У вас вопросы?
У нас ответы:) SamZan.net

Космический может правильно написать слово тетрис и умеет найти главу случайно затерявшуюся в недрах м

Работа добавлена на сайт samzan.net:

Поможем написать учебную работу

Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.

Предоплата всего

от 25%

Подписываем

договор

Выберите тип работы:

Скидка 25% при заказе до 29.12.2024

 

 Джоди Пиколт

 Обещание

 

 

 

  

 

 

  Эту книгу я посвящаю своему брату Джону, который знает цену гравитационному туалету «Космический», может правильно написать слово «тетрис» и умеет найти главу, случайно затерявшуюся в недрах моего компьютера.

  

  Надеюсь, тебе известно, какого высокого я о тебе мнения.

 

 

 

 

 

  Благодарности

 

 Каждый раз, когда я беседовала с людьми, собирая материал для этой книги, она менялась, пока не стала чем-то совершенно другим. Не тем, что я ожидала. А гораздо лучше. За личный вклад и художественные детали хочу поблагодарить доктора Роберта Ракусина, доктора Тию Хорнер, доктора Джеймса Умласа; Паулу Сполдинг, Кэндис Уокмен, сержанта полиции Билла Макги, Алексис Алдахондо, Кирсти Депи, Джули Ноулз, Сирену Кури и ее друзей; начальника окружной тюрьмы Графтона Сидни Берда; сержанта полиции, детектива Фрэнка Морана, патрульного Майка Эванса и начальника полицейского участка Ганновера, штат Нью-Гемпшир, Ника Джиакконе. Еще раз спасибо моим первым критикам — Джейн Пиколт и Лауре Гросс; моя благодарность Бекки Гудхарт, которая со своей командой в Морроу вернула мне веру в издателей. И наконец я благодарю свою «Команду мечты» за работу допоздна, ради общего дела — юристов Андреу Грин, Аллегру Любрано, Криса Китинга и Кики Китинга.

 

 

 

  Часть I

  Соседский мальчик

 

 

  Кто полюбил не с первого ли взгляда? Кристофер Марло

 

 

  Давай обнимемся и с этого момента дадим обет мы вечно делить невзгоды и печали. Томас Отуэй. Сирота

 

 

 

 

 

  Настоящее

 

 Ноябрь 1997 года

 Слова излишни.

 Он обнял ее, и когда она обняла его в ответ, перед ее мысленным взором пронеслась вся его жизнь: вот ему пять лет — он белокурый мальчик; вот одиннадцать — угловатый подросток, растущий не по дням, а по часам; вот тринадцать — настоящие мужские руки. На черном небе показалась луна. Она вдохнула аромат его кожи.

 — Я люблю тебя, — прошептала она.

 Он нежно прикоснулся к ней губами, и она решила, что это ей только почудилось. Она слегка отстранилась, чтобы посмотреть ему в глаза.

 И тут прозвучал выстрел.

 

 Несмотря на то что обычно никто специально его не заказывал, столик в самом углу китайского ресторанчика «Счастливая семья» по пятницам всегда оставался за Хартами и Голдами, которые с незапамятных времен ужинали именно здесь. Когда-то давно они приводили с собой детей: тогда в укромном уголке ставились детские стульчики для кормления, доставались упаковки с подгузниками, и официантам, подававшим горячие блюда, с трудом удавалось лавировать между этими нагромождениями предметов. Теперь они приходили вчетвером, в шесть вечера врываясь друг за другом в зал ресторана, словно их влекло некое притяжение.

 Первым пришел Джеймс Харт. Днем у него была операция, и закончил он на удивление рано. Он взял лежавшие на столе палочки для еды, снял бумажную упаковку и зажал их между пальцами, словно хирургические инструменты.

 — Привет! — У столика возникла Мэлани Голд. — Вижу, что не опоздала.

 — Не опоздала, — ответил Джеймс. — Остальных пока нет.

 — Да неужели? — Она сняла куртку и, свернув, положила ее за спину. — Мне так хотелось прийти вовремя. Похоже, я постоянно опаздываю.

 — По-моему, — задумчиво сказал Джеймс, — ты никогда не опаздывала.

 Их связывало одно — Августа Харт, Гас, но она еще не пришла. И они сидели, испытывая неловкость и пытаясь поддержать беседу, потому что знали друг о друге очень личное, то, о чем не говорят открыто. Эти секреты Гас Харт выбалтывала мужу в постели, а Мэлани — за чашечкой кофе. Джеймс откашлялся, продолжая вертеть в руках китайские палочки.

 — Что скажешь? — улыбнулся он Мэлани. — Может, бросить все к черту? И стать барабанщиком?

 Мэлани зарделась — она всегда краснела, когда ее ставили в тупик. После стольких лет сидения за стойкой информатора, с которой она, можно сказать, срослась, она легко могла ответить на конкретный вопрос, но поддержать легкую беседу — увы. Если бы Джеймс спросил: «Какова численность населения в Аддис-Абебе?» либо «Можешь назвать точный состав химических реактивов в проявителе?» — она бы не покраснела, потому что ответ не мог обидеть собеседника. Но этот вопрос о барабанщике? Какого ответа он от нее ожидает?

 — Тебе бы не понравилось, — ответила Мэлани, стараясь сохранять беспечный тон. — Нужно было бы отрастить длинные волосы и проколоть сосок. Или что-то вроде этого.

 — А мне можно узнать, почему ты говоришь о проколотых сосках? — поинтересовался Майкл Голд, подходя к столику. Он наклонился и прикоснулся к плечу жены — легкое прикосновение, после стольких лет брака заменившее объятия.

 — Не раскатывай губу, — осадила его Мэлани. — Это Джеймс хочет проколоть, не я.

 Майкл засмеялся.

 — Тогда тебя автоматически лишат права практиковать.

 — Почему это? — нахмурился Джеймс. — Помнишь нобелевского лауреата, с которым мы познакомились прошлым летом в круизе на Аляску? У него в брови была серьга.

 — Вот именно, — согласился Майкл. — Чтобы сочинить стихотворение, состоящее из одних бранных слов, не обязательно иметь высокие награды.

 Он встряхнул салфетку и положил ее на колени.

 — Где Гас?

 Джеймс взглянул на часы. Он жил по часам, Гас же вообще не следила за временем. Это ужасно его злило.

 — Кажется, она должна была отвезти Кейт к подружке, с ночевкой.

 — Ты сделал заказ? — спросил Майкл.

 — У нас всегда заказывает Гас, — нашел отговорку Джеймс.

 Обычно первой приходила Гас, именно благодаря ей ужин, как и все остальное, проходил гладко.

 Словно в ответ на слова мужа в ресторанчик стремительно влетела Августа Харт.

 — Боже, я опоздала! — воскликнула она, одной рукой расстегивая пальто. — Вы не представляете, что сегодня был за день.

 Все приготовились выслушать одну из ее обычных историй, но вместо этого Гас подозвала официанта.

 — Как обычно! — распорядилась она, широко улыбаясь.

 Как обычно? Мэлани, Майкл и Джеймс переглянулись. Неужели все так просто?

 Гас была профессиональной «палочкой-выручалочкой», не той, которая дает в долг, а человеком, готовым потратить собственное время, чтобы это не пришлось делать другим. К этому ее склонили вечно занятые американцы — «Сохраню ваше время» — не желавшие стоять в очередях в автоинспекцию или сидеть целый день дома в ожидании телемастера.

 Она попыталась пригладить свои вьющиеся рыжие волосы.

 — Сначала, — сказала она, зажав в зубах резинку для волос, — я целое утро провела в автоинспекции, что уже само по себе ужасно. — Она попыталась собрать волосы в пучок — легче усмирить электрический ток! — и подняла глаза. — И вот подходит моя очередь — ну, знаете, я уже возле этого окошка — и у чиновника, клянусь Всевышним, случается сердечный приступ. Он умирает прямо на полу канцелярии.

 — Какой ужас! — выдыхает Мэлани.

 — Да уж. Особенно учитывая то, что они закрыли окошко и мне пришлось снова становиться в очередь.

 — Сверхурочные часы, — заметил Майкл.

 — Не сегодня, — возразила Гас. — Еще раньше я на два часа записалась в Эксетер.

 — В школу?

 — Угу. У меня была встреча с мистером Джи Фоксхиллом, который оказался третьеклассником с лишними деньгами. Ему нужен был человек, который остался бы за него после уроков, отбыл, так сказать, наказание.

 Джеймс засмеялся.

 — Ловко!

 — Стоит ли упоминать о том, что директор школы был настроен негативно и целый час читал мне лекцию о том, что взрослые должны быть более ответственными, хотя я сразу призналась, что понятия не имела о планах Фоксхилла. Потом, когда я ехала забирать Кейт после футбола, лопнуло колесо, а пока я поставила запаску и добралась до футбольного поля, она уже уехала в гости к Сьюзан.

 — Гас, — перебила ее Мэлани. — Что случилось с инспектором?

 — Ты сама поменяла колесо? — спросил Джеймс, словно не слыша вопроса Мэлани. — Впечатляет!

 — Сама удивляюсь. Но на всякий случай сегодня вечером я хочу взять твою машину.

 — Ты опять на работу?

 Гас кивнула и улыбнулась официанту, принесшему их заказ.

 — Мне нужно в кассу, за билетами на концерт группы «Металлика».

 — Так что там с инспектором? — уже более настойчиво поинтересовалась Мэлани.

 Все удивленно уставились на нее.

 — Господи, Мэл! — воскликнула Гас. — Зачем же так орать?

 Мэлани зарделась, и Гас тут же смягчилась.

 — Честно признаться, я не знаю, что с ним стряслось, — призналась она. — Его забрала «скорая помощь».

 Она положила себе на тарелку ло мэинь[1].

 — Кстати, сегодня в мэрии я видела картину Эм.

 — А что ты делала в мэрии? — удивился Джеймс.

 Гас пожала плечами.

 — Ходила посмотреть на картину Эм, — призналась она. — Кажется, что ее… нарисовал настоящий художник, эта позолоченная рама и большая голубая лента под ней… А вы надо мной потешались, когда я собирала все карандашные наброски, которые они с Крисом оставляли по всему нашему дому.

 Мэлани улыбнулась.

 — Мы смеялись, потому что ты уверяла, что когда выйдешь на пенсию, то будешь их продавать.

 — Вот увидите, — заверила Гас. — В семнадцать — победитель окружного художественного конкурса, в двадцать один — открытие собственной выставки…. Ей не будет и тридцати, как ее полотна будут украшать Музей современного искусства в Нью-Йорке. — Она потянулась к руке Джеймса и повернула к себе циферблат его часов. — У меня осталось пять минут.

 Джеймс убрал руку со стола.

 — Разве билетная касса в семь вечера работает?

 — Она работает с семи утра, — ответила Гас. — Спальный мешок в машине. — Она зевнула. — Похоже, мне нужно сменить профессию. Заняться чем-то менее утомительным… например, податься в авиадиспетчеры или стать премьер-министром Израиля.

 Она потянулась к блюду с цыплятами по-китайски и принялась заворачивать блины, передавая их по кругу.

 — Как катаракта миссис Гринблатт? — рассеянно спросила она.

 — Вылечили, — ответил Джеймс. — Вполне вероятно, что у нее восстановится стопроцентное зрение.

 Мэлани вздохнула.

 — Хочу восстановить зрение. Не могу себе представить — проснусь и буду все видеть.

 — Тебе не нужна операция, — сказал Майкл.

 — Почему? Я бы избавилась от контактных линз, к тому же я знаю отличного хирурга.

 — Джеймс не мог бы тебя оперировать, — улыбнулась Гас. — Существует же некие этические нормы.

 — Они не распространяются на виртуальную семью, — заметила Мэлани.

 — А мне это нравится, — сказала Гас. — Виртуальная семья. Следует принять соответствующий закон… ну, как закон о гражданском браке. Если люди достаточно долго живут бок о бок, значит, они становятся родственниками.

 Она проглотила блинчик и встала из-за стола.

 — Уф, — сказала она, — ужин был просто великолепный!

 — Ты не можешь вот так уйти, — сказала Мэлани и повернулась к парню, убирающему посуду, чтобы он принес печенье с предсказаниями. Когда он вернулся, она засунула несколько штук в карман Гас. — Держи. У билетных касс кафешек нет.

 Майкл взял одно печенье и разломил.

 — «Любовь — это дар, к которому нельзя относиться беспечно», — прочел он вслух.

 — «Ты молод настолько, насколько себя ощущаешь», — прочел Джеймс свое предсказание. — Не слишком понятно.

 Все посмотрели на Мэлани, но она прочла надпись на тоненькой полосочке и спрятала ее в карман. Она верила, что, если озвучить предсказание, хорошее никогда не сбудется.

 Гас взяла еще одно печенье с тарелки и разломила.

 — Только представьте, — засмеялась она, — у меня пустышка.

 — Ничего нет? — удивился Майкл. — За это положен бесплатный обед.

 — Посмотри на полу, Гас. Наверное, ты обронила. Разве бывает печенье с предсказаниями без предсказаний? — изумилась Мэлани.

 Но ни на полу, ни под тарелкой, ни в складках пальто Гас бумажки не было. Она грустно покачала головой и подняла чашку с чаем.

 — За мое будущее, — сказала она, допила чай и поспешно покинула ресторан.

 

 Бейнбридж, штат Нью-Гемпшир, тихий городок, где жили в основном преподаватели из Дартмутского колледжа и врачи из местной больницы. С одной стороны, он расположен недалеко от университета и считается привлекательным с точки зрения землевладения, с другой — достаточно удален от большого города, чтобы называться провинцией. В конце семидесятых на узких дорогах, пересекавших угодья старых молочных ферм, появились ответвления, заканчивающиеся земельными наделами в два гектара, и вырос городок. Одной из таких дорог была Лесная ложбина, где жили Голды и Харты.

 Оба их земельные участка образовывали квадрат: два треугольных надела, прилегающих по общей гипотенузе. Земля Хартов сужалась у подъездной дорожки, потом владения простирались вправо и влево, у Голдов — наоборот, дом стоял у границы участков, поэтому между домами расстояние было чуть больше сорока метров. Но их разделял редкий подлесок, сквозь заросли которого можно было разглядеть соседскую усадьбу.

 Майкл с Мэлани, каждый на своей машине, ехали за серым «вольво» Джеймса, свернувшим на Лесную ложбину. Через километр у гранитного столба с номером тридцать четыре Джеймс повернул налево. Майкл свернул на следующем повороте. Он выключил зажигание своего грузовичка и шагнул в квадратик света, льющийся из кабины, позволив Гранди и Бо прыгать ему на ноги и грудь. Ирландские сеттеры описывали вокруг хозяина круги, а он ждал, пока Мэлани выберется из своей машины.

 — Похоже, Эм еще нет дома, — сказал он.

 Мэлани вышла из машины и одним плавным движением захлопнула дверцу.

 — Сейчас восемь часов, — заметила она. — Эм, скорее всего, только что ушла.

 Майкл прошел за женой через боковую дверь в кухню. Она положила на стол небольшую стопочку книг.

 — Кто сегодня дежурит? — спросила она.

 Майкл закинул руки за голову и потянулся.

 — Не знаю. Точно не я. Наверное, Ричардс из ветлечебницы «Вестон энимал».

 Он подошел к двери и позвал собак, которые взглянули на хозяина, но даже не подумали прекратить гонять по ветру опавшие листья.

 — Вот это да! — засмеялась Мэлани. — Ветеринар, которого не слушаются собственные собаки.

 Майкл отступил в сторону, а она подошла к двери и свистнула. Собаки пронеслись мимо нее, внося в дом запах ночной свежести.

 — Это собаки Эмили, — возразил он. — А это большая разница.

 

 Когда в три часа ночи раздался телефонный звонок, Джеймс Харт тут же проснулся. Он пытался сообразить, что же могло случиться с миссис Гринблатт, потому что звонили, вероятнее всего, из-за нее. Он потянулся через кровать, через ту половину, где должна была спать жена, и нащупал телефон.

 — Слушаю.

 — Мистер Харт?

 — Да, это доктор Харт, — подтвердил Джеймс.

 — Доктор Харт, это офицер Стенли из Бейнбриджской полиции. Ваш сын ранен, его отправили в больницу «Бейнбридж мемориал».

 Джеймс почувствовал, что слова застряли в горле.

 — Он… попал в аварию?

 Секундная заминка.

 — Нет, сэр, — ответил полицейский.

 Сердце Джеймса учащенно забилось.

 — Спасибо, — выдохнул он, вешая трубку, хотя и не понимал, почему благодарит человека, который принес такие ужасные известия.

 Как только он повесил трубку, в голове зароились тысячи вопросов. Куда сын ранен? Насколько серьезно? Эмили была с ним? Что произошло? Джеймс натянул одежду, которую чуть раньше бросил в корзину со стиркой, и через несколько минут уже спускался вниз. Он знал: до больницы семнадцать минут езды. Он уже несся по Лесной ложбине, когда снял трубку телефона в машине и набрал номер Гас.

 

 — Что они сказали? — в десятый раз спрашивала Мэлани. — Дословно.

 Майкл застегнул пуговицы на джинсах и сунул ноги в теннисные туфли. Слишком поздно он вспомнил, что не надел носки. К черту носки!

 — Майкл.

 Он поднял глаза на жену.

 — Что Эм ранена, ее отвезли в больницу.

 Руки Майкла дрожали, тем не менее он с удивлением поймал себя на том, что в состоянии поступать адекватно: отодвинуть Мэл к двери, найти ключи от машины, выбрать самый короткий маршрут до «Бейнбридж мемориал».

 Он строил предположения, что могло произойти, если позвонили глубокой ночью, — один телефонный звонок, способный лишить человека дара речи, звонок, в который невозможно поверить. В глубине души он ожидал, что слетит с катушек, тем не менее сел за руль и осторожно сдал, выезжая на подъездную дорогу, — отличное самообладание. Единственный признак растущей паники — едва заметное предательское подергивание щеки.

 — Там работает Джеймс, — бормотала Мэлани. Тихая, невнятная молитва. — Он знает, к кому следует обратиться, что предпринять.

 — Дорогая, — произносит Майкл, в темноте нащупывая ее руку, — пока еще ничего неизвестно.

 Но, проезжая мимо дома Хартов, глядя на абсолютно спокойный пейзаж, на мирные темные окна, он не мог не почувствовать укол зависти от обыденности окружающего. «Почему именно мы?» — подумал он, не замечая в конце Лесной ложбины габаритные огни автомобиля, свернувшего по направлению в город.

 

 Гас устроилась на тротуаре между троицей подростков с торчащими зелеными волосами и парочкой, которая только что сексом не занималась на глазах у окружающих. «Если бы Крис сотворил такое со своими волосами, — подумала она, — мы бы…» Что «мы бы»? Подобное было невозможно, потому что, насколько помнила Гас, Крис всегда носил короткую, чуть длиннее, чем «ежик», прическу. А что касается Ромео и Джульетты справа от нее — что ж, подобное тоже ерунда. Как только проснулся интерес к противоположному полу, Крис начал встречаться с Эмили — чего, собственно, и ожидали обе семьи.

 Уже через четыре с половиной часа сыновья ее клиента получат лучшие места на концерт «Металлики». Она поедет домой спать. Когда она проснется, Джеймс вернется с охоты (кажется, открыт охотничий сезон), Кейт будет готовиться к футбольному матчу, а Крис только-только выползет из постели. Потом Гас поступит так, как поступает каждую субботу, если у нее нет других планов или не нагрянут родственники: пойдет к Мэлани. Или Мэлани заглянет к ней, и они будут судачить о работе, молодежи и мужьях. У нее есть несколько близких подруг, но Мэлани единственная, к приходу которой не нужно убирать в доме и краситься, при ней можно не бояться сболтнуть лишнего или выглядеть глупо.

 — Леди, — окликнул ее один из зеленоволосых, — огоньку не желаете?

 Он произнес все так быстро, что Гас слегка опешила и ей показалось, что парень просит прикурить. «Нет, — хотелось ей ответить, — не найдется. И тебе курить не следует». Но потом она заметила, что он помахивает сигаретой — и вряд ли с простым табаком — у нее перед носом.

 — Извините, — помотала она головой.

 Тяжело поверить, что существуют подобные экземпляры, в особенности когда у нее такой сын, как Крис, который, казалось, был вылеплен совершенно из другого теста. Возможно, эти подростки с торчащими волосами, в этих кожаных жилетках так выглядят, когда предоставлены самим себе, а с родителями превращаются в причесанных, воспитанных детей. Она уверила себя, что подобное смешно. Даже сама мысль о том, что у Криса есть вторая натура, нелепа. Нельзя дать жизнь ребенку и не почувствовать, что в его жизни происходит нечто волнующее.

 Она почувствовала жужжание у ноги и отодвинулась, решив, что влюбленная парочка оказалась к ней слишком близко. Но жужжание не прекращалось. Когда она потянулась к ноге, чтобы обнаружить его источник, то вспомнила о своем пейджере, который неизменно носила в кошельке с тех пор, как стала работать «палочкой-выручалочкой». Звонил Джеймс. А если ему пришлось вернуться в больницу и кому-то из детей что-то от нее нужно?

 Разумеется, в некотором роде это было превентивной мерой — пейджер давал возможность отмахнуться от срочных звонков. За пять лет он пикал лишь дважды: один раз звонила Кейт, чтобы узнать, где она хранит средства для мытья ковров, и второй раз, когда села батарея. Она достала пейджер из недр своего кошелька и нажала кнопку определителя номера. Звонили из ее машины. Кто мог быть в ее машине в такой поздний час?

 Джеймс из ресторана уехал на ее машине домой.

 Гас выползла из спального мешка, перешла на другую сторону улицы к ближайшему таксофону, расписанному какими-то инициалами, больше напоминающими сосиски. Джеймс ответил, и она услышала, как под колесами машины шуршит асфальт.

 — Гас, — прерывающимся голосом сказал Джеймс. — Тебе нужно приехать.

 И мгновение спустя, забыв о спальном мешке, она мчалась по улице.

 

 Убирать свет, бьющий ему в глаза, не стали. Лампы, висевшие над ним, яркие серебристые блюдца, заставляли щуриться. Он чувствовал, что к нему прикасаются по крайней мере трое — трогают руками, отдают приказы, срезают одежду. Он не мог пошевелить ни ногой, ни рукой, а когда попробовал, то почувствовал, что весь в бинтах и голова зафиксирована воротником.

 — Давление падает, — сказала какая-то женщина. — Всего семьдесят.

 — Зрачки расширены, но не реагируют. Кристофер? Кристофер? Ты меня слышишь?

 — Пульс учащенный. Для начала поставьте две больших капельницы четырнадцатого или шестнадцатого размера на литр, введите пятипроцентный раствор натрия хлорида. И надо взять кровь: клинический анализ, тромбоциты, свертываемость, стандартный анализ плазмы, наличие алкоголя и токсинов. Результаты направьте в банк крови.

 Потом внезапная острая боль в локтевом сгибе и резкий звук рвущегося лейкопластыря.

 — Что здесь? — раздается новый голос.

 И вновь отвечает женщина.

 — Черт знает что! — восклицает она.

 Крис чувствует, как что-то вонзается ему в лоб. Он выгибается в воротнике и откидывается назад в ласковые, теплые руки медсестры.

 — Все хорошо, Крис, — успокаивает она.

 Откуда им известно, как его зовут?

 — Кое-где просвечивается череп. Позвоните рентгенологам, пусть сделают рентген шейного отдела позвоночника.

 Какая-то суета, пронзительный крик. Крис скосил глаза направо и через щель между занавесками увидел своего отца. Это больница, отец работает в больнице. Но он не в белом халате. Он в верхней одежде, даже рубашка застегнута как зря. Он стоит с родителями Эмили, пытается прорваться сквозь заслон медсестер, которые не пускают его в палату.

 Крис внезапно так сильно забился на кровати, что вырвал из руки капельницу. Он взглянул прямо на Майкла Голда и попытался закричать, но не издал ни звука, лишь страх накатывал волна за волной.

 

 — Да плевать я хотел на процедуры! — горячился Джеймс Харт.

 Раздался звон упавшей капельницы, шаркающие шаги — достаточно, чтобы отвлечь внимание медсестер и дать ему возможность нырнуть за грязную занавеску. Его сын бился в фиксирующих спину ремнях и ортезе «Филадельфия», обеспечивающем фиксацию шейного отдела позвоночника. Повсюду кровь: на лице, рубашке, шее.

 — Я доктор Харт, — бросил он врачу «скорой помощи», который метнулся к ним. — К черту этикет! — добавил он. Потянулся и крепко схватил руку сына. — Что происходит?

 — Его доставили на «скорой» вместе с девушкой, — негромко сообщил врач. — Насколько можно судить, у него рваная черепно-мозговая травма. Мы собирались отправить его на рентген, чтобы узнать, нет ли трещин черепа и шейного отдела позвоночника. В случае, если опасения не подтвердятся, его отправят на томограф.

 Джеймс почувствовал, как Крис настолько сильно сжал его руку, что обручальное кольцо впилось в кожу. «Конечно, — подумал он, — с ним все в порядке, если в руках осталась такая сила».

 — Эмили… — сипло прошептал Крис. — Куда увезли Эмили?

 — Джеймс! — робко окликнул его чей-то голос.

 Он обернулся и увидел Мэлани с Майклом, топчущихся в нерешительности у занавески и, без сомнения, напуганных таким количеством крови. Одному богу известно, как им удалось миновать драконш у поста дежурной.

 — Как Крис?

 — С ним все в порядке, — заверил Джеймс, больше пытаясь убедить себя, чем остальных присутствующих в палате. — С ним все будет в порядке.

 Ординатор повесила трубку.

 — Рентгенологи ждут, — сообщила она.

 Врач-реаниматор кивнул Джеймсу.

 — Можете пойти с ним, — разрешил он. — Будете его успокаивать.

 Джеймс, не отпуская руку сына, пошел рядом с каталкой. Санитары, проезжая мимо Голдов, начали толкать каталку чуть быстрее, и он тоже ускорил шаг.

 — А что с Эмили? — вспомнил он, но так и не успел услышать ответа.

 Врач, осматривавший Криса, обернулся.

 — Вы мистер и миссис Голд? — спросил он.

 Они одновременно шагнули вперед.

 — Вы не могли бы пройти со мной?

 

 Доктор повел их в небольшой альков за кофейным автоматом, где стояли синие диваны, обитые букле, и уродливые пластиковые столики. Мэлани тут же расслабилась. Она была настоящим специалистом, когда дело касалось вербальных и невербальных знаков. Если их тут же не повели в смотровую, значит, опасность уже миновала. Вероятно, Эмили уже в палате. Или в рентген-кабинете, как и Крис. А может, ее сейчас к ним приведут.

 — Прошу вас, — сказал врач, — присаживайтесь.

 Мэлани не собиралась садиться, но ноги ее подкосились. Похолодевший Майкл остался стоять.

 — Мне очень жаль… — начал врач.

 Единственные слова, которые Мэлани не могла истолковать иначе, нежели буквально. Она склонялась все ниже и ниже, пока не согнулась пополам, пока не спрятала голову под трясущимися руками настолько глубоко, что уже не слышала его слов.

 — Когда прибыла «скорая помощь», ваша дочь была уже мертва. Выстрел в голову. Смерть была мгновенной, она не страдала. — Он запнулся. — Необходимо, чтобы один из вас опознал тело.

 Майкл стоял не моргая. Раньше это происходило произвольно, но сейчас все — дышать, стоять, просто быть — было накрепко связано с самоконтролем.

 — Не понимаю, — произнес он слишком высоким, не похожим на его обычный голосом. — Она была с Крисом Хартом.

 — Да, — подтвердил доктор. — Их доставили вместе.

 — Я не понимаю, — повторил Майкл, хотя на самом деле подумал: «Как она может быть мертва, если он жив?»

 — Кто это сделал? — выдавила из себя Мэлани. Она зубами вгрызлась в этот вопрос, как будто он был костью, которую она должна стеречь. — Кто в нее стрелял?

 Врач покачал головой.

 — Не знаю. Миссис Голд, я уверен, что полицейские, прибывшие на место происшествия, скоро с вами свяжутся.

 «Полицейские?»

 — Вы готовы идти?

 Майкл недоуменно посмотрел на врача, не понимая, почему, черт возьми, этот человек хочет, чтобы он ушел. Потом он вспомнил. Эмили… Ее тело…

 Он последовал за доктором назад в приемный покой. У него разыгралось воображение или медсестры совсем по-другому смотрят на него? Он миновал палаты со стонущими, покалеченными, но живыми людьми и наконец остановился перед занавеской, откуда не доносилось ни звука, ни суеты — вообще ничего. Врач подождал немного и убрал простыню.

 Эмили лежала на спине. Майкл шагнул к столу, коснулся рукой ее волос. Ее лоб был гладким, еще теплым. Доктор ошибся, вот в чем дело. Она не мертва, она не может быть мертва, она… Он провел рукой по волосам. Ее голова свесилась в его сторону, обнажая отверстие над правым ухом размером с серебряный доллар — рваное, с запекшейся по краям кровью. Но кровь больше не текла.

 — Мистер Голд, — окликнул врач.

 Майкл кивнул и выбежал из смотровой. Промчался мимо носилок, на которых лежал державшийся за сердце мужчина, — он был в четыре раза старше Эмили. Мимо ординатора с чашкой кофе. Мимо Гас Харт, затаившей дыхание и протянувшей к нему руки. Он бежал все быстрее. Потом завернул за угол, упал на колени, и его вырвало.

 

 Дорогу до «Бейнбридж мемориал» Гас преодолела бегом, цепляясь за надежду в глубине души — груз, который с каждым шагом становился все более тяжелым. Но Джеймса в комнате ожидания не оказалось, и все ее надежды на легкие увечья — сломанная рука или легкая контузия — испарились, когда у поста медсестры она наткнулась на Майкла.

 — Взгляните еще раз, — требовала она у дежурной. — Кристофер Харт, сын доктора Джеймса Харта.

 Медсестра кивнула.

 — Он был здесь недавно, — подтвердила она, — только я не знаю, куда его перевели. — Она сочувственно посмотрела на собеседницу. — Сейчас узнаю.

 — Будьте любезны, — надменно кивнула Гас, но тут же поникла, как только медсестра повернулась к ней спиной.

 Она обвела взглядом вестибюль приемного покоя: от пустых инвалидных колясок, напоминающих застенчивых девушек, которые стоят у стены в ожидании, пока их пригласят на танец, до телевизора под потолком. В углу Гас заметила что-то красное. И направилась в ту сторону, узнав алое пальто Мэлани, которое они откопали на распродаже у «Файлинс» с восьмидесятипроцентной скидкой.

 — Мэл… — прошептала Гас.

 Мэлани подняла голову. У нее было такое же убитое горем лицо, как и у Майкла.

 — Эмили тоже пострадала?

 Мэлани долго пристально смотрела на нее.

 — Нет, — тщательно подбирая слова, сказала она. — Эмили не пострадала.

 — Слава богу…

 — Эм, — перебила ее Мэлани, — умерла.

 

 — Почему так долго? — уже в третий раз спрашивала Гас, стоя перед крошечным окошком в отдельной палате, в которую должны были поместить Кристофера. — Если с ним все в порядке, почему его до сих пор не привезли?

 Джеймс сидел на единственном стуле, обхватив голову руками. Он сам видел томограммы и еще никогда так не боялся обнаружить на снимке внутричерепную контузию или эпидуральное кровоизлияние. Но мозг Криса оказался не задет, раны — неглубокие. Его отвезли назад в приемный покой, чтобы наложить швы. Ночью за ним понаблюдают, а завтра сделают дополнительные анализы.

 — Он что-нибудь тебе сказал? О том, что произошло?

 Джеймс покачал головой.

 — Он напуган, Гас. У него все болит. Я не буду на него давить. — Он встал и оперся о косяк. — Крис спросил, куда увезли Эмили.

 Гас медленно обернулась.

 — Ты же ему не сказал? — спросила она.

 — Нет. — Джеймс тяжело сглотнул. — Тогда я даже об этом не думал. О том, что они были вместе, когда все произошло.

 Гас пересекла палату и обняла Джеймса. Даже сейчас он напрягся: он не привык обниматься на людях, и то, что они ощутили ледяное дыхание смерти, правил не меняло.

 — Не хочу даже думать об этом, — прошептала она, прижимаясь щекой к спине мужа. — Я видела Мэлани и не перестаю с ужасом думать о том, что легко могла бы оказаться на ее месте.

 Джеймс оттолкнул жену и подошел к теплой батарее.

 — О чем, черт возьми, они думали, когда ехали по неспокойному району?

 — По какому району? — ухватилась Гас за новую подробность. — Откуда прибыла машина «скорой помощи»?

 Джеймс повернулся к жене.

 — Не знаю, — признался он. — Я просто предположил.

 Наконец-то у нее появилась цель!

 — Я могла бы спуститься в приемный покой, — сказала Гас. — Они обязаны записывать подобную информацию.

 Она решительно направилась к двери, но когда уже собиралась потянуть ручку на себя, дверь распахнулась, и санитар ввез на коляске Криса, голова которого была обмотана бинтами.

 Ноги Гас приросли к полу. Она была не в силах связать этого мальчика с запавшими глазами со своим сыном-спортсменом, которым любовалась еще сегодня утром. Медсестра что-то объяснила — Гас не удосужилась ее выслушать, — и вместе с санитаром вышла из палаты.

 Гас слышала, как сама она дышит в такт редким каплям — кап-кап — из капельницы Криса. Его взгляд был стеклянным от успокоительного и рассеянным от страха. Гас присела на край кровати и заключила сына в объятия.

 — Ш-ш-ш… — прошептала она, когда он расплакался у нее на груди: сперва одинокие слезинки, а потом громкие непрекращающиеся всхлипывания. — Все хорошо.

 Через несколько минут Крис перестал захлебываться рыданиями, его глаза закрылись. Гас не отпустила сына, даже когда он обмяк у нее на руках. Она взглянула на Джеймса, который сидел на стуле у больничной кровати, словно суровый страж. Ему хотелось плакать, но он не станет рыдать. Джеймс не плакал с тех пор, как ему было семь.

 Гас тоже не любила лить слезы в присутствии мужа. И дело не в том, что, как он уверял, слезами делу не поможешь. Просто сейчас было видно, что огорчен он гораздо меньше, чем она, и от этого она чувствовала себя глупо, слез не было. Она прикусила губу и вышла из палаты, чтобы дать волю чувствам в одиночестве. В коридоре она прижала ладони к прохладной стене и постаралась подумать о том, что только вчера ходила в бакалею, и вымыла ванную на первом этаже, и накричала на Криса за то, что он оставил на столе молоко и оно прокисло. Только вчера, когда все еще имело смысл.

 — Прошу прощения.

 Гас обернулась и увидела высокую темноволосую женщину.

 — Я сержант Маррон, полиция Бейнбриджа. Вы, наверное, миссис Харт?

 Гас кивнула и пожала руку женщине-полицейскому.

 — Это вы их обнаружили?

 — Нет. Но меня вызвали на место происшествия. Мне необходимо задать вам несколько вопросов.

 — Да? — удивилась Гас. — Я-то надеялась, что вы сможете ответить на мои.

 Сержант Маррон улыбнулась, и Гас поразилась, насколько красивым стало ее лицо.

 — Услуга за услугу, — сказала она.

 — Ума не приложу, чем могу вам помочь, — призналась Гас. — Что вы хотели узнать?

 Сержант достала блокнот и ручку.

 — Вам сын говорил, что вечером его не будет дома?

 — Да.

 — Он сообщил, куда собирается?

 — Нет, — ответила Гас. — Ему уже семнадцать лет, и он всегда был очень дисциплинированным мальчиком. — Она взглянула на дверь палаты. — До сегодняшнего вечера.

 — Угу. Вы знали Эмили Голд, миссис Харт?

 На глаза Гас тут же навернулись слезы. Она смущенно смахнула их тыльной стороной ладони.

 — Да, — ответила она. — Эм мне… была мне как дочь.

 — А кем она была для вашего сына?

 — Его девушкой.

 Гас смутилась еще больше. Неужели Эмили впуталась во что-то незаконное или опасное? Неужели именно поэтому Крис ехал по неспокойному району?

 Она не поняла, что произнесла последнюю мысль вслух, пока не увидела нахмуренные брови детектива Маррон.

 — Неспокойный район?

 — Ну да, — зарделась Гас. — Нам сообщили, что там фигурировало оружие.

 Сержант захлопнула свой блокнот и направилась к двери.

 — Сейчас я бы хотела поговорить с Крисом, — сказала она.

 — Это невозможно! — заупрямилась Гас, преграждая собеседнице путь. — Он спит. Ему необходим покой. Кроме того, ему еще не сказали об Эмили. Мы не смогли ему сообщить… Не сейчас. Он любил ее.

 Детектив Маррон пристально посмотрела на Гас.

 — Возможно, — сказала она, — но он также мог ее и застрелить.

 

 

 

  Прошлое

 

 Осень 1979 года

 

 По тому, как Мэлани взвешивала на ладони небольшую буханку бананового хлеба, ее муж не мог сказать, собирается она ее съесть или выбросить. Она закрыла входную дверь (до сих пор блестящую от свежей краски) и понесла буханку к двум картонным коробкам, выполняющим роль импровизированного кухонного стола. Она благоговейно коснулась аппликации, сделанной из ленты, и развернула открытку с нарисованной от руки лошадью. «Добро пожаловать, — прочла она, — добрый доктор Айболит».

 — Слава ветеринара летит впереди тебя, — заметила она, протягивая открытку Майклу.

 Майкл пробежал глазами короткую записку, улыбнулся и разорвал целлофан.

 — Вкусно, — сказал он. — Попробуй.

 Мэлани побледнела. Даже мысль о банановом хлебе — о любой еде — до обеда теперь вызывала у нее тошноту. И это было странно, потому что во всех книгах, которые она прочла о беременности, а прочла она немало, говорилось, что уже к четвертому месяцу ей должно стать намного лучше.

 — Я позвоню им, чтобы поблагодарить, — сказала она, забирая открытку. — Ой! Господи… — Она подняла глаза на мужа. — Гас и Джеймс. И они прислали выпечку. Как думаешь, они… ну, ты понимаешь?

 — Геи?

 — Я бы сказала «ведущие не совсем обычный образ жизни».

 — Но ты этого не сказала, — усмехнулся Майкл, взял коробку и стал подниматься по лестнице.

 — Что ж, — дипломатично заявила Мэлани, — какой бы… ориентации они ни были, я уверена, что это чрезвычайно милые люди.

 И все же, набирая номер, она удивлялась тому, в какой городок они приехали.

 Мэлани не хотела переезжать в Бейнбридж, она была абсолютно счастлива в Бостоне, даже несмотря на то, что он находился далеко от ее родного Огайо. Но этот городок мог оказаться глухоманью, а она никогда не умела заводить друзей. Неужели Майкл не может лечить животных где-нибудь южнее?

 После третьего гудка трубку взяла женщина.

 — Центральный вокзал, — раздался голос.

 Мэлани бросила трубку, потом снова набрала номер, уже более внимательно. Ответил тот же голос, в котором на этот раз слышалась улыбка:

 — Дом Хартов.

 — Алло, — сказала Мэлани. — Я звоню из соседнего дома. Мэлани Голд. Хотела поблагодарить Хартов за хлеб.

 — Отлично. Попали по адресу. Вы уже переехали?

 Повисло молчание. Мэлани размышляла, кто эта женщина и как принято вести себя в этой части страны, хранят ли здесь секреты личной жизни от домработниц и нянь.

 — А Джеймс или Гас дома? — тихонько спросила она. — Я бы… хотела поблагодарить лично.

 — Я Гас, — сказала собеседница.

 — Но вы женщина! — выпалила Мэлани.

 Гас Харт засмеялась.

 — Вы намекаете на то, что подумали… Ого! Жаль вас разочаровывать, но последний раз, когда я была у врача, мне сказали, что я женщина. Гас — сокращенно от Августы. Но никто не называл меня Августой с тех пор, как умерла моя бабушка. Послушайте, вам нужна помощь? Джеймс на работе, а я уже выдраила каждый сантиметр своей гостиной. Мне нечем заняться. — И не успела Мэлани возразить, как Гас все решила за нее. — Не закрывайте дверь. Я буду через несколько минут.

 Мэлани продолжала таращиться на трубку телефона, когда в кухню вернулся Майкл с большой коробкой с фарфором.

 — Ты поговорила с Гасом Хартом? — с улыбкой спросил он. — Ну и как он тебе?

 Она только было открыла рот, чтобы ответить, как входная дверь распахнулась и тут же с грохотом захлопнулась, словно от порыва ветра, явив на пороге беременную женщину с огромным животом, копной непослушных волос и невероятно милой улыбкой ангела.

 — Она, — ответила Мэлани, — настоящий ураган.

 

 Мэлани получила место библиотекаря в городской публичной библиотеке.

 Она влюбилась в крохотное кирпичное здание сразу же, как только приехала на собеседование. Ее очаровали витражные панели за конторкой в читальном зале, ожидающие своей очереди аккуратные стопки пожелтевшей макулатуры, вытертые каменные ступени, которые за десятки лет округлились, и теперь казалось, что каждая улыбается. Библиотека была прекрасная, не хватало только Мэлани. Книги грудились беспорядочными стопками, наваливались друг на друга, так что невозможно было прочесть названия. Корешки некоторых книг треснули посредине, вертикальная картотека вся в следах пальцев. Для Мэлани работники библиотеки были сродни богам: к кому еще можно было бы обратиться и наверняка получить ответ на всевозможные вопросы? Знание — сила, но хороший библиотекарь не станет скрывать этот дар. Мэлани учила других, как найти, куда смотреть, как искать.

 Она влюбилась в Майкла, потому что он поставил ее в тупик. Майкл учился в ветеринарной академии Тафтса, когда подошел к ее стойке информатора с двумя вопросами: «Где можно найти материал о повреждениях печени у котов, страдающих диабетом?» и «Не согласились бы вы со мной поужинать?» На первый вопрос она могла ответить с закрытыми глазами. На второй не нашлась что сказать. Его нежные руки, которые могли напоить из пипетки только-только вылупившегося птенца, совершенно по-новому открыли ее тело.

 После замужества и в течение нескольких последующих лет, пока Майкл лечил домашних животных, Мэлани продолжала работать в колледже. Она поднималась по карьерной лестнице, полагая, что если однажды Майкл проснется и разлюбит робкую молодую женщину, то будет все равно поражен ее умом. Но Майкл поступал в университет, чтобы лечить коров и овец, разводить лошадей, поэтому, прозанимавшись несколько лет только тем, что кастрировал породистых щенков и делал им прививки от бешенства, он заявил Мэлани, что ему необходимы перемены. Единственная проблема заключалась в том, что в большом городе не так много крупных домашних животных.

 Со своим послужным списком Мэлани оказалось нетрудно получить место в городской библиотеке. Однако она привыкла к дотошным юношам и девушкам, к ученым, которые сидели сгорбившись над своими текстами. Привыкла выпроваживать людей со словами «мы закрываемся». В городской библиотеке Бейнбриджа самый большой наплыв посетителей наблюдался во время «сказки для малышей», потому что матерям давали кофе бесплатно. Бывали дни, когда Мэлани просто сидела за конторкой, а единственным посетителем библиотеки был почтальон.

 Она ждала читателя, настоящего читателя, коим являлась сама. И обнаружила его в такой непохожей на нее Гас Харт.

 Гас приходила в библиотеку каждый вторник и пятницу. Она бродила по узким проходам, выложив книги, взятые накануне. Мэлани аккуратно открывала их, сверяла с карточками и клала на тележку, чтобы поставить снова на полку.

 Гас Харт читала Достоевского, Кундеру, Попа. Читала Джорджа Элиота и Теккерея, рассказы зарубежных писателей. Иногда она «проглатывала» книги за считаные дни. Мэлани поражалась. И пугалась. Работая библиотекарем, она привыкла быть специалистом в своем деле, но ей приходилось упорно трудиться. А Гас Харт, казалось, впитывала знания легко, словно губка, — она все делала шутя, играючи.

 — Должна заметить, — сказала в один из вторников Мэлани, — ты единственный человек в этом городке, кто любит классику.

 — Верно, — серьезно ответила Гас. — Люблю.

 — Тебе понравилась «Смерть Артура»?

 Гас покачала головой.

 — Я не нашла того, что искала.

 «А что ты искала?» — удивилась про себя Мэлани. Хотела очиститься? Развлечься? От души поплакать?

 И как будто услышав ее мысли, Гас смущенно подняла глаза.

 — Имя.

 Мэлани почувствовала, как внутри что-то лопнуло, и испытала облегчение. Неужели она восприняла как вызов то, что такая, как Гас, глотает сложные исторические романы, словно беллетристику? Осознание того, что она всего лишь просматривает по диагонали книги в поисках классического и сильного имени для своего ребенка… должно было огорчить Мэлани. Но случилось наоборот.

 — А как ты назовешь своего? — спросила Гас.

 Мэлани вздрогнула. Никто не знал, что она беременна, живот еще не округлился… Она была довольно суеверна и намеревалась скрывать свое положение как можно дольше.

 — Не знаю, — медленно произнесла она.

 — В таком случае, — обрадовалась Гас, — мы в одинаковом положении.

 

 У Мэлани, которая в младших классах средней школы была настоящей «заучкой» и редко куда-то выходила, внезапно появилась подруга. Каким-то непостижимым образом энергичная Гас не затмила замкнутую Мэлани — они дополняли друг друга. Они были сродни маслу и уксусу — никто не заправляет салат только одной приправой, но вместе они составляли такой дуэт, что легко было поверить, что они созданы друг для друга.

 Утром Гас первым делом звонила Мэлани.

 — Какая там погода? — спрашивала Гас, хотя из собственного окна видела то же самое. — Что мне надеть?

 Мэлани частенько сидела рядом с Гас на большом кожаном диване, рассматривала свадебный альбом подруги и смеялась над высокими, похожими на шлемы, прическами ее родственниц. Мэлани спорила с мужем, а потом звонила Гас только затем, чтобы сказать, что она была права.

 Гас стала настолько своей в доме Голдов, что могла входить к ним без стука. Мэлани брала на межбиблиотечный абонемент книги и оставляла их в почтовом ящике Гас. Мэлани перешла от Гас «по наследству» одежда для беременных. Гас купила любимый кофе Мэлани без кофеина, чтобы он был всегда под рукой. Дошло до того, что одна начинала, а вторая заканчивала за нее предложение.

 

 — Значит, — сказал Майкл, принимая от Джеймса Харта бокал джина с тоником, — вы хирург.

 Джеймс устроился в кресле-качалке напротив Майкла. Из кухни доносились голоса Гас и Мэлани, высокие и мелодичные, как у птиц.

 — Хирург, — подтвердил Джеймс. — Я заканчиваю интернатуру в больнице «Бейнбридж мемориал». Хирург-офтальмолог. — Он сделал глоток. — Гас сказала, что вы заняли место Хоувата.

 Майкл кивнул.

 — Он преподавал у меня в Тафтс, — объяснил он. — Когда он написал, что собирается уходить на пенсию, я подумал, что, возможно, здесь найдется место для еще одного ветеринара. — Он засмеялся. — В радиусе сорока километров от Бостона не встретишь ни одной коровы, а сегодня я видел уже шесть.

 Оба сдержанно улыбнулись и уставились на свои бокалы.

 Майкл взглянул в сторону кухни, откуда доносились женские голоса.

 — Они крепко подружились, — сказал он. — Гас так часто приходит к нам, что иногда мне кажется, будто она у нас живет.

 Джеймс засмеялся.

 — Гас просто необходима такая подруга, как Мэлани. У меня ощущение, что, жалуясь на растяжки и отекшие лодыжки, от вашей жены она получает больше сочувствия, чем от меня.

 Майкл промолчал. Возможно, у Джеймса было двойственное отношение к беременности, но Майкл хотел узнать о ней как можно больше. Он брал в библиотеке книги, которые иллюстрировали, как эмбрион превращается в крохотного человечка. Он первым записался на занятия по естественным родам. И настолько же сильно, как Мэлани стыдилась своего растущего живота, он находил его прекрасным. «Сексапильная», «полный бутон» — вот слова, которые приходили ему на ум, когда он прикасался к жене, случись ей оказаться рядом. Но Мэлани раздевалась в темноте, натягивала одеяло до подбородка и отталкивала его руки. Время от времени Майклу приходилось видеть, как ходит по дому Гас — на последнем месяце беременности, еще более неуклюжая, но с такой уверенностью в себе и так энергично, что, казалось, светилась изнутри. Тогда Майкл думал: «Вот такой должна быть Мэлани».

 Он посмотрел в сторону кухни и мельком увидел выпирающий живот Гас.

 — Честно признаться, — медленно произнес Майкл, — мне в беременности нравится все.

 Джеймс хмыкнул.

 — Можете мне поверить, — заверил он, — я присутствовал при родах. Грязное дело.

 — Знаю, — ответил Майкл.

 — М-да. Но принимать телят — совсем другое, — не сдавался Джеймс. — Корова не станет кричать, что убьет своего мужа за то, что послал ее на такое мучение. Плацента коровы не выстреливает, словно пуля, через весь родзал.

 — Ага, — внезапно в комнату вошла Гас, — опять шепчетесь о своем. — Она положила руку мужу на плечо. — Мой муж-врач до смерти боится родов, — поддразнила она Джеймса, обращаясь к Майклу. — Хочешь принять моего ребенка?

 — Еще бы! — усмехнулся Майкл. — Но увереннее всего я чувствую себя в коровнике.

 Гас взяла из рук Мэлани поднос с сыром и поставила его на кофейный столик.

 — Со мной легко договориться, — заверила она.

 Майкл смотрел, как Гас устроилась на подлокотнике кресла, в котором сидел муж. Джеймс даже не попытался обнять ее. Он наклонился к подносу с сыром.

 — Это паштет? — спросил он.

 Гас кивнула.

 — Сама делала, — объяснила она. — Джеймс охотится на уток.

 — Серьезно? — изумился Майкл.

 Он взял крекер и намазал его паштетом.

 — И на оленей, и на медведей. А однажды охотился даже на братца-кролика, — продолжала Гас.

 — Как видите, — невозмутимо сказал Джеймс, — Гас не очень-то поощряет охоту. — Он взглянул на Майкла. — Похоже, вы тоже, поскольку работаете ветеринаром. Но в охоте есть истинная красота: встаешь на рассвете, абсолютная тишина… Мысленно ставишь себя на место добычи.

 — Ясно, — ответил Майкл, хотя на самом деле не разделял восторг собеседника.

 

 — Джеймс болван, — однажды снежным днем заявила Гас, когда Мэлани ей позвонила. — Он сказал, что если я не перестану шляться по Лесной ложбине, то рожу прямо у телефонного столба.

 — Я считала, что процесс будет не столь стремительным.

 — Попробуй ему объяснить!

 — Примени другую тактику, — посоветовала Мэлани. — Скажи, что чем лучше физическое состояние до родов, тем легче вернуться к прежней форме.

 — А кто сказал, что я хочу стать такой, как до беременности? — спросила Гас. — Неужели я не могу стать как другие? Например, Фарра Фосетт… Кристи Бринкли… — Она вздохнула. — Тебе не понять, насколько тебе повезло.

 — Потому что я всего лишь на пятом месяце?

 — Потому что ты замужем за Майклом.

 На мгновение Мэлани опешила. Ей нравился Джеймс Харт, его невозмутимый вид настоящего американца, его естественное обаяние, едва заметный бостонский акцент. Он был во многом схож с Мэлани, но все ее недостатки у него оказывались достоинствами: она замкнутая — он уравновешенный, она робкая — он склонный к самоанализу, она дотошная — он взыскательный.

 К тому же он оказался прав. Через три дня у Гас отошли воды прямо на дороге, в километре от дома, и если бы проезжающий мимо автомобиль телефонной компании не остановился и водитель не спросил, как она себя чувствует, вполне вероятно, что она родила бы Кристофера прямо на обочине.

 

 Мэлани снился сон. Она видит Майкла в конюшне. Его поседевшие волосы поблескивают в лучах утреннего солнца, он гладит живот кобылы, которая должна вот-вот ожеребиться. Мэлани стоит чуть выше — вероятно, на сеновале, — и по ногам у нее течет вода, как будто она обмочилась. Она кричит, но изо рта не вырывается ни звука.

 Поэтому она поняла, что родит ребенка в одиночестве.

 — Я буду звонить каждый час, — заверял ее Майкл.

 Но Мэлани отлично знала своего мужа: как только он займется лошадью со вздувшимся животом или овцой с маститом, то сразу же забудет о времени. К тому же во многих местах, куда он ездил как сельский ветеринар, о такой роскоши, как таксофон, и не мечтали.

 Подошел поставленный на конец апреля срок родов. Однажды ночью Мэлани услышала, что Майкл разговаривает по телефону, стоящему у кровати. Он прошептал что-то, она спросонья не расслышала, и исчез в темноте.

 Ей опять приснился сон о конюшне, а когда она проснулась, то обнаружила под собой мокрый матрас.

 От боли она согнулась пополам. Вероятно, Майкл оставил где-то записку с номером телефона. Мэлани искала в спальне, в ванной, периодически останавливаясь, чтобы переждать схватки, но ничего не нашла. Она сняла трубку и позвонила Гас.

 — Началось, — сказала она, и Гас ее отлично поняла.

 Джеймс был на операции, поэтому Гас взяла с собой в автокресле Криса.

 — Мы обязательно найдем Майкла, — заверила она Мэлани.

 Гас положила руку Мэлани на ручку переключения передач и велела сжимать ее, когда будет больно. Она припарковала машину у пункта «неотложной помощи».

 — Сиди в машине! — бросила она, хватая Криса, и побежала к разъезжающимся воротам. — Мне нужна помощь! — закричала она на сестринском посту. — Женщина рожает.

 Медсестра непонимающе посмотрела на нее и на Криса.

 — Похоже, вы уже опоздали, — сказала она.

 — Речь не обо мне! — выкрикнула Гас. — Рожает моя подруга. В машине.

 Через несколько минут Мэлани уже была в родзале, в новой сорочке для рожениц и корчилась от боли. Акушерка повернулась к Гас.

 — Похоже, неизвестно, где отец ребенка?

 — Он едет, — заверила Гас, хотя это была неправда. — Я за него.

 Акушерка взглянула на Мэлани, которая потянулась, чтобы схватить Гас за руку, на Криса, который спал в пластмассовой детской люльке.

 — Я отнесу ребенка в ординаторскую, — сказала она. — Детям нельзя находиться в родзале.

 — А я считала, что мы здесь именно за этим, — пробормотала Гас, и Мэлани стал душить смех.

 — Ты не говорила, что рожать больно, — укорила она.

 — Конечно, говорила.

 — Ты не говорила, что настолько, — уточнила Мэлани.

 Криса принимала та же врач, что сейчас хлопотала около Мэлани.

 — Попробую догадаться, — сказала она, обращаясь к Гас, когда заглянула Мэлани под рубашку, чтобы увидеть, как протекают роды. — Вам так понравилось рожать, что вы не смогли остаться в стороне. — Она помогла Мэлани сесть. — Отлично, а теперь тужьтесь.

 Вот так с помощью лучшей подруги, которая обнимала ее за плечи и вопила с ней в унисон, Мэлани родила девочку.

 — Боже, — прошептала она, чувствуя, как на глаза наворачиваются слезы, — ты только посмотри.

 — Вижу, — сказала Гас, у которой ком стоял в горле. — Вижу.

 И она убежала искать собственного сына.

 Акушерка только-только положила лед между ног Мэлани и натянула простыню ей до пояса, как в палате появилась Гас с Крисом на руках.

 — Смотри, кого я встретила! — возвестила она, придерживая дверь, чтобы вошел Майкл.

 — Я же тебя предупреждала… — проворчала Мэлани, но тут же повернула к мужу малышку, чтобы он смог ее рассмотреть.

 Майкл коснулся тоненьких белесых бровок дочери. Его ноготь был больше детского носика.

 — Она ангел. Она… — Он покачал головой. — Я не знаю, что сказать.

 — За тобой должок, — подсказала Гас.

 — Проси, что хочешь, — ответил Майкл, сияя, — только не моего первенца.

 Дверь в палату распахнулась, и на пороге, потрясая над головой бутылкой шампанского, появился Джеймс Харт.

 — Привет! — воскликнул он, пожимая Майклу руку. — Ходят слухи, что сегодня выдалось замечательное утро. — Он улыбнулся Гас. — Я слышал, ты стала повитухой.

 Он откупорил бутылку «Моэ», извинился за то, что пролил несколько капель Мэлани на одеяло, и наполнил шампанским четыре пластиковых стаканчика.

 — За родителей! — провозгласил он, поднимая стакан. — И за… Вы уже придумали имя?

 Майкл взглянул на жену.

 — Эмили, — сказала она.

 — За Эмили!

 Майкл поднял свой стакан.

 — И — лучше поздно, чем никогда, — за Криса!

 Мэлани взглянула на полупрозрачные младенческие веки, оттопыренную губку и нехотя положила дочь в кувез рядом с кроватью. Там уместилось бы еще двое таких, как Эмили.

 — Ты не против? — спросила Гас, кивая на кувез, а потом на Криса, уютно сопящего у нее на руках.

 — Клади, конечно.

 Мэлани наблюдала, как Гас кладет сына рядом с Эмили.

 — Нет, вы видели! — воскликнул Майкл. — Моей дочери один час от роду, а она уже спит с парнями.

 Все посмотрели на кувез. Малышка вздрогнула и затихла. Ее длинные пальчики разжались, словно вьюнок, и вновь сжались в кулачки, схватив добычу. И хотя Эмили действовала совершенно бессознательно, она, когда снова погрузилась в сон, крепко сжимала руку Кристофера Харта.

 

 

 

  Настоящее

 

 Ноябрь 1997 года

 

 Анну-Мари Маррон мало чем можно было удивить.

 Она полагала, что за десять лет работы в полиции Вашингтона, округ Колумбия, повидала больше, чем за последующие десять лет в сонном городишке Бейнбридж, штат Нью-Гемпшир. Но она ошиблась. В округе Колумбия она не была лично знакома с теми, кого арестовывала. Почему-то насилие в семье трогало больше, когда в нем обвинялся легендарный, любимый директор городской начальной школы. Наркоторговля и мафия беспокоили меньше, чем «травка», которую любовно взрастила на своем участке вместе с базиликом и душицей старенькая миссис Ингленук. Обнаружить смертельно раненную девушку-подростка, окровавленного юношу и дымящийся пистолет — в Бейнбридже с подобным сталкиваешься не каждый день, тем не менее это не означает, что для Анны-Мари случившееся стало полнейшей неожиданностью.

 — Я бы хотела побеседовать с Крисом, — повторила она.

 — Вы ошибаетесь! — заявила Гас Харт, скрестив руки на груди.

 — Возможно, ваш сын развеет мои сомнения.

 Она не стала говорить матери правду: несмотря на то что у полиции не имелось достаточных оснований для ареста Кристофера Харта в качестве главного подозреваемого в совершении убийства, дело, пока не доказано обратное, будет квалифицироваться именно как убийство.

 — Я знаю свои права… — начала Гас, но Анна-Мари подняла руку.

 — Как и я, миссис Харт. Если желаете, я с удовольствием зачитаю их вам и вашему сыну. Но пока он не является подозреваемым. Он всего лишь поможет кое-что прояснить в расследовании. А поскольку он оказался единственным выжившим свидетелем того, что произошло, я не понимаю, почему вы препятствуете нашей беседе. Если только, — продолжала она, — он не сообщил вам нечто, что, на ваш взгляд, необходимо скрыть.

 Щеки Гас Харт покраснели, и она посторонилась, пропуская детектива в палату.

 

 Хотя женщина была в штатском, а в руках не держала ничего угрожающего, всего лишь блокнот, с ее появлением в палате настолько повеяло самоуверенностью, что Джеймс поднялся и приблизился к кровати сына.

 — Джеймс, — негромко сказала Гас в надежде, что сын не проснется, — сержант Маррон хотела бы переговорить с Крисом.

 — Что ж, — ответил Джеймс, — как врач могу вам сообщить, что он не в том состоянии, чтобы…

 — При всем моем уважении, доктор Харт, — перебила детектив Маррон, — вы не его лечащий врач. Доктор Колман уже дал «добро».

 Она присела на край кровати и положила блокнот на колени.

 Гас наблюдала, как посторонняя женщина сидит там, где должна сидеть она сама, и чувствовала, как в душе растет негодование, совсем как тогда (много лет назад), когда другой карапуз толкнул Криса на детской площадке или когда учитель Криса в пятом класса на родительском собрании заявил, что ее ребенок не подарок. «Тигрица» называл ее Джеймс, когда Гас выходила на тропу войны, чтобы защитить собственное дитя. Но от чего на этот раз она собирается его защищать?

 — Крис, — негромко позвала детектив. — Крис… мы можем поговорить?

 Крис моргнул и открыл глаза — «заспанные глазки», как всегда называла их Гас, такие бездонные и светлые на фоне смуглой кожи и темных волос.

 — Я детектив Маррон, полиция Бейнбриджа.

 — Детектив, — подал голос Джеймс, — Крис пережил тяжелейший стресс. Разве нельзя подождать с расспросами?

 Рука Криса, лежащая на краю одеяла, напряглась. Он посмотрел на посетительницу.

 — Вам известно, что произошло с Эмили?

 На мгновение Анна-Мари задумалась: то ли парень хочет услышать от нее ответ, то ли сам признаться?

 — Эмили, — ответила она, — доставили в больницу, как и тебя. — Она щелкнула шариковой ручкой. — Что вы делали вечером на карусели, Крис?

 — Мы поехали туда… просто так. — Он сжал край одеяла. — Взяли с собой бутылочку виски «Канадиан клаб».

 Гас застыла от удивления. Крис, который сам вызвался работать с ней в движении «Матери против пьяных за рулем», пил в автомобиле?

 — Больше у вас ничего с собой не было?

 — Было, — прошептал Крис. — Отцовский пистолет.

 — Что-что? — воскликнула Гас, делая шаг вперед, в то время как Джеймс открыл было рот, чтобы возразить.

 — Крис, — детектив Маррон и глазом не моргнула. — Я всего лишь хочу узнать, что произошло сегодня вечером. — Она пристально посмотрела на него. — Мне нужно выслушать твою версию.

 — Потому что Эмили уже не может рассказать свою, верно? — спросил Крис, сжимаясь. — Она умерла?

 Не успела Гас подойти к постели и обнять сына, как это сделала за нее сержант Маррон.

 — Да, — ответила она, когда Крис громко зарыдал.

 Его спина — единственное, что могла видеть Гас из-за обнимающего ее сына детектива, — содрогалась.

 — Вы повздорили? — негромко спросила детектив, отпуская Криса.

 Гас сразу отметила мгновение, когда Крис понял, на что намекает детектив. «Убирайтесь!» — хотелось закричать ей, готовой не на жизнь, а на смерть защищать сына, но она обнаружила, что не может произнести ни слова. Она, как и Джеймс, ждала, что он начнет возражать.

 На долю секунды ей показалось, что он не станет этого делать.

 Крис энергично покачал головой, как будто намеревался буквально вытрясти зерно сомнения, которое заронила в его мысли детектив Маррон.

 — Господи, конечно же, нет! Я люблю ее. Я люблю Эм. — Он подтянул колени к подбородку и зарылся в них лицом. — Мы планировали сделать это вместе, — прошептал он.

 — Что сделать?

 Хотя вопрос задала не Гас, Крис взглянул на мать. На его лице застыл страх.

 — Убить себя, — негромко признался он. — Эм должна была сделать это первой, — объяснил он, продолжая обращаться к Гас. — Она… она выстрелила в себя. И прежде чем я успел последовать за ней, приехала полиция.

 «Не думай ни о чем, — мысленно приказала себе Гас, — просто действуй». Она подбежала к кровати и обняла сына. Разум отказывался верить: Эмили и Крис? Совершить самоубийство? Да это просто невозможно! Но тогда оставалась лишь одна, еще более ужасающая альтернатива. Та, на которую намекала детектив Маррон. Непостижимо, что Эмили могла себя убить, но еще более нелепо поверить, что ее мог застрелить Крис.

 Гас подняла голову и из-за широкого плеча сына взглянула на детектива.

 — Уходите, — велела она, — немедленно!

 Анна-Мари Маррон кивнула.

 — Я зайду позже, — сказала она. — Мне очень жаль.

 Сержант ушла, а Гас продолжала держать Криса в объятиях, задаваясь вопросом: она сожалеет о том, что уже произошло, или о том, что произойдет, когда она вернется?

 

 

 Майкл уложил Мэлани в постель — женщина уснула под действием успокоительного, которое прописал ей сердобольный врач-реаниматолог. Он опустился на противоположную сторону кровати и стал ждать, пока дыхание жены не станет ровным и она не забудется глубоким сном. Он не хотел оставлять ее одну, пока не удостоверится, что не лишится неожиданно еще и жены.

 Потом спустился в комнату Эмили. Дверь была закрыта, а когда он ее открыл, на него нахлынули воспоминания, как будто запах его дочери был просто закупорен внутри. От такого неожиданного подарка закружилась голова. Майкл прислонился к косяку и вдохнул сладкий, пряный аромат дезодоранта Эмили, запах воска и этилена от недавно написанных маслом картин. Он протянул руку к полотенцу, свисающему с изножья кровати, — все еще влажное.

 Она вернется, она должна вернуться, она так много не успела закончить…

 В больнице он побеседовал с детективом, ведущим это дело. Майкл предполагал, что на его дочь напал незнакомец в маске, она стала жертвой хулиганов или в нее стреляли из проезжающего мимо автомобиля. Он уже представлял себе, как сомкнет руки на горле чужака, забравшего жизнь его дочери.

 Он даже подумать не мог, что это сделала сама Эмили.

 Но детектив Маррон побеседовала с Крисом. Она сказала, что хотя подобные происшествия — один выжил, один погиб — квалифицируются как убийства, Крис Харт говорил об уговоре вместе совершить самоубийство.

 Майкл попытался вспомнить детали, разговоры, события. Последний раз он беседовал с Эмили за завтраком.

 — Папа, — спросила она, — ты не видел мой рюкзак? Нигде не могу его найти.

 Был ли в этом какой-то подтекст?

 Майкл подошел к зеркалу, висящему над комодом Эмили, и увидел отражение, лицо, которое было так похоже на лицо его дочери. Он провел рукой по комоду и смел на пол тюбик гигиенической помады. Внутри на полупрозрачном желтом парафине остался след пальца. Отпечаток ее розового пальчика? Одного из тех, которые Майкл целовал, когда она совсем крошкой падала с велосипеда или придавливала руку ящиком комода.

 Он выбежал из комнаты, тихонько вышел из дома и поехал на север.

 Симпсоны, чья чистопородная кобыла чуть не умерла на прошлой неделе, рожая двух жеребят, были чрезвычайно удивлены, когда на рассвете пришли покормить лошадей и увидели в конюшне ветеринара. Они его не вызывали, ведь в последние несколько дней все шло нормально. Но Майкл лишь отмахнулся, заверив, что после трудных родов всегда положен бесплатный визит ветеринара. Он стоял в конюшне, повернувшись спиной к Джо Симпсону, пока хозяин не пожал плечами и не ушел, потом погладил кобылу по стройным бокам, коснулся взъерошенных, мягких грив ее жеребят и попытался напомнить себе, что когда-то он умел лечить.

 

 Крис проснулся с ощущением, что в горле у него застрял лимон. Глаза были настолько сухими, что казалось, будто под ресницы насыпали толченое стекло. Голова просто раскалывалась, но он знал — это от падения и наложенных швов.

 Мама свернулась клубочком в его ногах, отец заснул на единственном в палате стуле. Больше не было никого. Ни медсестер, ни врачей. Ни детектива.

 Он пытался представить Эмили. Где она сейчас? Там, где проводят панихиды? В морге? Но где бы он ни размещался, указателей «морг» в лифте нет.

 Крис неловко поерзал и поморщился от гула в голове, пытаясь припомнить последние слова Эмили.

 Головная боль была ничто в сравнении с тем, как щемило сердце.

 — Крис! — Голос матери обволакивал, словно дым. Она уже сидела на кровати, складки одеяла оставили на ее щеке рифленый след. — Дорогой, ты как?

 Он ощутил материнскую руку — прохладную, как река, — на своем лбу.

 — Голова болит? — обеспокоенно спросила она.

 В какой-то момент проснулся и отец. Сейчас оба родителя склонились над кроватью — две половинки одного целого, на лицах написаны боль и сострадание. Крис повернулся к отцу и потянул подушку на лицо.

 — Дома тебе станет намного лучше, — заверила мать.

 — На эти выходные я возьму напрокат дерево-распиловочный станок, — добавил отец. — Если врачи скажут, что ты вполне здоров, то не вижу причин, почему бы тебе мне не помочь.

 Дерево-распиловочный станок? Чертов дерево-распиловочный станок?

 Мать обняла его за плечи.

 — Дорогой, не стоит сдерживать слезы, — сказала она, повторяя одну из миллиона банальных фраз, как ее учил минувшим вечером дежурный психиатр.

 Крис не собирался убирать подушку от лица, поэтому мать схватила ее за уголок и тихонько потянула к себе. Подушка упала на больничную койку, обнажив пунцовое, разгневанное лицо Криса. В глазах его не было ни слезинки.

 — Уходите, — раздельно, по слогам произнес он.

 И услышав, что в конце коридора приехал лифт, он поднес дрожащие руки к лицу, коснулся переносицы и сухих глаз-зеркал, пытаясь понять, кем же он стал.

 

 Джеймс скомкал бумажную салфетку и засунул ее в свой стаканчик из-под кофе.

 — Что ж, — сказал он, взглянув на часы. — Мне пора.

 Гас посмотрела на него поверх пара, поднимающегося над ее стаканчиком с забытым чаем.

 — Что? — удивилась она. — Пора? Куда?

 — Сегодня в девять у меня радиальная кератомия. Уже половина девятого.

 От изумления у Гас перехватило дыхание.

 — Ты собрался сегодня оперировать?

 Джеймс кивнул.

 — Я уже не могу ничего отменить. — Он начал ставить стаканчики и одноразовые тарелки на поднос из кафетерия. — Если бы я побеспокоился об этом заранее, например вчера, — другое дело, но мне даже в голову это не пришло.

 По его тону Гас показалось, что муж во всем обвиняет ее.

 — Господи! — прошептала она. — Наш сын пытался покончить жизнь самоубийством, его девушка мертва, твой пистолет в полиции, а ты продолжаешь делать вид, что вчера ничего не произошло! Ты так легко можешь вернуться к прежней жизни?

 Джеймс шагнул к двери.

 — Если я не попытаюсь, — возразил он, — то как мы можем ожидать этого от Криса?

 

 Мэлани сидела в одном из кабинетов здания, где проводили гражданские панихиды, ожидая, пока какой-то из сыновей Зальцмана осветит практические стороны скорби. Рядом с ней сидел Майкл, который постоянно теребил галстук, — один из трех, имеющихся у него в наличии. Он сам настоял на том, чтобы явиться сюда в галстуке. Мэлани отказалась переодеваться и пришла в том, в чем была накануне вечером.

 — Мистер Голд, — приветствовал их ворвавшийся в кабинет мужчина, — миссис Голд. — Он по очереди пожал каждому руку, задержав их руки в своей на секунду дольше, чем требовали приличия. — Я искренне соболезную вашей потере.

 Майкл невнятно произнес какие-то слова благодарности, и Мэлани удивленно взглянула на него. Как она может доверять человеку, который разбрасывается словами налево и направо? Как можно поручить ему организацию похорон? Говорить о потере — что может быть абсурднее? Потерять можно туфлю или связку ключей. Тебе не пришлось хоронить собственного ребенка, и ты говоришь о потере. Это трагедия. Опустошенность. Ад.

 Джейкоб Зальцман уселся за широкий письменный стол.

 — Примите мои заверения в том, что мы сделаем все, чтобы вы пережили этот переходный период как можно спокойнее.

 «Переходный период, — подумала Мэлани. — Из гусеницы в бабочку. Нет…»

 — Вы знаете, где сейчас находится Эмили? — спросил Зальцман.

 — Нет, — ответил Майкл и откашлялся.

 Мэлани стало за него стыдно. Он так нервничал, так боялся опростоволоситься перед этим человеком. Но что ему было доказывать Джейкобу Зальцману?

 — Она была в «Бейнбридж мемориал», но… всплыли новые обстоятельства, пришлось делать вскрытие.

 — В таком случае, ее отвезли в Конкорд, — сказал Зальцман, что-то бегло записывая в блокнот. — Полагаю, вы захотите как можно быстрее похоронить тело, скажем… в понедельник?

 Мэлани видела, как он считает: день — на вскрытие, день — чтобы привезти тело назад в Бейнбридж. У нее помимо воли вырвался всхлип.

 — Необходимо обсудить еще некоторые детали, — продолжал Зальцман. — Прежде всего, гроб.

 Он встал и жестом пригласил их в соседнее помещение.

 — Загляните на секунду, чтобы выбрать.

 — Самый лучший, — твердо заявил Майкл. — Лучший из лучших.

 Мэлани взглянула на кивающего Джейкоба Зальцмана и подумала: неужели скорбящие родственники станут торговаться за гроб или просить похоронить в самом дешевом?

 — Уже определились с местом? — поинтересовался Зальцман.

 Майкл покачал головой.

 — Вы этим занимаетесь?

 — Мы позаботимся обо всем.

 Мэлани сидела с каменным лицом, пока обсуждали некролог в газете, замораживание, надписи на венках, надгробие. Приход сюда — сродни посещению ритуальной «кухни»: человек мысленно задал себе вопросы, но на самом деле не хотел получать на них ответы. Честно признаться, она никогда не задумывалась над тем, что у смерти столько мелочей: будут открывать гроб или нет, будут пришедшие на панихиду оставлять записи в книге с кожаным переплетом или в простой обложке, сколько роз вплести в прощальный венок.

 Мэлани наблюдала, как счет растет до астрономической суммы: 2000 долларов за гроб, 2000 долларов — за саркофаг, который лишь отсрочит неминуемое, 300 — за раввина, 500 — за некролог в «Таймс», 1500 — чтобы подготовить место захоронения, 1500 — за использование часовни. Где они возьмут столько? И тут она поняла: из денег, что откладывали Эм на колледж.

 Когда Джейкоб Зальцман протянул смету Майклу, тот даже не моргнул.

 — Отлично, — вновь повторил он. — Я хочу все самое лучшее.

 Мэлани медленно повернулась к Зальцману.

 — Розы… — прошептала она. — Гроб из красного дерева… Саркофаг… «Нью-Йорк таймс»… — Она затряслась. — Все самое лучшее, но это не оживит Эмили.

 Майкл побледнел и протянул Зальцману бумажный пакет.

 — Похоже, нам пора, — негромко сказал он. — Здесь одежда.

 Мэлани, которая уже приподнялась со стула, замерла.

 — Одежда?

 — В которой будем хоронить, — мягко ответил Зальцман.

 Мэлани схватила пакет и раскрыла его. Вытащила цветастое летнее платье, слишком легкое для ноября, и босоножки, которые вот уже два года как стали Эм малы. Достала трусики, которые до сих пор пахли кондиционером, и заколку для волос. Майкл не принес ни бюстгальтера, ни маечки. Неужели они оплакивали одну и ту же дочь?

 — Почему именно это? — прошептала она. — Где ты это нашел?

 Эти вещи вышли из моды и устарели, в них Эмили вряд ли хотела бы оказаться перед лицом вечности. У родителей остался последний шанс доказать, что они знали свою дочь, прислушивались к ее мнению. А что, если они ошибутся?

 Мэлани выбежала из комнаты. Дело не в том, что Майкл выбрал и принес не то. Проблема в том, что он вообще не в состоянии делать выбор.

 

 

 Когда они приехали домой, их уже ждала Анна-Мари Маррон.

 Майкл вчера имел непродолжительную беседу с детективом, но был не в том настроении, чтобы слушать. Именно она сообщила неутешительную весть о том, что Эмили с Крисом пытались покончить с собой. Майкл представить себе не мог, что еще она может им сказать, ведь Эм уже умерла.

 — Доктор Голд! — окликнула его детектив Маррон, выбираясь из своего «Форда таурус».

 Она направилась по посыпанной гравием дорожке к их автомобилю. Если она и заметила на переднем пассажирском сиденье Мэлани, которая продолжала сидеть, уставившись в никуда, то ничего не сказала.

 — Я и не знала, что вы врач, — приветливо продолжила она и кивнула на припаркованный слева грузовичок, на котором красовалось его имя.

 — Лечу животных, — сухо ответил он. — А это не одно и то же.

 Он вздохнул. Каким бы ужасным ни выдался этот день, вины Анны-Мари Маррон в том нет. Она просто делает свою работу.

 — Послушайте, детектив Маррон, у нас было очень тяжелое утро. У меня нет времени на разговоры.

 — Я понимаю, — тут же заверила его Анна-Мари. — Я только на одну минутку.

 Майкл кивнул и жестом пригласил ее в дом.

 — Там открыто, — сказал он.

 Детектив открыла было рот, чтобы попенять ему на безалаберность, но передумала. Он подошел к машине со стороны пассажира, открыл дверцу и помог Мэлани выйти.

 — Иди в дом, — велел он, понизив голос до ласкового шепота. Таким же голосом он успокаивал норовистую лошадь.

 Он повел жену по каменным ступеням в кухню, где она опустилась на стул, не сделав даже попытки снять пальто.

 Детектив Маррон стояла к столу спиной.

 — Вчера мы говорили о том, что сын Хартов признался в намерении совершить двойное самоубийство, — сказала она, переходя прямо к делу. — Существует вероятность, что ваша дочь застрелилась сама. Но вам необходимо знать: пока не доказано обратное, это дело будет квалифицироваться как убийство.

 — Убийство? — выдохнул Майкл.

 Это ужасное, искушающее слово тут же открыло в его воображении воронку реабилитации — появилась возможность обвинить другого, не себя самого, в смерти Эмили.

 — Вы намекаете, что ее убил Крис?

 Детектив покачала головой.

 — Я ни на что не намекаю, — ответила она. — Я всего лишь объясняю точку зрения полиции. Это стандартная процедура: самое пристальное внимание уделить человеку, найденному рядом с дымящимся пистолетом. Тому, кто просто остался жив, — добавила она.

 Майкл покачал головой.

 — Если вы приедете через несколько дней, когда… боль немного утихнет, я покажу вам старые альбомы с фотографиями, тетрадки Эмили, письма, которые Крис писал ей из лагеря. Он не убивал мою дочь, детектив Маррон. Если он говорит, что не убивал, верьте ему. Я могу поручиться за Криса, я хорошо его знаю.

 — Так же хорошо, как знали свою дочь, доктор Голд? Настолько хорошо, что не заметили, что она подумывает о самоубийстве? — Детектив Маррон скрестила руки на груди. — В таком случае, если Крис Харт говорит правду, это означает, что ваша дочь хотела свести счеты с жизнью, что она и сделала, внешне не выказывая ни малейших признаков депрессии. — Она потерла переносицу. — Послушайте, я надеюсь — ради вас, ради Эмили и Криса, — что это не вполне удавшаяся попытка самоубийства. В штате Нью-Гемпшир самоубийство не является преступлением. Однако, если эта версия не подтвердится, генеральный прокурор будет решать, имеются ли веские основания для того, чтобы предъявить парню обвинение в убийстве.

 Майклу не нужно было повторять дважды. Он понял, что веские основания появятся после того, что Эмили сообщит посмертно.

 — Нам пришлют копию результатов вскрытия? — спросил он.

 Анна-Мари кивнула.

 — Если хотите, я вам ее покажу.

 — Да, — откликнулся Майкл. — Пожалуйста. — Это станет ее последними показаниями, запиской, которой она не оставила. — Но я уверен, что это ничего не даст.

 Анна-Мари кивнула и направилась к двери. На пороге она обернулась.

 — Вы уже говорили с Крисом?

 Майкл отрицательно покачал головой.

 — Я… по-моему, было не время.

 — Разумеется, — ответила детектив. — Я просто спросила.

 Она еще раз выразила им соболезнование и вышла.

 Майкл открыл дверь в подвал, выпуская двух сеттеров, которые тут же рванулись наружу. Он повел собак к подъездной дорожке, на мгновение остановился там и не заметил, как Мэлани посильнее запахнула пальто, словно от неожиданного сквозняка, и слово «убийство» застыло на ее губах — она так и вцепилась в него зубами.

 

 Джеймс находился с Крисом в больнице в ожидании, пока лечащий врач из обычной палаты переведет его в закрытое детское психиатрическое отделение. Гас испытывала облегчение, она не могла полагаться на себя. Вдруг у Криса депрессия? Ведь она, как оказалось, однажды уже не заметила признаков тревоги у сына. Опытные врачи, специальная больница — он будет в безопасности.

 Джеймс возмутился. Появится ли запись в истории болезни Криса? Сможет ли он — поскольку ему уже исполнилось семнадцать — выписаться, когда пожелает? Станет ли известно в школе, будущим работодателям, властям, что он три дня провел в психбольнице?

 Гас взглянула через венецианское окно в гостиной на ухоженную тропинку, ведущую от их дома к дому Голдов. В это время года она была усыпана золотистыми, влажными от мороза сосновыми иголками. Она заметила свет наверху, в спальне Мэлани, и на цыпочках зашла в комнату Кейт, которая сегодня узнала о смерти Эмили. Как она и ожидала, дочь заснула в слезах.

 Гас накинула на плечи пальто, пробежала по тропинке и вошла к Голдам в кухню. В тишине слышалось лишь громкое тиканье часов с кукушкой.

 — Мэлани! — позвала она. — Это я.

 Она побежала наверх, заглянула в спальню, в кабинет. Дверь комнаты Эмили была закрыта, и Гас решила туда не заглядывать. Вместо этого она постучала во вторую закрытую дверь, в ванную, и тихонько ее отворила.

 Мэлани сидела на крышке унитаза. Когда Гас вошла, она только подняла глаза, не выказав ни тени удивления.

 Гас понятия не имела, что говорить. Вдруг показалось глупым кого-то утешать, когда сам так тесно связан с болью.

 — Привет, — негромко сказала она. — Ты как? Держишься?

 Мэлани пожала плечами.

 — Не знаю. Похороны в понедельник. Мы были в морге.

 — Какой ужас!

 — Я не обратила внимания, — ответила Мэлани. — Я сейчас не выношу Майкла.

 Гас кивнула.

 — Да. Джеймс повздорил с доктором, который хотел перевести Криса в психиатрическое отделение, потому что это пятно на репутации семьи.

 Мэлани взглянула на подругу.

 — Ты предчувствовала беду? — спросила она, и Гас не стала делать вид, что не понимает о чем речь.

 — Нет, — ответила она срывающимся голосом. — Если бы предчувствовала, обязательно бы тебе сказала. Я знаю, и ты поступила бы так же. — Она присела на край ванной. — Что могло стрястись такого ужасного? — прошептала она.

 Гас была уверена, что думает о том же, что и Мэлани: Крис с Эмили росли в любви, в достатке, друг с другом. Чего еще можно желать?

 Мэлани ухватилась за краешек туалетной бумаги и принялась пропускать ее через пальцы, словно шила на машинке.

 — Майкл принес это отвратительное платье, чтобы похоронить в нем Эмили, — сказала она. — А я забрала. Не позволила его надевать.

 Гас встала, с облегчением поняв, что для нее нашлось дело.

 — Нужно найти для нее наряд, — сказала она, взяла Мэлани за руку, потянула, чтобы та встала, и повела в комнату Эмили.

 Гас решительно повернула ручку, как будто не боялась до смерти воспоминаний, которые сейчас накатят.

 Но комната, как это ни странно, оказалась просто комнатой Эмили. Хранилище подростковой одежды фирмы «Гэп», ароматических масел и моментальных снимков Криса. Пока Гас рылась в шкафу, Мэлани в нерешительности стояла в центре комнаты, готовая бежать отсюда сломя голову.

 — Что скажешь насчет бирюзовой блузы, которую она надевала для школьного альбома? — спросила Гас. — Она изумительно оттеняла ее глаза.

 — Она без рукавов, — рассеянно ответила Мэлани. — Она замерзнет до смерти.

 Гас замерла. Мэлани зажала рот рукой.

 — Нет, — простонала она, и ее глаза наполнились слезами.

 — Ох, Мэл… — обняла подругу Гас. — Я тоже ее любила. Мы все любили.

 Мэлани отстранилась и повернулась к ней спиной.

 — Знаешь, — с сомнением в голосе сказала Гас, — может, стоит спросить у Криса? Он лучше всех знает, что ей захотелось бы надеть.

 Мэлани молчала.

 Что эта женщина-детектив сказала Голдам? И что еще важнее, во что они поверили?

 — Ты же знаешь, как Крис ее любил, — прошептала Гас. — Ты же знаешь, что он бы все сделал для Эм.

 Когда Мэлани обернулась, перед Гас стояла совершенно незнакомая женщина.

 — Единственное, что я знаю о Крисе, — сказала она, — это то, что он все еще жив.

 

 

 

  Прошлое

 

 Лето 1984 года

 

 На этот раз Гас приснилось, что она едет по дороге № 6. На заднем сиденье «вольво» Крис стучал игрушечным солдатиком о свое детское автокресло. Рядом с ним — лица не различить из-за угла, под которым было повернуто зеркало заднего вида, — сидела малышка.

 — Она пьет из бутылочки? — спросила Гас у Криса, старшего брата, второго пилота.

 Но мальчик не успел ответить, как в окно постучал какой-то мужчина. Гас улыбнулась и опустила стекло, готовая объяснить дорогу.

 Незнакомец помахал у ее носа пистолетом.

 — Вылезай из машины, — велел он.

 Гас дрожащей рукой выключила зажигание. Вышла из машины — они всегда приказывают выйти из машины — и бросила ключи так далеко, как только смогла, на середину соседней лужайки.

 — Сука! — выругался незнакомец и бросился за ключами.

 Гас понимала: у нее меньше полминуты. Слишком мало времени, чтобы отстегнуть оба детских кресла, вытянуть обоих детей, унести их в безопасное место.

 Незнакомец приближался. Она вынуждена была сделать выбор и, всхлипывая, поползла к замку задней дверцы.

 — Ну давай же! — рыдала она и трясла замок на детском автомобильном кресле, потом схватила ребенка на руки. Она бросилась к другой дверце, где сидел Крис, но незнакомец уже нажал на газ, и ей осталось лишь наблюдать, прижимая к себе одного ребенка, как второго увозят прочь.

 

 — Гас! Гас!

 Она тут же проснулась и попыталась сфокусировать взгляд на лице мужа.

 — Ты снова плакала.

 — Знаешь, — задыхаясь, прошептала она, — говорят: если плачешь, когда спишь, значит, во сне кричишь.

 — Все тот же кошмар?

 Гас кивнула.

 — На этот раз это был Крис.

 Джеймс обнял Гас, погладил ее огромный живот, чувствуя шишки и выпуклости, — должно быть, там находились колени и локти.

 — Тебе нельзя волноваться, — пробормотал он.

 — Знаю. — Она была вся мокрая от пота, сердце бешено колотилось в груди. — Может быть… мне обратиться к врачу?

 — К психиатру? — усмехнулся Джеймс. — Брось, Гас. Это всего лишь кошмарный сон. — И уже мягче добавил: — Кроме того, мы живем в Бейнбридже. — Он прижался губами к ее шее. — Здесь никто не станет угонять твою машину. Никто не станет похищать твоих детей.

 Гас подняла глаза к потолку.

 — Откуда ты знаешь? — тихо спросила она. — Как ты можешь быть настолько уверен, что с тобой ничего не случится?

 И она пошлепала по коридору в комнату сына. Крис спал, разметавшись на кровати. «Он спит», — подумала Гас с убежденностью человека, который знает, что его ребенок в безопасности.

 

 Лето выдалось на удивление жарким — Гас списывала это не на счет урагана Эль-Ниньо или глобального потепления, а на счет закона Мерфи, ведь середина ее второй беременности пришлась именно на лето. На протяжении последних двух недель, когда температура уже с утра достигала почти тридцатиградусной отметки, Гас с Мэлани брали детей и оправлялись на Толли-понд — городской водоем.

 Крис с Эмили сидели у воды, склонив друг к другу головы, — переплетение загорелых голых ног и рук, коричневых, как шоколад. Гас наблюдала, как Эмили опускает в илистый песок руки и нежно прижимает их к лицу Криса.

 — Ты индеец, — сказала Эмили.

 От ее пальцев на щеках у Криса осталась боевая раскраска.

 Крис наклонился к воде, набрал две полные пригоршни ила и похлопал по голой груди Эмили, размазывая грязь ей по животу.

 — Ты тоже, — объявил он.

 — Ого, — пробормотала Гас. — Похоже, нужно как можно скорее отучить его от этой привычки.

 Мэлани засмеялась.

 — Ты имеешь в виду, хватать девочек? Даю сто процентов: когда это будет иметь значение, объекты его внимания уже станут носить верхние части бикини.

 Эмили с визгом отскочила от Криса и понеслась вдоль узкой полоски пляжа. Мэлани видела, как дети скрылись за мысом.

 — Пойду приведу их назад, — сказала она.

 — Сходи. Ты точно дойдешь туда быстрее, чем я, — согласилась Гас.

 Она откинула голову назад и задремала. Очнулась она от шуршания песка под ногами, открыла глаза и увидела перед собой совершенно голых Эмили и Криса.

 — Мы хотим знать, почему у Эмили есть гигант, — заявил Крис.

 За их спинами маячила Мэлани со сброшенными купальными костюмами.

 — Гигант?

 Крис указал пальцем на свой пенис.

 — Да, — пояснил он. — У меня пенис, у нее — гигант.

 Мэлани мягко улыбнулась.

 — Я их привела, — сказала она, — твой черед изображать всезнайку.

 Гас откашлялась.

 — У Эмили есть вагина, — объяснила она, — потому что Эмили девочка. У девочек — вагина, у мальчиков — пенис.

 Эмили с Крисом переглянулись.

 — А ей можно купить пенис? — спросил Крис.

 — Нет, — ответила Гас. — Радуйся тому, что есть. Как конфетам на Хеллоуин.

 — Но мы хотим быть одинаковыми, — захныкала Эмили.

 — Нет, — одновременно возразили обе.

 Мэлани протянула Эмили трусики.

 — Одевайся. И ты тоже, Крис.

 Дети покорно натянули мокрые плавки и побрели к песочному замку, который построили с утра. Мэлани посмотрела на Гас.

 — При чем здесь конфеты на Хеллоуин?

 Гас засмеялась.

 — Сама бы придумала что-нибудь поумнее.

 Мэлани опустилась на песок.

 — На свадьбе, — пообещала она, — мы будем вспоминать об этом и смеяться.

 

 Чарли, охотничья собака Джеймса, болел уже давно. Год назад Майкл диагностировал у него язву и приписал тагамет и зантак — препараты для людей. Лекарства стоили целое состояние. Собаку следовало кормить маленькими порциями, пища должна была быть очень легкой, и упаси бог, чтобы он приблизился к чему-то жирному. Но болезнь давала рецидивы: Чарли по нескольку месяцев чувствовал себя нормально, потом случался приступ, и Гас отводила его к Майклу. Она прятала от Джеймса рецепты, которые выписывал ветеринар, потому что знала: Джеймс никогда бы не позволил истратить за зиму пятьсот долларов на умирающую собаку. Однако Гас отказывалась рассматривать другие варианты.

 Этим летом у Чарли появилась новая проблема. Он постоянно пил — из туалета, из ванной Криса, из луж. Он писался на коврики и одеяла, хотя уже шесть лет жил в доме и был приучен не гадить. Майкл сказал Гас, что, вероятнее всего, это диабет. Для породы спрингер-спаниель диабет не характерен, но эта болезнь не смертельная. Правда, она коварная и тяжело поддается лечению. Поэтому каждое утро приходилось вкалывать псу инсулин.

 По субботам Гас приводила Чарли к Голдам, где Майкл его осматривал. Каждую неделю они говорили о том, что улучшение не наступает, и обсуждали возможность усыпления.

 — Он больной пес, — говорил Майкл. — Я не стану тебя винить, если ты примешь такое решение.

 В третью субботу августа Гас шагала по тропинке, ведущей от них к дому Голдов. У ее ног вертелся Чарли. С ней были Крис и Эмили — этим утром они играли на участке Хартов. Они взлетели по черной лестнице, словно ураган из ног и лап. Дети остались в кухне, а Чарли пулей пронесся между ног открывшей дверь Мэлани.

 — До сих пор писает?

 Гас кивнула.

 — Чарли! — позвала Мэлани. — Ко мне!

 Но собака не успела нагадить на ковер или убежать наверх, так как появился Майкл, за ним трусил Чарли.

 — Как у тебя это получается? — засмеялась Гас. — Я не могу заставить его хотя бы сидеть.

 — Годы упорных тренировок, — усмехнулся Майкл. — Готова?

 Гас повернулась к Мэлани.

 — Присмотришь за Крисом?

 — Думаю, этим займется Эмили. Во сколько нам нужно быть у вас?

 — В семь, — ответила Гас. — Можем уложить детей спать и веселиться, как будто мы бездетные.

 Майкл погладил живот Гас.

 — Что будет абсолютно нетрудно, глядя на твою девичью фигуру.

 — Если бы ты не лечил мою собаку, — ответила Гас, — я бы тебе врезала.

 Они направились, смеясь и болтая, в небольшой кабинет, который Майкл обустроил над гаражом. Их совершенно не смущал тот факт, что, пока они не скрылись из виду, Мэлани наблюдала за ними: легкость в общении окутывала их подобно старому фланелевому одеялу.

 

 Когда Гас надевала перед зеркалом левую сережку, сзади подошел Джеймс.

 — И сколько мне стукнуло? — спросил он, приглаживая волосы.

 — Тридцать два, — ответила жена.

 Джеймс округлил глаза.

 — Неправда, — возразил он. — Тридцать один.

 Гас улыбнулась.

 — Ты родился в пятьдесят втором. Сам подсчитай.

 — Боже мой! Я думал, мне тридцать один. — Он увидел, как засмеялась жена. — Это не одно и то же. Знаешь, иногда просыпаешься и думаешь, что сегодня пятница, а оказывается на самом деле только вторник. Я потерял целый год.

 Внизу раздался звонок в дверь.

 — Папа, — воскликнул Крис, заскакивая в комнату в пижаме с изображением Бэтмена, — Эм пришла! Эм пришла!

 — Так впусти ее, — велела Гас. — Скажи Мэлани, что я сейчас спущусь.

 Джеймс встретился в зеркале взглядом с женой.

 — Я уже говорил, как ты красива сегодня? — прошептал он.

 Гас улыбнулась.

 — Ты так говоришь, потому что в зеркале я по пояс.

 — Даже если и так, — прошептал Джеймс и поцеловал ее в шею.

 — А я тебе говорила, — сказала Гас, — что люблю все твои тридцать один.

 — Тридцать два.

 — Ах да! — нахмурилась Гас. — В таком случае, забудь мои слова.

 Она широко улыбнулась и легонько оттолкнула мужа — величественная в оранжевом шелковом сарафане.

 — Ты идешь? — поинтересовалась она.

 Джеймс кивнул. Гас погасила свет в спальне и стала спускаться по лестнице.

 

 Прямо посреди праздничного обеда собаку стошнило.

 Они только закончили трапезу. Мужчины поднялись наверх, чтобы подоткнуть Крису и Эмили одеяла на огромном родительском ложе. Джеймс спускался по лестнице, когда услышал кашель и харкающие звуки, которые ни с чем не спутать.

 Он пошел в коридор и увидел, что Чарли вырвало на антикварный ковер ручной работы. Вдобавок несчастный пес стоял в луже собственной мочи.

 — Черт побери! — пробормотал Джеймс и схватил Чарли за ошейник, чтобы вытащить его на улицу.

 — Пес не виноват, — мягко сказала Гас.

 Мэлани уже опустилась на колени и вытирала полотенцем лужу.

 — Знаю, что не виноват, — сухо ответил Джеймс, — но от этого не легче. — Он повернулся к Майклу, который, засунув руки в карманы, наблюдал за происходящим. — Ничем помочь уже нельзя?

 — Ничем, — ответил Майкл, — не подвергая собаку инсулиновому шоку.

 — Великолепно! — произнес Джеймс, вытирая ногу о ковер. — Просто отлично.

 Гас взяла тряпку у начавшей медленно подниматься с колен подруги.

 — Нам лучше уйти, — сказала Мэлани.

 Майкл кивнул, и, пока Гас с Джеймсом пытались спасти свой антикварный ковер, Голды направились наверх. Они обнаружили свою дочь, запутавшуюся в одеялах с Крисом, — их волосы переплелись на одной подушке, золотые и медно-красные пряди. Майкл, осторожно высвободив Эмили, взял ее на руки и понес вниз по лестнице.

 Гас ждала их у входной двери.

 — Я позвоню, — пообещала она.

 — Нужно решиться, — ответила Мэлани с грустной улыбкой, придерживая дверь.

 Майкл остановился всего на мгновение. Он поудобнее распределил вес потного, теплого тела своей дочери.

 — Видимо, пришло время, — сказал он.

 Гас покачала головой.

 — Жаль, что так вышло.

 — Нет, — сказал Майкл. — Это мне жаль.

 

 На этот раз у похитителя машины была звериная морда и черный оскал.

 — Вылезай из машины! — велел он.

 Гас выбралась из машины, думая лишь о том (когда бросала ключи), чтобы на этот раз связка полетела как можно дальше и что ей следует действовать быстрее.

 Она рванула на себя заднюю дверцу, начала расстегивать замок (придуманный садистами) на детском автомобильном креслице и тянуть ребенка из машины.

 — Отстегнись! — крикнула она Крису, который пытался справиться с замком, но он не поддавался его маленьким пальчикам. — Отстегнись!

 Она подбежала к его дверце. Похититель уже скользнул на водительское сиденье и направил пистолет прямо на нее. У себя на запястье Гас заметила царапину. Она опустила глаза на ребенка и поняла, что прижимает к себе Чарли.

 

 Джеймс встал затемно, натянул джинсы и футболку. Удивительно, какая стоит прохлада… Намеренно выбросив все мысли из головы, он съел тарелку хлопьев в кухне за столом, потом спустился в подвал.

 Чарли, который всегда раньше остальных чувствовал приход хозяина, прыгал в проволочной клетке.

 — Привет, старина, — сказал Джеймс, отпирая замок. — Хочешь прогуляться? На охоту пойдем?

 Пес закатил глаза и высунул от восторга розовый язык. Потом припал к земле и помочился на цементный пол.

 Джеймс сглотнул и достал из кармана ключ от сейфа с ружьем. Достал двадцать второй калибр, который приберегал для Криса, когда тот подрастет и станет охотиться на белок и зайцев. Тряпочкой из прорезиненной ткани Джеймс протер гладкое деревянное ложе, блестящий ствол. Достал две пули и положил их в карман джинсов.

 Чарли бросился на улицу, в свою стихию, ткнулся носом в землю и набросился на толстую коричневую жабу. Потом вывернул морду к хвосту, вынюхивая собственный запах.

 — Сюда! — подозвал Джеймс свистом, заводя пса глубже в лес за домом.

 Он зарядил ружье, глядя на Чарли, который забрался в густой кустарник в надежде спугнуть фазана или куропатку, чему и был обучен. Пес остановился и задрал голову.

 Джеймс зашел ему за спину, по щекам медленно катились слезы. Он двигался так тихо и ситуация была настолько знакомой, что Чарли даже не обернулся. Джеймс поднял ружье и застрелил его.

 

 — Привет, — сказала Гас, входя в кухню. — Ты рано сегодня.

 Джеймс мыл в раковине руки и не поднял глаз на жену.

 — Наш пес умер, — сказал он.

 Гас остановилась посреди кухни. Оперлась на стол, глаза наполнились слезами.

 — Наверное, всему виной инсулин. Майкл предупреждал…

 — Дело не в инсулине, — по-прежнему пряча глаза, ответил Джеймс. — Я взял его сегодня с собой. На охоту.

 Возможно, Гас и удивилась тому, что они пошли на охоту до открытия сезона на крупную дичь, но ничего не сказала.

 — Случился приступ? — нахмурилась она.

 — Никакого приступа. Он… Гас, это сделал я.

 Она схватилась за горло.

 — Что ты? — прошептала она.

 — Я застрелил его, черт побери! — воскликнул Джеймс. — Понятно? Мне тошно от этого. И дело не в ковре. Я просто хотел ему помочь. Избавить от боли.

 — Поэтому ты его застрелил?

 — А что бы ты сделала?

 — Отвела бы его к Майклу! — взвизгнула Гас.

 — Чтобы он усыпил Чарли? А ты бы держала его на руках и смотрела, как он умирает? Застрелить более гуманно, — сказал Джеймс. — Это был мой пес. И я должен был о нем позаботиться.

 Он пересек кухню и взглянул на жену.

 — Ну что? — с вызовом бросил он.

 Гас покачала головой.

 — Я тебя не знаю, — ответила она и выбежала из дома.

 

 — Что же это за люди, — вопрошала Гас, дрожащими руками сжимая чашку с кофе, — которые стреляют в собственных собак?

 Мэлани смотрела на нее с противоположного конца стола.

 — В этом не было злого умысла, — сказала она, хотя в душе не верила собственным словам.

 Несколько минут назад, когда в заднюю дверь вбежала заплаканная ее лучшая подруга, Мэлани поняла, насколько ценит то, что призвание Майкла — лечить.

 — Но он же не убивает своих пациентов, верно? — бормотала Гас, как будто прочитав ее мысли. — И что я скажу Крису?

 — Скажи, что Чарли умер, что теперь ему лучше.

 Гас потерла лицо руками.

 — Это будет ложь, — сказала она.

 — Ложь во спасение, — ответила Мэлани, и помимо воли обе задумались над тем, что и почему сделал Джеймс.

 

 Когда Гас вернулась домой, на крыльце ее ждал Крис.

 — Папа сказал, что Чарли умер, — сообщил он.

 — Знаю, — ответила Гас. — Мне очень жаль.

 — Мы похороним его на лежбище?

 — Кладбище? — нахмурилась Гас. Кстати, куда Джеймс дел собаку? — Не думаю, милый. Папа, наверно, похоронил Чарли где-то в лесу.

 — Теперь Чарли стал ангелом?

 Гас подумала о спаниеле, у которого, похоже, всегда были вместо лап крылья.

 — Да. Скорее всего.

 Крис потер нос.

 — И когда мы его снова увидим?

 — Когда попадем на небеса, — объяснила Гас. — Разлука не будет долгой.

 Она взглянула на сына, на щеках которого блестели слезы, и бросилась в дом, Крис за ней. Там Гас пошла в ванную, взяла щетку, шампунь, станки «Бик», абрикосовые духи. Завернула все в хлопчатобумажную ночную сорочку и положила на кровать. Потом стала доставать из ящиков и срывать с плечиков одежду.

 — Как ты отнесешься к тому, — спросила она у Криса, — если мы некоторое время поживем у Эм?

 

 Гас с Крисом спали у Голдов в комнате для гостей — в узкой комнатке за смотровой Майкла. Там стояла двуспальная кровать, шаткий комод и невообразимо пахло алкоголем. Понимая нелепость ситуации, понимая, что все обман, Гас легла спать в восемь часов, как только уложила Криса. Она лежала в темноте рядом с сыном и пыталась не думать о Джеймсе.

 Майкл с Мэлани ничего не сказали. А что было говорить? Тут слова излишни. К чести Джеймса нужно сказать, что он звонил четыре раза. Дважды он приходил, но только чтобы услышать, как Гас кричит из дома Голдов, что не желает его видеть.

 Гас дождалась, когда наверху стихнет шум льющейся воды. Она прислушалась к ровному дыханию Криса и осторожно выбралась из постели. Вышла в коридор и пробралась в коморку, где в темноте мерцали кнопки телефонного аппарата.

 Джеймс ответил после третьего звонка.

 — Алло, — послышался его нетрезвый голос.

 — Это я.

 — Гас! — Она почувствовала, как он вздрогнул и сразу протрезвел, потом сел и поднес трубку ближе к уху. — Я хочу, чтобы вы вернулись домой.

 — Где ты его похоронил?

 — В лесу. У каменной стены. Если хочешь, я поведу тебя и покажу.

 — Я просто хотела узнать, — ответила она, — чтобы что-то говорить Крису.

 Хотя на самом деле она не собиралась ничего рассказывать сыну. А позвонила потому, что боялась (хотя и сама себе опасалась в этом признаться), что спустя несколько лет, гуляя по лесу после грозы, найдет собачий скелет.

 — Я поступил так не потому, что хотел причинить ему вред. И плевать на этот чертов ковер! Если бы можно было взамен ковра вернуть Чарли здоровье, ты знаешь, я бы ни секунды не раздумывал.

 — А ты и не раздумывал, — сказала она. — Разве нет?

 Она потихоньку опустила трубку на рычаг и зажала рот ладонью. И в этот момент поняла, что перед ней стоит Майкл.

 На нем были тренировочные штаны с дыркой на колене и вылинявшая футболка.

 — Я услышал шум, — объяснил он, — и спустился проверить, все ли в порядке.

 — В порядке, — задумчиво повторила Гас.

 Она думала о словах Мэлани, о том, что сказал утром Джеймс. «Наш пес умер». Но на самом деле собака не умерла, если разобраться. Собаку убили. А это не одно и то же.

 — Ничего не в порядке, — сказала она. — Даже близко.

 Она почувствовала руку Майкла на своем плече.

 — Он поступил так, как считал, что будет лучше всего, Гас. Он даже повел Чарли поохотиться. — Майкл опустился рядом с ней на колени. — Когда Чарли умер, он был рядом с тем, кого любил больше всех. Я мог усыпить его, но я не смог бы сделать его счастливым.

 Майкл встал.

 — Ложись спать, — велел он и повел Гас назад, в комнату для гостей, легкими движениями теплой руки поглаживая ее по беззащитной спине.

 

 На следующее утро Мэлани и Гас повели детей на пруд. Крис с Эмили бросились к воде, а они пока расстилали полотенца, расставляли шезлонги и прохладительные напитки. Внезапно со стороны спасателей раздался свист. Крепкий загорелый юноша в красном жилете прыгнул в воду и быстро поплыл к скале. Мэлани и Гас продолжали сидеть в шезлонгах, парализованные внезапной мыслью: они не видят своих детей!

 Потом появилась Эмили за руку с незнакомой женщиной. В темно-синей глади пруда виднелся медленно вращающийся овал, уходящий под воду. Спасатель поднырнул под него и снова показался на поверхности, быстрыми гребками добрался до берега и вытащил что-то на песок.

 Крис лежал совершенно безжизненно, лицо бледное, грудь не вздымается. Гас протиснулась сквозь толпу, не в силах произнести ни слова, не в силах сделать ничего, кроме как безвольно опуститься на землю рядом с сыном. Юноша-спасатель наклонился и припечатал свои губы к губам Криса, вдыхая в него жизнь.

 Голова Криса откинулась набок, его вырвало водой. Задыхаясь, он расплакался и бросился в спасительные объятия матери. Юноша встал.

 — С ним все будет в порядке, мадам, — заверил он. — А девочка? Его подружка? Она прыгнула со скалы, он за ней. Дело в том, что она нырнула там, где можно достать до дна. А ваш сын — нет.

 — Мама, — позвал Крис.

 Дрожащая Гас повернулась к спасателю.

 — Извините. И большое спасибо.

 — Не за что, — ответил юноша и направился назад к спасательной вышке.

 — Мама, — позвал Крис, на этот раз уже настойчивее. — Мама!

 Он дрожащими, холодными как ледышки руками обхватил ее лицо.

 — Что? — спросила Гас с таким тяжелым сердцем, что оно давило на ребенка внутри нее. — В чем дело?

 — Я видел его, — с горящими глазами сказал Крис. — Я видел Чарли.

 

 В тот же день Гас с Крисом перебрались к себе домой. Они отнесли свои вещи и туалетные принадлежности наверх. К вечеру вещи были разложены по своим местам, и когда Джеймс вернулся домой с работы, то обнаружил спящего сына и жену, которая ждала его в супружеской постели, — казалось, они никуда и не уходили.

 

 На этот раз в кошмаре Гас удалось швырнуть ключи как никогда далеко, под другую машину, припаркованную на противоположной стороне улицы. Она отстегнула свой ремень безопасности, бросилась к дверце дочери, отстегнула ремень и вытащила ее из кресла, когда услышала шаги за спиной.

 — Ублюдок! — воскликнула Гас, впервые во сне давая отпор, и пнула колесо.

 Она бросила взгляд на заднее сиденье, как вдруг увидала мужа, который потянулся, чтобы отстегнуть сына. Гас удивилась: почему она так долго не замечала, что рядом с ней на пассажирском сиденье находится Джеймс?

 

 

 

  Настоящее

 

 Ноябрь 1997 года

 

 — Я нанял для Криса адвоката, — сообщил в субботу за ужином Джеймс. Слова вырвались у него, словно отрыжка, и он запоздало прикрыл рот салфеткой, как будто мог забрать их назад и высказаться более учтиво.

 «Адвоката». Сервировочное блюдо вырвалось из рук Гас и со звоном упало на стол.

 — Что ты сделал?

 — Я конфиденциально переговорил с Гэри Мурхаузом. Помнишь, из Гротона? Он посоветовал нанять адвоката.

 — Но Крис ничего не совершал. Находиться в депрессии — не преступление.

 Кейт скептически взглянула на отца.

 — Ты намекаешь: полиция считает, что это Крис убил Эмили?

 — Нет, конечно, — ответила Гас, внезапно вздрогнув. — Крису не нужен адвокат. Психиатр, да, нужен. Но адвокат…

 Джеймс кивнул.

 — Гэри сказал, когда Крис сообщил детективу Маррону, что это двойное самоубийство, он навлек на себя подозрения. Он заявил, что они с Эмили были одни — никого постороннего, и тем самым превратился в подозреваемого.

 — Это абсурд, — заявила Гас.

 — Гас, я же не говорю, что Крис совершил то, в чем его подозревают, — мягко возразил Джеймс. — Но полагаю, мы должны быть во всеоружии.

 — Я не стану нанимать адвоката, — срывающимся голосом сказала Гас, — когда никакого преступления не было совершено.

 — Гас…

 — И ты не будешь. Я не позволю. — Она крепче обхватила себя руками, которые практически сомкнулись на спине. — Если полиция узнает, что мы наняли адвоката, то решит, что Крису есть что скрывать.

 — Они и так уже решили. Полиция проводит вскрытие Эмили и отправила оружие на экспертизу. Послушай. Мы с тобой знаем, что произошло на самом деле. Сам Крис знает, что произошло. Разве нам не следует обратиться к знающему человеку, чтобы донести до полиции, что случилось?

 — Ничего не случилось! — взвизгнула Гас и повернулась лицом к кухне. — Ничего не произошло! — повторила она.

 «Скажи это Мэлани», — посоветовал ей внутренний голос.

 Она неожиданно вспомнила тот день, когда Крис проснулся и обнял ее за шею — она поняла, что он больше не пахнет, как младенец. Его дыхание было несвежим и обычным — от него больше не пахло сладко молоком, и она инстинктивно отпрянула от него, как будто эта перемена была вызвана не переходом на твердую пищу, а свидетельствовала о том, что это крохотное тельце способно согрешить.

 Гас сделала несколько глубоких вдохов и повернулась к обеденному столу в столовой. Кейт, словно ива, склонилась над тарелкой, слезы капали на тусклую посуду. Сервировочное блюдо осталось нетронутым. А стул Джеймса был пуст.

 

 Кейт неловко топталась в дверях больничной палаты брата, не отпуская ручку, на тот случай, если Крис находится полностью «в отключке» и у него «съехала крыша», как у того блондина с сальными волосами, который бился головой о каталку, когда они шли с мамой по коридору. Честно признаться, ей совершенно не хотелось сюда приходить. Криса уже во вторник выписывают. Еще врач говорил о том, чтобы окружить его любящими людьми, однако Кейт не думала, что это относится и к ней. Их отношения за последний год трудно было назвать дружескими: они постоянно скандалили из-за ванной, ругались, если другой врывался в комнату без стука, повздорили из-за того, что она застала их с Эмили, когда руки Криса находились у соседки под свитером.

 Ей было неуютно при мысли о том, что Крис в смирительной рубашке, — ладно, пусть не в смирительной, но тем не менее. Он был сам не свой: круги под глазами, этот затравленный взгляд, как будто все на него охотятся. Уж точно не звездный пловец, который в прошлом году выиграл заплыв за две минуты баттерфляем. Кейт почувствовала, как что-то кольнуло внутри, и мысленно пообещала себе каждое утро уступать Крису ванную комнату. Как часто она кричала ему: «Чтоб ты сдох!» — и вот он чуть не умер.

 — Привет, — выдавила Кейт, устыдившись того, как дрожит ее голос. Она оглянулась через плечо, но, к ее удивлению, мама куда-то исчезла. — Как ты себя чувствуешь?

 Крис пожал плечами.

 — Дерьмово, — ответил он.

 Кейт прикусила губу, пытаясь вспомнить наставления матери. «Утешь его. Об Эмили ни слова. Поговорите о погоде, о разных пустяках».

 — Наша команда выиграла.

 Крис поднял на сестру хмурый, тяжелый взгляд. Он не сказал ни слова. Да и к чему слова? «Кейт, Эмили умерла, — говорили его глаза с презрительной усмешкой, — неужели ты думаешь, что мне интересен твой глупый футбол?»

 — Я забила три гола, — запинаясь, продолжила она.

 Может, если не смотреть ему в глаза… Кейт отвернулась к окну, выходящему на мусоросжигательную печь, из которой валил густой черный дым.

 — Боже! — выдохнула она. — Я не стала бы помещать больного, склонного к самоубийству, в подобную палату.

 Крис издал какой-то звук. Кейт обернулась и зажала рот рукой.

 — Господи, я не это хотела сказать… — пробормотала она и тут поняла, что Крис улыбается. Она заставила его улыбнуться.

 — О чем тебе велели со мной беседовать? — спросил Крис.

 Кейт опустилась на край кровати.

 — Обо всем, что может тебя порадовать, — призналась она.

 — Я буду очень рад, если узнаю, когда назначены похороны, — сказал он.

 — На понедельник, — ответила Кейт, откидываясь назад и опираясь на локти: она испытала облегчение от этого нового доверительного уровня отношений. — Но я стопроцентно уверена, что не должна была тебе об этом говорить.

 Крис вымученно улыбнулся.

 — Не бойся, — заверил он. — Я зла на тебя не держу.

 

 Когда в понедельник утром Гас с Джеймсом вошли в палату, Крис сидел на краю кровати, облаченный в плохо сидевшие на нем голубые трикотажные брюки и рубашку, в которой был в пятницу. Пятна крови отстирали, но они въелись в ткань и, словно привидения, отливали розовым в свете флуоресцентных ламп. Повязку на голове сменил небольшой кусочек лейкопластыря на брови. Волосы влажные, аккуратно причесанные.

 — Отлично, — заявил он, вставая, — можем идти.

 Гас опешила.

 — Куда?

 — На похороны, — ответил Крис. — Вы же не собирались оставить меня в больнице?

 Гас с Джеймсом переглянулись. Именно это они и хотели сделать по рекомендации подростковых психиатров, которые взвесили все за и против того, чтобы Крис присутствовал на похоронах. С одной стороны, Крис имел право скорбеть, но с другой — не стоит бередить свежую рану напоминанием о том, что Эмили умерла, что он и сам не хотел жить. Гас откашлялась.

 — Эм хоронят не сегодня.

 Крис взглянул на темное платье матери, на строгий костюм отца.

 — Видимо, вы собрались на танцы, — с издевкой сказал он и, покачиваясь, подошел к родителям. — Мне Кейт сказала. И я пойду туда.

 — Дорогой, — начала Гас, протягивая к сыну руку, — врачи считают, что это не очень хорошая мысль.

 — К черту врачей, мама! — надтреснутым голосом заявил Крис и сбросил ее руку. — Я хочу увидеть ее. Потому что больше никогда не смогу этого сделать.

 — Крис, — сказал Джеймс, — Эмили умерла. Лучше забыть о прошлом и самому встать на ноги.

 — Вот так просто? — удивился Крис. Его голос становился все громче, а слова походили на стеклянные нити. — Значит, если мама умрет, а ты будешь в день ее похорон лежать в больнице и доктора скажут, что ты болен и не можешь уйти, то ты свернешься калачиком и будешь спать дальше?

 — Это совсем другое дело, — возразил Джеймс. — Ты же не ногу сломал.

 Крис не собирался уступать родителям.

 — Почему вы просто это не скажете? — визжал он. — Вы думаете, что я хочу пойти на похороны Эм и броситься вниз с ближайшего утеса?

 — Как только тебя выпишут, мы поедем на кладбище, — заверила его Гас.

 — Вы меня не остановите! — выпалил Крис, бросаясь к двери.

 Джеймс вскочил и схватил сына за плечи, но тот оттолкнул отца.

 — Пусти! — задыхаясь, прохрипел он.

 — Крис! — Джеймс не собирался отпускать. — Перестань.

 — Я сам могу выписаться.

 — Тебя не выпишут, — сказала Гас. — Врачи знают, что сегодня похороны.

 — Вы не можете так со мной поступить! — завопил Крис, отталкивая отца и нанося ему удар в челюсть.

 Джеймс, зажав рот рукой, отшатнулся. Крис выбежал из палаты.

 Гас рванулась за ним.

 — Держите его! — крикнула она медсестрам за стойкой ординаторской.

 Она услышала за спиной какое-то движение, но не могла оторвать от сына взгляд. Ни тогда, когда запертые двери не дрогнули под натиском его ударов; ни тогда, когда санитары заломили ему руки за спину и воткнули в руку иглу; ни тогда, когда он тяжело упал на пол, — в его сверкающих глазах горел укор, на губах застыло имя Эмили.

 

 Идея устроить поминки принадлежала Майклу. Поскольку Мэлани отказалась заниматься организацией похорон, он все взвалил на свои плечи: заказ рогаликов и копченостей, салатов, кофе и печенья. Какая-то из соседок — не Гас — накрыла стол в столовой к тому времени, когда они вернулись с кладбища.

 Мэлани сразу же отправилась наверх, прихватив флакон валиума, а Майкл опустился в гостиной на диван, принимая соболезнования от своего стоматолога, коллеги и некоторых клиентов. Друзей Эмили.

 Они подошли все сразу, большая бесформенная масса, которая, казалось, в любую секунду расступится и в центре окажется его дочь.

 — Мистер Голд, — сказала одна девочка, Хезер или Хейди, с печальными сейчас, в иное время дерзкими голубыми глазами, — мы не знаем, как такое могло случиться.

 Она коснулась его руки своей мягкой белой ладонью. Ее рука была размером с руку Эмили.

 — Я тоже, — ответил Майкл, впервые почувствовав, что говорит истинную правду.

 Внешне Эм была умным, увлеченным подростком с буйным темпераментом. Отцу нравилось то, что он видел, поэтому он не задумывался о том, чтобы копнуть глубже. Слишком боялся наткнуться на признаки наркотиков, секса и других взрослых вещей, которыми, по его разумению, ей еще рано было заниматься.

 Он продолжал держать ладонь Хезер в своей руке. У нее были маленькие овальные ноготки — тусклые морские ракушки, которые можно спрятать в карман. Майкл поднес девичью ладонь к лицу и прижал к своей щеке.

 Девушка отпрянула, отдернув руку, щеки ее пылали. Она отвернулась, тут же затерявшись в стайке подружек.

 Майкл откашлялся, намереваясь объяснить. Но что объяснять? «Ты напомнила мне дочь. Жаль, что ты не моя дочь». Любые слова казались глупыми. Он встал и пошел мимо соболезнующих гостей и заплаканных родственников в прихожую.

 — Прошу прощения, — решительным тоном сказал он. — От лица Мэлани и от себя я хочу поблагодарить вас за то, что пришли. Мы ценим ваши добрые слова и поддержку. Пожалуйста, оставайтесь здесь столько, сколько сочтете нужным.

 А потом на глазах у пятидесяти изумленных людей, которые хорошо его знали, Майкл Голд покинул собственный дом.

 

 В закрытом психиатрическом отделении посещение было разрешено два раза в день: в половине десятого утра и в три дня. Матери Криса не только удавалось быть здесь в это время, но и уговорить медсестер позволить ей остаться в отделении позже отведенного времени. Поэтому, возвращаясь после того, как побеседовал с психиатром или принял душ в общей душевой, Крис частенько заставал мать в палате.

 Но когда Крис очнулся после укола в день похорон Эмили, матери рядом не оказалось. Он не знал, то ли нет еще трех, то ли врачи в свете утренней драмы запретили ей навещать сына, то ли она просто боится показываться здесь, после того как обманула его. Он приподнялся на кровати и потер лицо рукой. Во рту — как будто песка насыпали, голова кружится, словно внутри бьется муха.

 Медсестра осторожно приоткрыла дверь.

 — Вот и хорошо, что ты очнулся, — сказала она. — К тебе пришли.

 Если это пришла мать, чтобы рассказать, как прошли похороны, — он не хочет ее видеть. Он желает знать все: как был оформлен гроб, какие стихи выбрали для молебна по Эмили, какая текстура земли, в которую закопали гроб. Мать, скорее всего, не помнит подобных мелочей, а если самому додумывать ее рассказ, так лучше вообще его не слышать.

 Но когда медсестра отошла, пропуская визитера, в палате появился отец Эмили.

 — Крис… — сказал он и остановился, испытывая неловкость, в шаге от кровати.

 Крис почувствовал, как в животе похолодело.

 — Наверное, мне не следовало приходить, — сказал Майкл. — Откровенно признаться, я знаю, что приходить не стоило. — Он положил куртку на краешек стула и засунул руки в карманы брюк. — Ты знаешь, сегодня хоронили Эм.

 — Слышал, — ответил Крис. Он был рад тому, что голос не дрожит. — Я хотел прийти.

 Майкл кивнул.

 — Она была бы рада.

 — Меня не пустили, — признался Крис дрогнувшим голосом.

 Он попытался втянуть голову в плечи, чтобы Майкл не заметил в его глазах слез, полагая, что отец Эм, как и его собственный, примет слезы за проявление слабости.

 — Не думаю, что настолько важно твое присутствие на кладбище сегодня, — медленно сказал Майкл. — Ты был с Эм в самый важный для нее момент.

 Он смотрел на Криса, пока тот не встретился с ним взглядом.

 — Расскажи мне, — прошептал Майкл. — Расскажи, что произошло в пятницу вечером.

 Крис не сводил глаз с лица Майкла. Его держала не сама сила заданного вопроса, а то, насколько сильно Эмили походила на отца: те же холодные голубые глаза, такой же решительный подбородок, а ее улыбка просто спряталась за усталым изгибом отцовских губ. Крису легко было представить, что спрашивает сама Эмили, а не Майкл. «Скажи мне, — молила она влажными от сочащейся из виска крови губами. — Скажи, что произошло».

 Он опустил глаза.

 — Не знаю.

 — Ты должен знать, — возразил Майкл.

 Он схватил Криса за подбородок, но, словно обжегшись об инфракрасное излучение юности, тут же убрал руку. Он целых пять минут пытался заставить Криса заговорить, рассказать хоть что-нибудь, любую деталь, чтобы он мог унести ее с собой, как уносят в нагрудном кармане любовную записку или талисман. Но когда Майкл покинул палату, единственное, в чем он был уверен, — Крис избегает смотреть ему в глаза.

 

 Анна-Мари Маррон закрыла дверь своего кабинета, сбросила туфли и села изучать полученные по факсу результаты вскрытия Эмили Голд. Она подобрала под себя одну ногу и закрыла глаза, пытаясь отбросить посторонние мысли, чтобы исключить предвзятое отношение, когда будет читать отчет. Потом провела рукой по волосам и читала, пока перед глазами не поплыло.

 Пациентка — семнадцать лет, белая, доставлена в бессознательном состоянии после пулевого ранения в голову. За считаные минуты после поступления давление пациентки упало до 50/70, пульс едва прощупывался. Пациентку признали мертвой в 11.31.

 В результате макроскопического исследования обнаружены следы пороха вокруг входного пулевого отверстия на правом виске. Пуля не прошла навылет, а задела височные и затылочные доли мозга, зацепила мозжечок и вышла прямо по центру задней части черепной коробки. Характер ран соответствует пулевому ранению из оружия сорок пятого калибра, выстрел был произведен в упор.

 В общем и целом, смерть в результате попытки самоубийства, как и говорил Кристофер Харт.

 Анна-Мари прочла вторую страницу отчета и почувствовала, как волосы на затылке встали дыбом. При наружном осмотре были выявлены синяки на правом запястье. Под ногтями Эмили эксперт обнаружил частички кожи.

 Следы борьбы.

 Она встала, думая о Крисе Харте. Она еще не получила результатов экспертизы кольта, но это не имело значения. Оружие он принес из дома, на нем повсюду отпечатки его пальцев. Осталось узнать, есть ли на нем отпечатки пальцев Эмили.

 Какая-то мысль не давала ей покоя, и детектив вернулась к первой странице. Патологоанатом лишь ориентировочно описал входное и выходное отверстие, но Анна-Мари почувствовала какое-то несоответствие. Она подняла правую руку и приставила ее к виску, как будто это пистолет. Подняла вверх большой палец, словно курок, сделав вид, что стреляет. Пуля должна была выйти где-то у левого уха девушки, а вышла в районе затылка, всего в нескольких сантиметрах от правого уха.

 Анна-Мари вывернула запястье, чтобы воображаемый пистолет был направлен по той же траектории. Ей пришлось поднять локоть и странным образом отставить его, так, чтобы пистолет оказался практически параллельно виску, — чрезвычайно неудачная и неестественная поза для того, чтобы выстрелить себе в голову.

 Однако траектория пули абсолютно понятна, если человек, который стреляет, стоит перед тобой.

 Но зачем?

 Она открыла последнюю страницу и прочла результаты экспертизы содержимого желчного пузыря, желудочно-кишечного тракта, репродуктивной системы. И затаила дыхание. Потом скользнула назад в туфли, подняла телефонную трубку и набрала номер приемной генерального прокурора.

 

 — Миссис Голд, — сообщила Анна-Мари по телефону, — пришли результаты вскрытия тела вашей дочери. Я бы хотела подъехать и ознакомить вас с ними.

 Мэлани взвешивала слова детектива. Что-то в просьбе Маррон ее насторожило: она так и эдак вертела предложения, не понимая, что же ей показалось странным, пропускала просьбу сержанта через различные фильтры, как будто разум ее был сродни калейдоскопу. Вероятно, все дело в учтивости детектива: ее поведение совсем не вязалось с тем, как последние несколько раз Маррон бесцеремонно нарушала их траур. Может, все дело в том, что на одном дыхании были произнесены слова «вскрытие» и «тело вашей дочери»?

 Мэлани с Майклом с удивленными глазами сидели на диване, держась за руки, словно беженцы. Детектив Маррон расположилась напротив, в кресле со стеганой обивкой. На кофейном столике разложено заключение по телу Эмили — последнее, что она могла сообщить.

 — Перейду сразу к делу, — сказала детектив. — У меня есть все причины полагать, что смерть вашей дочери не самоубийство.

 Мэлани почувствовала, как обмякло тело, словно масло, которое оставили на солнце. Неужели это именно то, на что она надеялась? На это отпущение грехов от судмедэксперта, который как бы говорил: «Ты ни в чем не виновата, ты не заметила признаков суицидального поведения у дочери, потому что нечего было замечать».

 — Штат Нью-Гемпшир считает, что располагает достаточными уликами, чтобы представить это дело суду присяжных и официально предъявить обвинительный акт в убийстве, — продолжала детектив. — Хотите вы или нет, будучи родителями Эмили, участвовать в процессе, но дело передадут в суд. И мы надеемся, что вы пойдете навстречу всем просьбам генерального прокурора, если возникнет необходимость.

 — Я не понимаю, — сказал Майкл. — Вы намекаете…

 — Что вашу дочь убили, — не моргнув глазом, подтвердила детектив Маррон. — Вероятнее всего, Крис Харт.

 Майкл покачал головой.

 — Но он утверждает, что Эмили застрелилась сама. Они собирались застрелиться вместе.

 — Мне известно, что он говорил, — более мягко ответила детектив. — Но ваша дочь утверждает иное. — Она подняла первую страницу результатов вскрытия, испещренную непонятными пометками и измерениями. — Если в двух словах: судмедэксперт подтвердил, что смерть Эмили наступила в результате выстрела в голову. Тем не менее… — Она указала вниз страницы, где подчеркивалось, что на теле обнаружены следы насилия и остатки кожи под ногтями у Эмили.

 Мэлани перестала слушать. Она опустила руки на колени и представила, что Крис Харт — крошечный человечек, укрывшийся между ее сложенными вместе ладонями. Она сжимала и раздвигала их, задыхаясь от боли.

 — Постойте, — возразил Майкл, качая головой, — я не верю. Крис Харт не мог убить Эмили. Он и мухи не обидит. Ради всего святого, они же выросли вместе!

 — Замолчи, Майкл, — сквозь зубы бросила Мэлани.

 Он повернулся к жене.

 — Ты же знаешь, что я прав, — возразил он.

 — Замолчи.

 Майкл опять перевел взгляд на детектива.

 — Послушайте, я смотрю по телевизору «Судебные дела». Знаю, что случаются ошибки. И понимаю, что каждой улике, обнаруженной во время вскрытия, существует совершенно логическое объяснение, которое не имеет никакого отношения к убийству. — Он медленно выдохнул. — Я знаю Криса, — негромко продолжал он. — Если он сказал, что они с Эмили собирались свести счеты с жизнью, — не знаю, по какой причине, меня самого потрясло это известие! — я верю, что именно это они и собирались сделать. Он не стал бы лгать, говоря о столь тягостном решении.

 — Кто знает, — возразила Анна-Мари, — может, от этого зависит его собственная жизнь.

 — Детектив Маррон, — ответил Майкл, — не хочу показаться невежливым, но вы увидели этих ребят всего несколько дней назад. А я знаю их всю жизнь.

 Майкл чувствовал, что Анна-Мари Маррон следит за его реакцией. Какой отец станет ручаться за парня, который, возможно, убил его дочь?

 — Вы утверждаете, что отлично знаете Криса Харта, — констатировала она.

 — Как свою собственную дочь.

 Детектив кивнула.

 — В таком случае, — невозмутимо продолжала она, открывая последнюю страницу отчета патологоанатома, — для вас не будет открытием, если я скажу, что Эмили была беременна.

 

 — Одиннадцать недель, — тупо повторила Мэлани. — Она знала больше двух месяцев. Я должна была догадаться. Она не просила купить тампоны. — Она повертела документ в руках. — Я даже не знала, что они спят.

 Равно как не знал и Майкл. После ухода детектива Маррон он только об этом и думал. Не о крошечной жизни, зародившейся в теле Эмили, а о том, что породило это семя: поцелуи и ласки, которые помогли девочке превратиться в женщину, о существовании которой все остальные предпочитали не думать.

 — Вероятно, это и стало причиной ссоры, — пробормотала Мэлани.

 Майкл повернулся на бок, лицом к жене. Ее профиль, утопающий в глубине подушки, украшенной лентами, казался размытым.

 — Какой?

 — Криса и Эм, — ответила Мэлани. — Он требовал, чтобы она избавилась от ребенка.

 Майкл пристально посмотрел на жену.

 — А ты бы не потребовала? За год до поступления в колледж?

 Мэлани фыркнула.

 — Я бы хотела, чтобы она поступала так, как считала нужным.

 — Ты лжешь, — ответил Майкл. — Ты говоришь так только потому, что это уже не имеет значения. — Он приподнялся на локте. — Не уверен, что она вообще сообщила Крису о беременности.

 Мэлани села в кровати.

 — Да что с тобой? — прошипела она. — Твоя дочь умерла. Полиция считает, что ее убил Крис. А ты его постоянно выгораживаешь.

 Майкл отвел взгляд. Простыня была вся в складках, как будто время так же нещадно оставило свой след на брачном ложе, как оставляет на лице. Он тщетно пытался разгладить складки.

 — На похоронах ты сказала, что новомодной мишурой Эмили не воскресишь. Знаешь, если распять Криса, — тоже. Как я понимаю, он все, что у нас осталось. Я не хочу присутствовать и на его похоронах.

 Мэлани уставилась на мужа.

 — Я тебя не понимаю, — прошептала она, схватила подушку и опрометью бросилась из спальни.

 

 Во вторник утром с первыми лучами солнца Джеймс был уже на ногах и полностью одет. Он стоял на крыльце, у лица клубились облачка пара, в руке он сжимал желтые флажки. Сезон охоты на оленя практически подошел к концу, но Джеймс был настроен решительно. Он наконец разместил флажки, которые купил давным-давно, но они так и валялись на чердаке. Заткнув за пояс молоток и прислушиваясь к звону гвоздей в кармане, он направился к границе своего участка.

 У первого дерева, растущего вдоль подъездной дорожки, он достал молоток и прибил первый флажок. Потом двинулся ко второму дереву, всего в нескольких метрах от первого, и прибил следующий. «НЕ СТРЕЛЯТЬ!» — значилось на флажке. Более строгое предупреждение, чем традиционный знак «ОСТОРОЖНО», — он уведомлял охотников о том, что в ста метрах находится жилой дом. Шальная пуля может привести к необратимым последствиям.

 Джеймс подошел к третьему дереву, к четвертому. Последний раз он занимался подобными вещами, когда Крис был еще совсем маленьким, и развешивал предупреждающие флажки каждые пять метров. На этот раз он разместил предупреждающие знаки на каждом дереве. Они шуршали на ветру, сто желтых предостережений, пестрых и непристойно ярких на фоне темных стволов деревьев.

 Джеймс вышел на дорогу, чтобы полюбоваться делом рук своих. Он смотрел на флажки, а сам думал об амулетах, красных, потертых, призванных отгонять «дурной глаз». Думал о том, как евреи обмазывали дверные косяки кровью ягненка, и пытался понять, какую именно беду он пытается отвратить.

 

 

 

  Прошлое

 

 1989 год

 

 Они вместе ухватились за телефонную трубку.

 — Трусиха, — шептал он, пока в ухо несся длинный гудок.

 — Нет, я не трусиха, — бормотала она.

 На том конце сняли трубку. Крис почувствовал, как пальцы Эмили задрожали на его запястье.

 — Алло.

 Эм понизила голос:

 — Мне нужен мистер Лонгвангер[2].

 — К сожалению, — ответила женщина на том конце провода, — он сейчас не может подойти. Ему что-нибудь передать?

 Эмили откашлялась.

 — А у него он на самом деле длинный?

 — Что длинное?

 — Длинный член.

 Эм бросила трубку и покатилась со смеху, шелестя страницами телефонной книги.

 Крис не сразу смог унять смех.

 — Не думал, что ты позвонишь, — признался он.

 — Потому что ты придурок.

 Крис улыбнулся Эмили.

 — По крайней мере, моя фамилия не Лонгвангер. — Он провел рукой по странице, на которой раскрылся, упав, телефонный справочник. — Кому еще позвоним? Есть Ричард Ресслер. Можем позвонить и спросить: а член дома?

 Эмили перевернулась на живот.

 — Я знаю, — сказала она. — Позвонишь своей маме, представишься мистером Чемберсом, скажешь, что у Криса неприятности.

 — Так она и поверила, что я директор школы.

 Эмили медленно растянула губы в улыбке.

 — Трусло, трусло, трусло! — напевала она.

 — Позвони ты, — бросил Крис. — Голоса секретарши директора она не знает.

 — А что мне за это будет? — спросила Эмили.

 Крис порылся в кармане.

 — Пять баксов.

 Эм протянула руку, они скрепили договор рукопожатием, и Крис отдал ей телефонную трубку.

 Она набрала номер и зажала нос.

 — Ал-ло, — подчеркнуто медлительно произнесла она, — мне нужна миссис Харт. Это Филлис Рей из приемной директора. У вашего сына неприятности. — Эмили озорно взглянула на Криса. — Какие? Ну, мы бы хотели, чтобы вы приехали и забрали его домой. — Она быстро повесила трубку.

 — Зачем ты это сделала? — простонал Крис. — Она сейчас приедет в школу, и окажется, что я уже час как ушел! Меня посадят под замок до конца жизни!

 Он взъерошил волосы и повалился на кровать Эмили.

 Она прижалась к Крису и уткнулась подбородком в его плечо.

 — Если тебя накажут, — пробормотала она, — я буду рядом с тобой.

 

 

 Крис сидел, понурив голову, а родители возвышались над ним, словно горы. Он задавался вопросом: неужели суть брака именно в том, чтобы один начинал кричать, а другой ему вторил, словно они были двухголовым великаном?

 — Ну? — вне себя от злости воскликнула мать в конце своей тирады. — Что скажешь в свое оправдание?

 — Извини, — автоматически ответил Крис.

 — Одним «извини» за глупый проступок не отделаешься, — возразил отец. — Ты извиняешься, а маме пришлось отменить деловую встречу, чтобы поехать к тебе в школу.

 Крис открыл было рот, чтобы возразить: если бы она подумала логически, то поняла бы, что в такой поздний час детей в школе уже нет, — но передумал. Он втянул голову в плечи и уже не сводил взгляда с узора на ковре, жалея лишь об одном: что они с Эм, разыгрывая людей по телефону, совершенно забыли, что его мать как раз начинает собственное дело. Но она занялась этим совсем недавно, как он мог помнить? И что это за работа — околачиваться в очередях, в которых не хотят терять время другие люди?

 — Я была о вас с Эмили лучшего мнения, — заявила мать.

 Что ж, и неудивительно. Никто от них с Эмили такого не ожидал, как будто всем окружающим была известна цель, к которой они с Эмили совсем не стремились. Иногда Крису хотелось подсмотреть, так сказать, в конец книги и узнать, чем все обернется, чтобы ему не нужно было выслушивать пренеприятные вещи.

 — Тебе три дня запрещено выходить из комнаты, исключая посещение школы, — объявил отец. — Посмотрим, хватит ли у тебя времени подумать, скольким людям ваши невинные шутки доставили неудобство.

 И двухголовый великан, его родители, вышел из комнаты.

 Крис плюхнулся на кровать и закрыл лицо руками. Боже, они такие скучные! Ну и что, что мама захотела поговорить с мистером Чемберсом, который, разумеется, и слыхом не слыхивал о неприятностях Криса? Через месяц никто уже об этом случае и не вспомнит.

 Он раздвинул занавески на одном из окон своей спальни. Глядя на восток, он смотрел прямо на спальню Эм. На таком расстоянии они, разумеется, друг друга видеть не могли, но, по крайней мере, был виден желтый крошечный квадрат окна. Он знал, что Эмили тоже было вынесено строгое предупреждение, но он не знал, воспитывали ее родители в спальне или в кухне. Он присел рядом с прикроватной лампой и погасил свет. Комната погрузилась в темноту. Потом он вновь включил свет. И выключил. И включил. И выключил. И включил.

 Четыре долгих темных интервала. Потом три коротких.

 Он встал у окна и стал ждать. В комнате Эмили желтый квадратик, изрезанный ветвями деревьев, погас. Потом опять вспыхнул.

 Прошлым летом в лагере они выучили азбуку Морзе. В комнате Эмили продолжал мигать свет. «П-Р-И-В-Е-Т».

 Крис вновь принялся жать большим пальцем на кнопку у основания лампы. «П-А-Р-Ш-И-В-О».

 Окно Эмили дважды погасло.

 Крис просигналил три раза.

 Он улыбнулся и лег на кровать. Слова Эмили светили ему в ночи.

 

 

 В коридоре, выйдя из комнаты, Гас с Джеймсом привалились к стене, едва сдерживая смех.

 — Невероятно, — выдохнула Гас, — они позвонили человеку по фамилии Лонгвангер!

 Джеймс усмехнулся.

 — Не знаю, смог бы я сам сдержаться и не позвонить.

 — Чувствую себя старой ворчуньей из-за того, что накричала на него, — призналась Гас. — А мне ведь только тридцать восемь, я словно Джесси Хелмс[3].

 — Мы обязаны были его приструнить, Гас. В противном случае он стал бы звонить и спрашивать коробку принца Альберта[4].

 — Что еще за принц Альберт?

 Джеймс застонал и потянул ее по коридору.

 — Ты никогда не станешь старой ворчуньей, потому что звание старого ворчуна принадлежит мне.

 Гас вошла в спальню.

 — Отлично. Будешь старым ворчуном. А я безумной дамочкой, которая врывается в кабинет директора школы и настаивает на том, что ее сын совершил что-то нехорошее.

 Джеймс засмеялся.

 — Тебя что, действительно так достали?

 Гас швырнула в него подушку.

 Джеймс схватил ее за лодыжку, она вскрикнула и рванулась от него.

 — Не следовало этого делать, — сказал он. — Может быть, я и старый, но не мертвый.

 Он подмял ее под себя, почувствовал, как она обмякает, прикоснулся к изгибам ее груди и шеи. И прильнул к ее губам.

 На Гас нахлынули воспоминания десятилетней давности, когда в доме еще стоял запах струганого дерева и свежей краски, а время было даром от того, кто назначал дежурства в больнице. Вспомнила, как они с Джеймсом занимались любовью на кухонном столе, в грязной комнате, после завтрака, — словно осознание того, что ты хозяин, вытеснило из него обостренную чувствительность потомка первых американцев.

 — Ты слишком много думаешь, — прошептал ей в висок Джеймс.

 Гас улыбнулась ему в шею. Ее редко упрекали в задумчивости.

 — В таком случае, может, мне лучше почувствовать? — спросила она, скользя руками мужу под рубашку.

 Он выгнулся в ответ. Она толкнула его на спину, расстегнула «молнию» и взяла в руки его «орудие». Потом подняла смеющиеся глаза.

 — Мистер Лонгвангер, я полагаю?

 — К вашим услугам, — усмехнулся Джеймс.

 Он лег на нее, вошел в нее. Она затаила дыхание и больше уже ни о чем не думала.

 

 

 Дорогой дневник!

 У морской свинки Близарда родились малыши.

 Сегодня в школе Мона Риплинг призналась, что целовалась с Кенни Лоуренсом за матами на физкультуре. Чистое безумие, ведь всем известно, что Кенни самый высокий на всей параллели.

 За исключением Криса, но Крис не похож на остальных мальчишек.

 Крис читает биографию Мухаммеда Али для своего доклада. Он спросил, что я читаю, и я начала рассказывать ему о Ланселоте и Гвиневере, о короле Артуре, но потом осеклась. Скорее всего, ему неинтересно слушать о рыцарях, поэтому несколько глав я пропустила.

 Самые интересные главы о том, как Гвиневера проводила время с Ланселотом. У рыцаря темные волосы и карие глаза. Он помогает ей взобраться на коня и называет ее «моя госпожа». Держу пари, он относится к ней, как мама к хрустальному яйцу, на которое не позволено даже дышать. Король Артур — старик и тряпка. Гвиневере следовало убежать с Ланселотом, потому что она его любит, потому что они предназначены друг для друга.

 Мне кажется это очень романтичным.

 Если Крис узнает, что я без ума от сказок, я тут же умру.

 

 

 В конце этой же недели по наущению Эмили Крис украл из библиотеки «Радости секса».

 Он прятал книгу под курткой, пока они не добрались до своего секретного места. Большой валун в форме перевернутого правильного треугольника, широкая каменная плита наверху служила уступом, на котором можно было сидеть или под который можно было спрятаться, — в зависимости от воображения. В разные периоды детства они играли здесь в прятки, в пещеру пиратов, в жилище индейцев.

 Крис набросал на землю мягких сосновых иголок. Вытащил книгу и сел рядом с Эмили.

 Мгновение оба молчали, сидели, склонив набок головы, и рассматривали рисунки с изображением переплетенных ног и сцепленных рук. Эмили провела пальцем по нарисованному пером бедру мужчины, маячившему за женщиной.

 — Ну, не знаю, — прошептала она. — Ничего радостного в этом я не нахожу.

 — Должно быть, когда сам занимаешься, совсем другое дело, — ответил Крис. Он перевернул страницу. — Ого. Это похоже на гимнастику.

 Эмили перелистала в начало книги и остановилась на странице, где женщина лежит на мужчине, их вытянутые руки сомкнуты над головой.

 — Эка невидаль! — хмыкнул Крис. — Ты так наваливалась на меня миллион раз.

 Но Эмили его уже не слышала. Она была поглощена титульным листом, на котором были изображены сидящие мужчина и женщина, ноги вывернуты, словно у двух крабов, руками они держат друг друга за плечи, чтобы не упасть. Их тела вместе напоминали большой кувшин, как будто весь смысл занятия сексом сводился к тому, чтобы создать нечто, что могло бы вместить их чувства друг к другу.

 — Должно быть, совсем другое дело, когда кого-то любишь, — предположила Эмили.

 Крис пожал плечами.

 — Наверное, — согласился он.

 

 

 Гас меняла постельное белье у Криса, когда нашла книгу «Радости секса», спрятанную под матрасом.

 Она достала книгу, полистала, увидела, что есть позы, о существовании которых она давно уже позабыла. Потом крепко прижала книгу к груди и направилась к Голдам.

 Дверь открыла Мэлани. В одной руке она держала кофейник, а свободной взяла книгу, которую молча протянула ей Гас.

 — Что ж, — сказала она, разглядывая обложку. — Это явно выходит за границы дружеских отношений.

 — Ему только девять! — воскликнула Гас, роняя пальто на кухонный пол и опускаясь на стул. — Девятилетние дети должны думать о бейсболе, а не о сексе.

 — Думаю, эти два понятия взаимосвязаны, — предположила Мэлани. — Ну, знаешь, когда-то же нужно начинать, сделать первый шаг.

 — Кто разрешил ему взять эту книгу из библиотеки? — возмутилась Гас, поворачиваясь к подруге. — Кто из взрослых позволяет ребенку читать подобные книги?

 Мэлани взглянула на книгу сзади.

 — Никто, — ответила она. — Эта книга не выдавалась.

 Гас закрыла лицо руками.

 — Отлично! Он не только извращенец, но еще и вор.

 Дверь в кухню распахнулась, и вошел Майкл с большой коробкой ветеринарных средств.

 — Дамы, — приветствовал он их, тяжело опуская коробку на пол. — Что произошло? — Он заглянул Мэлани через плечо, улыбнулся и взял книгу у нее из рук. — Ого! — воскликнул он, листая. — Помню-помню…

 — Но ведь тебе было не девять, когда ты ее прочел? — спросила Гас.

 Майкл засмеялся.

 — Можно, я воспользуюсь пятой поправкой и не буду давать показаний против себя?

 Удивленная Мэлани повернулась к мужу.

 — Ты так рано начал интересоваться девушками?

 Он поцеловал жену в макушку.

 — Если бы не начал рано, — ответил он, — не стал бы такой динамо-машиной, какой являюсь сейчас.

 Он опустился на стул напротив Гас и подтолкнул к ней книгу.

 — Дай угадаю. Нашла ее под матрасом. Именно там я прятал свой «Пентхауз».

 Гас потерла виски.

 — Если мы опять его накажем, к нам нагрянет попечительский совет. — Она подняла несчастные глаза. — Может, не стоит его наказывать? Может, он просто хочет понять девушек?

 Майкл удивленно приподнял брови.

 — Когда поймет, передай ему, чтобы пришел со мной поболтать.

 Мэлани сочувственно вздохнула:

 — Не знаю, как бы я повела себя на твоем месте.

 — А кто сказал, что ты не на моем? — удивилась Гас. — Откуда ты знаешь, что Эм здесь ни при чем. Чем бы ни занимались эти двое, они все всегда делают вместе. — Гас взглянула на Майкла. — Возможно, идея взять книгу принадлежит именно Эмили.

 — Эм всего девять лет, — ответил он, потрясенный этой мыслью.

 — Вот именно, — сказала Гас.

 

 Гас подождала, пока не услышала, что сын переворачивает с ног на голову свою спальню. Постучала в дверь, увидела разбросанную одежду, рукавицы для игры в бейсбол, хоккейные клюшки и… испытала острую тоску.

 — Привет! — с улыбкой сказала она. — Что-то потерял? — И увидела, как Крис из красного становится просто пунцовым. Потом вытащила руку из-за спины. — Это? — спросила она.

 — Это не то, о чем ты подумала, — поспешно произнес Крис, и Гас поразилась: когда он научился лгать, не моргнув глазом?

 — А на что, по-твоему, это похоже?

 — Похоже на то, что я читал что-то запрещенное.

 Гас опустилась на кровать сына.

 — Ты меня спрашиваешь или ставишь в известность? — Она понизила голос и положила ладонь на обложку книги. — Почему ты решил, что тебе нельзя этого читать?

 Крис пожал плечами.

 — Не знаю. Тут все голые и всякое такое.

 — Именно поэтому ты захотел ее прочесть?

 — Наверное, — ответил Крис с таким несчастным видом, что ей почти что — почти что! — стало его жаль. — Тогда это показалось отличной идеей.

 Она смотрела на макушку сына и вспоминала, как акушерка в родзале держала зеркало у нее между ног, чтобы она увидела появившуюся головку — темную и покрытую пушком.

 — Может, просто забудем об этом? — взмолился Крис.

 Она хотела его простить — он не находил себе места, вертелся, словно бабочка на булавке, — но случайно взглянула на его руки, сжимавшие костлявые колени. Руки уже не гладкие, как у младенца, не с пухлыми пальчиками, словно руки на шариках, которые надувают на день Благодарения. В какой-то момент — Гас даже не заметила когда, — руки сына превратились в руки с худыми костяшками и синими венами. Они стали больше, чем ее собственные, и напоминали руки Джеймса.

 Гас откашлялась, осознавая, что сидящий перед ней мальчик, чье лицо она смогла бы узнать даже на ощупь, чей голос произнес ее имя раньше остальных слов, стал тем, кого она не знает. Он стал тем, кто при слове «женщина» не вспоминает черты матери и ее объятия, а думает о безликой девушке с грудью и крутыми бедрами.

 Когда это произошло?

 — Если у тебя появились вопросы, ну, понимаешь, об… этом… ты всегда можешь спросить у меня или у отца, — выдавила из себя Гас, молясь о том, чтобы он обратился к Джеймсу. Кто тянул ее за язык? Сейчас уже неясно, кто больше смущен.

 — Ладно. — Крис сидел с опущенными глазами, сцепив руки на коленях. — Кое-что в этой книге… ну… — Он поднял глаза. — Не похоже, чтобы все срабатывало.

 Гас коснулась рукой волос сына.

 — Если бы не срабатывало, — просто ответила она, — у нас бы не родился ты.

 

 Они сидели на кровати Эмили, с головой укрывшись одеялом и зажав между голыми ногами фонарик. Родители Криса уехали на какой-то благотворительный бал и попросили Голдов присмотреть за детьми. Кейт искупалась и сразу задремала, а Крис с Эмили собирались не спать до полуночи. Мэлани заглянула к ним часов в девять и велела выключить свет, но дети знали: если не шуметь, никто ничего не заподозрит.

 — Ну? — поторопил Крис. — Правда или поступок?

 — Правда, — ответила Эмили. — Самый страшный поступок, который я совершила… позвонила твоей маме и сказала, что это секретарша директора.

 — Неправда! Ты забыла, что вылила жидкость для снятия лака на бюро моей мамы и обвинила в этом Кейт.

 — Я сделала это по твоей указке, — гневно прошептала Эмили. — Ты уверял, что она ничего не узнает. — Девочка нахмурилась. — И вообще, если ты знаешь о самом страшном моем поступке, зачем спрашиваешь?

 — Ладно. Задам другой вопрос. Прочти, что написала в своем дневнике, пока я чистил зубы.

 — Поступок, — задыхаясь от возмущения, сказала Эмили.

 Зубы Криса блеснули в тусклом свете фонарика.

 — Проберись незаметно в родительскую спальню и принеси их зубные щетки, чтобы я точно знал, что ты там была.

 — Хорошо, — ответила Эмили, сбрасывая одеяло. Родители пошли спать полчаса назад. Они явно уже спят.

 Как только она ушла, Крис уставился на крошечную книжечку с обложкой с узором пейсли. Этой книжечке Эмили каждый вечер изливала душу. На ней был замок, но Крис сумел его открыть. Он коснулся тыльной обложки дневника и тут же отдернул руку, ладонь горела огнем. Он трусит потому, что знает: Эм не хотела, чтобы он читал ее дневник? Или просто боится того, что может там прочесть?

 Крис покачал головой и открыл дневник. Его имя упоминалось всюду. Потрясенный, он поспешно швырнул дневник на письменный стол Эмили и вернулся на кровать в полной уверенности, что проступок написан у него на лбу.

 — Вот, — задыхаясь, сказала Эмили и заползла на кровать. Она держала две зубные щетки. — Теперь твоя очередь. — Она подобрала под себя ноги. — Кто самая красивая девочка в параллели?

 Глупее не придумаешь! Эмили ожидает, что он назовет Молли Иттлесли, единственную девочку в их параллели, которой уже нужно носить бюстгальтер. Но если он скажет, что Молли, то Эмили обидится, потому что он считается ее лучшим другом.

 Он бросил взгляд на дневник. Неужели Эм и вправду считает его рыцарем?

 — Поступок, — пробормотал он.

 — Ладно.

 И не успела Эмили подумать над своими словами, как велела Крису себя поцеловать.

 Он сбросил с их голов одеяло.

 — Что-что?

 — Ты слышал, — насупилась она. — Думаешь, приятно красться в спальню к родителям?

 Внезапно ладони его вспотели, и их пришлось вытереть о пижаму.

 — Ладно, — сказал он. Подался вперед и прижал свой рот к ее рту. Потом отпрянул, такой же пунцовый, как и сама Эмили. — Ну, — заявил он, вытирая губы тыльной стороной ладони, — было довольно вульгарно.

 Эм нежно коснулась его подбородка.

 — Вот именно, — прошептала она.

 

 Закусочная Макдоналдс в Бейнбридже, штат Нью-Гемпшир, щеголяла постоянно меняющимся штатом подростков, которые пахали над жирными грилями и баками с подсолнечным маслом, пока не вырастали и не заканчивали обучение. Но один мужчина работал там на протяжении уже нескольких лет. Ему было под тридцать, косоглазый, с длинными черными волосами. Взрослые вежливо говорили: «С ним что-то не так». Дети называли его Отморозком и придумывали истории, как он жарит детей во фритюрнице, а ногти чистит большим охотничьим ножом. В тот день, когда Крис с Эмили обедали в закусочной, Отморозок убирал грязную посуду в зале.

 Родители Криса заглянули к Голдам ближе к обеду. Гас набросилась на сына словно ястреб и поцеловала его в лоб. Вдоволь посплетничав с матерью Эмили о том, кто во что был одет на вчерашней вечеринке, Гас предложила взять Эмили в Макдоналдс пообедать — в благодарность за то, что Голды посидели с их детьми. Они отнесли подносы в зал, но стоило Эмили обернуться, как она натыкалась на Отморозка, который стоял либо за ней, либо рядом, либо прямо перед ней и тер гладкие пластиковые столы, глядя на нее.

 Крис присел рядом на обитый материей стул.

 — Похоже, — прошептал он, — это твой тайный воздыхатель.

 — Прекрати, — вздрогнула Эмили. — Не выводи меня.

 — Может быть, он попросит у тебя телефончик, — продолжал скалиться Крис. — Может быть…

 — Крис, — предостерегла Эмили, толкнув его в плечо.

 — Что происходит? — поинтересовалась Гас.

 — Ничего, — хором ответили они.

 Эмили наблюдала за тем, как Отморозок ходит кругами, собирая упаковки из-под кепчупа, которые посетители бросали на пол, и вытирает шваброй разлитую кока-колу. Он поднял глаза, как будто почувствовал ее взгляд, и она тут же уставилась на сдобную булочку с кунжутом.

 Внезапно Крис наклонился и жарко зашептал ей на ухо.

 — Самый дерзкий поступок.

 Самый дерзкий поступок мог поднять тебя в глазах другого человека на невиданную высоту, если на него отважиться. Они счет не вели, но если бы вели, Эм стопроцентно получила бы пальму первенства. Девочка невольно задумалась: неужели Крис таким образом хочет отомстить ей за вчерашний поцелуй?

 Последний раз совершить дерзкий поступок предлагала Эмили. Крис выставил голые ягодицы из окна школьного автобуса, когда они проезжали по жилой улице города.

 Она кивнула.

 — Сходи пописай, — прошептал Крис, — в мужской туалет.

 Эмили улыбнулась. В конечном счете, это было плевым делом. Не то что выставить свой зад в окно. Если будет занято, она просто скажет, что ошиблась, и уйдет. Крис никогда не узнает, заходила ли она на самом деле в туалет. Сперва она огляделась в поисках Отморозка, потому что не хотела, как бы глупо это ни звучало, проходить мимо него. В зале его не было. Скорее всего, он вернулся на конвейер с бургерами. Когда она соскользнула со стула, Джеймс и Гас подняли глаза.

 — Мне нужно в туалет, — сказала девочка.

 Гас вытерла рот салфеткой.

 — Я тебя отведу, — предложила она.

 — Нет! — воскликнула Эмили. — Я хочу сказать, я сама могу справиться.

 — Мэлани отпускает тебя одну? — засомневалась Гас.

 Эмили посмотрела ей прямо в глаза и кивнула. Гас повернулась к Джеймсу, тот пожал плечами.

 — Мы же в Бейнбридже, — сказал он, — Что здесь может случиться?

 Гас наблюдала, как Эмили лавирует между лабиринтом столов к туалету в глубине Макдоналдса. Потом переключилась на Кейт, которая пальцами размазывала по столу кетчуп.

 Мужской туалет находился слева. Женский — справа. Эмили оглянулась на Криса, чтобы удостовериться, что тот смотрит, и вошла.

 Не прошло и пяти минут, как она опустилась на стул рядом с Крисом.

 — Молодец! — похвалил он, касаясь ее руки.

 — Плевое дело, — пробормотала Эмили.

 — Да? — прошептал Крис. — Тогда почему ты дрожишь?

 — Просто так, — пожала она плечами, не поднимая глаз.

 Эмили сжевала бутерброд, вкуса которого уже не ощущала, и постепенно убедила себя, что сказала приятелю правду.

 

 

 

  Настоящее

 

 Ноябрь 1997 года

 

 С. Барретт Делани бльшую часть своей сознательной жизни тратила на то, чтобы исправить недоразумение, что ее, адвоката, зовут Сью[5]. Уже много лет она не подписывалась своим христианским именем, но каким-то образом правда всегда вылезала наружу: то какой-то шутник из отдела кадров искал повод посмеяться, то компания, продающая товары в кредит, требовала ее свидетельство о рождении, то кто-нибудь брал посмотреть ее выпускной институтский альбом. Ей потребовалось несколько месяцев, чтобы убедить себя: единственная причина, по которой она в итоге стала прокурором, а не защитником, — тяга к справедливости, а не сомнения в собственных силах.

 Она взглянула на часы, поняла, что опаздывает, и поспешила по коридору в кафетерий. Анна-Мари уже устроилась за угловым столиком с двумя пластиковыми стаканчиками. Детектив подняла глаза, когда Делани опустилась на стул напротив.

 — Твой кофе уже остыл.

 Самое прекрасное в Анне-Мари было то, что она была знакома с С. Барретт Делани, когда С. Барретт Делани была еще просто Сью, тем не менее она никогда не называла приятельницу этим именем. Они вместе обучались в колледже Скорбящей Божьей матери в Конкорде.

 — Ну, — начала Барри, одновременно открывая крышечку на стаканчике с кофе и пластиковую папку с полицейскими отчетами, результатами вскрытия Эмили Голд и примечаниями Анны-Мари касательно Криса Харта. — Здесь все?

 — Пока что да, — ответила Анна-Мари. Она глотнула кофе. — Думаю, дело передадут тебе.

 — Мы всегда ведем дела, — пробормотала Барри, увлеченно изучая улики. — Вопрос в том, что за дело? — Она прочла несколько строк из отчета патологоанатома, потом нагнулась вперед, обхватила свои плечи и принялась теребить висевший на шее золотой крестик. — Расскажи, что узнала, — попросила она.

 — Полиция прибыла на звук выстрела. Обнаружили девушку, едва живую. Парень находился в шоковом состоянии, истекал кровью от полученной черепно-мозговой травмы.

 — Где находился пистолет?

 — На карусели, где они сидели. Там же была обнаружена бутылка виски «Канадиан клаб». Стреляли один раз, вторая пуля находилась в револьвере. Баллистики подтвердили, что пуля была выпущена именно из этого оружия, но у нас до сих пор нет результатов экспертизы отпечатков пальцев. — Она вытерла губы салфеткой. — Когда я допрашивала парня…

 — А до этого, разумеется, — перебила Барри, — зачитала ему его права…

 — По правде сказать… — Анна-Мари нахмурилась. — Не слово в слово. Но мне просто необходимо было попасть в палату, Барри. Ему только-только оказали первую помощь, родители были против, чтобы я приближалась к их сыну.

 — Продолжай, — сказала Барри.

 Она дослушала рассказ Анны-Мари до конца и минуту сидела молча. Потом взяла оставшиеся документы и просмотрела, время от времени что-то бормоча себе под нос.

 — Понятно, — подытожила она. — Вот что я думаю. — Она взглянула на подругу. — Чтобы предъявить обвинение в убийстве первой степени, должны наличествовать умышленность и преднамеренность. Была ли здесь преднамеренность? Естественно, иначе он бы не взял из дому пистолет, — человек же не расхаживает с антикварным кольтом в кармане, как со связкой ключей. Хотя бы на минуту он задумывался о том, чтобы убить девушку? Естественно, поскольку заранее взял из дому пистолет. Был ли его поступок умышленным? Если предположить, что он встретился с девушкой с намерением ее убить, в таком случае, да, ему удалось осуществить свой план.

 Анна-Мари поджала губы.

 — Он утверждает, что это было двойное самоубийство, которое сорвалось до того, как настал его черед.

 — Что ж, это свидетельствует лишь о том, что он довольно умен и на ходу придумал себе алиби. Отличное объяснение, только он забыл об уликах.

 — А твое мнение об обвинении в сексуальном насилии?

 Барри перелистала заметки детектива.

 — Сомневаюсь. Во-первых, она беременна, значит, они раньше уже занимались сексом. А если они занимались сексом незадолго до этого, тяжело будет доказать попытку изнасилования. Однако мы можем использовать улики, свидетельствующие о том, что потерпевшая оказывала сопротивление. — Она оторвала взгляд от документов. — Мне необходимо, чтобы ты еще раз его допросила.

 — Держу пари, он наймет адвоката.

 — Посмотрим, что удастся узнать, — убеждала Барри. — Если он не захочет говорить, расспроси родных и соседей. Не стоит делать поспешных выводов. Нужно выяснить, знал ли он о том, что девушка беременна. И все об отношениях между ними, в частности, случались ли у них ссоры. А также была ли Эмили склонна к самоубийству.

 Анна-Мари, бегло делающая пометки в своем блокноте, подняла глаза.

 — Пока я буду упираться рогом, чем займешься ты?

 Барри усмехнулась.

 — Представлю это дело расширенной коллегии присяжных.

 

 Как только Мэлани открыла, Гас просунула в дверь банку консервированных маслин без косточки.

 — Ветки у меня не нашлось, — сказала она, когда Мэлани попыталась захлопнуть дверь перед носом подруги.

 Гас решительно протиснула в узкую щель сначала плечи, потом все остальное и оказалась в кухне напротив Мэлани.

 — Пожалуйста, — прошептала она. — Я знаю, тебе больно. Мне тоже. Но еще больнее мне оттого, что мы не можем горевать вместе.

 Мэлани так крепко обхватила себя руками, что Гас показалось: она вот-вот себя раздавит.

 — Мне нечего тебе сказать, — сухо ответила она.

 — Мэл, господи, мне так жаль! — воскликнула Гас. В ее глазах стояли слезы. — Жаль, что все так произошло. Жаль, что тебе так плохо. Жаль, что я не могу подобрать нужных слов.

 — Лучше будет, — сказала Мэлани, — если ты уйдешь.

 — Мэл… — Гас протянула к подруге руку.

 Мэлани вздрогнула.

 — Не трогай меня, — произнесла она дрожащим голосом.

 Гас в ужасе отпрянула.

 — Извини… зайду завтра.

 — Я не хочу, чтобы ты приходила завтра. Я не хочу, чтобы ты вообще приходила. — Мэлани глубоко вздохнула. — Твой сын, — чеканя каждое слово, произнесла она, — убил мою дочь.

 Гас почувствовала, как что-то маленькое и горячее кольнуло ее под ребрами, вспыхнуло, раздулось, разлилось по всему телу.

 — Крис же сказал и тебе, и полиции, что они собирались вместе свести счеты с жизнью. Я не знала, что они… ну, ты понимаешь. Но если Крис говорит, я ему верю.

 — Еще бы! — воскликнула Мэлани.

 Гас прищурилась.

 — Послушай, — сказала она, — Крису тоже досталось. Ему наложили семьдесят швов, он три дня провел в психушке. Он рассказал полиции о том, что произошло, когда находился еще в шоковом состоянии. Зачем ему лгать?

 Мэлани рассмеялась ей в лицо.

 — Ты сама себя слышишь, Гас? Зачем ему лгать?

 — Ты просто не хочешь поверить в то, что твоя дочь была склонна к самоубийству, а ты этого не заметила, — выпалила Гас в ответ. — Нет, ведь между вами были доверительные отношения!

 Мэлани покачала головой.

 — В отличие от тебя? Ты можешь смириться с тем, что являешься матерью парня, склонного к самоубийству. Но не можешь принять то, что ты — мать убийцы.

 Гас было что возразить, возмущенные реплики так и кипели в ней, обжигая гортань. Понимая, что они сейчас сожгут ее заживо, она бросилась мимо Мэлани, прочь из кухни. Гас мчалась домой, хватая ртом холодный воздух и пытаясь отогнать мысль о том, что Мэлани воспримет ее бегство как капитуляцию.

 

 — Я чувствую себя ужасно глупо! — воскликнул Крис, сидя в коляске.

 Колени его почти касались подбородка, но только таким способом врачи позволили ему покинуть больничные пенаты. В этом нелепом приспособлении для инвалидов, на котором на прикрепленном клочке бумажки значилась фамилия психиатра, отныне Крис дважды в неделю посещал больницу.

 — Так положено, — сказала мама, как будто ему не все равно, и вошла в лифт вместе с санитаром, толкавшим коляску. — Кроме того, через пять минут мы будем на улице.

 — Пять минут — это слишком долго, — пожаловался Крис, и мама положила руку ему на голову.

 — Похоже, — сказала она, — тебе становится лучше.

 Мама начала рассказывать о том, что приготовит на ужин и кто ему звонил. Как Крис думает, в этом году выпадет снег до Дня благодарения? Он стиснул зубы, пытаясь абстрагироваться от ее болтовни. На самом деле ему хотелось крикнуть: «Перестань делать вид, что ничего не произошло! Потому что кое-что случилось, и уже ничего не будет как прежде». Но вместо этого Крис поднял глаза, когда мать коснулась его лица, и выдавил из себя улыбку.

 Гас обняла сына за талию, когда санитар «выгрузил» его в вестибюле из коляски.

 — Спасибо, — поблагодарила она санитара, и они направились к раздвижным дверям.

 Воздух на улице был упоителен. Он вползал в легкие быстрее и мощнее, чем больничный.

 — Я подгоню машину, — сказала мама.

 Крис стоял, привалившись к кирпичной стене здания. По ту сторону шоссе виднелись серые верхушки холмов, и на минуту он прикрыл глаза, вспоминая их.

 От звука собственного имени он моргнул. Прекрасный вид загораживала детектив Маррон.

 — Крис, — повторила она. — Не согласишься ли проехать со мной в участок?

 

 Его не арестовали, но родители, тем не менее, были против того, чтобы он ехал в участок.

 — Я просто расскажу ей правду, — уверял Крис, но мать едва не лишилась чувств, а отец поспешил нанять адвоката, который бы встретился с ними в участке.

 Детектив Маррон заметила, что в семнадцать лет Крис с юридической точки зрения волен сам принимать решения, и он был благодарен ей за эти слова. Он последовал за ней по узкому коридору полицейского участка в небольшой конференц-зал, где на столе стоял магнитофон.

 Она зачитала ему его права, которые он уже знал из курса права, и включила магнитофон на запись.

 — Крис, — начала она, — я бы хотела, чтобы ты как можно подробнее описал события вечера седьмого ноября.

 Крис сложил руки на столе и откашлялся.

 — В школе мы договорились с Эмили, что я заеду за ней в половине восьмого.

 — У тебя есть собственная машина?

 — Да. Она стояла там, когда приехала полиция. Зеленый джип.

 Детектив Маррон кивнула.

 — Продолжай.

 — Мы принесли с собой выпить…

 — Выпить?

 — Спиртное.

 — Мы?

 — Я принес.

 — Зачем?

 Крис заерзал на стуле. Может, не стоило отвечать на все эти вопросы? Как будто почувствовав, что слишком давит на собеседника, детектив Маррон задала другой вопрос.

 — Ты тогда уже знал, что Эмили хочет себя убить?

 — Да, — ответил Крис. — У нее был план.

 — Расскажи мне о нем, — потребовала детектив Маррон. — Вы собирались умереть, как Ромео и Джульетта?

 — Нет, — ответил Крис. — Умереть хотела только Эмили.

 — Хотела покончить с собой?

 — Да.

 — А потом?

 — Потом, — сказал Крис, — я собирался покончить жизнь самоубийством.

 — В котором часу ты за ней заехал?

 — В половине восьмого, — ответил он, — я же уже говорил.

 — Верно. Эмили кому-нибудь еще говорила, что хочет свести счеты с жизнью?

 Крис пожал плечами.

 — Не думаю.

 — А ты?

 — Нет.

 Детектив скрестила ноги.

 — Почему?

 Крис уставился на ее колени.

 — Эмили и так знала. А на остальных мне было наплевать.

 — И что она тебе сказала?

 Он начал выводить ногтем большого пальца узоры на столе.

 — Она постоянно говорила, что хотела бы оставить все как есть, жалела, что не в силах что-то изменить. Она начинала всерьез нервничать, например, когда говорила о будущем. Однажды она сказала мне, что видит себя сейчас и видит жизнь, которую хотела бы прожить, — муж, дети, хозяйство, но не может представить, как добраться из пункта А в пункт Б.

 — Тебя тоже посещали подобные чувства?

 — Иногда, — негромко признался Крис. — Особенно когда я думал о ее смерти. — Он прикусил нижнюю губу. — Эм что-то грызло. Что-то, о чем даже мне она не сказала. Время от времени, когда мы… когда мы… — Он закрыл рот и отвел глаза. — Можно на минутку остановиться?

 Детектив выключила магнитофон. Когда заплаканный Крис кивнул, она снова нажала на кнопку «запись».

 — Ты пытался ее разговорить?

 — Да. Миллион раз.

 — В тот вечер?

 — И до него.

 — Куда вы направились в тот вечер?

 — На карусель. На ту, что возле старой ярмарочной площади, где теперь детский парк. Раньше я там работал.

 — Ты выбирал, куда поехать?

 — Эмили.

 — В котором часу вы приехали?

 — Около восьми, — ответил Крис.

 — После того, как заехали куда-то поужинать?

 — Мы не ужинали вместе, — сказал Крис. — Мы поели дома.

 — Что было потом?

 Крис медленно выдохнул.

 — Я вылез из машины и открыл дверцу Эмили. Мы взяли на карусель бутылку виски и сели на одну из скамеек.

 — В тот вечер у вас был с Эмили сексуальный контакт?

 Крис прищурился.

 — Не ваше дело.

 — Все, что касается того вечера, — мое дело, — отрезала детектив Маррон. — Был?

 Крис кивнул. Она указала на магнитофон.

 — Был, — тихо признался Крис.

 — По обоюдному согласию?

 — Да, — выдавил Крис сквозь зубы.

 — Ты уверен?

 Крис разжал ладони.

 — Уверен, — ответил он.

 — Ты показал ей пистолет до того, как вы занялись сексом, или после?

 — Не помню. Кажется, после.

 — Но она знала, что ты его принес?

 — Это была ее идея, — признался Крис.

 Детектив кивнула.

 — Почему ты повез Эмили свести счеты с жизнью именно на карусель?

 Крис нахмурился.

 — Так захотела Эмили.

 — Это был выбор Эмили?

 — Да, — ответил Крис. — Мы ходили вокруг да около, пока наконец не договорились.

 — Почему именно карусель?

 — Эмили всегда там нравилось, — признался Крис. — И мне тоже.

 — Значит, — подытожила детектив Маррон, — вы сели на карусель, выпили, полюбовались закатом, занялись сексом…

 Крис, поколебавшись, протянул руку и выключил магнитофон.

 — Солнце уже давно село. Было восемь часов вечера, — спокойно сказал он. — Я уже об этом говорил. — Он взглянул ей прямо в глаза. — Вы не верите тому, что я рассказываю?

 Анна-Мари нажала на кнопку и, не отводя взгляда от Криса, вытащила кассету.

 — А должна? — поинтересовалась она.

 

 Во вторник, несмотря на протесты окружающих, Мэлани вернулась на работу. Был день сказки, поэтому в библиотеке толпились молодые мамочки, которые тут же расступились, освобождая ей проход к служебному помещению в глубине библиотеки. Пока Мэлани снимала пальто, ее не покидала мысль: неужели весть о смерти Эмили на самом деле распространилась так быстро? Или от нее исходил некий запах либо импульс, предупреждавший других матерей: «Вот мать, не сумевшая уберечь собственное дитя»?

 — Мэлани! — раздался удивленный голос.

 Она обернулась и увидела Розу, свою напарницу.

 — Никто не думал, что ты придешь.

 — Я ходила сюда семнадцать лет, — спокойно возразила Мэлани. — Здесь я чувствую себя уютнее всего.

 — Что ж, тогда ладно. — Похоже, Роза не знала, что сказать. — Как ты, дорогая? Держишься?

 Мэлани отпрянула.

 — Я же пришла, разве нет?

 Она подошла к стоящему впереди письменному столу и с дрожью опустилась на место главного библиотекаря — а что, если и оно внезапно окажется незнакомым? Но нет, кресло было таким, как всегда, чуть продавленным тяжестью ее тела, а под правым бедром давит эта надоедливая металлическая штучка. Она положила руки на стол и стала ждать.

 Всего один читатель с вопросом, и она излечится. Опять станет нужной.

 Она мило улыбнулась двум студентам, те кивнули и прошли мимо нее в зал периодики. Она сбросила туфли-лодочки и потерла облаченные в колготки ноги о холодные хромированные ножки вращающегося кресла. И снова надела туфли. Набрала на компьютере в поиске слова, чтобы просто попрактиковаться: «Процессы над салемскими ведьмами. Малахит. Королева Елизавета».

 — Прошу прощения.

 Мэлани обернулась на голос и увидела по ту сторону стола женщину приблизительно своих лет.

 — Да. Чем могу помочь?

 — Я пытаюсь узнать как можно больше об Аталанте, — выдохнула женщина. — О греческой бегунье, — уточнила она. — А не о городе в штате Джорджия.

 Мэлани улыбнулась.

 — Я поняла. — Ее пальцы запорхали над клавиатурой, голова закружилась, словно от затяжки сигаретой. — Аталанта упоминается в греческих мифах. Шифр книги…

 Мэлани знала его и так: 292. Но она не успела даже ответить, как женщина облегченно закатила глаза:

 — Слава богу! Моя дочь делает доклад по истории, мы не смогли отыскать ничего даже в Оксфордской библиотеке. Атлас? Три книги. А Аталанта…

 «Моя дочь». Мэлани взглянула на список книг, которые выдал ее компьютер, они располагались прямо за углом. Она открыла было рот, чтобы выдать справку, но вместо этого услышала голос, совершенно не похожий на свой собственный:

 — Посмотрите в зале документалистики. Шифр 641.5.

 Отдел кулинарии.

 Женщина от души ее поблагодарила и пошла искать книгу не в том месте.

 Мэлани почувствовала, как внутри нее что-то боролось и высвобождалось. Эмболия, случившаяся в минувшую пятницу, сейчас, когда сосуды прочистились, медленно отравляла ее организм. Она обхватила себя руками, стараясь сдержать эту подлость. Подошел мужчина, спросил о новинках беллетристики. Рассказал, что любит Клэнси, Касслера и Кричтона[6], но хочет почитать что-нибудь новенькое.

 — Вам придется по вкусу, — порекомендовала Мэлани, — последний роман Роберта Джеймса Уоллера[7].

 Она направила студентов в отдел детской книги; историков — в зал «сделай сам»; тех, кто хотел взять напрокат видеокассету, — в зал карт. Когда молодой человек спросил дорогу в туалет, она направила его в кладовую, где хранились невостребованные книги. И каждый раз Мэлани улыбалась, ощущая, что вызывать разочарование и неловкость намного веселее, чем делиться информацией.

 

 Джордан Макфи, адвокат, рекомендованный Гари Мурхаузом, сидел за столом в кухне у Хартов. Справа от него — угрюмый Крис, за спиной которого маячила Гас.

 Адвокат приехал прямо из спортивного клуба, поэтому был в шортах и мятой сорочке; лицо разгоряченное, с виска сбегает струйка пота.

 Джеймс всегда полагался на первое впечатление. Предположим, уже восемь вечера… но тем не менее! Без костюма, с торчащими мокрыми волосами, с бисеринками пота — может быть, Джордану Макфи было просто жарко, но, на взгляд Джеймса, он банально нервничал. Трудно было представить в этом человеке белого рыцаря, особенно способного спасти его собственного сына.

 — Крис уже рассказал мне, — начал Джордан Макфи, — что он сообщил детективу Маррон. Поскольку он отправился туда по собственной воле и она зачитала ему его права, все, что он сказал, может быть использовано против него. Тем не менее, если понадобится, я буду бороться за то, чтобы разговор в больнице во внимание не принимался. — Он поднял глаза на Джеймса. — Уверен, у вас появились вопросы. Почему мы не начинаем?

 «Сколько процессов, — хотелось спросить Джеймсу, — ты выиграл? Откуда мне знать, что ты спасешь моего сына?» Но вместо этого он проглотил свои сомнения. Мурхауз заверил, что Макфи — звезда юриспруденции, преподает в Гарварде, любая фирма к востоку от Миссисипи мечтает заполучить такого специалиста. Поначалу он решил вступить в генеральную прокуратуру штата Нью-Гемпшир, а после десяти лет службы стал адвокатом. Он славится своим обаянием, острым умом и взрывным характером. Интересно, у адвоката есть собственные дети?

 — Каковы наши шансы выиграть суд?

 Макфи потер подбородок.

 — Криса формально пока не назвали подозреваемым, но уже два раза допрашивали. Любое дело подобного рода квалифицируется полицией как убийство. Несмотря на алиби Криса, если прокуратура сочтет, что располагает достаточными уликами, будет предъявлено обвинение. — Джордан посмотрел прямо в глаза Джеймсу. — Я бы сказал, что такое вполне вероятно.

 Гас ахнула.

 — И что тогда? Ему ведь только семнадцать!

 — Мама…

 — В штате Нью-Гемпшир его будут судить как совершеннолетнего.

 — Что это означает? — спросил Джеймс.

 — Если его арестуют, в течение двадцати четырех часов будет предъявлено обвинение, мы признем или не признем себя виновными, если необходимо, внесем залог. Потом назначат дату суда.

 — Вы намекаете, что он проведет в тюрьме целую ночь?

 — Скорее всего, — ответил Макфи.

 — Но это нечестно! — воскликнула Гас. — Только потому, что прокурор считает это убийством, мы обязаны играть по его правилам? Это не убийство. Это самоубийство. За него в тюрьму не сажают.

 — Исписаны целые тома, миссис Харт, — возразил Макфи, — где обвинение поспешило и слишком поздно обнаружило, что клетка пуста. Крис с Эмили были единственными, кто может сказать, что произошло на самом деле. Итог? Эмили не может изложить свою версию, а у штата Нью-Гемпшир нет оснований доверять вашему сыну. Единственное, что они на данный момент имеют, это мертвую девушку и выпущенную пулю. Они не знают истории отношений этих ребят, им неведомо состояние их рассудка. Дело можно выиграть, если сильно захотеть. Могу вам уже сейчас сказать, что прокурор предъявит результаты вскрытия и истолкует их, как пожелает. Могу вас заверить, что обвинение предъявит отпечатки пальцев Криса на оружии. Что еще, по его мнению… Я хотел бы переговорить с Крисом более подробно.

 Гас придвинула стул.

 — Наедине, — добавил Макфи. Он натянуто улыбнулся. — Может, вы и оплачиваете гонорар, но мой клиент — Крис.

 

 — Поздравляю, доктор Харт, — приветствовала Джеймса секретарша в среду утром.

 Мгновение Джеймс непонимающе смотрел на нее. С чем, черт возьми, она его поздравляет? Когда он сегодня утром выходил из дому, Крис продолжал сидеть на диване, бессмысленно таращась в телевизор, по которому шла какая-то передача на испанском. Он сидел так со вчерашнего вечера. Гас в кухне готовила завтрак, к которому, Джеймс мог это сразу сказать, Крис даже не притронется. В данный момент его мало с чем можно поздравить.

 Когда он направлялся к своему кабинету, коллега похлопал его по плечу.

 — Всегда знал, что это случится с кем-то из нас, — усмехнулся он и пошел дальше.

 Джеймс прошел в приемную и закрыл за собой дверь, пока кто-нибудь еще не сказал чего-то странного. На письменном столе лежала почта, которую он не успел просмотреть еще с пятницы. А сверху открытый медицинский журнал «Нью Ингланд джорнал оф медсин». В нем ежегодно публиковался список лучших врачей в разных областях, поэтому список занимал несколько страниц. В разделе «офтальмология (хирургия)», обведенное красным, значилось имя Джеймса.

 — Ну и дела! — воскликнул он, и где-то в области сердца начала зарождаться и рваться наружу улыбка.

 Он снял трубку и набрал домашний номер, горя желанием поделиться новостью с Гас, но трубку никто не брал. Он взглянул на свои дипломы Гарварда, размышляя над тем, как будет смотреться заламинированная грамота.

 Чувствуя, как повысилось настроение, Джеймс повесил куртку и направился в коридор в поисках своего первого пациента. Если кто-то из коллег и знал, где Крис провел выходные, никто об этом и словом не упомянул. Или же появление его имени в медицинском журнале вытеснило менее приятные слухи. Он остановился у смотровой, вытащил историю болезни миссис Эдны Нили и пролистал ее.

 — Миссис Нили, — приветствовал он, распахивая дверь, — как себя чувствуете?

 — Не лучше, иначе я отменила бы визит, — призналась пожилая женщина.

 — Давайте посмотрим, что мы сможем сделать, — сказал он. — Вы помните, что я говорил вам на прошлой неделе о дистрофии желтого пятна?

 — Доктор, — возразила она, — я пришла сюда, потому что у меня проблемы со зрением. А не с памятью.

 — Разумеется, — с легкостью согласился Джеймс. — В таком случае сделаем ангиограмму.

 Он подвел миссис Нили к большой камере и усадил перед ней. Потом взял шприц с флуоресцеином и сделал пациентке укол в предплечье.

 — Может возникнуть жжение на месте укола. Нас интересует окрашивание, — пояснил он. — Препарат из ваших вен попадет в сердце, потом кровь разнесет его по всему телу, и в конечном итоге он достигнет глаза. Здоровые кровеносные сосуды окрашиваются, а из поврежденных, в которых возникло кровоизлияние, — а как следствие, и дистрофия желтого пятна — красящее вещество начинает вытекать. Мы узнаем, где именно они расположены, и будем лечить.

 Джеймс знал: чтобы красящее вещество достигло глаза, понадобится двенадцать секунд. Свет, направленный в глаз, осветил флуоресцентное красящее вещество. Словно притоки реки, здоровые кровеносные сосуды сетчатки миссис Нили расходились аккуратными, тонкими линиями. Поврежденные напоминали яркие солнечные лучи, маленькие фейерверки, переходящие в лужицы белой краски.

 Через десять минут, когда вся краска ушла, Джеймс выключил камеру.

 — Отлично, миссис Нили, — произнес он, опускаясь перед ней на корточки. — Теперь мы знаем, где проводить лазерное лечение.

 — И что мне даст это лечение?

 — Надеемся, что оно стабилизирует разрушенную сетчатку. Дистрофия — серьезное заболевание, но есть шанс сохранить зрение, хотя оно может оказаться уже не таким острым, как до момента, когда вас стали беспокоить глаза.

 — Я не ослепну?

 — Нет, — пообещал он. — Такого не случится. Вы можете частично потерять центральное зрение — то, благодаря которому мы читаем или водим машину, — но будете легко передвигаться, принимать душ, готовить.

 Он подождал, пока миссис Нили не подарила ему замечательную улыбку.

 — Я слышала разговоры в приемной, доктор Харт. Они сказали, что вы один из лучших. Вы меня вылечите.

 Они сидели почти рядом. Она потянулась и похлопала его по руке.

 Джеймс взглянул в ее расширенные, деформированные глаза. Кивнул, внезапно растеряв весь пыл. Эта похвала не награда, а какая-то ошибка. Потому что Джеймс не понаслышке знал, каково было миссис Нили однажды вечером понять, что дверь уже не той формы, что была минуту назад, буквы в газете расплываются, а мир не такой, как она его помнила. Экспертный совет тут же снимет его кандидатуру, когда узнает, что его сын склонен к самоубийству, об обвинении в убийстве. Разумеется, не станешь же ты питать уважение к специалисту по глазам, который не заметил приближающегося несчастья.

 

 — Ты же обещала! — воскликнул Крис. — Ты уверяла, что сразу, как я выйду из больницы! Прошел уже целый день.

 Гас вздохнула.

 — Помню, что обещала, дорогой. Я просто не знаю, такая ли уж это хорошая идея.

 Крис вскочил со стула.

 — Ты уже один раз не дала мне к ней пойти! — заявил он. — У нас есть в холодильнике успокоительное, мама? Потому что это единственный способ снова остановить меня. — Он подошел настолько близко, что чуть не выплевывал слова ей в лицо. — Я сильнее тебя, — напомнил он. — Если надо, я переступлю через тебя. Если придется, отправлюсь туда пешком.

 Гас закрыла глаза.

 — Нет. Хорошо.

 — Что хорошо?

 — Я отвезу тебя.

 До кладбища они ехали молча. От школы до кладбища можно легко дойти пешком. Гас вспомнила, что Крис рассказывал: есть дети, которые любят приходить на кладбище в свободное время, делать домашнее задание, читать. Крис выбрался из машины. Сперва Гас смотрела в сторону, делая вид, что читает обертку от жвачки, которую нашла в щели в пассажирском сиденье. Но потом не сдержалась. Она видела, как Крис опустился на колени перед прямоугольной могильной плитой, все еще заваленной живыми цветами. Видела, как он провел пальцем по прохладным губам роз, крючковатым лепесткам орхидеи.

 Крис встал с земли быстрее, чем она рассчитывала, и пошел назад к машине. Он подошел к ее окну, постучал, чтобы она опустила стекло.

 — Почему нет надгробия? — спросил он.

 Гас взглянула на свежевскопанную землю.

 — Слишком рано, — ответила она. — Но, думаю, у евреев в любом случае все по-другому. Должно пройти не менее полугода.

 Крис кивнул и сунул руки в карманы куртки.

 — Где голова? — спросил он.

 Гас изумленно посмотрела на сына.

 — Что ты имеешь в виду?

 — Голова, — повторил он. — Куда Эмили лежит головой?

 Шокированная Гас оглядела кладбище. Участки были неровными, немного разными, тем не менее подавляющее большинство надгробий стояло лицом в определенную сторону.

 — Кажется, в дальнем конце голова, — сказала она. — Только я не уверена.

 Крис снова подошел к могиле, опустился на колени, и Гас подумала: «Ну конечно же, он хочет с ней поговорить». К ее изумлению, Крис вдруг лег на небольшой холмик. Его руки сжимали букеты цветов, покрывающие могилу, тело обхватывало почти двухметровый участок, лицом он прижимался к земле.

 Потом он встал, глаза сухие, и вернулся к «вольво». Гас завела двигатель и поехала по дороге вдоль кладбища, изо всех сил стараясь не смотреть на сына, на губах и вокруг рта которого, словно поцелуй, остались следы земли.

 

 

 

  Прошлое

 

 Декабрь 1993 года

 

 Крис ехал на гору Сахарная голова в машине родителей Эмили, потому что дети хотели сразиться в «тетрис». На Рождество обе семьи собирались арендовать домик и покататься на лыжах. Из магнитофона орал «Aerosmith», громкость на передних колонках была прикручена.

 — Черт! — засмеялся Крис, отстукивая большими пальцами по миниатюрному компьютеру. — Ты опять жульничаешь.

 Эмили, откинувшись на сиденье, фыркнула:

 — А ты врешь.

 — Нет, — ответил Крис.

 — Да.

 — Ладно.

 — Да пошел ты!

 Сидевший за рулем Майкл взглянул на жену.

 — Поэтому мы не завели второго ребенка.

 Мэлани улыбнулась и посмотрела через ветровое стекло на габаритные огни машины Хартов.

 — Как думаешь, они слушают Дворжака и едят сыр бри?

 — Нет, — ответил Крис, отрывая взгляд от компьютера. — Если Кейт добилась своего, то они, скорее всего, поют «Десять человек на сундук мертвеца». — Он опять уставился на крошечный экранчик. — Эй, так нечестно!

 — Не стоило болтать с моими родителями, — сладко протянула Эмили. — Я выиграла.

 Крис вспыхнул.

 — Зачем играть, если ты жульничаешь?

 — Игра была честной!

 — Поцелуй меня в зад!

 — Эй, выбирайте слова! — воскликнули хором Майкл и Мэлани.

 — Извините, — надулся Крис.

 Эмили скрестила руки на груди и едва заметно улыбнулась. Крис отвернулся к окну и нахмурился. А если Эмили и в «тетрис» у него выиграет? В любом случае, это всего лишь глупая игра для полных идиотов. На выходных он ей покажет. Будет наматывать вокруг нее круги на лыжах.

 От этой мысли ему стало намного лучше. Он милостиво протянул свою игру.

 — Хочешь сыграть еще одну партию?

 Эмили вздернула подбородок и повернулась к нему спиной.

 — Господи! — воскликнул Крис. — Что на этот раз?

 — Ты должен передо мной извиниться, — заявила девочка.

 — За что?

 Она вперила в него горящие темные глаза.

 — Ты сказал, что я жульничаю. А я играла честно.

 — Хорошо, ты не жульничала. Давай играть.

 — Не верю, — обиделась Эмили. — Ты должен произнести это от всей души.

 Крис прищурился и швырнул свою игру. К черту этот «тетрис»! К черту извинения! К черту Эмили! Зачем он вообще согласился ехать в машине Голдов? Конечно, она уговорила его ехать с ними, чтобы от души посмеяться. Иногда ему хотелось ее убить.

 

 Мама Криса настолько разозлилась, что отец решил пойти на охоту с человеком, которого встретил не где-нибудь, а на подъемнике, что не разговаривала с ним целое утро в канун Рождества, пока он собирался на охоту.

 — Но он взял с собой гончую, — пытался объяснить отец.

 Какова вероятность встретить на подъемнике человека, который привез с собой запасное ружье и охотничью собаку, чтобы побродить по лесам штата Мэн? И разве отец виноват, что Крис, услышав об этом, тоже попросился с ними?

 — На кого мы идем? — спросил Крис, чуть не прыгая на пассажирском сиденье. — На лося?

 — Нет, не то время года, — ответил отец. — Скорее всего, будем охотиться на фазана.

 Но когда они встретились в какой-то глуши, в конце проселочной дороги с Хэнком Майерсом, тот сказал, что сегодня отличный день для охоты на зайцев.

 Хэнк обрадовался знакомству с Крисом и вручил ему дробовик двенадцатого калибра. И все трое углубились в густые лесные заросли, а собака Хэнка, Люси, обнюхивала кусты. Они двигались как охотники, ступали мягко и были настороже, тишина сковывала их движения, словно они были марионетками.

 Крис не сводил глаз со снега, пытаясь разглядеть удивительные цепочки заячьих следов: как будто у животного пять лап (пятая — след от волочащегося хвоста). Снег слепил глаза — белые следы на белом. Через час ноги его замерзли, из носа потекло, мочек ушей, торчащих из-под шапки, он тоже не чувствовал. Даже кататься на лыжах с Эм не так скучно.

 Кто слышал о том, чтобы в канун Рождества ели рагу из зайца?

 Внезапно Люси сделала стойку и бросилась в кусты. Среди ветвей Крис увидел неуклюжего белого зайца с черным глазом-бусинкой. Заяц пустился наутек.

 Крис тут же поднял ружье и прицелился в зайца, который — черт побери! — бежал настолько быстро, что непонятно, как людям удается их подстрелить. Люси продолжала идти по следу, но сильно отставала. Вдруг Крис почувствовал, как чья-то рука опускает дуло дробовика. Ему улыбался Хэнк Майерс.

 — Не стреляй, — сказал он. — Зайцы бегают кругами. Люси его не поймает, но это не страшно. Она загонит зайца туда, откуда он начал бежать.

 Крис ждал, лай собаки становился все глуше и отдаленнее… потом вновь стал приближаться. Словно из ниоткуда белый заяц ворвался в зону видимости Криса и стал продираться в заросли кустарника, откуда его и спугнули.

 Крис поднял ружье, прицелился в несущегося стремглав зайца и нажал на спусковой крючок.

 От отдачи он отшатнулся и почувствовал, как отец схватил его за плечо, чтобы он не упал.

 — Попал! — ликовал Хэнк Майерс.

 Люси перепрыгнула через пенек и понюхала добычу, неистово размахивая хвостом, как флагом.

 Хэнк с улыбкой направился к трофею.

 — Вот это выстрел! — радовался он. — Разнес на куски. — Он поднял животное за уши и протянул Крису. — От зайца мало что осталось, но это неважно.

 Крис уже убивал оленя, он был бы рад поохотиться на лося или медведя. Но от одного взгляда на зайца его стошнило. Он не знал, то ли это контраст белого снега и алой крови, то ли из-за самого тельца, похожего на набивную игрушку, то ли оттого, что он впервые охотился на добычу мельче и беззащитнее, чем он сам, — но он отвернулся и вырвал.

 Услышал, как отец выругался себе под нос. Крис вытер губы рукавом куртки и поднял голову.

 — Прости, — выдавил он, чувствуя отвращение к себе.

 Хэнк Майерс сплюнул на снег и взглянул на Джеймса.

 — Мне кажется, вы говорили, что постоянно берете его на охоту.

 Джеймс кивнул и поджал губы.

 — Беру.

 Крис не смотрел на отца. Знал, что увидит завуалированную смесь гнева и смущения, которые испытывал Джеймс, когда ситуация развивалась не по тому сценарию, как он ожидал.

 — Я освежую, — пытаясь сохранить лицо, сказал он и протянул руку за зайцем.

 Хэнк хотел было передать добычу Крису, когда понял, что мальчик в лыжной куртке.

 — Может, поменяемся? — предложил он, выпуская изо рта облачко пара, и сбросил свою охотничью куртку.

 Крис скользнул в чужую теплую куртку, потом поднял зайца и положил его в резиновый мешок, прикрепленный на спине куртки. Тельце его было еще теплым.

 Он молча шел рядом с отцом, боясь и сказать что-нибудь, и ничего не сказать, и думая о зайце, который бежал по кругу домой, рассчитывая укрыться там от опасности.

 

 Гас запустила руку в трусы Джеймса.

 — Ни один мускул не шелохнулся, — прошептала она. — Даже глазом не моргнул. — Она заползла на мужа, продолжая гладить Джеймса между ног. — Кажется, я в конце концов обнаружила признаки жизни.

 Джеймс усмехнулся, прерывая ее поцелуем. Он не понимал своего счастья, но, когда они с Крисом вернулись домой после охоты, Гас уже перестала злиться. И это был отличный знак, учитывая то, какое сильное впечатление оставила их размолвка. Он почувствовал, как пальцы Гас сжали его яички.

 — Сейчас, — пробормотала она, — не самое подходящее время надо мной смеяться.

 — Я не смеялся. Просто размышлял.

 Гас удивленно приподняла брови.

 — О чем?

 Джеймс засмеялся.

 — О приходе Санта-Клауса.

 Гас засмеялась, уселась и стала медленно, дразня расстегивать ночную сорочку.

 — Как ты отнесешься к тому, чтобы развернуть один из своих подарков уже сегодня?

 — Зависит от подарка, — ответил Джеймс. — Он большой?

 — Скажи «да», шалун. Это твой единственный подарок, — предупредила Гас, сбрасывая ночную сорочку с кровати.

 Джеймс привлек жену к себе, провел руками по ее спине и ягодицам.

 — А как насчет этого подарка? — прошептал он. — Как раз мой размер.

 — Отлично, — выдохнула Гас, когда его руки стали гладить ее между ног. — А то я не знала бы, куда его возвращать.

 Джеймс почувствовал, как она обвила ногами его бедра, и ее тело открылось ему навстречу. Они покатились по кровати, и Джеймс оказался сверху. Он вошел в Гас и прижался губами к ее ключице, опасаясь, что может закричать, когда потеряет над собой контроль.

 Когда все было закончено, Гас размякла под ним, тяжело дыша. Кожа у нее была влажная. Джеймс прижал жену к себе и уткнулся ей в голову подбородком.

 — Похоже, в этом году, — произнес он, — я вел себя просто отлично.

 Он почувствовал, как Гас поцеловала его грудь.

 — Так и было, — прошептала она.

 

 — Не поверишь, — сказал Майкл, — я слышал, как кто-то бьет копытом по крыше.

 Мэлани промолчала, снимая очки и кладя их на ночной столик.

 — Ты шутишь?

 — Какие тут шутки! — уверял Майкл. — Пока ты принимала душ.

 — Стук копыт?

 — Как будто скачет северный олень.

 Мэлани громко засмеялась.

 — Вероятно, в чулане прячется Санта-Клаус.

 Майкл обиделся.

 — Я серьезно. Подожди-ка… Слышишь? На что это похоже?

 Мэлани кивнула головой. Она на самом деле услышала звуки, как будто кто-то скреб и бил по твердой поверхности. Она метнула взгляд на потолок, нахмурилась и повернулась к стене, к которой примыкало изголовье кровати. Потом прижала ухо к стене.

 — Ты слышишь Гас и Джеймса, — заявила она.

 — Гас и…

 Мэлани кивнула и стукнула изголовьем кровати о стену, чтобы до Майкла дошло.

 — Северный олень — моя нога.

 Майкл усмехнулся.

 — Гас и Джеймс? — переспросил он.

 Мэлани отбросила одеяло и легла в постель.

 — А кто еще там может быть?

 — Я все понимаю. Но Джеймс…

 Мэлани погасила лампу на тумбочке, скрестила руки на груди. Ее уши теперь ловили каждый удар и вскрик по ту сторону стены.

 — А что с Джеймсом не так?

 — Ой, не знаю. Легко представить, что этим занимается Гас, но чтобы Джеймс…

 Мэлани нахмурилась.

 — Обычно я не задумываюсь о том, как они этим занимаются. — Она удивленно приподняла бровь. — А ты?

 Майкл вспыхнул.

 — Разумеется, нет. Может быть, всего пару раз эта мысль и приходила мне в голову.

 — Какое благородное занятие!

 — Да брось ты! — засмеялся Майкл. — Держу пари, они тоже думали о нас. — Одним быстрым движением он перекатился к жене. — И мы могли бы дать им пищу для размышлений, — предложил он.

 Мэлани ужаснулась.

 — Ни в коем случае!

 Они улеглись на свои подушки. Из-за стены донесся тихий, сладострастный вздох. Майкл засмеялся и повернулся на бок.

 Он уже давно крепко спал, а Мэлани поймала себя на том, что подслушивает, как их соседи занимаются любовью, и пытается представить, что эти стоны вырываются из ее собственного горла.

 

 Крис мог припомнить канун Рождества, когда заснуть было невозможно: он мечтал о гоночной машинке под деревом, о железной дороге, о новом велосипеде. Было приятно не спать в предвкушении подарков. Сейчас — совершенно другое дело.

 Каждый раз, закрывая глаза, он видел убитого зайца.

 Крис вспомнил, как иногда отец после по-настоящему изматывающего дня в больнице говорил: «Все, что мне нужно, — пропустить чего-нибудь крепенького».

 Он дождался, пока родители прекратили играть в Санту, — совершеннейшая глупость, ведь даже Кейт уже не верит в Санта-Клауса! — и тайком пробрался в кухню в арендованном домике. Он знал, что в холодильнике стоит бутылка ликера «Самбука». Его отец с отцом Эмили вчера пропустили по стаканчику за парой отличных сигар. В бутылке оставалось еще больше половины.

 Крис нашел в буфете стакан и наполнил его до краев. Понюхал ликер — он напомнил ему запах лакричника — и сделал глоток. Жидкость обожгла горло, живот. «Заяц? Какой еще заяц?» — с усмешкой подумал он.

 Когда он выпил половину стакана, то уже не чувствовал пальцев ни на руках, ни на ногах. Кухня была в каком-то веселом тумане. Сейчас в бутылке оставалось меньше половины. Крис повернул ее на бок, чтобы посмотреть, как играет и льется спиртное. «Возможно, родители решат, что его выпил Санта, — подумал Крис. — К черту печенье и молоко!» Внезапно ему стало весело. Он рассмеялся, как вдруг заметил, что в дверях кухни стоит Эмили.

 На ней была фланелевая пижама с изображением крошечных пингвинов — по крайней мере, ему показалось, что это были пингвины.

 — Чем ты занимаешься? — спросила она.

 Крис улыбнулся.

 — А на что, по-твоему, это похоже?

 Эмили не ответила, подошла ближе и понюхала бутылку с ликером.

 — Фу… — поморщилась она, держа бутылку подальше от себя. — Омерзительно.

 — Это, — поправил Крис, — настоящее блаженство.

 Интересно, а Эмили когда-нибудь пробовала ликер? Насколько он знал, нет. Лестной казалась сама мысль о том, что он является разносчиком зла, поэтому Крис подался вперед и протянул ей стакан.

 — Попробуй. Это похоже на конфеты, которые ты покупаешь в кино.

 — Карамельки?

 Крис кивнул.

 — Очень похоже.

 Эмили колебалась, но ее рука уже держала стакан.

 — Не знаю… — сказала она.

 — Трусиха!

 Крис знал, что одного этого слова окажется достаточно. Глаза Эмили блеснули в свете луны, пальцы вцепились в стакан. Она поднесла его к губам и опрокинула содержимое в рот до того, как Крис успел предупредить, чтобы она пила малюсенькими глоточками.

 Она страшно закашлялась и выплюнула самбуку на кухонный стол. Глаза ее вылезли из орбит, руками она схватилась за горло.

 — Господи! — воскликнул Крис, стуча ее по спине.

 Наконец Эмили удалось восстановить дыхание.

 — Боже мой! — прохрипела она. — Этот ликер…

 — Не для ваших неокрепших организмов.

 Крис с Эмили вскинули головы и увидели в дверях своих родителей в разной степени раздетости. Джеймс прищурился и шагнул вперед.

 — Не хотите объяснить, что вы здесь делаете?

 Крис так и не понял, почему в тот вечер Эмили наябедничала на него. Раньше, когда их ловили на горячем, они всегда стояли друг за друга горой: круговая порука — основа их дружбы. Но на этот раз под разгневанным взглядом Джеймса Эмили отступила.

 — Это все Крис, — заявила она, указывая дрожащим пальцем на друга. — Он заставил меня попробовать.

 Потрясенный Крис опустился на стул.

 — Это я тебя заставил? — изумился он. — Я? Я поднес стакан к твоим губам и влил ликер тебе в рот?

 Эмили, словно рыба, беззвучно открыла и закрыла рот.

 — Ближе к делу, — сказал его отец. — Почему вы распиваете спиртное?

 Крис начал объяснять, но когда взглянул в глаза отцу, то снова увидел зайца с развороченным пузом, и слова, которые он хотел произнести, застряли в горле из-за комка сожаления. Он покачал головой, и это движение перенесло его в лес к дымящемуся ружью, а сам Крис стоял и не мог отвести взгляда от кровавых следов на снегу.

 Он зажал ладонью рот и бросился к ванной комнате, но успел заметить, как Эмили опустила глаза и отвернулась.

 

 Рождество выдалось невеселым.

 Бльшую часть утра Крис провел в своей комнате в снятом напрокат домике, сидя на кровати и слушая, как внизу все фальшиво радуются подаркам. Единственным человеком, который, похоже, по-настоящему веселился, оказалась Кейт — она проспала весь вчерашний «разбор полетов».

 Интересно, а что сделают с подарками, приготовленными для него? Вернут в магазин? Пожертвуют бедным? Он сомневался, что увидит свои подарки, и искренне переживал, потому что догадывался, что получил бы новую пару лыж и даже смог бы их незамедлительно опробовать. Крис зарылся лицом в подушку и попытался убедить себя, что его старые лыжи тоже ничего.

 После трех в его комнату вошла мама. На ней был лыжный нагрудник, а на шее болтались очки. При виде матери Крис испытал укол зависти. Несмотря на то что вчера он вдоволь накатался на лыжах, сейчас он все бы отдал за то, чтобы остаться на холмах и не ходить охотиться на этого дурацкого зайца.

 Гас положила руку ему на плечо.

 — Привет, — произнесла она. — Веселого Рождества.

 — Плевать! — отстранился от матери Крис.

 — Мы с отцом решили разрешить тебе остаток дня покататься на лыжах, если хочешь.

 «Остаток дня» — читай «целый час». Крис отметил, что о подарках мать ни словом не упомянула.

 — Пришла Эмили, — мягко добавила она. — Она не захотела кататься на лыжах без тебя.

 «Как будто мне не начхать», — подумал Крис, но лишь фыркнул. Подождал, пока мама выйдет из комнаты, и тут же увидел, что в двери маячит Эмили.

 — Привет, — сказала она. — Ты как?

 — Замечательно! — проворчал он.

 — Ты пойдешь со мной кататься?

 Идти с ней он не желал. Он не сел бы с ней в одну спасательную шлюпку, если бы их корабль шел ко дну. И неважно, что вчера она испугалась; неважно, что ей стало плохо из-за одного-единственного глотка; неважно, что у Криса не было возможности рассказать ей, почему он сам потянулся к бутылке. Эмили стала предателем, а предательство он не мог простить так быстро.

 — Я сама съезжала с Черной гадюки, — сказала она.

 При этих словах Крис поднял глаза. Черная гадюка — один из самых трудных спусков на Сахарной голове, со множеством поворотов, обрывов и изгибов, которые появляются из ниоткуда. Он сам съезжал там несколько раз, но всегда медленно, потому что приходилось ждать Эмили, которая, преодолевая страх, проезжала короткий отрезок и снова замирала от ужаса. Если бы Эмили спускалась одна, спуск, скорее всего, занял бы у нее пару часов.

 Внезапно что-то распустилось у Криса в груди. Он легко мог отомстить Эмили за вчерашнее. Она чувствовала свою вину — ясно как день — и готова была даже с крыши спрыгнуть, если он попросит. Он поведет ее на спуск еще круче, чем Черная гадюка. И когда она спустится вниз, ее ноги в лыжных ботинках будут дрожать от страха.

 Крис позволил улыбке украсить свое мрачное настроение.

 — Ладно, — произнес он, вставая. — Тогда чего мы ждем?

 

 Эмили дрожала как осиновый лист на подъемнике на самый высокий спуск с Сахарной головы. Палки она держала впереди, словно барьер между собой и крутым лыжным спуском.

 — Эм, — нетерпеливо закричал Крис на пронизывающем ветру, — давай!

 Она прикусила губу и оттолкнулась палками, пропахивая снег, чтобы снизить скорость. Но поворот оказался настолько резким, что она покатилась кувырком — ноги, руки, лыжи — прямо за спиной Криса.

 — Отстой, — выдохнула она.

 Крис гадко ухмыльнулся.

 — Это самый легкий отрезок.

 Эмили уже всерьез подумывала над тем, чтобы снять лыжи и спуститься вниз пешком, но ей так хотелось вернуть расположение Криса! В конце концов, из-за нее он провел в своей комнате целое утро. Если уж он оказался настолько снисходительным, что взял ее с собой покататься, она будет ехать на лыжах даже кверху ногами, если ему так хочется.

 Она видела, как Крис понесся по склону, покачивая бедрами из стороны в сторону с кошачьей грацией, кисточка на его шапке развевалась на ветру. Настоящий спортсмен, посмотришь, и кажется, что спуск — плевое дело. Эмили глубоко вздохнула и оттолкнулась палками. «В конечном счете, — подумала она, — он меня поймает».

 Она преодолела первый поворот на слишком высокой скорости и отдалилась от Криса. Она неслась по соседней дорожке, но на несколько метров впереди, неслась на страшной скорости к финишу.

 — Срезай угол! — услышала она вопль Криса и чуть не засмеялась. Неужели он на самом деле думает, что она управляет лыжами?

 Сначала одна лыжа, потом другая въехали в горный хребет. Эмили почувствовала, как тонкие ветки царапают ей лицо, как с сосны над головой упал снег. От души молясь, она попыталась сдвинуть колени и выпрямить ноги. Холодный пот потек по ее спине. Она чувствовала колебание воздуха, когда Крис выкрикивал ее имя. Потом ее лыжи пропахали кусты, и к тому моменту, когда Эмили упала, единственное, что она испытывала, — это облегчение.

 

 Ей еще повезло, что она не сломала шею.

 «Могло быть намного хуже».

 «Болеть будет ужасно».

 Они думали, что Крис их не слышит, но он ловил каждое слово. Врачам «скорой помощи», которые прибыли на горнолыжную базу, чтобы отвезти Эмили в больницу, ничего не оставалось, кроме как взять его с собой. Он вцепился как клещ в носилки, а родители Эмили не отвечали на сообщения на пейджер. Он оставался рядом с Эмили в машине и в пункте оказания первой помощи, и вскоре врачи перестали пытаться его отцепить.

 Когда она вот так слетела с трассы — господи, ему даже вспомнить об этом страшно! — он не хотел оставлять ее, но нужно было позвать на помощь. Он подозвал каких-то лыжников, попросил вызвать спасателей и развернул лыжи в ту сторону, где лежала Эмили. Шапка ее слетела, волосы разметались по снегу. Он знал, что лучше ее не трогать, но все-таки взял за руку и почувствовал, как в животе все перевернулось.

 Это его вина. Если бы он не привел Эмили на этот спуск, чтобы заставить ее почувствовать себя жалкой, она бы никогда не съехала с трассы.

 Эмили пришла в сознание в машине «скорой помощи», когда они мчались в больницу.

 — Больно, — тяжело сглотнула она. — Как так вышло?

 Он не стал говорить ей о сломанной ноге, о неестественно вывернутой, словно у глупого мультяшки, лодыжке. Он не стал говорить, как долго она еще катилась, пока не остановилась. Не стал говорить, как синяки и царапины изменили ее лицо.

 — Ты упала, — просто сообщил он. — Все будет хорошо.

 Глаза Эмили наполнились слезами.

 — Мне страшно, — прошептала она, и у него комок застрял в горле. — Где моя мама?

 — Уже едет, — заверил он, — я здесь, с тобой.

 Он подался вперед и неловко обнял ее одной рукой. На мгновение его глаза закрылись, и он решил: с этой минуты и до конца жизни Эмили он будет ее ангелом-хранителем.

 

 Из-за сломанной ноги Эмили все забыли о Крисовом проступке с ликером. Мэлани и Гас настаивали на том, чтобы вернуться в Бейнбридж, Майкл тоже встал на сторону женщин, но Эмили удалось убедить их остаться в горах до конца каникул. В знак солидарности кататься на лыжах никто не пошел — все остались дома играть в «Эрудит» и «Монополию». К началу второго дня Эмили уже утомилась от того, что с ней возятся, как с инвалидом, и погнала всех на склоны. После недолгих размышлений даже Мэлани согласилась на часок выйти покататься на лыжах. Но Крис наотрез отказался отходить от Эмили.

 — Мне не хочется кататься, — заявил он, и никто не стал настаивать.

 Они сидели с Эм на диване перед камином, ее нога покоилась на кофейном столике. Они смотрели на огонь и разговаривали. Крис рассказал ей о зайце, Эмили признала, что «накапала» на него. Они шутили, что сейчас пойдут к холодильнику и достанут оттуда ликер, пока родителей нет дома. Крису вспомнились те времена, когда они были еще совсем детьми: не успевал он о чем-то подумать, как эта же мысль приходила в голову и Эмили.

 Дрова в камине начали громко потрескивать — это из поленьев высвобождалась влага, — и Крис понял, что задремал. Он опустил глаза и увидел, что Эмили спит. И каким-то образом ее голова оказалась у него на груди.

 Эмили оказалась очень тяжелой и лежала неудобно. Сквозь тонкий хлопок рубашки он чувствовал влажный жар ее щеки. Смог разглядеть ее неимоверно длинные ресницы. Ее дыхание пахло ягодами.

 В эту минуту им овладело желание. Крис зарделся и попытался прикрыть «молнию» на джинсах так, чтобы не разбудить Эмили. Но все попытки закончились тем, что он провел рукой по груди. Ее груди.

 Ради всего святого, это же Эмили! Та самая Эмили, которая сидела в его детском стульчике для кормления, когда ему он стал уже мал; которая помогала ему солью чистить патроны; которая впервые ночевала с ним в палатке на его собственном заднем дворе.

 Как девочка, с которой он был знаком всю жизнь, внезапно могла превратиться в совершенно незнакомого человека?

 Эмили заворочалась, сонно прищурилась и, когда поняла, что прикорнула у Криса на груди, оттолкнула его.

 — Прости, — произнесла она, все еще находясь достаточно близко, поэтому ее извинение упало прямо ему на губы.

 И несмотря на то, что Крис пожал плечами, он почувствовал вкус ее слова.

 

 Крис уже не надеялся, что им удастся остаться наедине.

 Целых три дня он пытался всеми правдами и неправдами сделать так, чтобы Эмили облокотилась на него, коснулась, задела мимоходом.

 Ему хотелось ее поцеловать. И его хрустальные мечты разбивались прямо на глазах.

 Их родители собирались отправиться на вечеринку в честь празднования Нового года на Сахарную гору, но Майкл и Мэлани не хотели идти, опасаясь, что будут вне досягаемости, если Эмили что-нибудь понадобится. Все четверо стояли в шикарных черных вечерних костюмах и платьях и пытались достичь консенсуса.

 — Мне уже тринадцать лет, — заявила Эмили. — Няня мне не нужна.

 — В случае чего, — добавил Крис, — я умею водить машину. Я всегда смогу взять вторую машину и приехать к главному корпусу.

 Гас и Джеймс уставились на него.

 — Это нам знать было необязательно, — сухо ответил Джеймс и повернулся к Майклу. — Возьми свои ключи.

 Мэлани, сидевшая рядом с Эмили на диване, пощупала лоб дочери.

 — Я ногу сломала, — простонала та, — а не гриппом заболела.

 Гас тронула Мэлани за плечо.

 — Что скажешь?

 Мэлани пожала плечами:

 — Я не знаю, как поступить.

 — Думаю, следует пойти. Ты ничем ей не поможешь.

 Мэлани встала и погладила Эмили по голове, мимоходом убрав волосы с ее лба. Эмили бросила на мать сердитый взгляд и вернула челку на место.

 — Ладно, но я должна быть дома до полуночи. — Мэлани притворно улыбнулась Гас. — А ты хитрюга! Если бы здесь лежала Кейт, ты бы и на метр от нее не отошла.

 — Ты права, — дружелюбно согласилась Гас. — Но разве я звучала неубедительно? — Она повернулась к Крису. — Уложишь Кейт спать?

 Кейт наверху протяжно захныкала.

 — Ма-ма! — заныла она. — Можно мне не спать до двенадцати?

 — Ну конечно! — крикнула Гас в ответ, взглянула на Криса и понизила голос. — Когда она через полчаса задрыхнет на диване, отнеси ее наверх. — Потом она поцеловала сына и помахала рукой Эмили. — Ведите себя хорошо! — велела она.

 И родители ушли, предоставив Криса и Эмили самим себе.

 Руки Криса, сложенные на коленях, подергивались. Они страстно желали прикоснуться к Эмили, сидевшей всего в четверти метра от него. Он сжал пальцы в кулак, надеясь, что они не выдадут его, не станут медленно двигаться к бедру Эмили, не станут скользить по ее ноге.

 — Крис, — прошептала Эмили. — Кажется, Кейт уже отрубилась. — Она кивнула налево, где, свернувшись калачиком, спала Кейт. — Наверное, следует отнести ее наверх.

 Неужели она пытается сказать ему, что тоже хочет остаться с ним наедине? Крис постарался поймать взгляд Эмили, чтобы понять, что действительно скрывается за ее словами, но она уже чесала зудящую кожу над гипсом. Он подхватил сестру на руки и отнес в спальню. Подоткнул одеяло, потом закрыл дверь.

 На этот раз он намеренно сел поближе к Эмили и вытянул руку вдоль спинки дивана.

 — Принести чего-нибудь? Попить? Попкорн?

 Эмили покачала головой.

 — Ничего не нужно, — ответила она. Взяла пульт дистанционного управления и стала щелкать по каналам.

 Крис большим пальцем коснулся краешка рукава Эмили. Когда она не отпрыгнула, он коснулся еще одним пальцем. И еще одним. Пока уже всей ладонью не гладил ее по плечу.

 Он не смотрел на Эмили, просто не мог. Но почувствовал, как Эмили застыла, температура ее тела едва заметно повысилась, и впервые за этот вечер он почувствовал облегчение.

 

 В размышлениях, идти или не идти, оставлять или нет Эмили одну, никто не обратил внимание на надпись на пригласительном: «Выпивку приносите с собой». Джеймс вызвался сбегать принести бутылку шампанского, Гас напомнила ему, чтобы он вернулся до полуночи.

 Он взглянул на часы лишь тогда, когда оказался у третьего по счету закрытого супермаркета. «Сейчас одиннадцать двадцать шесть, — подумал он, еще не осознавая, что его часы просто остановились. — Сгоняю в наш домик и возьму бутылочку».

 На самом деле было уже без двух минут двенадцать.

 

 Крис вспомнил, как однажды ему на ладонь села бабочка. Он замер, убежденный, что даже от одной его неправильной мысли это удивительное создание может улететь. Сейчас с Эмили он чувствовал то же самое. Она не произнесла ни слова, он тоже молчал, но уже целых сорок две минуты его рука лежала у нее на плече, как будто это было совершенно обыденным явлением.

 По телевизору люди на Таймс-сквер сходили с ума. Там были мужчины с фиолетовыми волосами и женщины в костюмах Марии-Антуанетты, его сверстники подбрасывали крошечных малышей, которым уже давно пора было спать. Начались танцы под песни толпы. Крис почувствовал, как Эмили чуть ближе придвинулась к нему.

 И вот наступил тысяча девятьсот девяносто четвертый год. Эмили большим пальцем нажала на пульте кнопку «без звука». В гостиной не стало слышно ни криков, ни фанфар. Крис был уверен, что слышит биение собственного сердца.

 — С новым годом! — прошептал он и повернул голову к Эмили.

 Она тоже повернулась к нему, и они больно стукнулись носами, но она тут же засмеялась, и все встало на свои места, потому что это была Эм. Ее губы оказались самыми мягкими на свете, он чуть потянул ее за подбородок, чтобы она приоткрыла рот, и его язык скользнул в узкую щель между ее зубами.

 Она тут же отпрянула, Крис поступил точно так же. Краешком глаза он видел, как толпы людей на Таймс-сквер прыгают и смеются.

 — Что скажешь? — прошептал он.

 Эмили залилась румянцем.

 — Я скажу… «класс!» — призналась она.

 Крис улыбнулся ей в шею.

 — Я тоже, — заверил он, снова нащупывая ее губы.

 

 Когда Джеймс вошел в домик, в гостиной мерцал телевизор, там показывали гулянье. Но внезапно стало тихо. Джеймс остановился в кухне, сжимая в руках горлышко шампанского. Потом поставил бутылку на стол и направился в гостиную.

 Первым, что он заметил, был телевизор, который беззвучно вещал, что настал тысяча девятьсот девяносто четвертый год. Второе, что он заметил, — это целующиеся на диване Крис и Эмили.

 От изумления Джеймс не мог ни пошевелиться, ни произнести ни слова. Ради всего святого, они же совсем дети! В памяти еще было свежо воспоминание о ликере, и он не мог поверить, что его сын настолько глуп, что мог совершить подряд целых два проступка.

 Потом он понял, что Крис с Эмили занимаются именно тем, чего от них ожидали родители.

 Он попятился и, не потревожив их, вышел из домика, сел в машину. Когда он подъехал к главному корпусу, на его губах продолжала играть улыбка. Гас заметила мужа. От гнева ее щеки раскраснелись, в волосах белело конфетти.

 — Ты опоздал, — сказала она.

 Улыбающийся Джеймс рассказал ей и Голдам о том, невольным свидетелем чего стал. Мэлани и Гас засмеялись от радости. Майкл покачал головой.

 — Ты уверен, — спросил он, — что они только целовались?

 Все четверо подняли бокалы и поздравили друг друга с наступлением тысяча девятьсот девяносто четвертого года. И никто даже не заметил, что Джеймс забыл шампанское.

 

 

 

  Настоящее

 

 Середина—конец ноября 1997 года

 

 Спустя несколько дней после смерти дочери Мэлани обнаружила, что зацикливается на самых заурядных вещах: на узоре древесины, из которой сделан обеденный стол, на устройстве застежки на пластиковых пакетах «Зиплок», на инструкции на упаковке тампонов, где предупреждалось о токсическом шоке. Она целыми часами могла смотреть на эти предметы, как будто не видела их раньше миллион раз, как будто только сейчас поняла, как многого не замечала. Она испытывала навязчивую потребность в мелочах. А что, если завтра утром окажется, что один из этих предметов исчез? Что, если единственные знания об этих предметах она сможет черпать лишь из своих воспоминаний? Теперь она знала, что в любой момент судьба может послать ей испытание.

 Мэлани целое утро занималась тем, что вырывала странички из небольшого блокнота и швыряла их в мусорную корзину. Наблюдала за тем, как там накапливаются белые страницы, — крошечная снежная буря. Когда корзина оказалась наполовину полной, она рванула пакет из корзины, чтобы вынести его на улицу. Повалил снег — впервые в этом году. Околдованная первым снегом, Мэлани уронила мусорный пакет и, не обращая внимания на холод и на то, что отчаянно дрожит без пальто, протянула руку. На ладонь опустилась снежинка, и она поднесла ее к лицу, чтобы лучше рассмотреть. Но снежинка растаяла до того, как Мэлани смогла сделать это.

 Ее напугал телефон, его резкий звонок вырвался через открытую кухонную дверь. Мэлани повернулась, побежала в дом и поспешно схватила трубку висящего на стене телефона.

 — Алло!

 — Здравствуйте, — произнес голос нараспев. — Я бы хотела поговорить с Эмили Голд.

 «Я тоже», — подумала Мэлани и молча повесила трубку.

 

 В приемной доктора Эммануила Фейнштейна Крис чувствовал себя неуютно. Он делал вид, что рассматривает развешанные на стенах снимки крытых мостов и тайком поглядывал на секретаршу, которая печатала настолько быстро, что ее пальцы так и порхали над клавиатурой, напоминая размытое голубоватое пятно. Внезапно зазвонил интерком. Секретарша улыбнулась Крису:

 — Можете входить.

 Крис кивнул и вошел в смежный кабинет, удивившись тому, что почему-то целых полчаса торчал в приемной, когда в кабинете не было другого пациента. Психиатр встал, вышел из-за письменного стола.

 — Проходи, Крис. Я доктор Фейнштейн. Рад знакомству.

 Он кивнул на стул. «На стул, не на диван», — отметил про себя Крис и сел. Доктор Эммануил Фейнштейн оказался не чудаковатым стариканом, как, исходя из его имени, рисовало Крису воображение, а был похож на спокойного дровосека или лесоруба, или на нефтяника с вышки. У доктора были густые белокурые волосы до плеч, и он был на целую голову выше Криса. Кабинет врача во многом напоминал кабинет его отца, Джеймса: темное дерево и шотландские пледы, книги в кожаных переплетах.

 — Ну-с, — произнес психиатр, присаживаясь на вращающееся кресло напротив Криса, — как ты себя чувствуешь?

 Крис пожал плечами. Доктор подался вперед и взял с кофейного столика, стоящего между ними, магнитофон. Отмотал запись назад, услышал свой заданный вопрос, встряхнул магнитофон.

 — С этой техникой просто беда, — сказал он, — она не воспринимает невербальных ответов. Существует единственное правило, Крис. В ответ ты должен издавать членораздельные звуки.

 Крис откашлялся. Возникшее было расположение к психиатру исчезло.

 — Хорошо, — угрюмо ответил он.

 — Хорошо что?

 — Чувствую себя хорошо, — пробормотал Крис.

 — Спишь хорошо? Аппетит хороший?

 Крис кивнул, потом взглянул на магнитофон.

 — Да, — многозначительно ответил он. — Ем я хорошо, но иногда не могу заснуть.

 — А раньше случались проблемы со сном?

 «Раньше» — с большой буквы «Р»… Крис покачал головой, глаза наполнились слезами. Он стал уже привыкать к своей слабости: всякий раз, когда он думал об Эмили, на глаза наворачивались слезы.

 — Как дела дома?

 — Творится что-то непонятное, — признался Крис. — Отец ведет себя так, словно ничего не произошло, мама разговаривает со мной, как с шестилетним ребенком.

 — По-твоему, почему родители так к тебе относятся?

 — Думаю, потому что напуганы, — ответил Крис. — Я бы на их месте испугался.

 Каково это — узнать, что твой ребенок, которого ты, кажется, знаешь, как свои пять пальцев, оказался совершенно другим человеком?

 Крис бросил на психиатра недовольный взгляд.

 — Вы расскажете родителям о том, что я вам здесь скажу?

 Доктор Фейнштейн покачал головой.

 — Я здесь ради твоей пользы. Чтобы тебе помочь. Все, что ты скажешь, не выйдет за пределы этого кабинета.

 Крис смерил его осторожным взглядом. Как будто от этого ему могло стать спокойнее. Он не знал Фейнштейна из этой захудалой конторы.

 — Ты до сих пор думаешь о самоубийстве? — спросил психиатр.

 Крис уставился на дырку на джинсах.

 — Бывает, — пробормотал он.

 — У тебя есть план?

 — Нет.

 — По-твоему, вечер пятницы изменил твое решение?

 Крис резко вскинул голову.

 — Я вас не понимаю.

 — Может, расскажешь, каково видеть, как твоя подружка сводит счеты с жизнью?

 — Она была мне не подружкой, — поправил Крис, — а девушкой, которую я любил.

 — В таком случае тебе должно было быть еще тяжелее, — заметил доктор Фейнштейн.

 — Да, — признался Крис, заново прокручивая в голове тот вечер: голова Эмили дернулась влево, как будто невидимая рука отвесила ей пощечину, кровь течет у него между пальцами…

 Крис взглянул на психиатра: какого признания ожидает от него этот человек?

 После затянувшегося молчания врач подступился к теме еще раз.

 — Должно быть, ты очень расстроен.

 — Потеряв голову, по волосам не плачут.

 — Что ж, — произнес психиатр, — это вполне нормально.

 — Да? — хмыкнул Крис. — Вполне нормально. Я вечер провел в больнице — мне наложили семьдесят швов. Моя девушка мертва. Меня заперли в психушке на три дня, а теперь я здесь и должен изливать душу совершенно незнакомому человеку. Да, я вполне нормальный семнадцатилетний парень.

 — Знаешь, — спокойно ответил доктор Фейнштейн, — мозг — удивительная вещь. Если раны не видно, это не значит, что она не болит. Рана навсегда оставит рубцы, но ее можно излечить. — Он подался вперед. — Здесь ты быть не хочешь, а где хотел бы?

 — С Эмили, — не колеблясь, выпалил Крис.

 — Умереть.

 — Нет. Да.

 Крис отвел взгляд и уставился на вторую дверь, которую не заметил раньше. Она не выходила в приемную, откуда он пришел. Скорее всего, догадался Крис, выйдет он через эту дверь. Второй выход, чтобы никто и никогда не узнал, что он был у психиатра.

 Он посмотрел на доктора Фейнштейна и решил: если человек печется о чужой конфиденциальности, значит, он не так уж плох.

 — Я бы хотел вернуться на несколько месяцев назад, — негромко признался Крис.

 

 Как только разъехались двери лифта, Гас заметалась вокруг сына, обняла его за талию, зашагала с ним в ногу и начала беспрестанно болтать, поспешно уводя Криса из больницы, где находился кабинет доктора Фейнштейна.

 — Ну, — поинтересовалась Гас, как только они оказались в машине, — как все прошло?

 Ответа не последовало. Крис сидел, отвернувшись.

 — Прежде всего, скажи, он тебе понравился? — спросила она.

 — Это что, свидание вслепую? — проворчал Крис.

 Гас выехала со стоянки, мысленно придумывая оправдания для сына.

 — Он хороший психиатр? — не отставала она.

 Крис смотрел в окно.

 — Если с кем сравнивать? — спросил он.

 — Ну… тебе лучше?

 Он медленно повернулся к матери и уставился на нее.

 — Если с чем сравнивать?

 

 Джеймс был воспитан в семье бостонских нетитулованных аристократов, которые возвели стоицизм Новой Англии в ранг искусства. За все восемнадцать лет, прожитых в родительском доме, он лишь однажды видел, чтобы родители поцеловались на людях. Да и поцелуй был таким мимолетным, что Джеймс начал верить, что это просто ему почудилось. В их семье порицалось выказывать боль, печаль, бурную радость. Однажды в подростковом возрасте Джеймс расплакался, когда умерла его любимая собака, и родители повели себя так, словно он совершил харакири прямо на мраморном полу вестибюля. С неприятностями и остальными событиями, затрагивающими чувства, они поступали так: оставляли шокирующую ситуацию в прошлом и продолжали жить, как будто ничего не произошло.

 К тому времени, когда Джеймс познакомился с Гас, он уже мастерски овладел техникой хладнокровия… и решительно от нее отказался. Но в тот вечер, находясь в подвале, в одиночестве, он отчаянно пытался вернуться к этой блаженной, намеренной слепоте.

 Он стоял перед сейфом с оружием. Ключи до сих пор торчали в замке: он ошибочно полагал, что его дети уже достаточно взрослые, чтобы проявлять чрезмерную осторожность, как он делал это много лет назад. Он повернул ключ и открыл дверцу — внутри, словно спички в коробке, лежали ружья и дробовики. Бросалось в глаза отсутствие кольта, который конфисковала полиция.

 Джеймс коснулся ствола двадцать второго калибра — первого оружия, из которого он дал Крису пострелять.

 Неужели это он виноват?

 Если бы Джеймс не увлекался охотой и дети не могли бы добраться до оружия, удалось бы избежать этой трагедии? Если бы они наглотались таблеток или отравились угарным газом, были бы результаты менее катастрофичными?

 Он отогнал от себя эти мысли. Подобное самобичевание ни к чему не приведет. Нужно продолжать жить, работать, строить планы на будущее.

 Как будто неожиданно раскрыв тайну вселенной, Джеймс стал тяжело подниматься по ступенькам подвала. Он обнаружил Гас и Криса в гостиной. Они подняли головы, когда он внезапно появился на пороге.

 — Думаю, — отдуваясь, заявил он, — в понедельник Крису следует вернуться к занятиям в школе.

 — Что-что? — воскликнула Гас, вставая. — Да ты с ума сошел!

 — Нет, — ответил Джеймс. — И Крис не сумасшедший.

 Крис пристально смотрел на отца.

 — Ты полагаешь, — медленно произнес он, — когда я вернусь в школу, где все будут таращиться на меня, словно на безумного, мне станет лучше?

 — Это просто смешно! — заявила Гас. — Я позвоню доктору Фейнштейну. Возвращаться в школу еще слишком рано.

 — Да что этот доктор Фейнштейн понимает? Он видел Криса только один раз. А мы, Гас, знаем его всю жизнь. — Он пересек комнату и остановился перед сыном. — Вот увидишь. Окунешься назад в свою стихию и тут же придешь в себя.

 Крис хмыкнул и отвернулся.

 — В школу он не пойдет, — отрезала Гас.

 — Ты ведешь себя как эгоистка.

 — Эгоистка? — Гас засмеялась и скрестила руки на груди. — Джеймс, он по ночам не спит. Он…

 — Я пойду, — спокойно прервал родительскую перебранку Крис.

 Джеймс радостно улыбнулся и с силой хлопнул сына по плечу.

 — Отлично! — торжествовал он. — Снова займешься плаванием. Будешь готовиться к поступлению в колледж. Как только чем-нибудь займешься, жизнь станет казаться намного лучше. — Он повернулся к жене. — Ему просто нельзя сидеть в четырех стенах, Гас. Ты нянчишься с ним, поэтому ему не остается ничего другого, как думать.

 Джеймс принялся раскачиваться на каблуках, уверенный, что даже воздух в комнате стал циркулировать более легко и свободно. Гас с раздражением повернулась и вышла из комнаты. Джеймс сердито посмотрел на ее удаляющуюся спину.

 — С Крисом все в порядке! — крикнул он ей вслед. — С ним все в порядке.

 Прошло несколько минут, прежде чем он почувствовал взгляд сына. Крис, похоже, совсем не злился на Джеймса, а был по-настоящему сбит с толку.

 — Ты и вправду так считаешь? — прошептал он и оставил отца в одиночестве.

 

 От телефонного звонка Мэлани вздрогнула и села на постели, непонимающе озираясь по сторонам. Когда она ложилась вздремнуть, светило солнце. А сейчас она не могла разглядеть в темноте даже собственную руку.

 Она пошарила рукой на ночном столике.

 — Да, слушаю.

 — Эмили дома?

 — Прекратите! — прошептала Мэлани, выронила трубку и снова зарылась под одеяло.

 

 Каждое воскресенье в половине девятого Мэлани ходила за продуктами, пока остальные нежились в кроватях с газетой и чашечкой кофе. В прошлое воскресенье она, разумеется, никуда не ходила. В доме, за исключением еды, оставшейся после поминок, ничего не было. Майкл наблюдал за женой, пока она надевала куртку и пыталась застегнуть змейку.

 — Знаешь, я мог бы это сделать.

 — Что именно? — уточнила Мэлани, надевая рукавицы.

 — Сходить в магазин. Выполнить другие поручения.

 Глядя на измученное лицо жены, Майкл решил, что он как-то неправильно скорбит. Смерть Эмили выжгла его изнутри, но внешне он казался невозмутимым. Создавалось впечатление, что его горе меньше горя жены. Он откашлялся и заставил себя посмотреть на Мэлани.

 — Я мог бы сходить, если тебе пока сложно.

 Мэлани засмеялась. Даже ей самой этот смех показался неуместным, как будто партию свирели сыграли на расстроенном пианино.

 — Разумеется, несложно. Чем еще мне сегодня заняться? — сказала она.

 — А может, — предложил Майкл, — сходим вместе?

 На долю секунды Мэлани нахмурилась. Потом пожала плечами.

 — Как хочешь, — ответила она, выходя из дома.

 Майкл схватил куртку и выбежал на улицу. Мэлани уже сидела в машине. Мотор заведен, из выхлопной трубы вырывается облако дыма, окутавшее автомобиль.

 — Ну, куда поедем?

 — На рынок, — ответила Мэлани, разворачивая машину. — Нам нужно молоко.

 — Мы едем на рынок из-за одного молока? Мы могли бы купить его…

 — Ты решил составить мне компанию, — скривив губы, поинтересовалась Мэлани, — или давать советы?

 Майкл засмеялся. На мгновение смеяться показалось легко. За последние дни он мог на пальцах пересчитать такие минуты.

 Мэлани свернула с подъездной дорожки на Лесную ложбину и прибавила газу. Хотя Майкл старался не смотреть в ту сторону, но все же невольно бросил взгляд на дом Хартов. От него как раз отделилась фигура, прошла по подъездной аллее и выставила на обочину мусорный бак. Когда они подъехали ближе, Майкл разглядел лицо Криса.

 Парень был в шапке и перчатках, но без куртки. Он поднял глаза на шум приближающейся машины, и, как Майкл и ожидал, привычка взяла свое, когда он понял, что это Голды. Скорее всего, даже не задумавшись, что делает, Крис поднял руку в знак приветствия.

 Майкл почувствовал, как машину бросило вправо, на Криса, как будто парень, словно магнит, притягивал не только их мысли, но и автомобиль. Он заерзал на сиденье, ожидая, когда Мэлани перестроится. Но вместо этого машина настолько сильно взяла вправо, что съехала с асфальтового покрытия. Майкл чувствовал, что автомобиль несется по неровной дороге прямо на Криса, а Мэлани все давила на педаль газа. Рот Криса округлился от потрясения, руками он ухватился за ручку мусорного бака, а его ноги как будто приросли к земле. Мэлани перехватила руль, подъезжая ближе; и только Майкл сумел сбросить оцепенение и собрался выхватить у жены руль, как она свернула, сбив машиной мусорный бак. Крис пулей понесся к дому, а бак покатился по улице, вываливая мусор на Лесную ложбину.

 Сердце Майкла бешено колотилось. У него не хватило смелости посмотреть на жену, пока они не выехали на перекресток и не остановились на светофоре, чтобы повернуть налево, в город. Он, продолжая молчать, положил руку Мэлани на запястье.

 Она повернулась к нему, спокойная, не испытывающая чувства вины.

 — В чем дело? — спросила она.

 

 Крис вспомнил, как в детстве они играли с Эм, и он представлял, что обладает способностью делаться невидимым. Они надевали дурацкие бейсбольные шапки или дешевые кольца из магазина «Тысяча мелочей», и «ап!» — никто не видел, как они крадутся в кладовую за печеньем или выливают бутылочку с пеной для ванной в туалет. Удобная штука — временно представить себя в вымышленном мире. Но, по всей видимости, человек очень быстро вырастает из этого чувства, потому что все старания Криса убедить себя, что он невидимка, потерпели крах, когда он шел по мрачному, узкому школьному коридору.

 Он смотрел исключительно перед собой, когда лавировал на перемене среди пестрой толпы школьников, зажимающихся у шкафчиков парочек и угрюмых учеников младших классов, которые лезли в драку. В классе он мог просто сидеть, вобрав голову в плечи и отгородившись от остальных, как делал это обычно. Однако в коридорах так было не принято. Неужели вся школа пялится на него? Потому что Крису, черт возьми, именно так и казалось. Никто не пытался заговорить с ним о том, что произошло; вместо этого все шептались за его спиной. Пара его знакомых сказали, что рады его возвращению в школу, но при разговоре старались не подходить к нему близко — на тот случай, если несчастье заразно.

 Когда постучит беда, всегда ясно, кто твой настоящий друг. Крису стало абсолютно понятно, что его единственным настоящим другом была Эмили.

 Пятым уроком был английский у миссис Бертран. Крису нравились ее уроки; он всегда хорошо успевал по английскому. Миссис Бертран поддерживала его в выборе английского в качестве основного предмета в колледже. Когда прозвенел звонок, Крис его не услышал. Он продолжал сгорбившись сидеть на стуле, когда миссис Бертран коснулась его плеча.

 — Крис! — негромко позвала она. — С тобой все в порядке?

 Он недоуменно уставился на нее.

 — Да-а, — откашлялся он. — Да. Разумеется.

 Он мгновенно покидал книги в рюкзак.

 — Просто хочу, чтобы ты знал: если захочешь поговорить, я всегда здесь. — Она села за парту перед ним. — Может быть, тебе захочется выплеснуть свои чувства на бумаге. Иногда легче написать, чем рассказать о них вслух.

 Крис кивнул, больше всего желая убраться как можно дальше от миссис Бертран.

 — Что ж, — сказала она. — Я рада, что с тобой все в порядке. — Она встала и вернулась к учительскому столу. — Учителя хотят организовать памятный вечер в честь Эмили, — сообщила она и посмотрела на Криса, ожидая его реакции.

 — Ей бы понравилось, — пробормотал он и опрометью бросился в коридор, где на него со всех сторон смотрели сотни пар любопытных глаз.

 

 От Криса не укрылось то, что, как ни смешно, он испытал невероятное облегчение, переступив порог кабинета доктора Фейнштейна. Раньше кабинет психиатра был последним местом на земле, где бы он хотел находиться, сейчас это «почетное звание» принадлежало старшей школе Бейнбриджа. Он сидел, уперев локти в колени и беспокойно притопывая ногами.

 Дверь в приемную открыл доктор Фейнштейн собственной персоной.

 — Крис! — приветствовал он. — Рад тебя видеть.

 Когда Крис начал прохаживаться перед книжными полками, психиатр, пожав плечами, остановился у него за спиной.

 — Сегодня ты выглядишь немного встревоженным, — заметил доктор Фейнштейн.

 — Я снова стал ходить в школу, — признался Крис. — Полный отстой!

 — Почему?

 — Потому что я — изгой. Ко мне никто не приближается и, упаси Господи, чтобы кто-нибудь прикоснулся… — с отвращением произнес он как на духу. — Как будто у меня СПИД. Нет, еще хуже. Если бы я был болен СПИДом, с этим бы смирились.

 — Почему, по-твоему, они тебя сторонятся?

 — Не знаю. Понятия не имею, что именно им известно о случившемся. А подойти поближе, чтобы послушать, о чем они шепчутся, я не могу. — Он потер виски. — Все знают, что Эм умерла. Все знают, что я был там. Легко сложить два и два. — Он откинулся на спинку вращающегося кресла и провел большим пальцем по ряду книг в кожаных переплетах, до которых смог дотянуться. — Половина школы, вероятно, думает, что я вскрою себе вены прямо в столовой.

 — А что думает вторая половина?

 Крис медленно повернулся. Он отлично знал, что думали остальные: все, что угодно, что могло перерасти в скабрезную историю, в кривотолки и сплетни.

 — Не знаю, — отрезал он. — Скорее всего, что я ее убил.

 — Почему они так решили?

 — Потому что я был там! — выпалил он. — Потому что я остался жив. Черт возьми, я не знаю! Спросите у копов, они подозревают меня с первого дня.

 Крис, пока не произнес эти слова вслух, не понимал, насколько мучительны для него подобные подозрения, даже если обвинение еще официально не предъявили.

 — И это тебя тревожит?

 — Разумеется! — выкрикнул Крис. — А вас бы не тревожило?

 Доктор Фейнштейн пожал плечами.

 — Сложно сказать. По-моему, если я знаю, что честен сам с собой, то мне хотелось бы верить в то, что и остальные рано или поздно мне поверят.

 Крис фыркнул.

 — Держу пари, что ведьмы из Салема тоже так думали, когда почувствовали, что запахло жареным.

 — И это тревожит тебя больше всего?

 Крис молчал. И не потому, что врач хотел поймать его на слове, — на месте Фейнштейна у Криса тоже имелись бы сомнения. И не потому, что все в этой чертовой школе относились к нему так, будто у него за ночь выросло еще пять голов. Слишком легко, зная их с Эмили отношения, все поверили, что он мог намеренно причинить ей вред.

 — Я любил ее, — признался он дрогнувшим голосом. — Не могу забыть свою любовь. И не понимаю, почему об этом забыли остальные.

 Доктор Фейнштейн жестом пригласил Криса снова сесть в кресло. Крис так и сделал. Он следил, как в магнитофоне медленно вращаются крошечные бобины.

 — Расскажи мне об Эмили, — попросил психиатр.

 Крис закрыл глаза. Как он мог объяснить человеку, который даже не был знаком с Эмили, что от нее всегда пахло дождем? Что в животе у него холодело каждый раз, когда она встряхивала головой, распуская волосы? Как он мог описать, каково это, когда он начинал мысль, а она заканчивала? Поворачивала кружку, из которой они оба пили, чтобы прикоснуться губами именно к тому месту, где раньше были его губы? Как объяснить, что, где бы он ни находился — в запертой комнате, под водой, в сосновых лесах штата Мэн, пока Эм с ним, он чувствовал себя в безопасности?

 — Она принадлежала мне, — просто ответил Крис.

 Доктор Фейнштейн удивленно приподнял бровь.

 — Что ты имеешь в виду?

 — Она была тем, кем не являлся я. А я был тем, кем не являлась она. В живописи Эм могла заткнуть за пояс любого, я же не мог провести даже ровную линию. Она никогда не увлекалась спортом, я всегда был спортсменом. — Крис поднял раскрытую ладонь и согнул пальцы. — Ее рука четко ложилась в мою ладонь.

 — Продолжай, — подбодрил его доктор Фейнштейн.

 — Я хочу сказать, что мы не всегда встречались. Стали встречаться относительно недавно, всего пару лет назад. Но я знал Эм всю жизнь. — Крис внезапно засмеялся. — Первым ее словом было мое имя. Раньше она звала меня «Кис». А потом, когда узнала значение слова «кис», стала постоянно путать эти слова, и когда смотрела на меня, то чмокала губами. — Он поднял глаза. — Я сам этого не помню. Мне мама рассказывала.

 — Сколько тебе было лет, когда ты познакомился с Эмили?

 — Полгода, — ответил Крис. — В день ее рождения. — Он подался вперед. — Мы играли с ней каждый день. Я имею в виду, что она жила в соседнем доме, наши мамы постоянно ходили друг к другу в гости, это было естественно.

 — Когда вы начали встречаться?

 Крис нахмурился.

 — Не могу назвать точную дату. Эм бы назвала. Что-то вроде нового витка в отношениях. Все ожидали, что такое произойдет, поэтому ни для кого это не стало сюрпризом. Однажды я посмотрел на нее и увидел не просто Эм, а красивую девушку. И… ну… вы понимаете…

 — У вас была близость?

 Крис почувствовал, как краска заливает шею и поднимается вверх к щекам. Эту тему он не желал обсуждать.

 — Я обязан отвечать? — спросил он.

 — Ты вообще не обязан отвечать на мои вопросы, — признался доктор Фейнштейн.

 — В таком случае, — сказал Крис, — я не буду отвечать.

 — Но ты любил ее?

 — Да.

 — Она была твоей первой девушкой?

 — Можно сказать и так.

 — Тогда откуда ты знаешь? — спросил доктор Фейнштейн. — Почему ты решил, что это любовь?

 В его вопросе не было ни вульгарности, ни вызова. Он просто спрашивал. Если бы Фейнштейн повел себя резко, прямолинейно, как эта сука-детектив, Крис тут же бы замолчал. Но в устах врача вопрос звучал просто и правомерно.

 — Возникло влечение, — осторожно начал Крис, — но не только в нем дело. — Он покусал верхнюю губу. — Однажды мы на время порвали. Я начал встречаться с другой девочкой, которую считал по-настоящему «горячей штучкой», с капитаном группы поддержки, Донной. Казалось, Донна сводила меня с ума, еще когда я был с Эм. Как бы там ни было, мы стали всюду бывать вместе, немножко покувыркались, но каждый раз, находясь рядом с Донной, я понимал, что она мне чужая. Я ее выдумал, а на самом деле она совершенно не такая, как я возомнил. — Крис глубоко вздохнул. — Когда мы с Эм помирились, я понял, что она всегда оправдывала мои ожидания. Пожалуй, она была даже лучше, чем я себе представлял. Именно это я и называю любовью, — тихо признался он, — когда оглядываешься назад и ничего не хочешь менять.

 Когда он замолчал, психиатр поднял глаза.

 — Крис, — спросил он, — какое твое самое раннее воспоминание?

 Вопрос Криса удивил, он громко рассмеялся.

 — Воспоминание? Не знаю. Нет, постойте… Помню игрушку, маленький паровозик с кнопкой — нажимаешь, и паровозик издает гудок. Помню, как вцепился в него, а Эмили хотела у меня его отобрать.

 — Что-нибудь еще?

 Крис подпер руками подбородок и задумался.

 — Рождество, — сказал он. — Мы сидели внизу, а вокруг елки ездил электрический паровозик.

 — Мы?

 — Да, — ответил Крис. — Эмили еврейка, поэтому она пришла отмечать Рождество к нам. Когда мы были совсем маленькими, она в канун Рождества уже спала.

 Доктор Фейнштейн задумчиво кивнул.

 — Скажи, а у тебя есть детские воспоминания, в которых нет Эмили?

 Крис попытался порыться в памяти, прокручивая свою жизнь, как кинопленку. Увидел себя: он стоит в ванной, где купается Эмили, и писает в воду. Эмили хохочет, а его мать орет на чем свет стоит. Увидел, как делает снежного ангела: широко размахивает руками и ногами, задевает Эмили, которая рядом проделывает то же самое. Мельком замечает лица своих родителей, но Эмили уже повалилась на бок.

 Крис покачал головой.

 — Честно признаться, нет, — ответил он.

 

 

 Вечером, пока Крис принимал душ, Гас решилась убрать в его спальне. К ее удивлению, там было не так уж грязно — в основном гора посуды с нетронутой едой. Она поправила одеяло на кровати, опустилась на колени, инстинктивно проверяя, не завалялись ли под кроватью грязные носки, не остались ли там какие-нибудь объедки.

 Уколов большой палец об угол обувной коробки, Гас не сразу поняла, на что наткнулась. Она заглянула внутрь коробки, провела пальцами по листочкам с секретным шифром, очкам для просмотра фильмов в формате 3D, запискам, написанным невидимыми лимонными чернилами, которые можно прочесть только над электрической лампочкой. Господи, сколько им было? Девять? Десять.

 Гас взяла верхнюю записку. Каллиграфическим почерком Эмили в ней категорично утверждалось, что «Мистер Полански — козёл». Она провела пальцем по букве «ё» — две точки походили на два воздушных шара, готовых в любой момент оторваться от листа. Гас порылась в ящике и на дне, под горой записок, обнаружила фонарик с севшими батарейками и зеркало. Гас печально улыбнулась и, помахивая зеркалом, опустилась на кровать. Она видела, как отражение отскочило рикошетом и заскользило по лесу.

 В окне спальни Эмили в ответ блеснул свет.

 Приоткрыв от удивления рот, Гас встала, подошла к подоконнику и увидела в окне комнаты Эмили силуэт Майкла Голда, который тоже держал в руках серебряный зеркальный квадратик.

 — Майкл, — прошептала она, вскидывая руку в знак приветствия, но отец Эмили потонул в сумраке спальни, так и не ответив.

 

 

 В среду в старших классах организовали вечер памяти Эмили Голд.

 По всему залу развесили ее работы — то, что от нее осталось. Школьный портрет Эмили, сделанный минувшей осенью, увеличили практически до неприличных размеров и повесили на задней кулисе, и благодаря игре света казалось, что она, словно привидение, следит за школьниками, когда те вставали с мест, чтобы сходить в туалет. На поставленных перед портретом стульях восседали директор школы со своим заместителем, старший методист и доктор Пиннео, специалист по подростковым депрессиям.

 Крис сидел в первом ряду вместе с учителями. И дело не в том, что кто-то приберег для него местечко, просто все подспудно понимали, что у него есть это право — сидеть в первом ряду. В известном смысле это было даже хорошо. Он мог смотреть на фотографию Эм и не замечать, как остальные школьники занимались тем, чем обычно занимаются дети на собраниях: перешептывались, доделывали домашние задания или лапали друг друга в темноте. Миссис Кенли, сидевшая рядом с Крисом, встала, когда директор школы предоставил ей слово. Она была учителем рисования и, наверное, лучше других знала Эм. Учительница некоторое время говорила о том, насколько творческой личностью была Эмили, и тому подобную ерунду. Но Крис подумал, что слушать ее приятно. Эмили бы понравилось.

 Потом встал врач и несколько минут переливал из пустого в порожнее, разглагольствуя о подростковом суициде. Предупреждающие знаки… Как будто любой присутствующий здесь мог заразиться этой болезнью, словно гриппом. Крис вперил взгляд в свои джинсы, ощущая тяжелый взгляд психиатра у себя на лбу.

 Крис даже не успел понять, что происходит, как треть присутствующих, триста шестьдесят три старшеклассника, встали и направились в конец зала. Учителя, стоявшие там, организовывали их в одну очередь, которая змеилась по ступенькам на сцену. Каждый, подходя к фотографии Эмили, держал в руке гвоздику, которую бросал у ее портрета.

 Теоретически идея была хорошей. Но Крису, который оказался последним, — не из-за их с Эм отношений, а просто потому, что все забыли, что в первом ряду среди учителей сидит еще один старшеклассник, — она показалась смешной. Цветы бросали в игрушечный бассейн, который использовали для игры в рыбалку на весеннем карнавале, и сейчас между розовых гвоздик выглядывали маленькие желтые утята. Когда Крис подошел к бассейну, то оказался на сцене в одиночестве. Он бросил гвоздику на цветочную кипу и взглянул на гигантское лицо Эмили. Это была она и не она. Зубы подкрашены белым, как у супермодели. Ноздри размером с голову Криса.

 Он повернулся, чтобы уйти со сцены, когда заметил, что его подзывает к себе директор школы.

 — Поскольку Крис Харт являлся одним из самых близких друзей Эмили, — сказал мистер Лоуренс, — он, вероятно, скажет несколько слов.

 Крис почувствовал, как рука директора впилась ему в плечо, подталкивая к микрофону, который походил на голову гремучей змеи, готовой вот-вот напасть. Руки его затряслись.

 Крис поймал себя на том, что пристально разглядывает море лиц в зале. Он откашлялся, и микрофон пронзительно взвизгнул.

 — Я… — начал он, отшатнувшись от микрофона. — Мне… очень жаль. Это… э… собрание… устроенное в честь Эмили. Уверен, она смотрит с небес… — Он встал боком, зажмурившись от света прожекторов. — Она бы хотела сказать…

 Крис взглянул на кучу увядающих цветов, на место поклонения, которое возвели для Эм. Он без труда мог представить, как она сидит рядом с ним в задних рядах, фыркает при виде такого убогого спектакля и постоянно смотрит на часы, чтобы узнать, сколько осталось до звонка.

 — Она бы хотела сказать… — повторил Крис.

 Позже он так и не смог объяснить, откуда что взялось. Но внезапно излишек сдерживаемых в душе эмоций, которые он не выказывал с тех пор, как по велению отца вернулся в школу, начал сочиться сквозь дыру в его сердце. Из-за запаха гниющих цветов в свете прожекторов, из-за этой кричаще яркой фотографии, из-за сотни лиц, ждущих, чтобы он — именно он! — дал ответ на их вопрос, Крис засмеялся.

 Сперва смех был приглушенный, потом перешел в хохот — грубый и мерзкий, как отрыжка. Он продолжал смеяться в гробовой тишине. Смеяться сильно, до слез.

 Из носа потекли сопли, глаза затуманились настолько, что он не видел перед собой микрофона. Крис оттолкнул стойку и направился к ступеням на краю сцены. Он бежал по длинному пролету между кресел, пока не выскочил через двойные двери в пустынный школьный коридор. Он припустил в сторону раздевалок спортзала.

 Там никого не было, все находились в зале. Он в мгновение ока переоделся в купальный костюм, оставив одежду на цементном полу, и вышел в двери, ведущие прямо к бассейну. Он подумал, что гладкая голубая поверхность воды напоминает стекло. Представил, как эта гладь разбивается вдребезги и разрезает его, когда он ныряет в глубину.

 Он почувствовал острую боль в том месте, где затягивалась на голове рана, — лишь вчера сняли швы. Но вода была такой же знакомой, как любимая женщина: в ее просторных объятиях Крис не слышал ничего, кроме биения собственного сердца и пульсирующего звука, издаваемого насосом обогревателя. Он поплыл под водой, время от времени глядя вверх на места на открытой трибуне и лампы дневного света. Потом медленно, осторожно выдул носом и ртом пузыри, истощив все свои запасы кислорода и чувствуя, что начинает мучительно, сантиметр за сантиметром, тонуть.

 

 — Послушайте… — На этот раз голос звучал уже более неприязненно. — Здесь живет Эмили или нет?

 Пальцы Мэлани сжали телефонную трубку так сильно, что костяшки побелели.

 — Нет, — ответила она. — Не живет.

 — Это номер 654-43-09?

 — Да.

 — Вы уверены?

 Мэлани уперлась головой в холодную дверь буфетной.

 — Не звоните больше. Оставьте меня в покое, — велела она.

 — Послушайте, — сказали на том конце трубки. — У меня есть кое-что для Эмили. Не могли бы просто передать мои слова, когда увидите ее?

 Мэлани подняла голову.

 — Что у вас есть? — спросила она.

 — Просто передайте ей это, — ответил голос. Трубку повесили.

 

 Доктор Фейнштейн открыл дверь смежного кабинета и нахмурился.

 — Крис, — стал увещевать он, — нельзя вот так врываться, понимаешь? Если у тебя проблемы, просто позвони. Я свободен только потому, что еще один мой пациент заболел.

 Крис и слушать не стал. Он проскочил мимо психиатра прямо в кабинет.

 — Я не собирался этого делать, — прошептал он.

 — Прошу прощения?

 Крис поднял искаженное болью лицо.

 — Я не собирался этого делать.

 Доктор Фейнштейн закрыл дверь кабинета и сел напротив Криса.

 — Ты расстроен, — сказал он. — Подожди минутку, успокойся. — Он терпеливо ждал, пока Крис сделает несколько глубоких вздохов и сядет в кресле прямо. — А теперь, — удовлетворенно произнес врач, — расскажи, что произошло.

 — Сегодня в школе устроили день памяти Эмили. — Крис тыльной стороной ладоней потер глаза: смесь скорби и остатков хлорки вызвала сильную боль. — Полная чушь… все эти цветы и… тому подобное.

 — Ты поэтому расстроился?

 — Нет, — ответил Крис. — Меня заставили выйти на сцену и… ну, вы понимаете… выступить. Все смотрели на меня так, как будто именно я точно знал, что нужно сказать и сделать. Я был там и хотел сделать то, что сделала Эмили, — значит, должен суметь объяснить, что толкнуло нас на самоубийство. — Он фыркнул. — Как на чертовых сборах анонимных алкоголиков. «Привет, меня зовут Крис, я хотел покончить жизнь самоубийством».

 — Вероятно, таким способом они пытались донести до тебя, что ты им небезразличен.

 — Ага! — хмыкнул Крис. — Большинство школьников на вечере памяти бросались бумажными шариками.

 — Что еще произошло?

 Крис склонил голову.

 — Меня попросили сказать несколько слов об Эмили, что-то вроде хвалебной речи. Я открыл рот и… — Он посмотрел на Фейнштейна и поднял вверх руки. — И я расхохотался.

 — Расхохотался?

 — Рассмеялся. Черт возьми, я покатился со смеху!

 — Крис, ты пережил невероятный стресс, — успокоил доктор Фейнштейн. — Уверен, когда люди…

 — Вы что, не поняли? — вспылил Крис. — Я засмеялся. Была пародия на похороны, и я засмеялся.

 Доктор Фейнштейн подался вперед.

 — Иногда очень сильные эмоции наслаиваются друг на друга. Ты был…

 — Подавлен. Расстроен. Опечален. — Крис принялся мерить шагами кабинет. — Выбирай, что больше нравится. Я расстроен из-за смерти Эмили? Каждую чертову минуту, каждый чертов вздох! Но все считают меня психом, ненормальным, который чуть было не вскрыл себе вены. Каждый думает, что я жду подходящего случая, чтобы снова попытаться покончить с собой. Так думает вся школа — и даже моя мать так думает, даже вы, разве нет? — Крис бросил на врача испепеляющий взгляд и сделал шаг вперед. — Я не собирался себя убивать. Я не склонен к самоубийству. И никогда не хотел свести счеты с жизнью.

 — Даже тем вечером?

 — Да! — прошептал Крис. — Даже тем вечером.

 Доктор Фейнштейн медленно кивнул.

 — Почему же в больнице ты признался в обратном?

 Крис побледнел.

 — Потому что я потерял сознание, а когда очнулся, надо мной стояли копы и держали пистолет. — Он закрыл глаза. — Я испугался, поэтому сказал первое, что пришло на ум.

 — Если ты не собирался сводить счеты с жизнью, зачем тогда тебе пистолет?

 Крис опустился на пол, ноги его больше не держали.

 — Я принес его для Эмили. Потому что она хотела себя убить. И я подумал… — Он опустил голову, а потом со злостью выпалил: — Я подумал, что смогу ее остановить. Я решил, что смогу ее отговорить задолго до «момента истины». — Он поднял горящие глаза на доктора Фейнштейна. — Я устал притворяться, — прошептал он. — Я не собирался себя убивать, я хотел ее спасти.

 По его щекам побежали слезы, сорочка спереди становилась мокрой.

 — Только вот не спас, — всхлипнул Крис.

 

 Большое жюри, временно заседающее в Высшем окружном суде Графтона, целый день заслушивало помощницу генерального прокурора С. Барретт Делани, которая перечисляла имеющиеся против Кристофера Харта улики в связи с убийством Эмили Голд. Присяжные заслушали судмедэксперта о времени и причинах смерти потерпевшей, о траектории, по которой прошла через ее мозг пуля. Заслушали патрульного из департамента полиции Бейнбриджа, который описал место преступления. Ознакомились с результатами баллистической экспертизы, которые продемонстрировала сержант Анна-Мари Маррон. Выслушали ответ детектива на вопрос помощника генерального прокурора: в скольких процентах совершенных убийств преступник знаком со своей жертвой? В девяноста процентах.

 Как и в большинстве слушаний большого жюри присяжных, подсудимый не только отсутствовал, но находился в блаженном неведении о том, что суд вершится в его честь.

 В 15.46 С. Барретт Делани получила запечатанный конверт, внутри которого находился документ, обвиняющий Кристофера Харта в убийстве первой степени.

 

 — Здравствуйте. Я могу поговорить с Эмили?

 Мэлани замерла.

 — Кто это?

 На том конце провода заколебались.

 — Подруга.

 — Ее нет. — Мэлани вцепилась в трубку, конвульсивно сглотнула. — Она умерла.

 — Боже! — Похоже, на том конце провода были просто оглушены известием. — Боже!

 — Кто это? — повторила Мэлани.

 — Донна. Из «Золотой лихорадки» — ювелирного магазина на углу Мейн и Картер. — Женщина откашлялась. — Эмили кое-что у нас купила. Ее заказ готов.

 Мэлани схватила ключи от машины.

 — Уже еду, — бросила она.

 Поездка заняла менее десяти минут. Мэлани припарковалась прямо у входа в ювелирный магазин и вошла внутрь. Из своих коробочек ей подмигнули бриллианты, на синем бархате покоились параболические золотые цепи. Продавщица стояла к Мэлани спиной и что-то искала в кассовом аппарате.

 Она обернулась с ослепительной улыбкой, которая тут же потухла, когда она увидела непричесанные волосы Мэлани, отсутствие верхней одежды у посетительницы.

 — Я мать Эмили, — представилась Мэлани.

 — Да-да. — Донна целых пять секунд таращилась на Мэлани, пока не вышла из ступора. — Примите мои соболезнования, — сказала она, подошла к кассовому аппарату и вытащила длинный узкий футляр. — Это заказывала ваша дочь. И выгравировать надпись, — объяснила она, подняла крышку и показала мужские часы.

 «Крису, — прочла Мэлани. — Навсегда. С Любовью, Эм». Она положила часы назад на атласную подушку и достала чек. Внизу была дерзкая приписка для служащих магазина: «Подарок — секрет. Когда будете звонить, просто попросить к телефону Эмили. Ничего не передавать». Мэлани подумала: «Все понятно: любовь-морковь. Но зачем держать в тайне?»

 Потом Мэлани увидела цену.

 — Пятьсот долларов? — воскликнула она.

 — Золото пятьсот восемьдесят пятой пробы, — поспешно заверила продавец.

 — Ей было всего семнадцать лет! — заявила Мэлани. — Конечно же, она никому не хотела об этом рассказывать. Если бы мы с отцом узнали, сколько денег она потратила на эти часы, мы бы заставили вернуть их обратно.

 Донна замялась, явно испытывая неловкость.

 — Часы оплачены полностью, — протянула она, словно идя на уступки. — Возможно, вы захотите вручить подарок человеку, о котором думала ваша дочь?

 И тут Мэлани осенило. Это был подарок Крису на день рождения, нечто особенное на восемнадцатилетие. На взгляд Эмили, ради такого события не грех потратить все заработанные за лето деньги.

 Мэлани взяла футляр и понесла его в машину. Села и стала смотреть в лобовое стекло — перед глазами все еще стояла невероятно ироничная надпись. «Навсегда».

 А еще Мэлани задавалась вопросом: зачем Эмили заказывала Крису на день рождения часы, если — по его словам — они собирались покончить с собой?

 

 Мэлани уже взялась за ручку двери, когда зазвонил телефон. Она ворвалась в дом, в глубине души надеясь, что звонит Донна из ювелирного магазина, чтобы сказать, что это ошибка, это другой Крис, другая Эмили и…

 — Да?

 — Миссис Голд? Это Барри Делани из генеральной прокуратуры. Мы беседовали с вами на прошлой неделе.

 — Да, — сказала Мэлани, роняя часы на стол. — Я помню.

 — Я подумала, что вы захотите знать… — продолжала Барри. — Большое жюри сегодня назвало Кристофера Харта виновным в убийстве первой степени.

 Мэлани почувствовала, как подкосились ноги, и медленно опустилась на пол.

 — Понятно, — протянула она. — А он… а слушание?

 — Завтра, — ответила Барри Делани. — В окружном суде Графтона.

 Мэлани записала адрес в блокнот, в который заносила списки покупок. Она слышала, что прокурор продолжает говорить, но не могла понять ни слова и мягко опустила трубку на рычаг.

 Взгляд ее упал на футляр. Очень осторожно она взяла с атласной подушки часы и провела большим пальцем по циферблату. Сегодня у Криса день рождения. Она знала день его рождения, как день рождения собственной дочери.

 Мэлани представила, как Гас с Джеймсом и даже Кейт сидят за широким столом из вишни, их разговоры сплетаются в огромные узлы. Представила, как Крис встает и наклоняется над тортом, свет мерцающих свечей смягчает черты его лица. При других обстоятельствах и Мэлани, и Майкл, и Эмили были бы среди приглашенных.

 Мэлани так сильно сжала часы, что они впились ей в ладонь. Она почувствовала, как внутри растет ярость. И сдержать ее нельзя. Гнев миновал сердце, проник сквозь кожу, пустил толстый, как третья рука или нога, росток, на который она осторожно, упрямо и решительно перенесла свой вес.

 

 Все должно быть идеально.

 Гас отошла от стола, потом вновь приблизилась, чтобы поправить салфетку. Хрустальные бокалы застыли в ожидании, нарезанная ветчина спиралью извивалась на сервировочном блюде. Тончайший фарфор, который пылился в сундуке за исключением Дня благодарения и Рождества, выстроился при полном параде: соусник и все остальное. Когда Гас выходила из столовой, чтобы позвать семью к столу, она старалась себя убедить, что они отмечают не очередной год жизни человека, который хотел покончить счеты с жизнью.

 — Ну же! — крикнула она. — Ужин готов!

 Джеймс, Крис и Кейт вышли из гостиной, где смотрели вечерние новости. Кейт, размахивая руками, рассказывала о шаре величиной с «шевроле», который в рамках школьного научного эксперимента наполнили гелием и подняли в воздух.

 — Шар, возможно, долетит до Китая, — бурно радовалась она. — Даже до Австралии.

 — Он не пролетит даже квартал, — пробормотал Крис.

 — Пролетит! — закричала Кейт, потом замолчала и опустила глаза.

 Крис перевел взгляд с сестры на родителей и с большей, чем требовалось, силой шлепнулся на стул.

 — Ну, — спросила Гас, — разве не красота?

 — Посмотри на торт, — вторил Джеймс. — С кокосовой стружкой.

 Гас кивнула.

 — С клубникой.

 — Правда? — спросил Крис, помимо воли поддаваясь искушению. — Ты испекла его для меня?

 Гас кивнула.

 — Не каждый день человеку исполняется восемнадцать лет, — ответила она. Посмотрела на ветчину и морковь, на сладкий картофельный пирог. — По правде говоря, в честь такого события можем начать с торта.

 Глаза Криса заблестели.

 — Ты права, мама, — произнес он.

 Гас взяла коробку спичек, лежащую у блюда с тортом, и зажгла девятнадцать свечек — одну на счастье. Ей пришлось трижды чиркать спичками, она обожгла себе кончики пальцев, пока зажгла все свечи.

 — С днем рождения! — пропела она, а когда никто не подхватил песню, встала, уперла руки в бока и нахмурилась. — Если хотите есть торт, вы должны петь.

 На этот раз ее поддержали Джеймс и Кейт. Крис взялся за вилку, готовый схватить первый кусочек.

 — Каково оно, когда тебе стукнуло восемнадцать? — спросила Кейт.

 — Чувствуешь себя совершенно по-другому. Артрит начинает пошаливать, — пошутил Крис.

 — Очень смешно. Я имела в виду, ты, например, чувствуешь себя умнее? Взрослее?

 Крис пожал плечами.

 — Теперь меня могут призвать в армию, — ответил он. — Вот и вся разница.

 Гас открыла было рот, чтобы сказать, что в настоящий момент, слава богу, нет войн, но потом поняла, что это неправда. Война происходит внутри самого человека. Если США никуда не вводили свои войска, это еще не значит, что Крис не воюет.

 — М-м… — промычал Джеймс, протягивая руку за вторым куском. — Пусть Крису каждый день исполняется восемнадцать.

 — Кушай-кушай, — подбодрила Гас.

 Крис втянул голову в плечи и улыбнулся.

 В дверь позвонили.

 — Я открою, — сказала Гас, бросая салфетку на стол.

 Пока она дошла до двери, позвонили во второй раз. Гас распахнула дверь, на крыльце в свете фонаря стояли двое полицейских.

 — Добрый вечер, — поздоровался тот, что повыше. — Кристофер Харт дома?

 — Дома, — ответила Гас, — но мы только что сели за стол…

 Полицейский достал лист бумаги.

 — У нас ордер на его арест.

 Гас принялась ловить ртом воздух, дышать стало нечем.

 — Джеймс… — выдавила из себя она.

 Появился ее муж. Он взял из рук полицейского ордер и прочел написанное.

 — На каком основании? — отрывисто спросил он.

 — Ему предъявлено обвинение в убийстве первой степени, сэр.

 Полицейский проследовал мимо Гас в освещенную столовую.

 — Джеймс, — попросила она, — сделай же что-нибудь.

 Джеймс схватил жену за плечи.

 — Позвони Макфи! — приказал он и бросился в столовую. — Крис! — выкрикнул он. — Ничего не говори. Ни слова.

 Гас кивнула, но к телефону не поспешила, а направилась за Джеймсом в столовую. Кейт сидела за столом и плакала. Криса сдернули со стула. Один из полицейских надевал ему наручники, второй зачитывал его права. Глаза у сына были огромные, лицо — белым как мел. На верхней губе дрожала кокосовая стружка.

 Полицейские взяли Криса под руки и повели из дома. Он слепо, спотыкаясь, шел между ними: брови недоуменно сдвинуты, глаза не в состоянии задержаться ни на одном знакомом домашнем предмете. На пороге столовой, где стояла Гас, полицейские помедлили, ожидая, что она даст им пройти. В этот краткий миг Крис взглянул прямо на мать.

 — Мамочка! — прошептал он.

 Гас попыталась прикоснуться к сыну, но полицейские двигались слишком быстро. Рука ее ухватила лишь воздух, потом сжалась в кулак — и Гас прижала кулак ко рту. Она слышала, как Джеймс мечется по дому и звонит Макфи. Слышала, как в соседней комнате рыдает Кейт. Но все эти звуки перекрывал голос Криса, ее восемнадцатилетнего сына, который звал «мамочка», — он так не называл ее уже лет десять.

 

 

 

  Часть II

  Соседская девочка

 

 

  В конце концов, что есть ложь? Замаскированная правда. Лорд Байрон. Дон Жуан

 

 

  Нет иного способа уйти от признания, кроме самоубийства, а это и есть признание. Даниэль Вебстер

 

 

 

 

 

  Настоящее

 

 Конец ноября 1997 года

 

 Криса трясло, пока он сидел на заднем сиденье полицейского автомобиля. Обогреватель был включен на полную, но Крису пришлось сесть вполоборота, чтобы наручники не давили в спину, и как он ни старался взять себя в руки, его все равно продолжало трясти.

 — Как ты там сзади? Нормально? — спросил полицейский, сидевший рядом с водителем.

 Крис заверил, что все в порядке, однако голос его треснул, словно спелая дыня, когда он произнес лаконичное «да».

 Ничего нормального с ним не было. Даже близко. Он еще никогда в жизни не был так напуган.

 В машине витал аромат кофе. По радио что-то болтали на диалекте, который Крис не понимал, и на мгновение происходящее обрело истинный смысл: если рушится весь его мир, разве не логично, что он больше не может говорить на родном языке? Он замер на сиденье, опасаясь, что намочит штаны от страха. Это какая-то ошибка. Отец с адвокатом встретят его возле полицейского участка, и Джордан Макфи, подобно Перри Мейсону, выступит с убедительной речью, и окружающие поймут: произошла ошибка. Завтра он проснется и посмеется над этой ситуацией.

 Машина резко свернула налево, и Крис увидел, как в окне блеснули огни. Он полностью потерял ощущение времени и пространства, но догадался, что они подъехали к полицейскому участку.

 — Идем! — велел тот полицейский, что повыше, открывая заднюю дверцу автомобиля. Крис подполз к краю сиденья, опираясь на скованные за спиной руки, чтобы не упасть. Опустив одну ногу на тротуар, он попытался выбраться из патрульной машины, но упал лицом прямо на асфальт.

 Полицейский, ухватившись за наручники, рывком поставил его на ноги и не церемонясь поволок в участок. Криса втолкнули в заднюю дверь, которую он раньше не заметил. Полицейский запер свое табельное оружие в ящик и связался с кем-то по внутренней связи. Потом послышалось жужжание, и двери открылись. Крис оказался у стойки дежурного, где за письменным столом сидел заспанный сержант. Крису разрешили сесть и стали задавать вопросы: имя, возраст, адрес. Он отвечал как можно учтивее, пытаясь хорошим поведением заслужить их благосклонность.

 Потом патрульный, который доставил Криса в участок, поставил его у стены и всучил карточку с номером и датой, как в кино. Он поворачивался налево, направо, пока делали снимки.

 По их приказу Крис вытащил все из карманов и протянул руки, чтобы у него взяли отпечатки пальцев, двадцать один отпечаток — в картотеку местной полиции, полиции штата и ФБР. Потом полицейский вытер ему руки влажной салфеткой, забрал его обувь, ремень и по внутренней связи велел открыть третью камеру.

 — Шериф уже едет, — сообщил он Крису.

 — Шериф? — удивился Крис, и его снова пробрала дрожь. — Зачем?

 — Ты не можешь остаться на ночь в участке, — объяснил полицейский. — Он отвезет тебя в окружную тюрьму в Графтон.

 — В тюрьму? — прошептал Крис.

 Его отправят в тюрьму? Вот так, за здорово живешь?

 Он остановился, преградив дорогу идущему следом полицейскому.

 — Я никуда не пойду! — заявил Крис. — Сюда едет мой адвокат.

 Полицейский рассмеялся.

 — Серьезно? — И подтолкнул его вперед.

 Камера оказалась размером полтора на два метра и находилась в полуподвальном помещении. Честно признаться, Крис уже бывал здесь ранее: когда он был в лагере скаутов, их возили на экскурсию в полицейский участок Бейнбриджа. В камере имелась раковина из нержавейки, унитаз и койка. Дверь из стальных прутьев, система видеонаблюдения.

 Полицейский заглянул под матрас — искал клопов, оружие? — потом расстегнул наручники и втолкнул Криса внутрь.

 — Есть-пить хочешь? — спросил он.

 Обескураженный тем, что полицейский заботится о таких земных благах, Крис удивленно уставился на него. Есть он не хотел, от происходящего тошнота подступала к горлу. Он отрицательно покачал головой, пытаясь не обращать внимание на лязг запираемых камерных засовов, подождал, пока полицейский отойдет от камеры, встал и справил малую нужду. Ему хотелось признаться полицейским, которые его арестовали, тем, кто бросил его в эту камеру, что он, Крис, не убивал Эмили Голд. Но отец велел ему хранить молчание, и это отцовское предупреждение оказалось даже сильнее липкого страха, сковавшего Криса.

 Он вспомнил о праздничном торте, который испекла мама, о свечках, которые оплавятся до глазировки на нетронутом куске, оставшемся на его тарелке. Куске торта с клубничной начинкой, такой же алой, как кровь.

 Он провел рукой по шершавым шлакобетонным стенам камеры и стал ждать.

 

 Джордан Макфи больше всего любил исследовать женское тело.

 Он быстро и энергично действовал под одеялом, оценивая губами и руками полученную информацию, словно готовясь нанести ее на карту.

 — О да, — шептала она, зарываясь руками в его густые черные волосы. — О боже!

 Она кричала все громче и громче. Неприлично громко. Он погладил ее рукой по животу.

 — Тс-с, — пробормотал он ей в бедро. — Забыла?

 — Как, — произнесла она, — я… могла… забыть!

 Она обхватила его голову и прижала к своему телу в то самое мгновение, как он приподнялся, чтобы зажать ей рот рукой. Думая, что это такая игра, она его укусила.

 — Черт! — выругался он, скатываясь с нее.

 Джордан бросил взгляд на женщину, сердитый и затуманенный. Он покачал головой, даже желание пропало. Обычно он лучше разбирался в женщинах. Он потер укушенную ладонь, решив, что никогда больше не будет встречаться с подругами своей помощницы, а если и будет, то уж точно не станет напиваться за ужином и приглашать их домой.

 — Послушай, — сказал он, стараясь мило улыбаться. — Я же объяснил тебе, почему…

 Женщина — ее звали Сандра — легла на него сверху, прильнув к его губам. Потом отстранилась и провела пальцем по нижней губе.

 — Мне нравятся мужчины, которые вкусом похожи на меня, — сказала она.

 Джордан почувствовал, как его снова охватывает желание. Возможно, вечер еще не окончен.

 Зазвонил телефон, и Сандра сбила его с ночного столика. Джордан выругался и потянулся к трубке, а она обхватила его запястье.

 — Пусть лежит, — прошептала она.

 — Нельзя, — ответил Джордан, откатываясь от любовницы и нащупывая телефон на полу. — Макфи! — выдохнул он в трубку.

 Мгновение он молча слушал, потом подобрался, руки инстинктивно потянулись за ручкой и блокнотом, лежащими на ночном столике, чтобы записать полученную информацию.

 — Не волнуйтесь, — успокоил он. — Мы позаботимся об этом. Да. Встретимся на месте.

 Он положил трубку, поднялся грациозно, словно лев, и спокойно натянул штаны, которые сбросил у двери в ванную комнату.

 — Прости, — извинился он, застегивая «молнию», — но мне нужно уйти.

 Сандра застыла с открытым ртом.

 — Вот так? Взять и уйти?

 Джордан пожал плечами.

 — Такая работа, но кто-то должен ее делать, — ответил он. Потом взглянул на лежащую в постели женщину. — Ты… меня не жди.

 — А если я хочу? — спросила Сандра.

 Джордан повернулся к ней спиной.

 — Я вернусь нескоро, — сказал он. Засунул руки в карманы, послал любовнице прощальный взгляд. — Я позвоню.

 — Не позвонишь, — с готовностью возразила Сандра. Поднялась нагая с постели и исчезла в ванной, заперев за собой дверь.

 Джордан покачал головой и тихо вышел в кухню. Стал искать, на чем бы написать записку. Внезапно вспыхнул свет, и Джордан оказался лицом к лицу с тринадцатилетним сыном.

 — Почему ты не спишь?

 Томас пожал плечами.

 — Прислушиваюсь к тому, чего слышать не должен, — ответил он.

 Джордан бросил на него сердитый взгляд.

 — Быстро спать. Завтра в школу.

 — Еще только половина девятого, — возразил Томас.

 Брови Джордана поползли вверх. Неужели? Сколько же он выпил за ужином?

 — Что? — усмехнулся Томас. — Решил подышать свежим воздухом?

 Джордан ухмыльнулся.

 — Мне больше нравилось, когда ты был маленьким.

 — Тогда я частенько описывал стены в туалете. Думаю, мой теперешний возраст намного лучше.

 Джордан не был в этом так уверен. Он растил сына один, с тех пор как Томасу исполнилось четыре года и Дебора решила, что роль матери и жены свихнувшегося на работе адвоката не для нее. Она вошла в кабинет мужа с их сыном, документами о разводе и билетом в Неаполь в один конец. Последнее, что слышал о ней Джордан, — она жила с каким-то художником вдвое старше ее на левом берегу Парижа.

 Томас наблюдал, как отец жадно пьет холодный, сваренный еще утром кофе.

 — Это просто неприлично, — заявил Томас, — возможно, не настолько вульгарно, как привести домой…

 — Довольно, — оборвал Джордан. — Мне не следовало так поступать. Доволен? Ты прав, я — нет.

 Томас сиял, как новая монета.

 — Да? Мы можем запечатлеть этот исторический момент на видео?

 Джордан поставил кофейник и затянул на шее галстук.

 — Звонил клиент. Я должен идти. — Он схватил куртку, которая так и висела на спинке кресла, повернулся к сыну спиной. — Не звони мне на пейджер. Он, кажется, разрядился. Если буду нужен, обращайся на работу, я проверю голосовую почту.

 — Мне ты нужен не будешь, — заверил Томас. Он кивнул в сторону отцовской спальни. — Может, мне стоит пойти поздороваться?

 — А может, тебе стоит отправиться в свою комнату? — улыбнулся Джордан сыну и выскочил в дверь, чувствуя на своих плечах сыновье восхищение.

 

 Гас перегнулась на заднее сиденье машины, чтобы застегнуть куртку Кейт под самое горло.

 — Согрелась? — спросила она.

 Кейт кивнула, все еще находясь в ступоре от одной мысли, что ее брата забрала полиция. Она подождет в машине, пока родители с адвокатом уладят это недоразумение, — не самое лучшее, но единственно приемлемое решение. В двенадцать лет Кейт была все еще недостаточно взрослой, чтобы оставаться ночью дома одной, а кому прикажете Гас звонить? Ее родители живут во Флориде, с родителями Джеймса случится сердечный приступ, чуть только они узнают о скандале. Мэлани — единственная близкая подруга, которой могла бы позвонить Гас и попросить посидеть с ребенком, — считает, что Крис убил ее дочь.

 Но так же сильно, как Гас хотела оградить свою дочь от всего этого кошмара, некий внутренний голос настойчиво убеждал ее держать Кейт как можно ближе. «У тебя осталась одна дочь, — шептал голос. — Не своди с нее глаз».

 Гас протянула руку и погладила волосы Кейт.

 — Мы скоро вернемся, — заверила она. — Заблокируй двери, когда я выйду.

 — Знаю, — ответила Кейт.

 — И веди себя хорошо.

 «Не так, как Крис». Эта мысль прыгала между Гас и Кейт — мерзкая, предательская мыслишка. Мать поскорее вышла из машины, чтобы ни одна из них не успела озвучить эту мысль и даже признаться, что она могла прийти им в голову.

 

 Гас и Джеймс Харт топтались в маленьком круге света, который отбрасывал фонарь, стоящий у полицейского участка, как будто переступить порог без рыцаря-юриста в арьергарде — дело неслыханное и, несомненно, рискованное. Джордан поднял руку в знак приветствия, когда переходил улицу. На ум пришла старая пословица о том, что люди, давно живущие вместе, становятся похожи друг на друга. Черты лица у супругов Харт были разные, но общие душевные переживания в тот момент сделали их похожими, как близнецов.

 — Джеймс… — приветствовал Джордан, пожимая доктору руку. — Гас… — Он бросил взгляд на вход в участок. — Вы уже были внутри?

 — Нет, — ответила Гас. — Ждали вас.

 Джордан по телефону хотел сказать им, чтобы ждали в вестибюле, но потом передумал. Предстоящий разговор лучше вести тет-а-тет, а как бывший прокурор он знал, что у стен полицейского участка тоже есть уши. Он чуть плотнее запахнул куртку и попросил Хартов рассказать, что произошло.

 Гас сообщила об аресте во время ужина. Пока жена излагала события, Джеймс стоял в стороне, как будто пришел полюбоваться архитектурой, а не защитить своего сына. Джордан слушал Гас, не сводя задумчивого взгляда с ее мужа.

 — Значит, — подытожила Гас, потирая руки, чтобы согреться, — вы можете переговорить с полицией и его отпустят, так?

 — Честно признаться, нет. Крис останется на ночь, пока ему не будет предъявлено обвинение, что, скорее всего, произойдет завтра утром в окружном суде Графтона.

 — Он же не будет ночевать здесь, в камере?

 — Нет, — ответил Джордан. — Полиция Бейнбриджа не имеет подходящих условий для содержания заключенных. Его переведут на ночь в окружную тюрьму Графтона.

 Джеймс отвернулся.

 — Что же нам делать? — прошептала Гас.

 — Ничего, — ответил Джордан. — От нас сейчас мало что зависит. Я пойду поговорю с Крисом. Утром я буду здесь, когда ему предъявят обвинение.

 — И что?

 — По сути, генеральный прокурор предъявит Крису обвинение. Мы признем или не признем себя виновными. Я попытаюсь добиться того, чтобы Криса выпустили под залог, но это будет непросто, учитывая серьезность выдвигаемых против него обвинений.

 — Вы намекаете на то, — ответила Гас срывающимся от гнева голосом, — что мой сын, который ничего плохого не совершал, должен провести в тюрьме целую ночь, и может быть, не одну, а вы никак не можете это предотвратить?

 — Возможно, ваш сын ничего плохого и не совершал, — мягко возразил Джордан, — но полиция не верит в его версию о двойном самоубийстве.

 Джеймс откашлялся, нарушив молчание.

 — А вы? — спросил он.

 Джордан взглянул на родителей Криса — мать вот-вот лишится чувств прямо на тротуаре, отец явно сбит с толку и чувствует себя неловко — и решил сказать им правду.

 — Звучит… убедительно, — ответил он.

 Как Джордан и ожидал, Джеймс отвернулся, а Гас впала в ярость.

 — В таком случае, — обиженно бросила она, — если у вас не лежит к этому сердце, мы наймем другого адвоката.

 — Моя работа не в том, чтобы верить вашему сыну, — возразил Джордан. — Мое дело — вытащить его из тюрьмы. — Он посмотрел Гас прямо в глаза. — И я могу это сделать.

 Она долго пристально разглядывала адвоката, достаточно долго, чтобы Джордан почувствовал, как она напряженно размышляет, отделяя зерна от плевел.

 — Я хочу увидеть Криса. Сейчас же, — выпалила она.

 — Нельзя. Только в часы приема передач — до этого еще несколько часов. Я передам ему все, что хотите.

 Джордан придержал для Гас дверь в участок, запах возмущения следовал за ней по пятам. Адвокат уже и сам хотел войти, но его остановил Джеймс Харт.

 — Я могу задать вам вопрос?

 Джордан кивнул.

 — По секрету?

 Джордан снова кивнул, на этот раз медленнее.

 — Дело в том, — старательно подбирая слова, произнес Джеймс, — что это мой пистолет. — Он сделал глубокий вдох. — Я не говорю о том, что случилось или чего могло не произойти. Я просто говорю о том, что полиции известно, что кольт взят из моего сейфа.

 Джордан нахмурился.

 — Я становлюсь соучастником? — спросил Джеймс.

 — Убийства? — уточнил Джордан и отрицательно покачал головой. — Вы же не умышленно положили оружие в сейф, чтобы Крис взял его и кого-то застрелил.

 Джеймс медленно выдохнул.

 — Я не говорю о том, что Крис взял его, чтобы кого-то застрелить, — уточнил он.

 — Я понимаю, — заверил Джордан. И последовал за Джеймсом в здание полиции Бейнбриджа.

 

 Услышав шаги, Крис вскочил и прижался лицом к пластиковому окошку камеры.

 — Пришел адвокат, — сообщил полицейский, а по ту сторону решетки уже стоял Джордан Макфи.

 Он опустился на стул, который принес ему полицейский, и достал из портфеля блокнот для записи.

 — Ты что-нибудь говорил? — внезапно спросил он.

 — Что? — удивился Крис.

 — Что угодно, копам, дежурному? Что-нибудь?

 Крис покачал головой.

 — Только то, что вы приедете, — ответил он.

 Джордан заметно расслабился.

 — Хорошо. Просто отлично, — сказал он. Проследил за Крисом взглядом и увидел видеокамеру. — Они это не записывают. Не станут подслушивать. Элементарные права заключенного.

 — Заключенного, — повторил Крис. Он старался выглядеть равнодушным, не хныкать, но голос его дрожал. — Я могу поехать домой?

 — Нет. Первое — ничего никому не говори. Скоро за тобой приедет шериф и отвезет в окружную тюрьму Графтона. Тебя зарегистрируют. Делай то, что велят, — это всего на несколько часов. Когда утром ты проснешься, я уже буду там, и мы отправимся в суд, где тебе предъявят обвинение.

 — Я не хочу в тюрьму! — побледнел Крис.

 — У тебя нет выбора. Ты должен находиться под стражей, пока тебе будут предъявлять обвинение, а прокурор устроила все так, что тебе придется ждать целую ночь. А это означает — Графтон. — Он взглянул прямо на Криса. — Она сделала это намеренно, чтобы напугать тебя. Она хочет, чтобы ты трясся от страха, когда увидишь завтра в зале суда ее лицо.

 Крис кивнул и тяжело сглотнул.

 — Тебе предъявят обвинение в убийстве первой степени, — продолжал Макфи.

 — Я этого не делал, — возразил Крис.

 — Я не хочу знать, убивал ты или нет, — мягко ответил Джордан. — Так или иначе, это не имеет значения. Я буду продолжать тебя защищать.

 — Я этого не делал, — повторил Крис.

 — Отлично, — нетерпеливо произнес Джордан. — Завтра прокурор будет настаивать на том, чтобы не отпускать тебя под залог. Суд, скорее всего, примет ее сторону, учитывая тяжесть предъявляемых обвинений.

 — Вы имеете в виду — тюрьма?

 Джордан кивнул.

 — Надолго?

 Что-то в голосе Криса задело чувствительные струны в душе адвоката. Джордан склонил голову на бок, и внезапно черты лица его клиента изменились, и он уже смотрит на Томаса, на маленького Томаса, который спрашивает, когда снова увидит маму. Было что-то общее в мальчишечьих голосах, когда они понимали, что уже не являются непобедимыми, когда осознавали, как медленно может тянуться время.

 — Как выйдет, — ответил Джордан.

 

 Среди ночи Джеймс неожиданно проснулся. Спросонья воображение отнесло его на несколько лет назад, и он резко сел в кровати, готовый услышать громкие рыдания Кейт, у которой болит ушко, или мягкие шаги Криса, которому приснился кошмар и теперь он пробирается в родительскую спальню, чтобы в их кровати найти утешение. Но стояла тишина. Когда глаза Джеймса привыкли к темноте, он увидел, что половина кровати, где спала Гас, пуста.

 Он смахнул остатки сна и вышел в коридор. Кейт мирно посапывала, а Крис… что ж, постель Криса была аккуратно заправлена. Новое открытие ударило Джеймса под дых, он физически ощутил боль и споткнулся. Потом побрел вниз на какой-то невнятный звук. Приглушенный розовый свет мелькнул в прачечной. Джеймс тихонько прошел через кухню и в нерешительности остановился в полуметре от дверей в прачечную.

 На холодном кафельном полу сидела Гас, прижавшись спиной к вращающейся сушилке, которую она намеренно включила, чтобы заглушить рыдания. Лицо его жены покраснело и пошло пятнами, из носа текло, плечи опустились, спина сгорбилась, как у старухи.

 Гас никогда не была плаксой. Сейчас она рыдала так, как делала все остальное, — неистово, взахлеб. Джеймс поразился, как долго ей удавалось сдерживать внутри себя эту боль.

 Он хотел было распахнуть полуоткрытую дверь, упасть на колени перед женой, обнять ее за плечи, отвести наверх. Он уже поднял руку и погладил деревянную дверь, гадая, что сказать Гас, чтобы успокоить. Но что мудрого он мог сказать, когда сам не знал, как себя вести?

 Джеймс поднялся в спальню, лег в кровать и накрыл голову подушкой. Несколько часов спустя, когда Гас заползла под одеяло, он попытался сделать вид, что не чувствует тяжести ее горя, которое лежало между ними, словно беспокойный ребенок, горя настолько плотного, что он не мог протянуть руку и коснуться жены.

 

 Вокруг тюрьмы тянулся высокий металлический забор, по верху которого была намотана колючая проволока. Крис закрыл глаза, с детским упорством надеясь: если он сможет отстраниться от происходящего вокруг, значит, ничего на самом деле ужасного и не происходит.

 Шериф помог ему выбраться из машины и повел к тюремным воротам. Надзиратель открыл тяжелую стальную дверь и впустил их внутрь. Крис смотрел, как дверь за ними снова закрылась.

 — Привез еще одного, Джо?

 — Их как блох на собаке, — ответил шериф, — только успевай ловить.

 Окружающие, казалось, решили, что шутка смешная, поэтому засмеялись. Шериф передал полиэтиленовый пакет, внутри которого лежали знакомые Крису вещи — его бумажник, ключи от машины, мелочь. Второй полицейский взял пакет.

 — Оформишь бумаги? Возьми в пакете.

 Шериф ушел, даже не взглянув на Криса. Оставшись наедине с двумя надзирателями, которых он знал еще меньше, чем шерифа, Крис снова начал дрожать.

 — Подними руки в стороны, — велел один из них.

 Он встал напротив Криса, похлопал его по шее, груди, по ногам. Второй стал записывать в журнал личные вещи Криса.

 — Сюда.

 Первый надзиратель схватил Криса за локоть и повел к распределителю. Засуетился с табличкой, протянул ее Крису, потом поставил его к стене.

 — Улыбочку, — хмыкнул он, — вспышка, снято.

 Он усадил Криса у единственного стола, макнул его пальцы в чернила, откатал отпечатки. Потом протянул Крису тряпку, чтобы тот вытер руки, и бросил через стол лист бумаги. Крис взглянул на него, пока надзиратель ходил за карандашом.

 — Заполни, — велел он.

 Первый же вопрос поставил Криса в тупик. «Вы склонны к самоубийству?» Его психиатр отлично знает, что нет. Адвокат полагает, что склонен. Поколебавшись, он отметил «да», потом стер и ответил «нет».

 «Болеете СПИДом?»

 «Сейчас есть какие-либо проблемы, связанные со здоровьем?»

 «Хотите, чтобы вас осмотрел врач, пока вы здесь?»

 Крис пожевал кончик карандаша.

 «Да», — отметил он. Потом написал на полях: «Доктор Фейнштейн».

 Он закончил заполнять анкету и прочел свои ответы с таким же вниманием к мелочам, как будто сдавал выпускной экзамен. А если кто-нибудь соврет? Если человек склонен к самоубийству или умирает от СПИДа, а утверждает обратное?

 Полиция будет проверять?

 Надзиратель повел его наверх, в комнату охраны, где находилось множество крохотных телевизоров. Перекинулся парой слов с дежурным офицером (смысл диалога остался для Криса загадкой), потом провел его еще в одну маленькую комнатку. Когда за спиной хлопнули двери, Крис вздрогнул.

 — Замерз? — равнодушно спросил тюремщик. — Тебе повезло, нашим постояльцам предоставляется бесплатная одежда. — Он подождал, пока Крис встанет, и протянул ему синий комбинезон. — Надевай.

 — Здесь? — удивился смущенный Крис. — Сейчас?

 «Плевое дело», — уверял он себя. Крис миллион раз раздевался догола в раздевалке, на виду у десятка ребят. Один тюремщик и всего лишь до трусов — вообще не проблема. Когда Крис стал застегивать «молнию» на комбинезоне, руки его так тряслись, что пришлось спрятать их за спину.

 — Оделся? — спросил офицер. — Идем!

 Он повел Криса по коридору в камеру строгой изоляции. С каждым вздохом дышать Крису становилось все тяжелее и тяжелее. То ли это игра воображения, то ли тюремный воздух на самом деле более разрежен? Надзиратель открыл тяжелую дверь и повел Криса по узкому серому проходу. По обе стороны — одиночные камеры, но двери-решетки открыты. В конце блока по эту сторону решетки висел телевизор. Передавали вечерние новости.

 Внезапно воздух прорезал звонок, прокатившийся сквозь прутья решеток и пустой коридор.

 — Строгая изоляция! — выкрикнул голос, и Крис услышал топот ног заключенных, возвращавшихся в свои камеры.

 — Пришли, — известил надзиратель, заводя Криса в свободную камеру. — Нижняя койка.

 В его отсеке сидело еще трое. Невысокий мужчина с крошечными, глубоко посаженными глазками и козлиной бородкой вошел в камеру следом за Крисом и опустился на койку. В конце прохода погас телевизор.

 Надзиратель закрыл дверь Крисовой камеры. Свет приглушили, но не выключили совсем. Наконец вся тюрьма затихла, слышно было только дыхание заключенных.

 Крис забрался на койку. Его глаза уже привыкли к темноте, поэтому он мог различить прохаживающегося по ту сторону решетки надзирателя, мог видеть его улыбку.

 Крис повернулся на другой бок, чтобы видеть только стену, за которую его заточили. Он прижал ко рту рукав спортивного костюма, чтобы заглушить рыдания, и дал волю слезам.

 

 Майкл на следующее утро спустился в кухню и не мог поверить своим глазам. Мэлани стояла за плитой: лопатка в одной руке, ручка сковородки в другой. Он наблюдал за тем, как она переворачивает блины и заправляет выбившийся локон за ухо, и думал: «Да, вот та женщина, на которой я женился».

 Он намеренно зашумел, чтобы жена подумала, что он только что вошел. Мэлани повернулась и широко улыбнулась.

 — Проснулся? — спросила она. — А я уже хотела идти тебя будить.

 — Чтобы покормить завтраком, надеюсь?

 Мэлани засмеялась. Смех показался таким незнакомым, что оба — и она, и Майкл — на мгновение замерли. Потом Мэлани отвернулась и взяла со стола блюдо с блинчиками. Подождала, пока Майкл займет свое привычное место за столом и, не сводя взгляда с мужа, поставила блюдо перед ним.

 — Гречневая мука, — негромко сказала она.

 — Честно признаться, — возразил он, — меня зовут Майкл.

 Мэлани улыбнулась, и Майкл инстинктивно обхватил ее за бедра, притянул к себе и прижался головой к ее животу. И почувствовал, как жена погладила его по волосам.

 — Мне тебя не хватало, — пробормотал он.

 — Знаю, — ответила Мэлани. Она на мгновение задержала руку, потом отдернула. — Ешь с сиропом.

 Она сняла с плиты кастрюльку, в которой пузырился кленовый сироп, и полила им блинчики Майкла.

 — Я подумала, почему бы нам сегодня утром не прогуляться?

 Майкл впился зубами в сочный блинчик. Он должен был вывести глистов у щенят в соседнем городке, наведаться к лошади, страдающей коликами, заглянуть к больной ламе. Но он давно не видел Мэлани такой… они давно не были вместе в последнее время.

 — Конечно, — ответил он. — Мне только нужно кое-кому позвонить, чтобы перенести встречи.

 Мэлани опустилась на стул напротив Майкла. Он протянул руку, и она вложила в нее свою.

 — Было бы отлично.

 Он закончил завтрак и пошел в кабинет позвонить. Когда вернулся, Мэлани уже стояла перед зеркалом в прихожей, подкрашивала губы. Она чмокнула губами и заметила в зеркале Майкла.

 — Готов? — спросила она.

 — Готов, — ответил он. — Куда пойдем?

 Мэлани взяла мужа под руку.

 — Если я тебе скажу, сюрприза не получится.

 Майкл про себя гадал, куда поведет его жена. Не на могилу Эмили — Мэл не стала бы так рваться на кладбище. Явно не обедать — они проехали главную улицу, где находились все рестораны Бейнбриджа. Не в магазин — слишком рано. Не в библиотеку — она в другой стороне.

 Но потом Мэлани выехала за пределы города. Они миновали пашни под паром, молочные фермы, длинные отрезки дороги, где не было вообще ничего. Небольшой зеленый знак сообщал о том, что до городка Вудсвиль менее двадцати километров.

 Что, черт возьми, им делать в Вудсвиле?

 Он был там однажды, чтобы помочь лошади, которая сломала ногу. И если ехал по центру города, то не узнавал его.

 Мэлани миновала кирпичное здание, из-за которого виднелся забор с натянутой проволокой. И Майкл вспомнил, что в Вудсвиле находится окружная тюрьма. Удобно — дальше по улице здание окружного суда.

 Его жена свернула на парковку перед зданием суда.

 — Тут кое-что происходит, — невозмутимо сказала она. — Я полагаю, ты должен это видеть.

 

 Когда без пятнадцати шесть дверь камеры со скрипом отворилась, Крис уже не спал. В глаза словно песка насыпали: как бы он их ни тер, становилось только хуже. «Молния» на его спортивной куртке сломалась. И Крис ужасно хотел есть.

 — Жратва, — произнес надзиратель, запихивая поднос в камеру.

 Крис перевел взгляд от неаппетитных кусков в тарелке на проход. Из другой камеры на него пристально смотрел мужчина с черными глазами. Потом скрылся за клеенкой в душе.

 Крис поел, почистил зубы щеткой, которую вчера вечером получил у охранника, и взял одноразовую бритву, которую принес в камеру надзиратель. Потом неуверенно вышел из камеры и направился по проходу к душевой и раковине.

 Крис решил побриться, пока другой заключенный закончит принимать душ, и прищурившись глядел в зеркало, которое отражало не лучше жестяной фольги. Когда незнакомец вышел, Крис кивнул ему и отправился под душ.

 Он задвинул занавеску, но поверх ее видел, как черноглазый, обвязав полотенце вокруг талии, намыливает лицо и придает форму своей бородке. Крис разделся, включил воду, намылился, закрыл глаза и попытался представить, что только что проплыл невероятную — черт побери! — четырехсотметровку баттерфляем и после соревнований пойдет домой.

 — За что тебя?

 Крису в глаза попала вода.

 — Прошу прощения?

 В щель между занавеской и стеной Крис видел, как заключенный оперся о раковину.

 — Почему ты здесь?

 Мокрые волосы незнакомца достигали плеч. По прическе Крис мог отличить заключенных от людей, находящихся под арестом в ожидании предъявления обвинения, — те, кто отбывали срок, были коротко острижены. Как и сам Крис.

 — Мне здесь не место, — ответил Крис. — Это какая-то ошибка.

 Собеседник засмеялся.

 — Так все говорят. В тюрьме до черта народа, который, по их словам, и мухи не обидел.

 Крис отвернулся и стал намыливать грудь.

 — Если ты отвернулся и не видишь меня, это не значит, что я ушел, — сказал незнакомец.

 Отряхнув с волос воду, Крис закрыл кран.

 — А ты что сделал?

 — Перерезал горло своей старушке, — хладнокровно заявил заключенный.

 Внезапно Крис почувствовал, как подкашиваются ноги. Он побоялся, что упадет, и оперся о пластмассовую стенку душа. Он не будет находиться рядом с каким-то уголовником в окружной тюрьме! Его не обвинят в убийстве!

 Крис обмотался полотенцем, схватил одежду и спотыкаясь, словно слепой, поспешил в камеру, где сел на койку, опустив голову к коленям, чтобы не вырвать.

 Он хотел домой.

 В камеру вошел надзиратель, чтобы забрать бритву.

 — Пришел твой адвокат, — сообщил он. — Принес одежду. Одевайся, тебя отведут наверх, там переоденешься.

 Крис кивнул, думая, что надзиратель будет стоять в камере и ждать, пока он оденется, но тот ушел. Двери камеры оказались открыты. В конце коридора смотрел программу «Сегодня» человек, обезглавивший жену.

 — Я уже… готов, — сообщил Крис второму надзирателю, который проводил его до двери, ведущей из блока.

 — Удачи, — пожелал черноглазый, не отрывая глаз от экрана.

 Крис помолчал, обернулся через плечо.

 — Спасибо, — негромко произнес он.

 

 Одежда ждала его в комнате-распределителе. Крис узнал блейзер от «Братьев Брук», который они с мамой купили в Бостоне. Они специально поехали за костюмом, который Крис смог бы надеть на собеседование в колледж.

 А он наденет его в зал суда для предъявления обвинения.

 Он надел белую сорочку, серые фланелевые брюки, легкие светлые кожаные туфли, потом галстук и попытался завязать узел, но узел не получался. Крис привык завязывать галстук перед зеркалом, а в распределителе зеркала не было.

 Галстук оказался завязан неровно.

 Потом он натянул пиджак и подошел к надзирателю, который заполнял какие-то бумаги. Они молча подошли к кабинету, куда раньше Криса не водили. Конвойный открыл дверь.

 В комнате для допросов ждал Джордан Макфи.

 — Спасибо, — поблагодарил он конвойного, жестом приглашая Криса сесть напротив. Он дождался, пока за офицером закроется дверь. — Доброе утро. Как прошла ночь?

 Он отлично, черт возьми, знал, как она прошла: даже идиот, глядя на круги у Криса под глазами, понял бы, что парень не сомкнул глаз. Но Джордан решил дождаться ответа клиента. Ответ поможет адвокату понять, насколько хватит Криса, ведь они в самом начале долгого пути.

 — Нормально, — не моргнув глазом, ответил Крис.

 Джордан подавил улыбку.

 — Ты помнишь, что я говорил о сегодняшнем дне?

 Крис кивнул.

 — А где мама с папой?

 — Ждут в зале суда.

 — Это мама передала одежду?

 — Да, — ответил Джордан. — Отличный костюм. Очень стильный, дорогой. Он поможет судье составить представление о тебе.

 — Представление? — удивился Крис.

 Джордан махнул рукой.

 — Да. Белый, зажиточный средний класс, студент-спортсмен и так далее. Словом, отличный малый. — Он задержал взгляд на Крисе. — В отличие от подонка-убийцы из низших слоев общества.

 Он постучал карандашом по лежащему на столе блокноту, в который записывал всякую ерунду. Во время предъявления обвинения адвокат должен сохранять хладнокровие, как кошка, готовая приземлиться на все четыре лапы независимо от того, как ее швырнули. Есть обвинение, которое предъявлено твоему клиенту, но пока в руки не попадет дело, адвокат понятия не имеет о намерениях и планах прокурора.

 — Сегодня слушайся меня. Если я захочу, чтобы ты что-то сделал или сказал, напишу об этом в блокноте. Но следовать моим указаниям нужно неукоснительно.

 — Хорошо, — пообещал Крис. Он встал, разминая ноги, как будто готовился ступить на тумбу перед заплывом. — В таком случае, идем?

 Джордан поднял удивленные глаза — такого он не ожидал.

 — Я не могу отправиться с тобой в зал суда, — объяснил он. — Тебя приведет шериф.

 — Да? — Крис снова опустился на стул.

 — Я буду ждать там, — поспешил добавить адвокат. — И твои родители тоже.

 — Понятно, — сказал Крис.

 Джордан положил блокнот в портфель. Взглянул на него, нахмурился.

 — Иди сюда, — позвал он и, когда Крис встал, поправил ему галстук.

 — Я не смог завязать, зеркала не было, — объяснил Крис.

 Джордан промолчал. Похлопал клиента по плечу и кивнул, довольный его внешним видом. Потом вышел из кабинета, оставив Криса таращиться на открытую дверь, на коридор, ведущий из тюрьмы, и на конвойного, который стоял между дверью и свободой.

 

 Сегодня в окружном суде Графтона слушались уголовные дела.

 В таком сельском штате, как Нью-Гемпшир, серьезные преступления совершались относительно редко, поэтому каждые несколько недель заслушивался сразу ряд дел и предъявлялись обвинения по уголовным делам. Уголовные дела — это вам не мелкие правонарушения, поэтому на заседания собирались местные репортеры, любители судебных баталий и студенты юридического факультета.

 Несмотря на то что Хартам было отведено место в первом ряду, прямо за скамьей защиты, они приехали в суд в начале седьмого утра — «на всякий случай», как сказала Гас. Она так крепко сцепила руки на коленях, что уже не знала, сможет ли их разжать. Джеймс сидел рядом с женой и не отрывал взгляда от судьи. Председательствовала похожая на бабушку женщина средних лет с ужасным перманентом. Гас сразу решила, что стоит такой женщине взглянуть на такого ребенка, как Крис, и она тут же прекратит эту фантасмагорию.

 Гас наклонилась к Макфи, который раскладывал на коленях документы.

 — Когда его приведут? — спросила она.

 — В любой момент, — ответил Джордан.

 Джеймс повернулся к сидящему рядом мужчине.

 — Это у вас «Таймс»? — спросил он.

 Когда сосед протянул ему газету, которую уже отложил в сторону, Джеймс улыбнулся и поблагодарил его.

 Гас не сводила с мужа изумленного взгляда.

 — Ты в состоянии читать? — спросила она. — В такую минуту?

 Джеймс педантично сложил первый разворот, провел ногтем большого пальца по изгибу. Потом еще раз.

 — Если не читать, — спокойно ответил он, — можно свихнуться.

 Он начал просматривать первую страницу.

 Гас понимала, что здесь сидят и другие женщины. Женщины, возможно, не в костюме от известного дизайнера и не в бриллиантах, как сама Гас, но такие же матери, чьих сыновей должны были привести в этот зал, как и Криса, и предъявить им обвинение в чем-то ужасном, что даже трудно себе представить. Некоторые из этих сыновей на самом деле совершили преступление. В этом-то и была, по мнению Гас, существенная разница между ними.

 Ей тяжело было представить, что чувствуют эти матери, чьи сыновья умышленно поджигали дома, резали недругов или насиловали молодых женщин. Она не могла уразуметь, каково это — узнать, что ты выносила ребенка, способного на подобные злодеяния; узнать, что если бы ты не родила его, то зла на земле было бы меньше.

 Гас повернула голову, услышав стук каблуков по проходу. По другую сторону прохода заняли свои места Мэлани и Майкл Голд. Мэлани безучастно взглянула на Гас, и та почувствовала, как защемило в груди. Она ожидала всего — презрения, ненависти, но даже представить себе не могла, что глубже всего ранит равнодушие.

 В глубине зала справа открылась дверь, и пристав ввел Криса. Руки закованы спереди в наручники, которые крепились к цепи на талии. Он не поднимал глаз. Джордан тут же встал, шагнул к скамье защиты и помог Крису сесть на соседний стул.

 Помощником генерального прокурора оказалась молодая женщина с коротко подстриженными черными волосами и нервной походкой. Ее голос — низкий и скрипучий — раздражал Гас. Он напомнил звук, который издает палочка корицы, если натирать ее на терке. Судья Хоккинс нацепила на нос очки.

 — Какое следующее дело? — спросила она.

 Секретарь прочла: «Штат Нью-Гемпшир против Кристофера Харта. Большое жюри 5327 17 ноября 1997 года вынесло обвинение в убийстве первой степени. Кристофер Харт обвиняется в том, что он выстрелил Эмили Голд в голову, с заранее обдуманным умыслом лишив девушку жизни».

 Бряцнули наручники, когда Крис пошевелил руками. При этих словах, произнесенных вслух, и при упоминании своего имени в связи с убийством Крис почувствовал, что его опять душит противный смех, как на вечере памяти Эмили. Он вспомнил рассуждения доктора Фейнштейна о том, насколько тесно взаимосвязаны определенные эмоции. Неужели смех — оборотная сторона паники?

 В зале раздался приглушенный смешок, и на мгновение Крису показалось, что он на самом деле засмеялся. Показалось, что смешок, несмотря на стиснутые зубы, сорвался с его губ. Он повернул голову, как и все собравшиеся, и увидел, что тихо посмеивается мать Эмили.

 Судья пристально посмотрела на Криса.

 — Мистер Харт, вы признаете себя виновным?

 Крис взглянул на Джордана, адвокат кивнул.

 — Не признаю, — ответил он слабым голосом.

 За его спиной фыркнула Мэлани Голд.

 — Не виновным в чем?

 Судья недовольно взглянула на Мэлани.

 — Мадам, — предупредила она, — прошу вас соблюдать тишину.

 Судья отчитывала Мэлани за неподобающее поведение, но Гас на нее не смотрела. Она все ниже и ниже склоняла голову, пока зачитывали обвинительный акт. Убийство первой степени из области криминальных романов и кинофильмов. В реальной жизни такого не происходит. Такого не может происходить в ее жизни.

 — Обвинение не возражает против того, чтобы отпустить обвиняемого под залог?

 Встала помощник генерального прокурора.

 — Ваша честь, — начала Барри Делани, — учитывая тяжесть предъявленных обвинений, мы настаиваем на том, чтобы подсудимого не отпускать под залог.

 Джордан Макфи принялся возражать, даже не дослушав прокурора.

 — Ваша честь, это просто смешно! Мой клиент хороший студент, уважаемый спортсмен. Его семья занимает определенное положение в обществе. У него практически нет собственных источников доходов, и он не намерен скрываться от правосудия.

 — И поэтому, — вмешалась Мэлани, — его нужно освободить? А мою дочь уже никто не вернет.

 Судья постучала молотком.

 — Пристав, выведите эту женщину из зала суда.

 Гас слышала цокот каблуков Мэлани, когда ее выводили из зала.

 — Ваша честь, — продолжала прокурор как ни в чем не бывало, — учитывая наказание, предусмотренное за убийство первой степени, определенно возникает соблазн скрыться от правосудия.

 — Ваша честь, — парировал Джордан, — прокурор ошибочно полагает, что моего клиента признают виновным.

 — Довольно, довольно. — Судья сжала руками виски и закрыла глаза. — Защита, оставьте свое красноречие для суда. Речь идет об убийстве первой степени, подсудимый не будет выпущен под залог.

 Гас сделала вдох, но ей не хватало воздуха. Она почувствовала, как Джеймс крепко сжал ее руки, лежащие на коленях.

 К Крису подошел пристав, чтобы увести его из зала суда.

 — Подождите! — взмолился Крис, оглядываясь через плечо. Он посмотрел на мать, на адвоката. — Куда меня уводят?

 Его снова начала бить дрожь. Наручники врезались в запястья, цепь на талии звякала при каждом шаге. Он вновь оказался в кабинете шерифа, расположенном в здании суда. Помощник шерифа запер за ним дверь.

 — Простите, — выдавил Крис, собравшись с мужеством, чтобы окликнуть уже уходившего полицейского. — Куда меня теперь?

 — Назад, — ответил помощник шерифа.

 — В суд?

 Тот отрицательно покачал головой.

 — В тюрьму.

 

 В маленьком кафе, расположенном в здании суда, Гас налетела на Джордана Макфи.

 — Вы промолчали! — горячо обвиняла она. — Вы даже не попытались вытащить его из тюрьмы!

 Джордан выставил перед собой руки, защищаясь.

 — Это обычная практика в такого рода обвинениях, от меня мало что зависело. Наказание, предусмотренное за убийство первой степени, — пожизненное заключение. Обвинение решило, что для Криса это довольно весомая причина, чтобы смыться из города. Или для вас, чтобы помочь своему сыну убежать. — Он секунду помолчал. — И дело не в Крисе. Судьи не выпускают под залог тех, кого обвиняют в убийстве.

 Побледневшая Гас замолчала. Джеймс, сжав кулаки, подался вперед.

 — Должен же быть человек, которому можно позвонить, — сказал он. — Пустить в ход свои связи. Это же несправедливо — до суда держать невиновного в тюрьме.

 — Во-первых, — ответил Джордан, — такова судебная практика. Во-вторых, для самого Криса будет лучше, если суд отложат на несколько месяцев.

 — Месяцев? — прошептала Гас.

 — Да, месяцев, — не моргнув глазом, подтвердил Джордан. — Я не стану ходатайствовать о том, чтобы суд назначили поскорее, — чем дольше его дело будет находиться в списке к слушанию, тем лучше я подготовлюсь к защите.

 — Мой сын, — возмутилась Гас, — несколько месяцев будет находиться в окружении преступников?

 — Его отправят в основной блок и, я уверен, за хорошее поведение переведут в камеру с режимом средней изоляции. Он не будет сидеть с заключенными, которые уже отбывают срок, — всего лишь с людьми, которые ожидают решения суда.

 — Что вы говорите? — зло бросила Гас. — Вы имеете в виду мужчину, который изнасиловал двенадцатилетнюю девочку, или типа, что во время ограбления застрелил владельца заправки, или остальных добропорядочных граждан, которым сегодня утром предъявили обвинения?

 — Гас, — осадил ее муж, — любой из этих людей может оказаться обвиненным понапрасну. Ты ведь считаешь, что твоего сына обвиняют незаконно.

 — Да брось ты! — отрезала Гас и так резко вскочила, что перевернула стул. — Посмотри на них. Посмотри на них и на Криса.

 На долю Джордана не раз выпадало защищать богатых клиентов — все белые и пушистые снаружи, а внутри чернее смертного греха. Он вспомнил об убийце из средней школы, о братьях Менендез, о Джоне Дюпоне — все богатые, презентабельные, обаятельные.

 Но он ответил:

 — Время пролетит быстрее, чем вы думаете.

 — Для вас, — возразила Гас, — но не для Криса. Что будет с ним? Если он хотел покончить с собой неделю назад…

 — Мы можем ходатайствовать о том, чтобы в Графтоне Криса посещал психиатр, — предложил Джордан.

 — А что делать со школой?

 — Что-нибудь придумаем.

 Джордан взглянул на Джеймса, который отстраненно смотрел на жену. Адвокату уже доводилось видеть такое раньше. Это происходило не из-за равнодушия, а от мрачного предчувствия, которое зиждется на уверенности, что даже капля эмоций способна разрушить осмотрительно надетую маску самообладания и оставить от человека одни осколки.

 — Прошу прощения, — сдавленным голосом извинился Джеймс и вышел из кафе.

 Гас согнулась и обхватила колени.

 — Я должна его увидеть. Я должна попасть в тюрьму и увидеть сына!

 — Это возможно, — ответил Джордан. — Существуют часы посещений, раз в неделю. — Он откинулся на спинку кресла и вздохнул. — Гас, послушайте, я готов прыгать через любой обруч с целью понять, что мне делать, чтобы навсегда вытянуть Криса из тюрьмы. И я хочу, чтобы вы в это верили.

 Гас кивнула.

 — Хорошо.

 — Отлично, — спокойно подытожил Джордан. — Может быть, вас проводить?

 Гас покачала головой.

 — Я еще побуду здесь, — ответила она, раскачиваясь на краешке стула.

 — Что ж, как только появятся новости, я тут же вам перезвоню, — заверил Джордан, вставая.

 Гас рассеянно кивнула, уставившись в стол. Когда она заговорила, голос ее был настолько тихим, что сперва Джордан подумал, что это ему послышалось. Он повернулся и наткнулся на ее пристальный взгляд.

 — А Крис знает?

 Адвокат понял, что Гас спрашивает, догадывается ли сам Крис, что в тюрьме придется просидеть несколько месяцев. Но интерпретировал вопрос прямо: «А Крис знает?»

 Вероятно, Крис таки единственный, кто знает.

 

 Пристав выпроводил Мэлани из зала и провел несколько метров по коридору. Ее нисколько не заботило, что она оказалась за дверью, после того как так по-идиотски повела себя в зале суда. Она не собиралась ничего выкрикивать — слова вылетели из нее, словно в странном, мстительном приступе синдрома Туретта. Когда она заговорила в первый раз, то почувствовала, как защемило в груди, словно слишком сильно затянули пружину на старых часах. Во второй раз по ее телу прошла волна блаженства — подобно тем головокружительным моментам, следующим за рождением ребенка, когда чувствуешь себя одновременно и истощенной, и полной сил, готовой свернуть горы. Даже видеть Криса в зале суда было уже не больно. Мэлани не сводила глаз с наручников у него на запястьях, с покрасневших мест, где они натерли кожу. «Отлично», — подумала тогда она.

 Теперь она стояла, прислонившись к стене, и ждала, что вот закончат предъявлять обвинения, выйдет Майкл и расскажет, что там происходило. Когда дверь в зал заседаний распахнулась, она сидела с закрытыми глазами, голова чуть откинута назад. Какой-то молодой человек в кожаной водительской куртке подошел и остановился прямо перед ней. Из внутреннего кармана куртки он достал пачку «Кэмел» и протянул Мэлани.

 Мэлани не курила с семьдесят третьего года. Но сейчас потянулась за сигаретой.

 — Спасибо, — улыбнулась она.

 — У вас такой вид, что вам не помешает кайфануть.

 Кайфануть. Она и кайфует, но в буквальном смысле этого слова.

 — Я видел вас в зале суда, — продолжал незнакомец, протягивая руку. — Меня зовут Лу Баллард.

 — Мэлани Голд.

 — Голд, — присвистнул Лу, — вероятно, вы мать потерпевшей.

 Мэлани кивнула.

 — Этим и объясняется мое присутствие в зале суда.

 — Я репортер местной газеты «Графтон каунтри газетт».

 Мэлани удивленно приподняла брови и сделала глубокую затяжку.

 — Специализируетесь на новостях из зала суда?

 — Ни в коем случае! — засмеялся Лу. — Уверен, вы видели мои статьи, похороненные на восемнадцатой странице под прогнозом погоды.

 Мэлани раздавила окурок каблуком.

 — Судья уже вынесла решение?

 — В залоге отказано.

 Мэлани выдохнула.

 — Ух ты! — негромко сказала она. Ей показалось, что она воспарила над землей. — Похоже, мне нужна еще одна сигарета.

 Лу полез в карман куртки.

 — А может, баш на баш? Я вам сигареты, — он протянул ей пачку, — а вы мне историю на первую полосу.

 

 Крис снова в приемнике-распределителе переоделся в комбинезон. Надзиратель повел его к блоку, где он уже провел ночь. Телевизор продолжал работать, в блоке находилось двое новичков. Одного, по виду пьяного как сапожник, рвало над унитазом в камере Криса.

 Не обращая внимания на издаваемые звуки и вонь, Крис заполз на матрас, на котором спал прошлой ночью. Полежал там несколько минут, свернулся калачиком.

 — Я хочу домой, — сказал он.

 Пьяница недоуменно уставился на Криса.

 — Я хочу домой.

 Крис встал, вышел из камеры и направился в конец блока, где за запертой металлической дверью маячил надзиратель. Словно перед дверью чертовой клетки. Теперь он животное.

 Он схватился за прутья решетки и сильно тряхнул.

 Надзиратель смерил Криса взглядом. Остальные узники не обратили на него внимания, кто-то заржал. Крис снова тряхнул прутья решетки, еще сильнее, пока не заболели руки. Потом опустился на колени и долго сидел на полу.

 Встал, в глазах ни слезинки, и направился мимо своей камеры к телевизору в конце прохода. Сел на стул рядом с черноглазым мужчиной с бородкой. Никто с ним не заговаривал, никто ничем не показал, что стал свидетелем его приступа гнева. Показывали «Салли Джесси Рафаэль». Крис смотрел на экран до боли в глазах.

 

 

 

  Прошлое

 

 Апрель 1996 года

 

 — Пловцы, на старт!

 Эмили, сидевшая на краешке скамейки посредине открытой трибуны школьного бассейна, подалась вперед. Она увидела, как Крис дважды оттащил и отпустил резинку на своих очках для плавания — на удачу, потряс руками и ногами, согревая мышцы. Потом уцепился большими пальцами ног за край стартовой тумбы. Наклонился, повернул голову и безошибочно нашел лицо Эмили среди моря других лиц. И подмигнул.

 Дали старт. Крис бросился в воду и вынырнул почти на середине бассейна. Его показавшиеся из воды плечи напомнили огромного кита, руками он произвел мощный гребок. Он первым из пловцов достиг пятидесятиметровой отметки и повернул назад.

 Спортзал взревел, и Эмили заметила, что улыбается. Крис коснулся бортика — болельщики взвыли. Перекрикивая шум, студент, комментирующий заплыв, объявил время Криса. «Лучший персональный результат! — ликовал он. — И новый рекорд школы на дистанции в сто метров баттерфляем!»

 Запыхавшийся Крис выскочил из бассейна. На его лице была улыбка до ушей. Эмили встала и принялась протискиваться между сидящими болельщиками. Оказавшись в проходе, она поспешила на ярус, где вот-вот должен был начаться новый заплыв.

 Крис обнял ее и зарылся лицом в ее шею. Эмили чувствовала, как колотилось его сердце и легкие втягивали воздух. Она представила, что все смотрят, как они обнимаются. Сам факт, что такой парень, как Крис, обратил внимание на такую, как она, — вот что ей нравилось в том, чтобы быть девушкой Криса.

 К сожалению, были еще моменты, которые она терпеть не могла.

 

 Шкафчик Карлоса Крейтона, такого же легендарного пловца брассом, как Крис баттерфляем, был рядом со шкафчиком Криса.

 — Отличный заплыв, — похвалил Карлос.

 Крис стянул с головы полотенце, его влажные волосы стояли торчком.

 — Спасибо. Ты тоже неплох.

 Карлос пожал плечами.

 — Конечно, я бы мог плыть и быстрее, если бы меня на финише ждала горячая цыпочка.

 Крис натянуто улыбнулся. Ни для кого не секрет, что они с Эмили встречаются, — вот уже почти три года! — но окружающие делали из этого не всегда верные выводы. Например, что Эмили стопроцентно «дает» Крису, иначе почему еще тот так долго с ней возится.

 И проблема в том, что если бы Крис возразил Карлосу, то выставил бы себя дураком.

 — Держу пари, вечером тебя ждет награда, — сказал Карлос.

 Крис, надевая рубашку, пожал плечами.

 — Кто знает, — фривольно, насколько позволяли приличия, ответил он.

 — Что ж, когда ты ей наскучишь, дай мой номер телефона, — попросил Карлос.

 Крис застегнул джинсы и повесил на плечо рюкзак.

 — Даже не мечтай!

 

 Эмили понимала, что их отношения с Крисом в корне отличаются от отношений между другими подростками в школе. Во-первых, это был не скоротечный роман — она знала Криса всю жизнь. Во-вторых, это была настоящая любовь, а не юношеская влюбленность: Крис практически был членом ее семьи.

 Именно поэтому Эмили не понимала, что с ней происходит.

 Когда они с Крисом начали встречаться, целых два года назад, это было удивительное открытие. Нет более безопасного пути познать близость, чем с верным другом. Но потом что-то изменилось. Эмили поймала себя на том, что отталкивает руки Криса. Сперва это объяснялось страхом, который уступил место любопытству. Но дело в том, что на смену любопытству пришло нечто иное.

 Эм не имела прежде сексуального опыта, но догадывалась, что ее кожа не должна съеживаться от его прикосновений, в животе не должно холодеть, а в голове не должна биться только одна мысль: что все происходящее — неправильно. Каждый раз, когда тело выдавало ее, она смущалась. Было понятно, что Крис ее любит; разумеется, он хочет заниматься с ней любовью. Конечно же, в этом не было ничего предосудительного — ради всего святого, ее имя неразрывно связано с Крисом еще с пеленок. Она не могла представить себе, чтобы обнажиться перед кем-нибудь, кроме Криса. К сожалению, она также не видела, как может обнажиться перед ним.

 Он кричал на нее, когда она отстранялась; однажды он даже обозвал ее «мисс динамо». Но Эмили не возражала, потому что в противном случае Крис стал бы выспрашивать, в чем дело. Когда происходили подобные казусы, она молчала, не желая и не имея мужества ранить его правдой.

 Резко дернув расческу в волосах, Эмили отвернулась от зеркала в своей спальне. Ужин прошел в молчании: отец уехал по вызовам, а мама полностью погрузилась в вечерние новости. Эмили бросила расческу на кровать и собрала учебники по математике.

 — Куда ты собралась? — поинтересовалась мама, когда Эмили, уже натянув куртку, заглянула в кухню. — Завтра ведь в школу.

 — Пойду к Крису, — сказала она. — Позаниматься.

 — Хорошо. — Мэлани нажала несколько кнопок на посудомоечной машине, и та тихо загудела. — Позвони, когда соберешься домой. Не хочу, чтобы ты ходила по лесу в темноте.

 Эмили кивнула и застегнула «молнию» на куртке. Для апреля было еще довольно прохладно. Она почувствовала, как мама положила руку ей на плечо.

 — Как ты себя чувствуешь? Нормально?

 — Нормально вроде. — Она подняла глаза и взглянула в глаза матери, желая одного: чтобы Мэлани сложила кусочки головоломки, которые не получается сложить у самой Эмили. — А если бы это был не Крис, а другой парень, ты бы меня отпустила?

 Мэлани погладила дочь по голове.

 — Скорее всего, нет, — улыбнулась она. — Но зачем обсуждать то, чего нет?

 

 Они оба стояли на пороге спальни Криса и боялись войти.

 Крис сглотнул. Почему он раньше не замечал, насколько скудно обставлена его комната? Комод, крошечный письменный стол и кровать.

 — Может быть, расположимся на полу? — предложил он.

 Эмили, облегченно вздохнув, опустилась на пол и тут же стала раскладывать свои записи.

 — Думаю, миссис Маккарти попытается подловить нас на доказательствах. Поэтому я считаю, что нам нужно бы повторить… — Она запнулась, когда Крис нагнулся и поцеловал ее. — Нам нужно заниматься, — прошептала она.

 — Знаю. Я просто должен был тебя поцеловать.

 Эмили скривила губы.

 — Должен?

 — Тебе этого не понять, — ответил Крис.

 Он устроился сзади и прижался к Эмили, одной рукой покровительственно обхватив ее под грудью.

 Так ей нравилось. Нравилось, когда он ее обнимал, нравилось просто находиться рядом. Печалило ее совсем другое.

 Она вперила взгляд в аккуратно отпечатанные страницы с графиками, поеживаясь от того, что делал с ней Крис. Она чувствовала, как он куснул ее шею. Эмили подумала о синусоиде в ее домашнем задании: одна половина изогнута, вторая вогнута.

 

 На полу… Вначале это показалось отличной идеей. Как монахи. Но когда рядом находилась Эмили, изгибы ее тела манили больше. Крис не переставал удивляться, как в одно мгновение Эм была такой до боли знакомой, как сестра, и тут же становилась загадкой.

 Из головы не выходили слова Карлоса. Все вокруг полагают, что они с Эм спят. Само собой разумелось, что однажды они поженятся, тогда какая разница? Но Крис хотел быть с Эмили не только поэтому. И девушка это знала.

 Она позволяла себя целовать. Иногда позволяла запустить руку себе под рубашку. Он никогда не пытался опуститься ниже талии. Если на то пошло, и она тоже.

 Крис прижался к ней покрепче и стал целовать ее в шею. Она изогнулась в его объятиях.

 — Мы не будем заниматься математикой, верно?

 Он покачал головой.

 — Я уже сделал математику, — признался он.

 — Просто отлично! — проворчала Эм, поворачиваясь к нему лицом. — А мне что прикажешь делать?

 Он собирался уже ответить: «Позанимаешься завтра», но произнес совсем другое и, сам не осознавая, что делает, схватил Эмили за запястье и прижал ее руку себе между ног.

 — Потрогать меня, — выдохнул он.

 На мгновение ее пальцы сжались. Крис мечтательно закрыл глаза. Потом Эмили отняла дрожащую руку и резко села.

 — Я… я… не могу, — прошептала она и отвернулась.

 Ошеломленный Крис — неужели она плачет? — встал на колени.

 — Эй, — негромко позвал он, — прости!

 Он, боясь прикоснуться к Эмили, протянул ей руки. Она взглянула на него широко раскрытыми, полными слез глазами. Прошла минута, и она бросилась к нему на шею.

 

 

 — Я больше всего люблю это время года, — заявила Гас.

 Она сидела у Мэлани на крыльце, пила лимонад. Не по сезону теплая весна, сошел последний снег.

 — Ни тебе черных мух, ни комаров, ни снега.

 — А грязь? — возразила Мэлани. Ее взгляд был прикован к чему-то за лесополосой. — Кругом одна грязь.

 — Уж лучше грязь, — ответила Гас. — Помнишь, как мы позволяли Эм с Крисом вываляться в грязи, как поросятам?

 Мэлани засмеялась.

 — Я помню, как драила после этого ванную, — сказала она.

 Обе женщины вглядывались в начало подъездной аллеи.

 — Да уж, веселые были деньки! — вздохнула Мэлани.

 — Не знаю, не знаю. Дети до сих пор катаются по земле… но уже по другим причинам.

 Гас глотнула лимонада.

 — Вчера я застукала их в спальне Криса.

 — И что?

 — Честно признаться, ничем таким они не занимались.

 — Откуда ты знаешь?

 — Просто чувствую. — Гас нахмурилась. — А ты что думаешь?

 — Я бы не была так уверена, — ответила Мэлани.

 — А если и занимаются, то что? Однажды они так или иначе займутся сексом.

 — Да, — медленно сказала Мэлани, — но не в пятнадцать же лет.

 — Шестнадцать.

 — Ошибаешься. Крису — шестнадцать, а Эмили — пятнадцать.

 — Пятнадцать с половиной.

 — Она же девочка.

 Гас поставила свой лимонад.

 — И что это меняет?

 — Все. — Мэлани покачала головой. — Дождемся, когда Кейт стукнет пятнадцать.

 — Я верю, как верю сейчас Крису, что Кейт будет достаточно взрослой и умной, чтобы принимать правильные решения.

 — Нет, ошибаешься. Ты захочешь как можно дольше удержать свою маленькую дочку от взрослой жизни.

 Гас засмеялась.

 — Эмили для тебя навсегда останется маленькой дочкой, — сказала Гас.

 Мэлани повернулась на стуле.

 — Вспомни себя, свой первый раз, — убеждала она. — Сейчас Эмили моя. Но позже она станет принадлежать Крису.

 Гас секунду помолчала.

 — Ошибаешься, — мягко возразила она. — Даже сейчас Эмили принадлежит Крису.

 

 Минувшей весной Крис начал подрабатывать в «Тенистом поместье» — небольшой детской площадке, на которой не было ни тени, ни поместья. Тут стояла пластмассовая конструкция, похожая на осьминога, песочница и древняя карусель, на которой можно было покататься всего за двадцать пять центов.

 Крис запускал карусель. Это была монотонная, тупая работа — собрать деньги, усадить детей на лошадок, пристегнуть ремни безопасности, нажать кнопку, запускающую мотор, потом дождаться, пока лента Каллиопы завершит полный круг, выключить мотор и ждать, пока карусель медленно остановится. Крису нравился сладкий запах, исходивший от малышей, которых он усаживал в седла. Ему нравилось раскачиваться на опорной стойке, когда карусель замедляла вращение, помогать детям отстегнуть ремни и спуститься вниз. Нравилось брать влажную тряпку, чтобы в конце дня вытереть лошадкам гривы, нравилось смотреть в их застывшие круглые глаза.

 В этом году хозяин карусели выдал ему собственный ключ.

 Была пятница, невероятно теплый вечер для апреля. Крис с Эмили сходили в кино, но было еще слишком рано, и Крис не хотел идти домой. Они бесцельно катались по городу, пока он не завернул на стоянку перед детской площадкой.

 — А что! — обрадовалась Эмили. — Пойдем покатаемся.

 Она выбралась из машины и побежала прямо по грязи. Когда Крис ее догнал, она уже сидела на качелях, глядя в ночное небо. Он пошел в противоположную сторону, услышал, как его окликнула Эм, и собственным ключом открыл пульт управления.

 В свете луны лошадки задвигались.

 Обрадованная Эмили слезла с качели и подошла поближе.

 — Когда тебе дали ключ? — удивилась она.

 Крис пожал плечами.

 — На прошлой неделе.

 — Это же здорово! Можно залезть?

 Он обхватил ее за талию и поставил у белой лошадки, которую она больше всего любила.

 — Чувствуй себя как дома, — предложил он.

 Эмили залезла на деревянную лошадку и, после того как карусель описала полный круг, протянула руки к Крису.

 — Садись и ты, — подзадорила она.

 Он выбрал соседнюю лошадку и тут же понял свою ошибку: когда Эмили поднималась вверх, он опускался вниз, и наоборот. Когда их лошадки поравнялись, он наклонился и поцеловал ее в щеку. Эмили засмеялась и наклонилась к нему, чтобы ответить на поцелуй.

 Он соскользнул с лошадки и протянул Эмили руки. И потом они лежали на толстых крашеных досках, едва не касаясь руками и ногами деревянных копыт встающих на дыбы лошадей. Эмили откинулась назад и, вся отдавшись музыке, закрыла глаза. Крис залез ей под рубашку.

 Бюстгальтер у нее расстегивался спереди. О боже, как же приятно к ней прикасаться! Она нежная и совершенная одновременно, от нее пахнет персиками. Крис прильнул к изгибу ее шеи, лизнул ее, уверенный, что и на вкус она персиковая. Он услышал, как Эмили издала гортанный звук, и решил, что это знак того, что ей так же нравятся его ласки, как ему ее ласкать.

 Он запустил руку ей в джинсы, в трусики, и его пальцы коснулись шелковистых волос. Затаив дыхание, он опустился чуть ниже.

 — Прекрати! — чуть не плакала Эм. — Крис, перестань!

 А когда он не послушался, она кулаком ударила его в ухо.

 Крис откинулся назад, голова гудела как колокол. Ему хотелось накричать на Эм, но, увидев ее побелевшее лицо, он сдержался. Она отрицательно качала головой.

 Потом Эмили встала. Спрыгнула с карусели, упала, снова поднялась, оставив Криса вращаться одного.

 

 В кино, когда дело доходило до такого финала, героиня каким-то образом сама добиралась домой. И единственной мыслью, которая заботила Эмили в настоящий момент, было то, что крайне оскорбительно сперва оттолкнуть парня, а потом дожидаться, чтобы он отвез тебя домой.

 Она почувствовала, как Крис сел рядом с ней. Эм продолжала глядеть в окно джипа, пока не погас свет в салоне. Да ей и не нужно было поворачивать голову, чтобы увидеть: Крис сидит, стиснув зубы, и поигрывает желваками.

 На одно мгновение ей захотелось прильнуть к нему в надежде, что он смягчится. Но она вспомнила, как в детстве кричала, чтобы мама ее отпустила, когда та обнимала дочь все крепче и крепче.

 — Возможно, — прошептала она, — нам какое-то время не нужно встречаться.

 Крис тронул машину. И кивнул.

 

 Все в Донне Дефеличе было легендарным — от ее золотистых волос и груди размером с грейпфрут до группы поддержки, которую она возглавляла (самую быструю за всю историю старшей школы). Уже два года она давала Крису понять: если он захочет, она не против. И наконец, будучи по горло сыт Эмили, он решил ответить Донне взаимностью.

 В джипе ничего не было видно, влага с запотевших стекол осела на плече, когда он прислонился к окну. Под ним на заднем сиденье извивалась Донна.

 Крис даже не успел отвезти ее на ужин. Она положила руку ему на колено, когда они ехали в ресторан, и спросила, действительно ли он голоден.

 Теперь она, совершенно голая, обнимала его, и Крис подумал, что она даже не догадывается, что он никогда раньше этим не занимался.

 В тусклом свете приборной доски грудь Донны заливал зеленый свет, но от этого она выглядела еще великолепнее. Она прикрыла глаза, с ее уст слетало его имя. Единственное, что в ней было не так, — она была не Эм.

 — О боже! — стонала Донна. — Войди в меня.

 Она притянула Криса к себе.

 «Один тычок, — подумал он, — и я кончу». К его удивлению, он не кончил, как предполагал. Ему казалось, что он наблюдает за собой со стороны, сидя в углу машины, видит, как под ним, словно животное, которому он не мог подобрать имя, дергается Донна.

 Когда все было кончено, она оттолкнула его и стала натягивать белье. Потом прижалась к нему, нырнув под мышку, чувствуя себя там уютно.

 — Это было что-то, — выдохнула она, — согласен?

 — Да, что-то, — согласился Крис.

 Он уставился в лобовое стекло, ругая себя за то, что был таким дураком. Разве ему нужен был секс? На самом деле ему нужна только Эмили.

 

 Целый день Эмили пряталась в школьных коридорах или туалетах, чтобы никто не видел, как она плачет. Однако куда бы она ни пошла, повсюду слышала, как шептались о том, что Крис Харт прохаживался под ручку с Донной Дефеличе. На шестом уроке Эмили, направляясь в кабинет тригонометрии, который она посещала вместе с Крисом, увидела, как он навис над Донной у шкафчиков, находящихся прямо у кабинета, и в конце концов не выдержала. Попросила у миссис Маккарти разрешения сходить в медпункт — и учительница тут же поверила, что Эмили заболела. И болело не горло, и температура не поднялась, но когда разбито сердце — боль почти физическая.

 Когда за ней приехала мама, Эмили сгорбилась на пассажирском сиденье и уставилась в окно. Потом она пошла в свою комнату и забилась под одеяло. Она пролежала в кровати, пока не стемнело.

 Джип Криса уехал в четверть седьмого. Эмили наблюдала за машиной, пока габаритные огни не растворились на Лесной ложбине и она не перестала их видеть. Она воображала, куда Крис повезет Донну Дефеличе в пятницу вечером. И гадать не нужно, чем они будут заниматься.

 Досадуя на себя, Эмили села за письменный стол и попыталась сосредоточиться на сочинении по английскому, которое нужно написать на понедельник. Но ее хватило только на то, чтобы снять скрепку со стопки бумаги, где она сделала черновые заметки. Она уставилась на слова, не сумела прочесть ни одного и принялась сгибать скрепку, пока она не сломалась.

 В одиннадцать вечера — а Крис все еще не вернулся домой! — мама Эмили постучалась и вошла в спальню.

 — Как ты себя чувствуешь, дорогая? — спросила она, опускаясь на кровать рядом с ней.

 Эмили отвернулась к стене.

 — Не очень хорошо, — слабым голосом ответила она.

 — Давай утром поедем к врачу, — предложила мама.

 — Нет, врач не поможет. Я здорова. Я просто… просто хочу какое-то время побыть одна.

 — Это как-то связано с Крисом?

 Удивленная Эмили повернулась к маме.

 — Кто тебе сказал?

 Мэлани засмеялась.

 — Не нужно большого ума, чтобы это понять, ведь вы не созванивались целую неделю.

 Эмили провела рукой по волосам.

 — Мы поссорились, — призналась она.

 — И?

 Что «и»? Она же не станет рассказывать маме о причине ссоры.

 — И я решила, что так на него зла, что нам лучше расстаться. — Она глубоко вздохнула. — Мама, как мне его вернуть?

 Мэлани, казалось, была ошеломлена.

 — Не нужно ничего делать. Он сам объявится.

 — Откуда ты знаешь?

 — Потому что вы две половинки одного целого, — ответила Мэлани, поцеловала дочь в лоб и вышла из комнаты.

 Эмили почувствовала острую боль в руке и опустила глаза — она продолжала сжимать неровно отломанный конец скрепки. Ради интереса она провела скрепкой по коже, царапая ее. Красная полоска стала ярче, когда она провела по руке второй раз, потом третий. Она царапала кожу все глубже и глубже, пока не показалась кровь, пока на ее руке не оказались вырезаны инициалы Криса, причем настолько глубоко, что останется шрам.

 

 Джип Криса приехал домой в начале второго ночи. Эмили следила за ним из окна своей спальни. Крис шел и по ходу включал свет — сначала в кухне, потом наверху. Когда он вошел в свою комнату и стал готовиться ко сну, Эмили накинула поверх ночной сорочки рубашку и сунула босые ноги в кеды.

 Земля, учитывая недавнюю погоду, была влажной и мягкой, сосновые иголки, которые всю зиму спали под снегом, теперь чавкали у нее под ногами. Окно Криса находилось непосредственно над кухней. Она уже два года этого не делала, но сейчас подняла тоненькую веточку и бросила ее в стекло. Веточка негромко стукнула в окно и отлетела назад к ногам Эмили. Она подняла ее и бросила еще раз.

 На этот раз вспыхнула настольная лампа, и в окне показалось лицо Криса. Увидев Эмили, он открыл окно и высунул голову.

 — Что ты здесь делаешь? — прошептал он. — Никуда не уходи.

 Секунду спустя он распахнул дверь кухни.

 — Что? — требовательно спросил он.

 Она часто представляла себе их примирение, но злость не входила в перечень чувств. Раскаяние — это может быть. Радость, одобрение. Она явно не ожидала такого выражения, которое сейчас было на лице Криса.

 — Я пришла узнать, — начала она дрожащим голосом, — как прошло твое свидание.

 Крис выругался и провел рукой по лицу.

 — Мне сейчас не до этого. Не хочу это обсуждать.

 Он повернулся и хотел уже скрыться в доме.

 — Подожди! — окликнула Эмили. В ее голосе слышались слезы, но она вздернула подбородок и скрестила руки на груди, чтобы они предательски не дрожали. — У меня… проблема. Видишь ли, я поссорилась со своим парнем. Я очень расстроена из-за этого, и мне захотелось поговорить со своим лучшим другом. — Она сглотнула и опустила глаза на черную землю. — Все дело в том, что и тот и другой — это ты.

 — Эмили… — прошептал Крис и прижал ее к себе.

 Она попыталась не думать о незнакомом запахе, исходившем от него, запахе духов и чего-то еще зрелого и пьянящего. Вместо этого Эмили сосредоточилась на том, как хорошо вновь быть рядом с Крисом. Две половинки одного целого…

 Он поцеловал ее в лоб, поцеловал ее ресницы. Она зарылась лицом в его рубашку.

 — Я этого не вынесу, — сказала она, сама не зная, что имеет в виду.

 Внезапно Крис схватил ее за запястье.

 — Господи боже, у тебя кровь!

 — Знаю. Я порезалась.

 — Обо что?

 Эмили покачала головой.

 — Пустяки, — ответила она.

 И все же позволила Крису завести себя в кухню и усадить на стул, а сам он кинулся искать пластырь. Если он и заметил на руке Эм собственные инициалы, то благоразумно промолчал. Она закрыла глаза, пока он бережно касался ее, — она стала исцеляться.

 

 

 

  Настоящее

 

 Декабрь 1997 года

 

 Личное пространство Криса — полтора на два метра.

 Стены камеры выкрашены в странный оттенок серого, поглощающий весь свет. На нижней койке подушка, пластиковый матрас и казенное одеяло. Кроме того, имелся унитаз и раковина. Его камера находилась между двумя такими же камерами — словно часто посаженные зубы. Когда двери камеры были открыты (бльшую часть дня, за исключением времени приема пищи), Крис мог совершать прогулку по узкому коридорчику вдоль их блока. В одном конце располагался душ и телефон, по которому он мог позвонить. В противоположном висел телевизор, предусмотрительно расположенный по ту сторону решетки.

 Крис много чего узнал в свой первый день пребывания за решеткой, даже не задавая лишних вопросов. Он обнаружил, что в тот момент, когда ты переступил тюремный порог, ты будто рождаешься заново. Место, где ты окажешься, начиная от строгости режима и заканчивая местом на шконке, зависит не от тяжести предъявленных тебе обвинений или того, как ты вел себя до ареста, а только от того, как ты себя поставил, как только попал за решетку. Хорошая новость заключалась в том, что комиссия по режиму заседала каждый вторник и заключенный мог подать ходатайство о смене места заключения. Плохая — в том, что сегодня был только четверг.

 Крис решил, что сумеет продержаться целую неделю, просто ни с кем не разговаривая. Потом, во вторник, его наверняка переведут из режима строгой изоляции в режим средней.

 Он слышал, что наверху стены желтого цвета.

 Крис едва успел закончить прием пищи, которую принесли в камеру на одноразовом пластиковом подносе, как к двери приблизились двое заключенных.

 — Привет, — поздоровался один, мужчина, с которым он уже вчера беседовал. — Как тебя зовут?

 — Крис, — ответил он. — А тебя?

 — Гектор. А это Деймон. — Крису кивнул незнакомец с длинными засаленными волосами. — Ты так и не рассказал, за что тебя посадили, — напомнил Гектор.

 — Полиция считает, что я убил свою девушку, — пробормотал Крис.

 Гектор с Деймоном переглянулись.

 — Не заливаешь? — удивился Деймон. — Я думал, тебя повязали за наркоту.

 Гектор почесал спину о решетку. На нем были широкие шорты и футболка с резиновыми ремешками.

 — А чем ты ее?

 Крис непонимающе смотрел на него.

 — Ну, зарезал ножом, застрелил из пистолета?

 Крис попытался протиснуться мимо них.

 — Я не намерен это обсуждать, — заявил он.

 Но не успел он потеснить Деймона, как почувствовал на своем плече руку здоровяка. Опустил глаза и увидел в руке Гектора самодельный нож, лезвие которого было прижато к ребрам Криса.

 — А я намерен, — заявил Гектор.

 Крис сглотнул и попятился. Гектор спрятал нож под рубашку.

 — Послушайте, — осторожно начал Крис, — может, будем вести себя благоразумно?

 — «Благоразумно»? — повторил Деймон. — Мудреное словцо.

 Гектор фыркнул.

 — Ты разговариваешь, как студентишка-заучка, — сказал он. — Учишься в колледже?

 — Я еще хожу в школу, — ответил Крис.

 При этих словах Гектор злорадно засмеялся.

 — Откровенно говоря, студентик, ты сейчас сидишь в тюрьме. — Он стукнул рукой по решетке. — Эй! — радовался он. — У нас тут умник появился. — Он уперся ногой в нижнюю койку. — Тогда ответь мне, студентик: если ты такой умный, как же тебя поймали?

 От ответа Криса спас один из надзирателей, который прохаживался вдоль зарешеченного узкого прохода.

 — Кому-нибудь охота пойти в спортзал?

 Крис встал. Гектор с Деймоном тоже потянулись к двери в конце отсека. Деймон повернулся и прошептал:

 — Мы еще не закончили, чувак.

 Они проследовали по коридору, утыканному камерами. Несколько мужчин поздоровались; это было единственное время суток, в которое они могли пообщаться.

 Они зашли за угол, и Крис заметил, что Деймон принялся лавировать между заключенными, обгоняя одного за другим, пока на каком-то из поворотов не ткнул локтем в спину одного из сокамерников. Крис понял, что тут находится «мертвая зона».

 Прямо перед спортзалом располагались две одиночные камеры. В изоляции можно было оказаться двумя путями — вынужденно, из-за своего поведения, или по желанию, если ты опасался сокамерников. Сейчас была занята только одна из камер. Заключенные начали орать, стучать в дверь, один даже нагнулся, чтобы плюнуть в замочную скважину.

 Спортзал оказался маленьким, скудно обставленным, всего с несколькими спортивными снарядами. Но здесь, как и повсюду в тюрьме, все делалось по молчаливой договоренности. Никто не стал скандалить, когда два крепких негра заняли велотренажеры, Гектор с Деймоном взяли ракетки для настольного тенниса, а высокий парень со свастикой на щеке начал качать пресс. Крис понял, что у заключенных сложился определенный порядок, о котором он ничего не знает. С другой стороны, откуда ему знать о тюремной иерархии? Ему в тюрьме не место.

 Он насупился и вышел на спортплощадку — грязный квадрат, густо обмотанный колючей проволокой. Одни заключенные, собравшись небольшими группками и оживленно жестикулируя, разговаривали. Другие бесцельно бродили по кругу. Крис увидел мужчину, который стоял, опершись на забор из рабицы, смотрел вдаль на горы.

 — Этот парень в одиночной камере, — без экивоков спросил он, — что он совершил?

 Собеседник пожал плечами:

 — Забил до смерти своего ребенка, проклятый зверюга.

 

 Он позвонил домой за счет вызываемого абонента.

 — Крис?

 — Мама!

 Он повторял и повторял одно это слово, уткнувшись головой в синий таксофон.

 — Дорогой, тебе передали, что я хотела тебя навестить?

 — Нет, — выдавил он, закрыв глаза.

 — Хотела. Но мне сказали, что посещения только в субботу. Я буду у тебя с самого утра. — Она глубоко вздохнула. — Джордан уже получил от обвинения документы. Он найдет способ вытащить тебя оттуда как можно быстрее.

 — Когда он ко мне придет?

 — Я позвоню, спрошу, — пообещала мама. — Ты не голодный? Что тебе принести?

 Он уже думал об этом, не зная, что разрешено приносить, а что нет.

 — Деньги, — заявил он.

 — Подожди, Крис. С тобой хочет поговорить отец.

 — Я… нет. Мне нужно идти. Здесь очередь, — солгал он.

 — Да? Ну хорошо. Звони, когда захочешь, понял меня? О деньгах не думай, мы оплатим разговор.

 — Ладно, мама.

 Внезапно раздался металлический голос автоответчика: «Этот звонок, — объявил он, — сделан из окружного исправительного учреждения». И Крис, и Гас на мгновение замолчали.

 — Я люблю тебя, дорогой, — наконец выдавила из себя Гас.

 Крис сглотнул и повесил трубку на рычаг. Постоял минуту, уткнувшись головой в таксофон, пока не почувствовал, как кто-то напирает на него сзади.

 

 Деймон потирал спину, Крис ощутил его дыхание на своей шее.

 — Соскучился по мамочке, профессор?

 Он качнулся вперед и на мгновение прижался низом живота к заду Криса.

 Неужели именно этого он и ожидал? Именно этого боялся? Крис обернулся.

 — Отвали от меня, — сказал он, сверкнув на громилу глазами, и направился в свою камеру.

 Даже накрывшись одеялом с головой, он слышал смех Деймона.

 

 Крис благодарил Господа за то, что сидит в камере один. Он жил в постоянном страхе, что Деймон уляжется на его койку. И хотя днем надзиратели должным образом следили за порядком, кто знает, так ли рьяно они выполняют свои обязанности ночью? Он пристрастился к «Дням нашей жизни», а в среду вечером пошел на встречу анонимных алкоголиков только для того, чтобы выйти из отсека.

 Он заполнил продовольственный заказ, который напомнил ему бланк обслуживания номеров в гостинице в Канаде, где они с семьей отдыхали этим летом. Двухсотграммовая банка кофе — 5,25 доллара, шоколадный батончик «Три мушкетера» — 60 центов, трусы — 2 доллара. Все предметы ему принес вечером надзиратель, а общую сумму затрат вычли из его личного тюремного счета.

 Он много спал, делая вид, что устал, чтобы окружающие оставили его в покое. И когда заключенные собирались группами на спортплощадке, Крис всегда стоял в одиночестве.

 

 Джордан уже давным-давно перестал верить в правду.

 Правды не существует, по крайней мере, в его профессии. Существуют версии. И суд в любом случае основывается не на правде, а на доказательствах, которые предъявляет полиция, и на том, как их сможет пояснить защита. Хороший адвокат по криминальным делам думает не о правде, а концентрируется на том, что должны услышать присяжные.

 Джордан давным-давно перестал просить своих клиентов чистосердечно рассказать, что же произошло на самом деле. Теперь он входил с бесстрастным лицом и задавал один вопрос: «Что произошло?»

 Он стоял на пропускнике в режим строгой изоляции и ожидал, пока дежурный протянет папку с зажимом, чтобы он расписался в графе «посетители». На свое первое (после предъявления обвинения) свидание с Крисом он привел Селену Дамаскус, высоченную чернокожую женщину, частного детектива, которой больше пристало блистать на подиумах, а не выполнять для Джордана черновую работу. Тем не менее она уже несколько лет великолепно справлялась с поставленной задачей.

 — Где его держат? — поинтересовалась она.

 — В строгой изоляции, — ответил Джордан. — Он здесь всего два дня.

 Где-то вверху лязгнули тяжелые решетчатые двери, вниз спустился надзиратель.

 — Привет, Билл! — поздоровался дежурный на пропускнике. — Передай, что пришел адвокат Харта.

 Лязгнула еще одна дверь — Джордан, несмотря на то что слышал этот лязг неоднократно, все равно не мог привыкнуть к подобному звуку, больше напоминающему выстрел, — и он вошел, лишь мельком скользнув взглядом по заключенным, потом повернул налево в комнату для переговоров, которую использовали для свиданий с подзащитными.

 Селена, которая тенью следовала за ним, уселась рядом за стол. Откинулась на стуле и взглянула на потолок.

 — Чертова тюрьма! — бросила она. — Каждый раз, когда я оказываюсь здесь, я чувствую одно и то же.

 — М-да… — протянул Джордан. — Интерьер тут явно подкачал.

 Дверь распахнулась, Крис вошел и остановился, переводя взгляд с Джордана на Селену.

 — Крис, — начал Джордан, вставая, — познакомься, это Селена Дамаскус. Она частный детектив и будет помогать мне в твоем деле.

 — Послушайте, — без предисловий выпалил Крис, — мне нужно отсюда выбраться.

 Джордан достал из портфеля кипу бумаг.

 — При благоприятном развитии событий, Крис, именно это и произойдет.

 — Нет, вы не понимаете. Мне необходимо выбраться отсюда прямо сейчас.

 Что-то в голосе парня заставило Джордана оторвать взгляд от бумаг. Испуганный подросток, готовый вот-вот разрыдаться прямо в полицейском участке, исчез, уступив место кому-то более крепкому, выносливому, способному скрывать свои страхи.

 — В чем суть проблемы?

 При этих словах Крис вспылил.

 — Суть проблемы? Суть проблемы? Моя задница в тюремной камере — вот в чем суть проблемы. В этом году я должен был закончить школу. Поступить в колледж. А вместо этого меня заперли в клетки в компании с… с преступниками!

 Джордан оставался спокоен.

 — К сожалению, судья не выпустила тебя под залог. Ты прав, это означает, что ты будешь находиться в тюрьме до суда, который будет назначен через шесть-девять месяцев. Но это время не пройдет впустую. Каждая минута, проведенная тобой в тюрьме, даст мне возможность лучше подготовить защиту, чтобы тебя освободили. — Он подался вперед и уже более жестким голосом произнес: — Давай кое-что уточним прямо сейчас. Я тебе не враг. Не из-за меня ты оказался в тюрьме. Я твой адвокат, а ты мой подзащитный. Тебе предъявлено обвинение в убийстве первой степени, которое влечет за собой наказание — пожизненное заключение. А это означает, что твоя жизнь, без преувеличения, в моих руках. Проведешь ты ее в тюрьме или в Гарварде, напрямую зависит от того, смогу ли я вытащить тебя отсюда. — Он встал и остановился у Селены за спиной. — Во многом это зависит от того, готов ли ты мне помочь. Все, что ты скажешь мне или Селене, не выйдет за пределы этой комнаты. Я буду указывать тебе, что и кому говорить. И я должен знать то, что должен и когда должен. Понятно?

 — Понятно, — ответил Крис, глядя в глаза Джордану.

 — Вот и славно. Позволь я объясню, на каком свете мы находимся. В этом деле я должен принять большое количество решений после разговора с тобой, но есть три вопроса, которые решить вправе только ты. Первый: соглашаешься ли ты на сделку о признании вины или готов предстать перед судом? Второй: если собираешься предстать перед судом, то хочешь, чтобы дело рассматривал судья единолично или суд присяжных? И наконец третий: если будет суд, хочешь ты давать показания или нет? Я предоставлю тебе как можно больше информации, чтобы ты принял взвешенное решение, но ты должен сделать свой выбор, пока мы будем готовиться к суду. Ты следишь за моей мыслью?

 Крис кивнул.

 — Отлично. Далее. Довольно скоро я получу от помощника генерального прокурора материалы по делу. После этого я вернусь сюда, и мы вместе детально их изучим.

 — И когда это будет?

 — Недели через две, — ответил Джордан. — Потом недель через пять назначат предварительные досудебные слушания. — Он вопросительно приподнял брови. — Пока мы не начали, у тебя есть еще вопросы?

 — Есть. Я могу встретиться с доктором Фейнштейном?

 Джордан прищурился.

 — Не думаю, что это хорошая идея.

 Крис оторопел.

 — Он психиатр.

 — Он также человек, которого можно вызвать в суд. Конфиденциальность доктор — пациент не всегда соблюдается, особенно когда тебе предъявляют обвинение в убийстве. Если ты с кем-то будешь обсуждать преступление, это может потом больно ударить по тебе же. Поэтому запомни: никому ничего в тюрьме не говори.

 Крис фыркнул.

 — Как будто у меня здесь куча друзей.

 Джордан сделал вид, что не услышал.

 — Здесь сидят ребята, которых взяли за наркотики. Светит им до семи лет тюрьмы. И если они на тебя что-то нароют и смогут выступить в суде, то так и поступят. Копы могут намеренно подсадить к тебе наркомана, именно с этой целью.

 — А если мы с доктором Фейнштейном не будем обсуждать… случившееся?

 — Тогда о чем вам разговаривать?

 — О разном, — уклончиво ответил Крис.

 Джордан наклонился через стол к нему.

 — Если тебе понадобится жилетка, чтобы поплакаться, — заявил он, — этой жилеткой буду я. — Он вернулся на свое место. — Еще вопросы?

 — Да, — ответил Крис. — У вас есть дети?

 Джордан замер.

 — Что-что?

 — Вы слышали.

 — Я не вижу, какое отношение это имеет к твоему делу.

 — Никакого, — признался Крис. — Просто я подумал: если в конечном итоге вы будете знать обо мне всю подноготную, то я бы тоже хотел узнать кое-что о вас.

 Джордан услышал, как Селена хихикнула.

 — У меня есть сын, — признался Джордан. — Ему тринадцать. А теперь, если мы закончили процесс знакомства, я бы хотел перейти непосредственно к делу. Сегодня на повестке дня — добыть как можно больше информации. Нужно, чтобы ты подписал разрешение на ознакомление с твоей медицинской картой. Ты когда-нибудь попадал в больницу? С физическим или душевным расстройством, которое делало бы тебя физически неспособным нажать на спусковой крючок?

 — Я впервые оказался в больнице после того вечера. Что касается моей головы — я поранился, когда потерял сознание. — Крис прикусил губу. — Я с восьми лет хожу на охоту.

 — Где ты в тот вечер взял пистолет? — спросила Селена.

 — У отца. Он находился в сейфе вместе с остальными ружьями и дробовиками.

 — Значит, к оружию ты привычен?

 — Разумеется, — ответил Крис.

 — Кто зарядил револьвер?

 — Я.

 — До того как вышел из дому?

 — Нет.

 Крис не отрывал взгляда от своих рук.

 Джордан взъерошил волосы.

 — Можешь назвать имена людей, которые бы могли рассказать о ваших взаимоотношениях с Эмили?

 — Мои родители, — ответил Крис. — Ее родители. Думаю, все в школе.

 Селена оторвала взгляд от блокнота.

 — О чем могут рассказать эти люди? Чего от них ожидать?

 Крис пожал плечами.

 — Что мы с Эмили… как это… были вместе.

 — Могли ли эти люди заметить у Эмили склонность к самоубийству? — уточнила Селена.

 — Не знаю, — ответил Крис. — Она никому об этом не рассказывала.

 — Мы также должны убедить присяжных, что и ты в тот вечер собирался покончить с собой. Может, ты обращался к школьным психологам? В психиатрическую службу?

 — Вот об этом я и хотел с вами поговорить, — перебил Крис, облизывая пересохшие губы. — Никто не может выступить свидетелем того, что я собирался покончить с собой.

 — Может быть, ты писал об этом в дневнике? — предположила Селена. — Может, упоминал в записке к Эмили?

 Крис покачал головой.

 — Дело в том, что я… — Он откашлялся. — …не собирался покончить с собой.

 Джордан тут же отмахнулся от его признания.

 — Поговорим об этом позже, — тихонько простонал он.

 По мнению Джордана, не нужно знать лишнего о преступлении своего клиента. Лишь в таком случае можно строить защиту и не нарушать норм морали. Как только подзащитный рассказал тебе свою историю, это его версия. Если он займет место для дачи показаний, то должен придерживаться именно этой версии.

 Удивленный Крис перевел взгляд с Джордана на Селену.

 — Постойте, — изумился он, — разве вы не хотите узнать, что произошло на самом деле?

 Джордан открыл блокнот на новой, совершенно чистой странице.

 — Честно признаться, не хочу, — ответил он.

 

 Днем к Крису подселили сокамерника.

 Незадолго до обеда он лежал, свернувшись калачиком на шконке, и его одолевали разные мысли, когда конвойный ввел мужчину. На нем были комбинезон и кеды, как у остальных заключенных, но он отличался от остальных — какой-то нелюдимый и отстраненный. Вновь прибывший кивнул Крису и полез на верхнюю шконку.

 К решетчатой двери подошел Гектор.

 — Устал любоваться собственной мордой, чувак?

 — Исчезни, Гектор, — вздохнул, не оборачиваясь, сокамерник Криса.

 — Не стоит просить меня исчезнуть, а то…

 — Обед! — возвестил надзиратель.

 Когда Гектор зашел в свою камеру, где его и заперли, мужчина встал с кровати и пошел за своим подносом. Крис, занимавший нижнюю койку, сообразил, что тому некуда сесть. Если он опять заберется наверх, ему придется есть лежа.

 — Можешь… садиться здесь, — разрешил он, указывая в ноги своей постели.

 — Спасибо. — Мужчина открыл свой поднос. В центре лежал неаппетитный трехцветный ком. — Я Стив Вернон.

 — Крис Харт.

 Стив кивнул и принялся за еду. Крис заметил, что сокамерник ненамного старше его. И, похоже, тоже держится особняком.

 — Эй, Харт! — окликнул Гектор из своей камеры. — Лучше спи ночью с открытыми глазами. Рядом с ним детишкам опасно находиться.

 Крис метнул взгляд на Стива, который методично поглощал еду. Это тот парень, который убил ребенка?

 Крис попытался сосредоточиться на еде, напоминая себе, что виновным человека может признать только суд. В этом он не сомневался.

 С другой стороны, Крис припомнил все, что Гектор сказал, когда они проходили мимо одиночной камеры: «Схватил ребенка среди ночи и сбрендил, чувак. Так сильно его треснул, что шею сломал». Кто знает, что может вывести из себя таких молодчиков, как этот парень?

 Внутри у Криса все похолодело. Он поставил тарелку и направился к двери камеры, намереваясь отправиться в ванную комнату в конце коридора. Но она оказалась заперта и будет заперта еще по крайней мере полчаса. Впервые с тех пор, как угодил сюда, Крис был в камере не один. Он посмотрел на серый унитаз всего в нескольких сантиметрах от колена Стива Вернона. Покраснев от смущения и пытаясь не думать о том, что делает, он спустил штаны, сел на унитаз, скрестил руки на коленях и уставился в пол.

 А когда закончил и встал, то обнаружил, что Стив лежит на своей койке, а полупустая тарелка стоит на кровати Криса. Вернон отвернулся от унитаза к голой стене, насколько возможно щадя достоинство Криса.

 

 Телефон зазвонил в ту минуту, когда Майкл уже собирался отправиться по вызовам.

 — Алло! — нетерпеливо бросил он, уже начиная потеть под тяжестью зимней куртки.

 — Ой, Майки! — приветствовала его двоюродная сестра Феба из Калифорнии — единственный человек, который называл его Майки. — Я просто хотела позвонить и выразить свои глубочайшие соболезнования.

 Майкл никогда Фебу не любил. Она была дочерью его тетки, и, видимо, мать после похорон сообщила новость племяннице, поскольку сам Майкл никого из своих родственников о смерти Эмили не извещал. Феба носила длинные волосы в стиле хиппи и сделала карьеру на том, что бросала горшки, которые намеренно делались кособокими. Когда Майкл с ней общался — что случалось довольно редко, на семейных праздниках, — ему всегда вспоминался тот случай, когда им было по четыре года и она глупо хихикала, когда он замочил штанишки.

 — Спасибо, что позвонила, Феба, — сказал он.

 — Мне сообщила твоя мама, — добавила она.

 Майкл удивился. Как мама могла делиться информацией, которую сам Майкл еще не мог принять?

 — Я подумала, что тебе, может, хочется с кем-то поговорить.

 «С тобой?» Майкл чуть было не задал ей этот вопрос, но опомнился. Потом вспомнил, что гражданский муж Фебы два года назад повесился в туалете.

 — Понимаю, каково это, — продолжала Феба, — внезапно узнать о том, что должен был заметить давным-давно. Они попали на небеса — ведь к этому они и стремились. Но у нас с тобой остались вопросы, на которые они уже никогда не дадут ответов.

 Майкл продолжал хранить молчание. Неужели она до сих пор скорбит, спустя два года? Неужели она намекает на то, что у них много общего? Майкл закрыл глаза и почувствовал, как дрожит, несмотря на теплую куртку. Это неправда, это просто не может быть правдой. Он не был знаком с мужем Фебы, но и она не могла знать своего мужа настолько же хорошо, как Майкл знал Эмили.

 «Настолько хорошо, — подумал Майкл, — что случившееся стало полнейшей неожиданностью?»

 Он почувствовал резкую боль в груди и понял, что это чувство вины лезет из всех щелей: из-за того, что оказался неспособным увидеть, что дочь в депрессии, из-за того, что даже сейчас ведет себя настолько эгоистично, что думает о том, как самоубийство Эм пятном ляжет на него как отца, и совершенно не думает о самой Эмили.

 — Что мне делать? — пробормотал он, не понимая, что произнес последние слова вслух, пока не услышал ответ Фебы.

 — Жить, — сказала она. — Делать то, что они уже не могут. — На другом конце провода его сестра вздохнула. — Знаешь, Майкл, я раньше сидела и пыталась объяснить произошедшее, как будто существует некий ответ, который можно найти, если поискать повнимательнее. Потом однажды я поняла, что если бы такой ответ был — Дейв до сих пор был бы жив. И я задумалась: неужели Дейв ощущал то же… то же, что я не могу описать словами? — Она откашлялась. — Я до сих пор не могу понять, зачем он это сделал. Я не одобряю его поступок, но, по крайней мере, стала чуть лучше понимать, что происходило в его голове.

 Майкл представил, что в животе Эмили сжимался тот же гордиев узел, что сейчас у него, что мысли Эмили так же метались. И в миллионный раз пожалел, что оказался недостаточно бдительным, чтобы разделить ее боль.

 Он невнятно поблагодарил Фебу и повесил трубку. Потом, не сняв меховую куртку, устало поднялся по лестнице пустого дома. Вошел в комнату Эмили и растянулся на ее кровати, по очереди посмотрел на зеркало, на учебники, на разбросанную одежду, пытаясь взглянуть на мир глазами дочери.

 

 Френсиса Кассаветеса приговорили к шести месяцам тюрьмы, но он отбывал свой срок по выходным. Такова была обычная практика наказания для тех, кто имел работу и приносил пользу обществу: судья разрешал им приходить в тюрьму в пятницу и уходить в воскресенье, позволяя в будние дни работать. «Пятнишники» считались в тюрьме приходящими царьками и бльшую часть времени занимались тем, что брали взятки у сокамерников, которым повезло меньше. Они проносили сигареты, иголки, таблетки тайленола — все, что угодно, — за определенную мзду.

 Френсис, войдя в режим строгой изоляции, спросил Гектора:

 — Я тебе друг?

 И прошел мимо Гектора в туалет. Потом вернулся, кулаки его были сжаты.

 — Ты должен мне двойной тариф, Гектор. Я поранился об эту чертовщину.

 Крис видел, как рука Гектора коснулась руки Френсиса, и мелькнул маленький белый тюбик. Он повернулся и пошел в свою камеру.

 Стив загнул угол страницы в журнале, который читал.

 — Френсис опять принес ему сигареты.

 — Я уже понял, — сказал Крис.

 Стив покачал головой.

 — Гектору лучше бы попросить никотиновый пластырь, — пробормотал он. — И Френсису будет проще его пронести.

 — Как он это проделывает? — полюбопытствовал Крис. — В смысле, проносит сигареты.

 — Раньше, я слышал, он прятал их во рту. Но его поймали, и теперь он прячет их в другом отверстии. — Поскольку Крис продолжал непонимающе смотреть на него, Стив покачал головой. — Сколько у тебя отверстий? — многозначительно спросил он.

 Крис зарделся. Стив отвернулся и снова открыл журнал.

 — Господи боже, — прошептал он, — как, черт побери, ты здесь оказался?

 

 Едва войдя в помещение с длинными поцарапанными столами, за которыми сидело скопище его сокамерников, Крис увидел маму. Он подошел, и она бросилась к нему.

 — Крис, — выдохнула она, гладя его по голове, как делала, когда он был еще маленьким. — Ты как? Нормально?

 Надзиратель осторожно тронул Гас за плечо.

 — Мадам, — сказал он, — прикасаться нельзя.

 Гас вздрогнула, выпустила сына из объятий и села за стол. Крис занял место напротив. Но, несмотря на то что их не разделяла перегородка из оргстекла, это не означало, что между ними не существовало барьера.

 Он мог бы рассказать маме, что в своде правил поведения, установленном начальником тюрьмы, талмуде толщиной со словарь, было указано, что посещение заключенного должно начинаться с непродолжительных объятий или поцелуя (без открытого рта) и таким же образом заканчиваться. В этом же талмуде имелись запреты относительно сигарет, употребления нецензурных выражений, толкания сокамерников. Столь незначительное на воле правонарушение в тюрьме являлось преступлением. К общему сроку наказания прибавлялся еще один.

 Гас потянулась через стол и взяла сына за руку. И только теперь он заметил, что мать пришла не одна, а с отцом. Джеймс сидел на стуле чуть позади, словно боялся прикоснуться к столу, и практически оказался сидящим напротив заключенного с татуировкой в виде паутины на щеке.

 — Как я рада тебя видеть! — сказала мама.

 Крис кивнул и втянул голову в плечи. Если он станет говорить то, что хочет сказать, — что ему необходимо вернуться домой, что он никогда не видел женщины красивее, чем она, — то тут же расплачется, а раскисать ему нельзя. Кто знает, кто это услышит и как эти слова отразятся на нем впоследствии.

 — Мы принесли тебе немного денег, — сказала Гас, протягивая пухлый конверт. — Если понадобится еще, звони.

 Она передала конверт Крису, который тут же сделал знак надзирателю и попросил положить эти деньги на его счет.

 — Ну… — протянула мама.

 — Ну?

 Она опустила глаза, и Крису даже стало ее жаль. Говорить было не о чем. Он почти целую неделю провел в окружной тюрьме в режиме строгой изоляции, а его родители даже не подготовились к этому разговору.

 — На следующей неделе тебя, возможно, переведут в режим средней изоляции, да?

 От отцовского голоса Крис вздрогнул.

 — Да, — ответил он. — Необходимо подать ходатайство в аттестационную комиссию.

 Повисло молчание.

 — Вчера наша команда пловцов выиграла у команды из Литтлтона.

 — Правда? — Крис попытался, чтобы в его голосе звучало равнодушие. — Кто плыл вместо меня?

 — Не знаю. Кажется, Роберт Ри… как-то там Рич…

 — Ричардсон. — Крис шаркнул ногой по полу. — Тот еще был заплыв!

 Он слушал, как мама рассказывает ему о задании по истории, которое получила Кейт и ради которого ей придется надеть костюм женщины-колонистки. Слушал ее болтовню о фильмах, которые идут в местном кинотеатре, о ее поездке в ассоциацию автолюбителей, чтобы выяснить, как быстрее всего добраться из Бейнбриджа в Графтон. И тут он понял, какими будут часы свиданий оставшиеся девять месяцев: не Крис будет описывать тюремные ужасы, о которых-то и знать родителям не стит, а мать будет рисовать ему мир, который он уже стал забывать.

 Он поднял глаза, когда мама закашлялась.

 — Ну, — решилась она, — ты с кем-нибудь познакомился?

 Крис фыркнул.

 — Здесь не вечеринка по случаю Рождества, — заметил он.

 И тут же осознал свою ошибку, когда мама покраснела и потупилась. На мгновение он поразился, насколько, по сути, одинок: не может поладить с заключенными из-за того, кем был, и не может поладить с собственными родителями из-за того, кем является сейчас.

 Джеймс бросил на сына осуждающий взгляд.

 — Извинись, — бросил он. — Мать и так переживает из-за тебя.

 — А если не извинюсь? — ощетинился Крис. — Что вы со мной сделаете? Упечете в тюрьму?

 — Кристофер! — одернул Джеймс, но Гас остановила мужа, положив руку ему на плечо.

 — Все нормально, — утешила она. — Мальчик просто расстроен.

 Она снова потянулась через стол и взяла сына за руку.

 Ему сразу вспомнилось детство: как она предупреждала его, когда они были на стоянке или на оживленной улице, а потом протягивала руку и брала его за пальчики. Крис вспомнил запах резины на асфальте и громыхающие машины, проносящиеся мимо, но он, несмотря ни на что, чувствовал себя уверенно, пока его ладошка покоилась в материнской руке.

 — Мама, — голос Криса сорвался, — не надо так со мной!

 Он встал, пока слезы не хлынули из глаз. Подозвал надзирателя.

 — Постой! — воскликнула Гас. — У нас есть еще двадцать минут!

 — Для чего? — негромко поинтересовался Крис. — Чтобы сидеть и жалеть, что мы сидим здесь?

 Он перегнулся через стол и неловко обнял мать.

 — Звони нам, Крис, — прошептала Гас. — Я приду во вторник вечером.

 Для режима строгой изоляции были установлены два дня для посещений.

 — До вторника, — подтвердил Крис. Потом повернулся к отцу. — Но… я не хочу, чтобы ты приходил.

 

 Днем температура снизилась до нуля. На спортплощадке людей не было, холод всех загнал внутрь. Крис вышел на улицу, и изо рта вырвалось облачко пара. Обошел площадку и заметил у кирпичной стены Стива Вернона.

 — В прошлом году отсюда сбежали двое парней. — Стив кивнул на высокий угол, где забор из колючей проволоки упирался в кирпичное здание. — Надзиратель подошел вплотную к двери в спортзал и — оп! — они уже перепрыгнули через забор.

 — Далеко ушли?

 Стив покачал головой.

 — Их поймали спустя два часа, на дороге номер десять.

 Крис улыбнулся. Человек, оказавшийся настолько тупым, чтобы после побега из тюрьмы держаться главной магистрали, заслуживает быть пойманным.

 — Ты когда-нибудь думал о побеге? — спросил Крис. — Хотел перепрыгнуть через забор?

 Стив выдохнул белое облачко через ноздри.

 — Нет.

 — Нет?

 — Меня на воле никто не ждет, — сказал он.

 Крис покрутил головой.

 — Почему ты оказался в карцере?

 — Не хотел общаться с остальными заключенными.

 — Ты действительно здесь из-за того, что забил своего ребенка до смерти?

 Стив чуть прищурил глаза, но взгляда от Криса не отвел.

 — А ты действительно здесь из-за того, что убил свою девушку? — спокойно спросил он.

 Крис тут же вспомнил предупреждение Джордана Макфи: в тюрьме полно стукачей. Он отвернулся, потопал ногами, подышал на ладони, чтобы согреться.

 — Холодно, — заметил он.

 — Н-да.

 — Пойдем внутрь?

 Стив покачал головой. Крис облокотился о кирпичную стену, чувствуя тепло стоящего рядом человека.

 — Я пока тоже не хочу, — сказал он.

 

 Сразу после обеда провели шмон.

 Такое случалось раз в месяц, по приказу начальника тюрьмы. Надзиратели обыскивали камеры, перетряхивали матрасы и подушки, засовывали нос в скудные пожитки и истоптанные туфли в надежде найти что-нибудь недозволенное. Крис со Стивом стояли снаружи камеры, наблюдая за вторжением в их крошечный личный уголок.

 Толстяк надзиратель внезапно выпрямился, сжимая что-то в руках, и кивком указал на кеды на полу — когда вошли с обыском, Крис спал.

 — Чьи кеды?

 — Мои, — ответил Крис. — А что?

 Надзиратель медленно разогнул похожие на сардельки пальцы. На его ладони лежала толстая белая сигарета.

 — Это не мое!

 Крис явно был изумлен.

 Надзиратель перевел взгляд с него на Стива.

 — Доктору будешь рассказывать, — сказал он.

 Когда надзиратель ушел, Крис поправил постель и улегся.

 — Послушай, — начал Стив, тряся его за плечо, — я ее туда не клал.

 — Отвали.

 — Я просто тебе говорю.

 Крис зарылся под подушку, но успел заметить злорадную усмешку Гектора, который как раз проходил мимо их камеры.

 

 За восемнадцать часов, которые прошли с момента обнаружения сигареты и до дисциплинарного взыскания, Крис сложил воедино все детали головоломки. Гектор расстался со своей драгоценной контрабандной сигаретой, потому что мог одним ударом убить двух зайцев: проверить Криса, новичка, на вшивость и «наколоть» Стива, убийцу детей. Если Крис настучит на Гектора — пожалеет. Если свалит вину на Стива, который, сидя с ним в одной камере, имел массу возможностей засунуть сигарету в кеды, то опустится до уровня Гектора и его прихвостней.

 Один из конвойных отвел его в небольшой кабинет заместителя начальника тюрьмы. В ней сидели надзиратель, который проводил обыск, и сам заместитель начальника — крепкий малый, которому больше подошло бы тренировать футболистов, чем перекладывать бумажки в тюрьме. Крис стоял, вытянувшись по струнке, пока заместитель начальника тюрьмы зачитывал ему обвинение и разъяснял его права.

 — Так что, мистер Харт? — спросил он. — Что вы можете сказать в свое оправдание?

 — Попросите меня закурить.

 Замначальника поднял брови.

 — Ничего умнее не придумали?

 — Я не курю, — сказал Крис. — Вот вам и доказательство.

 — Это лишь докажет то, что вы можете имитировать кашель, — ответил собеседник. — Не думаю, что пойду вам навстречу. Отвечайте: вам есть что сказать в свою защиту?

 Крис вспомнил Гектора и его заточенную ручку. Подумал о Стиве, с которым у него заключено перемирие. И вспомнил о малейших проступках в тюрьме: эта сигарета может стоить ему от трех до семи лет плюс к его сроку, если его осудят.

 Но опять-таки: если осудят…

 — Нет, — тихо произнес Крис.

 — Нет?

 Он взглянул заместителю начальника тюрьмы прямо в глаза.

 — Нет, — повторил Крис.

 Офицеры переглянулись и пожали плечами.

 — Вы понимаете, — продолжал замначальника, — что если вы полагаете, что мы чего-то не знаем, просто намекните — и мы поговорим с сокамерником.

 — Понимаю, — ответил Крис, — но не хочу.

 Заместитель начальника поджал губы.

 — Хорошо, мистер Харт. Исходя из представленных улик вы признаны виновным в незаконном хранении сигарет в камере и приговариваетесь к пяти дням карцера. Вы будете находиться в камере двадцать три часа в сутки, час будет вам отведен на водные процедуры.

 Заместитель начальника тюрьмы кивнул надзирателям, которые доставили Криса в кабинет. Он молча прошел через режим строгой изоляции, молча собрал свои вещи. И только направляясь в новую камеру, Крис понял, что будет сидеть там до четверга, еще два дня после того, как мама придет на свидание, еще два дня после заседания аттестационной комиссии, которая должна была перевести его в режим средней изоляции.

 

 Все эти дни Крис спал. И часто предавался мечтам. Вспоминал Эмили, ее прикосновения, ее вкус. Представлял, как целует ее, глубоко проникая языком, как она что-то засовывает ему в рот, маленькое и твердое, как мятная конфета…

 Он приподнимался на койке бесчисленное число раз, потому что это оказалось единственное упражнение, которое он был способен выполнить в этой узкой камере. Когда Крис ходил в душ, то тер кожу докрасна, только чтобы целый час не возвращаться в камеру. Он вспоминал заплывы, ночи, проведенные с Эм, уроки, и камера его наполнялась ненужными воспоминаниями — в конце концов он начал понимать, почему другие заключенные не вспоминают о том, что осталось по ту сторону решетки.

 Матери он не звонил и, конечно же, весь вторник гадал, приезжала ли она в Вудсвилль, преодолев не один десяток километров, чтобы узнать, что ее сын в карцере. Еще его волновал вопрос, кого же перевели в режим средней изоляции. Стив подал свое ходатайство в аттестационную комиссию.

 В четверг утром Крис сразу после завтрака забарабанил по решетке и попросил надзирателя, чтобы его перевели назад.

 — Переведут, — ответил тот, — как только будет время.

 Время у них появилось лишь в четыре часа дня. Надзиратель распахнул двери камеры и повел его в другой отсек режима строгой изоляции, в тот, где он сидел на прошлой неделе.

 — Добро пожаловать домой, Харт!

 Крис опустил свои нехитрые пожитки на нижнюю койку. К его удивлению, скрюченная фигура на верхней койке пошевелилась.

 — Привет, — сказал Стив.

 — А ты что здесь делаешь?

 Стив засмеялся.

 — Хотел съездить в бар выпить, но не смог найти ключи от машины.

 — Я думал, тебя уже перевели наверх.

 Они оба взглянули на потолок камеры, как будто могли разглядеть режим средней изоляции, с его желтыми стенами и комнатой отдыха в форме подковы, с просторными душевыми кабинками. Стив пожал плечами, решив не озвучивать того, что Крис и сам знал: после того как в их камере была обнаружена сигарета, все в тюрьме стали бы показывать на Стива пальцем, несмотря на то что сам Крис считал, что он не при чем.

 — Передумал, — ответил Стив. — Наверху места побольше, но там сидят еще трое.

 — Еще трое?

 Стив кивнул.

 — Я решил, что подожду, пока туда отправят кого-нибудь из знакомых.

 Крис улегся на койку и закрыл глаза. После недели, проведенной в карцере, ему нравилось слушать звук голоса другого человека, узнавать его мысли.

 — Следующий вторник не за горами, — сказал Крис.

 И услышал, как Стив вздохнул.

 — Может быть, тогда нас и переведут, — ответил он.

 

 Как ни смешно, но Крис стал героем. За то, что он не донес на Гектора за сигареты, хотя мог бы, его статус поднялся до уровня уважаемого заключенного, который скорее снесет незаслуженные колотушки, нежели подставит другого. И неважно, достоин ли этот другой таких жертв.

 — Свой парень, — теперь называл его Гектор.

 Еще Крису было позволено с четырех до пяти вечера решать, какой канал смотреть. В спортзале ему отвели время для занятий на тренажере.

 Однажды после занятий в спортзале Гектор зажал его на темном лестничном пролете, где их не могли заметить камеры наблюдения.

 — Душ, — прошипел он, — в четверть одиннадцатого.

 Что, черт возьми, это могло означать? Весь остаток дня Крис провел в размышлениях: Гектор его зовет, чтобы самолично выбить из него спесь, или у него другие планы, требующие обсуждения без лишних ушей? Он дождался десяти, взял полотенце и направился в крошечное помещение в углу отсека.

 Крис оказался там один. Он пожал плечами, разделся и включил воду. Вошел в душевую кабинку и только начал намыливаться, когда над кабинкой показалась голова Гектора.

 — Что, черт возьми, ты делаешь?

 Крис вытаращил на него глаза.

 — Ты же сам велел мне сюда прийти, — ответил он.

 — Но я же не просил тебя залезать под душ, — возразил тот.

 Откровенно говоря, просил, но Крис не стал заострять на этом внимание. Он закрыл кран, но рука Гектора тут же змеей вползла в кабинку и открыла воду снова.

 — Пусть течет, — сказал он. — Дыма не видно.

 Потом он достал из комбинезона ручку «Бик», один конец которой был оплавлен и изогнут, а второй вытянут, — ручка напоминала крошечную курительную трубку. Гектор развернул маленький квадратный бумажный пакетик и вытряхнул что-то ценное в эту самодельную трубку, потом быстро чиркнул запрещенной зажигалкой.

 — Давай, — сказал он, глубоко затягиваясь.

 Крис был не дурак и не стал отказываться от радушия Гектора. Он высунул голову из-под тонкой струйки воды, затянулся и тут же зашелся кашлем. Это была не сигарета, но и сладковатого привкуса «травки» в ней тоже не было.

 — Что это? — спросил Крис.

 — Банановая кожура, — ответил Гектор. — Мы с Деймоном сушим кожуру. — Он взял трубку и вновь набил ее. — За пачку кофе я и тебе насушу пакетик.

 Крис почувствовал, как по спине течет холодная вода.

 — Видно будет, — ответил он, принимая из рук Гектора вновь предложенную трубку.

 — Знаешь, студентик, — сказал Гектор, — а ведь я в тебе ошибся.

 Крис промолчал. Он обхватил губами кончик трубки, затянулся и на этот раз совершенно не удивился, что совсем не закашлялся.

 

 В субботу утром Криса одним из первых отвели в комнату для свиданий. В отличие от прошлой встречи, на этот раз его мать пришла в тюрьму на взводе — ярость и страх, словно электрические разряды, пробегали по ее телу. Крис заметил это еще издали. Она заключила сына в объятия, и на долю секунды ему показалось, что этих лет нет и он снова меньше и слабее ее.

 — Что случилось? — нервно спросила она. — Я приехала во вторник и узнала, что не могу с тобой увидеться, потому что ты отбываешь некое дисциплинарное наказание. Когда я поинтересовалась, что это значит, мне объяснили, что тебя держат в какой-то… клетке двадцать четыре часа в сутки.

 — Двадцать три, — поправил Крис. — Час дается на водные процедуры.

 Гас нагнулась ближе, губы ее побелели.

 — Что ты сделал? — прошептала она.

 — Меня подставили, — пробормотал Крис. — Один из заключенных пытается втравить меня в неприятности.

 — Что-что он делает? — Испуганная Гас тяжело откинулась назад. — И ты… просто так это оставил?

 Крис почувствовал, как вспыхнули его щеки.

 — Он подложил мне в обувь сигарету, которую нашли надзиратели, когда обыскивали нашу камеру. И да, я так это и оставил, потому что лучше просидеть пять дней в карцере, чем ждать, пока этот парень подойдет и ткнет в меня ножиком, который смастерил из лезвий бритвы.

 Гас зажала рукой рот. Интересно, какие слова хотели сорваться у нее с языка?

 — Должен же быть кто-то, кому я могла бы пожаловаться, — наконец произнесла она. — Сегодня же пойду к начальнику тюрьмы. Не так нужно руководить тюрьмой…

 — Тебе-то откуда знать? — Крис покачал головой. — Я сам за себя постою, — устало сказал он.

 — Ты же не такой, как эти преступники, — возразила Гас. — Ты всего лишь ребенок.

 При этих словах Крис вскинул голову.

 — Нет, мама. Я уже не ребенок. Я уже достаточно взрослый, и обращаться со мной следует как со взрослым, и сидеть я буду в тюрьме для совершеннолетних. — Он смотрел куда-то мимо нее. — Не делай из меня того, кем на самом деле я не являюсь, — сказал он, и его слова, словно раскрытые карты, легли между ними на стол.

 

 Ночью в субботу разразилась буря, настолько свирепая, что, казалось, не выдержат даже толстые бетонные стены тюрьмы. По выходным в режиме строгой изоляции разрешалось не спать подольше, до двух ночи, и большинство заключенных веселились больше обычного. Крис пока еще не овладел искусством спать, как бревно, когда все вокруг не спят и шумят, но все равно лежал на койке, спрятав голову под подушку, и размышлял над тем, возможно ли услышать шум дождя, бьющего в стену и барабанящего по крыше.

 Чуть раньше в режиме случилась потасовка: не могли решить, что смотреть по телевизору — прямой эфир «Субботнего вечера» или «Безумное телевидение». Все закончилось тем, что зачинщиков заперли на час в камерах и те из-за решеток кричали друг на друга. Стив немного посмотрел телевизор, потом вернулся в камеру и забрался к себе на верхнюю койку. Крис делал вид, что спит, но слышал, как Стив разрывает обертку шоколадного батончика, который купил на этой неделе на складе.

 Он и Крису кое-что припас: пачку драже «Эм-энд-эмз», кофе и печенье «Твинкиз». Из-за карцера Крис не смог заполнить продзаказ и решил, что таким образом Стив выказывает свою благодарность за то, что Крис не стал на него доносить.

 Через некоторое время шорох на верхней койке прекратился, и Крис понял, что Стив заснул. Он подождал, пока надзиратели объявят отбой, потом стал прислушиваться к шлепанью обуви по полу, услышал, как кто-то писает в унитаз, и наконец все затихло.

 Погасили свет.

 На самом деле свет здесь никогда не гасили. Его лишь прикручивали, но опять-таки в режиме строгой изоляции было так уныло, что так же быстро, как привыкаешь днем к полумраку, привыкаешь спать и при слабом свете. Крис прислушался к завыванию ветра, представляя, что находится снаружи, посреди поля, которому нет ни конца ни края. Дождь хлещет как из ведра, а он поднимает лицо вверх и не видит ничего, кроме бескрайнего неба.

 Раздался всхлип, потом еще один.

 Крис похлопал по верхней койке, как делал уже однажды, когда Стив храпел, ожидая, что тот повернется на другой бок и заснет, как вдруг услышал отчаянный плач.

 Он встал с постели, Стив метался по койке, грудь его сотрясали рыдания. Секунду пораженный Крис смотрел на него. Глаза Стива оставались закрытыми, дыхание было тяжелым. Он, несомненно, крепко спал.

 Когда Стив вскрикнул во второй раз, Крис потряс его за плечо. Потряс чуть сильнее и в тусклом свете увидел серебристые белки глаз Стива.

 Потом Стив сбросил руку Криса со своего плеча и залился краской смущения. Важнейшее тюремное правило — нельзя ни к кому прикасаться, если об этом тебя не попросили прямо.

 — Извини, — пробормотал Крис. — Тебе приснился кошмар.

 Стив непонимающе моргнул.

 — Правда?

 — Ты кричал и метался по кровати, — после секундного колебания сообщил Крис. — Я подумал, что ты же не хочешь разбудить всю тюрьму.

 Стив соскочил с верхней койки. Обошел Криса и опустился на крышку унитаза. Обхватил голову руками.

 — Черт! — выругался он.

 Крис вновь лег на койку. Он все еще слышал, как вдалеке воет ветер.

 — Попробуй опять заснуть.

 Стив поднял на него глаза.

 — А ты знаешь, что и ты по ночам иногда кричишь?

 — Неправда, — автоматически возразил Крис.

 — Правда, — заверил Стив. — Я слышу.

 Крис пожал плечами.

 — Ну и что? — произнес он, приподнимаясь на локтях.

 — Тебе снится она? Эм?

 — Откуда, черт побери, тебе известно об Эм? — изумился Крис.

 — Ты повторяешь это имя. По ночам. — Стив встал, оперся спиной о металлические прутья камеры. — Я просто хотел узнать, снится ли она тебе, как мне снится… он.

 Крис вспомнил предостережение Макфи о «крысах», которых копы намеренно подсаживают в камеру, чтобы выбить признание. Если потом его допросят, а его обязательно допросят, он не хотел разочаровываться в сокамернике. И вдруг Крис услышал, как с его губ слетает шепот:

 — Что произошло?

 — Я был дома один с ребенком, — прошептал в ответ Стив. — Мы с Лизой крупно поругались, она бежала в парикмахерскую, в которой работала. Она не разговаривала со мной до самого ухода, лишь на пороге велела позаботиться о ребенке. Я слетел с катушек и начал поглощать все запасы спиртного из холодильника. А потом он проснулся и стал так громко плакать, что у меня голова раскалывалась. — Стив отвернулся и прижался к решетке лбом. — Я пытался дать ему бутылочку, поменял подгузник, но он не унимался. Я носил его на руках, а он продолжал орать так, что моя голова готова была лопнуть. И тогда я стал трясти его и умолять, чтобы он перестал плакать. — Стив сделал глубокий вдох, в голосе слышались слезы. — А потом я стал трясти его, чтобы он снова заплакал.

 Стив обернулся, в его глазах стояли слезы.

 — Знаешь, каково это… держать этого… этого маленького человечка в руках… после всего… и понимать, что ты был обязан его защитить?

 Крис сглотнул, в горле стоял ком.

 — Как его звали?

 — Бенджамин, — ответил Стив. — Бенджамин Тайлер Вернон.

 — Эм, — негромко произнес Крис, и это был единственный подходящий в данной ситуации ответ. — Эмили Голд.

 

 

 

  Прошлое

 

 Май 1996 года

 

 Его дыхание так близко, что я могу попробовать его на вкус. Руки его легли мне на талию, потом заскользили выше и сдавили меня. Я хотела сказать ему, что мне больно, но не могла произнести ни слова. Я хотела ему сказать, что больше мне это не нравится.

 Он повалил меня на спину, и когда его руки оказались ТАМ, я закричала.

 

 Звук будильника заставил Эмили сесть на кровати. Простыня скомкалась у ног; ночная рубашка все мокрая. Она свесила ноги с кровати и потянулась. Пошла в ванную и включила воду, подождала, пока ее голову не окутало облачко пара от горячей воды и зашла в душевую кабинку. Проходя мимо зеркала, она отвернулась. Было что-то неправильное в том, чтобы разглядывать себя обнаженную.

 Она откинула голову назад, и вода заструилась по волосам. Потом взяла мыло и стала тереть кожу, пока та не начала саднить. Но она все равно не чувствовала себя чистой.

 

 Лишь однажды урок истории оказался интересным. Длинным, но захватывающим. Мистер Уотерстоун отошел от сухого изложения основ налогообложения без наглядных примеров и углубился в обсуждение жизни колониальной Америки. Они целую неделю изучали реальные цены на рулон хлопчатобумажной ткани, урожай хлопка и цены на здоровых рабов. Сегодня они изучали индейцев.

 Ой! Коренных американцев. Суть отступления от сухого текста учебника — показать ученикам, как жили колонисты. А это включало в себя не только взаимодействие с английской короной, но и намеренное пресечение контактов с коренным населением.

 Взгляд Эмили был прикован к экрану у доски. Насколько она могла заметить, даже самые отстойные уроды — отпетые наркоманы — не обменивались друг с другом записочками. Все смотрели, как в выдающемся полнометражном фильме, воссозданном по реальным событиям, индеец племени могавк вспарывает грудь пленного франко-канадского священника-иезуита и съедает у него на глазах его же сердце.

 В задних рядах что-то с глухим стуком упало. Эмили оторвала взгляд от экрана и заметила, что Адриен Уолли, капитан команды группы поддержки, рухнула на пол.

 — Вот черт! — выругался, хоть и себе под нос, мистер Уотерстоун.

 Он остановил фильм, зажег свет и послал ученика за медсестрой. Сам учитель склонился над Адриен, стал поглаживать ей руку, а Эм дивилась: неужели подобным образом Адриан хотела привлечь его внимание? Молодой мистер Уотерстоун с длинными иссиня-черными волосами и ясными зелеными глазами был самым красивым учителем в школе.

 Звонок зазвенел в ту секунду, как в класс вошла медсестра с флаконом нашатыря, который пришедшей в чувство Адриен был уже без надобности. Эмили собрала книги и направилась к двери, где уже поджидал Крис. Ее ладонь уютно устроилась в его руке, когда они пошли вместе из класса.

 — Как прошел урок Уотерстоуна? — спросил Крис. У него история стояла седьмым уроком.

 Эмили прижалась к нему, когда их стала огибать толпа, да так и осталась стоять радом с ним.

 — Тебе понравится! — пообещала она.

 

 Целоваться ей нравилось.

 Честно признаться, если бы все могло ограничиться поцелуями, Эмили ими бы и ограничилась. Ей нравилось открывать рот, прижатый ко рту Криса, нравилось, что он засовывает в ее рот свой язык, как будто пытается вызнать секреты. Нравилось чувствовать, как у нее во рту перекатывается, такой сладкий и теплый, его стон. Особенно ей нравилось, как его большие руки поддерживают ее голову, как будто он мог удержать ее мысли, даже если они начинали метаться в разных направлениях.

 Но позже стало казаться, что целоваться они стали меньше, а все больше времени спорить о том, где должны оставаться руки Криса.

 Сейчас они сидели на заднем сиденье джипа — Эмили неоднократно задумывалась: неужели Крис выбрал именно эту машину из-за того, что у нее раскладывались сиденья? — за запотевшими стеклами. На одном Эмили нарисовала сердце с их инициалами. Теперь она наблюдала за тем, как Крис спиной вытирает написанное.

 — Я так хочу тебя, Эм, — прошептал он ей в шею.

 Она кивнула. Она тоже хотела Криса. Но совсем по-другому.

 Если мыслить абстрактно — сама идея заняться с Крисом любовью интриговала. Почему бы и нет, если она любит его больше всех на земле? Проблема была в том, что когда дело доходило до физического контакта, когда он касался ее тела, Эмили начинало тошнить. Она боялась, что к тому времени, когда наберется храбрости, чтобы заняться сексом, ее будет так сильно рвать, что она не сможет закончить начатое. Проблема заключалась с том, что, глядя на ладонь Криса на своей груди, она представляла эту же ладонь, хотя и меньше по размеру, которая таскала свежеиспеченное печенье, пока не заметила мама. Или представляла, как он скрещивает длинные пальцы, играя «камень, ножницы, бумага», когда они сидели рядом на заднем сиденье автомобиля, направляясь семьями на отдых.

 Иногда ей казалось, что она кувыркается на заднем сиденье джипа с невероятно красивым, сексуальным парнем. А иногда представлялось, что она борется с собственным братом. Как ни пыталась, но отделить одного от другого она была не в силах.

 Она нежно оттолкнула Криса, пытаясь заставить его сесть. Когда он поднял на нее недовольные глаза, она улыбнулась в ответ. Его губы все еще были блестящими и влажными, а она чувствовала прохладу вокруг соска. Она переплела свои пальцы с пальцами Криса.

 — Ты чувствуешь… как это сказать… что мы близки?

 Глаза Криса вспыхнули.

 — Господи, конечно же!

 — Я имела в виду… другое, — поправилась она. — Ну… знаешь… ты мне ближе, чем родной брат.

 — У тебя нет братьев.

 — Знаю, — ответила Эмили. — Но если бы был, им был бы ты.

 Крис улыбнулся.

 — В таком случае давай поблагодарим Господа, что я не твой брат! — воскликнул он, вновь наклоняясь к ней.

 Она потянула его за волосы.

 — А ты когда-нибудь думал обо мне… как о сестре? — нерешительно поинтересовалась она.

 — Только не сейчас, — глухо ответил он и коснулся губами ее губ. — Могу тебя заверить, что мне никогда, — он поцеловал ее еще раз, — никогда в жизни, — еще один поцелуй, — не хотелось поцеловать Кейт.

 Он отпрянул, набухшая плоть под джинсами обмякла.

 — Боже, — вздрогнул он, — ты знаешь, как остудить пыл.

 Эмили положила руку ему на грудь. Она любила его грудь, любила легкий пушок на ней, длинные мышцы.

 — Прости, я не нарочно.

 Она бросилась Крису в объятия и ощутила его близость.

 — Давай не будем разговаривать, — предложила она и зарылась лицом в его горячую кожу.

 

 Его дыхание коснулось моего рта — единственный воздух, которым я могла дышать. Его руки начали с лодыжек и стали подниматься вверх по голени, раздвигая ноги, как тиски, и я знаю, что произойдет, когда его пальцы войдут в меня.

 Он не даст мне сомкнуть ноги, не даст отпрянуть. На его руке кровь. Он давит мне на плечи и рисует красную линию прямо посреди груди. Грудная клетка с хрустом раскрывается, и я чувствую, как он погружает руки глубоко внутрь. Я вся сжалась, мне неуютно, потом что-то трясется, словно желе. Я поднимаю глаза и вижу, как Крис вгрызается в мое сердце.

 

 — Нет!

 Эмили вцепилась в ворот рубашки Криса.

 — Нет, — повторила она, а когда его руки еще крепче сжали ее в объятиях, ущипнула его за шею. — Нет! — крикнула она, столкнув его с себя одним жестким ударом. — Я же сказала «нет»! — на одном дыхании выпалила она.

 Крис тяжело сглотнул, его эрегированный член розовел над расстегнутыми джинсами.

 — Я думал, ты пошутила, — сказал он.

 — Господи, Крис… — сказала она. Потерла руки, покрытые «гусиной кожей» и отвернулась. Проблема заключалась в том, что в джипе далеко не уйдешь.

 Она ждала, пока он обнимет ее за плечи, так было всегда, когда доходило до ссоры. Словно игра — приходить каждый вечер к одной и той же развязке действа. Опустится занавес, а завтра все повторится опять. Но на этот раз Эмили не чувствует объятий Криса. Она слышит, как он застегивает «молнию», как скрипит разложенное сиденье, когда он встает на колени и переползает через Эмили.

 — Подвинься, — скупо бросает он, а когда она повинуется, возвращает заднее сиденье в исходное, сидячее положение.

 И только когда вспыхнули фары, когда Крис открыл дверцу водителя, чтобы сесть за руль, Эмили поняла, что он собрался уезжать. Она с трудом перелезла вперед и застегнула ремень безопасности, в то время как Крис, газанув, покинул пустую стоянку.

 Он ехал быстро и безрассудно — совершенно не похоже на его обычную осторожную манеру вождения. Когда он на двух колесах вошел в поворот, Эмили опустила руку ему на плечо.

 — Да что с тобой?

 Он пристально взглянул на нее — лицо настолько непроницаемое в свете уличных фонарей, что секунду перед Эмили сидел совершенно незнакомый человек.

 — Что со мной? — переспросил он. — Что со мной?

 Он резко повернул направо в тупик и рывком перевел рычаг переключения скоростей в нейтральное положение.

 — Хочешь знать, что со мной, Эм? — Он схватил ее руку и крепко прижал к низу живота. — Вот что со мной!

 Он отпустил ее руку, и Эмили тут же спрятала ее под коленкой.

 — Я могу думать только об одном, только одним живу. Но вечер за вечером ты говоришь «нет», а я должен сидеть и справляться с этим самостоятельно. Проблема в том, что я не могу с этим справиться. Больше не в силах.

 Эмили зарделась, опустила глаза и услышала, как Крис вздохнул. Потом взъерошил волосы.

 — Ты хотя бы понимаешь, — мягко спросил он, — хоть имеешь представление, как сильно я тебя хочу?

 Она прикусила губу.

 — Хотеть не значит любить.

 Он изумленно засмеялся.

 — Ты шутишь? Я люблю тебя — Господи Боже! — всю свою жизнь. И желание близости для меня ново. — Он провел большим пальцем по ее виску. — Хотеть не значит любить, — согласился он, — но в моем случае это одно и то же.

 — Почему? — выдавила из себя Эмили.

 Крис улыбнулся, и ее самая крепкая защита рухнула.

 — Потому что это желание, Эм, заставляет меня еще сильнее тебя любить.

 

 Все чувства обострились. Она чувствовала его черное дыхание, ощущала жесткие волосы на его руке, видела, как ее собственное лицо пристально смотрит на нее. На ней было надето что-то с эластичным поясом, резинка хлопнула по бедрам. Знакомые ощущения, когда его ногти оцарапали ее кожу, его ладони стали мять ее соски, ее пылающее лоно.

 Но на этот раз появилось что-то новое. Жужжание кружащихся — кого? — пчел. Острый запах дезинфицирующего средства. И очевидный запах кухни, чего-то жаренного на жиру.

 

 Эмили мгновенно проснулась, не в состоянии вспомнить, что же ее так напугало и встревожило, что речь о том, чтобы вновь заснуть, даже не шла. Вероятно, ей снилось то, что должно случиться завтра вечером. В тот вечер, когда они с Крисом договорились в первый раз заняться сексом.

 «Заняться любовью», — поправила она себя, как будто эвфемизм поможет примириться с действительностью.

 Она пошарила в темноте, пытаясь отыскать свои кроссовки. Вытащила их из-под письменного стола, сунула ноги в кроссовки, но шнурки завязывать не стала. Потом натянула поверх ночной рубашки рубашку Криса, на цыпочках спустилась вниз и вышла из дому.

 Для мая было довольно тепло, высоко в небе висела полная луна, свет которой превратил тропинку между угодьями Хартов и Голдов в серебряный ручей. Эмили припустила бегом, между ветвями мелькали ее белые, как стволы берез, мимо которых она бежала, руки.

 К удивлению Эмили, когда она добежала до дома Криса, свет в окнах его спальни продолжал гореть. Это в три часа ночи? Со среды на четверг? Она подняла с земли камешек и бросила в окно, и почти мгновенно в квадрате окна появилось его лицо. Свет погас, и уже через секунду Крис стоял в паре шагов от Эмили, в футболке и спортивных трусах, вцепившись в дверной проем.

 — Я не смогла заснуть, — призналась Эмили.

 — Я тоже, — улыбнулся Крис. — Все время думаю о завтрашнем дне и возбуждаюсь.

 Эмили ничего не ответила. Пусть думает, что она не спит по этой же причине.

 Он сошел с крыльца и поморщился, когда гравий и веточки впились ему в босые ноги.

 — Что ж, — предложил он, — давай вместе будем страдать бессонницей.

 Он потянул ее к тому месту, где лужайка уходила в лес. Земля здесь была мягче — сосновые иголки, все еще влажные после зимы, и мох, растущий в грязно-зеленых прогалинах. Крис зашагал увереннее, когда они оказались в лесу, направляясь к массивной гранитной плите.

 Много воды утекло с тех пор, как они приходили сюда играть с палками вместо мушкетов и галькой вместо пушечных ядер. Крис забрался наверх, на плоскую плиту, и помог взобраться Эмили. Он обнял ее за плечи и оглянулся на свой дом.

 — Помнишь, как ты меня отсюда столкнула и мне накладывали швы?

 Эмили не глядя потянулась к шраму на подбородке Криса.

 — Семнадцать, — сухо констатировала она. — Ты до сих пор не можешь меня простить?

 — Я тебя давно простил, — заверил Крис. — Я просто не смог забыть.

 — Ладно, — сказала Эмили, расставляя руки. — Столкни и ты меня — и будем квиты.

 Крис схватил Эм, она повалилась на спину, засмеялась и лягнула его каблуком в низ живота. Они щекотали друг друга и изворачивались, как в детстве, словно щенята, гоняющиеся за хвостом друг друга. Неожиданно руки Криса легли ей на грудь, а губы оказались в миллиметре от ее губ.

 — Говори «дядюшка», — прошептал он и чуть сдавил ее грудь.

 — «Дя…» — успела произнести Эмили, прежде чем его язык оказался у нее во рту, а руки с груди соскользнули на бедра, — началась совершенно другая игра.

 Эмили закрыла глаза, прислушиваясь к дыханию Криса и гортанному уханью совы.

 Так же быстро, как и навалился, Крис встал с Эмили. Он рывком усадил ее и целомудренно обнял.

 — Думаю, на сегодня хватит, — сказал он.

 Эмили удивленно повернулась к нему.

 — Ты вдруг можешь подождать?

 В темноте его зубы казались чрезвычайно белыми.

 — Я могу, только если в конце туннеля забрезжит свет, — ответил он.

 Он обхватил ее руками за талию. Эмили вздрогнула и попыталась убедить себя, что это от холода.

 

 Они лежали на дощатом полу карусели, смотрели на звезды, которые кружились между переплетением резных хвостов и копыт. Они касались плечами, локтями, бедрами — и все, казалось, горело огнем. Крис накрыл ее руку своей ладонью, и она чуть не выпрыгнула из кожи.

 Он привстал на локте.

 — Что?

 Она покачала головой, горло болезненно сжалось.

 — Не хочу просто сидеть и ждать, пока это случится, — сказала она. — Хочу побыстрее с этим покончить.

 Крис удивленно распахнул глаза.

 — Это не смертная казнь, знаешь ли, — заметил он.

 — Это ты так думаешь! — пробормотала себе под нос Эмили.

 Крис засмеялся и сел.

 — Что ж, может, нам лучше немного поболтать, прежде чем все произойдет? — предложил он.

 — Поболтать? — фыркнула Эмили, как будто само предложение поговорить перед сексом казалось немыслимым. — И о чем же мы будем болтать?

 — Не знаю. Помнишь, как мы видели, как этим занимались собаки?

 Эмили захихикала.

 — Я уже и забыла, — призналась она. — Пудель миссис Мортон и спаниель с Филдкрест-лейн. — Она почувствовала, как его пальцы сжали ее пальцы, и внезапно разговаривать стало намного легче. — Я и подумать не могла, что пудель сумеет запрыгнуть на спаниелиху.

 Крис улыбнулся.

 — Смешно выглядело, правда?

 Потом он засмеялся в голос.

 — Ты чего?

 — Я подумал: если по-честному, мы должны найти этих собак и разрешить им наблюдать за нами.

 Эмили вспомнила длинный, мускулистый пенис пуделя, который выскальзывал из большей по размеру спаниелихи и болтался между его взбрыкивающих лап. Чем бы они с Крисом не собирались заняться, это не могло быть более неуклюже, чем собачья случка. Рука Криса змеей заползла ей на плечо.

 — Лучше?

 — Да, — призналась она, поворачиваясь лицом к его подмышке. От него пахло сладким дезодорантом, птом и возбуждением.

 — А что, если, — сказал он, приподнимая ее лицо, — я тебя сначала поцелую?

 — Просто поцелуешь, — позволила она.

 — Пока всего лишь поцелуй. Об остальном не думай.

 Эмили улыбнулась ему в губы.

 — Ладно.

 Губы Криса впились в ее губы.

 — Приласкай меня.

 Он провел языком по контуру ее губ, потом стал целовать ей шею. Эмили чувствовала, как дрожат его руки, когда Крис залез ей под рубашку, и ей тут же стало легче — от осознания того, что Крис, как и она, нервничает.

 Потом время, как всегда в подростковом возрасте, стало одновременно и тянуться невообразимо медленно, и лететь слишком быстро, Эмили осознала, что она уже без одежды, а ее кожа покрылась мурашками. Она видела, как Крис натянул презерватив, и с удивлением обнаружила, что находит его член красивым, а не незнакомым или уродливым. Она позволила Крису устроиться сверху, его грудь обжигала ее грудь, его тело уютно устроилось у нее между ногами.

 — Как думаешь, будет больно? — в панике прошептала она.

 Эти слова остановили Криса.

 — Не знаю, — ответил он. — Думаю, что должно быть больно. Но чуть-чуть.

 Он лег сбоку от Эмили и, поглощенный собственными мыслями, погладил ее бедро.

 — В чем дело? — спросила Эмили.

 — Ни в чем. — Он встретился с ней взглядом. — Дело в том, что я совсем об этом забыл.

 — Уверена, что все не так плохо, — подбодрила Эмили. — От секса еще никто не умирал.

 «Что я говорю? — тут же подумала она. — Зачем его подстегиваю?»

 Крис улыбнулся и убрал волосы у нее со лба.

 — Если бы я мог не причинять тебе боль, никогда бы не причинил, — пообещал он. — Лучше уж пусть больно будет мне!

 Эмили коснулась его плеча.

 — Как мило, — произнесла она.

 — Нет в этом ничего милого, — возразил Крис, — обычный эгоизм. Я знаю, что могу вытерпеть свою боль, но не уверен, что смогу пережить, если больно будет тебе.

 Эмили протянула руку и обхватила пальцами член Криса, отчего у того сперло дыхание. Он взобрался на нее, перенеся груз своего тела на локти.

 — Если будет больно, ущипни меня, — сказал он. — Чтобы больно было нам обоим.

 Она почувствовала его прикосновение, почувствовала что-то влажное и поняла, что эта влага из нее, потом он раздвинул ей ноги и остановился. В голове у Эмили пронеслось воспоминание о том, как они в детстве собирали картинки-пазлы из тысячи частей, как Крис пытался вставлять кусочки головоломки туда, куда они совершенно не подходили.

 — Эм, — прошептал он, на лбу у него выступили бисеринки пота, — ты этого хочешь?

 Она поняла, что если бы покачала головой, то Крис остановился бы. Но она решила, что ее желания и желания Криса неразрывно переплелись, а Крис хотел этого больше всего на свете.

 Заметив ее легкий кивок, Крис нежно вошел внутрь.

 На секунду стало больно, и она впилась ногтями ему в спину. Потом боль отпустила. Было необычно чувствовать, как тебя растягивают изнутри, но не больно. Она почувствовала, как бедра ее задрожали, когда Крис начал толкать и стонать, быстрее и быстрее. Ее спина скользила взад-вперед по дощатому полу карусели.

 Когда он закричал, она широко распахнутыми глазами смотрела в брюхо лошадки, впервые заметив, что карусель местами не покрашена.

 Крис скатился с нее, его грудь тяжело вздымалась.

 — Господи! — воскликнул он, распластавшись на спине. — Мне кажется, я умер. — Через секунду он прижал ее к себе. — Я люблю тебя, — прошептал он, касаясь пальцем ее виска. — Но я заставил тебя плакать.

 Она покачала головой, лишь сейчас осознав, что слезы струятся по щекам.

 — Ты заставил меня… — Ее голос замер, она не закончила фразу.

 

 «Это всего лишь игра», — убеждала она себя, открывая дверь в мужской туалет в Макдоналдсе. К ее удивлению, здесь было точно, как в женском туалете, за исключением двух писсуаров на стене. И воняло тут больше. Одна из кабинок была занята, Эмили видела мужские ноги. Парализованная от стыда (а что, если он заметит, что ее туфли — обувь девятилетней девочки?) она застыла у раковины. Спустили воду, дверь кабинки распахнулась. Там стоял Отморозок, его одежда воняла жиром и дезинфицирующим средством.

 — Ну-ка, кто тут у нас? — усмехнулся он.

 Эмили почувствовала, как дрожат ее ноги.

 — Я просто… должно быть, ошиблась дверью, — запинаясь, произнесла она.

 Повернулась и направилась к двери, но он схватил ее за руку.

 — Правда? — Его голос обволакивал, словно дым. Он притянул ее к себе. — А с чего ты взяла, что ошиблась?

 Он прижал ее к двери, не давая возможности никому войти. Поднял ее руки над головой и залез рукой ей под рубашку.

 — Сисек нет, — констатировал он. — Наверное, мужчина. — Потом он засунул руку под ее эластичные трусики и потер пальцами между сжатых ног. — Хотя и члена тоже нет.

 Он наклонился ближе, настолько близко, что она почувствовала его дыхание.

 — Нужно удостовериться, — сказал он и засунул палец ей внутрь.

 Ее охватила паника, все тело напряглось, а изо рта, хотя она мысленно и кричала, не доносилось ни звука. Так же быстро, как и схватил, Отморозок отпустил ее. Когда он ушел, Эмили упала на коричневый кафельный пол, ощущая, как внутри все горит от его вонючих рук. Ее вырвало прямо на пол, потом она встала и сполоснула рот. Поправила одежду и вернулась за стол, где ее ждал Крис.

 

 — Тс-с, — успокоил Крис, прижимая ее к груди, — ты кричала.

 Она все еще лежала раздетой, как и Крис, и его возбужденная плоть опять упиралась ей в бедро. Она оттолкнула его и свернулась в клубочек.

 — Я заснула, — дрожащим голосом сказала она.

 — Ой, — Крис мягко улыбнулся, — извини, что было так скучно.

 — Не в этом дело, — попыталась объяснить Эмили.

 — Знаю. Просто иди сюда, посиди со мной.

 Он протянул руку. В жесте не было никакой угрозы, и Эмили заползла к нему на колени, пытаясь уверить себя, будто это совершенно нормально, что они полностью раздеты.

 Она почувствовала руки Криса, он опять укладывал ее на прохладные деревянные доски. Когда она попыталась отпрянуть, он удержал ее, и она всхлипнула.

 — Я знаю, что тебе больно, — сказал он. — Я просто хотел полюбоваться тобой. Раньше мне было не до этого.

 Он коснулся ее груди сперва взглядом, потом пальцами. Провел пальцем вокруг сосков, куснул за ключицу. Его руки заскользили по ее животу, бедрам, потом он раздвинул ее ноги. Она вздрогнула и попыталась вырваться, но он удержал ее за щиколотку.

 — Нет, — попросил он. — Позволь на тебя посмотреть.

 Она почувствовала, как его рот оставил влажный круг вокруг ее пупка, потом переместился ниже.

 — Ты само совершенство, — произнес он.

 Эмили побледнела, понимая, насколько он далек от правды.

 — Не двигайся, — велел он.

 Его слова завибрировали у нее между ногами, и Эмили разрыдалась.

 Встревоженный Крис тут же отпрянул.

 — Что случилось? Я тебя обидел?

 Она покачала головой, давая волю слезам.

 — Я не хочу лежать спокойно. Не хочу лежать спокойно.

 Она обхватила Криса руками и ногами и, сама того не желая, почувствовала, как его напряженный член снова вошел в нее.

 — Я тебя люблю, — одними губами прошептал Крис невпопад.

 Эмили отвернулась.

 — Не стоит, — ответила она.

 

 

 

  Настоящее

 

 Декабрь 1997 года

 

 Гас размышляла над тем, не надоело ли Крису, что все решают за него.

 Стоя в супермаркете перед изобилием фруктов, разложенных, словно разноцветные солдатики, Гас сравнивала полезные красные яблоки, которые носила в окружную тюрьму Графтона, с этой яркой красотой. Что же ей взять? Мандарины? Крупные зеленые яблоки сорта «бабушка Смит»? Или томаты с гладкими боками? Постоянно необходимо было делать выбор — полная противоположность тому, что тебе указывают, что есть, куда идти, когда принимать душ.

 Она дошла до клементинов. Любимых фруктов Криса. Она бы с радостью принесла их ему во вторник… Но можно ли приносить клементины? Она представила, как эти дюжие молодцы в синей форме станут разрезать фрукты, проверяя, нет ли в середине лезвий для бритвы, — Гас сама разрезала конфеты, которые Крис получил на Хеллоуин, на маленькие кусочки, когда тот был еще маленьким, чтобы удостовериться, нет ли внутри булавок. С той лишь разницей, что Гас делала это из любви. А надзиратели станут заниматься этим по долгу службы.

 Гас раскрыла сумку и выложила клементины.

 «Ты можешь представить?»

 «В такой семье?»

 Гас уже толкала тележку к лотку с салатом, но обернулась и увидела бейнбриджских кумушек, которые делали еженедельные закупки.

 «А я верю. Однажды я видела этого паренька, он…»

 «А ты слышала, что его отец завоевал какую-то медицинскую награду?»

 Гас вцепилась в ручку тележки и, исполненная решимости, направилась к женщинам, которые были заняты тем, что нюхали дыни.

 — Прошу прощения, — выдавила Гас натянутую улыбку. — Вы хотели мне что-то сказать, прямо в глаза?

 — Нет, — покачала головой одна из женщин.

 — Нет? А я скажу, — заявила другая. — Я считаю, что если ребенок, совсем еще юный, совершает такое ужасное преступление, винить во всем нужно его родителей. В конце концов, где-то же он этого нахватался.

 — Если только он не паршивая овца, — пробормотала первая.

 Гас в изумлении уставилась на них.

 — А не скажите, — негромко произнесла она, — какое вам до этого дело?

 — Все, что происходит в нашем городе, становится нашей проблемой. Идем, Энн, — ответила вторая, и обе поплыли в соседний ряд.

 С горящими щеками Гас бросила полупустую тележку и поспешила из магазина. Только из-за того, что на кассе ей пришлось протискиваться мимо мамаши с близнецами, она заметила на витрине газету. «Графтон каунти газетт» была сложена таким образом, что виднелся кричащий заголовок «Убийство в тихом городке. Часть II». Более мелким шрифтом: «Собраны веские улики против старшеклассника-спортсмена, которого упекли в тюрьму за убийство своей девушки».

 Гас сосредоточилась на заголовке. «Часть II». А что же было в первой части?

 Харты получали «Графтон каунти газетт», как и большинство жителей городка. Слащавая газетенка, в которой на первой полосе печатались статьи о том, что на молочной ферме сгорел амбар или рассказывалось о затруднительном финансовом положении местной школы, но единственная, которая освещала события в городке Бейнбридж. Многие жители получали также «Бостон глоуб», но только для того, чтобы сравнивать статистику преступлений и следить за политическими событиями, — а по сути, чтобы напомнить самим себе, насколько идиллическая жизнь у них в Нью-Гемпшире. По вечерам жители были слишком заняты, чтобы читать «Глоуб». «Газетт» — максимум тридцать две страницы, и на это у них времени хватало.

 Гас вспомнила, что она не читала газет только в те дни, когда было назначено предъявление обвинения, когда у нее настолько болело сердце, что она с трудом жила в собственном мире, не говоря уже о том, чтобы читать об окружающем.

 Гас сделала несколько глубоких вдохов и прочла статью. Потом она перелистнула на первую страницу, нашла то, что искала, и, скрутив газету, засунула ее под мышку. Полиция нашла доказательство того, что Крис был на карусели? Но никто и никогда не сомневался в том, что он находился на месте преступления.

 Пока не подошла к машине, Гас и не заметила, что взяла газету, не заплатив. Секунду она подумывала, чтобы вернуться и оставить тридцать пять центов, но потом передумала. «Черт с ними! — решила она. — Пусть думают, что у нас вся семья — преступники».

 

 Кабинеты в редакции «Графтон каунти газетт» были почти такими же мрачными, как и в тюрьме. Эта приятная мысль подтолкнула Гас к тому, что она направилась прямо к секретарше с выкрашенными в два цвета волосами и потребовала встречи с Саймоном Фавром, главным редактором.

 — Простите, — заученно ответила секретарша, — у мистера Фавра…

 — Большие неприятности, — закончила за нее Гас и толкнула двойные двери, ведущие в кабинет редакторов.

 Мигали и пищали зеленые экраны компьютеров, где-то слышалось гудение принтера.

 — Прошу прощения, — обратилась Гас к женщине, сидящей за одним из письменных столов, которая склонилась с лупой над негативами. — Вы не могли бы подсказать мне, где мистер Фавр?

 — Вам туда, — ответила женщина, указывая на дверь в дальнем конце комнаты. Гас кивнула и направилась к двери, постучала один раз, потом распахнула двери и увидела невысокого мужчину с телефонной трубкой у уха.

 — А мне плевать! — кричал он. — Я уже вам говорил. Хорошо. До свидания.

 Он поднял глаза на Гас и прищурился.

 — Чем я могу вам помочь?

 — Сомневаюсь, что поможете, — резко ответила Гас и швырнула свой экземпляр «Газетт» ему на стол, чтобы был виден кричащей заголовок. — Я хотела бы знать, когда это газета стала печатать небылицы?

 Фавр закашлялся и перевернул газету, чтобы прочитать заголовок.

 — А вы…

 — Гас Харт, — представилась она. — Мать мальчика, которого обвиняют в предполагаемом убийстве.

 Фавр ухватился за ее слова.

 — А здесь мы так и пишем: предполагается, что девушка была убита, — возразил он. — Я не понимаю…

 — Где уж вам! — отрезала Гас. — Где уж вам понять, у вас же нет сына, которого бросили в тюрьму, где он должен провести девять месяцев, пока у него появится шанс доказать свою невиновность. Где вам понять, раз вы позволили журналисту ради эпатажа воспользоваться обрывками информации из полицейского отчета. Мой сын никогда не скрывал того, что был с Эмили Голд, когда она умерла, так почему его присутствие на месте преступления превратилось в решающую улику?

 — Потому, миссис Харт, — ответил Фавр, — что это отличная наживка. А в нашей глуши не так уж много сенсаций.

 — Вы эксплуатируете нашу фамилию, — заявила она. — Я могла бы подать на вас в суд.

 — Могли бы, — согласился главный редактор. — Но, кажется, вы и так уже немало заплатили адвокату. — Он пристально смотрел на Гас, пока она не отвернулась. — Разумеется, нам было бы интересно выслушать вашу версию произошедшего. Как вы, наверное, знаете, мать девочки дала Луи эксклюзивное интервью. Он с радостью возьмет интервью и у вас.

 — Это исключено! — отрезала Гас. — Почему я должна искать объяснения случившемуся, если Крис не сделал ничего плохого?

 Фавр моргнул.

 — Это вы мне скажите.

 — Послушайте, — продолжала Гас, — мой сын невиновен. Он любил эту девушку. Я любила эту девушку. Вот наша правда. — Она хлопнула ладонью по газете. — Я требую, чтобы напечатали опровержение.

 Фавр засмеялся.

 — Опровержение чего? Случившегося?

 — Тона повествования. Статью, где яснее, чем в этом чтиве, будет говориться о том, что Кристофер Харт невиновен, пока суд не признал его таковым.

 — Хорошо, — согласился Февр.

 Он слишком легко сдался.

 — Хорошо?

 — Хорошо, — повторил главный редактор. — Но только статья не будет иметь значения.

 Гас скрестила руки на груди.

 — Это почему же?

 — Потому что читатели уже пронюхали о произошедшем, — пояснил Фавр. — Возможно, этим делом заинтересуется даже «Ассошиэйтед пресс». — Он смял газету в комок и бросил в корзину для мусора. — Я мог бы написать, что ваш мальчик — сам ангел, отрастил крылья и вознесся к небесам, миссис Харт. И это могла бы быть чистая правда. Но люди уже вцепились зубами в эту историю и больше ее не отпустят.

 

 Селена вошла в дом Джордана, сбросила куртку и вытянулась на диване. Томас, который слышал, как хлопнула дверь, выбежал из спальни.

 — Ой, привет, — поздоровался он. — Что случилось?

 — Посмотрите на него, — зевнула Селена. — Ты хорошеешь с каждым днем.

 — Хочешь пригласить меня на свидание?

 Селена засмеялась.

 — Я уже тебе говорила. Когда закончишь школу или вымахаешь до двух метров — что произойдет раньше. — Она взяла полупустую банку пепси, понюхала и отпила. Потом оглядела валяющиеся на полу гостиной бумаги. — Где отец?

 — Вот он, — ответил Джордан, выходя из своей спальни в мешковатых тренировочных брюках и футболке «Найк». — Кто, черт возьми, дал тебе ключ от моего дома?

 — Я, — невозмутимо ответила Селена. — Сделала дубликат несколько месяцев назад.

 — В любом случае, — сказал Джордан, — следовало спросить у меня разрешение.

 — Не выступай! — Селена повернулась к Томасу. — Что на него нашло?

 — Он сегодня получил у прокурора дело. — Томас уныло покачал головой. — Ему просто необходима жилетка, чтобы поплакаться.

 — У меня нет жилетки и нет привычки быть жилеткой для тех, кто платит мне деньги, — ответила Селена.

 — Я лично ничего тебе не плач, — заметил Томас.

 — До свидания, Томас! — в унисон воскликнули Селена и Джордан.

 Томас засмеялся, вернулся в свою комнату и закрыл дверь.

 Селена уселась, а Джордан опустился на кипу бумаг на полу.

 — Настолько плохо?

 Джордан постучал пальцем по губам.

 — Я бы не стал утверждать, что все настолько плохо. Я бы сказал, что все не очень хорошо. Многие улики можно трактовать по-разному, в зависимости от точки зрения.

 — Ты же не станешь вызывать его для дачи показаний, — сказала Селена скорее утвердительно, потому что прекрасно знала, что таковы были намерения Джордана.

 — Нет. — Джордан взглянул на помощницу, устроившуюся на подушках с банкой пепси в руках. — Думаю, так наша позиция будет крепче.

 Крис признался, что не пытался покончить с собой, — и это его выбор. И точка. Если вызвать его для дачи показаний, Джордану из этических соображений придется заставить Криса в этом признаться. С другой стороны, если Криса не вызывать, Джордан может говорить, черт возьми, все, что угодно, чтобы вытащить своего подзащитного. Пока Крис не лжесвидетельствовал против себя, Джордан может строить чертову защиту так, как ему нравится.

 — Предположим, ты присяжная, — размышлял Джордан. — В какую из двух версий ты скорее поверишь: что Крис, который на двадцать килограммов тяжелее Эмили, отправился в ту ночь с Эмили, чтобы отговорить ее от самоубийства, но не смог вырвать у нее пистолет? Или что они вместе собирались свести счеты с жизнью как прекрасное доказательство любви… но когда Эмили выбила себе мозги и они оказались у Криса на рубашке, это доказательство уже не казалось таким красивым. И он потерял сознание, прежде чем смог застрелиться.

 — Я понимаю, к чему ты клонишь, — сказала Селена и махнула рукой в сторону разбросанных бумаг. — С чего мне начать?

 Джордан потер лицо руками.

 — Не знаю. Мне понадобится несколько дней, чтобы все изучить. Для начала расспроси его родителей. Нам необходимы один-два безупречных свидетеля.

 Селена потянулась за листом бумаги, перевернула его — квитанция из прачечной — и стала составлять список. Пока Джордан изучал результаты экспертизы, Селена подняла ближайший лист. Протокол допроса Голдов после смерти дочери. Ничего неожиданного со стороны матери Эмили — много истерики, значительная доля скорби, решительное отрицание того, что ее дорогая доченька была склонна к суициду.

 — А-а, это… — сказал Джордан, взглянув на документ. — Я бегло просматривал его сегодня. Ты должна прощупать эту женщину. Она дала эксклюзивное интервью «Газетт». — Джордан скорчил гримасу. — Ничего общего с беспристрастным свидетелем, желающим помочь скорейшему торжеству правосудия.

 Селена промолчала. Она перевернула страницу и погрузилась в изучение протокола второго допроса.

 — Мэлани Голд — проигрышный вариант, — согласилась она. Потом улыбнулась Джордану: — Но Майкл Голд может стать твоим единственным спасением.

 

 Матери обладают уникальным видением. Мать все воспринимает сквозь призму, в которой видит свое дитя в различных ипостасях одновременно. Именно поэтому мать видит, что ее ребенок разбил вдребезги керамическую лампу, но продолжает считать его настоящим ангелом. Или мать станет успокаивать ребенка, если он плачет, и представлять себе его улыбку. Или, видя перед собой уже взрослого мужчину, замечать прыщавое лицо подростка.

 Гас откашлялась, хотя Крис никак не мог бы услышать ее в толпе других посетителей и на таком значительном расстоянии. Она скрестила руки на груди, словно пытаясь доказать всем, что вид своего первенца в тюремной одежде ничуть ее не задевает, что тусклый отблеск флуоресцентных ламп на его волосах кажется ей совершенно естественным. Когда он подошел ближе, она нацепила на лицо широкую улыбку, ощущая, что эта натянутая улыбка расколет ее пополам.

 — Привет! — весело сказала она, обнимая Криса, как только конвоир отступил в сторону. — Как дела?

 Крис пожал плечами.

 — Нормально, — ответил он. — Размышляю.

 Он опустил глаза на застежки на своей застиранной рубашке. Он уже не в том линялом комбинезоне, в котором приходил раньше, отметила Гас. Рубашка и такого же цвета штаны на резинке напоминали форменный костюм хирурга. Короткий рукав даже в декабре.

 — Тебе не холодно?

 — Честно признаться, нет. В камере больше двадцати градусов, — сообщил Крис. — Чаще всего мне даже жарко.

 — Нужно попросить надзирателей, чтобы прикрутили отопление, — посоветовала Гас.

 Крис удивленно посмотрел на нее.

 — И как я раньше до этого не додумался?

 Повисло гнетущее молчание.

 — Я встречался с Макфи, — наконец сказал Крис. — И еще какой-то дамочкой, его помощницей по этому делу.

 — Селеной, — подсказала Гас. — Я тоже с ней познакомилась. Поразительная красавица, правда?

 Крис кивнул.

 — Мы мало пообщались, — признался он и опустил глаза. — Адвокат велел мне никому не рассказывать о том, что произошло.

 — Ты имеешь в виду, о твоем деле? — медленно переспросила Гас. — Чему тут удивляться?

 — М-да… — согласился Крис. — Но я все не могу решить, касается ли это и тебя тоже.

 Вот и все. Как бы Гас ни стремилась вести себя как обычно — улыбка, объятия, ничего не значащие разговоры, все разбилось о простой факт: как ни старайся, отношения между матерью и сыном безвозвратно изменились, если один из них оказался в тюрьме.

 — Не знаю, — ответила она, пытаясь придать диалогу непринужденность. — Думаю, все зависит от того, что именно ты хочешь мне сказать. — Она подалась вперед и прошептала: — Профессор Плам, в библиотеке, гаечным ключом?[8]

 От удивления Крис засмеялся, и это была лучшая минута с тех пор, как начался весь этот кошмар.

 — Я не стал бы говорить так открыто, — продолжая улыбаться, ответил он. — Но мне кажется, ты все равно расстроишься.

 Гас попыталась не обращать внимания на пробежавший по спине холодок.

 — Я не из робкого десятка.

 — Это точно, — заметил Крис, — иначе от кого бы я это унаследовал?

 Мысль о Джеймсе с его предками-колонистами — как обухом по голове.

 — Дело в том, — продолжал Крис, — что я уже рассказал Джордану о том, в чем ранее признался доктору Фейнштейну. Но пока утаил от тебя.

 Гас откинулась назад, пытаясь не думать о плохом. Она ободряюще улыбнулась.

 — Я не склонен к самоубийству, — прошептал Крис. — Ни тогда, ни сейчас.

 Он не сказал прямо «Я виновен», и Гас как идиотка заулыбалась.

 — Это же прекрасно! — воскликнула она, прежде чем успела обдумать услышанное.

 Крис терпеливо смотрел на мать, ожидая, пока до нее дойдет смысл его слов. Когда она округлила глаза и прижала ладонь ко рту, он кивнул.

 — Я испугался, — признался он. — Поэтому и сказал, что хотел покончить с собой. Это Эм… хотела, она хотела свести счеты с жизнью. Я подыграл ей, чтобы иметь возможность отговорить ее от этого поступка.

 У Гас закружилась голова, когда она осознала, что означает признание сына. Это значит, что ее сын и не думал сводить счеты с жизнью — было чему радоваться. А это означает, что они с Джеймсом до того вечера не заметили у сына склонности к суициду не из-за собственной близорукости, а лишь потому, что не было никаких суицидальных склонностей.

 Но это также значит, что Крис — начнем с того, что несправедливо обвиненный! — будет осужден за то, что повел себя как герой. И если бы он обратился к кому-нибудь, чтобы ему помогли спасти Эмили, всего этого ужаса никогда бы не произошло.

 Внезапно вспомнив, что они не одни, Гас едва заметно покачала головой.

 — Может быть, ты все это напишешь, — предложила она, — и отправишь мне письмом.

 Она кивнула на сидящего рядом с Крисом заключенного.

 Крис взглянул в его сторону и покраснел.

 — Твоя правда, — ответил он.

 — Я рада, что ты мне признался, — поспешила добавить Гас. — И даже могу понять, почему ты соврал… властям. Но от нас скрывать не стоило.

 Крис минуту помолчал.

 — Я не считал это ложью, — наконец признался он. — Скорее, я не рассказывал всю правду.

 — Что ж… — Гас промокнула глаза и почувствовала себя из-за этого жеста глупо. — Отец обрадуется. До него не доходит, как его родной сын мог хотеть свести счеты с жизнью.

 Крис внимательно посмотрел на нее.

 — И такое могло случиться, — заверил он.

 — Может быть, ты сам хочешь обрадовать отца? — мягко спросила она. — Он в машине. Он хотел прийти…

 — Нет, — оборвал ее Крис. — Не хочу его видеть. Если хочешь, скажи ему сама. Мне все равно.

 — Нет, не все равно, — возразила Гас, — он твой отец. — Крис пожал плечами, и она почувствовала, как в душе закипает злость из-за Джеймса. — Он такой же твой родитель, как и я, — напомнила она Крису. — Почему ты не хочешь видеть его, если мне позволяешь себя навещать?

 Крис провел пальцем по глубокой царапине на столе.

 — Потому что ты, — тихо ответил он, — никогда не ждала, что я буду идеальным.

 

 В среду один из надзирателей остановился у камеры Криса и Стива.

 — Собирайте свои вещички, приятели, — приказал он. — Вас переводят в комнату с лучшим видом.

 Стив, который читал на верхней койке, перегнулся вниз и взглянул на Криса. Потом соскочил на пол, собрал свои пожитки.

 — А наверху нас вместе посадят? — спросил Стив.

 — Насколько мне известно, — ответил надзиратель, — хотели вместе.

 Они оба подали ходатайство в квалификационную комиссию с просьбой перевести их в режим средней изоляции, хотя после недавнего случая с Гектором вероятность того, что их просьбу удовлетворят, была невероятно мала. Однако ни Стив, ни Крис не собирались смотреть дареному коню в зубы. Крис спрыгнул со своей койки, схватил зубную щетку, чистый комбинезон, шорты и остатки провианта. Посмотрел на подушку и одеяло и повернулся к надзирателю.

 — А постель брать? — спросил он.

 Тот в ответ покачал головой и повел их по проходу мимо других камер. Некоторые заключенные улюлюкали им вслед, другие засыпли вопросами. Когда они подошли к лестничному пролету у конторки дежурного, в режиме снова стояла тишина.

 — Вы оба занимаете верхние койки, — сказал конвоир, когда они поднимались наверх.

 Крис совершенно не удивился: чем ниже твое положение в иерархии, тем хуже условия пребывания в тюрьме — нижние койки занимают более «важные птицы». Это так же означало, что в камере, куда их переводят со Стивом, помимо них будут сидеть еще двое. Складывалось впечатление (как и при любой пертурбации), что кто-то хочет посмотреть, как они уживутся.

 Стены наверху тоже были из шлакоблока, но выкрашены в бледно-желтый, солнечный цвет. Проход вдоль камер вдвое шире, и сами камеры на полметра длиннее и шире. В каждой четыре койки, но имелся также и общий холл, соединяющий два отсека, где стояли столы и стулья и было так много места, что когда Крис расправил плечи, то сразу понял, что постоянно зажимался.

 — Ну, что я тебе говорил? — воскликнул Стив, бросая свои пожитки на верхнюю койку слева. — Нирвана.

 Крис кивнул. Сокамерников пока не было, но их вещи аккуратно лежали в ящиках, стоящих прямо на нижних койках, — явная попытка указать вновь прибывшим их места.

 В общем зале сидело человек пятнадцать. Кто-то смотрел телевизор, подвешенный высоко на стене, кое-кто собирал картинки-загадки, части которых грудой лежали на шкафчиках.

 Крис опустился на пластмассовый стул — здесь и стул можно было поставить в отличие от узкого прохода в режиме строгой изоляции. Стив сел напротив и забросил ноги на стол.

 — Что скажешь?

 Крис усмехнулся.

 — Я бабушку родную продам, но больше в режим строгой изоляции не вернусь.

 Стив засмеялся.

 — Это точно. Все в жизни относительно. — Он потянулся к одному из шкафчиков и взял две коробки с настольными играми. — Все, что осталось, — пожаловался он. — В прошлом месяце кто-то сжег «Монополию».

 Крис громко засмеялся. Здесь полно преступников, а единственные оставшиеся игры — «Честный счет» и «Риск».

 — Что смешного? — спросил Стив.

 Крис потянулся за игрой, которую Стив держал в левой руке, — «Честный счет».

 — Ничего. Ничего смешного, — ответил он.

 

 Джеймс встал и пошел к сцене под оглушительные аплодисменты коллег. Гас подумала о том, как он замечательно смотрится на фоне темно-красных стен столовой, как хорошо держит свой почетный знак.

 — Это, — заявил он, размахивая наградой, — величайшая честь.

 Больница «Бейнбридж мемориал» каждый год вручала собственную награду совместно с преподавательским составом соседнего медицинского университета. По всей видимости, обед призван был дать будущим врачам представление о том, в когорте с какими полубогами им предстоит работать. В этом году наградой удостоили доктора Джеймса Харта за его постоянный вклад в развитие больницы «Бейнбридж мемориал», хотя все присутствующие понимали, что Джеймса наградили только потому, что его фамилия оказалась в списке «Лучших врачей». К досаде организационного комитета, событие было уже запланировано, когда произошло неприятное недоразумение с сыном доктора Харта.

 — И самое приятное в этой награде то, что мне дали время подумать, что же я скажу всем вам, — вещал Джеймс. — Мне сказали: что-нибудь воодушевляющее. Поэтому я, наверное, начту с того, что извинюсь за то, что стал хирургом, а не министром. — Он подождал, пока стихнет вежливый смех. — Когда я был намного моложе, то искренне верил: если усердно заниматься и сдать бесчисленное множество экзаменов, я стану хорошим врачом. Но существует большая разница между опытным хирургом и хирургом практикующим. Раньше я думал, что суть офтальмологии заключается в том, чтобы распознать болезнь. Я осматривал людей, заглядывал им буквально в глаза… и не всегда видел перед собой людей. Оглядываясь в прошлое, я понял, как много пропустил. Я хочу предупредить тех из вас, кто находится в начале своей карьеры: врач призван лечить не болезнь, а пациента. — Он кивнул на заведующего хирургическим отделением. — Разумеется, я бы никогда не набрался этой мудрости без окружающих меня выдающихся коллег и удивительной больницы, в которой работаю. Я хотел бы поблагодарить своих родителей, которые в два года подарили мне набор «Юный доктор», своего наставника доктора Ари Грегаряна, который научил меня всему, что я знаю, и, конечно же, Августу и Кейт, которые научили меня тому, что проявлять заботу и терпение нужно не только на работе, но и дома.

 Он вновь поднял награду. Присутствующие разразились аплодисментами.

 Гас, нацепив на лицо улыбку, безжизненно аплодировала мужу. Он забыл упомянуть Криса.

 Намеренно?

 Голова закружилась. Гас встала. Джеймс не успел еще вернуться к столику, как она уже бросилась в дамскую комнату. Там она склонилась над раковиной, ополоснула прохладной водой руки, а из головы не шли слова Джеймса: «Я осматривал людей, заглядывал им буквально в глаза… и не всегда видел перед собой людей».

 Она поправила платье, взяла сумочку, намереваясь прямо из дамской комнаты отправиться в вестибюль и попросить швейцара вызвать ей машину. Джеймс поймет, что она уехала, а к тому времени, как он доберется домой, она сможет выплеснуть свою злость и вновь обретет возможность с ним разговаривать.

 Она резко распахнула деревянную дверь и чуть не налетела на Джеймса.

 — Что случилось? — спросил он. — Тебе плохо?

 Гас наклонила голову.

 — Откровенно признаться, отвратительно, — ответила она, скрестив руки на груди. — Ты хотя бы понимаешь, что забыл упомянуть Криса в своей благодарственной речи?

 Джеймс вспыхнул от смущения.

 — Да. Я понял это, когда уже сошел со сцены, когда увидел, как ты выбежала из зала. Я всегда говорил: хорошо, что я не актер, а то обязательно забыл бы что-нибудь чертовски важное, когда мне вручали бы «Оскар».

 — Не смешно, Джеймс, — отрезала Гас. — Ты там учил человеколюбию этих… желторотых студентов, а сам не можешь проявить его у себя в доме. Ты намеренно не упомянул Криса. Не хотел, чтобы в час триумфа твое имя ассоциировалось с небольшим скандалом.

 — Я сделал это ненамеренно, Гас, — заверил Джеймс. — Подсознательно? Возможно. Это другое дело. Да, если быть до конца откровенным, я не хотел, чтобы что-нибудь омрачило мне праздник. Лучше пусть на меня показывают пальцем и говорят: «Ой, это лучший хирург-офтальмолог на Северо-Западе!», чем «Его сына судят за убийство».

 Гас почувствовала, как кровь прилила к лицу.

 — Отойди от меня, — велела она, пытаясь протиснуться мимо Джеймса. — Неудивительно, что ты здесь в своей тарелке. Все эти люди — такие же, как ты. Никто из них не упомянул имени Криса. Никто не спросил, как он себя чувствует, когда назначен суд, — ничего.

 — И в чем моя вина? — удивился Джеймс. — Городок слишком маленький. Разве ты не понимаешь, Гас? Я такой же, как и эти люди. Если подобное может случиться со мной, кто даст гарантию, что завтра этого не произойдет с кем-то из них?

 Гас фыркнула.

 — Джеймс, это уже произошло. И сейчас происходит. Что бы ты ни говорил — или просто молчал — ты не можешь просто отмахнуться от этого в надежде, что все уладится само собой.

 Она уже почти спустилась вниз, когда услышала голос мужа, такой тихий, что ей показалось, в нем выплеснулась вся его боль.

 — Не могу, — ответил он. — Но ты не можешь запретить мне попытаться.

 

 Одной из многих вещей, которым Селена Дамаскус научилась за десять лет работы частным детективом, было то, что случайностей в этом мире не бывает. Часто случайности тщательно спланированы, просчитаны и организованы в пользу одной из сторон — все, разумеется, под покровом воли случая.

 Любому желающему она могла бы ответить: нет никакого колдовства в работе детектива, требуется только здравый смысл и умение разговорить собеседника. С этой целью она разработала целую систему навыков, направленных на то, чтобы получить как можно больше информации за минимальное время. Она не чуралась пользоваться своим обаянием, своим телом, своим умом, чтобы проникнуть за закрытые двери, и если уж проникала внутрь, то не уходила, черт возьми, без чего-то стоящего в клювике.

 В тот день, когда Селена запланировала встретиться с Майклом Голдом, она проснулась в четыре часа утра. Надела джинсы и белую футболку и стала поджидать в своей машине на проселочной дороге, примыкающей к Лесной ложбине, пока в начале шестого от дома Голдов не отъедет грузовичок Майкла. Разумеется, к настоящему моменту Селена уже знала, что у Майкла собственная ветеринарная практика и занимается он в основном крупными животными. Знала, что он водит полноприводную «тойоту». Знала, что когда он останавливается выпить кофе по дороге к первому пациенту, то добавляет в напиток молоко, но не кладет сахар.

 Селена незаметно тронулась за грузовичком Майкла — задача непростая, поскольку в столь ранний час машин на дороге не было. Когда он свернул к ферме «Семь акров», она проехала мимо, остановила машину метрах в восьмистах дальше по дороге и поспешила назад, на сладкий запах сена и лошадей, к видневшемуся вдали полю.

 Селена несколько дней следила за Майклом и узнала, что он начинает рабочий день на конюшне, смотрит, как обстоят дела в целом, а не только осматривает больное животное. Сегодня утром сюда вызвали и кузнеца — невиданная удача, поскольку крепкий мужчина, выстукивающий подкову, решит, что она помощница ветеринара, а ветеринар подумает, что она помогает кузнецу. Она улыбалась всем встречным — тут жизнь так и кипит, в такую-то рань! — и обнаружила Майкла в одном из загонов, склонившегося над передней ногой гнедой кобылицы.

 Услышав шаги, Майкл опустил копыто на солому.

 — Не вижу никаких следов нагноения, Генри, — бросил он через плечо. — Ох! — Он поднялся и отряхнул руки. — Простите, я принял вас за Генри.

 Селена покачала головой.

 — Ничего страшного. Вам помочь?

 — Сам справлюсь. Вы Генри случайно не видели?

 — Нет, — честно ответила она. — Но если увижу, скажу, чтобы подошел к вам.

 И прежде чем он успел что-нибудь спросить, исчезла в конюшне.

 Она намеренно избегала Майкла целый час, пока он не попрощался за руку с мужчиной, который вывел из конюшни гнедую лошадь, и не направился к своей машине. Она остановилась у забора рядом с его грузовиком и улыбнулась, когда он помахал рукой и начал складывать свои инструменты.

 — Вы доктор Голд? — спросила Селена.

 — Да, — ответил Майкл, — но только в официальных документах. Пациенты зовут меня Майкл.

 — Трудно представить, чтобы ваши пациенты вообще могли изъясняться человеческим языком, — пошутила Селена.

 Майкл засмеялся.

 — Ладно, тогда их хозяева.

 — У вас есть минутка, чтобы поговорить? — продолжала Селена.

 — Разумеется. Речь пойдет об одной из лошадей на ферме?

 — Честно признаться, — сказала Селена, — речь пойдет о Кристофере Харте.

 Майкл побледнел, и она заметила испуг на его лице, который он попытался скрыть.

 — Вы журналистка? — наконец спросил он.

 — Я детектив, — призналась Селена. — Меня наняла защита.

 Майкл хмыкнул.

 — Неужели вы думали, что я захочу с вами разговаривать?

 Он протиснулся мимо нее, открыл дверцу грузовичка и запрыгнул внутрь.

 — Нет, не думала, что захотите! — выкрикнула Селена. — Я просто подумала, что вам это необходимо.

 Он опустил стекло, поскольку дверцу уже захлопнул.

 — Что вы имеете в виду?

 Она пожала плечами.

 — Я наблюдала за тем, как вы работаете. И мне трудно представить, что человек, который преодолевает такие расстояния, чтобы спасти жизнь животного, захочет намеренно сломать жизнь человеку. — Она помолчала, следя за сменой эмоций на лице Майкла. — Понимаете, именно это может произойти.

 Майкл Голд, играя желваками, посмотрел на Селену. Она положила руку ему на плечо.

 — То, что произошло с вашей дочерью, ужасно и трагично. Никто со стороны защиты не приуменьшает вашу потерю.

 — Не думаю, что я тот человек, к которому вам стоило обратиться, — сказал Майкл.

 — Ошибаетесь, — возразила Селена. — Вы именно тот, с кем я должна была поговорить. Я хочу задать вам, отцу Эмили, вопрос: захотела бы ваша дочь, чтобы Крис принимал участие в этом шоу? Поверила бы она, что он мог ее убить?

 Майкл провел большим пальцем по кромке руля.

 — Мисс…

 — Дамаскус. Селена Дамаскус.

 — Лучше просто Селена, — заключил он. — А не выпить ли нам по чашечке кофе?

 

 Закусочная, куда ее повез Майкл, больше напоминала придорожное кафе: здесь было битком здоровяков в красных фланелевых бейсболках, измазанных сажей. Их железные кони выстроились на парковке, словно длинные клавиши ксилофона.

 — Тут не до кулинарных изысков, — заметил Майкл, извиняясь, и прошел в кабинку в глубине ресторана.

 Он, как показалось Селене, нервно теребил солонку с перечницей в ожидании, пока официантка принесет две белые керамические чашки, наполненные горячим кофе.

 — Осторожно, — предупредил он, когда Селена поднесла чашку к губам, — очень горячий!

 Селена сделала малюсенький глоток и поморщилась.

 — И едкий, как электролит, — заметила она. Поставила чашку и положила ладони на стол, по обе стороны блокнота и ручки. — Так как?

 Майкл глубоко вздохнул.

 — Я должен знать, — сказал он, — наш разговор не записывается?

 — Я же вам говорила, доктор Голд. Я не журналистка. У меня нет диктофона.

 Он, казалось, удивился.

 — Тогда зачем вам со мной говорить?

 — Потому что назначен суд, — негромко произнесла Селена. — Для нас очень важно знать, что вы собираетесь говорить в суде.

 — Да? — удивился Майкл. Ему явно не приходило в голову, что его потянут в суд в качестве свидетеля, выплескивать свою скорбь перед присяжными. — Кто-нибудь узнет о нашем разговоре?

 Селена кивнула.

 — Адвокат со стороны защиты, — ответила она. — Крис.

 — Это нестрашно, — сказал Майкл. — Я просто… Как бы вам это объяснить? Я не хочу, чтобы думали, что я переметнулся на другую сторону.

 — Не понимаю, о чем вы! — удивилась Селена. — Я всего лишь хочу задать пару вопросов о вашей дочери и ее отношениях с Крисом. Вы не обязаны отвечать, если почувствуете неловкость.

 — Хорошо, — через мгновение ответил Майкл. — Задавайте.

 — Вы знали, что ваша дочь склонна к самоубийству?

 Майкл вздохнул.

 — Ого! С места в карьер, да? — Он покачал головой. — Понимаете, получается замкнутый круг. Если я признюсь, что она была склонна к самоубийству, я призню то, что на самом деле не хочу признавать. Дело в том, что я не могу решить: я не верю в самоубийство дочери, потому что… понимаете, это же «Самоубийство», с большой буквы «С»… или потому что я не хочу признавать очевидного. — Он прикусил губу. — Но если я скажу, что Эмили не была склонна к самоубийству, как же тогда объяснить, почему она мертва?

 Селена терпеливо ждала, отлично понимая, что пока он не дал окончательный ответ: что он не винит Криса. Майкл вздохнул.

 — Я не знал, что она была склонна к самоубийству, — наконец он признался. — Но я не уверен: то ли я просто не знал, куда смотрел, то ли моя дочь вообще не хотела сводить счеты с жизнью.

 — Она могла свободно прийти и обсудить с вами свои проблемы?

 — Могла бы, — ответил Майкл, оставив у Селены впечатление, что дочь к нему за помощью не обращалась.

 — К кому еще, — настаивала Селена, — Эмили могла бы обратиться за помощью?

 — Скорее к Мэлани, чем ко мне. — Он печально улыбнулся. — Похоже, все девчонки такие. Иногда, когда она злилась, то запиралась у себя в комнате и рисовала три-четыре картины, пока не успокаивалась.

 Поколебавшись, он покачал головой.

 — Что? — подстегнула его Селена.

 — Я хотел сказать: разумеется, она бы обратилась к Крису. Но потом решил, что не стоит этого говорить.

 — Для вас не было секретом, что у вашей дочери и Криса была связь? — уточнила Селена.

 — Связь? — переспросил Майкл, словно пробуя это слово на вкус. — Можно и так сказать.

 — А как бы сказали вы?

 Он улыбнулся.

 — Они были двумя сторонами одной монеты. Временами, пока дети росли, я даже забывал, что Крис мне не сын.

 — Похоже, они много времени проводили вместе.

 — Я бы сказал, они были неразлучны.

 — Слишком сильно сказано для первой влюбленности, — заметила Селена.

 — Это не было первой влюбленностью, — возразил Майкл. — По крайней мере, никто так не воспринимал их отношения. И никто бы не удивился, если бы после колледжа они поженились.

 — Вы полагаете, именно этого хотела Эмили?

 — Да. И Крис. Черт! Если уж говорить откровенно, и все мы, родители.

 Селена сделала пометку: «Вместе из любви? Или пытаясь оправдать родительские ожидания?»

 — Защита была бы вам очень благодарна, если бы вы разрешили мне заглянуть в комнату Эмили.

 Мало шансов на успех, но в комнате девочки, Селена знала, могло находиться множество ключей, которые бы пригодились защите: фотографии за зеркалом, любовные записки, хранящиеся в шкатулке для украшений, блокноты, исписанные именем Криса.

 — Я не могу, — ответил Майкл. — Даже если бы я… моя жена никогда бы не поняла. — Он провел пальцем по краю чашки. — Понимаете, Мэлани… ухватилась за этот суд. Иногда я смотрю на нее и жалею, что не могу так, как она. Жалею, что не могу забыть. Ох, полгода назад мы все шутили, где будем отмечать свадьбу… Понимаете, я пытался ради Эмили, но у меня не выходит отмахнуться от прошлого.

 Селена держала язык за зубами — благоприобретенная уловка сыщика, чтобы разговорить собеседника.

 — Понимаете, я опознавал тело Эмили в больнице. Но еще утром я видел ее за завтраком, потом она выбежала на улицу, когда посигналил Крис, — он заехал за Эмили, чтобы отвезти ее в школу. Я видел, как он поцеловал мою дочь, когда она села в машину. Эти два воспоминания не укладываются у меня в голове.

 Селена пристально вгляделась в его лицо.

 — Вы верите, что Крис Харт убил вашу дочь?

 — Я не могу ответить на этот вопрос, — сказал Майкл, опустив глаза. — Если бы верил, первым бы оградил от него свою дочь. Никто не любил Эмили больше, чем я. — Он поднял глаза. — Может быть, только Крис.

 Селена склонила голову.

 — Вы разрешите побеседовать с вами еще раз, доктор Голд?

 Майкл улыбнулся, чувствуя, как груз упал с плеч.

 — С удовольствием, — ответил он.

 

 Минуту Мэлани стояла на пороге комнаты дочери, глядя на обитую панелями дверь. Даже сквозь толстый слой краски было видно глубоко вырезанное ножом предупреждение «НЕ ВХОДИТЬ».

 Эмили, наверное, было лет девять, когда она нацарапала это послание на двери универсальным ножом, за что и была наказана. Во-первых, за порчу двери, а во-вторых, за то, что взяла опасный инструмент из ящика письменного стола Майкла. Если память Мэлани не подводила, она заставила дочь самолично перекрашивать дверь. Но даже если стереть слова, их смысл не исчезнет, и с того дня ни Майкл, ни Мэлани не входили в комнату дочери без стука.

 Чувствуя себя глуповато, Мэлани подняла сжатую в кулак руку и дважды постучала, а потом повернула ручку двери. Насколько она знала, Майкл тоже не заходил в комнату дочери. Последней тут была полиция, неизвестно что искала. В любом случае, Мэлани не думала, что полицейские что-то отсюда забрали. Фотографии Криса до сих пор висели на зеркале над комодом, рукава его спортивной куртки продолжали обнимать подушку на кровати — Эмили говорила, что она пахнет Крисом. Книга, которую Эмили читала на урок английского, лежала открытой, обложкой вверх, на ночном столике. Выстиранная одежда, которую Мэлани отдала дочери, чтобы та убрала в шкаф, так и лежала на краю письменного стола.

 Мэлани вздохнула, взяла сверху первую вещь и стала раскладывать все по ящикам. Потом встала в центре комнаты и огляделась, пытаясь решить, что делать дальше.

 Она еще не была готова уничтожить следы того, что всего несколько недель назад здесь жила — спала и дышала — Эмили. Но были в этой комнате предметы, наличие которых она больше не могла выносить.

 Мэлани стала срывать с зеркала фотографии Криса. И гадала: «Любит, не любит». Собрала снимки в кучу, положила на кровать, потом взяла с подушки куртку, свернула в клубок. Аккуратно отклеила липкую ленту от шаржа, который висел на двери шкафа и на котором были изображены Эмили с Крисом, и тоже добавила к сложенному на кровати. Потом, довольная делом рук своих, огляделась, чтобы найти, во что это все упаковать.

 Если бы Мэлани не потянулась за одной из пустых обувных коробок за платяным шкафом, то никогда бы не заметила дыру в штукатурке. Она стояла на коленях и на ощупь искала коробку, когда почувствовала, как рука проходит сквозь стену.

 На ум тут же пришли крысы, жуки и летучие мыши, но она с облегчением обнаружила, что ее пальцы нащупали единственный предмет — что-то твердое, и оно не двигалось. Она вытащила книгу в тканевом переплете. Книга упала и раскрылась, явив знакомый аккуратный почерк Эмили.

 — Вот уж не думала, что она продолжает хранить дневник, — пробормотала Мэлани.

 Когда Эмили была младше, она вела дневник, но уже несколько лет Мэлани не видела, чтобы дочь делала в нем записи. Мэлани открыла последнюю страницу, потом вернулась на первую и поняла, что записи совсем свежие. Дневник начат чуть больше полутора лет назад, последняя запись сделана за день до смерти Эмили.

 Чувствуя себя очень некомфортно, Мэлани начала читать. Многие записи рассказывали о произошедшем за день, но некоторые предложения так и бросались в глаза.

 

 Иногда мне кажется, что я целуюсь с родным братом, но как ему сказать об этом?

 Я должна посмотреть Крису в глаза, чтобы понять, что я должна чувствовать, но потом я остаток ночи корю себя за то, что этого не сделала.

 Мне опять приснился этот сон. Тот, от которого я чувствую себя нечистой.

 

 Какой сон? Мэлани перелистала несколько страниц назад, потом вперед. И прежде чем смогла найти упоминание об этом сне, поймала себя на том, что читает о ночи, когда ее дочь утратила невинность.

 Эмили впервые занималась любовью на том самом месте, где ее убили.

 Мэлани прочла дневник от корки до корки, потеряв счет времени. У нее опустились руки, когда она дошла до последней страницы, записи, которую сделала Эмили в день смерти.

 

 Если я расскажу ему, он женится на мне. Все просто.

 

 Она имела в виду ребенка. Это было ясно, даже если именно это слово на странице и не упоминалось. Значит, седьмого ноября, когда была сделана запись, Эмили еще не рассказала Крису, что беременна. Как и не призналась своим родителям.

 Барри Делани строит свое обвинение против Криса на этом ребенке: он хотел убить Эмили, чтобы избавиться от ребенка. Но как он мог избавиться от ребенка, о существовании которого даже не знал?

 Мэлани, чувствуя слабость, закрыла дневник. Ее разум требовал возмездия, она так пылала справедливым гневом, что не заметила, что в дневнике Эмили не сказала «прощай».

 Мэлани собрала фотографии Криса, которые сорвала с зеркала, завернула в куртку и завязала узлом. Потом спустилась вниз с дневником под мышкой и с курткой в руке. Прошла в бывшую гостиную, где не было никаких гостей, а находился единственный в доме камин.

 За все годы жизни в этом доме они разжигали его раза четыре. В кухне была дровяная печь, поэтому камин казался излишним, особенно в комнате, где стояла неудобная мебель времен королевы Анны, доставшаяся Голдам от одного из забытых родственников. Мэлани опустилась на колени и разбросала снимки на железной решетке, а куртку положила наверх. Принесла из кухни коробок спичек, развела огонь и стала наблюдать за тем, как пламя лижет фотографии Криса, прячется в складках спортивной куртки, а потом вырывается высокими голубыми языками. Следом она бросила на решетку дневник и, скрестив руки на груди, смотрела, пока переплет не покрутило, а страницы не превратились в пепел.

 — Мэлани!

 Вернулся с работы Майкл, по дому раздавались его шаги. Наконец он вошел в небольшую, редко посещаемую гостиную. Сначала взглянул на тлеющий камин, потом на жену.

 — Что ты делаешь?

 Мэлани пожала плечами.

 — Я замерзла, — ответила она.

 

 

 

  Прошлое

 

 Сентябрь 1997 года

 

 В правой руке тренер Крулл держал банан. В левой — презерватив.

 — Дамы и господа, — возвестил он, — возьмите свои образцы.

 По классу пробежал смешок, когда ученики, сидевшие по двое, стали разрывать упаковки с презервативами фирмы «Троджан». Эмили даже пришлось воспользоваться для этого зубами. Мальчик за соседней партой наблюдал за тем, как она кусает фольгу.

 — Ой! — поморщился он.

 Хезер Бернс, подруга Эмили и ее напарница на этом смешном уроке по санитарному просвещению, захихикала.

 — Он прав, — прошептала она. — Зачем рвать упаковку зубами?

 Эмили залилась краской стыда, в миллионный раз благодаря Господа, что сидит на этом уроке с Хезер, а не с Крисом. Задание само по себе было не из приятных, но заниматься этим вместе с Крисом… Да она сгорела бы от стыда!

 Санитарное просвещение — обязательный предмет для старшеклассников, хотя многие из них уже несколько лет (задолго до того, как вошли в этот класс) надевали презервативы на настоящие пенисы. Тот факт, что эти уроки вели тренеры старшей школы, например тренер по плаванию мистер Крулл, делал эти занятия еще менее приятными. Стоит сказать, что все тренеры были толстыми мужиками лет пятидесяти. Какую бы мудрость они ни передавали подросткам касательно полового воспитания, все воспринималось с изрядной долей скепсиса. Откровенно говоря, радовало одно: как тренер Крулл запинался при слове «менструация».

 Тренер поднес свисток к губам и дунул. Поднялась суматоха, когда нежные руки натягивали тридцать презервативов на тридцать бананов. Сдвинув брови, Эмили погладила желтую кожуру банана, пытаясь разгладить морщины на презервативе.

 — Ой! Мой банан сломался! — закричал один мальчик.

 Кто-то захихикал:

 — Такое с тобой частенько случается, Макмеррей?

 Эмили натянула презерватив до конца банана.

 — Готово, — вздохнула она.

 Хезер вскочила с места.

 — Мы первые! — воскликнула она.

 Все присутствующие повернулись к ним. Тренер Крулл по проходу направился к их парте.

 — Ну-ка посмотрим. У нас осталось достаточно места наверху, как и должно быть. И презерватив не сбился набок… и аккуратно натянут до самого конца. Дамы, — произнес он, — мои поздравления!

 — Что ж, — произнес Макмеррей, жуя свой банан, — теперь мы знаем, почему Хезер Бернс[9].

 Класс рассмеялся удачной шутке.

 — Помечтай, Джо, — ответила Хезер, тряхнув волосами.

 Тренер Крулл дал Эмили и Хезер по шоколадному батончику «Скор». Интересно, он тоже решил над ними подшутить?

 — В реальной жизни, — вещал тренер Крулл, — надевать презерватив нужно без спешки. — Он ухмыльнулся и добавил: — Хотя иногда хочется побыстрее. — Он поднял с пола банановую кожуру и бросил в мусорное ведро. — При правильном — подчеркиваю, правильном! — использовании… Мы знаем, что использование презерватива — лучший способ уберечься от СПИДа и заболеваний, передаваемых половым путем, но эффективность его как средства за контролем рождаемости составляет всего семьдесят пять процентов. Не очень-то надежный способ. По крайней мере, так считают те двадцать пять процентов женщин, которые все-таки забеременели. Поэтому, если выбираете презерватив, продумайте и запасной вариант.

 Пока тренер Крулл говорил, Хезер развернула свой батончик и надкусила его. Эмили переглянулась с подругой и едва заметно улыбнулась.

 — Вот так-то! — произнесла она одними губами.

 

 С колотящимся сердцем Эмили заперла дверь ванной и достала из-под рубашки картонную упаковку. Потерла живот в том месте, где надавила коробочка, потом положила ее на полочку над раковиной и стала читать.

 «Достаньте тест-полоску. Внимательно прочитайте инструкцию, прежде чем проводить тест».

 Дрожащими руками Эмили достала упаковку из фольги. Тест-полоска представляла собой узкий длинный кусок пластмассы со срезанным на конце тампоном и двумя окошечками чуть выше.

 «Подставьте конец тест-полоски под струю мочи на десять секунд».

 Кто сможет писать на полоску десять секунд?

 «Положите тест-полоску в держатель и подождите три минуты. Вы поймете, что тест начал работать, когда в первом окошке появится голубая, контрольная, полоска. Если вы заметили, что во втором окошке появилась голубая полоска (даже едва заметная) — вы беременны. Если во втором окошке полоска не появилась, значит, вы не беременны».

 Эмили спустила джинсы и села на унитаз, подставив полоску между ног. Она закрыла глаза и попыталась писать медленно, но досчитала лишь до четырех — ее мочевой пузырь оказался пуст. Потом она взяла полоску — капли мочи все еще оставались на пластмассе — и положила в пластмассовый держатель.

 Три минуты показались вечностью.

 Она увидела, как в первом окошке показалась контрольная полоска, и подумала: «Мы всегда были осторожны».

 Потом она услышала голос тренера Крулла: «Эффективность его как средства за контролем рождаемости составляет всего семьдесят пять процентов. Не очень-то надежный способ. По крайней мере, так считают те двадцать пять процентов женщин, которые все-таки забеременели».

 Вторая полоска походила на тонюсенький волосок, но несла в себе нестерпимую боль. Эмили согнулась пополам, прижав руку к животу и глядя на упаковку единственного в жизни теста, который ей так хотелось провалить.

 

 Мышцы на спине Криса блестели от напряжения, а из-за его плеч Эмили не видела луну, пока он нависал над ней. Она прижалась к нему бедрами с жестоким желанием, чтобы он выбил из нее ЭТО, но Крис расценил ее жест как страсть и глубоко и медленно вошел в нее. Она отвернулась, но продолжала чувствовать его — его таран. Почувствовала, как его рука проскользнула у нее между ног, — Крис не любил, когда она лежала бревном, — и сомкнула ноги, забыв, что должна расслабиться.

 — Тихо-тихо, — успокоил он, настолько глубоко войдя в нее, что она ощущала невыносимое давление, как будто это существо внутри нее выталкивало Криса из своих владений.

 Внезапно Крис дернулся, и Эмили — она всегда так поступала, когда он кончал, — крепко обхватила его руками и ногами и прижала к себе. Он тяжело лежал на ней — словно камень на сердце, выдавливая воздух из ее легких, а с воздухом и ее тайну.

 

 Кабинет планирования семьи находился как раз по ходу следования автобуса, соединяющего Бейнбридж и несколько городков поменьше на юге и востоке. В приемном покое сидели представительницы различных рас, некоторые женщины пришли одни, других привели родители, одни с животами, другие плакали, закрыв лицо руками. Но ни одной такой, как Эмили, — богатенькой девочки из спального района, где подобных вещей не случается.

 — Эмили! — выкрикнула ее имя консультант — профессиональная медсестра по имени Стефани Ньювелл. Она взяла у нее куртку, и Эмили проследовала за медсестрой в небольшой уютный кабинет.

 — Что ж, — начала Стефани, усаживаясь напротив Эмили, — ты беременна. Судя по всему, срок недель шесть. — Она помолчала, изучая лицо Эмили. — Похоже, тебя эта новость не обрадовала.

 — Не очень, — прошептала Эмили.

 До настоящего момента Эмили все еще не верила в реальность произошедшего. Всегда существует вероятность ошибки в этих домашних тестах на определение беременности, надежда на то, что это всего лишь дурной сон и ничего больше. Но когда незнакомая женщина говорит тебе, что все это правда, — доказательство неопровержимо.

 — Ты сообщила отцу?

 Эмили отметила, как-то отстраненно, мимоходом, что никто не употребляет слово «ребенок». «Беременна» — конечно. «Отец» — да. Но на всякий случай она решила не делать хорошую мину при плохой игре.

 — Нет, — бросила она.

 — Тебе решать, — мягко сказала Стефани, — но через подобное легче проходить — что бы ты ни выбрала, рожать или нет, — когда рядом близкий человек.

 — Я не стану ему сообщать, — решительно заявила Эмили, осознав, что говорит истинную правду. — Он не в курсе.

 — Он не в курсе, — продолжала докапываться Стефани, — или ты не хочешь ничего ему говорить?

 Эмили повернулась к медсестре.

 — Я не могу оставить этого ребенка, — категорично ответила она. — В следующем году я поступаю в колледж.

 Стефани кивнула без всякого осуждения.

 — Как один из выходов мы предлагаем сделать аборт, — сказала она. — Это стоит триста двадцать пять долларов. Сумму необходимо внести перед операцией.

 Эмили побледнела. Она не думала, что операция бесплатная, но чтобы это стоило таких денег! Ей придется обратиться к родителям… или к Крису… а это невозможно.

 Она ухватилась за край рубашки и скомкала его в ладонях. Она всю жизнь жила, пытаясь соответствовать чужим идеалам. Идеальная дочь, подающая надежды художница, лучшая подруга, первая любовь. Она так старалась оправдывать чужие ожидания, что на самом деле ей понадобилось несколько лет, чтобы вспомнить, что все вокруг — сплошной фарс. Она не идеальная, совсем не идеальная, и внешняя оболочка совершенно не соответствует внутреннему содержанию. Глубоко внутри она была грязной, вот поэтому с ней и происходят подобные вещи.

 — Триста двадцать пять долларов, — повторила она. — Хорошо.

 

 В конечном итоге все оказалось намного проще. Сначала она хотела обратиться к Крису и попросить его достать для нее деньги, но он бы стал расспрашивать зачем. Даже если бы она ответила, что не хочет это обсуждать, он бы все равно догадался. Зачем еще может понадобиться столько наличных семнадцатилетней девушке? К тому же быстро!

 Поэтому Эмили поставила будильник на два ночи. Тайком спустилась вниз и порылась в мамином кошельке. Нашла чековую книжку, оторвала чек № 688 и выписала его на всю сумму, с легкостью подделав подпись Мэлани. Мама пользовалась чековой книжкой только для того, чтобы оплачивать счета, а это случалось раз в месяц. К тому времени, как Мэлани сломает голову, вспоминая, на что выписала чек № 688, все уже будет позади.

 На следующий день после школы Эмили попросила Криса отвезти ее в банк. Она сказала, что должна обналичить деньги для мамы. Кассир прекрасно ее знал — в Бейнбридже все друг друга знают. И Эмили вернулась домой богаче на триста двадцать пять долларов.

 

 За день до того, как Эмили была записана на аборт, они с Крисом пошли на озеро, на пляж. Для сентября дул нежный ветерок — бабье лето, ночь затянула небо словно дымка, принеся невесомую темноту. Эмили постоянно ерзала и отвлекалась: ей казалось, что кожа слишком мала для ее тела, и она была убеждена, что чувствует, как внутри у нее растет живое существо. В отчаянной попытке отвлечься от мрачных мыслей она набросилась на Криса и стала неистово его целовать — в какое-то мгновение он отпрянул и недоуменно посмотрел на нее.

 — Что? — спросила она.

 Но Крис только покачал головой.

 — Ничего, — пробормотал он. — Просто ты сама на себя не похожа.

 — А на кого я похожа? — спросила она.

 Крис улыбнулся.

 — На мою самую смелую мечту, — ответил он, зарывшись руками в ее волосы.

 Потом он резко потянул Эмили на себя, и ее ноги оказались по обе стороны от него.

 — Сядь, — попросил он.

 Эмили села и почувствовала, как он легко вошел в нее.

 Слишком быстро. Эмили тут же схватила Криса за плечи и откинулась назад, пытаясь соскочить.

 — Ой, как хорошо… — прошептал Крис, его голова была повернута набок.

 Эмили замерла, а потом, направляемая руками Криса, лежащими у нее на бедрах, робко задвигалась взад-вперед.

 — Ты похожа на кентавра, — сказал он.

 И она, как это ни удивительно, засмеялась.

 В тот момент, когда Крис вошел глубже, стало еще хуже. Они шутили, как раньше. Можно было подумать, что они дурачатся, как делали, когда были еще детьми, практически братом и сестрой. Но они не дурачились, они не брат и сестра, значит, это нормально, что они занимаются сексом. Разве нет?

 Эмили плотно закрыла глаза, пытаясь отогнать эти мысли.

 — В таком случае лошадь — ты, — заявила она, борясь с подступившей тошнотой.

 Крис изогнул спину.

 — Но-о, поехали! — крикнул он и взбрыкнул под ней. Луна выпрыгнула из-за плеча и осветила ее грудь.

 Потом она лежала на боку, уютно устроившись на плече у Криса, его рука лежала у нее на бедре. Именно этого момента она и ждала, именно из-за таких минут стоило терпеть секс. Она миллион раз сворачивалась клубочком в объятиях Криса. После все становилось на свои места, между ними не было ни капли смущения.

 — Песок, — внезапно прошептал он, — сильно перехваливают.

 Она едва заметно улыбнулась.

 — Что-что?

 — У меня зад натерло, — признался он.

 Эмили улыбнулась шире.

 — Как аукнется, как и откликнется, — поддразнила она.

 — Как аукнется? Я поступил как джентльмен, позволил тебе быть сверху.

 Он растопырил пальцы у нее на животе.

 Эмили резко села, схватила первое, что попалось под руку, рубашку Криса, накинула на себя и пошла вдоль берега озера.

 Имеет ли Крис право знать? Солжет ли она, если вообще ему ничего не скажет?

 Если скажет, они поженятся. Проблема в том, что она не уверена, что хочет выходить за него замуж.

 Она убеждала себя, что поступает нечестно по отношению к Крису, считавшему, что ему досталась девушка, которой никогда не касался ни один мужчина.

 Но какое-то ноющее волнение в глубине души говорило ей, что и с ней поступают нечестно. Если временами по возвращении домой после занятий с Крисом любовью ее по нескольку часов рвет, если иногда она не может выносить его шарящие по ее телу и груди руки, которые лезут в трусики, потому что это больше похоже на инцест, чем на сексуальное возбуждение, то неужели она сможет всю жизнь прожить с ним, будучи его женой?

 Эмили швырнула камень в воду, нарушив озерную гладь. Странное это ощущение: знать, что она всю жизнь будет неразрывно связана с Крисом, — боже, она неразлучна с ним с самого рождения! — и все же понимать, что втайне она надеется на освобождение. Все думают, что они с Крисом вместе навсегда, но до этого «навсегда» всегда казалось еще ой как далеко!

 Она прижала руку к животу. Теперь «навсегда» обрело реальные сроки.

 Тогда Эмили подумала, что ответ будет «да». Она могла бы выйти за Криса. В противном случае ей пришлось бы объяснять, что она любит его как брата, как друга, а не как жена мужа. Она увидела бы его побледневшее лицо, почувствовала, как его сердце рассыпается у нее в руках.

 Она не любит Криса настолько, чтобы выйти за него замуж, но она его слишком любит, чтобы сказать правду.

 Эмили прищурившись смотрела на водную гладь, по которой шла крупная рябь, а вокруг в траве стрекотали кузнечики. Она представила, как легко войти в это озеро. Ее ноги будут утопать в илистом дне, пока черные воды не сомкнутся у нее над головой, не заполнят ее легкие и не потянут ее вниз.

 Она почувствовала, как Крис подошел сзади и нежно обнял ее за плечи.

 — О чем ты думаешь?

 — О том, чтобы утонуть, — негромко призналась она. — Зайти в воду и идти, пока она не сомкнется над головой. Очень тихая смерть.

 — Господи! — воскликнул Крис, явно испуганный. — Не думаю, что смерть будет тихой. Ты станешь бить руками по воде, пытаясь выплыть на поверхность…

 — Это ты станешь, — ответила Эмили. — Потому что ты пловец.

 — А ты?

 Она повернулась в его объятиях и положила голову ему на грудь.

 — А я просто дам воде сомкнуться.

 

 Вероятно, все прошло бы гладко, если бы в день, когда Эмили должны были делать аборт, не дежурил гинеколог-мужчина. Она лежала на каталке, ноги согнуты в коленях, рядом с ней стоит Стефани. Она видит, как в палату входит доктор и поворачивается к раковине вымыть руки. Мыло выскальзывает у него из пальцев, толстых и белых, слишком больших и крупных для такого мужчины. Он поворачивается к Эмили и улыбается.

 — Ну-с, что у нас здесь? — спрашивает он.

 «Ну-с, что у нас здесь?»

 Потом он лезет ей под платье, как и та, другая рука после этих же ужасных слов, и вонзает в нее свои пальцы. Эмили начинает сопротивляться, ремешки на лодыжках расстегиваются, ногой она бьет доктора по голове, и тот пятится назад.

 — Не трогайте меня! — вопит Эмили, пытаясь сесть и подоткнуть платье под ноги, закрываясь руками.

 Она почувствовала, как Стефани кладет руку ей на плечо, и повернулась к медсестре.

 — Не позволяйте ему ко мне прикасаться, — шепчет она, после того как врач вышел из комнаты.

 Стефани дождалась, пока Эмили перестанет плакать, и усадила ее на стул для врача.

 — Может быть, пришло время сообщить отцу, — сказала она.

 

 Она не станет сообщать Крису, особенно теперь. Потому что тогда ей придется рассказать об этом ужасном аборте, о докторе, о том, почему она не может выносить, когда к ней прикасается мужчина. И почему не может выносить прикосновений Криса. И почему она не та, за которую Крис ее принимает. Как только она признается, она устроит себе «веселую» жизнь, и ей придется ее прожить — вместе с Крисом.

 В конечном итоге ей придется признаться и родителям. Они удивленно, не веря своим глазам, посмотрят на нее — их маленькая доченька? Она виновата, потому что занимается сексом, когда не должна этого делать. Она виновата, потому что привлекла внимание того мерзкого человека, когда была еще совсем ребенком.

 Так или иначе, скоро все обо всем узнают. Она оказалась в ловушке, откуда есть лишь один крошечный, тайный выход — настолько темный и скрытый, что большинство людей даже не стали бы отодвигать с него заслонку.

 Эмили слушала Стефани, ее советы, как выйти из этой ситуации, больше часа. С удивлением осознавая, что на самом деле выхода не существует.

 

 — Передай, пожалуйста, масло, — попросила Мэлани, и Майкл выполнил ее просьбу.

 — М-м, вкусно, — сказал Майкл, кивая на свою тарелку. — Эм, дорогая, попробуй курочку.

 Эмили прижала пальцы к вискам.

 — Я не хочу есть, — отказалась она.

 Мэлани с Майклом переглянулись.

 — Ты целый день ничего не ела, — заметила Мэлани.

 — Откуда ты знаешь? — выпалила в ответ Эмили. — Может быть, я в школе наелась. Тебя же там не было! — Она опустила голову. — Мне нужно принять таблетку от головной боли, — пробормотала она.

 — Ты уже видела форму заявления из Сорбонны? — поинтересовалась Мэлани. — Письмо пришло сегодня утром.

 Эмили швырнула вилку на тарелку.

 — Я никуда не поеду.

 — Почему бы не попробовать? — предложила Мэлани. Она улыбнулась дочери через стол, явно неверно истолковав ее нежелание подавать документы. — Никуда Крис от тебя не денется, — поддразнила она.

 Эмили покачала головой.

 — Вот, значит, как ты думаешь? Что я жить без него не могу?

 Она задумалась над вопросом, а действительно ли сможет без Криса, потом бросила салфетку на тарелку и вскочила из-за стола.

 — Просто оставьте меня в покое! — выкрикнула она, выбегая из комнаты.

 Мэлани с Майклом недоуменно переглянулись. Потом Майкл отрезал кусок курицы и положил его себе в рот, прожевал.

 — Вкусно! — сказал он.

 — Переходный возраст, — согласилась Мэлани, потянувшись за своим ножом.

 

 На проселочной дороге, которая пролегала за землевладениями Хартов и Голдов, имелся расчищенный под пашню участок леса, где люди оставляли старые печки, холодильники, сумки с бутылками из толстого стекла и ржавые консервные банки. Поскольку лучшего слова не нашлось, в Бейнбридже это место получило название «Свалка» и несколько лет служило стрельбищем. Крис въехал на свалку и, оставив Эмили в джипе, начал выстраивать метрах в тридцати галерею из бутылок и консервных банок. Он зарядил кольт, постоянно отмахиваясь от мух, которые жужжали в высокой сочной траве вокруг колес автомобиля, и с резким звуком вернул на место патронник. Эмили наклонилась, сорвала зеленый стебелек и прикусила его передними зубами. Крис достал из кармана бумажную салфетку и скатал из нее шарики. Два он засунул себе в уши, еще два протянул Эмили.

 — Заткни уши, — велел он.

 Только он обхватил револьвер двумя руками и прицелился, как Эмили его окликнула.

 — Подожди! Нельзя стрелять «от фонаря», — сказала она. — Скажи, куда ты целишься.

 Крис засмеялся.

 — Твоя правда. Хочешь, чтобы я имел бледный вид, если промахнусь? — Он прищурился, прикрыл один глаз и снова поднял кольт. — Бутылка с голубой этикеткой, кажется, от яблочного сока.

 Первый выстрел был оглушительным, и Эмили зажала уши руками. Она не видела, куда именно полетела пуля, но деревья за бутылкой зашумели. От второго выстрела бутылка разлетелась вдребезги — стекло взорвалось, ударившись о грубый ствол дерева.

 Эмили вышла из машины.

 — Я тоже хочу попробовать, — сказала она.

 Крис вытащил самодельные беруши из ушей.

 — Что-что?

 — Я тоже хочу попробовать.

 — Что-о? — Он покачал головой. — Ты же терпеть не можешь оружие. Ты же постоянно твердила, что не хочешь, чтобы я ходил на охоту.

 — Ты стреляешь из ружья, а ружья слишком большие, — возразила Эмили, с любопытством разглядывая револьвер. — Пистолет совсем другое дело. — Она подошла поближе и коснулась руки Криса. — Можно мне?

 Крис кивнул и помог ей обхватить руками пистолет. Она с изумлением ощутила тяжесть оружия (на вид такой маленький!) и удивилась, насколько неестественно ее ладони лежали на гладкой, прохладной стали.

 — Вот так, — сказал Крис, становясь сзади. Он показал ей мушку на стволе и объяснил, как целиться.

 Она не хотела, чтобы он почувствовал, как вспотели ее ладони. Эмили чуть переместила руки на рукоятке, когда Крис поднял пистолет, продолжая держать ее руки в своих, до того уровня, чтобы она могла собраться с духом и выстрелить.

 — Подожди! — крикнула Эмили, уворачиваясь от объятий Криса — теперь она стояла к нему лицом с пистолетом в руках. — А как я…

 Он побледнел. Осторожно поднял палец и отвернул от себя дуло пистолета.

 — Нельзя направлять оружие на человека, — глухо произнес он. — Он может и выстрелить.

 Эмили вспыхнула.

 — Но я даже не взвела курок.

 — А мне откуда знать? — Крис опустился на землю и уронил голову на колени — настоящая гора мышц. — Святые угодники! — выдохнул он.

 Разочарованная Эмили подняла пистолет, расставила ноги, взвела курок и выстрелила.

 Банка взвизгнула, описала круг, взлетела в воздух, зависла там на мгновение и снова упала на землю.

 Эмили отбросило назад, и она бы упала, если бы Крис не вскочил и не подхватил ее.

 — Ого! — искренне восхитился он. — Я люблю Энни Окли — знаменитую женщину-снайпера.

 — Новичкам везет, — улыбнулась Эмили в ответ, но ее щеки вспыхнули от удовольствия.

 Она взглянула на свои пальцы, все еще сжимающие пистолет, ставший теперь приятно теплым, как рука доброго друга.

 

 

 В джипе было сыро, от работающей печки запотели стекла, и в салоне стало липко и влажно, как в тропиках.

 — Как бы ты поступил, — негромко спросила Эмили, прислонившись спиной к Крису, — если бы нарушились твои планы?

 Она почувствовала, что он нахмурился.

 — Например, если бы я не поступил в приличный колледж?

 — Нет, если бы, например, ты даже не стал туда поступать. Если бы твои родители погибли в автомобильной аварии и тебе пришлось бы взвалить на себя заботу о Кейт.

 Он негромко вздохнул, потрепал ее по волосам.

 — Не знаю. Наверное, попытался бы сделать все от меня зависящее. Возможно, поступил бы в колледж позже. А почему ты спрашиваешь?

 — Думаешь, твои родители не разочаровались бы в тебе из-за того, что ты не стал тем, кем они тебя представляли?

 Крис улыбнулся.

 — Мои родители ведь умерли бы, — напомнил он ей. — Поэтому не особенно бы расстроились. — Приподнявшись на локте, он повернулся к ней лицом. — И на самом деле мне все равно, что думают остальные. Конечно, за исключением тебя. Ты бы огорчилась?

 Эмили сделала глубокий вдох.

 — А что, если я… Что, если я… больше не захочу быть с тобой?

 — Тогда, — беспечно бросил Крис, — мне и жить незачем. — Он поцеловал ее в лоб, разглаживая морщинку. — К чему все эти разговоры?

 Он потянулся вперед и распахнул заднюю дверцу автомобиля — перед ними раскинулось бескрайнее звездное небо.

 Бабье лето миновало, воздух был прохладный и разреженный, пахло дикими кислыми яблоками и ранней морозной свежестью. Эмили вдохнула этот запах и задержала дыхание. От морозного воздуха зачесалось в носу, она выдохнула белое облачко пара.

 — Холодно, — сказала она, прижимаясь к Крису.

 — Красиво, — прошептал Крис. — Звездное небо так же прекрасно, как ты.

 Он коснулся ее лица, крепко поцеловал, как будто хотел испить всю ее печаль. Их губы с едва слышным хрустом расклеились.

 — Я не прекрасна, — возразила Эмили.

 — Для меня — прекрасна!

 Крис притянул ее к себе, удерживая между согнутыми ногами, ее спина — у него на груди, его руки обнимают ее за талию. Небо казалось низким и тяжелым, и это мгновение внезапно наполнилось тысячами незначительных деталей, которые Эмили не забудет никогда: волосы Криса щекочут ей шею, у него мозоль на внутренней стороне среднего пальца, габаритные огни джипа отбрасывают кроваво-красные тени на траву…

 Крис провел носом по ее плечу.

 — Ты уже прочла параграф по физике?

 — Как романтично! — засмеялась Эмили.

 Крис улыбнулся.

 — Стараюсь! Там говорится, что звезда — это всего лишь вспышка, которая произошла миллионы лет назад. А свет только сейчас дошел до нас.

 Эмили задумчиво посмотрела на небо.

 — А я думала, на звезды гадают.

 Крис улыбнулся.

 — Думаю, и загадать можно.

 — Сначала ты, — сказала Эмили.

 Он обнял ее крепче за плечи, и ее охватило знакомое чувство, что она надела на себя кожу Криса, словно теплое пальто или некую защиту, даже, может быть, второе «Я».

 — Я хочу, чтобы все оставалось таким… таким, как сейчас… навсегда, — прошептал он.

 Эмили повернулась в его объятиях, боясь даже надеяться, но еще больше опасаясь упустить эту возможность. Она повернула голову таким образом, чтобы не смотреть Крису в глаза, но чтобы ее слова коснулись его губ.

 — Возможно, так и будет, — пообещала она.

 

 

 

  Настоящее

 

 Рождество 1997 года

 

 — Харт, на выход!

 Крис оторвал взгляд от книги, которую читал, и соскочил с койки, намеренно не обращая внимания на своего сокамерника, Бернарда, который сидел на нижней койке и раскалывал зубами лед. Раз в день надзиратели приносили лед и клали его в холодильник, стоящий в общей комнате. Льда должно было хватить на всю ночь. К сожалению, Бернарду удавалось откачать бльшую часть ледяной воды — остальные заключенные даже не замечали, что лед приносили.

 Крис прошел по проходу до запертой двери в блок режима средней секретности, и дождался, пока один из надзирателей, сидящий на пропускном пункте, заметит его.

 — К тебе посетитель, — сообщил он, отпер дверь и подождал, пока Крис сделает шаг вперед.

 В прошлый раз Гас со слезами на глазах сообщила Крису, что не сможет приехать в субботу, потому что у Кейт в это время сольное выступление. Крис заверил маму, что, разумеется, все понимает, хотя безумно ревновал. Кейт видится с мамой семь дней в неделю, так неужели она не может отпустить ее на один несчастный час?

 У двери на первом этаже его уже ждал конвоир.

 — Сюда, — приказал он, указывая на самый дальний стол.

 Секунду Крис стоял не шевелясь. К нему пришла не мать. И даже не отец — одного этого Крису хватило бы, чтобы несказанно удивиться.

 К нему на свидание пришел Майкл Голд.

 Крис ступил на первую деревянную ступеньку, потом на вторую, машинально приближаясь к отцу Эмили. Храбрости ему придавало еще и то, что надзиратели, находящиеся здесь, чтобы он не сбежал, должны его защищать.

 — Крис! — окликнул Майкл, кивнув на стул.

 Крис знал, что у него есть право отказаться от свидания. Но прежде чем он открыл рот, Майкл вздохнул.

 — Я тебя не виню, — заверил он. — На твоем месте я бы удрал назад, как только увидел мое лицо.

 Крис медленно опустился на стул.

 — Из двух зол выбирают меньшее, — ответил он.

 На лицо Майкла легла тень.

 — Здесь настолько плохо?

 — Нет, чертовски весело! — с горечью воскликнул Крис. — А чего вы ожидали?

 Майкл покраснел.

 — Я просто хотел сказать… а какой выбор? — Он на секунду опустил глаза, потом поднял голову. — Если бы все пошло так, как вы планировали, ты бы здесь не сидел. Ты был бы мертв.

 Руки Криса, которыми он барабанил по крышке стола, замерли. Он был достаточно умен, чтобы понять: Майкл Голд пытается уладить дело мирным путем, и если Крис не ошибается, то отец Эмили только что признался, что, несмотря на всю чушь, которую умело преподносит прокурор, Майкл верит в версию Криса.

 Хотя это и неправда.

 — Зачем вы приехали? — спросил Крис.

 Майкл пожал плечами — сначала одним, потом другим.

 — Я и сам задавался этим вопросом. Пока сюда ехал, постоянно размышлял. — Он взглянул в лицо Крису. — Честно сказать, не знаю. А ты как думаешь?

 — Я думаю, вы собираете информацию для обвинения, шпионите за мной, — заявил Крис скорее из-за того, что хотел понаблюдать за реакцией Майкла, а не потому что искренне верил в сказанное.

 — Нет, конечно же! — Майкл был ошеломлен. — А у обвинения есть шпионы?

 Крис задумался.

 — Я бы не удивился, — признался он. — Главное — засадить меня за решетку, так? Чтобы я не пострелял невинных девушек, как застрелил Эмили?

 Майкл покачал головой.

 — Я в это не верю.

 — Не верите во что? — уже громче поинтересовался Крис. — Что прокурор не хочет упечь меня в тюрьму пожизненно? Или в то, что я не убил Эмили?

 — Ты ее не убивал, — сказал Майкл, и на его глаза навернулись слезы. — Ты ее не убивал.

 Крис почувствовал, как в горле встал ком. Он заерзал на стуле: зачем, черт побери, он вообще садился? Почему решил, что ему есть о чем говорить с отцом Эмили?

 Майкл уставился в стол, водя большим пальцем по потертому краю.

 — Я пришел… пришел потому, — начал он, — потому что хочу у тебя кое о чем спросить. Мы просто этого не замечали. Мы с Мэлани не видели, что Эмили расстроена. А ты видел. Не мог не заметить. Я постоянно задаюсь вопросом… — Он запнулся и поднял глаза. — Почему я это пропустил? Что она говорила, а я не слышал?

 Крис тихо выругался и встал, намереваясь уйти, но Майкл схватил его за руку. Крис развернулся к нему.

 — Что? — резко бросил он. — Что вы хотите от меня услышать?

 Майкл сглотнул.

 — Что ты любил ее, — хрипло произнес он. — Что тебе ее не хватает. — Он надавил пальцами на уголки глаз, пытаясь сохранить самообладание. — Мэлани не… я не могу говорить с ней об Эмили. Но я подумал… я подумал… — Он отвернулся. — Я не знаю, что я подумал.

 Крис поставил локти на стол и обхватил голову руками. Он не мог ничего обещать Майклу Голду. Но опять-таки, если человек хочет поговорить об Эмили, более благодарного слушателя, чем Крис, не найти.

 — Узнают, что вы приходили, — предупредил Крис. — А вам не следовало сюда приходить.

 Майкл заколебался.

 — Не следовало, — наконец произнес он. — Но и ты тут сидеть не должен.

 

 Гас рассеянно толкала тележку для покупок по проходам супермаркета «Калдор», удивляясь тому, что ее семья, которую, как ни крути, нельзя назвать рядовой, до сих пор цепляется за блага цивилизации — ей необходим был шампунь, зубная паста, туалетная бумага, как и любой другой семье. Гас отправилась в магазин в приступе отчаяния и теперь бродила по рядам настолько погруженная в собственные мысли, что прошла мимо стойки с туалетной бумагой и забыла положить ее в тележку. А потом несколько минут тупо смотрела на кошачий корм, хотя у них никогда не было кота.

 Наконец она оказалась в секции спорттоваров, прошлась мимо блестящих велосипедов и роликовых коньков, пока не остановила тележку, привлеченная прилавком с оружейно-рыболовными снастями. Протиснувшись между огромными плащ-палатками цвета хаки и ярко-оранжевыми жилетами, она стала изучать товары небольшого размера, висящие на перфорированной плите: растворитель-обезжириватель для нарезного оружия, ветошь для чистки и средства для воронения. Моча лисицы, выделения олених, зайчих и так далее в период течки… Она и представить не могла, что такие вещи в открытую продаются в магазинах, но подобные мелочи всегда вызывали улыбку у ее мужа, если он обнаруживал их в своем рождественском носке или в пасхальной корзине.

 Она смотрела на изображение прицелившегося охотника и внезапно осознала, что не желает, чтобы Джеймс снова брал в руки оружие.

 Если бы он не купил этот старинный кольт, может быть, всего этого и не произошло бы?

 Гас присела на металлическую полку, служившую основанием витрины, и, опустив голову, сделала несколько глубоких вздохов. Поскольку в ушах шумело, она не услышала звука подъезжающей тележки и заметила, только когда та задела ее туфлю.

 — Ой! — воскликнула она, вскидывая голову.

 В это же мгновение другой голос произнес:

 — Ой, простите! Мне так жаль!

 Голос Мэлани.

 Гас вглядывалась в ее непроницаемые черты, серую кожу, злое лицо, из-за чего Мэлани стала выглядеть на несколько сантиметров выше. Мэлани поставила тележку поперек прохода.

 — А знаешь, — негромко добавила она, — на самом деле мне ни капли не жаль!

 И пошла дальше. Гас, оставив свою тележку посреди прохода, бросилась за подругой. Она коснулась руки Мэлани, но та обернулась и вырвала руку — в глазах холодная, еле сдерживаемая ярость.

 — Пошла вон! — рявкнула она.

 Гас вспомнила, как впервые увидела Мэлани, как они сидели, прижав руки к животам, зная, что другая понимает, как бьется растущий ребенок; как на поздних сроках подрагивают кончики пальцев, ломит затылок и чешутся соски, когда ты отдаешь свое тело кому-то еще.

 Гас хотелось крикнуть Мэлани: «Больно не одной тебе! Не ты одна потеряла того, кого любила!» На самом деле, если уж разобраться, Мэлани скорбела только по дочери, а Гас сразу по двум людям. Она потеряла Эмили, но также потеряла и свою лучшую подругу.

 — Пожалуйста, — в конце концов смогла выдавить Гас, — поговори со мной.

 Мэлани бросила свою тележку и поспешила прочь из магазина.

 

 Джордан неожиданно вскочил из-за узкого стола в небольшой комнате для свиданий и резко рванул оконную раму, пытаясь открыть окно. Разумеется, снаружи окно было забрано решетками, но в комнату проник свежий воздух. Крис выглянул в окно и улыбнулся.

 — Вы хотите помочь мне вывалиться из окна?

 — Нет, — ответил Джордан, — просто не хочу, чтобы мы здесь задохнулись. — Он вытер рукавом лоб. — Хотел бы я посмотреть, какие счета приходят сюда за отопление.

 Крис скрестил руки на груди.

 — Ко всему привыкаешь.

 Джордан метнул на него взгляд.

 — Вижу, что ты уже привык, — заметил он и протянул руку к стопке бумаг.

 Они изучали материалы по делу, полученные три часа назад от прокурора. Крис впервые так долго не находился в камере. Он ждал, пока Джордан задаст ему следующий вопрос, а пока рассеянно читал названия на корешках сводов законов штата Нью-Гемпшир, которые лежали на железной тележке для удобства пришедших на свидание с клиентами адвокатов.

 Практически сразу же по приезду сегодня утром Джордан сообщил ему, что будет строить защиту на версии двойного самоубийства, не доведенного до конца. Он также заявил Крису, что не станет вызывать его для дачи показаний. Адвокат настаивал, что это единственный способ выиграть дело.

 — А почему по телевизору показывают, что подсудимого всегда вызывают давать показания? — во второй раз спросил Крис.

 — Господи боже! — вздохнул Джордан. — Ты опять о своем? Потому что по телевизору присяжные всегда говорят то, что написано в сценарии. В действительности не все так однозначно.

 Крис сжал губы.

 — Я же сказал вам, что не хотел себя убивать.

 — Точно. Вот именно поэтому ты и не будешь давать показания. В суде я могу сказать все, что посчитаю нужным, чтобы тебя оправдали, а ты нет. Если я вызову тебя в качестве свидетеля, ты обязан будешь сказать присяжным, что не собирался сводить счеты с жизнью, а это ослабит позицию защиты.

 — Но это правда, — возмутился Крис.

 Джордан ущипнул себя за переносицу.

 — Это не правда, Крис. Правды не существует. Есть случившийся факт и то, как ты этот факт воспринимаешь. Если я не стану вызывать тебя в качестве свидетеля, моя единственная задача — изложить свое видение случившегося. Я просто не буду спрашивать о твоем.

 — Вы умышленно замалчиваете правду, — заметил Крис.

 Джордан хмыкнул.

 — С каких пор ты стал ярым католиком? — поинтересовался он, откидываясь на спинку стула. — Я не собираюсь обсуждать этот вопрос тысячу раз. Ты хочешь выступить в качестве свидетеля и дать показания в суде? Отлично. Первое, что сделает прокурор, — это поднимет протоколы допроса в полиции и укажет присяжным на то, что однажды ты уже менял свои показания. Потом она спросит: как же так получилось, что ты принес заряженный пистолет, если хотел спасти Эмили? Почему, например, не взял незаряженный? И когда присяжные вынесут обвинительный приговор, я буду первым, кто пожелает тебе удачи в тюрьме штата.

 Крис что-то пробормотал себе под нос и встал.

 — Согласно баллистической экспертизе, — не обращая на него внимания, говорил Джордан, — гильза от пули, которая была выпущена, все еще находится в патроннике вместе со второй пулей. Отпечатки твоих пальцев обнаружены на обеих пулях — для нас это хорошая улика. Зачем класть в барабан две пули, если одна не предназначалась тебе самому? Я также рад, что на пистолете, кроме твоих, обнаружены и отпечатки пальцев девушки.

 — Да. Но ее отпечатки обнаружены только на стволе, — заметил Крис, читая документ через плечо Джордана.

 — Не имеет значения. Все, что нам нужно, — это вызвать обоснованные сомнения. Отпечатки пальцев Эмили на оружии есть — значит, она держала его в руках.

 — Звучит убедительно, — согласился Крис.

 — А ты во мне сомневался?

 Крис снова опустился на стул.

 — Необходимо всего лишь дать объяснение громадной куче улик.

 — Именно так, — тут же согласился Джордан. — Единственное, что они доказывают, — это то, что ты находился на месте преступления, а этого ты никогда и не отрицал. Однако улики не доказывают, что ты там делал. — Он улыбнулся Крису. — Успокойся, я выигрывал и не такие дела!

 Джордан раскрыл подробный отчет о результатах вскрытия Эмили. Крис, словно в трансе, протянул руку к папке, читая о характерных приметах на ее теле, которые он знал, как свои пять пальцев, о размере ее легких, цвете мозга. Ему не было нужды читать точные цифры, чтобы знать вес сердца Эмили, — он держал его много лет.

 — Ты левша или правша? — поинтересовался Джордан.

 — Левша, а что?

 Джордан покачал головой.

 — Траектория полета пули, — ответил он. — А Эмили?

 — Правша.

 Джордан вздохнул.

 — Что ж, это не противоречит уликам, — сказал он, продолжая листать материалы дела, присланные прокурором. — Вы занимались сексом до того, как она себя убила, — констатировал Джордан.

 Крис покраснел.

 — Ну… да, — признался он.

 — Один раз?

 Он почувствовал, как щеки стали пунцовыми.

 — Да.

 — В классической позиции? Или она была сверху?

 Крис втянул голову в плечи.

 — Вам действительно необходимо знать такие подробности?

 — Да, действительно, — спокойно ответил Джордан.

 Крис уставился в щербинку на крышке стола.

 — В классической, — пробормотал он, наблюдая, как адвокат листает отчет о результатах вскрытия. — Что там еще написано?

 Джордан выдохнул через нос.

 — Мало из того, что нам могло бы понадобиться. — Он взглянул на Криса. — Ты знал о каких-либо изменениях в состоянии здоровья Эмили, на которые можно было бы списать ее депрессию?

 — Например?

 — Например, какой-либо гормональный дисбаланс? Рак? — Крис дважды покачал головой. — Беременность?

 На мгновение воздух в комнате сгустился.

 — Чего? — изумился Крис.

 Он видел, как пристально Джордан разглядывает его лицо.

 — Беременность, — повторил адвокат, протягивая Крису результаты вскрытия. — Одиннадцать недель.

 Крис открыл и закрыл рот.

 — Она была… Боже! Боже мой! Я ничего не знал!

 Он вспомнил, как видел ее в последний раз: она лежала на боку, под волосами растекалась лужа крови, рука на животе.

 И тут свет померк, Крису показалось, что он падает на землю рядом с Эмили.

 

 Обычно посещение тюремной медсанчасти стоило три доллара, но потеря сознания во время встречи с адвокатом требовала незамедлительной и бесплатной медицинской помощи. Криса перенесли в небольшой кабинет, который использовали для медицинских процедур. Он очнулся от прикосновения ко лбу прохладной руки.

 — Как ты себя чувствуешь? — спросил высокий, но какой-то приглушенный голос, который доносился как будто через туннель. Он попытался сесть. Его руки оказались на удивление крепкими. Спустя секунду он сделал несколько глубоких вдохов и попытался сфокусировать взгляд — его глаза узрели лицо ангела.

 Медсестры приходили сюда из расположенного по соседству дома престарелых. Крис знал, что некоторые заключенные требовали медицинского осмотра и платили три бакса за посещение медсанчасти только для того, чтобы поглазеть на Карлайл, единогласно признанную самой «горячей штучкой» из трех приходящих сестер.

 — Ты потерял сознание, — сказала ему сестра Карлайл. — Просто полежи с поднятыми вверх ногами… да, вот так… и через несколько минут все будет в порядке.

 Он приподнял ноги, но, лежа на колючей подушке, повернул голову так, чтобы видеть, как сестра Карлайл без лишней суеты передвигается по крохотному пространству, называемому лазаретом. Она вернулась со стаканом воды — а в ней, хвала Господу, был драгоценный лед.

 — Выпей небольшими глотками, — велела она.

 Крис послушно начал пить, но как только она отвернулась, поймал губами кубик льда.

 — Ты раньше терял сознание? — спросила сестра Карлайл, стоя к нему спиной.

 Криа хотел было ответить «нет», но вспомнил ту ночь, когда умерла Эмили.

 — Один раз, — признался он.

 — Я была в этих крошечных комнатах для свиданий, — сообщила она. — Странно, что до этого никто не терял сознание, учитывая, какая там духота.

 — Да, — поддержал разговор Крис. — Наверное, вы правы.

 Сейчас, когда она упомянула комнату для свиданий, на него нахлынули воспоминания. Как они с Джорданом изучали материалы дела. Крошечные черные буковки, из которых состоял отчет о результатах вскрытия Эмили. Ребенок.

 Он почувствовал, как снова заваливается на стол, и тут же рядом с ним оказалась медсестра.

 — Опять плохо? — спросила она, вновь приподнимая ему ноги и укрывая его одеялом.

 — У вас есть дети? — едва слышно поинтересовался Крис.

 — Нет, — засмеялась сестра. — А что? Я похожа на мамочку? — Она подоткнула со всех сторон одеяло. — А у тебя?

 — Нет, — ответил Крис. — У меня нет.

 Он вцепился в одеяло и сжал кулаки.

 — Лежи здесь сколько нужно, — сказала сестра Карлайл. — Не беспокойся, я сообщу надзирателям о происшедшем.

 А что произошло? Крис уже не был так уверен, что знает. Эмили… беременна? У него не было ни тени сомнения, что ребенок — его. Он был уверен в этом так же, как и в том, что вечером заходит солнце, а на следующее утро небо вновь становится голубым — непреложная истина: так было и так будет всегда. Он зажмурился и попытался вспомнить, стал ли живот Эмили не таким плоским; изменились ли черты ее лица, — возможно, правда всегда лежала на поверхности. Но, похоже, единственные его воспоминания — о том, как Эмили уворачивается каждый раз, когда он прикасается к ней.

 Возможно, Джордан прав: беременность и стала причиной ее депрессии. Но почему? Они могли бы пожениться и родить ребенка; они могли бы вместе пойти на аборт. Она не могла не знать, что вместе они решили бы, как жить дальше.

 Если только этого «вместе» она и не боялась.

 Внезапно Криса охватила ослепляющая ярость. Как она посмела зависеть от него в одном и самостоятельно решать другое?

 С большой осторожностью Крис повернулся на бок и ударил кулаком в оштукатуренную стену.

 

 Селена сидела на высоком табурете и ждала, пока Ким Кенли закончит мыть руки. Девушка шарила глазами по классной комнате, про себя отмечая широкие черные столы, стеллаж вдоль стены, на котором лежали рулоны бумаги всех цветов радуги, стойки для мольбертов, буйство красок. Учитель рисования вытерла руки о джинсовый фартук и с улыбкой повернулась к Селене.

 — А теперь скажите, чем я могу помочь? — спросила она, решительно подтягивая табурет для себя.

 Селена открыла блокнот.

 — Я бы хотела поговорить об Эмили Голд, — ответила она. — Насколько я понимаю, вы были ее учителем рисования?

 Ким печально улыбнулась.

 — Да. Она была моей самой любимой ученицей.

 — Я слышала, у нее был талант к рисованию, — подтолкнула ее к разговору Селена.

 — О да! Знаете, она нарисовала декорации для клуба театралов. А в прошлом году выиграла художественный конкурс среди учащихся всего штата. Мы надеялись, что она поступит в колледж изобразительных искусств, замахивались даже на Сорбонну.

 А вот это уже интересно. Давить могли не только родители — и ребенок чувствовал себя подавленным.

 — Вы когда-нибудь чувствовали, что Эмили боится не соответствовать ожиданиям других людей?

 Учительница рисования нахмурилась.

 — Не знаю, был ли кто-то настолько требователен к Эмили, как она сама, — ответила Ким. — Многие талантливые личности стремятся добиваться совершенства во всем.

 Селена откинулась назад, терпеливо ожидая, что Ким объяснит свои слова.

 — Лучше приведу пример, — сказала учительница.

 Она встала, отправилась в глубь класса и вернулась с полотном средних размеров, на котором был сделан набросок Криса.

 Эмили Голд была не просто хорошей художницей, она явно была талантлива.

 — Вот, пожалуйста. Узнаете Криса?

 — А вы с ним знакомы?

 Учительница пожала плечами.

 — Немного. Через меня прошли все старшеклассники, в девятом я недолго у всех вела уроки живописи. Те, кто заинтересовался, записались на мои занятия живописью, остальные сказали «адьё». — Она печально улыбнулась. — Крис первым бы поспешил на выход, если бы не Эмили.

 — Он тоже стал посещать ваши занятия?

 — Господи, нет, конечно. Но он частенько наведывался, когда у него не было занятий, чтобы попозировать Эмили. — Она подняла руку к картине. — Вот один из множества рисунков.

 — Вы всегда присутствовали в классе?

 — По большей части. Я была поражена, насколько зрелые у них отношения. Когда работаешь учителем, часто видишь, как хихикают и обнимаются в коридорах, но отношения, которые связывали этих двоих, — редкость.

 — Не могли бы вы объяснить подробнее?

 Ким провела пальцем по губам.

 — Думаю, самый наглядный пример — сам Крис. Он спортсмен, всегда находится в движении. Тем не менее он не возражал против того, чтобы несколько часов просидеть практически не шевелясь только потому, что его попросила об этом Эмили. — Она подняла картину с намерением отложить в сторону, но потом вспомнила, зачем, собственно, ее приносила. — Ах да, совершенство во всем. Видите? — Она вгляделась в полотно, Селена последовала ее примеру, но смогла разглядеть лишь наложенную слоями краску. — Эмили, кажется, раз шесть-семь переписывала этот портрет, работала над ним несколько месяцев. Говорила, что не может точно уловить его черты. Помнится, Крис, который чертовски устал позировать, сказал ей, что рисунок — не фотография. Но понимаете, в этом вся Эмили. Если она не может «схватить» портрет таким, каким его видит, значит, работа не годится. — Ким спрятала портрет за стопкой других. — Именно поэтому картина осталась у меня, Эмили не стала забирать ее домой. Честно признаться, я видела, как она уничтожила несколько своих работ, которые получились не совсем такими, как ей хотелось бы: она резала холсты или полностью зарисовывала картины. Я не могла допустить, чтобы эту постигла та же участь, поэтому спрятала ее, а Эмили сказала, что один из сторожей ее куда-то переставил.

 Селена сделала карандашом пометку в блокноте, потом вновь подняла глаза на учительницу рисования.

 — Эмили была склонна к самоубийству, — сообщила она. — Вам в последнее время не казалось, что она чем-то расстроена, не заметили ли вы каких-то изменений в ее поведении?

 — Мне она ничего никогда не говорила, — призналась Ким. — Она вообще редко откровенничала. Она приходила в класс и сразу садилась за работу. Но стиль ее письма изменился. Я думала, она просто экспериментирует.

 — Не могли бы вы показать мне ее работы?

 Последняя работа Эмили стояла у мольберта рядом с большим окном.

 — Вы ведь видели, как она изобразила Криса, — сказала Ким, словно пытаясь все объяснить.

 Последняя картина Эмили была в красно-черных тонах. С холста скалился парящий в небе череп; сквозь пустые глазницы проглядывало пронзительно-голубое небо, подернутое тучами. Между желтых зубов свешивался язык — совсем как настоящий.

 Эмили подписала картину. И назвала ее «Автопортрет».

 

 Домработница Джордана, как и те шестеро, что работали до нее, наконец устала убирать и носиться с пылесосом вокруг гор бумаг, которые «ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах нельзя трогать», и уволилась. Откровенно признаться, уволилась она уже месяц назад, но в то время на пороге замаячило дело Криса, и у Джордана из головы совершенно вылетело, что у него некому убирать. Только сегодня вечером, лежа в постели и перелистывая свои записи, он заметил, что навязчивый запах исходит от его постельного белья.

 Джордан вздохнул, встал с кровати, аккуратно разложил записи на комоде. Потом стянул простыни с матраса, скомкал и направился к стиральной машинке. Уже проходя мимо Томаса, который делал уроки перед телевизором, где шло «Колесо фортуны», он понял, что нужно, наверное, сменить постель и у сына.

 В конечном счете, если бы Мария не уволилась, Джордан никогда бы не обнаружил «Пентхауз». Журнал выпал из спутанного клубка простыней, и адвокату оставалось только изумленно на него таращиться.

 Наконец он вышел из оцепенения и поднял журнал. На обложке — фото женщины, вся в драгоценностях, но грудь противилась законам силы тяжести, а интимные места прикрывал низко свисающий бинокль. Джордан потер подбородок и вздохнул. Он совершенно растерялся, когда дошло до этого момента отцовства. Как он может приказать своему сыну выбросить журнал, если сам каждый раз приводит новую девку?

 «Если собираешься начать этот разговор, — мысленно сказал он себе, — пусть уж и Томас послушает». С журналом под мышкой Джордан вошел в гостиную.

 — Эй! — окликнул он сына, опускаясь на диван. Томас склонился над кофейным столиком, перед ним лежал открытый учебник. — Что читаешь?

 — Общественные науки, — ответил Томас.

 И Джордан, прежде чем успел одернуть себя, подумал: «Слишком уж общественные».

 Адвокат наблюдал, как сын пишет в тетради с переплетом из трех колец, левой рукой аккуратно водя карандашом, чтобы не размазать. Томас унаследовал это от Деборы. Вместе с густыми черными волосами и разрезом глаз. Но широким разворотом плеч и ростом он пошел в Джордана.

 По-видимому, от отца Томасу досталось и здоровое вожделение.

 Адвокат со вздохом вытащил журнал и бросил его на тетрадь.

 — Не хочешь ничего мне сказать? — спросил он.

 Томас бросил взгляд на обложку.

 — Нет.

 — Твой журнал?

 Томас принялся раскачиваться на стуле.

 — Учитывая, что здесь живем только мы с тобой, и ты знаешь, что он не твой, ответ, похоже, очевиден.

 Джордан засмеялся.

 — Ты слишком долго живешь рядом с адвокатами, — заметил он. Потом посуровел и взглянул Томасу в глаза. — Зачем? — без обиняков спросил он.

 Томас пожал плечами.

 — Просто хотел посмотреть, вот и все. Хотел увидеть, каково оно.

 Джордан взглянул на малышку с биноклем на обложке журнала.

 — Могу тебя сразу заверить, что все на самом деле не так. — Он прикусил губу. — Я могу ответить на любой твой вопрос.

 Томас зарделся, как пион.

 — Ладно. Почему у тебя нет девушки?

 Джордан открыл рот от удивления.

 — Кого-кого?

 — Ну, па, ты же понимаешь. Постоянной девушки. Женщины, которая спит с тобой и потом опять приходит.

 — Речь сейчас не обо мне, — скупо бросил Джордан, удивляясь одному: почему сохранять хладнокровие в суде перед незнакомыми людьми гораздо легче? — Мы говорим о том, как к тебе попал «Пентхауз».

 — Может быть, ты об этом, — пожал плечами Томас, — но я о другом. Ты же сам сказал, что ты ответишь на любой мой вопрос. Я жду ответа.

 — Я не имел в виду, что вопросы будут о моей личной жизни.

 — А почему нет, черт возьми! — воскликнул Томас. — Ты же суешь нос в мою!

 — То, чем я занимаюсь в свободное от работы время, мое личное дело, — отрезал Джордан. — Если тебя беспокоит, что я привожу домой женщин, можешь озвучить свое негодование, и мы его обсудим. Я все-таки надеюсь, что ты будешь уважать мою личную жизнь.

 — Что ж, в таком случае то, чем я занимаюсь в свободное от учебы время, тоже мое личное дело, — ответил Томас и спрятал «Пентхауз» под стопкой учебников.

 — Томас, отдай, — велел Джордан угрожающе спокойным голосом.

 Томас встал.

 — А ты забери, — ответил он.

 Оба набычились, даже воздух в гостиной, казалось, сгустился. Ссору прервали раздавшиеся с экрана телевизора аплодисменты. Томас неожиданно выхватил журнал из-под учебников и бросился к себе.

 — Вернись сейчас же! — заорал Джордан и решительно направился к сыну, но услышал только, как в двери спальни дважды повернулся замок.

 Он стоял в коридоре и размышлял над тем, стоит ли ломать дверь из принципа, как раздался звонок у входа.

 Селена. Она должна прийти, чтобы обсудить дело Харта: что в настоящий момент больше всего устроило бы обе заинтересованные стороны.

 Джордан пошел открывать дверь и с удивлением обнаружил за ней почтальона.

 — Телеграмма, — сообщил тот.

 Джордан взял конверт и вернулся в дом. «ВЫХОЖУ ЗАМУЖ ДЕКАБРЬ 25 ТЧК ХОЧУ ПРИЕХАЛ ТОМАС ТЧК БИЛЕТ САМОЛЕТ ПАРИЖ ВЫСЛАЛА ТЕБЕ КОНТОРУ ТЧК СПАСИБО ДЖОРДАН ТЧК ДЕБОРА».

 Он глянул на закрытую дверь спальни Томаса и подумал (как тысячи раз до этого), что время решает все.

 

 — Дай угадаю, — несколько минут спустя сказала Селена, войдя в дом и обнаружив Джордана, развалившегося на диване с печальной миной. — Эмили воскресла и указала пальцем на нашего подзащитного.

 — Гм… — Джордан привстал на локте и спустил ноги с дивана, чтобы она тоже могла присесть. — Да нет, ничего подобного.

 Он протянул Селене телеграмму и подождал, пока она прочтет.

 — Я даже не знала, что твоя жена жива и еще с кем-то встречается.

 — Бывшая жена. Я знал, что она жива-здорова. Скорее, знал мой бухгалтер. Нужно же было куда-то посылать алименты. — Он вздохнул и сел. — А хуже всего то, что мы только что поругались с Томасом.

 — Вы же никогда не ссорились.

 — Все когда-нибудь бывает впервые, — нахмурился Джордан. — А теперь он сбежит к матери.

 Селена похлопала его по колену.

 — Все образуется, — заверила она.

 — Почему ты так уверена?

 Она удивленно взглянула на него.

 — Потому что в этом твоя сила. — Она достала стопку маленьких блокнотов и положила ее на кофейный столик рядом с учебниками Томаса. — Мы будем размышлять над сегодняшним происшествием? Или обсудим дело? Я не против и того и другого, — добавила она.

 — Нет, нет, поговорим о деле, — ответил Джордан. — Отвлекусь от мыслей о Томасе. — Он отправился в столовую и вернулся с внушительной стопкой бумаг. — Что ты делаешь на Рождество?

 — Еду к сестре, — сказала Селена, поднимая голову. — Прости. — Она подождала, пока Джордан опять сядет рядом. — Я покажу тебе, что я нарыла, если ты покажешь мне, что нарыл ты.

 Джордан засмеялся.

 — Что ты узнала от Майкла Голда?

 Селена полистала свой блокнот.

 — Думаю, он нам поможет. Невольно. Ты можешь использовать его показания, чтобы показать, как мало времени Эмили проводила с родителями, взять под сомнение утверждение о том, насколько хорошо они знали свою дочь…

 Джордан мысленно вернулся к Томасу, прячущему «Пентхауз». Как долго у него журнал? Отца постоянно нет дома, он постоянно работает, у него нет времени его найти?

 Селена продолжала излагать свои соображения относительно Майкла Голда.

 — Если он не захочет говорить присяжным, что Крис не убивал его дочь, я полагаю, мы можем заставить его признать, что Крис любил Эмили.

 — М-да… — промычал Джордан, глядя в ее записи. — Мы можем добавить, что Майкл проведывал Криса в тюрьме.

 — А он там был?

 Джордан улыбнулся.

 — Наверное, ты задела его за живое.

 — Еще у меня есть показания учительницы рисования, которой Эмили вербально не сообщала о том, что хочет свести счеты с жизнью, но у которой есть потрясающая улика в виде убедительного рисунка.

 И она рассказала Джордану об автопортрете.

 — Я подумаю над этим. Кого мы можем пригласить растолковать разницу в стиле? Мы же говорим не о настоящем художнике.

 — Ты будешь удивлен, — заверила Селена. Она сбросила туфли. — А что у тебя?

 — Эмили была беременна. Одиннадцать недель.

 — Что?

 — Именно так воскликнул и Крис, — пробормотал Джордан, — перед тем как грохнуться в обморок. — Он взглянул на Селену. — Знаешь, за годы работы я видел немало притворщиков. Черт, я сделал себе карьеру, общаясь с ними. То ли этот парень искуснейший из встречавшихся мне лжецов, то ли он действительно не знал о ребенке.

 Мозг Селены работал с невероятной скоростью.

 — Обвинение строится именно на этом, — высказала она свои выводы вслух. — Он знал о ребенке, поэтому попытался устранить проблему целиком.

 — Добавь еще поступление в колледж, и ты станешь похожа на С. Барретт Делани, — поддразнил ее Джордан.

 — В таком случае все просто. Нужно строить защиту на двух столпах: мы добудем доказательства того, что Эмили была склонна к самоубийству, и доказательства того, что Крис не знал о ребенке.

 — Рассуждать легко, — вернул ее с небес на землю Джордан. — Если он никому не говорил, это еще не значит, что он ничего не знал.

 — Я поеду еще раз поговорю с Майклом Голдом, — сказала Селена. — Кое о чем упомянула и учительница рисования: о желании Эмили учиться за границей или посещать художественную школу. Возможно, именно она не хотела иметь ребенка.

 — Самоубийство, на мой взгляд, довольно экстремальный способ избавиться от ребенка, — заметил Джордан.

 — Нет, разве ты не понимаешь, что дело в давлении? Эта Эмили — перфекционистка, внезапно все ее планы рушатся. Она не сможет оправдать ожиданий окружающих, поэтому убивает себя. Конец истории.

 — Очень мило. Жаль, что ты не старшина присяжных.

 — Кончай базар! — весело воскликнула Селена. — Ее лечащий врач знал о беременности?

 — По всей видимости, нет, — ответил Джордан. — В медицинской карте, которую передало обвинение, об этом ни слова.

 Селена стала делать записи в блокноте.

 — Можно попытать счастья в центре по планированию семьи, — предложила она. — Возможно, придется поднять учетные записи, но я посмотрю, может быть, смогу кого-нибудь разговорить. Второе, что я хочу сделать, — попытаться бросить зерна сомнения насчет того, кто принес оружие. Возможно, вызвать в качестве свидетеля Джеймса Харта и спросить, была ли когда-нибудь Эмили в оружейной комнате, знала ли, где хранятся ключи. Заставить присяжных посмотреть на случившееся под другим углом. Да, я встречаюсь с учителем Криса по английскому языку. Ходят слухи, что она считает Криса воплощением Христа.

 Она замолчала, переводя дыхание. Подняла голову и встретилась с пристальным взглядом Джордана. На губах у него играла едва заметная улыбка.

 — В чем дело? — удивилась она.

 — Ни в чем, — отвернулся Джордан. Он провел рукой по шее, как будто пытаясь стереть краску смущения. — Абсолютно ни в чем.

 

 Маловероятно, что какой-то врач захочет по собственной воле откровенничать с представителями лагеря защиты, пока их официально не вызовут повесткой в суд. Тем не менее правила в клиниках, специализирующихся на бесплатной пренатальной диагностике и гигиене беременных, были чуть другими. Несмотря на то что истории болезни не подлежали разглашению, у стен есть уши. Люди в больницах разговаривают, плачут, а окружающие их слышат.

 Сперва Селена попытала счастья в клинике «Велспринг», даже не прибегнув к помощи похожей на курицу-наседку медсестры, сидящей в регистратуре. Потом она зашла перекусить в ближайшее кафе и с самым оптимистическим настроем направилась в центр планирования семьи. Центр располагался неподалеку от Бейнбриджа — всего две остановки на автобусе. Поскольку у Эмили собственного автомобиля не было, сюда она могла бы добраться без всяких проблем.

 Центр оказался маленьким и лимонно-желтым и располагался в реконструированном здании в колониальном стиле. Медсестра в регистратуре носила высокую прическу с начесом, ее волосы были выкрашены в тот же лимонный цвет, что и стены, а брови густо подведены.

 — Чем могу помочь? — поинтересовалась она.

 — Я хотела бы побеседовать с руководителем центра, — сказала Селена, протягивая визитную карточку.

 — Простите, но ее сейчас нет. Я могу поинтересоваться, по какому вы вопросу?

 — Я работаю на стороне защиты в деле о предумышленном убийстве Эмили Голд. Вполне вероятно, что девушка недавно обращалась в ваше заведение. Я бы хотела поговорить с врачом, который ее осматривал.

 Медсестра взглянула на визитку.

 — Я передам вашу карточку главврачу, — заверила она. — Но предупреждаю: она сразу скажет, чтобы вы предоставили решение суда, чтобы взглянуть на историю болезни, если таковая у нас имеется.

 — Великолепно! — сквозь зубы процедила Селена. — Спасибо за помощь.

 Она увидела, как медсестра поворачивается к зазвонившему телефону, и пошла назад в приемную. Уже натягивая куртку, поймала взгляд медсестры с историей болезни в руках. Селена направилась к выходу, а та повела беременную на последних месяцах внутрь клиники.

 Селена села в машину и завела мотор.

 — Вот черт! — выругалась она и так сильно стукнула рукой по рулю, что сработал клаксон.

 Меньше всего ей хотелось требовать истории болезни через суд, потому что это означает, что обвинение будет тут как тут, а кто знает, что расскажут в центре планирования семьи. Селена могла предположить, что Эмили Голд пришла вся в слезах и призналась, что ребенок от другого, а Крис грозился ее убить.

 Она вздрогнула, когда в окно неожиданно постучали. Потом опустила стекло и увидела перед собой медсестру, которую заметила в клинике.

 — Здравствуйте, — сказала та. — Я слышала, о чем вы просили.

 Селена кивнула.

 — Можно мне… сесть в машину? На улице холодно.

 Селена увидела, что на ней только бледно-голубая сестринская форма с короткими рукавами.

 — Прошу вас, — пригласила она, перегнувшись, чтобы распахнуть дверцу со стороны пассажира.

 — Меня зовут Стефани Ньювелл, — представилась медсестра. — Я работала в тот день, когда пришла Эмили Голд. — Она глубоко вздохнула, а Селена принялась истово молиться. — Я вспомнила ее имя, потому что о ней очень много писали в газетах. Она приходила несколько раз. Сначала она говорила об аборте, но потом испугалась и все откладывала прерывание беременности. В клинике есть сестры-психологи. Знаете, всем женщинам необходима помощь психолога.

 Селена согласно кивнула.

 — Именно я консультировала Эмили Голд. Когда я спросила, кто отец ребенка, она ответила, что он не в курсе.

 — Не в курсе? Именно так она и сказала?

 Стефани кивнула.

 — Я попыталась ее разговорить, но она упорно молчала. Каждый раз, когда я спрашивала, живет ли он в другом штате, знает ли о ребенке, она отвечала, что пока ничего ему не рассказывала. Нас учили помогать женщинам взглянуть на проблему со всех сторон, а не пытаться навязать им свое мнение. Эмили постоянно плакала, а я просто слушала. — Она поерзала на сиденье. — Потом я прочла в газетах об этом парне, который убил Эмили из-за ребенка. Я подумала, что это вранье, ведь он даже не знал, что Эмили беременна.

 — Возможно, вам все же удалось уговорить Эмили сказать ему правду? Может, после одного из визитов в ваш центр?

 — Возможно, — согласилась Стефани. — Но при каждой встрече Эмили повторяла одно и то же: она еще ничего не сказала отцу ребенка. И не хочет ничего ему говорить. А в последний раз мы виделись в день ее смерти.

 

 Когда лязгнули тяжелые стальные двери, доктор Фейнштейн даже подпрыгнул, и Джордан тут же решил, что будет совсем нетрудно убедить его больше сюда не приходить.

 — Сюда, доктор, — словно змей-искуситель, произнес Джордан, указывая на узкую лестницу, ведущую в комнату для свидания с адвокатом в тюрьме.

 Надзиратель, отпиравший дверь, мрачно ухмыльнулся, продел пальцы под ремень и сообщил, что Крис уже идет.

 — Интересный парень, — заметил Джордан, присаживаясь на стул в маленькой душной комнате.

 — Вы о Крисе?

 — Нет, о надзирателе. — Он откинулся на спинку стула и скрестил руки на животе, наслаждаясь произведенным впечатлением: доктор Фейнштейн стал белее мела. — Помните правила этого свидания?

 Доктор Фейнштейн с видимым усилием оторвал взгляд от двери.

 — Правила? А-а, да. Но хочу еще раз повторить: моя главная цель — излечить разум Криса, и для его же блага необходимо в спокойной обстановке проанализировать тот период времени, когда его душевное здоровье было нарушено.

 — Вам придется «излечивать» его другим путем, — решительно возразил Джордан, — не обсуждая преступления, вообще не касаясь данного дела.

 Доктор Фейнштейн опять попытался настоять на своем.

 — Что бы ни сказал Крис, существует врачебная тайна, — заявил он. — И нет необходимости в вашем присутствии при нашей беседе.

 — Во-первых, — не согласился Джордан, — при крайних обстоятельствах врачебную тайну можно и нарушить. А убийство первой степени — одно из таких. Во-вторых, ваши отношения с моим подзащитным не идут ни в какое сравнение с моими с ним отношениями. Если он сейчас и будет кому-то доверять, доктор, то только мне. Потому что, вполне вероятно, вы сумеете сохранить ему разум, но только я способен сохранить ему жизнь.

 Психиатр не успел ответить, как в двери уже стоял Крис. При виде доктора Фейнштейна на его лице заиграла улыбка.

 — Здравствуйте, — сказал он, — видите, я, как бы это сказать… сменил адрес.

 — Вижу-вижу, — засмеялся доктор Фейнштейн, так непринужденно опускаясь на стул, что Джордан с трудом мог поверить, что этот человек всего несколько минут назад трясся на пропускнике. — Адвокат любезно согласился устроить мне свидание с тобой. Я так полагаю, он будет присутствовать при нашем разговоре?

 Крис бросил взгляд на своего адвоката и пожал плечами. Джордан решил, что это очень хороший знак. Он опустился на оставшийся свободный стул и положил руки на стол.

 — Может, начнем с твоего самочувствия? — заговорил доктор Фейнштейн.

 Крис взглянул на Джордана.

 — Знаете… я чувствую себя неловко, когда он здесь.

 — Сделай вид, что меня здесь нет, — посоветовал Джордан, закрывая глаза. — А я сделаю вид, что сплю.

 Крис передвинул свой стул и поставил его так, чтобы не видеть лица адвоката.

 — Сначала мне было очень страшно, — начал жаловаться он психиатру. — Но потом я решил, что если держаться особняком, то ничего страшного. Я попытался просто не обращать на окружающих внимания. — Он уставился на ноготь большого пальца.

 — Наверное, ты о многом хочешь поговорить.

 Крис пожал плечами.

 — Наверное. Я тут перебросился парой слов со своим сокамерником, Стивом. Он нормальный парень. Но есть вещи, которые я не могу никому рассказать.

 «Молодец!» — подумал про себя Джордан.

 — Ты хочешь об этом поговорить?

 — Нет, — ответил Крис. — Но думаю, что должен. — Он взглянул на психиатра. — Иногда кажется, что голова у меня вот-вот расколется. — Доктор Фейнштейн кивнул. — Я узнал, что Эмили была… что у нас должен был родиться ребенок.

 Он помолчал, как будто ожидая, что сейчас вклинится Джордан — правозащитник, ангел-мститель — и скажет, что это касается непосредственно дела и обсуждать это нельзя. В наступившем молчании Крис сцепил руки и с силой сжал пальцы, чтобы боль не позволяла отвлечься.

 — Когда ты узнал? — спросил доктор Фейнштейн, пытаясь ничему не удивляться.

 — Два дня назад, — прошептал Крис. — Когда было уже слишком поздно. — Он поднял глаза на собеседника. — Хотите узнать, что мне приснилось? Психиатры ведь любят толковать сны, правда?

 Фейнштейн засмеялся.

 — Последователи доктора Фрейда любят. Я не психоаналитик, но рассказывай.

 — Здесь мне сны снятся редко. Оно и понятно: двери всю ночь лязгают, каждые несколько минут один из самых надоедливых надзирателей ходит вдоль камер и светит фонариком всем в лицо. Поэтому то, что мне удалось крепко заснуть, уже само по себе удивительно. Как бы там ни было, мне приснилось, что она сидит рядом со мной — я говорю об Эмили — и плачет. Я обнимаю ее и чувствую, как она вся сжимается, остаются лишь кожа да кости, поэтому я обнимаю ее чуть крепче. Но она только сильнее начинает рыдать и все больше сжиматься, и внезапно становится почти пушинкой, а я опускаю глаза и вижу, что держу на руках ребенка.

 Джордан неловко поерзал на стуле. Когда он оставался на этот сеанс, то думал лишь о том, как защитить Криса с точки зрения закона. Сейчас он начал понимать, что отношения между психиатром и пациентом в корне отличаются от отношений между адвокатом и подзащитным. Адвокат оперирует только фактами. Психиатр обязан извлекать на свет чувства.

 Джордан не хотел слушать о том, что чувствует Крис. Он не хотел слушать о том, что ему снится. Это означало бы проникнуться участием — плохая идея, если занимаешься юриспруденцией.

 Он мельком взглянул на Криса, которого выжали и он, и доктор Фейнштейн, только что наизнанку не вывернули.

 — Почему, как ты думаешь, тебе приснился этот сон? — спросил доктор Фейнштейн.

 — Ох, я… еще не закончил. Сон продолжался. — Крис глубоко вздохнул. — Я держал этого ребенка и видел, что он кричит. Как будто хотел есть, но я не мог придумать, чем же его накормить. Он кричал все сильнее и сильнее, я начал с ним разговаривать, но бесполезно. Поэтому я поцеловал ребенка в лоб, а потом встал и ударил его головой о землю.

 Джордан закрыл лицо руками. «Боже, Крис, — молча молился он, — не давай повода вызывать Фейнштейна в качестве свидетеля!»

 — Что ж, любой психоаналитик сказал бы, что таким образом ты пытаешься вернуться в так называемое «детство» своих настоящих отношений, — улыбнулся доктор Фейнштейн. — Но я скорее сказал бы, что ты был очень огорчен, когда ложился спать.

 — В школе мы проходили курс психологии, — продолжал Крис, как будто не слыша его. — Кажется, я могу понять, почему во сне Эмили превратилась в ребенка — каким-то образом в своем воображении я связал их образы. Я даже понимаю, почему пытался его убить: тот парень Стив, о котором я уже говорил, мой сокамерник… он здесь потому, что закачал своего ребенка до смерти. Я постоянно думал об этом, когда ложился спать.

 Доктор Фейнштейн откашлялся.

 — Как ты себя чувствовал, когда проснулся?

 — В этом-то все и дело! Я не был огорчен. Я был зол как черт.

 — Почему, по-твоему, ты разозлился?

 Крис пожал плечами.

 — Вы ведь сами говорили, что все эмоции перемешаны.

 Фейнштейн улыбнулся.

 — Значит, ты меня слушал, — констатировал он. — В своем сне ты ударил ребенка. Возможно, ты злился из-за того, что Эмили была беременна?

 — Секундочку, — вклинился Джордан, понимая, что сейчас будет произнесено нечто важное.

 Но Крис не слушал.

 — Как я мог злиться? — удивился он. — К тому времени, когда я узнал о ее беременности, уже ничего нельзя было исправить.

 — Почему?

 — Потому, — угрюмо ответил Крис.

 — «Потому» — это не ответ, — возразил доктор Фейнштейн.

 — Потому что она умерла! — выпалил Крис. Он сгорбился на стуле и провел рукой по волосам. — Господи, — негромко произнес он, — я и сейчас злюсь на нее.

 Джордан, зажав руки между коленей, подался вперед. Ему вспомнился день, когда от него ушла Дебора: он поехал на работу, отвел Томаса в садик и вел себя так, как будто ничего необычного не произошло. А потом, неделю спустя, когда Томас перевернул чашку с молоком, он чуть шкуру с него не спустил — он, который никогда не бил своего сына! — прежде чем понял, кого на самом деле пытается наказать.

 — Почему ты злишься на нее, Крис? — тихо спросил доктор Фейнштейн.

 — Потому что она ничего мне не сказала! — в запале воскликнул Крис. — Она говорила, что любит меня. А когда любишь человека, то позволяешь ему о тебе заботиться.

 Доктор Фейнштейн помолчал, наблюдая, как он пытается взять себя в руки.

 — Если бы она рассказала тебе о ребенке, ты бы о ней позаботился?

 — Я бы женился на ней, — тут же ответил Крис. — Пара лет не сыграла бы никакой роли.

 — Гм… Как думаешь, Эмили знала, что ты женился бы на ней?

 — Разумеется, — решительно заверил Крис.

 — И что из этого тебя пугает больше всего?

 На секунду Крис потерял дар речи, глядя на доктора Фейнштейна так, будто дивился, а не провидец ли перед ним. Потом отвернулся и вытер нос тыльной стороной ладони.

 — В ней была вся моя жизнь, — хрипло ответил он. — А что, если для нее все было не так?

 Он опустил голову в то самое мгновение, как Джордан вскочил со стула и вышел из комнаты для свиданий, нарушая им же самим установленные правила. Чтобы больше ничего не слышать.

 

 Дом Хартов в целом был обставлен в добротном колониальном стиле, типичном для представителей среднего класса: изящная резная мебель красного дерева, вытертые старинные ковры, картины с изображением поджавших губы людей, не имеющих никакого отношения к Хартам. В отличие от остального дома, кухня, где сейчас находился Джордан, напоминала место, где недавно столкнулось несколько этнических фестивалей. Над раковиной — плитка из дельфтского фаянса; колониальные стулья с дощатой спинкой контрастировали с большим столом со столешницей из белого мрамора; японская нескладная ширма — ходжи — служила дверью в столовую. Разноцветные пестрые индийские салфетки под приборы лежали вокруг немецкой пивной кружки фирмы «Хофбройхайс», в которой вперемешку стояли как серебряные столовые приборы, так и пластмассовая утварь. Джордан подумал, что Гас Харт отлично смотрится на фоне электроприборов, пока наблюдал, как она наливает ему стакан холодной воды. Что касается Джеймса — он обратил свое внимание на хозяина дома, который, засунув руки в карманы, смотрел в окно на кормушку для птиц, — скорее всего, он проводит время в остальной части дома.

 — А вот и я, — сказала Гас, придвигая второй стул к крошечному круглому столику, и нахмурилась. — Может быть, нам пересесть? Здесь мало места.

 Конечно, им следовало бы пересесть за стол побольше — Джордан принес целую кучу бумаг. Но адвокату почему-то не хотелось находиться в этих более степенных, консервативных комнатах, в особенности обсуждать дело, которое требовало недюжинной гибкости ума.

 — Поместимся, — заверил он, складывая кончики пальцев, и перевел взгляд с Гас на Джеймса. — Сегодня я пришел, чтобы обсудить ваши показания.

 — Показания?

 Вопрос задала Гас. Джордан скользнул взглядом по ее лицу.

 — Да, — ответил он. — Нам понадобятся ваши свидетельские показания, чтобы рассказать, каким человеком является Крис. А кто знает его лучше, чем собственная мать?

 Гас побледнела и кивнула.

 — А что мне нужно будет говорить?

 Джордан ободряюще улыбнулся. Совершенно естественно, что люди боятся давать показания в суде, — в конечном итоге, к тебе прикованы взгляды всех присутствующих в зале.

 — Ничего нового, Гас, — заверил он ее. — Мы рассмотрим вопросы, которые я задам вам, прежде чем вы выступите в суде. В основном мы обсудим характер Криса, его интересы, их отношения с Эмили. Мог ли, по вашему мнению, Крис совершить убийство?

 — Но разве обвинитель… разве она не будет задавать вопросы?

 — Будет, — успокоил Джордан, — но мы, с большой долей вероятности, можем предположить, о чем она будет спрашивать.

 — А если она спросит, был ли Крис склонен к самоубийству? — выпалила Гас. — Мне придется солгать.

 — Если спросит, я буду возражать. Поскольку вы не являетесь специалистом в вопросах подросткового самоубийства. Поэтому Барри Делани придется перефразировать вопрос и спросить: «Крис когда-либо говорил о том, что хочет покончить с собой?» На что вы просто ответите: «Нет».

 Джордан обернулся к Джеймсу, который продолжал таращиться в окно.

 — Что касается вас, Джеймс, мы не будем вызывать вас в качестве свидетеля, характеризующего моральный облик подзащитного. Я бы хотел вызвать вас в суд, чтобы вы подтвердили возможность того, что Эмили могла сама взять пистолет. Эмили знала, где в вашем доме хранится оружие?

 — Да, — негромко ответил Джеймс.

 — Она когда-нибудь видела, как вы достаете оружие из сейфа? Может быть, видела, как его доставал Крис?

 — Уверен, что видела, — сказал Джеймс.

 — Значит, существует вероятность того (поскольку никто лично при этом не присутствовал), что это Эмили, а не Крис, вытащила кольт из сейфа?

 — Существует, — подтвердил Джеймс.

 Джордан улыбнулся.

 — Вот! — воскликнул он. — Именно это я и хочу от вас услышать.

 Джеймс поднял руку и пальцем толкнул ангелочка из цветного стекла, висящего на окне.

 — К сожалению, — произнес он, — я не буду давать показаний.

 — Что-что? — не поверил собственным ушам Джордан. До этой минуты он полагал, что Харты будут использовать любую возможность, включая подкуп судьи, чтобы вытащить своего сына. — Вы не станете свидетельствовать в суде?

 Джеймс покачал головой.

 — Я не могу.

 — Понятно, — сказал Джордан, хотя на самом деле ничего не понимал. — Можно узнать почему?

 На часах ожила беззастенчивая кукушка: крошечная обитательница часов высунулась наружу семь раз подряд.

 — Вообще-то нет.

 Первым нашелся Джордан.

 — Вы, надеюсь, понимаете, что единственный способ оправдать Криса — это посеять в душах присяжных обоснованные сомнения. А ваши показания как хозяина оружия уже сами по себе могут заронить зерна сомнения.

 — Я понимаю, но отказываюсь, — стоял на своем Джеймс.

 — Ах ты сволочь! — перед ширмой, скрестив руки на груди, остановилась Гас. — Эгоистичная, жалкая сволочь! — Она подошла к мужу настолько близко, что ее злость наэлектризовала его волосы. — Объясни ему, почему ты не станешь этого делать. — Джеймс отвернулся. — Объясни! — Она обернулась к Джордану. — Дело вовсе не в том, что он боится выступать в суде, — категоричным тоном заявила она. — Дело в том, что, если Джеймс предстанет перед судом, он больше не сможет делать вид, что все происходящее лишь ужасный ночной кошмар. Если он выступит в качестве свидетеля, то ему придется активно защищать собственного сына… а это означает, что изначально существовала проблема. — Она с отвращением фыркнула.

 Джеймс рванулся мимо жены из комнаты.

 Некоторое время Джордан и Гас хранили молчание. Потом она снова опустилась на стул напротив адвоката и принялась перебирать столовое серебро, стоящее в пивной кружке, отчего оно звенело о керамический край.

 — Я могу внести его в список свидетелей, если он передумает, — заверил Джордан.

 — Не передумает, — ответила Гас. — Но вы можете задать мне все вопросы, которые собирались задавать моему мужу.

 Джордан удивленно приподнял брови.

 — Вы видели Эмили с Крисом, когда они входили в кабинет, где хранится оружие?

 — Нет, — ответила Гас. — Честно признаться, я даже не знаю, где Джеймс держит ключи. — Она поскребла ногтем большого пальца по дутой кружке. — Но ради Криса я скажу все, что нужно.

 — Да, — пробормотал Джордан, — не сомневаюсь.

 

 Неписаное тюремное правило: убийцы детей не знают покоя. Если они идут в душ, их вещи бросают в душевую кабинку. Если сидят на унитазе, к ним вламываются без предупреждения. Если они спят, их будят.

 Количество пребывающих в режиме средней изоляции сократилось — предположительно всему виной большой приток арестованных после рождественских праздников. Двоих сокамерников Криса и Стива тоже перевели. Одного отправили в режим строгой изоляции за то, что плюнул в надзирателя, второй отсидел свой срок и был отпущен. Когда эти двое были уже вне игры, Гектор снова начал кампанию по травле Стива.

 К несчастью, Крис продолжал делить с ним камеру.

 Однажды в понедельник, когда Крис спал, Гектор принялся стучать по прутьям камеры. Об уединении в тюрьме можно было только мечтать, особенно в те периоды, когда камеры не запирались. Но даже если двери камеры открыты, не станешь же без приглашения входить внутрь. А если заключенные спят, их оставляют в покое.

 И Стив, и Крис подскочили на койках от стуков Гектора, который решил поиграть ножками складного стула на прутьях решетки, как на ксилофоне.

 — О-о! — ухмыльнулся он, словно только что их заметил. — Вы, ребята, спали?

 — Господи, — воскликнул Крис, свешивая ноги с койки, — да что с тобой?

 — Нет, профессор, — сказал Гектор, — это с тобой что? — Он перегнулся через порог, стало слышно его несвежее после ночи дыхание. — Похоже, теперь все логично. Делитесь впечатлениями?

 Крис потер глаза.

 — О чем, черт побери, ты говоришь?

 Гектор наклонился ближе.

 — А ты думал, я не узнаю, что ты убил свою девушку, потому что она носила твоего ребенка?

 — Ублюдок! — воскликнул Крис, и его руки сомкнулись на шее Гектора.

 Он почувствовал, как его оттягивает Стив, и сбросил его руки, всю силу и волю сосредоточив на том, чтобы удавить этого урода, который посмел озвучить такую грязную ложь.

 Ему даже не пришло в голову подумать, каким образом эта информация получила огласку. Может быть, Джордан сказал об этом медсестре, а в это время за дверью мыл пол один из заключенных. Может быть, их разговор подслушал надзиратель. Возможно, эта информация просочилась в газеты, которые лежали в комнате отдыха.

 — Крис, — раздался из-за спины слабый голос Стива, — отпусти его.

 Но внезапно Криса взбесило то, что все здесь — в этом аду — будут считать его таким же, как Стив. Огромная разница — общаться со Стивом по собственной воле или потому, что больше не с кем общаться.

 Гектор выпучил глаза, его щеки надулись и стали синюшного цвета, однако Крису казалось, что он никогда не видел ничего прекраснее. Но неожиданно ему заломили руки за спину и надели наручники, а от удара по шее он упал на колени. К Гектору, которого держал второй надзиратель, постепенно возвращались обычный цвет лица и речь.

 — Ах ты, сучонок! — заорал он, когда Криса тащили из блока. — Ты за это еще ответишь!

 Только оказавшись у пропускника, Крис смог поинтересоваться, куда же его ведут. Но даже тогда ему никто не ответил.

 — Ты ведешь себя, как животное, — сказал конвоир. — И обращаться с тобой будут, как с животным.

 Он завел Криса в одиночную камеру. Прежде чем снять наручники, надзиратель заглянул под матрас. Подушки на койке не было.

 Без лишних слов конвоир освободил его от наручников и вышел из камеры.

 — Эй! — крикнул Крис, бросаясь к крепкой стальной двери со щелью для подносов с едой. — Вы не можете меня тут оставить! Вызовите мне врача!

 Где-то в глубине коридора раздался смех.

 Крис опустился на пол и безрадостно огляделся. В конечном итоге, надеялся он, во всем разберутся — после того как он отбудет наказание. А пока он застрял в этой дыре одному Богу известно насколько. Эту крошечную камеру не убрали после предыдущего узника. В углу — лужа блевотины, по одной из стен размазаны фекалии.

 Он подтянул колени к груди и сел, прижавшись к двери. Его мутило от каждого вздоха.

 В 12.15 в щель просунули обед.

 В 14.30 мимо карцера в спортзал отправились заключенные из режима строгой изоляции. Один из них плюнул в щель, слюна попала Крису на спину.

 В 15.45, когда в спортзал отправились заключенные из режима средней изоляции, Крис снял рубашку и просунул ее под дверь — плоская «лужа» из ткани. Он дождался, пока под топот ног на рубашку что-то упало, и аккуратно втащил ее назад. Кто-то — он решил, что Стив, — бросил ему ручку.

 Крис попытался писать на стене, но ручка по бетону не писала. Равно как и на металлической койке, и на душевой кабинке. Оставалось одно. Следующие три часа, оставшиеся до ужина, Крис исписал свои тюремные штаны и рубашку — беспорядочные рисунки, напомнившие ему художественную мазню Эмили.

 После ужина он лежал на спине и вспоминал все учебные этапы эстафетного заплыва, которые его тренер рисовал на доске в раздевалке. Он скрестил руки на груди и представил, как его кровь течет от сердца в артерию и дальше по венам.

 Когда он услышал по ту сторону поскрипывание резиновых подошв, то решил, что ослышался.

 — Эй! — закричал он. — Эй, кто там?

 Он попытался приоткрыть заслонку над щелью, но ничего не увидел. Он напряг слух и услышал, как вращаются колеса и хлюпает в воде тряпка. Сторожа.

 — Эй! — крикнул он. — Помогите!

 Швабра перестала елозить по полу. Крис опять склонился над щелью, но тут же отскочил, когда что-то ударило его в висок.

 Он наклонился, надеясь найти еду, и нащупал толстый переплет Библии, который ни с чем не спутаешь.

 Крис вздохнул, улегся на койку и стал читать.

 

 Рождественские каникулы начинались в четверг, поэтому Селена была чрезвычайно признательна, когда миссис Бертран согласилась побеседовать с ней в среду во второй половине дня. Селена сидела на неудобном маленьком деревянном стульчике и удивлялась: кто это, черт побери, придумал, что такая мебель способствует процессу обучения? Крис Харт был таким же высоким, как и Селена, почти метр восемьдесят. Как ему вообще удавалось втискивать ноги под такую парту? Неудивительно, что сегодняшние подростки не могут дождаться, когда закончат школу…

 — Я так рада, — заявила миссис Бертран, — что вы позвонили.

 — Рады?

 Селена была озадачена. За свою профессиональную карьеру она могла по пальцам одной руки пересчитать людей, которые не смотрели бы подозрительно, когда она сообщала, что работает на защиту.

 — Да. Я, разумеется, имею в виду, что читала газеты. И сама мысль, что такой, как Крис… Это же просто смешно! — Она широко улыбнулась, как будто одного этого было достаточно. — Чем же я могу быть вам полезна?

 Селена достала из кармана куртки ручку и блокнот.

 — Миссис Бертран… — начала она.

 — Пожалуйста, зовите меня Джоан.

 — Джоан, нам нужна информация, которую можно было бы сообщить присяжным, чтобы они сочли обвинение против Криса, как вы выразились, смешным. Как долго вы знаете Криса?

 — Года четыре. В девятом классе я преподавала ему английский, и потом мы так или иначе пересекались, даже если он и не был непосредственно в моем классе, — он из тех учеников, о которых учителя говорят постоянно. Ну, знаете, с хорошей стороны. К тому же в этом году он опять оказался в моем классе.

 — Вы занимаетесь английским с отличниками?

 — С продвинутыми школьниками, сдающими английский, — ответила она. — В мае у ребят экзамен.

 — Значит, Крис был хорошим учеником.

 — Хорошим? — Джоан Бертран покачала головой. — Крис удивительный ученик. У него талант изъясняться доходчиво, проникать в самую суть сложнейших вещей. Я бы не удивилась, если бы он поступил в колледж и стал писателем. Или адвокатом, — добавила она. — Подобный ум вот так… бездарно проводит месяцы в тюрьме.

 Она покачала головой, не в силах продолжать.

 — Вы не первая, кто так думает, — пробормотала Селена. Она нахмурилась, взглянув на шкаф с документами. На ящиках были наклеены буквы алфавита.

 — Личные дела учащихся, — объяснила Джоан. — Их письменные работы. — Она вскочила со стула. — Сейчас я покажу вам работы Криса.

 — А Эмили Голд тоже была вашей ученицей?

 — Да, и опять-таки, еще одна отличница. Но более замкнутая, чем Крис. И естественно, они всегда были вместе — даже директор школы скажет вам то же самое. Просто Криса я знаю лучше.

 — Она не казалась подавленной?

 — Нет. Как обычно, очень внимательная к своей работе.

 Селена подняла голову.

 — Можно посмотреть и ее дело?

 Учительница английского вернулась с двумя пластиковыми папками.

 — Вот Эмили, а это Криса.

 Сначала Селена открыла папку Эмили. Внутри было два стихотворения — нигде не упоминалась смерть — и сочинение в стиле произведений Артура Конан Дойла. Абсолютно ничего полезного. Она захлопнула папку и посмотрела на учительницу.

 — А Крис выглядел удрученным?

 Она обязана была задать этот вопрос, хотя и знала, каким будет ответ. Маловероятно, чтобы посторонний человек мог заметить склонность к суициду там, где ее не было.

 — Господи, нет, конечно!

 — Крис когда-нибудь обращался к вам за помощью?

 — По учебе нет. Он и сам отлично справлялся. Он расспрашивал меня о колледжах, когда решил поступать. Я написала ему рекомендацию.

 — Я имела в виду, по личным вопросам.

 Джоан нахмурилась.

 — Я предлагала ему прийти поговорить после… после смерти Эмили. Я понимала, что ему необходимо выговориться. Но он так и не пришел, — тактично ответила она. — У нас состоялось памятное собрание в честь Эмили. К всеобщему удивлению, когда Криса попросили выступить с речью, он начал смеяться.

 Селена задумалась о том, стоит ли вызывать миссис Бертран в качестве свидетеля.

 — Разумеется, я, отлично зная Криса, списала это на счет перенесенного потрясения, — сказала она. Явно испытывая неловкость от нахлынувших воспоминаний, учительница потянулась за папкой Криса и открыла ее. — Я посоветовала учителям, которые стали шептаться, прочесть вот это, — произнесла она, хлопнув ладонью по сочинению-рассуждению. — Человек с такой жаждой жизни неспособен на убийство.

 Селена, вообще-то говоря, повидав на своем веку преступников-интеллектуалов, была не согласна с учительницей, но послушно взглянула на сочинение.

 — Задание заключалось в том, чтобы занять какую-либо из сторон в спорном, больном вопросе, — пояснила Джоан. — Привести убедительные аргументы своей точки зрения и разбить доводы оппонентов. Подобное задание большинству выпускников колледжа не осилить. Но Крис блистательно справился с задачей.

 Аккуратные абзацы, распечатанные на компьютере.

 — «В заключение хочу сказать, — прочла Селена, — право женщины самой выбирать, делать или не делать аборт, — неверная терминология. В действительности выбора не существует. Лишать человека жизни — противозаконно. Точка. Возражение, что плод не человек, — это отговорки, поскольку к тому времени, когда делается большинство абортов, функционируют основные органы и системы. Возражение, что женщина имеет право выбирать, тоже спорно, поскольку это не только ее тело, но и тело другого человека. В обществе, в котором так рьяно отстаиваются интересы ребенка, вообще кажется странным…»

 Селена подняла голову, и ее лицо озарила белозубая улыбка.

 — Счастливого Рождества, миссис Бертран, — пожелала она.

 

 Казалось пережитком предлагать для успокоения Библию в мире, где бутылочка винца была бы более кстати, но Крис, на удивление, увлекся. Он никогда по-настоящему не читал Библию. Одно время он недолго посещал воскресную школу, но только потому, что отец настоял: школа, по словам организаторов, относилась к местной епископальной церкви. В конечном итоге их семья стала посещать церковь только по праздникам, когда там можно было встретить весь цвет общества.

 Знакомые высказывания выпрыгнули со страниц книги, и Крис почувствовал, что его крошечная камера наполнилась старыми друзьями. «Ищите и обрящете, просите и дастся вам, стучите и вам откроют». Он взглянул на тяжелую дверь. Чертовски маловероятно.

 Когда погасили свет — без всякого предупреждения, просто все погрузилось в туманную темноту, — Крис встал с койки и опустился на колени. Пол под тонкой тканью брюк казался ледяным, а в наступившей темноте вонь от размазанного по стенам дерьма чувствовалась еще сильнее. Но Крис сложил руки и наклонил голову.

 — Сейчас я отхожу ко сну, — прошептал он, ощущая себя ребенком. — Да хранит Господь мою душу! — Он наморщил лоб, пытаясь припомнить остальное, но не смог. — Давно я этого не делал, — сказал Крис, чувствуя себя ужасно глупо. — Надеюсь, Ты меня слышишь. Я не виню Тебя за то, что оказался здесь. Вероятно, я не заслужил снисхождения.

 Он прислушался к замирающим отголоскам своего голоса, думая о том, чего желает больше всего. Если он попросит только об одной вещи, вполне вероятно, его желание сбудется.

 — Я хочу помолиться за Гектора, — негромко произнес он. — Молюсь, чтобы он поскорее отсюда вышел.

 Интересно, а Эмили уже встретилась с Всевышним? Он закрыл глаза, вспоминая, как обертывал вокруг рук ее длинные волосы. Ее подбородок, нежную ложбинку на шее, которой он мог коснуться губами и почувствовать, как бьется ее пульс. Он вспомнил слова, прочитанные вечером: «И дам вам сердце новое, и дух новый дам вам». Он надеялся, что сейчас Эмили это получила.

 Крис задремал прямо на полу, стоя на коленях, словно кающийся грешник, и услышал Господа. Он явился звуком шагов, лязгом ключа, нервным ожиданием. От Его шепота у Криса зашевелились волосы. «Прости и будешь прощен».

 

 Гас проснулась оттого, что ей на грудь упало что-то тяжелое, и в испуге начала отбиваться, когда поняла, что это на нее навалилась Кейт.

 — Мама, вставай! — позвала она.

 Глаза дочери сияли, на губах играла такая заразительная улыбка, что Гас тут же забыла, что пробуждение означает, что ей придется пережить еще один бесконечный день.

 — Что такое? — сонно спросила она. — Ты опоздала на автобус?

 — Какой автобус! — Кейт села, скрестив ноги. — Спускайся вниз. — Она ткнула под одеялом отца, в ответ Джеймс что-то промычал. — И ты тоже! — велела она и выбежала из комнаты.

 Через десять минут одетые, но заспанные Гас и Джеймс спустились в кухню.

 — Сделаешь кофе или мне сделать? — спросила Гас.

 — Какой кофе! — воскликнула Кейт, прыгая перед носом родителей. Она схватила обоих за руки и потянула к ширме, отделяющей кухню от гостиной. — Та-да-да-дам! — пропела она, отступая в сторону, чтобы было видно тощий эвкалипт в горшке, густо украшенный стеклянными шарами и мишурой. — Счастливого Рождества! — пропела она, обнимая мать.

 Гас взглянула на Джеймса поверх ее головы.

 — Дорогая, это ты сама украшала? — услышала она свой голос.

 Кейт застенчиво кивнула.

 — Знаю, что это может показаться глупым… взять цветок из прихожей и все такое, но я решила, что если срублю что-то в лесу, вы с ума сойдете.

 У Гас мгновенно промелькнул в голове образ дочери, которую придавило упавшей сосной.

 — Очень красиво, — заверила она. — Правда.

 На цветке мигали маленькие рождественские огоньки. Они вспыхивали и гасли, напоминая Гас огни машин «скорой помощи», стоящих у больницы, куда ее вызвали забрать Криса.

 Кейт вошла в гостиную и радостно уселась под деревце.

 — Я решила, что вам, ребята, не до елки. — Она протянула один подарок Гас, другой Джеймсу. — Вот, открывайте! — велела она.

 Гас подождала, пока Джеймс развернет новый ежедневник, обтянутый искусственной крокодиловой кожей. Потом сорвала упаковку со своего подарка — пары серег из нефрита. Гас с изумлением смотрела на улыбающуюся дочь и не могла понять, когда же та успела побывать в магазине. Интересно, почему ее дочь решила во что бы то ни стало отпраздновать Рождество, как все люди?

 — Спасибо, дорогая, — поблагодарила она, крепко обнимая Кейт. И шепнула ей на ухо: — За все.

 Кейт снова села на место, всем своим видом показывая, что чего-то ждет. Гас стиснула кулаки в карманах халата и взглянула на Джеймса. Как признаться четырнадцатилетней дочери, что в этом году они совершенно забыли о Рождестве?

 — Твой подарок, — тут же придумала она отговорку, — еще не готов.

 Улыбка мгновенно слетела с лица Кейт.

 — Его… подгоняют под твой размер, — добавила Гас.

 Между ними выросла стена, твердая и непреодолимая, хотя и абсолютно невидимая.

 — Что за подарок? — спросила Кейт.

 Гас, не желая обманывать дочь, повернулась к мужу, который только пожал плечами.

 — Кейт… — взмолилась Гас, но дочь уже вскочила на ноги.

 — Вы мне ничего не приготовили, верно? — хрипло спросила она. — Ты врешь! — Она махнула рукой в сторону эвкалипта. — Если бы я не нарядила эту худосочную рождественскую елку, вы бы сегодня, как обычно, с неприкаянным видом бродили по дому.

 — Этот год для нас непростой, Кейт. Ты же понимаешь, все, что произошло с Крисом…

 — Знаешь, из-за того, что произошло с Крисом, ты просто перестала меня замечать! — Она выхватила из рук матери коробочку с серьгами и швырнула ее о стену. — Что мне сделать, чтобы ты обратила на меня внимание? — заорала она. — Убить кого-нибудь?

 Гас отвесила дочери оплеуху.

 В комнате повисла гнетущая тишина, нарушаемая только тихим шипением вспыхивающих и гаснущих огоньков. Кейт, прижав руку к пылающей щеке, развернулась и выбежала из комнаты. Дрожащая Гас, покачивая словно ставшую чужой руку, повернулась к Джеймсу.

 — Сделай что-нибудь! — взмолилась она.

 Он секунду пристально смотрел на жену, потом кивнул и вышел из дома.

 

 Это был один из тех редких случаев, когда Рождество и Ханука совпали. Весь мир праздновал, а это означало, что у Майкла был выходной. И он точно знал, чем хочет заняться.

 Он уже несколько месяцев спал на диване, поэтому не знал, проснулась ли Мэлани. Он принял душ в ванной на первом этаже, приготовил себе в дорогу оладьи и поехал на кладбище к Эмили.

 Припарковался неподалеку, предпочитая пройтись в одиночестве и покое, которым здесь веяло. Под ногами скрипел снег, за уши щипал ветер. У ворот кладбища он остановился и поднял голову к бескрайнему голубому куполу неба.

 Могила Эмили находилась за холмом, у его подножия. Майкл шел и размышлял над тем, что скажет дочери. Он не испытывал никакого смущения, разговаривая с могилой. Он постоянно разговаривал с созданиями, которые, как считалось, не способны понимать, — с лошадями, коровами, кошками. Он наконец преодолел последние метры длинной тропинки, откуда уже была видна могилка. На ней лежали цветы, теперь уже ломкие стебельки, оставшиеся после последнего посещения Майкла. На снегу виднелись ленты и куски бумаги. А прямо на замерзшей земле в ногах могилы сидела Мэлани и разворачивала подарки.

 — Ой, взгляни на это! — воскликнула она. Майкл подошел уже достаточно близко, чтобы расслышать ее слова. — Тебе понравится.

 Она надела кулон с сапфиром на высохшие стебельки принесенных Майклом роз.

 Майкл перевел взгляд с мерцающего украшения на остальные подарки, разложенные, словно подношения, по обеим сторонам памятника. Кофейник на одну чашку, роман, несколько тюбиков масляных красок и дорогие кисти, Эмили любимые.

 — Мэлани! — резко окликнул он. — Что ты делаешь?

 Она медленно, как во сне, обернулась.

 — Майкл, привет!

 Майкл стиснул зубы.

 — Это все ты принесла?

 — Конечно, — словно бестолковому, объяснила ему Мэлани. — Кто же еще?

 — Для… кого они?

 Она недоуменно уставилась на мужа.

 — Для Эмили. А что?

 Майкл присел рядом с женой.

 — Мэл, — мягко сказал он, — Эмили умерла.

 Глаза ее тут же наполнились слезами.

 — Я знаю, — хрипло произнесла она. — Но понимаешь…

 — Нет.

 — Просто это ее первая Ханука вне дома, — сказала Мэлани. — И я хотела… хотела…

 Майкл обнял жену, прежде чем увидел, как по ее щекам заструились слезы.

 — Я понимаю, что ты хотела, — успокоил он. — Я тоже хочу. — Он зарылся лицом ей в волосы и закрыл глаза. — Поедешь со мной?

 Он почувствовал, как она кивнула, ощутил ее теплое дыхание. Они пошли по тропинке, оставив на могиле краски и кисти, кофеварку и кулон, — на всякий случай.

 

 В аэропорту Манчестера на Рождество было не протолкнуться: люди носились с коробками с фруктовыми кексами и пакетами, рвущимися от подарков. В зале ожидания рядом с Джорданом вертелся в кресле Томас. Адвокат нахмурился, когда сын в тысячный раз уронил свои билеты.

 — Ты точно запомнил, как делать пересадку?

 — Да, — ответил Томас. — Если меня не проводит стюардесса, я попрошу кого-нибудь из пассажиров на выходе.

 — Один нигде не ходи… — в очередной раз сказал Джордан.

 — Только не в Нью-Йорке, — хором закончили оба.

 Томас нетерпеливо ерзал, ударяя ногой по металлической спинке кресел.

 — Прекрати! — велел Джордан. — Сидящим впереди неприятно.

 — Папа, как думаешь, в Париже лежит снег? — спросил Томас.

 — Нет, — ответил Джордан. — Поэтому лучше возвращайся домой, покатаешься на коньках.

 Он намеренно подарил Томасу на Рождество коньки — в качестве откровенной взятки — и вручил их сыну до отлета на праздники к Деборе.

 Они пару раз перезванивались через океан, горячо спорили, достаточно ли вырос Томас, чтобы лететь так далеко одному, ставили тысячи условий. Вообще-то несколько дней Джордан просто отказывался отпускать сына. Но однажды ночью проснулся, пошел в комнату Томаса, чтобы посмотреть, как сын спит, и поймал себя на том, что думает над вопросом, который доктор Фейнштейн задал Крису Харту: «И что из этого пугает тебя больше всего?» И понял, что его ответ совпадает с ответом Криса. До этого момента жизнь Томаса была наполнена только Джорданом. Что, если, когда появится выбор, все изменится? На следующее утро он позвонил Деборе и дал свое согласие.

 — Объявляется посадка на рейс 1246 до Нью-Йорка, аэропорт «Ла-Гуардия». Третий терминал.

 Томас так поспешно вскочил с места, что споткнулся о багаж.

 — Эй, не гони! — воскликнул Джордан, протягивая руку, чтобы удержать его.

 Собираясь поднять большую спортивную сумку, он замер, глядя на сына. И внезапно понял, что это мгновение навсегда врежется в его память, как, впрочем, и череда других: легкий пушок на щеках Томаса — признак раннего полового созревания; болезненная, «лагерная», худоба его рук; оранжевый «детский» билет, выглядывающий из кармана джинсов. Джордан откашлялся и поднял багаж.

 — Боже, какой тяжелый! — воскликнул он. — Что ты там понабрал?

 Томас усмехнулся, в его глазах прыгали чертики.

 — Всего десяток экземпляров «Пентхауза», — сказал он. — А что?

 Эта тема все еще оставалась открытой. Обсуждение ее они не закончили и время от времени наступали на больную мозоль. С облегчением Джордан заметил, что напряжение последней недели спало.

 — Иди уже… на посадку, — сказал он и обнял сына.

 Томас крепко обнял отца в ответ.

 — Поцелуй от меня маму, — велел Джордан.

 Мальчик отстранился.

 — В щеку или в губы?

 — В щеку, — ответил Джордан и легонько подтолкнул Томаса к посадочному трапу.

 Потом глубоко вздохнул и направился к раздвижным дверям как раз напротив фюзеляжа самолета. «Подожду, — подумал он, — на случай, если в последнюю минуту Томас передумает». Засунув руки в карманы, Джордан стоял и смотрел, как летающее «такси» разгоняется на взлетно-посадочной полосе и поднимается в воздух. Наконец самолет исчез из поля зрения.

 

 — Веселого Рождества, — поздравил надзиратель, отпирающий двери карцера.

 Крис поднялся с пола и сел. Библия упала под койку, и он тут же засунул ее за пояс штанов.

 — Да.

 — Хочешь сидеть тут до Нового года? — проворчал надзиратель.

 Крис непонимающе посмотрел на него.

 — Вы намекаете, что все, я свободен?

 — Сегодня начальник тюрьмы необычайно щедр, — объяснил надзиратель, придерживая дверь.

 Крис быстро прошел по коридору и остановился у распределителя.

 — Куда теперь?

 — Прямо в тюрьму, — засмеялся надзиратель собственной шутке.

 — Я имел в виду, на какой режим?

 — Обычно после карцера идут в режим строгой изоляции, — ответил надзиратель, — но принимая во внимание рассказ твоего сокамерника о том, что тебя спровоцировали и не отвели к врачу, перед тем как отправить в карцер, ты возвращаешься назад в среднюю изоляцию. — Он открыл перед Крисом дверь. — Кстати, твоего приятеля Гектора перевели назад в «строгач».

 — В «строгач»?

 Конвоир кивнул. Крис на мгновение прикрыл глаза.

 Когда он вошел в камеру, Стив что-то читал. Крис упал на койку и зарылся головой в подушку, вдыхая ужасный тюремный запах моющего средства, но испытывая блаженство уже оттого, что имеет подушку. Он чувствовал на себе взгляд Стива, но тот никак не мог решиться завести разговор.

 Наконец, понимая, что рано или поздно заговорить придется, Крис убрал подушку с лица.

 — Привет! — сказал Стив. — Веселого Рождества!

 — И тебе тоже, — ответил Крис.

 — Ты как?

 Крис пожал плечами.

 — Спасибо за то, что рассказал о Гекторе.

 Он говорил вполне серьезно: Гектор не из тех, кто прощает стукачей.

 — Да брось ты, — сказал Стив.

 — Что ж, в любом случае спасибо.

 Стив отвернулся и уставился в катышек на потертом рукаве своей рубашки.

 — Я приготовил тебе кое-что, — как ни в чем не бывало произнес он, — на Рождество.

 Крис испугался. Запаниковал. Он и подумать не мог, что здесь, в тюрьме, делают подарки.

 — А у меня для тебя ничего нет, — ответил он.

 — По правде говоря, — сказал Стив, засовывая руку под койку, — кое-что ты мне можешь подарить. — Он достал ужасного вида инструмент, сделанный из стержня ручки «Бик» и длинной, устрашающей иглы. — Татуировку, — прошептал он.

 Крис хотел спросить, где он взял иглу: трудно было представить, что какой-то сиделец пронес ее в заднем проходе. Позже он обязательно поинтересуется, но пока на это не было времени. Татуировки в тюрьме — равно как и инструменты для ее нанесения — запрещены. Если у тебя на видном месте татуировка, к тебе тут же проникаются уважением, потому что ты осмелился выставить напоказ свои прегрешения прямо под носом у надзирателей.

 На самом деле Стив дарил ему на Рождество шанс сохранить лицо.

 Крис протянул руку, не зная, хочет или нет наносить татуировку, но ему хватило здравого смысла, чтобы понять: если он не хочет подхватить СПИД, нужно, черт возьми, сделать тату первым. Быстро взглянув на делавшего обход надзирателя, Стив вытащил зажигалку — еще один полученный незаконно сюрприз — и подержал иглу над огнем.

 Крис поставил локоть на колено и почувствовал, как первое прижигание опалило тело. Повис странный запах, похожий на запах жареного мяса, и тут же боль пронзила его между ног. Сжав руку в кулак, он смотрел, как течет кровь, пока Стив нагревал, прижигал, вырезал. Потом он почувствовал, как Стив впрыснул в рану чернила из ручки и втер их в обожженную руку, где должен был навсегда остаться рисунок.

 — Пока не помоешь, видно плохо, — сказал Стив. — Это восьмерка. — Он взглянул Крису прямо в глаза. — Но в камере нас двое.

 Крис натянул рукав пониже и облизал пальцы, чтобы стереть остатки крови и чернил. Мимо камеры прошел надзиратель. Стив покрепче зажал зажигалку в руке.

 — Сделай и мне, пожалуйста, — попросил он.

 Руки Криса тряслись, когда он раскалял иглу и прижигал предплечье Стива. Стив дернулся, но потом напряг мышцы. Крис нарисовал круг, цифру восемь и черный фон. Потом втер в порезы чернила и тут же отдал иглу Стиву.

 Их пальцы соприкоснулись.

 — Это правда, — спросил Стив, не поднимая глаз, — насчет ребенка?

 Крис вспомнил Джордана, который велел никому ничего не говорить. Подумал об этих схожих татуировках, которые останутся на них, словно клеймо. И о словах, что прочел вчера ночью в карцере: «Слушай глас мой, и я стану вашим Богом, а вы моим народом».

 Крис пристально взглянул на своего друга, своего наперсника, своего брата.

 — Да, — ответил он.

 

 Свидание прошло отлично. Майкл встал и по привычке ждал, пока уведут Криса. Сегодня он приходить не собирался, но, увидев Мэлани на могиле, разнервничался, и ему хотелось с кем-нибудь об этом поговорить. Правда, он не стал говорить Крису — это выглядело совсем неуместным! — что приехал сюда в Рождество, чтобы облегчить душу. Если уж сегодня утром не удалось поговорить с Эмили, по крайней мере днем он смог поговорить с Крисом.

 Он пожелал конвоиру веселых праздников и поспешил по лестнице на пропускник. Это был единственный выход из тюрьмы, и посетителей запирали внутри, когда они приходили навестить задержанных.

 Он терпеливо стоял за женщиной в пальто из верблюжьей шерсти, волосы которой были спрятаны под пушистую вязаную шапочку.

 — Да, — сказала она надзирателю, — я пришла на свидание к Крису Харту.

 — Парень пользуется популярностью, — заметил тот и склонился над громкоговорителем: — К Харту посетитель.

 Майкл почувствовал, как сжалось сердце, а во рту пересохло.

 — Гас, — позвал он.

 Женщина обернулась. Шапочка соскользнула с ее головы, и блестящая копна волос рассыпалась по плечам.

 — Майкл! — выдохнула она. — А ты что здесь делаешь?

 — По всей видимости, — неловко улыбнулся он, — то же, что и ты.

 Несколько секунд она лишь беззвучно открывала рот.

 — Ты… ты… ходишь на свидание к Крису?

 Майкл кивнул.

 — Хожу, — признался он. — В последнее время.

 Они минуту помолчали, глядя друг на друга.

 — Ты как? — спросила Гас одновременно с Майклом, который произнес: «Как жизнь?»

 Оба покачали головой и улыбнулись. Щеки Гас порозовели, она оглянулась на лестницу.

 — Я лучше пойду, — сказала она.

 — Веселого Рождества, — пожелал Майкл.

 — И тебе! Ой…

 — Ничего.

 — Веселой Хануки.

 — И это тоже, — улыбнулся Майкл.

 Гас положила руку на дверь, ведущую на лестницу, но не двигалась.

 — Может быть, ты… я хотел сказать… может, хочешь выпить потом чашечку кофе?

 Она улыбнулась, просияв всем лицом.

 — Я бы с удовольствием, но я… Крис…

 — Понимаю, я подожду, — пообещал Майкл. Он оперся о стену и перекинул куртку через руку. — Мне спешить некуда.

 

 

 

  Часть III

  Правда

 

 

  Вечно было так, что глубина любви познается лишь в час разлуки. Халиль Джебран. Пророк

 

 

  Полуправда опаснее лжи; ложь легче распознать, чем полуправду, которая обычно маскируется, чтобы обманывать вдвойне. Альфред Теннисон. Бабушка

 

 

 

 

 

  Настоящее

 

 Февраль 1998 года

 

 Как ни крути, уважаемый Лесли Ф. Пакетт — не самая плохая кандидатура на роль судьи.

 В прошлом и в качестве обвинителя, и в качестве адвоката Джордан занимался делами, где председательствовал Пакетт. Ходили слухи, что причиной его строгости и едких комментариев в сторону адвокатов был комплекс в отношении собственного имени: Лесли звучало не настолько по-мужски, как хотелось бы. Но колкости он отпускал не только в сторону защиты, доставалось и обвинению. Кроме этого, единственным минусом судьи Пакетта при рассмотрении дела было его пристрастие к миндалю. Орехи стояли у него в стеклянных банках на письменном столе, как в совещательной комнате, так и зале заседаний, и он громко разгрызал скорлупу зубами.

 Предварительные слушания обычно были открытыми, но тяжесть выдвинутых против Криса обвинений и широкое освещение, которое получило дело, подвигло все заинтересованные стороны к решению совещаться в кабинете у судьи. Туда вошел в развевающейся мантии Пакетт, за ним спешили Джордан и Барри Делани. Все трое сели, Пакетт вытащил из банки миндаль и бросил в рот.

 Услышав отвратительный хруст, Джордан взглянул на Барри.

 Хотя в зале суда стороны ведут себя подчеркнуто официально, даже самые беспощадные прокуроры и адвокаты за его пределами ослабляют хватку. Джордан, сам бывший прокурор, поддерживал хорошие отношения с большей частью государственных обвинителей, но Барри Делани — совершенно другое дело. Он раньше никогда с ней не работал, она пришла в прокуратуру, когда он уже уволился, и сейчас рвалась в бой — казалось, она воспринимает как личное оскорбление то, что Джордан переметнулся на ту сторону баррикад. Черт, она, похоже, все принимает слишком близко к сердцу!

 Она сидела, как юная школьница, сложив руки, черная юбка подоткнута под ноги, на лице застывшая улыбка, которая осталась даже тогда, когда Лесли Пакетт сплюнул скорлупу в ладонь.

 Судья пошарил в бумагах на столе. Джордан кашлянул, чтобы привлечь внимание прокурора.

 — Полиция проделала отличную работу, Делани, — прошептал он. — Никакого давления на моего подзащитного.

 — Давления! — прошипела она в ответ. — Когда он находился в больнице, его даже не подозревали в убийстве. Тот протокол допроса изъяли из дела, и вам это отлично известно.

 — Если его изъяли, откуда вы знаете, на что я намекаю?

 — Макфи, — приструнил судья, — и Делани. Вы закончили?

 Оба повернулись к столу.

 — Да, Ваша честь, — хором ответили они.

 — Отлично, — с кислой миной сказал судья. — Все ли улики представлены в деле?

 — Ваша честь, — вскочила Барри, — нашему специалисту, который изучает характер брызг крови, нужно еще немного времени, плюс ко всему мы ждем из лаборатории результаты анализа ДНК. — Она взглянула в свой органайзер. — Мы будем готовы к первому мая.

 — Будете что-то передавать суду?

 — Да, Ваша честь. Несколько ходатайств до начала слушания по делу касательно так называемых показаний специалистов и других спорных улик.

 Судья достал из банки еще один орех и, перекатывая его во рту, повернулся к Джордану.

 — А вы?

 — Ходатайство об изъятии из дела протокола допроса моего подзащитного в больнице, который явно проводился с нарушением прав Миранды[10].

 — Чепуха! — воскликнула Барри. — Он мог в любое время уйти.

 Джордан обнажил зубы в подобие улыбки.

 — Явно незаконно, — настаивал он. — Мой подзащитный вряд ли мог ходить, когда ему только что наложили семьдесят швов на голове. Он находился под действием различных болеутоляющих. И ваши детективы отлично это знали.

 — Будете продолжать в том же духе, — заявил судья, — и мне даже не придется читать ходатайства.

 Джордан снова повернулся к Пакетту.

 — В течение недели я пришлю вам…

 — На что я с удовольствием отвечу, — добавила Барри.

 — Пустая трата времени, Барри, — пробормотал Джордан. — Вашего времени, не говоря уже о времени моего подзащитного.

 — Вы…

 — Стороны!

 Джордан откашлялся.

 — Приношу свои извинения, Ваша честь. Мисс Делани вывела меня из себя.

 — Я так понимаю, — сказал Пакетт, — что вы оба к концу недели предоставите мне ходатайства?

 — Без проблем, — заявил Джордан.

 — Да, — кивнула Барри.

 — Хорошо. В таком случае, — подытожил Пакетт, делая над календарем пассы, как будто предсказывая дату, — назначим слушание на седьмое мая.

 Джордан собирал портфель, наблюдая, как Барри Делани складывает бумаги, и вспоминал свою бытность прокурором: невероятное количество документов и нехватку времени, чтобы отправить правосудие по каждому делу. И ради Криса Харта он надеялся, что времена не изменились.

 По давней привычке он придержал двери для мисс Делани, хотя и считал, что обвинитель больше похожа на питбуля, чем на представительницу слабого пола. Они шли по коридору суда, оба злые и молчаливые, обоим грезилась собственная победа. Внезапно Барри повернулась и преградила Джордану дорогу.

 — Если признете вину, — прямо заявила она, — мы переквалифицируем дело на непредумышленное убийство.

 Джордан скрестил руки на груди.

 — От тридцати до пожизненного, — добавила Барри.

 Джордан никак не отреагировал, и она медленно покачала головой.

 — Послушайте, Джордан, — стояла Барри на своем, — он сядет, так или иначе. И мы оба знаем, что у меня все козыри на руках. Вы же видели неопровержимые улики: отпечатки пальцев, пулю, траекторию прохождения пули через голову — и мы прекрасно понимаем, что сама она так выстрелить себе в голову не могла. Любому присяжному уже этого будет достаточно, он даже не заметит ваши потуги отвлечь внимание. Если согласитесь на тридцать лет, то, по крайней мере, когда Харт выйдет, ему не будет и пятидесяти.

 Джордан секунду подождал и разомкнул руки.

 — Вы закончили?

 — Да.

 — Отлично.

 И он пошел дальше по коридору.

 Барри побежала за ним.

 — И каков ответ?

 Джордан остановился.

 — Ответ? Я расскажу своему подзащитному об этом смехотворном вздоре, который вы только что назвали предложением, по единственной причине: я обязан это сделать. — Он пристально взглянул на Барри, на его лице играло подобие улыбки. — Я работаю намного дольше вас, — продолжал он. — Откровенно говоря, я раньше был в вашей шкуре. Я привык играть в игру, которую вы предлагаете сейчас. Чем ясно даете мне понять, что не настолько уверены в обвинительном приговоре, как хотите показать. — Он кивнул головой. — Тем не менее я поговорю со своим подзащитным, — пообещал он. — Увидимся в суде.

 

 Когда Джордан закончил рассказывать, Крис забарабанил по столу.

 — Тридцать лет… — упавшим голосом произнес он, несмотря на то что изо всех сил пытался сохранять хладнокровие. Он посмотрел на адвоката. — Сколько вам лет?

 — Тридцать восемь, — ответил Джордан, отлично понимая, к чему приведет этот разговор.

 — Это… целая жизнь, — сказал Крис. — Вдвое больше, чем мне сейчас.

 — Но все же, — возразил Джордан, — практически вдвое меньше пожизненного. И возможность освободиться досрочно.

 Крис встал и подошел к окну.

 — Как мне поступить? — негромко спросил он.

 — Я не могу тебе сказать, — ответил Джордан. — Я уже говорил: ты для себя должен решить три вопроса. И один из них: предстанешь ты перед судом или нет.

 Крис медленно повернулся.

 — Если бы вам было восемнадцать лет, на моем месте… как бы вы поступили?

 На лице Джордана заиграла улыбка.

 — У меня был бы такой же офигенный адвокат?

 — Разумеется, — засмеялся Крис. — Ни в чем себе не отказывайте.

 Джордан встал и сунул руки в карманы.

 — Я не стану заверять тебя, что победа — дело решенное, потому что это не так. Но не стану и пугать, что наше дело труба. Хотя могу сказать, что если ты признешь себя виновным, то проведешь тридцать лет за решеткой, задаваясь одним и тем же вопросом: а если бы мы выиграли дело?

 Крис кивнул, но ничего не ответил, просто смотрел на заснеженные поля за окном тюрьмы.

 — Не нужно решать прямо сейчас, — добавил Джордан. — Все хорошо обдумай.

 Крис прикоснулся ладонями к холодному стеклу, оставляя на нем таинственные тени.

 — Когда начнется суд?

 — Седьмого мая, — ответил Джордан. — Выбирают присяжных.

 Плечи Криса задрожали. Джордан подошел к нему, решив, что известие о том, что в тюрьме придется просидеть еще три месяца, стало последней каплей. Но прикоснувшись к плечу подзащитного, понял: Крис смеется.

 — Вы суеверны? — спросил Крис, вытирая глаза.

 — А что?

 — Седьмого мая у Эмили день рождения.

 — Шутишь? — изумился Джордан.

 Он попробовал представить, как поступит Барри Делани, когда сложит два и два. Может, черт побери, вкатит в зал суда торт из мороженого, чтобы угостить присяжных, пока будет выступать со вступительной речью. Он изо всех сил пытался придумать ходатайство, которое нужно подать, или свидетеля, которого необходимо пригласить, чтобы отсрочить начало слушания. Он раздумывал, станет ли потакать защите Пакетт.

 — Дерзайте, — заявил Крис так тихо, что сначала Джордану показалось, будто он ослышался.

 — Что-что?

 — Сделка о признании вины… — Крис скривил губы. — Пусть катятся с ней ко всем чертям!

 

 Никакими писаными правилами не запрещалось Гас и Майклу рассказывать о своих еженедельных встречах, но они продолжали обедать тайком (все равно что скрывать улыбку на похоронах), украдкой пробираясь в закусочную, как будто пересекали вражескую границу. В известном смысле так и было: велась война, и они легко могли оказаться лазутчиками, которые искали утешения у человека, имеющего все причины предать тебя, как только повернешься к нему спиной. С другой стороны, они в прямом смысле могли стать друг для друга спасательным кругом.

 — Привет! — выдохнула Гас, опускаясь за столик, и улыбнулась Майклу, который листал заламинированное меню. — Как у него сегодня дела?

 — Нормально, — ответил Майкл. — Ждет, когда ты придешь.

 — Он до сих пор болеет? — спросила Гас. — На прошлой неделе он ужасно кашлял.

 — Сегодня намного лучше, — успокоил ее Майкл. — Ему дали микстуру от кашля.

 Гас разложила на коленях салфетку. При виде Майкла у нее по телу пробегал холодок, как у влюбленной школьницы. Она была знакома с Майклом двадцать лет, но лишь сейчас по-настоящему начала его узнавать, как будто случившееся изменило не только ее восприятие окружающего мира, но и людей, его населяющих. Почему раньше она не замечала, что голос Майкла так легко может успокоить? Что у него такие сильные руки, такие добрые глаза? Что он слушает ее так, будто вокруг больше никого нет?

 Гас в полной мере и даже с некоторым чувством вины осознавала, что разговоры, которые она ведет с этим человеком, она должна вести со своим мужем. Джеймс все еще отказывался говорить о сыне, как будто само имя Криса и выдвинутые против него обвинения были огромной черной летучей мышью, которую стоит лишь освободить — и она расправит свои крылья, станет кричать и больше никогда не вернется туда, откуда ее выпустили. Гас с нетерпением ждала этих субботних встреч, проходивших в часы посещений в Графтонской тюрьме, потому что был человек, с которым она могла поговорить.

 То, что этим человеком оказался Майкл, иногда смущало. Поскольку его жена была лучшей подругой Гас в течение… да что там говорить, почти всю жизнь… они знали друг о друге много подробностей, так сказать, из вторых рук. Мэлани рассказывала Гас о Майкле, а Майклу о своей подруге Гас. Эти глубоко личные подробности, которые при других обстоятельствах они никогда бы друг о друге не узнали, порождали неловкость и делали их близкими друзьями.

 — Ты сегодня прекрасно выглядишь, — отпустил комплимент Майкл.

 — Я? — засмеялась Гас. — Что ж, спасибо. Ты тоже.

 Она говорила правду. Глядя на фланелевые рубашки Майкла, его потертые джинсы, которые приходилось носить из-за особенностей работы ветеринара, Гас приходили на ум нежные, уютные слова, такие как «утешение», «гнездо» и «защищенность».

 — Ты принаряжаешься, когда идешь сюда на свидание, верно?

 — Похоже на то, — призналась Гас, опустила глаза на свое платье с набивным рисунком и улыбнулась. — Только не знаю, на кого пытаюсь произвести впечатление.

 — На Криса, — ответил за нее Майкл. — Ты хочешь, чтобы он запомнил тебя такой, пока сидит в тюрьме.

 — Откуда ты знаешь? — поддразнила Гас.

 — Потому что я поступаю точно так же, когда иду на могилу Эмили, — признался он. — Пиджак и галстук — можешь представить меня в галстуке? — на тот случай, если она смотрит.

 Пораженная Гас подняла на него глаза.

 — Майкл… — сказала она. — Иногда я забываю, что для тебя все гораздо тяжелее.

 — Не знаю, — ответил Майкл. — По крайней мере, для меня все закончилось. А для тебя только начинается.

 Гас провела пальцем по краю блюдца.

 — Почему я помню, как будто это было вчера, как они ловили лягушек и играли в салки?

 — Это было недавно, — тихо ответил Майкл. — С тех пор прошло совсем немного времени. — Он оглядел маленькую закусочную. — Не знаю, как мы здесь оказались. Я так ясно помню эти дни, что чувствую запах свежескошенной травы, вижу сосновую смолу, прилипшую к ногам Эмили. А потом — бац! — я уже на могиле дочери или у Криса в тюрьме.

 Гас закрыла глаза.

 — Тогда все было так легко и понятно. Мне никогда и в голову не приходило, что может произойти подобное.

 — Потому что считается, что подобное с такими, как мы, не случается.

 — Но случилось. До сих пор происходит. Почему?

 Он покачал головой.

 — Не знаю. Я сам задаюсь этим вопросом, вспоминая прошлое. Это сродни торчащему корню, который ты изначально случайно пропустил, а теперь не можешь обойти. — Он пристально взглянул на Гас. — Такие дети, как Эмили и Крис, не могут запросто решиться на самоубийство, правда?

 Гас сложила свою салфетку. Несмотря на вновь возникшую близость с Майклом, она так и не рассказала ему, что Крис никогда не был склонен к самоубийству. Отчасти потому, что не хотела подводить адвоката сына. А еще потому, что эта новость снова откроет заживающую рану в сердце Майкла.

 — А помнишь, — сказала она, пытаясь переменить тему разговора, — как Эмили кричала, когда они играли в салки? Крис ловил ее, а она так визжала, что ты выбегал из своего дома, а я из своего?

 Губы Майкла скривились в улыбке.

 — Да, — ответил он. — Она кричала так, будто он ее убивает.

 Не успели эти слова слететь с уст Майкла, как Гас уставилась на него.

 — Прости, — побледнел он, — я… я не то хотел сказать.

 — Я знаю.

 — Правда.

 — Все в порядке, — заверила Гас. — Я понимаю.

 Майкл откашлялся, явно испытывая неловкость.

 — Тогда ладно. Что будем заказывать?

 — Как обычно, — просияла Гас. — До сих пор не перестаю удивляться, что обнаружила фирменную нью-йоркскую пастрами в Графтонской тюрьме штата Нью-Гемпшир.

 — Нет худа без добра, — сказал Майкл, подзывая официантку.

 Они сделали заказ и продолжили беседу, по обоюдному молчаливому согласию избегая личных тем — Мэлани, Джеймса и того, кем они раньше были друг для друга.

 Как ни удивительно, но тема грядущего суда не была запретной. Их связывал Крис, поэтому они обсуждали просьбу Джордана, который хотел, чтобы Майкл выступил свидетелем со стороны защиты, и естественное право Майкла отказаться давать показания.

 — Не знаю, почему я прошу у тебя совета, — признался Майкл. — Тебя нельзя назвать незаинтересованным лицом.

 — Я заинтересована до неприличия, — призналась Гас. — Но ты должен представлять, что подумают присяжные, увидев тебя на месте свидетеля защиты, даже если ты будешь просто молчать.

 Майкл принялся за свою копченую говядину.

 — Именно это меня и беспокоит, — негромко произнес он. — Все думают, что же я за отец? — Он побарабанил пальцами по столу. — Несмотря на всю мою любовь к Крису, могу ли я так поступить с Эмили?

 — Эмили не хотела бы, чтобы Криса осудили за убийство, которое он не совершал, — твердо заявила Гас.

 Майкл усмехнулся.

 — Вот оно что! Значит, поэтому ты обедаешь со мной. Ты секретное оружие в арсенале Макфи.

 Гас побледнела. Секретное оружие в арсенале Джордана — его намерение не открывать правду, заставить присяжных поверить, что Крис тоже хотел свести счеты с жизнью. В чем она пока не стала разуверять и самого Майкла. Она бросила салфетку на тарелку и протянула руку в дальний угол кабинки за пальто.

 — Мне пора, — пробормотала она, роясь в кошельке, чтобы расплатиться за свой обед. Кошелек выскальзывал из пальцев. — Черт! — выругалась она.

 — Эй! — окликнул Майкл. — Гас!

 Она судорожно дергала замок кошелька. Майкл протянул руку через стол и обхватил ее пальцы своими.

 Гас замерла. «Как приятно, — подумала она, — когда к тебе прикасаются…»

 Щеки Майкла залила краска смущения.

 — Я не то хотел сказать, — извинился он. — Не то, что ты работаешь на адвоката.

 — Знаю, — выдавила из себя Гас.

 — Тогда почему ты так поспешно уходишь?

 Гас уставилась на край своей тарелки.

 — Я не рассказываю Джеймсу, что мы с тобой обедаем вместе. А ты говоришь Мэлани?

 — Нет, — признался Майкл.

 — Почему, как ты думаешь?

 — Не знаю, — ответил Майкл.

 Гас аккуратно высвободила свою руку.

 — Я тоже.

 

 Джеймс сидел за своим письменным столом, вертя в руках розовую визитную карточку, которую вручила ему секретарша. «Золотая пальма» — так назывался ресторан в шестидесяти километрах от города, в какой-то глуши, хотя в большинстве путеводителей по ресторанам он значился как пятизвездочный. Разумеется, там практически гарантированно подавали меню с фиксированными ценами — плати семьдесят пять долларов с человека и получи то, что они посчитают в тот день фирменным блюдом. Джеймс вздохнул, глядя на телефонный номер ресторана, и потянулся за трубкой. Кейт исполнялось пятнадцать, это она выбрала место, и он не хотел ее подводить.

 Откровенно признаться, после Рождества он очень внимательно стал относиться к дочери. У них вошло в привычку после ужина, когда вся посуда убрана, оставаться за столом и просто болтать. Кейт, в отличие от ее матери, искренне интересовалась сложными случаями и операциями, которые провел за день Джеймс. Отец выслушивал сплетни о мальчишках, о страстном желании Кейт проколоть уши, о ее недоверии к математическим доказательствам. И он заново полюбил свою дочь. Он смотрел на нее из вечера в вечер и думал: «У меня до сих пор все это осталось».

 — Алло, здравствуйте! — сказал он, когда на том конце провода сняли трубку. — Я хотел бы зарезервировать столик. Вы обслуживаете банкеты не только вечером, но и в обеденное время? Отлично. Да. В следующую субботу. На имя Харт. Х-А-Р-Т. — Он постучал карандашом по стопке историй болезни на столе. — Столик на четверых, — сказал он и поморщился. — На троих, — поправился он. — Столик на троих.

 Он положил трубку, вспоминая, как тысячу раз за последние несколько месяцев, когда забывался, оглядывался на заднее сиденье машины, ожидая увидеть длинные согнутые ноги Криса, или осторожно приоткрывал ночью дверь его спальни, чтобы проверить, спит ли он.

 Столик на троих.

 Праздник.

 

 Мэлани грохнула на стол перед Майклом тарелку с супом, села напротив, взяла ложку и стала молча есть.

 — Ну, — решился Майкл, — чем ты сегодня занималась?

 Мэлани медленно подняла глаза.

 — Что?

 — Я спросил, чем ты сегодня занималась?

 Она засмеялась.

 — А что?

 Майкл пожал плечами.

 — Просто спросил. Поддерживаю светскую беседу.

 — Мы женаты, — равнодушно напомнила она. — Нам нет необходимости разговаривать.

 Майкл помешивал суп, в котором попадались переваренный сельдерей и морковка.

 — Я… это… — Он колебался. Он хотел было рассказать, что ездил в тюрьму повидаться с Крисом, но понял, что еще не готов к подобному признанию. — Я сегодня случайно встретил Гас. Мы вместе пообедали.

 Майкл сказал это непринужденно, но даже ему самому показалось, что он переиграл, настолько легкомысленно прозвучали эти явно отрепетированные слова.

 — У нее все хорошо, — добавил он.

 Мэлани даже рот открыла от удивления. На нижней губе у нее блестела капля супа.

 — Ты с ней обедал?

 — Да, — ответил Майкл. — А что?

 — Я просто не могу поверить, что ты с ней обедал. По доброй воле. С ней!

 — Господи, Мэл. Раньше она была твоей лучшей подругой.

 — До того, как ее сын убил Эмили.

 — Ты не знаешь, что это сделал именно он, — возразил Майкл.

 — Кто тебе это сказал? — пренебрежительно бросила Мэлани, ее голос так и сочился сарказмом. — Она не расплакалась прямо над салатом? Или подождала, пока закончит трапезничать, чтобы сообщить тебе, что прокурор допустил чудовищную ошибку?

 — Ничего она не говорила, — спокойно ответил Майкл. — Даже если… даже если… — Он не мог заставить себя произнести эти слова. — Все равно она ни в чем не виновата.

 Мэлани покачала головой.

 — Ты идиот. Разве ты не понимаешь, на что способна мать, чтобы защитить своего ребенка? — Она взглянула на мужа. Ее ноздри раздувались, губы побелели. — Майкл, именно это Гас и делает. Больше мне нечего тебе сказать.

 

 В субботу планировалось, что Кейт с Джеймсом отправятся в «Золотую пальму» вместе, а Гас присоединится к ним после свидания с Крисом. Джеймс и Кейт уже полчаса сидели за со вкусом сервированным столом, когда официант подошел к ним в третий раз.

 — Может быть, — предложил он, — вы начнете, а остальные потом подойдут?

 — Нет, папа, — нахмурилась Кейт. — Я хочу дождаться маму.

 Джеймс пожал плечами.

 — Подождем еще несколько минут, — сказал он.

 Он сгорбившись сидел на стуле, наблюдая, как Кейт играет с нежными лепестками орхидеи, которая украшала центр стола.

 — Она всегда опаздывает, — пробормотала Кейт себе под нос, — но обычно не так сильно.

 В крошечный зал ворвалась Гас. Ее пальто из верблюжьей шерсти упало на руки метрдотеля, а сама она поспешила к их столику.

 — Прости меня, — извинилась она, наклоняясь к Кейт. — С днем рождения, дорогая! — И она поцеловала дочь. — Джеймс… — едва кивнула Гас мужу, занимая свое место, и повернулась к официанту: — Обычной воды, пожалуйста. Я не голодна.

 — Ты не хочешь есть? — удивился Джеймс. — Уже время обеда.

 Гас опустила глаза.

 — Я перекусила по дороге, — сказала она в оправдание. — А теперь расскажи, — обратилась она к Кейт, — каково быть пятнадцатилетней?

 — Папа сказал, — заулыбалась Кейт, — что, если ты разрешишь, я могу проколоть уши. Сегодня. После обеда.

 — Замечательная идея! — воскликнула Гас, поворачиваясь к мужу. — Ты ее отвезешь?

 Он не сразу понял просьбу жены, потому что принюхивался к ароматам, которые она внесла с собой в душный зал ресторана: морозный запах снега с улицы, яблочного ополаскивателя для волос и едва слышный запах духов. Но было что-то еще, что-то глубокое и тропическое, чего он не мог назвать… Что это?

 — Так отвезешь? — повторила свою просьбу Гас.

 — Куда?

 — Отвезешь Кейт к ювелиру? Уши, — напомнила Гас, дергая собственные мочки. Ее лицо порозовело. — Я сама… не могу. Нужно вернуться к Крису.

 — Ты только что оттуда, — заметил Джеймс.

 Он не верил, что подобное возможно, но щеки Гас стали еще пунцовее.

 — Сегодня есть дополнительные часы для свиданий, — объяснила она, разглаживая на коленях салфетку. — Я обещала Крису, что приеду.

 Джеймс вздохнул и повернулся к дочери.

 — После обеда поедем в ювелирный, — пообещал он.

 Снова обернулся к жене, чтобы спросить, зачем она вообще утруждала себя и ехала в ресторан, если собирается возвращаться в тюрьму, но его опять остановил запах. Он понял: что-то изменилось. Когда она возвращалась домой после свиданий с Крисом, от нее всегда пахло тюрьмой, и этот спертый запах оставался на одежде и коже, пока не искупаешься или не постираешь. Она уверяла, что ездила сегодня к Крису, но тюрьмой от нее не пахло. Вместо этого пахло чем-то другим — чем-то экзотическим, и внезапно Джеймс узнал этот сладкий, возбуждающий запах лжи.

 

 Крис сидел ссутулившись на стуле, пытаясь не злиться на мать, но это ему плохо удавалось. Нельзя сказать, что он с нетерпением ждал с ней свиданий, — он, насколько мог, пытался оставаться к ним равнодушным, потому что, если себя не накручивать, в дни между свиданиями жизнь казалась не такой уж паршивой. Тем не менее сегодня в 10.45 он был у себя в камере, а именно в это время всегда приходила мама. Он ждал, ждал, и только часа в два его вызвали в комнату свиданий.

 — Что случилось? — прошептал он.

 — Прости, — извинилась мать. — Мы сегодня праздновали день рождения Кейт, ездили в ресторан.

 — И что? — мрачно поинтересовался Крис. — Ты не могла прийти до обеда?

 — Откровенно говоря, — призналась Гас, — у меня была назначена более важная встреча.

 Более важная встреча? Крис нахмурился и сгорбился еще сильнее. Где, черт возьми, она думает, что находится, в гостиной девятнадцатого века? Какие встречи могут быть важнее, чем свидание с собственным сыном, который гниет в тюрьме?

 — Крис, — окликнула мама, касаясь ладонью его лба. — Ты опять заболел?

 Он отшатнулся.

 — Я здоров.

 — Ты ведешь себя так, как будто болен.

 — Да что ты! А как мне, по-твоему, себя вести, если я застрял в тюрьме еще на три месяца, пока жюри присяжных соберется, чтобы упечь меня сюда пожизненно?

 — В этом все дело? — спросила Гас. — Ты нервничаешь из-за суда? Потому что я могу тебе сказать…

 — Что, мама? Что ты мне можешь сказать? — Он отвернулся, лицо исказила гримаса отвращения. — Ничего.

 — Что ж, — продолжала Гас, — мы с Майклом считаем, что у Джордана хорошие шансы.

 Крис откровенно рассмеялся.

 — Я тебя умоляю! Слушай Майкла. Скорбящий отец потерпевшей.

 — Ты не имеешь права так говорить. Он изо всех сил старается тебе помочь. Ты должен быть ему благодарен.

 — За то, что сначала обвинил меня в убийстве?

 — Он тут ни при чем. Дело возбудил штат, а не Голды.

 — Господи, мама! — удивился Крис. — Ты на чьей стороне?

 Гас несколько секунд пристально смотрела на сына.

 — На твоей, — наконец произнесла она. — Но Майкл все-таки решился быть свидетелем со стороны защиты, а это очень хорошая новость!

 — Он сам тебе об этом сказал? — спросил Крис уже более оптимистично.

 — Сегодня, — ответила она.

 При этих словах Крис с сомнением прищурился.

 — Когда это?

 — Я встречалась с ним сегодня утром, до того как поехать пообедать с Кейт, — призналась Гас, вздернув подбородок. — Мы обедаем с ним по субботам, когда оба приезжаем тебя навестить.

 Спина Криса напряглась, когда он осознал, почему мама сегодня опоздала на свидание, и отвернулся, чувствуя в теле легкость и, как ни странно, ревность.

 — О чем вы говорили? — негромко спросил он.

 — Не знаю, — ответила Гас. — О тебе. О наших семьях. Мы просто… беседовали. — Она почувствовала, как в груди сердце размером с кулак забилось чуть сильнее. — Ничего такого, — ощетинилась она, прежде чем опомнилась: ей не в чем оправдываться.

 Крис так долго изучал изрезанную поверхность стола, что даже ушел сидевший рядом с ним заключенный. Гас не сводила глаз с сына.

 — Ты точно хочешь мне что-то сказать, — произнесла она.

 Крис повернулся с нарочито равнодушным лицом.

 — Можешь попросить, чтобы пришел отец? — спросил он.

 

 — Похоже, если я буду работать с тобой, то раньше времени постарею и потолстею, — сказала Селена, открывая рот, чтобы откусить от жирной пиццы.

 Джордан с удивлением взглянул на помощницу.

 — Разве я похож на рабовладельца?

 — Нет, но твоя привычка есть пиццу — ужасна. Ты когда-нибудь слышал, что существуют еще салаты?

 — Конечно, — улыбнулся Джордан. — Такая травка, которую изобрели для стеклянных ширм на прилавках. — Он отодвинул кусок пиццы с пепперони. — Для Томаса, — объяснил он.

 Селена бросила взгляд на закрытую дверь спальни.

 — Да? Его не разорвало от круассанов?

 — Нет. Если честно, в Париже он немного похудел, сказал, что еда была для него слишком жирная. — Джордан кивнул на пиццу в промасленной коробке. — Но если он вернулся назад из-за американского фастфуда — я не против.

 — Он бы все равно вернулся, — заверила его Селена. — Он оставил дома свою игровую приставку «Нинтендо».

 Джордан засмеялся.

 — Ты так добра к моему эго, — сказал он.

 — Как будто ты не сам начал, — холодно ответила она. — Ты платишь мне за расследование, а не за подхалимаж.

 — М-да, — согласился Джордан. — И что ты сделала за последнее время, чтобы отработать свои денежки?

 Селена, закончив беседовать с ближайшим окружением обвиняемого, сейчас прорабатывала свидетелей со стороны обвинения, чтобы Джордан знал, к чему ему готовиться.

 — На самом деле я не ожидаю никаких сюрпризов от патологоанатома или детективов, — сказала она. — И девочка, которую они вызовут в качестве свидетеля, подружка Эмили, будет явно напугана и мало чем сможет помочь Делани. Единственный непредсказуемый свидетель — Мэлани Голд, к которой я не могу даже подступиться, чтобы побеседовать.

 — Может быть, нам повезет, — предположил Джордан. — Может, за предстоящие несколько месяцев она сломается, ее увезут в психушку и Пакетт признает ее неспособной давать показания.

 Селена закатила глаза.

 — Я бы не стала уповать на удачу, — произнесла она.

 — Я тоже, — согласился Джордан. — Но чудеса случаются.

 Селена кивнула и положила ноги на кофейный столик рядом с ногами Джордана.

 — В одних чулках, — рассеянно заметила она, сжимая большие пальцы ног. — Когда я была маленькая, то думала, что так легче подкрадываться.

 — Неудивительно, что ты стала частным детективом.

 Она толкнула его ногой.

 — А ты почему? — спросила она.

 — Стал частным детективом? — ухмыльнулся он в ответ.

 — Ты понимаешь, о чем я.

 — Я поступил на юридический по той же причине, по которой туда поступают все остальные: понятия не имел, чем заняться в жизни, а родители готовы были платить.

 Селена засмеялась.

 — Нет, я могу себе представить, почему ты стал юристом, — тебе платили за то, чтобы люди слушали твои возражения. Я хочу знать, почему ты переметнулся на другую сторону?

 — Ты имеешь в виду генеральную прокуратуру? — Джордан пожал плечами. — Перестали платить.

 Селена обвела взглядом уже порядком обветшалый дом. Джордан любил земные блага, но никогда бы не стал выставлять это напоказ.

 — Правду! — настаивала она.

 Он скосил на нее глаза.

 — Ты же знаешь, как я отношусь к правде, — негромко произнес он.

 — В таком случае — твоя версия, — не сдавалась Селена.

 — Если ты прокурор, — ответил он, — на тебе лежит бремя доказательств. Если адвокат — единственное, что тебе необходимо сделать, это зародить крошечное зернышко сомнения. А как присяжным не сомневаться? Они ведь не были на месте преступления, верно?

 — Ты намекаешь, что переметнулся в другой лагерь, потому что искал более легкий путь? Не верю.

 — Я переметнулся в адвокаты, — объяснил Джордан, — потому что тоже не верил. В то, что есть единственно правильная версия. Чтобы быть прокурором, нужно в это верить, или зачем, черт побери, вообще возбуждать дело?

 Селена изменила позу: повернулась на бок, так что ее лицо оказалось всего в нескольких сантиметрах от лица Джордана.

 — Ты думаешь, Крис Харт ее убил? — Она положила руку ему на плечо. — Знаю, что это никак не повлияет на дело, ты все равно будешь его защищать. Но я просто хочу знать.

 Джордан посмотрел на свои руки.

 — Я думаю, он любил эту девушку. Думаю, он чертовски испугался, когда их обнаружила полиция. Что еще? — Он покачал головой. — Думаю, Крис Харт — превосходный лжец, — медленно проговорил он. Потом взглянул на Селену. — Но не такой превосходный, как полагает обвинение.

 

 В четверг на кладбище безлюдно, поэтому голос раввина, казалось, отлетал к ветвям деревьев, где сидели зяблики с глазами-бусинками и клювиками подхватывали слова молитвы, как будто те были вкусными семечками чертополоха. Майкл стоял рядом с Мэлани, его легкие туфли не спасали от холода, который шел от кладбищенской земли. «Как, — размышлял он, — они воздвигнут могильную плиту?» И в пятидесятый раз за это утро ощупал взглядом новый надгробный камень розового мрамора на могиле Эмили — то, ради чего, собственно, и затевалась торжественная церемония.

 На самой плите было указано немногое: имя Эмили, даты рождения и смерти. А чуть пониже заглавными буквами единственное слово — «ЛЮБИМ». Майкл не припоминал, чтобы просил гравера написать именно это, но допускал, что так и было: плиту заказывали уже давно, а его голову тогда занимали совсем другие мысли. И он бы совсем не удивился, если бы узнал, что это слово попросила дописать Мэлани. Он только не мог понять, так ли было изначально задумано или просто у гравера дрогнула рука, но между буквами «И» и «М» расстояние было чуть больше, и оставалось лишь гадать, то ли это означало ЛЮБИМ, то ли ЛЮБИ М — как оборвавшееся ЛЮБИ МЕНЯ.

 Он прислушался к гортанным молитвам, льющимся из уст раввина, к тихим всхлипам Мэлани. Но его глаза продолжали шарить по кладбищу, пока он не увидел того, кого ждал.

 На вершине холма показалась Гас, одетая в широкую черную куртку с капюшоном и темную юбку, она склонила голову от пронизывающего ветра. Гас встретилась взглядом с Майклом и встала чуть позади него, по другую сторону от Мэлани.

 Майкл сделал шаг назад, потом еще один, пока не оказался бок о бок с Гас. Он коснулся ее руки в перчатке, которую она прятала в широких складках куртки.

 — Ты пришла, — прошептал он.

 — Ты же просил, — прошептала она в ответ.

 Панихида подошла к концу. Майкл наклонился, поднял с земли камешек и положил у основания новой могильной плиты. Мэлани последовала примеру мужа, а потом быстрым шагом прошла мимо Гас как мимо пустого места. Гас присела на корточки, нашла гладкий белый камешек, подошла к могиле и положила свое подношение рядом с двумя остальными.

 Она снова почувствовала, как Майкл коснулся ее руки.

 — Я провожу тебя к машине, — сказал он, поворачиваясь к Мэлани, чтобы сообщить о своем намерении, но жена уже исчезла.

 Гас подождала, пока Майкл побеседует с раввином и передаст тому конверт. Оба хранили молчание, пока не дошли до машины.

 — Спасибо тебе, — поблагодарил Майкл.

 — Это тебе спасибо, — возразила Гас. — Я сама хотела прийти.

 Она взглянула на Майкла, чтобы попрощаться, но что-то в выражении его лица — морщинки в уголках глаз или слабая улыбка — заставило ее распахнуть объятия и крепко его обнять. Когда он чуть отстранился, в глазах Гас, как и в глазах Майкла, стояли слезы.

 — До субботы? — спросил он.

 — До субботы, — ответила она.

 На мгновение Майкл, казалось, ушел в себя, как будто ведя внутреннюю борьбу, но потом, видимо, принял решение, нагнулся, нежно поцеловал ее в губы и ушел.

 Гас остановила машину метрах в пятистах от кладбища. Вполне вероятно, что в такой напряженный момент — а возложение могильной плиты, безусловно, процедура не из приятных — Майкл не думал о том, что делает. Но опять-таки, Гас могла бы побиться об заклад, что Майкл прекрасно отдавал отчет своим поступкам.

 Гас понимала, что ей не хватало любви. Господи, она уже несколько месяцев не спала с Джеймсом — еще дольше, чем они с ним по-настоящему разговаривали. И одновременно с потерей мужа от нее отвернулась лучшая подруга. Невозможно устоять от соблазна иметь рядом человека, который бы хотел — хотел! — говорить о Крисе.

 Но сейчас она, испытывая легкое недоумение, гадала: она с нетерпением ждет встречи с Майклом, чтобы поговорить о Крисе, или Крис всего лишь предлог для встреч с Майклом?

 Они говорили о Крисе, об Эмили, о суде. Было так приятно выплеснуть наболевшее. Но это не объясняло тот факт, почему у Гас бегали мурашки по спине, когда он смотрел на нее и улыбался, почему теперь, закрывая глаза, она видела его лицо, множество его выражений, с такой же легкостью, как когда-то вспоминала лицо Джеймса.

 Она была знакома с Майклом много лет, знала его практически столько же, сколько и своего мужа. Это просто влечение, родившееся из-за слишком тесного общения, ложных дружеских отношений. Она уверяла себя, что это абсолютно ничего не значит.

 Тем не менее она одной рукой вела машину, а пальцами второй нежно касалась своих губ. А шины шуршали по гладкой дороге и шептали: «Любимая…»

 

 Несмотря на то что никто из них больше не поднимал эту тему, но с того дня, как Джеймс категорически отказался выступить свидетелем в пользу Криса, Гас стала спать в другой комнате. На самом деле в комнате Криса. Было уютно спать на матрасе, который прогнулся в тех местах, где много лет лежал ее сын; вдыхать специфический запах огромной коллекции костюмов для плавания, лежащих на нижней полке платяного шкафа, просыпаться под звуки будильника, настроенного на любимую радиоволну сына, — все это создавало иллюзию, что он настолько же близок к Гас, как и любой из этих предметов.

 Джеймс допоздна задерживался на работе. Гас слышала, как он пришел домой: тяжело хлопнула входная дверь, звук его шагов на лестнице. Чуть слышный скрип — он проверил, спит ли Кейт (дочь уже давным-давно заснула), звук бегущей по трубам воды, когда он открыл душ в их ванной комнате. Он не пришел поговорить к Гас. Он вообще не подходил к комнате Криса.

 Она встала с кровати, звуки ее шагов заглушал ковер, надела халат.

 Было странно видеть свою кровать. Простыни чистые и неизмятые, но не заправлены под стеганое одеяло, а свисают, как высунутые языки, — явное свидетельство того, что она здесь не спит. Джеймс не любил заправлять простыню, на половине Гас она всегда была заправлена — граница, разделяющая две половины, ночь за ночью стиралась.

 В душе перестала литься вода. Гас представила, как Джеймс, обернув полотенце вокруг талии, выходит из душа, его волосы от усердного мытья головы торчат в разные стороны. И толкнула дверь ванной комнаты.

 Джеймс тут же обернулся.

 — В чем дело? — спросил он, уверенный, что она могла прийти сюда только в случае крайней необходимости.

 — Во всем, — ответила Гас, развязывая махровый халат, который упал к ее ногам.

 Поколебавшись, она шагнула к мужу и положила ладони ему на грудь. С невероятной силой руки Джеймса сомкнулись вокруг нее. Он опустился вниз, коснулся губами ее груди, прижался щекой к животу.

 Она заставила его подняться и потащила в спальню. Джеймс упал на нее, его сердце колотилось так же неистово, как и сердце Гас. Она провела пальцами по буграм его рук, по ягодицам, по шелковистым волосам внизу — по всем уголкам, которых должна была коснуться и запомнить. Он вошел в нее, и она изогнулась под ним, как ива. Джеймс вошел опять. Гас чуть сильнее прикусила его плечо, опасаясь того, что может произнести. Так же быстро, как началось, все и закончилось, Джеймс вытянулся на жене, их руки ухватились за простыни и друг за друга. Оба молчали.

 Со смущенной улыбкой Джеймс ушел в ванную, на его спине были заметны следы от ее ногтей. Гас погладила свою грудь, натертую его щетиной, и взглянула на кровать. Полный беспорядок: простыни сбиты, одеяло смято. На простынях даже виднелась кровь — от царапин на спине Джеймса. А еще они перевернули ночник. Кровать совершенно не походила на ложе примирения или колыбель любви. Откровенно говоря, по мнению Гас, она больше всего напоминала место преступления.

 

 Джордан снял резинку с небольшого пакета с почтой. При виде фирменного бланка Графтонского суда первой инстанции его пульс участился. Он разорвал конверт и обнаружил ответ уважаемого Лесли Пакетта на их с Барри ходатайства, поданные в досудебном порядке.

 Ходатайства обвинения о том, чтобы исключить показания двух свидетелей-специалистов со стороны защиты и сочинение по английскому языку, обнаруженное Селеной, были отклонены.

 Его собственное ходатайство об изъятии протокола допроса, который проводила в больнице детектив Маррон, суд удовлетворил на основании того, что Крис Харт не осознавал, что может отказаться отвечать на вопросы, а поэтому допрос был проведен с нарушением его прав Миранды.

 Маленькая победа, но она вызвала у Джордана улыбку. Адвокат положил письмо под остальную корреспонденцию, вошел в кабинет и закрыл дверь.

 

 Крис увидел чопорно стоящего в зале свиданий за металлическим складным столом отца и замер. Он попросил мать, чтобы пришел Джеймс, но на самом деле не ожидал, что его просьба будет исполнена. В конечном итоге, когда Крис несколько месяцев назад запретил отцу приходить к нему на свидание в тюрьму, все понимали, что таким образом Крис его за что-то наказывает.

 — Крис…

 Отец протянул ему руку.

 — Папа…

 Они обменялись рукопожатиями, и Крис поразился, какая горячая у отца рука. Но в памяти моментально возникло воспоминание о том, что ладони отца всегда казались успокаивающе теплыми: на его плечах, когда они сидели в засаде на уток, или если отец обхватывал руки Криса своими, обучая его стрельбе.

 — Спасибо, что пришел.

 Джеймс кивнул.

 — Спасибо, что позволил прийти, — сказал он.

 — Мама приехала с тобой?

 — Нет, — ответил Джеймс. — Я так понял, что ты хотел поговорить со мной наедине.

 Этого Крис не говорил, но мать поняла его по-своему. Возможно, это не такая уж плохая мысль.

 — Ты хотел попросить меня о чем-то конкретном? — спросил Джеймс.

 Крис кивнул. Он неоднократно думал об этом: «Если я сяду в тюрьму, поможешь маме вернуться к прежней жизни? Если я спрошу, ты признаешься, глядя мне прямо в глаза, что я обидел тебя так, как ты даже представить не мог?» Но вместо этого с его губ слетел вопрос, удививший самого Криса не меньше, чем Джеймса.

 — Пап, — спросил он, — а ты когда-нибудь в своей жизни поступал неправильно?

 Джеймс закашлялся, чтобы скрыть удивленный смех.

 — Конечно, — признался он. — Я провалил экзамен по биологии в первом семестре, когда учился в колледже. В детстве украл из магазина пачку жевательной резинки. Разбил отцовскую машину после одной студенческой вечеринки. — Он засмеялся, закидывая ногу на ногу. — Вот до убийства никогда не опускался.

 Крис пристально взглянул на отца.

 — Я тоже, — негромко сказал он.

 Джеймс побледнел.

 — Я не то хотел сказать… я… — Он покачала головой. — Я не виню тебя в том, что произошло.

 — Но ты мне веришь?

 Джеймс встретился с сыном взглядом.

 — Трудно во что-то верить, — ответил он, — когда я изо всех сил пытаюсь делать вид, что ничего не произошло.

 — Но ведь произошло. — Криса душили слезы. — Эмили умерла. А я застрял в этой вонючей тюрьме. Я не в силах изменить прошлое.

 — Я тоже. — Джеймс зажал ладони между коленями. — Ты должен понять: когда я рос, родители постоянно мне твердили, что лучший способ выйти из неприятной ситуации — это сделать вид, что ее не существует, — признался он. — Пусть чешут языками… если семья не обращает внимания, кого еще это должно волновать?

 Крис едва заметно улыбнулся.

 — Если я притворюсь, что нахожусь в роскошной гостинице, от этого еда не станет вкуснее, а камера больше.

 — В таком случае, — уже мягче произнес Джеймс, — никто не отрицает, что родителям есть чему поучиться у детей. — Он потер переносицу. — Собственно говоря, теперь, когда ты заставил меня задуматься, я вспомнил свой самый ужасный проступок в жизни.

 Заинтригованный Крис подался вперед.

 — И какой же?

 Джеймс так искренне улыбнулся, что Крис вынужден был опустить глаза.

 — Я оставался в стороне до сегодняшнего дня, — признался он.

 

 Суд над Стивом длился четыре дня. Ему был назначен государственный защитник, поскольку ни он, ни его родители не могли позволить себе нанять адвоката. И хотя они не обсуждали этого, Крис видел, что чем ближе конец процесса, тем все больше и больше нервничает Стив.

 В ночь перед тем, как присяжные должны были огласить вердикт, Крис проснулся от легкого поскрипывания. Он свесился с койки и увидел, что Стив затачивает лезвие бритвы о край унитаза.

 — Чем, черт побери, ты занимаешься? — прошептал Крис.

 Стив посмотрел на сокамерника.

 — Собираюсь в тюрьму, — сипло произнес он.

 — Ты и так в тюрьме, — возразил Крис.

 Стив покачал головой.

 — Это деревенский клуб по сравнению с зоной. Тебе известно, что там делают с теми, кто сидит за убийство детей? Известно?

 Крис усмехнулся.

 — Опускают?

 — Тебе это кажется чертовски смешным? Ты же сам можешь оказаться в моем положении всего через три месяца. — Стив тяжело дышал, пытаясь сдержать слезы. — Иногда тебя будут просто избивать, а надзиратели не будут обращать на это внимания, потому что считают, что ты получаешь по заслугам. Бывает, что дело доходит до убийства. — Он повертел серебристое лезвие, блеснувшее в сумраке камеры. — Я подумал, что избавлю их от хлопот, — добавил он.

 Со сна Крис не сразу понял, на что Стив намекает.

 — Ты этого не сделаешь, — сказал он.

 — Крис, — пробормотал Стив, — это единственное, что мне остается.

 Крис внезапно вспомнил Эмили, которая пыталась объяснить, что она чувствует. «Я вижу себя сейчас, — говорила она. — Вижу, кем хочу стать через десять лет. Но я не знаю, как добраться из пункта А в пункт Б». Крис видел, как Стив поднимает дрожащую руку, лезвие бритвы мерцает, словно огонь…

 Он спрыгнул с койки и принялся барабанить по прутьям камеры, пытаясь привлечь внимание надзирателя и сделать для друга то, чего не сделал для Эмили.

 

 Слухи облетели тюрьму. Такие же надоедливые, как комары, на которых тоже невозможно не обращать внимания. К утру следующего дня уже все знали, что Стива перевели в карцер для склонных к суициду в режим строгой изоляции, где за ним постоянно велось видеонаблюдение из пропускника. К обеду шериф увел его в зал суда выслушать вердикт присяжных.

 После половины четвертого один из надзирателей вошел к Крису в камеру и стал собирать пожитки Стива. Крис отложил книгу.

 — Суд закончился? — спросил он.

 Крис видел, как офицер берет поломанный пластмассовый станок, тот, из которого Стив извлек лезвие. Крис натянул на голову подушку и зарыдал, как не рыдал с тех пор, как оказался в тюрьме. И он не позволил себе задаваться вопросом: он рыдает из-за Стива или из-за себя; рыдает из-за того, что наделал, или из-за того, что могло произойти?

 

 Вначале Барри Делани часто звонила Мэлани, уведомляла о последних уликах, полученных от судмедэксперта или из криминалистической лаборатории. Потом время от времени звонить стала Мэлани, чтобы мисс Делани не забывала об Эмили. Теперь Мэлани звонила, наверное, раз в месяц, не желая тратить впустую ни секунды драгоценного прокурорского времени, — пусть лучше готовится к предстоящему суду.

 Поэтому Мэлани очень удивилась, когда Барри Делани нашла ее в библиотеке, чтобы побеседовать.

 Мэлани сняла трубку телефона в полной уверенности, что ее сменщица неправильно расслышала фамилию звонившего, когда услышала ясный и четкий голос обвинителя.

 — Здравствуйте, — поздоровалась Мэлани. — Как дела?

 — Это я вас должна спрашивать, — ответила Барри. — Честно признаться, все отлично.

 — Изменили дату суда?

 — Нет. Осталось седьмое мая. — Она вздохнула в телефонную трубку. — Миссис Голд, вы не могли бы мне немного помочь?

 — Все, что угодно, — заверила Мэлани. — Что нужно?

 — Речь идет о вашем муже. Он согласился выступить свидетелем со стороны защиты.

 Мэлани так долго молчала, что прокурор вынуждена была окликнуть ее по имени.

 — Я слушаю, — едва слышно ответила она, вспоминая Гас на кладбище, это явно она подбила Майкла. Она почувствовала, как стучит в висках. — Чем я могу помочь?

 — Было бы замечательно, если бы вам удалось его отговорить, — сказала Барри. — А если он откажется, узнайте, что он будет говорить, почему защита считает его таким важным свидетелем.

 Мэлани так низко склонила голову, что коснулась лбом письменного стола.

 — Понятно. — Хотя на самом деле она ничего не понимала. — И как я это сделаю?

 — Я думаю, миссис Голд, — ответила прокурор, — это уж вам решать.

 

 Первое, что Майкл заметил, вернувшись домой, — потный, усталый, воняющий дезраствором, в котором купал овец, — что работает стереосистема. После нескольких месяцев тишины музыка казалась кощунством, ему тут же захотелось ее выключить. Но потом он заглянул за угол в кухню и увидел Мэлани, которая резала овощи. Кухонный стол, словно конфетти, был усыпан перцем.

 — Привет! — весело поздоровалась она, настолько напоминая женщину, какой была всего год назад, что Майкл испугался. — Голодный?

 — Как волк.

 Во рту у него пересохло. Он услышал нарастающий звук рожка на компакт-диске и с трудом подавил желание протянуть руку и коснуться Мэлани, чтобы удостовериться, что это не сон.

 — Вымой руки и переодевайся, — велела она. — Я приготовила восхитительное рагу из ягненка.

 Он как на автомате пошел в ванную. Кружилась голова. Он слышал подобное о горе: оно может сломить человека, а потом вдруг все становится на свои места. С ним было именно так. Возможно, настал черед Мэлани вернуться к жизни.

 Он мылся в душе, а перед глазами продолжала стоять Мэлани — такая, какой он увидел ее в кухне: повернувшись к нему спиной, изящная линия шеи в отвороте свитера с хомутом, пряди волос, отливающие золотом и медью в послеполуденном солнце.

 Он вышел, обернувшись в полотенце, и увидел сидящую на кровати Мэлани с двумя дымящимися тарелками и бокалами красного вина.

 На ней был зеленый шелковый халат, который он помнил еще со времен второго медового месяца — миллион лет назад. Пояс на халате развязался.

 — Я подумала, ты не захочешь ждать, — сказала Мэлани.

 Майкл сглотнул.

 — Чего ждать? — поинтересовался он.

 Мэлани улыбнулась.

 — Рагу.

 Она встала, и разноцветное содержимое тарелок дрогнуло от спружинившего матраса. Мэлани подняла бокал с вином.

 — Выпьешь?

 Когда Майкл кивнул, она сделала глоток, а потом наклонилась его поцеловать. Вино попало ему на губы и полилось в рот.

 Ему показалось, что он кончит прямо здесь и сейчас.

 Они несколько месяцев не занимались с Мэлани любовью, с тех пор как умерла их дочь. Он бы содрогнулся от предложения разделить с ней ложе… но это была не Мэлани. За все годы совместной жизни Мэлани никогда первой не предлагала заняться сексом. Он подумал о вине, капающем ему в рот из ее рта, почувствовал, как возбуждается еще сильнее. Интересно, в какой книге она это вычитала?

 И помимо воли рассмеялся.

 Мэлани сверкнула глазами: посторонний человек, в отличие от прекрасно знавшего ее Майкла, никогда бы не заметил неуверенность, от которой на долю секунды у нее расширились зрачки. К ее чести — и к изумлению Майкла, — она поставила бокал, положила руки ему на затылок и притянула его голову для поцелуя.

 Он почувствовал, как распахнулся халат, как ее соски прижались к его груди. Почувствовал, как ее язык проникает к нему в рот, а пальцами она гладит по затылку. А потом он почувствовал, как она опускает вторую руку между его ног и сжимает яички.

 Она держала его за яички!

 И тут он понял, почему Мэлани приготовила рагу, надела шелковый халат, занималась с ним любовью. Она не могла измениться за одну ночь. Ей что-то от него нужно.

 Он поднял голову и отпрянул. Мэлани вскрикнула и открыла глаза.

 — Что случилось?

 — Это ты мне объясни, — пробормотал Майкл.

 Он видел, что она пристально смотрит на него, заметил ее удивление, когда его пенис обмяк у нее в руке. Она сжала сильнее, ему даже стало больно, а потом отпустила. Запахнула полы халата.

 — Ты собираешься выступить свидетелем со стороны защиты, — прошипела она. — Твоя дочь мертва, а ты хочешь поддержать ее убийцу.

 — Вот оно что! — скептически усмехнулся Майкл. — Неужели ты решила, что если трахнешь меня, то я передумаю?

 — Не знаю! — выкрикнула Мэлани, хватаясь за голову. — Я подумала, что ты не станешь этого делать, потому что будешь в долгу передо мной!

 Майкл недоуменно уставился на жену: неужели для мужа, с которым прожила в браке двадцать лет, она решила использовать секс как оплату в рассрочку, вместо того чтобы просто дарить радость? Испытывая непреодолимое желание ранить Мэлани так же сильно, как она ранила его, Майкл изобразил на лице недоумение.

 — Ты себе льстишь, — бросил он и вышел из комнаты.

 Он был голым, но это не имело значения. Он обошел вокруг дома, направляясь к лестнице, ведущей в ветеринарный кабинет. Там он переоделся в зеленую униформу хирурга, которую иногда надевал во время операций, и сел за письменный стол. Он слышал, как в кухне тарахтит посудой Мэлани.

 Руки дрожали, когда он схватил телефонную трубку и принялся набирать номер.

 

 Гас вошла в ресторан «Счастливая семья» и сразу же направилась к угловой кабинке, которую они раньше занимали, когда ужинали здесь по пятницам. Майкл сидел в зеленом хирургическом костюме и пил, похоже, неразбавленную водку.

 — Майкл! — окликнула она, и он поднял голову.

 Гас и раньше видела это выражение лица, но не могла сказать, что оно означает. Затуманенный взгляд, опущенные уголки рта…

 Ей потребовалась секунда, чтобы понять: это отчаяние, такое же выражение лица было у Криса, прежде чем он натянул на себя маску безразличия.

 — Ты пришла, — пробормотал Майкл.

 — Я же обещала, что приду.

 Он позвонил ей домой — начнем с того, что сильно рисковал! — и умолял о немедленной встрече. Пытаясь припомнить знакомое место, где бы в это время дня было немноголюдно, она предложила китайский ресторанчик. Лишь приехав сюда, для начала солгав Джеймсу и Кейт, она поняла, насколько тут все пронизано воспоминаниями.

 — Дело в Мэлани, — сообщил Майкл.

 Глаза Гас расширились.

 — С ней все нормально?

 — Не знаю. Думаю, все зависит от того, что считать нормой, — ответил он и рассказал о случившемся.

 Когда он закончил, Гас сидела пунцовая. Она вспомнила, как совсем недавно за чашечкой кофе смеялись с Мэлани, обсуждая ширину в сравнении с длиной и тому подобные подробности касательно секса, который в данную минуту казался сродни утешению.

 — Что ж, — откашлялась она, — ты понимал, что рано или поздно она узнает о твоем решении выступить свидетелем.

 — Понимал. Но меня расстроило не это. — Он взглянул на Гас и задумался. — Понимаешь, весь этот ужас коснулся нас обоих. Я всегда считал, что если случится что-то плохое, то мы сплотимся. Вместе переживем трудности. — Он опустил глаза на подставку под горячее с веселым рисунком, изображение китайского календаря в форме колеса: год крысы, год быка, год лошади. — Ты знаешь, каково это — отдавать всего себя человеку, всего без остатка, пока уже нечего будет давать, а потом понять, что ему нужно совершенно другое?

 — Да, — просто ответила Гас. — Знаю.

 Она потянулась через стол и похлопала Майкла по руке. И каждый задумался о своем: о Мэлани, о Джеймсе, о том, как тонкий ручеек, разделяющий людей, за одну ночь может развести их навеки.

 Они продолжали держаться за руки, когда подошел официант, чтобы принять заказ.

 — Миссис! Мистер! — шумно обрадовался он, и на его лице засияла широкая улыбка.

 Гас с Майклом отпрянули друг от друга.

 — Сколько лет, сколько зим вы у нас не ужинали! — пропел он на пиджине[11]. — Когда же придет вторая пара?

 Гас замерев смотрела на официанта. Первым решился Майкл.

 — Нет, — улыбнулся он. — Мы не женаты. То есть не муж и жена.

 Гас кивнула.

 — В браке с теми, другими, которых сейчас нет… — сказала она и осеклась, потому что официант продолжал блаженно улыбаться, не желая или не умея понять.

 Майкл постучал пальцами по меню.

 — Курицу с брокколи, — сделал он заказ. — И еще водки.

 В неловком молчании, которое повисло над столом, после того как исчез официант, Гас спрятала руки под стол — у нее до сих пор шумело в ушах от прикосновения Майкла. Тот постучал палочкой для еды о край водочной стопки.

 — Он решил, что мы с тобой…

 — Да, — подтвердила Гас. — Смешно.

 Она не отрывала взгляда от подставок под горячее, от удивительного китайского календаря, и задавалась вопросом: а что, если не только официант подумал, что они поменялись супругами? В конечном счете, подобная ошибка допустима: любой, кто за эти годы видел Хартов с Голдами, знал о взаимоотношениях между ними четырьмя, мог прийти к такому же выводу.

 Гас смотрела на Майкла поверх чашки с чаем, думая о его густых седых волосах, крепких руках, о его сердце. Она пришла сегодня к Майклу, потому что была ему нужна. В конце концов, это же естественно, он был почти членом ее семьи.

 Что само по себе немного пугает.

 И попахивает инцестом.

 Тяжелая фарфоровая чашка выскользнула из рук Гас и с шумом упала на стол. Оба испытывали от этого влечения и облегчение, и неловкость одновременно. Но они были достаточно взрослыми, чтобы отодвинуться друг от друга, когда вмешивалась реальность, как, например, в лице официанта-китайца. Людям помоложе подобное решение могло даться не так просто.

 Кто сказал, что Эмили не одолевали те же чувства, когда ее весело толкали в объятия парня, которого она воспринимала как брата?

 Носить его ребенка?

 Гас закрыла глаза и быстро прочла молитву, внезапно осознав то, над чем многие месяцы ломали головы окружающие: почему умная, активная, талантливая Эмили Голд настолько запуталась, что свела счеты с жизнью.

 

 

 

  Прошлое

 

 Октябрь 1997 года

 

 В первый раз, когда Эмили призналась, что хочет покончить с собой, Крис засмеялся.

 Во второй раз сделал вид, что не расслышал.

 В третий раз слушал уже внимательно.

 Они возвращались домой после вечернего киносеанса, и Эмили заснула. Она в последнее время, как казалось Крису, много спала: клевала носом по вечерам, по утрам допоздна валялась в кровати, и Крису неоднократно приходилось ее будить, чтобы отвезти в школу, а однажды заснула даже на уроке.

 Он вел машину. Она склонила голову к нему на плечо и завалилась на рычаг переключения скоростей. Крис левой рукой держался за руль, а правую нелепо вывернул, поддерживая голову Эмили, когда машина ехала по ухабам.

 Чтобы съехать с магистрали, понадобились обе руки, поэтому Крис отпустил Эмили, и ее голова тут же соскользнула к нему на колени. Ухом она прижалась к пряжке на его ремне, грудью навалилась на рычаг переключения скоростей, а носом чуть ли не уткнулась в рулевое колесо. Ее голова была теплой и тяжелой. Они ехали по тихим улочкам Бейнбриджа, и Крис положил руку ей на голову, убрал волосы с лица. Потом свернул на подъездную аллею, заглушил двигатель, выключил фары и стал смотреть, как она спит.

 Он провел пальцем по ее розовому ушку, такому хрупкому, что Крис видел переплетение синих вен и мог представить, как по ним течет кровь.

 — Эй! — нежно позвал он. — Просыпайся.

 Эмили, вздрогнув, проснулась и обязательно ударилась бы о руль, если бы Крис не подставил руку. Она выпрямилась, рука Криса продолжала лежать у нее на затылке.

 Эмили потянулась. На левой щеке виднелась глубокая красная бороздка — след от его ремня.

 — Почему ты меня раньше не разбудил? — хрипло спросила она.

 Крис улыбнулся.

 — Ты так сладко спала, — признался он и убрал за ухо прядь ее волос.

 Ничего обидного, просто комплимент — он тысячу раз говорил ей комплименты, — тем не менее она расплакалась. Озадаченный Крис протянул руку, пытаясь, насколько позволяла теснота, обнять ее.

 — Эмили, — взмолился он, — расскажи мне.

 Он почувствовал какое-то движение на своем плече, она покачала головой. Потом отстранилась и вытерла нос.

 — Все дело в тебе, — призналась она. — Тебя мне будет не хватать.

 Казалось странным слышать это. «Я так по тебе скучаю» — было бы более кстати, но Крис улыбнулся.

 — Мы можем встречаться, — сказал он. — Именно для этого в колледжах длинные переменки.

 Она засмеялась, хотя, возможно, это был не смех, а всхлип.

 — Я говорю не о колледже. Я тебе все время толкую, а ты не слушаешь, — сбивчиво произнесла она.

 — О чем толкуешь?

 — Я не хочу быть здесь, — сказала Эмили.

 Крис потянулся к замку зажигания.

 — Еще рано. Поедем куда-нибудь прогуляемся, — предложил он, но по его спине пробежал тревожный холодок.

 — Нет, — ответила Эмили. — Я не хочу жить.

 Крис сидел и молчал, поигрывая желваками, вспоминая другие высказывания Эмили, на которые он просто не обращал внимания, но которые вели к этому разговору. И он понял то, что так старательно пытался не замечать: человек, знающий Эмили настолько хорошо, как он, не мог не увидеть, что она ведет себя совершенно по-другому.

 — Почему? — выдавил он из себя.

 Эмили прикусила губу.

 — Ты веришь, что я скажу тебе все, что смогу?

 Крис кивнул.

 — Я так больше не могу. Я просто хочу, чтобы все закончилось.

 — Что закончилось? Ты о чем?

 — Не могу тебе рассказать, — выдохнула Эмили. — Боже мой! Мы никогда не лгали друг другу. Может быть, не всегда все говорили, но не врали никогда.

 — Ладно, — сказал Крис.

 Ее руки дрожали.

 — Ладно, — повторил он.

 Крис чувствовал, что голова идет кругом, как в тот раз, когда он ударился головой о край высокого трамплина и потерял сознание, — ему не хватало самых простых вещей, например воздуха. Перед глазами стояла пелена, и он понимал, что ничего не может поделать, чтобы эта пелена исчезла.

 — Эм…

 Он проглотил ком, стоявший в горле. Его голос — всего лишь очередная тень в машине.

 — Ты… думаешь о самоубийстве?

 А когда Эмили отвернулась, его легкие раздулись, как воздушные шары, и он почувствовал, что отрывается от земли.

 — Так нельзя, — сказал Крис после минутного молчания, удивленный, что вообще в состоянии пошевелить словно резиновыми губами.

 «Я не стану об этот говорить, — подумал он. — Потому что если заикнусь, то это обязательно случится». Это не Эмили, бледная и прекрасная, сидит напротив него и говорит о самоубийстве. Ему снится кошмар. Он ждет, пока кошмар закончится.

 Однако он слышал собственный высокий и чужой голос, который уже поверил в происходящее.

 — Ты… Так нельзя, — с запинкой вымолвил он. — Нельзя просто покончить с собой, потому что выдался дерьмовый день. Нельзя принимать подобные решения вот так, с кондачка.

 — Ничего не с кондачка, — спокойно ответила Эмили. — И дело не в плохом настроении. — Она улыбнулась. — Как приятно говорить об этом. Совсем нестрашно думать об этом, когда произносишь все вслух.

 Крис вздрогнул и распахнул дверцу машины.

 — Я пойду поговорю с твоими родителями.

 — Нет! — воскликнула Эмили. В ее голосе послышался такой ужас, что Крис остановился. — Пожалуйста, не надо! — прошептала она. — Они не поймут.

 — Я тоже не понимаю, — горячо запротестовал он.

 — Но ты меня выслушаешь, — ответила она, и впервые за пять минут хоть один довод показался Крису разумным.

 Конечно, он выслушает. Ради нее он готов на все. А ее родители… Да, она права. В семнадцать лет даже крошечные неприятности приобретают размеры слона, мысли могут дать самые невероятные всходы на плодородной почве разума, поэтому иметь рядом с собой человека, который принимает тебя таким, какой ты есть, — так же важно, как дышать. Взрослые, уже давно забывшие, как были детьми, закатят глаза, усмехнутся и скажут: «Все пройдет». Как будто подростковый возраст — болезнь сродни ветрянке. О нем все вспоминают как о досадной неприятности, но совершенно забывают, насколько болезненно переживали его в свое время.

 Бывало, Крис просыпался утром весь в поту, его так и разрывала жажда жизни, он задыхался, как будто бегом поднялся на вершину утеса. А бывали дни, когда он чувствовал себя не в своей тарелке. Он просыпался ночами от страха, что придется всю жизнь соответствовать образцу, в который он превращался, и ему было просто необходимо вдохнуть пьянящий запах шампуня в волосах Эмили — в чем он не хотел признаваться даже самому себе. Как он мог объяснить это другим, особенно своим родителям? И Эмили — только потому, что это была Эмили, — крепко цеплялась за него и отводила беду, чтобы он передохнул.

 Он одновременно был горд и напуган тем, что она доверила ему свою тайну. На мгновение от него ускользнул тот факт, что она не может рассказать ему, что ее беспокоит. Восседая на троне ее доверия, он ликовал оттого, что был единственным спасителем Эмили. Он один.

 Потом Крис подумал о том, что она может вскрыть себе вены, и в его душе что-то надломилось. Им вдвоем не справиться.

 — Должен же кто-то помочь, — настаивал он. — Психиатр, например.

 — Нет, — мягко возразила Эмили. — Я доверила тебе свою тайну, потому что всегда все рассказывала. Но ты не можешь… — Ее голос дрогнул. — Ты не можешь все разрушить. Сегодня вечером я впервые — господи, даже не знаю, за сколько времени! — почувствовала, что могу справиться. Как будто глотаешь лекарство от невыносимой боли и чувствуешь, что скоро эта боль пройдет.

 — Что у тебя болит? — хрипло спросил Крис.

 — Все, — ответила Эмили. — Голова. Сердце.

 — Это… из-за меня?

 — Нет, — призналась она, ее глаза снова засияли. — Не из-за тебя.

 Крис, не обращая внимания на разделяющий их рычаг переключения передач, схватил ее и прижал к груди.

 — Зачем же ты рассказала мне, если не хочешь, чтобы я тебе помог? — прошептал он.

 Эмили запаниковала.

 — Ты ведь не расскажешь?

 — Не знаю. Я что, должен просто сидеть сложа руки и делать вид, что все в порядке, пока ты не пойдешь и не сделаешь это? А потом сказать: «Ах да, она что-то говорила о том, что хочет покончить с собой». — Он отпрянул и закрыл глаза руками. — Черт! Поверить не могу, что говорю об этом.

 — Пообещай мне, — настаивала Эмили, — что никому ничего не расскажешь.

 — Не могу.

 Слезы, стоявшие в глазах Эмили, потекли по щекам.

 — Пообещай, — попросила она снова, вцепившись в его рубашку.

 Много лет он считался будущим защитником Эмили, ее второй половинкой — и хотя он никогда не снимал с себя ответственности, но на самом деле не понимал, насколько вжился в эту роль. Неожиданно он понял, что это и для него проверка, как проверка для Эмили, его шанс отвести от нее беду. Если она ему доверяет, он, черт побери, обязан быть достоин этого доверия… даже если каждый из них вкладывает в это слово свой смысл. У него есть время. Он вызовет ее на разговор. Он узнает этот ужасный секрет и докажет ей, что есть другой, лучший выход. И в конечном счете все, включая саму Эмили, будут его за это уважать.

 — Хорошо, — прошептал он. — Обещаю.

 Однако Крис, несмотря на то что прижимал Эмили к себе, почувствовал, как между ними выросла стена, — сидя кожа к коже, он больше не чувствовал ее тепла. Эмили, словно ощутив то же самое, еще крепче прижалась к Крису.

 — Я рассказала тебе, — негромко произнесла она, — потому что не знала, как могла бы не рассказать.

 Крис заглянул Эмили в глаза, понимая всю глубину ее признания. Но какая разница, если результат все равно один, пыталась ли Эмили объяснить, почему хочет свести счеты с жизнью, или вдруг постучат в дверь и сообщат, что Эмили покончила жизнь самоубийством?

 — Нет, — спокойно пообещал он, исполненный надежд. Он взял ее руки и сжал их. — Я тебя не брошу.

 Эмили взглянула на Криса, и на секунду он смог прочесть ее мысли. Мэлани, бывало, говорила, что они как близнецы, со своими секретами, со своим молчаливым языком. В то мгновение Крис почувствовал ее страх и покорность, ощутил смешанную боль оттого, что снова и снова натыкался на каменную стену. Эмили отвела взгляд, и Крис смог начать дышать.

 — Дело в том, Крис, — сказала Эмили, — что не тебе решать.

 

 Крис сделал в воде стремительный рывок, проплыл четыре круга фристайлом, чтобы согреться. Плавание всегда способствовало размышлениям — чем еще заниматься на пятидесятиметровке, как не думать? Проплывая круг за кругом, он вспоминал периодическую таблицу, терминологию теста на проверку академических способностей и даже репетировал речь, которую произнесет перед Эмили, чтобы она с ним переспала. Бльшую часть времени он плыл лениво, не сбиваясь. Но при мысли о смерти — и Эмили — его руки заработали быстрее, а ноги забили по воде, словно он пытался обогнать собственные мысли.

 Проплыв двести метров, он с бешено колотящимся сердцем выскочил из бассейна. Снял очки и шапочку, вытер полотенцем волосы и присел на одну из скамеек, стоявших вдоль бассейна. К нему подошел улыбающийся тренер.

 — Прибереги рекорды для соревнований, Харт, — сказал он. — Это всего лишь тренировка. Не убивай себя.

 «Не убивай себя».

 Он не мог позволить Эмили совершить это — все просто. Может быть, он действует исключительно из эгоистических соображений, но однажды Эмили будет ему благодарна за то, что он спас ей жизнь.

 Что бы ее ни тревожило — в чем, черт побери, она не может ему признаться? — абсолютно все можно решить. Особенно если он будет рядом, чтобы помочь ей.

 Его осенило. Вот он выход! Эм хотела, чтобы он ее понял и хранил молчание. Если он подыграет, у него появится шанс ее отговорить. Даже в самую последнюю минуту. Он сделает вид, что эта безумная идея с самоубийством вполне приемлема, а потом, как белый рыцарь, появится и спасет Эмили от себя самой. Никто и никогда не должен узнать, что могло произойти. И тогда он не нарушит данное ей обещание никому не рассказывать об этом ужасном плане. Цель оправдывает средства.

 Крис и мысли не допускал, что у него может ничего не получиться.

 Услышав свисток тренера, он встал, чувствуя себя намного лучше, и бросился в бассейн, чтобы еще раз преодолеть двухсотметровую дистанцию.

 

 Эмили ждала его после тренировки. Она тоже задерживалась в школе и обычно сидела за мольбертом в классе рисования и заканчивала рисовать как раз вовремя, чтобы встретить Криса после тренировки, потом он отвозил ее домой. Она ждала его на стуле у фонтана возле раздевалки для мальчиков, ее руки едва слышно пахли скипидаром, а куртка валялась у ног, похожая на комнатную собачку.

 — Привет! — крикнул Крис, направляясь к Эмили. На его плече болталась большая спортивная сумка.

 Он нагнулся и поцеловал ее в щеку. Она вдохнула его запах, эту удивительную смесь мыла «Сейфгард», хлорки и моющего средства. На его коротких бачках все еще блестели капли воды после душа. Он стоял так близко, что она высунула язык и поймала капельку. Эмили закрыла глаза, чтобы эта картинка навсегда врезалась в память и она могла забрать ее с собой.

 Она шла рядом с Крисом к стоянке, где стояли машины учащихся.

 — Я тут думал, — начал Крис, — о том, что ты сказала в субботу.

 Эмили кивнула, не поднимая глаз.

 — Я хочу, чтобы ты знала — официально заявляю, — меньше всего на свете я хочу, чтобы это произошло, — продолжал Крис. — Я сделаю все, чтобы ты передумала. — Он глубоко вздохнул и пожал ее руку. — Но если… все-таки… до этого дойдет, я бы хотел находиться рядом с тобой.

 Когда он произнес эти слова, Эмили поняла, что, вероятно, еще не все потеряно, если подсознательно она так ждала его ответа.

 — Я не возражаю, — сказала она.

 

 Крис развернул искусную, не гнушающуюся ничем кампанию, чтобы показать Эмили, чего она может лишиться. Он водил ее в рестораны, где ужин стоил целую сотню, и возил на пристань любоваться закатом солнца, медленно исчезающим в Атлантическом океане. Он нашел старые записки, которые они передавали друг другу в консервной банке по веревке, протянутой между двумя домами, — устройство сработало ровно три раза, пока банка навсегда не застряла в соснах, растущих между их домами. Он дал ей прочесть груду требований для поступления в колледж, как будто ее мнение было решающим для принятия решения. Он занимался с ней любовью, предлагая свое тело одновременно и нежно, и напористо, не зная, как лучше донести до нее частичку своей души, чтобы она смогла залатать свою.

 А Эмили страдала. И точнее Крис сказать не мог: она выдерживала все, что он воздвигал у нее на пути, но как-то отстраненно, как будто смотрела с высоты и уже давно для себя все решила.

 К удивлению Криса, Эмили не отступала ни на йоту. Он пытался представить, в чем могла заключаться ее проблема, со всей стойкостью и стратегической дальновидностью полководца, решившего возглавить вторжение. Она продолжала молчать, а ему снились кошмары: Эмили стала наркоманкой, она стала лесбиянкой, Эмили списывала во время экзаменов — из-за всего этого он не стал любить ее меньше.

 Он пытался узнать ее тайну хитростью, пробовал играть в «Двадцать вопросов», он даже пытался ее запугать. Эмили только крепче стискивала зубы и отворачивалась, и Крис начинал паниковать, что потеряет ее раньше, чем предполагал. Можно было давить до определенного момента, потому что если она начнет догадываться, что он на самом деле не собирается помочь ей покончить с собой, его затея — его героический поступок по ее спасению — будет провалена.

 — Я не могу об этом говорить, — повторяла она.

 — Ты просто не хочешь, — поправлял ее Крис.

 Эмили в отчаянии говорила, что своими расспросами Крис делает ей только больнее. Если он на самом деле ее любит, пусть прекратит задавать вопросы.

 А Крис, словно устав от бесполезных разговоров, качал головой.

 — Не могу, — уверял он.

 — Просто не хочешь, — передразнила Эмили, пристыдив его за то, что он в очередной раз поднял эту тему.

 

 Они лежали на животе в гостиной Голдов, перед ними открытые учебники по математике, уравнения с производными и дифференциалами рябили на страницах, словно исписанных на иностранном языке.

 — Нет, — сказала она, указывая в то место, где Крис допустил ошибку. — Здесь 2xy – x, — исправила она. Потом перевернулась на спину и уставилась в потолок. — Почему для меня так важно получить отличную оценку, — пробормотала она, — если меня уже не будет, чтобы получить табель успеваемости?

 Ее голос звучал настолько буднично, что Крис почувствовал тошноту.

 — Возможно, потому что на самом деле ты не хочешь себя убивать, — заметил он.

 — Спасибо, доктор Фрейд, — ответила Эмили.

 — Я серьезно. — Крис приподнялся на локте. — А что, если мы договоримся, что ты подождешь полгода, а там посмотрим?

 Лицо Эмили застыло.

 — Нет, — ответила она.

 — Почему? Просто «нет»?

 Она кивнула.

 — Нет.

 — Что ж, превосходно! — Крис захлопнул учебник. — Просто отлично, Эм.

 Эмили прищурилась.

 — Я думала, ты мне поможешь.

 — Конечно, — сердито бросил Крис. — Что мне нужно делать? Выбить у тебя из-под ног стул, когда на твоей шее затянется веревка? Нажать на спусковой крючок?

 Эмили вспыхнула.

 — Ты полагаешь, мне легко это обсуждать? — хрипло спросила она. — Нет, нелегко.

 — Все-таки тебе легче, чем мне, — взорвался Крис. — Тебе меня никогда не понять. Я смотрю на тебя и вижу удивительную красавицу. Все эти книги и песни написаны о людях, которые искали любовь всей своей жизни, но так и не нашли, а мы с тобой нашли, только для тебя это, черт побери, ничего не значит.

 — Значит, черт побери! — ответила Эмили, кладя ладонь на руку Криса. — Только это, черт возьми, и значит. Единственное, что я пытаюсь сделать, — это сохранить ее такой навечно.

 — Отличный способ ты придумала! — горько сказал Крис.

 — Правда? — спросила Эмили. — Лучше провести остаток жизни, думая о нас и вспоминая нашу любовь как что-то идеальное, чем все испортить и потом об этом вспоминать?

 — Кто сказал, что мы все испортим?

 — Испортим, — заверила Эмили. — Подобное не редкость.

 — Разве ты не видишь? — воскликнул Крис, пытаясь сдержать слезы. — Разве не понимаешь, что делаешь со мной?

 — Я делаю не с тобой, — негромко ответила Эмили, — я сделаю это с собой.

 Крис пристально взглянул на Эмили.

 — А какая разница? — удивился он.

 

 К его удивлению, чем чаще Эмили заговаривала о самоубийстве, тем меньше его шокировала эта тема. Крис прекратил с ней спорить, потому что споры только подтверждали для нее правильность выбора, и применил новую тактику: тщательно изучал ее планы, чтобы она увидела, насколько смешна ее идея.

 Однажды вечером он повернулся к Эмили посреди фильма и спросил, как она собирается это сделать.

 — Что?

 Эмили впервые услышала, что Крис сам завел разговор о суициде, обычно именно она поднимала эту тему.

 — Ты слышала. Я решил, что ты уже все обдумала.

 Эмили пожала плечами и взглянула через плечо, чтобы удостовериться, что родители еще наверху.

 — Обдумала, — призналась она. — Никаких таблеток.

 — Почему?

 — Потому что легко откачать, — сказала она. — И окажешься с промытым желудком в психиатрической палате.

 Честно признаться, ему понравилась альтернатива.

 — А что ты предлагаешь?

 — Можно отравиться угарным газом, — улыбнулась она. — Но тогда придется воспользоваться твоим джипом. А резать вены кажется… слишком банальным.

 — Я считаю, что вообще убивать себя — банально, — добавил Крис.

 — Будет больно, — смиренно продолжала Эмили. — Я просто хочу, чтобы все раз — и закончилось.

 Крис посмотрел на Эмили. «Пока ты не передумала, — подумал Крис, — или за тебя этого не сделал я».

 — Я думала о пистолете, — призналась она.

 — Ты же ненавидишь оружие! — удивился Крис.

 — А какая разница?

 — И где ты возьмешь пистолет? — продолжал интересоваться Крис.

 Эмили подняла глаза.

 — Наверное, у тебя, — предположила она.

 Брови Криса поползли вверх.

 — Нет. Категорически.

 — Крис, пожалуйста! — взмолилась она. — Ты просто дай мне ключ от сейфа. И скажи, где взять патроны.

 — Ты же не станешь стрелять в себя из охотничьего ружья! — пробормотал Крис.

 — Я имела в виду что-то маленькое. Кольт, например.

 Она увидела, как он воздвиг стену, и похолодела. Крис и раньше встречал этот взгляд — в широко распахнутых глазах смирение загнанного в угол, как у оленихи за секунду до того, как он в нее выстрелил. И он понял, что перед ним сейчас стоит Эмили, которая впервые кажется счастливой, когда обсуждает, как умрет.

 Слезы бежали по ее щекам, в горле у Криса тоже стоял ком. Он закричал, как в те мгновения, когда кончал сразу после того, как она испытывала оргазм.

 — Раньше ты уверял, что все для меня сделаешь, — взмолилась Эмили.

 Крис посмотрел на их переплетенные поверх учебников руки и впервые за все время признался себе, что — по разным причинам — может проиграть, что все это может произойти на самом деле.

 — Сделаю, — пообещал он.

 И его сердце разбилось под тяжестью правды.

 

 Они сидели в темном зале кинотеатра и держались за руки. Фильм, который они пришли посмотреть, — Крис даже названия не помнил — уже давным-давно закончился. Появились титры, остальные зрители ушли. Два билетера убирали пустые стаканчики из-под попкорна, валяющиеся в проходах. Они молча подметали пол и изо всех сил делали вид, что не замечают парочку, которая сидела обнявшись в заднем ряду кинотеатра.

 Иногда он был уверен, что станет героем и однажды они с Эмили посмеются над своими страхами. А временами верил в то, что станет всего лишь тем, кем обещал Эмили: человеком, который будет рядом, когда она умрет.

 — Не знаю, что я буду делать без тебя, — прошептал Крис.

 Он видел, что Эмили повернулась к нему. В темноте заблестели ее глаза.

 — Ты можешь пойти со мной, — предложила она и сглотнула. На языке осталась горечь слов.

 Крис намеренно промолчал: пусть ей будет не по себе от одной только мысли. И тут же задался вопросом: «С чего ты решила, что после смерти мы будем вместе? Откуда ты знаешь, что там на небесах?»

 — Потому что по-другому я себе не представляю, — как будто подслушав его мысли, ответила Эмили.

 

 Однажды вечером он спустился на первый этаж и взял из отцовского стола ключи. Сейф с оружием запирали обычно от детей. А не от таких, как Крис, подростков.

 Он открыл сейф и достал кольт, потому что достаточно хорошо знал Эмили и был уверен: первое, что она попросит, — посмотреть пистолет. Если он не принесет, она что-то заподозрит и перестанет ему доверять, и у него не будет шанса удержать ее от ошибки.

 Он сидел, ощущая в руках тяжесть оружия, вспоминая кислый запах смазки и руки отца, «золотые» и аккуратные, которые натирали ствол и рукоять силиконовой тряпочкой. «Как лампу Аладдина», — однажды подумал Крис, ожидая, что вылетит джин.

 Он вспомнил рассказы отца об оружии, о Элиоте Нессе[12] и Аль Капоне, о подпольной торговле спиртным, о секретных рейдах и о джине с тоником. Он рассказывал Крису, что этим пистолетом вершилось правосудие.

 Потом он вспомнил свою первую охоту на оленя — выстрел оказался нечистым. Крис с отцом преследовали животное по лесу, где оно упало на бок, тяжело дыша. «Что мне делать?» — спросил Крис. Отец поднял ружье и выстрелил. «Пристрелить из сострадания», — ответил он.

 Крис порылся в сейфе и вытащил пули сорок пятого калибра. Эмили не дура, она попросит и патроны посмотреть. Он закрыл глаза и представил, как она подносит матовое серебристое дуло ко лбу. Представил, как его собственная рука поднимается вверх и убирает пистолет от ее головы, если дело дойдет до самоубийства.

 В нем говорил эгоизм, но решалось все просто: он не может позволить Эмили покончить с собой. Когда всю жизнь находишься рядом с человеком, тяжело представить себе мир без него.

 Он остановит ее. Обязательно.

 И он не позволил себе задуматься над тем, зачем положил в карман две пули вместо одной.

 

 

 

  Настоящее

 

 Май 1998 года

 

 Гас сидела на краю кровати и поправляла колготки. «Теперь, — безжизненно подумала она, — платье». Она заглянула в гардеробную и достала простое темно-синее платье и пару туфель на низких каблуках ему в тон. Она наденет жемчуг — элегантно и ненавязчиво.

 Ей не разрешили присутствовать в зале суда. Свидетелей изолировали до тех пор, пока они не начинали давать показания. По всей вероятности, сегодня ее не вызовут. Возможно, даже не завтра. Она приоделась на тот случай, если вдруг — хоть мельком — удастся увидеть Криса.

 Гас слышала шум воды в ванной — Джеймс брился. Создавалось впечатление, что они идут на вечеринку или их вызывают в школу. Только собирались они не в школу.

 Джеймс вышел из ванной и увидел, что Гас, наклонившись, с закрытыми глазами сидит на кровати в одном белье и колготках и прерывисто дышит, словно после долгого бега.

 

 Мэлани и Майкл вышли из дома вместе. Ее ноги грузли в мягкой земле — к каблукам пристала грязь. Она открыла дверцу своей машины и, ни слова не говоря, села.

 Майкл забрался в свой грузовичок. Он ехал за женой по Лесной ложбине, не сводя глаз с ее машины. По обе стороны широкого тонированного заднего стекла высоко располагались габаритные огни, а чуть пониже, уже вдоль багажника — еще полоска габаритных огней. Каждый раз, когда Мэлани жала на тормоз, габаритные огни вспыхивали и казалось, что машина улыбается.

 

 Кот Барри Делани перевернул чашку с кофе именно в тот момент, когда она уже собиралась ехать в суд.

 — Черт, черт, черт! — выругалась она, отодвигая воющего кота от лужи и вытирая ее кухонным полотенцем. Но лужа была слишком большой, и кофе продолжал тоненькими ручейками течь с кухонного стола.

 Барри взглянула на раковину, решив, что у нее нет времени убирать беспорядок. Только через несколько дней обнаружилось, что пятно от кофе осталось на белом виниловом полу, и в течение следующих десяти лет она, заходя в кухню, вспоминала Криса Харта.

 

 Джордан опустил свой портфель на кухонный стол и обернулся к Томасу, одной рукой поправляя галстук.

 — Что скажешь?

 Томас присвистнул.

 — Выглядишь отлично, — заверил сын.

 — Достаточно хорошо, чтобы выиграть?

 — Достаточно хорошо, чтобы надрать обвинению зад! — засмеялся Томас.

 Джордан усмехнулся и стукнул сына по спине.

 — Выбирай выражения, — вяло пожурил он, взял пачку хлопьев с какао и изменился в лице. — Томас! Ты все съел? — Он нахмурился, заглянув в темные, пустые недра коробки.

 Томас с набитым ртом удивленно взглянул на отца.

 — Разве ничего не осталось? Папа, я думал, там еще есть хлопья.

 Каждое утро перед судом Джордан ел хлопья с какао. Суеверие, которое не имело под собой реальной почвы (сродни тому, почему подающий бейсбольной команды никогда не бреется перед решающей игрой или шулер зашивает в подкладку своего пиджака кроличью лапку). Но, черт побери, это была его примета, и она срабатывала. Съешь хлопьев — выиграешь суд.

 Томас заерзал под сердитым отцовским взглядом.

 — Я могу сгонять купить, — предложил он.

 Джордан хмыкнул.

 — Интересно, на чем?

 — На велосипеде.

 — В таком случае ты успеешь как раз… скорее всего, к обеду. — Джордан покачал головой. — Я просто хочу, — произнес он, стараясь сдерживаться, — чтобы ты иногда думал, а потом делал.

 Томас опустил глаза в тарелку.

 — Я могу сходить к соседям и узнать, нет ли у миссис Хиггинс хлопьев.

 Миссис Хиггинс было семьдесят пять лет, она уже на ладан дышала. Джордан сильно сомневался, что у нее в кладовке завалялись хлопья.

 — Забудь! — раздраженно бросил он, протягивая руку к холодильнику за оладьями. — Нет времени.

 

 Было странно снова надеть костюм. Надзиратель вместе с завтраком принес Крису и одежду: пиджак и широкие брюки, которые Крис не носил с тех пор, как его арестовали. Он вспомнил, как они ходили покупать этот костюм. В магазине пахло деньгами и шерстяной тканью. Прыгая на одной ноге в примерочной кабинке, он пытался натянуть брюки, пока мама с Эмили обсуждали, какой брать галстук, и их голоса доносились из-за двери, словно щебет птичек.

 — Харт! — окликнул конвойный, стоя на пороге камеры. — Пора.

 Крис шел по блоку в костюме, на висках выступили бисеринки пота — его страшила подозрительная тишина, которую хранили обитатели остальных камер. Нетрудно было догадаться почему. Невозможно видеть, как человек идет на суд, и не задумываться над тем, что это ждет и тебя.

 За Крисом заперли тяжелые двери, и конвойный повел его к одному из помощников шерифа, которые находились в здании окружного суда Графтона.

 — Удачи! — пожелал он, надевая на Криса наручники и пристегивая их к цепи на поясе.

 Помощник шерифа подождал, пока конвойный отопрет входную дверь, и, крепко держа Криса чуть ниже локтя, вывел его из тюрьмы.

 Крис впервые за семь месяцев оказался на улице, где его окружали только горы и ленивое течение реки Коннектикут. С фермы, расположенной рядом с тюрьмой, потянуло навозом. Крис глубоко вздохнул, подставил лицо солнцу, впитывая его лучи, ноги у него подкосились под тяжестью мнимой свободы.

 — Идем, — поторопил его помощник шерифа, толкая в сторону здания суда.

 

 В зале суда было подозрительно пусто, большинство участников этой трагедии выставили за его пределы как свидетелей. На скамье прямо за столом защиты сидел чопорный Джеймс. Джордан, который прибыл несколькими минутами ранее, сидя на стуле и закинув ногу на ногу, беседовал с коллегой, но замолчал, как только открылась боковая дверь. Джеймс проследил за его взглядом и увидел Криса.

 Пристав провел Криса к столу защиты. Джеймс почувствовал, как у него сдавило горло, и не успел опомниться, как уже протягивал руку через перегородку, чтобы коснуться сына.

 Крис сидел прямо перед Джеймсом, но так, что достать до него было невозможно.

 «Они специально так сделали», — подумал Джеймс.

 — Это уже лишнее! — выкрикнул Джордан, указывая на наручники.

 Зрелище ужасное, но вполне ожидаемое. На самом деле именно Джордан вскользь говорил о наручниках Хартам, поэтому Джеймс не понимал, что так возмутило адвоката. Яростно жестикулируя, он направился с прокурором к кабинету судьи.

 Крис обернулся.

 — Папа… — выдохнул он.

 Джеймс опять протянул руку. Впервые в жизни ему было наплевать, что на него смотрят все присутствующие. Он перешагнул через перегородку и опустился на стул, где до него сидел Джордан. Потом обнял сына, всем телом прижимаясь к нему, так что репортеры и зеваки, ввалившиеся в зал суда поглазеть на подсудимого, даже не увидели, что он в наручниках.

 

 В кабинете судьи возмущался Джордан.

 — Ради всего святого, Ваша честь! — негодовал он. — Раз уж мы заговорили, давайте я наплету ему косичек, заставлю отрастить бороду и — черт, почему бы и нет? — вытатуирую на лбу свастику, чтобы у присяжных сразу же, еще до начала суда, сложилось предубежденное отношение.

 Барри закатила глаза.

 — Ваша честь, в рамках действующего законодательства оставлять лицо, обвиняемое в убийстве, в наручниках во время судебного заседания.

 Джордан повернулся к ней.

 — И что, по-вашему, он сделает? Забьет кого-то до смерти шариковой ручкой? — Он повернулся к судье. — Как всем нам известно, кандалы надевают для того, чтобы показать, что обвиняемый опасен.

 — Харт опасен, — понизив голос, заметила Барри. — Он убил человека.

 — Прибереги свое красноречие для присяжных, — прошептал себе под нос Джордан.

 — Господи боже! — воскликнул Пакетт, сплевывая ореховую скорлупу в руку. — И таким будет весь процесс? — Он прикрыл глаза и потер виски. — Может, это и будет воспринято как прецедент, мисс Делани, но я рискну предположить, что Крис Харт не станет впадать в кровавое буйство. Во время судебного заседания подсудимый может оставаться без наручников.

 — Благодарю, Ваша честь, — произнес Джордан.

 Барри повернулась, задев Джордана плечом, и вышла из кабинета.

 — Должно быть, у защиты совсем слабые позиции, — прошептала она, — если адвокат уже молит суд о снисхождении.

 

 Джордан ободряюще улыбнулся Крису, который продолжал растирать запястья.

 — Это, — кивнул он на вновь обретенную Крисом свободу, — великолепный знак.

 Крис искренне не понимал почему, ведь даже кровожадный убийца будет полным идиотом, если станет набрасываться на людей прямо в зале суда. Он понимал, как понимал и Джордан, — черт, да все понимали! — единственная причина, по которой его ввели в зал суда в наручниках, — это желание унизить его достоинство.

 — Не смотри на прокурора, — продолжал Джордан. — Она будет говорить ужасные вещи, но во время вступительной речи тебе можно не смотреть. Не обращай на нее внимания.

 — Не обращать внимания, — послушно повторил Крис.

 Худощавый парень с адамовым яблоком величиной с крупное яйцо приказал всем встать.

 — Председательствует его честь Лесли Ф. Пакетт, — возвестил он, и в боковую дверь вошел мужчина в развевающейся мантии, на ходу что-то с треском раскусывая.

 — Прошу садиться, — сказал судья, открывая папку. Потом достал из стоящей перед ним низкой квадратной банки орех и заглотил его, словно кит креветку. — Слово предоставляется обвинению, — произнес он.

 

 Барри Делани встала и повернулась к присяжным.

 — Дамы и господа! — начала она. — Меня зовут Барри Делани, я представляю обвинение от лица штата Нью-Гемпшир. Я хочу поблагодарить каждого из вас за то, что согласились на такую важную миссию. Вы здесь для того, чтобы обеспечить торжество правосудия в зале суда. В данном случае правосудие заключается в том, чтобы вы, все двенадцать человек, признали этого человека, — она подняла палец и указала на обвиняемого, — Кристофера Харта виновным в убийстве! Да, убийстве. Вы, вероятно изумлены, но еще больше вас шокирует то, что я указываю на красивого молодого человека. Держу пари, вы даже про себя подумали: «Этот парень совсем не похож на убийцу». — Она повернулась и внимательно посмотрела на Криса. Ее примеру последовали все присяжные. — Он похож на… обычного старшеклассника. Он абсолютно не соответствует образу убийцы, который создал Голливуд. Но, дамы и господа, здесь не кино. Здесь настоящая жизнь, а в жизни Кристофер Харт убил Эмили Голд. По окончании процесса вы узнаете истинное лицо обвиняемого: под этим модным костюмом и красивым голубым галстуком скрывается хладнокровный убийца. — Она мельком взглянула на Джордана. — Защита попытается сыграть на ваших чувствах и станет убеждать, что это было не доведенное до конца самоубийство. Но произошло совсем другое. Позвольте, я изложу вам суть. — Она обернулась, оперлась руками о перила, отделяющие скамью присяжных от остального зала, и адресовала свою речь пожилой седовласой женщине в цветастом хлопчатобумажном платье. — Седьмого ноября в шесть часов вечера Кристофер Харт вошел в кабинет на цокольном этаже своего дома, где стоял запертый сейф с оружием, и взял кольт сорок пятого калибра. Положил пистолет в карман куртки и поехал за своей девушкой, Эмили. Он повез ее на карусель на Набережной приливов. С собой подсудимый прихватил еще и ликер. Они с Эмили выпили, занялись сексом, а потом подсудимый, продолжая обнимать Эмили, вытащил пистолет. После непродолжительного сопротивления Кристофер Харт поднес дуло пистолета к правому виску Эмили и выстрелил. — Она сделала театральную паузу, чтобы до присутствующих дошел смысл сказанного. — Дамы и господа, вы услышите показания детектива Анны-Мари Маррон. Она расскажет вам, что у полиции имеется пистолет с отпечатками пальцев подсудимого. Вы выслушаете показания окружного судмедэксперта, который засвидетельствует, что угол, под которым вышла пуля, практически исключает вероятность того, что Эмили Голд сама нажала на спусковой крючок. Вы услышите показания продавщицы ювелирного магазина из города, что Эмили купила часы за пятьсот долларов Крису в подарок на день рождения, который наступил через месяц после ее смерти. И подруга Эмили, и ее мать поведают вам, что Эмили не была склонна к самоубийству. Вы также узнаете мотив Кристофера Харта: зачем, черт возьми, он застрелил свою девушку? Видите ли, дамы и господа, Эмили была на третьем месяце беременности. — Одна из присяжных тихо ахнула, и Барри улыбнулась. — У этого молодого человека были большие планы на будущее, и он не хотел, чтобы ребенок или школьная влюбленность их разрушила, поэтому он решил — без преувеличений — избавиться от проблемы. — Она отошла от скамьи присяжных. — Подсудимому предъявлено обвинение в убийстве первой степени. Человек виновен в убийстве первой степени, когда он намеренно причинил смерть другому человеку, когда его действия до самого конца были умышленными и заранее обдуманными. Крис Харт лишил Эмили Голд жизни намеренно? Безусловно. Носили ли его действия в тот вечер заранее обдуманный и умышленный характер? Несомненно. — Она развернулась на каблуках, холодные зеленые глаза уперлись в Криса. — В Библии сказано, дамы и господа, что дьявол имеет много обличий. Не дайте ему себя одурачить.

 

 — Отличная речь. Мисс Делани прекрасно справилась со своей работой, не так ли? — Джордан встал и медленно направился к присяжным. — К сожалению, права она только в одном: в том, что Эмили Голд… мертва. — Он развел руками. — Это трагедия. Я здесь, чтобы вы не позволили произойти еще одной: не позволили этому молодому человеку отвечать за преступление, которое он не совершал. Только представьте на мгновение, как тяжело потерять любимого человека. Такое ведь случалось с вами, — Джордан взглянул на ту же седовласую даму, которую выделила Делани. — И с вами, — обратился он к фермеру, лицо которого было так густо покрыто морщинами, что казалось почти гладким. — Мы все кого-то теряли. И Крис недавно потерял. Вспомните, что вы чувствовали, когда подобное случалось с вами, вспомните боль незатянувшейся раны, а теперь представьте весь ужас, если вас обвинят в убийстве этого человека. Обвинение утверждает, что Кристофер Харт совершил убийство, но это не так. Он чуть не наложил на себя руки. Он видел, как его девушка покончила с собой, но потерял сознание, не успев застрелиться. Все улики, о которых упоминало обвинение, не противоречат версии двойного самоубийства. Я еще надоем вам, указывая на противоречия. Сейчас я лишь хочу вас попросить: внимательно слушайте показания свидетелей, внимательно изучайте улики… потому что все, что обвинение рассматривает как доказательство убийства, можно толковать двояко. Дамы и господа, чтобы признать Криса Харта виновным в убийстве, вы должны быть абсолютно уверены — должно отсутствовать малейшее основание для сомнения! — что события, которые вам описала мисс Делани, на самом деле происходили. Единственное, чем располагает обвинение, — это им же придуманной картиной случившегося. — Он вернулся к своему месту за столом защиты и положил руки на плечи подзащитного. — Когда процесс закончится, у вас появятся не только обоснованные сомнения — вы поймете, что это было не убийство. Эмили Голд хотела покончить с собой, а Крис решил последовать за ней. Он настолько любил Эмили, что не представлял своей жизни без нее. — Джордан покачал головой и повернулся к Крису. — Это не преступление, дамы и господа. Это трагедия.

 

 — Обвинение вызывает в качестве свидетеля детектива Анну-Мари Маррон.

 В зале зашептались, пока приводили к присяге первого свидетеля. Анна-Мари непринужденно уселась, как человек, которому не впервой выступать в суде, и остановила свой взгляд на присяжных.

 На Анне-Мари Маррон был простой черный костюм, волосы собраны в узел на затылке. Если бы не кобура, выглядывающая из-под пиджака, было бы легко забыть, что перед вами полицейский.

 Барри Делани расхаживала перед свидетельской трибуной.

 — Пожалуйста, назовите суду свое имя и домашний адрес.

 Детектив назвала, Барри кивнула.

 — Скажите нам, кем вы работаете.

 — Я детектив, сержант Бейнбриджской полиции.

 — Как долго вы служите в полиции?

 — Десять лет. — Она улыбнулась. — В июне будет десять.

 Последовал краткий допрос о ее квалификации, о работе в полицейской академии, об опыте работы в полиции. Тут Барри остановилась и положила руку на перила свидетельской трибуны.

 — Кто проводил расследование обстоятельств смерти Эмили Голд?

 — Я, — ответила детектив.

 — Вы установили причину смерти?

 — Да. Смерть наступила от выстрела в голову.

 — Значит, в деле фигурирует оружие?

 — Кольт сорок пятого калибра.

 — И вам удалось обнаружить оружие преступления?

 Анна-Мари кивнула.

 — Пистолет находился на месте преступления, — сказала она. — Лежал на карусели. Мы изъяли пистолет и провели различные баллистические экспертизы.

 — Этот пистолет вы обнаружили на месте преступления? — спросила Барии, поднимая вверх кольт сорок пятого калибра.

 — Этот, — подтвердила детектив Моррон.

 — Ваша честь, — обратилась Барри к суду, — я бы хотела приобщить к делу это вещественное доказательство под номером один.

 Она провела обычную процедуру: показала пистолет Джордану, который лишь отмахнулся от улики.

 — Вы выяснили, откуда этот пистолет?

 — Да. Мы обнаружили, кому он принадлежит. Джеймсу Харту.

 Джеймс, сидящий за столом защиты, при звуке своего имени вздрогнул.

 — Джеймсу Харту, — повторила прокурор. — Он имеет какое-то отношение к подсудимому?

 — Протестую! — выкрикнул Джордан. — Вопрос не по существу.

 — Отклоняется, — сказал судья.

 Детектив перевела взгляд с судьи на Барри Делани.

 — Он его отец.

 — Вам удалось побеседовать с Джеймсом Хартом?

 — Да. Он сказал, что это пистолет из его коллекции оружия, но кольт все еще используется для стрельбы по мишеням. Он также сообщил, что его сын знаком с оружием, имел к нему доступ и пользовался для стрельбы по мишеням.

 — Расскажите суду, какие экспертизы были проведены с оружием.

 Детектив Маррон заерзала на стуле.

 — Мы узнали, что была выпущена только одна пуля, которая и вошла в висок потерпевшей и вышла из затылка, а потом застряла в карусели. Мы обнаружили, что гильза все еще находилась в барабане, вместе со второй пулей, которую так и не выпустили. Отпечатки пальцев Кристофера Харта обнаружились на обеих пулях.

 Барри решила уточнить.

 — Говоря «Кристофер Харт», вы имеете в виду подсудимого?

 — Да, — подтвердила детектив Маррон.

 — Гм… — Барри повернулась к присяжным, как будто впервые задумавшись над этой деталью. — Значит, его отпечатки пальцев были обнаружены на обеих пулях. Другие отпечатки на пулях были обнаружены?

 — Нет.

 — По-вашему мнению, о чем это свидетельствует?

 — Он единственный, кто держал эти пули в руках.

 — Понятно, — произнесла Барри. — Еще какие-нибудь экспертизы были проведены?

 — Да, стандартная баллистическая экспертиза на наличие отпечатков пальцев на самом пистолете. На нем мы обнаружили как отпечатки пальцев Кристофера Харта, так и отпечатки пальцев Эмили Голд. Однако отпечатки мистера Харта были на всем пистолете, а отпечатки пальцев потерпевшей только на стволе.

 — Можете проиллюстрировать ваши слова? — попросила Барри, поднимая кольт с прикрепленной к нему новой биркой.

 Детектив непринужденно взяла в руки пистолет.

 — Отпечатки пальцев мистера Харта обнаружены здесь, здесь и здесь, — показала она. — А отпечатки Эмили Голд только в этой области. — Она поскребла пальцем по грубому стальному стволу.

 — Но чтобы произвести выстрел из этого пистолета, детектив Маррон, куда вы должны были бы положить руки? — Она подождала, когда Анна-Марри укажет на рукоять. — И отпечатков пальцев Эмили Голд там не было?

 — Не было.

 — Однако были отпечатки мистера Харта?

 — Протестую, — лениво вмешался Джордан. — Вопрос уже был задан.

 — Поддерживаю, — произнес судья Пакетт.

 Барри повернулась к Джордану спиной.

 — Какие-нибудь еще экспертизы на месте преступления проводились?

 — Да. Тест на наличие крови. Разбрызгивается специальная субстанция, люминол, с помощью которой определяют характер брызг крови. Основываясь на узорах при разбрызгивании крови, а также учитывая угол, под которым пуля застряла в карусели, мы определили, что в момент выстрела Эмили Голд стояла, а перед ней, очень близко, стоял кто-то еще. Мы также выяснили, что она несколько минут лежала на спине, истекая кровью, прежде чем ее переместили в положение, в котором ее и обнаружила приехавшая на место преступления полиция.

 — В каком именно?

 — Она истекала кровью, голова лежала на коленях подсудимого.

 — Люминол что-нибудь еще обнаружил?

 — Да. Большое пятно крови, не похожее на брызги крови после пулевого ранения, в том месте, где предположительно подсудимый ударился головой.

 — Протестую! — Джордан кивнул на Криса. — Хотите посмотреть шрам?

 Пакетт взглядом остудил его пыл.

 — Продолжайте, мисс Делани, — разрешил он.

 — По этому пятну можно установить, каким образом и почему подсудимый упал?

 — Нет, — ответила детектив. — Можно только сказать, что он лежал неподвижно минут пять и истекал кровью.

 — Понятно. Что-нибудь еще?

 — И на одежде подсудимого, и на одежде потерпевшей были обнаружены частички пороха. Мы также провели экспертизу на наличие пороха на пальцах потерпевшей.

 — И что обнаружили?

 — На пальцах Эмили Голд частички пороха отсутствовали.

 — При самоубийстве, когда потерпевший держит пистолет в руке, чтобы застрелиться, на пальцах обычно обнаруживаются частички пороха?

 — Несомненно. Именно это и навело меня на мысль, что Эмили Голд себя не убивала.

 Барри секунду помолчала, разглядывая лица присяжных. Они все смотрели на нее. Каждый из двенадцати присяжных сидел на краешке стула, некоторые прилежно делали записи в предложенных им блокнотах.

 — Полиция еще что-нибудь обнаружила на месте преступления?

 — Мы обнаружили бутылку виски «Канадиан клаб».

 — Ага… употребление алкоголя несовершеннолетними, — улыбнулась Барри.

 Детектив тоже усмехнулась.

 — Тогда это меня мало заботило.

 На это заявление уже возразил Джордан.

 — Ваша честь, — вмешался он, — в чем заключается вопрос, я что-то не расслышал.

 Пакетт перекатил во рту орех и ловко засунул его за щеку.

 — Следите за речью, прокурор, — предупредил он Барри.

 — Что-то вас удивило в результатах вскрытия?

 Анна-Мари кивнула.

 — Потерпевшая была беременна. Одиннадцать недель.

 Прокурор расспросила детектива о допросах подруг Эмили Голд, ее соседей — исключая, разумеется, Хартов, ее родителей и учителей.

 — Детектив Маррон, у вас была возможность побеседовать с подсудимым?

 Барри убедилась, что Анна-Мари смотрит ей прямо в глаза. Маррон была хорошим полицейским, настоящим профессионалом, но ее предупредили, что не следует говорить о встрече с Крисом в больнице. Закон не позволял даже упоминать об этой беседе, ссылка на этот разговор может быть расценена как повод признать данное судебное разбирательство незаконным.

 — Да. Он явился в полицейский участок одиннадцатого ноября. Я зачитала ему его права, он от них отказался.

 — Вот это протокол допроса от одиннадцатого ноября?

 Прокурор достала папку с логотипом полиции Бейнсбриджа.

 — Да, — подтвердила детектив.

 — Как быстро, детектив, после встречи с Кристофером Хартом вы составили этот протокол?

 — Сразу после его ухода.

 — В чем заключалась суть вашей беседы?

 — Мистер Харт в основном рассказывал, что принес на место преступления пистолет и, находясь там, видел, как Эмили Голд застрелилась.

 — Это соответствовало имеющимся у вас уликам?

 — Нет.

 — Почему?

 Детектив Маррон вздернула подбородок и посмотрела на Криса. Он почувствовал, как запылали щеки, и с трудом заставил себя не отвести взгляда.

 — Даже если бы вместо всех имеющихся улик имелась одна… если бы мы имели только пулю, которая прошла через голову потерпевшей под странным углом…

 — Возражение!

 — Или синяки на запястьях, а все остальные улики подтверждали версию самоубийства…

 — Возражение!

 — …или хотя бы один человек упомянул, что Эмили была угнетена. Но слишком многое не укладывалось в общую картину.

 — Протестую, Ваша честь!

 Судья, прищурившись, взглянул на Джордана.

 — Протест отклонен.

 Сердце Барри неистово заколотилось.

 — Таким образом, по вашему мнению как специалиста, это не было самоубийством, несмотря на показания подсудимого. Из полученных улик — отпечатков пальцев, узора брызг крови, частичек пороха, бутылки виски, показаний свидетелей — у вас сложилась иная версия случившегося?

 — Да, — решительно заявила детектив Маррон. — Ее убил Кристофер Харт.

 — Почему вы пришли к такому выводу?

 Анна-Мари начала говорить, рисуя картину случившегося, которая повисла в зале суда, словно гобелен — в мельчайших деталях. Картину, на которую нельзя не обратить внимания.

 — Эмили была счастливым ребенком, которого ни один человек — ни учителя, ни родители, ни друзья — никоим образом не считали угнетенной. Она была красива, популярна, в отличных отношениях с родителями — образцовая дочь. Она была на третьем месяце беременности, носила ребенка своего парня. Крис учился в выпускном классе, собирался поступать в колледж, уже подал документы — он явно находился в той ситуации, когда ребенок в его жизни был абсолютно не нужен, как не нужна и девушка, прилипшая к нему.

 Джордан хотел было возразить, что это все домыслы, но понял, что это лишь ослабит его позиции, а показания свидетеля приобретут бльшую значимость, чем ему хотелось бы. Он громко вздохнул, надеясь дать понять присяжным, насколько смешной ему кажется теория Маррон.

 Детектив понизила голос, и присяжные подались вперед, чтобы лучше слышать.

 — Поэтому он придумал поехать на карусель на романтическое свидание. Он дал Эмили выпить, пытаясь напоить ее, чтобы она не могла оказать сопротивление, когда он достанет пистолет. Они занялись сексом, оделись, он обнял ее, и не успела она понять, что происходит, к ее голове уже был приставлен пистолет. — Анна-Мари подняла руку к виску, потом опустила. — Она стала вырываться, но он был больше и сильнее. И он выстрелил. Вот так, — вздохнула она, — все, по моему мнению, и происходило.

 Барри направилась к столу обвинения, готовая передать свидетеля защите.

 — Благодарю, детектив. И последний вопрос. Еще что-нибудь важное удалось узнать во время допроса Кристофера Харта в полицейском участке?

 Анна-Мари кивнула.

 — Он должен был подписать бумаги, что согласен давать показания — стандартная процедура. Он взял ручку левой рукой. Когда я задала ему вопрос, он ответил, что является левшой.

 — А почему это существенно, детектив?

 — Потому что по траектории пули и характеру брызг крови мы знаем, что с Эмили, лицом к девушке, стоял кто-то еще. А если этот человек выстрелил ей в правый висок, значит, он должен быть левшой.

 — Благодарю, — сказала Барри. — Больше вопросов не имею.

 

 Джордан поднялся для первого перекрестного допроса и улыбнулся Анне-Мари Маррон.

 — Детектив, — начал он, — мы все слышали, как вы говорили мисс Делани, что уже десять лет служите в полиции. Десять лет. — Он присвистнул. — Большой срок на государственной службе.

 Анна-Мари кивнула. Она была слишком умна и опытна, чтобы расслабиться, как планировал Джордан.

 — Я люблю свою работу, мистер Макфи.

 — Да? — Джордан широко улыбнулся. — Я тоже.

 Кто-то из присяжных засмеялся.

 — За десять лет сколько убийств вы расследовали?

 — Два.

 — Два, — повторил Джордан. — Два убийства. — Он нахмурился. — Это второе?

 — Верно.

 — Значит, до этого вы расследовали лишь одно?

 — Да.

 — В таком случае, почему именно вам поручили вести это расследование?

 Анна-Мари залилась румянцем.

 — У нас маленький участок. Я старший детектив. Поэтому выпало мне.

 — Значит, это ваше второе убийство, — повторил он, пытаясь подчеркнуть неопытность специалиста в данном вопросе. — Вы начали с того, что осмотрели оружие, верно?

 — Да.

 — И обнаружили на нем отпечатки пальцев двоих людей?

 — Да.

 — И обнаружили две пули?

 — Да.

 — Но если человек хочет застрелить кого-то в упор, зачем ему две пули?

 — По-разному бывает, — ответила детектив.

 — Я понимаю, что расследовать убийство для вас в новинку, детектив, — продолжал Джордан, — но все же ответьте: нужны ему две пули или нет?

 Он видел, как Анна-Мари сжала губы.

 — Не нужны, — сквозь зубы ответила она.

 — С другой стороны, — гнул свое Джордан, — это имеет смысл, если вы с другом планируете совершить двойное самоубийство, ведь тогда понадобятся две пули?

 — Да.

 — И отпечатки пальцев Кристофера Харта были на этих пулях?

 — Да.

 — Не противоречит ли тот факт, что только отпечатки пальцев Криса обнаружены на этих пулях, версии о двойном самоубийстве, если, по словам Криса, это пистолет его отца и он принес его с собой?

 — Нет.

 — По сути, разве не было бы странно обнаружить на пулях, отправленных в барабан, отпечатки пальцев Эмили, если она совершенно не умела обращаться с оружием?

 — Думаю, было бы.

 — Отлично. Вы также сообщили мисс Делани, что проводили экспертизу этого пистолета.

 — Верно.

 — На самом пистолете были обнаружены отпечатки пальцев не только Криса, но и Эмили, я не ошибаюсь?

 — Нет.

 — Соответствует ли действительности тот факт, что вы обнаружили на пистолете отпечатки пальцев еще одного человека?

 — Да. Они совпадают с отпечатками пальцев Джеймса Харта, отца подсудимого.

 — Правда? Но он же не проходил подозреваемым по делу в ходе расследования?

 Анна-Мари вздохнула.

 — Потому что эти отпечатки были единственной уликой, указывающей на его возможное присутствие на месте преступления.

 — Таким образом, нельзя полагаться только на отпечатки пальцев, верно? Наличие чьих-то отпечатков пальцев на оружии не означает, что человек прикасался в нему именно в тот вечер.

 — Верно.

 — Вы обнаружили отпечатки пальцев Эмили на стволе, — сказал Джордан, подходя к месту, где лежали улики. — Суд не возражает, если я возьму пистолет? — спросил он, указывая на кольт. Потом осторожно взял его. — Отпечатки Криса вы обнаружили вот здесь, на рукоятке?

 — Правильно.

 — Но на спусковом крючке четких отпечатков пальцев не обнаружено?

 — Нет.

 Джордан задумчиво кивнул.

 — Правда ли, что достаточно всего полусантиметрового отпечатка, на самом деле крошечного участочка, чтобы определить, кому они принадлежат?

 — Ну да, — ответила Анна-Мари, — но это должен быть правильный участок. Определенный.

 — Значит, снять отпечатки пальцев не так легко, как показывают в кино?

 — Нет.

 — Они могут быть затерты более свежими отпечатками?

 — Да.

 — В действительности, детектив, снятие отпечатков пальцев далеко не точная наука, как по-вашему?

 — Вы правы.

 — Если я возьму этот пистолет и выстрелю, а потом его возьмете вы и тоже выстрелите, существует ли вероятность, что моих отпечатков на спусковом крючке не окажется?

 — Существует, — согласилась Анна-Мари.

 — Значит, существует вероятность того, что Эмили нажала на спусковой крючок, а потом Крис, когда взял пистолет, затер, если хотите, ее первоначальные отпечатки?

 — Существует.

 — Позвольте мне подытожить: несмотря на то что во время экспертизы на спусковом крючке не обнаружены отпечатки пальцев Эмили Голд, вы, детектив Маррон, можете без тени сомнения сказать, что она никогда не прикасалась к крючку?

 — Не могу, но опять-таки, его мог касаться и Крис, ведь его отпечатков тоже не обнаружено. — Она улыбнулась адвокату.

 Джордан затаил дыхание.

 — Поговорим о люминоле, — предложил он. — Вы сказали, что по характеру брызг крови на карусели обнаружили место, где мой подзащитный истекал кровью.

 — Думаю, что да. Когда приехала полиция, у него из головы текла кровь.

 — Однако вы утверждаете, что это не доказывает того, что Крис потерял сознание. По-вашему выходит, — с издевкой продолжал он, — что Крис лег на карусель, ударился головой о ее край и пролежал так несколько минут, чтобы натекло больше крови?

 Анна-Мари неодобрительно взглянула на адвоката.

 — Такое и раньше случалось.

 — Правда? — искренне удивился Джордан. — Наверное, вы сталкивались с подобным во время расследования своего первого и единственного дела об убийстве.

 — Протестую! — выкрикнула Барри.

 — Поддерживаю! — Пакетт бросил на Джордана сердитый взгляд. — Вас ли предупреждать, Макфи!

 Джордан подошел к столу с уликами.

 — Это протокол вашего допроса Кристофера Харта?

 — Да.

 — Не могли бы вы прочесть эту строчку? Вот здесь.

 Он передал документы детективу и указал место.

 Анна-Мари откашлялась.

 — «Мы решили вместе свести счеты с жизнью».

 — Это прямая цитата сказанного Крисом Хартом?

 — Да.

 — Он сразу же сообщил вам, что это было двойное самоубийство?

 — Да.

 — Тогда скажите мне, что значит вот это, на третьей странице.

 Детектив взглянула на Барри Делани.

 — Запись прервалась.

 — Да? Почему?

 — Мне пришлось выключить магнитофон, потому что допрашиваемый плакал.

 — Крис плакал? Почему?

 Анна-Мари вздохнула.

 — Мы говорили об Эмили, он очень расстроился.

 — По вашему мнению как специалиста, его поступок не противоречит неподдельному горю?

 — Протестую! — вмешалась Барри. — Свидетель не специалист по чувствам.

 — Пусть отвечает, — велел судья.

 Детектив пожала плечами.

 — Думаю, что нет.

 — В таком случае позвольте мне резюмировать. Посреди допроса — допроса, во время которого Крис Харт не воспользовался своим правом на адвоката, — он сказал, причем совершенно ясно, что они с Эмили собирались вместе покончить с собой, и расплакался, да так сильно, что вам пришлось прервать запись?

 — Да, — многозначительно произнесла Анна-Мари. — Но и к полиграфу его не подключали.

 Если Джордан и услышал ее слова, то виду не подал.

 — По вашей версии, Крис пытался напоить Эмили.

 — Да, мне так кажется.

 — Чтобы она не сопротивлялась, — уточнил он.

 — Верно.

 — Вы случайно не просили судмедэксперта определить процент алкоголя в крови Эмили?

 — Это делается автоматически, — ответила детектив.

 — Вы получили результат?

 — Да, — неохотно призналась она, — ноль два промилле.

 — Чему это соответствует, детектив?

 Анна-Мари откашлялась.

 — Одной рюмке. Может быть, одному глотку для юной девушки.

 — Она сделала один глоток виски из целой бутылки?

 — По всей видимости, да.

 — А какой уровень содержания алкоголя в крови допускается в этом штате для находящихся за рулем, детектив?

 — Ноль восемь промилле.

 — Повторите, сколько было у Эмили.

 — Я уже говорила, — ответила Анна-Мари, — ноль два.

 — Намного меньше допустимой нормы для нахождения за рулем. Вы бы сказали, что она была пьяна?

 — Наверное, нет.

 — Вы упомянули о частичках пороха на одежде Эмили и Криса, — продолжал Джордан. — Правда ли, что, если обнаружены частички пороха на рубашке, это доказывает лишь то, что она находилась в непосредственной близости в тот момент, когда пистолет выстрелил?

 — Правда.

 — По частичкам пороха на одежде можно определить, кто на самом деле произвел выстрел?

 — Однозначно — нет. Но на руках потерпевшей частичек пороха мы тоже не обнаружили. У человека, совершившего самоубийство, следы пороха на коже остались бы.

 Джордан ухватился за ее слова.

 — Не противоречит ли расследованию убийства практика тут же надевать на руки потерпевшей пакеты?

 — Обычно да, но…

 — Когда проводился анализ на наличие следов пороха?

 Анна-Мари опустила глаза.

 — Девятого ноября.

 — Вы утверждаете, что не обследовали руки Эмили на месте преступления, не осмотрели их, пока ехали в больницу, и в морге вы это сделали лишь спустя два дня после ее смерти? Существует вероятность, что за этот период времени кто-то трогал Эмили за руки?

 — Ну, я…

 — Да или нет?

 — Да, существует, — ответила Анна-Мари.

 — Мог ли кто-нибудь коснуться рук Эмили, пока ее везли с места преступления в больницу?

 — Да.

 — Например, врачи или полицейские?

 — Могли и те и другие.

 — В реанимации могли трогать ее за руки?

 — Да.

 — Например, медсестры или врачи?

 — Думаю, да.

 — В реанимации могли обработать ее тампонами, поскольку других инструкций получено не было?

 — Да, — ответила детектив.

 — Получается, что большое количество людей могли уничтожить важную улику до того, как вы осмотрели руки Эмили? — подытожил Джордан.

 — Да, — призналась Маррон.

 — Согласно плану проведения расследования убийства полиция обязана тут же провести экспертизу на наличие частичек пороха на руках подозреваемого, верно?

 — Такова стандартная процедура.

 — Когда вы впервые увидели Криса на месте преступления, вы обследовали его руки на наличие частичек пороха?

 — Нет, разумеется. Он был тогда вне подозрений.

 Джордан округлил глаза.

 — Правда, детектив Маррон? Он не был подозреваемым, когда полиция прибыла на место преступления?

 — Нет.

 — В таком случае, когда вам стало ясно, что он — главный подозреваемый?

 — Протестую! — выкрикнула Барри.

 — Защита, перефразируйте свой вопрос, — сухо велел Пакетт.

 — Я продолжу. Вы осматривали его в больнице? — изменил формулировку Джордан.

 — Нет.

 — Вы провели экспертизу на следующий день, когда пришли, чтобы получить более подробную информацию?

 — Нет.

 — Вы осматривали Криса в тот день, когда он пришел на допрос в полицейский участок?

 — Нет.

 Джордан хмыкнул.

 — Значит, экспертиза на наличие частичек пороха на его руках никогда не проводилась — ни сразу, пока он еще не был подозреваемым, ни позже, когда вы решили, что он убийца?

 — Он никогда не подвергался экспертизе.

 — Существует вероятность того, что были бы обнаружены частички пороха на руках Эмили, если бы удалось провести экспертизу до того, как кто-то трогал ее за руку?

 — Вполне вероятно.

 — И тогда бы это означало, что из пистолета выстрелила она?

 — Да, именно так, — подтвердила Анна-Мари.

 — И если бы вы провели экспертизу на наличие частичек пороха на руках Криса сразу на месте преступления, вы также могли бы ничего не обнаружить?

 — Верно.

 — В таком случае, это означало бы, что стрелял не он?

 — Правильно.

 «И тогда бы мы с вами здесь не сидели».

 Джордану даже не пришлось озвучивать свои мысли. Он подошел к скамье присяжных и встал сбоку, как будто был одним из них.

 — Хорошо, детектив. Ваша версия заключается в том, что Крис Харт находился на месте преступления. Он зарядил две пули на тот случай, если в первый раз промажет с расстояния вытянутой руки. Он потерпел неудачу, пытаясь напоить Эмили, и занялся с ней любовью, а потом пошел за пистолетом. Эмили видела, как он идет за оружием, они боролись, и он ее застрелил. Вы стопроцентно уверены, что именно так все и было?

 — Да. Уверена.

 — И у вас не возникает ли малейшего сомнения?

 — Ни малейшего.

 Джордан подошел ближе к скамье присяжных.

 — Разве факт, что в пистолете было две пули, не может свидетельствовать о том, что в тот вечер планировалось двойное самоубийство?

 — Ну…

 — Может или нет?

 — Может, — вздохнула Анна-Мари.

 — Могла ли бутылка виски быть принесена для того, чтобы было не так страшно перед попыткой самоубийства?

 — Возможно.

 — Могли ли находиться на пистолете отпечатки пальцев нечеткие или смазанные, которые экспертиза не идентифицировала?

 — Да.

 — И могла ли экспертиза на наличие пороха — та, которая по какой-то причине не была проведена, — выявить, что Крис Харт из пистолета не стрелял?

 — Возможно.

 — Значит, детектив, вы утверждаете, что, на ваш взгляд специалиста, можно рассматривать случившееся и под другим углом?

 Анна-Мари Маррон вздохнула.

 — Да, — согласилась она.

 Джордан повернулся к свидетельнице спиной.

 — Больше вопросов не имею, — сказал он.

 

 У присяжных, не говоря уже о судье, просто глаза остекленели — довольно обычное дело после изобилующих мельчайшими подробностями показаний полицейского. Судья Пакетт объявил десятиминутный перерыв, на время которого зал суда опустел.

 Селена схватила Джордана за руку, когда он выходил из уборной.

 — Отличная работа, — похвалила она. — Присяжная под номером пять уже наша. Думаю, и номер семь тоже.

 — Пока рано говорить.

 — Тем не менее. — Селена пожала плечами и легонько погладила его по руке. — С другой стороны, твой подзащитный расклеился.

 Она махнула в сторону Криса, которого было видно через открытую в зал суда дверь. Он сидел за столом защиты, а два пристава и помощник шерифа стояли за его спиной скрестив руки — живая преграда, чтобы избежать контактов.

 — Он всего лишь час послушал, каким является социопатом, а в зале суда ни одного доброжелательно настроенного человека.

 Джордан пристально посмотрел на Криса, который сидел, согнувшись над столом.

 — Здесь его отец, — сообщил он Селене.

 — Да, но он мало похож на образцового, всепонимающего отца.

 Джордан кивнул и провел рукой по волосам.

 — Ладно, я с ним поговорю, — пообещал он.

 — Обязательно. Если не хочешь, чтобы он отключился, когда показания будет давать патологоанатом.

 Джордан засмеялся.

 — Да. Он может себе хоть голову разбить о колесики на стуле Барри Делани, но она найдет способ представить все таким образом, как будто Крис симулирует.

 И легонько пожав Селене руку, Джордан направился в зал судебных заседаний. Он кивнул «свите» вокруг своего подзащитного.

 — Господа… — произнес он, опускаясь на стул и ожидая, пока они исчезнут. — Все идет отлично, — заверил он Криса. — Серьезно.

 К его удивлению, Крис засмеялся.

 — Надеюсь, — сказал он. — Потому что, похоже, сдаваться еще слишком рано.

 Потом улыбка слетела с его лица, обнажив, как и говорила Селена, плотно сжатые губы и бледное лицо испуганного подростка.

 — Знаешь, — сказал Джордан, — я понимаю, как тяжело, когда тебя описывают каким-то чудовищем. Обвинению позволено говорить все, что ему заблагорассудится… но ведь и нам тоже. Только наш черед еще не наступил. А у нас версия покрепче.

 — Дело не в этом. — Крис провел пальцем по голубым линейкам в блокноте. — Дело в том… что версия обвинения кажется правдоподобной. Прошло уже семь месяцев, понимаете? Но остались все эти подробности: кровь, где находилась Эмили, где стоял я… — Он помолчал, обхватил голову руками. — Прокурор заставляет меня снова пережить тот вечер, но однажды я уже чуть не умер.

 Джордан, который мог изничтожить любого свидетеля обвинения своими вопросами, у которого имелись тысячи ответов на все вопросы Барри Делани, уставился на своего подзащитного, не зная, что сказать.

 

 Окружной судмедэксперт Графтона, доктор Джубал Люмбано, оказался худым очкариком, которому больше бы подошло ловить огромным сачком бабочек для коллекции, чем по локоть погружать руки во внутренности трупа. Барри Делани понадобилось целых десять минут, чтобы перечислить весь послужной список Люмбано и убедить присяжных, что сейчас, по крайней мере, перед ними находится свидетель, имеющий определенный опыт, — за время работы беспристрастный доктор Люмбано провел более пятисот вскрытий.

 — Доктор Люмбано, — начала Барри, — вы проводили вскрытие Эмили Голд?

 — Да, — ответил судмедэксперт, уткнувшись носом в микрофон, раздался тихий писк. Свидетель откинулся назад и извиняюще улыбнулся. — Да.

 — Вы можете назвать суду причину ее смерти?

 — Все свидетельствовало о том, что смерть наступила в результате выстрела в голову пулей сорок пятого калибра. Точнее, пуля вошла в правую височную долю — минуя фронтальную долю — и вышла из задней затылочной доли.

 Барри привела в качестве доказательства схему, на которой было представлено трехмерное изображение головы и мозга. Потом с беспомощной улыбкой повернулась к присяжным.

 — Доктор Люмбано, для тех из нас, кто не так… хорошо знаком… с затылочными и височными долями, не могли бы вы показать на схеме, куда вошла пуля?

 Она передала судмедэксперту толстый фломастер, кроваво-красный, и доктор четко указал на рисунке место.

 — Пуля вошла здесь, — сказал он, рисуя крестик на правом виске, — потом прошла предположительно вот здесь и вышла над шеей, здесь.

 Еще один крестик за правым ухом. Линия между этими крестиками шла практически параллельно правой стороне схематично изображенной головы.

 — Вы можете рассказать суду, как долго умирала Эмили Голд? — спросила Барри.

 — Смерть не была мгновенной, — ответил доктор Люмбано. — Когда приехала «скорая помощь», она еще была жива. Вполне вероятно, что она все это время находилась в сознании.

 — В сознании… И могла чувствовать боль?

 — Несомненно.

 Барри выглядела очень к месту напуганной.

 — Значит, Эмили, вероятно, испытывая боль, медленно умирала. И как долго?

 — Я бы сказал, приблизительно с полчаса.

 — Доктор Люмбано, вы обнаружили какие-нибудь следы на теле Эмили Голд?

 — Да.

 — Указывающие на насилие?

 — Ваша честь, обвинение подсказывает свидетелю ответ, — вклинился Джордан. — Нужно еще доказать, что имело место насилие.

 — Поддерживаю, — кивнул Пакетт прокурору. — Мисс Делани, не подсказывайте свидетелю ответ.

 — Имелись ли на теле Эмили Голд какие-либо особенные следы, доктор?

 — Да. На ее правом запястье обнаружены синяки.

 — И о чем вы подумали?

 — Что произошло насилие.

 — Возможно, синяки появились в результате того, что кто-то тянул ее за запястье? — Краешком глаза Барри заметила, что Джордан уже открыл было рот. — Позвольте, я перефразирую, — сказала она, прежде чем адвокат смог возразить. — Чем вы как судмедэксперт объяснили возникновение этих синяков?

 — Они могли возникнуть в результате того, что кто-то схватил ее за руку.

 — Задолго ли до смерти, по-вашему, появились эти синяки?

 — Где-то за час, — ответил доктор Люмбано. — Кровь только начала подниматься к поверхности кожи.

 — Что еще вы обнаружили в результате вскрытия?

 — Следы семенной жидкости, что, учитывая состояние вагинальных тканей, свидетельствовало о недавнем сексуальном контакте, — где-то за полчаса до смерти. И под ногтями потерпевшей обнаружены частички кожи, образцы клеток которой не соответствуют ее образцам.

 — На что это указывает?

 — Она кого-то оцарапала.

 — Удалось выяснить, кому принадлежит кожа под ногтями потерпевшей?

 — Да. Частички кожи соответствуют образцам, взятым полицией у Криса Харта.

 Барри кивнула.

 — Вы смогли установить, была ли Эмили левшой или правшой?

 — Да. Все затвердения были у нее на правой руке, твердые мозоли на левой стороне среднего пальца и правой стороне указательного. Как врач я бы сказал, что потерпевшая была правшой.

 — И огнестрельное ранение было на правом виске?

 — Да.

 Барри задумчиво кивнула.

 — Вы повидали много самоубийц, доктор?

 — Достаточно. Где-то шестьдесят-семьдесят.

 — Были ли среди них те, кто скончался от выстрела в голову?

 — Тридцать восемь человек, — ответил доктор Люмбано. — К сожалению, это популярный способ распрощаться с жизнью.

 — И сколько из этих тридцати восьми воспользовались пистолетом или револьвером?

 — Двадцать четыре, — сказал судмедэксперт.

 — И как эти двадцать четыре самоубийцы застрелились?

 — Я бы сказал, что девяносто процентов выстрелили себе в рот, потому что так надежнее. Остальные десять процентов стреляли в висок. Хотя однажды был странный случай, когда мужчина пустил пулю себе в нос.

 — У этих десяти процентов, которые приставляли пистолет к виску, где было выходное отверстие пули?

 — С противоположной стороны височной доли.

 Он указал на оба виска.

 — А откуда вышла пуля у Эмили Голд?

 — Из затылочной доли той же стороны головы.

 Он поднял левую руку и указал на место за правым ухом.

 — Вам не показалось это странным?

 — Если честно, то показалось, — признался судмедэксперт, и его щеки порозовели от возбуждения. — Я раньше никогда ничего подобного не видел. Очень трудно, прижимая пистолет к правому виску, получить выходное отверстие на затылке. Необходимо держать пистолет под каким-то таким углом. — Доктор Люмбано поднял правую руку, приставил палец, имитируя дуло пистолета, к правому виску практически параллельно голове, принудительно изогнув руку в неестественном положении. — По моему мнению, это не…

 — Протестую!

 — …типичное положение…

 — Протестую!

 — Поддерживаю, — сказал Пакетт.

 — Что ты тянешь волынку! — пробормотал себе под нос Джордан.

 — Вы что-то сказали, защита? — Судья бросил в рот орешек. — Что-то сказали? Нет? — Он повернулся к присяжным. — Прошу не принимать во внимание последние слова доктора Люмбано.

 Барри приблизилась к своему свидетелю.

 — Как специалист, доктор Люмбано, о чем вы подумали?

 — Умозрительные заключения! — вновь воскликнул Джордан. — Вы неправы!

 — Ваша честь, я прошу разрешения подойти к вам.

 Барри кивнула Джордану, который присоединился к ней у судейского стола.

 — Мисс Делани, — сказал Пакетт, — дальнейшие расспросы приведут лишь к тому, что вы дискредитируете свидетеля.

 Барри прикусила губу.

 — Если моему свидетелю нельзя высказывать предположения, я бы хотела иметь возможность показать присяжным то, на что намекаю… но мне понадобится помощь подсудимого.

 Джордан перевел взгляд с Барри на судью. Он понятия не имел, что она будет делать, и не хотел предоставлять ей полную свободу действий со своим подзащитным.

 — Я хотел бы знать, что мисс Делани собирается делать, — сказал Джордан.

 Пакетт повернулся к прокурору.

 — Делани?

 Она развела руками.

 — Небольшая демонстрация, Ваша честь. Я хочу показать присяжным, как Крис это проделал.

 — Совершенно невозможно, — прошипел Джордан. — Это абсолютная предубежденность.

 — Послушайте, Ваша честь, — настаивала Барри. — Я объясню свою позицию. Если необходимо, я воспользуюсь помощью доктора или пристава. Мне просто нужен помощник, так почему бы не воспользоваться помощью человека, предположительно замешанного в этом деле?

 Пакетт раскусил орех.

 — Продолжайте, обвинение, но взвешенно, иначе я лишу вас слова.

 — Что? — воскликнул Джордан.

 — Здесь я судья, — твердо сказал Пакетт и повернулся к Барри. — Начинайте.

 Джордан вернулся на свое место, подумав, что теперь, по крайней мере, у него появился повод оспорить решение суда. Он опустился на стул и тронул Криса за плечо.

 — Не знаю, что она задумала, — прошептал он. — Просто смотри на меня, я тебе кивну или стану возражать, если она выйдет за границы дозволенного.

 В этот момент к ним подошла Барри.

 — Доктор Люмбано, я хочу попросить подсудимого мне помочь. — Она улыбнулась Крису. — Не могли бы вы встать, мистер Харт?

 Крис бросил взгляд на адвоката. Тот едва заметно кивнул. Крис встал.

 — Благодарю вас. Вас не затруднит подойти сюда? — Она указала на место прямо между скамьей присяжных и свидетельской трибуной. — А теперь, мистер Харт, вытяните руки перед собой.

 И сама вытянула руки вперед, словно чудовище Франкенштейна. Крис нерешительно исполнил ее просьбу.

 Барри Делани шагнула в его объятия.

 Крис вздрогнул. Ее руки ухватили его за полы пиджака, ее тело обожгло его огнем. Он стоял неподвижно, как каменное изваяние, когда ее голова опустилась на его правое плечо, на то же самое место, куда клала голову Эмили, когда он ее обнимал. «Что здесь происходит?» — не мог он понять.

 — Мистер Харт, — сказала Барри приглушенным голосом, поскольку уткнулась ему в пиджак, — вы не могли бы меня обнять?

 Крис посмотрел на адвоката, тот натянуто кивнул.

 — А теперь вы не могли бы поднять левую руку и прижать ее к моему правому виску?

 Не сводя глаз с Джордана, который, несмотря на все свои недавние протесты, сидел неподвижно, как чертов истукан, Крис повиновался.

 Присяжным было отлично видно, что Крис стоит всего в двадцати сантиметрах от прокурора, — достаточно близко, чтобы левой рукой достать до правого виска Делани, а правой продолжать ее обнимать.

 — А теперь, доктор Люмбано, — сказала Барри, — если бы в руке мистера Харта находился пистолет, какова вероятность того, что выпущенная мне в правый висок пуля оставила бы выходное отверстие в правой затылочной доле?

 Судмедэксперт кивнул.

 — Я бы сказал с огромной долей вероятности, что именно так бы и произошло.

 — Благодарю, — произнесла Барри, выпустила Криса из своих объятий и быстрым шагом удалилась, оставляя его в одиночестве посреди зала суда.

 

 — Господи! — прошипел Крис, красный как рак, когда плюхнулся на свое место. — Почему вы не вмешались?

 — Не мог, — сквозь зубы ответил Джордан. — Если бы я стал вскакивать с места, присяжные подумали бы, что тебе есть что скрывать.

 — Что ж, отлично! А что они думают сейчас: что я чертов убийца?

 — Не волнуйся. Об этом я позабочусь на перекрестном допросе.

 Адвокат встал, решив, что после подобного «спектакля» Делани уже не о чем спрашивать своего свидетеля, но был остановлен.

 — Еще один вопрос, — произнесла Барри. — Что еще необычного в физическом состоянии Эмили вы обнаружили во время вскрытия?

 — В день своей смерти Эмили Голд находилась на одиннадцатой неделе беременности.

 Джордан закрыл глаза и опустился на стул.

 

 — Мы все благодарим вас, доктор Люмбано, за то, что вы пришли сегодня в суд, — несколькими минутами позже начал допрос Джордан. — Нам также известно, что вы работали над тридцатью восьмью случаями суицида. Мы слышали, как вы перечисляли улики: наличие семенной жидкости, синяки, частички кожи под ногтями Эмили. Давайте рассмотрим эти улики в перспективе. Наличие семенной жидкости указывает на то, что был сексуальный контакт, верно?

 — Да.

 — Вам известно, насколько быстро у Эмили появляются синяки?

 — Нет, — ответил судмедэксперт. — Могу лишь предположить, что поскольку она светлокожая, то синяки появляются легко.

 — Могли ли эти синяки возникнуть в результате… — Он деликатно кашлянул и улыбнулся присяжным. — …слишком страстного момента во время занятий сексом?

 — Могли, — признался судмедэксперт с непроницаемым лицом.

 — А частички кожи под ногтями, доктор? Существует вероятность того, что частички кожи человека останутся у вас под ногтями, если вы нежно почешете ему спину?

 — Да.

 — А если оцарапать плечи в пылу страсти? Под ногтями останутся частички кожи?

 — Несомненно.

 — А если погладить человека по щекам и подбородку?

 — Возможно.

 — Значит, вы признаете, что существует множество иных способов, какими частички кожи Криса могли оказаться под ногтями у Эмили Голд? И эти способы связаны с ненасильственными, страстными занятиями любовью? Я прав?

 — Да.

 — Вы не можете безоговорочно утверждать, что в тот вечер между Эмили и Крисом произошло насилие, так ведь?

 — Безоговорочно не могу. Но в голове у потерпевшей оказалась пуля.

 — Ах да! — воскликнул Джордан. — Мы все видели, что мисс Делани проделала с Крисом. В тот вечер многое могло произойти, верно? Давайте рассмотрим пару других сценариев развития событий, чтобы увидеть, каким еще образом было нанесено ранение. — Он повернулся к своему подзащитному. — Крис? Если не возражаешь… встань еще раз.

 Ошеломленный Крис встал и подошел к адвокату, практически на то самое место, куда его до этого ставила прокурор. Джордан направился к столу с уликами и взял пистолет.

 — Не против, если я воспользуюсь уликой? — И не дожидаясь согласия Барри, спокойно понес пистолет Крису. — Давай. — Улыбнувшись присяжным, он взял руки Криса и положил себе на талию. — Вам придется включить свое воображение, поскольку я не столь убедителен в роли женщины, как мисс Делани.

 Он кивнул Крису, чья шея покраснела, когда он небрежно обнял Джордана.

 В зале зашептались, когда Джордан прижал пистолет к своей голове. Он улыбнулся, понимая, что представляет для присяжных еще более шокирующее зрелище, чем Крис, обнимающий мисс Делани.

 — Доктор, а что, если Эмили держала пистолет вот так, как обычно люди держат оружие? Но поскольку обращаться с ним она не умела, то решила повернуть его дулом к себе? — Чуть отстранившись от Криса, Джордан направил пистолет себе в висок под таким же неудобным углом, как ранее показывал судмедэксперт. — Если приставить пистолет таким образом, траектория пули не будет противоречить траектории, обнаруженной во время вскрытия?

 — Наверное, нет.

 — Доктор, а если она прижала пистолет вот так, к виску, как все десять процентов самоубийц, покончивших с жизнью выстрелом в голову, с которыми вам пришлось столкнуться, но ее руки так сильно дрожали, что пистолет подскочил, когда она нажала на спусковой крючок? Могла ли траектория полета пули измениться?

 — Могла.

 — А что, если Эмили претила сама мысль о том, что она держит пистолет, и она взяла его вот так? — Джордан двумя руками обхватил дуло пистолета и приставил его к своей голове почти параллельно, одновременно держа большие пальцы на спусковом крючке. — Если она держала пистолет таким образом и нажала на крючок большими пальцами, могла ли пуля иметь столь странную траекторию?

 — Да.

 — Таким образом, доктор, вы подтверждаете, что существует масса причин, которыми можно объяснить странную траекторию пули?

 — Видимо, да.

 — Итак, доктор Люмбано, — в довершение сказал Джордан, поворачиваясь о объятиях Криса, — в предложенных альтернативных сценариях развития событий вы видели, что руки Кристофера Харта находились на спусковом крючке?

 — Нет.

 Джордан отошел от Криса и вернул пистолет на стол для улик. Его пальцы на мгновение задержались на холодном металле.

 — Благодарю вас, — произнес он.

 

 Крашеная блондинка за свидетельской трибуной жадно посмотрела на банку с миндалем, стоящую перед судьей, и подняла руку. Удивленная Барри оторвалась от своих записей.

 — Да?

 — Я хотела спросить… Если он ест орешки, может быть, и мне разрешат жевать жвачку? Я знаю все, что вы скажете… но если курить нельзя… я немного нервничаю… от всего этого… — Она захлопала глазами, как сова. — Можно?

 К удивлению всех присутствующих, судья Пакетт засмеялся.

 — Возможно, мисс Дибоннало, — произнес он, — я присажу вас на орешки. — Он дал знак судебному приставу подать свидетелю банку с орехами. — Боюсь, если вы будете жевать жвачку, ваши показания будет сложно понять. Но я с радостью поделюсь с вами вот этим.

 Женщина немного расслабилась, пока не поняла, что колоть орехи нечем. К этому времени Барри уже готова была допрашивать свидетельницу.

 — Назовите свое имя, адрес, род занятий.

 — Донна Дибоннало, — отчетливо и громко произнесла та в микрофон. — Бейнбридж, Розервуд-вей 456. Работаю в «Золотой лихорадке».

 — Что это за заведение «Золотая лихорадка»?

 — Ювелирный магазин, — ответила Донна.

 — Вы знали Эмили Голд?

 — Да, она пришла в наш магазин, чтобы купить подарок на день рождения своему парню. Часы. Она хотела, чтобы на них была гравировка.

 — Понятно. Что она хотела написать?

 — Имя «Крис».

 Донна покосилась на стол защиты.

 — И сколько стоили часы?

 — Пятьсот долларов.

 — Ого! — присвистнула Барри. — Пятьсот долларов? Огромная сумма для семнадцатилетней девушки.

 — Огромная сумма для любого. Но она сказала, что очень хочет сделать хороший подарок.

 — Показания с чужих слов! — запротестовал Джордан.

 — Поддерживается.

 — Она вам сказала, зачем покупает часы? — спросила Барри.

 Донна кивнула.

 — Она сказала, что это часы ее парню на восемнадцатилетие.

 — Она оставила особые указания?

 — Да. Они записаны в квитанции. Если придется позвонить ей, чтобы уточнить что-либо о часах, — например, когда можно их забрать, — мы должны просто попросить к телефону Эмили, ничего не говорить о ювелирном магазине и часах.

 — Она объяснила, почему хочет сохранить это в тайне?

 — Сказала, что готовит сюрприз.

 — Опять показания с чужих слов! — воскликнул Джордан.

 Судья кивнул.

 — Обвинение, подойдите ко мне.

 Джордан с Барри бросились к нему плечом к плечу, не стесняясь в средствах для достижения цели.

 — Либо вы изыщете другой способ, — предупредил Пакетт прокурора, — либо эти показания вычеркнут из протокола.

 Барри кивнула и повернулась к свидетелю, Джордан опустился на свой стул.

 — Позвольте, я перефразирую, — сказала она. — Каковы были полученные инструкции? Только дословно.

 Донна нахмурилась, пытаясь вспомнить.

 — Позвонить домой, спросить Эмили. По личному делу. Не говорить о причине звонка.

 — Эмили говорила, когда у ее парня день рождения?

 — Да, мы ведь должны были успеть сделать гравировку. Часы прибыли спецзаказом из Лондона. Мы должны были успеть к ноябрю.

 — К какой-то определенной дате?

 — На часах должна была стоять и дата рождения. Двадцать четвертое ноября. Она хотела, чтобы к семнадцатому ноября часы были уже в магазине — так у нас была бы в запасе неделя, на всякий случай. Потому что она планировала подарить их двадцать четвертого ноября.

 Барри оперлась об ограждение у скамьи присяжных.

 — Вы ожидали, что семнадцатого ноября Эмили приедет за часами?

 — Конечно.

 — Она приехала?

 — Нет.

 — Вы узнали почему?

 Донна Дибоннало печально кивнула.

 — Она умерла за неделю до этого.

 

 Джордан еще минуту посидел и начал перекрестный допрос свидетеля. Из нее мало что можно было выжать.

 Он медленно встал, колени хрустнули.

 — Мисс Дибоннало, — учтиво начал он, — когда Эмили Голд сделала заказ?

 — Двадцать пятого августа.

 — Вы тогда впервые ее увидели?

 — Нет. За неделю до этого она уже заходила прицениться.

 — Она заплатила за заказ?

 — Да, сразу всю сумму.

 — Какой она показалась вам при встрече в августе? Счастливой? Веселой?

 — Разумеется. Она очень радовалась, что нашла в подарок часы.

 — Когда пришел заказ, мисс Дибоннало?

 — Семнадцатого ноября. — Она улыбнулась. — Без накладок.

 «Это еще как посмотреть», — подумал Джордан, но вежливо улыбнулся в ответ.

 — А когда вы позвонили Голдам?

 — Первый раз — семнадцатого ноября.

 — Значит, между двадцать пятым августа и ноябрем вы с Эмили не общались?

 — Нет.

 — Когда вы позвонили Голдам, то что услышали в ответ?

 — Откровенно говоря, ее мать мне нахамила!

 Джордан сочувственно кивнул.

 — Сколько раз вы звонили?

 — Три, — хмыкнула Донна.

 — На третий раз вы наконец рассказали миссис Голд о часах?

 — Да, после того как она сообщила мне, что ее дочь умерла. Я была поражена.

 — Значит, в августе Эмили выглядела абсолютно счастливой… и вы не контактировали с ней до ноября, когда, собственно, и узнали, что она умерла?

 — Да, — подтвердила Донна.

 Джордан засунул руки в карманы. Перекрестный допрос выглядел бессмысленным, но ему лучше знать. Он использует показания продавщицы в своей заключительной речи, чтобы указать на то, что за три месяца до смерти Эмили и не думала о самоубийстве. В действительности мысль покончить с собой могла прийти совершенно неожиданно, чем и можно объяснить тот факт, что ни учителя Эмили, ни ее подруги — даже собственная мать! — ничего не заметили.

 — У меня вопросов больше нет, — сказал Джордан и занял свое место.

 

 Поскольку у судьи Пакетта был назначен визит к стоматологу, судебное заседание закончилось в начале третьего. Присяжных увели, напомнив о том, что они ни с кем не имеют право обсуждать это дело. Свидетелям, которых еще не вызывали, было велено явиться завтра к девяти часам. На Криса опять надели наручники и отвели в кабинет шерифа в цокольном этаже здания суда.

 Джеймс встретился с Гас в вестибюле. Он знал, что по закону не должен обсуждать с женой то, что услышал сегодня в зале суда. Но он также понимал, что ничто не удержит Гас — даже такая безделица, как система правосудия! — от попытки узнать, как продвигается судебное разбирательство. Поэтому он удивился, когда она пошла рядом с ним, погруженная в собственные мысли и необычно молчаливая.

 На улице шел дождь.

 — Я подгоню машину, — сказал Джеймс, взглянув на высокие каблуки жены. — Жди здесь.

 Она кивнула и осталась стоять, прижав ладони к стеклянной входной двери и глядя, как Джеймс перепрыгивает через лужи. Почувствовав чью-то руку, Гас резко обернулась.

 — Привет! — поздоровался Майкл.

 От его прикосновения ее кожа стала покалывать, в то же время ей захотелось отдернуть руку.

 Она выдавила из себя улыбку.

 — Ты выглядишь так же паршиво, как я себя чувствую.

 — Большое спасибо.

 Гас наблюдала, как Джеймс отпирает дверцу машины.

 — Я видела вас с Мэлани.

 Они сидели в коридоре, как и она, ожидая своей очереди, через несколько мест от нее.

 Майкл положил свою руку на стекло рядом с рукой Гас.

 — Тяжело, правда? Когда пытаешься представить, что там происходит внутри…

 Гас промолчала. На стоянке их машина сдвинулась с места.

 — Давай завтра ждать вместе, — предложил он.

 Она не смогла посмотреть ему в глаза.

 — Мне пора, — произнесла она и выбежала под холодный дождь.

 

 Селена поспешила внутрь, пока Джордан стряхивал капли с одного зонтика на двоих.

 — Нужно было покупать зонтик побольше, — засмеялась она, ее волосы промокли под дождем.

 — Нужно было искать детектива поминиатюрнее, — возразил Джордан, улыбаясь Селене. — Я много лет искал зонтик, который бы мне понравился.

 Из маленькой прихожей они направились в гостиную, где их уже ждал, скрестив руки, Томас.

 — Ну? — требовательно произнес он.

 Селена усмехнулась.

 — Твой отец — профи, — заверила она.

 На лице Томаса заиграла широкая улыбка.

 — Я всегда знал! — ответил он, «давая пять» отцу и плюхаясь в мягкое кресло. — Значит, у вас хорошее настроение, да?

 — А что? — насторожился Джордан. — Что ты натворил?

 — Ничего! — обиделся Томас. — Просто хочу есть. Может, закажем пиццу?

 — В половине четвертого? Не рановато для ужина?

 — Назовем это перекусом, — предложил Томас.

 Джордан закатил глаза и, не сняв плаща, направился в кухню.

 — Возьми перекусить в холодильнике, — посоветовал он. — Хотя, похоже, не получится, — добавил он, выбрасывая какой-то полиэтиленовый пакет. — Больше ничего нет?

 — Пиво, — ответил Томас. — И молоко. Все остальное зацвело.

 Селена обняла худенькие плечи Томаса.

 — Ты будешь с папперони или колбасой?

 — Все равно, только без анчоусов, — сказал Томас. — Сама позвонишь?

 Селена кивнула.

 — Я тебя позову, когда доставят пиццу.

 Томас, поняв намек, ретировался в свою комнату. Селена прошла мимо Джордана к холодильнику и достала бутылку пива.

 — Считай, тебе повезло, что он его не выпил. Будешь?

 Джордан взглянул на часы и призадумался, но, глядя, как Селена откручивает пробку, сказал:

 — Конечно, буду.

 Заказав пиццу, они устроились в гостиной. Джордан сделал большой глоток и поморщился.

 — На самом деле мне нужна таблетка от головы, — пожаловался он.

 — Ложись, — предложила Селена, похлопывая себя по коленям.

 Джордан, поставив бутылку пива «Самюэль Адамс» на пол, с удовольствием улегся. Длинные пальцы Селены убрали пряди волос у него со лба и стали поглаживать виски, словно водопады.

 — Ты страшно любезна, — пробормотал он.

 Селена нежно постучала ему по голове.

 — Ты должен ценить это.

 Джордан закрыл глаза, позволяя ее ладоням скользить по его голове. Когда Селена остановилась, он протянул руку, взял ее за запястье, чтобы она не останавливалась, и тут вспомнил, как Барри Делани подносит руку Криса к своему виску.

 Джордан застонал, головная боль только усилилась. Если у него эта картина не идет из головы, то что ожидать от присяжных?

 

 Криса раздели и обыскали, а костюм забрали до завтрашнего утра. Натянув штаны со шнурком на талии и мягкую рубашку с короткими рукавами, он расслабился. Эта поношенная, вылинявшая, пахнущая тюрьмой одежда оказалась в тысячу раз удобнее, чем строгие, с иголочки брюки и галстук-удавка, который ему пришлось целый день носить.

 Но опять-таки, прошло целых семь месяцев. Сегодня он понял, что от многого отвык: от солнечных лучей, от общения с людьми, даже от пепси. Напиток, который для него купил Джордан, напиток, которого ему так долго и так страстно хотелось, бурчал у него в животе и в итоге вызвал понос.

 Крис свернулся калачиком на койке, с горечью поняв, что если ему и удастся вернуться в прежнюю жизнь, для него там может не найтись места.

 

 Глубокой ночью, когда тени сгустились, а спальня превратилась в удушливый кокон, Гас повернулась к Джеймсу. Он лежал на кровати не шевелясь, как будто неподвижность может сойти за сон, но Гас понимала, что он, как и она сама, не спит. Она глубоко вздохнула, благодарная судьбе за то, что в темноте не видит его лица и не сможет понять, лжет он или нет.

 — Джеймс, — выдохнула она, — все идет хорошо?

 Он не стал делать вид, что не понял, под одеялом нащупал ее руку и накрыл своей.

 — Не знаю, — ответил он.

 

 На следующее утро Джордан принял душ, побрился, оделся и вышел в кухню. Его мысли были поглощены сегодняшним перекрестным допросом. Хезер Бернс, подругу Эмили, он сделает легко. Другое дело — Мэлани Голд.

 Только сев за стол, он заметил сидящего напротив и улыбающегося Томаса. А на своем месте — чистую миску, ложку, пакет молока и новую пачку рисовых хлопьев.

 

 Хезер Бернс так сильно била дрожь за свидетельской трибуной, что ножки кривоногого стула, казалось, отбивали чечетку. Стараясь успокоить ее, Барри Делани подошла к свидетельнице, загородив собой зал суда.

 — Успокойтесь, Хезер, — шепотом сказала она. — Вспомните, мы уже обговаривали все вопросы.

 Хезер храбро кивнула, но ее лицо оставалось бледным.

 — Хезер, — продолжала прокурор, — как я понимаю, вы были подругой Эмили.

 — Да, — еле слышно ответила свидетельница. — Мы дружили четыре года.

 — Приличный срок. Вы пересекались в школе?

 — Уф-ф… Мы на многие уроки ходили вместе. Математику, ОБЖ. И рисование… Но Эмили рисовала намного лучше меня.

 — Как часто вы встречались?

 — Каждый день, по крайней мере, в школе.

 — Она делилась с вами своими планами на будущее?

 — Она хотела поступить в колледж и стать художником.

 — Вы были знакомы с Эмили, когда она начала встречаться с Крисом?

 Хезер кивнула.

 — Она уже встречалась с Крисом, когда мы познакомились. Они, похоже, всегда были вместе.

 — Всегда?

 — Однажды, классе в десятом, они рассорились на пару месяцев. Крис встречался с другой девушкой, Эмили очень расстроилась.

 — Значит, между ними не всегда царила гармония?

 — Нет. — Хезер опустила глаза. — Но потом они помирились.

 Барри печально улыбнулась.

 — Да. Помирились. Хезер, расскажите, пожалуйста, какой была Эмили в ноябре минувшего года. Опишите ее характер.

 — Как обычно, очень спокойной — она всегда такой была. И она уж точно не плакала сутки напролет и не повторяла, что хочет себя убить. Эмили вела себя обычно, повсюду ходила со своим парнем. Именно поэтому… — Ее голос сорвался, взгляд впервые за все время остановился на Крисе. — Именно поэтому для нас стала таким потрясением новость о том, что произошло.

 

 Джордан обворожительно улыбнулся Хезер Бернс. Она была похожа на воробышка: каштановые волосы средней длины, по серебряному колечку на каждом пальце.

 — Хезер, спасибо, что пришли в суд. Я знаю, как это тяжело, — сказал он и снова улыбнулся. — Но зато можно прогулять занятия.

 Хезер улыбнулась, оттаяв после слов адвоката, — уже непохоже было, что свидетель готова упасть в обморок, как всего минуту назад.

 — Вы виделись с Эмили в школе каждый день, — начал допрос Джордан. — А вне школы?

 — Нечасто, — призналась Хезер.

 — Вы не сталкивались с ней в магазинах, в кинотеатрах по выходным?

 — Нет.

 — Не строили планов о совместных походах куда-нибудь?

 — Нет, — ответила Хезер. — И дело вовсе не в моем нежелании, просто Эмили всегда была с Крисом.

 — Таким образом, несмотря на то что вы были лучшими подругами, вы редко общались за пределами школы?

 — Я была ее лучшей подругой, — подтвердила Хезер. — Но лучше всех ее знал Крис.

 — Вы видели Эмили и Криса вместе?

 — Да.

 — Какие у них были отношения?

 Глаза Хезер затуманились.

 — Раньше я думала: вот она — идиллия, — призналась она. — Я имею в виду, что они всегда были вместе. Иногда казалось, что они не видят и не слышат никого вокруг, только друг друга. — Она прикусила губу. — Раньше я думала, что у Эмили было то, о чем мы все можем только мечтать.

 Джордан понимающе кивнул.

 — Хезер, исходя из отношений, который были между Эмили и Крисом, вы можете представить, что он смог бы причинить ей вред?

 — Протестую! — выкрикнула Барри.

 — Отклонено.

 Джордан кивнул, Хезер широко распахнутыми глазами, в которых стояли слезы, посмотрела прямо на Криса.

 — Нет, — прошептала она, — никогда.

 

 Мэлани Голд была вся в черном. На месте для дачи свидетельских показаний она со своими туго стянутыми на затылке волосами и в костюме с подложенными плечами выглядела непреклонной матерью, в каком-то смысле напоминая карающего архангела.

 — Миссис Голд, — начала Барри, касаясь руки своего свидетеля. — Спасибо, что согласились прийти. Очень жаль, что приходится подвергать вас всем этим формальностям, но для протокола мне необходимы кое-какие факты. Назовите себя.

 — Мэлани Голд.

 — Кем вы приходились погибшей?

 Мэлани пристально посмотрела на присяжных.

 — Я ее мать, — негромко произнесла она.

 — Можете рассказать суду о своих отношениях с дочерью?

 Мэлани кивнула.

 — Мы много времени проводили вместе.

 Она начала говорить, и ее слова, словно мазки кисти, возвращали Эмили к жизни с той же легкостью и изяществом, какими обладала ее дочь.

 — Она приходила ко мне на работу после занятий. По выходным мы вместе ходили по магазинам. Она знала, что всегда может на меня положиться.

 — О чем с вами говорила Эмили?

 Мэлани вздрогнула и обратила все свое внимание на прокурора.

 — Мы часто обсуждали колледж. Она собиралась продолжать учебу.

 — Как она относилась к поступлению в колледж?

 — Она была очень взволнована, — ответила Мэлани. — Она отлично училась, но еще лучше рисовала. Вы знаете, она подала документы в Сорбонну.

 — Ого, впечатляет! — воскликнула Барри.

 — В этом вся Эмили, — сказала Мэлани.

 — Когда вы впервые узнали, что с Эмили что-то произошло?

 Мэлани сразу поникла.

 — Нам позвонили среди ночи и велели немедленно приезжать в больницу. Единственное, что нам было известно: Эмили пошла на свидание с Крисом. К тому времени, когда мы приехали в больницу, Эмили уже умерла.

 — Что вам рассказали о ее смерти?

 — Практически ничего. Мой муж пошел опознавать… Эмили. А я… — Она взглянула на присяжных. — Я не смогла. Потом Майкл вернулся и сказал, что ей выстрелили в голову.

 — И что вы подумали, миссис Голд? — мягко продолжала допрос прокурор.

 — Я подумала: «Господи, кто же так поступил с моей девочкой?»

 В зале суда повисло молчание — свидетельство искреннего горя. Присяжные слышали, как царапает бумагу ручка Джордана, как тикают часы судебного пристава, как тяжело дышит Крис.

 — Вы хотя бы на секунду могли предположить, миссис Голд, что это было самоубийство?

 — Нет, — решительно ответила Мэлани. — Моя дочь не самоубийца.

 — Откуда вы знаете?

 — А как мне не знать? Я ее мать. Она не была грустной, не была подавленной, не плакала. Она была той же чудесной девушкой, которую мы знали всегда. Она бы никогда не взяла в руки пистолет; она совершенно не разбиралась в оружии. Из-за чего она попыталась бы застрелиться?

 — После смерти Эмили вам звонили из ювелирного магазина?

 — Да, — подтвердила Мэлани. — Сначала я не знала, кто звонит. Женщина настойчиво просила Эмили к телефону, и это было похоже на плохую шутку. Наконец она рассказала мне о часах, которые Эмили купила для Криса, и я поехала их забрать. Часы стоили пятьсот долларов — на пятьдесят долларов больше, чем она заработала за все лето в трудовом лагере. Эмили понимала, что мы очень расстроимся, если узнаем, что она истратила такую огромную сумму на сюрприз Крису к дню рождения. Это слишком дорогой подарок, мы бы заставили вернуть его в магазин. — Она глубоко вздохнула и продолжила: — Съездив в ювелирный магазин, я забрала часы. И поняла, что таким образом Эмили подтолкнула меня к тому, чтобы более внимательно взглянуть на случившееся. — Она в упор посмотрела на присяжных. — Зачем бы Эмили покупала в подарок Крису часы, чтобы преподнести их в конце ноября, если она знала, что еще до этого покончит с собой?

 Барри подошла к столу защиты.

 — Как вам известно, миссис Голд, единственным человеком на карусели в тот вечер, кроме самой Эмили, был Кристофер Харт.

 Мэлани бросила взгляд на Криса.

 — Известно.

 — Вы хорошо знаете подсудимого?

 — Да, — ответила Мэлани. — Крис с Эмили выросли вместе. Мы восемнадцать лет прожили бок о бок с семьей Криса. — Ее голос стал хриплым, она отвернулась. — Ему всегда были рады в нашем доме. Он был для нас сыном.

 — А вам известно, что он присутствует в этом зале, потому что его обвиняют в убийстве? Убийстве вашей дочери.

 — Да.

 — Вы верите в то, что Крис мог применить насилие к вашей дочери?

 — Протестую! — воскликнул Джордан. — Свидетель предубежден.

 — Предубежден! — чуть не брызгала слюной Барри. — Эта женщина похоронила дочь. Она может быть предвзятой, если ей этого хочется.

 Пакетт потер виски.

 — Обвинение имеет право вызывать любых свидетелей. Суд дает миссис Голд право поделиться своими сомнениями.

 Барри обернулась к Мэлани.

 — Вы верите в то, — повторила она, — что Крис мог применить насилие в отношении вашей дочери?

 Мэлани откашлялась.

 — Я думаю, он ее убил.

 — Протестую! — закричал Джордан.

 — Протест отклонен.

 — Вы полагаете, что он ее убил, — переформулировала Барри слова Мэлани. — Почему?

 Пару секунд Мэлани разглядывала Криса.

 — Потому что моя дочь была беременна! — со злостью бросила она, забыв о предупреждении прокурора сохранять спокойствие. — Крис собирался поступать в колледж. Он не хотел, чтобы его карьеру, образование, будущие спортивные победы разрушили какой-то ребенок и провинциальная девочка. — Мэлани заметила, как вздрогнул Крис, и ее тоже стала бить дрожь. — Крис разбирался в оружии, — сухо добавила она. — У его отца был целый арсенал. Они постоянно ходили на охоту. — Она жгла Криса взглядом и говорила исключительно для него одного. — Ты вложил в пистолет две пули.

 Джордан вскочил с места.

 — Протестую!

 — Ты все продумал. Но все-таки оставил синяки, когда она сопротивлялась…

 — Ваша честь, протестую! Это неслыханно!

 Мэлани не сводила глаз с Криса, продолжая свою обвинительную речь:

 — Ты не смог рассчитать траекторию пули. И ничего не мог сделать с часами, потому что даже не знал об их существовании.

 Она уцепилась в перегородку так, что пальцы побелели.

 — Миссис Голд! — прервал ее судья.

 — Ты убил ее! — выкрикнула Мэлани. — Ты убил моего ребенка, как убил и своего!

 — Миссис Голд, немедленно прекратите! — негодовал Пакетт, стуча молотком. — Мисс Делани, успокойте своего свидетеля!

 У Криса алели кончики ушей. Он как-то весь съежился рядом с Джорданом.

 — Свидетель ваш, — произнесла Барри, передавая защите плачущую, упавшую духом женщину.

 — Ваша честь, — сухо сказал Джордан. — Вероятно, нам понадобится небольшой перерыв.

 Пакетт бросил на прокурора рассерженный взгляд.

 — Вероятно, — согласился он.

 

 Когда Мэлани снова заняла место за свидетельской трибуной, у нее были красные глаза, а щеки пылали. Но в остальном она была невозмутима.

 — По вашим словам, миссис Голд, Эмили была прекрасной дочерью, — начал Джордан как ни в чем не бывало, оставаясь сидеть за столом защиты, словно пригласил женщину на обед. — Талантливая, красивая, доверяющая своим близким. О чем еще могут мечтать родители?

 — О том, чтобы ребенок был жив, — холодно ответила Мэлани.

 Джордан тут же засуетился — он не ожидал, что у нее окажется такой острый язык, — и отступил.

 — Сколько часов в неделю вы проводили с Эмили, миссис Голд?

 — Я работаю три дня в неделю, а Эмили ходила в школу.

 — И…

 — Я бы сказала, часа два по вечерам. По выходным, скорее всего, больше.

 — Сколько времени они проводили с Крисом?

 — Довольно много.

 — Не могли бы вы назвать более конкретные цифры? Больше, чем два часа по вечерам и несколько часов по выходным?

 — Да.

 — Значит, в компании Криса она проводила больше времени, чем с вами?

 — Да.

 — Понятно. Эмили строила какие-то планы на будущее?

 Удивленная сменой темы разговора, Мэлани кивнула.

 — Еще какие!

 — Похоже, вы очень чуткие родители.

 — Да. Мы гордились успехами дочери в учебе и поддерживали ее интерес к искусству.

 — Вы могли бы сказать, что для Эмили было важно соответствовать вашим ожиданиям?

 — Думаю, да. Она знала, что мы ею гордимся.

 Джордан кивнул.

 — Вы также утверждали, что Эмили вам доверяла.

 — Безусловно.

 — Должен признаться, миссис Голд, что я вам немножко завидую, — вел свое адвокат. Он повернулся к присяжным, приглашая их к разговору. — У меня тринадцатилетний сын, и иногда мне трудно до него достучаться.

 — Вероятно, вы не всегда можете его выслушать, — саркастически заметила Мэлани.

 — Так вот чем вы занимались в течение этих двух часов и по выходным! Выслушивали то, что наболело у Эмили.

 — Да. Она рассказывала мне обо всем.

 Джордан оперся о перила, ограждающие скамью присяжных.

 — Она сообщила вам, что беременна?

 Мэлани поджала губы.

 — Нет, — процедила она.

 — За все эти одиннадцать недель во время ваших доверительных бесед она так и не упомянула о своей беременности?

 — Я же сказала, что нет.

 — Почему она вам ничего не сказала?

 Мэлани разгладила юбку.

 — Не знаю, — негромко призналась она.

 — Может быть, она думала, что беременность никак не соответствует тем чрезвычайно высоким требованиям, которые вы к ней предъявляли? Что она может не стать художником, даже не поступить в колледж?

 — Может быть, — произнесла Мэлани.

 — Может быть, она настолько расстроилась из-за того, что не оправдала ваших ожиданий — что больше не является образцовой дочерью! — что побоялась вам обо всем рассказать?

 Мэлани покачала головой, и слезы хлынули из ее глаз.

 — Я жду ответа, миссис Голд, — мягко напомнил Джордан.

 — Нет, она бы мне сказала.

 — Но вы только что признались, что она вам ничего не говорила, — заметил Джордан. — А Эмили здесь нет, ее не спросишь. Итак, давайте посмотрим на факты. Вы утверждаете, что были настолько близки с Эмили, что дочь вам все рассказывала. Но о своей беременности она не сказала ни слова. Если она скрывала от вас такую важную информацию, то разве не существует вероятность того, что она скрывала и что-то еще — например, то, что подумывает свести счеты с жизнью?

 Мэлани закрыла лицо руками.

 — Нет, — пробормотала она.

 — Существует ли вероятность того, что беременность послужила спусковым механизмом к суицидальным мыслям? Если она не может оправдать ваших ожиданий, зачем тогда жить?

 Вину за случившееся переложили на плечи Мэлани, и под этим грузом она не выдержала. Она вся сжалась, как в тот вечер, когда узнала, что ее дочь умерла. Джордан понял, что не может продолжать допрос и не выглядеть чудовищем, поэтому подошел к свидетельской трибуне и положил руку Мэлани на плечо.

 — Миссис Голд, — сказал он, протягивая ей носовой платок с узором пейси. — Мадам… Позвольте мне…

 Она взяла платок и принялась вытирать слезы, а Джордан продолжал поглаживать ее по плечу.

 — Сожалею, что так вас расстроил. Я знаю, как опустошают одни только предположения о подобном. Но для протокола я должен получить ваш ответ.

 Невероятным усилием воли Мэлани села прямо, промокнула глаза и зажала предложенный Джорданом платок в кулаке.

 — Прошу прощения, — с достоинством сказала она. — Теперь со мной все в порядке.

 Джордан кивнул.

 — Миссис Голд, существует ли вероятность того, что беременность заставила Эмили задуматься о самоубийстве?

 — Нет, — твердо стояла на своем Мэлани. — Я знаю, какие у нас с дочерью были отношения, мистер Макфи. И знаю, что Эмили мне все рассказывала, хотя вы и пытаетесь выдвинуть эти лживые предположения. Она бы сказала, если бы ее что-то беспокоило. Если она промолчала, значит, ее это не тревожило. А может, она сама ничего не знала — не знала наверняка, что у нее будет ребенок.

 Джордан наклонил голову к плечу.

 — Если она не знала о ребенке, миссис Голд, как же она могла сообщить об этом Крису?

 Мэлани пожала плечами.

 — Может быть, она ничего и не говорила.

 — Вы намекаете на то, что он мог не знать о ее беременности?

 — Верно.

 — Тогда зачем ему ее убивать? — задал Джордан резонный вопрос.

 

 Когда Мэлани спустилась со свидетельской трибуны, присутствующие зашевелились. Она медленно шла по центральному проходу в сопровождении пристава. Как только за ней закрылись двери, в зале зашептались, повсюду, распространяясь подобно лихорадке, слышались вопросы и комментарии.

 Крис улыбнулся Джордану, занявшему свое место.

 — Это было потрясающе, — признался он.

 — Рад, что тебе понравилось, — ответил Джордан, поправляя галстук.

 — Что дальше?

 Джордан открыл было рот, чтобы ответить Крису, но за него это сделала Барри.

 — Ваша честь, — произнесла она, — обвинение закончило.

 — Теперь, — прошептал Джордан своему подзащитному, — настал наш черед.

 

 

 

  Прошлое

 

 7 ноября 1997 года

 

 Эмили вытерлась полотенцем и закрутила его вокруг головы. Когда она распахнула дверь ванной, внутрь ворвался холодный воздух из коридора. Она вздрогнула, старательно отводя взгляд от своего плоского живота, когда проходила мимо зеркала.

 Она была одна дома, поэтому прошла в свою спальню голой. Она застелила постель и завернула подушку в куртку Криса, в ту, от которой исходил его запах. Но свои вещи она так и оставила валяться на полу, чтобы ее родители обнаружили что-то знакомое, когда вернутся домой.

 Она села за письменный стол, прикрыв плечи полотенцем. Тут лежали приглашения из нескольких художественных школ — из Род-Айлендской школы дизайна и из Сорбонны, прямо сверху. Чистый блокнот, в котором она делала домашние задания.

 Может, оставить записку?

 Она взяла карандаш и прижала грифель к бумаге настолько сильно, что остался след. Что сказать людям, подарившим тебе жизнь, когда ты по собственной воле собираешься от этого подарка отказаться? Вздохнув, Эмили отбросила карандаш. Ничего. Нечего сказать, потому что они станут читать между строк, искать причину твоего ухода и винить во всем только себя.

 Потом она полезла в ночной столик за маленькой книжечкой в тканевом переплете и отнесла ее в шкаф. Там, за горой обувных коробок, была дыра, которую несколько лет назад прогрызли белки и куда они с Крисом, когда были маленькими, прятали сокровища.

 Она пошарила внутри и обнаружила сложенный лист бумаги. Записка, написанная лимонным соком, невидимые чернила, которые можно разглядеть, только подержав послание над пламенем свечи. Им с Крисом было лет по десять. Они посылали записки в консервной банке по веревке, которую протянули между окнами своих спален, пока она не запуталась в ветвях. Эмили провела пальцем по рваному краю и улыбнулась. «Я иду тебя спасать», — написал Крис. Если она не ошибается, тогда она сидела дома наказанная. Крис приставил к стене подпорку для роз, намереваясь пролезть в окно ванной и освободить ее из заточения, но упал и сломал руку.

 Она смяла записку в кулаке. Вот так! Уже не первый раз он спасает ей жизнь, отпуская на свободу.

 Эмили заплела «колосок» и легла на кровать. Так она и лежала — голая, с запиской, зажатой в кулаке, — пока не услышала, что по соседству Крис заводит машину.

 

 Когда Крису исполнилось пятнадцать лет, мир переменился. Время стало лететь слишком быстро и одновременно тянуться слишком медленно. Казалось, что никто не понимает, о чем он говорит. И временами у него покалывало в конечностях, а тело приходило в возбуждение. Он вспомнил летний вечер, когда они с Эмили лежали на плоту. Он тогда заснул, не дослушав ее, а проснулся, когда солнце уже висело ниже и припекало слабее. Эмили продолжала болтать. Ничего как будто не изменилось. И в то же время изменилось все.

 Сейчас то же самое. Эмили, каждую черточку которой он мог восстановить с закрытыми глазами, неожиданно изменилась до неузнаваемости. Он хотел дать ей время подумать о том, насколько безумна эта идея, но это же время играло против него: кошмар нарастал, как снежный ком, огромный и неповоротливый, и Крис уже не мог стоять у него на пути. Он хотел сохранить ей жизнь — поэтому сделал вид, что поможет ей умереть. С одной стороны, он чувствовал собственную беспомощность в мире, слишком огромном, чтобы он смог его изменить. С другой стороны, его мир сузился до размеров игольного ушка, где осталось место только для него, Эмили и их уговора. Нерешительность его парализовала — со свойственным подросткам максимализмом он верил, что сможет сам справиться с такой неразрешимой задачей, как эта, но в то же время ему хотелось рассказать правду маме на ушко, чтобы она, так сказать, развела тучи руками.

 Его руки так сильно дрожали, что порой приходилось на них сесть. Бывали моменты, когда казалось, что он сходит с ума. Он относился к этой проблеме как к очередному соревнованию, которое должен выиграть, тем не менее напоминал себе, что еще никто не умер в конце заплыва.

 Он замечал, насколько быстро стало бежать время с тех пор, как Эмили рассказала ему правду. Жаль, что оно не мчится еще быстрее: поскорее бы он вырос, и, как у остальных взрослых, эти дни юности оставили бы лишь смутные воспоминания.

 Почему ему кажется, что земля уходит из-под ног, когда он всего лишь пытается медленно ехать по безопасной территории?

 

 Она села на место пассажира — такое до боли знакомое движение, что Крису пришлось закрыть глаза.

 — Привет, — как обычно, сказала она.

 Крис отъехал от ее дома с таким чувством, словно кто-то изменил сценарий пьесы, в которой у него была роль, забыв предупредить его об этом.

 Не успели они повернуть на Лесную ложбину, как Эмили попросила остановить машину.

 — Я хочу на него посмотреть, — сказала она.

 В ее голосе слышалось возбуждение, глаза — теперь, когда он их видел, — лихорадочно блестели. Как будто у нее был жар. А может, и в самом деле к ее крови примешалось что-то еще?

 Он полез в карман куртки и вытащил завернутый в замшу пистолет. Эмили протянула руку, не решаясь прикоснуться к нему. Потом провела указательным пальцем по дулу.

 — Спасибо, — прошептала она. В ее голосе слышалось облегчение. — А пуля? — внезапно вспомнила она. — Ты не забыл пулю?

 Крис похлопал себя по карману.

 Эмили взглянула на руку, которой он прикасался к сердцу, потом ему в глаза.

 — Хочешь что-то сказать?

 — Нет, — ответил Крис. — Не хочу.

 

 Это Эмили предложила поехать на карусель. Отчасти потому, что знала — в это время года там никого не будет, отчасти потому, что пыталась забрать с собой все самые лучшие воспоминания о мире, который собиралась покинуть. А вдруг воспоминания можно носить в кармане, а потом доставать, намечая свой маршрут в загробном мире?

 Ей всегда нравилась карусель. За последние два года, когда Крис летом тут подрабатывал, она частенько ждала его после работы. Они дали имена лошадкам: Тюльпан и Лерой, Сейди и Звездный Свет, Норовистый. Иногда она приходила сюда днем и помогала Крису усаживать тяжелых малышей в резные седла, иногда приезжала на закате, чтобы помочь ему прибрать. Эти минуты она любила больше всего. Было что-то необъяснимо прекрасное в том, как останавливалась эта махина, как медленно, поскрипывая, двигаются по кругу лошадки и шумит мотор.

 Страха она не чувствовала. Теперь, когда она нашла выход, даже мысль о смерти больше не пугала. Она просто хотела, чтобы все закончилось, пока близкие ей люди не начали страдать так же сильно, как страдала она.

 Она взглянула на Криса, на серебристую коробочку, в которой находится механизм, приводящий карусель в движение.

 — У тебя остались ключи? — спросила она.

 Ветер хлестнул ее волосами по щеке. Она сложила руки на груди, пытаясь согреться.

 — Да, — ответил Крис. — Хочешь покататься?

 — Пожалуйста.

 Она забралась на карусель, провела рукой по носам деревянных лошадок. Выбрала одну, с кличкой Делайла, — белую лошадку с серебристой гривой и приклеенными к уздечке «рубинами» и «изумрудами». Крис стоял у серебристого щитка, подняв руку к красной кнопке, которая запускала механизм. Эмили почувствовала, как под ней, громыхнув, стала оживать карусель, как засвистела лента Каллиопы, когда карусель стала набирать скорость. Она тряхнула потрескавшимися кожаными поводьями, подгоняя лошадь, и закрыла глаза.

 Вспомнила себя и Криса, как они еще маленькими стоят рядом на большом валуне на заднем дворе, держатся за руки, а потом прыгают вместе на высокую кучу опавших листьев. Вспомнила драгоценные полутона кленов и дубов. Вспомнила, как рвануло вниз руку, которую сжимал Крис, когда сила притяжения потянула их к земле. Но больше всего запоминалась та секунда, когда им обоим показалось, что они умеют летать.

 

 Крис стоял и смотрел на Эмили. Она отбросила голову назад, от ветра у нее порозовели щеки. Из глаз текли слезы, но она улыбалась.

 «Вот оно», — понял Крис. Или он даст Эмили то, что она жаждет больше всего, или сделает так, как хочет он сам. Впервые, насколько он помнил, их желания не совпадали.

 Разве он может стоять рядом и смотреть, как она умирает? Но опять-таки, разве он сможет остановить ее, если она так сильно к этому стремится?

 Эмили ему доверилась, а он собирается ее предать. И когда в следующий раз она повторит попытку — он был уверен, что следующий раз обязательно наступит, — он узнает о случившемся как о свершившемся факте. Как и все остальные.

 Он почувствовал, как на затылке зашевелились волосы. Неужели он в самом деле считает себя героем?

 Он попытался отогнать посторонние мысли, как делал это перед соревнованиями, чтобы думать только об одном: самом прямом и быстром пути отсюда туда. Но сейчас это оказалось нелегко. Верного пути не было. Не было никакой гарантии, что они оба добьются своего, не окажутся на том свете.

 Вздрогнув, он сосредоточился на длинной белой шее Эмили, на пульсирующей ямочке. Он не сводил с нее глаз, пока она не исчезла из поля зрения в дальнем конце карусели. А потом, затаив дыхание, ждал, пока она вновь вернется к нему.

 

 Они сидели на скамейке, от бесчисленных покрасок слой на ней был толстым и пузырчатым. Между ног у Криса стояла бутылка виски. Он почувствовал, как рядом дрожит Эмили, и предпочел думать, что она просто замерзла. Нагнувшись, он застегнул ее куртку на все пуговицы.

 — Ты же не хочешь заболеть, — попенял он, а потом, задумавшись над сказанным, почувствовал тошноту. — Я люблю тебя, — прошептал он и в это мгновение понял, как поступит.

 Когда любишь человека, ставишь его интересы выше собственных.

 И неважно, насколько непостижимы эти интересы; неважно, насколько сумасбродны; неважно, что ты чувствуешь, будто сам себя режешь на кусочки.

 Он не заметил, что плачет (отчасти из-за шока, отчасти смирившись с неизбежным), пока не почувствовал солоноватый вкус своих слез на губах Эмили. Так не должно было случиться! Господи, как он может оказаться героем, если спасение Эмили только усугубит ее страдания? Эмили поглаживала его по спине, пытаясь успокоить, а он задавался вопросом: «Кто здесь ради кого?»

 Внезапно он испытал потребность быть в ней и с поспешностью, удивившей его самого, принялся расстегивать ей джинсы и стаскивать их. Эмили обхватила его ногами, когда он вошел в нее.

 «Возьми меня с собой», — подумал он.

 

 Эмили поправила одежду, щеки ее пылали. Крис все не мог остановиться и продолжал извиняться за то, что не надел презерватив, как будто за это она навечно затаит на него обиду.

 — Это уже неважно, — сказала она, заправляя рубашку, а сама подумала: «Если бы ты только знал!»

 Он сидел в метре от нее, сложив руки на коленях. Его джинсы все еще были расстегнуты, а в воздухе витал запах секса. Он стал неестественно спокоен.

 — Что ты хочешь, чтобы я сделал… потом? — спросил он.

 Об этом они еще не говорили. Если честно, до этой минуты Эмили не была полностью уверена, что Крис не выкинет какой-нибудь совершенно дурацкий фортель: например, не выбросит пули в кусты, когда станет заряжать пистолет, или не выбьет в последнюю минуту пистолет у нее из рук.

 — Не знаю, — ответила она.

 Эмили действительно не знала: в мыслях она никогда не заходила так далеко. Строила планы, все организовала, даже обдумала выстрел, но сам факт смерти она себе не представляла.

 — Поступай, как знаешь, — сказала она.

 Крис провел большим пальцем, который внезапно показался чужим, по узору на деревянном полу карусели.

 — Уже время? — сухо спросил он.

 — Еще нет, — прошептала она.

 Получив отсрочку приговора, Крис застегнул джинсы и посадил ее к себе на колени. Заключил ее в объятия. Она прижалась к нему и подумала: «Прости меня».

 

 Когда он щелкнул, открывая барабан револьвера, руки дрожали. Кольт был шестизарядным. После выстрела гильза оставалась в барабане. Он объяснял все эти детали Эмили, пока рылся в кармане рубашки, как будто подробный рассказ об устройстве пистолета сделает выстрел легче.

 — Две пули? — удивилась Эмили.

 Крис пожал плечами.

 — На всякий случай, — ответил он, надеясь, что она попросит дать объяснение тому, чего он и сам пока понять не мог.

 На случай, если одной пули будет мало? На случай если, увидев Эмили мертвой, он не захочет жить?

 Потом кольт оказался между ними — живое существо. Эмили взяла его. От тяжести пистолета ее рука дрогнула.

 Крис так много хотел сказать! Он хотел попросить, чтобы она открыла ему свою ужасную тайну, хотел умолять ее остановиться. Хотел сказать, что все еще можно изменить, хотя чувствовал, что дело зашло уже слишком далеко, и не верил своим словам. Поэтому просто прижался губами к ее губам, крепко, словно клеймя, но с его губ сорвался всхлип, и он отстранился, не закончив поцелуй, согнулся пополам, словно от удара.

 — Я иду на это, потому что люблю тебя, — прошептал он.

 Бледное, застывшее лицо Эмили было залито слезами.

 — Я иду на это, потому что тоже тебя люблю. — Она схватила его за руку. — Я хочу, чтобы ты меня обнял.

 Крис заключил ее в объятия, ее подбородок лег ему на правое плечо. В памяти запечатлелись тяжесть ее тела и биение жизни в нем…

 Потом он чуть отстранился, чтобы Эмили смогла прижать пистолет к голове.

 

 

 

  Настоящее

 

 Май 1998 год

 

 Ренди Андервуд извинилась перед присяжными.

 — Я работаю по ночам, — объяснила она, — но никто не стал бы будить вас всех ночью, когда я мыслю наиболее четко. — Она только что вернулась после суточного дежурства в больнице, где работала медсестрой в реанимации. — Одерните меня, если я буду заговариваться, — пошутила она. — А если попытаюсь кого-то интубировать ручкой, ударьте по рукам.

 Джордан улыбнулся.

 — Мы невероятно ценим, миссис Андервуд, ваше присутствие в зале суда.

 — В таком случае, как насчет того, чтобы дать мне немного поспать?

 Медсестра была крупной женщиной, на ней все еще была униформа с мелким узором — зелеными снежинками. Джордан уже установил для протокола ее личность и род занятий.

 — Миссис Андервуд, — продолжал он, — вы дежурили в ночь на седьмое ноября, когда в «Бейнбридж мемориал» в реанимацию поступила Эмили Голд?

 — Да.

 — Вы помните ее?

 — Да. Она была совсем юной — таких всегда ужаснее всего видеть. Вокруг нее все суетились — у нее останавливалось сердце, когда ее привезли, жить ей оставалось считаные секунды, и ее доставили в операционную, а потом констатировали смерть по прибытии.

 — Понятно. Что было дальше?

 — Стандартная процедура: кто-то должен опознать тело, прежде чем его отправят в морг. Нам сказали, что родители уже едут в больницу. Поэтому я стала ее мыть.

 — Мыть?

 — Обычная процедура, — объяснила она. — Особенно, когда много крови. Родственникам намного тяжелее видеть погибших в крови. Я вытерла ей руки и лицо. Никто не просил не трогать тело.

 — Что вы имеете в виду?

 — В полицейском расследовании улика есть улика, а тело является уликой. Но полицейские, которые доставили девушку, сказали, что произошло самоубийство. Никто из полиции не приказывал относиться к произошедшему как-то иначе; никто не проводил экспертиз и тому подобное.

 — Вы как-то по-особенному вымыли ей руки?

 — Да. Я помню, на ней было красивое золотое кольцо — один из «кельтских узлов». Понимаете, о чем я?

 — И когда вы вышли из палаты?

 — Когда вошел отец опознавать тело, — ответила она.

 Джордан улыбнулся свидетельнице.

 — Благодарю, больше вопросов не имею.

 

 Как Джордан и предполагал, Барри Делани отказалась проводить перекрестный допрос свидетеля. Что она могла спросить у медсестры, чтобы при этом не поставить своего главного свидетеля, детектива Маррон, в глупое положение? Поэтому Джордан вызвал в качестве свидетеля доктора Линвуда Карпагяна. Глядя на врача, адвокат подумал, что должен Селене десяток роз за то, что она откопала такого свидетеля.

 Присяжные не могли отвести от свидетеля глаз. Доктор Карпагян напоминал Кэри Гранта в его лучшие годы: вьющиеся на висках посеребренные сединой волосы, руки с безупречным маникюром, которым можно было доверить свою душу, не говоря уже о более материальных вещах. Он непринужденно устроился на месте свидетеля как человек, привыкший быть в центре внимания.

 — Ваша честь, позвольте к вам подойти, — обратилась Барри к судье.

 Пакетт жестом подозвал представителей сторон. Джордан удивленно приподнял бровь, ожидая, что скажет Барри.

 — Обвинение подает апелляцию и продолжает возражать против допроса этого свидетеля.

 — Мисс Делани, — ответил судья Пакетт, — я уже вынес решение по этому вопросу в вашем досудебном ходатайстве.

 Когда Барри вернулась на место, Джордан перечислил все регалии доктора Карпагяна, чем еще больше впечатлил присяжных.

 — Доктор, со сколькими подростками вам пришлось работать? — спросил адвокат.

 — С тысячами, — ответил врач, — и я не преувеличиваю.

 — И сколько из них были склонны к суициду?

 — Я консультировал более четырехсот подростков с суицидальными наклонностями. Разумеется, не считая остальных подростков со склонностью к суициду, чьи краткие биографии приведены в трех опубликованных мною книгах по данной теме.

 — Значит, вы публиковали свои наблюдения?

 — Да. Кроме книг, у меня есть труды, опубликованные в журналах «Консультативная и клиническая психология» и «Детская психиатрия».

 — Поскольку мы не настолько хорошо знакомы с феноменом подростковых самоубийств, не могли бы вы в общих чертах нам его описать?

 — Разумеется. Подростковый суицид — тревожная эпидемия, которая с каждым годом охватывает все большее число детей. Самоубийством подросток заявляет одновременно о силе и отчаянии. Больше всего подростки нуждаются в том, чтобы их воспринимали всерьез. Мир подростка вращается вокруг него самого. Теперь представьте встревоженного подростка, у которого возникла проблема. Родители от него отмахиваются, потому что не хотят видеть, что их ребенок расстроен, либо у них просто нет времени, чтобы его выслушать. В ответ подросток думает: «Ах так! Что ж, смотрите, на что я способен!» — и убивает себя. Он не думает о смерти. Он считает самоубийство способом решения проблемы, способом прекратить боль и сказать: «Ну что, съели?» — всем сразу.

 — Существуют ли цифры, показывающие, у кого срывы случаются чаще, — у мальчиков или девочек?

 — Случаев суицида среди девочек в три раза больше, но попытки мальчиков намного чаще достигают цели.

 — Правда? — Джордан изобразил притворное удивление. На самом деле на прошлой неделе они несколько часов оттачивали этот допрос, и сейчас доктор Карпагян не сказал ничего такого, что удивило бы адвоката. — Почему?

 — Когда девочки пытаются покончить с собой, они часто избирают менее действенные способы. Например, таблетки, отравление газом — оба способа требуют длительного периода времени, чтобы сработать. Потерпевших часто обнаруживают еще живых и отвозят в больницу. Иногда они режут вены, но многие режут лезвием поперек запястья, не понимая, что можно умереть гораздо быстрее, сделав разрез вертикально, вдоль артерии. С другой стороны, — продолжал он, — мальчики предпочитают воспользоваться пистолетами или повеситься. Оба способы достаточно быстрые, и смерть наступает до того, как кто-нибудь успевает прийти на помощь.

 — Понятно, — кивнул Джордан. — Существует ли определенный тип подростка, который больше других склонен к самоубийству?

 — Это-то и поразительно, — ответил доктор Карпагян, и в его глазах вспыхнул огонек настоящего ученого. — Дети из бедных семей так же склонны к суициду, как и дети из богатых. Не существует никакого социо-экономического образа суицидального подростка.

 — Можно ли по их необычному поведению сказать: «Ого, а этот малый собирается свести счеты с жизнью!»

 — Депрессия, — тут же ответил Карпагян. — Она может продолжаться несколько лет, а может все произойти довольно быстро — всего пара месяцев. Часто некое определенное событие — в дополнение к депрессии — является последней каплей, переполняющей чашу терпения и приводящей непосредственно к суициду.

 — Это депрессивное состояние заметно окружающим подростка людям?

 — Понимаете ли, мистер Макфи, в этом заключается одна из проблем. Депрессия может иметь различные проявления. Ее не всегда замечают друзья или родные. Существуют определенные признаки, которые распознает любой психолог и от которых нельзя отмахнуться. Однако некоторые подростки не проявляют ни одного из этих признаков, другие проявляют все сразу.

 — Что это за признаки, доктор?

 — Иногда мы замечаем озабоченность смертью. Или изменение в привычках — как в еде, так и во сне. Непослушание. Попытки отгородиться от людей или прямое бегство. Некоторые подростки с суицидальными наклонностями упорно скучают, им тяжело сосредоточиться. Могут появиться признаки злоупотребления наркотиками или алкоголем, падает успеваемость. Они могут перестать обращать внимание на свой внешний вид, проявлять изменения в характере или психоматические заболевания. Я встречал детей, которые раздавали свои ценные вещи или шутили на тему того, что сведут счеты с жизнью. Но, как я уже сказал, бывает, что эти признаки не заметны.

 — Вы описали совершенно обычного, на мой взгляд, подростка, — возразил Джордан.

 — Вот именно! — согласился психолог. — Поэтому так трудно диагностировать склонность к самоубийству.

 Джордан взял документы: медицинские справки о состоянии здоровья Эмили Голд, записи бесед с ее соседями, подругами, родителями, которые проводили как полиция, так и Селена.

 — Доктор, вы успели ознакомиться с данными на Эмили Голд?

 — Да.

 — Что о ней говорят ее друзья и родители?

 — Родители, скорее всего, понятия не имели о ее депрессии. Как и ее подруги. Ее учительница живописи говорила о том, что работы Эмили стали очень мрачными. Мне кажется, читая между строк, что Эмили за несколько недель перед смертью стала замыкаться. Она очень много времени проводила с Крисом, что указывает на суицидальный уговор.

 — Суицидальный уговор. Какой смысл вы вкладываете в эти слова?

 — Две и более смертей, совершенных одновременно. Для взрослых людей мысль, что другой человек обладает достаточным влиянием, чтобы заставить вас расстаться с жизнью, кажется странной. — Он печально улыбнулся присяжным. — Многие из вас забыли — возможно, по веским причинам, — каково быть шестнадцати-семнадцатилетним подростком, насколько важно иметь рядом понимающего человека, который бы восхищался тобой. Вы выросли, все в жизни стало более относительным. Но в подростковом возрасте подобные близкие отношения становятся всепоглощающими. Вы настолько крепко связаны со своим вторым «я», что носите одинаковую одежду, слушаете одинаковую музыку, одинаково развлекаетесь и думаете одинаково. Стоит только одному подростку задуматься о самоубийстве, как второй по различным психологическим причинам полагает, что это отличная идея. — Доктор Карпагян взглянул на Криса, как будто оценивая его. — Подростки, решившие вместе свести счеты с жизнью, обычно чрезвычайно близки. Но как только принято решение убить себя, и без того маленький мирок становится просто крошечным. Они доверяют исключительно друг другу. Все становится пустым, кроме одного, главного — суицида: подготовки и самого события. Они намерены вместе заявить о себе людям по ту сторону их крошечного мирка, людям, которые их не понимают.

 — Доктор Карпагян, исходя из характеристики Эмили, была она склонна к суициду?

 — Без личной беседы, единственное, что я могу сказать: вполне вероятно, что она была слишком угнетена и могла решиться на самоубийство.

 Джордан кивнул.

 — Вы утверждаете, что в ее характеристиках не обязательно что-то должно казаться подозрительным? Что девочка, похожая на обычного подростка, возможно, чуть более замкнутая, может быть склонна к самоубийству?

 — Раньше такое случалось, — признался доктор Карпагян.

 — Понятно. — Адвокат вернулся к своим записям. — Вам удалось ознакомиться с характеристикой Криса?

 Именно Джордан настоял, чтобы Селена собрала характеристики на Криса, как они были собраны на Эмили, поговорила с его родителями и друзьями. Уже зная, хотя и вопреки собственному желанию, что Крис никогда не был склонен к суициду, позволить ему пообщаться с психологом тет-а-тет, а потом вызвать психолога в качестве свидетеля и заставить поклясться, что он будет говорить одну лишь правду… Нет, подобный план не годился.

 — Я просмотрел ее. И самое важное, что я заметил: больше всего Криса Харта интересовала Эмили Голд. Я работаю психологом намного дольше, чем стал специалистом в вопросах подросткового суицида. В психологии существует определенный термин для отношений, которые за годы сложились между Крисом и Эмили.

 — И что это за термин?

 — Слияние. — Он улыбнулся присяжным. — Совсем как в физике. Он означает, что две личности настолько тесно связаны между собой, что возникает совершенно новая личность, а две отдельные просто перестают существовать.

 Джордан удивленно приподнял бровь.

 — Повторите для меня еще раз, я не понял.

 — Говоря доступным языком, — ответил Карпагян, — это означает, что разум Криса и Эмили, их личности оказались связаны настолько, что на самом деле между ними не было различия. Они так тесно срослись, что не могли существовать друг без друга. Что бы ни случилось с одним, оно отражалось на другом. В случае смерти одного из них, второй, говоря буквально, не смог бы продолжать жить. — Он посмотрел на Джордана. — Так более доходчиво?

 — Доходчиво — да, — сказал Джордан. — Но поверить тяжело.

 Доктор Карпагян улыбнулся.

 — Мои поздравления, мистер Макфи. Это всего лишь свидетельствует о вашем психическом здоровье.

 Джордан улыбнулся.

 — Не уверен, что мисс Делани согласится, сэр, но я вам благодарен.

 Присяжные за его спиной засмеялись.

 — На ваш профессиональный взгляд, доктор Карпагян, какие выводы можно сделать о Крисе Харте и Эмили Голд?

 — Я полагаю, что именно Эмили была по каким-либо причинам склонна к суициду. И, что важно, мы можем никогда не узнать истинных причин. Но что-то ее угнетало, и смерть показалась единственным выходом. Она обратилась к Крису, к самому близкому для себя человеку, и сказала, что хочет покончить с собой. Но как только она доверила ему свою тайну, Крис понял, что если Эмили умрет, то жизнь потеряет для него смысл.

 Джордан пристально взглянул на присяжных.

 — Исходя из ваших слов, причины для самоубийства у Эмили и Криса были разные?

 — Да. Вполне вероятно, что уже сам факт того, что Эмили хочет свести счеты с жизнью, заставил Криса пойти на суицидальный уговор.

 Джордан на секунду прикрыл глаза. Для него самое трудное было заставить присяжных хотя бы поверить в то, что двое подростков вместе решились на такой чудовищный поступок. Отличный доктор — спасибо тебе, Господи, или тебе, Селена, что нашла его! — похоже, сделал невозможное.

 — И последний вопрос, — произнес Джордан. — Эмили купила очень дорогой подарок за несколько месяцев до самоубийства. Как вы прокомментируете подобное поведение?

 — Это мог быть подарок на память, — сказал доктор Карпагян, — который она хотела оставить после себя человеку, чтобы ее не забывали.

 — Получается, что Эмили купила этот подарок, чтобы дать миру знать, что она хочет свести счеты с жизнью?

 — Протестую! Защита подсказывает ответ! — воскликнула Барри.

 — Ваше честь, это очень важно, — возразил Джордан.

 — В таком случае перефразируйте, мистер Макфи.

 Джордан повернулся к доктору.

 — На ваш профессиональный взгляд, зачем Эмили покупала такой дорогой подарок, как часы, если была склонна к самоубийству?

 — Я бы сказал, — задумчиво ответил психолог, — что Эмили купила эти часы до того, как решилась убить себя и вовлечь Криса в суицидальный уговор. Возможно, подарок и дорог, но не это главное. — Он грустно усмехнулся адвокату. — Когда решаешься на самоубийство, последнее, о чем думаешь, — вернуть деньги.

 — Благодарю, — закончил свой допрос Джордан и сел.

 

 У Барри голова шла кругом. Ей необходимо было выставить этого специалиста идиотом, а она совершенно не разбиралась в психологии.

 — Что ж, доктор, — храбро начала она, — вы ознакомились с характеристиками Эмили. И вы также упомянули много характерных черт, которые иногда демонстрируют подростки, склонные к суициду. — Она взяла свой исписанный блокнот. — Во-первых, бессонница.

 — Да.

 — Вы заметили это в характеристиках Эмили?

 — Нет.

 — Вы заметили необъяснимые изменения в пристрастиях к еде?

 — Нет.

 — Эмили выказывала непослушание?

 — Насколько я мог увидеть, нет.

 — Может быть, убегала?

 — Нет.

 — Была зациклена на смерти?

 — Не открыто.

 — Она казалась скучающей, не способной сосредоточиться?

 — Нет.

 — Она злоупотребляла наркотиками или алкоголем?

 — Нет.

 — Пропускала уроки?

 — Нет.

 — Не обращала внимания на свой внешний вид?

 — Нет.

 — Страдала психоматическими заболеваниями?

 — Нет.

 — Шутила о самоубийстве?

 — По всей видимости, нет.

 — Следовательно, единственное, что заставило вас предположить, что Эмили могла быть склонна к самоубийству, — это ее некая замкнутость и плохое настроение. Разве это не обычное поведение для девяноста девяти процентов женщин, по крайней мере, раз в месяц?

 Доктор Карпагян улыбнулся.

 — Обвинению виднее.

 — Значит, существует вероятность того, что Эмили, поскольку она не проявляла ни один из перечисленных признаков, не была склонна к самоубийству?

 — Возможно, — согласился психолог.

 — А те несколько признаков, которые Эмили проявляла, могут свидетельствовать о нормальном поведении для подростка?

 — Да, часто они себя так и ведут.

 — Отлично. Вы основывались на характеристиках Эмили, верно?

 — Да.

 — Кто их собрал?

 — Насколько я понял, детектив со стороны защиты, мисс Дамаскус. Характеристики основывались на беседах, проводимых ею самой или обвинением с подругами и родителями данного подростка.

 — По вашим собственным словам, Крис Харт был самым близким человеком для Эмили Голд. Его характеристика в деле была?

 — Нет. С ним не беседовали.

 — Но разве не с ним Эмили больше всего проводила времени в последние недели?

 — Да.

 — Следовательно, он мог бы подтвердить, демонстрировала ли Эмили только что перечисленные нами признаки? Он, скорее всего, видел больше остальных.

 — Согласен.

 — Однако вы не побеседовали с ним, хотя он явно стал бы самым лучшим источником информации.

 — Мы пытались выносить суждения без вмешательства Криса, чтобы оставаться совершенно непредвзятыми.

 — Вопрос был в другом, доктор. Вопрос звучал так: «Вы беседовали с Крисом Хартом?»

 — Нет, не беседовал.

 — Вы не беседовали с Крисом Хартом. Он жив и может говорить, тем не менее вы даже не стали с ним разговаривать, хотя он оставался главным свидетелем поведения Эмили перед смертью. Частичкой самой Эмили, как вы выразились. — Барри буквально пронзила свидетеля взглядом. — А Эмили ведь уже не спросишь, верно?

 

 Ким Кенли для дачи свидетельских показаний явилась в суд в платье «варенка» без воротника и с рукавами колоколом в сотне следов от детских рук.

 — Не очень-то подходящий наряд, — сказала она приставу, который провел ее к месту для дачи показаний. — Это малыши в садике вымазали.

 Джордан перечислил ее дипломы, а потом спросил, откуда мисс Кенли знает Эмили Голд.

 — Я преподавала у нее живопись в старших классах, — ответила она. — Эмили была невероятно талантлива. Вы должны понять, что как учитель, преподающий спецпредмет, за день я вижу до пятисот учеников. Бльшая часть заходит в класс и оставляет после себя беспорядок. По пальцам руки можно пересчитать тех, кто действительно умеет рисовать и искренне интересуется предметом. Может быть, у одного-двоих даже есть талант. Но Эмили была ярчайшим бриллиантом. Такие встречаются раз в десять лет: ученик, который не только любит живопись, но и знает, как применить свои способности самым лучшим образом.

 — Похоже, она была уникальной.

 — Талантливой, — подтвердила Кис. — И прилежной. Она все свободное время проводила в изостудии. У нее был даже собственный мольберт в уголке.

 Джордан взял полотна, которые внес в зал суда пристав, когда вводил мисс Кенли.

 — У меня есть несколько картин, которые я хотел бы приобщить в качестве улик, — сказал адвокат. Он подождал, пока их посмотрит Барри, и обратился к свидетельнице: — Вы не могли бы их прокомментировать?

 — Разумеется. Мальчика с леденцом на палочке она написала в девятом классе. В десятом — мать и дитя. Как вы видите, работа более зрелая, особенно относительно лица. Больше правдоподобия. И образы более объемные. Третья работа… Ну, понятно, что это портрет Криса.

 — Криса Харта?

 Ким Кенли улыбнулась.

 — А разве не видно, мистер Макфи?

 — Я-то вижу, но скажите для протокола судебного заседания, — ответил он.

 — В таком случае, для протокола. Портрет Криса Харта. Эмили удалось ухватить выражение лица натурщика, равно как и реалистично передать черты его лица. Откровенно говоря, работы Эмили всегда мне немного напоминали Мэри Кассат.

 — Сейчас я недопонял. Кто такая Мэри Кассат? — решил уточнить Джордан.

 — Известная американская художница-импрессионист девятнадцатого века. Она часто использовала в качестве сюжетов для своих картин матерей и детей. Эмили поступала так же и частенько демонстрировала такое же, как и Кассат, внимание к деталям и передаче эмоций.

 — Благодарю вас, — произнес Джордан. — Следовательно, талант Эмили развивался от года к году?

 — По правде говоря, да. Даже в начальных ее работах был виден немалый потенциал. А примерно с десятого по двенадцатый классы я стала замечать, что она не просто передает свое впечатление о предмете, а пытается раскрыть на картине его истинную суть.Такое редко встретишь у художника-любителя, мистер Макфи. Это некое мерило изысканности.

 — Вы заметили какие-либо изменения в манере письма Эмили?

 — Откровенно признаться, да. Осенью она работала над картиной, которая коренным образом отличалась от ее обычных работ и по-настоящему меня удивила.

 Джордан достал последнюю картину, которая была включена в дело в качестве улики. Череп произвольной формы, с грозовыми тучами вместо глазниц и вывалившимся языком. Присяжные уставились на картину. Одна женщина прикрыла ладонью рот и прошептала: «Боже!»

 — Именно так я и подумала, — кивнула в сторону присяжной Ким Кенли. — Как видите, здесь реализмом уже и не пахнет. Настоящий сюр.

 — Сюр? — повторил Джордан. — Не могли бы вы объяснить значение этого слова?

 — Все видели картины в стиле сюрреализма. Дали, Магритт… — Заметив непонимающий взгляд Джордана, она вздохнула. — Дали. Художник, который написал мягкие часы.

 — Понятно.

 Он быстрым взглядом окинул присяжных. Как и любая группа людей, выбранная наугад в округе Графтон, они представляли собой единство противоположностей. Профессор экономики из Дартмута сидел рядом с мужчиной, который (Джордан готов был поспорить) никогда не покидал свою ферму в Оксфорде. Профессор из Дартмута явно скучал — по-видимому, изначально знал, кто такой Дали. Фермер что-то записывал в своем блокноте.

 — Мисс Кенли, когда Эмили это нарисовала?

 — Она начала в конце сентября. Работа еще не было закончена, когда она… умерла.

 — Не закончена. Но она подписана.

 — Да. — Учительница живописи нахмурилась. — И название есть. По всей видимости, Эмили считала, что вот-вот ее закончит.

 — Вы не могли бы сказать, как Эмили назвала картину?

 Длинный красный ноготь Ким Кенли навис над линией черепа, опустился к широкому языку, проглядывающим в глазницах облакам и указал на слово рядом с подписью автора.

 — Вот название, — сказала она. — «Автопортрет».

 

 Минуту Барри Делани, подперев кулаком подбородок, пристально разглядывала картину. Потом вздохнула и встала.

 — Я не очень-то понимаю, что тут нарисовано, — призналась она Ким Кенли. — А вы?

 — Я не специалист… — начала Ким.

 — Нет? — вмешалась Барри. — Но остальные уверены, что защита нашла настоящего специалиста. Интересно, вы как учитель Эмили задавали ей вопрос, почему она нарисовала такую… тревожную картину?

 — Я отметила, что эта работа в корне отличается от ее обычных картин. Эмили ответила, что тогда ей хотелось изобразить именно это.

 Барри принялась расхаживать перед свидетельской трибуной.

 — Для художников необычно пробовать различные стили, техники?

 — Не такая уж это редкость.

 — Эмили пыталась заниматься скульптурой?

 — Один раз, недолго, в десятом классе.

 — Гончарным ремеслом?

 — Немного.

 Барри ободряюще кивнула.

 — А акварель?

 — Да. Но Эмили предпочитала масло.

 — Но время от времени Эмили писала картины в не свойственной ей манере?

 — Разумеется.

 Барри медленно подошла к картине с черепом.

 — Мисс Кенли, когда Эмили впервые попробовала писать акварелью, вы заметили какие-либо изменения в ее поведении?

 — Нет.

 — Когда занялась скульптурой, вы заметили какие-либо изменения в ее поведении?

 — Нет.

 Барри подняла портрет с черепом.

 — Мисс Кенли, когда Эмили писала эту картину, она вела себя как-то необычно? Вы что-то заметили?

 — Нет.

 — Больше вопросов не имею, — закончила допрос Барри и положила картину на столик для улик лицом вниз.

 

 В коридоре здания суда стоял длинный ряд стульев, которые были поставлены таким образом, как будто связывали два зала судебных заседаний. В любой день на стульях теснились спешащие адвокаты, люди, ждущие предъявления обвинения, свидетели, которым было запрещено разговаривать друг с другом. В течение двух предыдущих дней Майкл сидел в конце коридора рядом с Мэлани. В противоположном сидела Гас. Но сегодня впервые Мэлани было разрешено присутствовать в зале суда, поскольку показания она уже дала. Гас заняла свое обычное место, отчаянно пытаясь делать вид, что читает газету и не замечает, как в здание суда вошел Майкл.

 Когда он опустился на стул рядом с ней, она сложила газету.

 — Не стит, — произнесла она.

 — Что не стит?

 — Сюда садиться.

 — Почему? Пока мы не обсуждаем вопросы, имеющие отношение к делу, никто не запрещает.

 Гас закрыла глаза.

 — Майкл, одно то, что оба мы дышим воздухом в одной комнате, имеет отношение к делу. Только потому, что ты — это ты, а я — это я.

 — Ты видела Криса?

 — Нет. Сегодня вечером пойду на свидание, — повернулась к нему Гас. И после раздумий: — А ты?

 — Я думаю, это было бы неправильно, особенно если сегодня меня вызовут давать показания.

 Гас едва заметно улыбнулась.

 — У тебя странное представление о моральных принципах.

 — На что ты намекаешь?

 — Ни на что. Ты уже свидетель со стороны защиты. Крис хотел бы лично поблагодарить тебя за это.

 — Вот именно. Я свидетель со стороны защиты. И сегодня, скорее всего, я пойду и напьюсь, чтобы забыть весь этот кошмар.

 Гас полуобернулась к нему.

 — Не надо, — сказала она, кладя руку ему на плечо.

 Они оба уставились на эту руку, от которой исходил жар. Майкл прикрыл ее ладонью.

 — Может быть, пойдем вместе со мной? — предложил он.

 Гас покачала головой.

 — Мне нужно в тюрьму, — мягко отказалась она. — К Крису.

 Майкл отвернулся.

 — Ты права, — спокойно произнес он. — Всегда следует поступать во благо детей.

 Он поднялся и пошел по коридору.

 

 — Мисс Вернон, — обратился Джордан к свидетельнице, — вы специалист по арт-терапии.

 — Да.

 — Не могли бы вы объяснить нам, что это такое? — ободряюще улыбнулся Джордан. — Здесь, в Нью-Гемпшире, с арт-терапевтом не часто встретишься.

 На самом деле Сандра Вернон прилетела из Беркли. У нее был калифорнийский загар, короткие платиновые волосы и степень кандидата наук по психологии Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе.

 — Мы занимаемся психическим здоровьем человека. К нам часто обращаются, и мы просим пациента нарисовать определенный предмет, например дом, дерево или человека. Основываясь на этих рисунках, на манере, в которой они выполнены, мы можем делать выводы о его психическом здоровье.

 — Невероятно! — воскликнул искренне пораженный Джордан. — Вы можете, глядя на черточки и палочки, сказать, что происходит в мозгу другого человека?

 — Несомненно. Работая с малышами, которые еще не умеют выразить происходящее с ними словами, по их рисункам мы видим, не подвергаются ли они сексуальному или физическому насилию. И тому подобные вещи.

 — С подростками вам приходилось работать?

 — Иногда.

 Джордан встал за спиной у Криса и намеренно положил руку ему на плечо.

 — А с подростками, находящимися в глубокой депрессии и подумывающими о самоубийстве, работать приходилось?

 — Да.

 — Вы можете, глядя на рисунок подростка, увидеть намеки на сексуальное насилие или суицидальные наклонности?

 — Да, — заверила Сандра. — Рисунки отражают скрытые чувства, которые подавляются. Которые являются слишком болезненной темой, чтобы каким-то другим способом это могло всплыть на поверхность.

 — Следовательно, к вам может прийти ребенок, в чьем поведении не заметны аномалии, а вы посмотрите на его рисунки и сможете сказать, тревожит ли его что-то в жизни?

 — Определенно.

 Джордан подошел к столу с уликами и взял рисунок Эмили, который она сделала в десятом классе, где были изображены мать и дитя.

 — Не могли бы вы обрисовать психологическое состояние человека, нарисовавшего это?

 Сандра достала из кармана очки в тонкой оправе и водрузила их на нос.

 — Это рисунок эмоционально стабильного, уравновешенного человека. Как видно, лицо и руки пропорциональны, рисунок вполне реалистичен, ничто не кажется необычным или преувеличенным, использованы яркие краски.

 — Спасибо. А как насчет этого? — спросил Джордан, беря портрет с черепом.

 Сандра Вернон удивленно приподняла брови.

 — Это совершенно другой случай, — заявила она.

 — Вы можете нам объяснить, что вы видите на этом рисунке?

 — Конечно. Начнем с черепа. Череп сразу же говорит мне, что человек, вероятнее всего, поглощен приближающейся смертью. Но еще больше скажет смешение красного и черного цвета на заднем фоне — свидетельство о суицидальных мыслях, зафиксированное во многих трудах по психологии. А также это грозовое небо. Часто мы видим, что люди рисуют тучи или дождь, когда встревожены или подумывают о самоубийстве. Но еще более тревожный знак — то, что художник нарисовал тучи там, где должны быть глаза. Глаза символизируют мысли человека. Я бы сказала, что решение художника нарисовать сгущающиеся грозовые тучи в глазницах настойчиво свидетельствует о том, что его неотступно преследуют мысли о самоубийстве. — Она перегнулась через свидетельскую трибуну. — Можно… можно поднести рисунок поближе?

 Джордан подошел с картиной к свидетелю и поставил ее на трибуну, загородив Сандру от судьи.

 — Откровенно говоря, очень тревожат некоторые детали на картине. Рисунок выполнен в стиле сюрреализма…

 — А это имеет значение?

 — Сам стиль нет. Но то, как расположены предметы на картине, имеет. Видите, хотя изображен голый череп, но вокруг глазниц длинные, хорошо прорисованные ресницы, а изо рта свисает вполне реалистичный язык. Подобные вещи — предупреждающие звоночки о сексуальном насилии.

 — Сексуальном насилии?

 — Да. Жертвы сексуального насилия сосредоточивают внимание на языках, ресницах и предметах клинообразной формы. А также на ремнях. — Она задумчиво посмотрела на картину. — И череп парит в небе. Обычно, когда мы видим, что человек рисует парящие образы, например тело без рук и головы, это указывает на то, что он не может контролировать собственную жизнь. Он, так сказать, не стоит твердо на земле, поэтому не может уйти от того, что его беспокоит.

 Джордан положил картину назад на стол с уликами.

 — Мисс Вернон, если бы вы увидели подобный рисунок у себя на приеме, что бы вы порекомендовали художнику?

 Сандра Вернон покачала головой.

 — Меня бы обеспокоило душевное здоровье художника, в особенности проявление депрессивного состояния и даже суицидальных наклонностей. Я бы посоветовала обратиться к психотерапевту.

 

 

 Мэлани заерзала на стуле. После того как она дала показания, ей впервые было разрешено присутствовать в зале суда. И эта женщина из Беркли, чьи показания она жаждала услышать, расстроила ее больше всего.

 «Языки… Ресницы… Клинообразные предметы… Предупреждающие звоночки… Сексуальное насилие…»

 Она сцепила руки на коленях и отчетливо вспомнила, как сжимала в руках дневник Эмили, который обнаружила за изгрызенной панелью шкафа. Дневник, который она сожгла.

 Дневник, который она прочла от начала до конца.

 Мэлани протиснулась мимо сидящих в ее ряду людей и, спотыкаясь, поспешила прочь из зала суда. Мимо Гас Харт и своего мужа, мимо сотни других людей, пока не добежала до туалета, где ее стошнило прямо на пол.

 

 — Мисс Вернон, вы посещали художественную школу?

 — Да, — усмехнулась Сандра, глядя на прокурора. — Давным-давно, еще в эпоху динозавров.

 Барри даже не улыбнулась.

 — Правда ли, что, когда собираешься поступать в художественную школу, необходимо с заявлением прислать пятнадцать-двадцать фотографий со своими работами?

 — Правда.

 — Можно ли считать этот рисунок альтернативным стилем, которым художник демонстрирует спектр своих возможностей для художественной школы?

 — Откровенно говоря, школы предпочитают, чтобы художник не менял манеру.

 — Но такое возможно, мисс Вернон?

 — Да.

 Барри подошла к столу и достала из своего портфеля два маленьких пластмассовых квадратика.

 — Я бы хотела приобщить это к доказательствам, — сказала она, кладя два компакт-диска на стол для улик, чтобы им присвоили номера. — Мисс Вернон, это диски, которые изъяли из спальни Эмили Голд. Вы можете нам их описать?

 Арт-терапевт взяла протянутые ей прокурором диски.

 — Один «Грейтфул Дед»[13], — прочла она. — Должна сказать, очень мощный альбом.

 — Что вы видите на обложке?

 — Череп, парящий на психоделическом фоне.

 — А второй? — спросила Барри.

 — Это «Роллинг Стоунз». На обложке рот с высунутым языком.

 — Вы встречали подростков, которые копировали какой-то важный для них рисунок, мисс Вернон?

 — Да, с подобным сталкиваешься довольно часто. Такова природа подросткового периода.

 — Следовательно, вполне вероятно, что человек, изобразивший череп, всего лишь скопировал детали с обложки своего любимого компакт-диска?

 — Вполне возможно.

 — Благодарю, — сказала Барри и забрала диски. — Вы также утверждали, что обеспокоены некоторыми деталями на картине. Вы можете сослаться на определенный источник, где было бы четко сказано, что тучи свидетельствуют о самоубийстве?

 — Нет. Такого источника нет, это результат наблюдения за работами детей.

 — Не могли бы вы назвать источник, где было бы сказано, что высунутый изо рта язык свидетельствует о сексуальном насилии?

 — Опять-таки, это компиляция разных случаев.

 — Следовательно, вы не можете безапелляционно утверждать, что наличие красного и черного цвета свидетельствует о том, что человек хочет себя убить?

 — Нет, конечно. Но в девяноста процентах случаев, где на рисунках присутствовали красный и черный цвет, как на этом, мы обнаруживали склонность к самоубийству.

 Барри улыбнулась.

 — Как, интересно, вы прокомментируете это?

 Она достала плакат и протянула его Сандре Вернон.

 — Протестую! — тут же воскликнул Джордан, подходя к судье. — Что это, скажите на милость, такое? — поинтересовался он у Барри. — И какое это имеет отношение к нашему делу?

 — Бросьте, Джордан. Это же Магритт. Я знаю, что вы полный профан в живописи, но даже вы в состоянии понять, куда я клоню.

 Джордан повернулся к судье.

 — Если бы я знал, что она приволочет сюда этого Магритта, я бы больше узнал о живописи.

 — Да бросьте! Мне это только вчера вечером пришло в голову. Предоставьте мне немного свободы действий.

 — Если обвинение поставит это на трибуну, — заявил Джордан, — я тоже потребую развязать мне руки. Мне нужно время, чтобы узнать больше о Магритте.

 Барри ласково улыбнулась.

 — При том, как вы разбираетесь в искусстве, вашему подзащитному стукнет семьдесят, пока вы будете изучать живопись.

 — Мне необходимо время, чтобы ознакомиться с творчеством Магритта, — повторил Джордан. — Может быть, он лечился у этого чертова Фрейда.

 — Я разрешаю, — сказал Пакетт.

 — Что? — хором спросили Барри и Джордан.

 — Я разрешаю приобщить эту улику, — повторил судья. — Джордан, защита сама вызвала специалиста по живописи. Пусть Барри отточит на нем свои зубки.

 Джордан вернулся на место, а Барри показала репродукцию Магритта свидетелю.

 — Вы узнаете картину?

 — Разумеется, это Магритт.

 — Магритт?

 — Бельгийский художник, — объяснила Сандра. — Он написал несколько вариантов именно этой работы.

 Она указала на изображение силуэта мужчины, чей классический котелок был наполнен тучами.

 — Вы не находите общее между этой репродукцией и картиной, которую вас просил прокомментировать мистер Макфи?

 — Нахожу, разумеется. Здесь тоже изображены тучи, хотя у Магритта не такие грозовые, и заполняют они не только глаза, но и всю голову. — Сандра улыбнулась. — Вам, похоже, нравится Магритт.

 — Кое-кому определенно нравится, — пробормотал Джордан.

 — Магритт обращался к психотерапевту? — спросила Барри.

 — Не знаю.

 — Он обратился к нему, когда написал вот эту картину?

 — Понятия не имею.

 — Он находился в депрессии, когда это писал?

 — Не могу сказать.

 Барри озадаченно повернулась к присяжным.

 — Значит, по-вашему выходит, что арт-терапия — не решающий аргумент. Вы не можете, глядя на картину, без всякого сомнения сказать, что человек, правдоподобно изобразивший язык, подвергался сексуальному насилию. Или человек, нарисовавший вместо глаз тучи, склонен к самоубийству. Не так ли, мисс Вернон?

 — Нет, — признала терапевт.

 — У меня еще один вопрос, — продолжала Барри. — В арт-терапии вы даете задания детям или подросткам, верно?

 — Да. Мы просим нарисовать дом, человека или какую-то сцену.

 — Большинство исследований, проводимых в рамках арт-терапии, основаны на поставленных заданиях?

 — Да.

 — Почему вы должны давать задания?

 — Отчасти арт-терапия, — пояснила Сандра Вернон, — заключается в том, чтобы наблюдать за тем, как человек рисует. При установлении причин тревоги это столь же важно, как и конечный продукт.

 — Не могли бы вы привести нам пример?

 — Разумеется. Например, если девочка, которую попросили нарисовать семью, не решается нарисовать отца или намеренно избегает рисовать его ниже пояса, то это явно указывает на то, что она подвергается сексуальному насилию.

 — Мисс Вернон, вы видели, как Эмили Голд рисовала картину с черепом?

 — Нет.

 — Вы давали ей задание нарисовать автопортрет?

 — Нет.

 — Значит, тот факт, что вы впервые увидели эту картину здесь, в суде, может изменить степень вашей уверенности относительно выводов по этой картине.

 — Вынуждена признать вашу правоту.

 — Существует вероятность того, что Эмили Голд не была склонна к самоубийству, когда рисовала эту картину, что она не подвергалась сексуальному насилию, а просто… возможно, как у мистера Магритта, у нее был… просто плохой день?

 — Существует, — согласилась Сандра. — Но эта картина, держу пари, создавалась в течение нескольких месяцев. Слишком много плохих дней подряд, не находите?

 Барри поджала губы от неожиданной словесной пощечины.

 — Свидетель ваш.

 — Я перефразирую, — заявил Джордан, вставая и направляясь к арт-терапевту. — Вы сказали мисс Делани, что не можете с уверенностью заявить, что любой из этих тревожных знаков на картине Эмили доказывает, что совершалось сексуальное насилие или присутствовали мысли о самоубийстве. Что она могла пробовать себя в другом стиле, чтобы поступить в Сорбонну. Но, на ваш профессиональный взгляд, какова вероятность подобного?

 — Ничтожно мала. В этой картине слишком много странного. Если бы всего одна-две детали, — объяснила Сандра, — как, например, мягкие часы или яблоко посреди лица, я бы сказала, что она пробует себя в сюрреализме. Но существует способ по-другому выразить свой творческий диапазон, не выплескивая на полотно горстями детали, от которых у арт-терапевта волосы шевелятся на затылке.

 Джордан кивнул, подошел к столу с доказательствами и осторожно, кончиками пальцев взял репродукцию Магритта.

 — Сейчас мне кажется, что безусловно в этом судебном заседании доказано одно — моя полная несостоятельность в вопросах искусства. — Сандра Вернон ответила ему улыбкой. — Тут вы явно застали меня врасплох. Но поверю вам на слово… и на слово мисс Делани… что это Магритт.

 — Да. Великий художник.

 Джордан почесал затылок.

 — Не знаю, не знаю. Я бы в своем доме это не повесил. — Он повернулся к присяжным, чтобы они рассмотрели повнимательнее. — Но даже я знаю, что Ван Гог отрезал себе ухо, а лица Пикассо несимметричны, а художники вообще часто очень ранимые люди. Вам известно, посещал ли мистер Магритт психолога?

 — Нет.

 — Может быть, он находился в невменяемом состоянии?

 — Возможно.

 — Может быть, он подвергался сексуальному насилию?

 — Может быть, — согласилась Сандра.

 — К сожалению, — продолжал Джордан, — у меня не было времени поинтересоваться биографией Магритта, но вы утверждаете, что, на ваш профессиональный взгляд как арт-терапевта, Магритт, по всей видимости, имел определенные проблемы с психикой, верно?

 Сандра засмеялась.

 — Верно.

 — Вы также сообщили мисс Делани, что большинство ваших исследований связано с четко поставленными задачами. Следует ли понимать, что вы никогда не просматривали рисунки наугад, чтобы понять, нет ли проблем у определенного ребенка?

 — Мы поступаем так время от времени.

 — Обеспокоенные родители могут принести вам картинки, которые нарисовал ребенок?

 — Да.

 — И по этим рисункам вы можете определить, имеются ли у него проблемы?

 — Часто да.

 — Глядя на взятые наугад работы, как часто вы диагностировали проблемы, а потом ваш диагноз, что человек в самом деле нуждается в помощи психотерапевта, подтверждался?

 — В девяти случаях из десяти, — ответила Сандра. — Мы чрезвычайно прозорливы.

 — К сожалению, — сказал Джордан, — Эмили с нами нет, мы не можем дать ей задание. Если бы она была с нами, вы наверняка смогли бы ей помочь. Вы как квалифицированный арт-терапевт обеспокоились бы психическим здоровьем Эмили?

 — Да, без сомнения.

 — Больше вопросов не имею.

 Джордан занял свое место и улыбнулся Крису.

 — Вопросы есть у обвинения, Ваша честь. — Барри встала перед Сандрой Вернон. — Вы только что сообщили мистеру Макфи, что даете оценку, основываясь на рисунках, сделанных не по предварительному указанию.

 — Да.

 — И вы сказали, что девять из десяти рисунков с тревожными элементами на них указывают на то, что у нарисовавшего имеются психические проблемы, требующие лечения.

 — Да.

 — А как обстоит дело с оставшимся десятым?

 — Нарисовавший обычно оказывается здоров, — ответила Сандра.

 Барри улыбнулась.

 — Благодарю.

 

 Джоан Бертран оказалась некрасивой женщиной средних лет, чьи мечтательные зеленые глаза говорили о многих часах, проведенных в грезах о том, что она — героиня знаменитых романов. За считаные минуты, проведенные за свидетельской трибуной, учительнице английского удалось довести до сведения присяжных, что Крис не только любимый ученик, но вполне вероятно — на ее взгляд! — один из величайших умов двадцатого столетия. Джордан усмехнулся. Не за свидетельской трибуной, когда ее единственной опорой были доска с мелом и ряды школьных парт, Бертран не казалась такой фанатичной приверженкой Криса, какой выглядела в зале суда.

 — Какой Крис ученик?

 Джоан Бертран прижала руки к сердцу.

 — Выдающийся! Я никогда не ставила ему меньше, чем высший балл «А». Он из тех учеников, которых весь профессорско-преподавательский состав обсуждает в учительской. Ну, вы понимаете… «У кого в классе в этом семестре на социологии Крис Харт?» и тому подобные вещи.

 — Он учился в вашем классе минувшей осенью?

 — Да, три месяца.

 — Мисс Бертран, вы узнаете это? — Джордан держал в руке аккуратно напечатанное сочинение.

 — Да, — ответила свидетельница. — Это Крис написал на олимпиаду. Сочинение было сдано в последнюю неделю октября.

 — Какое было поставлено задание?

 — Написать аргументированное сочинение. Я велела ученикам выбрать наболевшую, дискуссионную проблему и, основываясь на собственных убеждениях, встать на одну из сторон в споре. От них требовалось обозначить тему, найти для нее аргументы, развенчать противоположное мнение и сделать выводы.

 Джордан откашлялся.

 — В английском я, похоже, такой же профан, как и в живописи, — обаятельно улыбаясь, признался он. — Вы не могли бы объяснить мне еще раз?

 Мисс Бертран довольно улыбнулась.

 — Они должны были выбрать проблему, обозначить все «за» и «против» и сделать вывод.

 — Вот как, теперь я понял намного лучше, — сказал Джордан.

 — Не все студенты-второкурсники могут с этим справиться, тем не менее Крис написал удивительную работу.

 — Вы не могли бы сказать нам, мисс Бертран, о чем было сочинение Криса?

 — О проблеме абортов.

 — И какую позицию он занял?

 — Он категорично высказывался за запрещение абортов.

 — От учеников требуется, чтобы они на самом деле верили в то, что пишут?

 — Да. Разумеется, некоторые не верят, но мы с Крисом несколько раз сталкивались на конференциях, и могу вас заверить, что, исходя из наших бесед, Крис был необычайно тверд в своих убеждениях.

 — Вас не затруднит, мисс Бертран, прочесть выделенный абзац в конце четвертой страницы?

 Учительница сощурилась, держа сочинение на расстоянии вытянутой руки.

 — «В действительности выбора не существует. Лишать человека жизни — противозаконно. Точка. Возражение, что плод не человек, — это отговорки, поскольку к тому времени, когда делается большинство абортов, функционируют основные органы и системы. Возражение, что женщина имеет право выбирать, тоже спорно, поскольку это не только ее тело, но и тело другого человека».

 Она, выжидая, оторвала взгляд от написанного.

 — Вы правы, все предельно ясно. На ваш взгляд, мисс Бертран, Крис Харт мог убить свою подружку, потому что узнал, что она беременна?

 — Протестую! — воскликнула Барри. — Свидетель учитель английского языка, а не телепат.

 — Отклонено, — ответил судья Пакетт.

 Джордан бросил взгляд на Барри.

 — Мисс Бертран, мне повторить вопрос? На ваш взгляд, Крис Харт мог убить свою подружку, потому что узнал, что она беременна?

 — Нет. Он бы никогда не совершил подобного.

 У Джордана вспыхнули ямочки на щеках.

 — Благодарю, — произнес он.

 Джоан Бертран проводила его взглядом.

 — Не за что, — вздохнула она.

 

 Тут же вскочила Барри.

 — В отличие от мистера Макфи, — начала она, — я в школе любила английский. Похоже, что Крис тоже любил. И, по всей видимости, он один из ваших любимых учеников.

 — Да.

 — Вы можете представить, что он способен на какой-нибудь ужасный поступок, например на убийство?

 — Нет, конечно.

 — И, разумеется, основываясь на этом впечатляющем сочинении, вы не можете допустить, что он мог убить ребенка или хладнокровно застрелить свою девушку?

 — Да, я не могу представить, что Крис способен на убийство.

 — Даже самого себя.

 Мисс Бертран яростно покачала головой.

 — Естественно, нет.

 — Что ж, позвольте мне подвести итог. — Барри стала загибать пальцы. — Он не мог лишить жизни человека. Он не мог лишить жизни Эмили, он не позволил бы Эмили самой расстаться с жизнью и, естественно, не стал бы лишать жизни себя самого. С другой стороны, у нас есть труп; у нас есть признание Криса, в котором он утверждает, что Эмили собиралась свести счеты с жизнью, а потом ее примеру должен был последовать и он. Обвинение располагает всеми уликами, свидетельствующими о том, что Крис Харт находился на месте совершения преступления. — Она склонила голову к плечу. — Так что, мисс Бертран? Какова ваша версия?

 — Протестую! — взревел Джордан.

 — Снимаю вопрос, — заявила Барри.

 

 На время обеда Криса не стали отводить вниз, в кабинет шерифа. Джордан принес ему бутерброды с индейкой и сам съел один, сидя на складном стуле за пределами камеры.

 — Мне жаль ее, — с набитым ртом признался Крис. — Мисс Бертран.

 — Приятная дама.

 — Да. В отличие от прокурора.

 Джордан пожал плечами.

 — Разные профессии требуют разного стиля поведения, — сказал он. — Когда я был прокурором, то выглядел таким же беспощадным, как и она.

 Крис едва заметно улыбнулся.

 — Вы намекаете, что в отличие от себя сегодняшнего, такого мягкого и пушистого?

 — Эй-эй, не гони коней! — воскликнул Джордан, хватаясь за прутья решетки. — Ты начинаешь во мне сомневаться, верно? — Крис промолчал, и он хмыкнул. — Понятно, доверяешь мало.

 При этих его словах Крис стал серьезнее.

 — Я доверяю, — ответил он, — только не знаю кому. — Он положил недоеденный бутерброд в фольгу и скомкал ее, чтобы выбросить. — Что, если меня признают виновным? — спросил он.

 Джордан выдержал его взгляд.

 — Будет определено наказание, а потом на основании приговора суда тебя переведут в Конкорд.

 Крис кивнул.

 — И все.

 — Нет. Мы подадим апелляцию.

 — Это будет продолжаться бесконечно и ни к чему не приведет.

 Джордан опустил глаза на свой бутерброд, который внезапно вкусом стал напоминать опилки, и ничего не ответил.

 — Знаете, это смешно, — сказал Крис. — Вы не хотите, чтобы я говорил правду. Но единственное мое желание, чтобы правду сказали вы. — Он отвернулся и провел ногтем большого пальца по прутьям решетки. — Похоже, ни один из нас нисколько не рад тому, что имеет.

 — Крис, — ответил Джордан. — Я не питаю ложных надежд. Но твои два самых главных свидетеля еще впереди.

 — А что потом, Джордан?

 Адвокат посмотрел на него, лицо совершенно непроницаемое.

 — Не знаю.

 

 В зале зашумели, когда на свидетельскую трибуну встала Стефани Ньювелл; кто-то из заднего ряда бросил гнилой помидор, угодивший прямо в блузку свидетеля, закричал: «Убийца!» — и выбежал за дверь. Последовал короткий перерыв, во время которого Стефани успела переодеться и была вызвана полиция, чтобы урезонить небольшой митинг сторонников запрета абортов, потом судебное заседание возобновилось. К тому времени, как Стефани Ньювелл удалось встать на свидетельскую трибуну и назвать себя, перечислив все свои звания и дипломы, большинство присяжных уже догадались, что Эмили Голд обращалась в центр планирования семьи, чтобы сделать аборт.

 — Я была сестрой-консультантом у Эмили.

 — Вы завели на нее карточку? — спросил Джордан.

 — Да.

 — Когда вы познакомились с Эмили?

 — Впервые мы встретились второго октября.

 — Чем вы занимались во время первой встречи?

 — Я предварительно побеседовала с Эмили, объяснила результаты позитивного теста на беременность и ее права.

 — Когда состоялась следующая встреча?

 — Десятого октября. Перед абортом необходима консультация, тогда же и оплачивается сама операция. Мы также интересуемся, приедет ли кто-нибудь из близких, чтобы помочь женщине пережить эту процедуру.

 — Например, отец ребенка?

 — Именно. А в случае с подростками — их родители. Но Эмили ответила, что родители ее не поймут, а отцу ребенка она ничего не сказала, просто не захотела.

 — Как вы на это отреагировали?

 — Я сказала, что она обязана сообщить отцу, лишь в этом случае у нее появится человек, на которого можно опереться.

 — Когда состоялась ваша очередная встреча?

 — Одиннадцатого октября. На этот день была назначена операция. Присутствие сестры-консультанта необходимо до, во время и после процедуры аборта.

 Джордан подошел к скамье присяжных.

 — Операция состоялась?

 — Нет, Эмили вдруг расстроилась и отказалась делать аборт.

 Джордан положил локти на перегородку.

 — Вас это не удивило?

 — Нет. На самом деле такое случается не так уж редко. Девушки часто передумывают в самую последнюю минуту.

 — Что вы сделали, когда она решила не убивать ребенка?

 Стефани вздохнула.

 — Я посоветовала ей рассказать все отцу ребенка.

 — Как она отреагировала?

 — Еще больше расстроилась, поэтому я сменила тему, — ответила Стефани.

 — Когда вы в последний раз видели Эмили Голд, мисс Ньювелл?

 — Семнадцатого ноября, в день ее смерти.

 — С какой целью?

 — У нас была предварительная договоренность на этот день.

 — В тот день Эмили Голд была расстроена?

 — Протестую! — воскликнула Барри. — Это всего лишь догадки.

 — Протест отклонен, — отрезал Пакетт.

 — Вам Эмили Голд показалась расстроенной? — перефразировал Джордан.

 — Очень, — ответила Стефани.

 — Она сказала, в чем причина?

 — Эмили призналась, что ей кажется, будто выхода нет. Она не знала, что делать с ребенком.

 — Что вы ей посоветовали?

 — Я в очередной раз посоветовала сообщить отцу ребенка. Возможно, он мог бы ей помочь больше, чем Эмили думала.

 — Сколько времени ушло на ваши разговоры о том, стоит или нет сообщать отцу ребенка? — поинтересовался Джордан.

 — Почти весь сеанс… где-то час.

 — На ваш взгляд, когда она покидала ваш кабинет, она собиралась рассказать правду отцу ребенка?

 — Нет. Никакие мои доводы не смогли убедить ее передумать.

 — За все пять недель вашего знакомства Эмили хотя бы раз колебалась, рассказывать или нет правду отцу ребенка?

 — Нет.

 — У вас есть причины верить, что она могла передумать после вашей последней встречи?

 — Никаких.

 Джордан занял свое место.

 — Свидетель ваш, — бросил он Барри.

 Прокурор подошла к свидетельской трибуне.

 — Мисс Ньювелл, вы встречались с Эмили семнадцатого ноября?

 — Да.

 — В котором часу?

 — Ей было назначено на четыре. С четырех до пяти.

 — Вам известно, что смерть Эмили Голд наступила где-то между одиннадцатью и полуночью?

 — Да.

 — Между пятью и одиннадцатью, давайте посчитаем… — Барри постучала по подбородку. — Шесть часов. Вы все это время находились рядом с Эмили?

 — Нет.

 — Вы знакомы с Крисом?

 — Нет.

 — Вы присутствовали при их беседах все эти шесть часов перед смертью?

 — Нет.

 — Следовательно, мисс Ньювелл, — подвела итог Барри, — существует вероятность, что Эмили таки решилась рассказать Крису о ребенке?

 — Ну… наверно.

 — Благодарю, — ответила прокурор.

 

 Майкл Голд приблизился к трибуне для дачи свидетельских показаний с энтузиазмом человека, идущего на плаху. Он не сводил глаз с судьи, намеренно избегая смотреть как налево — на Мэлани, так и направо — на Джеймса Харта. Заняв место свидетеля и положив руку на Библию, он взглянул на Криса. И подумал: «Я делаю это для тебя».

 В глубине души он не мог себе представить, что Крис убил его дочь. Если бы обвинение предъявило ему в качестве улики дымящийся пистолет с отпечатками пальцев Криса, даже тогда Майкл с трудом бы поверил. Но в голове у него все же зародилось зернышко сомнения, которое могло вырасти до невероятных размеров, и крутился вопрос: «А откуда ты знаешь?» Он не знал. Никто не знал, кроме самих Эмили и Криса, и существовала вероятность того, что Крис совершил необдуманный поступок. Именно поэтому он не мог сказать Джордану Макфи то, что хотел адвокат.

 Майкл встретился с Джорданом четыре дня назад, чтобы обсудить его показания.

 — Если вы прямо заявите присяжным, что Крис не убивал вашу дочь, — сказал Джордан, — у Криса появится крошечный шанс по победу.

 Майкл из вежливости обещал подумать. «Но что если? — продолжал нашептывать ему внутренний голос сомнения. — Что если?»

 Сейчас он пристально смотрел на юношу, которого любила его дочь. Юношу, который сделал ей ребенка. И беззвучно извинялся за то, о чем промолчит.

 

 — Мистер Голд, — негромко начал Джордан, — спасибо, что согласились сегодня прийти в суд.

 Майкл кивнул.

 — Должно быть, непривычно выступать свидетелем со стороны защиты, — продолжил адвокат, — ведь это суд над убийцей. Подсудимого обвиняют в том, что он убил вашу дочь.

 — Я знаю.

 — Я могу спросить, что заставило вас выступить на стороне защиты?

 Майкл облизал губы. Его мозг тут же выдал ответ, который они репетировали с Джорданом.

 — Потому что я знаю Криса так же хорошо, как знал свою дочь.

 — Я буду краток, мистер Голд, и попытаюсь как можно меньше касаться больной темы. Вы не могли бы описать ваши с дочерью отношения?

 — Мы были очень близки. Она была моим единственным ребенком.

 — Расскажите нам о Крисе. Как давно вы его знаете?

 Майкл взглянул на неподвижно сидящего Криса.

 — Я знаю его с рождения.

 — Какая разница в возрасте у Криса с Эмили?

 — Три месяца. Мать Криса в прямом смысле помогала Эмили появиться на свет — я немного опоздал. Крис оказался в больничной палате с моей дочерью еще до меня.

 — И вы видели, как они вместе росли?

 — Да. Они были неразлучны с первого дня, как лежали вместе в кувезе. Крис настолько же часто крутился у нас в доме, насколько, полагаю, Эмили крутилась в доме Хартов.

 — Когда они от дружбы перешли к… большему?

 — Они стали встречаться, когда Эмили было тринадцать лет.

 — Как вы к этому отнеслись? — задал очередной вопрос Джордан.

 Майкл потеребил рукав своей спортивной куртки.

 — А как к этому относится любой отец? — пробормотал он. — Хотел ее защитить, она навсегда останется моей маленькой доченькой. Но я не мог представить себе другую кандидатуру, с кем бы Эмили познала все… радости. Когда-то это должно было случиться, а Криса я знал и доверял ему. Я без сомнений доверил ему самое дорогое, что было у меня в жизни, — свою дочь. Откровенно говоря, я доверял ему Эмили уже много лет.

 — Что вы думали об их отношениях?

 — Они были очень, очень близки. Ближе, чем обычные подростки. Они всегда доверяли друг другу самое сокровенное. Господи… Не могу представить, что Эмили что-то могла скрыть от Криса. Он был ее лучшим другом, а она его. Их отношения перешли на более взрослый уровень — наверное, пришло время.

 — Сколько времени Эмили проводила с Крисом?

 — Часы. — Майкл едва заметно улыбнулся. — Иногда казалось, каждую свободную минутку.

 — Будет справедливо сказать, что Крис видел Эмили чаще, чем вы?

 — Да. — Майкл усмехнулся. — По-видимому, я видел свою дочь ровно столько, сколько любой родитель видит своего ребенка-подростка.

 Джордан засмеялся.

 — Понимаю, о чем вы. У меня самого сидит дома сын. По крайней мере, я надеюсь, что он сейчас сидит дома. — Он подошел к свидетельской трибуне. — Следовательно, хотя вы не видели Эмили так часто (во временнм отношении), однако вы чувствовали, что оставались с ней близки.

 — Несомненно. Мы всегда вместе завтракали, постоянно разговаривали.

 Джордан понизил голос.

 — Мистер Голд, вы знали, что Эмили занимается сексом?

 Майкл покраснел.

 — Я… подозревал. Но не думаю, что какой-то отец на самом деле хочет об этом знать.

 — Эмили обсуждала с вами вопросы секса?

 — Нет. Думаю, ей, как и мне, было бы неудобно говорить об этом.

 Джордан оперся рукой о перегородку, за которой находился свидетель, как бы перекидывая мостик между собой и Майклом.

 — Она призналась вам, что беременна?

 — Я понятия не имел.

 — По-вашему, она сказала об этом вашей жене?

 — Нет.

 — Эмили была очень близка и с вами, и с вашей женой, но ничего вам не сказала?

 — Нет. — Майкл взглянул на Джордана, делая самое меньшее, что мог. — Думаю, о таких вещах Эмили никому не сказала бы.

 — Значит, Эмили не упоминала о своей беременности. Она говорила вам, что ее что-то тревожит?

 — Нет, не говорила. — Майкл сглотнул, понимая, к чему ведет этот вопрос. — А сам я ничего не заметил.

 — Вы виделись с дочерью не так часто, потому что она все время проводила с Крисом…

 — Знаю, — глухо произнес Майкл. — Но это не оправдание. Она мало ела, на нее все так навалилось… поступление в колледж и всякое такое. Я думал… Я думал, что ее жизнь слишком насыщена событиями. — Он потянулся за стаканом с водой, который поставили для свидетеля, сделал глоток, вытер губы тыльной стороной ладони. — Я постоянно думаю, что вот-вот найду записку. Записку, которая снимет с меня груз вины. Но пока не нашел. Больно потерять дочь. Мне никогда в жизни не было так больно. И из-за этой боли так хочется переложить вину на кого-то другого. Для меня, моей жены… для любого присутствующего здесь родителя, с которым может случиться подобное, было бы легче, если бы мы могли воскликнуть: «Не было никаких намеков. Она не была склонна к самоубийству, ее просто убили». — Майкл повернулся к присяжным. — Хороший отец заметил бы, что его дочь склонна к самоубийству, верно? Или что ее что-то тревожит… Но я не заметил. Если бы я мог указать пальцем на другого человека, тогда вина лежала бы не на мне — значит, не я проглядел, значит, не я был недостаточно внимателен. — Он взъерошил свои седые волосы. — Я не знаю, что произошло в ту ночь на карусели. Но я понимаю: нельзя обвинять другого человека только потому, что не хочешь чувствовать виноватым себя.

 Джордан, сидевший затаив дыхание, наконец смог выдохнуть. Голд выдал больше, чем он ожидал, и он самонадеянно решил чуть-чуть надавить.

 — Мистер Голд, у нас есть два сценария: убийство или самоубийство. Вы не хотите верить ни в один из них, но факт остается фактом — ваша дочь мертва.

 — Протестую! — вмешалась Барри. — В чем заключается вопрос?

 — Я подхожу к вопросу, Ваша честь. Дайте мне немного времени.

 — Протест отклонен, — заявил Пакетт.

 Джордан повернулся к Майклу.

 — Вы утверждаете, что знаете Криса так же хорошо, как знали свою дочь, Эмили. Зная Криса всю жизнь, будучи свидетелем отношений между Крисом и Эмили на протяжении многих лет, вы можете ответить: произошло убийство или самоубийство?

 Майкл обхватил голову руками.

 — Я не знаю. Я просто не знаю.

 Джордан не сводил с него глаз.

 — А что вы знаете, мистер Голд?

 Повисло продолжительное молчание.

 — Что Крис не стал бы жить без моей дочери, — наконец произнес он. — И несмотря на то что он сидит на скамье подсудимых, он не единственный, кого следует винить.

 

 Барри Делани не понравился Майкл Голд. Не понравился с первого взгляда, когда оказался совершенно неспособным принять, что все улики указывают на соседского парня, убившего его дочь. Еще больше она его невзлюбила, когда узнала, что он будет выступать свидетелем со стороны защиты. А теперь, после самобичевания за свидетельской трибуной, она его просто терпеть не могла.

 — Мистер Голд, — произнесла она с напускным сочувствием, — я сожалею, что вам пришлось явиться сегодня в суд.

 — Я тоже, мисс Делани.

 Она прошлась перед свидетельской трибуной к скамье присяжных.

 — Вы сказали, что были близки с Эмили, — сказала она.

 — Да.

 — Вы также признались, что проводили с ней не так много времени, как Крис.

 Майкл кивнул.

 — Вы утверждали, что не заметили, что она чем-то огорчена.

 — Да.

 — Вы не знали, что она беременна.

 — Нет, — признался Майкл, — не знал.

 — Вы также утверждали, что она все рассказывала Крису.

 — Да.

 — Вы даже представить не могли, что Эмили что-то от него скроет.

 — Верно.

 — Следовательно, о своей беременности она бы ему сказала. Я права?

 — Я… не знаю.

 — Да или нет?

 — Думаю, да.

 Барри кивнула.

 — Мистер Голд, вы сказали, что пришли в суд, потому что хорошо знаете Криса Харта.

 — Верно.

 — Но это суд по делу вашей дочери, из-за того, что с ней случилось. Либо она покончила жизнь самоубийством, либо ее убили. Как уже сказал мистер Макфи, страшный выбор. Ужасно, что в убийстве обвиняют соседского юношу, но еще более ужасно то, что убитой оказалась ваша дочь. Вопрос в том, что присяжным предстоит выбрать одно из двух, мистер Голд. Как и вам самому. — Она глубоко вздохнула. — Вы можете себе представить, что ваша дочь берет пистолет, подносит его к голове и нажимает на спусковой крючок?

 Майкл закрыл глаза, делая то, что велела прокурор, ради Эмили, своей жены и скрипучего голоса, засевшего у него в голове. Представил дорогое лицо дочери, то, как она закрывает янтарные глаза, как в висок ей упирается пистолет. Он представил руку, которая сжимает пистолет от отчаяния, от боли. Но он не мог ответить уверенно, что это рука Эмили.

 Майкл почувствовал, как из уголков глаз потекли слезы, и немного отклонился за трибуну, словно пытаясь себя защитить.

 — Мистер Голд? — поторопила прокурор.

 — Нет, — прошептал он и покачал головой. Слезы покатились еще быстрее. — Нет.

 Барри Делани повернулась к присяжным.

 — В таком случае, что нам остается? — задала она риторический вопрос.

 

 Процесс переодевания из цивильной одежды в тюремную робу стал для Криса сродни сбрасыванию кожи, как будто вместе с пиджаком и модными брюками он снимал с себя налет любезности и приличий, принятых в обществе, оставаясь в итоге первобытным человеком. В течение первого часа после возвращения из зала суда он ни с кем не разговаривал, и сокамерники старались к нему не подходить. Он пытался выдыхать затхлый тюремный воздух, но тот все-таки заполнял его легкие, его трясло, пока он привыкал к своей камере. И только после этого он мог держаться уверенно и равнодушно, как научился за семь месяцев тюрьмы.

 Он решился войти в комнату отдыха режима средней изоляции, услышав там гул и беспокойный шум. Несколько заключенных украдкой взглянули на него и снова повернулись к висевшему на стене телевизору. Крис сидел уже достаточно давно, чтобы понять: пока идет суд, тебя оставляют в покое. Но сейчас дело было не только в этом. Окружающие не просто не обращали на него внимание, у них была некая общая тайна.

 Он подошел к столу, у которого собрались заключенные.

 — В чем дело? — спросил он.

 — Чувак, ты разве не слышал? Вернон вчера ночью повесился в федеральной тюрьме. На чертовых шнурках.

 Крис оцепенел.

 — Что-что?

 — Он умер, чувак.

 — Нет! — Крис попятился от кучки заключенных, не сводивших с него глаз. — Нет!

 И сразу же вернулся в камеру, где сидел со Стивом всего месяц назад.

 Он вспомнил лицо Стива гораздо быстрее, чем мог припомнить лицо Эмили. Вспомнил сказанные им перед переводом слова о том, как поступают в Конкорде с убийцами детей.

 К концу недели его тоже отправят в федеральную тюрьму.

 Крис спрятался под одеяло, содрогаясь от горя и ужаса, но тут услышал, что его вызывают в комнату для свиданий. Пришел посетитель.

 

 Гас сразу же бросилась Крису на шею.

 — Джордан говорит, что все идет хорошо! — ликовала она. — Лучше и не придумаешь.

 — Тебя же там нет, — холодно ответил Крис. — А что еще ему говорить? Что ты выбрасываешь деньги на ветер?

 — Зачем ему лгать? — удивилась Гас, присаживаясь на складной стул.

 Крис, опустив голову, помассировал виски.

 — Святой Джордан, — пробормотал он.

 Они были в комнате одни. Обычно Гас приезжала раньше, но, пока шел суд, она успела съездить домой, к Кейт, и приготовить ужин, а потом вернулась к Крису. Он, похоже, был крайне возбужден. Взволнованная Гас вгляделась в лицо сына.

 — С тобой все в порядке? — спросила она.

 Он потер глаза и непонимающе уставился на мать.

 — В порядке, — ответил он. — Я как огурчик.

 Он принялся барабанить пальцами по столу, уставившись на конвойного, занявшего свой пост у лестницы.

 — Джордан говорит, что я главный свидетель, — сказала Гас. — Он уверяет, что присяжные будут находиться под впечатлением моих слов, когда будут выносить оправдательный вердикт.

 Крис хмыкнул.

 — Очень на него похоже.

 — Ты очень нервничаешь, — заметила Гас. — Как ни крути, Майкл оказал тебе сегодня неоценимую услугу. Он отлично поработал. Ты же знаешь, Крис, что и я сделаю все, даже встану на голову, чтобы вытащить тебя отсюда.

 — Мама, послушай, присяжные могут не захотеть смотреть твои кульбиты. Они для себя уже все решили.

 — Это безумие. Правосудие так не вершится.

 — А откуда ты знаешь, как вершится правосудие? Разве справедливо, что я почти год сижу в тюрьме, ожидая суда? Разве справедливо, что мой адвокат ни разу не спросил меня: «Послушай, Крис, а что произошло на самом деле?» — Он поднял на мать холодные голубые глаза. — Об этом ты когда-нибудь думала, мама? Через день процесс закончится. Ты задумывалась над тем, в какой цвет выкрасишь стены моей комнаты, когда меня посадят пожизненно? О том, каким я стану в сорок, пятьдесят, шестьдесят лет, если буду жить в камере размером с платяной шкаф?

 Крис замолчал, его трясло. По его дикому взгляду Гас поняла, что сын находится на грани истерики и начинает паниковать.

 — Крис, — попыталась она его успокоить, — этого не случится.

 — Откуда ты знаешь? — выкрикнул он. — Откуда тебе, черт побери, знать?

 Краем глаза Гас заметила, что конвойный сделал шаг в их сторону. Она едва заметно покачала головой, и он вернулся на свое место у лестницы. Она осторожно коснулась плеча Криса, старательно пряча собственный страх. Она понимала, как это тяжело для восемнадцатилетнего парня — слышать, как посторонние люди решают твою судьбу. Как и предсказывал Джеймс, в суде Крис надевал маску. Чтобы просто высидеть в зале суда и не сорваться, пока вслух обсуждают его намерения и характер.

 — Дорогой, — успокаивала мать. — Я понимаю, почему ты так боишься…

 — Нет, не понимаешь!

 — Понимаю. Я твоя мама. Я знаю тебя.

 Крис медленно повернул к ней голову — бык, готовый броситься на врага.

 — Да? И что ты знаешь?

 — Я знаю, что ты остался тем же чудесным сыном, которого я всегда любила. Знаю, что ты преодолеешь и это, как всегда преодолевал трудности. Знаю, что присяжные не осудят невиновного.

 При этих словах Крис затрясся так сильно, что рука Гас соскользнула с его плеча.

 — Но, мама, чего ты не знаешь, так это того, что это я застрелил Эмили, — негромко признался он. И с приглушенным всхлипом отвернулся и бросился к конвойному, который надежно запрет его в камере.

 

 Гас расписалась у пропускника, миновала дежурного, который отпер дверь тюрьмы, дошла до машины и только тут упала на колени. Ее рвало. «Я твоя мама, — сказала она. — Я знаю тебя». Видимо, нет.

 Она вытерла рот рукавом куртки, села за руль и принялась на ощупь тыкать ключом в замок зажигания. Крис сказал прямо, ясно как день. Он застрелил Эмили. И пока Гас защищала его от сплетен и клеветы, даже от отцовского безразличия, она сама оказалась в глупом положении.

 В мозгу раздались звоночки: рубашка Криса в больнице, вся залитая кровью; нежелание сына общаться с доктором Фейнштейном; облегчение, которое он испытал, когда признался, что не склонен к суициду. Она уперлась лбом в рулевое колесо и тихо застонала. Крис, господи… Крис убил Эмили.

 Как она ничего не заподозрила?

 Она завела мотор и медленно выехала со стоянки перед тюрьмой. Она поедет домой и все расскажет Джеймсу, он знает, что делать… Нет, она не может сказать Джеймсу, потому что он расскажет Джордану Макфи. Даже скудных знаний Гас о криминальном праве хватило для того, чтобы понять, что это плохая мысль. Она поедет домой и сделает вид, что сегодня к сыну не приезжала. А утром все будет по-другому.

 И она займет место свидетеля.

 

 Гас внезапно пришло в голову, что, с юридической точки зрения, существует определенный иммунитет, который защищает жену от дачи показаний против мужа, но ничем не прикроешься, как щитом, чтобы не свидетельствовать против своего ребенка. Странно, поскольку ребенок — это человек, у которого твоя улыбка, твои глаза или, по меньшей мере, в венах которого течет твоя кровь. Но Гас скорее бы согласилась свидетельствовать против Джеймса, чем против Криса. И дело тут не в лжесвидетельстве, на ее измученный взгляд, а в том, что она мать.

 На ней было бордовое платье, присобранные рукава которого лишь подчеркивали ее дрожащие руки. Гас нацепила на лицо улыбку, уверенная в том, что если хотя бы на мгновение расслабит губы, то с ее уст сорвется все, что она узнала. Она стояла у двойных дверей, ведущих в зал суда. Джордан предупредил, что она будет первым и единственным свидетелем на сегодня. Напротив нее стоял невозмутимый пристав.

 Неожиданно дверь распахнулась, и ее повели по проходу. Гас смотрела себе под ноги, а когда заняла свое место за небольшой трибуной, то подумала: «Насколько она больше клетки, в которую запрут Криса пожизненно?»

 Джордан просил ее посмотреть на Криса, как только она займет место свидетеля, но Гас не отрывала взгляда от своих коленей. Она чувствовала своего сына, ее словно магнитом тянуло влево, она ощущала, что нервы его натянуты до предела. Как у нее самой. Но Гас понимала: как только она встретится взглядом с сыном, тут же расплачется.

 Внезапно ей поднесли толстую потрепанную Библию. Секретарь суда велел ей положить левую руку на книгу, а правую поднять вверх. «Вы клянетесь говорить правду, одну только правду и ничего, кроме правды, да поможет вам Бог?»

 «Да поможет вам Бог…» Впервые с момента появления в зале суда Гас встретилась взглядом с сыном.

 — Клянусь, — сказала она голосом, который эхом разнесся по залу.

 

 Джордан не понимал, что, черт возьми, случилось с Гас Харт. Каждый раз при встрече с ней — господи, даже в тот вечер, когда полиция арестовала ее сына! — она казалась сдержанной и красивой. Немного дикой и необузданной, с копной рыжих волос, но в то же время ужасно красивой. Тем не менее сегодня, именно в тот день, когда она должна быть самим совершенством, Гас полностью расклеилась. Волосы торчали из наспех собранного пучка; лицо бледное, черты заостренные, ни грамма косметики, ногти обкусаны.

 Каждый по-своему относится к тому, чтобы выступить в суде свидетелем. Некоторые пускают пыль в глаза. Других пугает сама процедура. Большинство относятся к задаче с должным почтением. Гас Харт выглядела так, как будто больше всего хотела оказаться сейчас где-то совершенно в другом месте.

 Джордан расправил плечи и подошел к свидетелю.

 — Назовите для протокола свое имя и адрес.

 Гас нагнулась к микрофону.

 — Августа Харт. Бейнбридж, Лесная ложбина, тридцать четыре.

 — Кем вы приходитесь подсудимому?

 — Я его мать.

 Джордан, повернувшись спиной к присяжным и Барри Делани, улыбнулся Гас, чтобы приободрить ее. «Успокойтесь», — прошептал он одними губами.

 — Миссис Харт, расскажите нам о вашем сыне.

 Взгляд Гас заметался по залу суда. Она увидела Мэлани, сидящую с каменным лицом, и Майкла, сцепившего руки на коленях. В стороне сидел Джеймс, который едва заметно кивнул ей.

 — Крис… он… очень хорошо плавает, — наконец произнесла она.

 — Хорошо плавает? — переспросил Джордан.

 — Он поставил рекорд школы в заплыве на двести метров баттерфляем, — сбивчиво сообщила она. — Мы очень им гордимся. Я и его отец.

 Джордан решил немного ее подтолкнуть, пока она не отклонилась от намеченного им текста показаний.

 — По-вашему, он ответственный? Ему можно доверять?

 Он чувствовал спиной взгляд Барри, ее почти осязаемое замешательство: протестовать или нет против того, что защита подсказывает своему главному свидетелю.

 — О да! — нервно воскликнула Гас, не поднимая взгляда. — Крис всегда вел себя не по-детски благоразумно. Я бы доверила ему свою… — Она внезапно запнулась и закончила: — свою жизнь.

 — Вы знали Эмили Голд, — продолжал сбитый с толку Джордан, который понимал: следует остановить Гас, пока она не наговорила лишнего. — Как долго?

 — Ох, — вздохнула она и отыскала взглядом в зале Мэлани. — Я была у Мэлани акушеркой. Я увидела Эмили даже раньше ее матери.

 «Спасибо тебе, Господи», — подумал Джордан.

 — Сколько лет вы соседствуете с Голдами?

 — Восемнадцать лет, — ответила Гас. — Крис с Эмили бльшую часть этого времени были неразлучны.

 — То есть вы хотите сказать, что они никогда не разлучались?

 — Да, — спокойно ответила Гас. — Они были словно близнецы.

 «В таком случае, что же произошло?» — подумала она. Этот вопрос не давал ей покоя.

 — Они придумали собственный язык, тайком уходили из дома, чтобы увидеть друг друга…

 «Что же произошло?»

 — …и чтобы поддержать.

 Джордан кивнул.

 — Вы были близки с родителями Эмили?

 — Мы были очень хорошими друзьями, — хрипло произнесла Гас. — Как одна большая семья. Крис с Эмили росли как брат и сестра.

 — Когда Крис с Эмили стали встречаться?

 — Крису исполнилось четырнадцать, — ответила Гас.

 — Вы с Голдами поощряли их отношения?

 — Спрашиваете! — пробормотала она.

 — Вам кажется, Крис любил Эмили?

 — Я знаю, что любил, — решительно заверила Гас. — Знаю.

 Но думала она сейчас о своих чувствах к Майклу: несмотря на то что ее тянуло к нему, необходимость противиться этому чувству была сильнее. Вероятно, нельзя из брата с сестрой превратиться в любовников, привнести еще больше любви и преданности и не находить успокоения. «Неужели произошло именно это?»

 Джордан прищурился и внезапно осознал, что же не так с этой довольно странной дачей показаний: Гас не смотрела на Криса, откровенно говоря, она намеренно избегала встречаться с ним взглядом. И присяжные, несомненно, это заметили.

 — Миссис Харт, — попросил Джордан, — вы не могли бы посмотреть на своего сына?

 Гас медленно повернула голову. Сделала глубокий вдох и решительно взглянула на Криса.

 — Этот парень, — продолжал Джордан, — которого вы знаете восемнадцать лет, когда-нибудь обижал Эмили Голд?

 — Нет, — прошептала Гас, опуская глаза, и быстро смахнула слезы тыльной стороной ладони. — Нет, — повторила она дрожащим голосом.

 Гас почувствовала на себе взгляд сына, который молил ее посмотреть на него. Поэтому она подняла глаза и увидела то, чего не могли видеть присяжные: в глазах Криса была мука, губы сжаты от боли. Он видел, что мать лжет ради него.

 — Знаю, как вам тяжело, миссис Харт, — Джордан подошел к свидетельской трибуне и положил руку Гас на плечо, нежный и заботливый жест. — У меня последний вопрос. На ваш взгляд…

 Гас знала, какой последует вопрос. Она репетировала его с Джорданом Макфи, она прожила его тысячи раз минувшей ночью. Она закрыла глаза, предугадывая слова, которые сделают ее клятвопреступницей.

 — Нет!

 От этого грубого, резкого вскрика Гас открыла глаза. Джордан обернулся, за ним судья и прокурор — все смотрели на Криса Харта.

 — Прекратите! Прекратите немедленно!

 Судья Пакетт нахмурился.

 — Мистер Макфи, уймите своего подзащитного! — приказал он.

 Джордан пересек зал суда и, стоя спиной к присяжным, схватил Криса за плечо.

 — Что, черт возьми, ты делаешь?

 — Джордан, — прошептал Крис, — нам нужно поговорить.

 — Остался один вопрос. Потом я попрошу объявить перерыв. Договорились?

 — Нет. Мне нужно поговорить с вами прямо сейчас.

 Джордан глубоко вздохнул и поднял голову. Похоже, годы практики сделали его способным умело скрывать свою ярость.

 — Ваша честь, я могу к вам подойти?

 Барри, совершенно ничего не понимая, тоже подошла к столу судьи.

 — Мой подзащитный утверждает, что должен немедленно со мной переговорить, — сообщил Джордан. — Мы не могли бы взять короткий перерыв?

 Пакетт нахмурился.

 — Лучше пусть это на самом деле окажется исключительно важным! — заявил он. — У вас пять минут.

 

 Джордан нашел для них комнатку в суде, не больше камеры Криса.

 — Ладно, — не скрывая раздражения, произнес он. — В чем дело?

 — Я не хочу, чтобы мама давала показания, — заявил Крис.

 — Очень плохо, черт возьми! — воскликнул Джордан. — Она наш лучший свидетель.

 — Уведите ее.

 — Остался последний вопрос, Крис. Присяжные должны услышать, как твоя мама скажет, что она представить себе не может, что ее сын убил Эмили Голд.

 Крис, как будто не слыша, бросил на Джордана сердитый взгляд.

 — Я хочу, чтобы ее увели, — настаивал он, — и вызвали в качестве свидетеля меня.

 На мгновение Джордан потерял дар речи.

 — Ты дашь показания, и дело проиграно!

 Адвокаты, как правило, не вызывают своих подзащитных в качестве свидетелей. Прокурору очень легко запутать и подловить подсудимого. Всего лишь один неверный шаг — один беспокойный взгляд, — и даже самый невинный подсудимый покажется присяжным искусным лжецом.

 Однако вызывать Криса в качестве свидетеля нельзя было совершенно по другой причине. По собственным словам Криса, он не хотел себя убивать. Любой мало-мальски хороший прокурор тут же вытрясет из него правду. А вся линия защиты Джордана построена на том, что это было двойное самоубийство, не доведенное до конца. Однако у Джордана было тягостное предчувствие, что рассказать собственную версию случившегося — вот чего хочет Крис.

 — Выйдешь давать показания, — предупредил Джордан, и на виске у него запульсировала вена, — сядешь в тюрьму. Все просто. Ты свидетель и обязан говорить правду. Я целых четыре дня убеждал присутствующих, что ты собирался вышибить себе мозги, а ты хочешь встать и заявить всем, что и не думал себя убивать. Что тогда станет с моей защитой?

 Минуту Крис помолчал. Потом повернулся и сказал так тихо, что Джордан едва его расслышал:

 — Семь месяцев назад вы сказали мне, что решение о том, свидетельствовать в суде или нет, принимаю я сам, только я один. Вы сказали, что если я захочу давать показания, то вы по закону обязаны вызвать меня свидетелем.

 Они смерили друг друга взглядом. Патовая ситуация. Потом Джордан поднял руки.

 — Отлично! — воскликнул он. — К черту все! — И вышел из комнаты.

 

 Он чуть не наскочил на Селену.

 — Что, черт возьми, происходит? — спросила она.

 Джордан взял ее за руку и потянул подальше от любопытных зевак, которые уже повернулись в их сторону.

 — Он хочет давать показания.

 Селена задохнулась от возмущения.

 — И что ты ему ответил?

 — Что я первый пожелаю ему удачи в федеральной тюрьме. — Он откинул голову назад. — Господи, Селена… У нас были неплохие шансы.

 — «Неплохие» мало сказано, — негромко подтвердила она.

 — С таким же успехом я могу отвести его к Делани и сказать, что это заранее сделанный рождественский подарок.

 Селена сочувственно покачала головой.

 — Почему он хочет давать показания? Почему именно сейчас?

 — Совесть взыграла. Он виделся с Господом. Черт, не знаю! — Джордан запустил пальцы в волосы. — Он хочет сказать присяжным, что не хотел себя убивать. Он не хочет, чтобы за него это говорила мать. А то, что я и вся наша защита будет выглядеть смешно, на это ему наплевать!

 — Ты на самом деле уверен, что он скажет именно это? — поинтересовалась Селена.

 Джордан фыркнул.

 — Ради всего святого, что может быть еще хуже? — пробормотал он.

 

 Он вернулся в зал суда, где уже спокойно сидел Крис, и швырнул лист бумаги перед ним на стол.

 — Подпиши это! — рявкнул он.

 — Что это?

 — Отказ от права хранить молчание. В документе сказано, что ты добровольно лезешь в петлю, хотя я тебе советовал не делать этого. Чтобы мне не пришлось отвечать в суде, если ты решить подать апелляцию в Высший суд на неумелого адвоката. Может быть, тебе хочется подставлять голову, Крис, мне — нет.

 Крис взял протянутую Джорданом ручку и вывел свое имя.

 

 Суд напоминал живой организм, который рвали на части домыслы и предположения. Джордан повернулся лицом к Гас Харт, второй раз занявшую место свидетеля.

 — Благодарю, — внезапно сказал он. — Больше вопросов не имею.

 Он подумал, что стоило так поступить только затем, чтобы увидеть вытянувшееся лицо Барри. Прокурор, как и сам Джордан, отлично понимала, что бессмысленно вызывать мать подсудимого в качестве свидетеля, если не удается добиться от нее заявления, что Крис никогда бы не смог убить Эмили.

 Озадаченная Барри встала со своего места. Она готова была биться об заклад на все свое жалование, каким бы жалким оно ни было, что Крис вскочил с места по одной-единственной причине: он не хотел, чтобы Джордан задавал его матери какой-то ужасный вопрос. В противном случае, зачем бы он стал прекращать допрос на полуслове? Она с опаской подошла к свидетельской трибуне, отлично сознавая, что ступает по минному полю, и не переставая задавать себе вопрос: что, черт возьми, можно выжать из этого перекрестного допроса?

 «Что ж, — решила она, — допрошу свидетеля за Макфи».

 — Миссис Харт, — начала она, — вы приходитесь подсудимому матерью?

 — Да.

 — Вы же не хотите, чтобы он оказался в тюрьме, верно?

 — Разумеется, нет.

 — Для любой матери сложно представить, что ее сын мог кого-то убить, как вы считаете?

 Гас кивнула и громко шмыгнула носом. Барри вскинула голову, понимая, что еще один вопрос — и свидетель потеряет самообладание, а она сама предстанет перед присутствующими в образе чудовища. Она открыла было рот, потом закрыла.

 — Больше вопросов не имею, — сказала она и вернулась на свое место.

 Гас Харт увели со свидетельской трибуны, и Барри принялась просматривать свои записи. Джордан скажет, что защита закончила допрос своих свидетелей, а потом ей уже и карты в руки: в заключительной речи она убедит присяжных в виновности подсудимого. Она уже слышала собственный голос, исполненный убежденности: «И даже его собственная мать… собственная мать Криса Харта… не смогла смотреть сыну в глаза во время дачи свидетельских показаний».

 — Ваша честь, — произнес Джордан, — у нас остался еще один свидетель.

 — Какой свидетель? — воскликнула Барри, но Джордан уже вызывал для дачи показаний Кристофера Харта.

 — Протестую! — негодовала Барри.

 Судья Пакетт вздохнул.

 — Стороны, встретимся в кабинете. И приведите подсудимого.

 Они прошли за судьей в кабинет, Крис упирался, не желая уходить.

 Барри заговорила, за ней успела захлопнуться дверь.

 — Это полнейшая неожиданность, Ваша честь. Я понятия не имела, что сегодня будет давать показания подсудимый.

 — Что ж, вы не одна такая, — кисло ответил Джордан.

 — Вам нужен перерыв, Барри? — поинтересовался Пакетт.

 — Нет, — пробормотала она. — Но стоит хотя бы немножко соблюдать правила приличия.

 Не обращая внимания на ее последние слова, Джордан положил перед судьей отказ от права хранить молчание.

 — Я был против того, чтобы он давал показания, это может разрушить всю линию защиты.

 Судья Пакетт взглянул на Криса.

 — Мистер Харт, адвокат объяснил вам все последствия вашего желания давать показания?

 — Да, Ваша честь.

 — И вы подписали документ, в котором говорится, что адвокат предупредил вас о возможных последствиях?

 — Да.

 — Хорошо, — пожал плечами судья.

 И первым вернулся в зал суда, за ним последовали остальные.

 — Защита для дачи показаний вызывает Кристофера Харта.

 Джордан обошел стол защиты, когда представлял своего подзащитного. Он видел, что присяжные подались вперед. Барри была похожа на кошку, готовую проглотить канарейку. А чего бы ей не радоваться? Допроси она Криса хоть на суахили, все равно выиграет дело.

 — Крис, — начал Джордан, — вы понимаете, что вас судят за убийство Эмили Голд?

 — Да.

 — Вы можете рассказать суду, какие чувства вы испытывали к Эмили Голд?

 — Я любил ее больше всего на свете.

 Голос Криса звучал ровно и четко, Джордан мог им гордиться. Непросто встать в зале суда перед присяжными, которые мысленно, скорее всего, уже осудили тебя, и озвучить свою версию произошедшего.

 — Как давно вы знакомы?

 Все в Крисе стало мягче и нежнее: контуры его тела, окончания его слов.

 — Я знал Эмили всю жизнь.

 Джордан лихорадочно раздумывал над тем, что спрашивать дальше. Его цель — во что бы то ни стало опередить удар.

 — Какие ваши самые ранние воспоминания?

 — Протестую! — воскликнула Барри. — Неужели нам придется выслушивать воспоминания за все восемнадцать лет?

 Судья Пакетт кивнул.

 — Давайте ближе к делу.

 — Вы можете рассказать о ваших взаимоотношениях с Эмили?

 — Вы знаете, — негромко произнес Крис, — каково это — любить человека настолько сильно, что уже не можешь представить себя без него? Что значит касаться человека и чувствовать, что ты дома? — Он сжал кулак и опустил его на раскрытую ладонь второй руки. — Нас связывал не секс, не желание порисоваться перед другими, как это происходит с остальными в нашем возрасте. Мы, как бы это сказать, были предназначены друг для друга. Некоторые всю жизнь ищут свою половинку, — продолжал он. — Мне повезло: она всегда была со мной рядом.

 Джордан смотрел на Криса, пораженный его словами, как и все присутствующие в зале. Это говорил не восемнадцатилетний подросток. А кто-то старше, мудрее, печальнее.

 — Эмили была склонна к самоубийству? — внезапно спросил Джордан.

 — Да, — ответил Крис.

 — Вы можете рассказать суду, что произошло ночью семнадцатого ноября?

 Крис опустил глаза.

 — В тот вечер Эмили хотела свести счеты с жизнью. Я достал пистолет, как она просила. Отвез ее на карусель. Мы немного поболтали и… все остальное.

 Его голос замер. Джордан не сводил с Криса взгляда, прекрасно понимая, что сейчас он вернулся в тот вечер, на карусель, к Эмили.

 — А потом, — тихо сказал Крис, подняв глаза на адвоката, — я ее застрелил.

 

 Зал взорвался. Журналисты побежали к своим мобильным телефонам. Мэлани Голд кричала, смертельно бледный муж молча пытался ее увести.

 — Нам нужен перерыв! — решительно заявил Джордан.

 Он насильно свел Криса с места для дачи свидетельских показаний и вытащил из зала суда. Барри Делани громко рассмеялась. Гас не шевелилась, слезы безостановочно текли по ее щекам. Рядом с ней, раскачиваясь взад-вперед, сидел Джеймс и шептал: «О боже! О боже!» Через минуту он повернулся и протянул к жене руку, но, взглянув на ее лицо, остановился.

 — Ты знала… — прошептал он.

 Гас опустила голову, не способная признать правду, равно как и не способная отрицать очевидное.

 Она ожидала, что почувствует легкое колебание воздуха, когда Джеймс вскочит с места и станет расхаживать по залу суда, чтобы собраться с мыслями и убраться куда подальше. Но вместо этого ощутила, как его теплая, твердая ладонь обхватила ее руку. И отчаянно вцепилась в него.

 

 В крошечном вестибюле, обхватив голову руками, сидел Джордан. Он не шевелился и молчал, наверное, минуту. Потом заговорил, но головы не поднял.

 — Ты собираешься подавать апелляцию? — спокойно спросил он. — Или у тебя есть последнее, предсмертное желание?

 — Ни то ни другое, — ответил Крис.

 — Тогда, может, объяснишь, что происходит?

 Джордан говорил спокойно, слишком спокойно для бушующих в душе эмоций. Ему хотелось собственными руками задушить Кристофера Харта за то, что тот выставил его полным идиотом. И не один раз, а дважды. Ему хотелось наподдать и самому себе за то, что был самоуверенным индюком и не поинтересовался у Криса десять минут назад, какие показания он собирается давать. А еще ему хотелось стереть усмешку с лица прокурора, потому что они оба уже знали, кто выиграет дело.

 — Я пытался рассказать вам раньше, — оправдывался Крис. — Но вы не захотели слушать.

 — Что ж, теперь, когда ты все окончательно испоганил, можешь рассказывать.

 Провал был таким катастрофическим, что Джордан даже засмеялся. Впервые за десять лет, а может быть, и больше, его вынуждают выиграть дело, рассказав правду. Потому что правда — единственное, что ему осталось.

 Он давно зарубил себе на носу, что правда в зале суда не нужна. Никто — ни прокурор, а чаще всего и подсудимый, — не хотят, чтобы она там звучала. Суд основывается на уликах, показаниях и версиях. А не на том, что произошло в действительности. Но все улики, показания свидетелей и версии только что были сведены на нет. Единственное, что осталось у Джордана, — этот парень, этот идиот, который считает своим долгом рассказать, что же произошло на самом деле.

 Через пятнадцать минут Джордан с Крисом покинули комнату. Ни один из них не улыбался. Они молча направились в зал. Толпа расступилась — за их спиной слышался шепот, им смотрели вслед. У двери в зал суда Джордан повернулся к Крису.

 — Что бы я ни делал, не перечь. Что бы ни сказал, подыграй. — Он видел, что Крис колеблется. — Ты обязан меня слушать, — прошипел он.

 Крис кивнул, и они вместе распахнули дверь.

 

 В зале суда повисла такая звенящая тишина, что Крис слышал биение собственного сердца. Он снова был на месте для дачи свидетельских показаний, его ладони потели, а руки настолько сильно дрожали, что на них пришлось сесть. Он только раз взглянул на своих родителей. Мама слабо улыбнулась и кивнула ему. Отец… Что ж, отец, по крайней мере, остался в зале суда.

 Он не мог заставить себя посмотреть на родителей Эмили, хотя и чувствовал их гневные, испепеляющие взгляды, когда шел по проходу.

 Он смертельно устал. Ткань пиджака кололась через тоненькую белую рубашку, а новые туфли натерли на пятке мозоль. Голова, казалось, вот-вот взорвется.

 И внезапно он услышал голос Эмили. Звонкий, спокойный, такой родной. Она уверяла его, что все будет хорошо, обещала, что не оставит его. Крис огляделся, пытаясь понять, слышит ли этот голос еще кто-нибудь, надеясь увидеть ее, и почувствовал, как на него снисходит покой.

 — Крис, — вновь задал вопрос Джордан, — что произошло ночью седьмого ноября?

 Крис глубоко вздохнул и заговорил.

 

 

 

  Прошлое

 

 7 ноября 1997 года

 

 Он не сводил глаз с пистолета, с крошечной вмятины, которую он оставил на белой коже ее виска. Ее руки дрожали так же сильно, как у самого Криса, и он не переставал думать: «Сейчас выстрелит». Но подспудно возникала мысль: «Но она ведь именно этого и хочет».

 Она крепко закрыла глаза и прикусила нижнюю губу. Задержала дыхание. Она ожидает, как он понял, что будет очень больно.

 Он уже видел раньше такое выражение на ее лице.

 Он совершенно ясно вспомнил случай, о котором забыл рассказать доктору Фейнштейну, безусловно, свое самое раннее воспоминание. Он тогда только-только научился ходить. Он бежал по тротуару, упал и заорал во всю глотку. Мама взяла его на руки и посадила на крыльцо, а сама стала целовать колено без единой царапины и на всякий случай накладывать лейкопластырь. Уже успокоившись, он понял, что Эмили тоже плачет, а ее мама тоже целует и заклеивает ей коленку. Она бежала рядом с ним по тротуару, но не упала. А на ее колене оказалась свежая ссадина.

 — Он упал, — засмеялась его мама, — а у Эмили синяк.

 Такое случалось не раз, когда они были детьми: травмировался Крис, а морщилась от боли Эмили, или наоборот — она упала с велосипеда, а он расплакался. Педиатры называли это симпатической болью и заверяли, что дети перерастут.

 Не переросли.

 Пистолет прижался к виску Эмили, и внезапно Крис понял, если она убьет себя, то он умрет. Может быть, не сразу, может быть, не от слепящей вспышки боли, но умрет обязательно. Без сердца долго не проживешь.

 Он протянул руку и схватил Эмили за запястье. Он был сильнее, чем она, и смог оторвать пистолет от ее головы. Свободной рукой он убрал пальцы Эмили с рукоятки кольта и осторожно поставил курок на предохранитель.

 — Прости, — выдохнул он, — но я не могу.

 Через мгновение глаза Эмили встретились с его глазами и тут же потемнели от замешательства, потрясения и ярости.

 — А я могу! — воскликнула Эмили, пытаясь выхватить пистолет, который отнял Крис. — Крис, — через минуту сказала она, — если ты любишь меня, отдай пистолет.

 — Я люблю тебя! — закричал Крис с перекошенным лицом.

 — Если не можешь остаться со мной, я пойму, — произнесла она, глядя на пистолет. — Тогда уходи. Но не мешай мне.

 Крис сжал губы и замер, но она так и не взглянула на него. «Посмотри на меня, — мысленно молил он. — Мы оба проиграем».

 И несмотря на то что он не подставил себя под удар и в нем не сидело девять граммов свинца, он почувствовал, как Эмили страдает, — ему стало нечем дышать, он не мог ни о чем думать. Надо бежать отсюда. Нужно уносить ноги подальше от Эмили, чтобы вообще ничего не чувствовать.

 

 Он споткнулся и упал в кусты, растущие вокруг карусели. Слезы застили глаза, ночь казалась беспроглядной. Он вытер слезы и побежал к машине.

 В джип он садиться не стал и понял, что ждет, пока раздастся выстрел.

 Прошло полчаса — медленные и тягучие. И прежде чем Крис осознал, что делает, ноги уже сами понесли его назад к карусели. Он увидел Эмили на том же месте, где и оставил, — она сидела, скрестив ноги, на дощатом полу, зажав в ладонях пистолет. Она гладила дуло, как будто играла с котенком, и плакала так горько, что задыхалась.

 Но вот Эмили заметила его у карусели и подняла глаза. Они были красные, из носа у нее текло.

 — Я не могу, — пожаловалась она, слова душили ее. — Я велела тебе убираться к черту, я сколько угодно могу кричать и утверждать, что хочу умереть, но выстрелить не могу.

 С бешено бьющимся сердцем Крис помог Эмили встать. «Это знак, — подумал он. — Скажи ей, что он означает».

 Но Эмили, как только оказалась на ногах, тут же вложила пистолет ему в руку. Кольт был скользким от пота и теплым от рук Эмили.

 — Я настоящая трусиха и не могу себя убить, — прошептала она. — Но продолжать жить боюсь еще больше. — Она подняла глаза. — Куда мне идти?

 Все слова застряли у Криса в горле. Он понимал, что если захочет, то отберет у Эмили пистолет и выбросит его так далеко, что она никогда его не найдет. Он сильнее, чем она… в этом-то и суть. Он сможет пережить страдания, всегда мог. Именно поэтому он умел плавать таким стилем, как баттерфляй, именно поэтому умел ждать в засидке на уток при нулевой температуре по нескольку часов; именно поэтому позволил Эмили уговорить себя дать ей возможность умереть. Но даже когда они были совсем крошками, когда Крис видел на теле Эмили симпатические синяки, он страдал намного больше, чем от собственной боли. Он умел переносить боль. Свою. Он только не мог переносить ее боль.

 Крис остолбенел от муки, которую увидел на лице Эмили. В чем бы ни заключался ее секрет, он ее убивал. Медленно и намного болезненнее, чем мог убить кольт.

 Громкий звук, вспышка света — и в голове Криса внезапно прояснилось, как бывало, когда он разрезал поверхность воды в последнем, победном гребке. И все встало на свои места. Эмили не боялась умереть. Она боялась остаться жить.

 В это мгновение, в обступившей их ночи, Крис уже не думал о том, чтобы убежать, позвать на помощь, выиграть время. Были только они, он и Эмили, больше никого — и впервые он понял, что чувствовала Эмили.

 — Прошу тебя… — прошептала она, и Крис понял, что его единственным желанием в жизни было служить Эмили.

 Он взял в левую руку пистолет и обнял ее.

 — Ты этого хочешь? — прошептал он.

 Эмили кивнула в ответ. В его объятиях она успокоилась, и этот маленький признак доверия заставил его произнести:

 — Я не могу так с тобой поступить.

 Эмили положила свою руку на его и прижала пистолет к виску.

 — Тогда сделай это ради меня, — попросила она.

 

 В этом положении она не могла видеть его лица, но оно стояло у нее перед глазами. Она представляла себе Криса таким, каким он был этим летом, на школьном теннисном корте. На улице стояла удушающая жара, и одному Богу известно, почему они решили поиграть в теннис. Они оказались на корте — Эмили со своими безумными подачами, когда мяч улетал на соседнюю площадку, и Крис, бегущий за мячами, со своим так же далеко летящим смехом.

 Она вспомнила, как он стоял спиной к солнцу. Ракетка в левой руке, правой он подбрасывал теннисный мячик. Он вытер пот со лба и широко улыбнулся Эмили. Его голос… Такой сиплый и глубокий, такой родной.

 — Готова? — спросил он.

 Эмили почувствовала, как пистолет коснулся виска, и затаила дыхание.

 — Давай, — выдохнула она.

 

 «Давай, Крис, давай».

 Он слышал эти слова, которые били его под дых, но его руки снова дрожали. Если он нажмет на спусковой крючок, то может попасть в себя. А разве это плохо?

 «Давай. Давай».

 Он уже не мог сдерживать рыданий. Краешком глаза Крис взглянул на Эмили, ее лицо дрогнуло, и он поверил, что уже начал ее забывать. Но он смахнул слезы — и она опять была красивой и спокойной. Она ждала, чуть приоткрыв рот, как иногда делала это во сне. Она открыла глаза, и единственное, что он увидел, — непоколебимую решимость.

 — Я люблю тебя, — сказал он.

 По крайней мере, ему показалось, что сказал, но Эмили все равно его услышала. Она подняла правую руку и положила на его, ее пальцы обхватили пальцы Криса, побуждая его выстрелить.

 Она сжала его руку, палец надавил на спусковой крючок…

 Крис оглох, у него закружилась голова, и он упал, продолжая сжимать Эмили в объятиях.

 

 

 

  Настоящее

 

 Май 1998 года

 

 Крис замолчал. Присутствующие оцепенели — он дал ответы на все вопросы, которые возникли во время суда. Джордан встал и первым нарушил молчание. Крис склонился над трибуной, руки опущены, дыхание затруднено.

 Оставался единственный способ спасти дело. Джордан точно знал, что скажет обвинение, он сам много лет это говорил. И единственный шанс одержать победу, спустить паруса Барри Делани — это самому выступить в качестве обвинителя, прежде чем подойдет черед прокурора.

 Джордан подошел к свидетельской трибуне, намереваясь самолично, безжалостно порицать своего подзащитного.

 

 — Зачем вы туда поехали? — задал он циничный вопрос. — Вы планировали совершить самоубийство или зачем?

 Изумленный Крис посмотрел на адвоката. Несмотря на произошедшее за последний час, Джордан все еще должен был оставаться на его стороне.

 — Я думал, что смогу ее остановить.

 — Правда? — хмыкнул Джордан. — Вы думали, что сможете ее остановить, но вместо этого застрелили. Зачем вы принесли две пули?

 — Я… не знаю. Честно, — ответил Джордан. — Просто взял две.

 — На тот случай, если промажете?

 — На случай… я не думал об этом, — признался Крис. — Просто взял две пули, и все.

 — Вы потеряли сознание, — решил сменить тему Джордан. — Вы знаете это доподлинно?

 — Я очнулся на земле, из головы текла кровь, — сказал Крис, — это все, что я помню.

 И внезапно в его памяти всплыли слова, произнесенные Джорданом несколько месяцев назад: «Свидетельская трибуна может быть очень уединенным местом».

 — Вы были без сознания, когда прибыла полиция?

 — Нет, — ответил Крис. — Я уже сидел, обнимая Эмили.

 — Но вы не помните тот момент, когда потеряли сознание. Вспомните, что произошло до того, как вы отключились.

 Крис открыл и закрыл рот, подбирая слова.

 — Мы оба сжимали пистолет, — выдавил он.

 — Где были руки Эмили?

 — Поверх моих рук.

 — На пистолете?

 — Не знаю. Скорее всего.

 — Вы можете припомнить, где именно?

 — Нет, — ответил Крис, все больше раздражаясь.

 — Тогда почему вы уверены, что ее руки находились поверх ваших?

 — Потому что я продолжаю чувствовать ее прикосновение даже сейчас, когда вспоминаю об этом.

 Джордан закатил глаза.

 — Да бросьте, Крис! Давайте без этого киношного бреда. Откуда вы знали, что руки Эмили на ваших руках?

 Крис бросил на адвоката сердитый взгляд, лицо его побагровело.

 — Потому что она пыталась заставить меня нажать на спусковой крючок! — выкрикнул он.

 Джордан повернулся к подзащитному.

 — Откуда вам это известно? — не унимался он.

 — От верблюда! — Крис вцепился в свидетельскую трибуну. — Потому что именно так и было! — Он прерывисто вздохнул, пытаясь справиться с собой. — Потому что это правда!

 — Да? — спросил Джордан отшатнувшись. — Правда? А почему мы должны верить этой правде? Правда у каждого своя.

 Крис начал медленно раскачиваться на стуле. Джордан предупредил его, что он испортил всю защиту, и Крис понял, что собственный адвокат заставляет его расплачиваться за это. Если кто и покинет зал суда с видом полного идиота, то это будет сам Крис.

 Неожиданно Джордан снова оказался рядом с ним.

 — Ваши руки были на пистолете?

 — Да.

 — Где?

 — На спусковом крючке.

 — Где находилась рука Эмили? — спросил он.

 — На моей. На пистолете.

 — Так где? На вашей руке или на пистолете?

 Крис опустил голову.

 — И там, и там. Не знаю.

 — Значит, вы не помните, как потеряли сознание, но помните, что рука Эмили лежала и на вашей руке, и на пистолете. Как такое может быть?

 — Не знаю.

 — Почему Эмили положила свою руку на вашу?

 — Потому что хотела, чтобы я ее убил.

 — Откуда вы знаете? — продолжал ерничать Джордан.

 — Она говорила: «Давай, Крис, давай». Но я не смог. Она продолжала просить, а потом положила свою руку на мою и надавила.

 — Она надавила на вашу руку? Надавила на палец, лежащий на спусковом крючке?

 — Не знаю.

 Адвокат наклонился к нему.

 — Она надавила на запястье, чтобы передвинуть вашу руку?

 — Не знаю.

 — Ее палец касался спускового крючка, Крис?

 — Не уверен.

 Он покачал головой, чтобы в ней хоть немного прояснилось.

 — Ее рука давила на ваш палец, лежащий на спусковом крючке?

 — Не знаю, — всхлипнул Крис. — Не знаю.

 — Именно вы нажали на спусковой крючок, Крис? — спросил Джордан всего в нескольких сантиметрах от его лица.

 Крис кивнул, из носа у него текло, глаза были красные и опухшие.

 — Откуда вы знаете, Крис?

 — Я не знаю, — заплакал Крис, затыкая уши. — Господи, я не знаю! Не знаю!

 Джордан потянулся к нему, мягко отнял руки Криса от ушей и опустил их на деревянную перегородку, прикрыв своими.

 — Крис, вы не уверены, что именно вы убили Эмили?

 У Криса сперло дыхание и он непонимающе уставился на адвоката.

 «Не нужно ничего придумывать, — мысленно умолял его Джордан. — Просто признайся, что не уверен».

 Крис был выжат как лимон, его сердце, казалось, растоптали… но впервые за несколько месяцев он ощутил покой.

 — Не уверен, — прошептал он, принимая подарок.

 

 Барри Делани никогда еще не выступала обвинителем на подобном процессе. Джордан довольно мастерски проделал всю ее работу почти до самого конца, пока у подсудимого не случился срыв и он фактически отрекся от своих показаний. Но он все-таки признался. А Барри не из тех, кто легко сдается.

 — Ночью седьмого ноября много чего произошло, верно?

 Крис взглянул на прокурора и осторожно кивнул.

 — Да.

 — В конце этого долгого дня ваша рука сжимала пистолет? — уточнила Барри.

 — Да.

 — И пистолет был приставлен к голове Эмили?

 — Да.

 — Ваш палец лежал на спусковом крючке?

 Крис глубоко вздохнул.

 — Да, — признался он.

 — Пистолет выстрелил?

 — Да.

 — Мистер Харт, ваша рука продолжала лежать на пистолете, а палец на спусковом крючке, когда пистолет выстрелил?

 — Да, — прошептал Крис.

 — Вы считаете, это вы застрелили Эмили Голд?

 Крис прикусил губу.

 — Не знаю, — ответил он.

 

 — У защиты имеются еще вопросы к подсудимому, Ваша честь. — Джордан снова подошел к свидетельской трибуне. — Крис, вы ехали на карусель с намерением убить Эмили?

 — Господи, нет!

 — Вы поехали туда ночью, планируя ее убить?

 — Нет. — Он энергично покачал головой. — Нет!

 — В тот момент, Крис, когда вы прижимали пистолет к голове Эмили, вы хотели ее убить?

 — Нет, — глухо ответил Крис. — Не хотел.

 Джордан повернулся. Теперь он стоял спиной к Крису и, не сводя взгляда с Барри Делани, повторял ее вопросы на перекрестном допросе.

 — Ночью седьмого ноября, Крис, ваша рука сжимала пистолет?

 — Да.

 — Этот пистолет был приставлен к голове Эмили?

 — Да.

 — Ваш палец лежал на спусковом крючке?

 — Да.

 — Пистолет выстрелил?

 — Да.

 — Рука Эмили сжимала пистолет вместе с вашей?

 — Да, — признался Крис.

 — Она повторяла: «Давай, Крис, давай»?

 — Да.

 Джордан пересек зал суда и остановился перед присяжными.

 — Можете ли вы, Крис, без всяких сомнений сказать, что именно ваши действия, ваши мышцы, ваши жесты привели к тому, что пистолет выстрелил?

 — Нет, — с горящими глазами сказал Крис. — Наверное, не могу.

 

 К всеобщему удивлению, судья Пакетт настоял на том, чтобы заключительные речи сторон прозвучали после обеда.

 Когда приставы подошли к Крису, чтобы отконвоировать его в камеру в полуподвале, он протянул руку и коснулся рукава Джордана.

 — Джордан… — начал он.

 Адвокат собирал записи, карандаши и документы, разбросанные по столу, и даже не поднял голову.

 — Не обращайся ко мне, — бросил он и вышел, не оглянувшись.

 

 Барри Делани решила побаловать себя мороженым «Хаджендас». Шоколадное внутри, шоколадное снаружи. Явно праздновала победу.

 Работая помощником генерального прокурора, единственный способ заявить о себе — схватить удачу за хвост и оказаться первой в списке, когда появится выдающееся дело. С этим Барри, безусловно, повезло. Убийство — редкое явление в округе Графтон, а трагическое признание в зале суда — вещь неслыханная. Еще не один день весь штат будет обсуждать это дело. У Барри, возможно, возьмут интервью для выпуска новостей.

 Она аккуратно облизывала мороженое, понимая, что пятно на костюме — не лучший вариант, ведь ей еще говорить заключительную речь. Насколько она понимала, после Джордана она может просто встать и рассказать алфавит, а Криса Харта все равно осудят за убийство. Несмотря на последнюю, отчаянную попытку адвоката. Вся эта чушь о двойном самоубийстве, которую защита выбрала в качестве стратегии, оказавшаяся полной ерундой, окажет неизгладимое впечатление на умы двенадцати присяжных, когда они удалятся для принятия решения.

 Присяжные будут помнить признание Криса, что это он застрелил девушку. Будут помнить фиаско его матери в качестве свидетеля. И будут помнить, что первые три дня процесса защита намеренно им лгала.

 Никому не нравится, когда его дурачат.

 Барри Делани улыбнулась и облизала пальцы: «И меньше всего, — подумала она, — Джордану Макфи».

 

 — Отстань, — огрызнулся Джордан через плечо.

 — Полегче! — не осталась в долгу Селена.

 — Просто оставь меня в покое, договорились?

 Джордан зашагал прочь, но она была чертовски высокой и на своих длиннющих ногах не отставала от него. Воспользовавшись шансом, он нырнул в мужской туалет. Селена распахнула дверь, вошла следом и бросила сердитый взгляд на пожилого мужчину, стоящего у писсуара, который покраснел, быстренько застегнул «молнию» на брюках и вышел из туалета.

 — А теперь, — велела она, — выкладывай!

 Джордан наклонился над умывальником.

 — Ты хотя бы представляешь, какой удар нанесен по моей репутации?

 — Совершенно никакого, — возразила Селена. — Ты заставил Криса подписать отказ от права хранить молчание.

 — Об этом в новостях никто не скажет. Все решат, что в зале суда я такой же беспомощный, как один из семи гномов.

 — Который? — усмехнулась Селена.

 — Тупица, — вздохнул Джордан. — Господи! Я похож на дурака? Как я мог вызвать его давать показания и не спросить, о чем он будет говорить?

 — Ты разозлился, — нашла оправдание она.

 — И что?

 — А то. Ты не знаешь, каков ты в гневе. — Селена коснулась его руки. — Ты сделал для Криса все, что мог, — негромко сказала она. — Нельзя все время выигрывать.

 Джордан посмотрел на нее.

 — А почему бы и нет? — удивился он.

 

 — Знаете, — начал он, повернувшись к присяжным, — еще три часа назад я и понятия не имел, что буду сейчас говорить. А потом меня осенило: мне захотелось вас поздравить. Потому что сегодня вы стали свидетелями редчайшего события. Случилось нечто удивительное, чего никогда еще не происходило в зале суда. Вы, дамы и господа, увидели правду. — Он улыбнулся и облокотился о стол защиты. — Коварное слово, верно? — Он стал серьезным, как судья Пакетт. — И очень емкое. Я посмотрел его значение в словаре, — признался он. — Словарь говорит, что правда — это реальное положение вещей, суть реально происходивших событий и фактов. — Джордан пожал плечами. — В то же время Оскар Уайльд сказал, что чистейшая и простейшая правда никогда не бывает простой и чистой. Правду, как вы понимаете, мы видим глазами очевидца. Вам известно, что раньше я был прокурором? Да, был. Проработал там, где сейчас трудится мисс Делани, целых десять лет. Знаете, почему я ушел? Потому что мне не нравилась правда. Когда ты прокурор, мир делится на белое и черное, события либо имели место быть, либо нет. Я верил в то, что одну историю можно рассказать по-разному, по-разному посмотреть на вещи. Я не считал, что правде место в суде. Обвинитель предоставляет улики и свидетелей, потом защите выпадает шанс представить то же самое под другим соусом. Но, как вы заметили, я и слова не сказал о том, что говорится правда. — Он засмеялся. — Смешно, вы не находите, что теперь мне приходится хватать эту правду и бежать с ней куда глаза глядят? Потому что это единственное, что мне осталось сделать, защищая Криса Харта. На этом процессе… невероятно, но… всплыла правда. — Джордан подошел к присяжным и облокотился о перегородку. — Мы начали этот процесс с двух правд. Моей… — Он ткнул себя в грудь. — И ее. — Джордан указал на Барри Делани. — А потом мы рассматривали множество вариаций этой правды. Правда матери Эмили в том, что ее дочь могла быть только идеальной. Правда детектива и судмедэксперта основывается на систематизации веских улик. И я не стану утверждать, что улики противоречат их версии. Правда Майкла Голда заключается в том, чтобы взять на себя ответственность за случившееся, хотя намного легче свалить вину на кого-то другого. А правда матери Криса не имеет никакого отношения к этому делу. Ее правда — верить сыну… и неважно, к чему это приведет. Но самую главную правду вы услышали от Криса Харта. Только двое знают, что случилось на самом деле ночью седьмого ноября. Одна мертва. Второй только что вам все рассказал. — Джордан обвел присяжных взглядом. — Ваш черед, дамы и господа! Мисс Делани привела вам набор фактов. А Крис Харт рассказал правду. Поверите ли вы слепо мисс Делани, увидите ли события такими, как хочет она, через ее черно-белые очки? Скажете ли: был пистолет, был выстрел, девушка умерла — в таком случае это убийство! Или посмотрите на правду? Выбор за вами. Вы можете поступить так, как раньше поступал я, — что мне больше всего нравится в профессии адвоката: просто взглянуть на факты и составить по ним собственное мнение. Или можете подержать правду в руках и понять, какой это подарок. — Он наклонился к присяжным, его голос стал тише. — Жили-были девочка и мальчик. Росли они вместе. Любили друг друга, как брат и сестра. Каждую минуту они проводили вместе, а когда выросли, стали любовниками. Их чувства и сердца слились воедино, они больше не различали, где его желания, а где ее. Потом по причине, которую мы так никогда можем и не узнать, один из них начинает страдать. Девушка страдает так сильно, что не хочет больше жить. И обращается за помощью к единственному человеку, которому доверяет. — Джордан остановился в нескольких шагах от своего подзащитного. — Он пытался ей помочь. Пытался ее удержать. Но в то же время чувствовал ее боль как свою собственную. Однако остановить ее он не смог. Он потерпел неудачу. И даже зашел так далеко, что убежал. — Джордан посмотрел на присяжных. — Дело в том, что Эмили не смогла себя убить. Она просила его, умоляла, плакала, положила свою руку на его, сжимающую пистолет. Она стала такой неотъемлемой частью Криса, как и Крис стал неотъемлемой частью Эмили, что даже не смогла сама исполнить свою последнюю волю. Теперь перед вами как перед присяжными стоит вопрос: Крис совершил это сам? Кто знает, дамы и господа, что заставило щелкнуть этот спусковой крючок? Не нужно смешивать физическую силу и силу воли. Может быть, это Эмили надавила на руку Криса. А может быть, Эмили сказала ему, что больше всего хочет уйти из жизни. Сказала, что доверяет и любит его настолько, что просит помочь ей сделать это. Как я уже сказал, Крис Харт — единственный человек в зале, который там был. И даже Крис не уверен в том, что произошло… Мисс Делани хочет осудить Криса за убийство первой степени. Однако, чтобы это сделать, она должна доказать, что у Криса были время и возможность все обдумать заранее. Что он планировал убийство, что преследовал свои цели, решив забрать жизнь у Эмили. — Джордан покачал головой. — Знаете, а ведь ни той ночью, ни когда бы то ни было еще Крис не хотел убивать Эмили. Меньше всего он желал ее смерти. И у него не было времени подумать о том, что произошло. Он никогда ничего не решал, и сейчас за него решила Эмили. Главное в этом процессе — не факты, приведенные мисс Делани, не то, что я сказал во вступительной речи, и даже не представленные мною свидетели. Главное — Крис Харт и то, что он решился вам рассказать. — Джордан медленно обвел взглядом присяжных, намеренно встречаясь с глазами каждого. — Он сидит здесь, и даже у него есть сомнения в том, что же произошло на самом деле. Как можете не сомневаться вы? — Джордан направился к своему столу, но на полпути остановился. — Крис сказал вам то, что большинство присяжных никогда не слышат, он сказал правду. Теперь от вас зависит показать ему, что вы услышали.

 

 — Мистера Макфи, несомненно, ждет будущее великого романиста, — сказала Барри. — Меня тоже, признюсь, захватило его изложение событий. Но мистер Макфи всего лишь пытался отвлечь вас от очевидных фактов в этом деле, что, по его мнению, не одно и то же, что и правда. Мы не знаем, говорит ли Крис Харт правду, — продолжала Барри. — Нам известно, что раньше он лгал, лгал полиции и своим родителям. В действительности в этом процессе мы услышали три истории. Первая — что Эмили хотела свести счеты с жизнью и ее примеру собирался последовать Крис. Вторая — Эмили хотела покончить с собой… но Крис пытался ее остановить. — Барри сделала паузу. — Знаете, по мне, так эта версия намного правдоподобнее, потому что Крис не похож на самоубийцу. Но потом Крис опять меняет свою версию: Эмили сама не смогла нажать на спусковой крючок, поэтому ему пришлось физически сделать это за нее. — Барри театрально вздохнула. — Мистер Макфи хочет, чтобы вы взглянули правде в глаза. — Прокурор удивленно приподняла бровь. — Какой именно? Чтобы не тратить время на пустые споры, остановимся на последней версии Криса. Предположим, что он сказал правду. Однако даже в этом случае у вас не остается иного выбора, кроме как признать его виновным. Вам представлены фактические улики — единственные неизменные вещи в этом процессе. Вы слышали, как детектив Маррон сказала, что на пистолете обнаружены отпечатки пальцев Криса; слышали показания судмедэксперта, который настаивает, что траектория полета пули указывает на то, что кто-то выстрелил Эмили в голову; слышали, как он показал, что под ногтями у Эмили обнаружены частички кожи Криса, а синяки у нее на запястьях возникли в результате борьбы. Но, вероятно, важнее всего то, что Крис Харт сам признался, что застрелил Эмили Голд. По его собственным словам, это он ее убил. Человек признается виновным в убийстве первой степени, если своими намеренными действиями вызвал смерть другого человека. Если его действия были умышленно заранее спланированы. Давайте задумаемся над этим. Крис Харт взвесил все «за» и «против», а потом решил принести на место преступления пистолет. Заранее спланировано. Он зарядил пистолет. Заранее спланировано. По собственной воле он взял у Эмили пистолет, приставил его к ее голове и продолжал держать, пока не раздался выстрел. Это, дамы и господа, убийство первой степени. Неважно, пожалел он Эмили или нет. Неважно, что она просила его это сделать. Неважно, что ему было больно ее убивать. В этой стране нельзя просто взять пистолет и застрелить человека. Даже если он тебя об этом просит. — Барри подошла к присяжным. — Если мы сейчас поверим Крису, то где же провести границу? Особенно когда потерпевшая уже мертва и не может дать показания. И по улицам будут разгуливать преступники, которые станут уверять нас, что жертвы — мол, клянусь Господом! — сами просили их убить. — Она указала на место для дачи свидетельских показаний. — Крис Харт был здесь и сказал, что взял пистолет, приставил его к голове Эмили и выстрелил. Неважно, что еще происходило в тот момент, — отбросим эмоции, психологические выкладки, замешательство — произошло убийство. Вот она — правда. Вы должны признать Кристофера Харта виновным, если смерть Эмили Голд наступила в результате его действий. Если эти действия были преднамеренно спланированы заранее. Но как без малейших сомнений квалифицировать действия Криса Харта? — Барри направилась в противоположный конец зала, перечисляя по пунктам: — Он мог опустить пистолет. Он мог в любой момент уйти. Никто не принуждал его стрелять в Эмили Голд. — Она остановилась у стола с вещественными доказательствами и взяла орудие убийства. — В конце концов, к голове Криса никто пистолет не приставлял.

 

 К шести часам вечера присяжные еще не вынесли вердикт. Криса отвели в тюрьму, чтобы он переночевал там. Он разделся и залез под одеяло. Он отказался от ужина, отказался разговаривать со всеми, кто стучал по прутьям решетки его камеры.

 В голове билась одна мысль — та, которую не озвучили ни Джордан Макфи, ни Барри Делани. Возможно, им она казалась неважной. Крис и сам об этом не задумывался, пока Джордан не пробудил в его памяти события той ночи. Это касалось Эмили.

 Она любила его. Он знал это, никогда в этом не сомневался. Но она попросила его ее убить.

 Если очень сильно любишь человека, никогда не взвалишь ему на плечи груз, который придется нести до конца жизни.

 Крис отгонял от себя эту мысль. Он решил, что любить Эмили — значит отпустить ее, если она на самом деле хочет именно этого. Но Эмили оказалась эгоисткой, она не оставила ему выбора. Она привязала его к себе — окончательно и бесповоротно — болью, стыдом и даже чувством вины.

 Шум потасовки, которую затеяли заключенные этажом ниже, и бряцанье ключей надзирателя затмила охватившая Криса ярость, пульсирующая в голове.

 Он злился на Эмили за то, что она так с ним поступила. За то, что поставила свои желания выше его. За то, что он на семь месяцев попал в эту вонючую дыру, на целых семь месяцев, которых уже никогда не вернуть. За то, что не сказала ему о ребенке. За то, что оставила его. За то, что сломала ему жизнь.

 И в эту минуту Крис понял: если бы Эмили Голд сейчас была рядом, он сознательно убил бы ее.

 

 Селена отодвинула пустой стакан.

 — Все закончилось, — сказала она. — Уже ничего не изменишь.

 — Я мог бы…

 — Нет, не мог, — заверила она Джордана.

 Он закрыл глаза и откинулся на спинку кресла, перед ним на тарелке лежал почти не тронутый кусок мяса.

 — Терпеть не могу этот момент, — признался он. — Не люблю ждать. Налогоплательщикам было бы проще вручить мне меч для харакири и удостоить чести умереть.

 Селена рассмеялась.

 — Джордан, ты такой оптимист, — сказала она. — Крошечная проблема может стоить тебе карьеры.

 — Плевать мне на карьеру!

 — Тогда в чем дело? — Она пристально посмотрела на него. — Понятно… Крис.

 Он потер лицо руками.

 — Знаешь, что не идет у меня из головы? Когда Крис давал показания, он сказал, что до сих пор иногда чувствует прикосновение Эмили. Я велел ему не молоть чепуху.

 — Ты должен был так сказать, Джордан.

 Он отмахнулся от ее слов.

 — Не в этом дело. Дело в том, что я вдвое старше Криса Харта, я был женат, но никогда ничего подобного не испытывал. Убил он свою девушку? Да, убил. По крайней мере, технически. Но, господи, как я ему завидую! Не могу представить, что можно настолько сильно любить человека, чтобы быть готовым ради него на все, что бы он ни попросил. Даже если речь идет об убийстве.

 — Ты сделаешь все ради Томаса, — возразила Селена.

 — Это не одно и то же, и ты это прекрасно знаешь.

 Селена немного помолчала.

 — А я Крису Харту не завидую. Мне жаль его. Потому что шансы снова полюбить для него почти равны нулю. А тебе всегда есть на что надеяться.

 Джордан пожал плечами.

 — И тем не менее… — сказал он.

 Селена вздохнула.

 — Пора домой, — сказала она. — Завтра рано вставать.

 А потом прямо посреди ресторана она обхватила его голову ладонями и нежно притянула к себе. Ее язык легко скользнул между его губами.

 Джордан едва не задохнулся.

 — Зачем ты это сделала? — удивленно спросил он, когда Селена наконец отстранилась.

 Она погладила его по щеке.

 — Просто хотела, чтобы ты задумался о чем-то другом, — ответила она, повернулась и покинула ресторан.

 Джордан отправился следом.

 

 В девять часов Харты уже ложились спать. Гас просто не смогла придумать другого способа поскорее приблизить завтрашнее утро. Она погасила свет и стала ждать, пока муж выйдет из ванной.

 Джеймс лег под одеяло, матрас заскрипел и прогнулся под его тяжестью. Гас повернулась к окну, где светил тоненький месяц. Когда наступит полнолуние, ее первенец уже будет отбывать пожизненный срок в федеральной тюрьме.

 Она знала, почему Крис прервал ее дачу показаний, равно как и отдавала себя отчет в том, что выглядела жалко. Он не мог смотреть на нее за свидетельской трибуной, каждое лживое слово разрывало его сердце — оно, словно матрешки, становилось все меньше и меньше, пока внутри уже ничего не осталось. Крис не мог видеть, как страдает любимый человек.

 Именно поэтому он убил Эмили.

 Она, должно быть, всхлипнула, потому что внезапно Джеймс притянул ее к себе. Гас повернулась к надежному теплому телу мужа и обняла его.

 Она хотела прижаться крепче, спрятаться Джеймсу под кожу, стать его частичкой, чтобы у нее не было собственных мыслей, собственных тревог. Она хотела обрести его силу. Но вместо того чтобы поговорить с мужем, она подняла голову и поцеловала его. Ее рот припечатался к его шее, ее бедра прижались к его ногам.

 Кровать, спальня — все пылало вокруг. Они царапали друг друга, пытаясь быстрее раздеть. Джеймс в считаные секунды вошел в Гас. Ее тело забилось под ним, ее голова была блаженно, счастливо пуста.

 Когда все закончилось, Джеймс погладил ее по влажной спине.

 — Помнишь, — прошептала она, — ту ночь, когда мы его зачали?

 Он кивнул жене в волосы.

 — Я знаю, это произошло именно тогда, — пробормотала она. — Тот раз был особенный. Как будто ты отдавал мне себя на хранение.

 Джеймс крепче обнял жену.

 — Так и было, — признался он. И, чувствуя, как вздрагивают ее плечи, как по его груди текут ее слезы, принялся успокаивать Гас. — Я знаю, знаю…

 

 Когда присяжные вошли в зал суда, Крис почувствовал, что задыхается. В горле у него встал комок, на глаза навернулись слезы. Никто из присяжных на него даже не взглянул, и он попытался вспомнить, что говорили заключенные: по их опыту, это хороший знак или плохой?

 Судья Пакетт обратился к одному из присяжных, пожилому мужчине в черной сорочке на пуговицах.

 — Мистер Формен, присяжные вынесли вердикт?

 — Да, Ваша честь.

 — Единогласно?

 — Да, Ваша честь.

 Судья кивнул. Секретарь суда подошел к скамье присяжных и взял у старшины сложенный лист бумаги. «Как же он медленно, — подумал Крис, — как улитка…» Секретарь направился к судье и передал ему бумагу. Судья прочел, кивнул и снова вернул лист старшине.

 Потом с непроницаемым лицом посмотрел на Криса.

 — Подсудимый, встаньте.

 Крис заметил, что Джордан тоже начал подниматься. Крис очень хотел встать, но ноги его не слушались. Они обмякли под скамьей, а ступни словно налились свинцом и не двигались. Джордан посмотрел на подзащитного и удивленно приподнял бровь: «Вставай».

 — Не могу, — прошептал Крис и почувствовал, как адвокат схватил его в охапку и поставил на ноги.

 Его сердце бешено колотилось, а руки отяжелели настолько, что он не мог сцепить их, как ни пытался. Как будто собственное тело внезапно перестало ему принадлежать.

 Все его чувства обострились: он чувствовал запах мыла, которым вымыли деревянные поверхности в зале суда прошлым вечером; чувствовал, как между лопатками бежит капелька пота; слышал, как стенографистка постукивает туфлей о свой рабочий стол.

 — В деле штат Нью-Гемпшир против Кристофера Харта, которому предъявлено обвинение в убийстве первой степени, какой вердикт вынесли присяжные?

 Старшина взглянул на лист бумаги в своих руках.

 — Не виновен, — прочел он.

 Крис увидел, как к нему обернулся Джордан, на лице которого расплывалась широкая, удивленная улыбка. Услышал, как за спиной негромко заплакала мама. Прислушался к гулу в зале суда, который просто взорвался от неожиданного вердикта. И в третий раз за свою жизнь Кристофер Харт потерял сознание.

 

 

 

  Эпилог

 

 Куда бы Крис не шел, он везде открывал окна. Он ездил на машине, опустив стекла, несмотря на то что в салоне работал кондиционер. Он открывал окна в каждой комнате своего дома. Даже по ночам, когда становилось довольно прохладно, он забирался под груду одеял, предпочитая потеплее укрыться, чем закрыть маленький квадрат окна.

 Но иногда ветер все-таки приносил этот запах, и Крис, задыхаясь, внезапно просыпался. На следующее утро родители обнаруживали его спящим на диване в гостиной, а один раз даже на полу в собственной спальне.

 «Что случилось? — спрашивали они. — В чем дело?»

 Но тому, кто там не был, словами не объяснишь: совершенно беспричинно Крис внезапно чувствовал, как пахнет тюрьмой.

 

 Он прибыл в июне, в субботу — длинный белый грузовик с изображением земного шара по бокам. Грузовик задом подъехал к дому Голдов, из него выскочили шестеро мужчин, которые начали выносить соседские вещи. Гас с Джеймсом, стоя на крыльце, наблюдали, как грузят коробки, волокут матрасы, носят лампы, обкрутив вокруг них провода, завозят внутрь грузовика велосипеды. Они не сговариваясь нашли себе занятие во дворе, чтобы быть свидетелями переезда.

 

 Соседи болтали, что Голды переехали на другой конец города, не слишком далеко. Поговаривали, что Майкл хотел уехать подальше, в Колорадо, например, или даже в Калифорнию, но Мэлани отказалась оставлять могилу дочери — единственное, что у них было.

 Дом выставили на продажу, а они купили другой, еще не успев продать старый. В новом доме оборудовали кабинет, чтобы Майкл мог заниматься лечением животных. По всем меркам, это было красивое уединенное место.

 Конечно, не обошлось без слухов. Люди судачили, что в доме три спальни: одна для Майкла Голда, вторая для его жены, а третья для Эмили.

 

 Гас сама не заметила, как направилась к концу подъездной дороги. Она видела, как длинный грузовик проехал перекресток, за ним был «форд» Мэлани. А чуть позади ехал грузовичок Майкла.

 Окна в грузовичке были открыты: машина слишком старая, кондиционер не работает. Майкл притормозил, подъехав к дорожке, ведущей к дому Хартов. Гас видела, что он хочет остановиться. Видела, что он хочет с ней поговорить. Принять ее извинения, отпустить грехи, просто попрощаться.

 Его грузовичок почти остановился. Майкл повернулся, и его печальный взгляд встретился со взглядом Гас. В этом взгляде была боль, и груз ответственности, и в самой глубине — искреннее понимание.

 Не сказав ни слова, он уехал.

 

 Крис сидел в своей комнате, когда вереница машин отъехала от дома Голдов. Длинный белый грузовик, громыхающий все время, пока ехал между деревьями, которые росли вдоль посыпанной гравием дороги, чуть не сбил почтовый ящик. Следующим был «форд» Мэлани. И замыкал кортеж грузовик Майкла. «Как цыгане», — подумал Крис. Уезжают в поисках лучшей жизни.

 Дом опустел. Желтый монолит, обшитый деревом… Окна, лишенные занавесок, напоминали глаза, которые смотрят, но ничего не видят. Крис лег на подоконник распахнутого окна, прислушался к треску цикад, звенящей летней жаре, приглушенному шуршанию шин движущихся по Лесной ложбине автомобилей.

 Он высунулся из окна. Она все еще была там — веревка, часть устройства, которое они построили с Эмили, когда были детьми, чтобы обмениваться сообщениями в жестяных банках. Другой ее конец, Крис это отлично знал, был в верхней части окна бывшей комнаты Эмили.

 

 Крис протянул руку и потянул за веревку, заплесневелую, но не лопнувшую. Давным-давно она запуталась в ветвях сосен между двумя домами. Банка и записка, лежащая в ней, так и остались там.

 Крис пытался достать ее, но тогда он был еще слишком мал.

 Он изогнулся и, продолжая сидеть на подоконнике, дотянулся до веревки. Ему удалось ухватить ее пальцами, и он почувствовал небывалую радость, как будто сам факт, что ему удалось сделать это с первой попытки, уже что-то значил. Гнилая веревка поддалась, и Крис увидел, как из своего «гнезда» упала ржавая банка.

 С бешено бьющимся сердцем он побежал вниз по лестнице, перепрыгивая сразу через две ступеньки. Бросился к тому месту, куда, как ему показалось, упала банка. Его глаза шарили вокруг, пока в траве что-то не блеснуло.

 Здесь густо росли высокие деревья, практически закрывая солнце. Крис опустился на колени у высокой сосны и запустил руку в банку. Он даже не помнил, кто отправил это последнее послание: он Эмили или она ему. В животе похолодело, когда записка появилась из жестянки.

 Осторожно, чтобы не порвать пожелтевшую бумагу, он развернул ее.

 Чистый лист.

 То ли он всегда был таким, то ли время стерло то, что на нем было написано, Крис не знал. Он сунул записку в карман шортов и повернулся к дому Эмили спиной, думая о том, что, так или иначе, но теперь это уже не имеет значения.

 

 

 

 Примечания

 

 

 

  1

 

 Лапша из пшеничной муки; блюдо китайской кухни.

 

 

 

  2

 

 В буквальном переводе с английского: длинный член.

 

 

 

  3

 

 Консервативный политический деятель, бизнесмен. Один из лидеров «Новых правых». В 50-е годы — помощник двух сенаторов. Известен как сторонник обязательной молитвы в школах и противник абортов, финансирования программ по борьбе со СПИДом и программ позитивных действий.

 

 

 

  4

 

 Известный сорт табака, названный в честь супруга королевы Виктории.

 

 

 

  5

 

 «Sue» имеет значение «выступать на стороне обвинения».

 

 

 

  6

 

 Современные американские авторы детективных романов.

 

 

 

  7

 

 Современный американский писатель, автор женских романов.

 

 

 

  8

 

 Здесь Гас имеет в виду одного из персонажей (подозреваемых) настольной игры детективного жанра «Улика». Цель игры — с помощью дедукции получить ответы на три вопроса: кто, где и чем убил мистера Бодди?

 

 

 

  9

 

 Здесь обыгрывается одно из значений слова «burn» — гонки, бешеная езда.

 

 

 

  10

 

 Права Миранды — права лица, подозреваемого в совершении преступления, которыми оно обладает при задержании и которые ему должны быть разъяснены при аресте до начала допроса.

 

 

 

  11

 

 Особого рода язык, развившийся для удовлетворения потребности в межэтническом общении, не являющийся родным для людей, его использующих, сродни суржику.

 

 

 

  12

 

 Специальный агент министерства финансов, которому удалось посадить гангстера Аль Капоне в тюрьму на 11 лет.

 

 

 

  13

 

 Влиятельная американская рок-группа с солистом Джерри Гарсией, основанная в 1965 году в Сан-Франциско.

 

        See more books in http://www.e-reading.biz




1. 5 Нуждин 114 и результат 132 л
2. Тема- Загальнотеоретичні аспекти організації роботи органів публічної влади в Україні
3. индуктивность L P L S ; ёмкость СP С S ; cопротивление
4. Реферат- Тысячелистник обыкновенный.html
5. Ценнные бумаги Нормы Гражданского кодекса комментирует специалист ДОГОВОР БАНКОВСКОГО СЧЕТА Отношен
6. тема освіти в Україні хоч і на русифікаторській основі поступово прогресує
7. Проблема происхождения христианства
8. тематический маятник механическая система состоящая из материальной точки подвешенной на невесомой нера
9. ФИЗИЧЕСКАЯ КУЛЬТУРА КАК СРЕДСТВО СОХРАНЕНИЯ И УКРЕПЛЕНИЯ ЗДОРОВЬЯ
10. Географічне положення
11. умение организовывать учебное сотрудничество и совместную деятельность с учителем и сверстниками; работат
12. О налогах и других обязательных платежах в бюджет а также нормативных правовых актов принятие которых пре
13. Петрушенко Вика Романова Настя 4 октября
14. 2011 ББК УДК Рецензенти- Бірюченко С
15. Далеко не каждый человек способен без чьей ~ либо поддержки реализовать свои способности
16. Кому я буду это продавать Кому это вообще нужно
17. Базы данных в Excel
18. реферат дисертації на здобуття наукового ступеня кандидата педагогічних наук Київ ~ Д.html
19. Управление ресурсосбережением
20. Аромат Испании