Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Эпиграф:
...Иначе верх возьмут телепаты,
буддисты, спириты, препараты,
фрейдисты, неврологи, психопаты,
Кайф, состояние эйфории
диктовать нам будут свои законы,
Наркоманы прицепят себе погоны,
Шприц повесят вместо иконы,
Спасителя и святой Марии..."
И.Бродский
I.
В начале ХХI века жить скучнее, чем в начале века ХХ. Нет тех, кто обманывает человечество прекрасной, хотя может быть и недостижимой мечтой о светлом будущем, нет тех, кто рискуя получить камнем в лоб от властей, но пользуясь неизменной моральной поддержкой всех людей доброй воли показывает человеку его долгосрочные перспективы, и пытается побороть отжившие и сковывающие свободное развитие путы. Революционеры и радикалы в наше время не то, чтобы совсем исчезли, но облезли и полиняли. Большинство течений, известных как "радикалистские" - социализм, коммунизм, "хиппизм", анархизм, суфражизм - сегодня воспринимаются либо как анахронические, либо как нечто, что утратило свой радикальный и "бунтующий" оттенок и стало солидным и уважаемым элементом реальности - как, например феминизм, или борьба за права сексуальных меньшинств.
В наше время очень трудно быть нигилистом - общество признало правоту большинства радикалистских лозунгов прошлого и реализует их по мере возможности, в той степени, в какой эти лозунги признаны реальными и полезными. Права человека все больше соблюдаются, его экономическое благосостояние растет, его политическим свободам нет предела, его религиозной свободе нет предела вдвойне, права женщин защищены сверх всякой возможности, а смертная казнь если где и сохранилась - то только потому, что гуманным властям невозможно далее сдерживать мстительные чувства народных масс. Тем не менее, люди чувствуют себя закабаленными, ведь необходимость работать никто не отменял, семья и работа съедают все, что можно было бы назвать импульсами, идущими из самой глубины человеческого существа. Свобода - это значит поступать так, как хочет твоя богатая натура, а необходимость - это жить внутри замкнутого колеса повседневности, чьи законы для большинства железны и непреложны: утром - из дома на работу, вечером - с работы домой. О незыблемость этих кругов люди бьются головой как о стену. В одном не вполне сюжетно внятном английском фильме герой берет заложников ради того, чтобы "разорвать круги из мелочей". Ему почему то кажется, что если он продержит заложников в течении какого-то времени, то управляющие жизнью круги разорвутся - но группа захвата убивает его до истечения задуманного им срока.
Конечно, цивилизация постоянно модернизируется и изменяется, но эти модернизации не размыкают круги повседневности, а только изменяют подробности их вращения. В развитых обществах регулярность в появлении новшеств порождает привычку, и появление новшества уже не новость, а одна из скучных и циклических периодичностей.
Как бы ни был сложен вопрос о смысле, всегда был доступен анализу вопрос о ее бессмысленности. Исследования смысла как тайны часто начинается с анализа бессмысленности как более или менее понятной вещи, для которой надо отыскать противоядие. И среди многочисленных попыток проанализировать бессмысленность, одно положение повторяется с особой устойчивостью и инвариантностью. Когда человек объясняет, что в его жизни нет смысла, он говорит примерно следующее: "Каждый день одно и тоже." Русский философ Евгений Трубецкой по этому поводу очень точно заметил: "С тех пор, как человек начал размышлять о жизни, жизнь бессмысленная всегда представлялась ему в виде замкнутого в себе порочного круга." (Трубецкой Е.Н. Избранное. М., 1995, с.33)
Когда буддизм и индуизм разоблачают бессмысленность этого мира, они выявляют его цикличность. Выражение "Колесо Сансары" имеет негативную каннотацию, именно потому, что оно - колесо. Слово колесо в этом выражении имеет такой же разоблачительный оттенок, как и слово "грешный" в выражении "грешный мир". Именно с этого начинается в Екклесиасте обоснование того, что "все-суета". Екклесиаст начинается следующими словами: "Род проходит и род приходит, а земля пребывает во веки. Восходит солнце и заходит солнце, и спешит к месту своему, где оно восходит. Идет ветер к югу, переходит к северу, кружится, кружится на ходу своем, и. возвращается ветер на круги свои. Все реки текут в море, но море не переполняется; к тому месту, откуда реки текут, они возвращаются, чтобы опять течь...Что было то и будет; и что делалось то и опять будет делаться, и нет ничего нового под солнцем."
Повторяемость событий - единственный источник эмоции "скука". Полное отсутствие информации и событий - лишь частный случай их повторяемости. Да и для существа, обладающего памятью, повторяющиеся события в конце - концов становятся отсутствующими. В момент этого перехода - повторения в отсутствие - происходит всплеск эмоций особого рода, характеризующихся восклицаниями типа "Опять одно и тоже - надоело!"
Кольцо - зацикленность деятельности - есть по видимому не только признак, но сама анатомия того, что называется бессмысленностью в отношении человеческих дел.
Настоящим революционером в двадцать первом веке будет только тот, кто покусится на святая святых современной цивилизации - на принцип колеса, тот кто придумает и сможет воплотить в жизнь формулу образа жизни, отличную от непреодолимого "из дома на работу и обратно". Жизнь однообразна и скучна, в ней не хватает праздничности - современный радикализм происходит из тоски по празднику, ну, а праздник - это то, что не каждый день, то, что нарушает каждодневную цикличность. О том сколь трудна эта задача по выработке альтернативной формулы говорит то, что все существующие на сегодня альтернативы очень часто приводят к катастрофическому сокращению срока человеческой жизни. Как писал Честертон, "обычный человек не может освободиться от мира: он и не должен." (Честертон Г.К. Вечный человек. М., 1991, с. 63)
Альтернативные, не циклические образы жизни можно пересчитать по пальцам. Открывает это список несомненно, образ жизни алкоголика. Многие самые серьезные философы и мыслители говорили об огромном освобождающей значении алкоголизма. "Алкоголь, - писали Вайль и Генис - творит новый тип отвлеченного от приземленности существования. По сути, водка позволяет русскому человеку жить в двух мирах сразу. В одном - неохотно - для тела, в другом - радостно- для души." (Вайль А., Генис А. Потерянный рай. М., -Иерусалим, 1984, с. 34) "Водка снимает противоречия между властью и народом, между городом и деревней, между мужчиной и женщиной. Алкоголь - это универсальная стихия, компенсирующая логику жизни. Это тот же карнавал. Та же амбивалентная народная культура, которая смехом и непристойностью восстанавливает единство мира." (Там же, с. 35-36) Философ Борис Марков со своей стороны поднимает роль алкоголизма едва ли не до метафизических высот: "Алкоголь - это сопричастность к абсолютному, и поэтому пьют не ради вина, а ради того, чтобы воспарить ввысь и остро ощутит истину кажущегося посторонним банальным разговора на троих, чтобы потом плавно опуститься в лоно матери -земли и замереть, успокоиться в сладкой истоме." (Марков Б.В. Храм и рынок. Человек в пространстве культуры. СПб., 1999, с. 197)
Вслед за алкоголизмом непосредственно следует образ жизни наркомана. Все аллюзии и смысловые комплексы, составляющие так называемую психоделическую культуру трудно перечислить в сколько-нибудь кратком обзоре, и поэтому заметим только, что с точки зрения нашей темы наркотики, как и алкоголь обладают двойным значением: с одной стороны они ввергают человека в "свободный" и нерегулярный образ жизни, а с другой стороны они особым, "освобождающим" образом действуют на психику.
Есть еще образ жизни свободного художника - "богемность", он замечателен сочетанием нерегулярного образа жизни с творчеством или, по крайней мере, с претензией на таковое. Богемность, как известно в сильнейшей степени переплетается с алкоголизмом и наркоманией. Есть еще образ жизни люмпена, профессионального бродяги-бомжа, к нему примыкает какое-то количество типов сознательных бродяг - религиозных странников, паломников, путешественников и хиппи.
Наконец, замыкает наш список нечто шумное и блестящее - образ жизни террориста; их жизнь опасна, и кроме того сопряжена с особого рода лицемерием, поскольку террористы вынуждены делать вид, что кроме собственной нелюбви к регулярному труду, их еще очень беспокоит независимость Северной Ирландии. Художественная и особенно фантастическая литература создала зеркальное отражение к образу жизни террориста - а именно, образ жизни агента спецслужб. Дело в том, что, как известно, современным миром правят не люди, а организации, но организации - пища, плохо перевариваемая литературой, литература - это все же "человековедение". Литературный сюжет не бывает попутным деятельности организации: сюжет - это прямой отрезок, а организации функционируют по кругу; соответственно, отрезок не может быть параллелен окружности. Можно писать о судьбе человека внутри организации, о его карьере в ней, но сама организация как правило занимается чем-то скучным и в фабулу новеллы не превращаемым. Заводы, банки, торговые фирмы, министерства - все они бессюжетно тянут свою функциональные лямки изо дня в день, и лишь изредка их существование расцвечивается новой рекламной компанией или внедрением какого-нибудь технического новшества. Полиция и пресса - вот пожалуй, те, кто слегка выходя из под власти кругов, ибо их существование подчинено экстраординарным происшествиям. Стоит где-то случиться чему-то из ряда вон выходящему, чему-то не совсем вписывающемуся в повседневную рутину - и на место события немедленно приезжают полицейские и журналисты (кажется, Альфред Вебер говорил, что жизнь состоит из работы и сенсаций). Но в еще большей степени - так во всяком случае думают фантасты и авторы триллеров - власти рутины не подвержены спецслужбы. Начнем хотя бы с того, что спецслужбы могут заниматься всем чем хотят. Все другие государственные ведомства привязаны к строго определенному кругу функций, даже творческие люди - ученые - не могут выйти за пределы своих научных дисциплин, но спецслужбы занимаются безопасностью государства, а государство - предельно универсальный институт, оно имеет отношение ко всему, а значит, что и угрозы его безопасности и стабильности может возникнуть где угодно. Поэтому спецслужбы занимаются всем, и не просто всем, а всем самым интересным, что есть в этом мире. Они опекают магов и экстрасенсов, они держат под контролем самые сногсшибательные научные исследования, они пересчитывают за военными их стратегические планы, проверяя их в более широком политическом, а то и оккультном аспекте, они подглядывают за частной жизнью политиков и правителей - одним словом они всерьез занимаются всем самым интересным, всем тем, чем хотели бы заниматься обыватели, и о чем они могут себе позволить только посудачить за чаем - о судьбах мира, о планах грядущей военной компании, об инопланетянах и медиумах. Обыватель может лишь интересоваться этим, но заниматься всерьез он вынужден какой-то рутиной, а спецслужбы находятся как бы по ту сторону рутины, они как раз на пике интересного.
Кроме того, деятельность спецслужб не подчинена конвейерному циклическому ритму, как деятельность большинства других учреждений. Спецслужбы не занимаются изо дня в день одним и тем же, как другие учреждения, не добывают нефть и не собирают налоги. Они "проводят операции", и каждая операция индивидуальна, у каждой операции есть свой сюжет, есть начало и конец, и чередование операций не имеет никакой закономерной периодичности. Именно поэтому спецслужбы оказываются движущей силой сюжета. В недрах косной и зацикленной жизни спецслужбы играют роль энергетических источников как теплящийся уран в недрах реактора. О сюжете многих романах можно сказать примерно следующее: жизнь шла в своем обычном русле, герои спокойно ходили изо дня в день на работу, занимались своими делами - и вдруг появились спецслужбы и все пошло кувырком, образовался сюжета. Спецслужбы не скованы рамками формального закона и могут совершать беззакония на почти законных основаниях. И от действия многих других сковывающих обычного человека факторов агенты спецслужб тоже избавлены, у них ведь все "спец" - узы пространства преодолеваются с помощью специальных самолетов и вертолетов, и так далее, лучшие достижения техники поставлены на службу человека. Агента спецслужбы можно сравнить с розенкрейцером и одновременно с членом советского союза писателей - он принадлежит к некому таинственному сообществу, которое не дает его в обиду, и которое платит ему за то, чтобы он занимался интересной творческой работой. Быть таким розенкрейцером - это, видимо, мечта, живущая в душе любого писателя - фантаста.
В общем, если воспользоваться терминологией Юнга, то спецслужбы в фантастической литературе являются символами подсознательного стремления человека к свободе, и прежде всего к свободе от рутины. Жаль только, что это избавление от власти циклической рутины достоверно существует только в кино и детективных романах. Трудно представить себе радикально настроенного человека, который был свой революционный порыв преобразовал бы в мечту устроиться работать в госбезопасность - хотя в тоже время, в молодости многие испытывают иллюзии такого рода.
Такой традиционный и авторитетный путь ухода из мира как монашество, в современной России существует, в сущности, как реликт, хотя бурный рост православной церкви возможно в будущем сделает его менее экзотичным и более распространенным.
Есть еще искатели освобождения на восточный манер, буддисты и йоги, но для подавляющего большинства из них освобождение - это чисто теоретическая возможность, и медитируют они в свободное от работы время, в предусмотренные законами Колеса часы досуга. Вообще религиозное сектантство в наш список включать не стоит, хотя мотивация людей, уходящих в секты очень часто близка к неорадикалисткому порыву борьбы с повседневностью. Это несомненно - но также несомненно и то, что образ жизни в большинстве религиозных сект также представляет собой очень жесткий и главное - циклично повторяющийся распорядок, это просто Другое колесо, Другая будничность. Добавим сюда еще один исторический курьез: в современной России быть "новым русским" - это такой же сомнительный радикализм, как уехать на Саяны строить город солнца в секте Виссариона. Дело не только в том, что приобщение к миру бизнеса вводит человека в более разнообразное, и свободное бытие, но прежде всего в том, что это бытие носит такой же как сектантство или наркомания оттенок катастрофичности и очень серьезно сокращает срок жизни. Именно то, что бандиты и криминализованные предприниматели живут не долго немного мешает этим социальным персонажам стать безусловными ориентирами для молодых людей при выборе карьеры, хотя этому очень сильно помогает тот факт, что в современной России кажется нет никаких других карьер.
Вот, вроде и весь список имеющихся альтернатив Колесу. Для некоторых вести образ жизни из вышеприведенного списка естественно, но для того, кто жил "нормально" и решит "освободится" и подыскать себе что-то из этого радикального меню - для него новый образ жизни потребует и мужества, и зажатой в кулак брезгливости, и, наконец, готовности уменьшить свою предполагаемую продолжительность жизни - алкоголик сопьется, наркоман, погибнет от передозировки, свободный художник превратится в алкоголика или наркомана, бомж умрет от чахотки в следствии переохлаждения, террориста убьют спецназовцы при попытке к бегству, агента спецслужб, даже если он только литературный герой, могут выследить наркобароны или вражеские контрразведчики. Хорошо сказал об это Б. Марков: "Негативное - это не трансцендентное. Даже запрещенное, оно всегда с нами. Но попытки прямо предъявить и таким образом убедиться в его существовании или своеобразные "экскурсии" из одной зоны в другую приводят путешественников к странному выводу, что "свое" лучше и привычнее чужого, что за границей обыденной жизни в состоянии праздничной эйфории нельзя находиться слишком долго, ибо от нее болит голова, и поэтому всегда так тянет возвратиться к себе домой, в привычную колею быта и работы." (Марков Б.В. Храм и рынок. с. 250) И еще трудность: у современного радикализма, в отличии от радикализма начала прошлого, ХХ, века, есть большие проблемы с какой бы то ни было общественной применимостью. Социалистические идеи, бродя в западном обществе и имея серьезную популярность, если и не приводили к построению социализма непосредственно, то все- таки создавали почву для определенных политических мер - тут и опыты по национализации промышленности, и развитие системы социального обеспечения, и реформы в области трудового и профсоюзного законодательства и бог знает, что еще. Современный радикализм, может стать столь же популярным, как социализм когда то, но, в отличие от него, ничего позитивного в политику привнести не может, ибо он является настоящим нигилизмом, отрицает всякое общество, да и сам стоящий за обществом божественный принцип про "в поте лица своего". Единственное, что может сделать правительство, которое станет считаться с современным радикализмом - это на общественный счет кормить миллион бездельников, решивших сойти с накатанных и закольцованных рельс.
II.
Протестуя против повседневности и ее законов, новый радикализм в качестве отдельной темы протестует против денег и их власти. Современный радикализм носит ярко выраженный антиплутократический характер, но эта нелюбовь к финансам не имеет отношения к старому социализму, мечтавшему об общественном переустройстве, и о снижении роли денег в жизни общества. Новый радикализм иногда мечтает по старинке и об этом, но в общем главное для него - это снижение роли денег в жизни не общества , а индивидуума, в изгнании денег из сферы человеческих мотивировок. Дело же в том, что деньги играют роль такого инструмента, которые привязывают человека к скучному колесу повседневности. Человек впрягается в колесо повседневного труда, потому, что ему нужны деньги.
Надо сказать, что в современной культуре практически не встретишь филиппик, направленных против власти денег - в отличии от начала двадцатого века, когда Горький писал о "желтом дьяволе", и когда публицистика вводила в оборот выражения типа "мир чистогана". Но в тоже время, эта тенденция свидетельствует отнюдь не о том, что власть денег уменьшилась, а о том, что люди с ней свыклись. Весьма проницательно замечание французского социолога Московичи: "Современный роман, как и наука не интересуется деньгами. Он более не упоминает среди побудительных причин, заставляющих героев трепетать, ренты, доходы и мечты о богатстве. Богатство более не помогает соблазнять женщин или мужчин, обуздывать их порывы или отвращать их от любви и брака с тем, чтобы бросить их в объятия другого или заставить охладеть к старым друзьям... Но переход в литературе от беспрерывных рассуждений о деньгах к полному молчанию является признаком перехода от осознания открытия к банальности бессознательного. Все говорят об этом и здесь нечего добавить." (Московичи С. Машина, творящая богов., М., 1998, с. 365-366) Добавим от себя, что данное замечание Московичи практически не учитывает голливудский кинематограф, откуда "ренты, доходы и мечты о богатстве" никогда и никуда не уходили.
Но если о власти денег в западной культуре еще можно рассуждать, то в культуре постперестроечной России их власть стала катастрофической и безудержной. Вот замечательное зарисовка, принадлежащая самому модному современному российскому писателю, Виктору Пелевину: "Часто бываешь - говоришь с человеком и вроде нравятся чем-то его слова, и кажется что есть в них какая то доля правды, а потом вдруг замечаешь, что майка на нем старая, тапки стоптаны, штаны заштопаны на колене, а мебель в его комнате потертая и дешевая. Вглядываешься пристальней и видишь кругом незаметные прежде следы унизительной бедности, и понимаешь, что все сделанное и передуманное в жизни не привело его к той единственной победе, которую так хотелось одержать тем далеким майским утром, когда, сжав зубы, давал себе слово не проиграть, хотя и не очень еще ясно было, с кем играешь и на что. И хоть с тех пор это вовсе не стало яснее, сразу теряешь интерес к его словам, и хочется сказать ему на прощание что-нибудь приятное, и уйти поскорее, и заняться наконец делами."( Пелевин В.О. Generation "П". М., 1999, с. 272-273)
Историки будущего, в том случае, если в этом будущем порядки будут иные чем сегодня, возможно воспримут это пассаж Пелевина за сатиру, и следует уверить этих предполагаемых "потомков" что это никакая не сатира, а зафиксированное писателем наитончайшее социально- психологическое наблюдение. Надеюсь, что такие наблюдения будут зафиксированы более реалистичными авторами, и это подтвердит его точность.
Что-то подобное, я впрочем где то уже читал, но речь там шла не о деньгах... "Ломанного гроша не стоит для Ницше самая глубокомысленная истина, если к ней пришел человек с обложенным языком и дурным запахом изо рта, сиднем сидящий за своим письменным столом. Пусть мускулы побыстрее погонят по телу оживившуюся кровь, пусть научится глубоко дышать грудь, пусть много кислорода прихлынет к мозгу ,пусть "веселым" станет кишечник, - вот тогда с этим человеком можно будет и побеседовать." (Вересаев В.В. Живая жизнь. М., 1999, с. 346) В сущности, и Пелевин и Ницше имею ввиду одно и тоже: лишь сильный знает истину: если ты такой умный, то где твои деньги?. Только понятие силы с тех пор изменилось. Воистину, важные перемены произошли со времен Ницше - денежное могущество заменило биологическое здоровье на должности критерия истинны. Именно постперестроечная российская культурна наиболее наглядным образом иллюстрирует высказывание Московичи: "Деньги - это наш Сократ. Платон говорил о философе, своем учителе: "Что подумал бы Сократ о том или ином вопросе?" Точно также, как только мы видим предмет или слышим о нем, мы спрашиваем: "Сколько он стоит?" (Московичи. С. Машина, творящая богов, с. 371)
Советская поговорка, которая выдавалась за высказывание зажиточных и любвеобильных уроженцев Кавказа гласит: "Было бы здоровье, а остальное купим". Для тех времен, когда это присловье появилось, оно знаменовало собой важные социальные изменения, постепенный переход военизированного и державшегося на тюрьме и убийствах советского общества под власть денежного хозяйства. Некогда грозные административные и образовательные высоты оказалось можно взять с помощью денег. Купить, оказалось можно и вузовский диплом, и московскую прописку, и жилье, которое раньше распределяло лишь государство, и даже заречься от тюрьмы, от которой казалось, никому нет спасенья. Но нам здесь интересно другое: народная мудрость указывает на сферу здоровья как на единственную область, находящуюся вне власти золотого тельца. Вот она, цитадель бессребреников, этакая Спарта - единственный в древней Греции город, где были запрещены деньги. С тех пор однако, Спарта пала. Оказалось, что и здоровье можно купить. Здоровье покупается хорошим образом жизни, правильным питанием, экологически чистыми продуктами, сауной, бассейном, тренажерами, теннисными кортами, массажем, дорогими врачами - а все это, в совокупности, стоит немало денег, и для стран СНГ пользование этими благами цивилизации пока требует доходов выше среднего. Но главное - перемена в психологии: отныне нет НИЧЕГО, чтобы нельзя было купить за деньги.
Речь идет о глобальных переменах в социальном мировоззрении человечества, произошедших за последние 100 -150 лет. В 19 веке о власти денег высказывались весьма радикально, но все-таки крестьянский образ жизни порождал людей с отменным здоровьем, и этими народными типами попрекали богачей, что в России, что во Франции. С тех пор многое переменилось: богачи занялись спортом, чтобы наслаждаться сельской жизнью лучше иметь дачу или ранчо. Теперь И ЗДОРОВЬЕ КУПИШЬ. Роскошь и излишества, которые литература начиная с античных времен бичевала как порочность, в двадцатом веке преобразовались и модернизировались, излишество стало гигиеничным, роскошь - практичной и рациональной. Итак, современный радикализм преследует две цели: вывести человека из под власти денег и вывести его из социального колеса, которое делает жизнь однообразной и безысходной. Идеология нового радикализма не сможет быть оригинальной - трудно сказать что -то новое об уходе из мирской суеты, если уже тысячи лет начиная с Будды и Диогена об этом только и мечтают все самые известные и авторитетные представители человечества. Но зато никто не упрекнет её в непрактичности и оторванности от жизни, в том, что она создана не знающими реальной действительности теоретиками. Ибо трудно себе представить даже самого зашоренного интеллектуала, которому бы не пришлось испытывать дискомфорт от пронизывающих все вокруг власти денег и от необходимости впрягаться в колесо будничности.
III.
Идеология современного радикализма, в ее чистом, не лицемерном виде, в общем-то не осознана и самими радикалами, хотя нет правил без исключений. В связи с этим хотелось бы обратить внимание на очень любопытную книгу Алексея Цветков "Анархия non stop". Цветков - московский художник и литератор, сделавший экстремизм своей профессией, при этом экстремизм не религиозный, не социальный, не политический, не национальный, а экстремизм вообще, экстремизм как таковой. Биография Цветкова подтверждает, что он революционер на самом деле, а не только на бумаге. Этот "писатель" кидал бутылки в дом где жил Ельцин, защищал Белый дом от ельцинских танков, несколько раз дрался с милицией, один раз получил от ОМОНа сотрясение мозга, закидывал кого-то тухлыми яйцами, и вообще боролся с социумом, не шутя. Правда "экстремизм вообще" (Цветков называет его то "политическим дзеном", то "новым анархизмом") может принимать форму и политического, и национального и религиозного экстремизма - но это все будут лишь маски, которые необходимо одевать, но которым не надо придавать решающего значения. Восстание - пишет Цветков, - происходит под любыми флагами, флаги несут на баррикады те, кто не может принять чистой и абсолютной необходимости восстания." (Цветков А. Анархия non stop. М., 1999, с. 35) В этой фразе об абсолютной, независимой от флага необходимости содержится вся суть современного радикализма. Камю в свое время дал список различных форм бунта, и на долю ХХI века осталась, кажется, только самая общая и самая базовая из перечисленных Камю форм - а именно метафизический бунт, означающий тяжелые отношения бунтаря с бытием вообще. Здесь нет абсолютной новизны, склонность к бунту ради бунта проницательные мыслители усматривали и у революционеров прошлого, но у революционеров старого типа эта склонность была подсознательна. Историк Марина Моглильнер, говоря об интерпретации русской революционной культуы более глубокой и тонкой культурой "серебрянного века", делает вывод, что "экстремизм и фанатизм Подпольной России были осмысленны как частные случаи экзистенциального опыта, личная жертва приобретала вселенское значение прикосновения к точке акме, по сравнению с которым любая непосредственная политическая мотивировка казалась незначительной и нелепой." (Могильнер М. Мифология "подпольного человека": Радикальный микрокосм в России начала ХХ века как предмет семиотического анализа. М., 1999, с. 114)
В начла ХХ века это видели со стороны, а в начале ХХI века сами революционеры, а не только наблюдающие за ними философы уже готовы признать что экзистенциальный опыт для них важнее конкретных политических целей. Эта замечательная произошедшая с радикалами метаморфоза удивительно схожа с изменением типа магов, которые констатирует Карлос Кастанеда: "Маги современности стремятся к абстрактному потому, что они стремятся к освобождению. Конкретные достижения их не интересуют. Ибо у них, в отличие от магов древности нет никаких социальных функций." (Кастанеда К. Искусство сновидения. Киев, 1999, с. 16) Цветков кончено читал Кастанду, они оба принадлежат к единому потоку радикалистской, психоделической культуры, типичный представитель этой культуры ощущает недовольство и необходимость освобождения, но по соображениям, сходным с соображениями буддистов отказывается тематически конкретизировать эти свои потребности. Они хотят свободы - но не свободы от чего то, и не свободы для чего то, они хотят восстания - но не восстания против кого-то, и не за что-то, их страсть, их желание - абстрактная свобода и абстрактное восстание. Эта революционная ситуация, которую невозможно уместить в чеканную формулу о верхах и низа. О ней скорее можно сказать так, как написал Б. Марков: "Современный индивидуум несет груз таких проблем, которые не в силах разрешить никакая социальная революция. Поэтому он не политический революционер. И даже те, кто считаются политическими анархистами или террористами, мечтают не о справедливом перераспределении собственности и единой универсальной идеологии, а о чем-то совершенно другом." (Марков Б.В., Храм и рынок. с. 182)
Вернемся, однако, к книге Цветкова. Для чего по Цветкову нужно постоянно бороться со всем и со всеми? Ради революции, ради восстания, но революция - это не смена общественного устройства, а внутреннее состояние, а которое должен прийти человек, состояние внутренней свободы. "Революция" - что-то вроде просветления, и достигнуть этого просветления можно лишь занимаясь бунтом против общества. Бунт может быть любым по своей цели целям, метод важнее идеологии - "и новый анархизм и фашизм сначала начинали со стиля, а потом уже снисходили до теории." (Цветков А. Анархия non stop. с. 53) Но есть одно главное условие - бунт должен быть серьезным. Бунт действительно должен доставлять обществу неудобства и действительно должен быть рискованным для самого революционера - только так революционер сможет освободиться от опутывающих его условностей. Сексуальная революция когда-то была формой протеста, а теперь стала частью нормальной культуры, общество проглотило и переварило сексуальный протест, оно, как утверждает Цветков, уже давно выработало против радикалов "иммунитет в форме декоративного радикализма", поэтому надо уметь быть радикалом всерьез. Впрочем, в ассортименте у рвущихся к свободе есть не только политическая борьба - Цветков упоминает также "Коллективные самоубийства "одурманенных сектантов", невнятно объясняемые обществу растерянными журналистами, попытка "вынуть хвост из пасти змеи", снять кожаные ризы, бежать из индивидуальных камер в коллективный огонь." (Там же, с. 58) Но политическая борьба для Цветкова - это высшая форма действия, характеризуемого как "стояние в невыгодной и никем не поощряемой свободе".
Решиться на драку с ОМОНом нужно не потому, что тебе нужна победа, и не потому, что тебе действительно надо прорваться к Кремлю через милицейское оцепление, а потому, что твое намерение освободиться и войти в состояние революции должно быть действительно серьезным, ты должен внутренне освободиться от манипулирующих твоим сознанием внешних влияний. Конечно, если бы человек мог быть стопроцентно уверенным, что он действительно полон решимости поднять восстание, подраться с милицией, погибнуть - то сама драка с милицией может и не понадобилась бы, но поскольку человеческое намерение редко живет всерьез в отрыве от воплощающего его поступка, то взрывы бомб и кидание камней в ОМОН является для сторонников политдзена нормальной формой медитации. Если воспользоваться несколько вычурным способом выражаться, свойственным Цветкову, то действия сторонников политдзена (или "новых анархистов") - это "перманентная социальная провокация, расшифровываемая прессой как эскалация конфликтов между конвенциональным, т.е. не осознающим себя, социумом и обособленным человеком на всех уровнях." (Там же, с. 17)
Против кого поднимает восстание Цветков? На этот вопрос он не дает четкого ответа, хотя общий ход его мысли понятен. Иногда Цветков по старой доброй традиции называет своего врага "капиталом", но к марксистским представления о капитале взгляды Цветкова имеют отдаленное отношение. Иногда Цветков называет своего врага "диджеем", имея ввиду, что современное общество управляется не открытым насилием, а манипулятивно, с помощью зрелищ, с помощью телевизионной рекламы и других способов ненавязчивого массового гипноза - также как диджей на дискотеке изменяет ритмы движения танцующих, не отдавая команды, а лишь меня играющую музыку. То есть миром правят не люди, не организации, а сами принципы правления и манипуляции, что, между прочим, интереснейшим, хотя и малоизвестным мыслителем Владимиром Вейдле диагностировалось еще для советских времен: труд в Советском Союзе Вейдле называл "советской барщиной", "Советская барщина, где вместо помещика не партия даже, и не класс, а отвлеченный рецепт: индустриализация, прогресс или "борьба с природой". Вейдле В.В. Умирание искусства. Размышления о судьбе литературного и художественного творчества. СПб., 1996, с.27
Отдельная глава в книге Цветкова направлена против телевизионной рекламы как средства управления и порабощения, при этом Цветков пишет, что в телевизионной рекламе капитал становится наглядным, его можно увидеть. В другом месте Цветков говорит, что капитал - это система опутывающих общество условностей, ложных реальностей, на подобии тех же рекламных клипов, они отделяют современного человека от реальности подлинной - и прорваться к подлинности можно лишь с помощью восстания и революции. "Революция сегодня - единственное доказательство существования действительности, но доказательство, не оставленное нам как данность, а предложенное как возможный шанс." (Цветков А. Анархия non stop. с. 181)
Уже упоминавшийся выше роман Виктора Пелевина "Generation "П" говорит о том же - о том, что миром правят божества наживы и потребления, которые заставляют людей служить себе с помощью телевизионной рекламы. Этот роман по своей идеологии весьма близок к книге Цветкова, можно сказать тождественен с ней. Пелевин и Цветков явно являются представителями одного и того же идейного движения, и косвенным доказательством близости двух книг служит тот факт, что в названиях их обеих комбинируются русские и английские слова - и, соответственно, кириллические буквы соседствуют с латинскими. Оба они -и Цветков и Пелевин - борются с виртуальными реальностями во имя подлинной реальности, которая якобы есть. Нет ли в этой вере в истинную реальность чего то наивного , детского? На этот вопрос отвечает сам Цветков: "Шансов на восстание больше всего у тинейджеров, которые отказываются взрослеть, но не отказываются развиваться." (Там же, с.18) Эти тинейджеры рано начинают курит, пить и колоться. А на них, между тем, возложена миссия показать светлую перспективу человечеству.
IV.
Проблема, однако, заключается в том, что революция, понятая как профессия и образ жизни чаще всего является помехой для созидательной, культуротворческой деятельности, а Кольцо Повседневности, играющее роль красной тряпки для современного радикализма возникает не только из за необходимости трудиться, но и от того, что всякой фантазии есть предел. Пусть некто восстал против того, что "каждый день- одно и тоже", пусть он ушел в бродяги или в буддистские монахи - но и монастыре и бродяжничестве его жизнь скоро войдет в некий ритм, просто потому, что нет сил выдумывать каждый день что-то новое - не говоря уже о том, что склонность к новому есть не у всех, некоторые хотят не нового, а просто лучшего - в хорошем и комфортном колесе крутиться не против большинство человечества. Как гениально написал Колин Уилсон, "Всякое живое существо - это столкновение воли и привычки, свободы и автоматизма, человек достиг покуда самой высокой степени свободы; все прочие животные по сравнению с ним - просто механизмы. Но именно автоматизм - вкрадчивый, ползучий - убивает. Механизм побеждает; человек утрачивает волю, батарейки постепенно садятся и свет тускнеет..." (Уилсон К. Философский камень: фантастический роман. СПб, 1995, с.112) "Наша свобода, -подтверждает Анри Бергсон, - самими движениями, которыми она утверждается, - порождает привычки, которые затушат ее, если она не будет возобновляться путем постоянного усилия, ее подстерегает автоматизм."( Бергсон А. Творческая эволюция. М., 1998, с.145)
Но, как бескрылый и принципиально не могущий летать человек все-таки мечтает летать, как птица, так и не способный к вмещению разнообразия человек все-таки посреди повседневности мечтает об интересной и разнообразной жизни. Именно стремление к новизне любой ценой порождает такие изломанные культурные явления, как художественный авангардизм. Если вообще правомерен вопрос, зачем был нужен авангард, и каковы причины появления столь странных и сомнительных художественных достижений, то ответ возможен только один: лидеры авангарда вполне осознанно понимали, что развитие искусства осуществляется путем появление нового, и таким образом надо любой ценой, через самые титанические усилия, через самые диковинные и на первый взгляд сомнительные эксперименты добиться получения чего то, чего раньше никогда не было.
Авангардизм начала века включал в себя элемент поведенческого эпатажа, и в этом авангардисты родственны панкам и другим разновидностям молодежного бунта более поздних времен- вспомним желтые кофты и редиски футуристов. И теми и другими двигало острое желание чего-то нового, отличного от бывшего ранее и имеющегося сегодня. Задача стоящая перед ними была чудовищно сложная и огромная, во многих своих частях превосходящая человеческие силы. Бывают ситуации, когда все возможности бытия кажутся высчитанными в неких таблицах, когда кажется, что все возможное известно, можно создавать новые количества, но возможно выйти за пределы проницательных систем координат. Бывают периоды, когда культура содержит в памяти циклопическое число уже сделанных экспериментов, и человеку не удастся придумать ничего - ибо его эрудиции не хватит, чтобы только узнать, что было до него. В таких условиях стоит ли удивляться, что те, кто называют себя авангардом просто заходятся в крайностях, когда маргиналы вредят своему здоровью и подвергают опасности свою жизнь - ибо это кажется, то единственное, чего не могли себе позволить творцы прошлого!
Если в основе народовольческого и эсеровского терроризма лежали грезы о неком свободном, благополучном и счастливом обществе, то в основе новейшего радикализма лежат менее конкретные грезы, которые стоит назвать романтикой разнообразия - антитезы однообразия, ведь если разнообразие - источник постоянной новизны, то однообразие - мать цикличности. Романтика разнообразия бессознательно рассеяна во всей нашей повседневной жизни. Вот мы просто произносим слово "космос". С чем оно ассоциируется? С темным межзвездным пространством , с ночным небом - хотя звезды, планеты и сама земля с её очеловеченной поверхностью являются в той же степени частью космоса, как и пустое пространство между ними. Романтическое отношение к космосу предопределяет ассоциации отнюдь не с тем, что в этом космосе, собственно, содержится, не с поверхностями планет и огненными недрами звезд, а с процессом достижения этих планет и звезд, с заполняющими пространство между планетами и звездами космическим вакуумом и летящими по нему аппаратами. Космическое пространство - это такое место, где ты начинаешь иметь отношения сразу ко всем планетам, к космосу вообще, а не только к какой-то одной планете.
Поняв это, уже легче можно понять романтику морского простора. Способность страны коммуницировать с другими странами зависит от ее выхода к морю, хотя по суши можно ездить еще быстрее. Но на море нет препятствий, нет государственных границ, таможен и ландшафта, и поэтому по морю до любой страны можно беспрепятственно доплыть по прямой линии. Не чувствует романтики моря тот, кто пусть даже и на берегу моря, мечтает уехать в какое-то одно конкретное место. Романтика моря - это романтика дальних стран и дальних странствий, здесь принципиально важно именно это неопределенное множественное число в словах "страны" и "странствия", эта романтика вытекает из причастности к разным землям, к потенциально бесконечному разнообразию новых земель, к миру в его целостности. Море - это место, из которого все близко, и сам ты начинаешь быть причастен не частному, а общему.
Та же иллюзия всеобщей доступности и происходящей из этого причастности к настоящему разнообразию пронизана так называемая романтика бродяжничества. Вместо телетайпной ленты или звездного неба здесь символ - уходящая вдаль дорога, идущему по ней принадлежит все, мимо чего он проходит, в то время как обитатели вилл сами себя заточили в комфортабельные тюрьмы. А есть еще романтика железных дорог, романтика вокзалов и "стука колес". Тема отъезда и приезда в новое место.
Наконец, есть особого рода журналистский кайф. Вот журналист сидит рядом с телетайпом информационного агентства и видит, как живет мир, слышит пульс человечества, десятки сообщений рассказывают о множестве разных, взаимосвязанных событий. Он начинает испытывать восторг от причастности к полноте и разнообразию жизни - ради этого уже привычного, уже не вызывающего экстаза, но ставшего тем не менее необходимым чувства люди и не могут обойтись без газет и программ новостей. Роль политика и журналиста - одновременно предмет зависти и презрения, так как они находятся между всеми событиями, участвуя во всех них поверхностно, но ни в одном из них - всерьез. Кайф, аналогичный тому, что ловит журналист рядом с телетайпом, ловит радиолюбитель. Он тоже вышел в специфическое пространство, в коем доступен мир во всех его частях. Собственно, популярность радиолюбительства держится именно на особом чувстве, порождаемом способностью легко переносится из Сиднея - в Монреаль , из Сантьяго - в Стокгольм. Вообще, радиоэфир - вещь впечатляющая, крутишь ручку радиоприемника - и как бы чувствуешь дыхания мира, слушаешь голоса, доносящиеся из разных стран. Величественный образ радиолюбителя дан в одном из рассказов Теффи - монах, на одном из соловецких островов совершенно один, среди холодного моря, ловит рацией позывные разных стран и особенно любит ловить позывные Эйфелевой башни.
Сегодня телеграф и радио постепенно вытесняется Интернетом - и люди часами не отходят от компьютеров, странствуют по сайтам и по странам, перекачивают себе в компьютер совершенно не нужную им информацию. То же чувство восторга. Перспектива бесконечного разнообразия и возможность почувствовать себя вместе с целым миром порождает настоящих фанатиков странствования по Всемирной Паутине. Сила Интернета и компьютерных виртуальных технологий заключается именно в том, что он создают иллюзию разнообразия жизни - а значит, иллюзию того, что жизнь интересна.
Радиоэфир, море, космическая пустота, железнодорожная сеть, сеть телеграфных корреспондентов, сеть Интернет - это пространства, обеспечивающие предельно быстрые связи между вещами, они дают доступ ко всем вещам для тех, кто имеет доступ в это пространство. Тут мы имеем дело со сферой отношений между вещами, взятой как отдельная вещь. Причастность к таким пространствам дает людям специфическое воодушевление, порождаемое тем, что эти пространства обеспечивают универсальность и гарантируют разнообразие.
Однако, возможно чувство восторга будет отравлять сознание того, что сам ты в этом потрясающем и величественном течении жизни не участвуешь, ты находишься между всем, ты слышишь обо всем, но ни во что не погружаешься. Однако, это желание погрузиться в гущу жизни -в величайший самообман . Если журналист погружается в глубь жизни - ну, скажем, устраивается на работу в одну из тех организаций, о которых ему приходилось читать и писать - то через некоторое время он убеждается, что мера скудости жизни остается неизменной, поскольку полнота участия в "реальных жизненных процессах" компенсируется отсутствием разнообразия; сколь бы важной и нужной ни была работа одной конкретной организации, взятая в изоляции она кажется слишком узкой и частной, и не дает того чувства праздника, которое давала причастность в к работе сразу тысячи подобных и организаций в ста разных городах в десяти разных странах. Видеть течение жизни можно лишь находясь в пустом пространстве между ее элементами. Радикалы Цветковского типа не только не видят в Интернете какое-то ни было средство облегчения гнета повседневности, но наоборот - считают, что всемирная сеть в первых является средством закабаления человека, а во вторых вредна тем, что дает иллюзию свободы. Все виды "кайфа разнообразия", которые приведены выше, для нового анархизма представляются лишь паллиативами, отвлекающими от достижения подлинного разнообразия, подлинной романтики. Вредные наркотики с их точки зрения - не кокаин, а телевидение и Интернет. Цветков пишет, что необходимо "Добиваться легализации "наркотиков" (такой же фиктивный термин, как и "преступность"), чтобы система не могла контролировать твое сознание при помощи телевизора." (Цветков А. Анархия non stop. с. 23) Но какое разнообразие кроме скорой гибели находится по ту сторону восстания?
И вторая проблема, которая заставляет воздерживаться от сочувствия новому анархизму - это, проблема оптимального режима, необходимого человеческому уму. Проблема в том, что в жестком режиме неорадикалистской революции - будь это алкоголизма, психоделическое творчество или драки с полицейским спецназом - испытанию на прочность подвергаются не только плоть, но также личность и интеллект - то есть то, жертвовать чем не спешат даже буддисты, несмотря на свои утверждающие обратное декларации. Если вы встречаете какого-нибудь человека, и говорите о нем: умный , приятный нормальный, то для того, чтобы он и через десять лет удостоился этих характеристик, нужно чтобы в течении этого времени он соблюдал большое число ограничений. Он не должен слишком долгое время заниматься управлением или удаляться во власть и политику, он не должен наоборот, слишком много лет сидеть без работы, в бедности и нищете, он не должен слишком много лет сидеть в тюрьме, он не должен слишком много лет быть неженатым, нельзя зацикливаться на одной неудаче, на достижение "правды", или на идее мести кому-то. В общем, если разобраться, то для сохранения вменяемости и ума требуется очень определенный, достигаемый тонкой настройкой и поэтому не всегда достижимый режим существования. Не то страшно, что наркоман скоро умрет, а то, что уже за несколько лет до смерти он начинает терять умственные способности. Но если бы радикалам удалось найти формулу альтернативного образа жизни, способную преодолеть данную опасность, то по указанному революционерами пути рванулось бы все человечество.
Список литературы
Константин Фрумкин. Пламенные революционеры ХХI века