Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
|
A Series Of Unfortunate Events BOOK the First LEMONY SNICKET THE BAD BEGINNING CHAPTER ONEIf you are interested in stories with happy endings, you would be better off reading some other book. In this book, not only is there no happy ending, there is no happy beginning and very few happy things in the middle. This is because not very many happy things happened in the lives of the three Baudelaire youngsters. Violet, Klaus, and Sunny Baudelaire were intelligent children, and they were charming, and resource ful, and had pleasant facial features, but they were extremely unlucky, and most everything that happened to them was rife with misfortune, misery, and despair. I’m sorry to tell you this, but that is how the story goes. Their misfortune began one day at Briny Beach. The three Baudelaire children lived with their parents in an enormous mansion at the heart of a dirty and busy city, and occasionally their parents gave them permission to take a rickety trolley-the word “rickety,” you proba bly know, here means “unsteady” or “likely to collapse”-alone to the seashore, where they would spend the day as a sort of vacation as long as they were home for dinner. This particular morning it was gray and cloudy, which didn’t bother the Baudelaire youngsters one bit. When it was hot and sunny, Briny Beach was crowded with tourists and it was impossible to find a good place to lay one’s blanket. On gray and cloudy days, the Baudelaires had the beach to them selves to do what they liked. Violet Baudelaire, the eldest, liked to skip rocks. Like most fourteen-year-olds, she was right-handed, so the rocks skipped farther across the murky water when Violet used her right hand than when she used her left. As she skipped rocks, she was looking out at the horizon and thinking about an invention she wanted to build. Anyone who knew Violet well could tell she was thinking hard, because her long hair was tied up in a ribbon to keep it out of her eyes. Violet had a real knack for inventing and building strange devices, so her brain was often filled with images of pulleys, levers, and gears, and she never wanted to be distracted by something as trivial as her hair. This morning she was thinking about how to construct a device that could retrieve a rock after you had skipped it into the ocean. Klaus Baudelaire, the middle child, and the only boy, liked to examine creatures in tide-pools. Klaus was a little older than twelve and wore glasses, which made him look intelligent. He was intelligent, The Baudelaire parents had an enormous library in their mansion, a room filled with thousands of books on nearly every subject. Being only twelve, Klaus of course had not read all of the books in the Baudelaire library, but he had read a great many of them and had retained a lot of the information from his readings. He knew how to tell an alligator from a crocodile. He knew who killed Julius Caesar. And he knew much about the tiny, slimy animals found at Briny Beach, which he was examining now. Sunny Baudelaire, the youngest, liked to bite things. She was an infant, and very small for her age, scarcely larger than a boot. What she lacked in size, however, she made up for with the size and sharpness of her four teeth. Sunny was at an age where one mostly speaks in a series of unintelligible shrieks. Except when she used the few actual words in her vocabulary, like “bottle,” “mommy,” and “bite,” most people had trouble understanding what it was that Sunny was saying. For instance, this morning she was saying “Gack!” over and over, which probably meant, “Look at that mysterious figure emerging from the fog!” Sure enough, in the distance along the misty shore of Briny Beach there could be seen a tall figure striding toward the Baudelaire children. Sunny had already been staring and shrieking at the figure for some time when Klaus looked up from the spiny crab he was examining, and saw it too. He reached over and touched Violet’s , arm, bringing her out of her inventing thoughts. “Look at that,” Klaus said, and pointed toward the figure. It was drawing closer, and the children could see a few details. It was about the size of an adult, except its head was tall, and rather square. “What do you think it is?” Violet asked. “I don’t know,” Klaus said, squinting at it, “but it seems to be moving right toward us.” “We’re alone on the beach,” Violet said, a little nervously. “There’s nobody else it could be moving toward.” She felt the slender, smooth stone in her left hand, which she had been about to try to skip as far as she could. She had a sudden thought to throw it at the figure, be cause it seemed so frightening. “It only seems scary,” Klaus said, as if read ing his sister’s thoughts, “because of all the mist.” This was true. As the figure reached them, the children saw with relief that it was not any body frightening at all, but somebody they knew: Mr. Poe. Mr. Poe was a friend of Mr. and Mrs. Baudelaire’s whom the children had met many times at dinner parties. One of the things Violet, Klaus, and Sunny really liked about their parents was that they didn’t send their children away when they had company over, but allowed them to join the adults at the dinner table and participate in the conversation as long as they helped clear the table. The children remem bered Mr. Poe because he always had a cold and was constantly excusing himself from the table to have a fit of coughing in the next room. Mr. Poe took off his top hat, which had made his head look large and square in the fog, and stood for a moment, coughing loudly into a white handkerchief. Violet and Klaus moved forward to shake his hand and say how do you do. “How do you do?” said Violet. “How do you do?” said Klaus. “Odo yow!” said Sunny. “Fine, thank you,” said Mr. Poe, but he looked very sad. For a few seconds nobody said anything, and the children wondered what Mr. Poe was doing there at Briny Beach, when he should have been at the bank in the city, where he worked. He was not dressed for the beach. “It’s a nice day,” Violet said finally, making conversation. Sunny made a noise that sounded like an angry bird, and Klaus picked her up and held her. “Yes, it is a nice day,” Mr. Poe said absently, staring out at the empty beach. “I’m afraid I have some very bad news for you children. “ The three Baudelaire siblings looked at him. Violet, with some embarrassment, felt the stone in her left hand and was glad she had not thrown it at Mr. Poe. “Your parents,” Mr. Poe said, “have perished in a terrible fire.” The children didn’t say anything. “They perished,” Mr. Poe said, “in a fire that destroyed the entire house. I’m very, very sorry to tell you this, my dears.” Violet took her eyes off Mr. Poe and stared out at the ocean. Mr. Poe had never called the Baudelaire children “my dears” before. She un derstood the words he was saying but thought he must be joking, playing a terrible joke on her and her brother and sister. “‘Perished,”’ Mr. Poe said, “means ‘killed.”' “We know what the word ‘perished’ means,” Klaus said, crossly. He did know what the word “perished” meant, but he was still having trou ble understanding exactly what it was that Mr. Poe had said. It seemed to him that Mr. Poe must somehow have misspoken. “The fire department arrived, of course,” Mr. Poe said, “but they were too late. The entire house was engulfed in fire. It burned to the ground." Klaus pictured all the books in the library, going up in flames. Now he’d never read all of them. Mr. Poe coughed several times into his hand kerchief before continuing. “I was sent to re trieve you here, and to take you to my home, where you’ll stay for some time while we figure things out. I am the executor of your parents’ estate. That means I will be handling their enor mous fortune and figuring out where you chil dren will go. When Violet comes of age, the fortune will be yours, but the bank will take charge of it until you are old enough.” Although he said he was the executor, Violet felt like Mr. Poe was the executioner. He had simply walked down the beach to them and changed their lives forever. “Come with me,” Mr. Poe said, and held out his hand. In order to take it, Violet had to drop the stone she was holding. Klaus took Violet’s other hand, and Sunny took Klaus’s other hand, and in that manner the three Baudelaire chil dren-the Baudelaire orphans, now-were led away from the beach and from their previous lives. |
Рецензия читателя: Это явно не сказки, а какой-то ужас просто. ЛЕМОНИ СНИКЕТ СКВЕРНОЕ НАЧАЛО ГЛАВА ПЕРВАЯЕсли вы любите истории со счастливым концом, вам лучше взять другую книгу. А у этой не только нет хорошего конца, но и начало плохое, и в середине мало чего хорошего. И все потому, что в жизни троих бодлеровских детей случалось не слишком много счастливых событий. Вайолет, Клаус и Солнышко Бодлер были дети смышленые, обаятельные, находчивые, приятной внешности, но на редкость невезучие. Их просто преследовали неудачи, невзгоды и огорчения. Мне неприятно вам об этом говорить, но что есть, то есть. Несчастья начались в тот день, когда они играли на Брайни-Бич. Дети жили со своими родителями Бодлерами в огромном доме в центре грязного шумного города, но изредка родители разрешали им сесть на рахитичный троллейбус («рахитичный» здесь означает «шаткий, ненадежный») и самостоятельно поехать на пляж, где они и проводили своего рода каникулы весь день до позднего обеда. То утро выдалось пасмурное, облачное, но бодлеровских детей это нисколько не огорчило. В жаркие солнечные дни на берегу набиралось полным-полно туристов, так что одеяло положить было некуда. А в пасмурные облачные дни пляж оставался в их личном распоряжении и они могли делать что захочется. Старшей из них, Вайолет Бодлер, нравилось бросать камешки по воде, иначе говоря, «печь блины». В свои четырнадцать лет она уже вышла из того возраста, когда чаще пользуются левой рукой, и была настоящей правшой, и когда бросала камешки правой рукой, они скакали по темной воде дальше, чем когда бросала левой. Одновременно она вглядывалась в горизонт и обдумывала новое изобретение. Всякий, кто хорошо знал Вайолет, сразу мог догадаться, что она погружена в мысли, если ее длинные волосы перевязаны лентой, чтобь не лезли в глаза. Вайолет действительно умела изобретать и мастерить всякие необычные механизмы, в голове у нее вечно толпились воображаемые шестерни, блоки и рычаги, и поэтому она не желала, чтоб ее отвлекали такие пустяки, как волосы. В то утро она размышляла над тем, как соорудить устройство, которое бы возвращало назад пущенный по воде камешек. Клаус Бодлер, средний ребенок и единственный мальчик в семье, любил разглядывать живых существ, остававшихся на берегу после отлива. Клаусу не так давно исполнилось двенадцать. Очки на носу придавали ему очень умный вид. Но он и вправду был умный мальчик. У родителей была обширная домашняя библиотека — целая комната, тысячи книг на всевозможные темы. В свои двенадцать лет Клаус, разумеется, прочел еще не все эти книги, но успел прочитать довольно много, и в памяти у него накопилась уйма полезных сведений. Он знал, как отличить аллигатора от крокодила. Знал, кто убил Юлия Цезаря. И очень хорошо разбирался в крошечных скользких тварях, которые водились на пляже Брайни-Бич и которых он сейчас рассматривал. Солнышко Бодлер, младшая, любила кусать все подряд. Она едва вышла из младенчества, но даже и для своего возраста была очень мала ростом — чуть побольше башмака. Зато в возмещение малого роста ее четыре зуба были большие и острые. Она пребывала в том возрасте, когда издают в основном нечленораздельные звуки. Если только она не употребляла те несколько настоящих слов, которые имелись в ее словаре (к примеру, «мам», «пить» и «кус»), окружающие обычно не понимали, что она хочет сказать. Сейчас она, например, без устали выкрикивала «гак!», что, возможно, означало: «Смотрите, какая странная фигура показалась из тумана!» И в самом деле, по берегу в их сторону шагал кто-то высокий. Солнышко заметила его уже давно и долго кричала, чтобы привлечь их внимание, прежде чем Клаус наконец оторвался от рассматривания колючего краба и тоже увидел фигуру, вышедшую из тумана. Он тронул Вайолет за руку, чтобы вывести ее из изобретательской задумчивости. — Смотри! — Клаус показал ей приближавшееся существо, и теперь дети уже могли разглядеть кое-какие детали. Ростом оно было со взрослого человека, но голова казалась вытянутой и какой-то прямоугольной. — Что это такое, как ты думаешь? — спросила Вайолет. — Не знаю, — Клаус прищурился, — по-моему, оно направляется к нам. — А к кому же еще, — несколько нервно ответила Вайолет, — на пляже мы одни. Она сжала крепче гладкий плоский камешек, который держала в левой руке, и как раз собиралась закинуть его как можно дальше. Ей вдруг захотелось бросить его в приближавшуюся фигуру — уж очень она была пугающая. — Оно только кажется жутким из-за тумана. — Клаус будто прочитал мысли сестры. И он был прав: как только непонятное существо подошло близко, дети с облегчением увидели, что это вовсе не кто-то страшный, а знакомый им мистер По. Мистер По, приятель их родителей, которого дети часто видели на праздничных обедах. Что особенно нравилось детям Бодлеров в родителях, так это то, что они не отсылали их наверх, когда приходили гости, а, наоборот, разрешали сидеть со взрослыми за столом и участвовать в разговорах, пока не наступало время убирать со стола. Детям так хорошо запомнился мистер По, потому что он всегда бывал простужен и то и дело с извинениями вставал из-за стола, чтобы прокашляться в соседней комнате. Мистер По снял шляпу с высокой тульей, из-за которой голова его и показалась в тумане детям длинной и прямоугольной, и постоял немного, кашляя в платок. Вайолет и Клаус шагнули ему навстречу и пожали руку. — Как поживаете? — сказала Вайолет. — Как поживаете? — повторил Клаус. — Ка-а по-о-ва-а! — крикнула Солнышко. — Отлично, благодарю вас, — ответил мистер По с грустным видом. Несколько секунд все молчали, а дети гадали, что делает мистер По на пляже, когда он должен находиться в банке на работе. И одет он был совсем не по-пляжному. — Приятный денек, — сказала наконец Вайолет, чтобы завязать разговор. Солнышко пискнула, как рассерженная птица, и Клаус взял ее на руки. — Да, приятный, — рассеянно ответил мистер По, глядя на пустынный берег. — Боюсь, у меня для вас очень плохие новости. Вся троица уставилась на него во все глаза. Вайолет с некоторым смущением сжала камешек в левой руке, радуясь, что не успела бросить им в мистера По. — Ваши родители, — произнес мистер По, — погибли в страшном пожаре. Дети не проронили ни слова. — Пожар уничтожил весь дом. Мне ужасно, ужасно тяжело сообщать вам об этом, милые мои. Вайолет отвела взгляд от мистера По и опять устремила его на океан. Никогда раньше мистер По не обращался к ним «милые мои». Она поняла, что он им сказал, но подумала, что это шутка, что он так жестоко шутит с ними. — «Погибли» означает «умерли», — пояснил мистер По. — Мы знаем, что значит слово «погибли», — сердито отозвался Клаус. Слово он знал, но пока не мог уяснить смысл сказанного. Ему показалось, что мистер По просто не так выразился. — Пожарные, разумеется, приехали, — продолжал мистер По, — но они опоздали. Весь дом был охвачен огнем. И он сгорел дотла. Клаус представил себе, как горят книги в их библиотеке. Теперь ему уже не прочитать их все. Мистер По откашлялся и продолжал: — Меня попросили разыскать вас здесь и увезти к себе. Какое-то время вы поживете у меня в доме, а тем временем мы сообразим, как быть дальше. Я являюсь душеприказчиком ваших родителей. Это значит, что я обязан распоряжаться их громадным состоянием и должен придумать, где вы будете жить. Когда Вайолет достигнет совершеннолетия, состояние перейдет к вам, но все равно, пока вы неповзрослеете, деньгами будет заведовать банк. Хотя мистер По назвал себя душеприказ-чиком, в ушах Вайолет это слово прозвучало как «душегуб»: откуда ни возьмись появился на пляже и навсегда перевернул их жизнь. — Пойдемте со мной. — И мистер По протянул руку. Пришлось Вайолет разжать руку с камешком. Клаус взялся за ее другую руку, Солнышко — за свободную руку Клауса, итак, троих бодлеровских детей — вернее, бодлеровских сирот — увели с пляжа и из их прежней жизни. |
CHAPTER TWOIt is useless for me to describe to you how terrible Violet, Klaus, and even Sunny felt in the time that followed. If you have ever lost some one very important to you, then you already know how it feels, and if you haven’t, you cannot possibly imagine it. For the Baudelaire children, it was of course especially terrible because they had lost both their parents at the same time, and for several days they felt so miserable they could scarcely get out of bed. Klaus found he had little interest in books. The gears in Violet’s inventive brain seemed to stop. And even Sunny, who of course was too young to really understand what was going on, bit things with less enthusiasm. Of course, it didn’t make things any easier that they had lost their home as well, and all. their possessions. As I’m sure you know, to be in one’s own room, in one’s own bed, can often make a bleak situation a little better, but the beds of the Baudelaire orphans had been re duced to charred rubble. Mr. Poe had taken them to the remains of the Baudelaire mansion to see if anything had been unharmed, and it was terrible: Violet’s microscope had fused to gether in the heat of the fire, Klaus’s favorite pen had turned to ash, and all of Sunny’s teething rings had melted. Here and there, the children could see traces of the enormous home they had loved: fragments of their grand piano, an elegant bottle in which Mr. Baudelaire kept brandy, the scorched cushion of the windowseat where their mother liked to sit and read. Their home destroyed, the Baudelaires had to recuperate from their terrible loss in the Poe household; which was not at all agreeable. Mr. Poe was scarcely at home, because he was very busy attending to the Baudelaire affairs, and when he was home he was often coughing so much he could barely have a conversation. Mrs. Poe purchased clothing for the orphans that was in grotesque colors, and itched, And the two Poe children -Edgar and Albert -were loud and obnoxious boys with whom the Baudelaires had to share a tiny room that smelled of some sort of ghastly flower. But even given the surroundings, the chil dren had mixed feelings when, over a dull dinner of boiled chicken, boiled potatoes and blanched. -the word “blanched” here means “boiled,, -string beans, Mr. Poe announced that they were to leave his household the next morning. “Good,” said Albert, who had a piece of potato stuck between his teeth. “Now we can get our room back. I’m tired of sharing it. Violet and Klaus are always moping around, and are never any fun.” “And the baby bites,” Edgar said, tossing a chicken bone to the floor as if he were an animal in a zoo and not the son of a well-respected member of the banking community. “Where will we go?” Violet asked nervously. Mr. Poe opened his mouth to say something, but erupted into a brief fit of coughing. “I have made arrangements,” he said finally, “for you to be raised by a distant relative of yours who lives on the other side of town. His name is Count Olaf.” Violet, Klaus, and Sunny looked at one an other, unsure of what to think. On one hand, they didn’t want to live with the Poes any longer. On the other hand, they had never heard of Count Olaf and didn’t know what he would be like. “Your parents’ will,” Mr. Poe said, “instructs that you be raised in the most convenient way possible. Here in the city, you’ll be used to your surroundings, and this Count Olaf is the only relative who lives within the urban limits.” Klaus thought this over for a minute as he swallowed a chewy bit of bean. “But our parents never mentioned Count Olaf to us. Just how is he related to us, exactly?” Mr. Poe sighed and looked down at Sunny, who was biting a fork and listening closely. “He is either a third cousin four times removed, or a fourth cousin three times removed. He is not your closest relative on the family tree, but he is the closest geographically. That’s why-” “If he lives in the city,” Violet said, “why didn’t our parents ever invite him over?” “Possibly because he was very busy,” Mr. Poe said. “He’s an actor by trade, and often travels around the world with various theater com panies.” “I thought he was a count,” Klaus said. “He is both a count and an actor,” Mr. Poe said. “Now, I don’t mean to cut short our dinner, but you children have to pack up your things, and I have to return to the bank to do some more work. Like your new legal guardian, I am very busy myself.” The three Baudelaire children had many more questions for Mr. Poe, but he had already stood up from the table, and with a slight wave of his hand departed from the room. They heard him coughing into his handkerchief and then the front door creaked shut as he left the house. “Well,” Mrs. Poe said, “you three had better start packing. Edgar, Albert, please help me clear the table.” The Baudelaire orphans went to the bedroom and glumly packed their few belongings. Klaus looked distastefully at each ugly shirt Mrs. Poe had bought for him as he folded them and put them into a small suitcase. Violet looked around the cramped, smelly room in which they had been living. And Sunny crawled around solemnly biting each of Edgar and Albert’s shoes, leaving small teeth marks in each one so she would not be forgotten. From time to time, the Baudelaire children looked at one another, but with their future such a mystery they could think of nothing to say. At bedtime, they tossed and turned all night, scarcely getting any sleep between the loud snoring of Edgar and Albert and their own worried thoughts. Finally, Mr. Poe knocked on the door and stuck his head into the bedroom. “Rise and shine, Baudelaires,” he said. “It’s time for you to go to Count Olaf’s.” Violet looked around the crowded bedroom, and even though she didn’t like it, she felt very nervous about leaving. “Do we have to go right this minute?” she asked. Mr. Poe opened his mouth to speak, but had to cough a few times before he began. “Yes you do. I’m dropping you off on my way to the bank, so we need to leave as soon as possible. Please get out of bed and get dressed,” he said briskly. The word “briskly” here means “quickly, so as to get the Baudelaire children to leave the house.” The Baudelaire children left the house. Mr. Poe’s automobile rumbled along the cobble-stone streets of the city toward the neighbor hood where Count Olaf lived. They passed horse-drawn carriages and motorcycles along Doldrum Drive. They passed the Fickle Foun tain, an elaborately carved monument that occasionally spat out water in which young chil dren played. They passed an enormous pile of dirt where the Royal Gardens once stood. Before too long, Mr. Poe drove his car down a narrow alley lined with houses made of pale brick and stopped halfway down the block. “Here we are,” Mr. Poe said, in a voice undoubtedly meant to be cheerful. “Your new home.” The Baudelaire children looked out and saw the prettiest house on the block. The bricks had been cleaned very well, and through the wide and open windows one could see an assortment of well-groomed plants. Standing in the door way, with her hand on the shiny brass doorknob, was an older woman, smartly dressed, who was smiling at the children. In one hand she carried a flowerpot. “Hello there!” she called out. “You must be the children Count Olaf is adopting.” Violet opened the door of the automobile and got out to shake the woman’s hand. It felt firm and warm, and for the first time in a long while Violet felt as if her life and the lives of her sib lings might turn out well after all. “Yes,” she said. “Yes, we are. I am Violet Baudelaire, and this is my brother Klaus and my sister Sunny. And this is Mr. Poe, who has been arranging things for us since the death of our parents.” “Yes, I heard about the accident,” the woman said, as everyone said how do you do. “I am Justice Strauss.” “That’s an unusual first name,” Klaus remarked. “It is my title,” she explained, “not my first name. I serve as a judge on the High Court.” “How fascinating,” Violet said. “And are you married to Count Olaf?” “Goodness me no,” Justice Strauss said. “I don’t actually know him that well. He is my next-door neighbor.” The children looked from the well-scrubbed house of Justice Strauss to the dilapidated one next door. The bricks were stained with soot and grime. There were only two small windows, which were closed with the shades drawn even though it was a nice day. Rising above the win dows was a tall and dirty tower that tilted slightly to the left. The front door needed to be repainted, and carved in the middle of it was an image of an eye. The entire building sagged to the side, like a crooked tooth. "Oh!” said Sunny, and everyone knew what she meant. She meant, “What a terrible place! I don't want to live there at all!” "Well, it was nice to meet you,” Violet said to Justice Strauss. “Yes,” said Justice Strauss, gesturing to her flowerpot. ‘Perhaps one day you could come over and help me with my gardening.” “That would be very pleasant,” Violet said, very sadly. It would, of course, be very pleasant to help Justice Strauss with her gardening, but Violet could not help thinking that it would be more pleasant to live in Justice Strauss's house, instead of Count Olaf’s. What kind of a man, Violet wondered, would carve an image of an eye into his front door? Mr. Poe tipped his hat to Justice Strauss, who smiled at the children and disappeared into her lovely house. Klaus stepped forward and knocked on Count Olaf’s door, his knuckles rap ping right in the middle of the carved eye. There was a pause, and then the door creaked open and the children saw Count Olaf for the first time. “Hello hello hello,” Count Olaf said in a wheezy whisper. He was very tall and very thin, dressed in a gray suit that had many dark stains on it. His face was unshaven, and rather than two eyebrows, like most human beings have, he had just one long one. His eyes were very, very shiny, which made him look both hungry and angry. “Hello, my children. Please step into your new home, and wipe your feet outside so no mud gets indoors.” As they stepped into the house, Mr. Poe behind them, the Baudelaire orphans realized what a ridiculous thing Count Olaf had just said. The room in which they found themselves was the dirtiest they had ever seen, and a little bit of mud from outdoors wouldn’t have made a bit of difference. Even by the dim light of the one bare lightbulb that hung from the ceiling, the three children could see that everything in this room was filthy, from the stuffed head of a lion which was nailed to the wall to the bowl of apple cores which sat on a small wooden table. Klaus willed himself not to cry as he looked around. "This room looks like it needs a little work,” Mr. Poe said, peering around in the gloom. “I realize that my humble home isn’t as fancy as the Baudelaire mansion,” Count Olaf said, "but perhaps with a bit of your money we could fix it up a little nicer.” Mr. Poe’s eyes widened in surprise, and his coughs echoed in the dark room before he spoke. "The Baudelaire fortune,” he said sternly, "will not be used for such matters. In fact, it will not be used at all, until Violet is of age.” Count Olaf turned to Mr. Poe with a glint in his eye like an angry dog. For a moment Violet thought he was going to strike Mr. Poe across the face. But then he swallowed-the children could see his Adam’s apple bob in his skinny throat-and shrugged his patchy shoulders. “All right then,” he said. “It’s the same to me. Thank you very much, Mr. Poe, for bringing them here. Children, I will now show you to your room. “Good-bye, Violet, Klaus, and Sunny,” Mr. Poe said, stepping back through the front door. “I hope you will be very happy here. I will continue to see you occasionally, and you can always contact me at the bank if you have any questions.” “But we don’t even know where the bank is,” Klaus said. “I have a map of the city,” Count Olaf said. “Good-bye, Mr. Poe.” He leaned forward to shut the door, and the Baudelaire orphans were too overcome with de spair to get a last glimpse of Mr. Poe. They now wished they could all stay at the Poe household, even though it smelled. Rather than looking at the door, then, the orphans looked down, and saw that although Count Olaf was wearing shoes, he wasn’t wearing any socks. They could see, in the space of pale skin between his tattered trouser cuff and his black shoe, that Count Olaf had an image of an eye tattooed on his ankle, matching the eye on his front door. They wondered how many other eyes were in Count Olaf's house, and whether, for the rest of their lives, they would always feel as though Count Olaf were watching them even when he wasn’t nearby. |
ГЛАВА ВТОРАЯБесполезно было бы описывать, как убийственно чувствовали себя Вайолет, Клаус и даже Солнышко в своей новой жизни. Если вам доводилось терять кого-то очень близкого, без кого никак не обойтись, то вы уже знаете, каково это, а если не доводилось, тогда все равно этого не представить. А юным Бодлерам это было особенно тяжело, ведь они потеряли сразу обоих родителей. Несколько дней дети чувствовали себя такими несчастными, что с трудом заставляли себя вылезать из постели. Клаус потерял всякий интерес к книгам. Рычажки и колесики в изобретательском мозгу Вайолет перестали крутиться. И даже Солнышко, которая была слишком мала, чтобы понимать происходящее, теперь кусала все вокруг с меньшим энтузиазмом. Ну и конечно, не легче было им от того, что они вдобавок лишились своего родного дома и всего имущества. Уверен, вам уже довелось убедиться, что стоит оказаться у себя в комнате, на своей кровати — и мрак скверных обстоятельств немного рассеивается. Но даже кровати у бодлеровских сирот превратились в горелый хлам. Мистер По сводил их на пепелище — посмотреть, не уцелело ли там что-нибудь из вещей, но зрелище им предстало ужасное: микроскоп Вайолет оплавился в огне пожара почти до неузнаваемости, любимая авторучка Клауса превратилась в пепел, а все резиновые кольца для прорезывающихся зубов у Солнышка растаяли. Там и сям дети узнавали кое-какие приметы своего любимого дома: останки рояля, изящную бутылку, в которой мистер Бодлер держал бренди, обгорелую подушку с подоконника, на которой мама любила сидеть, когда читала… Словом, их родного дома не существовало и приходить в себя после страшной утраты им пришлось в семье По, что было не так-то приятно. Мистер По в основном отсутствовал, так как, видимо, очень много занимался делами Бодлеров, а бывая дома, столько кашлял, что не мог вести разговоры. Миссис По купила всем троим одежду, от которой чесалось тело и к тому же каких-то диких расцветок. А с двумя их сыновьями — Эдгаром и Альбертом, — шумными противными мальчишками, сиротам приходилось делить тесную комнату, где пахло на удивление гадкими цветами. Но даже и при таком окружении дети испытали смешанные чувства, когда за скучным обедом, состоявшим из вареной куры, отварного картофеля и бланшированной (здесь это означало «вареной») фасоли, мистер По вдруг заявил, что на следующее утро они покидают его дом. — Вот и хорошо, — сказал Альберт, у которого рот был набит картошкой. — Опять будем в комнате одни. Надоела мне давка. Вайолет и Клаус вечно ходят с унылым видом, такая скука. — А маленькая девчонка кусается, — добавил Эдгар, бросая куриную косточку на пол, как обезьяна в зоопарке, а не сын уважаемого члена банковского сообщества. — А куда мы переедем? — с опаской спросила Вайолет. Мистер По открыл было рот, чтобы ответить, но тут же разразился кашлем, — впрочем, приступ длился недолго. — Я договорился, чтобы вас взял к себе ваш дальний родственник. Он живет на противоположном конце города, зовут его Граф Олаф. Вайолет, Клаус и Солнышко переглянулись, не зная, как к этому отнестись. С одной стороны, в семействе По им больше жить не хотелось. С другой стороны, они никогда ничего не слыхали о Графе Олафе и не знали, что он за человек. — Согласно пожеланию ваших родителей, высказанному в завещании, — продолжал мистер По, — воспитание должно быть сопряжено с наименьшими затруднениями. Тут, в городе, вы скорее привыкнете жить на новом месте, а Граф Олаф единственный родственник, который живет в пределах города. Клаус с минуту обдумывал услышанное, с трудом прожевывая фасоль. — Но родители никогда не упоминали про Графа Олафа. Кем он нам приходится? Мистер По вздохнул и покосился на Солнышко — она кусала вилку и внимательно прислушивалась. — Он не то троюродный дедушка, не то четвероюродный дядя, что-то в этом роде. Не самый близкий родственник генеалогически, но ближайший географически. Поэтому… — Если он живет тут, в городе, — вмешалась Вайолет, — почему же родители ни разу не приглашали его в гости? — Ну, может быть, потому, что он очень занятой человек, — предположил мистер По. — По профессии он актер и часто ездит по свету с разными театральными труппами. — Я думал, он граф, — протянул Клаус. — Одно другому не мешает, — возразил мистер По. — Не хочу вас торопить, но вам, дети, надо укладывать вещи, а мне надо вернуться в банк и еще потрудиться. У меня прибавилось дел с тех пор, как я стал вашим законным опекуном. У детей осталось еще много вопросов к мистеру По, но он уже встал из-за стола и, слегка махнув им рукой в знак прощания, покинул комнату. Они услышали его кашель, а затем входная дверь со скрипом закрылась за ним. — Так, — сказала миссис По, — вы трое идете укладываться. А вы, Эдгар и Альберт, поможете мне убрать со стола. Бодлеровские сироты отправились в спальню и с удрученным видом начали паковать свои немногочисленные пожитки. Клаус, с отвращением беря в руки каждую очередную безобразную рубашку, купленную миссис По, клал ее в чемоданчик, а Вайолет оглядывала тесную, дурно пахнущую комнату. Солнышко в это время ползала по полу и деловито кусала башмаки Эдгара и Альберта, оставляя на каждом следы своих зубок на память о себе. Время от времени дети поглядывали друг на друга, но будущее их было таким смутным, что разговаривать не хотелось. Они проворочались всю ночь и, можно сказать, почти не спали из-за громкого храпа Эдгара и Альберта и собственных тревожных мыслей. Наконец мистер По постучал в дверь и заглянул в комнату. — Дети, в школу собирайтесь, — пропел он. — Пора отправляться к Графу Олафу. Вайолет в последний раз оглядела заставленную кроватями комнату, и, хотя здесь было неуютно, ей вдруг страшно не захотелось уезжать. — А что, надо ехать прямо сейчас? — спросила она. Мистер По открыл было рот, но тут же закашлялся и ответил не сразу. — Да, прямо сейчас. Я завезу вас к Графу Олафу по дороге в банк, так что едем как можно скорее. Вставайте, пожалуйста, и одевайтесь, — добавил он бодро (в данном случае «бодро» означало «торопя бодлеровских детей поскорее покинуть его дом»). И дети покинули дом. Машина мистера По загрохотала по булыжной мостовой в сторону района, где жил Граф Олаф. Они проехали по аллее Уныния мимо экипажей, запряженных лошадьми. Мимо мотоциклистов. Мимо фонтана Каприз, искусно высеченного из камня сооружения, время от времени выплевывавшего воду, в которой плескались малыши. Они проехали мимо огромной груды земли, где раньше был Королевский парк. И вот уже мистер По свернул в узкий проулок, по обеим сторонам которого стояли домики из светлого кирпича, и остановился где-то на середине. — Вот мы и тут, — сказал мистер По деланно веселым тоном. — Это ваш новый дом. Дети выглянули наружу и увидели самый очаровательный домик в этом квартале. Кирпичи были отчищены, через широкие распахнутые окна виднелись разные ухоженные растения. В дверях, держась за сверкающую медную ручку, стояла пожилая женщина и улыбалась детям. В свободной руке она держала цветочный горшок. — Здравствуйте! — крикнула она. — Наверное, вы те дети, которых усыновил Граф Олаф? Вайолет открыла дверцу машины и вышла наружу, чтобы пожать протянутую ей руку. Рука у женщины была теплая, пожатие крепкое, и девочке впервые за долгое время подумалось, что в ее жизни и в жизни брата и сестры все еще может обернуться не так уж плохо. — Да, — ответила она. — Мы те самые дети. Я — Вайолет Бодлер, это мой брат Клаус и сестра Солнышко. А это мистер По, он занимается нашими делами с тех пор, как погибли наши родители. — Да, я слыхала про несчастье. А я — госпожа юстиция Штраус. — Какое странное имя, — заметил Клаус. — Это не имя, а звание. Я — судья в городском суде. — Потрясающе, — сказала Вайолет. — И вы замужем за Графом Олафом? — Вот еще! — воскликнула судья Штраус. — Да я и знаю-то его мало. Просто он живет в соседнем доме. Дети перевели взгляд с сияющего чистотой дома судьи Штраус на соседний: покрытые копотью и грязью кирпичи, два маленьких окошка, да и те завешены шторами, несмотря на славный день. Над крышей вздымалась потемневшая башня, слегка покосившаяся влево. Входную дверь требовалось покрасить заново. Посредине же двери было вырезано изображение глаза. Все сооружение осело на одну сторону, словно кривой зуб. — У-у-у! — произнесла Солнышко, и все поняли, что она имела в виду: «Какой гадкий дом! Не хочу я тут жить!» — Что ж, приятно было познакомиться, — сказала Вайолет. — Мне тоже. — Судья Штраус кивком показала на цветочный горшок. — Может, когда-нибудь зайдете и поможете мне с цветами? — С удовольствием, — печально отозвалась Вайолет. Конечно, приятно помочь судье Штраус с цветами, но поневоле приходит в голову, что еще гораздо приятнее было бы жить в доме у нее, а не у Графа Олафа. Каким же надо быть человеком, подумала Вайолет, чтобы вырезать изображение глаза у входа в дом? Мистер По приподнял шляпу, когда судья Штраус, улыбнувшись детям, исчезла в дверях своего прелестного дома. Клаус шагнул вперед и постучал костяшками пальцев прямо в середину глаза. Через мгновение дверь со скрипом отворилась, и дети увидели перед собой Графа Олафа. — Привет, привет, — прохрипел Граф Олаф. Он был очень высокий и очень худой, в сером грязном костюме. На небритом лице вместо двух бровей проходила одна длинная бровь. Глаза блестели особенным блеском, что придавало ему голодный и одновременно злобный вид. — Привет, дети мои. Входите, входите в ваш новый дом, только сперва вытрите за дверью ноги, чтобы не натащить грязи. Войдя внутрь (мистер По последовал за ними), дети увидели, какую нелепость только что сказал Граф Олаф. Они очутились в грязнейшей в мире комнате, так что чуточку грязи с улицы ничего бы не изменило. Даже при тусклом свете одной голой лампочки, свисавшей с потолка, они разглядели, что все тут покрыто пылью — от чучела львиной головы, приколоченной к стене, до миски с огрызками яблок на небольшом деревянном столике. Оглядывая все вокруг, Клаус только усилием воли сдержал слезы. — Похоже, над этой комнатой надо немного потрудиться, — проговорил мистер По, озираясь в полумраке. — Я не сомневаюсь, что мой скромный домишко не так наряден, как бодлеровский особняк, — ответил Граф Олаф. — Но, возможно, с помощью их денег нам удастся сделать его поуютней. Мистер По вытаращил от удивления глаза, и кашель его гулко разнесся по темной комнате. — Состояние Бодлеров, — сурово произнес он, когда справился с кашлем, — нельзя тратить на такие нужды. Деньгами вообще нельзя пользоваться до совершеннолетия Вайолет. Граф Олаф обернулся к мистеру По, и глаза его сверкнули, как у обозленного пса. Вайолет на миг показалось, что он сейчас ударит мистера По. Но он только сглотнул слюну (дети увидели, как на его тощем горле заходил кадык) и пожал плечами. — Ну и ладно, — сказал он. — Мне все равно. Большое спасибо, мистер По, за то, что доставили их сюда. Пойдемте, дети, я покажу вам вашу комнату. — До свидания, Вайолет, Клаус и Солнышко. — Мистер По попятился к двери. — Надеюсь, вам тут будет очень хорошо. Я иногда буду приходить, а меня всегда можно найти в банке, если у вас возникнут вопросы. — Но мы даже не знаем, где ваш банк, — возразил Клаус. — У меня есть карта города, — вмешался Граф Олаф. — До свидания, мистер По. С этими словами он протянул руку к двери и закрыл ее, а трое сирот впали в такое отчаяние, что даже не успели бросить прощальный взгляд на мистера По. Им сейчас хотелось одного — остаться у мистера По, пусть у него в доме и стоит противный запах. Чтобы не смотреть на закрывавшуюся дверь, дети опустили глаза… И тут они заметили, что на ногах у Графа Олафа нет носков! А между обтрепанными отворотами брюк и черными башмаками на бледной коже ясно виднеется изображение глаза — точь-в-точь такое, как на входной двери. Интересно, подумалось им, сколько же еще глаз в доме у Графа Олафа? И неужели всю жизнь им суждено теперь ощущать, что Граф Олаф наблюдает за ними, даже когда его нет поблизости? |
CHAPTER THREEI don’t know if you’ve ever noticed this, but first impressions are often entirely wrong. You can look at a painting for the first time, for ex ample, and not like it at all, but after looking at it a little longer you may find it very pleasing. The first time you try Gorgonzola cheese you may find it too strong, but when you are older you may want to eat nothing but Gorgonzola cheese. Klaus, when Sunny was born, did not like her at all, but by the time she was six weeks old the two of them were thick as thieves. Your initial opinion on just about anything may change over time. I wish I could tell you that the Baudelaires’ first impressions of Count Olaf and his house were incorrect, as first impressions so often are. But these impressions-that Count Olaf was a horrible person, and his house a depressing pigsty-were absolutely correct. During the first few days after the orphans arrival at Count Olaf’s, Violet, Klaus, and Sunny attempted to make themselves feel at home, but it was really no use. Even though Count Olaf’s house was quite large, the three children were placed to gether in one filthy bedroom that had only one small bed in it. Violet and Klaus took turns sleeping in it, so that every other night one of them was in the bed and the other was sleeping on the hard wooden floor, and the bed’s mat tress was so lumpy it was difficult to say who was more uncomfortable. To make a bed for Sunny, Violet removed the dusty curtains from the curtain rod that hung over the bedroom’s one window and bunched them together to form a sort of cushion, just big enough for her sister. However, without curtains over the cracked glass, the sun streamed through the window every morning, so the children woke up early and sore each day Instead of a closet, there was a large cardboard box that had once held a refrigerator and would now hold the three chil dren’s clothes, all piled in a heap. Instead of toys, books, or other things to amuse the youngsters, Count Olaf had provided a small pile of rocks. And the only decoration on the peeling walls was a large and ugly painting of an eye, matching the one on Count Olaf’s ankle and all over the house. But the children knew, as I’m sure you know, that the worst surroundings in the world can be tolerated if the people in them are interesting and kind. Count Olaf was neither interesting nor kind; he was demanding, short-tempered, and bad-smelling, The only good thing to be said for Count Olaf is that he wasn’t around very often. When the children woke up and chose their clothing out of the refrigerator box, they would walk into the kitchen and find a list of instructions left for them by Count Olaf, who would often not appear until nighttime. Most of the day he spent out of the house, or up in the high tower, where the children were forbidden to go. The instructions he left for them were usually difficult chores, such as repainting the back porch or repairing the windows, and in stead of a signature Count Olaf would draw an eye at the bottom of the note. One morning his note read, “My theater troupe will be coming for dinner before tonight’s performance. Have dinner ready for all ten of them by the time they arrive at seven o’clock. Buy the food, prepare it, set the table, serve dinner, clean up afterwards, and stay out of our way.” Below that there was the usual eye, and underneath the note was a small sum of money for the groceries. Violet and Klaus read the note as they ate their breakfast, which was a gray and lumpy oat meal Count Olaf left for them each morning in a large pot on the stove. Then they looked at each other in dismay. “None of us knows how to cook,” Klaus said. “That’s true,” Violet said. “I knew how to repair those windows, and how to clean the chimney, because those sorts of things interest me. But I don’t know how to cook anything except toast.” “And sometimes you burn the toast,” Klaus said, and they smiled. They were both remem bering a time when the two of them got up early to make a special breakfast for their par ents. Violet had burned the toast, and their par ents, smelling smoke, had run downstairs to see what the matter was. When they saw Violet and Klaus, looking forlornly at pieces of pitch-black toast, they laughed and laughed, and then made pancakes for the whole family. “I wish they were here,” Violet said. She did not have to explain she was talking about their parents. “They would never let us stay in this dreadful place.” “If they were here,” Klaus said, his voice rising as he got more and more upset, “we would not be with Count Olaf in the first place. I hate it here, Violet! I hate this house! I hate our room! I hate having to do all these chores, and I hate Count Olaf!” “I hate it too,” Violet said, and Klaus looked at his older sister with relief. Sometimes, just saying that you hate something, and having someone agree with you, can make you feel better about a terrible situation. “I hate every thing about our lives right now, Klaus,” she said, “but we have to keep our chin up.” This was an expression the children’s father had used, and it meant “try to stay cheerful.” “You’re right,” Klaus said. “But it is very dif ficult to keep one’s chin up when Count Olaf keeps shoving it down.” “Jook!” Sunny shrieked, banging on the table with her oatmeal spoon. Violet and Klaus were jerked out of their conversation and looked once again at Count Olaf’s note. “Perhaps we could find a cookbook, and read about how to cook,” Klaus said. “It shouldn’t be that difficult to make a simple meal.” Violet and Klaus spent several minutes opening and shutting Count Olaf’s kitchen cupboards, but there weren’t any cookbooks to befound. “I can’t say I’m surprised,” Violet said. “We haven’t found any books in this house at all.” “I know, “ Klaus said miserably. “I miss reading very much. We must go out and look for a library sometime soon.” “But not today,” Violet said. “Today we have to cook for ten people.” At that moment there was a knock on the front door. Violet and Klaus looked at one an other nervously. “Who in the world would want to visit Count Olaf?” Violet wondered out loud. "Maybe somebody wants to visit us,” Klaus said, without much hope. In the time since the Baudelaire parent’s death, most of the Baudelaire orphans friends had fallen by the wayside, an expression which here means “they stopped calling, writing, and stopping by to see any of Baudelaires, making them very lonely.” You and I, of course, would never do this to any of our grieving acquaintances, but it is a sad truth in life that when someone has lost a loved one, friends sometimes avoid the person, just when the presence of friends is most needed. Violet, Klaus, and Sunny walked slowly to the front door and peered through the peephole, which was in the shape of an eye. They were delighted to see Justice Strauss peering back at them, and opened the door. “Justice Strauss!” Violet cried. “How lovely to see you.” She was about to add, “Do come in,” but then she realized that Justice Strauss would probably not want to venture into the dim and dirty room. “Please forgive me for not stopping by sooner,” Justice Strauss said, as the Baudelaires stood awkwardly in the doorway. “I wanted to see how you children were settling in, but I had a very difficult case in the High Court and it was taking up much of my time.” “What sort of case was it?” Klaus asked. Having been deprived of reading, he was hun gry for new information. “I can’t really discuss it,” Justice Strauss said, “because it’s official business, But I can tell you it concerns a poisonous plant and illegal use of someone’s credit card.” “Yeeka!” Sunny shrieked, which appeared to mean “How interesting!” although of course there is no way that Sunny could understand what was being said. Justice Strauss looked down at Sunny and laughed. “Yeeka indeed,” she said, and reached down to pat the child on the head. Sunny took Justice Strauss’s hand and bit it, gently. “That means she likes you,” Violet explained. “She bites very, very hard if she doesn’t like you, or if you want to give her a bath.” “I see,” Justice Strauss said. “Now then, how are you children getting on? Is there anything you desire?” The children looked at one another, thinking of all the things they desired. Another bed, for example. A proper crib for Sunny. Curtains for the window in their room. A closet instead of a cardboard box. But what they desired most of all, of course, was not to be associated with Count Olaf in any way whatsoever. What they desired most was to be with their parents again, in their true home, but that, of course, was impossible. Violet, Klaus, and Sunny all looked down at the floor unhappily as they considered the question. Finally, Klaus spoke. “Could we perhaps borrow a cookbook?” he said. “Count Olaf has instructed us to make dinner for his theater troupe tonight, and we can’t find a cookbook in the house.” “Goodness,” Justice Strauss said. “Cooking dinner for an entire theater troupe seems like a lot to ask of children.” “Count Olaf gives us a lot of responsibility,” Violet said. What she wanted to say was, “Count Olaf is an evil man,” but she was well mannered. “Well, why don’t you come next door to my house,” Justice Strauss said, “and find a cook book that pleases you?” The youngsters agreed, and followed Justice Strauss out the door and over to her well-kept house. She led them through an elegant hallway smelling of flowers into an enormous room, and when they saw what was inside, they nearly fainted from delight, Klaus especially. The room was a library. Not a public library, but a private library; that is, a large collection of books belonging to Justice Strauss. There were shelves and shelves of them, on every wall from the floor to the ceiling, and separate shelves and shelves of them in the middle of the room. The only place there weren’t books was in one corner, where there were some large, comfortable-looking chairs and a wooden table with lamps hanging over them, perfect for read ing. Although it was not as big as their parents’ library, it was as cozy, and the Baudelaire chil dren were thrilled. “My word!” Violet said. “This is a wonderful library!” “Thank you very much,” Justice Strauss said. “I’ve been collecting books for years, and I’m very proud of my collection. As long as you keep them in good condition, you are welcome to use any of my books, at any time. Now, the cook books are over here on the eastern wall. Shall we have a look at them?” “Yes,” Violet said, “and then, if you don’t mind, I should love to look at any of your books concerning mechanical engineering. Inventing things is a great interest of mine. “And I would like to look at books on wolves,” Klaus said. “Recently I have been fas cinated by the subject of wild animals of North America.” “Book!” Sunny shrieked, which meant "Please don’t forget to pick out a picture book for me." Justice Strauss smiled. “It is a pleasure to see young people interested in books,” she said. “But first I think we’d better find a good recipe, don’t you?” The children agreed, and for thirty minutes or so they perused several cookbooks that Justice Strauss recommended. To tell you the truth, the three orphans were so excited to be out of Count Olaf’s house, and in this pleasant library, that they were a little distracted and unable to concentrate on cooking. But finally Klaus found a dish that sounded delicious, and easy to make. “Listen to this,” he said. “‘Puttanesca.’ It’s an Italian sauce for pasta. All we need to do is sauté olives, capers, anchovies, garlic, chopped parsley, and tomatoes together in a pot, and pre pare spaghetti to go with it.” “That sounds easy,” Violet agreed, and the Baudelaire orphans looked at one another. Perhaps, with the kind Justice Strauss and her library right next door, the children could pre pare pleasant lives for themselves as easily as making puttanesca sauce for Count Olaf. |
Глава третьяНе знаю, замечали ли вы, что первые впечатления часто бывают обманчивыми. Вы, например, впервые смотрите на какую-то картину, и она вам совершенно не нравится. Но, присмотревшись, вы находите, что она совсем недурна. Когда впервые вы пробуете горгонзолу (это такой голубой сыр с плесенью), он вам может показаться чересчур острым, но с возрастом вам может захотеться есть исключительно сыр с плесенью. Клаусу, когда Солнышко только родилась, она совсем не понравилась, но к тому моменту, как ей исполнилось шесть недель, их было уже не разлить водой. И так со временем может перемениться ваше первоначальное мнение по любому поводу. Хотелось бы мне сказать вам, что первое впечатление у детей от Графа Олафа и его дома тоже оказалось неверным. Но, увы, их впечатление, что Граф Олаф кошмарный тип, а дом его — удручающе грязный свинарник, было абсолютно правильным. Первые несколько дней после вселения к Графу Олафу Вайолет, Клаус и Солнышко очень старались почувствовать себя как дома, но из этого ничего не вышло. Дом у Графа Олафа был вполне просторный, но он почему-то поместил всех в одну грязную спальню с одной небольшой кроватью. Вайолет с Клаусом спали на ней по очереди, так что каждую ночь кто-то спал на кровати, а кто-то на твердом дощатом полу. Однако матрас на постели был такой комкастый, что еще неизвестно, кому было хуже. Чтобы устроить постель для Солнышка, Вайолет пришлось снять с единственного окна в спальне пыльную штору и сложить ее в несколько раз, устроив таким образом подобие гнезда как раз по размерам маленькой сестры. Зато без занавески солнце с раннего утра светило в комнату через треснувшее оконное стекло, так что дети просыпались рано и совершенно разбитые. Вместо стенного шкафа в комнате имелся большой картонный ящик из-под холодильника, и туда-то кучей, одна вещь на другую, дети складывали свою одежду. Вместо игрушек, книг и прочих развлечений Граф Олаф приготовил для них груду булыжников. А единственным украшением на облезлых стенах было огромное уродливое изображение глаза — точно такое, как на щиколотке у Графа Олафа и повсюду в доме. Дети знали, как наверняка знаете и вы, что самые скверные условия жизни переносить легче, если рядом с вами интересные и добрые люди. Граф Олаф не был ни интересным, ни добрым: он был требовательным, раздражительным, и от него дурно пахло. Единственно, что можно сказать в его пользу, — он редко бывал дома. Проснувшись поутру и вытащив свою одежду из ящика, дети шли на кухню и там находили оставленный Графом Олафом список распоряжений. Сам он частенько являлся домой только глубокой ночью. Большую часть дня он проводил вне дома или же наверху в башне, куда детям ходить запрещалось. Задания он обычно давал им труднейшие: к примеру, перекрасить заднее крыльцо или же починить окна. Вместо подписи Граф Олаф рисовал внизу записки глаз. И вот однажды оставленная им записка гласила: «Моя труппа зайдет пообедать перед вечерним представлением. Вы должны купить продукты, приготовить их, накрыть на стол, подать обед, убрать со стола и не путаться у нас под ногами». Внизу, как обычно, красовался глаз, а на столе под запиской к лежала небольшая сумма денег на покупки. Вайолет и Клаус прочитали записку за завтраком, состоявшим из серой с комками овсяной каши, какую Граф Олаф оставлял им каждое утро в кастрюльке на плите. Прочтя, они в испуге уставились друг на друга. — Мы же не умеем готовить, — сказал Клаус. — Верно, — вздохнула Вайолет. — Я знаю, как починить окна и как прочистить дымоход, только потому, что меня такие вещи интересуют. Но я не умею готовить ничего, кроме тостов. — И то иногда их сжигаешь, — подхватил Клаус, и они улыбнулись. Оба вспомнили, как однажды встали пораньше, чтобы приготовить завтрак специально для родителей. Тост у Вайолет сгорел, и родители, почуяв гарь, прибежали сверху посмотреть, в чем дело. Когда их глазам предстали Вайолет и Клаус, в отчаянии глядевшие на угольки сгоревшего хлеба, они долго хохотали, а потом напекли оладий на всю семью. — Вот бы они были тут, — вздохнула Вайолет. Не требовалось объяснять, кого она имеет в виду. — Они бы не отправили нас в это ужасное место. — Будь они тут, — от волнения голос у Клауса звучал все громче, — мы бы вообще не оказались у Графа Олафа. Ненавижу я тут все, Вайолет! Ненавижу дом! Ненавижу нашу комнату! Ненавижу эти задания! Ненавижу Графа Олафа! — Я тоже, — сказала Вайолет, и Клаус с облегчением посмотрел на старшую сестру. Бывает так — просто скажешь, что ненавидишь что-то, а кто-то с тобой согласится, и тебе сразу полегчает, хотя ситуация и останется такой же ужасной. — Мне ненавистна наша теперешняя жизнь, Клаус, — продолжала Вайолет, — но нам остается одно — держать голову над водой. Это выражение любил повторять их отец, и означает оно — «постараться не падать духом». — Ты права, — согласился Клаус. — Только очень трудно держать голову над водой, когда Граф Олаф толкает ее под воду. — Джук! — выкрикнула Солнышко, колотя ложкой по столу. Вайолет и Клаус опомнились и поскорей вернулись к обсуждению записки Графа Олафа. — Вот если бы найти поваренную книгу и почитать ее, — предложил Клаус. — Наверное, не так уж трудно приготовить что-нибудь простое. Несколько минут дети открывали и закрывали кухонные шкафчики, но никаких поваренных книг не обнаружили. — Нисколько не удивляюсь, — заметила Вайолет. — Мы вообще ни одной книги в доме не видали. — Да, — печально поддакнул Клаус, — а мне так не хватает книжек. Надо будет на днях пойти поискать библиотеку. — Но не сегодня, — одернула его Вайолет. — Сегодня мы должны приготовить обед на десять человек. В эту минуту с улицы раздался стук в дверь. Вайолет и Клаус с волнением уставились друг на друга. — Кому могло вздуматься навещать Графа Олафа? — с недоумением произнесла Вайолет. — А может, кому-то захотелось повидать нас? — без особой надежды предположил Клаус. С тех пор как Бодлеры-родители умерли, большинство бодлеровских друзей исчезли, что в данном случае означает «они перестали звонить, писать и заходить к сиротам, отчего те чувствовали себя очень одиноко». Мы-то с вами никогда бы так не поступили со своими горюющими знакомыми, но такова уж жестокая правда жизни: стоит кому-то потерять близкого человека, и друзья нередко начинают его избегать, хотя именно тут и требуется их присутствие. Вайолет, Клаус и Солнышко медленно приблизились к входной двери и посмотрели в глазок, который, естественно, имел форму глаза. С какой же радостью они увидели судью Штраус, которая глядела на них с той стороны. Они распахнули дверь. — Судья Штраус! — вскричала Вайолет. — Как мы рады вас видеть! — Она хотела добавить: «Заходите, пожалуйста», но спохватилась, что судье Штраус, возможно, будет неприятно входить в грязную, темную комнату. — Простите, что не зашла к вам раньше, — сказала судья Штраус детям, неловко топтавшимся в дверях. — Я все собиралась взглянуть, как вы тут устроились на новом месте, но в суде как раз проходило очень трудное дело, и оно отнимало у меня почти все время. — А в чем оно заключается? — осведомился Клаус. Поскольку он был лишен чтения книг, он жаждал любой информации. — Я, в общем-то, не имею права это обсуждать, — ответила судья Штраус, — оно касается должностных лиц. Могу только сказать, что речь идет о ядовитом растении и незаконном использовании кредитной карточки. — Йи-ика! — выкрикнула Солнышко, как будто хотела сказать: «Как интересно!», хотя, конечно, вряд ли она поняла, о чем шел разговор. Судья Штраус опустила глаза. — Вот именно. — Она засмеялась и протянула руку, чтобы погладить девочку по голове. Солнышко тут же схватила ее руку и легонько куснула. — Это значит, вы ей нравитесь, — объяснила Вайолет. — Она очень больно кусается, когда ей кто-то не нравится или когда ее купают. — Понятно, — отозвалась судья Штраус. — И как же вы поживаете? Нет ли чего-нибудь, чего бы вам хотелось? Дети переглянулись. Они перебрали в уме все, чего бы им хотелось. Например, еще одну кровать. Настоящую детскую кроватку для Солнышка. Занавеску на окно. Стенной шкаф вместо картонного ящика. Но больше всего им, естественно, хотелось никогда, ни под каким видом не иметь дела с Графом Олафом. Хотелось снова жить с родителями в родном доме. Но это было невозможно. Поэтому все трое грустно уставились в пол, раздумывая над вопросом. Наконец Клаус ответил: — Нельзя ли взять у вас поваренную книгу? Граф Олаф велел нам приготовить сегодня к вечеру обед для его труппы, а поваренной книги в его доме мы не нашли. — Вот так штука! — воскликнула судья Штраус. — Приготовить обед на целую театральную труппу! По-моему, это значит взваливать на детей слишком большой груз. — Граф Олаф возлагает на нас большую ответственность. — На самом деле Вайолет хотелось сказать: «Граф Олаф очень плохой человек», но она была девочка воспитанная. — Хорошо, почему бы вам в таком случае не пройти два шага до моего дома и не подобрать себе подходящую поваренную книгу? Дети с готовностью отправились вслед за судьей Штраус в ее опрятный домик. Она провела их через нарядный холл, где пахло цветами, в огромную комнату, и, когда они увидели, что там находится, они чуть в обморок не упали от восторга, особенно Клаус. Потому что это была библиотека. Не публичная, а частное собрание книг, принадлежащее судье Штраус. Полки шли вдоль каждой стены от пола до потолка, отдельные полки стояли в разных местах комнаты, а также посредине комнаты. Единственным местом без книг был один из углов, где стояли несколько удобных на вид стульев и деревянный столик, а над ними свисали лампы — идеальное место для чтения. Не такая большая библиотека, как у родителей, но такая же уютная, и бодлеровские дети пришли в полный восторг. — Вот это да! — вскричала Вайолет. — Какая замечательная библиотека! — Большое спасибо, — поблагодарила судья Штраус. — Я собирала ее много лет и очень горжусь своим собранием. Можете брать какие угодно книги и когда угодно. Поваренные вот тут, на восточной стенке. Взглянем на них? — Да, — сказала Вайолет, — а потом, если вы не против, я бы ужасно хотела взглянуть на книги по машиностроению. Мой главный интерес в жизни — изобретение механических вещей. — А я бы хотел поискать книги про волков, — добавил Клаус, — последнее время меня увлекает тема диких животных Северной Америки. — Каги! — выкрикнула Солнышко, что означало: «Не забудьте взять для меня книгу с картинками!» Судья Штраус улыбнулась. — Приятно встретить молодежь, которая так любит читать, — сказала она. — Но сперва, пожалуй, стоит поискать подходящий рецепт, как вам кажется? Дети согласились с ней и полчаса изучали поваренные книги, которые отбирала для них судья Штраус. По правде говоря, дети пришли в такое возбуждение оттого, что вместо дома Графа Олафа оказались в этой уютной библиотеке, что никак не могли сосредоточиться на кулинарной теме. Наконец Клаус нашел блюдо, которое показалось ему восхитительным и не требовало особых трудов. — Послушайте-ка, — сказал он. — «Путтанеска». Итальянский соус для спагетти. Надо всего лишь потушить в масле оливки, каперсы, анчоусы, чеснок, нарубленную петрушку и томаты в кастрюльке и сварить отдельно макароны. — Как будто легко, — согласилась Вайолет, и бодлеровские дети обменялись взглядами. А вдруг благодаря соседству с доброй судьей Штраус и ее библиотекой им удастся устроить себе приятную жизнь с такой же легкостью, что и приготовить итальянский соус для Графа Олафа? |
CHAPTER FOURThe Baudelaire orphans copied the puttanesca recipe from the cookbook onto a piece of scrap paper, and Justice Strauss was kind enough to escort them to the market to buy the neces sary ingredients. Count Olaf had not left them very much money, but the chil dren were able to buy everything they needed. From a street vendor, they purchased olives after tasting several varieties and choosing their favorites. At a pasta store they selected interestingly shaped noodles and asked the woman running the store the proper amount for thirteen people-the ten people Count Olaf mentioned, and the three of them. Then, at the supermarket, they pur chased garlic, which is a sharp-tasting bulbous plant; anchovies, which are small salty fish; capers, which are flower buds of a small shrub and taste marvelous; and tomatoes, which are actually fruits and not vegetables as most people believe. They thought it would be proper to serve dessert, and bought several envelopes of pudding mix. Perhaps, the orphans thought, if they made a delicious meal, Count Olaf might be a bit kinder to them. “Thank you so much for helping us out today,” Violet said, as she and her siblings walked home with Justice Strauss. “I don’t know what we would have done without you.” “You seem like very intelligent people,” Justice Strauss said. “I daresay you would have thought of something. But it continues to strike me as odd that Count Olaf has asked you to pre pare such an enormous meal. Well, here we are. I must go inside and put my own groceries away. I hope you children will come over soon and borrow books from my library.” “Tomorrow?” Klaus said quickly. “Could we come over tomorrow?” “I don’t see why not,” Justice Strauss said, smiling. “I can’t tell you how much we appreciate this,” Violet said, carefully. With their kind par ents dead and Count Olaf treating them so abominably, the three children were not used to kindness from adults, and weren’t sure if they were expected to do anything back. “Tomorrow, before we use your library again, Klaus and I would be more than happy to do household chores for you. Sunny isn’t really old enough to work, but I’m sure we could find some way she could help you." Justice Strauss smiled at the three children, but her eyes were sad. She reached out a hand and put it on Violet’s hair, and Violet felt more comforted than she had in some time. “That won’t be necessary,” Justice Strauss said. “You are always welcome in my home.” Then she turned and went into her home, and after a moment of staring after her, the Baudelaire orphans went into theirs. For most of the afternoon, Violet, Klaus, and Sunny cooked the puttanesca sauce according to the recipe. Violet roasted the garlic and washed and chopped the anchovies. Klaus peeled the tomatoes and pitted the olives. Sunny banged on a pot with a wooden spoon, singing a rather repetitive song she had written herself. And all three of the children felt less miserable than they had since their arrival at Count Olaf’s. The smell of cooking food is often a calming one, and the kitchen grew cozy as the sauce simmered, a culinary term which means “cooked over low heat.” The three orphans spoke of pleasant memories of their parents and about Justice Strauss, who they agreed was a wonderful neigh bor and in whose library they planned to spend a great deal of time. As they talked, they mixed and tasted the chocolate pudding. Just as they were placing the pudding in the refrigerator to cool, Violet, Klaus, and Sunny heard a loud, booming sound as the front door was flung open, and I’m sure I don’t have to tell you who was home. “Orphans?” Count Olaf called out in his scratchy voice. “Where are you, orphans?” “In the kitchen, Count Olaf,” Klaus called. “We’re just finishing dinner.” “You’d better be,” Count Olaf said, and strode into the kitchen. He gazed at all three Baudelaire children with his shiny, shiny eyes. “My troupe is right behind me and they are very hungry. Where is the roast beef?” “We didn’t make roast beef,” Violet said. “We made puttanesca sauce.” “What?” Count Olaf asked. “No roast beef?” “You didn’t tell us you wanted roast beef” Klaus said. Count Olaf slid toward the children so that he looked even taller than he was. His eyes grew even brighter, and his one eyebrow raised in anger. “In agreeing to adopt you,” he said, “I have become your father, and as your father I am not someone to be trifled with. I demand that you serve roast beef to myself and my guests.” “We don’t have any!” Violet cried. “We made puttanesca sauce!” “No! No! No!” Sunny shouted. Count Olaf looked down at Sunny, who had spoken so suddenly. With an inhuman roar he picked her up in one scraggly hand and raised her so she was staring at him in the eye. Needless to say, Sunny was very frightened and began crying immediately, too scared to even try to bite the hand that held her. “Put her down immediately, you beast!” Klaus shouted. He jumped up, trying to rescue Sunny from the grasp of the Count, but he was holding her too high to reach. Count Olaf looked down at Klaus and smiled a terrible, toothy grin, raising the wailing Sunny up even higher in the air. He seemed about to drop her to the floor when there was a large burst of laughter in the next room. “Olaf! Where’s Olaf?” voices called out. Count Olaf paused, still holding the wailing Sunny up in the air, as members of his theater troupe walked into the kitchen. Soon they were crowding the room-an assortment of strange-looking characters of all shapes and sizes. There was a bald man with a very long nose, dressed in a long black robe. There were two women who had bright white powder all over their faces, making them look like ghosts. Behind the women was a man with very long and skinny arms, at the end of which were two hooks instead of hands. There was a person who was extremely fat, and who looked like neither a man nor a woman. And behind this person, standing in the doorway, were an assortment of people the children could not see but who promised to be just as frightening. “Here you are, Olaf,” said one of the white-faced women. “What in the world are you doing?” “I’m just disciplining these orphans,” Count Olaf said. “I asked them to make dinner, and all they have made is some disgusting sauce.” “You can’t go easy on children,” the man with the hook-hands said. “They must be taught to obey their elders.” The tall, bald man peered at the youngsters. “Are these,” he said to Count Olaf, “those wealthy children you were telling me about?” “Yes,” Count Olaf said. “They are so awful I can scarcely stand to touch them.” With that, he lowered Sunny, who was still wailing, to the floor. Violet and Klaus breathed a sigh of relief that he had not dropped her from that great height. “I don’t blame you,” said someone in the doorway. Count Olaf rubbed his hands together as if he had been holding something revolting instead of an infant. “Well, enough talk,” he said. “I suppose we will eat their dinner, even though it is all wrong. Everyone, follow me to the dining room and I will pour us some wine. Perhaps by the time these brats serve us, we will be too drunk to care if it is roast beef or not.” “Hurrah!” cried several members of the troupe, and they marched through the kitchen, following Count Olaf into the dining room. Nobody paid a bit of attention to the children, except for the bald man, who stopped and stared Violet in the eye. “You’re a pretty one,” he said, taking her face in his rough hands. “If I were you I would try not to anger Count Olaf, or he might wreck that pretty little face of yours.” Violet shuddered, and the bald man gave a high-pitched giggle and left the room. The Baudelaire children, alone in the kitchen, found themselves breathing heavily, as if they had just run a long distance. Sunny continued to wail, and Klaus found that his eyes were wet with tears as well. Only Violet didn’t cry, but merely trembled with fear and revulsion, a word which here means “an unpleasant mixture of horror and disgust.” For several moments none of them could speak. “This is terrible, terrible,” Klaus said finally. “Violet, what can we do?” “I don’t know,” she said. “I’m afraid.” “Me too,” Klaus said. “Hux!” Sunny said, as she stopped crying. “Let’s have some dinner!” someone shouted from the dining room, and the theater troupe began pounding on the table in strict rhythm, which is an exceedingly rude thing to do. “We’d better serve the puttanesca,” Klaus said, “or who knows what Count Olaf will do to us.” Violet thought of what the bald man had said, about wrecking her face, and nodded. The two of them looked at the pot of bubbling sauce, which had seemed so cozy while they were making it and now looked like a vat of blood. Then, leaving Sunny behind in the kitchen, they walked into the dining room, Klaus carry ing a bowl of the interestingly shaped noodles and Violet carrying the pot of puttanesca sauce and a large ladle with which to serve it. The the ater troupe was talking and cackling, drinking again and again from their wine cups and pay ing no attention to the Baudelaire orphans as they circled the table serving everyone dinner. Violet’s right hand ached from holding the heavy ladle. She thought of switching to her left hand, but because she was right-handed she was afraid she might spill the sauce with her left hand, which could enrage Count Olaf again. She stared miserably at Olaf’s plate of food and found herself wishing she had bought poison at the market and put it in the puttanesca sauce. Finally, they were through serving, and Klaus and Violet slipped back into the kitchen. They listened to the wild, rough laughter of Count Olaf and his theater troupe, and they picked at their own portions of food, too miserable to eat. Before long, Olaf’s friends were pounding on the table in strict rhythm again, and the orphans went out to the dining room to clear the table, and then again to serve the chocolate pudding. By now it was obvious that Count Olaf and his associates had drunk a great deal of wine, and they slouched at the table and spoke much less. Finally, they roused themselves, and trooped back through the kitchen, scarcely glancing at the children on their way out of the house. Count Olaf looked around the room, which was filled with dirty dishes. “Because you haven’t cleaned up yet,” he said to the orphans, “I suppose you can be excused from attending tonight’s performance. But after cleaning up, you are to go straight to your beds.” Klaus had been glaring at the floor, trying to hide how upset he was. But at this he could not remain silent. “You mean our bed!” he shouted. “You have only provided us with one bed!” Members of the theater troupe stopped in their tracks at this outburst, and glanced from Klaus to Count Olaf to see what would happen next. Count Olaf raised his one eyebrow, and his eyes shone bright, but he spoke calmly. “If you would like another bed,” he said, “to morrow you may go into town and purchase one.” “You know perfectly well we haven’t any money,” Klaus said. “Of course you do,” Count Olaf said, and his voice began to get a little louder. “You are the inheritors of an enormous fortune.” “That money,” Klaus said, remembering what Mr. Poe said, “is not to be used until Violet is of age.” Count Olaf’s face grew very red. For a moment he said nothing. Then, in one sudden move ment, he reached down and struck Klaus across the face. Klaus fell to the floor, his face inches from the eye tattooed on Olaf’s ankle. His glasses leaped from his face and skittered into a corner. His left cheek, where Olaf had struck him, felt as if it were on fire. The theater troupe laughed, and a few of them applauded as if Count Olaf had done something very brave instead of something despicable. “Come on, friends,” Count Olaf said to his comrades. “We’ll be late for our own performance." “If I know you, Olaf,” said the man with the hook-hands, “you’ll figure out a way to get at that Baudelaire money.” “We’ll see,” Count Olaf said, but his eyes were shining bright as if he already had an idea. There was another loud boom as the front door shut behind Count Olaf and his terrible friends, and the Baudelaire children were alone in the kitchen. Violet knelt at Klaus’s side, giving him a hug to try to make him feel better. Sunny crawled over to his glasses, picked them up, and brought them to him. Klaus began to sob, not so much from the pain but from rage at the terrible situation they were in. Violet and Sunny cried with him, and they continued weeping as they washed the dishes, and as they blew out the candles in the dining room, and as they changed out of their clothes and lay down to go to sleep, Klaus in the bed, Violet on the floor, Sunny on her little cushion of curtains. The moonlight shone through the window, and if anyone had looked into the Baudelaire orphans’ bedroom, they would have seen three children crying quietly all night long. |
Глава четвертаяДети записали рецепт соуса на клочке бумаги, а судья Штраус была так добра, что сама отвела их на рынок и помогла купить необходимые продукты. Денег Граф Олаф оставил им не очень-то много, но они сумели закупить все, что требовалось. У одного уличного торговца они приобрели оливки, перепробовав все сорта и выбрав свои любимые. Они высмотрели в лавочке макароны затейливой формы и разузнали у хозяйки, сколько их пойдет на тринадцать человек (десять гостей Графа Олафа и они трое). И наконец, в супермаркете они купили чеснок — луковичное растение с острым вкусом; анчоусы — маленькие соленые рыбешки; каперсы — бутоны цветков ползучего кустарника с удивительным вкусом; и помидоры, которые на самом-то деле не овощи, как считает большинство людей, а фрукты. Детям пришло в голову, что уместно было бы приготовить десерт, и они добавили несколько пакетиков с пудинговой смесью. А вдруг, если они приготовят вкусный обед, Граф Олаф немного подобреет? — Спасибо вам огромное за то, что помогли нам с покупками, — сказала Вайолет, когда они все вместе возвращались домой. — Не знаю, что бы мы без вас делали. — Вы мне кажетесь весьма сообразительными молодыми людьми, — ответила судья Штраус. — Полагаю, вы бы и сами что-нибудь да придумали. Но меня по-прежнему удивляет, что Граф Олаф велел вам приготовить такой огромный обед. Ну вот мы и пришли. Пойду разбирать свои покупки. Надеюсь, вы скоро опять придете и возьмете у меня книжки. — Завтра? — быстро отозвался Клаус. — Можно, мы придем завтра? — Почему бы и нет? — Судья Штраус улыбнулась. — Я и выразить не могу, как мы ценим ваше приглашение, — произнесла Вайолет, старательно подбирая слова. С тех пор как их добрые родители умерли, а Граф Олаф так мерзко с ними обходился, дети отвыкли от доброго обращения и теперь не знали — должны ли они как-то отплатить за это. — Завтра, до того как выбирать книги, мы с Клаусом с радостью поможем вам по хозяйству. Солнышко, правда, слишком мала для работы, но мы и для нее что-нибудь придумаем. Судья Штраус улыбнулась всем троим, но глаза ее оставались печальными. Она положила руку Вайолет на голову, и впервые за последнее время Вайолет стало спокойнее на душе. — Это не обязательно, — сказала судья Штраус. — Я всегда буду рада видеть вас у себя. С этими словами она повернулась и исчезла в дверях. А бодлеровские сироты, поглядев с минуту ей вслед, вошли в свой дом. Почти всю вторую половину дня Вайолет, Клаус и Солнышко готовили соус соответственно рецепту. Вайолет прожарила в масле чеснок и накрошила анчоусы, Клаус очистил от кожицы помидоры и вынул косточки из оливок. Солнышко колотила по кастрюле деревянной ложкой, распевая довольно монотонную песенку, которую сочинила сама. И все трое почувствовали себя уже не такими несчастными, как все то время, что они жили у Графа Олафа. Запахи готовящейся пищи часто действуют успокоительно, и в кухне делалось все уютнее по мере того, как соус с бульканьем томился на плите, что на кулинарном языке означает «кипел на медленном огне». Дети вспоминали разные приятные события из своей жизни с родителями, говорили о судье Штраус, которую дружно признали замечательной соседкой, и мечтали о том, как много времени будут проводить в ее библиотеке. Разговаривая, они помешивали и пробовали шоколадный пудинг. В тот момент, когда они ставили пудинг в холодильник, чтобы остудить, все трое услышали, как дверь с гулким грохотом распахнулась… и думаю, мне не нужно объяснять, кто вернулся домой. — Сироты! — заорал Граф Олаф. — Эй, сироты! Где вы?! — На кухне, Граф Олаф! — отозвался Клаус. — Обед почти готов. — Советую поторопиться. — Граф Олаф вошел в кухню и уставил на них взгляд своих неестественно блестящих глаз. — Моя труппа будет вот-вот, и они очень голодны. А где ростбиф? — Мы не делали ростбифа, — сказала Вайолет. — Мы приготовили соус «путтанеска». — Как? Нет ростбифа?! — Вы не написали, что хотите именно ростбиф, — возразил Клаус. Граф Олаф одним движением скользнул в их сторону и сейчас, вблизи, показался им еще выше. Глаза его заблестели еще сильнее, от гнева бровь с одной стороны задралась кверху. — Согласившись усыновить вас, — прошипел он, — я стал вашим отцом и как отец не потерплю непослушания. Я требую, чтобы вы подали мне и моим гостям ростбиф! — Но у нас его нет! — выкрикнула Вайолет. — Мы сделали соус! — Нет! Нет! Нет! — прокричала Солнышко. Граф Олаф перевел взгляд вниз, на Солнышко, которая так неожиданно издала осмысленные звуки. С каким-то нечеловеческим ревом он схватил ее костлявой рукой и поднял вверх, так что она очутилась на уровне его глаз. Нечего и говорить, она так перепугалась, что тут же заплакала и даже не попыталась укусить державшую ее руку. — Немедленно отпусти ее, гад! — закричал Клаус. Он подпрыгнул, пытаясь вырвать девочку из графской лапы, но тот держал ее так высоко, что Клаусу было не достать. Граф Олаф взглянул с высоты своего роста на Клауса и улыбнулся отвратительной улыбкой, обнажив все зубы. Он поднял плачущую Солнышко еще выше, и казалось, вот-вот разожмет пальцы, но тут в соседней комнате раздался взрыв смеха. — Олаф! Где Олаф?! — послышались голоса. Граф Олаф помедлил, продолжая держать девочку на вытянутой вверх руке, а тем временем члены труппы начали стекаться в кухню. Вскоре они совсем заполонили ее — сборище личностей самого странного вида, разного роста и конфигурации. Лысый человек с очень длинным носом, одетый в длинный черный балахон. Две женщины, чьи лица, покрытые ярко-белой пудрой, делали их похожими на привидения. Вслед за женщинами показался человек с очень длинными тощими руками, которые оканчивались крюками вместо пальцев. Одно создание отличалось неимоверной толщиной, и даже не разобрать было — мужчина это или женщина. А позади в дверях маячили какие-то не менее страшные фигуры. — А-а-а, ты тут, Олаф! — воскликнула одна из женщин с белым лицом. — Что это ты делаешь? — Да просто призываю к порядку своих сирот, — отозвался Граф Олаф. — Я им велел приготовить обед, а они сделали только омерзительный соус. — Правильно, детей нельзя баловать, — поддакнул человек с крюками вместо рук. — Их надо научить слушаться старших. Длинный лысый тип уставился на детей: — Это те богатые дети, про которых ты мне рассказывал? — Да, — ответил Граф Олаф. — Они такие противные, что я до них дотронуться не могу. С этими словами он опустил все еще хнычущую Солнышко на пол, и Вайолет с Клаусом вздохнули с облегчением, радуясь, что он не уронил ее с такой высоты. — И я тебя ничуть не виню за это, — проговорил кто-то в дверях. Граф Олаф хорошенько обтер ладони одна об другую, как будто держал до сих пор не маленькую девочку, а что-то отвратительное. — Ладно, хватит разговоров, — сказал он. — Наверное, мы все-таки съедим их обед, хоть он и никуда не годится. Все за мной в столовую! Сейчас выпьем вина, и когда эти щенки подадут свою стряпню, нам уже будет наплевать — ростбиф это или не ростбиф. — Урра! — заорали несколько человек, и труппа двинулась из кухни вслед за Графом Олафом. На детей никто и не смотрел, кроме лысого. Тот задержался и пристально поглядел Вайолет в глаза. — Недурна, — сказал он, взяв ее за подбородок шершавыми пальцами. — Я бы на твоем месте постарался не сердить Графа Олафа, а то ведь он может испортить твою смазливую мордашку. Вайолет содрогнулась, а лысый с визгливым смехом последовал за остальными. Бодлеровские дети остались на кухне одни. Они тяжело дышали, как будто только что пробежали большое расстояние. Солнышко продолжала хныкать, а Клаус вдруг обнаружил, что и у него глаза на мокром месте. Не плакала только Вайолет, но она дрожала от страха и омерзения (что означает «неприятная смесь страха и отвращения»). Несколько секунд они не могли произнести ни слова. — Какой ужас, — наконец выдавил из себя Клаус. — Что мы будем делать, Вайолет? — Не знаю, — ответила она. — Я боюсь. — Я тоже. — Бу-у-у! — выкрикнула вдруг Солнышко, перестав плакать. — Обед давайте! — заорали из столовой, и члены труппы принялись ритмично, все враз, колотить по столу, что, как известно, в высшей степени невоспитанно. — Несем скорей путтанеску, — решил Клаус, — а то неизвестно, что Граф Олаф с нами сделает. Вайолет вспомнила, что сказал ей лысый, и кивнула. Они посмотрели на кастрюлю с кипящим соусом: пока они его готовили, он выглядел таким симпатичным, но сейчас им померещилось, что перед ними чан с кровью. Оставив Солнышко в кухне, они вошли в столовую. Клаус нес миску с макаронами затейливой формы, а Вайолет — кастрюльку с соусом и большую разливательную ложку. Актеры болтали и гоготали, не переставая пили вино и никакого внимания не обращали на бодлеровских детей, когда те обходили стол и накладывали им по очереди еду. У Вайолет даже заболела правая рука, так она устала держать тяжелую поварешку. Она подумала, не переложить ли ей ложку в левую руку, но из-за того, что была правшой, побоялась, что левой прольет соус и опять обозлит Графа Олафа. Глядя в отчаянии на полную тарелку Графа Олафа, она вдруг пожалела, что не купила на рынке яду и не положила его в соус. Наконец они всех обслужили и улизнули на кухню. Они слушали, как дико, грубыми голосами гогочут Граф Олаф и его гости, и без всякого аппетита ковыряли макароны в своих тарелках. Они чувствовали себя такими несчастными, что им не хотелось есть. Вскоре олафовские друзья снова принялись ритмично колотить по столу, и дети пошли в столовую убирать со стола, а после подали шоколадный пудинг. Очевидно было, что Граф Олаф с актерами изрядно напились, и теперь они сидели, обмякнув и навалившись на стол, и гораздо меньше болтали. Под конец они с трудом поднялись и всей гурьбой прошествовали через кухню к выходу, даже не обернувшись. Граф Олаф оглядел кухню, уставленную грязной посудой. — Поскольку вы еще не удосужились вымыть посуду, — сказал он, — сегодня вы освобождаетесь от присутствия на спектакле. Но зато после уборки — чтоб сразу по кроватям. Клаус все это время стоял, опустив глаза, чтобы не выдать своего возбуждения, но тут не сдержался. — Вы хотите сказать — сразу в кровать! — закричал он. — Вы нам дали одну кровать на троих! Театральные гости при этой вспышке застыли на месте и только переводили взгляд с Клауса на Графа Олафа, выжидая, что за этим последует. Граф Олаф вздернул бровь, в глазах его появился особый блеск, но голос был спокоен. — Хотите еще одну кровать — идите завтра в город и купите. — Вы отлично знаете, что у нас нет денег, — возразил Клаус. — Нет, есть. — Граф Олаф повысил голос. — Вы унаследовали огромное состояние. Клаус вспомнил, что говорил мистер По: — Но этими деньгами нельзя пользоваться, пока Вайолет не достигнет совершеннолетия. Граф Олаф побагровел. Какую-то секунду он молчал. А затем одним молниеносным движением нагнулся и ударил Клауса по лицу. Клаус упал и увидел прямо перед собой глаз, вытатуированный на щиколотке у Олафа. Очки у Клауса соскочили с носа и отлетели в угол комнаты. Левая щека, по которой ударил Граф Олаф, горела. Актеры захохотали, а некоторые зааплодировали, как будто Граф Олаф совершил невесть какой доблестный, а не достойный презрения поступок. — Пошли, друзья, — скомандовал Олаф, — а то опоздаем на собственный спектакль. — Насколько я тебя знаю, Олаф, — проговорил человек с крюками, — уж ты что-нибудь придумаешь, чтоб добраться до бодлеровских денежек. — Поглядим, — только и ответил Граф Олаф, но глаза его вновь загорелись тем особым блеском, что стало ясно — у него уже родилась какая-то идея. С грохотом захлопнулась входная дверь за Олафом и его жуткими друзьями, и дети остались на кухне одни. Вайолет опустилась на колени и крепко обняла Клауса, чтобы подбодрить его. Солнышко сползала за очками и подала их ему. Клаус заплакал, правда не столько от боли, сколько от бессильной ярости при мысли об их ужасном положении. Вайолет и Солнышко тоже залились слезами и плакали все то время, что мыли посуду, тушили свечи в столовой, раздевались и укладывались спать — Клаус на кровати, Вайолет на полу, а Солнышко на подушке из занавески. Светила луна, и если бы кто-то заглянул снаружи в окно спальни, то увидел бы троих детей, тихонько плакавших всю ночь напролет. |
CHAPTER FIVEUnless you have been very, very lucky, you have undoubtedly experienced events in your life that have made you cry. So unless you have been very, very lucky, you know that a good, long session of weeping can often make you feel better, even if your circumstances have not changed one bit. So it was with the Baudelaire orphans. Having cried all night, they rose the next morning feeling as if a weight were off their shoulders. The three chil dren knew, of course, that they were still in a terrible situation, but they thought they might do something to make it better. The morning’s note from Count Olaf ordered them to chop firewood in the backyard, and as Violet and Klaus swung the axe down over each log to break it into smaller pieces, they dis cussed possible plans of action, while Sunny chewed meditatively on a small piece of wood. “Clearly,” Klaus said, fingering the ugly bruise on his face where Olaf had struck him, “we cannot stay here any longer. I would rather take my chances on the streets than live in this terrible place.” “But who knows what misfortunes would befall us on the streets?” Violet pointed out. “At least here we have a roof over our heads.” “I wish our parents’ money could be used now, instead of when you come of age,” Klaus said. “Then we could buy a castle and live in it, with armed guards patrolling the outside to keep out Count Olaf and his troupe.” “And I could have a large inventing studio,” Violet said wistfully. She swung the axe down and split a log neatly in two. “Filled with gears and pulleys and wires and an elaborate computer system.” “And I could have a large library,” Klaus said, as comfortable as Justice Strauss’s, but more enormous.” "Gibbo!” Sunny shrieked, which appeared to mean “And I could have lots of things to bite." “But in the meantime,” Violet said, “we have to do something about our predicament.” “Perhaps Justice Strauss could adopt us,” Klaus said. “She said we were always welcome in her home.” “But she meant for a visit, or to use her library," Violet pointed out. “She didn’t mean to live." “Perhaps if we explained our situation to her, she would agree to adopt us,” Klaus said hope fully, but when Violet looked at him she saw that he knew it was of no use. Adoption is an enormous decision, and not likely to happen impulsively. I’m sure you, in your life, have occasionally wished to be raised by different people than the ones who are raising you, but knew in your heart that the chances of this were very slim. “I think we should go see Mr. Poe,” Violet said. “He told us when he dropped us here that we could contact him at the bank if we had any questions.” “We don’t really have a question,” Klaus said. “We have a complaint.” He was thinking of Mr. Poe walking toward them at Briny Beach, with his terrible message. Even though the fire was of course not Mr. Poe’s fault, Klaus was reluc tant to see Mr. Poe because he was afraid of getting more bad news. “I can’t think of anyone else to contact,” Violet said. “Mr. Poe is in charge of our affairs, and I’m sure if he knew how horrid Count Olaf is, he would take us right out of here.” Klaus pictured Mr. Poe arriving in his car and putting the Baudelaire orphans inside, to go somewhere else, and felt a stirring of hope. Anywhere would be better than here. “Okay,” he said. “Let’s get this firewood all chopped and we’ll go to the bank.” Invigorated by their plan, the Baudelaire orphans swung their axes at an amazing speed, and soon enough they were done chopping firewood and ready to go to the bank. They remembered Count Olaf saying he had a map of the city, and they looked thoroughly for it, but they couldn’t find any trace of a map, and decided it must be in the tower, where they were forbidden to go. So, without directions of any sort, the Baudelaire children set off for the city’s banking district in hopes of finding Mr. Poe. After walking through the meat district, the flower district, and the sculpture district, the three children arrived at the banking district, pausing to take a refreshing sip of water at the Fountain of Victorious Finance. The banking district consisted of several wide streets with large marble buildings on each side of them, all banks. They went first to Trustworthy Bank, and then to Faithful Savings and Loan, and then to Subservient Financial Services, each time inquiring for Mr. Poe. Finally, a receptionist at Subservient said she knew that Mr. Poe worked down the street, at Mulctuary Money Manage ment. The building was square and rather plain-looking, though once inside, the three orphans were intimidated by the hustle and bustle of the people as they raced around the large, echoey room. Finally, they asked a uniformed guard whether they had arrived at the right place to speak to Mr. Poe, and he led them into a large office with many file cabinets and no windows. “Why, hello,” said Mr. Poe, in a puzzled tone of voice. He was sitting at a desk covered in typed papers that looked important and boring. Surrounding a small framed photograph of his wife and his two beastly sons were three telephones with flashing lights. “Please come in." “Thank you,” said Klaus, shaking Mr. Poe’s hand. The Baudelaire youngsters sat down in three large and comfortable chairs. Mr. Poe opened his mouth to speak, but had to cough into a handkerchief before he could begin. “I’m very busy today,” he said, finally. “So I don’t have too much time to chat. Next time you should call ahead of time when you plan on being in the neighborhood, and I will put some time aside to take you to lunch.” “That would be very pleasant,” Violet said, “and we’re sorry we didn’t contact you before we stopped by, but we find ourselves in an urgent situation.” “Count Olaf is a madman,” Klaus said, get ting right to the point. “We cannot stay with him.” “He struck Klaus across the face. See his bruise?” Violet said, but just as she said it, one of the telephones rang, in a loud, unpleasant wail. “Excuse me,” Mr. Poe said, and picked up the phone. “Poe here,” he said into the receiver. “What? Yes. Yes. Yes. Yes. No. Yes. Thank you.” He hung up the phone and looked at the Baudelaires as if he had forgotten they were there. “I’m sorry,” Mr. Poe said, “what were we talk ing about? Oh, yes, Count Olaf. I’m sorry you don’t have a good first impression of him.” “He has only provided us with one bed,” Klaus said. “He makes us do a great many difficult chores. “ “He drinks too much wine.” “Excuse me,” Mr. Poe said, as another tele phone rang. “Poe here,” he said. “Seven. Seven. Seven. Seven. Six and a half. Seven. You re welcome.” He hung up and quickly wrote something down on one of his papers, then looked at the children. “I’m sorry,” he said, “what were you saying about Count Olaf? Making you do chores doesn’t sound too bad.” “He calls us orphans." “He has terrible friends.” “He is always asking about our money.” “Poko!” (This was from Sunny.) Mr. Poe put up his hands to indicate he had heard enough. “Children, children,” he said. “You must give yourselves time to adjust to your new home. You’ve only been there a few days.” “We have been there long enough to know Count Olaf is a bad man,” Klaus said. Mr. Poe sighed, and looked at each of the three children. His face was kind, but it didn’t look like he really believed what the Baudelaire orphans were saying. “Are you familiar with the Latin term ‘in loco parentis’?” he asked. Violet and Sunny looked at Klaus. The biggest reader of the three, he was the most likely to know vocabulary words and foreign phrases. “Something about trains?” he asked. Maybe Mr. Poe was going to take them by train to another relative. Mr. Poe shook his head. “‘In loco parentis’ means ‘acting in the role of parent,”’ he said. “It is a legal term and it applies to Count Olaf. Now that you are in his care, the Count may raise you using any methods he sees fit. I’m sorry if your parents did not make you do any household chores, or if you never saw them drink any wine, or if you like their friends better than Count Olaf’s friends, but these are things that you must get used to, as Count Olaf is acting in loco parentis. Understand?” “But he struck my brother!” Violet said. “Look at his face!” As Violet spoke, Mr. Poe reached into his pocket for his handkerchief and, covering his mouth, coughed many, many times into it. He coughed so loudly that Violet could not be cer tain he had heard her. “Whatever Count Olaf has done,” Mr. Poe said, glancing down at one of his papers and cir cling a number, “he has acted in loco parentis, and there’s nothing I can do about it. Your money will be well protected by myself and by the bank, but Count Olaf’s parenting tech niques are his own business. Now, I hate to usher you out posthaste, but I have very much work to do.” The children just sat there, stunned. Mr. Poe looked up, and cleared his throat. “‘Posthaste,”’ he said, “means-” “-means you’ll do nothing to help us,” Violet finished for him. She was shaking with anger and frustration. As one of the phones began ringing, she stood up and walked out of the room, followed by Klaus, who was carrying Sunny. They stalked out of the bank and stood on the street, not knowing what to do next. “What shall we do next?” Klaus asked sadly. Violet stared up at the sky. She wished she could invent something that could take them out of there. “It’s getting a bit late,” she said. “We might as well just go back and think of something else tomorrow. Perhaps we can stop and see Justice Strauss.” “But you said she wouldn’t help us,” Klaus said. “Not for help,” Violet said, “for books.” It is very useful, when one is young, to learn the difference between “literally” and “figura tively.” If something happens literally, it actu ally happens; if something happens figuratively, it feels like it’s happening. If you are literally jumping for joy, for instance, it means you are leaping in the air because you are very happy. If you are figuratively jumping for joy, it means you are so happy that you could jump for joy, but are saving your energy for other matters. The Baudelaire orphans walked back to Count Olaf’s neighborhood and stopped at the home of Justice Strauss, who welcomed them inside and let them choose books from the library. Violet chose several about mechanical inventions, Klaus chose several about wolves, and Sunny found a book with many pictures of teeth inside. They then went to their room and crowded together on the one bed, reading intently and happily. Figuratively, they escaped from Count Olaf and their miserable existence. They did not literally escape, because they were still in his house and vulnerable to Olaf’s evil in loco par entis ways. But by immersing themselves in their favorite reading topics, they felt far away from their predicament, as if they had escaped. In the situation of the orphans, figuratively escaping was not enough, of course, but at the end of a tiring and hopeless day, it would have to do. Violet, Klaus, and Sunny read their books and, in the back of their minds, hoped that soon their figurative escape would eventually turn into a literal one. |
Глава пятаяЕсли только вас всю жизнь не сопровождало какое-то особое везение, вам наверняка приходилось хоть раз испытывать что-то такое, что заставляло вас плакать. И если только не то же особое везение, вы знаете: если поплакать подольше и послаще, это поможет и вы почувствуете себя гораздо лучше, даже когда обстоятельства нисколечко не изменились. Так было и с бодлеровскими сиротами. Проплакав всю ночь, наутро они почувствовали, будто какая-то тяжесть свалилась у них с плеч. Разумеется, дети понимали, что положение их остается ужасным, но им показалось, что они способны его поправить. В утренней записке им приказывалось наколоть дров на заднем дворе. И пока Вайолет с Клаусом махали топорами, раскалывая поленья, они обсуждали возможный план действий. Солнышко тем временем задумчиво жевала щепку. — Совершенно ясно, — Клаус потрогал безобразный синяк на щеке — след олафовского удара, — здесь мы оставаться не можем. Я бы лучше рискнул жить на улице, чем в этом чудовищном месте. — Да, но кто знает — какие несчастья могут приключиться с нами на улице? — запротестовала Вайолет. — Здесь у нас хоть крыша над головой. — Лучше бы родители разрешили нам пользоваться деньгами сейчас, а не когда ты вырастешь, — заметил Клаус. — Мы бы тогда купили замок и жили в нем, а снаружи его охраняла бы вооруженная стража, чтобы туда не проник Граф Олаф со своей труппой. — Я бы устроила себе большую мастерскую для изобретений, — мечтательно подхватила Вайолет. Она с размаху опустила топор и расколола полено ровнехонько пополам. — Там были бы всякие механизмы, блоки, проволоки и сложная компьютерная система. — А я завел бы большую библиотеку, — добавил Клаус. — Такую же, как у судьи Штраус, только огромнее. — Бу-у-гу-у! — крикнула Солнышко, что, видимо, означало: «А у меня было бы много вещей для кусания». — Но пока что надо найти выход из нашего трудного положения, — заключила Вайолет. — Может, судья Штраус усыновит нас? — мечтательно произнес Клаус. — Она ведь говорила, что всегда будет нам рада. — Она имела в виду — приходить в гости или брать книги, — объяснила Вайолет, — а не жить. — Но, может, ей все объяснить и она согласится усыновить нас? — предположил Клаус, но Вайолет видела, что он и сам на это не очень надеется. Чтобы усыновить чужих детей, требуется принять серьезное решение, под влиянием минуты это не делается. Уверен, что у вас возникало порой желание, чтобы вас растил кто-нибудь другой, а не те, кто вас растит. Но в глубине души сознаешь, что шансов на это очень мало. — Я думаю, надо повидать мистера По, — решила Вайолет. — Он ведь сказал, когда оставлял нас здесь, что его можно найти в банке, если у нас будут вопросы. — Но у нас к нему не вопросы, — возразил Клаус, — у нас жалоба. Он вспомнил, как мистер По приближался к ним по берегу, чтобы сообщить свою ужасную новость. И хотя пожар произошел не по вине мистера По, Клаусу все равно не хотелось его видеть: он боялся услышать от него еще что-нибудь плохое. — Больше нам, по-моему, не к кому обратиться, — сказала Вайолет. — На мистере По лежит забота о наших делах, и, если б он знал, как ужасно ведет себя Граф Олаф, уверена, он забрал бы нас отсюда. Клаус представил себе, как приезжает мистер По, сажает их троих к себе в машину и отвозит куда-нибудь в другое место, — и у него в душе зашевелилась надежда. Где угодно будет лучше, только не здесь. — Ладно, — согласился он, — вот расколем все поленья и отправимся в банк. План этот вселил в них бодрость, и они с поразительной быстротой замахали топорами. Скоро они покончили с дровами и собрались идти в банк. Они помнили, как Граф Олаф сказал, что у него есть план города. Они поискали-поискали, но не нашли никакой карты и решили, что она, должно быть, в башне, куда им вход запрещен. Итак, без всяких указаний, дети пустились в путь в поисках квартала, где расположены банки, надеясь отыскать мистера По. Пройдя мясной квартал, потом цветочный, затем антикварный, дети попали в банковский и задержались около фонтана Финансовой Победы. Банковский квартал представлял собой несколько широких улиц с большими мраморными зданиями по обеим сторонам — и все это были банки. Сперва дети зашли в Надежный банк, затем в Верные Сбережения и Ссуды, потом в Подсобные Финансовые Услуги и везде осведомлялись о мистере По. Наконец секретарша в Подсобных Услугах сообщила, что, по ее сведениям, мистер По служит в Управлении Денежными Штрафами, дальше по улице. Управление оказалось обыкновенным, ничем не примечательным зданием, но внутри него детей просто ошеломила сутолока и суета: множество людей носилось по большому залу, где глухо раздавалось эхо их шагов. Наконец они спросили у привратника в форме, туда ли они попали — им надо поговорить с мистером По, и привратник провел их в большой офис без окон, заставленный многочисленными картотеками. — Как, это вы? Добрый день. — В голосе мистера По прозвучало удивление. Стол перед ним был завален скучными на вид, но явно важными бумагами. Тут же в окружении трех телефонов со сверкающими огоньками стояла в рамке небольшая фотография жены и двух его противных сыновей. — Заходите, пожалуйста. — Спасибо. — Клаус пожал руку мистеру По, и дети уселись в большие удобные кресла. Мистер По хотел что-то сказать, но тут же закашлялся в платок. — Я очень занят сегодня, — наконец выговорил он. — Мне совершенно некогда. В другой раз вам придется сперва зайти и предупредить, когда вы намереваетесь быть в этом районе, тогда я постараюсь высвободить время и свожу вас позавтракать. — Это было бы очень приятно, — сказала Вайолет. — Извините, что не предупредили заранее, но дело у нас очень срочное. — Граф Олаф — сумасшедший, — выпалил Клаус без обиняков. — Мы не можем там оставаться. — Он ударил Клауса по лицу. Видите синяк? Но как раз в этот момент громко и противно зазвонил один из телефонов. — Простите, — сказал мистер По и взял трубку. — Что? Да. Да. Да. Да. Нет. Благодарю вас. — Он положил трубку и посмотрел на Бодлеров так, будто уже забыл про их присутствие. — Простите, — повторил он, — так о чем мы говорили? Ах да, о Графе Олафе. Жаль, что у вас на первых порах сложилось о нем неблагоприятное впечатление. — Он дал нам на всех одну кровать, — сказал Клаус. — Он заставляет нас делать тяжелую работу. — Он пьет слишком много вина. — Прошу прощения, — прервал их мистер По, так как зазвонил другой телефон. — По слушает. Семь. Семь. Семь. Семь. Шесть с половиной. Семь. Не за что. — Он положил трубку и быстро записал что-то на одном из листов. Затем поднял голову. — Извините, что вы говорили про Графа Олафа? Поручает вам работу? Что же тут плохого? — Он обращается к нам — «сироты». — У него жуткие друзья. — Он все время спрашивает про наши деньги. — Пу-у-ух! — Это, естественно, произнесла Солнышко. Мистер По поднял кверху ладони, показывая, что услышал достаточно. — Дети, дети, — сказал он, — дайте себе время привыкнуть к новому дому. Ведь вы живете там всего несколько дней. — Достаточно, чтобы понять, какой плохой человек Граф Олаф, — заявил Клаус. Мистер По вздохнул и посмотрел на каждого из детей по очереди. Выражение лица у него было доброе, но он явно не очень-то верил их словам. — Знакомо вам латинское выражение: «In loco parentis»?1 — спросил он. Вайолет и Солнышко дружно повернулись к брату. Как главный книгочей, только он мог знать и книжные иностранные слова. — Что-то насчет поездов? — высказал предположение Клаус. Может быть, мистер По хочет увезти их поездом к другому родственнику? Но мистер По покачал головой. — «In loco parentis» значит «выполняющий роль родителей», — объяснил он. — Это юридический термин, и он как раз применим к Графу Олафу. Теперь вы находитесь на его попечении, и он волен воспитывать вас любыми подходящими, с его точки зрения, методами. Жаль, что ваши родители не приучили вас к домашнему труду, что вы не видели их пьющими вино, что их друзья нравились вам больше друзей Графа Олафа, но ко всему этому придется привыкать, так как ваш опекун действует in loco parentis. Вы поняли? — Но ведь он ударил моего брата! — не выдержала Вайолет. — Взгляните на его лицо! Но как раз в эту минуту мистер По достал из кармана платок и начал в него кашлять, и кашлял так долго и так громко, что скорее всего не расслышал ее слов. — Что бы ни делал Граф Олаф, — мистер По устремил взгляд на одну из лежавших перед ним бумаг и обвел кружочком какую-то цифру, — он действовал по родительскому праву, и я тут ничего не могу поделать. Ваши деньги надежно охраняются мною и банком, но воспитательная методика — его личное дело. А теперь мне неприятно удалять вас с излишней поспешностью, но у меня очень много работы. Поскольку ошеломленные дети продолжали сидеть, мистер По поднял на них глаза и откашлялся: — «Излишняя поспешность» означает… — Что вы нам ничем не поможете, — докончила Вайолет. Она вся дрожала от гнева и разочарования. На столе опять зазвонил один из телефонов, поэтому она встала и вышла из комнаты, а за ней последовал Клаус, неся на руках Солнышко. Они прошествовали через холл и, выйдя из банка, остановились в нерешительности. — Что же нам делать дальше? — грустно проговорил Клаус. Вайолет подняла глаза к небу. Ей так хотелось изобрести что-нибудь такое, что помогло бы им оказаться далеко-далеко отсюда. — Уже поздновато, — сказала она. — Пожалуй, лучше вернуться назад, а придумать что-нибудь еще завтра утром. Сейчас можно заглянуть по дороге к судье Штраус. — Ты же говорила, что она нам не поможет, — возразил Клаус. — Мы не за помощью зайдем, а за книгами. Очень полезно с детства знать разницу между словами «буквально» и «фигурально». Если что-то происходит в буквальном смысле, оно происходит на самом деле, а «фигурально» означает, что вы чувствуете себя так, как будто это происходит на самом деле. Если сказать, что вы запрыгали от радости в буквальном смысле, значит, вы действительно подпрыгиваете на месте, так вы радуетесь. А если говорится, что вы в фигуральном смысле прыгаете от радости, значит, у вас такое чувство, что вы могли бы запрыгать, но экономите силы для чего-нибудь другого. Бодлеровские сироты побрели назад и, не заходя в дом Графа Олафа, позвонили в дверь к судье Штраус, которая провела их в дом и позволила рыться в библиотеке. Вайолет взяла несколько книг про механические изобретения, Клаус взял несколько штук про волков, а Солнышко нашла книжку с большим количеством картинок с изображением зубов. Дома они направились прямо к себе в комнату, забрались все вместе на единственную кровать и погрузились в чтение, забыв обо всем на свете. Фигурально они спаслись от Графа Олафа и своего горького существования. Они, конечно, не спаслись от этого в буквальном смысле, они по-прежнему находились в доме Графа Олафа, ничем не защищенные от его злобной воспитательной методики in loco parentis, что, как вы помните, означает «по родительскому праву». Но, предавшись своему любимому занятию, дети начисто забыли о своих бедах, как будто беды эти перестали существовать. Разумеется, они никуда не делись, но в конце утомительного безысходного дня им и этого хватило. Они читали каждый свою книжку, и у них крепла надежда, что скоро их фигуральное спасение превратится в буквальное. |
CHAPTER SIXThe next morning, when the children stumbled sleepily from their bedroom into the kitchen, rather than a note from Count Olaf they found Count Olaf himself. “Good morning, orphans,” he said. “I have your oatmeal all ready in bowls for you.” The children took seats at the kitchen table and stared nervously into their oatmeal. If you knew Count Olaf, and he suddenly served you a meal, wouldn’t you be afraid there was some thing terrible in it, like poison or ground glass? But instead, Violet, Klaus, and Sunny found that fresh raspberries had been sprinkled on top of each of their portions. The Baudelaire orphans hadn’t had raspberries since their parents died, although they were extremely fond of them. “Thank you,” Klaus said, carefully, picking up one of the raspberries and examining it. Perhaps these were poison berries that just looked like delicious ones. Count Olaf, seeing how suspi ciously Klaus was looking at the berries, smiled and plucked a berry out of Sunny’s bowl. Looking at each of the three youngsters, he popped it into his mouth and ate it. “Aren’t raspberries delicious?” he asked. “They were my favorite berries when I was your age.” Violet tried to picture Count Olaf as a young ster, but couldn’t. His shiny eyes, bony hands, and shadowy smile all seemed to be things only adults possess. Despite her fear of him, how ever, she took her spoon in her right hand and began to eat her oatmeal. Count Olaf had eaten some, so it probably wasn’t poisonous, and anyway she was very hungry. Klaus began to eat, too, as did Sunny, who got oatmeal and raspberries all over her face. “I received a phone call yesterday,” Count Olaf said, “from Mr. Poe. He told me you children had been to see him.” The children exchanged glances. They had hoped their visit would be taken in confidence, a phrase which here means “kept a secret between Mr. Poe and themselves and not blabbed to Count Olaf.” “Mr. Poe told me,” Count Olaf said, “that you appeared to be having some difficulty adjusting to the life I have so graciously provided for you. I’m very sorry to hear that.” The children looked at Count Olaf. His face was very serious, as if he were very sorry to hear that, but his eyes were shiny and bright, the way they are when someone is telling a joke. “Is that so?” Violet said. “I’m sorry Mr. Poe bothered you." “I’m glad he did,” Count Olaf said, “because I want the three of you to feel at home here, now that I am your father.” The children shuddered a little at that, remembering their own kind father and gazing sadly at the poor substitute now sitting across the table from them. “Lately,” Count Olaf said, “I have been very nervous about my performances with the theater troupe, and I’m afraid I may have acted a bit standoffish.” The word “standoffish” is a wonderful one, but it does not describe Count Olaf’s behavior toward the children. It means “reluctant to associate with others,” and it might describe somebody who, during a party, would stand in a corner and not talk to anyone. It would not de scribe somebody who provides one bed for three people to sleep in, forces them to do hor rible chores, and strikes them across the face. There are many words for people like that, but “standoffish” is not one of them. Klaus knew the word “standoffish” and almost laughed out loud at Olaf’s incorrect use of it, But his face still had a bruise on it, so Klaus remained silent. “Therefore, to make you feel a little more at home here, I would like to have you participate in my next play. Perhaps if you took part in the work I do, you would be less likely to run off complaining to Mr. Poe.” “In what way would we participate?” Violet asked. She was thinking of all the chores they already did for Count Olaf, and was not in the mood to do more. “Well,” Count Olaf said, his eyes shining brightly, “the play is called The Marvelous Marriage, and it is written by the great play wright Al Funcoot. We will give only one per formance, on this Friday night. It is about a man who is very brave and intelligent, played by me. In the finale, he marries the young, beautiful woman he loves, in front of a crowd of cheering people. You, Klaus, and you, Sunny, will play some of the cheering people in the crowd.” “But we’re shorter than most adults,” Klaus said. “Won’t that look strange to the audience?” “You will be playing two midgets who attend the wedding,” Olaf said patiently. “And what will I do?” Violet asked. “I am very handy with tools, so perhaps I could help you build the set.” “Build the set? Heavens, no,” Count Olaf said. “A pretty girl like you shouldn’t be work ing backstage.” “But I’d like to,” Violet said. Count Olaf’s one eyebrow raised slightly, and the Baudelaire orphans recognized this sign of his anger. But then the eyebrow went down again as he forced himself to remain calm. “But I have such an important role for you onstage,” he said. “You are going to play the young woman I marry.” Violet felt her oatmeal and raspberries shift around in her stomach as if she had just caught the flu. It was bad enough having Count Olaf acting in loco parentis and announcing himself as their father, but to consider this man her hus band, even for the purposes of a play, was even more dreadful. “It’s a very important role,” he continued, his mouth curling up into an unconvincing smile, “although you have no lines other than ‘I do,’ which you will say when Justice Strauss asks you if you will have me.” “Justice Strauss?” Violet said. “What does she have to do with it?” “She has agreed to play the part of the judge,” Count Olaf said. Behind him, one of the eyes painted on the kitchen walls closely watched over each of the Baudelaire children. “I asked Justice Strauss to participate because I wanted to be neighborly, as well as fatherly.” “Count Olaf,” Violet said, and then stopped herself. She wanted to argue her way out of playing his bride, but she didn’t want to make him angry. “Father,” she said, “I’m not sure I’m talented enough to perform professionally. I would hate to disgrace your good name and the name of Al Funcoot. Plus I’ll be very busy in the next few weeks working on my inven tions-and learning how to prepare roast beef,” she added quickly, remembering how he had behaved about dinner. Count Olaf reached out one of his spidery hands and stroked Violet on the chin, looking deep into her eyes. “You will,” he said, “partici pate in this theatrical performance. I would prefer it if you would participate voluntarily, but as I believe Mr. Poe explained to you, I can order you to participate and you must obey.” Olaf’s sharp and dirty fingernails gently scratched on Violet’s chin, and she shivered. The room was very, very quiet as Olaf finally let go, and stood up and left without a word. The Baudelaire children listened to his heavy footsteps go up the stairs to the tower they were forbidden to enter. “Well,” Klaus said hesitantly, “I guess it won’t hurt to be in the play. It seems to be very important to him, and we want to keep on his good side.” “But he must be up to something,” Violet said. “You don’t think those berries were poisoned, do you?” Klaus asked worriedly. “No,” Violet said. “Olaf is after the fortune we will inherit. Killing us would do him no good.” “But what good does it do him to have us be in his stupid play?” “I don’t know,” Violet admitted miserably. She stood up and started washing out the oat meal bowls. “I wish we knew something more about in heritance law,” Klaus said. “I’ll bet Count Olaf has cooked up some plan to get our money, but I don’t know what it could be.” “I guess we could ask Mr. Poe about it,” Violet said doubtfully, as Klaus stood beside her and dried the dishes. “He knows all those Latin legal phrases.” “But Mr. Poe would probably call Count Olaf again, and then he’d know we were on to him,” Klaus pointed out. “Maybe we should try to talk to Justice Strauss. She’s a judge, so she must know all about the law.” “But she’s also Olaf’s neighbor,” Violet replied, “and she might tell him that we had asked.” Klaus took his glasses off, which he often did when he was thinking hard. “How could we find out about the law without Olaf’s knowledge?” “Book!” Sunny shouted suddenly. She prob ably meant something like “Would somebody please wipe my face?” but it made Violet and Klaus look at each other. Book. They were both thinking the same thing: Surely Justice Strauss would have a book on inheritance law. “Count Olaf didn’t leave us any chores to do,” Violet said, “so I suppose we are free to visit Justice Strauss and her library.” Klaus smiled. “Yes indeed,” he said. “And you know, today I don’t think I’ll choose a book on wolves.” “Nor I,” Violet said, “on mechanical engi neering. I think I’d like to read about inheri tance law” “Well, let’s go,” Klaus said. “Justice Strauss said we could come over soon, and we don’t want to be standoffish.” At the mention of the word that Count Olaf had used so ridiculously, the Baudelaire orphans all laughed, even Sunny, who of course did not have a very big vocabulary. Swiftly they put away the clean oatmeal bowls in the kitchen cupboards, which watched them with painted eyes. Then the three young people ran next door. Friday, the day of the performance, was only a few days off, and the children wanted to figure out Count Olaf’s plan as quickly as possible. |
Глава шестаяНаутро, когда дети, пошатываясь со сна, вошли в кухню, они вместо записки от Графа Олафа нашли там его самого. — Доброе утро, сироты, — приветствовал он их. — Овсяная каша вас уже ждет. Дети уселись за кухонный стол и с опаской уставились в миски. Если бы вы знали (Графа Олафа и он бы вдруг подал вам заранее приготовленный завтрак, вы бы тоже боялись: а нет ли в каше чего-нибудь страшного: отравы, например, или толченого стекла. Но вместо того или другого Вайолет, Клаус и Солнышко увидели, что на кашу сверху насыпана свежая малина. Со времени гибели родителей бодлеровские дети ни разу не ели малины, хотя как раз ужасно ее любили. — Спасибо, — осторожно проговорил Клаус, достав одну ягоду и разглядывая ее. А что если это ядовитые ягоды и только выглядят красиво? Граф Олаф заметил, с каким недоверием Клаус рассматривает малину, улыбнулся и выхватил одну ягоду из миски у Солнышка. Затем, переводя взгляд с одного на другого, забросил ее себе в рот и съел. — Разве малина не восхитительна? Когда я был в вашем возрасте, это были мои любимые ягоды. Вайолет попыталась представить себе Графа Олафа подростком, но не смогла. Эти блестящие глаза, костлявые руки, зловещая улыбка — все это бывает только у взрослых. Несмотря на страх перед ним, Вайолет все-таки взяла ложку в правую руку и принялась за еду. Ведь поел же Граф Олаф и кашу, и ягоды, может, там и вправду нет отравы. Кроме того, она очень проголодалась. Клаус тоже начал есть, а Солнышко вообще успела размазать кашу с малиной по всему личику. — Вчера мне звонили, — продолжал Граф Олаф. — Мистер По рассказал, что вы приходили к нему. Дети переглянулись. Они рассчитывали, что посещение будет строго конфиденциальным, то есть «останется их с мистером По тайной и эта тайна не будет выболтана Графу Олафу». — Мистер По сказал, что вам, оказывается, нелегко приспособиться к тем условиям жизни, которые я вам так любезно обеспечил. Мне огорчительно это слышать. Дети посмотрели на Графа Олафа. Выражение его лица было серьезным, как будто он и в самом деле огорчен, но в глазах при этом бегали огоньки, какие бывают, когда говорят не всерьез. — Да? — отозвалась Вайолет. — Зря мистер По вас побеспокоил. — Я рад, что он позвонил, — возразил Граф Олаф, — я хочу, чтобы вы чувствовали себя здесь как дома, я же теперь ваш отец. Дети слегка вздрогнули — они с грустью вспомнили своего доброго отца, глядя на сидевшую напротив никудышную замену. — В последнее время, — продолжал Граф Олаф, — я очень нервничал из-за выступлений моей труппы и, боюсь, вел себя несколько отчужденно. Слово «отчужденно», само по себе просто замечательное, совершенно не подходило для передачи манеры обращения Графа Олафа с детьми. Вести себя отчужденно означает «неохотно общаться с другими людьми». Скажем, стоит на вечеринке в углу и не желает ни с кем разговаривать. Но оно неприменимо к тому, кто выдал одну кровать на троих, заставляет выполнять трудную работу и отвешивает пощечину ребенку. Для таких людей найдется много определений, но слова «отчужденный» среди них нет. Клаус чуть не рассмеялся, услышав такое неуместное употребление этого слова. Но поскольку на лице у него все еще красовался синяк, он удержался от смеха. — Поэтому, чтобы вы скорее привыкли на новом месте, я хочу взять вас в мой следующий спектакль. — Какое же мы примем в нем участие? — поинтересовалась Вайолет. После всех трудных заданий Графа Олафа ей совсем не улыбалось делать что-то еще в том же роде. — Значит, так, — глаза у Графа Олафа заблестели еще ярче, — пьеса называется «Удивительная свадьба», написал ее великий драматург Аль Функут. Мы дадим только одно представление — в эту пятницу вечером. Пьеса эта про одного очень храброго и очень умного человека, и его играю я. В финале он женится на молодой красивой женщине, которую любит. Толпа присутствующих ликует. Ты, Клаус, и ты, Солнышко, будете ликовать в толпе. — Но мы будем гораздо ниже остальных, — сказал Клаус. — Не покажется ли это публике странным? — Вы будете изображать двух карликов на свадьбе, — терпеливо разъяснил Олаф. — А что буду делать я? — спросила Вайолет. — Я умею обращаться с инструментами и могла бы помочь вам устанавливать декорации. — Декорации? Ни в коем случае! — воскликнул Граф Олаф. — Чтоб такая хорошенькая девочка работала за кулисами — это никуда не годится. — А я бы с большим удовольствием, — настаивала Вайолет. Бровь у Графа Олафа поползла вверх, и бодлеровские сироты сразу узнали этот признак гнева. Но бровь тут же опустилась, — видимо, он заставил себя сохранять спокойствие. — Нет, у меня для тебя есть важная роль на сцене. Ты будешь играть молодую женщину, на которой я женюсь. Вайолет почувствовала, как каша с малиной закрутилась у нее в животе. То, что Граф Олаф объявил себя их отцом и действовал по родительскому праву, было уже достаточно скверно, но представить себе Олафа своим мужем, пусть даже в спектакле, было еще того хуже. — Это очень важная роль, — рот его искривился в каком-то подобии улыбки, но улыбка вышла неубедительной, — хотя по роли ты произносишь только одно слово «да», когда судья Штраус спрашивает тебя, согласна ли ты взять меня в мужья. — Судья Штраус? — удивилась Вайолет. — При чем тут она? — Она согласилась сыграть роль судьи. — Из-за спины у Графа Олафа за детьми пристально следил один из многочисленных глаз, нарисованных на стенках кухни. — Я попросил судью Штраус принять участие в спектакле, потому что хотел проявить не только лучшие отцовские, но и добрососедские чувства. — Граф Олаф… — начала Вайолет и замолчала. Ей хотелось попытаться убедить опекуна не брать ее на роль невесты, но она боялась рассердить его. — Отец, я не уверена, что способна играть профессионально. Я бы не хотела опозорить ваше доброе имя и имя Аль Функута. А кроме того, в ближайшие недели я буду трудиться над своими изобретениями… и учиться готовить ростбиф, — быстро добавила она, вспомнив, как он бушевал по поводу обеда. Граф Олаф протянул свою паучью лапу и взял Вайолет за подбородок. — Нет, ты будешь участвовать в представлении, — сказал он, пристально глядя ей в глаза. — Я бы предпочел, чтобы ты сделала это добровольно, но, как вам, кажется, объяснил мистер По, я могу заставить тебя, и тебе придется послушаться. Острые грязные ногти слегка царапнули ей подбородок, и Вайолет вздрогнула. В комнате стояла мертвая тишина, когда наконец Граф Олаф отпустил Вайолет, выпрямился и вышел, не сказав больше ни слова. Бодлеровские дети молча прислушивались к тяжелым шагам на лестнице, которая вела в башню и куда им не полагалось ходить. — Ладно, — нерешительно произнес Клаус, — вроде ничего страшного не будет, если мы примем участие в спектакле. Видно, для него это очень важно, а мы ведь хотим расположить его к себе. — Он что-то задумал, — возразила Вайолет. — Ягоды не были отравлены, как ты думаешь? — обеспокоенно спросил Клаус. — Нет, — ответила Вайолет. — Олаф охотится за нашим состоянием. Ему невыгодно нас убивать. — А чем выгодно, чтобы мы играли в его дурацкой пьесе? — Не знаю. — Вайолет встала и с несчастным видом принялась мыть миски из-под овсянки. — Хорошо бы узнать побольше про закон наследования, — заметил Клаус. — Ручаюсь, что у Графа Олафа уже готов план, как отнять у нас деньги, только непонятно, в чем он состоит. — Можно бы спросить у мистера По, — неуверенно проговорила Вайолет. Клаус, стоя рядом, вытирал миски. — Он знает всякие латинские юридические выражения. — Ну да, а потом он опять позвонит Графу Олафу, и тот поймет, что мы что-то затеяли против него, — запротестовал Клаус. — Может, поговорить с судьей Штраус? Она должна все знать про законы. — Но она олафовская соседка, — возразила Вайолет, — и может упомянуть в разговоре с ним, что мы ее спрашивали. Клаус снял очки с носа, что обычно делал, когда усиленно думал. — Тогда как же нам узнать про законы без ведома Олафа?! — Каги! — неожиданно выкрикнула Солнышко. Вполне вероятно, она имела в виду что-то вроде «Вытрите же мне наконец лицо!», но Вайолет и Клаус воззрились друг на друга. Книги! Оба подумали об одном и том же: наверняка у судьи Штраус имеется книга про закон наследования. — Граф Олаф не оставил на сегодня никаких заданий, — сказала Вайолет, — и мы спокойно можем пойти в библиотеку к судье Штраус. Клаус улыбнулся: — Верно. И знаешь, сегодня я, пожалуй, не стану брать книг про волков. — А я про машиностроение, — добавила Вайолет. — Я лучше почитаю про наследование. — Ну так пошли, — поторопил Клаус. — Судья Штраус звала нас в ближайшее время, так что не будем проявлять отчужденность. Вспомнив, как не к месту Граф Олаф недавно употребил это слово, бодлеровские дети покатились со смеху, даже Солнышко, хотя ее словарный запас был пока весьма ограничен. Они быстренько убрали чистую посуду в кухонные шкафчики, которые следили за ними своими нарисованными глазами. А затем побежали в соседний дом. До пятницы, дня спектакля, оставалось уже не много дней, и дети хотели как можно скорее докопаться, в чем состоит план Графа Олафа. |
CHAPTER SEVENThere are many, many types of books in the world, which makes good sense, because there are many, many types of people, and everybody wants to read something different. For instance, people who hate stories in which terrible things happen to small children should put this book down immediately. But one type of book that practically no one likes to read is a book about the law. Books about the law are notorious for being very long, very dull, and very difficult to read. This is one reason many lawyers make heaps of money. The money is an incentive -the word "incentive” here means “an offered reward to persuade you to do something you don’t want to do” -to read long, dull, and diffi cult books. The Baudelaire children had a slightly differ ent incentive for reading these books, of course. Their. incentive was not heaps of money, but preventing Count Olaf from doing something horrible to them in order to get heaps of money. But even with this incentive, getting through the law books in Justice Strauss’s private library was a very, very, very hard task. “Goodness,” Justice Strauss said, when she came into the library and saw what they were reading. She had let them in the house but im-mediately went into the backyard to do her gar dening, leaving the Baudelaire orphans alone in her glorious library. “I thought you were inter ested in mechanical engineering, animals of North America, and teeth. Are you sure you want to read those enormous law books? Even I don’t like reading them, and I work in law.” “Yes,” Violet lied, “I find them very interesting, Justice Strauss.” “So do I,” Klaus said. “Violet and I are considering a career in law, so we are fascinated by these books.” “Well,” Justice Strauss said, “Sunny can’t possibly be interested. Maybe she’d like to come help me with the gardening.” “Wipi!” Sunny shrieked, which meant “I’d much prefer gardening to sitting around watching my siblings struggle through law books.” “Well, make sure she doesn’t eat any dirt,” Klaus said, bringing Sunny over to the judge. “Of course,” said Justice Strauss. “We wouldn’t want her to be sick for the big performance.” Violet and Klaus exchanged a look. “Are you excited about the play?” Violet asked hesitantly. Justice Strauss’s face lit up. “Oh yes,” she said. “I’ve always wanted to perform onstage, ever since I was a little girl. And now Count Olaf has given me the opportunity to live my lifelong dream. Aren’t you thrilled to be a part of the theater?” “I guess so,” Violet said. “Of course you are,” Judge Strauss said, stars in her eyes and Sunny in her hands. She left the library and Klaus and Violet looked at each other and sighed. “She’s stage-struck,” Klaus said. “She won’t believe that Count Olaf is up to something, no matter what.” “She wouldn’t help us anyway,” Violet pointed out glumly. “She’s a judge, and she’d just start babbling about in loco parentis like Mr. Poe.” “That’s why we’ve got to find a legal reason to stop the performance,” Klaus said firmly. “Have you found anything in your book yet?” “Nothing helpful,” Violet said, glancing down at a piece of scrap paper on which she had been taking notes. “Fifty years ago there was a woman who left an enormous sum of money to her pet weasel, and none to her three sons. The three sons tried to prove that the woman was insane so the money would go to them.” “What happened?” Klaus asked. “I think the weasel died,” Violet replied, “but I’m not sure. I have to look up some of the words.” “I don’t think it’s going to help us anyway,” Klaus said. “Maybe Count Olaf is trying to prove that we're insane, so he’d get the money,” Violet said. “But why would making us be in The Marvelous Marriage prove we were insane?” Klaus asked. “I don’t know,” Violet admitted. “I’m stuck. Have you found anything?” “Around the time of your weasel lady,” Klaus said, flipping through the enormous. book he had been reading, “a group of actors put on a production of Shakespeare’s Macbeth, and none of them wore any clothing.” Violet blushed. “You mean they were all naked, onstage?” “Only briefly,” Klaus said, smiling. “The police came and shut down the production. I don’t think that’s very helpful, either. It was just pretty interesting to read about.” Violet sighed. “Maybe Count Olaf isn’t up to anything,” she said. “I’m not interested in performing in his play, but perhaps we’re all worked up about nothing. Maybe Count Olaf really is just trying to welcome us into the family.” “How can you say that?” Klaus cried. “He struck me across the face.” “But there’s no way he can get hold of our for tune just by putting us in a play,” Violet said. “My eyes are tired from reading these books, Klaus. and they aren’t helping us. I’m going to go out and help Justice Strauss in the garden.” Klaus watched his sister leave the library and felt a wave of hopelessness wash over him. The day of the performance was not far off, and he hadn’t even figured out what Count Olaf was up to, let alone how to stop him. All his life, Klaus had believed that if you read enough books you could solve any problem, but now he wasn’t so sure. “You there!” A voice coming from the door way startled Klaus out of his thoughts. “Count Olaf sent me to look for you. You are to return to the house immediately.” Klaus turned and saw one of the members of Count Olaf’s theater troupe, the one with hooks for hands, standing in the doorway. “What are you doing in this musty old room, anyway?” he asked in his croak of a voice, walking over to where Klaus was sitting. Narrowing his beady eyes, he read the title of one of the books. “Inheritance Law and Its Implications?" he said sharply. “Why are you reading that?” “Why do you think I’m reading it?” Klaus said. “I’ll tell you what I think.” The man put one of his terrible hooks on Klaus’s shoulder. “I think you should never be allowed inside this library again, at least until Friday. We don’t want a little boy getting big ideas. Now, where is your sister and that hideous baby?” “In the garden,” Klaus said, shrugging the hook off of his shoulder. “Why don’t you go and get them?” The man leaned over until his face was just inches from Klaus’s, so close that the man’s fea tures flickered into a blur. “Listen to me very carefully, little boy,” he said, breathing out foul steam with every word. “The only reason Count Olaf hasn’t torn you limb from limb is that he hasn’t gotten hold of your money. He allows you to live while he works out his plans. But ask yourself this, you little bookworm: What reason will he have to keep you alive after he has your money? What do you think will happen to you then?” Klaus felt an icy chill go through him as the horrible man spoke. He had never been so ter rified in all his life. He found that his arms and legs were shaking uncontrollably, as if he were having some sort of fit. His mouth was making strange sounds, like Sunny always did, as he struggled to find something to say. “Ah-” Klaus heard himself choke out. “Ah -” “When the time comes,” the hook-handed man said smoothly, ignoring Klaus’s noises, “I believe Count Olaf just might leave you to me. So if I were you, I’d start acting a little nicer." The man stood up again and put both his hooks in front of Klaus’s face, letting the light from the reading lamps reflect off the wicked-looking devices. “Now, if you will excuse me, I have to fetch your poor orphan siblings.” Klaus felt his body go limp as the hook handed man left the room, and he wanted to sit there for a moment and catch his breath. But his mind wouldn’t let him. This was his last moment in the library, and perhaps his last opportunity to foil Count Olaf’s plan. But what to do? Hearing the faint sounds of the hook-handed man talking to Justice Strauss in the garden, Klaus looked frantically around the library for something that could be helpful. Then, just as he heard the man’s footsteps head ing back his way, Klaus spied one book, and quickly grabbed it. He untucked his shirt and put the book inside, hastily retucking it just as the hook-handed man reentered the library, es corting Violet and carrying Sunny, who was trying without success to bite the man’s hooks. “I’m ready to go,” Klaus said quickly, and walked out the door before the man could get a good look at him. He walked quickly ahead of his siblings, hoping that nobody would notice the book-shaped lump in his shirt. Maybe, just maybe, the book Klaus was smuggling could save their lives. |
Глава седьмаяНа свете есть множество книг самого разного типа, и это правильно, поскольку на свете есть множество людей разного типа и все хотят читать что-то на свой вкус. И скажем, люди, которые терпеть не могут истории про то, как с маленькими детьми приключаются всякие страшные вещи, должны немедленно отложить в сторону эту книгу. Но есть один тип книг, которые никто не любит читать, — это юридические книги. Эти книги отличаются тем, что они очень длинные, очень скучные и их очень трудно читать. В этом кроется одна из причин, по которой многие юристы зарабатывают кучу денег. Деньги тут являются стимулом, что в данном случае означает «денежное вознаграждение, призванное убедить вас делать то, чего делать не хочется», а именно читать длинные, скучные, трудные книги. У бодлеровских детей стимул носил несколько иной характер: они хотели не заработать кучу денег, а помешать Графу Олафу сотворить с ними что-то ужасное для того, чтобы заграбастать кучу денег. Но даже и при таком стимуле просмотреть все юридические книги судьи Штраус оказалось делом весьма, весьма и весьма нелегким. — Боже милостивый, — вырвалось у судьи Штраус, когда позже она вошла в библиотеку и увидела, что они читают. Ведь впустив их, она сразу же ушла на задний двор и занялась цветами, оставив детей одних в своей великолепной библиотеке. — А я-то думала, вас интересует машиностроение, животные Северной Америки и зубы. Вы уверены, что вам хочется читать эти толстые книги? Даже я не люблю их читать, а ведь я занимаюсь судебными делами. — Да, — солгала Вайолет, — я нахожу их очень интересными. — Я тоже, — поддержал ее Клаус. — Мы с Вайолет подумываем о юридической карьере, нам эти книги кажутся захватывающими. — Ну хорошо, — сказала судья Штраус, — но Солнышку-то вряд ли они так интересны. Может, она не против помочь мне в саду. — Уипи! — крикнула Солнышко, что означало «Да, я предпочитаю возиться в саду, а не сидеть и смотреть, как мои старшие маются над скучными книжками!» — Хорошо, только, пожалуйста, последите, чтобы она не наелась земли. — Клаус передал Солнышко судье. — Конечно послежу, — пообещала судья Штраус. — Совершенно ни к чему, чтобы она заболела перед спектаклем. Вайолет с Клаусом переглянулись. — Вас так волнует предстоящий спектакль? — робко спросила Вайолет. Лицо судьи Штраус просияло. — О да. Мне всегда хотелось играть на сцене, еще с той поры, как я была совсем девочкой. И вот сейчас, благодаря Графу Олафу, я получила возможность исполнить свою мечту. А вас разве не волнует, что вы станете частичкой театра? — Да, наверное, — ответила Вайолет. — Ну разумеется. — И судья Штраус с сияющими глазами и с Солнышком на руках покинула библиотеку, а Клаус и Вайолет со вздохом поглядели друг на друга. — Она помешана на театре, — проговорил Клаус, — она ни за что не поверит, будто Граф Олаф замышляет что-то дурное. — Она в любом случае нам не поможет, — мрачно заметила Вайолет. — Она ведь судья, начнет вроде мистера По твердить про родительское право. — Значит, обязательно надо найти юридическую причину, чтобы представление не состоялось, — решительно заявил Клаус. — Нашла ты что-нибудь в своей книге? — Ничего полезного. — Вайолет взглянула на клочок бумаги, на котором делала заметки. — Пятьдесят лет назад одна женщина оставила огромную сумму денег своей ручной кунице, а трем сыновьям — ничего. Сыновья, чтобы деньги достались им, пытались доказать, что мать была не в своем уме. — И чем кончилось дело? — поинтересовался Клаус. — Кажется, куница сдохла, но я не вполне уверена. Надо посмотреть в словаре значение некоторых слов. — Вряд ли это имеет отношение к нам, — заметил Клаус. — А может, Граф Олаф хочет доказать, что это мы не в своем уме, и таким образом получить деньги? — высказала предположение Вайолет. — Но зачем для доказательства этого надо заставлять нас играть в «Удивительной свадьбе»? — Не знаю, — призналась Вайолет. — Я зашла в тупик. А ты что нашел? — Примерно во времена твоей женщины с куницей, — Клаус перелистывал толстенную книгу, — группа актеров играла в постановке шекспировского «Макбета», и все актеры были без костюмов. Вайолет покраснела: — Ты хочешь сказать — они были голые? На сцене? — Совсем недолго. — Клаус улыбнулся. — Явилась полиция и прекратила представление. Но это тоже нам мало может помочь. Просто интересно почитать. Вайолет вздохнула: — А может, Граф Олаф ничего такого не замышляет? Играть в его пьесе мне неохота, но, возможно, мы с тобой зря волнуемся? А вдруг Граф Олаф в самом деле пытается приучить нас к дому? — Как ты можешь так говорить? — возмутился Клаус. — Ведь он ударил меня по лицу! — Но каким образом он захватит наше состояние, если просто возьмет нас играть в спектакле? — сказала Вайолет. — У меня глаза уже устали читать книги, все равно толку никакого. Я иду помогать судье Штраус в саду. Клаус смотрел вслед сестре, и им овладевало чувство безнадежности. До спектакля остались считанные дни, а он до сих пор не разгадал замыслов Графа Олаф а и тем более не придумал, как ему помешать. До сих пор Клаус был убежден, что если будешь читать много книг, то сумеешь разрешить любую проблему. Сейчас он не так был в этом уверен. — Эй, вы! — раздался голос у двери и разом вывел Клауса из задумчивости. — Меня послал за вами Граф Олаф. Вы должны немедленно вернуться домой. Клаус повернул голову и увидел в дверях одного из членов олафовской труппы — того, что с крюками. — Что ты тут в этой затхлой конуре делаешь? — произнес он скрипучим голосом и подошел к сидевшему на стуле Клаусу. Прищурив свои маленькие глазки, он прочел заглавие одной из книг: «Закон наследования и его истолкование». — Зачем ты ее читаешь? — спросил он резко. — А вы как думаете — зачем? — огрызнулся Клаус. — Сейчас я тебе скажу, что думаю. — Крюкастый положил один из крюков Клаусу на плечо. — Я думаю, тебя больше нельзя пускать сюда в библиотеку, во всяком случае до пятницы. Нам ни к чему, чтоб такой малявка, как ты, набрался ненужных идей. Говори, где твоя сестра и эта маленькая паршивка? — В саду. — Клаус стряхнул с плеча крюк. — Идите за ними сами. Актер нагнулся так близко, что черты его лица расплылись у Клауса перед глазами. — Слушай меня внимательно, малявка. — Каждое слово вырывалось у него вместе с вонючим дыханием. — Единственно, почему Граф Олаф не разорвал вас на куски, так это потому, что еще не заполучил ваши денежки. Он оставляет вас в живых, пока не приведет в исполнение свой план. Но задай себе вопрос, книжный червяк: какой ему смысл сохранять вам жизнь после того, как он отберет у вас деньги? Что произойдет с вами тогда, как ты думаешь? Ледяные мурашки побежали у Клауса по всему телу. Никогда в жизни он еще не испытывал такого страха. Руки и ноги у него затряслись, как в припадке. Губы не повиновались, и он издавал какие-то непонятные звуки вроде тех, что издавала Солнышко. — А-а-а, — выдавил он из себя, — а-а-а… — Когда наступит час, — произнес крюкастый ровным голосом, не обращая внимания на попытки Клауса, — Граф Олаф скорее всего отдаст тебя мне. Так что на твоем месте я бы вел себя повежливее. — Он распрямился и поднес свои крюки к самому лицу Клауса, свет от лампы падал теперь прямо на зловещие приспособления. — А сейчас, извини, я пошел за двумя другими сиротками. Он вышел, и Клаус почувствовал, как обмякло все его тело. Ему захотелось посидеть и отдышаться. Но разум не позволил ему медлить. Оставались последние минуты, чтобы побыть в библиотеке, и, возможно, последний шанс, чтобы сорвать планы Графа Олафа. Но что делать? Прислушиваясь к тихим звукам разговора крюкастого с судьей Штраус, доносившимся из сада, Клаус отчаянно шарил взглядом по полкам, ища что-нибудь полезное. Наконец, когда к двери уже приближались шаги, Клаус высмотрел одну книгу и быстро схватил ее. Едва он успел сунуть ее себе за пазуху и заправить спереди рубашку, как крюкастый вошел в библиотеку, конвоируя Вайолет и неся Солнышко, которая безуспешно пыталась кусать его крюки. — Иду, иду, — торопливо сказал Клаус и поскорее вышел из дома, чтобы актер не успел разглядеть его как следует. Он быстро пошел впереди, надеясь, что никто не заметит у него спереди бугра под рубашкой. А вдруг книга, которую он несет тайком, спасет им жизнь? |
CHAPTER EIGHTKlaus stayed up all night reading, which was normally something he loved to do. Back when his parents were alive, Klaus used to take a flashlight to bed with him and hide under the covers, reading until he couldn’t keep his eyes open. Some mornings, his father would come into Klaus’s room to wake him up and find him asleep, still clutching his flashlight in one hand and his book in the other. But on this particular night, of course, the circumstances were much different. Klaus stood by the window, squinting as he read his smuggled book by the moonlight that trickled into the room. He occasionally glanced at his sisters. Violet was sleeping fitfully-a word which here means “with much tossing and turning”-on the lumpy bed, and Sunny had wormed her way into the pile of curtains so that she just looked like a small heap of cloth. Klaus had not told his siblings about the book, be cause he didn’t want to give them false hope. He wasn’t sure the book would help them out of their dilemma. The book was long, and difficult to read, and Klaus became more and more tired as the night wore on. Occasionally his eyes would close. He found himself reading the same sentence over and over. He found himself reading the same sentence over and over. He found himself read ing the same sentence over and over. But then he would remember the way the hook-hands of Count Olaf’s associate had glinted in the library, and would imagine them tearing into his flesh, and he would wake right up and continue read ing. He found a small scrap of paper and tore it into strips, which he used to mark significant parts of the book. By the time the light outside grew gray with the approaching dawn, Klaus had found out all he needed to know. His hopes rose along with the sun. Finally, when the first few birds began to sing, Klaus tiptoed to the door of the bed room and eased it open quietly, careful not to wake the restless Violet or Sunny, who was still hidden in the pile of curtains. Then he went to the kitchen and sat and waited for Count Olaf. He didn’t have to wait long before he beard Olaf tromping down the tower stairs. When Count Olaf walked into the kitchen, he saw Klaus sitting at the table and smirked, a word which here means “smiled in an unfriendly, phony way.” “Hello, orphan,” he said. “You’re up early.” Klaus’s heart was beating fast, but he felt calm on the outside, as if he had on a layer of invisible armor. “I’ve been up all night,” he said, “reading this book.” He put the book out on the table so Olaf could see it. “It’s called Nuptial Law,” Klaus said, “and I learned many interesting things while reading it.” Count Olaf had taken out a bottle of wine to pour himself some breakfast, but when he saw the book he stopped, and sat down. “The word ‘nuptial,”’ Klaus said, “means ‘relating to marriage.”’ “I know what the word means,” Count Olaf growled. “Where did you get that book?” “From Justice Strauss’s library,” Klaus said. “But that’s not important. What’s important is that I have found out your plan.” “Is that so?” Count Olaf said, his one eyebrow raising. “And what is my plan, you little runt?” Klaus ignored the insult and opened the book to where one of the scraps of paper was mark ing his place. “‘The laws of marriage in this community are very simple,”’ he read out loud. “‘The requirements are as follows: the presence of a judge, a statement of “I do” by both the bride and the groom, and the signing of an explanatory document in the bride’s own hand.’” Klaus put down the book and pointed at Count Olaf. “If my sister says ‘I do’ and signs a piece of paper, while Justice Strauss is in the room, then she is legally married. This play you’re putting on shouldn’t be called The Marvelous Marriage.. It should be called The Menacing Marriage. You’re not going to marry Violet figuratively -you’re going to marry her literally! This play won’t be pre tend; it will be real and legally binding.” Count Olaf laughed a rough, hoarse laugh. “Your sister isn’t old enough to get married.” “She can get married if she has the permis sion of her legal guardian, acting in loco par entis,” Klaus said. “I read that, too. You can’t fool me.” “Why in the world would I want to actually marry your sister?” Count Olaf asked. “It is true she is very pretty, but a man like myself can acquire any number of beautiful women.” Klaus turned to a different section of Nuptial Law, “‘A legal husband,'" he read out loud, “‘has the right to control any money in the pos session of his legal wife.'" Klaus gazed at Count Olaf in triumph. “You’re going to marry my sis ter to gain control of the Baudelaire fortune! Or at least, that’s what you planned to do. But when I show this information to Mr. Poe, your play will not be performed, and you will go to jail!” Count Olafs eyes grew very shiny. but he continued to smirk at Klaus. This was surpris ing. Klaus had guessed that once he announced what he knew, this dreadful man would have been very angry, even violent. After all, he’d had a furious outburst just because he’d wanted roast beef instead of puttanesca sauce. Surely he’d be even more enraged to have his plan dis covered. But Count Olaf just sat there as calmly as if they were discussing the weather. “I guess you’ve found me out,” Olaf said simply. “I suppose you’re right: I’ll go to prison, and you and the other orphans will go free. Now, why don’t you run up to your room and wake your sisters? I’m sure they’ll want to know all about your grand victory over my evil ways.” Klaus looked closely at Count Olaf, who was continuing to smile as if he had just told a clever joke. Why wasn’t he threatening Klaus in anger, or tearing his hair out in frustration, or running to pack his clothes and escape? This wasn’t happening at all the way Klaus had pictured it. “Well, I will go tell my sisters,” he said, and walked back into his bedroom. Violet was still dozing on the bed and Sunny was still hidden beneath the curtains. Klaus woke Violet up first. “I stayed up all night reading,” Klaus said breathlessly, as his sister opened her eyes, “and I discovered what Count Olaf is up to. He plans to marry you for real, when you and Justice Strauss and everyone all think it’s just a play, and once he’s your husband he’ll have control of our parents’ money and he can dispose of us.” “How can he marry me for real?” Violet asked. “It’s only a play.” “The only legal requirements of marriage in this community,” Klaus explained, holding up Nuptial Law to show his sister where he’d learned the information, “are your saying ‘I do,’ and signing a document in your own hand in the presence of a judge-like Justice Strauss!” “But surely I’m not old enough to get mar ried,” Violet said. “I’m only fourteen.” “Girls under the age of eighteen,” Klaus said, flipping to another part of the book, “can marry if they have the permission of their legal guardian. That’s Count Olaf.” “Oh no!” Violet cried. “What can we do?” “We can show this to Mr. Poe,” Klaus said, pointing to the book, “and he will finally be lieve us that Count Olaf is up to no good. Quick, get dressed while I wake up Sunny, and we can be at the bank by the time it opens.” Violet, who usually moved slowly in the mornings, nodded and immediately got out of bed and went to the cardboard box to find some proper clothing. Klaus walked over to the lump of curtains to wake up his younger sister. “Sunny,” he called out kindly, putting his hand on where he thought his sister’s head was. “Sunny.” There was no answer. Klaus called out “Sunny” again, and pulled away the top fold of the curtains to wake up the youngest Baudelaire child. “Sunny,” he said, but then he stopped. For underneath the curtain was nothing but another curtain. He moved aside all the layers, but his little sister was nowhere to be found. “Sunny!” he yelled, looking around the room. Violet dropped the dress she was holding and began to help him search. They looked in every corner, under the bed, and even inside the card board box. But Sunny was gone. “Where can she be?” Violet asked worriedly. “She’s not the type to run off.” “Where can she be indeed?” said a voice behind them, and the two children turned around. Count Olaf was standing in the door way, watching Violet and Klaus as they searched the room. His eyes were shining brighter than they ever had, and he was still smiling like he’d just uttered a joke. |
Глава восьмаяКлаус читал всю ночь напролет. Вообще-то он любил это делать. Раньше, когда родители были живы, Клаус обычно брал с собой в постель фонарик и, закрывшись с головой, читал, пока глаза у него не слипались. Бывало, что отец, придя утром будить Клауса, заставал его крепко спящим, с фонариком в одной руке и с книгой в другой. Но этой ночью обстоятельства, разумеется, были совсем другими. Клаус стоял у окна и при свете луны, прищурившись, читал похищенную книгу. Порой он бросал взгляд на сестер. Вайолет спала прерывистым сном, иначе говоря беспокойно металась на бугристой постели, а Солнышко забралась поглубже в свое гнездо из занавески, так что все вместе выглядело как кучка тряпья. Клаус ничего не сказал сестрам про книгу. Он не хотел подавать им ложную надежду, поскольку не был уверен, что книга поможет им выпутаться. Книга была длинная, читалась с трудом, и Клаус все больше уставал по мере того, как ночь шла. Иногда глаза у него сами собой закрывались. Порой он ловил себя на том, что читает и перечитывает одну и ту же фразу. Читает и перечитывает. Читает и перечитывает. Но вдруг он вспоминал, как сверкали крюки у олафовского сообщника, ему представлялось, как они рвут его тело, тогда он мгновенно просыпался и читал дальше. Он нашел небольшой обрывок бумаги, разорвал его на полоски и стал закладывать важные места. К тому времени как за окном чернота сделалась менее густой, предвещая скорый рассвет, Клаус знал уже все, что нужно было знать. С восходом солнца надежды его окрепли. Наконец, когда послышались первые птичьи голоса, Клаус на цыпочках прокрался к двери и тихонько приоткрыл ее, стараясь не будить беспокойно спящую Вайолет и Солнышко, скрывающуюся в ворохе тряпок. Он прошел на кухню, сел и стал ждать Графа Олафа. Долго ему ждать не пришлось — вскоре послышалось громыхание башмаков вниз по башенной лестнице. Граф Олаф вошел в кухню и, увидев Клауса, сидящего за столом, оскалился, что в данном случае означало «улыбнулся фальшивой недружелюбной улыбкой». — Привет, сирота, — сказал он. — Рано ты встал. Сердце у Клауса забилось сильнее, но выглядел он хладнокровным, как будто снаружи его одевала невидимая броня. — Я не спал всю ночь, — сказал он. — Я читал вот эту книгу. — Он выложил ее на стол. — Она называется «Матримониальное право». Из нее я узнал много интересного. Граф Олаф достал уже бутылку вина, собираясь налить себе стаканчик перед завтраком, но, увидев книгу, отставил бутылку и сел. — Слово «матримониальный», — продолжал Клаус, — означает «брачный». — Без тебя знаю, что это слово значит, — прорычал Граф Олаф. — Где ты ее взял? — Нашел в библиотеке у судьи Штраус. Но это неважно. А важно, что я разгадал ваши планы. — Вот как? — Бровь у Графа Олафа поползла кверху. — Ив чем же они состоят, недоросток ты этакий? Клаус игнорировал оскорбление и раскрыл книгу на одной из страниц с закладкой. — «Брачные законы здесь очень просты, — прочел он вслух. — Необходимые условия следующие: присутствие судьи, утверждение „да“ со стороны невесты и жениха и подпись невесты на договоре той рукой, которой она обычно подписывает документы». — Клаус положил книгу на стол и выставил вперед палец. — Если моя сестра скажет «да» и подпишет бумагу в присутствии судьи Штраус, она окажется в законном браке с вами. Вашу пьесу надо назвать не «Удивительная свадьба», а «Опасная свадьба». Бы не в фигуральном смысле хотите жениться на Вайолет, а в буквальном! Свадьба эта не понарошку, а самая настоящая, накладывающая законные обязательства. Граф Олаф расхохотался грубым хриплым смехом: — Да ведь твоя сестра еще не достигла возраста, когда выходят замуж! — Она может выйти замуж, если получит разрешение от своего законного опекуна, действующего по родительскому праву, — возразил Клаус. — Это я тоже прочитал. Вам меня не обмануть. — А на что мне сдалось жениться законным образом на твоей сестре? Она, безусловно, очень мила, но такому мужчине, как я, ничего не стоит заполучить сколько угодно красивых женщин. Клаус открыл страницу, заложенную в другом месте. — «Законный муж, — прочитал он вслух, — получает право контролировать все деньги, принадлежащие его жене». — Клаус торжествующе посмотрел на Графа Олафа: — Вы хотите жениться на моей сестре, чтобы иметь право распоряжаться бодлеровским состоянием! Во всяком случае таков был ваш план. Но когда я передам эти сведения мистеру По, спектакль не будет показан, а вас посадят в тюрьму! Глаза Графа Олафа загорелись особым блеском, но он продолжал улыбаться. И это было удивительно. Клаус полагал, что когда он выложит Графу Олафу свои догадки, тот придет в ярость и начнет бушевать. Ведь из-за какого-то соуса он впал в настоящее бешенство. И сейчас, когда разоблачены его замыслы, он должен был прийти в еще большее бешенство. Однако он преспокойно сидел напротив Клауса, как будто они беседовали о погоде. — Да, выходит, ты меня вывел на чистую воду, — только и сказал Граф Олаф. — Наверное, ты прав: я отправляюсь в тюрьму, а вы все становитесь свободными. Ну, чего ж ты не бежишь к себе в комнату, не будишь сестер? Они, я думаю, с удовольствием послушают про то, как ты одержал надо мной победу и разоблачил мои козни. Клаус вгляделся в Графа Олафа — тот продолжал ухмыляться, как будто только что отмочил удачную шутку. Отчего он не угрожал Клаусу от злости? Не рвал на себе волосы от разочарования? Не бежал за вещами, чтобы поскорее скрыться? Всё шло совсем не так, как рисовал себе Клаус. — Хорошо, я пойду и расскажу все моим сестрам, — сказал он и пошел в спальню. Вайолет еще дремала, а Солнышко по-прежнему скрывалась под складками занавески. Сперва Клаус разбудил Вайолет. — Я всю ночь не ложился и читал, — выпалил он на одном дыхании, едва сестра открыла глаза. — Я выяснил, что задумал Граф Олаф. Ты и судья Штраус и все присутствующие будут думать, что так надо по пьесе, а он женится на тебе по-настоящему. А раз он станет твоим мужем, он будет иметь право распоряжаться деньгами наших родителей, и тогда он от нас избавится. — Как он сможет жениться на мне по-настоящему? — прервала его Вайолет. — Ведь это просто пьеса. — Единственное условие для заключения брака в нашем городе, — объяснил Клаус, показывая сестре «Матримониальное право» на нужной странице, — это чтобы ты сказала «да» и подписала документ в присутствии судьи — в данном случае судьи Штраус! — Но я еще не могу выходить замуж, мне только четырнадцать! — Девочки до восемнадцати, — Клаус перелистнул несколько страниц, — могут выходить замуж с разрешения своего законного опекуна. А это — Граф Олаф. — Нет, я не хочу, — закричала Вайолет. — Как же нам быть? — Мы можем показать эту книгу мистеру По, и он наконец поверит нам, что Граф Олаф замышляет недоброе. Скорее одевайся, а я разбужу Солнышко, и мы поспеем к открытию банка. Вайолет, которая по утрам обычно с трудом вставала и двигалась, кивнула, быстро вскочила и бросилась к картонному ящику за подходящей одеждой. А Клаус подошел к комку тряпок, чтобы разбудить младшую сестру. — Солнышко, — позвал он ласково и положил руку туда, где должна была находиться голова. Никто не отозвался. Клаус еще раз крикнул: «Солнышко» — и сдернул верхние складки шторы. «Сол…» — начал он и замер: под верхним слоем материи не было ничего, кроме той же занавески. Он раскопал все до дна, но сестры не нашел. «Солнышко!» — завопил он, оглядывая комнату. Вайолет выронила из рук платье и тоже принялась искать. Они смотрели во всех углах, под кроватью и даже в картонном ящике — Солнышко исчезла! — Куда она подевалась? — встревоженно произнесла Вайолет. — На нее это не похоже. — Бот именно, куда же она подевалась? — раздался позади них голос. Дети быстро обернулись. В дверях стоял Граф Олаф, наблюдавший за их поисками. Глаза у него блестели больше обычного, и он по-прежнему ухмылялся, как будто только что удачно пошутил. |
CHAPTER NINE“Yes,” Count Olaf continued, “it certainly is strange to find a child missing. And one so small, and helpless.” “Where’s Sunny?” Violet cried. “What have you done with her?” Count Olaf continued to speak as if he had not heard Violet. “But then again, one sees strange things every day. In fact, if you two orphans follow me out to the backyard, I think we will all see something rather unusual.” The Baudelaire children didn’t say anything, but followed Count Olaf through the house and out the back door. Violet looked around the small, scraggly yard, in which she had not been since she and Klaus had been forced to chop wood. The pile of logs they had made was still lying there untouched, as if Count Olaf had merely made them chop logs for his own amuse ment, rather than for any purpose. Violet shiv ered, still in her nightgown, but as she gazed here and there she saw nothing unusual. “You’re not looking in the right place,” Count Olaf said. “For children who read so much, you two are remarkably unintelligent.” Violet looked over in the direction of Count Olaf, but could not meet his eyes. The eyes on his face, that is. She was staring at his feet, and could see the tattooed eye that had been watch ing the Baudelaire orphans since their troubles had begun. Then her eyes traveled up Count Olaf’s lean, shabbily dressed body, and she saw that he was pointing up with one scrawny hand. She followed his gesture and found herself look ing at the forbidden tower. It was made of dirty stone, with only one lone window, and just barely visible in the window was what looked like a birdcage. “Oh no,” Klaus said in a small, scared voice, and Violet looked again. It was a birdcage, dan gling from the tower window like a flag in the wind, but inside the birdcage she could see a small and frightened Sunny. When. Violet looked closely, she could see there was a large piece of tape across her sister’s mouth, and ropes around her body. She was utterly trapped. “Let her go!” Violet said to Count Olaf. “She has done nothing to you! She is an infant!” “Well, now,” Count 014 said, sitting on a stump. “If you really want me to let her go, I will. But surely even a stupid brat like you might realize that if I let her go -or, more accu rately, if I ask my comrade to let her go -poor little Sunny might not survive the fall down to the ground. That’s a thirty-foot tower, which is a very long way for a very little person to fall, even when she’s inside a cage. But if you insist-” “No!” Klaus cried. “Don’t!” Violet looked into Count Olaf’s eyes, and then at the small parcel that was her sister, hang ing from the top of the tower and moving slowly in the breeze. She pictured Sunny toppling from the tower and onto the ground, pictured her sister’s last thoughts being ones of sheer terror. “Please,” she said to Olaf, feeling tears in her eyes. “She’s just a baby. We’ll do anything, any thing, just don’t harm her.” “Anything?” Count Olaf asked, his eyebrow rising. He leaned in toward Violet and gazed into her eyes. “Anything? Would you, for in stance, consider marrying me during tomorrow night’s performance?” Violet stared at him. She had an odd feeling in her stomach, as if she were the one being thrown from a great height. The really frighten ing thing about Olaf, she realized, was that he was very smart after all. He wasn’t merely an un savory drunken brute, but an unsavory, clever drunken brute. “While you were busy reading books and making accusations,” Count Olaf said, “I had one of my quietest, sneakiest assistants skulk into your bedroom and steal little Sunny away. She is perfectly safe, for now, But I consider her to be a stick behind a stubborn mule.” “Our sister is not a stick,” Klaus said. “A stubborn mule,” Count Olaf explained, “does not move in the direction its owner wants it to. In that way, it is like you children, ‘who insist on mucking up my plans. Any animal owner will tell you that a stubborn mule will move in the proper direction if there is a carrot in ftont of it, and a stick behind it. It will move toward the carrot, because it wants the reward of food, and away from the stick, because it does not want the punishment of pain. Likewise, you will do what I say, to avoid the punishment of the loss of your sister, and because you want the reward of surviving this experience. Now, Violet, let me ask you again: will you marry me?” Violet swallowed, and looked down at Count Olaf’s tattoo. She could not bring herself to answer. “Come now,” Count Olaf said, his voice faking-a word which here means “feigning”- kindness. He reached out a hand and stroked Violet’s hair. “Would it be so terrible to be my bride, to live in my house for the rest of your life? You’re such a lovely girl, after the marriage I wouldn’t dispose of you like your brother and sister.” Violet imagined sleeping beside Count Olaf, and waking up each morning to look at this ter rible man. She pictured wandering around the house, trying to avoid him all day, and cooking for his terrible friends at night, perhaps every night, for the rest of her life. But then she looked up at her helpless sister and knew what her answer must be. “If you let Sunny go,” she said finally, “I will marry you.” “I will let Sunny go,” Count Olaf answered, “after tomorrow night’s performance. In the meantime, she will remain in the tower for safe keeping. And, as a warning, I will tell you that my assistants will stand guard at the door to the tower staircase, in case you were getting any ideas.” “You’re a terrible man,” Klaus spat out, but Count Olaf merely smiled again. “I may be a terrible man,” Count Olaf said, “but I have been able to concoct a foolproof way of getting your fortune, which is more than you’ve been able to do.” With that, he began to stride toward the house. “Remember that, orphans,” he said. “You may have read more books than I have, but it didn’t help you gain the upper hand in this situation. Now, give me that book which gave you such grand ideas, and do the chores assigned to you.” Klaus sighed, and relinquished -a word which here means “gave to Count Olaf even though he didn’t want to” -the book on nuptial law. He began to follow Count Olaf into the house, but Violet stayed still as a statue. She hadn’t been listening to that last speech of Count Olaf’s, knowing it would be full of the usual self-congratulatory nonsense and despicable insults. She was staring at the tower, not at the top, where her sister was dangling, but the whole length of it. Klaus looked back at her and saw something he hadn’t seen in quite some time. To those who hadn’t been around Violet long, nothing would have seemed unusual, but those who knew her well knew that when she tied her hair up in a ribbon to keep it out of her eyes, it meant that the gears and levers of her invent ing brain were whirring at top speed. |
Глава девятая— Да, — продолжал Граф Олаф, — в самом деле, странно — вдруг исчезает ребенок. Да еще такой маленький, беспомощный. — Где Солнышко?! — закричала Вайолет. — Что вы с ней сделали? Граф Олаф будто не слышал и продолжал как ни в чем не бывало: — Но опять-таки чего только не увидишь странного. Бот, например, если вы оба выйдете со мной во двор, мы все увидим кое-что не вполне обычное. Дети, не говоря ни слова, последовали за Графом Олафом и, пройдя через весь дом, вышли в заднюю дверь. Вайолет оглядела небольшой жалкий дворик, где не бывала с тех пор, как они с Клаусом кололи дрова. Кучка наколотых ими поленьев так и лежала нетронутая, как будто Граф Олаф заставил их работать просто так, по его прихоти, а не по необходимости. Вайолет поежилась — она все еще была в ночной рубашке. Сколько она ни озиралась, она не заметила ничего необычного. — Не туда смотрите, — фыркнул Граф Олаф. — Для детей, которые столько читают, вы на редкость несообразительны. Вайолет повернула голову в сторону Графа Олафа, но, поскольку ей не хотелось встречаться с ним глазами, она поглядела вниз, и взгляд ее упал на его глаз, то есть глаз на щиколотке, который с самого первого дня их здешней несчастной жизни следил за бодлеровскими сиротами. Тогда она перевела взгляд вверх, вдоль тощей, неряшливо одетой фигуры, и, увидев, что Олаф указывает своей костлявой рукой куда-то вверх, задрала голову и там, в одном-единственном окошке запретной башни, сложенной из грязного камня, увидела что-то вроде птичьей клетки. — Ох, нет, — произнес Клаус упавшим голосом. Вайолет вгляделась внимательнее. Да, это была птичья клетка, она болталась за окном башни, как флаг на ветру, а внутри клетки Вайолет разглядела маленькую испуганную Солнышко. Рот у нее был заклеен пластырем, тельце обвивала веревка. Она попалась в настоящий капкан. — Отпустите ее! — закричала Вайолет. — Она вам ничего не сделала. Она же совсем маленькая! — Допустим. — Граф Олаф уселся на колоду. — Если ты так хочешь, я отпущу ее. Но даже такая тупица, как ты, должна, я думаю, понимать, что, если я отвяжу клетку и отпущу ее, вернее, велю моему помощнику отвязать ее, — бедняжка может не перенести падения с такой высоты. Все-таки до земли тридцать футов, а это чересчур для такого маленького существа, даже если оно внутри клетки. Но раз вы настаиваете… — Нет! — закричал Клаус. — Не надо! Вайолет посмотрела в глаза Графу Олафу, потом на жалкий, туго перетянутый пакетик, который был ее сестрой и медленно раскачивался наверху, колеблемый легким ветром. Она представила себе, как Солнышко падает с башни и ударяется о землю, представляла ее последние минуты, полные сплошного ужаса, и, чувствуя, как глаза ее наполняются слезами, сказала: — Пожалуйста. Она совсем крошка. Мы на все, на все согласны, только не причиняйте ей вреда. — На все? — переспросил Граф Олаф, подняв бровь. Он нагнулся вперед, сверля Вайолет взглядом. — На все? Например, ты согласишься выйти за меня замуж на завтрашнем спектакле? Вайолет посмотрела на него в упор, и в внутри у нее екнуло. У нее возникло ощущение, будто это она летит сейчас с большой высоты. Самое пугающее в Графе Олафе было то, подумалось ей, что он все-таки очень хитер. Что он не просто отвратительный пьяница, а хитрый, отвратительный пьяница. — Пока ты там читал книжку да предъявлял мне обвинения, — сказал Граф Олаф, — я велел моему самому ловкому и самому пронырливому из помощников проскользнуть в вашу спальню и выкрасть Солнышко. Пока она в полной безопасности. Теперь она моя палка для упрямого осла. — Почему это она палка? — запротестовал Клаус. — Упрямый осел, — разъяснил Граф Олаф, — не желает идти туда, куда его посылает хозяин. Вот так, дети, и вы — упрямо стараетесь сорвать мои планы. Любой владелец домашней скотины скажет, что осла можно заставить двигаться в нужном направлении, только если держать морковку перед ним и палку позади. Он пойдет вперед, потому что хочет в награду получить морковку и в то же время уйти от палки, он не хочет, чтобы его больно наказали. Вы тоже будете делать то, что я велю, чтобы в наказание не потерять сестру и в то же время получить награду — не испытать такого потрясения. Итак, Вайолет, спрашиваю еще раз: выйдешь ты за меня замуж? Вайолет судорожно вздохнула и опустила глаза вниз, на татуировку. У нее не хватало духу ответить ему. — Ну же, — сказал Граф Олаф с фальшивой, иначе говоря притворной, ласковостью. Он погладил Вайолет по голове. — Неужели так ужасно быть моей женой? Жить всю жизнь в моем доме? Ты так мила, после свадьбы я не стану с тобой разделываться, как с твоими братом и сестрой. Вайолет представила себе, как спит рядом с Графом Олафом и, просыпаясь, каждое утро видит перед собой этого страшного человека. Она представила, как целый день бродит по дому, избегая его, как готовит обеды для его гадких вечерних гостей, может быть даже ежевечерних, — и так всю жизнь. Но она посмотрела вверх на свою беспомощную сестру и поняла, каков будет ее ответ. — Если вы отпустите Солнышко, я выйду за вас замуж. — Я отпущу, — ответил Граф Олаф, — но после завтрашнего спектакля. А пока она, для верности, останется в башне. И предупреждаю: мои помощники будут караулить дверь, за которой лестница ведет в башню, а то вы, чего доброго, еще что-нибудь придумаете. — Вы чудовище! — выпалил Клаус. Граф Олаф улыбнулся: — Может, и чудовище, но зато я сумел изобрести способ обезопасить себя и прибрать к рукам ваше наследство, а у вас ничего не вышло. — И он двинулся к дому. — Помните, сироты, — добавил он, — хоть вы и прочитали больше книг, чем я, вам это не помогло одержать надо мной верх. А ну-ка отдай мне книжку, из которой ты почерпнул свои грандиозные познания. А теперь иди делай свои задания. Клаус вздохнул, с большой неохотой отдал книгу Графу Олафу и пошел было вслед за ним, но Вайолет застыла на месте, как статуя. Последних олафовских высказываний она не слушала, зная, что они будут полны обычных самовосхвалений и презренных оскорблений. Она уставилась на башню, но не на самый верх, где покачивалась клетка с Солнышком, а вообще на башню. Оглянувшись, Клаус заметил кое-что, чего довольно давно не видал. Те, кто познакомился с Вайолет недавно, не заметили бы ничего особенного, но те, кто знал ее хорошо, догадались бы — раз она подвязала волосы лентой, чтобы волосы не лезли в глаза, значит, рычажки и колесики в ее изобретательском мозгу жужжат и стрекочут вовсю. |
CHAPTER TENThat night, Klaus was the Baudelaire orphan sleeping fitfully in the bed, and Violet was the Baudelaire orphan staying up, working by the light of the moon. All day, the two siblings had wandered around the house, doing the assigned chores and scarcely speaking to each other. Klaus was too tired and despondent to speak, and Violet was holed up in the in-. venting area of her mind, too busy planning to talk. When night approached, Violet gathered up the curtains that had been Sunny’s bed and brought them to the door to the tower stairs, where the enormous assistant of Count Olaf’s, the one who looked like neither a man nor a woman, was standing guard. Violet asked whether she could bring the blankets to her sister, to make her more comfortable during the night. The enormous creature merely looked at Violet with its blank white eyes and shook its head, then dismissed her with a silent gesture. Violet knew, of course, that Sunny was too terrified to be comforted by a handful of draperies, but she hoped that she would be al lowed a few moments to hold her and tell her that everything would turn out all right. Also, she wanted to do something known in the crime industry as “casing the joint.” “Casing the joint” means observing a particular location in order to formulate a plan. For instance, if you are a bank robber -although I hope you aren’t-you might go to the bank a few days before you planned to rob it. Perhaps wearing a disguise, you would look around the bank and observe security guards, cameras, and other obstacles, so you could plan how to avoid capture or death during your burglary. Violet, a law-abiding citizen, was not planning to rob a bank, but she was planning to rescue Sunny, and was hoping to catch a glimpse of the tower room in which her sister was being held prisoner, so as to make her plan more easily. But it appeared that she wasn’t going to be able to case the joint after all. This made Violet ner vous as she sat on the floor by the window, working on her invention as quietly as she could. Violet had very few materials with which to invent something, and she didn’t want to wan-. der around the house looking for more for fear of arousing the suspicions of Count Olaf and his troupe. But she had enough to build a rescuing device. Above the window was a sturdy metal rod from which the curtains had hung, and Violet took it down. Using one of the rocks Olaf had left in a pile in the corner, she broke the curtain rod into two pieces. She then bent each piece of the rod into several sharp angles, leav ing tiny cuts on her hands as she did so. Then Violet took down the painting of the eye. On the back of the painting, as on the back of many paintings, was a small piece of wire to hang on the hook. She removed the wire and used it to connect the two pieces together. Violet had now made what looked like a large metal spider. She then went over to the cardboard box and took out the ugliest of the clothes that Mrs. Poe had purchased, the outfits the Baudelaire orphans would never wear no matter how des perate they were. Working quickly and quietly, she began to tear these into long, narrow strips, and to tie these strips together. Among Violet’s many useful skills was a vast knowledge of dif ferent types of knots. The particular knot she was using was called the Devil’s Tongue. A group of female Finnish pirates invented it back in the fifteenth century, and named it the Devil’s Tongue because it twisted this way and that, in a most complicated and eerie way. The Devil’s Tongue was a very useful knot, and when Violet tied the cloth strips together, end to end, it formed a sort of rope. As she worked, she re membered something her parents had said to her when Klaus was born, and again when they brought Sunny home from the hospital. “You are the eldest Baudelaire child,” they had said, kindly but firmly. “And as the eldest, it will always be your responsibility to look after your younger siblings. Promise us that you will always watch out for them and make sure they don’t get into trouble.” Violet remembered her promise. and thought of Klaus, whose bruised face still looked sore, and Sunny, dangling from the top of the tower like a flag, and began working faster. Even though Count Olaf was of course the cause of all this misery, Violet felt as if she had broken her promise to her parents, and vowed to make it right. Eventually, using enough of the ugly cloth ing, Violet had a rope that was, she hoped, just over thirty feet long. She tied one end of it to the metal spider, and looked at her handiwork. What she had made was called a grappling hook, which is something used for climbing up the sides of buildings, usually for a nefarious pur pose. Using the metal end to hook onto some thing at the top of the tower, and the rope to aid her climb, Violet hoped to reach the top of the tower, untie Sunny’s cage, and climb back down. This was, of course, a very risky plan, both because it was dangerous, and because she had made the grappling hook herself, instead of purchasing it at a store that sold such things. But a grappling hook was all Violet could think of to make without a proper inventing laboratory, and time was running short. She hadn’t told Klaus about her plan, because she didn’t want to give him false hope, so without waking him, she gathered up her grappling hook and tiptoed out of the room. Once outside, Violet realized her plan was even more difficult than she had thought. The night was quiet, which would mean she would have to make practically no noise at all. The night also had a slight breeze, and when she pic tured herself swinging in the breeze, clinging to a rope made of ugly clothing, she almost gave up entirely, And the night was dark, so it was hard to see where she could toss the grappling hook and have the metal arms hook onto some-thing. But, standing there shivering in her nightgown, Violet knew she had to try. Using her right hand, she threw the grappling hook as high and as hard as she could, and waited to see if it would catch onto something. Clang! The hook made a loud noise as it hit the tower, but it didn’t stick to anything, and came crashing back down. Her heart pounding, Violet stood stock-.still, wondering if Count Olaf or one of his accomplices would come and investigate. But nobody arrived after a few moments, and Violet, swinging the hook over her head like a lasso, tried again. Clang! Clang! The grappling hook hit the tower twice as it bounced back down to the ground. Violet waited again, listening for foot steps, but all she heard was her own terrified pulse. She decided to try one more time. Clang! The grappling hook hit the tower, and fell down again, hitting Violet hard in the shoul der. One of the arms tore her nightgown and cut through her skin. Biting down on her hand to keep from crying out in pain, Violet felt the place in her shoulder where she had been struck, and it was wet with blood. Her arm throbbed in pain. At this point in the proceedings, if I were Violet, I would have given up, but just as she was about to turn around and go inside the house, she pictured how scared Sunny must be, and, ignoring the pain in her shoulder, Violet used her right hand to throw the hook again. C/a- The usual clang! sound stopped halfway through, and Violet saw in the dim light of the moon that the hook wasn’t falling. Nervously, she gave the rope a good yank, and it stayed put. The grappling hook had worked! Her feet touching the side of the stone tower and her hands grasping the rope, Violet closed her eyes and began to climb. Never daring to look around, she pulled herself up the tower, hand over hand, all the time keeping in mind her promise to her parents and the horrible things Count Olaf would do if his villainous plan worked. The evening wind blew harder and harder as she climbed higher and higher. and several times Violet had to atop climbing as the rope moved in the wind. She was certain that at any moment the cloth would tear, or the hook would slip, and Violet would be sent tumbling to her death. But thanks to her adroit inventing skills-the word “adroit” here means “skillful”- everything worked the way it was supposed to work, and suddenly Violet found herself feeling a piece of metal instead of a cloth rope. She opened her eyes and saw her sister Sunny, who was looking at her frantically and trying to say something past the strip of tape. Violet had arrived at the top of the tower, right at the window where Sunny was tied. The eldest Baudelaire orphan was about to grab her sister’s cage and begin her descent when she saw something that made her stop. it was the spidery end of the grappling hook, which after several attempts had finally stuck onto something on the tower. Violet had guessed, during her climb, that it had found some notch in the stone, or part of the window, or perhaps a piece of furniture inside the tower room, and stuck there. But that wasn’t what the hook had stuck on. Violet’s grappling hook had stuck on another hook. It was one of the hooks on the hook-handed man. And his other hook, Violet saw, was glinting in the moonlight as it reached right toward her. |
Глава десятаяНа этот раз Клаус был тем бодлеровским ребенком, который метался беспокойным сном на кровати, а Вайолет бодрствовала при свете луны. Весь день сироты выполняли олафовские задания и почти не общались между собой. Клаус слишком устал и пал духом, чтобы разговаривать, а Вайолет слишком глубоко ушла в свой изобретательский мир и была занята исключительно разработкой своего плана. Когда наступила ночь, Вайолет взяла в охапку штору, служившую постелью Солнышку, и отнесла к двери, которая вела к башенной лестнице, где на страже стоял толстый приспешник Графа Олафа, громадина — не то мужчина, не то женщина. Вайолет спросила, нельзя ли ей отнести одеяло сестре, чтобы той было поуютнее ночью, но громадное существо только тупо посмотрело на нее белесыми глазами, отрицательно покачало головой и жестом велело ей уйти. Вайолет, конечно, понимала, что перепуганную Солнышко не утешить скомканной занавеской, но надеялась хоть на минутку прижать к себе девочку и сказать, что все будет хорошо. Кроме того, ей хотелось, как говорится в преступном мире, «прощупать обстановку». Это выражение означает — произвести осмотр определенного места перед тем, как поточнее составить некий план. Например, если вы занимаетесь ограблением банков (хотя надеюсь, что это не так), вы, вероятно, за несколько дней до задуманного ограбления сходите туда и — возможно, даже в переодетом виде — осмотритесь как следует и изучите — где и сколько там охранников, телекамер и прочих помех, чтобы сообразить, как во время ограбления избежать поимки или смерти. Вайолет, как законопослушная гражданка, вовсе не собиралась грабить банк, а хотела спасти Солнышко и рассчитывала хоть мельком взглянуть на комнату в башне, где держали в плену сестру, — чтобы легче было разработать план спасения. Но когда оказалось, что прощупать обстановку не удастся, Вайолет в расстройстве села на пол у окна и как можно бесшумнее стала сооружать некое механическое приспособление. Материалов у нее под рукой было для этого очень мало, а ходить ночью по дому в поисках чего-то подходящего с риском возбудить подозрения Графа Олафа и его шайки она не решалась. Но все-таки кое-какие детали для создания спасательного устройства у нее нашлись. Над окном оставался крепкий металлический прут, на котором раньше висела штора. Вайолет ухитрилась снять его. С помощью одного из булыжников, положенных в комнате Графом Олафом, она разломила прут надвое. Каждый кусок она несколько раз согнула под острым углом (и при этом слегка порезала себе ладони). Потом она сняла со стенки одно изображение глаза, висевшее, как водится, на проволочной петельке. Отцепила проволочку и соединила с ее помощью два куска прута. Получилось нечто вроде большого металлического паука. Из картонного ящика она достала самое безобразное из платьев, купленных миссис По, — носить эту одежду бодлеровские сироты, даже доведенные до отчаяния, все равно не могли. Быстро и аккуратно она стала рвать платье на длинные узкие полосы и связывать их. Среди прочих практических талантов Вайолет обладала знанием многочисленных типов узлов. Тот узел, который она использовала сейчас, назывался «язык дьявола». Его изобрела шайка финских пираток в пятнадцатом веке и назвала «языком дьявола» потому, что петли извивались туда-сюда самым затейливым и жутким образом. Вайолет связала полосы именно этим прочным узлом, так что получилось что-то вроде веревки. За работой она вспоминала, что говорили ей родители, когда родился Клаус, и потом, когда Солнышко принесли из родильного дома. «Ты старшая из бодлеровских детей, — сказали они ласково, но твердо. — И как на старшей на тебе лежит ответственность за младших. Обещай, что ты будешь всегда начеку и не дашь их в обиду». Вайолет помнила о своем обещании, и сейчас, подумав о синяке, до сих пор украшавшем лицо Клауса, и о Солнышке, болтавшейся в клетке на башне как флаг, она заработала еще быстрее. Хотя в их последних неприятностях виноват был Граф Олаф, ей казалось, что она нарушила слово, данное родителям, и теперь поклялась себе все исправить. В конце концов, использовав немало безобразной одежды, Вайолет сплела веревку длиной, как она надеялась, не меньше тридцати футов. Один конец она привязала к металлическому пауку, после чего осмотрела плод своих трудов. Получился крюк, так называемая кошка, какие употребляются для лазанья по отвесным стенам зданий, чаще всего с преступными намерениями. Забросив кошку на башню и зацепив ее за что-нибудь наверху, Вайолет намеревалась залезть по веревке до окна, отвязать клетку с Солнышком и спуститься с ней вниз. План был, конечно, очень рискованный, опасный вообще, а особенно потому, что она соорудила кошку сама, а не купила в специальном магазине. Но крюк было единственное, что она могла соорудить без оборудованной изобретательской лаборатории, да и время было на исходе. Клауса она ни во что не посвятила, так как не хотела обнадеживать его зря. Итак, не будя его, она взяла крюк и на цыпочках вышла из комнаты. Очутившись на дворе, Вайолет поняла, что план ее осуществить еще труднее, чем она думала. Стояла полная тишина, а значит, следовало действовать абсолютно бесшумно. При этом дул ветерок. И когда Вайолет представила, как раскачивается на стене, цепляясь за веревку из безобразной одежды, она чуть не отказалась от своего замысла. К тому же в темноте не было видно, куда кидать и за что цеплять. Она стояла в ночной рубашке и дрожала от вечерней прохлады. И все-таки она знала, что обязана попытаться. Изо всей силы она как можно выше забросила крюк правой рукой и постояла в ожидании — зацепился ли он за что-нибудь. Дзинь! Крюк с громким лязгом ударился о башню, но не задержался, а грохнулся на землю. Вайолет застыла на месте, сердце у нее колотилось, она ждала, что вот-вот Граф Олаф или кто-то из его сообщников явятся выяснить, в чем дело. Но никто не появился, и Вайолет, переждав несколько минут, раскрутила крюк над головой, как лассо, и забросила его во второй раз. Дзинь, дзинь! Крюк дважды ударился о башню, падая вниз. Вайолет опять подождала, не послышатся ли шаги, но услышала лишь громкий стук своего бьющегося от страха сердца. Она решила попробовать еще раз. Дзинь! Крюк отскочил от стены башни и снова упал, больно ударив Вайолет в плечо. Одна из лап порвала ей на плече рубашку и впилась в кожу. Прикусив кулак, чтобы не вскрикнуть, Вайолет пощупала раненое плечо — оно было мокрое, в крови. Руку дергало от боли. На данном этапе я бы на месте Вайолет бросил это занятие, но Вайолет, уже поворачиваясь, чтобы уйти в дом, вдруг представила себе, как, должно быть, перепугана Солнышко… и, невзирая на боль в плече, еще раз забросила правой рукой крюк. Дз… Привычный звук «дзинь» на полдороге прекратился, и в тусклом свете луны Вайолет разглядела, что крюк не падает. Она с волнением дернула веревку — и веревка выдержала рывок. Крюк сидел крепко. Вайолет уперлась ногами в каменную кладку, сжала руками веревку, зажмурилась и стала подниматься. Она подтягивалась все выше, перебирая руками веревку и ни на минуту не забывая про свое обещание родителям и про страшные угрозы Олафа в случае, если его злодейский план удастся. По мере того как Вайолет взбиралась все выше, ночной ветер дул все сильнее, и несколько раз Вайолет приходилось останавливаться и пережидать порыв. Она боялась, что в любой момент материя порвется и она разобьется насмерть. Однако благодаря ее квалификации, что в данном случае означает «ее изобретательскому таланту», все удалось, и Вайолет вдруг ощутила под пальцами не тряпичное, а что-то металлическое. Она открыла глаза и увидела Солнышко, которая смотрела на нее сквозь прутья отчаянным взглядом и силилась сказать что-то сквозь пластырь. Вайолет добралась до верхушки башни прямо над окном, где висела связанная Солнышко! Только Вайолет хотела схватить клетку с пленницей и начать спускаться, как вдруг увидела нечто заставившее ее замереть. Паучья лапа крюка, зацепившаяся, как думала Вайолет, за какую-то выемку в каменной стене, или за оконную раму, или далее за мебель в комнате, на самом деле зацепилась за нечто совершенно иное. Крюк Вайолет зацепился за другой крюк — за руку крюкастого типа. А второй его крюк, поблескивая в лунном свете, тянулся прямо к ней. |
CHAPTER ELEVEN“How pleasant that you could, join us,” the hook-handed man said in a sickly sweet voice. Violet immediately tried to scurry. back down the rope, but Count Olaf’s assistant was too quick for her. In one movement he hoisted her into the tower room and, with a flick of his hook, sent her rescue device clanging to the ground. Now Violet was as trapped as her sister. “I’m so glad you’re here,” the hook-handed man said. “I was just thinking how much I wanted to see your pretry face. Have a seat.” “What are you going to do with me?” Violet asked. “I said have a seat!” the hook-handed man snarled, and pushed her into a chair. Violet looked around the dim and messy room. I am certain that over the course of your own life, you have noticed that people’s rooms reflect their personalities. In my room, for in stance, I have gathered a collection of objects that are important to me, including a dusty accordion on which I can play a few sad songs; a large bundle of notes on the activities of the Baudelaire orphans, and a blurry photograph, taken a very long time ago, of a woman whose name is Beatrice. These are items that are very precious and dear to me. The tower room held objects that were very dear and precious to Count Olaf, and they were terrible things. There were scraps of paper on which he had written his evil ideas in an illegible scrawl, lying in messy piles on top of the copy of Nuptial Law he had taken away from Klaus. There were a few chairs and a handful of candles which were giving off flickering shadows. Littered all over the floor were empty wine bottles and dirty dishes. But most of all were the drawings and paintings and carvings of eyes, big and small, all over the room. There were eyes painted on the ceilings, and scratched into the grimy wooden floors. There were eyes scrawled along the win dowsill, and one big eye painted on the knob of the door that led to the stairs. It was a terrible place. The hook-handed man reached into a pocket of his greasy overcoat and pulled out a walkie talkie. With some difficulty, he pressed a button and waited a moment. “Boss, it’s me,” he said. “Your blushing bride just climbed up here to try and rescue the biting brat.” He paused as Count Olaf said something. “I don’t know. With some sort of rope.” “It was a grappling hook,” Violet said, and tore off a sleeve of her nightgown to make a bandage for her shoulder. “I made it myself.” “She says it was a grappling hook,” the hook-handed man said into the walkie-talkie. “I don’t know, boss. Yes, boss. Yes, boss, of course I under stand she’s yours. Yes, boss.” He pressed a button to disconnect the line, and then turned to face Violet. “Count Olaf is very displeased with his bride.” “I’m not his bride,” Violet said bitterly. “Very soon you will be,” the hook-handed man said, wagging his hook the way most people would wag a finger. “In the meantime, however, I have to go and fetch your brother. The three of you will be locked in this room until night falls. That way, Count Olaf can be sure you will all stay out of mischief.” With that, the hook-handed man stomped out of the room. Violet heard the door lock behind him, and then listened to his footsteps fading away down the stairs. She immediately went over to Sunny, and put a hand on her little head. Afraid to untie or untape her sister for fear of incurring -a word which here means “bringing about” -Count Olaf’s wrath, Violet stroked Sunny’s hair and murmured that everything was all right. But of course, everything was not all right. Everything was all wrong. As the first light of morning trickled into the tower room, Violet reflected on all the awful things she and her sib lings had experienced recently. Their parents had died, suddenly and horribly. Mrs. Poe had bought them ugly clothing. They had moved into Count Olaf’s house and were treated terribly. Mr. Poe had refused to help them. They had discov ered a fiendish plot involving marrying Violet and stealing the Baudelaire fortune. Klaus had tried to confront Olaf with knowledge he’d learned in Justice Strauss’s library and failed. Poor Sunny had been captured. And now, Violet had tried to rescue Sunny and found herself captured as well. All in all, the Baudelaire orphans had encountered catastrophe after catastrophe, and Violet found their situation lamentably deplorable, a phrase which here means “it was not at all enjoyable.” The sound of footsteps coming up the stairs brought Violet out of her thoughts, and soon the hook-handed man opened the door and thrust a very tired, confused, and scared Klaus into the room. “Here’s the last orphan,” the hook-handed man said. “And now, I must go help Count Olaf with final preparations for tonight’s perfor mance. No monkey business, you two, or I will have to tie you up and let you dangle out of the window as well.” Glaring at them, he locked the door again and tromped downstairs. Klaus blinked and looked around the filthy room. He was still in his pajamas. “What has happened?” he asked Violet. “Why are we up here?” “I tried to rescue Sunny,” Violet said, “using an invention of mine to climb up the tower.” Klaus went over to the window and looked down at the ground. “It’s so high up,” he said. “You must have been terrified.” “It was very scary,” she admitted, “but not as scary as the thought of marrying Count Olaf.” “I’m sorry your invention didn’t work,” Klaus said sadly. “The invention worked fine,” Violet said, rubbing her sore shoulder. “I just got caught. And now we’re doomed. The hook-handed man said he’d keep us here until tonight, and then it’s The Marvelous Marriage.” “Do you think you could invent something that would help us escape?” Klaus asked, look ing around the room. “Maybe,” Violet said. “And why don’t you go through those books and papers? Perhaps there’s some information that could be of use.”. For the next few hours, Violet and Klaus searched the room and their own minds for any thing that might help them. Violet looked for objects with which she could invent something. Klaus read through Count Olaf’s papers and books. From time to time, they would go over to Sunny and smile at her, and pat her head, to reassure her. Occasionally, Violet and Klaus would speak to each other, but mostly they were silent, lost in their own thoughts. “If we had any kerosene,” Violet said, around noon, “I could make Molotov cocktails with these bottles.” “What are Molotov cocktails?” Klaus asked. “They’re small bombs made inside bottles,” Violet explained. “We could throw them out the window and attract the attention of passersby.” “But we don’t have any kerosene,” Klaus said mournfully. They were silent for several hours. “If we were polygamists,” Klaus said, “Count Olaf’s marriage plan wouldn’t work.” “What are polygamists?” Violet asked. “Polygamists are people who marry more than one person,”’ Klaus explained. “In this community, polygamists are breaking the law, even if they have married in the presence of a judge, with the statement of ‘I do’ and the signed document in their own hand. I read it here in Nuptial Law.” “But we’re not polygamists,” Violet said mournfully. They were silent for several more hours. “We could break these bottles in half,” Violet said, “and use them as knives, but I’m afraid that Count Olaf’s troupe would overpower us.” “You could say ‘I don’t’ instead of ‘I do,”’ Klaus said, “but I’m afraid Count Olaf would order Sunny dropped off the tower.” “I certainly would,” Count Olaf said, and the children jumped. They had been so involved in their conversation that they hadn’t heard him come up the stairs and open the door. He was wearing a fancy suit and his eyebrow had been waxed so it looked as shiny as his eyes. Behind him stood the hook-handed man, who smiled and waved a hook at the youngsters. “Come, orphans,” Count Olaf said. “It is time for the big event. My associate here will stay behind in this room, and we will keep in constant contact through our walkie-talkies. If anything goes wrong during tonight’s performance, your sister will be dropped to her death. Come along now.” Violet and Klaus looked at each other, and then at Sunny, still dangling in her cage, and fol lowed Count Olaf out the door. As Klaus walked down the tower stairs, he felt a heavy sinking in his heart as all hope left him. There truly seemed to be no way out of their predicament. Violet was feeling the same way, until she reached out with her right hand to grasp the banister, for balance. She looked at her right hand for a second, and began to think. All the way down the stairs, and out the door, and the short walk down the block to the theater, Violet thought and thought and thought, harder than she had in her entire life. |
Глава одиннадцатая— Как приятно, что ты решила к нам присоединиться, — приторным голосом произнес крюкастый. Вайолет хотела сразу же скользнуть по веревке вниз, но помощник Графа Олафа оказался проворнее. Он мгновенно втащил ее в комнату и резким движением швырнул вниз спасательное устройство. Металлическая кошка со звоном ударилась о землю. Вайолет тоже попалась в капкан. — Я рад, что ты тут, — повторил крюкастый. — Я как раз очень соскучился по твоей хорошенькой мордашке. Садись сюда. — Что вы собираетесь со мной делать? — спросила Вайолет. — Я сказал — сядь! — прорычал крюкастый и толкнул ее на стул. Вайолет оглядела скудно освещенную неряшливую комнату. В течение вашей жизни вам приходилось, наверное, замечать, что людское жилье обычно отражает личность своих обитателей. В моей комнате, например, собраны самые разные предметы, которые представляют для меня особую важность. Среди них — пыльный аккордеон, на котором я могу сыграть несколько грустных мелодий, толстая пачка записей о деятельности бодлеровских сирот и давным-давно сделанная, потускневшая от времени фотография женщины по имени Беатрис. Предметы эти для меня очень ценны и дороги. Комната в башне тоже содержала вещи, которые, видимо, были важны и дороги для Графа Олафа. Но вещи эти были страшные. Обрывки бумаги, на которых неразборчивым почерком были записаны его злодейские планы; они неопрятным ворохом лежали на «Матримониальном праве», которое он отобрал у Клауса. Тут и там стояло несколько стульев и горело несколько свечей, которые отбрасывали колеблющиеся тени. По всему полу валялись пустые бутылки из-под вина и немытые тарелки. Но больше всего там было рисунков — карандашных и маслом, а также вырезанных из дерева изображений глаз — больших, маленьких, всяких: глаза на потолке, глаза, процарапанные на грязном дощатом полу, глаза, кое-как нарисованные на подоконнике, а один большой глаз красовался на круглой ручке двери, которая вела на лестницу. Жуткое место! Крюкастый залез в карман своего засаленного пальто и вытащил рацию. С некоторым трудом он нажал на кнопку и подождал минутку. — Босс, это я, — сказал он. — Ваша стыдливая женушка только что забралась сюда, чтобы спасти маленькую кусачую дрянь. — Он помолчал, слушая Графа Олафа. — Не знаю. По какой-то веревке. — При помощи альпинистской кошки, — пробормотала Вайолет, отрывая рукав от ночной рубашки, чтобы перевязать себе плечо, — Я сама ее сделала. — Говорит, с помощью альпинистской кошки, — повторил крюкастый в рацию. — Не знаю, босс. Да, босс. Да, конечно, я понимаю — она ваша. Да, босс. — Он нажал на кнопку, разъединил связь и повернулся к Вайолет. — Граф Олаф очень недоволен своей молодой женой. — Я ему не жена, — огрызнулась Вайолет. — Ничего, скоро будешь. — Крюкастый помахал крюком, как другие помахивают пальцем. — А пока я должен сходить за твоим братцем. Вы все трое проведете здесь взаперти следующий день до вечера. Тогда Граф Олаф сможет быть уверен, что вы не придумаете еще какую-нибудь каверзу. С этими словами крюкастый, тяжело ступая, вышел. Вайолет услышала, как он запер за собой дверь и затопал вниз по лестнице. Едва шаги его затихли, Вайолет бросилась к Солнышку и положила руку ей на голову. Развязать ее или снять со рта пластырь она не решалась, так как боялась навлечь, проще говоря вызвать, гнев Графа Олафа. Вайолет только погладила Солнышко по волосам и прошептала, что все в порядке. Но, естественно, ничего в порядке не было, наоборот, все было из рук вон плохо. В башенную комнату уже просачивался рассвет, а Вайолет все перебирала в уме ужасающие испытания, которые они с братом и сестрой пережили за последнее время. Внезапно и страшным образом умерли родители. Миссис По купила им уродливую одежду. Они поселились в доме Графа Олафа, где с ними обращаются отвратительно. Мистер По отказался им помочь. Они раскрыли злодейский план своего опекуна, который хотел жениться на Вайолет, чтобы завладеть бодлеровским состоянием. Клаус попытался противостоять Графу Олафу, используя сведения, почерпнутые из книг судьи Штраус, — и потерпел неудачу. Бедную Солнышко взяли в плен. А теперь, когда Вайолет попробовала спасти Солнышко, она и сама стала пленницей. Б общем, несчастья в их жизни следовали одно за другим, и Вайолет пришлось определить их положение как глубоко прискорбное, а если сказать по-другому — «отнюдь не доставляющее удовольствия». Шаги на лестнице прервали ее размышления, и вскоре крюкастый отпер дверь и втолкнул в комнату сонного, испуганного и сбитого с толку Клауса. — Так, и третий тут, — объявил крюкастый. — Теперь пойду помогу Графу Олафу с последними приготовлениями к сегодняшнему спектаклю. И чтоб больше никаких фокусов, а то я вас обоих тоже свяжу и вывешу за окошко. Он свирепо глянул на них на прощание, запер опять дверь и затопал вниз по лестнице. Клаус заморгал и оглядел грязную комнату. Он был в пижаме. — Что случилось? — спросил он у Вайолет. — Почему мы тут? — Я пыталась спасти Солнышко, — ответила Вайолет, — и с помощью одного моего изобретения взобралась на башню. Клаус подошел к окну и посмотрел вниз. — Тут так высоко. Тебе, наверное, было очень страшно. — Жутко страшно, — призналась Вайолет, — но не так, как выйти замуж за Графа Олафа. — Жалко, что твое изобретение не сработало, — печально заметил Клаус. — Оно прекрасно сработало, — возмутилась Вайолет, потирая раненое плечо. — Просто этот тип меня сцапал. И теперь мы пропали. Он пообещал держать нас здесь до вечера, а там нас ждет «Удивительная свадьба». — А ты не можешь придумать что-нибудь еще, чтобы нам спастись бегством? — спросил Клаус. — Попробую, — ответила Вайолет. — А почему бы тебе не порыться во всех этих книгах и бумагах? Вдруг там найдется что-нибудь полезное? Несколько часов подряд они перебирали все в комнате и у себя в голове, пытаясь найти что-нибудь, что могло бы им помочь. Вайолет искала предметы, с помощью которых могла бы что-нибудь смастерить. Клаус просматривал бумаги и книги Графа Олафа. Время от времени они подходили к Солнышку, ободряюще улыбались ей и трепали по головке. Изредка они перебрасывались словами друг с другом, но большей частью молчали, погруженные в свои мысли. Примерно в полдень Вайолет вдруг сказала: — Будь у нас керосин, я бы сделала из этих бутылок коктейль Молотова. — Коктейль Молотова? Что это такое? — Это такие небольшие бомбочки — бутылки с зажигательной смесью, — объяснила Вайолет. — Мы бы их выбросили из окна и привлекли внимание прохожих. — Но керосина у нас нет, — с мрачным видом подытожил Клаус. Они молчали еще несколько часов. — Жаль, что тебя или его нельзя обвинить в полигамии, — наконец проговорил Клаус. — Что значит «полигамия»? — Это если бы у тебя уже был муж или у него жена, — объяснил Клаус. — Тогда по здешним законам вы совершили бы преступление, даже если бы женились в присутствии судьи, сказали «да» и подписали бумагу как положено. Я прочел про это в «Матримониальном праве». — Но ничего такого нет, — сокрушенно заметила Вайолет. Прошло еще несколько часов в молчании. — Можно бы разбить бутылки и использовать их как ножи, но, боюсь, труппа Графа Олафа нас все равно одолеет. — Ты можешь ответить «нет» вместо «да», — предложил Клаус. — Но, боюсь, Граф Олаф велит тогда отвязать клетку с Солнышком. — Само собой разумеется, — раздался голос Графа Олафа, и дети вздрогнули от неожиданности. Они так увлеклись разговором, что не слышали, как он поднялся по лестнице и отпер дверь. На нем был театральный костюм, а бровь до того натерта воском, что блестела так же сильно, как глаза. За спиной у него виднелся крюкастый, он улыбался и манил детей крюком. — Идемте, сироты, — скомандовал Граф Олаф. — Пришло время для свершения великого события. Мой помощник останется здесь в комнате, и мы с ним будем держать связь по рации. Если во время представления что-то пойдет не так, ваша сестра разобьется насмерть. Пошли! Вайолет и Клаус посмотрели друг на друга и затем на Солнышко, которая все еще висела в клетке, и последовали за Графом Олафом. Когда Клаус спускался по ступеням башни, он чувствовал, как у него тяжело упало сердце, ибо всякая надежда покинула его. Действительно, казалось, что нет выхода из их тяжелого положения. Вайолет чувствовала то же самое, пока не протянула правую руку, чтобы ухватиться на перила, для равновесия. Секунду она смотрела на свою правую руку и начала думать. На протяжении всего спуска по лестнице, выхода через дверь, и короткого пути до театра, Вайолет думала и думала. Напряженнее, чем за всю свою жизнь. |
CHAPTER TWELVEAs Violet and Klaus Baudelaire stood, still in their nightgown and pajamas, backstage at Count Olaf’s theater, they were of two minds, a phrase which here means ”they felt two different ways at the same time.” On one hand, they were of course filled with dread. From the murmur of voices they heard on the stage, the two Baudelaire orphans could tell that the performance of The Marvelous Marriage had begun, and it seemed too late to do any thing to foil Count Olaf’s plan. On the other hand, however, they were fascinated, as they had never been backstage at a theatrical produc tion and there was so much to see. Members of Count Olaf’s theater troupe hurried this way and that, too busy to even glance at the children. Three very short men were carrying a large flat piece of wood, painted to look like a living room. The two white-faced women were arrang ing flowers in a vase that from far away appeared to be marble, but close up looked more like cardboard. An important-looking man with warts all over his face was adjusting enormous light fixtures. As the children peeked onstage, they could see Count Olaf, in his fancy suit, de claiming some lines from the play, just as the curtain came down, controlled by a woman with very short hair who was pulling on a long rope, attached to a pulley. Despite their fear, you see, the two older Baudelaires were very interested in what was going on, and only wished that they were not involved in any way. As the curtain fell, Count Olaf strode offstage and looked at the children. “It’s the end of Act Two! Why aren’t the orphans in their cos tumes?” he. hissed to the two whte-faced women. Then, as the audience broke into ap plause, his angry expression turned to one of joy, and he walked back onstage. Gesturing to the short-haired woman to raise the curtain he strode to the exact center of the stage and took elaborate bows as the curtain came up. He waved and blew kisses to the audience as the curtain came down again, and then his face once again filled with anger. “Inrermission is only ten minutes,” he said, “and then the children must perform. Get them into costumes, quickly!” Without a word the two white-faced women grabbed Violet and Klaus by the wrists and led them into a dressing room. The room was dusty but shiny, covered in mirrors and tiny lights so the actors could see better to put on their makeup and wigs, and there were people call ing out to one another and laughing as they changed their clothes. One white-faced woman yanked Violet’s arms up and pulled her night-gown off over her head, and thrust a dirty, lacy white dress at her to put on. Klaus, meanwhile, had his pajamas removed by the other white-faced woman, and was hurriedly stuffed into a blue sailor suit that itched and made him look like a toddler. “Isn’t this exciting?” said a voice, and the children turned to see Justice Strauss, all dressed up in her judge’s robes and powdered wig. She was clutching a small book. “You chil dren look wonderful!” “So do you,” Klaus said. “What’s that book?” “Why, those are my lines,” Justice Strauss said. “Count Olaf told me to bring a law book and read the real wedding ceremony, in order to make the play as realistic as possible. All you have to say, Violet, is ‘I do,’ but I have to make quite a speech. This is going to be such fun.” “You know what would be fun,” Violet said carefully, “is if you changed your lines around, just a little.” Klaus’s face lit up. “Yes, Justice Strauss. Be creative. There’s no reason to stick to the legal ceremony. It’s not as if it’s a real wedding.” Justice Strauss frowned. “I don’t know about that, children,” she said. “I think it would be best to follow Count Olaf’s instructions. After all, he’s in charge.” “Justice Strauss!” a voice called. “Justice Strauss! Please report to the makeup artist!” “Oh my word! I get to wear makeup.” Justice Strauss had on a dreamy expression, as if she were about to be crowned queen, instead of just having some powders and creams smeared on her face. “Children, 1 must go. See you onstage, my dears!” Justice Strauss ran off, leaving the children to finish changing into their costumes. One of the white-faced women put a flowered headdress on Violet, who realized in horror that the dress-she had changed into was a bridal gown. The other woman put a sailor cap on Klaus, who gazed in one of the mirrors, astonished at how ugly he looked. His eyes met those of Violet, who was looking in the mirror as well. “What can we do?” Klaus said quietly. “Pretend to be sick? Maybe they’d call off the performance.” “Count Olaf would know what we were up to,” Violet replied glumly. “Act Three of The Marvelous Marriage by Al Funcoot is about to begin!” a man with a clip board shouted. “Everyone, please, get in your places for Act Three!” The actors rushed out of the room, and the white-faced women grabbed the children and hustled them out after them. The backstage area was in complete pandemonium-a word which here means “actors and stagehands running around attending to last-minute details.” The bald man with the long nose hurried by the chil dren, then stopped himself, looked at Violet in her wedding dress, and smirked. “No funny stuff,” he said to them, waggling a bony finger. “Remember, when you go out there, just do exactly what you’re supposed to do. Count Olaf will be holding his walkie-talkie during the entire act, and if you do even one thing wrong, he’ll be giving Sunny a call up there in the tower.” “Yes, yes,” Klaus said bitterly. He was tired of being threatened in the same way, over and over. “You’d better do exactly as planned,” the man said again. “I’m sure they will,” said a voice suddenly, and the children turned to see Mr. Poe, dressed very formally and accompanied by his wife. He smiled at the children and came over to shake their hands. “Polly and I just wanted to tell you to break a leg.” “What?” Klaus said, alarmed. “That’s a theater term,” Mr. Poe explained, “meaning ‘good luck on tonight’s performance.’ I’m glad that you children have adjusted to life with your new father and are participating in family activities.” “Mr. Poe,” Klaus said quickly, “Violet and I have something to tell you. It’s very important.” “What is it?” Mr. Poe said. “Yes,” said Count Olaf, “what is it you have to tell Mr. Poe, children?” Count Olaf had appeared, seemingly out of nowhere, and his shiny eyes glared at the chil dren meaningfully. In one hand, Violet and Klaus could see, he held a walkie-talkie. “Just that we appreciate all you’ve done for us, Mr. Poe,” Klaus said weakly. “That’s all we wanted to say.” “Of course, of course,” Mr. Poe said, patting him on the back. “Well, Polly and I had better take our seats. Break a leg, Baudelaires!” “I wish we could break a leg,” Klaus whis pered to Violet, and Mr. Poe left. “You will, soon enough,” Count Olaf said, pushing the two children toward the stage. Other actors were milling about, finding their places for Act Three, and Justice Strauss was off in a corner, practicing her lines from her law book. Klaus took a look around the stage, won dering if anyone there could help. The bald man with the long nose took Klaus’s hand and led him to one side. “You and I will stand here for the duration of the act. That means the whole thing.” “I know what the word ‘duration’ means,” Klaus said. “No nonsense,” the bald man said. Klaus watched his sister in her wedding gown take her place next to Count Olaf as the curtain rose. Klaus heard applause from the audience as Act Three of The Marvelous Marriage began. It will be of no interest to you if I describe the action of this insipid - the word “insipid” here means “dull and foolish” - play by Al Funcoot, because it was a dreadful play and of no real importance to our story. Various actors and actresses performed very dull dialogue and moved around the set, as Klaus tried to make eye contact with them and see if they would help. He soon realized that this play must have been chosen merely as an excuse for Olaf’s evil plan, and not for its entertainment value, as he sensed the audience losing interest and moving around in their seats. Klaus turned his attention to the audience to see whether any of them would notice that something was afoot, but the way the wart-faced man had arranged the lights prevented Klaus from seeing the faces in the au ditorium, and he could only make out the dim outlines of the people in the audience. Count Olaf had a great number of very long speeches, which he performed with elaborate gestures and facial expressions. No one seemed to notice that he held a walkie-talkie the entire time. Finally, Justice Strauss began speaking, and Klaus saw that she was reading directly from the legal book. Her eyes were sparkling and her face flushed as she performed onstage for the first time, too stage-struck to realize she was a part of Olaf’s plan. She spoke on and on about Olaf and Violet caring for each other in sickness and in health, in good times and bad, and all of those things that are said to many people who decide, for one reason or another, to get married. When she finished her speech, Justice Strauss turned to Count Olaf and asked, “Do you take this woman to be your lawfully wedded wife?” “I do,” Count Olaf said, smiling. Klaus saw Violet shudder. “Do you,” Justice Strauss said, turning to Violet, “take this man to be your lawfully wedded husband?” “I do,” Violet said. Klaus clenched his fists. His sister had said “I do” in the presence of a judge. Once she signed the official document, the wedding was legally valid. And now, Klaus could see that Justice Strauss was taking the document from one of the other actors and hold ing it out to Violet to sign. “Don’t move an inch,” the bald man mut tered to Klaus, and Klaus thought of poor Sunny, dangling at the top of the tower, and stood still as he watched Violet take a long quill pen from Count Olaf. Violet’s eyes were wide as she looked down at the document, and her face was pale, and her left hand was trembling as she signed her name. |
Глава двенадцатаяВайолет и Клаус Бодлер, по-прежнему в пижаме и ночной рубашке, стояли за кулисами олафовского театра, находясь в состоянии раздвоения личности. В данном случае это означало, что они одновременно испытывали противоположные чувства. С одной стороны, они, естественно, содрогались от страха. Судя по приглушенным звукам голосов, доносившихся со сцены, спектакль «Удивительная свадьба» уже начался, и пытаться сорвать его было поздно. С другой стороны, они были зачарованы всем происходящим: ни разу в жизни они не бывали за кулисами во время спектакля, а там было на что посмотреть. Члены олафовской труппы бегали туда-сюда и на бодлеровских детей внимания не обращали. Три очень низеньких человечка тащили большой фанерный щит, расписанный так, будто это жилая комната. Две женщины с белыми лицами ставили цветы в вазу, которая издали казалась мраморной, но вблизи оказалась картонной. Важного вида человек, с лицом, усеянным бородавками, возился с осветительной аппаратурой. Выглянув украдкой на сцену, дети увидели, как Граф Олаф в театральном костюме произносит какие-то фразы из пьесы, но тут же занавес опустился. Занавесом управляла коротко остриженная женщина, которая тянула за длинную веревку, перекинутую через блок. Так что, как видите, страх не помешал Бодлерам с интересам наблюдать происходящее, им только хотелось, чтобы к ним это не имело прямого отношения. Как только занавес упал, Граф Олаф вышел за кулисы и увидел детей. — Уже конец второго действия! Почему сироты не одеты?! — прошипел он, обращаясь к женщинам с белыми лицами. Услышав, что публика разразилась аплодисментами, Граф сменил злобное выражение лица на радостное и снова вышел на сцену. Встав в центре, он сделал знак стриженой женщине поднять занавес и, когда занавес взвился, стал раскланиваться и посылать зрителям воздушные поцелуи. Но как только занавес опустился, лицо его снова приняло злобное выражение. — Антракт всего десять минут, — сказал он, — а дальше дети выходят на сцену. Быстро надевайте на них костюмы! Ни слова не говоря, эти две белолицые женщины схватили Вайолет и Клауса за руки и потащили в артистическую. Комната была пыльная, но ярко освещенная, с зеркалами и лампочками над каждым зеркалом, чтобы актерам было удобнее накладывать грим и надевать парики. Актеры переговаривались друг с другом и смеялись, переодеваясь к следующему акту. Одна из женщин с белым лицом задрала Вайолет руки вверх, сдернула с нее ночную рубашку и сунула ей грязно-белое кружевное платье. Вторая стащила с Клауса пижаму и поспешно впихнула его в синий матросский костюмчик, от которого тело у него зачесалось. В нем он стал выглядеть как малолетний ребенок. — Ну, разве это не увлекательно? — раздался голос, и дети, обернувшись, увидели судью Штраус в судейской мантии и в напудренном парике. В руке она сжимала небольшую книжку. — Дети, вы чудесно выглядите! — Вы тоже, — отозвался Клаус. — А что это за книжка? — А-а, это моя роль. Граф Олаф посоветовал мне взять с собой свод законов и прочесть настоящие слова из настоящей брачной церемонии, чтобы пьеса выглядела как можно реалистичнее. Тебе, Вайолет, придется сказать только «да», но мне надо произнести целую речь. Вот будет забавно! — Знаете, как было бы еще забавнее? — осторожно проговорила Вайолет. — Если бы вы изменили слова своей роли, так, чуть-чуть. Клаус оживился: — Верно. Проявите творческую инициативу, судья Штраус. Ведь необязательно придерживаться точной официальной церемонии. Это же не настоящее венчание. Судья Штраус нахмурилась: — Не знаю, дети, не знаю. Я думаю, лучше следовать указаниям Графа Олафа. В конце концов, он тут главный. — Судья Штраус! — позвал кто-то. — Судья Штраус! Пожалуйста, зайдите к гримеру! — Ох, мне наложат грим! — У судьи Штраус на лице появилось мечтательное выражение, как будто ее собирались короновать, а не перепачкать лицо пудрой и кремом. — Детки, я должна идти. Увидимся на сцене! Судья Штраус убежала, а дети закончили переодеваться. Одна из женщин надела Вайолет на голову убор из цветов, и Вайолет вдруг с ужасом осознала, что платье на ней подвенечное. Вторая женщина надела Клаусу на голову матросскую шапочку, и, поглядевшись в зеркало, Клаус поразился, до чего нелепо он выглядит. Они встретились глазами с Вайолет в зеркале. — Что мы можем успеть сделать? — тихонько сказал Клаус. — Притвориться больными? Тогда, возможно, спектакль отменят? — Граф Олаф догадается, чего мы добиваемся, — мрачно возразила сестра. — Акт третий «Удивительной свадьбы» Аль Функута начинается! — выкрикнул человек, державший в руке доску с зажимом для бумаги. — Все займите свои места! Актеры опрометью выбежали из артистической, а женщины опять схватили детей за руки и потащили вдогонку за остальными. За кулисами творилось настоящее столпотворение, актеры и рабочие сцены суетились, производя последние приготовления. Спешивший мимо лысый с длинным носом вдруг остановился, оглядел Вайолет в ее свадебном наряде и ухмыльнулся. — Никаких фокусов! — Он погрозил костлявым пальцем. — Помните, когда окажетесь на сцене, делайте в точности, что вам велено. Граф Олаф в течение всего акта будет держать в руке рацию. Если хоть что-нибудь себе позволите лишнее, он тут же даст знать в башню. — Знаем, знаем, — с досадой отозвался Клаус. Ему уже надоело слушать одни и те же угрозы. — Советую поступать как намечено, — повторил лысый. — Не сомневаюсь, что так они и поступят, — сказал чей-то голос, и дети увидели парадно одетого мистера По в сопровождении миссис По. Он улыбнулся и подошел поздороваться с детьми. — Мы с Полли хотели пожелать вам ни пуха ни пера. Я рад, что вы приспособились к жизни с новым отцом и принимаете участие в семейном начинании. — Мистер По, — быстро проговорил Клаус, — мы с Вайолет хотим вам кое-что сказать. Очень важное. — И что же вы хотите сказать? — отозвался мистер По. — Да, дети, — вмешался возникший неизвестно откуда Граф Олаф, — что же вы такое хотите сказать мистеру По? — Блестящие глаза его пристально глядели на детей. В руке он держал рацию. — Что мы ценим все, что вы для нас сделали, мистер По, — упавшим голосом произнес Клаус. — Вот и все, что мы хотели сказать. — Само собой, само собой, — мистер По похлопал Клауса по спине. — Ну хорошо, нам с Полли пора занять наши места. Итак, ни пуха ни пера, Бодлеры! И мистер По ушел. Граф Олаф подтолкнул детей в середину сцены. Там толпились актеры, разбегаясь по своим местам, отведенным им в третьем акте. Судья Штраус в уголке повторяла вслух нужные строки из свода законов. Клаус оглядел сцену, выискивая хоть кого-нибудь, кто мог бы им помочь. Лысый с длинным носом взял Клауса за руку и отвел его в сторону. — Мы с тобой будем стоять тут весь акт. И не вздумай валять дурака. Клаус смотрел, как его сестра в подвенечном платье встала рядом с Графом Олафом. Занавес поднялся. Из зала послышались аплодисменты, и третий акт «Удивительной свадьбы» начался. Никакого интереса для вас нет, если бы я стал описывать, как в подробностях развертывалось действие этой пресной, в смысле скучной и глупой, пьесы Аль Функута. Пьеса никуда не годилась и для нашего повествования значения не имеет. Актеры и актрисы произносили очень вялые диалоги, передвигаясь в то же время по сцене. Клаус пытался встретиться с ними глазами, чтобы понять, можно ли ожидать от кого-нибудь помощи. Очень скоро он сообразил, что пьеса эта выбрана специально для осуществления злодейских замыслов Графа Олафа, а вовсе не за какую-то занимательность и для удовольствия публики. Клаус заметил, что зрители уже потеряли интерес к зрелищу и ерзают на стульях. Он перенес свое внимание на зал — не заметят ли оттуда, что на сцене творится что-то не то. Но человек с бородавками установил осветительную аппаратуру таким образом, что свет мешал Клаусу разглядеть лица, он видел только неясные очертания людей. Граф Олаф беспрерывно произносил очень длинные монологи, сопровождая их замысловатой жестикуляцией и гримасами. И ни один человек, судя по всему, не замечал, что все это время Граф Олаф не выпускает из руки рацию. Наконец заговорила судья Штраус, и Клаус увидел, что она читает прямо из книги с законами. Глаза ее сверкали, лицо раскраснелось, это было ее первое в жизни театральное выступление, и в своем упоении она не замечала, что стала частью олафовского злодейского плана. Она говорила и говорила про Олафа и Вайолет, и как они будут вместе в болезни и в здоровье, в хорошие времена и в тяжелые, и всякое такое, что говорится тем, кто почему-либо решил пожениться. Когда судья Штраус кончила читать, она повернулась к Графу Олафу и спросила: — Согласны вы взять эту женщину в жены? — Да, — ответил, улыбаясь, Граф Олаф. Клаус заметил, как Вайолет всю передер-нуло. — А ты, согласна ты взять этого человека в мужья? — Судья Штраус повернулась к Вайолет. — Да, — ответила Вайолет. Клаус сжал кулаки. Его сестра сказала «да» в присутствии судьи! Как только она подпишет официальный документ, брак станет законным. И вот уже судья Штраус взяла бумагу у одного из актеров и протянула ее Вайолет, чтобы та подписала ее. — Ни с места, — пробормотал лысый, и Клаус, думая о Солнышке, висящей на верхушке башни, замер, не смея шевельнуться, и только следил за Вайолет. Та взяла протянутое ей Графом Олафом длинное гусиное перо. Расширенными глазами она смотрела на договор, лицо ее побледнело, а левая рука, когда она подписывала бумагу, дрожала. |
CHAPTER THIRTEEN“And now, ladies and gentlemen,” Count Olaf said, stepping forward to address the audience, “I have an announcement. There is no reason to continue tonight’s performance, for its pur pose has been served. This has not been a scene of fiction. My marriage to Violet Baudelaire is perfectly legal, and now I am in control of her entire fortune.” There were gasps from the audience, and some of the actors looked at one another in shock. Not everyone, apparently, had known about Olaf’s plan. “That can’t be!” Justice Strauss cried. “The marriage laws in this community are quite simple,” Count Olaf said. “The bride must say ‘I do’ in the presence of a judge like yourself, and sign an explanatory document. And all of you”-here Count Olaf gestured out to the audience -”are witnesses.” “But Violet is only a child!” one of the actors said. “She’s not old enough to marry.” “She is if her legal guardian agrees,” Count Olaf said, “and in addition to being her hus band, I am her legal guardian.” “But that piece of paper is not an official doc ument!” Justice Strauss said. “That’s just a stage prop!” Count Olaf took the paper from Violet’s hand and gave it to Justice Strauss. “I think if you look at it closely you will see it is an official doc ument from City Hall.” Justice Strauss took the document in her hand and read it quickly. Then, closing her eyes, she sighed deeply and furrowed her brow, thinking hard. Klaus watched her and wondered if this were the expression Justice Strauss had on her face whenever she was serving on the High Court. “You’re right,” she said finally, to Count Olaf, “this marriage, unfortunately, is completely legal. Violet said ‘I do,’ and signed her name here on this paper. Count Olaf, you are Violet’s husband, and therefore in complete control of her estate.” “That can’t be!” said a voice from the audi ence, and Klaus recognized it as the voice of Mr. Poe. He ran up the stairs to the stage and took the document from Justice Strauss. “This is dreadful nonsense.” “I’m afraid this dreadful nonsense is the law,” Justice Strauss said. Her eyes were filling up with tears. “I can’t believe how easily I was tricked,” she said. “I would never do anything to harm you children. Never.” “You were easily tricked,” Count Olaf said, grinning, and the judge began to cry. “It was child’s play, winning this fortune. Now, if all of you will excuse me, my bride and I need to go home for our wedding night.” “First let Sunny go!” Klaus burst out. “You promised to let her go!” “Where is Sunny?” Mr. Poe asked. “She’s all tied up at the moment,” Count Olaf said, “if you will pardon a little joke.” His eyes shone as he pressed buttons on the walkie talkie, and waited while the hook-handed man answered. “Hello? Yes, of course it’s me, you idiot. Everything has gone according to plan. Please remove Sunny from her cage and bring her directly to the theater. Klaus and Sunny have some chores to do before they go to bed.” Count Olaf gave Klaus a sharp look. “Are you satisfied now?” he asked. “Yes,” Klaus said quietly. He wasn’t satisfied at all, of course, but at least his baby sister was no longer dangling from a tower. “Don’t think you’re so safe,” the bald man whispered to Klaus. “Count Olaf will take care of you and your sisters later. He doesn’t want to do it in front of all these people.” He did not have to explain to Klaus what he meant by the phrase “take care of.” “Well, I’m not satisfied at all,” Mr. Poe said. “This is absolutely horrendous. This is com pletely monstrous. This is financially dreadful.” “I’m afraid, however,” Count Olaf said, “that it is legally binding. Tomorrow, Mr. Poe, I shall come down to the bank and withdraw the com plete Baudelaire fortune.” Mr. Poe opened his mouth as if to say some thing, but began to cough instead. For several seconds he coughed into a handkerchief while everyone waited for him to speak. “I won’t allow it,” Mr. Poe finally gasped, wiping his mouth. “I absolutely will not allow it.” “I’m afraid you have to,” Count Olaf replied. “I’m-I’m afraid Olaf is right,” Justice Strauss said, through her tears. “This marriage is legally binding.” “Begging your pardon,” Violet said suddenly, “but I think you may be wrong.” Everyone turned to look at the eldest Baudelaire orphan. “What did you say, Countess?” Olaf said. “I’m not your countess,” Violet said testily, a word which here means “in an extremely annoyed tone.” “At least, I don’t think I am.” “And why is that?” Count Olaf said. “I did not sign the document in my own hand, as the law states,” Violet said. “What do you mean? We all saw you!” Count Olaf’s eyebrow was beginning to rise in anger. “I’m afraid your husband is right, dear,” Justice Strauss said sadly. “There’s no use deny ing it. There are too many witnesses.” “Like most people,” Violet said, “I am right-handed. But I signed the document with my left hand.” “What?” Count Olaf cried. He snatched the paper from Justice Strauss and looked down at it. His eyes were shining very bright. “You are a liar!” he hissed at Violet. “No she’s not,” Klaus said excitedly. “I re member, because I watched her left hand trem bling as she signed her name.” “It is impossible to prove,” Count Olaf said. “If you like,” Violet said, “I shall be happy to sign my name again, on a separate sheet of paper, with my right hand and then with my left. Then we can see which signature the one on the document most resembles.” “A small detail, like which hand you used to sign,” Count Olaf said, “doesn’t matter in the least. “ “If you don’t mind, sir,” Mr. Poe said, “I’d like Justice Strauss to make that decision.” Everyone looked at Justice Strauss, who was wiping away the last of her tears. “Let me see, “she said quietly, and closed her eyes again. She sighed deeply, and the Baudelaire orphans, and all who liked them, held their breath as Justice Strauss furrowed her brow, thinking hard on the situation. Finally, she smiled. “If Violet is indeed right-handed,” she said carefully, “and she signed the document with her left hand, then it follows that the signature does not ful fill the requirements of the nuptial laws. The law clearly states the document must be signed in the bride’s own hand. Therefore, we can con clude that this marriage is invalid. Violet, you are not a countess, and Count Olaf, you are not in control of the Baudelaire fortune.” “Hooray!” cried a voice from the audience, and several people applauded. Unless you are a lawyer, it will probably strike you as odd that Count Olaf’s plan was defeated by Violet sign ing with her left hand instead of her right. But the law is an odd thing. For instance, one coun try in Europe has a law that requires all its bakers to sell bread at the exact same price. A certain island has a law that forbids anyone from removing its fruit. And a town not too far from where you live has a law that bars me from coming within five miles of its borders. Had Violet signed the marriage contract with her right hand, the law would have made her a miserable contessa, but because she signed it with her left, she remained, to her relief, a miserable orphan. What was good news to Violet and her sib lings, of course, was bad news to Count Olaf. Nevertheless, he gave everyone a grim smile. “In that case,” he said to Violet, pushing a but ton on the walkie-talkie, “you will either marry me again, and correctly this time, or I will-” “Neepo!” Sunny’s unmistakable voice rang out over Count Olaf’s as she tottered onstage toward her siblings. The hook-handed man fol lowed behind her, his walkie-talkie buzzing and crackling. Count Olaf was too late. “Sunny! You’re safe!” Klaus cried. and embraced her. Violet rushed over and the two older Baudelaires fussed over the youngest one. “Somebody bring her something to eat,” Violet said. “She must be very hungry after hanging in a tower window all that time." “Cake!” Sunny shrieked. “Argh!” Count Olaf roared. He began to pace back and forth like an animal in a cage, pausing only to point a finger at Violet. “You may not be my wife,” he said, “but you are still my daugh ter, and-” “Do you honestly think,” Mr. Poe said in an exasperated voice, “that I will allow you to con tinue to care for these three children, after the treachery I have seen here tonight?” “The orphans are mine,” Count Olaf insisted, “and with me they shall stay. There is nothing illegal about trying to marry someone.” “But there is something illegal about dan gling an infant out of a tower window,” Justice Strauss said indignantly. “You, Count Olaf, will go to jail, and the three children will live with me.” “Arrest him!” a voice said from the audience, and other people took up the cry. “Send him to jail!” “He’s an evil man!” “And give us our money back! It was a lousy play!” Mr. Poe took Count Olaf’s arm and, after a brief eruption of coughs, announced in. a harsh voice, “I hereby arrest you in the name of the law.” “Oh, Justice Strauss!” Violet said. “Did you really mean what you said? Can we really live with you?” “Of course I mean it,” Justice Strauss said. “I am very fond of you children, and I .feel respon sible for your welfare.” “Can we use your library every day?” Klaus asked. “Can we work in the garden?” Violet asked. “Cake!” Sunny shrieked again, and everyone laughed. At this point in the story, I feel obliged to interrupt and give you one last warning. As I said at the very beginning, the book you are holding in your hands does not have a happy ending. It may appear now that Count Olaf will go to jail and that the three Baudelaire young sters will live happily ever after with Justice Strauss, but it is not so. If you like, you may shut the book this instant and not read the unhappy ending that is to follow. You may spend the rest of your life believing that the Baudelaires tri umphed over Count Olaf and lived the rest of their lives in the house and library of Justice Strauss, but that is not how the story goes. For as everyone was laughing at Sunny’s cry for cake, the important-looking man with all the warts on his face was sneaking toward the con trols for the lighting of the theater. Quick as a wink, the man flicked the main switch so that all the lights went off and every-one was standing in darkness. Instantly, pande monium ensued as everyone ran this way and that, shouting at one another. Actors tripped over members of the audience. Members of the audience tripped over theatrical props. Mr. Poe grabbed his wife, thinking it was Count Olaf. Klaus grabbed Sunny and held her up as high as he could, so she wouldn’t get hurt. But Violet knew at once what had happened, and made her way carefully to where she remembered the lights had been. When the play was being per formed, Violet had watched the light controls carefully, taking mental notes in case these devices came in handy for an invention. She was certain if she could find the switch she could turn it back on. Her arms stretched in front of her as if she were blind, Violet made her way across the stage, stepping carefully around pieces of furniture and startled actors. In the darkness, Violet looked like a ghost, her white wedding gown moving slowly across the stage. Then, just as she had reached the switch, Violet felt a hand on her shoulder. A figure leaned in to whisper into her ear. “I’ll get my hands on your fortune if it’s the last thing I do,” the voice hissed. “And when I have it, I’ll kill you and your siblings with my own two hands.” Violet gave a little cry of terror, but flicked the switch on. The entire theater was flooded with light. Everyone blinked and looked around. Mr. Poe let go of his wife. Klaus put Sunny down. But nobody was touching Violet’s shoul der. Count Olaf was gone. “Where did he go?” Mr. Poe shouted. “Where did they all go?” The Baudelaire youngsters looked around and saw that not only had Count Olaf van ished, but his accomplices-the wart-faced man, the hook-handed man, the bald man with the long nose, the enormous person who looked like neither a man nor a woman, and the two white-faced women-had vanished along with him. “They must have run outside,” Klaus said, “while it was still dark.” Mr. Poe led the way outside, and Justice Strauss and the children followed. Way, way down the block, they could see a long black car driving away into the night. Maybe it contained Count Olaf and his associates. Maybe it didn’t. But in any case, it turned a corner and dis appeared into the dark city as the children watched without a word. “Blast it,” Mr. Poe said. “They’re gone. But don’t worry, children, we’ll catch them. I’m going to go call the police immediately.” Violet, Klaus, and Sunny looked at one an other and knew that it wasn’t as simple as Mr. Poe said. Count Olaf would take care to stay out of sight as he planned his next move. He was far too clever to be captured by the likes of Mr. Poe. “Well, let’s go home, children,” Justice Strauss said. “We can worry about this in the morning, when I’ve fixed you a good breakfast.” Mr. Poe coughed. “Wait a minute,” he said, looking down at the floor. “I’m sorry to tell you this, children, but I cannot allow you to be raised by someone who is not a relative.” “What?” Violet cried. “After all Justice Strauss has done for us?” “We never would have figured out Count Olaf’s plan without her and her library,” Klaus said. “Without Justice Strauss, we would have lost our lives. “ “That may be so,” Mr. Poe said, “and I thank Justice Strauss for her generosity, but your par ents’ will is very specific. You must be adopted by a relative. Tonight you will stay with me in my home, and tomorrow I shall go to the bank and figure out what to do with you. I’m sorry, but that is the way it is." The children looked at Justice Strauss, who sighed heavily and hugged each of the Baudelaire youngsters in turn. “Mr. Poe is right,” she said sadly. “He must respect your parents’ wishes. Don’t you want to do what your parents wanted, children?” Violet, Klaus, and Sunny pictured their loving parents, and wished more than ever that the fire had not occurred. Never, never had they felt so alone. They wanted very badly to live with this kind and generous woman, but they knew that it simply could not be done. “I guess you’re right, Justice Strauss,” Violet said finally. “We will miss you very much.” “I will miss you, too,” she said, and her eyes filled with tears once more. Then they each gave Justice Strauss one last embrace, and fol lowed Mr. and Mrs. Poe to their car. The Baudelaire orphans piled into the backseat, and peered out the back window at Justice Strauss, who was crying and waving to them. Ahead of them were the darkened streets, where Count Olaf had escaped to plan more treachery. Behind them was the kind judge, who had taken such an interest in the three children. To Violet, Klaus, and Sunny, it seemed that Mr. Poe and the law had made the incorrect decision to take them away from the possibility of a happy life with Justice Strauss and toward an unknown fate with some unknown relative. They didn’t understand it, but like so many unfortunate events in life, just because you don’t understand it doesn’t mean it isn’t so. The Baudelaires bunched up together against the cold night air, and kept waving out the back window. The car drove farther and farther away, until Justice Strauss was merely a speck in the darkness, and it seemed to the children that they were mov ing in an aberrant - the word “aberrant” here means “very, very wrong, and causing much grief” - direction. |
Глава тринадцатая— А теперь, дамы и господа, — Граф Олаф выступил вперед и обратился к публике, — я хочу сделать заявление. Показывать спектакль дальше нет смысла, цель его достигнута. Вы видели не сцену из пьесы. Мой брак с Вайолет Бодлер абсолютно законен, и теперь я распоряжаюсь ее состоянием. В публике ахнули, некоторые актеры в изумлении переглядывались. Видимо, не все знали о замысле Графа Олафа. — Этого не может быть! — вскричала судья Штраус. — Брачный закон здесь очень прост, — заметил Граф Олаф. — Невеста должна только сказать «да» в присутствии судьи — а вы и есть судья — и подписать брачный договор, а все присутствующие, — Граф Олаф обвел рукой зрительный зал, — являетесь свидетелями, что она это сделала. — Но ведь Вайолет еще ребенок! — воскликнул кто-то из актеров. — Ей еще не полагается выходить замуж. — Полагается, если согласен ее законный опекун, — возразил Граф Олаф. — А я, будучи ее мужем, еще и законный опекун. — Но эта бумажка не официальный документ! — возмутилась судья Штраус. — Это просто театральный реквизит. Граф Олаф взял у Вайолет лист и передал его судье Штраус: — Если вы посмотрите внимательно, то увидите, что это официальный бланк из муниципалитета. Судья Штраус быстро пробежала бумагу, потом прикрыла глаза, глубоко вздохнула и глубокомысленно наморщила лоб. «Интересно, — подумалось наблюдавшему за ней Клаусу, — у нее такое же выражение лица, когда она исполняет свои обязанности в суде?» — Вы правы, — сказала она наконец, обращаясь к Графу Олафу, — к сожалению, этот брак действителен. Вайолет ответила «да» и поставила свою подпись. Да, вы ее муж, а потому имеете полное право распоряжаться ее состоянием. — Этого быть не может! — послышалось из зала, и Клаус узнал голос мистера По. Тот взбежал по ступенькам на сцену и взял из рук судьи Штраус бумагу. — Это какая-то немыслимая чепуха. — Боюсь, что эта чепуха является законом, — Глаза судьи Штраус наполнились слезами. — Прямо поверить не могу, как легко я дала себя обмануть. Сама я никогда не причинила бы вам вреда, дети. Никогда. — Да, обмануть вас ничего не стоило, — с ухмылкой подтвердил Граф Олаф, и судья расплакалась. — Завладеть их состоянием оказалось парой пустяков. А теперь, прошу извинить, мы с женой отправляемся домой, у нас впереди брачная ночь. — Сначала отпустите Солнышко! — закричал Клаус. — Вы обещали! — Да, а где Солнышко? — спохватился мистер По. — В настоящий момент крепко-накрепко увязана, — отозвался Граф Олаф. — Если вы простите мне маленькую шутку. Глаза у Графа Олафа блестели особым блеском, когда он нажал на кнопку рации и стал ждать, пока крюкастый ответит. — Алло! Да, конечно, это я, болван! Все прошло по плану. Вынь, пожалуйста, девчонку из клетки и доставь прямо сюда, в театр. Они с Клаусом должны еще выполнить кое-какие задания до сна. — Граф Олаф кинул на Клауса колючий взгляд: — Теперь ты удовлетворен? — Да, — спокойно ответил Клаус. Удовлетворен он, естественно, не был, но по крайней мере младшая сестра уже не болталась в клетке на верху башни. — Не думай, будто ты в такой уж безопасности, — шепнул ему лысый. — Граф Олаф еще займется тобой и твоими сестрами попозже. Он просто не хочет этого делать на людях. Клаусу не нужно было объяснять, что Лысый разумел под словом «займется». — А вот я совершенно не удовлетворен, — заявил мистер По. — Это абсолютно чудовищно. Абсолютно кошмарно. Это немыслимо в финансовом отношении. — Боюсь, однако, что тут все по закону, — возразил Граф Олаф, — а закон налагает обязательства. Завтра, мистер По, я зайду в банк и заберу все деньги Бодлеров. Мистер По хотел что-то сказать, но у него начался приступ кашля. Несколько секунд он кашлял в платок, а все вокруг ждали, когда он заговорит. — Я не допущу этого, — выдохнул он наконец, вытирая рот. — Решительно не допущу. — Боюсь, придется, — возразил Граф Олаф. — Ох… наверное, Олаф прав, — всхлипнула судья Штраус, — этот брак имеет законную силу. — Прошу прощения, — вмешалась вдруг Вайолет, — но, возможно, вы ошибаетесь. Все повернули головы в ее сторону. — Что вы такое говорите, графиня? — спросил Олаф. — Никакая я не графиня, — огрызнулась Вайолет с запальчивостью, что в данном случае означает «крайне раздраженным тоном». — По крайней мере я думаю, что это так. — Каким это образом? — осведомился Граф Олаф. — Я не подписалась той рукой, которой обычно подписываю документы. — Как так? Мы все видели, как ты подписалась. — Бровь у Графа Олафа поползла вверх. — Боюсь, твой муж прав, милочка, — печально сказала судья Штраус. — Отрицать это бесполезно. Вокруг слишком много свидетелей. — Как и большинство людей, — продолжала Вайолет, — я правша. Но бумагу я подписала левой рукой. — Что?! — закричал Граф Олаф. Он вырвал бумагу у судьи Штраус и вгляделся в нее. Глаза его заблестели. — Ты врунья! — зашипел он. — Ничего подобного! — взволнованно воскликнул Клаус. — Я заметил, как у нее дрожала левая рука, когда она подписывалась. — Но доказать это невозможно, — возразил Граф Олаф. — Почему же, — сказала Вайолет, — я с удовольствием подпишусь еще раз на отдельном листке правой рукой, а потом левой, и мы сравним — которая подпись больше напоминает ту, что на документе. — Неважно, какой рукой ты подписалась, — настаивал Граф Олаф, — это не играет роли. — Если позволите, сэр, — вставил мистер По, — предоставим решать это судье Штраус. Все посмотрели на судью Штраус, вытиравшую последние слезы. — Дайте-ка сюда, — сказала она тихо и закрыла глаза. Потом глубоко вздохнула, и бодлеровские сироты вместе с теми, кто им сочувствовал, затаили дыхание, глядя, как судья Штраус наморщила лоб, усиленно обдумывая создавшуюся ситуацию. Наконец она улыбнулась. — Если Вайолет действительно правша, — судья старательно подбирала слова, — а подписывалась левой рукой, значит, подпись не соответствует условиям матримониального права. Закон ясно говорит: «Брачный договор должен быть подписан той рукой, какой обычно подписывают документы». Таким образом, можно заключить, что брак этот недействителен. Ты, Вайолет, не графиня, а вы, Граф Олаф, не имеете права распоряжаться бодлеровским состоянием. — Ура! — раздалось из зала, некоторые зааплодировали. Если вы не законовед, вам может показаться странным, что план Графа Олафа провалился только из-за того, что Вайолет расписалась левой рукой, а не правой. Но закон — странная штука. В Европе, например, есть страна, где закон требует, чтобы все пекари продавали хлеб по одинаковой цене. А на некоем острове закон запрещает снимать урожай со своих фруктовых деревьев. А в город, находящийся неподалеку от того места, где проживаете вы, закон не подпускает меня ближе, чем на пять миль. Подпиши Вайолет брачный договор правой рукой — и закон сделал бы ее несчастной графиней, но она подписалась левой — и, к ее облегчению, так и осталась несчастной сиротой. То, что для Вайолет и ее брата с сестрой явилось хорошей новостью, для Графа Олафа, естественно, обернулось неудачей. Тем не менее он одарил всех зловещей улыбкой. — В таком случае, — сказал он Вайолет, нажимая на кнопку рации, — или ты выходишь за меня по всем правилам, или же я… — Ни-и-по-о! — пронзительный голосок, безошибочно принадлежащий Солнышку, заглушил слова Графа Олафа. Она проковыляла по сцене к сестре и брату, а за ней вошел крюкастый. Его рация трещала и гудела. Граф Олаф опоздал! — Солнышко! Ты цела! — И Клаус обнял ее. Вайолет тоже подбежала к ним, и старшие Бодлеры засуетились около младшей. — Принесите ей что-нибудь поесть, — попросила Вайолет. — Она, наверное, очень голодна, столько времени провисела на башне. — Кекс! — выкрикнула Солнышко. — Г-р-р! — зарычал Граф Олаф. Он заходил взад-вперед по сцене, как зверь по клетке, потом остановился и наставил палец на Вайолет. — Ты, может, мне и не жена, — рявкнул он, — но пока еще ты моя дочь, и я… — Неужели вы в самом деле думаете, — сердито проговорил мистер По, — что я вам позволю быть опекуном этих детей после того, как я был свидетелем вашего вероломства? — Сироты находятся на моем попече-нии, — настаивал Граф Олаф, — и останутся со мной. Ничего незаконного нет в желании жениться на ком-нибудь. — Но противозаконно вывешивать маленького ребенка за окно башни! — с негодованием заявила судья Штраус. — Вы, Граф Олаф, сядете за решетку, а дети будут жить со мной. — Арестуйте его! — крикнул кто-то из зрителей, и остальные подхватили этот крик. — В тюрьму его! — Негодяй! — Пусть отдаст нам деньги за билеты обратно! Пьеса поганая! Мистер По взял за руку Графа Олафа и после короткого приступа кашля объявил суровым голосом: — Именем закона я арестую вас! — Ой, судья Штраус! — воскликнула Вайолет. — Вы вправду этого хотите? Мы в самом деле сможем жить с вами? — Конечно, — ответила судья Штраус. — Я очень к вам привязалась и чувствую себя ответственной за ваше благополучие. — И мы сможем пользоваться каждый день вашей библиотекой? — вскричал Клаус. — И работать в саду? — спросила Вайолет. — Кекс! — снова выкрикнула Солнышко, и все вокруг засмеялись. На этом месте я вынужден прервать свой рассказ и объявить последнее предупреждение. Как я уже говорил в самом начале: у книги, которую вы держите сейчас в руках, не будет хорошего конца. Вы можете подумать, будто Граф Олаф отправится в тюрьму и с этого дня трое бодлеровских детей заживут счастливой жизнью у судьи Штраус. Но это не так. Еще не поздно сразу же закрыть книгу и не читать дальше, до самого несчастливого конца. Вы можете всю вашу остальную жизнь считать, что бодлеровские дети восторжествовали над Графом Олафом и в дальнейшем блаженствовали в доме и библиотеке судьи Штраус. На самом-то деле история эта разворачивалась совсем по-другому. В то время как все смеялись над криком Солнышка, потребовавшей кекса, внушительного вида мужчина с бородавками на лице незаметно проскользнул к осветительному щиту. В мгновение ока он дернул главный рубильник — и все очутились в полной темноте. Немедленно поднялась всеобщая суматоха, все кричали и метались. Актеры налетали на зрителей. Мистер По схватил свою жену, приняв ее за Графа Олафа. Клаус схватил Солнышко и поднял как можно выше, чтобы ее не затоптали. Вайолет же, которая сразу сообразила, что произошло, осторожно пробралась туда, где, как ей показалось, находились выключатели. Пока шел спектакль, она внимательно наблюдала за осветительным щитом и на всякий случай запомнила расположение рукояток: вдруг они пригодятся ей для какого-нибудь полезного устройства? Она не сомневалась, что сумеет включить свет, стоит только отыскать выключатель. Вытянув руки вперед, она шла по сцене как слепая, старательно обходя предметы и испуганных актеров — в темноте Вайолет, медленно двигающаяся по сцене в своем белом свадебном платье, выглядела как привидение. В тот момент, когда она уже дотронулась до рукоятки, она ощутила руку на своем плече, и некто, нагнувшись, прошептал ей в ухо: — Все равно я доберусь до твоих денег. А когда доберусь, то убью тебя и твоих братца с сестрой собственными руками. Вайолет вскрикнула от испуга, но все же дернула рукоятку. Весь театр залило светом. Все заморгали и стали озираться. Мистер По отпустил жену. Клаус спустил на пол Солнышко. Но около Вайолет уже никого не было. Граф Олаф исчез. — Куда он делся? — закричал мистер По. — Куда они все подевались? Дети огляделись и увидели, что исчез не только Граф Олаф, но и его сообщники — человек в бородавках, тип с крюками, лысый с длинным носом, громадина — не то мужчина, не то женщина, и две женщины с белыми лицами. — Наверное, они выбежали на улицу, пока в театре было темно, — предположил Клаус. Мистер По вышел на улицу, судья Штраус с детьми последовали за ним. В самом конце квартала виднелся удаляющийся длинный черный автомобиль. Возможно, там находился Граф Олаф с сообщниками, а возможно, и нет. Как бы то ни было, пока они смотрели, машина завернула за угол и исчезла где-то в городской темноте. — Проклятье, — сказал мистер По. — Они удрали. Но не беспокойтесь, дети, мы их поймаем. Я немедленно позвоню в полицию. Вайолет, Клаус и Солнышко обменялись взглядами. Они-то знали, что не так все просто. Уж Граф Олаф постарается не попадаться на глаза, пока готовится сделать следующий ход. Он слишком хитер, где уж его поймать такому, как мистер По. — А теперь, дети, идемте домой, — сказала судья Штраус. — Беспокоиться о Графе Олафе будем завтра утром после того, как я приготовлю вкусный завтрак. Мистер По кашлянул. — Подождите минутку, — остановил он их, глядя в пол. — Мне жаль огорчать вас, дети, но я не могу поручить вас никому, кто вам не родственник. — Как? — вскричала Вайолет. — Это после всего, что судья Штраус для нас сделала?! — Нам бы ни за что не разгадать планов Графа Олафа без нее и без ее библиоте-ки, — добавил Клаус. — Без судьи Штраус мы вообще лишились бы жизни. — Пусть так, — согласился мистер По, — и я благодарю судью Штраус за великодуш-ное предложение. Но завещание ваши родители оставили очень определенное: усыновить вас должен родственник. Сегодня вы переночуете у меня в доме, а завтра я пойду в банк и там соображу, что с вами делать. Сожалею, но ничего тут не поделаешь. Дети взглянули на судью Штраус: она тяжело вздохнула и крепко обняла каждого по очереди. — Мистер По прав, — печально сказала она. — Он обязан уважать желание ваших родителей. Разве вы не хотите выполнить желание ваших родителей, дети? Вайолет, Клаус и Солнышко представили себе своих любящих родителей, и более чем когда-либо им захотелось, чтобы не было этого пожара. Никогда еще они не чувствовали себя такими одинокими. Они мечтали пожить у этой доброй и великодушной женщины, но понимали, что это невозможно. — Наверное, вы правы, судья Штраус, — выговорила наконец Вайолет. — Но нам будет очень не хватать вас. — А мне — вас, — подхватила та, и глаза ее снова наполнились слезами. Дети по очереди обняли судью Штраус и пошли вслед за мистером и миссис По к их машине. Перед ними в темноту уходила улица, по которой сбежал Граф Олаф, чтобы замыслить что-то еще, такое же вероломное. Позади оставалась добрая судья, проявившая такую заинтересованность в них. Всем троим казалось, что мистер По и закон несправедливо отняли у них возможность счастливой жизни с судьей Штраус и послали навстречу неизвестности — к новой жизни с неизвестным родственником. Им было непонятно, почему так нужно, но с несчастьями часто так: понимай, не понимай — дело не меняется. Бодлеровские дети сидели, тесно прижавшись друг к другу, согреваясь после ночной прохлады, и долго махали, глядя в заднее стекло. Машина ехала все дальше, скоро судья Штраус превратилась в пятнышко, и детям стало казаться, что они движутся в превратном направлении, то есть «совершенно, совершенно ошибочном и огорчительном». |
1 Выражение означает букв. «на месте родителей» (loco — место). Но в английском «loco» еще и сокращение от «locomotive». Клаус ошибся.