Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
THE HERO
WITH A
THOUSAND FACES
by
JOSEPH CAMPBELL
Джозеф Кэмпбелл
ТЫСЯЧЕЛИКИЙ
ГЕРОЙ
BOLLINGEN SERIES XVII
PRINCETON UNIVERSITY PRESS
ВАКЛЕР
РЕФЛ – БУК
ACT
1997
УДК 165.9
Ответственный редактор – С.Н. Иващенко
Перевод – А.П. Хомик
Художник – А. Стерлев
Перепечатка отдельных глав и произведения в целом без
письменного разрешения издательств
«Рефл – бук», «Ваклер» и «ACT»
запрещена и преследуется по закону
ISBN 5 – «7983 – 054 – 3, серия © Bollingen Foundation Inc., New York, 1949.
ISBN 5 – 87983 – 058 – 6 («Рефл – бук») © Изд. «Рефл – бук», серия, оформление, 1997
ISBN 966 – 543 – 195 – 1 («Ваклер») © Изд. «Ваклер», перевод, 1997
ISBN 5 – 15 – 000228 – 3 («ACT») © Изд. «ACT», 1997
OCR SomeBooks (http://somebooks.h16.ru)
СОДЕРЖАНИЕ
|
[0.0.0.1] Миф в современном мире [0.0.0.2] Предисловие [1] ПРОЛОГ [2] МОНОМИФ [2.0.1] 1. Миф и сновидение [2.0.2] 2. Трагедия и комедия [2.0.3] 3. Герой и бог [2.0.4] 4. Центр Мироздания [3] ЧАСТЬ I [4] СТРАНСТВИЯ ГЕРОЯ [4.1] ГЛАВА I [4.2] ИСХОД [4.2.1] 1. Зов к странствиям [4.2.2] 2. Отвержение зова [4.2.3] 3.Сверхъестественное покровительство [4.2.4] 4. Преодоление первого порога [4.2.5] 5. Во чреве кита [4.3] ГЛАВА II [4.4] ИНИЦИАЦИЯ [4.4.1] 1. Путь испытаний [4.4.2] 2. Встреча с Богиней [4.4.3] 3. Женщина как искусительница [4.4.4] 4. Примирение с отцом [4.4.5] 5. Апофеоз [4.4.6] 6. Вознаграждение в конце пути [4.5] ГЛАВА III [4.6] ВОЗВРАЩЕНИЕ [4.6.1] 1. Отказ от возвращения [4.6.2] 2. Волшебное бегство [4.6.3] 3. Спасение извне [4.6.4] 4. Пересечение порога, ведущего в мир повседневности [4.6.5] 5. Властелин двух миров [4.6.6] 6. Свобода жить [4.7] ГЛАВА IV [4.8] КЛЮЧИ [5] ЧАСТЬ II [6] КОСМОГОНИЧЕСКИЙ ЦИКЛ [6.1] ГЛАВА I [6.2] ЭМАНАЦИИ [6.2.1] 1. От психологии к метафизике [6.2.2] 2. Вселенский круг [6.2.3] 3. Пустота, порождающая пространство [6.2.4] 4. Пространство, несущее в себе жизнь [6.2.5] 5. Распад единства в многообразие [6.2.6] 6. Народная мифология о Творении52 [6.3] ГЛАВА II [6.4] НЕПОРОЧНОЕ ЗАЧАТИЕ [6.4.1] 1. Мать Вселенная [6.4.2] 2. Предопределенность [6.4.3] 3. Лоно Спасения [6.4.4] 4. Народная мифология о непорочном зачатии [6.5] ГЛАВА III [6.6] МЕТАМОРФОЗЫ ГЕРОЯ [6.6.1] 1. Исконный герой и человек [6.6.2] 2. Детство человека – героя [6.6.3] 3. Герой как воин [6.6.4] 4. Герой как любовник [6.6.5] 5. Герой как правитель и тиран [6.6.6] 6. Герой как Спаситель [6.6.7] 7. Герой как святой [6.6.8] 8. Уход героя [6.7] ГЛАВА IV [6.8] РАСТВОРЕНИЕ [6.8.1] 1. Конец микрокосма [6.8.2] 2. Конец макрокосма [7] ЭПИЛОГ [8] МИФ И ОБЩЕСТВО [8.0.1] 1. Многоликий Протей [8.0.2] 2. Функции мифа, культа и медитации [8.0.3] 3. Герой нашего времени [9] СПИСОК ИЛЛЮСТРАЦИЙ |
Миф в современном мире
В современном рациональном и прагматичном мире, пожалуй, именно в силу этого, интерес к мифологии растет и углубляется. Как и столетия назад мифы зачаровывают, они загадочны и таинственны, допотопные истории оказываются неожиданно актуальными, человечество продол жает находить в них пищу для души и ума Глубинная психология раскрыла многие тайны мифа В трудах 3. Фрейда, К. Г. Юнга, Э. Ноймана, О. Ранка, Д. Хилмана показаны бессознательные основы мифологической символики, объяснено происхождение гротескных персонажей мифов, истоки их необычайных приключений и удивительных судеб. Однако, будучи научно «расколдованы» мифы и предания вовсе не лишились для нас своего смысла – наоборот чтение специальных работ, позволяет заново оценить непревзойденное сочетание наивной прелести и огром ной мудрости самой незатейливой легенды или сказки.
Книга «Тысячеликий герой» – одна из самых увлекательных работ по сравнительной мифологии. Это исследование психологической основы героических мифов различных времен и народов, опирающееся на огром ный фактический материал Джозеф Кэмпбелл с редким мастерством умеет соединить поэтическое изложение и научный взгляд на проблему Сказки и волшебные истории в пересказе автора не только не теряют своего очарования, но приобретают новое звучание – благодаря тонкому анализу глубинных сторон человеческой психики, иносказательно представленных в сюжетах и отдельных эпизодах мифов и легенд.
Работа Кэмпбелла посвящена наиболее часто встречающемуся мифологическому сюжету – истории героя его чудесного рождения, богатырских подвигов, женитьбы на красавице, мудрого правления и загадочной, таинственной гибели. Фольклор многих народов рассказы вает о жизни таких персонажей у шумеров это был Гильгамеш, у евреев – Моисей и Иосиф Прекрасный, у греков – Тесей, Геракл, Ясон, Одиссей, у скандинавов и германцев – Сигурд – Зигфрид, у кельтов – король Артур, у ирландцев – силач Кухулин и доблестный Диармайд, у французов – Роланд и Карл Великий, у югославов – Марко – юнак, у молдаван – солнечный Фэт – Фрумос, у русских – целая плеяда «сильномогучих богатырей». Этот перечень можно продолжать до бесконечности. Поче му сказания о героях так популярны?
Кэмпбелл, как и другие авторы (Клаудио Наранхо, Александр Пятигорский, Геза Рохейм Виктор Тэрнер Мирча Элиаде), считает, что основу героического мифа слагают символические формы выражения двух важнейших для коллективной и индивидуальной человеческой истории событий – сотворения мира и становления личности. Иными словами, в героическом эпосе перед нами космогонический миф и ритуал инициации. Рождение героя и его странствия соответствуют символике инициации (обрядов перехода), а подвиги, свершения и смерть – мироустроению, созиданию Космоса (порядка) из всеобщего Хаоса. Оба эти процесса в некоторой мере едины, а сама инициации часто носит характер космогонического акта – например, в исследо ванных Ж.Демюзилем кавказских сказаниях о героях – нарmax, или в приведенных самим Кэмпбеллом мифах о Кришне и Будде.
Первая часть книги посвящена индивидуальной истории тысячеликого героя. Общая схема его приключений соответствует основным стадиям процесса инициации и воспроизводит разнообразные формы обрядов перехода (rites de passage). Известный фольклорист Арнольд ван Геннеп выделил три таких стадии – сепаративную, состоящую в откреплении личности от группы, в которую она входила раньше; лиминальную или стадию «нахождения на грани» и восстановительную {реинтегративную). Смена социального или иного статуса, составля ющая основную цель инициационных испытаний, предполагает «выход» из прежнего состояния, отказ от культурных функций, разрушение социальной роли. В мифе это символизируется буквальным уходом, бегством, странствиями и скитаниями героя. Перед этим он слышит призыв, часто сопровождающийся предупреждением о смертельной опасности, угрозами – или, наоборот, обещаниями небывалого блага. Внемлет ли герой призыву или отказывается от него – это всегда начало пути отделения от всего, что было родным и привычным. Типичная форма призыва воплощена в известной былинно – сказочной завязке: «На право пойдешь – жену найдешь, налево пойдешь – богатство возьмешь, прямо пойдешь – буйную голову сложишь».
Лиминальная стадия представлена пересечением границ (порогов: limen буквально значит «порог»), пребыванием в необычном, проме жуточном состоянии. Отсутствие статуса маркируется слепотой, невидимостью, наготой, нелепыми одеяниями (тростниковая шапка, ослиная шкура, вывернутый наизнанку кафтан), грязью, молчанием, запретами (которые касаются сна, смеха, еды, питья и т.п.). «Лиминальные существа, например, неофиты в обрядах инициации или совершен нолетия, – указывает В.Тэрнер, – могут представляться как ничем не владеющие. Они могут нарядиться чудовищами, носить только лохмотья или даже ходить голыми, демонстрируя отсутствие статуса, имущества, знаков отличия, мирской одежды, указывающей на их место или роль, положение в системе родства, – короче, всего, что могло бы выделить их среди других неофитов или инициируемых. Их поведение – обычно пассивное или униженное; они должны беспрекословно подчиняться своим наставникам или принимать без жалоб несправедливое наказание»1.
Лиминальность может сочетаться с пребыванием в потустороннем мире (подземелье, чреве кита или другого чудовища, на дне моря).
Герой находится в царстве смерти, это живой мертвец, которому предстоит новое рождение и преображение.
Составляющее содержание третьей стадии возрождение (трансфигу рация, спасение, волшебное бегство) завершается апофеозом могущест ва и власти героя. Он приобретает необыкновенную силу, магические умения, красоту, царский сан, женится на принцессе, становится богом. Основное завоевание героя в мифе названо Кэмпбеллом «свобода жить»:
Могущественный в своем озарении, хладнокровный и свобод ный в своих действиях, ликуя от того, что его рука будет движима благоволением Виракочи, герой становится сознатель ным орудием великого и ужасного Закона, будь его деяния дейст виями мясника, шута или царя (с.236).
Однако приключения героя не исчерпываются его апофеозом или гибелью. Индивидуальная судьба божественного героя тесно связана с судьбами мира, его возникновением и обновлением. Само рождение героя, указывает Кэмпбелл, происходит в сакральном центре мира (это так называемый «Пуп Земли»), иногда такой точкой становится, наобо рот, место погребения (легенда о том, что Голгофа, место распятия Христа, скрывает в себе череп Адама). От этого центра начинается творение, причем материалом для него часто служит плоть героя или тело убитого им великана, змея, хтонического чудовища. Победа Индры над драконом Вритрой, умерщвление Мардуком ужасной Тиамат, соз дание мира людей и богов из тела великана Имира – эти и другие примеры подробно разбираются в книге.
Творение мира как героическое деяние есть не единичный, а многок ратно повторяющийся акт. «То, что было вызвано к жизни в акте творения, – пишет В.Н.Топоров, – стало условием существования и воспринималось как благо. Но к концу каждого цикла оно приходило в упадок, убывало, «стиралось» и для продолжения прежнего существо вания нуждалось в восстановлении, обновлении, усилении. Возмож ности ритуала в этом отношении определялись тем, что он был как бы соприроден акту творения, воспроизводил его своей структурой и смыслом и заново возрождал то, что возникло в акте творения»2.
Герой, воспроизводивший действия демиурга – творца, был этим творцом и всеми последующими – события мифа и его участники снова и снова повторяют космогонический акт, они суть его разнооб разные вариации – «аллособытия» и «аллогерои». Так возник и вечно шествует по земле герой в тысячах лиц.
Сниженный, частично десакрализованный вариант героического мифа представлен волшебной сказкой. В книге Кэмпбелла не про водится строгих границ между мифом и сказкой – фактически это просто различные жанры одного и того же сюжета. Разбирая ана логичным образом волшебную сказку В.Я.Пропп3 выделил сходные функции сказочного героя – отлучка, запрет и его нарушение («не всходи на резное крыльцо, не покидай златого терема»), беда или недостача (одряхлевший царь нуждается в молодильных яблоках и живой воде), изгнание, бегство и преследование, испытания мужест ва, стойкости и силы, обретение волшебного средства или волшебно го помощника, таинственный лес, благодарные звери, поход в иное царство (в образе животного, на коне, птице, по дереву или лестнице, падая в пропасть), борьба со змеем (змей связан с горами или водой, выступает как похититель, поглотитель, поборы змея – «каждый месяц молодую девушку брал и пожирал»), переправа через огненную реку, завоевание царевны, трудные задачи (часто в ответ на сватов ство), магическое бегство, ложный герой и узнавание истинного, преображение и воцарение героя.
Героический миф и волшебная сказка – явления, сходные по своей природе Их повсеместное распространение, огромная популярность, неподвластность времени и всеобщность указывают на психологичес кую природу этого феномена, которую лучше всего можно объяснить и понять в рамках юнгианства. Хотя в своей книге Кэмлбелл апеллирует к работам и других авторов (преимущественно Фрейда и его первых учеников – Отто Ранка, Гезы Рохейма, Вильгельма Штекеля), влияние Юнга представляется основным и первостепенным
Странствия и подвиги героя отражают процесс индивидуации – ста новления и развития личности, достижения ею полноты и целостности бытия Этот процесс, по Юнгу, заключается в непрерывном расширении сознания, усилении его функций и возможностей. Центр сознания личности (эго) – это и есть активный, деятельный субъект, а метафори чески – герой, главный персонаж мифа или сказки. Развитие эго может приостанавливаться («тридцать лет на печи сиднем сидел») или, наоборот, идти слишком быстро («не по дням, а по часам»). Индивидуация в мифе представлена серией героических подвигов, главные из которых – победа над чудовищами (олицетворение бессознательных содержаний и комплек сов) и добывание волшебной невесты (интеграция женского начала). В юнгианстве соответствующие архетипы структуры личности называются тенью и анимой. Эго (герой) должно встретиться с тенью (змеем, драконом), и победив ее, соединиться с анимой (прекрасная возлюбленная, царевна). Итогом процесса индивидуации является становление самости – изначальной потенциальной целостности личности, которая, как указывает Юнг, «несмотря на свою данность, не может быть познана до конца. Эго, по определению, подчинено самости и относится к ней как часть к целому»4.
Мудрость и величие героя по окончании трудных испытаний выражают идею могущества самости.
И здесь можно задать вопрос: а зачем? Что привносит в человечес кую жизнь стремление к самости, этот бесконечный процесс познания мира и себя самого? Ради чего совершает тысячеликий герой свои подвиги? Один из возможных ответов на этот вопрос заключается в следующем Целостная личность, личность – самость умеет преодоле вать извечную двойственность существования Она одинаково хорошо чувствует себя в дневном мире (сознания) и в мир ночном (бессознательное) Любому человеку знакомо «вечернее» чувство важности и ценности глубин душевной жизни, необычных мыслей и чувств – и «утреннее» трезвое, чуть стыдливое и насмешливое разо чарование в том, что представлялось таким значимым ночью. Кэмпбелл пишет об этом так:
Однако, с точки зрения нормального бодрствующего сознания, всегда должно оставаться некоторое смущающее разум несоот ветствие между мудростью, добытой de profundis, и благоразу мием, действенным в мире света. Отсюда – привычный разрыв между оппортунизмом и благодетелью и результирующая дегенерация человеческого существования. Мученичество – для святых, обычные же люди имеют свои установления, и их нельзя оставить на произвол судьбы, подобно полевым лилиям; Петр продолжает обнажать свой меч, как в саду Гефсиманском, чтобы защитить творца и спасителя мира Благо, принесенное из трансцендентной бездны, быстро рационализируется в ничто, и назревает потребность в другом герое, чтобы обновить мир (с.216 – 218)
Главный подвиг героя и состоит если не в совершенном умении изъяснить на языке освещенного мира неподвластные речи проявления тьмы, то во всегдашней готовности снова и снова мужественно браться за решение этой задачи. Метафорически это выражается заключитель ными испытаниями героя, уже возвратившегося из путешествия по морю ночи (символ странствий в глубинах бессознательного):
Первая проблема возвращающегося героя состоит в том, чтобы после переживания спасительного для души видения по завершении пути принять как реальность все преходящие радости и печали, все банальности и вопиющие непристойности жизни. Зачем возвращать ся в такой мир? Зачем пытаться сделать правдоподобным или даже интересным знакомство с трансцендентным блаженством для мужчин и женщин, поглощенных страстями? Как сновидения, исполненные смысла ночью, при свете дня могут казаться пустыми, так и поэт, и пророк могут оказаться в роли дураков в глазах здравомыслящих судий Легче всего просто вверить людское общество дьяволу, а самому вернуться в божественную каменную обитель, закрыть дверь и запереть ее на засов. Но если какой – либо духовный акушер тем временем перекрыл путь отступления (сименава), тогда задача представить вечность во времени и осознать во времени вечность оказывается неизбежной (с.218).
Книга Джозефа Кэмпбелла «Тысячеликий герой» очень похожа на такую сименаву, соломенную веревку, которая не дает эго раствориться во мраке бессознательного, быть поглощенным самостью. Юнг считал случаи, когда эго ассимилируется самостью, подлинной психической катастрофой «Образ целостности тогда остается в бессознательном, так что он, с одной стороны, разделяет архаическую природу бессознатель ного, а с другой – попадает в психически релятивизированный простран ственно – временной континуум». Солнечная богиня Аматэрасу, удалив шись в темный грот, обрекает землю на холодный мрак смерти. Ее свойства (свет, тепло, жизненная сила) «жизненно необходимы. Таким образом, если эго на какое – то время попадает под контроль бессозна тельного фактора, его адаптация нарушается, и открывается путь для всевозможных случайностей»5.
Кэмпбелл, стремившийся, как он сам говорит в предисловии, раскрыть определенные истины, замаскированные для нашего взгляда образами религии и мифологии, сведя воедино множество нехитрых примеров, использовал для этого «правду в облачении символики». Герой может пониматься не только как метафора эго, но и как символ трансцендентной функции – возникающей в процессе индивидуации уникальной психической способности находить срединную область между светом и тьмой, мыслью и чувством, сознанием и бессознательным, нуминозностью архетипа и обыденностью реаль ности. Функция посредничества, медиации, смягчения и примирения противоречий является главным средством поддержания психического равновесия и устойчивости личности. Отсутствие или слабость, несформированность трансцендентной функции обрекают человека на дисгармоничное, смятенное существование, бесцельные блуждания в поисках потерянного рая целостности и красоты. На Востоке это называется дао – Срединным Путем. Иногда, как показано у Кэмп белла, этот путь тоньше волоса, но только он ведет к спасению. Отсюда – сотериологическая (спасительная или спасающая) функция мифа и его героя. Психологическая топология такого Пути и состав ляет основное содержание лежащей перед читателем книги.
Н Калина, кандидат философских наук
Примечания
Моим отцу и матери посвящается
Предисловие
«Истины, содержащиеся в религиозных учениях, все равно настолько искажены и систематически перелицованы, – пишет Фрейд, – что масса людей не может признать в них правду. Это тот же самый случай, как когда мы рассказываем ребенку, что новорожденных приносит аист. Здесь мы тоже говорим истину в символическом облачении. Ибо знаем, что означает эта боль шая птица. Но ребенок этого не знает, он улавливает только момент искажения, считает себя обманутым, и мы знаем, как часто его недоверие к взрослым и его строптивость бывают свя заны как раз с таким его впечатлением. Мы пришли к убеж дению, что лучше прекратить манипулирование символическими масками истины и не отказывать ребенку в знании реальных обстоятельств, применительно к ступени его интеллектуального развития ».
Цель этой книги как раз и состоит в том, чтобы раскрыть некоторые из этих истин, выступающие для нас в облачении религиозных фигур и мифологических персонажей, сопоставив множество не слишком сложных для понимания характерных фрагментов, и, тем самым, выявить издревле присущий им смысл. Древние учителя знали, что говорят. Коль скоро мы снова учимся прочтению их языка символов, нам требуется овладеть искусством составителей антологий, с тем, чтобы дать совре менному человеку услышать, чему они учили. Но прежде нам следует изучить саму грамматику символов, и вряд ли найдется лучший инструментарий, – в качестве ключа к ее тайнам, – чем современный психоаналитический подход. Если не рассмат ривать его выводы как последнее слово в нашем обсуждении, он может послужить собственно подходом к рассмотрению. Следующий шаг – свести воедино множество мифов и народных сказок со всех концов света, дабы можно было услышать, о чем говорят сами символы. Так станут непосредственно видны все смысловые параллели, таким образом мы сможем представить весь обширный и удивительный в своем постоянстве компен диум фундаментальных истин, которыми жил человек на про тяжении тысячелетий его обитания на этой планете.
Пожалуй, можно упрекнуть меня в том, что, пытаясь выявить соответствия, я пренебрегал различиями в традициях Востока и Запада, нового времени, древности, примитивных народов. Однако подобное возражение можно выдвинуть и по отно шению к любому пособию по анатомии, где явно пренебрегают расовыми отличиями в физиологических характеристиках ради фундаментального общего понимания физической природы чело века. Существуют, безусловно, различия между многочислен ными мифологическими и религиозными системами человечест ва, но эта книга посвящена, собственно, их общим основаниям; и коль скоро мы это уясним себе, мы обнаружим, что различия здесь не столь велики, как это принято считать в широких кру гах непросвещенной публики (и, конечно же, среди полити ков). Я надеюсь, что такого рода сравнительное исследование внесет свой вклад в, пожалуй, не совсем безнадежное дело тех конструктивных сил, которые делают ставку на универсализм в современном мире, – не во имя некой империи, будь то поли тического или же церковного толка, но во имя взаимопонима ния между людьми. Как сказано в Ведах: «Истина одна, мудре цы говорят о ней, используя многие имена».
Я бы хотел выразить признательность господину Генри Мортону Робинсону, чьи советы во многом помогли мне на начальной и заключительной стадиях многотрудной работы, связанной с приведением собранных мною материалов в удобочитаемую форму, а также госпоже Питер Джейджер, госпоже Маргарет Уинг и госпоже Хелен МакМастер, за их бесценные предло жения после многократного чтения моих рукописей, и наконец, моей супруге, которая работала рядом со мной с первого до пос леднего дня, слушая, читая и перепроверяя написанное.
Нью – Йорк, 10 июня 1948 года,
Дж.К.
Слушаем ли мы со снисходительным интересом какого-нибудь конголезского колдуна с горящими глазами или читаем с изысканным восторгом утонченные переводы мистической поэзии, Лао Цзы; пытаемся ли вникнуть в сложную аргументацию Фомы Аквинского или внезапно улавливаем удивительный смысл причудливой эскимосской сказки – всегда мы встречаем одну и ту же, изменчивую по форме, но все же на удивление постоянную историю и, вместе с тем, один и тот же вызывающе настойчивый намек на то, что неизведанное, где – то ждущее нас, много больше, чем когда – либо можно будет познать и поведать.
По всему населенному миру, во все времена и при любых обстоятельствах человеческое мифотворчество никогда не увядало; всякое порождение человеческого тела и духа есть плод вдохновения, черпаемого из этого живого источника. Не будет преувеличением сказать, что миф является чудесным каналом, через который неистощимые потоки энергии космоса оплодот воряют человеческую культуру во всех ее проявлениях. Религии, философии, искусства, формы социальной организации перво бытного и исторического человека, озарения первооткрывателей в науке и технике, сами сновидения, вспышками врывающиеся в наш сон, – все это зарождается в изначальном, магическом круге мифа.
Просто удивительно, что самая незатейливая детская сказка обладает особой силой затрагивать и вдохновлять глубокие пласты творчества – так же, как капля воды сохраняет вкус океана, а яйцо блохи вмещает в себе все таинство жизни. Ибо мифологические символы – не продукт произвола; их нельзя вызывать к жизни волею разума, изобретать и безнаказанно подавлять. Они представляют собой спонтанный продукт психики, и каждый из них несет в себе в зародыше нетронутой всю силу своих первоистоков.
В чем же заключается секрет этого неподвластного времени видения. Из каких глубин мозга оно берет свое начало? Почему за многообразием своих одежд мифология повсюду оказывает ся одинаковой? И чему она учит?
Сегодня многие науки занимаются решением этой загадки. Археологи проводят раскопки руин Ирака, Крита и Юкатана. Этнологи расспрашивают хантов, живущих на берегах Оби, и буби из африканских племен, живущих в долинах Фернандо – По. Генерация ориенталистов не так давно открыла для нас священ ные писания Востока, а также доиудейские источники нашей Библии. Между тем, другая армия ученых – настойчивых иссле дователей – еще в прошлом столетии начала работу в области этнопсихологии, пытаясь установить психологические основы языка, мифа, религии, развития искусства и моральных норм.
Однако наиболее поразительны откровения, пришедшие к нам из психиатрических клиник. Смелые и поистине эпохальные работы психоаналитиков незаменимы для изучающего мифо логию; ибо, как бы мы ни оспаривали детали их подчас противо речивых толкований конкретных случаев и проблем, Фрейд, Юнг и их последователи неопровержимо продемонстрировали, что логика мифа, его герои и их деяния актуальны и по сей день. В отсутствие общезначимой мифологии каждый из нас имеет свой собственный, непризнанный, рудиментарный, но тем не менее подспудно действующий пантеон сновидений. Новейшие воплощения Эдипа и персонажи нескончаемой любовной истории Красавицы и Чудовища стоят сегодня на углу Сорок второй стрит и Пятой авеню, ожидая, когда поменяется сигнал светофора.
«Мне приснилось, – написал молодой американец автору одной из постоянных рубрик в агентстве печати, – что я перек рываю крышу своего дома. Внезапно я услышал доносящийся снизу голос своего отца, который обращался ко мне. Я резко повернулся, чтобы лучше слышать, и в это время молоток вы скользнул из моих рук, пополз вниз по покатой крыше и исчез за ее краем. Я услышал глухой удар, как при падении тела.
Сильно испугавшись, я спустился по лестнице и увидел сво его отца, лежащим на земле; его голова была в крови. Убитый горем, рыдая, я стал звать свою мать. Она вышла из дому и обняла меня. ‘Успокойся, сынок, это несчастный случай, – сказа ла она. – Я знаю, ты будешь заботиться обо мне, даже если его не стало’. Когда она поцеловала меня, я проснулся.
Я самый старший ребенок в семье, мне двадцать три года. Уже год, как я не живу со своей женой; почему – то мы не можем с ней поладить. Я очень люблю своих родителей, и у меня никогда не возникало никаких проблем с отцом, за исклю чением того, что он настаивал, чтобы я вернулся к жене, а я не мог быть счастлив с ней. И никогда не буду»1.
Здесь незадачливый муж открывает нам с поистине удиви тельным простодушием, что вместо того чтобы направлять свою духовную энергию на любовь и проблемы супружества, в тайных уголках своего воображения он остается зависим от теперь уже нелепо анахроничной драматической ситуации сво его первого и единственного эмоционального опыта, траги комического детского любовного треугольника – сын, соп ерничающий с отцом из – за любви матери. Очевидно, самыми долговременными из склонностей человеческой психе являют ся обусловленные тем фактом, что изо всех животных мы до льше всех остаемся у материнской груди. Человеческие сущес тва появляются на свет слишком рано; они еще незавершенны, еще не готовы к встрече с миром. Поэтому всей их защитой от опасностей вселенной является мать, опекой которой продле вается внутриутробный период развития2. Поэтому спустя ме сяцы после катастрофы рождения зависимый ребенок и его мать составляют одно целое не только физиологически, но также и психологически3. Любое продолжительное отсутствие родительницы вызывает у младенца чувство беспокойства и как следствие этого – импульс агрессивности; когда мать вынужде на останавливать в чем – то ребенка, это также вызывает аг рессивную реакцию. Таким образом, первый объект враждебной настроенности ребенка оказывается тождественен объекту его первой любви, и его первым идеалом (который впоследствии сох раняется в качестве бессознательной основы всех образов бла женства, истины, красоты и совершенства) является идеал двуединства Мадонны и Младенца4.
Несчастный отец является первым радикальным вторжением инородной реальности в блаженство этого земного воплощения совершенства внутриутробного состояния; поэтому он в пер вую очередь воспринимается как враг. На него переносится заряд агрессивности, первоначально направленный на «плохую» или отсутствующую мать, в то время как сильное стремление к «хорошей», находящейся рядом, кормящей и оберегающей матери (обычно) остается. Это имеющее решающее значениедетское распределение импульсов смерти (танатос: дестру – до) и любви (эрос: либидо) формирует основу хорошо извест ного теперь эдипова комплекса, на который около пятидесяти лет тому назад указал Зигмунд Фрейд как на одну из основных причин неспособности нас, взрослых, вести себя как разумные существа. Как выразился Фрейд: «Царь Эдип, убивший своего отца Лая и женившийся на своей матери Иокасте, является просто олицетворением исполнения наших собственных детских желаний. Но мы оказались более удачливыми, чем он, так как, не став психоневротиками, все же смогли отвратить наши сексу альные побуждения от своих матерей и забыть нашу ревность к своим отцам»5. Или, как он пишет: «Таким образом, в каждом зафиксированном отклонении от нормальной сексуальной жизни мы должны были увидеть задержку в развитии и инфантилизм»6.
Во сне нередко видят люди, будто
Спят с матерью; но эти сны – пустое,
Потом опять живется беззаботно1.
О печальной участи жены человека, чувства которого оста ются незрелыми, так и не выйдя за рамки детского романа, можно судить по иному, внешне бессмысленному, современно му сновидению; и здесь мы начинаем ощущать, что вступаем в сферу древнего мифа, но претерпевшего любопытный поворот.
«Мне приснилось, – пишет встревоженная женщина, – что большой белый конь повсюду следовал за мной. Он испугал меня, и я оттолкнула его. Оглянувшись, чтобы посмотреть, про должает ли он следовать за мной, я увидела, что конь прев ратился в мужчину. Я велела ему зайти в парикмахерскую и остричь свою гриву, что он и сделал. Когда он вышел оттуда, то выглядел совершено как человек, за исключением того, что у него были конские копыта и голова, он следовал за мной пов сюду. Он приблизился ко мне, и я проснулась.
Я замужняя женщина, мне тридцать пять лет, у меня двое детей. Я замужем уже четырнадцать лет и уверена, что муж не изменяет мне»8.
Бессознательное посылает в наш мозг разного рода фан тазии, химеры, ужасы и иллюзии – будь то во сне, средь бела дня или в состоянии безумия; ибо под фундаментом сравнительно упорядоченного строения, которое мы называем нашим соз нанием, мир человека простирается глубоко вниз, в неизведанные пещеры Аладдина. Там нас, кроме драгоценных камней, ожидает и опасный джинн: предосудительные или сдерживае мые психические силы, которым мы не запотели или не осме лились дать волю в нашей жизни. И они могут оставаться там неведомыми для нас до тех пор, пока какое – то случайное слово, запах, вкус чашки чая или взгляд не коснется магической пружины, и тогда наш мозг начинают посещать опасные пос ланники. Они опасны потому, что угрожают самому остову нашей уверенности в будущем, на который мы сами опираемся и на ко тором строим свою семью. Но они также дьявольски плени тельны, ибо сулят ключи от целого царства, где нас ждет за манчивое и пугающее приключение открытия самого себя. Разрушение мира, который мы построили и в котором живем, и себя в нем; а затем возрождение к новой, более смелой чистой всеобъемлющей и истинно человеческой жизни – вот в чем соб лазн, обещание и ужас этих тревожных ножных визитеров из мифологического царства, которое мы носим в самих себе.
Психоанализ, современная наука толкования сновидений научила нас не оставлять без внимания эти бестелесные обра зы. Она открыла путь, позволяющий им выполнить свою рабо ту. Опасные кризисы индивидуального развития спокойно про ходят под ограждающим присмотром опытного знатока языка и законов сновидений, который принимает на себя роль и обязан ности древнего мистагога, или проводника душ, колдуна из пер вобытных лесных святилищ, где вершится таинство инициации. Врач – это современный властитель мифологического царства знаток всех тайных путей и заклинаний. Его роль точно соот ветствует роли Древнего Мудреца из мифов и сказок, слова ко торого помогают герою пройти через испытания и ужасы фан тастического приключения. Он – тот, кто, следя за этим невероятным приключением зачарованной ночи, вдруг появля ется и указывает на сверкающий магический меч, который сразит ужасного дракона; рассказывает о ждущей впереди не весте и замке, полном сокровищ; прикладывает целительный эликсир к смертельным ранам и наконец возвращает победи теля обратно, в нормальный мир повседневной жизни.
Теперь, когда, учитывая все сказанное, мы обращаемся к рассмотрению многочисленных удивительных ритуалов прими тивных племен и великих цивилизаций прошлого, становится очевидно, что их цель и фактическая задача заключались в том, чтобы перевести человека через пороги преобразования которые требовали изменения характера не только сознательной, но и бессознательной жизни. Так называемые обряды перехода, занимающие видное место в жизни примитивного общества (ритуалы рождения, присвоения имени, вступления в зрелый возраст, бракосочетания, погребения и т.д.), отличаются обяза тельными и обычно очень жесткими актами разрыва, посредст вом которых разум радикально отсекается от установок, привя занностей и образа жизни той стадии, что остается позади9. Затем следует период более или менее длительного уединения, на протяжении которого исполняются обряды, нацеленные на то, чтобы ознакомить нашего путешественника по жизни с характером и должными ощущениями его нового положения, чтобы, когда наконец наступит время для возвращения в нор мальный мир, посвященный по существу оказался заново родившимся10.
Рис. 1 Силены и Менады
Самым удивительным является тот факт, что большое число ритуальных испытаний и символов соответствуют образам, не произвольно появляющимся в сновидениях в тот момент, когда пациент, проходящий курс психоанализа, начинает отказывать ся от своих детских фиксаций и делает шаг в будущее. У аборигенов Австралии, к примеру, одним из основных моментов испытаний инициации (когда юноша с наступлением зрелости отдаляется от своей матери, официально вводится в общество мужчин и знакомится с их тайными знаниями) является обряд обрезания. «Когда приходит время обрезания, мальчикам из племени мурнгин отцы и старики говорят: ‘Большой Змей Отец слышит запах твоей крайней плоти; он требует ее’. Мальчики принимают сказанное за чистую правду, это чрезвычайно пуга ет их. Обычно они находят убежище у матери, бабушки или у какой – либо другой любимой родственницы, так как знают, что мужчины собираются отвести их в мужское место, где ревет великий змей. Женщины ритуально оплакивают мальчиков; это делается для того, чтобы не дать великому змею проглотить их»11 – Теперь давайте посмотрим на соответствие этому из бессознательного. «Одному из моих пациентов, – пишет доктор К.Г Юнг, – приснилось, что из пещеры на него бросилась змея и укусила в область гениталиев. Это сновидение имело место в тот момент, когда пациент убедился в правильности психоанализа и начал освобождаться от уз своего комплекса матери»12.
Основная функция мифологии и ритуала всегда заключалась в символике, увлекающей человеческий дух вперед, в противо действии тем другим низменным человеческим фантазиям, ко торые привязывают нас к прошлому. В действительности, впол не может быть, что высокий уровень невротических расстройств в наше время обусловлен упадком институций – носителей такой действенной духовной помощи. Мы остаемся привязаны к неизгнанным образам нашего детства и потому оказываемся не готовы к необходимому переходу в зрелость. В Соединенных Штатах существует даже тенденция к совершенно противопол ожному, цель заключается не в том, чтобы взрослеть, а в сох ранении вечной юности; не в отдалении с наступлением зрелости от Матери, а в том, чтобы оставаться верным ей. И поэтому в то время как мужья, став юристами, коммерсантами или руководи телями, как того желали их родители, поклоняются своим мальчи шеским святыням, их жены даже после четырнадцати лет заму жества, родив и воспитав прекрасных детей, все еще ищут любви, которая может прийти к ним только с кентаврами, силенами, сатирами и другими похотливыми демонами из свиты Пана, либо, как в наших популярных, глазированных ванилью храмах сладос трастия – под личиной последних героев экрана. В конце концов должен был прийти психоаналитик, чтобы снова утвердить испы танную мудрость древних, дальновидных доктрин, облаченных в маски плящущих целителей и колдунов, свершающих обрезание; вследствие чего мы обнаруживаем, как в сновидении с укусом змеи, что неподвластный времени символизм инициации спонтан но создается самим пациентом в момент поворота к исцелению. Очевидно, в этих образах инициации есть что – то настолько необ ходимое психике, что если они не привносятся извне, посредс твом мифа и обряда, то должны заявить о себе изнутри, посред ством сновидения – чтобы наши энергии не оставались запертыми в давно изжившей себя детской, в сундуке на дне моря.
Зигмунд Фрейд подчеркивает в своих работах трудности переходных периодов первой половины человеческой жизни – кризисов младенчества и юности, когда наше солнце поднима ется к своему зениту. К.Г.Юнг, с другой стороны, подчеркивает переломные моменты второй половины – когда для дальнейшего продвижения лучезарное светило должно опускаться и, наконец, исчезнуть в темном лоне могилы. В этот полдень нашего жизнен ного пути обычные символы наших желаний и страхов превраща ются в свои противоположности; ибо в это время уже не жизнь, а смерть бросает нам вызов. В это время сложно покинуть не лоно, а фаллос – если, конечно же, сердце еще не охватила уста лость от жизни, когда смерть зовет к себе обещанием блаженства вместо предшествовавших этому соблазнов любви. Мы проходим полный цикл, от могилы лона к лону могилы: неясное, загадоч ное вторжение в мир физической материи, которая скоро сойдет с нас, рассеявшись как субстанция сновидения. И, оглядываясь на то, что обещало быть нашим неповторимым, непредсказуемым и опасным приключением, мы видим: все, чем мы будем обладать к концу пути, – это ряд стандартных метаморфозов, таких же, через которые прошли все мужчины и женщины, во всех уголках мира, во все известные времена и под любой самой невероятной маской цивилизации.
Так, например, существует история о великом Миносе, царе острова – империи Крит в период расцвета его торговли. В ней говорится, что Минос нанял известного искусного мастера Де дала, чтобы тот придумал и построил для него лабиринт, где можно было бы спрятать что – то, чего весь его двор одновремен но и стыдился и боялся. Ибо в его дворце находился монстр, родившийся у Пасифаи, царицы. Говорится, что царь Минос, защищая торговые маршруты, был занят важными сражениями; а тем временем Пасифаю совратил великолепный, снежно – белый, рожденный морем бык. В действительности ничего хуже того, что совершила собственная мать Миноса, не произошло: матерью Миноса была Европа, и хорошо известно, что на Крит ее перенес бык. Этот бык был богом, Зевсом, а благородным сыном этого свя щенного союза стал сам Минос – которого теперь повсюду ува жали и которому с готовностью служили. Как же в таком случае Пасифая могла предположить, что плодом ее собственной неос торожности будет чудовище: этот маленький сын с человеческим телом, но головой и хвостом быка?
Люди винили во всем царицу; но царь чувствовал и свою долю вины. Очень давно бык этот был послан богом Посейдоном, когда Минос еще соперничал со своими братьями за престол. Минос заявил, что трон принадлежит ему по праву, данному богом, и обратился к богу с молитвой, чтобы тот в качестве знака прислал из моря быка; свою молитву он скрепил клятвой немед ленно принести животное в жертву в качестве подношения и символа своего служения. Бык появился, и Минос взошел на престол; но когда он увидел великолепие посланного зверя и представил какие выгоды ему сулит владение таким животным, то решил рискнуть на соответствующую замену – сочтя, что бог не обратит на это особого внимания. И, возложив на алтарь По сейдона своего лучшего белого быка, он присоединил другого к своему стаду.
Критская империя достигла процветания в условиях благо разумного правления этого прославленного законодателя и образца общественных добродетелей. Столица Крита, город Кнос стал роскошным, изысканным центром главной торговой империи во всем цивилизованном мире. Корабли критского флота отпра влялись ко всем островам и портам Средиземноморья; критские товары ценились в Вавилонии и Египте. Отважные суденышки пробивались даже через Геркулесовы Столбы в открытый океан, направляясь затем на север за золотом Ирландии или оловомКорнуэлла13, а также на юг, огибая выдающийся в море Сене гал, к далекой стране Йоруба и удаленным рынкам слоновой кости, золота и рабов14.
Тем временем на родине Посейдон вдохнул в царицу неук ротимую страсть к быку. И она уговорила искусного царского мастера, несравненного Дедала, изготовить для нее деревян ную корову, которая ввела бы быка в заблужение – и в которую она с нетерпением вошла; и бык был обманут Царица родила чудовище, которое со временем стало опасным. И снова был призван Дедал, на этот раз царем, для того чтобы возвести огромный лабиринт с тупиками, в котором можно было бы ук рыть это существо. Настолько искусным было это сооружение, что, закончив его, Дедал сам едва нашел обратный путь к вы ходу. Туда и поместили Минотавра: и впоследствии посылали к нему на съедение юношей и девушек, доставляемых из критских владений в качестве дани с завоеванных народов15.
Таким образом, согласно древней легенде, первичная вина лежала не на царице, а на царе; и он действительно не мог ни в чем ее винить, ибо понимал, что совершил. Он обратил госу дарственное событие в личное обретение, тогда как весь смысл его возведения на трон заключался в том, что он больше не являлся частным лицом. Жертвоприношение быка должно было символизировать его самоотверженное подчинение свое му долгу. Присвоение же его, напротив, представляло стрем ление к эгоцентричному самовозвеличиванию. И таким обра зом царь «божьей милостью» превратился в опасного тирана Хвата – помышляющего о собственной выгоде Точно так же, как традиционные обряды перехода учат человека умирать по отношению к своему прошлому и возрождаться к будущему, так и великие церемонии формального введения сан лишают его приватного интереса и облачают в мантию его профессии Таков был идеал, будь человек ремесленником или царем. Однако святотатством несоблюдения обряда индивид отрезал себя как единицу от большого единого, от всего сообщества: и таким образом Единое разбивалась на множество единиц, и здесь начиналась борьба, в которой каждая единица выступала сама за себя и могла подчиниться только силе.
Образ тирана – монстра встречается в мифологии, в народных преданиях, легендах и даже кошмарах по всему миру; и повсю ду его характерные черты по существу одинаковы. Он является стяжателем общих благ. Он – это чудовище, алчно заявляющее о своем праве «мое и мне». Опустошение, вызываемое им, в мифологии и сказке описывается как всеобщее разорение всех его владений. Это может быть не более чем его семья, его соб ственная извращенная психика или каждая жизнь, которую он разбивает прикосновением своей дружбы и покровительства; это опустошение может охватывать и всю его цивилизацию. Раздутое эго тирана является проклятием для него самого и его мира – независимо от того, насколько преуспевающими могут представляться его дела. Ужасающий самого себя, терзаемый страхом, готовый во всеоружии встретить и дать отпор ожида емым нападкам со стороны своего окружения (которые глав ным образом являются отражением его внутреннего, неподда ющегося контролю стремления к обладанию), этот гигант самодостаточной независимости является всемирным пред вестником несчастья, даже вопреки тому, что сам он может верить, что его намерения исполнены человеколюбия. Куда бы он ни приложил свою руку, там раздаются стенания (если не во всеуслышание, то в каждом сердце – еще более печальные); вздымается мольба о герое – избавителе со сверкающим мечом в руке, удар которого, прикосновение которого, само появление которого освободит землю.
Здесь никто не может ни встать, ни сесть, ни лечь,
Здесь нет даже безмолвия в горах,
А лишь сухой, бесплодный гром без дождя.
Здесь нет даже уединения в горах,
А лишь красные угрюмые лица, ухмыляющиеся и брюзжащие
Из дверей своих домов с потрескавшейся глиной16.
Герой – это человек, самостоятельно пришедший к смирению. Но смирению с чем? Именно это и является той загадкой, что мы должны разрешить сегодня, и основной миссией, историческим подвигом героя. Как указывает профессор Арнольд Д.Тойнби в своем шеститомном исследовании законов подъема и гибели цивилизаций17, раскол души, раскол общества не может быть разрешен никакой схемой возврата к добрым старым временам (архаизм) или программами, обещающими построение идеаль ного предполагаемого будущего (футуризм), ни даже самой реалистичной, практической работой, направленной на то, чтобы снова сплотить воедино распадающиеся элементы. Толь ко рождение может победить смерть – рождение, но не возрождение старого, а именно рождение нового. В самой душе, в самом обществе – чтобы продлить наше существование – долж но длиться «постоянное рождение» (палингенез), сводящее к нулю непрерывное повторение смерти. Ибо если мы не возро ждаемся, то именно наши победы вершат работу Немезиды: роковой исход вырывается из – под личины нашей собственной добродетели. Значит мир – это западня; война – западня; пере мены – западня; постоянство – западня. Когда приходит день победы нашей смерти, она настигает нас; и мы ничего не можем сделать, кроме как принять распятие – и воскреснуть; быть расчлененными, а затем возродиться.
Тесей – герой, сразивший Минотавра, попал на Крит извне как символ и орудие поднимающейся греческой цивилизации. Это было явление живое и новое. Но принцип возрождения можно поискать и найти и в пределах империи самого тирана. Профессор Тойнби использует термины detachment (отрешен ность) и transfiguration (преображение) для характеристики кризиса, результатом которого является достижение более вы сокого духовного уровня, делающего возможным возобнов ление сознательной работы. Первый шаг – отрешенность, или уход, заключается в радикальном переносе ударения с внешне го на внутренний мир, с макро – на микрокосм, в отступлении от безрассудств мирской пустоши к спокойствию вечного внут реннего царства. Но, как нам известно из психоанализа, именно это царство является детским бессознательным. Это то царст во, в которое мы вступаем во время сна. Мы вечно носим его в самих себе. В нем находятся все великаны – людоеды и таинст венные помощники из нашей детской, вся магия нашего детст ва. И что более важно, все потенциальные возможности жизни, которые мы так и не смогли реализовать, став взрослыми, все эти наши другие «я» тоже находятся там; ибо подобные золотые семена не погибают. И если бы лишь часть от общей суммы всего утерянного можно было вынести на свет дня, то мы бы почувствовали удивительный прилив сил, яркое обновление жизни. Мы бы возвысились в наших достоинствах. Более того, если бы нам удалось вынести на свет нечто забытое не только нами самими, а всем нашим поколением или даже всей нашей цивилизацией, то мы действительно могли бы стать благодете лями, героями культуры настоящего – фигурами не только ло кального, но и всемирного исторического момента. Короче го воря, первая задача героя состоит в удалении с мировой сцены вторичных следствий в те каузальные зоны психики, в которых действительно скрыты все проблемы; в прояснении имеющихся там проблем, в разрешении их для самого себя (то есть в том, чтобы сразиться с демонами детской его собственной культуры) и в прорыве к неискаженному, непосредственному восприятию и ассимиляции того, что К.Г.Юнг назвал «архетипными образами»18. Этот процесс известен в индуизме и буддизме как viveka, «уста новление различия».
Архетипы, которые обнаруживаются и ассимилируются таким образом, полностью соответствуют тем, что в ходе развития че ловеческой культуры инспирировали основные образы ритуала, мифологии и сновидения. Это «вечные, являющиеся в сновиде ниях»19, которых не следует путать с индивидуально модифи цированными символическими фигурами, которые являются че ловеку в мучительных кошмарах и в бреду сумасшедствия. Сновидение – это персонифицированный миф, а миф – это деперсонифицированное сновидение; как миф, так и сновидение символически в целом одинаково выражают динамику психики. Но в сновидении образы искажены специфическими пробле мами сновидца, в то время как в мифе их разрешения представ лены в виде, прямо однозначном для всего человечества.
Следовательно, герой – это мужчина или женщина, которым удалось подняться над своими собственными и локальными историческими ограничениями к общезначимым, нормальным человеческим формам. Такие видения, идеи и вдохновения че ловека приходят нетронутыми из первоистоков человеческой жизни и мысли. И поэтому они отражают не современное переживающее распад общество и психику, а извечный неисся каемый источник, благодаря которому общество может возро ждаться. Герой как человек настоящего умирает; но как человек вечности – совершенный, ничем не ограниченный, универсаль ный – он возрождается. Поэтому его вторая задача и героическое деяние заключаются в том, чтобы вернуться к нам преображен ным и научить нас тому, что он узнал об обновленной жизни20.
«Я бродила в одиночестве по предместью большого города, среди глухих грязных улочек, вдоль которых располагались мрачные приземистые дома, – рассказывает современная женщи на, описывая свой сон. – Я не знала, где нахожусь, но мне нравилось обследовать место куда я попала. Я выбрала ужасно грязную улицу, которую пересекала открытая сточная канава, и пошла по ней между рядами лачуг. Вскоре я увидела небольшую речушку, отделявшую меня от более возвышенной и сухой местности, где была мощеная улица. Река была славная, абсо лютно чистая, бегущая по травянистому руслу. Я могла видеть колышащуюся под водой траву. Не видно было ни одного места, где можно было перебраться на другую сторону, поэтому я зашла в небольшой домик и попросила лодку. Мужчина, кото рого я там нашла, сказал, что, конечно же, поможет мне переб раться через реку. Он вынес небольшой деревянный ящик и поставил его у самой кромки реки, и я сразу же увидела, что с помощью этого ящика смогу легко перебраться на другой берег Я почувствовала, что все опасности остались позади, и мне хотелось хорошо вознаградить этого человека.
Размышляя об этом сне, я отчетливо чувствую, что не было никакой необходимости отправляться туда, где я оказалась, и что я могла выбрать приятную прогулку по мощеным улицам. Я отправилась в это грязное предместье потому, что предпочла приключение и, начав, должна была идти дальше... Когда я думаю о том, как упорно я шла вперед во сне, то кажется будто я знала, что впереди меня ждет что – то прекрасное, вроде этой чу десной реки с чистой травой вдоль берега и твердой мощеной до рогой за ней. Если размышлять в таком ключе, то это стремление вперед оказывается похожим на решимость родиться – или, ско рее, заново родиться – в духовном смысле. Наверное, некоторые из нас должны пройти по мрачным, окольным дорогам, прежде чем найти реку покоя или прямой путь к своей духовной цели»21 .
Женщина, видевшая этот сон, – выдающаяся оперная актриса, и, подобно всем, кто предпочел идти не по проторенным дорогам современности, а последовать особому, едва слышимому зову приключений, который улавливают лишь те, кто прислушивается не только к тому, что извне, но и к тому, что внутри, ей пришлось идти своим собственным путем в одиночку, преодолевая необы чайные трудности, «через запустение грязных улиц»; она познала темную ночь души, тот темный лес в середине нашего жизненно го пути, о котором писал Данте, и все круги ада:
Я увожу к отверженным селеньям,
Я увожу сквозь вековечный стон,
Я увожу к погибшим поколеньям22.
Удивительно, что в этом сновидении детально воспроизво дится основная схема универсальной мифологической формулы приключений героя. Эти имеющие глубокое значение лейт мотивы – препятствия, опасности и счастливый случай в пути – мы найдем на последующих страницах видоизмененными в сотни форм. Вначале на пути сновидца возникает открытая сточная канава23, затем абсолютно чистая река, бегущая по траве24, затем появление добровольного помощника в крити ческий момент25 и высокий берег за последним потоком (Зем ной Рай, Земля за Иорданом)26 – вот вечно повторяющиеся темы чудесной песни возвышенного путешествия души. И каждый, кто отважился прислушаться и последовать тайному зову, поз нал опасности рискованного одинокого перехода:
Остер, как лезвие бритвы, неодолим, недоступен этот
путь – говорят мудрецы21.
В данном случае спящей удается перебраться через реку с помощью подаренного ей небольшого деревянного ящика, кото рый в этом сновидении занимает место более привычных челна или моста. Это символ ее собственного особого таланта и силы, с помощью которых она была перенесена через воды мира. Женщина, видевшая этот сон, ничего не рассказала нам о своих ассоциациях, поэтому мы не знаем, какое особое содержимое мог скрывать в себе этот ящик; но это, конечно же, разновидность ящика Пандоры – этого небесного дара богов прекрасной женщи не, наполненного семенами всех благ и тревог бытия и несущего в себе силу, обещающую заступничество и дарующую надежду. С его помощью спящая перебирается на другой берег. С помощью подобного чуда через океан жизни будет перенесен каждый, чьей трудной и опасной задачей станет раскрытие и совешенствование самого себя.
Множество мужчин и женщин выбирают менее рискован ный путь, следуя сравнительно бессознательным требованиям гражданских и родовых установлений. Но эти искатели также спасаются благодаря унаследованным обществом символи ческим формам поддержки индивида, обрядам перехода, несущим благодать таинств, дарованных древнему человечеству спасите лями и дошедших до нас через тысячелетия. В этом лабиринте человеческих влечений и полагаемым им извне ограничений действительно отчаянной оказывается участь тех, кто не знает ни внутреннего зова, ни внешней доктрины; то есть сегодня большинства из нас. Где же наш проводник, где наша нежная дева Ариадна, которая снабдила бы нас тонкой нитью, дарующей силу встретиться лицом к лицу с Минотавром и надежду вернуть ся на волю после того, как чудовище будет найдено и убито?
Рис. 2. Минотавромахия.
Ариадна, дочь царя Миноса, влюбилась в прекрасного Тесея в тот момент, как увидела его сходящим на берег с корабля, который доставил несчастных афинских юношей и девушек на съедение Минотавру. Она нашла способ поговорить с ним и сообщила, что поможет ему выбраться из лабиринта, если он пообещает увезти ее с собой с Крита и взять в жены. Обещание было дано. После этого Ариадна обратилась за помощью к искусному Дедалу, чье мастерство позволило построить лабиринт, единственного обита теля которого произвела на свет мать Ариадны. Дедал дал девуш ке просто клубок льняной нити, которую попавший в лабиринт герой мог закрепить у входа и разматывать по мере продвижения вперед. Поистине – мы нуждаемся в такой малости! Но без нее вход в лабиринт не оставляет надежды на спасение.
И эта малость почти под рукой. Самое любопытное, что именно тот умелец, который, служа грешному царю, явился «го ловой», стоящей за безнадежностью спасения из лабиринта, с такой же готовностью может служить и целям освобождения. Но рядом должно биться сердце героя. Столетиями Дедал олицетво рял тип художника – ученого: этот феномен необычайной, почти сатанинской безучастности человека, стоящего вне нормальных рамок социальной оценки и подчиняющегося морали не своего времени, а своего искусства. Он является героем мысли – прямо душным, бесстрашным и полным уверенности в том, что истина, когда он ее отыщет, сделает нас свободными.
Теперь мы, так же как некогда Ариадна, можем обратиться к нему. Лен для своей нити он собрал на полях человеческого во ображения. Столетия землепашества, десятилетия селекции, работа бесчисленных рук и сердец – все это пошло на то, чтобы выработать эту плотно сплетенную пряжу. Кроме того, у нас даже нет необходимости пускаться в это рискованное путе шествие в одиночку; ибо перед нами прошли герои всех времен; лабиринт тщательно изучен; нам лишь следует придерживаться путеводной нити, отмечающей тропу героя. И там, где мы боялись обнаружить нечто отвратительное, мы найдем бога; там, где мы рассчитывали вырваться наружу, мы попадем в самое сердце сво его собственного существования; там, где думали остаться в одиночестве, мы встретимся лицом к лицу со всем миром людей.
«Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая не счастливая семья несчастлива по – своему». Этими пророческими словами граф Лев Толстой начал свой роман о духовном расколе героини его современности, Анны Карениной. На протяжении семи десятилетий, прошедших с тех пор, как эта пришедшая в полное смятение супруга, мать, охваченная слепой страстью женщина бросилась под колеса поезда – жестом, символи зирующим то, что уже произошло с ее душой, завершая трагедию дезориентации – потоки романов, газетных сообщений и не запечатленных воплей отчаяния, сливаясь в неистовый дифирамб, воспевают быка – демона лабиринта – гневного, разрушительного, сводящего с ума, воплощающего в себе того же самого бога, который, в милосердии своем, являет собой обновляющее на чало мира. Современный роман, подобно греческой трагедии, воспевает таинство расчленения, каковым и является жизнь во времени. Счастливый конец справедливо презирается как вве дение в заблуждение; ибо мир, каким мы его знаем и каким мы его видим, сулит нам лишь один конец – смерть, разрушение, расчленение и распятие нашего сердца с уходом того, что мы любили.
«Жалость – это чувство, которое охватывает разум в присутс твии всего того, что составляет глубокий и непреходящий смысл человеческих страданий, и тем самым приобщает нас к страдаю щему человеку Ужас – это чувство, которое охватывает разум также в присутствии всего того, что составляет глубокий и не преходящий смысл человеческих страданий, и тем самым приобщает нас к скрытой причине»28. Как отмечал Гильберт Мюррей в своем предисловии к английскому переводу Поэтики Аристотеля29, трагический катарсис (то есть, «очищение», или «очистка» эмоций зрителя трагедии через переживание жалости или ужаса) соответствует прежнему ритуальному катарсису («очищению общины от скверны пороков прошедшего года, от заразы греха и смерти»), функцию которого выполняли празд нество и мистерии с расчленением бога – быка Диониса. В мистериальном действе медитирующий разум сливается не с телом, смерть которого демонстрируется, а с вечным началом жизни, которое некоторое время пребывало в этом теле и в это время представляло собой реальность в облачении видимости (одновременно страдательного начала, и скрытой причины), субстрата в котором растворяются наши я, когда «трагедия, что разбивает лицо человека»30, раскалывает, разбивает и разруша ет наш бренный остов.
Быком обернись ты, наш Вакх, наш бог,
Явись многоглавым драконом,
Иль львом золотистым ты в очи метнись!31
Эта смерть, посягающая на саму логику и эмоциональный смысл выпавшего нам случайного мгновения в великом прост ранственно – временном континууме, это постижение и смещение смысла вселенской жизни, что бурлит и празднует свою победу в объятиях нашего самоуничтожения, эта amor fati, роковая любовь, любовь судьбы, которая неизбежно оборачивавется смертью – все это составляет переживание искусства трагедии; в этом заключается ее радость и искупающий экстаз:
Настали дни мои, я слуга,
Идайского Юпитера Посвященный;
Куда бредет полуночный Загрей, бреду и я;
Я выдержал его окрик громовой;
И красные, кровавые пиры его свершил;
Я выдержал Великой Матери горный пламень;
Я свободен и назван именем
Бахус жрецов, в кольчуги облаченных32.
Современная литература в значительной мере сводится к способности взглянуть широко открытыми глазами на болез ненно расколотые аллегорические образы, которыми изобилует наше окружение, равно как и наши души. Там, где естественное стремление выразить недовольство существующим болезненным положением – через признание вины или предложение панацеи – было подавлено, находит свое воплощение искусство трагедии,. еще более убедительной (для нас) силы, чем греческая: реалистичная, откровенная и разнообразно интересная трагедия демократии, где бог предстает распятым в катастрофах не только великих домов, но и самых скромных жилищ, каждого полу чившего удар плетью и каждого искалеченного лица. И никаких фантазий о небесах, будущем блаженстве и всепрощении, смяг чающих горькое величие, а лишь абсолютная тьма, пустота не осуществленности, готовая поглотить жизни, выброшенные из лона лишь для того, чтобы потерпеть неудачу.
В сравнении с этим все наши разговоры о достижениях ка жутся довольно жалкими. Мы слишком хорошо знаем, какая горечь поражений, потерь, разочарований и нереализованности по иронии судьбы бередит кровь даже тех, кому завидует мир. Поэтому мы не расположены приписывать комедии высокие достоинства трагедии. Комедия как сатира – не лишена смысла, как забава – является приятным прибежищем для спасения, но, никогда сказка о счастье не может быть воспринята всерьез; и она принадлежит далекой, призрачной стране детства, защищенной от реальностей, которые достаточно скоро станут до ужаса знакомыми, точно так же, как мифы о небесах всегда принадлежат пожилым, чьи жизни остались позади, а сердца должны быть готовы к последним вратам, открывающим пере ход в ночь – трезвое, современное западное суждение о комедии основано на абсолютно неправильном понимании реалий, отоб раженных в сказке, мифе и божественных комедиях спасения. В древнем мире к ним относились как к стоящим по рангу выше трагедии, как к несущим более глубокую истину, более слож ным для понимания, имеющим более здравую структуру и несущим более полное откровение.
Счастливый конец сказки, мифа и божественной комедии души следует рассматривать не как противоречие, а как пре восходство над вселенской трагедией человека. Объективный мир остается тем, чем он был, но в связи со смещением центра внимания внутрь самого субъекта, он кажется изменившимся. Там, где раньше боролись жизнь и смерть, появляется бес смертное существо – такое же индифферентное к случайностям времени, как кипящая в котелке вода к судьбе пузырька, или как космос к появлению или исчезновению звездной галактики. Трагедия – это разрушение формы и нашей привязанности к формам; комедия – дикая и беззаботная, неистощимая радость непобедимой жизни. Таким образом, трагедия и комедия явля ются выражениями единой мифологической темы и опыта, кото рый включает и то, и другое, будучи скрепляем ими: это нисхождение и восхождение (kathodos и anodos), которые вместе составляют общее откровение жизни и которые индивид должен знать и любить, чтобы пройти очищение (катарсис – очищение) от заразы греха (неповиновения божественной воле) и смерти (отождествления с тленной формой).
«Так, изменяется все, но не гибнет ничто и, блуждая, входит туда и сюда; тела занимает любые дух… Новые вечно, затем что бывшее раньше пропало, сущего не было, – все обновляют ся вечно мгновенья»33. «Преходящи эти тела Воплощенного, именуемого Вечным, непреходящего, неисследимого...»34.
Откровение об опасностях и реалиях темного внутреннего перехода от трагедии к комедии является задачей собственно мифологии и сказки. Поэтому происходящее выглядит фан тастическим и «нереальным»: оно отражает не физические, а психологические победы. Даже когда легенда имеет в своей основе события жизни реального исторического персонажа, его победоносные свершения преподносятся не в обычном, а в сказочном оформлении; ибо суть заключается не в том, что то – то и то – то было совершено на земле; суть заключается в том, что прежде чем то – то и то – то могло свершиться на земле, что – то другое, более важное, первичное, должно было свершиться в лабиринте, который все мы знаем и посещаем в наших снови дениях. Хотя дорога мифологического героя может проходить по земле, она всегда ведет внутрь – в глубины, где преодолева ется подспудное сопротивление и возрождаются давно утерян ные, забытые силы, необходимые для преобразования мира. Но вот деяние свершилось, жизнь не страдает более от ужасных увечий, наносимых вездесущими бедствиями, беспощадным к ней временем и неподвластным пространством; ее ужас все еще виден, ее крики боли все еще громогласны, но она теперь пронизана всеохватывающей и всеутверждающей любовью и осознанием своей собственной несокрушимой силы. Что – то от света, незримо пылающего в пучинах ее обычно непроницаемой материальности, с нарастающим шумом прорывается наружу. И тогда ужасные увечья предстают как тени имманентной, нетлен ной вечности; время уступает славе; и мир звучит удивительной, ангельской, но, пожалуй, все – таки монотонной и навевающей сон музыкой сфер. Как и счастливые семьи, все мифы спасения и спа сенные миры похожи друг на друга.
Путь мифологического приключения героя обычно является расширением формулы всякого обряда перехода: уединение – инициация – возвращение: которую можно назвать центральным блоком мономифа35.
Герой отваживается отправиться из мира повседневности в область удиви тельного и сверхъестественного: там он встречается с фантастическими силами и одерживает решающую побе ду: из этого исполненного таинств приключения герой возвращается наделенным способ ностью нести благо своим соплеменникам.
Прометей взошел на небеса, похитил у богов огонь и спус тился вниз. Ясон, проплыв через Симплегады, попал в море чудес, перехитрил дракона, охраняющего Золотое Руно, и вер нулся с руном и наделенный силой вырвать свой законный трон у узурпатора. Эней спустился в преисподнюю, переплыл Ахе рон, подкупил некодкупного Цербера, свирепого трехголового пса, и, наконец, говорил с тенью своего умершего отца. Ему открылось все: судьбы душ, участь Рима, который он должен был основать, и то, «как невзгод избежать или легче снести их»36. Через ворота слоновой кости он вернулся в мир, к своим делам.
Величественное изображение трудности задачи героя, ее возвышенная суть, глубина ее постижения и самоотвержен ность в выполнении ее представлены в передаваемой из поко ления в поколение легенде о Великой Борьбе Будды. Молодой принц Гаутама Шакьямуни втайне покинул дворец своего отца, чудом миновал на великолепном коне Кантхака охраняемые во рота и поскакал через ночь при свете факелов четырежды шестидесяти тысяч богов, легко преодолел величавую реку шириной в одиннадцать сотен и двадцать восемь локтей, а затем одним взмахом меча срезал свои королевские локоны – после чего оставшиеся волосы длиной в два пальца завились вправо и плотно окружили его голову. Облачившись в одеяние монаха, он пошел по миру как нищий и за годы этого, на пер вый взгляд бесцельного, скитания постиг и прошел восемь стадий медитации. Он ушел в отшельничество на еще шесть лет, и подчиняя свои силы великой борьбе, дошел в своем аскетизме до крайнего предела и, казалось, уже умер, но вскоре пришел в себя. Затем он вернулся к менее суровой жизни странствующего аскета.
Однажды, когда он сидел под деревом, созерцая восточную часть света, дерево озарилось сиянием. Явилась юная девушка по имени Суджата и поднесла ему молочный рис в золотой чаше. Когда он бросил пустую чашу в реку, та поплыла вверх, против течения. Это был знак, что момент его победы близок. Он поднялся и направился по дороге, проложенной богами, ширина которой была одиннадцать сотен и двадцать восемь локтей. Змеи, птицы, лесные и полевые божества приветство вали его цветами и райским благоуханием, небесные хоры изливали музыку, десять тысяч миров были наполнены благоуханиями, гирляндами цветов, звуками гармонии и возгласами приветствия; ибо он был на пути к великому Дереву Просвет ления, Дереву Бо, под которым он должен был спасти вселен ную. С решительным намерением он расположился под Дере вом Бо в Покоящемся Месте, и тут же перед ним возник Кама – Мара, бог любви и смерти.
Страшный бог явился верхом на слоне, с оружием в тысяче своих рук. Его окружала армия, простиравшаяся на двенадцать лиг перед ним, на двенадцать лиг влево и на двенадцать – впра во от него, а позади него – до самой границы мира; она поднима лась вверх на высоту в девять лиг. Боги, защитники вселенной, начали сражение, но будущий Будда оставался без движенья под деревом. И тогда бог атаковал его, стремясь нарушить его сосредоточенность.
Противник обрушил на Спасителя смерчи, камни, громы и молнии, дымящееся оружие с острыми лезвиями, горящие уголья, горячий пепел, кипящую грязь, обжигающие пески и четырехкратную тьму, но все брошенное против него превра щалось силой десяти совершенств Гаутамы в небесные цветы и притирания. Тогда Мара послал против него своих дочерей, Желание, Томление и Вожделение, окруженных сладостраст ной свитой, но им не удалось отвлечь разум Великого Сущего. Наконец, оспаривая его право сидеть в Покоящемся Месте, бог в гневе метнул свой острый, как лезвие бритвы, диск и приказал неистовой армаде своего войска забросать его гор ными утесами. Но Будущий Будда лишь двинул своей рукой, чтобы коснуться кончиками пальцев земли, призывая таким образом богиню Землю засвидетельствовать его право сидеть там, где он сидит. И она подтвердила это сотней, тысячью, сот ней тысяч громов, и слон противника упал на колени в почтительном поклоне перед Будущим Буддой. Армия тут же рассеялась, и боги всех миров рассыпали гирлянды цветов.
Одержав эту предварительную победу перед заходом солн ца, победитель в первую стражу ночи обрел знание своих прош лых жизней, во вторую стражу – божественное око всеведущего видения и в последнюю стражу – понимание цепи причинности. С приходом рассвета он испытал полное просветление37.
Затем семь дней Гаутама – теперь уже Будда, Просветлен ный – сидел неподвижно в блаженстве; семь дней он стоял в стороне и созерцал то место, в котором обрел просветление; семь дней он ходил между тем местом, где сидел, и тем местом, где стоял; семь дней он пребывал в шатре, воздвигнутом богами, и обдумывал учение причинности и избавления; – семь дней он сидел под деревом, где девушка Суджата поднесла ему молоч ный рис в золотой чаше, и медитировал о доктрине блаженства Нирваны; он перешел к другому дереву, и страшная буря неистовствовала семь дней, но из корней дерева появился Царь Змей и защитил Будду, развернув свой капюшон; и, наконец семь дней Будда просидел под четвертым деревом, все еще на слаждаясь блаженством освобождения. Затем он усомнился в том, что сможет передать свое откровение другим, и подумал о том, чтобы оставить мудрость в себе; но с зенита снизошел бог Брахма и просил его стать учителем богов и людей. Таким образом Будда приблизился к тому, чтобы провозгласить Путь38. И тогда он отправился обратно в города людей, где, общаясь с обитателями мира, он дарил им бесценное благо знания Пути39.
Нечто подобное говорится в Ветхом Завете в легенде о Моисее, который в третий месяц после исхода сыновей Израиля из земли Египетской пришел со своим народом в Синайскую пустыню; и там сыны Израиля расположились ста ном против горы. И Моисей взошел на гору, и воззвал к нему Господь с горы. Господь дал ему каменные Скрижали Закона и велел Моисею вернуться с ними к сынам Израиля, избранному Богом народу40.
Еврейская народная легенда гласит, что в день откровения различные громы доносились с горы Синай: «Вспышки молний, сопровождаемые нарастающим трубным хором, привели народ в сильный трепет и страх. Бог склонил к земле небеса, привел в движение землю и потряс границы мира, так что задрожали глубины и страх объял небеса. Его величие явилось через четыре портала – через огонь, землетрясение, бурю и град. Цари земли затрепетали в своих дворцах. Сама земля в страхе ждала уже начала воскресения мертвых, когда ей придется отвечать за кровь убиенных, что она впитала, и за тела умер щвленных, что она укрыла. Земля не успокоилась до тех пор, пока не услышала первые слова Десяти Заповедей.
Небеса разверзлись, и Гора Синай, освободившись из земли, поднялась в воздух, так что ее вершина ушла в небо, касаясь подножия Трона Господня, а ее склоны укрыло густое облако. Явился Бог, сопровождаемый по одну сторону двадцатью двумя тысячами ангелов с коронами для Левитов – единственного рода, оставшегося верным Господу, в то время как остальные поклонялись Золотому Тельцу. По другую сторону от него стояли шестьдесят мириадов три тысячи пятьсот пятьдесят ан гелов, каждый с огненной короной для каждого сына израиль ского народа. Вдвое большее число ангелов стояло по третью сторону; в то время как с четвертой стороны их было неис числимое множество. Ибо Господь явился не с одной стороны, а сразу отовсюду одновременно, что, однако, не помешало и не бесам и земле преисполниться Его славы. Несмотря на эти не сметные армады, на Горе Синай не было толчеи, не было стол потворения, места хватало всем»41.
Как мы скоро увидим, приключение героя, как правило, сле дует логике представленного выше центрального блока, незави симо от того представлено ли оно нам в почти немыслимых по своей широте образах Востока, в полных энергии нарративах греков, или в величественных стихах Библии: уединение от мира, причащение к некоему источнику силы и возвращение с привнесением новой энергии в некогда оставленное русло жизни. Весь Восток был благословен тем благом, что принес с собой Гаутама Будда – его удивительным учением о Добром За коне – точно так же, как Запад Декалогом Моисея. Греки объясняли появление у человека огня, первого средства к су ществованию всей человеческой культуры, выдающимся подви гом своего Прометея, а римляне приписывали основание своего подпирающего мир города Энею, покинувшему павшую Трою и побывавшему в ужасном потустороннем мире мертвых. Повсю ду, независимо от сферы интереса (будь то область религиоз ного, политического или личного), по – настоящему креативные акты представляются как предполагающие сначала своего рода умирание по отношению к миру; относительно того, что проис ходит в период небытия героя, после чего он возвращается воз рожденным, возвеличенным и преисполненным созидательной силы, человечество также единодушно. Поэтому нам придется всего лишь проследить за множеством героических фигур, про ходящих классические стадии универсального приключения, для того чтобы снова увидеть то, что всегда было дано в откро вении. Это поможет нам осознать не только значение этих образов для современной жизни, но и единство человеческого духа в его стремлениях и превратностях, в его силе и мудрости.
На следующих страницах в форме одного собирательного приключения будут представлены сказания о целом ряде миро вых судьбоносных символов каждого человека. Первая боль шая стадия, стадия уединения или исхода будет представлена в пяти подразделах главы I, части I: (1) «Зов к странствиям», или знаки призвания героя; (2) «Отвержение зова», или безрас судное бегство от бога; (3) «Сверхъестественное покровитель ство», неожиданная поддержка тому, кто встал на путь предна чертанного ему приключения; (4) «Преодоление первого порога»; (5) «Во чреве кита», или вступление в царство ночи. Стадия испытаний и побед инициации будет рассмотрена в шести подразделах главы II: (1) «Путь испытаний», или опасные лики богов; (2) «Встреча с Богиней» (Magna Mater), или бла женство вновь обретенного младенчества; (3) «Женщина как искушение», прозрение и агония Эдипа; (4) «Примирение с Отцом»; (5) «Апофеоз»; (6) «Вознаграждение в конце пути».
Возвращение и воссоединение с обществом, которое необ ходимо для постоянного возобновления духовной энергии мира и, с точки зрения общества, является оправданием длительного отшельничества, для самого героя может оказаться наиболее трудным испытанием. Ибо когда он, подобно Будде, преодолев все трудности, приходит к полной гармонии абсолютного прос ветления, появляется опасность, что блаженство этого состо яния может стереть всю его память о горестях мира, весь его интерес к нему и его упованиям; или же задача разъяснения пути к просветлению людям, обремененным житейскими проб лемами, может просто показаться ему слишком сложной. С другой стороны, если герой вместо того, чтобы пройти все пред варительные испытания, подобно Прометею, просто устремля ется к цели и овладевает (силой, хитростью или благодаря удаче) благом, предназначающимся миру, то силы, которые он вывел из равновесия, могут прийти в такое возмущение, что он будет уничтожен как извне, так и изнутри – распят, подобно Прометею, на скале своего собственного бессознательного, ко торое он хотел обойти безнаказанно. Или еще, герой благопо лучно и с готовностью возвращается в мир и встречается с пол ным непониманием и равнодушием со стороны тех, кому он пришел помочь, и его деяния терпят крах. Обсуждение возмож ного исхода героической авантюры представлено в третьей из нижеследующих глав под шестью подзаголовками: (1) «Отказ от возвращения», или отвержение мира; (2) «Чудесное избавление», или побег Прометея; (3) «Спасение извне»; (4) «Пере сечение порога, ведущего в мир повседневности», или возвра щение в мир повседневности; (5) «Властелин двух миров»; (6) «Свобода жить», характер и функция предельного блага42.
Собирательный герой мономифа являет себя как исключи тельно одаренный персонаж. Зачастую он бывает чтим своим сообществом, зачастую – непризнан или даже презираем. Ему или миру, в котором он живет, или им вместе недостает чего – то символического. В сказках это может быть нечто настолько не значительное, как, например, отсутствие золотого колечка, тогда как в апокалипсической картине речь идет об ущербности физической или духовной жизни всей земли и всего человечес тва, превратившейся или находящейся на грани превращения в руины.
Как правило, герой сказки добивается локальной, в пределах своего микрокосма победы, а герой мифа – всемирно – истори ческого, макрокосмического триумфа. В то время как первый – младший или презираемый ребенок, который становится обла дателем необычайных способностей – одерживает победу над своими личными притеснителями, последний в результате сво его приключения добывает средство для возрождения своего общества в целом. Родовые или локальные герои – такие как китайский император Хуан Ди, Моисей или Тецкатлипока у ац теков – передают обретенное ими благо одному единственному народу; всеобщие герои – Магомет, Иисус, Гаутама Будда – несут свое послание всему миру.
Независимо от того, смешон наш герой или преисполнен величия, грек он или варвар, еврей или нееврей – его приклю чение незначительно отклоняется от общего плана. Народные сказки изображают героическое деяние как вполне материальное; высоко развитые религии представляют свершение как духовное; несмотря на это, в морфологии приключения, действующих пер сонажах и одерживаемых победах обнаруживается удивительно мало различий. Если тот или иной основной элемент архетипной схемы в данной сказке, легенде, ритуале или мифе опущен, он обя зательно тем или иным образом подразумевается – а само опу щение, как мы вскоре это увидим, может очень многое рассказать нам об истории и патологии данного примера.
Часть II, «Космогонический цикл», разворачивает перед нами великое видение сотворения и гибели мира, ниспосланное как откровение герою в ознаменование успешного осуществления его задачи. Глава I, Эманации, рассказывает о зарождении из пустоты различных форм вселенной. Глава II, Непорочное зачатие, посвящена рассмотрению созидательной и спаситель ной роли женского начала – в качестве Матери Вселенной, на уровне макрокосма, а затем Матери Героя, на уровне микро косма человека. Глава III, Метармофозы героя, прослеживает ход легендарной истории человечества через типичные стадии, где герой появляется на сцене в различной форме, соответст венно меняющимся потребностям человеческой расы. И нако нец глава IV, Растворение, рассказывает о предреченном кон це – сначала героя, а затем окружающего его мира.
В священных писаниях всех континентов космогонический цикл представлен с удивительным постоянством43, и это придает приключению героя новый интересный оборот; ибо теперь оказывается, что его рискованное предприятие было делом не нового обретения, а обретения утраченного, не первооткрытия, а открытия заново. Искомые и с риском завоеван ные божественные силы раскрываются перед нами как изна чально существующие в сердце героя. Он «царский сын», узнавший, кто он есть на самом деле, и вместе с этим ставший хозяином присущей ему силы – «Божьим сыном», постигшим всю полноту смысла этого титула. С этой точки зрения, герой символизирует тот созидательный и искупительный образ, ко торый скрывается внутри каждого из нас и лишь ожидает, когда его познают и воплотят в жизнь.
«Ибо Единое, ставшее многим, остается Единым и недели мым, но в каждой части своей есть весь Христос», – читаем мы в писаниях Святого Симеона младшего (949 – 1022 н.э.). «Я увидел Его в своем доме, – продолжает святой. – Он появился неожиданно среди всех этих повседневных вещей и стал невы разимо соединенным и слитым со мною и вошел в меня, как будто между нами ничего не было, как огонь в железо и свет в стекло. И Он сделал меня подобным огню и свету. И я стал тем, что я видел прежде и созерцал издалека. Я не знаю, как мне передать вам это чудо... Я человек по природе и Бог по милости Господней»44.
Подобное видение описывается и в апокрифическом Еван гелии Евы. «Я стояла на высокой горе и увидела огромного мужчину и другого – карлика; и я услышала как бы глас грома и подошла ближе, чтобы слышать; и Он заговорил ко мне и ска зал: Я есть ты, и ты есть Я; и где бы ты ни была, там есть и Я.
Я рассеян во всем, и когда бы ты ни пожелала, ты вбираешь Меня, и, вбирая Меня, ты вбираешь Себя»45.
Таким образом, оба – герой и его предельный бог, взыску ющий и взыскуемый – понимаются как внешняя и внутренняя стороны одной, самое себя отображающей тайны, которая тождественна мистерии явленного мира. Великий подвиг великого героя заключается в том, чтобы показать это единство во мно жественности, а затем рассказать об этом другим.
Следствием успешного завершения приключения героя является высвобождение и вливание в мир потока жизни. Чудо этого потока может быть представлено в физическом смысле как циркуляция живительной субстанции, динамически – как поток энергии, а духовно – как проявление высшей благости. Такие представления легко сменяют друг друга, отображая три степени сгущения одной жизненной силы. Обильный урожай является знаком милости Господней; милость Господня – это пища души; удар молнии – это предвестник благодатного дождя и в то же самое время проявление высвобожденной божествен ной энергии. Милость Господня, питающая материя, энергия – все это вливается в живой мир, и всякий раз, когда этот процесс останавливается, жизнь разлагается и переходит в смерть.
Этот поток изливается из невидимого источника, место его вхождения является центром символического круга вселенной, Покоящимся Местом из легенды о Будде46, вокруг которого, можно сказать, вращается мир. Под этой точкой располагается голова космического змея, поддерживающего землю, дракона, символизирующего воды пучины, которые являются божест венной жизнетворной энергией и субстанцией демиурга, миропорождающим аспектом бессмертного сущего47. Древо жизни, то есть сама вселенная, растет из этой точки. Своими корнями оно уходит в держащую его на себе тьму; на его верхушке золотая птица солнца; у его подножия журчит ручей, берущий свое начало в неисчерпаемом роднике. Или это может быть образ космической горы с градами богов на ее вершине, подоб ными лотосу света, и городами демонов в ее лоне, освещае мыми драгоценными камнями. Это может быть, опять же, фигура космического мужчины или женщины (например, сам Будда или танцующая индусская богиня Кали), которые сидят или стоят на этом месте или даже прикованы к дереву (Аттис, Христос, Вотан); ибо герой как воплощение Бога сам является центром мира, пуповиной, через которую энергии вечности вливаются во время. Таким образом, это Пуп Земли – символ непрерывного сотворения; таинства поддержания мира вечным чудом обновления, которое бьет ключом во всех вещах.
У индейцев пауни северных территорий Канзаса и юга Не браски жрец во время церемонии Хако пальцем ноги чертит круг. Рассказывают, что при этом жрец говорит следующее: «Этот круг представляет гнездо, и рисуется он пальцем ноги потому, что орел строит гнездо своими когтистыми лапами. Хотя мы подражаем птице, строящей гнездо, это действие имеет еще и другой смысл; мы думаем о том, как Тирава создает мир, в котором будут жить люди. Если вы подниметесь на высокую гору и оглянетесь вокруг, то увидите, как со всех сторон небо соприкасается с землей, а внутри этого замкнутого кругом пространства живут люди. Поэ тому каждый начертанный нами круг является не только гнездом, но и представляет круг, который Тирава – атиус сотворил для того, чтобы в нем жили все люди. Круги также символизируют родство группы, клана, племени»48.
Небесный свод покоится на четырех сторонах земли, иногда поддерживаемый, подобно кариатидам, четырьмя царями, кар ликами, слонами или черепахами. Отсюда традиционный смысл математической проблемы квадратуры круга: в ней заключает ся секрет трансформации небесных форм в земные. Очаг в доме, алтарь в храме являются ступицей колеса земли, лоном Матери Вселенной, чей огонь – это огонь жизни. А отверстие в крыше шатра – или верхушка, вершина или фонарь купола – представляют сердцевину или центральную точку неба: солнеч ную дверь, через которую души возвращаются из времени обратно в вечность, подобно аромату подношений, сжигаемых в огне жизни и поднимающихся по оси восходящего дыма от ступицы земного колеса к таковой колеса небесного49.
Иллюстрация I. Укротитель Чудовищ (Шумер)
Иллюстрация II. Плененный Единорог (Франция)
Наполняемое таким образом солнце является чашей Гос подней неистощимым Граалем, изобилующим субстанцией жертвоприношения, ибо плоть Господня истинно есть пища, а кровь Его истинно есть питие50. В то же время оно является кормильцем всего человечества Солнечный луч, зажигающий очаг, символизирует переход небесной энергии в лоно мира – и опять же является осью, объединяющей и вращающей оба колеса. Через солнечную дверь непрерывно циркулирует энергия. Через нее спускается Бог и поднимается человек. «Я есмь дверь кто войдет Мною тот спасется, и войдет и выйдет и пажить найдет»51. «Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем»52.
Для культуры, все еще пребывающей в колыбели мифологии и общий ландшафт, и каждая стадия человеческого бытия оживает благодаря символическим намекам. Холмы и рощи имеют своих сверхъестественных стражей и связаны с широко известными эпизодами локальной версии истории сотворения мира. Кроме того, повсюду есть свои особые святые места. Все места, где герой родился, боролся или снова ушел в небытие, отмечены и освящены. Там воздвигается храм, обозначающий и инспирирующий чудо со вершенной центральности, ибо это место является местом прорыва к неистощимому источнику. Некто в этом месте открыл вечность. Поэтому само это место может содействовать плодотворной медитации. Как правило, такие храмы в своем построении вос производят четыре направления мирового горизонта, а святое место или алтарь, расположенные в центре символизируют. Точку Неистощимости Человек, входящий внутрь храма и приближаю щийся к святая святых, имитирует подвиг подлинного героя. Его цель заключается в повторении универсальной схемы, что служит средством пробуждения внутри него самого и воссоздания кон центрирующей и обновляющей жизнь формы.
Древние города построены по подобию храмов, их главные ворота располагаются в четырех направлениях, в то время как в центре стоит главное святилище божественного основателя города. Жители города живут и вершат свои труды в границах, заданным этим символом. Подобным образом вокруг ядра не коего представляющего начало города располагаются сферы национальных и мировых религий западное христианство во круг Рима, ислам вокруг Мекки. Согласованные поклоны трижды на день всех мусульман по всему миру, направленные, подобно спицам соразмерного миру колеса, к центру, в котором размещается Кааба, образуют огромный живой символ «подчине ния» (islam) всех и каждого воле Аллаха. «Ибо именно Он, – читаем мы в Коране, – покажет тебе истину всего того, что ты делаешь»53. Или опять же: великий храм может быть воздвигнут, где угод но. Потому что в конечном итоге Все пребывает повсюду, и любая точка может стать местопребыванием силы. В мифе любая травинка может принять образ спасителя и провести ищущего странника в святая святых его собственного сердца.
Таким образом, Центр Мироздания повсеместен. И, являясь источником всего сущего, он в равной мере наполняет мир как добром, так и злом Уродство и красота, грех и добродетель, удовольствие и боль – в равной мере являются его детищами «Для бога все вещи чисты, хороши и правильны, – провозгла шает Гераклит, – ...но люди относят некоторые из них к пра вильным, а другие – к неправильным»54. Отсюда образы, кото рым поклоняются в храмах мира, никоим образом не являются всегда прекрасными, всегда милосердными или даже всегда обязательно праведными. Подобно божественной сущности из Книги Иова, они выходят далеко за рамки шкалы человеческих ценностей. Так же и мифология не имеет в качестве своего главного героя просто добродетельного человека. Добродетель – это лишь педагогическая прелюдия к кульминационному проз рению, стоящему вне всякой пары противоположностей. До бродетель подавляет самодостаточность эго и делает возмож ным внеличностное сосредоточение; но когда это достигается, что же тогда можно сказать о боли или удовольствии, пороке или добродетели как нашего собственного эго, так и эго любого другого человека. Через все постигается трансцендентная сила, которая живет во всем, во всем прекрасна и достойна глу бочайшего почитания.
Ибо как сказал Гераклит: «Непохожее сливается воедино, и из различий проистекает самая прекрасная гармония, и все сущее существует посредством борьбы»55. Или опять же, как поэтически выразил это Блейк: «Львиный рык, волчий вой, ярость бури и жало клинка суть частицы вечности, слишком великой для глаза людского»56.
Этот сложный момент становится более понятным из расска за, который можно услышать среди йоруба (Западная Африка), о боге – нечестивце Эдшу. Однажды этот странный бог прогули вался по тропинке меж двух полей. «На каждом поле он увидел работающего в одиночку крестьянина и решил разыграть их.
Он надел шляпу, которая с одной стороны была красная, а с другой – белая, зеленая спереди и черная сзади [это цвета Сто рон Света: то есть при этом Эдшу был олицетворением Центра, axis mundi, или Пупа Земли]; когда два друга отправились домой, в свою деревню, один сказал другому: ‘Ты видел старика в белой шляпе, который проходил мимо?’ Второй ответил: ‘Ты что, шляпа была красной’. На что первый возразил: ‘Нет, она была белой’. ‘Но она была красной, – настаивал его друг, – я видел это своими собственными глазами’. ‘Значит ты, должно быть, слеп’, – заявил первый. ‘А ты, должно быть, пьян’, – ответил другой. И так спор перешел в драку. Когда в ход пошли ножи, соседи отвели спорящих к старосте, чтобы тот рассудил их. Эдшу затесался в толпу, собравшуюся в ожидании решения, и когда староста не смог определить, на чьей стороне истина, ста рый ловкач вышел вперед, рассказал о своем розыгрыше и пока зал шляпу. ‘Эти двое не могли не поссориться, – сказал он. – Я хотел этого. Нести раздор – моя величайшая радость’57.
Там, где моралист был бы охвачен негодованием, а поэт – трагик – состраданием и ужасом, мифология превращает всю жизнь в великую и ужасную Божественную Комедию. Ее «олимпийский смех» ни в коей мере не является эскапизмом, напротив, он суров суровостью самой жизни – которую мы можем считать суровостью Бога, Создателя. В этом отношении мифология выставляет позицию трагика несколько истеричной, а чисто моральную оценку – ограниченной. Однако эта суро вость уравновешивается заверением в том, что все, что мы видим, является лишь отображением силы, которая, незатрону тая болью, продолжает свое существование. Таким образом, сказки являются одновременно и безжалостными и лишенными ужаса – преисполненными радостью трансцендентной аноним ности в отношении любой самости, самодостаточности и борений любого эго, которое рождается и умирает во времени.
Примечания
Clement Wood, Dreams: Their Meaning and Practical Application (New York: Greenberg Publisher, 1931), p. 124. Автор сообщает (с. VIII): «Материал сновидений, представленный в этой книге, взят мною более чем из тысячи сновидений, присылаемых мне каждую неделю для анализа, в связи с моей постоянной рубрикой, которая появляется в ежедневных газетах страны. Он был дополнен сновидениями, анализ которых я проводил в ходе своей частной практики». В противоположность большинству сновидений, предс тавленных в классических работах на эту тему, сновидения в этом популяр ном введении к учению Фрейда принадлежат обычным, не проходящим курс психоанализа людям. Они необыкновенно оригинальны.
Отмечалось также, что отец может восприниматься как защитник, а мать – как искусительница. Это путь от Эдипа к Гамлету». О боже, я бы мог замкнуться в ореховой скорлупе и считать себя царем бесконечного пространства, если бы мне не снились дурные сны « (Гамлет, И, 2. – Перевод М.Лозинского). «Все невротики, – пишет доктор Фрейд, – являются либо Эдипами, либо Гамлетами».
Что же касается дочерей (немного более сложный случай), то здесь ситуацию в нашем кратком изложении достаточно описать следующим коротким отрывком: «Прошлой ночью мне приснилось, что мой отец вонзил нож в сердце моей матери. Она умерла. Я знала, что никто не винил его за содеянное, хотя я горько плакала. Затем сон несколько изменился. Мы с отцом отправились в путешествие, я была очень счастлива». Это сновидение незамужней молодой женщины двадцати четырех лет (Wood, op.cit., p. 130).
Как отмечает Доктор Юнг {Psychology and Religion, par. 89), теория архетипов ни в коей мере не является его собственным изобретением. См., например, Ницше:
«Во время нашего сна и в наших сновидениях мы проходим через все течение мысли раннего человечества. Я имею в виду, что человек рассуждает в своих сновидениях таким же образом, как он это делал в бодрствующем состоянии многие тысячи лет... Сновидение уносит нас назад, к ранним стадиям развития человеческой культуры, и дает нам средства для лучшего ее понимания» (цит. по: Jung, Psychology and Religion, par. 89, n. 17).
Ср. с теорией этнических «элементарных идей» Адольфа Бастиана, кото рые, исходя из их первичного психического характера (подобно Logoi spermatikoi стоиков), следует рассматривать как «духовные (или психичес кие) зародышевые склонности, из которых органически развилась вся социальная структура» и которые как таковые должны служить в качестве основ индуктивного исследования {Ethnische Elementargedanken in der Lehre vom Menchen, Berlin, 1985, Vol. I, p.ix).
Ср. с Францем Боасом: «После исчерпывающего обсуждения Вайтцем вопроса единства человеческого рода не может быть никакого сомнения в том, что психические особенности человека в основном одинаковы во всем мире» (The Mind of Primitive Man, p. 104. Copyright, 1911 by The Macmillan Company). «Бастиан вынужден был отметить потрясающее единообразие фундаментальных идей человечества по всему земному шару» (ibid., p. 155). «Определенные примеры тесно связанных между собой идей можно видеть во всех типах культуры» (ibid., p. 228).
Ср. с сэром Джеймсом Д. Фрейзером: «Если проанализировать материалы древности и настоящего времени, у нас нет необходимости предполагать, что западные народы заимствовали у более древней цивилизации Востока кон цепцию Умирающего и Возрождающегося Бога, вместе с торжественным ритуалом, в котором эта концепция драматически разворачивается перед глазами верующих. Более вероятно, что сходство, которое прослеживается в этом отношении между религиями Запада и Востока, есть не более чем обычное, хотя и неправильно называемое случайным совпадением, следствие сходного действия подобных причин на сходную конституцию человеческого ума в различных странах и под различными небесами» (The Golden Bough, one – volume edition, p. 386. Copyright, 1922 by The Macmillan Company).
Ср. с Зигмундом Фрейдом: «Я обнаружил присутствие символизма в сновидениях с самого начала. Но лишь постепенно, с расширением опыта я по достоинству оценил весь его размах и значение и сделал это под влиянием... Вильгельма Штекеля... Штекель пришел к своей интерпретации символов интуитивно, благодаря особому дару непосредственного их понимания... Продвигаясь вперед в наших психоаналитических исследо ваниях, мы обратили внимание на пациентов, у которых такого рода непос редственное понимание символизма сновидений было выражено в удивитель ной степени... Этот символизм не специфичен для сновидений, а характерен для бессознательного формирования и восприятия идей вообще, в особен ности в рамках одного народа; его можно обнаружить в фольклоре, народных мифах, легендах, лингвистических идиомах, в мудрых пословицах и широко распространенных остротах в еще большей мере, чем в сновидениях» (The Interpretation of Dreams, tr. by James Strachey, Standard Edition, V, pp.350 – 351).
Доктор Ю. Юнг указывает на то, что он заимствовал свой термин архетип из классических источников: Цицерон, Плиний, Августин, Корпус Герметикум и т.д. Бастиан отмечает соответствие своей собственной теории «элементарных идей» концепции Logoi spermatikoi стоиков. Традиция «субъ ективно познаваемых форм» (санскритское antarfheyarupa) фактически имеет те же пространственные и временные рамки, что и традиция мифа, и является ключом к пониманию и использованию мифологических образов – что будет достаточно хорошо видно в последующих главах.
22 Слова, начертанные над Вратами Ада:
Per me si va nella citta dolente,
Per me si va nell’ eterno dolore,
Per me si va tra la Perduta Gente
– Данте, «Ад», III, 1 – 3.
Данте Алигьери, Божественная Комедия, пер. М.Лозинского (Библиотека всемирной литературы, сер.1, т. 28; М.:Худ. лит., 1967), с.86.
Упанишады – это индуистский трактат о природе человека и вселенной, завершающий ортодоксальную традицию абстрактного теоретизирования. Датируются, начиная примерно с VIII века до Р.Х.
Призыв Земли в свидетели в традиционном буддийском искусстве пере дается образом Будды, сидящего в классической позе Будды, с правой рукой, покоящейся на правом колене, слегка касаясь пальцами поверхности земли.
«При сотворении мира, – сказал миссис Флетчер верховный жрец Пауни по поводу божеств, почитаемых в этой церемонии, – было устроено так, чтобы существовали и меньшие силы. Тирава – атиус как слишком могущественная сила не мог приблизиться к человеку, и человек не мог ни увидеть, ни ощутить его, поэтому было дозволено существовать меньшим силам Они должны были посредничать между человеком и Тиравой» (ibid., p.27).
«Давным давно, когда простое желание еще могло к чему – нибудь привести, жил царь, все дочери которого были красивы, но самая младшая была настолько прекрасна, что даже само солнце, видевшее столько всего на свете, просто дивилось ее красоте каждый раз, когда касалось своими лучами ее лица Рядом с замком этого царя раскинулся большой темный лес, а в этом лесу под старой липой журчал родник, и когда выпадал очень жаркий день, царская дочь отправлялась в лес и усажива лась подле прохладного родника. А чтобы не скучать, она брала с собой золотой шарик, который подбрасывала вверх и ловила, это была ее любимая забава.
Однажды случилось так, что золотой шарик принцессы не попал в маленькую ручку, поднятую вверх, а пролетел мимо, ударился о землю и скатился прямо в воду. Принцесса прос ледила за ним взглядом, но шарик исчез, родник был глубоким, таким глубоким, что дна его не было видно. И тогда она запла кала, и плач ее становился все отчаянней, и ничто не могло ее утешить. И когда она вот так рыдала, ей послышалось будто кто – то обратился к ней . ‘Что случилось, Принцесса? Ты так громко плачешь, что можешь разжалобить даже камень.’ Она огляделась вокруг, чтобы определить, откуда доносится голос, и увидела высунувшуюся из воды большую безобразную лягу шачью голову. ‘А, это ты, Водяной Скакун, – сказала она – Я плачу о своем золотом шарике, который упал в родник.’ ‘Успокойся, не плачь, – ответил лягушонок – Я, конечно же, помогу тебе. Но что ты мне дашь, если я верну тебе твою игрушку?’ ‘Все, что ты захочешь, мой дорогой лягушонок, свои наряды, жемчуга и драгоценные камни, даже золотую корону, ко торую я ношу’. И лягушонок ответил: ‘Мне не нужны твои одеж ды, жемчуга, драгоценные камни и твоя золотая корона; но если ты будешь заботиться обо мне, позволишь быть твоим другом и играть с тобой, если ты позволишь мне сидеть рядом с тобой за твоим маленьким столиком, есть с твоей маленькой золотой та релочки, пить из твоей маленькой золотой чашечки, спать в твоей маленькой кроватке, – если ты пообещаешь мне это, то я тут же отправлюсь на дно и достану твой золотой шарик’. ‘Хорошо, – ска зала принцесса – Я обещаю тебе все, что ты хочешь, если только ты вернешь мне мой шарик’. Но про себя она подумала: ‘Что бол тает этот наивный лягушонок? Он сидит в воде с такими же как он лягушками и никогда не сможет быть другом человека’.
Как только лягушонок получил обещание, он нырнул, а через некоторое время снова всплыл на поверхность; во рту у него был шарик, который он бросил в траву. Принцесса пришла в восторг, увидев свою прелестную игрушку. Она схватила шарик и побежала прочь. ‘Подожди, подожди, – закричал лягу шонок, – возьми меня с собой; я не могу бегать так, как ты’. Но этот крик остался без ответа, хотя лягушонок квакал так громко, как мог Принцесса не обращала на него ни малейшего внимания и, спеша домой, вскоре совсем забыла о бедном ля гушонке – которому пришлось снова нырнуть в родник»1.
Это один из примеров того, как может начинаться приклю чение. Промах – внешне чистая случайность – открывает перед человеком неожиданный мир, и он соприкасается с силами, ко торые вряд ли способен сразу понять. Как показал Фрейд2, ошибки не являются простой случайностью. Они – результат подавленных желаний и конфликтов. Они – волны на поверх ности жизни, вызываемые подспудными родниками. Они могут быть очень глубокими – настолько глубокими, как и сама душа. Промах может привести к началу новой судьбы. Так происходит в данной сказке, где потеря шарика является первым знаком того, что в жизни принцессы должно что-то произойти, лягушонок – вторым, а необдуманное обещание – третьим.
Лягушонка, появляющегося чудесным образом как пред варительное проявление вступающих в игру сил, можно назвать «предвестником»; критический момент его появления является «зовом к приключению». Предвестник может звать к жизни, как в данном случае, или, в более поздний момент жизненного пути – к смерти. В его устах может звучать призыв к какому-нибудь высокому историческому свершению. Или же он может отме чать начало религиозного озарения. В понимании мистиков он отмечает то, что было названо «пробуждением Самости».3 В случае принцессы из этой сказки он означает не более, чем ее вступление в период юности. Но независимо от того, насколько велик этот зов, на какой стадии или этапе жизни он приходит, этот зов всегда возвещает о начале таинства преображения – обряде или моменте духовного перехода, который, свершившись, равнозначен смерти и рождению. Привычные горизонты жизни стали тесны; старые концепции, идеалы и эмоциональные шабло ны уже не годятся; подошло время переступить порог.
Типичными обстоятельствами такого зова являются темный лес, большое дерево, журчащий родник и отталкивающий, и пото му вызывающий неправильную оценку внешний вид носителя веления судьбы. В этой сцене мы различаем символы Центра Мироздания. Лягушка, маленький дракон, является детской версией змея преисподней, голова которого подпирает землю и который представляет глубинные жизнепорождающие, демиургические силы. Этот маленький дракон поднимается с золотым шаром солнца, которое только что поглотили его темные пучины: в этот момент маленький лягушонок уподобляется великому Китайскому Дракону Востока, несущему в своей пасти восходя щее солнце, или той самой лягушке, на голове которой восседает юный бессмертный Хан Хсиань с корзиной персиков бессмертия в руках. Фрейд выдвинул предположение, что всякое состояние беспокойства воспроизводит болезненные ощущения первого отделения от матери – затрудненное дыхание, прилив крови и т.п., то есть ощущения кризиса рождения4. И наоборот, всякий момент разобщения и нового рождения вызывает чувство тре воги. Будь то царское дитя, стоящее на пороге выхода из упрочившегося состояния блаженства своего единства с Царем Отцом, или Божия дочь Ева, уже созревшая к тому, чтобы покинуть идилию Райского Сада, или, опять же, в высшей сте пени сосредоточившийся Будущий Будда, прорывающийся через последние горизонты сотворенного мира, – во всех этих случаях активируются одни и те же архетипные образы, символизи рующие опасность, утешение, испытание, переход и необычную священность таинства рождения.
Отвратительная и отвергнутая лягушка или дракон из сказки поднимает солнечный шар, держа его во рту; лягушка, змей, отверженный – представляют те глубины бессознательного («такие глубокие, что не видно дна»), где собраны все отвергнутые, непризнанные, неизвестные или неопределившиеся факторы, за коны и элементы бытия. Это жемчуга сказочных подводных двор цов русалок, тритонов и других водных стражей; это драгоценные камни, освещающие города демонов в преисподней; это семена огня в океане бессмертия, который несет на себе Землю и окру жает ее подобно змее; это звезды в глубинах вечной ночи. Это самородки золотого клада дракона; неприступные яблоки Гесперид; волоски Золотого Руна. Поэтому предвестник или глаша тай приключения часто оказывается мрачным, отвратительным, вселяющим ужас или зловещим в глазах окружающего мира; однако же, если за ним последовать, то откроется путь через границу дня во тьму ночи, где сверкают драгоценные камни. Или же предвестником выступает животное (как в сказке), представ ляющее подавленные внутри нас самих инстинктивные живо творные силы. Или, наконец, – это завуалированная таинствен ная фигура – неизвестный.
Например, существует следующая история о короле Артуре и о том, как он собрался на конную охоту со своими рыцарями. «Как только король оказался в лесу, он увидел перед собой большого оленя. Этот олень будет моей добычей, сказал король Артур и, пришпорив коня, долго и настойчиво преследовал зверя и вот – вот уже должен был его догнать; но погоня была слишком утомительной, так что загнанный конь короля упал замертво; тогда слуга подвел королю другого коня. Так король за гнал коня насмерть, но все же не упустил своей добычи. Он оста новился у ключа и сел, погрузившись в великое раздумье. И когда он так сидел, ему показалось, что он слышит лай гончих, числом до тридцати. И тут он увидел, как к нему вышел самый странный зверь изо всех когда – либо виденных им и изо всех, о которых ему когда – либо довелось слышать; зверь подошел к роднику, чтобы напиться, и звук, исходящий из его брюха, был подобен шуму от тридцати идущих по следу гончих; но все то время, пока зверь пил воду, брюхо его молчало: после чего зверь с громким шумом удалился, оставив короля в сильном изумлении»5.
Или вот история из совершенно другой части света о девоч ке племени арапахо с северо – американских равнин. У тополя она заметила дикобраза и попыталась его поймать, но животное забежало за дерево и стало подниматься вверх по стволу. Де вочка отправилась следом, чтобы схватить дикобраза, но тот все время немного опережал ее. «Хорошо! – сказала она. – Я взбираюсь по дереву, чтобы поймать дикобраза, потому что мне нужны эти длинные иглы, и если понадобиться, я доберусь до самой вершины». Дикобраз добрался до верхушки дерева, но когда девочка приблизилась и протянула руки, чтобы схватить его, тополь вдруг стал выше, и дикобраз продолжал поднимать ся. Глянув вниз, девочка увидела собравшихся внизу друзей, которые, задрав, головы призывали ее спуститься вниз; но одержимая преследованием и вместе с тем страхом перед рас стоянием, что отделяло ее от земли, она продолжала взбирать ся по дереву до тех пор, пока не превратилась в точку для тех, кто наблюдал за ней снизу, и так вместе с дикообразом она в конце концов добралась до неба6.
Рис. 3 Осирис в образе Быка переносит своего почитателя в потусто ронний мир
Для того чтобы продемонстрировать спонтанное появление образа предвестника в психике, созревшей для преобразования, до статочно будет привести два сновидения. Первое – это сновидение юноши, ищущего путь к новому пониманию окружающего мира:
«Зеленая страна, где пасется много овец. Это ‘страна овец’. Неизвестная женщина стоит в стране овец и указывает мне путь»7.
Второй сон приснился девушке, подруга которой недавно умерла от туберкулеза легких; она боится, что сама больна этой болезнью.
«Я находилась в цветущем саду; солнце садилось в кроваво – красном закате. И тут передо мной появился черный, благород ный рыцарь, который проникновенно обратился ко мне глу боким и пугающим голосом: ‘Не пойдешь ли ты со мной?’ Не ожидая ответа, он взял меня за руку и увел с собой».8
Будь то сновидение или миф, во всех этих приключениях образ, внезапно появляющийся в качестве проводника, отмеча ющий новый период, новый этап жизненного пути, всегда окру жен атмосферой необъяснимого очарования. То, с чем необ ходимо встретиться лицом к лицу, и то, что каким – то образом оказывается хорошо знакомым бессознательному – хотя явля ется неизвестным, удивительным и даже пугающим для созна тельного «я» – открыто заявляет о себе; а то, что прежде было исполнено смысла, может удивительным образом утратить свое значение – подобно миру, потускневшему для царского ребенка с неожиданным исчезновением золотого шарика в роднике. После этого герой находит свои прежние занятия пустыми, даже если на некоторое время возвращается к ним. И тогда проявляется целый ряд знаков все возрастающей силы, пока, наконец, призыв уже не может быть отвергнут – как в нижеследующей легенде о «Четырех Знаках», которая является самым известным примером зова к приключению в мировой литературе.
Отец юного принца Гаутамы Шакьямуни, Будущего Будды, оградил его от всякого соприкосновения с понятиями старости, болезни, смерти и монашества, чтобы не допустить у него воз никновения какой – либо мысли о самоотречении от жизни; ибо при его рождении было предсказано, что он станет либо влас телином мира, либо Буддой. Царь, предпочитавший, чтобы его сын пошел по царской стезе, дал ему три дворца и сорок тысяч девушек – танцовщиц, чтобы поддерживать у сына интерес к жизни. Но это только послужило приближению неизбежного; ибо еще в сравнительно юном возрасте принц уже исчерпал для себя сферу плотских радостей и созрел для иных переживаний. И в тот момент, когда он был готов к этому, сами собой появи лись должные вестники:
«Однажды Будущий Будда пожелал отправиться в парк и велел своему возничему приготовить колесницу. Поэтому слуга подготовил великолепную, изысканную колесницу и, роскошно украсив ее, запряг в нее четырех великолепных лошадей поро ды синхава, белых, как лепестки лотоса, и объявил Будущему Будде, что все готово. И Будущий Будда сел в колесницу, до стойную богов, и отправился в парк.
‘Близится время для просветления принца Сиддхартхи, – решили боги, – мы должны послать ему знак’; один из них пре образился в дряхлого старика с гнилыми зубами, седыми воло сами, кривой и сгорбленной фигурой и, трясясь и опираясь на посох, явился Будущему Будде, но таким образом, что видеть его могли только он и возница.
Тогда Будущий Будда обратился к возничему: ‘Друг мой, молю тебя, скажи, кто этот человек? Даже волосы его не такие, как у других людей’. И, выслушав ответ, он сказал: ‘Позор рож денью, ибо ко всякому, кто родился, должна прийти старость’. После чего с волненьем в сердце он повернул обратно и вер нулся во дворец.
‘Почему мой сын так скоро вернулся?’ – спросил царь. ‘Ваше величество, он увидел старика, – прозвучал ответ, – а увидев старика, захотел уединиться от мира’. ‘Ты хочешь убить меня, го воря такие вещи? Быстро распорядись, чтобы сыну моему пока зали какие – нибудь игры. Если нам удастся развлечь его, он перес танет думать о том, чтобы уединиться от мира’. После чего царь расставил стражу на половину лиги в каждом направлении.
И однажды снова, направляясь в парк, Будущий Будда увидел больного человека, посланного богами; и снова, расспросив о нем, с волненьем в сердце он повернул обратно и вошел в свой дворец.
И опять царь спросил, что произошло, отдал тот же приказ, что и прежде, и снова увеличил охраняемую территорию до трех четвертей лиги вокруг.
И опять, в один день, когда Будущий Будда направлялся в парк, он увидел мертвого человека, посланного богами; и снова, расспросив о нем, он повернул обратно и с волнением в сердце вернулся в свой дворец.
И царь задал тот же вопрос и отдал то же повеление, что и раньше; и снова увеличил стражу, расставив ее на расстоянии лиги вокруг.
И наконец, в один день, когда Будущий Будда направлялся в парк, он увидел аккуратно и пристойно одетого монаха, кото рого послали боги; и он спросил возницу: ‘Прошу тебя, скажи мне, кто этот человек?’ ‘Принц, это человек, который уединил ся от мира’; после этого возничий начал перечислять достоинства уединения от мира. Мысль об уединении от мира понравилась Будущему Будде»9.
Первая стадия мифологического пути героя – которую мы обозначили как «зов к странствиям» – означает, что судьба поз вала героя и перенесла центр его духовного тяготения за пре делы его общества, в область неизвестного. Эта судьбоносная сфера, таящая как опасности, так и сокровища, может быть представлена по – разному: как далекая страна, лес, подземное, подводное или небесное царство, таинственный остров, высо кая горная вершина или как состояние глубокого погружения в сон; но это всегда оказывается место удивительно меняю щихся и полиморфных созданий, невообразимых мучений, сверхчеловеческих свершений и невыразимого восторга. Герой может сам, по своей собственной воле, отправиться в свои странствия, как Тесей, услышавший по прибытии в город сво его отца, Афины, ужасную историю о Минотавре; или же он может быть послан или унесен в свое приключение какой – нибудь благожелательной или злонамеренной силой, как в слу чае Одиссея, которого носили по Средиземноморью ветры раз гневанного бога Посейдона. Приключение может начинаться с простой ошибки, как в сказке о принцессе; или, опять же, герой может всего лишь случайно прогуливаться и его блуждающий взор остановится на чем – то, что увлечет его с проторенных дорог человека. Примеры можно приводить до бесконечности, со всех уголков света10.
Часто в реальной жизни и нередко в мифах и народных сказ ках мы встречаемся с печальным случаем зова, оставшегося без ответа; ибо всегда возможно попросту обратить свое внимание на другие интересы. Отказ призыву превращает приключение в его противоположность. Погруженный в рутину, в тяжкие труды, собственно, в «культуру» человек теряет способность к значи мому решительному действию и превращается в жертву, требую щую спасения. Его цветущий мир становится пустыней, а жизнь его кажется бессмысленной – даже несмотря на то, что, подобно Царю Миносу, благодаря титаническим усилиям, он может преу спеть в создании прославленной империи. Какой бы дом он ни построил, это будет дом смерти: лабиринт с исполинскими сте нами, предназначенный для того, чтобы скрыть от него его Мино тавра. Все, что он может, – это создавать новые проблемы для себя и ожидать постепенного приближения своего краха.
«Я звала, и вы не послушались... За то и я посмеюсь вашей погибели; порадуюсь, когда придет на вас ужас; когда придет на вас ужас, как буря и беда, как вихрь принесется на вас; когда постигнет вас скорбь и теснота». «Потому что упорство невежд убьет их, и беспечность глупцов погубит их»11.
Time Jesum transeuntem et non revertentem: «Бойся ухода Иисуса, ибо он не вернется»12.
Мифы и народные сказки всего мира ясно показывают, что отказ по своему существу представляет собой нежелание под няться над тем, в чем принято усматривать свои собственные интересы. Будущее рассматривается не с точки зрения беспре станного ряда смертей и рождений, а так, будто существующая система идеалов, добродетелей, стремлений и достоинств чело века является твердо устоявшейся и незыблемой. Царь Минос оставил себе божественного быка, тогда как жертвопри ношение означало бы подчинение его общества воле бога; он предпочел то, что считал для себя выгодным. Таким образом, он не сумел справиться с той жизненной ролью, которую он для себя выбрал – и мы видели, к каким пагубным последствиям это привело. Само божественное стало его неизбывным ужасом; ибо очевидно, что, если человек сам для себя является богом, то сам Бог, воля Бога, сила, уничтожающая эгоцентричную систему этого человека, превращается в чудовище.
Я бежал от Него сквозь ночи и дни;
Я бежал от Него сквозь аркады лет;
Я бежал от Него по запутанным тропам
Ума своего; и в самом сердце страхов своих
Укрывался я от Него и среди звучащего смеха13.
Человеку день и ночь не дает покоя божественное сущее, являющееся образом его живой самости, замкнутой в лабирин те его собственной дезориентированной психики. Все пути к выходу утеряны: выхода не существует. Человек может лишь, подобно Сатане, яростно сражаться ради самого себя и жить в аду; или же сломаться и, наконец, раствориться в Боге.
«О безрассудный, слабый и слепой,
Я Тот, Кого ты ищешь!
Меня не принимая, ты гонишь от себя любовь».
Тот же таинственный голос слышен в зове греческого бога Аполлонна, обращенном к убегающей от него девушке Дафне, дочери речного бога Пенея, за которой он бежит по полю. «Нимфа, молю, Пенеида, постой, – кричит ей вслед бог, как в сказке юный король лягушек взывает к принцессе. – Не враг за тобою. Беги, умоляю, тише, свой бег задержи, и тише прес ледовать буду! Все ж полюбилась кому ты, спроси».
«Больше хотел он сказать, – гласит далее легенда, – но пол ная страха, Пенейя мчится бегом от него и его неоконченной речи. Снова была хороша! Обнажил ее прелести ветер, сзади одежды ее дуновением встречным трепались. Воздух игривый назад, разметав, откидывал кудри. Бег удвоял красоту. И юноше – богу несносно нежные речи терять: любовью движим самою, шагу прибавил и вот по пятам преследует деву. Так на пустынных полях собака галльская зайца видит: ей ноги – залог добычи, ему ж – спасенья. Вот уж почти нагнала, вот – вот уж надеется в зубы взять и в заячий след впилась протянутой мордой. Он же в сом нении сам, не схвачен ли, но из – под самых песьих укусов бежит, от едва не коснувшейся пасти. Так же дева и бог, – тот страстью, та страхом гонимы. Все же преследователь, крылами любви подвигаем, в беге быстрей; отдохнуть не хочет, он к шее беглянки чуть не приник и уже в разметанные волосы дышит. Силы лишив шись, она побледнела, ее победило быстрое бегство; и так, пос мотрев на воды Пенея, молвит: ‘Отец, помоги! Коль могущество есть у потоков, лик мой, молю, измени, уничтожь мой погибель ный образ!’ Только скончала мольбу, – цепенеют тягостно члены, нежная девичья грудь корой окружается тонкой, волосы – в зе лень листвы превращаются, руки же – в ветви; резвая раньше нога становится медленным корнем, скрыто листвою лицо, – кра сота лишь одна остается»15.
Это действительно печальный и бесславный конец. Аполлон, солнце, властелин времени и бог созреванья, уже больше не взывал к испуганной нимфе, он просто назвал лавр своим любимым деревом и не без иронии рекомендовал плести из его листьев венки для победителей. Девушка отступила к образу своего родителя и там нашла защиту – подобно неудачливому мужу, грезы о материнской любви которого не позволяют ему вернуться к своей жене16.
Литература по психоанализу изобилует примерами таких за коренелых фиксаций. Они представляют собой неспособность отмежеваться от детского эго, с его сферой эмоциональных отношений и идеалов. Человек оказывается заточенным в сте нах детства; отец и мать выступают стражами порога, и робкая душа, боясь какого – нибудь наказания17, не в силах пройти через дверь и родиться на свет, во внешний мир.
Доктор Юнг описывает сновидение, очень близко напомина ющее картину мифа о Дафне. Это сон того же молодого чело века, что увидел себя (выше, с.66) в стране овец – то есть, в стране несамостоятельности. Его внутренний голос говорит: «Сначала я должен удрать от Отца»; затем, несколькими ночами позднее, «Змея описывает круг вокруг сновидца, который стоит, вросши в землю как дерево»18. Это образ магического круга, образуемого вокруг личности дьявольской силой удерживающего родителя19. Так же была защищена и девственность Брюнхильды, которая многие годы оставалась в положении дочери, охраняе мая кругом огня Всеотца Вотана. Она спала в безвременьи до прихода Зигфрида.
Маленькую Спящую Красавицу усыпила завистливая ведьма (бессознательный образ злой матери). И заснула не только Спя щая Красавица, но и весь ее мир; однако в конце концов, «после долгих и долгих лет» пришел принц, чтобы разбудить ее. «Король с королевой [сознательные образы хороших родителей], которые только что вернулись домой и входили в зал, стали засыпать, а вместе с ними и все королевство. Спали лошади в своих стойлах, собаки во дворе, голуби на крыше, мухи на стенах, да и огонь, который мерцал в очаге, застыл и погрузился в сон, а жаркое перестало кипеть. И повар, который собирался оттягать за волосы поваренка за то, что тот что – то забыл, оставил его в покое и уснул. И ветер утих, и ни один листочек не шевелился на деревь ях. Затем вокруг замка начала расти колючая живая изгородь, ко торая с каждым годом становилась все выше, пока не закрыла все королевство. Она выросла выше замка и уже ничего нельзя было увидеть, даже флюгер на крыше»20.
Однажды целый персидский город «превратился в камень» – царь с царицей, его жители и все остальное – потому что они не вняли зову Аллаха21. Жена Лота превратилась в соляной столп за то, что оглянулась назад, когда Господь велел ей покинуть свой город22. Есть также сказание о Вечном Жиде, который был прок лят оставаться на земле до Страшного Суда за то, что, когда Христос проходил мимо него, неся свой крест, этот человек, находивший среди людей, стоящих вдоль дороги, крикнул – «По шевеливайся!». Непризнанный, оскорбленный Спаситель обернул ся и сказал ему: «Я пойду, но ты останешься ждать до тех пор, пока я не вернусь»23.
Некоторые из жертв остаются заколдованными навсегда (по крайней мере, насколько нам известно), другим суждено быть спасенными. Брюнхильда оберегалась для настоящего героя, а маленькую Спящую Красавицу спас принц. Молодому челове ку, превратившемуся в дерево, также впоследствии приснилась незнакомая женщина и, как таинственный проводник в неизве данное, указала ему путь24. Не все из тех, кто колеблется, поте ряны. Психика имеет в запасе множество секретов. И они не раскрываются до тех пор, пока этого не потребуют обстоятель ства. Поэтому любое затруднительное положение, – следствие упрямого отказа зову, – может оказаться удобным случаем для чудесного откровения какого – нибудь неожиданного принципа освобождения.
В действительности добровольная интроверсия является одним из классических атрибутов творческого гения и может быть использована намеренно. Она загоняет психические энергии вглубь и пробуждает затерянный континент бессознательных детских и архетипных образов. Результатом этого, конечно же, может быть более или менее полное расстройство сознания (не вроз, психоз – плачевная участь зачарованной Дафны); но с дру гой стороны, если личность способна впитать и интегрировать в себя эти новые силы, то появляется ощущение самоосознания почти сверхъестественной степени и полного контроля. Это основной принцип индийских учений йоги. По этому пути прошли также многие творческие личности Запада25. Это нель зя назвать ответом на некий особый зов. Скорее, это намерен ный, категоричный отказ отзываться на что – либо, кроме пока еще смутных требований какой – то ожидающей внутри пустоты, и готовность ответить им глубочайшим, высочайшим и пол нейшим образом – что – то вроде общей забастовки, – неприятие , предлагаемых условий жизни, – в результате чего некая сила преобразования переносит эту проблему на уровень новых измерений, где она внезапно и окончательно разрешается.
Этот аспект проблемы героя проиллюстрирован в чудесном приключении Принца Камар аль – Замана и Принцессы Будур из сказок Тысячи и одной ночи. Юный и красивый принц, единст венный сын Царя Персии Шахримана, упорно отвергал неоднок ратные увещевания, предложения, требования и, наконец, пове ления своего отца поступить как нормальный человек и жениться. Когда эта тема была затронута впервые, юноша ответил: «О мой отец, знай, что у меня нет стремления жениться, и душа моя не расположена к женщинам, ибо много книг я прочел и немало слышал разговоров об их лукавстве и вероломстве, и как сказал поэт:
О женщинах меня ты спрашиваешь,
Я отвечу: На редкость сведущ я в делах их!
Коль голова седеет у мужчины и кошелек пустеет,
Не пользуется он благосклонностью у них.
А другой сказал:
Отвергни женщин – и будешь ты служить полней Аллаху;
Тот юноша, что волю женщинам дает, оставить должен
всякую надежду на взлет мечты.
И в поисках его неведомого и высокого творенья
Они препятствие ему
Хоть сотни лет потрать он на изучение наук и
разных знаний.»
А закончив стихи, он продолжил: «О мой отец, супружество – это то, на что я никогда не дам согласия; нет, даже если бы пришлось мне испить чашу смерти». Когда султан Шахриман ус лышал эти слова от своего сына, свет померк в его очах, и горе охватило его; но из – за большой любви, что он питал к своему сыну, он не был расположен еще раз заводить разговор о своем желании и не сердился, а окружил сына всяческой заботой.
Только когда прошел год, отец снова задал свой вопрос, но юноша был непреклонен в своем отказе жениться и снова зачитал ему стихи поэтов. Султан посовещался со своим визирем, и тот, посоветовал: «О царь, подожди еще год, и если после этого ты захочешь говорить с ним о женитьбе, то не делай этого наедине, а обратись к нему в день праздника, когда все эмиры и визири со всею армией твоею будут стоять пред тобою. И когда все собе рутся, тогда пошли за своим сыном, Камар аль – Заманом и призови его к себе; и когда он явится, заговори с ним о супружестве пред визирями, и знатью, и офицерами, и военачальниками твоего государства; и тогда он наверняка оробеет и, смутившись их при сутствием, не посмеет ослушаться твоей воли».
Однако когда такой момент наступил, и султан Шахриман перед всеми объявил сыну о своей воле, принц на некоторое время опустил голову, а затем поднял ее к своему отцу и, движи мый юношеским безрассудством и поистине детской наивностью, ответил: «Что до меня, то я не женюсь никогда; уж лучше мне испить чашу смерти! Что ж до тебя, то ты велик годами и мал умом: разве ты уже дважды до сего дня не говорил со мною о женитьбе, и разве я не отказался? Воистину страдаешь ты стар ческим слабоумием и не годен править даже стадом овец!» Ска зав так, в приступе ярости Камар аль – Заман расцепил сжатые за спиной руки и закатал рукава до плеч перед своим отцом; более того, будучи в разгоряченном состоянии духа, он прибавил мно жество слов своему родителю, сам не ведая, что говорит.
Царь был смущен и посрамлен, так как все произошло в присутствии знати и военачальников, собравшихся по случаю большого праздника и государственного события; но вскоре в нем заговорило величие царского сана, он закричал на сына и привел того в трепет. Затем он обратился к стражникам, стоящим перед ним, и приказал: «Схватите его!» И те вышли вперед, схватили принца и подвели к отцу, который велел связать сыну руки за спиной и в таком виде поставить пред всеми присутствующими. И принц склонил голову в страхе и боязни, лоб и лицо его пок рылись капельками пота; его охватил сильный стыд и замешательство. Затем отец стал ругать его и осыпать бранью и закричал: «Будь ты проклят, дитя прелюбодеяния и выкормыш омерзенья! Как осмеливаешься ты отвечать мне подобным образом в присутствии моих военачальников и солдат? Никто прежде не наказывал тебя. Знаешь ли ты, что содеянное тобою унизило меня пред всеми моими подданными?» И царь приказал своим стражникам ослабить ремни на руках сына и заточить его в одном из бастионов цитадели.
Принца схватили и бросили в старую башню с полуразру шенным залом, в центре которого размещался развалившийся колодец, но прежде этот зал подмели, отряхнули от пыли подстилку на полу, и внесли ложе, на которое положили мат рац, покрывало и подушку. А затем принесли большой фонарь и восковую свечу; ибо в этом месте было темно даже днем. И, наконец, стражники привели туда Камар аль – Замана и пос тавили у двери евнуха. Когда все ушли, принц, опечаленный духом и с тяжелым сердцем, виня себя и раскаиваясь в том, что оскорбительно вел себя по отношению к отцу, упал на ложе.
Тем временем в далекой Китайской империи подобное приклю чилось с дочерью Царя Газура, Властителя Островов и Морей и Владыки Семи Дворцов. Когда красота ее явила себя во всем великолепии, а молва о ней разнеслась по всем сопредельным странам, все цари стали слать к ее отцу гонцов и просили руки принцессы; отец говорил с ней об этом, но ей была ненавистна сама мысль о замужестве. «О мой отец, – отвечала она, – я не хочу замуж; ни в коей мере, ибо я женщина, наделенная вер ховной властью, и царица – властительница, вольная повелевать всякому. Зачем же мне это, чтобы мужчина стал повелевать мною». И чем больше она отвергала тех, кто искал ее руки, тем сильнее становилось их рвение, и все царственные особы – властители островов, лежащих в китайских пределах, посы лали дары и редкостные подношения ее отцу, сопровождаемые посланиями, в коих просили ее руки. Поэтому он настаивал, вновь и вновь затевая разговоры о свадьбе; но она неизменно отвечала ему отказом, пока наконец в ярости не обратила к нему свой гневный взор и вскричала: «О мой отец, если ты хоть раз еще упомянешь при мне о замужестве, я уйду в свою ком нату и возьму меч и, вонзив его рукоять в землю, нацелю его острие себе в живот; затем изо всех сил я ринусь вперед и буду падать, пока он не пронзит мою спину, и так я убью себя».
Когда царь услышал эти слова, свет погас в его глазах, и сердце его опалил огонь, ибо он боялся, как бы она не убила себя; и он был преисполнен смятения, не зная как ему быть с нею и со всеми царственными искателями ее руки. И тогда он сказал ей: «Если уж тебе предопределено никогда не жениться и это непоправимо, тебе придется воздержаться от того, чтобы гулять где вздумается и выходить к людям». Затем он поместил ее в доме и закрыл в комнате, назначив десять старух в качес тве нянек и соглядательниц, чтобы караулить ее, и запретил ей посещать Семь Дворцов. Более того, он уже не скрывал, что гневается на нее, и отправил послания всем царям, дав им знать, что она одержима безумием от руки Великого Джинна26.
Когда и герой и героиня, разделенные целым азиатским континентом, оба следуют путем отречения, воистину можно уповать лишь на чудо, дабы свершилось единение этой изначаль но обреченной четы. Где же искать ту силу, что способна разор вать заклятие отречения от жизни, разрешив негодование двух инфантильных отцов?
Ответ на этот вопрос – всегда один и тот же во всей мировой мифологии. Ибо, как настойчиво повторяется на священных страницах Корана: «Во имя Аллаха, милостивого, милосердно го! Тебе мы поклоняемся и просим помочь!» Вся проблема сводится к тому, в чем состоит механизм этого чуда. И секрет этот откроется нам только на последующих страницах нашей Тысяча и одной ночи.
Что же касается тех, кто не отверг зов, —первый, с кем им предстоит столкнуться в их героическом путешествии, предс тавляет собой фигуру защитника (чаще всего это древняя ста руха или старик), который должен снабдить путешественников амулетами против несокрушимой силы драконов, с которыми непременно пересечется их путь.
Восточноафриканские племена, например, вачага из Танга ньики, рассказывают об очень бедном человеке по имени Кьязимба, который отправился в путь в страну, где восходит солнце. Пу тешествие его было долгим и, изрядно устав, он остановился, устремив свой взгляд к горизонту, где ждала его страна, куда он держал свой путь, и тут он услышал, как у него за спиной кто – то приближается к нему. Он обернулся и увидел дряхлую старушонку. Она подошла и спросила, что он здесь делает. Когда он рассказал ей, она обернула его своим покрывалом и, оторвавшись вместе с ним от земли, поднялась прямо в небо, где полуденное солнце застыло в зените. Затем с чудовищным грохотом с востока появилось множество воинов, среди кото рых был Великий Вождь; он слез со своего быка и сел пировать со своими подданными. Старуха попросила его помочь Кьязимбе. Вождь благословил его и отправил домой. Далее говорится, что отныне он жил в достатке27.
Среди американских индейцев, населявших некогда юго – за падные территории, излюбленным персонажем в роли заступ ника и благодетеля всегда была Женщина – Змея – чья – то бабка, маленькая женщина, живущая под землей. Близнецы – боги войны навахо, следуя священным путем к дому своего отца, Со лнца, и едва успев покинуть свой дом, столкнулись с подобным удивительным маленьким созданием. «Мальчики быстро шли по священному пути и вскоре после восхода солнца увидели дым, поднимающийся вверх. Они направились к месту, откуда шел дым и увидели, что он выходит из отверстия для дыма в подземном жилище. Из этого же отверстия выступала черная от дыма лестница. Заглянув вниз, внутрь жилища, они увидели старую женщину, Женщину Паука, которая посмотрела на них и сказала: ‘Добро пожаловать, дети. Входите. Кто вы и откуда пришли?’ Мальчики не ответили, но спустились по лестнице. Когда они добрались до пола, женщина снова обратилась к ним, спрашивая: ‘Куда вы направляетесь?’ ‘Никуда конкретно, – ответили они, – мы пришли сюда, потому что нам больше не куда было идти’. Женщина задавала этот вопрос четыре раза и каждый раз получала один и тот же ответ. Тогда она сказала: ‘Может быть, вы хотели бы отыскать своего отца?’ ‘Да, – ответили дети, – если бы мы только знали дорогу к его жили щу’. ‘Ах!’ – воскликнула женщина. – Путь к дому вашего отца, Солнца, долог и опасен. Множество чудищ обитает в тех мес тах, где проходит этот путь, и, возможно, когда вы попадете к отцу, он не обрадуется встрече с вами и накажет вас за то, что вы пришли. Вам придется пройти через четыре опасных места: скалы, что обрушиваются на путника, камыш, что режет его на куски, тростниковые кактусы, что разрывают его на куски, и зыбучие пески, что засасывают его. Но я дам вам кое – что, что усмирит ваших врагов и сохранит вам жизнь’. Она дала им аму лет под названием ‘перо чужих богов’, который представлял собой обруч с двумя живыми перьями (перьями, выдернутыми из живого орла) и еще одно живое перо, чтобы сохранить им жизнь. Она также научила их магическому заклинанию, которое, если его произносить перед врагами, смиряет их гнев: ‘Опусти свои ноги в пыльцу Опусти свои руки в пыльцу. Опусти свою голову в пыльцу. И тогда твои ноги – пыльца; твои руки – пыльца; твое тело – пыльца; твой ум – пыльца; твой голос – пыльца. Путь прекрасен. Будь спокоен’28
Образы благожелательной старухи и сказочной крестной являются характерной чертой европейского сказочного фольк лора; в христианских легендах о святых эту роль обычно играет Дева Мария. Дева Мария своим заступничеством может помочь снискать милость Отца. Женщина Паук со своей паутиной может управлять движением Солнца. Герою, оказавшемуся под защитой Космической Матери, не может быть причинен вред: Нить Ариад ны благополучно провела Тесея через опасности лабиринта. Это направляющая сила, которая выступает у Данте в женских обра зах Беатриче и Девы Марии и появляется в Фаусте Гете после довательно как Гретхен, Елена Троянская и Дева Мария. Пройдя через опасности Трех Миров, к ней обращает свою молитву Данте.
Ты так властна и мощь твоя такая,
Что было бы стремить без крыл полет –
Ждать милости, к тебе не прибегая.
Не только тем, кто просит, подает
Твоя забота помощь и спасенье,
Но просьбы исполняет наперед.
Ты – состраданье, ты – благоволенье,
Ты – всяческая щедрость, ты одна –
Всех совершенств душевных совмещенье»29.
Такой образ представляет благосклонную к нам, оберегаю щую силу судьбы. А такая фантазия является заверением – обещанием того, что блаженство Рая, которое впервые было поз нано в материнском лоне, не должно быть утеряно; что оно поддерживает настоящее и присутствует как в будущем, так и в прошлом (есть и омега, и альфа); что всемогущество лишь кажется утраченным с преодолением порогов и пробуждением к жизни – оберегающая сила всегда и при любых обстоятельствах присутствует в тайнике сердца и даже внутренне присуща этим незнакомым явлениям мира или стоит непосредственно за ними. Необходимо только знать и верить, и вечные ангелы – хранители появятся. Ответив на зов и продолжая смело следовать ему по мере того, как разворачиваются обстоятельства, герой обна руживает на своей стороне все силы бессознательного. Сама Мать Природа помогает выполнить великую задачу. И насколько свершение героя совпадает с тем, к чему готово само общество, настолько он представляется несущимся на гребне огромной волны исторического процесса. «Я чувствую себя гонимым к цели, которой не знаю, – сказал Наполеон в начале Русской кампании. – Как только я приду к ней, как только я стану не нужен, атома будет достаточно, чтобы разбить меня. Но до тех пор все силы человечества ничего не смогут сделать против меня»30.
Нередко сверхъестественный помощник выступает в мужс ком обличьи. В сказке это может быть некий маленький лесной человечек, некий чародей, отшельник, пастух или кузнец, появ ляющийся для того, чтобы дать амулет или совет, которые потре буются герою. Более высокоразвитые мифологии представляют в этой роли возвышенный образ наставника, учителя, паромщика, проводника душ в потусторонний мир. В классическом мифе – это Гермес – Меркурий; в египетском – как правило, Тот (бог – ибис, бог – бабуин); в христианском – Святой Дух31. Гете в Фаусте представляет проводника – мужчину в образе Мефистофеля – и нередко подчеркивает опасную сторону этой «деятельной» фигуры; ибо Мефистофель завлекает невинные души в царство искушения. В изложении Данте эту роль играет Вергилий, ко торый уступает ее Беатриче у порога Рая. Обороняющий и опасный, материнский и отцовский одновременно, этот сверхъес тественный источник покровительства и руководства объединяет в себе все неопределенности бессознательного – и таким образом выражает поддержку нашей сознательной личности, которую ей оказывает эта другая, большая система, но вместе с тем выражает и непостижимость проводника, за которым мы следуем с риском для всех наших рациональных представлений32.
Обычно герой, которому является такой помощник, – один из тех, кто откликнулся на зов. Фактически зов – это первая весть о приближении этого инициирующего жреца. Но даже перед теми, кто явно ожесточил свои сердца, может предстать сверхъ естественный заступник; ибо как мы видели: «Аллах милостив и милосерден».
И так произошло, что совершенно случайно в древней забро шенной башне, где спал Камар аль – Заман, персидский принц, находился старый колодец33, в котором жила ифритка из племени Иблиса Проклятого, по имени Маймуна, дочь Аль – Димирайята, царя джиннов34.
Прошла первач треть ночи, и Камар аль – Заман продолжал спать. В это время Маймуна решила выбраться из колодца, на мереваясь подняться к небесному своду, чтобы тайком подслушать речи ангелов, но когда она поднялась к проему колодца, то, против обыкновения, заметила свет в башне, она удивилась, поднялась выше и выбралась из колодца и тогда она увидела ложе, а на нем фигуру человека с восковой свечей, горящей в изголовье, и фонарем – в ногах. Она сложила свои крылья, подошла к кровати и, стянув покрывало, увидела лицо Камар аль Замана. Целый час она простояла без движенья в восхищении и изумлении «Хвала Аллаху, – воскликнула она, придя в себя, – Господу миров, милостивому, милосердному», – ибо она была из правоверных джиннов.
Затем она поклялась себе, что не причинит Камар аль – Заману никакого вреда и испугалась, как бы его, отдыхающего в этом за брошенном месте, не убил кто – либо из ее родственников, маридов35. Склонясь над ним, она поцеловала его меж глаз и накрыла его лицо покрывалом, спустя некоторое время она расправила крылья, взмыла в воздух и полетела вверх, пока не приблизилась к самому нижнему из небес.
И благодаря случаю или судьбе произошло так, что парящая в воздухе Маймуна вдруг услышала рядом с собой громкое тре петание крыльев. Направившись на звук, она обнаружила, что он доносится от ифрига по имени Дахнаш. И она устремилась на него вниз, как ястреб – перепелятник. Когда Дахнаш увидел ее и признал в ней дочь царя джиннов, Маймуну, то ужасно испугался, его бока задрожали, и он стал умолять ее о пощаде. Но она велела ему отвечать, откуда он явился в эту пору ночи. Он ответил, что возвращается с островов Внутреннего Моря земли китайской, владений Царя Гяура, Владыки Островов и Морей и Семи Дворцов.
«Там, – сказал он, – я видел его дочь, красивее которой в отпущенное ей время не сотворил Аллах». И он пустился пышно восхвалять принцессу Будур. «Ее нос, – сказал он, – как лезвие блестящего клинка, а щеки, как пурпурное вино или кроваво – красные анемоны, ее губы подобны кораллу и сиянью сердолика, а вкус ее уст слаще старого вина, он может погасить боль адского огня. Ее речи движимы мудростью великой и остроумны, ее грудь – искушение для всех, кто видит ее (слава Ему, придавшему ей форму и доведшему до совершенства); ко всему этому прибавь две руки, гладкие и округлые, как сказал о ней поэт:
«Ее запястия и без браслетов
Сияют серебром из рукавов»
Иллюстрация III. Мать богов (Нигерия).
Иллюстрация IV. Бог в военном облачении (Бали)
Восхваление красоты принцессы продолжилось, и, выслу шав все это, Маймуна застыла в изумленном молчании. Дах наш продолжил и описал могущественного царя, ее отца, его богатства и Семь Дворцов, а также всю историю отказа дочери выйти замуж. «И я, – сказал он, – о моя госпожа, каждую ночь отправляюсь к ней, дабы насытить свой взор созерцанием ее лица, и целую ее меж глаз, и из – за своей любви к ней я не могу причинить ей никакого вреда». Он предложил Маймуне слетать с ним в Китай и взглянуть на красоту, очарование и совершен ство принцессы. «И после этого, если пожелаешь, – сказал он, – можешь наказать меня или сделать рабом своим, ибо в твоей воле карать и миловать».
Маймуна пришла в негодование от того, что кто – то осме лился так превозносить какое – то создание в мире после того, как она только что созерцала Камар аль – Замана «Тьфу! Тьфу!» – вскричала она, рассмеялась и плюнула Дахнашу в лицо. «Поистине, сегодня ночью видела я юношу, – сказала она, – встретив которого, хоть даже и во сне, ты окаменел бы от вос хищенья, и слюна потекла бы из твоего рта». И она описала то, что видела сама. Дахнаш усомнился, что кто – либо может быть красивее принцессы Будур, и Маймуна велела ему спуститься вместе с ней вниз и посмотреть самому.
«Слушаю и повинуюсь», – сказал Дахнаш.
И так они спустились вниз и оказались в башне Маймуна подвела Дахнаша к постели и, протянув руку, откинула шелко вое покрывало, скрывающее лицо Камар аль – Замана, и оно за сверкало, заблестело, замерцало и засияло, как восходящее солнце. Она секунду смотрела на него, а затем обернулась к Дахнашу и сказала: «Смотри, о ненавистный, и не будь самым низким из безумцев, я дева, и все ж сердце мое он пленил».
«Клянусь Аллахом, о моя госпожа, тебя можно понять, – ответил он, – но есть иная сторона, которую следует принять во внимание, все дело в том, что достоянье женское отличается от мужского. Клянусь могуществом Аллаха, милый твоему сердцу принц изо всех созданий сотворенных по красоте своей, очарованью, изяществу и совершенству более всего подобен моей возлюбленной; будто бы они были созданы по одним мер кам красоты».
Свет померк в очах Маймуны, когда она услыхала эти слова, и она с такой силой ударила крылом по голове Дахнаша, что чуть не лишила того жизни. «Я заклинаю тебя светом восхити тельного обличья моей любви, о ненавистный, – приказала она, – сейчас же отправляйся и доставь сюда свою возлюбленную, ко торую ты так нежно и безрассудно любишь, и возвращайся не медля, чтобы мы смогли положить их вместе и посмотреть на них, спящих бок о бок; и тогда станет ясно, кто из них красивее и прекраснее».
Итак, благодаря чему-то происходящему в сфере, совершен но неосознаваемой принцем, судьба противящегося жизни Камар аль – Замана начала свершаться сама собою, без какого – либо вмешательства его сознательной воли36.
Сопровождаемый направляющими его и – помогающими ему персонификациями его судьбы, герой продвигается вперед в своем приключении до тех пор, пока не приходит к «стражу порога», стоящему у входа в царство, где правят некие высшие силы. Такие хранители оберегают мир с четырех сторон – а также сверху и снизу – они определяют границы настоящего или горизонт жизни героя. За ними тьма, неизвестное и опас ность, так же как вне родительской опеки для ребенка лежит опасность, а вне защиты общества скрывается опасность для члена племени Обычный человек более чем удовлетворен тем, что остается в пределах указанных границ, он даже гордится этим, и общественное мнение дает ему все основания опасаться малейшего шага в неизвестное. Так, моряков на кораблях Ко лумба, дерзнувших вырваться за горизонты средневекового разума – и выйти, как они считали, в безбрежный океан бес смертного бытия, окружающего космос подобно не имеющей ни начала ни конца мифологической змее, кусающей свой хвост37 – нужно было, как детей, подгонять вперед хитростью и убеж дением, когда они боялись сказочных левиафанов, русалок, драконов и других чудищ пучины.
Народная мифология населяет вероломными и опасными су ществами все безлюдные места, находящиеся в стороне от обы денной жизни племени. Так, например, готтентоты описывают великана – людоеда, которого порой можно встретить среди кус тарниковых зарослей и песков Глаза у него размещены на подъеме стопы, поэтому, чтобы увидеть, что происходит, он до лжен опуститься на четвереньки и поднять вверх одну ногу. Тогда его глаз видит то, что происходит сзади; в остальное же время он постоянно обращен в небо. Этот монстр охотится на людей, которых разрывает в клочья своими страшными, длин ными, как пальцы, зубами. Говорится также, что эти создания охотятся группами38. Другое призрачное существо готтентотов, Хай – ури, продвигается вперед, перепрыгивая через заросли кус тов, вместо того, чтобы обходить их39. Опасное одноногое, однорукое и однобокое существо – получеловек – невидимое, если смотреть на него сбоку, встречается во многих частях земли. В Центральной Африке существует поверье, что такой получеловек говорит встретившему его следующее: «Раз мы встретились с тобой, то давай драться». Если его победить, он взмолится: «Не убивай меня. Я покажу тебе множество целебных средств», – и тогда удачливый человек становится искусным вра чевателем. Но если побеждает получеловек (которого называют Чируви, «загадочное существо»), его жертва умирает40.
Области неизведанного (пустыня, джунгли, морские, глубины, далекая земля и т.п ) являются открытым полем для проекции содержания бессознательного. Поэтому кровесмесительное либидо и отцеубийственное деструдо индивида и его общества отражаются в образах, предполагающих угрозу насилия и вооб ражаемое опасное наслаждение – не только в фигурах великанов – людоедов, но и в виде сирен загадочно обольстительной, нос тальгической красоты. Русским крестьянам например, известны некие «Дикие Женщины» лесов, которые живут в горных пеще рах, где ведут домашнее хозяйство, как обычные люди. Это статные женщины с крупной широкой головой, длинными косами и телом, покрытым волосами. Когда они бегут или кор мят своих детей, то перебрасывают свои груди через плечо. Ходят они группами. С помощью притираний, приготовленных из корней лесных деревьев, они могут делаться невидимыми. Они норовят уморить плясками или защекотать до смерти каж дого, кто в одиночку забредет в лес, и всякий, кто случайно оказался свидетелем их игрищ с танцами, которых нельзя видеть, умирает. С другой стороны, людям, которые оставляют для них еду, они жнут пшеницу, прядут, присматривают за их детьми и прибирают в доме; если девочка начешет конопли для их пряжи, они дают ей листья, которые превращаются в золото. Они с удовольствием берут себе в любовники людей, часто вы ходят замуж за деревенских юношей и слывут прекрасными женами. Но, как и все сверхъестественные супруги, они безо всякого следа исчезают, как только муж малейшим образом погрешит против их эксцентричных представлений о супружес ком долге41.
Еще одним примером, иллюстрирующим связь опасного злого существа с элементом обольщения, является русский «Старик Водяной». Он может искусно менять свой вид и по поверью топит людей, которые купаются в полночь или в пол день. Бесприданниц или утонувших девушек он берет себе в жены. У него особый талант заманивать несчастных женщин в свои сети. Он любит танцевать лунными ночами. И всегда, когда его жена собирается рожать, он отправляется в деревню за повивальной бабкой. Но его можно распознать по воде, со чащейся из – под краев его одежды. Он лыс, имеет похожий на бочонок живот, одутловатые щеки, зеленую одежду и высокую шапку из камыша; но он может также появляться в образе привлекательного юноши или какого – нибудь хорошо известного в деревне человека. Этот Водяной не силен на берегу, но в своей стихии он не имеет равных себе. Он живет в глубинах рек и озер, предпочитая места поближе к водяным мельницам. На протяжении дня он прячется, как старая форель или лосось, но ночью всплывает на поверхность и плещется и бьется, как рыба, выгоняя свой подводный скот, овец и лошадей, пастись на берег, или же взбирается на верхушку колеса водяной мель ницы и не спеша расчесывает свои зеленые волосы и бороду. Весной, просыпаясь от долгого сна, он разбивает лед вдоль реки, нагромождая огромные торосы. Он на потеху ломает ко леса водяных мельниц. Но в хорошем расположении духа он гонит стаи рыб в сети рыбаков или предупреждает о приближаю щихся наводнениях. Повивальную бабку, которая следует за ним, он щедро одаривает золотом и серебром. Его прекрасные дочери, высокие, бледные и с оттенком печали, одетые в проз рачные зеленые платья, терзают и мучают утонувших. Они любят сидеть на ветвях деревьев и красиво поют42.
Аркадский бог Пан является самым известным классичес ким примером опасного создания, обитающего сразу же за пре делами защищенной территории человеческого поселения. Его латинскими двойниками были Сильван и Фавн43. Он изобрел пастушью свирель, на которой играл танцующим нимфам, а его спутниками были сатиры44. У людей, случайно забредших в его владения, он вызывал чувство «панического» страха, внезапно го беспричинного испуга. И тогда любая мелочь – треснувшая ветка, трепетание листа – наполняла разум воображаемой опасностью, и в безумном усилии избавиться от своего собст венного разбуженного бессознательного жертва испускала дух в своем бегстве от ужаса. Однако Пан был милостив к тем, кто почитал его, и дарил им блага божественной природы: достаток фермерам, скотоводам и рыбакам, которые подносили ему свои первые плоды, и здоровье всем, кто должным образом отно сился к его святилищам исцеления. А также дарил он мудрость – мудрость Средоточия, Центра Мироздания; ибо преодоление порога является первым шагом в священную область вселенско го источника. На горе Ликаон пророчествовала нимфа Эрато, ко торую вдохновлял Пан, так же, как Аполлон – предсказательницу в Дельфах. Плутарх приводит экстаз оргиастических обрядов Пана – наряду с исступлением Кибелы, вакхическим неистовством Диониса, поэтическим самозабвением, вдохновленным музами, военным безумием бога Ареса (Марса) и, самой неистовой изо всех, без умной страстью любви – в качестве примера божественного «наития», что подавляет разум и высвобождает разрушительно – созидательные силы тьмы.
«Мне приснилось, – говорит среднего возраста, женатый мужчина, – что я хочу попасть в удивительный сад. Но перед ним стоял сторож, который не разрешал мне войти. Я видел в саду мою приятельницу фройлен Эльзу; она хотела протянуть мне руку над оградой. Но сторож помешал этому, он взял меня за руку и отвел домой.
‘Будьте благоразумны – в конце концов, – сказал он. – Вы же знаете, что не должны делать этого’45.
Это сновидение выявляет значение первого, или охраняюще го аспекта стража порога. Лучше не бросать вызов надзирате лю установленных границ. И все же, лишь переступив эти границы и пробудив другой, деструктивный, аспект этой же силы, человек, живой или после смерти, переходит в новую область реального. На языке пигмеев Андаманских островов слово oko – jumu («мечтатель», «тот, кто говорит из грез») обоз начает тех глубоко уважаемых и внушающих страх индивидов, которые отличаются от своих соплеменников наличием сверхъ естественных способностей, которые можно обрести, только встретившись с духами – непосредственно в джунглях, в необыч ном сновидении или через смерть и возврат к жизни46. Всегда и повсюду приключение – это переход за завесу, отделяющую известное от неизвестного; силы, которые стоят на границе, опас ны; иметь с ними дело – рискованно; однако перед всяким, кто обладает уверенностью и отвагой, эта опасность отступает.
Рис. 4 Улисс и Сирены
На островах Банкс (Новые Гебриды), если юноше, возвра щающемуся ближе к закату с рыбалки на камнях, случается увидеть «девушку, голова которой увенчана цветами, подзыва ющую его со склона горы, мимо которой лежит его тропа, и он узнает в ней какую – то девушку из своей или соседней деревни, юноша в нерешительности останавливается и думает, что она, должно быть, тае47; он вглядывается пристальнее и замечает, что ее локти и колени сгибаются не в ту сторону; это открывает ее подлинную сущность, и юноша убегает. Если ему удается ударить искусительницу листом драконова дерева, та обретает свою собственную форму и змеей уползает прочь». Но эти же самые змеи, что вызывают такой сильный страх, по поверью ста новятся близкими друзьями для тех, кто вступает с ними в сно шения48 С такими демонами, одновременно представляющими опасность и являющимися дарителями магической силы, предс тоит встретиться каждому герою, который хотя бы на дюйм выходит за рамки своей традиции.
Два ярких восточных сюжета послужат нам для разъяс нения неоднозначности этого сложного перехода и покажут, каким образом, несмотря на то, что перед подлинной психо логической готовностью все ужасы должны отступить, излиш не дерзкого искателя приключений, переоценившего свои силы, может постигнуть постыдное поражение.
Первая история – о проводнике каравана из Бенареса, кото рый дерзнул повести свой богато нагруженный караван в пя тьсот повозок в безводную пустыню демонов. Заранее зная о риске, он предусмотрительно погрузил на повозки огромные глиняные кувшины, наполненные водой, так что, здраво рас суждая, его шансы успешно совершить переход через пустыню, длиной не более шестидесяти лиг, были очень велики. Но когда он прошел половину пути, великан – людоед, обитавший в этой пустыне, подумал: «Я заставлю этих людей вылить ту воду, что они взяли с собой». И он сотворил чарующую взор повозку, за пряженную молодыми чисто белыми бычками и с заляпанными грязью колесами, и появился с ней на пути у нашего каравана. Впереди него и позади него шагали демоны, составлявшие его свиту. Головы и одежды их были мокрыми, а сами они были обве шаны гирляндами белых и голубых водяных лилий, в руках несли букеты белых и красных цветов лотоса и жевали мясистые стебли водяных лилий, с которых стекали капельки воды и грязь. И когда караван и компания демона разошлись в стороны, чтобы уступить Друг другу дорогу, великан – людоед дружески приветствовал про водника. «Куда вы направляетесь?» – вежливо спросил он. На что проводник каравана ответил: «Господин, мы идем из Бенареса. Но я вижу, что вы идете обвешанные голубыми и белыми водяными лилиями, с белыми и красными цветами лотоса в руках, жуете мясистые стебли водяных лилий, перепачканные грязью, и капли воды стекают с ваших одежд. Разве там, откуда вы держите путь, идет дождь? А озера сплошь покрыты голубыми и белыми водя ными лилиями и красными и белыми цветами лотоса?».
И великан – людоед сказал: «Ты видишь эту темно – зеленую полосу деревьев? За ней одна сплошная масса воды, все время идет дождь; все рытвины залиты водой; а повсюду озера, спло шь укрытые красными и белыми цветами лотоса». А затем, пока мимо него одна за другой проезжали повозки, он поинтересо вался: «А какой же у вас товар в этой повозке, и вот в той? Последние идут очень тяжело; что же за товар на них?» «Там у нас вода», – ответил проводник «Вы, конечно же, поступили разумно, взяв с собой воду; но теперь у вас нет причины обреме нять себя. Разбейте глиняные кувшины на куски, вылейте воду, идите налегке». Великан – людоед отправился своей дорогой, а скрывшись из виду, сразу вернулся в свой город людоедов.
А безрассудный проводник каравана по своей собственной глупости внял совету людоеда, разбил глиняные кувшины и на правил повозки вперед. А впереди не было ни капельки воды Его люди изнывали от жажды. Они двигались до заката солнца, а затем распрягли повозки, поставили их в круг, а быков привя зали к колесам. Не было ни воды для быков, ни жидкой овсянки, ни вареного риса для людей. Обессилевшие люди попадали кто где придется и уснули. В полночь из своего города пришли великаны – людоеды, поубивали всех до единого быков и людей, обглодали их мясо, оставив одни лишь голые кости, после чего удалились. Кости людей и животных остались лежать, разбро санные на все стороны света, а пять сотен повозок стояли пол ными и нетронутыми49.
Вторая история несколько иного плана. Она повествует о юном принце, который только что закончил обучение военному искусству у всемирно известного учителя. Получив в качестве знака отличия титул Принца Пяти Оружий, он принял от своего учителя пять видов оружия, поклонился и вооруженный таким образом зашагал по дороге, ведущей в город его отца, царя. На его пути находился некий лес. Люди предостерегли принца. «Господин, не входите в этот лес, – сказали они, – в нем живет великан – людоед по имени Липкие Волосы; он убивает всех, кого увидит».
Но принц был самоуверен и бесстрашен, как гривастый лев. Он вошел в лес, невзирая ни на что. Когда он добрался до его середины, показался сам великан – людоед. Он вырос перед принцем внезапно, ростом с пальмовое дерево, а голову себе он сделал такую большую, как летний домик с колоколообразной крышей, с глазами огромным, как жертвенные чаши, и с двумя клыками, такими большими, как гигантские луковицы или почки; у него был ястребиный клюв; брюхо его было покрыто пятнами; руки и ноги его были темно – зеленого цвета. «Куда ты направля ешься? – грозно спросил он. – Остановись! Ты моя добыча!».
Принц Пяти Оружий ответил безо всякого страха, с боль шой уверенностью в своем умении и мастерстве, каким он не давно обучился. «Людоед, – сказал он, – я знал, что делаю, когда вошел в этот лес. Подумай хорошо, прежде чем нападать на меня; ибо моя ядовитая стрела пронзит твою плоть, и ты упадешь, не сойдя с места!»
Пригрозив таким образом людоеду, молодой принц вложил в свой лук стрелу, пропитанную ядом, и выпустил ее. Она при липла прямо к волосам людоеда Тогда принц одну за другой выпустил в него пятьдесят стрел. И все они прилипли прямо к волосам людоеда; тот стряхнул их все до единой, и они попа дали к его ногам, а сам он приблизился к молодому принцу.
Принц Пяти Оружий пригорозил великану – людоеду во вто рой раз и, вытащив свой меч, нанес ему мастерский удар. Меч, длиной в тридцать три дюйма, прилип прямо к волосам людое да. Тогда принц ударил его копьем. Но и оно прилипло к воло сам людоеда. Увидев это, принц ударил людоеда булавой, кото рая также прилипла к волосам людоеда.
Увидев, что и булава прилипла, принц сказал: «Господин лю доед, ты никогда прежде не слышал обо мне. Я Принц Пяти Оружий. Когда я вошел в этот лес, в котором ты обитаешь, я надеялся не на лук и подобное оружие; когда я вошел в этот лес, я надеялся лишь на себя. И сейчас я разобью тебя и сотру тебя в прах!» Заявив так о своей решимости, с громким криком он ударил людоеда правой рукой. И его рука прилипла прямо к во лосам людоеда. Он ударил его левой рукой.Но и она прилипла. Он ударил правой ногой. Она также прилипла. Он ударил левой ногой, но и она прилипла. Тогда принц подумал: «Я разобью его своей головой и сотру его в прах!» И он ударил великана головой. Но и она также прилипла прямо к волосам людоеда50.
Принц Пяти Оружий попал в ловушку пять раз и, прочно прилипнув пятью частями тела, свисал с великана – людоеда. Но, невзирая на все, он не утратил отваги. Что ж до великана – лю доеда, то он подумал: «Это непростой человек, это человек бла городного происхождения, это лев, а не человек! Ибо, хотя такой великан – людоед, как я, поймал его, он не дрожит и не трясется! За все время, что я поджидаю путников на этой дороге, мне еще никогда не встречался человек, подобный ему! Почему, скажите на милость, он не боится?» Не отваживаясь съесть принца, он спросил: «Юноша, почему ты не боишься? Почему ты не дрожишь от страха смерти?»
«А почему, людоед, я должен бояться? Ведь всякая жизнь неизменно имеет свой конец. Да кроме всего, в животе у меня еще одно оружие – удар молнии. Если ты съешь меня, то это оружие переварить не сможешь. Оно разорвет твои внутренности на куски и клочья и убьет тебя. В этом случае мы погибнем оба. Вот почему я не боюсь!»
Читатель должен понимать, что Принц Пяти Оружий имел в виду Оружие Знания, которое было в нем. В действитель ности этот молодой герой был не кто иной, как Будущий Будда в своем предшествующем воплощении51.
«Этот юноша говорит правду», – подумал людоед, охвачен ный ужасом перед смертью. «Мой желудок не сможет пере варить даже такого маленького, как фасолина, кусочка плоти этого человека – льва. Я отпущу его!». И он отпустил Принца Пяти оружий. Будущий Будда изложил ему Учение, покорил его, убедил пожертвовать своими интересами, а затем превратил в духа, име ющего право принимать подношения в лесу. Напомнив великану – людоеду, что он должен быть внимательным, юноша покинул лес и, едва выйдя из него, рассказал всю эту историю людям; после чего отправился своей дорогой52.
Символизируя собой мир, к которому нас привязывают пять органов чувств и от которого невозможно отрешиться действиями физических органов, великан – людоед был покорен лишь тогда, когда Будущий Будда, оставшись без защиты пяти оружий своего преходящего титула и физической природы, прибегнул к неимеющему названия, невидимому шестому: божественному удару молнии знания трансцендентного принципа, который лежит вне воспринимаемой чувствами сферы имен и форм. И сразу же ситуация изменилась. Он оказался уже не пойманным, а освобож денным; и теперь он воспринимал себя навеки свободным. Сила монстра из чувственного мира явлений была развеяна, а сам он встал на путь самоотречения. Отрекшись от своих интересов, он приобщился к божественному – стал духом, имеющим право принимать подношения – как и сам мир, если его осознавать не как что – то конечное, а просто как имя и форму того, что превос ходит и в то же самое время присуще всем именам и формам.
«Стены Рая», скрывающие Бога от человеческого взора, Николай Кузанский описывает как состоящие из «совмещения противопол ожностей», а его ворота охраняются «высочайшим духом разума, который преграждает путь до тех пор, пока не будет побежден»53. Пары противоположностей (бытие и небытие, жизнь и смерть, кра сота и уродство, добро и зло и все остальные полярности, что подчиняют чувства надежде и страху, а органы действия – само защите и захвату) – это те же сталкивающиеся скалы, Симплегады, которые грозят неминуемой смертью путникам, но между ними всегда проходят герои. Эта тема известна во всем мире. У греков это были два скалистых островка в Черном море, которые сталки вались вплотную как будто под властью шторма, но Ясон на «Арго» проплыл между ними, и с тех пор они стоят в отдалении друг от друга54. Близнецы из легенды навахо были предупреждены о подобной опасности Женщиной Пауком; однако защищенные цве точной пыльцой, символом пути, и орлиными перьями, выдернутыми из живой птицы солнца, они смогли продолжить свой путь55.
Как дым жертвоприношения поднимается к небу через сол нечную дверь, так и герой, освободившийся от эго, проходит сквозь стены мира, свое эго он оставляет в волосах великана – людоеда, сам же идет дальше.
Идея о том, что преодоление магического порога является пере ходом в сферу возрождения, символизируется распространенным по всему миру образом лона в виде чрева кита. Герой, вместо того чтобы покорить или умилостивить силу, охраняющую порог, быва ет проглочен и попадает в неизвестное, представляясь умершим.
Мисхе – Нахма, Царь всех рыб,
В гневе ринулся из моря,
И сверкая в свете солнца, он
Пасть разверз и проглотил
И корабль и Гайявату56
Эскимосы, живущие на берегах Берингова пролива, рассказы вают о герое – хитреце Вороне: однажды, сидя на берегу и пр осушивая свою одежду, он увидел самку кита, степенно прибли жающуюся к берегу. Он закричал: «Дорогая, в следующий раз, когда вынырнешь, чтобы глотнуть воздуха, открой рот и закрой глаза». Затем он быстро облачился вороном, собрал палочки для разведения огня и взлетел над водой. Самка кита вынырнула на поверхность. Она сделала так, как ей сказали. Ворон устремился через ее раздвинутые челюсти прямо в утробу. Пораженная самка кита защелкнула челюсти и издала трубный звук; Ворон внутри нее встал на ноги и огляделся вокруг57.
У зулусов есть история о двух детях и их матери, прогло ченных слоном. Когда женщина попала в желудок животного, «она увидела огромные леса и большие реки и много возвышен ностей; с одной стороны располагалось множество скал; еще было много людей, построивших там свою деревню; и много собак, и много скота; все это было внутри слона»58.
Ирландский герой Финн Мак Кул был проглочен чудовищем неопределенной формы, известным в кельтском мире как peist. Маленькую немецкую девочку Красную Шапочку проглотил волк. Любимого героя полинезийцев, Мауи, проглотила его прапрабабушка Хайн – нуи – те – по. И весь греческий пантеон, исклю чая лишь Зевса, был проглочен их отцом Хроносом.
Греческий герой Геракл, остановившийся в Трое на пути домой с поясом царицы Амазонок, узнает, что городу не дает покоя чудовище, посланное морским богом Посейдоном. Зверь выходил на берег и пожирал людей. В качестве искупительной жертвы царь велел приковать к морским скалам свою дочь, прекрасную Гесиону, и замечательный герой согласился спасти ее за вознаграждение. В должное время чудовище всплыло на поверхность моря и разверзло свою огромную пасть. Геракл бросился в его глотку, прорубил себе путь через его брюхо и вышел из мертвой твари, сам цел и невредим.
Эта распространенная тема подчеркивает, что переход порога является формой самоуничтожения. Сходство с темой Симплегад очевидно. Но здесь, вместо того чтобы выходить наружу, за рамки видимого мира, герой, чтобы родиться заново, отправля ется вовнутрь. Исчезновение соответствует вхождению верую щего в храм – где он вспоминает, кем и чем является, а именно: прахом и пылью – если, конечно, он не бессмертен. Внутрен ность храма, чрево кита и божественная земля за пределами мира – одно и то же. Поэтому подходы и входы в храмы защищены огромными фантастическими фигурами, расположенными по обе стороны: драконами, львами, разителями дьявола с обнаженными мечами, злобными карликами и крылатыми быками. Это хранители порога, призванные для того, чтобы отгонять всякого, кто не готов встретиться с высшим безмолвием внутри. Это – предваритель ные ипостаси опасного аспекта духа, соответствующие мифо логическим великанам – людоедам на границе привычного мира или же двум рядам зубов кита. Они иллюстрируют тот факт, что истово верующий в момент входа в храм претерпевает преобра жение. Его мирская природа остается снаружи; он сбрасывает ее, как змея кожу. Находясь внутри, он, можно сказать, умирает по отношению ко времени и возвращается в Лоно Мира, к Центру Мироздания, в Земной Рай. Тот факт, что любой может физически пройти мимо стражей храма, не умаляет их значения; ибо если самозванец не способен прикоснуться к святая святых, значит по сути он остался снаружи. Всякий, кто не способен понять бога, видит в нем дьявола, и потому не допускается к нему. Таким обра зом, аллегорически вхождение в храм и прыжок героя в пасть кита являются тождественными событиями, одинаково обознача ющими на языке образов «центростремительное» и обновляющее жизнь действо.
«Ни одно существо, – пишет Ананда Кумарасвами, – не может достичь высшего уровня Бытия не прекратив своего существо вания»59. Действительно, физическое тело героя на самом деле может быть умерщвлено, расчленено и разбросано по земле или над морем – как в египетском мифе о спасителе Осирисе: он был помещен в саркофаг и брошен в Нил своим братом Сетом60, а когда вернулся из мертвых, брат убил его снова, разорвал тело на четыр надцать частей, и разбросал их по всей земле. Воинственные близнецы – герои навахо должны были пройти не только сталки вающиеся скалы, но и камыш, что режет путника на куски, и тростниковые кактусы, что разрывают его на части, и зыбучие пески, что засасывают его. Герой, чья привязанность к эго уже уничтожена, переступает границы мира и возвращается обратно, попадает в дра кона и выходит из него так же легко, как царь переступает порог покоев своего дворца. И в этом заключается его способность спасать; так как его переход и возвращение демонстрируют, что за всеми противоречиями феноменального мира остается Несотворенно – Нетленное и что бояться нечего.
И так происходит по всему миру – люди, чья функция заклю чалась в том, чтобы сделать оплодотворяющую жизнь мистерию убиения дракона очевидной, свершали над своими телами великий символический акт – разбрасывание своей плоти, подобно телу Осириса, ради обновления мира. Во Фригии, например, в честь умерщвленного и воскресшего спасителя Аттиса двадцать второ го марта срубали сосну и приносили ее в храм Великой матери, Кибелы Там ее, подобно телу умершего, обматывали лентами и убирали фиалковыми венками. К середине ствола привязы вали изображение юноши. На следующий день происходило це ремониальное оплакивание под звуки труб. Двадцать четвертое марта было известно как День Крови – верховный жрец пускал кровь из своих рук, которую подносил как жертвоприношение; жрецы низшего ранга кружились в ритуальном танце под звуки барабанов, горнов, флейт и цимбал до тех пор, пока не впадали в экстаз, они кололи ножами свои тела, орошая кровью алтарь и дерево; а новообращенные, подражая богу, смерть и воскре шение которого они – праздновали, кастрировали себя и падали без чувств61.
В том же духе царь Квилакары, одной из южных провинций Индии, по завершении двенадцатого года своего правления, в день торжественного праздника, велел возвести деревянные под мостки и задрапировать их шелком. Совершив ритуальное омо вение в бассейне, с пышными церемониями, под звуки музыки, он затем отправился в храм, где совершил богослужение. После чего перед всем народом он взошел на подмостки и, взяв в руки несколько очень острых ножей, стал отрезать свои члены – нос уши, губы и сколько смог свою плоть. Он разбрасывал вокруг части своего тела, пока не пролил столько собственной крови, что начал терять сознание, и тогда в завершение он перерезал себе горло62.
Рис. 5 Путешествие в Море Ночи. Иосиф в колодце – Погребение Христа – Иона и Кит
Примечания
Grimms’ Fairy Tales, No.l, «The Frog King».
The Psychopathology of Everyday Life (Standard Edn., VI; orig. 1901).
Evelyn Underhill, Mysticism: A Study in the Nature and Development of Man’s Spiritual Consciousness (New York: E.P.Dutton and Co., 1911), Part II, «The Mystic Way», Chapter II, «The Awakening of the Self».
Цветочная пыльца является символом духовной энергии у американских индейцев Юго – Запада. Она щедро используется во всех ритуалах как для того, чтобы отогнать прочь зло, так и для того, чтобы обозначить символический путь жизни. (Относительно обсуждения символизма приклю чения героя у навахо см.: Jeff King, Maud Oakes, and Joseph Campbell, Where the Two Came to Their Father, A Navaho War Ceremonial, Bollingen Series I 2nd edn., Princeton University Press, 1969, pp.33 – 49.)
Ср. с нижеследующим сновидением двенадцатилетнего мальчика: «Однажды ночью мне приснилась ступня. Мне привиделось, что она лежит внизу, на полу, и я, не ожидая такой вещи, споткнулся о нее и упал. Мне показалось, что она выглядит так же, как и моя собственная ступня. Внезапно она подпрыгнула и побежала за мной; мне снилось, что я выпрыгнул прямо в окно, выбежал через двор на улицу и побежал так быстро, как только могли нести меня мои ноги. Мне снилось, что я добежал до Вулвича, и в этот момент ступня неожиданно схватила меня и начала трясти, после чего я проснулся. Эта ступняа снилась мне несколько раз».
Этот мальчик слышал рассказ о том, что его отец, моряк, не так давно в результате несчастного случая в море сломал лодыжку (C.W.Kimmins, Children’s Dreams, An Unexplored Land; London: George Allen and Unwin, Ltd., 1937, p.107).
«Ступня, – пишет Фрейд, – является древним сексуальным символом, часто встречающимся в мифологии» (Three Essays on the Theory of Sexuali ty, p. 155). Следует отметить, что имя Эдип означает «опухшая ступня».
Согласно доктору Штекелю, сторож символизирует «сознание или, если предпочитаете, комплекс всей морали и ограничений, присущих сознанию. Фрейд, – продолжает доктор Штекель, – представил бы сторожа как ‘супер – эго’. Но в действительности он является всего лишь ‘интер – эго’. Сознание не дает вырваться наружу опасным желаниям и аморальным действиям. В таком смысле следует в общем интерпретировать всех сторожей, полицейских и поддерживающих порядок служащих в сновидениях» (ibid., pp. 37 – 38).
В образах богов, пришедших из древней Месопотамии (Шумер и Аккад, Вавилония и Ассирия), молния в такой же форме, как vajra, является также заметным элементом (см. илл. XXI); от них ее унаследовал Зевс.
Нам также известно, что воины примитивных народов говорили о своем оружии, как об ударе молнии Sicut in coelo et in (егга[Как на небе и на земле (лат ) . Прим ред.]: посвященный воин является действующей силой божьей воли; его подготовка включает не только мастерство владения оружием, но и тренировку духовных способностей Смертноносную энергию его ударам, наряду с физической силой и химическим ядом, придавала и магия (сверхъестественная сила удара молнии). Совершенному мастеру физическое оружие не требовалось вообще, достаточно было силы его магического слова.
Эту тему иллюстрирует притча о Принце Пяти Оружий. Но она учит и тому, что человек, который гордится или полагается только на свои приобре тенные физические качества, заранее является побежденным. «Мы имеем здесь образ героя, – пишет доктор Кумарасвами, – который, возможно, запутался в сетях эстетического восприятия [«пять частей тела» представля ют пять органов чувств], но благодаря своему подлинному моральному превосходству ему удается не только выпутаться самому, но и освободить других» (Journal of American Folklore, 57, 1944, p 129)
Это такое же жертвоприношение, которое отверг Царь Минос, когда утаил быка от Посейдона. Как показал Фрейзер, ритуальное цареубийство являлось распространенной традицией в древнем мире. «В Южной Индии, – пишет он, – жизнь и правление царя заканчивались с полным оборотом планеты Юпитер вокруг Солнца. В Греции же, с другой стороны, судьба царя висела на волоске по завершении каждых восьми лет... Не будучи чрезмерно опрометчивыми, мы можем предположить, что дань из семи юношей и семи девушек, которых афиняне должны были каждые восемь лет присылать Миносу, имеет некоторое отношение к пролонгации царской власти на следующий восьмилетний цикл» (ibid, p.280). Жертвоприношение быка, кото рое требовалось от Царя Миноса, подразумевало, что в соответствии с традиционной схемой он принесет в жертву себя по завершении восьми лет своего правления Но вместо себя он, по – видимому, предложил замену – афинских юношей и девушек. Наверное, именно таким образом божествен ный Минос превратился в монстра Минотавра, в царя, что уничтожает сам себя, в тирана Хвата, а священное государство, в котором каждому определено его место, превратилось в торговую империю, где каждый выступает сам за себя Практика таких замен, по – видимому, приобрела общий характер во всем античном мире ближе к концу существования великих ранних священных государств, в период III – II тысячелетий до Р.Х.
Перейдя через порог, герой оказывается в фантастической стране с удивительно изменчивыми, неоднозначными формами, где ему предстоит пройти через ряд испытаний. Это излюблен ная часть мифа – приключения. Она составила целый мир лите ратуры об удивительных странствиях, состязаниях и суди лищах. Герою неявно помогает советом, амулетами и тайными силами сверхъестественный помощник, которого он встречает перед входом в эту страну. Или же может быть так, что о су ществовании милосердной силы, всюду помогающей ему в этом сверхчеловеческом переходе, он впервые узнает только здесь.
Одним из наиболее известных и самых очаровательных ‘и примеров темы «трудного испытания» является поиск Психеей своего пропавшего возлюбленного, Купидона1 Здесь все главные роли поменялись местами: вместо влюбленного, стремящегося за – 4 воевать невесту, как раз сама невеста стремится найти своего 1 возлюбленного; и вместо жестокого отца, не пускающего дочь к ее возлюбленному, здесь ревнивая мать, Венера, скрывает своего сына, Купидона, от его невесты. Когда Психея обратилась с моль бой к Венере, богиня схватила ее за волосы и сильно ударила у – головой о землю, затем взяла целую гору пшеницы, ячменя, – . проса, семян мака, гороха, чечевицы и бобов, смешала все это и велела девушке перебрать до наступления ночи. Психее ‘ помогла целая армия муравьев. Затем Венера велела ей настричь золотой шерсти опасных диких овец с острыми рогами и ядови тыми зубами, которые паслись в недоступной лесной чаще. Но зеленый тростник научил Психею, как собрать в тростниковых зарослях клочья золотой шерсти, которые овцы оставляли на своем пути. Теперь богиня потребовала принести воды из ледя ного ключа, бьющего на вершине высокой скалы, охраняемой недремлющим драконом. Это трудное задание выполнил за Психею орел. И наконец ей было велено принести из самой преисподней шкатулку сверхъестественной красоты. Но высокий заступник научил ее, как спуститься в подземный мир, дал ей мо неты для Харона и приманку для Цербера и ускорил ее путь.
Путешествие Психеи в потусторонний мир является всего лишь одним из подобных бесчисленных путешествий бесчис ленных героев сказок и мифов. Самыми опасными из них явля ются походы шаманов у народов Крайнего Севера (саамов, жителей Сибири, эскимосов и некоторых племен американских индейцев), когда они отправляются на поиски потерявшейся или похищенной души больного соплеменника, чтобы вернуть ее обратно Сибирские шаманы для такого путешествия обла чаются в магические одежды, изображающие птицу или оленя, постоянного спутника шамана, образ его души. Его барабан представляет его животное – орла, оленя или лошадь; считает ся, что он летает или скачет верхом на нем. Другим его вспо могательным инструментом является шест, который он носит с собой. Ему также прислуживает целая армия близких ему, невидимых духов.
Один из ранних путешественников, побывавших у саамов, оставил нам яркое описание причудливого исполнения обряда одним из этих странных эмиссаров, имеющих доступ в царство мертвых2. Так как иной мир (тот свет) – это мир вечной ночи, то обряд шамана должен происходить после наступления тем ноты В тускло освещаемом мерцающим огнем жилище забо левшего человека собираются его друзья и соседи и внимательно наблюдают за жестами колдуна Сперва он вызывает духов – помощников, те появляются, невидимые для всех, кроме самого шамана. Две женщины в церемониальных нарядах, но без поясов и с льняными капюшонами на головах, мужчина без пояса или капюшона и не достигшая зрелости девочка помогают шаману. Тот обнажает свою голову, развязывает пояс и шнурки на обуви, закрывает лицо ладонями и начинает кружиться. Внезапно, отча янно жестикулируя, он кричит: «Запрягите оленя! Подготовьте его в дорогу!». Схватив топор, он начинает ударять себя им по коленям и замахиваться в направлении женщин. Он голыми руками вытаскивает из костра горящие поленья, три раза обе гает вокруг каждой из женщин и, в конце концов, падает на землю, «как мертвый». На протяжении всего этого времени никому не разрешается дотрагиваться до него. Пока он лежит в трансе, за ним нужно наблюдать настолько внимательно, чтобы даже муха не могла сесть на него. Его дух покинул его и осматривает свя щенные горы, на которых обитают боги. Женщины – помощницы перешептываются друг с другом, пытаясь угадать, в какой части иного мира он может сейчас находиться3. Если они, верно, назы вают гору, шаман двигает рукой или ногой. Наконец он начинает возвращаться. Тихим, слабым голосом он произносит несколь ко слов, услышанных в потустороннем мире. Затем женщины начинают петь. Шаман медленно пробуждается, называет причину болезни и то жертвоприношение, что требуется совершить. Затем он объявляет, сколько времени потребуется для выздоровления больного.
«Во время своего утомительного путешествия, – пишет дру гой наблюдатель, – шаману приходится встречаться с рядом препятствий (pudak), которые ему следует преодолеть и с ко торыми не всегда можно легко справиться. Пройдя через тем ный лес и широкую горную гряду, где он иногда натыкается на кости других шаманов и их верховых животных, погибших в пути, шаман достигает дыры в земле. Теперь, когда перед ним открываются глубины потустороннего мира с его удивительными явлениями, начинается самый сложный этап приключения... За добрив стражей царства мертвых и преодолев многочисленные опасности, он наконец приходит к Владыке Преисподней, самому Эрлику. И последний с ужасным ревом бросается на него; но если шаман достаточно искусен, то ему удается успокоить чудовище и обещаниями роскошных подношений заставить отступить. Этот момент диалога с Эрликом является критическим моментом обря да. Шаман впадает в экстатическое состояние»4.
«В каждом примитивном племени, – пишет доктор Геза Рохейм, – мы находим в центре общины знахаря – шамана, и не трудно показать, что этот знахарь является либо невротиком, либо психотиком, или что, по крайней мере, его мастерство базируется на тех же механизмах, что и невроз ыш психоз. Че ловеческие группы приводятся в действие своими групповыми идеалами, а они всегда коренятся в инфантильных ситуациях»5. «Ситуация младенчества модифицируется или претерпевает инверсию в процессе созревания, снова модифицируется в связи с необходимостью приспособления к реальности, и все же она не исчезает совсем и задает те незримые либидозные связи, без которых не может существовать ни одна человечес кая группа»6. Таким образом, знахари просто делают явствен ными и открытыми для всех фантастические символы, которые присутствуют в психике каждого взрослого члена их общины. «Они являются лидерами в этой инфантильной игре и громо отводами общей тревоги. Они сражаются с демонами, для того чтобы остальные могли охотиться за своей добычей и в целом бороться с реальностью»7.
Итак, получается, что если кто – либо – в каком – либо общес тве – предпринимает опасное путешествие во тьму, намеренно или ненамеренно спускаясь в извилистые закоулки своего соб ственного духовного лабиринта, он скоро оказывается в стране символических образов (любой из которых может его поглотить), которая не менее удивительна, чем дикий мир сибирских священ ных гор и препятствий инициации. В терминологии мистиков это вторая стадия Пути, стадия «очищения Самости», когда чувства «очищаются и смиряются», а энергии и влечения «сосредоточи ваются на трансцендентных вещах»8; или, говоря более совре менным языком, это процесс разложения, преодоления или преобразования инфантильных образов нашего собственного прошлого. Каждую ночь в наших сновидениях мы все так же встречаемся с вечными опасностями, фантастическими сущест вами, испытаниями, таинственными помощниками и фигурами наставников; в их облике нам представляется не только вся картина настоящего, но также и ключ, к тому, что мы должны сделать, чтобы спастись.
«Я стоял перед темной пещерой, – рассказывает о своем сно видении в начале курса психоанализа один пациент, – и содро гался от мысли, что не смогу найти дорогу обратно».9 «Я видел одного зверя за другим, – записал в своей книге сновидений Эмануэль Сведенборг виденное им в ночь 19 – 20 октября 1744 г., – они расправили свои крылья, и оказалось, что это драконы. Я летел над ними, но один из них поддерживал меня»10. А столетие спустя (13 апреля 1844 г.) драматург Фридрих Геббель написал: «Во сне меня с огромной силой несло по морю; кругом были ужасные бездны, и то там, то здесь встречались скалы, за кото рые можно было ухватиться»11. Фемистоклу приснилось, что змея обвила его тело, затем приблизилась к шее, а когда кос нулась лица, то превратилась в орла, который схватил его когтями, поднял вверх, перенес на значительное расстояние и опустил на внезапно появившийся золотой жезл герольда, причем так благополучно, что он сразу же избавился ото всех своих больших тревог и страхов12.
Специфические психологические проблемы человека очень часто с трогательной простотой и силой раскрываются в сновидении: «Я должен был взобраться на гору. На пути было множество разного рода препятствий. Мне приходилось то перепрыгивать через канаву, то пробираться через густой кус тарник, и наконец я вынужден был остановиться, потому что у меня перехватило дыхание». Это сновидение заики13.
«Я стояла у озера, которое казалось совершенно спокойным. Внезапно налетела буря, поднялись высокие волны, так что все мое лицо забрызгало водой»; это сновидение девушки, которая боялась краснеть (ereuthophobia), когда она краснела, ее лицо покрывалось испариной14.
«Я следовал за девушкой, которая шла впереди меня по тем ной улице. Я мог видеть ее только сзади и восхищался ее великолепной фигурой. Меня охватило страстное желание, и я побежал за ней. Внезапно луч света, будто бы отпущенный пружиной, пересек улицу и преградил мне путь. Я проснулся с колотящимся сердцем». Этот пациент гомосексуалист; пересе кающий луч является фаллическим символом15.
«Я сел в машину, но не знал, как ею управлять. Сидящий за мной человек давал мне указания. Наконец все пошло, как следует, и мы приехали на площадь, где стояло много женщин. Мать моей не весты приветствовала меня с огромной радостью». Этот мужчина был импотентом, но нашел в психоаналитике своего учителя16.
«Камень разбил лобовое стекло моего автомобиля. Теперь я была открыта ветру и дождю. И я заплакала. Доберусь ли я когда – нибудь до нужного места на этом автомобиле?» Этот сон приснился девушке, которая потеряла свою девственность и это ее беспокоило17.
«Я увидел лежающую на земле половину лошади. У нее было только одна передняя нога, она пыталась встать, но ей это не удавалось». Этот пациент поэт, которому приходилось зараба тывать на жизнь, работая журналистом18.
«Меня укусил ребенок». Этот сон приснился человеку, стра дающему психосексуальным инфантилизмом19.
«Я оказался закрыт в темной комнате вместе со своим братом. У него в руке был большой нож. «Ты сведешь меня с ума и доведешь до сумасшедшего дома», – сказал я ему. Он рассмеялся со злобным удовлетворением, отвечая: «Ты никуда не денешься от Меня. Нас сковывает цепь». Я посмотрел на свои ноги и впервые заметил, что меня с братом сковывала толстая железная цепь». Брат, комментирует доктор Штекель, репрезентирует болезнь пациента20.
«Я иду по узкому мостику, – снится шестнадцатилетней девуш ке, – внезапно он ломается подо мной, и я падаю в воду. За мной ныряет полицейский и крепкими руками вытаскивает на берег. И тут мне неожиданно кажется, что я мертва. И полицейский тоже выглядит очень бледным, как мертвец»21.
«Человеку снится, что он оказывается абсолютно покинут и одинок в глубоком подвале. Стены помещения, в котором он находится, становятся все уже и уже, так что он не может ше вельнуться». В этой картине сочетаются идеи материнского лона, заточения, тюремной камеры и могилы.22
«Мне снится, что я должен пройти через бесконечные коридо ры. Затем я долгое время остаюсь в маленькой комнатке, которая выглядит, как бассейн, какие бывают в банях. Меня заставляют оставить бассейн, и я должен пройти через мокрый, скользкий, узкий коридор, после чего я выхожу через маленькую решетча тую дверь наружу. Я чувствую себя как заново рожденный и думаю: ‘Это означает для меня духовное возрождение благодаря психоанализу’23.
Не может быть никакого сомнения в том, что психологи ческие проблемы, которые предшествующие поколения решали с помощью символов и ритуалов своего мифологического и религиозного наследия, сегодня мы (поскольку являемся неве рующими, а если и верующими, то унаследованные нами веро вания не в состоянии отражать реальные проблемы современ ной жизни) должны решать самостоятельно или, в лучшем случае, лишь с пробным, импровизированным и зачастую не очень эффективным направляющим руководством. В этом наша проблема как современных, «просвещенных» индивидуумов, Для которых вследствие рационализма все боги и демоны перес тали существовать24. Тем не менее в том множестве мифов и легенд, что дошли до нас и собраны со всех уголков земли, мы по – прежнему способны узреть за общими начертаниями нечто такое, чем отмечен и наш человеческий путь. Однако для того чтобы внять и последовать ему, человек должен каким – то образом пройти очищение и отречение. И наша проблема отчасти состоит в том, как это сделать. «Или вы думали, что войдете в рай, когда вам еще не пришло подобное тому, что пришло к про шедшим до вас?»25.
Самым древним из дошедших до нас повествований о про хождении через ворота метаморфоз является шумерский миф о спуске богини Инанны в преисподнюю.
От «великого превыше» она устремилась помыслами к
«великому прениже»,
Богиня из «великого превыше» устремилась помыслами к
«великому прениже».
Инанна из «великого превыше» устремилась помыслами к
«великому прениже».
Моя госпожа покинула небо, покинула землю,
в преиспод нюю спустилась она,
Инанна покинула небо, покинула землю,
в преисподнюю спустилась она,
Оставила власть, оставила владенья,
в преисподнюю спустилась она.
Она облачилась в свои королевские одежды и драгоценные каменья. Семь божественных повелений пристегнула она к сво ему поясу. Она была готова войти в «страну, из которой нет возврата», в потусторонний мир смерти и тьмы, где правит ее сес тра и ее враг, богиня Эрешкигал. Опасаясь, что сестра может убить ее, Инанна велела Ниншубуру, своему посланнику, в том случае, если она не вернется через три дня, отправиться на небо и бить тревогу в месте, где собираются боги.
И Инанна спустилась вниз. Она пришла к замку из лазу рита, у ворот которого ее встретил главный привратник, кото рый спросил, кто она и зачем пришла. «Я царица небес, места, где восходит солнце», – ответила она. «Если ты царица небес, – сказал привратник, – места, где восходит солнце, то скажи на милость, зачем пришла ты в страну, из которой нет возврата? Как сердце твое привело тебя на дорогу, на которой путнику нет возврата?». Инанна заявила, что она пришла, чтобы присут ствовать на церемонии похорон мужа своей сестры, господина Гугаланны, после чего Нети, привратник, попросил ее подож дать, пока он не доложит Эрешкигал. Нети было велено отво рить перед царицей небес семь ворот, но придерживаться уста новленного обычая и у каждого входа снимать часть ее одежды.
И чистой Инанне сказал он: «Входи, Инанна, входи».
И как вошла она в первые врата,
Снята была шугурра, «корона равнины» с ее головы.
«Скажи на милость, что это?»
«О Инанна, законы преисподней чрезвычайно совершенны.
О Инанна, не подвергай сомненью обычаи преисподней».
Когда вошла она во вторые ворота,
Был взят у нее жезл из лазурита.
«Скажи на милость, что это?»
«О Инанна, законы преисподней чрезвычайно совершенны.
О Инанна, не подвергай сомненью обычаи преисподней».
Когда вошла она в третьи ворота,
С шеи было снято ожерелье из лазурита.
«Скажи на милость, что это?»
«О Инанна, законы преисподней чрезвычайно совершенны.
О Инанна, не подвергай сомненью обычаи преисподней».
Когда вошла она в четвертые ворота,
С ее груди были сняты сверкающие каменья.
«Скажи на милость, что это?»
«О Инанна, законы преисподней чрезвычайно совершенны.
О Инанна, не подвергай сомненью обычаи преисподней».
Когда вошла она в пятые ворота,
С ее руки было снято кольцо золотое.
«Скажи на милость, что это?»
«О Инанна, законы преисподней чрезвычайно совершенны.
О Инанна, не подвергай сомненью обычаи преисподней».
Когда вошла она в шестые ворота,
С ее груди был снят нагрудник.
«Скажи на милость, что это?»
«О Инанна, законы преисподней чрезвычайно совершенны.
О Инанна, не подвергай сомненью обычаи преисподней».
Когда вошла она в седьмые ворота,
Все одежды ее светлости были сняты с ее тела.
«Скажи на милость, что это?»
«О Инанна, законы преисподней чрезвычайно совершенны.
О Инанна, не подвергай сомненью законы преисподней».
Обнаженную ее подвели к трону. Она низко поклонилась. Перед троном Эрешкигал сидели семь судей преисподней, Аннунаки, устремив взгляды на Инанну – взгляды смерти.
При их словах, словах, что терзают дух,
Несчастная женщина превратилась в труп,
Труп был подвешен к столбу26
Инанна и Эрешкигал, две сестры, свет и тьма, согласно древ нему способу символизации, вместе представляют одну богиню в двух ее ипостасях; и их конфронтация резюмирует всю суть труд ной дороги испытаний. Герой, будь то бог или богиня, мужчина или женщина, персонаж мифа или человек, наблюдающий за собой во сне, обнаруживает и ассимилирует свое противополож ное (свою собственную ранее неизвестную самость), либо прог латывая его, либо будучи проглочен им. Один за другим барьеры сопротивления разбиваются. Он должен отречься от своего дос тоинства, добродетели, красоты и жизни и подчиниться или поко риться абсолютно невыносимому. Тогда он обнаруживает, что он и его противоположность не разнородны, а есть одна плоть27.
Тяжелое испытание является углублением проблемы первого порога, когда все еще не решен вопрос: может ли эго предать себя ^ смерти? Ибо эта неотступная Гидра многоголова; отрубишь одну ‘, голову – появятся две новые, если не прижечь обрубок надле жащим образом. Исход в страну испытаний представляет только лишь начало долгого и действительно опасного пути завоеваний ‘ и озарений инициации. Теперь следует убить дракона и преодолеть множество неожиданных препятствий – снова и снова. В ходе этого будет еще немало сомнительных побед, преходящих наитий и мимолетных картин чудесной страны.
Последнее приключение, когда все преграды и великаны – лю доеды остались позади, обычно представляется как мистичес кий брак торжествующего героя – души с Царст венной Богиней Мира. Это переломная точка – в надире, в зените или на краю земли, в центре Вселенной, под сводами храма или в самом потаенном уголке нашего сердца.
На западе Ирландии бытует сказка о принце Острова Одино чества и хозяйке удивительного пылающего колодца Туббер Тинти. Надеясь исцелить королеву Эрина, отважный юноша отпра вился за водой из колодца Туббер Тинти. Следуя совету своей тетки – волшебницы, которую он повстречал в пути, принц вер хом на удивительно грязной, тощей, маленькой, косматой ло шаденке, которую она дала ему, пересек огненную реку и благо получно миновал рощу ядовитых деревьев. Лошадь со скоростью ветра промчалась мимо замка Туббер Тинти; принц запрыгнул с нее в открытое окно и оказался внутри, цел и невредим.
«Все это необозримое место было заполнено спящими морскими и земными чудовищами – огромными китами, скользкими угрями, медведями и зверьем всякого вида и формы. Принц, пробираясь мимо них и переступая через них, наконец подошел к огромной лестнице. Поднявшись наверх, он вошел в комнату, где увидел самую красивую женщину из тех, что ему когда – либо доводи лось видеть, она спала, лежа на кушетке. ‘Мне нечего сказать тебе’, – подумал он и пошел дальше; и так он заглянул в две надцать комнат. В каждой была женщина прекраснее, чем в предыдущей. Но когда он подошел к тринадцатой комнате и открыл дверь, взор его был ослеплен блеском золота. Он за стыл на месте, пока снова не обрел способность видеть, а затем вошел. В большой светлой комнате стояла золотая кровать на золотых колесах Колеса непрерывно вращались; кровать неус танно двигалась по кругу, не останавливаясь ни днем, ни ночью На ней лежала королева Туббер Тинти; и хотя двенадцать ее де вушек были прекрасны, рядом с ней они не казались бы такими. В ногах кровати находился сам Туббер Тинти – огненный коло дец. На колодце была золотая крышка, и он вращался по кругу вместе с кроватью королевы.
‘Честное слово, – сказал принц, – я отдохну здесь немного’. И он прилег на кровать и не вставал с нее шесть дней и ночей»28.
Хозяйка Дома Сна является хорошо известным персонажем сказок и мифов. Мы уже сталкивались с ней, говоря об образах Брюнхильды и маленькой Спящей Красавицы29. Она – образец всех образцов красоты, ответ на все желания, сулящая блажен ство цель земных и внеземных поисков каждого героя. Она мать, сестра, возлюбленная, невеста. Все, что в этом мире манит нас, все, что обещает наслаждение – все это знаки ее существования, если не в реальном мире – в его городах и лесах, то в глубинах сна. Ибо она есть воплощение обещания совершенства; залог возвращения души по завершении ее изгнания и скитаний в мире упорядоченных неполноценностей к испытанному ранее блаженству, к пестящей и лелеющей «доброй» матери, молодой и красивой, которую мы некогда познали и, можно сказать, вкусили в далеком прошлом. Время развело нас, но она не исчезла, а как бы застыла в безвременьи на дне вечного моря.
Однако сохранившийся в памяти образ не только милосер ден; ибо в скрытой сфере детских воспоминаний взрослого че ловека также сохраняется, а иногда даже имеет большую силу образ «злой» матери – (1) отсутствующей, недоступной матери, против которой направлены агрессивные фантазии и со стороны которой страшатся ответной агрессивности; (2) не разрешаю щей, запрещающей, наказывающей матери; (3) матери удер живающей подле себя растущего ребенка, пытающегося оттол кнуться от нее; и наконец, (4) желанной, но запретной матери (эдипов комплекс), присутствие которой является соблазном опасного желания (комплекс кастрации). Это и лежит в основе образов таких недосягаемых великих богинь, как целомудрен ная и ужасная Диана – ее расправа над юным охотником Акте – оном лишь демонстрирует то, какой заряд страха содержится в подобных символах блокированных желаний ума и тела.
Актеону случилось увидеть опасную богиню в полдень; в тот роковой момент, когда солнце завершает свой, по – юношески полный сил, подъем, останавливается и срывается вниз навст речу смерти Все утро посвятив охоте за дичью, он оставил своих друзей отдыхать, вместе с испачканными кровью добычи собаками, а сам безо всякой цели, покинув знакомые ему охот ничьи угодия, отправился бродить, исследуя окрестные леса Он обнаружил долину, густо поросшую кипарисами и соснами С любопытством он спустился туда и нашел там пещеру с тихим журчащим родником и ручейком, который привел его к озеру, поросшему камышом. Этот тенистый укромный уголок был излюбленным местом отдыха Дианы, и в этот момент она нагая купалась здесь вместе со своими нимфами. Она оставила в стороне охотничье копье, колчан, лук с ослабленной тетивой, а также сандалии и платье. Одна из нимф уложила ее косы в узел; а другие поливали ее водой из больших кувшинов.
Когда молодой странник внезапно появился в этом укром ном уголке, женщины подняли крик и окружили свою госпожу, стараясь своими телами скрыть ее от недостойного взора Но ее голова и плечи возвышались над ними Юноша увидел ее и продолжал смотреть Она поискала взглядом свой лук, но он лежал далеко, поэтому она быстро взяла то, что было под рукой, а именно, воду и плеснула в лицо Актеону. «Теперь рас сказывай, как ты меня без покрова увидел, ежели сможешь о том рассказать», – гневно крикнула она ему.
На голове юноши выросли рога Его шея стала большой и длинной, кончики ушей заострились Его руки вытянулись до ног, а ладони и ступни превратились в копыта В ужасе он бросился прочь – удивляясь тому, как стремительно он бежит Но остановившись, чтобы перевести дух и напиться воды, он увидел свое отражение в воде и в ужасе отпрянул.
Иллюстрация V. Богиня Сехмет (Египет)
Иллюстрация VI. Медуза (Древний Рим)
Ужасная участь затем постигла Актеона. Его собственные собаки, учуяв запах большого оленя, с лаем бросились через лес. После мгновенной радости от звука их голосов он уж было оста новился, но непроизвольно испугался и побежал. Стая преследо вала его, постепенно приближаясь. Когда собаки нагнали его, и первая из них бросилась, чтобы вцепиться ему в бок, Актеон попытался окликнуть их по именам, но голос, вырвавшийся из его глотки, не был человеческим. Собаки остановили его своими клы ками. Он упал, и его собственные товарищи по охоте, криками подгоняя собак, успели нанести ему coup de grace .
Диана, чудесным образом знавшая об этом паническом бег стве и смерти Актеона, теперь могла быть спокойна30.
Мифологическая фигура Вселенской Матери привносит в космос атрибуты женственности, являющей себя в первой, ле леющей и оберегающей близости. Эта фантазия изначально спонтанна, ибо существует близкое и явное соответствие между отношением маленького ребенка к своей матери и отно шением взрослого к окружающему его материальному миру31. Но во многих религиозных традициях встречается и сознатель но контролируемое педагогическое использование этого архетипного образа с целью очищения, уравновешивания и посвя щения ума в природу зримого мира.
В тантрийской литературе средневековой и современной Индии обитель этой богини называется Мани – двипа, «Остров Драгоценных Камней»32. Там в роще исполняющих желания де ревьев стоит ложе – трон богини. Пляжи этого острова из золо того песка. Их омывают неспешные волны океана, образуемого нектаром бессмертия. Сама богиня пылает огнем жизни; земля, солнечная система, галактики уходящего вдаль космоса – все растет в ее лоне. Ибо она есть создательница мира, вечная ма терь и вечная дева. Она объемлет объемлющее, питает питаю щее и есть жизнь всего живущего.
Она также есть смерть всего смертного. Весь цикл существо вания свершается под ее властью, от рождения, через юность, зрелость и старость, к могиле. Она является и лоном и могилой: свиньей, пожирающей свой опорос. Таким образом, она объеди няет «доброе» и «злое», являя собой две формы сохранившегося в памяти образа матери, и не только собственной матери человека, но и вселенской матери. Верующий должен рассматривать и одну и другую с равным беспристрастием. Развивая такое отношение, человек очищает свой дух от своих инфантильных сантиментов и обид, и его ум открывается непостижимому присутствию, которое существует в первую очередь не как «добро» или «зло» с точки зрения его детского комфорта, его благополучия и невзгод, но как закон и образ сущности бытия.
Великий индуистский мистик прошлого столетия Рамакришна (1836 – 1886) был священником во вновь возведенном храме в честь Космической Матери в Дакшинесваре, пригороде Каль кутты. Скульптурное изображение богини в храме представляло ее в двух ее аспектах одновременно, ужасном и милосердном. Ее четыре руки представляют символы ее вселенской силы: верхняя левая рука угрожающе воздета с окровавленной саблей, ниж няя – держит за волосы отрубленную человеческую голову; верхняя правая рука поднята в жесте «не бойся», нижняя – простерта в даровании благ. На шее у нее ожерелье из челове ческих голов; ее юбка – кольцо из человеческих рук; ее длин ный язык высунут в готовности лизать кровь. Она представляет собой Космическую Силу, всеединство вселенной, гармонию всех пар противоположностей, удивительным образом сочета ющую в себе ужас абсолютного разрушения с безличным, но все же материнским утешением. Как само изменение, река вре мени, поток жизни, богиня одновременно создает, сохраняет и уничтожает. Ее имя – Кали, Черная; ее титул – Проводник через Океан Бытия33.
Однажды в тихий полдень Рамакришна увидел прекрасную женщину, вышедшую из Ганга и идущую к роще, где он медити ровал. Он понял, что она вот – вот должна родить. Через мгно вение ребенок появился на свет, и женщина начала нежно качать его. Но вскоре облик ее стал ужасен, она схватила мла денца своими, теперь страшными, челюстями и раздавила его. Проглотив его, она снова вошла в Ганг и исчезла34.
Лишь гений, способный к высочайшему пониманию, может вынести всю полноту откровения возвышенности этой богини. Для более ограниченных людей она приглушает свой блеск и являет себя в образах, достойных их неразвитых сил. Увидеть ее в полном блеске было бы невыносимо для любого духовно неподготовленного человека: свидетельством чему является не счастный случай с сильным и молодым мужчиной, Актеоном. Он не был святым, а был охотником, не готовым к откровению образа, который следует созерцать без обычных человеческих (то есть инфантильных) оттенков и подтекстов желания, удивле ния и страха.
Женщина, на образном языке мифологии, представляет все общность того, что может быть познано. Герой – это тот, кто приходит, дабы познать. По мере того, как он продвигается впе ред в постепенной интуиции, которая составляет его жизнь, образ богини претерпевает для него ряд преображений: она никогда не может быть величественнее, чем он сам, хотя всегда может обещать большее, чем он способен на данный момент постичь. Она манит, она направляет, она наставляет его разорвать свои путы. И, если он способен соответствовать ее сущности, то он и она, познающий и познаваемая, будут свободны от всех ограниче ний. Женщина является проводником к возвышенному кульмина ционному моменту чувственной авантюры. Несовершенный взор низводит ее до низшего состояния; злой взор невежества превра щает в банальность и безобразие. Но взор понимания восста навливает ее в ее величии. Герой, который может принять ее такой, как она есть, без излишнего смятения, но с той сердеч ностью и твердостью, которых она требует, – потенциальный Царь, воплощенный бог ее сотворенного мира.
Так, например, существует рассказ об ирландском царе Эохаиде и его пяти сыновьях: о том, как, отправившись однажды на охоту, сыновья заблудились, оказавшись в совершенно незна комом месте. Мучимые жаждой, они поочередно отправлялись на поиски воды. Первым отправился Фергюс: «и он наткнулся на колодец, который сторожила старуха. Облик ее был таков: от головы до стоп все ее члены и части были чернее угля; седые пучки жестких волос, что пробивались сквозь кожу головы, были похожи на хвост дикой лошади; серпами своих позеленевших от времени клыков, что торчали у нее изо рта и загиба лись назад, касаясь ушей, она могла бы срубить зеленую ветку дуба в полном соку; у нее были почерневшие, слезящиеся и помутневшие глаза; кривой, с широкими ноздрями нос; морщи нистый, весь в пятнах, мерзкого вида живот; кривые, бугристые голени с массивными лодыжками и парой широких ступней, уг ловатые колени и синюшные ногти. Весь вид старой карги был омерзителен. ‘Так вот как обстоит дело’, – произнес юноша. ‘Именно так’, – ответила она. ‘Значит, ты сторожишь этот колодец?’ – спросил он, и она ответила: ‘Да’. ‘Ты не позволишь мне набрать немного воды?’ ‘Позволю, – согласилась она, – только, если ты поцелуешь меня’. ‘Нет’, – сказал он. ‘Тогда не получишь воды’ ‘Клянусь, – продолжал он, – что скорее умру от жажды, чем по целую тебя!’ После чего юноша отправился туда, где остались его братья, и поведал им, что не добыл воды.
Точно так же отправлялись на поиски воды Олиол, Бриан и Фиахра и так же приходили к тому же колодцу. Каждый из них просил у старухи воды, но отказывался целовать ее.
И наконец, когда пришла очередь Ниала отправиться за водой, он также пришел к этому самому колодцу. ‘Женщина, позволь мне набрать воды!’ – попросил он. ‘Я дам тебе воды, – сказала она, – только поцелуй меня’. Он ответил: ‘Я не только поцелую, а даже обниму тебя!’ После чего он наклонился, обнял ее и поцеловал. Когда он сделал это и посмотрел на нее, то увидел девушку, грациознее которой не было во всем мире, с лицом, прекраснее которого не было во вселенной: каждой своей частичкой, от головы до пят, она была, как только что вы павший снег, лежащий на обочинах дороги; у нее были округ лые и царственные плечи, длинные, тонкие пальцы и прямые ноги, радующие глаз; ее гладкие, мягкие белые ступни отде ляли от земли бледно – бронзовые сандалии; на ней была прос торная накидка из чистейшей шерсти малинового цвета, а в платье – брошь из белого серебра; зубы ее сверкали жемчугом, у нее были царственные глаза и алый, как ягоды рябины, рот. ‘Эта женщина – галактика очарования’, – сказал юноша. ‘Воис тину это так’. ‘Но кто же ты?’ – продолжал он. ‘Я Королевская Власть’, – ответила она и произнесла следующее:
‘Король Тары! Я Королевская Власть... Теперь иди, к своим братьям, – продолжала она, – и возьми с собой воду; кроме того, отныне и вовеки веков королевство и верховная власть будут принадлежать тебе и твоим детям. И так же как вначале меня ты увидел уродливой, безобразной и отвратительной, а в конце прекрасной, – такова и королевская власть: ибо без сра жений, без жестоких столкновений ее нельзя завоевать; но в конечном итоге тот, кто, несмотря ни на что, стал царем, ока зывается благородным и справедливым’35
Такова, стало быть, королевская власть. Сама жизнь такова. Богиня, страж неистощимого колодца – независимо от того, найдет ли ее Фергюс или Актеон, или Принц Острова Одиночества – требует, чтобы герой был наделен тем, что трубадуры и менестрели называют «милостью сердечной». Ни животное желание Актеона, ни утон ченное отвращение Фергюса не могут ее постичь, оценить ее спо собна лишь доброта: в романтической изысканной поэзии Японии Х – ХИ столетий это называлось aware («милостивое участие»)...
В милостивом сердце Любовь находит пристанище,
Как птицы под сенью зеленой дубрав.
Прежде милостивого сердца природа
Не знала Любви, как и милостивого сердца – прежде Любви.
Ибо с появлением солнца тут же
И свет разливается; не могло быть
Прежде солнца рождения света.
Так и Любовь проявляется в милосердии
Самости; пусть даже
В жаре чрезмерном срединного пламени36.
Встреча с богиней (которая воплощена в каждой женщине) является последним испытанием способности героя заслужить благо любви (милосердие: amor fati), которая, как оболочка вечности, присуща самой жизни.
Когда же искатель приключения в данном контексте пред ставлен не юношей, а девушкой, то она, благодаря своим ка чествам, своей красоте или своему страстному желанию, до стойна стать супругой бессмертного. В этом случае небесный жених спускается к ней и ведет к своему ложу – хотела она того или нет. И если она избегала его, то пелена спадает с ее глаз; если она искала его, то ее желание находит удовлетворение.
Девушку из племени Арапахо, которая последовала за дико бразом по выросшему до небес дереву, заманили в лагерь небес ного народа. Там она стала женой небесного юноши. Именно он, в образе манящего дикобраза, завлек ее в свое небесное жилище.
Царская дочь из детской сказки на следующий день после происшествия у родника услышала стук в дверь своей комнаты в замке: это явился Король лягушек с требованием исполнить обе щание. И, несмотря на огромное отвращение принцессы, лягушонок последовал за ней к ее креслу за столом, ел вместе с ней с ее маленькой золотой тарелочки и пил из ее чашечки и даже настоял на том, чтобы лечь спать с ней в ее маленькой шелковой постели Во вспышке раздражения принцесса схватила лягушонка и швыр нула о стену. Когда тот упал на пол, то оказался царским сыном с добрыми и прекрасными глазами. А затем мы узнаем, что они поженились и в красивой карете отправились в ожидавшее юношу царство, где они стали царем и царицей.
Рис. 6 Исида в образе Ястреба соединяется с Осирисом в потусторон нем мире
Или опять же, когда Психея прошла все трудные испытания, сам Юпитер дал глотнуть ей элексира бессмертия; так что с тех пор и навеки она соединилась с Купидоном, своим возлюб ленным, в раю, где царит совершенство.
Греческая ортодоксальная и римско – католическая церкви отмечают подобное таинство праздником Успения
«Дева Мария вознесена в брачный чертог небесный, где Царь Царей восседает на звездном престоле. О Дева Премудрая, камо грядеши, лучезарная, аки утренняя звезда? Вся Ты краса и усла да Дщерь Сиона, блага яко луна, избранна яко солнце»37.
Мистический брак с царственной богиней мира символизи рует полное господство героя над жизнью; ибо женщина есть жизнь, а герой – есть познавший ее господин. А испытания героя, предшествовавшие его предельному опыту и свершению, символизировали те кризисы осознания, благодаря которым развивалось его сознание, пока не обрело способность вынести полное обладание матерью – разрушительницей, своей суженой. С этим он узнает, что он и отец едины: он занимает место отца.
Таким образом, проблема, представленная в пограничной ситуации, может показаться далекой от интересов обычных людей. Тем не менее всякая неспособность справиться с жиз ненными коллизиями, в конечном счете, должна быть отнесена на счет ограниченности сознания. Войны и вспышки раздраже ния являются паллиативами невежества; раскаяние – слишком поздно пришедшим озарением. Весь смысл повсеместно расп ространенного мифа о пути героя заключается в том, что он должен служить общим примером для всех мужчин и женщин, независимо от того места, что они занимают на социальной лестнице. Поэтому он сложен из самых общих образов. Чело век должен только определить свое собственное местополо жение относительно этой общей человеческой формулы, а затем ее помощью выйти за ограничивающие его стены. Кто они его великаны – людоеды? Это нерешенные загадки его собственной человеческой сущности. Что есть его идеалы? Это знаки его постижения жизни.
В кабинете современного психоаналитика этапы героичес кой авантюры снова и снова обнаруживаются в сновидениях и иллюзиях пациента. С психоаналитиком в роли помощника, жреца инициации, постигаются глубины из глубин неведения о себе. И всегда после первого трепета в точке отправления приключение оборачивается путешествием во тьму, ужас, к отвращению и фантасмагорическим страхам.
Сущность этой любопытной коллизии заключается в том, что наши сознательные представления о том, какой должна быть жизнь, редко соответствуют тому, каковой она действительно есть. Как правило, мы отказываемся признать в себе или в наших ближних обилие того давящего, самозащитного, зловонного, плотоядного, развратного нервного возбуждения, которое состав ляет самую суть органической клетки. Мы склонны скорее все приукрашивать и истолковывать по – своему; всячески убеждая себя, что все ложки дегтя в бочке меда, все волоски в супе явля ются виной кого – то другого, неприятного и отталкивающего.
Но когда нас внезапно осеняет или мы просто не можем не заметить, что все, что мы думаем или делаем, неизменно несет на себе печать плоти, тогда мы, как правило, переживаем отвращение: жизнь, явления жизни, органы жизни, в част ности, женщина как великий символ жизни – все это ста новится невыносимым для чистой души.
О, если б этот плотный сгусток мяса
Растаял, сгинул, изошел росой!
Иль если бы предвечный не уставил
Запрет самоубийству! Боже! Боже!
Так восклицает великий герой своего времени, Гамлет:
Каким докучным, тусклым и ненужным
Мне кажется все, что ни есть на свете!
О мерзость! Это буйный сад, плодящий
Одно лишь семя; дикое и злое
В нем властвует. До этого дойти!38
Простодушный восторг Эдипа от первого обладания царицей превращается в агонию духа, когда он узнает, кто эта женщина. Как и Гамлета, его постоянно преследует моральный образ отца. Подобно Гамлету, он отворачивается от прелестей мира и ищет во тьме царство иное, более высокое, чем это, отравленное кровосмешением и изменой, управляемое погрязшей в роскоши и пороках матерью. Ищущий жизнь за гранью жизни должен пройти мимо нее, преодолеть искушения ее зова и подняться ввысь, в чистый и беспредельный эфир.
И многократно, ясно бог воззвал: Эдип, Эдип, что медлишь ты идти? И так уже ты запоздал намного!39
Там, где это отвращение Эдипа – Гамлета не перестает тер зать душу, там мир, тело и, прежде всего женщина становятся символами уже не победы, а поражения. Тогда монашеско – пуританская, отрицающая все мирское этическая система ради кально и немедленно преображает образы мифа. Герой уже больше не может оставаться в невинности с воплощенной богиней, ибо она стала царицей греха.
«До тех пор, пока человек не отрешился от этого, подобного трупу, тела, – пишет индуистский монах Шанкарачарйя, – он является нечистым и страдает как от своих врагов, так и от рождения, болезни и смерти; но когда он думает о себе как о Чистом, как о сущности Добра и как о Недвижимом, он ста новится свободным... Отбросьте прочь ограничение тела, кото рое инертно и развратно по своей природе. Не думайте больше о нем. Ибо вещь, которую изрыгнули наружу (как вы должны были вытолкнуть наружу ваше тело), может вызвать лишь отвращение, едва лишь придя на ум»40.
Эта точка зрения знакома Западу по житиям и писаниям святых.
«Когда Святой Петр увидел, что его дочь Петронилла слиш ком красива, он стал молить Бога о милости, чтобы она забо лела лихорадкой. Однажды, когда его ученики были подле него, Тит спросил: ‘Ты лечишь все недуги, почему ты не сделаешь так, чтобы Петронилла поднялась с постели?’ И Петр ответил ему: ‘Потому что я доволен ее состоянием’. Это никоим образом не означает, что не в его власти было излечить ее; ибо тут же он сказал ей: ‘Встань, Петронилла, и поторопись обслужить нас’. И Девушка, излечившись, встала и подошла, чтобы прислужить им. Но когда она закончила, ее отец сказал ей: ‘Возвращайся в посте ль, Петронилла!’ Она вернулась, и ее тут же охватила лихорадка. Позднее же, когда она стала совершенной в своей любви к Богу, ее отец вернул ей совершенное здоровье.
В ту пору благородный господин, по имени Флакк, поражен ный ее красотой, пришел просить ее руки. Она ответила: ‘Если ты хочешь жениться на мне, то пришли девушек, чтобы они про водили меня к твоему дому’. Но когда девушки прибыли, Петронилла тотчас стала поститься и молиться. Получив причастие, она снова слегла в недуге и спустя три дня отдала свою душу Богу»41.
«В детстве Святой Бернар Клервосский страдал от головных болей. Однажды к нему пришла молодая женщина, чтобы своими песнями облегчить его страдания. Но возмущенный ребенок вы – провадил ее из комнаты. И Бог вознаградил его за такое рвение; ибо он тут же встал со своей постели и был исцелен.
Извечный враг человека, увидев в юном Бернаре такое ус тремление к целомудрию, постарался расставить для него ло вушки. Однако, когда однажды юнец, подстрекаемый дьяволом, все – таки задержал свой взгляд на женщине, ему вдруг стало стыдно за самого себя, и он вошел в ледяную воду пруда для искупления и оставался там, пока не продрог до костей. В дру гой раз, когда он спал, в постель к нему легла обнаженная де вушка. Бернар, заметив ее, молча отвернулся от нее, уступив таким образом ей часть своего ложа, и снова уснул. Лаская и поглаживая его некоторое время, несчастная вскоре настолько устыдилась своего поступка, несмотря на все свое бесстыдство, что вскочила с кровати и бежала, полная отвращения к самой себе и восхищения перед юношей.
Опять же, когда однажды Бернар вместе со своими друзьями воспользовался гостеприимством одной богатой госпожи и остал ся в ее доме, она, увидев его красоту, воспылала страстью к нему. Ночью она поднялась со своего ложа и легла рядом с гостем. Но он тотчас, как почувствовал кого – то рядом с собой, начал кричать: ‘Воры! Грабители!’ После чего женщина сразу же убежала, весь дом поднялся на ноги, зажгли фонари, и все бросились на поиски грабителя. Но так как никого не нашли, все вернулись в свои постели и уснули, кроме той самой госпожи, которая, будучи не в силах сомкнуть глаза, снова поднялась и юркнула в постель к своему гостю Бернар опять стал кричать: ‘Воры!’ И снова под нялся крик, и начались поиски. И даже после этого хозяйка дома в третий раз предприняла попытку и вновь была отвергнута; после чего она наконец отказалась от своей порочной затеи, либо по причине страха, либо отчаявшись добиться успеха. На следу ющий день в дороге спутники Бернара спросили его, почему ночью ему так навязчиво снились воры. И он ответил: ‘Мне действительно пришлось отражать нападения вора; ибо хозяй ка пыталась лишить меня сокровища, потеряв которое, я бы уже никогда не обрел его вновь’.
Все это убедило Бернара в том, что жить рядом со змеей опасно/ Поэтому он решил уйти от мира и вступить в мона шеский орден Цистерцианцев»42.
Однако даже монастырские стены и уединение пустыни не могут защитить от женского присутствия; ибо до тех пор пока плоть отшельника облекает его кости и пульсирует жизнью, мирские образы всегда готовы возмутить его разум. Святого Антония, который предавался аскезе близ египетских Фив, смущали сладострастные галлюцинации – дело рук демонов – искусителей, привлеченных магнетизмом его одиночества. Видения такого рода, с чреслами неотразимой привлекательности и пер сями, взывающими к прикосновению, на протяжении всей исто рии монашества не покидали пристанищ отшельников. «Ah! bel ermite! bel ermite . Si tu posais ton doigt sur mon epaule, ce serait comme une trainee de feu dans tes veines. La possession de la moindre place de mon corps t’emplira d’une joie plus vehemen – teP! que la conquete d’un empire. Avance tes levres...»43
Коттон Мадер из Новой Англии пишет: «Пустыня, через которую мы идем в Землю Обетованную, полна Огненных лета ющих змеев. Но, хвала Богу, ни одному из них пока еще не удалось окончательно сбить нас с пути! Весь наш путь к Небес ам лежит мимо Логовищ Львов и Леопардовых Гор; на пути нашем толпятся сонмища Дьяволов... Мы бедные путники, идущие по миру, который есть не что иное, как Дьяволово Поле или Дьявольский Острог, где каждый Укромный уголок есть прибежище Дьявола с сущей Бандой Разбойников, готовых на броситься на всякого, кто обращен своим ликом к Сиону»44.
«Тетива Божьего Гнева натянута, и Лук готов выпустить Стре лу; Правосудие нацеливает Стрелу в ваше Сердце и натягивает Тетиву; и нет ничего, кроме Соизволения Господа, Гнев Гос подний, – и никаких Обещаний и Обязательств, ничего, что бы удержало эту Стрелу за Миг от того, как хлынет из жил ваша Кровь...»
Эти слова Джонатана Эдвардса вселяли страх в сердца его прихожан в Новой Англии, раскрывая перед ними не приукра шенный ничем страшный лик отца. Проповедь была призвана пригвоздить их к скамьям жуткими картинами мифологическо го суда божьего; ибо хотя пуританство не допускало образов рукотворных, оно не ограничивало себя в образах словесных. «Гнев Божий, – вещал Эдварде, – подобен великим Водам, пока еще сдерживаемым; но их собирается все больше и больше, они поднимаются все выше и выше, пока им не будет дан Выход; и чем дольше сдерживается Поток, тем стремительнее и сильнее хлынут его Воды, если наконец дать ему волю. Воистину Пра восудие над вашими порочными Деяниями еще не свершилось; Потоки Возмездия Божьего сдерживаемы; но Вина ваша со Временем непрестанно растет, и каждый День вы навлекаете на себя все больший Гнев Его; Воды непрестанно поднимаются и прибывают; и нет ничего, кроме Соизволенья Господнего, что бы сдерживало эти Воды, не поддающиеся усмирению и с силой рвущиеся вперед; и стоит Господу лишь убрать свою Руку от преграждающих путь этим Водам Врат, как они тут же отво рятся, и огненные Потоки Неудержимого Гнева Господнего ринутся вперед с немыслимой Яростью и падут на вас со все могущей Силой; и будь Сила ваша в Десять Тысяч Раз более, чем теперь, да и в Десять Тысяч Раз сильнее Силы самого упор ного, несокрушимого Дьявола в Аду, то и тогда ничто не помо жет вам противостоять и вынести Гнев Божий...»
Пригрозив водной стихией, пастор Джонатан далее обраща ется к картине огня. «Для Бога, что держит вас над Преисподней Ада, как держат Паука или другое мерзкое Насекомое над Огнем, вы ненавистны и достойны страшного гнева; его Гнев, обращенный к вам, пылает подобно Огню, он видит в вас исчадия, достойные лишь быть брошенными в Огонь; его Очи настолько чисты, что не могут вынести вашего вида; в его Очах вы в Десять Тысяч Раз отвратительнее самой отвратной, в наших глазах, ядовитой Змеи. Вы согрешили против него бес конечно больше, чем любой упрямый Бунтовщик против своего Господина; и все же каждое Мгновение ничто, кроме его Руки, не удерживает вас от падения в Огонь...
О, Грешник!.. Ты висишь на тонкой нити, вокруг которой сверкают вспышки Пламени Гнева Господнего, готового каждую Секунду оборвать ее, объяв огнем; и никакой Заступник вам не поможет, и вам не за что ухватиться, чтобы спасти себя; нет ничего, что могло бы удержать вас от Пламени Гнева, – ничего вам присущего, ничего из того, что вы когда-либо свершите, ничего из того, что вы могли бы свершить, – ничего, что бы побудило Господа подарить вам одно лишь Мгновение...»
А теперь, наконец, предлагается картина второго рождения – однако лишь на мгновение:
«Так все вы, никогда не испытавшие великой Перемены в Сердцах своих от действия могучей Силы Духа ГОСПОДНЕГО на ваши души, все, не рожденные заново и не ставшие новыми Существами и не восставшие из смерти в Грехе к Обновлению и к прежде никогда не испытанному Свету и Жизни (как бы вы ни исправляли свою Жизнь во множественных Вещах, какие бы набожные Чувства вы ни питали, какую бы Форму Религии вы ни исповедовали в Семьях своих и в Уединении и в Храме Господнем и как бы строго ее ни придерживались), – все вы в Руках разгневанного Бога; ничто, кроме одного его Соизво ления, не удерживает вас от того, чтобы сию же Секунду и на веки вечные быть подвергнутым Уничтожению»45.
«Одно лишь соизволение Бога», что оберегает грешника от стрелы, потопа и огня, в традиционной фразеологии христиан ства называется «милосердием» Божьим, а «могучая сила духа Господа», которая изменяет сердце – это «милость» Божья. В образах мифологии, как правило, милосердие и милость предс тавлены так же ярко, как справедливость и гнев, и таким обра зом сохраняется равновесие, и сердце скорее ощущает поддер жку, чем карается на своем пути. «Не бойтесь!» – гласит жест руки бога Шивы, исполняющего перед поклоняющимися ему танец вселенского разрушения46. «Не бойтесь, ибо все благопо лучно пребывает в Боге. Формы, что приходят и уходят – одной из которых и есть ваше тело – это мелькание моих конечностей в танце. Узнавайте Меня во всем, и чего вам тогда бояться?» Магия священных таинств (обретающих действенность через Страсти Господни или благодаря медитациям Будды), оберега ющая сила примитивных амулетов и талисманов и сверхъестес твенные помощники мифов и сказок всех народов мира – все это заверения человечества в том, что стрела, огонь и потоп не так жестоки, как кажутся.
Ибо страшный лик отца является отражением собственного эго его жертвы – берущего свое начало от чувственной картины детства, оставшейся позади, но проецируемой вперед; идолопок лонничество, таящееся в фиксации на этой несуществующей вещи, само по себе уже есть нечто неправедное, оставляющее че ловека охваченным ощущением греха, что и удерживает потен циально созревший дух от более уравновешенного и реалистичного взгляда на отца, а вместе с этим и на мир в целом. Примирение – не более, чем избавление от этого, самопорождаемого двойного монстра, в коем слиты воедино дракон, представляемый Богом (супер-эго)47, и дракон, представляемый Грехом (подавляемое ид). Но это требует отрешения от привязанности к самому эго, что и есть всего сложнее. Человек должен верить, что отец милосерден, и полагаться на это милосердие. Вместе с этим центр веры пере носится за пределы заколдованного круга скупых данных Богом ограничений, и страшные великаны – людоеды исчезают.
Именно в этом испытании герой может обрести надежду и поддержку в женском образе заступничества, магией которого (заклинаниями или покровительством) он защищен в ходе всех пугающих переживаний отцовской инициации, грозящей раско лом эго. Ибо если невозможно верить во вселяющий ужас облик отца, вера тогда должна быть сосредоточена на ком – то другом (на Женщине – Пауке, на Благословенной матери); и эта надежда на поддержку помогает пережить кризис – который в конечном итоге приводит к осознанию того, что отец и мать есть отражение друг друга и по существу суть одно и то же.
Когда воинственные боги – близнецы навахо оставили Женщину – Паука и благодаря ее совету и оберегающим талисманам благо получно миновали опасности сталкивающихся скал, тростника, что режет на куски, кактусов, что разрывают на части, и зыбучих песков, они наконец пришли к дому Солнца, их отца. Дверь охраняли два медведя, которые встали на дыбы и зарычали; но слова, которым научила мальчиков Женщина – Паук, заставили зверей лечь на землю. После медведей Близнецам угрожали две змеи, затем ветры, затем молнии: стражи последнего порога48. Однако всех их легко успокоили слова молитвы.
Выстроенный из бирюзы дом Солнца, огромный и квадратный в основании, стоял на берегу могучего потока. Мальчики вошли в него и увидели женщину, сидящую у западной стены, двух красивых юношей – у южной и двух красивых девушек – у север ной. Девушки, не говоря ни слова, поднялись, окутали новопри бывших четырьмя небесными покрывалами и уложили их, и те спокойно лежали, пока трещотка, висевшая над дверью, не прос тучала четыре раза, и одна из девушек сказала: «Идет наш отец».
Носящий солнце вошел в свой дом, снял со своей спины сол нце и повесил его на крючок на западной стене комнаты, где оно некоторое время раскачивалось, издавая мерные звуки. Он повернулся к старшей женщине и гневно спросил: «Кто эти двое, что вошли сюда сегодня?» Но женщина не ответила. Юноши и девушки лишь молча глядели друг на друга. Носитель солнца еще четыре раза задавал свой вопрос, прежде чем жен щина наконец ответила: «Было бы лучше, если бы ты не говорил так много. Двое юношей пришли сюда сегодня в поисках своего отца. Ты же говорил мне, что ни к кому не заходишь, когда покидаешь дом, и что у тебя не было другой женщины, кроме меня. Тогда чьи же это сыновья?» Она указала на покрывала, и дети многозначительно глянули друг на друга.
Носящий солнце развернул все четыре покрывала (одеяния рассвета, голубого неба, желтого вечернего света и тьмы), и мальчики упали на пол. Он тут же схватил их и в ярости швыр нул на огромные острые шипы белой раковины, что лежала у восточной стены. Мальчики крепко ухватились за свои перья жизни и отскочили назад. Тогда он бросил их на острые высту пы из бирюзы на южной стене, затем на желтый гелиотис на западе и на черную скалу на севере49. Мальчики каждый раз крепко хватались за свои перья жизни и отскакивали обратно. «Хотелось бы, – сказал Отец – Солнце, – чтобы они действитель но были моими детьми».
Затем страшный отец попробовал обварить мальчиков паром в бане. Но им помогли ветры, которые защитили от пара один уголок, где дети смогли спрятаться. «Да, это мои дети», – сказал Отец – Солнце, когда они вышли, но это была лишь его уловка, ибо он все еще намеревался уличить их во лжи. Последним испытанием явилась курительная трубка, набитая ядом. Пок рытая колючими волосками гусеница предупредила мальчиков и дала им положить что-то себе в рот. Они курили трубку безо всякого вреда для себя, передавая ее друг другу, до тех пор пока не выкурили. Они даже сказали, что она пришлась им по вкусу. Отец – Солнце возгордился ими. Он был полностью удов летворен. «А теперь, дети мои, – спросил он, – что вы хотите от меня? Зачем вы искали меня?» Так герои – близнецы заво евали полное доверие Солнца, своего отца50.
Необходимость большой осторожности со стороны отца, при нимающего в свой дом только тех, кто прошел тщательную про верку, иллюстрируется неудачей юного Фаэтона, описанной в известном греческом мифе. Фаэтон родился в Эфиопии у дев ственницы, товарищи донимали его вопросами об отце, и он отправился через Персию и Индию на поиски дворца Солнца; ибо мать сказала ему, что его отец Феб – бог, правящий солнеч ной колесницей.
«Дворец Солнца поднимался в небо на высоких колоннах, блестевших золотом и бронзой, что горели как огонь. Верхушку фронтона венчала светящаяся слоновая кость; двойные раздвиж ные двери сияли отполированным до блеска серебром. А тончай шая отделка превосходила красоту самих материалов».
Поднявшись по крутой лестнице, Фаэтон вошел во дворец. Там он увидел Феба, восседавшего на изумрудном троне в окру жении Часов и Времен Года, а также Дня, Месяца, Года и Сто летия. Отважному юноше пришлось остановиться у порога, ибо его глаза смертного не могли вынести такого сияния; но отец мягко заговорил с ним из другого конца зала.
«Зачем ты пришел? – спросил отец. – Чего ты хочешь, о Фа этон, сын, которым может гордиться любой отец?»
Юноша почтительно ответил: «О мой отец (если дозволяешь мне так называть тебя), о Феб! Свет всего мира! Прошу тебя о доказательстве, мой отец, благодаря которому все могли бы знать, что я твой родной сын».
Великий бог отложил свою сверкающую корону в сторону и попросил юношу приблизиться. Он заключил его в свои объятия и затем пообещал, скрепив свое обещание клятвой, что любое желание юноши будет удовлетворено.
Фаэтон пожелал колесницу своего отца и права управлять крылатыми лошадьми в течение одного дня. «Такая просьба, – сказал отец, – говорит о том, что мое обе щание было опрометчивым» Отстранив от себя юношу, он попы тался отговорить его. «В своем неведении ты просишь о том, что не может быть дано даже богам, – сказал он – Каждый бог волен поступать по своему желанию, но никто, кроме меня, не властен занять мое место в моей огненной колеснице; даже сам Зевс».
Так убеждал его Феб Но Фаэтон был непреклонен Не в сос тоянии нарушить свою клятву, отец медлил насколько это было возможно, но в конце концов был вынужден провести своего упрямого сына к удивительной колеснице: ее оси и дышло были золотыми, ее колеса – с золотыми ободами и с серебряными спицами. Хомут был отделан драгоценными камнями и хризоли тами. Часы уже выводили четверку пышущих огнем и насытив шихся божественной пищей лошадей из их высоких стойл. Они надели на них звенящие уздечки; огромные животные копытами били по перекладинам ограждения. Феб смазал лицо Фаэтона особой мазью, чтобы защитить его от огня, а затем надел на его голову сияющую корону.
«Внемли по крайней мере предостережениям своего отца, – советовал ему бог, – не усердствуй с кнутом и крепко держись за поводья. Кони сами достаточно быстро несут. И не следуй прямой дорогой через пять поясов неба, а сверни у развилки влево – следы моих колес будут ясно видны тебе. Кроме того, чтобы небеса и земля прогревались одинаково, не поднимайся слишком высоко и не опускайся слишком низко; ибо если ты поднимешься слишком высоко, то опалишь небо, а если опус тишься слишком низко, то подожжешь землю. Самый безопас ный путь посередине.
Но торопись! Ибо пока я говорил, прохладная Ночь уже достигла своей цели на западном берегу. Нас зовут. Смотри, алеет рассвет. Мальчик мой, пусть лучше Фортуна помогает тебе и правит тобою там, где тебе будет трудно. Вот, держи поводья».
Тетис, богиня моря, открыла заграждение, и лошади резко рванули с места; разбивая своими копытами тучи, разгоняя своими крыльями воздух, опережая все ветры, что поднимались в той же восточной части. И тут же – ибо колесница была слишком легка без своего привычного веса – повозку начало раскачивать, как корабль без балласта, бросаемый волнами. Охваченный ужасом возничий забыл о поводьях и уже не обращал никакого внима ния на дорогу. Дико взметнувшись вверх, упряжка задела небесные высоты, потревожив самые далекие созвездия. Большая и Малая Медведицы опалились. Змея, лежавшая свернувшись кольцом вокруг полярных звезд, разогрелась и с поднявшимся жаром стала опасно свирепой. Волопас, бросив свой плуг, бежал. Скорпион стал бить своим хвостом.
А далее, после того как колесница, сталкиваясь со звездами, некоторое время неслась по неизведанным небесным путям, она низверглась к облакам у самой земли; и Луна в изумлении увидела лошадей своего брата, мчащихся ниже ее собственной колесницы. Облака превратились в пар. Земля вспыхнула пла менем. Горы запылали; стены городов обрушились; народы пре вратились в пепел. Это было время, когда народ Эфиопии стал черным; ибо от жара кровь приливала к поверхности их тел. Ливия превратилась в пустыню. Нил в ужасе бежал на край земли и спрятал там свою голову, где она скрыта и поныне.
Мать Земля, прикрывая рукой свои опаленные брови, зады хаясь от горячего дыма, подняла свой зычный голос и призвала Юпитера, отца всех вещей, спасти его мир. «Взгляни вокруг! – закричала она ему. – Небо от полюса до полюса в дыму. Великий Юпитер, если погибнет море и земля, и все сферы небесные, тогда мы снова окажемся в хаосе начала! Подумай! Подумай об опасности, грозящей нашей вселенной! Спаси от пламени то, что еще осталось!»
Юпитер, Всемогущий Отец, призвал в свидетели богов, что если быстро не предпринять меры, то все будет потеряно. После чего он поспешил к зениту, взял в свою правую руку молнию и метнул ее из – за спины. Повозка разлетелась; охваченые ужасом лошади вырвались на свободу; Фаэтон с охвачен ными пламенем волосами, подобно метеору, полетел вниз. И его горящее тело упало в реку По.
И Наяды той земли поместили его тело в гробницу, на кото рой была начертана следующая эпитафия:
Здесь погребен Фаэтон, колесницы отцовской возница.
Пусть ее не сдержал, но, дерзнув на великое, пал он51.
Эта история о родительском потворстве иллюстрирует античное представление о том, что когда силы жизни оказывают ся в руках недостаточно посвященных, то это влечет за собой хаос. Когда ребенок перерастает широко распространенную идилию материнской груди и обращается лицом к миру зрелых деяний, он духовно переходит в сферу отца, который ста новится для своего сына знаком его назначения, а для дочери зна ком ее будущего мужа. Известно ему это или нет, независимо от его положения в обществе, отец является инициирующим жре цом, при посредничестве которого юное создание вступает в больший мир. И точно так же, как ранее мать представляла «добро» и «зло», так теперь это воплощается в нем, но только с одним усложением – в картине появляется новый элемент соп ерничества: сына с отцом за господство во вселенной и дочери с матерью за то, чтобы быть этим завоеванным миром.
Традиционная идея инициации сочетает приобщение к прие мам, обязанностям и прерогативам своего призвания с радикаль ной коррекцией своего эмоционального отношения к родитель ским образам Мистагог (отец или фигура его замещающая) вверял символы своего служения только сыну, который действительно достиг очищения от изживших себя инфантильных катексисов, ко торому ни бессознательные ни даже сознательные и, возможно, логически обоснованные мотивации самовозвеличивания, собст венного предпочтения или негодования уже не помешают спра ведливо, бесстрастно использовать обретенные силы. В идеале посвященный человек оказывается лишенным своей обычной человеческой сущности и представляет беспристрастную косми ческую силу. Он является дважды рожденным: он сам стал отцом. И поэтому он сам теперь может играть роль иниции рующего, проводника, солнечной двери, через которую человек может пройти от инфантильных иллюзий «добра» и «зла» к восприятию величия космического закона, чистого от надежды и страха, к состоянию покоя в понимании откровения бытия.
«Однажды мне приснилось, – рассказывает маленький маль чик, – что меня взяли в плен пушечные ядра [sic]. Они все начали подпрыгивать и кричать. Я с удивлением увидел, что на хожусь в гостиной своего дома. Горел огонь, а над ним котел, полный кипящей воды. Они бросили меня в него, и время от времени появлялся повар, который тыкал в меня вилкой, про веряя не приготовился ли я уже. Затем он вытащил меня и передал хозяину, который собирался откусить от меня, и в этот момент я проснулся»52.
«Мне приснилось, что я за столом со своей женой, – расска зывает культурный джентельмен, – во время еды я протягиваю руку через стол, беру нашего второго ребенка, младенца, и как ни в чем не бывало начинаю засовывать его в зеленую суповую чашку, полную горячей воды или какой – то еще горячей жидкос ти; ибо он приготовлен, как куриное фрикассе.
Я положил кушанье на доску для нарезания хлеба и разре зал его своим ножом. Когда мы съели почти все, за исклю чением маленького кусочка, такого как куриный желудок, я обеспокоенно взглянул на жену и спросил: ‘Ты уверена, что именно этого от меня хотела? Ты хотела съесть его на ужин?’
Привычно нахмурившись, она ответила: ‘После того, как он так хорошо получился, уже больше ничего не оставалось де лать’. Я заканчивал последний кусочек, когда проснулся»53.
Этот архетипный кошмар отца – людоеда реализуется в испы таниях примитивной инициации. Как мы уже видели, мальчиков австралийского племени мурнгинов вначале сильно пугают, вы нуждая их убегать к своим матерям. Великий Змей Отец тре бует их крайней плоти54. Это возлагает на женщин роль защит ниц. Звучит чудовищный рог, называемый Йурлунггур, что означает зов Великого Змея Отца, который вылез из своей норы. Когда мужчины приходят за мальчиками, женщины хватают копья и делают вид, что не только сражаются, но также плачут и причитают, так как маленькие создания будут отняты у них и «съедены» Треугольная площадка для плясок мужчин представ ляет собой тело Великого Змея Отца. На ней в течение многих ночей мальчикам показывают многочисленные танцы, символи зирующие различных тотемных предков, и учат мифам, объясня ющим существующий мировой порядок. Их также отправляют в длительное путешествие к соседним и далеким кланам, имити рующее мифологические блуждания фаллических предков55.
Таким образом, так сказать, «в утробе» Великого Змея Отца их знакомят с интересным новым объективным миром, что ком пенсирует для них потерю матери; и центральной точкой (axis mundi) воображения вместо женской груди становится мужс кой фаллос.
Кульминацией посвящения в долгом ряду обрядов является освобождение собственного героя – пениса мальчика от защиты его крайней плоти, посредством пугающего и болезненного на падения на него мужчины, выполняющего обрезание56. У арунта, например, звук трещоток доносится со всех сторон, когда наступает момент этого решающего разрыва с прошлым. Ночью, в причудливом свете костра внезапно появляется обрезающий и его помощник. Шум трещоток – это голос великого демона церемонии, а пара оперирующих мужчин – его призраки. Со своими бородами, засунутыми в рот, что означает гнев, с широко расставленными ногами и вытянутыми вперед руками двое мужчин стоят совершенно неподвижно. Тот, кто непосредственно будет проводить операцию, стоит впереди с маленьким кремниевым ножом в правой руке, которым он и будет оперировать. Его помощник стоит сразу же за ним, так что их тела соприкаса ются друг с другом. Затем в свете костра приближается другой мужчина, удерживая щит на своей голове и одновременно щел кая большим и указательным пальцами обеих рук. Трещотки создают невероятный шум, который слышен даже женщинам и детям, в их далеко отстоящем лагере. Мужчина со щитом на голове опускается на одно колено немного впереди оперирующе го, и тут же одного из мальчиков поднимают с земли несколько его дядьев, которые подносят его ногами вперед к щиту и поме щают сверху на него, в то время как все мужчины глубокими громкими голосами повторяют нараспев монотонный речита тив. Операция проходит быстро, страшные фигуры тут же покидают освещенное место, мальчика, который находится в полубессознательном состоянии, берут под свою опеку и позд равляют мужчины, к статусу которых он только что присоеди нился. «Ты вел себя хорошо, – говорят они, – ты не кричал»57.
Мифология австралийских туземцев свидетельствует о том, что в ранних обрядах инициации юношей убивали58. Таким образом, видно, что, кроме всего прочего, этот ритуал является драматизированным выражением агрессии старшего поколения в эдиповском преломлении; а обрезание – смягченной каст рацией59 Но эти обряды также удовлетворяют каннибалический отцеубийственный импульс подрастающей группы мужчин и в то же самое время открывают милосердный, самопожертвенный аспект архетипного отца; ибо в течение длительного периода символического посвящения инициируемых некоторое время за ставляют питаться только свежей кровью, взятой у старших мужчин. «Туземцы, – как рассказывали нам, – особенный интерес проявляют к христианскому обряду причастия и, услышав о нем от миссионеров, сравнивают его со своими собственными обря дами принятия крови»60.
«Вечером приходят мужчины и занимают свои места соглас но племенному обычаю. Мальчик ложится головой на колени своего отца Он должен лежать совершенно неподвижно, иначе Умрет. Отец закрывает ему глаза ладонями, ибо считается, что если мальчик увидит то, что будет происходить, умрут его отец и мать. Сосуд из дерева или коры ставится рядом с одним из братьев матери мальчика. Мужчина, легко перетянув свою руку, протыкает ее в верхней части костью из носа и держит руку над сосудом до тех пор, пока в нем не наберется некоторое количество крови. Затем свою руку протыкает мужчина, сидя щий рядом с ним, и так далее до тех пор, пока сосуд не на полнится. Он может вмещать около двух кварт .
Мальчик делает большой глоток крови. На тот случай, если его желудок не примет ее, отец мальчика держит его за горло, чтобы не дать ему извергнуть кровь, потому что, если это случится, умрут его отец, мать и все братья и сестры Остаток крови выливается на него.
Далее, начиная с этого времени, иногда в течение целого ме сяца, мальчику не разрешается принимать никакой иной пищи, кроме человеческой крови. Этот закон установил Йамминга, мифический предок... Иногда крови в сосуде дают застыть, и тогда опекун своей костью из носа разрезает ее на куски, и мальчик ест их, в первую очередь две концевые части Кровь до лжна быть разделена на равные куски, иначе мальчик умрет»61.
Часто мужчины, дающие свою кровь, теряют сознание и остаются вследствие потери крови в состоянии комы в течение часа или более62. «В былые времена, – пишет другой исследо ватель, – эту кровь (которую ритуально пили новообращенные) брали от убиваемого с этой целью человека, а части его тела съедали»63 «Здесь, – комментирует доктор Рохейм, – мы подходим как никогда близко к ритуальному представлению убийства и поедания первичного отца»64.
Не может быть никакого сомнения в том, что какими бы не просвещенными ни казались нам обнаженные австралийские дикари, их символические церемонии представляют сохранившу юся до нынешних времен невероятно древнюю систему духовно го просвещения, широко распространенные свидетельства ко торой можно встретить не только во всех землях и островах Индийского океана, но также и в памятниках древних центров цивилизации, к коей мы склонны себя относить65. Что именно было известно древним людям, по опубликованным материалам наших западных исследователей судить сложно. Но из срав нения деталей австралийского ритуала со знакомыми нам в более высокоразвитых культурах, можно видеть, что и великие темы, и вечные архетипы, и их воздействие на душу остаются одними и теми же.
«Приди, о Дифирамб,
Войди в мое мужское лоно»66.
Крик Зевса, Громовержца, обращенный к его сыну Дионису, звучит лейтмотивом всех греческих мистерий инициирующего второго рождения. «И громкие крики взревели к тому же отку да – то от невиданных, страшных видений и из барабана, как будто из подземного грома в воздухе, преисполненном ужасом, родился образ»67. Само слово «Дифирамб» в качестве эпитета смерти и воскресения Диониса понималось греками как озна чающее «некто из двойной двери», то есть тот, кто пережил бла гоговейное чудо второго рождения. И мы знаем, что хоровые песни (дифирамбы) и мрачные, кровью отдающие обряды в честь этого бога – ассоциировавшиеся с возрождением рас тения, возрождением луны, возрождением солнца, возро ждением души и свершаемые в сезон воскрешения года и, стало быть, воскрешения бога – представляют собой ритуальные начала аттической трагедии. Во всем древнем мире такие широко расп ространенные обряды и мифы, как смерть и воскрешение Таммуза, Адониса, Митры, Вирбия, Аттиса, Осириса и различных живо тных, их представляющих (козлов и овец, быков, свиней, лошадей, рыб и птиц), хорошо известны всем, обратившимся к сравнительному анализу религии; популярные карнавальные празднества – вроде Зеленой Троицы, чествования Джона Ячмен ного Зерна, Проводов Зимы, Встречи Лета и Умерщвления Ро ждественского Крапивника – продолжают эту традицию, в атмос фере веселья, уже в наше время68; через христианскую церковь (в мифологии Падения и Искупления, Распятия и Воскресения, «второго рождения» крещения, символического удара по щеке во время конфирмации, символического причастия Кровью и Плотью) в ее ритуалах, а иногда на деле мы приобщаемся к этим бессмертным образам инициирующей мощи, благодаря священ ному действию которой человек, начиная со своих первых дней на земле, рассеивал ужас своей феноменальности и приходил ко всепреображающему видению бессмертного бытия. «Ибо, если кровь тельцов и козлов и пепел телицы чрез окропление освящает оскверненных, дабы чисто было тело, то кольми паче Кровь Христа, Который Духом Святым принес Себя непорочного Богу, очистит совесть нашу от мертвых дел, для служения Богу живому и истинному!»69
У басумбва в Восточной Африке есть народная сказка о мужчине, которому явился его мертвый отец, гнавший скот Смерти, и провел его по дороге, что вела под землю, как бы в огромную нору. Они пришли к просторному месту, где находи лись какие – то люди. Отец спрятал сына и отправился спать. На следующее утро появился Великий Вождь Смерть. Одной сто роной он был прекрасен; другая же – гниющая – кишела чер вями. Его спутники подбирали падающие на землю личинки. Когда они закончили промывать его язвы, Вождь – Смерть ска зал: «Тот, кто родился сегодня, если отправится торговать, будет ограблен. Женщина, зачавшая сегодня, да умрет с зача тым ребенком Мужчина, что возделывает землю сегодня, да потеряет весь урожай. Тот, кто отправится в джунгли, да будет съеден львом».
Таким образом, провозгласив всеобщее проклятие, Вождь – Смерть отправился отдыхать. Но на следующее утро, когда он появился, его спутники промыли его прекрасную сторону, умастив ее маслом. Когда они закончили, Вождь – Смерть произ нес благословение: «Тот, кто родится сегодня, да будет богат. Пусть женщина, зачавшая сегодня, родит ребенка, который проживет до старости. Тот, что родится сегодня, пусть идет торговать; пусть заключает только выгодные сделки; пусть смело торгует вслепую. Мужчина, что войдет в джунгли, да будет у него богатая добыча; да совладает он даже со слонами. Потому что сегодня я провозглашаю благословение».
Тогда отец сказал сыну: «Если бы ты пришел сегодня, то обладал бы многим. Но теперь ясно, что тебе предопределена бедность. Завтра тебе лучше уйти».
После чего сын вернулся к себе домой70.
Солнце Преисподней, Повелитель Мертвых, является дру гой стороной того же лучезарного царя, что дарит день и правит днем; ибо – «Кто посылает вам удел с неба и земли? И кто выво дит живое из мертвого и выводит мертвое из живого? И кто правит делом?»71 Здесь уместо вспомнить сказку вачага об очень бедном человеке, Кьязимба, которого старуха перенесла к зениту неба, где в полдень отдыхает Солнце72; там Великий Вождь одарил его процветанием. Можно также вспомнить лу кавого бога Эдшу, описанного в сказке, родившейся у другого берега Африки73: его величайшим удовольствием было сеять раздор. Это различное видение одного и того же страшного Провидения. Оно вмещает в себя и от него исходят все противо речия, добро и зло, жизнь и смерть, боль и радость, блага и лишения. Как фигура, стоящая у солнечной двери, – это источник всех пар противоположностей «У Него – ключи тайного к Нему ваше возвращение, потом Он сообщит вам, что вы делали»74.
Иллюстрация VII. Колдун. Пещерный рисунок времен палеолита (Французские Пиренеи.)
Иллюстрация VIII. Плачущий Вселенский Отец, Виракоча (Аргентина)
Таинство внутренне противоречивого отца прекрасно пере дает образ великого доисторического перуанского бога по имени Виракоча. Его тиарой является солнце; в каждой руке он держит по молнии; а из его глаз в виде слез идут дожди, что освежают жизнь долин мира. Виракоча – Вселенский Бог, тво рец всех вещей; и тем не менее в легендах о его появлениях на земле он изображается бредущим, как нищий, в лохмотьях и всеми поносимый. При этом вспоминается Проповедь о Марии и Иосифе, которым было отказано в ночлеге некогда в Вифле еме75, и классическая история о том, как Юпитер и Меркурий просили о ночлеге в доме Филемона и Бавкиды76. Также вспоми нается никем не узнанный Эдшу Эта тема часто встречается в мифологии; ее суть хорошо выражают слова из Корана «и куда бы вы ни обратились, там лик Аллаха»77. «Этот Атман, скрытый во всех существах, не проявляется, но острым и тонким рассудком его видят проницательные»78. «Разломи палку, — гласит афоризм в духе гностиков, – и там найдешь Христа».
Следовательно, проявляя таким образом свою вездесущ ность, Виракоча сходен по своему характеру с высочайшими вселенскими богами. Более того, знаком нам и этот синтез в себе бога – солнца и бога – бури. Мы знаем его из древнеиудейской мифо логии о Яхве, в котором объединены черты двух богов (бога бури и солнечного бога); он виден у навахо в ликах отца богов – близнецов; он очевиден в характере Зевса, а также в сочетании молнии и солнечной короны в некоторых формах образа Будды. Суть за ключается в том, что милость, льющаяся во вселенную через сол нечную дверь, – это и энергия молнии, которая разрушает, сама являясь неразрушимой: разбивающий иллюзии свет – то же самое, что и свет творящий. Или опять же, с точки зрения вторичной полярности природы: пламя, горящее в солнце, присутствует также и в грозе, несущей влагу земле; энергия, стоящая за элементарной парой противоположностей, огнем и водой, одна и та же.
Но самая удивительная и глубоко трогающая черта Вирако ча, этого замечательного перуанского образа универсального бога (деталь, которая является его специфической особенностью) – это слезы. Живительные воды – это слезы Бога. В этом смысл монашского отречения от мира: «Все в жизни есть тлен» соот носится с миропорождающим заветом отца: «Да будет жизнь!» В полном понимании жизненных мучений сотворенных его рукой созданий, в полном осознании моря страданий, раздирающих разум огней заблуждающейся и самое себя опустошающей, похотливой и гневливой, им же сотворенной вселенной, этот бог уступает жизни право поддерживать жизнь. Удерживать оплодот воряющие воды означало бы уничтожение мира; дать им волю означает создание мира, который мы знаем. Ибо сущность вре мени – это течение, разложение существующего на мгновения; а сущность жизни – это время. В своем сострадании, в своей любви к тленным формам творец людей сохраняет это море страданий; но так как он осознает, что делает, то осеменяющие воды жизни, которые он дарует миру, – это слезы из его глаз.
Парадокс сотворения, приход из вечности тленных форм – это отцовская тайна зачатия. Ее никогда нельзя объяснить пол ностью. Поэтому в каждой системе теологии существует своя пуповинная точка, Ахиллесово сухожилие, которого коснулся перст матери жизни, и возможность совершенного знания здесь ограничена. Проблема героя заключается в том, чтобы постичь себя (а вместе с тем и мир) именно в этой точке; разбить и уничтожить этот ключевой узел своего ограниченно го существования.
Проблема героя, собирающегося встретиться с отцом, заклю чается в том, чтобы, забыв про ужас, открыть свою душу до такой степени, чтобы быть готовым понять, каким образом величие Бытия оправдывает самые отвратительные и безумные трагедии этой огромной безжалостной вселенной. Герой преступает преде лы жизни с ее своего рода слепым пятном и на мгновение поднимается до способности смотреть на источник света. Он видит облик отца, понимает его и приходит к примирению с ним.
В библейском сказании об Иове Господь не делает никакой попытки оправдать – ни с человеческой, ни с какой – либо иной точки зрения – недостойную плату, определяемую им своему добродетельному слуге, «человеку непорочному, справедли вому и богобоязненному и уклоняющемуся от зла». И вовсе не за их собственные грехи слуги Иова были убиты халдейскими воинами, а его сыновья и дочери раздавлены упавшей крышей. Когда его друзья прибыли, дабы утешить его, они с благо честивой верой в правосудие Господне сказали, что Иов, должно быть, свершил какой – то грех, за что и заслужил такое страш ное наказание. Но честный, смелый, отстаивающий истину на земле и страдающий Иов настаивал, что свершения его были благими; после чего утешитель его, Елиуй, обвинил его в бого хульстве за то, что мнит он себя более справедливым, чем Бог.
Когда Господь отвечает Иову из бури, Он не делает никакой попытки оправдать с этической точки зрения содеянное Им, а лишь восхваляет Свое Присутствие и советует Иову поступать на земле подобным образом в человеческом подражании небес ному пути: «Препояшь, как муж, чресла твои: Я буду спра шивать тебя, а ты объясняй Мне. Ты хочешь ниспровергнуть суд Мой, обвинить Меня, чтобы оправдать себя? Такая ли у тебя мышца, как у Бога? И можешь ли возгреметь голосом, как Он? Укрась же себя величием и славою, облекись в блеск и великолепие. Излей ярость гнева твоего, посмотри на все гор дое, и смири его. Взгляни на всех высокомерных, и унизь их, и сокруши нечестивых на местах их. Зарой всех их в землю, и лица их покрой тьмою. Тогда и Я признаю, что десница твоя может спасать тебя»79.
Нет ни слова объяснения, никакого упоминания о двусмыс ленном споре с Сатаной, описанном в главе первой Книги Иова; только лишь немилосердная демонстрация факта из фактов, а именно: человек не может судить волю Бога, которая исходит из того, что лежит вне человеческих категорий. Категорий, ко торые воистину полностью и окончательно сокрушает Всемо гущий в Книге Иова. Тем не менее для самого Иова это откро вение представляется имеющим душеспасительный смысл. Он был героем, который своей отвагой в огненном горниле, своим нежеланием сломиться и пасть ниц перед распространенным пониманием образа Всевышнего доказал свою способность смело встретить откровение большее, чем все, что удовлетво ряло его друзей. Его слова из последней главы никак нельзя истолковывать как простое отчаяние. Это слова человека, ко торый увидел нечто превосходящее все, что было сказано в оправдание случившегося. «Я слышал о Тебе слухом уха; теперь же мои глаза видят Тебя; поэтому я отрекаюсь и раскаиваюсь в прахе и пепле»80. Набожные утешители посрам лены; Иову дарован новый дом, новая прислуга и новые дочери и сыновья. «После того Иов жил сто сорок лет, и видел сыновей своих и сыновей сыновних до чертвертого рода. И умер Иов в старости, насыщенный днями»81.
Сын, который действительно созрел, чтобы понять отца, муки испытания переносит с готовностью; для него мир уже не явля ется юдолью слез, а блаженство дарующим проявлением веч ного Присутствия Сравните с гневом рассерженого Бога, каким он являлся Джонатану Эдвардсу и его пастве, нижеследующий полный любви стих написанный в одном из жалких восточно европейских гетто того же столетия:
О, Владыка Вселенной,
Я буду петь Тебе песнь.
Где Тебя можно найти,
И где Тебя не найти?
Куда я иду – там ты.
Где я остаюсь – там тоже Ты.
Ты, Ты и только Ты.
Все, что добро – благодаря Тебе.
Все, что зло – тоже благодаря Тебе.
Ты есть, Ты был и Ты будешь.
Ты правишь, Ты правил и Ты будешь править.
Небеса – Твои и Земля – Твоя.
Ты заполняешь высшие сферы,
И низшие Ты тоже заполняешь.
Куда бы я ни обернулся, там есть Ты82.
Одним из самых могущественных и почитаемых Боддхисаттв в Махаяна буддизме Тибета, Китая и Японии является Носящий Лотос, Авалокитешвара, «Владыка, Глядящий Вниз с Жалостью», называемый так потому, что он с состраданием относится ко всем живым существам, страдающим от экзистен циального зла бытия83. К нему обращена повторяемая миллионом молитвенных кругов и храмовых гонгов Тибета молитва От mani padme hum, «Драгоценный камень – в лотосе». К нему, наверное, ежеминутно направлено больше молитв, чем к любому другому из богов, известных человечеству; ибо когда в своей последней жизни на земле в качестве человеческого су щества он разбил для себя все преграды последнего порога (что открыло перед ним безвремение пустоты за всеми ведущими к разочарованию загадками – миражами определяемого именами и границами космоса), он остановился: он поклялся, что прежде чем войдет в пустоту, он приведет к просветлению все без исключения существа; и с тех пор он привносит в зримый облик существования божественную благодать своего спаси тельного присутствия, так что самая скромная молитва, адре сованная ему, во всей обширной духовной империи Будды, ока зывается благосклонно услышанной. В различных образах он пересекает десять тысяч миров и появляется в час нужды и молитвы. В человеческой форме он являет себя двуруким, в сверхчеловеческих образах – с четырьмя руками или с шестью, а также с двенадцатью или же с тысячей рук, и в одной из своих левых рук он держит лотос мира.
Подобно самому Будде, это богоподобное создание является образом божественного состояния, которого достигает челове ческий герой, когда переступает последний порог ужаса не знания. «Когда оболочка сознания разрушается, тогда он ста новится свободным ото всех страхов, вне досягаемости перемен»84. Это потенциальное освобождение, которое есть внутри всех нас и которого может достичь каждый – через геройство; ибо, как мы читаем’ «Всякое существование есть существование Будды»85; или опять же (и это иной способ выражения одного и того же утверждения): «Все сущее лишено самости».
Весь мир наполняет собой и освещает Боддхисаттва («тот, чье бытие есть просветление»); но не мир вмещает его – скорее, именно он держит мир, лотос. Боль и радость не окружают его, но он вмещает их – в своем глубоком покое. И так как он есть тот, кем можем быть все мы, само его присутствие, его образ, простое произнесение его имени спасительно. «На нем венок из восьми тысяч лучей – полное отражение состояния совер шенной красоты. Его тело пурпурно – золотого цвета. В его ладонях смешан цвет пяти сотен лотосов, в то время как на кончике каждого пальца его восемьдесят четыре тысячи печа тей, и в каждой печати восемьдесят четыре тысячи цветов; каждый цвет излучает восемьдесят четыре тысячи лучей, мягких и нежных и освещающих все существующие вещи. Этими драго ценными руками он привлекает и обнимает все существа. По всему нимбу, окружающему его голову, рассеяны чудесно пре ображенные Будды, число которых пятьсот, каждого из них окру жают пятьсот Боддхисаттв, они же, в свою очередь, окружены бесчисленными богами. Когда он ступает своей ногой на землю, во всех направлениях все покрывается цветами рассыпа ющихся бриллиантов и драгоценных камней. Лицо его цвета зо лота. В своей высокой короне из драгоценных камней Будда возвышается на полных двести пятьдесят миль»86.
В Китае и Японии этот возвышенно мягкий Боддхисаттва представлен не только в мужском образе, но также и в женс ком Кван Инь в Китае, Кваннон в Японии – эта Мадонна Даль него Востока – являет миру милосердную заботу женщины. Ее можно встретить в каждом буддийском храме Дальнего Востока. Она одинаково священна как для наивного, так и для мудрого; ибо за ее обетом стоит глубокое понимание, спасающее и под держивающее мир. Остановка на пороге нирваны, решение воз держаться до скончания времени (которое не кончается никогда) от погружения в безмятежную заводь вечности представляют собой осознание того, что разделение между вечностью и вре менем является лишь кажущимся – созданным рациональным разумом в силу необходимости, но растворяющимся в совер шенном знании разума, который переступил через пары противоположностей. Это – понимание того, что время и бес конечность являются двумя аспектами одной и той же целост ной реальности, двумя плоскостями одного и того же недели мого и невыразимого; драгоценный камень вечности находится в лотосе рождения и смерти: от mani padme hum.
Первым удивительным моментом, который следует здесь отметить, является двоякополый характер Боддхисаттвы: в мужском образе – Авалокитешвара, в женском – Кван Инь. Объединяющие в себе мужское и женское начало боги нередко встречаются в мире мифа. Их появление всегда связано с некой тайной; они уводят ум за грани объективного восприятия в символическую сферу, где двойственность отсутствует. Об Авонавилоне, главном божестве народности зуни, боге – создате ле и вместилище всего сущего, иногда говорят как о мужском образе, однако в действительности это он – она. Священная женщина Тай Юань, Великая и изначальная из Китайских хроник, сочетает в своем образе мужской принцип Ян и женс кий – Инь87. Каббалистические учения средневековых иудеев, так же как писания христианских гностиков II столетия предс тавляют Слово, Ставшее Плотью, как андрогинию – каковым было состояние Адама на момент его сотворения, до того как женский аспект, Ева, был перемещен в другую форму. И у гре ков не только Гермафродит (сын Гермеса и Афродиты)88, но также и Эрос, бог любви (первый из богов согласно Платону)89, были двуполы. «И сотворил Бог человека по образу Своему, по образу Божию сотворил его; мужчину и женщину сотворил их»90 Если задаться вопросом относительно природы образа Божьего, то ответ на него следует искать в тексте, где он вы ражен вполне ясно. «Когда Священный, будь Он Благословен, создал первого человека, Он создал его двуполым»91. С переме щением женского начала в другую форму начинается нисхож дение от совершенства к двойственности; за этим, естественно, следует открытие двойственности добра и зла, изгнание из Рая, где «Бог ходил по земле», и возведение стены Рая, образуемой «совпадением противоположностей»92; посредством этой стены Человек (теперь мужчина и женщина) отрезан не только от видения, но даже от воспоминания образа Бога.
Это библейский вариант мифа, известного во многих стра нах. В нем представлен один из основных путей символизации таинства творения: развитие вечности во время, разделение одного на два, а затем на множество, а также зарождение новой жизни посредством воссоединения пары.
Этот образ относится к началу космогонического цикла и столь же правомерно – к моменту завершения миссии героя, когда стена Рая растворяется, и происходит новое открытие и вос становление божественной формы и новое обретение мудрости94. Тиресий, слепой провидец, был двупол – его глаза были за крыты для ломанных форм мира отраженного света и пар противоположностей, однако в своей внутренней темноте он увидел судьбу Эдипа95. В одной из своих форм, известной как Ардханариша (Бог полуженщина – полумужчина), Шива являет ся слитым в одном теле с Шакти, своей супругой (он как правая сторона, она как левая)96 Образы предков некоторых африкан ских и меланезийских племен имеют на одном теле груди матери, бороду и пенис отца97. И в Австралии, примерно через год после тяжелого испытания обрезания юноша, вступающий в полную зрелость, подвергается второй ритуальной операции – нижнего надрезания (нижняя часть пениса разрезается для образования постоянной щели в уретре) Этот разрез называется «лоном пениса», символизируя мужское влагалище Благо даря обряду герой становится больше, чем мужчиной98.
Кровь для ритуальных рисунков и для приклеивания белых птичьих перьев к своему телу австралийские отцы берут из своих нижних надрезов Они вновь вскрывают старые раны и пускают кровь» Она одновременно символизирует менстру альную кровь и мужскую сперму, а также мочу, воду и мужское молоко Кровотечение демонстрирует, что старики несут в себе источник жизни и питания100, то есть они являют собой неис тощимый мировой фонтан101.
Зов Великого Отца Змея звучал для ребенка тревожно, мать была его заступницей. Но приходил отец. Он был проводником и вершителем посвящения в тайны неведомого. Как первый незваный гость в раю ребенка с его матерью отец является архетипным врагом, поэтому на протяжении всей жизни любой враг символизирует (для бессознательного) отца. «Кто бы ни был убит, становится отцом»102. Отсюда и почитание голов, прине сенных домой с набегов на враждебные племена, в общинах, где практикуется охота за головами (в Новой Гвинее, напри мер)103. Отсюда и непреодолимое стремление воевать побуждение уничтожить отца постоянно трансформируется в общест венно значимое насилие. Старшие мужчины родовой общины или племени защищают себя от своих растущих сыновей психологической магией своих тотемных обрядов. Они разыг рывают роль страшного отца, а затем намекают, что являются также и кормящей матерью. Таким образом образуется новый рай, раздвигающий границы прежнего. Но в этот рай не допус каются традиционно враждебные роды или племена, на кото рые продолжает систематически проецироваться агрессия. Все «доброе» содержание матери – отца сохраняется для дома, в то время как «злое» выносится во внешний круг. «Кто этот необрезанный филистимлянин, что так поносит воинство Бога живого?»104. «И не слабейте в поисках этих людей Если вы стра даете, то и они страдают так, как вы страдаете, притом что вы надеетесь от Аллаха на то, на что они не надеются»105.
Тотемный, родовой, племенной или агрессивно насаждае мый миссионером культ – все это лишь частичные решения психологической проблемы преодоления ненависти любовью, они инициируют лишь отчасти. В них эго не уничтожается, скорее, рамки его раздвигаются, вместо того чтобы заботиться толь ко о себе, индивид становится преданным своему обществу. Тем временем остальная часть мира (то есть, большая часть че ловечества) остается за пределами сферы его симпатии и забо ты, потому что она вне сферы заботы его бога И вследствие этого здесь происходит драматический разрыв между двумя принципами – любви и ненависти, что щедро иллюстрируют страницы истории Вместо того чтобы очистить свое собствен ное сердце, фанатик пытается очистить мир Законы Града Божьего применяются лишь к непосредственно окружающей его общности (племени, церкви, нации, классу и т п ), в то время как огонь вечной священной войны направляется (с чистой совестью и с искренним чувством благочестивого служения) против любого необрезанного, любого варвара, язычника, тузем ца любого чужого волей случая сопредельного народа106.
Иллюстрация IX. Шива, Бог Космического танца (Южная Индия)
Иллюстрация X. Двуполый предок (Судан)
Мир составляют возникшие в результате этого, борющиеся друг с другом группы людей приверженцы тотема, флага, партии Даже так называемые христианские нации – которые, как пред полагается, должны следовать учению Мирового Спасителя – более известны в истории своей колониальной жестокостью и междоусобной борьбой, чем каким – либо практическим прояв лением абсолютной любви, синонимичной действительному покорению эго, мира эго и родового бога эго, – любви, которой учил открыто признаваемый ими верховный Бог «Но вам слу шающим говорю любите врагов ваших, благотворите ненавидя щим вас, благословляйте проклинающих вас и молитесь за обижающих вас. Ударившему тебя по щеке подставь и другую, и отнимающему у тебя верхнюю одежду не препятствуй взять и рубашку Всякому, просящему у тебя, давай, и от взявшего твое не требуй назад. И как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними. И если любите любящих вас, какая вам за то благодарность, ибо и грешники любящих их любят. И если делаете добро тем, которые вам делают добро, какая вам за то благодарность ибо и грешники то же делают. И если взаймы даете тем, от которых надеетесь получить обрат но, какая вам за то благодарность ибо и грешники дают взай мы грешникам, чтобы получить обратно столько же. Но вы любите врагов ваших, и благотворите, и взаймы давайте, не ожидая ничего, и будет вам награда великая, и будете сынами Всевышнего, ибо Он благ и к неблагодарным и злым. Итак будьте милосерды, как и Отец ваш милосерд»107.
Если мы освободимся от предрассудков своего собственного, локально ограниченного церковного, племенного или нацио нального толкования мировых архетипов, то сможем понять, что высшая инициация – это не инициация наших местных за ботливых отцов, которые затем ради собственной защиты проецируют агрессию на соседей. Благая весть, которую принес Спаситель Мира и которой столь многие возрадовались, жаж дали проповедовать, но, по – видимому, не желали демонстри ровать, заключается в том, что Бог есть любовь, что его можно и должно любить и что мы все без исключения – его дети108. Такие сравнительно тривиальные вопросы, как устоявшиеся детали символа веры, формы вероисповедания и устройство епископальной организации (которые настолько поглотили инте рес западных теологов, что сегодня они серьезно обсуждаются как принципиальные вопросы религии)109, сводятся к изощрениям в педантизме, если не удерживать их в подчинении основам учения. Действительно, там, где об этом забывали, сказывался регрессивный эффект: образ отца сводился к тотемному смыслу. Именно это, конечно же, и случилось во всем христианском мире. Как будто нам было предоставлено решать или постигать, кому из нас всех отдает предпочтение Отец. Тогда как учение предс тавляет нас далеко не так лестно: «Не судите, да не судимы бу дете»110 Крест Спасителя Мира, несмотря на поведение на словах поклоняющихся ему священников, является гораздо более демок ратичным символом, чем местный флаг111.
Понимание предельного – и решающего – смысла спаситель ных для мира слов и символов традиции христианства было столь основательно извращено на протяжении бурных столе тий, прошедших с момента объявления Св. Августином свя щенной войны Civitas Dei против Civitas Diaboli, что совре менный мыслитель, желая познать смысл мировой религии (то есть доктрины всеобщей любви), должен обращаться к другому великому и (намного более древнему) всеобщему вероучению: вероучению Будды, где первичным словом до сих пор остается мир – мир всему сущему112.
Нижеследующие тибетские стихи, например, из двух гимнов поэта – святого Миларепы были сложены приблизительно в то же время, когда Папа Урбан II призывал к Первому Крестовому походу.
В Городе Иллюзий Шести Плоскостей Мира
Всем движет грех и помрачение, рожденные пороком;
Там существо следует велениям пристрастий и
предубеждений,
Так никогда и не постигнув Равенства:
О сын мой, избегай пристрастий и предубеждений113 .
Осознайте Пустоту Всех Вещей,
И сострадание родится в сердцах ваших;
Утратьте все различия меж собой и другими,
И будете готовы служить другим вы;
И когда в служении другим вы добьетесь успеха,
Тогда вы встретитесь со мною;
И, найдя меня, вы достигнете Просветления114.
Покой лежит в основе всего, потому что Авалокитешвара – Кваннон, великий Боддхисаттва, Безграничная Любовь, вклю чает в себя каждое чувствующее существо, внимает каждому и пребывает в каждом (без исключения). Он видит все – и мимолетное совершенство изящных крылышек насекомого – он сам и есть их совершенство и их мимолетность; и длящееся годами страдание человека, самого себя терзающего, заблудше го, запутавшегося в сетях своего собственного незамысловато го бреда, потерявшего надежду, но все же несущего в себе не раскрытую, абсолютно неизведанную тайну освобождения. И он Безмятежен над человеком и над ангелами; и ниже челове ка, демонов и несчастных умерших: все они притягиваются к Боддхисаттве лучами его драгоценных рук, и они – это он, а он – это они. Мириады ограниченных, скованных центров сознания на каждом уровне существования (и не только в этой нашей вселен ной, ограниченной Млечным Путем, но и далее в глубинах кос моса) – галактика за галактикой, вселенная за вселенной, миры, возникающие из вечной бездны пустоты, вспыхивающие жизнью, а затем как мыльный пузырь исчезающие; снова и снова; бесчис ленное множество жизней; все страдающие; каждый ограничен своим собственным скудным узким кругом – дерущиеся, убивающие, ненавидящие и жаждущие успокоения с победой: все они – Дети, безумные персонажи преходящего, но неисчерпаемого, для щегося мирового видения. Bсe – Объемлющего, сущностью кото рого есть сущность Пустоты: «Бог, Взирающий Вниз с Состра данием».
Но это имя означает также: «Бог, Видимый Внутри»115. Мы все являемся отражениями образа Боддхисаттвы. Страждующий внутри нас есть это божественное сущее. Мы и этот обе регающий нас отец едины. Это спасительное проникновение в сущность. Этим оберегающим отцом является каждый встреча ющийся нам человек. И поэтому следует знать, что, хотя для этого несведущего, ограниченного, страдающего, защищающе го себя тела всякое угрожающее ему другое тело есть враг, это тело тоже есть Бог. Великан – людоед разбивает нас, но герой достойно проходит инициацию «как мужчина»; и смотрите – это и был отец: мы в Нем и Он в нас116. Милостивая, оберегающая нас мать нашего тела не может защитить нас от Великого Отца Змея; смертное, материальное тело, которое она подарила нам, отдано в руки этой пугающей силы. Но не смерть венчает наше испытание Нам даны новая жизнь, новое рождение, новое знание бытия (так что мы живем не только в этом теле, а во всех телах мира, как Боддхисаттва). Наш отец сам явил себя как лоно, как мать, как второе рождение117.
В этом заключается значение образа двуполого бога. Он и есть главным таинством инициации. Нас отнимают от матери, «пережевывают» и по кусочкам ассимилируют в уничтожающее мир тело великана – людоеда, для которого самые бесценные формы и существа являются лишь блюдами на его пиру; но затем, чудодейственно возродившись, мы оказываемся чем – то большим, чем были прежде. Если Бог – это родовой, племен ной, национальный или конфессиональный архетип, то мы, стало быть, борцы за его дело; но если он – господь самой все ленной, тогда мы выступаем как просветленные, для которых все люди – братья. И в том и в другом случае родительские образы и идеи «добра» и «зла» остаются позади. Мы больше не желаем и не боимся; мы теперь и есть тот, к кому стремились и кого боялись. Все боги, Боддхисаттвы и Будды присутствуют в нас, как в ореоле могущественного держателя лотоса мира.
Поэтому: «пойдем и возвратимся к Господу! ибо Он уязвил – и Он исцелит нас, поразил – и перевяжет наши раны; оживит нас через два дня, в третий день восставит нас, и мы будем жить пред лицем Его. Итак познаем, будем стремиться познать Господа; как утренняя заря – явление Его, и Он придет к нам как дождь, как поздний дождь оросит землю»118.
Это суть первого чуда Боддхисаттвы: двуполый характер его образа. К тому же два явно противоположных мифологических свершения объединяются: Встреча с Богиней и Примирение с Отцом. Ибо в первом посвященный узнает, что мужчина и женщина являются (как это сказано в Упанишадах) «двумя половинами расколотой горошины»119; тогда как во втором обнаруживается, что Отец предшествует разделению полов: местоимение «Он» было не более чем манерой выражения, миф с привлечением темы Сына – не более чем направляющей линией, которую следует стереть. И в обоих случаях обна руживается (или, скорее, вспоминается), что герой сам являет ся тем, кого он был призван найти.
Второй удивительный момент в мифе о Боддхисаттве, который следует отметить, – это стирание границы между жизнью и осво бождением от жизни, что символизируется (как мы уже видели) самоотречением Боддхисаттвы от Нирваны. Вкратце: Нирвана означает «Гашение Тройственного Огня Желания, Враждебности и Иллюзии»120. Как должен помнить читатель, в легенде об иску шении под Деревом Бо (выше, с.39) противником Будущего Будды был Кама – Мара, буквально «Желание – Враждебность» или «Любовь и Смерть», маг Иллюзии. Он был олицетворением Трой ственного Огня и трудностей последнего испытания, стражем последнего порога, пройти который необходимо вселенскому герою на своем высочайшем пути к Нирване. Подавив в себе до переломной точки первичного тлеющего уголька Тройственный Огонь, который есть движущей силой Вселенной, Спаситель видит вокруг себя отраженными, как в зеркале, последние про екции фантазий, порожденных примитивным желанием физичес кого тела жить как живут другие люди – согласно обычным побуждениям страсти и вражды, в иллюзорном окружении причин и следствий, целей и средств, воспринимаемых чувст вами. Он подвергается последней яростной атаке пренебрежен – ной плоти. И это является моментом, от которого зависит все; ибо от одного уголька может вновь заняться большой пожар.
Эта знаменательная легенда дает нам прекрасный пример близкой связи восточного мифа с психологией и метафизикой. Яркие воплощения готовят разум к доктрине о тесной зави симости внутреннего и внешнего миров. Читателя, несомненно, поразило определенное сходство этой древней мифологической Доктрины движущих сил психики с современным учением Школы Фрейда. Согласно Фрейду, желание жизни {эрос или либидо, соответствующие буддийскому Кама, «страсть») и Желание смерти (танатос или деструдо, соответствующие буддийскому Мара, «враждебность или смерть») – два побуж дения, которые не только движут индивидом изнутри, но также и оживляют для него весь окружающий мир121 Кроме того, скрытые в бессознательном иллюзии, пробуждающие желание и отвращение, в обеих системах рассеивает психологический анализ (санскритское vweka) и просветление (санскритское vidya) Однако цели этих двух учений – дошедшего до нас через поколения и современного – не совсем сходны
Психоанализ – это метод лечения людей, чрезмерно страда ющих от бессознательно неверно направленных желаний и неприязней, которые сплетают вокруг них свою паутину из не реальных страхов и амбивалентностей, освобожденный от них пациент оказывается способен со сравнительным удовлетво рением занять свое место в культуре своего времени с ее более реалистичными страхами и предубеждениями, эротическими и религиозными устремлениями, деловыми предприятиями, во йнами, развлечениями и домашними заботами Но для того, кто намеренно предпринял сложное и опасное путешествие за пре делы владений своей общины, эти интересы также предстают как основанные на заблуждении Поэтому целью религиозного учения является не излечение индивида для того, чтобы вер нуть его к общим иллюзиям, а полное отделение его от иллю зий, и не посредством реорганизации желания (эроса) и враж дебности (танатоса) – ибо это лишь помещает иллюзию в новый контекст – а посредством радикального погашения побуждений, следуя славным буддийским Восьмиричным Путем.
Правильная Вера, Правильные Намерения,
Правильная Речь, Правильные Действия,
Правильная Жизнь, Правильные Старания,
Правильная Забота, Правильная Концентрация
С окончательным «уничтожением иллюзии, желания и враж дебности» (нирвана) разум постигает, что все это не есть тем, чем он мыслил его раньше мысль уходит. Дух покоится в своем истинном состоянии. И может пребывать в нем до тех пор, пока не сбросит с себя тело.
Звезды, тьма, лампа, призрак, роса, пена,
Сон, вспышка молнии и облако
Так мы будем смотреть на все сотворенное122.
Иллюстрация XI. Бодхисаттва (Китай).
Иллюстрация XII. Бодцхисаттва (Тибет)
Однако Боддхисаттва не отвергает жизнь. Обратив свое внимание от внутренней сферы, стоящей над мыслью истины (которая может быть описана как «пустота», так как она пре восходит речь), вновь наружу, к миру явлений, он постигает во вне тот же океан бытия, который нашел внутри «Форма есть пус тота, а пустота воистину есть форма. Пустота не отличается от формы, а форма не отличается от пустоты. Что есть форма, то и есть пустота; а что есть пустота, то есть форма. И то же самое относится к восприятию, имени, концепции и знанию»123. Прев зойдя иллюзии своего прежнего самоутверждающегося, самообо роняющегося, озабоченного самим собой эго, он познает, как внутри, так и снаружи, один и тот же покой. То, что он видит снаружи, является видимым аспектом великой, превосходящей мысль пустоты, обусловливающей его собственные восприятия эго, форму, ощущения, речь, концепции и знания. Он полон сос традания к терроризирующим самих себя существам, живущим в страхе перед своим собственным кошмаром. Он поднимается, воз вращается к ним и пребывает с ними как не имеющий эго центр, демонстрирующий принцип пустоты во всей его простоте. И в этом состоит его великий «акт сострадания»; ибо посредством этого акта открывается истина – в понимании того, кто погасил в себе Тройственный Огонь Желания, Враждебности и Иллюзии, этот мир есть Нирвана. От такого человека идут «волны благодати», несущие всем нам освобождение «Эта наша жизнь в мире есть активность самой Нирваны, ни малейшего различия не существует между ними»124.
Таким образом, можно сказать, что современная терапевти ческая цель, заключающаяся в возвращении к жизни, в конечном итоге достижима благодаря древнему религиозному учению, только круг, пройденный Боддхисаттвой, является большим кругом; и его отход от мира рассматривается не как упущение, а как первый шаг на этом благородном пути, в отдаленнейшей поворотной точке которого достигается понимание глубокой пустоты вселен ского круга. Такой идеал хорошо известен также и в индуизме человек, свободный в жизни (jtvan mukta), не имеющий жела ний, сострадательный и мудрый «Истинный йог видит Меня во всех существах, и также видит все существа во Мне. Такой йог поклоняется Мне и всегда остается во Мне, при всех обсто ятельствах»125.
Существует сказание о последователе Конфуция, который обратился к двадцать восьмому буддийскому патриарху, Бодхидхарме, с просьбой “успокоить его душу’. Бодхидхарма ответил: ‘Покажи мне ее, и я успокою ее”. На что конфуцианец сказал: ‘В этом моя беда, я не могу найти ее”. Тогда Бодхидхарма сказал: ‘Твое желание исполнено’. Конфуцианец понял и ушел с миром126.
Те, кто знают не только то, что Вечный живет в них, но и то, что и они и все вещи в действительности есть Вечный, обитают в рощах исполняющих желания деревьев, пьют напиток бес смертия и повсюду слышат неслыханную музыку вечного сог ласия. Они бессмертны. Даосские пейзажи Китая и Японии в высшей степени выразительно передают божественность этого земного состояния. Четыре благоволящих животных – феникс, единорог, черепаха и дракон – обитают в ивовых садах, бамбуковых рощах, средь слив, в дымке священных гор, невдалеке от высокочтимых сфер. Мудрецы с изможденными телами, но вечно молодыми душами медитируют среди этих скал, скачут верхом на странных символических животных через вечные потоки или восхититель но беседуют за чашкой чая под звуки флейты Лай Цзай-хо.
Хозяйкой земного рая китайских бессмертных является ска зочная богиня Хси Ванг My, «Золотая Мать Черепахи». Она живет во дворце на горе Кун-лун, окруженном благоухающими цветами и золотой стеной вокруг сада, с зубчатыми башнями из драгоценных камней127. Она есть чистая квинтэссенция за падного ветра. Ее гостей на «Празднике Персиков» (празднуется, когда созревают персики, один раз каждые шесть тысяч лет) обслуживают грациозные дочери Золотой Матери в беседках и павильонах у Озера Драгоценных Камней. В нем играют воды удивительного источника. Подаются костный мозг феникса, печень дракона и другие мясные кушанья; персики и вино даруют бес смертие. Слышна музыка невидимых инструментов; песни, что сле тают с бессмертных уст; танцы девиц, которых можно здесь видеть, являются проявлениями радости вечности во времени128.
Церемонии чаепития в Японии устраиваются в духе даосского земного рая. Помещение для чайной церемонии, которое называ ется «обителью фантазии», является эфемерным строением, соо ружаемым, чтобы огородить момент поэтической интуиции. На зываемое также «обителью пустоты», оно лишено украшений. Временно там вешается одиночная картина или ставится ком позиция из цветов. Домик для чаепития называется «обителью несимметричного»: несимметричное предполагает движение; наме ренно незаконченное оставляет вакуум, в который может пог ружаться воображение наблюдателя.
Гость подходит к нему по садовой дорожке и должен пригнуть ся, чтобы пройти через низкий вход. Он почтительно кланяется картине или композиции из цветов, кипящему чайнику и занимает свое место на полу. Простейший предмет, обрамленный гос подствующей в чайной церемонии простотой, выделяется своей загадочной красотой, его безмолвие хранит тайну существования во времени. Каждому гостю предоставляется возможность почув ствовать это в самом себе. Таким образом, каждый гость созер цает вселенную в миниатюре и начинает осознавать свое скрытое родство с бессмертными.
Великие мастера чайных церемоний стремились создать мо мент, подводящий к переживанию божественного чуда; затем это ощущение из чайного домика переносилось в дом; а из каж дого дома переходило на всю нацию129. На протяжении длитель ного и мирного периода Токугавы (1603 – 1868), до прихода Коммодора Перри в 1854 г., весь уклад японской жизни настолько был пропитан значимой формализацией, что бытие до мель чайших деталей превращалось в сознательное выражение веч ности, а сам ландшафт – в святилище. Подобным же образом по всему Востоку, по всему античному миру и в доколумбовой Америке общество и природа являли разуму невыразимое. «Рас тения, камни, огонь, вода – все они живые. Они смотрят на нас и видят наши нужды. Они видят, когда у нас нет ничего, чтобы защитить себя, – говорил старый рассказчик из племени апачей, – и именно тогда они открываются и заговаривают с нами»130. Это то, что буддисты называют ‘проповедью неодушевленого’.
Однажды один индусский аскет прилег отдохнуть у священ ного Ганга, положив ноги на принадлежащий к символам Шивы «лингам» (сочетание фаллоса и вульвы, символизирующее соединение Бога со своей Супругой). Проходивший мимо жрец. Увидел отдыхающего в таком положении мужчину и отчитал его. «Как осмелился ты осквернить этот символ Бога, положив на него ноги?» – гневно обратился он к нему. Аскет ответил: Добрый господин, я сожалею об этом, но не могли бы вы взять мои ноги и положить туда, где нет такого священного лингама?» Жрец схватил аскета за лодыжки и повернул ноги вправо, но когда он опустил их, из земли вырос фаллос, и ноги по – прежнему попирали его. Жрец снова подвинул их, и другой фаллос принял их. «Я понял!» – сказал посрамленный жрец, поклонился отдыхающему святому и отправился своей дорогой.
Третий удивительный момент мифа о Боддхисаттве заключа ется в том, что первое чудо (а именно двуполая форма) симво лизирует второе (тождественность вечности и времени). Ибо на языке божественных образов мир времени является великим материнским лоном. Жизнь в нем, зачатая отцом, состоит из ее тьмы и его света. Мы были зачаты в матери и жили в ней отде ленные от отца, но когда мы покидаем лоно времени в момент нашей смерти (которая является нашим рождением в вечность), мы попадаем в его руки. Мудрые понимают, даже пребывая в этом лоне, что они пришли от отца и вернутся к нему; в то время как очень мудрые знают, что он и она по существу есть одно.
В этом заключается смысл тех тибетских образов соедине ния Будды и Боддхисаттвы со своими собственными женскими аспектами, которые казались такими непристойными многим христианским критикам. Согласно одному из традиционных взглядов на эти вспомогательные средства медитации, женскую форму (тибетское: уит) следует рассматривать как время, а мужскую (yab) – как вечность. Объединение этой пары дает начало миру, в котором все вещи являются одновременно пре ходящими и вечными, созданными по образу этого самопознав шего себя полумужского – полуженского воплощения Бога. Пос вященный через медитацию подходит к воспоминанию этой Формы форм (yab – yum) внутри себя. Или же, с другой стороны, мужскую фигуру можно рассматривать как символизирующую инициирующий принцип и путь инициации; в этом случае жен ская представляет цель, к которой ведет инициация. Но этой целью является Нирвана (вечность). Таким образом, получает ся, что обе фигуры, мужскую и женскую, следует попеременно представлять себе и как время, и как бесконечность. То есть обе они суть одно и то же, каждая есть и то и другое, и двой ственная форма (yab – yum) является лишь следствием иллюзии, которая сама по себе, однако, ничем не отличается от просвет ления132.
Это высшее выражение великого парадокса, посредством ко торого раскалывается стена, образуемая парами противополож ностей, и инициант допускается к видению Бога, который, соз давая человека по своему подобию, сотворил его мужчиной и женщиной. В правой, мужской, руке он держит молнию, кото рая является наиболее полным соответствием его мужского образа, в то время как в своей левой руке он держит колокол, символизирующий богиню. Молния представляет одновременно и путь и вечность, тогда как колокол – «просветленный дух»; звук этого колокола есть прекрасный голос вечности, который слышим для чистого ума во всем мироздании, а следовательно и в себе самом133.
Именно этот колокол звонит во время христианской мессы причастия в тот момент, когда Бог, благодаря силе слов освя щения, нисходит в хлеб и вино. Таково же и христианское тол кование смысла происходящего: Et Verbum caw factum est134 , или, иными словами, «Драгоценный камень – в Лотосе»: От mani padme hum135.
Принц Острова Одиночества шесть дней и ночей оставался на золотом ложе со спящей королевой Туббер Тинти. Ложе помещалось на золотых колесах, которые непрерывно вра щались Ложе катилось по кругу, не останавливаясь ни днем, ни ночью. На седьмой день он сказал: «Пришло время оставить это место». И он сошел с ложа и наполнил три сосуда водой из огненного колодца. В золотой комнате стоял золотой стол, а на столе лежала баранья нога и хлеб; и если бы все люди Эрина на протяжении двенадцати месяцев ели со стола, эта баранья нога и этот хлеб не убавились бы.
«Принц сел за стол, вволю насытился бараниной с хлебом и оставил их такими, какими нашел. Затем он поднялся, взял сосу ды с водой, положил их в свою котомку и уже собирался выйти из комнаты, когда вдруг подумал: ‘Жаль уходить, не оставив чего – нибудь, чтобы королева могла узнать, кто здесь побывал, пока она спала’. И он написал письмо, сообщая, что сын Короля Эрина и Королевы Острова Одиночества провел шесть дней и ночей в зо лотой комнате Туббер Тинти, набрал воды из огненного колодца и поел с золотого стола. Положив письмо под подушку Королевы, он подошел к открытому окну, спрыгнул на спину своей худой и Косматой лошаденки, и та целым и невредимым доставила его Домой, миновав деревья и реку»136.
Легкость, с которой завершается здесь путешествие, означает, что герой выше простого человека, он королевской крови. Такая легкость характерна для многих сказок и всех легенд, в которых описываются свершения воплощенных богов. Там, где обычному герою предстояло бы испытание, избранный не встречает никаких препятствий и не делает никаких ошибок. Колодец – это Центр Мироздания, его огненная вода – это неразрушимая сущность бытия, кровать, безостановочно катящаяся по кругу, подразумева ет Ось Мира. Спящий замок – это пучина, в которую погружается сознание во сне, где индивидуальная жизнь находится на грани рас творения в огне однородной энергии: растворение в ней означало бы смерть; но отсутствие огня – это тоже смерть. Тема неиссякающей пищи (берущая свое начало в детской фантазии), символи зирующая вечно животворные, формообразующие силы вселенско го источника, является сказочным соответствием мифологического образа неистощимой щедрости пира богов. Сведение вместе двух великих символов – встречи с богиней и похищения огня – с пре дельной ясностью и простотой раскрывает статус антропоморф ных сил в сфере мифа. Сами по себе они являются не конечной целью, а стражем, воплощением или носителем – живительным напитком, молоком, пищей, огнем – благодати нетленной жизни. Такой образ можно легко интерпретировать как изначально (хотя, вероятно, и не всецело) психологический; на самых ранних стадиях развития ребенка можно наблюдать признаки зарождения «мифологии», отражающей состояние вне преврат ностей времени. Они появляются как реакция, как спонтанный эффект защитных механизмов против страшных фантазий о; разрушении тела, которые осаждают ребенка, когда его отлу чают от материнской груди137. «Ребенок реагирует вспышкой раздражения, и фантазия, которая сопровождает эти вспышки раздражения, состоит в том, чтобы вырвать все из тела матери... После этого ребенок боится возмездия за эти свои побуждения, то есть боится, что у него самого все будет вырвано изнутри»138. Беспокойство за целостность своего тела, фантазии о ее вос полнении, безмолвная глубокая потребность в невредимости и защите от «злых» сил, грозящих нам изнутри и снаружи, начинают руководить развивающейся психикой; они сохраняются в качестве определяющих факторов и в последующей невроти ческой и даже нормальной жизненной деятельности, в духов ных стремлениях, религиозных верованиях и ритуальных обы чаях взрослого.
Практика, например, знахаря, этого центрального ядра всех примитивных обществ, «зарождается... на основе детских фан тазий разрушения тела с привлечением ряда защитных меха низмов»139. В Австралии основная концепция знахарства заклю чается в том, что духи изымают внутренности колдуна и заменяют их галькой, кристаллами кварца, чем – то вроде веревки, а иногда еще и небольшой змеей, наделяя их силой140. «Первая формула сводится к фантазии (мои внутренности уже уничтожены), за этим следует реакция (мои внутренности – это не что – то разла гающееся, полное фекалий, а нечто не подвластное разло жению, наполненное кристаллами кварца). Второй является проекция: ‘Это не я пытаюсь проникнуть в тело, а чужие кол дуны, которые вводят субстанцию болезней в людей’. Третья фор мула – восстановление: ‘Я пытаюсь не разрушать внутренности людей, я исцеляю их’. Однако в это же время элемент первона чальной фантазии, относительно ценного содержимого, вырван ного из тела матери, возвращается в виде техники врачевания: высосать, вытащить, стереть что – то с пациента»141.
Другой образ неподвластности разрушению представлен в народных представлениях о духовном «двойнике» – внешней душе, которую не затрагивают повреждения и утраты данного тела и которая пребывает в безопасности в некотором отдален ном месте142. «Моя смерть, – говорит один из таких устраша ющих персонажей, – далеко отсюда и отыскать ее нелегко, она в широком океане. В этом океане есть остров, а на острове растет зеленый дуб, а под дубом – железный сундук, а в сундуке – ма ленький ларец, а в ларце – заяц, а в зайце – утка, а в утке – яйцо; и тот, кто найдет яйцо и разобьет его, в тот же час убьет и меня»143. Сравните со сновидением современной преуспеваю щей деловой женщины: «Меня выбросило на берег пустынного острова. Там оказался также и католический священник. Он пытался что – то сделать, чтобы перебросить доски с одного острова на другой, так чтобы по ним можно было пройти. Мы перешли на другой остров и там спросили женщину, куда я ушла. Она ответила, что я ныряю с какими – то ныряльщиками. Затем я пошла куда – то вглубь острова, где было прекрасное озеро, полное драгоценностей и самоцветов, и другая ‘я’ ныря ла там с аквалангом. Я стояла там, глядя вниз и наблюдая за самой собой»144. Существует прелестная индусская сказка о Царской дочери, которая была согласна выйти замуж только за того мужчину, который найдет и разбудит ее двойника в Стране Солнечного Лотоса, на дне морском145. Прошедшего инициа цию австралийца после женитьбы его дед подводит к священ ной пещере и показывает там небольшой кусок дерева с выре занными на нем аллегорическими рисунками: «Это, – говорят ему, – твое тело; это и твое тело – одно и то же. Не переноси его в другое место, иначе тебе будет больно»146. Манихейцы и христианские гностики I ст. н. э. учили, что когда душа бла женного попадает на небеса, ее встречают святые и ангелы и преподносят ей ее «одеяние из света», которое сберегалось для нее.
Рис. 7 Исида дает душе хлеб и воду
Высшим блаженством для Нетленного Тела является дляще еся беспрерывно пребывание в Неиссякаемом Молочном Раю: «Возвеселитесь с Иерусалимом и радуйтесь о нем, все любящие его! возрадуйтесь с ним радостью, все сетовавшие о нем, чтобы вам питаться и насыщаться от сосцев утешений его, упиваться и наслаждаться преизбытком славы его. Ибо так говорит Гос подь: вот, Я направляю к нему мир как реку, и богатство наро дов – как разливающийся поток для наслаждения вашего; на руках будут носить вас и на коленах ласкать»147. Даром «Все Исцеляющего», неистощимого соска является пища для души и тела, сердечный покой. Гора Олимп поднимается к небесам; боги и герои пируют там амброзией ( от греч.: а – не, pgoxog – смертный). В зале Вотана в горах четыреста тридцать две тысячи героев вкушают неиссякаемую плоть Сахримнира, Космического Вепря, и запивают ее молоком, что струится из вымени козы Хейдрун – она кормится листьями Иггдрасиля, Ясеня Мира На сказочный холмах Эрина бессмертный Туатха Де Данаан питается самовозрождающимися свиньями Мананнан, вволю запивая их элем Гвибне. В Персии в саду на Горе Хара Березаити боги пьют дающую бессмертие хаома, приготовлен ную из дерева жизни Гаокерена. Японские боги пьют саке, полинезийские – аве, ацтекские боги пьют кровь мужчин и дев ственниц. И спасенным в горнем саду Яхве подают неиссякающее восхитительное мясо химерных созданий – Бегемота, Левиафана и Зиза, и пьют они напитки четырех сладких рек Рая148.
Очевидно, что детские фантазии, которые сохраняются в нашем бессознательном, постоянно питают и миф, и сказку и учение церкви как символы нетленного существа. Это позитив ный фактор, потому что разум чувствует себя в своей стихии < среди этих образов и как бы вспоминает что – то, уже известное ранее. Но это обстоятельство является к тому же и негативным фактором, ибо при этом чувства опираются на символы и ярос тно сопротивляются всякой попытке выйти за их пределы. Чудовищная пропасть между теми, по – детски блаженными мас сами, что наполняют мир набожностью, и тем, кто поистине свободен, открывается на границе, где символы отступают и остаются по ту сторону. «О вы, – пишет Данте, покидая Зем ной Рай, – которые в челне зыбучем, желая слушать, плыли по волнам вослед за кораблем моим певучим, поворотите к вашим берегам! Не доверяйтесь водному простору. Как бы, отстав, не потеряться вам! Здесь не бывал никто по эту пору: Минерва веет, правит Аполлон, Медведиц – Музы указуют взору»149. Здесь лежит линия, за которую мышление не выходит, за кото рой все чувства поистине мертвы: как последняя станция на горной железной дороге, откуда уходят альпинисты и куда они возвращаются, чтобы общаться с теми, кто любит горный воз дух, но боится высоты. Невыразимое понимание неописуемого блаженства приходит к нам непременно облаченное в образы, напоминающие воображаемое блаженство детства; отсюда обманчивая детскость сказок. Отсюда также и неадекватность любого чисто психологического толкования150.
Изощренный юмор детских представлений, подвергнутых искусной мифологической обработке метафизического учения, великолепно передает один из наиболее хорошо известных великих мифов восточного мира: индусское предание о великой битве в начале времен между титанами и богами за напиток бессмертия. Прадавнее земное существо, Кашиапа, «Человек Черепаха», взял в жены тринадцать дочерей еще более древне го патриарха демиурга Дакши, «Бога Добродетели». Двое из этих дочерей, по имени Дити и Адити, родили соответственно титанов и богов. Однако в бесконечном ряде семейных распрей многие из этих сыновей Кашиапы были убиты. Но вот верхов ный жрец титанов великим аскетизмом и медитациями снискал благосклонность Шивы, Бога Вселенной. Шива наделил его способностью оживлять мертвых. Это обеспечило титанам преимущество над богами, что вскоре дало о себе знать в одной из последующих битвах. Боги в смятении отступили, и, устроив совет, обратились к верховным богам Брахме и Вишну151. И те посоветовали им заключить со своими братьями – врагами вре менное перемирие, во время которого они могли бы склонить титанов помочь им взбить Молочный Океан бессмертной жизни, чтобы добыть масло Амрита (Amrita: а – не, mrita – смертный) – «нектар бессмертия». Польщенные приглашением, которое они посчитали за признание своего превосходства, титаны с радостью согласились принять в этом участие; и таким образом началось эпохальное совместное приключение в начале четырех веков мирового цикла. В качестве «пестика» для взби вания была выбрана Гора Мандара Васуки, Царь змей, сог ласился быть веревкой, с помощью которой нужно было крутить гору Сам Вишну, в образе черепахи, нырнул в Молочный Океан для того, чтобы своей спиной поддерживать основание горы. После того как змею намотали на гору, боги ухватились за один ее конец, а титаны – за другой. И затем на протяжении тысячи лет вся чесная компания взбивала океан.
Первым с поверхности океана поднялся черный ядовитый дым, называющийся Калакута, «Черная Вершина», то есть вы сочайшая концентрация силы смерти. «Выпей меня», – сказала Калакута; и работу нельзя было продолжать до тех пор, пока не найдется кто – нибудь, способный выпить ее. Обратились к отстраненно сидящему в одиночестве Шиве. Величаво вышел он из глубоко сосредоточенной медитации и направился к месту взбивания Молочного Океана. Набрав настой смерти в кубок, он одним глотком осушил его и своей силой йога удерживал напиток в горле. Горло его посинело. Поэтому к Шиве обращаются как к «Синей Шее», Нилакантха.
Взбивание возобновилось, и вскоре из неистощимых глубин начали подниматься совершенные формы концентрированной силы. Появились Апсары (нимфы), богиня счастья Лакшми, мо лочно – белая лошадь по имени Уччайхшравас, «Громко Ржащая», жемчужина драгоценностей Каусиубха и другие замечательные вещи числом тринадцать. Последним появился искусный лекарь богов Дханвантари, держащий в руке луну, чашу нектара жизни.
И тут началась великая битва за обладание бесценным напит ком. Одному из титанов, Раху, удалось украсть глоток, но он был обезглавлен до того, как жидкость прошла по его горлу; его тело истлело, а голова осталась бессмертной. Эта голова и сейчас не престанно следует через небеса за луной, пытаясь снова схватить ее. Когда ей это удается, чаша луны легко проходит через рот и снова выходит из горла: вот почему бывают затмения луны.
Но Вишну, беспокоясь о том, чтобы боги не потеряли своего превосходства, превратился в прекрасную танцующую девуш ку. И пока титаны, которые были весьма похотливыми соз даниями, стояли, застыв без движения, очарованные прелес тями девушки, она схватила чашу – луну с напитком Амрита, немного подразнила их ею, а затем неожиданно передала чашу богам. Вишну тут же снова превратился в могущественного героя, встал на сторону богов против титанов и помог оттес нить врага к скалам и темным ущельям нижнего мира. Теперь боги вечно вкушают напиток Амрита в своих прекрасных двор цах на вершине горы Сумеру, в Центре мира152.
Юмор является критерием истинно мифологической тональ ности, в отличие от более буквальной и сентиментальной тео логической. Боги, как и иконы, сами по себе не являются ко нечной целью. Их занимательные мифы переносят разум и дух не куда – то наверх к ним, а по ту сторону их, в пустоту, отку да более тяжеловесные теологические догмы кажутся не более чем педагогическими уловками: их функция – увести недалекий интеллект прочь от нагромождения конкретных фактов и событий в сравнительно возвышенную область, где в качестве последнего воздаяния мы можем наконец узреть все Бытие – будь то небесное, земное или инфернальное – преобразованным в подобие готового в любой миг рассеятся, периодически пов торяющегося простого детского сна – блаженного и ужасного. «С одной точки зрения, все эти божества существуют, – ответил недавно тибетский лама на вопрос разумного западного гостя, – с другой – они нереальны»153. Ортодоксальное учение древних Тантр гласит следующее: «Все эти мысленно представляемые божества являются лишь символами, отображающими различ ные явления, что встречаются на Пути»154; это же утверждает и доктрина современных психоаналитических школ155.
То же самое метатеологическое понимание, по – видимому, подразумевается в последних строках Данте, где просветлен ный путешественник наконец – то способен проникнуть своим бесстрашным взором за педелы блаженного видения Отца, Сына и Святого Духа к единому Вечному Свету156.
Таким образом, богов и богинь следует рассматривать как воплощения и хранителей эликсира Бессмертного Бытия, но не как что – то Предельное в его первичном состоянии. Следова тельно, то, что герой ищет в своей встрече с ними, это в конеч ном итоге не они сами, а их благосклонность, то есть сила их всеподпирающей субстанции. Эта и только эта чудесная энергия – субстанция и есть Нетленное; имена и образы богов, которые повсюду воплощают, распространяют и представляют ее, приходят и уходят. Это чудодейственная энергия молний Зевса, Яхве и Высшего Будды, плодородие дождя Виракоча, до бродетель, провозглашаемая колокольным звоном во время Мессы, когда вершится причастие157, это свет окончательного просветления святого и мудреца. Ее стражи осмеливаются до пустить к ней только должным образом проверенных.
Но боги могут быть слишком строгими, слишком осторож ными, в этом случае герой должен хитростью выманить у них их сокровище. Таковой была задача Прометея. В таком распо ложении духа даже высшие боги кажутся злобными, скрыва ющими жизнь страшными существами, и герой, который обма нывает, убивает или усмиряет их, чтится как спаситель мира.
Полинезийский Мауи отправился к Маху-ика, стражу огня, чтобы добыть у него его сокровище и отдать его человечеству. Мауи подошел прямо к гиганту Маху-ика и сказал ему: «Расчисть от кустарника это ровное поле, чтобы мы смогли померяться с тобой силами в честном соревновании». Мауи, следует сказать, был великим героем и мастером на всякие хитрости.
Маху-ика поинтересовался: «В какой же доблести и мастер стве мы будем с тобой соревноваться?».
«В мастерстве бросания», – ответил Мауи. Маху-ика согла сился; тогда Мауи спросил: «Кто начнет?» Маху – ика ответил: «Я начну». Мауи дал свое согласие, и Маху-ика схватил Мауи и подбросил его в воздух; Мауи взлетел высоко и упал прямо в руки Маху-ика; снова Маху-ика бросил Мауи вверх, пригова ривая: «Я брошу – подброшу – ты вверх полетишь».
Рис. 8 Покорение чудовища Давид и Голиаф Мучения Ада Самсон и Лев174
Мауи полетел вверх, и Маху-ика произнес следующее закли нание:
Лети вверх до первого уровня,
Лети вверх до второго уровня,
Лети вверх до третьего уровня,
Лети вверх до четвертого уровня,
Лети вверх до пятого уровня,
Лети вверх до шестого уровня,
Лети вверх до седьмого уровня,
Лети вверх до восьмого уровня,
Лети вверх до девятого уровня,
Лети вверх до десятого уровня!
Мауи несколько раз перевернулся в воздухе, полетел вниз и упал рядом с Маху -ика; тогда Мауи сказал: «Все веселье до стается тебе!».
«Конечно же! – воскликнул Маху-ика. – А ты думаешь, что сможешь подбросить кита высоко в небо?».
«Я могу попытаться!» – ответил Мауи. И Мауи ухватился за Маху-ика и подбросил его вверх, приговаривая: «Я брошу – под брошу – ты вверх полетишь».
Маху-ика полетел вверх, и теперь Мауи произнес заклинание:
Лети вверх до первого уровня,
Лети вверх до второго уровня,
Лети вверх до третьего уровня,
Лети вверх до четвертого уровня,
Лети вверх до пятого уровня,
Лети вверх до шестого уровня,
Лети вверх до седьмого уровня,
Лети вверх до восьмого уровня,
Лети вверх до девятого уровня,
Лети вверх – прямо в небо!
Маху-ика несколько раз перевернулся в воздухе и начал падать вниз; когда он почти достиг земли, Мауи выкрикнул сле дующие волшебные слова: «Тот человек, что вверху, – пусть упадет прямо на свою голову!».
Маху-ика упал; его шея сложилась в гармошку, и Маху-ика умер. Герой Мауи тут же ухватил голову великана Маху-ика и отрубил ее, затем он завладел сокровищем пламени, которое он подарил миру158.
Самой замечательной сказкой о поиске эликсира в месопотамской добиблейской традиции является сказание о Гильгамеше, ле гендарном царе шумерского города Урука, который отправился на поиски кресса водяного, растения бессмертия, растения вечной молодости. Благополучно миновав львов, охраняющих подножия гор, и людей – скорпионов, сторожащих несущие на себе небо вершины, он оказался среди гор, в райском саду цветов, плодов и драгоценных камней. Устремившись вперед, он пришел к морю, окружающему мир. В пещере рядом с морем жила Сидури-Сабиту, воплощение богини Иштар, и эта женщина, пряча от него свое лицо, закрыла перед ним ворота. Но когда он расска зал ей свою историю, она пустила его к себе и посоветовала ему прекратить поиски и научиться довольствоваться радостями смертной жизни:
«Гильгамеш, зачем ты идешь этой дорогой? Той жизни, что ты ищешь, ты никогда не найдешь. Когда боги сотворили человека, смерть определили они человечеству в удел, а жизнь оставили в своих собственных руках. Насыть свое чрево, Гильгамеш; на слаждайся день и ночь; и каждый день готовь себе приятную за баву. И день и ночь будь весел и игрив; пусть одеяния твои будут прекрасны, тело омыто и чиста голова. Уважь дитя, что за руку тебя возьмет. Пусть будет счастлива супруга на твоей груди»159.
Но так как Гильгамеш продолжал настаивать, Сидури-Сабиту позволила ему пройти и предупредила об опасностях в пути.
Женщина посоветовала Гильгамешу отыскать перевозчика Урсанапи, которого он нашел, когда тот рубил деревья в лесу, охра няемый группой сопровождавших его людей. Гильгамеш разбил спутников перевозчика (они назывались «те, что радуются жизни», «те, что из камня»), и тот согласился переправить его через воды смерти. Это путешествие заняло полтора месяца. Перевозимого предупредили о том, чтобы он не дотрагивался до воды.
Далекая земля, к которой они приближались, была местом Жительства Утнапишти, героя первого потопа160, который обитал здесь со своей женой в вечном мире. Утнапишти издалека заме тил на нескончаемых водах приближающееся одинокое малень кое суденышко и подумал про себя: «Почему ‘те, что из камня’, чья лодка, разбиты, и кто – то, не состоящий на службе моей, плывет в ней? Тот, что приближается разве он не человек?».
Высадившись на берег, Гильгамешу пришлось выслушать от патриарха долгий пересказ истории о потопе. Затем Утнапишти велел своей жене испечь семь хлебов и положить их у изго ловья Гильгамеша, лежащего спящим у лодки. Утнапишти дотро нулся до Гильгамеша, тот проснулся, и хозяин велел перевозчику Урсанапи отвести гостя к бассейну помыться и дать ему чистую одежду. После этого Утнапишти открыл Гильгамешу тайну рас тения. «Гильгамеш, нечто тайное открою я тебе и дам тебе свое наставление это растение подобно шиповнику в поле, шип его, как розы шип, вопьется в руку твою. Но если рука твоя до рас тения этого доберется, ты вернешься в родные земли».
Это растение росло на дне космического моря Урсанапи снова вывез героя в открытое море Гильгамеш привязал к своим ногам камни и нырнул161. Он устремился вниз, превос ходя все рекорды выносливости, в то время как перевозчик оставался в лодке. Достигнув дна бездонного моря, ныряльщик сорвал растение, хотя оно поранило его руку, избавился от кам ней и устремился к поверхности. Когда он вынырнул на повер хность и лодочник втащил его обратно в лодку, Гильгамеш с триумфом произнес «Урсанапи, это то растение, с которым че ловек сможет обрести всю полноту жизненной силы. Я отвезу его в Урук, город овчарен. Его имя означает ‘В своей старости человек снова становится молодым’. Я отведаю его и снова обрету здоровье своей юности».
И они поплыли через море. Когда они пристали к берегу, Гильгамеш искупался в прохладном озерце и прилег отдохнуть. Но пока он спал, змея учуяла удивительный аромат растения, метнулась вперед и утащила его. Съев растение, змея тут же обрела способность сбрасывать кожу и таким образом возвра щать себе молодость. А Гильгамеш, проснувшись, сел и запла кал, «и слезы текли по крыльям его носа»162.
И по сей день возможность физического бессмертия пленяет сердца людей. Утопическая пьеса Бернарда Шоу Назад к Ма фусаилу, написанная в 1921 г, превращает эту тему в современ ную социобиологическую притчу. За четыреста лет до этого более педантичный Понсе де Леон в поисках земли Бимини, где он рассчитывал найти источник юности, открывает Флориду. А за столетия до этого и на большом расстоянии от этих мест китайский философ Ко Хун провел последние годы своей долгой жизни, изготавливая пилюли бессмертия. «Возьмите три фунта чистой киновари, – писал он, – и один фунт белого меда. Сме шайте их. Высушите смесь на солнце. Затем подержите над огнем до тех пор, пока из этой смеси можно будет сформовать пилюли. Каждое утро принимайте по десять пилюль размером с конопля ное семя. В течение года седые волосы потемнеют, сгнившие зубы заменятся новыми, а тело станет гладким и лоснящимся. Если старик будет долгое время принимать это снадобье, то прев ратится в юношу. Тот, кто принимает его постоянно, будет на слаждаться вечной жизнью и никогда не умрет»163. Однажды в гости к одинокому экспериментатору и философу явился его друг, но все, что он нашел, – пустые одежды Ко Хуна. Старец исчез, он ушел в царство бессмертных164.
Иллюстрация XIII. Ветвь вечной жизни (Ассирия).
Иллюстрация XIV. Боддхисаттва (Камбоджа)
Поиск физического бессмертия берет свое начало от ошибоч ного понимания традиционного учения. Основная же проблема, напротив, заключается в следующем расширить зрачок глаза, так чтобы тело, сопутствующее личности, не загораживало поле зрения. В этом случае бессмертие воспринимается как реальный факт «Вот оно, здесь!»165.
«Все вещи находятся в процессе развития, поднимаются и воз вращаются. Растения расцветают, но только для того, чтобы вер нуться к корню. Возвращение к корню подобно поиску покоя. Поиск покоя подобен движению навстречу судьбе. Движение на встречу судьбе подобно вечности. Познание вечности есть прос ветление, а непризнание вечности несет беспорядок и зло.
Познание вечности делает человека понимающим, понима ние расширяет его кругозор, широкий кругозор приносит бла городство, благородство подобно небесам.
Небесный подобен Дао Дао есть Вечный Разложения тела не следует бояться» (Лао Цзы, Дао дэ Цзин)166.
У Японцев есть пословица «Боги только смеются, когда люди молят их о богатстве». Благо, даруемое верующему, всегда соизмеримо с его достоинствами и характером его высшего жела ния благо – это просто символ жизненной энергии, приземлен ный до уровня сиюминутных запросов. Ирония, конечно же, за ключается в том, что, хотя герой, завоевавший благосклонность бога, может просить его о благе полного просветления, все, чего он обычно ищет, – это продление жизни, оружие, чтобы убить соседа, или здоровье для своего ребенка.
Греки рассказывают о Царе Мидасе, которому посчастли вилось заслужить обещание Бахуса исполнить любое его желание. Он попросил о том, чтобы все, к чему бы он ни при коснулся, превращалось в золото. Когда Мидас ушел от Бахуса, по пути для пробы он сорвал веточку дуба, и та сразу стала золотой; он поднял камень, тот превратился в золото; яблоко стало золотым самородком в его руке. В восторге он приказал устроить великолепный пир, чтобы отпраздновать это чудо. Но когда он сел за стол и коснулся пальцами жареного мяса, оно превратилось в золото; вино, коснувшись его губ, стало жидким золотом. А когда его маленькая дочь, которую он любил больше всего на свете, пришла утешить отца в его несчастье, то она превратилась в прелестную золотую статую в ту же секунду, как Мидас обнял ее.
Муки преодоления собственных ограничений есть муки ду ховного роста. Искусство, литература, миф и культ, философия и аскетические дисциплины являются инструментами, помогаю щими индивиду переступить черту своих ограниченных гори зонтов в нескончаемо ширящиеся сферы осознания По мере того, как он переступает порог за порогом, одолевает дракона за драконом, величие божества, к которому он взывает для исполнения своего высочайшего желания, растет и распростра няется, в конце концов, на весь космос. И тогда, наконец, разум прорывается сквозь ограничивающую сферу космоса к осоз нанию, превосходящему все восприятия формы, – все симво лизации, всех богов – к осознанию неотвратимой пустоты.
Поэтому когда Данте делает последний шаг в своих духов ных странствиях и приближается к предельному символическо му видению Триединого Бога в образе Небесной Розы, ему суж дено испытать еще одно просветление, сделав шаг за пределы образа Отца, Сына и Святого Духа. Он пишет: «Бернард с улыб кой показал безгласно, что он меня взглянуть наверх зовет; но я уже так сделал самовластно. Мои глаза, с которых спал налет, все глубже и все глубже уходили в высокий свет, кото рый правда льет. И здесь мои прозренья упредили глагол людей; здесь отступает он, а памяти не снесть таких обилий»167.
«Туда не проникает глаз, не проникает ни речь, ни разум. Мы не знаем, не распознаем, как можно учить этому. Поистине, это отлично от познанного и выше непознанного»168.
Это высшее и предельное распятие не только героя, но и его бога. Здесь в равной мере прекращают свое существование и Сын, и Отец – как две личины, скрывающие то, чему нет имени. Ибо как плоды мечтаний, питаемые жизненной энергией одного мечтателя, являют нам лишь смутный рисунок наложения сложно и разнонаправленно устремленных векторов одной единой силы, так и все возможные формы всех сущих миров, будь то земных или божественных, отражают вселенскую силу одной и единой непостижимой тайны: силу, которая строит атомы и управляет орбитами звезд
Этот источник жизни образует саму сердцевину человечес кого индивида, и человек откроет его в себе – если сможет сор вать скрывающие его покровы. Языческий германский бог Один (Вотан) отдал глаз за то, чтобы разорвать пелену света, засло няющую знание этой бесконечной тьмы, а затем перенес ради него мучения распятия:
Знаю, висел я
в ветвях на ветру
девять долгих ночей,
пронзенный копьем,
посвященный Одину,
в жертву себе же,
на дереве том,
чьи корни сокрыты
в недрах неведомых169.
Победа Будды под Деревом Бо является классическим вос точным примером такого подвига. Мечом своего разума он пронзил пузырь вселенной – и она превратилась в ничто. Весь мир естественного восприятия, а также континенты, небеса и преисподний традиционных религиозных верований распались – вместе с их богами и демонами. Но чудом из чудес явилось то, что, и распавшись, все, однако, затем возродилось, ожило и засияло в лучезарном свете истинного бытия. Воистину, даже боги спа сенных небес, сливая свои голоса в дружном хоре, приветству ют человека – героя, который проник выше их, в ту пустоту, что была их истоком, их жизнью: «Флаги и знамена, стоящие на восточном краю мира, развернули свои полотнища до западного края мира; а стоящие на западном краю мира – до восточного края мира; стоящие на северном краю мира – до южного края мира; а стоящие на южном краю мира – до северного края мира; в то время как те, что стояли на земле, взметнули свои полот нища вверх, до самого мира Брахмы; а те, что стояли в Брахма – Мире, опустили до самой земли. Во всех десяти тысячах миров. Расцвели, благоухая, деревья; деревья в садах сгибались под тяжестью своих плодов; на стволах других деревьев расцвели лотосы стволов; на ветвях деревьев расцвели лотосы ветвей; на лианах – лотосы лиан; висящие лотосы – в небе; лотосы побегов пробились меж камней и поднялись семерками. Все десять тысяч миров уподобились гирлянде цветов, подброшенной в воздух, или же толстому ковру из живых цветов; между мирами все преис подние, протяженностью в восемь тысяч лиг, которые ранее даже свет семи солнц не в состоянии был осветить, теперь были залиты сиянием; океан глубиною в восемьдесят четыре тысячи лиг стал сладким на вкус; реки остановили свое течение; слепые от рож дения прозрели; калеки от рождения исцелились; а путы и кан далы плененных разорвались и упали»170.
Примечания
Apuleius, The Golden Ass (Modern Library edition), pp. 131 – 141.
Сам Сведенборг прокомментировал свое сновидение следующим образом: «Драконы такого рода, в которых невозможно узнать драконов, пока они не расправят крылья, символизируют ложную любовь. Я как раз пишу на эту тему».
Следует также отметить, что это сновидение включает чуть ли не универсальный мифологический образ узкого, как клинок, моста, который мы встречаем в романтическом эпизоде спасения Ланселотом царицы Гиневеры из замка Царя Смерти (см. – Heinrich Zimmer, The King and the Corpse, ed. J.Campbell (New York: Bollingen Series, 1948), pp.171 – 172; D.L.Coomaraswa – my, «The Perilous Bridge of Welfare», Harvard Journal of Asiatic Studies, 8).
«Существует, – отмечает профессор Флюгель, – очень широкая связь, с одной стороны, между понятием ума, духа или души и мужского принципа; и с другой стороны, между понятием тела или вещества (материя – то, что относится к матери) и идеей матери или женского начала. Сдерживание эмоций и чувств, относящихся к матери [в нашем иудейско – христианском монотеизме], в силу такой ассоциации привело к возникно вению тенденции к недоверию, презрению, отвращению или враждебности по отношению к человескому телу, ко всему земному, к материальной Вселен ной вообще, наряду с тенденцией превозносить и преувеличивать духовное начало, будь то в человеке или в общем порядке вещей. Вполне вероятно, что многие из наиболее выраженных идеалистических тенденций в философии значительной долей своей привлекательности для многих умов обязаны именно сублимации этой реакции, направленной против матери, в то время как более догматичные и ограниченные формы материализма, в свою очередь, наверное, представляют возвращение подавляемых чувств, , первоначально связанных с матерью» (ibid., p. 145, annot. 2).
Нижеследующее описание Острова Драгоценных Камней основано на’ Sir John Woodroffe, Shakti and Shakta (London and Madras, 1929), p.39, Heinrich Zimmer, Myth and Symbols in Indian Art and Civilization, ed. by J.Campbell (New York: Bollingen Series, 1946), pp.197 – 211. Относительно изображения мистического острова см.: Zimmer, fig.66.
Такая фигура иллюстрирует функцию и значение рукотворного образа и показывает, почему для идолопоклонников не нужны были долгие проповеди. Верующий мог вникнуть в смысл божественного символа в глубокой тишине и в подходящее для него время. Кроме того, такие же браслеты, как на руках и лодыжках бога, носят и его поклонники, и означают они то же, что и браслеты бога. Они сделаны из золота, тогда как у бога – это змеи, золото – металл, не подверженный коррозии – символизирует бессмертие, бессмертие является таинственной созидательной энергией Бога, что и есть красотой тела.
Подобным образом в деталях антропоморфных идолов дублируется, интерпретируется и подтверждается множество других деталей жизни и местных обычаев. Так человек на каждом шагу получает поддержку для медитации. Он постоянно живет среди безмолвной проповеди.
Герои – близнецы подверглись испытанию символами четырех направ лений, призванному выяснить, не присущи ли им изъяны и ограничения какой – либо из сторон света.
Интересно отметить, что обряд обрезания до сих пор практикуется в мусульман стве и иудаизме, где женский элемент был тщательно изъят из официальной, строго монотеистической мифологии «Поистине, Аллах не прощает, чтобы Ему придавали сотоварищей, – читаем мы в Коране – Они призывают помимо Него только женский пол» (Коран, 4 116, 117).
Боддхисаттва – это человек на пороге достижения состояния Будды: согласно точке зрения Хинаяна – это адепт, который в следующей реинкар нации будет Буддой; согласно точке зрения Махаяна (как будет видно из нижеследующих строк) – это тип спасителя мира, представляющий в част ности вселенский принцип сострадания. Слово Боддхисаттва (санскрит) означает: «тот, чьим бытием или сущностью является просветление».
В Махаяна буддизме существует целый пантеон, в котором представлены во множестве Боддхисаттвы и прошлые и будущие Будды. Все они в той или иной мере вбирают в себя проявляющиеся силы трансцендентного, единственного Ади – Будды («Извечного Будды»), который является высшим возможным источником и крайним пределом всего бытия, висящим в пустоте небытия, подобно чудесному шару.
«Одна часть его от отца, все остальное у него от матери» (Martial, Epigrams, 4, 174; Loeb Library, Vol.11, p.501).
Овидий описывает Гермафродита в Метаморфозах(\М, 288 и далее) До нас дошло множество классических образов Гермафродита. См.: Hugh Ham pton Young, Genital Abnormalities, Hermaphroditism, and Related Adrenal Diseases (Baltimore – Williams and Wilkins, 1937), Chapter I, «Hermaphroditism in Literature and Art».
Сравните со следующим письмом христианина:
В год 1682 от Рождества Христова
Вам, мой старый и любимый Мистер Джон Хиггинсон: Сейчас в море находится корабль под названием Желанный, на борту которого 100 или более еретиков и злодеев, зовущихся квакерами, с В.Пенном, который является главным негодяем и стоит во главе их. Генеральный Суд в связи с этим препоручил святую миссию капитану брига Дельфин Малачи Хаскотту – ловко перехватить вышеупомянутый Желанный, как можно ближе к полуострову Кейп – Код, и пленить вышеупомянутого Пенна и его безбожную команду, дабы имя Господа Бога было восстановлено на земле этой новой страны, а не подвергалось глумлению в языческом культе этих людей. Большую прибыль можно получить, продав их всех на Барбадосе, где за рабов хорошо платят ромом и сахаром, и мы не только совершим благое дело для Господа, наказав нечестивых, но и принесем большую пользу Его Преосвященству и народу.
Ваш во Христе Коттон Мадер.
(См.: Robert Phillips, American Government and Its Problems, Houghton Mifflin Company, 1941; Karl Menninger, Love Against Hate, Harcourt, Brace and Company, 1942, p.211.)
В Небесном Сиянии Пустоты
Не существует даже тени вещи или идеи,
И все ж она наполняет все известные предметы;
Почтение Неизменной Пустоте.
(Гимн Миларепы в восхваление своего учителя, ibid., p. 137.)
«To, что бессмертно, и то, что смертно, гармонично слито, ибо они ни едины, ни раздельны» (Ашвагхоша).
«Этот взгляд, – пишет доктор Кумарасвами, цитируя эти тексты, – с дра матической силой выражен в афоризме: Yas klesas so bodhi, yas samsaras tat nirvanam – «To, что есть грех, есть также и мудрость, сфера Становления также является Нирваной» (Ananda К.Coomaraswamy, Buddha and the Gospel of Buddhism; New York: G.P.Putnam’s Sons, 1916, p.245).
Сказанное представляет совершенное достижение того, что мисс Эвелин Андерхилл назвала «целью Мистического Пути: Жизнью Истинного Единения: состоянием Божественного Плодородия: Обожествлением» (op.cit., passim). Однако мисс Андерхилл, подобно профессору Тойнби совершает распространенную ошибку, полагая, что этот идеал является отличительной чертой христианства. «Можно с уверенностью сказать, – пишет профессор Салмони, – что вплоть до настоящего времени западная мысль всегда искажалась необходимостью самоутверждения» (Alfred Salmo – ny, «Die Rassenfrage in der Indienforschung», Sozialistische Monatshefte 8, Berlin, 1926, p.534).
Богиня Острова Драгоценных Камней также представляет два аспекта бога: первый – лицо, обращенное вверх – неразрывно слит с нею и является созидательным, радующимся миру аспектом; но второй – лицо, обращенное в сторону – является deus absconditus, божественной сущностью самой в себе и самой по себе, вне происходящего и вне перемены, пассивной, дремлющей, пустой, стоящей даже выше чуда таинства двуполости. (См.: Zimmer, Myths and Symbols in Indian Art and Civilization, pp.210 – 214.)
|
Пустота |
Мир |
|
Вечность |
Время |
|
Нирвана |
Сансара |
|
Истина |
Иллюзорность |
|
Просветление |
Сострадание |
|
Бог |
Богиня |
|
Враг |
Друг |
|
Смерть |
Рождение |
|
Молния |
Колокол |
|
Драгоценный Камень |
Лотос |
|
Субъект |
Объект |
|
Яб |
Юм |
|
Ян |
Инь |
|
Дао |
|
|
Высший Будда |
|
|
Боддхисаттва |
|
|
Дживан Мука |
|
|
Слово, Ставшее Плотью |
Сравните с героем Упанишад (Каушитаки упанишада, 1:4), который достиг мира Брахмы: «Точно так же как человек, управляющий колесницей, смотрит вниз на два ее колеса, так и он смотрит на день и ночь, поступки добрые и злые и на всякую пару противоположностей. Ему неведомы ни добрые свершения, ни злые, он познал Бога и идет прямо к Богу».
Ко Хун разработал несколько других, очень интересных рецептов, один – делающий тело «бодрым и роскошным», другой – дающий способность ходить по воде Относительно обсуждения места Ко Хуна в китайской философии см Alfred Forke, «Ко Hung, der Philosoph und Alchimist», Archtv fur Geschic – hte der Philosophw, XLI, 1 – 2 (Berlin, 1932), pp 115 – 126.
Когда герой завершает свои искания, проникнув к источнику силы или снискав благосклонность некоего мужского или жен ского, человеческого или животного ее воплощения, искателю приключений еще предстоит возвращение со своим обретен ным жизнепреобразующим трофеем Полный круг, правило мономифа, требует, чтобы герой приступил теперь к выпол нению следующей своей задачи – доставил руны мудрости, Зо лотое Руно или спящую принцессу в царство людей, откуда он вышел и где это благо может помочь возрождению общины, нации, планеты или десяти тысяч миров.
Но нередко герой отказывается исполнить свой долг Даже Будда после своего триумфа сомневался, можно ли донести до других откровение осознанного им Рассказывают и о святых, что так и ушли из мира, пребывая в божественном экстазе Таких героев, о которых повествуется, что они навечно избрали своей обителью благословенный остров не ведающей старения Богини Бессмертного Бытия, действительно немало.
Существует трогательная сказка о древнем индусском царе – воителе по имени Мучукунда Он родился от левой половины своего отца, так как отец по ошибке проглотил детородную на стойку, приготовленную браминами для его жены1; и как под тверждение многообещающего символизма этого чуда, рожден ное без матери диво, плод мужского лона, выросло таким царем среди царей, что когда однажды боги потерпели поражение в своей вечной борьбе с демонами, они обратились к нему за помощью Он помог им одержать великую победу, и они со своего божественного соизволения обещали ему исполнение его самого большого желания. Но что может пожелать тот царь, что сам почти всемогущ? Какое величайшее благо из благ мог бы представить себе такой господин среди людей? Сказание гласит, что царь Мучукунда очень устал после битвы: все, что он попросил, – это чтобы ему даровали сон без конца и чтобы любой человек, случись ему нарушить сей сон, был бы сожжен дотла, как только царь откроет глаза.
Это благо было даровано ему. Глубоко в недрах горы, в пещер ном гроте царь Мучукунда лег спать и покоился там, в глубоком сне. Одна эра сменяла другую, люди, народы, цивилизации, мировые эпохи поднимались из небытия и уходили снова, а допо топный царь оставался в своем бессознательном блаженстве. Вне времени, как фрейдовское бессознательное под всеми напласто ваниями исполненного драматизма и подвластного времени мира колеблющихся восприятий нашего «я», этот древний человек в не драх горы, погруженный в глубокий сон, все жил и жил.
Его пробуждение наступило – но с неожиданным поворотом, который в совершенно новом свете представляет всю проблему завершения героического круга, а также проясняет тайну прось бы могущественного царя о сне как величайшем мыслимом благе.
Вишну, Владыка Мира, воплотился в личность прекрасного юноши по имени Кришна, который после спасения земли Индии от тиранической расы демонов занял в ней престол. Он правил, и ничто не нарушало поистине утопический мир его владений до тех пор, пока с северо-запада неожиданно не вторглась армия вар варов. Царь Кришна выступил против них. И, как и подобает его божественной природе, играючи, одержал победу простой хитростью. Без оружия и увешанный лотосами он вышел из своей крепости и когда вражеский царь поддался соблазну погнаться за ним, надеясь поймать его, он неожиданно нырнул в пещеру. Варвар последовал за ним и обнаружил кого – то лежащего спящим в гроте.
«Ага! – подумал он. – Он заманил меня в пещеру, а теперь притворяется безобидно спящим».
Он пнул ногой лежащую перед ним фигуру, и та заше велилась. Это был царь Мучукунда. Спящий поднялся, и глаза, что были сомкнуты на протяжении бессчисленного множества кругов сотворения, мировой истории и крушения миров, мед ленно открылись свету. Первый взгляд их поразил вражеского царя, который вспыхнул огненным факелом и тут же прев ратился в дымящуюся кучку пепла. Мучукунда повернулся, и второй его взгляд упал на увешанного цветами прекрасного юношу, в котором разбуженный царь сразу же узнал по его сиянию воплощение Бога. И Мучукунда преклонился перед своим Спасителем с такими словами:
«Владыка мой, Бог! Когда я жил и трудился как человек, я просто жил и трудился – непрестанно сбиваясь с пути; в течение многих жизней, рождение за рождением, я искал и страдал, не зная, где остановиться или отдохнуть. Горе я ошибочно принимал за радость. Миражи, рожденные над пустыней, я в заблуждении принимал за сулящие свежесть воды. Я гнался за наслажденьями, а получал лишь страдания. Царская власть и земные блага, бо гатство и могущество, друзья и сыновья, жена и последователи, все, что манит чувства, – я этого хотел, ибо верил, что оно принесет мне блаженство. Но как только что бы то ни было ста новилось моим, в то же мгновение оно меняло свою природу и оборачивалось обжигающим огнем.
Затем я нашел свою дорогу в общество богов, и они с радостью приняли меня своим товарищем. Так где же можно остановиться? Где покой? Все создания этого мира, включая богов, обмануты игрою твоих уловок, мой Бог, мой Владыка; вот почему они продолжают свой тщетный круг рождений, жизненной агонии, старости и смерти. В промежутке между жизнями они предстают перед владыкой смерти и вынуждены терпеть нещадные муки всех и всяческих преисподних. И все это исходит от тебя!
Мой Бог и Владыка, обманутый хитрой твоей игрою, я также был жертвою мира, блуждая в лабиринте иллюзий, я бился в сетях сознания своего «я». Поэтому теперь я пытаюсь утешиться твоим Присутствием – безграничным, и невыразимым – желая лишь свободы от всего этого».
Когда Мучукунда вышел из своей пещеры, он увидел, что со времени его ухода из мира люди стали меньше ростом. Он был среди них гигантом. И тогда он снова удалился от них, ушел в высочайшие горы и там посвятил себя аскезе, которая в конце концов должна была освободить его от последней привязан ности к формам бытия2.
Другими словами, Мучукунда, вместо того чтобы вернуться, решил еще на один шаг удалиться от мира. И кто может с уве ренностью сказать, что это решение совсем не имело смысла?
Если герой в своей победе добился благословения богини или бога, а затем был явно уполномочен вернуться в мир с какой – нибудь панацеей для спасения общества, то на конечной стадии приключения его поддерживают все силы его сверхъес тественного покровителя. И напротив, если трофей был добыт против воли стражей сокровища, либо желанию героя вернуться в мир противятся боги или демоны, тогда последняя стадия мифологического круга превращается в живую, часто не лишен ную комизма погоню. Этот побег обрастает подробностями – вся ческими чудесами магических препятствий и уловок
Валлийцы, например, рассказывают о герое Гвион – Бахе, ко торый оказался в Подводной Стране, собственно, на дне Озера Бала, вблизи Мерионетшира, на севере Уэльса. Там, на дне озера жил древний великан Тегид Лысый вместе со своей женой Каридвеной. Последняя в одном из своих обличий была покровительницей пшеницы и щедрых урожаев, а в другом – богиней поэзии и письма. У нее был огромный котел, в котором она хотела сварить напиток вдохновения и науки. С помощью колдовских книг она приготовила черную смесь, которую затем поставила вариться на огонь в течение года. По истечении этого времени у нее должно было получиться три благословен ных капли благодати вдохновения.
Она поставила нашего героя помешивать варево в котле, а слепого человека по имени Морда – поддерживать огонь, «и ве лела им следить за тем, чтобы зелье не переставало кипеть в течение одного года и одного дня. А сама она, по книгам астро номов, каждый день в определенные планетарные часы собирала всевозможные колдовские травы. И однажды, когда год близился к концу, в то время как Каридвена срывала рас тения и произносила заклинания, случилось так, что три капли волшебной жидкости выплеснулись из котла и упали на палец Гвион Баха. И так как они были обжигающе горячие, он сунул палец в рот, и как только эти чудодейственные капли оказались у него во рту, он тут же увидел все, что свершится в будущем, и постигнул, что главная его забота отныне – остерегаться ко варства Каридвены, ибо мастерство ее было непревзойденным. И в великом страхе он бежал к себе домой. А котел раскололся надвое, потому что все содержимое его, за исключением этих трех несущих в себе чары капель, было ядовито, и поэтому все лошади Гвидно Гарангира отравились водой из ручья, в кото рый попало варево из котла, а место слияния этого ручья с тех пор называется Отравой Лошадей Гвидно.
Когда вернулась Каридвена, она увидела, что все труды це лого года оказались впустую. Она схватила полено и била бед ного слепого по голове до тех пор, пока один его глаз не вы скочил на щеку. И он сказал: ‘Несправедливо ты покалечила меня, ибо не я виноват. Твоя потеря произошла не по моей вине’. Ты говоришь правду, – сказала Каридвена, – это Гвион Бах обворовал меня’.
И она пустилась за ним в погоню. Он увидел ее и, обратив шись в зайца, метнулся прочь. Но она превратилась в борзую и бросилась за ним. Он побежал к воде и стал рыбой. И она в образе выдры преследовала его под водой до тех пор, пока он не обратился в птицу. Она же ястребом последовала за ним и не отстала от него и в небе. И как раз в тот момент, когда она была готова камнем упасть на него, он, в смертельном страхе, заметил вдруг на полу амбара кучу просеянной пшеницы, упал в зерна и превратился в одно из них. Тогда она стала черной курицей с высоким гребнем и подошла к пшенице и начала разгребать зерно своей лапой, нашла его и проглотила. И, как гласит история, она носила его девять месяцев, а когда разрешилась им, то не смогла убить по причине его красоты. Тогда она положила его в кожаный мешок и бросила в море на милость Бога, двадцать девятого дня, апреля месяца»3.
Побег является излюбленным эпизодом народной сказки, где он развился во множество ярких форм.
Буряты из – под Иркутска (Сибирь), например, рассказывают, что Моргон – Кара, их первый шаман, был настолько сведущ, что мог возвращать обратно души умерших. И потому Владыка Мертвых пожаловался Верховному Богу Небес, и Бог решил испытать шамана. Он завладел душой одного человека и поместил ее в сосуд, закрыв отверстие своим большим пальцем. Этот человек заболел и его родственники послали за Моргон – Карой. Шаман искал пропавшую душу повсюду. Он искал ее в лесу, в воде, в горных ущельях, в стране мертвых и, наконец, «сев верхом на свой барабан», поднялся в верхний мир, где ему опять пришлось долго искать ее. В конце концов он заметил, что Верховный Бог Небес держит бутыль, зажав ее большим пальцем. Правильно оценив ситуацию, он понял, что внутри нее и находится та самая душа, что он ищет. Хитрый шаман превратился в осу. Он подлетел к богу и так ужалил его в лоб, что тот отдернул палец от отверстия, и плененная душа выле тела. Следующее, что увидел Бог, – это шаман Моргон – Кара, спускающийся вниз к земле с отвоеванной душой, сидящий верхом на своем барабане. Однако на этот раз его полет был не совсем успешным. Ужасно рассердившись, Бог немедленно и навсегда уменьшил силу шамана, расколов его барабан надвое. Вот почему барабаны шаманов, на которые раньше (согласно этому рассказу бурятов) натягивалось два слоя кожи, с тех пор и поныне имеют только один4.
Популярным вариантом волшебного бегства является бегст во, во время которого беглец оставляет за собой различные предметы, которые говорят его голосом и таким образом задерживают погоню. Маори из Новой Зеландии рассказывают о рыбаке, который, придя однажды домой, обнаружил, что его жена проглотила двоих их сыновей. Она лежала на полу и сто нала. Рыбак спросил, что случилось, и жена сказала, что заболела. Он спросил, где двое мальчиков, она сказала, что они ушли. Но рыбак знал, что жена лжет. Своей магией он заставил ее отрыгнуть детей: они вышли из нее целыми и невредимыми.
После этого рыбак стал бояться своей жены и решил бежать от нее вместе с мальчиками при первой же возможности.
Когда людоедка вышла за водой, мужчина своей магией за ставил воду отступить перед ней, так чтобы ей пришлось уйти как можно дальше. Затем жестами он велел хижинам, деревьям, растущим возле деревни, свалке мусора и храму на вершине холма отвечать за него, когда жена вернется и станет звать. Он бежал с детьми к своему каноэ и поднял парус. Женщина вернулась и, никого не найдя, начала звать их. Первой ответила мусорная куча. Женщина направилась в ее сторону и позвала снова. Ответили дома; затем деревья. Один за другим различ ные предметы, расположенные поблизости, отвечали ей, и, сбитая с толку, она бросалась в разные стороны. Она ослабела, начала тяжело дышать и всхлипывать, а затем наконец поняла, что ее провели. Она поспешила к храму на вершине холма и вгляделась в море, где каноэ уже превратился в пятнышко на горизонте5.
Другим хорошо известным вариантом волшебного побега является побег, во время которого стремительно убегающий герой бросает за спину ряд предметов, задерживающих погоню. «Маленькие брат и сестра играли у ключа и во время игры неожиданно упали в него. Там была старая водяная колдунья, и эта водяная колдунья сказала: ‘Теперь вы мои! Теперь вы бу дете работать на меня, не покладая рук!’ И она унесла их с собой. Она дала маленькой девочке спутанный клубок грязного льна для прядения и заставила ее носить воду в бездонную бадью; мальчик должен был рубить дерево тупым топором; а все, что им когда – либо перепадало поесть, – это твердые, как камень, куски засохшего теста. Наконец все это стало для детей настолько невыносимым, что они дождались одного вос кресенья, когда старая карга отправилась в церковь и убежали. Когда служба в церкви закончилась, старая колдунья обна ружила, что ее птички улетели, и огромными прыжками отпра вилась вслед за ними.
Но дети заметили ее издалека, и маленькая девочка бросила за спину щетку для волос, которая тут же превратилась в боль шую гору, поросшую кустарником с тысячами и тысячами колючек, через который ведьме очень трудно было пробраться; все же в конце концов она вновь стала догонять детей. Как только дети увидели ее, мальчик бросил за спину гребень, который тут же превратился в гребень горы с тысячью тысяч острых выступов; но ведьма знала, как за них ухватиться и в конце концов преодолела и эту преграду. Тогда маленькая девочка бросила за спину зеркало, и оно превратилось в зеркальную гору, такую гладкую, что старуха не смогла перебраться через нее. Она подумала: ‘Поспешу – ка я домой, возьму топор и разрублю эту зеркальную гору надвое’. Но к тому времени, как она вернулась и разбила стекло, детей уже и след простыл, и старой карге не оставалось ничего другого, как поплестись обратно к своему ключу»6.
Силам пучины нельзя легкомысленно бросать вызов. На Востоке всячески подчеркивают опасность возникновения психического расстройства при занятиях йогой в отсутствие компетентного наставника. Медитации послушника должны соответствовать его успехам, чтобы его воображение на каждом шагу могло быть защищено devatas (соответствующими его видению богами), пока не наступит момент, когда подготавливаемая душа сможет шагнуть во вне сама. Как очень мудро заметил доктор Юнг: «Исключительно полезная функция догматического символа заключается в том, что он защищает человека от прямого восприятия Бога до тех пор, пока он не перестает опрометчиво ставить себя под удар. Но если... он оставляет дом и семью, слишком долго живет в одиночестве и слишком глубоко вгля дывается в темное зеркало, тогда на его долю может выпасть страшное событие встречи. И даже тогда передаваемый из поколения в поколение символ, пришедший в ходе столетий к своему полному расцвету, может подействовать как исцеляю щий глоток воды и отвратить роковое вторжение живого божес тва в освященное пространство церкви»7.
Рис. 9а. Сестра Медузы Горгоны преследует Персея, убегающего с головой Медузы.
Рис 9b. Персей, убегающий с головой Медузы Горгоны.
Волшебные предметы, которые охваченный паникой герой бросает за спину – защитные толкования, принципы, символы, обоснования, все, что угодно – задерживают и поглощают силы сорвавшейся с цепи Небесной Гончей, позволяя искателю приключений благополучно вернуться к своим соплеменникам и, возможно, с даром. Но иной раз требуемая за это плата ока зывается непосильной.
Одним из наиболее потрясающих примеров бегства «с пре пятствиями» является бегство греческого героя Ясона. Он от правился в дорогу, чтобы добыть Золотое Руно. Выйдя в море на великолепном «Арго» в товариществе великих воинов, он поплыл к Черному Морю и, хотя в пути его подстерегало мно жество невероятных опасностей, прибыл наконец в город Царя Ээта, расположенный за много миль от Босфора. За дворцом Ээта была роща и дерево, где и висело, охраняемое драконом Руно.
Дочь царя, Медея, воспылала непреодолимой страстью к прос лавленному чужеземному гостю, и когда ее отец в качестве цены за Золотое Руно потребовал выполнения неосуществимого зада ния, она приготовила волшебное средство, которое позволило Ясону добиться успеха. Задание заключалось в том, чтобы вспахать поле огнедышащими быками с бронзовыми ногами, затем засеять его зубами дракона и убить воинов, которые тут же должны были взойти. Но благодаря своей силе и кольчуге, смазанной волшебной мазью Медеи, Ясону удалось управиться с быками; а когда из семян дракона взошла армия воинов, он бросил камень в самую середину поля, и это заставило их повернуться лицом к лицу, и сражаться друг с другом, пока они не были уничтожены все до единого.
Влюбленная до безумия девушка провела Ясона к дубу, на котором висело Золотое Руно. Его охранял дракон со страшным гребнем, языком с тремя жалами и угрожающе изогнутыми клыками; но с помощью сока определенной травы эти двое влюбленных усыпили грозное чудовище. После чего Ясон сор вал трофей, Медея решила бежать вместе с ним, и «Арго» вышел в море. Но царь незамедлительно отправился за ними в погоню. Когда Медея увидела, что паруса отца сокращают рас стояние между ними, она убедила Ясона убить Апсирта, своего младшего брата, которого она взяла с собой, и бросить куски расчлененного тела в море. Это заставило царя Ээта оста новиться, собрать куски и вернуться на берег, чтобы с надле жащими почестями предать их земле. Тем временем «Арго», гонимый ветром, оказался вне пределов досягаемости для раз гневанного царя8.
В японских Записях о делах древности представлена дру гая страшная сказка, имеющая, однако, совершенно иной смысл: сказка о спуске в преисподнюю всеотца начала времен Идзанаги для того, чтобы вернуть из страны Желтой Реки свою умершую сестру – супругу Идзанами. Она встретила его у двери в преисподний мир, и он сказал ей: «О, Августейшая, о, любимая моя младшая сестра! Земли, что ты и я создавали, еще далеки от завершенности; поэтому возвращайся обратно!» Она же ответила: «Воистину прискорбно, что ты не пришел раньше! Я уже отведала пищи этой Страны Желтой Реки. И все же меня покорила оказанная мне твоим августейшим посещением честь, о, восхитительный мой брат, поэтому я хочу вернуться. Более того, я сама обговорю это с богами Желтой Реки. Будь осторо жен, не смотри на меня!»
Она удалилась во дворец; но так как она оставалась там очень долго, Идзанаги устал ждать. Он отломал зубец от греб ня, который придерживал слева его августейшие волосы, под жег его как маленький факел, вошел и огляделся. Тут он увидел разлагающуюся Идзанами, кишащую червями.
В ужасе от этого зрелища Идзанаги бежал обратно. Идза нами сказала: «Ты открыл мой позор».
Идзанами послала в погоню за ним Отвратительную Женщину из преисподней. Идзанаги на полном бегу снял со своей головы черную шапку и бросил ее вниз. Она тут же превратилась в виноград, и пока его преследовательница задержалась, поедая его, он продолжал свой побег. Но женщина, возобновив пого ню, стала догонять его. Идзанаги вытащил правый гребень со множеством часто расположенных зубчиков, разломал его и бросил вниз. Гребень тут же превратился в побеги бамбука, и пока преследовательница срывала и ела их, он бежал дальше.
Затем его младшая сестра послала в погоню за ним восемь богов грома и с ними полторы тысячи воинов Желтой Реки. Вытащив саблю о десяти рукоятях, что висела на его августей шем поясэ, Идзанаги побежал, размахивая ею позади себя. Но воины продолжали преследование. Достигнув границы, разделя ющей мир живых и страну Желтой Реки, Идзанаги сорвал три персика, что росли там, подождал и, когда армия приблизилась к нему, швырнул их. Персики из мира живых разбили воинство страны Желтой реки, преследователи повернули и бежали прочь.
Последней настигла его сама Августейшая Идзанами. Тогда Идзанаги взял камень, поднять который было под силу лишь тысяче человек, и загородил им путь. И разделенные камнем они стояли друг против друга, обмениваясь прощальными речами. Идзанами сказала: «О, Августейший, восхитительный мой старший брат, раз уж ты так поступил, то впредь я сделаю так, что в твоем царстве каждый день будет умирать по тысяче людей». Идзанаги ответил: «О, Августейшая, о очаровательная моя младшая сестра! Если ты сделаешь так, то я сделаю, что каждый день полторы тысячи женщин будут рожать»9.
Шагнув из созидательной сферы всеотца Идзанаги в область разложения, Идзанами стремилась защитить своего брата – мужа. Увидев больше, чем он мог вынести, он лишился наивных пред ставлений о смерти, но своей высочайшей волей к жизни пос тавил могучую скалу в качестве оберегающей завесы, которая с тех пор для каждого из нас стоит между нашим взором и могилой.
Греческий миф об Орфее и Эвридике и сотни аналогичных ска заний по всему миру, так же как и эта древняя легенда Дальнего Востока, внушают мысль, что, несмотря на известные неудачи, существует возможность возвращения влюбленного вместе с его утерянной возлюбленной, оказавшихся по ту сторону от ужас ного порога. Малейший просчет, самое незначительное, но решаю щее проявление человеческой слабости неизменно делает невоз можным открытие взаимосвязи между мирами, так что возникает искушение почти поверить, что если бы этой небольшой, досадной случайности можно было избежать, то все было бы хорошо. Однако в полинезийских вариантах романтической истории, в которых влюб ленной паре обычно удается убежать, и, скажем, в греческой комедии Алкеста, где мы также имеем счастливое возвращение, результат отнюдь не вселяет надежды, а лишь указывает на сверхчеловечность свершившегося. Мифы о неудаче трогают нас тра гедией жизни, а мифы об успехе – всего лишь своей невероят ностью. И все же, для того чтобы мономиф выполнил свое обещание, мы должны увидеть не человеческие неудачи или свер хчеловеческие успехи, а человеческий успех. В этом заключается проблема критического момента на пороге возвращения. Вначале мы рассмотрим ее в сверхчеловеческих символах, а затем поищем практические наставления для исторического человека.
Возвращение героя из его сверхъестественного приключения может потребовать помощи извне. Тогда посланник мира должен прийти к нему и забрать его. Ибо блаженство пребывания в глубинах нелегко поменять на саморазрушение бодрствующего состояния. «Кто, отрекшись от мира, – читаем мы, – возжелает снова вернуться в него? Он бы желал быть только там 10. И тем не менее, пока человек жив, жизнь будет призывать его. Общес тво завидует тому, кто остается вне его, и приходит, чтобы пос тучать в его дверь. Если герой – подобно Мучукунде – непрекло нен, нарушитель спокойствия переживает страшный удар; но, с другой стороны, если тот, кого зовут, всего лишь не спешит с возвращением – погруженный в блаженное состояние совершенно го бытия (напоминающее смерть) – совершается очевидное освобождение, и искатель приключения возвращается.
Когда Ворон из эскимосской сказки нырнул со своими палоч ками для разведения огня в чрево самки кита, он оказался у входа в большую комнату, в дальнем конце которой горела лампа. Он удивился, увидев там красивую девушку. Комната была сухой и чистой, ее потолок подпирал позвоночник кита, а ребра образовывали ее стены. Из трубки, идущей вдоль поз воночника, в лампу медленно капало масло.
Когда Ворон вошел в комнату, девушка взглянула на него и закричала: «Как ты сюда попал? Ты первый человек, что вошел сюда». Ворон рассказал ей, что он сделал, и она предложила ему присесть у противоположной стены комнаты. Эта девушка была душой (inua) кита. Она накрыла стол для гостя, дала ему ягод и масла, рассказывая о том, как она собирала эти ягоды в прошлом году. Ворон на протяжении четырех дней оставался гостем inua в чреве кита, и все это время пытался определить, что за трубка идет по потолку. Каждый раз, когда женщина выходила из комнаты, она запрещала ему прикасаться к ней. Но на этот раз, когда она вышла, он подошел к лампе, протянул лапу, и в нее упала большая капля, которую он слизал языком. Она оказалась такой сладкой, что Ворон снова сделал то же самое, а затем стал ловить одну за другой каждую падающую каплю. Однако вскоре от жадности ему показалось, что капли падают слишком медленно, поэтому он потянулся вверх, оторвал кусок трубки и съел его. Едва он сделал это, как в комнату хлы нул поток масла, загасил свет, а сама комната стала сильно рас качиваться. Эта качка продолжалась четыре дня. Ворон едва не умер от усталости и от грохота, не прекращавшегося все это время. Затем все стихло, и комната перестала раскачиваться. Ворон повредил одну из сердечных артерий самки кита, и она умерла. Iuna никогда больше не появилась. Тело кита водой вы бросило на берег.
Но теперь Ворон оказался узником. В то время как он раз мышлял, что ему делать, он услышал разговор двух мужчин, взобравшихся на спину кита, которые решили позвать всю де ревню, чтобы помочь им справиться с китом. Очень скоро люди прорубили дыру в верхней части огромной туши11. Когда дыра стала достаточно большой, и все люди ушли с кусками мяса, чтобы отнести их на высокий берег, Ворон незаметно вышел.
Но спустившись на землю, он тут же вспомнил, что оставил внутри свои палочки для разведения огня. Он снял свое обла чение ворона, и вернувшись люди увидели маленького черного человечка, одетого в шкуру неизвестного животного. Они с лю бопытством смотрели на него. Он предложил им свою помощь, засучил рукава и принялся за работу.
Вскоре один человек из тех, что работали внутри кита, закричал «Смотрите, что я нашел! Палочки для разведения огня в брюхе кита!» Ворон сказал: «Вот тебе на, но это же плохо! Моя дочь однажды рассказывала мне, что когда внутри кита, брюхо которого разрезали люди, находили палочки для разведения огня, то многие из этих людей умирали. Нужно бе жать отсюда». Он спустил рукава и ушел. Люди поспешили пос ледовать его примеру. Поэтому сам Ворон, когда он затем вер нулся, некоторое время пировал совсем один12.
Рис. 10 Воскрешение Осириса
Один из наиболее важных и занятных мифов традиции синтоизма Японии (считавшийся древним еще тогда, когда в VIII столетии он был внесен в Записи о делах древности) – – миф о том, как во время самого первого критического периода в существовании мира из своего жилища в скале вышла прекрасная богиня солнца Аматэрасу. Это пример, когда спасаемая не очень желает этого спасения. Бог бури, Сусаново, брат Аматэрасу, начал вести себя непростительно плохо. И хотя она всячески пыталась успокоить его, и ее всепрощение уже перешло все границы, он продолжал уничтожать ее рисовые поля и осквернять ее порядки. Последним оскорблением для нее стало, когда он проломил дыру в крыше ее ткацкого зала и бросил вниз «небесного пегого коня, пред варительно содрав с него шкуру», при виде его все богини, что деловито ткали августейшие одежды богам, настолько перепу гались, что умерли от страха.
Аматэрасу, пришедшая в ужас от этого зрелища, удалилась в небесную пещеру, закрыла за собой дверь и заперла ее. Это был ужасный поступок с ее стороны, ибо исчезновение солнца в конце концов означало бы конец вселенной – конец, еще прежде ее до лжного начала. С исчезновением Аматэрасу вся равнина верхних небес и вся срединная земля тростниковых полей погрузились во тьму. По всему миру разбушевались злые духи, появились мно гочисленные предвестники беды, голоса мириад богов были подоб ны мухам, роящимся во время пятой луны.
По этой причине восемь миллионов богов собрались на бо жественную ассамблею в русле небесной реки и попросили одного из их числа, бога по имени Мысль – Несущий, придумать план. В результате их совещания было изготовлено множество вещей божественной силы, среди них зеркало, меч и ткани для подношения. Было установлено огромное дерево, украшенное драгоценностями, были доставлены петухи, которые могли не престанно петь, были зажжены большие костры, вершилось великое празднество. Зеркало высотой восемь футов привязали средним ветвям дерева. А юная богиня по имени Удзуме исполняла веселый, шумный танец. Восемь миллионов богов так развлекались, что их смех заполнил воздух, а равнина высоких небес сотрясалась.
Богиня солнца услышала в своей пещере этот веселый шум и изумилась. Ей было интересно знать, что происходит. Слегка приоткрыв дверь своего небесного каменного жилища, она так заговорила изнутри: «Я думала, что после моего ухода равнина небес погрузится во тьму, равно как и тростниковые равнины срединной земли: почему же тогда веселится Удзуме, и подоб но ей смеются все восемь миллионов богов?» Тогда заговорила Удзуме, молвив: «Мы радуемся и довольны, потому что есть бо жество более яркое, чем ты, Августейшая». Пока она говорила это, двое из богов вынесли вперед зеркало и почтительно пока зали его богине Солнца Аматэрасу; вследствие чего она от удив ления и не заметила как вышла из двери и уставилась в зеркало. Могучий бог схватил ее за августейшую руку и вытащил наружу; в это время другой бог протянул через вход позади нее соло менную веревку (называемую сименава – shimenawa), сказав при этом: «Ты не должна возвращаться дальше веревки!» После чего и равнина верхних небес и тростниковые равнины средин ной земли снова осветились13. Теперь солнце каждую ночь на некоторое время могло уходить – как и сама жизнь – в освежа ющий сон; но великая сименава не допускала того, чтобы оно исчезло на долгое время.
Тема солнца как богини, а не бога является редкой и ценной деталью, дошедшей до нас из архаического, по – видимому, когда – то широко распространенного мифологического контекста. Великое материнское божество Южной Аравии является женщиной – солнцем Илат. На немецком слово солнце {die Sonne) женского рода. По всей Сибири, так же как и в Северной Америке, в разных местах сохранились рассказы о женщине – солнце. И в сказке о Красной Шапочке, которая была съедена волком, но вызволена из его брюха охотником, мы можем видеть отдаленные отго лоски того же приключения, что произошло с Аматэрасу. Такие следы сохранились во многих странах; но только в Японии не когда великая мифология все еще имеет силу в культуре; ибо Микадо является прямым потомком внука Аматэрасу, и как предок императорской семьи она почитается как одно из вер ховных божеств национальной традиции Синто14. В ее приклю чении ощущается иное отношение к миру, чем в более извест ных сейчас мифологиях солнечного бога: некоторая нежность к чудесному дару света, мягкая благодарность за вещи, сотво ренные видимыми – то, что раньше, должно быть, было харак терно для религиозного духа многих людей.
Зеркало, меч и дерево мы узнаем. Зеркало, отражающее богиню и выманивающее ее из великого покоя ее божественно го непроявления, символизирует мир, сферу отраженного обра за. Божеству доставляет удовольствие видеть в нем свою собственную славу, и это удовольствие само по себе является побуждением к акту проявления или «творения». Меч является соответствием молнии. Дерево – это Ось Мира в ее исполняю щем желания, плодоносном аспекте; такое же дерево ставится в христианских домах во время зимнего солнцестояния, в период возрождения или возвращения солнца: радостный обы чай, унаследованный от германского язычества, которое дало современному немецкому языку его женское имя Sonne. Танец Удзуме и шумный смех богов являются частью карнавала: после ухода верховного божества мир, погруженный в хаос, радуется приближающемуся возрождению. А Великая сименава – верев ка из соломы, которая была натянута за спиною богини, когда она снова явилась в мир – символизирует милосердное чудо возвращения света. Эта сименава является одним из самых за метных, важных и безмолвно выразительных традиционных символов народной религии Японии. Висящая над входами в храмы, увешанная гирляндами вдоль улиц в праздник Нового Года она обозначает обновление мира на пороге возвращения. Если христианский крест является самым выразительным символом мифологического перехода в пучину смерти, то симе нава является простейшим условным знаком воскрешения. Вдвоем они представляют таинство границы между мирами – существующую несуществующую линию.
Аматэрасу является Восточной сестрой великой Инанны, верховной богини древних шумерских клинописных храмовых табличек, спуск которой в преисподний мир мы уже рассматри вали. Инанна, Иштар, Астарта, Афродита, Венера – таковы имена, которые она носила в разных культурах следующих друг за другом периодов развития Запада – она ассоциировалась уже не с солнцем, а со звездой, носящей ее имя, и в то же время с луной, с небесами и с плодородной землей. В Египте она стала богиней Звезды Собаки, Сириуса, ежегодное появление на небе которой оповещало о наступлении сезона разлива реки Нил, когда земля становится плодородной.
Как мы помним, Инанна спустилась с небес в преисподнюю, страну своей сестры – противоположности, Царицы Смерти Эрешкигал. Она оставила позади своего посланника Ниншубу – ра с указаниями, как вызволить ее, если она не вернется. Она предстала нагою перед семью судьями; они обратили на нее свои взоры и она превратилась в труп, а труп – как мы видели – повесили на столбе.
«Прошло три дня и три ночи15,
Посланник Инанны Ниншубур,
Ее вестник добрых слов,
Заполнил небеса стенаниями по ней,
Оплакивал ее в храме ассамблей,
Метался по дому богов, прося за нее ..
Как нищий в одно покрывало оделся он ради спасения ее,
И к Экур, к дому Энлиля в одиночку направил свой шаг».
Это начало спасения богини, иллюстрирующее тот случай, когда героине мир, в поле действия сил которого она вступает, уже хорошо известен, так что она позаботилась о том, чтобы ее оттуда вызволили. Сперва Ниншубур отправился к богу Энлилю; но бог сказал, что Инанна, спустившись от великого высшего в великое низшее, должна подчиниться законам ниж него мира. Затем Ниншубур отправился к богу Нанна; но бог сказал, что она сошла с великого высшего в великое низшее и что в нижнем мире должно подчиняться законам нижнего мира Ниншубур отправился к богу Энки; и бог Энки придумал план16. Он создал два бесполых существа, вручил им «пищу жизни» и «воду жизни» и приказал отправляться в нижний мир и шестьдесят раз причастить этой пищей и водой подвешенное мертвое тело Инанны.
«На мертвое тело, свисающее со столба, они направили
страх огненный лучей,
Шестьдесят раз пищей жизни и шестьдесят раз водою
жизни они причащали его.
И встала Инанна.
И поднялась Инанна из нижнего мира,
Ануннаки бежала,
И любой из верхнего мира мог спокойно спускаться в
нижний мир;
Когда Инанна поднималась из нижнего мира,
Воистину вперед нее устремились мертвые.
Инанна поднималась из нижнего мира,
И маленькие демоны, подобные тростнику,
И большие демоны, подобные стилям табличным,
Шли рядом с ней.
Тот, кто шел впереди нее, держал в руке жезл,
Тот, кто шел рядом с ней, имел оружие у пояса.
Те, что шли перед ней,
Перед Инанной,
Были существами, не знавшими ни пищи, ни воды,
Не евшими окропленной муки,
Не пившими вина возлияния,
Отнимающими жену от чресел мужа,
Отрывающими дитя от груди кормящей матери».
Окруженная этой ужасной толпой призраков Инанна бродила от города к городу по землям Шумера17.
Эти три примера из далеко отстоящих друг от друга куль турных областей – Ворон, Аматэрасу и Инанна – в достаточной мере иллюстрируют тему спасения извне. На последних стадиях приключения они демонстрируют непрекращающееся действие сверхъестественной вспомоществующей силы, которая не оставля ла избранного на протяжении всего его испытания. Несмотря на то, что его сознание отступает, бессознательное предъявляет свои собственные противовесы, и он снова рождается в мир, из которого пришел. Вместо того чтобы держаться за свое эго и спасать его, как в случае волшебного побега, он теряет его, но все же, великой милостью, оно возвращается.
Это подводит нас к последнему критическому моменту герои ческого круга, моменту, для которого весь удивительный эк скурс был лишь прелюдией – а именно, к парадоксальному и в высшей степени сложному моменту пересечения порога геро ем, возвращающимся из сферы мистического в повседневный мир. Независимо от того спасают ли его извне, гоним ли он изнутри или медленно продвигается вперед, направляемый богами, ему предстоит еще вновь войти вместе со своим обре тением в давно забытую среду, где люди, будучи частицами, считают себя целым. Ему еще предстоит предстать перед обще ством со своим разрушительным для эго и спасительным для жизни эликсиром и принять ответный удар вполне резонных вопросов, непримиримого негодования и неспособности добрых людей понять его.
Два мира, божественный и человеческий, можно изобразить лишь как отличные друг от друга – разнящиеся как жизнь и смерть или же день и ночь. Герой отваживается отправиться из мира, нам известного, во тьму; там он либо успешно завершает свое смелое предприятие, либо, опять же, оказывается просто потерянным для нас, лишаясь свободы, либо ему грозит опас ность, и его возвращение описывается как побег из этого другого мира. Тем не менее – и в этом заключается важнейший ключ к пониманию мифа и символа – два мира в действительности есть одно Царство богов является забытым измерением знакомого нам мира. И в открытии этого измерения, вольном или невольном, заключается вся суть свершения героя. Ценности и особенности, которые в обычной жизни кажутся важными, исчезают со вселя ющим ужас слиянием самости и того, что представляло собой инаковость как таковую. Как и в рассказах о великанах – людоедах, страх потери этой собственной индивидуальности приобретает всю тяжесть опыта трансцендентных переживаний для неподго товленных душ. Но душа героя смело входит в это измерение – и находит ведьм превратившимися в богинь, а драконов – в сто рожевых псов богов.
Однако, с точки зрения нормального бодрствующего сознания, всегда должно оставаться некоторое смущающие разум несоот ветствие между мудростью, добытой de profundis , и благора зумием, действенным в мире света. Отсюда – привычный разрыв между оппортунизмом и благодетелью и результирующая дегене рация человеческого существования Мученичество – для святых, обычные же люди имеют свои установления, и их нельзя оставить на произвол судьбы, подобно полевым лилиям; Петр продолжает обнажать свой меч, как в саду Гефсиманском, чтобы защитить творца и спасителя мира18 Благо, принесенное из трансцендентной бездны, быстро рационализируется в ничто, и назревает потребность в другом герое, чтобы обновить мир.
Рис. 11 Возвращение героя.
Самсон несущий притвор храма. Воскресение Христа. Иона.
Однако как же вновь учить тому, что уже верно преподава лось и неверно было усвоено тысячи раз на протяжении тыся челетий благоразумной глупости человечества? В этом заклю чается последняя труднейшая задача героя. Как перевести обратно на язык мира света невыразимые речью откровения тьмы? Как представить на двухмерной поверхности трехмер ную форму или в трехмерном образе многомерный смысл? Как перевести на язык «да» и «нет» истины, которые рассыпаются в бессмысленность при каждой попытке определения через пары противоположностей? Как передать людям, которые настаи вают на исключительности свидетельства своих чувств, пос лание всепорождающей пустоты?
Множество провалов подтверждают трудность пересечения этого жизнеутверждающего порога. Первая проблема возвра щающегося героя состоит в том, чтобы после переживания спасительного для души видения по завершении пути принять как реальность все преходящие радости и печали, все баналь ности и вопиющие непристойности жизни. Зачем возвращаться в такой мир? Зачем пытаться сделать правдоподобным или даже интересным знакомство с трансцендентным блаженством для мужчин и женщин, поглощенных страстями? Как снови дения, исполненные смысла ночью, при свете дня могут казаться пустыми, так и поэт, и пророк могут оказаться в роли дураков в глазах здравомыслящих судий. Легче всего просто вверить людское общество дьяволу, а самому вернуться в божественную каменную обитель, закрыть дверь и запереть ее на засов. Но если какой – либо духовный акушер тем временем перекрыл путь отступ ления (сименава), тогда задача представить вечность во времени и осознать во времени вечность оказывается неизбежной.
Примером незавидной участи возвращающегося героя явля ется история о Рип Ван Винкле. Рип отправился в страну приключений неосознанно, как и все мы каждую ночь, когда отправляемся спать. В глубоком сне, утверждают индусы, самость нерушима и блаженна; поэтому глубокий сон называется состоянием познания19. Но, хотя эти еженочные погружения во тьму как в источник освежают и укрепляют нас, саму нашу жизнь они не меняют; подобно Рипу, мы возвращаемся, не имея ничего в подтверждение пережитого нами, кроме отросшей бороды.
«Он осмотрелся, разыскивая свое ружье, но, вместо нового, отлично смазанного дробовика, нашел рядом с собою какой – то ветхий самопал, ствол был изъеден ржавчиною, замок отвалил ся червями источено ложе .. Поднявшись на ноги, он почувст вовал ломоту в суставах и заметил, что ему недостает былой легкости и подвижности... Подходя к деревне, Рип повстречал несколько человек, но среди них никого, кто был бы ему зна ком; это несколько удивило его, ибо он думал, что у себя в округе знает всякого встречного и поперечного. Одежда их к тому же была совсем другого покроя, чем тот, к которому он привык. Все они, как один, удивленно пялили на Рипа глаза и всякий раз, взглянув на него, неизменно хватались за подборо док. Видя постоянное повторение этого жеста, Рип невольно последовал их примеру и, к своему изумлению, обнаружил, что у него выросла борода длиной в добрый фут!.. Рип начал поду мывать, уж не подпали ли власти колдовских чар и он сам, и весь окружающий мир...
Появление Рипа, его длинная белая борода, ржавое – прержавое ружье, чудная одежда и целая армия женщин и ребятишек, следовавших за ним по пятам, немедленно привлекли внимание трактирных политиканов. Они обступили его и с великим лю бопытством стали разглядывать с головы до пят и с пят до го ловы. Оратор в мгновение ока очутился возле Рипа и, отведя его в сторону, спросил, за кого он будет голосовать. Рип недо уменно уставился на него. Не успел он опомниться, как какой – то низкорослый и юркий маленький человечек дернул его за рукав, поднялся на носки и зашептал ему на ухо: ‘Кто же вы – федералист, демократ?’ Рип и на этот раз не понял ни слова. Вслед за тем недоверчивый и самонадеянный пожилой джен тльмен в треуголке с острыми концами пробился к нему сквозь толпу, расталкивая всех и слева и справа локтями, и оста новился перед Рипом Ван Винклем, уперев одну руку в бок, опираясь другою на трость и проникая как бы в самую душу его своим пристальным взглядом и острием своей треуголки, он строго спросил, на каком основании тот явился на выборы вооруженным и чего ради привел с собою толпу: уж не намерен ли он поднять в деревне мятеж?
Помилуйте, джентльмены! – воскликнул Рип, окончательно сбитый с толку. – Я человек бедный и мирный, уроженец здеш них мест и верный подданный своего короля, да благословит его бог!’
Тут поднялся отчаянный шум – ‘Тори! Тори! Шпион! Эмигрант! Держи его! Долой!’ Самонадеянный человек в треуголке с пре великим трудом восстановил наконец порядок».20
Еще более удручающим, чем судьба Рипа, является рассказ о том, что произошло с Ирландским героем Ойсином, по его возвращении после долгого пребывания у дочери Короля Страны Юности. Ойсин, не в пример несчастному Рипу, держал глаза открытыми в полной приключений стране Он сознательно (бодрствующим) спустился в царство бессознательного (глу бокий сон) и включил ценности подсознательных переживаний в свою бодрствующую личность. Осуществилось преображе ние. Но именно вследствие этого весьма благотворного само по себе обстоятельства, опасности, связанные с его возвращением были куда серьезнее. Так как вся его личность теперь отвечала силам и формам вечности, то ему целиком пришлось подвер – гуться ниспровергающему, разрушительному удару сил и форм времени.
Однажды, когда Ойсин, сын Финна МакКула, охотился вместе со своими людьми в лесах Ирландии, к нему подошла дочь Ко роля Страны Юности. Люди Ойсина ушли далеко вперед с до бычей, а их хозяина сопровождали лишь три собаки. Перед ним появилось загадочное существо с телом прекрасной женщины, но головой свиньи. Она сказала ему, что голова ее такова из – за колдовства Друидов, и пообещала, что все изменится в ту же минуту, как он женится на ней. «Хорошо, если это действитель но так, – сказал он, – и если брак со мной освободит тебя от колдовства, то я не позволю, чтобы голова свиньи и дальше оставалась у тебя».
Без промедления с головой свиньи было покончено, и вместе они отправились в Тир на н – Ог, Страну Юности. Ойсин прожил там как король много счастливых лет. Но в один день он подумал и сказал своей необыкновенной супруге: «Хотелось бы мне сегод ня побывать в Ирландии и повидаться с отцом и его людьми».
«Если ты уйдешь, – сказал ему жена, – и ступишь ногой на землю Ирландии, то больше никогда не вернешься сюда, ко мне, и станешь слепым стариком. Как ты думаешь, сколько вре мени прошло с тех пор, как ты здесь?».
«Примерно три года», – ответил Ойсин. «Прошло триста лет, – сказала она, – с тех пор, как ты пришел со мной в это царство. Если тебе необходимо вернуться в Ирландию, я дам тебе белого коня, который понесет тебя; но если ты сойдешь с него или коснешься своей ногой земли Ирландии, в ту же минуту конь вер нется, а ты останешься там, где он бросит тебя, несчастным стариком».
«Не тревожься, я вернусь, – сказал Ойсин. – Разве нет у меня хорошей причины вернуться? Но я должен еще раз увидеть отца, своего сына и своих друзей в Ирландии; я должен хоть один лишь раз взглянуть на них».
Она приготовила Ойсину коня и сказала: «Этот конь понесет тебя, куда бы ты ни пожелал».
Ойсин нигде не останавливался, пока конь не ступил на землю Ирландии, и продолжал скакать дальше, пока не добрался до Нок Патрик в Манстере, где он увидел мужчину, пасшего коров. В поле, где паслись коровы, лежал широкий плоский ка мень.
«Не мог бы ты подойти сюда, – сказал Ойсин пастуху, – и перевернуть этот камень?».
«Конечно же, нет, – ответил пастух, – ибо я не смогу поднять его, как не смогут и двадцать человек, таких как я».
Ойсин подъехал к камню и, протянув руку вниз, ухватился за него и перевернул. Под камнем лежал великий рог фениан borabu, который закручивался, наподобие морской раковины. Существовал такой закон, что когда кто – нибудь из фениан Ир ландии подует в рог borabu, тут же соберутся другие, в какой бы части страны они в это время ни находились21.
«Не подашь ли ты мне этот рог?» – спросил Ойсин пастуха. «Нет, – ответил пастух, – ибо ни я, ни много больше таких, как я, не смогут поднять его с земли». Услышав это, Ойсин прибли зился к рогу и, протянув руку вниз, взялся за него; но он был так нетерпелив в своем желании подуть в него, что все забыл и, соскользнул с коня, так что одной ногой коснулся земли. В ту же секунду конь исчез, а Ойсин остался лежать на земле слепым стариком»22.
Приравнивание одного года пребывания в Раю к сотне лет зем ного существования является темой, хорошо известной в мифологии. Полный круг в одно столетие означает целостность Подобным же образом триста шестьдесят градусов круга означа ют целостность; соответственно индусские Пураны представляют один год богов равным трехстам шестидесяти годам человека. С точки зрения обитателей Олимпа, земная история катится эра за эрой, постоянно обнаруживая гармоничную форму целостного круга. Так что там, где люди видят только перемены и смерть, благословенные наблюдают неизменную форму, мир, не ведаю щий конца Но сейчас проблема заключается в том, чтобы сох ранить эту космическую точку зрения перед лицом непосредст венных земных страданий и радостей Вкус плодов временного знания уводит дух от сосредоточенности в центре вечности к периферийному кризису момента. Равновесие совершенства оказы вается утерянным, душа колеблется, и герой терпит поражение.
Идея «изолирующей» лошади героя, которая оберегает его от непосредственного соприкосновения с землей и в то же самое время дает ему возможность передвигаться в мире людей, является ярким примером той спасительной предосторожности, к которой обычно прибегают носители сверхнормальной силы Монтесума, император Мексики, никогда не ступал ногой на землю, его всегда носили на своих плечах вельможи, и если он где – либо опускался на землю, то предварительно перед ним расстилали богатую ткань, чтобы он мог ступать по ней. Внутри своего дворца царь Персии ходил по коврам, на которые больше никто не имел права ступить, за пределами дворца его никто не видел на ногах, а только в колеснице или верхом на лошади. Раньше ни цари Уганды, ни их матери, ни их жены царицы не могли ходить пешком за пределами просторного огороженного со всех сторон места, где они жили. Всякий раз, когда им нужно было выйти наружу, их несли на своих плечах мужчины из рода Буй вола, несколько из них всегда сопровождали каждую из этих цар ственных особ в дороге и по очереди несли эту ношу. Царь сидел верхом на шее носильщика, закинув ноги ему на плечи и засунув ступни ему подмышки. Когда один из этих царских носильщиков уставал, то передавал царя на плечи другого мужчины, не допус кая, чтобы ноги царя коснулись земли23.
Сэр Джеймс Джордж Фрэзер следующим образом, весьма выразительно, объясняет тот факт, почему повсюду на земле божественная особа не могла касаться земли своей ногой «По – видимому, святость, магические силы, табу или как бы мы ни называли это таинственное качество, присущее, как предпола гается, священным или неприкосновенным особам, представля ется примитивному мыслителю как физическая субстанция или флюид, которыми заряжен священный человек так же, как лейденова банка заряжена электричеством, и точно так же, как электричество в банке может разрядиться при контакте с хоро шим проводником, так и святость или магическая сила челове ка может разрядиться и истощиться при контакте с землей, которая согласно этой теории служит прекрасным проводником для магического флюида. Поэтому для того чтобы не дать заряду уйти попусту, необходимо тщательно оберегать священную или неприкасаемую особу от контакта с землей, в терминах электри чества, она должна быть изолирована, чтобы не лишиться своей драгоценной субстанции или флюида, которыми она, подобно кубку, наполнена до краев. Во многих случаях, очевидно, изоля ция неприкасаемого человека рекомендуется не только ради него самого, но также и ради других, ибо так как сила святости пред ставляет собой нечто вроде мощной взрывчатки, которая может сдетонировать при малейшем прикосновении, то в интересах общей безопасности необходимо держать ее в жестких рамках, чтобы, вырвавшись наружу, она не взорвала, не разрушила и не причинила вреда чему – либо, с чем она придет в соприкосновение»24.
Существует, несомненно, психологическое оправдание такой предосторожности. Англичанин, который переодевается к обеду в джунглях Нигерии, чувствует, что в его действиях есть смысл. Молодой художник, носящий бакенбарды, войдя в холл Ритца, охотно объяснит отличительную особенность своего стиля. Рим ский воротник выделяет проповедника. Монахиня XX столетия носит одеяние. Средневековья Замужняя женщина более или менее ограждена своим кольцом.
Рассказы Сомерсета Моэма описывают метаморфозы, про исходящие с носителями бремени белого человека, которые пренебрегают табу смокинга. Многие народные песни свиде тельствуют об опасностях, сопутствующих разбившемуся коль цу. И мифы – например, мифы, собранные Овидием в его великом компендиуме. Метаморфозы – снова и снова расска зывают о потрясающих изменениях, которые происходят, когда изоляция между центром высоко концентрированной силы и слабым силовым полем окружающего мира внезапно убирается без надлежащих предосторожностей. Согласно сказочному фольклору кельтов и германцев, гном или эльф, застигнутый рассветом вне дома, тут же превращается в палку или камень.
Возвращающийся герой, в завершение своего приключения, должен выдержать столкновение с миром Рип Ван Винкль так и не узнал, что с ним случилось, его возвращение свелось к шутке. Ойсин знал, но потерял свою сосредоточенность на переживаемом моменте и поэтому потерпел неудачу. Более всего посчастливилось Камар аль – Заману. Он наяву пережил блаженство глубокого сна и вернулся к свету дня с таким убедительным талисманом своего невероятного приключения, что смог сохранить веру в себя перед лицом всех отрезвляющих разочарований.
Пока он спал в своей башне, два джинна, Дахнаш и Маймуна, перенесли к нему из далекого Китая дочь Владыки Островов и Морей и Семи Дворцов. Ее имя было принцесса Будур. Положив спящую девушку рядом с персидским принцем в ту же кровать, джинны открыли их лица и увидели, что они похожи, как близнецы. «О, моя госпожа, – воскликнул Дахнаш, – клянусь Аллахом, моя возлюбленная прекраснее». Но Маймуна, любив шая Камар аль – Замана, возразила: «Неправда, мой прекраснее». После чего они начали спорить, приводя доводы и контрдоводы до тех пор, пока Дахнаш наконец не предложил поискать не предвзятого судью.
Маймуна ударила ногой по земле, и тут же из – под земли появился слепой на один глаз ифрит, горбатый, с покрытой пар шой кожей и перекошенными глазницами; на его голове было семь рогов; четыре пряди его волос ниспадали до пят; руки его были как вилы, а ноги – как мачты; ногти его были подобны когтям льва, а ступни – копытам дикого осла. Чудовище почти тельно поцеловало землю перед Маймуной и спросило, что ей угодно. Услышав, что должен оценить молодых людей, лежа щих на кровати, так что рука одного обнимала шею другого, ифрит долгое время смотрел на них, восхищаясь их очарова нием, затем повернулся к Маймуне и Дахнашу и объявил свое решение.
«Клянусь Аллахом, если вы хотите услышать правду, – ска зал он, – эти двое равной красоты. Я не могу сделать выбор между ними еще и потому, что это мужчина и женщина. Но у меня возникла другая идея. Давайте по очереди разбудим их, так чтобы другой об этом не знал, и того из них, кто будет боль ше очарован, можно признать менее прекрасным».
На том и порешили. Дахнаш превратился в блоху и укусил Камар аль – Замана в шею. Очнувшись ото сна, юноша потер уку шенное место, сильно почесал его из – за жгучего зуда и между тем немного повернулся набок. Он увидел, что рядом с ним лежит кто – то, чье дыхание слаже мускуса, а кожа – нежнее крема. Он удивился, присмотрелся к тому, кто был рядом с ним, и увидел, что это девушка, подобная жемчужине или сияющему солнцу, подобная куполу, осеняющему прекрасно возведенную стену.
Камар аль – Заман попытался разбудить ее, но Дахнаш сделал сон девушки глубже. Юноша потряс ее. «О моя любимая, проснись и взгляни на меня», – сказал он. Но та даже не поше вельнулась. Камар аль – Заман принял Будур за ту, на ком хотел женить его отец, и воспылал желанием. Но он опасался, что его родитель мог наблюдать за ним, притаившись где – то в комнате, поэтому сдержался и ограничился тем, что снял с мизинца де вушки перстень с печатью и надел его на свой палец. После чего ифриты вернули его ко сну.
Будур же повела себя иначе, чем Камар аль – Заман. Она не предполагала и не боялась, что кто – нибудь наблюдает за ней. Кроме того, Маймуна, которая разбудила ее, со своим женским коварством высоко взобралась по ее ноге и сильно укусила в то место, что пылает жаром. Прекрасная, благородная, восхи тительная Будур, увидев рядом с собой мужчину и обнаружив, что он уже взял ее кольцо, будучи не в силах ни разбудить его, ни представить, что он сделал с ней, охваченная любовью, воз бужденная откровенной близостью его плоти, потеряла всякий контроль и дошла до высшей точки откровенной страсти. «Во жделение жгло ее, ибо желание женщин намного сильнее желания мужчин, и она устыдилась своего собственного бес стыдства. Затем она сняла с пальца юноши его перстень с печатью и надела на свой палец, вместо того кольца, что взял он, поцеловала его в губы, поцеловала его руки и не оставила ни одного места на нем, не поцеловав его; после чего прижала его к своей груди, обняла, положив одну руку ему на шею, а другую – подмышку, и так прильнув к нему, она заснула».
Таким образом, Дахнаш проиграл спор. Будур вернули в Китай. На следующее утро, когда молодые люди проснулись, разделенные целым азиатским континентом, они стали глядеть по сторонам, но никого не находили рядом с собой. Они при зывали своих придворных, колотили их и крушили все вокруг себя, совершенно обезумев. Камар аль – Заман слег в изнемо жении, его отец, царь, сел у него в изголовьи, плача и рыдая над ним, не оставляя его ни днем ни ночью, а принцессу Будур пришлось приковать железной цепью за шею к одному из окон ее дворца25.
Встреча и разлука со всей их неистовостью вполне типичны для мук любви. Ибо когда сердце упорствует в своей участи, сопротивляясь общим предостережениям, тогда мучения велики, равно как и опасности. Однако приходят в действие силы, неподвластные разуму. Плоды событий, начавших свой ход в самых отдаленных уголках мира, постепенно сблизятся, и чудо совпа дения даст неизбежному свершиться. Кольцо – талисман, остав шееся от встречи души с другой ее частью в незабываемом месте, означает, что сердцу дано было осознать там то, что упустил Рип Ван Винкль, оно означает также убеждение бод рствующего ума в том, что реальность глубин не опровергается реальностью повседневности. Это знак того, что теперь герой должен соединить два мира воедино.
Оставшаяся часть долгого рассказа о Камар аль – Замане представляет собой историю медленного и вместе с тем чудесного осуществления судьбы, которую пробудили к жизни. Не каж дому дана судьба только герою, который нырнул в бездну, чтобы соприкоснуться с ней, и вынырнул снова – обрученный с нею кольцом.
Свобода перемещаться в любом направлении через границу миров, из перспективы явлений времени в перспективу каузаль ной глубины и обратно – не оскверняя принципы одного мира принципами другого и в то же самое время позволив разуму познать один посредством другого – является талантом масте ра. Космический Танцовщик, говорит Ницше, не стоит инертно на одном месте, а радостно и легко кружится и перелетает в прыжках с одного места на другое. В одно и то же время можно говорить только из одной точки, но это не исключает осознания остальных.
Мифы редко демонстрируют таинство быстрого перехода в одном единственном образе. Там же, где они это делают, такой момент является драгоценным символом, исполненным смысла, требующим бережного отношения и осмысления Таким момен том является Преображение Христа.
«По прошествии дней шести, взял Иисус Петра, Иакова и Иоанна, брата его, и возвел их на гору высокую одних, и пре образился пред ними и просияло лице Его как солнце, одежды же Его сделались белыми как свет. И вот, явились им Моисей и Илия, с Ним беседующие. При сем Петр сказал Иисусу ‘Гос поди хорошо нам здесь быть, если хочешь, сделаем здесь три кущи Тебе одну, и Моисею одну, и одну Илии’ 26 Когда он еще говорил, се, облако светлое осенило их, и се, глас из облака глаголющий ‘Сей есть Сын Мой Возлюбленный, в Котором Мое благоволение; Его слушайте’ И услышавши ученики пали на лица свои и очень испугались. Но Иисус приступив коснулся их и сказал ‘Встаньте и не бойтесь’ Возведши же очи свои, они никого не увидели, кроме одного Иисуса. И когда сходили они с горы, Иисус запретил им, говоря никому не сказывайте о сем видении, доколе Сын Человеческий не воскреснет из мертвых»27.
Иллюстрация XV. Возвращение (Древний Рим).
Иллюстрация XVI. Космическая Львица – Богиня, несущая Солнце (Северная Индия)
Здесь в одном моменте заключается целый миф. Иисус – проводник, путь, видение и спутник возвращения. Ученики – его посвященные, им самим таинство недоступно, и все же их подводят к полной картине парадокса двух миров в одном Петр был так напуган, что начал говорить что-то невнятное28. Плоть растворилась перед их глазами, чтобы явить Слово. Они упали на лица свои и, когда поднялись, дверь снова закрылась.
Следует заметить, что этот момент вечности взмывает выше романтического осознания Камар аль – Заманом своей индивидуальной судьбы. Здесь мы имеем не только мастерский переход и возвращение через порог миров, но также наблюдаем более глубокое – намного более глубокое – проникновение в глубины. Не индивидуальная судьба является мотивом и темой этого видения, так как откровение явилось трем очевидцам, а не одному, его нельзя удовлетворительно разъяснить в чисто психологических терминах. Его, конечно же, можно проигнори ровать. Мы можем усомниться в том, что такая сцена в дей ствительности когда – либо имела место. Но это ничего нам не даст, так как сейчас нас интересуют проблемы символизма, а не историчности. Нас не особенно волнует, жили ли на самом деле Рип Ван Винкль, Камар аль – Заман или Иисус Христос. Нас интересуют не их истории, а ‘истории о них’ и эти истории настолько широко распространены по всему миру – в разных странах, и о разных героях – что вопрос о том, был ли тот или иной герой универсальной темы исторически жившим челове ком, может иметь лишь второстепенное значение. Преувели чение значимости этого исторического элемента привело бы нас к путанице, оно попросту может затуманить откровение этих посланий.
В чем же тогда смысл образа преображения^ Вот вопрос, ко торый мы должны задать себе. Но чтобы можно было подойти к нему на общих основаниях, а не на узкосектантских, нам лучше рассмотреть еще один, не менее известный, пример подобного архетипного события.
Нижеследующее взято из индусской Песни Бога, Бхагавад – гиты29 Бог, прекрасный юноша Кришна, является воплоще нием Вишну, Вселенского Бога; Принц Арджуна является его учеником и другом.
Арджуна сказал: «Если ты полагаешь, что я могу созерцать Твою космическую форму, о мой Господин, повелитель всех мистических сил, будь же милостив, яви Свою безграничную вселенскую сущность». Бог ответил: «Мой дорогой Арджуна, сын Притхи, созерцай же теперь мое великолепие, сотни тысяч разнообразных божественных и многоцветных форм. О, лучший из Бхарат, узри различные проявления Адитий, Васу, Рудр, Асвини – кумар и всех остальных полубогов, которых до тебя никто не видел и о которых никто никогда не слышал. О, Арджуна, что бы ты ни захотел увидеть, все это есть в Моем теле. Эта вселенская форма может показать тебе все, что ты пожелаешь увидеть сейчас и что ты захочешь увидеть в буду щем. Все – движущееся и неподвижное – находится здесь, в одном месте. Но ты не можешь видеть меня своими нынешними глазами, поэтому Я наделяю тебя божественным зрением. Узри мое мистическое могущество».
Сказав это, великий Бог йоги открыл Арджуне свой высший облик, облик Вишны, Бога Вселенной: с множеством ликов и очей, представляющий множество дивных зрелищ, увенчанный множеством небесных украшений, вооруженный множеством поднятых вверх божественных оружий; облаченный в небесные гирлянды и одежды, умащенный небесными благовониями, все – прекрасный, великолепный, безграничный, с лицами, глядящи ми во все стороны. Если бы сияние тысячи солнц вспыхнуло одновременно в небе, то было бы это подобно ослепительности Могущественного И тут в лице Бога из богов Арджуна увидел всю вселенную с ее множеством частей, собранных в единое целое. Затем Арджуна, охваченный изумленьем, так, что воло сы на его голове встали дыбом, склонил голову перед Богом, соединил ладони в приветствии и обратился к Нему:
«О Властитель вселенной, о вселенская форма, я вижу в Твоем теле много – много рук, чрев, ртов, глаз, простирающихся повсюду, без предела. Тебе нет конца, нет середины и нет на чала. Твою форму трудно видеть из – за ослепительного сияния, исходящего от нее во все стороны, подобно пылающему костру или безмерному блеску солнца Тем не менее я вижу эту сияющую форму повсюду, увенчанную коронами и с булавами и дисками в руках Ты – высшая изначальная цель, конечное место успокоения всей этой вселенной. Ты неисчерпаем, и Ты – старейший, Ты – божественная личность, и Ты поддерживаешь вечную религию».
Это видение открылось Арджуне на поле битвы, как раз в тот момент, когда должен был раздаться звук труб, призыва ющих к сражению. С богом, правящим своей колесницей, великий принц выехал на поле между двумя готовыми к битве народами. Его армии выстроились против армий посягающего на его права двоюродного брата, но сейчас во вражеских рядах он увидел множество людей, которых знал и любил. И он упал духом. «Грех падет на нас за убийство сыновей Дхритараштры и наших друзей, пусть даже они и злодеи, – сказал он божест венному вознице, – мы не должны этого делать. И чего мы этим достигнем, о, Кришна, супруг богини удачи, и как мы можем быть счастливы, убив наших близких. Лучше мне, безоружно му, быть убитым сыновьями Дхритараштры, не сопротивляясь». Однако после этого прекрасноликий бог призвал его к отваге, ниспослав ему мудрость Владыки и явив видение страшного конца. Принц, ошеломленный, увидел, как не только его дру зей, преображенных в живые воплощения Опоры Вселенной, но и всех героев двух армий уносит ветер в неисчислимые, жуткие рты божества. В ужасе он воскликнул:
«О, Владыка всех владык, прибежище всех миров, прошу Тебя, будь милостив ко мне. Я не могу сохранять равновесие при виде Твоих пламенеющих смертоносных ликов и устрашающих зубов. Я совершенно растерян. Все сыновья Дхритараштры и цари, сражающиеся на их стороне, а также Бхишма, Дрона, Карна и наши главных воины устремляются в Твои устраша ющие зевы. И я вижу, как головы некоторых, застревая между Твоими зубами, сокрушаются ими. Как воды текут в океан, так и все великие воины входят в Твои горящие зевы. Я вижу, как все люди, устремляются в Твои зевы, подобно мотылькам, летящим на огонь, чтобы погибнуть в нем. О, Вишну, я вижу, как Ты поглощаешь всех людей со всех сторон своими пыла ющими ртами. Ты покрываешь все вселенные Своим сиянием, и сжигающие лучи исходят от Тебя. О, Повелитель повелителей, устрашающий Своим видом, поведай мне, кто Ты есть. Я склоняюсь перед Тобой с почтением. Будь милостив ко мне. Ты – изначальный Господь. Я хочу знать, кто Ты и какова Твоя миссия».
Бог сказал: «Я есть время, великий разрушитель миров, и Я пришел сюда, чтобы уничтожить всех людей. Кроме вас (Пандав), все воины, с обеих сторон погибнут. Итак, встань и приго товься сражаться и завоевать славу. Победи своих врагов и на слаждайся процветающим царством.. По моему замыслу все они уже погибли, ты же, о Савьясачи, можешь быть лишь Моим орудием в этом сражении Дрона, Бхишма, Джаядратха, Карна и другие великие воины уже уничтожены Мной Поэтому убей их и не тревожься Просто сражайся, и ты уничтожишь в битве своих врагов».
Услышав эти слова Кришны, Арджуна затрепетал, сложил в обожании свои руки и поклонился. Охваченный страхом, он приветствовал Кришну, а затем дрожащим голосом снова обра тился к Нему:
«.. Ты изначальная Божественная личность, старейшее, ко нечное святилище этого проявленного космического мира. Ты знаешь все, и Ты – все, что есть познаваемого. Ты – высшая обитель, стоящая над всеми материальными Гунами. О, беско нечная форма! Тобой пронизано все космическое проявление! Ты – воздух и Ты – высший правитель! Ты – огонь, Ты – вода, и Ты – луна! Ты – Брахма, первое живое создание, и Ты – пра родитель! Поэтому я с почтением кланяюсь Тебе тысячу раз и еще, и снова!... Узрев невиданную мной ранее вселенскую форму, я испытываю радость, но в то же время ум мой охвачен страхом. Поэтому молю Тебя, окажи мне милость и вновь яви Свой образ Божественной личности, о, Владыка владык, о, при бежище вселенной. О, вселенская форма, о тысячерукий Гос подь, я желаю узреть Тебя в Твоей четырехрукой форме, со шлемом на голове и булавой, диском, раковиной и лотосом в Твоих руках. Я жажду увидеть этот Твой образ».
И Бог сказал: «Мой дорогой Арджуна, Я был счастлив явить тебе эту вселенскую форму, высшую форму материального мира. До тебя никто и никогда не созерцал эту изначальную форму, бес предельную и полную ослепительного сияния. ...Ты пришел в смя тение и изумление при виде Меня в этом ужасающем облике. По кончим с этим. Мой бхакта, забудь же все страхи и с миром на душе наблюдай тот образ, который ты желаешь увидеть».
Сказав так Арджуне, Кришна снова принял благолепное обличье и успокоил пришедшего в ужас Пандаву30.
Ученик был благословлен видением, выходящим за пределы нормальной человеческой судьбы и равносильным мимолетно му взгляду на сущностную природу космоса. Ему была открыта не его собственная судьба, а судьба человечества, жизни в целом, атом и все солнечные системы открылись ему; причем на языке, доступном его человеческому пониманию, то есть в антропоморфном видении, – видении Космического Человека. Идентичная инициация могла бы осуществиться посредством в равной мере действенного образа Космического Коня, Косми ческого Орла, Космического Дерева или Космического Богомо ла31. Кроме того, откровение, описанное в Песне Бога, предс тавлено на языке, соответствующем касте и расе Арджуны: Космический Человек, которого он видел, был, как и он, арис тократом и индусом. Соответственно, в Палестине Космичес кий Человек выглядел как еврей, в древней Германии – как гер манец; у Басуто – он негр, в Японии – японец. Раса и достоинство фигуры, символизирующей имманентное и трансцендентное Уни версальное, имеет историческое, а не семантическое значение; то же самое относится и к полу Космическая Женщина, которая появляется в иконографии джайнизма32, такой же выразительный символ, как и Космический Мужчина
Символы являются всего лишь средством передачи мысли; их нельзя ошибочно отождествлять с тем, что они в конечном счете выражают, с их содержанием. Какими бы привлекатель ными или впечатляющими они ни казались, они остаются всего лишь адекватным средством для понимания. Поэтому личность или личности Бога – представлены ли они в триипостасном, дуалистическом или унитарном образе, в форме политеизма, монотеизма или генотеизма, образно или словесно, как доку ментально подтверждаемый факт или как апокалипсическое видение – никто не должен пытаться объяснять или интерп ретировать как конечную вещь. Проблема теолога заключается в том, чтобы сохранить свой символ полупрозрачным, так чтобы он не загораживал собой тот самый свет, который должен передавать «Ибо только тогда мы истинно познаем Бога, – пишет Св.Фома Аквинский, – когда верим в то, что Он намного пре восходит все то, что человек может когда – либо помыслить о Боге»33 И в Упанишадах сказано в том же духе: «Знать – значит не знать; не знать – значит знать»34. Ошибочное отождествление средства постижения с сутью постигаемого может привести не только к пустой трате чернил, но и к невосполни мому кровопролитию.
Далее необходимо отметить, что очевидцами преображения Иисуса были его приверженцы, которые уже прошли через по давление своих желаний, люди, которые давно отреклись от «жизни», «собственного удела» и «судьбы», полностью посвятили себя Учителю «Ни благодаря Ведам, ни в результате покаяния, ни раздавая милости, ни принося жертвоприношения нельзя Меня увидеть в том образе, в котором только что ты видел Меня, – сказал Кришна после того, как принял свой обычный образ, – а лишь благодаря приверженности Мне можно видеть Меня в этом облике, истинно осознать и войти в Меня. Тот, кто выполняет Мою работу и видит во Мне Высшую Цель, кто предан Мне и не питает ненависти ни к одному созданью – тот приходит ко Мне»35. Соответствующие слова Иисуса более кратко излагают эту же суть: «Кто потеряет душу свою ради Меня, тот обретет ее»36.
Смысл этого совершенно понятен; это суть всех религиоз ных практик Индивид с помощью продолжительных психо логических тренировок полностью разрывает всякую связь со своими личностными ограничениями, особенностями, надеж дами и страхами, больше не противится саморазрушению, ко торое является необходимым предварительным условием воз рождения для осознания истины, и таким образом, наконец оказывается готов к великому смирению Его собственные амбиции полностью исчезают, он больше не стремится к жизни, а с готовностью принимает все, что может в нем произойти; то есть он обретает анонимность. Закон живет в нем с его искрен него согласия.
Поистине многочислены фигуры, особенно в социальном и мифологическом контекстах Востока, которые представляют это предельное состояние анонимного присутствия. Это мудре цы в отшельничьих рощах и бродячие монахи, которые играют заметную роль в жизни и легендах Востока; в мифе это такие образы, как Вечный Жид (презираемый, непонятый и все же с драгоценной жемчужиной в своем кармане); нищий оборванец, осаждаемый собаками; чудесный странствующий бард, чья му зыка утешает сердце; или же выдающий себя за другого бог – Вотан, Виракоча, Эдшу. «Иногда дурак, иногда мудрец, иногда облеченный царским величием; иногда блуждающий, иногда бездвижный как питон, иногда добродушный на вид; иногда почитаем, иногда оскорбляем, иногда незаметен – так живет че ловек, пришедший к осознанию, неизменно счастливый высшим блаженством Так же как актер всегда остается человеком, над евает ли он костюм своего персонажа или откладывает его в сторону, так и полностью познавший Нетленное всегда остает ся Нетленным и ничем более»37.
Каков же в конечном итоге результат чудесного перехода и возвращения. Поле боя символизирует поле жизни, где каждое существо живет смертью другого. Осознание неизбежного греха жизни может внушить такое отвращение сердцу, что че ловек, подобно Гамлету или Арджуне, может отказаться про должать жить. С другой стороны, подобно большинству из нас, человек может создать фальшивый, в конечном счете неоправ данный образ самого себя как исключительного явления мира, не виновного как остальные, а оправданного в своем неизбеж ном прегрешении, потому что он представляет добро. Такое са мооправдание ведет к неправильному пониманию не только са мого себя, но и природы как человека, так и космоса Цель мифа состоит в том, чтобы устранить потребность в таком наивно – невежественном отношении к жизни, осуществляя при мирение индивидуального сознания со вселенской волей. И это происходит посредством осознания истинной взаимосвязи пре ходящих явлений времени с вечной жизнью, что живет и умирает во всем.
«Как человек надевает новые одежды, сбросив старые, так и душа принимает новое тело, оставив старое и бесполезное Душу нельзя рассечь на куски никаким оружием, сжечь огнем, смочить водой, иссушить ветром. Эту индивидуальную душу нельзя разбить, растворить, сжечь или иссушить. Она сущест вует всегда и везде, неизменная, недвижимая, вечно та же»38.
Человек в мире действия теряет свою сосредоточенность на принципе вечности, покуда он обеспокоен исходом своих деяний, но возложив их и их плоды на колени Живого Бога, он этим жертвоприношением освобождается из рабства моря смерти. «Делай без привязанности ту работу, что ты должен делать...Предоставив действовать Мне, с душою сосредоточен ной на Самости, освобождаясь от влечений и себялюбия, сра жайся – неприступный для печалей»39.
Могущественный в своем озарении, спокойный и свободный в своих деяниях, ликуя от того, что его рука будет движима благоволением Виракочи, герой является сознательным орудием великого и ужасного Закона, будь его деяния действиями мясника, шута или царя.
Гвион – Бах, вкусивший три капли из ядовитого котла вдохно вения, проглоченный ведьмой Каридвеной, возрожденный мла денцем и брошенный в море, был найден на следующее утро в рыбацких сетях несчастным и крайне разочарованным юношей по имени Эльфин, сыном богатого землевладельца Гвидно, чьи кони умерли, отравившись ядом, вылившимся из разбитого котла. Когда люди вытащили из сетей кожаный мешок, открыли его и увидели лоб маленького мальчика, они сказали Эльфину: «Смотри, какая бровь лучистая (taliesin)!». «Талиезин он будет зваться», – сказал Эльфин. Он взял мальчика на руки и, сетуя на свои несчастья, с печальным видом посадил его позади себя. Свою лошадь, которая прежде бежала рысью, он пустил легким шагом и повез ребенка так мягко, как если бы тот сидел в самом удобном кресле в мире. И тут же мальчик стал во весь голос читать поэму в утешение и в восхваление Эльфина и предсказал ему честь и славу:
Прекрасный Эльфин, брось печаль!
Не сетуй на судьбу.
В отчаяньи не много пользы.
Никто не видит, что силы придает ему...
Хотя я слаб и мал,
На пеною покрытом побережье океана,
В тот день, когда придет беда, я пригожусь тебе
Намного больше трехсот лососей...
Когда Эльфин вернулся в замок своего отца, Гвидно спросил его, богат ли улов у запруды, и тот ответил ему, что нашел то, что лучше рыбы. «Что же это?» – спросил Гвидно. «Бард», – ответил Эльфин. Тогда Гвидно сказал: «Увы, какая же тебе польза от него?» И тогда младенец сам ответил ему, сказав: «Я больше пользы принесу ему, чем когда – либо твоя запруда приносила тебе». «Ты так мал и уже умеешь говорить?» – спросил Гвидно. И младенец ответил: «Я говорить умею лучше, чем ты спраши вать». «Давай послушаем, что же ты можешь сказать», – молвил Гвидно Тогда Талиезин запел философскую песню.
Однажды король устраивал прием, и Талиезин устроился в тихом уголке зала. «И когда вошли барды и герольды, чтобы воспевать щедрость и прославлять власть короля и его силу, в тот момент, когда они проходили мимо места, где присел Талие зин, он им в след стал играть пальцем на губах: ‘Брм, брм’ Никто не обратил на него особенного внимания и, пройдя мимо, они пошли дальше, пока не предстали перед королем, низко поклонились ему, как было заведено, и, не говоря ни слова, надули губы и, гримасничая, сыграли пальцами на губах точно так же, как это сделал мальчик. Это зрелище вызвало у короля удивление, и он подумал про себя, что они выпили лишнего и попросту пьяны. После этого король велел одному из своих лор дов, который прислуживал ему за столом, подойти к ним и пот ребовать, чтобы те взяли себя в руки и подумали, где находятся и как следует себя вести. И лорд охотно исполнил это. Но они не прекратили свои глупости и вели себя, как и прежде. Тогда король послал к ним во второй раз и в третий, требуя, чтобы они покинули зал. Наконец король велел одному из своих ору женосцев поколотить главного из бардов, по имени Хайнин – Вард; оруженосец взял метлу и ударил его по голове, так что тот упал на свой зад. После этого бард поднялся и тут же пал на колени, прося о королевской милости, и рассказал, что их вина вызвана не глупостью или пьянством, а действием како го – то духа, что находится в зале. И после этого Хайнин молвил следующее: ‘О, почтенный король, да будет известно Вашей милости, что не от крепости напитка и не от излишка выпитого мы онемели и стали не в силах молвить, подобно пьяным людям, а под влияньем духа, что сидит вон в том углу в образе ребенка’. Король тотчас велел оруженосцу привести мальчика, тот направился в укромный уголок, где сидел Талиезин, и под вел его к королю, который спросил, кто он такой и откуда явился. Мальчик ответил королю стихом.
Во – первых, я главный бард Эльфина,
А родина моя – страна летних звезд;
Идно и Хайнин назвали меня Мердин,
Но, в конце концов все короли будут звать меня
Талиезин.
Я был с моим Богом в высшем пределе,
Когда Люцифер пал в бездну ада.
Я знамя нес перед Александром;
Я знаю все наименованья звезд от севера до юга;
Я был в галактике у трона Раздающего;
Я был в Ханаане, когда убили Авессалома;
Я Божий Дух донес до уровня Хевроновой долины;
Я был при дворе Дона пред рождением Гудиона.
Я был учителем у Еноха и Илии,
Я окрылен был гением епископского посоха;
Я был словоохотлив прежде того, как одарен был речью;
Я был на месте распятья на кресте милосердного Сына
Господнего;
Я отбыл три срока в тюрьме Арианрод,
Я был главным управителем работ при возведении башни Нимрода;
Я чудо, происхожденье которого неизвестно.
Я был в Азии с Ноем в ковчеге,
Я видел гибель Содома и Гоморры,
Я был в Индии, когда был построен Рим,
Теперь я пришел сюда, к Развалинам Трои.
Я был с моим Господом в яслах осла;
Я укрепил Моисея в водах Иордана;
Я был на небесах с Марией Магдалиной;
Я обрел вдохновение из котла Каридвены;
Я был бардом арфы у Леона Лохлина
Я был на Белом Холме при дворе Синвелина,
День и год в колодках и кандалах
Я истязал себя голодом за Сына Девы Марии,
Я был вскормлен в землях Господних,
Я был учителем всех умов,
Я могу поучать всю вселенную
Я не исчезну с лица до страшного суда;
И неизвестно что есть мое тело – плоть или рыба
Затем я девять месяцев пробыл
В лоне колдуньи Каридвены;
Сначала я был маленьким Гвионом,
Теперь же я Талиензин.
Выслушав эту песню, король и его вельможи премного удивились, ибо никогда прежде ничего подобного им не доводи лось слышать от столь юного мальчика»40.
Большая часть песни барда посвящена Вечному, живущему в нем, и лишь короткая последняя строфа – деталям его собствен ной биографии. Внимание слушателя обращено прежде всего к Вечному в нем самом, а затем, между прочим, ему сообщают нечто. Хотя бард и боялся страшной ведьмы, будучи проглочен ею, он был возрожден. Умерев относительно своего собственного я, он снова родился упрочившимся в своей Сущности.
Герой является борцом за вещи становящиеся, а не защит ником вещей ставших, потому что он есть. «Еще нет Авраама, а уже Я ЕСТЬ». Он не заблуждается на счет видимой неизмен ности во времени, постоянства Бытия, не пугает его и грядущее другое – другой миг (или «другая вещь») как разрущающее своей инаковостью постоянство. «Не сохраняет ничто неизмен ным свой вид; обновляя вещи, одни из других возрождает обличья природа. Не погибает ничто – поверьте’ – в великой вселенной разнообразится все, обновляет свой вид»41. Таким образом, следующий миг может наступить – Когда Принц Веч ности поцеловал Принцессу Мира, ее сопротивление было сломлено. «Она открыла глаза, пробудилась и устремила на него лучезарный взгляд. Вместе они спустились по ступеням, и тогда пробудились король и королева и весь королевский двор; и все смотрели друг на друга, никак не нарадуясь. И кони во дворе поднялись и встряхнули гривами; голуби на крыше вы сунули из – под крыльев свои маленькие головки, оглянулись во круг и полетели через поле; снова поползли по стене мухи; ожило пламя на кухне, замерцало, и начал готовиться обед; снова зашипело жарящееся мясо; повар ударил поваренка по уху, так что тот вскрикнул; а служанка закончила ощипывать цыпленка»42.
Примечания
Эта деталь проясняет символическое второе рождение от гермафродитного, инициирующего отца.
Ср. с Кришной как Великим Магом Мира, с африканским Эдшу. Ср. также с полинезийским хитрецом Мауи.
Талиезин, «патриарх» западных бардов, – возможно реальное историчес кое лицо VI столетия н. э., современник военачальника, ставшего «Королем Артуром» позднейшего рыцарского романа. Легенды и поэмы барда сох ранились в рукописи XIII столетия The Book of Taliesin, которая является одной из Четырех Древних Книг Уэльса. Mabinog (вал.) – ученик барда. Термин mabinogi, «юношеское наставление», обозначает все, что передава лось из поколения в поколение (мифы, легенды, поэмы и т.п.), чему учился mabinog, долгом которого было знать все это наизусть Mabinogion, множес твенное число от mabinogi, стало заглавием, которое леди Шаролотта Гэст дала своему переводу (1838^9) одиннадцати романов из Древних Книг.
Предания бардов Уэльса, так же как и бардов Шотландии и Ирландии, берут свое начало от очень древнего и богатого языческого кельтского запаса мифов, которые были переработаны и восстановлены христианскими миссионерами и летописцами (начиная с V века), которые записывали старые сказания и усердно старались привести их в соответствие с Библией. В ходе X столетия, выдающегося периода в создании героического романа, центр которого сосредоточивался, главным образом, в Ирландии, это наследие обрело силу современности. Кельтские барды отправлялись ко дворам христианской Европы; кельтские темы повторялись языческими скандинав скими скальдами. Истоки значительной части нашего европейского сказоч ного фольклора, а также основа преданий Артурова цикла восходят к этому первому великому периоду создания западного героического романа. (См.: Gertrude Schoepperle, Tristan and Isolt, A Study of the Sources of the Romance, London and Frankfort a M., 1913.)
Аматэрасу, прародительница Императорской Семьи, является главным божеством многочисленного фольклорного пантеона, однако сама она явля ется только высшим проявлением невидимого, трансцендентного и вместе с тем имманентного Вселенского Бога: «Восемьсот Мириад Богов есть лишь различные проявления одного, единственного в своем роде Бога, Kuni – toko – tachi – no – Kami, Вечно Стоящего на Земле Божественного Существа, Великого Единства Всех Вещей во Вселенной, Изначально Сущего Небес и Земли, вечно существующего от начала и до скончания мира» (Izawa – Naga – hide, Shinto – Ameno – Nuboko – no – Ki). «Какому божеству поклоняется в воздер жании Аматэрасу на Равнине Высоких Небес? Она поклоняется своей собственной внутренней самости как Божеству, стремясь развить божествен ную добродетель в своей собственной личности посредством внутренней чистоты и таким образом стать единой с Богом» (Ichijo – Kaneyoshi, Nihonsho – ki – Sanso).
Так как Бог присутствует во всех вещах, то все вещи следует рас сматривать как божественные, от кухонной утвари до Микадо: это и есть Синто, «Путь Богов». Микадо, занимая самое высокое положение, пользуется наибольшим почтением, но почтением по своей природе не отличающимся от того, коего удостаивается всякая вещь. «Внушающий благоговение Бог проявляет Себя даже в одном единственном листке дерева или тончайшей травинке» (Urabe – no – Kanekuni). Функция поклонения в Синто состоит в почитании этого Бога во всех вещах, функция чистоты – в поддержании Его проявления в себе, следуя августейшему примеру божественного самопокло нения богини Аматэрасу. «С незримым Богом, который видит все тайные вещи в безмолвии, сердце человека искренне общается снизу, с земли» (Emperor Meiji). – Все приведенные выше цитаты можно найти в: Genchi Kato, What is Shinto? (Tokyo: Maruzen Company Ltd., 1935); см. также: Lafcadio Hearn, Japan, An Interpretation (New York: Grosset and Dunlap, 1904).
архетип
Тела жизни, раздираемого плотоядным желанием,
Несущимся на яростно простертых крыльях: из глаз
Брызжет кровь; из вырваных глаз; темная кровь
Струится из опустошенных глазниц, стекая по клюву
И орошая пустынные просторы небес.
Но и тогда Великая Жизнь продолжалась; все же Великая Жизнь
Была прекрасна, и вкусив поражение
Она насытилась.
Космическое Дерево – это хорошо известный мифологический образ (в частности, Иггдрасиль, Ясень Мира из Эдд). Богомол играет важную роль в мифологии бушменов Южной Африки (См. также иллюстрацию XVI.)
Приключение героя можно обобщить в следующей диаграмме
Мифологический герой, выйдя из своего привычного дома – хижины или замка, завлекается, переносится или по собст венной воле отправляется к порогу приключения. Там он встречается с призраком, стерегущим порог. Герой может одолеть или расположить к себе эту силу и живым войти в царство тьмы (битва с братом, битва с драконом, подношение, заклинание), либо может быть убит своим против ником и оказаться там мертвым (расчленение, распятие). Затем, за порогом, герой путешествует в мире незнакомых, но вместе с тем удивительным образом сродненных с ним ал, одни из них угрожают ему (испытания), другие оказывают волшебное содействие (помощники). Когда герой достигает надира мифологического круга, он подвергается решающему испытанию и завоевывает свою награду. Его триумф может быть представлен как брачный союз с ма терью – богиней мира (священный брак), как признание его со стороны отца – создателя (примирение с отцом), как обожес твление его самого (апофеоз) или же – если потусторонние силы остаются враждебными – как похищение блага, кото рое он пришел добыть (невесты, огня), по сути, это расширение рамок сознания, и тем самым пределов бытия (просветление, преображение, освобождение). Последней за дачей является возвращение. Если трансцендентные силы благословили героя, то он отправляется в обратный путь под их защитой (посланник), если же нет, то он бежит, преследуемый ими (претерпевая превращения или преодолевая препятствия). У порога, ведущего обратно, трансцен дентные силы должны остаться позади, герой выходит из царства страха (возвращение, воскрешение). Благо, которое он приносит с собой, возрождает мир (эликсир).
Вариации, встречающиеся в незамысловатой схеме моно мифа, не поддаются описанию. Многие сказания выделяют и развивают один или два типичных элемента полного цикла (тему испытания, тему побега, похищения невесты), другие вы страивают в один ряд несколько независимых циклов (как в Одиссее). Несколько разных персонажей и эпизодов могут быть совмещены или же какой – либо один момент может повто ряться и воспроизводиться со всевозможными вариациями.
Общие схемы мифов и сказок могут подвергаться всяческим изменениям и искажениям. Архаичные черты, как правило, исчезают или сглаживаются. Заимствования переосмысливают ся в соответствии с местными условиями или верованиями и в процессе этого всегда претерпевают редукцию. Кроме того, при бесчисленных пересказах передаваемых из поколения в поко ление сюжетов неизбежны случайные или намеренные иска жения. Для того чтобы объяснить элементы, потерявшие по той или иной причине свой смысл, предлагаются дополнитель ные толкования, нередко с большой изобретательностью2.
Рис. 12 Возвращение Ясона1
В эскимосском рассказе о Вороне в чреве кита тема палочек для разведения огня подверглась искажению и последующей рационализации. Архетип героя в чреве кита широко известен. Обычно основная задача героя заключается в том, чтобы раз вести огонь с помощью этих палочек внутри чудовища и таким образом добиться смерти кита и своего освобождения. Разве дение огня в этом случае символизирует половой акт. Две палочки – палочка – гнездо и палочка – веретено – известны, соот ветственно, как женская и мужская; пламя – это вновь рожденная жизнь. Герой, разжигающий огонь внутри кита, представ ляет вариант священного брака.
Но в нашем эскимосском рассказе эта картина разведения огня претерпела модификацию. Женское начало было воплоще но в образе красивой девушки, которую Ворон встретил в огром ной комнате внутри животного; между тем, слияние мужского и женского начал отдельно символизировалось капающим из трубы в горящую лампу маслом Вкушение Вороном этого масла и явилось его участием в акте. Вызванный этим ката клизм представляет типичный переломный момент надира, конец старой эры и начало новой. Последующий выход на сво боду Ворона символизирует чудо возрождения. Таким образом, вследствие того, что первоначальная роль палочек для разве дения огня упразднялась, чтобы найти им место в сюжете, был придуман неплохой и занимательный эпилог. Оставив палочки для разведения огня в брюхе кита, Ворон смог преподнести их находку как дурной знак, отпугнуть этим людей и сам вволю попировать «на китовых поминках». Этот эпилог – прекрасный пример вторичного развития повествования. Он подчеркивает характер героя как хитреца, но не является элементом перво начального рассказа.
На более поздних стадиях развития мифологии ключевые образы часто теряются подобно иголкам в огромных стогах вторичного рассказа и рационализации; ибо, когда цивилизация перешла от мифологических представлений к более реалисти чным, старые образы уже не так остро воспринимались или вы зывали неприятие. В Греции эпохи эллинизма и в Римской Империи древние боги были низведены до ранга простых пок ровителей, домашних любимцев и литературных героев. Непонят ные, доставшиеся по наследству темы, такие как тема Минотавра – темного и ужасного ночного аспекта древнего египетско – критского образа божественного царя и воплощения бога солнца – были рационализированы и переосмыслены так, чтобы удовлетво рять целям того времени. Гора Олимп превратилась в Ривьеру мелочных скандалов и любовных историй, а матери – богини – в истеричных нимф. Мифы читались как невероятные любовные романы. Точно так же и в Китае, где соразмерная человеку морализующая сила конфуцианства почти полностью лишила древние мифологические формы их изначального величия; офи циальная же мифология является сегодня собранием историй о сыновьях и дочерях провинциальных чиновников, которые за то или иное услужение своей общине были возвышены в глазах своих благодарных подопечных до положения местных богов. И в современном прогрессивном христианстве Христос – Вопло щение Логоса и Спасителя Мира – является в первую очередь историческим лицом, безобидным, провинциальным мудрецом из полувосточного прошлого, проповедовавшим милосердную доктрину «относись к другим так, как хотел бы, чтоб они к тебе относились» и все же казненным как преступник. Его смерть представляется прекрасным уроком чистоты и силы духа.
Везде, где поэзия мифа интерпретируется как биография, история или наука, она уничтожается. Живые образы превра щаются в смутные факты, относящиеся к далеким временам или небесным сферам. Кроме того, несложно продемонстри ровать, что как наука и история мифология абсурдна. Когда цивилизация начинает переосмысливать свою мифологию таким образом, мифология умирает, храмы превращаются в музеи, а связующее звено между двумя перспективами исчезает. Такая беда несомненно постигла Библию и в большой мере христиан ское вероучение как таковое. Чтобы вернуть образы к жизни, следует искать не интересные параллели относительно совре менности, а проливающие свет намеки вдохновенного прошло го. Когда они обнаруживаются, обширные области, казалось бы, умершей для нас иконографии снова открывают свой не преходящий человеческий смысл.
В Великую Субботу в католической церкви, например, после освящения нового огня3, пасхальной свечи, и чтения проповеди священник надевает пурпурную ризу, и процессия, состоящая из священнослужителей, с канделябрами и горящей освященной свечой, направляется к крестильной купели; в это время поют следующие стихи из Псалмов: «Как лань желает к потокам воды, так желает душа моя к Тебе, Боже! Жаждет душа моя к Богу крепкому, живому: когда приду и явлюсь пред лице Божие! Слезы мои были для меня хлебом день и ночь, когда говорили мне всякий день: «Где Бог твой?» {Псалтирь, 41, 2 – 4.)
Подойдя к порогу баптистерия, священник останавливается, чтобы произнести молитву, затем входит внутрь и благословляет воду купели: «чтобы небесный отпрыск, зачатый освя щением, мог явиться из чистого лона божественной купели, возродить новые создания; и чтобы все, независимо от их те лесного пола или их возраста, обрели начало от милости, от их духовной матери». Он касается воды рукой и молится, чтобы она очистилась от зла Сатаны; крестит воду; набирает воду своей рукой и «орошает» все четыре стороны света; дует трижды на воду, воспроизводя форму креста; затем погружает в воду пас хальную свечу и нараспев произносит: «Да снизойдет сила Свя того Духа на всю воду этой купели». Вынув свечу из воды, он снова окунает ее на большую глубину и громче повторяет: «Да снизойдет сила Святого Духа на всю воду этой купели». Затем снова поднимает свечу и в третий раз погружает ее в воду, на этот раз до самого дна, и еще громче повторяет: «Да снизойдет сила Святого Духа на всю воду этой купели». Затем, трижды подув на воду, он продолжает: «И сделает всю эту воду плодо родной для возрождения». Затем он достает свечу из воды и после нескольких заключающих молитв служки, помогающие ему, окропляют людей освященной водой.4
Представляющая женское начало вода, духовно оплодотво ренная огнем Святого Духа, представляющим мужское начало, является соответствием воды преображения, известной всем системам мифологических представлений. Этот обряд является вариантом священного брака, точки и истока порождения и возрождения мира и человека, таинства, символизируемого индусским лингамом. Войти в эту купель означает вступить в царство мифа; окунуться в воду – пересечь порог, пог рузившись в море ночи. Символически младенец совершает свое путешествие, когда вода льется ему на голову; проводни ком и помощниками здесь выступают священник и крестные родители Цель путешествия – новое рождение от этих родите лей, обретение себя в Вечной Самости, Духе Господнем, в Лоне Милости5. Затем младенец возвращается к родителям его физи ческого тела.
Немногие из нас имеют сколько – нибудь внятное представ ление о смысле обряда крещения, который является для нас инициацией в нашу Церковь. Тем не менее смысл его ясно виден в словах Иисуса: «Истинно, истинно говорю тебе: если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия. Никодим говорит Ему как может человек родиться, будучи стар? неужели может он в другой раз войти в утробу матери своей и родиться? Иисус отвечал: истинно, истинно говорю тебе: если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие»6.
Общепринятое толкование крещения состоит в том, что оно «смывает первородный грех», с ударением скорее на очищении, чем на возрождении. Это вторичная интерпретация. Либо же, если и подразумевается традиционный образ рождения, то ничего не говорится о предшествующем супружестве. Однако мифологические символы можно понять лишь проследив все их скрытые смыслы, тем самым раскрыв всю систему соотнесений, благодаря которым они через аналогии представляют нам ты сячелетнюю эпопею души.
Примечания
Представленное выше изображение эпизода возвращения Ясона (рисунок на вазе из Этрусской коллекции в Ватикане) иллюстрирует вариант легенды, не встречающийся ни в одном из литературных источников. См. комментарии к списку иллюстраций.
Современному интеллектуалу не составляет особого труда уяснить, что символизм мифологии имеет психологический смысл. В частности, после работ психоаналитиков почти ни у кого нет сомнений ни в том, что мифы и сновидения имеют одну природу, ни в том, что сновидения являются симптомами психической динамики. Зигмунд Фрейд, Карл Г. Юнг, Вильгельм Штекель, Отто Ранк, Карл Абрахам, Геза Рохейм и многие другие на протяжении нескольких последних десятилетий получили обстоятельно документированные новейшие данные для истолко вания сновидений и мифов; несмотря на различия во взглядах этих ученых, они едины в рамках одного крупного современного направления благодаря общим принципам, образующим изряд ный концептуальный массив. С открытием соответствия между логикой и законами построения сказок и мифов, с одной стороны, и сновидений – с другой, долго дискредитируемые химеры архаи ческого человека драматическим образом выдвинулись на передний план в современном сознании.
Таким образом, сказочное повествование – которое претен дует на описание жизненного пути легендарных героев, могу щества божественных сил природы, духов смерти и тотемов предков данного рода – есть не что иное, как символическое выражение бессознательных желаний, страхов и конфликтов, лежащих в основании сознательных моделей человеческого поведения Другими словами, мифология есть психология, ошибочно прочитанная как биография, история и космология. Современный психолог может восстановить ее подлинные денотации, как бы вернувшись к языку оригинала, и таким образом спасти и сохранить для современного мира богатый и вырази тельный документ о глубинных силах человеческого характера. Высвеченные здесь, как в флюороскопе, основания раскрыли саму подоплеку загадки Homo sapiens – западного и восточно го, первобытного и цивилизованного, современного и архаич ного Целый спектакль разворачивается перед нами. Мы долж ны лишь прочитать его фабулу, с ее постоянными ходами и их вариациями, и тем самым прийти к пониманию глубинных сил, которые предопределяют главные линии человеческой судьбы и по – прежнему продолжают влиять на всю нашу частную и общественную жизнь.
Но если мы попытаемся охватить всю полноту смысла этих бесценных документов, то нам придется признать, что мифы не во всем сопоставимы со сновидениями. Их образы берут начало из одного источника – бессознательного нагромождения фан тазий, язык их один и тот же, но мифы отнюдь не являются спонтанными продуктами сна. Напротив, их правила построения сознательно контролируемы. А их предназначение состоит в том, что они служат полновесным образным языком общения с традиционной мудростью. Это справедливо уже для так назы ваемой первобытной народной мифологии. Ни прорицающий в трансе шаман, ни посвященный жрец не были так уж наивны, владея и мудростью мира, и, аналогично, премудростями обще ния. Метафоры, на основе которых они жили и которыми оперировали, были плодом глубоких раздумий, поисков и столк новений мысли на протяжении столетий – даже тысячелетий; более того, целые сообщества всецело полагались на них в своем строе мысли и в жизни. Ими задавались культурные пат терны. Молодежь обучалась, а старики передавали мудрость благодаря изучению, приобщению и постижению их иниции рующих по своему воздействию форм. Ибо они актуализировали и приводили в действие все жизненные энергии человеческой психики. Они связывали бессознательное с полем практичес кого действия – не иррационально, по законам невротической проекции, а напротив, способствуя проникновению зрелого и трезвого практического понимания реального мира (в качестве контролирующей инстанции) в царство детских желаний и страхов. И если это справедливо даже для сравнительно прос той народной мифологии (системы мифов и ритуалов, в кото рых черпали силы первобытные племена, жившие охотой и рыболовством), то что мы можем сказать о таких поистине космических метафорах, которые нашли выражение в великих эпических поэмах Гомера и Божественной комедии Данте, в Книге Бытия и вечных храмах Востока? Вплоть до последних десятилетий люди находили в них опору в жизни и вдохновение в философии, поэзии и искусствах Если уж к этому наследию символов обращаются непревзойденные мастера духа, – Лао Цзы, Будда, Зороастр, Христос или Магомет, – используя их как средство выражения глубочайшей морали и метафизичес кого учения то ясно, что перед нами вершины сознания, а не бездны тьмы.
Иллюстрация XVII. Источник жизни (Фландрия).
Иллюстрация XVIII. Лунный царь и его подданные (Южная Родезия)
Итак, дабы охватить полноценный смысл традиционных мифологических образов, мы должны уяснить, что они являют ся не только симптомами бессознательного (каковыми действи тельно являются все человеческие мысли и действия), но вмес те с тем осознанным и преследующим определенный замысел утверждением неких духовных принципов, остающихся неиз менными на протяжении всей человеческой истории, как неизмен ны физическая форма и нервная система самого человека. В самом кратком изложении, универсальная доктрина учит, что все видимые структуры мира – все вещи и существа – являются результатом действия вездесущей силы, из которой они исходят, которая их поддерживает и наполняет собою, покуда длится их манифестация (явленность в мире), и в которую они должны вернуться, чтоб раствориться в ней. Это – сила, извест ная науке как энергия, меланезийцам как мана, индейцам пле мени сиукс как ваконда, индусам как шакти и христианам как могущество Господне. Ее проявление в психике психоанали тиками определяется как либидо1. Ее космическое проявление – структура и всеобщий поток самого универсума.
Постижение источника этого недифференцированного, хотя всецело атомизированного субстрата бытия искажено самими органами восприятия. Формы чувственности и кате гории человеческого мышления2, будучи сами проявлением этой силы3, так ограничивают наш разум, что обычным образом невозможно не только видеть, но даже умственным взором проникнуть по ту сторону многокрасочного, быстротечного, бесконечно разнообразного и умопомрачительного феноменаль ного спектакля. Функция ритуала и мифа в том и состоит, чтобы – с помощью аналогии – сделать возможным, а затем и все более простым столь резкий переход. Формы и понятия, доступные разуму и чувствам, представлены и упорядочены здесь таким образом, что в них читается намек относительно истины или же откровения, ждущего по ту сторону. Далее, когда условия для медитации заданы, индивид остается один. Миф – это еще не последний предел, последний есть откровение – пус тота или бытие по ту сторону категорий4 – небытие, в которое разум должен сам погрузиться и раствориться в нем. Следова тельно, и Бог и боги представляют собой лишь надлежащие средства – будучи сами по себе той же природы, что и весь мир форм и имен, но выражая невыразимое и будучи предельно со отнесенными с ним. Они являются просто символами приводя щими в движение и пробуждающими дух и зовущими его по ту сторону самих себя5.
Небеса и ад, Золотой Век и Олимп, – эти и все другие оби тели богов интерпретируются психоанализом как символы бес сознательного. Таким образом, ключ к современным системам психологической интерпретации следующий метафизическая реальность = бессознательное. Как утверждал Иисус «Ибо вот, Царствие Божие внутри вас есть»6. Действительно, «падение» сверхсознания в состояние бессознательности как раз и явля ется смыслом библейского образа грехопадения. Сужение соз нания, в силу чего мы видим не источник универсальной силы, а лишь феноменальные формы как отражение этой силы, ни звергает сверхсознание в бессознательное, и в этот же момент и посредством подобного символа создает этот мир. Спасение состоит в возвращении к сверхсознанию и, вместе с тем, в рас творении в нем, исчезновении мира. Это и есть великая тема и формула космогонического цикла – мифический образ явления мира его манифестации, и последующего возвращения в неяв ленное состояние. Равным образом, рождение, жизнь и смерть индивида можно рассматривать как погружение в бессознатель ное и возвращение. Герой – это тот, кто знает и представляет в мире зов сверхсознания, которое проходит сквозь все творение, оставаясь более или менее бессознательным. Приключение героя представляет тот момент в его жизни, когда он достигает прос ветления – кульминационный момент, когда он, еще будучи жив, обнаруживает и открывает дорогу к свету по ту сторону темных стен нашего бренного существования.
Таким образом, космические символы представлены в духе умопомрачительно возвышенного парадокса. Царство Божие «внутри вас есть», но также и вне, и несмотря на это, Бог есть лишь надлежащее средство, призванное пробудить спящую принцессу, душу. Жизнь есть ее сон, смерть – пробуждение. Герои, пробуждающий свою собственную душу, сам есть лишь надлежащее средство своего собственного растворения в ничто. Бог, пробуждающий душу к жизни, тем самым являет собой свою собственную смерть.
Пожалуй, наиболее выразительный из всех возможных символов этой тайны состоит в распятии бога, в жертвоприношении бога, «себя же себе самому»7. В однозначном прочтении смысл этого символа состоит в переходе феноменального героя в область сверхсознания тело, наделенное пятью чувствами – подобно Принцу Пяти Оружии, пятикратно плененному вели каном – пятикратно отмечено (пригвожденные руки и ноги, и голова увенчанная терновым венцом) и распято на кресте поз нания жизни и смерти8 Но кроме того, Бог своей волей нисходит в мир и предает себя этой феноменальной агонии Бог принимает на себя жизнь человека, и человек освобождает Бога в себе самом в точке пересечения поперечин того же са мого «совпадения противоположностей»9, на пороге той же самой солнечной двери, через которую Бог низошел, а Человек вознесся – каждый питая собою другого10.
Современный исследователь может, конечно рассматривать эти символы как угодно, то ли как симптом невежества других людей, то есть как знак его собственного невежества, то ли в терминах сведения метафизики к психологии или vice versa. Традиционный подход позволял рассматривать их в обоих смыслах. Во всяком случае, они, несомненно, являются испол ненными смысла метафорами судьбы человека, человеческой надежды и веры и глубокой человеческой тайны.
Поскольку сознание индивида окружено морем ночи, в которое оно погружается во сне и из которого оно чудесным обра зом всплывает с пробуждением, то соответственно в образах мифа вселенная выходит из вечности и пребывает в вечности, в которой она должна, растворившись, исчезнуть. И поскольку ментальное и физическое здоровье индивида зависит от упоря доченности потока жизненных сил из тьмы бессознательного в сферу дневного бодрствования, то и в мифе непрерывность космического порядка обеспечивается исключительно посред ством контролируемого потока силы, исходящей из этого источ ника Боги являются символическими персонификациями законов, управляющих этим потоком. Боги вступают в существование с рассветом и исчезают с наступлением сумерек. Они не вечны в том смысле, в каком вечна ночь. Лишь в сопоставлении с быс тротечностью человеческого существования цикл космогони ческой эры кажется долгим.
Обычно космогонический цикл представляется как беско нечное повторение, как бесконечность самого мира. Каждый большой круг включает в себя меньшие циклы существования и исчезновения – погружения в сон и пробуждения, сменя ющих друг друга в течение жизни. Согласно версии ацтеков, каждый из четырех элементов – вода, земля, воздух и огонь – определяет мировые эпохи: эра воды заканчивается потопом, эра земли – землетрясением, эра воздуха – ураганом, нынеш няя эра исчезнет в пламени11.
Согласно учению стоиков об огненном цикле, все души рас творяются в мировой душе или первичном огне. Когда это все ленское растворение завершается, начинается образование нового универсума (цицероновское renovatio), и все вещи по вторяют самое себя, каждое божество, каждая личность снова играют свою прежнюю роль. Сенека дал описание этой дест рукции в своей De Consolatione ad Marciam и, похоже, пред рекал себе новую жизнь в грядущем цикле12.
Превосходный образ космогонического цикла представлен в мифологии джайнистов. Самым последним пророком и спаси телем в этом весьма древнем индийском религиозном учении был Махавира, современник Будды (VI век до н.э.). Его роди тели уже были последователями наиболее раннего джайниста спасителя – пророка Паршванатхи, которого изображали со змеями, растущими из его плеч (время жизни его предпо ложительно датируется 872 – 772 гг до н.э.). За несколько столетий до Паршванатхи жил и скончался джайнистский спаситель Неминатха, заявлявший, что он был родственно свя зан с Кришной – излюбленной у индусов божественной инкар нацией. Ему же предшествовали еще более ранние проповедники (коих насчитывалось ровно двадцать один), вплоть до Ришабханатхи, который жил в тот ранний период мира, когда мужчины и женщины рождались соединенными в пары, ростом были в две мили и жили бессчетное число лет. Ришабханатха научил людей семидесяти двум наукам (письму, арифметике, истолкованию примет и т.д.), шестидесяти четырем женским умениям (готовить пищу, шить и т д.) и сотне искусств (поэзии, ткачеству, живописи, кузнечному делу, парикмахерскому искус ству и т.д.); он же приобщил их к политике и установил здесь первое царство.
До него все подобные инновации оставались поверхност ными; все потребности людей, живших ранее – тех, кто имел рост четыре мили и сто двадцать восемь ребер и наслаждался жизнью дважды бессчетное число лет – обеспечивались десятком «ис полняющих желания деревьями» {kalpa vriksha), которые прино сили сладкие плоды, имели листья в виде горшочков и корзинок, другие листья, которые сладко пели, листья, которые ночью испускали яркий свет, а также замечательные цветы, радующие глаз и пленительные своим ароматом, давали пищу, одинаково приятную для глаз и по вкусу, листья, которые могут служить украшениями, и кору, обеспечивающую прекрасной одеждой. Одно из деревьев было подобно высящемуся до самого неба дворцу, в котором можно было жить; другое излучало мягкий свет, подобный тому, что исходит от множества маленьких ламп. Земля была слаще сахара; океан имел самый восхити тельный вкус вина. И опять же, до этого счастливого века был еще более счастливый (ровно в два раза счастливее!), когда мужчины и женщины были ростом в восемь миль, каждый имел двести пятьдесят шесть ребер. Когда эти колоссы умирали, они, никогда не слыхавшие о религии, непосредственно попадали в мир богов, ибо их естественная добродетель была столь же со вершенной, как и их красота.
Джайнисты понимали время как бесконечный круг. Оно изображалось в виде колеса с двенадцатью спицами или веками, сгруппированными по шесть. Первые шесть назывались «нисхо дящим» рядом (avasarpini) и начинались веком рождавшихся парами высочайших гигантов. Этот райский период сначала длился в течение десяти миллионов десятков миллионов сотен миллионов стомиллионных периодов бессчетных лет, а затем постепенно перешел в новый счастливый период длиной лишь в половину первого, когда мужчины и женщины были ростом всего в четыре мили. Уже в третий период, период Ришабха – натхи, первого из двадцати четырех мировых спасителей, счастье смешалось с небольшой толикой печали, а добродетель – с поро ком. К концу этого периода мужчины и женщины больше не рож дались вместе одной четой, чтобы жить как муж и жена.
На протяжении четвертого периода постепенный упадок этого мира и его обитателей неуклонно продолжался Период жизни и рост человека медленно уменьшались Родились двад цать три мировых спасителя, каждый из них вновь объявлял вечное учение Джайнов в понятиях, соответствующих усло виям его времени Через три года и восемь с половиной месяцев после смерти последнего из спасителей и пророков – Махавиры – и этот период подошел к концу.
Наша эпоха, пятая в этом нисходящем ряду началась в 522 г до н. э. и будет длиться на протяжении двадцати одной тысячи лет. Ни один джайнистский спаситель не родится в течении этого времени и вечная религия Джайнов будет посте пенно исчезать. Это период немилосердного и последовательно нарастающего зла. Самые высокие человеческие существа имеют рост лишь семь локтей, а самая длинная жизнь – не более, чем сто двадцать пять лет. Люди имеют лишь шестнадцать ребер. Они эгоистичны несправедливы, агрессивны, похотливы высо комерны и жадны.
Однако, в шестую из нисходящих эпох состояние человека и его мира будет еще более ужасным. Продолжительность жизни людей будет лишь двадцать лет, наивысший рост будет один локоть, и восемь ребер – весь их земной удел. Дни будут жаркими, ночи – холодными, болезни будут повсеместными, а целомудрие перестанет существовать. Бури будут проноситься над землей, и с приближением к концу становиться все ярост ней. В конце все жизни, человеческие и животные, и все растительные семена устремятся искать себе прибежище в Ганге в жалких пещерах и в море.
Нисходящий ряд подойдет к завершению и начнется «восхо дящий» (utsarpunt) ряд, когда бури и опустошение достигнут высшею предела. Затем на протяжении семи дней будет идти дождь и пройдет семь разных дождей, напоенная почва даст рост семенам. Из своих пещер отважутся выйти отвратитель ные карликовые творения засушливой горькой земли, посте пенно начнет ощущаться возрождение их морали, здоровья, красоты и совершенства тела, некоторое время спустя они будут жить в мире, похожем на тот, что мы знаем сейчас. А затем родится спаситель по имени Падманатха, чтобы снова объявить о вечной религии Джайнов, тело человеческое снова будет приближаться к совершенному, красота человека превзойдет великолепие солнца. Земля будет становиться все слаже, а вода превращаться в вино, деревья, исполняющие желания, будут отдавать свои щедрые дары наслаждений счастливому народу, состоящему сплошь из совершенных супружеских пар, и счастье этого сообщества снова будет удваиваться, и колесо через десять миллионов десятков миллионов сотен миллионов стомил лионных периодов бессчетного числа лет приблизится к началь ной точке нисходящего поворота, который снова приведет веч ную религию к вырождению, к постепенному нарастанию шума нездорового веселья, к войнам и сеющим вырождение ветрам13.
Это вечно вращающееся двенадцатиспицевое колесо Джайнов точно соответствует четырехвековому циклу индусов первый – самый длинный период абсолютного блаженства, красоты и со вершенства, длящийся 4800 божественных лет14, второй – менее добродетельный, длящийся 3600 божественных лет, в третьем – в равной мере смешаны добродетель и порок, длится он 2400 божественных лет, и, наконец, последний, наш собственный, период нарастающего зла, длящийся 1200 божественных лет, или 432 000 лет, согласно человеческому летоисчислению Однако к концу настоящего периода вместо непосредственного начала нового периода возрождения (как в цикле джайнизма) сначала все должно быть уничтожено в катаклизме пожаров и наво днении, а затем прийти к первоначальному состоянию изна чального вечного океана и пребывать в нем на протяжении периода равному четырем полным векам.
Основная концепция восточной философии, представленная в подобной наглядной форме, достаточно очевидна. Был ли миф иллюстрацией философской формулы или же сама она предс тавляет собой позднейший продукт – своего рода выдержку из этого мифа, сегодня уже невозможно с уверенностью сказать. Определенно ясно, что миф восходит к отдаленным векам, но то же самое можно сказать и о философии. Кто может знать, какие мысли посещали умы древних мудрецов, которые разви вали этот миф, сохраняя и передавая его преемникам? Неред ко анализируя и пытаясь постичь тайну древнего символа, можно усомниться в истинности наших общепринятых предс тавлений об истории философии, покоящихся на ошибочном допушении, что абстрактная и метафизическая мысль начинается с появлением свидетельств о ней в сохранившихся записях.
Философское положение, иллюстрируемое космогоничес ким циклом, представлено в учении о циркуляции сознания через три плана бытия. Первый план – это опыт бодрствующего сознания: познание застывших, грубых фактов внешнего уни версума, видимых в свете солнца и общезначимых. Второй план – это план опыта, данный нам во сне: познание флюидных, тонких форм личного внутреннего мира, светящегося своим светом и одной природы со сновидением. Третий план – это план глубо кого погружения в сон: отсутствие сновидений, глубочайшее блаженство. В первом плане мы сталкиваемся с богатым раз нообразием жизни; во втором – происходит усвоение, ассими ляция внутренних сил спящего; в третьем – все познается через наслаждение и бессознательное, во «внутреннем пространстве сердца», где сосредоточено местопребывание внутреннего конт ролера, источник и конец всего и вся15.
Космогонический цикл следует понимать как переход все ленского сознания из пространства глубокого сна, проявляю щего себя в сновидении, к полному свету дня бодрствования; затем же – возвращение через сон к вечной тьме. Как в акту альном опыте каждого живущего существа, так и в грандиоз ном образе живого космоса – в пучине сна энергии обновляют ся, в работе дня они истощаются; жизнь универсума проходит свой путь вниз и из нижней точки с необходимостью возобнов ляется.
Космогонический цикл пульсирует между становлением явленностью и возвращением в неявленность посреди без молвия неведомого. Индусы выражают эту тайну в звуках А – У – М, произносимых единым слогом ОМ. Здесь звук А представляет бодрствующее сознание, У – сновидящее, М – глубокий сон. Молчание, посреди которого звучит этот слог, означает незна емое: его называют просто «Четвертое»16. Сам слог означает Бога как создателя – заступника – разрушителя, молчание же есть Бог Вечный, пребывающий абсолютно вне всех этих появлений и исчезновений в их круговороте.
Это – невидимое, несоотносимое, непостигаемое,
невыводимое, невообразимое, неописуемое.
Это – сущность одного самопознания,
общего для всех состояний сознания.
Все явления прекращают свое существование в нем.
Это – покой, это – блаженство,
это – недвойственность17.
С необходимостью миф продолжает оставаться внутри цикла, но представляет этот цикл как погруженный и проникнутый мол чанием. Миф является выражением полноты молчания внутри и вокруг каждого атома существования. Миф, благодаря его испол ненным глубокого смысла фигуративным конструкциям, делает зримыми направляющие для разума и для сердца принципы постижения той предельной тайны, которая заполняет и окружа ет все существующее. Даже в самых комических и с виду фриво льных своих моментах мифология направляет разум к тому неяв ленному, которое являет себя только по ту сторону видимого.
«Старейший из Старейших, Незнаемый из Незнаемых имеет форму – и не имеет формы, – читаем мы в каббалистическом тексте иудеев средневековья. – Он имеет форму, ибо в ней сохра няется универсум, и не имеет формы, ибо он непостижим»18. Этого Старейшего из Старейших представляют в виде профиля человеческого лица: всегда в профиль, потому что скрытая сто рона никогда не может быть познана. Его именуют «Великим Ликом» (Макропрозопом); из прядей его белой бороды происхо дит весь мир. «Эта борода, истина всякой истины, начинается от ушей и заканчивается вокруг рта Всеединого; и, ниспадая и подымаясь, она покрывает щеки, которые называют местами благоухания; она белая с завитками: в могучей гармонии она ниспадает до середины груди. Это борода воистину совершенной красоты, из которой бьют струи тринадцати фонтанов, рассеивая драгоценнейший бальзам великолепия. Он разливается в тринадцать форм. И положение каждой в универсуме, отвечает тринадцати положениям, задаваемым этой почтенной бородой и отмеченным тринадцатью вратами милости»19.
Белая борода Макропрозопа спускается, прикрывая другую голову «Малый Лик» (Микропрозоп) представлен лицом анфас, с черной бородой. И если глаз Великого Лика был лишен века и никогда не закрывался, то глаза Малого Лика открывались и за крывались в величественном ритме судеб мира. Это – начало и завершение космогонического круга. Малый Лик именовался «БОГ», Великий Лик – «Я ЕСМЬ».
Макропрозоп – это Несотворенное Несотворяющее, а Микро прозоп – Несотворенное Творящее им соответствуют молчание и слог ОМ, неявленное и явление – имманентные содержания космогонического круга.
Святой Фома Аквинский говорил «Называться мудрым может лишь тот, чьи помыслы устремлены к концу Универсума, конец же его есть также начало Универсума»20. Основной принцип всякой мифологии состоит в том, что конец есть нача ло. Мифы о творении пронизаны ощущением рока, неизменно возвращающего все сотворенные формы в нетленное, из кото рого они изначально возникли. Формы безудержно устрем ляются вперед, но, неизбежно достигая своего апогея, разру шаются и возвращаются в исходную точку. В этом смысле мифология трагична в своем видении мира. Но в том смысле, что наше истинное бытие она помещает не в бренные формы, а в нетленное, из которого они тут же вновь извергаются вовне, мифология выше трагизма21. Действительно, какое бы мифо логическое мироощущение ни преобладало, трагедия здесь не возможна. Скорее, все это имеет характер фантазии. Кроме того, истинное бытие заключается не в этих формах, а в фантазии их творца.
Иллюстрация XIX. Мать богов (Мексика).
Иллюстрация XX. Тангороа, порождающий богов и людей (Австралия)
Как и в сновидении, эти образы выстраиваются от возвы шенного до нелепого. Разуму, с его нормальными оценками здесь нет места, напротив – его постоянно оскорбляет и повер гает в шок всякое утверждение, которое он, якобы, наконец – то понял. Мифология отступает, когда разум со всей серьезностью отстаивает свои излюбленные, то есть традиционные образы, защищая их так, как если бы в них и состояло послание, кото рое они лишь призваны сообщить. Эти образы следует рассматривать как тени – и не более – непостижимого потусторон него, недоступного ни глазу ни речи, ни разуму, ни даже вере. Подобно тривиальным фигурам сновидений, образы мифа на полнены смыслом.
Первая фаза космогонического цикла описывает расщеп ление бесформенности в формы, как в следующей песне о тво рении, принадлежащей племени маори из Новой Зеландии:
Те Коре (Пустота)
Те Коре – туа – тахи (Первая Пустота)
Те Коре – туа – руа (Вторая Пустота)
Те Коре – нуи (Безбрежная Пустота)
Те Коре – роа (Далеко простирающаяся Пустота)
Те Коре – пара (Ненасыщенная Пустота)
Те Коре – вхивхиа (Незаполненная Пустота)
Те Коре – равеа (Восхитительная Пустота)
Те Коре – те – тамауа (Установленный Предел Пустоты)
Те По (Ночь)
Те По – теки (Долгая Ночь)
Те По – тереа (Медлящая Ночь)
Те По – вхавха (Плачущая Ночь)
Хине – маке – мое (Дочь Ужасного Сна)
Те Ата (Рассвет)
Те Ау – ту – роа (Наступивший День)
Те Ао – марама (Светлый День)
Вхай – туа (Пространство)
В пространстве разворачивается два лишенных формы су ществования:
Маку (Влажность [мужское])
Махора – нуи – а – ранги (Великое Пространство Неба [женское])
От них берут начало:
Ранги – потики (Небеса [мужское]) Папа (Земля [женское])
Ранги – потики и Папа были родителями богов22.
Из пустоты, пребывающей по ту сторону всякой другой пус тоты проистекают чудесные, подобные растениям эманации, на которых держится мир. Десятой в этом ряду является ночь; восемнадцатым – пространство (или эфир), остов всего види мого мира; девятнадцатым является женско – мужская поляр ность; двадцатой – видимый универсум. Такой ряд подразуме вает глубины, уходящие дальше глубин самой тайны бытия. Уровни соответствуют глубинам, исследуемым героем в его приключении как миропроникновении; они соответствуют духов ным стратам, известным разуму, сосредоточенному в медитации. Они представляют бездонность темной ночи души23.
Иудейская каббала представляет процесс творения как серию эманации во вне Я ЕСМЬ Великого Лика. Первой являет себя сама голова в профиль, а из нее берут начало «девять вели колепных светил». Эманации представлялись также как ветви космического дерева, растущего вершиной вниз, корнями уходя в «непостижимую высь». Мир, который мы видим, является перевернутым образом этого дерева.
Согласно индийской философии санкхья (VIII в. до н.э.), пус тота конденсировалась в элемент эфир, или пространство. Из него образовался воздух. Из воздуха произошел огонь, из огня – вода, а из воды – элемент земля. С каждым элементом разви вались ощущения – функции, способные к их восприятию: соответ ственно – слух, тактильное ощущение, зрение, вкус и обоняние24.
Забавный китайский миф персонифицирует эти элементы – эманации в виде пяти почтенных мудрецов, которые выходят из шара хаоса, висящего в пустоте:
«До того как небо и земля стали отделяться друг от друга, все было большим шаром тумана, названного хаосом. В это время духи пяти элементов приняли форму и развиваясь превратились в пятерых старцев. Первый назывался Желтым Старцем и был хозяином земли. Второй – Красным Старцем и был хозяином огня. Третий – Темным Старцем и был хозяином воды. Четвер того звали Принцем Дерева, и он был хозяином дерева. Пятая же – Мать Металла – была хозяйкой металлов25.
Затем каждый из этих пяти старцев привел в движение первичный дух, из которого он произошел, так что вода и земля опустились вниз; небеса поднялись ввысь, а земля стала твер дой до самых своих глубин. Затем воды собрались в реки и озера, и появились горы и равнины. Небеса просветлели, а земля разделилась; затем было солнце, луна и все звезды, песок, облака, дождь и роса. Желтый Старец привел в движе ние чистую силу земли, и к ней добавилось действие огня и воды. Затем появились травы и деревья, птицы и животные, и родились змеи и насекомые, рыбы и черепахи. Принц Дерева и Мать Металла свели свет и тьму вместе и посредством этого создали человеческую расу, мужчину и женщину. Таким обра зом постепенно появился мир...»26.
Первым действием, исходящим от космогонической эма нации, является структурирование мировых стадий простран ства; вторым – создание жизни внутри этой структуры: жизнь поляризуется для самовоспроизводства в форме дуализма муж ского и женского начала. Можно представить весь этот процесс в терминах природы полов как зачатие и рождение. Эта идея великолепно передана в другой метафизической генеалогии маори:
Из зачатия – рост,
Из роста – мысль,
Из мысли, – воспоминание,
Из воспоминания – сознание,
Из сознания – желание.
Слово стало порождающим;
Оно соединилось со смутным мерцанием;
Оно породило ночь:
Великую ночь, долгую ночь,
Нижайшую ночь, высочайшую ночь,
Ночь, сгустившуюся, чтобы ее можно было чувствовать,
Ночь, которой можно коснуться,
Ночь, которую нельзя видеть,
Ночь, которая кончается в смерти.
Из ничто – порождение,
Из ничто – возрастание,
Из ничто – изобилие,
Сила роста,
Жизненное дыхание.
Оно соединилось с пустотой пространства и породило
воздушную сферу над нами
Воздушная сфера, плывущая над землей,
Великий небесный свод над нами,
Соединилась с утренним светом,
И родилась луна;
Воздушная сфера над нами
Соединилась с пылающим небом,
И отсюда произошло солнце;
Луна и солнце поднялись вверх
как главные глаза неба;
Затем Небеса стали светом:
ранним рассветом, утром дня;
Затем был полдень, яркий свет дня, исходящий из неба,
Небо над нами соединилось с Гавайки
и породило землю27.
В середине XIX столетия Пайоре, великий вождь полине зийского острова Анаа, нарисовал картину начала творения. Первой деталью этого рисунка был маленький круг, содер жащий два элемента; это Те Туму, «Основание» (мужское нача ло), и Те Папа, «Напластование – Скала» (женское начало)28.
«Универсум, – говорит Пайоре, – был подобен яйцу, которое содержало Те Туму и Те Папа. Наконец оно лопнуло и образо вало три налагающиеся друг на друга слоя – нижний слой под держивал два верхних. На нижнем – пребывали Те Туму и Те Папа, которые создали человека, животных и растения.
Первым человеком был Матата, родившийся без рук; он умер вскоре после того, как явился на свет. Второй человек был Аиту, который явился с одной рукой, но без ног; он умер подобно его старшему брату. Наконец третьим человеком был Хоатеа (Небесное пространство), он был совершенной формы. После этого появилась женщина по имени Хоату (Плодородие Земли). Она стала женой Хоатеа и от них пошла человеческая раса.
Рис. 13 Схема творения мира Космическое яйцо (внизу) и первые люди (вверху), придающие форму миру
Когда нижний слой земли стал наполняться творениями, люди сделали отверстие в середине верхнего слоя, так что они смогли взойти на него, и здесь они утвердились, взяв с собой растения и животных с нижнего слоя. Затем они приподняли третий слой (так что он образовал потолок для второго)... и в конце концов они утвердились и здесь, так что человеческие существа имели три местопребывания.
Над землей были небеса, также налагающиеся друг на друга, достигающие низа и поддерживаемые соответствующими горизон тами, связанными с горизонтами земли; и люди продолжали работать, возводя одно небо над другим таким же образом, до тех пор, пока все не пришло в порядок»29.
Главная часть рисунка Пайоре изображает людей, раздви гающих пределы мира, стоя на плечах друг у друга, с тем чтобы поднять небеса. На нижнем уровне этого мира видны два изна чальных элемента, Те Туму и Те Папа. Слева от них находятся растения и животные, их порождения. Справа виден первый не совершенный человек и первые совершенные мужчина и женщина. На верхнем небе можно заметить огонь в окружении четырех фигур, что представляет событие из раннего периода в истории мира – «Творение универсума едва закончилось, когда Тангароа, который радовался, делая зло, зажег огонь на верх нем небе, пытаясь таким образом все разрушить. Но, к счастью, распространяющийся огонь заметили Таматуа, Ору и Руануку, которые быстро поднялись с земли и потушили пламя»30.
Образ космического яйца известен многим мифологиям; он проявляется в греческой орфической, египетской, финской, буддийской и в японской мифологии «Вначале этот [мир] был несуществующим. Он стал существующим. Он стал расти. Он превратился в яйцо. Оно лежало в продолжение года. Оно рас кололось. Из двух половин скорлупы яйца одна была серебря ной, другая – золотой. Серебряная [половина] – это земля, зо лотая – небо, внешняя оболочка – горы, внутренняя оболочка – облака и туман, сосуды – реки, жидкость в зародыше – океан. И то, что родилось, это солнце»31. Скорлупа космического яйца – это структура мирового пространства, в то время как внутрен няя плодотворная сила зародыша воплощает в себе неисчерпа емый жизненный динамизм природы.
«Пространство безгранично, будучи постоянно возобновля ющейся формой, а вовсе не ширясь до бесконечности. То, что есть, является скорлупой, плавающей в бесконечности того, чего нет» Эта краткая формулировка современного физика, рисующая картину мира, какой он ее видел в 1928 г.32, передает самый смысл мифологического космического яйца. К тому же, эволюция жизни, описываемая нашей современной биологией, является темой ранних стадий космогонического цикла. В ко нечном счете, разрушение мира, о котором говорят нам физики, должно произойти через истощение нашего солнца и упадок всего космоса33, состояние, предвещаемое шрамом, оставлен ным огнем Тангароа; мироразрушающее действие творца – раз рушителя будет постепенно возрастать, покуда, наконец, во второй фазе космогонического цикла все не перейдет в море блаженства.
Неудивительно, что космическое яйцо раскалывается, чтобы явить выростающую из него устрашающую фигуру в человеческом образе. Это – антропоморфная персонификация силы порождения, Могущественное Жизненное Единое, как его называют в каб бале. «Могущественный Та – ароа, несущий в себе проклятие смерти, он и есть творец мира» То же мы слышим и на Таити, другом острове Южных Морей34. «Он был один Он не имел ни отца, ни матери. Та – ароа просто жил в пустоте. Не было ни земли, ни неба, ни моря. Земля была туманностью: не было твердыни. Затем Та – ароа сказал:
О пространство для земли, о пространство для небес,
Бесполезный мир внизу, существующий в туманном
состоянии,
Длящийся и длящийся с незапамятных времен,
О бесполезный мир внизу, расширяйся!
Лицо Та – ароа показалось наружу. Скорлупа Та – ароа спала и стала землей. Та – ароа посмотрел: Земля стала существовать, море стало существовать, небо стало существовать. Та – ароа жил как бог, созерцая свое творение»35.
Египетский миф показывает демиурга, творящего мир через акт мастурбации36. Индусский миф представляет его в йоговской медитации, с формами его внутреннего видения, вырвав шимися из него наружу (к его собственному удивлению) и за стывшими вокруг него как пантеон сияющих богов37. В другом учении из Индии всеобщий отец представляется как первично расколовшийся на мужское и женское, а затем создающий все живые творения во всех их видах:
«Вначале [все] это было лишь Атманом в виде пуруши. Он оглянулся вокруг и не увидел никого кроме себя. И прежде всего он произнес «Я есмь». Так возникло имя «Я». Поэтому и поныне тот, кто спрошен, отвечает сначала: «Я есть», а затем называет другое имя, которое он носит. Перед началом всего этого он сжег все грехи, и поэтому он – пуруша. Поистине, знающий это, сжигает того, кто желает быть перед ним.
Он боялся. Поэтому [и поныне] тот, кто одинок, боится. И он подумал: ‘Ведь нет ничего кроме меня – чего же я боюсь?’ И тогда боязнь его прошла, ибо чего ему было бояться? Поистине, [лишь] от второго приходит боязнь.
Поистине, он не знал радости. Поэтому тот, кто одинок, не знает радости. Он захотел второго. Он стал таким, как женщина и мужчина, соединенные в объятиях. Он разделил сам себя на две части. Тогда произошли супруг и супруга. ‘Поэтому сами по себе мы подобны половинкам одного куска’, – так сказал Яджня – валкья. Поэтому пространство это заполнено женщиной. Он со четался с нею. Тогда родились люди.
И она подумала: ‘Как может он сочетаться со мной после того, как произвел меня из самого себя? Что же – я спрячусь’ Она стала коровой, он – быком и сочетался с ней; тогда роди лись коровы. Она стала кобылой, он – жеребцом; она ослицей, он – ослом и сочетался с ней; тогда родились однокопытные. Она стала козой, он – козлом; она – овцой, он – бараном и со четался с ней; тогда родились козы и овцы. И так то, что су ществует в парах, – все это он произвел на свет, вплоть до му равьев.
Теперь он знал: ‘Поистине, я есмь отворение, ибо я сотворил все это’. Так он стал называться творением. Кто знает это, тот находится в этом его творении»38.
Постоянный субстрат индивида и вселенского родоначаль ника суть одно и то же, согласно этой мифологии; вот почему демиург в этом мифе предстает как Самость. Восточный мистик раскрывает это глубоко упокоенное, постоянное присутствие в его изначальном андрогинном состоянии, когда погружается в медитациях в свой внутренний мир.
«На чем выткано небо, земля и воздушное пространство вместе с разумом и всеми дыханиями. Знайте – лишь то одно – Атман. Оставьте иные речи. Это мост, [ведущий] к бессмертию»39.
Таким образом, хотя эти мифы о творении повествуют об отдаленном прошлом, в то же время они говорят о настоящих корнях индивида «Каждая душа и каждый дух, – читаем мы в иудейском Зогаре, – прежде чем вступить в этот мир, состоит из мужского и женского, объединенных в одно сущее. Когда оно спускается на эту землю, две части разделяются чтобы вдохнуть жизнь в два разных тела. Во время бракосочетания, Всеединый, благословенный Он, знающий всякую душу и всякий дух, соединяет их снова так, как они были раньше, и они снова становятся одним телом и одной душей, образуя, как это было ранее, правое и левое одного индивида. ... Однако на этот союз влияют поступки человека и пути, которыми он следует. Если человек чист и его поведение праведно в глазах Бога, то он со четается с той женской частью своей души, которая была его дополнением до его рождения»40.
Этот каббалистический текст является коментарием к той сцене из Книги Бытия, в которой из Адама рождается Ева. По добная же концепция излагается в Платоновом Пире. Согласно этому мистицизму половой любви, предельный опыт любви есть осознание того, что под иллюзией двойственности скрыто тождество «каждый есть оба». Осознание этого может при вести нас к открытию, что под многочисленными индивидуализациями окружающего нас универсума (человек, животное, растение, даже минералы) скрыто тождество; после чего лю бовный опыт становится космическим, и возлюбленный, кото рый впервые открывает для себя это видение, вырастает до раз меров зерцала творения. Мужчина или женщина, познавшие этот опыт, овладевают тем, что Шопенгауэр назвал «наукой о вездесущем прекрасном». Познавший проходит сквозь эти миры, «питаясь тем, что он желает, принимая те формы, кото рые он желает»; он сидит и поет песню об универсальном единстве, которая начинается словами: «О, удивительное! О, за мечательное! О, удивительное!»41.
Дальнейшее вращение космогонического круга низвергает Единое во многое. Тем самым великий перелом, трещина, рас калывает созданный мир на два очевидно противоположных плана бытия. В схеме Пайоре люди возникают снизу, из тьмы и тут же приступают к своей работе, поднимая небо42. Они представлены как явно независимые в том, что ими движет. Они держат совет, они решают, они планируют; они взяли на себя работу по упорядочению мира. Однако мы знаем, что за сценой работает, подобно кукловоду, Недвижимый Движитель.
В мифологии, даже в тех случаях, когда в центре внимания пребывает сам Недвижимый Движитель, Могущественное Жизнен ное Единое, существует удивительная спонтанность в собствен но формировании универсума. Элементы конденсируются и движутся в игре своих собственных согласований, по единому слову Творца: части саморазрушающегося космического яйца движутся по назначению без посторонней помощи. Но когда перспектива смещается, фокусируясь на живых существах, когда панорама космоса и природного мира представляется с точки зрения персонажей, которым предназначено обитать в этом мире, тогда внезапная трансформация погружает косми ческую сцену во мрак. Формы мира не представляются более движущимися «по образу и подобию» живых, растущих, подчи няющихся гармонии вещей, но застывают недвижно, или, по крайней мере, впадают в инертность. Сами подмостки вселенс кой сцены, опоры мироздания перестраиваются, подгоняются и втискиваются в новые жесткие формы Земля рождает терние и чертополох; человек ест хлеб свой в поте лица своего .
Поэтому, перед нами два вида мифов. Согласно одним – демиургические силы продолжают действовать сами; согласно вторым – они теряют инициативу и даже противостоят дальней шему прогрессу в движении космогонического круга Противосто яние, представленное в этой последней форме мифа, начинается иной раз еще на стадии длящейся тьмы изначального творяще – порождающего объятия космических родителей. Предоставим маори ввести нас в эту жутковатую тему:
Ранги (Небо) лежал так плотно прижавшись к животу Папа (Мать Земля), что дети не могли вырваться из утробы на волю. «Они пребывали в неустойчивом состоянии, плавая в мире тьмы, а выглядело это так: некоторые ползали. . некоторые стояли с руками, поднятыми вверх... некоторые лежали на боку... некото рые на спине, некоторые согнувшись, некоторые нагнув свою го лову, некоторые – с ногами, вытянутыми вверх... некоторые стоя ли на коленях. . некоторые – ощупывая сгустившуюся вокруг них тьму... Все они находились внутри объятий Ранги и Папа...
Наконец, существа, порожденные Небом и Землей, изнуренные постоянной тьмой, посоветовались между собой, говоря: ‘Давайте решим, что можно сделать с Ранги и Папа, – или же мы убьем их, или же разведем их порознь’. Тогда заговорил Ту – матауенга, первый из детей Неба и Земли: ‘Лучше давайте убьем их’.
Затем заговорил Тане – махута, отец лесов и созданий, обитаю щих в них, а также тех, что сделаны из дерева: ‘Нет, не так. Лучше развести их порознь, и пусть небо стоит над нами, а земля лежит под нашими ногами. Пусть небо будет отдалено от нас, а земля останется тесно связанной с нами как кормящая мать’.
Рис. 14 Отделение Неба от Земли
Один за другим братья – боги пытались развести небо и землю, но напрасно Наконец, сам Тане – махута, отец лесов и созданий, обитающих в них, а также тех, что сделаны из дерева, успешно справился с титаническим замыслом. «Его голова теперь твердо упиралась в землю – мать, свои ноги он вытянул вверх, упираясь ими в небо – отца, затем он напряг свою спину и огромным усилием разделил их. Теперь разделенные Ранги и Папа с криками и стенаниями запричитали: ‘Почему вы совершаете столь ужасное преступление, разделяя нас, ваших родителей, и убивая нас?’ Но Тане – махута не останавливался, не внимая их стонам и крикам; все дальше и дальше вниз толкал он землю, все дальше и дальше вверх толкал он небо...»43.
В том виде, как ее представляли древние греки, эта история изложена Гесиодом в его описании отделения Урана (Отца – Неба) от Геи (Матери – Земли). Согласно этому варианту, титан Хронос оскопил своего отца серпом и таким образом убрал его со своей дороги44. В египетской иконографии расположение космичес кой четы обратное: небо является матерью, отец же воплощает жизненные силы земли45; но мифологический шаблон не меня ется: двое разлучаются своим дитям, богом воздуха Шу. И снова все тот же образ приходит к нам из древнего клино писного текста шумеров, датированного III или IV тысячелетием до н. э. Вначале был первичный океан; первичный океан порож дает космическую гору, которая состоит из слитых воедино неба и земли; Ан (Небо – Отец) и Ки (Земля – Мать) породили Энлиля (Бога Воздуха), который вскоре отделил Ан от Ки и затем сам соединился со своей матерью, породив человечество46.
Но если эти поступки отчаявшихся детей и представляются насилием, они – просто ничто по сравнению с тотальной расп равой над родительской силой, которую мы обнаруживаем в исландской Эдде и в вавилонских Скрижалях Творения. Пос ледний удар – характеристика демиургического присутствия бездны как «зла», «тьмы» и «грязи». Блестящие юные воины – сы новья, теперь презирающие породившего их, – персонификацию зародышевого состояния погруженности в глубочайший сон, – без долгих колебаний убивают его, раздирают и расщепляют на куски и создают из них структуру мира. Это – образец победы, к которому восходят все наши позднейшие состязания с драко ном, начало долговековой истории подвигов героя.
Согласно Эддам, после того, как разверзся «зияющий раз рыв»47, на севере возник туманный мир холода, а на юге – область огня, а затем жар с юга растопил реки из льда, которые тянулись с севера, и начал испаряться клубящийся яд. Из него возник дождь, который, сгустился в иней. Иней таял и капал; жизнь пробуждалась от этих капель – гигантская, вялая, бес полая, горизонтально распластанная фигура, названная Имир. Гигант спал, и во сне он потел; одна из его ног вместе с другой породили сына, в то время как под его левой рукой зародились мужчина и женщина.
Иней таял и капал, и из него конденсировалась корова, Аудум – ла. Из ее вымени текли четыре потока молока, которые питали жизнь Имира. Корова же питалась тем, что лизала соленые ледя ные глыбы. Вечером первого дня из глыбы, которую она лизала, появились волосы человека; на второй день – голова человека; на третий появился весь человек, и имя его было Бури. Далее, у Бури был сын (мать неизвестна), названный Борр, который женился на одной из гигантских дочерей тех творений, которые вышли из Имира. Она родила тройню Один, Вили и Be, и они зарезали спящего Имира и разделили его тело на куски.
Имира плоть стала землей,
кровь его – морем,
кости – горами, череп стал небом,
а волосы – лесом.
Из век его Мидгард людям был создан
богами благими;
Из мозга его созданы были
темные тучи45.
В вавилонской версии героем является Мардук, Бог – солнце; жертвой – Тиамат, ужасная, драконоподобная, сопровождаемая стаей демонов – женская персонификация изначальной бездны хаос как мать богов, но теперь, несущая в себе угрозу миру. С луком и трезубцем, посохом и сетью, с конвоем боевых ветров, бог поднимается в своей колеснице. Четверка лошадей, готовых рас топтать всякого, кто угодит им под ноги, покрыты клочьями пены.
..Но Тиамат, не повернув головы,
Не знающими устали устами извергала возмущенные
слова...
Тогда повелитель извлек молнию, свое могучее оружие,
И направил ее против разбушевавшейся Тиамат, бросив
ей такие слова:
«Твое искусство достигло вершин, и ты сама вознеслась
на недосягаемую высоту,
Сердце твое побудило тебя бросить вызов, и битву
начать...
Против богов, отцов моих, обращены твои гнусные
помыслы.
Пусть твое воинство вооружается, пусть твое оружие
будет к бою готово!
Встань! Я и ты, пусть мы сойдемся в неистовой битве!»
И Тиамат, эти слова услыхав,
Сделалась одержимой; она обезумела;
Издавая ужасные вопли,
Она задрожала, сотрясаясь до самых глубин.
Уста ее извергали проклятия, произнося их по буквам.
И боги войны взывали к оружию.
Затем Тиамат и Мардук, советник богов, сблизились;
Сблизились, чтобы сразиться, для битвы сошлись.
Владыка сеть свою развернул и поймал ее,
И злой ветер, который тянулся за ним, он выпустил ей
в лицо.
И ужасные ветры заполнили ее утробу,
И ее смелость ушла из нее, а рот ее разверзся в ужасе.
Он же схватил трезубец и распорол ей живот,
И разорвал ее внутренности, и пронзил ее сердце.
Он победил ее и отнял жизнь у нее,
Он бросил ее наземь и растоптал ее
Затем, разбив остатки ее многочисленного воинства, вавилонский бог вновь вернулся к матери мира:
И владыка на спину Тиамат наступил
И своей беспощадной клюкою разбил ее череп.
Он выпустил из жил ее кровь,
Чтоб северный ветер унес ее прочь в потаенное место...
Затем властелин остановился, воззрившись на ее
мертвое тело,
...и замысел изощренный вызрел в уме его.
И тогда разделил он ее подобно распластанной рыбе
на две половины;
Одну половину установил он как небесный, все
покрывающий свод.
И поставил запоры и выставил стража,
Чтобы сдержать ее воды.
Он обошел небеса и обозрел все пределы,
И над самою Пучиной поместил он обитель
для Нудиммуда И отмерил Владыка дно бездонной Пучины ...49
Мардук в этом героическом деянии раздвинул верхние воды, подперев их сводом, и нижние воды, опустив их на дно. Затем в мире между ними он создал человека.
Мифы не перестают давать нам подтверждения того, что конфликт в сотворенном мире есть вовсе не то, чем он кажется. Тиамат, убитая и расчлененная, тем самым отнюдь не уничто жена. В битве с хаосом, если рассмотреть ее под другим углом зрения, можно увидеть, что хаос – чудовище расчленяется с его собственного согласия, и его фрагменты перемещаются в над лежащее место. С точки зрения этих сотворенных форм, все осуществляется как бы могущественной рукой через опасности и страдания. Но если попытаться взглянуть на все изнутри са мого порождающего эманации присутствия, то, очевидно, что плоть поддается с готовностью, и рука, которая терзает ее, в конечном счете – не более, чем орудие воли самой жертвы.
В этом заключается основной парадокс мифа: парадокс двой ной фокусировки. Если в начале космогонического цикла можно было сказать «Бог не вмешивается», но в то же самое время «Бог есть создатель, заступник и разрушитель», то теперь в этой критической точке, где Единое разбивается на множество, судьба «случается», и в то же время «осуществляется». С точки зрения источника, мир есть величественная гармония форм, вливаю щихся в бытие, разрывающихся и растворяющихся. Но быстро течный опыт творений представляет собой ужасную какофонию звуков сражения – криков и стонов Мифы не отрицают этой агонии (изображая распятие); но выявляют в ней, по ту сторону ее и вокруг нее, сущностный покой (небесную розу)50.
Смещение перспективы от покоя центральной Причины к возмущениям периферических эффектов представлено в Грехо падении Адама и Евы в саду Эдема Они вкусили запретный плод, «и открылись глаза у них обоих»51. Блаженство Рая за крылось для них, и они увидели поле творения по другую сто рону изменившей свою проницаемость завесы. Отныне им пред стоит изведать обретение неизбежного в поте лица своего.
Простота изначальных сюжетов неразвитой народной мифо логии резко контрастирует с глубоко суггестивным содержанием мифов космогонического цикла. В этом явно видны первые сла бые попытки проникнуть в тайны, скрытые завесой пространства. Нарушив целомудрие стены безвременья, смутной тенью возни кает образ творца, чтобы придать миру форму. Его день сноподобен в своей длительности, текучести и обтекаемости. Земля была еще лишена твердости; многое надлежало сделать, чтобы она стала пригодной для обитания будущего народа.
Старейшина бродил повсюду, рассказывают индейцы пле мени чернокогих (Монтана), он сделал людей и упорядочил вещи. «Он пришел с юга, направляясь на север, делая живо тных и птиц по мере того, как он продвигался вперед. Он сде лал горы, прерии, леса и первые кустарники. Так он шел впе ред, двигаясь на север, создавая вещи на своем пути, размещая реки здесь и там, а также водопады на них, накладывая здесь и там красную краску на землю – делая этот мир таким, каким мы его видим сегодня. Он сделал Млечный Путь (Тетон) и прошел его весь, и утомившись, взошел на холм и прилег отдох нуть. Когда он лежал на спине, вытянувшись на земле, с распрос тертыми руками, он оградил себя камнями, отметив очертания своего тела, головы, ног, рук, и всего остального. Вы можете увидеть здесь эти скалы и сегодня. Отдохнув, он пошел на север и споткнулся о холм, и упал на колени. Тогда он сказал: ‘Ты – плохая вещь, ибо спотыкаются о тебя’, поэтому он приподнял два больших камня и назвал их Колени, и они называются так и по сей день. Он пошел дальше на север, из камней, которые он нес с собой, он построил Душистые Травяные Холмы.
Однажды Старейшина определил, что необходимо сделать женщину и ребенка, поэтому он слепил их – женщину и ее сына – из глины. После того, как он придал глине человеческую форму, он сказал глине: ‘Из тебя должны выйти люди’, и затем он накрыл ее и, оставив так, ушел прочь. На следующее утро он пришел к тому месту и снял покрывало, и увидел, что глиняные формы начали меняться. К следующему утру появи лись новые изменения, а к третьему – еще больше. На четвер тое утро он пришел к тому месту, снял покрывало, посмотрел на фигуры и приказал им встать и идти, и они сделали так. Они пошли к реке со своим Создателем, и тогда он сказал им, что его имя Напи, Старейшина.
Когда они остановились у реки, женщина сказала: ‘Будем ли мы жить всегда, не ведая конца?’ Он сказал: ‘Я никогда не думал об этом. Мы должны решить это. Я возьму эту буйволиную лепешку и брошу ее в реку. Если она поплывет, то, умирая, люди через четыре дня будут снова оживать; они будут оставаться мертвыми только четыре дня. Но если она утонет, то им будет положен конец’. Он бросил лепешку в реку и она поплыла. Женщина нагнулась, подняла камень и сказала: ‘Нет, я брошу этот камень в реку, если он поплывет, то люди будут жить вечно, если он утонет, то люди будут умирать, таким образом они смогут испытывать жалость друг к другу ‘. Женщина бросила камень в воду, и он утонул. ‘Ну, вот,’ – сказал Старейшина, – ‘вы сделали выбор. Всем людям будет назначен конец’.
Рис 15 Хнум, который лепит сына фараона на гончарном груге, и Тот, отмеривший его земной век
Упорядочение мира, создание человека и решение о смерти или бессмертии человека – типичные темы примитивных ска зок о творце. Вряд ли мы можем теперь узнать, насколько серь езно и в каком смысле воспринимали когда – то эти предания Мифологический способ изложения таков, что в нем преобладают не столько прямые, сколько косвенные референции, это как если бы Старейшина сделал так – то и так – то. Многие пре дания, представленные здесь под рубрикой предания о гене зисе, можно рассматривать скорее как народные волшебные сказки, чем как Книги Бытия... Такое мифотворчество как игра распространено во всех цивилизациях, как в высокоразвитых, так и на низших стадиях. Простой человек может рассмат ривать порожденные им образы с чрезмерной серьезностью, но в основном о них нельзя сказать, что они действительно пред ставляют собой – учение или локальный «миф». Например, у маори, у которых мы обнаружили некоторые из наших утончен нейших космогонических образов, есть предание о яйце, выпав шем из птицы в изначальное море; оно разбилось и из него вышли мужчина, женщина, мальчик, девочка, свинья, собака и каноэ. Все сели в каноэ и поплыли в Новую Зеландию54. Это явный бурлеск на тему космического яйца. С другой стороны, камчадалы рассказывают, похоже, со всей серьезностью, что Бог изначально жил на небе, но затем спустился на землю Когда он ходил повсюду на своих снегоступах, то новая земля пружинила под ним подобно тонкому и податливому льду. С тех пор земля покрылась рытвинами и складками55 Или опять же, согласно киргизам из Центральной Азии, когда два перво бытных жителя, пасущих большого быка, остались надолго без воды и уже умирали от жажды, животное достало воду для них, распоров землю своими большими рогами. Вот как воз никли озера в стране киргизов56.
В мифах и народных сказках довольно часто появляется шу товская фигура, действующая в постоянной оппозиции к милос тивому творцу, – как баланс для всех тягот и невзгод сущест вования по эту сторону завесы Меланезийцы Новой Британии рассказывают о том, как темное бытие, «бытие, которое было первым», нарисовало две мужские фигуры на земле, расцарапа ло свою кожу и окропило нарисованных своею кровью. Сорвав два больших листа, оно покрыло ими фигуры, и спустя некото рое время они превратились в двух мужчин. Имена людей были То Кабинана и То Карвуву.
То Кабинана ушел один, залез на кокосовое дерево, с которого свисали желтые орехи, сорвал два неспелых ореха и бросил их на землю; они раскололись и превратились в двух красивых женщин То Карвуву восхитился женщинами и спросил, как его брат заполучил их. «Залезь на кокосовое дерево, – – сказал То Кабинана, – сорви два неспелых ореха и брось их на землю». Но То Карвуву бросил орехи острым концом вниз и у женщин, кото рые вышли из них, были плоские уродливые носы57.
Однажды То Кабинана вырезал Тхум – рыбу из дерева и пустил ее плавать в океан, и отсюда появилась живая рыба – маливаран. Теперь эта Тхум – рыба гнала маливаран – рыбу к берегу моря, где То Кабинана просто собирал свой улов на отмели. То Карвуву восхитился Тхум – рыбой и пожелал сделать такую же, но пока он учился, он вырезал вместо этого акулу. Эта акула пожирала маливаран – рыбу вместо того, чтобы гнать ее к берегу. То Карвуву, причитая, пошел к своему брату и сказал: «Лучше бы я не вырезал этой рыбы; она ничего не делает, но ест всех других рыб». «Что за рыба?» – спросил у него брат, и тот ответил: «Я сделал акулу». «Ты посмотри, что ты натворил, – сказал ему брат – Ты сделал так, что теперь наши смертные потомки будут испытывать страдание. Эта твоя рыба будет есть всех других рыб, а также людей»58.
За всей этой очевидной нелепостью можно увидеть, что одна причина (темное бытие, которое разделило самое себя) порожда ет в этом мире двоякий эффект – добро и зло. Эта история не так наивна, как представляется59. Более того, в забавной логике финального диалога угадывается метафизическое пред-сущест вование платоновского архетипа в акуле. Это понимание неиз бежно присутствует в каждом мифе. Общим для них является также появление антагониста, представителя зла, в роли шута. Дьяволы – и сильные, но тупоголовые, и умные, проницатель ные обманщики – всегда смехотворны. Вопреки их победам в мире пространства и времени, они и их деяния просто исчеза ют, когда перспектива смещается к трансцендентному. Они – тень – заблуждение субстанции; они символизируют неизбежное несовершенство царства теней, и пока мы остаемся по эту сто рону, завеса не может быть уничтожена.
Черные татары Сибири рассказывают, что когда демиург Пайяна создавал первые человеческие существа, он обнару жил, что неспособен вдохнуть в них жизнетворный дух. Так что он вынужден был подняться на небо и извлечь души из Кудаи, Высшего Бога, оставив тем временем лысого пса охранять сде ланные им фигуры. Дьявол, Эрлик, появился сразу же, как только тот ушел. Эрлик сказал псу: «Ты совсем лыс. Я дам тебе золотую шерсть, если ты отдашь в мои руки этих людей, лишенных души» Предложение понравилось псу, и он отдал людей, которых до лжен был охранять, искусителю. Эрлик измазал их своей слюной, но тут же обратился в бегство, когда увидел, что Бог приближа ется, чтобы дать им жизнь. Бог увидел, что тот наделал, и вы вернул человеческие тела наизнанку. Вот почему мы имеем слюну и нечистоты в своем кишечнике60.
Народное мифотворчество передает историю творения лишь с того момента, когда трансцендентные эманации распадаются на пространственные формы. Тем не менее, оно не отличается от образцов великой мифологии сколько – нибудь существенным образом в своей оценке человеческой судьбы. Все их символи ческие персонажи соответствуют по своему смыслу – а нередко и в облике и поступках – персонажам высокой иконографии, и диковинный мир, в котором они движутся, есть мир великих эма нации: мир и век между глубоким сном и пробудившимся соз нанием, место, где Единое разделяется на многое, а многое примиряется в Едином.
Примечания
C.G.Jung, «On Psychic Energy» (orig. 1928; Collected Works, vol.8). В раннем наброске эта работа была озаглавлена «Теория либидо».
Поскольку в санскрите звуки any сливаются в о, священный слог произносится и пишется ом. См. выше, ее. 147, 242(сн.31).
Зогар {zohar, «свет, великолепие») представляет собой собрание эзо терических иудейских сочинений, увидевших свет около 1305 г. благодаря ученому испанскому еврею по имени Моисей де Леон. Утверждают, что эти тексты представляют собой, главным образом, выдержки из тайных подлинников, восходящих к учению Симеона бен Йохай, раввина из Галилеи (II в. н э.). Ввиду угрожавшей ему смерти со стороны римлян Симеон скрывался 12 лет в пещере, где спустя десять столетий его писания и были обнаружены; они и послужили источником для книг Зогар.
Предполагается, что Симеоново учение извлечено из хокмах нистарах, или потаенной мудрости Моисея – основной части эзотерического знания, которое было получено Моисеем в Египте, месте его рождения, затем осмыслено, когда он в течении сорока лет шел через пустыню (где ему было дано наставление от ангела), и в конечном счете нашло сокровенное вопло щение в первых четырех книгах Пятикнижия, из которого оно может быть извлечено через надлежащее понимание и манипуляцию с мистическими цифрами – знаками еврейского алфавита. Это знание и методы его извлечения и применения и составляют содержание каббалы.
Старшая Эдда – это собрание, состоящее из тридцати четырех древнес кандинавских поэм о языческих германских богах и героях. Поэмы созда вались певцами и поэтами (скальдами) в различных частях мира викингов (одна, например, в Гренландии) в период 900 – 1030 г. н.э.
Младшая Эдда, – это своего рода пособие для юных поэтов, написанное в Исландии христианским поэтом и мастером бардов Снорри Стурлусоном (1178 – 1241). В ней суммируются языческие германские мифы и перес матриваются риторические приемы скальдов.
В мифологии, представленной в этих текстах, можно различить ранний, крестьянский слой (ассоциирующийся с громовержцем, Тором), более поздний – аристократический (Вотан – Один) и третий – четко выраженный фаллический комплекс (Ньерт, Фрейя и Фрейр). Влияние бардов из Ир ландии смешалось с классическими и восточными темами в этом глубокомыс ленном и, вместе с тем, гротескном мире символических форм.
Порождающий мир дух отца переходит в многообразие земного опыта через посредника трансформации – мать мира. Она является персонификацией изначальной стихии, упоминаемой во втором стихе главы первой Книги Бытия, где мы читаем «И Дух Божий носился над водою». В индуистском мифе она явля ет себя в женской фигуре, через которую этот Дух, или Са мость (Self) рождает все создания. Понимаемая более абстрак тно, она есть задающая границы мира матрица «пространство, время и причинность» – скорлупа космического яйца. Еще аб страктнее, она представляет собой притягательную силу, которая побудила самопорождающий Абсолют к акту творения.
В тех мифологиях, которые подчеркивают скорее материн ский, чем отцовский аспект творца, эта изначальная женщина заполняет мир в его исходной стадии, принимая на себя те роли, которые в других случаях приписываются мужчинам Она при этом девственна, поскольку ее супруг пребывает Невидимым Неведомым.
Необычно представлена эта фигура в финской мифологии В первой руне Калевалы рассказывается о том, как девственная дочь воздуха спустилась из небесной обители в первозданный океан и там на протяжении столетий плавала в вечных водах1.
И спустилась вниз девица,
В волны вод она склонилась,
На хребет прозрачный моря,
На равнины вод открытых,
Начал дуть свирепый ветер,
Поднялась с востока буря,
Замутилось море пеной,
Поднялись высоко волны.
Ветром деву закачало,
Било волнами девицу,
Закачало в синем море,
На волнах с вершиной белой.
Ветер плод надул девице,
Полноту дало ей море.
И носила плод тяжелый,
Полноту свою со скорбью
Лет семьсот в себе девица,
Девять жизней человека –
А родов не наступало,
Не зачатый – не рождался1.
Рис 16 Нут (Небь), порождающая Солнце; солнечные лучи падают на Хатхор (Любовь и Жизнь)
Семьсот лет Мать – Вода плавала с ребенком в своей утробе, будучи не в состоянии его родить. Она обратилась с просьбой к верховному богу Укко помочь ей и тот послал утку, чтобы она свила гнездо на ее колене. Яйца, снесенные уткой, скати лись с колена и разбились на кусочки; из этих кусочков стали образовываться земля, небо, солнце, луна и облака. Затем, пла вая по морю, Мать – Вода стала сама придавать миру форму:
Наконец в году девятом,
На десятое уж лето,3
Подняла главу из моря
И чело из вод обширных,
Начала творить творенья,
Создавать созданья стала
На хребте прозрачном моря,
На равнине вод открытых.
Только руку простирала –
Мыс за мысом воздвигался:
Где ногою становилась –
Вырывала рыбам ямы;
Где ногою дна касалась –
Вглубь глубины уходили.
Где земли касалась боком –
Ровный берег появлялся;
Где земли ногой касалась –
Там лососьи тони стали;
И куда главой склонялась –
Бухты малые возникли.
Отплыла от суши дальше,
На волнах остановилась –
Созидала скалы в море
И подводные утесы,
Где суда, наткнувшись сядут,
Моряки найдут погибель4
Однако ребенок по – прежнему оставался нерожденным, достигнув уже зрелого возраста:
Старый, верный Вяйнямейнен
В чреве матери блуждает,
Тридцать лет он там проводит,
Зим проводит ровно столько ж
На водах, дремотой полных.
Он подумал, поразмыслил:
Как же быть и что же делать
На пространстве этом темном,
В неудобном, темном месте,
Где свет солнца не сияет,
Блеска месяца не видно.
Он сказал слова такие
И такие молвил речи:
«Месяц, солнце золотое
И медведица на небе!
Дайте выход поскорее
Из неведомой мне двери,
Из затворов непривычных
Очень тесного жилища
Дайте вы свободу мужу.
Вы дитяти дайте волю,
Чтобы видеть месяц светлый,
Чтоб на солнце любоваться,
На Медведицу дивиться,
Поглядеть на звезды неба!»
Но не дал свободы месяц,
И не выпустило солнце.
Стало жить ему там тяжко,
Стала жизнь ему постыла’
Тронул крепости ворота,
Сдвинул пальцем безымянным,
Костяной замок открыл он
Малым пальцем левой ножки,
На руках ползет с порога,
На коленях через сени
В море синее упал он,
Ухватил руками волны
Отдан муж на милость моря,
Богатырь средь волн остался5.
Прежде чем Вяйнямейнен – герой с момента рождения – смог начать свой путь на суше, ему пришлось побывать в объятиях вто рой матери – колыбели – космической стихии океана. Теперь, лишенный ее защиты, он должен был пройти инициацию, подвер гнувшись испытаниям фундаментально бесчеловечных сил природы:
Пролежал пять лет он в море,
В нем пять лет и шесть качался,
И еще семь лет и восемь.
Наконец плывет на сушу,
На неведомую отмель,
На безлесный берег выплыл.
Приподнялся на колени,
Опирается руками.
Встал, чтоб видеть светлый месяц,
Чтоб на солнце любоваться,
На Медведицу дивиться,
Поглядеть на звезды неба.
Так родился Вяйнямейнен,
Племени певцов удалых
Знаменитый прародитель,
Девой Ильматар рожденный6.
Вселенская богиня появляется перед людьми под множест вом личин. Ведь результаты творения многообразны, сложны и имеют взаимопротиворечивый характер, если их рассматривать с точки зрения сотворенного мира. Праматерь жизни является в то же время и праматерью смерти; она скрыта под личинами безобразных демонов голода и смерти.
Шумеро – вавилонская звездная мифология отождествляла образы космической женщины с фазами планеты Венеры. Как ут ренняя звезда она девственна; как вечерняя звезда – распутна; как госпожа ночного неба – она выступает супругой месяца; когда же она исчезает в лучах солнца, она становится ведьмой ада. Куда бы ни распространялось месопотамское влияние, везде в трактовке богини сохранялся отсвет этой изменчивой звезды.
Миф, обнаруженый в племени вахунгве – макони в Южной Родезии (юго – восточная Африка), являет образы Венеры – матери в соотнесении с первыми стадиями космогонического цикла. Здесь в качестве первого человека выступает месяц; утренняя звезда – его первая, а вечерняя звезда – вторая жена. Анало гично тому, как Вяйнямейнен вышел из утробы благодаря собственным усилиям, так и этот лунный человек сам выходит из глубинных вод. Он и его жены являются прародителями всех зем ных существ История дошла до нас в следующем виде: «Маори (Бог) сделал первого человека и назвал его Мвуетси (Луна). Он поместил его на дно Дзивоа (Озера) и дал ему рог нгона, напол ненный маслом нгона7. Мвуетси жил в Дзивоа. Мвуетси сказал Маори: ‘Я хочу выйти на землю’. Маори ответил: ‘Ты будешь жалеть об этом’. – Мвуетси: ‘И все же я хочу на землю’. – Маори: ‘Тогда ступай’.
Земля была холодной и пустой Не было ни трав, ни кустов, ни деревьев. Не было животных. Мвуетси заплакал и обратил ся к Маори со словами: ‘Как я буду здесь жить?’ Маори отве тил: ‘Я предупреждал тебя.Ты стал на путь, в конце которого ты умрешь Однако я создам для тебя твое подобие’. Маори дал Мвуетси жену, которая носила имя Массасси, Утренняя звез да Маори сказал – ‘Массасси будет твоей женой два года’. Маори дал Массасси огниво.
Вечером Мвуетси вошел с Массасси в хижину. Массасси сказала: ‘Помоги мне. Мы разведем огонь. Я соберу щепки, а ты будешь вращать русину (вращающаяся часть огнива)’. Мас сасси собрала щепки. Мвуется вращал русику. Когда загорелся огонь, Мвуетси лег по одну сторону от него, а Массасси – по другую. Огонь горел между ними.
Мвуетси спрашивал себя: ‘Зачем Маори дал мне эту женщи ну?’ Ночью Мвуетси взял рог нгона. Он смочил свой указатель ный палец каплей масла нгона. Он сказал: ‘Ndini chaabuka mhiri ne mhiri’ (‘Я собираюсь прыгнуть через огонь’).8 Он прыгнул через огонь. Он приблизился к девственной Массасси. Он кос нулся тела Массасси пальцем, на котором была мазь. Затем Мвуетси вернулся в свою постель и уснул.
Когда Мвуетси проснулся утром, он взглянул на Массасси. Мвуетси увидел, что ее живот раздулся. Когда день закончил ся, Массасси начала рожать. Массасси родила травы. Массас си родила кусты. Массасси родила деревья. Массасси не прек ращала рожать, пока земля не покрылась травами, кустами и деревьями.
Деревья росли. Они росли, пока их верхушки не достигли неба. Когда верхушки деревьев достигли неба, начался дождь.
Мвуетси и Массасси жили в изобилии. У них были фрукты и злаки. Мвуетси построил дом. Мвуетси сделал железную ло пату Мвуетси сделал мотыгу и сеял зерно. Массасси сплела сети для рыбы и ловила рыбу. Массасси приносила дрова и воду. Массасси готовила пищу Так Мвуетси и Массасси про жили два года.
Через два года Маори сказал Массасси: ‘Время истекло’. Маори забрал Массасси с земли и вернул ее в Дзивоа. Мвуетси тосковал. Он тосковал и плакал и сказал Маори1 ‘Что я буду делать без Массасси? Кто будет носить для меня дрова и воду? Кто будет для меня готовить пищу?’ Мвуетси плакал восемь дней.
Восемь дней плакал Мвуетси. Затем Маори сказал: ‘Я пре дупреждал тебя, чтобы ты готовился к смерти. Но я дам тебе другую женщину. Я дам тебе Моронго, Вечернюю Звезду Моронго будет с тобой два года. Затем я возьму ее назад’. Маори дал Мвуетси Моронго.
Моронго пришла в хижину Мвуетси. Вечером Мвуетси хотел лечь на своей стороне от огня. Моронго сказала: ‘Не ложись там. Ложись со мной’. Мвуетси лег около Моронго. Мвуетси взял рог нгона, нанес немного мази на свой указательный палец. Но Моронго сказала: ‘Не делай так. Я не похожа на Массасси Теперь смажь свои чресла маслом нгона. Смажь мои чресла мас лом нгона’. Мвуетси сделал как она сказала. ‘Теперь соединись со мной’, – сказала Моронго. Мвуетси соединился с Моронго Мвуетси уснул.
Утром Мвуетси проснулся. Когда он взглянул на Моронго, он увидел, что ее живот раздулся. Когда день закончился, Моронго начала рожать. В первый день Моронго родила цыплят, овец и коз.
Во вторую ночь Мвуетси снова спал с Моронго. На следую щее утро она родила антилоп и коров.
В третью ночь Мвуетси снова спал с Моронго. На следую щее утро Моронго родила сначала мальчиков, а затем девочек. Мальчики, рожденные утром, выросли к вечеру.
В четвертую ночь Мвуетси хотел снова спать с Моронго. Но разразилась гроза и Маори сказал: ‘Оставь. Ты быстро продви гаешься к смерти’. Мвуетси испугался. Гроза прошла. Когда она прошла, Моронго сказала Мвуетси: ‘Сделай дверь и закрой ею вход в хижину. Тогда Маори не увидит, что мы делаем. Тогда ты сможешь спать со мной’. Мвуетси сделал дверь. Ею он закрыл вход в хижину. И он соединился с Моронго. Затем Мвуетси уснул.
Утром Мвуетси проснулся. Мвуетси увидел, что живот Моронго раздулся. К вечеру Моронго начала рожать. Моронго родила львов, леопардов, змей и скорпионов. Маори увидел это. Маори сказал Мвуетси: ‘Я предупреждал тебя’.
На пятый день Мвуетси снова захотел спать с Моронго. Но Моронго сказала: ‘Посмотри, твои дочери выросли. Спи со своими дочерьми’. Мвуетси посмотрел на своих дочерей. Он увидел, что они красивы и что они выросли. Поэтому он спал с ними. Они родили детей. Дети, рожденные утром, вырастали к вечеру. И так Мвуетси стал Мамбо – королем великого народа.
Тем временем Моронго спала со змеем. Моронго больше не рожала. Она жила со змеем. Однажды Мвуетси вернулся к Мо ронго и хотел спать с ней. Моронго сказала: ‘Оставь’. – Мву етси: ‘Но я хочу’. Он лег с Моронго. Под кроватью Моронго лежал змей. Змей укусил Мвуетси.
После этого Мвуетси заболел. На другой день не было дождя. Растения высохли. Реки и озера высохли. Животные умерли. Начали умирать люди. Много людей умерло. Дети Мвуетси спрашивали: ‘Что мы можем сделать?’ Дети Мвуетси сказали: ‘Мы бросим кости хаката (священные кости)’. Ответ был: ‘Мвуетси стал старым и дряхлым Мамбо. Отправьте Мвуетси назад в Дзивоа’.
После этого дети задушили и похоронили Мвуетси. Вместе с ним они похоронили Моронго. Моронго также прожила два года при дворе Мвуетси – в его Зимбабве»9.
Очевидно, что каждая из трех описанных стадий порож дения представляет определенный период в развитии мира. Мо дель, определяющая ход событий, похоже, заведомо известна, как если бы происходящее было отнюдь не ново; на это указы вают и предупреждения Всевышнего. Однако Лунный Человек, Могущественное Живое Существо, не может, тем не менее, отказаться от своей судьбы. Диалог на дне озера является диалогом между вечностью и временем, где решается «вопрос жизни»: быть или не быть. Неутолимому желанию дают волю: движение начинается.
Жены и дочери Лунного Человека являются персонифи кациями (или сообщницами) его судьбы. Вместе с эволюцией его миротворящей воли метаморфозу претерпевают достоин ства и облик богини – матери. По своему рождению из колыбели природы первые две жены предчеловеческие и сверхчелове ческие создания. Но когда космогонический круг совершен и момент роста сместился от первобытных форм к истории чело вечества, повелительницы космических рождений исчезают и оставляют поле действий мужчинам и женщинам. Поэтому ста рый владыка – демиург в своем сообществе становится мета физическим анахронизмом. Когда в конце концов он устает от людей как таковых и стремится возвратить себе свое былое плодородие и изобилие со своей женой, его поступок истощает мир, но вскоре мир вновь обретает свободу, и все приходит в движение. Инициатива переходит к сообществу детей. Фан тастически грандиозные фигуры родителей погружаются в пер возданный хаос. На обжитой земле остается только человек. Цикл миновал.
Главной проблемой теперь становится мир человеческой жизни. Поле сознания, ведомое практическими соображениями королей и наставлениями священников относительно игры в кости божественного Провидения10, сужается настолько, что главные линии человеческой комедии теряются в переплетении противоречивых тенденций. Видение будущего для человека становится плоским, схватывающим лишь отраженный свет, лишь осязаемые поверхности существования. Глубинная перс пектива свертывается в неразличимую точку. Знаком челове ческой агонии становится утрата способности видеть. Общест во впадает в ошибки, чреватые катастрофой. Крохотное Эго узурпирует судейское место высшей Самости.
В мифе эта вечная тема звучит в явственно различимых нотах отчаяния в голосах пророков. Люди тоскуют по личнос ти, которая в мире искаженных тел и душ снова явит черты воплощенного образа. Эта мифологема, знакомая нам из нашей собственной традиции, возникает повсюду, хотя и под разными личинами. Когда фигура Ирода (как высшего символа неуправ ляемого, упрямого эго) подводит человечество к надиру духов ного ничтожества, приходят в движение скрытые силы цикла. В неприметной деревне рождается девушка, которая сохранит себя незапятнанной мирскими грехами своего поколения: в среде людей в миниатюре повторяется космическая женщина, невес та ветра. Ее лоно, оставшееся нетронутым, подобно изначаль ным глубинам, самой своей готовностью призывает к себе пер вичную мощь, которая оплодотворяет пустоту.
«И вот однажды, когда Мария стояла у колодца, чтобы на полнить кувшин, ангел Господен появился перед ней, сказав: Благословенна ты, Мария, ибо в своем чреве ты приуготовила обитель для Господа. Вот, свет с небес войдет и будет обитать в тебе, и через тебя будет сиять во всем мире»11.
Эту историю пересказывают повсюду; и с таким удивитель ным сходством главных контуров, что ранние христианские миссионеры были вынуждены объяснять это тем, что сам дьявол подбрасывает им пародии на их учение, где бы они ни появи лись. Фрай Педро Симон в своих Исторических заметках (Noticias historiales de las conquistes de Tierra Firme en las Indians Occidentales, Cuenca, 1627) сообщает, что когда на чалась работа среди народов тунья и согамоццо в Колумбии (Южная Америка), «демон этих мест начал выдвигать супротив ные доктрины. И среди прочего он стремился дискредитировать то, что священник говорил относительно Воплощения, заявляя, что оно еще не произошло; но что теперь Солнце осуществит это, оплодотворив утробу девы из селенья Гуачета, и она понесет от солнечных лучей, пребывая невинной. Эта весть разнеслась по всей округе. И случилось так, что староста упомянутой деревни имел двух дочерей в девичестве, каждая из которых желала, чтобы чудо произошло с ней. Поэтому они стали выходить из жилища отца каждое утро с первыми проблесками зари; и поднимались на один из многочисленных холмов вблизи селения, располагаясь таким образом, чтобы первые лучи солнца могли свободно освещать их. Это происходило много дней, под воздействием демона, но и не без божьего промысла (ибо его пути неисповедимы), во исполнение того, что было им задума но. В результате одна из дочерей понесла, как она утверждала, от солнца.
Девять месяцев спустя она произвела на свет большой и ценный hacuata, что на их языке означает изумруд. Женщина взяла его и, закутав в ткань, запрятала его между своих грудей. Там она хранила его много дней, пока он не превратился в живое существо. Все как по замыслу демона. Ребенка назвали Горанчачо. Он рос в доме своего деда, старосты, пока ему не исполнилось 24 года». Затем он проследовал с триумфальной процессией до столичного города, и повсюду его чествовали как «Дитя Солнца»12.
Индуистская мифология рассказывает о девушке Парвати, дочери Гималайя, короля гор, которая ушла высоко в горы, чтобы предаться строжайшему аскетизму. Тиран – исполин по имени Тарака захватил власть над миром. Согласно пророчес тву, только сын высшего бога Шивы мог свергнуть его. Однако Шива был образцовым богом йоги – бесстрастным, одиноким, погруженным в медитацию. Его невозможно было подвигнуть на рождение сына. Парвати решила изменить ситуацию в мире, состязаясь с Шивой в медитации. Бесстрастная, одинокая, пог руженная в себя, она также постилась обнаженной под горячими лучами солнца, даже добавляя к этому жар четырех больших огней, окружавших ее с четырех сторон. Ее прекрасное тело сморщилось и высохло до костей. Кожа стала грубой, а волосы спутанными и жесткими. Мягкие влажные глаза стали гореть воспаленным жаром. Однажды к ней пришел молодой брамин и спросил, почему некогда столь прекрасная, она разрушает себя такой пыткой. Она ответила: «Мое желание – Шива, он Высшая Цель. Шива – бог одиночества и непоколебимой кон центрации. Поэтому я практикую этот аскетизм, чтобы вывести его из состояния равновесия и пробудить у него любовь ко мне». Юноша сказал: «Шива – бог разрушения. Шива – несет в себе Уничтожение Мира. Нет большего наслаждения для Шивы, чем медитировать на кладбище среди трупного смрада; там он ощущает гниение смерти, и это находит отзвук в его разрушительном сердце. Гирлянды Шивы сплетены из живых змей Шива нищий, и более того, никто ничего не знает о его рождении». На что девушка ответила: «Он за пределами твоего понимания. Он нищий, но он источник изобилия; он ужасен – но он источник красоты; гирлянды из змей или драгоценных камней он может носить или сбрасывать по своей воле. Как мог он быть рожденным, когда он – творец несотворенных! Шива – моя любовь». После этого юноша сбросил свою личину. – Это был Шива13.
Будда сошел с небес в утробу своей матери в образе молоч но – белого слона. Ацтекская женщина Коатликуе, та, чья юбка сплетена из змей, совокуплялась с богом, представшим ей в виде шара из перьев. Целые главы Метаморфоз Овидия бук вально кишат нимфами, которых постоянно осаждают боги в разных личинах: Юпитер в виде быка, в виде лебедя, в виде золотого дождя и т.п. Любого случайно проглоченного побега или зернышка, или даже простого дыхания бриза достаточно для оплодотворения уготованной для этого утробы. Силы по рождения царят повсюду. И волею случая или причудою судь бы чудесным образом может быть зачат то ли герой – спаситель, то ли демон, разрушающий мир.
Образы непорочного зачатия часто встречаются не только в мифах, но и в народных сказках. Вполне достаточно лишь одно го примера, удивительной сказки народности тонга из неболь шого цикла историй, рассказанных о «красавце» Синилау. Эта сказка особенно интересна не столько своей предельной абсур дностью, сколько тем, что она выразительно демонстрирует в бессознательно бурлескной форме ведущий мотив типичного жизнеописания героя’ непорочное зачатие, поиск отца, тяже лое испытание, примирение отца с сыном, успение и коронация девственной матери, и в конце – небесный триумф истинных сыновей и предание огню лжецов.
«Жил однажды муж со своей женой, и жена его понесла. Когда пришло ей время рожать, она позвала мужа, чтобы он приподнял ее и она смогла родить. Однако она родила улитку, и муж в ярости прогнал ее. Тогда она попросила его взять улитку и бросить в водоем, принадлежащий Синилау. И вот Синилау пришел к водоему и опустил туда скорлупу кокосового ореха, которой он пользовался для омовения. Улитка подползла и втянула в себя скорлупу ореха; и она понесла. Однажды женщина, мать улитки, увидела, что улитка приползла к ней. Она сердито спросила улитку, зачем та приползла к ней, на что улитка ответила, что не время сердиться и попросила отделить занавесом место, где она могла бы родить. Был сделан занавес, и улитка родила большого и красивого мальчика. После этого она уползла в свой водоем, а женщина стала ухаживать за ребенком, которого назвала Фатаи – пришедший – под – сандаловым – деревом. Прошло время, и вот улитка снова была беремен на ребенком и снова приползла к дому матери, чтобы родить. Все повторилось, и вновь улитка родила прекрасного мальчика, которого назвала Фатаи – дважды – обвитый – миртом. Женщина и ее муж снова оставили его у себя.
Когда оба ребенка выросли и возмужали, женщина услыша ла, что Синилау собирается устроить праздник, и она решила, что ее внуки должны там присутствовать. Тогда она позвала юношей и попросила их приготовиться, добавив, что человек, устраивающий праздник, – их отец. Когда они прибыли на праздник, то привлекли внимание всех собравшихся. И не было женщины, которая бы не заметила их. Когда они шли, женщи ны стали звать их к себе, но юноши отказались и прошли даль ше, и подошли к тому месту, где пили напиток кава. Там они стали подавать гостям чаши. Но Синилау, рассердившись на то, что кто-то вмешивается в его праздник, приказал поднести ему две чаши. Затем он велел своим людям схватить одного из юно шей и разрубить его на куски. Для этого наточили нож из бам бука, но когда острие ножа коснулось тела юноши, нож только скользнул по его коже, и он воскликнул:
Нож прикасается и скользит,
А ты сидишь и смотришь на нас,
Такие ли мы как ты или нет.
Синилау спросил, что сказал юноша, и ему повторили. Тогда он приказал подвести к нему обоих юношей и спросил у них, кто их отец. Они ответили, что он сам и есть их отец. Синилау поцеловал своих обретенных сыновей и велел им пойти и привести их мать. Они пошли к водоему, взяли улитку и принесли ее к своей бабке, которая превратила ее в красивую женщину по имени Хина – чей – дом – в – реке.
Затем они отправились к Синилау. Юноши надели одежду с каймой, которая называется тауфохуа. Их мать тоже надела очень красивую одежду, которая называется туоуа. Сыновья шли впереди, а Хина следовала за ними. Когда они пришли к Синилау, то нашли его сидящим со своими женами. Юноши сели на колени Синилау, а Хина села рядом с ним. Тогда Синилау приказал людям идти и зажечь огонь в очаге и жарко разогреть его, а затем убить и бросить в огонь его жен и их детей. А Хину – чей – дом – в – реке Синилау взял в жены»14.
Примечания
Калевала (Земля Героев) в ее нынешней форме является произведением Элиаса Леннрота (1802 – 1884), сельского врача и исследователя финской филологии. Собрав обширный корпус народных сказаний о легендарных героях, таких как Вяйнямейнен, Ильмаринен, Лемминкяйнен и Куллерво, он объединил их в единую поэму (1835, 1849) Произведение Леннрота включа ло в себя 23000 стихов.
Немецкий перевод Калевалы попался на глаза Генри Водсворту Лонгфел ло, который на ее основании разработал общий план и выбрал размер своей Песни о Гайавате Стихи приводятся в русском переводе Л Вельского (Ленинград Худ лит , 1979).
Мы прошли две стадии первая – от непосредственных эма нации Несотворенной Творящей Сущности к изменчивым и вместе с тем не подвластным времени персонажам мифологи ческого века, вторая – от этих Сотворенных Творящих Существ к собственно человеческой истории. Эманации сгущаются, поле сознания сужается. Там, где ранее были видны первопри чины, теперь в фокус суженного, нацеленного на строгие факты человеческого зрачка попадают лишь их вторичные следствия. Поэтому теперь космогонический цикл продолжают уже не боги, ставшие отныне невидимыми, а герои, более или менее человекоподные по своему характеру, через посредничество ко торых реализуется судьба мира. Это ряд, в котором миф о тво рении уступает место легенде – как в Книге Бытия вслед за изгнанием из Рая. Метафизика уступает место предыстории, поначалу смутной и неопределенной, но постепенно обретаю щей все большую точность в деталях. Герои становятся все менее сказочными, пока, наконец, на последних стадиях раз личных местных преданий легенда не выходит из тени времен на привычный дневной свет документированного времени.
Мвуетси, Лунный Человек, был отрезан, как загрязший якорь; дети своей общиной свободно воспарили к миру дня бод рствующего сознания Нам говорят, что среди них были сы новья, прямые потомки теперь уже погребенного в пучине вод отца Те, кто, подобно детям его первого потомства, выросли от младенчества до зрелости в течение одного единственного дня. Эти избранные носители космической силы составляли духовную и социальную аристократию. Наделенные двойным зарядом созидательной энергии они сами были источниками откровения. Такие фигуры появляются на начальной стадии любого легендар ного прошлого. Это – культурные герои, основатели городов.
Китайские летописи гласят, что, когда земля затвердела, а люди селились в бассейнах рек, ими правил Фу Хси, «Небесный Император» (2953 – 2838 до РХ.). Он обучил своих людей ловить сетями рыбу, охотиться и выращивать домашних животных, раз делил их на кланы и учредил брак. Из священной таблички, вве ренной ему чешуйчатым чудовищем с лошадиной головой, живу щим в водах реки Мень, он вывел Восемь Диаграмм, которые по сей день остаются фундаментальными символами традиционной китайской мысли. Он был рожден в результате чудесного зачатия и был вынашиваем в течение двенадцати лет; у него было тело змеи с человеческими руками и головой быка1.
Его преемник, Шен Нунь, «Земной Император» (2838 – 2698 до Р.Х.), имел рост в восемь футов и семь дюймов, тело человека, но голову быка. Он был чудесным образом зачат с участием дра кона. Растерянная мать бросила своего ребенка на склоне горы, но дикие звери защитили и вскормили его, и узнав об этом, она забрала его домой. Шен Нунь открыл семьдесят ядовитых рас тений и противоядий от них: через прозрачную поверхность сво его живота он мог наблюдать за тем как переваривается каждое из них. Затем он составил фармакопею, которой пользуются до сих пор. Он изобрел плуг и систему меновой торговли; китайские крестьяне поклоняются ему как «принцу хлебных злаков». Когда ему исполнилось сто шестьдесят восемь лет, его причислили к бессмертным2.
Такие змеи – короли и минотавры – свидетельство о давно минувших временах, когда император был носителем особой творящей силы, на которой держался весь мир, намного превы шающей ту, что представлена в нормальной человеческой психике. Это была эпоха титанической работы, возведения оснований нашей человеческой цивилизации. Но с развитием цикла приходит время задач уже не прото – или сверхчелове ческих, но собственно человеческих – власти над сильными чувствами, развития искусств, усовершенствования экономи ческих и культурных институтов государства. Теперь уже речь идет не о воплощении Лунного Быка или о Змеиной Мудрости Восьми Диаграмм Судьбы, а только о совершенстве человечес кого духа, открытого для нужд и упований человеческого сердца. Соответственно, космогонический цикл представляет нам императора в человеческом образе, который для всех последу ющих поколений должен служить примером человека как царя.
Хуан Ди, «Желтый Император» (2697 – 2597 до Р.Х.), был третьим из августейшей Тройки. Его мать, младшая жена прави теля провинции, зачала его, когда однажды ночью увидела осле пительное золотое сияние вокруг созвездия Большой Медведицы. Ребенок заговорил, когда от роду ему было семьдесят дней, а в возрасте одиннадцати лет он взошел на престол. Его исключи тельным даром была сила его сна: во время сна он мог посещать самые отдаленные места и общаться с бессмертными в царстве сверхъестественного. Вскоре после восхождения на трон Хуан Ди впал в сон, который длился целых три месяца и во время которого он научился управлять сердцем. Из второго своего сновидения, длившегося примерно столько же, он вернулся наделенный спо собностью учить людей. Он обучил их тому, как управлять силами природы в их собственных сердцах.
Этот удивительный человек правил Китаем сто лет, и время его правления было для людей истинным золотым веком. Он собрал вокруг себя шесть великих министров, с помощью кото рых составил календарь, ввел математические вычисления, научил людей изготавливать утварь и инструменты из дерева, обожженной глины и металла, сооружать лодки и повозки, использовать деньги и мастерить музыкальные инструменты из бамбука. Он отвел публичные места для поклонения Богу. Он установил границы и законы частной собственности. Его суп руга открыла искусство прядения шелка. Он вырастил сто раз новидностей злаков, плодов и деревьев; способствовал распрос транению птиц, четвероногих, рептилий и насекомых; научил людей использовать воду, огонь, дерево и землю; наконец, он регулировал приливы и отливы. Перед его смертью, наступив шей в возрасте ста одиннадцати лет, как свидетельство совер шенства его правления в садах Империи появились феникс и единорог3.
Ранний культурный герой со змеиным телом и бычьей голо вой от рождения нес в себе стихийную созидательную силу природного мира. В этом заключался смысл его формы. Герой в человеческом облике должен был «спуститься на землю», чтобы восстановить связь с инфрачеловеческим. Это, как мы видели, является сутью приключения героя.
Но создатели легенд редко удовлетворялись представлением великих героев мира как простых человеческих существ, вы рвавшихся за горизонты, ограничивающие их соплеменников, и вернувшихся с дарами, которые мог бы добыть любой чело век, равной с ними отваги и веры. Напротив, всегда существо вала тенденция наделять героя исключительными способнос тями с момента его рождения или даже с момента зачатия. Весь путь героя изображается как ряд следующих друг за дру гом чудес с большим центральным приключением в качестве его кульминации.
Сказанное согласуется с представлением о том, что героизм скорее предопределение, чем достижение, и отсюда – проблема взаимосвязи биографии и характера. Иисуса, например, можно рассматривать как человека, который обрел мудрость в резуль тате аскезы и размышлений, с другой же стороны, можно верить в то, что бог снизошел с небес и взял в свои руки ход человеческих судеб. Первая точка зрения будет вести к бук вальному подражанию учителю, чтобы так же, как и он, прийти к трансцендентному, искупительному жизненному опыту. Но вторая констатирует тот факт, что герой является скорее символом, требующим осмысления, чем примером, которому следует строго следовать. Божественное существо есть откро вение всемогущей Самости, которая пребывает внутри каждого из нас. Таким образом, размышление над его жизнью приобре тает смысл размышления над своей собственной имманентной божественностью, а не повода для точного подражания. При этом урок не сводится к формуле «Делай так – и будешь хоро шим», но гласит «Познай это – и будешь Богом»4.
Иллюстрация XXII. Юный Бог Злаков (Гондурас)
В части I («Приключение Героя») мы рассматривали спаси тельное для мира героическое свершение, так сказать, с психо логической точки зрения. Теперь мы должны представить его с другой точки зрения, как символ той метафизической тайны, новое открытие которой – с тем чтобы объявить ее людям – и было задачей героя. Поэтому теперь мы сначала рассмотрим чудесное детство, которое призвано продемонстрировать нам, что особое проявление имманентного божественного принципа получило свое воплощение в мире, затем мы проследим после довательно определенные жизненные роли, посредством кото рых герой может вершить свое судьбоносное деяние. Роли эти варьируют по своей значимости в зависимости от требований времени.
В сформулированных выше понятиях первая задача героя состоит в том, чтобы сознательно пережить предшествующие стадии космогонического цикла, прорваться назад через эпохи эманации. Далее, его вторая задача заключается в том, чтобы возвратиться из этой пучины в современное измерение жизни и здесь выступить в качестве человеческого проводника потен циальных возможностей демиурга Сила Хуан Ди заключалась в сновидении это был его способ погружения в пучину и воз вращения. Второе рождение Вяйнямейнена отбросило его назад к восприятию изначального В сказке Тонга о женщине – улитке возвращение восходит к рождению матери, братья – герои выхо дят из инфрачеловеческого лона.
Свершения героя во второй части его собственного цикла будут равнозначны глубине его погружения в первой. Сыновья женщины – улитки поднимаются от животного уровня к человечес кому, их красота была непревзойденной Вяйнямейнен рождается от стихии вод и ветров, его даром была способность пробуждать и успокаивать своей песней стихии природы и человеческого тела Хуан Ди, побывав в царстве духа, учил гармонии сердца Будда вышел даже за пределы сферы созидающих богов и вер нулся из пустоты, объявив о спасении как выходе из космо гонического круга.
Если свершения реального исторического персонажа гово рят о том, что он был героем, то создатели легенды придумают для него соответствующие по глубине приключения. Они будут представлены как путешествие в чудесное царство, и интерпретировать их следует как символизирующие, с одной сторо ны, погружение в море ночи человеческой психики, а с другой стороны, сферы или аспекты человеческой судьбы, которые проявляются в надлежащей герою жизни.
Царь Аккада Саргон (прим.2550 г. до Р.Х.) был рожден ма терью из низкого сословия. Его отец был неизвестен. Брошен ный на волю вод Евфрата в плетеной из тростника корзине, он был найден пришедшим по воду Акки, который вырастил его и сделал своим садовником. Юноша понравился богине Иштар. Так, в конце концов, он стал царем и императором, прославив шимся как живой бог.
Чандрагупта (IV столетие до Р.Х.), основоположник индус ской династии Маурйя, был оставлен в глиняном кувшине у входа в коровник. Младенца нашел и воспитал пастух. Однажды, играя со своими приятелями в Высочайшего Царя на Судейс ком Месте, маленький Чандрагупта приказал, чтобы злейшим преступникам отрубили кисти рук и ступни; затем по его веле нию отсеченные члены тут же возвращались на место. Проез жающий мимо правитель, увидев удивительную игру, выкупил ребенка за тысячу монет, а дома по телесным меткам обнаружил, что мальчик – Маурйя.
Папа Римский, Григорий Великий (540? – 604) родился от близнецов из знатного рода, которые, подстрекаемые дьяволом, совершили инцест. Ужасаясь содеянному, мать бросила его в море в небольшой корзине. Его нашли и вырастили рыбаки, а в возрасте шести лет отправили в монастырь учиться на свя щенника. Но он мечтал о жизни благородного рыцаря. Когда он сел в лодку, его чудом отнесло в страну родителей, где он за воевал руку царицы – которая, как вскоре обнаружилось, была его матерью. После открытия этого второго инцеста Григорий в течение семнадцати лет каялся прикованный к скале посреди моря. Ключи от цепей были выброшены в воду; но когда много лет спустя их нашли в брюхе рыбы, это приняли за знак свыше, вершившего покаяние доставили в Рим, где в установленном порядке он был избран Папой Римским5.
Основателя династии Каролингов Карла Великого (742 – 814) в детстве всячески третировали его старшие братья, и он бежал к сарацинам в Испанию. Там он служил посыльным у короля. Обратив дочь короля в христианскую веру, он тайно обвенчал ся с ней. После нескольких героических свершений юноша ко ролевской крови вернулся во Францию, где победил своих гонителей и триумфально взошел на престол. Затем на протя жении ста лет он правил в Зодиакальном окружении, состоя щем из двенадцати пэров. Согласно всем описаниям его борода и волосы были длинными и седыми6. Однажды, сидя под дере вом правосудия, он признал правоту змеи; в благодарность она одарила его талисманом некогда умершей женщины. Этот аму лет упал в колодец, который стал любимым местом пребывания правителя. После продолжительных войн с сарацинами, сак сами, славянами и скандинавами не ведающий старости импе ратор умер; однако его смерть – это лишь сон, он спит, чтобы проснуться в час, когда он будет нужен своей стране. В Средние века он однажды уже восставал из мертвых для участия в крес товом походе7.
Каждая из этих биографий демонстрирует в разных версиях представленную тему отвержения и возвращения ребенка. Она является отличительной чертой всех легенд, народных сказок и мифов о герое. Как правило, делается какая – то попытка придать этому некое правдоподобие. Однако, когда речь идет о герое, ставшем великим патриархом, колдуном, пророком или божественным воплощением, чудеса допускаются безо всяких ограничений.
Широко распространенная иудейская легенда о рождении отца Авраама дает нам пример откровенно сверхъестественно го вмешательства в судьбу ребенка. О его рождении Нимрод прочитал по звездам, «так как этот нечестивый царь был искусным астрологом, то стало явным ему, что родится человек, который, когда наступит его день, восстанет против него и покажет всю лживость его религии. В ужасе перед судьбой, предсказанной ему звездами, он послал за своими правителями и управля ющими и испросил у них совета в этом деле. Они отвечали и сказали: ‘Наш единодушный совет будет в том, чтобы ты построил огромный дом, поставил у входа в него стража и воз вестил по всему своему царству, чтобы все беременные женщи ны отправлялись туда вместе со своими повитухами, которые должны будут оставаться с ними до тех пор, пока женщины не разродятся. Когда срок беременности истечет, и ребенок родит ся, то повитуха должна будет убить его, если это окажется мальчик. Но если это будет девочка, то ее следует оставить в живых, мать одарить подарками и дорогими одеждами, а гла шатай должен будет возвестить: ‘Так поступают с женщиной, которая рождает дочь!’.
Царю понравился этот совет, и он издал по всему своему царству указ, которым призывал к себе всех искусных строи телей для возведения огромного дома высотой в шестьдесят локтей и шириной в восемьдесят. После того, как строительст во дома завершилось, царь издал второй указ, в котором требо вал собраться в доме всем беременным женщинам и оставаться там до родов. Были назначены стражи, доставлявшие женщин в дом, и вокруг него и внутри также выставили стражу, чтобы предотвратить побег женщин. Кроме того, царь послал в дом повитух и велел им убивать детей мужского пола у материн ской груди. Но если женщина разрешалась девочкой, то по велению царя ее наряжали в богато расшитые одежды и выводили из дома заточения с большими почестями. Не менее семидесяти тысяч детей лишили жизни таким образом. И тогда ангелы явились пред Богом и сказали: ‘Видишь ли Ты, что сот ворил этот грешник и богохульник Нимрод, сын Ханаана, убивший столько ни в чем не повинных младенцев?’ Бог отве чал, говоря: ‘Да, святые ангелы, Я знаю это, и Я вижу это, ибо Око Мое не дремлет. Я созерцаю и знаю тайные вещи и вещи, что открываются, и вы будете свидетелями того, что я сделаю с этим грешником и богохульником, ибо Я обращу против него Свою десницу, дабы покарать его’.
Примерно в это время Фарра женился на матери Авраама, и она понесла... Когда подошло ее время, она в великом ужасе бежала из города и направилась в пустыню. Она брела долиной, пока не пришла к пещере. Она вошла в это убежище, на сле дующий день у нее начались родовые схватки, и она родила сына. Вся пещера залилась светом от детского лика, как от сияния солнца, и мать чрезвычайно возрадовалась. Младенец, которого она родила, был нашим отцом Авраамом.
Его мать заплакала и сказала сыну: ‘Увы, родила я тебя на свет во времена царя Нимрода. Из – за тебя были убиты семьде сят тысяч мальчиков – младенцев, и я в ужасном страхе за тебя, боюсь, что прознает он о твоем существовании и убьет тебя. Пусть уж лучше ты погибнешь здесь, в этой пещере, чем очи мои увидят тебя мертвым у моей груди’. Она сняла свою одеж ду и завернула в нее младенца. Затем со словами: ‘Да пребудет Господь с тобой, да не оставит Он тебя и да поможет Он тебе’, – она оставила сына в пещере.
Авраам, брошенный в пещере без кормилицы, стал плакать. И Бог послал к нему Гавриила, дабы тот напоил его молоком, и ангел сделал так, что молоко потекло из мизинца правой руки младенца, и тот сосал палец, пока ему не исполнилось десять дней. Затем он поднялся, осмотрелся вокруг, вышел из пещеры и пошел через долину. Когда зашло солнце и появились звезды, он сказал: ‘Это боги!’ Но пришел рассвет, и звезды уже не были видны, тогда он сказал: ‘Я не буду им поклоняться, ибо это не боги’. После чего взошло солнце, и он молвил: ‘Это мой бог, его я буду превозносить’. Но солнце зашло снова, и он сказал: ‘Это не бог’; и, увидев луну, он назвал ее своим богом, которо му он станет поклоняться. Однако Луна скрылась, и он вос кликнул: ‘И это не бог! Но есть тот, Кто приводит их всех в движение’»8.
Индейцы племени черноногих из Монтаны рассказывают о победителе чудовищ по имени Кут – о – йис, которого нашли старик со старухой, его приемные родители, бросив в котел с кипятком сгусток буйволиной крови. «Тут же из котла донесся звук, похожий на плач ребенка, которого то ли поранили, то ли обожгли, то ли ошпарили. Они заглянули в котел, увидели там маленького мальчика и быстро вытащили его из воды. Их по разило это... На четвертый день ребенок заговорил и сказал: ‘Привяжите меня поочередно к каждому из этих шестов вигвама, и когда очередь дойдет до последнего, освободившись из вере вок, я стану взрослым’. Старая женщина сделала так, как он сказал; привязывая его к каждому из шестов вигвама, она видела, как он рос, и когда наконец его привязали к последнему шесту, он был уже мужчиной»9.
Народные сказки обычно или развивают эту тему или заме няют ее темой презираемого или увечного ребенка: оскорбляе мые всеми младший сын или младшая дочь, сирота, пасынок или падчерица, «гадкий утенок» или оруженосец низкого рода.
Девушка из народности пуэбло, которая помогала своей матери месить ногами глину для изготовления посуды, почув ствовала прикосновение грязи на своей ноге, но не обратила на это внимания. «Спустя несколько дней девушка ощутила, как что – то шевелится у нее в животе, но о рождении ребенка она и подумать не могла. Она ничего не сказала матери. Но это нечто росло в ней. Однажды утром она проснулась в недомо гании, а в полдень родила ребенка. И только тогда ее мать уз нала (впервые), что ее дочь ждала ребенка. Она очень рас сердилась, но, когда взглянула на младенца, то увидела, что это вовсе не ребенок, а нечто круглое с двумя ручками, как у кувшина; это и был маленький кувшин. ‘Где ты взяла это?’ – спросила мать. Но девушка только плакала. К тому времени вернулся отец ‘Ну что же, я рад, что у нее родился ребенок’, – сказал он. ‘Но это не ребенок’, – ответила мать. Тогда отец подошел, чтобы взглянуть, и увидел, что это маленький кувшин для воды. Ему очень понравился этот маленький кувшинчик. ‘Он двигается’, – сказал отец. Очень скоро маленький кувшин для воды начал расти. Через двадцать дней он стал совсем большим. Он мог гулять с детьми и умел говорить. ‘Дедушка, вынеси меня на улицу, чтобы я мог посмотреть, что происходит вокруг’, – просил он. И так каждое утро дед выносил его на улицу, и кувшин смотрел на детей, а они, узнав из его разго воров, что он мальчик, мальчик – кувшин, полюбили его»10.
Обобщая: дитя судьбы должно перенести долгий период без вестности. Это время предельной опасности, препятствий или опалы. Герой погружается в свои собственные глубины, или вырывается в неизвестное; в любом случае – то, с чем он сопри касается, есть тьма неведомого. Это область, населенная неожиданными существами, как благосклонными, так и злономаренными – это явление ангела или спасающего его животного, рыбака или охотника, дряхлой старухи или бедного крестьянина. Воспи танный в стае животных или, подобно Зигфриду, под землей, среди гномов, которые поливают корни дерева жизни, или же в одинокой келье (рассказ может развиваться тысячью путями), юный ученик мира познает урок изначальных сил, которые нахо дятся по ту сторону всего, имеющего меру и имя.
Мифы сходятся в том, что исключительная способность до лжна столкнуться с подобным опытом и уцелеть после этого. Описания раннего детства изобилуют историями о не по летам развитых силах, талантах и мудрости. Геракл задушил в своей колыбели змею, которую наслала на него богиня Гера. Полине зийский Мауи поймал в силки солнце и замедлил его ход, чтобы дать своей матери время приготовить еду. Авраам, как мы видели, пришел к осознанию Единого Бога. Иисус поразил мудрецов. Маленького Будду однажды оставили в тени под де ревом; его няньки неожиданно заметили, что за все время, что он пребывал там, тень не сдвинулась с места, а ребенок сидел неподвижно в трансе йоги.
Подвиги излюбленного индусского спасителя Кришны, когда в раннем детстве он жил в изгнании среди пастухов, составляют полный жизненный цикл. В дом Ясоды, приемной матери ребенка, пришел злой дух в образе красивой женщины, но с ядом в груди. Женщина повела себя очень дружелюбно и вско ре посадила мальчика себе на колени, чтобы покормить его грудью. Но Кришна сосал с такой силой, что высосал из нее жизнь, и она упала замертво, вновь обретя свою настоящую и отвратительную форму. Однако когда зловонный труп сожгли, разнесся сладкий аромат, ибо божественное дитя подарило женщине – демону спасение, когда испило ее молока.
Кришна был озорным мальчиком. Он любил похищать горш ки со свернувшимся молоком, когда молочницы спали. Посто янно выискивая что – нибудь съестное, он сбрасывал все, что специально прятали от него высоко на полках. Девушки назы вали его Воришкой Масла и жаловались Ясоде; но он всегда что – то выдумывал в свое оправдание. Однажды в полдень, когда он играл во дворе, его приемной матери сообщили, что он ест глину. Она явилась с прутом, но он вытер губы и сказал, что ничего не знает. Она открыла его испачканный рот, чтобы про верить, но, заглянув внутрь, увидела всю вселенную, «Три Мира». «Насколько же я глупа, что могу видеть в своем сыне Владыку Трех Миров», – подумала она. Затем все снова скры лось от нее, и из ее головы сразу же вылетело, зачем, собст венно, она пришла. Она приласкала мальчика и забрала его домой.
Пастухи по обыкновению поклонялись богу Индре, индусско му двойнику Зевса, царю небес и повелителю дождя. Однажды после очередного подношения мальчик Кришна сказал пасту хам: «Индра не высший бог, хотя он и царь небес; он боится титанов. Кроме того, дождь и плодородие, о которых вы проси те, зависят от солнца, что высушивает воду и заставляет ее проливаться снова. Что может Индра? Все, что происходит, определяется законами природы и духа». Затем он обратил их внимание на окружающие их реки, леса и холмы и, в част ности, на гору Говардхан как на более достойные их почитания, чем далекий владыка воздуха. И поэтому они решили поднести цветы, плоды и сладости горе.
Сам же Кришна принял другую форму: он обратился в образ бога горы и принял подношения людей, между тем оставаясь среди них в своем прежнем образе и поклоняясь вместе с ними царю горы. Бог принял подношения и съел их11.
Индра был разгневан и послал за богом туч, которому при казал лить дождь на людей до тех пор, пока их всех не унесет вода. Грозовые тучи затянули все небо, и хлынули потоки воды; казалось, что близится конец света. Но мальчик Кришна нагрел гору Говардхан жаром своей неисчерпаемой энергии, поднял ее вверх своим мизинцем и предложил людям укрыться под ней.
Потоки воды, ударяясь о камень, шипели и испарялись. Ливень шел семь дней, но ни одна капля не упала на пастухов.
Тогда бог понял, что его противник, должно быть, является воплощением Изначального Сущего. Когда на следующий день Кришна вышел пасти коров, играя на флейте, Царь Небес спустился вниз на своем огромном белом слоне Айравати и пал ниц у ног улыбающегося юноши, демонстрируя свое полное подчинение ему12.
Заключением детского цикла является возвращение или при знание героя, когда, после долгого периода безвестности, открывается его истинный характер. Это событие может вылить ся в кризис; ибо его результатом является высвобождение сил, до этого исключенных из человеческой жизни. Привычные шаблоны разбиваются вдребезги или теряют свою четкость; все предстает как непоправимое бедствие. Однако после мига, ка залось бы, полного крушения приходит осознание созидатель ной значимости нового фактора, и мир снова, вопреки печаль ным ожиданиям, обретает свою форму в сиянии славы. Эта тема может раскрываться либо в распятии и воскрешении са мого героя, либо в его воздействии на мир. Первую альтернати ву мы находим в рассказе пуэбло о мальчике – кувшине.
«Мужчины собирались охотиться на кроликов, и Глиняному Кувшину тоже хотелось пойти с ними. ‘Дедушка, не мог бы ты отнести меня к подножию холма, я хочу охотиться на кроли ков’. ‘Бедный внучек, ты не можешь охотиться на кроликов, у тебя нет ни ног, ни рук’, – ответил дед. Но мальчик – кувшин настаивал: ‘Все равно возьми меня. Ты ведь слишком стар и делать больше ничего не можешь’. Его мать плакала, потому что у ее мальчика не было ни рук, ни ног, ни глаз... Так, на следующее утро дед отнес внука на юг долины, и тот пока тился. Вскоре он заметил кроличий след и покатился по нему. Тут выскочил кролик, и кувшин начал преследовать его. Как раз перед самым болотом лежал камень, кувшин ударился о него и разбился, и из него выскочил мальчик. Он был очень рад, что его оболочка разбилась, и что он стал мальчиком, большим и красивым мальчиком. Одет он был в нарядный кильт, мокасины и курточку из оленьей кожи, на шее у него висели бусы, а в ушах – бирюзовые серьги». Словив несколько кроликов, он вернулся и отдал их своему деду, который, ликуя, привел его домой13.
Космические энергии, буквально бурлящие в герое – воине Кухулине – главном персонаже средневекового ирландского ле гендарного цикла, так называемого Цикла Рыцарей Красной Ветви14, – внезапно вырываются наружу, подобно изверже нию, ошеломляя его самого и сокрушая все вокруг. Когда ему было четыре года – гласит предание – он решил испытать в играх отряд мальчиков своего дяди – короля Конохура – обу чавшихся воинскому искусству. Взяв латунную клюшку, серебря ный меч, дротик и игрушечное копье, он направился в Эманию, город, где размещался двор короля. Там, не спрашивая разре шения, он нырнул прямо в гущу мальчиков – «которые, числом трижды по пятьдесят, играли в хоккей на траве и практи ковались в военном искусстве во главе с сыном Конохура, Фолламином». Все они набросились на него. Кулаками, ладонями, локтями и маленьким щитом он отбивал клюшки, мячи и копья, что одновременно со всех сторон обрушились на него. Затем, впервые в жизни его охватило неистовство сражения (необыч ная, характерная лишь для него трансформация, которая позд нее будет известна как «пароксизм Кухулина»), и, прежде чем кто – либо успел понять, что происходит, он уложил пятьдесят лучших из них. Еще пять отрядов мальчиков пробежали мимо короля, который сидел, играя в шахматы с Фергюсом Красно речивым. Конохур поднялся и вмешался в эту стычку. Но Кухулин не успокоился до тех пор, пока всех подростков не отдали под его защиту и предводительство15.
Первый день, когда Кухулин получил настоящее оружие, явился моментом его полного самовыражения. В происходящем не было ничего от невозмутимости владеющего собой человека, ничего от игривой иронии, которую мы ощущаем в свершениях индусского Кришны. Скорее, сам Кухулин, как и все остальные, впервые узнал об избытке своей силы. Она вырвалась из глубин его существа, с ней следовало совладать быстро и не раздумывая.
Подобное снова произошло при дворе Короля Конохура в тот день, когда друид Катбад, пророчествуя, сказал о всяком под ростке, который в этот день примет оружие и доспехи, следу ющее: «Имя его превзойдет имена всех остальных ирландских юношей, но жизнь его, однако, будет скоротечна». Кухулин тут же потребовал боевые доспехи. Семнадцать раз сокрушал он доспехи и оружие своей силой, пока сам Конохур не облачил его в свои собственные доспехи. Затем он изрубил одну за дру гой все предложенные ему колесницы, и лишь колесница коро ля оказалась достаточно прочной, чтобы выдержать его пробу.
Кухулин приказал возничему Конохура везти его через далекий Пограничный Брод, и вскоре они прибыли к отдален ному форту, Крепости сыновей Нехтана, где Кухулин отрубил головы ее защитникам. Головы он привязал по бокам повозки. По дороге обратно он спрыгнул на землю, догнал и поймал двух огромных оленей. Двумя камнями он сбил в небе две дюжины летящих лебедей. И наконец, с помощью ремней и другой упряжи привязал зверей и птиц к колеснице.
Провидица Левархан с тревогой наблюдала за невероятной процессией, приближавшейся к городу и замку Эмании. «Колес ница украшена истекающими кровью головами его врагов, – объя вила она, – а еще подле него прекрасные белые птицы в колеснице и к ней же привязаны два диких необъезженных оленя». «Я знаю этого воина в колеснице, – сказал король, – это маленький маль чик, сын моей сестры, который только сегодня отправился к нашим границам. Он, несомненно, обагрил кровью свои руки, и если не умерить его ярость, то все юноши Эмании погибнут от его руки». Следовало очень быстро придумать способ, как по гасить его пыл; и таковой был найден. Сто пятьдесят женщин замка во главе со Скандлах «решительно разделись, оставшись в чем мать родила, и безо всякого стесненья толпою вышли встре чать его». Смущенный, а, может быть, ошеломленный такой де монстрацией женских прелестей, маленький воин отвел глаза, и в этот момент его схватили мужчины и окунули в бочку с холод ной водой. Бочарные клепки и обручи разлетелись в стороны. Во второй бочке вода закипела. В третьей – стала лишь очень горя чей. Таким образом Кухулин был успокоен, а город спасен16.
«Поистине прекрасен был этот юноша: по семь пальцев на каждой стопе имел Кухулин и по столько же на каждой руке; его глаза горели семью зрачками каждый, а из них каждый сверкал, подобно драгоценному камню, семью искрами. На каж дой щеке у него было по четыре родинки: синяя, малиновая, зеленая и желтая. Между одни ухом и другим вились пятьдесят ярко – желтых длинных локонов, что были как желтый воск пчелиный или как брошь из чистого золота, горящая в лучах солнца. На нем была зеленая накидка с серебряной застежкой на груди и вышитая золотом рубаха»17. Но когда им овладевал его пароксизм, «он становился страшным, многоликим, удиви тельным и невиданным существом» Все у него, от головы до пят, вся плоть его и каждый член, и сустав, и сочлененье – все тряслось. Его ступни, голени и колени перемещались и оказы вались сзади. Передние мышцы головы оттягивались к задней части шеи и там вспучивались буграми, большими, чем голова месячного младенца. «Один глаз так далеко погружался вглубь головы, что вряд ли дикая цапля смогла бы добраться до него, прячущегося у затылка, чтоб вытащить наружу; другой же глаз, наоборот, неожиданно выкатывался и сам собою ложился на щеку. Его рот искривлялся, пока не доходил до ушей, и искры пламени сыпали из него. Звук ударов сердца, что мощно било в нем, похож был на громкий лай служившей ему цепной собаки или на рев льва, дерущегося с медведем. В небе среди туч над его головой видны были смертельные, бьющие вверх лучи и искры ярко – красного огня, которые поднимались над ним, вы званные его кипящим, диким гневом. Волосы вставали дыбом на его голове, и мы можем предположить, что если бы над ней потрясли большую яблоню, то никогда ни одно яблоко не достиг ло бы земли, скорее, все они остались бы на волосах, каждое пронзенное отдельным волоском, ощетинившимся от ярости. Его «героический пароксизм» был написан у него на лбу, и выглядело это, как нечто куда более длинное и толстое, чем оселок первоклас сного тяжеловооруженного всадника. [И наконец] выше, толще, жестче, длиннее мачты большого корабля была струя темной крови, которая била вверх из самой макушки его черепа, а затем брыз гами рассыпалась на все четыре стороны света; от этого образо вывался магический туман – мрак, похожий на дымчатую пеле ну, окутывающую королевское жилище, когда зимним днем с заходом солнца король – время сгущает сумерки вокруг него»18.
Место рождения героя или та далекая страна изгнания, из которой он возвращается зрелым человеком, чтобы свершить среди людей свои деяния, является центральной точкой мироздания, или Пупом Земли Точно так же, как расходятся волны от бьющего под водой ключа, так и формы вселенной кругами расходятся от этого источника.
«Над необъятными и неподвижными глубинами, под девятью сферами и семью ярусами небес, в центральной точке, где нахо дится Пуп Земли, в умиротвореннейшем месте на земле, где не убывает луна и не заходит солнце, где царит вечное лето и ку кушка кукует, не прерываясь, там пробудился Белый Юноша». Так начинается миф о герое сибирских якутов. Затем Белый Юноша отправляется в путь, чтобы узнать, где он находится и как выглядит место, где он обитает. – На восток от него прости ралось широкое нетронутое поле, в центре которого возвышал ся огромный холм, а на его вершине росло гигантское дерево. Смола этого дерева была прозрачна и сладко пахла, кора никогда не высыхала и не трескалась, сок искрился серебром, роскош ные листья никогда не увядали, а свисающие гроздьями цветы напоминали перевернутые чаши. Вершина дерева поднималась над семью ярусами небес и служила в качестве привязного столба для упряжки Верховного Бога; в то время как корни проникали в подземные пучины, где служили опорами жилищ тех фантастических существ, которым надлежало жить в этом месте. Своими листьями дерево разговаривало с небесными существами.
Когда Белый Юноша повернулся к югу, то увидел посреди зеленой, поросшей травой равнины тихое Молочное Озеро, ко торое никогда не волнует ни одно дуновенье ветерка; а вокруг озера были творожные болота. К северу от юноши стоял хму рый лес с деревьями, что шелестели, не смолкая ни днем ни ночью; а в нем – всевозможные животные. За ним поднимались высокие горы, как будто бы одетые в шапки из белого кроли чьего меха, они упирались в небо и защищали это место от се верного ветра. К западу простирался густой кустарник, а за ним стоял лес высоких сосен; за лесом виднелись несколько ту поконечных одиноких вершин.
Таким был мир, в котором Белый Юноша увидел свет дня. Однако очень скоро ему стало скучно в одиночестве, и он подо шел к гигантскому дереву жизни. «Почтенная Высокая Госпо жа, Мать моего Дерева и моего Места Обитания, – взмолился он, – все живое существует парами и производит потомство, только я – один. Я хочу отправиться в путь и поискать себе жену такого же рода, как и я; я хочу помериться силой с другими такого же рода, как я; я хочу познакомиться с людьми – жить так, как живут люди. Не откажи мне в благословении; смиренно молю тебя. Я склоняю свою голову и коленопрекло ненный стою пред тобой».
Тогда зашелестели листья дерева, и мелкий, молочно – белый дождь упал с них на Белого Юношу. Почувствовалось теплое дуновение ветерка. Дерево застонало и из – под его корней по пояс вышла женщина ни молодая, ни старая, с открытым взгля дом, длинными волосами и обнаженной грудью. Богиня пред ложила юноше испить молока из ее щедрой груди, и, отведав его, он почувствовал, как сила его увеличилась во сто крат. Вместе с тем богиня посулила юноше всяческие блага и благословила его таким образом, что ни вода, ни огонь, ни железо, ни что – либо еще никогда не могли причинить ему никакого вреда19.
Рис. 17 Петроглиф времен палеолита (Алжир).
От пуповинной точки герой отправляется осуществлять свою судьбу. Его зрелые свершения вливают созидательную силу в мир.
Начал мудрый Вяйнямейнен.
Всколыхнулися озера,
Горы медные дрожали,
Камни твердые трещали,
Со скалы скала свалилась20.
Эта строфа героя – барда прославляет магию слова, исходяще го от великой силы; подобным образом и лезвие меча героя – воина сверкает энергией созидательного Источника: перед ней рушатся остовы Изжившего себя.
Ибо мифологический герой является не защитником сущего, а борцом за грядущие; дракон, который должен быть убит им, является именно чудовищем статус – кво: цепким хранителем прош лого. Герой появляется из безвестности, но враг велик и прослав ляем на троне власти; он – враг, дракон, тиран, потому что исполь зует в своих целях преимущества своего положения; не потому что он удерживает прошлое, а потому что он удерживает.
Тиран горд, и в этом его погибель. Он горд, потому что ду мает о своей силе как о своей собственности; таким образом, он оказывается в роли шута, ошибочно принимающего тень за сущность; быть одураченным – его рок. Мифологический герой, возвращающийся из тьмы, что является источником образов дня, приносит с собой знание тайны гибели тирана. Жестом, простым, как нажатие кнопки, он разрушает заворожившие всех формы. Свершение героя – это всегда сокрушение крис таллической структуры момента. Цикл следует дальше: мифо логия фокусируется в точке роста. Отличительной чертой живого Бога являются его метаморфозы, его изменчивость, а не упря мая неподатливость. Великая фигура момента существует толь ко для того, чтобы быть разбитой, разрубленной на куски, ко торые уже не собрать. Обобщая: страшный тиран является защитником чудовища – факта, а герой – борцом за созидательность жизни.
Мировая эра вочеловеченного героя началась, когда люди заселили всю землю. Чудища, оставшиеся от первобытных вре мен, и сегодня скрываются в удаленных районах, и то ли по злобе своей, то ли от отчаяния выступают против человеческого общес тва. Их необходимо устранить. Кроме того, поднимаются, причиняя множество страданий, тираны человеческого рода, посягающие на благо своих соседей. Их необходимо подавить. Первые свершения героя – это его действия по расчистке поля21.
Кут – о – йис, или «Мальчик – Сгусток Крови», вытащенный из кипящего котла и возмужавший за один день, убил кровожад ного зятя своих приемных родителей, а затем начал бороться со всеми чудовищами округи. Он уничтожил племя жестоких медведей, за исключением одной самки, которая вот – вот долж на была стать матерью. «Она так жалостливо просила сохранить ей жизнь, что он пожалел ее. Если бы он этого не сделал, то в мире не было бы медведей». Затем он истребил племя змей, но опять же за исключением одной, «которая вот – вот должна была стать матерью». Далее он намеренно пошел по дороге, о которой говорилось, что она опасна. «В пути его настиг силь ный ураган, который унес его в пасть огромной рыбы. Это была рыба – прилипала, а ураганный ветер был вызван тем, что она всасывала в себя воздух. Попав в чрево рыбы, герой увидел там огромное множество людей. Многие из них были мертвы, но некоторые еще оставались живы. Он сказал им: ‘Где – то здесь до лжно быть сердце. Давайте же танцевать’. И он покрасил свое лицо белой краской, глаза и рот обвел черными кругами, а к голове привязал кремниевый нож, так что его острие торчало вверх, и вытащил также несколько трещоток, сделанных из копыт. Затем люди начали танцевать. Некоторое время Кровя ной Сгусток сидел, размахивая руками, как крыльями, и распе вая песни. Затем он встал и начал танцевать, подпрыгивая до тех пор, пока нож на его голове не ударил в сердце. После чего он вырезал сердце, прорезал дыру между ребер рыбы и вы пустил людей наружу.
И снова Кровяной Сгусток сказал, что должен отправляться в свои странствия. Перед отправлением люди предупредили его о том, что скоро ему встретится женщина, которая всегда пред лагает померяться с ней силами и что он не должен разго варивать с ней. Он, казалось, не обратил на сказанное внима ния и, пройдя немного по дороге, увидел женщину, которая подзывала его к себе. ‘Нет, – сказал Кровяной Сгусток, – я спе шу’. Однако, когда женщина позвала его к себе в четвертый раз, он ответил: ‘Хорошо, но ты должна немного подождать, ибо я устал. Я хочу отдохнуть. Когда я отдохну, то подойду к тебе и померяюсь с тобой силами’. Пока он отдыхал, он заметил множество больших ножей, торчащих из земли острием вверх и почти скрытых соломой. И тогда он понял, что женщина убивала людей, с которыми боролась, бросая их на эти ножи. Отдохнув, он подошел к ней. Женщина попросила его стать в том месте, где он заметил ножи; но он сказал: ‘Нет, я еще не совсем готов. Давай немного поиграем, прежде чем начнем’. И он начал играть с женщиной, но очень скоро схватил ее, бросил на ножи и таким образом разрезал пополам.
Кровяной Сгусток снова продолжил свое путешествие и спустя некоторое время пришел к лагерю, в котором находилось несколько старух. Старые женщины сказали ему, что немного дальше ему повстречается женщина на качелях, но он ни в коем случае не должен соглашаться качаться вместе с ней. Спустя некоторое время он подошел к месту, где увидел качели, стоящие на берегу быстрой реки, на них качалась женщина. Он некоторое время наблюдал за ней и увидел, что она убивала людей, раскачивая их, а затем сбрасывая с качелей вниз, в воду. Выяснив это, он подошел к женщине ‘У тебя здесь качели, покажи мне, как ты качаешься’, – попросил он. ‘Нет, – ответила женщина, – я хочу посмотреть, как качаешься ты’ ‘Хорошо, – сказал Кровяной Сгусток, – но ты должна пока зать мне, как это делается’. ‘Ладно, – ответила женщина, – сей час я буду качаться. Смотри за мной. А потом я посмотрю, как это получится у тебя’. И она качнулась над рекой. Пока она делала это, Кровяной Сгусток рассмотрел, как действуют качели, и сказал женщине: ‘Качнись еще разок, пока я приго товлюсь’; но на этот раз, как только женщина качнулась, он перерезал лиану, и женщина упала в воду. Это случилось на Реке Крутых Берегов»22.
Мы знакомы с подобными свершениями из детских сказок о Джеке Победителе Великанов и из классических сказаний о подвигах таких героев, как Геракл и Тесей. В большом количес тве они также встречаются в легендах о христианских святых, как, например, в нижеследующем французском сказании о Свя той Марте.
«В те времена в лесах по берегам Роны, между Авиньоном и Арлем, обитал дракон, наполовину зверь, наполовину рыба, больше, чем бык, длиннее, чем лошадь, с зубами острыми, как рога, и с большими крыльями по каждую сторону тела; это чудовище убивало всех путников и топило все корабли Оно попало сюда по морю из Галатии. Его породили Левиафан – чудовище с телом змеи, живущее в море – и Онагр – страшный зверь, который водится в Галатии и сжигает огнем все, к чему прикасается.
И Святая Марта по горячей просьбе людей выступила против этого дракона. Она нашла его в лесу пожирающим человека, окропила его святой водой и показала распятие. Чудовище тут же покорилось и, как овечка, подошло к святой, а она надела ему на шею свой пояс и отвела в близлежащую деревню. Там жители расправились с ним камнями и палками.
Рис. 18 Царь Тен (Египет, Первая Династия, ок 3200 г до Р X ) разбивает голову пленнику
И так как дракон был известен людям под именем Тараск, то в память об этом событии маленький городок был назван Тарасконом. До этих пор он назывался Нерлюк, что означает Черное Озеро, из – за мрачных лесов, которые в этом месте граничили с рекой»23.
Цари – воители древности усматривали смысл своих деяний в сокрушении чудовищ Действительно, эта формула – герой в сиянии доблести, отправляющийся на борьбу с драконом – была прекрасным приемом самооправдания всех крестовых походов. Так было исписано клинописью бесчисленное количество скрижа лей, с помпезным самодовольством повествующих о Саргоне, царе Аккада, разрушителе древних городов шумеров, от которых его собственный народ получил свою культуру.
«Саргон, царь Аккада, наместник богини Иштар, царь Киша, жрец – пашшиу24 бога Ану, Царь Земли, великий наместник – ишакку25 Энлиля: он нанес сокрушительный удар по городу Урука и снес его стены. Он бился с людьми Урука, пленил его и в оковах провел его через ворота Энлиля. Саргон, царь Аккада, сражался с человеком Уром и победил его; город его он разрушил, а стены его снес Он разрушил Э – Нинмар, снес его стены и захватил всю территорию от Лагаша до моря. И свое оружие обмыл он в море...».
Вырванная из рук врага гегемония, отвоеванная у злобного чудовища свобода, жизненная энергия, вызволенная из сетей тирана, – все это символизирует женщина. Она является награ дой в бесчисленных победоносных сражениях с драконом, невес той, похищаемой у ревностно оберегающего ее отца, девст венницей, спасенной от нечестивого любовника. Она является «второй половиной» самого героя, ибо «каждый из них представ ляет обоих», если герой выступает монархом мира, то она – этот мир, а если он воин, то она – его слава. Она – образ его судьбы, которую он должен вызволить из заточения обстоятельств Но если ему просто неведома его судьба или же он оказывается обма нутым какими – то ложными соображениями, никакие усилия с его стороны не помогут ему преодолеть препятствия26.
Великолепный юноша Кухулин при дворе своего дяди, коро ля Конохура, стал причиной обеспокоенности баронов по пово ду добродетели их жен. Они решили, что ему необходимо подыскать собственную жену Посланники короля отправились во все уголки Ирландии, но не смогли найти ни одной женщины, которая бы ему понравилась. Тогда Кухулин сам отправился к девушке, которую знал еще в Луглохта Лога, «Садах Луг». И он нашел ее на лугу для игр в окружении ее молочных сестер. Она обучала их вышиванию и изящному рукоделию Эмер подняла прекрасное лицо, узнала Кухулина и сказала: «Да не коснется тебя никакое зло!».
Когда отцу девушки, Форгаллу Коварному, рассказали, что они разговаривали друг с другом, тот сделал все возможное, чтобы отослать Кухулина обучаться военному мастерству к До – наллу Воинственному в Альбу, полагая, что юноша некогда не вернется. Доналл же поставил перед ним следующую задачу, а именно: отправиться в неосуществимое путешествие к некоей женщине – воительнице Скатах и убедить ее в том, чтобы она обучила его своему искусству сверхъестественной доблести. Героическое путешествие Кухулина исключительно просто и ясно демонстрирует все существенные элементы классической темы выполнения неосуществимого задания.
Путь лежал через равнину неудач: на ближней ее половине ноги путника увязали в трясине; на дальней – стремительно вы растала трава и цепко держала их на самых кончиках травинок. Но откуда ни возьмись, появился белокурый юноша, который дал Кухулину колесо и яблоко. Через первую половину равни ны его вело за собой колесо, а через вторую – яблоко. Кухулину следовало лишь строго следовать их тонкой направляющей линии, ни шагу не делая в сторону, и он перешел через эту равнину и вышел к узкой и опасной горной долине за ней.
Жилище Скатах находилось на острове, а на этот остров можно было попасть только через мост, круто выгнутый посе редине. Когда кто – нибудь ступал на один из его концов, тут же поднимался другой и опрокидывал человека на спину. Кухулин был сбит три раза. Затем на него нашел его знаменитый паро ксизм, и, собравшись с силами, он прыгнул на ближний край моста, затем одним геройским прыжком, как лосось, выпрыги вающий и воды, он оказался в самой середине; второй конец моста не успел еще полностью подняться, когда герой, долетев до него, с силой оттолкнулся и оказался на земле острова.
У женщины – воительницы Скатах была дочь – красавица – как это часто бывает у чудовищ – и эта юная девушка в своем уеди нении никогда не видела ничего подобного красоте юноши, ко торый, будто с неба свалившись, очутился в лесу ее матери. Услышав от юноши о цели его визита, она рассказала ему, как лучше всего подойти к ее матери, чтобы убедить ее обучить его секретам ее сверхъестественной доблести. Ему следовало, при менив свой геройский прыжок лосося, добраться до огромного тиса, где Скатах упражнялась со своими сыновьями, и, приста вив меч к ее груди, изложить свое требование.
Кухулин, следуя наставлениям девушки, добился всего, что хотел, от воительницы – колдуньи – и обучился ее искусству, и получил руку ее дочери без уплаты выкупа за невесту, и узнал свое будущее, и обладал ею самой. Он оставался у них целый год, в течение которого помог им победить в великом сражении против Амазонки Аифы, которая затем родила ему сына. И, на конец, убив старуху, с которой они не поделили узкую тропинку на краю скалы, он отправился домой в Ирландию.
После еще одного сражения и еще одной любовной истории Кухулин вернулся и обнаружил, что Форгалл Коварный все еще настроен против него. Но на этот раз наш герой просто увез его дочь с собой, и они обвенчались при дворе короля. В своих похождениях он обрел способность справляться с любым противодействием. Единственное досадное обстоятельство – дядя его, король Конохур, воспользовался своим королевским правом первой ночи относительно невесты, прежде чем она по всем законам досталась жениху.
Тема невыполнимой задачи как необходимого условия, пред шествующего брачному ложу, связывает свершения героев всех времен и народов. В рассказах этого типа родитель выступает в роли «скупого рыцаря»; искусное решение поставленной перед героем задачи равнозначно победе над драконом. Испы тания – чрезвычайно сложны. Их следует понимать как абсо лютный отказ со стороны страшного родителя, не желающего позволить жизни течь своим чередом; тем не менее, рано или поздно появляется подходящий претендент, и любое задание в мире оказывается ему под силу. Неожиданные помощники, чудесные превращения времени и пространства – все это спо собствует достижению цели нашим героем; сама судьба (или суженая) протягивает ему руку и выдает слабое место в роди тельском замысле. Преграды, оковы, пропасти, разного рода границы – все отступает перед полновластным присутствием героя. Взор назначенного судьбой победителя сразу же находит брешь в крепостных валах любых обстоятельств, и достаточно одного его удара, чтобы расширить ее и прорваться.
Самой выразительной и глубокой особенностью этого яркого приключения Кухулина является тема единственного в своем роде, невидимого пути, который открывается перед героем, сле дующим за катящимся колесом или яблоком. Данный момент следует рассматривать как знаменательный и символизирую щий чудо судьбы. Перед человеком, которого не уводят в сто рону от самого себя его чувства, рождающиеся от поверхност ного взгляда на вещи, перед человеком, смело отвечающим на всякое проявление движущих сил своего собственного харак тера, перед тем, кто, как сказал Ницше, есть «колесо, катяще еся само по себе», трудности расступаются, и открывается не предсказуемая широкая дорога.
Героизм активного действия является движущей силой кос могонического цикла, привносящей жизнь в текущий момент, не давая угаснуть тому импульсу, который изначально привел в движение мир. Поскольку нашему глазу недоступен парадокс двойного фокуса, мы относимся к деянию героя как совершен ному мощной рукой вопреки опасности и великой боли, однако, с другой точки зрения, это свершение, подобно архетипической победе Мардука над драконом в лице Тиамат, есть не что иное, как осуществление неизбежного.
Но наивысший героизм состоит не в том, чтобы поддерживать непрерывность движения вселенского круга, а в том, чтобы проникнуть взором по ту сторону всего преходящего, всех красот и всех ужасов мировой панорамы, чтобы вновь стало видимо Единое Присутствие. Это требует более глубокой мудрости, чем первое, и в мифологических паттернах не сводится к деянию, но выражается в значимой репрезентации. Символ первого – доблестный меч, символ второго – скипетр самодержца или книга закона. Характерным подвигом героя в первом случае является завоевание невесты – как воплощение самой жизни. Во втором случае – это подвиг воссоединения с отцом, отец же воплощает в себе незнаемое.
Приключения второго типа вполне отвечают сюжетным ка нонам религиозной иконографии. Даже в простой народной сказке внезапно открывается глубина, когда сын девственницы однажды спрашивает мать: «Кто мой отец?» Этот вопрос за трагивает проблему человека и невидимого. За этим неизбежно следуют знакомые нам мифологические темы искупления и примирения.
Герой народа пуэбло, мальчик – кувшин, задал этот вопрос своей матери. ‘«Кто мой отец?’ – спросил он. ‘Я не знаю’, – ответила она. Он снова спросил ее: ‘Кто мой отец?’ Но она просто продолжала плакать и не отвечала ему. ‘Где дом моего отца?’ – спросил он. Она не смогла ответить ему. ‘Завтра я отправлюсь на поиски своего отца’ ‘Ты не сможешь найти сво его отца, – сказала она. – Я никогда не была ни с одним юно шей, поэтому нет такого места, где бы ты мог искать своего отца’. Но мальчик сказал: ‘У меня есть отец, я знаю, где он живет, я отправлюсь повидаться с ним’. Мать не хотела, чтобы он шел, но он настаивал. Рано утром на следующий день она приготовила ему завтрак, и он отправился на юго – восток, где находился родник, который они называли Ваийю повиди (у Лошадиного холма). Подходя к роднику, он увидел, что кто – то прогуливается невдалеке от него. Он подошел ближе. Это был мужчина. Он спросил мальчика: ‘Куда ты направляешься?’ ‘Я иду повидаться со своим отцом’, – ответил мальчик. ‘А кто твой отец?’ – спросил мужчина. ‘Мой отец – тот, кто живет в этом роднике’. Ты никогда не найдешь своего отца’. – ‘И все же я хочу попасть в этот родник, он там живет’. – ‘Кто же твой отец?’ – снова спросил мужчина. ‘Я думаю, что мой отец ты’, – ответил мальчик. ‘Откуда ты знаешь, что я твой отец?’ – спросил мужчина. – ‘Я просто знаю, что ты мой отец’. Мужчина посмот рел на мальчика, пристальным взглядом, чтобы напугать его. Но мальчик продолжал повторять – ‘Ты мой отец’. И тогда мужчина сказал: ‘Да, я твой отец. Я вышел из этого родника, чтобы встретить тебя’, – и положил руку на плечо мальчика. Его отец был очень рад, что к нему пришел сын, и он забрал его с собой вниз, в глубины родника»28.
Там, где усилия героя направлены на поиск неизвестного отца, основной символизм остается символизмом испытаний и пути обретения своей самости. В представленном выше примере испытание сведено к настойчивым вопросам и пугаю щему взгляду. В ранее упоминавшейся сказке о женщине – улитке сыновей проверяли бамбуковым ножом. В нашем обзоре приключений героя мы видели, сколь беспощадным может быть отец. Так, для прихожан Джонатана Эдвардса он превратился в настоящего изверга.
Получив отцовское благословение, герой возвращается, чтобы представлять отца среди людей. Его слово как слово учителя (Моисей) или императора (Хуан Ди) является зако ном Так как теперь он соприкасается с источником, то делает зримыми покой и гармонию центра мироздания. Он является воплощением Оси Мира, от которой расходятся концентри ческие круги, – Горы Мира, Дерева Мира; он как микрокосм является совершенным зеркалом макрокосма. Увидеть его значит понять смысл бытия. От его присутствия исходит благо; его слово – это ветер жизни.
Но в характере нашего героя, представляющего отца среди людей, может произойти смещение. Такой кризис описан в персидской легенде, относящейся к зороастрийской традиции, об Императоре Золотого Века Джамшиде.
Воззрились все на трон и ничего ни видеть и ни слышать
не могли,
Один Джамшид, один он был Царем,
Все мысли поглощающим;
И в восхвалении и обожаньи смертного
Забыто было всеми поклонение Великому Творцу.
Тогда он горделиво своим вельможам молвил,
Опьяненный их громким восхищеньем,
«Нет равнь’х мне, науками своими
Обязана земля мне одному,
Владычества подобного не ведал мир,
Достойного и славного.
С земли людей болезни и нужду изгнал я;
Исходят от меня покой и радость в каждом доме;
Все, чпо прекрасно и велико, ждет повеленья моего;
Вселенной глас провозглашает великолепие правленья
моего,
Превосходящего все представимое для сердца человека,
Меня же объявляет единственным монархом мира».
Едва слова такие сорвались с уст его,
Слова пренебреженья и непочтенья к небесам высоким,
Угасло его величие земное – и тогда
Все языки устали Джамшида славить.
И день Джамшида окутал мрак, и блеск его угас.
Что ж молвил моралист? «Когда царем ты был,
Все подданные были тебе покорны,
Но всякий, кто в гордости пренебрегает поклоненьем Богу,
Несет разор своей обители и дому». –
И увидав пренебреженье своего народа,
Он понял, чем был вызван гнев небес,
И ужас охватил его29.
Не относя более славу и благодать своего правления к их трансцендентному источнику, правитель разбивает то объем ное видение, поддерживать которое он призван. Он перестает быть посредником между двумя мирами. Видение человека уп лощается, схватывая лишь человеческое измерение, а высшая сила остается в плоскости, не доступной для восприятия. Общество утрачивает идею, на которой оно доселе держалось. Все, что его связывает воедино отныне, – это сила. Правитель становится тираном – чудовищем (Иродом – Нимродом), узурпато ром, от которого мир должен быть спасен.
В посещении обители отца следует различать две ступени инициации. После первой сын возвращается как его эмиссар, после второй – со знанием, что «Я и Отец – одно». Герой, достиг ший второго, высшего просветления, является спасителем мира, так называемой инкарнацией в самом высоком смысле. Здесь миф разворачивается, обретая космические пропорции. Слова такого героя обладают авторитетностью, превосходящей все, когда – либо произнесенное героями скипетра и книги закона.
«Смотрите все на меня. Не смотрите по сторонам, – говорит Гроза Врагов, герой апачей. – Слушайте, что я скажу. Мир рав новелик моему телу. Мир равновелик моему слову. И мир рав новелик моим молитвам. Небо всего лишь равновелико моим словам и молитвам. Времена года лишь равновелики моему телу, моим словам и моей молитве. То же и с водами; мое тело, мои слова, моя молитва больше, чем воды.
Тот, кто верит мне, тот, кто слушает, что я говорю, про живет долгую жизнь. У того же, кто не слушает, кто думает иначе, жизнь будет короткой.
Не думайте, что я на востоке или на юге, на западе или на севере. Земля – это мое тело. Я здесь. Я повсюду. Не думайте, что я нахожусь только под землей или наверху, в небе, или только во временах года, или по другую сторону вод. Все это есть мое тело. Поистине подземный мир, небо, времена года, воды и есть мое тело. Я везде и повсюду.
Я уже дал вам то, из чего вы должны приносить подношения мне. У вас есть два вида трубок, и у вас есть горный табак»30.
Назначение подобной инкарнации – ниспровергнуть своим присутствием притязания монстра – тирана, который тенью своей ограниченной личности закрывает источник благодати; герой – воплощение совершенно свободен от такого эгоцентризма и является прямой манифестацией закона. Герой как воплощение реализует свой героизм с грандиозным размахом – свершает героические подвиги, убивает чудовище – но все это с невидан ной свободой действия, выполняемого лишь для того, чтобы сделать видимым глазу то, что в равной мере достижимо и для чистой мысли.
Кане, жестокий дядя Кришны, захвативший престол своего отца в городе Матхура, однажды услышал голос, который ска зал ему: «Родился враг твой, смерть твоя неизбежна». Кришну и его старшего брата Балараму тайно унесли от колыбели их матери к пастухам, чтобы уберечь их от этого индусского двойника Нимрода. А он послал за ними демонов – Путана с ядовитым молоком была первой из них – но напрасно. Когда все его ухищрения потерпели крах, Кане решил заманить юно шей в город. К пастухам был направлен посыльный с пригла шением на жертвоприношение и большой турнир. Пригла шение было принято. Пастухи и братья вместе с ними пришли и разбили лагерь за городской стеной.
Кришна и его брат Баларама отправились посмотреть на чуде са города. Там были большие сады, дворцы и рощи. Они встретили мойщика белья и попросили его дать им какую – нибудь красивую одежду; когда тот засмеялся и отказал им, они отобрали у него одежду силой и очень развеселились при этом. Затем гор бунья попросила Кришну позволить ей растереть его тело санда ловой мазью. Он подошел к ней, стал своими ступнями на ее ступни и, положив ей под подбородок два пальца, поднял ее вверх и таким образом сделал ее фигуру прямой и стройной. И он ска зал: «Когда я убью Канса, я вернусь и буду с тобой».
Братья пришли на место турниров, когда там никого не было. Здесь был установлен лук бога Шивы, огромный, как пальмовое дерево, большой и тяжелый. Кришна подошел к луку, натянул его и с громким треском сломал. Кане в своем дворце услышал этот звук и пришел в ужас.
Тиран послал воинов, чтобы они убили братьев в городе. Но братья сразили солдат и вернулись в свой лагерь. Они расска зали пастухам, что их прогулка была интересной, затем поужи нали и легли спать.
В эту ночь Кансу снились зловещие сны. Когда он проснул ся, то приказал готовиться к состязанию, а трубачам трубить сбор. Кришна и Баларама появились как жонглеры вместе со своими друзьями – пастухами. Когда они вошли в ворота, им встретился разъяренный слон, могучий, как десять тысяч обык новенных слонов, готовый растоптать их. Погонщик направил его прямо на Кришну. Баларама нанес слону своим кулаком такой удар, что тот остановился и попятился назад. Погонщик снова погнал слона, но когда братья вновь свалили его своими ударами наземь, он мгновенно умер.
Юноши вышли на поле. Каждый видел в них то, что откры вала ему его собственная сущность: борцы думали, чти Кришна борец; женщины видели в нем сокровищницу красоты; боги знали, что он их повелитель, а Кане думал, что он Мара, сама Смерть Расправившись со всеми посланными против него бор цами и убив напоследок сильнейшего из них, Кришна вскочил на царский помост, стащил за волосы тирана и убил его. Люди, боги и святые были восхищены, но жены царя вышли вперед, оплакивая его. Кришна, видя их горе, утешил их своей изна чальной мудростью: «Никто не может жить и не умереть. Пред ставлять себя обладающим чем – то – значит заблуждаться; никто не является ни отцом, ни матерью, ни сыном. Есть только непрерывный круг рождения и смерти»31.
Легенды о спасителе описывают период одиночества как обусловленный нравственным падением человека (Адам в раю, Джамшид на троне). Однако, с точки зрения космогонического цикла, постоянное чередование справедливого и подлого харак терно для сцены времен. В истории наций, точно так же, как и в истории вселенной, эманация ведет к растворению, юность – к старости, рождение – к смерти, формосозидающая энергия – к мертвому грузу инерции. Жизнь вскипает, низвергая формы, затем убывает, оставляя позади ненужные обломки. Золотой век, правление императора мира, чередуется в биении каждого момента жизни с пустыней, с правлением тирана. Бог, который был творцом, в конце становится разрушителем.
С этой точки зрения, тиран – изверг в не меньшей мере пред ставляет отца, чем прежний император мира, чье место он захватил, или же тот просветленный герой (сын), который до лжен заменить его. Он является представителем устоев так же, как новый герой является носителем перемен. И так как каж дый момент времени вырывается на свободу из пут предшест вующего момента, то жадный дракон изображается как отно сящийся к поколению, непосредственно предшествующему поколению спасителя мира.
Говоря конкретно, задача героя состоит в том, чтобы сразить сдерживающий аспект отца (дракона, подстрекателя испы таний, изверга – царя) и освободить от его оков жизненные энергии, которые будут продолжать питать вселенную. Это может быть сделано либо в соответствии с волей отца, либо против его воли; он [Отец] может «выбрать смерть для своих детей», или же может случиться так, что Боги предопределят страдания отцу, делая его их жертвенной фигурой. Это не противоречащие доктрины, а различные способы передачи одного и того же содержания; в действительности Драконобо – рец и Дракон, приносящий жертву и жертва, единодушны за кулисами – там, где нет полярности противоположностей, но смертельные враги на сцене – там, где разворачивается вечная война между Богами и Титанами. В любом случае Отец – Дракон остается Плеромой, настолько же уменьшающейся с тем, что он выдыхает, насколько он увеличивается с тем, что получает обратно. Он является смертью, от которой зависит наша жизнь; и на вопрос: «Смерть одна или их много?» – ответ будет: «Она одна, потому что бог один, но их много, потому что он здесь в своих детях».
Вчерашний герой завтра станет тираном, если не принесет себя в жертву сегодня.
С точки зрения настоящего, это спасение будущего столь беспечно, что оно кажется сущим нигилизмом. Слова Кришны, спасителя мира, обращенные к женам мертвого Канса, несут в себе пугающий подтекст; то же самое относится и к словам Иисуса: «Не думайте, что Я пришел принести мир на землю; не мир пришел я принести, но меч; ибо Я пришел разделить чело века с отцом его, и дочь с матерью ее, и невестку со свекровью ее. И враги человеку – домашние его. Кто любит отца или мать более, нежели Меня, не достоин Меня; и кто любит сына или дочь более, нежели Меня, не достоин Меня»33. Чтобы защитить неподготовленных, мифология прячет подобные предельные откровения за полупрозрачными масками, в то же время настойчиво и постепенно подводя к ним в наставительной форме. Это – фигура спасителя, который устраняет тирана – отца, а затем сам вступает на престол (подобно Эдипу), занимая место своего родителя. Но чтобы смягчить брутальное отцеубийство, легенда замещает фигуру отца неким жестокосердным дядей или узурпатором Нимродом. Тем не менее, полускрытый факт остается фактом. Когда он открывается, вся картина замыкает ся: сын убивает отца, но сын и отец – это одно целое. Загадоч ные фигуры снова растворяются в первичном хаосе. В этом за ключается смысл конца (и возрождения) мира.
Прежде чем мы перейдем к последнему эпизоду жизни, нам остается рассмотреть еще один тип героя: святого или аскета, отрекшегося от мира. «Тот, кто, очистившись посредством разу ма, решительно контролируя свой ум, отказавшись от предметов чувственного удовлетворения, освободившись от привязан ности и ненависти, живет в уединенном месте, мало ест, обуз дал свое тело, ум и речь, кто всегда находится в состоянии ду ховного экстаза, беспристрастен, свободен от ложного эго, ложной силы, ложной гордости, вожделения, гнева и ложного чувства собственности, кто не принимает ничего материально го и всегда умиротворен – тот безусловно поднялся до саморе ализации»34.
Это соответствует мифологическому паттерну обретения отца, но скорее в его скрытых, а не явных аспектах: свершение шага, от которого отрекся Боддхисаттва, шага, после которого нет возврата. Здесь подразумевается не парадокс дуалистичес кой картины, а предельная явленность невидимого. Самость выжжена. Подобно мертвому листу дерева, гонимому ветром, тело продолжает передвигатьсся по земле, но душа уже раст ворилась в океане блаженства.
Фома Аквинский в результате своих мистических пережи ваний во время служения мессы в Неаполе отложил свое перо и чернила и оставил последние главы своей Суммы Теологии для завершения другому. «Дни моего писания, – заявил он, – закончились; ибо такое было открыто мне, что все, что я написал и чему учил, представилось мне ничего не значащим, поэтому я уповаю на Бога моего в том, что, равно как пришел конец моему учению, так и жизни моей наступит конец». Вскоре после этого, на сорок девятом году жизни, он умер.
Будучи по ту сторону жизни, эти герои оказываются по ту сторону мифа. Им уже незачем обращаться к мифу, так и мифу уже нечего сказать о них. Легенды о них существуют, но пред ставляют и всю их набожность, и уроки их биографий неизбеж но неадекватно; всегда на грани ложного пафоса. Они вышли из царства форм, куда ведет нисходящий путь инкарнации и где остается Боддхисаттва – из царства видимого профиля Макропрозопа, Великого Лика. Когда сокрытое обнаруживается, миф оказывается предпоследним, а безмолвие – последним сло вом. В тот момент, когда душа уходит в сокрытое, остается одно безмолвие.
Царь Эдип узнал, что женщина, которую он взял в жены, – его мать, человек, которого он убил, – его отец; он вырвал свои глаза и в раскаянии бродил по земле. Фрейдисты утверждают, что каждый из нас убивает своего отца и берет в жены свою мать, всегда – только бессознательно: иносказательные символи ческие пути осуществления этого и рационализации следующе го отсюда вынужденного действия определяют наши индивиду альные жизни и общие пути цивилизации. Если бы чувствам было дано проникнуть в реальный смысл наших земных деяний и мыслей, мы бы познали то, что познал Эдип: плоть неожи данно предстала бы как океан самоосквернения. В этом суть легенды о Папе Римском, Григории Великом, рожденном от инцеста и жившем в инцесте. В ужасе он бежит на скалу в море и там раскаивается в самой своей жизни.
Дерево теперь становится крестом: Белый Юноша, вкуша ющий молоко, становится Распятым, глотающим желчь. Там, где ранее был расцвет весны, теперь расползается гниение. Однако за этим порогом, – ибо крест – это сам путь (солнечная дверь), а не конец пути, – лежит блаженство в Боге.
«Он отметил меня своей печатью, чтобы я не предпочла иной любви, кроме любви к Нему.
Зима минула; горлица поет; расцвели виноградники Господь Иисус Христос обручил меня Своим кольцом, и как Свою не весту короновал меня венцом. Платье, в которое облачил меня Господь, – это золотом расшитое платье великолепия, а оже релье, которым он меня украсил, – бесценно»35.
Последним актом в биографии героя является его смерть или уход. Здесь резюмируется весь смысл жизни. Нет необ ходимости говорить о том, что герой не был бы героем, если бы смерть вызывала у него какой – либо страх; первым условием героизма является примирение со смертью.
«Сидя под дубом Мамры, Авраам увидел вспышку света и услышал сладкий аромат; оглянувшись вокруг, он увидел Смерть, во всем великолепии и красоте приближающуюся к нему. И Смерть сказала Аврааму: ‘Не думай, Авраам, что эта красота присуща мне, или что я в таком облике прихожу к каждому человеку. Нет, но если кто – либо так же праведен, как ты, тогда я надеваю эту корону и прихожу к нему, если же он грешник, я прихожу в облике разложения, и из его грехов делаю корону для своей головы и потрясаю его великим страхом, так что он приходит в полное смятение’. Авраам сказал ей: ‘Ты и есть та, что называют Смертью?’ Она же ответила: ‘Я есть имя горь кое’ И Авраам ответил: ‘Я не пойду с тобой’ И Авраам сказал Смерти: ‘Яви нам свое разложение’ И Смерть открыла свое разложение, показав две головы, одна была с ликом змеи, вто рая была подобна мечу. Все слуги Авраама, взглянув на растленный облик Смерти, умерли, но Авраам обратился с молит вой к Богу, и он поднял их. Так как вид Смерти не смог заставить душу Авраама оставить его тело, Бог отделил его душу как во сне, и Архангел Михаил забрал ее на небо. После того как ан гелы, принесшие душу Авраама, восславили Господа, воздав ему великую хвалу, и после того как Авраам преклонился перед Ним, раздался тогда голос Господа, и сказал Господь: ‘Отведите моего друга Авраама в Рай, туда, где жилища праведных Моих и обители святых Моих Исаака и Иакова в сердце его где нет ни забот, ни печали ни стенаний, а лишь покой и радость и вечная жизнь» 36.
Иллюстрация XXIII Колесница Луны (Камбоджа)
Иллюстрация XXIV. Осень (Аляска)
Сравните со следующим сновидением. «Я оказался на мосту где встретил слепого скрипача. Все бросали монеты в его шляпу. Я подошел ближе и увидел, что музыкант не слеп. У него было косоглазие, и он сбоку смотрел на меня косящим глазом. Вне запно там оказалась маленькая старушка, сидящая на обочине дороги. Было темно, и я был напуган. ‘Куда ведет эта дорога’ – подумал я. По дороге шел молодой крестьянин и взял меня за руку. ‘Ты хочешь пойти домой, – спросил он, – и выпить кофе?’ ‘Отпусти меня! Ты слишком крепко держишь меня!’ – закричал я и проснулся»37.
Герой, который в своей жизни представлял дуалистическую перспективу, и после своей смерти остается объединяющим образом подобно Карлу Великому он лишь спит и пробужда ется в час судьбы или находится среди нас в другом обличье.
Ацтеки рассказывают о крылатом змее Кетцалькоатле, мо нархе древнего города Толдана в период золотого века его проц ветания. Он обучил людей ремеслам, создал календарь и подарил народу кукурузу. Но когда время истекло, он и его народ были побеждены более сильной магией вторгнувшегося к ним наро да, ацтеков Тецкатлипока, герой – воин более молодого народа и его времени, разбил город Толлан, и крылатый змей, царь зо лотого века, еже: за собой свои дворцы, спрятал в горах свои сокровища, превратил свои деревья какао в мескитовые велел птицам с многоцветным опереньем, своим слугам лететь впереди него и в великой печали улетел. Он прибыл в город под названием Каухтитлан, где росло дерево, огромное и высокое и, подойдя к дереву, он сел под ним и посмотрел в зеркало, ко торое принесли ему «Я стар», – сказал он, и это место было названо «Старый Каухтитлан. «Отдыхая снова в другом месте на своем пути и оглядываясь на оставшийся позади Толлан, он заплакал и его слезы прошли сквозь камень. В этом месте он оставил след там, где сидел, и отпечаток своих ладоней. Далее на своем пути он встретил колдунов, которые, встав на его до роге, не давали ему продолжить путь до тех пор, пока он не научил их обрабатывать серебро, дерево и перья, а также искусству рисования. Когда он пересекал горы, все его спутники которые были карликами и горбунами, умерли от холода Дальше он встретился со своим противником Тецкатлипокой, который победил его в игре в мяч. Еще дальше он нацелил свою стрелу на большое дерево почотль; стрела также представляла собой большое дерево почотль; так что, когда оно пронзило первое, получился крест. Таким образом, он продвигался вперед, остав ляя после себя множество знаков и новых имен, покуда нако нец не пришел к морю. Он отчалил от берега ьа плоту из змей. Как добрался он к цели своего путешествия, Тлапаллану, сво его родного дома, не сообщается38.
Согласно другому преданию, на берегу он причес себя в жер тву на погребальном костре, а из его пепла восстали птицы с мно гоцветным опереньем. Душа же его стала Утренней Звездой39.
Жаждущий жизни герой может противиться своей смерти и на некоторое время отодвигать свершение своей судьбы. Пишут, что Кухулин услышал во сне крик «столь ужасающий и страш ный, что он, как мешок, упал со своей кровати в восточном крыле дома». Он выбежал из дома без оружия. За ним бежала его жена, Эмер, неся его одежду и оружие. Он увидел повозку, запряженную гнедой лошадью, у которой была только одна нога, а дышло, проходя через ее круп, торчало изо лба. В повоз ке сидела женщина с красными бровями, закутанная в малино вую накидку. Рядом с повозкой шел огромный мужчина, также одетый в малиновый плащ. В руках у него был раздвоенный посох из орешника, а перед собой он гнал корову.
Кухулин объявил, что это его корова, жениина возразила, и Кухулин потребовал у нее ответа, почему говорит она, а не мужчина. Она ответила, что мужчина – это Уартуе – сцео – Луахир – сцео. «Однако! – сказал Кухулин. – Удивительно длинное имя!» «Женщину, с которой ты разговариваешь, – сказал мужчина, – зовут Фебор – бег – беоил квимдиуйр фолт сцеуб – гифит сцео уат». «Вы смеетесь надо мной», – сказал Кухулин и запрыгнул в повозку. Он стал ногами на плечи женщины, приставив свое копье к ее голове. «Не играй со мной своим острым оружием!» – сказала она. «Тогда назови мне свое настоящее имя», – сказал Кухулин. «Тогда ты слезь с меня, – ответила она. – Я автор сатир и увожу эту корову в качестве награды за поэму». «Давай же послушаем твою поэму», – сказал Кухулин. «Только отойди подальше от меня, – сказала женщина, – сотрясание копьем над моей головой не пугает меня».
Кухулин отошел от нее и оказался меж двух колес повозки. Женщина спела ему вызывающую и оскорбительную песню. Он снова приготовился прыгнуть, но тут в одно мгновение лошадь, женщина, повозка и корова исчезли, а на ветке дерева оказа лась черная птица.
«Ты опасная колдунья!» – сказал Кухулин черной птице; ибо теперь он понял, что она была богиней сражений, Бадб, или Морриган. «Если бы я только знал, что это была ты, то мы бы так не расстались». «То, что ты сделал, – ответила птица, – принесет тебе неудачу». «Ты не можешь причинить мне вреда», – ответил Кухулин. «Конечно же, могу, – сказала женщина, – Я всегда сторожила и буду сторожить твое смертное ложе».
Затем колдунья сказала ему, что она ведет корову с волшеб ного холма Круахан, для того чтобы спарить ее с быком принад лежащим этому мужчине, по имени Квильн; когда же теленку исполнится год, Кухулин умрет. Она сама выступит против него, когда он будет сражаться у брода с человеком, «таким же сильным, таким же непобедимым, таким же ловким, таким же страшным, таким же неутомимым, таким же благородным, таким же отважным, таким же великим», как он сам. «Я превращусь в угря, – сказала она, – и затяну петлю вокруг твоих ног в воде». Кухулин ответил ей угрозой на угрозу, и она исчезла под землей. Но на следующий год, в предсказанном поединке у брода он победил ее и остался жить, чтобы умереть в другой день40.
Отголоски символизма спасения в потустороннем мире неожи данно и почти игриво звучат в последнем эпизоде народной сказки народа пуэбло о мальчике – кувшине. «В глубине родника жило множество женщин и девушек. Они подбежали к маль чику и стали обнимать его, радуясь, что их ребенок вернулся к ним. Так мальчик нашел своего отца, а также своих теток. Мальчик оставался там одну ночь и на следующий день отпра вился домой и рассказал матери, что нашел своего отца. После этого его мать заболела и умерла. Тогда мальчик сказал себе: ‘Нет смысла мне оставаться с этими людьми’. Поэтому, оставив их, он отправился к роднику. Там была и его мать. Таким обра зом они с матерью отправились жить к его отцу. Отцом его был Авайо – пи – ки (красная водяная змея). Он сказал, что не мог жить с ними наверху в Сикиат – ки. Поэтому он сделал так, что мать мальчика заболела и умерла и ‘пришла сюда, чтобы жить со мной. Теперь мы будем жить вместе’, – сказал он сыну. Вот как получилось, что мальчик и его мать стали жить в роднике»41.
Этот рассказ, как и рассказ о женщине – улитке, точно повто ряет каноны мифического повествования. Вся прелесть этих двух рассказов в очевидной невинности действующих сил.
Крайней противоположностью им является рассказ о смерти Будды: не лишенный юмора, как и все великие мифы, но в вы сшей степени серьезный.
«Благословенный в сопровождении большого собрания жре цов подошел к дальнему берегу реки Хираннавати близ города Кусинара и роще солевых деревьев Упаваттана Малласа; и, приблизившись, он обратился к почтенному Ананде:
‘Ананда, будь добр, разложи мне постель меж двух солевых деревьев изголовьем на север. Я устал, Ананда, и хочу прилечь’.
‘Хорошо, Преподобный Господин’, – сказал смиренно поч тенный Ананда Благословенному и разложил постель меж двух деревьев изголовьем на север. Тогда Благословенный лег на правый бок, подобно льву, и положил ногу на ногу, оставаясь сосредоточенно внимающим в своем сознании.
В это время два солевых дерева расцвели пышным цветом, хотя сезон цветения еще не наступил; и цветы их рассыпались по телу Татхагаты и неустанно осыпали его в знак почитания Татхагаты42. С неба пала также божественная пудра сандалового дерева; она осыпала тело Татхагаты и падала и рассыпалась в знак поклонения Татхагате. И музыка звучала в небе в знак почитания Татхагаты, и было слышно, как поют небесные хоры в знак поклонения Татхагате».
Во время последовавших затем бесед, когда Татхагата воз лежал, подобно льву, на боку, перед ним стоял великий жрец, почтенный Упавана, обмахивая его опахалом. Благословенный велел ему встать сбоку, после чего Ананда, лицо, сопровожда ющее Благословенного, обратился к Благословенному. «Препо добный Господин, – сказал он, – молю тебя, поведай мне, в чем причина и основание того, что Благословенный был резок с почтенным Упаваной, сказав ему: ‘Встань сбоку, жрец; не стой передо мною?»
Благословенный ответил: «Ананда, почти все божества изо всех десяти миров собрались вместе, чтобы видеть Татхагату. Ананда, двенадцать лиг вокруг города Кусинары и рощи соле вых деревье Упаваттана Малласа негде волоску упасть – всюду теснятся могущественные боги. И эти боги, Ананда, гневаются и говорят: ‘Издалека явились мы, чтобы видеть Татхагату, ибо нечасто и в исключительных случаях Татхагата, святой и Высший Будда, является в мире; теперь же, этой ночью, в последнюю стражу, Татхагата уйдет в Нирвану; и этот великий жрец стоит перед Благословенным, заслоняя его, и мы не можем видеть Татхагату, хотя близки его последние минуты’. Вот почему эти боги рассержены, Ананда».
«Преподобный Господин, что же делают боги, которых видит Благословенный?»
«Одни из богов, Ананда, в воздухе, их умы исполнены земных страстей, они рвут на себе волосы и громко плачут, простирают свои руки и громко плачут, падают головой ниц и качаются взад и вперед, молвя: ‘Слишком скоро Благословенный уйдет в Нирвану; слишком скоро Свет Мира померкнет!’ Иные из богов, Ананда, на земле. Их умы исполнены земных страстей, они рвут на себе волосы и громко плачут, простирают свои руки и громко плачут, падают головой ниц и качаются взад и вперед, молвя: ‘Слишком скоро Благословенный уйдет в Нирвану; слишком скоро Свет Мира померкнет!’. Те же боги, что вольны от страс тей, сосредоточенно внимая истине в сознании своем, те без не терпения молвят: ‘Преходящи все вещи. Разве возможно, чтобы что – либо рожденное, появившись на свет и живя, будучи тлен ным, не умерло? Такое невозможно».
Последние беседы продолжались некоторое время, и Благосло венный дал утешение своим жрецам. Затем он обратился к ним:
«Теперь, о, жрецы, я покидаю вас; все составляющие бытия преходящи; усердно добивайтесь своего спасения».
И это было последнее слово Татхагаты.
«После этого Благословенный погрузился в первый транс; выйдя из первого транса, он погрузился во второй транс; выйдя из второго транса, он погрузился в третий транс; выйдя из треть его транса, он погрузился в четвертый транс; выйдя из четвертого транса, он вошел в царство бесконечности пространства; выйдя из царства бесконечности пространства, он вошел в царство бес конечности сознания; выйдя из царства бесконечности сознания, он вошел в царство пустоты; выйдя из царства пустоты, он вошел в царство, где нет ни восприятия, ни невосприятия; выйдя из цар ства, где нет ни восприятия, ни невосприятия, он пришел к прек ращению восприятия и ощущения.
После чего почтенный Ананда сказал почтенному Ануруддха следующее: ‘Почтенный Ануруддха, Благословенный ушел в Нирвану’. ‘Нет, брат Ананда, Благословенный еще не вошел в Нирвану; он пришел к прекращению восприятия и ощущения’.
Выйдя из царства прекращения восприятия и ощущения, Благословенный, вошел в царство, где нет ни восприятия, ни невосприятия; выйдя из царства, где нет ни восприятия, ни невосприятия, он вошел в царство пустоты; выйдя из царства пус тоты, он вошел в царство бесконечности сознания; выйдя из царства бесконечности сознания, он вошел в царство бесконеч ности пространства; выйдя из царства бесконечности простран ства, он погрузился в четвертый транс; выйдя из четвертого транса, он погрузился в третий транс; выйдя из третьего тран са, он погрузился во второй транс; выйдя из второго транса, он погрузился в первый транс; выйдя из первого транса, он пог рузился во второй транс; выйдя из второго транса, он пог рузился в третий транс; выйдя из третьего транса, он пог рузился в четвертый транс; и выйдя из четвертого транса, Благословенный тут же перешел в Нирвану»43.
Примечания
Giles, op.cit., pp.233 – 234; Rev.J.MacGowan, The Imperial History of China (Shanghai, 1906), pp.4 – 5; Friedrich Hirth, The Ancient History of China (Columbia University Press, 1908), pp.8 – 9.
В том же, что касается проблемы подражания Иисусу как человеческому образцу или размышления о Нем как о боге, историю христианских предс тавлений на сей счет можно грубо обобщить следующим образом: (1) буквальное следование учителю, Иисусу, с таким же как и у него, отречением от мира (примитивное христианство); (2) созерцание Распятого Христа как божества в своем сердце и вместе с тем жизнь в мире как служение богу (раннее и средневековое христианство); (3) отказ от большинства инструмен тальных приемов созерцания и жизнь в мире в качестве слуги или орудия господа, которого отныне человек не должен мысленно представлять себе (протестантское христианство); (4) попытка интерпретировать Иисуса как образец человеческого существа, но без принятия его аскетического пути (либеральное христианство).
См : О Ранк Миф о рождении героя (М. – К.:Рефл – бук – Ваклер, 1997) Иной вариант третьей легенды можно найти в Gesta Romanorum, Tale LXXXI.
«Маленький народец» из популярного сказочного фольклора христиан ской Ирландии является трансформацией прежних языческих божеств, Сынов Великой Матери Даны.
Корни персидской мифологии уходят к общей индо – европейской основе, которая распространилась из Арало – Каспийских степей в Индию и Иран, а также в Европу. Основные божества Авесты – самых ранних священных писаний персов – очень близко соответствуют таковым самых ранних индусских текстов. Но в новых регионах распространения образовавшиеся две ветви формировались уже под совершенно различным влиянием: ведичес кая традиция постепенно подчинялась воздействию индийских дравидов, а персидская – шумеро – вавилонской традиции.
В начале I тысячелетия до Р.Х. персидская вера была коренным образом пересмотрена пророком Заратуштрой (Зороастром) в соответствии со строгим дуализмом принципов добра и зла, света и тьмы, ангелов и дьяволов. Этот перелом глубоко повлиял не только на персидское, но и на подчиненные иудейские верования, а через них (столетия спустя) – на христианство. Произошел радикальный отход от более распространенных мифологических интерпретаций добра и зла как следствий, проистекающих от единого источника бытия, который будучи выше любых противоположностей, объединяет их в себе.
В 642 г.н.э. Персию наводнили фанатические приверженцы Магомета. Тех, кто не принимал новой веры, убивали. Оставшиеся в живых нашли прибежище в Индии, где они сохранились по настоящее, время как парсы («персы») Бомбея. Однако примерно три столетия спустя произошла магоме – тано – персидская литературная «Реставрация». Великими именами этого периода являются: Фирдоуси (940 – 1020?), Омар Хайям (?—123?), Низами (1140 – 1203), Джалаледдин Руми (1207 – 1273), Саади (1184? – 1291), Хафиз (?—1389?) и Джами (1414 – 1492). Шах – наме Фирдоуси («Эпос Царей») явля ется пересказом в простой и возвышенной повествовательной стихотворной форме истории древней Персии до магометанского господства.
Сравните со стадиями космической эманации, ее.260 – 263.
Могущественный герой, обладающий удивительными силами – способный одним пальцем поднять гору и преисполненный устра шающей вселенской славы – это каждый из нас: не наша физичес кая самость, видимая в зеркале, а царь внутри нас. Кришна про возглашает: «Я есть Параматма, о Арджуна, пребывающая в сердцах всех живых существ, Я – их начало, середина и конец».1 Именно в этом заключается суть молитв за умерших, в момент растворения личности – индивид должен теперь вернуться к свое му первоначальному знанию созидающего мир бога, который, покуда длилась жизнь индивида, отражался в его сердце.
«Когда истощается это [тело], истощается от старости или бо лезни, то подобно тому, как освобождается от уз [плод] манго, или удумбары, или пиппалы, так и этот пуруша, освободившись от этих членов, снова спешит, как он шел [назад] к месту [новой] жизни.
Подобно тому как надзиратели, судьи, возницы, деревенские старосты поджидают приходящего царя с едой, питьем, ночле гом, [говоря]: ‘Вот приходит Брахман, вот он приближается! Вот приходит Брахман, вот он приближается!’»2.
Эта идея уже провозглашалась в Погребальных текстах древ него Египта, где умерший поет о себе как о едином с Богом:
Я – Атум, Я тот, кто был один;
Я – Ра в первом его явлении
Я – Великий Бог, сам себя породивший,
Который дал себе имена, владыка богов,
Которому нет равных среди богов.
Я был вчера, я знаю завтра.
Когда я молвил, появилось поле битвы богов.
Я знаю имя того Великого Бога, что внутри.
«Хвала Ра» его имя.
Я тот великий Феникс, что в Гелиополе3.
Но, как и в случае смерти Будды, способность человека пройти в обратном порядке весь путь через эпохи эманации зависит от его характера, каким он был при жизни. Мифы рас сказывают об опасном путешествии души со множеством пре пятствий, которые необходимо преодолеть. Эскимосы Грен ландии перечисляют кипящий котел, кости таза, большую горящую лампу, стражей – чудовищ и две скалы, которые сталкива ются друг с другом, а потом вновь расходятся4. Такие элементы являются стандартными чертами мирового фольклора и героичес кой легенды. Мы обсуждали их выше в наших главах из части «Приключение героя». Они получили самое детальное и сущест венное развитие в мифологии последнего странствия души.
Молитва ацтеков, которую следует произносить у смертного одра, предупреждает уходящего в мир иной об опасностях на обратном пути к богу мертвых, скелету Тцонтемоку, «тому, у Кого Выпадают Волосы». «Дорогое дитя! Ты прошел чрез муки этой жизни и пережил их. Теперь наш Бог изволил забрать тебя. Ибо мы не вечно наслаждаемся этим миром, а лишь краткий миг; мы вступаем в жизнь, выйдя из тени, чтобы пог реться в лучах солнца И Бог даровал нам благословение знать друг друга и говорить друг с другом в этом бытии; но сейчас, в этот миг, бог, которого зовут Миктлантекульти, или Акультна – хуакатль, или же Тцонтемок, и богиня, известная как Микте – касихуатль, забрали тебя. Ты предстанешь пред Его престолом; ибо все мы должны будем отправиться туда: это место предоп ределено всем нам, и оно безбрежно.
Мы не должны больше вспоминать тебя. Ты будешь обитать в самом темном из мест, где нет ни света, ни просвета Ты не вернешься и не уйдешь оттуда; и ты уже не будешь думать или беспокоиться о возвращении Тебя никогда больше не будет с нами Несчастными и осиротевшими оставил ты своих детей, своих внуков; не узнаешь ты, какими они станут, как они будут идти чрез муки жизни. Что ж до нас, то и мы скоро отправимся туда, где будешь ты».
Ацтекские старейшины и служители готовили тело к погре бению; и, заворачивая его должным образом, на голову умершему выливали немного воды, говоря при этом: «Этим ты наслаждался, живя в мире». Затем брали небольшой кувшин воды и препод носили ему со словами: «Вот это тебе в дорогу»; кувшин уста навливали в складках савана. Затем умершего заворачивали в одеяла, прочно обвязывали и помещали перед ним, по одному, заранее приготовленные листы бумаги: «Смотри, с этим ты смо жешь пройти между скал, что сталкиваются». «С этим ты прой дешь по дороге, которую сторожит змея» «Этим ты удовлетвори шь маленькую зеленую ящерицу, Ксочитональ». «А вот с этим ты перейдешь восемь пустынь леденящего холода». «Вот то, с чем ты пройдешь через восемь холмов». «Вот то, с чем ты выдержишь ветер обсидиановых ножей».
Умерший должен был взять с собой маленькую собаку с ярко рыжей шерстью, ей на шею вешали мягкую нить из хлопка; ее убивали и кремировали вместе с трупом. На этом маленьком животном ушедший должен был переплыть реку потусторонне го мира. После четырех лет пути он прибывал с собакой к богу, которому подносил свои бумаги и дары. После чего он вместе со своим верным спутником бывал допущен в «Девятую Пучину»5.
Китайцы рассказывают о переходе через Волшебный Мост с помощью Нефритовой Девушки и Золотого Юноши. Индусы рисуют возвышающийся небесный свод и многоуровневый мир преисподних. После смерти душа опускается на уровень, соот ветствующий ее относительной плотности, чтобы там обдумать и осознать все значение своей прошлой жизни Когда урок ус воен, она возвращается в мир, чтобы подготовить себя к следу ющему уровню опыта. Таким образом, она постепенно проходит через все уровни смысла жизни, пока не вырывается за преде лы космического яйца. Божественная Комедия Данте являет ся исчерпывающим обзором таких стадий: «Ад» – мучения духа, ограниченного страстями и порывами плоти; «Чистилище» – преобразование плотского восприятия в духовное; «Рай» – уровни духовного постижения.
Проникновенная и внушающая благоговение картина путе шествия представлена в египетской Книге Мертвых. Умерший, мужчина или женщина, отождествляется с Осирисом и факти чески выступает под этим именем. Тексты начинаются с гимнов восхваления Ра и Осириса, а затем переходят к таинствам распеленания души в подземном мире. В «Главе о наделении даром речи Осириса N»6 мы читаем: «Я выхожу из яйца в сокровен ной стране». Это провозглашение идеи смерти как возро ждения. Затем в «Главе об открытии уст Осириса N.» пробуж дающаяся душа молится: «Да откроет бог Птах мои уста, и да ослабит бог моего города мои бинты и те бинты, что покрывают мои уста» «Глава о дарении Осирису N. памяти в Подземном Мире» и «Глава о дарении Осирису N. сердца в Подземном Мире» продвигают процесс возрождения вперед еще на две стадии. Затем начинаются главы об опасностях, с которыми предстоит встретиться и которые придется преодолеть одино кому страннику на его пути к трону страшного судии.
Рис. 19 Осирис, судья мертвых
Книгу Мертвых хоронили вместе с мумией как руководство к преодолению опасностей на этом трудном пути, а ее главы зачитывались во время погребения. На одной из стадий подго товки мумии вырезалось сердце умершего, и на его место поме щался базальтовый скарабей в золотой оправе, символизи рующий солнце, при этом произносилась молитва «Мое сердце, моя мать, мое сердце, моя мать, мое сердце превращений». Это предписывалось «Главой о недопущении того, чтобы сердце Осириса N было взято у него в Подземном Мире». Дальше, в «Главе об отражении нападения Крокодила» мы читаем «Уходи обратно, о Крокодил, что живет на западе. Уходи обратно, о Кро кодил, что живет на юге Уходи обратно, о Крокодил, что живет на севере. В моей ладони вещи сотворенные, те же, что еще не появились на свет, – в моем теле. Я облачен и полностью экипирован твоими магическими словами, о Ра, которые в небес ах надо мною и в земле подо мною «Затем следует «Глава об отражении нападения Змей», затем «Глава об отражении нападок Апшаит». Душа кричит этому демону «Уйди от меня, о ты с губами терзающими». В «Главе об отпоре Двум Богиням Мерти» душа заявляет о своей цели и защищается, объявив себя сыном отца «Я сияю из ладьи Сектет, Я Хор, сын Осириса, и я пришел увидеть своего отца Осириса». В «Главе о дыхании воздухом Под земного Мира» и «Главе об отражении нападения Змеи Перек в Подземном Мире» герой продолжает двигаться вперед, и затем наступает черед великого признания («Глава о том, как избежать расчленения в Подземном Мире»). «Мои волосы – это волосы. Ну Мое лицо – это лицо Диска. Мои глаза – это глаза Хатор. Мои уши – это уши Апуат. Мой нос – это нос Кхенти – кхас. Мои губы – это губы Анпу. Мои зубы – это зубы Сергет. Моя шея – это шея небесной богини Исиды. Мои руки – это руки Ба – неб – Татту. Мои локти – это локти Нейтх, Владычицы Саиса. Мой позво ночник – это позвоночник Сути. Мой фаллос – это фаллос Осириса. Мои чресла – это чресла богов Кхер – аба. Моя грудь – это грудь могучего Бога Ужаса. Нет ни одного члена моего тела, который бы не был членом кого – то из богов. Бог Тот полностью защищает мое то, и я есть Ра день за днем Нет той руки, что остановит меня, и никто не остановит моей руки».
Так же как много позднее в буддийском образе Боддхисат – твы в его ореоле присутствуют пятьсот преображенных Будд, каждый в окружении пятисот Бодцхисаттв, и каждый из них, в свою очередь, в окружении бесчисленных богов, так и здесь душа приходит ко всей полноте своего достоинства и силы, во брав в себя богов, которые ранее считались обособленными от нее и вне ее Они являются проекциями ее собственной сущ ности, и когда она возвращается в свое исконное состояние, все они также возвращаются в нее.
Рис. 20 Змея Кхети в Подземном Мире, истребляющая огнем врага Осириса
В «Главе о вдыхании воздуха и овладении водами Подземно го Мира» душа объявляет себя стражем космического яйца «Хвала тебе, дерево сикомор богини Нут! Даруй мне от воды и от воздуха, что пребывают в тебе Я занимаю трон, что в Гермополисе, и сторожу и оберегаю яйцо Великой Курицы Оно растет, я расту, оно живет, я живу, оно вдыхает воздух, я вды хаю воздух Я Осирис N торжествующий».
Далее следуют «Глава о недопустимости того, чтобы душа человека была отнята у него в Подземном Мире» и «Глава об испитии воды в Подземном Мире и о том, как не обжечься огнем», и после этого мы подходим к великой кульминации – »Главе о рождении днем в Подземном Мире», из которой мы узнаем, что душа и вселенское сущее едины «Я – это Вчера, Сегодня и Завтра, и у меня есть силы родиться во второй раз, Я – божественная сокрытая Душа, которая создает богов и ко торая дает загробную пищу обитателям Подземного Мира Аментета и Небес Я – указующий перст востока, обладатель двух божественных ликов, излучающих божественное сияние Я – владыка людей, что рождаются, тот, кто выходит из тьмы, чьи формы существования принадлежат дому, в котором смерть Хвала вам, два ястреба, восседающие на ваших местах и вни мающие словам, молвленным тем, кто ведет погребальное шест вие к сокровенному месту, кто ведет Ра и кто следует за ним в наивысшее место святилища, что в небесных пределах! Хвала владыке святыни, помещенной в центре земли. Он – это я, и я – это он, и Птаа укрыл его небо хрустальным покровом..».
Рис. 21 Двойники Ани и его супруги, пьющие воду в потустороннем мире
После этого душа может странствовать по вселенной, как ей заблагорассудится, как это показано в «Главе о поднятии ног и выходе на землю», в «Главе о путешествии в Гелиополь и при нятии там трона», в «Главе о человеке, принимающем любой образ, по своему желанию», в «Главе о вхождении в Великий Дом» и в «Главе о вступлении в присутствие божественных вер ховных принцев Осириса». В главах так называемой Отрицающей Исповеди утверждается моральная чистота человека спасенного: «Я не вершил беззакония... Я не отнимал ничего силой.. Я не чинил насилия ни над одним живущим... Я не совершал кражи... Я не убивал ни мужчины ни женщины..». Книга заканчивается восхваляющими обращениями к богам, а затем идут: «Глава о жизни рядом с Ра», «Глава о побуждении человека вернуться назад на землю, чтобы увидеть свой дом», «Глава о придании душе совершенства» и «Глава о плавании в Великой Солнечной Ладье Ра»7.
Как должна раствориться сотворенная форма индивида, так должна раствориться и вся вселенная:
«Когда стало известно, что по истечении ста тысяч лет цикл должен быть возобновлен, боги, зовущиеся Лока биюхас, обитатели неба чувственного наслаждения, разбрелись в бес порядке по миру, волосы их были длинны и развевались на ветру, они плакали и утирая руками свои слезы, и на них были красные одежды. И они говорили следующее:
‘Почтенные, по истечении ста тысяч лет этот цикл должен быть возобновлен; этот мир будет уничтожен; могучий океан высохнет; и эта необозримая земля и Сумеру, монарх гор, все будет сожжено и уничтожено – и разрушение этого мира будет простираться до самого мира Брахмы. Поэтому, почтенные, живите в приязни; живите в сострадании, в радости и бесст растии; заботьтесь о своих матерях, заботьтесь о своих отцах; и уважайте старших рода своего’.
Это называется Циклическим Взрывом»8.
Конец мира в версии майя представлен иллюстрацией на последней странице Дрезденского кодекса9. В этом древнем ма нускрипте записаны периоды обращения планет и основанные на этом расчеты великих космических циклов. Змеиные числа, которые появляются ближе к концу текста (называемые так потому, что включают в своем написании символ змеи), пред ставляют мировые периоды длительностью около тридцати четырех тысяч лет – двенадцати с половиной миллионов дней – и упоминаются снова и снова.
«В пределах этих почти невообразимых периодов, все меньшие единицы времени можно рассматривать как сводящиеся, в ко нечном счете чуть ли не к нулю. Что значат несколько десятков лет, в ту или иную сторону, фактически с точки зрения веч ности? Наконец, на последней странице манускрипта изобра жено Крушение Мира, дорога к которому обозначена самыми большими числами. Здесь мы видим дождевую змею, протянувшую свое тело через все небеса и изрыгающую потоки воды. Огромные потоки воды изливаются из солнца и из луны. Старая богиня с когтями тигра и устрашающим ликом, злобная пок ровительница наводнений и ливней, опрокидывает чашу небес ных вод. Платье ее украшают скрещенные кости, страшный символ смерти, а голову ее венчает извивающаяся змея. Под нею изображен с направленным вниз копьем, символизи рующим вселенское разрушение, черный бог. На его страшной голове неистовствует с разинутым клювом филин. Здесь дейст вительно в живописной манере изображен последний всепожи рающий катаклизм»10.
Одна из выразительнейших картин конца света представле на в Эддах древних викингов. Один (Вотан), глава богов, спросил, какой рок ждет его самого и его богов, и Вельва, «Муд рая Женщина», олицетворение самой Матери Мира, вещающей Судьбы, рассказывает ему11:
Братья начнут биться друг с другом,
родичи близкие в распрях погибнут;
тягостно в мире, великий блуд,
век мечей и секир, треснут щиты,
век бурь и волков до гибели мира;
щадить человек человека не станет.
В стране гигантов, Етунхейм, запоет красный петух; в Валь – халле – петух Золотой Гребень; черно – красный петух – у чер тога Хелль. У горной пещеры, у входа в мир мертвых, откроет свою огромную пасть и залает собака Гарм. Задрожит земля, обрушатся скалы, и будут вырваны с корнем деревья, море на хлынет на землю. Все кандалы тех чудовищ, что были закованы в начале времен разорвутся: вырвется на волю Фенрис – Волк и побежит, нижней челюстью задевая землю, а верхней – упираясь в небеса («он бы раскрыл свою пасть еще шире, если было бы место для этого»); из его глаз и ноздрей будет вырываться огонь. Обвивающая мир Змея космического океана поднимется в страш ном гневе и поползет по земле вслед за Волком, изрыгая яд, так что отравит он весь воздух и всю воду. Будет спущен на воду Нагльфар (корабль, построенный из ногтей мертвых), и на нем уплывут гиганты. Другой корабль поплывет с обитателями ада. А с юга будут наступать люди огня.
Когда страж богов пронзительно протрубит в горн, воины, сыны Одина, будут созваны на последнюю битву. Со всех сто рон света на поле сражения поспешат боги, гиганты, демоны, карлики и эльфы. Задрожит Иггдрасиль, Ясень Мира, и все, что есть на земле и на небе, охватит страх.
Один выступит против Волка, Тор – против Змеи, Тюр – против собаки, самого страшного монстра из всех, а Фрейр – против Сурта, огненного человека. Тор убьет Змею, и, отойдя на десять шагов, из – за пролитого яда сам упадет замертво на землю. Один будет проглочен Волком и после этого Видар, наступив ногой на нижнюю челюсть волка, возьмет его верхнюю челюсть в свою руку и вырвет его глотку. Локи убьет Хеймдалля, и сам будет убит им. Сурт нашлет на землю огонь и сожжет весь мир.
Солнце померкло, земля тонет в море,
срываются с неба светлые звезды,
пламя бушует питателя жизни,
жар нестерпимый до неба доходит
Гарм лает громко у Гнипахеллира,
привязь не выдержит – вырвется Жадный…
многое ведомо, все я провижу
судьбы могучих славных богов.
«Когда же сидел Он на горе Елеонской, то приступили к Нему ученики наедине и спросили: скажи нам, когда это будет? и какой признак. Твоего пришествия и кончины века?
Иисус сказал им в ответ: берегитесь, чтобы кто не прельстил вас; ибо многие придут под именем Моим и будут говорить: ‘я Христос’, и многих прельстят. Также услышите о войнах и о военных слухах. Смотрите, не ужасайтесь; ибо надлежит всему тому быть, но это еще не конец: ибо восстанет народ на народ, и царство на царство, и будут глады, моры и землетрясения по местам; все же это начало болезней. Тогда будут предавать вас на мучения и убивать вас; и вы будете ненавидимы всеми на родами за имя Мое; и тогда соблазнятся многие; и друг друга будут предавать, и возненавидят друг друга; и многие лжепро роки восстанут и прельстят многих; и, по причине умножения беззакония, во многих охладеет любовь; претерпевший же до конца спасется. И проповедано будет сие Евангелие Царствия по всей вселенной, во свидетельство всем народам; и тогда придет конец. Итак, когда увидите мерзость запустения, реченную чрез пророка Даниила, стоящую на святом месте, – читающий да разумеет, – тогда находящиеся в Иудее да бегут в горы; и кто на кровле, тот да не сходит взять что – нибудь из дома своего; и кто на поле, тот да не обращается назад взять одежды свои. Горе же беременным и питающим сосцами в те дни! Молитесь, чтобы не случилось бегство ваше зимою, или в субботу; ибо тогда будет великая скорбь, какой не было от на чала мира доныне, и не будет. И если бы не сократились те дни, то не спаслась бы никакая плоть; но ради избранных сок ратятся те дни. Тогда, если кто скажет вам: ‘вот здесь Христос’, или ‘там’, – не верьте; ибо восстанут лжехристы и лжепророки и дадут великие знамения и чудеса, чтобы прельстить, если воз можно, и избранных. Вот, Я наперед сказал вам. Итак, если скажут вам: ‘вот, Он в пустыне’, – не выходите; ‘вот, Он в пота енных комнатах’, – не верьте; ибо, как молния исходит от вос тока и видна бывает даже до запада, так будет пришествие Сына Человеческого; ибо, где будет труп, там соберутся орлы. И вдруг, после скорби дней тех, солнце померкнет, и луна не даст света своего, и звезды спадут с неба, и силы небесные поколеблются; тогда явится знамение Сына Человеческого на небе; и тогда восплачутся все племена земные и увидят Сына Человеческого, грядущего на облаках небесных с силою и сла вою великою; и пошлет Ангелов Своих с трубою громогласною, и соберут избранных Его от четырех ветров, от края небес до края их. От смоковницы возьмите подобие: когда ветви ее ста новятся уже мягки и пускают листья, то знаете, что близко лето; так, когда вы увидите все сие, знайте, что близко, при дверях. Истино говорю вам: не прейдет род сей, как все сие будет; небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут. О дне же том и часе никто не знает, ни Ангелы небесные, а только Отец Мой один..»12.
Примечания
Бхагавад – гита, 10:20.
Сравните с поэмой о Талиезине, с.238 – 239, выше.
Белые и черные собаки не могли переплыть реку, потому что белая сказала бы: «Я уже помылась!», а черная: «Я запачкалась!» Только ярко рыжие собаки могли добраться до берега мертвых.
Cm. E.A Уоллис Бадж, Путешествие души в царстве Мертвых; М.: «Золотой век», 1995, ее. 178 слл.
Завершенной и непогрешимой системы толкования мифов не существует, да и не может быть. Мифология подобна Протею, древнему богу моря, чьи речи всегда суть истина. Это бог, который
Разные виды начнет принимать и являться вам станет
Всем, что ползет по земле, и водою и пламенем жгучим .
В своих жизненных странствиях наш герой, желая что – либо выведать у Протея, должен был ухватить его, в его мнимом обличий, и цепко держать, не выпуская, покуда он не явит себя в своей подлинной форме. Но и тогда этот хитрейший из богов никогда не открывал всей глубины своей мудрости, даже само му искусному из вопрошающих. Он отвечал лишь прямо на пос тавленный ему вопрос, и то, что он открывал, в равной мере могло быть и многозначимым, и пустячным, в зависимости от заданного вопроса..
Здесь ежедневно, лишь Гелиос неба пройдет половину:
В веянье ветра, с великим волнением темныя влаги,
Вод глубину покидает моской проницательный старец;
Вышед из волн, отдыхать он ложится в пещере глубокой;
Вкруг тюлени хвостоногие, дети младой Алосиды,
Стаей ложатся, и спят, и, покрытые тиной соленой,
Смрад отвратительный моря на всю разливают
окрестность .
Греческий царь – воитель Менелай, которому дочь Протея помогла найти дорогу к уединенному логову древнего отца морей и научила, как добиться от него ответа, хотел лишь узнать тайну своего собственного рока и отыскать своих друзей. И бог дал ему ответ.
Мифология интерпретировалась в современном сознании как примитивная, неумелая попытка объяснить мир природы (Фрей зер); как продукт поэтической фантазии доисторических времен, неправильно понятый последующими поколениями (Мюллер); как хранилище аллегорических наставлений, направленных на адаптацию индивида к сообществу (Дюркгейм); как групповая фантазия, симптоматичная для архетипных побуждений, скры тых в глубинах человеческой психики (Юнг); как средство передачи глубочайших метафизических представлений челове ка (Кумарасвами); и наконец, как Откровение Бога детям Его (Церковь) Мифология, собственно, и есть все это вместе взя тое. Суждения же о ней зависят от того, кто выступает в ка честве судей. Ибо, если рассматривать ее не с точки зрения того, что она представляет собой, а с точки зрения ее воз действия на умы, задавшись вопросом, что она значила для человечества в прошлом и что может значить сегодня, оказы вается, что мифология в той же мере, что и сама жизнь, ответст венна за все упования индивида, расы, эпохи, за все чем они одержимы.
В своих жизненных проявлениях индивид неизбежно только частично и искаженно представляет целостный образ человека. Он ограничен уже тем, что есть либо мужчиной, либо женщи ной; в каждый момент своей жизни он ограничен опять же, будучи ребенком, юношей, взрослым или же старцем; кроме того, в своих жизненных ролях он по необходимости специали зируется как торговец, ремесленник, вор или слуга, вождь или священник, мать, жена, монахиня, проститутка; он не может быть всем одновременно. Поэтому целостность – полнота челове ка – заключена отнюдь не в отдельном лице, а в обществе как едином целом; индивид может быть только членом его, орга ном. Сообществу, к коему он принадлежит, он обязан своим образом жизни, языком его мыслей и общения, идеями, кото рыми он живет; к прошлому его общества восходят те гены, которые создают его тело. Отважившись отмежеваться, будь то в действиях, в помыслах или чувствах, он отлучается от самих источников своего существования.
Родовые обряды, связанные с рождением, инициацией, бра ком, погребением, возведением в сан и так далее, и тому подобное, – все это призвано служить для перевода смысла переломных моментов в жизни и деяниях индивида на язык классических, безличных форм. В них он открывается для са мого себя не как конкретная личность, а как воин, невеста, вдова, священнослужитель, вождь; и в то же время они при званы воскресить в памяти остального сообщества старые уроки архетипических стадий. Все участвуют в церемониале соответственно своему рангу и функциям. Все общество зримо для самого себя предстает как непреходящее живое единство. Поколения индивидов уходят как анонимные клетки некоего живого тела; но основополагающая, неподвластная времени форма остается. Выходя за рамки индивидуального видения в поле зрения сверхличностного, человек обнаруживает в себе новые силы, обогащается, находит опору и возвеличивается. В своей мирской роли, сколь бы скромна ни была она, он прича щается к прекрасному празднественному образу человека – образу потенциально присущему, но неизбежно таимому в каж дом их нас.
Уставы общественного долга переводят уроки празднества в русло нормального, повседневного существования, служа посто янной опорой для индивида. И наоборот, отрешенность, бунт – или изгнание – разрушают животворные связи С точки зрения единства социума, такой отверженный индивид – просто ничто, сущая потеря. Тогда как человек, который может честно ска зать, что он сыграл свою жизненную роль – будь то священ ника, проститутки, королевы или раба – есть некто, в полном смысле слова быть.
Обряды инициации и возведения в сан преподают урок сущ ностного единства индивида и общности; более широкий гори зонт открывают календарные празднества. Подобно тому как индивид является органом общества, так род, племя, город – равно как и все человечество – являются лишь фазами могучего космического организма.
Сезонные празднества так называемых примитивных наро дов обычно представляются как попытки управлять природой. Такое представление ошибочно. В каждом действии человека присутствует что – то от желания управлять, особенно же в тех магических обрядах, которые, как считалось, вызывают дождь, исцеляют болезнь или предотвращают наводнение; и тем не менее во всех подлинно религиозных обрядах (в противополож ность ритуалам черной магии) доминирующим мотивом являет ся подчинение неотвратимости судьбы – и в сезонных празд нествах этот мотив особенно очевиден.
Насколько известно, нет ни одного племенного обряда, ко торый был бы направлен на то, чтобы отвратить, скажем, приход зимы; напротив, все обряды готовят общину к тому, чтобы вместе со всей природой пережить этот страшный сезон холодов И весенние обряды отнюдь не пытаются заставить природу немедленно родить хлеб и плоды для изголодавшего племени; напротив, в этих обрядах всем миром готовятся к обычным сезонным работам. Здесь празднуют, отмечают и представляют само чудо годового цикла, с его радостями и тя готами, как продолжающееся в жизненном круге человеческого сообщества.
Множество других символов непрерывности природного бытия заполняют мир сообщества, живущего в мифологи ческих координатах. Например, кланы американских охотни чьих племен обыкновенно считали себя потомками единого предка – полуживотного, получеловека. Это предки, породив шие не только людей данного клана, но также животных, именем которых называется клан; так, люди клана бобра счита лись прямыми потомками бобров, были защитниками этих животных и, в свою очередь, сами были защищены животной мудростью своей лесной родни Или другой пример: хоган, или мазаные глиной хижины индейцев навахо из Новой Мексики и Аризоны, которые строились на основании их представлений о строении космоса. Вход в жилище был обращен на восток. Вос емь сторон хижины соответствовали четырем сторонам света и промежуточным направлениям. Каждый линия и пересечение со ответствовали элементам великого и всеобъемлющего хогана земли и неба И так как душа самого человека считалась тож дественной по своей форме со всей вселенной, глиняная хижи на являла собой образ изначальной гармонии человека и мира и напоминание о сокровенном жизненном пути к совершенству.
Но есть и другой путь – диаметрально противоположный пути общественного долга и народного культа. С точки зрения приверженности долгу, любой, отверженный от общины, – ничто С другой же точки зрения, однако, это отчуждение есть первый шаг к вопрошанию. Каждый несет в себе все; поэтому вопрошание может быть направлено и к самому себе. Различия пола, возраста или призвания отнюдь не сущностные харак теристики человека; это всего лишь маски, которые мы времен но носим на сцене мира. Образ человека, сокрытый в нем, не следует путать с его одеждами. Мы считаем себя американ цами, гражданами XX века, жителями Запада, цивилизован ными христианами. Мы или добродетельны, или грешны. Одна ко подобные определения не говорят нам, что значит быть человеком, они отмечают лишь случайные обстоятельства вре мени и места рождения или статьи дохода. Что же в нас глав ное? Каков фундаментальный характер нашего бытия?
Аскетизм средневековых святых и индийских йогов, мисте рии инициации эллинов, древние философии Востока и Запада – все это способы смещения внимания индивидуального соз нания вглубь от его поверхностных облачений. Все пред варительные медитации взыскующего увлекают его ум и чувст ва от внешних случайностей жизни, обращая его к глубинам. «Я не есть это и не есть то, – медитирует он, – не моя мать и не сын, только что умерший; не мое тело, болезненное и ста реющее; не моя рука, не глаз, не голова; не совокупность всех этих вещей Я – не мое чувство; не мой разум; не моя интуи ция». Посредством такой медитации он проникает в свои глубины и наконец прорывается в бездонный предел осознания После подобных экзерсисов ни один человек уже не может всерьез считать себя мистером Таким – то и Таким – то из Такого – то и Та кого – то города Соединенных Штатов Америки. – Общество и общественный долг уходят на задний план. Мистер Такой – то и такой – то, открыв в себе величие человека, погружается в себя и свою отрешенность.
Это стадия Нарцисса, глядящего в воду, Будды, погружен ного в созерцание в точке покоя, но это еще не конечная цель; необходимый шаг, но не последний. Цель – не увидеть, а осоз нать, что ты и есть эта сущность; и в этой своей сущности че ловек обретает свободу странствовать по миру. Более того, сам мир являет себя в этой сущности Сущность человека в себе и сущность мира едины. Поэтому нет больше необходимости ни в отрешенности, ни в уходе из мира. Куда бы ни лежал путь героя, что бы он ни избрал своим поприщем, он будет неизмен но ощущать это присутствие как свою сущность, ибо тем самым он обретает способность видения Это означает конец одино чества Точно так же, как приобщение к социуму приводит к осознанию Всего сущего в себе самом, так и изгнание приводит героя к осознанию Самости во всем сущем.
Фокусируясь в этой точке, вопрос о самодостаточности и альтруизме перестает существовать Индивид теряет себя в за коне и возрождается в тождестве со вселенной Для Него и через Него создан мир «О Магомет, – сказал Бог, – если бы не было тебя, Я не сотворил бы небо».
Все это, однако, слишком далеко от современности, ибо де мократический идеал самоопределения индивида, изобретение энергетической машины и развитие научных методов исследо вания настолько преобразовали всю жизнь человека, что наше многовековое наследие, весь не подвластный времени универ сум символов терпит крушение. Как говорил ницшевский Зара – тустра «Все боги умерли» .
Знакомая история, сказанная – пересказанная в тысячах вариа ций. Это героический цикл нашего времени, сказка о вступлении человечества в пору зрелости. Чары прошлого, рабство традиции – все это было сокрушено решительным и мощным ударом. Пелена мифических грез развеялась, разум открыт для полного пробуж дения сознания; современный человек возник из невежества бы лого, подобно бабочке, появляющейся из кокона, или же солнцу, выходящему на рассвете из утробы матери – ночи.
И дело не просто в том, что не осталось ни одного потаен ного места, куда бы не проникало всевидящее око телескопов и микроскопов; нет больше того общества, которое было неког да учреждено богами. Социум не является более носителем какого бы то ни было религиозного содержания, но есть политико – экономической организацией. Его идеалы не являются более выражением смысла некоего священнодейства (иератической пантомимы) как земного воплощения небесных форм, но есть выражением мирских устоев, отмеченных многотрудной и бес пощадной борьбой за вполне материальные ресурсы и вполне, осязаемое превосходство. Какое бы то ни было изолированное общество, «сонное царство» покоящееся в пределах мифоло гических горизонтов, не может существовать более, разве что, в качестве территории, подлежащей эксплуатации. В самих же, прогрессивных общественных системах, все, что еще сохрани лось от общечеловеческого наследия древности – ритуальность, мораль, искусство, – все это переживает полный упадок.
Таким образом, проблема, стоящая перед человечеством се годня, совершенно противоположна всему, чем жили люди сравнительно стабильных эпох, к которым относятся великие мифологии, столь согласующиеся между собой и ныне извест ные лишь как заблуждения. Тогда весь смысл сводился к груп пе, к великим анонимным формам – отнюдь не к самовыра жению индивида, теперь же нет никакого смысла ни в группе, ни в чем бы то ни было вообще, кроме самого индивида все – в индивиде. Но это совершенно бессознательный смысл. Человек не ведает, куда он идет. Он не ведает, что им движет. Связу ющие нити между сознанием и бессознательным в человечес кой психике были разорваны, и сами мы разрываемся на части. Героическое деяние, ждущее своего свершения, сегодня уже не то, что во времена Галилея. То, что было тьмой, обернулось светом, но и свет обернулся тьмою. Героическое деяние нашего времени должно состоять в вопрошании, дабы снова извлечь на свет божий забытых Атлантов, соразмерных герою по духу.
Вполне очевидно, что осуществление этой работы духа не означает ни возвращения назад, ни отказа от революционных завоеваний современности, проблема состоит только и только в том, чтобы придать современному миру духовную значимость, или, скорее (если выразить тот же принцип иными словами), только и только в том, чтобы сделать возможным для каждого человека, мужчины и женщины, достижение всей полноты че ловеческой зрелости в условиях современной жизни. Уже сами по себе эти условия таковы, что формулы древних истин либо уже недейственны, либо невнятны, либо попросту пагубны для нашего сознания. Сегодняшнее сообщество – это планета, а отнюдь не нация в своих собственных границах; поэтому схемы, задающие проецирование агрессии вовне, служившие ранее для консолидации группы, ныне способны лишь сеять раздор. Национальная идея, с государственным флагом в качестве то тема, сегодня способна служить лишь возвеличиванию младен ческого эго, а вовсе не разрешению инфантильной ситуации. Ее пародийные ритуалы парадов на площадях служат целям своекорыстного тирана, дракона, а вовсе не Бога, в котором са модостаточность превращается в ничто. А многочисленные свя тые этого антикульта – то бишь патриотов, чьи вездесущие фотографии под стягами используются как иконы официозного храма – есть не что иное, как местные стражи порогов, наши демоны – великаны (вспомним великана – людоеда Липкие Воло сы), и первейшая задача героя состоит в том, что их победить.
И ни одна из великих мировых религий неспособна, как уже стало ясно, ответить на этот вызов. Поскольку все они нерас торжимо связаны с самими основаниями раздора, будучи инст рументами пропаганды и самовосхваления (Даже буддизм в последнее время претерпевает деградацию, усваивая уроки За пада). Вселенский триумф секуляризированного государства отбросил все религиозные организации на такие определенно вторичные и, в конечном счете, недееспособные позиции, что церковное действо представляет собой сегодня не более чем ха нжескую церемонию по воскресеньям, в то время как на всю оставшуюся неделю остается лишь деловая этика и патрио тизм. Подобная притворная святость – отнюдь не то, в чем нуж дается мир сегодня; необходима, скорее, трансформация всего социального порядка, с тем чтобы в каждой детали, в каждом акте нашего мирского бытия проступили черты животворного образа вселенского бого-человека и были осознаны как нечто реально присущее каждому из нас и действенно значимое.
Это работа, которая не под силу нашему сознанию самому по себе Сознание не способно изобрести (или даже предпо ложительно угадать) какой – либо действенный символ – во вся ком случае, не в большей мере, чем предсказывать или конт ролировать ночные сновидения Все это происходит на другом уровне, через неизбежно долгий и довольно тягостный процесс, причем не только в глубинах каждой живой души в необозри мых пределах современного мира, но и на полях сражений, где разворачивается битва титанов, в которую сегодня вовлечена вся наша планета. Мы наблюдаем чудовищные столкновения.
Симплегад, между которыми должна совершить свой путь душа, – не идентифицируя себя ни с одной из сторон.
Но одно мы можем сказать уже сейчас, а именно – что с появлением новых символов, когда они обретут зримый образ, в разных концах света они будут в чем – то разниться; все жизнен ные реалии – региональные, расовые, культурные особенности – все это должны соединить в себе новые жизнеспособные символические формы. Поэтому человеку важно понять и су меть увидеть за разнообразием символов откровение об одном и том же спасении. «Истина одна, – читаем мы в Ведах, – ... мудрецы называют ее многими именами». Одна единая песня множится в модуляциях совокупного хора человеческих голо сов. Пропаганда того или иного из локальных решений пробле мы – излишне расточительная и даже опасная затея. Стать че ловеком значит научиться распознавать черты Бога во всем удивительном многообразии человеческих лиц.
Это, наконец, дает нам подсказку, на что же должно быть нацелено героическое свершение наших дней, и раскрывает действительные причины распада всех унаследованных нами религиозных доктрин. Центр тяжести, если можно так выра зиться, в мире тайн и опасностей определенно сместился. Для живших охотой примитивных народов тех далеких тысяче летий, когда саблезубый тигр, мамонт или любой другой, пусть даже помельче, представитель животного царства был пер вейшим воплощением инаковости, чуждости, чужеродности как таковой – будучи одновременно и источником опасности, и пищей насущной – главной общечеловеческой проблемой были психологические узы причастия, приобщения к самой дикости этих существ. Бессознательная идентификация, трансформи руясь в формы сознания, получала воплощение в фигуре мифического тотемного предка – получеловека, полуживотно го. Животные становились учителями человечности. В актах буквальной имитации, – вроде тех, что сегодня можно увидеть разве что на детских площадках (или же в сумасшедшем доме), – происходило действительное разрушение человеческого эго и благодаря этому достигалась согласованность и связность об щественной организации. Подобным же образом племена, живу щие растительной пищей, соотносили себя с растением; будучи представлены в ритуалах, сев и сбор урожая идентифици ровались с человеческим воспроизводством, рождением чело века, достижением зрелости. Однако и растительный, и животный мир в конечном итоге могли быть контролируемы общес твом. Затем великое поле неведомого, таящего назидательный смысл, переместилось выше – на небеса – и все человечество – было вовлечено в качестве действующих лиц и исполнителей в священнодейство в чертогах лунного короля или короля – солн ца, в сакральный парад планет, символическую литургию высших сфер, определяющих мироустройство.
Сегодня все эти мистерии утратили свою значимость; их символика уже не представляет никакого интереса для нашей психики. Идея космического закона, которому служит все су ществующее и должен повиноваться человек, давно уже прош ла все предварительные мистические стадии, представленные в древней астрологии, и ныне просто принимается, конечно же, с механистической точки зрения, как нечто само собой разуме ющееся. Когда западная наука спустилась с небес на землю (от астрономии XVII века к биологии века XIX) и наконец сосре доточила свое внимание на самом человеке (в антропологии и психологии XX века), тем самым обозначилось колоссальное смещение фокуса человеческого вопрошания о тайне. Ни живот ный мир, ни растительное царство, ни тайны небесных сфер, а человек как таковой являет собой сегодня главную тайну. Че ловек и есть то чужеродное присутствие, с которым (и через которое) силы эгоцентризма должны прийти к своему пределу, через него эго будет распято, чтобы воскреснуть, в его образе общество должно претерпеть преображение. Человек, понима емый, однако, не как «Я», но как «Ты»: ибо никакие идеалы и институции какого бы то ни было племени или расы, единого континента или же социального класса, даже целой эпохи – ничто не может быть мерилом неистощимой и чудесной в своем многообразии божественной экзистенции, каковой есть сама жизнь в каждом из нас.
Герой современности, сегодняшний индивид, – отважившийся, внемля зову, искать обитель того сущего, с которым должна свершиться наша общая судьба как искупление, – не может и не должен ждать, пока его сообщество отрешится от своей удруча ющей гордыни, страхов, рассудительной скупости и санкцио нированных свыше ханжеских заблуждений. Для каждого из нас настал судный день – каждому нести крест спасителя – и не в блистательный миг триумфа своего рода – племени, но в безмолвии своего, ни с кем не разделенного отчаяния.
Ил.I. Укротитель Чудовищ (Шумер). Мозаика из раковин (предположительно, инкрустация арфы) из царской гробницы в Уре. Центральная фигура, очевидно, представляет Гильгамеша (Любезно предоставлено музеем Фила дельфийского университета).
Ил.II. Плененный Единорог (Франция). Фрагмент гобелена «Охота на Едино рога», изготовленного, предположительно, по заказу Франциска I Французс кого, ок 1514 г. (Любезно предоставлено Музеем искусств Метрополитен, Нью – Йорк).
Ил.III. Мать богов (Нигерия). Одудуа, держащая на коленях младенца Огуна, Бога войны и железа Пес посвящен Огуну Служитель в образе человека бьет в барабан. Раскрашенное дерево (Музей Хорнимана, Лондон. Фото – M.E.Sadler, Arts of West Africa, International Institute of African Languages and Culture, Oxford Press, London, 1935.)
Ил.IV. Бог в военном облачении (Бали). Кришна в своем устрашающем воплощении. Цветная деревянная статуя. (Фото: C.M.Pleyte, Indonesian Art,The Hague, 1901.)
Ил.V Богиня Сехмет (Египет). Диоритовая Статуя. Период Империи.Карнак (Любезно предоставлено Музеем искусств Метрополитен, Нью – Йорк.)
Ил.VI Медуза (Древний Рим). Мрамор, барельеф; Дворец Ронданини, Рим Датировка сомнительна. (Коллекция Глиптотеки, Мюнхен. Фото: H.Brunn, F Bruckmann, Denkmaler griechischer und romischer Sculptur, Verlagsansalt fur Kunst und Wissenschaft, Munich, 1880 – 1932.)
Ил.VII Колдун. Пещерный рисунок времен палеолита (Французские Пиренеи) Самое раннее из известных изображений колдуна, ок. X тыс. до Р. X. Наскальный рисунок черной краской; пещера «Трех братьев», Арьеж, Франция (Фото графа Бегуена, исследователя наскальной живописи.)
Ил.VIII. Плачущий Вселенский Отец, Виракоча (Аргентина). Плита,обнару женная в районе Андальгала (Катамарка, Аргентина); предположительно идентифицируется как изображение божества Виракочи, принадлежавшего к культуре, предшествовавшей инкам. Голову Виракочи венчает солнечный диск, в руках – молнии, из глаз струятся слезы, на плечах – Имаймана и Такапу, сыновья и вестники Виракочи, в облике животных. (Фото:Ргосее – dings of the International Congress of Americans. Vol.XII, Paris, 1902.)
Ил.IX Шива, Бог Космического танца (Южная Индия). Бронза, X – – XII в.н.э. (Музей в Мадрасе. Фото: A.Rodin, A.Coomaraswamy, E.B.Havell, v.Goloubeu, Sculptures Civaites de I’lnde, Ars Asiatica III, Brussels and Paris, 1921.)
Ил.X. Двуполый предок (Судан). Резьба по дереву. Обнаружено в районе Бандьягара (Французский Судан). (Коллекция Лауры Харден. Фото У.Эванса Любезно предоставлено Музеем современных искусств, Нью – Йорк.)Ил.XI. Боддхисаттва (Китай). Гуан Инь. Роспись по дереву. Поздняя Династия Сун (960 – – 1279). (Любезно предоставлено Музеем искусств Мет рополитен, Нью – Йорк.)
Ил.XII. Боддхисаттва (Тибет). Боддхисаттва – Ушнишаситатапатра, окружен ный Буддами и Боддхисаттвами. Сто семнадцать голов символизируют его присутствие в разных сферах бытия. В левой руке – Ось Мира, в правой – Колесо Закона. Под ногами – люди мира, молящие о Просветлении (под «ступнями благословения») и пребывающие во власти вожделения, вражды и иллюзий (под «ступнями гнева»). Солнце и луна символизируют чудо священ ного брака между вечностью и временем, нирваной и миром как их отождес твление. Ламы в верхней и центральной части рисунка олицетворяют орто доксальный путь тибетских гуру. (Любезно предоставлено Американским музеем естественной истории, Нью – Йорк.)
Ил.XIII. Ветвь вечной жизни (Ассирия). Крылатое существо, несущее ветвь гранатового дерева. Гипс; дворец ассирийского царя Ашурнасирапала II (885 – 860 г. до н.э.), Калху (Нимруд). (Любезно предоставлено Музеем искусств Метрополитен, Нью – Йорк.)
Ил.XIV. Боддхисаттва (Камбоджа). Фрагмент, обнаруженный при раскопках развалин Ангкора (XII ст до Р.Х.). Фигура Будды, венчающая голову Боддхисаттвы, является его отличительной особенностью (ср. ил.Х и XI) (Музей Гиме, Париж. Фото: Angkor, ed.’Tell», Paris, 1935.)
Ил.XV. Возвращение (Древний Рим). Мраморный барельеф, найденный в 1887 г. на территории, некогда примыкавшей к Вилле Лодовико. (МузейТерме, Рим. Фото: Antike Denkmaler, heraus. vom Kaiserlich Deutchen Archaeologisc – hen Institut, Berlin, Vol.11, 1908.)
Ил.XVI. Космическая Львица – Богиня, несущая Солнце (Северная Индия). Из манускрипта – XVIII в., Дели. (Любезно предоставлено Библиотекой П.Моргана, Нью – Йорк.)
Ил.XVII Источник жизни (Фландрия). Центральная панель триптиха Жана – Бельгамба, ок.1520 г Женская фигура справа – Надежда; слева – Лю бовь.(Любезно предоставлено Пале де Бо – Арс, Лиль.)
Ил XVIII Лунный царь и его подданые (Южная Родезия). Доисторический наскальный рисунок (Дайана Boy Фарм, Русапи, Южная Родезия).Предпо ложительно связано с легендой о Мвуетси, Лунном человеке. В поднятой правой руке – – рог нгона. Открывший этот рисунок Л.Фробениус датирует его прибл. 1500 г. до н.э.
Ил.XIX Мать богов (Мексика). Иксциуна, рождающая божество. Статуэтка из полудрагоценного камня. (Фото, любезно предоставленное Музеем естест венной истории, Нью – Йорк.)
Ил.XX. Тангороа, порождающий богов и людей (Австралия). Резьба по дереву, относящаяся к полинезийской культуре (архипелаг Тубуаи, остров Руруту). (Любезно предоставлено Британским Музеем.)
Ил.XXI Чудовище Хаоса и Бог Солнца (Ассирия) .Типе; дворец ассирийского царя Ашурнасирапала II (885 – – 860 г. до н.э.), Калху (Нимруд). В качестве Бога здесь, очевидно, выступает Ашур как верховное божество (Ориг. фото: A.H.Layard, Monuments of the Nineveh, Second Series, London, 1853; сам гипсовый фрагмент сейчас находится в Британском Музее.)
Ил.XXII Юный Бог Злаков (Гондурас). Фрагмент, выполненный в известняке (древний город майя Копан). (Любезно предоставлено Американским музеем естественной истории, Нью – Йорк.)
Ил.XXIII. Колесница Луны. (Камбоджа). Барельеф в Ангкоре, ок.XII в. н э.(Фото: Angkor, ed.’Tell», Paris, 1935.)
Ил.XXIV. Осень (Аляска). Танцевальная маска эскимосов. Раскрашенное дере во. Район реки Кускоквим, юго – запад Аляски. (Любезно предоставлено Культурным фондом американских индейцев, Нью – Йорк.)
Рис.1. Силены и Менады Черно – белый рисунок на амфоре, ок.450 – 500 г. до Р.Х., найденной в захоронении (Гела, Сицилия).(Monumenti Antichi, publicati per cura della Reale Accademia dei Lincei, Vol.XVII, Milan, 1907, Pl.XXXVII.)
Рис.2. Минотавромахия. Античный сосуд, рисунок в красном цвете, V в. до Р.Х.Тесей, убивающий Минотавра мечом; письменные источники представляют героя, убивающего чудовище в рукопашной схватке. (Collection de vases grecs de M. le Comte Lamberg, expl. et publ. par A. de la Bord, Paris, 1813, Pl.XXX.)
Рис.З. Осирис в образе быка переносит своего почитателя в потусторонний мир Египетская гробница, Британский Музей. (Е.A.W.Budge, Osiris and the Egyptian Resurrection, London, New York, 1911, Vol.1, p.13.)
Рис.4. Улисс и Сирены. Полихромная роспись по белому фону, лекиф, V в. до Р.Х. (Центральный музей, Афины). (Е.Sellers, «Three Attic Lekythos from Eretria», Journal of Hellenic Studies, Vol.XIII, 1892, Pl.I.)
Рис.5. Путешествие по ночному морю. Иосиф в колодце – Погребение Христа – Иона и Кит. Страница из германского издания XV в. (Biblia Pauperum, 1471), изображающая ветхозаветные предзнаменования явления Христа. (Ed. of the Weimar Gesselschaft der Bibliophilen, 1906.)
Рис.6. Исида в образе ястреба соединяется с Осирисом в потустороннем мире Подразумевается момент зачатия Гора, в будущем – одного из действующих лиц акта воскрешения его отца. Из барельефов на стенах храма Осириса (Дендера), посвященных ежегодным мистериям в честь бога Осириса. (Е.A.W.Budge, Osiris and the Egyptian Resurrection, Vol.11, p.28.)
Рис.7. Исида, дающая душе хлеб и воду. (Ibidem, p. 134.)
Рис.8. Укрощение чудовища. Давид и Голиаф – Муки Ада – Самсон и Лев. (Biblia Pauperum.)
Рис.9a. Сестра Медузы Горгоны, преследующая Персея, убегающего с головой Медузы Согласно письменным источникам, герой скрывается, становясь невидимым. Роспись по амфоре в красном цвете, V в. до Р.Х. (Коллекция антиквариата, Мюнхен). (A.Furtwangler, F.Hauser, K.Reichhold, Griechische Vasenmalerei, Munich, 1904 – 1932, P1.134.)
Рис.9б. Персей, убегающий с головой Медузы Горгоны. Изображение на обратной стороне той же амфоры. (Ibidem.)
Рис.10. Воскрешение Осириса. Бог выходит из яйца, Исида (ястреб) защищает его крыльями. Гор, зачатый в священном браке (рис.6), держит перед лицом отца крест анк – символ жизни. Барельеф (Филе). (Е.A.W.Budge, Osiris and the Egyptian Resurrection, Vol.11, p.58.)Рис 11 Возвращение героя Самсон – Христос – Иона (Btblta Pauperum )
Рис.12. Возвращение Ясона Эта версия путешествия Ясона в письменной традиции не представлена «В росписи вазы художник, очевидно, представил в несколько непривычном виде идею рождения героя из драконова семени» (J Harrison, Themis, A Study of the Social Origins of Greek Religion, Cambridge University Press, 1927, p 435) (Изображение на вазе из Этрусской коллекции Ватикана Фото Д Андерсона, Рим )
Рис.13. Схема творения мира Космическое яйцо (в нижней части рисунка) и первые люди (в верхней части рисунка), придающие форму миру (К Р Emory, «The Tuamotuan Creation Charts by Paiore», Journal of the Polynesian Society, Vol48 No 1, p3)
Рис.14. Отделение Неба от Земли Изображение, характерное для египетских гробниц и папирусов Бог Шу – Хека разделяет Нут и Себа Так изображался один из моментов сотворения мира (W M Muler, Egyptian Myphology, The Myphology of All Races, Vol XII, Boston, 1918, p. 44).
Рис.15. Хнум, который лепит сына фараона на гончарном круге, и Тот, отмеряющий его земной век Папирус периода Птолемеев (Е A W Budge, The Gods of the Egyptians, London, 1904, Vol II, p. 50).
Рис.16. Нут (Небо), порождающая Солнце, солнечные лучи падают на голову Хатхор (Любовь и Жизнь) Шар во рту у Нут символизирует заходящее солнце, которое будет вскоре проглочено ею чтобы вновь родиться с восходом (Ibidem, Vol I, p 101 )
Рис.17. Петроглиф времен палеолита (Алжир) Обнаружено среди следов палеолитической стоянки в вблизи Тиута Животное из семейства кошачьих между охотником и страусом, по всей вероятности, является прирученной охотничьей пантерой, рогатое животное рядом с матерью охотника – одомаш ненное животное на пастбище (L Frobemus, H Obermaier, Hadschra Maktu – ba, Munich, 1925, Vol II, PI 78).
Рис.18. Царь Тен (Египет, Первая Династия, ок 3200 г до Р X), разбивающий голову пленника Пластинка из слоновой кости (Абидос) «Характерная деталь – фигура шакала позади пленника, символизирующая бога (Анубиса или Апуат), что означает жертвоприношение этому богу из рук фараона» (Е A W Budge, Ostns and the Egyptian Resurrectuion, Vol I, pp 97, 207).
Рис.19. Осирис, судья мертвых Позади фигуры Осириса изображены Исида и Нефти Перед ним на цветке (лотос или лилия) изображены его внуки, сыновья Гора Ниже изображено озеро священных вод, божественный исток Нила на Земле (предельное начало которого – на небесах) Папирус Хунефе – ра (Е A W Budge, Osiris and the Egyptian Resurrection, Vol I, p. 20).
Рис.20. Змея Кхети в Подземном Мире, истребляющая огнем врага Осириса Фрагмент, изображающий момент прохождения Солнечной Ладьи через Подземный Мир в восьмой час ночи Из так называемой «Книги Пирамид» (EAW Budge, The Gods of the Egyptians, Vol I, p. 193).
Рис.21. Двойники Ани и его супруги, пьющие воду в потустороннем мире Из «Папируса Ани» (Е A W Budge, Osiris and the Egyptian Resurrection, Vol II, p. 130).
По вопросам оптовой закупки книг издательств
«REFL – book» и «Ваклер» обращаться:
г.Москва,
издательство «REFL – book»,
ул.Гиляровского, д.47 тел./факс.(095) 281 – 70 – 15
издательство «ACT»
Звездный бульв., д.2 тел. (095) 215 – 01 – 01
тел./факс 215 – 51 – 10
г. Киев, издательство «Ваклер»
бул.Леси Украинки, 34 тел. (044) 295 – 56 – 14
факс. (044) 295 – 49 – 94
Зигмунд Фрейд, Будущее одной иллюзии (Психоанализ Культура, М , Ренессанс 1992), сс. 54 – 55.
Myriad (англ.) – здесь обозначает десять тысяч – Прим. перев.
Последний удар (франц ) – Прим перев.
Кварта в Англии равна 1,14 л; в Америке – 0,95 л. – Прим. перев.
Из глубин (лат ) – Прим перев.
См Бытие, 3 18 – 19.
Гомер, Одиссея, IV, 401, 417 – 418 (перевод В.А Жуковского).
Там же, 400 – 406
Nietzsche Thus Spake Zarathustra, 1 22 3