Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
А. А. Коряковцев, канд. философских наук, доцент РГППУ
Теория социальной работы
Учебное пособие
Содержание
Введение
Тема 1. Теория социальной работы как учебная дисциплина; научные основы социальной работы.
Лекция А. Обыденное или донаучное сознание.
Лекция Б. Ненаучное теоретическое сознание.
Лекция В. Наука или научное сознание.
Лекция Г. Предмет, методы и развитие теории социальной работы.
Лекция А. Человек как социально-деятельное существо.
Лекция Б. Социализация как процесс становления личности.
Лекция В. Отчуждение и освоение человеческого предмета; социальные патологии и социальное здоровье в контексте социальной работы.
Вопросы для самоконтроля и рекомендуемая литература.
Тема 3. Гуманизм как идеология социальной работы.
Лекция А. Гуманизм как мировоззрение.
Лекция Б. Дофилософский и религиозный гуманизм применительно к теории и практике социальной работы.
Лекция В. Философский гуманизм; наследие гуманизма Возрождения применительно к теории и практике социальной работы.
Лекция Г. Гуманизм в учении Л. Фейербаха и Маркса применительно к теории и практике социальной работы.
Лекция Д. Иные концепции гуманизма в конце XIX – середине XX века применительно к теории социальной работы.
Вопросы для самоконтроля и рекомендуемая литература.
Тема 4. Социальная работа как феномен общественно-исторического развития. Цели, задачи и социальное содержание современной социальной работы.
Лекция А. Доинституциональный этап развития социальной работы; докапиталистическая эпоха; религия и социальная работа.
Лекция Б. Доинституциональный этап развития социальной работы; эпоха капитализма.
Лекция В. Социальные и экономические предпосылки институционального этапа развития социальной работы.
Лекция Г. Институциональный этап развития социальной работы; «восточная» социально-экономическая модель или бюрократическое общество.
Лекция Д. Институциональный этап развития социальной работы; «западная» социально-экономическая модель.
Лекция Е. Институциональный этап развития социальной работы; социальный проект национал-социализма (фашизма).
Вопросы для самоконтроля и рекомендуемая литература.
Тема 5. Социальное содержание деятельности системного института социальной работы в современную эпоху.
Лекция А. Общие положения.
Лекция Б. Принципы социальной работы.
Лекция В. Социальное обслуживание как отрасль социальной работы.
Лекция Г. Модели социальной работы.
Вопросы для самоконтроля и рекомендуемая литература.
Введение
Данное учебное пособие предназначено для студентов, обучающихся по специальности «Теория социальной работы» и по смежным дисциплинам. По своему содержанию оно соответствует государственному стандарту данного предмета. Следует, однако, учесть, что его автор уделял главное внимание раскрытию общеметодологической тематики, предполагая, что студенты будут использовать для знакомства с более узкими темами и конкретным материалом дополнительную литературу.
В изложении предмета автор придерживался историко-генетического принципа: все рассматриваемые явления изображаются как процессы, движущей силой которых являются человеческие индивиды, взятые в конкретно-историческом контексте.
Структура учебного пособия включает в себя несколько больших тем, которые разбиты на лекции. В конце каждой темы предложены вопросы для проверки знаний и список рекомендуемой литературы.
Некоторые положения данного учебного пособия имеют дискуссионный характер. Это неизбежно в силу молодости данной дисциплины и общего переломного состояния российских общественных наук в целом. Критические замечания автор будет рад получить по адресу: akoryakovtsev@yandex.ru .
Тема 1
Теория социальной работы как учебная дисциплина;
научные основы социальной работы.
Прежде, чем определить теорию социальной работы как отрасль научного знания, мы должны обозначить, в рамках какого понимания науки это мы делаем.
Наука — это не вечная и не единственная форма человеческого сознания. Было время в человеческой истории, когда науки, по крайней мере, в современном смысле этого слова, не существовало, когда господствовали донаучные или ненаучные формы отражения окружающего мира. Точно так же можно сказать, что сознание индивида не сразу обретает качество научности и может быть совсем его лишено. Иначе говоря, наука — это исторический феномен, формирующийся в определенных общественно-исторических условиях, равно как и научное сознание индивида может быть сформировано, только начиная с определенного возраста и при определенных физиолого-психологических и общественных условиях существования.
А \ обыденное или донаучное сознание
Ненаучный или донаучный тип человеческого сознания называется обыденным сознанием. Оно складывается стихийно, под воздействием случайных обстоятельств и отражает индивидуальный, обособленный опыт проживания, эмпирические навыки общения и владения предметами. Выражается оно в представлениях, характеризующихся отражением обособленного опыта и фрагментарных связей между людьми. Кроме представлений обыденное сознание может использовать и понятия, которые отражают родовые свойства предметов, и художественные образы, отражающие предметы косвенно, через другие предметы, но при этом оно использует их стихийно, игнорируя необходимую связь (то есть логику), как между понятиями, так и между образами. Использование понятий и художественных образов происходит здесь обычно в чуждом для них контексте, подобно тому, как употреблял их герой пьесы русского драматурга Фонвизина «Недоросль» Митрофанушка, уверявший, что «дверь — это прилагательное, потому что к косяку прилагается».
Однако обыденное сознание вовсе не обязательно искажает действительность. Совсем напротив: в рамках индивидуального существования, включенного во фрагментарные общественные связи и в однообразную, ставшую привычной социальную деятельность, оно может адекватно отражать столь же фрагментарную общественную реальность и, в свою очередь, само являться ее закономерным отражением. Социально привлекательная и конструктивная сторона обыденного сознания выражается понятием «здравый смысл». Соблюдение оправданных, с точки зрения здравого смысла, правил и норм человеческого поведения облегчает жизнь индивида и служит приспособлению, адаптации к данным формам социума. Тем не менее, следует помнить, что с усложнением общественной ситуации индивида может произойти инверсия здравого смысла: его нормы и правила, еще недавно казавшиеся столь плодотворными, в новых условиях приводят к обратному результату — к преступному конформизму и к нравственной деградации личности. Относительность истин здравого смысла и разрушительный характер его консерватизма становится очевидными в эпохи прогрессивных социальных перемен.
Стихийное применение понятий, представлений и художественных образов, создает мифологическую картину мира. Миф отражает, прежде всего, способности и потребности представляющего индивидуума, его культурный кругозор, а не объективные закономерности представляемых общества и природы. Миф есть картина мира, сконструированная по логике представляющего, а не представляемого. Поэтому можно сказать, что миф есть проекция человеческого «Я» на весь остальной мир. Мифотворец как бы говорит: «мир таков, каким я его хочу и могу видеть». Миф возникает, когда носитель обыденного сознания пытается осмыслить то, что существует за рамками его обособленного опыта, но с помощью тех интеллектуальных средств, которые порождены именно этим опытом. В результате происходит мифологизация природы или общества. Это может случиться в виде перенесения (проекции) человеческих свойств на природу (антропоморфизация). Примером чего служит изображение грозы и грома в виде гневного Ильи Пророка на колеснице. Или в виде сведения социального феномена к отдельному человеческому индивиду (персонификация). Например, редукция социальных процессов, шедших в 30-е и 40-е годы в СССР к личности Сталина, Октябрьской революции — к личностям Ленина и/или Троцкого, российской цивилизации начала ХХ века — к личности Николая II, перестройки — к М. Горбачеву, распада СССР — к Б. Ельцину и т. д.
Однако не верно было бы видеть в мифе одно искажение реальности, точно так же как нельзя утверждать, что он хранит некую «высшую», «сакральную», «потустороннюю» истину. Миф отражает реальность, но косвенно, специфически используя при этом художественные образы, часто заимствованные из фольклора, и обыденные, эмпирические представления. Мы правильно поймем миф, если только будем помнить, что его предметом является не объективный мир природы и общества, а мир субъективный — тот, который находится в головах творящих миф индивидов, мир их психологии, желаний, способностей, возможностей, наконец, мир их воображения. Воображения, отличного от, так сказать, «профессионального» воображения поэта, художника или ученого тем, что оно остается только воображением, не реализуясь в чувственно-практической деятельности и полностью игнорируя ее законы — законы человеческих отношений, эстетики и экологии. Этим миф, — религиозный или светский, все равно, — отличается от искусства (или так называемого «художественного мифа»): последнее не выдает созданные картины за «всамделишную» реальность; художник отдает отчет в том, что он изображает, прежде всего, свое субъективное видение мира, изображает мир своей личности. Тогда как носитель мифологического сознания претендует как раз на прямое отражение подлинной, «высшей» реальности, не ставя вопроса о критериях истинного и ложного отражения.
Таким образом, мы приходим еще к одному свойству обыденного сознания: оно игнорирует границу между субъективным и объективным, мыслимым и действительным. Для него между ними нет разницы. Дескать, чтобы нечто стало действительным, его достаточно только помыслить. Или: чтобы устранить нечто, достаточно только устранить его из мыслей. В качестве критерия истины оно использует свой произвол как абсолютную меру: «бытие бога не нуждается в доказательстве; он есть, потому что мне он нужен и потому что я в него верю».
Из этого вытекает еще одна его особенность: оно равнодушно к противоречиям, возникающим в результате этого игнорирования. Например: бог мыслиться как воплощенное всеобщее, как Абсолют, и вместе с тем как образ конкретной конфессии (церкви), в действительности отнюдь не одинокой в претензиях на познание истинного бога.
Причины воспроизводства обыденного сознания таковы:
К этому остается только добавить, что второе условие всецело исторично и предопределено первым. Торможение психического и интеллектуального развития индивидов, конечно, предопределено особенностями их неповторимой судьбы, но их судьба во многом зависит от социальных факторов: господствующих в обществе форм разделения труда, экономической, политической и культурной ситуации и т. д.
Стабильное воспроизводство донаучных форм общественного сознания в современном мире, где, казалось бы, достигнут приоритет науки, говорит не о том, что они имеет другие предпосылки, а, скорее, о том, насколько иллюзорен на самом деле этот приоритет и насколько еще действенны общественные условия, подрывающие его — социальная, экономическая, политическая, религиозная и идеологическая разобщенность человечества.
Донаучный, доинституциональный этап развития социальной работы связан с ее стихийностью, бессистемностью и тотальной зависимостью от частной благотворительности и филантропии. Факторы, обуславливавшие ее случайный, не регулярный характер, исключали ее научное обоснование. Это компенсировалось выражением ее теории в неадекватной форме — в мифологической или религиозной, например, в виде религиозных предписаний («заповедей»).
Б \ ненаучное теоретическое сознание
Итак, в классовом обществе (которое принято называть еще цивилизацией) социальная жизнь усложняется настолько, что, с одной стороны, мифологическая картина мира, сложившаяся в прошлую эпоху, не в состоянии объяснить ее, а с другой стороны, для этой цели оказывается уже недостаточным и индивидуальный эмпирический опыт. Возникает потребность в теории, то есть в такой абстракции, которая была бы рациональна. Человек в этом случае стремится не сообразить себе предмет по собственному произволу, а мыслить его по особым законам и с помощью категорий — фундаментальных по своему значению понятий. Это означает, что теоретическое сознание отличается системностью и тем, что оно выражает себя с помощью обобщающих, абстрактных понятий в их необходимой иерархической связи, называемой логикой.
Понятия имеют разный объем и, следовательно, разное соподчинение. Например. У понятия «студент» объем меньше, чем у понятия «учащийся», которое является более широким, ибо под «учащимся» можно предположить не только студента, но и школьника. Широкие понятия подчиняют себе узкие и включают их в себя. Узкие, в свою очередь, составляют содержание широких (входят в них).
Связь между понятиями — логика — может быть разной в зависимости от значения самой связи. Так, выделяют логику формальную и диалектическую. Первая — разработанная древнегреческим философом Аристотелем — не касается мыслимого содержания, ограничиваясь установлением формальной связи между понятиями разных объемов и значений. Для нее главной ошибкой является противоречие между ними. Например, суждение «кошка есть собака» для формальной логики абсолютно ошибочно, потому что устанавливает тождество между разными предметами.
А для диалектической логики — разработанной в начале XIX века немецким мыслителем Г.-В.-Ф. Гегелем — существенно именно содержание, поскольку она берет предмет мысли в его различии, в единстве с его противоположностью. Так, суждение «кошка есть собака» для диалектики содержит момент истины, поскольку между кошкой и собакой действительно имеется сходство — то, что они оба являются животными и в определенном смысле тождественны друг другу. Иначе говоря, объемы этих понятий пересекаются. Стало быть, для диалектики ошибкой является, наоборот, игнорирование противоречий. Поэтому диалектической логике удается изображать мир со стороны его действительного содержательного многообразия и при этом движущимся, развивающимся, благодаря чему она примерно с середины XIX века становится общенаучным методом. Тогда как логика формальная отражает лишь статику, устойчивость и однозначность предметного мира, являясь, поэтому, так сказать, методологической основой здравого смысла, о котором мы говорили выше.
Часть теоретического сознания может быть ненаучным. Например, идеология, теоретически оформляющая интерес определенных классов и других социальных слоев1; теология (богословие), теоретически выражающая мировоззрение («догматику») той или иной религиозной конфессии или секты; а так же различные псевдонаучные теории наподобие астрологии или дианетики. Все они представляют собой логически упорядоченные системы понятий, но системы, основанные на произвольном допущении неких теоретических предпосылок, вере в них. К ним нужно причислить и устаревшие научные концепции, которые в обособленном виде лишь сохраняют наукообразие, а на новой ступени познания являются лишь разновидностью ненаучной идеологии, поскольку основываются именно на вере, а не на доказательствах.
Вера есть некритическое признание определенной информации в качестве истинной. Иначе говоря, она представляет собой такое отношение к информации, из которого исключается сомнение, проверка, доказательство. Такое отношение называется догматическим, а его содержательный предмет — догмой. Источником веры предполагается непререкаемый авторитет, которым наделяются определенные личности, устные предания или тексты. Повторим, поскольку это важно: подобная догматическая вера может быть выражена как в рамках религии, так и в рамках светской идеологии или псевдонаучных (научных только по форме или социальному статусу) теорий.
Эту догматическую веру необходимо отличать от веры как категории морали — от доверия (хотя понятия «вера» и «доверие» часто ошибочно используют в качестве синонимов). Доверие исходит не из сверхъестественных авторитетов, а из знания о предмете, то есть из такой информации о нем, подлинность которой проверяется, доказывается или опровергается чувственно-практическим опытом отношений с предметом доверия или общественно-исторической практикой его существования. Таким образом, доверие производно из знания о своем предмете, которое отражает его во всем многообразии практических отношений с окружающим миром. Например: я доверяю своему другу, потому что на собственном (чувственно-практическом) опыте отношений с ним знаю его характер. Я доверяю учебнику физики, потому что он оперирует доказанным знанием или, по крайней мере, толкует о том, каким образом возможно теоретически или практически его доказать. И, наоборот, я не могу доверять тому, кто требует от меня веры, то есть, чтобы я принял без доказательств его суждения и, таким образом, подчинил ему свое сознание.
Большую роль в ненаучных теориях играют понятия с неопределенным объемом, или такие, чье значение заведомо не определяется. Их содержание поддается взаимоисключающему толкованию (например, «бог», «добро», «зло», «благо», «справедливость»). Еще их можно назвать иллюзорно-всеобщими понятиями, поскольку их универсализм, всеохватность, всеобщность оборачивается частностью, бедностью содержания, как только они помещаются в конкретно-исторический или социально-практический контекст. Это происходит, например, с понятием «бог», чье иллюзорно-всеобщее содержание раскрывается, едва мы вспомним, что в обществе не существует «религии вообще», а есть только конкретные религиозные конфессии или секты, каждая из которых претендует на познание своего «истинного бога». Это случалось со всеми идеологиями и религиями: менялась эпоха, менялись условия жизни людей, менялись сами люди — адепты этих религий и идеологий, их мировоззрение наполнялось новым содержанием. И оно подчас в такой степени разнилось со старым, что в пору говорить о возникновении принципиально новой религии или принципиально нового мировоззрения. В данном случае могут иметь место апелляции к «единой традиции», обосновываемые использованием общих понятий, но на деле эта «традиция» выполняет роль высохшей, мертвой скорлупы, под которой прорастают уже новые смыслы. Такие метаморфозы происходили со всеми великими религиями, в частности, с христианством, со времен своей первоначальной эпохи разложившейся на множество конфессий и сект, враждующих до сих пор друг с другом. То же самое произошло, например, и с идеологией индустриального пролетариата («марксизмом») — в связи не только с тем, что его выхолостил и приспособил для нужд бюрократического государства Сталин, но, главным образом, в связи с уходом с первых позиций исторической арены самого пролетариата индустриальной эпохи.
Понятия с неопределенным или необозначенным объемом широко применяются так же в социальной манипуляции. Например, когда понятие «Родина» отождествляют с определенным политическим режимом или партией, или когда понятие «русский» подменяют понятием «православный» и т. д..
Коль скоро существенными в ненаучном теоретическом сознании являются произвольные предпосылки, то оно всегда партийно или конфессионально. Иначе говоря, лишено реально-всеобщего, общечеловеческого значения и ориентированно на отражение обособленного опыта и обособленных интересов.
В\ наука или научное сознание
Наука, будучи так же системой понятий, связанных логикой, основана на понимании различия между субъективным и объективным, видимым и действительным, мыслимым и чувственно-практическим. Это служит предпосылкой правильного отражения необходимой связи между субъектом и объектом, например, между человеком и природой. Иначе говоря, благодаря способности проводить это различие, — критической способности, — человек отражает мир по логике отражаемого, не навязывая ему собственную логику. Наука стремится обладать знанием, то есть такой информацией о мире, чье содержание определено не случайным произволом обособленных индивидов, а отражает закономерности объекта. В понятие же объекта входит вся человеческая практика, то есть вся совокупность деятельных отношений человека к природе. Всякая наука имеет свой предмет, свое содержание, являющееся стороной, аспектом единого объекта человеческих отношений.
Далее. Научное познание связано с раскрытием объективных закономерностей природы и общества, то есть стабильно повторяющихся явлений, связанных едиными причинами и не зависимых от человеческого сознания, которое их познает, но не способно породить или изменить их по произволу. Для того чтобы выделить объективные закономерности недостаточно чувственного или эмпирического восприятия. Это возможно только с помощью абстрактного (теоретического) мышления. Но истинность найденных и сформулированных законов проверяется в процессе чувственно-практической деятельности всего человечества. На основе знания закономерностей природного и общественного развития формулируются практические принципы человеческой деятельности и технологии реализации этих принципов.
Критическая способность человеческого сознания служит предпосылкой разума — мышления, отражающего логику субъекта и объекта в их необходимой, целесообразной связи. Разумность человеческих действий нерасторжимо связана с их целесообразностью, потому что одно и тоже действие может быть разумным или неразумным — в зависимости от того, каким целям оно служит, в зависимости от того, какой общий социальный контекст этого действия. Разумным считается, например, поливать дерево водой, если не хотят, чтобы оно горело, но неразумным, если это делают перед разведением костра. Фашистские концлагеря были организованы рационально с точки зрения их создателей, но эта рациональность была фрагментарной, ибо обслуживала государственную политику фашизма, выражающую иррациональную идеологию. Стало быть, разум, как и его порождения — наука, техника, определенная социальная организация, — это всего лишь средства, инструменты в руках человека и применение их зависит от общественно-исторических условий, в которых человек обретается, от тех целей и задач, которые он перед собой в этих условиях ставит. Сам по себе разум не может быть враждебен человеку. Таковым его делают только сами люди. Молотком можно убить человека или забить гвоздь, чтобы повесить картину. Компьютер или компьютерные игры можно использовать как развивающее средство, а можно и как средство для интеллектуальной и моральной деградации. Это зависит от личности того, кто их использует и от социальной ситуации этой личности.
Способность к разуму выражается, прежде всего, в рефлексии, в критическом рассмотрении источника той или иной информации на предмет соответствия действительности. В этом соответствии заключается истинность данной информации. Таким образом, предпосылкой научного сознания и, вместе с тем, целью его познавательной деятельности, является сама объективная действительность, которая включает в себя, однако, не только противоположный человеку объект — природу, а, как уже было сказано, и всю совокупность деятельных отношений человека к природе и к самому себе. Ученый-астрофизик открывает не только далекую планету, он открывает еще и человеческие возможности, позволившие заглянуть ему так далеко вглубь Вселенной. Научное познание в этом смысле является не только освоением внешней природы, но и освоением внутренней природы человека, освоением его творческого потенциала, человеческим самоосвоением. Поэтому можно сказать, что оно является культурным возвращением человека в природный универсум, от которого его отлучила (и отлучает до сих пор) необходимость принудительного труда и межчеловеческая разобщенность.
Поскольку объект и предпосылки науки универсальны, то столь же универсальны объективные задачи и интересы научного сообщества. Расцвет наук всегда происходил и происходит в ходе диалога научных школ, объединенных поиском истины. Реально-всеобщее обретается не в потустороннем мире, а в сфере взаимозависимости людей, вовлеченных в единую производительную (творческую) деятельность, и научные понятия отражают именно момент этой практической взаимозависимости и порождаются ею. Таким образом, научное знание имеет интернациональную, светскую (внеконфессиональную, внерелигиозную), внепартийную и надклассовую, короче: общечеловеческую значимость. Частые обвинения по адресу ученых в экологическом кризисе, в создании все более и более изощренного оружия на самом деле скрывают действительных виновников всего этого — политиков и идеологов.
Бывают случаи, правда, когда сами ученые, даже выдающиеся, исповедуют религиозные взгляды. Так, например, американский физик Майкл Фарадей состоял в секте мормонов, а русский физиолог И. Павлов в старости регулярно посещал православную церковь. Но эти факты говорят, скорее, о фрагментарности сделанных ими открытий и об особенностях их индивидуального мировосприятия, чем о том, что, например, открытая Павловым природа рефлексов подтверждает православное учение о человеке, а исследования Фарадея электромагнитного поля — учение мормонов. Стало быть, не узкоспециализированная, фрагментарная наука противостоит мифологической и религиозной картине мира, а вся совокупность научных открытий, расколдовывающих природный и социальный мир и делающих его понятным человеку. Связать научные открытия в единую картину мира призвана научная философия.
Научное знание представляет собой открытую систему и со стороны своего предмета: оно постоянно проверяется и подвергается критическому рассмотрению с помощью особых научных методов, воспроизводящих объективную логику предмета.
Открытость научного знания заключается еще и в том, что критерием его истинности служит практика. Это означает, что научные суждения проверяются в ходе исторической практики человечества, в ходе эксперимента или в ходе наблюдения, в результате чего устанавливается причинно-следственная естественная связь событий. Последняя осмысляется с помощью понятий, каждое из которых находится в необходимой связи с другими понятиями и с рассматриваемым явлением.
Рабочие моменты научного исследования суть: гипотеза (суждение о возможном состоянии предмета), аксиома (очевидное положение, многократно подтвержденное практикой), доказательство (проверка истинности суждения), эксперимент (проверка суждения на воспроизводимом опыте). Научное исследование включает в себя разрешение теоретических проблем, которые формулируются в форме противоречия между накопленным знанием о предмете исследования и новыми данными о его реальном состоянии.
Социальные науки обладают сугубой спецификой. Например, в них невозможно или затруднено экспериментальное подтверждение гипотез. Для рассмотрения крупномасштабных социальных явлений применяется метод историзма, представляющий собой применение диалектики к рассмотрению социальных явлений. Историзм как научный метод можно свести к следующим моментам:
Из метода историзма логично следует метод антропологизма, заключающийся в том, чтобы все общественные проблемы рассматривать через призму чувственно-практических отношений человеческих индивидов, в рамках которых формируются их потребности, мотивы, поведенческие, производительные и мыслительные навыки. Согласно этому методу в центре внимания исследователя должны находиться не абстрактные идеи, а реальные человеческие индивидуумы во всей совокупности их социальных связей и жизненных проявлений как естественная движущая сила тех или иных исторических событий. В этом случае потребности и мотивы человеческих индивидуумов рассматриваются как «материя» или содержание общественных феноменов. Например, исследуя социальное бытие людей пенсионного возраста, необходимо связывать их проблемы не столько с возрастом (что является абстрактно-антропологическим подходом, который вполне обоснованно упрекнуть в вульгарном материализме), сколько с экономическим, политическим, культурным состоянием того общества, в котором эти люди живут, с их реальной жизненной ситуацией, несводимой к физиологическому аспекту.
Впервые метод историзма стал разрабатываться в рамках идеалистической философии Гегелем, а метод антропологизма — Л. Фейербахом, которого можно считать основоположником научной антропологии как таковой. В учении Маркса произошли органичный синтез и творческое переосмысление этих методологических подходов, что воплотилось в методе материалистической диалектики. Действительно, методы историзма и антропологизма в последовательном применении оказываются неразрывно связаны между собой: если в центре научного рассмотрения находится человеческий индивидуум в конкретно-историческом социальном контексте и взятый во всем многообразии чувственно-практических отношений с внешним миром, то это само по себе подразумевает изображение социальных явлений как развивающихся процессов, наполненных не мистическим, а человеческим содержанием. Этот исторический антропологизм (или диалектический материализм, как он был назван в классическом марксизме) позволяет понимать действие социальных законов, специфика которых заключается в том, что они проявляются в бессознательной и осознанной практической деятельности индивидов как равнодействующая их поступков и общественной практики. Этот единый метод (нередко применяемый исследователями стихийно, в той или иной мере последовательности) является общим методом наук, изучающих общество, в том числе и теории социальной работы. Раздельно об историзме и антропологизме можно говорить лишь в абстракции, только отвлекаясь от конкретного научного исследования.
Г \ предмет и методы теории социальной работы и развитие ее как науки
В специфический объект изучения теории социальной работы входит деятельность института социальной работы, социальная работа как профессия и та часть общества, которая составляет сферу их интересов. Из этого следует, что теория социальной работы — это элемент той более общей социальной науки, которая изучает современные социальные институты и производственные процессы. Осмысление эмпирического материала, связанного с ними, является целью и теории социальной работы. Следовательно, нет повода выделять ее в качестве особой научной дисциплины, подобной физике, химии или психологии (что, к сожалению, сделано во многих учебниках и учебных пособиях). Она, так сказать, «привязана» к определенной профессии и может фигурировать не как полноценно-научная (обладающая своим специфическим исследовательским полем), а только как учебная дисциплина, подготавливающая специалистов-практиков. В конечном итоге, она имеет прикладной характер в отличие от собственно социальных наук вроде истории или философии. Иначе можно дойти до абсурда, считая в качестве отдельной науки теорию любой профессии, к примеру, коммунальных служб или кролиководства. Каждая из них имеет теоретическую часть, но выделять их теорию в качестве особой «науки» значит профанировать само понятие научного знания.
Итак, теория социальной работы не является самостоятельной, обособленной отраслью научного знания наподобие физики или истории. Свой предмет и свои методы она заимствует из родственных наук, самыми близкими из которых для нее являются общественные науки: социальная философия, социология, всемирная история, политология, этика, психология, педагогика, политическая экономика, история науки, культуры и философии. Теория социальной работы берет у них все то, что способно помочь ей изучить ее предмет. Коль скоро сама социальная работа имеет прикладной характер, то все заимствования теории социальной работы связаны с обобщением или обоснованием конкретной общественной практики. Так, например, политология дает ей понятие социальной политики государства, в рамках которой формируются модели социальной работы и апробируются ее технологии. Общественная история — материал, с помощью которого можно понять, как созревала та или иная социальная проблема, с которой сталкивается социальный работник (например, наркомания) и в чем состоит ее социальная природа. И так далее.
Проблемное поле или предмет теории социальной работы включает в себя, таким образом, как противоречия социального функционирования института социальной работы и его служащих, противоречия реализации социальной работы в рамках иных институтов, так и проблемы объекта социальной работы, клиента, нуждающегося индивида.
Этот предмет определяет методы теории социальной работы. Коль скоро она обобщает опыт общественных институтов, в задачи которых входит профилактика и решение определенных социальных проблем, это предполагает именно диалектический, исторический взгляд на общественные явления, отрицающий их вечное, неизменное состояние. Ведь если как общественные, так и индивидуальные проблемы имеют внеисторический, вечный, неизменный характер (потому, дескать, что они коренятся в самой природе человека, которая «греховна»), то всякие попытки их решать или заниматься их профилактикой заведомо лишаются смысла. Таким образом, теории социальной работы, подобно другим социальным наукам, необходимо рассматривать свой объект негативно, критически, как развивающийся, противоречивый процесс, связанный с другими общественными феноменами. То есть, не в качестве предопределенного мистическим «грехом», а в качестве обусловленного преходящей, конкретной исторической ситуацией. Другими словами, научность и рациональность здесь заключается в применении метода историзма и критического анализа: предмет рассматривается под углом зрения его совершенствования; ни одна из ныне существующих социальных форм (несмотря на окружающий их нередко ореол «вечности») не трактуется в качестве неизменной и абсолютной.
Это тем более естественно для данной дисциплины, что объектом теории социальной работы является общественное существование клиента, человека-нуждающегося, а предметом — проблемы, связанные с удовлетворением его потребностей, с реализацией его социального потенциала. Поскольку это так, то другим ее методом закономерно является антропологический метод.
Теоретические методы необходимо отличать от прикладных или технических методов социальной работы. Посредством первых социальный работник как специалист по социальным проблемам получает знание о них, а посредством вторых практически применяет это знание.
Основные понятия теории социальной работы состоят из трех групп.
По мере становления системного института социальной работы происходило и развитие ее теории. Причем с самого начала ее оформление происходило с опорой на научную методологию и смежные научные дисциплины, в рамках секуляризованных, социально-ориентированных форм общественного сознания.
Первые элементы теории социальной работы можно обнаружить у представителей Просвещения и социалистического движения, например, у английских фабианцев и русских публицистов — сторонников «теории малых дел» (см. Гл. 3). В этой связи так же можно вспомнить и феминисток разных стран — Алису Соломон из Германии, Марию Гахери из Франции, Елизавету Фрай из Англии, Джейн Адамс из США. Но первое систематическое изложение теории социальной работы принадлежит американке Мэри Ричмонд. Свои взгляды она изложила в книгах: «Дружеский визит к беднякам: руководство работающим в благотворительных организациях» и «Социальные диагнозы». Обе книги вышли во втором десятилетии ХХ века и явились ответом на социальные, экономические и культурные изменения того времени. В частности, социальное мировоззрение Ричмонд содержит не прямую, так косвенную критику либеральной идеологии, которая не рассматривает проблемы нуждающихся индивидов как проблемы общественные, как проблемы и тех, кто находится в более благоприятной ситуации. В этой критике либерализма сказалось влияние социалистической теории (в случае с Ричмонд нужно говорить о христианском социализме, преодолевающем свою конфессиональную ограниченность).
Ричмонд описала метод индивидуальной работы с нуждающимися. Помощь и поддержка бедствующих индивидов, согласно ей, — это дружеское участие в их судьбе со стороны специалиста. При этом целью последнего является не только изменение ситуации клиента, но и изменение негативного отношения к нему со стороны его окружения. Таким образом, ставился вопрос об изменении, о гуманизации общественного сознания в целом, об устранении из него штампов буржуазной и любой другой репрессивной идеологии.
Разрабатывая индивидуальный метод, Ричмонд формулирует следующие принципы социальной работы: 1. Причины неудач индивидов в общественной адаптации коренятся главным образом не в свойствах их личностей, а в экономических, социальных, политических условиях их существования. 2. Люди реагируют на социальные проблемы, используя прежде всего свои личные ресурсы. 3. Люди независимо от их социального статуса достойны уважения и нуждаются в нем. 4. Установление правильного диагноза затруднений индивида требует изучения каждой отдельной проблемы. Для этого нужно исследовать различные стороны жизни клиента: экономические, семейные, культурные. 5. В процессе сбора информации о клиенте с ним должны быть установлены дружеские, доверительные отношения. 6. После установления диагноза социальный работник формулирует план «лечения» и знакомит с ним клиента.
Кроме индивидуального метода социальной работы, Ричмонд обосновала медицинский подход к социальным и психологическим нуждам клиента. Он проявился в том, что в теорию социальной работы вводятся ею такие термины из медицинской практики, как «диагноз», «лечение», «клиент». Правда, в новом контексте они наделяются новым значением. Но само по себе проникновение в социальную практику чисто медицинских понятий можно трактовать как влияние позитивизма. Позже развитие этих новшеств привело к появлению так называемой «медицинской модели» индивидуальной работы.
Социальную работу как таковую Ричмонд трактовала как «искусство помощи». Процесс же взаимодействия социального работника и клиента она назвала оригинально: «использование здравого смысла в бессмысленной ситуации».
Согласно Ричмонд, процесс социальной работы состоит из следующих элементов. Во-первых, из вмешательства (или «интервенции») социального работника в личные дела клиента. Это вмешательство может быть двух видов: директивное (то есть прямое) и недирективное (или косвенное). «Директивное лечение» означает непосредственное воздействие, как она пишет, когда влияет «ум на ум». Оно включает: доверительные отношения, активизацию клиента на решение собственных проблем, внушение, дискуссии, убеждение. Это предполагает, что социальный работник способен проявить такие моральные качества, как искренность, доброжелательность, честность, участливость. «Недирективное лечение» направлено не прямо на клиента, а на его окружение, на изменение ситуации в его микросреде.
Другими элементами социальной работы по Ричмонд является получение информации о клиенте, постановка диагноза его проблем, прогноз (предположение перспективы улучшения) и «лечение» (оказание помощи).
В разработке теории социальной работы Ричмонд отходит от метода морального убеждения, обычно применявшегося в практике христианского миссионерства. Более приемлемыми ей представляются научно обоснованные методы социально-психологического воздействия. Она впервые их описывает. Впоследствии они становятся основополагающими в технологиях социальной работы.
В 20-30-е годы происходит обогащение теории социальной работы различными психологическими концепциями. Это была бихевиористская школа, но так же психоанализ З. Фрейда и различные его ответвления — учения А. Адлера и К. Юнга. Под их влиянием при работе с клиентом делается акцент на его наследственность, детские переживания, физиологическое развитие, особенности семейных отношений.
В эти годы начинают выделять следующие технические моменты социальной работы: использование ресурсов, помощь клиенту в осознании и рациональном осмыслении своих проблем, а так же в развитии адаптивных способностей. Ричмонд использует революционное по тем временам понятие «регулирование человеческих отношений». При разработке модели взаимоотношений социального работника и клиента, она обращается к психоаналитической теории. В результате происходит обогащение не только социальной работы психологическим содержанием, но и психоанализа социальными смыслами. Так начинает накапливаться практический и теоретический опыт, осмысление которого привело через несколько десятков лет американских психологов и философов немецкого происхождения Э. Фромма и Г. Маркузе к удачному синтезу учений З. Фрейда и Маркса.
В этот период Ричмонд формулирует «принципы ментальной гигиены» — принципы взаимодействия социального работника и клиента: 1. симпатизировать клиенту; 2. отдавать ему предпочтение; 3. поощрять его; 4. совместно с ним строить планы действий.
Теоретическое и практическое наследие Ричмонд оформляется в самостоятельную школу социальной работы — диагностическую школу. Другим ее представителем был В. Робинсон. Он предложил поставить в центр внимания специалиста по социальной работе не ситуацию клиента, а ценности и смыслы индивидуального опыта последнего, чтобы на них основывать помощь.
В эти же годы оформляется еще одна школа в развитии теории и практики социальной работы — функциональная. Ее основателями и идеологами считаются О. Ранк и Дж. Тафт. Ранк, используя некоторые идеи и категориальный аппарат Фрейда, предположил, что все кризисы, сопровождающие развитие личности, имеют одну-единственную, общую для всех людей причину — родовую травму. Отсюда вытекала идея о неизбежность кризисов и независимость их от социальных условий жизни индивида. Ну, а коль скоро, именно родовая травма составляет содержание диагноза всех кризисов, и коль скоро этот диагноз уже заведомо ясен (родовая травма), то акцент социальной работы переносится с постановки диагноза на конкретные технологии взаимодействия специалиста с клиентом — «процесс». Именно они, по мнению сторонников этой школы, становятся наиболее важными в деле изменения ситуации. Главным в этом случае оказывается не прошлый опыт клиента, а его настоящее, а в настоящем — чтобы потребность в социальной помощи была востребована, осознана и принята клиентом. Если это происходит, то социальный работник и клиент становятся на равные, партнерские позиции, предполагающие равную ответственность за изменение ситуации.
Диагностическая и функциональная школы различаются, таким образом, стратегиями социальной работы. Если диагнозисты уделяли большее внимание самой процедуре социальной работы, диагностике проблемы, предписаниям, плану лечения, то функционалисты — формам равноправного сотрудничества социального работника и клиента.
Историческое значение имела Милфордская конференция социальных работников, состоявшаяся в США в 1928 году. На ней были определены основные аспекты индивидуальной работы: 1. применение научных знаний о типичных отклонениях от норм социальной жизни; 2. использование научных знаний о нормах человеческой жизни и человеческого общения в данном конкретном обществе; 3. необходимость знакомства с подробностями жизни конкретного человека, переживающего проблемную ситуацию; 4. применение общепринятых методов изучения и помощи; 5. использование средств и ресурсов местной общины (коммуны) при решении проблем; 6. применение научных знаний и накопленного опыта в сочетании с требованиями индивидуального подхода; 7. понимание философских основ, определяющих цели, этику и особенности индивидуального подхода в социальной работе.
Делегаты Милдфордской конференции, ссылаясь на предыдущее развитие социальной работы в США, справедливо указали на общественную потребность в ней. Но разразившаяся в том же, 1928, году Великая Депрессия (глубокий экономический кризис) обнаружила ее неэффективность без дополнения ее масштабными социальными преобразованиями. Такие преобразования произошли в США немного позже — в середине 30-х годов, при президенте Рузвельте (см. Гл. 3).
30-40-е годы — это годы развития и конкуренции диагностической и функциональной школ.
Наиболее яркой представительницей первой в этот период стала Г. Гамильтон, расширившая понятие «диагноз». Ею он трактуется уже не просто как установка к действию специалиста, а, скорее, как рабочая гипотеза для понимания личности клиента, его ситуации и проблемы. Благодаря этому Гамильтон ввела в постановку диагноза ситуации оценочную проблематику. Предложенный ею метод получил название «ситуационный подход».
Ситуационный подход внес два новых компонента в диагностическую школу: предвидение и психологическую поддержку. Предвидение позволяет клиенту освободиться от неосознанного конфликта, и понять свою проблему, что помогает социальному работнику эффективно вмешиваться в его ситуацию. Цель психологической поддержки в том, чтобы клиент обрел уверенность в себе. Это достигается таким образом, что специалистом благодаря психоаналитической методике поощряются одни и подавляются другие стороны его поведения. В этих идеях Гамильтон очевидно растущее влияние психоанализа на теорию социальной работы.
На развитие же функциональной школы в эти годы оказывают большее влияние философия экзистенциализма и психология развития.
Американская исследовательница Х. Х. Перлман сделала попытку синтезировать методы диагностической и функциональной школ в новом «методе решения проблем». Он состоит из двух компонентов: процесса помощи и личных ресурсов клиента. Поводом для помощи является проблема — ситуация, в которой индивид не в силах самостоятельно удовлетворить свои потребности. Деятельность, приводящая к улучшению ситуации клиента Перлман называет процессом. Процесс включает в себя: 1. стабилизацию психологического состояния клиента, то есть снятие эмоциональной блокады, тревожности, отрицательных эмоций и т. д.; 2. рационализацию проблемы, то есть понимание ее посредством выражения ее сути в адекватных, точных и ясных, понятиях; 3. совместный поиск ресурсов для решения проблем. Взаимодействие социального работника и клиента сводится к следующим техническим процедурам: определение проблемы и событий, которые ее вызвали, взаимное убеждение клиента и социального работника в правильности понимания проблемы, сбор и анализ информации, составление плана сотрудничества и его реализация.
В 60-70-е года возникают и начинают развиваться национальные научные школы социальной работы. Наряду с американской выделяются канадская, западногерманская (немецкая) и скандинавская школы.
В 70-80-е годы теория социальной работы эволюционирует по 4 направлениям: теория индивидуальной работы, теория групповой работы, теория общинной работы, теория общественного администрирования и планирования.
В немецкой школе возникает концепция сопричастности. Согласно ей социальная работа понимается не только как помощь клиенту, но и как средство активизации в нем способности помочь самому себе.
В 90-е годы, в новых социальных условиях, продолжила развитие российская школа социальной работы, опирающаяся на опыт и теорию советской эпохи. Но пока это развитие нельзя назвать особенно продуктивным по многим причинам.
Вопросы для самоконтроля
Рекомендуемая литература
Философские аспекты теории социальной работы;
основы научной антропологии
Учение о человеке (антропология) является философским введением в теорию социальной работы. В философском подходе нуждаются многие важные темы, связанные со спецификой этой дисциплины: индивидуальное и общественное здоровье и нездоровье, девиантное и деликвентное поведение, способы и нормы социализации, формы социальной адаптации, жизнь, смерть, умирание, личное и общественное бессмертие, самоубийство и так далее. Ибо раскрытие всех этих тем зависит от того, какой ответ дан на вопрос: что такое человек? Каждая отдельная наука, изучающая человеческий мир, лишь фрагментарно высказывается на эту тему. Необходим синтез их данных, что и совершает социальная философия (или философская антропология), не противостоящая конкретным научным дисциплинам, а связывающая их данные в единую картину.
А \ Человек как социально-деятельное существо
В истории человеческой мысли выкристаллизовались два подхода к пониманию природы человека, и, стало быть, к освещению всей этой проблематики.
Один из них основан на дуализме, противопоставлении духа и материи, души и тела, человека и природы. Впервые он был классическим образом сформулирован древнегреческим философом Платоном и развит в рамках христианской догматики. Но, так или иначе, он представлен во всех религиях и идеалистических учениях. Все они выстраивают иерархию, на одном полюсе которой оказывается внеисторический, внечеловеческий, внесоциальный, сверхъестественный Дух (бог), а на другом — косная, статичная материя, природа. Причем Дух (бог) мыслится как Абсолютный Субъект, как источник действия, движения и жизни, а природа, материя и человек — только как пассивный объект.
Этот подход возник не случайно. Он служил описанию человеческой жизни и осмыслению социальных проблем в условиях допромышленного, докапиталистического общества, когда природа и человек непосредственно противостояли друг другу: крестьянин и земля, ремесленник и сырье, охотник и зверь, жрец и стихия. В этой картине мира адекватно выражалось мироощущение людей той эпохи, когда обычными фактами повседневной жизни были случаи массового голода вследствие неурожаев, массовые эпидемии, когда целые цивилизации исчезали из-за истощения почвы, наступавшего по причине неразвитой агрокультуры. Человек в этих условиях обнаруживал человеческие свойства именно в отрицании природы, в борьбе с ней, в осуществлении над ней господства.
В XIX-XX веках, с развитием промышленного производства и капитализма обнаруживается предел этого отрицания. Сначала это происходит теоретически в трудах представителей новой материалистической школы: Л. Фейербаха, И. Дицгена, К. Маркса, Ф. Энгельса. Среди русских мыслителей в этой же парадигме развивались или начинали развиваться Н. Г. Чернышевский, А. И. Герцен и, в особенности (немного позже, в конце XIX — начале XX века), В. И. Вернадский, который выделил научную дисциплину об отношениях человека и природы — экологию. А затем весь трагизм насилия над природой обнаружился и практически в планетарных масштабах — в реалиях индустриально развитых стран Америки и Европы.
В рамках этой новой мыслительной парадигмы, по крайней мере, у наиболее выдающихся ее представителей — Маркса и Энгельса, и, отчасти, у их старшего современника и учителя Л. Фейербаха, складывается точка зрения, что человечество противостоит природе только постольку, поскольку оно противостоит себе в лице разных классов (то есть по причине раскола общества на классы). Хотя само по себе существование классов и их борьба не были открыты еще английскими буржуазными политэкономами и французскими буржуазными историками первой половины XIX века. Но они трактовали классы и классовую борьбу как вечные социальные формы. Заслуга Маркса и Энгельса в освещении этого вопроса состоит в том, что они показали исторические, социально обусловленные причины классового устройства и классовой борьбы. По их мысли, классовое противостояние — это только преходящее, временное состояние человечества, связанное с несовершенными формами общественной практики. Значит, далее, эти состояния, кроме всего прочего, извращают и связи внутри единого природно-человеческого или био-социального организма. Из этой констатации вытекало, что можно и нужно найти пути выхода из тупика классовой борьбы, найти пути преодоления классового раскола. Этому поиску посвящено их учение о коммунизме как о движении, преодолевающем всякую классовую ограниченность.2
И тем самым вместо дуализма идеалистической философии и религиозных учений ими выдвигался принцип материалистического монизма, органического единства природы и человека. Декларировался он и раньше, но теперь был по-новому интерпретирован.
Материализм французских просветителей, немецких естествоиспытателей XIX века, позитивизма и неопозитивизма, современных биологизаторских школ, таких, например, как бихевиоризм и классический фрейдизм, выражается в том, что при рассмотрении человека приоритет отдается его вещественному или биологическому субстрату, его физиологической или материальной (экономической) деятельности. Причем этот приоритет рассматривается как вечное свойство человека, без всякой связи с историческими условиями его существования. К тому же, будучи материалистами в объяснении одних сфер человеческой жизни, представители этих школ становятся нередко мистиками, пытаясь объяснить другие области человеческого бытия, в особенности те, которые выходят за рамки биологических и экономических факторов — например, художественное творчество. Причина «вульгарности» и непоследовательности этого материализма заключается во взгляде на природу человека как на неизменную, раз и навсегда данную. В том, что он попросту выдает за человеческую природу определенные состояния человеческого общества.
Например, в условиях разделения труда и ограниченного предмета многообразных человеческих потребностей, действительно, экономика и, в частности, материальное производство, является господствующим моментом в масштабах всего общественного развития в целом. Это — исторический факт, на котором строилась в конце XVIII — начале XIX века буржуазная политэкономическая наука (А. Смит, Д. Риккардо и др.). Но этот факт обусловлен конкретными историческими причинами, а не исчерпывает человеческую природу как таковую, не определяет ее в целом. Следовательно, при всем своем кажущемся абсолютном значении, это состояние окажется преходящим, как только изменятся фундаментальные основы человеческого развития.
Любая зависимость человека от внешних факторов, такая очевидная на первый взгляд, трактуется Марксом и Энгельсом как относительная, производная от практической деятельности самого человека.
Такая точка зрения, как уже было сказано, является новой парадигмой в понимании человеческого существа и общества как такового. Она преодолевает ограниченность «вульгарного материализма», а, с другой стороны, не означает, что специфику человеческого существа образует что-то, абсолютно противостоящее природе, сверхъестественное.
Очевидно, что человек, как и любое другое живое существо, испытывает голод, жажду, потребность в дефекации, продолжении рода и тому подобное. Но при этом он лишен животных форм адаптации к природной среде, достаточных для того, чтобы удовлетворять свои потребности. Этим он качественно отличается от животного. Даже при исполнении биологических функций он ведет себя как человек: утоляет голод с помощью ножа и вилки, использует туалет, предпочитает планируемую беременность случайной и т. д. Эти формы удовлетворения биологических потребностей социально обусловлены и являются результатом исторического процесса и производительной деятельности человека. Но даже сам биологический субстрат современных людей изменился и не является таким же, каким был у тех людей, которые, к примеру, жили в каменном веке. Регулярное употребление горячей, мягкой пищи вследствие «приручения» огня сделало более эластичными внутренние ткани человеческого организма и, между прочим, наряду с развитыми многообразными вкусовыми рецепторами во рту, породило зубную боль. Постоянный сидячий образ жизни, более свойственный современному, чем древнему человеку, сказывается на морфологии позвоночника. И так далее.
По мере утраты животных форм адаптации человек, чтобы выжить, вынужден был компенсировать их отсутствие изменением стратегии отношений с внешней природой таким образом, что в то время как слабела его зависимость от биологических факторов существования, укреплялась взаимозависимость внутри человеческой общности, возникающая в силу потребностей совместной производительной деятельности. Предметом активного воздействия, преобразования становится не только внешняя природа, природное вещество, предметом производительной деятельности человека становился и сам человек, вся совокупность отношений между людьми. Причем, все глубокие общественные изменения происходили и происходят вследствие обусловленных историческим развитием фундаментальных трансформаций в самой общественной практике. И для этого мало одного желания индивидов. Всякое общественное изменение — это вопрос главным образом практический, выступающий как результат исторического развития всего общества в целом.
Так, всякая созданная и создаваемая человеком новая вещь, традиция, привычка, навык, означала уже не только новый способ отношений с внешним природным миром, но и новые чувственно-практические отношения внутри человеческого мира. Переход от кочевья к оседлости и изобретение стационарного дома — это не только новое слово в образе жизни и архитектуре, но и новый виток в эволюции семейных отношений. Лук или праща — это не только новое оружие, но и новая специализация во время охоты, новое разделение труда, то есть, опять же, новые отношения и новые социальные функции и роли в человеческой общине. Элементы природы, будь то камень, животное или комета на краю известных областей Вселенной, вовлеченные даже простым актом познания в человеческий мир, благодаря этому раскрывают человеческие способности, которые, в свою очередь, получили развитие при определенном состоянии человеческих отношений и человеческой деятельности, и, стало быть, означают новый тип человеческих связей. Таким образом, всякий объект природы в этом случае включает в себя нечто, выходящее за пределы своего вещественного субстрата, а именно — он отражает степень развитости человеческого мира, особое содержание связей внутри него. Вот почему человеческий объект, по сути, — это вся совокупность общественной деятельности и общественных отношений (В.И.Ленин). Тем более, это касается человеческого организма или его трансформаций, идет ли речь о старости или о младенчестве, о болезни или выздоровлении. Инвалидность, например, — это характеристика не личности, а, скорее, тех социальных условий, при которых патология организма оказывается для нее социальной патологией. Социальные следствия, вызванные телесной ущербностью являются, таким образом, выражением общественного несовершенства. Тоже самое можно сказать и об определенных социальных ролях. Например, буржуа, бюрократ, пролетарий, пенсионер, наркоман, бандит и т. д. — это не только и не столько характеристики человеческих личностей, а, главным образом, обозначение тех общественных отношений, в которых эти личности обретаются и которые определяют их общественное поведение, ограничивают его, сводят все богатство их человеческой природы до выполнения этих социальных ролей. Современная психологическая наука имеет это в виду в теории «стигматизации» — социальной личины, обедняющей проявления личности.
Одним словом, за всеми этими феноменами, за их биологической, вещественной, абстрактно-психологической или абстрактно-социологической формой проявления стоят определенные человеческие взаимодействия — деятельные отношения. Иными словами, за ними находится конкретное историческое состояние общества. Стало быть, вещественное, природное, биологическое не просто синкретически присоединено к социальному, оно преобразовано человеком, окультурено людьми в ходе общественно-исторической практики. Точно так же как и «общественное» не просто прикреплено к индивидуальному на манер природного как какой-то внешний элемент, а подобным же образом является преобразованным индивидом в процессе его уникального, неповторимого практического проживания. Младенец в материнской утробе, просвеченной УЗИ и находящейся под контролем врача — это не просто комок органических тканей, не только продукт половых отношений (и, вместе с тем, не носитель мистического, сверхъестественного «духа»), но результат социальной истории, в том числе и его индивидуальной истории.
Причем, даже в своих низменных «животных» проявлениях человек остается человеком. Так, например, алкоголизм и наркомания среди прочих, имеют и коммуникативную функцию, служа своего рода пропуском в мир комфортного (в понимании данного индивида) общения, пусть эта комфортность и имеет иллюзорный характер. Другими словами, наркомания (и алкоголизм как ее вид) — это, по крайней мере, на первоначальной ее стадии, зависимость не от вещества, а от людей, — зависимость, обретшая патологические формы. Субъектом наркомании является особый тип личности, являющийся одним из проявлений зависимого («авторитарного») психологического типа, впервые описанного Э. Фроммом в книге «Бегство от свободы» (1949 г.). Этот тип личности формируется в определенных общественных отношениях, в особой исторической ситуации.
Утрата животных форм адаптации позволила человеку, практически осваивающему природный предмет, относиться к нему универсально, разносторонне, не так, как животное, привязанное к какой-либо конкретной грани природы. Животное может стать совершеннее человека в рамках узкой специализации (например, нырять глубже или видеть в темноте), но оно отличается от человека тем, что никогда не сменит эту специализацию на другую, не изменяя при этом своей видовой идентичности. Животное «сливается со своей жизнедеятельностью» (Маркс), а человек способен делать ее предметом своего свободного выбора.
В этом универсальном отношении к природе кроется еще одно фундаментальное отличие человека от животного. Если поведение последнего, по большей части, предопределено инстинктами, так называемыми «базовыми потребностями», то человек наоборот, действует как человек, только будучи независим от них; лишь тогда он «творит не только по мерке своего вида, но и по законам красоты» (Маркс). Этот тезис нового учения о человеке (восходящий к И. Канту) развит в теории самоактуализации личности и иерархии потребностей американского психолога и философа XX века А. Маслоу.
Из универсального практического отношения человека к природе следует еще одно отличие его от животного: для последнего связи с природной средой являются определяющими. Обмен веществ с природой у животного стихиен и неподконтролен ему. Оно главным образом адаптируется к среде, а не изменяет ее. Средовая адаптация как доминирующий стереотип поведения — это атрибут животного, а не человеческого существования. Человек же обмен веществ с природой регулирует в процессе своей сознательной производительной деятельности, как раз благодаря этому и не сливаясь с животным и природным миром. В этой связи следует заметить, что эволюционная теория, помещенная в контекст нового материалистического — антропологического — учения, говорит именно о том, что человек вышел из природного универсума, а не о том, что он в нем остался. Учения об антропогенезе Дарвина (а так же других эволюционистов) и Энгельса (имеется в виду его трудовая теория антропогенеза, дополненная новыми данными о генетической мутации, о роли воображения и т. д. и восходящая к учению Гегеля о воспитании человека трудом) — это две разные теории, относящиеся друг к другу так же, как физика Ньютона относится к физике Эйнштейна: концепция Энгельса не опровергает эволюционную теорию, а включает ее в себя в качестве существенного, но не полного элемента.
Таким образом, в ходе производительной деятельности человека обновляется не только предметный мир, мир вещей, природа, но появляется новый мир, вторая природа — общественность или социальность как таковая, становящаяся между человеческим индивидом и «первой» природой, еще необработанной и неосвоенной. Человек создает новую форму движения материи — социальную. Действие биологических, эволюционных законов (описанных Ламарком, Дарвином и другими эволюционистами) сначала дополнялось, а затем и вытеснялось действием законов общественно-исторических.
Человеческий индивид становится человеческим индивидом только благодаря взаимодействиям (отношениям) с другими человеческими индивидами в ходе производительной практики, и только поэтому он становится общественным индивидом. Ребенок, потерянный в лесу или по другим причинам проведший детство без общения с людьми, как свидетельствуют примеры многочисленных «Маугли», не сможет стать полноценным человеком. Даже будучи позже приобщенный к общественной жизни, он будет испытывать дефекты речи, коммуникационные проблемы, заторможенность интеллектуального развития и т. п., и тем их будет больше, чем больше времени он провел без людей. Люди, испытавшие после инсульта потерю памяти и деформацию своей идентичности и своих социальных функций, восстанавливали их не только благодаря медицинским средствам реабилитации соответствующих участков мозга, но и благодаря тому, что вновь (хотя бы частично) практически включались в привычные для них общественные связи, активно участвовали в них. Следовательно, общество, общественные связи предстают как существенный, необходимый элемент индивидуального бытия человека и самой очеловеченной телесности. А общественная практика — как средство освоения общественных связей. Очеловечивание равнозначно социализации, многостороннему освоению и присвоению отношений с другими людьми в ходе практической деятельности. Человеческий индивид не обладает раз и навсегда данным набором одних и тех же свойств и качеств, а представляет собой процесс их становления, процесс их социально обусловленного формирования. Музыкальное ухо не существует до прослушивания музыки, а формируется во время его и является не только результатом эволюционно-биологического процесса, но и продуктом развития музыкальной культуры человечества. Впрочем, подобным же образом можно выразиться о человеческой телесности как таковой, о любом органе человеческого организма, будь то нога футболиста, глаза художника или вестибулярный аппарат альпиниста-скалолаза. Развитие человеческих органов, обусловливающее развитие разнообразных талантов и способностей есть результат не мистических «интуиций» или влияния сверхъестественной «духовности», а продукт культурного саморазвития всего человечества, включая и данного индивида. Не только сексуальные отношения и не только биологическое развитие, но все многообразие общественных сфер, взятое в единстве — экономика, политика, искусство, религия и т. д. являются сферами производства человеческого общества и человеческого индивида (Маркс). Общество как ансамбль отношений, взаимодействий между людьми («ансамбль социальных отношений» (Маркс)) представляет собой естественную среду обитания и воспроизводства человека, в которой он обнаруживает свои человеческие свойства. В текучести, постоянной изменчивости этих отношений, в их развитии разворачивается, воплощается то, что философы называют человеческой сущностью — то есть средоточие того, что отличает человека от остальных феноменов природы.
Можно сказать и проще: сущность человека составляет не то, что проявляет обособленный индивид как неизменное сверхъестественное свойство (таковым часто называют абстрактную «духовность» или абстрактную, врожденную «общественность») а то, что происходит между индивидами. Общество так же не есть внеличностная сила, нависающая над отдельно взятым человеком, оно как бы «встроено» в самую человеческую физиологию и психологию, в человеческие потребности, желания, мотивы, виды деятельности как внутренняя общественность индивида, как его естественная потребность. Э. Фромм, продолжая эту мысль Маркса, предложил описывать взаимное влияние человеческих индивидов с помощью понятий «социальный характер» и «социальное бессознательное». Эти два феномена выполняют роль посредников между индивидом и общественным процессом в целом. Социальный характер представляет собой совокупность поведенческих навыков, помогающих индивиду функционировать в данном обществе. Социальное бессознательное составляет ряд неосознанных индивидом социально детерминированных влечений, выполняющих ту же функцию.
Итак, качество общественности-человечности индивид обретает в процессе взаимодействия с другими людьми, в процессе общественной производительной практики. Вот почему сущность человека не просто «социальна», но социально-деятельна. В совокупности деятельных отношений людей друг с другом в ходе исторического процесса раскрывается собственная природа человеческих индивидов.
В этом смысле понятия «общество» и «человеческий индивид» — тождественны, ибо обозначают одно и тоже явление — межчеловеческие отношения. Только в первом случае речь идет об их развернутом состоянии, а во втором — о состоянии их свернутости, об их концентрированном выражении: как в капле воды отражается океан, так в человеческом индивиде отражается общество, в котором он живет и в котором деятельно участвует. В этом смысле — каждый человеческий индивид является субъектом своей общественности, своей общественной природы. Человек, таким образом, является единственным существом, делающим самого себя своей целью, в то время как всю остальную природу — своим средством (И. Кант; позже это положение развил Маркс).
Взаимодействуя с внешним миром в ходе производительной деятельности, человек оказывается способен отличать (осознавать) чужие и свои связи, то есть, отличать себя и объект — всю человеческую практику, всю совокупность межчеловеческих практических взаимодействий. Проще говоря, он оказывается способен отличать себя и наследие прошлых поколений, себя и просто другого человека или себя как другого.
На способности к этому отличию основано самосознание. Оно, таким образом, сформировалось и формируется в ходе производительной деятельности и только потому предметно, содержательно. Его содержание составляют отношения индивида с самим собой и с окружающим миром. Можно сказать, что оно само по себе, со стороны своей содержательной предметности, является отношением между людьми, между «Я» и «Ты» (Л. Фейербах), или «осознанным социальным бытием», осознанными социальными отношениями (Маркс), или «интенцией» (Э. Гуссерль) или «интерсубъективностью» (Сартр), или диалогом (М. Бахтин). Все эти определения, данные этими разными мыслителями, по сути, схватывают одно и тоже свойство человеческого самосознания: притом, что его носителем является индивид, оно, вместе с тем, предметно, социально, обращено вовне, к другому индивиду.
На способности индивида различать себя и объект, основан и человеческий разум. Самосознание и разум составляют существенные элементы духовной деятельности человека. Обладая ими человек оказывается способным осознавать свою жизнедеятельность, не сливаться с ней, делать ее многообразные формы предметом своего свободного выбора. Благодаря этому он, собственно, и является субъектом своей жизнедеятельности.
Часто в научно-популярной и даже учебной литературе, находящейся под влиянием социал-дарвинизма, употребляют термин «общественное животное». Это верно применительно к животным, приспособленным к человеческой среде, например, к домашним кошкам и собакам. В этом случае этот термин просто фиксирует их зависимость от человека. Но неверно так называть живые существа только потому, что они в условиях дикой природы живут стаями или большими группами, как, например, муравьи, термиты или пчелы. Их совокупность образует не общество в человеческом смысле, а, скорее, изолированную особь данного вида. Отдельная рабочая пчела — ничто без матки и без другой рабочей пчелы. Сама по себе она не представляет вид. Отдельная пчела — только воплощенная функция, орган единого пчелиного организма — пчелиной семьи. Целое здесь довлеет над частью, особью таким образом, что особь обнаруживает свои видовые свойства только в состоянии, подчиненном целому. Целое существует как сумма связей односторонне зависимых друг от друга особей, лишенных индивидуальности. Если убить одну пчелу, в принципе для пчелиной семьи ничего не изменится: через некоторое время ее место займет другая, на нее похожая.
Происходит это по той простой причине, что животная особь в данном случае, даже в самом биологически зрелом своем состоянии, не в состоянии стать субъектом внутренней связи общности. Ее производительная деятельность есть выполнение инстинктивной, раз и навсегда данной программы определенного биологического вида, заложенной в генах. Предметом этой деятельности есть непосредственное природное вещество (к примеру, пыльца), но не сама эта особь и не ее связи с подобными ей, от которых она себя не отличает. Она изменяет природное вещество, но не себя и, следовательно, не свою общность. Поэтому она не способна произвольно варьировать программу своих инстинктов. Животное может создавать изумительные вещи, которые человеку очень трудно или даже невозможно повторить (например, мед), но оно не в состоянии ни ошибаться, ни импровизировать при их создании, ни ухудшать, ни совершенствовать их. Оно даже может использовать орудие для достижения своих целей, подобно тому, как это делает обезьяна, с помощью палки достающая с дерева плод. Но она делает это так же инстинктивно, будучи не способной изобрести новые технологии и тем самым изменить свои отношения с внешней природной средой. Короче говоря, животное не творит, а воспроизводит программы, сложившиеся в результате биологической эволюции, подчиняясь природным законам. Этим животная деятельность отличается от человеческой, животная особь — от человеческой индивидуальности, совокупность животных особей (животная семья, стая, стадо) — от человеческого общества.
Из этой общей картины человеческого мира следует очень важное методологическое правило. Оно касается интерпретации фактов социальной жизни.
Ни один из них не является самодостаточным, как, например, в социологическом позитивизме, дающем плоское отражение общественного бытия. Факт господства или просто наличия определенного политического режима, идеологии, религии, поведенческой нормы или факт распространенности той или иной социальной патологии еще ничего не говорит об их действительной социальной природе, а уж тем более ничего не говорит об их истинности. Победа фашизма в 1933 году в Германии мало свидетельствовала против необходимости сопротивления ему, точно так же как и факт нынешнего почти повсеместного помешательства на почве религии, эзотерики и мистики мало свидетельствует в их пользу. Рассматриваемый в историческом контексте, всякий факт общественной жизни обнаруживает свою противоречивую природу, что подчеркивает относительность его оценки. Истина этих явлений содержится не в них самих, взятых абстрактно и изолированно, а в исторической перспективе их развития, в их практическом воплощении. Так, сейчас уже очевидно, что религиозное возрождение, начавшееся на волне демократизации российского общества в конце 80-тых годов XX века как реакция на советскую репрессивную идеологию, как выражение протестного движения, приводит к противоположному результату — к формированию новой авторитарной личности и новой репрессивной идеологии, несовместимой со свободным духовным развитием.
Свою природу социальные феномены раскрывают только в конкретном историческом контексте и в историческом движении, включающем и перспективу дальнейшего, будущего развития, самоотрицания. Прошлое и будущее всякого общественного феномена или института — его небытие — входят в его наличное состояние как существенные элементы его наличного социального бытия. Будущее — не иллюзия, оно существует в настоящем как его возможное состояние, как реальная тенденция его развития, реализуемая в общественной практике. Всякий феномен общественной жизни или всякий общественный институт, таким образом, необходимо рассматривать не только с его внешней, формальной стороны, но и с внутренней, содержательной, историко-социальной.
Например, самоубийство — явление очень древнее, но нельзя объявлять его «вечным» спутником общественной жизни. Так, есть ритуальный суицид или суицид по религиозным мотивам (вроде самосожжения русских раскольников), который самоубийцами вовсе и не осознавался как собственно суицид, ибо ему приписывался мистический смысл духовного преображения и приобщения к лучшей, высшей жизни. Но есть суицид, предметом которого является определенное состояние индивида, ставшее для него невыносимым, довлеющим над ним, и не позволяющим ему осознать или практически реализовать иные, более приемлемые, состояния. Такой пример суицида описан И. Гете в романе «Страдания молодого Вертера» и философски проанализирован Л. Фейербахом в работе «Эвдемонизм». Далее, можно вспомнить о суициде во имя моральных ценностей («героический суицид»), например, подвиг Александра Матросова, ценой своей жизни обеспечившего выполнение боевой задачи во время Великой Отечественной войны. Очевидно, что к этим видам суицида религиозный или ритуальный суицид не имеет никакого отношения: это разные по своему идейному, психологическому, историческому и социальному содержанию феномены. Но так же очевидно и то, что все эти виды суицида производны из определенных общественных состояний, объединенных одной общей чертой — в них жизнь индивида погружена в непознанные, стихийно развивающиеся человеческие отношения. Характер этих отношений таков, что способен заставить человека выбирать между бессмысленностью, «животностью» существования и осмысленностью, человечностью смерти. Однако историческая, социальная обусловленность самоубийства вовсе не говорит в его пользу. Если причины его сводимы к состоянию общества, то есть к состоянию человеческих индивидов и отношений между ними, то, стало быть, мы имеем дело с исторически преходящим феноменом. Гетевский Вертер способен был бы передумать, если его возлюбленная Лотта открыла перед ним свои объятья. Ведь для него главное — не смерть сама по себе, а любовь Лотты, то есть другое состояние отношений с ней. Подобное острое переживание неразделенной любви свойственно особому психологическому типу людей, сформированному в особой культурной и социальной ситуации, в данном случае — в эпоху романтизма. Но подобное поведение невозможно ожидать от ортодоксально верующего христианина, для которого любовь к женщине не столь важна, как любовь к богу.
Следовательно, чтобы постичь действительное содержание тех или иных общественных явлений, необходимо рассматривать их как не вечные, а преходящие, ограниченные состояния общества, обнаруживающие свой действительный смысл только в общем историческом контексте. В практическом отрицании этих ограниченных состояний и реализуется, раскрывается человеческая природа, обычно связываемая с так называемыми «вечными ценностями». Точно так же происходит и развитие личности — как ее постоянная самокритика в процессе практического самосовершенствования, практического воплощения культурных ценностей.
Эта методологическая установка исключает спекулятивный и идеологический схематизм в изображении общественных явлений.
Итак.
Сущность человека раскрывается в его социальной практике и представляет собой ансамбль отношений между людьми — общество как естественную среду человеческого обитания. Человеческий индивид, однако, не противостоит абстрактному «обществу». Он является, сознательно или бессознательно, социально-деятельным существом и участвует в созидании данных общественных связей. Понятия «социальные отношения» и «общественно-историческая практика» являются базовыми для характеристики человеческого бытия.
Если, таким образом, в естествознании материалистическое учение на вопрос «что первично?» отвечает: «первична материя, природа», то в области общественных наук этот же вопрос звучит уже как: «кто субъектен?» и новый материализм на него дает такой ответ: «субъектен человек». Таким образом, в этом учении последовательно реализуются и гуманистический оптимизм и антропологический подход. Можно сказать, что антропологизм и этот новый материализм методологически тождественны друг другу.
Б \ Социализация как процесс становления личности
Становление человека как социально-деятельного существа, как было сказано выше, предстает как его социализация, что в общем смысле означает практическое освоение индивидом своей природы — всей совокупности социальных связей, человеческих отношений, как познание, так и творение их.
Социализация не может произойти без средовой или структурной адаптации, примером чего может служить усвоение господствующих в данном обществе форм общения, например, языковая адаптация. Адаптивные формы поведения доминируют в период первичной социализации, происходящей в детском возрасте, когда ребенок осваивает базовые способы существования в обществе. Но и тогда социализация происходит при условии активности ребенка и даже тем успешнее, чем он в большей степени заинтересован, свободен в ней. Этому способствуют игровые и ненасильственные формы научения, что подчеркивает гуманистическая светская педагогика.
Содержание первичной социализации составляет формирование навыков правильного мышления, устной и письменной речи, а так же умения самостоятельно решать бытовые проблемы. Как показали исследования советского психолога Л. С. Выготского, развитие речи, мышления и навыков операционной деятельности (рук, пальцев) представляет собой единый, взаимно зависимый процесс. Его описывает созданная Выготским теория интериоризации (развивающая трудовую теорию антропогенеза Энгельса) — переноса внешнего действия (например, рук) во внутренний психический план и закрепления его там в виде образов и понятий. Учение интериоризации было философски осмыслено выдающимся советским философом Э. Ильенковым. Позже на основе этого учения были разработаны широко известные ныне методики нейро-лингвистического программирования (NLP). Культурно-исторические и социальные аспекты первичной социализации исследованы американским антропологом, психологом и этнографом Э. Эриксоном.
Результаты первичной социализации определяют следующее развитие индивида.
Отмечая большую роль в период первоначальной социализации средовой адаптации, то есть приспособления к господствующим в обществе структурам, институтам и связям, следует подчеркнуть, что недопустимо сводить к ней социализацию как таковую. Эту ошибку, как правило, совершают теории, принимающие наличное состояние социума за совершенное, законченное. По этой причине они полагают, что для того, чтобы стать полноценным человеком, достаточно только приспосабливаться к наличным общественным формам. Но последние могут иметь и социально-деструктивный характер, например, в обществе, называемом обычно «тоталитаризмом». Средовая адаптация в этом случае равнозначна конформизму, что влечет за собой личностную, морально-нравственную деградацию. И, наоборот, неадаптированное, девиантное (отклоняющееся от общепринятой нормы) и даже деликвентное (признаваемое в данном социуме в качестве преступного) поведение здесь часто является признаком зрелого, социально-адекватного с исторической точки зрения, личностного развития. Примером этого может служить, например, то же восстание декабристов, ради отмены крепостного права и демократизации государства пытавшихся захватить в заложники Правительствующий Сенат. В определенных общественных условиях девиантность или деликвентность несет в себе исторически оправданный момент социального протеста, нонконформизма, и даже может исчерпываться им.
Важно помнить, что в ходе социализации индивид выступает одновременно и в роли субъекта и в роли объекта. Объекта — поскольку индивид в человеческом мире застает уже созданный предшествующими поколениями вещественный и социальный мир, и, так или иначе, испытывает на себе его влияние и постигает его в ходе научения. Субъекта — поскольку он самим своим фактом присутствия в человеческой среде определяет отношения внутри нее, подобно тому, как рождение на свет младенца само по себе меняет содержание отношений между мужем и женой. Причем, субъектность индивида возрастает по мере развития его сил и способностей, по мере осознания им своих жизненных интересов и потребностей. Происходит это в исторически обусловленных рамках, и тем успешнее, чем индивиду удается воплотить в своем индивидуальном развитии определенные общественные тенденции.
Кроме того, следует иметь в виду, что ни один из наличных социумов не является «социумом вообще», равно как и ни один из наличных в настоящее время общественных институтов, общественных структур, общественных классов не исчерпывает всей полноты общественной жизни. Человечество существует в виде самых разнообразных общественных форм, причем, как обретающихся одновременно, так и на разных исторических стадиях общественного развития. И даже одновременно существующие социумы могут включать в себя как островки устаревших, так и ростки будущих общественных отношений.
Поэтому социализация как освоение всей полноты социальных связей предполагает не только пассивное отражение наличных социальных структур, но и соучастие в создании другого, нового социума, творение новых социальных отношений. Так, например, уход из данного социума может способствовать созданию более жизнеспособного и эффективного общества, как это вышло у английских пуритан в 17 веке, переселившихся в Америку, или у американских и западноевропейских хиппи в 60-тые года ХХ века, предвосхитивших черты современного «общества потребления». Или вспомним судьбу лауреата нобелевской премии советского (по рождению) поэта И. А. Бродского: неспособность (и нежелание) адаптироваться к наличным формам советского общества (он закончил только 8 классов средней школы, регулярно нигде не работал и был судим за «тунеядство», после чего отбыл ссылку) никак не помешала его личностному развитию. Можно даже сказать, что его социализация как включение в общемировые связи произошла именно благодаря тому, что он оказался в данных общественных условиях структурно не адаптирован.
Таким образом, процесс социализации двухсторонен: индивид не только пассивно осваивает социальные нормы, навыки и способы общения, но и сам, прямо или косвенно, участвует в их создании. Структурная или средовая адаптация является только средством социализации, очеловечивания, становления индивида как личности. Полноценная же его социализация произойдет лишь постольку, поскольку его практическая деятельность обретет общественно-значимые формы. Понятие социализации, стало быть, тесно связано с понятием общественной практики. Социализация происходит благодаря ей, благодаря совершенствованию, универсализации форм практической деятельности индивида.
Результатом социализации является личность — индивид, в котором все внешние воздействия преломляются так, что образуют автономную сферу причинно-следственных взаимозависимостей. Эта внутренняя, автономная сфера личности выражается в способности к самостоятельным поступкам, к самостоятельному выбору решений, к самостоятельным суждениям. Так рождается область независимого существования, область свободных отношений с внешним миром. Вместе с тем, это означает и возникновение у индивида способности быть свободным. Таким образом, свобода есть продукт саморазвития индивида в обществе, она не отделима от общественной деятельности индивида и ее социальный смысл состоит именно в том, что она содержательна, наполнена социальными связями, определяемыми самой личностью. К этому следует добавить, что становление личности как цель социализации извращает себя, если качество личности мыслится как получаемое извне, от бога или от абстрактного «общества». Именно этой, а не какой-то другой личностью становятся, только персонально пройдя весь путь личностного формирования, при этом совершая свои ошибки и достигая свои успехи.
Индивид, не переживший период личностного становления, не способен быть свободным. Отсутствие этой способности может быть не осознанным и проявляться в деструктивном поведении, которое только имитирует внутреннюю автономию, а на деле лишь выражает подчиненность коллективу (например, кампании сверстников) или смутно понимаемым влечениям и верованиям. Поэтому необходимо отличать свободу и формальную независимость, например, детей от родителей. Это отличие имел в виду Э. Фромм, создавший социо-психологические концепции «свободы-от» (формальной, негативной свободы) и «свободы-для» (свободы, неотделимой от социально-созидательной деятельности).
Будучи социально содержательной, свобода является областью, в пределах которой личность несет ответственность. Свобода и ответственность связаны между собой, — это истина принадлежит к разряду банальных. Но, нужно особо подчеркнуть, что ответственность ограничена именно сферой свободы. Не только свобода предполагает ответственность (на этой констатации, как правило, останавливаются), но и ответственность предполагает свободу. Сфера чужой свободы, нередко посягающая на чужую автономию, — это и сфера чужой ответственности. Требование от человека ответственности за те дела, которые он не делал, либо делал по принуждению или неосознанно, лишает понятие ответственности смысла.
Всякое ограничение форм человеческой социализации, всякое ограничение человеческих потребностей, форм общения и деятельности сближает человека с животным, служит общественному регрессу и личностной деградации. И, наоборот, преодоление всякой ограниченности в отношениях с внешним миром способствует развитию человеческих качеств, потребностей и способностей, способствует развитию личности, обогащению ее природы.
Окончательное складывание личности не является вместе с тем ее консервацией. Скорее, наоборот, именно с завершением ее формирования начинается и ее полноценное развитие, охватывающее весь период человеческой жизни и ограничивающим фактором которого, за исключением социальных условий, может служить только необратимая болезнь мозга. Коль скоро социализация — это процесс активного освоения всей полноты человеческих отношений, то она не знает границ. Ее предмет измеряем только масштабом самой развивающейся личности.
Однако, даже самая выдающаяся личность конечна, смертна. И эта ее конечность представляется абсолютной, если ее жизнь рассматривается абстрактно, в изоляции, обособленно от жизни всего остального человеческого рода. Но каждый человек выходит за рамки своей конечности к другому человеку, воспроизводя и развивая человеческую общность не только генетически, через сексуальный акт (что доступно и животному), но и социально, посредством культурно-практической деятельности преумножая человеческую смысловую предметность, межчеловеческие связи. Так возникает посюстороннее («земное») бессмертие человечества.
Стало быть, человеку как социально-деятельному существу в действительности противостоит не биологическая смерть, а иное качество, иное состояние его чувственно-практической жизни. Иное как раз потому, что в этом состоянии у человека оказываются подавленными его сущностные силы, потребности, самосознание и разум. Иначе говоря, инобытие человеческое — так же посюсторонне: это жизнь, лишенная счастья, а лишенная счастья, она так же лишается и смысла.
Все это необходимо учитывать при работе с умирающими или со смертельно больными людьми, выстраивая стратегию общения с ними. Тем более, если они являются не верующими или представителями нетрадиционных конфессий.
В цели и задачи социального работника, конечно, не входит сделать клиентов счастливыми людьми хотя бы потому, что состояние счастья переживается и понимается каждым сугубо субъективно, индивидуально, как результат исполнения его самых заветных, корневых потребностей. Социальная работа слишком прозаична, чтобы ее идеализировать, и наделять ее мистической способностью осчастливливания клиентов. Это будет, конечно, обман или самообман социального работника.
Но тем не менее каждый социальный работник должен знать, что он создает пусть не само человеческое счастье, но определенно те условия, которые помогают людям освободиться от мешающих им проблем и тем самым он приближает своих клиентов — пускай на микроскопическую долю — к полноценной, счастливой жизни. В этом и состоит нравственная гуманная миссия социального работника.
В \ Отчуждение и освоение человеческого предмета; социальные патологии и социальное здоровье в контексте социальной работы.
Производительная деятельность, в которую вступает индивид, кроме своего конкретно-профессионального и политэкономического содержания, имеет еще и содержание личностное. В каждой выполняемой работе индивид не только воплощает свое практическое отношение к природе, к технике, к обществу, но и реализует отношение к себе самому. Иначе говоря, его объектом является не только природа и общество в лице других индивидов, но и он сам. Врач не только лечит больного, социальный работник не только помогает клиенту, президент не только управляет государственным аппаратом, но они в этой деятельности как-то развивают или, наоборот, подавляют свои индивидуальные свойства, способности, потребности, интеллектуальные и физические силы. Одним словом, каким-то образом опредмечивают, воплощают, реализуют себя, свою личность.
При всем многообразии форм человеческой деятельности в этом смысле можно выделить два ее типа.
Ограниченность, неразвитость средств производства, соответствующая начальному этапу человеческой истории, предполагает узкий объем производимого предмета человеческих потребностей и, следовательно, одностороннее развитие самих человеческих потребностей, способностей и качеств. В этих условиях либо полностью, либо частично исключена для индивида свобода выбора образа жизни и, в особенности, форм производительной деятельности. Он вынужден подчиняться внешней необходимости, заставляющей его заниматься такой производительной деятельностью, которая только своими результатами удовлетворяет его потребности, но сама которая, со стороны своего содержания и способов выполнения, потребностью не является. Она интересует человека только как средство — например, получения заработной платы или питательных плодов. И в ней он видит смысл лишь постольку, поскольку она играет роль такого средства. Вынужденно уделяя ей большую часть свой жизни, индивид бессознательно или осознанно использует себя, свое существование и свое сознание как будто вещественное (или, как не точно выражаются, «материальное» — не точно, поскольку материальное к вещественному не сводится) средство, а непосредственной целью своей деятельности полагает не себя, а какой-то противостоящий ему предмет, к обладанию которым он только стремится.
Конкретный социальный облик внешней необходимости, под принуждением которой человек вынужден заниматься подобной деятельностью, варьируется сообразно исторической эпохе. Так, она может быть представлена в виде непосредственной угрозы голода, то есть, в виде природной стихии, затем, в виде другого человека с оружием в руках, или в виде анонимных правовых, административных или экономических отношений. В любом случае принудительный, ограничивающий характер этой деятельности по отношению к индивиду, не меняется.
В процессе регулярной производительной деятельности, вызванной довлеющими над ним обстоятельствами, человек относится к самому себе как к чужому. Можно сказать, что он отчуждает себя от своей личности. Поэтому такая деятельность называется отчужденный труд, или труд-средство. Она обусловливает все остальное отчуждение, проявляемое в обществе. В зависимом, несамостоятельном существовании, в каком находится человек, вовлеченный в отчужденный труд, ему противостоит как чужая не только его собственная деятельность, но и внешняя природа, воспринимаемая им лишь со стороны ее физико-химических свойств как сырье, лишенная эстетического измерения, а также собственные потребности человека, его способности и отношения с другими людьми. Выражается это в том, что одни свои потребности он удовлетворяет за счет подавления других потребностей, одни свои способности развивает за счет ущемления всех остальных способностей, один вид деятельности совершает за счет невозможности выполнять другие виды деятельности, вступает в одни отношения с людьми за счет того, что оказывается изгнан из других отношений. Существование человека в этих условиях сводится к выполнению социальных ролей, свободный выбор которых здесь исключен или затруднен. Профессиональное мастерство оборачивается в этом случае профессиональным идиотизмом (выражение Маркса) — узким, односторонним восприятием мира, обусловленным особенностями профессиональной деятельности. Социальные роли реализуются в рамках частных, ограниченных, неразвитых социальных отношений. В их контексте человеческая жизнь выступает в общественных формах, скрывающих за собой свое действительное содержание. Они названы Марксом «превращенными формами». Для того, чтобы постичь истинную суть этих социальных явлений, необходимо прорвать их пелену. Этому служит исторический анализ, вскрывающий общественное происхождение этих форм, их преходящий характер.
Подавленные потребности и способности индивида вытесняются в его бессознательное, конфликтуя с осознанным содержанием. Это порождает депрессию и неврозы. Классическим примером этого может служить так называемая «болезнь менеджеров» — психологическое расстройство, впервые давшее о себе знать в среде внешне благополучных представителей «среднего класса» США в 60-тые годы. Выражалось оно в массе симптомов, таких как хроническая бессонница, снижение жизненного тонуса, нарушение половой функции и т. п. По данным психологов, непосредственной причиной этого расстройства было отсутствие, вследствие большой загруженности на работе, свободного времени, которое можно было бы потратить на себя. Сведение всего богатства личностного поведения, личностных качеств и способностей до стереотипов, обусловленных социальными ролями, нивелирует, обедняет личность. В современной социально-критической и психологической литературе такое состояние человеческой личности обозначают понятием «массовый индивид», подразумевая индивида со «стертой» психикой, похожего на обезличенные персонажи рекламы и идеологической пропаганды. Этот тип личности описан Э. Фроммом под названием «авторитарной» или «зависимой» личности, являющейся как источником, так и жертвой различных социальных патологий.
Кроме индивидуального, отчуждение имеет и социально-историческое измерение. Оно выражается в следующих общественных формах.
Ситуация, когда выбор форм производительной деятельности определяется не потребностями индивида, не его личностным развитием, а какими-то внешними факторами, например, рыночной или политической конъюнктурой в обществе, проявляет себя в расколе деятельностной сферы человеческого существования, в общественном разделении труда, понимаемого как узкая специализация трудовой деятельности. Первой крупной исторической формой разделения труда было разделение на труд «духовный» и «материальный». Под «духовным трудом» обычно подразумевается такая производительная деятельность, которая воздействует на человеческие представления, а под трудом «материальным» — деятельность, воздействующая на человеческое тело.
Разрозненность трудовых процессов и, вместе с тем, наличие общих потребностей и целей в социуме (обеспечение прожиточного минимума, отражение внешнего врага и т. д.), сделали необходимым внешнее управление производством. Сфера собственности (то есть, сфера присвоения предмета как сфера, необходимая для освоения какой бы то ни было предметности), а так же сферы управления и распределения вообще, обособляются от производительной деятельности (в эпоху первобытного коммунизма они существовали слитно) и оказываются противопоставленными ей в лице частной собственности, бюрократии и государства. Это означало распад общества на классы — на группы людей, различающихся прежде всего способом приобретения жизненно необходимых благ и местом в системе общественного разделения труда. Вместе с классами возникают и межклассовые и внутриклассовые противоречия, а так же идеология, отражающая классовые и групповые интересы и цели. На этой социальной основе развились особые, соответствующие классовому обществу, мораль, религия и нуклеарная семья как семья, в основе которой лежат не столько личные, сколько экономические отношения между ее членами, прежде всего, отношения собственности.
Вышеназванные общественные формы являются базовыми условиями развития не только прошлых социальных эпох, но и современной постольку, поскольку сохраняется их общественная предпосылка — отчужденная производительная деятельность (труд-средство или просто труд), в которую продолжает оставаться вовлеченным подавляющее большинство человеческого общества.
Таким образом происходит частичная деформация единой человеческой природы, ее раскол на индивидуальном и социальном уровне, отчуждение от индивида человеческой предметности, общественного богатства. Это означает не только распад социального организма на противоборствующие классы, но и органические (физиологические и психические) нарушения у индивида. Отчуждение человеческого предмета, таким образом, выражается в социальном и индивидуальном нездоровье. Отчужденное общество — это больное общество (Э. Фромм).
Следует особо подчеркнуть, что социальное отчуждение имеет всеобщий характер: его общественные формы воплощают ограничивающие рамки человеческого существования не только для угнетенных слоев населения (что очевидно и что, как правило, связывают с их эксплуатацией), но и для слоев господствующих. Присвоение общественных благ или, другими словами, обладание собственностью, способно расширить социальные возможности собственника, но само по себе оно еще не означает самого факта реализации этих возможностей, не означает факта освоения общественного богатства. Проще говоря, сама по себе частная собственность на средства производства никого еще не делала счастливым. Обладание собственностью налагает на собственника определенные обязанности и поведенческие стереотипы, обусловленные не только экономическими факторами, но, в том числе и те, что навязываются ему идеологией, предрассудками и суевериями его класса. Не только рабочие, но и сами буржуа, не только административно-зависимые работники-исполнители, но и сами чиновники-управленцы, являются винтиками экономической или бюрократической машин (а то и обеих вместе), уничтожающих автономию их личностей. Полнота жизнедеятельности, по большому счету, так же для собственника желанна и, вместе с тем, недоступна, как и для социальных низов, хотя этот факт и скрывается под толщей его финансового и вещественного богатства, а так же его самовлюбленных иллюзий, идеологий и социальных мифов. Однако ограниченность его личности, ограниченность его социальных возможностей обнаруживается в том, что не только представители беднейших слоев оказываются носителями социальных патологий (например, наркомании и проституции), но и выходцы из среды власть и собственность имущих.
Всеобщность, общеклассовый характер феномена социального отчуждения, среди всего прочего, означает, таким образом, и общеклассовый характер социальной работы как деятельности, способствующей разрешению общественных проблем. Ее объектом, ее клиентом в том или ином смысле может оказаться не только бомж или пенсионер, работавший в бюджетной сфере, но и человек финансово обеспеченный, «благополучный». Кроме того, это говорит и о том, что недопустимо сводить социальные проблемы к проблемам экономическим, о том, что всякая общественная патология имеет, кроме чисто экономических, еще и исторические, психологические и культурные предпосылки. Рост наркомании в России в 90-тые годы, например, связан не только с политикой государства, допустившего стихийное рыночное развитие, но и с конкретной эволюцией общественного сознания. В нем господствовали (и продолжают господствовать до сих пор) иррациональные, иллюзорные, мифологические формы в качестве особо привлекательных, которые определяли и определяют столь же иррациональное поведение индивидов.
Содержание общественной жизни в эпоху отчуждения предстает в виде социальных проблем, выражающих социальные патологии. Их не допустимо рассматривать как обособленные явления, как это делают католическая и православная церкви, к примеру, ратуя за запрещение абортов. Этой мерой проблема абортов будет не разрешена, а загнана в глубь, в маргинальную сферу социальной жизни, как это имеет место в тех странах, где они запрещены — в Польше и в Ирландии. Еще ни одна социальная проблема не решалась юридическими запретами; ее проявление, как правило, ими еще более уродовалось, криминализировалось.
Научный подход к социальным проблемам рассматривает их как противоречие между наличными формами человеческого существования. Например, наркомания или алкоголизм, проституция или те же аборты, являются социальными проблемами не потому лишь, что они разрушают данное общество, а потому, что они служат в тоже время и закономерным его проявлением и даже помогают его функционированию. Их причины коренятся не в произвольном выборе индивидов, не в их субъективности и «греховной природе», а в тех общественных условиях, которые вынуждают их совершать подобный выбор, в условиях, которые прямо или косвенно предопределяют его. К тому же нередко социальные патологии, такие, как, например, курение или пьянство, поощряются самим обществом, культурными традициями, господствующими в нем. Таким образом, в социальных проблемах (социальных патологиях) проявляется факт противоречия данных общественных форм самим себе.
Связано это с тем, что нередко социальная патология, проявляющаяся в определенных общественных условиях объективно содержит, кроме деструктивного, и социально-позитивный момент (компенсирующую функцию). Например, наркомания не только разрушает организм наркомана и его социальные связи, но и является для него бегством от убогости жизни, своеобразным выражением желания превратить свою жизнь в праздник — желания, с которым трудно не согласиться любому человеку. Причиной наркомании, стало быть, служит неумение или невозможность для индивида использовать для этой цели свои личные ресурсы, неумение или невозможность организовать свою жизнедеятельность так, чтобы она в действительности, а не в иллюзии, обрела привлекательные для него формы. Но эти неумение и невозможность, в свою очередь, обусловлены целым спектром социальных причин, — как степенью давления на индивида внешних обстоятельств вроде разделения труда (выраженного, например, в форме безработицы) или общественных институтов (таких как школа или церковь), заинтересованных в воспитании бездумных исполнителей, так и степенью возможности его сопротивления этим причинам.
Стало быть, в основе избавления от патологических пристрастий или от враждебных обстоятельств должны лежать фундаментальные трансформации в самой жизнедеятельности индивида. Борьба с наркоманией, как и с любой другой социальной патологией, тогда способна добиться своего результата, когда станет моментом реализации социальных программ, расширяющих социальные возможности индивида и способствующих обогащению его потребностей. Первый вопрос, который должен задать себе тот, кто встает на эту борьбу: а что он предложит взамен? Какова альтернативная позитивная программа, которую он предложит наркоману, преступнику, проститутке, или женщине, решившейся на аборт? Насколько она соответствует их реальным потребностям? Без этого борьба с социальными патологиями будет иметь половинчатый, формально-ритуальный характер, ограничиваясь бесодержательным морализаторством и чисто бюрократическими мероприятиями.
Отчуждение от индивидов общественного богатства преодолевается в ходе присвоения и освоения ими его. Но так же, как социальное отчуждение происходит в процессе и в результате отчужденного труда, так и присвоение и освоение духовного и материального богатства человечества своей основой имеет особый тип производительной деятельности. Им является свободная деятельность, или самодеятельность индивида (Маркс). В этих понятиях содержится мысль, очевидная каждому родителю и педагогу: ребенок осваивает какое-либо содержание глубже и быстрее, если делает это не из-под палки, а свободно и с удовольствием, проявляя внутренний, осознанный интерес к изучаемому предмету. На этом основаны педагогические приемы игрового обучения. Но то же самое можно сказать и о взрослом человеке: он не только учится, но и делает любое дело тем эффективней, чем в большей степени свободным ощущает себя при его выполнении. Без ощущения этой свободы невозможно получить удовольствие от него, и, следовательно, невозможно сформировать крепкую мотивацию именно к данному виду занятий. Творческая производительная деятельность как «свободная игра духовных и физических сил человека» (Маркс) включает в себя в качестве обязательного момента и момент наслаждения, удовольствия (гедонизма). Более того: социализация человека как таковая тогда успешнее достигает своей цели — формирование разносторонне развитой личности, если она на любой своей стадии происходит как самодеятельность индивида, не искажаемая отчужденными общественными условиями.
Содержание подобного рода деятельности определяет не разделение труда и не какая бы то ни было внешняя необходимость, а прежде всего внутренняя, осознанная потребность индивида быть самим собой, потребность реализовать себя, воплотить внутреннее содержание своей личности. Иначе говоря, в ней человек сознательно полагает как свою практическую цель проявление целостности, самостоятельности, разносторонности в процессе освоения общественных богатств. В этом случае сама по себе производительная деятельность, взятая и со стороны своего содержания и со стороны форм выполнения, составляет потребность индивида.
Это учение о «свободной деятельности» Маркса развито в теории самоактуализации Маслоу и в концепции «модуса бытия» Фромма. Кроме того, в какой-то мере она повлияла на формирование метода «логотерапии» В. Франкла и на «гуманистическую психологию» К. Роджерса, в свою очередь, повлиявших на становление современной социальной работы.
Но деятельность может быть свободной лишь настолько, насколько она содержательна, предметна. Если человек не знает, что ему сказать, куда ему идти, что ему писать, то свободен ли он? Он в этом случае зависим от того, кто прямо или косвенно будет наполнять содержание его поступков и дел. Поэтому естественной предпосылкой свободной деятельности является сформировавшаяся личность как активный и, вместе с тем, автономный носитель определенного предметного содержания. Формируется и развивается личность только в процессе свободного развития.
Возможности свободного развития, и, следовательно, сама человеческая личность, есть результат исторического процесса. Свободное развитие затруднено или вовсе невозможно там, где человеческая жизнь сводится к борьбе за физическое выживание под давлением тяжкого труда и нищеты. Оно возможно лишь постольку, поскольку индивиду удается выйти за рамки, предопределенные конкретным разделением труда, а так же конкретной классовой структурой. Это предполагает нарушение уже сложившихся социальных связей, норм поведения, идейных и моральных стереотипов и часто выглядит как девиация с общепринятой точки зрения. В том случае, если развитие личности совпадает с логикой общественного развития, в своей деятельности она предвосхищает будущее состояние общества, будущие его культурные или социальные формы. В следующий исторический период наоборот, девиантными могут стать (и, как правило, становятся) нормы, господствовавшие в прошлую эпоху, нормы старших поколений. Это говорит об относительности, историчности феномена общественных норм. Всякая общественная моральная или правовая норма возникла в определенном социальном контексте и только в нем раскрывает свое содержание. Такие, казалось бы, абсолютные нормы, как «не убий» или «непрелюбы сотвори» имеют смысл только в обществе, где совершаются убийства и изнасилования. Если вам незачем кого-то убивать или насиловать, то для вас эти нормы лишены всякого смысла, точно так же, как для вас не имеет смысл принимать лекарство, если вы здоровы. Стало быть, всякая норма вызвана к жизни возможностью ее нарушения. Мораль и право существуют лишь постольку, поскольку в обществе существуют аморализм и бесправие. В этом состоит их социально-историческая, ограниченная природа.
Итак, для формирования личности и для ее свободного развития необходимо создание соответствующих общественных условий.
Во-первых, таким условием является «уничтожение труда» (Маркс), то есть отсутствие необходимости для индивида заниматься подневольным трудом, трудом-средством. Одной из предпосылок (правда, недостаточной) этого является выключение человека из сферы материального производства вследствие автоматизации и роботизации последнего, что расширяет и облегчает для индивидов выбор форм и способов деятельности. Это уже сейчас происходит в наиболее развитых странах мира. Так, например, в США до 70 % рабочего населения заняты в сферах образования и социального обслуживания.
Уничтожение труда подразумевает вторую предпосылку развития личности — наличие свободного времени («главного богатства человека» (Маркс)). Однако, следует признать, что будучи вовлечен в принудительный труд, человек тоже имеет свободное время. Но оно всецело определено его отчужденной жизнедеятельностью, режимом труда, и служит лишь для экстенсивного воспроизводства его жизненных сил, без их расширения и качественного роста. Человек использует свободное от работы время «для отключки», для развлечения, не обогащающего его потребности и индивидуальные свойства, а, наоборот, обедняющего их. Поэтому такое свободное время называется экстенсивным.
Условием же развития личности свободное время становится только за рамками разделения труда как интенсивное свободное время, как целостное время человеческой жизнедеятельности. Собственно говоря, в этом и заключается «прыжок из царства необходимости в царство свободы» (Маркс), совершаемый личностью в ходе своего развития. В условиях разделения труда свободная деятельность обычно сводится к ремеслу и в своем облагороженном виде преподносится как художественное или научное творчество. Но, коль скоро в действительности суть человеческого дела — не в том, что делает человек (рисует ли картину или стругает доски), а в том, кем он при этом является — рабом или свободной личностью, то из этого следует, что его деятельность определяет все пространство его существования. Специфика ситуации субъекта отчужденного труда и субъекта свободной деятельности раскрывается с помощью понятия «образ жизни», описывающего доминирующие способы жизнедеятельности, формы общения, круг интересов и потребностей, а так же моделей поведения индивида. В сфере человеческого самосознания эта специфика отражается в понятии «смысл жизни». Оно раскрывает осознанные цели и задачи, которые ставит перед собой индивид.
Невозможно сформулировать смысл жизни, одинаковый для всех людей. Этим занимаются религии и идеологии, но тем самым ими лишь создаются схемы, под которую подводятся, и тем самым обедняются, уникальные человеческие судьбы. Учитывая субъективное измерение этого понятия, и потому с некоторой долей упрощения, можно сказать, что содержание смысла жизни отражает еще и уровень человеческого бытия. Если человек решает вопросы элементарного выживания, то смысл его жизнедеятельности — выжить в неблагоприятных условиях или помочь выжить другим. Но как только эти проблемы решены, перед человеком встают вопросы расширенного воспроизводства его личности и личностей его ближних, то есть — цель сохранить и увеличить общественные блага. А это уже совсем другой уровень человеческого существования, сообщающий ему совсем другой смысл.
Одним словом, нет «смысла жизни» одного на всех людей. Содержательное наполнение этого понятия зависит от конкретной судьбы данного индивида, в том числе и от того, на каком уровне человеческого существования он находится — выживает ли он, или же сохраняет или производит общественные богатства. Смысл жизни, таким образом, — понятие не мистическое, а глубоко человеческое.
Следующим условием развития личности является доступность предметно-смыслового богатства. Только в этом случае деятельность индивида и его свободное время оказываются наполненными, обогащенными. Изоляция индивида, бедность его связей с внешним миром, способствуют личностной деградации. Иначе говоря, сфера собственности (присвоения, потребления), как сфера всестороннего контроля за предметом, является необходимым (но не достаточным) условием освоения общественных благ и, стало быть, личностного роста.
Разностороннее освоение предметно-смыслового содержания человеческой культуры на основе преодоления различных форм социального отчуждения служит предпосылкой социального и индивидуального здоровья. В общественном развитии, которое приводит к свободному, взаимозависимому существованию личностей, заключается общественный прогресс.
Вопросы для самоконтроля
Рекомендуемая литература
Глава 3
Гуманизм как идеология социальной работы
А.\ Гуманизм как мировоззрение
В применении исторического антропологизма, ставящего в центр своего рассмотрения конкретно-историческое существование человеческих индивидов, реализуется гуманизм социальной работы как ее общая идейная (идеологическая3) и аксиологическая (ценностно-практическая) установка, обусловленная, в свою очередь, целью и задачами социальной работы.
Гуманизм как таковой не сводится к эмоциональному переживанию симпатии к конкретному человеку или всем людям без разбора. Требовать от социального работника способности к такому переживанию (сентиментальному «человеколюбию») столь же нелепо, как требовать от литературоведа любви ко всем книгам. В этом смысле можно сказать, что социальный работник может испытывать (и имеет на это право, если иметь в виду возможность естественного несовпадения человеческих вкусов, пристрастий, убеждений и т. д.) глубокие антипатии, вплоть до отвращения, к своему клиенту, но как раз в силу гуманизма своей профессии и своих убеждений он обязан творить ему благо. Он не имеет права ставить свои профессиональные обязанности в зависимость от сиюминутно переживаемых, преходящих эмоций.
Под гуманизмом, следовательно, нужно понимать нечто большее, чем эмоцию. А именно — целостную мировоззренческую систему (идеологию в «широком» смысле), основанную не на бессознательных влечениях, а на осознаваемых, рациональных, аргументированных доводах. Короче говоря, гуманизм — это не сиюминутная эмоция, не филантропическое настроение, а устойчивое рациональное мировоззрение. Какого же содержание этого мировоззрения, и каким образом оно проявляется в социальной работе?
Содержание гуманистического мировоззрения раскрывается в ходе его исторической эволюции.
Б\ Дофилософский и религиозный гуманизм
В самых общих чертах гуманизм отличается от всех других мировоззренческих систем повышенным вниманием к человеку и тем, что он наделяет человеческое существо высшей ценностью. История гуманизма в этом смысле начинается задолго до того, как он обособился в виде философского учения и философской традиции, даже до того, как возникла сама философия. В те далекие от нас времена гуманистическое мировоззрение прорастало в фольклоре, мифах и религиях — тех, которые принято называть «языческими». Тогда оно выражало опыт человечества, живущего в условиях изолированных общин, непосредственной зависимости от природы и острого конфликта с ней. Гуманистическим содержанием были наполнены многие моральные нормы и правила («заповеди»), строгое соблюдение которых помогало сохранять и воспроизводить конкретную человеческую общину и человеческие отношения в ней. Само по себе перенос этих норм и правил из устной традиции в письменную, их кодификация, закрепление в качестве общеобязательных, было актом, без сомнения, прогрессивным. Однако общечеловеческая значимость самих этих моральных норм и правил в контексте мировых реалий выражалась абстрактно. Кроме того, они были включены в такой идейный (мифологический и мистический) контекст, который определялся отнюдь не только гуманистическими ценностями. Поэтому они не развивали, а, скорее, консервировали человеческие отношения.
Ограниченность этого неразвитого гуманизма сказалась еще и в том, что носителем гуманистического начала всегда выступал какой-либо мифологический Герой. Роль же простых смертных сводилась при этом к пассивному ожиданию счастья, а затем поклонению этому Герою. Классическими примерами таких гуманистических мифов являются древнегреческий миф о Прометее, укравшем у богов для людей огонь и за то богами наказанном, а так же шумерский миф о царе Гильгамеше, совершавшем так же ради людей разные блистательные подвиги.
Сложившаяся в языческих мифах традиция гуманистического героизма последовательно воплотилась в христианском мифе об И. И. Христе. Уже сама личность Христа представляет собой, так сказать, персонифицированный гуманизм: он — Абсолютная Личность, носитель всевозможных человеческих достоинств и добродетелей. В этом состояла революция в сфере религии как таковой: верующий поклонялся (и, стало быть, уподоблялся) не природной стихии, не антропоморфному «богу» с древнегреческого Олимпа, чья психология мало чем отличалась от психологии самого древнего грека. Объектом поклонения верующего теперь было само человеческое совершенство, воплощенное в Христе. Поклоняясь ему, верующий должен был критически осмыслить свои поступки в исповеди, дать им оценку перед лицом обожествленного человеческого идеала и попытаться усовершенствоваться сам («очиститься от греха»), выполняя те или иные заповеди.
Канонические Евангелия, где рассказано о трагедии Христа, можно упрекать в противоречиях, но нельзя не увидеть, как согласно они проводят гуманистическую линию его истории, заключающейся в его жертвоприношении и искуплении им «человеческих грехов». И даже если очистить их повествование от чудес и мистико-религиозных сентенций, то мы увидим притчу, наполненную именно гуманистическим содержанием (что сделали, например, М. Булгаков в романе «Мастер и Маргарита» и авторы рок-оперы «Jesus Christ Superstar» Э. Уэббер и Т. Райс). Притчу о человеческом величии, о том, что ждет выдающуюся творческую личность в мире, населенном фарисеями и ханжами, и о том, что она неизбежно победит («воскреснет») постольку, поскольку будет иметь последователей. В этом заключается общечеловеческий, гуманистический смысл, содержащийся в Евангелиях.
Но общечеловеческое — гуманистическое — содержание мы без труда находим в любой другой мировой религии или светской мифологии. Ни одна из них (даже пресловутый «сталинизм») не содержит прямых предписаний убивать, воровать, насиловать и тому подобного. Все они, так или иначе, проповедуют ценности, проникнутые человеколюбием. И в этом смысле ни одной из них нельзя отдать предпочтение, не покидая именно общечеловеческие ценности.
Но при этом всякая религия, равно как и светская мифология (или идеология в «узком» смысле) представляют собой противоречие. Противоречие между абстрактно декларируемыми общечеловеческими (гуманистическими) ценностями и идеалами — с одной стороны, а с другой — конфессиональной или партийной замкнутостью, а так же ограниченностью тех догм и мифов, с верой в которые связывают религиозные или идеологические адепты реализацию этих ценностей. В сфере морали это противоречие выражается в том, что выполнение моральных норм объявляется зависимой не столько от поступков индивида по отношению к другим людям, сколько с выполнением им разного рода религиозных ритуалов, например, великого поста. Не трудно заметить, что в этом случае нравственное содержание человеческих поступков попросту подменяется демонстрацией верности по отношению к той или иной конфессии или светской партии.
Это противоречие обнаруживает себя особенно остро в годы социальных потрясений и при решении конкретных социально-практических проблем, когда общечеловеческие ценности по необходимости реализуются вне каких бы то ни было конфессиональных или партийных рамок. В «годину лихую» раскол в обществе происходит не между конфессиями или партиями, а внутри них, так же как общество сплачивается не по принципу веры, а по иным, неконфессиональным и неидеологическим принципам. Так было, например, в годы Второй мировой войны, когда верующие разных религий и атеисты объединились против общего врага — фашизма.
Вместе тем, можно указать на противоречия и острые конфликты, возникающие между христианскими конфессиями (например, между православными и протестантами), несмотря на провозглашаемую ими верность одному и тому же богу.
Следовательно, реально-всеобщее содержание между людьми заключено в их совместной деятельности, а не в исповедуемых мифах и идеологиях. Не бог, не мистические сущности объединяют людей и не вера в эти сущности, а совместная чувственно-практическая, и при том осмысленная деятельность по решению социальный проблем.
Социальная работа как раз является примером такой практической деятельности, которая требует от людей забыть все идеологические, религиозные и национальные разногласия и объединиться для оказания помощи нуждающимся. В этом светском характере социальной работы заключается ее конкретный, практический гуманизм. Сам социальный работник, конечно, имеет право исповедовать какую угодно религию или идеологию, но свои профессиональные задачи он обязан решать только вне их рамок. Этим деятельность социального работника похожа на врачебную деятельность: равно как для врача пациент — прежде всего больной человек, которого необходимо вылечить, каких бы убеждений он не придерживался, так и для социального работника клиент — прежде всего человек-нуждающийся и имеющий полное право на удовлетворение своих потребностей.
Противоречивый и ограниченный характер гуманизма, выражаемого в рамках религии (в данном случае — христианской), стал обнаруживаться на закате античной эры и в Средние века, когда христианство, став государственной религией, превратилось в средство классового господства и социальной манипуляции. Впервые особенно остро это проявилось в практике феодально-католических государств Западной Европы, в таких эксцессах, как, например, карательная деятельность «духовной полиции» иезуитов, охоты на ведьм и в массовых аутодафе, а в России — во время Раскола. Из сферы образования и культуры гуманистическое содержание первоначального христианства было изгнано догматизмом, поклонением перед авторитетами и схоластикой. (Следует отметить, правда, что с тех пор католицизм несколько раз реформировался и не стоит смешивать современную католическую религию с католицизмом эпохи Игнасио Лойолы.) Вместе с тем, подспудно шло развитие новых человеческих отношений, которые требовали иного гуманистического мировоззрения. И новый гуманизм развивался уже в конфликте с господствующей церковью и другими официальными социальными институтами.
В\ Философский гуманизм; гуманизм Возрождения
Образцы философского гуманизма впервые можно найти у первых китайских философов Лао-цзы (род. ок. 604 г. до н. э.), Конфуция (551-479 гг. до н. э.), Мо-цзы (V в. до н. э.), Мэн-цзы (род. в 372 г. до н. э.). В Индии гуманистическая этика складывалась под влиянием идей Будды (550-477 гг. до н. э.), в Иране — Заратустры (VII в. до н. э.). В античном мире гуманистические взгляды мы находим у философа-материалиста (атомиста) Эпикура (341-270 гг. до н. э.) и поздних стоиков — Сенеки (4 г. до н. э. – 65 г. н. э.), Эпиктета (род. в 138 г. н. э.) и Марка Аврелия (121-180 гг. н. э.). Гуманистические взгляды последних, например, критика рабства и проповедь равенства всех людей, повлияли на христианское учение.
Но обычно гуманизмом в конкретно-историческом смысле слова называется широкое философско-литературное движение, охватившее почти все европейские страны в XIV-XVI веках, в эпоху Возрождения. У его истоков стояли два великих итальянских поэта — Данте Алигьери и Франческо Петрарка. Классиками гуманистической мысли так же являются Джованни Пико делла Мирандола, Пьетро Помпонацци, Николай Кузанский, Эразм Роттердамский, Томас Мор. Гуманистическими идеями были вдохновлены открытия и произведения таких ученых и художников, как Николай Коперник, Галилео Галилей, Леонардо да Винчи, Рафаэль и многих других. Причем, необходимо особо отметить, что подавляющее большинство деятелей гуманистического движения эпохи Возрождения жили и творили вне церковных и университетских структур, будучи свободными художниками и гражданами вольных городов-коммун. Подчеркнем еще раз: гуманизм в то время зарождается именно как светское движение, как направление светской мысли, развивавшейся вне господствующих официальных институтов интеллектуальной жизни — церкви и университетов. Он торил себе дорогу, борясь за свободу слова и самовыражения в остром конфликте именно с религиозно-догматическим и академическим мышлением, являя собой пример того, что сейчас называется нонконформизмом.
Гуманизм Возрождения вывел европейскую культуру за рамки феодального христианства, его конфессиональных, ограниченных приоритетов. Европейская культура была им обогащена тем, что подверглась синтезу с нехристианской культурой — главным образом с античной, но так же и с арабской и еврейской культурами. На основе этого обогащающего культурного диалога он сформулировал фундаментальные идеи, означавшие для европейской культуры новую парадигму, то есть радикально изменившие ее развитие. И хотя итальянское Возрождение погибло под ударами феодально-католической реакции, а Возрождение Центральной, Восточной и Северной Европы было сметено разгулом религиозного (католического, протестантского и православного) фанатизма эпохи Реформации (на Западе) и Раскола (на Востоке), наследие Возрожденческого гуманизма послужило теоретическим фундаментом для всех последующих завоеваний европейской культуры в целом.
Основные идеи Возрожденческого гуманизма таковы.
Хотя большинство его представителей применяло христианскую риторику, содержание используемых богословских понятий было принципиально новым постольку, поскольку новым был сам подход, метод рассмотрения этих понятий. Прежде всего, было признано, что источником знания является не авторитет, будь то авторитет Священного Писания или какого либо выдающегося ученого древности вроде Аристотеля. Всякий авторитет становится «чепухой» (как выразился философ-гуманист Пьетро Помпонацци), если он противоречит данным опыта и человеческому разуму. Таким образом, гуманистическое мировоззрение уже в своих первых исторических формах было связано в сфере познания с рационализмом (учением о ценности человеческого разума как способности понимания, самопонимания и научной критики) и сенсуализмом (учением о ведущей роли человеческих чувств в деле познания природного мира). Этим Возрожденческий гуманизм прокладывал дорогу экспериментальной науке, первым представителем которой можно считать Галилео Галилея.
Из идеи, что источником знания является не авторитет, а человеческие опыт и разум, что они могут быть множественны, индивидуальны, то есть, не сводимы к одному-единственному результату и по разному интерпретированы, прямо следует идея веротерпимости, толерантности. Высказанная светскими интеллигентами в эпоху инквизиции, охоты за ведьмами, религиозного террора во имя «спасения души», аутодафе и сжигания книг во имя «духовности», эта идея имела революционное значение и не утратила смысл и в нашу эпоху, в которую вернулись социальные конфликты, основанные на религиозных мотивах.
Если не священный, потусторонний авторитет и не абстрактные ценности, то что должно быть высшей ценностью для мыслящего и добродетельного человека? Высшей ценностью для человека является человек, причем, человек не как умозрительная, потусторонняя, абстракция, а как конкретный индивид. Такова сокровенная, краеугольная мысль Возрожденческого гуманизма и гуманизма как такового. Такое отношение к человеку называется антропоцентризмом и в сфере ценностных ориентаций выражается в форме индивидуализма, учения, рассматривающего индивидуальную жизнь, жизнь данного, конкретного, уникального индивида, как высшую ценность. Философия антропоцентризма впервые ясно и четко была выражена в 1486 году итальянским мыслителем Джованни Пико делла Мирандолой в его «Речи о достоинстве человека».
В понимании человеческой природы гуманисты противостоят ортодоксальному христианскому учению о человеке, в особенности, идеям о грехопадении и о разрыве человеческой природы на высшую ипостась — «духовную» и низшую — «материальную», плотскую. Христианский дуализм тем неприемлем для гуманистов, что из него следует проповедь аскетизма, «подавления страстей» и проповедь ритуальности, которые якобы служат основой добродетели. Редко напрямую критикуя эту христианскую догматику, гуманисты Возрождения просто ее игнорируют и высказывают свою точку зрения без всякого соотнесения с ней. Ставя человеческого индивида — а не бога — в центр мироздания, они создают учение о достоинстве и благородстве человека, прямо противоположное ортодоксально-христианской концепции низменности и греховности человеческой природы Августина Аврелия. Человек в построениях гуманистов предстает как неразрывное, естественное единство тела и души, материального и духовного начал. А если это так, то осуществление человеческого предназначения требует не борьбы с собственной природой (с плотью), не подавление естественных потребностей, а напротив — следование природе, обогащение и многостороннее развитие, воспитание, окультуривание естественных потребностей. С борьбой против христианского дуализма в понимании человеческого существа связано возникновение таких гуманистических ценностей, как здоровье и здоровый образ жизни (хотя в ту эпоху они по понятным причинам еще не могли быть научно обоснованы). Опираясь на учение древнегреческого философа-атомиста (материалиста) Эпикура о наслаждении как цели человеческого существования и условия счастья (это учение называется «гедонизмом»), гуманисты не сводят наслаждение только к пассивному удовлетворению чувственных потребностей. Для них гедонизм означает, кроме этого, еще и активное наслаждение познанием и творческой деятельностью. Даже добродетельное поведение не должно противостоять наслаждению, а должно быть его источником. Традиционные христианские подвиги — уход от мира, аскетизм — воплощенные в идеале монашеской святости, для гуманистов лишены всякого смысла. Они, оцениваемые в контексте их ценностных ориентаций, трактуются гуманистами как самоубийственные для человека.
Из гуманистического понимания человеческой природы вытекает знаменитый Возрожденческий идеал гармонично, разносторонне (в том числе и физически) развитой личности, реализовавшей себя (ставшей счастливой) уже в посюстороннем, земном мире. Для выражения этого идеала гуманисты часто употребляют понятие «божественный», но, в общем контексте их взглядов, оно лишено мистического содержания и означает только высшую степень развитости человеческих способностей. Тем более это верно, что если раньше, в ортодоксально-христианской традиции, творчество признавалось только прерогативой бога, то, начиная именно с эпохи Возрождения, оно признается атрибутом так же и человеческого существования. Причем таким, в котором человек выражает свое истинное предназначение.
Проецируя идеи Возрожденческого гуманизма на практику социальной работы, мы можем выделить следующие общие для них обоих моменты.
1. Высшей целью деятельности человека (стало быть, и социальной работы) является человек, высшим служением — служение человеку, высшим благом — благо человека. Этот антропоцентризм Возрождения в рамках профессиональной сферы социальной работы проявляет себя как клиентоцентризм: предмет социальной работы определяют потребности и ситуация клиента. Ее практической, конкретной целью является удовлетворение этих потребностей и разрешение проблем клиента.
2. Клиент же — в духе гуманистического индивидуализма — воспринимается как неповторимая, уникальная личность, чья природа не сводится ни к одному своему проявлению. Отсюда следует, что
3. В работе с клиентом социальный работник должен проявлять терпимость к недостаткам и убеждениям клиента. Тем социальная работа и отличается от миссионерства (хотя миссионерство может использовать социальную работу как средство), что ее целью является не мистическое «спасение души», что на деле проявляет себя в виде привлечения клиента на сторону определенной религиозной конфессии или секты, а конкретная помощь страдающему человеку. В обратном случае социальная работа может обернуться дискуссиями, содержащими риск утраты доверия к социальному работнику со стороны клиента. Это еще одна причина, по которой в светском, индифферентном по отношению к религиозным верованиям и идейным убеждениям клиента характере социальной работы заключается ее гуманизм.
4. Социальный работник при работе с клиентом только тогда достигнет цели и решит задачи свой деятельности, когда будет видеть в клиенте потенциал свободного, разностороннего развития, возможность его многообразной, активной социализации. Одним словом, именно Возрожденческий, а не ортодоксально-христианский идеал личности, постулирующий аскетизм и разрыв социальных связей ради потусторонних, мистических целей, адекватно соответствует целям и задачам социальной работы.
5. Социальный работник является наследником гуманистической идеи о том, что только в здоровом теле обретается здоровый и свободный дух. Болезнь, страдание сопутствуют не развитию духовности, а человеческому несчастью. Не страдание само по себе служит духовному совершенствованию, как считают многие религии (христианство и буддизм), а посюстороннее преодоление последствий болезни, посюстороннее преодоление страданий.
В дальнейшей истории мировой культуры гуманизм больше не выделялся в качестве философского и литературного движения. Но это не значит, что он исчез как таковой. Он стал направлением, интенцией человеческой мысли, пронизывая разнообразные философские учения и целые философские школы. Влияние Возрожденческого гуманизма можно обнаружить и во французском Просвещении, у Вольтера, Гельвеция, Руссо и Дидро, в немецком романтизме ранней поры, у классиков немецкой литературы и философии, в особенности у Г. Лессинга, И. Гете, И. Канта и Г. Фихте, у английских сенсуалистов и прерафаэлитов. Однако в большей степени идеи Возрожденческого гуманизма унаследовали и развили два немецких мыслителя XIX столетия — Людвиг Фейербах и Карл Маркс.
Г \ Гуманизм в учении Л. Фейербаха и К. Маркса
Действительно, начиная с ренессансного гуманизма, через французское Просвещение, через немецкий романтизм, через философию И. Канта и Г. Фихте, в европейской культуре нарастает антропологическая напряженность. Причем, бесспорно, эта интеллектуальная эволюция имела именно гуманистический вектор развития. Иначе говоря, она развивала и конкретизировала идеи, высказанные гуманистами эпохи Ренессанса. Результатом этого духовного развития стали открытия, совершенные Фейербахом и Марксом, имеющие для мировой культуры значение новой духовной парадигмы, чье формирование, правда, нужно признать еще незавершенным. Именно стремление отразить живую, реальную историю людей, а не филиацию (самодвижение) надындивидуальных, сверхчеловеческих, сверхъестественных субстанций, мотивировало их критику философии Гегеля, вульгарных гегельянских школ и идеализма вообще. Так же, как и гуманисты эпохи Ренессанса, они отвергли идеалистический и религиозный дуализм в трактовке человека. В их интерпретации человек является частью природы, и этот материалистический подход позволил им развить в своих учениях тему экологии, тему взаимоотношений человека и природного мира. Главным образом это касается Фейербаха (хотя важные мысли по этому поводу можно найти у Маркса и его ближайшего соратника Энгельса). Фейербаха поэтому можно считать вообще первым экологически мыслящим философом, открывшим дорогу в этом направлении Э. Реклю, Л. М. Мечникову и В. И. Вернадскому — признанным основоположникам экологической науки.
Материалистический подход (в данном случае — его экологическая составляющая) помог этим мыслителям увидеть ограниченность гуманизма, выражаемого в парадигме антропоцентризма (индивидуализма), увидеть, что он чреват инверсией. Потому что человек, замкнутый в рамках индивидуальной логики, способен лишь разрушать природу и общественные связи. Но дело-то как раз в том, что, коль скоро индивид сам есть часть природы и общества, он разрушает и самое себя. Так что, как следует из учений Фейербаха и Маркса, истинный гуманизм есть натурализм, или единство, тождество гуманизма и натурализма. Эту теорию человека можно назвать так же органицизмом, поскольку именно понятие организма включает в себя мысль не только о единстве человека и природы, но и о том, что это единство представляет собой не монолит (как полагали вульгарные материалисты вроде Фохта и Молешотта), а включает в себя с необходимостью внутренние различия, например, различия между творческой деятельностью и физиологическими отправлениями. Антропоцентрический же гуманизм в ХХ веке (выраженный, например, в идеалистическом рационализме позитивистского учения в разных его вариантах) вырождается в эгоцентризм человека, оправдывающий насилие над природой.
Ренессансный гуманистический идеал всесторонне развитой личности отразился в учениях Фейербаха и Маркса в том, что они так же рассматривали человека в органическом единстве всех проявлений его существа, всех его потребностей и способностей. Всякое сужение, ограничение этих последних влечет за собой частичную деформацию (отчуждение по Марксу) человеческой природы, служит причиной разного рода социальных патологий. Происходит же это в силу естественных причин, например, разделения труда, порожденных, в свою очередь, недостаточной развитостью производительных (или «креативных») сил человечества и ограниченностью созданного предмета потребностей. Человечество переживает, таким образом, еще свою «предысторию» (Маркс) или «детство» (Фейербах).
Со всем этим логично связано то, что они воскресили забытое немецким идеалистическим рационализмом (в лице, прежде всего Канта и Гегеля) материалистическое учение о счастье (эвдемонизм). Именно в счастье им представлялась цель человеческого существования и трактовали они его именно как осуществление гуманистического идеала. В отличие от немецких идеалистов они придерживались того убеждения, что отнюдь не следование абстрактному Долгу («категорическому императиву», как у Канта) и Абсолютной Идее (как у Гегеля), а именно стремление к счастью определяет и должно определять человеческое поведение. Парафразой ренессансного гуманистического идеала личности нужно считать сформулированную Марксом и Энгельсом цель общественного развития: «свободное развитие каждого» как «условие свободного развития всех». Тем самым изменилась и трактовка человеческого разума: разумны не умозрительные, идеалистические предписания индивидуального и общественного поведения, а только то, что ведет человеческого индивида к счастью, достижимого уже здесь, в посюстороннем, реальном мире, определяемом человеческой деятельностью и человеческими потребностями. Иными словами, разумно то, что является для человеческой природы целесообразным. Таким образом, взгляды Фейербаха и классиков марксизма не опровергают, а, наоборот, развивают европейский рационализм, только уже на новой ценностной и методологической основе органицизма.
Новая парадигма в отражении человеческой природы, к пониманию которой первым пришел Фейербах, и которую чуть позже сформулировал классическим образом Маркс, парадигма, развивающая гуманистическое понимание человека, заключается в следующем.
Как было уже сказано выше, Фейербах и Маркс наследуют антропологизм и индивидуализм Ренессанса, но в их учениях претерпевает изменение сами понятия человеческого индивида и человеческой природы. Человек не сводится ими ни к изолированной человеческой особи, ни к физическому субстрату (к плоти и ее отправлениям). Но еще менее в их мировоззрениях он представляет собой мистический дух.
Согласно Фейербаху, человек является носителем особой чувственности, которая предполагает человеческую взаимосвязь, диалог, единство «Я» и «Ты», единство, многообразное в своих практических проявлениях, высшими из которых являются любовь и творчество.
Согласно Марксу, человек есть «мир» человека. Человеческая природа вбирает в себя всю совокупность человеческих отношений и производств, разные виды которых — искусство, религия, экономика, политика, секс и т. д. — являются лишь разными способами производства или создания человека. В них человек не только воспроизводит, но и преобразует себя вместе с внешней средой, с которой связан неразрывно. В этой преобразующей, творческой деятельности выказывает себя человеческое естество. В этом так же состоит тождество гуманизма и натурализма: человек есть настолько человек, насколько естественно и свободно его развитие. Собственно человеческое развитие начинается только тогда, когда устранены условия, подавляющие человеческие потребности, когда, например, устранена проблема голода. Только свободная деятельность, развертывающаяся вне разделения труда и отчуждения, и противостоящая подневольному труду, многосторонне развивает индивида, служит адекватным способом воспроизводства и реализации человеческой природы.
Таким образом, используя разные понятия, Фейербах и Маркс выразили, в сущности, одинаковую мысль: человек есть то, что происходит между людьми; сущность человека диалогична и деятельностна. Они открыли общественное измерение индивидуального бытия человека (или индивидуальное измерение общественного его бытия, что, собственно, одно и то же). Это позволило им выйти за пределы абстрактного ренессансного и просвещенческого («буржуазного») индивидуализма и преобразовать антропоцентрическую теорию в теорию общества и личности.
Таково общее направление мысли этих двух мыслителей. Содержательно-методологическая разница их гуманистических учений в следующем.
Фейербах развивал свое учение на материале повседневной жизни современников, благодаря чему он, во многом предвосхищая философию экзистенциализма XX века, выходил на такие вопросы, как, например, о смысле жизни и смерти, о самоубийстве, о религиозной вере и безверии, о любви и морали. С этим связано то, что гуманистический потенциал философии Фейербаха концентрируется главным образом в его критике иллюзорной формы решения этих проблем — религии, в его гуманистическом варианте атеизма. Суть гуманистического атеизма (и своего антропологического учения) Фейербах передает в следующих словах: «Атеизм — это учение о том, что нет бога, выше человека».
Подлинным предметом религиозной (в частности, христианской) веры по Фейербаху является не сверхъестественная сущность, не бог, а человек. Испытывая потребность в благе и добродетелях (а по сути, в самом себе), но не находя их в своей повседневности в совершенном виде, человек переносит их в фантастический, потусторонний мир, тем самым одновременно и обнаруживая свои человеческие качества и трагически раскалывая свою природу. Подлинной потребностью верующего является не бог, а он сам и другие люди. Фейербах отмечает такую закономерность: чем мистичней божество, тем безнравственней верующий. И, наоборот, чем божество человечней и рациональней, чем меньше оно требует веры в чудеса и выполнения религиозных, подчас абсурдных, ритуалов, тем более человечным является и сам верующий. В преодолении раскола человеческой природы, в формировании цельной, разносторонне развитой личности видит Фейербах путь преодоления религиозного мировоззрения. Атеизм, по его словам, означает не унижение объекта преклонения (как предполагали так называемые «воинствующие атеисты» сталинской эпохи, что приводило их подчас к бесчеловечным поступкам), а «отрицание бога, отличного от человека». Это вдохновляет его на создание учения о лишенных мистики человеческих отношениях: «не бог — это любовь, а любовь — это бог», — провозглашает он.
Его сочинения столь насыщены глубокими размышлениями о перипетиях повседневного человеческого существования, в том числе и о тех, с которыми сталкивается специалист по социальной работе, что их можно рекомендовать в качестве настольных книг социального работника. Взгляды Фейербаха можно назвать экстрактом житейской мудрости, выжатой из гегелевской диалектики (от которой отталкивался Фейербах).
Маркса же, в отличие от Фейербаха, интересовали главным образом вопросы политики и экономики, хотя фрагменты его мыслей на «экзистенциальные» темы разбросаны по страницам его законченных произведений, рукописей и писем. Такая разница тем у Маркса и Фейербаха не случайна. Дело в том, что в учении Маркса более развит принцип человеческой чувственно-практической деятельности и природу человека он трактует именно как социально-деятельностную природу. Причем, человеческая чувственная практика для него означает, прежде всего, деятельность, разрешающую человеческие проблемы, то есть, означает революционную, преобразующую, творческую практику, преодолевающую социальное отчуждение. Его рассуждения на этот счет, составившие концепцию «конкретного гуманизма», можно сравнить с гуманизмом стоматолога, который, сообщив пациенту, что он может выбрать между интересной лекцией о «трансцендентальной, одухотворяющей сущности зубной боли» и выдиранием больного зуба, предлагает ему именно последний вариант — хирургическое вмешательство, несмотря на несовершенство средств лечения. Понятно, что в этом случае выбор пациента будет определяться не столько его собственной доверчивостью, сколько его способностью терпеть зубную боль.
Одним словом, конкретный гуманизм заключается в том, чтобы практически разрешать социальные проблемы — а Маркс жил в эпоху их резкого обострения, когда только начинался кризис «дикого» капитализма, — а не в том, чтобы изощряться в их объяснении и сочинении советов по их преодолению («утопий»). Источники социальных проблем Маркс видел в отчуждении, разделении труда и классовом расколе общества, их симптомом — классовые противоречия, целью социальных преобразований — преодоление классовой структуры, бесклассовое общественное устройство. Его социальное учение можно назвать учением об условиях, которые препятствуют нормальному развитию человеческой личности и о том, как преодолеть эти условия, главными из которых он считал как раз классовые противоречия и классовую ограниченность индивидов. Как только это преодоление будет достигнуто в ходе общественного развития, человеческие индивиды сами, исходя только из своих потребностей, создадут адекватные своей природе общественные институты. Сейчас же сочинять, какими они должны быть — бесполезно. Вот почему мы не найдем в сочинениях Маркса и его ближайшего соратника — Энгельса, детальных программ и рецептов строительства «светлого будущего».
Отвлекаясь от исторических условий, в которых Маркс пытался реализовать свою концепцию конкретного гуманизма и от исторических результатов этой реализации, зададимся вопросом: не в том же ли самом заключается и гуманизм социального работника, чья задача — оказать практическую помощь клиенту, а не утешать его беспочвенными упованиями?
Д \ Иные концепции гуманизма в конце XIX – середине XX века применительно к истории социальной работы
Незавершенный характер мыслительной парадигмы, обозначенной Фейербахом и Марксом, обусловлен ограниченным характером социальной практики тех общественных сил, с которыми они связывали реализацию своего общественного идеала. Речь идет о промышленном пролетариате той эпохи. Творческое наследие этих мыслителей дало ему философское и научное обоснование организованной освободительной борьбы, но уровень самих производительных сил общества был таков, что даже в своих победоносных достижениях они только воспроизводили в новых формах разделение труда и отчужденный тип межчеловеческой связи. В исторической конкретике это означало, что в партийной или профсоюзной организации индустриального рабочего класса — бесспорно, необходимой для политической и экономической борьбы — рано или поздно давала о себе знать бюрократическая тенденция. Не избежал этого и западный пролетариат, но наиболее последовательно эта тенденция проявилась там, где рабочей партии удалось не только победить, но и отстоять свою власть — в Советской России. Но еще раньше бюрократическая тенденция социально-критического, революционного движения, извращавшая его гуманистические цели, выражалась в феномене так называемой одномерной революционности.
Суть этого феномена заключается в том, что человек превращается из цели в средство революционных преобразований. Опасность этой инверсии революционного движения была известна еще Марксу и Энгельсу, неоднократно протестовавшим против экспорта революций и противопоставлявшим революционному волюнтаризму учение об исторических предпосылках социальных революций. Выдающаяся литературная критика одномерной революционности и ее адептов последовала с позиций христианского гуманизма со страниц романа «Бесы» Ф. М. Достоевского. Русский классик устами одного из своих героев вопрошает: стоят ли революционные преобразования хоть одной слезинки ребенка? Не является ли именно человеческое благо критерием общественного прогресса? Однако идейные предпосылки этого вопрошания оказались весьма ограничены. Основанные на ортодоксально-христианской картине мира, они приводили к апологии существующего общества, а это давало повод противоположной стороне, в свою очередь, адресовать критикам революционизма такой вопрос: а ваши дворцы, позолоченные купола ваших храмов, захватнические войны, ваша роскошь, ваши капиталы, стоят детских слез? Россия на рубеже XIX и XX веков бывшая страной с самой высокой в Европе детской смертностью, почти повсеместной неграмотностью и пьянством от безысходности стоила яиц Фаберже в царской коллекции, войны за турецкие проливы и бриллиантов любовницы будущего царя балерины Ксешинской?
В этих нравственных антиномиях билась гуманистическая мысль России и Зарубежной Европы конца XIX и первых десятилетий XX столетия. Одни мыслители приходили к косвенному или прямому участию в революционной борьбе (Г. В. Плеханов, В. И. Ленин, К. Либкнехт, Р. Люксембург, М. Горький, В. Маяковский, Г. Уэллс, А. Грамши, А. Барбюс, Л. Арагон, А. Франс, Г. Лорка, П. Пикассо и т. д.). Другие — к попытке «устоять над схваткой», найдя опору в религиозном или консервативном мировоззрении разного толка или приняв противоположную сторону (Н. Бердяев, В. Розанов, С. Булгаков, К. Леонтьев, И. Ильин, О. Шпенглер, Э. Гуссерль, М. Хайдеггер, К. Гамсун и т. д.). Современная культура России во многом наследует эти противоречия, что сказывается на общественной идеологии, социальной политике государства и, в итоге, на идейном климате социальной работы.
Вехами, обозначавшими разные эпохи на этом трудном пути развития гуманистической мысли, стали произведения двух философов, очень разных и, вместе с тем, похожих одинаковым вниманием именно к теме гуманизма и гуманистической морали, — это немец Фридрих Ницше и француз Жан-Поль Сартр.
Творчество Ницше приходится на последние десятилетия XIX века — время, когда, с одной стороны, на фоне острого социального кризиса обнажилась репрессивная и конформистская суть господствующей христианской идеологии и морали, а с другой — когда уже стала проявляться историческая ограниченность революционного движения промышленного пролетариата. Философия Ницше стала реакцией на эти черты современной ему эпохи.
Несмотря на блестящую литературную форму, учение Ницше не легко правильно понять. Этому во многом способствовал сам Ницше, называвший свои сочинения книгами «для немногих». Он скрывал свою точку зрения под разнообразными масками, заменял туманными метафорами строгие философские понятия и допускал выражения, прямо провоцирующие читателя на искаженное понимание его мыслей. Но если отбросить всю эту утонченную литературную и философскую игру, его учение лишится дешевой сенсационности (которую оно обрело в XX веке), снобистской элитарности, и тогда его можно свести к следующим идеям.
В своей критике христианского гуманизма Ницше во многом следует французским просветителям и Фейербаху, а в методе формулировки моральных норм — Гегелю (хотя в его сочинениях мы найдем очень мало отсылок к этим мыслителям, а если и найдем, то они, как правило, вызывающе отрицательного свойства). В то же время, нужно отметить, что его взгляды совершенно чужды историзму. По этой причине его оценки христианства односторонни. В нем он видит один лишь «нигилизм» по отношению к культуре, полностью игнорируя очеловечивающую роль христианской религии в бесчеловечных условиях существования (на что неоднократно указывали, например, те же Фейербах и Маркс).
Смысловой костяк рассуждений Ницше построен по гегелевской «фигуре снятия»: моральный человек в морали не нуждается; она растворена («снята», как сказал бы Гегель) в его поступках и его мыслях, в самой его жизни. Так, главное для Ницше в истории о Христе — не его чудеса и даже не его заповеди, а его жизнь, в которой практически реализовано, растворено, «снято» его учение.
С этой точки зрения немецкий мыслитель отрицает мораль исторического христианства, выдвигающего в качестве источника морали смирение перед власть имущими, физическую и духовную немощь, чувство вины, невежество, — все эти и другие ценности ортодоксального христианства отвергаются им, включая важнейшие догматы, такие как догмы о грехопадении и непорочном зачатии. Эти ценности, утверждает Ницше, породили люди слабые и, вместе с тем, хитрые, представляющие собой пример духовного вырождения — «домашнее, стадное животное, больное человеческое животное». В контексте данных ценностей сострадание к слабым оборачивается оправданием слабости как таковой. Потому-то сострадание к слабым, милосердие по отношению к ним, по Ницше, и является «вреднее любого порока». Именно этого хитрого, слабого индивида — манипулятора, который за личинами своей слабости и своей немощной гуманности культивирует физическое и духовное уродство, «нищету духа», именно его, призывает Ницше, — «толкни».
Не трудно в этих рассуждениях вновь увидеть след гегелевской диалектики: по Гегелю, достойно насилия то, что «не есть для себя», то, что уже представляет собой «нечто надломленное внутри себя».4 Своей слабостью оно само провоцирует насилие, и само является причиной своего конца. «Поэтому над тем, что подвергается насилию, не только можно, но и должно совершать насилие».5
Но ради чего? Является ли это оправданием насилия ради насилия? Есть ли повод обвинять Ницше (а вместе с ним и Гегеля) в пропаганде экстремизма и банального хамства?
Экстремистом и хамом Ницше можно считать, только ничего не зная об общей связи его идей.6 Отрицание христианской морали проводит его не к аморализму, а к «переоценке всех (то есть господствующих христианских) ценностей» ради новой морали и нового гуманизма. Новых постольку, поскольку они построены на ценностях, противоположных христианским: ценностях духовной и физической силы, здоровья, посюсторонней свободы, творческой активности, спонтанного проживания, знания и разума.
Словом, всего того, что входит в состав светского гуманистического идеала личности. Только Ницше на языке своей псевдоисторической мифологии называет этот идеал «дионисийством».
Эта переоценка ценностей подразумевает существование совершенного «сверхчеловека» — носителя этой новой морали.
Читателя не должно пугать слово «сверхчеловек». Ницше сам дал ключ к правильному его пониманию, оговорившись как-то: «совершенство — это норма». Стало быть, выражение «сверх» в данном случае является отрицанием не человека как такого, а таких форм его существования, которые в действительности бесчеловечны. Провозглашаемые Ницше «аристократизм», «иерархия», «неравенство» — не социальные категории, а, скорее, метафоры: он имеет в виду аристократизм духа, а не крови или денег. Таким образом, за понятием «сверхчеловек» у Ницше скрывается программа человеческого самосовершенствования. Прочитываемое в контексте теоретической критики отчужденного, подневольного труда, основы которой заложил Маркс, а так же кризиса революционного движения пролетариата, учение Ницше о «сверхчеловеке» оказывается не более, как констатацией того факта, что лишь за пределами отчуждения и разделения труда (составляющим «царство необходимости», по Марксу) человек обретает возможность свободно развиваться, быть самим собой. Ницше можно только упрекнуть в неряшливом использовании понятия «сверхчеловек», что и провоцировало его превратное понимание, подобное тому, которое культивировалось идеологами германского нацизма.
Ницшеанская «переоценка всех ценностей», точно так же, как «реформа философии» Фейербаха, а потом и вовсе отрицание философии как спекуляции, провозглашенное Марксом — все это в действительности попытки выразить гуманистический взгляд на человека поверх религиозных, мифологических, мистических и идеологических схем. Ницше намеренно выражал эту попытку в полемически заостренной форме. Но мы не должны покупаться на его провокацию. В контексте целей и задач социальной работы его теоретическое наследие актуально своей главной идеей: подлинным гуманизмом является не оправдание человеческой слабости, человеческого бессилия и страдания, не любование всем этим, скрытое под масками «милосердия» и «сострадания», а, напротив, практическое преодоление всего этого в ходе совершенствования человеческого существа.
Таков глубинный смысл открытого им нового гуманизма, в духе которого должна протекать и деятельность социального работника, если он хочет остаться верным своим профессиональным целям и задачам.
В XX веке гуманистические идеи Фейербаха, Маркса и Ницше были повторены, переосмыслены или развиты целой плеядой мыслителей. Нередко эти идеи синтезировались с учениями других философов прошлых веков. Одной из многих влиятельных школ, возникших в результате такого синтеза, стал современный экзистенциализм.
В самом общем смысле экзистенциализм представляет собой не систему законченных выводов, а метод рассмотрения человеческого индивида. Существование (то есть «экзистенция» — центральное понятие этого учения) человека им понимается как предшествующее его сущности. Человека в этом случае нельзя свести ни к одному из его проявлений, он всегда оказывается чем-то большим, нежели какая-то его конкретная определенность. Это и означает, что у него нет изначально заданной, заведомо четко фиксируемой «природы», «сущности». В этом смысле человек есть «ничто», «проект», как выразился один из ярких представителей экзистенциализма французский философ, писатель и общественный деятель левого (коммунистического) крыла Жан-Поль Сартр.
Подобный подход к рассмотрению человека реализован в разных культурных традициях. Среди теоретических источников современного экзистенциализма называют и китайскую философию даосизма, и античный стоицизм Сенеки и Марка Аврелия, и имеющее общехристианский авторитет учение богослова IV-V веков н. э. Августина Аврелия, и взгляды католического мыслителя XVII века Блеза Паскаля, протестанта Серена Кьеркегора, жившего в XIX столетии, представителя православного социализма писателя Ф. М. Достоевского и атеиста-революционера А. С. Герцена. В рамках католической доктрины экзистенциализм уже в XX веке был развит Габриэлем Марселем, в рамках экуменического христианства — Карлом Ясперсом, спекулятивно-мистической философии — Мартином Хайдеггером. Но именно Сартр совершил попытку соединить экзистенциализм с гуманистической традицией. Он прямо отождествляет экзистенциализм с гуманизмом. При этом многие его выводы очень близки к атеистическому антропологизму Фейербаха, хотя он и исходил совсем из других философских источников, синкретически совмещая учения Р. Декарта, Э. Гуссерля, М. Хайдеггера и К. Маркса.
Однако не всякий гуманизм интересует Сартра. Он отвергает обожествление человека, религию человечества, имевшую место, например, в классическом позитивизме О. Конта. По его словам, подобный абстрактный гуманизм, или абстрактный антропоцентризм, как это ни покажется парадоксальным, приводит к фашизму («тоталитаризму» как таковому), поскольку поглощает человеческую индивидуальность неким общественным обезличенным образованием, которое объявляется носителем «общечеловеческих ценностей» и которое отождествляется с государством, церковью, партией или какой-либо другой социальной организацией.7 Этому псевдогуманизму религий и идеологий Сартр и противопоставляет гуманизм экзистенциалистской философии, преимуществом которой является подход к человеку как к «незавершенному процессу», «проекту».
Становление индивида происходит через преодоление состояния «заброшенности» в чуждый мир «другого», что выражается в поступках, совершаемых в острой, противоречивой ситуации общества, где царит неравенство и отчуждение. И если каждый из этих поступков предопределен осознанным, самостоятельным выбором индивида, то это означает становление человека как морального существа. Кроме того, это и есть становление морали как таковой. Вне ситуации индивидуального выбора всякая мораль — мертвая, схоластичная схема. Совершая выбор и при этом, неся за него ответственность, человек сам становится законодателем морали, то есть становится личностью. Бог как источник морали и всяческих совершенств ему становится не нужен. Поэтому-то экзистенциализм является самым последовательным атеизмом. «…Даже если бы бог существовал, это ничего не изменило… Человек должен обрести себя и убедиться, что ничто не может его спасти от себя самого, даже достоверное доказательство существования бога. В этом смысле экзистенциализм — это оптимизм, учение о действии», — пишет французский мыслитель, в общем, повторяя в новых понятиях краеугольные идеи гуманистического атеизма Фейербаха.
Именно в учении о человеке как о моральном законодателе и состоит гуманизм экзистенциалистской философии в ее сартровском варианте. Из этого учения следует, что реализовать себя по человечески человек может только в процессе самоосвобождения или какого-либо еще самоосуществления, но никак не путем ухода от мира или подражания внешним образцам.
Другой заслугой Сартра и прочих экзистенциалистов (в особенности французского писателя и публициста А. Камю) является привлечение внимания к так называемым «пограничным состояниям», то есть таким, где человек испытывает нужду или встречается лицом к лицу со смертью. Именно в преодолении этих состояний человек обнаруживает свою подлинность, смысл своего существования.
Рационалистическое видение мира помогло атеистическому экзистенциализму оригинально решить проблему смысла человеческой жизни. С его точки зрения предлагаемое религией и религиозной философией (например, русским философом начала XX века С. Франком) решение этой проблемы обещанием загробного бессмертия, вряд ли можно считать исчерпывающим. Ибо противоположностью человеческой жизни, — если это жизнь состоявшейся личности, морального законодателя, — является не смерть, а бессмысленная, животная жизнь, от которой спасает только практическое самосовершенствование и преобразование индивида и общества, а не религиозные обещания потустороннего бессмертия. В этой связи уместно процитировать американскую писательницу Сьюзен Кац: «Сколько людей мечтает о бессмертии, не зная, как провести ближайший уик-энд!».
Во многом под влиянием философии атеистического экзистенциализма сформировалась гуманистическая теория социальной работы (которую еще называют экзистенциально-гуманистической), испытавшей влияние так же психологов К. Роджерса, А. Маслоу, В. Франкла и Э. Фромма. Основанные на этой теории экзистенциалистские подходы в социальной работе принимают во внимание особую значимость для человеческой жизни пограничных состояний, ситуации выбора и смысложизненных вопросов. Именно это экзистенциалистское измерение социальной работы сообщает ей конкретно-гуманистическое содержание.
Среди других великих мыслителей-гуманистов XX века можно упомянуть католического богослова А. Швейцера, преодолевшего конфессиональную ограниченность и сформулировавшего универсальный этический принцип «благоговения перед жизнью»; социальных философов-неомарксистов Э. Фромма и Г. Маркузе, давших непревзойденную до сих пор критику современного «общества потребления». Их усилиями светское гуманистическое мировоззрение остается наиболее привлекательным среди всех остальных общественных идеологий. Тем более это так, если речь идет об идеологии, способной вдохновлять и направлять социальную работу.
Итак.
Исходя из целей и задач социальной работы, ее идеология должна обладать следующими свойствами:
Идеологией социальной работы, отвечающей всем этим требованиям, является именно гуманизм как квинтэссенция теоретического наследия мыслителей, чьи взгляды охарактеризованы нами выше.
Вопросы для самоконтроля
Рекомендуемая литература
Тема 5
Социальная работа как феномен общественно-исторического развития. Цели, задачи и социальное содержание современной социальной работы
Можно выделить два исторических этапа в развитии социальной работы как профессии и общественной деятельности — доинституциональный (досистемный) и институциональный (или системный). В первый этап своей истории социальная работа не была институализированной как деятельность по преобразованию, улучшению социальных условий жизни нуждающихся индивидов, способствующая реализации их социальных прав и компенсирующая их физическую, психологическую, интеллектуальную и иную ущербность. Это означает, что она не являлась регулярной, системной, необходимой для всего общества в целом, оставаясь делом частной инициативы, частного произвола со стороны отдельных лиц в государственной структуре или вне ее.
Этот этап занимает две большие эпохи классового общества (еще называемого «цивилизацией»). Они, обычно выделяемые вслед за Марксом в качестве общественно-экономических формаций, различаются способом производства общественных благ: докапиталистическая эпоха и собственно капитализм.
А \ Доинституциональный этап развития социальной работы; докапиталистическая эпоха; религия и социальная работа
Общества докапиталистической эпохи отличаются друг от друга типами хозяйствования: рабовладение, феодализм (включающий крепостное право и разные формы поземельной зависимости), азиатская деспотия. Но какие бы формы не принимало ведение хозяйства в этот период, общим для всех этих форм являлось одно (что и говорит о единстве способа производства общественных благ): сохранение общины в качестве основной хозяйственной, производительной организации, как в городе, так и в деревне. Этому способствовало то, что основным средством производства служила земля, доминировал ручной труд, хозяйство имело натуральный характер, деревня господствовала над городом, политико-административные связи — над экономическими, иерархия земельных собственников — над горизонтальными (равными) связями внутри общины непосредственных производителей. Подобное общество обычно называют еще «традиционным».
Человек в ту пору (будь то выходец из господствующего сословия или представитель сословий угнетаемых) осознавал себя частью коллективного целого. Правда, нужно особо отметить, что «коллективное целое» здесь — весьма условное понятие. Внутри общины так же имели место отношения господства, но они основывались не на собственности, а на физическом и, в том числе, возрастном превосходстве, проявляющемся главным образом в производительной деятельности. Доминирующие примитивные формы разделения труда предполагали власть работающих членов общины над неработающими (или воюющих над невоюющими, если говорить о народах, переживающими период «военной демократии»), которые воспринимались первыми как обуза в силу ограниченного объема потребляемых благ. С этим связаны такие обычаи, как убийство и захоронение вместе с вождем его родителей, жен и рабов (как у скифов), или ритуальное убийство избыточных детей (как в древнем Карфагене), изгнание стариков из общин (как в Японии и на Алтае). Можно так же вспомнить каннибализм на островах Тихоокеанского бассейна и у массагетов (ираноязычное племя, жившее в Средней Азии примерно в III веке до н. э.), имевших такую поговорку: «Лучшая могила — в желудке собственных детей».
Так или иначе, в эпоху классового общества общинные отношения продолжали играть роль естественного фона для всех остальных общественных связей. Сложившиеся еще до образования классов, они, по крайней мере, в среде непосредственных производителей, сохраняли обычаи и традиции первобытного уравнительного коммунизма (такие, например, как обычай патлача — равного распределения добычи между членами общины у североамериканских индейцев) которые, в свою очередь, служили сплочению общинного коллектива и обеспечивали прожиточный минимум его членам. Сохранившись в условиях классового общества, они компенсировали тот урон, который наносила социальной целостности сословно-классовая, репрессивная социальная структура. Именно в общинных отношениях, а конкретно — в рудиментах первобытного коммунизма коренятся зачатки различных форм социальной работы на данном этапе социального развития.
В этой связи необходимо заметить, что часто преувеличивают значение религии (и даже значение одной-единственной религиозной конфессии) в зарождении социальной работы.8 Это соответствует новой (неоконсервативной) государственной идеологии России, но не научным фактам.
В действительности роль религии в этой сфере состояла в оформлении на свой лад уже сложившихся норм народного поведения. Проповедуемые разнообразными религиозными учениями заповеди и ценности, а так же практика церковной благотворительности и филантропии только отражали давно устоявшиеся навыки и привычную психологию общинного общения в крестьянской и ремесленной среде.
Например, мусульманский обычай праздничного жертвоприношения скота с раздачей мяса беднякам, восходит к древним, домусульманским обычаям кочевых общин. Ислам лишь закрепил эту традицию в новых социальных условиях. То же самое можно сказать о принципах уравнительного социализма, свойственных раннему христианству, постулирующих социальную солидарность, о христианских принципах любви к ближнему, милосердия, совместной деятельности на благо ближних, внутригрупповой и межгрупповой взаимопомощи. Принятие разными народами христианской религии (порой насильственное, как в Америке и Сибири) не порождало эти нормы. Новая религия накладывалась уже на существующие верования и обычаи, на устоявшийся в общинах психологический и нравственный климат. Так обстояло дело и в древней Руси после принятия в 988 г. князем Владимиром византийского православия. Тысячелетние навыки восточнославянской общинной солидарности, о которых упоминает, например, старый русский историк С. М. Соловьев9, были просто осмыслены в новых для того общества христианских понятиях и перенесены в практическую деятельность церковных органов, например, монастырей. Скорее, напротив, замещение церковной благотворительностью и частной филантропией общинной взаимовыручки и взаимопомощи было симптомом обострения новых социальных противоречий. Ибо оно отражало оттеснение крестьянской общины на второстепенные роли в социальных связях, что происходило в результате крепостного закабаления ее земельными собственниками — отдельными феодалами, государством и церковной организацией.
Да и первое выделение и обозначение социальной помощи и благотворительности как особых форм конструктивной социальной деятельности происходит еще задолго до рождения христианской религии. Одним из самых древних письменных памятников, содержащих нормы правового закрепления социальной защиты, социальной помощи и социальной справедливости, следует считать Законы Вавилонского царя Хаммурапи, датируемые серединой XVIII в. до н. э. Они призывают к заботе о бедных, к взаимному уважению членов общины и к выполнению тому подобных предписаний.10 Видимо, примерно в то же время среди традиционных функций общественных институтов вавилонского общества (таких, например, как государство и жречество), возникает и деятельность, проводящая в жизнь эти предписания, и, таким образом, включающая в себя элементы социальной работы.
Развитие навыков и норм социальной защиты, социальной помощи и социальной справедливости происходило и в античном мире, разумеется, с учетом специфики рабовладельческого общества. Связано это с интенсивной социальной и духовной жизнью в древнегреческих общинах-полисах и древнеримских общинах-цивитасах. Противостояние им, с одной стороны, угнетенных сословий рабов и неполноправно-свободных (какими были, например, метэки и периэки в Древней Греции, в Древнем Риме — плебеи и податные италийские («союзнические») племена), а с другой — варварского окружения, делало необходимым укрепление связей внутри них на основе дружелюбия и благожелательности. В Древней Греции возникает само понятие филантропии (в переводе — «любовь к людям»). Первоначально, в V в. до н. э., оно связывалось с проявлениями божественной благосклонности. Но уже в IV в. до н. э. оно меняет смысл с религиозно-мифического на светский: им называют доброжелательные отношения между гражданами полиса. Античные и эллинистические философы, обосновывая свои этические системы, и, прежде всего, Сократ, Платон, Аристотель, Эпикур, поздние стоики Сенека, Эпиктет и Марк Аврелий, уделяли большое внимание таким понятиям, как «дружба», «сострадание», «справедливость», «долг перед ближними», «эмпатия» (сопереживание), «служение ближним», «честь». Без сомнения, в них они выражали не только свой идеал общественно приемлемого поведения граждан, но и уже устоявшиеся навыки гражданского поведения, о чем свидетельствует так же богатая художественная литература и драматургия Древней Греции и Рима.
В III в. н. э. христианская религия стала государственной религией в Римской империи. Подобная же метаморфоза произошла и со всеми другими мировыми религиями — с исламом и буддизмом. Все они, начав свою историю в качестве крохотных сект в маргинальной среде, становились рано или поздно религиями государственными, основывающими свою духовную власть не только на моральном авторитете своих церквей и паствы, но и на силе государственной машины, монополизируя при этом всю духовную сферу данного общества. Это давало им неограниченные возможности для распространения вширь, и накладывало на их адептов ответственность перед обществом, которую они, однако, не всегда осознавали. Мировые религии и соответствующие церковные организации, таким образом, оказывались в противоречивой ситуации.
С одной стороны, они продолжали оставаться носителями социально-привлекательных программ, их теоретически (догматически) обосновывая и практически реализуя. Эти программы включали в себя принципы, призванные привнести стабильность в стихийно развивающееся общество: принципы социального перераспределения (благотворительность, моральное поощрение милостыни), психологической поддержки (милосердие), социальной солидарности (организация институтов общественного призрения, например, богаделен при монастырях), и так далее. Церковные авторитеты (в христианстве, к примеру, это целая плеяда классиков «нравоучительной литературы»: Афанасий Александрийский, Григорий Богослов, Иоанн Дамаскин, Иоанн Златоуст, Ефрем Сирин, Ефрем Студит, писатели «каппадокийского кружка» — Василий Великий, Григорий Нисский и другие), пытаясь согласовать божественное с человеческим, мистическое с земным, догматы с обычаями, основанными на здравом смысле, формулировали с помощью религиозных понятий этические нормы, соответствующие этим принципам. Все это, вместе взятое, повторим, составляло и составляет до сих пор социально-конструктивную роль почти любой господствующей в данном обществе религии. И эта роль тем более является уникальной и позитивной, если в обществе отсутствуют или ослаблены иные (светские, государственные или гражданские) институты социальной солидарности и поддержки, сглаживающие последствия классовых противоречий и стихийного общественного развития.
Вместе с тем, необходимо отметить следующее.
Социально-конструктивные программы христианства основаны на религиозно-мифологической картине мира. Это существенно ограничивает их созидательный потенциал.
Так, например, Иоанн Златоуст весьма своеобразно толкует социальную справедливость и взаимозависимость, понимая как проявление божественной мудрости принцип полезности богатых и нищих друг для друга.11 Но этот принцип можно толковать и таким образом, что божественной мудрости угодно существование социального неравенства и нищеты. Кроме того, дуалистическая трактовка природы человека служила обоснованию крайнего аскетизма и репрессивного отношения к «плоти». Ранний христианский богослов Оригена (живший в 184-254 гг. н. э.) утверждал: «Христиане должны страдать и скорбеть в этом мире, ибо им принадлежит вечная жизнь».12 Святой Киприан, живший в III веке н. э. считал, что «ничто так не полезно христианину, как близкая смерть».13 А вот слова самого апостола Петра: «Итак, как Христос пострадал за нас плотию, то и вы вооружитесь тою же мыслию; ибо страдающий плотию перестаёт грешить».14
Такая точка зрения выражает свойственный для религиозного мировоззрения дуализм в понимании человеческого бытия. Все мировые религии ставят перед собой потусторонние, мистические цели и задачи в ущерб целям и задачам земным, социальным, посюсторонним. При этом они и по-разному формулируют их. Даже христианские конфессии, одинаково говоря о «спасении души» и объединенные, вроде бы, верой в одного бога, расходятся в понимании способов этого спасения. И ни одно из религиозных учений не ставит перед собой цель сделать человека счастливым, улучшить его существование уже в посюстороннем, земном, социальном мире. Скорее наоборот: ортодоксальные направления главных религиозных конфессий (в том числе и христианских), например, недвусмысленно учат о тщетности всяких попыток достижения этой цели, предлагая взамен сомнительные с общественной точки зрения ценности смирения с «земной участью», послушания перед власть придержащими, любви к своим врагам и несущественности материальных (в том числе так называемых «плотских») проблем. Проблем, решение которых составляет обязательный элемент гармоничного развития человека (которое, конечно, к нему не сводится).
Очевидно, что цели и задачи современной социальной работы, борющейся с нищетой, с некомфортным существованием инвалидов, «страдающих плотью», и с другими последствиями и проявлениями социального неравенства и социального отчуждения, противоречат сим «божественным установлениям». Если посмотреть на социальную работу глазами этих богословов, она предстанет как практическое опровержение их взглядов, как практическое «богохульство», как дело, по самой своей сути, «не богоугодное».
Дело в том, что, заняв доминирующие позиции в обществе, мировые религии, и, в частности, христианство, забывали о социально-критическом, революционном пафосе своих проповедей первых лет своего существования. Их адепты слились в социальном и идейном отношении с господствующим классом (так, например, православная церковь в феодальной России вскоре сама превратилась в крупнейшего земельного собственника, став идеологом существующего репрессивного режима) и заняли консервативные, откровенно конформистские позиции. Такая социальная позиция церкви называется «сервилизмом».
Проповедь милостыни, благотворительности, милосердия по отношению к нищим и слабым в своем абстрактном выражении, конечно, обладает непреходящей ценностью. Но суть дела в том, что в общем идейном контексте церковного конформистского мировоззрения она соседствует с обоснованием и защитой социальных порядков, порождающих нищету и другие социальные проблемы. Последние объявляются церковью принципиально неразрешимыми, а всякая попытка их решить — «греховным посягательством на божественный миропорядок». Так абстрактное морализаторство в рамках религиозной догматики дополняется на первый взгляд парадоксально, а на самом деле закономерно, аморализмом. Реакцией на подобную инверсию религиозной нравственности стала разоблачительная, антиклерикальная литература, представленная выдающимися писателями, такими как, например, живший во II веке н. э. Лукиан из Самосаты, представитель французского Возрождения Франсуа Рабле, мыслители эпохи Просвещения Дени Дидро и Вольтер, романисты XIX века Марк Твен и Лев Толстой, философы ХХ столетия Бертран Рассел и Корнелий Ламотт.
Заявления богословов, подобные вышеприведенным рассуждениям, нуждаются, конечно, не просто в критике, а в исторической оценке. Они отражают уровень понимания социальных проблем, свойственный той эпохе, когда они были высказаны. И было бы ненаучно упрекать апостола Петра, св. Киприана, Оригену или Иоанна Златоуста в сознательном цинизме. Но именно такого упрека достойны те15, кто тащит это устаревшее мировоззрение в наше время и объявляет религиозные ценности идейной основой социальной работы, призванной как раз преобразовывать не слишком совершенный социальный мир, практически решать его проблемы, а не потворствовать его ограниченности и порокам.
Что касается феодальной Древней Руси, то законодательная база социальной защиты в этом обществе развивалась довольно медленно. В первом русском письменном своде законов — в Русской Правде Ярослава Мудрого (XI век) — содержатся только нормы, определяющие судьбу одного из социально незащищенных слоев феодального общества — вдов: вдову никто не имел права прогнать со двора или отнять то, что было передано ей умершим супругом. Да еще 8 из 37 статей этого древнего памятника посвящены вопросам детской защищенности.
При царе Иване Грозном, в 1551 г., в Постановлении Стоглавого Собора «попечение о бедных» было объявлено «делом общества». Распределение разнообразных благ в пользу неимущих слоев было возложено на священников и на тех лиц, которые занимали выборную должность целовальников. При чем, в эту эпоху уже имеет место дифференцированный («адресный») подход к клиентам социальной помощи: прокаженные и престарелые должны были быть устроены в богадельни, а «здравые» — «питаться по дворам». Но самое главное в том, что нуждающиеся слои в это время становятся уже объектом заботы государства, а не частных лиц вне его структур.
Однако более или менее развитая государственная система призрения в России появилась только при Петре I, в начале XVIII века. В нее входили учреждения «закрытого» призрения, в которых содержались разного рода «убогие»: незаконнорожденные («зазорные») дети, престарелые и увечные, бывшие военнослужащие, душевнобольные и прочие. Кроме того, появляются новые типы заведений: «гошпитали» для сирот, инвалидные дома, поселки для пленных. Все это дополняется «открытым» призрением: пенсиями, кормовыми деньгами, обеспечением землей и промыслами. Благодаря развитию этой системы модернизированное Петром I феодальное государство начинает оттеснять на вторые роли в социальной политике церковь. Но это было только началом создания системы общественного призрения и обеспечения.
В середине XVIII века, при императрице Екатерине II, возникают специализированные учреждения для воспитания и образования детей: воспитательные дома в Москве и Петербурге для подкидышей, «незаконнорожденных», а так же «законных» детей, брошенных родителями из-за бедности, госпитали для бедных рожениц с анонимным отделением, где можно было рожать в масках, ссудные и вдовьи кассы и так далее. Екатерина II издала несколько указов, облегчивших участь арестантов и каторжников, отменила смертную казнь (правда, не надолго). Все эти прогрессивные меры были вдохновлены идеями Просвещения: образованная императрица лично переписывалась с властителями дум той эпохи французскими просветителями-вольнодумцами Вольтером и Дидро, призывавшими к улучшению народного быта и смягчению общественных нравов.
Губернская реформа 1775 г. создала новые для России учреждения: губернские приказы общественного призрения, сиротские ссуды, дворянские опеки.
Все эти меры, однако, были ограниченны феодальным характером российского общества и, в конечном итоге, только укрепляли феодальные порядки. Это выражалось в том, что социальная политика российского самодержавия включала в себя не только пряник, но и кнут. При чем, кнут, как правило, преобладал. Например, Петр I свою социальную политику начал с указа 1691 года «О забирании нищих, притворяющихся увечными, и о наказании их». Согласно ему, симулянты ссылались на каторгу и в «смирительные дома», мало чем от каторги отличающиеся. В 1765 году дворяне получают из рук «просвещенной» Екатериной II право ссылать своих крестьян на каторгу (до этого им позволено было ссылать их только на поселение в Сибирь). А с 1767 года она запрещает крепостным крестьянам подавать жалобы на своих помещиков.
Проводимая в рамках крепостнической системы церковная благотворительность допетровской эпохи, так же, как и петровская система государственного призрения, усовершенствованная Екатериной II, не спасли Россию от целой череды крестьянских восстаний и войн: «соляного бунта» 1648 года, «медного бунта» 1662 г., войны под руководством Степана Разина (1670-1671 гг.), Астраханского восстания 1705-1706 гг., восстания на Дону под предводительством Кондратия Булавина (1707-1708 гг.), волнения приписных крестьян на Урале и в Приуралье 1760-1763 гг., и, наконец, грандиозной крестьянской войны под предводительством Емельяна Пугачева (1773-1775 гг.). В контексте этих событий все благотворительные мероприятия православной церкви и самодержавия выглядят как капля в море перед лицом накапливающихся, как снежный ком, социальных проблем. Самыми важными из них были бесправие и нищета непосредственных производителей — крестьян и городского «работного люда». Со своей участью господских рабов последние никак не хотели мириться. Передовые мыслители того времени, такие, к примеру, как А. Радищев, декабристы, М. В. Буташевич-Петрашевский, А. И. Герцен, Н. Г. Чернышевский и другие, совершенно справедливо считали причиной воспроизводящейся социальной напряженности крепостное право, на страже которого стояли феодально-бюрократическое государство и православная церковь, препятствовавшие развитию гражданского общества и правовых, демократических форм государственности. Таким образом социальные, политические, экономические и идеологические проблемы Российского государства сплетались в единый клубок. И во многом этому способствовали несистемные, неразвитые формы социальной работы.
Б \ Доинституциональный этап развития социальной работы; эпоха капитализма
Капитализм, чья история начинается в Западной Европе примерно в период с XVI по XVII век, а в России — в XIX веке, разрушил крестьянскую и ремесленную общину, а вместе с ней — и свойственную ей культуру общественных отношений, смягчавших социальные конфликты. Если раньше индивид был защищен от их разрушительных последствий барьером коллективной солидарности, взаимовыручки (что, с другой стороны, делало его зависимым от коллектива и не в меньшей степени препятствовало личностному развитию), то теперь он уже лицом к лицу встретился с хаосом социального развития и оказался вовлеченным в него.
Первые века капиталистического развития — эпоха так называемого «первоначального накопления капитала» (Маркс) — ознаменована повсюду (история не знает исключений) массовым обнищанием населения капитализирующихся стран. Классическим примером этого являются «огораживание» в Англии XVI века — превращение крестьянской земли лендлордами (земельными собственниками) в овечьи пастбища. Результатом чего, наряду с появлением на рынке дешевого сырья, стали массовая пролетаризация и пауперизация (обнищание) населения, а так же бурный рост текстильной промышленности. («Овцы съели людей», — так прокомментировал эту ситуацию Томас Мор, выдающийся гуманист, представитель утопического социализма и вместе с тем лорд-канцлер Англии.)
Разложение общинных отношений вследствие развития капитализма в Европе, подорвало земную, социальную основу христианского социализма. Христианские проповеди общественно-значимых норм человеческого общежития, лишившись своей зримой опоры в системе социальных отношений, зависают в воздухе. И, наоборот, очевидной становится как раз консервативная роль официальных христианских церквей, в ситуации обостряющейся классовой борьбы все чаще встающих на сторону господствующей власти. Как реакция на это в общественном сознании начинается процесс секуляризации, обмирщения: проблемы общественной жизни осмысляются уже не с помощью религиозных догматов, не на языке религии, а в рамках светского мировоззрения. В результате коммунистические (или социалистические; для той эпохи эти понятия можно употреблять в качестве синонимов) принципы (такие как общественная собственность, человеческие отношения, не опосредованные денежным обращением, социальная справедливость, социальная солидарность и т. д.) из религиозной сферы переносятся в сферу светского сознания, отождествившись с принципами светского гуманизма. Эта идейная эволюция начинается в эпоху Возрождения и продолжается в век Просвещения (XVI-XVIII века), породив разнообразную просветительскую и светскую социалистическую литературу. Наряду с философскими трактатами и романами просветителей, складывается и начинает бурно развиваться особый литературный жанр, традиционно называемый «утопическим социализмом». Представителями его в Западной Европе являются Франсуа Рабле, Томас Мор, Томмазо Компанелла, Жан Мелье, Этьен Кабе, Гракх Бабёф, Анри де Сен-Симон, Шарль Фурье, Роберт Оуэн, П.-Ж. Прудон, в России — М. А. Бакунин, П. Н. Ткачев, П. Л. Лавров, В. Г. Белинский, Н. Г. Чернышевский, А. И. Герцен, Н. А. Добролюбов. Заслугами этой литературы является острая постановка социальных вопросов и призыв к их практическому решению. Утопизм взглядов этих мыслителей заключался либо в предлагаемом способе достижения желаемого будущего, либо в том, что они просто уходили от вопроса как его достичь. Но их социальные утопии не имели ничего общего с мистическими видениями религиозных адептов, хотя нередко были мотивированы теми же морально-нравственными идеалами. Их утопии были все же нечто большим, чем фантазии: они служили негативным символом реальности, отражая социальную действительность со стороны ее недостатков, но так, как если бы эти недостатки были уже преодолены.
Социальная программа мыслителей Просвещения (Ш. Монтескье, К.-А. Гельвеций, Вольтер, Ж.-Ж. Руссо, П. Гольбах и др.) включала в себя идеи народного образования, улучшения быта народных низов, рационализации общественных отношений, гуманизации педагогики, развития институтов парламентской демократии. В рамках просветительского мировоззрения возникает светская идеология социальной поддержки и социальной помощи. Социалисты (коммунисты) дополняли эту программу требованием изменения отношений собственности и создания органов прямой демократии (народовластия в форме коммун или общин).
Под влиянием просветительских идей уже в XIX веке возникают отдельные элементы институализированной, регулярной социальной работы, такие, например, как участковые врачи во Франции, занимавшиеся, кроме лечения, еще и «социальным устроением» больных, а так же система социального страхования при Бисмарке в Германии. Однако их роль в деле разрешения социальных проблем остается незначительной. В эту эпоху преобладают такие формы помощи бедным, применение которых трудно отличить от репрессий против них. Например, в Англии, в стране с самыми передовыми общественными отношениями той эпохи, в 1834 году был принят «закон о бедных», допускавший только одну форму помощи им — работные дома, где их занимали непроизводительной и изнурительной работой более 10 часов в сутки за мизерную плату. Рабочие называли эти учреждения «Бастилиями для бедных». Отношение господствующего класса того времени к социальным низам отразила теория, автором которой явился шотландский священник Дж. Мальтус. Причиной социальных проблем Мальтус видел в избытке рабочего населения. Следовательно, полагал он, средством разрешения их является стерилизация рабочих. Не трудно в этом рассуждении увидеть экономическое выражение общехристианской догмы о противоположности духа и природы, и, стало быть, об испорченности последней. Первым научную критику этой теории дал Энгельс в статье 1840-х годов «Наброски к критике политической экономии», углубленную позже Марксом. Источником социальной напряженности и общественных диспропорций, по их мнению, является не то, что рабочие слишком много внимания уделяют деторождению и семейным отношениям, и не то, что они регулярно хотят есть, а стихийное развитие капиталистического производства, которое любое количество рабочего населения делает избыточным, чтобы удешевить рабочую силу.
Разгул неуправляемого капиталистического рынка закономерно породил освободительное движение класса, в наибольшей степени от этого страдающего — пролетариата. Под влиянием интеллигенции, исповедующей социалистические и просветительские взгляды, его экономическая и политическая борьба обретает организованные формы.
Ранние социалистические (рабочие) движения в Западной Европе, такие, например, как чартизм в Англии, дают прообраз поздних профсоюзов и пролетарских политических партий. В практике экономической и политической борьбы рабочего класса вызревают практические принципы и идеология социального реформирования, которое приведет позже к созданию института социальной работы.
Наиболее сложный путь в этом направлении был у России.
Отмена в России крепостного права в 1861 г. и последующие реформы обозначили новые подходы в социальной политике самодержавного государства, на что, несомненно, повлиял подъем демократического движения в стране, рост влияния просветительского и социалистического мировоззрений. Основными из этих подходов можно считать децентрализацию социального призрения и обеспечения, рациональный подход к профилактике бедности.
Большое значение имело образование в 1864 г. земства как органа городского и сельского самоуправления. Именно на него самодержавное государство теперь переложило всю тяжесть социальной помощи и социального обеспечения. В функции земских учреждений входила борьба с бедностью, организация и управление лечебными заведениями, народное просвещение. С возникновением земств родилась и земская интеллигенция, знакомая нам по произведениям А. П. Чехова, Л. Н. Толстого, других русских писателей-демократов, как слой, обладающий своей специфической культурой и высоким духовно-нравственным обликом. Именно земство становится той социальной почвой, из которой выходят критически мыслящие индивиды, пополняющие революционную и демократическую среду. Объясняется это высоким уровнем образованности и самосознания представителей земской интеллигенции, с одной стороны, а с другой, практическим знанием социальных проблем и косности имперской системы общественного управления. К тому же, многие земские деятели сами в своей повседневной жизни разделяли тяготы тех, чьи проблемы они были призваны решать. Популярной в среде земской интеллигенции была так же «теория малых дел», пропагандировавшая культурно-просветительскую работу среди социальных низов, создание касс взаимопомощи среди рабочих и т. д. — российский аналог популярного в Англии той же эпохи «фабианского социализма». Хотя ее авторов верно критиковали представители революционного социализма (в частности, Ленин) за то, что они противопоставляли свою теорию и свою «мелкотравчатую» деятельность более широким и глубоким социальным преобразованиям, тем не менее, следует признать, что им удалось создать оригинальное идейное выражение социальной работы в России тех лет.
Однако все эти реформистские новшества в социальной политике Российской империи, по большому счету, оказались не эффективными. В ситуации стихийного рыночного развития, массового обнищания крестьянства, освобожденного по реформе 1861 года без земли и загнанного в долговое рабство, и, как следствие этого, пролетаризации бывших крестьян, эти реформы не могли снять остроту социальных конфликтов. Традиционные механизмы «гуманитарного успокоения», вроде монаршей благотворительности и развития монастырских богаделен, на что продолжало делать ставку самодержавие, открывшее клапан капитализма, не спасли Российскую империю от социальных потрясений. В начале XX века она пережила три революции, первой вступив в новую мировую эпоху — эпоху глобального кризиса капитализма и его структурной перестройки.
Что касается Зарубежной Европы, то там, на протяжении всего XIX века, элементы регулярной социальной помощи и социального обслуживания оставались только довеском к таким формам социальной поддержки, как благотворительность и филантропия власть имущих. Но, так же, как и в России, эти последние не способствовали социальной стабильности. Испания и Франция, например, в XIX столетии пережили каждая по пять социальных революций. Во Франции, в 1870 г. произошла так же и первая революция, имевшая открыто антибуржуазный характер — Парижская Коммуна, потопленная в крови войсками правительства Тьера. И, как показал рубеж XIX-XX веков, ситуация в европейских странах продолжила обостряться, что главным образом обусловливалось нерешенными общественными проблемами.
Социальная политика государств эпохи восходящего развития капитализма, таким образом, характеризуется общими чертами, что позволяет выделить ее в особую модель социальной политики — остаточную. Она характеризуется, как уже видно по названию, остаточным принципом частного и государственного финансирования социальной сферы. По тому же принципу кормят домашних животных — остатками с человечьего стола. В данную эпоху этот принцип доминировал не случайно, а в силу того, что в обществе отсутствовали системные, регулярные механизмы распределения общественных благ и потому, что подавляющее большинство нуждающегося населения не имели возможности прямо или косвенно контролировать это распределение. В этих условиях власть имущими декларируется, что социальная помощь оказывается ими только тогда, когда удовлетворение нужд представителей общественных низов невозможно через поддержку семьи, либо когда затруднена продажа рабочей силы на рынке труда по объективным обстоятельствам (например, вследствие инвалидности).
Подчеркнем, что воплощением остаточного принципа является преобладание нерегулярных, фрагментарных по своему объему и случайных по исполнению форм социальной поддержки, таких, как благотворительность и филантропия. Социальная работа, основанная на церковной, частной и государственной, несистемной благотворительности, и на филантропическом настроении представителей господствующего класса, не является таким общественным институтом, чья деятельность охватывает все общество в целом. Ограниченная этими формами, она охватывает только те группы или лица, которые филантроп или благотворитель считает «своими», нередко требуя в качестве вознаграждения за помощь политическую или идеологическую поддержку. При этом проблемы других нуждающихся слоев населения просто игнорируются. Все это, вместе взятое, объясняет, почему благотворительность и филантропия мало эффективны в деле разрешения серьезных социальных проблем. В действительности они служат способом их консервации. Так, например, милостыня не только спасает нищих от голодной смерти, но, при отсутствии соответствующих социальных реформ, поощряет нищенство как стереотип социального поведения и способ добывания материальных благ, служит воспроизводству маргинального слоя профессиональных нищих, а значит, в конечном итоге, способствует социальной нестабильности. Для конкретного нищего милостыня приносит пользу, для общества в целом — вред, который, в конечном итоге, является вредом и для нищего, коль скоро милостыня оставляет его в прежнем состоянии. Сказанное отнюдь не означает, что нищим не надо подавать милостыню. Скорее, это имеет тот смысл, что: 1. они должны получать не случайную, а регулярную помощь, но при этом 2. борьба с бедностью должна быть так же регулярной и не сводиться к обособленным акциям, ничего в принципе не меняющим в жизни нуждающихся. Она должна дополнятся соответствующими социальными преобразованиями.
К этому нужно добавить следующее. Часто считают благотворительность формой социальной работы. Но это не верно по той простой причине, что она не является собственно работой. Когда мы даем милостыню нищему, какой работой, какой производительной деятельностью мы занимаемся? Мы просто предоставляем ему возможность прожить еще один день без голода. Мы будем заниматься социальной работой только в том случае, когда, например, начнем трудоустраивать этого нищего, решать его жилищные проблемы и тому подобное. Иначе говоря, когда станем создавать для него какое-то новое состояние его социальных связей. То же самое можно сказать, если мы перечисляем деньги в пользу какого-нибудь благотворительного фонда, что от милостыни отличается только размерами и/или способом подаяния.
Одним словом, социальная работа в своих развитых формах — это не просто распределение общественных средств, но, главным образом, деятельность, реализующая эти средства на благо нуждающегося человека.
В настоящее время остаточная модель социальной политики наиболее полно представлена в США. Связано это как с историческими и культурными особенностями этой страны, менталитетом ее граждан, так и с тем, что в последние десятилетия американская экономика не знала серьезных потрясений и переживала стабильный подъем. А в эпоху промышленного роста остаточная модель проявляет то свое положительное качество, что поощряет частную инициативу. Но и в современной Америке общественная благотворительность и филантропия представителей обеспеченных классов не являются единственными источниками социальной поддержки. Они дополнены системой государственного страхования и социальной помощи. Социальное страхование образуется за счет целевого налога, который взимается с трудящихся и предпринимателей. Социальная помощь осуществляется за счет государственных ассигнований. Вместе с тем, как показали события, связанные с ураганом «Катрина» и с замедлением экономического развития при президенте Дж. Буше-младшем, модель социальной политики, утвердившаяся в США, недостаточно эффективна в деле мобильного разрешения социальных проблем. Постепенно в стране намечается отход от «остаточных» методов социальной политики в сторону усиления методов государственно-распределительных. В настоящее время эта тенденция, продолжающая традиции государственного регулирования Ф. Рузвельта, представлена демократической партией. Так, например, при администрации президента от демократов Дж. Клинтона были сделаны существенные шаги к ее воскрешению и укреплению.
Итак, если иметь в виду эпоху, объединяющую и «общинную» и капиталистическую формацию, то нужно признать, что на всем ее протяжении господствовали неразвитые формы распределения общественного продукта — благотворительность, филантропия, милостыня. Религиозная идеология социальной работы соответствовала всем этим ее неразвитым формам и поощряла их. Основанная на них социальная помощь и социальная защита имели случайный, фрагментарный и нерегулярный характер. С разложением общинных отношений в условиях восходящего развития капитализма становится очевидным, что подобная финансовая и идейная основа социальной работы не позволяет ей достигать своей цели — решать конкретные общественные проблемы.
Доминирование ограниченных форм социальной помощи и социальной работы имеет свои экономические, политические и культурные причины. Решение такой задачи, как, например, повсеместная ликвидация бедности, предполагает не только высокий уровень производительности труда, но и особое состояние производительных сил общества в целом, особые формы государственности и особую общественную культуру. Достичь всего этого общество смогло только во второй половине XX века, да и то поначалу лишь в некоторых индустриально-развитых странах.
В \ Социальные и экономические предпосылки институционального этапа развития социальной работы;
Высший этап развития социальной работы связан с ее институализацией, то есть с возникновением и совершенствованием системного института социальной работы. Это произошло в индустриально-развитых странах мира в XX веке. Что сделало это необходимым?
В первой трети ХХ века капитализм, основанный на стихийном, бесконтрольном рыночном развитии, на свободной конкуренции мелких и средних производителей (что соответствует принципам либеральной идеологии), переживает глобальный кризис. Его проявления таковы.
Вторая волна промышленной революции (пришедшая на рубеж XIX-XX веков и связанная с переходом от «индустрии угля и стали» к «индустрии новых технологий», таких как, например, телефон и радио, электрические и дизельные моторы, автомобили и самолеты, чуть позже — телевидение и т. д.) послужила росту общественных потребностей и расширению возможностей их удовлетворения, в то время как капиталистическое производство переживало застой. Количество товаров на складах увеличивалось, но они не раскупались вследствие слабой покупательной способности населения: возможности либерального капитализма не обеспечивали ее рост. Циклические кризисы капиталистического производства увеличивали безработицу, снижали материальный уровень жизни трудящихся, обостряли классовые и внутриклассовые противоречия и конфликты. Реакцией на все это стал подъем освободительного движения промышленного пролетариата в организованных формах, не прерванный даже коротким периодом «просперити» (относительного процветания в 20-тых годах в некоторых развитых странах). Процесс образования рабочих партий в начале XX века происходил на пространстве от Аргентины до России, от Австралии до Канады. В ряде развитых стран произошли революции, приведшие к изменению отношений собственности и форм государственности. Можно даже говорить о едином революционном цикле тех лет. Революционные события и массовые протесты, произошедшие в одной стране, так или иначе, влияли на ситуацию в других странах. 1905 г, февраль и октябрь 1917 г. — Россия, 1918 г. — Германия и Австро-Венгрия, начало 20-тых годов — Италия («красное двухлетие»), середина 30-тых годов — Испания (гражданская война; образование республиканского правительства в Мадриде и советской власти с участием анархистов в Барселоне): вот вехи этого революционного процесса. В странах же с развитым гражданским обществом и развитой парламентской демократией на выборах побеждают партии, ориентирующиеся на интересы рабочего класса. Так, в 1902 году во Франции победил «левый блок» республиканцев и социалистов во главе с Эмилем Комбом, начавший эпоху социального реформ и всеобъемлющей секуляризации общества (церковь была отделена от государства). В середине 30-тых годов эти меры были расширены Народным Фронтом, объединившим все левые партии. В итоге во Франции закрепляется система государственного регулирования экономики. В Великобритании начало социального реформирования связано с политической деятельностью лидера либеральной партии Ллойд-Джорджа, дело которого было продолжено и расширено Лейбористской партией (или партией Труда). В 1928 году в Швеции в результате выборов к власти приходят социал-демократы, которые так же начинают социальные реформы, увенчавшиеся созданием так называемой «шведской модели социализма». В США социальное реформирование началось уже после грандиозного спада экономического развития, названного Великой Депрессией, в 30-тых годах, воплотившись в «Новом курсе» Ф. Рузвельта.
И революционная борьба рабочего класса, и реформистская практика левых правительств, по большому счету, имели один и тот же результат: впервые в мировой истории непосредственные производители (прежде всего пролетариат индустриально-развитых стран), в той или иной степени, прямо или косвенно, стали оказывать влияние на экономическую, политическую и культурную политику своих государств, реализуя, таким образом, свои действительные интересы.
Вся эта трансформация капитализма, наметившаяся в первые годы ХХ века и во время Первой мировой войны, была стимулирована кризисом западных экономик (конец 20-тых — начало 30-тых) и завершилась в общих чертах в 50-тых-60-тых годах. Причем, по большей части, поиск выхода из кризиса в той конкретной исторической ситуации шел стихийно, без опоры на какую-либо научную теорию, со стороны самых разных, порой противоположных, концепций и идеологий. Лишь во второй половине 30-тых годов появляются работы, научно обосновывающие подобную эволюцию. Среди них особо выделяются труды английского экономиста Дж. М. Кейнса, ставшие практическим руководством для реформаторов. Совокупность этих реформ была даже названа «кейнсианской революцией». Он указал следующие возможные выходы из кризиса. Во-первых, повышение «эффективного спроса», то есть покупательной способности трудящихся, составляющих большинство населения, благодаря росту их зарплат. Во-вторых, использование государственных расходов, посредством переноса избытка средств на общественное потребление, в сферу затрат на общественные услуги, образование и т. д. И, в-третьих, путь милитаризации экономики, когда ее развитие стимулируется спросом со стороны одного-единственного потребителя — государства, ведущего подготовку к крупномасштабной войне.
Очевидно, что два первых варианта антикризисных мер в определенной степени примиряли интересы рабочего класса и буржуазии постольку, поскольку это позволяли делать технологические, культурные и психологические условия, обуславливаемые промышленным производством. Пролетариат как субъект наемного труда получал средства к жизни, достаточные для расширенного воспроизводства своих потребностей, что само по себе сглаживало остроту классовых противоречий (но не устраняло их). А собственники — буржуазия — обретали тем самым устойчивый спрос на продукцию своих предприятий, а значит и стабильные социальные условия для воспроизводства своих капиталов. Богатство господствующего класса зависело от роста покупательной способности большинства населения, а потребности этого большинства не выходили за рамки традиционной культуры буржуазного общества — вот именно эти два фактора стали решающими условиями данных социальных перемен. Кроме того, таким образом для буржуазии снижались пагубные последствия циклических кризисов, снижались бизнес-риски. При этом, правда, значительно увеличивалась роль государственной бюрократии, ведающей распределением средств и правовым обеспечением экономической активности. Это открыло путь для медленной, но неуклонной бюрократизации общественной жизни, что содержит зерно будущих противоречий и социальных потрясений. Но, так или иначе, эти реформы потому и состоялись, что оказались взаимно выгодными для всех классов индустриально-развитого общества.
Итак, формы преодоления кризиса классического («дикого», «либерального») капитализма определялись как борьбой пролетариата с буржуазией, так и их обоюдной высокой экономической и политической зрелостью. Но дело в том, что социально-психологическое, политическое и экономическое поведение рабочих и буржуа зависели от условий, в которых они обретались. В зависимости от этих условий, преломляющих их совокупную волю, варьировались и формы воплощения результата их деятельности. Можно различить три типа этих форм.
Г \ Институциональный этап развития социальной работы; «восточная» социально-экономическая модель или бюрократическое общество
Первыми на путь радикальной трансформации индустриально-развитого буржуазного общества встали страны с «проблемным» развитием либерального капитализма. В них кризис капиталистического производства проявился острее, поскольку был усугублен сохраняющимися формами феодализма в общественной системе (например, сословной структурой) и отсталой политической системой монархии. Среди «сверхдержав» того времени к ним относятся Россия, Австро-Венгрия, Италия и Германия. В них не смогли произойти реформы, мирными методами модернизирующие капитализм.
В результате совокупности событий, происходивших в Восточной Европе (в бывшей Российской империи и сопредельных странах) начиная с 1914 г. (то есть с начала Первой мировой войны) по 50-тые года (когда завершилось становление системы Варшавского договора), в этом регионе возникает так называемая «Восточная модель» индустриальной экономики, которую можно назвать так же бюрократическим обществом. Особенности этой модели таковы.
В ее основе лежит замещение горизонтальных (буржуазных) экономических связей связями внеэкономическими, «административными» — бюрократическими, вертикальными. Политические и социальные условия для этого замещения возникли в результате Октябрьской революции, совершенной большевистской партией (РСДРП(б)) при поддержке других левых партий (левые эсеры, анархисты), а так же армии, флота, крестьянства, промышленных рабочих и части интеллигенции. Антибуржуазная Октябрьская революция 1917 года предстает как воплощение устремлений российского гражданского общества, накапливаемых под влиянием светского и христианского социализма еще с середины XIX века и бывших ответом на социальную инертность русской буржуазии и других господствующих слоев в условиях самодержавия. Затем, во время гражданской войны, в ходе которой вся политическая власть в стране сосредотачивается в руках большевиков, процесс замещения социальных связей углубляется и становится необратимым при Сталине, в 30-х годах. Но нужно заметить, что если при большевиках «ленинской гвардии» эта трансформация общественных отношений происходила стихийно, и они сами оказывались жертвами тотальной бюрократизации общества, то Сталин и его сторонники проводили ее уже сознательно в интересах правящей верхушки. Это стало очевидно после свертывания нэпа ради так называемой «коллективизации» (то есть, на деле — огосударствления) сельского хозяйства в конце 20-тых-начале 30-тых годов и во время знаменитых политических репрессий. Оба эти события можно охарактеризовать как своеобразное «первоначальное накопление бюрократического капитала», каковым является монополия власти, власти политической, идеологической и экономической.
В результате этого сначала стихийного, а потом сознательного процесса замещения (или превращения) социальных связей произошло преобразование гражданской частной собственности в корпоративную частную собственность партийно-государственной бюрократии, составившей единый бюрократический класс.
А это, в свою очередь, способствовало превращению всей общественной структуры в единую иерархию, на верхушке которой обретались различные ведомства партийно-государственного аппарата (среди которых шла постоянно борьба за власть), а внизу — лишенные собственности на средства производства представители гражданского общества в качестве класса административно-зависимых работников.
Общественный продукт в этой социальной системе распределяется сообразно месту, занимаемому в этой иерархии. И он выражается не столько в деньгах, сколько в неэкономической форме: льготах, блате, внеочередности и так далее. Бесплатность медицины, образования и других услуг в этой системе представляет собой неэкономическую форму оплаты за труд, точно так же, как, например, для чиновника спецраспределитель является неэкономической формой частного присвоения общественного продукта.
Социальная защищенность как таковая здесь распространяется, прежде всего, на лояльных граждан, то есть интегрированных в социальную иерархию и живущих по ее особым идеологическим и политическим правилам. Противоречие социальной защищенности здесь состоит в том, что она выступает не только в своей собственной форме, но и в форме инструмента подчинения.
Рыночные отношения в структуре советской экономики сохранялись в преображенном виде: меньшая часть их была элиминирована и стала так называемой «теневой экономикой», криминальным сектором, большая часть стала объектом государственного регулирования. Но в силу тотального огосударствления собственности дело обстояло таким образом, будто в обществе остался только один потребитель — государство, представленное иерархией конкурирующих между собой ведомств. Таким образом, стихия рыночной конкуренции трансформировалась в стихию конкуренции между государственными ведомствами (в бюрократическую конкуренцию), а стихия рыночной конъюнктуры — в стихию конъюнктуры политической и идеологической. При этом в первую очередь учитывались интересы собственников — членов бюрократической корпорации, а не реальных производителей. А благополучие этих собственников зависело не от производительности, не от реальной прибыли, а в первую очередь от того, какое место в бюрократической иерархии они занимают. Поэтому экономика была призвана удовлетворять не реальный, а идеальный, воображаемый спрос, воплощенный в формальных показателях плана, спускаемого от имени бюрократических инстанций. Это порождало такие явления, как товарный дефицит и одновременно с ним — товарное перепроизводство.
Эти закономерные недостатки бюрократического рыночного хозяйства была призвана компенсировать централизованная государственная система социального обеспечения и социального страхования. Неверно утверждать, что в Советском Союзе отсутствовал институт социальной работы. Просто он имел весьма специфические черты, обладая при этом как достоинствами, так и недостатками.
Во-первых, он функционировал в обществе, где легальное существование индивида возможно было только в рамках какой-либо государственной структуры. Это предполагало патерналистскую модель отношений с клиентом: клиент рассматривался исключительно как пассивный получатель социальной помощи (при обязательном условии имитации общественной и политической активности).
Во-вторых, он исключал негосударственную благотворительность и негосударственную филантропию. Считалось, что их случайность способно возместить только централизованная, регулярная поддержка нуждающихся со стороны государства, которое господствующие слои объявили сначала «рабоче-крестьянским», а позже — «общенародным». Хотя, нужно заметить, негосударственные благотворительность и филантропия в советское время не были уничтожены вообще. Они продолжали существовать под видом «шефства», осуществляемого администрацией промышленных предприятий или руководством общественных организаций, например, пионерской или комсомольской. В этой связи можно вспомнить развернувшееся по всей стране с 30-х годов «тимуровское движение», которое, конечно, следует рассматривать как специфическую форму гражданской филантропии. Позже, впрочем, оно приобретает формальный характер, все чаще инспирируемое государством, разделив участь многих других спонтанных общественных движений, порожденных Октябрьской революцией.
В-третьих, поскольку правящие круги советского государства рассматривали социальные проблемы не в качестве определенных данной общественной системой, а только в качестве принесенных извне (то есть как наследие прошлого и как результат чуждого влияния), то социальная работа была направлена всецело на их симптомы, а не на устранение их коренных причин. Она не дополнялась глубоким социальным реформированием, а, напротив, опиралась на консервативное убеждение господствующих слоев о совершенстве фундаментальных устоев данной общественной модели (то есть данных форм собственности, социальной структуры, государственности и идеологии). С этим связано и то, что многие социальные проблемы, такие, например, как массовая скрытая безработица или массовая наркомания (в форме алкоголизма), просто отрицались.
В-четвертых, централизованный характер распределения общественного продукта, как уже было сказано, здесь вовсе не означал их обобществления. При распределении средств в пользу клиентов системы соцобеспечения соблюдался в первую очередь интерес того ведомства, в котором они работали. Приоритет того или иного ведомства определялся в ходе «подковерной» борьбы внутри бюрократической иерархии.
Социальная политика советского государства, в рамках которой функционировал институт социальной работы, пережила в своем развитии несколько этапов.
В первые годы советской власти она была направлена на борьбу с последствиями войн, «дикого» капитализма и царизма — массовой безграмотностью, нищетой, детским беспризорничеством, высокой детской смертностью (самой высокой в Европе тех лет). Масштаб этих проблем в условиях социальных трансформаций того времени делал необходимой опору именно на централизованную государственную систему соцобеспечения и страхования. Особо необходимо отметить, что уже в этот период социальная помощь приобретает избирательный характер, иными словами, становится средством социального принуждения: в конституции молодого советского государства появляется категория «лишенцев», то есть лиц, лишенных всей полноты гражданских прав в силу социального происхождения, политической или идеологической позиции. Соответственно, на них не распространялся и весь объем социальной помощи.
Этот репрессивный характер социальной политики советского государства усилился в эпоху Сталина. В результате политических репрессий категория «лишенцев» была значительно увеличена не только за счет репрессированных, но и за счет их родственников. Вместе с тем, следует признать, что именно в экстремальных условиях военной и послевоенной разрухи, пришедших на сталинский период, советская система централизованного государственного соцобеспечения показала свою эффективность, не допустив массового обнищания населения и справившись с социальными проблемами (по крайней мере, в их острой массовой форме) в рекордно быстрые сроки.
Качественные изменения в социальной политике Советского государства происходят в конце 50-тых — начале 60-тых годов, во времена Н. С. Хрущева. Связаны они с законодательной ликвидацией социальных категорий, пораженных в правах, а именно с широкой реабилитацией репрессированных и с выдачей паспортов колхозникам. При отсутствии легальной независимой от государства социальной сферы, эти меры резко увеличили количество клиентов социальной помощи, что стало непосильной ношей для федеральных ведомств. В той ситуации правительство Хрущева подключило к решению социальных проблем промышленные предприятия. Они взяли на свой бюджет региональную «социалку» — обеспечение жильем своих сотрудников, охрану здоровья, инфраструктуру.
В эпоху Хрущева в Советском Союзе в массовых масштабах возникает «средний класс» и складывается советский вариант «общества потребления» или «общества равных возможностей». Характерные черты последнего таковы. 1. Рост потребностей населения, обеспеченный завершением второй промышленной революции. 2. Наличие стабильной «социально-лифтовой системы»: в принципе, всякий советский гражданин мог сделать удачную административную, производственную или научную карьеру, не используя при этом первоначальный финансовый капитал (что почти обязательно при капитализме). В данной общественной системе роль первоначального капитала играл капитал бюрократический — социальные связи и политическая и идеологическая лояльность, подтверждаемая членством в КПСС и ВЛКСМ — органах открытого идеологического и политического контроля. А удачная карьера увеличивала заработную плату, платежеспособность и, стало быть, потребительские возможности. Централизованный характер советской системы соцобеспечения и соцстрахования, особенно в «брежневский» период, обеспечивал стабильность социального развития, сглаживал последствия растущего социального неравенства и классовых противоречий.
Однако в дальнейшем экстенсивный рост советской промышленности, зависимой от продажи сырья за рубеж, был остановлен падением цен на нефть. На фоне развившихся общественных потребностей и, в особенности в условиях экономического кризиса 80-тых годов, стали видны недостатки советской системы соцобеспечения и соцобслуживания: низкий уровень технической оснащенности, социальных услуг и пособий, медленное реагирование на общественные проблемы, бюрократическая косность, мотивирование социального иждивенчества. Свою роль в развертывании кризиса сыграла и война в Афганистане, требовавшая огромных бюджетных расходов. Смена социально-экономической структуры и государственности советского общества в 90-х годах сделали необходимым и изменение социальной политики государства, а значит, и системных форм социальной работы.
Легализация и расширение влияния на общественную жизнь рыночного сектора в 90-е годы (в советское время составлявшего так называемую «теневую экономику») были мотивированы не только экономическими причинами, а уж тем более не только «влиянием Запада». В немалой степени они были обусловлены господствующей в те годы в сознании как социальных верхов, так и социальных низов, либеральной идеологией. А она, в свою очередь, являлась реакцией на «коммунистическую» идеологическую оболочку советского государства, — оболочку, чьи корни уходят в эпоху острого противостояния буржуазии и пролетариата, но которая совершенно устаревает в новых исторических условиях.
Социальная политика российского государства в «либеральные» 90-е годы приобретает черты остаточной модели: государство, уходя от вмешательства в экономику, слабо вмешивалось и в экономическую жизнь своих граждан, оставив их один на один с рынком. Результатом этого стали внеправовые трудовые отношения (невыплата зарплат, либо их юридически не обоснованное снижение), упадок прожиточного уровня, рост безработицы, массовое детское беспризорничество, превысившее послевоенный уровень и т. д…. В свою очередь, это стимулировало развитие алкоголизма и других видов наркомании, преступности и других социальных патологий. Все вместе это вело к нарастанию социальной напряженности и усугубляло экономический кризис, что угрожало благосостоянию не только большинства населения страны, но и правящих кругов.
Поэтому с необходимостью за сменой президента в 2000 году последовала смена политического и экономического курса. Новый президент и новое правительство предприняли централизацию управления и частичное возвращение государства в экономику. Все это происходило уже, конечно, в рамках иной идеологии. Прозападный либерализм 90-х сменяет «патриотическая» консервативная идеология, делающая акцент на традиционные ценности семьи, религии, державности, нации. Упор делается не на индивидуалистические ценности, свойственные буржуазному либерализму, а на ценности коллективистские, корпоративные. Соответственно меняется и социальная политика: хотя в ней еще доминируют подходы, свойственные остаточной модели (пример тому — предполагаемая реформа пенсионного обеспечения, вызвавшая у населения бурный протест), но, вместе с тем, укрепляются и элементы социальной помощи, основанной на государственном распределении средств в пользу нуждающихся. Государственное распределение выражено, например, в компании «национальных проектов», таких, как, например, денежное поощрение за второго родившегося ребенка. Расширению бюджетных затрат способствуют стабильно высокие цены на нефть, что существенно для сырьевой экономики страны. Однако, эту эволюцию социальной политики следует признать пока нестабильной и недостаточной вследствие большого объема тех общественных проблем, которые невозможно решить без участия государства.
Д \ Институциональный этап развития социальной работы; «западная» социально- экономическая модель
К другому типу эволюции индустриально-развитых стран принадлежат страны с парламентской демократией, такие, как, например, Великобритания, Франция, США. В них модернизация капитализма приняла мирные, реформистские формы. Это стало возможным благодаря следующим причинам. Во-первых, буржуазия этих стран обладала достаточными капиталами, накопленными в колониальную эпоху, чтобы поделиться ими с рабочими без особого вреда для капиталистического производства. Во-вторых, она была политически самостоятельна и не зависела, как в России и Германии, от феодально-бюрократического государства. В-третьих, пролетариат этих стран оказался способным в большинстве своем интегрироваться в буржуазную политическую и экономическую систему, в систему традиционных буржуазных ценностей. И в-четвертых, институты развитой парламентской демократии позволяли ему легально выражать свои политические и экономические интересы на выборах.
Целями проведенных в этих странах реформ являлись обозначенные Дж. М. Кейнсом: либо увеличение покупательной способности населения, либо расширение общественного сектора потребления. В итоге их в индустриально-развитых странах Запада возникло общество, которое можно назвать модернизированным капитализмом, хотя чаще всего оно называется своими идеологами «государство всеобщего благоденствия» (или «благосостояния»). Рынок здесь сохранился в виде доминирующего уклада, но он стал управляемым экономическими, политическими и правовыми рычагами, составившими механизмы сознательного регулирования социальных связей. Так преодолевалась стихийность рыночного развития, если не абсолютно, то относительно предыдущего периода. На основе этих механизмов сложилась система распределения общественного продукта. Теперь его существенная часть перестала быть присваиваемой частным образом, а стало возвращаться обратно к непосредственным производителям. Это обеспечило возможность широкого применения неэкономической оплаты за труд в форме предоставления бесплатных социальных услуг (или по цене, ниже рыночной) — например, бесплатного высшего образования (как во Франции), создания сети общественных туалетов (как повсеместно в Западной Европе), а так же относительно высоких пенсий и пособий пенсионерам и инвалидам, позволяющих им вести независимое от рынка сносное существование.
Данная система распределения общественного продукта не является прямым обобществлением средств производства, но, в то же время, посредством ее достигается хотя бы косвенный контроль трудящихся за ними. Причиной роста жизненного уровня в этих странах стало именно это частичное обобществление общественного продукта (что, собственно, составляет неполную реализацию социалистического принципа) на основе высокой производительности рыночного сектора экономики, опирающегося, в свою очередь, на высокотехнологичную промышленность. В какой-то мере прообразом возникшей в этих странах общественной системы модернизированного капитализма явилась «новая экономическая политика» (нэп), введенная по инициативе Л. Д. Троцкого и Ленина в Советской России с 1921 по конец 20-тых годов (и задуманная Лениным еще в 1918 году, до гражданской войны) и ликвидированная сталинским руководством.
Социально-психологической основой модернизированного капитализма являются интересы и потребности платежеспособного потребителя. Не только его способность покупать, но и его способность разнообразно хотеть играет здесь большую роль. Это подразумевает социальное поведение, не скованное какими бы то ни было требованиями аскезы, а, наоборот, мотивированное гедонистическими соображениями. Увеличение потребительских возможностей дискредитировало прежнюю культуру, основанную на ценностях репрессивной религиозной и трудовой этики во имя абстрактных ценностей (как это выражено, например, в протестантизме и сталинизме). Это повлекло за собой углубление и расширение секуляризации и индивидуализации общественного сознания, начавшихся еще в эпоху Возрождения и Просвещения. В результате культурной революции 60-тых годов, затронувшей все индустриально-развитые страны, включая и СССР, в общественном сознании одерживают верх ценности и идеология индивидуалистического гедонизма: на смену библейско-кантовско-сталинскому принципу «надо» приходит эпикурейско-фейербаховский принцип «хочу». Веками навязываемое обществу религией представление о «греховности земных радостей» сменяется массовым убеждением о праве человеческого индивида на посюстороннюю счастливую жизнь.
Однако новое экономическое поведение нельзя назвать здесь свободным: оно регулируется (манипулируется) собственником средств производства с помощью правовых норм, культурных традиций, рекламой, иными неэкономическими методами. Это стало поводом для того, чтобы американскому социологу и философу немецкого происхождения Г. Маркузе назвать такое потребление и социальное поведение преформированным, то есть определенным извне, навязанным, а само это общество — «обществом потребления». Преформированность потребительского поведения, согласно Маркузе и Фромму (последний использует термин «модус обладания» для обозначения того же феномена), является причиной разнообразных психологических и социальных патологий (каковыми являются, например, потребительские стереотипы повседневной жизни или наркомания). Особенно остро они проявляют себя во время циклических «структурных» кризисов рыночного хозяйства (вроде того, который случился на Западе в 80-тые годы).
Западная социально-экономическая модель не представляет собой недвижный монолит. Скорее, ее более чем полувековая история похожа на качание маятника. Разбухание бюджета в силу роста потребностей социальной сферы ложится на частного производителя тяжелым грузом налогов. Кроме того, потребности государственного управления экономикой и распределения общественного продукта требуют численного увеличения бюрократии и усиления ее полномочий, что, в свою очередь, приводит к таким проблемам, как коррупция и формализм. В результате всего этого замедляется рост производства. А от этого, в конечном итоге, страдают все общественные классы. Как правило, в этой экономической ситуации на выборах побеждают правые партии, защищающие интересы частных собственников и поддерживающих буржуазные ценности в духе идеологии «свободного рынка» — «неолиберализма» или традиционные ценности «неоконсерватизма». Так было, например, в 80-е годы, в эпоху, связанную с именами президента США Р. Рейгана и премьер-министра Великобритании Маргарет Тэтчер. Однако резкое снижение социальных расходов не только оживляет экономику, но и болезненно сказывается на благосостоянии самых широких слоев населения — в том числе и мелкого и среднего бизнеса. В ситуации обостряющихся социальных проблем, грозящих новым структурным кризисом, левые партии — коммунисты, социалисты, социал-демократы и зеленые в 90-е годы и в начале XXI века почти повсеместно вновь приходят к власти, чтобы реанимировать распределительную систему. Таким образом, как свидетельствует политическая эволюция стран Запада последних 50-60-ти лет, в условиях индустриально-развитого общества, развитой парламентской демократии, наконец, в условиях незавершенного отрицания рынка, рыночный сектор экономики и механизмы частичного обобществления взаимно дополняют и взаимно отталкивают друг друга. Кентавр модернизированного капитализма постоянно ссорится сам с собой, кусая сам себя за хвост.
Некоторые учебные пособия по социальной работе16, написанные в 90-е года, имея в виду неоконсервативную волну на Западе, поспешили преувеличить ее значение и заявили о крахе распределительной системы на Западе как таковой. Очевидно, что в контексте современной обшественно-экономической ситуации такой вывод нужно считать ошибочным. Он идет от непонимания природы общественной системы западных индустриально-развитых стран.
На основе этой социально-экономической модели сложилась особая модель социальной политики — государственно-распределительная. Характеризуется она высокой долей государственного участия в распределении доходов. Классическим образом она представлена в Германии, Швеции, в других странах Центральной и Северной Европы. Причем в каждой стране воплощение этой модели преломляется через национальную специфику. Так, в Германии доминирует принцип социального страхования, соцобеспечения, социальной помощи. Социальное страхование в Германии — не только средство возмещения рисков, но и средство распределения общественных продуктов. А система соцобеспечения в Германии гарантирует любому гражданину прожиточный минимум независимо от предварительных выплат и взносов в качестве налогоплательщика. Источником финансирования социальной помощи служат общественные фонды. Оказание ее зиждется на принципах индивидуализации и субсидиарности (невозвратности). В Швеции сделан упор на высокие налоги, доходящие до 60 % с прибыли. А в Дании приоритетным является совмещение государственного участия в деле защиты доходов и организации системы социальных услуг с активностью органов местного самоуправления.
В некоторых западных государствах (Великобритания, Франция, а так же в Японии) элементы государственно-распределительной системы представлены минимально или соседствуют с элементами других моделей социальной политики — остаточной и так называемой моделью «индустриального развития». Последняя наиболее последовательно реализована в Японии. Суть ее сводится к корпоративному патернализму, обеспечивающему работникам социальную защиту на условиях пожизненного найма, выплаты зарплаты по старшинству и т. д. Система социальной защиты в Японии включает в себя социальную помощь, социальное страхование, охрану здоровья, обслуживание престарелых и инвалидов. Финансирование социальной сферы происходит на основе страховых взносов предпринимателей и трудящихся. В пенсионном страховании участвует государство, несущее одну треть всех расходов. Особенностью японской социальной системы является так же пофирменная (а не отраслевая, как в Западной Европе, России и США) организация профсоюзов.
Социальная политика стран модернизированного капитализма имеет непоследовательный характер. Дело в том, что уравнительно-распределительный принцип не устраняет общественные проблемы как таковые. Он лечит от симптомов, но не от самой болезни. Классовые противоречия, различные проявления социального неравенства сохраняются и воспроизводятся в скрытом виде, обнаруживая себя всякий раз, когда система социальной помощи и социального обеспечения дает сбой. В данном общественном контексте эта система объективно играет и репрессивную роль, игнорируя, например, эмигрантов (и не только нелегальных), а в некоторых странах — нерадивых налогоплательщиков. Что вовсе не способствует социальной стабильности, а наоборот, служит нарастанию социальной напряженности. Порой дело оборачивается острым конфликтом, как это случилось весной 2006 года в Париже, когда жители парижских окраин, среди которых большинство составляют выходцы из «третьих» стран или их дети, устроили уличные беспорядки. В этой связи можно вспомнить так же массовые волнения молодежи в Чили и Греции, происходившие примерно в то же время, а так же в начале марта 2007 года в Дании. Все это отражает противоречивый характер данной общественно-экономической системы в целом.
Е \ Институциональный этап развития социальной работы; социальный проект национал-социализма
Своеобразным синтезом «западной» и «восточной» модели стал национал-социализм (фашизм). Его особенностью является совмещение рыночных, буржуазных («горизонтальных», основанных на юридическом равенстве) общественных связей, частной гражданской собственности и конкуренции, со связями «вертикальными», иерархическими, воплощенными в структуре «партийно-государственной», авторитарной власти.
Как и вышеописанная «восточная» социально-экономическая модель, он был результатом попытки преодоления классовых противоречий, порожденных предыдущим этапом капиталистического развития. Националистическая («патриотическая») идеология была представлена идеологами фашизма в качестве средства, способного сплотить все классы общества, несмотря на разницу их классовых и групповых интересов, перед лицом общенационального врага. Существенным моментом этой идеологии был тезис о социальной защите низших классов. Нуждаясь в широкой социальной поддержке особенно в период борьбы за власть, фашисты выдвигали привлекательные программы социальных преобразований, заимствуя при этом идеи как у левых партий, так и у буржуазных реформаторов.
Социальная политика первых фашистских государств (Италии и Германии) опиралась на традиции и институты социального страхования и соцобеспечения, заложенные еще при Бисмарке. Она предусматривала меры по сокращению безработицы, повышению материального уровня жизни трудящихся. И, например, в Германии фашистам удалось это сделать: запустить в производство модель «народного автомобиля» Фольксваген, впервые в истории наладить сеть массового телевизионного вещания, а к середине 30-тых годов ликвидировать безработицу. Однако все это имело изнанку: повышение зарплат рабочих было результатом выигранных «малых войн», ликвидация безработицы представляла собой ни что иное, как введение всеобщей трудовой повинности для выполнения военных заказов и сельхозработ, а телевизионная сеть использовалась главным образом для идеологической пропаганды.
Милитаризированная фашистская экономика имела тупиковый путь развития – войну, и экономический рост, позволивший реализовать социальные программы, лишь ускорил развязку в 1945 году. Именно специфические черты экономики, а не военное поражение само по себе (и уж тем более не «русский бог») стали главной причиной краха фашистской социальной системы.
Среди фашистских режимов особняком стоят диктатуры Салазара в Португалии, Франко в Испании и режим Пиночета в Чили, демонтированные только во второй половине XX века. Условием столь долгого их существования стала финансовая поддержка США, относительная экономическая стабильность (в Испании и Португалии) и относительный экономический рост (в Чили). Милитаризация экономик этих государств не играла такой роли, как, например, в Германии и Италии в эпоху Гитлера и Муссолини. Однако и эти режимы пали под напором общественной потребности в интеграции и гуманизации социальной сферы.
Вопросы для самоконтроля
Рекомендуемая литература
Тема 5
Социальное содержание деятельности системного института социальной работы в современную эпоху
А \ Общие положения
В результате поражения итальянского и германского фашизма на исторической сцене остались, по большому счету, две социально-экономические модели — «западная» и «восточная», модернизированный капитализм и бюрократическое общество. Конкуренция между ними определяла мировое общественное развитие, что выразилось в противостоянии, названном «холодной войной». Одним из козырей в борьбе между ними было состояние социальной сферы. Развитие системного института социальной работы, его техническое оснащение и технологическое совершенствование на Западе эффективно способствовало победе западной социально-экономической модели.
Дело в том, что в современном индустриально-развитом обществе системный институт социальной работы, несмотря на отмеченные в предыдущем разделе недостатки, играет роль инструмента разрешения межклассовых конфликтов. В снятии их остроты состоит его стратегическая цель. Для ее достижения он решает следующие задачи:
1. распределяет материальные блага в пользу нуждающихся (распределительная функция) и
2. создает для нуждающихся условия личной эмансипации (созидательная функция).
Очевидно, что он взял на себя выполнение тех задач, которые ранее выполнялись стихийно в результате общественно-политических революций, насильственно изменяющих формы собственности и государственности. Социально-классовые конфликты на Западе были сведены к локальным масштабам именно благодаря стабильной деятельности системного института социальной работы наряду с изменением социально-психологического климата в обществе, превратившемся из «общества выживания» в «общество потребления».
Институт системной социальной работы играет в обществе посредническую роль, заключающуюся в обеих его функциях — его работники посредничают между имущими и неимущими классами. И в этом состоит противоречивость их положения: они зависят от щедрости власть и деньги имущих (от чиновников, распоряжающихся государственным бюджетом и частных филантропов), но призваны защищать интересы нуждающихся. В практике социального работника это противоречие обнаруживается в бюрократизации его работы, в формальном отношении к клиенту, что противоречит его целям, задачам и его гуманистической идеологии. Так же это проявляется в сужении объема выполняемых работ и социальной помощи, что нередко происходит под прикрытием их «адресности».
Сверхзадачей современного института социальной работы, таким образом, можно считать устранение социальных предпосылок воспроизводства проблем своих клиентов (нуждающихся индивидов). Можно сказать, его сверхзадачей является устранение клиентов социальной работы как общественного феномена, подобно тому, как сверхзадачей медицины является устранение пациентов путем их излечения.
Стало быть, содержание социальной работы как специфического вида профессиональной деятельности составляет оказание помощи клиенту в достижении социально-приемлемого или социально-привлекательного уровня жизни, позитивное изменение его общественной ситуации, его общественных связей. Социальная ситуация клиента, — конкретное состояние его проблемы, — следовательно, является предметом социальной работы, то есть тем, над изменением чего трудится социальный работник. Нуждающиеся индивиды являются объектами социальной работы, на профессиональном языке называемыми клиентами. Клиент — это не характеристика личных качеств индивида, а обозначение проблемного состояния его общественных связей, обозначение его определенного общественного статуса. В качестве объектов (клиентов) социальной работы могут выступать и группы индивидов — семьи, трудовые коллективы и т. п. Традиционно она направлена на инвалидов, пенсионеров, детей из неполных семей, короче, на те слои, которые наименее защищены от социальных проблем, поскольку их общественная и, в особенности, экономическая активность, ограничена в силу объективных причин. Однако клиентами социальной работы могут оказаться и представители социально-благополучной среды, например, семья бизнесмена или чиновника, где есть наркоман или больной СПИДом. В этом смысле можно сказать, что социальная работа по своему содержанию имеет надклассовый характер.
Современная социальная работа — это светский институт, оказывающий помощь на принципах толерантности, веротерпимости, невмешательства в духовную жизнь клиента. Этим он отличается от конфессионального миссионерства, использующего социальную работу как средство для пропагандистских, узко-конфессиональных целей. Светский, универсальный характер социальной работы заключается как раз в том, что она направлена на всех людей, независимо от их расовой, половой, возрастной, классовой и прочей принадлежности. Единственный критерий для оказания социальной помощи — это действительность нужды и неспособность человека самому справиться с ней.
Вопрос о субъектах социальной работы необходимо разделить на две части по причине того, что она существует одновременно и как общественный институт, и как общественно-значимая деятельность.
Сам по себе системный институт социальной работы — как в России, так и в других странах — представляет собой государственное учреждение или иерархию должностей, каждая из которых наделена своими специфическими функциями, полномочиями и сферой ответственности. Так что, говоря о субъектах социальной работы, нужно иметь в виду, что степень субъектности в учреждениях, занятых социальной работой, зависит от уровня, занимаемого работником в этой иерархии. На верхней ее ступени находится соответствующее государственное ведомство, курирующее институт социальной работы как таковой. Сейчас в России это Министерство здравоохранения и социального развития. Оно, в свою очередь, подчиняется тем государственным органам, которые определяют общую социальную политику государства. При парламентской демократии это делают, каждый в рамках своих полномочий, парламент, президент и правительство. Формируемая ими социальная политика, в свою очередь, соответствует идеологии, прямо или косвенно отражающей интересы и потребности правящего слоя или класса. Низшие же ступени института социальной работы занимают рядовые социальные работники, выступающие как исполнители решений вышестоящих органов, и чья субъектность относительно последних минимальна.
Наряду с институциональным бытием социальной работы она существует еще как общественная, профессиональная деятельность, как непосредственный процесс социального обслуживания, социальной помощи или социального обеспечения. И здесь, кроме собственно социальных работников, известной степенью субъектности обладают и лица, не входящие в данную ведомственную иерархию. Это прежде всего клиенты социальной работы, но так же и лица и общественные организации, чья деятельность касается социальной работы косвенно — через частную благотворительность и филантропию. К числу субъектов социальной работы некоторые исследователи причисляют еще и специалистов по профессиональной подготовке социальных работников и исследователей социальной работы как общественно-исторического феномена.17
Социальная работа характеризуется уровнями, на которых она совершается. От них зависит ее функции, формы и методы. «Словарь социальной работы» Р. Баркера дифференцирует социальную работу по следующим уровням: индивидуальная социальная работа, групповая социальная работа, научные исследования по родственной тематике, организация сообщества (коллектива), административная социальная работа, социальная политика, социальное планирование, непосредственная клиническая практика, семейная и брачная практика, другие виды практик в микро-среде, а так же общая практика социальной работы, объединяющая микро- и макроуровни.18
Важное значение имеет проблема эффективности социальной работы. Дело в том, что несмотря на большое количество вложенного труда социальному работнику не всегда может быть очевиден его результат, как это имеет место в других профессиях. Да и само понятие «эффективность социальной работы» (ЭСР) можно понимать двояко.
Во-первых, под ЭСР понимают соотношение между затратами и достигнутыми результатами (эффектами). Эффективность считается высокой, если ощутимые показатели достигнуты при минимуме затрат. И, наоборот, низкой, если оказывается, что результаты затрат не оправдали.
Во-вторых, под ЭСР имеют в виду фактически достигнутые и необходимые результаты (эффекты). В этом случае основной трудностью является измерение или описание результатов социальной работы. Поскольку результаты и затраты могут быть осмыслены в форме задач или целей, ЭСР может быть предполагаемой (расчетной, планируемой) и фактической (реально достигнутой).
Исследование ЭСР началось сравнительно недавно, в 1996 г., и до сих пор дело не продвинулось дальше формулировки понятийного аппарата и общих методов. Центральным понятием является предмет оценки ЭСР — то конкретное, что оценивается. А оцениваться должно то, что влияет на результаты социальной работы, например, уровень организации данного учреждения, уровень квалификации персонала, качество обслуживания той или иной категории клиентов. Из свойств предмета проистекают методики оценки эффективности.
Существуют методы, применение которых позволяет оценить эффективность деятельности учреждений социальной сферы независимо от их вида, профиля, предоставляемых услуг и масштаба деятельности. Это методы «задачи — результаты» (З — Р) и «задачи — результаты — затраты» (З — Р — З). Они находят отражение в методиках оценки эффективности форм и методов управления, результативности, выполнения целевых программ, а так же в методиках оценки качества и уровня обслуживания различных категорий клиентов.
Суть метода З — Р заключается в следующем. Деятельность любого учреждения социальной работы регламентируется формализованными правилами, уставом и т. д., в которых сформулированы его цели и задачи. ЭСР в данном случае оценивается с точки зрения соответствия результатов функционирования учреждения этим целям и задачам.
Метод З — Р — З сложнее. Здесь акцент делается на затраты или на стоимость услуг, оказываемых учреждением. Этот метод требует ресурсного измерения задач и достигнутых результатов.
Кроме этих, существует еще ряд методов. Кратко перечислим их.
Параметрический метод предполагает сопоставление двух главных параметров социальной работы: прежнее состояние клиента и нынешнее его состояние.
Социологические методы состоят из использования анкет, интервью, бесед, вопросников. Достоинство этих методов в том, что они помогают оценить социальную работу с точки зрения самих клиентов.
При использовании метода факторов эффективности / неэффективности необходимо разделить условия социальной работы на 3 группы. 1 — это факторы, не зависящие от данного учреждения («чужие»); 2 — факторы, зависящие от данного учреждения («свои»); 3 — факторы, находящиеся на границе первых и вторых. Как правило, осознание «своих» факторов неэффективности позволяет более четко и целеустремленно совершенствовать деятельность учреждения. Этот метод применяется для оценки профессионализма, деловитости и прагматизма руководителей.
Некоторые исследователи выделяют особые закономерности теории социальной работы, при этом не говоря о них ни слова, а на деле отождествляя их с закономерностями функционирования государственного института социальной работы.19 В таком случае они оказываются частными случаями закономерностей, общих для государственных учреждений как таковых. Это, например, связь между общественным содержанием деятельности государственных учреждений с социальной политикой государства и с господствующей в общественном сознании идеологией, отражающей интересы и идейный кругозор, цели и задачи господствующих социальных слоев. Или зависимость эффективности управленческих структур от степени их зрелости и опытности. Если же рассматривать социальную работу как процесс сотрудничества социального работника и клиента, то в этом случае проявляемые закономерности будут так же только частным случаем более общих законов человеческого общения, либо законов, по которым выстраиваются отношения представителей гражданского общества и представителей государственных институтов. Другое дело, что эти общие законы проявляются специфическим образом в социальной работе как в особой сфере общественного производства, занимающей свое место в системе общественного разделения труда. Эта ее специфика нашла отражение в основных принципах, то есть фундаментальных положениях, имеющих как теоретическое, так и практическое значение. Кратко перечислим их.
Б \ Принципы социальной работы
Обогащение практики социальной работы неминуемо приведет к увеличению числа ее принципов.
В \ Социальное обслуживание как отрасль социальной работы
Современный институт социальной работы включает в себя систему социальных служб по социальной поддержке, по оказанию социально-бытовых, социально-медицинских, психолого-педагогических, социально-правовых услуг и материальной помощи, проведению социальной адаптации и реабилитации граждан, находящихся в трудной жизненной ситуации. Под социальным обслуживанием понимаются прежде всего те виды социальной работы, которые обеспечивают выживание индивидов в трудных обстоятельствах и помощь по их преодолению.
Основы правового регулирования в области социального обслуживания населения России устанавливает закон «Об основах социального обслуживания населения в Российской Федерации», принятый 15 ноября 1995 года.
Система социальных служб в России подразделяется на государственную и негосударственную. К последней относятся учреждения и предприятия социального обслуживания, создаваемые частными лицами и общественными организациями, например, те, что существуют за счет частных благотворительных фондов, церковных приходов и т. д. Государственные социальные службы, в свою очередь, различаются по тому, на каком уровне государственной структуры они находятся: федеральные и муниципальные.
Социальное обслуживание обоих уровней включает в себя два направления: социальная защита и социальная помощь.
Основным принципом организации социальных служб в России является территориальный принцип. Их финансирование происходит, среди прочего, и на бюджетной основе. При этом нормативные отчисления из бюджетов соответствующего уровня, согласно закону, не должны быть менее 2 % их расходной части.20
Учреждения социального обслуживания в России различаются еще по категории клиентов. Так, выделяют учреждения социального обслуживания: 1. семьи и детей, 2. пенсионеров, 3. инвалидов.
Учреждения социального обслуживания семьи и детей
Они созданы в целях:
расширения возможностей семей для решения жизненно-необходимых задач;
установления связи данной семьи с другими коллективами, организациями и социальными институтами, которые могут предоставить им дополнительные ресурсы (финансовые, просветительские и т. д.);
содействия эффективному существованию семьи как социально-экономической системы;
развития семейной социальной политики на локальных территориях.
Государственная служба помощи семье и детям выполняет следующие функции:
аналитическую: изучает проблемы и нужды своего контингента семей или членов коллектива;
планово-организационную: планирует и организует социальное обслуживание;
управленческую: обеспечивает контакт с государственными органами, от которых зависит решение проблем клиента, добивается решения и т. д.;
информационную: сообщает населению о возможностях службы, о новых государственных решениях по социальной защите населения.21
Социальная помощь семье может выражаться в разных формах: психологической, юридической, финансовой и т. д.
14 апреля 1994 года приказом Минсоцзащиты России № 47 было утверждено Примерное положение о территориальном Центре социальной помощи семье и детям.22 Там обозначены его задача: комплексное обслуживание на территории города, района или микрорайона семей и детей, нуждающихся в социальной поддержке, путем оказания своевременной и квалифицированной помощи разных видов.
Категориями и группами населения, которым Центр оказывает социальные услуги, являются:
— «проблемные» семьи: неполные, малообеспеченные, многодетные и т. д.;
— дети и подростки, находящиеся в неблагополучных условиях, например, осиротевшие или оставшиеся без попечения родителей, больные, инвалиды и т. д.;
— бывшие воспитанники детских домов и школ-интернатов;
— взрослые граждане (беременные женщины и кормящие матери, имеющие на иждивении несовершеннолетних детей и т. д.).
Учреждения социального обслуживания пенсионеров
Конституцией Российской Федерации гражданам России гарантировано право на социальное, в том числе и пенсионное, обеспечение в старости.
Пенсия — это денежное пособие, получаемое из государственных или иных фондов по старости, при потере трудоспособности, за выслугу лет, по случаю потери кормильца. Выплаты обычно производятся ежемесячно.
В соответствии с законодательством по источнику выплат различают государственные и негосударственные пенсии. Кроме того, законом установлены пенсии трудовые и социальные — по виду обоснованности. Трудовые выплачиваются в связи с какой-либо официально признанной общественно полезной деятельностью. Сюда входят выплаты по старости (по возрасту), по инвалидности, по случаю потери кормильца, за выслугу лет. Гражданам, не имеющим по каким-либо причинам права на трудовую пенсию устанавливается пенсия социальная.
Пенсия выплачивается пожизненно. Пенсионное обеспечение в соответствии с действующим законодательством осуществляется государственными органами социального обеспечения.
Право на пенсию по возрасту в современной России имеют мужчины с 60 лет со стажем работы не менее 25 лет, женщины с 55 лет со стажем работы не менее 20 лет. Определенным категориям граждан пенсии назначаются на льготных условиях (т. е. при меньшем возрасте и стаже).
Пенсионное законодательство предоставляет право на выбор одного из видов государственной пенсии. Исключением могут воспользоваться только лица, ставшие инвалидами вследствие военной травмы. Они имеют возможность получать одновременно два вида государственной пенсии: по старости (или за выслугу лет) и пенсию по инвалидности.
В настоящее время в России развиваются негосударственные пенсионные фонды. Однако их доля в пенсионном обслуживании населения остается незначительной.
Социальное обслуживание лиц пожилого возраста осуществляется в соответствии с этическими принципами Международной организации труда:
Достоинство личности, что подразумевает право каждого пенсионера на уважительное обращение, лечение, социальную помощь и поддержку.
Свобода выбора, — она в данном случае воплощена в праве лиц преклонного возраста на выбор между содержанием на дому и проживанием в приюте, временным или окончательным.
Координация помощи, — здесь имеется в виду, что помощь, оказываемая различными общественными органами, должна быть активна, координирована и последовательна.
Индивидуализация помощи, — здесь идет речь о том, что помощь оказывается прежде всего самому гражданину преклонного возраста, а не его близким.
Ликвидация разрыва между санитарным и социальным уходом, — это означает, что при приоритетном отношении к состоянию здоровья, уровень финансовой помощи не может зависеть от уровня жизни и места проживания.
Нормативно-правовой базой для социальной работы с пожилыми людьми в России является федеральный закон «Об основах социального обслуживания населения в Российской Федерации» от 10. 12. 1995 года. Согласно ему, в сферу социальных услуг, оказываемых пенсионерам, входят: социально-бытовые, социально-медицинские, психолого-педагогические, социально-правовые услуги, а так же материальная помощь, меры по социальной реабилитации и социальной адаптации.
Функцию социальной защиты и помощи выполняют и следующие учреждения: дома-интернаты, отделения дневного и ночного пребывания, специальные дома для одиноких престарелых, больницы и отделения для хронических больных, стационары различного типа, территориальные центры социального обслуживания, отделения социальной помощи на дому, геронтологические центры и т. д.
Учреждения социального обслуживания инвалидов
Государственную политику в области социальной защиты инвалидов в России определяет федеральный закон «О социальной защите инвалидов в Российской Федерации». Согласно этому закону, целью государственной политики в этой сфере является обеспечение инвалидам равных с другими гражданами возможностей в реализации политических, экономических и других прав свобод, предусмотренных Конституцией, а так же в соответствии с общепризнанными принципами и нормами международного права и международными договорами Российской Федерации. Законом определено, что инвалидом является лицо, которое имеет нарушения здоровья со стойким расстройством функций организма, обусловленное заболеваниями, последствиями травм или дефектами, приводящее к ограничению жизнедеятельности и вызывающее необходимость его социальной защиты. Под ограничением жизнедеятельности понимается полная или частичная утрата способности или возможности осуществлять признанные в данном обществе жизненно необходимые социальные функции, в том числе (фактически — в первую очередь) участвовать на рынке труда в качестве полноценной рабочей силы.
По степени ограничения жизнедеятельности различают три группы инвалидности. Лицам в возрасте до 16 лет устанавливается категория «ребенок-инвалид». Группа инвалидности и инвалидность как таковая определяется специальным государственным органом — Медико-социальной экспертной комиссией (МСЭК), ранее называвшейся Врачебно-трудовой экспертной комиссией (ВТЭК). В полномочия МСЭК, кроме определения группы инвалидности входит: разработка индивидуальных программ реабилитации инвалидов, участие в создании комплексных программ профилактики инвалидности, медико-социальной реабилитации и социальной защиты инвалидов, определение причины смерти инвалида в случаях, когда действующим законодательством предусматриваются льготы семье умершего.
Федеральный закон содержит понятие реабилитации инвалидов как системы медицинских, психологических, педагогических, социально-экономических мероприятий, благодаря которым либо устраняются, либо компенсируются ограничения жизнедеятельности, вызванные болезнью или травмой. Целью реабилитации инвалида является восстановление его социального статуса, достижение им экономической независимости и способности к самостоятельной социальной адаптации. Реабилитация инвалида многостороння. Она включает в себя: медицинскую, профессиональную, средовую и бытовую реабилитацию.
Социальное обслуживание инвалидов в себя включает:
— обслуживание на дому, в том числе и социально-медицинское обслуживание;
— полустационарное обслуживание в отделениях дневного или ночного пребывания;
— стационарное обслуживание в особых учреждениях (домах-интернатах, пансионатах и т. д.);
— неотложную помощь разового характера остро нуждающимся;
— консультативную помощь.
К вышесказанному по данной теме можно добавить, что благосостояние престарелых лиц и инвалидов, да и сам их статус получателей пенсий, зависимы от господствующего в обществе способа производства и от уровня развития общественных производительных сил. Сам феномен массовых трудовых и социальных пенсий, равно как и пенсий по инвалидности, был порожден развитой промышленностью и социальными реформами, соответствующими ее зрелому этапу. Дальнейшее успешное развитие экономики в промышленно-развитых странах мира, щадящие условия работы, прогресс медицины, общая комфортная социальная и социально-психологическая ситуация обусловили продление жизни трудящихся, в том числе и увеличение работоспособного возраста и, стало быть, увеличение возраста пенсионного. А новые средства производства (например, компьютер и Интернет) предоставляют инвалидам возможность самостоятельной социализации и успешного функционирования на рынке труда в качестве рабочей силы. Этому же способствует и увеличение доли в общественном разделении труда интеллектуальных его видов, позволяющих трудиться — при наличии определенных навыков и образования — до тех пор, пока у человека работает мозг. Таким образом, в обществе появилась тенденция несовпадения пенсионного и работоспособного возраста.
Г \ Модели и методы социальной работы
Модели социальной работы — это алгоритмы профессиональной деятельности социального работника, каждый из которых характеризуется определенной продолжительностью сотрудничества, особенностью диагностического этапа, методами, задачами, преобладающими видами помощи. Выбор модели зависит главным образом от специфики проблем клиента.
Различают краткосрочные и долгосрочные модели. К краткосрочным относятся кризисинтервентная и проблемно-ориентированная модели взаимодействия с клиентом.
Кризисинтервентная модель предполагает оказание помощи непосредственно в кризисной ситуации. Несмотря на индивидуальные особенности клиентов и разнообразие причин их жизненных затруднений, длительность сотрудничества социального работника с ними в рамках данной модели ограничена 6-7 неделями.
Вмешательство специалистов в этот момент является очень эффективным, тем более, что в период осознания и прояснения кризисной ситуации люди весьма чувствительны к помощи. Объясняется это тем, что привычные защитные механизмы ослаблены, обычные модели поведения представляются неадекватными. Минимальное усилие в этот период часто может дать максимальный эффект, и подходящая помощь может в значительной степени улучшить ситуацию, чем более интенсивная помощь в периоды меньшей эмоциональной восприимчивости.
Данная модель опирается на учение о кризисах американского антрополога, этнографа и психолога Э. Эриксона. Согласно его теории, человек в процессе своего общественного развития проходит ряд этапов, каждый из которых завершается кризисом. Каким образом этот кризис разрешается, конструктивно или деструктивно, зависит от того, каким образом был прожит предыдущий этап и, следовательно, каким образом был разрешен предыдущий кризис. В ходе конструктивного преодоления кризиса формируются волевые качества личности. Кроме теории Э. Эриксона в данной модели используется и учение канадского психолога Ж. Селье о стрессах и дистрессах: дистресс разрушает психику индивида, стресс развивает ее.
Задача социального работника в рамках данной модели — оказывая непосредственную эмоциональную и прочую поддержку, смягчить воздействие стрессового события и мобилизовать усилия клиента на его преодоление.
Помощь считается успешной, если удалось добиться снижения психического дискомфорта и других проявлений кризисного состояния, а так же сформировать новое, конструктивное понимание возникшей проблемы, развить преобразующие реакции.
Психологическая помощь в стрессовой ситуации преобладает, но не является единственной. Кроме нее, социальный работник оказывает консультативную, педагогическую, посредническую помощь, например, выступая в качестве посредника между врачами и семьей в первые дни рождения ребенка с тяжелой патологией. Кроме того, клиент может быть вовлечен в групповую терапию и обучающие тренинги, целью которых является решение его скрытых, неосознанных проблем.
Алгоритм работы.
На первом этапе — главное, чтобы клиент вступил в диалог.
Второй этап — диагностика, определение причин и содержания возникшей проблемы. Поскольку кризисная ситуация требует быстрого реагирования, ее оценка не предполагает детальной диагностики, а фокусирует внимание на масштабах трудностей и имеющихся в наличии средств их преодоления. При этом используются как внутренние ресурсы клиента, так и внешние виды помощи.
Третий этап — проблематизация. Социальный работник помогает клиенту обсудить проблему, чтобы лучше ее осознать, выразить в рациональных понятиях, рассмотреть с разных точек зрения. Для этой цели может использоваться метод «активного слушанья», когда социальный работник проявляет интерес к проблемам клиента.
На четвертом этапе социальный работник и клиент обсуждают возможные конкретные действия по выходу из кризиса. Безусловно должны приветствоваться активность и самостоятельность клиента.
Заключительная фаза контакта связана с принятием клиентом решений, о которых он должен обязательно сообщить социальному работнику. Тот может порекомендовать ему других специалистов, но при гарантии своей поддержки.
Дополнительные средства при решении проблем клиента в данной модели: оказание первой медицинской помощи, работа с родственниками и близкими, позитивное психологическое воздействие самыми доступными способами — ласковым словом, уверенным и спокойным поведением, успокаивающим тембром голоса.
Недостаток этой модели в том, что социальный работник чаще всего не знает результата своего сотрудничества с клиентом, поскольку проблема, как правило, разрешается уже после того, как заканчивается их общение.
Следующая, проблемно-ориентированная модель (или целенаправленный подход) так же относится к краткосрочным стратегиям социальной работы. Она рассчитана на 4 месяца и не превышает 10-12 контактов с клиентом.
Дело в том, что данная модель социальной работы направлена на решение конкретных практических задач, заявленных, осознанных, признанных клиентом. От специалистов требуется, чтобы они сконцентрировали свои усилия на разрешении уже известной проблемы, к постановке которой клиент пришел сам и решать которую он уже готов. Таким образом, здесь взгляд самого специалиста на проблему не играет главной роли. Задача социального работника — помочь клиенту в разрешении данной проблемы, создать ему для этого максимально комфортные условия.
Проблемно-ориентированная модель предполагает тесное сотрудничество социального работника и клиента. Активность клиента всячески стимулируется. Совместно определяются препятствия, мешающие клиенту и средства их устранения.
Данная технологическая модель социальной работы активно применяется как в индивидуальной, так и в групповой терапии, в том числе в работе с семьями. В последнем случае принцип работы заключается в том, чтобы сконцентрировать внимание клиентов на смягчении основных проблем. Для этого перед ними ставят простые задания, включающие исполнение ролей и проигрывание жизненных ситуаций.
Работа со всей семьей бывает необходима, если проблема связана с отношениями между ее членами. Это может быть моральное или физическое насилие, несогласие по вопросам воспитания детей, деструктивный психологический климат семьи и т. д.
Алгоритм работы.
Первый этап: социальная диагностика. Постановка диагноза имеет здесь ключевое значение. В диагноз входит: социальные установки клиента, его образ жизни, поведение, характер, отношения с окружающими, наличие или отсутствие патологических пристрастий и привычек. Специалист сосредотачивает свое внимание не столько на внутренних особенностях индивида (или группы), сколько на ситуации, породившей проблему. Совместно с подопечным формулируются конкретные достижимые цели, например: найти источник финансирования лечения, выяснить отношения с отцом ребенка и проч. Успех во многом зависит от того, насколько правильно социальный работник понял интересы, мотивы и потребности, которыми руководствуется клиент, а так же его реальные возможности. На основе диагноза специалист выносит суждение о том, что следует изменить или укрепить в отношениях между клиентом и окружающей средой.
Второй этап — работа над прогнозом будущего развития ситуации клиента. Социальный прогноз — один из видов оказания помощи клиенту. Он делается в двух вариантах: «что будет, если мы ничего не будем делать?» и «что будет, если мы попробуем изменить ситуацию?». Прогноз так же включает в себя определение средств и ресурсов, необходимых для решения задач. Исходя из их наличия, отсутствия и характеристик корректируется цель социальной работы: что может конкретно сделать для клиента социальный работник?
В данной модели могут быть использованы такие социально-диагностические методы, как наблюдение за клиентом, беседа с ним, анкетирование непосредственно его или лиц из его окружения, метод экспертных оценок (опрос экспертов путем их анкетирования или интервьюирования), мониторинг (постоянное отслеживание проблемной ситуации). Эти методы позволяют не только выявить проблему, но и прогнозировать ее развитие.
Основным методом проблемно-ориентированной модели является заключение контракта (договора) между специалистом и клиентом.
Контракт (договор) как рабочее соглашение включает в себя: описание ключевой проблемы или проблем, которые стороны берутся разрешить; цели и задачи проводимой работы; процедуры и методики, которые предполагается использовать; требования к клиенту и специалисту, характеризующие роли каждого из них в процессе решения проблемы (для социального работника это обычно встречи, беседы, письма); временные рамки сотрудничества.
Данный контракт не аналогичен контрактам в бизнесе или сопровождающим брак. Заключающие его лица берут на себя не правовые, а моральные обязательства. Он позволяет придать отношениям более организованный характер, подкрепить все сказанное в приватной беседе официальным документом.
Кроме того, контракт — это один из способов, каким реализуется на практике самоопределение клиентов. Его наличие облегчает подведение итогов, ограждает социального работника от неоправданных претензий со стороны клиента, позволяет призвать к ответственности любую из сторон. В работе с подростками и юношеством составление контракта придает отношениям «взрослый», деловой характер.
Существуют, однако, трудности в применении контракта. Они могут быть обусловлены индивидуальными особенностями клиентов: скрытностью, неискренностью. Так же использованию его не способствует редкость встреч специалиста с клиентом или группой клиентов.
Проблемно-ориентированная модель и соответствующий ей метод контрактов не могут быть употреблены для решения проблем клиентов, чья жизненная ситуация по своему содержанию не подходит для краткосрочной работы. Это проблемы, возникшие у людей с больной психикой, страдающие неврозами, алкоголизмом, наркоманией и т. д. В случае с семьями, где есть дети-инвалиды, эта модель является не приемлемой, если данная семья входит в разряд «неблагополучных».
Ограничивает среду, в которой может быть применена эта модель так же и то, что она рассчитана прежде всего на людей, которые сами уже осознали свои проблемы и, следовательно, сами сделали первый шаг на пути к их разрешению.
Впервые эта модель была использована на Западе в 60-е годы в противовес традиционной, неограниченной во времени работе с клиентом и с тех пор к ней прибегают как к дополнительной модели социальной работы.
Психосоциальный подход в социальной работе.
Психосоциальный подход относится к долгосрочным формам работы и требует продолжительного общения с клиентом (от 4 месяцев и более). Его предметом является психологическое состояние личности в определенной общественной ситуации. Возможные сферы применения: охрана психического здоровья матери и ребенка, молодежная среда, пенитенциарная система, семейные отношения и многие другие.
Здесь предполагается более глубокое понимание клиента, чем в вышеописанных методах. Основополагающая идея данного подхода заключается в том, чтобы понять человека, затем увязать его психологическую ситуацию с влиянием извне и, установив причинно-следственные связи, найти выход из неблагоприятного положения. Целью работы, проводимой в рамках психосоциального подхода состоит в том, чтобы поддерживать равновесие между психической жизнью индивида и общественным воздействием.
Теоретическое обоснование психосоциального метода можно найти в сочинениях Э. Фромма и Г. Маркузе, удачно синтезировавших идеи Маркса о «внутренней общественности» человеческого индивида (см. об этом выше) и З. Фрейда о бессознательном в индивидуальной психике и о ее возрастном развитии.
Реализация этого метода начинается с постановки диагноза. На этом этапе анализируется не только настоящее, но и прошлое клиента. Если ставится диагноз психологического состояния группы, например, семьи, то внимание акцентируется на личностных особенностях ее членов, их приверженности тем или иным ценностям, стереотипам поведения, определению защитных механизмов и механизмов психического замещения и т. д.
Клиент в этой модели выступает в пассивной роли, почти как пациент. Поощряя его рассказывать о своих чувствах и мыслях, специалист помогает ему лучше понять себя и найти решение внутренних конфликтов. Таким образом, социальная работа включает в себя элементы психоанализа, что делает необходимым психологическую подготовку социального работника.
Основная задача психосоциального подхода в том, чтобы через изменение психологической ситуации клиента добиться положительного изменения его ситуации в обществе. Психологическое и социальное здесь берется в единстве.
Психосоциальная модель работы с семьей используется преимущественно в том случае, если существует возможность долговременных контактов. Они позволяют глубже понять конкретную семью, наблюдать ее динамику, влиять на отдельные сферы ее жизнедеятельности, изменяя ее ситуационно-ролевой, социально-культурный, социально-психологический статусы.
Методы профессиональной социальной работы многообразны. Они классифицируются:
Остановимся подробнее на некоторых из них.
Метод индивидуальной работы.
Этот метод представляет собой непосредственную помощь клиенту со стороны социального работника. Он предусматривает планирование помощи, проведение необходимых процедур для выявления оптимальных форм общения (консультирование, социальная терапия, психосоциальная реабилитация).
Примерный алгоритм работы.
1. Установить контакт с клиентом и определить объективную необходимость в социальных услугах. 2. Изучить проблему. 3. Попытаться мотивировать получение социальной помощи. 4. Рационализировать проблему. 5. Выявить возможные ресурсы ее решения. 6. Проанализировать возможные решения. 7. Выбрать стратегическое направление практических действий. 8. Предпринять совместно с клиентом (если это возможно) практические действия по решению проблемы.
Метод социальной работы с группой.
Он предполагает работу как с группой (например, с семьей), или несколькими группами, имеющими схожие проблемы, так и внутри группы — с каждым из ее членов отдельно.
Групповая работа уместна тогда, когда имеется круг людей, объединенных на добровольной основе и общими проблемами.
Групповая социальная работа предполагает расширение жизненного пространства индивидуума внутри данной группы при сохранении ее целостности и с помощью внутригрупповых связей.
Биографический метод связан с изучением личных документов, переписки, фотографий, которые освещают личную жизнь клиента. Он позволяет выявить его жизненный путь, что может помочь при постановке диагноза и при решении возникшей проблемы. Французские специалисты Д. Берто и И. Берто-Вьям рекомендуют использовать «истории семей» как особую технику биографического метода.
Метод работы в общине (или социальная работа в микросоциальной среде). Под общиной (или микросоциальной средой) здесь понимается устойчивая и относительно обособленная совокупность человеческих отношений на основе общей территории проживания, одинаковых условий жизни, форм производительной деятельности, норм поведения, интересов и ценностей. Социальная работа в общине — это профессиональная помощь индивидам, семьям, иным группам. Формы социальной работы в общине таковы: социальная диагностика, социальное прогнозирование, социальное планирование, социальная терапия, развитие системы территориального самоуправления, организация благотворительных акций, практическая работа по оказанию социальной помощи и т .д.
Социальная работа в общине строится по территориальному принципу.
С развитием социальной работы растет и количество ее методов.
Вопросы для самоконтроля
Рекомендуемая литература
1 Нужно оговориться, что понятие «идеология» используется еще и в более широком значении — как обозначение мировоззренческой системы как таковой. Так, например, говорят о «научной идеологии» или о гуманизме как об идеологии социальной работы.
2 К. Маркс, Ф. Энгельс. Гл.1. Фейербах. / Немецкая идеология // Маркс К. Социология. — М.: «Канон-Пресс-Ц»; «Кучково Поле», 2000. — С. 354.
3 Здесь понятие «идеология» употребляется широком значении — как обозначение мировоззренческой системы.
4 Гегель Г.- В. - Ф. Наука логики в 3-х кн. Кн. 2. — М.: Мысль, 1971. — С. 219.
5 Там же, с. 220.
6 Что касается Гегеля, то попытки увидеть в его взглядах «идеологию тоталитаризма» справедливо и убедительно подвергнуты критике Г. Маркузе в книге «Разум и революция».
7 Связь между тоталитарным государством и позитивистской «религией человечества» устанавливал почти в одно и то же время с Сартром и немецкий социальный философ Г. Маркузе (См.: Г. Маркузе. Разум и революция. Гегель и становление социальной теории. — СПб.: «Владимир Даль», 2000. — С. 454.)
8 Например, в одном учебном пособии (См.: Основы социальной работы / Отв. ред. П. Д. Павленок. — 3-е изд., испр. и доп. — М.: ИНФРА-М, 2006. — 560 с.), история социальной работы в России без всяких на то оснований начинается с введения православия на Руси.
9 Соловьев С. М. Сочинения. Кн. 1. Т. 1. История России с древнейших времен. — М., 1988. — С. 91-97.
10 См.: История древнего Востока. Зарождение древнейших классовых обществ и первые очаги рабовладельческой цивилизации. Ч. 1. Месопотамия. / Глава 5. Старовавилонский период в Двуречье. // # 5. Законы Хаммурапи. — М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1983. — С. 370-384.
11 Дерябин П. О. О христианском милосердии по учению Святых Отцов. — М., 1878. — С. 16.
12 Цит. по: Л. Фейербах. Сущность христианства. \ Сочинения в 2 т. Т. 2. — М., Наука. 1995. — С. 266.
13 Там же, с. 154.
14 1 Посл. Петра, 4, 1.
15 Например, авторы учебников по социальной работе Медведева Г. П. (Медведева Г. П. Этика социальной работы. Учебное пособие для студентов высш. учеб. заведений. — М.: Гуманит. изд. центр «Владос», 1999. — 201 с.) и М. В. Фирсов и Е. Г. Студенова (Фирсов М. В., Студенова Е. Г. Теория социальной работы: Учебн. пособие для студ. высш. учеб. заведений. — М.: Гуманит. изд. центр ВЛАДОС, 2001. — 432 с.). Следует указать так же на допускаемое Фирсовым М. В. и Студеновой Е. Г. противоречие. Признавая на странице 10 присутствие в «языческой» — античной — древности отношений социальной солидарности, взаимопомощи и доброжелательства, а так же факт их теоретического и художественного осмысления, они вдруг, на 12 странице, заявляют, что источник всего этого — «в первых христианских таинствах». Ссылки при этом на разницу христианского понятия «агапэ» (любовь к ближнему как участие в его судьбе, лишенное сексуальных претензий) и античного понятия «эрос» (чувственная любовь, включающая секс как существенный элемент) малоубедительны. Во-первых, нелепо утверждать, что все межличностные отношения в античную эпоху сводились к эросу. Во-вторых, непонятно, почему чувственная любовь должна непременно противостоять духовным, нравственным человеческим отношениям и, тем более, препятствовать им. Понятно, что авторами, выражающими таким образом дуалистическое мировоззрение и допустившими это противоречие, руководила не научная беспристрастность, а желание отдать предпочтение вполне определенной религиозной конфессии.
16 См., напр., Социальная работа: теория и практика. Учеб. пособие / Отв. ред. д. и. н., проф. Е. И. Холостова, д. и. н., проф. А. С. Сорвина. — М.: «ИНФРА-М», 2001. — С. 388-389.
17 Теория социальной работы / Под ред. Е. И. Холостовой. — М.: «Юрист», 1998. — С. 56.
18 Там же, с. 53-54.
19 Там же, с. 45 и далее.
20 Концепция развития социального обслуживания населения в Российской Федерации. Организация социального обслуживания населения: Сборник нормативных актов (1993-1994 гг.). — М., 1994. — С. 40-41.
21 Там же, с. 82-91.
22 Там же.
PAGE 165