Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Феномен прошлого. –М.: Изд. дом ГУ ВШЭ, 2005. –476 с.
Г. И. Зверева
НОВАЯ РОССИЙСКАЯ ИСТОРИОСОФИЯ: РИТОРИЧЕСКИЕ СТРАТЕГИИ И ПРАГМАТИКА
В постсоветском социально-гуманитарном знании последних лет образовался большой массив текстов, авторы которых рассматривают свою интеллектуальную работу как новый опыт историософии. Это подразумевает преемственность предлагаемых концепций о взаимосвязи исторического прошлого, настоящего и будущего России с отечественной интеллектуальной традицией второй половины XIX – начала XX в. Однако изучение постсоветских историософских произведений позволяет говорить о том, что для произведений 1990-х гг. и начала 2000-х гг. характерно главным образом заимствование дискурсивных форм и стилистики письма русской историософии рубежа XIX– XX вв. Контексты же этих работ обусловлены прежде всего современными процессами политической, социальной и культурной жизни страны. Стремление многих российских интеллектуалов облечь свои публицистические высказывания в "канонические" историософские формы, имитируя их внешние признаки, выглядит по большей части как общественно-политическая потребность в прагматическом использовании этого интеллектуального ресурса для обоснования принципов национально-государственного строительства России после распада СССР.
Важным стимулом для производства исследуемых текстов является непрерывная общественная полемика о месте России в мире. Возможности государственного позиционирования варьируются участниками дискуссий в широком пространстве, полярными (и одновременно
292
сходящимися) точками которого является определение России как периферии процессов модернизации и духовно-культурного центра грядущего мира. Основу новых историософских текстов, как правило, составляют различные концепции о иивилизационной (здесь и далее ключевые для подобной литературы слова-концепты выделены нами курсивом) специфике России, ее пути в прошлом, настоящем и будущем, а также о содержании и возможности реализации русской идеи*.
_________________________________________________________________
1 Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта. В 3 т. М., 1991; Дугин А.Г. Основы геополитики. Мыслить пространством. М.: Арктогея-Центр, 2000; Дугин А.Г. Эволюция национальной идеи Руси (России) // Отечественные записки. 2002. № 3 (4). С. 125–140; Ерасов Б.С. Выбор России в евразийском пространстве // Цивилизации и культуры. Вып. 1. Россия и Восток: цивилизационные отношения. М.: Ин-т востоковедения РАН, 1994. С. 30–60; Ильин В.В., Ахиезер А.С. Российская цивилизация: содержание, границы, возможности. М., 2000; Кантор В.К. "...Есть европейская держава". Россия: трудный путь к цивилизации. Историософские очерки. М.: РОССПЭН, 1997; Кантор В.К. Русский европеец как явление культуры (философско-исторический анализ). М.: РОССПЭН, 2001; Кантор В.К. Западничество как проблема "русского пути" // Россия и Запад: Диалог или столкновение культур: Сб. статей. М.: РИК, 2000. С. 6–30; Можайскова И.В. Духовный образ русской цивилизации и судьба России (Опыт мета-исторического исследования). В 4 ч. М.: Студия "Вече", 2002; На перепутье (новые вехи): Судьбы интеллигенции. Российское общество и власть. Культурное своеобразие и либеральный реформизм. Россия и мир на рубеже веков: Сб. статей. М., 1999; Орлова И.Б. Евразийская цивилизация. Социально-историческая ретроспектива и перспектива. М.: Норма, 1998; Основы евразийства (Серия "Национальная идея. Политическая партия «Евразия»"). М.: Арктогея-Центр, 2002; Панарин А.С. Православная цивилизация в глобальном мире. М.: Алгоритм, 2002; Панарин А.С. Россия на крутых поворотах истории. М: Изд-во Московского ун-та, 1999; Платонов О.А. Русская цивилизация. М.: Рада, 1992; Пивоваров Ю.С., Фурсов А.И. О нынешней ситуации и проблемах изучения русской истории (на путях к россиеведению) // Русский исторический журнал. 1998. Т. 1. № 1. С. 5–71; Пивоваров Ю.С. Русская мысль, Система русской мысли и Русская система (опыт критической методологии). Статья первая // Русский исторический журнал. 1998. Т. 1. № 1. С. 87– 116; Российская цивилизация (этнокультурные и духовные аспекты). К 70-летию М.П. Мчедлова. М., 1998; Российский цивилизационный космос (к 70-летию А. Ахиезера). М.: Эйдос, 1999; Русская нация: историческое прошлое и проблемы возрождения: Сб. статей / Сост. Е.С. Троицкий. М.: АКИРН, 1995; Российская цивилизация. Этнокультурные и духовные аспекты: Энциклопедический словарь / Ред. кол. Мчедлов М.П. и др. М.: Республика, 2001; Троицкий Е.С. О русской идее. Очерк теории возрождения нации. М.: АКИРН, 1994;
293
Внимательное прочтение произведений этого жанра побуждает к тому, чтобы попытаться рассмотреть, каким образом в процессе авторского письма формируются определенные риторические стратегии. Центральная тема, предлагаемая для обсуждения, – способы конструирования концептосферы новой историософии в связи с дискуссиями о цивилизационной специфике России, ее месте в истории и современном мире.
В основу изучения таких текстов положены приемы дискурсного анализа. Они дают возможность сосредоточиться на конкретных процедурах построения авторами познавательной матрицы: отборе и означивании ключевых слов-концептов, технологиях их применения как формул конвенционального знания с целью "приведения к известному" новых идейно-политических и социально-культурных реалий России. Специальное обращение к "содержанию формы" текстов помогает извлечь из идеологической и концептуальной разноголосицы черты риторической общности историософского нарратива. Дискурсный анализ позволяет обратить внимание не только на способы порождения культурных значений в процессе создания новых историософских концепций, но и на их прагматику, – условия закрепления в массовом обыденном сознании и утверждения в системе общего образования.
В ходе самоопределения новой Российской Федерации "канонические" историософские концепции рубежа XIX–XX вв. оказались востребованы разными политическими и общественными группами для создания соответствующих идеологем. Важным средством для политиков в борьбе за власть и влияние на избирателей стало обращение к работам Н. Данилевского, И. Ильина, В. Соловьева, Г. Федотова, Н. Бердяева, Н. Трубецкого, П. Савицкого и др. В общественных дискуссиях постоянно утверждалась мысль об универсальности и непреложности историософских идей как духовных констант для российской истории и современности, однако на практике их содержание ресемантизировалось в соответствии с прагматикой постсоветского социально-политического противоборства.
_______________________________________________
Уткин А.И. Мировой порядок XXI века. М , 2001; Цымбурский В.Л. Россия – земля за Великим Лимитрофом: цивилизация и ее геополитика. М, 2000; Чубайс И.Б. От Русской идеи – к идее Новой России. ML, 1996; Шкаратан О.И. Информационная экономика и пути развития России // Мир России. 2002. Т. XI. № 3. С. 44–61; Яковенко И.Г. Российское государство: национальные интересы, границы, перспективы. Новосибирск: Сибирский хронограф, 1999; и др.
294
Происходившие социально-политические сдвиги стимулировали интерес интеллектуальной элиты к таким концептам, как российская (русская) цивилизация, русская идея, русский путь, судьба России (которые часто пишутся с прописной буквы). Актуальность построения нового историософского дискурса заметно возросла в связи с официальным провозглашением преемственности нового российского государства с историей Советского государства и Российской империи. В официозных текстах историософские установки стали использоваться как емкие "готовые формы", которые могут служить обоснованием геополитического позиционирования новой России при разработке идеальной модели многополюсного мира, аргументами в пользу ее особого местоположения между Западом и Востоком.
В настоящее время повышенное внимание российских философов, историков, социологов, филологов к интеллектуальному ресурсу историософии можно объяснить далеко не только необходимостью давать свои ответы на идеологические и геополитические запросы государственной власти и политических элит. Историософские концепты, переосмысленные в соответствии с новыми идейно-политическими и социально-культурными реалиями, в значительной степени используются гуманитариями для того, чтобы попытаться заполнить познавательную лакуну, которая образовалась в социально-гуманитарном знании после "ухода" официозного обществоведения.
В этой связи показательно высказывание В. Кантора, который характеризует современную ситуацию в России как "историософский вызов":
"Историософское осмысление пути России – одна из постоянных тем и проблем русской мысли. Представляется, что в резко изменившейся жизненной ситуации наших дней эта традиция нуждается в продолжении и развитии. Уже недостаточен анализ историософских идей прошлого, необходим сегодняшний, рожденный нынешним положением дел анализ «русского пути»: слишком серьезен и значителен пережитый и накопленный Россией опыт, чтобы не попытаться его заново осмыслить"2.
______________________________________________
2 Кантор В.К. Западничество как проблема "русского пути" // Кантор В.К. "...Есть европейская держава". Россия: трудный путь к цивилизации. Историософские очерки. С. 13.
295
В огромном массиве современных историософских текстов представлены различные идейно-политические концепции. Они располагаются в широком диапазоне между либеральной миросистемностью и почвенническим изоляционизмом (А. Ахиезер, В. Кантор, И. Кондаков, И. Яковенко, Ю. Пивоваров, А. Фурсов, В. Цымбурский, А. Уткин, В. Ильин, А. Панарин, А. Дугин, И. Можайскова, И. Орлова, О. Платонов, Е. Троицкий и др.). С идейно-политической точки зрения их авторов условно можно отнести к таким направлениям, как неолибералы, неоконсерваторы, неоевразийцы, традиционалисты-почвенники. Границы между этими направлениями (точнее, стилями мышления) весьма относительны и размыты. Сами направления (их наименования) также достаточно условны и трудно соотносимы с привычными для западного сознания критериями деления.
Указанные концепции выражают себя в разных дискурсивных формациях и конституируют себя как конкурирующие способы высказывания. Однако в этой многоголосице можно заметить и немало общих признаков. Трудности типологии историософского дискурса отмечены, в частности, в аналитической работе А. Малинкина. Подразделяя типы дискурса на революционаристский, либералистский, центристский, консервативный, фундаменталистский, автор подчеркивает относительность этого разграничения, поскольку, по его мнению, на формальном уровне тексты такого рода содержат в себе больше сходных черт, нежели различий:
"...Явно выраженная философичность, или философская нагруженность дискурса по новой российской «идентичности» сочетается с недостаточной теоретичностью и концептуальной самостоятельностью авторских позиций, их слабой эмпирической обоснованностью, подчиненностью элементов исторического подхода определенным идейным и идеологическим доктринам. Возможно, этот контраст при таком характере темы был бы вполне оправдан, если бы указанная философичность не представляла собой довольно часто выражение известных ценностно-мировоззренческих стереотипов и клише, этнонациональных предрассудков и мифов, не носила отпечатка интеллектуальной моды, не отражала господствующие ныне иллюзии и самообманы общественного сознания"3.
____________________________________________
3 Малинкин А. "Новая российская идентичность": исследование по социологии знания // Социологический журнал. 2001. № 4. С. 68.
296
Споры между авторами – нередко весьма жесткие – в большинстве своем проходят по линии политико-идеологической4. Но несмотря на видимые различия концепций и идейные контраверзы можно заметить, что ракурс рассмотрения предмета у их создателей общий – выяснение места России в мировой истории и культурно-географическом пространстве, обоснование ее особой (ицвилизационной, национально-культурной) идентичности.
Принципиальное родство риторических стратегий новой историософии выражает себя в соблюдении сложившихся в отечественной социально-гуманитарной практике правил репрезентации самого предмета – России. Близость концептуальных оснований новой историософии прослеживается в идеях об изначальной особенности России (выпадении из "нормы", уникальности, исключительности и пр.) и огромном, пока недостаточно востребованном окружающим миром потенциале, – духовном, нравственном, интеллектуальном, экономическом.
Авторы стараются придерживаться сценариев "готового" знания и следовать в историософском тексте привычному для читателя историографическому порядку, хрестоматийному представлению российской истории. При этом, как правило, они стремятся опираться на клишированные исторические события – знаки, маркеры исторического процесса. Событием в данном случае является то, что поставлено в рамку историософского произведения, "названо", т.е. получило определенное "имя", обладает признаками философско-исторической и историографической конвенции.
Сюжет выстраивается из коллажа событий, при этом определяются кластер и иерархия персонажей с ролевыми (словесными и поведенческими) характеристиками. Авторское желание "отнесения к известному" стирает дистанцию между исследователем и предметом и обусловливает легкость присвоения историческим понятиям произвольных значений, снимает проблему качественного и временного различения исторических событий. Процедура упрощения историософского сюжета нередко совершается автором с целью сделать его доступным для понимания и усвоения "уроков истории" (дидактика). Отсюда – использование приемов стереотипизации, обращение к привычным оппозициям "свое – чужое" ("другое").
_________________________________________________
4 См. например: Западники и националисты: возможен ли диалог? Материалы дискуссии. М: ОГИ, 2003 (Серия "Дискуссии Фонда «Либеральная миссия»").
297
Историософский сюжет выражает себя в состоявшейся определенности, но одновременно допускает многовариантность частных ходов и оценок. В нем непременно присутствует идея континуальности событий ("было – стало"); преемственность и разрывы в истории детерминированы в авторском повествовании законами, закономерностями, причинно-следственными связями, иерархическим структурированием "мирового исторического процесса" (цивилизации, эпохи, века, периоды, этапы и пр.). При моделировании места российской истории во всемирно-историческом процессе авторы обычно вводят тезис о типическом (антропологическом, повторяющемся в истории, циклическом) и утверждают вневременные аналогии.
Такой способ представления истории России предлагается, например, в работах А. Фурсова и Ю. Пивоварова:
"Мы развиваем теорию русской истории как теорию Русской Системы [...] и прежде всего, ее ядра, ее систематизирующего элемента Русской Власти. [...] Речь идет, прежде всего, о теоретическом прочтении, т.е. о том, что, строго говоря, придает исследованию научный характер, превращая эмпирические факты в научные, а хронику – в историю. [...] Мы свободно переходим из XIII в. – в XX, из XX – в XVI, из XVI – в XIX в. и т.д. Можно сказать, что, с точки зрения времени, мы занимаем произвольную позицию. Для нас, с точки зрения нашей теории, – в русской истории (Русской Истории) все может оказаться и оказывается современным [...] или, как минимум, параллельным во времени, по крайней мере метафизически"5.
Все авторы, хотя и говорят о "модельности" построений, но претендуют на истинность своих версий, стремятся объективировать высказывания как соответствующие исторической и социальной реальности. Процедуры совмещения в рамках текста новой историософии разных "измерений" – религиозно-этического, национально-культурного, национально-государственного, державно-имперского, геополитического и пр., – облегчают авторам выбор (или производство), гипо-стазирование и легитимацию базовых концептов, с помощью которых выстраиваются определенные дискурсивные практики.
__________________________________________
5 Фурсов А., Пивоваров Ю. Русская Система: генезис, структура, функционирование (тезисы и рабочие гипотезы) // Русский исторический журнал. 1998. Т. 1. № 3 С. 14–15.
298
Такие опорные концепты изначально выглядят вневременными, пространственно "беспредельными", не требующими дополнительной аргументации. Они предполагают семантическую насыщенность дискурса и открывают для читателя возможности "вчитывания" собственного опыта. Авторские намерения достигнуть правдоподобия реализуются и за счет использования разделяемых в обществе и публично артикулируемых политико-идеологических и социально-культурных концептов, которые репрезентируются в таких текстах как онтологические сущности.
Доверие читателя к историософскому тексту создается в значительной мере благодаря тому, что в нем присутствуют необходимые атрибуты формульности (соответствия жанровым признакам философско-исторического произведения). Построения такого рода не поддаются проверке на фальсифицируемость, поскольку представляют собой определенные наборы высказываний. Концепции особого пути России – самореферентны, расположены определенным образом по отношению к друг к другу, распознаются и воспроизводятся в общем пространстве смыслопорождения.
Помимо авторского "голоса" в этих текстах слышны и другие "голоса", идущие не только из российской историософии XIX – начала XX в., но также из советского обществоведения и западной леволибе-ральной философии и эссеистики последних десятилетий. Эти тексты расположены в едином интертекстуальном пространстве, которое образуется посредством совмещения историко-интеллектуального пласта текстов и корпуса современных текстов, продуцируемых в постсоветском и западном социально-гуманитарном сообществе.
Использование авторами элементов такого интертекста создает эффект присутствия в их произведениях объективного исторического контекста. Узнаваемыми и поэтому вызывающими доверие читателя выглядят отсылки к признанным интеллектуальным источникам и авторитетам (славянофилы и западники XIX в.; русские консерваторы рубежа XIX–XX вв.; Н. Данилевский, В. Соловьев, Н. Бердяев; О. Шпенглер, А. Тойнби, И. Валлерстайн, С. Хантингтон и др.). Они используются как опорные знаки конвенции и создают "родословную", позволяющую вписывать продуцируемый текст в непрерывную (мировую, национальную) историю идей.
Рабочие операции авторов историософских текстов в создаваемом ими интертекстуальном пространстве – перекрестное цитирование и
299
самоцитирование – создают у читателя впечатление о приобщении к новому нормативному знанию. Авторы используют конвенциональные базовые слова, как правило, с одним значением или с привычными коннотациями. То же касается употребления объясняющих высказываний, фигур речи и умолчания, предпочтительных литературных тропов, речевых интонаций. В работах постоянно демонстрируется зависимость используемой риторики от риторической традиции, сложившейся в традиционной российской историософии и историографии. В то же время авторы стремятся опираться на концепты и аргументацию современных западных социальных философов и эссеистов, которые применяют процедуры цивилизационного анализа. При этом, как правило, происходят идейная ресемантизация базовых слов, их подчинение собственной концепции.
При конструировании авторской позиции активно используется обыденный язык (узус), который тоже усиливает "эффект реальности" для читателя – потребителя этих текстов. Концепция выглядит для него легко распознаваемой, быстро осваиваемой, не нуждающейся в критической рефлексии. Это – апелляция к стереотипу, к обыденному знанию. Не случайно во многих текстах провоцируется "снижение" программных высказываний и обращение к так называемому здравому смыслу.
В процессе конструирования повествования огромная роль отводится литературным тропам, особенно – метафоре, которая выполняет в тексте исключительно важную познавательную функцию. Используемые в качестве метафор слова "нагружаются" универсальными концептуальными признаками.
Нередко роль метафор выполняют слова, которые заимствованы из конкретной историографии и прошли процедуру переозначивания, например раскол, манихейство, Орда, самодержавие (Великая самодержавная революция 1517–1565/1649), смута и пр. Им придается – в концепциях А. Ахиезера, И. Яковенко, А. Пелипенко, А. Фурсова и ряда других авторов – статус внеисторических универсалий (манихейская революция, смута 1238–1304 гг., смута XVII в., Красная смута, смута рубежа 80–90-х гг. XX в.).
В лексикон активно включаются и такие слова, на которые по определению возлагается повышенная нагрузка. Так, прилагательное русский призвано автоматически придавать используемым понятиям новое значение.
300
Например, в концепции А. Фурсова и Ю. Пивоварова, содержащей элементы западной либеральной миросистемности, слово русский, будучи приложенным к социологическим универсалиям система, власть, популяция, должно, по замыслу авторов, их качественно преобразовывать в новые понятия (не-западные).
В историософских построениях неоконсерваторов, неоевразийцев и традиционалистов-почвенников это слово приобретает статус сакрального и наделяется сверхценными свойствами. Так, в текстах А. Дугина выстраивается неоевразийский (традиционалистский по основанию) дискурс, в котором концепт русский выражает цивилизационную уникальность России:
"Не суть важно, отдаем ли мы сами себе отчет, откуда взялись такие специфически русские черты, как созерцательность, небрежение дальними практическими делами, великодушие, открытость, доброта, общинность, сострадание к обездоленным, неприязнь к жесткой эгоцентрической конкуренции, жертвенность, любовь к Отчизне, смешение личного и социального, духовного и материального, интуитивность и эмоциональность оценок, приоритет правды, нравственности над законом и правом, удивительно проникновенное восприятие земли, почвы, чувство цельности, неприязнь к дробности мира, консерватизм. [...] Каждый русский человек (в широком смысле – каждый, кто испытал на себе воздействие русской цивилизации) обязательно в той или иной степени наделен этими чертами"6.
Новая историософия оперирует историографическими "модулями", произвольно совмещая и переопределяя их семантику и местоположение в соответствии с той или иной концепцией. В роли модулей выступают такие целостные вербальные конструкции, как: Киевская Русь, принятие христианства, византизм, татаро-монгольское (иго, завоевание, оккупация), ордынство, московская Русь, смута 1, петровская Россия, екатерининская Россия, самодержавие, смута 2 (большевизм и пр.), сталинизм, смута 3 (рубеж 80– 90-х гг. XX в.) и пр.
Тексты формируются и бытуют в пределах общего идеального пространства и условно определяемого времени – мировой (всеобщей) истории. В своих произведениях авторы подтверждают привычную практику мыслить "большими" внеисторическими формами (Россия,
_____________________________________________
6 Дугин А. Русская православная церковь в пространстве Евразии // Основы евразийства. М, 2002. С. 706.
301
Запад, Восток, Азия, Европа и пр.), которые в рамках дискурсивных формаций приобретают вид своеобразных эмблем и символов. Использование авторами ицвилизационного подхода при изображении взаимозависимости между прошлым, настоящим и будущим России открывает возможности для построения историософского метанарратива.
В процессе авторского письма концепт цивилизация, как правило, наделяется универсальными сущностными признаками и не предполагает специального пояснения его содержания. Концепты российская (русская) цивилизация, русская идея, путь России, судьба России играют огромную роль в риторике любого историософского дискурса. Их трансляция вызывает доверие читателя к тексту, поскольку авторы опираются на разделяемые коллективные представления и традиции (немалую часть которых составляют "изобретения" интеллектуальной элиты в Новое и новейшее время). Все это автоматически усиливает эстетический (выразительный) аспект историософского дискурса.
Нерефлексивное включение концепта российская (русская) цивилизация в историософский дискурс подразумевает его онтологическую целостность, телесную определенность и духовную специфику феномена. Более детальное изображение авторами черт и свойств российской цивилизации, как правило, предполагает использование антропоморфных, органицистских, биологических метафор, что утверждает читателей в мысли о реальности этого концепта.
Нередко российская цивилизация представляется в текстах посредством метафор молодости, незрелости, переходности и пр. Например, в концепциях В. Цимбурского и И. Яковенко7 метафоры лимитроф, мембрана, схлопывание, введенные авторами из естественнонаучных и технических дисциплин (географии, биологии, механики), объективируются и соединяются с понятиями цивилизация и культура в целостную объяснительную систему, призванную обосновать специфический путь России в связи с динамикой исторического местоположения российской цивилизации.
Поясняя свою концепцию (по мировозренческим основаниям либеральную, "западническую") о периферийности и переходности российской цивилизации, И. Яковенко пишет:
_____________________________________________
7 Цымбурский В. Россия – земля за Великим Лимитрофом: Цивилизация и ее геополитика. М., 2000; Яковенко И. Россия и саморазвитие европейского эйдоса // Российский цивилизационный космос. М., 1999. С 186–202.
302
"Понятие лимитрофа фиксирует континуум переходных состояний между цивилизациями. Россия (как и Орда или Волжская Булгария) являет собой пример цивилиэационного синтеза на лимитрофе. В силу объективных обстоятельств цивилизационного синтеза российская цивилизация лишена единого основания. В рамках российской цивилизации агрегируются элементы, не складывающиеся (во всяком случае, пока) в высокоинтегрированное синтетическое целое. Отсюда проблемы и беды России. Беды, но не провинности, ибо другого пути утверждения цивилизации, государственности и истории на данной территории не было. Ценой неимоверного исторического усилия из поколения в поколение наш народ работает над соединением несоединимых элементов в эффективное динамичное целое.
Новая историософия свободно использует концепты И. Гердера (народный дух), Н. Данилевского и И. Ильина (органика цивилизации), Н. Бердяева (душа России), Л. Гумилева (пассионарность) и других известных авторов, изымая их как "готовые формы" из романтической, позитивистской и религиозно-идеалистической парадигматики XIX – первой половины XX в.
Авторам неоконсервативной, неоевразийской и неопочвеннической ориентации оказывается удобно применять телесно-целостные, органицистские формулы для обоснования идеи внутренней цивилизационной устойчивости, единства и монолитности народов, сплоченных вокруг государствообразующего центра – российского суперэтноса. С помощью "формульных" высказываний подобного рода, в зависимости от идеологических установок, утверждаются мифы о прямой преемственности новой России либо с Московской Русью, либо с Российской империей и СССР. Общим местом для традиционалистского дискурса становится, например, такое высказывание из текста А. Дугина:
"Евразия – это не географическое и не континентальное понятие. Это уровень развития русского народа, русской государственности, в который она вступила, начиная с возвышения Московского царства. [...] Абсолютным евразийством является империя Чингизхана, и наследниками этой империи стали сначала Московское царство, а потом – собственно Россия и СССР. [...] Евразийством следует называть именно это движение русской государственности, обращенное к Востоку – к Владимирской, а потом Московской Руси, к Ивану Грозному, к тюркофилии, к очень доброжелательному отношению к восточным культурам,
______________________________________
8 Яковенко И. Россия и саморазвитие европейского эйдоса. С. 195–198.
303
но, тем не менее, к утверждению своей собственной уникальной самобытности, особенно перед лицом глобализации" 9.
Подобные суждения – не редкость и для дискурсивных практик авторов, которые стремятся опираться на западные миросистемные теории:
"С евроазиатской линией и проблематикой [...] все ясно. Нынешняя Россия – евразийская держава. Россия / СССР была великой евразийской империей, сравниться с которой отчасти и в какой-то степени может Великая монгольская империя. Однако если учесть длительность существования России / СССР в качестве евразийской империи (более 300 лет против реальных 50 у монголов) и наличие отсутствовавшего у монголов универсалистского проекта [...], то их Монгол Улс на фоне России / СССР выглядит довольно бледно; впрочем, трудно сравнивать политии XIII в. и эпохи Модерна, тем более что монголы, особенно Золотая Орда, очертили, как исторически оказалось, многие границы российско-советского imperiuma.
Независимо от идейно-политических ориентации авторов, в историософском дискурсе формируется общее высказывание о метаисторическом движении Российской цивилизации и огромном потенциале ее жизненной самореализации как одного из центров полицивилизационного мира. Из концепции Российской цивилизации как специфической телесной целостности, вырастает риторическое тело Государства Российского (Руси – России – Российской Империи – Новой России), которое вписывается в символическое культурно-географическое пространство. Такое тело развивается вширь, взрослеет, приобретает опыт, борется с врагами за выживание и самосохранение. Его сила/власть (богатырство) неизменно внушает уважение окружающему миру – друзьям и врагам.
В текстах, содержащих неоконсервативные, неоевразийские и неопочвеннические концепции, постулируется отказ от прогрессизма (особенно от теории "догоняющей модернизации" и связанных с нею внутренних "комплексов" – невозможности подтвердить государственное величие и державность социально-экономическими показателями) и проводится апология цикличного развития в рамках само-
_____________________________________
9 Дугин А. Я за многополярную цивилизацию // Основы евразийства. С. 544–545.
10 Фурсов А. Представляю номер (Или о глобализации и не только о ней) // Русский исторический журнал. 1998. Т. 1. № 4. С. 6.
304
организующихся и самовоспроизводящихся территориальных – конфессиональных – духовно-психологических целостностей. Как дополнительный аргумент авторы этих текстов нередко используют в качестве риторических "готовых форм" элементы публицистического дискурса западных левоориентированных интеллектуалов, выступающих с критикой теорий модернизации, современного корпоративного неолиберализма и негативных сторон глобализации11. Но при этом такие "формы" наполняются антидемократическим содержанием.
Отрицательные высказывания российских авторов в адрес "догоняющей модернизации", которые производятся якобы в русле критических суждений зарубежных аналитиков, в конечном счете служат основанием для морального возвышения России над пространством бездуховного западного либерализма, погибающего от внутренних противоречий. Замена прогрессизма риторикой циклического развития, как и технология метафорического конструирования телесно-целостной российской цивилизации, в конечном счете придают содержанию базовых концептов охранительный, консервативный характер. Декларируемая оппозиция русской духовности и так называемых материально-техницистских опасностей, идущих в Россию с Запада оборачивается в таких текстах попытками утверждения антилиберальных установок как новых нормативов для коллективных представлений.
В итоге в историософских текстах неоконсервативной ориентации выстраивается позиция, в соответствии с которой российская цивилизация из периферийного состояния (по одной из концепций российских западников) выдвигается в центр современного мира.
Такая позиция, в частности, формулируется в текстах А. Панарина:
"Только держава, история, география, культура которой синтезирует импульсы Запада и Востока, Севера и Юга, способна дать насущную критику западных практик не со стороны, а как бы из выстраданного внутреннего опыта, и сделать поворот к Востоку осознанным. Только культура, сочетающая восточную идентичность, связанную и с восточно-христианской духовностью, и с евразийской моделью государственности, и западный прометеизм, устремленный в будущее,
____________________________________________
11 В числе критиков такого рода немало известных профессионалов-гуманитариев, например Н. Хомский, который в последние годы резко выступает против усиления антидемократических процессов в США и западном мире (см.: Хомский Н. Прибыль на людях. Неолиберализм и мировой порядок. М.: Праксис, 2002).
305
способна конвертировать богатейшее восточное наследие в альтернативный исторический проект. Российская культура как раз и является таковой [...] Россия разоблачила [...] тщательно скрываемую профессиональную тайну западного миссионерства, и Запад ей не может этого простить [...] И то, что волна вестернизации, готовая накрыть весь мир, разбилась о Россию, считается непростительной виной России. Второй виной России является ее историко-эсхатологический темперамент – неспособность целиком жить настоящим и принимать статус-кво. Россия имеет призвание звать в будущее"12.
Своеобразным подтверждением высказываний о центральной позиции России в мире нередко служит мысль о российской цивилизации как православной цивилизации0. Концепция православной цивилизации утверждается не только в текстах неоконсервативной, неопочвеннической и неоевразийской идейных ориентации (А. Панарин, И. Можайскова, А. Дугин и др.), но и в работах авторов, которые занимают более открытые, умеренно-либеральные или центристские позиции14.
Принципиальная смена авторами историософских текстов теоретико-познавательных координат и возвышение значимости культурно-исторического измерения российских реалий предполагают возможность допуска в историософский дискурс внедисциплинарной риторики.
В большинстве историософских текстов объективируется такая мифологическая константа, как коллективно-исторический, уникальный опыт народа, выражаемый в его духовном складе и национальном характере (ментальности). Для неоконсервативной, неоевразийской и неопочвеннической дискурсивных практик характерны риторические формулы естественности, природного богатырства, духовности русского народа, которые переводятся в ранг базовых понятий и ре-ифицируются. Часто авторы используют эти формулы в сочетании с концептами традиционализма, соборности, державности русского
___________________________________________
12 Панарин А.С. Россия на крутых поворотах истории. С. 14–15,197.
13 Заметим, что в западной философской эссеистике формула православной цивилизации, используемая преимущественно для определения культурно-географического пространства современной России, не содержит в себе коннотаций такого рода. См.: Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. М.: Аст, 2003.
14 Например, см.: Шкаратан О.И. Информационная экономика и пути развития России. С. 44–61.
306
народа и в оппозиции к концептам, с помощью которых описывается западная цивилизация.
Авторами-неоевразийцами и неоконсерваторами (А. Дугин, А. Панарин, И. Орлова) и почвенниками (Е. Троицкий) широко используется для выражения особой русской духовности метафора души России. Согласно их концепциям, русская духовность неизменно отстаивает свою целостность, противопоставляя себя западной материально-прагматической телесности, которая созидается глобальными информационными технологиями и навязывается культурой массового потребления.
В неоконсервативной версии историософии А. Панарина народ России выглядит как коллективное тело, обладающее естественной пространственностью, духовной силой и ясностью:
"Народ является социоприродным образованием – совместным продуктом истории и географии. Он олицетворяет симбиоз с неповторимой в своем своеобразии природой и со столь же уникальной, духовно и нравственно освоенной историей. [....] Народная субстанция не знает того противопоставленного гармониям Космоса социоцентризма, который породил субъективистскую гордыню и произвол Модерна. Почему народная субстанция со временем стала все больше раздражать модернизаторов? В первую очередь по причине своей замечательной цельности и целостности. Эта субстанция была неподвластна соблазнам великих учений и манипуляциям «великих учителей», которые судили об истории народа по себе"15.
Заметим, что та же метафора русской духовности оказывается способной выполнять иную когнитивную роль в построениях либералов-западников (например, у В. Кантора), когда она используется для характеристики многосложного, противоречивого русского пути и условий модернизационного вхождения России в мировое цивилиза-ционное пространство. Хотя автор и делает упор на концептах переходности (модернизационной периферийности) и незрелости России по отношению к Западу, риторическая стратегия в дискурсе формируется таким образом, что читатель остается в убеждении о возможности позитивного соединения русской самобытности с современными мо-дернизационными и демократическими проектами либеральных российских реформаторов:
____________________________________
15 Панарин А.С. Россия на крутых поворотах истории. С. 147–149.
307
"Сегодня, когда говорят о выборе западного, буржуазного пути, слышатся и возражения: а может ли национальная культура что-либо выбирать, не отрекается ли она в таком случае от самой себя, ведь культура необходимо должна развиваться по особым, своим собственным законам. Возражение резонное. Но и путь у России в самом деле особый, в него входит и постоянная ориентация на Запад. Это своего рода саморегуляция культуры. [...]
Сегодня опять путь в цивилизации связывают с государственностью. Но не с правовым государством, а с восстановлением империи. Что ставить во главу угла? Империю? То есть силу, подавлявшую всякую самостоятельность внутри и вовне? Или нормальное существование каждого отдельного российского человека – жизнь сытую, обеспеченную, благоустроенную, лишенную перманентных катаклизмов?.. Иными словами, быть сверхдержавой или страной, развивающей культуру и цивилизацию, основанную на правах личности?"16.
Выстраивание оппозиции телесное/духовное и подчеркивание авторами текстов неоконсервативной, неоевразийской и неопочвеннической ориентации духовного превосходства России над материальным (телесным) прагматизмом Запада содействует формулированию концепций антизападничества в той или иной форме и, как их конкретного преломления в российском опыте, – антиреформаторских построений. Идея особенности России, ее высокой духовности, мессианской роли в мире (в отношениях с Западом) сопрягается с критикой идей модернизации России по "западному" образцу и необходимостью сохранения самобытности – культурной, религиозной, традиционной.
Во многих текстах новой историософии заметно выражена критика господствующей западной цивилизации с позиции "своей" национальной культуры, – "подавляемой", особой (в соотношении с мировой как западной). Отсюда – мысль о возвращении к земле, природе, традиционным национальным устоям в семье, в образовании, в отношениях между людьми, к "неиспорченному" западной цивилизацией историческому периоду русской истории (допетровскому, досоветскому). В ряде текстов (А. Панарин, И. Орлова) можно встретить возвышение идей традиционализма и национального духов' ного своеобразия, которые, по мысли авторов, должны подтверждать практическую установку о неприемлемости для современной России
__________________________________________
16 Кантор В.К. "...Есть европейская держава". Россия: трудный путь к цивилизации. С. 117,134.
308
либерально-демократических реформ в их "западнической" версии и необходимости поиска ею своего пути. Так новая историософия совмещает элементы мессианско-идеалистического дискурса о русской идее и русском пути (с акцентом на этику и дидактику) с традиционалистским национально-государственным, идейно-политическим дискурсом.
Прагматика установок новой историософии, претендующих на нормативное знание, заметно прослеживается в построениях современной российской профессиональной историографии, в учебных и справочных текстах, популярной литературе.
Новые историософские построения активно включаются в теоретико-методологический арсенал исторической профессии в России. Это делается не только самими авторами таких проектов (в целях их легитимации), но и усилиями "патриархов" – облеченных институциональной властью историков, – которые в поисках "выхода из кризиса" российской историографии (понимаемого как переосмысление концепции непрерывной национальной истории) стремятся соединить многообразные версии мировой и российской истории в моноконфигурацию из историософского, цивилизационного и формационного подходов".
Построения новой историософии в постсоветской России выглядят попытками генерации и закрепления такого научно-публичного дискурса, который претендует на академическую нормативность в изменяющемся пространстве социально-гуманитарного знания и одновременно, в условиях становления российской государственной идеологии, стремится принять на себя властные функции в общественной сфере и образовании. Созидание средствами новой историософии определенной когнитивной карты – познавательной матрицы, претендующей на всеобщность, – обусловливает наличие в таких текстах сильных нравственно-императивных и дидактических начал.
Не случайно многие позиции новой историософии легко и быстро вошли в пространство учебной литературы по отечественной истории и истории культуры для средней и высшей школы. В отсутствие прежней официозной идеологии они создают контуры других "догматов веры",
___________________________________________
17 См. например: Сахаров А. О новых подходах в российской исторической науке. 1990-е годы // Мир историка. XX век. М., 2002. С. 11–19.
309
которые согласуются с направлениями поиска новой государственной идеологии18.
Призыв государственной власти к поиску русской национальной идеи и построению новой государственной национальной истории рассматривается многими профессионалами – авторами учебных текстов как путь к преодолению мировоззренческих и понятийных трудностей с помощью предлагаемого "общего основания" для отечественной истории. В конвенции такого рода видится возможность ограничения влияния либерально-демократических, "западнических" версий теории "эшелонной" модернизации, а также более активного противостояния многообразным опытам созидания "региональных" и "этнокультурных" историй.
Успешность включения новой историософии в учебные тексты в значительной степени объясняется тем, что она позволяет эклектически соединять элементы формационного и цивилизационного подходов с идеологическими "державно-национальными" построениями, содержательно корректировать соотношение марксистско-советской и либеральной модернизационной версий истории.
В этой связи типическим выглядит суждение В. Журавлева, одного из авторов-составителей новой учебной литературы:
"Блуждание историков между двумя соснами – формационным и цивилизационным подходом к постижению прошлого – в какой-то мере продолжается. С трудом пробивает себе дорогу позиция, согласно которой два эти подхода не противостоят, не взаимоисключают, но взаимодополняют и обогащают друг друга. И это логично... Органично сочетая эти два подхода, мы получаем возможность дать учащимся многостороннюю, объемную картину той или иной эпохи, исторического процесса в целом. [...] Россия пока еще не нашла, не успела своим
_____________________________
18 История России (Россия в мировой цивилизации): Учебное пособие / Сост. А. Радугин. М.: Центр, 1998; История России с древнейших времен до конца XX в.: Учебное пособие для вузов. В 3 т. / Отв. ред. А. Сахаров. М., 2000; Россия и мир: Учебная книга по истории. В 2 ч. / Под ред. А. Данилова. М.: Владос, 1995; Семен-никова Л. Россия в мировом сообществе цивилизаций: Учебное пособие для вузов. М.: Интерпракс, 1994; Кондаков И. Введение в историю русской культуры: Учебное пособие. М.: Аспект Пресс, 1997; Уткин А. Россия и Запад: история цивилизаций: Учебное пособие. М.: Гардарики, 2000; Шаповалов В. Россиеведение: Учебное пособие для вузов. М.: ФАИР-ПРЕСС, 2001; Российская цивилизация: Учебное пособие / Под ред. М.П. Мчедлова. М.: Академический проект, 2003.
310
Социальным опытом – в условиях конфликта между государством и обществом, перманентного давления первого на второе – наработать предназначенный именно для нее механизм эффективной модернизации... На смену концепции и идеологии «догоняющего развития» должна неизбежно прийти концепция и идеология органического развития России"19.
В конечном счете в сводных учебных пособиях по истории России наблюдается механическое соединение элементов новой историософии, содержащей концепцию особого пути России, с традиционной схемой политической (национально-государственной) историографии. Историософская форма служит основанием для схемы непрерывной национальной истории и построения российской истории как мировой исторической драмы. Нерефлексивное использование в одном тексте разных языков описания исторических событий и процессов содействует упрощению и "одномерному" пониманию содержания базовых понятий, которыми оперирует современная историография.
Например, в тексте учебного пособия Л. Семенниковой "Россия в мировом сообществе цивилизаций" место России определяется следующим образом:
1. Россия не является самостоятельной цивилизацией и не относится ни к одному из типов цивилизаций в чистом виде.
2. Россия представляет собой цивилизационно неоднородное общество. Это особый, исторически сложившийся конгломерат народов, относящихся к разным типам развития, объединенных мощным, централизованным государством с великорусским ядром.
3. Россия геополитически расположена между двумя мощными центрами цивилизационного влияния – Востоком и Западом, включает в свой состав народы, развивающиеся как по западному, так и по восточному варианту. Неизбежно в российском обществе сказывалось как западное, так и восточное влияние.
4. При крутых поворотах исторические вихри «сдвигали» страну то ближе к Западу, то ближе к Востоку. Россия представляет собой как бы «дрейфующее общество» на перекрестке цивилизационных магнитных полей"20.
___________________________________________________
19 Журавлев В. Экспериментальные учебники как мировоззренческая и воспитательная альтернатива официальным стандартам // Историки читают учебники истории. Традиционные и новые концепции учебной литературы / Под ред. К. Аимермахера, Г. Бордюгова. М.: АИРО-ХХ, 2002. С. 191–193.
20 Семенникова Л Россия в мировом сообществе цивилизаций. С. 109.
311
В учебном пособии для средней школы "Россия и мир" предлагается разновидность историософского истолкования места российской цивилизации в мире в связи с репрезентацией особого нацонального характера, уникального коллективного опыта жизни русского народа:
"Географические, социально-экономические, политические, культурные условия жизни русского народа, безусловно, наложили отпечаток на его облик и отлились в определенные устойчивые черты характера. [...] Обычно отмечают государственность русского народа, его терпеливость, законопослушность, духовность, соборность. С другой стороны, говорят о его общественной апатии, слабом интересе к человеческой индивидуальности, равнодушии к отвлеченным идеям и понятиям. [...] Все в нашей истории действуют, по большей части вместе, все заодно, но не по каким-то идейным соображениям, а по одинаковости отношения к событиям и времени, которые воспринимаются вообще, целиком. Однако, если это так, то необходимо различать соборность как высокую духовность, идеал духовного единства, доступный в реальной жизни пока что не очень многим, и общинность – единство психолого-физическое, удел подавляющего большинства населения России. И та, и другая, безусловно, национальны, но различия между ними явны и значимы"21.
Автор учебного пособия "Россиеведение" В. Шаповалов идентифицирует себя с критическим направлением в отечественном неолиберализме. Работа Шаповалова интересна тем, что содержит опыт систематического перевода построений новой историософии в образовательную практику. В этом тексте концепт народ России наделяется сверхценными телесно-органическими атрибутами, что позволяет автору выстраивать версию об уникальности российской цивилизации:
"Самый главный ресурс цивилизации – ее народ, а самое важное качество народа – его жизненная сила, основанная на понимании единства исторической судьбы и совместного будущего, сила, зреющая и растущая вместе с историческим развитием цивилизации. Наиболее полно она концентрируется в характере народа, в его устойчивых психологических чертах. Можно подробно обрисовать природные условия, экономику, политику, демографию, технику и другие особенности цивилизации. Но при этом нечто важное остается непознанным – то, что лучше всего назвать «духом цивилизации». Именно поэтому [...] мы будем
___________________________________
21 Россия и мир: Учебная книга по истории. Ч. I. С. 139–141.
312
обращать пристальное внимание на особенности общерусского национального характера, в котором в наибольшей степени как раз и реализуется дух российской цивилизации"22.
Рассуждая о суперэтничности как свойстве российской цивилизации, В. Шаповалов концептуализирует метафору общей российской души. Наделение этого концепта эссенциалистскими чертами дает автору основание говорить о связи между душой, культурным духом России и общероссийским национальным (народным) характером:
"Общероссийский национальный характер – это общие черты психологии всех россиян, то есть граждан России, или, более широко, тех людей, чья судьба в нескольких поколениях оказалась связанной с Россией так, что они приобрели характерно российские психологические черты. Народный характер вообще является не категорией родства по крови, а категорией духовного плана. Это тем более справедливо, если речь идет об общих чертах характеров многих народов. Понятие общероссийского национального характера как раз и призвано отразить общие черты характеров народов, населяющих Россию"23.
В широком диапазоне историософских импликаций к учебным текстам по истории, политологии, истории культуры нередко встречаются элементы фундаменталистской неоконсервативной риторики, граничащей с "державным" национализмом24. Так, в учебнике Е. Скворцовой по теории и истории культуры, получившем гриф Министерства образования Российской Федерации, утверждение об уникальности "российского типа культурно-исторического развития" средствами историософской аргументации основывается главным образом на идее его "естественного" превосходства над прочими культурными типами:
"Любой народ и его культура являются заложниками своих естественных, природных начал [...] В эпоху славянской древности заложены были начала всего строя русской жизни, духовности, языка, культуры в целом. Русичей отличала могучая сила, неведомая цивилизованным народам того времени. Народ богатырей отличался царским великодушием и добротой, военной смекалкой, простым образом жизни и высоким представлением о назначении человека. [...] На развивавшееся
_________________________________
22 Шаповалов В. Россиеведение. С. 46.
23 Там же. С. 41.
24 Скворцова Е.М. Теория и история культуры: Учебник для вузов. М.: ЮНИТИ, 1999; Троицкий Е.С. Эгнополитология: Учебное пособие. В 3 т. М., 2003.
313
в русле рационалистического миросозерцания западное христианство главным образом падает историческая ответственность за глубину и продолжительность безрелигиозной эпохи и судьбу миллионов людей, вырвавших себя с корнем из мира духа в борьбе за превратно понятый социальный идеал. [...] Насаждаемый идеал сильной, удачливой, всепобеждающей, идущей напролом и не считающейся ни с кем личности глубоко чужероден отечественному национальному сознанию с его сострадательностью, всетерпимостью, отзывчивостью, добротой"25.
При кажущейся отвлеченности и идеалистичности построений новая историософия ориентирована на поддержку атрибутов нового национального государства. Это выражается в активном использовании и семантической нагруженности концептов национальной культуры, национального менталитета, национальной церкви, национального государства, державы, империи. Таким образом, она имеет "выходы" в современную социально-политическую практику и выглядит вполне прагматичной. Усиление прагматической тенденции можно заметить в новейших дидактических версиях историософии, адресованных общеобразовательной школе. Характерным примером может служить учебник "Отечествоведение" для старших классов, изданный в качестве "экспериментального" (автор концепции и ответственный редактор И. Чубайс) с целью воспитания у российских школьников патриотизма. Рассуждая об особой российской цивилизации, авторы этого учебника выстраивают следующие базовые установки:
"...Мы определили глубинные устойчивые правила нашей жизни – русскую идею. Человеческая ментальность и специфика хозяйственного уклада выражаются понятием общинный коллективизм. Главное в народно-государственной стратегии – собирание земель, постоянный количественный рост страны. Специфика духовного склада общества выражена в православном христианстве. Определив и описав русскую идею, мы получили инструмент для исследования глубинных социальных изменений в обществе. [...] Чтобы понять, что мы родились не с залпом «Авроры», а на 1000 лет раньше, надо, в первую очередь, придать особое значение историческому знанию, истории отечества. Культ истории, пафос отечественной истории, историзм – вот важнейшая составляющая новой российской системы ценностей"26.
_________________________________
25 Скворцова Е.М. Теория и история культуры. С. 185, 208, 314.
26 Отечествоведение: Учебник для старших классов. М.: Захаров, 2004. С. 251, 276
314
Идеи сильной вертикальной исполнительной власти и "неактуальности" концепта гражданское общество для России вполне соотносятся с историософскими установками о переходности российской цивилизации {третий путь), а также с мыслью об историческом величии России, требующем своей реализации и подтверждения в конструкции многополюсного мира.
Запросы о характере российской истории, формулируемые федеральной властью и различными социально-политическими группами как обращения к российским интеллектуалам, содержат в себе важную установку: подтвердить достоверность и "правоту" настоящего аргументами исторического прошлого. Этот вызов государственной власти впрямую связан с идеями исторического обоснования и легитимности нового российского национального государства. В дискурсе новой историософии отчетливо просматривается связь с "русским проектом" федеральной власти.
В начале 2000-х гг. в содержании такого государственно-политического запроса заметно усиливается идея исторического обоснования принципа мобилизации нации и сплочения вокруг центральной власти в процессе "вечной" борьбы "народа" с внешними и внутренними угрозами. Совершенствование исторического образования в рамках реформы средней и высшей школы мыслится как укрепление любви к Отечеству (в этой формуле Отечество и Государство тождественны друг другу). Исходная конвенциональность и доступность объяснительных схем, узнаваемость "формул" историософских версий отечественной истории потенциальными потребителями (представление прошлого, с точки зрения здравого смысла) выглядят для значительной части современного российского общества эффективными и достаточными дидактическими средствами формирования в системе образования принципов государственного патриотизма.
315
http://abuss.narod.ru/Biblio/zvereva.htm