Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Раздел 1
Предыстория
Эта история своими туманными, покрытыми вековым илом, истоками, которые давно превратились в зыбкое замшелое болото, уходит в далёкие времена каменного и холодного средневековья, доблестного рыцарства, мужской чести и прекрасных дам, кои томились в замковых стенах в ожидании храбрых и, конечно же, богатых принцев. Всё развивалось своим чередом, день сменялся ночью, снежные вихри приходили на смену палящим лучам томного солнца. Люди, простые крестьяне, работали в полях, в поте лица пожиная плоды своего непосильного труда, занимались рыбной ловлей или же мелким ремесленничеством, дабы заработать себе лишнюю монету на хлеб и жизнь. Жили бедно и скромно, но никогда не теряли надежды и умели находить простые человеческие радости там, где, казалось бы, была лишь тьма. Дети в невзрачной одежонке радовались любой случайно перепавшей мелочи, обычному сахарному леденцу. Девочки счастливо улыбались новой ленте, принесенной с рынка любящими материнскими руками. Мальчишки же бегали по неровным улицам и хвастались друг другу новой деревянной игрушкой, которую вырезали огрубевшие от постоянной работы руки отца. Но помимо обычных людских горестей, недостатка и болезней, народ преследовал извечный гнёт тогдашних вельможей, белые ручки которых не знали что такое работа и едва ли поднимали что-то тяжелее собственной ложки. Живя в своих каменных хоромах за высокую замковую стеною, они выезжали на конные прогулки, развлекали себя охотой, устраивали шумные пиршества, сыпали златом, мало интересуясь судьбою людей, благодаря которым всё их величие и достаток процветали. Но тяжкий труд был не единственной бедою. Часто, во время сбора очередного бессмысленного налога, со стражей в поселение выезжал и советник. Он отбирал красивых молодых людей, которые отправлялись на службу к вельможам за высокую стену, и выхода оттуда уже не было. Такое случалось, если только сам хозяин давал вольную своему слуге. Так было не везде. Очень редко, но всё же бывали и те, кто, не смотря на статус, не утратил душу и человечность, знал цену горькой людской слезы. Такие хозяева были благосклонны к подданным, помогали едой и прочими ценностями того времени, не истязали, не издевались над людьми, не выматывали до полусмерти невыносимой работой и налог зачастую был куда меньше. Соответственно эти поселения были куда богаче, и жизнь там текла радужным ручьём. Однако так везло лишь немногим.
На опушке у самого леса раскинуло свои соломенные крыши небольшое село. Маленькие захудалые домишки, перемазанные глиной и слепленные из множества различным материалов, что напоминало своего рода конструктор из совершенно различных деталей, который совмещал в себе абсолютно несовместимые вещи. Земляные дорожки, протоптанные между негласными улочками и выложенная затёртым булыжником площадь. Там традиционно через каждые два дня жители и заезжие кочующие торговцы разворачивали небольшой рынок под тряпичными навесами. Самой дорогой покупкой считалась ткань и простенькие украшения, после следовала посуда и мелкие предметы быта, поэтому покупались эти вещи редко и особым спросом не пользовались. Так же на площади проходили любые празднования. Но как только жители замечали, что ворота крепости открывались, улицы мгновенно пустели. Семьи старались спрятать хоть какие-то из своих сбережений, дабы осталось на существование. Прятали не только деньги, но детей и подростков. Матери укрывали своих чад в подвальных ямах, скрывая среди ящиков и прочего хлама, но чаще отправляли в лес. Наставляли бежать без оглядки и старших слёзно просили присматривать за младшими. В спешке схватив мешочек с какой-то едой, дети убегали и возвращались спустя день. Бывали случаи, когда матери специально уродовали своё дитя, оставляли на лице хотя бы какой-нибудь шрам. Это казалось зверством, но всё же было лучше, чем попрощаться навсегда со своею кровинкою и обречь её на постоянные истязания. Самым удивительным было то, что беглецов никогда не находили, хоть не раз искали целыми загонами, после того, как несколько подростков было замечено в чаще, за завесою листвы. Стража всегда возвращалась с пустыми руками и только пожимала плечами, а дети никогда не замерзали, их не трогали дикие звери и те всегда возвращались домой целыми и невредимыми, а в селение тем временем поговаривали, что их защищает сам лесной дух.
В той же деревеньке, на самой её окраине в тесном соседстве с лесною чащей жила небольшая семья. Жила скромно и бедно, но мирно: в любви и взаимопомощи. Муж души не чаял в своей рыжеволосой голосистой певунье, а девушка как могла помогала ему в семейном промысле и успевала по хозяйству. Он держал свою небольшую ремесленную лавку, делал горшки и посуду из глины, а так же всякую деревянную утварь. Она занималась росписью, придумывая различные фигурные узоры, которые всегда были по-особенному интересными и редко повторялись. Зарабатывали не много, но на простенькую жизнь и своевременную выплату налога хватало. Так было до тех пор, пока в край леса и бескрайних лугов не пришло засуха. Люди молили небо о благосклонности и просили хоть один дождливый денёк, но небесное светило, словно не слыша и не замечая их протянутых рук, упрямо посылало свои испепеляющие раскалённые лучи. Земля трескалась глубокими жаждущими трещинами, словно кожа дряхлого старца, поля превратились в пустынные просторы, а от урожая остались лишь иссохшие стебли. Лишь некоторым удалось сохранить свои маленькие огородики возле дома, вёдрами таская воду из общего колодца на площади. Воцарился голод. Все деньги уходили на еду, которую без разбору сметали с прилавков заезжих торговцев. Ремесленную лавочку пришлось закрыть за неуплату оброка. Дабы выжить, девушка была вынуждена добровольно пойти работать за замковую стену служанкой полнотелой барыни с довольно скверным характером, в котором всё же ещё иногда проскальзывали остатки не искоренённой доброты. К бедной девушке женщина, предпочитавшая исключительно вишневые одежды, относилась благосклонно, позволяла передавать мужу небольшие посылки с едой и иногда отпускала в город, дабы повидаться с возлюбленным. К тому же не мучила наказаниями, да и повода не было. Служанка бралась за любую работу и добросовестно выполняла её, что и позволяло ей пользоваться хозяйскою добротою. Так минул год, за ним ещё один. Барыня с упоительной радостью ждала долгожданное дитя и порхала по коридорам, словно беззаботная весенняя пташка. На радостях она одарила девушку нарядами и дала вольную, позволив вернуться домой и пообещав дать разрешение на работу их семейной лавки. К тому времени девушка и сама ждала ребёнка. Она вернулась домой, к мужу, барыня сдержала данное обещание, и ремесленный магазинчик вновь открыл свои двери для покупателей и торговцев. Селение уже давно оправилось от нагрянувших бедствий и вернулось в привычное спокойное русло своей размеренно и привычной каждому жизни. Пара позабыла о былых невзгодах и с надеждой смотрела в будущее. А в одно росистое весеннее утро, на золотисто-розовом рассвете, под трели птичьего хора на свет появился малыш, такой же невинный и неповторимо прекрасный как весенний рассвет, который ознаменовал его приход в этот мир. Родители не могли нарадоваться своему счастью, пытались одарить мальчика всем, чем только могли, а он рос смышлёным и добрым малышом. Рано встал на ножки, рано сказал первое слово. Он быстро учился всему на утеху папе и маме. В раннем возрасте он уже был замечательным помощником и вместе с матерью расписывал доверенную ему посуду, учился резьбе, а в свободное время осваивал стрельбу из лука, подаренного отцом. Часто бегал к реке за рыбёшкой и красивыми цветными камушками, из которых после умудрялся делать ожерелья или браслеты, которые непременно дарил матери. На каждый день рождения он пел маме написанную для неё песню, чем вызывал родительские слёзы. Время шло, мальчик подрастал и к четырнадцати годам, когда он ступил на порог своей юности, по деревеньке загуляла слава не только о его золотых руках, но и неземной красоте, дарованной самими небесами. Плавный овал лица казался, вылепленным из мягкого воска, образом без грубых и жёстких линий. Кожа, столь светлая и нежная, походила на цвет первых хрупких подснежников, которые самоотверженно и смело тянули свои бутоны к солнцу. Она не грубела от работы, не приобретала золотистого оттенка, купаясь в солнечных лучах, оставаясь всё такой же снежной. Волосы мальчика росли очень быстро, и их приходилось постоянно стричь, но не короче, чем до шеи и обязательно на лицо спадала длинная непослушная чёлка, с которой часто играл прохладный ветер. К тому же волосы были белёсые, необычайно лёгкие и столь мягкие, что не отождествлялись даже с благородным шёлком, скорее напоминали отцветшею шапочку седого одуванчика. Губы юнца, капризные и пухлые, имели такой же неестественно бледный оттенок с едва уловимой розоватой дымкой, подаренной рассветом. А глаза напоминали первую весеннюю капель. Водянисто-голубые, светлые и чистые, словно девственные лесные озёра, они смотрели на мир добрым, мечтательным взглядом. Ещё в детстве мальчик получил имя Данияр, что означало данный для блеска и свечения. И в юности нынче светился красотою и чистотою своих помыслов. Мать воспитывала его в доброте и заботе, в душевной гармонии и любви к природе, что сделало юношу отзывчивым, милосердным и честным человеком, без единого ростка зла в открытом, доверчивом сердце. Часто Данияр носил белые одежды. Он любил белые цвет, старался окружить себя им, поэтому в дворике вокруг дома буйствовали желтоглазые ромашки, а на голове юноши нередко можно было увидеть венок из этих красавиц. Наслушавшись людских рассказов, купцы и заезжие странники заглядывали посмотреть на живую диковинку, но только тихо охали и разводили руками, ибо никогда не встречали столь прекрасного создания, а некоторые завистливые языки тайком говорили, что такая красота принесёт ему несчастье. Но всё же это была правда. Родители боялись за сына, оберегали, как могли, прятали от хозяйских слуг, как самое ценное сокровище, дабы за стеною крепости не прознали ничего о Данияре. Беда же пришла нежданно. Однажды в осеннюю пору Данияр в компании деревенских детишек отправился в лес за грибами и целебными травами. По той же дороге в эту же пору на прогулку выехали и бояре вместе со своей свитой, дабы полюбоваться на пёстрое одеяние осени. Среди них была и боярская дочь - миловидная, строптивая девица с длинными чёрными косами. К сожалению, не унаследовала она от матушки ни доброты, ни жалости. С детства получая желаемое и не слыша отказа, девочка превратилась в холодный сгусток самовлюблённости без капли человеческих чувств. Проезжая мимо, она с презрением и возвышенной гордостью смотрела на склонивших детей, которых сама была едва ли старше. И, казалось бы, опасность миновала, но тут её тонкий палец с тяжелым для маленькой ладошки кольцом указал прямо на Данияра. Боярыня попыталась осечь дочь, но в ответ получила лишь истерический вопли и град наигранных слёз, после которых мальчишку без разговоров закинули на лошадь и как товар увезли в крепость, ибо боярской дочери захотелось новую игрушку. Остальные же кинулись врассыпную. Вечером от тех же детей безутешные родители узнали о случившемся. Убитая горем мать отправилась в хозяйские палаты. На коленях она вымаливала вернуть ей её дитя, но добилась лишь разрешения видеть сына трое суток. По старой памяти боярыня, понимая горе женщины и не смотря на все вопли дочери, дала разрешение отпускать мальчика на три дня домой, остальные же четыре он должен был проводить в крепости. Но и на этом все горести не закончились. Сперва маленькая панночка потешалась над своей игрушкой, обращалась как с живою куклой. Переодевала, наряжала, пыталась завязывать ленты, при этом Данияр должен был безоговорочно выполнять её требования, убирать, приносить еду и придумывать новые развлечения. Но после в голову девицы пришла мысль, которая превратила жизнь Данияра в сущий Ад. Рафия, а именно так звали боярскую дочь, нарядив на него очередное из своих платьев, вместо того, чтобы привычно приняться любоваться своим творение, встала за плечо мальчика, дабы заглянуть в зеркало, посмотреть на его отражение. Несколько минут она лишь безмолвно всматривалась в образы, а после тишину каменных коридоров огласил звон и грохот бьющегося стекла, а за ним и пронзительный плач. На эти звуки и крики сбежалась прислуга и родители девочки. По полу были рассыпаны осколки разбитого зеркала, среди них валялась и тяжёлая серебряная расчёска, которая превратила старания мастеров в прах. Данияр же стоял в центе, не двигаясь и даже не дыша, а Рафия заливалась слезами, тыкала в него пальцем и не своим голосом причитала, что её слуга красивее её само и повинен в этом, как в самом страшном грехе. С тех пор Рафия всё своё время посвящала придумыванию различных изощрённых истязаний, которые сыпались на светловолосую голову Данияра, как песок из разбитых часов. Она всеми силами пыталась уничтожить его красоту. Мальчика били за малейшую провинность, которая нередко происходила лишь в фантазии боярской дочери. Его кожи касались режущие розги, вымоченные в солёной воде. Прутья рассекали кожу до крови, раны жгли и медленно заживали. Единственным спасением были те заветные три дня свободы. С тех пор на рассвете отец ждал мальчика у самых ворот, ибо у Данияра не было сил даже идти. Он поднимал сына на руки и полуживого нес домой. Мать же бегала к местной старухе-целительнице, тратила последние сбережения на целебные настои и мази, дабы облегчить страдания сына. Они помогали, раны заживали в столь короткие сроки, что приводило в бешенство Рафию, которая не могла найти на его теле и следа от жестоких наказаний. С обливающимся кровью сердцем, родители отпускали Данияра обратно за стену крепости, зная, что его там ожидает. Неоднократно они уговаривали сына сбежать, но он лишь улыбался, говорил, что любит и уходил, ибо знал, что если он покинет деревню, то на головы родителей опустится страшная кара. Более в жизни родителей не было ни счастья, ни луча светлой надежды. Первым не выдержал отец. Видя, как угасает его сын, он покинул этот мир, словно боясь видеть смерть своего дитя. Угас от непосильного труда, дабы были деньги на лекарства, и безнадежности. Вспыхнул яркой вспышкой, подобно сорвавшейся звезде, и померк. Когда у бедной женщины закончились последние златые, за баночку мази она отдала единственную драгоценную вещь - скромный фамильный перстень, который хранился в их семье. Когда же Данияр, попрощавшись с матерью, вновь невредимым вернулся в боярские палаты, и Рафия вновь не обнаружила на его теле и следа, её терпению пришёл конец. В безумной истерике она металась по коридорам, била вазы, срывала картины, крушила все зеркала, которые только попадались ей в руки. Среди прислуги давно ходили слухи, что девочка обезумела, сошла с ума от собственных предрассудков и нынче они стали явью. Успокоило Рафию лишь убеждение в том, что красота Данияра - это не больше, чем колдовские проделки. Его мать нарекли ведьмою и приговорили к смертной казни, дабы огонь очистил её грешную душу. Не смотря на мольбы мальчика, сей приказ остался в силе. Поутру же на деревенской площади, дабы каждый житель мог узреть, что ждёт того, кто связан с магией, соорудили кострище. Людей насильно под страхом смерти собрали на площади. Среди них был и Данияр. Избитый, худенький, в замызганной грязной одежде и спутавшимися волосами он стоял на коленях и плакал. Повисла тишина - мальчик вздрогнул. На его голову опустилась ласковая материнская рука. Женщина с длинными рыжими волосами улыбалась ему, говорила, что любит, а после поцеловала своё сокровенное, дорогое дитя в макушку и смелым шагом направилась навстречу несправедливости и жестокости людских суждений. Тогда же неожиданно для всех разразилась гроза, внезапно сорвавшийся ливень превратил поленья в сырые деревяшки, пламя отказывалось гореть. Под общую суматоху многие расходились по домам. Боярин, отдав какой-то приказ, отправился обратно в крепость. Данияр же кинулся к матери, но получив по затылку рукояткой меча, бессознательно рухнул на залитую слезами неба землю. Женщину казнили в этот же день, повесив на дубе у её же дома. Деревенские жители сняли её тело и похоронили среди поляны ромашек, которые были выращены бережными руками Данияра. Мальчика привести в сознания так и не удалось, поэтому все решили, что он умер или близок к этому. Его занесли в дом и там и оставили. Под покровом ночи деревенские жители, собрав свои нехитрые пожитки и сбережения, покинули селение, с грустью глядя на свои дома. Никто не смирился с такой несправедливостью и безумною жаждою смерти, поэтому было решено податься на поиски лучшей судьбы. Мальчик же очнулся, когда последние семьи покидали деревню. Они звали его с собой, но тот только пожелал счастливой дороги и лучшей жизни, а сам скрылся в лесной чаще. Кто-то говорил, что его растерзали дикие звери, кто-то утверждал, что он встретил лесного духа, а некоторые шёпотом предполагали, что он сам и есть дух леса. Однако никто точно не знал, что именно случилось с ним той ночью, и никто его больше не видел. Только по землям леденящим липким туманом расползлись истории о страшной смерти боярской семьи. Их рассказывали слуги, которые, осознав произошедшее, спешно покидали крепость, устремляясь к новой жизни. Им было не жаль никого из тех, кто долгими годами нещадно тиранил их самих и их семьи, только все, как один, утверждали, что ночью слышали страшные душераздирающие крики. Утром же на площади, у крыльца замка обнаружили три избитые розгами тела. Все они были обескровлены, с перекошенными ужасом лицами и распахнутыми в последнем крике губами, но никто из очевидцев не брался утверждать имел ли Данияр к этому хоть какое-то отношение.
Глава
Лето. Раскалённая пыль на колосящихся кисточках дикого сорняка, сонно покачивающаяся паутина среди поникших цветастых бутонов, которые, изнемогая от жары, пытались укрыться под собственной листвой, и длинная лента реки. Блестящей, дышащей свежестью, мокрой. Да-да, именно мокрой. Наверное, глупо так говорить по отношению к водной стихии, но сейчас это слово являлось самым подходящим, нужным, в полной мере выражающим мирскую жажду и стремление. Тишина и лишь лесная чаща вокруг. Густая, но сказочно светлая, какая-то по-особенному добрая, словно вырезка из детского мультфильма, где нет крови, страхов и рвущих клыков. Из-за завесы крепких древесных стволов, обточённых духом времени, веет сухой, но всё же желанной прохладой. Она щекочет лицо, выпивает проступивший на лбу бисер пота и забирается под одежду, целуя дышащую жаром кожу. Только людей здесь не было. Никто не забредал сюда. Наверное, просто не знал дорогу, ибо в этом крае не было ни одной, даже самой узкой и запутанной тропинки, которая направила бы случайного путника. Однако там, где лес вплотную подступал к каменистому берегу из мелких цветных камушков, отточенных прозрачной прохладой, слушался звонкий ребяческий смех и всплески воды. Если присмотреться, то можно было разглядеть, как влетающие в поднебесье брызги превращаются в радугу и дождём осыпаются на землю. А если набраться смелости и подойти ещё ближе, то можно было увидеть мальчика лет пятнадцати с белыми волосами, которые, подобно невинному нимбу, светились мягкий потаённым светом. На его голове был огромный венок из излюбленных белых ромашек. Невиданно крупных, с золотистыми серединками и снежной нежностью лепестков. Такие росли только здесь, на лесной поляне, которую мальчик считал своею и куда так часто приходил. Ромашки улыбались ему, и он улыбался вместе с ними, растягивая капризные пухлые губы в детской искренней улыбке. Окунувшись по плечи в воду, он тут же вылез на берег, отряхнулся подобно намокшему коту и, стянув с ветки мудрого дуба хлопковые штаны, скрыл свое тело. Влажное тельце рухнуло среди высокой травы, сочной, почти изумрудной. Мальчик закинул руки за голову и прикрыл глаза, ловя ресницами редкие солнечные блики. Вновь было скучно.
- Минору...- позвал он лесную тишину тихим бархатистым голосом.- Минору, мне скучно...
-Разве я подписывался развлекать столь несносного мальчишку как ты? - послышался тихий с нотками капризного недовольства голос в нескольких сантиметрах от ушка солнечного мальчишки.
Пришедший на зов белокурый юноша, был никем иным, как ёкаем. Кицунэ. Священным белым лисом, родом из Японии. Хотя, если честно, кто он и откуда лис не помнил. Просто рождённый где-то и кем-то. Может для хороших дел, а может и для плохих. Более трёхсот лет назад, бесцельно скитаясь по миру и творя мелкие пакости, он забрёл в леса у маленького селенья, где жил Данияр. Их встреча была случайной. Мальчишка, развлекая себя изучением небольших пещер, что скрывались в чаще, наткнулся на временное пристанище Минору и с тех пор завязалась их дружба. Не в правилах лиса было водиться с людьми, но одиночество, снедающее изнутри, подтолкнуло к этому. С тех пор, помогая Данияру, именно он помогал скрыться деревенской ребятне, дурманя разум стражи. И именно его в деревне нарекли священным духом леса. Когда же случилась беда, Данияр отыскал его, моля о помощи. Контракт был заключён и когтистые руки лиса окропились боярской кровью. Но после, вместо того, чтобы забрать душу Данияра себе в плату, кицунэ стал его хранителем, бережно заботясь и защищая от любой напасти в течение долгих лет. Приходя по первому же зову. Так случилось и сейчас. Лис явился, стоило Данияру лишь произнести его имя. Развалившись рядом, он время от времени взмахивал веером, пытаясь унять чувство тошнотворной жары, заставляющей противно липнуть к телу шелк светлого кимоно. Едва ослабив пояс, Минору накрыл одним из пушистых снежно-белых хвостов влажное тельце мальчика, будто желая отомстить ему за то, что тот посмел позвать его со столь бесцеремонным заявлением.
- Подписывался,- промурлыкал Данияр, не открывая глаз, только улыбка стала шире, показывая ряд белоснежных зубов. Кусочек левого клыка был сколот бесчисленное множество лет назад, отбит во время очередных истязаний, когда мальчик, обессилив, упал на каменные ступени винтовой лестницы. С тех далёких пор он давно забыл, что такое настоящая боль, а мелочные ссадины и лиловые кляксы, которые изредка появлялись на нежной нарциссовой коже, были всего лишь небольшими недоразумениями. Да и заживали довольно быстро.
- К тому же ты всегда приходишь и я тебя давно не звал, а тут так одиноко,- продолжал сетовать мальчишка, изредка меняя мимику на, кажется, уснувшем лице. Почувствовав кожей тёплый шёлк снежной шерсти, который должен был послужить наказанием, Данияр поморщил нос и сдавленно чихнул, прикрыв рот ладошкой, но тут же принялся умащиваться поудобнее. Обняв любимую подушку обеими руками, он повернулся на бок и, наконец, улёгся, медленно поглаживая драгоценный хвост Минору и тихо сопя. Обычно, в особо холодные ночи, мальчик так спал, согреваясь теплом лиса, поэтому быстро выбрал удобное положение и расплылся всё в той же довольной улыбке. Закатив к небесам глаза, радужка которых было окрашена в синь и золото, Минору глубоко вздохнул. На тонких губах появился лишь легкий намек на улыбку, обозначенный едва заметным поднятиям уголков рта. Людей ёкай не любил, но столетья одиночества и скуки заставляли его время от времени искать развлечение в мирском потоке, а осколки памяти неосознанно тянутся к столь ненавистным созданиям.
- Разве у меня есть выбор?- тихо шепнул Минору, накрывая мальчишку и вторым хвостом, довольно таки ласково проводя по пшеничным волосам. Несмотря на жару, демон перестал мерно покачивать веером, переводя свой взгляд в небесную синь. Наверное, Данияр единственный, кому было дозволенно столь безалаберно касаться белоснежных хвостов, ибо они являлись не только источником силы и степенью мастерства, но и довольно чувствительной частью тела любого лиса. А мальчик всё же всегда старался относиться к ним со скрытым душевным трепетом и благоговением, касался очень нежно, словно тянул ручонки к самой тонкой, необъяснимой живой материи, которую так легко ранить или даже убить. Он знал, что это является гордостью и незыблемым сокровищем лиса, хоть сам Минору и редко брался что-либо об этом рассказывать. Улегшись уже среди двух подушек, которые удачно образовали огромное пуховое гнездо, Данияр довольно зажмурился, подставляя белесую макушку под ладонь лиса и тихо мурлыча. Он даже снял свой непомерно большой венок из нескольких десятков ромашек.
- Есть,- неуверенно пробормотал Данияр, в раздумьях сведя вместе светлые брови, которые образовали на лбу вмятину по форме сходную с каплей.- У тебя всегда есть выбор. Но... Неужели я так надоел тебе? Я ведь стараюсь доставлять как можно меньше хлопот.
Тонкие пальцы, доселе перебиравшие пшеничные пряди, замерли, будто время вокруг остановилось. Ответа на поставленный вопрос лис не знал. Вернее даже для него самого наличие мальчишки рядом оставалось загадкой. А может это была самая обычная жалость, ведь что он, что Данияр, в этом мире одни. Каждый предоставлен злодейке-судьбе, которая у каждого различна, но сейчас едина.
- Надоел?- задумчиво произнес Минору, кончиками пальцев проведя по мраморно-белой щечке мальчишки, смахивая выбившую прядь.- Не думаю... Скорее, я так и не могу привыкнуть к тому, что рядом со мною человеческое дитя.
- Ты ведь мог отказаться, делая этот выбор,- поникшим голосом протянул Данияр, осторожно коснувшись росписи кровавых маков на бедре Минору, что служили печатью их контракта. Шёлковое кимоно лишь немного сползло в сторону, но в глаза чётко и вызывающе бросался столь заметный и по-своему изысканный узор, навсегда впечатанный в кожу. До тех пор, пока Данияр не решит расторгнуть заключенный три века назад нерушимый контракт, так крепко связавший их души воедино.- Но я рад, что ты со мною. Правда, Минору, очень рад и благодарен тебе.
-Возможно,- витая в своих далёких мыслях, произнёс Минору и едва вздрогнул от прикосновений к пылающей на снежной коже росписи маков. Конечно, Данияр был прав, и все это могло закончиться еще тогда, когда обессиленный мальчишка явился в самую чащу леса, прося о помощи. Тот поцелуй стал печатью, заставившей расцвести кровавые цветы на снежной коже. - Я не смогу всегда быть с тобой. Помни это,- прищурив мозаику своих глаз, произнес Минору.- Когда-то ты вновь уйдёшь в мир людей.
Данияр приоткрыл губы в немом вопросе и, уставившись огромными чистыми глазами на лиса, коротко провёл пальцами по мягким меловым изгибам капризных лепестков. Так, словно вспоминал что-то давнее и почти забытое, но всё ещё яркими проблесками вспыхивающее в памяти, запечатывающееся в сознании всё новыми рубцами, заставляя помнить. Ползком Данияр приблизился к изящному телу, от которого змеилось лукавое коварство, забиваясь в ноздри и проникая в подсознание, но этот аромат был излюбленным запахом мальчика, конечно, после медовых горьковато-сладких ромашек. Тонкие руки обняли Минору за талию, прижимаясь к юноше в порыве собачьей верности, преданности и любви.
- Я не отпущу тебя,- тихо шепнул Данияр, мелко задрожав.- Не бросай меня. Я не хочу в мир людей, мне нет там места. Я там чужой.
- Я демон, а ты человек,- обняв мальчишку, Минору свободной рукою приподняв лицо Данияра, дабы взглянуть в его глаза.- Разве я не просил тебя прекратить показывать свои слабости? Слабость, это то, чем я могу воспользоваться. И не только я.
- Ты всегда угрожаешь мне этим, но никогда не сделал мне ничего плохого. Но своими советами ты оберегаешь меня. Ты меня многому научил, Минору. Только разве открываться тебе - это слабость? Вовсе нет. У меня нет никого в этом мире и, честно признать, я до сих пор не понимаю, зачем ты сохранил мне жизнь, но благодарен тебе. Никого роднее у меня нет, и я лучше буду верить твоим словам, нежели жить в одиночестве. Пусть ты и решишь меня убить, я не пожалею о прожитом времени и о том, что когда-то доверился тебе. Я умру с улыбкой на губах, только обещай, что вложишь мне в руки букет ромашек, прежде чем бросить,- пролепетал Данияр, глядя невинным взором в оперении длинных чёрных ресниц. Эти тонкие волоски, наверное, были единственным вкраплением чернил во всем естестве мальчика и придавали ему особую завораживающую красоту. Сказав это, Данияр, в конце концов, поймал пухлыми губами указательный палец Минору и, улёгшись ему на грудь, принялся покусывать его, словно любимый леденец. Он никогда не придавал этому значения, просто любил сладкий привкус кожи лиса с терпким послевкусием магии.
-Твоя жизнь... Мне неинтересно отбирать то, что и так принадлежит лишь мне,- тихо ответил Минору. Вот только через мгновение все так же нежно поглаживала пшеничную головушку Данияра уже женская рука. Лис умел менять облики и не так часто принимал облик юноши по имени Минору, да и не помнил уже, каков из трех излюбленных ликов его настоящий.
- Опяяять,- обиженно протянул Данияр и отодвинулся подальше, слезая с женской груди и вновь выбирая в качестве удобной подушки огромный лисий хвост, что блестел серебром в редких лучах солнца, которым всё же удавалось пробиться сквозь густую листву, дабы нарисовать свой изощрённый нитчатый узор на бледных телах и густой, высокой траве, сохранившей в корне влагу леса.- Не люблю я, когда ты так делаешь. Совсем не люблю. Это не твой облик. Не родной. В нём нет тебя, словно пустая оболочка, без наполнения. Безжизненная маска.
Сума, а именно так называл себя лис в женском облике, тихо хмыкнула. Ей нравилось вот так дразнить мальчишку, то и дело меня свой облик. Несмотря на собственные убеждения по поводу людей и того, кем он является на самом деле, лис в отличие от мальчишки, ощущал спокойствие в своих оболочках, каждая из которых таила в себе частицу его памяти.
- Мог бы уже привыкнуть. Я не могу вечность прозябать в одном теле. Мне становится слишком скучно.
- Минору, вернись,- тихо попросил мальчик, бесцельно перебирая приглаженную шерсть и наблюдая грустным, понуренным взглядом за собственными перемещениями пальцев. Взгляд из водянисто-прозрачного, весёлого и блестящего, подобно чистым водам звонкого лесного ручья, где ночью водят свои хороводы стайки золотых светлячков, превратился в серые облака небесного свода в преддверии затяжных ливней. Данияр осторожно выскользнул из-под ласкающих его волосы нежных пальцев. Сколько бы лис не менялся на протяжении веков, мальчонка всегда реагировал одинаково и не позволял прикасаться к себе женщине, стараясь тут же сбежать от рук и всего женского естества, которое жило по ту сторону Минору. Много лет назад именно из женских рук он вкусил яд горечи и боли. Именно они отняли у него и детство, и семью. Они разрушили все его воздушные замки мечты, убили самое драгоценное и бросили в одиночестве. С тех пор это приобрело окрас некой нездоровой фобии, с которой Данияр не мог ничего поделать. Несколько недовольно цокнув языком, лис все же принял прежний облик, пускай подобное делать и не хотелось. Улегшись спиной на влажную траву, так и не посмевшую до конца отдать сладость утренней россы, Минору, подложив руки под голову, устремил ленивую мозаику своих глаз на кусочки синевы, тщетно пробивающиеся сквозь зелень столетних крон.
- Я быстро устаю, находясь в неведенье.
- Ты это о чём?- непонимающе поинтересовался Данияр, возвращаясь на прежнее место и удобно устраиваясь на груди лиса, где тихо билось спокойное, размеренное сердце, которое никуда не спешило и медленно вкушало пресытившиеся соки жизни. Мальчик вновь свёл брови вместе, хмурясь и скользя взглядом в поисках хоть какого-то занятия. Он прекрасно понимал, что на ласку Минору теперь можно не рассчитывать. Любимую конфету тоже забрали, но лежать просто так без дела было невмоготу, поэтому вскоре пальчики принялись рисовать на груди юноши какие-то замысловатые узоры, которые складывали в картины, понятные лишь воображению Данияра. Впрочем, рисовал мальчик довольно-таки хорошо, судя по картинкам, начерченным на прибрежном песке тоненьким прутиком, поэтому можно было ожидать, что ничего плохого или же безобразного он не изображал своими невидимыми красками прикосновений. Как мальчишка и предполагал, Минору более не прикасался к нему. Даже больше – он не ответил Данияру, проигнорировав его вопрос. Прикрыв глаза, ёкай несколько нервно дернул лисьим ухом. Вздрагивающее серебро ресниц давало понять, что Минору не спит, а кожа, покрывшаяся чередой мурашек, о том, что он прекрасно ощущает каждое прикосновение тонких пальчиков, пускай на лице и отображалась лишь бесстрастная маска.
- Ну, не молчи,- взмолился Данияр, полностью вскарабкиваясь на юношу и нависая над его лицом, щекоча бледные щёки белёсыми волосами, которые всегда остригались немного выше плеч бережными руками Минору стоило им только пересечь запретную границу. Сейчас мальчонка действительно походил на несносное дитя, которое как могло донимало родителей, но и его можно было понять, ведь не так-то просто было днями находить в одиночестве, наедине с собою и природой, хоть он и каждый день звал лиса, но всё же этого всегда было мало и Данияр старался задержать его как можно дольше, хотя после всё равно разрешал уйти, ибо прекрасно понимал, что удерживать вечно не сможет, да и Минору нет никакого резона его развлекать.- Ну, пожалуйста, ты и так слишком часто говоришь загадками.
Бровь Минору несколько нервно дернулась. Слишком многое позволял себе мальчишка, пользуясь его снисходительностью и добротой. Едва приоткрыв глаза, лису понадобилось лишь мгновение, дабы поменять положение, подминая под себя хрупкое тельце. Уперев руки поверх плеч Данияра, лис опасно сузил глаза.
- Не заставляй меня злиться,- с легким шипением в голосе, произнес блондин, внимательно глядя в глаза мальчика. - Тебе не стоит знать то, что не касается тебя,- все так же продолжал сетовать Минору.
- Но это же касается меня,- невинно протянул Данияр, заерзав под телом лиса, высвобождая руки. Он никогда не боялся Минору, каким бы он не представал пред ним и как бы ни гневался на непозволительные вольности ребенка. И сейчас обнял его за шею этими бледными веточками в молочной, казалось бы, прозрачной оболочке, а после и вовсе принялся пальцами теребить едва выступающие кисточки шерсти на гладких лисьих ушах. Ему было просто необходимо чем-то себя занять.
-Не касается! - вновь дернув ухом, произнес лис. Глядя на эту святую невинность, Минору, не сдержавшись, улыбнулся, а после и вовсе уткнулся носом в шею Данияра, щекоча горячим дыханием бледность молочного изваяния. Как бы он не злился, но правда была едина: Данияр - то звено, та единственная спасительная нить, что не дает ему кануть в тоску сего бренного мира. А сам Данияр, слепо доверяя и цепляясь за единственную родную душу, которая была ему верным спутником, мудрым советчиком и наставником, словно яркий сгусток истинного света освещала все темные тропы его жизни, тихо охнул. Тяжесть тела Минору была для него довольно великим грузом, но мальчик и не думал избавляться от этой ноши, едва дыша, вслушивался в глухое биение сердца лиса, которое проникало сквозь грудь в его собственное тело. Немного поерзав, дабы выбрать удобное положение, Данияр замер, нежась под мерными потоками теплого дыхания. Он часто мерз, даже в разгар летнего пекла, поэтому это тепло было спасительным. Но довольно быстро Данияру наскучило находиться без движения, поэтому он принялся мерно поглаживать прижатые к пепельной голове уши, которые едва вздрагивали под робкими пальцами.
- Не делай этого,- фыркнул Минору.
- Но ведь тебе нравится,- простодушно отозвался Данияр, всё же оставляя уши в покое и проскальзывая руками подмышками, обнимая Минору и образуя на его груди замочек из пальцев. Однако долго шаловливые руки, которые никогда не знают покоя, в полном бездействии Данияр продержать не смог. Вскоре пальчики принялись бегать по коже, мягко касаясь рельефов. Брови Минору едва ли не состроили целую пантомиму, означающую нестерпимые адские муки, кои испытывал лис сдерживаясь. Не в его правилах было резвиться, подобно ребёнку, поэтому он старался выглядеть серьёзным и непроницаемым. Но лис не был бы лисом, коль не нашел бы выход из этой ситуации. Мгновение и лик Минору вновь сменился. Но более не было женских изгибов и плавных рельефов, лишь детская непосредственность лисенка по имени Суми.
- Ой! Щ...щ...щекотно же! - прозвенел детский голосок.
- Ах, щекотно тебе, ну будешь знать, как от меня сбегать!- протянул Данияр, с особым азартом принявшись бегать по рёбрам ребёнка, считая проступающие кости. Суми он не любил. Не сбегал от него, как от женского лика, не забивался как можно дальше и не пытался спрятаться в тени, что уже было достижением, но всё же не любил. Во-первых, Суми был заметно младше, а лис ещё и подогревал это впечатление невинно моргающими глазами и напускной несмышленостью, которая не исчезала, даже когда Данияр начинал злиться, поэтому мальчик, подобно старшему брату, был вынужден оберегать Суми, принудительно играть в исковерканную детскую забаву дочки-матери. Во-вторых, лисёнок никогда не показывал свои хвосты, лишая тем самым мягкой подушки и тёплого укрытия, а те три жалких подобия, что якобы говорили о неопытности и отсутствии знаний, служили разве что для красоты, на которую Данияр привычно дул губы. Собственно, перетерпев обиду, белобрысый мальчишка принимался выдумывать сладкие мести и каверзы, вынуждая Суми обратиться обратно в Минору.
- Аааа... Не надо! - едва не верещал мальчишка, вздрагивая всем тельцем и пытаясь сбежать от пытливых ручонок Данияра, но не собираясь превращаться обратно.- Пусти! - надув губы произнес мальчишка, кое-как все же сумев вывернутся от столь нахальной пытки, глядя на Данияра влажными от смеха глазами.
- Иди сюда, нерадивое дитя, иди ко мне,- поднимаясь на ноги, слащаво запел Данияр, принимая вид маленького охотника, который крадётся к своей жертве, вот-вот готовясь к нападению. Собственно, так оно и было. Пока Суми пятился назад, Данияр мелкими скользящими шажками подбирался к нему, пытаясь загнать в угол и там свершить свою месть, что в сути была безобидной, но всё же сладкой. Пятясь назад и неизменно путаясь в шелке огромного для столь хрупкого тельца кимоно, то и дело хмуря тонкие бровки, лис уткнулся спиною в шершавое деревце.
- Ай, - недовольно пискнул мальчишка, обхватывая бледными ручонками белобрысую голову, коя в унисон со спиной облюбовала столетний дуб.
- Ну что, попался?- хмыкнул Данияр, растягивая губы в довольной победной улыбке, выставляя напоказ свои белые зубы с отколотым клыком, который со временем затупился и лишь смутно напоминал нечто острое. Не смотря на всю свою необоснованную ревнивую нелюбовь к мальчонке, юнцу всё же было его жаль. Иногда Данияр мирился с временным наличием младшего брата, примерял на себя роль няньки и, забывая, что в облике невинного дитя кроется Минору, тщательно опекал мальчугана, заботясь о Суми так же, как и лис заботился о нём самом. Ведь даже Данияр понимал, что Минору делает куда больше, нежели подразумевал их давний, покрытой пылью веков, контракт. Подойдя к белобрысому мальчишке, Дани, как изредка называл его лис, вместо того, чтобы приняться его щекотать, попросту отнял руки от головы, ласково поглаживая макушку.- Не сильно ушибся?
- Злой! - шмыгнув носом, пролепетал мальчишка, глядя на Данияра так, словно это он был виновен во всем, хотя так, наверное, и было. Не стал бы сын солнца мучить его, лисенок бы ни за что не облюбовал макушкою несчастное дерево.- Болит! Очень болит! Будет шишка.
- Да ничего там не будет, кричишь только больше так, словно на тебя груду камней белки с дерева сбросили,- вздохнул Данияр и обречённо покачал головой. Не смотря на сказанное, он не переставал мерно водить пальцами по волосам, поглаживая пепельные пряди и иногда вздрагивающие уши, которые были такими же большими, как и у Минору, что производило впечатление некого несоответствия. Насупившись как барсук в период осеннего сбора урожая, Суми демонстративно сложил руки на груди отворачивая голову.
- Шишка! Шишка! Глупый! Глупый! Хочу есть! - неожиданно взвизгнул лисенок, увидев как плещется в реке серебряная рыба.
- Вот иди и лови сам, если такой умный!- фыркнул Данияр, скрестив руки на груди. Он быстро уловил, куда устремлен голодный лисий взгляд, поэтому тут же выдал свою маленькую тираду. Впрочем, догадаться было несложно к каким здешним лакомствам лежит душа хищника, но Данияр всем своим видом демонстрировал, что не намерен лезть в воду, по крайне мере до тех пор, пока не услышит извинения. Шумно выдохнув, словно носорог готовый напасть, Суми поднялся на ноги, все еще путаясь в шелке дорогого кимоно, что явно не было ему под стать, более напоминая кокон из белоснежных складок.
- Вот и пойду! - гордо заявил лисенок, направляясь к реке. Мгновение и лишь изгиб локтей удерживал одеяния на рельефном теле лиса.
- Ты слишком вредный,- хмыкнул Минору, босой ногой касаясь прохладной глади неспокойной реки.
- Минору!- вскрикнул Данияр, с широкой улыбкой бросаясь к юноше и обнимая его за талию. Он тут же переменился, расцвёл подобно майской розе, душистой, невинной и такой же пьянящей. Он радовался, подобно ребёнку, коим собственно и являлся. Ведь Данияр в своей сути и был подростком, застрявшим в своём пятнадцатилетии на протяжении трёхсот лет. Вылетев из штанов и бросив их в руки высокой травы, мальчик первым залез в воду, уже оттуда обрызгивая Минору каплями водянистой прохлады и заливистого смеха. Пускай Минору и не был представителем семейства кошачьих, но к воде относился несколько опасливо. А вот импровизированный дождь и вовсе заставил капризно поджать тонкие губы.
- Да что же за непоседливый ребенок!- цокнув языком, произнес лис все еще стоя на берегу подобно каменному изваянию, усыпанному первыми отблесками ранней росы.- Ты так весь ужин нам распугаешь! - уже более строго добавил Минору, понимая, что если все и так продолжится, то Данияр распугает всю рыбу.
- Не переживай, здесь ведь много рыбы и она очень скоро вернётся вновь, чтобы погреться на солнце. Тут вода стоячая по сравнению с другими участками реки. Там берега скалистые и дно тоже. Мелко, а камней много и поток несёт. Она вернётся,- уверенно пояснял Данияр, продолжая мило улыбаться и кружиться в воде, подобно показавшейся солнцу русалке. Едва обсохнув, мальчик вновь отдал прогревшееся тело в объятия водной стихии, которая тут же выжала из кожи всё тепло, заменяя его волной мелких мурашек. Он был обнажён, волосы искрились намокшим белым золотом, а лик светился бледностью, что делало его ещё более похожим на прекрасное и столь же призрачное дитя леса.
- Ну что за несносный ребенок,- одним губами прошептал Минору, прежде чем скинуть с себя остатки одежды, что мягким водопадом белоснежного шелка опустились на сочную зеленую траву. Не спеша лис вошел в воду лишь по пояс, да и желание заходить глубже не было.
- Не сиди слишком долго в воде, я не желаю после лечить твою простуду,- несколько хмуро протянул блондин, но, несмотря на все это в его голосе так же отчетливо проскальзывала и нотка беспокойство за маленького зайчонка.
- Но ведь все равно будешь,- протянул Данияр, посылая в сторону Минору лучи своей светлой улыбки. Даже без намеков и интонаций он всегда знал, что лис беспокоится о нем, его здоровье, состоянии и судьбе, хоть ее конец и не является тайной, скрытой за семью замками. Эта опека нравилась Данияру, но он старался никогда ею не употреблять и прибегать к помощи Минору только в крайнем случае, пытаясь научиться некоторой самостоятельности, что все же иногда получалось. В остальном же Дани вызывал своего покровителя в моменты серой скуки, которые нынче случались довольно часто, заставляя лиса едва ли ни изо дня в день является в лесную чащу на зов юнца. Сейчас же Данияр был по-своему счастлив, да и чтобы испытать это насыщающее чувство ему требовалась самая малость - просто присутствие Минору рядом. Подкравшись, Дани обнял его прохладными руками, прилипая к крепкой юношеской груди, и заулыбался еще шире.
- Спасибо, Минору.
-Не обольщайся, несносный мальчишка! - тонкими пальцами коснувшись влажных прядок на голове солнечного ребенка, произнес Минору. Влажные ручонки заставили лиса едва поморщится ведь тело еще не привыкло к холодной воде, покрываясь мириадами мелких мурашек.- Может, прекратишь липнуть?
- Неа, мне и так хорошо,- промурлыкал Данияр, поднимая вверх озёрно-светлые глаза, лучащиеся всепоглощающим теплом, словно хотели согреть лиса, купая в своём безграничном и преданном внимании. К слову, сам Данияр именно что грелся, прилипая мокрым телом к сочащейся солнечным теплом груди Минору. Повторный заплыв после минувшего времяпровождения показался прыжком в прорубь и хоть Дани стойко с этим боролся, но всё же тихо искал источник тепла, который вскоре уместно нашёлся под самым боком.
- И вообще, ты и так слишком долго топчешься на месте.
-А кто этому причина?- поинтересовался лис, намекая на то, что с липнущей к нему тушкою довольно неудобно передвигаться. Да и тяжесть хвостов еще раз напоминала о том, почему лис предпочитает лишний раз не тащиться в холодную и до безумия не любимую стихию. - Данияр! Мы так без ужина останемся!
- Не останемся,- фыркнул Дани и, демонстративно отвернувшись, булькнул в воду, создав при этом миниатюрное цунами из тысяч капель, которые спустя мгновение усеяли тело Минору. Проплыв под водой несколько метров, белобрысая макушка вынырнула и, жадно глотнув воздух, влезла на один из влажных, но согретых солнцем булыжников. С этого момента рыбалка для Данияра началась. Он внимательно всматривался в воду в ожидании, когда живой поток принесёт их долгожданный ужин, дабы потом умело выловить его из воды, что получалось уже довольно быстро и просто, было отработано до автоматизма. Очередная порция холодных брызг лишь вырисовывала на вечно хмуром лице лиса очередную порцию недовольства. Конечно, ловкость мальчишки не могла не забавлять, тем более, если вспомнить прошлые, его самые первые, попытки, кои редко увенчивались успехом. Сейчас же и Минору не отставал, вернее в отличие от Данияра ему не приходилось прикладывать слишком много усилий, дабы поймать ужин ведь магия способна на многое. По сути, он бы мог и вовсе не лезть в воду, но то, что Минору всё же ступил в объятия неуёмной стихии тешило душу Данияра, пока он выкидывал на берег уже третью рыбину. А она, поблёскивая богатством серебряных доспехов, отчаянно била хвостом по прибрежной траве, предчувствуя свою скорую кончину. Дани же предвкушал вкусный хрустящий ужин с привкусом огня и дыма. Обладая мягким характером и чистыми помыслами, он не любил убивать, но уже давно запомнил простую истину, что это необходимо для собственной жизни, поэтому свыкся, а вскоре и вовсе перестал замечать в этом нечто запретное, относясь к пойманной рыбёшке, как к обычному продукту питания.
- Сколько ещё надо-то?- привычно поинтересовался Данияр, подняв глаза на Минору.
-Достаточно! - выйдя на берег с двумя огромными рыбинами в когтистых лапах, произнес лис. Ополоснув руки, он вновь надел кимоно, не спеша подпоясывая его широким поясом.- Вылезай! Иначе простынешь! - сказав это, блондин направился к деревьям, дабы собрать хворост для костра.
- Да ну лето же, чего я простыну-то?- плаксивым голом протянул Данияр, но всё же послушно выполз на берег, разбрызгивая волосами мелкую росу. Собрав весь выброшенный на берег улов, он тщательно промыл его от земли, мелкого песка и прилипшей в чешуе травы, крепко держа за хвост уже маленько одуревшую от жары и отсутствия воды рыбу. Закончив с этим, Дани сгрузил ужин на расстеленные в тени листья лопухов, послужившие подносом, после вымыл руки и, наконец, натянул на просохшее тело одежду. Рыбу он никогда не чистил, предоставляя эту грязную работёнку Минору, поэтому со спокойной душой и чистой совестью принялся за разведение костра, что и являлось его прямой обязанностью. Использовать магию лис не любил, если этого не требовала ситуация или же лень не взяла вверх. Когда костер успел возвысить к небесам алые языки, Минору уже очистил и смазал ароматными травами сочность дневного улова, нашпиговывая импровизированный шампур небольшими кусочками рыбы.
- Ты так беспечно себя ведешь. Даже летом ты все же умудряешься заболеть,- медленно переворачивая рыбу, произнес лис.
- Ну, это бывает не так часто, и я понятия не имею, почему так получается. Я купаюсь только когда тепло и не сижу долго в воде,- пожал плечами Данияр, присаживаясь у костра и безбоязненно протягивая руки к лижущему огню, отдёргивая пальцы от изредка взмётывающихся искр. Уже вечерело и знойное пекло сменилось приятным, немного прохладным теплом, которое пробиралось под рубаху и засыпало на коже. Наблюдая за Минору, Дани немного поёжился, потёр ладони, а после и сам взялся за шампур, принимаясь медленно вертеть его, дабы не сжечь собственный ужин и не оставить лиса голодным. Ведь мальчик знал, что если он испортит свою рыбу, то Минору непременно отдаст ему свою порцию, тем самым лишив себя лакомства, чего Дани очень не хотелось, поэтому он внимательно и с особым старанием посвятил себя этому занятию.
-Люди слишком слабы,- покачал головою Минору, обвив высохшим пушистым хвостом хрупкий стан мальчишки, ибо заприметил, как тот уже успел покрыться чередой прохладных мурашек.- Иди ко мне ближе!
Не просьба, а скорее приказ сорвался с губ лиса, который подтвердился лишь тем, что Минору сам притянул к себе Данияра, усаживая в ногах. Дани же не сопротивлялся, покорно перемещаясь туда, куда его уволакивал лисий хвост, и с неким странным любопытством наблюдая за этим перемещение. Его всегда интересовал глупый вопрос, как именно Минору управляет своим белоснежным богатством. Данияр и сам понимал бредовый смысл сего любопытства и каждый раз сам себе пытался объяснить, что это происходит так же, как он сам загибает пальцы или просто двигает ногой, но любопытство от этого все равно никуда не девалось, лишь притуплялось новым. Усевшись поудобнее и укутавшись в богатство белой муфты, которую ручонки тут же принялись ласково гладить, Данияр вручил все бразды правления на их полевой кухне Минору, оставаясь лишь наблюдателем.
- Да, я слаб. Но почему я до сих пор жив? Почему я не изменился? Как ты это делаешь? И почему... почему так беспокоишься обо мне?- совсем робко поинтересовался Данияр.
-Ммм. Быть может, я собираюсь тебя съесть? - хмыкнул Минору, сильнее прижав мальчишку к своей груди.- Поэтому и храню до лучших времен!- Голос лиса звучал несколько слащаво, не давая понять, шутит ли он или же просто глаголет об истинных планах на будущее. Следить за рыбой лис не перестал, время от времени переворачивая уже позолотевшее кусочки.
- Ты не можешь меня съесть, ведь подобные контракты не проходят для тебя бесследно. А что... Что будет, если ты нарушишь договор?- тихо спросил Данияр, неотрывно следя за племенем, что прыгало и резвилось на тонких ветвях сухого хвороста, который быстро исчезал в прожорливой пылающей пасти, превращаясь в краснеющие, вспыхивающие на ветру и вновь гаснущие, угольки.
-Хм.- прищурившись, лис нарочно едва прикусил ушко мальчишки, но тут же лизнул покрасневшую кожу.- Разве, я похож на того, кто нарушает договоры? - хмыкнул он, вкалывая в землю свободный край шампура, позволяя рыбе остыть.
- Но, если тебе так интересно. Контракт зависит лишь от меня, поэтому я могу в любой момент разорвать его.
- Контракт заключается по обоюдному согласию обеих сторон,- так же тихо произнёс Данияр, приподняв льняную рубашку, дабы оголить плоский живот и окинуть мрачным взглядом одинокий красный мак, который огненным пятном проступал на бледной коже. Цветок находился на привычном месте и ни капли не изменился с тех далёких времён, когда впервые появился на теле, печатью скрепляя союз.- Было бы всё так просто. Лукавишь ведь, Минору. Разве стал бы ты носиться с таким, как я, если бы у тебя была возможность в любой момент уйти, стать свободным? Едва ли, я думаю.- Данияр передёрнул плечами, немного поёжился и прижался спиною к груди лиса, ища ещё одну порцию тепла, которое поглощалось кожей в непомерных количествах в попытке согреться. Просидев так немного, Дани повернулся лицом к Минору, пристально заглядывая в его глаза, бегая чёрными точками зрачков из стороны в сторону, что-то изучая.
- Разве, я похож на того, кто лжёт? - изогнув тонкую бровь, хмыкнул блондин, укутывая мальчишку все больше в теплоту своих хвостов.
- Тогда расскажи мне о ёкаях. Можно ли человеку стать таким, как ты? Расскажи, Минору,- проговорил Дани, нервно теребя край своей рубахи. Не в первый раз он задавал этот вопрос, в попытке хотя бы на несколько коротких минут приоткрыть завесу и заглянуть в мир, где родился Минору, но всегда натыкался на холодную стену его резких слов.
- Тебе не следует об этом знать,- с тихим вдохом проговорил лис, который каждый раз отвечал на этот вопрос абсолютно идентичными фразами, окрашивая голос в тона усталости.
- Но почему нельзя? Что в этом такого страшного. Мне просто интересно,- упрямо запротестовал Данияр, отгоняя лёгкую обиду.
- Если ты еще раз заведешь этот разговор, я приму женский образ и уже никогда не превращусь обратно! - пригрозил лис, опасно сузив разноцветный взор. Объяснять мальчишке, почему нельзя, он не собирался, да и попросту не знал, стоит ли вообще объяснять подобное, ибо он и так уже слишком сильно привязался к человеческому ребенку.
- А я больше никогда к тебе не подойду. Никогда!- вскрикнул Данияр и его голос эхом пронёсся по лесу. Истерически он принялся вырываться из рук Минору, выпутываться из нескончаемых одеял белоснежных хвостов, словно лис уже выполнил своё обещание и обратился в женщину. При этом глаза Дани, полные слёз и какого-то удушающего безысходного отчаяния бешено метались, но, кажется, и вовсе ничего не видели. Сердце принялось отбивать барабанную дробь так, что мальчик едва успевал жадно глотать ртом воздух, что сопровождалось прерывистыми всхлипами. При этом он всё так же продолжал извиваться в руках лиса в единственном стремлении вырваться, однако едва ли понимал, что делает, гонимый внезапно нахлынувшим страхом и ужасающими картинами прошлого. Это была его личная больная фобия, которой со временем Данияр сопротивлялся всё хуже.
- Да успокойся же ты! Несносный мальчишки! - с легким рыком проговорил лис, крепко прижимая к себе Данияра. Подобную истерику Минору наблюдал не впервые, поэтому прекрасно знал, что стоило быть осторожней. Он ненавидел наблюдать подобное. Как раз в такие моменты он в очередной раз задумывался, зачем же заключил контракт. Быть может из жалости или же по собственной прихоти?
- Успокойся Данияр. Все хорошо. Я с тобой,- крепко прижимая к себе извивающее тельце, шептал Минору, сменив тихое рычание на успокаивающий шепот. Так продолжалось ещё какое-то время, пока призраки прошлого не отступили. И то сперва Данияр выбился из сил, а лишь потом, слабо дёргаясь, подобно задыхающейся рыбе, начал воспринимать реальность. Замерев в руках Минору, он не расплакался, а густо покраснел, с головою исчез в снежном мехе лисьих хвостом и уткнулся носом где-то в районе груди Минору. Так происходило всегда. Это было традиционное завершение быстротечной истерики. Данияр приходил в себя, начинал воспринимать насущную реальность, успокаивался и ему становилось жутко стыдно, поэтому должно было пройти хотя бы несколько минут, пока он находил в себе силы взять себя в руки и показаться из своего личного укрытия.
- Прости,- донёсся тихий голос из-под облаков меха.
- Все хорошо, мой маленький зайчонок! - выдохнул Минору, выудив мальчишку из-под пушистого укрытия, вновь усаживая на собственные колени.- Я с тобою... и никогда не брошу тебя,- мягко поглаживая голову мальчишки, шептал лис, пытаясь успокоить сие нервное создание.
- Да, только съешь, когда я тебе наскучу,- попытался пошутить Данияр, вспомнив недавнюю угрозу, и приподнял краешки губ в слабой улыбке, которая вскоре не выдержала стыдливого напряжения и исчезла, а мальчик спрятал раскрасневшееся лицо на груди Минору, оттуда косым взглядом откусывая куски позабытой рыбы. Не сдержавшись, лис рассмеялся. Все же люди, даже в таких ситуациях забавляли, заставляя серость будней окрасится хоть каплей цветной краски.
- Ешь. Кости да кожа, я же подавлюсь,- хмыкнул Минору, поцеловав Данияра в светлую макушку. Мальчик же согласно кивнул и, не слезая с колен лиса, потянулся к своему заслуженному ужину. Он кое-как достиг своей цели и, прихватив две рыбешки, одна из которых предназначалась Минору, вернулся в исходное положение, дабы вручить юноше свою добычу и самому приняться за ужин, сперва откусывая хрустящие хвост и плавники, а после принимаясь и за мясо. Костей в такой рыбе было не много, Данияр это точно знал, поэтому смело и с удовольствием выхватывал зубами довольно внушительные куски, пытаясь заглушить звериное урчание голодного желудка.
- Минору, рыба не жирная же, я не поправлюсь,- выдал Дани, когда обглодал и отложил в сторону белый хребет, а после один за другим принялся облизывать жирные испачканные пальцы, все так же наивно заглядывая в глаза лиса. Кажется, он вновь принял все за чистую монету и, смирившись, нашел в себе силы обсуждать подобную тему, ведь лучше умереть от рук Минору, чем найти смерть за пазухой у тех, кто рыщет по здешним лесам. Так думал Данияр, пребывая в незыблемой уверенности, ибо уже давно и очень твердо решил, что никогда не позовет Минору, если нагрянет опасность, которая ступает неслышно, тает, подобно тени поутру и возникает когда ее вовсе не ждешь.
-Ничего, завтра я поймаю что-нибудь боле увесистое,- хмыкнул блондин, переводя взгляд куда-то в небо, где появлялись первые осколки звёзд, которые здесь были особенно яркими.
Со своей же рыбой лис расправился куда быстрее, несмотря на то, что не был таким уж голодным.
- Нет, я люблю рыбу, но если ты хочешь, то можно будет поужинать и мясом, хотя ты же знаешь, как я к этому отношусь,- неуверенно начал мямлить Данияр, пытаясь найти в своих мыслях хоть какой-то компромисс. Между делом он продолжал слизывать с пальцев остатки жира, сладко причмокивая, но вскоре все же плюнул на это и, нехотя покинув колени Минору, спустился к реке, чтобы в прохладной воде искупать запачканные руки. Когда он вернулся, то вновь занял насиженное место, утыкаясь лицом в теплое плечо.
- А может я тебе и съем,- тихо хихикнув, лис не упустил возможности ещё раз сыграть тихие аккорды на нервах Данияра.- У животных инстинкты могут сыграть весомую роль.
- Но ведь ты человек,- тихо выдохнул Данияр, потянувшись ладонями к гладкому лицу Минору, над которым было не властно ни время, ни человеческая хрупкость, ни даже эмоции, если лису того не хотелось. Заключив контур светлого лица в объятия своих рук, Данияр принялся медленно скользить взглядом по каждой черте, зная их уже наизусть, но всё равно молчаливо восхищаясь точностью и идеальностью изгибов.
-Я не человек,- выдохнул лис, прижавшись щекою к ладони Данияра.- Я демон, не забывай об этом.
- Демон не может быть столь прекрасен. Ты рождён природой,- тихо шепнул Данияр свои сокровенные слова. Часто он хотел произнести их, каждый раз, когда Минору говорил о себе подобное. Они были тщательно заготовлены, но всё никак не решались сорваться с губ, дабы коснуться его слуха. Дани боялся сказать их. Боялся непонимания или же насмешки, неодобрения или ещё чего-то, что и сам себе объяснить не мог. Но сейчас на какое-то короткое мгновение оковы страха пали, позволив голосу вырваться наружу, но тут же стыдливо осипнуть и пропасть, вновь спрятаться в горле, откуда его никто не сможет достать. Для Данияра не существовало ни Бога, ни Дьявола, все они предали его, когда он, украшенный мозаикой из чёрно-лиловых клякс на коже и косами опаленных рубцов, рыдал кровавыми слезами на холодном каменном полу, готовый умереть только бы муки прекратились. И нынче он верил одной единственной живой душе и если она и являлась исчадием преисподней, то всё же добра и ласки от неё он познал куда больше, нежели от обычных людей с прогнившим нутром тирана. Данияр сладко зевнул.
-Спи,- тихо шепнул Минору, освобождая второй хвост, устраиваясь на нем как на ложе. Сегодня он будет с Данияром, охраняя его сон.
- Ты тоже... И спасибо... Минору,- последнее, что успел шепнуть Данияр прежде, чем отправится в страну далёких грёз. Ему потребовались лишь секунды, дабы уснуть, ибо истощенное, вымотанное тело отказывалось более находиться в реальности. Во сне он по-прежнему доверчиво жался к лису, крепко обнимая, а иногда и неосознанно поглаживая. Может быть, ему что-то снилось, а может та забота сочилась и сквозь столь крепкий сон. Минору спал не менее крепко, даря тепло и нежность. Он лелеял крепкий сон до самого рассвета, вплоть до того момента как настырные солнечные лучи достигли трепещущих век.
Глава «???»
Оставив мальчишку досыпать в шелковых одеяниях, Минору покинул его всего на немного, возвращаясь в легком белоснежном кимоно. В руках лиса таилась корзинка со свежей выпечкой и теплым парным молоком. Не в его правилах было появляться в ближайшей деревушке, но изредка он позволял себе такую оплошность, дабы побаловать Данияра. Мальчик же, разбуженный запахом свежего хлеба, проснулся с улыбкой на лице. Она расцвела раньше, опередив открывшиеся водянистые глаза на несколько сладких секунд пробуждения. Дани любил подобные сюрпризы. Хотя они и случались крайне редко, но ведь на то это и сюрпризы. Он никогда не просил Минору делать подобные вылазки, но с нетерпением ждал момента, когда это произойдёт вновь. И при виде пузатых золотистых булочек густо усыпанных маком или сахарной пудрой радовался, словно дитя. Впрочем, он и был лишь ребёнком. Ребёнком, за плечами которого скрывалось кровавое прошлое и история длиною в три долгих века. И изо дня в день рядом был дух белого лиса, который лишь изредка пропадал. Куда именно Данияр и сам не знал. Ни раз спрашивал, но так ни разу и не получил ответа. Он был рад уже тому, что Минору просто возвращается, поэтому уже давно старался не задевать эту тему, искренне веря, что лис приходит по своей воле, а не ведомый лишь сковывающей клятвой.
- Доброе утро,- счастливо пропел привычно звонкий бархатистый голос, и мальчик сладко потянулся, путаясь в большом кимоно.
-Скорее обед,- как и прежде, лис мало выражал эмоций. Но его действия и суждения изредка расходились как в море корабли, позволяя лучикам нежности проскользнуть в реальный мир. Когтистая ладонь легла на макушку Данияра, едва потрепав пшеничные волосы.
- Поешь, пока булочки не остыли,- выдохнул Минору, выставляя перед мальчишкой корзинку и небольшую флягу с молоком. Вел себя лис спокойно, как впрочем и всегда, словно вчера ничего и не произошло. Да и сам Данияр особой памятью на события не отличался. В любой другой ситуации он бы уже давно завалил Минору вопросами, но сейчас почему-то молчал. Может быть, не хотел более задевать эту тему, а может действительно ничего не помнил, хотя сложно сказать, что именно послужило тому виной. Сейчас же Дани, как и всегда, открыто и счастливо улыбался своему хранителю и смешно щурил глаза, пряча их озёрную свежесть от лучей пробирающегося сквозь листву солнца. Даже не смотря на всю чёрствость Минору, он точно знал, что за сущность скрывается в нём, поэтому никогда не обижался в моменты, когда лис был немногословен, ибо если не словами, то прикосновениями он всё равно дарил свою заботу и тепло. Так и сейчас Данияр, даже не смотря на то, что превращается в подобие одуванчика, с удовольствием подставлял голову под такую детскую ласку. В благодарность он лишь коснулся губами тыльной стороны ладони Минору и вновь улыбнулся.
- Спасибо тебе. Ты не любишь ходить в деревню, но всё равно был там. Спасибо,- усаживаясь поудобнее и выбирая самую загорелую булочку, залепетал Данияр, а после взял из корзинки ещё одну и протянул Минору.- Вот, ешь. Пообедай со мной, пожалуйста. Для меня это всё равно много, а ты ведь тоже любишь, я знаю.
Был ли Минору голоден или же нет, но все же взял из рук мальчишки мучное изделие. Вел себя лис врознь мальчишке. Слишком тихим и несколько отрешенным был его лик. Что именно снедало демона изнутри, было сокрыто даже от него. Он не спешил терзать зубами загорелые сладковатые бока булочки, скорее время от времени отрывая от неё небольшие кусочки и отправляя в рот.
- Тебе стоит привыкнуть к людям,- нарушил собственный ураган мыслей Минору, говоря тихо,- и перейти жить в деревню.
На мгновение Данияр забыл, как дышать. Он так и сидел, приоткрыв губы, к которым так и не успел донести излюбленное лакомство. Время словно потеряло свою сущность и замерло. Шелестящий поток воздуха покинул лёгкие Данияра, и он медленно вернул на место булочку, даже не притронувшись в золотистой корочке.
- Но... Но почему?- сквозь застилающие глаза внезапные и бессмысленные слёзы, едва смог выдавить из себя Данияр. Он потянулся к лису, дабы ухватиться за край белых одежд, но пальцы так и не коснулись шёлка. Мальчик одёрнул руку, словно потянулся к запретному, словно наткнулся на невидимое пламя, что вгрызлось в кожу. А белый шёлк в лучах солнца слепил глаза. Белое, девственно-чистое как зимний снег. Он любил этот цвет, но сейчас даже он пугал Данияра, в то время как маленькое сердце отчаянно трепыхалось за рёбрами. Бледные ладони прижались к груди, словно моля хрупкий сосуд жизни успокоиться, но нет - от этого стало ещё хуже.
- Хотя нет, не надо, не отвечай... Уходи...- Данияр, пошатнувшись, поднялся на ноги. Кое-как он влез в собственную одежду, оставив на траве шёлковое кимоно, что всё ещё хранило остатки его слабого тепла, и побрёл прочь, путаясь в высокой траве. Бежать за ним? Спасать от собственных слов? Утешать? Да что же он может, черт возьми? Ничего. Истинный ответ - ничего. От осознания собственного бессилия сердце замирало в груди, превращаясь в дрожь, что сковывала движения, прокрадываясь под кожу с особым рвением.
- Это правильно. Беги от меня, малыш. Беги,- горькая усмешка коснулась губ лиса. Булочка была брошена обратно в корзину, а бренное тело коснулось прохладной травы. Прикрыв глаза изгибом руки, Минору более не желал двигаться, замирая подобно воде в спокойную ясную погоду, что так бережно скрывала бушующие необузданные страсти на илистом дне. Вновь он делал больно и вновь не желал признавать своих ошибок. Да он был упрям и заносчив, но сейчас это было самое правильное решение, дабы уберечь мальчишку от самого себя. Он слишком привязался к этому смертному созданию, совсем позабыв, насколько же он хрупок и мал. Она не простит подобного. Не простит и того что он так часто исчезает. Порой это становится невыносимо, но… Может ли он любить? Он демон.
- Черт,- выдохнул Минору, ощутив металлический привкус на языке. Он не рассчитал силы, острием клыка прорывая нижнюю губу, позволяя алой капле проложить дорожку к его подбородку. Одно движение руки и алый окрасил белоснежную ладонь. Стоило бы поискать мальчишку от греха подальше, но если сейчас он сдвинется с места, тогда признает поражение? А Данияр просто шёл, куда глаза глядят в абсолютно неизвестном направлении. Всё вокруг было знакомо. Каждое, закалённое временем, дерево, каждая, изъеденная дождями и ветром, коряга, даже самые обычные цветы и те были знакомы водянистому взору, он не знал лишь то, куда ведут тропы, что мелкими нитями вились средь лесной чащи, сплетая паутину для заблудших путников. Не знал и не хотел знать, но ноги сами несли своего хозяина, уводя всё дальше. Данияр знал, что за ним всё равно никто не пойдёт. Да и кто мог о нём вспомнить, кроме одного лишь хранителя? А ему он по собственной же воле велел уйти. В горле стал ком, который Дани, глубоко втянув воздух, напоенный сырой прохладой леса, всё же сумел проглотить. Он не заплакал, лишь крепко сжал слабые пальцы в кулак, впиваясь ногтями в нежную кожу ладоней, и дал самому себе клятву, что больше никогда и ни за что не позовёт Минору. Та хрупкая вера, что кицунэ приходит к нему по собственной воле, разлетелась на мелкие осколки чистого отчаяния, налетев на безразличие, что так отчётливо прозвучало в бесцветном голосе Минору. Быть может, Минору проводил слишком много времени с человеческим ребёнком, впитав в себя некие черты человечности. Раздражение, именно это он сейчас испытывал, обращаясь к собственным мыслям вновь и вновь. Больше часа лис сидел неподвижно, взвешивая все за и против. Глубокий вздох заставил подняться с прохладной земли, поправляя прядь асимметричного локона. Он решил для себя, что нужно найти мальчишку ведь осязания коснулось ощущение опасности. Что-то изменилось в лесу, заставляя зверей замереть, пригубив свою сущность. Это напрягало, заставляя нахмуриться пуще прежнего. Стоило вести себя тише. Именно к такому решению пришел Минору, собрав вещи. Использовать магию не стоило, поэтому корзинка с кимоно, была помещена в дупло дерева, что не раз служило тайником для столь странной парочки.
- Осталось совсем немного,- тихо прошептал лис, направляясь за мальчишкою, который был уже довольно далеко от места, где почти всегда проводил свои дни, купаясь в реке, выдумывая различные забавы или попросту читая старинные легенды, которые изредка приносил Минору вместе с едой и одеждой, дабы развеять скуку на бледном лице Данияра. На протяжении часа мальчик, понуро опустив голову, попросту брёл прямо, не замечая ничего вокруг себя. Изредка тропинка превращалась в узенькую светлую ленту, а иногда и вовсе терялась в зарослях лесных ягод, лиственной подстилке или же и вовсе пряталась под подушками из тёмного мха. В эти моменты Данияр словно просыпался от, навеянной мыслями, дрёмы и продирался сквозь чащу, перелазил через замшелые трухлявые коряги и разрывал одежду о колючие ветви кустарника, которые часто пружинили и царапали лицо. И когда казалось, что дорожка уже бесследно утрачена, она внезапно выныривала и уводила всё дальше за собою. Дани устал. Пройдя ещё несколько метров, он безвольно сполз по стволу высокого векового дерева, чьи корни массивными кудрями торчали из земли. Хотелось пить, но река осталась далеко позади. Опустевшие глаза уставились ввысь, выпивая краски сереющего неба. Сгущались тяжёлые тучи. Откуда-то издали доносились раскаты первого грома. Начиналась гроза. А в лесу было непривычно тихо, словно всё живое вокруг исчезло или же попросту замерло в преддверии чего-то страшного. Трепыхающееся сердце в груди сжалось, и Данияр только плотнее вжался спиной в шершавую кору. Пешая прогулка. Как же Минору не любил ходить. Пусть трава и была ласкова к его телу, не оставляя не единого следа на бархате белоснежной кожи, но это не меняло того, что лис столько времени брел по следам мальчишки. Ветер умолк, более не лаская слух перешептыванием листвы. Это утрудняло поиски Данияра, ибо остановившийся в безмолвии аромат, больше не мог быть путеводной нитью. Оставалось вспомнить лисьи инстинкты и найти след, что оставляла медвежья хода Данияра, успевшая протоптать тропу сквозь густые заросли высоких трав и колючих кустарников.
- Как же далеко ты забрался,- как и прежде, голос Минору был мягок, но бесстрастен. Он облокотился о противоположную сторону дерева, скрестив руки на груди.
- Нужно идти. Скоро дождь начнётся.
- Я же сказал тебе - уходи! Исчезни, Минору!- навзрыд вскрикнул мальчишка, разрезая лесную тишь звонким эхом. Он наивно думал, что сбежал от него, что больше никогда не встретится с тонкой ухмылкой на бескровных губах и с этими медленными интонациями беспристрастного голоса. Появление Минору напугало его. Дани вздрогнул, на мгновение его сердце подлетело к самому горло и оборвалось. Но лишь на мгновение. Слишком быстро он узнал знакомую веками натуру лиса. И его появление впервые за всё время причиняло столько боли, словно сердце пытались пронзить тупым лезвием давно поржавевшего ножа, который не мог убить, но с особым рвением разрывал в кровь кожу.
- Не кричи так,- не единая мышца не дрогнула на лице Минору. Крик мальчишки резал слух, но он по-прежнему не всполошил ни единой живности вокруг. Это было странно. Даже слишком. Оторвавшись от своего мнимого поста, Минору обошел дерево, присаживаясь напротив рыдающего мальчишки.
- Нам нужно уходить, Данияр,- повторил лис, не делая и малейшей попытки коснуться своего подопечного. Нужно было убираться отсюда как можно скорее, так подсказывали его лисьи инстинкты.
- Нет, Минору, тебе нужно,- охрипшим от внезапного крика голосом прошептал Данияр, поднимая глаза. Он вовсе не плакал, на его щеках не было солёного дождя, а кожа была всё такая же белая, напоминая накрахмаленную простыню. Все те эмоции, что вырывались из сознания, отражались лишь дрожащими нотами в голосе, словно глаза разучились плакать, покрывшись коркой тонкого льда. Однако Данияр даже не представлял, насколько его слова были сейчас правдивы, сколько истины они таили в себе. Минору действительно нужно было уходить. Как можно скорее и как можно дальше, пока грозовые тучи над его головой не сомкнулись в паутину непроглядной мглы, отрезая путь к бегству, ибо по лесу рыскали те, кого страшились все ёкаи. Охотники из гильдии магов, которые признавали лишь собственные силы, считая прочих лишь отребьям, кое смеет использовать бесценный дар лишь в угоду себе. Своим святейшим долгом они считали направить эти силы на благие дела, но в действительность же попросту выкачивали их, наполняя собственные жилы. И не было ещё никого кто, попав в руки охотников, остался бы жив. Из обессиливших тел попросту выбивали остатки теплящейся жизни и после выбрасывали, как опустевший расколовшийся сосуд. Вероятно, поэтому Минору и не любил бывать в местной деревне. Из чащи донёсся протяжный собачий лай. Гильдия вновь вышла на охоту. Данияр резко напрягся и высунулся из-за плеча Минору, вглядываясь в тёмно-зелёные заросли. Здесь можно было услышать голоса многих животных, но откуда здесь взяться собакам он не понимал, а потому в душу закралось леденящее предчувствие.
- Минору... Бежим!
Пушистое ухо повернулось на звук. Поднявшись на ноги, Минору посмотрел в ту сторону, откуда доносился собачий лай. Все становилось на свои места, но погода могла помочь им. Лис прекрасно знал, что так испугало лесных жителей, заставив русалок залечь на самое дно илистых болот. Гильдия охотников действительно не упускала никого. Кроме Минору. Он был так молод и безрассуден в своих шалостях, уничтожая посевы, сжигая деревни, истощая источники. Он был тем, кто превратил целый отряд охотников в удобрение для почвы, лишив тем самых целые семьи братьев, отцов и мужей. Минору никогда не гордился своим прошлым. Но людишки, не почитающие Богов, были недостойны уважения. Демон творил подобное в порыве праведного гнева, пытаясь защитить или уберечь собственную жизнь. С тех пор кицунэ и стал лакомым кусочком, за душу которого обещали горы золота и почтение.
- Послушай меня внимательно, - тяжело выдохнул лис, оставаясь спокойным и безмятежным. Обернувшись к Данияру, Минору положил ладонь на его макушку,- помнишь, мы когда-то нашли пещеру, где был подземный источник с пресной водою? Я хочу, чтобы ты сейчас отправился туда и дождался моего возвращения!
Но Данияр лишь упрямо покачал головой. Казалось, он уже позабыл недавнюю обиду или же спрятал её так глубоко, что даже отголоски острого эха боли были не в силах прокрасться наружу. Он поднялся на ноги и взял Минору за руку, крепко сжимая ладонь.
- Я уйду, но только с тобой,- непреклонно проговорил юнец со стальными нотами во внезапно окрепшем голосе. Он словно чувствовал, что лису грозит опасность, поэтому отказывался покидать его, словно опасался, что надвигающаяся неизвестность поглотит Минору и отнимет навсегда. Минору сжал ладонь мальчишки, будто вторя его чувствам.
- Давай не сейчас,- выдохнул юноша. Наклонившись к мальчишке, лис коснулся губами его лба, что-то тихо шепнул. Это заклинание отражения, которым Минору нарек Данияра, должно было спасти юнца от собачьего нрава.
- Возьми вот это и беги. Беги, и не оглядывайся! - Тонкие пальцы Минору ловко сняли серьгу с алым каплевидным камнем, хранящим в себе сок ликориса, которую тут же вложили в ладонь Данияра. - Все будет хорошо. Я вернусь, а пока что, сохрани это для меня!
- Обещай, что вернёшься. Обещай, слышишь!- едва ли не приказывая, прошептал Данияр, вскидывая голову вверх, но в глазах Минору было нечто такое, от чего на душе стало теплее и спокойнее. Лишь на мгновение, но и этого хватило Данияру, дабы забыться и даже улыбнуться, однако собачий лай, что был всё ближе, заставил его вздрогнуть, возвращаясь к жестокой реальности.- Я буду ждать тебя и сберегу, обещаю!- быстро проронил Данияр, крепко обнял Минору, а после, как тот и наставлял, ринулся прочь, убегая без оглядки и вскоре исчезая в чаще, ибо дорога назад была знакома Дани. Только бы выбраться к лужайке, а там найти их тайное убежище было не так-то сложно, если знать, где искать. Лис не ответил, а лишь улыбнулся мальчишке, но улыбка померкла вместе с исчезновением Данияра. Он никогда не давал обещаний, на которые не мог ответить положительно. Его рука коснулась идентичной серьги, оставшейся в левом ухе. Глубоко вздохнув, Минору прокусил бледное ребро ладони, оставляя алый след на древесине. Стоило отвлечь охотников, и лис сделал это, направляясь в противоположную от Данияра сторону.
Дорога обратно оказалась куда длиннее. Не смотря на то, что водянистые глаза знали, куда следует вести своего хозяина, Данияр потратил гораздо больше времени, дабы вернуться к той поляне, где таились его самые светлые и лучистые воспоминания, собранные по крупицам и сотканные из множества прожитых дней. Усталость давала о себе знать, ноги болели и предательски ныли, грозясь вот-вот остановиться, но Данияр упрямо бежал вперёд. Ни разу он не оглянулся. Подгоняемый тем хладных клубком беспокойства внутри и грохотом трепыхающегося в груди сердца, он уходил всё дальше от того места, где его нашёл Минору, а оберег, оставленный лисом на его коже, охранял от невзгод, позволяя не сворачивать со знакомой тропинки. Миновав поляну, где так же царила и вовсе несвойственная здешнему месту тишина, Данияр спустился к оврагу, что скрывался в зарослях лесного ореха. По ветхому, поросшему мхом, мостику он перешёл на другую сторону реки. Оттуда тропа привела его к холмистому участку старого леса. Склоны, которые кое-где превращались в резкие обрывы, были усыпаны опавшей листвой, которая скрывала, торчащие из земли, древесные корни. Большая часть холмов и вовсе зеленела коврами лесных растений, что прятались от солнца под защитой густых крон. Всё это препятствовало тому, дабы спуститься вниз без излишнего травматизма, но Данияр быстро вспомнил о тонкой тропе, протоптанной Минору в самом безопасном месте. Вскоре слуха коснулся шум ниспадающей воды. Спустя несколько минут тропа вывела Данияра к маленькому озерцу, вода в котором была столь прозрачна, что позволяла увидеть каждый камешек на дне и каждую мелкую рыбёшку. Шум же исходил от небольшого водопада. Это срывался со скалистого обрыва быстрый подземный родник, который здесь нашёл выход на волю. Данияр двинулся вдоль берега, а после внезапно исчез. Казалось, он просочился сквозь каменную стену, попросту слился с камнем, но, если присмотреться, можно было увидеть расщелину, которая больше походила на самую обычную трещину. Однако это и был вход в ту самую пещеру, которая всегда спасала их от ненастья. Разразилась гроза. Крупные капли вдребезги разбивали стеклянную гладь озера, играли свои шелестящие мелодии на пыльной листве, но внутри было сухо и даже тепло. Во мраке Данияр нашарил спички и зажёг несколько свечей, что занимали свои места в своеобразных нишах. Мягкий желтоватый свет разлился на пещере, облизывая камень густыми тенями, но с улицы этого не было видно. Здесь было всё, как и обычно. На холодном каменном полу было обустроено что-то, типа кровати. На камне, который весьма удачно заменял стол, лежала пара книжек со старинными легендами, которые были уже не раз перечитаны Данияром. На подушке было бережно сложено тёмно-синее кимоно Минору. Минору... Сердце отозвалось болью. Дани надеялся, что лис будет здесь, ведь он потратил слишком много времени, добираясь сюда. Сколько уже прошло? Два часа, а может быть три? Что это было? Зачем Минору так поступил? Почему не пошёл вместе с ним? Все эти вопросы мучили Данияра, жалили изнутри, а он, кутаясь в одеяло, лишь крепко сжимал в ладони оставленную ему серьгу, прижимая к груди так, словно она была чем-то живым. Но не через час и даже не через два, Минору так и не появился. Гроза сменилась безликою луною на чистейшем небосводе, а кицунэ, будто в воду канул. Оставленный артефакт время от времени мерно вспыхивал, будто бумажный фонарик в мире мертвых, собирающий души праведников, дабы переправить их на небесах, туда, где облачные врата и ангелы приветствуют в Раю. Серьга с камнем, впитавшим в себя яд ликориса, была точкою отчета способною привести мальчишку к лису, но лишь тогда, когда ожидание станет непосильной ношей. Она защитит, в силах подарить легкую смерть, но об этом Данияру лучше не знать.
Времена сменяются, как сменяется и лик земли. Охотники становятся все сильнее. Минору и не рассчитывал, что столетний перерыв в практике окажется довольно проблематичным в сражении. Конечно, он не нападал в открытую, да и не было в этом смысла ведь гроза стала прекраснейшим укрытием. Однако в последний момент удача отвернулась от него, спрятав свою улыбку, и лис угодил в одну из множества тщательно замаскированных ловушек, что сковала часть его сил. Пришлось скрываться, без права вернуться к мальчишке, пока все не уляжется.
Глава
Кап-кап... Кап-кап... последние капли затяжного дождя стекали по зелёной черепичной крыше, разбиваясь о каменную дорожку под окнами. Смеркалось. Из-за тяжёлых дождевых туч, что выплакали все свои слёзы, но ещё не успели убраться восвояси, солнце так и не смогло прокрасться к земле. От этого вечер, окрашенный серостью, наступил ещё быстрее, чем обычно. Сыро и уныло. Даже сакура у дома собрала свои лепестки в плотные бутоны, дабы не видеть этого уныния промокшей природы. В деревушке было тихо. Тишина бродила по мелким улочкам до тех пор, пока порыв прохладного ветра не принёс на себе громкий собачий лай. В деревню вернулись охотники. Потрёпанные, перемазанные грязью и кровью, но живые. У многих одежда висела лохмотьями, разодранная хлещущими ветвями и отголосками сражения, некоторые были изувечены или же попросту ранены, однако все были живы. Сегодня им не удалось поймать лиса, а тот в свою очередь обошёлся с ними слишком снисходительно. Возвращаясь, рослые мужчины, наперебой, с рвением кровожадного азарта, обсуждали план следующей вылазки. На крыльце дома, кутаясь в оранжевые ткани тонкого кимоно, сидела утончённая фигурка девушки с длинной волной вороньих волос, собранных в тугую косу. Она была бледна и нервно теребила бусины на широком поясе. Когда группа мужчин, проходя, сравнялась с её домом, девушка выдавила радушную улыбку и приветливо помахала кому-то в толпе. Однако, как только гильдия скрылась за поворотом, вероятно, направляясь к своему штабу, что скрывался в лесу на окраине деревни, черноволосая красавица вскочила и ринулась обратно в дом. Она знала, что сегодня будет охота. Знала, для кого гильдия плетёт свою смертоносную сеть на этот раз. Деревянная дверь отъехала в сторону, пропуская девушку в комнату, где на стенах цвели лотосы. Она устало села у изголовья низенькой кровати, где одеяло мягко обнимало тело бледного юноши,- измученного и болезненного. Руки бережно заскользили по паутине длинных серебристых волос, которые она, в те редкие вечера, проведённые вместе, так любила расчёсывать, заплетая тонкие косы.
Почему он явился именно сюда? Извечный вопрос. Вот уже несколько лет он появляется здесь, оставляя мальчишку в лесу одного. Что это? Быть может… Нет. Это просто бред. Просто Мидори напоминает ему кого-то из прошлого. Да. Именно так и никакого подтекста. Как же Минору желал в это верить. Всеми силами он цеплялся за нить равнодушия и презрения, возвращаясь к Данияру. Но сейчас он вновь пришел в деревню, как и утром. Различие было лишь в том, в каком именно состоянии он смог добраться до её дома. Звук скользящей по рейкам двери заставил невольно обернутся, ощутив как девичья ладонь касается его волос.
- Извини,- выдохнул кицунэ, потянувшись рукою к лицу девушки кончиками пальцев проведя по мраморной щеке,- я не хотел причинять тебе беспокойство.
Юноша действительно был бледнее обычного, даже когда-то едкая ухмылка с легкостью могла слиться в единою потрескавшуюся полоску на фарфоровом лице. Мозаика его глаз была прикрыта лишь наполовину тонкой гранью век, позволяя, пускай и не столь четко, но все же видеть её стан. Сейчас его беспокоил Данияр оставшийся один без присмотра. Несмотря на века, он все еще был маленьким ребенком. Ребенком, нуждающимся в опеке.
- Я скоро уйду,- в тщетной попытке подняться произнес лис, ощущая, как левое запястье запекло скованное печатью. Он сможет снять ее, как только немного отдохнет. Но сможет ли он спокойно сидеть и бездействовать, скрываясь в её доме? Вряд ли. Мидори же лишь покачала головой, на мгновение прижавшись к прохладной ладони. Она привстала с колен, дабы помочь ему приподняться, и подложила подушку под спину.
- Не раньше, чем сможешь это сделать самостоятельно. Не раньше, чем поправишься,- прозвучал тихий мелодичный голос. На деревушку мерно опускалась ночь и Мидори больше не опасалась нежданных гостей, даже лицо сняло свою меловую маску, пропуская наружу лёгкий персиковый румянец. Лишь на несколько секунд она отошла от Минору, дабы поплотнее задёрнуть тонкие зелёные шторы и взять со стола частый деревянный гребень. С трепетной заботой она аккуратно принялась пропускать сквозь тонкие зубцы длинные спутанные пряди, пытаясь привести в порядок серебряный водопад. Сегодня Мидори была особенно тиха и немногословно. Обычно именно она была той спасительной нитью, которая предупреждала об опасности, однако сегодня не зазвенел, оставленный Минору, колокольчик. Сегодня она не позвала его, не оставила короткой записки в дупле трухлявого дуба на опушке. Сейчас же Мидори всё с той же любовью касалась его волос, но старательно избегала взгляда, боясь увидеть там презрение.
- Я заварила тебе чаю из целебных трав. Он поможет восстановить силы, раны же надо перевязать,- завидев алеющее пятно на белом тле бинта, вновь тихо произнесла Мидори и всё же нашла в себе силы поднять взгляд на лиса.
- Это опасно, - вместо спасибо лишь прагматика его слов. Оставаться в деревушке действительно было опасно как для него, так и для тех, кто его укрывал. Конечно, он всегда мог свернуть на то, что просто воспользовался девушкою как марионеткою и не более того, тем самым спасая жизнь. Но разве она примет подобное? Конечно же, нет. Он не противился её порыву, но и не поддерживал его должным образом. Рука опустилась на бинты смазывая и без того нечеткий силуэт вишневого пятна. Давно он не попадал в подобную ситуацию. С одной стороны это было даже забавно если бы не то, что это не может продолжаться вечность. Как бы он хотел тишины и покоя.
- Глупая овечка,- наверное, у Минору была привычка давать замысловатые клички тем, к кому привязывалась его душа,- даже сейчас я не могу оставаться в твоем доме надолго. Я оставил в лесу кое-что ценное. И я должен вернуть это как можно скорее.
Лис, несомненно, говорил о Данияре, но даже сейчас он не мог рассказать Мидори о нем. Как и Данияру о ней.
- Вернёшься и заберёшь, как поправишься,- непреклонно проговорила Мидори, напоминая заботливую матушку, которая решала, оставить ли больное дитя дома или же отпустить гулять.- В конечном итоге, ты ведь умеешь прятать. Я не думаю, что с этой вещью что-то случиться.
Конечно же, девушка ничего не знала. Она привыкла, что Минору пропадает в лесу, но списывала это лишь на то, что в деревне ему находиться опасно, да и он сам являлся духом лиса. Духом дикого животного, которому чужды домашние стены, поэтому-то Мидори всегда с улыбкой на лице и с надеждой на скорую встречу провожала юношу в глухую чащу и каждый день ждала его возвращения. Сейчас же её нежные руки, что ночами дарили его телу сладкую ласку, осторожно сняли кровавый бинт, открывая неглубокую, но всё же рваную рану от охотничьего ножа. Печально прикрыв глаза, Мидори вновь принялась перевязывать жестокое увечье. Глубокий вздох, и Минору обвил руками тонкий стан девушки, не давая связать концы бинтов. Он крепко прижал её к себе, утыкаясь носом в шею, вдыхая столь тонкий аромат молока и выпечки, смешавшейся с соцветьем розовой сакуры. Именно Мидори так часто преподносила ему излюбленные лакомства Данияра, считая, что все это лишь для него. Он молчал. Не было желание разговаривать, прислушиваясь, как мерно вздымается её грудь.
- За что ты так добра со мной? - все же нарушив тишину, произнес лис, касаясь губами нежной кожи на её шее. Он редко проявлял нежность, но сейчас... Сейчас все было иначе.
- Потому что я... Я люблю тебя,- выдохнула Мидори, пропуская сквозь серебро волос тепло своего дыхания. Неоднократно она говорила эту простую истину, но сегодня слова звучали и вовсе иначе. Ещё никогда в них не было столь тепла и столько безграничной нежности, что одним лишь звучанием ласкала слух. Не сразу, но всё же Мидори обняла его в ответ. Так крепко, как только могла, но одновременно стараясь не причинить боли. Она так же молчаливо вслушивалась в неповторимую мелодию его сердца, которое принялось трепыхаться в груди немного быстрее, но, оставив на бледной щеке невидимый след своего поцелуя, мягко выпуталась из объятий.
- Минору, повязка... Надо завязать,- с бликом трепетной улыбки на плавном лице и с пятнами алого румянца на щеках, проговорила Мидори и всё же затянула бинт.- Подождёшь немного, я принесу чай?
Лис отрицательно покачал головою. Обхватив запястье Мидори, кицунэ вернул себе лежачее положение, не отпуская её руки. Слова о любви он не раз слышал, но все так же не доверял подобному.
- Просто, побудь рядом. Больше ничего не надо.
Едва отодвинувшись, он приоткрыл одеяло, желая, чтобы она просто легла рядом. Он надеялся на смышленость Данияра. Надеялся, что с ним все будет хорошо.
- Хорошо, как скажешь,- всё с той же ласковой улыбкой произнесла Мидори и осторожно забралась под одеяло, стараясь не нарушить покой Минору. Её рука мягко опустилась на крепкую юношескую грудь, вырисовывая пальцами замысловатые узоры. Его кожа горела, но девушка уже давно привыкла к тому, что температура лиса отличается от температуры её собственного тела, поэтому не беспокоилась. Вновь нащупав мелодию его сердца, Мидори и лишь прикрыла глаза, вслушиваясь в это тихое биение. Минору лишь крепче прижал хрупкий стан, закрывая глаза. Он уснул, проваливаясь в мир грёз, позволяя себе подобную вольность. Его грудь мерно вздымалась, а лик не выражал ничего, кроме безмятежного спокойствия, коим он был обделен, уже столько лет. Девушка тоже уснула, убаюканная его сердцебиением, но ближе к полуночи её сон был нарушен сияние бумажного фонарика вблизи окна. Осторожно, дабы не спугнуть чуткий сон Минору, она покинула его объятия, но лишь для того, что опуститься на колени рядом. На его умиротворённый лик смотрели тёмные, как ночь, глаза, в которых мириадами звёзд блестели слёзы. Они цеплялись за ресницы, но после срывались и росинками катились по её щекам, а Мидори прикрыла рот ладонью, дабы нечаянно не издать лишнего звука. Дрожащей рукой она касалась длинных серебряных прядей, пропуская сквозь пальцы драгоценный шёлк, который пах лесом и свободой. Взгляд впитывал в себя любимые черты. Минору был живым подтверждением того, что демон может быть прекрасен. Что ёкаи вовсе не те чудовища, которых изображают в старинных книгах. Однако люди, не способные этого принять, списали бы всё на козни демона, выстроенные ради наживы. Мидори же действительно любила его и просто хотела быть счастливой. Неистово желала этого, но судьба распорядилась иначе. А в окне всё мелькал и мелькал бумажный фонарик. Девушка поднялась на ноги и покинула комнату. Откуда-то с улицы донеслись глухие отголоски каких-то ругательств. Она ещё пыталась сделать хоть что-то, но безуспешно. И даже ветер был не в силах высушить её слез. Когда же Мидори вернулась, то её дрожащие, словно занемевшие пальцы, несмело сжимали миниатюрную ампулу, содержимое которой словно светилось изнутри густым рубином. Девушка вновь опустила на колени у изголовья. Вновь она окинула столь мирно уснувшего юношу взглядом, полным жгучей боли.
- Прости меня,- шепнул сорвавшийся голос. Мидори прислонила ампулу к его губам, наблюдая как рубиновые капли исчезают в плену его едва приоткрытых уст, которые ранее целовали её так нежно. Пузырёк опустел, покинул ослабшие пальцы и скатился на пол, а девушка упала на грудь Минору, окончательно давая волю всему, что так старательно скрывала внутри весь этот вечер. То, чем ей было велено опоить кицунэ, вовсе не убивало его, но временно лишало все сил, как магических, так и телесных, превращая в обычную безвольную куклу без способности сопротивляться. Яд обжигал горло, разливаясь по телу чистейшим чувством пустоты. Минору так беспечно посчитал, что ощущение губ Мидори окажется столь же приятным и трепетным как прежде. Но он ошибся, как не ошибался в жизни никогда прежде. Поцелуй не был сладким и нежным, в нем читалась горечь и отчаянье. Ресницы дрогнули, приоткрывая мозаичную расцветку глаз. Он не умирал, а медленно увядал не в силах поднять руку, дабы коснутся её волос, прошептать горькими от яда губами, лишь одно слово: «Почему?».
Людям нельзя доверять. Разве он не учел этот урок прежде, но тогда почему шелк кимоно орошают горячие слезы. Минору явно ощущал, как содрогается её тело, но не мог ничего сделать. Его взгляд блуждал по столь знакомому потолку, вспоминая как долгими зимними вечерами, он изучал каждую трещинку, каждую новую паутинку, что в углу плел настырный паук, спасая свое творение разрушенное рукою Мидори. Он наблюдал в застывшем безмолвии, не смея тревожить сон смертной женщины, уснувшей на её плече. Он был глупцом и этого не изменить. Его веки вновь сомкнулись, позволяя соленой слезинке, затаится в уголке его небесно-лазурного глаза. Оставалось смириться и ждать своей участи. Ждать того что произойдет дальше.
- Лучше бы…ты убила…ме..ня,- почти по слогам произнес Минору охрипшим голосом, ощущая как обмякают голосовые связки. Более не единому слову уже не было суждено сорваться с его уст в сторону человека, предавшего все самое ценное, что он смел хранить в своем ледяном сердце, позволяя тлеющему угольку превратиться в золу.
- Они... Они забрали мою сестру. Забрали мою маленькую девочку,- всхлипывая, только и смогла выдавить из себя Мидори, судорожно комкая пальцами ткань его одежд. Она не просила прощения, не пыталась оправдать себя, ибо понимала, что все её слова не будут иметь никакого смысла. Ни одно из них не сможет забрать себе ту боль, что лезвиями раздирала тело, не сможет излечить рваную рану на сердце и так же не сможет предотвратить то, чему суждено случиться. Своими руками она подписала приговор мучительной смерти тому, кого так преданно любила и с кем хотела провести свою человеческую, такую короткую, но всё же жизнь. Напухшие от слёз глаза, подняли свой мутный тёмный взгляд на Минору, глядя так, словно хотели впитать каждую черту его лица. Так, словно лис лежал на одре самой смерти. Дрожащие руки вновь коснулись его волос, а после обняли впалые щёки, которые нынче были слишком холодными. Последним прощальным поцелуем она коснулась его. Подарила то нежное прикосновение, на которое он надеялся ранее, а вместе с этим выпила и те остатки горького яда, что сохранила бледность кожи. Лишь транквилизатор для демона, но смерть для обычного человека. В доме хлопнула дверь. Девушка вздрогнула и резко обернулась. Свет в комнате зажёгся, обволакивая фигуры рослых неотёсанных мужчин в грубых охотничьих одеждах, с клинками и кинжалами за широкими поясами. У двоих за спиной висели тяжёлые арбалеты. Мидори знала их. Все они были приспешниками гильдии. Один из мужчин с давно небритой щетиной жадно окинул её взглядом и ехидно ухмыльнулся. Когда-то она отказала ему в браке, за что и поплатилась.
- Не надо! Не трогайте его! Он не сделал ничего плохого!- закричала она, когда кто-то из охотников решил не тратить зря время и побыстрее закончить начатое, пока яд ещё действовал, растекаясь по венам Минору. Мидори же закрыла кицунэ собой, но грубая мужская рука, ударив, оттолкнула её.
- Заткнись! Это демон! Он околдовал тебя!- Это был её отец. Не сказать, что он любил дочь, но уж точно не хотел, дабы с ней расправились так же, как и со всеми нечестивыми изменниками, ведь это бы оставило грязное пятно на его имени известного охотника. Махнув рукой, он подозвал своих приспешников и те, с отвращением прикасаясь к телу бледноликого юноши, унесли его, громыхнув дверью. А в ночи ещё долго разносились душераздирающие, сочащиеся болью и мольбами, крики Мидори, пока к рассвету не стихли навсегда.
Знаете что самое страшное в жизни? Нет не смерть и даже не её ожидание. Смерть это то, что может унять боль, и стереть все воспоминания, забрав с собою в преисподнюю. Хуже всего - это иметь возможность слышать, чувствовать, но быть не в силах помочь. Быть тряпичной куклою в непроглядной тьме, понимая, что где-то совсем близко, лишь в паре сантиметров, угасает чья-то жизнь, обрывая струны натянутых нервов. Он ощущал её, знал, как медленно с каждым часом сердце предавшей его женщины пропускало один удар за другим сродни механическим часам, прекратившим свой ход. Ему было плевать на то, что случится с его телом. Как поступят с его нечестивым духом.
Все последующие дни, проведенные в заточении, скованный цепями демон не произнес и слова. Яд давно перестал действовать, но его тело оставалось безвольным, словно рисовая бумага, упавшая в лесное озеро. Бледное тело саднило от синяков и порезов. Не было смысла задумываться о том, зачем они совершают подобное. Люди хуже зверей и сейчас его целью была лишь защита мальчишки. Он не забыл о Данияре, даже тогда, когда сердце обратилось в пучину мрака, превращая мозаичный взгляд в очертание тусклого стекла. Оставалось терпеть и смиренно ждать своей смерти, надеясь на то, что маленький трусливый заяц сумеет прожить один в этом жестоком и беспощадном мире.
А в ту ночь Данияр так и не дождался своего хранителя. Он забылся беспокойным сном, надеясь, что на утро вновь засияет солнце и что лис вернётся, ведь он обещал. Однако ни утром, ни в последующие дни Минору не пришёл. Серьга, оставленная при прощании, каждую ночь сияла всё ярче, отбрасывая на каменные стены пляшущие кровавые блики, а Данияр медленно угасал. Он почти ничего не ел, мало спал и днями напролёт скитался по лесу, посвящая безрезультатным поискам всё своё время и силы. С утра до глубокой ночи, когда пейзаж чащи становился неразличимым для глаза обычного человека, он бродил по узким тропам и звал своего хранителя. Иногда в голос, иногда мысленно пытался дотянуться до него. Он уже давно понял, что случилось нечто плохое, но всё же не терял надежды. Проснувшись однажды утром, Данияр поплёлся к озеру, дабы смыть с себя дорожную грязь. Ночью вновь лил дождь, все тропы превратились в вязкое месиво, но на купание уже не осталось сил. Едва добравшись до пещеры, Данияр уснул и теперь, соскребая с белоснежной кожи засохшую землю, брёл босиком по мелким камушкам, что устилали берег. Здесь никогда не было людей, поэтому он решил не обременять себя одеждой, а именно она бы смогла тут же разоблачить все изменения, что случились с ним за короткое время несколько часового сна. Шаг за шагом он приближался к кромке мелкого прозрачного озера, зеркало которого сегодня было безмолвным и спокойным, не поддаваясь шалостях лёгкого ветра. Вот уже холодная вода коснулась его ног, как вдруг в груди всё замерло, и Данияр отшатнулся назад, испугавшись собственного отражения. Он вновь подошёл ближе, надеясь на то, что ещё попросту не проснулся. Надеясь, что это было лишь мимолётное видение, навеянное усталость, но нет, с водной глади на него взирало перекошенное испугом лицо с прозрачно-голубыми глазами. Его глазами. Все черты были так знакомы, но одновременно чужды. Ладонь опустилась на щёку, безотчётно ощупывая кожу. Он действительно изменился, и в отражении больше не было лица мальчишки, там отражался лик взрослого окрепшего юноши лет восемнадцати от роду. Лицо утратило столь детскую плавность и округлость. Несколько пухлые щёки стали впалыми, от чего скулы обрели выразительность и резкость. Губы налились пухлой капризностью, а идеально ровный нос более не был по-детски вздёрнут. Тело обрело зрелые очертания и рельеф красивой юношеской мускулатуры. Лишь волосы были всё такими же светлыми, а глаза всё так же наивно смотрели на мир. Всему виной было лишь то, что связь с хранителем прервалась на какие-то считанные часы. Охотники вновь попытались обуздать дух лиса и в этот раз почти достигли своей цели, однако что-то вновь пошло не так. А Данияр и его жизнь - они полностью зависели от Минору, ибо только благодаря кицунэ он прожил столь долгий век. Данияр вспомнил все наставления Минору, его рассказы о том, что произойдёт, если связь нарушится и осознал всё, к чему оставался слеп. Теперь он знал, где следует искать. В тот день ранее наивные, детские глаза, покрылись коркой ледяной ненависти ко всему сущему.
Минул месяц с тех пор, как Данияр поднялся на новую ступень своей жизни. Повзрослев телом, он вырос и духом, с тех пор каждый день посвящая себя лишь одной цели - найти Минору. В лесу ему удалось отыскать жителей местной деревни, которые в эту пору как раз начинали сбор целебных трав. Прикинувшись путником, на которого напали разбойники, что в этих краях не такая уж и редкость, он попал в деревню, где смог раздобыть себе и еду, и одежду. Жил он в доме одинокого старого мастера литейного дела. Днём, в благодарность за кров и еду, помогал ему, чем только мог, а вечером упражнялся с катаной на заднем дворике. Данияр был благодарен своему хранителю за науку и потраченное время, ибо с детства умел обращаться с этим оружием, реагируя молниеносно на любое движение. Попутно он разузнавал всё больше информации о гильдии, местонахождении штаба и людях, что называют себя охотниками на демонов. Он готовился. Но день, когда Данияр проснулся от глухой боли в сердце, что сдавливала рёбра, мешая сделать глоток воздуха, стал последней каплей. С трудом он смог прожить эти часы до заката, изнывая от боли и беспокойства за того, кто был дороже всего в этом мире.
Глава «???»
Маленькая комнатушка, преимущественно старая деревянная мебель, керосиновая лампа на столе. Данияр стоял перед зеркалом, бережно вдевая в ухо серьгу, с которой не расставался, бережно храня в кожаном мешочке на шее. В резную деревянную оправу была воткнута окровавленная швейная игла. Когда серьга заняла должное место, уголки его губ едва заметно поднялись вверх. С тех пор, как исчез Минору, юноша разучился улыбаться, но сегодня был особенный день. Камень сегодня светился как никогда ярко, а это означало, что нужно поторопиться. Данияр надел белую рубаху, поверх плотный тёмно-зелёный жилет, влез в высокие сапоги. Со стола он взял широкий пояс, который затянул потуже, прикрепил к нему клинок и верную катану. В деревне его давно прозвали эльфом, за схожесть с этими созданиями леса, лишь тугой лук заменял металл острого лезвия. Последнее, что он сделал, это подвязал уже порядком отросшие волосы шелковой лентой, отрезанной от кимоно Минору, которое было оставлено в дупле старого дуба. После юноша погасил лампу, попрощался со стариком, сказав, что идёт прогуляться и отправился в сторону леса. В логово гильдии. Сегодня был выходной. Многие охотники со своими семьями отправились в город, оставив лишь пару десятков надзирателей, поэтому лучшего времени для визита было не сыскать. Скрывающийся в чаще леса, штаб его издалека встретил Данияра желтоватым отблеском множества окон. На первый взгляд это было самое обычное ухоженное здание, напоминающее средних размеров японский особняк, но старожилы поговаривали, что всю суть скрывает земля - подвальные помещения под штабом. Впрочем, довольно быстро Данияр завидел и следы пребывания охотников. Не смотря на наличие нормальной кухни, здесь повсеместно тлели костры, на палках были растянуты шкуры убитых животных. Он неслышно подкрался ближе, ибо знал, что ночью здесь рыщут сторожевые псы гильдии. Из открытого окна донёсся грубый прокуренный бас порядком захмелевших мужчин, которые рассказывали друг другу какие-то байки о своих подвигах. Охотников было гораздо меньше, чем обычно, но всё же Данияра заметили.
- Эй, юнец, ты чего здесь вынюхиваешь, а?! Жить надоело?!- раздался за его спиной такой же пьяный, противный голос, который не вызвал у Данияра ничего, кроме чистого отвращения.
- Тебе!!!- сцепив зубы, процедил он с ледяной ненавистью в голосе и, стремительно обернувшись, всадил клинок в самое сердце охотника ещё до того, как он успел осознать, что же произошло и издать хоть звук. Данияр подхватил тяжёлое тело и, оттащив в тень, бросил подальше от глаз. Он чувствовал, где-то здесь и томился в заточении его хранитель.
- Минору... Минору, ты меня слышишь?- мысленно позвал Данияр, прикрывая глаза и надеясь, что теперь он достаточно близко, дабы достучаться до сознания хранителя.
Сколько прошло дней, Минору не знал. Может день, может месяц, а может и вовсе год. Заточенный в подземелье, он медленно угасал, отказываясь от всего кроме воды. Лишь целительная влага способна была стереть с губ отголоски предательской горечи, на время давая истощенному организму право на жизнь. Мнение о том, что демонам ненужно большое количество пищи правдиво, ведь на самом деле Минору и не нуждался в ежедневном приеме яств. Каждодневные истязания оставили глубокие шрамы на мраморной коже, а она уже была не в силах восстановить свою целостность. Он жил лишь ради Данияра, поддерживая жизнь мальчишки тем, что просто отказывался подыхать. После недельного пребывания в заточении, Минору в полной мере осознал, для чего его сковали не убив. Не подарив столь желанную путевку в Ад. Это было крайне эгоистично со стороны кицунэ считать, что смерть - спасение для них двоих. Но, несмотря на это, он упрямо продолжал играть роль марионетки для битья. Ему оставили жизнь не из милости или же чего-то подобного. Даже не, потому что Минору был слишком силен, дабы так просто пасть от рук вассалов. Просто наивность людей порой поражала. Поражало и их желание обуздать дикого лиса. Но каждая попытка добавляла дерзости и ненависти, делая Минору все больше похожего на дикого лиса, способного разорвать в клочья глупца осмелившегося прикоснуться. Серьга давно была сорвана и спрятана среди прочих старинных артефактов, но даже в этом случае она продолжала подавать сигналы своей паре о том, что лис еще жив. Что он все еще держится за остатки своего сознания, дабы не впасть в безумие.
Почему же он не сбежал? Ответ прост. В гильдии работают отнюдь не глупцы, хотя изредка и такие уникумы встречаются на пути. Печати, сдерживающие силу, были расклеены повсюду, оставляя безнаказанным лишь тело Минору, превращая затхлое помещение в подобие бумажного домика с чернильными иероглифами вместо узора. Время шло и постепенно осознание того, что приручить демона не получится, все ближе подталкивало охотников к тому, что все же придется избавиться от опасного пускай и обессиленного трофея. Близилось полнолуние, а это означало лишь то, что день его смерти неумолимо приближался к финалу. Проведя в молчании столько дней, лис мысленно попросил прощение у того, кого по своей воле приютил под крылом, лишив тем самым права на спокойную и счастливую жизнь.
- Прости, - изредка шептали его губы так тихо, будто шелест травы падшей под гнетом лезвия серебристой косы трудолюбивого крестьянина. Он никогда не перед кем не извинялся, но сейчас видел выход только в подобной глупости.
Утро или же день, приведший настолько изменившегося зайца, лис не различал. В камере не было света, поэтому осознание, что царит сейчас на земле, было столь скудным, что даже тюремные крысы смеялись. В его мире царила тьма, что время от времени освещалась керосиновыми светильниками охотников пришедших за новой порцией истязаний и без того измученного тела. Он не слышал голоса Данияра, но отчетливо ощущал его присутствие. Приоткрыв тяжелые веки, Минору с трудом поднял голову, переводя взгляд на дверь, произнеся все так же тихо.
- Уходи…
Хрип, вырвавшийся из легких, заставил зайтись в приступе кровавого кашля. От сырости он более не мог нормально дышать, и каждое неловкое действие вырывало куски из его груди, выливаясь алыми потеками из глубин рта. Это было слишком опасно, поэтому лис продолжал твердить одно и то же:
- Уходи. …Убирайся… Беги! – попытка повысить голос заставила лопнуть натянутую нить голосовых связок, вызывая боль, к которой Минору привык как никогда прежде. И только алая серьга становилась все ярче с каждым шагом к темнице лиса, играя роль путеводной звезды во мраке небытия. Касаясь кожи, она сперва просто согревала своим сиянием, но с каждым шагом начинала обжигать.
- Так вот оно что,- едва слышно проговорил Данияр, отпуская эти мысли с ночное небо, и мимолётно прошёлся пальцами по алому камню. Он всё понял. Понял, что эта вещь приведёт его куда следует, и от этого сердце в груди сжалось, а после забилось так быстро, словно грозилось полететь впереди хозяина. Не найдя входа извне, Данияр вошёл в дом и эта ночь окрасилась алым. Он убивал всех, кто пытался преградить ему дорогу. Убивал без единой эмоции во взгляде, покрывшемся коркой ледяной ненависти. Он не испытывал жалости к тем, кто ни разу не пожалел своих пленников, расправившись с живыми душами, как с обычным придорожным мусором. Пьяные и неповоротливые охотники успевали лишь замахнуться, прежде чем стать дополнение, оставленного за спиной, побоища. Миновав коридоры, наполнившиеся стонами и кровью, Данияр шёл за светом серьги. Она привела его к лестнице в подземелье. А прогнившие умы приспешников гильдии, мелких пешек, который выполняли свою нехитрую работёнку в отсутствие господ, не сразу, но всё же поняли, зачем явился сюда этот юноша, с характером кровожадного зверя, и куда направляется высокая фигура.
- Убейте! Убейте лиса!- донеслось откуда-то из сырости подвальных коридоров, от чего Данияр рванул вниз по лестнице. Холодным дыханием его встретил лабиринт коридоров, где, подобно муравьям, копошились люди. Он их не видел, но слышал, как где-то в глубине подземелий, всё пришло в движение. Землистый пол заглушал звуки шагов, тусклые масляные лампы заставляли глаза вглядываться в полумрак, но серьга Минору позволяла безошибочно находить путь в этой тьме. Последний поворот и вновь бойня. Вновь потраченное время, лишь душу грела наступившая тишина. Вот она - стальная дверь. Не заперто, изнутри льется желтоватый свет. Он был немного ярче, чем в коридорах - горел керосин. Данияр вновь пустился бежать, но резко распахнул дверь, но так же резко замер. Путь ему преградили двое охотников, крепко сжимающих в руках тяжёлые мечи. Третий же стоял у самой решётки, держал арбалет с одной лишь стрелой. Наспех обмакнутая в яд, она роняла едкие слёзы на земляной пол, а острие маячило всего лишь в нескольких сантиметрах от сердца Минору. Минору... Он сразу же узнал его, и глаза налились праведный гневом преисподней.
- А ну не смей!!!- на надрыве прокричал юноша и, выхватив клинок, швырнул в пустоту. Лезвие просвистело меж лицами охотников, преодолев этот незримый барьер, несколько раз покрутилось в воздухе и смертельным укусом впилось в шею. Арбалет с грохотом упал на пол. Мужчина ещё пытался зажать рану, хватая ртом воздух и издавая противные булькающие звуки, что исходили из горла, но после рухнул и уже не шевелился. Повисла тишина, разорванная озлобленным криком:
- Ах ты, гад! Ты заплатишь за это!- Это был крик отчаявшихся людей, которые добровольно кинулись в лапы смерти в лице Данияра, который сейчас больше походил на светло жнеца, приговорившего прогнившие лохмотья их дух к вечным мукам. Он дрался из последних сил, защищая того, кто так бережно опекал и заботился о нём все эти годы. Дрался на глазах у Минору и гордился этим, ибо мог показать на что способен. Конец. Охотник рухнул и сполз по стене. Данияр наклонился и брезгливо отцепил от его пояса ключи. Противно скрипнул проржавевший замок, со звоном упали цепи, а его руки мягко подхватили оседающее тело Минору, крепко прижимая к себе.
- Я так боялся, что опоздаю. Прости, что заставил ждать так долго,- прошептал Данияр, прижимаясь к израненному телу. Но вместо объятий и счастливых улыбок, Минору вцепился в плечи Данияра, пытаясь оттолкнуть. Он желал повторить слова, прогоняя беспечного мальчишку, но не смог. Голос больше не принадлежал ему, срываясь на кашель. Ослабшее зрение, пыталось уловить малейшее изменение в Данияре, что лишь отдаленно напоминал пугливого мальчишку. Он так изменился, но это не могло скрасить всей его глупости и безрассудности поступка. Мальчишка совсем не понимал, что его пребывание в комнате усугубляет состояние лиса, буквально высасывая остатки сил, которые он хранил для поддержания жизни глупца. Или же Данияр всё понимал, но всё равно не могу поступить иначе. Он многого не знал, но его знания о том, что его жизнь напрямую зависит от жизни Минору, вполне хватило, дабы предполагать, как тяжело даётся ёкаю поддерживать этот огонёк, жертвуя собою. Всё же охотникам удалось украсть у кицунэ большую часть его сил, однако, не в силах справиться с мощью белого лиса, они попросту запечатали их, как ненужную консервацию, от которой не будет проку, но и выбросить жалко.
- Потерпи, сейчас.- Данияр извлёк из, прикреплённой к боку, сумки нечто, напоминающее огромный хрустальный шар, который можно лицезреть, придя к гадалке. Он был прозрачным, но как только коснулся рук человека, словно изнутри вспыхнул языками дикого белого пламени. Буйствующие языки, не чувствуя в Данияре своего хозяина, свирепо обжигали кожу, но юноша бережно держал шар до тех пор, пока не вложил его в руки лиса. В это же мгновение оболочка лопнула, и Данияр едва успел отскочить, ибо всё тело Минору поглотил его собственный дух непокорного белого лиса, возвращая ему силу и настоящую суть ёкая. А юноша, словно заворожённый, наблюдал за эти действом, безмолвно восхищался, когда белое пламя прохладными прикосновениями зализывало раны на теле лиса. И почему-то сейчас он вспомнил про то слепяще-белое кимоно, в котором Минору являлся к нему в последний раз. Удивление на миг промелькнуло в глазах демона. Данияру удалось найти то, что могло помочь. То, что способно было восстановить его силы. Не учёл он лишь одного: после стольких дней истощения лису трудно было в полной мере ощутить прилив целительной силы. Его тело заживало, но тут же рвалось на куски, от переизбытка живой энергии, заставляя все повторяться раз за разом. Минору всегда удерживал истинную сущность, выпуская то количество магии, что могло выдержать его тело, не навредив внутренним органам. Но сейчас все было иначе. Минору более не мог поддерживать облик юноши, позволяя пламени проглотить его с головой. Он принял истинный облик дикого лиса, позволяя телу видоизмениться, проламывая стены своей темницы. Протяжное и звонкое рычание донеслось из-под клубов дыма, оставляя часть гильдии охотников тлеть под развалинами тюремной камеры. Все рушилось и содрогалось, но вовсе не приносило ни малейшего вреда Данияру, скрытому под массивным белоснежным хвостом. Лишь когда клубы пыли улеглись, Минору сделал шаг назад, убирая один из своих хвостов. Перед юнцом предстал прекрасный белоснежный лис с шестью такими же слепяще-белыми хвостами. Он грозно зарычал, ощущая, как под массивной когтистой лапой затрещало поваленное дерево. Больше трех метров в холке лис походил на неуклюжего дикого зверька, помещенного в палисадник с рассадой, одно неверное движение хвостом и можно смело заготавливать дрова на зиму. Минору не любил принимать истинный облик, но сейчас переполняющая его сила продолжала вырываться, заставляя серебристую шерсть буквально гореть праведным пламенем. Он больше не был тем рассудительным подобием человека, поддавшись звериной сущности своего истинного «Я».
А Данияр вовсе не боялся его и, даже видя таким, видя все те разрушения, которые сотворило всего лишь перевоплощение, искренне не понимал, за что люди так ненавидят столь прекрасных существ и почему так жестоки, ведь в сути всё, что делал лис, было лишь ради собственной защиты. Ради спасения собственной жизни.
- Минору... Священный белый лис...- мягко произнёс Данияр, протягивая руку, дабы ласково коснутся серебристой шерсти на, склонённой к нему, морде лиса, купая пальцы в шелковом омуте. Он гладил его шерсть, с любопытством крутил ладонью, которую облизывали языки белого огня. Странно, но он казался ему приятно прохладным и вовсе не вредил коже. И даже видя оболочку дикого зверя, Данияру было достаточно одного лишь взгляда в привычную мозаику разноцветных глаз, дабы понять - перед ним его хранитель. А лис в свою очередь и не смел проявить и отблеска агрессии к Данияру, то и дело позволяя его пальцам касаться шерсти. Мальчишка… Нет, не так. Юноша на уровне инстинктов был для него чем-то знакомым и родным. Даже перевоплотившись, он вовсе не забыл его, ощущая и улавливая знакомые нотки в изменившемся беспомощном ребенке. Но, как и прежде и во все времена любая идиллия исчезает так же быстро как чернильное пятно въедаться в белоснежную бумагу, оскверняя её девственный лик. Встряхнув головою, Минору вновь зарычал, желая убраться из этого проклятого места как можно скорее. Что-то подсказывало, что сейчас самым правильным решением будет бежать. А уж после он отомстит сполна, уничтожив всех тех, кто предал его. Тех, кто отобрал у него Мидори. Толкнув юношу носом в бок, лис вновь зарычал, давая понять, что время поджимает. Он вернул силы, но еще не мог полностью обуздать их нрав. Будто переполненная до краев чаша, лис не имел возможности сделать неверное движение, дабы не расплескать то, что было возвращено с таким трудом. Он не желал терять остатки человечности. Не желал терять самого себя.
- Да-да, сейчас мы уйдёт отсюда. Теперь всё будет хорошо. И мы всегда будет вместе,- ласково шепнул Данияр. Он вновь поднял руку, дабы коснуться лиса, дабы успокоить его своим прикосновением, но внезапно вздрогнул, словно сорвавшийся с ветви осенний лист. Губы приоткрылись в немом вскрике, но с них сорвался лишь резкий вздох, выносящий из лёгких поток горячего воздуха. Юноша замер, держа на весу бледную ладонь. Казалось, в мгновение он окаменел, превращаясь в мраморную статую. Расширившимися глазами он смотрел в глаза Минору. Но в этом взгляде не было ни боли, ни сожаления, лишь радужка медленно утрачивала свой водянистый блеск, неумолимо скрываясь за тонкой гранью безжизненного стекла. На его груди расцвела кровавая роза, стеблем которой служило, разорвавшее кожу, острие роковой стрелы. Мелкими жидкими рубинами на лисью лапу капала кровь. Но не было ни холода, ни той предсмертной пустоты. В теле Данияра бродило лишь знакомое, но такое призрачное тепло. Рука опустилась, а уголки губ дрогнули и печальной, но всё же ласковой улыбке. Данияр всё давно понял и жалел лишь о том, что не сможет прожить ещё одну столь беззаботную вечность рядом со своим хранителе, рядом с необузданным белым лисом. От этого было грустно. Но всё же Данияра радовало, что его жизнь не была столь напрасна, что в конечном итоге он смог сполна отплатить Минору за все то время, сквозь которое он верно нёс тяжелое бремя хранителя. Эти мысли затихли в светлой голове вместе с пением ночным птиц и шелестом разбуженного леса. Подобно скошенному цветку, юноша пошатнулся и медленно осел на землю, усыпанную щепками и тлеющими обломками.
Разве судьбу можно назвать ласковой матерью? Разве можно ей так слепо доверять? Нет. Нельзя. Судьба не мать и даже не любовница. Судьба - это маленький ребенок, предпочитающий играть с чужими чувствами, строя все новые и новые козни. Она дарит нам тепло, заставляет проявлять эмоции, а после запирает наши сердца на тысячу замков, не забыв при этом положить кусок льда, дабы не было попытки вновь воспламениться в порыве любить и быть любимым. Судьба больше не была благосклонна в своей любвеобильной прихоти, позволяя лишь одно - пронзить душу едким острием. Минору все же удалось вернуть свой облик. Он сумел прижать дрожащие ладони к окровавленной ране, но все было тщетно. Слишком поздно дабы иметь возможность вернуть к жизни мертвого. Он так долго оберегал его. Так долго, что сердце не могло выдержать подобной утраты. Мидори, Данияр… Минору потерял их, а вместе с ними и частичку себя. Крик подобный рычанию вырвался из его груди, наполненный отчаяньем и гневом. Он был зол, пропитан ненавистью и жаждой мести от кончиков пальцев до кончиков волос. Смерть Данияра стала последней каплей. Каплей обратившей белое в черное, испепелившей желание творить добро, заменяя его предвкушением сладкой мести. Он уничтожил их всех. Уничтожил прибывших на смену охотников и их семьи, деревню, где жила Мидори. И не было в нем пощады ни к детям, ни к женщинам или же старикам. Все пылало в ту ночь белоснежным огнем, дарящим холод и разрушение. От былых мест не осталось ничего кроме пепла, что дождем ниспадал с почерневших небес и даже боги не могли усмирить кровавую жажду чудовища, выращенного из-за собственной прихоти. Тело Данияра было преданно земле у заброшенного храма, что отныне оставался единственным уцелевшим местом на десятки километров в округе. В руки юноши был вложен букет из огромных белых ромашек. Серьга, подаренная мальчишке, была возвращена на место, а её сестра утеряна где-то в необъятности леса. Минору пропал. Кто-то рассказывал легенды о том, что после кровавой расправы дикий лис отправился совершать свои злодеяния в другие деревни и города, равняя с землею высокие горы. Кто-то молвил о том, что он был повержен и запечатан, иные же твердили, что жизнь храма на горе, где цветут ликорисы в осенний период, поддерживает уснувший там дух белого лиса, навеки охраняя могилу того, кто был так дорог ему. Времена проходят, сменяется мир, а ветхий храм с алтарем бога Инари все еще стоит на возвышении где-то глубоко в лесу. Люди давно позабыли о нем, а те, кто помнил, передавая легенды из поколения в поколение, предпочитали обходить это место десятой дорогой, дабы не быть съеденными демоном. Сожженные пустыри обросли новыми домами и шумными дорогами, превращая былые деревни в города каменных джунглей. Лишь эта местность все еще оставалась деревнею, где почитали древние традиции, а молодежь изнывала от скуки приезжая к пожилым родителем и праотцам на летние каникулы.
Но, не смотря на современность, люди продолжали верить в то, что окружающий деревню лес, что соединяет горы с небесами, хранит в себе много тайн, где есть место ёкаям и божествам.
Раздел 2
Глава
Алое... Почему так много алого? Что это? Кровь? Дрожащие, измазанные пылью и испещрённые грубыми царапинами пальцы тянутся к красной пелене. Трепещет вздрогнувший молодой стебель. Нет, не кровь. Цветы. Кровавые ликорисы - цветы мёртвых. Храм Инари - единственное место в округе, где их было настолько много, что пейзаж превращался в кровавое море, застилающее глаза. Это осознание было последним, о чём успел подумать воспалённой рассудок девушки прежде, чем покинуть её тело, которое обмякло на грубом камне просевших, замшелых ступеней. Здесь уже давно не ступала нога человека. Веря старинным сказаниям, местные жители старались обходить это место и советовали поступать приезжим так же, дабы те своим невежеством не разгневали дух священного белого лиса, что согласно легенде дремал в этих стенах. И, казалось, лишь по велению высших сил храм всё ещё жил, а в конце августа и до самых холодов утопал в буйстве цветения ликориса. Он притягивал взгляды, но им любовались лишь издалека. Девушка, что тихо угасала на каменных ступенях, изнывая в бессознательном бреду, попала сюда и вовсе случайно. Она дошла туда, куда хватило сил и, израненная, канула в забытье. Её одежда больше напоминала одеяние мужчин, грубое и без излишеств, но и оно сейчас было превращено в изодранные, грязные лохмотья. Длинные тёмно-каштановые волосы, что сплетались с мелким мусором, были затянуты в тугой пучок на затылке, который уже давно растрепался. Единственной целой вещью был колчан со стрелами и искусный лук за спиной, но даже эти вещи, как и всё её тело, были покрыты гарью и следами крови.
Жизнь проходила своим чередом в скуке и одиночестве, что таились в глубине леса. Минору действительно спал, но лишь до тех пор, пока его покой не нарушила шайка тинэйджеров, наслушавшихся историй о заброшенном храме, что таит в себе дух белого лиса, столь грозного и опасного ёкая. В тот день подростков нашли глубоко в горах, поседевших и дрожащих от страха, словно осиновый лист на ветру. Местные еще долго замаливали грехи неопытных глупцов, принося дары к небольшому алтарю, не смея ступить на землю лиса слишком близко. Алтарь находился в нескольких метрах от подножья храма, изображая подобие небольшого деревянного колодца. С тех пор прошло лет тридцать, и страх медленно увял, но подношения время от времени все же совершались ближе к тому времени, когда молодая луна только начинала свой ход. Минору больше не впадал в сон, предпочитая охранять храм от наглых людишек, посмевших отломать ухо каменной статуе Инари.
В этот день лис, что давно унял свой гнев, но продолжал лелеять свою ненависть, восседал на одной из толстых ветвей раскидистого дерева, прозябая еще один день своего существование. И все бы ничего, но кто-то вновь посмел ступить на его землю. Девушка. Минору уловил тонкий шлейф крови, тянущийся далеко за пределы его зрения. Спрыгнув с ветви, лис лениво окинул человеческое создание взглядом, пнул ногою, переворачивая. Он ушел, но вернулся минут через десять. Сам не понимая почему, но Минору приподнял окровавленное тело, занося в стены храма. Это не была жалость и даже не милосердие, а лишь желание поиграть в очередную изощренную игру с ненавистным ему человечишкой. Уложив девушку на пол, лис обработал раны, наложил чистые повязки. Обнаженное тело, что скрывали окрасившиеся в алый бинты, Минору все же предпочел укрыть тканью шелкового кимоно. Очередное поднесение, не более. Именно этим даром было нежно-персиковое кимоно, расшитое цветами кровавого ликориса. Почему-то, создание на полу напомнило ему Мидори. Слишком хрупкое существо, дабы беречь его. На этом вся забота Минору закончилась. Лис вышел из храма, оставляя свою бессознательную находку на деревянном полу. За прошедшие года храм не изменился, если не учитывать попытки тинэйджеров сломать статую Инари. Дерево оставалось целым, а трава не смела расти там, где ступала нога Минору, оставляя каменную кладку чистой и гладкой. Во внутреннем дворике располагался небольшой колодец с чистейшею водою и деревянным ковшом для заблудших путников. Обойдя свои владения, лис вновь занял излюбленное место на ветви сакуры, что давно позабыла о том, как нужно цвести, оставив розовые бутоны нераскрытыми. К вечеру, когда солнце расшило небо золотым узором, а по лесу побежали причудливые, иногда пугающие тени, девушка очнулась. Мутный взгляд не сразу обрёл чёткость, но даже после его встретили лишь деревянные балки потолка. Взгляд медленно сполз по стене, нашарив лук и колчан, а рядом с ними и сложенную в аккуратную стопку одежду, которую по-хорошему уже можно было выбросить на местную свалку. Пронзительно карие глубокие глаза обежали комнату медленным скольжением, но это ничего не дало. Девушка не понимала, где она находится и что это за место. Она попыталась приподняться. Тело ныло и неприятно саднило, но в целом отзывалось на зов хозяйки. Увидев свои руки, девушка замерла. Несколько долгих мгновений она неотрывно смотрела на белые бинты. Она подняла ладонь, сжала и разжала пальцы, но ткань была затянута настолько крепко, что движение не причинило боли. Кто-то обработал раны, но кто? Она поднялась на ноги, чувствуя, как падает на пол шёлк соскользнувшего кимоно. Тело, так долго обременённое грязной и не самой удобной одеждой, вновь ощутило свободу и ласки, врывающейся в открытое окно, вечерней прохлады. Девушка не смутилась, ведь была здесь одна, а тишина стен не давала ни единого намёка на чьё-либо присутствие поблизости. Взгляд наткнулся на кимоно, на умелую вышивку алого ликориса. Хрупкая фигура вздрогнула. Эти цветы... Девушка вспомнила то место, где сознание покинуло её. Она ещё раз осмотрелась.
- Неужели это и есть тот храм?- шевеля пересохшими губами, вслух, но всё же едва слышным шёпотом, произнесла она, поднимая с пола шёлковую ткань. Кимоно ей было слишком велико, но приходилось довольствоваться тем, что есть. Не смотря на то, что в душу прокралось хладное опасение, девушка всё же покинула комнату, дабы найти того, кто позаботился о ней и поблагодарить. Но храм встретил её гнетущей пустотою. Стены хранили безмолвие веков, но не было на них и намека на грязь или же серебро трудолюбивых пауков, плетущих свои замысловатые сети в уголках домов. Вокруг была чистота, но это все, что позволяло понять, что храм не бесхозный. Храм был не большим и относился к разряду средних. Но даже здесь можно было с легкостью заблудиться, переходя с одной комнаты в другую.
Минору никак не отреагировал на пробуждение незваного гостя, продолжая занимать свой пост. Ночь становилась все холоднее, отдавая летние позиции осени, что смела окрашивать все в оттенок алого заката. Храм давно потерял свой уют, оставаясь оболочкою былого величия. Когда-то сюда приходили прихожане, просить о плодородии и удачном посеве. Но это было в прошлом и сейчас строение жило только благодаря тайне Минору. Он хранил место захоронение Данияра, как самое сокровенное, не подпуская к нему никого.
Побродив ещё немного по пустынным переходам и залам, девушка вышла на крыльцо. Как вернуться в ту комнату, где её оставили чьи-то тёплые руки, она не помнила, поэтому просто сошла вниз по ступеням, босыми ногами ступая на холодный истёртый временем камень. Вечерняя прохлада, пробирающаяся под ткань кимоно, казалась приятной, но какой-то неестественной. Девушка осмотрелась. Её не пугали ни вечерние сумерки, ни глубокая тишина здешних мест, лишь завораживала та неведомая тайна, что хранят эти древние молчаливые стены. Озираясь, она подошла к колодцу, только сейчас осознав, насколько жажда измучила горло. Деревянный ковш окунулся в холодную родниковую воду. Смочив губы, девушка выпила добрую половину, остаток же бережно вылила под кустарник душистого лимонника. После босые ноги направились дальше скитаться по территории храма Инари. Прошло около двадцати минут и девушка забрела в самое старинное крыло, но даже там не чувствовалось должное запустение, какое было присуще заброшенным местам. Она остановилась у каменной арки. Вниз бежали частые ступени, которые напомнили ей лестницу у входа, но, казалось, прожили на несколько десятков лет дольше или же руки того, кто обитал в храме, специально оставляли это место нетронутым, время от времени лишь приводя его в порядок. По обеим сторонам буйствовал всё тот же ликорис. Но, казалось, здесь его было намного больше, ибо красные венцы цветов мелькали даже среди деревьев, убегая в лес. Помедлив, девушка всё же спустилась вниз. Её встретила небольшая поляна, находящаяся в неком углублении, словно природа специально хотела скрыть её от чужих глаз, маленький заросший лотосами пруд, стройный кипарис и холодный могильный камень, засыпанный первыми опадающими листьями. В сердце закралась дрожь. Не тронув увядший венок, девичья рука осторожно смела листья на землю, шепотом прочтя высеченное имя:
- Данияр...
Жизнь в одиночестве - клеймо пережитого. Минору больше не чтил злодейку-судьбу так, как делал это прежде. Даже Инари, удостаивалась от него скупой веры лишь потому, что этот храм стал местом захоронению Данияра. Возможно, лис не раз задумывался о смерти, но, даже покинув этот свет, он не сможет быть ни с Ней, ни с Ним. У демонов нет будущего в загробной жизни. Они создаются Богами, желающими развеяться или же навести страх на люд, дабы те молились и приносили подношение. Но не только Богам была уготована участь творцов. Многие ёкаи родились из страхов и желаний людей. Даже животные не всегда покидали этот мир, превращаясь в хранителей того, что было дорого. Минору не помнил многого о прошлом. Его воспоминания начинались с появления перепуганного маленького зайца. Данияр стал тем, кто заставил слоняющегося по миру лиса, осесть в буйных лесах, заботясь о том, кто был так похож на него. Минору никогда не рассказывал мальчишке о том, что благодаря ему пустота в его сердце была заполнена недостающим фрагментом, способным унять пустоту памяти. Он не помнил, кем на самом деле был создан и как ранее жил. Впадал ли в ярость как сотню лет назад или же был послан охранять тех, кто пал под гнетом белоснежных лап. На все эти вопросы не было ответов, и лис цеплялся за воспоминания о Данияре и Мидори, как цепляется за трость, погрязший в трясине путник. Ему казалось, что если он отпустит их хоть на мгновение, тут же увязнет где-то в самой темноте. Сколько бы глупцов не забредало в чащу леса, дикий лис более не проявлял и доли милосердия и сострадания, позволяя ёкаям и прочим демонам расправиться с мешающей проблемой, как им заблагорассудиться. Он стал слишком флегматичным к окружающему миру, проявляя рвение только в те мгновения, когда мерзкие людишки желали переступить порог храма Инари. Каждый из них пытался разрушить, осквернить своими грязными ручонками стены храма. Но каждый встречался с демоном внутри самого себя один на один. Кицунэ были теми, кто был способен принять лик того, кого пожелают, пробираясь в самые темные уголки людских сердец вправе выбирать во благо или на зло. Минору редко пользовался подобным, да и не показывался на глаза людям так уж часто. Все это были проделки ёкаев, которые пытались осесть в храме, но прознав о том, кто же на самом деле здесь хозяйничает, убирались прочь. Мэйма - дух усохшей сакуры, бледная девица скрывающая свое лицо под маскою скорби, была единственной, кто в здравом уме ступал на земли храма, терпя гнев его хозяина. Именно она преподносила лису оставленные на алтаре людские дары, будь то персики или же дорогая одежда. Её же истинным подношением было сливовое саке, которое лис изредка все же позволял себе испить. Мэйма, в силу увядшего дерева, была довольно слабым ёкаем, но даже после стольких лет, Минору не позволил ей осесть в храме на ветвях застывшей сакуры, оставляя бутоны ждать снисхождения, дабы раскрыться лишь раз в году, в день смерти Данияра, а после вновь превратиться в бутоны. Такова была жизнь Минору, но разве назовешь жизнью подобное существование? Он тлел, проживая года как мгновение. И собирался жить так и дальше. Но слуха коснулся шум, что прорезал гнетущую тишину клинком разящей стали. Ветер принес шепот его имени... Он отчетливо услышал, как чужие уста произнесли святое для него имя «Данияр». Как же был он беспечен, позволив смертному бродить по храму. Увязший в липкой паутине прошлого, он и не заметил, как незваный гость добрался до самого сокровенного, в силах осквернить чужие покои. Осознание этого окатило ледяною водою, вмиг отрезвляя разум, возвращая присущий холод, напоенный ненавистью и презрением к столь жалким и хрупким существами как люди. Спрыгнув с ветви сакуры, Минору принял облик мальчишки, меняя покрой кимоно на традиционный покрой одеяния служителей храма. Лисьи ушки были прижаты к голове, а хвост - спрятан. Суми поспешил туда, где каждая ступенька являлась отчетом расстояния к холоду могильно камня. Босые ножки шустро перепрыгивали с камня на камень до тех пор, когда к входу на полянку оставалось не больше двадцати ступенек. Шорох ткани лишь усилился со звоном колокольчиков, бережно развешанных на ветвях деревьев, отпугивая ёкаев и демонов. Наверное, если судить с точки зрения человека, это место было самым безопасным в этом храме, способное помочь узреть истину во многом. Суми не спускался ниже, дабы не оголить пушистые уши. Он стоял, и некоторое время просто сверлил взглядом спину человека. Но когда одно неверное движение девушки сломало тонкий стебель еще не раскрывшегося бутона ликориса справа от каменного изваяния, лис заговорил:
- Убери руки, человечишка! - Его голос сочился презрением и ненавистью. Даже года не смогли унять ту боль, что посмели причинить ему люди. Они стерли способность любить и доверять. Искоренили желание сеять добро и быть тем, кто спасает. Они посеяли злобу на свежих ранах сердца, не забыв засыпать все это солью и серною кислотою, прожигая все глубже, оставляя шрамы не способные исчезнуть никогда. Пусть незнакомка едва коснулась могильного камня, но одно осознание этого заставляло демона плотно сжимать острие жемчужных клыков, вгрызаясь в нежную кожу до оттенка металла во рту. Он не позволит никому прикасаться к Данияру. Не позволит тревожить его могилу. Людям не место в долине мертвых, где ликорисы цветут круглый год на зло своим собратьям, что раскинули алое полотно вокруг храма, обреченные увядать и превращаться в удобрение, лелея свою столь короткую, но яркую жизнь. Его взгляд, напоминающий витражное стекло, был мутным, не способным открыть завесу тайны, где больше не тлился уголёк несбыточных надежд.
- Убирайся отсюда! - Пускай он был зол, но тембр голоса, что должен был искриться детской непосредственностью горного ручейка, сейчас напоминал ленивость затхлого болота. Слишком ленивый и бесцветный как для ребенка, чей удел веселиться. Мальчишка не сдвинулся ни на йоту даже тогда, когда поток холодного ветра коснулся пепла длинных волос, пробираясь к могильному камню, дабы взметнуть вверх листву, а после осесть одинокими листочками на одеянии девушки. Суми ожидал того момента, когда смертное создание бросится бежать, прорываясь сквозь лесную чащу, раздирая кожу в кровь, как делали это те, кто ступал на земли храма. Но никто прежде не забредал так далеко, и это была его ошибка, заставившая показаться на глаза человека. Но последнее его не беспокоило, ведь люди слишком сильно подпитывают свое воображение, позволяя теням принимать причудливые формы. Таков был удел людей, слабых и бесполезных. Но ожидания лиса не принесли должных плодов. Девушка вздрогнула, услышав внезапно подкравшийся голос, но на этом всё проявление её страха закончилось. Возможно, его и вовсе не было, а может она прятала это хладное чувство столь искусно, что было невозможно заметить даже едва уловимые колебания на её светлом лице. Она поднялась с колен и обернулась, лишь на миг впустив в глубину горько-карего взгляда каплю удивлению и непроглядную печаль. Мимолётным взглядом она заметила, как опустилась в траурном поклоне алая головка ликориса, надломленный стебель которого был больше не в силах удерживать тяжесть буйствующего цветка.
- Прости меня за мою глупость. Это место дорого тебе. Я не должна была приходить сюда, ноги сами принесли,- тихо прошептала девушка и, склонившись к поникшему цветку, провела тонкими пальцами по согнутому стеблю, который, словно почуяв эту нежность, потянулся вверх за её ладонью и вскоре стоял так же ровно и крепко, словно ничего и не происходило.- Я не знаю, как попала в этот храм. Долгое время я блуждала по лесу, и когда уже не было сил, мне явился дух юноши, который и привёл меня сюда. Я благодарна тебе за заботу, но если такова воля хозяина - я покину это место.
Действия незнакомки отобразились куда большей хмуростью на кукольном личике мальчишки. Цветок, надломленной человеческою глупостью, вновь вернул себе былой облик, становясь куда прекрасней, чем прежде. Разве человек способный на такое? Вряд ли, если, конечно, он не маг или ведьма, или того хуже - экзорцист. Ни тех, ни других и уж точно ни третьих Суми не любил пуще, чем безмозглых людишек, шастающих где не попади и приносящих с собой разрушение и скорбь.
- Ни один ёкай не смеет ступить на эту землю! Как и жалкий человечишка! – взмахнув рукою, лисенок плавно провел ею по воздуху, напоминая художника, что невидимой кистью старался нарисовать горизонт. Этот жест давал понять, что белобрысый мальчишка очерчивает территорию. Территорию, где чужакам не место. Колокольчики вновь зазвенели, а рука безвольно вернулась к своему исходному состоянию, оставаясь висеть вдоль тела. Эта особа становилась куда невыносимой. Этот вежливый тон. Эта манера речи и движений. Как же она бесила дикого лиса, заставляя плотнее сжимать зубы.
- Мне плевать, что или кто привел тебя! Убирайся! - повторил Суми, а после сделал шаг вперед. Слишком долго он находился рядом с человеком, не понимающим, с чем имеет дело и где находится. Он не желал приближаться, оставив между собой и девушкой пять ступеней и несколько метров, дабы быть непостижимым земле, где хранилось его сокровище. Длинные серебристые волосы были взъерошены. Он периодически состригал их, как и несколько дней назад, позволив прядям струиться лишь до пояса. Никому более не было позволено касаться серебряных нитей, ведь он желал помнить нежность рук Мидори. Она предала его, но предательство ли это было? Он давно простил её. Но не смог простить себя и свою беспечность. Если бы не он Мидори была бы жива и Данияр тоже. Он виновен в их смерти, и этого никогда не исправить.
Дикий лис помнил каждого из близ живущих ёкаев, как знал и тех, кто прибыл или же покинул лес. Обо всем ему рассказывала Мэйма в те дни, когда он позволял. Они распивали саке, позволяя друг другу не умереть со скуки. Но в рассказах Мэймы не было и слуху о духе юноше. Но какая ему к слову разница? Быть может это просто самоубийца, появившийся в лесу относительно недавно, так что молва еще дойдет до него, а сейчас следовало избавиться от незваного гостя. Но стоило девушке, покорно склонив голову, сделать шаг к лестнице, как путь ей преградил порыв внезапно поднявшегося ветра. Он обрывал ослабшие листья, играя пробирающие душу мелодии, теребил ветви вековых деревьев и сгибал хрупкие стебле цветов, которые, ища спасения, припадали к земле. На косах ветра летел розовый дождь лепестков плачущей сакуры. Сегодня она вновь расцвела. Сегодня был тот вечер, когда много лет назад, вместе с солнцем, заката достигла жизнь юного сердца Данияра. И цветущее дерево из года в год, роняя слёзы своего убранства, оплакивало эту утрату. Вихрь всё кружился, становился чем-то осязаемым. А когда лепестки рассыпались серебристым свечением, из этой дымки перед лисом возник силуэт высокого юноши. Он был почти прозрачен, но даже это не испортило его лица, которое сияло всё той же проклятой красотой. На фоне молочной дымки его тела, глаза отливали едва различимой голубизной и мягко взирали на лиса. В этом взгляде плескалась глубокая печаль и лёгкий укор. Ничего с тех пор не изменилось в его лике, на поясе висела верная катана, лишь в груди не было той роковой стрелы, которую перед захоронением бережно вытащили дрожащие руки Минору. И ничто не заставило усомниться - это был всё тот же навечно юный Данияр. Девушка, приоткрыв губы, отступила назад и замерла, но, казалось, стоящий к ней спиной, призрак пытается защитить её от гнева хранителя здешних мест. Данияр же сделал короткий шаг к лису. Медленно приложив палец к губам, он едва заметно улыбнулся и отрицательно покачал головой, словно прося не делать того, что роилось в мыслях кицунэ. Рука потянулась к серебру длинных волос. Когда-то Данияр любил перебирать их, пропуская сквозь пальцы. Сейчас же пряди беспрепятственно проскользнули сквозь молочную дымку его руки, от чего улыбка стала ещё печальнее. Суми же в свою очередь быстро сменил удивление на осторожность и, наверное, попытку защитить себя. Стоило созданной его воспаленным сознанием фигуре юноши попытаться прикоснуться к нему, как лисенок зарычал, отступив шага на три-четыре назад по ступенькам. Лисьи уши сначала взметнулись вверх, а после вновь прижались к голове, в то время, как пушистый хвост, так и норовил подмести своей белизною каменные ступени. Сейчас он напоминал взъерошенного дикого лисенка, встретившего что-то непонятное. Суми долго присматривался к размытым, но таким родным чертам. Это был Данияр. Несомненно, именно Данияр.
- Д...Данияр,- одними губами произнес белобрысый мальчишка, бросившись в объятья юноши. Но эта попытка не увенчалась успехом. Призрачная дымка с легкостью позволила тельцу Суми буквально проскользнуть насквозь. Маленькие ладошки раз за разом пытались ухватить Данияра за ткань кимоно, но все попытки были тщетными. Он не мог прикоснуться. Не мог почувствовать его тепло. Даже присутствие человека больше не казалось чем-то значительным. Лишь бы он был рядом. Рядом с ним.
- Почему? Почему я не могу прикоснуться? - всхлипнул лис, обессилено падая на колени, впиваясь острыми коготками в землю. Сердце разрывалось, вновь ощутив всю боль и безысходность ситуации. Разве он не натерпелся? Разве это еще не конец? Суми не желал отпускать его, шепча сквозь выступившие слезы, одно лишь слово:
- Прости...
Он не смог сохранить. Не мог обуздать себя. И сейчас все это давило неподъёмным грузом, вырывая всю горечь из сердца. А юноша лишь стоял и смотрел печальным взглядом на метания лиса. Да, он знал и любил этот облик, который изредка принимал Минору, дабы поиграть с ним, словно со своим сверстником. Силуэт призрака мерно покачивался в воздухе. Его то и дело разрывали отчаянные прикосновения лиса, но дымка собиралась вновь, латая воздушные раны. По щеке духа скатилась слеза. Такая же молочно-белая, сияющая потаённым свечением, как и он сам. Данияр присел на холодную землю рядом с Суми, но даже так не покидало ощущение, словно его тело парит в воздухе. Было видно, как поднялась его грудь и так же мерно опустилась. Он тяжело вздохнул, хотя и не нуждался в воздухе. Вновь холодная дымка ладони опустилась на волосы лиса, но, так же как и раньше, не смогла их коснуться. Тогда Данияр обернулся к девушке, которая с безмолвным замиранием сердца наблюдала за происходящим. В её глазах искрилась водянистая влага, но как только юноша взглянул на неё и протянул ей руку, она едва заметно улыбнулась и согласно кивнула. Подойдя ближе, она крепко сжала его ладонь, которая, к удивлению, вовсе не просочилась сквозь её кожу. Призрачное свечения угасло, тело насытилось оттенками живого. Данияр улыбнулся ей и благодарно кивнул, а когда вновь потянулся к Суми, то на макушку лиса в ласковом, успокаивающем прикосновении опустилось тепло его ладони. Это сон. Это все просто сон, что вскоре превратится в кошмар. Суми знал это, ведь именно так оканчивался каждый его сон, превращая тихие ночи в Ад, пронзающий воспоминанием о былых временах. Это было просто невыносимо, но если такова плата за возможность увидеть Данияра, лис был согласен терпеть эту муку пускай и целую вечность. Дыхание сбилось, срываясь на тихие всхлипы. Он сдерживал рвущиеся наружу слезы, мелко дрожал. Лис никогда не позволял себе подобную слабость, но сегодня сил сдерживаться больше не было.
- Почему... это случилось? Ты бросил меня одного,- продолжал всхлипывать мальчишка, казалось не видя и не слыша ничего до тех пор, пока не почувствовал родные прикосновения, наполненные нежностью.
- Б...больно,- подняв влажные от слез глаза, мальчишка больше не сдерживался, позволяя соленой влаге окрасить бледные щеки. Он хотел прикоснуться к нему, прижаться всем телом, но боялся. Боялся, что стоит ему прикоснуться и Данияр исчезнет, растаяв в его перепачканных землею руках. Страх липкой паутиной пробирался в душу, изливаясь горячими слезами. А Данияр... Он так хотел забрать эту боль и подарить то заслуженное успокоение белому лису. Он бы всё отдал, только отдавать уже было нечего. Он лишился жизни и, бьющегося в груди, сердца, а его душа стоила лишь жалкие гроши, которые не могли составить достойную плату. Не зная ответа на такие простые вопросы, Данияр лишь печально смотрел своим прозрачно-водяным взглядом в глаза Минору. Его рука плавно легла на бледную щёку, ласково вытирая струящиеся слёзы. Душа, превращённая в лохмотья, продолжала рваться, ибо меньше всего Данияр желал, дабы плакали эти мозаичные глаза. И, казалось, сейчас они поменялись местами, ведь когда-то давно так же бережно его успокаивал Минору, стараясь не подпустить беду слишком близко. Данияр кинул ещё один безмолвный взгляд на девушку, и вновь она согласно кивнула, словно понимала без слов каждое его желание. Итогом было то, что она выпустила его ладонь, но тут же опустила руку на плечо. О шпильку в собственных волосах, она проколола палец, кровью нарисовав на бледной шее юноши замысловатый знак. После чего отошла, скрываясь в тени. Прикосновение было разорвано, но тело Данияра так и не рассыпалось той призрачной дымкой, лишь на шее ярко-алым светился оставленный символ. Получившая свободу рука медленно опустилась на плечо Суми. Ещё мгновение и Данияр заключил его в крепкие объятия, прижимая к себе, как самое бесценное сокровище.
- Знаю,- наконец-то заговорил юноша. Даже его голос звенел всё теми же бархатными переливами.- И мне больно. Больно видеть эти слёзы. Знаю, бросил, хотя обещал не делать этого. Я виноват перед тобою, но, поверь, вовсе не хотел этого. Мне так жаль,- уткнувшись в макушку, шептал Данияр и медленно гладил лисьи уши в тщетной попытке успокоить. А мальчишка заревел пуще прежнего, цепляя ручонками за Данияра, будто на последнем издыхании. Он пытался впитать в себя тепло и аромат его кожи, но призраки не пахнут. В Данияре не было того тепла, что так отчаянно желал дикий лис, прижимаясь к его телу. Он ревел до хрипоты в голосе. Только этот образ позволял глазам Минору изливаться до изнеможения, становясь красными. Он больше не видел ничего, окутанный пеленою горьких слез.
- Не уходи... Останься со мной! - среди всхлипов, что пропитались безысходностью, с соленых губ кицунэ срывались бессмысленные слова. Данияр уйдет. Бросит его одного, как и столетие назад, обратив душу и тело в тряпичную куклу.- Забери меня с собой... Я не хочу оставаться один... Не бросай... Я прошу тебя!- Маленькие пальчики сильнее сжали ткань его одеяния, не заботясь о том, что вскоре все исчезнет, а он вновь останется один.- Ни за что! - приподняв заплаканное лицо, дабы взглянуть на Данияра, буквально прорычал лисенок.- Я не отпущу тебя! Я больше не вынесу этого!
Все эти годы, заперев себя в стенах храма, Минору медленно сходил с ума. Это было невыносимо для него. Невыносимо вновь переживать боль утраты. Лучше бы он не приходил. Не ранил вновь, сыпля соль на открывшиеся раны.
- Ты ведь знаешь, я лишь гость в этом мире. Мне нет места среди живых,- с вязкой грустью в притихшем голосе произнёс Данияр. Наверное, действительно было бы лучше, если бы он остался всего лишь давно ушедшим прошлым, но юноша, что будучи духом, лелеял все воспоминания о былом, не мог не прийти. Он появлялся здесь каждый год, когда для него расцветала сакура. Бесцельно бродил по округе, серебрясь в густой чаще и вторя песням уснувшего леса. Иногда он помогал заблудшим путникам, но на рассвете таял в лучах восходящего солнца. Из-за тонкой нити, что связывала его с хранителем даже после смерти, Данияр мог являться этому миру в любое время, но всё же делал это лишь раз в году. Лишь в день своей смерти, словно поддерживая правдивость местных сказаний и легенд. Но за все года он ни разу не показывался на глаза Минору. Знал, что этим причинит боль, ибо он даже неспособен прикоснуться к нему. Не желая ранить его духами прошлого, юноша боролся с искушением и всегда держался в стороне, видя, как изо дня в день белого лиса поглощает тьма. Не желал он такой судьбы для Минору. Не хотел, дабы он прозябал в одиночестве, коротая свой бесконечный век. Потому-то и привёл эту девушку. Не первый раз они встречались с ней, только своё имя Данияр никогда не называл, говоря, что ещё не время. Когда-то давно, когда нынче прекрасная девушка была всего лишь маленькой девочкой, он нашёл её в лесу. Вечерело, гроза ломала ветви и распускала на небе ветвистые трещины молний. Тогда он помог ей выбраться из лесу, но никак не ожидал, что юное дитя после будет искать встречи с ним. С мёртвой тенью прошлого. Она приходила вечером к старому дубу, где он непременно ждал её, серебрясь среди массивных ветвей. А девушка всегда приносила с собой яркий японский фонарик, который по поверьям притягивал чистые души. Это пламя было единственным, что согревало Данияра. Он успокаивался и выслушивал длинные беспокойные истории её детства, а после юности. Девушка, не тая, открывала ему все свои переживания и мелкие, часто никчёмные секреты, которые ей были всё же дороги, и которыми она больше ни с кем не могла поделиться. Слишком странная дружба. Но Данияр был рад этому. Когда же пришло время, он поведал ей и часть своей истории. Ответом ему послужило лишь обещание помочь. Это вызвало лишь мимолётное удивление в его глазах, которое сменилось печальным взглядом и грустной улыбкой. Многое он повидал на своём веку, но всё же, отчаявшись, не верил, что ещё когда-нибудь сможет прикоснуться к Минору, однако помнил это обещание и тайно хранил надежду. Днём он вновь помог ей, а нынче девушка отплатила ему тем же. Подняв Суми на руки, Данияр поднялся, дабы пройти несколько шагов и опуститься на надгробный камень собственной могилы.
- Интересно, что стало с моим телом?- слишком задумчиво прошептал он, коснувшись мимолётным прикосновением бесчувственной грубой плиты. После Данияр вновь заглянул в глаза лисёнка. Он обнял его заплаканное лицо тёплыми ладонями и невесомо поцеловал в лоб. Наверное, он сейчас намного больше желал бы увидеть самого Минору, но не смел даже заикнуться об этом, довольствуясь короткими минутами вместе.- Я не могу забрать тебя, Минору. Но я всегда с тобой. Я в твоём сердце. Я каждый день наблюдаю за тобой, хотя ты меня даже не замечаешь. И мне больно видеть то, как медленно ты угасаешь. Но знай, я люблю тебя всё так же сильно, как и тогда.- Данияр покрепче прижал к себе лисёнка.- Эта девушка, Эммануэль, она не причинит тебе вреда, поверь моим словам и позволь ей остаться. Если ты захочешь, я буду приходить к тебе, но без её помощи мне не справиться.
-Она не нужна мне! - воспротивился Суми, отчаянно мотая головою, от чего шелк алой ленты более не смел сдерживать серебро длинных волос.- Ненавижу людей! - шмыгнув носом, лис едва успокоившись, посмотрел на Данияра, а вернее на то, как шею призрака ласкает алый знак. Столь же насыщенный, как роспись кровавых маков на его, Минору, бедре. Он бы многое отдал, лишь бы Данияр не бросал его. Не заставлял сходить с ума в одиночестве. Данияр не мог оставить его, вновь и вновь позволяя гибнуть, подобно тепличному цветку, оставленному на морозе беспощадной зимы.- Я ненавижу людей! Она... Не хочу! Не буду! Ты вновь бросишь меня,- судорожно шептал Суми, продолжая время от времени шмыгать покрасневшим носом. Под мозаичными глазами давно разлились фиолетовые чернила, становясь куда ярче, чем прежде от пролитых слёз.- Не... бросай меня. Я... Я сделаю все, что надо. Если тебе нужна моя кровь,- поднеся к потрескавшимся губам тонкое запястье, Суми тут же прокусил его, разрывая натянутую кожу, острием клыков,- я дам её тебе!- позволяя кровавым потекам стекать на ткань кимоно, с отчаянием в голосе, прошептал Суми. Он готов был отдать все: и тело, и душу. Будь то плоть или сила - он поделится всем, дабы Данияр больше не бросал его.- Пожалуйста...
- Не следует причинять себе боль,- тихо шепнул Данияр, тут же зажимая ладонью алые раны. Его пальцы быстро окрасились кровью, которая капала на кимоно. Белое, как и его любимые ромашки. И душа юноши была благодарна Минору, что тот проводил его в последний путь под знамёнами белого. Данияр протянул руку и девушка, что стояла в тени, вложила в его ладонь широкий тряпичный пояс. Казалось, она понимала его без слов, угадывая желания и выполняя их раньше, чем губы юноши успевали произнести их вслух. Оторвав от пояса длинную ленту, Данияр бережно перевязал рану, поплотнее затягивая узел, и оставил на бледной ладошке ребёнка мягкий, извиняющийся поцелуй. Да, он помнил то время, когда терпеть не мог Суми, но сейчас этот облик Минору был ему так же дорог, как и всё естество лиса.
- Я знаю, Суми, я всё знаю, но я ведь тоже был человеком, помнишь? И я любил тебя и люблю. Никого роднее у меня не было. Я виноват лишь в том, что не оправдал твоих надежд, оказался самым обычным, слабым и хрупким человеком, как ты и говорил. Но даже так...- Данияр замолчал и прикрыл глаза. Он вновь так крепко, как только мог, прижал к себе лисёнка, ласково поглаживая серебро его волос и нынче смело пропуская сквозь пальцы длинные пряди. Эммануэль же осторожно подняла с земли шёлк алой ленты и, помешкав, осознавая, что белый лис не примет её помощи, всё же отдала её Данияру, дабы тот вновь завязал плотный бант.- Мне не поможет твоя кровь. Я и так слишком многое у тебя отнимаю. Даже сейчас. Моё присутствие отнимает у тебя силы, пусть пока ты этого и не чувствуешь. Они дарят мне эту призрачную жизнь, но без помощи медиума всё это бессмысленно. Прости, что вновь причиняю тебе боль. Прости меня, Минору...
- Ну и пусть! Мне не жалко для тебя сил,- продолжал сетовать мальчишка. На любую попытку девушки подойти ближе, лисенок реагировал крайне агрессивно, вздыбливаясь и крепче прижимаясь к Данияру. Ему было плевать, даже если присутствие Данияра изопьет его до дна, как дешевое вино. Даже если боль будет разрывать тело, ему будет все равно. Лишь быть с ним. Минору никогда не задумывался о том, что сможет настолько привязаться к человеку. Это было невыносимым, но столь же реальным, как холод могильного камня, рядом с которым дикий лис мог просиживать днями, не чувствуя ничего, кроме пустоты. Он был пустым сосудом, чью целостность сначала разбили, выпустив все содержимое, а после попытались склеить, не заботясь о былой конструкции. Все свои чувства лис осознал лишь с потеряй Мидори, а после и Данияра. Он любил их, пускай и каждого по-своему. Но потерять сразу обоих, стало непосильной ношей, что давила, сжимая в тисках чёрной скорби.
- Ты другой... Ты только мой... Мой и больше ничей!
Почему, судьба не может оставить его в покое? Не может вновь стать благосклонной в своих капризах. Не может вернуть его счастье.
- Так всегда было и так всегда будет,- согласно кивнул Данияр, медленно выпуская воздух из лёгких. Так казалось, что он действительно жив. Юноша нынче играл свою особую роль, пытаясь превратиться из обычного бестелесного духа в живого и тёплого человека. Только для Минору.
Ветер утих. Листья не смели напевать свою шелестящую мелодию жизни. Лишь яркие ликорисы по-прежнему медленно покачивались в своём утопическом вальсе, который был неясен никому из живых. Небо медленно начинало сереть, а бутоны сакуры у храма медленно закрывали свои лепестки, прекращая своё цветение до следующего года. Близился рассвет, а с ним и час горького прощания. Да, Данияр обещал приходить, но всё же не мог остаться рядом навечно, ибо прекрасно понимал, что даже силы священного белого лиса имеют свои ясно очерченные границы.- Суми, можно попросить тебя... Попросить выпустить наружу Минору?- едва шевеля губами, прошептал юноша у самого лисьего уха, словно хотел, дабы его речи слышал только лис. Было слишком больно, дабы так долго оставаться сильным, сдерживая большую часть своих эмоций. Пусть ненадолго, но всё же Данияр вновь хотел ощутить себя тем несмышлёным юнцом, что так часто искал защиты в крепких объятиях лиса. Сердце… жаль Минору не слышал его биения. Что-то подсказывало, что вскоре цветы сакуры унесут его счастье, вновь скрыв свое соцветие в розовых бутонах. Осознание этого приносило очередную порцию боли, вновь заполняя сломленный сосуд горечью разлуки и отчаянья. Он не хотел изменяться, но это было сродни прощальному подарку.
- Это больно и невыносимо. Он не будет таким как прежде, как и я,- тихо шепнул Суми в ответ. Наверное, именно ипостась Минору больше всех пострадала, закрывшись в себе, подобно улитке в созданном ей же домике.- Я люблю тебя,- напоследок крепче прижавшись к Данияру, всхлипнул носом Суми. Время неумолимо бежало вперед, а он все молил его остановиться. Задержаться еще хоть на миг, но каждая мольба оставалась нетронутой. Выбравшись из объятий Данияра, лис спустился на землю, делая шаг назад. Обернувшись, он взглянул на девушку, но тут же вернул мозаику своих глаз Данияру. Миг и тело лиса поглотило белое пламя, что вскоре спало подобно невесомой пелене. Теперь перед Данияром стоял Минору. Одетый в черное кимоно, он безмолвно взирал на юношу, не выражая ничего. Данияр же таким его и помнил: сдержанным и часто хмурым. Лишь в глазах всегда была немая нежность и трепетная ласка. Сейчас же там было пусто. Казалось, что лис не видит ничего вокруг или же попросту отказывается от реальности, зная, что она принесет ему очередную порцию желчной боли. Данияр поднялся на ноги. Не смотря на холод мраморного лика Минору, он улыбался ему, светло и тепло, но неизменно печально. Подойдя совсем близко, Данияр опустил теплые пальцы на бледную щеку, нежно поглаживая знакомый шелк кожи, от которой по-прежнему пахло сладкой магией. Юноша вспомнил, как любил вырисовывать причудливые узоры на груди лиса в то время, когда они коротали дни в тени деревьев, придаваясь чистой лени. Помедлив и налюбовавшись до боли знакомыми чертами, Данияр все так же безмолвно крепко обнял белого лиса, вжимаясь в грудь. По его щекам полились соленые слезы горечи, которые все же не были способны смочить тонкую ткань одеяния, ибо все же принадлежали духу. Минору не выражал ничего до тех пор, пока прикосновение Данияра не пробудило его ото сна. Обвив хрупкий стан, дикий лис сейчас напоминал домашнее животное, жавшееся к человеку. Он так же молчал, не нарушая тишину, крепко прижимая тело Данияра к себе. Казалось миг и будь мальчишка живым, кицунэ переломал бы ему кости, но это было совсем не так. Он прижимал пшеничное дитя солнца с особой нежностью и любовью, осознав, насколько же ему всего этого не хватало. Былые времена не вернуть, и от этого становилось тяжелее.
- Я... люблю... тебя,- тихо шепнул лис, коснувшись губами призрачных слез, ощущая насколько боль может быть соленой. Положив ладонь на лицо Данияра, Минору внимательно посмотрел в его глаза. Даже года не изменили в них ничего, заставляя демона невольно вздрогнуть. Он больше не плакал, ведь слёзы иссохли пролитые самым безобидным из его образов. Суми не скрывал своих эмоций и за это Минору был ему благодарен.
Солнце медленно тянулось к небосводу, буквально выныривая из земли. В глазах лиса затаилась печаль разлуки, а пальцы судорожно цеплялись за медленно угасающий образ самого дорогого, что было у него. Кровавый символ на шее Данияра становился всё бледнее, превращаясь в блёклое размытое пятно, а вместе с этим его тело вновь обретало присущее духам свечение, но всё же ещё не превращалось в ту призрачную пустынную дымку. Первые солнечные лучи медленно ползли по остывшей за ночь земле, а вместе с этим объятия Данияра становились всё крепче. Он преданно смотрел в глаза Минору, но боялся отпустить его даже на короткий миг, чувствуя, как неумолимо отпущенное ему время отсчитывает последние минуты. Эммануэль вышла из тени, дабы положить свою ладонь на плечо Данияра в тот момент, когда начертанный ей символ полностью исчез с его бледной кожи. Но даже это не помогло, продлив его пребыванием в этом мире лишь на две лишние минуты.
- И я люблю тебя и всегда помню. Я вернусь к тебе с закатом, если ты позовёшь меня,- только и успел вымолвить Данияр прежде, чем его лик растаял в рассветном тумане. Не осталась ничего. Ни одного напоминания о том, что нога юноши вновь ступала в мир живых. Лишь алая лента на волосах Минору хранила лёгкое прикосновение его тепла и под ногами, истязаемые ветром, кружились увядающие лепестки сакуры. Эммануэль же, бледная и измотанная, покачнувшись на ногах, бессознательно упала на землю, подобно марионетке, которой перерезали все нити, связывающие с руками кукловода. Расставание всегда болезненны. Но куда больше боли приносит осознание того, что очередная встреча продлится от заката и до рассвета. Минору еще долго стоял на месте не в силах сдвинуться. Тело сковывала дрожь, а губы вновь шептали лишь одно слово:
- Прости…
Разве он способен вновь выдержать это? Наверное, нет. Он был благодарен Эммануэль, но не более того. Он не собирался нянчится с ней, но и не собирался прогонять, теряя волю к жизни с новой силой. Подняв бессознательное тело, дикий лис отнёс девушку в храм. На этот раз он не бросил её на холодном полу, а бережно уложил на расстеленный футон, укрывая одеялом с узорами бледноликой сакуры. Рядом с футоном был поставлен поднос со сладчайшими персиками и кувшин чистейшей воды. Сам же Минору вернулся к сакуре, мягко поглаживая кору. Все это было слишком сложно. Он не хотел больше ничего. Лишь мягко устроившись на массивной ветви уснувшего дерева, лис закрыл глаза, вторя тишине.
Глава
Эммануэль очнулась лишь к вечеру. Глаза вновь нащупали потолок уже знакомой комнаты, но сейчас тело приятно согревали тёплые ткани, не позволяя вздрагивать от, пробирающегося сквозь приоткрытое окно, сквозняка. Девушка по-прежнему была бледна и выглядела так, словно сама вот-вот превратится в тех бестелесных духов, что являлись её взору с наступлением сумерек. Однако сил, дабы встать, ей хватило. Кое-как она пригладила пальцами спутанные волосы и вновь заколола волнистый водопад ночи простенькой заколкой. Облачившись в чистое кимоно, которое было оставлено лисом у её подушки, Эммануэль покосилась на поднос с персиками, который заметила отнюдь не сразу, хоть он и находился так близко. Взяла один единственный плод, она некоторое время крутила его в пальцах, разглядывая напоенные солнцем бока, о чём-то думая. Уголки её губ дрогнули в призрачной, но печальной улыбке, которую девушка, наверное, успела перенять у Данияра. Всё же, спустя мгновение, Эммануэль откусила кусочек сочной мякоти и босыми ногами прошлёпала к окну. Приложив ладонь к деревянной раме, она немым взором вглядывалась в плотную муфту вечера. Её глаза в паутине ветвей различили бледноликий силуэт юноши. Эммануэль вздохнула. В её сознание всплыли картины ночной встречи, заставляя глаза скрыться под блестящей влагой, которую она тут же смахнула. Прислонившись макушкой к оконной раме, девушка ещё долго всматривалась в неподвижную фигуру. Теперь она знала и понимала, что за тайну столько лет хранил и хранит по сей день храм Инари.
Минору так и не спустился с дерева даже тогда, как луна снизошла на небеса. Он мог днями сидеть в роще сакуры, не спускаясь на землю. Вот и сейчас ему нужно было время, дабы прийти в себя и разложить по полкам все, что произошло. Он отчетливо ощущал чужой взгляд, но даже не шелохнулся, а вот в храме дела обстояли иначе. Тишину помещения нарушил скрип половиц, а после и скрежет плохо смазанных ставней. На пороге в комнату стояла девушка с маской печали, что скрывала лицо меловой белизною. Девушка была одета в серо-синее кимоно, отличающееся грубой тканью рабочего покроя. От неожиданности Мэйма выронила из рук яблоки, что доселе держала буквально в охапке, замерев в неестественной позе. Перед ней был человек, так что стоило бы убежать и спрятаться, а вместо этого дух сакуры просто застыла, стараясь не дышать. Эммануэль же вздрогнула и резко повернулась. Её рука в охотничьей привычке, выработанной до жесткого автоматизма, дёрнулась за спину, но не нащупала там верный лук, что всегда был её спутником, разделяя все горести дорог. С опозданием до девушки пришло осознание того, что лук по-прежнему стоит у стены, куда его и поставили руки лиса, поэтому замерла она в не менее неестественной странной позе, во все глаза таращась на то, что нарушило её мечтательный покой. К сожалению, у неё был не самый радужный опыт встреч с ёкаями низшего класса, поэтому она опасалась, изредка бросая взгляды на своё оружие, однако не решалась и шагу ступить, ибо не понимала, что или кто перед ней. Мэйма же некоторое время просто стаяла, подобно статуе, а после наклонилась сначала влево, а после вправо, изображая раскачивающееся дерево, подняв руки вверх. Поняв, что за каждым её движением человек следит, ёкай сначала вздрогнула, а после спряталась за ставнями, олицетворяющими двери в этом храме. Спустя минуту, дух сакуры уже стояла едва выглядывая из-за двери.
- Ты меня видишь, человек? - тихо поинтересовалась Мэйма.
- Д-да,- заикнувшись, неуверенно проговорила Эммануэль и с запозданием кивнула, подтверждая слои слова, словно побоялась, что звук застрял у неё в горле и прозвучал исключительно в её сознании, которое отчаянно пыталось понять, стоит ли ему опасаться этого пугливого и на вид вовсе безвредного существа. Придя к выводу, что ёкай опасается её, что было странно и заставляло тонкие брови задумчиво хмуриться, девушка сделала шаг к двери. После ещё один. Эммануэль, словно повторяя движения духа, прижалась к ставне, скрываясь за нею, будто столь хрупкая преграда могла подарить ей защиту.
- Ты кто?- найдя в себе силы, дабы заговорить вновь, произнесла девушка, пытаясь прогнать из голоса дрожь. Мэйма все это время хмурилась, стараясь понять, почему же лис не прогнал человека со своей земли. Или же он просто не заметил его? Но это сродни сказке. Скорее снег пойдет среди жаркого зноя, чем Минору добровольно впустит кого-либо в храм или же на его территорию. Но раз человек был здесь, значит на то были свои причины. Сделав шаг в сторону, а после вперед дух сакуры вошел в комнату, поддевая край кимоно, а после присаживаясь, дабы собрать принесенные яблоки.
- Ёкай… Меня называют Мэйма.- Беря одно яблоко за другим, ёкай сначала вытирала его до блеска о ткань одежды, а после бережно укладывала на колени. Она не соврала, ведь действительно носила сие имя, пусть оно и не было истинным. Сама по себе Мэйма была среднего роста с пшеничными волосами, что кончиками отдельных прядей едва достигали хрупких плеч. Лица или же мимики не было видно из-за фарфоровой маски, отображающей лишь одну эмоцию - печаль. Да и голос её был относительно спокоен, ведь раз все так происходит и человек видит её, но все еще жив в стенах храма значит и опасаться его не нужно. Поднявшись на ноги и удерживая яблоки, екай, прошла к подобию алтаря, что стоял в дали комнаты укрытый ставнями, которые дух тут же отодвинула, дабы возложить на него принесенные дары.
- Не стоит меня, бояться, я не причиню вреда. Люди меня мало интересуют.
- Я думала, здесь больше никого нет,- едва смогла произнести Эммануэль. В её сознании уже давно не было страха, однако то, что её застали врасплох вызывало неприятные ощущения, ибо вместо добродушной и безобидной Мэймы тут могло бродить нечто куда более опасное. Девушка же покинула своё оцепенение лишь тогда, когда дух принялся собирать рассыпанные яблоки. Она наклонилась, подобрав несколько плодов и вложив их в руки Мэймы. После же Эммануэль неотрывно следила за каждым движением ёкая и редкой блёклой вспышкой в её взгляде проскальзывало непонимание и доля любопытство, ибо редко ей встречались столь мирные духи.
- А что... Что тебя интересует?- наблюдая, как последнее яблоко было возложено к алтарю, которого девушка так же ранее не заметила, произнесла Эммануэль.
Отчитав молитву богу Инари, Мэйма, поднявшись, закрыла ставни, а после повернулась к человеку. Её серебристые глаза давно привыкли скрывать свой окрас под тенью маски, но сейчас с явным интересом рассматривали человека. Ёкаи обычно не разделяли друг друга по половым признакам, как, впрочем, и людей.
- Разве это важно? Важнее то, что здесь делает человек? Не уж Минору впустил вас по доброй воле?
- Белый лис спас меня от погибели,- не тая, призналась Эммануэль, облокачиваясь о стену и прикрывая глаза. Вновь разболелась голова и девушка, медленно массируя виски, попыталась унять эту боль, вызванную слабостью, духовным и физическим истощением. Еще никогда медиуму не приходилось столь долго удерживать дух умершего в этом мире, но, выполняя данное обещание, она приложила все усилия и нынче это давало о себе знать. Немного постояв в тишине, Эммануэль подошла к подносу, дабы налить немного воды. Делая медленные глотки, она продолжила:
- Священный лис позаботился о моих ранах, дал мне одежду, еду и крышу над головой.- Даже зная имя кицунэ, Эммануэль не произносила его вслух, ибо Данияр запретил делать это до тех пор, пока Минору сам не назовет его ей.- Я не знаю, позволят ли мне остаться в этом храме, но все равно от всей души благодарна за все, что для меня сделали. И я бы хотела хоть как-то отблагодарить его за эту доброту. Может, вы мне подскажите, что я могу сделать? Как мне выразить свою благодарность?
Каждое слово человека все больше и больше втаптывало рассуждения об её адекватности глубоко в самые недра матушки земли. Мэйма впервые слышала о том, что хозяин здешнего храма впустил человека, да еще обработал раны и одел. Все это заставляло голову буквально дымится от рассуждений, а дух сакуры попросту зависнуть невесть где, в своем маленьком мирке.
- Нет, нет, нет! - замахав ладошками, затараторила Мэйма.- Человек! Ты, наверное, ошибся. Мой господин не занимается подобными глупостями. Он даже ёкаев не жалует на своей территории, что уж говорить о людях.
- То есть ты хочешь сказать, что твой хозяин настолько слаб, что до сих пор не почувствовал моего присутствия, когда так свято долгие годы оберегает это место?- добавляя к терзаниям Мэймы новую тему для рассуждений, спросила девушка и выпила из чаши последний глоток воды.- И неужели ты думаешь, что я настолько дерзкая и лишенная всякого воспитания, что, ведомая лишь собственными суждениями и выгодой, посмела без должного на то разрешения переступить порог чужого дома и хозяйничать здесь?- Эммануэль присела на пол и прикрыла глаза.- Наверное, ты многого не знаешь о священном белом лисе. И вовсе не ведаешь о том, кем он был раньше. Ему был очень дорог один человек. Очень давно. И если я еще здесь, значит ему так нужно.
-Хозяин? - то ли удивление, то ли укор сорвался с губ Мэймы. Она не любила людей, тем более таких заносчивых.- Знания расходятся. Мне позволено знать лишь то, что дано. Большее не интересует,- дух сакуры говорила правду. В лесах и по сей день меж ёкаев передавались легенды о Кровавом лисе. О трагедии, унесшей жизни тысячей людей, лишившей домов сотни ёкаев. Она знала многое, но, даже не смотря на это, все равно приходила в храм.
- Я здесь на добровольной основе,- остановившись у двери, Мэйма даже не обернулась.- Но даже так, человеку здесь не место,- произнеся это, ёкай покинула храм, растворяясь в его тишине.
- Знаю,- тихое эхо с ощутимым опозданием сорвалось с губ Эммануэль. Оно чёрной едкой кляксой расползалось на нетронутом холсте первозданной тишины, но вскоре впиталось в эту глухую материю и исчезло вовсе, словно никогда не касалось своим звучание иссохших деревянных стен. Девушка вздохнула и как-то бессильно сползла по стене, оседая на ровных истоптанных половицах, которые издали жалобный скрипящий плач и утихли. Иногда она проклинала свой дар. В одних лишь мыслях спрашивая небеса, заслужила ли это проклятие. Но сейчас она была благодарна всем божествам, что ей дарована возможность так бесстыдно касаться мира за гранью. Мира пыльных легенд с привкусом выцветших чернил, затхлых таинств, где размытые лики наперебой спешили поведать ей свои откровенно скучные или же не бывало захватывающие истории. Эммануэль выслушивала каждую. Запоминала. Хотя знала, что к большинству из них больше никогда не прикоснётся её память, оставив тлеть услышанное или же увиденное на задворках сознания. Сейчас, благодаря своему проклятию, она могла оставаться здесь, чувствуя себя хоть немного полезной. А легенды расцветали подобно бутонам алых маков, время от времени разнося свои семена, дабы возродить что-то небывало новое. Минору же был именно тем семенем, что не раз возрождало былые легенды одним лишь своим ликом. Но всякая слава не всегда приносит сладкие плоды, предпочитая хранить горечь. Лис все так же лежал на ветви сакуры, погружаясь в мир собственных иллюзий. Он проигнорировал присутствие Мэймы, как само себе разумеющееся, оставаясь все так же неподвижно пассивным. В храме по-прежнему было тихо. Это, витающее в заточении толстых стен, спокойствие, нарушалось лишь мерным дыханием Эммануэль, которая ещё долго, словно вторя самому Минору, оставалась неподвижной. Её веки вновь тяжелели, наливались липким сиропом манящих снов, которые привлекали отнюдь не цветными и беззаботными картинками из сказки, которая практически всегда превращалась в кровавый кошмар. Нет. Просто сон - это то, что сейчас могло помочь восстановить утраченные силы. Где-то совсем рядом бродил дух Данияра. Она чувствовала его потустороннюю прохладу, казалось, даже видела пару раз проплывший мимо окна смазанный пепельно-молочный силуэт, что выцвел до тонкости незримой паутины. Но покинувшие силу не позволяли наверняка узнать, что это - действительно призрак юноши или же короткие миражи, вызванные усталостью. Эммануэль вздохнула и прикрыла глаза. Сейчас от неё толку было не больше, чем от обычного украшения интерьера. Слишком громоздкого, чтобы не замечать, но слишком красивого, дабы попросту выкинуть. Эммануэль, заставив себя подняться на ноги, всё же вернулась обратно в тёплые объятия одеяла. Спустя несколько минут она уже крепко спала, забывшись своими кошмарами. А та молочная дымка, что чудилась ей, но для всех оставалась незримой, одиноко блуждала по храму, пока не нашла покой на ветви сакуры, рядом с Минору.