достижения nAch [R. С. Birney et al., 1969; Н. Heckha-usen, 1968, S. 120 — 125]. Среди про ективных методик следует, наконец, назвать графический тест Аронсона [Е. Aranson, 1958]. Различные вариан ты пространственно оформленного воспроизведения кратковременно предъявлявшихся нечетких рисунков рассматриваются после детальной обработки с помощью специальных ключевых категорий как индекс ори ентированного на успех мотива дости жения. Эта невербальная методика оказалась единственным пригодным тестом для маленьких детей, кроме того, она позволила подсчитать по орнаментам на вазах индекс мотива достижения для различных периодов истории античной Греции [D. С. McClelland, 1958b; 1961].
Разнообразные опросники, предназ наченные для измерения мотивации достижения, до настоящего времени, как правило, мало что давали для определения конструктной валидно сти, во всяком случае, по сравнению с методиками ТАТ [H.-D. Schmalt, 1976а]. Если же вспомнить о «полуп роективной» LM-решетке, то следует согласиться с мнением Мак-Клелланда [D. С. McClelland, 1958b; 1971; 1972], что непосредственные суждения субъекта в том виде, в каком они используются в опросни ках, не выявляют индивидуальных различий в мотиве. Исключение со ставляют три методики, разработанные в США [A. Mehrabian, 1968], в Голландии [Н. J. M. Hermans, 1970] и в Норвегии [Т. Giesme, R. Nygard, 1970], поскольку их разработка осу ществлялась с учетом теоретических результатов исследования мотивации достижения.
В заданиях опросника Мехрабяна [A. Mehrabian, 1968; 1969] «Шкала достижений с предпочтением риска» (Mehrabian Achievement Risk Prefe rence Scale, MARPS) использовались такие важные результаты исследова ний мотивации достижения, как выде ленные при помощи методик ТАТ по веденческие корреляты различий -в мотивах: реалистичность уровня при тязаний, самостоятельность в проти воположность конформизму, склон ность к планированию временной пер спективы, забота о развитии соб ственных способностей (к примеру: «В свободное время я предпочел бы научиться игре, которая не только развлекает, но и развивает способно сти») и т. д. В одной из серий экспе риментов группы испытуемых сравни вались по результатам этого опросни ка. Поскольку полученные данные подтвердили гипотезу, можно сделать вывод об определенной конструктной валидности опросника Мехрабяна.
Примерно то же самое можно ска зать и об опроснике, созданном Хермансом [Н. J. M. Hermans, 1970], с ва риантами для 10 — 16-летних [1971] и взрослых [1976]. Он коррелирует с опросником Мехрабяна, и, как показа ли Шульц и Померанц [С. В. Schulz, М. Pomerantz, 1974], его валидность сравнима с этим опросником. Возмож но, среди методик изучения мотивов успеха и неудачи наиболее тщательно разработана «Шкала мотивации до стижения» (Achievement Motivation Scale, AMS) Гьесме и Нигарда [Т. Gjesme, R. Nygard, 1970]. В этой шкале аффективная окраска пережи ваний связывается с различными субъективными вероятностями успеха соответственно результатам исследо ваний по мотивации достижения. В качестве примера можно привести следующие утверждения: «Мне нра вится решать задачи, которые пред ставляют для меня определенную трудность» (шкала мотива успеха); «Я начинаю беспокоиться, если сталки ваюсь с проблемой, которую не могу понять сразу» (шкала мотива неуда чи). Шкалы обоих мотивов обнаружи вают незначительную отрицательную корреляцию. Данные по валидации получены Рэндом [P. Rand, 1978] в форме оценок достижений при реше нии задач различной степени трудно сти.
Поведенческие корреляты различий в мотивах
Существует множество доказа тельств конструктной валидности ме тодик ТАТ, в дальнейшем будут ра зобраны лишь некоторые из них. В значительной степени валидность, особенно в первых исследованиях, сводилась к прямым связям мотива-ционных переменных с отражающими достижение поведенческими данны ми, без какого-либо планомерного варьирования ситуационных условий побуждения. Влияние мотивации на поведение выводилось непосред ственно из индивидуальных различий в диспозициональных мотивах, кон-структную валидность этих диспози ций приходится доказывать, опираясь на массу внешних критериев. Речь идет об экспериментальном плане ти па IV (табл. 1.4). Выбор внешних кри териев определялся тремя аспектами деятельности, которые связывались в той или другой форме с процессами мотивации: выбор между альтерна тивными действиями, интенсивность (результаты достижения) и настойчи вость.
Выбор заданий и уровень притязаний
С точки зрения поведенческих кри териев мотивации достижения анализ динамики уровня притязаний пред ставляется особенно интересным. В одном из первых исследований Ат-кинсон непосредственно перед семи нарским занятием установил пока затели nAch, предложив студентам назвать оценки, которые они думают получить [D. С. McClelland, 1953, р. 244 — 248]. Корреляция между пот ребностью достижения и уровнем притязаний оказалась значимой и равнялась +0,45, правда, только пос ле исключения тех студентов, чьи учебные успехи на всех спецсемина рах соответствовали друг другу. В этих случаях предполагалось, что уровень притязаний определялся ре алистическими ожиданиями; только при расхождениях, когда успехи на спецсеминарах были выше или ниже остальных учебных успехов, сказыва лись мотивационные различия.
Вскоре, однако, был установлен многократно затем подтверждавший ся факт, что с ростом мотива дости жения не наблюдается соответству ющего увеличения уровня притяза ний, скорее, предпочитаются слегка завышенные, но достижимые цели, а нереалистически высокие отклоняют ся [Н. Heckhausen, 1977a]. На рис. 6.9 приведен график предпочтения дис танции при бросании колец высоко- и слабомотивированными испытуемыми, определенными по показателям п Ach и TAQ, для выборки испытуемых, чьи результаты располагаются соот ветственно выше и ниже медианы [J. W. Atkinson, G. H. Litwin, 1960]. Аналогичные данные были получены автором книги для мотивов НУ и БН. На рис. 6.10 показана зависимость между выраженностью мотива у двух групп испытуемых и характером по ставленных в тесте-лабиринте целей. Испытуемые, мотивированные на ус пех, предпочитают средние по труд ности или слегка завышенные цели, в то время как мотивированные на не удачу склонны к экстремальным выборам.
Аналогичные данные получил Шмальт [H.-D. Schmalt, 1976a], разде лив группы испытуемых с помощью LM-решетки. Еще раньше Мак-Клелланд [D. С. McClelland, 1958a] так объяснил результаты эксперимен та с детьми из детского сада, предпо читавшими при бросании колец зада чи средней степени трудности. Высо комотивированные (или мотивирован ные на успех) предпочитают риско вать расчетливо. Такая расчетли вость ведет к суммарному успеху, поскольку не связана ни с незначи мыми успехами при заниженных це лях, ни с невероятными, случайными успехами при завышенных целях. Это объяснение требует еще серьезных уточнений, учитывающих особенности связанного с риском выбора (гл. 9) и каузальную атрибуцию достигнутых результатов (гл. 11). В одном из пер вых объяснений предпочитаемого мо тивированными на успех уровня притя заний перечислялись истоки этого предпочтения:
«Достижение целей (от средних до умеренно высоких) более всего зависит от того, насколь ко задействована личность, от ее возможно стей и менее связано с внешними обстоятель ствами. Успех и неудача при такого рода целях оказываются почти равновероятными, т. е. предпочитается наиболее частый и неопреде ленный исход, максимально зависящий от соб ственных усилий человека» [Н. Heckhausen, 1963а, S. 256].
Рис. 6.9. Частота (а %) выбора расстояния при бросании колец двух групп испытуемых с раз ным результирующим мотивом достижения (nAch>TAQ и n Ach<TAQ) [J. W. Atkinson, G. H. Litwin, 1960, p. 55]
Рис. 6.10. Выраженность мотива успеха (НЧ= НУ-БН) в группах с различной динамикой уровня притязаний при решении задач лабиринтного типа [Н. Heckhausen, 1963a, S. 95]
Другой внешний критерий, по кото рому можно судить об особенностях, связанных с выбором действий, — это наблюдавшийся в большей степени у высокомотивированных [J. W. Atkin son, 1953] и мотивированных на успех [Н. Heckhausen, 1963a] эффект Зей-гарник (см. рис. 6.6). После серии за дач с чередующейся информацией об успехах и неудачах испытуемые, моти вированные на достижение, переоце нивали свои неудачи, а мотивирован ные на неудачу — свои успехи, что, очевидно, объясняется эффектом контраста ожиданий [Н. Heckhausen, 1963а]. Мак-Клелланд и Либерман [D. С. McClelland, A. M. Lieberman, 1949] выявили снижение порога узна вания слов, означающих успех, у людей с повышенной по сравнению со средней или заниженной n Ach. Су ществует и много других критериев.
Результативность достижения
Интенсивность связанных с задани ем усилий, как они проявляются в суммарных результатах, является ос новным из используемых внешних критериев. Лоуелл [Е. L. Lowell, 1952] предлагал задания на решение анаг рамм и простые арифметические дей ствия. При уже заученных действиях сложения сильномотивированные ис пытуемые с самого начала решили больше задач, чем слабомотивиро ванные. В случае анаграмм, когда в процессе работы было возможно на учение, качественное улучшение при возрастании количества заданий на блюдалось у группы с высокими пока зателями n Ach. Очевидно, эти испы туемые воспользовались возможно стью научения. Улучшение их резуль татов нельзя объяснить более разви тыми вербальными способностями, поскольку если статистически исклю чить влияние этих способностей, то корреляция между n Ach и успехами в решении анаграмм сохраняется. На рис. 6.11 приведены кривые достиже ния для обеих мотивационных групп.
Как свидетельствуют данные Лоу-елла, связь между силой мотива и интейсивностью стараний в выполне нии заданий, как правило, неодноз начна, особенно когда интенсивность прилагаемых усилий осмысляется не сама по себе, а опосредованно через результат достижения. Достигнутые успехи не есть вопрос силы мотива ции, или приложенных стараний, ре шающее значение имеют, прежде всего, различия в способностях, зна ниях, умениях, навыках и т. п. В долгосрочных показателях, т. е. в суммарных результатах достижения, например в школьных оценках, кроме интенсивности прилагаемых стараний сказывается их продолжительность, а продолжительность, в свою очередь, зависит от соотношения силы мотива достижения и конкурирующих моти вов [J. W. Atkinson, J. О. Reinor, 1974, гл. 20].
Если подобные факторы контроли руются или фиксируются, то в этом случае от природы задания зависит, улучшается ли достигнутый результат с ростом интенсивности усилий. Это происходит, когда результат зависит от физических сил или быстроты реакций; но когда на первый план выдвигаются качественные аспекты, то все усложняется. При усложня ющихся требованиях качества, как это впервые описали Йеркс и Додсон [R. M. Jerkes, J. D. Dodson, 1908], на блюдается описываемая кривой в ви де перевернутой U функциональная зависимость между интенсивностью усилий и достижением.
Рис. 6.11. Средние суммарные достижения выполнения заданий сильно- и слабомотивированны ми (п Ach) испытуемыми [Е. L. Lowell, 1952, р. 36, 38]
Кроме того, переживаемая труд ность задания при различной силе мотива по-разному влияет на мотива цию. Сильномотивированные испыту емые, как мы уже видели, предпочи тают задания средней степени труд ности, а потому легкими заданиями мотивируются меньше слабомотиви рованных. Становится понятным, по чему испытуемые, мотивированные на неудачу, в случае простых и хорошо заученных навыков наподобие тех, что используются при сложении пар однозначных чисел, работают бы стрее и их результаты снижаются медленнее, чем у мотивированных на успех; при заданиях проблемного ха рактера, требующих перспективного мышления, эти же испытуемые ухуд шают работу в условиях дефицита времени, а у мотивированных на ус пех она улучшается [Н. Heckhausen, 1963а; Т. Bartman, 1963].
Скорее всего, показатели мотива должны коррелировать с академиче ской успеваемостью. Но поскольку в большинстве исследований использо вался экспериментальный план типа IV (см. табл. 1.4), независимые пе ременные — учебные ситуации — не только не варьировались, но и не контролировались. К показателям мо тива относились как к тестовым пока зателям интеллекта, не особенно за думываясь над тем, что различная выраженность мотива для полной ак туализации требует различной ситу ационной стимуляции. Поэтому не удивительно, если не обнаруживалось никаких или вдруг выявлялись неожи данные связи между мотивом дости жения и учебными успехами [см.: Е. Klinger, 1966].
Мотивационно - психологическое объяснение различий в достижениях связано с особыми теоретическими трудностями, поскольку субъективная вероятность успеха, требования зада чи и другие ситуационные факторы (прежде всего привлекательность) об разуют единую взаимозависимую структуру действия. К этому вопросу мы еще вернемся в гл. 9. Сила моти ва и интенсивность действия непос редственно связываются между со бой в тех исследованиях, в которых индикаторами центральной активиру ющей функции служат нейровегета-тивные показатели. В качестве при мера можно назвать эксперимент Мюхера и Хекхаузена [Н. Mucher, Н. Heckhausen 1962], в котором изме рялся мышечный тонус при разнооб разных видах умственной деятельно сти и в состояниях отдыха.
На рис. 6.12 приведен график изме нения этого тонуса: у сильномотиви рованных испытуемых (верхняя часть) на всех стадиях эксперимента он бо лее активирован, чем у слабомотиви рованных (нижняя часть).
Рис. 6.12. Минимальные и максимальные значения мышечного тонуса у сильно- и слабомотивиро ванных испытуемых при разнообразных видах умственной деятельности и в состоянии отдыха при переходе от одной деятельности к другой [Н. Mucher, H. Heckhausen, 1962, р. 21Ь\
Настойчивость
Настойчивость в достижении по ставленной цели легче выявить, чем интенсивность усилий. Но, как уже говорилось при обсуждении интенсив ности, на связь между силой мотива и настойчивостью влияет мотивацион-но-специфический характер привле кательности ситуации, особенно через переживаемую степень трудности за дания. Теоретическая модель, в кото рой такое взаимодействие учитывает ся, обсуждается в гл. 9 и 11. Здесь будут приведены только некоторые, сравнительно простые зависимости, существующие между силой мотива и настойчивостью. Так, Уинтерботтом [М. R. Winterbottom, 1958] показал, что среди 8-летних детей, которые занимались выполнением заданий по конструированию блоков, сильномо тивированные чаще слабомотивированных (n Ach) отклоняли поступа ющее от взрослого предложение сде лать паузу. Взрослые испытуемые при отсутствии обратной связи могут до статочно долго работать над сложны ми проблемными заданиями независи мо от того, являются они сильно- или слабомотивированными (по nAch) [Е. G. French, F. H. Thomae, 1958]. Аналогичные данные по времени ра боты над заключительным экзамена ционным заданием были получены Ат-кинсом и Литвином [J. W. Atkinson, G. H. Litwin, 1960]. Те из экзамено вавшихся, у которых работа заняла много времени, в 60 % случаев оказа лись сильно- и в 32%-- слабо мотивированными (р=0,03).
С настойчивостью, по-видимому, также связана протяженность плани руемой человеком временной пер спективы. Если из времени течения событий, описываемых в рассказах ТАТ, выделить протяженность пер спективы в тематически связанном с достижением переживании, то можно установить, что мотивированные на успех, а также сильномотивирован ные (См) склонны планировать свое будущее на большие промежутки вре мени. Во временном отношении их переживание более целенаправленно и активно, чем у мотивированных на неудачу и слабомотивированных. Разнообразные, связанные со временем метафоры при помощи факторного анализа были объединены в три типа. К метафорам первого типа были от несены метафоры, сильно нагружен ные динамико-скоростным фактором, второго типа — те, что выражают «це ленаправленное, быстрое движение вперед» (к примеру: «Время — стремительно несущийся всадник»), и третьего типа — те, что подчеркивают «непрерывно-бесцельный характер движения» (например: «Время — это постоянно струящийся поток»). Все это позволило получить характерные различия для мотивированных на ус пех и на неудачу. В табл. 6.7 пред ставлены данные для различных по казателей [Н. Heckhausen, 1963a].
Социокультурные индексы мотива и историко-экономические изменения
Мотивационные различия проверя лись не только по поведенческим коррелятам. Различия в мотивах ис следовались также у разных групп населения, выделяемых по демогра фическим признакам. В данном слу чае мотивационные корреляты вклю чали не психологические, а социоло гические, исторические и экономиче ские категории, которые с возможной точностью использовались и описыва лись как способы поведения людей и как индикаторы тематически связанных с достижениями ценностных пре дубеждений. Инициатором этого на правления исследований стал Мак-Клелланд [D. С. McClelland, 1961], испытывавший на себе сильное влия ние сочинения Макса Вебера [М. We ber, 1904; 1905], который выдвинул тезис о связи между «протестантской этикой и духом капитализма». Сог ласно этому тезису, промышленная революция выросла из религиозных учений о мирском призвании христи анина в постреформаторских церквах' (в особенности из кальвинистского догмата об абсолютном предопреде лении)*.
Таблица 6.7
Корреляция между переменными мотива достижения, протяженностью временной перспективы и двумя типами динамического переживания времени («целенаправленное и быстрое движение вперед» в отличие от «непрерывно-бесцельного характера движения») [Н. Heckhausen, 1963a, S. 203, 223]
Мак-Клелланд видел следующую психологическую связь: при воспита нии детей в системе ценностей протестантской морали у них особенно раз вивается чувство самостоятельности и личной ответственности, что сказы вается на выраженности мотива до стижения, а такая выраженность, в свою очередь, ведет к усиленной предпринимательской деятельности, которая через прибыли и использова ние технических изобретений способ ствует развитию экономики. Осуще ствленное в 50-е гг. сравнение эконо мической мощи протестантских и ка толических стран оказалось в пользу первых. В качестве индекса экономи ческой мощи Мак-Клелланд принял расход электрической энергии в рас чете на душу населения, при опреде лении этого индекса учитывались и различия в природных ресурсах.
* Согласно марксистской точке зрения, не Ре формация породила капитализм, а нарожда ющиеся капиталистические отношения нашли свое выражение в идеологии протестантизма. Вот как догмат об абсолютном предопреде лении характеризует Ф. Энгельс: «... учение о предопределении было религиозным выраже нием того факта, что в мире торговли и конкуренции удача или банкротство зависят не от деятельности или искусства отдельных лиц, а от обстоятельств, от них не завися щих» [Маркс К., Энгельс Ф. Соч., т. 22, с. 308]. Об исторической роли кальвинизма Ф. Энгельс писал так: «... кальвинистская реформация послужила знаменем республи канцам в Женеве, в Голландии и в Шотлан дии, освободила Голландию от владычества Испании и Германской империи, доставила идеологический костюм для второго акта буржуазной революции, происходившего в Англии» [там же, т. 21, с. 315]. (Прим. ред.)
Рис. 6.13. Изменение национального индекса мотива достижения и количества заявленных патентов [Я. deCharms, G. И. Moeller, 1962, р. 139]
Но как подтвердить значимость национальных различий в мотивации в качестве решающей промежуточной переменной роста экономики? Для этого помимо экономического индекса необходимо иметь национальный ин декс мотива. Его Мак-Клелланд полу чил, применив ключевые категории п Ach для анализа рассказов, предла гающихся в книгах для чтения школьникам третьих классов. Он считал, что национальный дух в странах с общим обязательным обучением ни в каких других документах так четко не проявляется, как в книгах для чтения.
При первом сопоставлении нацио нальные индексы n Ach, относящиеся к 1925 г., коррелировали с разницей между ожидаемым и действительным увеличением потребления разными странами электрической энергии в 1950 г. (при подсчете ожидаемых зна чений учитывались различия в исход ных уровнях развития, имеющиеся в странах природные ресурсы и достиг нутый уровень индустриализации). Корреляция между индексом мотива 1925 г. и отклоняющихся от ожида емых подъемов или спадов потребле ния электроэнергии превышала зна чение +0,53. Если же за исходные принимался индекс мотива того же периода времени, т. е. 1950 г., то корреляция полностью исчезала (+0,03). Представляется, что в дей ствительности высокий национальный мотив достижения проявляется в неп ропорционально быстром экономиче ском развитии, а низкий — в снижении темпов такого развития. Аналогичные данные по 49 странам для более короткого промежутка времени, с 1950 по 1958 г., показывают, что кор реляция между n Ach (1950) и откло нением от ожидаемого темпа эконо мического роста (1952 — 1958) состав ляет здесь +0,43.
Содержательный анализ письмен ных источников позволяет опреде лить индексы мотивов достижения прошедших исторических эпох. Из да тированных и отражающих дух време ни литературных текстов делаются выборки, связанные с темой достиже ния. Анализируется содержание, на пример, эпиграмм, лирической поэзии, эпитафий античных греков в период с 900 по 100 г. до н. э.; или испанских романов, стихов, легенд, появившихся с 1200 по 1730 г.; или английских драм, описаний путешествий, баллад с 1400 по 1830 г. Роль экономических индексов играли: археологические географические карты, на которых отмечались области экспорта грече ского масла в античные времена; годовой тоннаж испанского флота, направлявшегося в страны Нового Света; годовой объем ввоза угля в Большой Лондон. Подъемы и падения показателей nAch постоянно предше ствовали периодам экономического расцвета или спада. На рис. 6.13 при ведены результаты несколько менее рискованного исследования развития США с 1810 по 1950 г. Показатели п Ach подсчитывались с интервалами в 20 лет на основе анализа содержания книг для чтения и сравнивались за тем с количеством заявленных за это время патентов на изобретения в расчете на 1 млн. жителей. Здесь на блюдается практически одинаковая направленность в графиках измене ния индексов мотивов за 20 — 40 лет и подъемов — спадов числа зареги стрированных патентов.
К этим исследованиям примыкают поиски различий в мотивах опреде ленных социальных групп населения индустриально развитых стран [см.: Н. Heckhausen, 1972]. Репрезентатив ные результаты получены для США [J. Veroff, J. W. Atkinson, S. С. Feld, G. Gurin, 1960] и Швейцарии [J. Vento-bel, 1970]. Между протестантами и католиками особых различий обнару жить не удалось, однако такие разли чия, вероятно, существуют между представителями разных социальных слоев. В табл. 6.8 приведены данные по выборке немецкоязычных швей царских новобранцев. Показатели ТАТ НУ и БН наиболее пригодны для сопоставления, поскольку способы их получения стандартизованы (с вели чиной 100 как средним показателем для популяции). С понижением уровня социального слоя значимо уменьшает ся мотив удачи, но не мотив избега ния неудачи. Для НЧ и См также получены соответствующие различия. Особенно отчетливо социальные раз личия в мотиве достижения проявля ются у городского населения. Между представителями обоих вероиспове даний, напротив, никакой существен ной разницы не наблюдается.
Таблица 6.8
Выраженность мотива достижения у различных групп населения для выборки, состоявшей из 539 швейцарских солдат-новобранцев [J. Vonto-bel, 1970, S. 190]
Мотивационные различия при изменении ситуационного стимулирования: эффекты мотивации
До сих пор мы рассматривали отно сительно простые линейные связи между силой мотивов и внешними критериями. Более богатыми в отно шении возможных выводов являются экспериментальные планы, при кото рых систематически варьируются не только личностные, но и ситуацион ные переменные (экспериментальный план типа V, табл. 1.4). В этом случае можно выявить не только главные эффекты, но и, что особенно важно, взаимодействие переменных лично сти и ситуации. Ведь этим взаимодей ствием в основном определяется ак туальное мотивационное состояние. В качестве примеров будут рассмотре ны только два исследования, в одном из которых независимой переменной выступало достижение в выполнении задания, а в другом — изменение сте пени притягательности задания после неудачи.
В первой работе, проведенной Френч [Е. G. French, 1958], варьиро вались следующие факторы: (1) отно сительная выраженность двух раз личных мотивов, (2) ориентация в ра боте и (3) мотивационно-специфические побуждения. В груп пах из 4 человек каждый получал 5 предложений, из которых нужно было составить рассказ, содержащий 2С предложений. В качестве зависимой переменной выступало групповое до стижение. Все группы в отношение выраженности мотивов были одно родными: высокий мотив достижения сочетался со слабо развитым моти вом аффилиации (оба измерялись при помощи методик ТАТ), а сильно раз витый мотив аффилиации — с низким мотивом достижения (группы с преоб ладанием мотива достижения в отли чие от групп с преобладанием мотива аффилиации). Задания выполнялись при одном из двух условий: части групп говорилось о необходимости до биться полного согласия внутри груп пы при принятии окончательного ре шения, а части групп такого условия не ставилось (групповая ориентация в отличие от индивидуальной). Нако нец, во время перерыва эксперимен татор делал одобрительные замеча ния, причем в одних группах он гово рил о проявляемых хороших способ ностях, в других — о хорошем сотруд ничестве (обратная связь о способно стях в отличие от информации о сотрудничестве).
Таблица 6.9
Достижения групп из 4 человек в условиях различных ориентации и различного поощрения со стороны экспериментатора [Е. G. French, 1958, р. 404]
В табл. 6.9 приведены полученные результаты для 8 различных условий (2x2x2).
Как и следовало ожидать, группы, мотивированные на достижение, при обратной информации о способностях добились больших успехов, чем при информировании о сотрудничестве; в группах с мотивом аффилиации кар тина оказалась обратной. Ориентация на группу или индивида никак не сказалась на работе групп, мотивиро ванных на достижение, но в группах, мотивированных на аффилиацию, ориентация на группу значительно улучшила результаты. Наиболее благоприятным сочетанием условий побуждения при высоком аффили-ативном мотивировании является ориентация на группу и наличие об ратной информации о хорошем сот рудничестве группы; наиболее небла гоприятным сочетанием — ориентация на индивида с подчеркиванием спо собностей. Ни один из трех основных факторов — констелляция мотивов, ориентация в работе, мотивационно-специфическая обратная связь, — отдельно взятые, не оказали значи мого влияния на достижения (см. средние значения по столбцам и стро кам в табл. 6.9). Наибольшую значи мость (р<0,001) имеет взаимодей ствие между констелляцией мотивов и мотивационно-специфической об ратной связью (р<0,001); значимо также (р<0,05) взаимодействие кон стелляции мотивов и ориентации задания.
Результаты достаточно отчетливо выявляют два момента: (1) различия в мотивах проявляются в поведении только при соответствующем побуж дении мотивации; (2) конкретные ус ловия побуждения по-разному воз действуют на отдельные мотивы. За служивает внимания тот факт, что ориентация на группу в отличие от индивидуальной ориентации при вы полнении задания имеет значение только в случае преобладания моти ва аффилиации, но несущественна при преобладании мотива достиже ния.
Во второй работе проверялась пра вильность двух теоретико-мотивационных подходов, объясняв ших действие мотивации при опреде ленных условиях побуждения. В каче стве зависимой переменной бралось изменение притягательности задания после неудачи. В предыдущей главе при обсуждении эффекта Зейгарник мы уже упоминали наблюдение Кар-трайта [D. Cartwright, 1942] о повы шении у части испытуемых притяга тельности задания после неудачи. При последующем опросе эти испыту емые вели себя как уверенные в успехе, поэтому Картрайт приписал им мотивационную тенденцию «пот ребность в успехе». Другая, большая часть испытуемых нашла задание после неудачи менее притягатель ным, а при последующем опросе сооб щила о своей боязни дальнейшей неудачи.
Полученные данные согласуются с фактами, касающимися различий в уровне притязаний у мотивированных на успех или на неудачу испытуемых: первые предъявляют к себе несколь ко повышенные требования, вторые предпочитают или слишком легкие, или слишком трудные задания. Оче видно, что при экстремальных степе нях трудности предполагаемый ус пешный или неудачный исход меньше зависит от собственных способностей, а, скорее, должен приписываться влиянию внешних факторов, тем са мым предотвращается неблагоприят ное воздействие неудачи на само оценку; мотивированные на успех, на против, так планируют свою деятель ность, чтобы проверить себя на сте пенях трудности, преодоление кото рых максимально зависит от соб ственных способностей. Первоначаль ная неудача должна поэтому прида вать заданию дополнительную прив лекательность. Согласно этому под ходу, в теории мотивации достижения (его формализация в «модели выбора риска» Аткинсона обсуждается в гл. 9) после неудачи можно ожидать следующей формы проявления эф фекта основного мотива: у индиви дов, мотивированных на успех, притя гательность выполняемого задания возрастает, а у мотивированных на избегание неудачи она снижается.
При внимательном изучении данных Картрайта Гебхард [М. Gebhard, 1948; 1949] выявил другие существен ные условия побуждения. Оказалось, что притягательность задания особен но возрастает, если оно выбрано са мим испытуемым, а не просто предъ явлено экспериментатором. Позднее это различие оказалось решающим при объяснении парадоксальных мо-тивационных феноменов в теории ког нитивного диссонанса [см.: гл. 4; J. W. Brehm, A. R. Cohen, 1962]. Если человек сам принимает решение (вы бор задания), выполнение которого имеет неприятные последствия (не удача), то возникает больший когнитивный диссонанс, чем в том случае, когда человек не несет ответственно сти за инициативу в соответствующей деятельности (навязывание задания). Чтобы уменьшить диссонанс недоста точного внешнего побуждения к вы полнению действия (недостаточное оправдание), после неудачи необхо димо осуществить переоценку притя гательности задания. По этой причи не, согласно теории диссонанса, про явления главного эффекта следует ожидать только тогда, когда задание выбирается свободно — его притяга тельность после неудачи должна по вышаться; если же задание навязано, то не требуется устранять никакого диссонанса: притягательность зада ния останется неизменной.
Для проверки объяснительной цен ности обеих теорий в эксперименте Хекхаузена, Ботерама и Фиша [Н. Heckhausen, N. Boteram, R. Fisch, 1970] мотивированные на успех или на неудачу испытуемые выполняли задания при двух условиях (свобод ном выборе и внешнем навязывании) и оценивали притягательность зада ния до и после его выполнения. Каж дый из испытуемых получал список из 9 различных заданий и должен был упорядочить их, приписав ранго вое место, какое, с его точки зрения, кажется наиболее подходящим. При условии свободного выбора испыту емые могли предпочесть одно из двух заданий, занимающих 5-е и 6-е места, а при навязывании одно из этих зада ний предъявлялось им как обязатель ное. После выполнения, завершавше гося явной неудачей, задания вновь ранжировались. На основе изменений в ранговых местах заданий делался вывод об их притягательности.
На рис. 6.14 приведены результаты исследования. Стрелки в каждом из четырех сочетаний (2x2) условий эк спериментального плана означают прогнозы, вытекающие из обеих те орий, а заштрихованные части — величину действительных изменений в- притягательности заданий. Только в одном из четырех сочетаний условий, а именно при мотиве неудачи и свобо де выбора, из теорий следуют проти воположные выводы. В этом случае результаты говорят в пользу теории мотивации достижения: для мотиви рованных на неудачу привлекатель ность задания снижается, даже если они сами его выбирали. То же можно сказать и об условии навязывания. Таким образом, по отношению к моти вированным на неудачу испытуемым теория мотивации достижения лучше объясняет их поведение, чем теория диссонанса, но она уступает теории диссонанса при одном сочетании ус ловий: мотивированные на успех при навязывании заданий после неудачи оценивают их притягательность не выше, а на прежнем уровне.
Рис. 6.14. Изменение притягательности зада ния после неудачи у испытуемых, а также при самостоятельно выбранном и навязанном зада нии. Стрелки указывают на прогноз, соответ ствующий теориям когнитивного диссонанса (А) и мотивации достижения (В), заштрихован ные части — на действительные изменения притягательности заданий, s — на значимость результатов, п. s. — на их незначимость [Н. Heckhausen, N. Boteram, R. Fisch, 1970]
В целом можно сказать, что ни одна из двух теорий при объяснении эмпирических данных не имела явных преимуществ перед другой. Из четы рех условий в трех результаты соот ветствуют теории мотивации дости жения, а в двух — теории когнитивно го диссонанса. Когда два основных фактора — мотив и выбор, — согласно обеим теориям, должны были дей ствовать противоположным образом, проявлялся мотив, выбор и навязыва ние, т. е. самостоятельность в приня тии задачи, очевидно, влияет на мо тивацию только у мотивированных на успех, но не у мотивированных на неудачу. Не случайно, последние в экспериментах по уровню притязаний стараются выбрать задания таким об разом, чтобы избежать угрожающих самооценке последствий своих дей ствий. Влияние самостоятельности на так называемую внутреннюю мотива цию деятельности будет рассмотрено в гл. 12. К систематическому рассмот рению результатов варьирования си туационного побуждения при валида-ции мотива достижения и процедур его измерения мы вернемся в гл. 9 после обсуждения дополнительных теоретических допущений.
Глава 7
Социальные мотивы: аффилиация и власть
В этой и следующей за ней главах мы продолжим рассмотрение отдельных мотивов. Это будут мотивы, которые в отличие от тревожности и мотива достижения носят ярко выраженный социальный характер. Иначе говоря, цели, на которые направлены побуж даемые этими мотивами действия, могут быть осуществлены лишь во взаимодействии с другими людьми. Термин «взаимодействие» означает здесь последовательность направлен ных друг на друга действий, которыми обмениваются партнеры. Поскольку в психологии мотивации единицей ана лиза является молярное действие ин дивида, все происходящие во взаимо действии события мы будем рассмат ривать с позиции одного из партне ров. В этом случае условия ситуации в основном состоят из действий дру гого партнера. В отличие от создава емых заданием условий ситуации до стижения они на всем протяжении действия не остаются постоянными, а заметно меняются, как раз в силу того, что партнер сам то активно действует, то реагирует на действия субъекта. Поэтому анализ мотивации усложняется, а методическое оснаще ние опытов требует большей изобре тательности. В конечном счете этот анализ должен будет включить в себя также структуру мотивов пар тнера по взаимодействию, его дей ствия и когнитивные образования. В данной главе мы обсудим мотивы аффилиации и власти.
Мотив аффилиации
Мюррей в 1938 г. описывал мотив (потребность) аффилиации следующим образом:
«Заводить дружбу и испытывать привязанность. Радоваться другим людям и жить вместе с ними. Сотрудничать и общаться с ними. Любить. Присоединяться к группам» [Н. A. Murray, 1938, р. 83].
Завязывание и поддержание отношений с другими людьми могут преследовать весьма различные цели, такие, как «произвести впечатление», «властвовать над другими», «получить или оказывать помощь». Под аффилиацией (контактом, общением) мы подразумеваем определенный класс социальных взаимодействий, имеющих повседневный и в то же время фундаментальный характер. Содержание их заключается в общении с другими людьми (в том числе с людьми незнакомыми или малознакомыми) и такое его поддержание, которое приносит удовлетворение, увлекает и обогащает обе стороны.
Степень, в которой это достигается, зависит не только от стремящегося к аффилиации, но также и от его партнера. Человек, стремящийся к аффилиации, должен добиться многого. Прежде всего он должен дать понять о своем желании вступить в контакт, сообщив этому контакту привлекательность в глазах предполагаемого партнера. Он должен сделать очевидным для партнера, что рассматривает его как равного себе и предлагает ему отношения полностью взаимные, т. е. он не только «стремится к аффилиации», но и одновременно выступает партнером по аффилиации для соответствующей потребности человека, с которым он вступает в контакт. Несимметричность в распределении ролей или далеко идущие желания превратить партнера в средство удовлетворения своих потребностей (например, потребностей в независимости или зависимости, в превосходстве или уничижении, в силе или слабости, в предоставлении или получении помощи) наносят ущерб аффилиации как таковой или даже совсем разрушают ее. Наконец, человек, стремящийся к аффилиации, должен добиться определенного созвучия своих переживаний переживаниям партнера, что побуждало бы обе стороны к взаимодействию и ощущалось бы ими как нечто приятное, приносящее удовлетворение и поддерживающее чувство собственной ценности.
Цель аффилиации с точки зрения стремящегося к ней можно было бы определить как поиск если и не любви со стороны партнера по аффилиации, то, по крайней мере, приятия, желанности себя, дружеской поддержки и симпатии. Однако подобное определение подчеркивает в отношениях аффилиации лишь одну ее сторону, а именно получение, и пренебрегает другой, отдачей. Вот почему гораздо точнее определить цель мотива аффилиации как взаимную и доверительную связь, где каждый из партнеров если и не любит другого, то относится к нему приязненно, принимает его, дружески поддерживает и симпатизирует ему. Для достижения и сохранения такого рода отношений существует много как вербальных, так и невербальных способов поведения; их можно наблюдать, в частности, при вступлении в контакт с незнакомыми людьми. О мотивированности поведения стремлением к аффилиации можно судить по количеству и позитивному содержанию речевых высказываний, по дружелюбному выражению лица, длительности контакта глаз, частоте кивании головой, по позе и жестикуляции и т. д. [о способах невербальной коммуникации см.[:A. Mehrabian, 1972].
Если руководствоваться моделью «ожидаемой ценности», то очерченная выше цель мотива аффилиации выступит перед нами как некоторая положительная ценность. Результаты, действия, ведущего к ее достижению, будут обладать положительной привлекательностью. Индивидуальные различия в ее величине представляют собой один из детерминантов мотивации аффилиации. Ей противостоит, в качестве второго детерминанта, отрицательная привлекательность неудачной аффилиации, которой также свойственны индивидуальные различия. В зависимости от соотношения обобщенных положительной и отрицательной привлекательности мотив аффилиации индивида может быть охарактеризован как преимущественно связанный либо с надеждой на аффилиацию (НА), либо со страхом/отвержения (СО).
Как и в случае других мотивов (например, мотива достижения), характеристика ожидаемого успешного или неуспешного исхода действия аффилиации не исчерпывается одной только положительной или отрицательной привлекательностью определенной величины. Каждый из альтернативных результатов действия также заранее ожидается с некоторой определенной вероятностью. Таким образом, каждый человек на основе своего прошлого опыта в сфере общения обладает обобщенными ожиданиями относительно того, удастся ли ему установить отношения аффилиации с незнакомым человеком или нет, т. е. обобщенными ожиданиями аффилиации и отвержения. Эти ожидания не только определяют, вкупе с соответствующими значениями привлекательности, величину мотивации аффилиации (расширяя, таким образом, область применения модели «ожидаемой ценности»). Нередко они непосредственно проявляются в процессе направленного на достижение аффилиации поведения, приводя к тому, что завязывание и поддержание контакта происходит непринужденно, дружелюбно и адекватно ситуации или же, напротив, неуверенно, робко и неловко.
Тесная связь между ожиданием и поведением не только выделяет мотив аффилиации среди прочих мотивов, подобных мотиву достижения. Она оказывает также своеобразное обратное действие, приводящее к тесной ковариации ожидания и привлекательности аффилиации в случаях, когда партнером выступает незнакомый человек: чем сильнее ожидание успеха, тем выше положительная привлекательность, и наоборот, чем сильнее ожидание неуспеха, тем выше отрицательная привлекательность. Более детально цепь обратной связи можно представить себе следующим образом: ожидание оказывает влияние на ход действия, ход действия—на его результат, повторяющиеся успехи и неудачи формируют соответствующие ожидания, которые, в свою очередь, порождают различия в протекании действия, предопределяющие благоприятный или неблагоприятный результат аффилиации. Таким образом, привлекательность удачной или неудачной аффилиации становится в конце концов величиной постоянной, что и задает индивидуальный профиль соотношения обобщенной положительной и отрицательной привлекательности, т. е. надежды на аффилиацию и страха отвержения.
Так возникает (в случае, когда объектом аффилиации является незнакомый человек) ковариация между ожиданием и привлекательностью для индивидуального мотива аффилиации, а также соответствующей ситуационной мотивацией: чем в большей степени обобщенное ожидание успеха преобладает над ожиданием неудачи, тем значительнее положительная привлекательность превышает отрицательную, и наоборот. Такое соотношение ожидания и привлекательности отличает мотив аффилиации от мотива достижения, характеризующегося прямо противоположным соотношением этих параметров: чем выше вероятность успеха и, следовательно, легкость задания, тем меньше привлекательность успеха, и чем выше вероятность неудачи, т. е. трудность задания, тем значительнее привлекательность успеха.
От обобщенных ожиданий следует отличать ожидания частные, связанные с определенным человеком, которого вступающий в аффилиацию субъект уже хорошо знает. В этом случае ожидание и привлекательность могут варьировать независимо друг от друга. Так, релевантная мотиву аффилиации привлекательность контакта с каким-либо хорошо знакомым человеком может быть весьма небольшой, но сопровождаться при этом высоким ожиданием легкого и быстрого установления контакта, или наоборот. Подобная ситуация складывается и в тех случаях, когда человек хотя и не знаком лично с предполагаемым партнером по аффилиации, но имеющиеся у него сведения позволяют прогнозировать трудность или легкость вступления в контакт. Например, партнер может обладать более высоким социальным статусом, чем стремящийся к аффилиации субъект. В этом случае у последнего, даже если его обобщенные ожидания успеха в принципе высоки, может снизиться уверенность в том, что старший по статусу позитивно отзовется на его усилия по установлению отношений аффилиации. К тому же он может опасаться (в силу малых шансов на успех) своей большей, чем обычно, скованности и напряженности, что приведет к потере привлекательности контакта с ним со стороны партнера, и, следовательно, субъект сам будет способствовать снижению шансов на успех при высокой положительной привлекательности контакта.
Устойчивость ковариации ожидания и привлекательности в случае мотивации аффилиации, направленной на незнакомого человека, до сих пор не проверена эмпирически. Примечательно, однако, что она молчаливо предполагается рядом исследователей, прежде всего Бирном, Мак-Дональдом и Микавой [D. Вугпе, R. D. McDonald, J. Mikawa, 1963]. Они пишут:
"Представляется правомерным утверждение, что накапливаемый на протяжении жизни опыт общения с другими людьми ведет к обобщенным ожиданиям встретить в них источник поощрения или наказания. Если доминируют ожидания первого рода, то субъект будет стремиться к другим людям и искать в них товарищей, будет доверять им и высоко их ценить. Если же доминируют противоположные ожидания, то субъект будет избегать других людей, относиться к ним с подозрением и низко их оценивать. Индивид, опыт которого носит смешанный характер и у которого, в силу этого, высоки ожидания обоих родов, будет находиться в сфере межличностных отношений в состоянии практически постоянного конфликта. А человек, у которого оба вида ожиданий низки, будет проявлять в ситуациях межличностного общения безразличие и незаинтересованность.
Люди, в опыте которых преобладают успешные межличностные взаимодействия, должны отличаться, во-первых, сильно развитыми мотивами сближения в ответ на связанные с аффилиацией ключевые стимулы; во-вторых, убеждением в том, что будущие ситуации межличностного взаимодействия дадут то же количество подкрепляющих взаимодействий; в- третьих, стремлением интерпретировать релевантные аффилиации стимулы в терминах собственного прошлого опыта и своих ожиданий» [р. 34—35].
По мнению этих авторов, индивидуальный профиль мотива аффилиации определяется исключительно складывающимися в опыте обобщенными ожиданиями положительного и отрицательного подкрепления (вознаграждения или наказания), так что в конечном счете для объяснения индивидуальных различий соответствующей мотивации привлекательность результата оказывается излишней. Ибо она представляет собой либо константу, либо эквивалентную ожиданию переменную, причем в последнем случае привлекательность принимает то же значение, что и ожидание.
Еще отчетливее о такой взаимозаменимости говорится в работе Мехрабяна и Ксензкого [A. Mehrabian, S. Ksionzky, 1974], представляющей собой наиболее разработанную попытку создания теории мотивации аффилиации. Эти авторы выделяют две тенденции мотива аффилиации: а) ожидание с надеждой на аффилиацию и б) ожидание со страхом отвержения — и обозначают их соответственно R1 и R2 (сокращение от reinforcement— «подкрепление», термин, указывающий не на ожидание, а на валентность). Такое ожидание, однако, относится только к случаям, когда партнер по аффилиации незнаком или мало знаком. В других случаях решающую роль приобретают не обобщенные ожидания R1 и R2, a специфические ожидания, обозначаемые Мехрабяном и Ксензким как специфическая привлекательность (r1 и r2). Мы еще вернемся к этому вопросу.
Бирн и его соавторы, как видно из приведенной цитаты, предлагают перекрестную классификацию мотивов аффилиации, выделяя четыре типа возможных мотивов (эту классификацию приняли также Мехрабян и Ксензкий [A. Mehrabian, S. Ksionzky, 1974]). Если ожидание успеха относительно высоко, а ожидание неудачи невелико, мы получаем мотив аффилиации первого типа (НА выше СО), обратное соотношение этих ожиданий дает нам мотив второго типа (НА ниже СО). Третий тип представлен испытуемыми с конфликтной мотивацией (оба ожидания высоки), четвертый—испытуемыми со слабым мотивом аффилиации (оба ожидания низки). Как и в случае мотива достижения, исследователи, предпринявшие в начале 50-х гг. первые попытки измерения мотива аффилиации, исходили из существования двух отличных друг от друга тенденций— стремления к контакту и его избегания. Однако раздельная фиксация этих тенденций с помощью разработанных на базе ТАТ методик удалась, как и в случае мотива достижения, не сразу.
Измерение мотива аффилиации
В 1952 г. Шипли и Верофф [Т. Е. Shipley, J. Veroff, 1952] опубликовали первую основанную на ТАТ методику измерения мотива аффилиации. Эти авторы несомненно находились в то время под влиянием соответствующих работ в области мотивации достижения, о чем свидетельствуют три момента. Прежде всего Шипли и Верофф также использовали перед написанием рассказов по ТАТ адекватные изучаемому мотиву способы побуждения мотивации различной силы (экспериментальный план типа la). Затем характер (но, разумеется, не их содержание) ключевых категорий анализа и оценки рассказов соответствовал ключевым категориям, разработанным для анализа мотива достижения. Наконец (и это привело к самым разнообразным последствиям), в качестве теоретической основы авторы воспользовались депривационной моделью мотивации: неудачный или сомнительный по своему исходу акт достижения или аффилиации побуждает соответственно мотив достижения и мотив аффилиации, как голод побуждает к поиску пищи.
Для достижения поставленной цели авторы исследования непосредственно перед проведением ТАТ провели социометрическое оценивание группы членов студенческого клуба, причем непосредственно в помещении этого клуба. Каждый из студентов по очереди вставал, и присутствующие оценивали его с точки зрения таких качеств, как приветливость, нетерпимость, робость, необщительность и т. д. В заключение каждый должен был назвать имена трех товарищей по клубу, с которыми он хотел бы поддерживать дружеские отношения. Наряду с экспериментальной группой в опыте участвовала контрольная группа, испытуемые которой перед ТАТ должны были заполнить опросник о предпочитаемых ими блюдах. Вторая предложенная этими авторами методика состояла в сопоставлении двух групп, одна из которых объединяла студентов, за месяц перед тем получивших отказ на заявление о вступлении в клуб (экспериментальная группа), другая же состояла из принятых студентов (контрольная группа). В обоих исследованиях экспериментальные группы, т. е. группы, находящиеся в условиях депривации, набрали (в соответствии с предварительно отобранными ключевыми категориями анализа содержания рассказов по ТАТ) больше баллов, чем соответствующие им контрольные группы. (Однако результаты второго исследования не вполне убедительны, поскольку обе группы испытуемых не были уравнены по силе мотива аффилиации перед принятием в клуб или отказом в таком принятии. Вполне возможно, что испытуемые экспериментальной группы изначально имели более сильный мотив.) Использованные при анализе ключевые категории содержания позволяли приписывать каждому высказыванию (позитивному или негативному) определенное количество баллов в случаях, когда тематика рассказов вращалась вокруг отвержения, расставания и одиночества. Авторы пришли к выводу, что их основанная на ТАТ методика измеряет страх отвержения. Однако они придерживались мнения, что эта мотивационная тенденция (так же как и ее необнаруженная противоположность—надежда на аффилиацию) ведет не к избеганию аффилиации, а к ее поиску.
В работе Аткинсона, Хейнса и Вероффа [J. W. Atkinson, R. W. Heyns, J. Veroff, 1954] была предпринята попытка избавиться от одностороннего акцента на страхе отвержения и включить в круг анализируемых явлений тенденцию поиска (т. е. надежду на аффилиацию). Авторы, по сравнению с предшествующим исследованием, изменили эксперимент в трех отношениях. Во-первых, они использовали картинки ТАТ, содержание которых могло возбуждать мысли не только об отвержении и расставании, но и об удачной аффилиации. Во-вторых, сохранив предложенную Шипли и Ве-роффом социометрическую ситуацию актуализации мотивации, они ввели в качестве контрольной нейтральную ситуацию. Место действия было перенесено из помещения клуба (где уже сами стены могли возбуждать связанные с аффилиацией позитивные представления) в одну из учебных аудиторий университета, где испытуемым было предложено выполнить задание на решение анаграмм. В-третьих, они расширили разработанные Шипли и Вероффом ключевые категории, по которым анализировалось содержание, включив в них категории, соответствующие позитивным представлениям, и различив внутри большинства категорий позитивные и негативные высказывания. Основной критерий наличия тематики, релевантной мотиву аффилиации, они сформулировали следующим образом:
«Тема аффилиации… присутствует в тех случаях, когда один или несколько персонажей рассказа явно озабочены установлением, поддержанием или восстановлением положительных аффективных отношений с другими людьми. Озабоченность такого рода непосредственно проявляется в случаях, когда само отношение описывается как дружба». [J. W. Atkinson, R. W. Heyns, J. Veroff, 1954, р.97].
Количество баллов, набранных экспериментальной группой, почти по всем категориям значимо превзошло показатели контрольной группы. Однако по отдельным категориям различие было обнаружено только в позитивных, но не в негативных высказываниях (поэтому в суммарном показателе последние не учитывались). Авторы рассматриваемого исследования не пытались сделать следующий шаг в различении внутри мотива аффилиации тенденций поиска и избегания (к тому же они не создали необходимых для этого противоположных условий актуализации мотивации). Они, скорее, пришли к тому же выводу, что Шипли и Верофф: мотив аффилиации состоит из одной только тенденции поиска, независимо от того, возбуждается ли эта тенденция через страх отвержения или через надежду на общение. Подтверждением этого служит, с точки зрения авторов работы, корреляция мотива аффилиации с рядом социометрически выявленных личностных свойств—стремлением к одобрению, уверенностью и самоутверждением. Была обнаружена также корреляция с эгоизмом, что плохо вписывается в общую картину.
Аткинсон и его соавторы оставили без внимания вопрос о том, не оказывают ли надежда на аффилиацию и страх отвержения—даже если то и другое вносит свой вклад в тенденцию поиска— различное действие на поведение. Результаты в целом не дают определенного ответа на этот вопрос. Мотив аффилиации актуализовался в рассматриваемом исследовании только негативно (т. е. порождением сомнения в успехе аффилиации), но не позитивно. Увеличение (по сравнению с нейтральной ситуацией) позитивных показателей в результате подобного рода негативного побуждения мотива может объясняться просто тем, что навязываемое испытуемым сомнение противоречит свойственным части из них обобщенным ожиданиям успеха и тем самым побуждает актуализацию содержаний, связанных с уверенностью в возможности аффилиации. Для проверки этой гипотетической зависимости представляется необходимым предварительное измерение изучаемого мотива в нейтральных условиях. Что касается применявшихся для анализа содержания рассказов ТАТ ключевых категорий [подробно описаны в работе: R. W. Heyns, J. Veroff, J. W. Atkinson, 1958], то они так и не были изменены, хотя требуют доработки в соответствии с теоретически обоснованными критериями валидности. позволяющими развести избегание отвержения и стремление к аффилиации. Наконец, авторы дают столь широкое определение темы аффилиации, что оно охватывает весь неструктурированный конгломерат возможных социальных мотивов, в том числе таких, как стремления к одобрению, признанию или доминированию.
В последующие годы были предприняты попытки углубить экспериментальный анализ в двух направлениях: во-первых, созданием для каждой из тенденций мотива особой ситуации актуализации и, во-вторых, их раздельной фиксацией при анализе содержания результатов выполнения проективных тестов. В рамках первого направления Френч и Чэдвик [Е. G. French, I. Chadwick, 1956] попробовали разделить «социометрическую ситуацию» на позитивную (субъект пользуется в группе популярностью) и негативную (субъект не пользуется в группе популярностью). Однако испытуемые (ими были служащие одной из военно-воздушных баз США) восприняли данные социометрии (фиктивные) как недостоверные. Поэтому авторы смогли говорить лишь о неспецифическои ситуации актуализации. В этом исследовании вначале был измерен мотив аффилиации (экспериментальный план НA) с помощью одной из разработанных Френчем методик, так называемого теста на интуицию (вместо картинок испытуемому дается ряд предложений типа «Том всегда позволяет выигрывать другим», которые надо развернуть в рассказ; анализ самих рассказов в основном осуществляется по категориям, предложенным Аткинсоном с соавторами). Была также замерена популярность испытуемых в своих подразделениях, что позволило уравнять по обоим переменным экспериментальную и контрольную группы. Месяцем позже у испытуемых вновь измерялась мотивация аффилиации, на этот раз после ее искусственной актуализации (экспериментальный план 1а). Результаты оказались вполне однозначными: в случае актуализации мотивация возрастает, причем независимо от направления актуализации (однако специфичную по направлению актуализацию в эксперименте создать не удалось) и тем в большей степени, чем выше изначально зафиксированный мотив аффилиации. Эти не связанные с направлением актуализации мотивационные эффекты зависели от установленного социометрически статуса испытуемых: у популярных испытуемых росло число категорий содержания, связанного с НА, у непопулярных—с СО.
Последний результат хорошо согласуется с нашими общими соображениями, поскольку популярность среди членов группы до некоторой степени должна совпадать с ожиданиями (применительно к данной группе) каждого члена группы. Отсюда можно сделать следующий вывод: ситуация социометрии актуализирует мотив аффилиации, однако направленность возникающей мотивации оказывается зависящей от ожиданий, которые (существующие уже в специфической форме) субъект привносит в ситуацию эксперимента.
Это предположение подтвердилось в двух последующих работах. Первая из них—исследование Розенфельда и Франклина [Н. М. Rosenfeild, S. S. Franklin, 1966]—сама по себе не является убедительной. Испытуемыми этих авторов были студентки одного общежития. Они были разделены на четыре группы—одну контрольную и три экспериментальных, представителей которых перед ТАТ просили заполнить социометрический опросник. Испытуемым первой экспериментальной группы между заполнением опросника и ТАТ сообщали положительные результаты социометрии, испытуемым второй группы— отрицательные, испытуемым третьей группы результаты не сообщались. Во всех экспериментальных группах показатели мотивации выше, чем в контрольной группе, однако значимым это отличие от контрольной группы оказалось только в случае второй (здесь различие максимально) и третьей групп. Итоговый вывод авторов о том, что аффилиация является мотивом избегания (точнее, что мотивация аффилиации может наблюдаться только в угрожающей ей ситуации), представляется преждевременным, как и выводы рассмотренной выше работы Аткинсона и его соавторов [J. W. Atkinson, R. W. Heyns, J. Veroff, 1954]. По всей вероятности, сообщаемые испытуемым негативные результаты гораздо сильнее позитивных противоречат их реалистическим ожиданиям. Фактически рассказы ТАТ испытуемых второй группы содержали также чрезвычайно много позитивных высказываний. Для доказательства влияния обобщенных ожиданий опять-таки не хватает предварительного проведения ТАТ.
Второе исследование принадлежит Фишману [D. В. Fishman, 1966], который отказался от всяких манипуляций по актуализации мотивации и явился первым, кто наблюдал реальное аффилиативное поведение в условиях, мало-мальски приближенных к жизненным. В этом исследовании искусственное возбуждение мотивации было заменено действительными отношениями приязни и дружбы, выявленными из ответов совместно живущих студенток на специальный опросник. На основе этих ответов был составлен список специфических ожиданий, связанных с отдельными членами группы. Непосредственно перед (а не после!) заполнением опросника был проведен ТАТ, результаты которого обрабатывались в соответствии с ключевыми категориями анализа содержания, разработанными Хейнсом и его соавторами [R. W. Heyns, J. Veroff, J. W. Atkinson, 1958]. Наряду с суммарным показателем мотива аффилиации были выделены с помощью методики де Чармса [R. deCharms, 1957; см. также ниже] показатели обеих тенденций—НА и СО. Через определенное время после этого (от 2 до 4 недель) устраивалась встреча каждых четырех живущих вместе испытуемых в особой уютно обставленной комнате. Сначала они предоставлялись сами себе, а потом получали письменную инструкцию провести дискуссию по одной из популярных среди студентов тем. Экспериментатор, находившийся в соседней комнате, наблюдал происходящее с помощью особого приспособления и фиксировал в соответствии со специально разработанными ключевыми категориями «позитивное» и «негативное» аффилиативное поведение (на основе этих данных было вычислено процентное содержание «позитивных актов»).
Представленные в табл. 1 данные так же, как и результаты исследования Френча и Чэдвика [Е. G. French, I. Chadwick, 1956]; показывают значимость специфических ожиданий, которая становится явной при рассмотрении этих ожиданий вместе с результатами ТАТ. При недифференцированном рассмотрении результатов всех испытуемых обнаружены лишь слабые корреляции мотива аффилиации в целом и тенденции НА с позитивным аффилиативным поведением. Корреляция между таким поведением и тенденцией СО практически отсутствует. Корреляции значительно возрастают (в случае НА от 0,20 до 0,58), когда рассчитываются для подгруппы испытуемых, обладающих сильными положительными специфическими ожиданиями, в то время как высокие обобщенные ожидания не приводят к увеличению связи между величиной мотива аффилиации и позитивным аффилиативным поведением. Иначе говоря, наиболее интенсивный обмен позитивными аффилиативными действиями наблюдается в тех случаях, когда сильной положительной привлекательности (высокие общие показатели и высокие показатели НА в ТАТ) сопутствуют высокие специфические ожидания (сильная взаимная приязнь партнеров).
Таблица 1
Корреляция показателей ТАТ с долей (в %) позитивных аффилиативных действий в групповой дискуссии [D. В. Fishman, 1966, р. 158]
|
Испытуемые (количество) |
Показатели ТАТ |
||
|
мотив аффилиации |
НА |
СО |
|
|
Всего — N = 80 |
0,22* |
0,20 |
0,10 |
|
Со специфическими аффилиативными ожиданиями: |
|||
|
Низкими — N = 40 |
-20,02 |
-0,19 |
0,24 |
|
Высокими — N = 40 |
0,46** |
0,58** |
0,16 |
По той же причине корреляции мотива аффилиации (тенденций НА и СО) и специфических аффилиативных ожиданий принимают близкие к нулю значения. Исходя из основанной на ТАТ методики, можно предположить, что высокий суммарный показатель и высокое значение НА предсказывают поведение, для которого характерны направленность на аффилиацию и ее положительная эмоциональная окраска в той мере, в какой этому не противоречат специфические ожидания. Это правило не распространяется на показатель СО, хотя он, как и показатель НА, тесно коррелирует с суммарным значением мотива аффилиации. Тенденция СО измеренная в соответствии с применявшейся методикой) не сопровождается поведением избегания и негативными аффилиативными действиями.
Были предприняты попытки развести оба компонента мотива в рассказах ТАТ. Де Чармс [ R. DeCharms, 1957] и следовавший ему Фишман просто разделили общее количество баллов, подсчитываемое по методике Аткинсона и его соавторов [J. W. Atkinson, R. W. Heyns, J. Veroff, 1954; R. W. Heyns, J. Veroff, J.W. Atkinson, 1958], на два суммарных показателя (охватывающих как позитивные, так и негативные высказывания): один— для рассказов, в которых преобладает тематика отвержения (СО), второй—для рассказов, в которых доминирует тематика удачной аффилиации (НА). Бирн с соавторами [D. Вугne, R. D. McDonald, J. Mikawa, 1963], кроме этого, выделили для каждого рассказа наличие или отсутствие положительной или отрицательной «межличностной эмоции». Они обнаружили, что росту значений показателей ТАТ, полученных в нейтральной ситуации, соответствует увеличение числа рассказов с положительными эмоциями, в то время как негативные эмоции чаще появляются при средних и низких значениях показателей. Авторы сделали на основании этого вывод, что высокие значения ТАТ говорят о тенденции НА, низкие—о тенденции СО, а средние—о конфликте между ними. Однако существует гораздо более тривиальное объяснение. Если из ключевых категорий, выделенных Хейнсом и соавторами для анализа содержания, исключить негативные (как, например, категорию «негативно окрашенные чувства»), то с увеличением показателя рассказа по ТАТ позитивная межличностная аффективная нагрузка его содержания неизбежно должна расти.
Единственная до настоящего времени попытка разработать ключевые категории анализа содержания для противоположных по направлению возбуждаемой мотивации ситуаций принадлежит Лауфену [A. Laufen, 1967]. Он предложил испытуемым перед проведением ТАТ заполнить опросник, предназначенный выявить мотивацию аффилиации. Для одной группы вопросы были сформулированы с позиции страха отвержения, для другой—с позиции надежды на аффилиацию. В обоих случаях требовалось только ответить «да» и «нет». Отобранные заранее ключевые категории анализа содержания обнаружили значимое различие в ожидаемом направлении только для тенденции СО. Но в любом случае предложенный способ манипуляции мотивацией обладает невысокой валидностью, ибо уверенный в успехе аффилиации испытуемый может спокойно отвечать «нет» на вопросы, связанные с отвержением без какой бы то ни было актуализации тенденции СО. Более убедительный способ валидации мы обсудим ниже.
Опросники
Наряду с основанными на ТАТ методиками измерения мотива аффилиации заслуживает упоминания предложенный Мехрабяном [A. Mehrabian, 1970] опросник, который в отличие от многочисленных опросников, направленных на измерение мотива достижения, был разработан на основе определенных теоретических принципов [ср.: A. Mehrabian, S. Ksionzky,1974]. Свой опросник Мехрабян построил прежде всего на различении двух тенденций мотива аффилиации — аффилиативной тенденции (R1) и чувствительности к отвержению (R2). Он интерпретирует эти тенденции как обобщенные ожидания положительного или отрицательного подкрепляющего воздействия партнера по аффилиации. Как уже отмечалось, в случае, когда партнеры незнакомы, Мехрабян исходил из переменных, отражающих не привлекательность, а ожидания. Когда же партнеры были хорошо знакомы, решающее значение приобретали не ожидания, а специфическая привлекательность. Опросник разработан для первого случая, когда партнером выступает незнакомый или малознакомый человек. Во втором случае, когда партнеры близко знакомы, применялась особая 15-шкальная социометрическая методика. Факторным анализом ее результатов также были выделены два компонента—положительное и отрицательное подкрепляющее значение партнера по аффилиации.
Однако более пристальное рассмотрение опросника Мехрабяна показывает, что понятие ожидания в этом опроснике фактически отождествляется с положительным и отрицательным подкрепляющим действием контакта с партнером и ситуаций общения вообще. Ожидание по Мехрабяну—это прогноз не того, в какой мере субъекту удастся или не удастся достигнуть положительного результата аффилиации, а, скорее, того, в какой мере в данной ситуации предпочитается, чтобы более или менее положительные и отрицательные последствия наступили сами собой или чтобы были предприняты определенные действия. Например, оба утверждения «Для меня очень важно иметь друзей» (тенденция аффилиации) и «Временами я воспринимаю критику очень близко к сердцу» (страх отвержения) очерчивают ситуации с подразумеваемым подкрепляющим значением, и с ними испытуемый может соглашаться или не соглашаться, используя 9-балльную шкалу оценок («очень сильно»— «сильно»— «до некоторой степени»—«слабо»— «все равно»—…). Степень согласия—несогласия отражает величину ожидания подкрепляющего эффекта. Под ожиданием в опроснике понимается, во-первых, количество различных ситуаций, обладающих подкрепляющим эффектом; во-вторых, степень выраженности этого эффекта. Иначе говоря, можно сделать вывод, что авторы опросника на основе ограниченного набора ситуаций стремятся установить в сфере аффилиации общий потенциал подкреплений, которые окружающий мир как бы держит наготове для данного человека.
Вместе с тем сам факт, что в опроснике Мехрабяна вместо обобщенных ожиданий (в смысле модели «ожидаемой ценности») кладется в основу обобщенный потенциал подкрепления, или привлекательности, не должен вызывать беспокойства, поскольку, как мы предположили вначале, в сфере мотивации аффилиации (когда партнером по аффилиации выступает незнакомый человек) ожидание и привлекательность, по-видимому, однозначно ковариируют. В связи с тем что опросник выявляет обобщенные подкрепляющие эффекты, сокращения для обеих тенденций мотива аффилиации R1, и R2 выбраны вполне адекватно.
Обе части опросника (относящиеся к R1, и R2) появились в результате отбора вопросов, направленных на выявление личностных свойств. Многомерный факторный анализ позволил избавиться от неадекватных заданий, в результате были оставлены 25 вопросов, относящихся к R1, и 24 вопроса, относящихся к R2. Обе части опросника свободны от тенденций к социально желательным ответам и не коррелируют между собой. Что же касается валидности, то Мехрабян и Ксензкий приводят в своей книге [A. Mehrabian, S. Ksionzky, 1974] множество доказательств, которые мы обсудим ниже.
Комбинация обеих частей опросника дает, в первом приближении четыре типа аффилиации: (1) R1 высока R2 низка – В большинстве случаев потребность в аффилиации постоянно удовлетворяется; (2) R1 низка, R2 высока — в большинстве ситуаций потребность в аффилиации остается неудовлетворенной или же вовсе отвергается; (3) R1, и R2 низки — большинство ситуаций обладают лишь очень слабым позитивным или негативным релевантным аффилиации подкрепляющим действием; (4) R1 и R2 высоки — в большинстве ситуаций потребность в аффилиации либо удовлетворяется, либо отвергается. Эти типы мотива аффилиации складываются в результате подкреплений, испытываемых в социальных взаимодействиях, прежде всего в детстве. Четвертый тип (одновременные высокие значения R1 и R2), по мнению Мехрабяна, является мотивационной основой ярко выраженного конформного поведения, т. е. показателем мотива зависимости, ибо частое применение позитивных и негативных санкций есть средство формирования у индивида тенденции к зависимости.
Поведенческие корреляты данных ТАТ.
Неудовлетворительное состояние основанных на ТАТ средств измерения мотива аффилиации объясняется и тем фактом, что до сих пор исследовались только отдельные поведенческие корреляты аффилиативной мотивации. Существует, по-видимому, всего одна работа, имеющая дело с аффилиативным поведением в собственном смысле слова, т. е. с социальным взаимодействием. Это уже рассмотренное исследование Фишмана [D. В. Fishman, 1966]. Стоит упомянуть также данные Лансинга и Хейнса [J. В. Lansing, R. W. Heyns, 1959], согласно которым люди с высоким мотивом аффилиации проявляют большую активность в таких связанных с общением видах деятельности, как разговоры по телефону и писание писем. Что касается других работ, то почти все они направлены на исследование в первую очередь мотива достижения, поскольку в них изучается либо конфликт мотива аффилиации с мотивом достижения, либо влияние аффилиативной мотивации на какой-либо достиженческий показатель типа выбора задания или результата действия.
В работе Аткинсона и Уолкера [J. W. Altkinson, E. L. Walker, 1956] было уточнено влияние актуализованной мотивации аффилиации на чувствительность восприятия. По результатам измерения мотива аффилиации в нейтральных условиях испытуемые были разделены на высоко- и низкомотивированных. Месяцем позже у половины каждой из этих групп социометрически актуализовалась аффилиативная мотивация, после чего все испытуемые выполняли задание по восприятию. Им предъявлялась картинка, в четырех квадрантах которой были изображены различные объекты, причем увидеть что-либо отчетливое было невозможно, ибо картинка освещалась слабо, а предъявление было кратковременным. В одном из квадрантов находилось схематически изображенное человеческое лицо, на других—объекты, нерелевантные аффилиации (предметы домашнего обихода). Испытуемые должны были ответить, изображение какого квадранта ощущалось наиболее четко или же показалось наиболее ярким. В случае актуализации мотивации (но не в нейтральных условиях) высокомотивированные испытуемые указывали квадрант с изображением лица чаще, чем низкомотивированные.
Во всех остальных исследованиях либо создавался конфликт мотиваций аффилиации и достижения и изучался выбор испытуемым действия, отвечающего тому или иному мотиву, либо исследовалось влияние условий, актуализирующих оба мотива, на поведение, релевантное мотиву достижения. Так, в исследовании Френча [E. J. French, 1956] испытуемый должен был выбрать партнера для совместного выполнения задания. Им мог быть либо друг испытуемого, не проявивший способностей к выполнению этого задания, либо неприятный испытуемому человек, который, как было установлено, хорошо справлялся с этим заданием. Выбор испытуемого отражал соотношение его мотивов. Сильный мотив достижения в сочетании со слабым мотивом аффилиации вел к предпочтению деловых качеств партнера, в то время как сильный мотив аффилиации при одновременно низком мотиве достижения вел к предпочтению дружеских отношений.
Подобного рода конфликт был создан и в весьма остроумном эксперименте Уолкера и Хейнса [E. L. Walker, R. W. Heyns, 1962]. Каждый испытуемый должен был привести с собой одного из своих друзей, друзей разъединяли, и испытуемый оказывался в группе, члены которой соревновались в решении задач на шифровку. Зашифрованные списки слов дешифровались группой, которая находилась в другом помещении и члены которой также соревновались между собой. Затем испытуемый узнавал, что зашифрованные им списки дешифрует его друг, но этот друг не успевает справиться с работой (испытуемому передавалась от его имени записка с просьбой, фиктивной, работать медленнее, поскольку он, друг, отстает от своей группы). Соответственно присущему каждому из испытуемых соотношению мотивов он либо отзывался на эту просьбу, либо продолжал работать в начатом темпе. Если мотивы аффилиации и достижения были одинаково сильны, то половина испытуемых проявляла конформность, т. е. разрешала конфликт в пользу аффилиации, а другая половина разрешала его в пользу достижения. Когда же один из мотивов преобладал, то подавляющее большинство испытуемых, как видно из рис. 7.1, вели себя соответственно доминирующему мотиву. Характерно, что эти результаты относятся только к испытуемым-женщинам, а мужчины, даже при доминировании мотива аффилиации, не откликались на просьбу своего друга.
Ситуации достижения нередко содержат стимулы, актуализующие мотивацию аффилиации иногда благодаря смене соперничества на сотрудничество, иногда благодаря возникновению неформальных отношений между тем, кто дает задания, и тем, кто их выполняет. Поскольку в подобных ситуациях к мотивации достижения добавляется мотивация аффилиации, результат действия может изменяться; при этом не обязательно, чтобы оба мотива вступали в конфликт. Наиболее разработанный план эксперимента по исследованию этой ситуации представлен в рассмотренном в предыдущей главе (см. табл. 6.10) эксперименте Френч [Е. G. French, 1958]. Испытуемые с доминирующим мотивом аффилиации достигали наилучших результатов в тех случаях, когда работали не сами по себе, но в группе, а даваемая экспериментатором положительная обратная связь касалась слаженности работы, а не деловых качеств испытуемых.
Аналогичное взаимодействие мотива аффилиации с ситуационной структурой привлекательности Мак-Кичи [W. J. McKeachie, 1961] установил на материале данных об академической успеваемости 600 студентов по 31 спецкурсу (по психологии, математике и французскому языку). Перед началом занятий у всех студентов и у 31 преподавателя наряду с другими мотивами был измерен мотив аффилиации. Аффилиативная структура привлекательности курса определялась как по силе мотива преподавателя, так и по специально отобранным показателям его речевого поведения (например, обращение к студенту по имени, беседа с ним после занятий и т. п.). Как видно из рис. 7.2, студенты с высоким мотивом аффилиации получали у преподавателей с таким же мотивом лучшие оценки, чем студенты с низким мотивом аффилиации. И наоборот, последние получали по сравнению с высокомотивированными студентами лучшие оценки у низкомотивированных преподавателей.
Рис. 7.1. Количество студенток с различным соотношением мотивов, отозвавшихся и не отозвавшихся на провоцировавшую мотивационный конфликт просьбу [Е. L. Walker, R. W. Heyns,1962].
Дальнейшие исследования неожиданно выявили, что различия в достигнутых результатах нередко связаны с мотивом аффилиации, а не достижения. Это происходило, когда либо экспериментатор просил испытуемого о помощи [J. W. Atkinson, А. С. Raphelson, 1956], либо мужчина-испытуемый имел дело с женщиной- экспериментатором [J. W. Atkinson, Р. O’Connor, 1966], либо же имели место оба условия [Е. G. French, 1955; U.-J. Jopt, 1974]. В работе Йопта [U.J. Jopt, 1974] изучалось влияние пола экспериментатора на испытуемых- юношей, причем автор учитывал различия испытуемых как по силе тенденций мотива достижения (НУ и СН), так и по силе тенденций мотива аффилиации (НА и СО, измеренные в соответствии с категориями анализа Лауфена). Испытуемыми были 16-летние школьники; половина из них выполняла (каждый отдельно) задание (кодирование символов) под руководством экспериментатора-мужчины, вторая половина—под руководством экспериментатора-женщины (обе группы были уравнены по мотивационной структуре). Лишь экспериментаторы-женщины заранее рассчитывали на сотрудничество своих испытуемых в последующих опытах.
Рис. 7.2. Количество студентов с высокой и низкой мотивацией аффилиации, получивших высокие и низкие итоговые оценки по курсам в зависимости от аффилиативной структуры привлекательности [W. J. McKeachie, 1961. р. 128]
На рис. 7.3 изображены результаты опыта для испытуемых с четырьмя возможными структурами мотивов. В целом достигнутые результаты выше в случае экспериментатора-мужчины. Вторая общая закономерность связана с мотивом аффилиации: испытуемые, боящиеся отвержения (НА<СО), при всех условиях и всех соотношениях тенденций мотива достижения лучше справляются с заданием, чем надеющиеся на аффилиацию (НА>СО), причем разница результатов максимальна в случае избегающих неудач (НУ<СН) испытуемых, работающих под руководством женщины-экспериментатора. Возможное объяснение, что испытуемые, боящиеся неудачи и отвержения, при работе с женщиной-экспериментатором, которая к тому же просит о сотрудничестве, освобождаются от своих страхов и прилагают все силы к заданию, вполне правдоподобно. Испытуемые с той же мотивационной структурой, сочетающей страх неудачи со страхом отвержения, показали лучшие результаты и в исследовании Шнайдера и Майзе [К. Schneider, С. Meise, 1973]. При выполнении задания на ловкость они продемонстрировали более высокий уровень притязаний, чем испытуемые всех остальных мотивационных групп.
Рис. 7.3. Среднее число обработанных сим волов для четырех групп испытуемых с раз ным соотношением мотивов достижения и аффилиации. Одна половина испытуемых каждой группы (N=15) работала с эксперимента тором-мужчиной, вторая—с эксперимен татором-женщиной. Обозначения: Оу— ориентированные на успех (НУ>СН), Он — ориентированные на неудачу (НУ<СН), Оа — ориентированные на аффилиацию (НА>СО), Оо—ориентированные на отвержение (НА<СО) [U.-J. Jopt, 1974, р. 323]
Соррентино и Шеппард [R. M. Sorrentino, В. Н. Sheppard, 1978] провели полевой эксперимент, весьма убедительный с точки зрения контроля и варьирования независимых переменных мотива и привлекательности. Эксперимент осуществляли тренеры команд пловцов трех канадских университетов, и его видимая цель состояла в отработке взаимодействия этих команд. Спортсмены должны были проплыть 200 м вольным стилем при двух различных условиях: индивидуального соревнования и соревнования группового. Во втором случае группы из шести пловцов формировались из студентов одного пола, по два от каждого университета. Чтобы создать всем спортсменам равные шансы на победу, для каждого из них тренеры на основе личных рекордов определили индивидуальную поправку, учитывавшуюся при сравнении реально показанного времени. Поскольку при такой организации соревнований выигрыш (спортсмена и его группы) зависел всецело от приложенных усилий, испытуемые при индивидуальном соревновании должны были бы особенно остро переживать привлекательность достижения, а при групповом—привлекательность аффилиации.
По мнению авторов, возможность приблизить победу своей группы сообщала дополнительную мотивацию спортсменам с доминированием надежды на аффилиацию, что должно было привести к лучшему времени у таких спортсменов в групповом соревновании по сравнению с индивидуальным. Для спортсменов с доминированием страха отвержения соотношение результатов должно быть обратным: возможность стать причиной поражения своей команды подрывала их мотивацию и вела к худшему времени в групповом соревновании, по сравнению с индивидуальным.
Эти гипотезы полностью подтвердились как в отношении противоположного соотношения результатов в индивидуальном и групповом соревновании у испытуемых с разной мотивационной структурой, так и в отношении разницы их результатов в групповом соревновании. Было обнаружено отчетливое взаимодействие между тенденциями мотива аффилиации и обоими условиями соревнования. Разрыв между результатами, показанными в двух заплывах, оказался более выраженным, когда выделили группу испытуемых, ориентированных на успех, и рассматривали их результаты отдельно. Максимальное улучшение результатов в групповом соревновании (по сравнению с индивидуальным) наблюдалось у спортсменов, сочетавших сильное стремление к успеху с ярко выраженной надеждой на аффилиацию; наибольший спад результатов показали спортсмены также с сильной мотивацией успеха, но при одновременно сильном страхе отвержения.
Измерение позитивных тенденций мотивов аффилиации и достижения проводилось с помощью категории анализа Хейнса с соавторами [R. W. Heyns, J. Veroff, J. W. Atkin-son, 1958] и Мак-Клелланда с соавторами [D. С. McClelland, J. W. Atkinson, R. A. dark, E. L. Lewell, 1953], измерение соответствующих негативных тенденций—страха отвержения и избегания неуспеха—с помощью оп-росников Мехрабяна [A. Mehrabian, 1970] и Мандлера и Сарасона [G. Mandler, S.-W. Sarason, 1952]. Примечательно, что гипотезы подтвердились не только для результирующего значения мотива аффилиации (НА-СО, трансформированное по z), но и для каждой из его тенденций. Это еще один аргумент в пользу понимания аффилиации как мотивационной системы, состоящей из двух независимых тенденций—надежды на аффилиацию и страха отвержения.
Исследования Мехрабяна и Ксензкого.
Как уже отмечалось выше, Мехрабян и Ксензкий [A. Mehrabian, S. Ksionzky, 1974] в своей работе исходили из существования двух тенденций аффилиативной диспозиции — ориентированной на аффилиацию (R1) и ориентированной на отвержение (R2). R1 и R2 представляют собой обобщенные ожидания позитивных (R1) и негативных (R2) результатов аффилиативного поведения. (Выше было показано, что Мехрабян и Ксензкий неявно исходят из существования однозначной ковариации обобщенного ожидания и обобщенной привлекательности.) Авторы предположили, далее, что R1 всегда превышает R2. Для ситуации, когда стремящийся к аффилиации субъект близко не знаком с партнером, они предложили следующее уравнение: мотив аффилиации =R1—e1R2 [ibid., p. 17], где е1—коэффициент, который принимает значение, равное доле единицы, и вводится для обозначения того, что ориентация на аффилиацию всегда превышает ориентацию на отвержение. В случае незнакомого партнера по аффилиации формула мотива является одновременно и формулой мотивации. Когда же стремящийся к аффилиации связывает с партнером специфические ожидания и привлекательность, то в формулу мотивации входят уже не обобщенные ожидания, но специфическая положительная (r1) и отрицательная (r2) привлекательность: мотивация аффилиации по отношению к знакомому партнеру = r1- e1r2 [ibid.], где е2 есть коэффициент, больший нуля и меньший единицы.
Поскольку абсолютно незнакомый, как и абсолютно знакомый, партнеры встречаются редко, авторы разработали формулу для промежуточных степеней знакомства, объединяющую оба уравнения: мотивация аффилиации =(1—F)(r2—e1R2)+F(r1—e2r2) [ibid., p. 18], где F обозначает степень знакомства (от английского слова «familiarity»).
Из этой формулы видно, что с ростом степени знакомства партнера по аффилиации роль обобщенных ожиданий (R1-e1R2) уменьшается, в то время как роль специфической привлекательности (r1-e2r2) растет. Рассмотренная формула является теоретическим фундаментом целого ряда весьма остроумных исследований Мехрабяна, в части из которых использовались опросники, а в остальных—анализ фактического взаимодействия испытуемых с незнакомыми партнерами в ситуации ожидания. Наиболее важными для обеих тенденций мотива аффилиации авторы считают следующие результаты (сначала рассматриваются испытуемые, ориентированные на аффилиацию):
«…относящиеся к тенденции аффилиации данные свидетельствуют, что лица, у которых она доминирует, воспринимают других людей более позитивно и более похожими на себя. Им нравятся те, кто их окружает, и они пользуются у них ответной симпатией и популярностью. То, что в социальных ситуациях они чаще используют позитивные межличностные признаки, побуждает незнакомых людей на позитивное общение. Так возникает цикл позитивных общений, порождающий при взаимодействии с незнакомым человеком ощущение доверия и комфорта» [A. Mehrabian, S. Ksionzky, 1974, р. 142].
Для ориентированных на отвержение испытуемых (авторы называют их «более чувствительными людьми») результаты выглядят следующим образом:
«…данные, характеризующие восприятие и реальное поведение более чувствительных людей, а также впечатления, о которых они сообщают, не совсем совпадают с тем, что ожидалось. Например, вопреки ожиданиям, их поведение оказалось не менее аффилиативным, а в их отчетах негативные межличностные отношения упоминались не чаще, чем у испытуемых другой категории. Однако в ситуации общения с незнакомыми людьми они чувствовали себя менее уверенно, были напряжены, тревожны и обеспокоены и вызывали напряженность и ощущение дискомфорта у своих партнеров. Они вызывали к себе более негативные чувства и оценивали себя как менее популярных и более одиноких. Таким образом, чувствительность к отвержению измеряет неудовлетворительное состояние навыков общения и тенденцию попадать в безвыходный круг общения, закрепляющий чувство неадекватности и неспособности справляться с межличностными отношениями» [ibid., p. 143].
Из приведенных данных следует, что лица, ориентированные на отвержение, не есть простая противоположность тем, кто ориентирован на аффилиацию. Иначе говоря, от представителей первой группы их отличает не избегание аффилиации. Для обеих групп поиск аффилиации и ее достижение являются первостепенной целью. Они различаются, таким образом, не столько по привлекательности аффилиации, сколько по ожиданию успеха, по умению осуществить направленное на аффилиацию поведение, а также по реальному успеху у партнера. Вот почему это исследование практически не подтвердило ковариации ожидания и привлекательности. Ибо, невзирая на страх (ожидание неудачи) отвержения (негативная привлекательность), мотивированные им испытуемые стремятся к аффилиации. Несмотря на накопленный ими опыт, аффилиация, по-видимому, обладает такой позитивной ценностью, требующей своей реализации, что страх отвержения приходится победить.
Но даже если для ориентированных на отвержение людей позитивная привлекательность аффилиации всегда превышает соответствующую негативную привлекательность отвержения, специфическая ковариация между величиной ожидания и привлекательностью все же может иметь место. Об этом говорит один из результатов Мехрабяна [A. Mehrabian, 1971]. В качестве индикатора релевантной специфической привлекательности аффилиации использовалась степень симпатии к партнеру. Перед встречей с незнакомым партнером, т. е. в ситуации ожидания, испытуемые знакомились с информацией, характеризующей его статус (социальное происхождение, материальное положение, достижения в учебе и т. д.). Партнер обладал по сравнению с испытуемым либо более высоким, либо более низким статусом. Оказалось, что испытуемые с высоким страхом отвержения испытывали к партнеру с более низким статусом значимо большую симпатию, чем к партнеру с более высоким статусом (средние значения равны 4,37 и 3,85 соответственно), а испытуемые с низким страхом отвержения—наоборот (средние значения равны 3,82 и 4,32). Рассматривая величину статуса партнера как уровень притязаний в сфере аффилиации, можно сделать вывод, что у людей с сильным страхом отвержения привлекательность увеличивается при низком уровне притязаний, а у людей со слабо выраженным страхом отвержения или при его отсутствии привлекательность увеличивается при высоком уровне притязаний.
В этом же исследовании была обнаружена корреляция отмечаемой испытуемыми склонности вступать в контакт с незнакомыми людьми с обеими тенденциями мотива аффилиации, измеренными с помощью опросника Мехрабяна. Анализ множественной регрессии дал коэффициент корреляции, равный 0,48, подсчитанный по следующему уравнению: склонность вступать в контакт с незнакомыми людьми=0,48Р1-0,20Р2.
Особого внимания заслуживает вопрос о возможном использовании методик, измеряющих мотив аффилиации для объяснения реального аффилиативного поведения. Для достижения этой цели Мехрабян [A. Mehrabian, 1971] ставил испытуемых в ситуацию 2-минутного ожидания вместе с незнакомым и также ожидающим человеком, а сам незаметно наблюдал за их поведением. Таблица 2 содержит перечень наблюдавшихся переменных, сгруппированных в соответствии с результатами факторного анализа. Переменные приводятся в порядке убывания величины их вклада в фактор. Показатель поведения определялся суммированием следующих стандартизованных переменных: общее количество высказываний (за 1 мин), длительность контакта глаз с партнером по аффилиации (в % ко всему времени), количество кивков головой (за 1 мин), дружелюбное выражение лица, количество вер-бально выраженных согласий с партнером (за 1 мин), позитивное содержание высказываний, количество жестов (за 1 мин), позитивная окраска голоса.
Таблица 7.2
Упорядоченные с помощью факторного анализа переменные аффилиативного поведения в ситуации совместного ожидания с незнакомым человеком (переменные выделены по аудиовизуальной записи) [A. Mehrabian, 1971, р. 130]
|
Факторы и переменные Знак нагрузки на фактор |
|
|
Фактор I: аффилиация |
|
|
1. Общее количество высказываний (за 1 мин) |
+ |
|
2. Количество положительных высказываний (за 1 мин) |
+ |
|
3. Количество вопросов (за 1 мин) |
+ |
|
4. Длительность речи испытуемого (в% ко всему времени) |
+ |
|
5. Длительность речи партнера (в % ко всему времени) |
+ |
|
6. Длительность контакта глаз с партнером (в % ко всему времени) |
+ |
|
7. Количество кивков (за 1 мин) |
+ |
|
8. Дружелюбное выражение лица |
+ |
|
9. Количество словесных согласий (за 1 мин) |
+ |
|
10. Позитивное содержание высказываний |
+ |
|
11. Количество жестов рук (за1 мин) |
+ |
|
12. Позитивная окраска голоса |
+ |
|
Фактор II: активность
|
|
|
1. Общая (позитивная плюс негативная) речевая активность |
+ |
|
2. Громкость речи |
+ |
|
3. Скорость речи |
+ |
|
Фактор III: отсутствие напряженности
|
|
|
1. Количество движений ног (за 1 мин) |
— |
|
2. Количество покачиваний корпуса (за 1 мин) |
— |
|
3. Наклонное положение корпуса |
+ |
|
Фактор IV: интимность (доверительность)
|
|
|
1. Положение плеч по отношению к партнеру (отличное от фронтального) |
+ |
|
2. Расстояние до партнера |
— |
|
Фактор V: замешательство
|
|
|
1. Длительность хождения туда-сюда (в % ко всему времени) |
+ |
Полученный суммарный показатель выступает в качестве отражающей аффилиативное поведение зависимой переменной, значения которой должны получить объяснение, исходя из выраженности обеих личностных диспозиций—надежды на аффилиацию (R1) и страха отвержения (R2)—и значений двух ситуационных переменных, создаваемых характеристиками партнера. Первой из ситуационных переменных является различие статусов (S) испытуемого и партнера по аффилиации: последний может обладать по сравнению с испытуемыми более высоким, более низким или равным ему статусом (о статусе партнера испытуемый узнавал еще до встречи с ним из листа протокола). Второй ситуационной переменной было поведение партнера (заранее хорошо отрепетированное) в общей для него с испытуемым ситуации ожидания. Поведение партнера могло быть слегка дружелюбным или же несколько отстраненным. Создавшееся у испытуемого впечатление дружелюбия партнера впоследствии им шкалировалось, и полученное значение в качестве меры положительной аффилиативной валентности партнера (г1) использовалось вместе с R1, R2 и S в последующем анализе множественной регрессии аффилиативного поведения. Приведенное ниже уравнение регрессии содержит переменные (стандартизованные) и произведения их взаимодействия (в том числе множественного), вносящие значительный вклад в вариативность аффилиативного поведения. Аффилиативное поведение = 0,18.r1 + 0,19.R1 + 0,13.R1r1 + 0,16.R2Sr1 + O.14.R1R2Sr1.
Полученный коэффициент множественной корреляции составил только 0,35; это означает, что данное уравнение регрессии объясняет не более чем 12,3% вариативности аффилиативного поведения. Кроме того, в этом уравнении остаются малопонятными взаимодействия переменных, особенно высокого порядка. Сравнение значений аффилиативного поведения для соответствующих условий показывает [A. Mehrabian, S. Ksionzky, 1974, р. 96], что взаимодействие R1r1 связано с увеличением такого поведения только у испытуемых с высокой мотивацией аффилиации (R 1), реагирующих таким образом на дружелюбие партнера (r1). Взаимодействие третьего порядка R2Sr1 отражает тот факт, что недружелюбное поведение партнера уменьшает аффилиативное поведение у ориентированных на отвержение испытуемых только при высоком статусе незнакомца, а у испытуемых со слабой тенденцией страха отвержения только при низком статусе незнакомца. Такая противоположность может быть объяснена тем, что для испытуемых с низким страхом отвержения отчужденное поведение партнера в сочетании с его низким статусом сообщает ему низкую привлекательность, в то время как для испытуемых с высоким страхом отвержения отчужденное поведение партнера при его высоком статусе ведет к росту угрозы отвержения.
В заключение продемонстрируем сложность специфических для мотива аффилиации взаимосвязей на примере исследования переживаемого сходства с партнером [A. Mehrabian, S. Ksionzky, 1974, гл. 7]. Эксперимент был построен аналогично предыдущему, за исключением того, что партнером по аффилиации был также испытуемый, а наряду с нейтральной ситуацией использовалась еще и стрессовая. Последняя создавалась инструкцией испытуемым, когда те входили в помещение для ожидания: «Вы должны оценить социальную привлекательность друг друга, т. е. оценить, в какой мере каждый из вас интересен другому. Я вернусь через пару минут и принесу бланки для ответа». Табл. 3 содержит средние значения воспринимаемого сходства с партнером для четырех различных констелляций мотивов в нейтральных и стрессовых условиях.
Таблица 3
Средние значения воспринимаемого сходства с партнером по аффилиации в зависимости от констелляций мотивов испытуемых и характера ситуации [A. Mehrabian, S. Ksionzky, 1974, р. 113]. (Стрелками соединены показатели, различающиеся на 5%-ном уровне значимости.)
|
Ситуация< |
Мотив Аффилиации |
Мотив отвержения |
|
|
Высокий |
низкий |
||
|
Стрессовая |
Высокий Низкий |
0,07 0,01 |
0,41 -0,14 |
|
Нейтральная |
Высокий Низкий |
0,07 -0,31 |
-0,14 -0,04 |
В целом стресс ведет к переживанию большего сходства. Однако такой эффект стресса может существенно снижаться в зависимости от констелляции мотивов. В стрессовых условиях наибольшее сходство с партнером воспринимают стремящиеся к аффилиации (испытуемые с высокой тенденцией к аффилиации и низкой к отвержению). Напротив, в нейтральных условиях наибольшие различия с партнером переживают страшащиеся отвержения (испытуемые с низкой тенденцией к аффилиации и высокой к отвержению). Таким образом, именно боящиеся отвержения люди оказываются склонными к восприятию незнакомого человека (в данном случае это мог быть человек любого пола и одного с испытуемым возраста) как непохожего на них, так что ситуация социального контакта изначально представляется им менее перспективной. Результаты рассмотренных исследований выявляют всю сложность побуждаемого аффилиативной мотивацией поведения. Реципрокность аффилиативного поведения постоянно изменяет (на микроуровне) текущие мотивацию и поведение. Это становится особенно очевидным в случае, когда задаваемый поведением партнера уровень интимности (пространственная близость, контакт глаз, прикосновения) превышает определенный порог. Согласно данным Паттерсона [М. L. Patterson, 1976], все, что в соответствии с предельными условиями ситуации аффилиации ведет к позитивным или негативным эмоциональным м состояниям, вызывает повышение уровня активности партнера. Находясь в позитивном эмоциональном состоянии, партнер на увеличение интимности отвечает тем же (что ведет к ее дальнейшему росту), когда же эмоциональный фон негативен, увеличение интимности одним из партнеров ведет к компенсаторным реакциям (типа отвода глаз), восстанавливающим исходную дистанцию.
Мотивация власти
Власть представляет собой явление многомерное. Феномен власти и неравенство ее распределения между людьми, социальными группами и государственными институтами с давних времен порождали столько объяснений, обоснований и сомнений, сколько едва ли вызывало какое-либо другое явление. Бертран Рассел [В. Russell, 1938] рассматривал власть как фундаментальное, объединяющее все социальные науки объяснительное понятие, аналогичное понятию энергии в физике. Сегодня науки об обществе и поведении в нем еще далеки от того, чтобы сделать власть* центральным объяснительным понятием, хотя тенденция к этому уже намечается повсюду. Феномены власти чрезвычайно сложны, основываются они на повсеместно встречающейся ситуации социального конфликта, возникающего из-за несовместимости целей различных людей или средств их достижения [Р. Swingle, 1970; J. Т. Tedeschi, 1974]. Понятию власти свойствен легкий негативный налет, ибо она обычно связывается с представлениями о принуждении, угнетении, насилии или несправедливом господстве. Однако в не меньшей степени к этому понятию относятся позитивно или, по крайней мере, нейтрально оцениваемые явления, такие, как законное руководство, авторитет, признанное лидерство, влияние, воспитание, примирение интересов, групповая солидарность [A. A. Berle, 1967]. Прежде чем перейти к рассмотрению того, что следует подразумевать под мотивом власти, нам необходимо добиться большей ясности в понимании самого явления, называемого властью. В науках об обществе, в частности в социологии и политологии, исследователи заинтересованы прежде всего в анализе сложившихся отношений власти и их объяснении постфактум, в науках же о поведении, и в психологии в том числе, акцент ставится, скорее, на исследовании процесса использования власти и его предсказаний [В. Н. Raven, R. W. Kruglunnski, 1970; W. E. Pollard, Т. R. Mitchell, 1972], Различие взглядов на власть с позиции разных дисциплин станет понятнее из приведенных ниже определений.
_______________
* В марксистской философии власть относится к основным понятиям не всякой науки об обществе и поведении, а только к политиче ским наукам [см.: Философский энциклопеди ческий словарь. М., 1983, с. 85—86]. Скажем, психология несомненно относится к наукам, изучающим поведение, но в ней, основываясь на понятии власти невозможно объяснить такие психологические процессы, как воспри ятие и мышление. Рассматриваемые в этом разделе результаты исследований психологи ческих особенностей проявления мотива вла сти, в сущности, также свидетельствуют об ограниченности объяснительных возможно стей этого понятия. Особое значение имеют в этом отношении данные, согласно которым поведение никогда не определяется каким-то одним мотивом, но только их сложной кон стелляцией. (Прим. ред.)
Социолог Макс Вебер: «Власть означает любую закрепленную социальными отношениями возможность настаивать на своем, даже при наличии сопротивления, независимо от того, в чем эта возможность выражается» [М. Weber, 1921; цит. по: М. Weber, 1964b, S. 38].
Философ Бертран Рассел: «Власть может быть определена как достижение намеченных эффектов»[В. Russell, 1938, р. 35].
Политолог Р. Э. Дал: «Мое интуитивное представление о власти выглядит примерно так: А обладает властью над В в той мере, в какой он может заставить В делать то, что предоставленный самому себе В не стал бы делать» [R. A. Dahl, 1957, р. 202].
Психолог Курт Левин: «Власть b над а можно определить, …как отношение максимальной силы воздействия b на а ... к максимальному сопротивлению со стороны а» [К. Lewin, 1951, р. 336].
Таким образом, во всех случаях о власти речь идет тогда, когда кто-либо оказывается в состоянии побудить другого сделать нечто, что этот другой иначе не стал бы делать. Лишь определение Рассела охватывает более широкий круг явлений. Согласно этому определению, любое достижение намеченного результата действия уже есть проявление власти—независимо от того, приводит такое достижение к столкновению с другими людьми или нет.
Понимание власти как некоей всеобщей способности встречается также и в психологии. Каждый эффект, который производит индивид, воздействуя на окружающий его мир (причем не только на мир социальных объектов), определяется его властью, понимаемой как способность, сила или компетентность. Такое представление о власти свойственно, как было показано Хайдером [F. Heider, 1958], наивной теории действия, согласно которой каждое действие вместе со своим результатом порождается двумя видами факторов—«могу» (can), основывающимся на отношении власти субъекта (т. е. его сил и способностей) к противодействующим ему внешним силам, и «старанием» (try), т. е. решимостью субъекта действовать, определяемой тем, сколько он вкладывает в это сил (см. гл. 10).
Мотивационная основа
Эта попытка универсального объяснения взаимодействия субъекта с окружением с точки зрения теории действия имеет свои аналоги и в теории мотивации. Ими являются, с одной стороны, теории в духе Уайта [R. White, 1959; I960], в которых власть (в смысле сил, способностей, компетентности) понимается как результат некоторого всеобщего фундаментального мотива, с другой—теории типа концепции Адлера [A. Adler, 1922], выявляющей особый мотив—стpемление к власти и к превосходству—из первоначальной недостаточности власти. Для Уайта (к его позиции близки также взгляды Пиаже) [см.: Н. Нескhausen, 1976a] компетентность является результатом функционального «мотива порождения эффекта» (effectance motive), побуждающего субъекта постоянно вступать в спор с окружающим миром, в том числе и социальным, ради усовершенствования своей способности к эффективному действию. Уайт пишет:
«Точно так же, как ребенок исследует окружающий его физический мир, выясняя, что можно сделать с объектами и что те могут сделать ему, он исследует окружающий его мир людей, научаясь тому, что он может заставить людей сделать и чего ему следует от них ожидать» [R. White, 1960, р. 104]
В 2- или 3-летнем возрасте, отмечает Уайт, «ребенок достигает такого уровня понимания, когда впервые начинает задумываться о своем месте в семье и вообще о своем отношении к другим людям. До определенной степени он продолжает экспериментировать с примитивными формами социальной власти, особенно над другими детьми: он может командовать ими, бить их или угрожать им. Но одновременно он начинает улавливать природу ролей» [ibid., р. 123]..
Адлер [А. Adler, 1922] отошел от своего учителя Фрейда, сделав центральным объяснительным принципом своего снискавшего популярность учения о личности вместо сексуального влечения «волю к власти». Согласно адлеровской «индивидуальной психологии», стремлением к совершенству, превосходству и социальной власти субъект пытается компенсировать обусловленный своей конституцией дефицит власти, воспринимаемый как недостаточность своих способностей (отсутствие маскулинности у женщин, различного рода телесные несовершенства, зависимость ребенка от взрослых) и переживаемый как комплекс неполноценности.
Обе попытки построения теории на основе связанной с властью личностной диспозиции едва ли оказали влияние на исследование мотивации. Уайтовский «мотив порождения эффекта» из-за своей чрезмерной обобщенности (он мог бы быть основой не только власти, но и других мотивов типа мотивов достижения и аффилиации) и адлеровское «стремление к власти» в силу своей применимости в качестве объяснительного принципа к любым мыслимым индивидуальным различиям чересчур аморфны и многолики. Поэтому, прежде чем выяснять основу индивидуальных различий применения власти в одних и тех же условиях, нам представляется необходимым выявить общие предпосылки использования власти. Начнем с рассмотрения простейшего случая, когда некто А использует власть, чтобы повлиять на поведение индивида В. Прежде всего В должен обладать свободой передвижения в психологическом пространстве (в смысле теории поля Левина), т. е. должен иметь возможность сделать нечто отличное от того, чего от него хочет А (и не должен сам по себе хотеть осуществить действие, желательное для А). Чтобы направить действие В в желательном направлении, А должен ввести в психологическое пространство В дополнительные силы, которые бы превзошли все прочие уже возникшие силы. Проведенный Картрайтом [D. Cartwright, 1959a] анализ различных детерминантов, которые с точки зрения теории поля следует принимать в расчет при подобных ситуационных влияниях, значительно приблизил нас к достижению понятийной ясности в сфере феноменов власти. Наиболее важным является следующее. Для обладания властью А (отдельный человек или социальная организация) должен иметь в своем распоряжении определенный набор потенциальных действий. Чтобы такое действие можно было считать применением власти к В, т. е. чтобы оно отклоняло существующие тенденции поведения В в намеченном А направлении, оно должно отвечать определенной мотивационной основе В. В противном случае действие А оставит В равнодушным, не сможет создать в психологическом пространстве В никакой новой силы. Сразу же следует отметить, что мотивационная основа В, на которую влияет А своим действием власти (то «ранимое место» В, которое этим действием «поражается»), может состоять из любых мотивов последнего. Таким образом, действие власти всегда есть цeлeнaпpaвлeннoe использование, мотивов другого человека, удовлетворяемых или неудовлетворяемых, независимо от их содержания.
Источники власти
Для успешного воздействия на мотивационную основу другого человека применяющий власть должен иметь в своем распоряжении определенные ресурсы, т. е. средства подкрепления, с помощью которых он сможет обеспечить удовлетворение соответствующих мотивов другого, задержать это удовлетворение или предотвратить его. Такие ресурсы, особые для каждого мотива, мы будем называть источниками власти. Френч и Равен [J. R. P. French, В. Н. Raven, 1959] выделили пять видов источников власти, позднее Равен и Круглански (В. Н. Raven, A. W. Kruglanski, 1970) дополнили эту классификацию еще одним видом (информационной властью) и провели дальнейшую дифференциацию видов власти, исходя из последствий применения власти, связанной с каждым из источников, и «стоимости» этого применения [ср. также: В. Н. Raven, 1974]. Мы ограничимся лишь кратким перечислением этих источников.
Поведение и власть
Теперь мы можем более детально рассмотреть осуществление власти, исходя из позиции применяющего ее субъекта. Прежде всего он должен уяснить себе, какие источники власти он имеет в своем распоряжении, а также принять решение об их использовании. Одновременно он должен верно оценить мотивационную основу человека, на которого он хочет оказать влияние, и правильно, т. е. с точки зрения последнего, определить силу своих источников власти, чтобы в конечном счете избрать наиболее действенную, обеспечивающую наиболее благоприятное соотношение затрат и результатов, стратегию их использования [J. W. Thibaut, H. H. Kelley, «1959]. Соотношение затрат и результатов имеет значение потому, что В может оказать сопротивление воздействию А и попытаться в свою очередь применить власть. Кроме того, проблема соотношения затрат и результатов возникает, как указывают Равен и Круглански [V. H. Raven, А. W. Kruglanski, 1970; В. H. Raven, 1974], в связи с особенностями различных источников власти.
Так, власть, связанная с вознаграждением и наказанием, требует от А постоянного контроля за поведением В, кроме того, ресурсы А могут истощиться, что может вызвать (или повысить) враждебность В к А. Использование власти знатока, информационной власти и власти эталона таких издержек не требует.
Последнее, что должен сделать А, чтобы ему удалось без применения грубой силы использовать свою власть и заставить В изменить свое поведение в желательном для А направлении, является перестройка привлекательности решающих для осуществления желательного для А действия основных и побочных следствий активности В.
Таким образом, деятельность власти, в отличие от побуждаемых другими мотивами видов поведения, определяется не одним соответствующим мотивом (мотивом власти), а различными мотивами партнера, конфигурацию привлекательности которых эта деятельность должна перестраивать. Как правило, речь идет о введении’ дополнительной положительной или отрицательной привлекательности, по содержанию не связанной с подвергающимся воздействию поведением В и создающей дополнительные (внешние) последствия желательных или нежелательных для А действий В. Классический анализ психологической ситуации вознаграждения и наказания с точки зрения теории поля был дан Левином [К. Lewin, 1931 а].
При этом речь вовсе не идет только о морально нечистоплотных явлениях типа шантажа или совращения. К рассматриваемой группе процессов принадлежат также обучение, просвещение, воспитание, ободрение, идущие от личности учителя. Следует также различать актуальную и потенциальную власть. А не обязательно должен принимать решительные меры, чтобы показать В те источники власти, которыми он располагает и которые намерен пустить в ход. Зачастую В может предвидеть это, основываясь на прошлом опыте или доступной ему информации. Саймон так поясняет подобную ситуацию:
«Члену организации редко предъявляются ультиматумы типа «делай то-то и то-то, или будешь страдать от последствии своего поведения». Скорее, он сам предвидит последствия регулярного неподчинения или неумения угодить людям, имеющим возможность применить к нему санкции. И это предвосхищение, без всяких угроз с чьей-либо стороны, действует в качестве постоянной мотивации» [Н. A. Simon, 1957, р. 196].
Чтобы связать сказанное выше в единую систему и продвинуться в анализе дальше, нам будет полезна разработанная Картрайтом [D. Cartwright, 1965] и расширенная Кипнисом [D. Kipnis, 1974] дескриптивная модель отдельных шагов действия власти (см. рис. 7.4). Прежде всего у применяющего власть субъекта должна возникнуть мотивация воздействовать на другого человека. Основания, причины и поводы появления такой мотивации могут быть различными и, кроме того, по-разному пониматься исследователями. В частности, мотив власти как тенденция к овладению источниками власти, может быть проявлением универсального стремления обладать средствами удовлетворения различных потребностей и желаний. Примерно такой точки зрения придерживается Д. Картрайт:
«Все люди склонны влиять на других и стараются занять влиятельное положение, поскольку стремятся к определенным целям, достижение которых требует использования влияния» [D. Cartwright, 1965, р. 7].
Рис. 7.4. Дескриптивная модель действия власти по Картрайту [D. Cartwright, 1965] и Кипнису [D. Kipnis, 1974, р. 89]
Те же причины, которые вызывают стремление к приобретению источников власти, побуждают субъекта приводить ее в действие. Уже тот фундаментальный факт, что в осуществлении своих целей и удовлетворении своих потребностей люди зависят друг от друга, приводит к мотивации субъекта использовать власть, когда другой человек сам по себе не способствует удовлетворению потребностей субъекта и достижению его целей и вольно или невольно препятствует ему. Действие власти в этом случае призвано сделать другого человека более сговорчивым, уступчивым и готовым прийти на помощь, а мотивация власти является инструментальной для иных по содержанию целей и потребностей. Характерным примером такого инструментального действия власти является ее ролевое использование. От людей, занимающих руководящие позиции в социальных группах и организациях (семья, школа, фирма, армейская служба), ожидается, что они будут заботиться о соблюдении членами этих групп определенных норм поведения. Поэтому роль наделяет их источниками власти, дающими возможность корригировать отклоняющееся поведение.
Другая точка зрения на мотив власти связана с неинструментальным, а значит «внутренним», его пониманием как стремления к применению власти ради нее самой. В этом случае мотивирующим является не столько чувство власти, сколько желание сделать ее ощутимой для другого, оказать влияние на его поведение. Если отвлечься от инструментальных форм мотивации власти, то существует, по- видимому, два понимания мотива власти (как «внутреннего» побудителя). Первое связывает его главным образом с приобретением источников власти, второе—с ее использованием, с осуществлением действий власти ради них самих. Оба эти понимания находят, как мы увидим, своих приверженцев среди исследователей мотива власти: первого придерживается Верофф [J. Veroff, 1957], второго— Мак-Клелланд [D. С. McClelland, 1970, 1975] и Уинтер [D. С. Winter, 1973]. Остается до сих пор неясным, идет ли здесь речь просто о двух различных аспектах единого мотива или же о двух отдельных (хотя и тесно связанных) видах мотива власти. Вернемся к рассмотрению отдельных шагов действия власти. После того как мотивация власти сложилась, применяющий власть субъект дает знать объекту воздействия о том, какого поведения он от него ждет. Если объект воздействия ведет себя в соответствии с этими ожиданиями, то процесс действования, побуждаемого мотивацией власти, на этом заканчивается. Если же он высказывает неподчинение, то применяющий власть обозревает, если можно так выразиться, находящиеся в его распоряжении источники власти под углом зрения того, стоит ли, учитывая особенности мотивационной основы партнера, пускать их в ход, и если да, то какие именно. В соответствующем блоке перечислен ряд источников власти, носящих личностный и институциональный характер. Выбор источников власти зависит, впрочем, не только от мотивационной основы объекта воздействия, но и от вида поведения, к которому его хотят склонить. Например, если субъект стремится стать объектом любви партнера, то обращение к личностным источникам власти будет уместнее обращения к институциональным источникам.
Пуску в ход источников власти могут противостоять внутренние барьеры (4), которые субъекту удается или не удается преодолеть. Они могут создаваться страхом перед ответными мерами партнера, боязнью нарушить использованием власти идеальный образ своего «Я», слабой уверенностью в себе и связанным с нею слишком сильным сомнением в возможностях своего воздействия. Они могут также создаваться противодействием конкурирующих ценностей (например, антиавторитарных убеждений), связанными с применением власти избыточными затратами (когда, например, длительное вознаграждение объекта воздействия может оказаться чересчур дорогостоящим, а контроль за его поведением— слишком обременительным), институциональными нормами, ограничивающими использование определенных средств воздействия по отношению к той или иной категории людей. Если внутренние барьеры не возникают или успешно преодолеваются, субъект применяет какое-либо средство воздействия (5). Отчасти оно отвечает избранному источнику власти, отчасти зависит от индивидуальных особенностей использующего власть человека, от его восприятия ситуации и от оказываемого партнером сопротивления [см.: D. Kipnis, 1974]. Начнем с последнего фактора: вначале, как правило, используются более мягкие средства воздействия типа убеждения, затем, если сопротивление партнера не прекращается, субъект переходит к более жестким методам, вплоть до наказания и насилия. Недостаток умений объекта воздействия применяющий власть не отличает от слабой мотивации и пытается исправить с помощью мягких мер воздействия. Чем шире круг подвергаемых влиянию людей, чем они дальше от субъекта и чем в большей степени анонимны для него, тем к более сильным средствам воздействия он прибегает. Кроме того, сила используемых средств возрастает вместе с уменьшением уверенности в себе. Если люди, ощущающие себя слабыми и внешне контролируемыми, достигают руководящих постов, предоставляющих в их распоряжение многочисленные институциональные источники власти, то они избегают личностно опосредованных средств воздействия (типа убеждения), заменяя их более жесткими институциональными мерами [В. Е. Goodstadt, L. A. Hjelle, 1973].
Реакция объекта воздействия зависит от его мотивов и источников власти. Если он опять оказывает сопротивление, то вся последовательность событий, повторяется заново. Когда же его поведение отвечает ожиданиям использующего власть, то это может быть достигнуто различными путями. Партнер может проявить уступчивость, но при этом внутренне озлобиться, может подчиниться ворча, но в глубине души согласиться с воздействием, может снизить уважение к себе или начать с большим уважением относиться к тому, кто применил власть, и т.д. Наконец, действие власти ведет к определенным послед- ствиям для осуществляющего его субъекта. С помощью произведенного им изменения поведения объекта воздействия он удовлетворил потребность, которую тот блокировал. Еще важнее может оказаться ощущение своего могущества, ощущение того, что он уверенно себя держал и произвел впечатление на партнера, рост самоуважения и т. п. Может также изменяться его восприятие партнера, которому может быть приписана более зависимая и менее автономная мотивация, может уменьшаться значимость партнера для субъекта, увеличиваться психологическая дистанция между ними и т. д.
Индивидуальные различия действий власти: мотив власти
Проведенный выше общий анализ действия власти представляется»нам исходной точкой при ответе на вопрос: чем могут различаться эти действия у разных людей в одинаковых ситуационных условиях? Полученный ответ даст возможность построить личностный конструкт «мотив власти», отражающий индивидуальные различия соответствующего поведения.
Далее нам надо будет рассмотреть, насколько сконструированные до сих пор средства измерения мотива власти отвечают особенностям действий власти. При этом по возможности мы будем ссылаться на данные об индивидуальных различиях, не останавливаясь более подробно на применявшихся для их измерения методиках.
1. Овладение источниками власти
Прежде всего между людьми должны существовать различия в силе стремления к умножению и увеличению своих источников власти. Уже простое обладание источниками власти и сообщаемое им ощущение власти может быть конечной целью, достижение которой само по себе, без всякого применения власти к другому человеку, приносит удовлетворение. С точки зрения получения удовлетворения от власти чувство обладания ею более значимо, чем воздействия на других людей. Желанными источниками власти могут быть престиж, статус, материальное положение, руководящая должность, возможность контроля над информацией. Так, в работе Уинтера [D. С. Winter, 1973] было показано, что у студентов, занимающих какие-либо посты в студенческом самоуправлении, уровень мотивации власти существенно превосходит средний. Высоким мотив власти оказался также у организаторов-добровольцев программы оздоровления жизни в крупном городе, игравшей важную роль в местной политике, однако у разного уровня политических деятелей этого же города этот мотив обнаружить не удалось.
2. Способности
Существуют, по-видимому, различия между людьми и по степени развития способности к быстрому и безошибочному определению мотивационной основы другого человека и соотнесению ее со своими источниками власти для выбора наиболее эффективных и экономичных способов переструктурирования поля притягательности исходов действия этого человека. Важным может оказаться и то, насколько субъект в состоянии учесть собственные источники власти, все средства воздействия и все мотивы другого человека, т. е. все факторы, определяющие ситуацию воздействия. Подобного рода способностям и интересам свойствен несколько манипулятивный оттенок; и тем не менее они непосредственно относятся к психологии мотивации! Примечательно, что проведенное Уинтером [D. С. Winter, 1973] выборочное тестирование обнаружило сильно выраженный мотив власти у учителей, священников, журналистов и психологов в отличие от административных служащих, врачей и юристов. В первых четырех случаях мы имеем дело с явно «манипулятивными» профессиями связанными с воспитанием других людей, оказанием на них влияния и их изменением. (Прежде всего приходят на ум клинические психологи, использующие методики модификации поведения, но не следует упускать и экспериментаторов в области психологии мотивации, которые для создания у испытуемых мотивации, отвечающей избранному плану эксперимента, должны заставлять их верить всякой всячине.) Имеются также данные о различии способностей к быстрой оценке своих источников власти в новой ситуации с характерными для нее возможностями воздействия. Так, Шнакерс и Кляйнбек [U. Schnackers, U. Kleinbeck, 1975] установили, что испытуемые с высоким мотивом власти активнее ведут себя в «играх с переговорами» (Con game), сильнее влияют на своих партнеров, чаще идут на обман и с самого начала нацелены на больший выигрыш.
3. Действия власти
Что может побуждать субъекта, приносить ему удовлетворение? Стремление к обладанию источниками власти ради связанного с ними ощущения власти мы уже рассмотрели. Помимо него, приносить удовлетворение может само использование имеющихся источников власти, обеспечивающее воздействие на мотивационную основу другого человека, которая направит его поведение в нужную для достижения целей субъекта сторону. По-видимому, должны существовать индивидуальные различия |не только в способности, но и в склонности к осуществлению действий власти для оказания влияния на поведение другого человека. Этот момент весьма существен, поскольку он позволяет, например, дифференцировать «сильных» и «слабых» политических лидеров. Донли и Уинтер измерили в своем исследовании [R. Е. Donley, D. С. Winter, 1970] силу мотива власти 12 живших в XX в. американских президентов (с помощью анализа содержания речей, произнесенных при вступлении в должность) и соотнесли ее с политической объективностью их деятельности (по оценкам историков), с вступлением в войну и с масштабами преобразований кабинета. Несмотря на имевшийся в распоряжении президентов огромный аппарат власти, те из них, кто обладал, судя по применявшимся показателям, слабым мотивом власти (Тафт, Гардинг, Кулидж, Гувер и Эйзенхауэр), пускали этот аппарат в ход менее активно, чем президенты с сильным мотивом власти (Ф. Д. Рузвельт, Трумен, Кеннеди и Джонсон).
Индивидуальные различия существуют также, как установили Гудштадт и Хьелле [В. Е. Goodstadt, L A. Hjelle, 1973], и в предпочтении тех или иных средств воздействия. Эти авторы предоставили в распоряжение испытуемых с ярко выраженным внешним или внутренним локусом контроля (по Роттеру) различные источники власти для воздействия на работника, негативно относящегося к своему делу и плохо его выполняющего. Оказалось, что испытуемые с , внешним локусом контроля гораздо в большей степени, чем испытуемые с внутренним контролем, полагаются на принуждение и наказание (типа угрозы увольнения), последние же сначала пробуют применить уговоры и убеждение. Поскольку люди с внешним локусом контроля с детства ощущают себя отчужденными и бессильными, они, по всей вероятности, считают все способы оказания влияния, за исключением наказания и принуждения, чересчур слабыми.
Анализ индивидуальных различий можно бы продолжить, рассмотрев всевозможные комбинации четырех предпосылок (с разной степенью выраженности) успешного действия власти — распоряжения источниками, власти, способности к перестройке значений привлекательности в психологическом поле другого человека, стремления оказывать влияние на поведение другого человека и предпочтения того или иного средства воздействия. Так, человек может располагать источниками власти, решимостью применить ее, адекватным средством воздействия, но при этом не иметь рассмотренных выше способностей.
4. Моральность цели
Индивидуальные различия должны проявляться и в тех целях, ради которых в конечном счете человек стремится применить власть или оказать влияние на себе подобного. Здесь в круг нашего анализа вступают оценки, связанные с моральными ценностями. Использование власти может служить созданию приятных переживаний подчинения окружающих своей воле и спровоцированной беспомощности другого человека, что ведет к повышению самооценки. Но оно же может служить «благому делу», целям группы или организации, «правильно понятым интересам» самого объекта воздействия. С моральной точки зрения предполагаемые намерения использующего власть субъекта оцениваются участниками ситуации и сторонними наблюдателями как «хорошие» или «плохие», «законные» или «незаконные».
Именно в этом смысле Мак-Клелланд различает два вида мотивов, называя их личностно-ориентированной (P-Power) и социо-ориентированной властью (S-Power) [D. С. McClelland, W. N. Davis, R. Kalin, Е. Warner, 1972; D. С. McClelland, 1970; 1975]. Мак-Клелланд и его сотрудники обнаружили, что показатель «задержки активности» в рассказах ТАТ и других вербальных материалах (частота слова «не») при высоких остальных показателях мотива власти коррелирует с обладанием ответ- ственным постом и небольшим потреблением алкоголя (S-Power), в то время как при отсутствии задержки активности высокий мотив власти сочетается с чрезмерным потреблением спиртных напитков, хвастовством престижными вещами, дающим эрзац удовлетворения чтением порнографических и спортивных журналов, а также со склонностью к риску в азартных играх (P-Power). Разница этих двух видов власти может также выявляться введением в разработанные для измерения мотива власти категории анализа содержания дополнительных категорий, фиксирующих, например, направлено ли применение власти на достижение собственного блага или блага других людей, сомневается ли человек в своих источниках власти и своей способности воспользоваться ими. На основе различения направленности мотива власти на собственное благо или на благо других людей Мак-Клелланд [D. С. McClelland, 1975] разработал теорию четырех стадий развития «Я», которую мы рассмотрим ниже.
Говоря о моральности намерений, уместно вспомнить и о введенном Тибо и Келли [J. Tibaut, Н. Н. Kelley, 1959] различения фатального и поведенческого контроля. В случае фатального контроля А оказывает влияние на последствия действий В, не заботясь ни о его мотивах, ни о его поступках. В случае поведенческого контроля А влияет на последствия действий В лишь в той мере, в какой ему предварительно удалось мотивировать В поступить желательным для себя (А) образом.
5. Страх перед последствиями действий власти
Хотя социальное взаимодействие в ситуации применения власти не является, в отличие от аффилиативного поведения, симметричным, оно все же не настолько однонаправленно, как это можно предположить, познакомившись с рассмотренной выше дескриптивной моделью. Воздействие здесь носит обоюдный характер. Объект воздействия совершает ответный поступок, он может оказать сопротивление и в свою очередь использовать власть. В связи с этим индивиды должны отличаться друг от друга еще и тем, в какой степени возможности и последствия своего действия власти вызывают у них не только надежды и I желания, но и опасения. Можно различить пять видов страха власти перед: (1) разрастанием своих источников власти; (2) их потерей, (3) ее использованием, (4) ответным применением власти, (5) безуспешностью своего воздействия на других. До настоящего времени ни попыток дифференцированного измерения этих видов страха власти, ни попыток обоснования такого рода классификации не производилось. Уинтером [D. С. Winter, 1973] была разработана методика измерения страха власти, имеющая дело, как нам кажется, главным образом со страхом безуспешности своего воздействия. Об этом говорит, прежде всего, тот факт, что обнаружившие высокий страх власти студенты приписывают большую ценность собственной независимости и нерегламентированности учебных занятий. Знаменательно, далее, что младшие сыновья, имеющие нескольких старших братьев и сестер, демонстрируют более высокий страх власти, чем сыновья, занимающие любую иную позицию в семье. Им больше всех приходилось на протяжении детства терпеть власть своих более сильных братьев и сестер, к тому же они обладали наименьшими возможностями маневрирования в создании коалиций против применяющих власть старших детей.
6. Предпочтение определенных сфер использования власти
Очевидно, что в различных областях своей жизни люди совершают неодинаковое количество действий власти. Они могут ограничиваться сферой личной жизни (воздействием на супруга и детей), профессиональной сферой (воздействием на подчиненных и коллег), сферой общественной жизни (воздействием на членов сообществ по интересам, на политические группировки) и т. д. Вошел в поговорку образ мужа, весьма авторитетного на работе и смолкающего при виде своей жены. При чисто инструментальном понимании мотивации власти различия действий власти в разных областях жизни должны определяться следующими четырьмя факторами: (1) силой мотива и личностной значимостью целей, достижение которых возможно лишь при активном содействии другого человека; (2) отсутствием готовности другого оказать это содействие по своей воле или сомнением в ней; (3) типом и мощностью источников власти, дающих возможность удовлетворять или препятствовать удовлетворению мотивов партнера; (4) находящимися в распоряжении субъекта конкретными средствами воздействия на мотивационную основу партнера, т. е. средствами, позволяющими использовать наличную власть. Таким образом, специфичное для той или иной сферы действие власти основывается на переплетении целого ряда условий. До сих пор эта совокупность условий, насколько нам известно, не подвергалась исследованию.
Напротив, при понимании мотивации власти как актуализации особого мотива власти в качестве предпочитаемых выступят те сферы жизни, в которых человек располагает максимальными источниками власти и средствами воздействия, независимо от того, требуется ли для удовлетворения потребностей субъекта и достижения его целей содействие другого человека и готов ли этот другой оказать содействие по своей воле или нет. Существуют данные, показывающие, что сама по себе доступность субъекту источников власти ведет к увеличению числа действий, нацеленных на оказание влияния на < себе подобных. Так, Кипнис [D. Kip-nis, 1972] ставил своих испытуемых в позицию менеджера, указывая в одном случае на широкий спектр санкций, которые они могут применять к работникам (ситуация власти), в другом—просто предлагая им быть менеджерами (нейтральная ситуация). Несмотря на то что все работники справлялись со своими обязанностями удовлетворительно, менеджеры в ситуации власти в два раза чаще пытались воздействовать на поведение подчиненных, чем в нейтральных условиях.
Определения мотива власти
Теперь, когда на основе общего анализа действий власти мы выделили шесть параметров индивидуальных различий мотива власти как личностного конструкта, можно проверить, насколько определения этого понятия исследователями, разработавшими методики его измерения, учитывают данные параметры. Остановимся вначале на точке зрения Мюррея, который еще в 1938 г. [Н. A. Murray, 1938] дал следующее определение мотива власти, назвав этот мотив потребностью в доминировании.
Желания и эффекты. Контролировать свое социальное окружение. Посредством совета, обольщения, убеждения или приказания воздействовать на поведение других людей и направлять его. Отговаривать, сдерживать и запрещать. Побуждать других поступать в соответствии со своими потребностями и чувствами, добиваться их сотрудничества. Убеждать других в своей правоте…
Действия (общие). Влиять, склонять, вести, убеждать, уговаривать, направлять, регулировать, организовывать, руководить, управлять, надзирать. Подчинять, править, властвовать, попирать, диктовать условия. Судить, устанавливать законы, вводить нормы, составлять правила поведения, принимать решения, разрешать конфликты. Запрещать, ограничивать, оказывать сопротивление, отговаривать, наказывать, лишать свободы, заключать в тюрьму. Очаровывать, покорять, заставлять других прислушиваться к себе, приобретать подражателей и последователей, устанавливать моду…» [ibid., p. 152].
Этот перечень деятельностей состоит только из действий власти и в заключение указывает на три из шести ее источников: нормативную власть, власть принуждения и наказания и власть эталона. Не рассматриваются обладание источниками власти, способности, моральность цели, страх последствий применения власти и предпочтение тех или иных мер.
Определение Вероффа
Следующее определение принадлежит Вероффу [J. Veroff, 1957], разра- ботавшему, в отличие от Мюррея, не опросник, а первую основанную на ТАТ методику измерения мотива власти. Это приводимое ниже весьма краткое определение он дополняет важными указаниями по категориям анализа содержания, устанавливающими, какие высказывания следует относить к теме власти:
«…Под мотивацией власти мы будем подразумевать диспозицию, направляющую поведение на достижение того удовлетворения, которое доставляет контроль над средствами оказания влияния на других людей» [ibid., p. 1].
«Тема власти: …(а)… Эмоциональные переживания по поводу достижения или удержами» контроля над средствами влияния на кого-либо. Персонаж может ощущать удовлетворение, победив в споре, или же испытывать недовольство, когда ему не удалось поступить по-своему… Эмоциональные переживания этого рода можно обнаружить также в утверждениях, выражающих желание не проявлять слабость. Примерами могут служить оскорбление человека с высоким статусом, стыд за неспособность настоять на своем или достичь господства, обида при подчинении другому и желание преодолеть его влияние …(Ь)… некто, совершающий действия по поддержанию или достижению контроля над средствами влияния… Персонаж может добиваться определенного положения, доказывать что-либо, чего-то требовать, кого-то заставлять …©… межличностные отношения, которые при их осуществлении определяются в данной культуре по типу: некто, вышестоящий по контролю за средствами влияния на подчиненное лицо…» [ibid., p. 3,4].
Бросается в глаза, что обсуждение мотива власти Вероффом все время ведется вокруг приобретения источников власти, обладания ими, страха их потерять, а также страха перед ответным использованием власти. (Вспомним, что при рассмотрении мотива аффилиации мы также столкнулись с разработанной Шипли и Вероффом [Т. Е. Shipley, J. Veroff, 1952] методикой, измеряющей главным образом тенденции страха.) В стороне остаются такие параметры, как способности, моральность цели и предпочтение тех или иных сфер. Сами действия власти оказываются в тени, а на первый план выходят их следствия и сопровождающие их эмоциональные явления. Что касается источников власти, то анализируются следующие из них: власть принуждения, нормативная власть, информационная и отчасти власть знатока. В целом складывается впечатление, что Верофф воспринимает власть в основном глазами человека, который, боясь потери своих источников власти, не столько сам ее применяет, сколько подвергается действиям власти другого. (Как мы увидим ниже, ситуация актуализации, созданная Вероффом при валидации категорий анализа, благоприятствует его пониманию мотива власти.)
Не удивительно поэтому, что ряд полученных с помощью методики Вероффа данных выявляет различные аспекты отсутствия власти у субъекта и страха перед властью другого [J. Veroff, J. В. Veroff, 1972]. Так, Верофф и его коллеги в ходе общенационального исследования 1957 г. установили повышенную мотивацию власти у людей с минимальными доходами, низким образовательным уровнем, выросших в распавшихся семьях, у цветных, а также у вдовцов старше 50 лет [J. Veroff, J. W. Atkinson, S. С. Feld, G. Gurin, 1970; J. Veroff, S. C. Feld, 1970]. Имеются также попытки измерения на основе анализа хрестоматийных рассказов национального индекса мотива власти (по Вероффу) [D. С. McClelland, 1961]. Высокий национальный индекс (в США) мотива власти в период 1944 — 1950 гг. коррелировал с повышением уровня политических волнений и насилия в период 1955—1960 гг. [К. Е. Southwood, 1969].
Определение Юлимана
Следующее определение, которое мы рассмотрим, принадлежит Юлиману [J. S. Uleman, 1966; 1972]. В работе 1972 г. он переименовал измеряемый конструкт из «потребности во власти» (need power) в «потребность во влиянии» (need influence). Юлиман не дает развернутого определения мотива власти, однако из разработанных им категорий анализа содержания становится ясно, что «оборонительному», акцентирующему страх власти пониманию этого мотива Вероффом он предпочитает «наступательное» его понимание. Об этом свидетельствуют следующие выдержки из его работы:
«…Сторона 1 (С 1) действует в отношении стороны 2 (С2) таким образом, что заставляет С2 реагировать… Действие первой стороны может быть явным и преднамеренным или произвольным.—…высокий социальный статус, или престиж. В число индикаторов престижа входят слава, богатство и положение.—… организация или член организации…—…отсутствие осуждения, унижения, замешательства, принижения какой-либо участвующей в ситуации влияния стороны…—…отсутствие мыслей о прошлом…—…отсутствие страха, боязни и опасений…— …последовательность действий— реакция… стороны планируют некоторую дальнейшую активность или ищут …совета…— …одна из сторон совершает действие, угрожающее важным интересам другой стороны, которая отвечает действием, направленным на нейтрализацию угрозы.—…энергичный отход одной стороны от другой…» [J. S. Uleman, 1972, р. 171, 172].
На первом плане здесь стоят действия власти, понимаемые как энергичное, создающее взаимные угрозы взаимодействие, не допускающее никакого страха и требующее мужества от обеих сторон. Ни один из остальных выделенных нами параметров не учитывается (возможным исключением является способность «планировать дальнейшую активность»). Из источников власти выделяются власть вознаграждения и нормативная власть. Ниже мы увидим, что условия побуждения мотива в валидизирующем эксперименте также вполне отвечают избранному автором пониманию власти.
Определение Уинтера
После ряда усовершенствований своей также основанной на ТАТ методики Уинтер [D. G. Winter, 1973] опубликовал окончательный ее вариант, в котором частично использовал категории анализа содержания Вероффа и Юлимана. Коэффициент корреляции с ними категорий Уинтера колеблется от 0,39 до 0,47. Ниже приводится сначала общее определение Уинтером мотива власти, а далее выдержки из его категорий анализа содержания:
«…Социальная власть есть способность производить …желаемые эффекты в поведении или переживаниях другого человека» [ibid., р.5].
«…Человек или группа людей …заботятся об установлении, поддержании или восстановлении своей власти (т. е. о влиянии, управлении или контроле) над другим человеком, группой людей или миром в целом… 1. Человек проявляет свою заботу о власти в действиях… (а) активные насильственные действия, направленные на другого человека, например нападение… (Ь) оказание помощи, совет, поддержка, содействие без какой-либо просьбы со стороны другого человека… © попытка управлять другим человеком, либо прямо воздействуя на его поведение или условия жизни, либо стараясь найти соответствующую информацию…(d) попытка повлиять, убедить, уговорить, подкупить… пока не достигается согласие… (е) попытка произвести впечатление на другого человека или на мир в целом… 2. Человек делает нечто, возбуждающее в других людях сильные положительные или отрицательные эмоции…3. Некто… заботится о своей репутации или положении…» [ibid., р. 251—254].
«Страх власти…: (а) связанная с властью цель достигается ради непосредственной или косвенной пользы доугого человека… (Ь} субъект сомневается в своей способности влиять, управлять или производить впечатление… © автор рассказа считает, что власть обманчива или что у нее есть свои изъяны…» [ibid., р. 261,262].
Усовершенствованные категории анализа Уинтера охватывают гораздо больше феноменов и параметров действий власти, чем категории Вероффа и Юлимана. В них выделяются приобретение источников власти (конкретные виды не рассматриваются) и действия власти (главным образом создание впечатления). Неявно учитывается и способность, ибо действие власти может строиться на различных мотивационных основаниях, в частности на оказании помощи и поддержки другому человеку. Кроме того, обращается внимание на моральность цели как в положительном, так и в негативном отношении. Впрочем, действия власти, направленные на общественное благо, своеобразно связываются со страхом власти (точнее, со страхом перед безуспешностью своего воздействия и моральной сомнительностью использования власти). Предпочитаемые сферы применения власти не выделяются.
Шнакерс и Кляйнбек [V. Schnackers, U. Kleinbeck, 1975], работавшие с переведенными на немецкий язык и валидизованными категориями Уинтера, определяют мотив власти как
«…стремление… проводить в жизнь свои намерения и решения, используя свои возможности контроля над происходящим в социальных ситуациях, предполагающих различные установки, планы и способы действия. Как правило, все это влияет на поведение и судьбу других людей» [ibid., p. 301].
Это определение еще точнее задает условия действия власти. А именно применение источников власти (впрочем, их приобретение не рассматривается, предполагается, что субъект уже обладает ими) и необходимость свободы действий обеих участвующих в социальном взаимодействии сторон, при этом неявно указывается также на доступность мотивационной основы и аспект способностей. Моральность цели, страх перед последствиями применения власти и предпочитаемые сферы ее использования не учитываются.
Особенности способностей и моральных установок, благоприятствующих при социальном взаимодействии овладению ситуацией, главным образом в «ситуациях с переговорами», проанализировали Кристи и Гейс (R. Christie, F. L. Geis, 1970) при валидации так называемой шкалы макиавеллизма. Поскольку к их работе мы еще вернемся, отметим пока яркую выраженность у макиавеллистов в относительно неструктурированных и эмоциональных социальных ситуациях не «мягкости обращения» (soft touch), а «синдрома спокойствия» (cool syndrom). Они не позволяют себе поддаваться эмоциям и чуждым влияниям, не теряют самообладания и быстро схватывают ситуационные возможности воздействия. В такого рода обстоятельствах они сохраняют ориентацию не на личность, а на задачу, захватывают инициативу и в большей степени, чем их партнеры и противники, контролируют и направляют происходящее в нужную для себя сторону. Эти способности сочетаются с несколько циничным отношением к другим людям, как к марионеткам. Однако остается неясным, служат ли все эти признаки показателями сомнительных в моральном отношении базовых установок или большей по сравнению с другими людьми готовности к выражению социально неодобряемых мнений.
Типология стадий мотивирования властью
Сравнительно недавно Мак-Клелланд вновь обратился к теме действия, побуждаемого мотивацией власти [D. С. McClelland, 1975]. Рассматривая этот вопрос в более широком, чем это обычно делается, контексте, он критически отнесся к господствующему в современном обществе и культуре одностороннему пониманию побуждаемого мотивом власти поведения, как оказания влияния и агрессивного настаивания на своем. Проанализировав обширный культурно- антропологический и психологический материал, он постарался показать, что такая односторонность связана с маскулинизированным идеалом западной культурной традиции, упускающей из виду иначе осуществляемую власть в восточных культурах (в частности, индийской) и оставляющей без внимания прежде всего типично женские формы применения власти. Мак-Клелланд определяет мотив власти
«…как потребность, во-первых, чувствовать себя сильным и, во-вторых, проявлять свое могущество в действии. Влияние на других людей является лишь одним из многих способов удовлетворения потребности ощущать себя сильным» [D. С. McClelland, 1975, р. 77].
Это определение перекликается с нашим различением, с одной стороны, приобретения источников власти и обладания ими и, с другой — осуществления действий власти. В обоих случаях целью, к которой в конечном счете стремится человек, является «переживание своей силы». Анализ Мак-Клелланда строится на 4-стадийной классификации осуществления власти, восходящей к разработанной Эриксоном [Е. Н. Erikson, 1963] психоаналитической теории развития «Я» (или социоэмоционального развития). Мак-Клелланд различает источники власти и ее объекты, причем и тем и другим может быть либо сам субъект, либо его окружение. Так возникают четыре стадии развития мотивированности властью: (I) ассимиляция (intake), (II) автономность (autonomy), (III) самоутверждение (assertion), (IV) продуктивность (generativity).
Указанные четыре стадии, по мнению автора, должны представлять собой последовательные этапы созревания, которые проходит человек в процессе своего развития. Достижение более высокой стадии не аннулирует предыдущие, они остаются в распоряжении субъекта и могут актуализоваться в подходящей ситуации. Парадигмой стадии I («нечто придает мне силы») являются отношения матери и ребенка. С позиций ориентации на власть в последующие годы жизни она означает отношения с людьми, которые могут поддержать, защитить, вдохновить, воодушевить, короче, увеличить у индивида ощущение собственной силы (например, индивид может вдохновиться речью политического лидера). Парадигма стадии II («я сам придаю себе силы») отвечает связанному с обретением независимости от матери и возрастанием произвольного контроля над своим поведением среднему периоду детства. Парадигма стадии III («я произвожу впечатление на других») характеризует подростка, для которого перестали существовать авторитеты, который постоянно меняет друзей, чье участие в соревновании определяется возможностью одержать верх над другими людьми. Парадигма стадии IV («мне хочется выполнить свой долг») соответствует взрослому состоянию, т. е. зрелой личности, посвящающей свою жизнь служению какому-либо делу или определенной социальной группе. Аналогичную теорию развития, впрочем, еще не получившую эмпирического подтверждения, предложили также Дж. и Дж. Б. Вероффы [J. Veroff, J. В. Veroff, 1971].
Все это лишь очень предварительная схема типологии стадий власти. Сопоставление ее с нашим списком параметров приводит к выводу об акценте на приобретении источников власти на стадиях I и II и на действиях власти на стадиях III и IV. С точки зрения моральности цели стадия III с ее ориентацией на собственное благо противоположна стадии IV, для которой характерна направленность деятельности на благо других людей. Эта противоположность отражается в различении Мак-Клелландом личностно- и социально-ориентированной мотивации власти. Что касается предпочтения определенных сфер использования власти, то Мак-Клелланд не скупится на данные, характеризующие в этом отношении различные стадии; мы, однако, не будем их здесь рассматривать, отметим только, что им совершенно не принимаются во внимание ни способности, ни страх перед последствиями использования власти, ни также важность обратного воздействия и взаимодействия в ситуации осуществления власти.
Категории анализа содержания ТАТ для измерения особенностей индивидуального мотива власти на разных стадиях развития разработала Стюарт [A. J. Stewart, 1973]. Для этого она отобрала из 85 первокурсников Гарварда по 6 человек, наиболее ярко представляющих каждую из четырех стадий развития «Я» по Эриксону, попытавшись обнаружить типичные различия между написанными ими рассказами по ТАТ. Связанные с темой власти различия отдельных стадий выявлялись в четырех направлениях: (I) отношение к авторитету, (2) отношение к людям и объектам, (3) чувства, (4) действия. Рассмотрим в качестве примера особенности отношения к авторитету на разных стадиях: на первой—авторитет приветствуется, на второй—он критикуется, на третьей—авторитетом возмущаются, на четвертой—индивидуальные авторитеты отчуждаются.
В связи с тем что в категориях Уинтера (так же как и Вероффа или Юлимана) отдается предпочтение формам выражения мотива власти, характерным для стадий II и III (a кроме того, они односторонни с точки зрения предпочтения определенных сфер использования власти), Мак-Клелланд суммировал значения мотива власти по Уинтеру с показателями стадий по категориям Стюарт. Использование этого комбинированного индикатора при анализе данных выборки испытуемых (мужчин и замужних женщин) выявило, что он несколько сильнее, чем простой индекс мотива власти, коррелирует с теми многочисленными показателями вопросников и материалов ТАТ, которые зарекомендовали себя ранее в качестве отражающих специфику стадий. Это видно из приведенных в табл. 7.4 результатов, показывающих, что учет специфики проявлений мотива власти на разных стадиях может повышать коэффициент корреляции значений этого мотива с другими проявлениями поведения власти.
Таблица 7.4
Коэффициенты корреляции связанных с властью форм поведения с простым и комбинированным (учитывающим специфические для каждой стадии показатели) показателями мотива власти для 85 мужчин и 115 замужних женщин [D. С. McClelland, 1975, р. 45]
|
Формы поведения |
Мотив власти |
Мотив власти плюс специфические показатели |
||
|
мужчины |
женщины |
мужчины |
женщины |
|
|
Стадия I: чтение описывающей власть литературы |
0,13 |
0,11 |
0,27" |
0,27* |
|
Стадия II: контролируемый гнев |
0,15 |
0,12 |
0,22" |
0,17 |
|
Стадия III: нескрываемый гнев, направленный на другого человека |
0,07 |
0,04 |
0,10 |
0,17 |
|
Стадия IV: членство в организациях |
-0,01 |
0,23" |
0,12 |
0,30** |
Параллельно с анализом обширного биографического и культурологического материала Мак-Клелланд [D. С. McClelland, 1975] попытался выявить ролевую специфику женской формы власти. Для этого он выделил из форм поведения, более свойственных испытуемым-женщинам, чем испытуемым-мужчинам, такие, которые оказывались выраженное при высоком мотиве власти. Независимо от мотива власти более типичными для женщин оказались следующие особенности: сила воодушевления, вызываемого другими людьми, членство в различных организациях, склонность откладывать все до последнего момента, любовь к детям и готовность добровольно ухаживать за ними. При усилении мотива власти в пользу женщин увеличивались различия в таких характеристиках, как соблюдение диеты, количество наличных денег, большее ежедневное потребление жидкостей, большая готовность завещать свой труп медицине. Основываясь на этих результатах, Мак-Клелланд пришел к выводу, что мотивация власти способствует проявлению традиционно женской роли, связанной с поддержанием в семье контактов и благоприятной эмоциональной атмосферы (т. е. осуществлению действий, направленных главным образом на снятие напряженности и отдачу). Он пишет:
«Поскольку их роль традиционно состояла в обеспечении социальных и эмоциональных ресурсов семьи, женщины взаимозависимы и особенно заинтересованы в людях и самом протекании жизни; именно мотивация власти концентрирует их внимание на расширении источников соучастия» [ibid., p. 94]. «Женское ролевое поведение заслуживает более позитивного и простого обозначения. Это не только отсутствие свойственной мужчинам напористости, оно подразумевает взаимозависимость, создание возможностей для развития и самоотдачу» [ibid., p. 96].
Резюме
Подводя итоги критическому анализу определений мотива власти, следует сказать, что мотивация власти представляет собой гораздо более сложное явление, чем мотивация достижения или аффилиации, тем более что в стремление чувствовать себя сильным или оказывать влияние на других с обеих сторон социального взаимодействия могут оказаться втянутыми самые разнообразные мотивы. Несмотря на отсутствие ясности во многих аспектах этой проблемы, в определении мотива власти и основанных на интерпретации текстов методиках его измерения наблюдается определенный прогресс. Если проведенный нами анализ справедлив, то мотив власти можно представить себе примерно следующим образом (поскольку по возможности хочется учесть все измерения вероятных индивидуальных различий, наше определение неизбежно будет грешить длиннотами).
Мотив власти направлен на приобретение и сохранение ее источников/либо ради связанного с ними престижа и ощущения власти, либо ради влияния (оно может быть как основной, так и дополнительной целью мотива власти) на поведение и переживания, других людей, которые, будучи предоставлены сами себе, не поступили бы желательным для субъекта образом. Влияние это должно так изменить их поведение, чтобы оно способствовало удовлетворению потребности субъекта. Для достижения этого субъект должен с помощью имеющихся источников власти и средств воздействия перестроить привлекательность наиболее важных мотивов другого, причем сделать это возможно более эффективным и экономичным способом.Сама эта деятельность может соответствовать весьма разнообразным мотивам. Она может совершаться ради своего собственного или чужого блага или же ради какой-либо высшей цели; она может принести другому вред либо оказать ему помощь. Индивидуальный мотив власти ограничен как в отношении приобретения власти, так и в отношении ее применения определенными содержательными областями, связанными с конкретными источниками власти и группами людей, подвергающимися воздействию. На нем также может лежать печать страха перед достижением власти, ее потерей, использованием, перед ответным применением власти или перед безуспешностью своего воздействия.
Связь ожидания и ценности
В заключение нам остается рас смотреть вопрос о применимости (и мере этой применимости) к поведе нию, побуждаемому мотивом власти, модели «ожидаемой ценности», т. е. вопрос о существовании определен ной связи между привлекательностью и ожиданием успеха (или трудностью достижения цели). Существует ли между ними, как в случае мотивации достижения, обратная зависимость, либо, подобно мотивации аффилиации, эта зависимость прямая или же какого-то иного типа? Принимая в качестве релевантной привлекатель ности власти переменной пережива ние власти, мы должны прежде всего различить связанные с этим мотивом две цели — приобретение власти и ее применение. Что касается первой из них, то маловероятно, что привлека тельность достигнутой власти опреде ляется не абсолютными или относи тельными масштабами ее примене ния, а трудностью ее приобретения. В этом случае, очевидно, ожидание и ценность не связаны друг с другом. Нетрудно представить себе ситуацию выбора, в которой человек предпоч тет действие, дающее маловероят ное, но значительное увеличение вла сти, тому действию, которое принесет ему вероятное, но незначительное ее увеличение. Насколько нам известно, экспериментальные исследования этого вопроса пока еще не проводи лись.
Если говорить о второй цели — успешное применение власти, то ра нее считалось, что ценность осуще ствленного изменения поведения пар тнера тем выше, чем серьезнее соп ротивление, оказанное последним. Однако при ближайшем рассмотрении такая обратная зависимость кажется сомнительной, поскольку действия власти не следует смешивать с про стым насилием и агрессией, при кото рых возбужденная в партнере враждебность может принести агрессору известное удовлетворение. Весьма вероятно, что именно индуцированная в партнере и не нагруженная отрица тельным отношением к субъекту го товность действовать требуемым об разом повысит привлекательность. Однако степень привлекательности прежде всего определяется важно стью для субъекта намеченного изме нения поведения партнера, т. е. опять-таки оказывается не зависящей от ожидания успеха.
К счастью, в этой сложной области уже получены первые эксперимен тальные данные. В исследовании Мак-Клелланда и Уотсона [D. С. McClelland, R. I. Watson, 1973] испытуемые играли в рулетку в ситу ации, максимально приближенной к жизненной. Каждый испытуемый на глазах у всей группы делал ставки, выигрывал и проигрывал фишки и т. д. Авторы рассматривали эту ситу ацию как релевантную проявлениям мотивов престижа и власти. Испыту емые имели возможность сделать од ну из восьми ставок, в зависимости от которой выигрыш мог равняться са мой ставке или ее половине, превы шать ее в 2 или 5, 8 или 11, 17 или 35 раз; вероятность выигрыша равнялась соответственно 0,58; 0,25; 0,09 и 0,04. Для участия в эксперименте были отобраны испытуемые с доминирова нием одного из трех мотивов: власти, достижения или аффилиации. Как можно видеть из рис. 7.5, испытуемые с высоким мотивом власти предпочи тали наиболее рискованные ставки, т. е. приносящие наибольший выиг рыш, но с наименьшими шансами на успех. Иначе говоря, они ориентирова лись на величину ценности привлека тельности и пренебрегали ценностью ожидания. Испытуемые с высоким мо тивом аффилиации практически вели себя противоположным образом, пред почитая низкий уровень риска и стре мясь избежать открытого соперниче ства. Неожиданным оказалось поведе ние испытуемых с доминированием мотива достижения, выбиравших не низ кие, что следовало ожидать для ситу ации азартной игры [см.: L. W. Litting, 1963; G. H. Litwin, 1966], а высокие ставки.
Рис. 7.5. Зависимость ча стоты ставок с различ ной вероятностью вы игрыша от доминирования тех или иных мотивов [D. С. McClelland, R. I. Wat son, 1973, p. 133]
В одном из дальнейших исследова ний Мак-Клелланд и Тиг [D. С. McClelland, G. Teague, 1975] подтвердили неадекватность модели «ожидаемой ценности» для поведе ния, побуждаемого мотивом власти. Каждый испытуемый мог выбрать, чтобы померяться силой рук, партне ра равной силы, более сильного или более слабого и проверить свою силу на глазах у остальных испытуемых. Люди с низким мотивом власти выби рали только соперников или равной силы, или более слабых; испытуемые с высоким мотивом власти предпочи тали соперников равной силы или более сильных. Они могли выбирать более слабых партнеров, если в их мотиве власти преобладала прежде всего личностная ориентированность, что согласуется с более ранним пред положением Мак-Клелланда и Уотсона:
«Похоже, что люди с высоким личностно-ориентированным мотивом власти склонны к хвастовству, представляя или выдавая себя за больших любителей риска, чем они оказывают ся на деле в ситуации создаваемого публичным соревнованием стресса». [D. С. McClelland, R. I. Watson, 1973, p. 131].
Лишь у испытуемых с низким моти вом власти оценки шансов на успех находились в обратном отношении к
силе партнера. Они отметили в своих самоотчетах, что, проигрывая более сильному противнику, чувствуют себя менее задетыми. Оба эти момента, соответствующие модели «ожида емой ценности», отсутствуют у испы туемых с выраженным мотивом вла сти. Даваемые ими оценки шансов на успех не зависят от силы соперника, и, проиграв, они чувствуют себя тем сильнее задетыми, чем большую зна чимость они придавали победе над данным соперником. Таким образом, многое говорит о том, что степень удовлетворения мотива власти, а тем самым и сила побуждения зависят исключительно от величины привле кательности и не связаны с оценкой вероятности успеха.
Проблема валидности методик измерения мотива власти
Первоначальные, недостаточно проработанные в теоретическом отно шении и основывавшиеся на личных склонностях и предубеждениях иссле дователей определения мотива вла сти при дальнейшем построении кон структа «мотив власти» оказались подобны самоосуществляющимся про рочествам. Дело в том, что исходное понимание мотива власти определяло условия его актуализации и внешние критерии, которые использовались для отбора ключевых категорий ана лиза и последующей проверки их валидности.
Исследования по методике Вероффа
Ярким примером этому может слу жить определение Вероффа [J. Ve-roff, 1957], в котором, как мы видели, подчеркивались аспекты, связанные со страхом. В соответствии с этим Верофф построил и свое исследова ние актуализации мотива власти. В группу с высоким уровнем побужде ния были привлечены кандидаты на выборные должности в студенческом самоуправлении, с которыми за два часа до подсчета голосов и объявле ния результатов был проведен ТАТ. Для усиления напряженности каждый испытуемый должен был по 6-балль ной шкале оценить свои шансы на победу. Нейтральную группу состави ли студенты, посещавшие спецкурс по психологии. Тем самым Верофф од новременно проводил две различные стратегии, ибо экспериментальная группа отличалась от контрольной не только актуализующими мотив власти ситуационными условиями, но и силой этого мотива, ибо сам факт выставле ния своей кандидатуры на выборный пост может служить показателем мо тива власти, превосходящего средний уровень.
Фактором, подтверждающим нашу гипотезу о самоосуществляющемся пророчестве, является в данном слу чае возможное напряженно-тревожное состояние испытуемых-кандидатов [см.: D. G. Winter, 1973, р. 48]. Их жребий брошен до подсчета голосов, они уже не в состоянии что-либо изменить, кроме как ждать результата, при этом они себя чув ствуют слабыми и как бы лишенными воли. Соответственно их рассказы по ТАТ должны быть наполнены отража ющими страх мотивами и отличаться от рассказов испытуемых контроль ной группы. Эти особенности затем неизбежно проявились в категориях анализа содержания по методике Ве роффа в качестве показателей сильного мотива власти. Как отмечалось выше, связанные со страхом моменты действительно преобладают в этих ка тегориях анализа; мы видели также, что демографические данные указы вают на высокий мотив власти (по Вероффу) у наименее привилегиро ванных слоев населения в качестве оборотной стороны их социальной бесправности и озабоченности отсут ствием власти. (Главным показате лем темы власти у Вероффа являет ся следующая категория: «эмоци ональная озабоченность получением или сохранением доступа к средствам влияния на кого-либо».)
Не удивительно, что в своем более позднем и отчасти основанном на полученных с помощью этой методики данных теоретическом анализе Ве рофф приходит к следующим выводам:
«1. Мотивация власти имеет место в группах, озабоченных своим низким статусом. 2. Если потребность во власти не слишком бросается в глаза окружающим, то мотивация власти кор релирует с успешностью социальной адаптации и результативностью деятельности. 3. Мотива ция власти может вести к избеганию (вплоть до самоубийства) ситуаций власти» [J. Veroff, J. В. Veroff, 1971, р.59; 1972].
Первый из этих выводов подтвер ждается, в частности, исследованием Терюна [К. W. Terhune, 1968b], когда в группе испытуемых из трех человек моделировались международные от ношения. При этом испытуемые с вы соким мотивом власти (по Вероффу) стремились, скорее, к конфликту, а не к сотрудничеству, прибегая подчас к обманным маневрам. В другой рабо те, где также использовались «игры с переговорами», Терюн [К. W. Terhu ne, 1968а] обнаружил у испытуемых с высокой мотивацией власти выражен ную бесцеремонность и отсутствие стремления к сотрудничеству. Иссле дование семейных и производствен ных конфликтов в США, проведенное Вероффом и Фелдом, позволило авторам сделать следующий вывод:
«...с чем большей гласностью связана обус ловленная ролью субъекта власть или ее от сутствие, тем вероятнее появление в ролевом поведении негативных аспектов мотива власти (избегания власти)» [J. Veroff, S. С. Feld, 1970, р.ЗЗО].
Второй вывод подтверждают .ре зультаты Мак-Кичи [W. J. McKeachie, 1961], согласно которым студенты с высоким мотивом власти (по Вероф-фу) показывают лучшие результаты в семинарских занятиях, если препода ватель не доминирует над ними и не задает занятиям жесткую структуру, предоставляя участникам семинара свободу действий.
Третий вывод Вероффа подтвер ждается установленной Рудиным [S. A. Rudin, 1965] взаимосвязью для 17 стран национального индекса мо тива власти на 1925 г. (полученного при анализе хрестоматийных расска зов) и статистических данных 1950 г. о самоубийствах, убийствах и алкого лизме (показателем последнего фак тора служило количество случаев цирроза печени со смертельным исхо дом).
Исследования по методике Юлимана
Очень похоже, что эффективность категорий анализа Юлимана [J. S. Uleman, 1966; 1972] также опи рается на механизм самоподтвержда ющегося предсказания. В основу сво его понимания мотива власти Юлиман в отличие от Вероффа положил не страх и слабость, а, напротив, насту пательный характер власти. Соответ ственно этому представлению и был построен эксперимент, направленный на проверку валидности его методи ки. В предварительной серии с одной половиной испытуемых Юлиман про вел ТАТ перед демонстрацией гипно тических опытов (контрольная груп па), а с другой — после нее (экспери ментальная группа). Различия резуль татов этих групп оказались невелики, поэтому Юлиман разработал новую методику актуализации мотива. Он привлек членов одного из студенче ских объединений в качестве «экспе риментаторов» для исследования «воздействия фрустрации на вообра жение». Каждый из них должен был фрустрировать представителя друго го студенческого объединения при иг ре в карты или решении головоломок. Чтобы «экспериментаторы» могли по стоянно обыгрывать своих партнеров, их обучили нескольким трюкам (типа использования крапленых карт). По мнению Юлимана, статус и престиж «экспериментатора», дополненные знанием секретов стратегии обраще ния с членами другого объединения, должны были актуализовать мотив власти.
Перед началом эксперимента с фрустрацией с каждой состоящей из «испытуемого» и «экспериментатора» парой проводился ТАТ. «Эксперимен таторы» составили эксперименталь ную группу, «испытуемые» (им только сообщалось, что они будут участво вать в азартных играх)— контрольную. Предварительно ТАТ был проведен с обеими группами в нейтральных условиях. При таком эк спериментальном плане Юлиман об наружил, во-первых, прирост в рас сказах «экспериментаторов» связан ных с властью тем в условиях акту ализации мотива власти по сравне нию с нейтральной ситуацией предва рительного ТАТ и, во-вторых, разли чия в рассказах «экспериментаторов» и «испытуемых». В результате были разработаны рассмотренные выше ка тегории анализа, в которых действие власти выглядит наступательным, уг рожающим другим и не омраченным моральными сомнениями актом. Ис точниками власти служат высокий статус и престиж (сравните с ролевы ми атрибутами «экспериментаторов»).
Других данных по валидации мето дики Юлимана пока нет. Юлиман [J. S. Uleman, 1972] сообщает о зави симости между его показателем моти ва власти и властностью испытуемых, как она оценивалась ими самими, и об отрицательной корреляции со шкалой макиавеллизма. В другом экспери менте Юлимана [J. S. Uleman, 1971] разбитые попарно испытуемые долж ны были спорить до тех пор, пока не придут к единому мнению. Побеждал, как правило, партнер с более высо ким мотивом власти.
Исследования по методике Уинтера
Свою методику актуализации моти ва власти Уинтер [D. G. Winter, 1967] разработал, вовсе не собираясь изме рять этот мотив. Первоначально он занимался исследованием воздействия, оказываемого на людей лиде ром-пророком (в смысле Макса Вебера), при этом его интересовали такие мотивы, как подчинение и зависи мость. Уинтер показывал своим испы туемым телефильм о произнесенной Джоном Кеннеди речи при вступлении на пост президента в 1961 г. (Иссле дование проводилось в США через два года после убийства Кеннеди, когда тот почти повсеместно почитал ся, особенно молодым поколением, национальным героем.) Предвари тельно с помощью специального оп росника Уинтер выяснял, настроены ли испытуемые в пользу Кеннеди или против него. Однако на рассказы по ТАТ это обстоятельство не оказало никакого влияния. Они писались не посредственно после демонстрации фильма и сопоставлялись с рассказа ми по тем же картинкам ТАТ, напи санными испытуемыми контрольной группы, просмотревшими перед этим фильм, в котором коммивояжер рек ламировал приборы для естественно научных опытов. В рассказах испыту емых экспериментальной группы мо ментов, связанных с темой власти, оказалось значительно больше, чем у испытуемых контрольной группы. Пос ле знакомства с предысторией разра ботки ключевых категорий анализа Уинтера не приходится удивляться, что в качестве критерия актуализа ции мотива власти в нем на первый план выдвинуты переживание власти и произведение впечатления на дру гих людей.
Как уже отмечалось, первоначаль ный вариант своих категорий анализа Уинтер видоизменил, введя критерии мотива власти Юлимана (действия, вызывающие у другого человека сильные эмоции, угроза, противодей ствие) и Вероффа (внешние препят ствия, связанные с целью негативные ожидания). Модифицированные таким образом категории оказались на столько чувствительными, что позво лили выявить высоко значимые раз личия между рассказами по ТАТ ис пытуемых экспериментальных и контрольных групп в исследованиях Вероффа и Юлимана (см. табл. 7.5). Причем не только между суммарными показателями, но и почти по каждой
из 13 категорий. Кроме того, работая с этими категориями, Стюарт и Уин тер [A. J. Stewart, D.G. Winter, 1976] установили, что методика Юлимана с применением гипноза, а также прос лушивание записей знаменитых речей (речь Черчилля в Дюнкерке, первая речь Джефферсона при вступлении на пост президента, монолог Генри ха V из пьесы Шекспира) вызывают у студенток не меньше мыслей, связан ных с темой власти, чем у студентов.
Таблица 7.5
Чувствительность различных категорий анали за к отдельным приемам актуализации мотива власти [D. G. Winter, 1973, р.71]
Выделенные для валидации корре ляты мотива власти в дальнейших исследованиях [см.: D. G. Winter, 1973] оказались многочисленными и разрозненными. В целом исследова ния со студентами рисуют следующий портрет человека с высоким мотивом власти (или с высокой «надеждой на власть»; см. с. 319):
«...Занимает в организациях больше постов, чаще выдвигается кандидатом во влиятельные комиссии, активнее сотрудничает с редакциями университетских газет и радио, предпочитает индивидуальные виды спорта и достигает в них более высоких результатов; нередко избирает профессию, позволяющую «манипулировать» другими (учитель, священнослужитель, психо лог, журналист); зачастую является автором «писем читателей»; выбирает в качестве близ ких друзей менее ярких студентов; раньше начинает половую жизнь; участникам группо вой дискуссии представляется увлекающим за собой, инициативным и оказывающим по срав нению с другими большее влияние, его воспри нимают как мало склонного к помощи; отвечая на вопросы о достижениях в учебе, преувели чивает свои успехи; нередко обладает пре стижными вещами; больше пьет спиртных на питков; активнее участвует в различных состя заниях; чаще читает журналы, посвященные спорту и сексу».
Уинтер делает отсюда вывод о склонности испытуемых с высоким мотивом власти обращать на себя внимание, привлекать сторонников, легко поддающихся влиянию, стре миться к обеспечивающим социальное влияние и официальную власть по стам, контролировать каналы поступ ления информации, приобретать и на капливать престижные и символизи рующие источники власти вещи, а кроме того, создавать себе возможно сти для замещающего удовлетворе ния потребности в обладании вла стью и ее применении. Если бы высо кий мотив власти в понимании Уинте-ра был прежде всего ориентирован на страх (отчасти соответствуя «соци ализированному мотиву власти» по Мак-Клелланду), то таких коррелятов было бы меньше (ими оказались бы, прежде всего выраженное стремле ние к независимости, высокий общий уровень активности, невысокое уме ние играть в азартные групповые иг ры и т. п.).
Рис. 7.6. Поведение испытуемых с высоким и низким мотивом власти в «игре с переговорами»: а) частота трех типов расторже ния коалиций (А—последующие действия в одиночку; В—пред ложение коалиции третьему ли цу; С—принятие предложения, третьего лица); Ь) количество баллов, набранных в трех турах [U. Schnakers, U. Klein-beck, 1975, p. 307, 314]
В качестве архетипа власти (но не сексуальности) Уинтер проанализиро вал легенду о Доне Жуане. Со време ни своего первого изложения в 1615 г. испанским монахом Тирсо де Молина история Дона Жуана породи ла в различных странах столько вер сий и вариантов, сколько едва ли породил какой-либо еще литератур ный сюжет. Количество этих версий и было использовано в качестве нацио нальных индексов власти, документальным проявлением которых могли служить империалистические захваты территорий (Великобритания) или вступление в войны (США и средне европейские страны). Как ни удиви тельно, но Уинтер и в самом деле обнаружил взаимосвязь увеличения числа версий Дона Жуана и объема их изданий с проявлением в следу ющем десятилетии власти в форме присоединения новых территорий и вступления в войну.
К сожалению, до сих пор проведено лишь единственное эксперименталь ное исследование, в котором наблю далось поведение испытуемых с вы соким мотивом власти (по Уинтеру) в ходе социального взаимодействия [U. Schnakers, U. Kleinbeck, 1975]. Испытуемые, разбитые на группы по три человека таким образом, что из каждых трех один обладал высоким мотивом власти, принимали участие в «игре с переговорами». Каждый игрок
имел в своем распоряжении «карточ ки власти», с помощью которых мог увеличивать выпавшее ему число оч ков, чтобы приблизиться к цели. Каж дые двое партнеров могли составлять для совместного достижения целей направленные против третьего игрока коалиции. В этом случае они должны были договориться о распределении выигрыша. Вплоть до последнего мо мента коалиции можно было растор гать и вступать в новые. Как и следовало ожидать, испытуемые с высоким мотивом власти чаще других захваты вали инициативу и выступали с пред ложением о создании коалиции, чаще выбирались в качестве партнера по коалиции и соглашались вступить в нее, они чаще расторгали коалиции, чаще меняли договоренность о разде ле выигрыша в свою пользу и чаще выигрывали. На рис. 7.6 показаны различия частоты трех типов растор жения коалиции и величины выигры шей в трех турах игры у испытуемых с высоким и низким мотивом власти. Коэффициенты корреляции между си лой мотива власти и величиной выиг рыша составляют для трех туров иг ры 0,33 (р<0,025), 0,42 (р<0,005) и 0,45 (р<0,005) соответственно.
Исследования шкалы макиавеллизма
Испытуемые с высоким мотивом власти несомненно обладают более развитой способностью с выгодой для себя использовать предоставляемые ситуацией возможности действия. Эту способность детально изучил Кристи вместе со своим коллегой Рейсом [R. Christie, F. L. Geis, 1970]. Если принять во внимание близость полу ченных ими результатов данным Шна-керса и Кляйнбека, то поразительным является само обстоятельство, что измеренный при помощи основанной на ТАТ методики мотив власти и измеренный с помощью опросника Кристи макиавеллизм (Мас-шкала) между собой не коррелируют. Маки авеллизм, по-видимому, представляет собой синдром отношения власти, не являющийся сам по себе ни необходи мым, ни достаточным условием для сильного мотива власти в рассмот ренном выше смысле. Вместе с тем отмеченная выше способность может быть связана с обеими личностными диспозициями. Имеющихся к насто ящему времени данных явно не хвата ет для достижения ясности в этом вопросе.
За основу своей «шкалы макиавел лизма» Кристи [R. Christie, F. L. Geis, 1970, гл. 2] взял высказывания из двух трактатов Макиавелли — «Рассуждения» и «Князь»,— опубликованных в Риме в 1531 и 1532 гг. соответственно. В оконча тельном варианте (Mach Y) опросник содержит 20 тщательно отобранных и уравненных по шкале социальной же лательности троек утверждений, в которых следует выбрать одно. В приведенном ниже примере показате лем макиавеллизма является выбор утверждения «В».
A. Люди становятся столь ленивыми и снис ходительными к себе, что это добром для нашей страны не кончится.
B. Лучший способ иметь дело с людьми—это говорить им то, что они хотят услышать.
C. Было бы хорошо, если бы люди стали добрее к менее удачливым, чем они сами.
Полученные в многочисленных ис следованиях данные сводятся к сле дующему. Испытуемые с высоким ин дексом макиавеллизма, поддавшись при выполнении задания спровоциро ванному соблазну сплутовать, при последующем неприятном опросе ча ще без тени смущения смотрят прямо в глаза экспериментатору. Вместе с тем второму испытуемому (сообщнику экспериментатора) склонить их к плу товству было труднее, чем тех, чей показатель макиавеллизма был ни зок. В ситуации групповой дискуссии испытуемые с высоким индексом ма киавеллизма с меньшей легкостью ме няли свое мнение под влиянием груп пового давления. Они скорее подда вались искушению солгать, когда дав ление исходило от человека, обла давшего высоким престижем (в то время как для испытуемых с низким индексом макиавеллизма престиж ис кушавшего их человека не был суще ствен). В ролевой игре «Парламент» они больше настаивали на проектах, разжигавших страсти (например, под нять избирательный ценз до 25 лет), чем на нейтральных предложениях (ввести в употребление новую почто вую марку), и т. д. В конечном счете авторы приходят к следующим выводам:
«Людей, набравших по шкале макиавеллиз ма большее количество очков, отличает от тех, чьи показатели оказались низки, прежде всего большее хладнокровие... Испытуемые с высоким индексом макиавеллизма умелы в общении, чаще выигрывают, лучше убеждают других, труднее поддаются убеждению, они заметно отличаются от людей с низкими показателями макиавеллизма и в иных отношениях, скажем, в ситуациях непосредственного вза имодействия с другими людьми, когда им пре доставляется свобода импровизации и возмож ность делать то, что они могут и хотят, в тех ситуациях, в которых «слабо выраженным ма киавеллистам» мешает эмоциональная вовле ченность в безотносительные к победе подроб ности... «Выраженные макиавеллисты» значи тельно менее склонны к эмоциональной вовле ченности в проблемы других людей, к чувстви тельным излияниям или к сохранению репута ции в затруднительных обстоятельствах... Од ним из следствий малой подверженности «вы раженных макиавеллистов» эмоциональному вовлечению является их неподатливость грубо му социальному давлению, толкающему на уступки, сотрудничество или смену установок... Свойственная «выраженным макиавеллистам» тенденция действовать так, как они считают нужным, обеспечивает эффективное использо вание ими всех предоставляемых ситуаций ре сурсов (в том числе и отвлекаемых «слабовы-раженных макиавеллистов»). Имеющиеся на сегодня данные не позволяют говорить о том, что в сравнении с последними «сильные маки авеллисты» более враждебны, порочны или мстительны... В целом они, по-видимому, так же мало уделяют внимания собственному обра зу и своим убеждениям, как мало внимания уделяют они другим людям или межлично стным отношениям... «Сильные макиавелли сты» задают и контролируют социальную структуру групп, смешанных по степени выра женности у ее членов макиавеллизма. Их предпочитают в качестве партнеров, выдвига ют и признают лидерами, приписывают им большую убедительность; они, по-видимому, контролируют содержание и атмосферу соци ального взаимодействия и, как правило, его исход» [R. Christie, F. L. Geis, 1970, р.312, 313].
Констелляции мотивов власти, достижения и аффилиации
При более точном определении вклада мотивов во взаимодействие с ситуационными факторами одновре менный учет нескольких мотивов, а не только одного, может повысить надежность выводов. Существует ряд работ, авторы которых либо группиро вали испытуемых по соотношению двух или трех мотивов, либо в ре зультате своего исследования выде ляли различные их констелляции. В работах первого типа использовались «игры с переговорами», с них мы и начнем наше обсуждение. В исследо ваниях второго типа выявлялись мотивационные констелляции опреде ленных категорий людей, таких, как руководители, политические лидеры и радикально настроенные студенты, а также отдельных народов в различ ные периоды их истории. Эти осно ванные на неэкспериментальном вы явлении мотивационных констелляций работы мы обсудим позднее.
Экспериментальные исследования
Использование различной сложно сти «игр с переговорами» в сочетании с предварительным отбором испыту емых с определенными мотивационными констелляциями было начато Терюном [К. W. Terhune, 1970]. В од ном из экспериментов Терюн [К. W. Terhune, 1968a] воспользовал ся вариантом игры, создающей попу лярную в исследованиях конфликтов «дилемму узника». Правила игры сво дятся к следующему. Каждый из двух играющих может принять решение о сотрудничестве с партнером либо о конфронтации с ним. Наибольший вы игрыш достигается в случае, когда субъект, склоняя партнера к сотруд ничеству, сам выбирает конфронта цию, т. е. обманывает его; наимень ший— когда обе стороны выбирают конфликт. Взаимное сотрудничество дает промежуточный результат. В за висимости от градации возможностей выигрыша игра может протекать в более или менее выраженной атмос фере враждебности или дружелюбия. Терюн подбирал партнеров таким об разом, чтобы один из трех мотивов (достижения, аффилиации и власти) был у обоих из них очень высок, а два остальных имели низкие, значе ния. Обнаружилось, что различия мо тивов сильнее проявляются в тех случаях, когда матрица выигрыша не представляется чересчур угрожа ющей. Наиболее склонными к сотруд ничеству оказываются при этом испы туемые с высоким мотивом достиже ния, они же в наибольшей степени ожидают сотрудничества от партне ра. Наиболее оборонительную пози цию занимают испытуемые с сильным мотивом аффилиации, при этом они больше всех боятся быть обмануты ми. Испытуемые с высоким мотивом власти (по Вероффу) проявляют наи большее стремление к успеху, пыта ясь обмануть партнера, одновременно ожидая сотрудничества с его стороны. При ужесточении матрицы выиг рышей, одновременно усиливающем искушение обмануть партнера и страх быть обманутым им, поведение всех испытуемых становится все более оборонительным, что ведет к размы ванию различий, связанных с мотивационной структурой.
Очень похожие результаты получе ны в исследовании Блудау [Н.-F. Bludau, 1976], где испытуемым с высокой ориентацией на успех (по Хекхаузену) и слабым мотивом вла сти (в категориях Уинтера— Шнакерса) противостояли партнеры с обратным соотношением мотивов. Ис пытуемые, ориентирующиеся на ус пех, предпочитали сотрудничество, а также матрицу выигрыша, не слишком угрожающую и не чересчур бескон фликтную. Испытуемые с высоким мотивом власти обнаружили двой ственное поведение с явной тенден цией к соперничеству. Они предпочи тали матрицы выигрыша, чреватые конфликтами.
Значительно сложнее является иг ра под названием «Международные отношения» [К. W. Terhune, 1968]. В ней участвуют команды из несколь ких испытуемых с одинаковой кон стелляцией мотивов. Каждая такая команда— «нация» — может воору жаться или развивать экономику, объявлять войну или заключать мир ные договоры, вести вводящую в за блуждение пропаганду или же рас крывать свои истинные намерения и т. д. Результаты оказались аналогич ными полученным в играх по типу «дилеммы узника». О сотрудничестве более всего заботились испытуемые с высоким мотивом достижения, ме нее— испытуемые с высоким мотивом аффилиации (потому, вероятно, они активно самоизолировались и стара лись ни во что не вмешиваться, в частности они направляли наимень шее количество посланий). Испыту емые с высоким мотивом власти (по Вероффу) тратили больше усилий, чем остальные, на вооружение, в то время как те, у кого доминировал мотив достижения, отпускали на во оружение наименьшее количество средств. Кроме того, ориентирован ные на власть испытуемые осуществляли максимальное количество манипулятивных воздействий, вводя своих партнеров в заблуждение пос редством официальной пропаганды и конфиденциальных посланий.
Образ людей с сильным мотивом власти, складывающийся на основе «игр с переговорами», весьма напоми нает беззастенчивого манипулятора, готового при необходимости шагать по трупам. Столь зауженное и нес колько морализаторское представле ние о них заслуживает скептического отношения. Не следует забывать, что «игры с переговорами» сами предоп ределяют и задают границы поведе ния такого типа. О его ситуационной обусловленности свидетельствует, в частности, то обнаруженное Терюном обстоятельство, что по мере ужесто чения матрицы выигрыша особенно сти поведения, зависящие от разли чий в мотивационных структурах, схо дят на нет. Кроме того, Терюн обна ружил, что эти различия исчезают после трех последовательных туров игры, особенно если испытуемые по лучают возможность вербального об щения между собой. Увидеть людей с сильным мотивом власти в более светлых тонах позволяет анализ мо тива власти у представителей раз личных критериальных групп, выде ленных в контексте реальных жизненных обстоятельств.
Мотив власти в критериальных группах
Одну из изучавшихся под этим уг лом зрения групп составляли люди, занимающие руководящие посты в промышленности. Первоначально Мак-Клелланд [D. С. McClelland, 1961] собрал данные о том, что руко водящие должности на промышлен ных предприятиях часто занимают (и успешно с ними справляются) люди с высокой мотивацией достижения. Од нако эта точка зрения потребовала определенной коррекции, по крайней мере уточнения [сравни: D. С. McClel land, 1975, р.252 и далее]. Руководя щие должности в крупных организаци ях связаны с распределением зада ний, координацией их выполнения, по буждением и даже воодушевлением исполнителей к достижению более высоких целей, короче говоря, с руко водством людьми. Очевидно, что че ловек, у которого высок только мотив достижения для этого чересчур инди видуалистичен, ибо он будет стре миться выполнить работу лучше, чем это делалось до сих пор, т. е. по возможности в одиночку. Он начнет разбрасываться, не сможет распреде лить обязанности, запутается в хит росплетениях управления и отчетно сти. Чтобы действовать в соответ ствии со своим стремлением к дости жениям, ему нужно нечто, что может создать только руководитель, а имен но благоприятный организационный климат, который и сделает возмож ным реализацию его способов мышле ния и действия, определив его место внутри структуры учреждения [G. H. Litwin, R. A. Strinder, 1968].
Решающее значение организацион ного климата для того, чтобы мотивы индивида вообще могли проявиться, доказывает исследование Эндрюса [J. D. Andrews, 1967], изучавшего две расположенные в Мехико крупные фирмы одной и той же отрасли. Фир ма А была организована в строгом соответствии с принципом достиже ний. Служащий, добившийся успеха в осуществлении целей фирмы, мог бы стро расти, обгоняя даже своих быв ших начальников с большим стажем работы в данной организации. Фирма В была построена строго иерархиче ски и управлялась почти патриар хальными методами. Стаж службы как признак преданности фирме вы ступал здесь более важным критери ем для продвижения по службе, чем достигнутые успехи. Выборочное из мерение мотивов у служащих разных рангов обеих фирм обнаружило яв ственные различия между ними. В фирме А с повышением ранга корре лировал мотив достижения, в фирме В — мотив власти.
Литвин и Стрингер [G. H. Litwin, R. A. Stringer, 1968] разработали ме тодику измерения организационного климата по следующим шести пара метрам: 1) конформность (количество правил и предписаний, которые долж ны соблюдать подчиненные); 2) от ветственность (в какой мере человек должен принимать решения); 3) стандарты (насколько они представляют ся служащему соответствующими его достижениям); 4) награды (которые человек получает или не получает за свою работу); 5) организационная четкость (насколько каждый осве домлен о том, выполнения каких кон кретных обязанностей от него ожида ют); 6) групповая сплоченность (соот ветствующего подразделения). Сот рудники 49 крупнейших американских фирм дали подробные отчеты о том, как обстоят дела в их подразделени ях с точки зрения шести перечислен ных критериев. Показатели организа ционной четкости и групповой спло ченности были объединены в единый показатель «деловой моральности». Из 26 руководителей фирм, сотрудни ки которых указали уровень «мораль ности» выше среднего, у 88% мотив власти превышал мотив аффилиации (оба мотива измерялись с помощью ТАТ). Среди руководителей, чьи сот рудники сообщили об организацион ном климате, характеризующемся низким уровнем «моральности», такое соотношение мотивов обнаружилось только у 30%. При высоком уровне «деловой моральности» мотив власти у руководителя всегда был очень высоким, а мотив аффилиации сла бым; сотрудники такого руководителя единодушно гордились тем, что при надлежат к его рабочей группе.
Мотивационную констелляцию из сильного мотива власти и слабого мотива аффилиации Мак-Клелланд [D. С. McClelland, 1975, р. 301] поче му-то назвал «имперской констелля цией мотивов». Если исходить из та кого названия, можно подумать, что подобная констелляция выражается в стиле руководства, ориентированном на индивидуальное использование власти. На самом деле все обстоит как раз наоборот, она, скорее, прояв ляется в способности пробуждать в подчиненных лояльность и предан ность целям, которые перед ними ставятся. Это особенно справедливо в случае, когда мотив власти достига ет высшей по классификации Мак-Клелланда стадии развития (IV «Про дуктивность») и принимает не лично-стно-, а социально-ориентированный характер. В качестве показателя это-
го уровня Мак-Клелланд выбрал, как мы видели, «задержку активности» (частоту использования частицы «не» в рассказах по ТАТ). Чтобы выяснить соотношение мотивационной констел ляции руководителя с характеристи ками организационного климата, оце ниваемыми его подчиненными, рас сказы По ТАТ 20 из 49 руководителей были проанализированы по показате лю «задержка активности».
Средние значения отдельных пара метров климата для руководителей с различными мотивационными кон стелляциями представлены в табл. 7.6. В случае «имперской кон стелляции мотивов» (мотив власти превышает мотив аффилиации при сильной задержке активности) ярко выраженными оказались ответствен ность, организационная четкость и групповая сплоченность, причем орга низационная четкость была значимо выше, чем при двух других мотиваци онных констелляциях, в то время как конформность (!) была, напротив, са мой низкой.
Таблица 7.6
Значения отдельных параметров организацион ного климата в административных подразделе ниях 10 крупных американских фирм в зависи мости от трех типов мотивационных констелля ций руководителей этих фирм [D. С. McClel land, 1975, р. 301]
Приведенные данные и сказанное выше позволяют предположить, что оптимальный для экономического ро ста организационный климат должен складываться, когда руководящие ад министративные посты занимают лю ди с высоким мотивом власти, соче тающимся с высоким мотивом дости жения и низким мотивом аффили ации. Это предположение лишь отча сти подтвердилось в исследовании Вайнера и Рубина [Н. A. Wainer, I. M. Rubin, 1971]. Эти авторы изме рили все три мотива (мотив власти по методике Вероффа) у 51 руководите ля недавно созданных небольших тех нических фирм. В качестве показате ля экономической эффективности они приняли темп прироста торгового оборота (на второй, он же и послед ний, отчетный год). Полученные ре зультаты представлены на рис. 7.7. Изображенная на нем диаграмма по казывает долю предприятий (в %), темп прироста которых превышает средний уровень, в зависимости от величины мотивов достижения, вла сти и аффилиации (каждого в отдель ности) их руководителей. Результаты свидетельствуют, что экономическо му успеху фирмы благоприятствуют высокий мотив достижения и низкий мотив аффилиации, величина же мо тива власти оказывается несуще ственной. Однако следует обратить внимание на два обстоятельства. Во-первых, речь идет о небольших фир мах с простой организационной струк турой, не предъявляющей особых тре бований к распределению заданий и руководству людьми. Во-вторых, если учесть образуемые мотивами кон стелляции, то окажется, что наиболь ший прирост оборота достигнут фир мами, у руководителей которых высо кий мотив достижения сочетается со средним мотивом власти.
Рис. 7.7. Доля фирм (в %) с темпом прироста торгового оборота выше среднего, ру ководители которых различа ются силой трех мотивов. Все фирмы небольшие и бы ли созданы за три года до проведения исследования, N=51 [Н. A. Wainer, I. M. Ru bin, 1971, р. 137]
Ту же констелляцию высоких моти вов достижения и власти с низким мотивом аффилиации Кок [S. Е. Коек, 1965; 1974] установил несколько не обычным образом. Основываясь на объясненных постфактум результатах работы ряда крупных предприятий, он предсказал их дальнейшую судьбу и проверил свое предсказание через 10 лет. Из 104 финских трикотажных фирм Кок [S. Е. Коек, 1965] отобрал 15 однородных предприятий, основан ных в одно и то же время и с помощью государственных субсидий. Для этих фирм были определены по казатели экономического развития за 10 лет (1952—1961), а затем измере ны мотивы достижения, власти (по Вероффу) и аффилиации у влиятель ных представителей их руководства (причем применялись взвешенные значения, полученные делением ин дивидуальных показателей по ТАТ на оценку степени влияния данного че ловека). Корреляции между значени ями отдельных мотивов (а также кон стелляция «достижение+власть–аффилиация», D+B-A) руководства фирмы и 5 показателями экономиче ского развития приведены в табл. 7.7. Данные относятся к периоду до 1964 г., когда в отрасли произошли значитель ные перемены, связанные с постоян ным увеличением производства мод ных товаров. Нетрудно видеть, что показатель констелляции (D+B-A) коррелирует с экономическими пока зателями более сильно, чем отдельно взятые мотивы достижения, власти или аффилиации (последний — с об ратным знаком). (Стоит добавить, что с увеличением мотива аффилиации уменьшается также объем кредитов.)
Таблица 7.7
Коэффициенты корреляции 5 параметров эко номического развития 15 трикотажных пред приятий за 1954—1961 гг. и показателей силы мотивов, а также их мотивационной констелля ции у руководства фирм [S. Е. Коек, 1974, р. 215]
Затем Кок, основываясь на полу ченных показателях мотивов, соста вил прогноз экономического развития фирм на последующие 10 лет (1962— 1971). За этот период из 7 фирм с минимальными значениями мотиваци онной констелляции (D+B-A) 5 сош ли со сцены: одна слилась с другой компанией, другая обанкротилась, три остальные прекратили свое существо вание иным образом. В табл. 7.8 при ведены коэффициенты корреляции для 10 оставшихся фирм. Они пока зывают, что отдельно взятый мотив
достижения уже не играет существен ной роли по сравнению с мотивами власти (высоким) и аффилиации (низ ким), чего нельзя сказать о констел ляции D+B-A—она по-прежнему да ет лучший прогноз, чем любой из мотивов в отдельности.
Таблица 7.8
Коэффициенты корреляции параметров эконо мического развития 10 сохранившихся в тече ние 1962—1971 гг. предприятий и показателей силы мотивов, а также их мотивационной кон стелляции у руководства фирм [S. Е. Коек, 1974, р. 216]
Другую примечательную группу лю дей с дающим власть положением составляют занимающие высокие правительственные посты политики. О результатах работы Донли и Уинтера [К. Е. Donley, D. G. Winter, 1970] по американским президентам нашего столетия мы уже говорили. Авторы проанализировали речи, произнесен ные каждым из президентов при вступлении в должность, с точки зре ния выраженности моментов, отража ющих мотивы власти и достижения. Энергичные президенты, такие, как Франклин Рузвельт, Джон Ф. Кеннеди или Линдон Джонсон, обнаружили значительно более сильные мотивы власти и достижения, чем малоактив ные президенты вроде Уильяма Таф та или Дуайта Эйзенхауэра. Различия мотивов отражается также на преоб разованиях кабинета, расширении территории государства и вступлении в войну [D. G. Winter, 1973].
Еще одной характерной критери альной группой могут служить активи сты студенческого движения проте ста. Уинтер и Уикинг [D. G. Winter, F. A. Wiecking, 1971] измерили моти вы студентов и студенток, в конце 60-х гг. в ущерб занятиям и личным интересам почти круглосуточно рабо тавших в организациях протеста (та ких, как «Комитет национальной мо билизации за прекращение войны во Вьетнаме», «Лига противников вой ны», «Движение католиков за мир») и называвших себя радикалами. Ре зультаты оказались на первый взгляд совершенно неожиданными. У ради калов по сравнению с контрольной группой оказался более высоким мо тив достижения, но более низким мотив власти (см. табл. 7.9). Причем разница между показателями мотива власти радикалов и контрольных ис пытуемых в случае студентов-мужчин оказалась значимой, студентки же обладали по сравнению с представи тельницами контрольной группы бо лее высоким мотивом аффилиации.
Эти результаты подтверждаются данными, предоставленными самой жизнью. 1-го и 6-го мая 1969 г. около 150 студентов заняли ректорат уни верситета Уэсли, протестуя против проходившей в университетском го родке вербовки офицеров запаса для войны во Вьетнаме. Против этого захвата в те же дни выступили около 250 студентов, принявших осужда ющую резолюцию. Сохранились списки подписей под резолюциями обеих групп студентов — занявших ректорат и их противников. Оказа лось, что в обеих акциях приняли участие в общей сложности около 55 студентов, участвовавших ранее (от 3 до 15 мес назад) в экспериментах, где посредством ТАТ измерялись мо тивы власти и аффилиации. Как пока зало сопоставление обеих групп, за нявшие ректорат студенты обладали значимо более низким мотивом вла сти, чем их заботившиеся о сохране нии законности и общественного по рядка противники. Различие в вели чинах мотива достижения также соот ветствовало ожидаемому, но не было значимым. Авторы объясняют полу ченные данные так: именно люди с высоким мотивом достижения стре мятся к обновлению устоявшихся и окостеневших социальных отношений, в то время как носители высокого мотива власти предпочитают использовать сложившийся порядок как средство достижения своих индивиду альных целей.
Таблица 7.9
Сила мотивов у представителей радикально настроенных и контрольных групп студентов [D. G. Winter, F. A. Wiecking, 1971, р. 525]
|
Испытуемые |
Мотивы |
||
|
власти |
достижения |
аффилиации |
|
|
Мужчины |
|||
|
Радикалы (N = 19) |
9,06 |
11,79 |
3,21 |
|
р<0,06 р<0,05 |
|||
|
Контрольная группа |
|||
|
(N = 14) |
11,30 |
9,02 |
3,64 |
|
Женщины |
|||
|
Радикалы (N = 13) |
10,08 |
12,10 |
4,46 |
|
р<0,02 |
р<0,10 |
||
|
Контрольная группа |
|||
|
(N = 19) |
9,91 |
8,35 |
2,90 |
Демографические различия и исторические перемены
Существуют данные по США, полу ченные в результате проведенного в общенациональном масштабе выбо рочного измерения всех трех мотивов [J. Veroff et al., 1960; J. Veroff, S. C. Feld, 1970]; частично мы их уже затрагивали при рассмотрении ключе вых категорий анализа Вероффа. Мак-Клелланд [D. С. McClelland, 1975] предпринял межнациональное сравнительное исследование, направ ленное на диагностику (на основе анализа хрестоматийных рассказов 1925 г. для 41 страны) «имперской костелляции мотивов» (высокий мо тив власти в сочетании с низким мотивом аффилиации при высоком показателе задержки активности) и проверку гипотезы о ее корреляции с такой структурой национального бюд жета в 50-е гг., когда ассигнования на оборону выше, а ассигнования на пот ребление ниже тех же ассигнований в странах с иной мотивационной кон стелляцией. Результаты подтвердили эту гипотезу.
Рис. 7.8. Динамика национальной констелляции мотивов (США) и вступление в войны в 1780—1970 гг. Заштрихованные участки обозначают периоды, когда тема власти в изучавшихся материалах была выражена ярче темы аффилиации [D. С. McClelland, 1975, р. 336]
В своей работе Мак-Клелланд [D. С. McClelland, 1975] использовал также данные об историческом изме нении национальных индексов моти вов (полученных на основе выбороч ного анализа литературных текстов за соответствующий период времени) для выяснения того, в какой мере распространение в стране «имперской констелляции мотивов» служит пред вестником вступления в войну и, со ответственно, мощных национальных движений протеста. Были проанали зированы английская история 1500— 1800 гг. и американская история 1780—1970 гг. Рисунок 7.8 поясняет характер полученных взаимосвязей; на нем изображены изменения нацио нальной констелляции мотивов в Со единенных Штатах (какой она запечатлена в текстах, имевших широкое распространение в тот или иной пери од времени,— сборниках рассказов для детей, романах и церковных пес нопениях) в связи с войнами, в кото рых участвовали США с 1780 по 1970 г. Заштрихованные участки обозначают периоды с преобладани ем «имперской констелляции моти вов», т. е. периоды, когда мотив вла сти превышал мотив аффилиации (ве личина мотива достижения роли не играет). Рисунок позволяет увидеть определенную временную последова тельность, направление которой сов падало с ожидаемым. Если подобное объяснение постфактум мы сочтем достаточно строгим, чтобы отважить ся на предсказание, то следует признать, что после 1970 г. в США сложились психологические предпо сылки, заставляющие опасаться ско рого вступления этой страны в новую войну.
Глава 8
Про- и антисоциальные мотивы:
помощь и агрессия
Если власть и аффилиация представляют собой социальные мотивы, о которых уже имеется какое-то представление как о личностных диспозициях и для измерения которых разработаны специальные методики, то о побудителях двух других классов деятельностей, в одном случае просоциальных, в другом — антисоциальных, а именно помощи и агрессии, этого пока сказать нельзя. С ними эта работа только начинается. Говоря о «мотиве помощи» и «мотиве агрессии», мы тем самым несколько опережаем современное состояние исследований. Оказание помощи изучалось до сих пор почти исключительно в качестве ситуационно детерминированного поведения. Агрессия же со времен античности объяснялась то как врожденное квазибиологическое влечение, то как приобретенное поведение или естественная реакция на определенные особенности ситуации.
Помощь
Под оказанием помощи, альтруистическим, или просоциальным, поведением могут пониматься любые направленные на благополучие других людей действия. Действия эти весьма многообразны. Диапазон их простирается от мимолетной любезности (вроде передачи солонки) через благотворительную деятельность до помощи человеку, оказавшемуся в опасности, попавшему в трудное или бедственное положение, вплоть до спасения его ценой собственной жизни. Соответственно могут быть измерены затраты помогающего своему ближнему: внимания, времени, труда, денежные расходы, отодвигание на задний план своих желаний и планов, самопожертвование. Мюррей [Н.A.Murray,1938] в своем перечне мотивов ввел для деятельности помощи особый базовый мотив, назвав его заботливостью (need nurturance). Отличительные признаки соотвествующих ему действий он описывает следующим образом:
«Выказывать сочувствие и удовлетворять потребности беспомощного Д (другого) — ребенка или любого Д, который слаб, покалечен, устал, неопытен, немощен, унижен, одинок, отвержен, болен, который потерпел поражение или испытывает душевное смятение. Помогать Д в опасности. Кормить, опекать, поддерживать, утешать, защищать, успокаивать, заботиться, исцелять» [ibid., p. 184].
Однако то, что в конечном счете идет на пользу другому и поэтому на первый взгляд представляется деятельностью помощи, может тем не менее определяться совершенно различными движущими силами. В отдельных случаях возникают сомнения в том, насколько оказывающий помощь руководствуется в первую очередь заботой о благе объекта его помощи, т. е. насколько им движут альтруистические побуждения. Макоули и Берковиц определяют альтруизм как «поведение, осуществляемое ради блага другого человека без ожидания какой-либо внешней награды» [J.R.Macaulay, I.Berkowitz, 1970, р. З]. Как и в случае достижения, аффилиации и власти для отграничения помощи от других типов деятельности недостаточно одного лишь бихевиористского описания поведения. В ее определении должны указываться цель действия, собственные намерения, короче говоря, «мотивация» субъекта, а также его восприятие и объяснение положения человека, нуждающегося в помощи. Решающим отличием мотивированной помощью деятельности является то, что она в меньшей степени ведет к собственному благополучию, чем к благополучию другого человека, т. е. ее большая полезность для другого, чем для самого субъекта. Поэтому внешне одинаковые акты помощи могут быть в одном случае альтруистическими, в другом же, напротив, побуждаться мотивом власти и совершаться в надежде поставить другого человека в зависимость и на будущее подчинить его себе. Решающий для выделения деятельности помощи критерий «чужой пользы» едва ли можно сформулировать более выразительно, чем это сделано в притче о сострадательном самаритянине:
«...Некоторый человек шел из Иерусалима в Иерихон и попался разбойникам, которые сняли с него одежду, изранили его и ушли, оставивши его едва живым. По случаю один священник шел тою дорогою и, увидев его, прошел мимо. Также и ловит, быв на том месте, подошел, посмотрел и прошел мимо. Самаритянин же, проезжая, нашел на него и, увидев его, сжалился и, подошед, перевязал ему раны, возливая масло и вино; и, посадив его на своего осла, привез его в гостиницу и позаботился о нем; а на другой день, отъезжая, вынул два динария, дал содержателю гостиницы и сказал ему: позаботься о нем; и если издержишь что более, я, когда возвращусь, отдам тебе» [Ев. от Луки, 10, 30—35].
Акт помощи сострадательного самаритянина потому так примечателен, что был осуществлен при отсутствии социального давления и даже не на глазах у способного его оценить зрителя, потому также, что самаритянину не были предписаны столь жесткие моральные нормы, как священнику и левиту, и потому еще, что самаритянин взял на себя труд и затраты, связанные с оказанием помощи, не имея никаких видов на вознаграждение.
Однако как бы сильно акты помощи, требующие высоких и наивысших затрат, ни привлекали общественное внимание и как бы ярко они ни описывались в литературных произведениях в качестве образцов поведения, как бы ни были распространены более повседневные действия помощи, психология мотивации до начала 60-х гг. не уделяла им никакого внимания (если не считать включения мотива заботливости в перечень потребностей Мюррея). В предложенном Мак-Дауголлом в начале нашего века перечне инстинктов [ W.McDougall, 1908] просоциальные мотивы представлены лишь родительским инстинктом, ограничивающимся заботой о питании и безопасности собственного потомства. (Правда, среди чувств Мак-Дауголл упоминает своеобразное «примитивное пассивное сочувствие», которое, как мы увидим ниже, играет центральную роль в современных попытках психологии мотивации объяснить действия помощи.) Вопрос о том, не могло ли в ходе истории вида приобрести отчасти инстинктивную основу альтруистическое поведение, направленное не только на благо своего потомства, но и на благо других представителей своего вида, последнее время активно дискутируется. Однако каких-либо убедительных выводов пока не получено [см.: D. Т. Campbell, 1972].
Из истории исследований психологических аспектов помощи
Объяснить причины столь пренебрежительного отношения к изучению просоциального поведения, в отличие от «негативных» форм поведения вроде агрессивнести, невротических расстройств и т. п., пытались по-разному [см.: L.G.Wispe, 1972]. Господствовавшие теоретические системы, психоанализ и классическая теория научения не оставляли места для собственно альтруистического поведения, которое даже в конечном счете не служило бы достижению собственных целей субъекта. Если психоанализ искал стоящие за альтруистическим поведением вытесненные влечения, то, согласно фундаментальному для теории научения гедонистическому принципу, помогающий субъект всегда должен был иметь позитивный баланс подкрепления. Тот факт, что помогающий часто причиняет своим действием ущерб себе лично, причем, предвидя этот ущерб заранее, от помощи не отказывается, теория научения в лице Розенхана воспринимает как «парадокс альтруизма» [D. L. Rosenhan, 1972]. Упомянутый автор вынужден допустить, что при отсутствии внешних подкреплений помогающий (испытывая сочувствие, сострадание, эмпатию) в конечном счете сам подкрепляет себя за свое бескорыстное действие. Однако эмпирическое подтверждение подобного самоподкрепления получить нелегко.
Когда во второй половине 60-х гг. количество исследований поведения помощи резко возросло, причины этого лежали как в науке, так и в общественной жизни. Что касается последней, то тон задали, по-видимому, прежде всего два события, вызвавших сильный общественный резонанс. Одним из них явился процесс над Эйхманом, привлекший запоздалое внимание к людям, которые во время второй мировой войны спасали евреев от уничтожения в условиях острой угрозы своей собственной жизни. В результате в 1962 г. в США было учреждено общество, поставившее своей целью выяснение мотивов и личностных свойств этих людей [Р. London, 1970]. К сожалению, данная попытка, осуществлявшаяся в русле психологии личности, оказалась бесплодной, тем более что исследователям удалось собрать критериальную группу только из 27 успевших эмигрировать лиц. В ходе интервью были выяснены некоторые общие для них особенности — жажда приключений, идентификация с родительским моральным образцом, социальная критичность.
Вторым событием явилось убийство женщины (Кэтрин Дженовэз) в ночь на 13 марта 1964 г. в Нью-Йорке, на вокзальной площади в Бронксе. Несмотря на то что убийце потребовалось около получаса, чтобы нанести три удара взывавшей о помощи жертве и в конце концов убить ее, и хотя 38 обитателей соседних домов не спали и, подойдя к окнам, наблюдали за происходящим, никто из них не вмешался и даже не вызвал полицию. Отклики средств массовой информации были столь же возмущенными, сколь и растерянными. Эксперты в различных областях знания не могли найти объяснения. Вместо этого ответственность за происшедшее приписали таким глобальным факторам, как анонимность, урбанизация или скученность.
Столь шокирующее событие побудило нескольких социальных психологов покинуть надежную почву теоретически понятных лабораторных феноменов поведения и обратиться к изучению действий помощи в полевых условиях, приближенных к реальной жизни. Этому благоприятствовала дискуссия, разгоревшаяся к тому времени в социальной психологии. Ее участники критиковали лабораторные эксперименты за «отрыв от реальности» и призывали для достижения большей «релевантности» перейти к полевым исследованиям [см.: G.lsrael, L. H. Taifel, 1972; К. Ring, 1967]. Вызванный этой дискуссией поворот к квазинатуральным полевым условиям привел к тому, что проводящиеся до сих пор исследования просоциального поведения носят ситуационный характер и отличаются теоретической скудостью.
Таким образом, в этой области сложилось весьма своеобразное положение дел. С одной стороны, о ситуационных детерминантах действий помощи мы сегодня знаем больше, чем о ситуационной мотивации большинства других видов деятельности. Даже сама притча о сострадательном самаритянине послужила прототипом для проведения эксперимента [J. M. Darley, С. D. Batson, 1973]. Но с другой стороны, о личностных переменных, предрасполагающих к оказанию помощи, пока можно только догадываться, не говоря уже о разработке методики измерения мотива помощи. К тому же пока отсутствует объяснение данного поведения с третьего взгляда, т. е. недостает исследований взаимодействия личностных и ситуационных переменных.
В весьма остроумных полевых исследованиях ситуации, требующие помощи, создавались помощниками и соучастниками экспериментатора на улицах, в транспорте, в помещениях лабораторий и т. д. Прохожим или присутствующим в помещении лицам (потенциальным субъектам оказания помощи) нуждающийся в помощи человек всегда был незнаком. Используемые ситуации помощи можно подразделить на случаи мимолетного одолжения и положения, действительно являющиеся бедственными. К первым относятся: обращение с вопросом типа «Который час?» или «Как пройти...?»; просьба монеты, чтобы позвонить из автомата или уплатить за проезд в автобусе; находка на улице неотосланного письма или кошелька с деньгами, встреча с беспомощной женщиной, не справляющейся с заменой колеса у автомашины; обращение за чем-либо к человеку, занятому срочной работой. Бедственные положения были представлены следующими ситуациями: с человеком случается эпилептический припадок или приступ почечных колик; из соседнего помещения слышно, как какая-то женщина падает с лестницы; в метро или на улице кто-то теряет сознание; человек сидит с поникшей головой у входа в дом и кашляет; на глазах у испытуемого некто похищает деньги из стола только что вышедшей секретарши; в помещение, где испытуемый выполняет задание, внезапно из щели в стене проникает дым, и т. д. Посвященный в смысл происходящего третий участник опыта скрытно, с некоторого расстояния или же в качестве соприсутствующего свидетеля либо простого прохожего наблюдает, в какой мере и каких именно людей ситуация побуждает к деятельности помощи.
Ситуационные факторы
Начало анализу ситуационных детерминантов оказания помощи положила монография Латане и Дарли под названием «Неотзывчивый свидетель: почему он не помогает?» (В. Latane, J. M. Darley, 1970]. Остановимся сначала на повседневных ситуациях. К прохожим или пассажирам нью-йоркского метро по разнообразным поводам внезапно обращаются за помощью. Полученные здесь данные очень просты, они сводятся к вычислению процента людей из числа всех, оказавшихся в данной ситуации, которые реагируют на нее действенной помощью. Примером может служить просьба у прохожего небольшой суммы денег. Если человек спрашивает: «Не дадите ли вы мне 25 центов?», то лишь 34% людей удовлетворяют его просьбу. Этот показатель растет, если проситель добавляет свое имя (49%) либо ссылается в качестве причины своей просьбы на необходимость позвонить (64%) или на украденный кошелек (72%).
Этот пример, как и многие другие, показывает, что человек, потенциально являющийся субъектом действия помощи, первым делом должен ближе познакомиться с ситуацией и разобраться в происходящем, т. е. выяснить, нуждается ли кто-либо в помощи, какой характер она должна принять и стоит ли вмешиваться ему лично. Прохожие, о которых шла речь в нашем примере, прежде всего старались уяснить себе мотивацию обратившегося за помощью человека: то ли он просто попрошайничает, считая меня за дурака, то ли ему нужно преодолеть временное затруднение, то ли он незаслуженно оказался в бедственном положении. Сообщаемые просящим дополнительные сведения ограничивают диапазон приписываемых ему потенциальных намерений и увеличивают частоту интерпретации ситуации как бедственного, требующего оказания помощи положения. Соответственно повышается и частота ее предоставления. Остается невыясненным только, почему 34% людей дают деньги даже в неопределенной ситуации (простая просьба о деньгах) и почему 28% людей отказываются удовлетворить просьбу при полной ясности (украденный кошелек). Воспринимают ли ситуацию представители первой группы как требующую помощи (например, «несчастный нищий»), или же они считают просьбу нахальной, но испытывают неловкость или страх при мысли об отказе? Расценивают ли вошедшие во вторую группу люди ситуацию как все еще не требующую помощи, или они считают помощь необходимой, но не могут решиться ее оказать?
Взвешивание затрат и пользы
Для объяснения полученного материала Латане и Дарли привлекли модель «затрат и пользы» [J. W. Thibaut, H. H. Kelley, 1959] (а не модель «ожидаемой ценности»). Они предложили элементарную схему использования этой модели, сводящуюся к вычислению соотношения затрат и пользы действий только помогающего субъекта в случае оказания и неоказания им помощи и сопоставлению между собой полученных значений. Исходя из соображений, навеянных теорией справедливости [J. S. Adams, 1963; Е. Walster, J. A. Piliavin, 1972], и эмпирических данных [см.: J. Schopler, 1967], можно предположить, что на деле оказывающий помощь принимает также в расчет соотношение затрат и пользы для обратившегося за помощью, особенно, вероятно, в тех случаях, когда последствия неоказания помощи были бы слишком существенны. Согласно одному из очевидных следствий модели «затрат и пользы», человек тем менее готов оказать помощь, чем дороже она ему обходится [L. Berkowitz, L. R. Daniels, 1964], т.е. чем выше поставленные на карту ставки.
Для проверки положения о падении с ростом затрат готовности к оказанию помощи Алленом (цит. по: В. Latane, J. M. Darley, 1970] был проведен следующий эксперимент в нью-йоркском метро. Два помощника экспериментатора (П1 и П2) входили в вагон; П1 садился рядом с одним из пассажиров, П2 подходил к ним и, обращаясь сразу к обоим, спрашивал, направляется ли поезд в центр или в пригород. На это П1 всегда давал неверный ответ, после чего фиксировалось, поправлял его пассажир или нет. В двух других экспериментальных ситуациях этой сцене предшествовал небольшой эпизод: П2 спотыкался о ногу П1. В одном случае П1 (дававший затем неверный ответ) реагировал на это сильным раздражением, вплоть до угрозы физического воздействия, в другом — ограничивался сдержанным замечанием. Полученные результаты вполне согласуются с предположением о влиянии затрат. Без предварительного эпизода ложный ответ исправляли 50% пассажиров, при слабом варианте стычки П1 со споткнувшимся П2 их доля уменьшилась до 28%, а когда стычка приобретала угрожающий характер, она составила всего лишь 16%. Очевидно, что в двух последних случаях потенциально готовые оказать помощь пассажиры боялись, что в результате их вмешательства сидящий рядом с ними сосед снова начнет скандалить, причем теперь уже направит свой гнев на них. Одновременно в этом исследовании был зафиксирован другой ситуационный фактор поведения помощи — снятие с себя ответственности. Частота исправления ложного ответа была меньшей, если задававший вопрос человек обращался не к обоим пассажирам од новременно (50%), а лишь к неверно информировавшему его П2 (16%).
Характерной чертой только что описанного эксперимента, как и многих других исследований (в том числе моделирующих действительно бедственные положения), является непосредственная понятность и предсказуемость их результатов «человеком с улицы». Это наглядно продемонстрировали Пеннер, Саммерс, Брукмайр и Дертке [L. A. Pen пег, L. S. Summers, D. A. Brookmire, M. С. Dertke, 1976], использовавшие прием «потерянного доллара». «Потерянная» долларовая банкнота лежала либо в бумажнике (где был также и адрес его владельца), либо в конверте, адресованном в университетскую кассу, либо же просто на полу или на стуле. Доллар мог быть найден в одном из трех различных помещений: (1) в одной из лабораторий своего (психологического) факультета, где нашедший его студент в одиночестве выполнял задание в качестве испытуемого; (2) в помещении чужого факультета, где студент слушал курс по какой-либо вспомогательной дисциплине; (3) в умывальной комнате университетского туалета. Как и следовало ожидать, доллар присваивался тем чаще, чем большей анонимностью характеризовалось место находки (т. е. чем оно дальше находилось от места, где человек был «у себя дома» и где его знали): в умывальной комнате — в 58, на чужом факультете—в 18, у себя на факультете—в 15% случаев (см. рис. 8.1 а). Кроме того, с ростом анонимности доллар все реже возвращался владельцу — соответствующие показатели составляют 18, 35 и 40% (в прочих случаях доллар игнорировался). В то же время независимо от места находки доллар в бумажнике чаще возвращался, чем в конверте, а последний — чаще, чем просто лежащий доллар (и, соответственно, реже присваивался, см. рис. 8.1 в).
Рис. 8.1. Реакция испытуемых на найденный ими доллар в зависимости от: а) места находки и б) особенностей находки (L.A.Penner et al. P. 282)
В исследовании, моделирующем этот эксперимент, испытуемых (каждого отдельно) просили представить себе одну из ситуаций, задаваемых 9-клеточной матрицей условий (например, «доллар в бумажнике в умывальной комнате»), и спрашивали, как, по их мнению, будут действовать в этой ситуации они сами и другие люди. Результаты этого опроса полностью совпали с фактически полученными данными. Испытуемые, принимавшие участие в симулирующем исследовании, должны были также оценить, во-первых, какой вред будет причинен владельцу, во-вторых, насколько сильный риск связан с присвоением доллара и, в-третьих, каковы могут быть причины такого присвоения. Все они единодушно пришли к выводу, что наибольший ущерб будет нанесен владельцу доллара в бумажнике, наименьший — владельцу просто лежащего доллара. Наиболее опасным испытуемые сочли присвоить доллар на своем факультете, в то время как присвоение его в умывальной комнате они оценили как наименее рискованное.
Личностная атрибуция как дополнительный объяснительный фактор
Приписывание (атрибуция) той или иной мотивации акту присвоения доллара может отвечать рассмотренному в гл. 1 объяснению поведения с первого и второго взглядов. Чем более условия ситуации препятствуют присвоению доллара, т.е. чем оно рискованнее (скажем, случай своего факультета), и чем большим представляется вред, наносимый владельцу (скажем, доллар в бумажнике), тем в большей степени оно приписывается личностным переменным (отрицательным чертам характера). С другой стороны, чем больше ситуация благоприятствует этому поступку, т. е. чем менее он рискован (скажем, вариант умывальной комнаты), и чем меньше вредит владельцу (скажем, просто лежащий доллар), тем в большей степени он представляется обусловленным ситуационными факторами. Если исходить из понесенных затрат, то в ситуации присвоения доллара следует, по-видимому, учитывать затраты трех типов: 1) затраты, которых стоила владельцу доллара его потеря; 2) затраты нашедшего, связанные с возможностью попасться; 3) затраты нашедшего, связанные с понижением самооценки.
Чем менее понятно действие помощи с точки зрения анализа затрат, чем более парадоксальным оно в этом случае кажется, тем скорее оно объясняется особенностями личности оказавшего помощь человека, его бескорыстием. Такого рода каузальная атрибуция играет также решающую роль в том, насколько сильным окажется влияние данного акта альтруистического поведения в качестве образца для подражания. Например, если прохожий находит бумажник с вложенным в него письмом от человека, ранее нашедшего этот бумажник и сообщающего, что он отсылает его владельцу вопреки совету друга (или несмотря на отрицательный опыт, который он приобрел, потеряв некогда собственный бумажник), то доля людей, нашедших бумажник вторыми и возвращающих свою находку владельцу, оказывается в три раза выше, чем в случае, когда первый нашедший бумажник человек пишет, что возвращает его по совету своего друга и сообразуясь с собственным опытом [Н. A. Hornstein, Е. Fisch, M. Holmes, 1968].
Если анализ затрат применить к притче о сострадательном самаритянине, мы вынуждены будем обратиться к явной личностной атрибуции. Действие самаритянина потому кажется нам столь бескорыстным, что оно противоречит типу поведения, навязываемому, обстоятельствами, и должно быть приписано ярко выраженным личностным особенностям оказавшего помощь. Затраты, которых стоит оказание помощи, здесь велики, затраты же, связанные с отказом от помощи, напротив, практически равны нулю, ибо на уединенной дороге не было никого, кто мог бы привлечь самаритянина к ответственности за неоказание помощи; чрезвычайно высокими, вплоть до потери жизни, были бы лишь затраты жертвы разбойников. К этому следует добавить, что в силу своей социальной принадлежности самаритянин имел право чувствовать меньшую ответственность за судьбу жертвы нападения, чем священник и левит. Обсуждая эту ситуацию, мы переходим уже к анализу актов помощи в действительно бедственных положениях.
Диффузия ответственности
В отличие от ситуаций обычной помощи для случаев чрезвычайных характерно одно обстоятельство, затрудняющее адекватное и немедленное оказание помощи. Такие случаи возникают непредвиденно, у человека нет наготове какого-либо подходящего для них плана действий, ибо ситуации несчастья довольно редки, что не позволяет субъекту накопить опыт уместного в них поведения. Кроме того, подобная ситуация может угрожать состоянию, здоровью и самой жизни оказывающего помощь, т. е. затраты могут оказаться несоразмерно высокими по отношению к пользе (в том числе и к пользе для другого человека). Наконец, бедственная ситуация требует быстрого реагирования и практически не допускает длительного обдумывания возможных действий (многие случаи героической помощи происходили только потому, что помогавший не тратил времени на размышления об опасности, связанной с вмешательством в происходящее). Таким образом, внезапно возникшая ситуация беды прежде всего должна быть воспринята в качестве таковой; далее, необходимо более точно оценить ее причины и наличные возможности оказания помощи, и только после этого человек может взять на себя ответственность и выбрать из разнообразных возможностей помощи ту, которая представляется наиболее подходящей, чтобы, в конце концов, принять решительные меры. Этот сложный процесс, начинающийся первичным восприятием ситуации и заканчивающийся действием помощи, может на отдельных стадиях различным обра зом нарушаться или замедляться.
Не приходится поэтому удивляться, когда дело вовсе не сразу доходит до оказания помощи. Нередко возмож ность помощи реализуется тем мень ше, чем больше свидетелей оказыва ется у ситуации несчастья. Латане и Дарли [В. Latane, J. M. Darley, 1968] объясняют подобный эффект «мно жественной неосведомленностью» и «диффузией ответственности». Мно жественная неосведомленность ха рактеризует стадию оценивания ситу ации. Будучи не один, человек при оценивании ситуации использует ре акции окружающих. В то же время каждый из присутствующих сдержи вает свою реакцию, чтобы ее чрез мерная сила или поспешность не по ставили его в неловкое положение, не привлекли к нему внимание. Но поскольку в такое замешательство, ведущее к задержке реакции, перво начально впадают все присутству ющие, то требующая неотложной по мощи ситуация несчастья ошибочно интерпретируется как менее критиче ская [L. Bickman, 1972].
Когда же на следующей стадии человек должен почувствовать себя ответственным за оказание помощи, он ожидает того же от всех присут ствующих, в силу чего происходит диффузия, а тем самым и уменьше ние ответственности. Диффузия от ветственности позволяет объяснить каждый- из следующих случаев: (1) когда в помещение, где проходит эк сперимент, из щели в стене неожи данно показывается дым, испыту емый, работающий в одиночестве, бы стрее проявляет беспокойство и сооб щает о происходящем находящемуся вне комнаты экспериментатору, чем испытуемый, работающий в паре (со ответственно 75 и 10%), тем более когда второй испытуемый, являясь в действительности помощником экспе риментатора, не уделяет инциденту никакого внимания [В. Latane, J. M. Darley, 1970]; (2) слыша, как в соседней комнате кто-то падает с лестницы и кричит от боли, на по мощь ему бросаются 70% испыту емых, выполняющих задание в одино честве, и только 40% тех, кто работа ет в паре [В. Latane, J. A. Rodin, 1969]; (3) когда в ходе групповой дис куссии, проводимой с помощью микрофонов и наушников, с одним из испытуемых случается эпилептиче ский припадок, а каждый участник сидит в отдельной кабине, то в слу чае двух участников другой в 100% случаев быстро (в среднем через 52 с) бросается на помощь, в случае трех участников—85% и через 93 с, в случае шести участников—62% и через 166 с.
Впрочем, как показывают более поздние исследования, «обсужда емый» эффект имеет свои пределы. В частности, Шварц и Клаузен [S. Н. Schwarfz, G. Glausen, 1970] об наружили его в ситуации «эпилепти ческого припадка» только для испы туемых-женщин, но не мужчин. В си туациях, когда несчастный случай со вершенно не допускал ошибочного истолкования, таких, как внезапное падение пассажира в движущемся ва гоне метро, предоставление помощи не зависело от/количества пассажи ров, а его латентное время с ростом числа свидетелей даже несколько уменьшалось [J. M. Piliavin, J. A. Piliavin, J. Rodin, 1975; J. M. Piliavin, J. Rodin, J. A. Piliavin, 1969; R. D. dark. L Warda, 1972]. Наконец, если свидетели несчастья не были незнакомыми людьми, а составляли организованную группу, члены кото рой взаимодействовали между собой, то диффузии ответственности также не наблюдалось [R. M. Savage, J. Т. Richardson, 1974]. Вместе с тем явные признаки диффузии ответ ственности (низкая частота и боль шое латентное время действий помо щи) при проведенных в метро иссле дованиях наблюдались в случаях, когда какие-либо особенности нуж давшегося в помощи человека наво дили потенциальных субъектов дей ствия помощи на мысль о том, что связанные с оказанием помощи за траты могут быть высокими. Такими характеристиками нуждавшегося в помощи, предполагающими высокие затраты, были: явное опьянение [J. M. Piliavin et al. 1969], сочившаяся изо рта кровь [J. A. Piliavin, J. M. Piliavin, 1972], большое красное родимое пятно на лице или несколько неря шливый внешний вид [J. M. Piliavin, J. A. Piliavin, J. Rodin, 1975]. Причем в случае родимого пятна диффузия ответственности еще более увеличи валась, когда рядом с упавшим пасса жиром сидел человек в белом хала те, казавшийся врачом или санита ром.
Альтернативное объяснение эф фекта свидетелей в духе так называ емой теории самосознания (objektive self-awareness) [S. Duval, R. A. Wicklund, 1972; R. A. Wicklund, 1975; см. также гл. 12] предложили Вегнер и Шефер [D. M. Wegner, D. Schaefer, 1978]. Согласно этой те ории, условия ситуации, способству ющие переключению внимания с ок ружающего мира на себя самого (на пример, когда человек стоит перед зеркалом или же перед аудиторией), ведут к осознанию расхождений меж ду тем, как человек действует или действовал фактически, и тем, как он хотел бы или должен был бы дей ствовать. Следствием переживания такого расхождения могут оказаться усилия по приближению своего дей ствия к идеальным нормам. В группо вой ситуации благоприятным для пе реключения сознания на себя являет ся такое положение, когда человек в одиночку или в составе небольшой группы противостоит большой группе людей, чего как раз не наблюдается в обычных ситуациях оказания помо щи, где на одного нуждающегося в ней приходится несколько свидете лей. Вегнер и Шефер показали, что в полном соответствии с этой взаимо связью готовность к оказанию помощи в случае трех нуждающихся в ней и одного потенциального субъекта помо щи гораздо выше, чем когда потенци альных субъектов помощи трое, а нуждающийся в ней один.
К настоящему времени имеется множество данных, свидетельству ющих о стимулирующем помощь или препятствующем ей влиянии целого ряда особенностей ситуации. Однако эти результаты не намного приблизи ли нас к пониманию мотивации помо щи, ибо индивидуальные различия остаются пока вне поля зрения ис следователей. Недооценка возмож ной роли личностных факторов осо бенно свойственна позиции Латане и Дарли, и это несмотря на то, что все полученные ими результаты нужда ются в объяснении, почему при лю бых препятствующих оказанию помо щи условиях всегда находится мень шинство, которое помогает, а при любых благоприятствующих услови ях—меньшинство, которое не помога ет. Исследователи, ориентированные социально-психологически, оказались в высшей степени изобретательными в организации ситуационных обсто ятельств и их варьировании. К сожа лению, этого нельзя сказать о разра ботке ими теоретических конструк тов, относящихся к сфере психологии личности, и о создании соответству ющих диагностических методик.
Нормы
Сколь бы ни оказалось сильным влияние спровоцированных ситуацией соображений о связанных с действи ем помощи затратах на совершение этого действия, их объяснительные возможности неуклонно падают по мере того, как помощь становится все более ориентированной на благо дру гого человека и дает отрицательный баланс затрат для помогающего субъ екта. Очевидно, что независимо от связанных с затратами соображений оказание помощи ориентировано так же на соблюдение норм или некото рых универсальных правил поведе ния. Нормы, требующие оказания по мощи, многообразно кодифицированы и имеют давнюю традицию (например: «Люби ближнего твоего, как самого себя»—Ев. от Матф., 19, 19; в серь езных случаях неоказание помощи может караться по закону). Вопрос в том, насколько каждый человек прис воил эти общеизвестные нормы, ибо именно от этого зависит их действен ность. Чем менее они переживаются личностью как внутренне обязатель ные стандарты, тем более их влияние на действие ограничивается предвос хищением позитивных и негативных санкций, которые будут наложены извне в виде наказания или награды. В этом случае соответствие действия нормам сильно зависит от того, насколько оно доступно последующей оценке и подкреплению другими людьми. Напротив, чем более нормь интериоризованы в качестве стандартов поведения личности, тем сильнее деятельность определяется предвосхищением ее последствий для самооценки и тем меньше она зависит ot внешних обстоятельств. Прежде чем приступить к анализу такого рода личностных различий, рассмотрим две универсальные нормы, релевантные оказанию помощи: ответственность и взаимность (реципрокность).
Норма социальной ответственности
Эта норма требует оказания помо щи во всех случаях, когда нужда ющийся в помощи находится в зави симости от потенциального субъекта помощи, например, в силу того, что он слишком стар, болен или беден и нет другого человека или социального ин ститута, который взял бы на себя заботу о нем. Именно такое положе ние дел рисует в общих чертах приве денное в начале этой главы мюрреевское (1938) определение мотива заботливости. Берковитц и его сотруд ники изучали влияние нормы ответ ственности в экперименте, в котором помощь руководителю зависела от эффективности работы его сотрудни ков. Чем больше руководитель нуж дался в помощи (например, для выиг рыша приза), тем выше была готов ность к помощи у сотрудников [L. Вег-kowitz, L. R. Daniels, 1963]. Эта зако номерность наблюдалась и когда ис пытуемый-сотрудник заранее был уверен, что ни нуждающийся в помо щи руководитель, ни экспериментатор ничего не узнают о его усилиях [L. Berkowitz, S. В. Klannoterman, R. Harries, 1964].
Ответственность, основанная на за висимости другого человека, может видоизменяться под влиянием раз личных факторов, особенно под вли янием каузальной атрибуции возник новения потребности в помощи. Чем больше нуждающимся в помощи чело век оказывается виновником своего положения, тем меньше окружающие чувствуют себя ответственными за оказание ему помощи [I. A. Horowitz, 1968]. В случаях, когда зависимость нуждающегося в помощи человека достигает столь высокой степени, что начинает чересчур сильно ограничи вать внутренне переживаемую свобо ду действий субъекта помощи, может наблюдаться своеобразная «реактив ность» [J. W. Brehm, 1966]: ожида емое или требуемое оказание помощи представляется субъекту действием слишком обременительным, и он стремится освободиться от него, чем уменьшает свою готовность к помощи. Подчеркивать норму ответственности и тем самым усиливать готовность к помощи может влияние образца. На пример, если водитель видел, как женщине, у которой случилась не большая авария с колесом автомаши ны, оказывалась помощь, то он ско рее окажет помощь при скорой встре че с новой жертвой такой же (под строенной) аварии [J. Bryan, M. Test, 1967]. Причем влияние образца быва ет более сильным в случае, когда субъект непосредственно видит само действие помощи, а не слушает нра воучительный рассказ о нем [J. Bry an, 1970; J. Grussec, 1972].
Норма взаимности
Вторая норма, взаимность, пред ставляется универсальным принципом социального взаимодействия [A. Goulder, 1960] и происходящего в обще стве обмена материальными благами, действиями, благодеяниями и вредом [G. С. Homans, 1961]. Воздаяние как за добро, так и за зло («как ты мне, так и я тебе»), направленное на восстановление равновесия между индивидами и группами (на то, чтобы «расквитаться»), очевидно, представ ляет собой распространенный и осно вополагающий принцип, воспринима емый как справедливость, как «ком пенсирующее правосудие». Следова ние этому принципу является, по Колбергу [L. Kohlberg, 1963], сравнитель но поздней стадией развития мораль ного суждения. Если инициативу в осуществлении нормы социальной от ветственности должен на себя взять помогающий, то норма взаимности ре гулирует, скорее, реакцию на полу ченную помощь, на благодеяние чело век отвечает признательностью. Од нако если помощь оказывается по сути с расчетом на взаимность, т. е. с расчетом на будущую компенсацию, то она теряет свой альтруистический характер.
Действенность нормы взаимности наглядно демонстрирует лаборатор ный эксперимент. Так, испытуемые значительно больше помогают в вы полнении определенной работы дру гому испытуемому, если он до того не отказывался помочь им самим. Приз нательность оказывается особенно сильной, если человек приходит на помощь не вследствие предписания, а по доброй воле [R. Е. Goranson, L. Berkowitz, 1966]. Помощь, оказыва емая с расчетом на взаимность, мо жет преследовать различные цели. Во-первых, субъект может хотеть по лучить компенсацию за оказанную по мощь. Во-вторых, он может хотеть обязать получившего помощь челове ка помогать ему (тому, кто помог) в будущем. Наконец, помощь может быть оказана с тем, чтобы благодар ность как погашение долга получив шего помощь человека была возмож на лишь в определенной степени. Мера субъективно переживаемой обя зательности выполнения нормы вза имности получившим помощь челове ком зависит главным образом от его оценки намерений помогающего и са мой оказанной помощи, т. е. от атри буции мотивации деятельности помо щи (см. гл. 11). Мотивация помога ющего воспринимается тем недовер чивее, чем утрированнее кажется по мощь и чем менее она отвечает осо бенностям положения попавшего в беду человека. В таких случаях воз никает подозрение, что оказывающий помощь преследует корыстные цели, обязывая получающего помощь в со ответствии с нормой взаимности ком пенсировать эту помощь в будущем [J.Schopler, 1970].
Вместе с тем помощь, не рассчитан ная на взаимность, также может вы звать слабую благодарность или да же враждебность. Это происходит, когда получивший помощь чувствует себя черезмерно обязанным и не име ет возможности отблагодарить за нее [J. W. Brehm, A. H. Cole, 1966]; здесь мы опять встречаемся с ведущим к «реактивности» ограничением свобо ды действий. Напротив, получивший помощь будет тем сильнее стремить ся к взаимности, чем быстрее она последовала и чем больше отвечала ситуации, чем бескорыстнее (не свя занными с расчетом на взаимность) были намерения помогающего и чем выше оказались затраты на оказание помощи [D. G. Pruitt, 1968].
Сопереживание
Нормы могут мотивировать дей ствие помогающего, выступая в каче стве подкрепления со стороны других людей, или самоподкрепления. Воз никает вопрос, не может ли акт помо щи более устойчиво и более непос редственно побуждаться мысленным перемещением субъекта на место нуждающегося в помощи, и предвосхи щением улучшения его положения в результате своих действий [D. L Krebs, 1975; V. Е. Stotland, 1969]. В отличие от простых симпатии и жалости сопереживание (эмпатия) субъекта порождаемому им самим по зитивному изменению в эмоциональ ном состоянии нуждающегося в помо щи создает своеобразное предвосхи щающее замещающее подкрепление, которое могло бы мотивировать де ятельность помощи. Чем больше че ловек способен и склонен к такого рода сопереживанию, тем выше его готовность к помощи в конкретном случае [J. S. Coke, С. D. Batson, К. McDavis, 1978]. Такое объяснение обогащает наше понимание альтруи стического деяния, добавляя к вне шнему и внутреннему подкреплению еще один мотивационный принцип— подкрепление сопереживанием. Но каковы эмпирические и теоретиче ские основания введения этого прин ципа?
Прежде всего существуют косвен ные свидетельства его правомерно сти. Сопереживание другому предпо лагает, что субъект не слишком пог лощен собой и своими стремлениями. Как отмечает Берковитц [L. Berko witz, 1970], в том случае, когда чело век в своих переживаниях чрезмерно сосредоточен на себе, его готовность к оказанию помощи на самом деле уменьшается. Вместе с тем радостное настроение, вызванное, например, пе реживанием успеха («оживляющей теплотой успеха») [А. М. Isen, 1970; А. М. Isen, М. dark, М. F. Schwartz, 1976] или внушенным состоянием при поднятости [D. Aderman, 1972], повы шает готовность к помощи.
Исследование Дарли и Бэтсона [J. М. Darley, С. D. Batson, 1973] бы ло предпринято с тем, чтобы полу чить ответ на вопрос, что же могло удержать от оказания помощи свя щенника и левита из притчи о состра дательном самаритянине. Авторы предположили, что оба в отличие от самаритянина были весьма занятыми людьми и, пребывая в постоянной спешке, должны были поспевать сра зу во много мест. Преследование сво их целей в условиях дефицита време ни является одной из форм сосредо точенности на себе, препятствующей акту оказания помощи. Затем авторы предположили, что священник и ле вит были глубоко погружены в рели гиозные размышления, и это опять-таки не могло вести к повышению готовности к помощи (авторы, очевид но, не приписывают нормам мотивиру ющей роли). Этой интерпретацией Дарли и Бэтсон не ограничились и для проверки своей гипотезы провели эксперимент, построенный по образцу рассматриваемой притчи. Студенты-теологи получали (каждый отдельно) задание быстро подготовить 3—5-минутный доклад, который будет за писываться на магнитофон в сосед нем здании. Для одной половины ис пытуемых темой доклада была прит ча о сострадательном самаритянине, для второй—возможности професси ональной деятельности священнослу жителя, не связанные с выполнением функций духовника. При подготовке доклада испытуемые в разной мере ставились в ситуацию дефицита вре мени (он мог быть сильным, умерен ным или вовсе отсутствовать). По дороге к соседнему зданию испыту емые проходили мимо лежащего че ловека в разодранной одежде, физи ческое состояние которого было без условно плачевным.
Результаты представлены в табл. 8.1. Как и ожидалось, по мере ужесточения дефицита времени по мощь становилась все более редкой. Но вопреки ожиданиям авторов пог лощенность размышлениями на тему помощи оказалась по сравнению с размышлениями на нейтральную тему более благоприятной для осуще ствления действий помощи [А. G. Gre-enwald, 1975a].
Таблица 8.1
Средние показатели оказания помощи при мыс ленной сосредоточенности на теме помощи и нейтральной теме в условиях дефицита време ни [J. М. Darley, С. .D. Batson, 1973. р. 105]
Сопереживание в свете теории научения
В целях прямого доказательства эмпатийного подкрепления Аронфрид [J. Aronfreed, 1970] разработал теоре тическую концепцию, согласно кото рой в основе альтруистического пове дения лежит предрасположенность к сопереживанию эмоционального со стояния другого человека:
«Более рационально понятие альтруизма можно ограничить -выбором действия, которое, по крайней мере, частично определяется ожи данием последствий, полезных другому челове ку, но не самому субъекту. Однако ожидаемые для другого человека последствия не обяза тельно лишены аффективного (и подкрепля ющего) значения для субъекта действия, нес мотря на то что непосредственно полезных для субъекта результатов альтруистический компо нент действия не предусматривает.
Если последствия действия для другого че ловека ощутимы и конкретны, их эмоциональ ное значение для субъекта действия может передаваться способностью к эмпатической, или замещающей, реакции на признаки, непос редственно выражающие состояние другого че ловека (например, на экспрессивные признаки, непосредственно выражающие аффективное состояние другого). Точно так же субъект может сопереживать (или заменять) подкреп ляющие аффективные последствия альтруистического поведения благодаря способности мысленному представлению результатов воз действия своего поведения на другого челове ка. Таким образом, непосредственная наблюда емость эффекта действия не является необхо димым условием для-эмоциональной поддер жки альтруистической мотивации» [р. 105].
Аронфрид и Паскаль [J. Aronfreed, V. Paskal, 1965; см. также: J. Aron freed, 1970] попытались доказать су ществование эмпатийного подкрепле ния в экспериментах с детьми. Речь шла о моделировании в эксперименте процесса научения мотивационному значению подкрепления сопережива нием, т. е. эмпатического соучастия в происходящем в результате действия субъекта положительном изменении эмоционального состояния нуждающе гося в помощи. Такого рода процесс научения может также способство вать формированию в смысле теории социализации альтруистической дис позиции. Эксперимент проводился в два этапа. На первом, построенном по схеме классического обусловливания, экспрессивные признаки изменения эмоционального состояния другого че ловека, появляющиеся вслед за опре деленным стимулом, связывались с направленным в ту же сторону изме нением эмоционального состояния ре бенка. На втором, построенном по схеме инструментального обусловли вания, происходило научение дей ствию, вызывавшему в другом чело веке признаки позитивного эмоци онального сдвига.
Один из опытов происходил следу ющим образом. Ребенок вместе с экспериментатором сидел перед ящи ком с двумя рычагами. При нажатии на один рычаг из ящика выпадала конфета, при нажатии на другой—на 3 с вспыхивал красный свет. Лишь на второе из этих действий ребенка эк спериментатор реагировал выражени ем радости (улыбаясь, он неотрывно смотрел на красный свет и говорил:
«Вот он красный свет»). Затем, не отводя взгляда от красного света, он ласково обнимал ребенка. На втором этапе экспериментатор сидел перед ящиком и видел красный свет. Ребе нок мог выбирать между красным светом (приносившим радость экспе риментатору) и конфетой для себя. В сравнении с испытуемыми двух контр ольных групп, которые на первом этапе опыта имели дело либо с радо стными эмоциями экспериментатора, либо с его ласковым объятием, дети, испытавшие то и другое вместе, чаще выбирали красный свет, причем они выбирали его чаще, чем конфеты. Как показало более позднее исследо вание Мидларского и Бриана [Е. Mid-larsky, J. Bryan, 1967], описанный эф фект наблюдается и при обратном порядке следования выражения эмо ции (улыбка) и эмоционально положи тельного воздействия на субъекта (объятие).
Таким образом, при созвучности со переживания эмоциональному на строю другого человека дети отказы ваются от материального вознаграж дения, чтобы доставить другому ра дость. Причем они быстро научались не только тем действиям, которые подкреплялись альтруистическим воздействием радости другого чело века, но также и тем (вначале их показывал экспериментатор), кото рые подкреплялись облегчением страданий другого [J. Aronfreed, 1970].
Хоффман [М. L. Hoffman, 1975] суммировал накопленные в психоло гии развития данные о становлении способности к сопереживанию. По его мнению, предпосылками способности ставить себя на место находящегося в бедственном положении и вмеши ваться в ситуацию, бескорыстно ока зывая помощь, являются развитие устойчивости личности, принятия ро лей (в том числе принятие позиции субъекта морального суждения) [см.: L. Kohlberg, 1969; К. Н. Rubin, Е. W. Schneider, 1973; R. Hogan, 1973], а также самоотождествление индивида. Под воздействием индиви дуального опыта на этом фундаменте строится в качестве личностной дис позиции самостоятельный альтруисти ческий мотив (мотив помощи).
В более поздней теории развития эмпатии Хоффман [М. L. Hoffman, 1978] за основу деятельности помо щи, как ее мотивирующего посредни ка, взял эмпатическое сострадание, складывающееся из двух компонен тов: эмоционально-активационного и социально-когнитивного. Первый уже может наблюдаться у очень малень ких детей, не способных еще к разли чению своих и чужих переживаний. Эмоциональное возбуждение может основываться на различных процес сах—на классическом обусловлива нии реакции, на сопереживании пос редством моторного подражания или на представлении себе того, как че ловек должен был бы себя чувство вать на месте нуждающегося в помо щи. Социально-когнитивный компо нент эмпатического сострадания в процессе развития появляется не сра зу и меняется в основном соответ ственно тому, что нам известно о развитии принятия ролей. Как только ребенок, приблизительно в конце пер вого года жизни, начинает отличать себя от других людей, он, по мнению Хоффмана, быстро проходит через различные ступени зрелости способ ности к эмпатии, характеризующиеся постоянным ростом возможностей по нимания других людей. В ходе этого развития ребенок становится все бо лее способным сострадать другому человеку.
Сопереживание в свете теории поля
В отличие от Аронфрида, разраба тывавшего понятие «сопереживание» как основу альтруистической мотива ции в русле теории научения, Хорн-стейн [Н. A. Hornstein, 1972; 1976] по пытался сделать это с позиций те ории поля. К трем причинам, которые, по мнению Левина, ведут к образова нию напряженных систем (истинные потребности, квазипотребности и нор мативные требования), Хорнстейн до бавил четвертую, так называемую со путствующую напряженность. Это по нятие означает, что человек как бы «соиспытывает» сложившееся в дру гом напряженное состояние и сопут ствующие ему психологические силы (направленные к центру целевой об ласти или от него).
За возникновение сопутствующей напряженности ответственны следу ющие факторы: (1) валентность, ко торой обладает для самого субъекта область цели другого человека; (2) оцениваемая субъектом вален тность цели другого человека для этого последнего; (3) оцениваемое субъектом расстояние между другим человеком и его целью в психологи ческом пространстве. Поскольку при исследовании эффекта Зейгарник вы яснилась возможность разрядки, свя занной с незаконченным заданием напряженной системы при заверше нии этого задания другим членом группы [М. Deutsch, 1949], то можно предположить, что, напротив, неудав шаяся человеку попытка с чем-либо справиться может порождать напря женную систему в другом. Предпо сылкой такого эмпатического перено са напряжения является испытыва емое субъектом (потенциальным субъ ектом акта помощи), наблюдающим за попавшим в беду или в затрудни тельное положение человеком, чув ство сопринадлежности. Пережива ние сопринадлежности возникает при наличии, по меньшей мере, следу ющих условий: (1) цели обоих субъек тов в данной ситуации связаны между собой; (2) существует основа для. межличностного сближения; (3) оба принадлежат к одной и той же соци альной группе.
Объяснительную ценность своего опирающегося на теорию поля подхо да для понимания эмпатической де ятельности помощи Хорнстейн проде монстрировал собственными исследо ваниями, проводившимися по методи ке «потерянного письма» [Н. A. Horn stein et al., 1968]. В этих исследовани ях степень совпадения валентностей целевой области определялась отно шением потерявшего и нашедшего письмо к его содержанию. Из содер- . жания письма можно было также сделать заключение о психологиче ском расстоянии его автора до жела емой цели. Большинство испытуемых проявляли готовность к помощи (т. е. отсылали найденное письмо): (1) если разделяли отношение отправителя к теме письма, (2) последний выражал в своем письме сильное стремление достигнуть цели и (3) цель была близка.
Двухступенчатая модель опосредованной сопереживанием помощи
К настоящему времени объяснение роли сопереживания при оказании помощи наиболее разработано Коком, Бэтсоном и Мак-Дэвисом [J. S. Coke, С. D. Batson, К. McDavis, 1978]. Они предложили двухступенчатую мо дель, согласно которой принятие на себя роли нуждающегося в помощи (постановка себя на его место) снача ла порождает эмоцию сопережива ния, которая, в свою очередь, ведет к осуществлению действия помощи. Как таковая постановка себя на ме сто другого, если она не сопровожда ется опосредующей эмоцией сопере живания, оказанию помощи не спо собствует. Эту каузальную зависи мость авторы подтвердили с по мощью весьма остроумных экспери ментов. Для обоснования ключевой роли эмоции сопереживания в совер шении действия помощи эта эмоция в результате спровоцированной экспе риментатором неверной атрибуции отъединялась в первом из экспери ментов от своего источника, а во втором благодаря фальсифицирован ной обратной связи, указывавшей на вегетативное возбуждение (см. в гл. 4 эффект Валинса), создавалась и уси ливалась искусственно. В обоих ис следованиях испытуемые-женщины узнавали из якобы готовящегося со общения университетского радио о нуждающейся в помощи студентке.
В первом эксперименте они должны были либо ставить себя на место этой студентки (побуждение к принятию роли), либо обращать внимание на методическую сторону подготовки со общения. Речь шла о тяжелом горе (в результате гибели обоих родителей в автомобильной катастрофе студентка осталась одна с маленькими брать ями и сестрами и просила о почасо вой помощи для присмотра за деть ми). В предшествующем этому маски рующем эксперименте испытуемые под каким-либо предлогом принимали лекарство (плацебо)^ которое в одном случае должно было, согласно ин струкции, вести к расслаблению, а в другом—к возбуждению. В соответ ствии с рассматриваемой гипотезой эмоциональное сопереживание нужда ющейся в помощи студентке, возника ющее под влиянием инструкции по ставить себя на ее место, должно было в случае медикаментозного воз буждения ошибочно атрибутироваться и не способствовать оказанию помо щи. В случае медикаментозного рас слабления этого не должно было про исходить.
Результаты полностью подтверди ли ожидания. Самого по себе приня тия роли оказалось недостаточно [сравни: L. A. Kurdek, 1978], необхо димо вмешательство вызванной этим принятием эмоции сопереживания. Ес ли же эта эмоция не вызывается (в описанном случае это достигалось эк спериментально спровоцированной ложной атрибуцией возбуждения), то готовность к помощи остается столь же незначительной, как и при ин струкции, направляющей внимание на методику подготовки сообщения. Ак тивизация поведения помощи наблю дается, только когда подстановка се бя на место другого вызывает эмоци ональное возбуждение сопережива ния, адекватно отражающее бед ственное положение нуждающегося в помощи [близкого в теоретическом отношении подхода к объяснению мо рального действия придерживаются: R. A. Dienstbier, D. Hillman, J. Lehnhoff, J. Hillman, M. С. Valkenaar, 1975].
Второе исследование было направ лено прежде всего на выяснение то го, какие именно эмоции способству ют оказанию помощи. Идет ли речь о тех же эмоциях, которые испытывает другой человек, и субъект стремится помочь, как бы исходя из собственно го (сопережитого) несчастья (из такой возможности следует понимание мо тивации помощи как альтруистиче ской), либо это неприятные личные переживания, от которых субъект хо тел бы освободиться, помогая другому? На подготовительной стадии опы та были отобраны названия эмоций, соответствующие переживаниям пер вой и второй групп. На этот раз потребность в помощи, о которой уз навали испытуемые, была вполне за урядной (одна студентка, будучи стеснена в средствах, искала бес платных испытуемых). С помощью фальсифицированной обратной связи о показателях вегетативного возбуж дения одной половине испытуемых внушили, что они очень взволнованы, второй—что их эта информация не затронула. Прежде чем испытуемые могли предложить студентке свои ус луги, они должны были в списке эмоций отметить те, которые пережи ли, слушая сообщение о потребности в помощи. Ожидалось, что испыту емые с внушенным высоким возбуж дением будут переживать более силь ные эмоции сопереживания и выка жут большую готовность к помощи по сравнению с теми, кому сообщили об отсутствии возбуждения.
Гипотезы опять-таки вполне под твердились. Внушенное возбуждение благоприятствовало оказанию помо щи, однако лишь в той мере, в какой оно приводило к эмоциям сопережи вания, а не к замкнутому на самом субъекте негативному эмоционально му состоянию. Это каузальное опосредование удалось подтвердить осно ванной на анализе пути оценкой. Ре шающим, таким образом, является то, что в центре переживаемых эмоций стоит нуждающийся в помощи чело век [сравни: D. L. Krebs, 1975]. Пред ставляется, что эмоциональное пере живание состояния нуждающегося в помощи как раз и побуждает к дей ствию, вызывая альтруистическое (а не эгоистическое) стремление помочь найти выход человеку, оказавшемуся в затруднительном положении.
Личностные диспозиции
Разработанные в психологии моти вации модели деятельности помощи типа только что рассмотренных так и не привели к созданию средств изме рения этого мотива, позволивших бы уточнить индивидуальные различия в поведении при сходных внешних усло виях. Работавшие в этой области пси хологи использовали в своих исследо ваниях разнообразные методики из мерения личностных диспозиций, включая регистрацию и анализ демо графических показателей. Поскольку это делалось, как правило, бесси стемно, малая результативность по добных исследований не такая уж неожиданность [D. L. Krebs, 1970; Н. Е. Lück, 1975; D. Bar-Tal, 1976]. Каким может быть вклад в альтруистическое поведение следующих из меренных с помощью опросников свойств личности: общительность, консерватизм, мотив одобрения и ве ра в бога? Исследования ситуацион ных детерминантов просоциальных действий проводились в течение пос ледних 10 лет столь безалаберно, что психологи начали хвататься букваль но за любые средства диагностики личностных свойств, если они позво ляли надеяться хоть на какую-нибудь связь (пусть слабую, не говоря уже о теоретически обоснованной) этих осо бенностей с деятельностью помощи. Вот почему большинство таких иссле дований даже не заслуживает упоми нания.
Личностные особенности
Исследования, ограничивавшиеся выявлением умеренных и случайных корреляций между отдельными лич ностными переменными и показателя ми просоциального поведения, не удовлетворительны по двум причи нам. Во-первых, в них объяснялась избыточная, не укладывавшаяся в рамки обусловленности ситуацией ва риативность. Из-за отсутствия теоретико-мотивационных концепций вза имодействия личности и ситуации та кие данные не находили дальнейшего применения, несмотря на значитель ную зависимость отдельных корреля ций от соответствующего ситуацион ного контекста и наличных возможно стей действия [что было выяснено еще в: Н. Hartshorne, M. A. May, 1928—1930; см. также гл. 5]. Во-вторых, отсутствие теоретических концепций мотива привело к исследо ваниям, в которых личностные пере менные брались изолированно, а не как приводящие к универсальным или специфически предсказуемым эффек там взаимодействия.
На демонстрацию столь неудовлет ворительного состояния было направ лено критическое исследование К. и M. Гергенов и Метера [К. J. Gergen, M. M. Gergen, К. Meter, 1972], в кото ром учитывались (отдельно для каж дого пола) 10 личностных переменных и 5 переменных действия. Как и ожидалось, картина корреляций меж ду отдельными диспозициями (оценивавшихся по EPPS—«Список лично стных предпочтений» Эдвардса) и раз личными условиями оказания помощи получилась пестрой. Предложенный авторами выход состоял в использо вании анализа множественной регрес сии для выявления лучших предикто ров поведения в заранее ограничен ных ситуационных контекстах. Однако это решение едва ли можно считать приемлемым. Не говоря уже о расту щих при переходе к взаимодействиям высоких порядков трудностях интер претации, улучшение эмпирического предсказания поведения лишь в силу рассмотрения все более конкретных констелляций условий в принципе нельзя считать удовлетворительным [L. J. Cronbach, 1975]. Лучшим выхо дом было бы теоретическое объясне ние индивидуальных различий про цессов мотивации.
Вслед за Гергеном [К. J. Gergen, 1972] Пеннер и его коллеги [L. A. Pen пег et al., 1976] в своем исследовании по схеме «потерянного доллара» осуществили дискриминан-тный анализ данных шкалы социопа-тии и различий нормативных ценно стей по «тесту личностных ценно стей» Рокича [М. Rokeach, 1973]. Примечательно, что лучше всего эти переменные разделяются в том слу чае, когда давление ситуации в сто рону просоциального поведения не слишком сильно (т. е. когда доллар найден не на своем, а на чужом факультете, где нашедшего никто не знает). Испытуемые, присваивающие в этих условиях найденный доллар, отличаются от возвращающих его большей «социопатичностью» (т. е. антисоциальной направленностью) и тем, что, ранжируя ценности (по Рокичу), ставят на первое место комфор табельную жизнь, честолюбие, опрят ность, а честность оказывается у них где-то ближе к концу. Предпочтение ценностей типа опрятности и комфор табельной жизни выдает, по-видимому, поверхностность и услов ность моральных ценностей субъекта. Как мы увидим, аналогичные особен ности Стауб [Е. Staub, 1974] обнару жил у испытуемых, не спешивших на помощь страдающему от боли челове ку (см. также табл. 8.2).
Измерению нередко подвергались индивидуальные различия в степени ответственности. Так, Берковитц и Даниелс [L. Berkowitz, L. R. Daniels, 1964] на основе существующих опрос ников разработали «Шкалу социаль ной ответственности». Обнаруженные ими случайные взаимосвязи с данны ми о поведении малоинтересны в теоретическом отношении, поскольку неясно, в какой мере эта шкала отра жает конформность по отношению к нормам вообще и к норме взаимности в частности, а в какой—следование собственной инициативе. Кроме того, на ответах по вопросам этой шкалы сильно сказывается социальная же лательность [см.: Н. Е. Luck, 1975]. Другим, действительно универсаль ным средством измерения ответ ственности является роттеровская шкала внутреннего—внешнего локу-са контроля [J. В. Rotter, 1966]. Пов торив эксперимент Дарли и Латане с «эпилептическим припадком» [J. М. Darley, В. Latane, 1968], Шварц и Клаузен [S. Н. Schwartz, G. Cla-usen, 1970] сумели показать, что в случае группы из 6 участников испы туемые с высоким внутренним кон тролем быстрее спешат на помощь, чем получившие по этой шкале низкие показатели. Очевидно, восприятие се бя как активного субъекта действий является личностным фактором, спо собствующим быстрому оказанию помощи.
Попытка теоретического обоснова ния использования личностных пере менных была предпринята Стаубом [Е. Staub, 1974]. Он распределил зна чимые для деятельности помощи лич ностные переменные по трем сферам: (1) просоциальная ориентация; (2) инициативность (стремление действо вать) и (3) скорость суждения. К показатетелям просоциальной ориен тации были отнесены: стадии мораль ного развития по Колбергу [L. Kohlberg, 1963], шкала макиавел лизма [R. Christie, F. L. Geis, 1970] и «тест личностных ценностей» Рокича. К показателям инициативности— социальная ответственность [L. Ber kowitz, L. R. Daniels, 1964], роттеров ская шкала локуса контроля и «Шка ла приписываемой себе ответственности» [S. Н. Schwartz, 1968]. Скорость суждения измерялась с помощью те ста Кагана «Сравнение знакомых фи гур» (Matching Familiar Figures Test).
Эксперимент проводился по нес колько видоизмененной схеме «паде ния с лестницы в соседней комнате». Испытуемый, будучи в комнате один и работая над заданием, вдруг слышал, как неподалеку кто-то начинал сто нать от боли (однако криков о помо щи не доносилось). При этом в одном случае испытуемому говорили, что в соседнем помещении готовится кофе и он сможет пойти туда и выпить чашечку (ситуация «разрешения»), во втором (ситуация «запрета»)—что он должен работать не прерываясь, ибо время выполнения задания будет фиксироваться; в третьем («отсут ствие информации») не говорилось ни того, ни другого. Диапазон помощи, требующейся стонущему человеку (мужчине, «страдающему от почечных колик», а в действительности— помощнику экспериментатора), в со ответствии с установленной програм мой поведения мог быть очень широ ким (от простых расспросов до до ставки медикаментов из ближайшей аптеки).
Скорость суждения и роттеровская шкала в отличие от всех остальных показателей не обнаружили какой-либо связи с оказанием помощи. Ко эффициенты корреляции отдельных показателей и полученного с по мощью факторного анализа суммар ного показателя «просоциальной ори ентации» со средними значениями оказания помощи в различных экспе риментальных условиях приведены в табл. 8.2. При любых условиях с сум марным показателем оказания помо щи в целом все показатели, как про-социальные переменные, так и пока затели ответственности, коррелируют с ожидаемым знаком. Однако величи на корреляции зависит от условий опыта. Высота достигнутой ступени развития морального суждения ока зывает большее влияние на готов ность к помощи, если эксперимента тор предварительно разрешил испы туемому заходить в соседнюю комна ту, из которой во время опыта стали доноситься стоны. При этом условии испытуемые, достигшие стадии V по шкале Колберга (нормы поведения основываются на обоюдном соглаше нии; «общественный договор»), чаще реагировали на сигналы о бедствен ном положении, проявляли большую активность и оказывали действенную помощь. Аналогичные результаты Стауб [Е. Staub, 1974] получил и в другом исследовании с использовани ем приема «падения с лестницы». Впрочем, матрица корреляций не поз воляет сделать какие-либо особо важные для теории мотивации выво ды, хотя отдельные данные заслужи вают внимания. Интересен, например, тот факт, что испытуемые, высоко оценивавшие смелость, меньше, чем остальные, воздерживались от помо щи в ситуации запрета. Их активность обнаруживалась сразу после того, как они слышали стоны; при этом испыту емые, высоко оценивавшие готов ность помочь, скорее, были склонны к быстрому выполнению высказанного нуждающимся в помощи пожелания (сбегать в аптеку).
Таблица 8.2
Коэффициенты корреляции средних показателей оказания помощи с личностными переменными и суммарным индексом «просоциальной ориентации» [Е. Staub, 1974, р. 331]
|
Экспериментальные условия |
N |
Стадия мораль ного разви тия |
Макиа- веллизм |
Ценности (по Рокичу) |
Приписываемая себе ответствен ность (по Шварцу) |
Социаль ная ответствен ность (по Берковитцу) |
Суммарный индекс |
||
|
гото вый по мочь |
опрятный |
смелый |
|||||||
|
Отсутствие информации Запрет Разрешение В целом |
33 43 40 116 |
—0,05 0,23 0,53** 0,25 ** |
—0.45** —0,15 —0,34 * —0,30 ** |
0,23 0,20 0,26 0,24 |
—0,15 —0,53** —0,31 —0,32 ** |
0,13 0,34* 0,24 0,26** |
0,23 0,09 0,45** 0,27* |
0,29 0,38* 0,32 0,34** |
0,40* 0,41** 0,55** 0,46** |
Теоретико-мотивационная концепция Шварца
Детальную концепцию в теории мо тивации разработал (в виде модели принятия морального решения) Шварц [S. H. Schwartz, 1968; 1970; 1973]. Предложенная им модель связывает воедино три аспекта любого мораль ного действия:
«Во-первых, моральные решения с необходи мостью ведут к межличностным действиям, имеющим следствием благо других людей. Во-вторых, эти решения можно назвать моральны ми только тогда, когда принявший их человек признается ответственным лицом, т. е. субъек том, избравшим данное действие по своей воле и со знанием дела, а также имевшим возмож ность поступить иначе. Наконец, вытекающие из моральных решений действия и ответствен ное за них лицо оцениваются как хорошие или плохие в соответствии с теми последствиями, которые эти действия имеют для блага других людей. Критериями таких оценок являются принятые в культуре определения хорошего и плохого межличностного поведения, т. е. мо ральные нормы» [S. H. Schwartz, 1970, р. 128].
Первый аспект составляет осозна ние последствий собственного дей ствия (или бездействия) для благопо лучия других людей {осознание пос ледствий). Осознание последствий своего действия для блага другого в каждом конкретном случае зависит отчасти от обстоятельств ситуации, но отчасти и от личностных факто ров. Специфической особенностью личности может, например, быть спо собность и готовность сопережить со стояние другого человека. Если дей ствие субъекта как-то затрагивает благополучие другого, то значение приобретает второй аспект: в какой мере человек должен приписать от ветственность за свое действие и его последствия для других себе, а не внешним обстоятельствам {приписы вание себе ответственности). Здесь опять-таки ситуационные и лично стные факторы тесно взаимодейству ют. Если человек считает, что вынуж ден оказывать помощь, его готов ность к помощи будет меньшей, чем в случае, когда он волен решать, помо гать или не помогать [I. A. Horowitz, 1968]. Вместе с тем готовность взять на себя ответственность за действие является одним из параметров инди видуальных различий. Наконец, тре тий аспект представлен моральными (или просоциальными) нормами, кото рые предписываются обществом и от части или же полностью принимаются личностью в качестве внутренних им перативов. По мнению Шварца, такие нормы управляют деятельностью не непосредственно и не автоматически, а лишь в той мере, в какой наличе ствуют два первых аспекта: осозна ние последствий для других людей и приписывание себе ответственности.
В целом модель мотивации просоциальной деятельности предполагает трехстадийную организацию процесса принятия решения. Шварц [S. H. Schwartz, 1968] разработал ме тодики диагностики личностных дис позиций, значимых на первых двух стадиях. Осознание последствий из мерялось им с помощью полупроек тивного методического приема: испы туемый должен был письменно про комментировать предложенный ему рассказ с позиций проносящихся в голове персонажа мыслей, прежде чем тот придет к какому-либо реше нию. Комментарий оценивался с по мощью 24 категорий анализа содер жания, релевантных суждениям, вы ражающим самооценку и позицию ге роя. Степень совпадения оценок раз ных экспертов оказалась вполне удовлетворительной (93%). Получен ные значения не обнаружили вза имосвязи ни с приверженностью к просоциальным нормам, ни с тенден цией к социально желательным отве там. В качестве примера приведем одну из предлагавшихся историй.
«Когда в субботу будильник зазвонил в 7.30 утра, Боб перевернулся и со вздохом выклю чил его. Он лег очень поздно и не имел никакого желания в такую рань вылезать из постели на холод. Затем он вспомнил, что друзья должны заехать за ним ровно в восемь. Они собирались в этот день покататься на лыжах и договорились отправиться пораньше, чтобы избежать транспортных пробок и толп людей. Этот день Боб предвкушал заранее. Он знал, что если немедленно не встанет, то заставит всех ждать. Лежа в постели, Боб изо всех сил старался подняться. Вопрос: Какие мысли и чувства могут проноситься в сознании Боба, пока он спорит сам с собой о том, что же ему делать?» [S. H. Schwartz, 1970, р. 134].
Приписываемая себе ответствен ность измерялась степенью согласия с 24 положениями, относящимися к социальным установкам и описанию себя (например: «Сильная занятость и нарушенное душевное равновесие не извиняют совершения такого поступ ка, от которого в нормальных услови ях человек воздержался бы»). С осознанием последствий приписыва емая себе ответственность не корре лировала. В исследовании, направ ленном на проверку своей модели принятия решения, Шварц [S. H. Schwartz, 1968] сопоставил по казатели осознания последствия и приписываемой себе ответственности студентами нескольких общежитии со значимыми для них нормативными ценностями и фактическим поведени ем (оцениваемым живущими с ними соседями по комнате) в повседневных ситуациях (готовность помочь, надеж ность и т. д.)
Исследователь предположил, что соответствие (корреляция) между нормами, указанными в качестве внутренне обязательных, и фактиче ским просоциальным поведением бу дет наблюдаться только тогда, когда одновременно отчетливо выражены личностные диспозиции осознания последствий и приписываемой себе ответственности. Действительно, по мере усиления выраженности этих диспозиций корреляция между норма ми и поведением помощи становилась все более выраженной, что видно из табл. 8.3, содержащей коэффициенты корреляции для соответствующих под групп. Более тщательный анализ пока зывает, что соответствие норм и фак тического поведения помощи наблю дается, только когда обе личностные переменные одновременно принимают высокие значения (см. нижнюю строку таблицы).
Позднее Шварц [S. H. Schwartz, 1977] усовершенствовал свою концеп цию принятия решения, преобразовав ее в процессуальную модель с рядом последовательных шагов. Мотивацию, побуждающую к оказанию помощи, он видит в переживании личной мораль ной обязанности вмешаться и оказать помощь. Это переживание морального долга основано на актуализации ког нитивных структур внутренне обяза тельных норм. Причем под влиянием требующей помощи ситуации (ее вос приятия и оценки) структура норм в большей или меньшей степени преоб разуется так, чтобы максимально со ответствовать этой ситуации. Актива ции такой структурной перестройкой особенно способствует осознание субъектом последствий своего дей ствия дпя нуждающегося в помощи человека. Однако на следующей, третьей стадии рассматриваемого процесса переживание морального долга может снова уменьшиться и быть нейтрализованным защитными механизмами, заставляющими усом ниться в целесообразности или уме стности оказания помощи. Решающую роль при этом играет процесс отрица ния ответственности. В качестве лич ностной диспозиции отрицание ответ ственности представляет собой про стую противоположность ранее вве денной Шварцем переменной «припи сываемой себе ответственности».
Таблица 8.3
Коэффициенты корреляции между суммарным индексом личностных норм и показателем фак тических просоциальных действий (по оценкам соседей по 'общежитию). Количество испыту емых в подгруппе колеблется от 23 до 54 [К. Schwartz, 1970 р. 135]
В расширенной процессуальной мо дели, как и в предшествующей ей модели принятия решения, мотивиру ющий фактор содержится в самооцен ке потенциального субъекта помощи. Восприятие бедственного положения другого человека актуализирует отно сящиеся к самому себе ожидания, и именно они ведут к переживанию морального долга. Далее поведение «мотивируется желанием действовать в согласии со своими ценностями так, чтобы сохранить представление о се бе и избежать ущемления чувства собственного достоинства» [S. Н. Schwartz, 1977, р. 226].
Итак, можно сказать, что мы имеем дело с моделью привлекательности самооценок. Шварц отличает от нее два других типа мотивации деятельности помощи: эмоциональное или эмпатическое возбуждение и актуализацию социальных ожиданий. В послед нем случае оказание помощи зависит от соотношения позитивных и нега тивных оценок со стороны других лю дей, т. е. от расчета соотношения затрат и пользы, что лишает просоциальное поведение альтруистического характера. Что касается предшествующего варианта — эмпатического возбуждения, то, как мы видели выше, он лежит в основе подходов к объяс нению действия помощи, предложен ных Аронфридом [J. Aronfreed, 1968], Хорнстейном [Н. A. Hornstein, 1972] и Хоффманом [М. L. Hoffman, 1978]. Синтез основанного на эмоциональ ной эмпатии подхода с представлени ями, в которых главную роль играют внутренне обязательные для лично сти нормы, Шварц считает желатель ным, однако пока не вполне осуще ствимым.
В своей процессуальной модели альтруистического действия Шварц различает складывающиеся из 9 эта пов 4 стадии: актуализацию личной ответственности, актуализацию мо ральной обязанности, проверку и от клонение и, наконец, действие (или бездействие). Более конкретно эти фазы выглядят следующим образом:
«I. Стадия актуализации: восприятие нужды и ответственности.
1. Осознание того, что человек находится в состоянии нужды.
2. Понимание того, что существуют действия, способные облегчить его положение.
3. Признание своей способности содейство вать такому облегчению.
4. Восприятие себя в определенной мере ответственным за изменение ситуации.
II. Стадия обязанности: конструирование норм и зарождение переживания моральной обязанности.
5. Активизация существовавших ранее или заданных ситуацией личностных норм.
III. Стадия защиты: рассмотрение потенциаль ных реакций, их оценка и переоценка.
6. Определение затрат и оценка возможных исходов (если какая-либо из реакций приводит к очевидно оптимальному балансу затрат, то следующие два этапа могут быть пропущены. В противном случае за этапом 6 следуют 7 и 8 и процесс оценивания повторяется один или нес колько раз).
7. Переопределение ситуации и ее переоцен ка посредством отрицания:
а) состояния нужды (его реальности или серьезности);
в) ответственности за свое действие;
с) уместности актуализованных перед этим норм или чего-либо другого.
8. Повторение предшествующих этапов с учетом произведенных переоценок.
IV. Стадия реакции.
9. Действие или бездействие» [S. Н. Schwartz 1977, р. 241 ].
Для большинства из этих стадий Шварц к настоящему времени может уже представить данные, подтвер ждающие их наличие. Мы ограничим ся здесь рассмотрением фактов, от носящихся к этапу 7в и показыва ющих, как переживание моральной обязанности ослабляется под влияни ем присущей индивиду большей или меньшей склонности к отрицанию личной ответственности и в результа те не проявляется в действии (или проявляется в ослабленном виде). В одном исследовании Шварца [S. Н. Schwartz, 1973] случайная вы борка из 253 женщин, работавших в управленческом аппарате, под видом общенационального опроса должна была заполнить опросник, касавший ся пересадки органов. Опросник со держал наряду с прочими вопросами шкалу отрицания ответственности, а также вопрос о том, насколько чело век чувствует себя морально обязан ным пожертвовать часть своего ко стного мозга незнакомому больному, страдающему лейкемией. Через 3 мес 132 участвовавшие в опросе женщи ны получили (на этот раз якобы от совершенно иной инстанции, а именно от известного специалиста в области трансплантации) приглашение вклю чить свое имя в список потенциаль ных доноров костного мозга. Однов ременно с этим приглашением им сообщали более подробные сведения об операции пересадки костного моз га, ее проблемах и способах осуществления. Добровольцы должны были сдать кровь на анализ местному вра чу с тем, чтобы в лабораторном центре была установлена их индиви дуальная группа костного мозга и данные о ней вошли в общенаци ональную картотеку доноров, состав ляемую для удовлетворения будущих потребностей. Получившие такое приглашение могли ответить на него одним из четырех способов: (1) не заинтересованы; (2) требуется допол нительная информация; (3) предполо жительно согласен, однако хочу про консультироваться со своим врачом;
(4) согласен, запишите меня в донор ский список. Те, кто не ответил на полученное приглашение, считались наотрез отказавшимися (и получали О баллов).
На основе показателей, полученных по шкале отрицания ответственности, все испытуемые были разделены на 3 группы. Корреляции между приняти ем нормы моральной ответственности и готовностью стать донором костно го мозга, рассматриваемой в качестве показателя альтруистического дей ствия, представлены в табл. 8.4. Рост коэффициентов корреляции между нормой и действием по мере ослабле ния отрицания ответственности мо жет быть интерпретирован следу ющим образом: первоначально пере живаемая обязанность ведет к совер шению альтруистического акта в той мере, в какой она не будет частично или полностью нейтрализована ни окончательным решением, ни индиви дуальной предрасположенностью к отрицанию ответственности. Резуль таты другого проведенного по анало гичной схеме исследования (в нем студентам предлагалось читать вслух у себя дома детям из школы для слепых) еще более показательны.
Таблица 8.4
Коэффициенты корреляции между нормами морального долга и альтруистическим действием для испытуемых с различным отрицанием ответственности [S. H. Schwartz, 1977, п. 259]
|
Действие |
Выборка |
Отрицание ответственности |
Различие между (1) и (3) |
||
|
сильное (1) |
среднее (2) |
слабое (3) |
|||
|
Жертвование костного мозга незнакомому человеку Чтение вслух слепым детям |
132 женщины-служащие 141 студент |
0,01 –0,13 |
0,27 0,34* |
0,44** 0,72** |
р<0,05 р<0,001 |
В заключение следует отметить, что представленные в модели Швар ца личностные переменные— принятые личностью нормы, осозна ние последствий и приписываемая се бе ответственность (или отрицание таковой)—кажутся весьма многообе щающими в качестве показателей просоциального мотива оказания по мощи, а, возможно, также и показате лей такого антисоциального мотива, как агрессия. Личностные диспозиции оказывают, по-видимому, решающее влияние на восприятие и оценку не только тех бедственных положений, с которыми субъект сталкивается вне запно и в которых он не имеет време ни тщательно обдумать свое решение, но и конкретной ситуации помощи. Что касается просоциальных норм, то следует отметить, что присвоенные личностью внутренне обязательные нормы (при отсутствии искажающего влияния тенденции социальной жела тельности) занимают в этой иерархии ценностей более высокое место, чем общезначимые (предписанные обще ством) правила поведения.
Предпосылки модели мотивации помощи
Достигнутые к настоящему времени в исследованиях деятельности помо щи существенные результаты позво ляют переформулировать выявлен ные при этом комплексы условий (характеризующие как ситуацию, так и личность) с точки зрения теории мотивации. Они могут пониматься при этом как привлекательность предвос хищаемых субъектом, последствий вмешательства или невмешательства.
В первом приближении можно вы делить 5 отличных друг от друга видов последствий собственного дей ствия, обладающих специфическим мотивирующим значением. Прежде всего это предвосхищаемые субъек том польза (1) от оказания помощи и затраты на это оказание (2). Затраты и польза могут состоять не только в материальных благах, затрачиваемых субъектом усилиях, времени и т. д., но и в потере или приобретении воз можностей реализации других, на правленных на достижение своего собственного блага мотивов. В этом случае могут применяться облада ющие определенной предсказательной ценностью модели «затрат и пользы», а также принцип взаимно сти. Еще одним последствием (3), которое стоит отличать от двух пре дыдущих и которое вместе с ними относится к последствиям, отвеча ющим интересам самого субъекта, яв ляется оценка действия со стороны других людей, т. е. привлекатель ность мнений о его поступке значи мых для субъекта людей или обще ственного мнения в целом. Последнее зависит от того, насколько действие субъекта соответствует принятым об ществом нормам, в частности норме социальной ответственности по отно шению к зависящим от него лицам, а также принципу взаимности. Привле кательность перечисленных послед ствий своекорыстна. И в той мере, в какой решение о действии обусловли вается именно ими, действие помощи оказывается мотивированным вне шне, а не внутренне (см. гл. 12), т. е. не является альтруистическим в соб ственном смысле слова.
Одно из последствий действия (4)—наступающая за ним и осуще ствляемая самим субъектом оценка того, насколько он, совершая это дей ствие, оставался верным внутренне принятым им нормативным ценностям (т. е. самоподкрепление). Привлека тельность в этом случае определяет ся предвосхищаемыми эмоциональны ми состояниями: с одной стороны, такими, как удовлетворенность вер ностью требованиям личностно значи мых ценностей, радость от исполне ния хорошего дела, с другой— такими, как переживание стыда и вины за несоблюдение норм, которые субъект считал для себя внутренне обязательными. К важным с точки зрения этой самооценки нормам не сомненно относится норма социаль ной ответственности (а норма взаим ности важна постольку, поскольку субъект обязан выразить свою приз нательность за оказанное благоде яние). В отличие от затрат, пользы и оценки со стороны других людей са мооценка представляет собой не вне шне, а внутренне опосредованное последствие действия.
И наконец, последствием (5) явля ется эмоциональное сопереживание внутреннего состояния нуждающегося в помощи человека, состояния, улуч шающегося в результате осуществле ния субъектом действия помощи. Привлекательность этого послед ствия заключается в переживаниях типа облегчения, освобождения от тягостных ощущений, ослабления бо ли. Два последних типа привлека тельности — самооценка соблюдения внутренне принятых норм и сопережи вание состоянию нуждающегося в по мощи человека—являются бескоры стными. В той мере, в какой они играют роль в принятии решения о действии, оказание помощи будет внутренне мотивированным, т. е. в полном смысле слова бескорыстным, актом (см. приведенное в начале этой главы определение Макоули и Берковитца [J. R. Macaulay, L. Berkowitz, 1970].
Степень привлекательности разных последствий в каждой конкретной си туации зависит от ее особенностей, а также от тех или иных личностных диспозиций, которые (как, скажем, склонность принимать на себя ответ ственность или отказываться от нее) обусловливают различную оценку од ной и той же ситуации разными людь ми даже в тех случаях, когда для них внутренне значимы одни и те же моральные нормы. На рис. 8.2 пред ставлена предварительная схема мо дели мотивации помощи, содержащая опосредующие личностные перемен ные, влияющие на величину привле кательности последствий различного типа (на рисунке эти переменные за ключены в рамку). Центральную роль в этой модели играет процесс, который Шварц [S. H. Schwartz, 1970] обозначил как осознание послед ствий своего действия на благо друго го человека—предвидение того, что результат (Р) собственного действия будет иметь для другого последствия (Пд). Это означает, что мы имеем дело с инструментальным значением определенного последствия действия (в смысле теории инструментальности). С точки зрения психологии моти вации речь в данном случае идет об индивидуальных различиях в тенден ции принимать во внимание наряду с результатами действия, непосред ственно затрагивающими интересы субъекта, последствия этого действия для других людей. Как мы видели, Шварц [S. H. Schwartz, 1968], разра ботав полупроективную методику, на шел способ измерения этой благопри ятствующей альтруистическому дей ствию личностной диспозиции.
Эта переменная, очевидно, отчасти связана с сопереживанием другому человеку, иначе говоря, со склонно стью и способностью проникаться ин тересами других людей. Наиболее близкой к ней является переменная, которую Мехрабян и Эпстейн [A. Meh-rabian, N. Epstein, 1972] называют «эмоциональной эмпатией» и измеря ют ее с помощью опросника, облада ющего, насколько можно судить, оп ределенной валидностью. По крайней мере, отдельные аспекты этой пере менной выявляются также методика ми, измеряющими принятие ролей [J. H. Flavell, 1968] и способность к моральному суждению [L. Kohlberg, 1963]. Так, по данным Стауба [Е. Sta-ub, 1974], испытуемые, достигшие бо лее высокой стадии развития мораль ного суждения, чаще реагируют на сигналы бедствия, быстрее вмешива ются в ситуацию и оказывают по мощь. Наконец, в осознании послед ствий своего действия для других людей находят, по-видимому, выра жение и индивидуальные различия в оценке значимости собственной де ятельности для окружающих.
Рис. 8.2. Модель мотивации помощи. Сплошными линиями изображен процесс мотивирующего предвосхищения самооценки действия, пунктиром—предвосхищение значения привлекательно сти сопереживания, штриховыми—предвосхищение значения привлекательности внешне опосре дованных последствий действия (пользы, затрат, оценки другими людьми). Обозначения: Р—результат действия субъекта; Пд—последствия для других людей; Сд------состояние челове ка, нуждающегося в помощи; СДн—облегчение состояния другого человека; Поо— приписываемая субъекту ответственность с точки зрения общества; Пос—ответственность, приписываемая субъектом самому себе; Но—принятые в обществе нормы; Не—нормы, пережива емые субъектом как внутренне обязательные
Если проследить на рис. 8.2 сплош ные линии, намечающие развертыва ние процесса самооценки, то можно видеть, что этот процесс определяет ся двумя личностными диспозициями. Принятые личностью нормы (Нс) за дают тот обязательный стандарт, с которым соизмеряются последствия действия для другого человека (Пд). Это происходит однако лишь в той мере, в какой субъект приписывает себе ответственность за свое дей ствие и его последствия для других, а не уклоняется от нее (приписывание себе ответственности, Пос). Здесь следовало бы измерить (как это пы тался сделать Шварц с помощью шкал приписываемой себе ответ ственности и отрицания ее) индивиду альные различия в готовности при нять на себя ответственность за благополучие другого человека (го товности вступиться за него, почув ствовать себя солидарным с ним). Но не менее важную роль в принятии на себя ответственности играют факто ры, связанные с оценкой ситуации. Как мы увидим в гл. 11, человек чувствует максимальную ответствен ность за оказание помощи, когда свя зывает бедственное положение нуж дающегося в помощи с причинами, контролировать которые тот не в состоянии, а свое собственное поло жение считает определяемым факто рами, с которыми он всегда справится [W. J. Ickes, R. F. Kidd, 1976b].
На рис. 8.2 симметрично Нс и Пос располагаются соответствующие им детерминанты оценивания со стороны других людей: принятые в обществе нормы (Но) и приписываемая субъек ту со стороны общества ответствен ность за его действие и последствия этого действия для другого человека (Поо). Переменные Но и Поо мы не будем рассматривать, в качестве лич ностных диспозиций, ибо относитель но них существует (по крайней мере, в достаточно однородных социальных группах) если и не полное единство взглядов, то одинаковая осведомлен ность. Следует также подчеркнуть, что личностные нормы в целом не идентичны нормам, принятым обще ством.
Пунктирные линии изображают на нашей мотивационной схеме сопере живание субъекта состоянию другого человека и его изменения, т. е. воз можное улучшение (Сд+) тяжелого внутреннего состояния (Сд–) другого человека. Как показали Кок и его коллеги [J. S. Coke et al., 1978], эмо циональное сопереживание состо янию нуждающегося в помощи чело века является решающим фактором, побуждающим к оказанию помощи. Оно, по всей вероятности, вызывает размышления о последствиях своего действия, способных улучшить поло жение нуждающегося в помощи чело века (Р→Пд). Поскольку предвосхи щаемый при этом позитивный эмоци ональный сдвиг в самочувствии дру гого обладает положительной привле кательностью, сопереживание моти вирует к альтруистической помощи. Для объяснения предпосылок и основ процесса сопереживаний Аронфрид [J. Aronfreed, 1970] и Хорнстейн [Н. A. Hornstein, 1972] разработали концепции: один—исходя из теорий научения, другой—из теории поля. Двухстадийную модель мотивации по мощи, согласно которой принятие ро ли возбуждает эмоции сопереживания и лишь одни эти эмоции побуждают к оказанию помощи, Кок и его коллеги [J. S. Coke et al., 1978] подтвердили экспериментально. Берковитц [L. Вег-kowitz, 1970] установил, что замкну тость переживаний субъекта на са мом себе и поглощенность преследо ванием своих собственных стремле ний и интересов могут на время резко понизить готовность к сопережива нию. Кроме того, здесь мы опять встречаемся с взаимодействием ситу ационных переменных и личностных диспозиций. Индивидуальные разли чия в способности и, что еще более важно (при определенном уровне спо собности), в готовности к сопережи ванию состоянию другого человека требуют разработки адекватных средств измерения [попытки такого рода были предприняты, например, в: R. Нодап, 1969; A. Mehrabian, N. Ер-stein, 1972].
Наша схематичная модель не пре тендует на такое же воспроизведение всей сложности задействованных в мотивации помощи когнитивных и аф фективных процессов, какое было осуществлено Шварцем [S. Н. Schwartz, 1977] в его процессу альной модели. Однако исследовате лям, которые обратятся к разработке отсутствующей пока методики изме рения «мотива помощи», она сможет подсказать, на что следует обратить внимание при измерении индивиду альных различий. Анализ результатов выделяет четыре заслуживающих особого внимания момента: (1) готов ность к эмоциональному сопережива нию внутреннего состояния другого человека; (2) способность учитывать последствия своего действия для других людей; (3) личностные нормы, задающие эталоны оценки субъектом своего альтруистического поступка (не совпадающие в общем случае с нормативными эталонами, предписы ваемыми обществом), и (4) тенденцию приписывать ответственность за со вершение или несовершение альтруи стического действия себе, а не дру гим людям или внешним обстоятель ствам.
Мотивация помощи и модель «ожидаемой ценности»
Поведение человека в ситуации по мощи (решится ли он оказать помощь и на какие затраты времени, сил и прочего он будет готов) может быть объяснено также с позиций модели «ожидаемой ценности». Переменными ценности здесь выступят последствия предпринятого или не предпринятого субъектом действия помощи. Чем вы ше будет величина позитивных пос ледствий, тем скорее субъект окажет помощь. Переменные ожидания могут быть различными. Один их тип—это субъективная вероятность действия, результат которого влечет за собой благоприятные для нуждающегося в помощи последствия. К другому типу переменных ожидания относится ин струментальная значимость собствен ного действия помощи для достиже ния желаемых последствий (избавле ния от неприятностей нуждающегося в помощи). Это уточняющее различе ние было введено (см. гл. 5) только в теории инструментальности, давшей расширенную трактовку модели «ожидаемой ценности». Произведение инструментальности и валентности соответствующего последствия дей ствия (если у действия несколько следствий, то сумма таких произведе ний) относится к модели валентности и означает результирующую вален тность оказания помощи; ожидание же достигнуть своим действием жела тельного результата (оказание помо щи) относится к модели действия и при умножении на результирующую валентность дает величину, отража ющую силу мотивации помощи (см. рис. 5.23).
Эмоциональное сопереживание не может в рамках подобного рода моде ли играть самостоятельную роль, оно занимает в ней лишь место опосреду-ющего звена. Выступая в качестве меры значимости последствий оказа ния помощи для нуждающегося в ней человека, оно повышает величину ва лентности на стадии оценки ситуации и формирования отвечающего ей мо тива, т. е. еще до начала деятельно сти.
Линч и Коэн [J. G. Lynch, J. L. Co-hen, 1978] предлагали своим испыту емым сильно упрощенные описания ситуаций («сценарии»), в которых не зависимо друг от друга варьирова лись и комбинировались между собой значения ожидания и валентности лишь одного последствия действия. Испытуемые должны были оценить степень своей готовности к помощи. Авторы воспользовались простейшей из возможных моделей, а именно моделью субъективно ожидаемой по лезности (см. гл. 5, раздел о теориях принятия решений). Поскольку авто ры исследования не проводили раз личия между ожиданием успешного осуществления действия и его инструментальностью, случайно получилось так, что в каждом из двух сценариев варьировалось по одной из этих пере менных ожидания.
В первом сценарии испытуемый до лжен был поставить себя на место адвоката, которого некая общественная организация очень просит бес платно защищать их интересы в про цессе против одной мошеннической фирмы, что может с определенными шансами на успех принести для благого дела, защищаемого этой орга низацией, некоторую сумму денег. Шансы на успех и величина денежной суммы могли в разных вариантах сце нария различаться в 5 раз. Шансы на успех означали вероятность того, что адвокату, в результате предпринятых им действий, удастся выиграть про цесс. Инструментальность не могла быть в этом случае переменной вели чиной, ибо победа в процессе автома тически вела к получению всей спор ной суммы (таким образом, инстру ментальность постоянно равнялась +1). Для каждой комбинации шансов на успех и величины спорной суммы испытуемый должен был указать за траты времени, на которые он в качестве адвоката согласился бы ра ди дела, за которое борется данная общественная организация, не требуя гонорара. Полученные в этом экспе рименте данные о величине готовно сти к помощи подтвердили постулиро вавшуюся моделью мультипликатив ную связь ожидания успеха и вален тности последствий действия. Было обнаружено отчетливое взаимодей ствие этих переменных: чем выше спорная сумма, которую предстояло выиграть, тем больше времени испы туемый соглашался пожертвовать на судебный процесс при условии, что шансы на успех были достаточно вы сокими (а не просто равными шансам на проигрыш или тем более совсем маленькими). Иными словами, при вы сокой вероятности успеха величина валентности оказывает большее вли яние на масштабы действия помощи.
Во втором сценарии успешность своего действия (вызов пожарной ко манды) не подвергалась ни малейше му сомнению, однако под вопросом стояла инструментальность действия помощи для прекращения бедствен ного положения (т. е. степень необхо димости пожарной команды для пре дотвращения пожара). Испытуемый должен был представить себя чело веком, едущим на автомобиле, стре мящимся успеть на самолет и вдруг замечающим на фермерском участке с каким-то строением горящую траву, а людей поблизости нет. Стоимость строения могла варьироваться, при чем максимальная стоимость (стро ение является жилым домом) превос ходила минимальную (строение явля ется дровяным сараем) в 5 раз; коле балась также и вероятность того, что от травы загорится весь участок. Ве роятность в этом случае равнялась инструментальному значению вызова пожарной команды для предотвраще ния пожара всего участка. О вероят ности успеха действия субъекта здесь речи быть не может, ибо вызов по жарной команды не относится к чис лу действий, которые могут не удасться.
Для каждой комбинации валентно сти последствий действия и инстру ментальности испытуемые должны были указать вероятность своей оста новки в пути с целью оповещения пожарников, даже если они при этом не успеют на самолет. Результаты опять выявили взаимодействие обеих переменных, т. е. мультипликативную связь валентности последствий дей ствия (стоимость строения, которому грозит пожар) и инструментальности своего действия помощи (необходи мость вызова пожарной команды). Чем большей ценностью обладало на ходящееся под угрозой строение, тем более вероятным считали испыту емые прерывание своего пути в аэро порт для вызова пожарных, причем эта вероятность возрастала по мере того, как опасность. Для здания стано вилась все более реальной. Это озна чает, что различия в инструменталь ности оказывали большее влияние на оценку вероятности в том случае, когда стоимость здания была высокой.
Таким образом, для обоих сценари ев оцениваемая испытуемыми гипоте тическая готовность к помощи с до статочно хорошим приближением со ответствует произведению ожидания и ценности. Поскольку в первом сце нарии в качестве ожидания имеет значение (т. е. варьируется) только вероятность успеха, а во втором — только инструментальность, модели валентности и действия (см. рис. 5.23) как бы сливаются. Это оз начает, что в ситуации угрозы пожара произведение валентности и инстру ментальности (модель валентности) не требует умножения на вероятность успешного осуществления действия помощи (модель действия); а в ситу ации судебной тяжбы произведение валентности и вероятности успеха (модель действия) не нуждается в умножении на инструментальность ре зультата оказания помощи (модель валентности). Более сложной и в то же время более приближенной к ре альной жизни была бы проверка адекватности модели «ожидаемой ценности» для действий помощи, если бы, во-первых, варьировались незави симо друг от друга как. вероятность, так и инструментальность успеха и, во-вторых, учитывалось не одно, а несколько последствий действия. На пример, если бы в сценарии с пожа ром принимались во внимание воз можная похвала или вознаграждение со стороны владельца строения, сму щение в случае напрасного вызова пожарной команды, неприятности, связанные с опозданием на самолет, чувство удовлетворения своей готов ностью прийти на помощь.
Если речь идет сразу о нескольких последствиях действия, то помимо первого допущения модели (мультип ликативная связь ожидания и ценно сти) проверке следует подвергнуть и второе ее положение, а именно адди тивность связи полученных для каж дого из отдельных следствий значе ний. Линч и Коэн попытались прове рить второе допущение, несколько расширив сценарий с пожаром. Они сообщали испытуемым о втором со оружении, также находящемся под угрозой пожара, о его стоимости и относящейся к нему инструментальности. Полученные данные не подтвер дили наличия простой аддитивной связи. Вместо непосредственного сло жения обоих произведений наблюда лось их явное взвешивание, осуще ствляемое под углом зрения экстре мальности соответствующих им пос ледствий: то из них, которое имело более экстремальный характер, от тесняло последствие, казавшееся бо лее рядовым. Прежде чем дело дохо дило до сложения соответствующих разным последствиям произведений, одно из них, по-видимому, обесцени валось, а ценность другого, наоборот, повышалась. Степень обобщенности этого результата пока находится под вопросом, ибо авторы рассматривали только однородные последствия дей ствия (пожар одного или двух зда ний), но не сопоставляли между со бой последствия разных типов. Воп рос о том, в какой мере разнородные последствия действия (их результиру ющие валентности), заведомо разли чающиеся по экстремальности, также будут не просто складываться, но предварительно обесцениваться или, напротив, приобретать особую значи мость, пока, насколько нам известно, остается открытым. Следует, разуме ется, обратить внимание и на индиви дуальные различия в оценке субъек том получаемой им информации о вероятности и значимости послед ствий действия.
В обыденном языке слово "агрессия" означает множество разнообразных действий, которые нарушают физическую или психическую целостность другого человека (или группы людей), наносят ему материальный ущерб, препятствуют осуществлению его намерений, противодействуют его интересам или же ведут к его уничтожению. Такого рода антисоциальный оттенок заставляет относить к одной и той же категории столь различные явления, как детская ссора и войны, упреки и убийство, наказание и бандитское нападение. Мотивационно-психологический анализ деятельности предполагает не только фенотипическую, но и генотипическую дифференциацию этих явлений. Однако, когда речь идет об агрессивных действиях, выяснение условий их совершения представляет собой особо сложную задачу. Как и в случае других социальных мотиваций, человек, совершая агрессивное действие, как правило, не просто реагирует на какую-либо особенность ситуации, но оказывается включенным в сложную предысторию развития событий, что заставляет его оценивать намерения других людей и последствия собственных поступков. Поскольку многие (хотя и не все) виды агрессивных действий подлежат к тому же регуляции моральными нормами и социальными санкциями, исследователю еще приходится принимать в расчет многообразные заторможенные и завуалированные формы агрессивного действия.
Количество работ, направленных на выяснение того, какие виды и формы агрессивных действий возможны и при каких условиях, за последние 15 лет чрезвычайно возросло. За 10 лет, с 1964 по 1973г., на эту тему появилось в три раза больше публикаций, чем за три предыдущих десятилетия; а в период с 1970 по 1976г. было опубликовано более 1200 работ [D.M. Stonner, 1976]. К настоящему времени лишь о человеческой агрессивности написано более 350 монографий [В.A. Baron, 1977, р.VII]. Причина этого не в последнюю очередь заключается в стремлении содействовать посредством лучшего понимания агрессивных действий предотвращению и сдерживанию явных актов насилия. Ибо террористические акты (как в странах, где идет гражданская война, так и там, где она отсутствует), новые формы преступности (такие, как ограбление банков, угон самолетов, захват заложников, шантаж), влияние сцен насилия, ежедневно "с доставкой на дом" получаемых населением от средств массовой информации, вызывают все большую обеспокоенность международной общественности.
_________________
* Приводимые в этом разделе данные в основном относятся к индивидуальному агрессивному действию, которое принципиально отличается от групповой агрессии Конечно, в борьбе с такими антисоциальными явлениями, как терроризм, мафия, захват заложников, знание психологических особенностей формирования агрессивного действия может помочь, но оно не решит самой проблемы, поскольку такие явления есть результат социального неблагополучия совсем иного рода, чем то, которое приводит к свершению индивидуального агрессивного действия. Социальное неблагополучие первого рода в основном определяется господствующей в обществе системой ценностей. Если в обществе явно или неявно поощряется (например, тем, что остается безнаказанным или всячески рекламируется) стремление любыми средствами подчинить себе людей (например, психическое состояние или держа их в страхе), то такие явления, как мафия,- это только доведение до логического конца принятой в обществе системы ценностей, смена которой возможна лишь в результате радикальных социальных преобразований, а не вследствие изучения особенностей агрессивного действия. В случае же индивидуального агрессивного действия дело обстоит принципиально иначе. Такое действие может свершаться не благодаря, а вопреки принятой системе ценностей и быть свидетельством социального неблагополучия не общества в целом, а или самого индивида, или его непосредственного окружения, как, например, в случае детской агрессивности. И знание психологических особенностей формирования такого действия- одно из средств борьбы с ним. (Прим. ред.)
Различение агрессивных и неагрессивных действий путем описания соответствующих поведенческих актов имеет, очевидно, мало смысла. Так, нарушение целостности тела в случае хирургического вмешательства не представляет собой агрессии, однако оно является ею в случае нападения с ножом в руках. Различения великого множества похожих и непохожих друг на друга способов поведения лишь тогда достигают своей цели, когда последствия, к которым стремится субъект, осуществляя действие, можно свести в силу их функциональной эквивалентности к одному общему знаменателю - намеренному причинению вреда другому человеку. Уже в 1939 г. в своей монографии "Фрустрация и агрессия", оказавшей большое влияние на дальнейшие исследования и открывшей новый этап изучения агрессии, Доллард, Дуб, Миллер, Моурер и Сирс в определении агрессии отвели место (хотя и неявно) намерению повредить другому своим действием: "Акт, целевой реакцией которого является нанесение вреда организму" [J. Dollard, L. Doob, N. Е. Miller, Н. О. Mowrer, R. R. Sears, 1939, р. 11]. Впоследствии такие авторы, как Бусс [А. Н. Buss, 1961], Бандура и Уолтерс [A. Bandura, R. H. Walters, 1963], попытались описать агрессию строго бихевиористски, определив ее как причинение вреда. Однако большинство исследователей сочли такое определение неудовлетворительным и отказались от него, ибо оно ведет к рассмотрению непреднамеренного нанесения вреда как агрессии, а целенаправленного вредоносного действия, не достигшего, однако, своей цели, как неагрессивного поведения [см.: S. Feshbach, 1964; 1970; H. Kaufmann, 1970; H. Werbik, 1971]. Оба приводимых ниже определения - одно из них принадлежит зоопсихологу, автором другого является специалист в области когнитивной психологии мотивации - содержат указание на побудительные условия агрессивных действий.
"Агрессия может быть определена как специфически ориентированное поведение, направленное на устранение или преодоление всего того, что угрожает физической и (или) психической целостности живого организма" (L. Valzelli, 1974. р. 299].
"Мы полагаем, что мотивом агрессии является такое нанесение вреда другим или интересам других, которое устраняет источники фрустрации, в результате чего ожидается благоприятный эмоциональный сдвиг. Достижение такого сдвига представляет собой цель мотивированного агрессией поведения" [H.-J. Kornadt, 1974, р. 568].
Согласно обоим определениям, агрессия всегда является реакцией враждебности на созданную другим фрустрацию (препятствие на пути к цели, ущерб интересам субъекта) независимо от того, была ли эта фрустрация, в свою очередь, обусловлена враждебными намерениями или нет. Однако, как мы увидим ниже, это обстоятельство - приписываются ли источнику фрустрации враждебные намерения или не приписываются - имеет решающее значение. Вместе с тем возможны, очевидно, и такие случаи агрессии, которые не являются реакцией на фрустрацию, а возникают "самопроизвольно", из желания воспрепятствовать, навредить кому-либо, обойтись с кем-то несправедливо, кого-нибудь оскорбить. Следует поэтому различать реактивную и спонтанную агрессию.
Ряд немаловажных различий отметил Фешбах [S. Feshbach, 1964; 1970; 1971], отграничивший друг от друга экспрессивную, враждебную и инструментальную агрессию (при этом сначала из рассмотрения исключается непреднамеренная агрессия). Экспрессивная агрессия представляет собой непроизвольный взрыв гнева и ярости, нецеленаправленный и быстро прекращающийся, причем источник нарушения спокойствия не обязательно подвергается нападению (типичным примером могут служить приступы упрямства у маленьких детей). В случае, когда действие не подконтрольно субъекту и протекает по типу аффекта, Берковитц [L. Berkowitz, Т974] предпочитает говорить об импульсивной агрессии. Наиболее важным нам представляется различение враждебной и инструментальной агрессии. Целью первой является главным образом нанесение вреда другому, в то время как вторая направлена на достижение цели нейтрального характера, а агрессия используется при этом лишь в качестве средства (например, в случае шантажа, воспитания путем наказания, выстрела в захватившего заложников бандита). Инструментальную агрессию Фешбах [S. Feshbach, 1971] подразделяет на индивидуально и социально мотивированную (можно говорить также о своекорыстной и бескорыстной, антисоциальной и просоциальной агрессии).
Важность этих различении Рул [В.G. Rule, 1974] подтвердил определенными экспериментальными данными. Испытуемые должны были прочитать нечто вроде показаний участника о трех случаях агрессии, связанных с потерянным кошельком, и высказать свое мнение о том, является ли эта агрессия правомерной и заслуживает ли наказания. В первом случае рассказчик доходит до физического столкновения с оказавшимся бесчестным нашедшим кошелек человеком ради того, чтобы вернуть кошелек законному владельцу (просоциальная инструментальная агрессия). Во втором он отбирает кошелек и оставляет его себе (антисоциальная инструментальная агрессия), в третьем - ударяет присвоившего кошелек человека, побуждаемый моральным негодованием (враждебная агрессия). Как видно из табл. 8.5, 16-17-летние школьники считают просоциальную инструментальную агрессию более правомерной и менее заслуживающей наказания, чем враждебную, а эту последнюю -более правомерной и менее заслуживающей наказания, чем антисоциальную.
Таблица 8.5
Градация правомерности различных видов агрессии и заслуженности наказания по оценкам 16-17-летних школьников (все различия значимы) [В. G. Rule, 1974, р. 140].
|
Оценка |
Агрессия |
||
|
инструментальная профессиональная |
инструментальная антисоциальная |
враждебная |
|
|
Правомерность |
4,96 |
2,12 |
3,14 |
|
Заслуженность наказания |
1,81 |
3,70 |
3,04 |
Уже одного этого примера достаточно, чтобы убедиться в сложности создания однозначной классификации. Ведь враждебная агрессия возмущенного рассказчика наверняка содержит элементы направленной против правонарушителя просоциальной инструментальной агрессии. Нередко также агрессия, возникающая как инструментальная, приобретает компоненты враждебности, например если ее жертва оказывает сопротивление. Все же такого рода разграничения не совсем бесполезны. Они подготавливают почву для планомерного выявления функционально эквивалентных компонентов агрессии. Работа эта пока не завершена. Как правило, исследователи придерживаются экспериментальных схем, основанных (как мы увидим ниже) на возбуждении просоциальной инструментальной агрессии, которая может дополняться или не дополняться враждебной агрессией. Однако в любом случае различение мотивационной структуры инструментальной и враждебной агрессии (собственно агрессии, внутренне мотивированной агрессии, см. гл. 12) представляется нам необходимым. Последняя может быть охарактеризована, как более обдуманная или импульсивная. Каждый из этих типов и подтипов может быть в свою очередь подразделен на свои про- и антисоциальные разновидности; разделение это, естественно, не является объективным, оно отражает точку зрения действующего субъекта, его жертвы или какого-либо наблюдателя. Причем то, что жертве или стороннему наблюдателю показалось бы антисоциальным, сам субъект действия может считать просоциальным, подправляя, кроме того, впоследствии свое описание событий. (Помимо этого, возможны еще и другие подразделения агрессии, например, речь может идти об открытой или замаскированной, интравраждебной или экстравраждебной агрессии и т.д.)
Из этого рассмотрения сложности и многоликости агрессивных действий становится понятно, почему, с одной стороны, эти действия могут быть очень похожими на действия помощи, а с другой - принадлежать к сфере деятельности власти. Последнее характерно для инструментальных, про- или антисоциальных, форм агрессии, направленных на то, чтобы заставить жертву сделать нечто такое, что сама по себе она делать не будет. В качестве источников власти в таких случаях применяется принуждение или насилие. Эту область пересечения инструментальной агрессии и деятельности власти Тедеши, Смит и Броун [J.Т. Tedeschi, R.В. Smith, R.С. Brown, 1974] попытались расширить до такой степени, что в результате у них всякое агрессивное действие оказалось одной из форм проявления власти с использованием принуждения. Само понятие агрессии они сочли, в конце концов, излишним, решив, что его можно заменить следующим определением:
"...действие будет отнесено к категории агрессивных при выполнении следующих условий: (a) оно включает в себя ограничение возможностей или исходов поведения другого (наиболее явно путем использования власти принуждения и наказания); (b) наблюдатель воспринимает действие как намеренно наносящее ущерб его интересам или интересам объекта воздействия (иначе говоря, как злонамеренное или эгоистичное) независимо от того, стремился ли в действительности субъект действия к причинению вреда; (с) действие представляется наблюдателю противоречащим нормам и незаконным, например, если оно выглядит неспровоцированным, оскорбительным или не соответствующим вызвавшему его поводу" (ibid., р. 557].
При рассмотрении в предшествующей главе мотивации власти мы обнаружили одну характерную для нее особенность: чтобы направить другого на достижение нужных субъекту целей, в ней могут использоваться все мотивационные процессы, релевантные другим мотивам, значит, и агрессия также. Однако это не меняет того факта, что мотивационные цели деятельности власти и враждебной агрессии были и остаются совершенно различными. Именно этот решающий момент упустили из виду Тедеши и его соавторы [см. также критику их работы в: D. M. Stonner, 1976].
В проведенных к настоящему времени исследованиях в основном уточнялись ситуационно обусловленные особенности агрессивного поведения. Напротив, индивидуальные различия такого поведения в одних и тех же ситуационных условиях (назовем их агрессивностью) пока что редко привлекали к себе внимание. В этом отношении здесь сложилось то же положение дел, что и в сфере мотивации помощи. Однако индивидуальные различия в агрессивности должны основываться на более сложных, устойчивых мотивационных структурах, чем различия в мотиве помощи, поскольку агрессия, находясь под явным контролем социальных норм и функций, в существенной мере определяется специфической сдерживающей тенденцией. Вот почему мы начнем с того, что рассмотрим эти нормы.
Нормы, а тем самым типы и частота агрессивных форм поведения задаются культурой. Их различия зафиксированы в целом ряде исследований межкультурных различий [см.: Н.-J. Kornadt, L.W. Eckensberger, W.В. Emminghaus, 1980]. Поэтому особо примечательным оказывается тот факт, что у детей*, воспитывающихся в разных культурах, прежде чем они полностью освоят специфические социализирующие нормы своей культуры, тип и частота агрессии совпадают почти полностью. Об этом свидетельствуют тщательные наблюдения за поведением представителей шести различных культур, а именно: США, северной Индии, Филиппин, Японии (Окинава), Мексики и Кении [см.: В.В. Whiting. J.W. Whiting, 1975; W.W. Lambert, 1974]. Так, если взять наиболее частые формы агрессии (типа: обидеть, ударить), то дети каждой культуры в возрасте от 3 до 11 лет демонстрируют в среднем по 9 агрессивных актов в час. 29% из них составляют непосредственные ответные реакции на нападение противоположной стороны. Эта доля остается одной и той же в разных культурах и несколько изменяется лишь в зависимости от пола, составляя 33% у мальчиков и 25% у девочек. С возрастом во всех культурах происходит смена форм агрессии: частота простого физического нападения уменьшается за счет роста более «социализированных» форм, таких, как оскорбление или борьба. Эти изменения отражены на рис. 8.3, где представлены данные для обоих полов и трех последовательных возрастных периодов. Примечательно, что во всех культурах ровесники и младшие дети подвергаются агрессии значительно чаще, чем старшие по возрасту дети; кроме того, чем младше дети, тем скорее жертва нападения, плача или чувствуя себя задетой, в свою очередь обратится к агрессии. Ламберт [W.W. Lambert, 1974] объясняет это как сдвиг агрессии на беззащитную жертву:
«Еще одна тенденция, явственно проявляющаяся во всех культурах, состоит в своеобразном сильном смещении агрессии на детей, особенно на маленьких. Оно выражается в том, что значительно большая часть ударов, полученных со стороны старших, прощается, а гораздо большая доля ударов со стороны младших по возрасту подлежит отмщению» [р. 451].
Рис. 8.3. Изменение частоты трех форм агрессии у детей, принадлежащих к различным культурам (усредненные по культурам стандартизированные значения) [B.B. Whiting, J.W. Whiting, 1975, p.156]
___________
* В советской психологии детская агрессия изучается только в связи с разрешением конфликтов, поскольку эта форма поведения считается проявлением у нормального ребенка какого-то неблагополучия в его социальной жизни (педагогическая запущенность, затрудненные контакты со сверстниками и взрослыми и т. д.). О социальной природе этой формы поведения свидетельствует и тот факт, что выявленная в других культурах агрессия по отношению к младшим детям советскими исследованиями не подтверждается. Одним из объяснений этого может служить общественный характер нашей воспитательной системы, благодаря которой ребенок уже в детском саду знакомится с нормами поведения в коллективе, приучается согласовывать свои действия с действиями и интересами других детей, помогать младшим и опекать их. (Прим. ред.)
Наряду с общими для всех культур моментами каждая из них обладает своими специфическими нормами и критериями оценок агрессивных действий, определяющими, что запрещается, что разрешается, а что и поощряется. Часть запретительных норм собрана в уголовных кодексах. Например, убийство из низменных побуждений сурово наказывается, а убийство в ходе самозащиты, напротив, может не наказываться совсем. В отличие от запретных разрешенные или даже положительно оцениваемые формы агрессии кодифицированы слабо; примером могут служить проявления агрессивности в определенных видах спорта [Н. Gabler, 1976] или же оскорбительная едкость «убийственных острот». Кроме того, агрессия может различным образом оплачиваться. Так, Басс говорит о существовании в капиталистическом обществе обильной и весьма знаменательной оплаты за агрессию в виде денег, престижа и социального статуса [А.Н. Buss, 1971, р. 7, 17]. В процессе врастания в свою культуру ребенку приходится в этом отношении многому учиться, в связи с чем решающее значение специфических культурных норм и стандартов поведения может быть прояснено прежде всего анализом с позиций психологии развития [S. Feshbach, 1974]. Рассмотрим в качестве примера ряд относящихся к западной культуре результатов, раскрывающих постепенное переплетение агрессии и моральных норм в процессе развития ребенка. Вначале приведем некоторые описательные данные, затем в отличие от обычных теорий социализации, во всем видящих результат непосредственных воспитательных воздействий, рассмотрим влияние когнитивного развития на принятие моральных стандартов и, наконец, на примере такого когнитивно сложного явления, как самооправдание после совершения агрессивного акта, обратимся к свойственной моральным нормам функции регуляции поведения.
В первые годы жизни агрессия проявляется почти исключительно в импульсивных приступах упрямства, течение которых не поддается влияниям извне [F.L. Goodenough, 1931; L. Kemmler, 1957]. Причиной этих приступов выступает главным образом блокирование в результате применяемых к субъекту воспитательных воздействий намеченной им деятельности. На передний план все активнее выдвигаются конфликты с ровесниками, прежде всего появляются, позднее опять отступая, ссоры, связанные с обладанием вещами, их доля составляет у полуторагодовалых детей 78%, однако уже у 5-летних — лишь 38% [Н.С. Dawe, 1934; W.W. Hartup, 1974]. В этот же период развития возрастает (с 3 до 15%) число случаев использования физического насилия. Если у младших детей блокирование активности вызывает главным образом инструментальную агрессию, то у старших к ней все более примешивается враждебная агрессия, адресованная данному человеку лично. (Как мы увидим, это предполагает сформированность когнитивной способности приписывать нарушителю спокойствия злые умыслы.) Влияние ровесников едва ли можно переоценить [G.R. Ratterson, R.A. Littman, W. Bricker, 1967]. Чересчур агрессивные дети, начав посещать детский сад, становятся сдержаннее, поскольку очень скоро сталкиваются с сильной ответной агрессией; дети же, агрессивность которых ниже среднего уровня, становятся агрессивнее по мере того, как начинают понимать, что быстрая ответная агрессия может избавить их от дальнейших атак. Тот, кто научился на нападение сразу же отвечать тем же, будет не только оставлен в покое, но и в дальнейшем будет вызывать меньшую агрессивность [W.W. Lambert, 1974]. Вместе с тем Паттерсон и его коллеги [G. К. Patterson et al., 1967] обнаружили, что около 80% всех агрессивных актов приводят к успеху; если это так, то пребывание в детском саду обеспечивает исключительно сильное подкрепление инструментальной агрессии.
В проведенных до сих пор исследованиях социализации агрессивность и ее индивидуальные различия рассматривались исключительно как непосредственный продукт родительского воспитания. Так, Бандура и Уолтерс [A. Bandura, R.Н. Walters, 1959] отмечают, что отцами сверхагрессивных и оказавшихся в исправительных учреждениях подростков из относительно благополучных семей среднего класса являются люди, не терпящие проявлений агрессии дома, но, несмотря на это, за его пределами поощряющие и даже подстрекающие своих детей провоцировать других и нападать на них и позитивно подкрепляющие такого рода поведение. Родители могут также сами служить образцом агрессивности. Так, С. и Э. Глюки установили, что у подростков с отклонениями в поведении родители в прошлом с относительно высокой вероятностью имели судимость [S. Glueck, Е. Glueck, 1950; см. также: L.В. Silver, С. С. Dublin, R. S. Lourie, 1969].
Такого рода социализирующее влияние научения в результате подкрепления и подражания образцу необходимо рассматривать в контексте когнитивного развития ребенка, т.е. в связи с тем обстоятельством, что он все в большей мере становится способным конструировать моральные правила поведения и руководствоваться ими. Таким образом, агрессия и моральные нормы зримо переплетаются между собой. Фундаментальное правило, которое при этом усваивается, состоит в необходимости, подвергнувшись агрессии, ответить соразмерной агрессией. Эта норма возмездия за агрессию пропорциональной ответной агрессией (lex talionis*) соответствует норме взаимности в случае деятельности помощи. Одна агрессия компенсирует другую, и в результате оба субъекта оказываются «квиты». Вина искупается и благодаря этому как бы смывается; выведенные из равновесия социальные отношения снова приходят в норму. Укорененность в человеке нормы возмездия становится очевидной при сопоставлении ее ветхозаветной формулировки в третьей книге моисеевой с новозаветным требованием нагорной проповеди отказаться от возмездия врагам и полюбить их.
Ветхий завет: «Кто сделает повреждение на теле ближнего своего, тому должно сделать то же, что он сделал. Перелом за перелом, око за око, зуб за зуб; как он сделал повреждение на теле человека, так и ему должно сделать» [Левит, 24, 19-20].
Новый завет: «Вы слышали, что сказано: око за око, и зуб за зуб. А я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую» [Ев. от Матф., 5, 38-39].
______________
* Закон возмездия "око за око, зуб за зуб". (Прим. Ред.)
Норма возмездия (и искупления), преодоленная, впрочем, в современном уголовном праве, несомненно присуща логике развертывания моральных норм и первоначально не требует подкрепления со стороны родителей и воспитателей. Она является, по Пиаже [J. Piaget, 1930], характерной особенностью так называемой гетерономной стадии развития морального суждения, стадии, отмеченной представлением о нерушимости правил, верность которым человек должен хранить при всех обстоятельствах. Для находящихся на этом уровне развития детей (по шестистадийной шкале Колберга [L. Kohlberg, 1969] это вторая и третья стадии) наказание носит искупительный, снимающий проступок характер и восстанавливает нарушенное проступком равновесие социальных связей. Хотя до более высоких, неагрессивных форм уравнивающей справедливости здесь еще далеко, все же по сравнению с импульсивной агрессией более маленьких детей сделан заметный шаг вперед. Подвергаясь наказаниям за свои проступки — не в последнюю очередь внутри круга сверстников — дети усваивают, как человек сам должен наказывать, когда проступки совершают другие. Ответное причинение страданий своему обидчику и сам вид его страданий редуцируют возникающий у субъекта гнев и удовлетворяют его потребность в агрессии. В пользу этого говорит и то обстоятельство, что человек, неоднократно подвергавшийся наказаниям, сам становится более агрессивным — эта взаимосвязь фиксировалась не один раз [S. Feshbach, 1970].
Стандарты поведения морального характера в релевантных агрессии ситуациях можно в дальнейшем непосредственно наблюдать в поведении взрослых. Даже если дети и не претворяют сразу увиденные образцы в действие, они их, как правило, усваивают. Примером этого может служить следующий эксперимент Бандуры [A. Bandura, 1965]. Детям показали фильм, герой которого проявлял вербальную агрессию необычным для них образом. Далее он в одном случае наказывался, в другом — вознаграждался, в третьем — его поведение не вызвало никакой реакции. После этого детей ставили в ситуацию, предоставляющую возможность воспроизвести наблюдавшееся ими поведение. В тех случаях, когда кинообразец поощрялся, подражание имело место чаще, чем тогда, когда он наказывался. Затем увиденное в фильме поведение детям предложили воспроизвести возможно более точно и обещали наградить их за это. И дети, которые перед этим воздерживались от повторения агрессивного поведения образца по собственному почину (по-видимому, в силу преобладающего торможения агрессивности), на этот раз получили максимальные показатели, что может служить признаком достаточной усвоенности и включенности в репертуар потенциальных действий данной формы поведения. Следует также отметить, что мальчики проявили большую готовность следовать агрессивному образцу, чем девочки. Результаты этого эксперимента приведены на рис. 8.4.
Рис. 8.4. Подражание агрессивным действиям образца в зависимости от последствий этих действии для образца и от вознаграждения за подражание [A. Bandura. 1965, р. 592]
Под влиянием образцов и в процессе самопознания подрастающий ребенок начинает усваивать (в пределах, определяемых уровнем развития его когнитивных способностей) обязательные для него правила поведения морального характера. Усвоение тех или иных правил может выражаться также в индивидуальных различиях агрессивности и ее развитии, например, если ребенку особенно настойчиво внушается необходимость строгого соблюдения нормы возмездия. Однако пока неясно, в какой мере корни индивидуальных различий мотива агрессии определяются именно этим.
Норма возмездия требует, чтобы ответная агрессия (наказание) была точно отмерена. Слишком малая реакция неудовлетворительна, так как не позволяет враждебности полностью реализоваться. Чересчур сильная создает чувство вины и превращает наказывающего в объект для (ответного) нападения [Е. Walster, Е. Berscheid, G.W. Walster, 1973]. В каждом конкретном случае приходится тщательно взвешивать уместность ответного агрессивного действия. Чтобы такое действие оказывало желательный эффект на наказываемого, его уместность должна признаваться еще и этим последним, что предполагает такой уровень когнитивного развития наказывающего, который позволил бы ему поставить себя на место другого и взглянуть на происходящее его глазами (принятие роли). Одним из важнейших аспектов выступает здесь оценка намерений, стоявших за агрессивным поведением другого человека; она представляет собой атрибутивный процесс, являющийся фундаментом всякой реакции на агрессию на более поздних возрастных ступенях, 7-летний ребенок едва ли учитывает то обстоятельство, преднамеренно помешал ему (заставил его страдать) другой человек или же невольно. Но уже у 9-летних детей нечаянная агрессия возбуждает явно меньшую ответную агрессию, чем преднамеренная [D.W. Shantz, D.A. Voydanoff, 1973].
Достижение последующих уровней когнитивного развития, обеспечивающих принятие ролей и учет намерений другого человека, очевидно, также является одной из предпосылок процесса, способного играть решающую роль в регуляции враждебной агрессии и ее сдерживании, а именно процесса сопереживания (эмпатии) положению жертвы своих агрессивных стремлений. Способность и готовность к сопереживанию оказывают на агрессивную деятельность, как и на деятельность помощи, просоциальное влияние. Проникновение во внутреннее состояние жертвы агрессии, в ее страдания, которые субъект намерен вызвать (или уже вызвал), противоборствует желанию причинить вред этому человеку и в итоге тормозит агрессию. Обратное соотношение способности к сопереживанию и агрессивности неоднократно подтверждалось экспериментально [N. Feshbach, S. Feshbach, 1969; A. Mehrabian, N. Epstein, 1972]. Дети, более способные к сопереживанию, менее агрессивны. Родители их, разъясняя свои действия, ласково предупреждая и предоставляя ребенку свободу действий, дают ему возможность испытать себя, способствуют более дифференцированному когнитивному развитию [N. Feshbach, 1974; 1978].
Как и при действиях помощи, в сфере агрессии наряду с нормой взаимности определенным (превращенным) значением обладает и норма социальной ответственности. Речь идет об определении того, в какой мере субъект агрессии несет ответственность за свое действие и его последствия. Так, маленького ребенка или человека, который не мог предвидеть последствий своего действия, наказывают меньше, чем ребенка старшего возраста или осведомленного о последствиях совершаемого деяния человека.
В конечном счете степень зависимости агрессивного действия от моральных норм едва ли проявляется где-либо отчетливее, чем в случаях нарушения моральных стандартов, сопровождающихся самооправданием субъекта перед или во время совершения действия. Например, агрессор может снять с себя ответственность за агрессию, оспаривая, что причинил страдание другому, или же доказывая, что агрессия была заслуженной [Е. Walster et al., 1973]. Во всех случаях такого рода происходит явная рационализация. Яркими примерами этому служат психологические войны, показания военных преступников и активистов террористических групп. Бандура [A. Bandura, 1971 b] выделил шесть типов самооправдания, призванных успокаивать угрызения совести и связанных с предпринятой или планируемой агрессией:
1. Снижение значимости предпринятой агрессии через односторонние сравнения: собственный агрессивный акт сопоставляется с худшими злодеяниями другого человека.
2. Оправдание агрессии тем, что она служит высшим ценностям (в случае инструментальной агрессии).
3. Отрицание своей ответственности.
4. Разделение ответственности и размывание четкого представления о ней; наблюдается прежде всего при коллективной агрессии, опирающейся на сильное разделение функций.
5. «Расчеловечивание» жертвы, ее дегуманизация. Агрессор отказывается признать за жертвой или за своим противником существование человеческих свойств и качеств.
6. Постепенное примирение. Появляется главным образом по мере того, как субъекту в результате названных выше способов самооправдания удается уменьшить исходную негативную самооценку.
Облегчающее агрессию влияние дегуманизации Бандура, Ундервуд и Фромсон [A. Bandura, В. Underwood, М.Е. Fromson, 1975] продемонстрировали в одном из своих экспериментальных исследований. Испытуемые получали задание отвечать электрическим разрядом разной интенсивности (от 1 до 10) в зависимости от сообщаемого им качества результатов рабочей (фиктивной) группы, участники которой совместно решали задачу, поскольку это якобы могло оказать влияние на эффективность работы данной группы. Таким образом, на испытуемых возлагалась обязанность осуществлять инструментальную агрессию ради повышения продуктивности мнимой рабочей группы (подобная экспериментальная схема в исследованиях агрессии весьма распространена). Для варьирования эффективности осуществляемого испытуемыми электроразряда последовательность высоких и низких достижений рабочей группы была организована таким образом, что в одной серии (функциональная связь) за наказанием (после плохого решения) следовало верное решение, а в другой (дисфункциональная связь) после наказания продолжались неудачи, так что создавалось впечатление неэффективности даже сильного наказания. Благодаря специально подстроенному «недосмотру» испытуемый получал возможность услышать перед началом опыта разговор экспериментатора с ассистентом, в котором последний отзывался об участниках рабочей группы в одном случае пренебрежительно (дегуманизирующе), в другом — почтительно (гуманизирующе), а в третьем — без каких-либо оценочных моментов.
Рис. 8.5. Зависимость интенсивности электроразряда, применявшегося в следующих друг за другом попытках решения задач, от дегуманизации подвергавшихся электроразряду людей и от эффективности этого наказания [A. Bandura, В. Underwood, М. Е. Fromson. 1975. р. 264].
Результаты отдельных серий исследования представлены на рис. 8.5. В целом испытуемые проявляли меньшую агрессивность (т. е. включали ток меньшей интенсивности) в случае, когда осуществляемое ими наказание улучшало результаты рабочей группы, чем когда наказание не имело никакого эффекта, оставалось дисфункциональным. «Гуманизированные» жертвы всегда наказывались мягче, чем «дегуманизированные», при нейтральном отзыве интенсивность наказания имела промежуточную величину. Если удар током не приводил к немедленному улучшению результатов, эффект дегуманизации проявлялся поистине в драматических формах: сила наказания резко возрастала (в то время как при нейтральных условиях и особенно в случае «гуманизации» после незначительного подъема вначале она снова уменьшалась). Весьма поучительным явился последующий опрос испытуемых, направленный на выявление различий в оценке ими своего противонормативного поведения. В табл. 8.6 приводятся данные о количестве испытуемых (в %), которые сочли только что примененное ими наказание справедливым и несправедливым. Варьирование эффективности наказания в отличие от типа характеристики жертв само по себе не оказало какого-либо влияния на самооценку. Телесное наказание «гуманизированных» жертв испытуемые рассматривали как несправедливое, однако по отношению к «дегуманизированным» жертвам они оказались свободными от подобных угрызений совести (причем особенно часто в случае, когда применение наказания не давало эффекта). Полученные данные наглядно показывают, как легко агрессивность может освобождаться от всякого сдерживающего влияния, если человеческое достоинство жертвы поставлено под сомнение, и как быстро человек находит при этом оправдания, освобождающие его от негативной самооценки (чувства вины), вызванной действиями, которые не могут быть оправданы с моральной точки зрения.
Таблица 8.6
Количество испытуемых (в %), в зависимости от условий оценивших примененное наказание как справедливое и несправедливое [A. Bandura et al., 1975, р. 265].
|
Условия |
Справедливое |
Несправедливое |
|
Эффективность наказания: |
||
|
функционального |
29 |
51 |
|
дисфункционального |
23 |
57 |
|
Тип характеристики жертв: |
||
|
гуманизирующий |
4 |
74 |
|
нейтральный |
13 |
63 |
|
дегуманизирующий |
61 |
23 |
|
Комбинация условий: |
||
|
функциональность и гуманизация |
9 |
73 |
|
функциональность и нейтральная характеристика |
25 |
58 |
|
функциональность и дегуманизация |
50 |
25 |
|
дисфункциональность и гуманизация |
0 |
75 |
|
дисфункциональность и нейтральная характеристика |
0 |
67 |
|
дисфункциональность и дегуманиза-ция |
73 |
27 |
Существуют три отличные друг от друга группы теорий агрессии, которые мы рассмотрим в той последовательности, в какой они создавались. Это теории влечения (или инстинкта), фрустрационная теория агрессии и теории социального научения (в том числе попытки, относящиеся к психологии мотивации). Теории влечения в современной психологии считаются устаревшими, а в последнее время это отношение распространилось отчасти и на фрустрационную теорию агрессии. Последняя явилась переходной ступенью от психоаналитической теории влечения к теориям социального научения; она положила начало новейшим исследованиям агрессии и сильно стимулировала их.
Теории влечения
В теориях влечения агрессия рассматривается как устойчивая диспозиция индивида, поэтому построены они довольно просто. В первоначальном варианте психоаналитической теории Фрейда [S. Freud, 1905] агрессия трактовалась как составная часть так называемого «Я-влечения», однако позднее [S. Freud, 1930], главным образом под влиянием первой мировой войны, Фрейд ввел в свою теорию в виде «влечения к смерти» самостоятельное агрессивное влечение. (Нет смысла останавливаться на теории Фрейда более подробно или обсуждать взгляды других представителей психоанализа, таких, как Адлер или неофрейдисты, ибо они уже давно никак не влияют на психологические исследования агрессии.) В переписке с Альбертом Эйнштейном о возможностях предотвращения войн Фрейд в 1932 г. указывал на инстинктивные основы человеческого стремления к разрушению, считая бесплодными попытки приостановить этот процесс. Благодаря общественному прогрессу разрушительному стремлению можно только придать безобидные формы разрядки.
Аналогичного понимания агрессии придерживается основоположник этологии Лоренц [К. Lorenz, 1963]. По его мнению, в организме животных и человека должна постоянно накапливаться особого рода энергия агрессивного влечения, причем накопление происходит до тех пор, пока в результате воздействия соответствующего пускового раздражителя она не разрядится (в частности, у некоторых видов животных подобная разрядка наблюдается при вторжении на территорию данной особи незнакомого представителя своего вида). Эта простая «психогидравлическая модель» критиковалась как этологами [R.A. Hinde, 1974], так и психологами [A. Montague, 1968; 1976] не только за рискованный перенос на человека результатов, полученных в исследованиях животных, или за планы снижения уровня агрессии цивилизованного человека путем организации различных состязаний и т. п., но и за недостаточную фактическую обоснованность. Критиками, однако, не оспаривается, что человеческая агрессия имеет свои эволюционные [R. Bigelow, 1972] и физиологические [R.Е. Moyer, 1971; 1976] корни. К числу физиологических факторов агрессии относятся половые гормоны [Е.Е. Maccoby, С.N. Jacklin, 1974]. Хотя современное состояние исследований роли этих гормонов пока мало что дает для психологического изучения агрессии, все же пренебрегать их значением не следует. Более понятными и на сегодняшний день гораздо лучше изученными являются половые различия агрессивного поведения, обусловленные особенностями социализации. Проведенные исследования показывают, что в целом мальчики агрессивнее девочек, а мужчины агрессивнее женщин [Е.Е. Maccoby, 1966, р. 323-326; Е.Е. Maccoby, С.N. Jacklin, 1974]. По-видимому, у женщин агрессивные действия тормозятся сильнее. Проявив агрессию, они скорее будут реагировать на нее чувством вины и страха [Е.Е. Maccoby, 1966]. Однако из анализа литературы по экспериментальным исследованиям видно, что картина не столь уж единообразна, как это могло бы показаться при поверхностном рассмотрении [A. Frodi, J.R. Macaulay, 1977; F. Merz, 1979].
К представителям теорий влечения следует отнести также Мак-Дауголла [W. McDougall, 1908, гл. З]. В его перечне 12 основных инстинктов мы находим «агрессивность» с соответствующей ей эмоцией гнева. В более поздней редакции этого перечня [W. McDougall, 1932], содержащей 18 мотивационных диспозиций (см. табл. 3.2), инстинкт агрессивности стал выглядеть следующим образом: «Предрасположенность к гневу. Негодование и насильственное устранение всякой помехи или препятствия, мешающих свободному осуществлению любой другой тенденции». Этой формулировкой Мак-Дауголл фактически предвосхитил точку зрения фрустрационной теории агрессии Долларда и его коллег [J. Dollard et al., 1939].
Фрустрационная теория агрессии
В противоположность чисто теоретическим концепциям влечения фрустрационная теория, как она представлена в монографии 1939 г. Долларда и его соавторов, положила начало интенсивным экспериментальным исследованиям агрессии. Согласно этой теории, агрессия — это не автоматически возникающее в недрах организма влечение, а следствие фрустрации, т. е. препятствий, возникающих на пути целенаправленных действий субъекта, или же ненаступления целевого состояния, к которому он стремился. Рассматриваемая теория утверждает, что, во-первых, агрессия всегда есть следствие фрустрации и, во-вторых, фрустрация всегда влечет за собой агрессию.
В приведенной выше формулировке оба эти постулата не подтвердились. He всякая агрессия возникает вследствие фрустрации (в частности, фрустрацией не связана ни одна из форм инструментальной агрессии). И не всякая фрустрация повышает уровень стремления к агрессии (этого не происходит, например, если подвергшийся фрустраций человек воспринимает ее как непреднамеренную или как вполне оправданную). Так называемая гипотеза катарсиса (мы обсудим ее особо), согласно которой агрессивное поведение снижает уровень побуждения к агрессии, также не при всех обстоятельствах соответствует действительности.
Теория социального научения
Концепции агрессии, разработанные в русле теорий социального научения, ведут свое происхождение от теоретических представлений S-R-типа (прежде всего от Халла): в них различным образом определяются и по-разному связываются между собой компоненты поведения, ответственные за его побуждение и направление. Наиболее влиятельными представителями этого течения являются Берковитц и Бандура. Первоначально Берковитц [L. Berkowitz, 1962] стоял на позициях, тесно связанных с фрустрационной теорией агрессии. Отказавшись от не выдерживающего критики постулата о том, что фрустрация всегда ведет к агрессии, он ввел две промежуточные переменные, одна из которых относилась к побуждению, а другая — к направленности поведения, а именно гнев (как побудительный компонент) и пусковые раздражители (запускающие или вызывающие реакцию ключевые признаки). Гнев возникает, когда достижение целей, на которые направлено действие субъекта, блокируется извне. Однако сам по себе он еще не ведет к поведению, определяемому побуждением данного типа. Чтобы это поведение осуществилось, необходимы адекватные ему пусковые раздражители, а адекватными они станут лишь в случае непосредственной или опосредованной (например, установленной с помощью размышления) связи с источником гнева, т. е. с причиной фрустрации. Таким образом, основополагающей для Берковитца здесь оказывается концепция поведения как следствия толчка (push), вписывающаяся в парадигму классического обусловливания.
Сам он дает следующее определение:
«Сила агрессивной реакции на какое-либо препятствие представляет собой совместную функцию интенсивности возникшего гнева и степени связи между его побудителем и пусковым признаком» [L. Berkowitz, 1962, р. 33].
Позднее Берковитц [L. Berkowitz, 1974] расширил и видоизменил свою соответствующую лоренцовской модели врожденного запускающего механизма механистическую концепцию толчка. Пусковой раздражитель уже не является необходимым условием перехода от гнева к агрессии. Далее, допускается побуждение к агрессии раздражителями, связанными с обладающими подкрепляющим значением последствиями агрессивных действий, иными словами, в качестве дополнительной опоры своей концепции Берковитц привлекает парадигму инструментального обусловливания. Кроме того, предполагается, что появление релевантных агрессии ключевых раздражителей может повысить интенсивность агрессивного действия, например, замечаемое оружие в ситуации, воспринимаемой человеком как провокационная, так называемый эффект оружия [L. Berkowitz, A. Le’Pagе, 1967].
Рис. 8.6. Схема различных теорий агрессии. Гипотетические конструкты заключены в рамку [A. Bandura, 1973, p.54]
Бандура [A. Bandura, 1973] больше ориентирован на парадигму инструментального обусловливания, причем центральное место он отводит научению путем наблюдения за образцом. Эмоция гнева не является, по его мнению, ни необходимым, ни достаточным условием агрессии. Поскольку гнев представляет собой, с точки зрения Бандуры, всего лишь состояние возбуждения, получающее обозначение лишь постфактум, всякое эмоциональное возбуждение, идущее от негативно воспринимаемой стимуляции (скажем, шум, жара), может влиять на интенсивность агрессивных действий, если только действие вообще пойдет по пути агрессии. Ход такого действия не связан с простым запуском условных реакций, зависящих от предвосхищаемых последствий возможных действий, и никакое состояние эмоционального возбуждения, никакой побудительный компонент не являются для него необходимыми. Теоретическая позиция Бандуры, будучи многокомпонентной, ориентированной на теорию привлекательности концепцией поведения в духе притяжения (pull), представляет собой синтез традиций теории научения и когнитивных теорий мотивации. В первую очередь поведение определяется привлекательностью предвосхищаемых последствий действий. К числу таких решающих дело последствий относится не только подкрепление со стороны других людей, но и самоподкрепление, зависящее от соблюдения внутренне обязательных для личности стандартов поведения. Поэтому при одних и тех же особенностях ситуации вместо агрессии может быть выбрано действие совершенно иного типа, например: подчинение, достижение, отступление, конструктивное решение проблемы и т. д.
Основные положения концепций Фрейда, Лоренца, Берковитца и Бандуры в виде несколько упрощенных схем представлены на рис. 8.6. Более поздние теоретические подходы, базирующиеся на теории социального научения, в значительной мере объединяют их отказ от подчеркнутой простоты и строгости S-R-механизма за счет расширения роли когнитивных процессов в осмыслении ситуационной информации — тенденция эта восходит к Хайдеру [F. Heider, 1958]. К этим процессам относятся атрибуция состояний эмоционального возбуждения, интерпретация намерений других людей, объяснение как своего, так и чужого действия диспозициональными или ситуационными факторами, обозначение поведения как агрессии [Н. A. Dengerink, 1976].
Наряду с Берковитцем и Бандурой среди авторов, сыгравших значительную роль в разработке данного направления, следует назвать и Фешба-ха [S. Feshbach, 1964; 1970; 1974]. Как мы убедились, он внес существенный вклад в уточнение понятия «агрессия», а в более поздних работах и в выявление условий возникновения агрессии и индивидуальных различий агрессивности, соотнеся последние с общим когнитивным развитием. Фешбах придерживается точки зрения, очень близкой к типичным когнитивно-личностным и мотивационно-психологическим концепциям, таким, как концепции Корнадта [Н.-J. Kornadt, 1974; 1983] и Олвеуса [D. Olveus, 1972], разбору которых посвящен один из последующих разделов.
Экспериментальное изучение агрессии
Во второй половине 50-х гг., еще до работ Басса [А. Н. Buss, 1961] и Берковитца [L. Berkowitz, 1962], стимулировавших лабораторные экспериментальные исследования агрессии, большие усилия были приложены для измерения, прежде всего основанными на ТАТ методиками индивидуальных различий агрессивности, главным образом выраженности ее позитивной и негативной тенденций [см.: S. Feshbach, 1970, р. 180-184]. Данные, полученные с помощью различных ключевых категорий анализа содержания рассказов ТАТ, сопоставлялись с прямыми показателями агрессивного поведения (например, с оценками других людей, с наказуемыми проступками). В результате возникла довольно сложная картина, противоречивость которой исчезла лишь после того, как исследователи занялись вычленением с помощью ТАТ тенденции подавления агрессии, рассматривая ее как регулятор открыто агрессивного поведения. В начале 60-х гг., т. е. после разработки лабораторных экспериментальных исследований, в которых до сей поры индивидуальные различия никак не изучаются, эти усилия сошли на нет. И только в 70-е гг. возобновились попытки диагностики мотива агрессии, но уже посредством проективных методик [D. Olveus, 1972; Н.-J. Kornadt, 1974].
Экспериментальное исследование агрессии началось с ответа на один нелегкий вопрос. Как, возбуждая агрессивность в лабораторном эксперименте, контролировать условия ее возникновения, измерять ее воздействие на поведение и не причинять при этом страдания испытуемым и не нарушать этических принципов? Как правило, испытуемый получает инструкцию, предписывающую ему осуществить электроразряд на другом человеке, выполняющем какое-либо задание. (В действительности этот человек, будучи помощником экспериментатора, никакого удара током не получал.) Разумеется, чтобы побудить испытуемого наказывать другого человека, требуется какой-либо фиктивный повод. Рассмотрим три экспериментальные процедуры, обычно применявшиеся в этих опытах. Первой из них была «машина агрессии» Басса [А. Н. Buss, 1961]. Испытуемый с помощью электроразряда различной интенсивности должен был сообщать другому человеку, который в том же или в соседнем помещении выполнял задание на научение, о допущенных тем ошибках. Испытуемым говорилось, что таким образом они смогут оказывать влияние на успешность научения другого человека. Как правило, в их распоряжении находилось 10 различных интенсивностей электроразряда (минимальная из них должна означать успех). Помимо силы тока зависимыми переменными выступали количество, продолжительность и латентное время наказаний, последнее, скорее, отражало импульсивные тенденции наказывающего [L. Berkowitz, 1974]. Вторая процедура [L. Berkowitz, 1962] — незначительное видоизменение первой. Испытуемый должен оценить работу (типа сочинения) другого и выразить свое мнение ударом тока определенной интенсивности. Удар током осуществлялся под предлогом обратной связи, направленной на улучшение результатов, и мог, как и в случае «машины агрессии», истолковываться (что и происходило на самом деле) в качестве просоциального акта [см.: R.A. Baron, R.J. Eggleston, 1972]. В последнее время появилось также немало исследований, в которых вместо электроразряда используются шумы различной силы, превосходящей болевой порог [D.A. Fitz, 1976].
Третья процедура — выполнение задания на скорость реакции – была предложена Тейлором [S. P. Taylor, 1965; 1967]. Испытуемые-мужчины соревновались с подставным партнером. Перед каждым туром им предлагалось выбрать одну из 5 интенсивностей тока, которую они могли применить к сопернику, если время реакции последнего превосходило время реакции испытуемого. Испытуемым также сообщалось, что их «противник» будет вести себя точно так же.
Типичные вариации условий заключались в предшествующем опыту оскорблении, т. е. в преднамеренном ударе током, нанесенном партнером, и в ожидании возможности ответить тем же. По данным самоотчета, испытуемых по степени агрессивности разделили на три группы: высокая степень, средняя степень (контрольная группа), низкая степень. Оказалось, что у испытуемых, склонных к подавлению своей враждебности (низкая степень), в отличие от испытуемых с высокой степенью возбуждения агрессивность проявляется тем меньше, чем сильнее предшествующее оскорбление. Хотя казалось бы, что предварительное оскорбление, примешивая к инструментальной агрессии еще и враждебную, должно было усиливать ее. Актуализованная агрессивность контролировалась главным образом с помощью опроса, направленного на выяснение ее типа, степени и состава (данные опроса, конечно, соотносились с последующей силой ударов током). Применявшиеся в этих исследованиях экспериментальные ситуации являются весьма искусственными. Поэтому остается неясным, в какой мере полученные результаты обладают внешней (экологической) валидностью, иначе говоря, сохраняют или нет обнаруженные взаимосвязи свою силу для ситуаций повседневной жизни. Удар током был выбран исследователями, поскольку он весьма соответствовал строго бихевиористскому определению агрессии Басса и поскольку причинение физической боли считалось существенным признаком нападения. Однако в действительности это оказалось не так. В частности, в ситуации перемены ролей не было обнаружено никаких различий в силе ответных ударов током для случаев, когда перед этим испытуемый получал от своего противника реальные удары и когда он просто узнавал, током какой интенсивности противник предполагал его ударить [J. Schuck, К. Pisor, 1974]. Кроме того, сомнения вызывает и внутренняя валидность результатов, полученных при помощи машины Басса [см.: R. Hilke, 1977; Н. Werbik, R. Munzert, 1978].
Лишь в очень немногих исследованиях испытуемые не включались в структуру весьма искусственного механизма наказания электротоком, а вовлекались в события, подстроенность которых заметна далеко не сразу [H.-J. Kornadt, 1974]. Однако в этих случаях всегда остается проблематичной этическая сторона дела, даже когда после эксперимента испытуемым все объясняют. Как показывают результаты уже рассмотренного исследования Бандуры и его коллег [A. Bandura et al., 1975], для многих испытуемых то, что им приходится делать, представляется сомнительным с моральной точки зрения.
О них благодаря активно ведущимся в последнее десятилетие исследованиям агрессии многое уже известно. Ниже будет проанализирована та роль, которую в мотивации агрессии играют следующие факторы: намерение, приписываемое нападающему; ожидания достижения цели и возмездия за осуществленную агрессию; способствующие агрессии ключевые раздражители; удовлетворение, приносимое достигнутыми в ходе агрессии результатами; самооценка (чувство вины); оценка со стороны других людей. Значение каждого из них мы рассмотрим на примере какого-либо одного исследования.
Намерение
Когда человек видит, что другой собирается на него напасть или помешать ему, то решающим оказывается прежде всего то обстоятельство, приписываются ли этому другому агрессивные намерения и враждебные по отношению к себе планы [см.: М.D. Maselli, J. Altrocchi, 1969]. Для начала агрессии нередко бывает достаточно одного только знания о том, что другой питает враждебные намерения, даже если субъект еще и не подвергся нападению [J. Greenwell, Н.A. Dengerink, 1973]. Вместе с тем если противник заранее просит извинить его за агрессивное действие, то очень часто гнев не возникает вообще и ответной агрессии не происходит [D. Fillmann, J. Cantor, 1976]. В проведенном по этой схеме с некоторыми добавлениями исследовании Цумкли [Н. Zumkley, 1979a] показал, что этот эффект основан на различной атрибуции мотивации, т. е. на приписывании субъектом другому враждебных или безобидных намерений. Как только субъект решит, что другой намерен ему навредить, и возникнет гнев, то изменить после этого такую атрибуцию можно лишь с большим трудом, чем и объясняется так называемый эффект персеверации атрибуции [см.: L. Ross, 1977, р. 204 и далее].
Если же субъект придет к выводу, что инцидент был непреднамеренным или что произошла ошибка, то гнев, желание мести и стремление к ответной агрессии могут быстро пройти. Например, в эксперименте Маллика и Мак-Кэндлесса [S.К. Mallick, D.R. McCandless, 1966] подставной испытуемый, работавший вместе с испытуемыми-детьми, мешал им довести действие до конца и тем самым добиться обещанного вознаграждения. После того как дети получали возможность наказать этого человека, уменьшения агрессивности не наблюдалось. И напротив, она сразу же исчезала, как только им сообщали, что причиной созданного этим испытуемым препятствия была неумелость. В другом исследовании [Т.W. Nickel, 1974], где применялась методика Басса, испытуемые, до того как получить возможность наказывать другого, сами подвергались сильным ударам током. Непосредственно перед сменой ролей экспериментатор сообщал им, что по ошибке клавиши электроаппарата оказались неправильно подсоединенными и поэтому им вместо слабого электроразряда пришлось терпеть очень сильный. В этом случае испытуемые пользовались разрядом более низкой интенсивности, чем применявшийся по отношению к ним самим.
Ожидание достижения цели агрессии и возмездия за агрессивное поведение
Пока субъект располагает возможностями совершения прямой агрессии, реализация которых не представляет трудностей, ожидание вероятности нанесения вреда жертве и тем самым достижение цели агрессивного действия играют незначительную роль. Существенное значение это ожидание приобретает лишь в том, практически еще не исследованном случае, когда ответная агрессия субъекта не может достигнуть инициатора агрессии непосредственно, например, нет возможности с ним встретиться или же субъект боится такой встречи. Тогда может последовать непрямая агрессия типа нанесения ущерба или собственности агрессора, или его репутации. Вероятность, что подобные косвенные агрессивные действия на самом деле поразят агрессора, весьма различна и является в качестве ожидания последствия результата действия (т.е. его инструментальности) одним из решающих детерминантов действия. Например, если единственное, что человек может сделать, состоит в жалобе на агрессора начальнику, а поведение последнего не позволяет надеяться на его заинтересованность в содержании жалобы и в принятии им мер, то часть возникшей агрессивной тенденции останется нереализованной и сохранится на будущее [Н. Zumkley, 1978; см. также ниже].
Если же прямая агрессия возможна, то решающее значение приобретает ожидание иного рода, а именно вероятность ответа на агрессию субъекта также агрессией (т. е. что в результате своего агрессивного акта субъект снова превратится в жертву). Как уже отмечалось, такого рода ожидания вытекают из принципа возмездия, позволяющего надеяться на восстановление справедливости [J.S. Adams, S. Freedman, 1976; Е. Walster, Е. Berscheid, G.W. Walster, 1973]. Вопрос в том, не отменяет ли ожидание ответного возмездия самого принципа возмездия. В общем случае это, по-видимому, не так, о чем свидетельствуют, в частности, результаты исследования Бэрона [R.A. Baron, 1973]. В его эксперименте испытуемые подвергались ударам тока и оскорблению (т.е. враждебному нападению). Перед тем как они в свою очередь получали возможность наказать агрессора, экспериментатор сообщал им либо что на этом эксперимент будет закончен (группа с низким ожиданием возмездия), либо что смена ролей произойдет, если останется время (группа с умеренным ожиданием возмездия), либо что смена ролей произойдет еще раз (группа с высоким ожиданием возмездия). Как видно из рис. 8.7, различия в ожидании возмездия едва ли повлияли на применявшуюся испытуемыми интенсивность тока. Напротив, испытуемые контрольной группы, не подвергавшиеся предварительно ни ударам тока, ни оскорблению, принимали во внимание ожидание возмездия и при высокой вероятности ответной агрессии использовали ток более низкой интенсивности (эти результаты подтверждает и другое исследование [см.: R.A. Baron, 1974]).
В действенности ожидания возмездия решающим оказывается обстоятельство, подвергся субъект нападению или нет. Если субъект стал жертвой агрессии, то он осуществляет принцип возмездия, даже когда вероятность ответного возмездия велика. Исключение из этого правила Шортелл, Эпштейн и Тэйлор [J. Shorten, S. Epstein, S.P. Taylor, 1970] наблюдали лишь в ситуации сильной угрозы, когда наказываемый располагал возможностью сверхсильного возмездия (ударом, интенсивность которого в два раза превышала максимальную). В этих условиях наказывающие прибегали к току более слабой интенсивности по сравнению с тем, которым они пользовались при отсутствии возможности сверхсильного ответного удара. Денгеринк и Левендаски [Н.A. Dengerink, P.G. Levendusky, 1972] наблюдали также снижение агрессивности в случае, когда оба противника располагали возможностями сверхсильного возмездия и ими не пользовались, т.е. когда существовало «равновесие страха» (ситуация, несколько напоминающая стратегию паритета сверхдержав, владеющих ядерным оружием).
С точки зрения модели «ожидаемой ценности» полученные результаты дают довольно сложную картину. С одной стороны, переменная ценности указывает на непосредственные последствия результатов действия (позитивная привлекательность возмездия или расплаты). Соответствующая ей переменная ожидания значима только при непрямой агрессии и лишь в той мере, в какой оказывается неясным, настигнет ли агрессора агрессивное действие субъекта и будет ли сила этого действия соответствовать намеченной (инструментальность действия или достижения желательных последствий). С другой стороны, переменная ценности включает негативную привлекательность ответного возмездия (опосредуемое противником последствие действия). Соответствующей переменной ожидания является инструментальность осуществляемого субъектом возмездия как приводящего и в какой мере к ответному возмездию со стороны наказуемого. Таким образом, решающей переменной ожидания является не ожидание результата действия (вероятность адекватного наказания агрессора субъектом), а инструментальность результата действия для одного из последствий (ответного возмездия).
Такое положение дел имеет место, по-видимому, для всех мотиваций социального характера, особенно для мотивации аффилиации (я любезен с тем, чтобы и другие по отношению ко мне были любезны). В случае мотивации власти, помощи и агрессии оно наблюдается всегда, когда действие подчинено принципу взаимности, т.е. всегда, когда субъект принимает в расчет ответную власть, надеется на благодарность и признательность, боится ответного воздействия. Насколько нам известно, это обстоятельство пока не учитывалось при построении теоретических моделей; планомерно не исследовалось и то, каким образом характерные для мотивации агрессии переменные ценности и ожидания взвешиваются и связываются между собой. Как свидетельствуют последние из рассмотренных результатов, чтобы негативная привлекательность сверхсильного ответного возмездия стала действенной, достаточно одной лишь его возможности, уточнение его вероятности (инструментальности), по-видимому, ничего не меняет.
Рис. 8.7. Интенсивность тока, применявшаяся испытуемыми, при различной вероятности возмездия [R. А. Ваrоn. 1973].
Благоприятствующие агрессии ключевые раздражители
Особенности контекста влияют на оценку ситуации, указывая субъекту, какой смысл ей следует приписать (атрибутировать). С одним из примеров их роли мы уже познакомились — это так называемый эффект оружия [L. Berkowitz, A. Le’Page, 1967]. Если в лабораторном помещении находится оружие, то агрессивность испытуемого будет повышаться, но только при актуализации его агрессивной мотивации. Иначе говоря, чтобы ключевые раздражители оказывали мотивирующее воздействие, они должны содержательно отвечать текущему мотивационному состоянию. С этой точки зрения не удивительны и те случаи, когда даже при актуализованной агрессивной мотивации созерцание оружия не дает стимулирующего агрессию эффекта или даже сдерживает ее: если человек считает оружие чересчур опасным, его созерцание вследствие предвосхищения угрожающих последствий может усилить тенденцию избегания [см.: L. Berkowitz, 1964]. Но и помимо этого случая, эффект оружия наблюдается не всегда [см.: Н.D. Schmidt, A. Schmidt-Mummendey, 1974]. Он отсутствует, в частности, если испытуемый подозревает, что оружие специально положено как стимулирующее агрессию средство [C.W. Tuner, L.S. Simons, 1974]
Усиление мотивации под воздействием ключевых раздражителей, соответствующих по своему содержанию наличному мотивационному состоянию, было продемонстрировано в исследовании Джина и Стоннера [R.G. Geen, D. Stonner, 1973]. После того как часть испытуемых подверглась агрессии (ударам тока), все испытуемые смотрели фильм об одном из матчей чемпионата по боксу, который трем экспериментальным группам был представлен по-разному. Первой группе было сказано, что это матч-реванш после поражения одного из его участников, второй — что это матч профессиональных боксеров и дерутся они за деньги, третья группа никаких объяснений не получала. После этого испытуемые должны были научить чему-либо другого человека (помощника экспериментатора), наказывая его за ошибки ударами тока. Полученные результаты вполне соответствуют основному принципу эффекта оружия, согласно которому совпадение содержания мотивации и ключевого раздражителя эту мотивацию усиливают. Испытуемые, перед просмотром фильма подвергшиеся агрессии, проявляли большую агрессивность в случае, когда считали матч вызванным желанием реванша, чем когда воспринимали его как бокс ради денег (сам фильм в обоих случаях был одним и тем же). Для испытуемых, не подвергавшихся предварительно агрессии, соотношение оказалось обратным: профессиональный бокс в большей мере стимулировал их агрессивность, чем матч-реванш.
Впрочем, немаловажно и то, воспринимает ли субъект реальные сцены насилия, наблюдаемые после провоцирующей агрессию стимуляции, как справедливые или несправедливые. В первом случае он мстит человеку, спровоцировавшему его на агрессию, более сурово, чем когда та же сцена интерпретируется им как несправедливая или же как не реальная, а подстроенная [W.-H. Меуеr, 1972]. О существовании эффекта оружия свидетельствует и уголовная статистика:
«Между количеством находящегося в распоряжении населения огнестрельного оружия и частотой убийств существует тесная и, по всей вероятности, причинная взаимосвязь, что недвусмысленно удостоверяет опыт, накопленный Соединенными Штатами за последние 10-20 лет. С ростом обладания оружием (сегодня оружие имеется примерно у половины американских семей) количество убийств по стране также растет. Уже к 1968 г. огнестрельное оружие, находящееся в частном владении, по-видимому, составляло 90 миллионов единиц, в том числе 24 миллиона револьверов. В южных штатах, где оружием обладают уже не 50, а 60% семей, убивают чаще. По сравнению с 1960 г. количество убийств, совершенных в Соединенных Штатах, в 1975 г. утроилось, перевалив при этом за 14 000. Доля людей, убитых огнестрельным оружием, возросла в среднем с 55 до 68%.
…В Кливленде доля убийств из огнестрельного оружия возросла с 54 до 81%. При этом ножи стали использоваться реже, доля совершенных с их помощью убийств упала с 25 до 8%.
…Анализ убийств показывает, что большинство из них было предпринято вне связи с другими насильственными преступлениями. Лишь 7% убийств сопутствовало в Кливленде взломам, грабежам, захватам заложников или другим преступлениям. Большинство убийств не было результатом хладнокровно рассчитанного и заранее обдуманного деяния. По большей части речь шла о столкновениях, развившихся из ссор между родственниками, друзьями или знакомыми, т. е. об импульсивном насилии, совершенном в ходе борьбы за „справедливость“ или из желания мести. В подобных ситуациях как раз и применяется находящееся под рукой оружие, причем без оглядки на опасность для жизни. Раньше таким оружием обычно был нож, теперь же все чаще им становится легко доступный пистолет. Поскольку при использовании огнестрельного оружия смертельный исход наступает в 5 раз чаще, чем при применении ножа, рост числа убийств не должен удивлять» [Frankfurter Al-Igemeine Zeitung от 21.9. 1977, S. 8].
Удовлетворение, приносимое достигнутым в ходе агрессии результатом
Результаты приведенного выше исследования Джина и Стоннера [R. G. Geen, D. Stonner, 1973] можно также объяснить, исходя из различной ценности фильма о боксе для удовлетворения текущих потребностей субъекта. Для человека, подвергшегося агрессии и думающего о возмездии, восприятие поединка боксеров после испытанного одним из них поражения сопровождалось замещающим переживанием, отражавшим, возбуждавшим и умножавшим надежды на отмщение, что, видимо, и приводило к усилению мотивации.
В связи с этим возникает вопрос: не упустил ли Бандура при анализе условий научения по образцу (имитационного научения, научения по модели) упомянутый мотивационный процесс как одну из решающих предпосылок научения? Михаэлис [W.M. Michaelis, 1976, р. 79 и далее] отметил, что в классическом эксперименте Бандуры, Д. и С. Россов [A. Bandura, D. Ross, S.A. Ross, 1961] по имитации детьми продемонстрированной взрослым агрессии испытуемым-детям свойственна очень высокая игровая мотивация, которая и обусловила имитацию. Еще в 1962 г. Дейч [M. Deutsch, 1962] говорил, что между способностью к имитации и мотивацией следовало бы провести более четкое разграничение. Но выяснение роли мотивации в процессе имитации началось лишь в самое последнее время. Эта проблема включает в себя и вопрос об атрибуции мотивационных переменных. Например, приписывает ли субъект дурные намерения агрессору, за поведением которого он наблюдает, и как расценивает собственное имитирующее поведение [J. Joseph, Т. Kane, P. Nacci, J.Т. Tedeschi, 1977; Н. Zumkley, 1979b]?
Наиболее непосредственное удовлетворение субъекту приносят любые реакции жертвы, выражающие ее страдание, прежде всего реакции, свидетельствующие об испытываемой ею боли. Если враждебная агрессия базируется на принципе возмездия, то максимальное удовлетворение принесет созерцание боли заранее определенной силы. Подобное созерцание сокращает агрессивную мотивацию вплоть до нулевого уровня и одновременно закрепляет агрессивное поведение в аналогичных ситуациях. Причинение незначительной боли не полностью удовлетворит субъекта и сохранит остаточную агрессивную тенденцию [см. ниже, а также: Н. Zumkley, 1978]. Чересчур сильная боль вызовет чувство вины и тенденцию к компенсации причиненного вреда. Проверка всех этих положений предполагает измерение стандарта возмездия (аналогичного задаваемому уровнем притязаний); насколько нам известно, оно пока не осуществлялось. Имеется ряд исследований, продемонстрировавших снижение агрессии под влиянием выражения боли жертвой [Н.A. Dengerink, 1976]. Однако Бэрон [R. A. Baron, 1974a] наблюдал также и повышающее агрессию действие реакций боли у рассерженных испытуемых, если перед этим им сообщали об отсутствии просоциального, т. е. способствующего научению, действия тока. Вместе с тем испытуемые, не подвергавшиеся агрессии, при проявлении жертвой признаков боли уменьшали интенсивность электроразряда. Решающими факторами усиления агрессии под влиянием реакций боли являются: провоцирующее агрессию поведение жертвы, сильный гнев подвергшегося нападению субъекта и (или) привычность к высокому уровню агрессивности (с чем мы сталкиваемся, например, имея дело с постоянно применяющими насилие преступниками). В случаях болевые реакции жертвы служат признаками успешности агрессивного действия и оказывают на него подкрепляющее влияние [D. P. Hartmann, 1969]. Выражение боли, как показали Фешбах, Стайлс и Биттер [S. Feshbach, W.В. Stiles, Е. Bitter, 1967], может обладать определенным подкрепляющим значением и при выполнении заданий на вербальное научение [см. обзор: В.G. Rule, A.R. Nesdale, 1976].
Самооценка
Процессы самооценки представляют собой решающий детерминант агрессивности субъекта, уровень самооценки регулирует внутренне обязательные нормативные стандарты, которые могут как препятствовать, так и благоприятствовать свершению агрессии. Если в результате несправедливого (по мнению субъекта) нападения, оскорбления или намеренно созданного препятствия будет задето и умалено его чувство собственного достоинства (его нормативный уровень), то агрессия будет нацелена на восстановление своего достоинства осуществлением возмездия [S. Feshbach, 1964]. В случае избыточной агрессии тот же принцип, а также присвоенные субъектом общезначимые моральные нормы приведут к самоосуждению, чувству вины, угрызениям совести, короче, к негативной самооценке. В рассмотренных исследованиях [в частности, в исследовании Басса: А.Н. Buss, 1966] уменьшение агрессии под влиянием проявлений жертвой признаков боли было, по-видимому, опосредовано процессами самооценки. Этому вопросу пока посвящено мало исследований, результаты и процедура проведения которых были бы убедительны [Н. A. Dengerink, 1976, р.74 и далее]. Попытки такого рода мы еще обсудим при анализе индивидуальных различий агрессивности.
Нормативные стандарты, определяющие в сфере агрессии, что человек считает дозволенным и недозволенным, регулируют его агрессивные действия не автоматически. Чтобы стандарты самооценочного характера оказались действенными, на них должно быть направлено внимание субъекта, т. е. должно возникнуть состояние так называемой «объективации самосознания», наблюдаемое, когда внимание обращается на какие-либо части или атрибуты себя самого, например когда человек видит себя в зеркале. (Более подробно результатами и теоретическими положениями этого направления исследований, зачинателями которого стали Дювел и Виклунд [S. Duval, R.A. Wicklund, 1972] мы займемся в гл. 12.) С одним из примеров смягчающей (в смысле подчинения поведения общезначимым нормам) агрессию «объективации самосознания» мы встречаемся в исследовании Шейера, Фенигстейна и Басса [М.F. Scheier, A. Fenigstein, А. Н. Buss, 1974]. В этом эксперименте испытуемые-мужчины должны были, согласно процедуре Басса, ударять током женщину, причем над аппаратом, посредством которого осуществлялись электроразряды, у части испытуемых помещалось позволяющее им видеть себя зеркало. Интенсивность тока у испытуемых, видевших себя в зеркало, оказалась значительно меньшей, чем у остальных, что полностью соответствовало норме: мужчина не должен применять к женщине физического насилия.
Таким образом, «объективация самосознания» как бы цивилизует людей, заставляет их в большей мере соблюдать требования морали, иными словами, их действия начинают сильнее соответствовать признаваемым в качестве обязательных общепринятым и личным нормам. Это подтверждалось неоднократно. Установлено, например, что сообщаемое испытуемым позитивное или негативное отношение к телесным наказаниям соответствует его реальным агрессивным действиям (использовалась процедура Басса) лишь в случае, когда он может видеть себя в зеркале [С. S. Carver, 1975]. В отсутствие ситуационной «объективации самосознания» (с помощью зеркала) тесная взаимосвязь оценки собственной агрессивности (по данным самоотчета) с фактическими ее проявлениями наблюдалась лишь у испытуемых, предрасположенных к повышенной чувствительности к себе (private self-consciousness), что устанавливалось с помощью специального опросника [М. F. Scheier, A. Fenigstein, А. Н. Buss, 1978]. Иными словами, чтобы индивидуальные различия в мотивированных нормами агрессивных действиях могли регулировать реальное агрессивное поведение субъекта соответственно его собственным устойчивым нормативам, ценностям и противостоять непосредственным влияниям ситуации, необходима определенная «объективация самосознания». Что же, однако, происходит, когда субъект находится в стимулирующем агрессию состоянии сильного гнева? При «объективации самосознания» в этом случае должно усиливаться не только приглушающее агрессию осознание норм, но и гнев.
Выяснению этого вопроса было посвящено исследование Шейера [М.F. Scheier, 1976], в котором испытуемые-мужчины с помощью процедуры Басса доводились подставным испытуемым (также мужского пола) до состояния гнева, а затем получали возможность осуществить ответную агрессию. Под воздействием спровоцированного гнева и ситуационно объективированного (зеркалом) самосознания диспозициональная чувствительность к себе вела не к уменьшению, а к усилению ответной агрессивности, в то время как при отсутствии гнева наблюдалась противоположная тенденция. Отсюда следует, что аффект гнева при «объективации самосознания», заполняя все чувства субъекта, затушевывает значимость нормативных ценностей в саморегуляции действий и их влияние сходит на нет.
Оценка другими людьми
Поскольку эта оценка по сравнению с самооценкой легче поддается манипуляции в эксперименте ситуационными переменными, в ряде исследований было вскрыто ее значение как предвосхищаемого субъектом последствия агрессии и как действенного мотивационного стимула. Бэрон [R.A. Baron, 1974b] в одном из своих экспериментов заставил часть испытуемых поверить, будто применение тока высокой интенсивности служит признаком «мужественности» и «зрелости». При задании такого критерия внешней оценки испытуемые, даже когда они ожидали сверхсильного ответного удара, действовали более агрессивно, чем представители контрольной группы. Усиливающий или тормозящий агрессию эффект оказывает уже само присутствие других лиц, которым субъект приписывает определенное отношение к агрессивности. У Бордена [R. Borden, 1975] в первой части опыта присутствовали наблюдатели, воспринимавшиеся испытуемыми либо как склонные к агрессии (тренер университетского клуба каратистов), либо как отвергающие ее (один из основателей «Общества против ядерной экспансии»). Если за экспериментом следил «агрессивный» наблюдатель, то испытуемые действовали более агрессивно, чем в присутствии наблюдателя-пацифиста. Как только «агрессивный» наблюдатель уходил, используемая первой подгруппой интенсивность тока снижалась до уровня, характерного для подгруппы с наблюдателем-пацифистом (у последней подгруппы после ухода наблюдателя интенсивность тока по-прежнему оставалась низкой).
В описанных исследованиях подставными лицами выступали малознакомые реальным испытуемым люди. Когда же предварительно их близко знакомили друг с другом, то последующая агрессия уменьшалась [W.H. Silverman, 1971]. Очевидно, в этом случае больший вес приобретают мысли об оценке своего агрессивного действия партнером, с которым субъект только что дружески беседовал. В конечном счете не следует также забывать, что все эти искусственные эксперименты с электроразрядами могут осуществляться лишь при условии, что испытуемый точно следует инструкциям экспериментатора и является в его глазах «понятливым» и проявляющим готовность к сотрудничеству. До каких пределов может дойти агрессия испытуемых при подобном послушании экспериментатору, продемонстрировал сенсационный эксперимент Милгрэма [S. Milgram, 1963], в котором агрессия осуществлялась испытуемыми при все усиливавшихся (фиктивных) криках боли жертв.
Эмоция гнева и общее состояние возбуждения
Одним из спорных моментов пока еще остается вопрос: является ли гнев достаточным, необходимым или просто благоприятствующим условием агрессивного поведения? Берковитц [L. Berkowitz, 1962] считает гнев решающим опосредующим звеном между фрустрацией и агрессией. Иначе говоря, гнев, по его мнению, необходим, но не достаточен, ибо для наступления враждебной агрессии требуются еще запускающие раздражители как факторы направления действия (см. рис. 8.6). Бандура [A. Bandura, 1973] трактует гнев как один из компонентов общего возбуждения, которое способствует агрессии, только если в данных ситуационных условиях агрессия доминирует, а ее предвосхищаемые последствия не оказываются в целом чересчур неблагоприятными. Современное состояние исследований свидетельствует в пользу третьей позиции [В.G. Rule, A.R. Nesdale, 1976], более сходной с точкой зрения Берковитца, чем Бандуры. Эмоциональные состояния, переживаемые в форме гнева, выполняют, по-видимому, функцию не только побуждения, но и направления, усиливая интенсивность обращенных на вызвавшую гнев причину агрессии, а также ускоряя ее совершение.
Имеющиеся на сегодня данные не оставляют сомнений в том, что гнев, возникающий в результате фрустрации и неправомерных или враждебных актов, повышает готовность к направленной на его источник агрессии. Однако не решен ряд вопросов. Например, может ли гнев утихать вследствие замещающего переживания агрессивных актов, совершенных кем-то другим, и приводить тем самым к снижению агрессии? К этому вопросу мы вернемся при обсуждении проблемы катарсиса, здесь же коснемся двух других спорных моментов. Повышает ли гнев агрессию и тогда, когда субъекту нетрудно предугадать ее негативные последствия? И могут ли состояния эмоционального возбуждения, вызванные источниками, отличными от фрустрации или нападения, суммироваться с наличным аффектом гнева и вести к усилению интенсивности результирующей агрессии? Каковы условия, ведущие к такого рода (ошибочной) атрибуции состояния эмоционального возбуждения?
Линейная зависимость между силой гнева и интенсивностью агрессии именно потому наблюдалась неповсеместно, что по мере усиления агрессии увеличивается также и страх перед ее предвосхищаемыми последствиями (не считая ярости и агрессивного взрыва чисто импульсивного характера). Предвидя возможность сильного возмездия, человек постарается сдержаться [J. Shorten et al., 1970]. Субъект может также опасаться зайти слишком далеко и наказать другого чересчур сильно, что вызовет угрызения совести (негативная самооценка) или осуждение со стороны окружающих (негативная оценка другими людьми). Берковитц, Лепински и Ангуло [L. Berkowitz, J.P. Lepinski, Е.J. Angulo, 1969] попытались с помощью ложной обратной связи о (мнимо) физиологически измеренном состоянии возбуждения индуцировать гнев трех различных интенсивностей. Сначала испытуемый сталкивался с плохим обращением со стороны другого (подставного) испытуемого. Затем при применении процедуры Басса испытуемые, у которых возникал гнев средней силы, пользовались более интенсивными и продолжительными электроразрядами, чем испытуемые со слабым или же очень сильным гневом. Неожиданную нелинейность отношения между гневом и агрессивностью авторы объясняют тем, что гнев максимальной силы кажется испытуемым неуместно высоким и поэтому приводит к процессу торможения.
Дополнительные источники возбуждения
При анализе проблемы воздействия дополнительных источников возбуждения оказалось, что повышающий агрессивность эффект суммирования появляется, когда испытуемый приписывает источнику гнева создание общего возбуждения [см. обзор в: В.G. Rule, A.R. Nesdale, 1976]. Дополнительными источниками возбуждения были: кратковременное физическое напряжение; сексуально возбуждающие истории, фильмы или картинки; шумы; стимулирующие препараты. Существенное для суммирования значение имеют, по меньшей мере, четыре условия.
Во-первых, наличный аффект гнева не должен быть чересчур слабым. Так, Циллман, Кэтчер и Милавски [D. Zillman, А.Н. Katcher, В. Milavski, 1972] наблюдали эффект суммирования, только когда провокация, следовавшая после 2,5 мин. физического напряжения, была достаточно сильной. Кроме того, при более сильной провокации различие между высоким и низким фоновыми напряжениями сказывалось сильнее.
Во-вторых, дополнительные источники возбуждения не должны вызывать слишком сильного отвращения, что обнаружилось при использовании чрезмерной жары. Так, в эксперименте Бэрона и Белла [R.A. Baron, Р.A. Bell, 1975] подвергавшиеся агрессии испытуемые указывали на преобладание у них желания избавиться от жары, что плохо сочетается с тенденцией к агрессии против другого испытуемого.
В-третьих, решающую роль играет, по-видимому, временная последовательность источников возбуждения. По крайней мере, она оказывается важной в случае эротической стимуляции. Более высокой агрессия становится, когда общее возбуждение предшествует порождающему гнев нападению на субъекта, а не при возбуждении в промежутке между нападением и возможностью возмездия. Здесь проявляется так называемый эффект новизны в интерпретации собственного состояния возбуждения [Е. Donnerstein, M. Donnerstein, R. Evans, 1975]. Наряду с временной последовательностью определенное значение имеет промежуток времени между воздействием обоих источников возбуждения и последующей возможностью возмездия. Чем больше этот интервал, тем менее отчетливо выступают условия возникновения дополнительного возбуждения и тем скорее субъект ошибочно это возбуждение источнику гнева. Эти гипотезы подтвердились в исследовании Циллмана, Джонсона и Дея [D. Zillman, R. Johnson, К. Day, 1974]. При отсрочке во времени возможности возмездия агрессия могла проявляться интенсивнее, чем без такой отсрочки.
В-четвертых, значимы все предоставляемые ситуацией указания на происхождение возбуждения. Согласно двухфакторной теории эмоций Шехтера [S. Schachter, 1964], всякое состояние возбуждения должно быть когнитивно означено. Например, если человек не знает, что его возбуждение вызвано фармацевтическим препаратом, он возлагает ответственность за него на текущие события, и в зависимости от особенностей ситуации это может породить самые разные эмоции [S. Schachter, J.Е. Singer, 1962]. Наиболее простым анализ ситуации оказывается, когда указание на источник возбуждения дает экспериментатор. Так, в исследовании Джина, Раковского и Пигга [R.G. Green, J.J. Rakovsky, R. Rigg, 1972] испытуемые, читая рассказ с сексуальным подтекстом, получали удары тока от подставного партнера. Прежде чем им предоставлялась возможность отомстить последнему, экспериментатор убеждал их в том, что их эмоциональное состояние вызвано электроразрядом, либо прочитанной историей, либо каким-то препаратом. В двух последних случаях испытуемые сердились меньше и пользовались током меньшей интенсивности, чем в случае, когда ответственность за возникшее эмоциональное состояние приписывалась ударам током.
В начальный период исследований агрессии, т.е. в середине 50-х гг., были предприняты попытки объяснения индивидуальных различий — от непосредственно наблюдаемых способов осуществления агрессии до весьма обобщенных личностных конструктов типа агрессивности и подавления агрессии [см.: S. Feshbach, 1970, р. 180-181]. В поисках средств измерения личностных конструктов исследователи, воодушевленные эффективностью методики измерения мотива достижения [D.С. McClelland et al., 1953], разрабатывали прежде всего методики, основанные на ТАТ. Однако в начале 60-х гг. после создания лабораторных процедур с использованием электроразряда [А. Н. Buss, 1961] эти методики отступили на задний план. Возможность манипуляций ситуационными факторами благоприятствовала упрочению позиций теории социального научения, что привело к пренебрежению межличностными различиями и нанесло тем самым ущерб мотивационно-психологическому, т.е. менее одностороннему, анализу условий агрессивных действий. Индивидуальные различия в восприятии экспериментальной ситуации и в готовности пойти на явно агрессивные действия потонули среди статистических погрешностей полученных данных. Это обстоятельство тем более весомо, что в типичном эксперименте возбуждается, как правило, довольно подвижная смесь инструментальной и враждебной агрессии. Неконтролируемые в выборках индивидуальные различия в значительной степени были причиной того, что, несмотря на идентичные ситуационные условия, эксперименты нередко давали противоречивые результаты и, как следствие, уточнение условий агрессии не продвигалось вперед.
Личностные характеристики
Когда исследователи начали обращаться к личностным свойствам, средства измерения которых были разработаны для совсем иных целей, результаты оказались довольно плодотворными, что мы покажем на нескольких примерах. Затем мы займемся предпосылками построения концепции мотива, подготовленными уже самыми первыми попытками выявить с помощью ТАТ диспозициональные различия готовности, к агрессии и соотнести их с наблюдаемым агрессивным поведением. Эта концепция мотива связана с анализом специфических особенностей ситуации, но не с тем, который вытекает из теории свойств, а с тем, который осуществляется при третьем взгляде на поведение (см. гл. 1) и который направлен на выяснение взаимодействий ситуационных и личностных факторов.
Одним из средств, позволяющих провести различия между людьми по степени их агрессивности, является четвертая шкала MMPI (Многостадийный личностный опросник штата Миннесота). Уилкинс, Шарфф и Шлоттманн [J.L. Wilkins, W.Н. Scharff, R.S. Schlottmann, 1974] отобрали с помощью этой шкалы высоко и низко агрессивных испытуемых и обнаружили, что первые даже при чисто инструментальной агрессии (к тому же «просоциальной», ибо удар током должен повышать успешность научения) прибегали к току большей интенсивности. Последующее сообщение о случаях насилия доводило испытуемых первой группы до такой степени агрессивности, которую низко агрессивные достигали, только когда они предварительно подвергались оскорблению.
Имеется также ряд разнообразных личностных свойств, указывающих на устойчивую тенденцию торможения агрессии. Например, Дорски, использовавший в своем эксперименте процедуру Тэйлора с соревнованием на лучшее время реакции [F. Dorsky, 1972], подразделил испытуемых в соответствии с их ответами на опросник «социальной тревожности» (страха перед «социальными» последствиями своего деяния). Когда подставной партнер начинал постепенно наращивать интенсивность тока, испытуемые с низкой тревожностью отвечали ему тем же, в то время как испытуемые с высокой тревожностью применяли ток меньшей интенсивности. В ситуации же, когда лишь партнер имел в своем распоряжении ток особо сильной интенсивности, испытуемые с высоким уровнем социальной тревожности вели себя особенно сдержанно. Однако, если возможности возмездия были обратными (только испытуемый мог применять ток сверхсильной интенсивности), они пользовались током максимальной силы в 4 раза чаще, чем испытуемые, которым свойственна низкая социальная тревожность. Аналогичные данные Тэйлор [S.P. Taylor, 1967] получил для «сверхконтролируемых» испытуемых, отмечавших в ответах на опросник самооценочного характера свою склонность к подавлению испытываемой ими враждебности. Своим партнерам эти испытуемые постоянно отвечали током меньшей интенсивности. В работе Денгеринка, О’Лири и Каснера [Н.A. Dengerink, M.К. O’Leагу, К.N. Kasner, 1975] то же было показано для людей с внешним (в смысле Роттера) локусом контроля в противоположность внутреннему локусу контроля.
Перечисленные свойства личности указывают скорее на страх перед возмездием, чем на внутреннее торможение агрессии, влекущее за собой в качестве самооценочного последствия своей агрессивности чувство вины. Кнотт, Лейзейтер и Шуман [R. D. Knott, L. Lasater, R. Shuman, 1974], применив фиксирующий переживания вины опросник, выявили признаки внутреннего торможения агрессии. По сравнению с испытуемыми со слабым переживанием вины лица, склонные к сильному чувству вины, проявляли меньшую ответную агрессию как по частоте применения электроразряда, так и по его интенсивности. Кроме того, у них с большим трудом формировалась условная ответная агрессия.
Рассмотренные диагностические методики представляют собой лишь косвенные показатели склонности к агрессии или ее торможению. Более непосредственными являются специально разработанные опросники. Как и MMPI, к которому они отчасти относятся, первоначально это были просто методики, организованные по принципу «общего вагона», т. е. набором вопросов о различнейших формах поведения и установках [например, шкала Закса и Уолтерса: M. Zaks, Р. Н. Walters, 1959]. Опросник Басса — Дарки [А.Н. Buss, A. Darkee, 1957] содержит, выделенные с помощью факторного анализа субшкалы, такие, как агрессивность и враждебность. Но пока осуществленная с помощью факторного анализа дифференциация не привела к разработке теоретических конструктов, которые стали бы объяснительным опосредующим звеном между множеством ситуационных особенностей и многообразием форм поведения. Эти конструкты дают лишь модели взаимосвязей конкретных видов поведения, переживаний и отношений. Теоретически обоснованная разработка диагностических средств должна осуществляться противоположным путем: на основе обобщенных конструктов центрального характера последовательно проверяются вытекающие из теории конкретные взаимосвязи действий и ситуаций и уже после этого составляются вопросы.
Основополагающей теоретической предпосылкой для рассмотренных выше, а также и для более ранних попыток соотнести воображаемую агрессию (ТАТ) с фактически наблюдаемой является противопоставление тенденций к агрессии и ее торможения. Примером может служить не так давно разработанная Ольвеусом [D. Olweus, 1972] концепция различения привычной агрессивной тенденции и тенденции привычного торможения. Он пишет:
«Привычные агрессивные тенденции индивида составляют предрасположенность оценивать определенный класс ситуаций как фрустрационных, угрожающих и (или) вредных. Оценка, ведущая к значению активации, превышающей некоторый индивидуальный уровень, влечет активацию тенденций индивида причинять вред или вызывать беспокойство. Аналогично, привычные индивиду тенденции подавления агрессии составляют предрасположенность оценивать собственные агрессивные тенденции и (или) реакции как опасные, неприятные, вызывающие беспокойство или неуместные; оценка, ведущая к значению активации, превосходящему определенный минимальный уровень, влечет активацию тенденций индивида к подавлению, избеганию или осуждению проявления агрессивных тенденций» [ibid., p. 263].
Этой концепцией устанавливается приблизительная связь между тремя переменными: степенью ситуационного побуждения, силой устойчивой тенденции (мотивом) и силой сиюминутно актуализованной тенденции (мотивацией), причем значения этих переменных учитываются параллельно, как в плане стимулирования агрессии, так и в плане ее торможения.
Аналогичных взглядов придерживается Корнадт [H.-J. Kornadt, 1974], также основывающий свой анализ на двух гипотетических мотивах- агрессии и подавлении агрессии. По его мнению, вся последовательность событий начинается с вызываемого каким-либо препятствием, угрозой или причиненной субъекту болью аффекта гнева. Если в результате когнитивных процессов оценивания ситуация будет воспринята как «действительно заслуживающая гнева», то актуальное мотивационное состояние расчленяется на процессы постановки агрессивной цели, планирования ведущих к ней действий и предвосхищения возможных последствий достижения цели. Мотив торможения оказывается при этом решающим детерминантом в мотивационном процессе ожидания негативных последствий агрессии, таких, как чувство вины или страх перед наказанием.
Прежде чем мы обратимся к анализу базирующихся на этих концепциях методик измерения и полученных с их помощью результатов, стоит ненадолго вернуться к ранним исследованиям агрессии на основе ТАТ, ибо уже они указали на необходимость различения в сфере агрессии устойчивых мотивационных тенденций поиска и избегания. Отношения между релевантным агрессии содержанием рассказов по ТАТ («воображаемая агрессия») и агрессивностью, проявляемой в непосредственно наблюдаемом поведении субъекта («наблюдаемая агрессия»), первоначально составили несколько противоречивую картину. Между этими видами агрессии были обнаружены и позитивные отношения, и негативные, и отсутствие каких-либо отношений [В. U. Murstein, 1963, гл. 11; В. Molish, 1972; D. Varble, 1971]. Негативные корреляции отвечали широко распространенному в психоанализе представлению об обратном соотношении этих переменных: в силу социальных запретов агрессия, не имея возможности проявиться в повседневной жизни, находит замещающее выражение в фантазиях. Другие возможные объяснения обратной зависимости относятся к особенностям выборки (преобладание испытуемых с тенденцией торможения агрессии), картинок ТАТ (представленные на них ситуации не внушают опасений), ключевых категорий анализа (охватывают главным образом тенденции торможения) или же предшествующего опыта научения испытуемых (в какой мере они в прошлом после совершения агрессии получали социальную поддержку) [см.: Е. Klinger, 1971, р. 320 и далее]. Отсутствие корреляций позволяло предположить, что используемые категории анализа не различают тенденций влечения и избегания, что выборки испытуемых по своему составу разнородны и что одна часть изображенных на картинках ТАТ ситуаций представляется для совершения агрессивного действия опасной, а другая — безопасной. Соответственно позитивные корреляции могли быть объяснены ссылкой на представляющиеся безопасными изображения ситуации, подбором испытуемых со слабыми тенденциями торможения агрессии и т. д.
Такого рода соображения несколько проясняли путаницу в результатах. Так, Массен и Нейлор [Р.Н. Mussen, Н.К. Naylor, 1954] провели различение между воображаемой агрессией (все агрессивные акты героя рассказов) и страхом наказания (все наказания, которые претерпел герой, и причиненный ему ущерб) и обнаружили позитивную связь между воображаемой агрессией и случаями действительной агрессии у подростков от 9 до 15 лет, находящихся в исправительных заведениях. Поскольку испытуемые происходили из низших классов общества, напрашивается объяснение полученной положительной корреляции, характерной для этих слоев, слабой выраженностью тенденций к торможению агрессии. Наиболее тесной связь становилась в случае, когда дополнительно в качестве тенденции торможения агрессии учитывался страх наказания.
В исследовании Бандуры и Уолтерса [A. Bandura, R. Н. Walters, 1959] лучшим дифференцирующим показателем ТАТ, позволяющим развести нормальных и нуждающихся в исправлении подростков, оказался не страх наказания, а переживание вины. С этой же целью Мак-Кэсланд [В. W. MacCasland, 1962] провел различение между показателями ТАТ, отражающими внутренние и внешние источники торможения. Именно признаки внутреннего, а не внешнего торможения характеризуют нормальных подростков в отличие от тех, кто совершил правонарушения агрессивного характера. В исследовании Лессера [G.S. Lesser, 1957] откровенно агрессивные действия в рассказах по ТАТ 10-13-летних подростков позитивно коррелировали с направленной против сверстников фактической агрессивностью в том случае, когда их матери поощряли агрессивное поведение (r=+0,41); если же матери отвергали агрессию, корреляции были негативными (r=-0,41).
Каган [J. Kagan, 1956] разработал серию картинок ТАТ для 6-10-летних мальчиков, в которой со все нарастающей интенсивностью изображались ситуации ссоры с ровесником, причем изображались именно эталонные (по оценкам учителей) формы поведения. При такой модификации ТАТ, полученный с его помощью показатель и агрессивность, проявляющаяся в школьной жизни, коррелировали в ожидаемом направлении. Причем корреляция была тем выше, чем выраженнее была изображенная на картинках ТАТ агрессия. Те школьники, которые, несмотря на стимулировавшие сочинение агрессивных историй картинки, их все же не сочиняли, характеризовались, по мнению авторов, тенденцией торможения агрессивности не только в повседневной жизни, но и в деятельности воображения.
Уже из этих результатов ясно, что, во-первых, категории анализа должны различать содержания, относящиеся к тенденциям влечения и избегания, во-вторых, необходимо тщательно отбирать картинки по степени их побудительного влияния и соответствия эталонным формам поведения и, в-третьих, взаимосвязь воображаемой и реально наблюдаемой агрессии может искажаться социальным происхождением испытуемых и составом выборки.
Свидетельством решающего значения указанных выше моментов при разработке методик измерения мотива может служить успешность недавних попыток такого рода, предпринятых Ольвеусом и Корнадтом. Ольвеус [D. Olweus, 1969; 1975] разработал опросник и проективную методику. Рассмотрим вначале его «Опросник агрессии для подростков», состоящий из 5 отработанных с помощью факторного анализа субшкал: (1) вербальной агрессии (направлена против взрослых, когда субъект сталкивается с несправедливым отношением или критикой с их стороны, например: «Когда какой-либо взрослый несправедлив ко мне, я сержусь и протестую»); (2) физической агрессии (направлена против ровесников, например: «Когда какой-нибудь мальчик меня дразнит, мне хочется задать ему хорошую трепку»); (3) импульсов агрессивности (например: «Я часто так сержусь, что мне хочется что-нибудь вдребезги разбить»); (4) торможения агрессии (например: «Я часто сержусь на себя за то, что плохо себя вел» или «Когда взрослые раздражаются на меня, я обычно чувствую, что был не прав»); (5) позитивного самоотчета (для контроля тенденции к социально желательным ответам, например: «В школе ребята никогда не говорят обо мне ничего плохого»).
Этот опросник примечателен тем, что отражает лишь те формы агрессивного поведения, которые часто встречаются и являются типичными для испытуемых намеченной возрастной группы, прежде всего подростков от 12 до 16 лет, а именно вербальный протест по отношению к взрослым и физическое соперничество с ровесниками. Соответственно предсказательная сила опросника проверялась именно для этих видов поведения. В двух выборках школьников в каждом из классов произвольно отбирались по 4 ученика, которые оценивали своих одноклассников по тенденции выступать зачинщиками драк и протестов по отношению к взрослым, т.е. с точки зрения эталонных форм поведения, отраженных в двух первых субшкалах. Поскольку для рассматриваемой возрастной группы такое поведение не является чем-то необычным и не подвергается особо сильным санкциям, ожидалось получить достаточно тесные корреляции между соответствующими друг другу показателями опросника и эталонными оценками, а также невысокую прогностическую значимость показателя подавления агрессии. Именно это и было установлено для обеих выборок. Как видно из табл. 8.7, корреляция выше, когда берутся соответствующие друг другу прогностические и эталонные показатели, тем не менее вербальная и физическая агрессии также могут взаимно предсказывать друг друга на значимом уровне. Объединение же обоих типов показателей дает коэффициент корреляции, равный 0,58, т. е. дает необычно высокий для личностных диагностических методик коэффициент валидности (его можно сопоставить с валидностью тестов интеллекта для предсказания школьной успеваемости).
Таблица 8.7.
Коэффициенты корреляции между различными субшкалами «Опросника агрессии для подростков» Ольвеуса и оценками наблюдаемой агрессивности для двух выборок (А, N=98; B, N=86) 12-16-летних подростков [D. Olweus, 1975, р. 38]
|
Субшкалы опросника |
Оценки наблюдаемой агрессивности |
|||||
|
Затевают драки (1) |
вербально протестуют (2) |
(1) и (2) |
||||
|
A |
B |
A |
B |
A |
B |
|
|
1. Вербальная агрессия |
0,25 |
0,18 |
0,51 |
0,46 |
0,43 |
0,36 |
|
2. Физическая агрессия 1+2 |
0,48 0,46 |
0,41 0,37 |
0,39 0,57 |
0,26 0,43 |
0,48 0,58 |
0,37 0,47 |
|
3. Импульсы агрессивности 1+2+3 |
0,16 0,40 |
0,02 0,28 |
0,10 0,45 |
0,08 0,36 |
0,15 0,48 |
0,06 0,36 |
|
4. Торможение агрессии |
-0,05 |
-0,12 |
-0,14 |
-0,08 |
— |
— |
Более сложной, однако вполне поддающейся анализу является ситуация, когда прогностический и эталонный показатели не настолько полно соответствуют друг другу. Ольвеус [D. Olweus, 1969; 1972] продемонстрировал это на примере показателя агрессивности подростков по отношению к взрослым и эталонного показателя агрессии против своих ровесников (того же, что и в только что рассмотренном исследовании; возраст испытуемых — 12-14 лет). В качестве средства предсказания в этом исследовании применялся не опросник, а проективная методика, поскольку исходная ситуация теста (подросток против взрослого) позволяла актуализовать, прежде всего, тенденции торможения агрессии, которые и должны были отражаться в тестовых реакциях, указывающих на открытую и заторможенную агрессии. Стимульный материал представлял собой четыре неоконченных рассказа, в каждом из которых взрослый мужчина создавал для подростка (того же возраста, что и испытуемые) ситуацию фрустрации и некоторой угрозы, за что, однако, последний в определенной мере сам был ответствен. От испытуемого требовалось ответить на три вопроса, касающихся предложенной ситуации, и после этого придумать окончание истории. Категории анализа содержания включали в себя ряд субкатегорий, группировавшихся в соответствии с двумя противоположными мотивами-агрессивной тенденцией и тенденцией торможения агрессии. Ситуация тестирования в целом (включавшая как неоконченные рассказы, так и задающие контекст условия проведения теста) оказывала, по мнению Ольвеуса, одинаковое умеренно-стимулирующее влияние на тенденции агрессии и ее торможение, и у большинства испытуемых обе тенденции актуализовались одновременно. Степень согласованности суждений экспертов составила r=0,90.
Рис. 8.8. Гипотезы о соотношении: (а) воображаемой агрессии и агрессивной тенденции в тестовой ситуации; (b) агрессивной тенденции у наблюдаемой агрессии и © воображаемой и наблюдаемой агрессии для групп школьников с низкой и высокой тенденциями подавления агрессии [D. Olweus. 1972. р. 291. 293]
Характерно, что между тестовой ситуацией и реальной ситуацией эталонного поведения (конфликт между сверстниками) в данном случае наблюдается определенное рассогласование в степени актуализации обеих тенденций-мотивов. Ведь при обычной драке между сверстниками мера актуализации агрессивной тенденции, как и в тестовой ситуации, оказывается примерно средней, а актуализация тенденции торможения агрессии - слабой. Отсюда следует, что тенденция торможения агрессии, если она имеется, сильнее будет проявляться в тестовой ситуации, чем в ситуации повседневной жизни. Если тенденция торможения сильна, то в тесте (но не в школьной жизни, где агрессия направлена против одноклассников) с ростом агрессивной тенденции соответствующее ей содержание будет проявляться по отношению к взрослому все реже. Это гипотетическое обратное соотношение фактической агрессивной тенденции и ее выраженности в деятельности воображения школьников с сильным торможением агрессии поясняет диаграмма на рис. 8.8а (тестовая ситуация). Напротив, в служащих критерием ситуациях повседневной жизни (рис. 8.8b) школьники с сильным и слабым торможением агрессии едва ли должны различаться, ибо ссора с ровесником вряд ли актуализует тенденцию торможения: Если теперь мы захотим предсказывать на основе значений проективного теста повседневную агрессивность, направленную против сверстников, то для тех, кто обнаружил при выполнении теста сильное торможение, будет иметь силу обратное соотношение (рис. 8.8а), т. е. чем меньше обнаруживается агрессивных моментов в содержании фантазий, тем сильнее агрессивная тенденция, которая в менее угрожающих обстоятельствах (стычка с ровесниками) определяет фактическое поведение (рис. 8.8с).
Рис. 8.9 Соотношение между воображаемой агрессией (против взрослого) в проективном тесте и наблюдаемой агрессией (против одноклассников) для двух групп 12-14-летних подростков (N=44), показавших в тесте низкую и высокую тенденции торможения агрессии [D. Olweus, 1972, p.294].
Эти теоретические допущения Ольвеус сумел полностью подтвердить в эмпирическом исследовании, что легко видеть на рис. 8.9, где представлены результаты для выборки из 44 подростков, разделенной по медианным значениям прогностических показателей тенденции торможения. Прогностическим показателем (абсцисса) служила позитивная тенденция агрессии против взрослого, выделенная по результатам проективной методики (сумма внутренних агрессивных порывов и агрессивных форм поведения главных героев рассказов) [см: D. Olweus, 1969, р. 49-50].
Критерием (ордината) опять-таки выступает агрессивность по отношению к одноклассникам, оцениваемая для каждого класса четырьмя учениками. Для подгруппы со слабой тенденцией торможения агрессии коэффициент корреляции между воображаемой агрессией и наблюдаемой агрессивностью составил +0,64, в подгруппе же с сильной тенденцией торможения он оказался равным -0,55.
Наиболее тонким из разработанных до сих пор средств анализа содержания является проективная методика измерения агрессивности и торможения агрессии как двух устойчивых мотивационных тенденций агрессивного поведения, предложенная Корнадтом [H.-J. Kornadt, 1973; 1974; 1983].
В качестве стимульного материала он использовал серию из 8 картинок, изображавших персонажей-мужчин, причем ситуация каждого типа - нейтрально, слабо, средне и сильно стимулировавшая появление релевантного агрессии содержания - была представлена двумя картинками. Внутренняя согласованность параллельных форм теста составляла r=0,50, степень согласованности оценок экспертов для обеих мотивационных тенденций приближалась к 0.90. Показатели обеих тенденций между собой не коррелировали. Категории анализа были аналогичны разработанному для мотива достижения (см. гл. 6) и охватывали следующие категории содержания:
"Мотив агрессии. (1) Потребность в возмездии; (2) деятельность, инструментальная для достижения возмездия; (3) позитивное эмоциональное состояние и агрессивные переживания; (4) ожидание успеха; (5) достижение цели (6) символы агрессии и связанные с ней предметы; (7) обесценивающая агрессию критика высмеивание агрессии; (8) табуированные выражения.
Мотив торможения агрессии. (1) Потребность в избегании внешних последствий агрессии (наказание или страх наказания); (2) потребность в избегании внутренних последствий агрессии (раскаяние, чувство вины); (3) деятельность, инструментальная для избегания внешних последствий агрессии; (4) деятельность, инструментальная для избегания внутренних последствий агрессии; (5) переживания релевантные торможению агрессии; (6) страх перед наказанием или какой-либо опасностью; (7) раскаяние, чувство вины; (8) ожидание неприятных последствий агрессии; (9) срыв агрессивного действия, его неудачное осуществление; (10) символы наказания и связанные с ним предметы; (11) наказание; (12) оценочные высказывания рассказчика, отрицающие агрессивность действий; (13) внезапное прерывание агрессивного происшествия. (Мотив торможения агрессии может быть далее подразделен на страх вины и страх наказания.)
Для проверки конструктной валидности наряду с другими использовался прием актуализации мотивации. Результаты одного из таких исследований [H.-J. Kornadt, 1974] представлены в табл. 8.8. Испытуемые-студенты были разделены на экспериментальную и контрольную группы уравненные (с помощью вопросника Басса-Дарки) по агрессивности и по тенденции торможения. Как и ожидалось, показатели как агрессивности так и торможения агрессии подвергшихся фрустрации испытуемых экспериментальной группы оказались более высокими, чем соответствующие показатели контрольных испытуемых. В дальнейшем валидность проективной методики Корнадта была подтверждена исследованиями, связанными с гипотезой катарсиса, к чему мы еще обратимся.
Таблица 8.8.
Средние значения полученных с помощью ТАТ показателей агрессии и ее торможения в ней тральных условиях и после провоцирующей гнев фрустрации [H.-J. Kornadt, 1976, р. 571]
|
Мотив |
Нейтральная группа (N=21) |
Фрустрированная группа (N=21) |
Уровень значимости различий (p) |
|
Агрессия |
2,95 |
5,76 |
0,008 |
|
Торможение агрессии |
1,48 |
2,90 |
0,004 |
Катарсическое, т.е. очищающее, воздействие Аристотель приписывал современным ему трагедиям. Воспроизводимые на сцене аффекты, такие, как страх и сострадание, должны были облагораживать аналогичные аффекты сопереживающих действию зрителей и освобождать последних от этих аффектов. Впоследствии понятие катарсиса подхватили Фрейд и Брейер, воспользовавшиеся им в своем исследовании истерии [S. Freud, J. Breuer, 1895]. По их мнению, в основе истерии лежат нереализовавшиеся переживания травматического характера. Если в состоянии гипноза пациента удастся заставить его вспомнить и снова пережить их, то «ущемленный» аффект получит выход и травмирующее переживание будет преодолено. Позднее эта энергетическая модель накопления и разрядки напряжения была перенесена психоаналитиками и находившимися под их влиянием педагогами на понимание агрессии, и они занялись изучением возможности изживания агрессии в процессе терапии и воспитания. Относительно недавно Лоренц [К. Lorenz, 1963] стал популяризировать такого рода понимание, не сумев, однако, убедить специалистов в его справедливости.
Уточнение гипотезы катарсиса с позиций теории мотивации
В противоположность этому во фрустрационной теории агрессии представителей Йэльской группы [J. Dollard et al., 1939] гипотеза катарсиса получила иную, более конкретную и тем самым более поддающуюся проверке формулировку:
«Предполагается, что подавление любого акта агрессии представляет собой фрустрацию, увеличивающую побуждение к агрессии. И наоборот, осуществление всякого акта агрессии должно это побуждение снижать. В психоаналитической терминологии такое освобождение называется катарсисом… По-видимому, само снижение более или менее кратковременно, и при продолжении исходной фрустрации побуждение к агрессии возникает снова [p. 50] …Всякое проявление агрессии представляет собой катарсис, снижающий побуждение к любым другим актам агрессии» [р. 53].
Из этих допущений вытекают определенные требования, выполнение которых необходимо для проверки гипотезы катарсиса. Поскольку в большинстве случаев внимание на них не обращалось, не приходится удивляться, что проведенные до сих пор исследования катарсиса в значительной своей части являются противоречивыми и малоубедительными [R.G. Green, M.В. Quanty, 1977; М.В. Quanty, 1976; Н. Zumkley, 1978]. Первое требование заключается в необходимости предварительно возбудить агрессивную мотивацию. В связи с этим должно быть доказано, что в результате применения соответствующих экспериментальных процедур эта предпосылка действительно выполняется. По мнению Йэльской группы, это условие достигается только с помощью фрустрации, т.е. блокирования протекающего в данный момент целенаправленного действия. Однако скоро выяснилась неприемлемость ограничения одной лишь фрустрацией [см.: L. Berkowitz, 1969], и у испытуемых стали вызывать гнев, оскорбляя их, тем самым возбуждая их враждебность и побуждая к агрессии. Испытуемых же, не проявлявших признаков фрустрации или возмущения, из дальнейшего рассмотрения исключали.
Второе требование касается самой агрессии. Она должна представлять собой (хотя бы в ослабленной или непрямой, замещающей форме) целенаправленное действие, настигающее виновника гнева. Лишь при реакции испытуемых целенаправленными агрессивными действиями гипотеза катарсиса поддается проверке. После совершения такого действия агрессивная тенденция не должна исчезать полностью, по мнению представителей Йэльской группы, она должна только снижаться. Степень снижения будет зависеть от того, насколько испытуемый достиг цели своей агрессии, а также от того, насколько адекватной представляется ему доступная в эксперименте форма агрессии, а ее сила — достаточной, если исходить из принципа возмездия.
Третье требование связано с необходимостью различать агрессивную тенденцию (побуждение к агрессии) и агрессивные действия. Величину агрессивной тенденции можно определить по силе переживаемого испытуемыми гнева (данные самоотчета) и по показателям физиологического возбуждения (прежде всего, по величине диастолического или систолического давления). Для подтверждения гипотезы о катарсисе необходимо получить снижение обоих компонентов, как силы агрессивных действий, так и показателей аффекта гнева и физиологического возбуждения. Наконец, четвертое требование связано с необходимостью по ходу опыта прекратить действие первоначальной фрустрации и не создавать новые источники фрустрации и гнева.
Уточненная таким образом гипотеза катарсиса Йэльской группы целиком согласуется с мотивационно-теоретической концепцией целенаправленного действия: как только цель действия достигнута, мотивация к ее достижению исчезает. С точки зрения этого общего принципа катарсис представляет собой лишь особое обозначение его проявления, употребляемое в случае действий агрессии. На это указывает и Корнадт [H.-J. Kornadt, 1974]:
«Как и для любого другого мотивированного поведения, для агрессии следует постулировать снижение уровня активации после достижения цели. Такая ориентация на цель составляет существенную характеристику активированной мотивации; зависимость уровня мотивации от достижения цели хорошо известна еще со времени выполненных в школе Левина исследований Зейгарник и Овсянкиной» [р. 571 -572].
Согласно предложенной Корнадтом концепции мотива агрессии, мотивационная система агрессии активируется, когда человек «по-настоящему рассердится», будь то вследствие фрустрирующей блокировки действия или же в результате ущемления его интересов [H.-J. Kornadt, 1983]. Аффект гнева может быть как врожденной или приобретенной реакцией на фрустрацию, так и условной эмоциональной реакцией. Активированная система мотивов оказывает влияние на предвосхищающую привлекательность последствий возможных агрессивных действий, направленных на источник гнева, в частности на предвосхищение позитивного изменения эмоционального состояния при достижении цели агрессии и его негативного изменения в связи с появлением переживания вины. Естественно, решающую роль здесь (как и при оценке вероятности достижения цели) играет учет особенностей ситуации. После совершения действия снова происходит оценивание сложившегося положения, и в случае позитивной оценки и изменения эмоционального состояния в соответствующем направлении агрессивная мотивация снова деактивируется. Сходство этой концепции с предложенной Ольвеусом мы уже отмечали.
Недостаточная убедительность экспериментов по катарсису
Сопоставление экспериментов по проверке гипотезы катарсиса, проводившихся с позиций теории социального научения, с уточненными теоретико-мотивационными вариантами показывает, что большинство из этих экспериментов едва ли что-то доказывают, они не способны ни подтвердить, ни отвергнуть эту гипотезу. Типичными для этих исследований стали два сценария эксперимента. Согласно первому из них, экспериментатор, отзываясь об испытуемых пренебрежительно, сердит их. После этого им показывают либо «агрессивный», либо «нейтральный» фильм и предоставляют возможность, отвечая на связанный с фильмом опросник, критически высказаться об экспериментаторе и эксперименте в целом. Второй сценарий требует участия помощника экспериментатора и использует обычную процедуру опытов с ударами током. В «эксперименте по научению» испытуемые за допущенные ими «ошибки» получают удары током («чтобы лучше усвоить материал»), причем электроразряды бывают достаточно сильными, чтобы возбудить гнев испытуемых. После этого и перед тем как испытуемые, в свою очередь, получат возможность бить током подставного партнера за его ошибки в «эксперименте по научению», им показывают фильм агрессивного или нейтрального содержания.
При обеих последовательностях событий предполагается следующее. Во-первых, что у испытуемых действительно возникает гнев и агрессивная мотивация, хотя в случае инструментальной агрессии в варианте с током это сомнительно (иногда возникновение агрессии контролировалось безотносительно к ее проявлениям, в частности с помощью физиологических показателей). Во-вторых, что включенный в ход эксперимента агрессивный фрагмент фильма открывает дорогу катарсису, несмотря на то, что испытуемый не нападает на источник его гнева. В-третьих, что предоставляемая впоследствии возможность агрессии безусловно должна приводить к катарсическому эффекту. Поскольку подвергнуть атаке источник гнева и достичь цели агрессии можно было лишь на этом этапе, логичнее было проверить наличие катарсического эффекта предшествующего целенаправленного действия, предоставить испытуемому на последующей стадии опыта еще одну возможность агрессии.
Достижению полной ясности мешает и то обстоятельство, что включаемый в эксперимент просмотр фильма может обладать нежелательными последствиями. Ведь помешав испытуемым пустить в. ход уже сложившуюся у них агрессивную мотивацию, он может снова их фрустрировать. В результате уровень агрессии не уменьшится, а увеличится по сравнению с испытуемыми, проявление агрессии которых не было приостановлено фильмом. Помимо прочего, просмотр фильма может дополнительно стимулировать или снижать наличную агрессивную мотивацию в зависимости от того, представляются ли события фильма правомерными или неправомерными [см.: L. Berkowitz, E. Rawligs, 1963], и от того, благоприятны или нет ее последствия. Не удивительно, что получаемые данные оказываются противоречивыми; в одних экспериментах агрессивность уменьшается, а в других-увеличивается. В последнем случае нередко говорится, в противоположность катарсису, о научении агрессии [A. Bandura, 1973]. Не подлежит сомнению, что субъект действительно научается эффективным агрессивным действиям (иными словами, чем чаще они осуществляются, тем совершеннее становятся), несомненно и то, что постоянно повторяющийся успех при проявлении агрессии может заметно повысить силу мотивации агрессии, а постоянно повторяющийся неуспех — силу тенденции торможения. Этот долговременный эффект не следует смешивать с таким краткосрочным событием, как катарсис. Иначе говоря, эффект катарсиса относится к мотивации, а не к мотивам и состоит в деактивации мотивации по достижении соответствующей этой мотивации цели действия.
Все изложенное не имеет ничего общего с получившим распространение положением теории влечения о том, что, дав волю своей агрессивности, субъект на небольшой или даже значительный срок ослабит свою готовность к агрессии. Такое понимание не поддается обоснованию ни в теории мотивации, ни в теории научения; не подтверждается оно и экспериментально. Из современных исследований, скорее, следует, что переживания, вызываемые пассивным наблюдением агрессии и насилия, происходящих как на экране, так и в реальной жизни, ведут не к катарсическому эффекту, как предполагает Лоренц [К. Lorenz, 1963], а, наоборот, к возбуждению агрессии, что, впрочем, зависит от ряда дополнительных условий [см.: R.G. Green, 1976].
Критический анализ экспериментов по катарсису с позиций теории мотивации недавно предпринял Цумкли [Н. Zumkley, 1978]. Как правило, невысокую убедительность такого рода экспериментов можно продемонстрировать на примере исследования Фешбаха [S. Feshbach, 1955], первым попытавшегося проверить существование катарсического эффекта деятельности воображения и вроде бы такой эффект обнаружившего. Испытуемые-студенты были разделены на три подгруппы. С одной из этих подгрупп экспериментатор держался вполне учтиво, а в двух других позволял себе пренебрежительно отзываться о способностях, мотивации и уровне зрелости испытуемых. Непосредственно после этого испытуемые одной из последних подгрупп (а также испытуемые первой подгруппы) должны были придумать истории по четырем релевантным агрессии картинкам ТАТ. Остальные подвергшиеся оскорблению испытуемые выполняли нейтральные тестовые задания. По окончании у всех испытуемых с помощью теста на завершение предложений и просьбы высказать свое мнение об эксперименте (факультет был якобы заинтересован в выявлении установок студентов по отношению к проведению исследований во время занятий) замерялся уровень агрессивности. Оценивание эксперимента и тест на завершение предложений были организованы таким образом, что враждебность могла обобщаться и направляться не только на экспериментатора, но и на исследование вообще или на учебное заведение в целом.
Полученные результаты вроде бы свидетельствуют о катарсисе. «Оскорбленная» группа, участвовавшая в ТАТ, продемонстрировала в своих рассказах больше агрессивных моментов, чем «неоскорбленная», а ее остаточная враждебность оказалась меньше, чем у «оскорбленной» группы, не принимавшей участия в ТАТ. Однако не менее убедительным кажется объяснение сокращения проявлений враждебности не катарсисом, а последующим торможением агрессии, степень активации которой в результате проведения ТАТ еще более возросла. Ибо прежде всего вызывает сомнение, видели ли вообще испытуемые возможность агрессивного действия против экспериментатора. Написание рассказов no TAT могло повысить блокированную враждебность испытуемых, а предоставленная вслед за этим возможность агрессии могла показаться чересчур опасной, тем более что экспериментатор как возможная цель агрессии приравнивается в этом случае к таким обладающим высоким социальным престижем общественным институтам, как высшая школа и исследовательская деятельность.
Альтернативное объяснение вскрывает проблему, подлежащую решению в исследованиях катарсиса: определить, уменьшается наблюдаемая при тестировании агрессивность вследствие снижения наличного уровня агрессии (катарсиса) или же усиления тенденции торможения агрессии. Этот вопрос попытались решить Хокансон и его сотрудники в серии исследований, в которых наряду с измерением открытого проявления агрессии они с помощью физиологических показателей (частота пульса, систолическое кровяное давление) измеряли уровень ее активации. Физиологические замеры производились до и после фрустрации, а также вслед за предоставлением возможности проявить агрессию. После фрустрации частота пульса и величина кровяного давления отчетливо возрастали и вновь падали вслед за осуществлением ответной агрессии, нередко опускаясь до исходного уровня или до уровня испытуемых, не подвергавшихся фрустрации. Однако этого не происходило, если источником фрустрации оказывался человек с высоким социальным статусом, например, когда им был не студент, а профессор [J. Hokanson, M. Burgess, 1962]. В этом случае повышенное давление сохранялось, даже когда субъект, отвечая на опросник, мог дать выход своей агрессии. Средний уровень давления существенно не отличался от показателей испытуемых из так же фрустрированной группы, но не получивших возможности осуществить возмездие.
Отсюда можно сделать различные выводы. Либо, несмотря на осуществление агрессии против высокостатусного источника фрустрации, деактивации позитивной агрессивной тенденции все же не происходит (может быть, потому, что в этом случае ответная агрессия кажется менее адекватной, чем в случае, когда источником фрустрации выступает студент); либо здесь возникает конфликт между все еще существующей агрессивной тенденцией и появляющейся тенденцией торможения агрессии; либо же место тенденции к агрессии занимает тенденция торможения, в частности страх перед ответной агрессией старшего по рангу или чувство вины. Следующее наблюдение Хокансона и Бургесса [J. Hokanson, M. Burgess, 1962] говорит в пользу второго и третьего вариантов объяснения: у испытуемых, не подвергавшихся фрустрации, возможность совершения агрессии против экспериментатора-профессора сопровождалась повышением давления "как если бы сама возможность агрессии против высокостатусного объекта создавала «напряжение» [р. 243].
Таким образом, возникает необходимость получить о текущем состоянии тенденций к агрессии и торможению данные более непосредственные, чем физиологические показатели. Именно на это нацелен предложенный Корнадтом вариант релевантного агрессии TAT. В одном из своих экспериментов Корнадт [Н.-J. Kornadt, 1974] показал, что при отсутствии возможности возмездия уровень агрессивной мотивации в результате фрустрации повышается, а мотивации торможения — снижается. Если такая возможность испытуемым предоставляется, то окончательные значения показателей мотивации фактически не отличаются от показателей испытуемых, не подвергшихся фрустрации.
В опыте участвовали две экспериментальные и одна контрольная группы испытуемых-студентов. Испытуемых первых двух групп экспериментатор доводил до состояния гнева, грубо нарушая свои обещания и присваивая себе причитающиеся испытуемым деньги, он при этом нагло давал им понять, что только их собственная глупость позволила ему обвести их вокруг пальца. Потом испытуемые переходили к другому экспериментатору, который проводил с ними корнадтовский вариант ТАТ. Первая экспериментальная группа приступала к ТАТ сразу, вторая же в течение 5 мин. имела возможность излить свой гнев. Почти все испытуемые пользовались этой возможностью и в резких выражениях, с оскорблениями и угрозами жаловались на первого экспериментатора его коллеге. Поскольку при этом они могли рассчитывать, что второй экспериментатор сообщит об их негативном отзыве о первом и в результате пострадает его репутация в соответствующем подразделении университета, то предположение о достижении испытуемыми этой группы цели своей агрессии и тем самым удовлетворении агрессивной мотивации представляется вполне правдоподобным.
Результаты измерения мотивации при различных экспериментальных условиях полностью отвечают теоретико-мотивационным гипотезам. Контрольная группа и группа фрустрированных испытуемых, получивших возможность катарсиса, не отличаются друг от друга по силе обеих мотивационных тенденций. По сравнению с этими группами испытуемые второй фрустрированной группы обнаружили повышенную агрессивную мотивацию и пониженную мотивацию торможения, так что результирующее побуждение к агрессии оказалось у них значительно большим. Иными словами, испытуемые, получившие возможность катарсиса, очевидно, достигали цели своей агрессии, и в результате происходила деактивация агрессивной мотивации.
Однако эта интерпретация выглядела убедительнее, если бы исследователи располагали более полной информацией о мотивационном процессе, начиная со стадии, предшествующей фрустрации, и кончая заключительной возможностью непосредственной реализации остаточной агрессивной мотивации в действии, направленном против источника фрустрации. Конкретно это означает фиксацию четырех моментов: (1) состояние мотивации к началу опыта (все три группы должны быть уравнены в этом отношении); (2) мотивация после фрустрации и возникающих на этой стадии агрессивных целей; (3) степень достижения цели в результате катарсиса (или соответствующей по времени деятельности), а также сохраняющейся после этого мотивации; (4) наличие и интенсивность агрессивных действий при появлении последующей возможности осуществить более непосредственную агрессию. Проведенные до сих пор исследования обычно игнорируют последний из указанных моментов. Однако в весьма тщательном и построенном на методике Корнадта эксперименте Цумкли [Н. Zumkley, 1978] все эти требования соблюдаются.
В эксперименте принимали участие тройки испытуемых-мужчин, составившие три экспериментальные и одну контрольную группы (по 17 троек в каждой), уравненные наряду с другими параметрами по шкалам «нервозность» и «агрессивность» фрайбургского личностного опросника. Экспериментатор представлялся в качестве докторанта, собирающего данные для своей диссертации. Во время опыта в комнату входил выступавший источником фрустрации студент и говорил экспериментатору: «Неожиданно пришел профессор Шварц, у него мало времени, и он должен срочно с вами переговорить». Потом студент просил у экспериментатора разрешения использовать время его отлучки для быстрого проведения собственного опыта. После выполнения короткого пробного задания он хвалил всех испытуемых за показанные ими хорошие результаты и давал контрольное задание (обратный счет тройками от 200). Испытуемые контрольной группы за выполнение этого задания получали похвалу, а испытуемые трех фрустрируемых групп прерывались, подвергались несправедливой критике и издевательским образом лишались причитающегося им денежного вознаграждения. Как только фрустрировавший испытуемых студент уходил, возвращался экспериментатор. Для двух экспериментальных групп было предусмотрено осуществление катарсиса: для одной из них- путем полного достижения цели, для другой- частичного. В первом случае экспериментатор внимательно выслушивал жалобы испытуемых и обещал им лично разобраться в происшедшем, привлечь явившегося источником фрустрации студента к ответу и позаботиться о том, чтобы испытуемые получили причитающиеся им деньги. Во втором экспериментатор в течение минуты выслушивал жалобы испытуемых, а затем прерывал их, обещая позднее вернуться к этому вопросу и позаботиться о невыплаченных деньгах. В заключение «источник фрустрации» еще раз входил в помещение, где проходил эксперимент, так что испытуемые получали возможность непосредственно проявить свою агрессию.
В этом исследовании применялось три вида показателей мотивационного состояния, замеры которых производились несколько раз по ходу опыта. Ими были: частота пульса (как показатель возбуждения); проективные методики: (а) «Роршах», показатели узнавания формы проецируемого на экран неструктурированного подвижного изображения, и (в) ТАТ, оценки своего внутреннего состояния («термометр гнева»). Все измерения представлялись испытуемым как составная часть исследования и естественным образом включались в ход эксперимента. Измерение частоты пульса проводилось в начале опыта (базовый уровень), после фрустрации (уровень возбуждения) и после предоставления первой возможности агрессии (снятие возбуждения), а для контрольной группы после промежуточной деятельности нейтрального характера. В последний из указанных моментов проводилось также измерение мотивации посредством ТАТ и «Роршаха» (показатели по Роршаху подсчитывались также и в начале опыта, а измерение мотивации с помощью ТАТ было, к сожалению, однократным). Свое внутреннее состояние испытуемые оценивали после фрустрации, а также после первой и второй возможностей агрессии. Непосредственно после фрустрации и во время второй возможности агрессии фиксировались также спонтанные поведенческие проявления агрессии.
Полученные результаты полностью отвечают вытекающим из теории мотивации ожиданиям. Наиболее важные из них представлены на рис. 8.10 и 8.11. Частота пульса, первоначально одинаковая для всех групп, после фрустрации значимо повышается, то же относится и к величине отмечаемого испытуемыми гнева (в самоотчетах испытуемых контрольной группы каких-либо указаний на гнев не встречалось). В зависимости от полноты достижения цели при первой возможности агрессивного действия уровень возбуждения (частоты пульса) и субъективно переживаемый гнев (см. рис. 8.10) снижались до исходного уровня при полном достижении цели, до некоторого среднего уровня при условии частичного достижения цели или же до очень незначительного уровня при отсутствии достижения цели. Измеренная с помощью аналогичных используемых в тесте Роршаха показателей формы и корнадтовского варианта ТАТ агрессивная мотивация после полного достижения цели агрессии не превышала значимо ни базового уровня (по «Роршаху»), ни уровня мотивации контрольной группы (по обоим показателям, см. рис. 8.11). Напротив, при частичном достижении цели и в случае его отсутствия наблюдалось значимое повышение как агрессивной мотивации («Роршах» и ТАТ), так и мотивации торможения агрессии (ТАТ). Значение показателя агрессивности по ТАТ при меньшей полноте достижения цели также возрастало. Иными словами, при наличных условиях, если источник фрустрации обладал невысоким статусом, тенденция к торможению не доминировала, что обнаружилось и при последующем столкновении с вызвавшим фрустрацию студентом. Если в группе с полным достижением цели (как и в контрольной группе) прямой вербальной агрессии уже не наблюдалось и вообще не было упоминаний о случившемся инциденте, то в группе, где достижение цели отсутствовало (и в более слабой степени в группе с ее частичным достижением), удобный случай для вербального нападения на источник фрустрации был использован полностью.
Результаты опыта убедительно подтверждают теоретико-мотивационную концепцию агрессивности Корнадта. Преднамеренная фрустрация со стороны другого или нанесение им ущерба интересам субъекта возбуждает аффект гнева, который может быть снижен в результате целенаправленных агрессивных действий против виновника фрустрации или ущерба. Ожидание такого рода позитивного изменения эмоционального состояния действует на субъекта мотивирующим образом. В той мере, в какой цель агрессивного действия достигнута, наступает катарсис, т.е. актуализованная агрессивная мотивация снова деактивируется, снижая тем самым последующие проявления открытой агрессии по отношению к первоначальному виновнику гнева.
Рис. 8.10. Частота пульса и сила гнева у испытуемых четырех групп [H. Zumkley, 1978, p.103]
Полученные результаты противоречат пониманию агрессии как диффузной разрядки энергии агрессивного влечения, характерному для теории влечения Фрейда и теории инстинкта Лоренца, ибо возможность замещающего удовлетворения агрессивной тенденции в ТАТ при отсутствии достижения непосредственной цели агрессии или его неполноценности не оказывает редуцирующего воздействия на последующую агрессивность субъекта в его прямом с столкновении с источником фрустрации. С теорией социального научения полученные результаты также согласуются не лучшим образом (не говоря уже об отсутствии в русле теории социального научения экспериментов, столь полно выявивших бы условия, при которых гипотеза катарсиса оказалась бы справедливой). По крайней мере, относящаяся к теории социального научения концепция Бандуры мало что может объяснить в полученных данных. Во-первых, приходится признать решающую роль, которую играет при совершении целенаправленных агрессивных действий аффект гнева. Во-вторых, в рамках этой концепции вряд ли можно объяснить, почему при частичном достижении цели снова предпринимаются агрессивные действия. Последние условие Цумкли ввел специально, поскольку, согласно концепции Бандуры, оно должно вести к снижению агрессии в силу того, что появление агрессивных или других реакций определяется исключительно их инструментальным значением для достижения поставленной цели. Учитывая, что такой целью в данном случае было получение присвоенных объектом агрессии денег, испытуемые уже при частичном достижении цели получали достаточную уверенность в достижении прагматического результата. И тем не менее — в полном соответствии с мотивационно-теоретической концепцией — существенной или тем более полной деактивации агрессии в этом случае не происходило.
Рис. 8.11 Динамика мотивации в ходе опыта у четырех групп испытуемых [H. Zumkley, 1978, p.105,109].
Насколько нам известно, до сих пор не проводилось исследований, в экспериментальный план которых в качестве независимых переменных включались бы индивидуальные различия агрессивных мотивов (прежде всего, высокий или низкий уровень мотива торможения) и в которых выяснялось бы существование индивидуальных различий в степени ведущего к деактивации мотивации при одних и тех же условиях катарсиса. Есть, однако, исследования, позволяющие строить об этом определенные предположения. К ним, в частности, относится эксперимент Шилла [Т.R. Shill, 1972]. Своих испытуемых-студенток он по результатам опросника Мошера [D. Mosher, 1968] разбил на две группы по степени выраженности у них чувства вины из-за своей враждебности. Испытуемые с низким чувством вины после фрустрации (лишения обещанного вознаграждения) проявляли большую враждебность, но диастолическое давление у них было меньше, чем у испытуемых с высоким чувством вины. А у тех испытуемых, кто оказался среди наиболее агрессивных и обладал высоким чувством вины, давление не понижалось.
Несомненный интерес представляет также работа Шиффер [М. Schiffer, 1975; см. также: H.-J. Kornadt, 1980], в которой выявлено существование различий между агрессивными и неагрессивными (по мнению учителя)11-12-летними школьниками в оценке ситуации экспериментально созданной фрустрации. Агрессивные школьники в отличие от неагрессивных испытывали гнев не только когда виновник фрустрации вызывал ее произвольно, но и когда она была неизбежной. Но, несмотря на свой гнев, после неизбежной фрустрации они вели себя так же сдержанно, как и их неагрессивные сверстники. Однако при произвольно вызванной фрустрации они в отличие от неагрессивных школьников прибегали не только к дозволенным, но и к запрещенным формам агрессии. В целом их порог гнева был более низким. Эти данные наводят на мысль, что люди с высоким мотивом агрессии сначала испытывают гнев и только потом адекватно оценивают вызвавшую гнев ситуацию, в то время как менее агрессивные лица прежде, чем рассердиться, взвешивают ситуацию более тщательно. Такое предположение хорошо согласуется с данными Кэмпа [В. W. Camp, 1977] о слабом участии процесса вербального опосредования в управлении действием у агрессивных мальчиков. Недостаточным у этих мальчиков было не развитие необходимых речевых способностей, а уровень развития их саморегулирующей функции в контроле импульсивных актов.
В свете этих результатов анализ индивидуальных различий в агрессии как устойчивой мотивационной системе представляется и необходимым, и обладающим большими объяснительными возможностями. Несомненно, что различия в валентности предвосхищаемого переживания вины не единственный в данном случае параметр. Сюда относятся также различия в когнитивной оценке ситуации, например в атрибуции фрустрации, намерений источника фрустрации, своего состояния гнева и его достигнутой или недостигнутой деактивации. Вполне возможно, что различия эти определяют специфическую систему взаимосвязей мотива агрессии и именно на этом пути предстоят открытия, аналогичные сделанным в области мотива достижения. Они будут изложены во второй части книги (см. гл. 9).
Там же мы займемся более детальным анализом детерминантов возникновения гнева и силы агрессии и точки зрения теории атрибуции (гл. 11).