Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Сергей Жигалкин
«Метафизика вечного возвращения»
Москва. Издательство "NOX". 1996. ISBN 5-87370-010-9.
СОДЕРЖАНИЕ
НОВОЕ КАК МЕТАФИЗИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА
АБСОЛЮТНАЯ ИСТИНА
МИФ О ВЕЧНОМ ВОЗВРАЩЕНИИ
ВЕЧНОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ В ПОТУСТОРОННЕМ
НОВОЕ КАК МЕТАФИЗИЧЕСКАЯ ПРОБЛЕМА
Что бы произошло, если бы мы вдруг начали считать, что новое возможно? Возникновение в нашем разуме новой мысли, например?
Но разве мы считаем, что новое невозможно?
Естественно, мы считаем именно так. Если только новым называть действительно новое. Обычно же, говоря о новом, мы редко имеем в виду новое в полном смысле слова, подразумевая под "новым" то, что даже при не очень внимательном рассмотрении оказывается довольно старым, о чем можно говорить как о новом только в весьма ограниченном и условном смысле.
Что мы обычно называем новым?
Одно из двух - полученное впервые или открывшееся.
Полученное впервые - это результат размышлений или действий, наших или чьих-то еще - природы, например. В некотором смысле результат всегда нов: только что построенный дом действительно существует впервые - раньше он никогда и нигде не существовал. Но новый дом похож на другие дома, и даже значительно отличаясь от прочих, он соответствует понятию "дом". Поэтому, хотя дом и начал существовать впервые, вряд ли можно назвать его новым в полном смысле слова. Дом просто перешел из существующего в потенции в существующее актуально. В актуальности дом нов, в потенции же давным-давно известен.
Если нечто существует в нашей фантазии в полном и законченном виде, а затем один к одному воплощается в реальность, это, отметим, далеко не всегда адекватно называемому нами существующим в потенции и существующим актуально. Такое понимание - простой переход с одного плана существования на другой - было бы слишком частным. Существующее в потенции означает, что одними только рациональными размышлениями или действиями можно превратить нечто ранее нам неизвестное во вполне осязаемый образ, концепцию или вещь. Неизвестное, которое мы таким образом можем превратить в известное, мы называем существующим в потенции, а неизвестное, уже превращенное в известное, - существующим актуально. При этом совершенно не важно, где именно находится существующее актуально - в окружающем мире, в нашем разуме, фантазии или где-либо еще - главное, что мы в состоянии его воспринимать.
Если наши размышления или действия чисто рациональны, то есть если мы не апеллируем к "озарению" (не останавливаем время от времени свои рассуждения или действия в ожидании, что в данный момент неизвестный нам смысл вещей откроется сам собой или что само по себе станет ясно, что и как дальше делать), то эти наши размышления или действия есть чистое комбинирование. При комбинировании известно, из чего, и известно, как. Если до нас никто и никогда не произносил вслух числа 16 732 946, а мы вдруг взяли и произнесли, это значит, что число 16 732 946 отныне существует актуально.
Но можно ли утверждать, что это число - нечто действительно новое?
Для нас как бы не ново ни одно число, встречались мы с ним или нет, поскольку мы знаем, как и из чего его получить: сложение и единица вполне определяют пространство всех чисел. Потенциально нам известно любое число.
Комбинирование не выводит из пространства, заданного из и как, и суть его не в рождении нового, а в превращении потенциально известного в известное актуально. Из комбинирования ничего подлинно нового не возникает, и если мы иногда называем результат комбинирования новым, то лишь в таком же ограниченном и условном смысле, в каком называем новым только что построенный дом.
Также мы называем новым открывшееся - то, что было нам неизвестно, но потом вдруг стало известно в результате прямого столкновения или "озарения", например. Мы можем увидеть новый, ни на что не похожий пейзаж или можем "внезапно понять" нечто, никак не вытекающее из известных нам из и как. Новое ли это? Новое. В том ограниченном и условном смысле, что оно ново только для нас. В отношении такого нового мы всегда внутренне предполагаем, что оно и раньше существовало, только было нам неизвестно. И внезапно стало известно. Это очень важный момент - внутреннее предположение, что новое, с которым столкнулись, на самом деле существовало и раньше. Потому что, имея такое предположение, мы оказываемся инспирированными не идеей нового, а идеей познания. Мы имеем дело не с новым, а просто познаем нечто старое.
Поэтому открывшееся - то, что было нам неизвестно и потом вдруг стало известно и о чем мы предполагаем, что оно существовало и до нашего столкновения с ним, - мы не можем с чистой совестью назвать новым в полном смысле слова.
Полученное впервые и открывшееся, либо нечто, являющееся сплетением того и другого, в некотором (каждое в своем) ограниченном и условном смысле можно назвать новым. Но только в "некотором" - не в глубоком и не в полном. Однако именно это обычно мы и имеем в виду, произнося слово "новое". Такое новое возможно, более того, мы постоянно сталкиваемся с ним.
Но возвратимся к вопросу: можно ли назвать новым в полном смысле слова то, что уже было известно, хотя бы даже и потенциально, или то, что существовало и прежде?
Ни то, ни другое назвать новым в полном смысле слова нельзя.
Тогда что же такое новое?
Новое - это то, чего не было и что стало.
Это - то, чего не было вообще - ни в мире перемен, ни даже в Вечности - и что возникло прямо сейчас, на наших глазах.
Новое - то, что просто не существовало. Нигде и никогда. Ни актуально, ни потенциально. Не только, иначе, не существовало самого нового, но также и никакого "зерна", из которого оно могло бы произрасти. Новое - не следствие старого, за ним не стоит уходящая в прошлое цепь причин. Новое - это новое: оно не вытекает ни из чего.
Новое - это то, что возникло впервые, что неожиданно и необъяснимо для всех.
Однако всякий сразу и безапелляционно скажет, что такое новое невозможно. Потому что всё рождающееся имеет на то свои причины - всё является следствием чего-то. Потому что "само", по принципу "не было и стало", ничего не возникает, всё либо откуда-то приходит - откуда-то, где оно уже существовало, - либо создается "кем-то" (или "чем-то"), в ком (или чем) оно уже было в потенции. Новое невозможно. Так мы считаем.
На чем основана такая уверенность?
При внимательном рассмотрении оказывается, что ни на чем. Есть только предубеждения и скрытое инстинктивное желание, чтобы было именно так.
Если новое невозможно, как быть с тем, что существует Вселенная? Ведь Вселенная, если она возникла, - это новое (точнее, когда-то была новым). Поэтому, если мы утверждаем, что новое невозможно, и затем говорим, что Вселенная возникла, мы противоречим сами себе.
Здесь перед нами две альтернативы.
Первая - признать, что Вселенная создана Творцом, который "заранее", до "момента Творения", не знал и не мог узнать о ней абсолютно ничего. "Не знал" потому, что иначе Вселенная не возникла впервые, а уже была (была как потенция "внутри" Творца). И "не мог узнать" потому, что в противном случае Вселенная тоже уже где-то была - где-то "вне" Творца.
Такое признание, по существу, тождественное признанию нового возможным, выводит из противоречия, в котором мы оказались.
Однако как мы можем признать, что возможно создать то, к чему не ведет ни чувство, ни разум, ни интуиция - к чему вообще ничего не ведет? То, о чем не существует никакой идеи, - то, чего просто нет?
Конечно же, по причине немыслимости, мы не можем это признать.
Вторая альтернатива - сказать, что новое невозможно, и что Вселенная не возникла, а была всегда.
К сожалению, это тоже тупик. Если Вселенная была всегда, то к настоящему моменту она существует уже бесконечно долго. Другими словами, тогда до сегодняшнего "дня" прошло уже бесконечное число "дней". Но как может пройти бесконечное число дней? Бесконечность на то и бесконечность, что ее невозможно пройти.
В общем, со Вселенной нам ничего непонятно. И мы хорошо понимаем, что это не понятно. Мы понимаем, что как только касаемся метафизического, разумно уже ничего нельзя объяснить. Поэтому мы принимаем ту или иную концепцию возникновения и существования Вселенной, исходя не из разумных оснований, а из совершенно других.
Но ведь новое в полном смысле слова относится к сфере метафизического. Значит, нет и не может быть никаких разумных доводов, доказывающих, возможно новое или нет, значит, разумные доказательства того, что новое невозможно, - чистые предубеждения.
Это мы понимаем. Доводы разума не могут служить основанием для нашей уверенности в невозможности нового - с этим мы согласны. Но разве доводы разума - единственное, что может служить основанием? Почему бы не опереться на собственные восприятие и опыт, например? Точно так же, как мы опираемся на них, когда размышляем о Вселенной. Ведь мы не можем разумно объяснить, что такое Вселенная, не можем доказать ни того, как она возникла, ни того, существует ли она вообще. Однако, по крайней мере в том, что она существует, мы уверены вполне. И основанием для такой нашей уверенности являются восприятие и опыт. Мы видим нечто - значит, нечто есть. Даже если мы согласимся с какими-нибудь неопровержимыми доказательствами обратного, трудно будет убедить самих себя в том, что на самом деле того, что мы видим, нет. В этом случае восприятие и опыт более весомы, чем доводы разума, и наша уверенность в существовании Вселенной покоится именно на них.
А в случае с новым? Могут ли восприятие и опыт служить основанием для уверенности в невозможности нового? Ведь ни мы, ни кто-либо другой никогда не видели нового. Некоторые, правда, заявляли, что сталкивались с ним, но выдаваемое ими за новое, мы всегда расценивали как следствие каких-то, пусть даже пока неизвестных, причин. Нового мы не видели. Нигде и никогда. Так говорят наши восприятие и опыт.
Но разве это означает, что оно невозможно?
Мало ли чего мы не видели, и что тем не менее есть. С другой стороны, может быть, мы просто не хотели видеть?
Предположим, нам указывают на что-то и говорят: "Это новое". Допустим, ничего подобного мы не видели нигде и никогда. Как мы поступаем? Признаем это новым? Вовсе нет. Мы начинаем интенсивно думать, стараясь объяснить самим себе, во-первых, что это такое - то, на что нам указывают, и, во-вторых, откуда оно взялось. Если удается выдумать более или менее убедительные объяснения, на этом дело заканчивается, и с этого момента мы знаем: это отнюдь не новое, а уже где-то существовавшее или возникшее как следствие определенных причин. Если же удовлетворительных объяснений придумать не удается, мы решаем, что причины возникновения, конечно же, где-то есть, только скрыты от нас. Одним словом, мы решаем, что это, конечно же, не новое, просто мы не знаем, чт'о оно такое и откуда взялось. И это незнание - не что иное, как элементарная ограниченность нашего кругозора. Таково наше резюме.
Заметим, что восприятие и опыт в этом случае не говорят нам абсолютно ничего - ни что это новое, ни что несомненно не новое. Восприятие и опыт молчат. Мы сами решаем, что не новое.
Решаем, опираясь на что? На доводы разума. Но ведь мы знаем, что в такой ситуации доводы разума ничего не доказывают? Выходит, мы склонны об этом забывать. Но почему? Потому, что не хотим признать новое возможным.
Основание нашей уверенности в том, что новое невозможно, не в доводах разума, не в восприятии и опыте, а единственно в нашем странном желании, чтобы было именно так. Мы просто втайне хотим, чтобы новое было невозможно. И это "хотение" - основание нашей уверенности.
"Но позвольте, - могут возразить, - при чем тут хотим или не хотим?! Давайте вернемся назад и поговорим об этом еще раз. Четко и ясно. Новое, разумеется, невозможно. Просто-напросто потому, что ему неоткуда взяться. Вот и всё основание. Ведь его не может кто-то создать - потому что для этого он должен, хотя бы потенциально, его уже знать. Оно не может прийти кому-то в голову как "озарение" - потому что всё, что приходит, приходит откуда-то - откуда-то, где оно существовало и раньше. Не может оно и возникнуть само, по принципу "не было и стало", потому что непонятно - с чего это вдруг? Это как если бы небытие ни с того ни с сего внезапно превратилось бы в весьма многообразное бытие.
Конечно, это тоже доводы разума, но разве они не убедительны? Если новое возможно, тогда объясните, как оно может возникнуть?"
Но, друзья мои, почему бы не спросить того же самого о Вселенной?
Ведь Вселенной, точно так же, как новому, взяться явно неоткуда. Как мы уже говорили, ее не мог создать тот, кто ничего не знал и не мог узнать о ней заранее, она не могла возникнуть сама, и не могла всегда быть. То есть она невозможна. Все приведенные доводы подходят и для этого случая. Тем не менее Вселенная есть. Это - существенный аргумент в пользу того, что она все-таки как-то возможна. Но данный аргумент не объясняет, как она возникла. Мы этого не знаем. И это незнание нас не смущает - мы к нему привыкли. Что касается нового, то подобного аргумента в его пользу у нас нет. Мы не знаем не только того, как оно может возникнуть, но также и того, есть оно или нет. Однако отсюда вовсе не следует невозможность нового.
"Мы не знаем, возможно новое или нет". - Почему бы не остановиться на этом? На том, что не знаем? Почему мы все-таки уверены, что оно невозможно?
Только потому, что так хотим.
Это единственное основание нашей уверенности.
В таком случае, почему мы хотим, чтобы новое обязательно было невозможно?
Потому, можно ответить, что мы инстинктивно стремимся избежать встречи с метафизической проблемой, что предпочитаем оставаться погруженными в сон, в котором снится реальность, чем становиться с самой этой реальностью лицом к лицу, что возможность краха представлений о себе самих и окружающем мире вселяет в нас ужас. Вместо того, однако, чтобы удовлетвориться готовым объяснением подобного рода, поступим иначе: заменим этот вопрос на другой - на поставленный в самом начале: "Что бы произошло, если бы мы вдруг начали считать, что новое возможно?" Очевидно, рассмотрев перспективы, которые могут открыться благодаря признанию нового возможным, мы автоматически ответим и на вопрос, почему мы так старательно стремимся избежать открытия этих перспектив.
Итак, представим себе, что мы начали считать, что новое возможно.
Первое, о чем мы в этом случае должны спросить самих себя, - это как выглядит новое? Обязательно ли абсолютно не похоже ни на что из окружающего мира? Обязательно ли оно - нечто иное по отношению ко всему, что мы только можем вообразить, - нечто такое, что, возникнув, одним своим видом мгновенно превращает в абсурд всякую мысль о любой аналогии с чем-то известным?
На первый взгляд - да, всё это обязательно. Потому что даже смутная аналогия между новым и уже известным вызывает подозрение, что это на самом деле не новое, но происходит оттуда же, откуда и это известное.
Однако это только на первый взгляд. Такое подозрение не имеет за собой ничего, кроме пережитков нашей суеверной убежденности в невозможности нового. Конечно же, новое может напоминать нечто старое. Потому что, накладывая на новое какие бы то ни было ограничения - утверждая, что оно должно (или не должно) быть таким-то, - мы диктуем свои условия той неизвестности, из которой оно возникает, и тем самым ставим на место этой неизвестности самих себя. Рассуждая о том, каким должно и каким не должно быть новое, мы фактически создаем это новое - создаем, исходя из своих собственных пожеланий и своих собственных представлений и концепций. Новое в этом случае вытекает из наших пожеланий, представлений и концепций - из старого.
Между тем как новое не вытекает ни из чего.
Ничто не мешает ему быть тем или другим. Оно может кардинально отличаться от всего вообще и с тем же успехом может напоминать что-то знакомое. И не только напоминать - ничто не мешает ему быть точной копией давно известного.
Словом, новое может быть всем, чем угодно. Это может быть новая эмоция, новая мысль, новый ландшафт. Новое не обусловлено ни чем.
Однако в чем же тогда различие между чем-нибудь старым и являющимся его копией новым?
Различие в сущности. Новое и старое могут казаться совершенно неотличимыми, одним и тем же, но сущность их всегда различна. Сущность старого в том, что оно старое: следствие множества уходящих в прошлое причин, тем самым - порождение и элемент этого мира. Сущность нового в том, что оно новое: причина его существования не внутри Вселенной, а в находящейся за ее пределами неизвестности. Новое - не порождение, не элемент этого мира, оно - вторжение чего-то чисто метафизического.
Теперь пришло время спросить, что же все-таки произойдет, если мы столкнемся с новым лицом к лицу и чем грозит нам такое столкновение?
Представим себе, что где-нибудь высоко в горах, например, после долгих дней подъема по темным холодным ущельям, мы внезапно выходим на открытое пространство и видим перед собой новый ландшафт.
Что мы имеем в виду, когда говорим "новый"?
Пусть то, что мы видим, будет похоже на сверкающий белизной вечных снегов гигантский горный цирк, окруженный стеной неприступных скал и вершин. Пусть будет гул водопадов и безмолвие ледников, холод и зной. Среди льда и камней пусть попадаются зеленые поляны, цветы и ручьи, а надо всем этим, в безмерном просторе черно-синего неба пусть ослепительно блещет солнце.
Весь этот фантастический, свойственный только высоким горам ландшафт трудно, конечно, в равнинном смысле назвать земным. Но неземной - не значит новый. Мы же хотим говорить о новом.
Для этого представим еще, что благодаря признанию нового возможным в нас проснулось "шестое чувство", которое говорит нам, что все эти скалы, снега, зеленые поляны, это солнце, небо, вода на самом деле не те скалы, снега и поляны, не то солнце, небо и вода, которые мы знаем. Что они только похожи на те. Пусть это "шестое чувство" говорит нам, что всё это возникло прямо сейчас - этого не было, когда мы поднимались по темным ущельям, и, возможно, снова не будет, стоит нам только закрыть и открыть глаза. Пусть "шестое чувство" говорит нам, что этот ландшафт возник не так, как возникают все вещи - из других вещей, что этот ландшафт - новое.
Что произойдет, если голос "шестого чувства" прозвучит внутри нас безапелляционно?
Прежде всего наше существо придет в состояние экстремальной пробужденности.
Ландшафт, среди которого мы оказались, - новое. Ничего подобного не было нигде и никогда. И хотя на небе блещет солнце, хотя вокруг лежат снега и высятся безмолвные скалы, а под ногами растет трава и бегут голубые ручьи, мы знаем, что это солнце - не наше обычное солнце, но нечто совершенно нам неизвестное, только похожее на солнце. Мы знаем, что скалы - не скалы, трава - не трава, и ручьи - не ручьи. В данный момент всё это похоже на горный ландшафт. Но что будет в следующий? Этого мы не знаем. Мы не знаем, чего ждать от этого солнца и снега, этих скал, травы и ручьев. Что произойдет в следующий момент абсолютно неизвестно. Зато нам хорошо известно, что может случиться всё, что угодно. Совсем необязательно дело так и закончится созерцанием блистательной красоты: мы можем быть уничтожены или превращены в пауков, можем, потеряв разум, сгинуть в безднах вечного отчаяния и кошмара. И всё это вполне реально. Реально в том смысле, что в происходящее будет вовлечено всё наше существо. Не так, как это бывает в сфере фантазий, где мы подчас стоим перед ужасающей бездной, в то время как наше существо не только остается в относительной безопасности привычного мира, но и знает об этой безопасности. То, что может случиться, касается всего нашего существа, и нет места, куда мы могли бы вернуться или бежать. Всё вполне реально. И, в частности, реальна угроза. А когда угроза реальна, наше существо приходит в состояние экстремальной пробужденности. Всё внимание обращается туда, откуда исходит опасность. Но в нашем случае опасность исходит отовсюду. Вокруг нет абсолютно ничего, что не таило бы в себе возможной угрозы. Поэтому зрение, слух, интуиция и прочие известные и неизвестные органы чувств приводятся в действие. Всё наше существо воспринимает. И воспринимает не что-то конкретное, но всё, что вокруг. Мы воспринимаем так, как только способны воспринимать - крайне интенсивно и сразу всё. При этом - ни страха, ни радости, ни грез, ни суждений: обычный поток фрагментарных мыслей и чувств пропадает, и внутри утверждается абсолютная тишина. Мы имеем дело лишь с тем, что вокруг... погруженным в эту тишину. Все потенции нашего существа пробуждены, однако мы как бы не действуем, "лишь" наблюдаем, готовые, уловив любой, даже мельчайший значимый штрих, мгновенно понять, что к чему, и мгновенно решить, что предпринять.
Экстремальная пробужденность длится только до тех пор, пока возможная угроза не стала конкретной или пока не сделалась очевидной наша безопасность. Как только окружающая неизвестность начинает принимать какую-то известную форму или как только нам лишь покажется, что она чем-то знакома, мы моментально переходим из состояния экстремальной пробужденности в состояние действия и начинаем "действовать" в соответствии с тем, что, как полагаем, находится перед нами. Мы либо бросаемся в панический бег, либо приходим в восторг от божественной красоты, либо начинаем интересоваться породами камней, либо возвращаемся к привычным мыслям - и еще сотни различных "либо", в зависимости от того, чем оказалась неизвестность.
При столкновении с неизвестностью наше существо приходит в состояние экстремальной пробужденности автоматически, не спрашивая, хотим мы того или нет, потому что реагирует на неизвестность, идентифицируя ее с возможной угрозой.
Экстремальная пробужденность - просто психофизическое состояние, хотя и не часто встречающееся, но все же в той или иной степени знакомое, наверное, всем. В это состояние можно попасть и без столкновения с новым, и само по себе оно еще не выводит нас никуда. Однако это состояние ценно, поскольку открывает перед нами возможность реально видеть и реально размышлять. Заметим, только возможность.
В обычной жизни, а тем более в современной, мы находимся бесперспективно далеко не только от совершенства, но и от того, что "задумано" как "человек". Это ни для кого не секрет. Разложение, деградация, ничтожество человека теперь не одна из сторон мира, а чуть ли не единственная его сторона. Внутри нас непрерывно происходит борьба противоречивых желаний, и в каждый момент мы растворены в том, которое одерживает верх. В каждый момент мы находимся во власти очередных бредовых мыслей, извращенных чувств или бессмысленных дел. То, как мы видим мир, к чему стремимся, какие принимаем решения, полностью определяется теми мыслями, чувствами и делами, в которых мы растворены. Всё наше существо постоянно находится во власти чего угодно, только не нас самих. Состояние, когда мы и именно мы имеем власть над своим существом, когда находимся выше всего происходящего вне и внутри, крайне редко. Однако только в этом состоянии мы действительно есть то, что мы есть, и только в нем ставим цель, решаем и повелеваем именно мы. Это состояние и есть экстремальная пробужденность.
Перед лицом неизвестности наше существо приходит в экстремальную пробужденность потому, что ни одна мысль, ни одно чувство, ни один инстинкт из тех, которые господствуют над нами в обычной жизни, не обладают силой, достаточной для того, чтобы взять ситуацию на себя. Вокруг неизвестность, вполне реален фатальный исход, реальна смерть, и, если наше существо "хочет жить", противостоять этой ситуации необходимо. Жить оно несомненно хочет и поэтому передает власть нам - тем, кто единственно способен противостоять. При этом заключенная в неизвестности сила приводит в порядок всё, что, казалось бы, привести в порядок уже невозможно: наше существо мгновенно пробуждается, изменяется, приходит в гармонию; всё лишнее исчезает, и в нашем распоряжении оказывается "выздоровевшее", полное сил существо, готовое действовать, используя всю свою мощь, быть может, нам прежде совершенно неведомую.
Экстремальная пробужденность, таким образом, - это состояние, в котором мы получаем власть над своим существом. Более того - над пришедшим в гармонию существом.
Но вернемся к новому.
Итак, вокруг скалы, снега и зеленые поляны, над нами черное небо и ослепительное солнце. Этот ландшафт - новое, говорит "шестое чувство", и наше существо моментально приходит в экстремальную пробужденность. Власть над ним оказывается в наших руках. Открыта возможность реально видеть и реально размышлять. Однако чтобы воспользоваться этой возможностью, мы должны еще суметь оставаться на высоте, на которую поднялись. Кто не в состоянии вынести присутствия неизвестности, недолго удержит власть, и вместо метафизического окажется в центре панического действа. Мы не должны впасть в отчаяние, сойти с ума или броситься бежать, не должны стремиться вручить свою судьбу в руки первых попавшихся богов. Мы должны быть выше инстинктов и подчинить пробудившиеся потенции собственной воле. Оставаясь в ситуации, чего бы это ни стоило, мы должны противопоставить окружающей неизвестности силу, заключенную в нас самих - именно в нас самих, а не в концепции, которую, считая своей, мы, может быть, привыкли противопоставлять всему, не в учении, на силу и реальность которого мы, может быть, привыкли надеяться, и даже не во всем привычном мире целиком, ибо всё это действенно, только когда над нашим существом властвуем не мы сами, но концепция, учение или мир. Сила, о которой мы говорим, заключена именно в нас самих, она, в сущности, и есть "мы сами", и поэтому пробудить ее можно лишь тогда, когда мы не опираемся ни на что - когда не пытаемся противопоставить неизвестности что угодно, но не себя. Лишь тогда, другими словами, когда мы встречаем всё, что вокруг, один на один.
Только так мы сможем стать лицом к лицу с новым, только так сможем научиться реально видеть и реально размышлять.
И если у нас хватит на всё это решимости, воли и сил, мы ощутим нечто более великое и могущественное, чем сама неизвестность. Мы ощутим реальность метафизической проблемы.
Скалы, снега, солнце и небо - это то, чего не может быть, но что, тем не менее, есть.
Бесполезно пытаться понять, что есть то, что мы видим. Бесполезно пытаться понять, что значит, что то, что мы видим, есть. Бесполезны всякие "как", "откуда" и "почему".
Мы можем только стоять и смотреть.
И все эти незаданные вопросы, а также другие вопросы, объединяются в один безмолвный вопрос, в одну безмолвную проблему, которая кристаллизуется в пространства и формы того, что мы видим перед собой.
Окружающий нас ландшафт становится воплощением проблемы. Более того, этот ландшафт становится самой проблемой.
Суть этой проблемы - за пределами бытия, поэтому мы называем ее метафизической. К этой проблеме сводится всё: она есть центр, и она есть смысл.
Реально видеть - значит видеть перед собой проблему, а реально размышлять - значит пытаться проникнуть на как можно большую ее глубину.
Итак, столкновение с новым есть, в сущности, столкновение с метафизической проблемой. Причем, как мы стремились показать, речь идет об экзистенциальном столкновении: мы сталкиваемся с метафизической проблемой не в воображении и не во сне - ситуация, в которой мы оказались, фатальна как для нас самих, так и для нашего существа. Новое реально, и, более того, в момент столкновения это единственная реальность, которую мы воспринимаем как реальность.
Когда среди гор мы стоим лицом к лицу с новым, мы видим это новое как нечто уникальное и первозданное, как то, объяснения чему нет. Объяснить - значит, заранее считая всё, что вокруг, лишь закономерным проявлением чего-то более глубокого и фундаментального, раскрыть это более глубокое и фундаментальное, проведя параллель между ним и чем-то известным, будь то образ, концепция, сила, принцип или закон. Среди гор же мы знаем наверное, что окружающий ландшафт не является проявлением понятного и известного - что он, наоборот, как раз и есть "объяснение" "понятного и известного" - что он сам и есть самая глубокая глубина, стоящая за всем остальным.
Столкновение с метафизической проблемой, если оно действительно произошло, кардинально меняет восприятие мира, позицию и внутренний ориентир. Возвращаясь в "старый мир", мы находим его погруженным в атмосферу той же неизвестности, сверхъестественности и тайны, что и горный ландшафт: вместо привычного - в общем то, скучного - мы видим теперь нечто могущественное, неведомое и парадоксальное. Другими словами, раскрывая метафизическое измерение сущего, столкновение с новым превращает в метафизическую проблему не только внезапно возникшие вершины, снега и ручьи, но и весь известный нам мир. Убеждение, что всякая вещь объясняется цепью уходящих в прошлое причин, приведших к ее возникновению, теряет свой смысл; нас больше не устроит знание нескольких последних звеньев этой цепи, и мы больше не сможем найти забвение в отыскании предыдущих звеньев, сонно считая при этом, что таким способом движемся к сути вещей. Таким способом мы не движемся никуда. "Причина ореха - орешник, причина орешника - орех." Суть и смысл вещей не в длительности и не в процессе возникновения: не важно, каким именно образом нечто "довидоизменялось" до того, чем стало теперь, важно, что оно такое, зачем и почему оно есть. Важна лишь "причина" всей цепи причин.
Метафизическая проблема прямо здесь, если на старое мы смотрим так, как если бы оно возникло только что, на наших глазах, - если мы смотрим на него как на новое. Если мы смотрим так, различия между старым и новым нет.
Это всё, что мы хотели сказать о перспективах, которые могут открыться, если мы вдруг признаем новое возможным, и тем самым ответ на поставленный в самом начале вопрос, как нам кажется, уже дан. Однако остался еще один, последний штрих.
Представим себе теперь, что всё, о чем мы говорили, действительно произошло. Представим, что мир превратился для нас в изначальное "Почему?" - что мы стоим лицом к лицу с метафизической проблемой.
К этому привело нас столкновение с новым.
Но для нас больше нет различия между новым и старым, более того, теперь нам совершенно не важно, было ли то новое, которое послужило причиной нашего теперешнего состояния, и на самом деле новым, или же это был специально задуманный обман, совершенный ради того, чтобы столкнуть нас с метафизической проблемой.
Перед нами метафизическая проблема, и даже если всё, что говорилось о новом, - обман, то теперь мы видим, что он был оправдан.
Но все же остается вопрос - а было ли все-таки это обманом? Может быть, признав новое возможным, мы встретились с чем-то обычным, что в результате этого признания приняли за новое? Может быть, было именно так?
Пусть мы понимаем, что совершенно не в этом суть, но все же - тот горный ландшафт... Было ли это и на самом деле новым?
И если мы спросим себя об этом, если заглянем в собственную глубину, ответ будет ясен сам собой: конечно же, это и на самом деле было новым.
1986
АБСОЛЮТНАЯ ИСТИНА
Краткое предисловие
Прежде всего мы намерены рассмотреть ситуацию, в которой находится человек. Мы имеем в виду метафизическую ситуацию, а не социальный, психологический, экзистенциальный или какой-нибудь другой частный аспект нашего бытия.
Подобное заявление наводит на мысль о философской системе, которая может последовать за этими предварительными словами, а данная мысль, в свою очередь, вызывает подозрение, что то, о чем мы собираемся говорить, вряд ли будет чем-то "реальным". Еще одна система в нескончаемом ряду уже известных систем? Более или менее оригинальная, однако так же далеко отстоящая от истины, как и все остальные, - к чему всё это, если нет настроения заняться "игрой ума"?
Намерены ли мы действительно предложить некую новую философскую систему? И да, и нет. Да - потому, что собираемся дать некоторые объяснения нашей метафизической ситуации, и нет, во-первых, потому, что в этих объяснениях не будем выдвигать никакой метафизической концепции (то есть не будем ничего утверждать ни о конкретном устройстве Вселенной, ни о том, откуда она взялась), и, во-вторых, потому, что наша цель не в объяснениях, которые мы дадим.
Цель, которую мы ставим перед собой, в ином. Однако о том, в чем именно она состоит, мы не намерены пока говорить. К такому "замалчиванию главного" приводит нас не какая-то тайная мысль: дать понять, в чем наша цель, не имея ни общего взгляда на вещи, ни общего языка, мы просто не можем. Но все-таки скажем, пусть очень условно, что речь пойдет о том, как относиться к философским системам. Хотя пока и не понятно, какой мы вкладываем в эту фразу смысл, оставим ее как приблизительный ориентир.
Итак, в чем наша цель, станет ясно потом, сначала же необходимо превратить хаос, который мы видим перед собой, когда задумываемся о сущности и смысле бытия, в определенный порядок. Необходимо, чтобы возникла некая цельная "картина", имея в виду которую, мы могли бы друг друга понимать. Поэтому сначала - "философская система" - объяснения ситуации, в которой, с нашей точки зрения, находится человек.
Всё было бы хорошо, и мы могли бы перейти к "философской системе", если бы не одно затруднение, в котором мы сразу же оказываемся.
Дело в том, что в наших объяснениях концепции истины будет отведено не центральное, как мы к тому привыкли, а гораздо более скромное место. То есть истина больше не будет для нас универсальным критерием, определяющим ценность различных философских систем. С нашей точки зрения, любая философская система, любые объяснения, конечно же, не являются истиной, если под истиной мы понимаем то, что понимаем под ней сейчас. Любые объяснения - не истина, любые объяснения, скорее, ложь.
Однако здесь мы попадаем в порочный круг. Если любые объяснения не отражают ситуации, в которой мы находимся, то не отражают этого и объяснения, которые мы собираемся дать. Иными словами, если из наших объяснений будет следовать, что все объяснения - ложь, то автоматически из них будет следовать, что и сами они - тоже ложь.
Но что же тогда, собственно говоря, мы намерены объяснить? Что всё, что мы объясняем, - ложь?
В этом суть затруднения. Мы хотим объяснить, что ценность философских систем отнюдь не в их истинности, затем, хотим показать, в чем именно она состоит. Однако как это сделать, если мы расцениваем всё только с точки зрения истины, если истинность - универсальный критерий, поставленный нами превыше всего? Как заменить его каким-то другим? Допустим, мы объясним этот новый критерий, и столь убедительно, что всякий сразу же примет его. Но разве центральное место, теперь уже на бессознательном уровне, не останется за истинностью? Разве мы не будем говорить себе: "Истина в том, что главная ценность не в истине"? Но данная фраза - абсурд. Получается, невозможно говорить ни о каком другом критерии ценности, не освободившись от старого. Но что значит "освободиться от старого"? Значит показать, что наше представление о концепции истины не истинно. То есть что истина в том, что наше представление об истине - ложь. Это снова абсурд. Абсурд везде - как бы мы ни старались, но, тайно или явно, истина все равно остается нашим главным критерием ценности.
Тем не менее преодолеть данное затруднение возможно. Для этого мы должны будем совершить некоторые "неадекватные" действия. Оправдать их логически, не впадая в тавтологию и абсурд, мы, естественно, не можем, однако если, совершив эти действия, мы войдем в непосредственный контакт с теми смыслами и реалиями, которые скрыты за внешней стороной объяснений и философских систем, если своими глазами увидим то, чего истина как универсальный критерий нам открыть не в состоянии, то сам факт столкновения с чем-то совершенно иным и будет лучшим оправданием совершенных нами действий.
Если речь идет о раскрытии смысла философской системы, эти "неадекватные" действия состоят прежде всего в том, что мы должны принять всё, о чем она говорит, за непререкаемую истину. И сейчас, в данный момент, мы должны именно это и сделать, хотя и не в столь абсолютной полноте. Не в столь абсолютной потому, что сейчас перед нами не философская система, а всего-навсего объяснения метафизической ситуации - нечто более "простое". От нас требуется лишь не обращать особого внимания на то, что если наши рассуждения о несостоятельности истины применить к самим этим рассуждениям, то получится, что они опровергают сами себя.
Кроме этого момента, дальнейшие объяснения можно рассматривать как самые обычные, при знакомстве с которыми нет необходимости принимать что-либо на веру. Убедительность объяснений должна возникнуть из них самих, то есть само по себе должно стать ясно (если, конечно, подходить непредвзято), что всё, о чем идет речь, и "на самом деле так".
Теперь мы можем перейти непосредственно к объяснениям. При этом сначала установим или напомним смысл некоторых названий и концепций, причем сделаем это так, чтобы одновременно возникла некая цельная "картина", затем рассмотрим нашу частную ситуацию - ту, в которой мы находимся в данный момент, - и наконец перейдем к главной теме, о которой заранее, как уже отмечалось, мы не намерены говорить.
Метафизическая проблема
Начнем с метафизической проблемы. Чтобы обозначить смысл этого словосочетания, можно говорить либо очень много, либо очень мало, но в обоих случаях нет никакой гарантии, что удастся всё объяснить. Потому что определить или описать метафизическую проблему невозможно. Требуется опыт прямого столкновения. Если такой опыт уже есть, для объяснения достаточно нескольких фраз, если еще нет, необходима специальная работа, цель которой в том, чтобы привести к прямому столкновению с проблемой. Однако даже в этом случае нельзя предсказать, произойдет такое столкновение или нет. Это зависит от слишком многих причин.
Имея в виду сказанное, ограничимся несколькими фразами - будем считать, что необходимый опыт уже есть.
Метафизическая проблема - это, например, вопрос о причине существования Вселенной или, что то же самое, вопрос о существовании как таковом. При этом имеется в виду именно метафизическая причина, а не уходящая в прошлое цепь причин, благодаря которой то, что нас окружает, стало таким, каково оно есть, - не законы видоизменений и превращений одного в другое, а "причина" существования всей этой цепи причин - "причина" существования всех этих законов - "причина" существования чего бы то ни было вообще. Как возникла Вселенная? Почему существует то, что существует? Что вообще значит "существует"? Всё это различные формулировки одного и того же вопроса. И они не единственные - существуют сотни и сотни других, однако стоящая за всеми этими вопросами суть (которую мы просто выражаем через тот или другой вопрос) остается одной и той же. Она в том, что факт наличия чего бы то ни было вообще (и самих себя в том числе) странен и непонятен для нас. Мало сказать странен - столкнувшись с этим фактом лицом к лицу, мы мгновенно перестаем быть тем, чем обычно, и там, где обычно, и оказываемся выброшенными в абсолютную неизвестность.
Это столкновение и эта неизвестность - эта стоящая за всеми вопросами о "причине" Бытия суть и есть метафизическая проблема.
"Проблема" потому, что ответ ни на один из таких вопросов невозможен. (Чтобы дать ответ на вопрос о "причине" Бытия, необходимо мыслить Вселенную извне Вселенной или, что то же самое, существование извне существования. Но всякий "взгляд со стороны" так или иначе - взгляд изнутри Вселенной и, само собой разумеется, "изнутри" существования. Поэтому любая попытка дать ответ заранее обречена на провал.)
И "метафизическая" потому, что все эти вопросы адресованы к чему-то, находящемуся за пределами Вселенной - находящемуся вне всего, что есть или может быть. Вне, тем более, всего, что мы можем увидеть, почувствовать или вообразить.
Метафизическое действие
При столкновении с метафизической проблемой целостность привычного мира разрушается и для нас не остается места, где мы могли бы "продолжать существовать". Всё, что мы воспринимали как "реальное", теряет свою "реальность", всё обычное и знакомое превращается в первозданное и неведомое, взаимосвязи вещей разрываются, формы лишаются своей убедительности и чистоты, звуки теряют гармонию, фразы теряют смысл - весь старый мир превращается в угрожающий хаос обрывочных мыслей, звуков и форм. И мы как существа теряем свою "реальность" вместе со всем остальным. В такой ситуации мы вынуждены что-то предпринять, иначе будем сметены и уничтожены. И мы всегда предпринимаем что-то.
То, что мы предпринимаем, - то, что предпринимает инициированное столкновением с метафизической проблемой существо, мы называем метафизическим действием.
Употребление прилагательного "метафизическое" в данном случае оправдано тем, что, в отличие от обычного действия, которое является механическим следствием механической цепи причин и следствий, причины (если под причиной мы понимаем то, что обычно) у этого действия вообще нет.
Потому что его "причина" - столкновение с метафизической проблемой - с тем, что выходит за пределы Вселенной, - с тем, чего, другими словами, нет.
Это, конечно, не означает, что нет обычной причины, которая привела к столкновению с метафизической проблемой, - такая причина вполне может быть. Само столкновение, иначе говоря, вполне может быть предопределено судьбой. Однако то, что свершается в результате такого столкновения, инициировано уже не приведшей к этому столкновению причиной, но тем, с чем мы сталкиваемся, - тем, что не является обычным, - тем, что находится вне.
Отсюда, далее, вовсе не следует, что внешне метафизическое действие обязательно должно быть чем-то невиданным и неслыханным, манифестацией во Вселенной абсолютно иного - своей "причины", находящейся за пределами всего. То, что по самой своей сути вне существования, таковым, естественно, и остается, и никак не может воплотиться в конкретную форму, стать зримым, обрести бытие.
Как раз внешне метафизическое действие может быть чем угодно, - чем-то очень простым и чем-то, не имеющим аналогов. Это вполне может быть выполнение какой-то привычной работы, быстрый бег, самоубийство или создание нового, прежде не существовавшего нигде и никогда.
Внутренне же, "незримо", метафизическое действие всегда неадекватно. Оно - то, что, если смотреть в самую суть, невозможно. Потому что с точки зрения находящегося внутри Вселенной оно не вытекает ни из чего. Нет никакой причины, по которой это действие могло бы быть совершено. Это действие, пусть внешне понятное и известное всем, не мотивировано ничем. Поэтому для тех, кто способен видеть некоторую глубину происходящего, метафизическое действие, внешне являясь, возможно, чем-то очень простым, является вместе с тем непостижимым вторжением извне.
На первый взгляд, однако, это кажется абсурдным. Действительно, разве можем мы назвать хоть один когда бы то ни было и кем бы то ни было совершенный поступок, который стоял бы в стороне от всеобщего закона причин и следствий? Разве каждое действие, каждая вещь, каждый образ и звук не являются законными результатами каких-то происходивших в прошлом процессов? Разве не очевидно, что абсолютно неадекватное проявление - проявление, которое идет вразрез всему или, что то же самое, которое не имеет за собой никакой скрытой или явной причины, - не что иное, как чистый вздор?
Да, если пользоваться представлениями, к которым мы привыкли, это так. Однако мы ведь не привыкли спрашивать себя, в чем, собственно, "причина" существования всей этой цепи причин и следствий, в чем "причина" существования всей Вселенной, которая, между прочим, по нашим представлениям тождественна этой всеобъемлющей цепи причин и следствий. Но если спросить себя об этом, сразу станет ясно, что эта "причина" находится вне Вселенной, что, другими словами, сама Вселенная есть "следствие" чего-то, чего просто-напросто нигде нет. Подобная ясность, однако, является не чем иным, как полным затмением. Поэтому мы и не спрашиваем себя об этом. Но если спросить, будет именно так - затмение. То же самое и в нашем случае, который, кстати, очень похож на случай со Вселенной, - метафизического действия не может быть, однако оно есть.
Миф и действительность
Итак, метафизическое действие - это реакция существа на столкновение с метафизической проблемой.
Различные типы существ реагируют на такое столкновение по-разному. Высшие существа стремятся взять ситуацию на себя и ориентируют себя на проблему, в то время как низшие посвящают себя тому, чтобы уйти от проблемы как можно дальше и организовать свою психику так, чтобы столкновение сделалось практически невозможным. Стремление стать к проблеме спиной - хотя и не вызывающее симпатии, но все же метафизическое действие, потому что инициировано оно также столкновением с метафизической проблемой. Проявление этого метафизического действия вовне выражается в создании действительности. Действительность - это мир, окружающий низших существ, - созданный и поддерживаемый ими самими мир, главное назначение которого в том, чтобы защищать от возможности контакта с проблемой. Немного позже мы объясним, что такое действительность, более подробно, сейчас же несколько слов о том, что, отчасти, является истоком действительности, - о метафизическом действии высших существ. О том, другими словами, что предпринимают те, которые предпочитают стоять в фас.
Как мы уже отмечали, столкновение с метафизической проблемой разрушает привычный окружающий мир, и мы оказываемся перед лицом надвигающегося хаоса, аннигилирующая сила которого такова, что если мы не противопоставим ему самих себя, и даже более, чем самих себя, - если мы не противопоставим ему то, что способно его остановить, то будем уничтожены или, в лучшем случае, сойдем с ума. Однако что конкретно могут предпринять те, которые не хотят ни безумия, ни гибели и, вместе с тем, хотят проникнуть вглубь метафизической проблемы? Что могут они противопоставить хаосу и неизвестности?
Высшие существа, которые стремятся взять ситуацию на себя и ориентируют себя на проблему, противопоставляют этому хаосу иллюзию порядка - миф.
Миф - это проявление их метафизического действия вовне.
Роль мифа двояка. Во-первых, это мир, окружающий высших существ, - место, в котором они защищены от аннигилирующего воздействия хаоса и в котором могут "продолжать существовать". И во-вторых, это средство, которое дает им возможность двигаться вглубь метафизической проблемы.
Миф не "реален" в том смысле, в котором "реальна" действительность низших существ, миф иллюзорен, и эта иллюзия - единственное, что окружает высших существ. В поле зрения высших существ вообще нет "реальности" - только созданная ими самими иллюзия - только миф.
Миф не дает нам возможности остановиться на том, что окружает нас в данный момент, и признать это окружающее "окончательной глубиной". Миф всегда предполагает бездну, которая невидима, но близка. Миф, другими словами, ориентирует не на себя, но дальше себя, и смысл его не в том, чтобы любой ценой продолжать существовать, но в том, чтобы поставить существо перед той глубиной метафизической проблемы, которая была достигнута создателями мифа, не оставив ему при этом никакого другого варианта, как только двигаться дальше - еще вглубь. И тех, для кого окружающий мир - миф, к этому побуждает абсолютно всё - все ситуации, ландшафты, предметы, явления, законы, ритуалы, мысли и чувства - все объекты мифа. Всё являет собой глубину и всё призывает сделать следующий шаг.
Миф, таким образом, - средство, а не цель.
В отличие от мифа, смысл действительности, к которой мы возвращаемся, заключается, наоборот, в том, чтобы оградить обитающих в ней существ от возможности контакта с метафизической проблемой. Поэтому действительность ориентирует не дальше и не вне себя, но именно на и вглубь себя. Все объекты действительности (которые внешне могут быть копией объектов мифа) стремятся растворить внимание существ в себе самих и благодаря этому продолжать существовать. Потому что, продолжая существовать, они продолжают служить защитой - продолжают осуществлять то, ради чего, собственно, и вызваны к бытию.
Действительность, таким образом, не средство - это цель, и когда окружающее - действительность, перед ее адептами стоит только одна задача - чтобы всё оставалось таким, каково оно есть. В идеальном случае действительность - это замкнутый, самодостаточный мир, для поддержания которого не требуется приложения никаких сил, - мир, где всё предопределено раз и навсегда установленной причинно-следственной цепью, где инерция - главный закон. Однако из-за вторжений "извне" ситуация никогда не бывает такой, и поэтому действительность вынуждена вести непрерывную борьбу за сохранение себя самой.
Поскольку создатели действительности - низшие существа, которые не склонны стремиться к контакту с метафизической проблемой, их метафизическое действие начинается при первом же, даже самом поверхностном намеке на возможность такого контакта - при их столкновении с объектами мифа. Создатели действительности, другими словами, начинают действовать, имея перед собой не метафизическую проблему в чистом виде, но то, что ведет к ней, - миф. Миф - это то, "из чего", не имея желания двигаться вглубь, они создают действительность. Создание действительности, или, как мы будем это называть, воплощение мифа в действительность, заключается в подмене внутреннего смысла мифа - подмене, которая превращает иллюзию порядка в "реальный" порядок. Но это мы подробнее рассмотрим позже.
Сейчас же скажем еще, что сила, вызвавшая к бытию миф, есть воля стать с метафизической проблемой лицом к лицу, в то время как сила, вызвавшая к бытию действительность, есть страх.
Два типа мирового порядка
Существует два типа мирового порядка, соответствующих господству высших и низших существ.
При господстве высших существ окружающий мир иерархизирован, и на вершине иерархии стоит миф. Внизу иерархии стоит тот же самый, но воплощенный в действительность миф. Поскольку действительность внизу иерархии основана на актуальном мифе и, следовательно, совпадает с ним во всех внешних проявлениях, высшие существа воспринимают ее не как нечто отдельное и другое, но как тот же миф. Всё, что обитатели действительности считают "реальным", для них - миф. Для них миф весь окружающий мир. Высшие существа знают, конечно, что для многих всё, что вокруг, - действительность, а не миф, однако, хотя они и приветствуют освобождение от власти действительности отдельных существ, в их задачу не входит полное уничтожение действительности. Потому что в ситуации иерархизированного мира действительность оправданна и полезна. Главным образом тем, что, благодаря убежденности ее обитателей в "реальности" окружающего, она придает мифу дополнительный вес, необходимый для защиты от аннигилирующих сил.
Что касается низших существ, то они, наоборот, воспринимают весь окружающий мир как действительность. Вершина иерархии - область, где действует миф, скрыта от них. Бывает, что внешняя сторона происходящего в этой области им и видна, однако внутренний смысл всегда отделен от их глаз непроницаемой стеной. Наличие этой стены, которое низшие существа ощущают всякий раз, когда непроизвольно соприкасаются с мифом, вызывает в них неосознанный ужас. Им начинает казаться, что все ландшафты, ситуации, предметы и явления мифа - всё, что внешне, возможно, неотличимо от привычных вещей, заключает в себе какую-то незримую, чуждую и губительную для них мощь. Что это за мощь, они не могут понять, тем не менее, она приводит их в ужас. И этот их ужас оправдан, поскольку происходящее за стеной и на самом деле представляет угрозу действительности. Потому что всё, что там происходит, ориентирует на метафизическую проблему, а при столкновении с ней действительность перестает существовать.
Этим неосознанным ужасом объясняется извечное инстинктивное желание низших существ уничтожить стену, уничтожить господство высших существ и превратить актуальный миф в регион действительности. Однако тот же неосознанный ужас является и главным препятствием к осуществлению этого желания.
При господстве же низших существ картина иная - в этом случае весь окружающий мир представляет собой действительность.
С точки зрения низших существ эта действительность иерархизирована. Жизнь тех существ, которые находятся на вершине "иерархии", наиболее полна, многообразна, комфортна и легка, а тех, которые внизу, - наиболее тягостна и убога. Так как жизнь на вершине "иерархии" не связана со столкновением с метафизической проблемой, но является наиболее "благоприятным" регионом действительности, низшие существа естественным образом стремятся войти в этот регион. Неспособные войти пребывают в постоянной зависти к вошедшим, что является причиной происходящих время от времени смут.
С точки зрения высших существ вся действительность однородна и, поскольку является препятствием к столкновению с метафизической проблемой, подлежит либо уничтожению, либо превращению в свою противоположность - в предшествовавший этой действительности миф. Высшие существа находятся не в воображаемой (как недовольные своим личным положением низшие существа, протест которых против окружающего мира является, по сути, протестом только против положения, в котором они оказались), а в реальной оппозиции к действительности, и их действия, направленные на открытие возможности столкновения с проблемой (либо, если конкретно для них такая возможность уже есть, их метафизические действия), представляют угрозу всей действительности в целом. Поэтому, пока есть хоть одно высшее существо, полной победы действительности нет (если под полной победой понимать абсолютную ликвидацию возможности столкновения с метафизической проблемой). Высшие существа не являются ни кровными, ни "духовными" потомками предыдущего поколения высших существ - их появление не подчинено никакому скрытому внутри действительности закону или механизму. Другими словами, с точки зрения действительности их появление стихийно и, благодаря этому, не может быть поставлено под контроль. Поэтому обнаружение высших существ, ликвидация их самих и создаваемых ими мифов либо превращение их в неспособных противостоять окружающему миру существ, а создаваемых ими мифов - в регионы действительности, является центральной и постоянной заботой низших существ. В этом суть борьбы действительности за сохранение себя самой.
Абсолютизация как основа мифа
Создание мифа начинается с акта абсолютизации.
Абсолютизация заключается в отождествлении чего-то известного, какого-нибудь объекта окружающего мира с метафизикой и в утверждении этого объекта вне и надо всем. Другими словами, абсолютизация заключается по существу в том, что мы начинаем рассматривать какой-нибудь принцип, представление, мысль, образ, ситуацию, вещь или закон как то, что стоит за всем, что есть или может быть, - как несозданное и неуничтожимое, которое не подчинено ничему и которому подчинено всё.
Не важно, заметим, говорим ли мы, что выбранный нами объект (если это, например, явление, существо или вещь) - сама метафизика или что он - только символ метафизики. Важно, что мы ставим знак равенства между чем-то обычным и метафизикой. Суть абсолютизации именно в этом знаке равенства, и безразлично, означает ли он полное тождество или только подобие.
Абсолютизированный объект или, как мы будем его называть, метафизическая концепция как раз и есть то, на чем основан всякий миф. Без абсолютизированного объекта - без концепции, которая поставлена вне и надо всем, миф невозможен.
Внешне метафизическая концепция выглядит как разрешение метафизической проблемы или по крайней мере как указание на то, где это разрешение следует искать. На самом же деле, выдвигая метафизическую концепцию, мы заменяем реальную метафизику на наше представление о ней. Метафизика превращается в то, что мы в состоянии воспринимать и о чем в состоянии говорить - превращается в объект окружающего мира, пусть даже непостижимый для нас. И, следовательно, это уже не метафизика, но некая подмена - некий обман.
Метафизическая концепция не является разрешением метафизической проблемы, ибо разрешение ее невозможно, и, совершая акт абсолютизации, высшие существа отдают себе в этом полный отчет.
Однако они все-таки совершают этот акт - совершают, зная его "незаконность". Почему?
Потому что это единственное, что они могут сделать со своей стороны, если не хотят ждать и надеяться, что некогда "тайна Бытия" откроется им сама собой. Это единственное, что они могут сделать, если хотят проникнуть на как можно большую глубину метафизической проблемы, и единственное, кроме того, что может защитить их на этом пути от разрушительных сил хаоса.
Выдвигая метафизическую концепцию, высшие существа имеют в виду не разрешение метафизической проблемы, но именно это "проникновение на как можно большую ее глубину". Метафизическая концепция для них не самоцель, но только средство - этап и ступень.
Метафизическая концепция - главное, что определяет, каким будет миф. Многое, конечно, возможно: с выдвижением метафизической концепции не заканчивается, а только начинается создание мифа, и в результате к очень и очень разному можно прийти, однако абсолютизация - первый и решающий шаг. Потому что, совершая его, мы выбираем свой путь. Потому что, когда первое слово произнесено, не всё, что угодно, уже можно сказать. Полного хаоса уже нет.
Например, мы ставим деревянного идола и говорим: "Благодаря ему произошло всё, что произошло; благодаря ему произойдет всё, что произойдет". Идол становится нашей метафизической концепцией - "разрешением" метафизической проблемы. Всякий раз, когда мы сталкиваемся с проблемой, мы указываем или смотрим на идола. И для нас лик идола будет задавать интонацию мифа. Этот лик будет стоять за всеми объектами мифа, всё и вся, вызванное к бытию, будет напоминать этот лик. Окружающий мир будет подобием лика.
В данном случае мы абсолютизируем идола и его лик.
Или мы говорим: "Всё подобно числу" - и таким образом абсолютизируем наше представление о числе.
Или, например, мы говорим: "Существует абсолютное Всё, которое включает в себя Прошлое, Будущее и Настоящее, Вечное и Преходящее, Бытие и Небытие - которое включает в себя всё вообще - возможность невозможного, причину собственного существования и всего себя целиком в том числе. Это Всё, поскольку оно содержит и метафизику, является разрешением метафизической проблемы, хотя это разрешение и само это Всё непостижимы для нас".
И, говоря так, мы абсолютизируем идею "всего".
Или же мы говорим: "Бог есть совершенное существо" - и абсолютизируем тем самым смысл слова "совершенное" и слова "существо".
Да, как мы знаем, абсолютизация незаконна. Однако если мы начинаем размышлять о метафизике, мы не можем не абсолютизировать. Пусть даже мы не собираемся создавать миф, пусть хотим только "подумать" - первое, с чего мы начинаем, - это абсолютизация. Размышляя о метафизике, мы абсолютизируем постоянно - абсолютизируем то одно, то другое, часто не отдавая себе в этом никакого отчета. Когда мы задаем вопрос о причине Бытия, то абсолютизируем идею причины. Когда говорим, что метафизика вне Вселенной, то абсолютизируем смысл предлога "вне". Когда хотим посмотреть на глобальную ситуацию, в которой находимся, со стороны, то абсолютизируем ту "сторону", с которой хотим посмотреть. Даже когда мы говорим, что столкновение с метафизикой возможно, только если мы не спрашиваем вообще, только если находимся в состоянии глубокой внутренней тишины, мы абсолютизируем наш опыт внутренней тишины.
Абсолютизация лика, числа, причины, предлога "вне", некой вне всего находящейся "стороны" или опыта внутренней тишины, вернемся к этому факту еще раз, незаконна. Утверждать, что в сфере метафизики имеет смысл слово "причина" или что там, как и здесь, действенно понятие "вне", - чистый абсурд. Ни один обычный объект не может быть перенесен в сферу метафизики без того, чтобы не прийти к очевидной нелепости, тавтологии или к той же самой проблеме, ради "разрешения" которой абсолютизирован этот объект. Сфера метафизики находится за пределами Вселенной, и там всё обстоит совершенно иначе, чем внутри нее. Никакого подобия принципам и вещам нет. Метафизика - другое. Точно так же, как ни один закон, действующий в сфере конечного, не может быть перенесен в сферу бесконечного. Конечное и бесконечное, Вселенная и метафизика качественно различны. Проникнуть в метафизику, используя наши конкретные знания об окружающем мире, невозможно, так как принцип подобия более не справедлив. Мы не можем сказать, что метафизика - то или это, мы не можем сказать вообще ничего.
Абсолютизация, таким образом, - чистый произвол. И не только потому, что незаконен сам акт отождествления обычного с метафизическим, но также и потому, что выбирая то, что нам абсолютизировать, мы не опираемся практически ни на что, кроме нашей собственной воли. Никакой "разумной" мотивации нашего выбора нет и не может быть.
"Объективно" абсолютизация не оправдана ничем.
Тем не менее, абсолютизируя идею причины и задавая вопрос о причине Бытия, например, мы можем оказаться непосредственно перед метафизической проблемой, и в таком случае для нас уже не имеет значения, что абсолютизация, которая привела нас к этой проблеме, была незаконной. На первый план выходит сама проблема - нечто неизмеримо более важное, чем то, каким путем мы пришли к столкновению с ней.
Абсолютизация ведет к метафизической проблеме и, под видом разрешения этой проблемы, вглубь нее. Абсолютизация, скажем еще раз, - средство, а не разрешение и не ответ.
Однако почему мы абсолютизируем все время разное? Ведь абсолютизируя различные объекты, мы все равно приходим к одной и той же метафизической проблеме. Так почему бы не остановиться на каком-нибудь одном? Почему бы не выбрать подходящий объект и не абсолютизировать во всех случаях только его? Разве, другими словами, есть смысл тратить силы на споры о том, какая метафизическая концепция лучше, если известно, что следуя любой из них, мы наверняка достигнем своей цели?
Дело в том, что, во-первых, одна и та же метафизическая концепция не всегда одинаково эффективна. Если, например, весь окружающий мир - действительность, то лежащая в ее основе концепция - пусть даже "очень хорошая" сама по себе - уже не ведет нас к метафизической проблеме. Наоборот, исключительно благодаря сложившемуся отношению к ней, она становится для нас помехой. Поэтому выбор метафизической концепции - стратегический вопрос, решение которого зависит от обстоятельств. Во-вторых, различные метафизические концепции задают различные "ориентации" в сфере метафизического и открывают различные "стороны" и глубины метафизической проблемы. Какая концепция предпочтительнее, зависит поэтому также и от того, кто конкретно осуществляет выбор, - от того, следуя каким путем, данные конкретные существа могут достичь наибольшей глубины.
Отметим еще, что основанный на некой метафизической концепции миф внешне тем более многообразен, всеобъемлющ, убедителен и красив, тем большую заключает в себе скрытую мощь, чем большей внутренней силой обладали его создатели - чем большей глубине метафизической проблемы они могли противостоять. В этом смысле миф - свидетельство могущества и величия создавших его высших существ.
Вместе с тем, чем большим могуществом и величием обладали создавшие миф существа, тем большая аннигилирующая сила врывается через этот миф во Вселенную и тем более прочный барьер вынуждены воздвигать "находящиеся поблизости" низшие существа, чтобы обезопасить себя от этой силы. Чем глобальнее, другими словами, миф, тем мощнее и целостней действительность, образующаяся при его воплощении, тем надежнее упрятана в ней метафизическая проблема, но и тем большая опасность грозит ее обитателям в случае, если эта проблема вырвется на поверхность.
Следующие шаги
Выдвижение метафизической концепции, как мы уже отмечали, - первый и решающий шаг в создании мифа. Однако, кроме самых примитивных вариантов, от метафизической концепции до мифа еще далеко. Обычно вслед за первой абсолютизацией мы абсолютизируем еще что-нибудь, затем еще и еще, - абсолютизируем законы, принципы, ситуации, образы, схемы и просто вещи, пока не получим некую всеобъемлющую и цельную "картину метафизики" - картину, которая в состоянии убеждать. Правда, эти последующие абсолютизации не являются абсолютизациями в полном смысле слова, так как, хотя мы и отождествляем объекты окружающего мира с метафизикой, мы не ставим их превыше всего. Над этими последующими объектами стоят те, которые мы абсолютизировали прежде них. Вернее, должны стоять. Должны, если речь идет о создании полноценного мифа. Другими словами, всё, что мы хотим еще сказать о метафизике, должно логически следовать из того, что мы сказали уже, или, если прямой логики нет, должно "стоять ниже", то есть не иметь возможности поставить уже сказанное под вопрос. Если же то, что мы собираемся сказать, не отвечает ни тому, ни другому, мы на неверном пути и следует поступить как-то иначе. В противном случае мы мгновенно придем к абсурду.
Например, говоря об абсолютном всеведении, мы не можем далее говорить об абсолютно ином, так как получится, что если всеведение "знает" иное, это не абсолютно иное, если же "не знает", оно - не всеведение. То есть, поставив всеведение превыше всего, мы должны признать, что понятие абсолютно иного не имеет смысла. Мы должны признать, что не имеет смысла всё, что может поставить абсолютное всеведение под вопрос. И если иное нам все же необходимо, мы можем говорить о "метафизическом" ином - таком, которое вне Вселенной, но которое, тем не менее, "в глазах" абсолютного всеведения перестает быть иным.
Воплощение
Воплощение есть подмена внутреннего смысла мифа и превращение его из средства, ведущего к метафизической проблеме, в барьер между метафизической проблемой и существом.
При всей глобальности процесса воплощения мифа в действительность осуществление этого процесса зависит от всего лишь одного, кажущегося очень простым, но на самом деле глубочайшего действия, после совершения которого весь процесс воплощения начинает происходить автоматически, "сам собой". Это действие заключается не в чем ином, как в признании лежащей в основе данного мифа метафизической концепции разрешением метафизической проблемы. Иными словами, это действие есть инициация веры в то, что данная метафизическая концепция - адекватный ответ на метафизическую проблему.
Именно эта вера превращает миф в действительность - именно благодаря ей мы начинаем воспринимать окружающий мир не как иллюзию, но как "реальность". Исключительно благодаря этой вере, мы хотим сказать, действительность начинает существовать.
Потому что действительность, по самому своему существу, есть не что иное, как "устранение" метафизической проблемы, - не что иное, как ситуация, когда на эту проблему дан очевидный, несомненный, аксиоматический ответ. Когда сама мысль о том, что этот ответ может быть поставлен под вопрос, кажется бессмысленной и пустой.
Еще о низших и высших существах
Низшие существа, для которых окружающий мир - действительность, всегда однозначны. Окружающий мир для них - нечто серьезное, закономерное и оправданное, принципы и законы этого мира установлены раз и навсегда "где-то в Вечности" и имеют абсолютный смысл, пусть даже непостижимый ни для кого. Путь вверх, "правильный" путь, на который указывает этот мир, ведет к абсолютной вершине всего, а путь вниз, "порочный" путь, опускается на абсолютное дно. Вершина и дно - всё, чего можно достичь и чего стоит бояться, - в перспективе известны. И выше или ужаснее этих мест нет и не может быть ничего. Нет и не может быть ничего вне действительности.
(Отметим, что действительность включает в себя, естественно, не только то, что существует актуально /то есть проявлено/, но также и то, что существует потенциально /то есть, чего в данный момент нет, но что, согласно общему плану действительности, вполне может быть/.)
Высшие же существа, для которых окружающий мир - миф, напротив, всегда двойственны.
С одной стороны, они рассматривают окружающий мир как нечто закономерное и оправданное. Как и низшие существа, для которых окружающий мир - тот же, но воплощенный в действительность миф, они признают, что устройство и смысл Вселенной от Вечности именно таковы, как учит этот мир. "Правильный" путь известен, но труден, и, следуя ему, высшие существа, как обладающие большей внутренней силой, обычно идут много дальше низших существ, в своем стремлении к абсолютной вершине и центру всего - к месту, где развязываются все узлы бытия и раскрываются последние тайны, - не останавливаясь ни перед чем - ни перед какими препятствиями, включая собственную смерть. Если говорится, что доблесть и слава лучше всего, они становятся доблестными и завоевывают славу, если говорится, что лучше всё бросить и покинуть людей, они уходят в безвестность и уединение. Если "правильный" путь есть смерть за идею или постижение тайных доктрин, они умирают или вступают в ордена.
С другой же стороны, высшие существа знают, что окружающий мир - созданный ими самими миф, существование которого не оправдано ничем, кроме их желания проникнуть в метафизику, и поэтому в глубине самих себя они свободны от принятых ими иллюзий - свободны от значимости совершаемых действий, от страхов и надежд - свободны от всего. Высшие существа всегда оставляют за собой право разрушить весь этот мир - внешний и внутренний - до последнего камня и создать на его месте совершенно другой. И в разрушении и созидании, как и в следовании принятым законам и догмам, высшие существа идут до конца.
Другими словами, двойственность высших существ в том, что они знают, что путь к абсолютной вершине и центру всего, на который указывает окружающий мир, - это обман, но действуют так, как если бы это не был обман. Действуют так до тех пор, пока не исчерпана возможная для данного мифа глубина.
В этом, в этой двойственности загадка и тайна высших существ.
Современная ситуация
Окружающий нас мир, учитывая, что важнейшая отличительная черта современности - безраздельное господство низших существ, является тем, чем при таких обстоятельствах он единственно и может быть - действительностью, охватывающей все сферы нашего бытия.
С момента образования этой действительности прошло уже достаточно времени для того, чтобы не осталось никакой возможности исторически отследить процесс воплощения предшествовавшего мифа и выявить сам этот миф. Связь между современностью и временами, когда, при господстве высших существ, существовали одновременно и действительность, и миф, утеряна. Главное даже не в том, что за период господства низших существ практически все исторические факты были фальсифицированы, но в том, что полностью утерян экзистенциальный вкус даже немногих оставшихся в неприкосновенности свидетельств происходившего в прошлом. Искажено не только всё, что относится к мифу, но, поскольку происходившие смуты меняли внешнюю сторону действительности, и поскольку каждый раз после очередной "смены власти" заново переписывалась история, искажена даже сама действительность, и сегодня она мало напоминает ту, которая некогда была.
Поэтому, если мы хотим воссоздать лежащий в основе современной действительности миф - пусть даже не в абсолютной его полноте, - мы не можем опираться на историю. Следовательно, мы будем действовать иначе: попытаемся воссоздать миф, рассматривая окружающую действительность непосредственно, как она есть.
Действительность, в которой мы находимся, многообразна и, казалось бы, там есть всё - множество различных миров, являющихся воплощениями различных мифов, и множество миров, являющихся самими мифами. Однако такое впечатление обманчиво, поскольку "в чем-то самом важном" эти миры удивительно похожи: у всех них есть нечто общее, к тому же стоящее надо всем. Утвердившись в "коллективном бессознательном", это нечто почти никогда не обсуждается, потому что, проявляясь вовне, выглядит для нас как очевидность, которую бессмысленно ставить под вопрос.
Это общее и высшее для всех миров есть не что иное, как принятая нами метафизическая концепция, которая очевидна именно потому, что мы давно рассматриваем ее как несомненный, аксиоматический ответ на метафизическую проблему - как ответ на всё.
И если мы хотим говорить о современной действительности, эта метафизическая концепция - первое, с чего нужно начать.
Метафизическая концепция современной действительности
Метафизической концепцией современной действительности является истина. Истина абсолютизирована и поставлена надо всем. Каждый обитатель современной действительности безоговорочно верит, не важно, отдавая себе в том отчет или нет, что абсолютная истина есть и является полным и окончательным разрешением метафизической проблемы. Каждый, другими словами, верит, что ответ на метафизическую проблему существует, и что этот ответ - абсолютная истина.
Что, однако, такое истина - не как абсолютный, а как обычный объект?
Если речь идет о простых вещах окружающей действительности - например, где находится такой-то город, зима теперь или лето или сколько на руке пальцев, - что такое истина, всем вполне понятно. Мы легко отличаем истину от не истины, то есть каким-то образом знаем смысл, который стоит за этим словом. Даже когда речь идет о вещах малоизвестных, даже когда мы не знаем саму истину, смысл слова "истина" нам все равно понятен. Но что значит "нам понятен смысл"? Можем ли мы его объяснить? Вот здесь-то как раз и возникают сложности. Если мы попытаемся объяснять - если скажем, например, что истина - это совпадение нашего представления о предмете с самим предметом, то сразу же окажемся на дороге в никуда. Представления - это одно, предметы - совершенно другое. Как могут представления, то есть мысли, совпасть с предметом? Превратиться в предмет мысли не могут. Или могут? Чтобы ответить на это, прежде нужно выяснить, что такое мысль и что такое предмет. За этим выяснением последует другое, за ним третье и так далее, без всякого видимого конца. Определение истины - не только, которое мы дали, но и любое вообще, - не проясняет, а наоборот, запутывает дело. Объясняя, мы ни к чему не придем.
Потому что смысл слова "истина" открыт нам непосредственно - мы знаем его не благодаря размышлениям и определениям, не благодаря разуму. Скорее даже наоборот: разум, по крайней мере его логический аппарат, во многом основывается на том, что этот смысл нам уже известен. Но как это так - "знаем непосредственно"? Очень просто. На самом деле непосредственно, "до разума", мы знаем очень многое. Только редко отдаем себе в том отчет. Например, зрение. Что это такое, мы знаем вполне, однако попробуйте это объяснить, не опираясь на непосредственное знание - попробуйте это объяснить тому, кто по природе слеп. Или существование, например. Попробуйте объяснить, что это такое, предположив, что тот, кому вы объясняете, не знает, что значит "существовать". Обращение к непосредственному знанию, иными словами, для нас в порядке вещей, и то, что мы знаем непосредственно, бессмысленно пытаться определять.
Поэтому не будем давать определений истины и ограничимся этим непосредственным знанием.
Что касается истины абсолютной, здесь также не будем давать никаких определений, однако попытаемся все же дать понять, о чем идет речь.
Абсолютная истина - это открытие всех сфер Вселенной, причины и смысла её существования - открытие всего вообще. Другими словами, в абсолютной истине открывается, во-первых, всё, что есть или может быть, и, во-вторых, впадая в тавтологию, таким, каково оно есть на самом деле. Точно так же, как обычная истина говорит о чем-то конкретном, абсолютная истина говорит о пространстве и времени, о Вселенной - обо всем. Ни в "обычном", ни в метафизическом нет ничего, что в абсолютной истине оставалось бы неизвестным или неясным, превыше абсолютной истины нет ничего.
Но каким образом, спросим теперь, в человеческих мозгах вообще могла зародиться мысль об Истине, объясняющей всё и вся?
Никаким, кроме абсолютизации истины обычной. И никаким образом, будь наша воля к столкновению с метафизической проблемой достаточно сильна, не смогли бы мы поверить, что, абсолютизировав истину - совершив нечто незаконное, мы вдруг пришли к абсолютной истине, которая действительно есть. Сегодня же в то, что она есть, верим мы все. Исходя из этой веры, сегодня истина для нас - высший суд.
Свидетельств тому достаточно.
Например, что мы делаем, когда нам предлагают абсолютизировать какой-нибудь другой объект - когда нам предлагают новый миф, новую концепцию возникновения, устройства и смысла Вселенной? Рассматривая эту концепцию, мы обязательно параллельно думаем, истинна она или нет, - обязательно, иначе говоря, смотрим на новый абсолютизированный объект еще и с точки зрения другого, "более абсолютного" объекта - истины. Истина, другими словами, всегда остается для нас превыше всего.
Или, например, когда мы спрашиваем: "Что есть истина?", разве мы, в сущности, не хотим узнать истину об истине, то есть взглянуть на истину с точки зрения абсолютизированного объекта - в нашем случае истины же? И опять, даже если мы пытаемся поставить истину под вопрос, истина все равно остается превыше всего, принимая в этом случае обличие ответа на этот вопрос.
Короче говоря, всегда, когда речь идет о метафизике, оказывается, что истина для нас важнее всего. Нет ничего "более абсолютного", чем она. Такое положение свидетельствует только об одном - что истина абсолютизирована и поставлена превыше всего. Кроме того, как мы уже отмечали, все мы верим, что абсолютная истина есть. А это, в свою очередь, свидетельствует о том, что абсолютная истина является для нас разрешением метафизической проблемы. Потому что если абсолютная истина есть, метафизической проблемы нет - есть только наша ограниченность как человеческих существ, и то, что мы называем метафизической проблемой, - проблема только для нас - в абсолютной истине никаких проблем нет.
Заметим, что в абсолютную истину мы верим независимо от того, хотим мы в нее верить или нет. Ничто, никакие доводы разума, никакие желания не в силах поколебать эту веру. Что бы мы ни делали, мы верим все равно, поэтому правильно будет сказать, что эта вера стала органической частью нашего существа.
Когда мы говорим о вещах "серьезных", эта вера в активном действии - всё, что не похоже на истину, всё, что не содержит, как нам кажется, ни одной крупицы ее, будет отброшено и превращено в ничто. Но когда мы говорим о чем-то не важном и простом, в нас может еще проснуться другая, давно забытая вера - не в абсолютную истину, а во что-то еще.
Например, если нам предлагают выбрать из двух шаров, желтого и голубого, мы выбираем тот, который нам больше нравится, руководствуясь не идеей истины, а чем-то другим. Оба шара одинаково истинны, да и вообще бессмысленно спрашивать, истинны они или нет, - мы берем голубой потому, что хотим голубой - хотим, чтобы окружающий нас мир содержал голубой шар. Почему мы хотим голубой, иногда поддается, а иногда не поддается исследованию, но главное не в этом - главное в том, что мы создаем окружающий мир, исходя не из идеи истины, а из чего-то еще. Это бывает, но - лишь в не важном и простом.
В "серьезном" же абсолютная истина - наш единственный ориентир.
Когда-то абсолютная истина была метафизической концепцией, на которой основывался некий миф, потом мы признали ее разрешением метафизической проблемы, дав тем самым начало процессу воплощения этого мифа в действительность. И на сегодняшний день этот процесс давно завершен.
"Как вверху, так и внизу; всё подобно всему"
Итак, метафизической концепцией мифа, из которого произошла современная действительность, является абсолютная истина. Но миф - не только метафизическая концепция - это еще целая иерархия перенесенных в метафизику законов, принципов, образов и схем, раскрывающих смысл и устройство Вселенной. Можем ли мы, однако, сказать о предшествовавшем современной действительности мифе еще хоть что-нибудь? Да, абсолютная истина - это главное, но что же дальше?
Предположим, мы создаем миф и уже совершили первый шаг, сделав метафизической концепцией нашего мифа абсолютную истину. Что, спросим себя, станет тогда наиболее важным для нас? О чем, абсолютизировав истину, мы вынуждены будем говорить прежде всего? Естественно, о том, какова эта истина конкретно. Потому что само понятие абсолютной истины с необходимостью вызывает в нас стремление знать, в чем именно она состоит. И мы никогда не получим всеобъемлющий и убедительный миф, если, абсолютизировав истину, не скажем ни единого слова о том, что она собой представляет.
Поэтому, утвердив абсолютную истину вне и надо всем, предшествовавший современной действительности миф говорит о том, какова она конкретно. Однако сразу прямого ответа миф не дает - вместо того, чтобы объявить абсолютной истиной какое-нибудь наше представление о Вселенной, миф дает принцип, приняв который, мы получаем возможность "постигать" истину. Цель и путь становятся, таким образом, известны, но пройти этим путем должны мы сами.
Этот принцип - второй уровень метафизической иерархии мифа - со времени воплощения ни разу не был поставлен под вопрос, и сегодня он, так же, как и абсолютная истина, очевиден и признан во всех сферах действительности. Во всех, кроме одной.
В этой особой сфере действительности вслед за абсолютной истиной идет не принцип, дающий возможность ее "постигать", а сразу конкретный ответ: "Абсолютная истина абсолютно непостижима". Вероятнее всего, этот ответ был дан теми существами, которые стремились сохранить или возродить предшествовавший действительности миф, пусть даже в искаженной форме. Потому что при наличии веры в то, что абсолютная истина есть, - в ситуации, когда невозможно больше относиться к идее абсолютной истины как к вынужденному самообману - когда невозможно больше сохранять двойственность, - очень разумно объявить абсолютную истину непостижимой. Такое утверждение оставляет "тайну Бытия" открытой - барьера между метафизической проблемой и существом нет. Правда, достигается это дорогой ценой - за счет отказа от возможности двигаться вглубь. Потому что, сказав сначала: "Абсолютная истина есть", и затем: "но она непостижима", нам нечего больше сказать. Любое наше действие, направленное на проникновение вглубь абсолютной истины, будет пустым и бессмысленным в наших же собственных глазах. Ничто не в силах приблизить нас к истине ни на шаг. И хотя, отдавая себе отчет, что истина непостижима, мы видим тайну за всем, что вокруг, в остальном это тупик.
Вернемся, однако, к принципу, дающему возможность "постигать" истину, - принципу, благодаря которому мы становимся способны исследовать, доказывать и открывать. Формулируется этот принцип следующим образом: "Как вверху, так и внизу; всё подобно всему". Данный принцип говорит о взаимосвязи и единстве всего существующего, о подобии Целого и Части, и, если не выходить за пределы Вселенной, он оправдан и справедлив. В той мере, в какой вообще может быть оправдан и справедлив некий принцип или закон. "Как вверху, так и внизу; всё подобно всему" - если мы знаем об этом, окружающий мир становится целостен и един, и, изучая что-то конкретное, мы узнаем вместе с тем обо всем.
Абсолютизация же этого принципа, заключающаяся в распространении области его применения на метафизику, как и всякая абсолютизация, незаконна. Потому что, повторим, никаких аналогий между обычным и метафизическим нет. Вверху не так, как внизу, и никакой объект действительности не может быть взят в качестве модели метафизики. И если, установив аналогию между каким-то известным объектом и метафизикой, мы считаем, что, исследуя данный объект, мы проникаем вместе с тем в метафизику, то это - чистый самообман. Но в основанном на абсолютизации истины мифе также и этот самообман необходим. Без него мы не в силах "постигать" истину - не в силах сказать, какова она конкретно, и не в силах, следовательно, создать всеобъемлющий и убедительный миф. Поэтому, абсолютизировав истину, мы затем абсолютизируем принцип "как вверху, так и внизу".
Естественно, что и в действительности, в основе которой лежит абсолютная истина, этот принцип, превращенный, однако, из сознательного самообмана в абсолютную догму, также необходим. Поэтому сегодня для нас очевидно, что всё подобно всему. Опираясь именно на эту очевидность, мы строим убедительные для самих себя ответы на вопрос о том, какова абсолютная истина конкретно. Эта же очевидность, кроме того, еще раз подтверждает, что абсолютизация истины - вполне оправданная вещь. Как можно, в самом деле, сомневаться в том, что абсолютная истина есть, если она - просто известное всем понятие истины, перенесенное снизу на "самый верх"?!
Существует, правда, у принципа "как вверху, так и внизу" и негативная сторона - объявляя любую абсолютизацию законной, этот принцип позволяет переносить в сферу метафизического различные, соотносимые в обычном, но несоотносимые в метафизическом, объекты действительности. Например, мы можем говорить об абсолютном всеведении и об абсолютно ином одновременно. Можем добавить к ним еще и абсолютное Всё. Однако познание истины, ради которого в данном случае абсолютизированы три метафизически несоотносимых объекта, быстро приводит к безвыходному парадоксу, который демонстрирует нам, что с логикой постижения истины что-то не так. Заметим, что такой парадокс может возникнуть всегда - всегда мы имеем право абсолютизировать еще один какой-нибудь объект (несоотносимый с уже абсолютизированными) и тем самым привести к краху любой ответ на вопрос о том, какова абсолютная истина конкретно. С точки зрения действительности такая возможность, мягко говоря, не самое лучшее, что может быть, однако какие бы запреты и ограничения ни вводились, эта возможность все равно есть. Принцип "как вверху, так и внизу" первичнее всех наших запретов и, обращаясь к нему, всегда можно оправдать любую дополнительную абсолютизацию. В этом негативная для действительности сторона данного принципа, однако, поскольку сам принцип необходим, ее приходится как-то терпеть.
Объективный мир
Какова абсолютная истина конкретно? Когда мы об этом спрашиваем, речь фактически идет о том, как с абсолютной точки зрения выглядит Вселенная, - в чем причина и смысл существующих в ней вещей, что с ними происходило, что произойдет и чем, в конце концов, они являются "на самом деле". При этом мы хотим знать обо всем - обо всех мирах, которые есть во Вселенной, - о тех, которые близко, и о тех, которые далеко. Мы хотим, другими словами, знать, как "на самом деле" выглядит всё вообще.
Вся Вселенная - такая, какой ее видит тот, кто достиг абсолютной истины, - в современной действительности называется объективным миром. Иначе говоря, объективный мир - это мир, где иллюзии, заблуждения и скрытые смыслы исключены, и где всё предстает перед нами таким, каково оно есть. Поэтому вопрос об абсолютной истине - для нас вопрос о том, каков объективный мир.
Казалось бы, назвав абсолютную истину объективным миром, мы не совершили ничего - изменились только слова, однако это не так. Потому что теперь абсолютная истина стала для нас чем-то более конкретным - она уже не что угодно - не какой-то "центральный принцип", не какая-то формула, звук или предмет. Абсолютная истина теперь для нас - некий мир, который мы хотели бы видеть и понимать подобно тому, как мы видим и понимаем привычный мир. Теперь, когда речь идет о мире, мы можем стремиться его познать. Потому что именно он - объективный мир, который с нашей точки зрения несомненно есть, - является полным и окончательным разрешением всех проблем, именно он - наша конечная цель.
Но каков все-таки этот объективный мир конкретно, и можем ли мы его познать?
Что касается познания, оно признается возможным (исключая, естественно, тех, кто на втором уровне иерархии вместо принципа "как вверху, так и внизу" принял догму "абсолютная истина непостижима", - то есть тех, к кому идея объективного мира не имеет никакого отношения). Некоторые, правда, при этом считают, что объективный мир можно только познавать, приближаясь и приближаясь к нему, но, поскольку он "бесконечен", невозможно познать его весь, другие же думают, что могут быть поставлены все точки над i.
Что же касается того, каков объективный мир конкретно, однозначного ответа здесь нет - в разных сферах действительности его представляют себе по-разному. Где-то объективный мир отражает сложная и изощренная система со своей догматической псевдометафизикой и иерархиями высших и низших миров, где-то он чужд всякой "логической схеме" и создан из образов, смыслов и чувств, приходящих к нам в сновидениях и экзальтированных состояниях, и где-то его признают тождественным окружающей действительности.
Надо сказать, что картина объективного мира, открывающаяся перед нами в той или иной сфере действительности, вовсе не обязательно является чем-то обнадеживающим, успокаивающим и приятным. Объективный мир - не обязательно исполнение наших личных желаний, и не обязательно разрешение наших личных проблем. Он может быть пугающим и ужасным, может предрекать нам вечные муки или превращение в ничто. Потому что силой, создающей объективный мир, является не стремление к личному блаженству или, по крайней мере, к самоуспокоению, но стремление к абсолютной истине, какой бы она ни была. Именно этому стремлению обязан своим существованием всякий конкретный объективный мир. Главное, что требуется от объективного мира, - быть убедительным для нас. Главная цель - убедить, что истина - это он. Приятна нам эта истина или нет - это уже второй вопрос. Поэтому адепты действительности, поставившие целью достижение истины, кроме убедительности не считаются ни с чем, и поэтому объективный мир может быть любым - в нем может быть всё. Всё, кроме одного. Кроме Неизвестности - кроме явленной и непостижимой "тайны Бытия". "Тайны Бытия" не может быть в нем никак, потому что он по своему существу - не что иное, как постижение и разгадка этой тайны.
Каким же образом мы создаем (или, как теперь принято говорить, "познаем") объективный мир, и к чему в результате мы можем прийти? Исходя из чего начинаем действовать, опираясь на что делаем первый шаг?
Следуя стремлению к абсолютной истине, невозможно исходить ни из чего, кроме уже известных истин - кроме того, что вокруг. Отправная точка - не собственная воля и собственный произвол, но то, что исследовано, проверено и стократно подтверждено. Отправная точка - то, что мы знаем наверняка, - то, что зримо существует вокруг. Отправная точка, иначе говоря, - действительность. Или некая ее часть. Дальше, взяв за основу несомненное, явное, очевидное и известное всем, мы берем принцип "как вверху, так и внизу" и, зная низ, воссоздаем верх.
Но если мы действуем таким образом, чем может оказаться наш объективный мир, как не действительностью же, расширенной и углубленной? Чем будет наше познание, как не распространением действительности на то, что пока еще мало понятно, как не включением в действительность всего, что встретится нам по пути?
Полученный таким образом объективный мир - не альтернативный вариант, он, по существу, - та же действительность, проникшая, благодаря нашим усилиям, на все планы и уровни нашего бытия.
Бывают, конечно, фантастические картины других объективных миров, но, учитывая нашу маниакальную тягу к истине, кто может относиться серьезно к тому, что основано не на том, что есть, но на том, чего нет.
Была ли идея объективного мира как явленной абсолютной истины принята также и в предшествовавшем современной действительности мифе, мы не знаем. Возможно, что да, возможно, что нет, однако это уже не столь важно для нас. Важно, что объективный мир, созданный нами исходя из действительности, сегодня мы рассматриваем как конкретное разрешение метафизической проблемы - как объяснение сущности и смысла всего, что есть или может быть.
Наша цель
Таким образом, мы дали некую "картину" нашей метафизической ситуации и затем в общих чертах рассмотрели положение, в котором находимся сейчас. Теперь, когда путаница в смыслах различных понятий и значениях различных слов устранена и установлен определенный порядок, мы можем, наконец, сказать, зачем, собственно, мы говорили обо всем этом.
Не для того, разумеется, чтобы ответить на метафизическую проблему каким-то новым объективным миром и успокоиться на том, что теперь мы знаем, как обстоят дела. Мы объясняли, другими словами, не ради того, чтобы объяснить. Наша цель в другом.
Она в том, чтобы понять, как следует действовать, если мы хотим изменить ситуацию и лишить окружающую действительность способности контролировать каждое наше желание, мысль или шаг. Как нам действовать, если нас не устраивает забвение, инерция, сон и уход - если мы хотим видеть перед собой вершины и бездны и хотим сами распоряжаться своей судьбой.
В предисловии мы сказали, что наша цель - объяснить, как относиться к философским системам. И это, если учесть, что всякая философская система - миф, то же самое, что мы говорим сейчас. Потому что если бы мы смогли отнестись правильно и взглянуть на окружающее "изнутри" не действительности, но некого мифа, - если бы смогли увидеть вещи такими, какими представляет их этот миф, мы тут же оказались бы перед лицом метафизической проблемы и тут же оказались бы ориентированы на определенную ее глубину. Действительность перестала бы для нас существовать. Сейчас же наше отношение таково, что, когда мы знакомимся с новым мифом, никакого радикального изменения не происходит. Действительность остается действительностью. То, ради чего создавался миф, остается закрытым. Вывод отсюда простой: мы, обитатели современной действительности, "изучаем" мифы не так, как если бы хотели проникнуть в их суть, но так, как будто специально стремимся ничего не понять.
Что, в сущности, мы делаем, когда нам предлагают новую философскую систему, новый миф?
Прежде всего пытаемся взглянуть на метафизическую концепцию этого мифа "со стороны" - с точки зрения "более абсолютной" метафизической концепции - с точки зрения истины. С этим ничего не поделать - абсолютизация истины является органической частью нашего существа, и невозможно по своему желанию абсолютизировать и поставить превыше всего какой-нибудь другой объект. Итак, первое, что мы делаем, - это лишаем миф его основы. Затем мы начинаем сравнивать положения мифа с нашим представлением об объективном мире. Если миф противоречит нашему представлению во всем, он будет отброшен как беспочвенная фантазия и ложь. Если же имеются точки соприкосновения, миф дополнит, расширит, углубит и, возможно, как-то изменит это наше представление. При этом ясно, что образы, мысли, законы, ощущения и перспективы, которые дойдут до нас из предлагаемого мифа, станут не ориентирами, ведущими вглубь метафизики, но лишь новыми элементами действительности. Такая подмена естественна: мы же - адепты действительности и, следовательно, автоматически поступаем со всем, что ведет за ее пределы, как и должны поступать - превращаем всё это в то, что не ведет никуда.
Но можем ли мы поступать иначе? Можем ли, перестав смотреть на всякий новый миф "извне", глазами действительности, взглянуть на мир "изнутри" мифа и стать благодаря этому лицом к лицу с метафизическими реалиями, к которым ведет этот миф?
Ответить на эти вопросы и есть наша цель.
Чего мы не можем
Прежде чем говорить, что конкретно мы можем предпринять, скажем, чего мы точно не можем. А не можем мы, как уже отмечалось, отказаться от принятой метафизической концепции и заменить ее какой-нибудь другой. Абсолютная истина для нас в любом случае превыше всего.
Правда, нечто подобное такой замене происходит, когда миф настолько ужасен или красив, что ему удается "загипнотизировать" нас. В этом случае мы перестаем воспринимать действительность и оказываемся как бы во сне. Погружаясь в миф, мы освобождаемся от власти метафизической концепции истины - истина становится не важна. Другие, неосознаваемые нами силы ведут нас вглубь мифа - в принципе туда, куда нужно. Пробуждаются иные чувства, иное видение, иное понимание... Однако как только открывается большая, чем "положено", глубина, как только мы становимся близки к тому, чтобы уйти в эту глубину, мы мгновенно вновь оказываемся во власти абсолютной истины. "Гипноз" проходит, и мы снова в действительности. Всё рассеивается как фантазия и сон.
Фактически абсолютная истина может перестать доминировать в нашем сознании только на время пока всё, что происходит под "гипнозом", достаточно безобидно. Потому что под гипнозом (не только мифа, но вообще под любым) мы не преодолеваем положения, в котором находимся, - не противопоставляем свою волю тому, что "мешает нам жить", но отказываемся от нее в пользу того, что, как мы часто ошибочно думаем, может помочь уйти куда-то в "другое" и таким образом освободить нас от нерешенных проблем. Но то, что не преодолено, остается непреодоленным - оно все равно имеет силу и власть. И если оно какое-то время бездействует, это не говорит ни о чем - в любой момент оно снова может вступить в свои права. Под "гипнозом" мифа происходит то же самое: действительность не разрушается, просто временно перестает играть активную роль, сохраняя, однако, всю свою мощь. Пока это так, радикально изменить ситуацию невозможно - абсолютная истина все равно останется на самом верху. Находясь под "гипнозом" мифа, мы участвуем в происходящем не полностью - не всем своим существом, но малой его частью, которую некие силы влекут в некую глубину. Для нас это будет всегда не реальная, но "воображаемая" глубина. Потому что реальная глубина только там, где на карту поставлено всё. Каким бы могущественным ни был миф, он не в силах поставить перед своей глубиной не свободное, но "загипнотизированное" им же самим существо. Как не в силах посвященный в какую-то идею при помощи только внушения посвятить в эту идею других. Заставить поверить ему и сделать других преданными и искренними поклонниками его идеи возможно, но заставить понять и принять во всей глубине - так, чтобы силы и цель давала сама идея, без его посредства, - к сожалению, нельзя. Гипноз здесь бессилен, потому что понять и принять может лишь тот, кто не спит. Поэтому мы не можем рассчитывать на "гипнотическую" силу мифа.
Таким образом, если мы хотим видеть перед собой реальную, а не "воображаемую" глубину, попытка отказаться от абсолютной истины не путь.
Шанс
Итак, мы не можем ни отказаться от концепции абсолютной истины, ни превратить основанную на этой концепции действительность в предшествовавший ей миф, поскольку органически верим, что абсолютная истина есть, и что в ней развязываются все узлы и разрешается "тайна Бытия". Несмотря на то, что мы вроде бы в проигрыше на все сто, шанс тем не менее есть.
Первое, что мы должны сделать, - согласиться, что абсолютная истина превыше всего. С одной оговоркой: мы знаем теперь, пусть только разумно, что существование абсолютной истины не самоочевидный факт, но ни на чем, в сущности, не основанное утверждение, которое мы просто привыкли рассматривать как очевидность. Конечно, от такого разумного знания до реальной двойственности еще далеко, однако, обладая им, мы, как станет ясно из дальнейшего, сможем многое изменить.
Оставляя абсолютную истину на вершине иерархии, мы, естественно, лишаем себя возможности понять суть тех мифов, метафизические концепции которых находятся в прямом противоречии с концепцией абсолютной истины, - эти мифы пока закрыты для нас. Однако мы вынуждены на это пойти.
Что же касается мифов, метафизические концепции которых позволяют оставить истину на самом верху, здесь мы можем кое-что предпринять. (Сюда относятся, отметим, не только мифы, которые не противоречат концепции абсолютной истины вообще, но также и мифы, противоречие которых этой концепции не слишком радикально и явно и на первых этапах погружения в миф может быть оставлено в стороне.)
Если речь идет об изменении ситуации и о проникновении в другой мир, то между нами и всем, с чем мы сталкиваемся в этом новом мире, должны быть установлены полноценные экзистенциальные отношения - отношения, которые затрагивают всё наше существо. Другими словами, все ситуации, ландшафты, вещи, мысли и чувства нового мира должны восприниматься не как безопасная игра (пусть даже захватывающая и уводящая очень далеко от окружающего), а как нечто серьезное и настоящее, что может оказаться фатальным для всего нашего существа. (Как, например, одно дело, если мы, оставаясь в безопасности, представляем себе, что на нас наводят пистолет, и совершенно другое дело, если на нас действительно наводят пистолет.) Если экзистенциальных отношений с объектами нового мира нет, всякое проникновение превращается в иллюзию и самообман.
Поскольку экзистенциальные отношения необходимы, каждый миф и каждая действительность имеет свой "механизм" для того, чтобы сначала помочь, а потом и вынудить существ относиться к окружающему именно так. Естественно, имеет такой механизм и действительность, во власти которой мы находимся: между нами и каким-нибудь объектом действительности экзистенциальные отношения автоматически возникают в тот момент, когда мы начинаем воспринимать этот объект как "реальный". Установление экзистенциальных отношений и признание "реальным", иначе говоря, для нас одно и то же. Но что же, далее, мы воспринимаем как "реальное"? То, разумеется, что признаем истинным. Поэтому можно сказать, что признание какого-то объекта истинным неявно включает в себя и установление между нами и этим объектом экзистенциальных отношений. Всё, что истинно, - "реально", всё "реальное" - настоящее и серьезное, не фантазия и сон.
Признавая какие-то новые истины и, возможно, отказываясь от каких-то старых, мы, обитатели современной действительности, считаем, что таким образом движемся вперед. Но куда, собственно, "вперед"? "Вперед", как мы думаем, к познанию объективного мира, к абсолютной истине, достижение которой - наша высшая цель. Именно на это движение "вперед", на отделение истины от лжи направлены сегодня наши главные внутренние усилия. Но каким образом, исходя из чего мы признаем что-то за истинное - каким образом углубляем наше представление об объективном мире? Мы уже говорили об этом, но, поскольку это важно, повторим еще раз: мы признаем что-то за истинное исходя из того, что вокруг. Исходя из того, что известно, проверено и стократно подтверждено. Именно в том, что мы видим вокруг, мы находим очевидные и неоспоримые истины, которые с помощью принципа "как вверху, так и внизу; всё подобно всему" переносим сначала на то в нашем мире, что нам пока не понятно, а затем и на "метафизику" - на наш объективный мир. Но то, что вокруг, - действительность, и наше представление об объективном мире поэтому происходит из нее. И если, углубляя это представление, мы опираемся на действительность же, то мы не движемся к абсолютной истине, которая находится где-то "за пределами нашего мира", мы движемся к тому, чтобы в конечном счете назвать абсолютной истиной действительность, которая вокруг.
Главные наши усилия, таким образом, направлены на то, чтобы под видом поиска истины придавать действительности всё больший и больший вес.
Хотим мы того или нет, но, здраво и пристально рассматривая окружающее, открывая законы и принципы того, что вокруг, - пытаясь познавать, мы работаем на действительность - против себя. И тем в большей степени, чем более искренне это делаем.
Теперь же мы должны изменить направление наших главных усилий. При абсолютной истине на самом верху это возможно, если мы знаем хотя бы разумно, что существование абсолютной истины вовсе не факт. И знаем к тому же, что вряд ли эта абсолютная истина такова, как нас заставляет думать окружающая действительность.
Следующее, что мы должны сделать, согласившись с догматом абсолютной истины, - взять другой миф. Радикально отличающийся от окружающей действительности, идущий вразрез всякому "здравому смыслу", но при этом - и здесь нам потребуется вся наша интуиция - завораживающий своей глубиной.
Затем, наша задача - переориентировать главные усилия на проникновение в экзистенциальное пространство этого мифа.
Каким бы неосуществимым это ни представлялось на первый взгляд, проникнуть в пространство кажущегося бредом и сном мифа все же возможно. Успех, однако, во многом зависит от того, удастся ли нам совершить следующие "неадекватные" дейстия: признать - или, как минимум, самым серьезным образом предположить, - что выбранный миф - абсолютная истина; что он и есть объективный мир.
Смысл этих действий таков: для проникновения в пространство мифа, для установления, другими словами, экзистенциальных отношений с его объектами мы обращаемся не к соответствующему механизму этого мифа, применить который было бы крайне затруднительно (поскольку, чтобы с помощью нового механизма начать создавать другую "реальность", мы должны были бы сначала освободиться от старой - от той, которая вокруг), а к механизму современной действительности, сила и эффективность коего в отношении нас несомненна. В самом деле, если мы признаем новый миф за истину, экзистенциальные отношения со всеми его объектами установятся для нас автоматически, потому что в современной действительности признание чего-то истинным влечет за собой и установление с ним экзистенциальных отношений.
Признав, таким образом, новый миф за истину, мы окажемся вовлеченными в пространство этого мифа всем своим существом.
Конечно, это будет не совсем пространство этого мифа - то, где мы окажемся, будет скорее действительностью, полученной при его воплощении. Не нашей действительностью, но новой, другой. Потому что выбранный миф мы все равно рассматриваем как объективный мир, как ответ на метафизическую проблему. И в то же время эта новая действительность будет действительностью не вполне, поскольку разрешением метафизической проблемы мы признаем, в сущности, не ее метафизическую концепцию, а концепцию абсолютной истины, привнесенную нами извне - из той действительности, в которой мы находимся сейчас. Здесь возникает некое смещение, путаница, на которую мы как раз и делаем ставку, полагая, что при наличии в нас воли к столкновению с метафизической проблемой эта новая "не вполне действительность" может быть превращена в предшествовавший ей миф. Мы рассчитываем, что оказавшись в этой "не вполне действительности", которая слишком нова для того, чтобы успеть обрести достаточную мощь и превратиться в непреодолимый барьер между нами и метафизической проблемой, мы сможем ощутить близость других бездн и сможем начать двигаться в направлении этих бездн, в результате чего абсолютная истина как таковая станет для нас не важна. Не важна потому, что первое же экзистенциальное столкновение с метафизикой выводит нас за пределы действительности. И там, за этими пределами не абсолютная истина, оставшаяся позади, но то, что в силах помочь противостоять открывшимся безднам - новый миф, станет жизненно важным для нас.
Конечно, совершить "неадекватные" действия - поверить в какую-то эфемерную фантазию, не так то легко. И не только из-за того, что мы "недостаточно владеем собой". Тому есть и "объективные" причины: подобная вера - реальный шаг к превращению окружающей действительности в миф, действительность же на то и действительность, чтобы, используя всю свою мощь, такому превращению противостоять. Но нет ничего, во что при соответствующих обстоятельствах - будь то "неопровержимые доказательства", особая атмосфера, страхи, надежды или что-либо еще - не поверил бы человек...
Перспективы современной действительности
Мощь действительности всегда вторична и зависит от мощи мифа, из которого она произошла и которому противостоит. Только постоянно ощущая близость мифа и испытывая неосознанный ужас, низшие существа, побуждаемые этим ужасом, способны поддерживать и даже приумножать мощь действительности. Но это возможно лишь когда окружающий мир "гармоничен": когда в нем присутствуют и действительность, и миф. В том только случае, другими словами, когда власть находится в руках высших существ.
Сегодня, однако, картина иная: мифа, которому вынуждена была бы противостоять действительность, давно уже нет, и потому - из-за отсутствия жизненной необходимости поддерживать себя на должном уровне - мощь ее убывает.
Всякая действительность сохраняет и даже наращивает свою мощь в основном за счет поглощения мощи, приходящей извне, - за счет ассимиляции, подмены смыслов и вульгаризации ориентирующих на метафизику и вследствие этого обладающих подлинной внутренней силой объектов. Но где вы сегодня найдете такие объекты? Чтобы хоть как-то поддерживать себя, современная действительность со всей серьезностью занимается обсуждением и вульгаризацией все более мелких, пустых и ничтожных идей, при этом используя весь арсенал предназначенных для подмены средств. Но от такого применения вульгаризируются сами эти средства: строгая логика кажется излишней и упрощается, приемы убеждения кажутся чрезмерными и становятся примитивнее, эмоциональное воздействие кажется слишком изощренным и низводится до простых инстинктов. Теряется способность ассимилировать могущественное и глубокое. И если таковое все же появляется, сегодня его уже предпочитают обходить стороной, ограничиваясь простым неприятием и замалчиванием.
Вся сила и власть, которыми пока еще располагает действительность, - сила и власть количества: диктат единого (при кажущемся разнообразии) мнения большинства, включенность всех и вся в единый, набирающий темп инерционный поток, растущим количеством пустых калейдоскопических впечатлений подменяющий катастрофичное уменьшение их глубины.
Однако вместе с падением экзистенциального и "интеллектуального" уровня действительности убывают и эти сила и власть, поскольку потенциальный уровень не только высших, но и все большего числа низших существ оказывается выше "уровня большинства", пробуждая у этих существ "инстинкт бунта" и превращая их в скрытых оппозиционеров действительности. Логичное следствие этого - смуты, цель коих - трансформировать действительность в иную, "жизнестойкую" форму. Но все устремления тщетны: без нового мифа любые смуты ведут лишь к дальнейшему падению уровня.
Смутные или "стабильные" впереди времена, падение уровня действительности неминуемо будет продолжаться. Однако процесс сей имеет предел: рано или поздно достигнута будет "нулевая отметка", за которой - полное исчезновение в обитателях действительности, вместе с ней теряющих силу и власть, всякой возможности столкновения с метафизической проблемой. Надо, конечно, иметь в виду и такую перспективу, хотя и представить себе ничего подобного решительно невозможно, поскольку это означает трансмутацию в совершенно иных, непричастных к метафизике существ. Нет необходимости говорить, что, произойди такая трансмутация, само понятие действительности утратит всякий смысл.
Если же действительность не преодолеет "нулевой отметки" и, вместе с увлеченными за эту отметку своими адептами, не изживет сама себя, дальнейшая ее перспектива только одна: мощь ее столь ослабнет, что центром притяжения станет иной, идущий вразрез всем принятым нормам и смыслам миф, который, получив все шансы на победу, положит конец господству низших существ.
Современная действительность, таким образом, обречена.
1985
An Stelle von "Metaphysik" und Religion
die Ewige Wiederkunftslehre
F. Nietzsche
Об отношении к концепциям
Всё, что существует в данный миг, уже существовало в прошлом и вновь будет существовать в будущем. Всё, что существует, с течением времени все дальше и дальше уходит от самого себя - изменяется, принимает новые формы, погружается в новые действия, гибнет и возрождается в новых образах, но в конце концов, через миллионы и миллионы лет, вновь возвращается к самому себе. Всё повторяется вновь и вновь, и этому повторению нет ни начала, ни конца. Причем всё, что существует в данный миг, повторяется полностью и абсолютно - не по какому-нибудь сходству или смыслу, но до последнего атома - один к одному. Вы сами, то, что вас окружает, то, как вы сидите сейчас и смотрите на эти слова, ваше сомнение в истинности того, что вы только что прочли, и ваши предположения о том, что прочтете на следующих страницах - всё это, до мельчайших подробностей, уже было когда-то и через миллионы и миллионы лет повторится вновь.
Так говорит миф о вечном возвращении.
Однако что мы можем почувствовать или понять, рассматривая этот древний, забытый миф с нашей привычной точки зрения - точки зрения современного человека? Практически ничего. Метафизическая концепция, на которой основан миф о возвращении всех вещей, не кажется нам ни завораживающей, ни убедительной.
"Трудно согласиться, что всё это и на самом деле так", - говорим мы себе и теряем к этой концепции всякий интерес.
Однако если отнестись немного более внимательно, выясняется, что наша убежденность в том, что никакого вечного возвращения нет, не оправдана ничем.
Потому что истинности этой концепции мы не можем, в действительности, ни доказать, ни опровергнуть. Ни с помощью разума, ни опираясь на опыт, ни апеллируя к какому-нибудь экстраординарному переживанию.
С помощью разума невозможно ничего доказать потому, что, как известно, никакая метафизическая концепция недоказуема. Опровергнута же она может быть, только если содержит внутренние противоречия или если противоречит другой, принятой нами за истинную концепции. Первого налицо не имеется, второе же, в сущности, является не опровержением, а "отбрасыванием за несовпадением с принятым".
Пытаться доказать или опровергнуть вечное возвращение, опираясь на опыт, бесперспективно потому, что память у человека и человечества слишком коротка. Смутно и спорно даже происходившее несколько десятилетий назад, не говоря уже о "миллионах и миллионах лет".
Бесперспективна и апелляция к какому-нибудь экстраординарному переживанию. Бывают, например, мгновения, когда всё вокруг начинает казаться безумно знакомым: то, что еще секунду назад было "обычным", вдруг преображается и, вызывая в нас какую-то запредельную ностальгию, начинает существовать в совершенно иных измерениях бытия. В такие мгновения мы точно знаем: всё, что вокруг, уже было.
Однако о чем это говорит? О вечном возвращении? Может быть. О том, что бессознательно мы знаем всю свою судьбу наперед, только это знание недоступно для нас, за исключением редких моментов, когда вдруг становится ясно: всё, что свершается в данный момент, мы знали уже давно? Может быть, и об этом. И точно так же, быть может, о чем-нибудь другом.
Короче говоря, это, равно как и всякое другое экстраординарное переживание, может "доказывать" или "опровергать" множество разных, часто противоречивых концепций. Кроме того, нет никаких гарантий "реальности" подобных переживаний: даже самим себе мы не можем ответить, что является их источником - "Истина" или же наши собственные фантазии и сны. Поэтому экстраординарное переживание тоже не аргумент.
Словом, концепцию вечного возвращения ни доказать, ни опровергнуть мы не можем. Когда же мы говорим: трудно согласиться, что эта концепция верна, речь идет, конечно же, только о нашем мнении. Никакого вечного возвращения, по нашему мнению, нет. В сущности, мы особенно и не настаиваем на этом - поразмыслив какое-то время и выяснив, что ни доказать, ни опровергнуть здесь ничего нельзя, мы вполне можем и согласиться, что всё это, вероятно, и на самом деле так. Но такое наше согласие всегда индифферентно и глубоко пассивно. Признаем мы эту концепцию или отвергаем, в том и другом случае она очень быстро перестает нас интересовать. "Хорошо, пусть всё это так, - говорим мы себе, - но что же дальше?" А дальше ничего. Перед нами не открываются никакие "глубины" и "истины", окружающий мир не преображается, приобретая совершенно иную ориентацию и иной смысл. Нет ни новых горизонтов, ни новых перспектив. Отсюда наше безразличие, пассивность и отсутствие интереса.
Но почему к этой концепции мы относимся именно так? Почему склонны считать, что вечное возвращение - ложь, и почему, если все-таки допускаем обратное, то не видим в нем никакого смысла и никаких перспектив?
Дело в том, что к любой метафизической концепции мы привыкли относиться как к претензии на истинное объяснение возникновения и устройства Вселенной. Изучая концепцию, мы не только не погружаемся в ее экзистенциальное пространство, но даже, на сегодняшний день, весьма смутно представляем себе, что это такое вообще. Концепции мы изучаем, не покидая свой обыденный мир. (Что это, кстати, за мир, какие догмы за ним стоят, мы часто просто не знаем, да и вообще не берем в расчет.) Другими словами, рассматривая новую метафизическую концепцию, мы действуем так, будто она - нечто одно, а то, как мы видим и ощущаем окружающий мир, - нечто совершенно другое. Взаимного влияния, мы уверены, нет.
Естественно, при таком подходе - забывая, что одни и те же слова в ином экзистенциальном пространстве звучат абсолютно иначе, - мы имеем возможность "ознакомиться" с огромным числом различных концепций. Однако при этом, во-первых, каждое такое "знакомство" - не более чем игра ума, и, во-вторых, каждая концепция, экзистенциальное пространство которой отстоит довольно далеко от того, в котором проходит наша жизнь, на "интуитивном" уровне воспринимается как ложная, либо как не заключающая в себе никакого смысла и никаких перспектив.
Какую концепцию на сегодняшний день мы признаем наиболее интересной?
Ту, которая более других способна убедить, что всё, о чем она говорит, "и на самом деле так".
Но какая концепция сегодня более других способна убедить нас в своей истинности?
Естественно, та, экзистенциальное пространство которой довольно близко привычному нам и которая как можно более "всеобъемлюща" и логически сложна. Первое убеждает нас чувственно, второе - разумно. "Чувственно" потому, что близко к тому, что мы видим, и, "следовательно", более истинно. "Разумно" потому, что чем более сложна и многообразна концепция, чем больше включает в себя различных аспектов и на большее количество метафизических вопросов дает "ответ", чем безупречнее ее внутренняя логика и неопровержимее выводы - одним словом, чем больше разума вложено в ее построение, тем более она разумна и, "следовательно", более истинна.
Лучше даже, чтобы, "изучая" концепцию, мы недопонимали ее. Потому что если концепция может продемонстрировать превосходство вложенного в нее интеллекта над нашим собственным, это (поскольку в таком случае мы начинаем считать, что различные неясности и туманности существуют не потому, что концепция не в состоянии их прояснить, но потому, что мы не способны в них разобраться) еще более склоняет нас к признанию ее истинности.
Итак, наиболее интересно то, что близко и заключает в себе интеллектуальную мощь.
Концепция вечного возвращения не обладает ни тем, ни другим. Интеллектуально (учитывая, что мы знакомы с индуистскими, египетскими и гностическими концепциями, с греческой и немецкой классической философией, наконец) вечное возвращение - не более чем наивность. Экзистенциальное пространство же этой концепции не только не близко привычному нам, но отстоит от него настолько далеко, что на наш взгляд его просто-напросто нет. Нет ничего такого, что могло бы придать концепции возвращения всех вещей вес.
Поэтому мы считаем, что возвращение всех вещей - ложь, и поэтому, если, вспоминая, что ничего здесь доказано или опровергнуто быть не может, мы и допускаем обратное, то разговоры и мысли об этом представляются нам неинтересными, бессмысленными и пустыми.
Однако в действительности ценность концепции определяется не тем, насколько она способна убедить, что всё, о чем она говорит, "и на самом деле так". Концепция - не результат, не окончательный ответ на метафизическую проблему, который, наконец, объясняет, как "на самом деле" устроен мир. Концепция - это вовсе не "разгадка тайны Бытия". Ценность концепции прежде всего в том, насколько она способна поставить нас лицом к лицу с метафизическими реалиями, столкновение с коими, преображая нас самих и всё, что вокруг, открывает совершенно иные перспективы и измерения бытия, придает ему совершенно иной смысл.
Само собой разумеется, если такое столкновение произошло, вопрос о том, каким путем - "истинным" или "ложным" - мы пришли к этому столкновению, теряет всякий смысл. Дело здесь обстоит точно так же, как с поэтическим образом, об истинности или ложности которого, если он действительно захватывает нас, просто не приходит в голову спросить.
Отметим, что столкновение, о котором мы говорим, затрагивает всё наше существо и потому невозможно, если мы не находимся в соответствующем экзистенциальном пространстве. Другими словами, оно невозможно, если мы думаем, чувствуем и видим не так, как учит нас данная концепция, - если, например, изучаем концепцию только "разумно", оставаясь теми, кто мы есть.
С какими метафизическими реалиями мы сталкиваемся и какие открываются перспективы, зависит от того, какова концепция конкретно. Эти реалии и перспективы могут быть восхитительны или ужасны, отвратительны или желанны, могут обладать сразу всеми этими качествами или же не обладать никакими. Возможно, оказавшись перед лицом иных смыслов и иных глубин, мы поймем, что это и есть именно то, чего мы искали и не могли найти всю жизнь, возможно, поймем, что это - именно то, от чего, не отдавая себе отчета, всю жизнь мы стремились уйти, или что встретились с тем, чему должны противостоять. Однако всё это - то, ради чего, собственно, и создаются концепции, - может стать ясно, только, повторим, если мы находимся в соответствующем экзистенциальном пространстве. Но именно этого мы научились всячески избегать. Почему? Причина, в сущности, - инстинктивный страх, что новые горизонты окажутся слишком заманчивы и далеки, вследствие чего весь известный нам мир из "всеобъемлющего" превратится в ничтожный, и мы вдруг поймем, что находимся вовсе не там, где мы думали, и являемся вовсе не теми, за кого принимали себя. Поэтому, и из-за инерции еще, мы предпочитаем смотреть на концепции "со стороны".
Но возможен ли вообще, в принципе "взгляд изнутри"?
Проблема здесь в том, что экзистенциальное пространство каждой концепции формирует соответствующих ему существ, отвечающих открываемой именно этим пространством метафизической глубине. Существа другого пространства думают, чувствуют, действуют и видят совершенно иначе, чем мы, и невозможно соприкоснуться с окружающими их реалиями и смыслами, не изменив своего существа и не став такими же, как они. Это подразумевает отказ от привычных мыслей и чувств, от всего нашего "знания" об окружающем мире и себе самих и постижение нового, определяющегося иной концепцией мира "с нуля". Иначе говоря, должно быть отброшено всё, кроме в чистом виде нас самих, и заново сформировано наше, но уже другое существо. Возможно ли, мы спрашиваем, в принципе нечто подобное?
Возможно, как бы сомнительно это ни казалось на первый взгляд. Вместо доказательства обратимся к истории. От эпохи к эпохе и от континента к континенту "человек" меняется и в зависимости от принятой концепции предстает то одним, то другим существом. Конечно, ни одна концепция не меняет всех одинаково - не всякий может стать кем угодно. Ничтожные становятся одним, достойные другим, тем не менее изменение касается всех. И если мы говорим о себе "человек", значит способны быть тем или другим существом.
Как в таком случае проявить эту способность и попытаться "взглянуть изнутри", вопрос непростой, и мы уже обсуждали его, поэтому скажем лишь, что важнейшее здесь - пусть для начала только в фантазии, отказаться от привычной позиции и отнестись к концепции, смысл которой мы хотим постичь, со всей серьезностью - как к новой, внезапно открывшейся истине.
На этом закончим разговор о метафизических концепциях вообще и перейдем к конкретным концепциям - концепции возвращения всех вещей и той, что принята нами сейчас. Причем сначала сосредоточимся на этой последней концепции. Рассмотреть ее мы хотим для того, чтобы сделалось ясным различие между тем, что есть сейчас, и тем, что могло бы быть, будь мы убеждены, что уже были когда-то и через неопределенные времена будем вновь. Такими же, каковы мы сейчас.
Но стоит ли рассматривать принятую нами концепцию? Разве мы не знаем ее достаточно хорошо и разве естественным образом не находимся в ее экзистенциальном пространстве? Да, конечно, знаем и находимся, и в том, что мы собираемся сказать, не будет ничего нового, однако есть один важный момент: многое, что для нас очевидно, является на самом деле следствием концепции, некогда принятой нами в силу каких-то причин. Другими словами, сама концепция давно уже "отошла в бессознательное", и ее положения мы не рассматриваем более с точки зрения здравого смысла, но признаем за само собой разумеющуюся самоочевидную истину, доказывать или опровергать которую по крайней мере просто смешно. Но если мы не сделаем сию очевидность снова концепцией, то не сможем признать за истину никакую другую концепцию, утверждающую, что данная очевидность - чистый абсурд. И, таким образом, не сможем стать лицом к лицу с теми метафизическими реалиями, к коим ведет нас эта другая концепция.
Ради этого момента мы "еще раз и повторим" то, что все знают уже.
Итак, концепция, которая принята нами сейчас.
Наш мир
Можно ли для мира, где мы живем, назвать что-либо более фундаментальное, чем Время? Всё, что существует в нашем мире, существует во Времени, и нет ничего, что, "будучи вынесено за пределы Времени", могло бы остаться самим собой - могло бы остаться вообще. Возникновения и уничтожения, развития и угасания, причины и следствия, стремления и разочарования без Времени нет. Нет ни движения, ни действия. Нет изменения. Но существует ли в нашем мире что-либо такое, что было бы абсолютно неизменно? Всё приходит и уходит, всё изменяется - всё, следовательно, во Времени. Времени подвластен весь наш мир - всё, что мы только можем увидеть, почувствовать или вообразить.
Но раз весь наш мир подвластен Времени, от того, что есть Время, зависит и то, что есть мир.
И если, создавая миф, мы утверждаем что-то о Времени, мы изменяем тем самым сразу весь мир. Потому что от того, чем стало Время, зависит и то, чем станет мир.
Теперь же мы хотим показать, что наше сегодняшнее представление о Времени и, как следствие, представление об окружающем мире и себе самих не являются, как обычно считают, несомненной, очевидной данностью, но прямо вытекают из концепции Времени, признанной нами когда-то давно. Что, другими словами, мир, который мы знаем, таков не потому, что он таков по своему существу, но потому, что некогда его сделали таковым.
Чтобы показать это, сначала сформулируем саму концепцию, а затем посмотрим, как из нее вытекают привычные мысли и чувства и, в конечном итоге, весь привычный нам мир.
Что же некогда было сказано о Времени?
Было сказано, что Время во всем подобно прямой. Что мгновения похожи на точки прямой, а Ход Времени - на движение вдоль прямой. Причем движение в одну сторону - всё вперед и вперед. Что мгновения, которые прошли, или мгновения, которые придут, не одинаковы по отношению к нам, но, как и точки прямой, "расположены" последовательно, одно за другим. То, например, что случилось раньше, - "дальше" от нас. Что, одним словом, Время "устроено" точно так же, как и прямая, и если мы хотим понять что-то о Времени, лучшего образа нам не найти.
Итак, было сказано: Время подобно прямой.
Рассмотрим эту концепцию.
Прежде всего, и это крайне важный момент, прямая заключает в себе идею начала и конца. Где начало и где конец и что, в сущности, они такое в применении ко Времени, мы, погруженные в экзистенциальное пространство концепции о прямой, представляем себе по-разному.
Некоторые наши школы учат, что было Начало всех времен, и это Начало есть Вечность - то, где Времени нет. Будет, учат они, и Конец. И этот Конец - также Вечность.
Мнения же этих школ относительно того, одна и та же это Вечность или разные, разделяются.
Одни считают, что разные. Вечность Начала - Вечность "до Творения", где пребывает один только Бог. Вечность Конца - Вечность "после Творения и завершения всех изменений", где пребывает Бог и ставший стабильным мир, состоящий из ада и рая. Тот же мир, где находимся мы, после завершения всех времен обречен на полное исчезновение. По поводу того, как могла "кончиться" Вечность Начала и как может "начаться" Вечность Конца, другими словами, по поводу того, что такое и как возможен Акт Творения, существуют различные рассуждения, однако углубляться в них мы не будем.
Другие считают, что Вечность Начала и Вечность Конца одна и та же - в Начале был Бог и в Конце будет один только Бог, что всё произошло из Него и вновь станет Им. Акта Творения, если рассматривать его в абсолютной чистоте - как создание того, чего "не было и что стало", - нет. Всё уже и вечно есть в Боге, и нет ничего такого, что можно было бы создать. Бог просто есть, и Он ничего не Творит. Всё уже есть, всё в Нем и всё - Он. То же, что мы воспринимаем как изменяющийся мир, с абсолютной точки зрения иллюзия. С этой точки зрения возникновения и уничтожения нет - всё вечно есть. Иллюзия же, в которой мы пребываем, есть проявление одной из возможностей бытия - возможности кажущихся перемен. Время есть только для нас и только пока мы "здесь". Когда же мы достигнем Конца и войдем в Вечность, то увидим, что ни Времени, ни мира, который мы знали, в сущности, нет. Время - иллюзия, существующая только для тех, кто внутри него.
Есть школы, которые учат, что было Начало, но не будет Конца, и что всё подобно нескончаемому ряду чисел. Вечность "была", но с тех пор как начали отсчет, осталась в стороне от мира перемен. И есть школы, которые учат, что ни Начала, ни Конца, ни Вечности просто нет - есть только мир перемен, и если и можно говорить о Вечности, то только в том смысле, что переменам не будет конца.
Все эти изложенные в двух словах учения различных школ адептов концепции о прямой звучат абсурдно, потому что каждое из них требует далеко не двух слов. Однако мы ограничимся сказанным, так как упомянули эти учения лишь для того, чтобы подчеркнуть наличие связанной с прямой идеи начала и конца.
Итак, прямая подразумевает начало и конец, и, даже если мы считаем, что ни начала, ни конца нет, все равно, упомянув прямую, мы говорим о начале и конце - говорим, например, что их нет.
Прямая и вместе с ней Время - это одно, начало и конец и вместе с ними Вечность - другое. Совместно они невозможны - мы либо "там", либо "здесь". Такова логика концепции о прямой. И поскольку в этом - в том, что Время и Вечность взаимно исключают друг друга, - самый существенный момент концепции о прямой, посмотрим на это же самое еще и с другой стороны - посмотрим теперь "изнутри", обратившись непосредственно к чувствам и опыту.
Как бы по-разному мы, обитатели современного мира и тем самым адепты концепции о прямой, ни судили о Запредельном, каких бы представлений о Начале, Конце, Вечности и Боге ни придерживались, наше видение окружающего в отношении Времени остается примерно одним и тем же. Мы видим, что там, где мы находимся, мгновения сменяют мгновения и таким образом происходит движение от Начала к Концу. Мы видим далее, что каждому мгновению присущ свой собственный мир, возникающий и существующий только в это мгновение. Когда мгновение сменяется другим, весь его мир превращается в призрак и перестает "по-настоящему" существовать. Исчезает ли он совсем или же "хранится где-то в Вечности", не так уж и важно, потому что в том мире больше нет нас. И не только нас - там нет никого. Это только фантом, задерживающийся на границе бытия до тех пор, пока кто-то помнит о нем. И даже если "Кто-то" помнит о нем всегда, он не существует "по-настоящему", если для тех, кто в нем был, нет возможности снова в него попасть. Но Время - прямая и движется все вперед и вперед, от Начала к Концу. Назад пути нет.
Мгновения сменяют мгновения постоянно, и постоянно то, что секунду назад было "реальностью", превращается в призрак и растворяется в небытии. Постоянно мы движемся все вперед и вперед, проходя через всё, что встречается на нашем пути, как сквозь летящие навстречу рассеивающиеся облака. Там, где мы находимся, там, где проходит наша жизнь, нет Вечности - всё, абсолютно всё в конечном счете сменяется чем-то другим.
И если мы и можем говорить о Вечности, то только чисто логически - как об альтернативе миру перемен. Сама же она остается за пределами нашего мира, в сфере метафизического - там, куда нам нет доступа, пока мы есть то, что мы есть, и там, где мы есть.
Таким образом, нам, адептам концепции о прямой, известно, что в мире перемен, где Время движется все вперед и вперед, от Начала к Концу, нет Вечности, что Вечность "по ту сторону" всего - там, где Начало и Конец, - что Вечность - Иное. Что здесь, в нашем мире, о Вечности мы в силах лишь говорить и строить догадки, столкнуться же с ней экзистенциально мы сможем только тогда, когда наступит Конец. Не важно при этом, понимаем ли мы под Концом завершение всех времен или собственную смерть.
И если мы хотим постичь Вечность, всё, что мы можем сейчас, - это ждать.
Постичь же Вечность мы определенно хотим. Мало сказать просто "хотим" - мы хотим этого страстно, всю свою жизнь, в каждый момент. Но, собственно, почему? Почему Вечность всегда остается тем, к чему, отдаем мы себе в том отчет или нет, прикован наш взгляд? Почему не найти смысл и цель в чем-нибудь другом?
По той простой причине, что Вечность есть то, чему, по нашему убеждению, суждено в конце концов восторжествовать. Она - то, что ждет нас впереди и из чего больше уже не будет выхода. То, другими словами, что неизбежно придет на смену всему.
Как адепты концепции о прямой, мы знаем, что причина, а следовательно, и смысл существования нас самих и всего, что вокруг, находится где-то в Прошлом. Это знание проистекает из убеждения, что до нашего появления на свет мир уже был, что он существует уже миллионы и миллионы лет и эти миллионы и миллионы лет уже имеет причину и смысл. То есть мы знаем, что причина и смысл бытия не являются в мир вместе с нами, но, как и само бытие, существуют уже давно.
Иначе говоря, мы знаем, что мир каждого мгновения не возникает "прямо из небытия" - это не нечто новое, созданное только что и не имеющее никакого отношения к тому, что было прежде него. Мир мгновения вытекает из Прошлого, этот мир - закономерное следствие Прошлого и, в свою очередь, - причина того, что произойдет в Будущем. Всё, что существует в данный момент, - лишь одно звено причинно-следственной цепи, соединяющей Вечность-Начало и Вечность-Конец.
Но где же причина всей этой цепи причин, где смысл бытия и где ответы на обращенные к самой сути вещей "Зачем?", "Почему?" и "Как?"?
Не в Настоящем и, если строго следовать логике концепции о прямой, даже не в Прошлом, но за его пределами - в том, что было "раньше" него, в Вечности-Начале, где "пребывает" метафизическия причина всего бытия, которой известен его смысл.
Однако ни метафизической причины, ни смысла своего бытия, ни чего бы то ни было другого, пребывающего в Вечности, мы, обитатели мира перемен, не знаем и, что особенно важно, в принципе не можем узнать. Потому что Вечность - Иное, и мы не узнаем ее, пока не наступит Конец.
И если иногда мы внушаем себе, что эта метафизическая причина к нам благосклонна, враждебна или абсолютно индифферентна, или если мы, хотя это и весьма абсурдно, считаем, что ни Начала, ни Конца нет, но прямая Времени бесконечна, и внушаем себе, что превыше всего "вечносущие законы Природы", которые можно познать, то всё это - чистый самообман. Вечность - Иное, и в мире перемен Ее невозможно познать.
Об этом, подчеркнем еще раз, говорит не только логика концепции о прямой - об этом говорит буквально всё. И когда мы здраво и отрешенно задумываемся над ситуацией, в которой находимся, когда задумываемся о Вечности, "тайне Бытия", о том, кто мы такие и что такое всё вокруг, или о том, что ждет нас после смерти, наконец, и апеллируем при этом не к разуму, но к своей интуиции - интуиции адептов концепции о прямой, то получаем вполне однозначный ответ: этого мы соверщенно не знаем и не узнаем, пока не дождемся Конца.
Однако так ли важно нам всё это знать? Жизненно важно, поскольку без этого знания мы превращаемся в безвольных, жалких, ничтожных существ, лишенных возможности действовать.
Окружающий нас мир обречен на полное уничтожение, он существует лишь "временно", "от Вечности до Вечности", однако пока еще мы присутствуем в нем. Что нам делать с этим присутствием - чему посвятить самих себя, как действовать и что совершать?
Первое, что возможно, - это признать железную предопределенность причинно-следственной цепи, соединяющей Вечность-Начало и Вечность-Конец, признать, таким образом, что никаких исходящих от нас свершений и дел просто-напросто нет, а всё, что мы можем, - иллюзия, бред и сон, и, отказавшись от желания действовать, погрузиться в мрачное бездеятельное ожидание прихода реальности и окончательного приговора Судьбы. Первое, что возможно, - это отречься от самих себя и ждать Вечности-Конца.
Вторая возможность, которую как будто бы предоставляет концепция о прямой, - "путь действия", где наши усилия значимы и кардинально важны. Чтобы разобраться в этом, прежде всего спросим себя, какие наши действия могут не утратить весь смысл в перспективе Вечности, которая должна прийти и утвердиться вместо мира перемен? Только те, разумеется, что свершаются не ради мира перемен или действия как такового, поскольку всё это, в сущности, тлен и небытие, но ради грядущей Вечности. "Заботьтесь не о преходящем, а о Вечном" - суть и оправдание "пути действия" концепции о прямой.
В самом деле, почему бы не признать, что мы, как причастные к метафизике существа, то есть как существа, действия которых инициированы не только уходящей в прошлое цепью следствий и причин, но также и тем, что вне всей этой цепи, вне всего бытия, можем воздействовать на общий "ход дел", влияя тем самым на нашу "судьбу в Вечности"? Почему бы не признать, что в этом смысле свершения наши несомненно важны и не последовать "пути действия" концепции о прямой?
Потому только, что в действительности никакого "пути действия" нет. Есть только иллюзия подобного пути. И если многие множества принимают эту иллюзию за истинный путь и пытаются следовать ему, это еще не аргумент.
В том то и дело, что если мы хотим действовать ради грядущей Вечности, мы должны действовать в согласии с реальным смыслом нашего бытия. Однако ни метафизической причины, благодаря которой мы появились на свет и, что даже более важно, благодаря которой мы неизбежно умрем, ни реального смысла нашего бытия мы не знаем и, как уже говорилось, в принципе не можем узнать. Без этого же знания "пути действия" нет. Как, в самом деле, можем мы действовать ради Грядущего, не зная, к "лучшей" или "худшей" "судьбе в Вечности" ведут нас те или другие действия? Как можем мы действовать, не зная, ведут ли они к чему-нибудь вообще - не призраки ли они просто и сны? Чтобы действовать ради грядущей Вечности, мы должны знать, по крайней мере, нашу задачу как человеческих существ. Знать это жизненно важно, но, увы, - невозможно...
Существуют, конечно, различные школы, которые в обход интуиции, логики и смысла концепции о прямой утверждают, что знать, как действовать в согласии с реальным смыслом нашего бытия, все же возможно - особым, "мистическим" путем. Однако мы не будем это обсуждать, так как рассматриваем экзистенциальное пространство именно концепции о прямой, а не то, что вообще, за пределами концепций, возможно "знать".
Поскольку уверенность в реальности наших усилий недостижима, остается последний вариант: обратившись к собственной "природе", придать существующему свой собственный смысл и, действуя в согласии с ним, "найти самих себя" в пространстве концепции о прямой.
К сожалению, в мире перемен, где всё имеет начало и конец, эта позиция хороша, лишь когда нам удается убедить самих себя, что этот наш смысл совпадает с тем реальным, который скрыт в Вечности. Когда, в сущности, мы не придаем свой смысл, а открываем (вернее, убеждены, что открываем) уже имеющийся - реальный. Своего смысла мы не хотим - нам нужен только реальный. По той простой причине, что мы знаем: в грядущей Вечности восторжествует реальный смысл. Свой смысл хорош для обмана других (когда мы внушаем им, что наш смысл - не наш, но реальный), однако плох для обмана самих себя. Потому что свой смысл - это нечто, обреченное рассеяться как дым. Смерть и торжество реального смысла неизбежны, и поэтому любой смысл, который мы можем придать, - не более чем бессмысленная игра. "Серьезное" - только непостижимая Причина нашего бытия и только реальный смысл. Во всякий наш смысл, во всё, что исходит от нас, концепция о прямой привносит сомнение и страх, делая нас неспособными до последней клетки своего существа хотеть того, чего мы действительно хотим. И если, допустим, мы не находим в мире ничего, к чему могли бы стремиться, она делает нас неспособными это создать и поставить превыше всего. Никаким образом мы не в силах сделать свой смысл реальностью и утвердить в Вечности - всё это только призрак и сон. Пространство концепции о прямой препятствует всякому проявлению собственной воли. Вынуждая искать то, чего невозможно найти, и совершать то, чего невозможно совершить, она превращается для нас в бремя. И нетрудно понять тех, кто, стремясь избавиться от этого бремени, учит, что собственной воли попросту нет.
И если мы, несмотря ни на что, иногда все же вдруг и проявляем собственную волю и свершаем нечто свободно, в согласии только с ней - как если бы свершаемое не было обречено рассеяться и исчезнуть без всякого следа, - если иногда мы все же вдруг и свершаем нечто не ради грядущей Вечности, но ради того, что есть сейчас - ради самого свершения, то случается это только в моменты, когда мы "забываем" о Вечности, которая должна наступить, и вопреки всякому смыслу считаем, что имеет значение лишь происходящее "прямо сейчас". Другими словами, случается это только в моменты, когда мы выходим из пространства концепции о прямой. Но речь у нас не о том, что вне этого пространства, а именно о том, что внутри него.
Внутри же мы можем только ждать.
Если и можно говорить о реальности в пространстве концепции о прямой, то единственная реальность, которую мы знаем, - ожидание Вечности, которая придет на смену всему. Это ожидание, отдаем мы себе в том отчет или нет, для нас "реальнее" всего. Это - то, что с нами всю нашу жизнь, в каждый момент. В каждый момент мы ждем.
Ждать, разумеется, можно по-разному. Мы можем погрузиться в наивные грезы об уготованном нам в Вечности блаженстве или пребывать в постоянном страхе перед грядущим "Царством Тьмы", можем надеяться на раскрытие "тайны Бытия" и окончательную разгадку всего или готовить себя к превращению в ничто, пусть даже не имея ни малейшего представления о том, что, собственно, такое это "ничто", либо, стремясь отнестись предельно честно, можем ждать встречи с чистой неизвестностью.
Как и чего именно мы ждем, влияет, конечно, на экзистенциальную глубину нашего бытия. Влияет также и то, кто мы такие по своему существу. Однако кем бы мы ни были и где бы ни оказались, пока мы в пространстве концепции о прямой, ожидание Вечности присуще нам все равно. И все равно оно важнее всего, поскольку самым существенным образом влияет на формирование окружающего мира и нас самих. Ожидание Вечности все равно - главное.
Идея грядущей Вечности не только парализует нашу волю и подавляет стремление к действию, но к тому же делает нас неспособными видеть то, посреди чего мы находимся, таким, каково оно есть. Всё, что вокруг, уплощается, лишается подлинной глубины. Если, например, мы воспринимаем окружающий мир и ассоциирующееся с "я" существо как полный кошмар, грядущая Вечность дает надежду на избавление от того и другого, делая наш кошмар не таким бездонным. Если же что-то здесь радует нас, незримо присутствующая за ним тень небытия привносит в нашу радость страх и печаль.
В перспективе грядущей Вечности всё, с чем мы имеем дело, становится поверхностным и плоским, подменяется чем-нибудь другим или превращается в бессмысленную пародию на самое себя. Разве в этой перспективе самое великое из того, что мы знаем в этом мире, не есть лишь смешная пародия на величие? Разве самое могущественное - не карикатура на могущество и не более того? Перед лицом грядущей Вечности всё, что попадает в поле нашего зрения, превращается лишь в простой эпизод, который, как иллюзия, бред или сон, пройдет и исчезнет без всякого следа, и, благодаря этому, всё становится "ненастоящим". Всё, с чем мы сталкиваемся, становится не самым главным, "несерьезным", призрачным и мелким.
При этом не имеет никакого значения, как реагируем мы на такие превращения - нравится нам это или нет. Мы можем радоваться и злорадствовать, что всё вокруг "ненастоящее" и обречено, или можем страстно и трагически желать, чтобы что-то стало "настоящим" и вошло в Вечность, однако никакие наши эмоции и усилия не меняют, в сущности, ничего. Всё вокруг остается "ненастоящим" в любом случае. В любом случае всё, что вокруг, - призрак и тень.
"Всё "ненастоящее", всё - призрак и тень" - высшая мудрость нашего мира, лишающая способности видеть глубины вещей и делающая невозможным проникновение в образ, мысль, чувство или ландшафт. Благодаря этой "мудрости" всё, что мы видим, мы видим вульгарно и плоско - видим не так... Не так, как если бы вместо этой "мудрости" обладали бы другой, которая, положим, говорила бы нам, что то, посреди чего мы находимся в данный момент, вообще никогда не сменится ничем другим...
"Ненастоящее" всё, всё - призрак и тень. "Ненастоящие" и мы сами, мы сами - тоже призрак и тень. "Настоящее" только там, в Вечности, даже если эта "настоящесть" и тождественна чистому небытию. Сейчас мы - одно, потом неизбежно станем другим. Как станет другим и весь окружающий мир. Поэтому какой может быть, в сущности, к тому, что сейчас, интерес?
Мы имеем дело с призраками, мы сами, все наши свершения и надежды, весь трагизм нашего положения - тоже призраки. И всё, что мы можем, - это ждать пробуждения от этого сна.
Ждать бездействуя, не видя и не понимая ни себя, ни того, что вокруг.
Этим мы обязаны концепции о прямой. Благодаря ей мы жалкие и безвольные существа, раздавленные неведомым могуществом, которое вне нас. Благодаря ей мы не в состоянии действовать, стремиться и желать, не в состоянии даже взглянуть в лицо тому, что вокруг.
И такое отречение от собственной воли и всего окружающего, обращенный лишь к "миру иному" взгляд и смиренное ожидание прихода неизбежного и безусловного мы, преданные адепты концепции о прямой, называем еще истинным благочестием и истинной набожностью. Свободная воля, могущество, действие, творчество, придание смысла делам и вещам необходимо присущи Создателю, поскольку без них не то, что Вселенную, но и вообще ничего невозможно создать. Считать себя созданным "по образу Бога" и в то же время полагать благочестием подавление в себе божественных качеств - явный абсурд...
Итак, куда же ведет нас концепция о прямой? Какие открывает перспективы и какую метафизическую глубину? Ответить на это теперь уже просто: метафизическая реалия, с которой, хотим мы того или нет, концепция о прямой ставит нас лицом к лицу, - это Иное. Но не абсолютно Иное, не Трансцендентное, о котором мы не знаем просто-напросто ничего - ни того, имеет ли оно хоть какое-нибудь отношение к нам, ни даже того, существует ли оно вообще, а Иное, о котором мы знаем, что некогда оно неизбежно придет и, радикально изменив нас самих и всё, что вокруг, утвердится уже "навсегда". Это Иное мы, адепты концепции о прямой, называем грядущей Вечностью.
И эта метафизическая реалия открывается перед нами на полную глубину. (Первое следствие этого - "осознание" фатальной несостоятельности нас самих и всего, что вокруг.) Эта реалия - то, что неведомо, но единственно ценно и серьезно, - то, что превыше всего.
Те же, наиболее достойные из нас, адептов концепции о прямой, которые не отворачиваются от этой реалии, но, вопреки всему, стремятся противопоставить ей свою глубину и, несмотря ни на что, надеятся привнести в бытие собственную волю, действие и смысл, все равно, к несчастью, бессильны и жалки, поскольку хорошо понимают, что последнее слово отнюдь не за ними, что смысл, который они могут придать бытию, заранее обречен, и что поэтому их действия - болезненность и самообман.
Итак, если мы остаемся верны концепции о прямой и не пытаемся, погружаясь в забвение и безумие, увидеть блеск и могущество иных глубин, если предпочитаем истину, какой бы она ни была, то, кем бы мы ни были, мы - лишь призраки в мире теней, и всё, что мы можем, - это лишь ждать.
И наша единственная перспектива - это Конец.
Другой мир
Чтобы понять смысл другой метафизической концепции, прежде всего, было сказано, мы должны отнестись к этой концепции как к новой, внезапно открывшейся истине.
Именно так мы и поступим сейчас. Пусть не утверждение, что Время подобно прямой, но другая концепция - концепция возвращения всех вещей - будет теперь нашей самоочевидной истиной, которая настолько естественна и ясна, что ее совершенно бессмысленно доказывать или опровергать.
Итак - вечное возвращение всех вещей.
В действительности, говорит нам эта концепция, Время есть круг. Мгновения похожи на точки, расположенные по кругу, а Ход Времени - на движение по кругу. Мгновения, которые прошли, и мгновения, которые придут, "находятся" не в разных "мирах", но в одном и том же, Прошлое и Будущее - это одно. Потому что каждое мгновение, как точка на круге, удаляясь в Прошлое, вместе с тем приближается к нам из Будущего. Всё, что было, некогда снова придет. Так устроено Время. Так же устроен и круг.
Такова концепция. Такова истина, которую мы знаем теперь. На первый взгляд, однако, Вселенная безнадежно обеднела в сравнении с тем, как мы представляли ее, находясь под властью иллюзии, что Время подобно прямой. Вселенная стала какой-то механической и конечной, бессмысленной и пустой. Исчезли неисчерпаемость и безграничность, тайна и глубина. Это, конечно, неверно - в нас просто говорят пережитки концепции о прямой, однако рассмотрим этот момент.
Почему, собственно, кажется, что Вселенная стала конечной и бедной?
Не потому ли, что стала она, похоже, значительно меньше? Ведь "общая протяженность времени" как будто бы существенно сократилась, и следовательно многое просто "не успевает" развиться, набрать силу, исчерпать себя и через, быть может, неисчислимые времена прийти к своему логическому концу? Дело, однако, лишь в том, что представить себе очень длинную прямую гораздо легче, чем очень большой круг. Стоит немного подумать, и мы избавляемся от "разной длины". Но даже если "общая протяженность времени" и действительно сократилась - даже если мы имеем в виду прямую без начала и конца, которая, естественно, несравнимо длиннее, чем любой круг, Вселенная не становится от этого меньше. Не становится, тем более, конечной: безграничности и неисчерпаемости в ней "столько же" все равно, ибо ничто не мешает ей быть "безграничной пространственно" и в один краткий миг содержать в себе всё, что может возникнуть на Прямой за все времена. Меньшая "протяженность времени" не делает Вселенную меньше - все равно может быть вызвано к бытию всё, что только может существовать, - любые миры, ситуации, существа.
В действительности Вселенная кажется конечной и бедной не потому, что будто бы стала значительно меньше, но потому, что нет больше ни начала, ни конца. Круг не подразумевает даже идеи начала или конца. Их просто нет. Но ведь именно с началом и концом раньше было связано наше представление о Вечности. Именно там была скрыта причина и смысл бытия. Именно там становилась возможна окончательная "разгадка" всего. Пусть ни Вечности, ни причины и смысла бытия, ни "разгадки" всего мы не знали, пусть отдавали себе отчет, что пока не наступит Конец, в принципе не можем узнать, зато мы точно знали: всё это есть - Вселенная имеет причину и имеет смысл, есть тайна и есть глубина... Теперь же, когда ни Начала, ни Конца нет, всего этого также нет. Всё это просто перестало существовать. Неудивительно, что Вселенная кажется нам конечной и бедной - какой-то бессмысленной и пустой.
На самом же деле это, конечно, не так: есть и Вечность, и смысл, и "тайна Бытия". Только в Круге они "не там" - не там, где Начало и Конец...
Как и в пространстве концепции о прямой, в новом пространстве мгновения сменяют мгновения, и каждому мгновению присущ свой собственный мир. Точно так же мир, который окружает нас в данный момент, является следствием Прошлого и, в то же самое время, причиной Будущего.
Однако причина всего Прошлого, первая причина причинно-следственной цепи, есть не мир "самого первого мгновения" - не мир, возникший непосредственно из Вечности-Начала, но мир, который окружает нас в данный момент. Время есть круг, и посему "самое далекое прошлое" - то, где содержится первая причина всего существующего, - есть не что иное, как Настоящее. Этим же Настоящим является вместе с тем и "самое далекое будущее". Другими словами, то, что предшествует всему, и то, что завершает всё, есть то, что существует в данный момент.
Присутствуя в Настоящем, мы присутствуем вместе с тем и в "самом далеком прошлом", произошедшим из Вечности "только что" и заключающим в себе причину всего, что когда-либо произойдет, и в "самом далеком будущем", стоящим "на пороге" Вечности и являющимся результатом всего свершавшегося в мире перемен. Окружающий нас мир абсолютно нов, и в то же время нет ничего древнее его.
Выражая то же самое несколько иначе, можно сказать, что каждое звено причинно-следственной цепи - "каждое Настоящее" - не "ближе" и не "дальше" от Вечности и, соответственно, от метафизической причины своего существования, чем все остальные. По отношению к Вечности нет "более привилегированных" времен.
В то время как в концепции о прямой первый момент существования мира перемен явно "ближе" других. Действительно, этот момент связывает с Вечностью некая "нить" - его происхождение из Вечности-Начала. "Нить" же, связывающая с Вечностью другие моменты, длиннее, так как эти другие моменты происходят не из Вечности-Начала непосредственно, но из предыдущих моментов, и, следовательно, их "нить-происхождение" равна "нити" первого момента плюс "нить-происхождение", протянувшаяся через все Прошлое. Чем больше Прошлого, тем длиннее "нить" и тем "дальше" от Вечности (исключая разве что последний момент, когда неожиданно наступает Вечность-Конец).
Другими словами, те, которые "жили в первый момент", знали, что сзади них нет ничего, кроме Вечности, и это знание ставило их лицом к лицу с метафизической причиной своего существования и, соответственно, ставило "близко" к недостижимой Вечности. Для тех же, которые жили после них, опыт столкновения с метафизической причиной был хотя и возможен, но более затруднен, так как причиной их существования была не Вечность-Начало непосредственно, но поколения конкретных предков, которые как бы подменяли собой "реальную" метафизическую причину. Поэтому новые рождавшиеся существа апеллировали прежде всего к предыдущим поколениям и через их метафизический опыт, который естественным образом был тем более изначален и чист, чем ближе эти поколения стояли к моменту возникновения мира перемен, приходили к столкновению с "реальной" метафизической причиной своего существования и оказывались настолько "близки" к недостижимой Вечности, насколько это возможно для адептов концепции о прямой. Отсюда традиции и значимость, которая придавалась поколениям первых времен.
Зная же, что Время есть круг, что, присутствуя в Настоящем, мы одновременно присутствуем в "самом далеком прошлом" и в "самом далеком будущем", мы в любой момент своего существования одинаково "близки" к Вечности.
"Близки" - но где же все-таки она?
Чтобы ответить на это, отметим сначала, что, говоря о вечном возвращении всех вещей, неверно считать, что всё, некогда существовавшее, вновь и вновь повторяется, и этому повторению нет ни начала, ни конца. Ошибочно думать, что "самое далекое прошлое" повторяется в Настоящем и повторится в "самом далеком будущем". То есть совершенно неверно, рассматривая Время как круг, полагать, что всё существующее похоже на белку в колесе, которая вновь и вновь пробегает те же ступени.
Это неверно потому, что в данном случае мы, пусть даже бессознательно, смотрим на концепцию о круге сквозь призму привычной нам концепции о прямой. Отсюда и заключение, что "самое далекое прошлое" и Настоящее - идентичные миры, существующие в разные мгновения - что эти миры повторяются, тогда как время движется все вперед и вперед.
В действительности эти миры не повторяются. Они совпадают.
Совпадают целиком и полностью. И в том числе "совпадают мгновения", в которые существуют эти миры. Совпадают - значит являются одним и тем же. "Самое далекое прошлое", Настоящее и "самое далекое будущее" не разные, но идентичные миры. Это один и тот же мир.
Потому что, как известно, идентичных вещей не бывает: если две вещи одинаковы во всем (в том числе и в положении в пространстве и времени), это - одна и та же вещь. Если же они в чем-то разнятся, они только похожи. Абсолютная идентичность есть тождество вещи самой себе. И если миф о вечном возвращении и использует слово "повторение", то лишь для того, чтобы донести свою суть до тех, кто в состоянии мыслить о Времени только как о прямой. Лишь для того, чтобы почувствовать атмосферу концепции о круге, говорим о повторении также и мы.
Понять, что, пройдя Круг, всё становится не похожим или таким же, но именно тем же самым, очень важно: без этого не ощутить метафизической глубины, к которой ведет Круг.
"Ich komme wieder, mit dieser Sonne, mit dieser Erde, mit diesem Adler, mit dieser Schlange - nicht zu einem neuen Leben oder besseren Leben oder ahnlichen Leben:
- ich komme ewig wieder zu diesem gleichen und selbigen Leben, im Gro?ten und auch im Kleinsten..."
"Я возвращаюсь вместе с этим солнцем, этой землей, этим орлом и этой змеей не к какой-то новой жизни или лучшей жизни или похожей жизни:
- я вечно возвращаюсь к этой же самой жизни, в самом большом и также в самом малом..."
Так сказано об этом изнутри пространства возвращения всех вещей.
Теоретически, на уровне разума, понять это довольно легко: если мгновение подобно точке на круге, пройдя круг, мы оказываемся в той же точке, в том же мгновении. Именно в том же, а не в похожем на него каком-то другом. Всё возвращается именно к самому себе. Теоретически это понятно.
Однако понять это полностью, всем существом очень непросто. Как, в самом деле, мы можем понять, что в данный момент являемся "сразу тремя" - тем, что мы есть, тем, чем мы были когда-то, и тем, чем мы станем через миллионы и миллионы лет? Как нам понять, что данный момент совмещает в себе бесконечно много моментов Прошлого и Будущего? Как понять, что данный момент - нечто совершенно иное, чем просто мгновение, которое скоро пройдет и бесследно исчезнет?
Но возвратимся к Вечности, "исчезнувшей" вместе с Началом и Концом.
Итак, хотя бы на уровне разума ясно, что "самое далекое прошлое", Настоящее и "самое далекое будущее" совпадают, что это - один и тот же, существующий в одно и то же мгновение мир. Мир, существующий в мгновение, которое называется "Сейчас". Это мгновение и этот мир - то, что было, будет и есть.
Но где же еще может присутствовать Вечность, как не в том, что было, будет и есть?
Вечность в "Сейчас", в Мгновении - в том, что было, будет и есть. В том, что вокруг нас, в "здесь и теперь". Вечность там, где мы.
К этому приводит нас логика концепции возвращения всех вещей.
Заметим, что находятся адепты концепции о прямой, которые также утверждают, что Вечность присутствует в "здесь и теперь". Однако, объясняя это, они неизменно впадают в "иррациональность" и "мистицизм". Потому что основанием для их утверждений служит "непосредственное переживание" присутствия Вечности в "здесь и теперь" - не разум и логика, которые говорят им, что Вечность, напротив, не здесь, но там, где Начало и Конец. И если они превращают свое "переживание" присутствия Вечности в новый метафизический ориентир, то разум и логика становятся для них как раз тем, что мешает держаться этого ориентира, - тем, что прежде всего необходимо преодолеть. Отсюда их "иррациональность" и "мистицизм".
Логика концепции о прямой устроена так, чтобы не допустить столкновения с Вечностью, в то время как логика возвращения всех вещей, как мы видим, делает такое столкновение неизбежным.
Для адептов концепции о круге Вечность - не Иное, ожидающее нас впереди, - не то, что в конце концов придет на смену миру перемен и утвердится уже "навсегда". Вечность - не альтернатива Времени, столкнуться с которой экзистенциально возможно лишь с последним ударом часов. Вечность присутствует в "здесь и теперь", в каждом "здесь и теперь" или, лучше сказать, каждое "здесь и теперь" присутствует в Вечности. Вечность есть то, в чем свершается всё, что свершается, и происходит всё, что происходит, - то, в чем присутствуют все пространства и все времена, - то, во что погружен Круг Времен.
Что же касается экзистенциального столкновения с Вечностью, оно не просто возможно, но фактически происходит в каждый момент. Для знающих Время как круг, присутствие Вечности так же реально, как ожидание Вечности для адептов концепции о прямой. Присутствие Вечности реально все равно, хотим мы того или нет, и можно лишь стремиться уйти от этой реальности или жить и действовать, зная и ощущая ее.
Другими словами, сама Вечность как таковая и есть та метафизическая реалия, с которой миф о возвращении всех вещей ставит нас лицом к лицу. И в этом его суть.
Это можно понять, даже если суеверия концепции о прямой еще имеют над нами власть. Потому что когда мы слышим, что Мгновение не рассеивается как дым и не исчезает бесследно, но лишь уходит в забвение, подобно солнцу, на ту сторону Круга Времен - с тем, чтобы некогда снова взойти, когда слышим, что всё уже было когда-то и через миллионы и миллионы лет повторится вновь, то, пусть мы и не верим в это и лишь попадаем под власть поэтического образа, в нас еще может проснуться особое чувство - странная ностальгия, но не то тому, чего нет, а по тому, что есть и окружает нас в данный момент, в сущности, глубочайший порыв к раскрытию "здесь и теперь" в измерении Вечности.
Ни знание того, что Время есть круг, ни следующее из этого знания ощущение присутствия Вечности тем не менее еще не открывают ни "устройства" Вселенной, ни смысла нашего собственного бытия. Точно так же, как и адепты концепции о прямой, мы не знаем, ни кто мы такие, ни для чего существует всё, что вокруг.
Однако это знание теперь не является жизненно важным, и его отсутствие не превращает нас в жалких, безвольных и ничтожных существ.
Чтобы понять это, сначала вопрос: существует ли вообще "абсолютное знание всего" - некая "конечная" точка нашего пути, где нам открыт реальный смысл бытия и где мы наконец достигаем полного "разрешения" всего? Существует ли "абсолютное знание", для которого нет больше ничего невозможного, неизвестного и недостигнутого и которое является высшей целью всего, что когда-либо было, будет и есть?
Ничто не мешает предположить, что такое "абсолютное знание" существует, и что в своих странствиях по Кругу Времен некогда мы приходим к нему. Как и адепты концепции о прямой, мы можем надеяться и ждать торжества этого "абсолютного знания", окончательного "разрешения", которое придет "не от нас", и, соответственно, можем чувствовать себя ущербными и неполноценными, сознавая, что блуждаем пока что "во тьме".
Однако с точки зрения концепции о круге такая позиция не оправдана до конца.
Потому что торжество "абсолютного знания" не есть Вечность, пришедшая на смену завершившимся Временам. Это не Начало и не Конец Круга - это всего лишь один миг. Миг, до которого было нечто другое и после которого будет нечто еще. "Абсолютное знание" не самодостаточно, поскольку, восторжествовав, приводит к отказу и уходу от самого себя. Чего-то не хватает ему для того, чтобы быть по-настоящему абсолютным, - чего-то, ради чего порождает оно дальше себя идущие времена - времена неведения и забытья. Вероятно, это "незнание" самого этого неведения и забытья или "незнание" действия, которое предполагает некую цель, и потому невозможно, когда и так торжествует высшая цель. Вероятно, это что-то еще. Но в любом случае "абсолютному знанию" не хватает чего-то, и благодаря этому оно не абсолютно.
Быть может, некогда мы будем знать, кто мы такие, что такое и для чего существует всё, что вокруг, быть может, достигнем самых высоких вершин, однако всё это не абсолютно - это не "Конец", и вслед за этим, открыв в себе сейчас совершенно непонятные мотивы и стремления двигаться дальше, "вниз", мы снова уйдем в новые старые времена.
"Абсолютного знания" и вместе с ним окончательного "разрешения" всего, как учит нас Круг, просто-напросто нет. Ни в Грядущем, ни в Прошлом. Нет ни Начала, ни Конца пути, как нет и Вечности, которая придет на смену Кругу Времен.
Поэтому позиция, где главное - ожидание прихода "абсолютного знания" и окончательного "разрешения" всего, небезупречна. Такое "разрешение" не наступит никогда. Бесполезны надежды и бесполезен страх. Нет никакого восхитительного, полного ужаса и кошмара или же лишенного всякого самоосознания инобытия, куда мы некогда навечно уйдем. Где бы мы ни оказались, под власть каких бы сил ни попали, рано или поздно Круг снова вернет нас "обратно" - к тому, кто мы есть и где мы есть в данный момент.
Этим мы не хотим, конечно, сказать, что ни Смерти, ни торжества Иного, которого ждут адепты концепции о прямой, вообще нет. Всё это есть. Есть всё, что есть в пространстве концепции о прямой. Различие в том, что поставлено превыше всего. Смерть и вместе с ней приход Иного - это то, что, по всей видимости, ждет нас впереди. Однако ожидающее нас Иное - не Вечность, которая придет на смену всему. И в этом одно из самых существенных отличий концепции о круге от концепции о прямой: согласно Кругу Вечность - одно, тогда как Иное - нечто другое, а согласно Прямой грядущая Вечность и Иное - одно и то же. Для знающих Время как Круг Иное могущественно и глубоко, неизмеримо, возможно, могущественней и глубже всего, о чем можно помыслить и что можно вообразить, однако оно не превыше всего. Превыше всего - Вечность и Круг.
Иное - это не то, что некогда придет и утвердится уже навсегда, Иное - не грядущая Вечность. И вместе с тем оно не призрак и сон, оно в Вечности, и где-то на Круге Времен - там, где оно есть, власть его абсолютна.
Здесь очень важно, однако, понять, что в Вечности не только Иное, но также и мы, и там, где мы есть - в "здесь и теперь", - так же абсолютна и наша власть.
Заметим, что практически все загробные миры, которые предполагают для себя адепты Прямой, возможны и для нас, знающих Время как Круг. Потому что принципиальное отличие загробных миров в том, что они в Вечности. Но в Вечности все наши миры.
Для нас скорее невозможен "обычный мир" сторонников концепции о прямой, поскольку под знаком Круга всё окружающее вместе с нами самими из призрачного и иллюзорного превращается в нечто реальное. Это уже не то, что обречено рассеяться как дым и исчезнуть без всякого следа, но то, что вечно есть. Реальное. Что, собственно, если смотреть в самую суть, мы понимаем под этим словом как не то, что неуничтожимо и вечно есть.
Мы больше не ждем прихода реальности, которую воображаем как ад или рай, например, - мы уже в реальности, и то, что вокруг, - ад или рай. Всё, посреди чего мы находимся, реально - вещи и существа возникают и исчезают, конечно, но вместе с тем присутствуют в Вечности и, следовательно, не могут "навечно пропасть, не оставив вместо себя даже пустоты". Потому что Вечность не где-то в недоступных "метафизических сферах", но в "здесь и теперь", потому что каждый момент - это то, что было, будет и есть.
Реальны ландшафты, реальна голубизна, реальна мысль, реально чувство, реальна фантазия и реальны мы сами - реально всё. Всё, что вокруг, настоящее - не призрак и сон, - и, зная об этом, мы видим вещи такими, каковы они в действительности есть.
Не Смерть и Вечность-Иное стоят за всем, к чему обращается наш взгляд, но Круг и вечное торжество всех смыслов и образов, настроений и состояний, оттенков и граней, уникальных и неповторимых, которые оно заключает в себе. Ничто благодаря стоящей за ним Смерти не превращается в нуль, ничто, сколь велико и могущественно оно бы ни было, не становится лишь свидетельством недосягаемости и верховности Вечности-Иного и Смерти, которые получают тем больший вес, чем больше могущества и величия обращается ими в прах. Всё есть то, что оно есть. Ничто не стоит за вещами, кроме них самих - кроме Круга, который делает всё тем, что оно есть. Ничто не возвеличивает вещь, если она ничтожна, и ничто не лишает величия того, что действительно велико.
Если перед нами, к примеру, море, небо и даль, и если мы знаем, что всё это - море, мы сами и то, как мы стоим сейчас среди скал, не призрак и сон, но нечто, что было и будет, что в неком "безвременном" смысле есть, если мы, пусть даже бессознательно, внутренне не вглядываемся "Туда" - где всего этого уже нет, если знаем, что всё это погружено в Вечность и никогда не перестанет существовать, то весь пейзаж из символа неких "глубоких смыслов" сам превращается в явленный глубокий смысл. То небо - не образ лишь Неба, которое в блеске и славе когда-то грядет, и даль - не символ лишь Дали, которая некогда, "в Вечности", предстанет перед нами во всей своей беспредельности и чистоте, но небо становится Небом, и даль превращается в Даль. То величие, безграничность, спокойствие и мощь, исходящие из всего, что вокруг, из призрачной пародии на эти реальности превращаются в сами эти реальности - и это уже не величие, которое обречено рассеяться как дым, но величие в Вечности - величие, которое существует всегда, и это уже не спокойствие, которое будет "забыто" в потоке страстей, но спокойствие в Вечности - спокойствие, которое было, будет и есть.
Окружающее предстает в своем истинном виде потому, что нас - поскольку мы знаем, что всё, посреди чего мы находимся, вечно - интересует теперь именно оно: не каким образом оно произошло или какую имеет дальше себя идущую цель, но именно оно само, существующее в данный момент. Можно сказать, мы смотрим на мир приблизительно так, как мог бы смотреть адепт Прямой, вдруг осознавший, что Вечность, которой он ждал, наступила уже и кроме того, что он видит, нет и не будет уже ничего. И нам понятен его беспредельный ужас или восторг, поскольку для нас, как и для него, всё, что вокруг, предстает в совершенно ином измерении - не мимолетным и потому иллюзорным, а неизменным и завершенным, безотносительно течению времени, безотносительно ко всему, всегда остающимся самим собой, пребывающим в Вечности.
"Останавливая время" и утверждая "Сейчас", Вечность открывает нам истинный вид окружающего, к Вечности же приводит нас Круг. Поэтому мы говорим, что, возвращая через миллионы и миллионы лет всё к самому себе, Круг тем самым в каждый момент возвращает вещи к их сущности - к тому, что они в действительности есть.
Присутствие Вечности рассеивает всё двусмысленное, иллюзорное и фальшивое, всякие претензии и намеки на "другую", скрытую и невидимую, сущность и глубину, и мы не можем более верить, что мы сами и всё окружающее "на самом деле" совсем не то, что, как нам кажется, оно есть. Всё реально и есть именно то, что оно есть, и сама фраза "нам кажется, что это одно, в то время как на самом деле это совсем другое" перестает иметь всякий смысл. Сейчас это для нас одно, потом, возможно, будет другим, однако то, что мы есть и как видим сейчас, - в Вечности и, следовательно, есть нечто реальное и настоящее. То же, что будет "потом", не более и не менее реально - это просто другое.
Далее спросим себя, так ли уж притягательна перспектива снова, через миллионы и миллионы лет, вернуться к самим себе - к тому, как мы сидим сейчас и смотрим на эти слова? Столь ли заманчиво вместо призрачности, ожидания прихода Вечности, открывающей истинную природу сущего и делающей всё тем, что оно есть, и связанных с этим приходом страхов и надежд, оказаться посреди реальности - посреди того, что неуничтожимо и вечно есть, - в Вечности, которая наступила уже и уже сделала всё тем, что оно есть? *
Это зависит от того, кто, собственно, мы такие.
Если мы постоянно растворены в происходящем и "просто живем", совершенно не сознавая этого странного факта, если слились с потоком инерции, то Круг, возвращая всё к самому себе и делая всё тем, что оно есть, делает и нас еще более адекватными этому потоку, практически лишая последнего шанса "пробудиться" и стать чем-то иным.
Потому что, в отличие от прямой, круг не предполагает никакого конца инерционного бытия. Знание же, что существование как оно есть, есть всегда, и ни Иное, ни Ничто, ни Смерть, ждущие нас впереди, в этом смысле не меняют ничего, устраняет из жизни глубокое и непонятное беспокойство, навеянное еще более непонятной мыслью о конце нашего бытия. Однако это беспокойство и есть наш последний шанс. Потому что только благодаря ему существование может быть поставлено под вопрос, и мы можем вдруг понять, что есть тайна в том, что мы и всё, что вокруг, есть. Без этого же понимания мы - поток инерции и не более того.
Путь замкнутой на себя причинно-следственной цепи - погруженный в Вечность мир, где мы, адекватные потоку инерции, "вечно живем", - может быть довольно велик или крайне мал - вплоть до "одного и того же, остающегося все время приблизительно тем же": до, например, камня, который сначала образуется из мягких пород, потом долго рассыпается в песок, потом образуется и рассыпается опять. Однако все такие миры одинаковы в отношении "возврата к истоку": когда Круг Времен проходит высочайшую точку, где никаких проявлений нет, а есть только единство всех возможностей бытия, мы не "пробуждаемся" все равно - не превращаемся в "Того, Кто "бодрствует" и "зрит" все эти возможности" - "Кто один является всем", но превращаемся в непроявленную возможность быть тем, что мы есть - в нечто, что не существует в данный момент, но некогда, "позже", будет существовать. То есть для нас, являющихся потоком инерции, приход, торжество и уход высочайшей точки Круга Времен незаметны - мы как бы погружаемся на это время в сон без сновидений и, "просыпаясь", не помним ничего. "Просыпаясь", мы просто продолжаем дальше существовать, как если бы не было сна.
Таким образом, если мы слиты с потоком инерции, то в пространстве Круга остаемся в этом потоке всегда.
И для нас перспектива снова, через миллионы и миллионы лет, вернуться к самим себе не заманчива и не страшна. Потому что мы "знаем", что мы сами и всё, что вокруг, "от Вечности", что всё всегда было и всегда будет таким, каково оно есть, и, главное, что кроме этого нет и не может быть ничего. *
Если же нас не устраивает никакой поток инерции, никакой замкнутый мир, поскольку мы знаем о "тайне Бытия" и хотим открытия смысла и сущности всех вещей, однако если при этом мы не решаемся противостоять обстоятельствам, не верим в себя и не в состоянии действовать, то положение наше ужасно. Круг лишает надежды на "разрешение", которое будет "дано". Впереди, в "самом далеком будущем", только то, что есть сейчас, и если сейчас даже в своих собственных глазах мы жалкие, ущербные существа, незнающие подлинной высоты, то это не "временно", то таковы мы в Вечности, и рассчитывать, в сущности, не на что.
Внешне мы живем как и те, кто в инерции, - та же замкнутая на себя цепь следствий и причин, тот же погруженный в Вечность мир. Точно так же мы движемся сквозь времена неизвестно куда, точно так же наша судьба в руках неизвестных нам сил и точно так же наша ситуация радикально не изменится никогда. Только в отличие от тождественных инерции мы сознаем фатальную безысходность нашего положения и понимаем, что "тайна Бытия" скорее всего никогда не откроется нам. Другими словами, мы знаем, что для нас всё всегда будет таким, каково оно есть, и знаем вместе с тем, что есть совершенно иные миры, совершенно иные высоты и бездны, однако они - не для нас, и наша ностальгия по ним никогда не найдет разрешения.
И это знание превращает наше движение в никуда в полный кошмар.
Если мы были ущербны и жалки "и так", теперь мы становимся ущербными и жалкими вдвойне - теперь, когда Круг ставит нас лицом к лицу с нашей ничтожной сущностью и когда, видя ее, мы не находим в себе достаточно воли к реальной попытке изменить положение дел.
Присутствие Вечности со всей беспощадностью возвращает ничтожное, как и всё остальное, к его подлинной сути. Ничтожество более не призрак и фарс - не крест, который мы несем, рассчитывая, что благодаря этому достигнем когда-то небесных высот. Ничтожное ничтожно не "временно", но всегда, в Вечности. Ничтожное - это реальность, и "последние" не могут рассчитывать, что в грядущей Вечности станут "первыми". Они уже в Вечности и поэтому остаются "последними" всегда.
Когда мы не в состоянии ни действовать, ни переносить собственное ничтожество, и наша "вечная жизнь" - полный кошмар, от которого невозможно спрятаться ни в каком забытьи, лучшее, что можно сделать, это, пожалуй, последовать за теми, кто решается придавать бытию собственный смысл, поскольку причастность к героическому действию (как иногда называют метафизическое действие высших существ) - шанс на освобождение от нашего сна. Пусть даже абсолютно неизвестно, что сулит нам такое освобождение - шаг в направлении "тайны Бытия" или еще худший инерционный сон. Однако эту неизвестность мы все-таки должны взять на себя, так как если не готовы даже поставить на карту нашу судьбу, выхода из ничтожности и кошмара нет.
Если, наконец, мы принадлежим к тем немногим, у кого достаточно воли и сил и кто решается действовать, то вечное возвращение избавляет от обреченности и открывает перед нами чистый горизонт: собственная воля более не бремя, не призрак и сон, но то, что создает реальность.
Мы можем, к примеру, жить и действовать ради Грядущего. Не ради грядущей Вечности, так как Вечность уже вокруг нас, а ради Грядущего просто. Такой позиции мы придерживаемся, если хотим чего-то конкретного - чего-то, чего нет сейчас, но есть, как мы думаем, где-то на Круге Времен. Ничто не препятствует обратить свой взор к высочайшей точке Круга Времен, когда ничего еще нет, но зримы в потенции все возможности бытия, и посвятить себя тому, чтобы некогда, преодолев силу сна, войти в эти времена. Если, положим, наш идеал - "эпоха всеобщего расцвета", ничто не мешает стремиться к осуществлению этой мечты. Возможно, мы не желаем решительно ничего, кроме возврата каких-то мгновений прошлого, имеющих высшую ценность для нас, тогда в нашей власти превратить свою жизнь в ожидание возврата этих мгновений, поскольку, как учит нас Круг, они не только лишь в прошлом, но также и где-то далеко-далеко впереди. Необязательно, разумеется, желаемое будет достигнуто. И не всегда достижение означает, что это - момент нашего высшего торжества: вполне вероятно, мы неожиданно ощутим одно только разочарование и пустоту. Однако суть дела заключается в том, что в пространстве Круга стремления наши реальны, поскольку возможен не только провал, но и полный успех. Пусть мы на вершине лишь один краткий миг, но этот миг в Вечности, и потому реален. Достигнутое завоевано окончательно и не может быть обращено в прах. Даже если вся остальная наша "вечная жизнь" мрачна и печальна, полна разочарований, бесплодных усилий и механической пустоты, этот миг перевешивает всё. Этот миг - то, ради чего "стоит жить".
Между тем Круг "может дать" не один только миг, ради которого пусть даже стоит жить, он "может дать" всё - все мгновения нашего вечного бытия. Но это возможно, лишь если мы занимаем иную, отвечающую именно пространству Круга позицию. Если мы живем и действуем ради Грядущего, то, отворачиваясь от Настоящего, отворачиваемся и от той метафизической реалии, к которой ведет нас Круг, исключая лишь миг достижения цели и нашего торжества. Только в этот один единственный миг мы стоим с Вечностью лицом к лицу, приветствуем ее и открыты ей. Что касается остальной нашей жизни, она - лишь этап и ступень, и, проходя сквозь нее, мы вечно стремимся вперед - к тому, что наступит когда-то потом. Но Вечность и там, во всей остальной нашей жизни, чего, ослепленные нашей мечтой и заставляя Круг вращаться быстрей и быстрей, мы не хотим замечать.
Другая позиция - когда мы находим высшую ценность и смысл не в каких-то мгновениях или временах, но в каждом мгновении, во всех временах, и благодаря этому открыты присутствию Вечности в каждый момент.
Всё, что мы свершаем, мы свершаем не ради грядущей Вечности или Грядущего просто, но ради самого свершения. Несмотря на то, что наше свершение иногда ориентировано в Будущее и имеет дальше себя идущую цель, мы находим и смысл, и опраданность, и красоту в самом действии - нам нравится сам момент действия, и мы хотим, чтобы этот момент - именно этот момент, а не только лишь тот "результат", к которому мы стремимся в своем действии, - был в Вечности. И он, согласно концепции о круге, в Вечности. Нам нравится момент, в который мы действуем, потому, что в этот момент мы следуем собственной воле и собственному смыслу - следуем самим себе, не считаясь при этом ни с чем - ни с тем, что вокруг, ни с тем, есть ли у нас хоть единственный шанс на успех. Нам не важно, осуществятся ли наши надежды, важно лишь то, что происходит сейчас...
Придавая смысл и действуя в согласии с ним, мы, разумеется, отдаем себе отчет в том, что, в сущности, в данный момент являемся ограниченными, далекими от божественных сфер, блуждающими во тьме существами, и поэтому наши мечты, наша высшая цель, весьма и весьма далеки от "реальных высот" Мы знаем, к тому же, что скоро, постигнув иные глубины, и сами увидим, насколько наивными были наши представления о мире и о себе. Но всё это нам безразлично, поскольку о величии мгновения лучше судить не с высочайшей вершины, откуда всё видится ничтожным и мелким, но изнутри самого мгновения - оттуда, где всё, что оно заключает в себе, видно лучше всего - откуда лучше всего видно преодоление, утверждение и прорыв, свободная воля, действие и собственный смысл, а не относительная высота.
Можно подумать, что раз все наши действия "заранее", "до того, как мы их совершим", уже зафиксированы в Вечности, то и совершаем мы их по необходимости, без всякого "произвола" со своей стороны. "Всё, что мы свершаем сейчас, некогда мы свершали уже", - это, казалось бы, подтверждает, что наши свободная воля и собственный смысл фиктивны, и делаем мы лишь то, что "изначально", от Вечности предопределено. Однако напомним: пройдя Круг, мгновение не повторяет мгновение - мгновения совпадают. Всё, что мы свершаем в данный момент, мы свершаем не снова и снова, но один только раз. И этот один раз запечатлен в Вечности. Запечатлен не "заранее" - не до свершения, но, так как это "заранее" совпадает с моментом свершения, именно в сам этот момент.
Да, то, что мы свершаем сейчас, некогда мы свершали уже, но момент, в который мы это свершали, не в Прошлом - он снова в Сейчас. Или, можно сказать, мы снова в Прошлом - в моменте, когда "впервые" свершали то, что свершаем сейчас. Мы снова там, где наши действия еще не предопределены.
Да, наши действия "фиксируются" в Вечности, и "впоследствии" мы свершаем их снова и снова, но эти "снова и снова" в действительности есть один "вечнодлящийся" миг - миг, который благодаря этим "снова и снова" непреходящ.
Нет никакого "заранее", никакого "хранящегося в Вечности" шаблона, который предопределял бы, как нам надлежит поступить, есть только сам момент нашего действия - один "вечнодлящийся" миг, в котором снова есть то, что некогда было и то, что когда-то придет. И всё, что мы совершим в этот миг, окажется в Вечности. Это не значит, конечно, что где-то будет "храниться" память о нашем действии - в Вечности окажется не призрак, в котором нас нет, но именно сам этот миг - то, что Сейчас. И есть этот миг лишь тогда, когда мы снова в нем.
Итак, действие, которое мы свершаем в данный момент, мы свершаем потому, что оно "уже" есть в Вечности, но вместе с тем оно оказывается в Вечности именно потому, что мы свершаем его в данный момент.
Наша свободная воля, действие и смысл таковы, как отсюда следует, потому, что таков погруженный в Вечность Круг Времен, но вместе с тем Круг Времен таков потому, что такова наша воля и таков наш смысл. Каково всё вообще, зависит от нас. Не один только момент может быть моментом нашего торжества - не только времена расцвета и апогея всего, но все моменты и все времена - каждый момент.
Отсюда, заметим, вовсе не следует крайний солипсизм: вопрос о "воздействии на весь окружающий мир" остается открытым. В состоянии ли мы изменить всё вообще или хотя бы инициировать такое изменение с тем, чтобы оно осуществилось пусть даже в далеком будущем, весьма и весьма проблематично. Однако это не означает, что нет и не может быть никакого "нашего торжества", тем более в каждый момент. В нашей власти привнести в мир иную реальность, которую мы открыли и которой хотим. И эта реальность, пусть явленная лишь как греза и неизвестная, кроме нас, никому, не будет ни иллюзией, ни сном, который вскоре рассеется, как дым. Эта реальность - иные горизонты и иные бездны, ставшие зримыми здесь и теперь, отныне будут существовать всегда, поскольку Круг некогда снова вернется к этому "здесь и теперь" - туда, где они снова есть. (Вполне очевидно отличие от мира перемен пространства Прямой, где "вечное есть" невозможно без глубочайшей укорененности в окружающем - без нерушимой "преемственности", обеспечивающей "присутствие во все времена", чем, пожалуй, во многом и объясняется "борьба за существование" адептов Прямой.) И разве мы не вправе сказать, что утверждение иной реальности - реальности, которая вечна, - момент нашего торжества? Насколько эта реальность изменит весь существующий мир, в конечном счете не столь уж и важно в сравнении с тем, есть она, или же ее просто нет...
Итак, если мы ощущаем присутствие Вечности в каждый момент, если ставим свою волю превыше всего и придаем существующему свой смысл, то возможности, которые открываются перед нами, беспредельны. Мы можем действовать - разрушать и созидать, и наши действия будут реальны. Мы свободны и, придавая свой смысл, сознаем, что нет таких сил, которые обратили бы этот смысл в иллюзию и пустоту. Мы можем всё: каков Круг Времен, зависит и от нас. И если достигнутое нами обладает метафизической глубиной, если в нем есть вершины и бездны и есть сверхъестественная красота, таков же и погруженный в Вечность Круг Времен.
Однако занять такую позицию для адепта Круга - шаг весьма смелый: да, это поистине беспредельные возможности, но не бывает вершин отдельно от бездн. Наша воля и собственный смысл становятся превыше всего, нам не на что и не на кого больше рассчитывать: каков Круг Времен, зависит от нас. И если мы окажемся метафизически несостоятельны, и всё, что мы можем, будет "не то", мы обнаружим себя на дне бытия, в вечном плену бессмысленности и кошмара, безысходности и пустоты - среди одних только собственных свершений, творений, желаний и дел, ничтожных и мелких. Для нас не будет более пути никуда, и мы, наделенные властью, так и будем стоять в Вечности перед метафизической несостоятельностью себя самих и всего, что вокруг, сознавая весь ужас своего положения и что таковым оно и останется навсегда.
Не может ли быть, возникает вопрос, что, утвердив собственную волю и собственный смысл надо всем, мы неизбежно придем к метафизической несостоятельности себя самих?
К счастью, это не так: в пространстве Круга метафизическая состоятельность - не что-то присущее или же не присущее нам изначально. Состоятельны мы или нет, как и всё прочее, зависит от нас - от того, насколько, придавая свой смысл, мы действительно придаем смысл. Насколько, другими словами, создавая иную реальность или указывая на то, что уже существует, мы умеем сказать: "В этом и именно в этом цель наша и смысл!"
Всё, таким образом, зависит от нас. Это значит, мы и только мы можем превратить реальность в нечто величественное, могущественное и сияющее - в то, чем мы можем быть по праву горды и что противопоставляем всему, что находится внутри Круга Времен, и всему, что "находится" вне, - в то, что мы противопоставляем "тайне Бытия".
Тайне, которая перед нами, знающими Время как Круг, предстает во всей своей метафизической чистоте.
Потому что - так как Круг не имеет Начала и не будет иметь Конца - мы видим эту тайну не как то, что "предшествует" появлению Бытия и подобно его Причине или чему-то еще, но как то, для чего у нас нет ни образов, ни слов, что действительно находится в метафизике - за пределами всего, и что, поэтому, мы не можем сравнить ни с чем. "Тайна Бытия" для нас в абсолютной необъяснимости слова "есть" - в необъяснимости, почему всё, что есть, все-таки есть. Почему все-таки есть Круг Времен. Эта тайна для нас, с одной стороны, более глубока, чем то, что есть (потому что Круг Времен, как ни парадоксально, "существует благодаря ей"), с другой стороны, эта тайна сама существует только потому, что то, что есть, есть. Поскольку если нет Бытия, нет и "тайны Бытия". Но Бытие есть и, более того, вечно есть. И вместе с ним вечно есть "тайна Бытия". Тайна, которая, как мы видим теперь, неотделима от самого Бытия и тем более величественна, могущественна и глубока, чем более величественно, могущественно и глубоко само Бытие. И если мы есть в "большей степени", чем сны или грезы, чем окружающий мир, чем даже наше собственное существо, если мы, живущие в Вечности, и есть в сущности это "есть", то кому, как не нам, видеть и создавать величие и тайну этого "есть" изнутри.
Кто, как не мы, другими словами, может придать Кругу Времен подлинную метафизическую глубину.
1987
ВЕЧНОЕ ВОЗВРАЩЕНИЕ В ПОТУСТОРОННЕМ
Предположим, нам рассказывают о человеке, который боится ада. Причем боится по-настоящему: его страх - не спектакль (пусть даже зашедший уже слишком далеко), разыгрываемый перед другими и самим собой для того, например, чтобы подчеркнуть свою особость. Человек боится ада всем своим существом, бодрствуя и во сне, и порождаемые этим страхом безумно-фантастические образы и ужасающие перспективы являются для него фатальной реальностью. За всем, что человек совершает в жизни, за всеми его поступками, решениями и действиями стоит не тщеславие, не зависть или корысть, как обычно, а именно этот страх. Словом, человек боится по-настоящему.
К какому заключению мы бы пришли, выслушав подробный рассказ о таком человеке?
Скорее всего, не поверили бы, что он вообще существует, поставили бы точку на том, что этот человек, несомненно, безумен, или отделались каким-нибудь ироническим замечанием, сказав, например, что ему следовало родиться лет пятьсот назад. Однако если бы мы не ограничились, как это принято в нашем мире, поверхностным суждением и тут же не выбросили рассказанное из головы, а постарались что-то понять, нам, вероятно, стало бы ясно, что, хотя мы и не верим в реальность фантазий, порожденных страхом этого человека, и, соответственно, они не очень пугают нас, есть все-таки нечто, вызывающее в глубинах нашего существа пусть слабо заметную, но холодную дрожь. Есть некая бездна, присутствие которой, думая о том человеке, мы ощущаем иррационально и смутно, но которую он, без сомнений, видит прямо перед собой. И, в отличие от бредовых фантазий боящегося ада, сама эта бездна реальна, о чем однозначно свидетельствует возникающий внутри нас лед. Реальна в том смысле, что некогда может открыться также и нам... И если это произойдет, то, судя по вкусу ощущаемого нами холода, весь наш драгоценный "внутренний мир" будет катастрофическим образом изменен. Перспектива подобного изменения не вызывает в нас особенной радости - только страх. Мы боимся этой бездны. И вместе с тем ее хотим - бездна гипнотически притягивает нас. Так же, как притягивает потустороннее, заставляя в полночный час спускаться в черноту склепа, зная наверное, что кроме ужаса и кошмара рассчитывать, в сущности, не на что.
Таким образом, задумавшись о человеке, который боится ада, можно прийти к выводу, что несмотря на фантазии, мысли и чувства, расцениваемые нами как более или менее занимательный бред, он видит и переживает что-то такое, ужасное и одновременно в высшей степени важное, что лишь смутно предчувствуем, но не видим и не знаем мы.
Чтобы разобраться в этом, начнем со страха - что он такое вообще, каким образом действует и насколько существенно, чего именно мы боимся?
Страх - всем известное и потому не требующее подробных объяснений чувство, которое, как и всякое чувство, наделяет силой что-то совершать, во что-то погружаться или чему-то противостоять. Как и всякое чувство, страх выводит из инерционного равновесия и, делая ситуацию, в которой находятся, жизненно важной, вынуждает к действиям. Кто испытывает страх, не остается прежним - если страх, побеждая, провоцирует малодушные и недостойные поступки, мысли и чувства, человек становится более слаб, порочен и подл, а если он не идет у страха на поводу и (благодаря, заметим, именно страху) находит в себе силу противодействовать ему, то, приобретая вместе с этой силой решительность и стойкость, становится "более экзистенциальным", способным большее взять на себя существом. Но позитивен или негативен все-таки страх - должны мы его приветствовать или же отвергать? Если отбросить как малосущественное симпатии и антипатии, которые вызывает испытывающий страх человек, насколько тяжело или приятно испытывать его нам самим и даже "результат" воздействия страха, и смотреть на него как на силу, которая, пробуждая скрытые потенции, низводит либо возвышает существ, "ускоренно" возвращая их к самим себе - к тому, чем они рано или поздно должны были бы стать, - то, несомненно, страх позитивен.
Непосредственная причина страха - всегда мысль. Чаще образная мысль, рисующая крайне нежелательную ситуацию, которая может произойти. Мы можем бояться лишиться положения и денег, потерять кого-то из близких или испытать сильную боль. Можем бояться оказаться не тем, кем себя считаем, и можем быть в страхе от мысли о возможности гибели всего человечества и вместе с ним тайной надежды на бессмертие, каковое понятие мы нередко ошибочно связываем со своим потомством или же с памятью, хранимой людьми о нас и наших делах. Вариантов здесь миллион.
Рассматривая в воображении вызывающую страх ситуацию, мы испытываем некое подобие чувств, которые могли бы испытать, произойди эта ситуация на самом деле. Всегда только подобие. И обычно весьма отдаленное - чувства значительно искажены, притуплены и отягчены страхом того, что, возможно, некогда придется испытать эти чувства в реальности. Если то, чего мы боялись, действительно случается, мы всякий раз убеждаемся: чувства весьма и весьма отличаются от тех, которые мы представляли себе. Потому что, когда вызывавшая страх ситуация происходит, самого страха больше нет - только чувства во всей своей силе и чистоте. Если мы боялись боли - удаления без наркоза больного зуба, например, - то, когда нам действительно таким образом удаляют зуб, страха нет - только боль... и, лишь когда она утихает, возвращается страх...
Приобретая достаточную мощь, страх в состоянии освободиться от спровоцировавшей его мысли. Воображение обращается и к другим, разрозненным мыслям, усиливающим переживаемый страх. Среди них - не только знакомые страшные мысли, но и прежде казавшиеся совершенно безобидными, но теперь, в присутствии страха, внезапно наполнившиеся им. Могут рождаться также и новые страшные мысли.
Рисуя в нашем воображении какую-нибудь жуткую ситуацию, страх побуждает ее избегать. Беспрекословно следовать этому побуждению - значит, идти у страха на поводу: искажая чувства, страх, как правило, скрывает метафизические перспективы, которые могут открыться, произойди подобная ситуация реально. Поэтому часто (но далеко не всегда) пробужденную страхом силу следует использовать для преодоления самого страха и погружения именно в то, от чего он стремится предостеречь. Когда и как действовать, можно понять, лишь отстраняясь от страха и обращаясь к интуитивной способности увидеть в пока не актуализированном скрытую ценность и смысл.
Каждый человек время от времени испытывает страх, и каждый боится чего-то своего. Так ли уж существенно различие между тем, кто боится ада, и боящимся оказаться в застенках инквизиции, например?
Весьма существенно. Страх перед ситуациями этого, нашего мира - одно, а перед ситуациями иного - совершенно другое.
Что означает, однако, "наш" и "иной" мир - ведь речь идет о воображаемом, а в сфере фантазий явной границы между ними нет?
Скажем, что к нашему миру относятся воображаемые ситуации, похожие на происходящие в окружающей нас действительности.
"Похожие", сразу отметим, не то же самое, что "возможные". То есть к нашему миру относятся и ситуации, которые при условии действенности законов природы просто не могут произойти. Например, грезы о свершавшемся много столетий назад, которые не имеют шанса воплотиться в реальность, поскольку окружающий мир стал совершенно другим. Или какая-нибудь настолько дикая фантазия, что не только воплощение, но даже сопоставление ее с действительностью абсолютно исключено. (Аргумент, что с точки зрения здравого смысла ситуация невозможна, в общем-то особенно не влияет на тот инстинктивно-бессознательный уровень, в глубинах которого зарождается страх. Невозможное на этом уровне часто признается возможным, и в таких случаях, невзирая на доводы разума, мы чувствуем, что пугающая нас ситуация каким-то иррациональным образом все-таки может произойти.)
Что же такое "похожие"?
Мы могли бы, обращаясь к интуитивному ощущению, сказать, что все ситуации нашего мира относятся к "одному и тому же пространственно-временному измерению" и отличаются от происходящего вокруг лишь фантастичностью образов, обстоятельств и действий, и еще воображаемой интенсивностью чувств; что такие ситуации, как и всё остальное, не вечны и рано или поздно сменяются иными; что каждая из них полностью открыта нашему воображению и пугает нас явно, не предполагая незримого вторжения каких-то могущественных, чуждых и неведомых сил, которые, делая всё совершенно иным, по-настоящему страшны. Однако, если мы начнем рассуждать в таком духе, неясность будет только расти. Поэтому, используя более рациональный подход, скажем: вызывающие страх воображаемые ситуации нашего мира похожи на случающиеся в действительности тем, что устроены по одному принципу: все они ведут к страданию и через него к смерти.
Страх вызывают две вещи: страдание и смерть.
Естественно, данное определение, как и любое рациональное определение, не исчерпывает всей полноты, тем не менее, придерживаясь его, можно многое объяснить.
Что касается страдания, несмотря на многообразие его видов, всем, кажется, понятно, о чем идет речь. Смерть же не всегда явлена в своей высшей форме - как настоящая, "физическая" смерть. Может страшить и "частичная" смерть, когда вместе с главными нашими ценностями умирает и часть нас самих - умирает, точнее, какая-то часть индивидуальности или, возможно, вся она целиком. Мы гибнем не полностью, не превращаемся в прах, однако становимся совершенно другими, и впереди - совершенно другая жизнь. Иными словами, мы знаем: если подобная ситуация действительно произойдет, она может разрушить всё, чем мы жили, и поставить нас, утерявших смысл своего бытия, посреди неизвестности, о которой заранее, кроме скорби и пустоты, трудно что-либо предположить.
Для простого обывателя, например, такой ситуацией может быть потеря работы, социального положения, дома, семьи и в конечном счете всяких средств к существованию. Случись такое реально, и изменится всё - даже прежние знакомые и друзья, вследствие перемены их отношений к этому человеку, предстанут в его глазах совершенно иными.
Или, например, кто-то боится, что ничего в его жизни больше не изменится: ни счастья, ни успеха, ни прорыва к каким-то высотам уже не удастся достичь. И если наступит час, когда придет ясное и беспощадное понимание, что надежды действительно тщетны, и жизнь так и будет скучно тянуться до самого конца, то с этого часа он станет другим существом.
Или, допустим, кого-то страшит, что некие темные силы завладеют его существом и вынудят совершить какой-то ужасный поступок. Положим, это действительно произошло. Вместо привычного мира человек оказался погружен в мощную галлюцинацию, где ему пришлось противостоять агрессии зла, воплощенной в каких-нибудь монстрах и их кошмарных делах. Когда галлюцинация рассеялась и человек вновь увидел знакомый мир, он вдруг с ужасом понял, что, действуя "там", действовал также и "здесь" и, сражаясь со злом, сам являлся его воплощением и, не ведая того, совершил страшные, немыслимые преступления. В этот момент ему станет ясно, что прежнего мира и прежней жизни больше нет. И нет больше прежнего его самого.
Разумеется, при всей своей фатальности такие ситуации не выдерживают никакого сравнения с настоящей смертью. Потому что, страшась их, несмотря на уничтожение прошлой жизни, на абсолютную невозможность представить и "заранее пережить" будущую и на ощущение трансцендентности окружающего, возникающее, как многим известно, в момент такой "частичной" смерти, человек все-таки знает, что останется в этом мире: как и раньше, будет он сам, будет, пусть другое, но небо и, пусть другая, но земля. Будут люди, звери, горы, океаны и города. И главное - смерть по-прежнему будет ждать его впереди. Как и раньше, в мыслях о ней с ним будет надежда, презрение или страх. "Частичная" смерть, иными словами, не избавляет от подвластности Времени. Тем не менее она все же доносит дыхание настоящей, и трудно оставить без должного внимания этот действительно очень важный момент, однако сейчас для нас существенно лишь, что как одна, так и другая смерть разрушает мир, где проходила наша жизнь, и вместе с ним нас самих.
Процесс такого разрушения, поскольку мы естественным образом оказываемся экзистенциально в него вовлечены, всегда вызывает страдание (сотни видов страдания - от физической боли до беспредельного отчаяния) и достигает апогея в полном уничтожении разрушаемого - в смерти начавшего умирать. Понимая разрушение в самом широком смысле - от разрушения тела, привязанностей, взглядов или надежд до разрушения всего вообще, включая, возможно, и наше существование как таковое, - можно сказать, что верно и обратное: за всяким страданием стоит разрушение чего-либо жизненно важного. Даже тонкие, "метафизические" виды страдания всегда подразумевают такое разрушение. Например, страдание, проистекающее из понимания отсутствия знания о Боге и Истине, связано с разрушением состояния "блаженного неведения" и рассеянием иллюзий об оправданности и значимости нашей индивидуальной жизни. Таким образом, страдание и разрушение жизненно важного неотделимы друг от друга, и их логический конец - это (быть может, "частичная") смерть.
Когда возможность подобного разрушения - страдания и вслед за ним смерти - становится предметом фантазий, как правило, испытывают страх. И если пугает именно сам процесс разрушения, само страдание как таковое, представляемое в тех или иных образах, это и будет страх перед ситуациями нашего мира. Другими словами, всё, что мы, побуждаемые страхом страдания, ни вообразим, равно как и всякая фантазия, вызывающая этот страх, будет ситуацией нашего мира. "Нашего" потому, что в воображении мы всегда еще "здесь", "до черты" - в мире, который гибнет, но еще не погиб. Даже когда мы думаем об апогее страдания - о настоящей, "физической" смерти, например, - то сколь близко в воображении мы не находились бы к ней, мы всегда мыслим себя еще живыми: смерть всегда еще впереди. Пусть осталось пережить последний, самый мощный удар разрушительных сил, после которого мы сразу умрем, - в воображении "детализируется" именно этот удар. Именно он страшит нас больше всего, а не то, что наступит потом.
Страх перед тем, что наступит потом, совершенно другой. Испытывая его, мы страшимся не страдания, связанного с гибелью нашего мира, но того, что свершается "за чертой", поэтому воображаемые ситуации, сопровождающие этот страх, относятся к миру иному.
Естественно, если речь идет о "частичной" смерти, иной мир не будет в полном смысле иным - мы остаемся пусть в измененном, но в этом и, следовательно, в состоянии многое заранее предположить - перед нами не полная тьма. Однако в "частичной" смерти, которая, как было сказано, лишь "доносит дыхание настоящей", важен как раз исключительно трансцендентный момент - важно лишь то, что заранее мы не можем ни представить, ни пережить. Другими словами, существенна именно "трещина между мирами" - когда мы уже не в старом мире, но еще не успели погрузиться в какой-то другой - когда пропадает ощущение Времени, стабильности мира, себя самого как конкретного существа, и мы оказываемся посреди Неведомого. Такой трансцендентный момент, уводящий за пределы привычного и мыслимого бытия, в полном объеме присутствует в настоящей, "физической" смерти, поэтому, чтобы не блуждать в лабиринтах интуиций, будем иметь в виду преимущественно ее.
Страх, таким образом, бывает двух видов: страх перед этим миром и страх перед тем. Первый вид страха знаком и понятен, чего нельзя сказать о втором, поскольку его причина находится по ту сторону смерти - там, где разрушения и связанного с ним страдания больше нет, так как всё подверженное разрушению уже разрушено. Как можно бояться непредставимого, недоступного ни мысли, ни чувству, и о каких, собственно, "воображаемых ситуациях иного мира" вообще речь?
Конечно, наша фантазия ограничена этим миром, и "происходящее" в ином мы в принципе не можем представить себе. Соответственно - не являясь, в частности, и грозящим какими-нибудь страданиями "Неведомым", - оно не может нас испугать. Тем не менее хорошо известно: несмотря на противоречие доводам разума, ситуации (как воображаемые, так и происходящие в действительности), через которые иной мир может достичь наших чувств, все-таки существуют. Мы говорим "через", так как, будучи мыслимыми, подобные ситуации (как, впрочем, любые ситуации вообще) принадлежат нашему, а не иному миру, однако они таковы, или, лучше сказать, мы так смотрим на них, что, погружаясь в эти ситуации (вернее, в свое "необычное видение" их), мы можем вполне реально ощутить присутствие иного мира. Ощущение такого присутствия трудно спутать с чем-то другим и трудно быстро забыть, поскольку оно всегда сопровождается редким и сильным переживанием: в присутствии иного мы всегда испытываем ужас.
Здесь существует некоторая аналогия. Есть процесс разрушения, и есть страх перед ним, но когда мы оказываемся вовлечены в сам процесс, вместо страха испытываем страдание, боль. Подобно этому, есть неведомый и непредставимый, лежащий по ту сторону смерти иной мир, мысли о котором также вызывают страх. Когда, однако, мы сталкиваемся с иным миром реально, страх исчезает, и на его место приходит ужас. Другими словами, предаваясь страшным фантазиям, в случае нашего мира мы боимся страдания, а в случае иного - ужаса. Страдание и ужас пугают, но вместе с тем (особенно ужас) часто завораживают и влекут нас к себе. Потому, возможно, что страдание (так как оно сопровождает разрушение) может вести к Свободе, которой мы втайне или открыто хотим, а ужас - к Реальности, которую, не находя в преходящем, мы связываем с иным. Настаивать, что корень влечения именно в этом, однако, не будем.
Чтобы прояснить сказанное, приведем примеры.
Предположим, глубокой ночью мы идем по малоисхоженной тропе, вьющейся среди густых, высоких деревьев. Вокруг кромешная тьма, поблизости ни души. Уединенность, темнота и незащищенность перед окружающим пространством порождают в воображении более или менее интенсивный поток фантастических образов, нагнетающих страх. Казаться может различное: что, например, внезапно из тьмы явится какое-нибудь существо - призрак, животное, монстр, умерший или живой человек. Страх, вызванный мыслью о вероятности сего, в действительности является сплетением двух видов страха: обычного страха - перед тем, что может произойти в этом мире, и страха перед потусторонним - перед иным. Первый вид страха связан с предположениями о нападении существа. Нас пугает страдание и, вероятно, даже смерть, к которым это может привести. Вместе с первым, однако, присутствует и второй вид страха. И этот страх обычно даже более сильный. Потому что страх первого вида уменьшает связанная с ним неопределенность - мы не только не уверены, будет ли существо непременно агрессивно, но даже чаще всего не в силах решить, как оно, в сущности, может выглядеть, и благодаря этому переходим в фантазии от варианта к варианту, что мешает страху набирать мощь; страх же второго вида вполне однозначен и ясен: мы боимся явления как такового.
Если явление действительно имеет место, и из тьмы вдруг возникает фигура с мертвенно-бледным лицом, в этот момент мы не испытываем больше страха - ни первого вида, ни второго, - не испытываем также и страдания, которое мгновенно, вместе с мгновенным и полным разрушением привычного мира изживает себя. Оказываясь сразу же "за чертой", мы испытываем только ужас, что внешне выражает, допустим, наш вполне потусторонний крик или вздох, внезапная атака, к собственному изумлению проведенная по всем правилам боевых искусств, быстрый бег в противоположном от явившегося существа направлении или парализующий ступор, превративший нас в гранитное изваяние самого себя. Во всех случаях, однако, мы видим всю ситуацию целиком и как бы извне, при этом воспринимая ее как что-то "постороннее нам". Мы видим тропу, деревья, явившегося призрака и действия, которые совершает наше собственное существо. Время течет очень медленно, и мы видим, что разум не успевает понять или хоть как-то объяснить происходящее, не говоря уже о руководстве нашими действиями. Действиями можем руководить либо мы сами, в эти мгновения "пребывающие отдельно от своего существа" (если, конечно, мы в состоянии взять ситуацию на себя), либо, что случается значительно чаще, ими будут руководить бессознательные защитные инстинкты. Как бы то ни было, что перед нами, мы не знаем, зато точно знаем, что имеет место вторжение каких-то иных, могущественных и неведомых сил. Именно это знание и вызывает ужас. Страх, что что-то (не важно, что конкретно) все-таки явится из тьмы, и нам придется испытать ужас, - страх второго вида.
Чтобы не путать ужас с вызванным внезапностью испугом (который может быть как связанным, так и не связанным с ужасом - в зависимости от того, происходит ли столкновение с потусторонним, или же, со всей очевидностью, речь идет о неожиданной ситуации нашего мира, адекватно или ошибочно принятой нашим существом за агрессию), приведем пример, в котором внезапность и испуг исключены, и ужас возникает "постепенно".
Допустим, мы вглядываемся в лицо мертвеца. Конечно, всё, что мы увидим и ощутим, в значительной мере определяется нашим представлением о загробном и смерти, однако если смотреть внимательно и непредвзято, не стараясь дать объяснения или подтвердить имеющиеся, то выражение и черты мертвого лица вместе со "зримым отсутствием" того, кому некогда принадлежало это лицо, могут вызвать ужас - сначала едва ощутимый, но если, упорствуя в желании "постичь непостижимое", мы не отводим взгляд, - опасно растущий. Главным образом поэтому, из-за "тайны иного", а не из-за напоминания о предсмертных страданиях и самой смерти, многие предпочитают не смотреть на мертвых людей.
Ужас, однако, имеет место не только в ситуациях, "страшных и так": он возникает и в ситуациях, никак не связанных со страданием и смертью, то есть в совершенно свободных от страха первого вида.
Предположим, мы сидим на зеленой траве у кристально прозрачной реки. Рядом редкие сосны и высокий, спускающийся к самой воде песчаный откос. На другом берегу холмистые дали полей и лесов, а над ними, в синеве, сверкающие белизной облака. Тишина, нигде никого. Всё, что вокруг, красиво, даже очень красиво, но, предположим, мы впадаем в какое-то экзальтированное состояние, и окружающее начинает казаться еще более красивым - много более красивым, "чем оно есть". Вернее, более красивым, чем та красота, которую мы привыкли воспринимать. Всё, к чему обращается взгляд - четкая тень сосны на песке, течение вод, недвижность облаков или просто линии на руке, - начинает казаться бесконечно значимым, до боли знакомым и безумно красивым, а всё вместе постепенно превращается в непередаваемую симфонию целостности, гармонии, непостижимого смысла и красоты. Наша экзальтация непрерывно растет, и вместе с ней всё вокруг непрерывно превращается во что-то все более и более торжественное и великое. Пока, наконец, мы вдруг не поймем, что окружающее давно пребывает в каком-то другом измерении, и что дальнейшую трансформацию красоты в еще большую красоту мы просто не сможем перенести. Вместе с этим пониманием неизбежно приходит и ужас... "Умеренная" красота восхищает и радует, но, явленная во всей силе, вызывает ужас. Кто пережил это, испытывает страх перед красотой. Только второго вида страх...
Страдая, мы знаем причину страдания, и мысли о ней всегда вызывают страх. Испытывая ужас, мы не знаем его причины. То есть не знаем, что именно в новом мире, который мы видим вокруг, столь сильно страшит и шокирует нас - не знаем, к примеру, чем ужасает нас красота, мертвое лицо или внезапно явившийся призрачный силуэт. Дело в том, что причина ужаса - не сами образы и действия, среди которых мы находимся, а незримое и неидентифицируемое разумом присутствие иного, ставшее ощутимым благодаря этим образам и действиям и, разумеется, благодаря тому, как мы смотрим на них.
Если даже в состоянии ужаса мы не знаем, что же конкретно страшит и шокирует нас, тем более не знаем мы этого, когда испытываем не ужас, а лишь страх перед ним. Но если пугающее столь беспредметно, какие же мысли и образы питают этот страх?
На первый взгляд - фантазии о ситуациях, которые могут вызвать ужас. В самих ситуациях, пока мы лишь размышляем о них, ужаса нет - он только может возникнуть, если мы погрузимся в эти ситуации экзистенциально. Опираясь на опыт или на интуицию, мы предчувствуем ужас, и это предчувствие как раз и вызывает страх. Иначе говоря, все дело в связанных с такими ситуациями предчувствиях, тонких ощущениях и интуиции - участие разума и какое бы то ни было понимание сущности происходящего, похоже, полностью исключены.
Однако это лишь на первый взгляд. В действительности же разум не только всегда присутствует (чаще неявно), но и играет важнейшую роль. Потому что мы всегда смотрим на мир через какую-то концепцию, пусть и не сознавая того. Эта концепция оказывает огромное воздействие на глубину, характер, а иногда даже и на само наличие тех или других состояний и чувств. Ужас, к примеру, может возникнуть, когда мы смотрим на картину, изображающую загробный мир, зная наверное, что изображен именно загробный мир. Ужаса, однако, не будет, если под картиной кто-то заранее сменит табличку и вместо "Загробный мир", мы прочтем, например, "Фантастическая страна". Вместе с тем мы можем почувствовать ужас, если под обычным реалистическим пейзажем заметим подпись: "Загробный мир".
Страх перед ужасом и, вероятно, возникновение самого ужаса подразумевают, таким образом, участие разума - отдаем мы себе в том отчет, или нет. Но раз так, возможно ли использовать его в полной мере? Возможно ли попытаться понять сущность и смысл состояния ужаса и, основываясь на этом понимании, приблизиться к открываемому ужасом непостижимому иному миру не с помощью бессознательно принятых концепций, предчувствий и гипнотической тяги, как это обычно бывает, а опираясь на здравый смысл и сознавая, куда и зачем мы идем?
Использовать разум, конечно, возможно. Избрав такой путь, прежде всего необходимо понять, в чем принципиальное отличие нашего мира от иного.
Бывают миры, которые внешне ничем не похожи на наш. Они могут быть устроены по каким-то своим законам, и среди совершенно фантастических ландшафтов могут бродить ничем не подобные нам существа. И не только по виду, которого в случае "бесплотных" миров они вообще лишены, - эти существа могут быть неизмеримо могущественнее и мудрее нас, или наоборот; могут жить миллионы и миллионы лет, или один только миг; могут испытывать огромное количество неведомых нам чувств, или же чувствовать все время что-то одно. Там может быть небо и земля, или только пространство без верха и низа, может быть многообразие природы и жизни, или же только один пейзаж и всего лишь одно существо. Однако всё это - другие, а не иные миры.
Отличие иного мира гораздо более существенно. Иной мир - это мир, "расположенный" по ту сторону смерти. (Употребление слова "мир" в данном контексте, разумеется, весьма условно.) Смерть уже позади, и, следовательно, процесс "умирания" исключен - ничто не уходит окончательно и безвозвратно, необратимо сменяясь другим, также обреченным уйти. Ничто не рождается и не гибнет, ничто не может быть разрушено, создано или изменено. Иной мир - это неуничтожимый, свободный от Истории мир, всегда остающийся самим собой. Другими словами, иной мир вне власти Времени. То, где находится неподвластное Времени, называют Вечностью, поэтому можно сказать, что иной мир пребывает в Вечности. И в этом, а не в фантастичности условий и форм жизни, его принципиальное отличие от связанных Временем нашего и других миров.
Существуют, конечно, концепции, сводящие иные миры к другим, - например, концепция перевоплощения или концепции, допускающие вторую, "духовную" смерть в посмертных мирах, - однако все они (кроме, во-первых, поверхностных и, во-вторых, имеющих цель устранить возможность экзистенциального столкновения с потусторонним) "в самом конце пути" так или иначе предполагают иной мир.
Всё, что принадлежит иному миру, находится в Вечности, равно как и всё Вечное для нас будет иным. Поэтому вызывающее ужас столкновение с иным то же самое, что столкновение с пребывающим в Вечности.
Но что же такое Вечность, логично спросить, и каким образом мы, живущие во Времени, можем столкнуться с ней?
Согласно построенному методом отрицания распространенному математическому определению, Вечность - это альтернатива Времени. Вечность там, где Времени нет. Вечность - не очень долгое или даже никогда не кончающееся время, а именно отсутствие Времени как такового. Поэтому в Вечности ничего не происходит и не может происходить - там нет ни мыслей, ни чувств, ни изменений, ни действий, ни возникновения, ни уничтожения, ни памяти, ни надежд, так как всё это существует только во Времени. Иногда, чтобы, основываясь на этом определении, хоть как-то представить себе Вечность, говорят, что Вечность похожа на "остановленный Миг". То есть на не существующий в окружающем мире "идеальный", "абстрактный" Миг, который обладает нулевой длительностью и выпадает благодаря этому за пределы временного бытия. Но Вечность глубже, чем Миг, поскольку даже такой идеальный Миг рожден Временем - Историей, свершавшейся до него, - Вечность же вообще не рождена. В Миге присутствуют "застывшие" образы, звуки, мысли, чувства и другие производные Времени, которых в Вечности нет. В Вечности нет вообще ничего из того, что мы можем представить себе, нет даже самого "представления". И если нас не устраивает абсолютизация и объявление Вечным чего-то известного и временного (например, формула: Бог есть всеведающее, всемогущее и совершенное существо, пребывающее в Вечности), то, размышляя о так определенной Вечности, мы неизбежно приходим к Ничто. Ничто - несомненно иное из Вечности. Представить себе Ничто, разумеется, нельзя, но благодаря наличию смерти экзистенциальное столкновение с ним все же возможно. Однако всегда ли вызывающее ужас ведет нас к Ничто? Одно ли и то же, другими словами, Вечность и Ничто? Вкус присутствующего в состояниях ужаса иного говорит, что не всегда - бывает Вечное, не являющееся Ничто. Не является, к примеру, Ничто иное, открываемое красотой. Следовательно, приведенное математическое определение Вечности неадекватно.
Поэтому воспользуемся другим - скажем, что Вечное - это нерожденное и неуничтожимое - то, что было, есть и будет всегда. Такое определение не исключает Времени. То есть Вечное, раз оно было, есть и будет, может присутствовать и во Времени - каким-то образом "проходить через все времена", не изменяясь и оставаясь самим собой. Но чувства, разум, опыт и интуиция говорят, что в мире, где мы живем, нет ничего неизменного - всё имеет начало и имеет конец, кроме разве что самого Бытия, "вечносущесть" которого под вопросом. И опять мы как будто приходим к тому, что несомненно Вечное - только Ничто. Этот вывод, однако, - следствие не определения, а наших размышлений, ошибка которых в том, что Вечное мы представляем себе как погруженное во Время - в наш мир, - что, естественно, неверно, так как, делая Вечное объектом нашего мира, мы превращаем его во временное. Следует мыслить наоборот - что временное имеет причастность к Вечности или, точнее, каким-то образом погружено в Вечность.
Это требует пояснений. Всё в нашем мире существует во Времени, и за его пределы не может проникнуть ни одно существо и даже ни одна мысль. Однако само Время и концепция Времени - то, как мы сознательно или бессознательно его представляем себе, - различные вещи. Именно от концепции Времени - от концепции, через которую мы смотрим на мир, - зависят чувства, мысли, опыт, интуиция и вместе с ними вершины и бездны, которых мы в состоянии достичь. И именно благодаря принятой нами сегодня концепции для нас "временное не Вечно".
Что означает для нас "исчезнувшее и погибшее"? То, чего больше нет, но что было когда-то. Исчезнувшее и погибшее принадлежит Прошлому. Принадлежащее Прошлому не существует - его нет. Точно так же нет и еще не возникшего, каковое принадлежит Будущему. Есть только неуловимый Миг, и всё, что находится в нем. Таким образом, мы связываем Существование с течением Времени: то, что было и будет, не существует, а что принадлежит Настоящему - существует. Поскольку Время "течет", в каждый Миг возникает новый и безвозвратно отходит в небытие старый мир. Потому очевидно: всё, пребывающее во Времени, не Вечно.
В действительности же сия очевидность - не откровение абсолютной Истины, а следствие принятой нами концепции прямолинейного, "альтернативного Вечности" Времени. Но есть и другие концепции, согласно которым Существование связано с Вечностью, а не с течением Времени: Прошлое, Настоящее и Будущее равным образом существуют. Потому что само Время в целом погружено в Вечность.
Разумеется, если речь идет о концепции, недостаточно просто сказать, что Время погружено в Вечность, апеллируя при этом к интуитивным откровениям, имеющим место, например, при столкновении с иными мирами. Концепция многое должна объяснить и на уровне разума. Вместе с тем одних логических выводов также недостаточно. Другими словами, существование Прошлого и Будущего должно быть объяснено не только догматической формулой и отвлеченной теорией, но так, чтобы, осмыслив и приняв концепцию, "есть", которое мы экзистенциально находим лишь в Настоящем, мы могли бы находить также и в Прошлом и Будущем. Иначе, чтобы пребывающее во Времени мы могли воспринимать как нерожденное и неуничтожимое - как то, что было, есть и будет всегда.
В современном мире, которому мы принадлежим, такие концепции не действенны, поскольку противоречат принятой нами за истинную концепции прямолинейного Времени и вследствие этого противоречат для нас очевидному. Противоречащее же очевидному не может считаться серьезным и не может поэтому оказывать экзистенциального воздействия. Чтобы другие концепции Времени приобрели силу и смысл и смогли изменить окружающий мир, необходимо освободиться от принятой, а это не так то легко. Однако при описании "мифических" иных миров эти концепции имеют эффект, так как в воображаемом мы более пластичны и способны поверить, что, если не в нашем, то по крайней мере в каких-то других, пусть чисто фантастических мирах, возможны иные законы.
Теперь, обращаясь к примерам, попробуем выявить концепцию Времени, которую всегда бессознательно подразумевают, когда размышляют или фантазируют об иных мирах, и которая, отвечая всему только что сказанному о концепциях, позволяет нам так видеть воображаемый мир, что, углубляясь в него, мы начинаем испытывать ужас и ощущать присутствие иного, "вневременного" бытия. Прежде, однако, отметим, что, приводя примеры воображаемых иных миров, мы не будем стремиться выяснить, откуда, собственно, они взялись. То есть вопрос, являются наши фантазии об этих мирах пришедшими через откровения аллегориями или даже прямыми и точными отражениями действительно существующих иных миров, или же они - ни на чем не основанный бред, мы оставляем в стороне и учитываем лишь их способность донести до нас отблеск незримого "вневременного".
Согласно многим преданиям, ад и рай - это миры, в которые можно попасть после смерти. Причем такое "попадание" фатально - из ада и рая выхода нет. Ад и рай никогда не будут уничтожены или радикально изменены, ад и рай - в Вечности. То есть это типичные иные миры. Для описания ада и рая, однако, используются образы, действия, чувства и мысли, присущие нашему миру, - используется временное. В этих потусторонних мирах, другими словами, также есть Время, правда, на вкус совершенно иное, чем наше. Адское и райское Время как бы погружено в Вечность, и именно эта погруженность, если мы, визуализируя пылающие ущелья подземных пещер или чистые реки небесных садов, начинаем ее ощущать, вызывает сначала страх, а затем, быть может, и ужас.
Все описания ада и рая исполнены интуитивного и парадоксального, и лишь вникая в него - лишь подвергая сомнению всё очевидное, возможно что-то понять. С одной стороны, ад и рай чужды Истории - в них ее нет. То есть ад и рай - не развивающиеся или деградирующие, а "конечные", "стабильные" миры, всегда остающиеся самими собой. С другой стороны, они и не "застывшие" миры: там есть действие, есть жизнь. Там происходят различные ситуации, мгновения сменяют мгновения. Всё приходит и уходит в Прошлое, но уходит, не переставая существовать. В аду и раю Прошлое и Будущее есть. Есть в тот самый момент, когда по законам нашего мира их как раз нет, - они есть в Настоящем. И чем больше мы думаем об адских и райских мирах, тем яснее чувствуем: Прошлое и Будущее в них действительно есть. Есть как бы всё целиком - что "было", что "будет" и что происходит "сейчас". Но в то же время одно сменяет другое: и окружающий мир, и находящиеся в нем существа присутствуют лишь в Настоящем - в Прошлом и Будущем их нет...
Если попытаться подобрать слово, наиболее точно отражающее наши иррациональные и противоречивые впечатления о "вневременном" бытии ада и рая, лучше всего, вероятно, подойдет слово "замкнутость". В том смысле, что исключена всякая возможность вторжения чего-то совершенно другого, способного радикально изменить мир и существ, - будь то новые образы, действия, чувства, стремления или мысли, будь то полное забвение старых и образовавшаяся вместо них ранее неведомая пустота, или будь то просто смерть. Каждый обитатель ада и рая как бы находится в замкнутом жизненном пространстве - в своем, назначенном ему мире, который он знает и где остается всегда. Он может, естественно, многое знать о других мирах, может, наверное, знать вообще обо всем, однако, хочет того или нет, всегда остается в своем. И даже если он совершает "нисхождения" или "восхождения" в другие миры, эти миры - не другие, но входят в погруженный в Вечность его "жизненный путь", - это, в сущности, один и тот же мир, где нисхождения и восхождения "присутствуют во все времена". Иногда говорят, что обитатель ада или рая может помнить причину, по которой там оказался. Но эта причина - его "разовая" земная жизнь - не является, как это ни странно, его прошлым. Его прошлое, будущее и настоящее - здесь, в замкнутом мире ада или рая - в том погруженном в Вечность Времени, где он живет. "Прошлая земная жизнь" находится для него в совершенно другом измерении и не имеет ничего общего с тем, что он видит вокруг. То Время не связано с этим, и одно не переходит плавно в другое - его новое, бессмертное прошлое не идет вслед за старым, смертным. "Земное прошлое" для него - нечто парадоксальное: то, чего нет, в отличие от адского или райского прошлого, которое есть. "Земное прошлое", как и всё земное, умерло, то есть не существует. Тем не менее является причиной его пребывания здесь. И эта причина, которой нет, вместе с подробной памятью о ней, наверное, выглядит для бессмертного обитателя вечносущего ада или рая как нечто вполне "метафизическое и легендарное"...
Итак, "вневременной", неизменный в целом и всегда остающийся самим собой мир, где, однако, многое может происходить, воспринимается нами как замкнутый. Погруженное в Вечность замкнуто, хотя, возможно, и не имеет границ, потому что замкнутое и ограниченное - разные вещи. Конечно, "замкнутость" - только лишь слово, и оно, во-первых, во многом неясно и неопределенно, и, во-вторых, в окружающем мире ничего в полном смысле замкнутого просто не существует - всё подвержено смерти и обречено стать другим, или, может быть, "ничем". Но сказать, что "вневременной" мир мы ощущаем как "замкнутый", вовсе не значит, ничего не сказать: найти слово, хоть как-то характеризующее наши иррациональные ощущения, - первый шаг к выявлению "потусторонней" концепции Времени. Выяснение сущности замкнутости - следующий шаг.
Замкнутость, когда мы думаем о ней здесь - когда пытаемся представить ее, опираясь на опыт нашего мира, вызывает угрюмую ассоциацию с чем-то безвыходным и безнадежным. Даже если мы наделяем ее высокими чувствами, мудростью, силой и красотой. Замкнутость ужасает.
Прежде всего потому, что "самое главное" - то, к чему в глубине своего существа мы так или иначе устремлены, - становится недостижимым. Действительно, наша вера в обреченность этого мира смещает центр тяжести внутренней жизни за его пределы - "самым главным" становится не то, что вокруг, а то, что когда-то придет и утвердится уже навсегда. "Самого главного" мы не знаем, однако, несмотря на очевидную бесперспективность, не можем не стремиться узнать его еще здесь, так как именно с ним связаны наши самые глубокие надежды и страхи. От этого "самого главного" мы ждем открытия не только будущей личной судьбы, но также и смысла всего прожитого, смысла существования народов, гор и морей - смысла существования вообще. Короче говоря, мы надеемся, что настанет миг - пусть только миг и пусть вслед за ним начнется вечное небытие, - когда нам откроется всё. "Самое главное", которое, в сущности, и есть этот миг, иногда называют, поэтому, Истиной. В преходящем мире Истина нам неизвестна, однако столкновение с ней - хотя бы и не во всей полноте - у каждого впереди. В любом же замкнутом мире, который мы в состоянии вообразить, нет не только самой Истины (поскольку невозможно представить себе то, чего мы совершенно не знаем), но нет и никаких перспектив когда-либо приблизиться к ней. "Самое главное" остается недостижимым, и отсюда негативные ощущения узости и безысходности.
Кроме того, жизненный опыт этого мира говорит, что всё замкнутое, так как в нем "происходит одно и то же", должно быть наполнено невыразимой скукой. Можно, в конце концов, обойтись и без "самого главного", если есть самозабвенная погруженность в мистерию жизни - если обретают себя в ярких, острых, опасных и всегда новых переживаниях, ситуациях и делах. Но в замкнутом мире это, к сожалению, тоже исключено. Потому что если мы все время пребываем среди одного и того же, если совершаем одни и те же поступки, испытываем одни и те же чувства и продумываем одни и те же мысли, то напряжение происходящего спадает, яркие и острые моменты сглаживаются, набирают силу привычки и, как следствие, возникает ощущение однообразия и скуки; жить в таком мире становится в тягость.
Поэтому, в частности (а не только из-за того, что мы "испорчены" современным миром, и Божественное более недостижимо), нам неизмеримо проще представить ад, чем рай, и наши грезы о рае, когда, освобождаясь от их гипнотизма, мы смотрим на них беспристрастно и спрашиваем себя, хотели бы ли остаться в подобном раю навсегда, обычно оказываются рисующими попросту ад.
Однако ассоциация замкнутого с безнадежным и узким имеет место, лишь если мы привносим в него принципы и законы нашего мира. В действительности же замкнутый мир совершенно другой. "Самое главное", например, - Истина, торжества которой мы ждем, не является больше предметом самых глубоких стремлений. Важнее всего становится то, что вокруг. Пусть нам известно о лучших и худших мирах, пусть открыто, что окружающий мир - иллюзия, но какое нам дело до этого, если мы знаем, что эта иллюзия вечна и не рассеется никогда? В замкнутом мире что мы знаем, то и знаем, и где мы есть, там и остаемся всегда - всякое вторжение совершенно другого, способного разрушить, расширить или изменить этот мир, полностью исключено. И даже если с некой "абсолютной точки зрения" Вселенная выглядит иначе, чем мы представляем себе, - если Истина скрыта от нас, - то, допускаем мы такую возможность, или нет, нам эта Истина в общем-то безразлична. Потому, во-первых, что мы никогда не узнаем ее, и, во-вторых, потому, что она не оказывала и никогда не окажет никакого воздействия ни на нас, ни на наш мир - ее как бы и нет. Понятие Истины в случае Вечного теряет привычный смысл. Истинным становится то, что есть, и в том виде, в котором оно воспринимается нами, - "скрытые глубины" и "подлинные смыслы" вещей, если таковые имеются, вечно остаются за пределами нашего мира, в небытии. И "самое главное" для нас теперь не то, что наступит потом, а то, что происходит сейчас. Поэтому в замкнутом мире нет ощущения безысходности, возникающего от сознания недостижимости какой-то неведомой "спасительной Истины".
Нет там и невыразимой скуки. Если все время повторяются похожие друг на друга ситуации и всякая возможность столкновения с неизвестным и новым, всякая возможность открытия исключена, скука действительно неизбежна. Но для замкнутого мира повторяемость становится фактом только в случае, если мы смотрим на этот мир сквозь привычное представление о Времени. Что такое повторяемость? Когда что-то через определенные периоды времени возникает опять и опять. Сие понятие, однако, имеет смысл лишь в предположении, что само Время движется по прямой линии - вперед и вперед. Об этом предположении свидетельствует, например, что мы можем считать повторы - можем заметить: ситуация повторилась, затем во второй раз, в третий и т. д. Возможность считать все дальше и дальше - то же самое, в сущности, что предположение прямолинейности Времени. Но в замкнутом мире Время не только может, но и должно быть устроено иначе - наша концепция Времени, другими словами, неприменима к замкнутому миру. Хотя бы потому, что, имей мы в замкнутом мире возможность считать повторы, с каждым новым повтором вносили бы нечто новое - новое число. И вслед за ним - историзм. Замкнутый мир перестал бы быть замкнутым миром. Однообразие и скука, таким образом, присущи не настоящему замкнутому миру, а значительно искаженному нашими привычными представлениями.
Вернемся теперь к выяснению сущности замкнутости. Как же устроен неуничтожимый мир, к которому ничего не может быть добавлено и от которого ничего не может быть отнято? Когда нам описывают подобный мир - будь то высочайшие небесные сферы, где святые мудрецы пребывают в вечном созерцании и восхвалении Бога, заоблачная страна прославленных воинов и героев, или подземное царство страдания и кошмара, ставшее уделом недостойных существ, - мы, из-за подверженности концепциям этого мира, всегда представляем себе некую более или менее фантастическую ситуацию, которая "происходит все время", без всякого конца. Ситуация никогда не сменяется новой, совершенно другой, всегда оставаясь такой, какова она есть. То есть постоянно происходит примерно одно и то же, одни и те же состояния, действия, смыслы, существа и пейзажи возвращаются вновь и вновь и благодаря этому не перестают существовать. Замкнутый мир, таким образом, - обратите внимание на этот крайне важный момент - мы всегда представляем себе как мир, в котором происходит бесконечное повторение подобного. Да, бесконечное повторение алогично и невозможно, да, все-таки допуская его, мы привносим ошибочное ощущение узости, бесперспективности и невыразимой скуки, однако вместе с тем именно предполагаемое бесконечное повторение доносит до нас нечто неизмеримо более глубокое - вкус вечного есть. Именно благодаря бесконечному повторению подобного всегда неизменный, погруженный в Вечность мир, но не "застывший и неподвижный", а исполненный течением Времени, становится представим.
Сущность замкнутости, таким образом, состоит в бесконечном повторении подобного - всякий воображаемый замкнутый мир устроен именно так. Что означает, однако, "подобного"? Это означает, что, хотя повторяющиеся ситуации и отличаются друг от друга, их различие является чисто внешним - суть происходящего остается неизменной. То есть каждый следующий момент времени не вносит ничего принципиально нового и не устраняет ничего существенного. Например, святые могут славить Создателя все время разными гимнами, а на вечном пиру героев со всевозможными вариациями могут сменяться беседы, сказания, яства, танцы небесных дев. Иначе говоря, каждая следующая ситуация, сохраняя "сущностный архетип", внешне может быть все новой и новой комбинацией из неисчерпаемого пространства похожих, предполагающих одна другую реалий. Такая иллюзорная новизна может, хотя бы на очень поверхностном уровне, в какой-то степени устранить ошибочное ощущение невыразимой скуки, и, вероятно, поэтому при описании потусторонних миров часто используется именно этот подход, однако если не довольствоваться поверхностным и следовать идее замкнутости до конца, надо признать, что наиболее ясным и точным ее выражением служит повторение не похожих ситуаций, а все время одной и той же. Не только по сути, но и внешне должно повторяться одно и то же, во всех, даже мельчайших деталях. В этом случае "внешнее и внутреннее" находятся в соответствии, и вечная тождественность замкнутого мира самому себе, пусть и с "побочными ощущениями", воспринимается наиболее адекватно.
Итак, воображая иные миры, мы всегда подразумеваем бесконечное повторение подобного или, если смотреть глубже, бесконечное повторение одного и того же. То есть, отдавая себе в том отчет, или нет, всегда предполагаем действенность в этих мирах другой концепции Времени - концепции вечного возвращения всех вещей, согласно которой всё, абсолютно всё, что происходит в какой-то момент, некогда повторится вновь. Какое бы описание пребывающего в Вечности мира мы бы ни взяли, основывается оно именно на этой концепции. Неявно, когда, например, предаются фантазиям о возвышенных наслаждениях рая, предполагая непреходящесть, "вечную длительность" или, что то же самое, бесконечную повторяемость этих наслаждений, или же явно: у Данте, например, говорится о мучающемся в пасти Сатаны Иуде, с которого тот снова и снова сдирает всегда одну и ту же кожу, в царстве Аида Сизиф снова и снова вкатывает на гору камень, перед самой вершиной неизменно вырывающийся из рук и скатывающийся вниз, а Данаиды, черпая воду в подземной реке, снова и снова наполняют бездонный сосуд. Конечно, радости и страдания, как и вообще любые ситуации иного мира, мы воссоздаем в воображении, исходя из нашего мира - из того, что вокруг, - однако в свете концепции вечного возвращения всех вещей они приобретают совершенно иную значимость, силу и вкус, и, что самое важное, благодаря этой концепции мы так видим их, что реальное иное получает возможность достичь наших чувств.
Концепция вечного возвращения действует на нас, даже когда мы подразумеваем ее бессознательно и, не отказываясь от своих привычных представлений, допускаем существенные искажения, однако при таких обстоятельствах ее могущество и глубина открываются лишь в незначительных дозах. Кто хочет полноценного восприятия, должен не только понять, что, размышляя об иных мирах, использует именно эту концепцию, но должен и постараться проникнуть в ее суть.
Как обычно мы понимаем возвращение всех вещей? Мы считаем, что, согласно этой концепции, всё в какой-то момент происходящее в мире через определенное время повторится вновь. Но если повторится всё происходящее в какой-то момент, то, очевидно, повторится и всё свершавшееся во все остальные моменты. И если повторится хотя бы один только раз, то, также очевидно, будет повторяться вновь и вновь, без всякого конца. То есть, по нашему мнению, концепция вечного возвращения всех вещей утверждает, будто мир цикличен. Иначе говоря, если речь идет обо всем мире целиком, нет ни эволюции, ни инволюции (в глобальном, а не локальном смысле), а есть лишь бесконечное повторение одного и того же, идентичного самому себе Цикла. При этом предполагается, что Время движется прямолинейно - вперед и вперед: каждый новый Цикл происходит в другое, "более позднее" время, чем предыдущий. Мы уже отмечали, что такое представление неизбежно ведет к противоречию, поскольку сам счет времени вносит в очередной Цикл новизну, но теперь рассмотрим суть дела подробнее. К противоречию приводит в действительности не концепция возвращения всех вещей, а несовместимое с ней предположение прямолинейности Времени. Потому что концепция вечного возвращения всех вещей не утверждает, что мир цикличен. Она утверждает другое - что Время замкнуто в Круг. Именно Время, само Время, а не происходящее в нем, похоже на круг. То есть что Время - некая завершенная данность, всегда остающаяся самой собой. Время не имеет ни начала, ни конца и вместе с тем не уходит подобно прямой в бесконечность, становясь благодаря этому все новым и новым. Время - всё целиком - это данность, которая просто есть, всегда одна и та же - неизменная и равная самой себе. И благодаря тому, что Время неизменно и "всегда" есть, неизменно и всегда есть всё существующее в нем - всё, что было, есть и будет - вся пространственно-временная Вселенная.
Концепция вечного возвращения утверждает, что всё происходящее в мире в какой-то момент некогда повторится вновь. Причем, это будет абсолютно идентичное повторение; повторится буквально всё - в частности, и сам момент времени: Время устроено так, что некогда наступит не новый, а уже бывший когда-то момент. Отметим некоторую аналогию с Пространством. Если, считая Землю плоской, мы могли думать, что, выйдя из дома и двигаясь все время прямо, когда-то, после очень и очень долгого пути, вероятно, достигнем похожей на нашу страны, где даже отыщется неотличимый от нашего дом, то, уверившись, что Земля - Шар, мы убеждены, что, двигаясь в одном и том же направлении, достигнем именно своей страны и вернемся именно в свой дом - что, удаляясь от дома, мы вместе с тем приближаемся к нему. И если сейчас нам может казаться весьма вероятным, что, отправившись в путешествие на космическом корабле и сохраняя один и тот же курс, когда-то, через миллионы и миллионы лет, мы достигнем во всем похожей на нашу планеты, то, возможно, наступит время, когда мы будем убеждены, что трехмерное пространство - тоже Шар, и, двигаясь прямо, мы просто когда-то вернемся к своей - что в нашем полете Земля постоянно сзади и вместе с тем впереди. Итак, замкнутость Времени в Круг означает, что повторение, по существу, - не повторение, а возвращение к тождественному самому себе, то есть просто к самому себе. Всё, абсолютно всё, в том числе и сам момент времени, снова становится самим собой. Это будет не новый, очень похожий, а именно тот же самый мир. Точка на круге (с которой мы связываем какой-то момент времени) есть точка на круге - одна и "равная самой себе". Если мы говорим об абсолютно идентичном повторении, о тождестве двух вещей, речь, в сущности, идет об одной и той же, "равной самой себе" вещи, для которой "совпадают", в частности, время и место ее бытия. Это означает, что мир возвращается именно к самому себе... во всех, даже мельчайших деталях, включая день и час своего бытия. И если мы решим считать повторы и в какой-то момент скажем: "Один", то через миллионы и миллионы лет снова решим считать повторы и в тот же момент снова скажем: "Один". "Два" не будет произнесено никогда. Утверждения, что мир цикличен и что Время есть Круг, таким образом, в корне различны: первое ведет к противоречию, второе - логически безупречно.
Приведенные математические рассуждения несколько приоткрывают сущность концепции вечного возвращения всех вещей, но лишь несколько - по-прежнему многое остается неопределенным и неясным, по-прежнему многое искажено. Если мы будем углубляться в подобные рассуждения, стремясь придать им безукоризненность, строгость и полноту, ничего большего, чем понимание возвращения того же момента, нам это не даст - мы будем лишь погружаться в разрешение все новых, порождаемых нами самими неясностей и несоответствий. Потому, главным образом, что сравнение Времени с кругом само по себе весьма символично и условно. Представляя круг, мы видим его всегда извне: в нашем воображении круг всегда находится перед нами. Говоря, что Ход Времени аналогичен движению точки-мгновения по кругу, мы, разумеется, визуализируем круг и движение точки, то есть также смотрим извне. Рассматривая же движение точки извне, всегда можно подсчитать, сколько раз она обошла круг, что, в свою очередь, означает не замкнутость Времени, а цикличность Вселенной. Если мы смотрим на круг извне, такая подмена происходит автоматически и неизбежно, потому что "быть вне" - это, представляя себе круг, видеть, что каждый момент времени - всегда новый, никогда не существовавший момент. "Вне" в данном случае и есть, собственно, наше прямолинейное Время, движущееся все к новым и новым моментам. Иначе говоря, "смотреть извне" означает попытку постичь другое Время, оставаясь в своем, то есть не экзистенциально, а чисто рационально. Точно такая же подмена происходит, когда мы представляем погруженный в Вечность мир из своего и, воображая пейзажи, ситуации и существ этого мира, бессознательно знаем, что всё это - там, в то время как сами мы - здесь. И будучи здесь, нам нетрудно заметить, как всё в первый, второй и т. д. раз повторяется там.
Поэтому оставим наши математические рассуждения и используем другой, оправданный и верный подход, который заключается в том, чтобы смотреть изнутри. То есть, размышляя об ином мире, мы будем представлять его не как нечто отдельное от нас самих, а как окружающую реальность. Это можно сделать, например, воображая себя самого находящимся в воображаемом мире, однако действия, свершаемые исключительно в сфере фантазий, обычно страдают недостатком экзистенциальности: мы почти не в состоянии уйти в фантазию полностью, всем своим существом, совершенно забыв, что на самом деле принадлежим другому миру, куда нам обеспечен возврат и, следовательно, избавление от радостей и кошмаров воображаемого мира. Лишь в редких случаях происходящее в сфере фантазий для нас действительно важнее происходящего вокруг (когда, например, - как для боящегося ада - фантастическое является единственной реальностью, которой пока пусть и нет, но которая, вне всяких сомнений, неизбежно придет, а окружающий мир воспринимается не иначе как иллюзия и сон). Любые действия в воображаемом, разумеется, небезобидны, и часто только они способны открыть перед нами новые горизонты, тем не менее экзистенциальности в них обыкновенно все-таки недостает - мы не совсем внутри, и, если хотим "полноценной" глубины, каким-то образом должны иметь дело с тем, что обладает не меньшим весом, чем мир, где, как мы уверены, проходит наша реальная жизнь.
Как, в сущности, устроен типичный воображаемый иной мир? Под знаком вечного возвращения всех вещей в нем происходит нечто похожее на происходящее в окружающем мире. Ничего другого, чего-то совершенно отличного от известного нам, как уже отмечалось, в нем и не может происходить, потому что наша фантазия ограничена нашим миром - выходящее за его пределы в принципе непредставимо. Возможны странные ландшафты и удивительные существа, возможно отсутствие одних и наличие других известных нам психических состояний и чувств, пусть чрезвычайно усиленных и видоизмененных, однако исходной точкой различных фантазий так или иначе всегда является окружающий мир, и всегда можно установить, какие его реалии стоят за той или другой конкретной фантазией. Конечно, многое в воображаемых посмертных мирах, вследствие ограниченности нашей фантазии, мы часто оставляем нераскрытым (например, догматически утверждаем, что там есть Знание, которого здесь мы лишены, или что там есть неведомая целостность и полнота бытия, или, допустим, что там вообще нет ни сознания, ни бытия), но всё нераскрытое и непредставимое все равно взято из нашего мира: в поисках альтернативы чему-то хорошо известному мы просто подвергаем его логическому отрицанию, нередко оказываясь перед недоступной фантазии бездной.
В любом воображаемом ином мире присутствует лишь малая часть возможного в нашем - лишь малая часть известных нам образов, ситуаций, мыслей и чувств, что, делая иной мир значительно "меньшим" и более плоским, простым и понятным, чем наш, делает его и более эфемерным, затрудняя экзистенциальное проникновение в него.
Но самая суть иного мира - не в ситуациях, существах и ландшафтах, самая суть - это погруженность в Вечность, и если мы хотим понять именно ее, почему, собственно, должны рассматривать упрощенный, эфемерный мир? Почему бы не рассматривать весь наш мир целиком?
Окружающий мир безмерно шире и глубже доступного воображению, кроме того, экзистенциально мы, разумеется, уже находимся в нем. Таким образом, расширяя воображаемый иной мир до нашего, ничего не теряя, многое можно приобрести. Но как это так - "вместо иного рассматривать наш мир"? Ведь наш мир как раз и есть альтернатива иному - он историчен, проблематичен и незавершен, всё в нем находится в становлении и течении, ничто, как будто, не свидетельствует о его погруженности в Вечность. "Рассматривать наш мир" в данном контексте означает иметь дело не с какой-то фантазией, а рассматривать весь наш мир целиком, но, как ни странно, рассматривать как иной. То есть опираться именно на известный мир, в то же время радикально изменяя его. Ничто не отбрасывается- всё остается, вместе с тем становясь совершенно другим.
Иначе говоря, в стремлении постичь самую суть иного мира есть смысл не выдумывать как можно более несхожие с нашим миры, а опираться именно на наш, оставляя всё, что в нем есть, таким, каково оно есть, и изменяя "лишь только" концепцию Времени. "Время - не Прямая, - мы говорим, - Время есть Круг".
Это, естественно, не исключает фантазий об иных состояниях, чувствах, ландшафтах и существах, однако делает воображаемые иные миры не чем-то "сверхъестественным", "более истинным", чем всё остальное, - не тем, что когда-то должно восторжествовать, а интегральной частью, иерархическим элементом одного и того же всеобъемлющего, неисчерпаемого и единого мира, замкнутого в пребывающий в Вечности Круг.
Чисто фантастические, далекие от всего окружающего миры хороши лишь при первых попытках проникнуть в другое. Но большая глубина требует большего, и если нас не устраивает только "разумное", в сущности, не влияющее на нашу жизнь понимание, то, исключая особый случай, когда фантастическое становится для нас реальнее всего остального, мы должны отказаться от сфер эфемерных грез. Конечно, изменение концепции Времени в каком-то смысле превращает окружающий мир в воображаемый, но он будет не призрачной альтернативой реальности, а единственным, существующим вместо предыдущего миром. Изменить концепцию Времени - изменить полностью, внутри самих себя, - разумеется, неизмеримо труднее, чем допустить ее действенность в каких-то фантастических мирах. Мы имеем дело не с грезами или кошмарами, порожденными нашими представлениями о Вселенной и полуосознанными "романтическими стремлениями", "светлыми надеждами" и различными страхами - не с полуявью-полубредом, отражающим то ли существующее, то ли придуманное, а со всем известным нам миром целиком, во всей его беспощадности, ясности, тайне, низости и высоте. Мы обращаемся ко всему, что считаем реальным, не избавляя самих себя и "воображаемый" мир от многих отвратительных, ужасающих или же восхитительных смыслов, явлений, поступков, образов, чувств и вещей. Такая позиция требует решимости и здравого смысла... и, главное, умения сказать самому себе: "Время есть Круг".
Произнести эту фразу твердо и ясно, убедительно для самого себя, по сути, означает, признать за истину, что Время есть Круг. Пусть признать только в фантазии, но на этот раз не эфемерной, а экзистенциальной, опирающейся на глубокий анализ и ясное понимание, что концепции "Время - Прямая" и "Время есть Круг" имеют равное право существовать - что они в одинаковой степени могут быть опровергнуты или подтверждены. Не обязательно, если хотите, быть убежденным, что замкнутость Времени являет собой очевидную истину: мир устроен именно так, и прочие предположения - бред. Почти то же самое - это сказать: "Время, возможно, есть Круг". И если мы окажемся в состоянии действительно допустить эту возможность - если окажемся в состоянии посмотреть на самих себя и всё, что вокруг, через нее, мир будет изменен. "...auch der Gedanke einer Moglichkeit kann uns erschuttern und umgestalten, nicht nur Empfindungen oder bestimmte Erwartungen! Wie hat die Moglichkeit der ewigen Verdammnis gewirkt!" - "...также и мысль о возможности может нас потрясти и изменить, а не только чувства и определенные ожидания! Сколь сильно действовала возможность вечного проклятия!" (Ф. Ницше).
Какой, собственно, смысл имеет фраза "Время есть Круг"? Сравнение Времени с кругом, как отмечалось, условно, поскольку на круг мы смотрим извне. Но как изнутри окружающего мира - не пытаясь (придумав образ, знак или схему) рассматривать этот мир со стороны - можно понять, что значит замкнутость Времени?
Прежде всего мы должны вернуться в Мгновение.
Под "Мгновением", уточним, мы не имеем в виду "идеальный" Миг, который всегда проходит быстрее, чем успеваешь его осознать. Это может быть происходящее лишь в данный момент - белое облако в вышине, первый осенний ветер, мысль о безвозвратно ушедшем и вместе с ними невыразимое чувство красоты и тоски - и может быть вся наша жизнь целиком. Мгновение протяженно во времени и длится от долей секунды до многих и многих лет. Мгновение становится Мгновением, если, размышляя о нем, мы, во-первых, "видим" его как целое, и, во-вторых, сознательно или бессознательно подразумеваем такую уходящую в прошлое и будущее перспективу времени, в сравнении с которой наше Мгновение ничтожно мало. Именно это "подразумевание", а не "очень малая" длительность, делает Мгновение Мгновением. Потому что "по отношению к Вечности" любая длительность "равна нулю" и не отличима ни от какой другой. Мгновением, правда, уже ушедшим, будет какое-нибудь событие нашей жизни, случившееся много лет назад, потому что, вспоминая о нем, видим мы его как целое и, находясь в настоящем, так или иначе подразумеваем как минимум годы, прошедшие до сегодняшнего дня. И Мгновением будет воображаемая история существования человечества, если мы смотрим на нее в перспективе существования всей Вселенной. Что касается Мгновения, которое имеет место сейчас, оно также не обязательно ограничено происходящим именно в эту секунду. Мгновение (точнее было бы говорить "мир Мгновения"), имеющее место сейчас, - это мир, который открыт нашему внешнему и внутреннему взору в данный момент и которому, согласно нашему пониманию, принадлежим и мы сами. Если, конечно, мы сознаем или чувствуем, что этот мир - лишь часть другого, неизмеримо большего мира. Но не равная, как песчинки в пустыне, всем остальным частям, а особая, уникальная и крайне важная часть, потому что сейчас существует именно она, и именно она, как единственное для нас существующее, каким-то образом предполагает (заключает в себе, проецирует в призрачное небытие пространств и времён) всю остальную Вселенную. Если, допустим, мы наблюдаем, как солнце садится за море, сознавая или чувствуя, что Мгновение, в котором мы находимся, уникально, что диск солнца опускается в море лишь несколько минут - что до этого был день, когда солнце сияло на небе, и затем будет ночь, когда его не будет вообще, и что в другие дни, годы, века и эпохи уже были и еще будут закаты, похожие, но не такие, как этот, - то Мгновение заката будет длиться от первого прикосновения солнца к воде до полного исчезновения в ней. Можно было бы сказать, что "объективно" внутри такого Мгновения также многое происходит и, следовательно, в нем сменяются другие, "более короткие" Мгновения, однако, если мы думаем о закате, наше Мгновение - весь закат. Если бы мы думали о первом касании солнца воды, Мгновением было бы это касание. Мгновение не "объективно" и определяется тем, остается ли ситуация, которую мы имеем в виду, неизменной. Мгновение - не "стоп-кадр": в Мгновении мы пребываем в течении и можем действовать, чувствовать и размышлять. И не столь важно, где именно внутри Мгновения мы находимся - который конкретно теперь час. И так же не важно, "проживаем ли всю длительность Мгновения целиком", или же по каким-то причинам быстро покидаем его. Когда мы идем по дороге, далеко позади и далеко впереди уходящей за горизонт, то, видим ли мы небо над нами, ландшафты, где пролегает наш путь, и самих себя как идущих, сознаем ли краткость и уникальность всего, что, явившись из пребывающих в Небытие неисчислимых времен, удивительным образом существует сейчас, или же, погрузившись в какие-то мысли, лишь ощущаем всё это, в том и другом случае мы будем в Мгновении, которое длится, пока мы идем. Это Мгновение не сменяется новым и новым с каждым следующим шагом или тиканьем часов - оно все время одно, оно протяженно. И наши пространственно-временные координаты - не самая суть: идем ли мы здесь, или уже где-то дальше, пока мы знаем, что сзади и впереди уходящая за горизонт дорога, а над нами плывут облака, плывущие так уже миллионы лет, мы где-то и в то же время везде на пути - мы в одном и том же Мгновении. И мы останемся в нем, пока сама ситуация не изменится радикально (что произойдет, например, когда мы достигнем конца пути) или пока, растворившись в каких-нибудь мыслях и чувствах, мы начисто не забудем о том, что идем...
Мгновение, таким образом, - это имеющая большую или меньшую длительность ситуация - вспышка молнии или вся наша жизнь, - которую мы воспринимаем как что-то одно, не сменяющееся другим. Ситуация, в которой, к тому же, мы сами присутствуем в данный момент.
Итак, если мы хотим понять, что такое замкнутость Времени, прежде всего необходимо вернуться в Мгновение. То есть мы должны выйти из полной погруженности в отвлеченные размышления, фантазии и грезы и вернуться туда, где находимся экзистенциально - в мир, коему принадлежит наше существо. Что бы ни окружало нас в данный момент, что бы мы ни делали, о чем бы ни думали и какие бы ни испытывали чувства, всё это - мы должны ощутить - происходит в Мгновении, всё это есть и являет собой торжествующую альтернативу Ничто. Мы должны ощутить ни с чем не сравнимое могущество, ясность и красоту этого "есть". Позади - наша жизнь, полная ностальгических и тягостных, красивых и жутких моментов, головокружительных успехов и сокрушительных неудач, за ней - миллионы и миллионы лет жизни Вселенной, куда мы то ли были, то ли не были вовлечены, и впереди - точно такие же миллионы и миллионы лет. Откуда, из какой бездны времен всё это пришло и куда идет - как нам понять смысл Мгновения, которое есть, и смысл Мгновений, которых уже или еще нет, - как понять течение Времени?
Обычный ход мысли примерно таков. Мгновение, в котором мы находимся, - результат всего свершавшегося во все миллионы и миллионы лет. Всё, что есть сейчас, есть и таково исключительно благодаря тому, что во все неисчислимые времена случалось именно то, что случалось, и происходило именно то, что происходило. Другими словами, вся "эволюция" Вселенной привела к Мгновению, которое имеет место сейчас. Она, можно сказать, и была ориентирована именно на то, чтобы дать ему жизнь. Но является ли это Мгновение "Конечной Целью" - надеждой и грезой всех прошедших миллионов и миллионов лет? Поскольку оно не совершенно - поскольку есть "лучшее", и есть "худшее", - разумеется, нет. "Эволюция" Вселенной еще не завершена. И если никакого радикального изменения не произойдет - если Мгновения по-прежнему будут сменяться все новыми Мгновениями, - никогда и не будет завершена. Потому что в таком случае ни одно Мгновение, сколь совершенным оно бы ни было, не может быть "Конечной Целью", так как, являясь причиной новых свершений, само имеет дальше себя идущую цель. Но если, что на первый взгляд кажется наиболее вероятным, Вселенная в целом всегда остается такой, какой мы ее представляем себе, - если Время существует всегда и всегда движет Вселенную к новым и новым видам бытия, - то имеет ли вообще какой-нибудь смысл Мгновение и всё свершающееся в нем? Если Мгновение существует лишь ради Грядущего - ради достижения "Конечной Цели", то, за ее отсутствием, естественно, нет. Если же, предположим, смысл Мгновения в противопоставлении Небытию всех конкретных существующих в нем реалий - если смысл в самих имеющих место в это Мгновение образах, пейзажах, законах, пространствах, действиях и существах, - то Мгновение оказывается несостоятельным, так как сменяется другим и вместе с последним воспоминанием о нем уходит в Небытие. Но если нет смысла в Мгновении, нет никакой ценности и в самом бытии, и всё существующее существует впустую, ни для чего. Чем бы, действительно, была наша жизнь, знай мы наверное, что любые усилия тщетны, поскольку в Грядущем нет совершенства и, в сущности, оно не лучше и не хуже того, что есть сейчас, и знай мы к тому же, что даже самая яркая, полная, смелая и красивая жизнь не стоит ровным счетом ничего и сама по себе, так как всякое Мгновение обречено? Считаем ли мы, что живем один только раз, или, умирая, возрождаемся к следующей жизни в таких же, высших или низших мирах, не меняет картины: суть жизни тогда - лишь поиск все новых пустых наслаждений, дающих забвение бессмысленности бытия.
Однако сей "обычный ход мысли" при большей внимательности не убедителен даже для нас самих. Слишком наивно представление о Вселенной как об исчерпаемом или неисчерпаемом множестве известных и неизвестных, видимых и невидимых, высших и низших миров, которые все существуют одновременно, в неком абсолютном "Сейчас", а в следующий момент сменяются другими, превращаясь в воспоминания и затем навсегда погружаясь в Небытие. Вселенная, конечно, намного сложнее, чем просто сумма (или, возможно, единство) всего сущего, движущаяся от одного тотального Настоящего к другому. Иными словами, Время вряд ли подобно единой прямой, представляющей непреложный Закон для всех уровней, планов и сфер бытия. Об этом свидетельствует наша интуитивная уверенность в существовании других "измерений Времени", возникающая, когда, например, мы сталкиваемся с чем-нибудь глубоким и тайным. К такому столкновению может привести что угодно - от размышлений о возникновении Вселенной, о мистерии жизни и смерти или о темном могуществе мест, из которых во сне к нам приходят кошмары, до какого-нибудь странного ракурса склонившейся ветки, торжествующей гармонии узоров, вдруг открывшейся нам на заиндевевшем стекле, или, допустим, внезапно представшей во всей своей силе зримой бездонности ночной темноты. Многое, очень многое несоотносимо с положением стрелок наших часов, и часто мы абсолютно не уверены, что явившееся нам из неведомых бездн существует, как и всё остальное, именно и только сейчас - в двенадцать часов пятнадцать минут. Другое "измерение Времени" особенно ощутимо, когда неординарные события "выбивают нас из колеи", и мы оказываемся экзистенциально отстранены от мира, собственной жизни и самих себя, и, не погружаясь ни в какую конкретность, видим всё открытое внешнему и внутреннему взору как "трансцендентное" - в целом и как бы извне. Кроме того, хорошо известно, что Время растягивается или сжимается в зависимости от нашего состояния, течет с разной скоростью для разных существ и имеет совершенно различные качества во сне и наяву. Словом, Время, если мы размышляем о нем изнутри - не в сфере фантазий или абстрактных идей, а находясь в Мгновении и опираясь на все наши знания, опыт и здравый смысл, - являет собой темную, непостижимую тайну.
Подобные "экзистенциальные размышления", как и рациональные, также приводят к рождению концепций, однако основываются эти концепции не на абстрактных философско-математических законах, принципах и научных исследованиях, а на всей известной и подозреваемой нами глубине окружающего мира и нас самих. Исходят в таких "размышлениях" из "субъективных", а не только "объективных" фактов, почему с точки зрения разума они и кажутся противоречивыми, путаными и наивными, и лишь когда мы смотрим на них экзистенциально, изнутри Мгновения, они приобретают обоснованность, ясность и смысл.
Согласно одной концепции такого рода, в различных мирах Вселенной течет свое собственное Время, причем течет с различной скоростью. То есть Прямая Времени в каждом мире своя и со своим масштабом. Наше Настоящее, например, "соответствует" далекому Прошлому или Будущему каких-то миров, и век нашей жизни где-то может казаться лишь мигом, а где-то - "целой вечностью" - миллионами и миллионами лет. Согласно другой концепции, Время течет "разветвляясь" - как дерево или как устье реки. В каждый момент, когда может произойти либо одно, либо другое, происходит и то, и другое, только начинают существовать два параллельных, в дальнейшем абсолютно непересекающихся мира, и таким образом исчерпываются все возможности бытия - ничто не остается потенциальным - всё когда-то и где-то произойдет. Третья концепция утверждает, что существуют миры, где Время течет вперед - от Прошлого к Будущему, и где назад - от Будущего к Прошлому. Концепций Времени много, однако апогеем их всех являются те, что, основываясь на самых глубоких интуитивных прозрениях, говорят об иных мирах, где Времени нет вообще. Согласно им, в каком бы мире мы не были и как бы не было устроено там Время, рано или поздно мы придем к его Концу и вступим в пребывающий в Вечности иной мир, каковое "вступление" будет фатальным. Сам же иной мир является целью, разгадкой и смыслом бытия - ради него - ради того, чтобы оказаться в "лучшем" ином мире, - стоит действовать и жить. Другими словами, ожидающий нас в Будущем иной мир придает ценность и смысл Мгновению и тем самым всему бытию. Но проблема здесь в том, что отсутствие Времени представить себе невозможно. Поэтому последователям этих концепций приходится интерпретировать свои интуитивные прозрения с помощью абстрактной догматики и весьма условных образов. Существует, однако, концепция, которая не ставит во главу угла отстранение от Времени и вместе с тем находит место для всевозможных интуитивных прозрений Вечности. Согласно этой концепции Время замкнуто - Время есть Круг.
Находясь в Мгновении, будучи тем, кто есть, - тем, кто стоит посреди окружающего мира, который также есть, ощущая себя на пути, пролегающем через неисчислимые времена, и размышляя о значении слов было и будет, мы знаем - пусть где-то в самой глубине, - что было - это не то, что бесследно исчезло и превратилось в ничто, а будет - не то, чего пока нет, но когда-то придет. Мы знаем: всё, что было и будет, в каком-то неясном смысле есть, Прошлое и Будущее - не Небытие, а какие-то сферы непостижимо великой Вселенной, которая не возникает, не исчезает, но есть. Но как можно помыслить такую Вселенную? Как понять существование Прошлого и Будущего?
Следуя этим вопросам - следуя подобному размышлению о было и будет и сохраняя состояние, в котором оно возможно, - размышляя, другими словами, экзистенциально, изнутри, оставаясь в Мгновении, - мы можем понять, что означает замкнутость Времени. Она означает: Прошлое - "самое далекое" Прошлое, "расположенное" не только неизмеримо дальше всего, о чем мы помним или что в состоянии, пусть даже ошибочно, вообразить, но и неизмеримо дальше всей бездны абсолютно неведомых канувших в лету времен, - не является чистым Небытием. Не является оно и достоянием исключительно какого-нибудь "космического разума" - мы сами, такие, какие мы есть, знаем его. И знаем не как странные аллегории, приходящие к нам в "состояниях транса", и даже не как воспоминания о собственной жизни - мы знаем его много лучше, и, соответственно, "есть" этого самого далекого Прошлого имеет для нас много больший вес. Его "есть" не такое, как "есть" призрака, воспоминания, фантазии или сна, но такое, как "есть" окружающего нас в данное Мгновение мира и как "есть" присутствующих в нем нас самих. Потому что Прошлое - самое далекое, пришедшее из бездны веков Прошлое - имеет место в данный момент. Это Прошлое - мы сами и всё, что вокруг. Настоящее и самое далекое Прошлое не просто похожи, но являются одним и тем же, тождественным самому себе миром, существующим сейчас. То прошлое и наступившее "сейчас" - одно и то же "сейчас". "Есть" самого далекого Прошлого и Настоящего - одно и то же "есть". И мы сами не просто во всех деталях похожи на некогда живших существ, а являемся ими, живущими в Прошлом, имеющим место в эту минуту. То же самое относится и к самому далекому, "расположенному" дальше всех мыслимых и немыслимых времен Будущему. То, что некогда было и будет, есть сейчас. Было и будет, таким образом, есть. Есть точно так же, как всё, что есть сейчас. Другими словами, "есть", которое мы экзистенциально находили лишь в Настоящем, теперь мы находим и в являющемся этим Настоящим самом далеком Прошлом и Будущем. Всё, что есть во Вселенной, не возникает на краткий миг, чтобы затем бесследно исчезнуть, но вечно есть - то как явленное сущее, то как незримая потенция, которая некогда вновь обретет бытие. Вселенная неуничтожима и неизменна, и Время - не страшная фатальность, непрестанно сметающая одни и на их месте рождающая все новые обреченные миры, но то, что, рождая и уничтожая миры, вместе с тем вечно хранит их в себе. Время - это то, в чем вечно есть всё, что есть. Время погружено в Вечность. В этом суть замкнутости Времени - суть концепции, утверждающей, что Время есть Круг.
Как и в случае с Прямой, само "устройство" Вселенной остается для нас непостижимой тайной. Замкнутость Времени не означает, что обязательно существует лишь один большой Круг, по которому "одновременно" - от одного Вселенского "Сейчас" к другому - движутся все миры. Как и раньше, допустимы концепции о мирах со своим Временем, о "разветвляющемся" Времени и о "текущем назад". Единственное, что можно сказать, - всюду, во всех мирах Время не Прямая, но замкнуто в Круг. Другими словами, все миры, как бы они не были устроены каждый отдельно и все вместе, погружены в Вечность. Возможно, наш путь пролегает по всей Вселенной, и мы проходим через все формы, уровни, планы и сферы бытия, а может статься, совершаем лишь "малый Круг". Вспышка молнии уникальна и существует один только миг, в остальные же времена ее просто нет. Поэтому "с точки зрения молнии" вся Вечность - одно лишь Мгновение - Мгновение, в котором она есть и в котором ее прошлое, будущее и настоящее слиты в одно. Как соотносится Мгновение молнии, которая вспыхнула сейчас, с Мгновением молнии, которая блестит миллион лет назад? Мы знаем, когда наступает то и другое Мгновение, но что выражает это знание, имеющее смысл лишь для того, кто смотрит "извне", и абсолютно бессмысленное для самих молний? "Объективно" ли наше представление о последовательно сменяющих друг друга Мгновениях, или же "объективен" лишь гипотетический "вневременной свидетель", для которого Мгновения равнозначны и не зависят ни от какого "когда" - который смотрит на Мгновения как бы из центра окружности и, не имея своего собственного "раньше", "позже" и "сейчас", одинаково близок к каждому из них? Можно поставить сотни вопросов, почти тех же самых, что мы ставили, будучи уверены в прямолинейности Времени. И они в основном останутся без ответов - о происхождении и устройстве Вселенной мы знаем не больше и не меньше, чем прежде. То есть концепция Круга сохраняет тайну и глубину мира, в котором мы находимся, и сохраняет все наши "прозрения" этой тайны и глубины. Ничто из по-настоящему глубокого не теряет своей силы и не превращается в фантом, наоборот, как мы скоро увидим, непостижимая мистерия бытия становится еще более зримой.
Тем, кто мыслит поверхностно и рационально, может, разумеется, казаться, что вечное возвращение "сглаживает и нивелирует" мир, устраняя неведомые, вызывающие экзистенциальное беспокойство силы, присутствие коих мы ощущаем и о которых знаем, что некогда настанет их час. Могут считать, например, что, "гарантируя вечную жизнь", вечное возвращение устраняет смерть и вместе с ней инициатическое ощущение тайны, скрытой в самом Бытии. Подлинная трагедия и драматизм становятся невозможны, исчезает важнейший побудительный мотив сублимации духа, теряют роковую значимость откровения иных миров - словом, Вселенная лишается многого. Или могут считать, что, поскольку Вселенная вечно есть, говорить о причине и смысле ее существования абсурдно, и поэтому устраняется так же и Бог.
Ни то, ни другое, конечно, не верно. Если где-то на Круге Времен встречается хотя бы мгновение, когда мы существуем лишь как потенция - когда, в общем-то, нас нет, то в этом мгновении нас вечно нет. Смерть существует, и ничто не мешает думать о ней не только как о перерождении или возрождении к той же жизни "во второй раз", но и как о полной аннигиляции и переходе в Небытие. Возможны, иначе, предначертанные нам "миры", где мы навечно перестаем существовать. Если мгновение нашего небытия существует, тот, "стоящий в стороне", кто видит весь Круг Времен, может сказать, что мы вечно есть и в равной степени нас вечно нет. Каждое существо и каждая вещь - всё, что окружает нас в данный момент, таким образом, хранит в себе вероятное вечное "нет". "Нет", без которого осознание Бытия невозможно, ибо "есть" всякой сущности становится видимым лишь "в предположении вместо нее пустоты". Смерть и тайна, скрытая в Бытии, остаются. В перспективе вечного "нет" остается трагедия и драматизм. И остаются иные миры, так как, оказавшись в них хоть один только раз, мы будем возвращаться в них "вновь и вновь". Не устраняется, конечно, и Бог. Равно возможны как "народные" представления, согласно которым Он, Вечносущий (значение этого термина на Круге, заметим, становится много яснее) некогда создал (что происходило во Времени) Вселенную, так и "эзотерические", говорящие о Боге, как о безмерно большем - метафизическом и непостижимом, невыразимом в образах и словах, благодаря которому возникло не только многообразие миров и существ, но и само вечносущее Бытие. Благодаря которому, другими словами, не определимому даже как Существующий или Несуществующий, "возникло" непреходящее "есть". Не устраняются также свободная воля и произвол - понятия, казалось бы несовместимые с Кругом. Не устраняется, подчеркнем еще раз, практически ничего.
Отсюда не следует, однако, что всё остается в точности тем же, чем было. Всё кардинальным образом изменяется: все предметы, ландшафты, существа, мысли и чувства, оставаясь как будто теми же самыми, из призрачных и иллюзорных превращаются в реальные. Окружающее больше не нечто "временное и преходящее", обреченное рано или поздно исчезнуть и уступить свое место "истинному, окончательному и постоянному", но нечто неуничтожимое, существующее всегда. Нравится нам это или нет, но, возвращаясь через миллионы и миллионы лет к самому себе, всё, что есть сейчас, в данный момент, есть тем самым всегда. Причем возвращается абсолютно всё - не только великое, благородное и красивое, но также и ничтожное, вульгарное и безобразное. Мгновение, в котором мы находимся, - всё целиком, без всяких исключений - погружено в Вечность. И если смысл вечного возвращения всех вещей действительно приоткрывается нам, мы начинаем ощущать эту погруженность и, как следствие, - реальность себя самих и всего, что вокруг. Ибо реальное есть не что иное как погруженное в Вечность, не что иное как неуничтожимое и существующее всегда.
Открытие реальности прежде казавшегося сном мира - не осуществление какой-то романтической мечты и не вступление в счастливую беспроблемную жизнь, а скорее столкновение с беспощадностью и могуществом бытия. Вечно возвращаясь к самому себе, окружающий мир превращается в фатальность, от которой никогда не уйти. Мы как бы оказываемся вне времени и пространства, один на один с самим собой и окружающим миром - как если бы кроме существующего сейчас не существовало вообще ничего. Мимо Мгновения больше нельзя пройти стороной, придавая значение лишь ожидающему впереди "вечному торжеству Истины". Мир Мгновения становится центром всего и, благодаря этому, открывает себя - свою подлинную природу, силу и глубину. Величественное, отвратительное, радостное и кошмарное, если они действительно таковы, становятся величественнее, отвратительнее, радостнее и кошмарнее в миллион раз, а всё поддельное и фальшивое, тоже раскрывая себя, теряет гипнотическую власть. В присутствии Вечности - когда нам известно, что Мгновение, в котором мы находимся, пребудет всегда, - всё предстает таким, каково оно в действительности есть. Всё, от чего мы хотели бы избавиться, всякая слабость превращается в по-настоящему тяжкий груз, но вместе с тем обретает мощь и всё, что мы считаем достойным.
Когда, превращаясь в реальность, посреди которой "проходит наша вечная жизнь", мир перестает быть мимолетным - радостным, трагическим или кошмарным - сном, мы оказываемся перед необходимостью действия. Потому что отказ от следования своим ориентирам или откладывание действия до "лучших времен" превращает пребывающее в Вечности Настоящее в постоянную демонстрацию нашей собственной несостоятельности и делает его в полном смысле непереносимым. Если бы Настоящее было вне нашей власти, то, неприемля его, мы могли бы этого избежать простым противопоставлением себя окружающему, но, как свидетельствует Круг, Настоящее зависит от нас. Потому что всё, что мы свершим или не свершим, - в Вечности, и не может быть вычеркнуто или изменено. Иначе говоря, всякое наше действие или бездействие, приведет оно к каким-то последствиям в будущем или же будет отброшено и забыто и лишь вместе с нами, через миллионы и миллионы лет, вновь обретет бытие, само по себе оказывается навечно вписанным в создаваемую также и нами картину неуничтожимого Настоящего. Можно, конечно, сказать, что мы ничего не совершаем по своей воле, а всякое наше действие обязано уходящей в прошлое цепи причин - что всякое наше действие в конечном счете исходит из первопричины. Но дело в том, что на Круге первопричины (не метафизической, а именно первой причины) нет вообще. И если даже существует величайший Час, когда всё сущее слито в "Одно" - в непроявленную Потенцию, содержащую все возможности бытия, то и это "Одно" приходит из прошлых и разрешается в последующие времена, то и оно имеет причины. Привилегированных, "более значимых" причин на Круге нет, и "происхождение" любой из них "из Вечности" равно парадоксально. Не предшествует каждому действию и бесконечная цепь повторяющихся причин, потому что, как мы говорили, повторений на Круге нет, и, пройдя Круг, каждая причина становится не другой, точно такой же, но именно собой. Всякое действие, всякое следствие имеет причину - это понятно, - но на Круге каждое следствие вдобавок является и собственной причиной, так как через миллионы и миллионы лет вызывает к жизни самое себя. Причина и следствие на Круге в каком-то смысле одно. Настоящее, например, являясь одновременно самым далеким Прошлым и Будущим, является тем самым самой далекой причиной и самым далеким следствием самого себя: всё, что свершается в нем, свершается "одновременно" в Прошлом (как причина свершаемого) и в Будущем (как его результат). Действуя в Настоящем, другими словами, мы создаем самую далекую причину и видим самое далекое следствие наших действий.
Всякое наше свершение, дурно оно или хорошо, значительно или ничтожно, порождает цепь причин и следствий, которая, проходя через все времена, вызывает к жизни множество "случайностей", поступков, ситуаций, мыслей и чувств - даже, быть может, целые вереницы восходящих к сияющим высотам и нисходящих в бездны кошмара жизней - и, наконец, через миллионы и миллионы лет, вызывает к жизни самое себя: мы "снова" осуществляем его. Поэтому всё, что свершается в Настоящем - всякое наше даже, казалось бы, самое незначительное действие, равно как и бездействие, - крайне важно. Присутствуя в Вечности, мы не можем устраниться и "незаметно" на время предаться забвению в осуждаемом нами самими "приятном" потоке малодушного и безответственного бытия, рассчитывая, что полоса бессмысленной жизни пройдет и исчезнет без всякого следа. В погруженном в Вечность мире ничто не проходит бесследно - всё навсегда остается тем, что оно есть, превращаясь к тому же прямо на наших глазах в то, чем оно действительно является. Мы всегда "на виду", по крайней мере у самих себя, - не важного нет вообще.
Однако кроме Настоящего, есть еще Прошлое и Будущее (которые, кстати, на Круге неразличимы и являются одним и тем же) - есть еще целый океан известных и (в основном) неизвестных миров, откуда мы пришли и куда уйдем. Разве не можем мы жить ради каких-то далеких Мгновений, когда, предположим, достигнем того, к чему стремимся в самой глубине души и чего лишены в Настоящем? Разве не можем мы ждать и смотреть не вокруг, но туда?
Разумеется, такая позиция - как и любая другая, которой мы могли придерживаться в случае прямолинейного Времени, - также возможна. Однако она не вполне оправданна и не последовательна до конца. Потому что, становясь неуничтожимым, Мгновение приобретает принципиально иное значение и несравнимо больший вес. Мгновение больше нельзя "переждать" - оно не проходит и не рассеивается как сон. И тот, кто живет лишь Грядущим, вынужден стараться этого не замечать. Возникает бессмысленный самообман. Кроме того, нет никаких гарантий, что Грядущее будет именно таким, каким мы его представляем себе, и что, даже если реализуются все наши надежды, мы окажемся в мире, где нет никакого несовершенства, и где нам захотелось бы остаться навсегда.
Оправданная и до конца последовательная позиция - жить в Настоящем - в мире, которому мы принадлежим экзистенциально. Да, нам может не нравится многое, мы можем презирать, ненавидеть и отвергать всё окружающее целиком и смотреть лишь за горизонт, но то, что есть сейчас, непреходяще - от него не уйти. Поэтому попытка отвернуться от Настоящего вряд ли разумна. Тем более, что действуем мы исключительно в нем - не "вчера" или "завтра", а только "сейчас", в данный момент. Будущее мы оставляем Будущему: мы погрузимся в него, когда оно придет и в полной мере - как реальность, а не как надежда, мечта или страшный сон, - откроет самое себя. Мы будем знать к тому времени многое, чего не знаем сейчас, и будем в состоянии действовать именно в том, будущем мире, вновь возвратившемся к бытию. Это не означает, конечно, что не стоит размышлять о Будущем, не стоит созидать его еще здесь и стремиться достичь каких-то высот. Всякие действия, имеющие цель, естественны и оправданны - но только лишь если мы видим их как принадлежащие Настоящему. Лишь если, другими словами, мы находим главный смысл не в ожидаемом результате, а в мыслимом и свершаемом нами сейчас. Если о цели, к которой стремимся, мы можем сказать: "Да, это именно то, чему должно существовать!". Причем сказать, подчеркнем, тогда же - не когда-то потом. Потому что, хотя мы весьма ограниченны и легко впадаем в заблуждения и хотя, скорее всего, наступит день, когда, став более знающими или просто другими, мы оглянемся назад и увидим, что свершенное нами наивно и глупо и ни к чему, разве что к худшему, не привело, оценить Мгновение в полной мере мы можем только покуда находимся в нем. Ибо только пребывающему в таком же неведении, сомнениях, ложных надеждах и страхах видно, почему сделан именно такой выбор, и видна сила, которой нужно отважиться противостоять. Не столько мужества, надо сказать, требуется для утверждения, противостояния, жертв и свершений тому, кто абсолютно уверен, что действует в согласии с Истиной и будет за это соответствующим образом вознагражден. Не "объективная значимость" действия, а само действие, каким оно представляется изнутри мира, где совершено, важнее всего. И именно за это рассматриваемое изнутри действие - за то, насколько искренне и глубоко было наше стремление и насколько, следуя ему, мы были бескомпромиссны с окружающим миром и своим существом, а не за то, в какой степени нам, побуждаемым надеждой и страхом, удалось угадать и исполнить что-то "объективно правильное", - спросится (и уже, в сущности, спрашивается) с нас. Не заблуждение, если мы были не в силах его устранить, а наше действие и сказанное ему в том же Мгновении "Да!" играет главную роль. Потому еще, что кроме следствий, которые оно повлечет за собой, само это действие свершается в Вечности и, оставаясь таким, каким мы видим его в Мгновении, будет свершаться всегда.
Вернемся, однако, к нашему и иному миру.
Итак, хотя происходящее в ином мире мы и не можем вообразить, сознательно или бессознательно допуская действенность концепции вечного возвращения, мы превращаем вполне представимые ситуации нашего мира в ситуации иного. Образы, звуки, ландшафты, мысли, чувства и существа, "внешне" оставаясь как будто теми же самыми, превращаются из привычных - призрачных, иллюзорных и обреченных исчезнуть без всякого следа - в неуничтожимые, пребывающие в Вечности. Окружающее или воображаемое становится реальным - иным. Столкновение с реальностью, если оно действительно происходит, всегда вызывает ужас. И не потому, что, как для боящегося ада, открывающийся реальный мир - это страдание, отчаяние и кошмар. Ужас, по их собственным свидетельствам, испытывают и провидцы Небесных миров. Ужас вызывает именно погруженность в Вечность - сама реальность, а не то, какова она конкретно. Потому, наверное, что радикальное изменение мира - внезапное столкновение с неведомым ранее величием, могуществом и беспощадностью бытия - влечет за собой и шоковое, радикальное изменение нас самих. Тот, кто "пережил ужас", изменяется, так как коснувшись реального (будет ли он всюду свидетельствовать о нем, "хранить его в себе" или постарается забыть), не сможет, как прежде, верить в очевидность и полноту общепринятых представлений и, с надеждой или страхом, будет ждать нового явления реальности. Тот же, кто изменяется до конца и больше не возвращается в привычное, вообще "умирает для нашего мира и возрождается в мире ином".
Неверно, однако, считать, что сами ситуации погруженного в Вечность мира ни на что не влияют и потому не важны. В зависимости от того, какая конкретно реальность будет открыта - мрачные подземелья ада или величественные стены заоблачных городов, которые лишь в будущем должны явиться во всей своей силе и утвердиться уже навсегда, или же, как для адепта Круга, не часть - не какая-то фантазия только, а весь окружающий мир целиком, со всей его низостью и высотой, который, преобразившись и "став трансцендентным", уже вступил в свое окончательное торжество, - в зависимости от этого в состоянии ужаса могут присутствовать отчаяние, страх и кошмар, неизъяснимая радость и восторг или же непередаваемое спокойствие и ощущение глубины Бытия. Одно не мешает другому: ужас - от встречи с реальностью, прочие чувства - от того, какова она есть.
И в заключение последний вопрос. Да, говоря или размышляя об иных мирах, мы подразумеваем вечное возвращение, но когда перед нами в ночи вдруг действительно возникает умерший человек или, допустим, окружающее вдруг превращается в изобилие света, гармонии, высшего смысла и красоты - когда неожиданно для самих себя мы в мгновение ока оказываемся в состоянии ужаса, то трудно заметить, пусть даже бессознательное, влияние концепции Круга - играет ли она все-таки какую-нибудь роль или в таких случаях в сущности не при чем? На это ответим, что вечное возвращение, как и любая другая концепция, - не сама реальность, а только путь к ней - вернее, один из возможных путей. Концепция может только вести к реальности - в этом ее основная задача и смысл. Если же по каким-то причинам мы внезапно сталкиваемся с самой реальностью, никакие концепции уже не нужны.
1991