Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
ВНИМАНИЕ!!! ВСЕ ПРАВА ЗАЩИЩЕНЫ. ТОЛЬКО ДЛЯ ЛИЧНОГО ПОЛЬЗОВАНИЯ!!! ПЕРЕПУБЛИКАЦИЯ В ИНТЕРНЕТЕ БЕЗ СОГЛАСИЯ АВТОРА ЗАПРЕЩЕНА!!!
Григорий Казанский
Готика-3.
Кибер-гёрлскаут
Роман
© Григорий Казанский. Москва, 2011 г. Все права защищены.
Любое воспроизведение: печать, публикация в Интернете, полностью или частично, без согласования с автором ЗАПРЕЩЕНО!
Связаться с автором:
e-mail: grigoriy-kazanskiy@yandex.ru
Тел.: 8-916-194-89-99
1. Художник Альфред
Звонок телефона раздался совершенно неожиданно. Тогда, когда готический художник Альфред уже перестал надеяться.
А за окном была такая красота!
Долгий летний день, насквозь влажный после дождя, уже догорал. Над городом стояла высокая, в полнеба, радуга, одним концом уходившая за Воробьёвы горы, а другим теряющаяся где-то в подмосковном Солнцеве.
Наступал один из нежнейших, голубых московских вечеров. Сладкие сумерки медленно окутывали мир. Ещё не вполне догорел закат, ещё небо у горизонта пламенело красным, вспоминая огненный летний день. Но уже всё смягчалось, становилось туманным, приобретая голубые, вечерние, неопределённые очертания.
Силуэты домов вырисовывались тёмными громадами на фоне чистого неба с подтаявшей долькой сахарной луны. Зажигались первые окна. Старый парк, что был виден невдалеке, становился густой, неясной массой, приобретая тёмную, таинственную сущность. Всё вокруг представало дивным и по вечернему прекрасным, таким, что невольно заходилась душа, и блаженно истаивало сердце.
Но Альфред не смотрел в окно и не любовался синими сумерками над Москвой, и постепенно пропадающей, тающей радугой. В его готической квартире уже царил полумрак, делая её ещё готичнее. Всё вокруг было мрачно, и мрачно было на душе у хозяина квартиры – Альфреда, старого неформала, яркого представителя Готической субкультуры, художника из московской Секции графиков.
Он лежал на кровати пластом, и в который раз окидывал свою готическую комнату брезгливым взглядом. Ему было невыносимо тяжело с похмелья, после вчерашнего фуршета на открытии выставки в Союзе Художников, где был отличный шведский стол, и море выпивки.
Голова гудела. Альфреду всё время хотелось встать, но он не мог собраться с силами. Снова и снова он с отвращением пробегал глазами по комнате. Чёрные витые свечи догорели полностью, и края подсвечника были заляпаны оплывшим черным воском. Горел красный огонёк компьютера, но экран был тёмным – компьютер находился в спящем режиме. Всё было перевёрнуто, журнальный стол был опрокинут. Видимо, вчера Альфред на него неловко облокотился.
Он совершенно не помнил, как он вернулся домой. Слава Богу, его друг Константин, ди-джей из готического клуба «Жизнь после смерти», помог ему добраться.
Посередине комнаты валялась разбитая бутылка. Хорошее, дорогое вино, которое они купили на последние деньги (эстеты чёртовы), разлилось по полу, и они его вчера так и не попробовали. Высохнув за ночь, оно превратилось в коричневую лужу липкой гадости. В ней валялись окурки, пепел и даже рассыпанные шахматы.
Вокруг был такой хаос, и такая мерзость запустения, что у Альфреда стало совсем скверно на душе. Его мутило. Так дальше жить было нельзя. Нужно было срочно что-нибудь выпить. Но в доме не осталось никаких горячительных напитков, и холодильник был совершенно пуст. Да и денег уже совсем не было. Надо было что-то придумать.
В который раз Альфред уныло просматривал своё объявление в газете «Из первых рук». Оно гласило: «Уроки рисунка и живописи для младшего и среднего школьного возраста. Подготовка в художественные школы и училища. Обучение проводится у вас на дому. Талантливый художник, член Союза Художников России, Альфред». И стоял электронный адрес, и номер телефона. Даже два номера, домашний и сотовый.
Но никто до сих пор не написал и не позвонил, ни одна живая душа (себя Альфред в настоящий момент уже к таковым не причислял). Ну, конечно, лето, все школьники на каникулах.
Положение становилось безвыходным…
«Какая пошлость, - думал художник. – Как это бездарно, вот так лежать и мучиться, без единой копейки в кармане! Почему всегда так плохо с похмелья? Почему время так медленно тянется? Каждая секунда длиною в вечность, и доставляет невыносимые страдания!»
Деньги за последнюю работу (макет рекламного щита для фирмы, изготовляющей пластиковые окна) должны были заплатить ещё на прошлой неделе, но опять просили подождать. Из-за кризиса везде были перебои с выплатами.
«Талантливый художник Альфред» состоял в секции книжной графики Союза Художников России, но охотно брался за заказы любого рода. Среди выполненных им работ было и множество живописных полотен, и рекламные вывески, что, кстати, приносило неплохие деньги.
«О моей гениальности пусть рассуждают критики и искусствоведы (когда узнают о моём существовании), - скромно заявлял Альфред, - а мне главное, чтобы деньги платили». Правда, они у него всегда исчезали так же быстро, как и появлялись.
Ещё он давал частные уроки. Это тоже был относительно стабильный заработок, но только в учебное время года. Летом всегда было затишье – и с уроками, и с заказами. Вот и сейчас он испытывал, так сказать, временные материальные затруднения.
«Может быть, продать что-нибудь из книг?»
Его взгляд остановился на книжных полках. Все полки в его доме были уставлены книгами – большая библиотека досталась ему в наследство от дедушки, и сам он потом докупал кое-что ещё. Так что книги у него были разные, были и очень хорошие. Но продать книгу – это дело долгое, дело нескольких дней… Нужно нести её в букинист, ждать, и так далее…
«Или, может быть, продать что-нибудь из барахла? Нет, одежду жалко… Что угодно, но только не это… Да и это тоже не быстрое дело… Нет, шмотки продавать не буду. Ведь то, как ты одет – это послание миру. По одёжке встречают…»
Он взглянул на зеркальные дверцы платяного шкафа. Альфред любил красиво, со вкусом одеваться – в готическом стиле, разумеется. Его направлением в одежде была антикварная, романтическая готика, может быть, с уклоном в вампирскую тему. Ему очень шли его довольно дорогие, бархатные и вельветовые блузы в духе викторианской эпохи, стильные свитера, рубашки, шейные платки и галстуки, серебряные и мельхиоровые украшения.
Вообще, он был большой эстет. Он считал, что поскольку Бог создал этот мир изначально прекрасным, то все мы не вправе пренебрегать Его великим замыслом. Мы и сами должны быть прекрасными, и творить должны прекрасное.
Именно такая эстетика, в представлении Альфреда, должна была быть свойственна готам. Хотя исторически готы вышли, вроде бы, из панк-культуры, и готов изначально называли «тёмные панки», но между антикварным готом и настоящим панком, конечно, нет ничего общего.
Мало ли, кто от кого произошёл. Вон, христиане тоже сначала были язычниками… А что материалисты говорят о происхождении человека – вообще подумать стыдно…
А у готов, заявлял Альфред, должно быть обострённое чувство эстетики. Каждый должен или являться произведением искусства (если может, если есть природные данные), или хотя бы носить на себе произведение искусства.
Даже внешность Альфреда как будто это подчёркивала. Тут ему повезло – он как будто родился специально для готики. То есть не то чтобы он был какой-нибудь необычайный красавец, а просто всё в нём было именно в эту тему, в готическую – можно сказать, повезло (а если бы родился негром – подумать страшно, пришлось бы стать рэпером… хотя, в принципе, тоже неплохо...).
Это был высокий, хорошо сложенный (правда, чуть сутулый), сероглазый шатен (но он красил волосы в иссиня-чёрный цвет, в традиции олдскульных готов), с бледной кожей, с изящными жестами тонких рук. Неповторимым движением длинных пальцев он поправлял свои круглые тёмные очки в тонкой посеребренной оправе, как у Оззи Осборна, неизменно откашливаясь перед тем, как произнести какое-нибудь своё сверхмудрое (как он считал) замечание, с которого обычно начиналась его задумчивая речь.
Длинные, прямые волосы, смазанные блестящим гелем, он гладко расчёсывал на прямой пробор, и пользовался хорошей туалетной водой. Для особого выхода в общество он красил ногти чёрным лаком. Девушки говорили, что он выглядит моложе своих лет. В действительности, этой весной ему исполнилось тридцать пять.
Но сейчас, растрёпанный, заросший щетиной, дурно пахнущий, он у себя самого вызывал отвращение. Он давно собирался встать, чтобы умыться (на душ вряд ли хватит сил), и привести себя в порядок, но сил не было.
И тут вдруг зазвонил телефон!!!
Альфред вздрогнул от неожиданности. Затем, сделав над собой нечеловеческое усилие, взялся руками за голову и медленно-медленно сел. Он с трудом перевёл дыхание, протянул трясущуюся руку к телефону, который продолжал настойчиво звонить, взял трубку и с трудом произнёс:
- Да, я слушаю!
- Добрый вечер! – сказал низкий женский голос, властный, но добрый. Так разговаривают воспитательницы детского сада, а ещё иногда крупные бизнес-леди, женщины-политики и знаменитости, занимающие высокое положение в обществе. – Могу я поговорить с господином художником Альфредом?
- Это я. Что вас интересует? – спросил Альфред.
- Меня зовут Элеонора. Я звоню по поводу уроков рисунка и живописи для девочки, моей… внучки. Нужно подготовить её в учебное заведение. Мы хотели бы, чтобы она поступила уже этой осенью. Она очень хорошая, воспитанная девочка! Она талантливая, и любит рисовать. Скажите, когда вы могли бы подъехать, чтобы нам всё обсудить на месте?
- Когда хотите! – оживился Альфред, насколько это позволяло его состояние. – Когда вам будет удобно! Только учтите, - он откашлялся, стараясь придать уверенности голосу. – Учтите, это уже будет считаться, как пробное занятие, которое оплачивается! Поймите, я не могу просто так выезжать, у меня совершенно нет свободного времени! – соврал он.
Женщина засмеялась.
- Не беспокойтесь, - категорически заверила она. – Я вам хотела предложить несколько другую форму оплаты. Если вас всё устроит, то, может быть, я бы вам заплатила вперёд, сразу за несколько занятий. Так вам будет удобно? А о подробностях договоримся при встрече.
- Это совсем другой разговор! – обрадовался Альфред, хотя старался не подавать виду. Возможность получить приличную сумму денег уже в скором времени сразу придала ему силы. – Скажите, когда мы могли бы встретиться?
- Может быть, прямо сейчас? – осведомилась дама.
- Сейчас? – Альфред задумался. – Видите ли, сейчас уже поздно, и потом, - сказал он медленно, - я сегодня не очень хорошо себя чувствую. У меня немножко болит голова. Вряд ли я смогу провести сегодня занятие. Может быть, завтра, с утра? – предложил он неуверенно.
Дама снова рассмеялась – так добродушно, что Альфред невольно почувствовал к ней расположение.
- Ничего, ничего! – успокоила она. – Сегодня заниматься не нужно. Эмили (она произнесла с ударением на первый слог, по-английски) пока ещё на даче. Она приезжает только завтра. Я как раз хотела пока встретиться с вами, обо всём договориться, и я бы сразу заплатила вам деньги. Приезжайте, - сказала она доверительно. – Вы посмотрите рисунки Эмили, мы с вами посидим, пообщаемся, и у вас сразу прибавится здоровья! – и она снова рассмеялась.
«Эмили, блин, надо же! - подумал Альфред. – За одно такое имя родителей нужно убить».
- Ну, как же я могу отказаться! – через силу улыбнулся Альфред. – Скажите, пожалуйста, как к вам проехать!
«Что ж, - подумал он, - придётся как-то сделать над собою усилие, придётся взять себя в руки. Зато уже сегодня у меня будут деньги».
- Мы с Эмили живём возле Измайловского парка, напротив Главной аллеи. Вы знаете, где находится Главная аллея? Напротив озера. Эмили там бегает по утрам. – Она назвала адрес и объяснила, как найти дорогу. – Жду вас через полтора часа. Постарайтесь не опаздывать! – строго, но ласково сказала Элеонора.
- Договорились. Тогда до встречи.
Альфред положил трубку, снова перевёл дыхание, затем встал и начал застёгиваться, потихоньку приводить себя в порядок. Он прошёл в ванную и взглянул на себя в зеркало.
За ночь лицо его обросло и стало совсем тёмным от щетины. Выглядел он очень неопрятно, и казался сейчас намного старше. Даже мысль о прикосновении холодного лезвия бритвы к его лицу сейчас вызывала у него содрогание, но он всё-таки взял с полки станок и баллончик с пеной для бритья.
«Нужно, Альфред, нужно, ничего не поделаешь!» - сказал он себе.
Побрившись и почистив зубы, он умыл лицо холодной водой, тщательно причесался и заметил, что самочувствие вроде бы намного улучшилось. Он даже воспрянул духом.
«Ничего, - подумал он. – Доеду как-нибудь потихоньку, а там получу деньги, возьму пива, приду в себя, и завтра всё будет нормально. Хорошо бы найти сигарету».
Добравшись до кухни, он обнаружил там, на окне, распечатанную пачку «Мальборо». Долго искал спички. Спичек не оказалось. Он включил электрическую плиту и долго ждал, когда она нагреется. Он уронил несколько крошек табака, которые начали дымить и вонять. Наконец, прикурил.
Альфред прошёлся по квартире, поднял с пола бархатный готический пиджак, отряхнул его. Взял один ботинок. Долго искал другой, пока не нашёл его в холодильнике на кухне (как жестоко ди-джей Костя пошутил!). Когда Альфред надевал ботинок, он был ужасно холодный и не хотел налезать.
Ключи валялись в прихожей на полу. Нагибаясь за ними, Альфред едва не потерял сознание. Наконец, собрался, проверил, всё ли в порядке, навёл перед зеркалом последние штрихи. С похмелья время так растягивается, просто ужас!
Альфред закрыл за собой дверь, спустился на лифте и заковылял на улицу.
2. Элеонора
Дверь открыла величественная, худощавая дама маленького роста, в модных очках, с коротко подстриженными волосами, выкрашенными в синий цвет. Ей было, пожалуй, немного за пятьдесят.
На ней был широкий, длинный серый свитер, чёрные джинсы и мягкие домашние тапочки. Она курила тонкую, длинную сигарету, небрежно стряхивая пепел в чашку с остатками кофе, и смотрела на Альфреда. На губах у неё играла покровительственная улыбка. Проницательный взгляд её голубых, умных глаз словно пригвоздил Альфреда к входной двери.
Разумеется, художник сразу же узнал её. Ещё во время телефонного разговора, при звуках её характерного голоса, такого низкого, с хрипотцой, сильного и хорошо поставленного, и при сочетании её имени и отчества, в его душу закрались некоторые подозрения, и сейчас он понял, что не ошибся.
Эта женщина была стоматолог и зубной протезист. Её объявление находилось в той же газете, что и объявление Альфреда. Вероятно, поэтому его телефон и попался ей на глаза. Однажды он обращался к ней по поводу своих зубов, и она хорошо ему запомнилась. Но то, что ему запомнилось лучше всего – это её цены.
Альфред старательно одёрнул пиджак и галантно поклонился.
- Здравствуйте, Элеонора! Что же вы мне сразу не сказали, что вы – это вы? Для меня ваше приглашение большая честь! Если бы вы представились сразу, я бы, не раздумывая, согласился, и не отнимал бы у вас время. – Альфред подумал про себя, что сейчас он вообще-то согласился бы на любое предложение, но не стал об этом распространяться.
- Вот ещё, представляться! Своих героев народ должен узнавать по голосу! – строго сказала дама-стоматолог, и засмеялась своим низким смехом. Она решительно затушила о донышко чашки ещё довольно длинную сигарету, издавшую при этом грозное шипение. Затем снова смерила художника взглядом и сказала:
- Вы такой симпатичный молодой человек! Мы нигде не могли с вами раньше встречаться?
Альфред кивнул:
- Конечно! Я приходил к вам лечить зубы! Но вы меня, наверное, не помните!
- Не припоминаю, но, значит, виделись, - дружелюбно сказала Элеонора.
Она открыла дверь и прошла в просторную комнату, жестом пригласив его следовать за собой. Альфред вошёл в комнату и огляделся.
В комнате был беспорядок. Везде лежали медицинские книги на русском и на английском языке, каталоги, раскрытые справочники и прайс-листы, с пометками, сделанными разноцветными маркерами.
На письменном столе, рядом с включенным компьютером, стояло несколько чашек из-под кофе и пепельница с длинными окурками, почти целыми сигаретами.
На стенах висели картины – подлинники современных известных художников. Возможно, подарки, решил Альфред. А ещё стены украшали разные кинжалы, сабли… а вот висел какой-то фрагмент доспеха средневекового воина…
А дальше (вот это да!): изящная кожаная плётка, за ней жокейский хлыст-стек, потом ещё одна плётка, да какая! А вот висят настоящие кандалы, ошейники… и какие-то очень интересные цепи! Только теперь Альфред сообразил, что и на самой даме (она хоть и бабушка, но совсем не старая) надета серебряная цепочка-ошейник с кольцом для карабина от поводка, типичная фетиш-готика, и что она в облегающих кожаных брючках.
«А в прихожей висела, - он вспомнил, - кожаная фуражечка в стиле эротического художника Тома Финляндского, и красная кожаная курточка с заклёпками и шипами… Э, да она интересный человек… И имя подходящее – Элеонора!»
Бабушка-вамп заметила его взгляд.
- Это всё предметы моей коллекции. Вы ведь современный человек, вас не шокируют такие вещи? Меня очень привлекает вопрос доминирования – психология, эстетика доминирования, связь доминирования с сексом… Ну, и вообще… Проходите, садитесь. – Хозяйка указала на одно из кресел возле низкого столика посередине комнаты. На столике стояли вазы с конфетами и фруктами. – Угощайтесь! Вы что будете пить – чай, кофе? Или, может быть, немножко… за знакомство?
Она указала глазами в сторону серванта с зеркальным баром, где за стеклом опытный взгляд художника различил неплохой выбор вин и коньяков. Он оживился. Это было сейчас очень кстати!
- Да, если можно, чуть-чуть. За компанию. – Альфред кивнул, стараясь говорить непринуждённо, хотя руки у него задрожали от волнения. Элеонора поставила на стол коньяк и две маленькие рюмки. Затем она грациозно опустилась в кресло напротив Альфреда, и налила себе и ему по половинке. Они тихонько чокнулись и выпили.
- Ну, так вот. Я хотела бы пригласить учителя для моей… внучки.
Она чуть запнулась, произнося слово «внучка», будто смутившись своего возраста, затем продолжала:
- Нужно подготовить её, чтобы она поступила в художественное училище. Но вот что главное. Нам нужен не просто учитель на два академических часа в неделю, а, скорее, гувернёр. Нужно следить за девочкой, чтобы она постоянно была под вашим присмотром, с утра до вечера.
Видите ли, я сама всё время занята, как вы догадываетесь. А у неё сейчас – самый опасный возраст. Ну, а вы художник, вы молодой человек, и, я уверена, Эмили с вами будет очень интересно. И в то же время вы сможете постоянно заниматься с ней, воспитывать её, прививать ей чувство прекрасного.
И это хорошо, что воспитателем у неё будет мужчина, а не женщина. Та из неё сделает болтливую кокетку, сплетницу, кумушку… А с мужчиной, тем более молодым и интересным, она всё время будет подтянутой, будет вести себя как надо. Я в этом уверена!
Вы будете вместе гулять по городу, проводить время на природе. Вам будет, о чём побеседовать. Я думаю, вы очень скоро станете друзьями. И за эти оставшиеся два с половиной месяца вы сможете отлично её подготовить.
Разумеется, - добавила она, - всё это будет соответствующе оплачено. – И она назвала очень приличную сумму. – Это за один месяц. А задаток, скажем, одну треть, я могла бы заплатить вам прямо сейчас. Ну, как, вы готовы взяться за это?
- Взяться я могу, - сказал Альфред. – Но у неё самой есть желание? Она действительно хочет стать художником?
- Конечно! – кивнула бабушка, закуривая новую сигарету. – У неё огромное желание! Она рисует с самого раннего детства. Это очень одарённая, очень талантливая девочка!
Альфред усмехнулся в душе.
«Как же, все они у вас одарённые, все талантливые! А на деле одно самомнение, одна избалованность и капризы! - неприязненно подумал он, вспоминая большинство своих воспитанников из обеспеченных семей. – Хотя, конечно, бывают разные ребята».
Элеонора словно прочитала его мысли.
- Не беспокойтесь, - сказала она. – Эмили очень хорошо воспитана. Тут такая история…
Моя дочь, мать Эмили, была редкая красавица, даже занимала разные места на конкурсах красоты. И вот, в начале девяностых, как и многие наши девчонки, она уехала в Америку искать счастья в модельном и актёрском бизнесе.
Она долго крутилась в Голливуде, пыталась что-то найти, но у неё ничего не вышло, а результатом поисков, вот… явилась Эмили, от её недолгой связи с одним второсортным актёром, редким красавчиком и большой сволочью…
Правда, потом моя дочь очень удачно вышла замуж в Нью-Йорке, и как раз за русского. Отчим Эмили (то есть муж моей покойной дочери, он программист) уже много лет работает за границей по контракту. И вот, девочка жила там с родителями. Я к ним иногда приезжала пожить ненадолго. Потом её мама, моя дочка, умерла от воспаления лёгких. Она всегда была неосторожна, я говорила ей…
Голос бабушки сделался тихим и грустным.
«В Америке! Так вот почему такое имя», - понял Альфред.
– Девочке тогда не было ещё шести лет. И вот, они прожили там с отчимом десять лет. Потом её отчим женился во второй раз, на американке, ну, и, вы понимаете…Они решили, что Эмили должна жить в России. Чтобы наша семья продолжалась здесь. Возможно, это правильно. И вот она уже полгода живёт со мной.
«Ну да, конечно, новую жену раздражала молодая, красивая девчонка-падчерица, вроде Лолиты, под боком. Конечно – подрастающая дочка русской модели и голливудского хлыща, наверняка вышла потрясающая красавица, а папаша к тому же не родной…», - понимающе кивнул Альфред, но промолчал.
Голос бабушки снова повеселел.
- Она очень послушная. Не капризная, не вредная. В Америке она состояла в обществе гёрлскаутов, и до сих пор этим гордится! Это как наши пионеры, только они появились ещё раньше. Так что она очень дисциплинированная. Они если дают слово, то обязаны сдержать его, иначе это потеря чести для скаута. Она умеет слушаться. У вас с ней не будет проблем. Я бы вас с ней познакомила, но её сейчас здесь нет, она на даче у дедушки. Можете пока посмотреть её рисунки. Сейчас я их принесу.
Она встала и вышла в соседнюю комнату. Пока она отсутствовала, Альфред быстро схватил бутылку, нацедил себе полную рюмку коньяку и выпил залпом, затем сразу – ещё одну. Ему тут же стало намного лучше.
«Как это прекрасно – дать слово, и сдержать его! А вот я сколько раз обещал себе и другим больше не пить… Вот если скаут даст слово больше не пить, он его сдержит? Интересно, есть скауты-алкоголики? Вот из меня бы точно скаут не вышел», - подумал он, мысленно глядя на себя со стороны с отвращением.
Элеонора вернулась, и раскрыла перед художником на краю стола синюю картонную папку. Он бегло просмотрел два десятка ученических работ: акварель с добавлением белой гуаши, иллюстрации к какой-то книге фантастики.
Вот изображение мировой катастрофы, ядерный взрыв на горизонте… А вот картина битвы. Там юная девчонка с развевающимися волосами, в блестящем трико или в доспехах, сражалась с монстрами.
Глаза немного крупные, блики в них нарисованы грубовато… А вот фигура нарисована неплохо, похоже, она знает строение тела (хотя бы зрительно). А вот – та же девочка в одежде принцессы, но тоже с каким-то космическим уклоном…
Ничего выдающегося, просто аккуратные рисунки подростка. Таких работ Альфред видел сколько угодно.
Хотя… вот разве что тематика – это действительно было интересно. Фэнтези, кибер-панк или кибер-готика, попытка рисовать человека в стиле манги или анимации… Вообще, девочка с фантазией – а это главное!
- Да, неплохо, - кивнул он любезно, но без особого воодушевления. – А что-то я смотрю по работам, она у вас довольно взрослая? Сколько, ещё раз, лет девочке?
- Девочке-то? Ей как раз недавно исполнилось шестнадцать. Этой весной она закончила девятый класс. А что? – осторожно спросила бабушка.
- О-о… - протянул Альфред разочарованно. – Шестнадцать лет! Так много! Я даже не знаю…
Лицо его вытянулось и приняло озадаченное выражение.
– Видите ли, обычно я никогда не работаю с такими взрослыми! Нет, я думаю, ничего не получится, - сказал он.
Альфред боялся и недолюбливал современных девчонок-старшеклассниц, с их бесстыдными разговорами, с их громким смехом и матом. Ему всё казалось, что они какие-то не такие, как были в те годы, когда он сам был школьником. Они представлялись ему сплошь невоспитанными, развязными и наглыми, совершенно не способными тонко чувствовать. Он не был уверен, что полностью справедлив, но не мог побороть свои ощущения. (А можно подумать, мы в школе ругались матом меньше, чем сейчас…)
Альфред вздохнул: какая жалость! А он-то уже так хорошо придумал, как он истратит полученный сегодня задаток. И начнёт тратить уже по дороге домой…
- Да вы погодите! – воскликнула Элеонора. – Не делайте преждевременных выводов. Вы же ещё не видели мою Эмили! А может быть, она вам понравится! Может быть, вы сработаетесь! Что же вы так сразу?
Альфреду стало неловко перед ней, и даже немного жалко эту неизвестную девочку со смешным именем - Эмили, которая пытается рисовать фэнтези, и никому не нужную, которую и он только что отверг. Он пожал плечами.
«Действительно, - подумал он, - почему бы не попробовать?» Он снова вспомнил про деньги и сказал:
- Да, вы правы, конечно. Надо посмотреть. Может быть, и сработаемся. Только вот ещё что: нам нужно будет многое купить для занятий. Я могу сделать это сам, и принести вам чек. Хотя, возможно, было бы лучше, если я составлю список, и пусть это сделает Эмили. Ей будет полезно.
- Я придумала ещё лучше, - сказала Элеонора. – Завтра Эмили приедет, и послезавтра вы сможете встретиться с ней в городе. – Она улыбнулась. – Она хорошая, вот увидите! И очень красивая девочка, – добавила она неизвестно к чему, не без гордости. – Познакомитесь, прогуляетесь вместе, затем сходите и купите всё необходимое. Осталось только выбрать время и место встречи.
Альфред глубокомысленно поднял брови.
- Ну, куда нам придётся зайти? Где у нас художественные салоны - хорошие, и недорогие? На Петровке? Да нет, там, в основном произведения искусства, он рассчитан на богатых покупателей-снобов, и всё там очень дорого, и краски тоже. В самом Доме Художников? Но я не помню что-то, открыт там салон сейчас, или нет. А вот на Никольской – пожалуй, самый лучший, там я всегда всё беру для себя. Значит, на Никольской. А что, если, в таком случае… - в голову ему пришла странная мысль. – Что, если нам встретиться с Эмили на Красной площади, возле Лобного места? Да, возле Лобного места! Например, в два часа дня. Опишите ей меня, как я выгляжу, и скажите, что я буду ждать её там, в четырнадцать ноль-ноль.
- Договорились, - кивнула Элеонора.
Альфред с благодарностью принял задаток и стал прощаться.
3. Художник и музыкант
Итак, художник Альфред получил задаток, и теперь он ехал домой на такси. Машина мчалась навстречу ветру. За окнами виднелись громады зданий с разноцветными квадратиками окон. Оранжевые и лимонные фонари проплывали над его головой.
Вот перед ним, своими высокими опорами, своей непередаваемой гармонией линий и форм возник Крымский мост (описание в духе Альфреда). Вода в реке сверкала чёрным блеском. В ней отражались огни набережной. Особым скоплением света двигался маленький речной теплоход. На нём гремела музыка.
Всё восхищало сейчас творческую натуру художника, всё радовало его. «Более всего вдохновляет, - любил говорить он, - когда оценкой твоего творческого труда, и горения твоего сердца на высоком огне искусства, является совершенно определённый эквивалент доброго отношения к тебе других людей, то есть определённая сумма в денежных знаках! Вот так».
Машина пронеслась мимо Парка культуры и отдыха на большой скорости, повернула на Ленинский проспект, и помчалась дальше и дальше, мимо Нескучного сада, свернув на Профсоюзную, всё более удаляясь от центра.
Густые, тёмные заросли Нескучного сада таинственным мраком проглядывали между тяжеловесными, монументальными зданиями. Разноцветные лампы и абажуры горели в окнах квартир. Всё вдохновляло, всё радовало художника.
После двухсот граммов коньяка здоровье его заметно улучшилось, и это ощутимо отразилось и на его настроении. Альфред сидел, откинувшись, на переднем сидении, рядом с шофёром. Это, может быть, было не совсем по-господски, но зато более удобно. Он смотрел вокруг.
В синем вечернем небе неподвижно стояла луна. Всё проносилось мимо, только луна оставалась неподвижной. Это наводило Альфреда на философствование.
«Вот так и духовные ценности в жизни, - думал он. – Вот так и искусство. Всё течёт, всё изменяется, только искусство остаётся. Всё проходит, только дар Божий в душе художника никогда не иссякает. Если, конечно, он настоящий художник…» И так далее.
Альфред высовывал руку из окна, наслаждаясь упругим дуновением ветра, будто приветствовал вечерний город, как маршал на параде. Напротив станции метро «Беляево» он велел водителю остановиться (не попросил, а именно велел).
Он щедро расплатился, дав намного больше, чем назвал водитель, и бодро зашагал по направлению к своему дому, решив прогуляться пешком – до дому было минут десять ходьбы. Он шёл по прямой, как стрела, асфальтовой аллее, обсаженной по обе стороны высокими, стройными липами. Никого не было вокруг в этот час. Одиноко звучали его шаги.
Вдруг навстречу ему, из темноты, появился чей-то силуэт, и Альфред тут же узнал своего приятеля и одноклассника, готического ди-джея Константина.
Это был мужчина крепкого сложения, ровесник Альфреда, и несколько полноватый. Он чуть сутулился. Густая, тёмная шевелюра, широкое лицо, крохотная бородка под нижней губой и модные, узкие прямоугольные очки в пластмассовой оправе придавали его облику некоторую основательность и благообразие. Он тоже, ясное дело, был одет в чёрное, как Альфред, и носил серебряные и мельхиоровые украшения.
В то же время, при общей солидности, в глазах у него бегала какая-то искорка озорства, какая-то приятная дикость и лёгкое, изящное безумие. И это придавало ему особый шарм, как говорили знакомые женщины из готического клуба «Жизнь после смерти».
Ди-джей, как совсем недавно его друг художник, тоже мучился с похмелья после вчерашнего вернисажа, и как раз направлялся к Альфреду в гости. Привычно, на ходу, они поздоровались, обменялись рукопожатиями, и зашагали к дому, где жил художник.
Войдя в квартиру, Альфред сразу поставил на стол большую сумку, и неопределённым жестом показал Константину на холодильник, который стоял на кухне. А сам быстро пошёл принять душ и переодеться.
Константин со знанием дела открыл холодильник и стал смотреть, что же там есть. Раскрыв на столе сумку художника, он извлёк оттуда бутылку водки, купленную Альфредом по дороге. Сейчас это было лучшее, что могло помочь ди-джею.
Он достал из холодильника рыбные консервы – сардины в масле, очень вкусные. Открыл ещё консервированную ветчину, нарезал хлеб. Всё это он положил на сервировочный столик. Забавная штука на колёсах. Константину он очень нравился – выглядит солидно, а когда поели, можно укатить столик с грязной посудой на кухню, и в комнате сразу порядок.
Сюда же, на столик, он поставил и бутылку. Нашёл в буфете два стакана, и всё это отвёз на столике в мастерскую. Там он опустился в кресло. Всё. Теперь можно было спокойно открыть бутылку…
Чувствуя, как живительная влага растекается по всему его телу, и её горячительное, благотворное воздействие придаёт ему новых жизненных сил, Константин удовлетворённо вздохнул. Теперь ему дышалось свободнее, теперь он уже был готов примириться с этим миром.
В который раз он оглядел хорошо знакомую комнату. С первого взгляда можно было заметить какую-то странную, нездоровую склонность художника ко всему большому. Например, его кресло в мастерской, в викторианском стиле, сделанное на заказ, было таких внушительных размеров, что в нём могли бы запросто поместиться два человека. Хотя другое кресло, предназначенное, видимо, для гостей, было вполне обычное.
И рабочий стол был очень большой, вдоль всего окна. И лампа над столом была огромная, железная, устроенная как-то чересчур основательно. А шкаф около стены был такой, что упирался прямо в потолок. Костю всегда интересовало, как такую громоздкую вещь сумели пронести в лифт, или по лестнице, пока, наконец, он не догадался, что шкаф был собран непосредственно здесь, в квартире.
Все стены в мастерской были увешаны картинами и графическими работами. В одном углу висели редкие, старинные иконы, большие и маленькие. Ясные, кроткие очи святых взирали со стены, как показалось Константину, с укором. От их взглядов ему сделалось неловко. Он опустил глаза и вздохнул: «Эх, грехи наши тяжкие…». Но тут в мастерскую вошёл Альфред – в халате, с гладко зачёсанными назад мокрыми волосами, посвежевший и воспрянувший. Он сел в своё кресло.
Ди-джей взял уже начатую бутылку и налил им обоим по полстакана водки. Они переглянулись.
- Ну что, Альфред, - спросил ди-джей, - я вижу, что я должен тебя с чем-то поздравить?
- Пожалуй, это так, - кивнул художник.
В пространных выражениях он рассказал другу о том, как высоко оценила его художественный и педагогический талант состоятельная дама-стоматолог, пригласив его в качестве гувернёра в свой дом. Не забыл он и насмешливо пройтись по поводу её внучки, этой неизвестной девчонки с дурацким именем, как из мультика - Эмили.
- Шестнадцать лет. Говорят, очень красивая. Главное, - говорил Альфред, степенно поправляя очки и стряхивая пепел в хрустальную пепельницу, - главное, ты бы слышал, как она восторженно расписывала мне её таланты! По её описанию, это вообще что-то потрясающее. Дочка русской фотомодели и голливудского актёра, редкого красавца. К тому же, она состоит в организации гёрлскаутов. Наверное, привыкла там весело проводить время в лагерях, в походах и на танцах с мальчишками. Ну, ничего, я девочке быстро объясню, что настоящее, серьёзное искусство – это не клубная дискотека, где нужно только вертеть задницей, или катание на скейтборде! Это тебе не сидеть за компьютером в «Контакте», и не трёп по безлимитному мобильнику с подружками!
- Правильно, - вторил ему ди-джей, тоже иногда практиковавший частные уроки музыки. Он закончил музыкальную школу по классу фортепиано. – Очень важно, чтобы она с самого начала признала твой авторитет. И чтобы не влюбилась… или сам смотри не влюбись в неё, а то потом будешь мучиться от проблем! С ними, с девчонками, надо только так! Вот, есть разные удовольствия - есть выпивка, есть девчонки – но близко к сердцу допускать это нельзя! Ничто не должно иметь над тобою власть, кроме искусства!
Он взял бутылку и налил им ещё понемногу.
- Итак, - сказал Константин, - давай выпьем за искусство!
- Давай, за искусство!
Они чокнулись, и продолжали пить, оживлённо беседуя о творческих планах.
4. Бывшая жена Зинаида
Альфред сидел в своей мастерской перед мольбертом. Была глубокая ночь. Со стены строго смотрели лики святых. За окном, с пятнадцатого этажа, хорошо была видна ночная Москва, вся расцвеченная огнями.
Можно было по огонькам различить силуэт Университета. Вон, невдалеке виден район метро «Юго-Западная». А вон проходит и Московская кольцевая автодорога. Огоньки, огоньки – это по ней движутся автомобили. А вон своими огнями светит подмосковное Солнцево. И над всем этим стоит в небе белая луна, снова рождая ассоциации у Альфреда.
«Вот так и художник, - думал он, - пребывает высоко над миром, в своих заоблачных высотах. Он льёт оттуда свой бесконечный свет на этот мир. Но мир остаётся всё таким же тёмным и тусклым. И люди, подобно этим маленьким огонькам, суетятся, снуют по своим мелким, повседневным делам. Тоска, да и только!»
Альфред рассеянно глядел на шершавый, покрытый грунтом белый холст перед собою. Какая чистая поверхность, какое в ней чувствуется бесконечное пространство! Так хочется вот сейчас взять, и создать шедевр!
Клубилось, рисовало картины его мощное, мистическое воображение, как всегда, когда он приходил в такое «надмирное» состояние. Когда, как он, несколько пошло, любил выражаться, «его талант сам создавал в голове образы, насыщая душу, жадную до прекрасного, порой уже так, что не нужен был карандаш».
Так-то оно так. Это в голове. Но холст пока ещё был нетронут. А воображение на осенней выставке в Союзе Художников не выставишь, его не продашь, и денег за него не получишь. Альфред держал в руке кисть, рассеянно теребя её.
Часы показывали ночное время, пятнадцать минут второго, хотя никто и не думал на них смотреть. Альфред сидел перед холстом, смотрел, думал.
Совершенно неожиданно раздался звонок, неприятно резанув его слух, возвращая его к действительности. Он недовольно встал, и, осторожно пробираясь между мольбертом, столом и шкафом, направился к двери.
«Кто же это может быть? Костя? Но почему не предупредил?»
Он подошёл к двери, взглянул в глазок, и лицо его выразило неприятное удивление. Пришла Зинаида, бывшая жена Альфреда, готесса из «первого призыва». Познакомились они восемь лет назад, на какой-то выставке картин, на чьей-то квартире.
Последовал бурный, истерический роман, со встречами и расставаниями, увенчавшийся совершенно безумной, многолюдной свадьбой на квартире у Альфреда.
Одно время, около года, Зина жила у него. Потом они расстались, и теперь они были не то чтобы друзьями, а просто жизнь как-то держала их вблизи друг от друга. Встречались они совершенно неожиданно, на всяких тусовках.
Но бывало и так, что она заявлялась к нему в гости. Он никогда её к себе особенно не звал, однако и не старался уклониться от встреч с ней. Не то, чтобы он получал удовольствие от её присутствия, но порой ему хотелось выговориться и побеседовать.
Но секса у них уже не было.
Она его раздражала, но в то же время, если бы он подумал, то сказал бы, что она является одним из наиболее понятливых его слушателей. Хотя, обычно, никогда ни в чём с ним не была согласна.
Вот такие дела.
Как всегда, она явилась в самое неожиданное время. Ровесница Альфреда, она была высокая и худая готесса из тех, что начали проникаться этим движением, как и Альфред, ещё в восьмидесятые годы. Тогда название «готы» ещё не привилось, и такие ребята называли себя «тёмные панки» или «чёрные хиппи», и тусовались обычно небольшими кучками в недрах огромного сообщества хиппи (а не панков), так называемой Системы.
Были готы и из других источников, из тусовок панков (особенно питерских, более интеллигентных), и металлистов. Но Альфред и Зинаида, да и Константин тоже, произошли именно из Системы.
Впрочем, металлисты и панки тогда тоже тусовались иногда вместе с хиппи-системниками. Например, на Чистых прудах в восьмидесятые годы можно было увидеть в кафе «Джелтаранг» за одним столиком совсем юных: начинающего байкера Антона Европейского (где он сейчас, неизвестно), знаменитого панка Колю Рок-н-ролла (ныне, кажется, покойного), металлиста Троицкого-Паука из «Коррозии металла» (ныне бородатого и растолстевшего), и хиппи-гота Гришу Казанского из группы «Чёрный доктор» (этот-то пока жив, и мало изменился – всё такой же сумасшедший))), так что всё взаимосвязано.
И вот, к Альфреду явилась Зинаида. Стремительная, с резкими, порывистыми движениями, острыми чертами лица, и волосами, выкрашенными в иссиня-чёрный цвет, как у большинства олдскульных готов (готов старой школы). Волосы дерзко падали ей на плечи и закрывали пол-лица. Как всегда, она была ярко накрашена черным и синим – безвкусно, как считал Альфред. Большие, тяжёлые серебряные серьги тоже, как ему казалось, создавали неприятное ощущение тяжести, слишком сильно оттягивая ей уши. И ногти у неё были тоже накрашены слишком ярким лаком – синим, под цвет раскраски глаз. И при этом как-то неаккуратно обработаны пилкой. Так казалось Альфреду.
Слушая его отзывы о ней, Костя обычно говорил со смехом:
«Если она такая страшная, как же ты с ней жил?»
На что Альфред отвечал:
«Нет, она совсем не страшная, она очень классная, особенно была раньше в постели, но как-то так у нас получилось… я и сам не понимаю. Мы поженились как-то так неожиданно, всё вышло так спонтанно. Спьяну, что ли. Неудивительно, что всё обрушилось в одну минуту».
И пожимал плечами.
«Так что же тебе нужно? – спрашивал его друг. - О чём ты мечтаешь?»
На это Альфред никогда не мог ответить. Но что-то тайное, непонятное шевелилось в глубине его души. Только он и сам не мог понять – что… Какое-то предчувствие…
На Зине были узкие, обтягивающие чёрные джинсы, и длинный, просторный вязаный свитер цвета ночного неба, с широким, смелым декольте, оставляющим открытыми шею и прямые, острые ключицы.
Зина сочиняла песни, душераздирающие блюзы. Они были мрачные и трагические по содержанию. Она исполняла их в акустике, аккомпанируя себе на гитаре, не только на молодёжных акустических рок-тусовках, но и на фестивалях авторской песни, вроде Грушинского, если повезёт. Свой статус она сама определяла, как «народный трибун». Конечно, нельзя было отрицать, что она талантлива.
Кумиром её была Джанис Джоплин – Роза, Жемчужина, как её называли, королева белого блюза конца шестидесятых годов, которая умерла всего лишь в двадцать восемь лет. Зина изо всех сил старалась ей подражать во всём: и в пении, и в образе жизни, и в лошадиных дозах спиртного.
И даже сама смерть Джанис Джоплин в собственной ванне, остановка сердца от передозировки наркотиков, ей представлялась этаким актом протеста против устоев прогнившего мира, высшей точкой проявления свободы личности.
Зина нервно ходила по квартире, брала в руки разные предметы, ставила их на место, без всякой мысли смотрела по сторонам. Потом брала что-нибудь другое, снова ставила, неожиданно переходя с места на место.
Наконец она села в кресло напротив Альфреда, закурила и налила себе немножко водки. После ухода ди-джея бутылка водки так и осталась стоять в мастерской. Ночью, после первой бутылки, принесённой художником, они ещё ходили за водкой, в ночной магазин, и принесли столько, что даже не допили.
Зина выпила свой стакан одним махом, и, переведя дыхание, заговорила:
- Чем больше я смотрю на это, тем больше утверждаюсь в мысли, что не могу больше жить в этой жизни. Как ты можешь этого не понимать? Ты что, совсем не видишь, что вокруг происходит? Не знаю, что ты думаешь, не знаю, во что ты веришь. Но я знаю, что я не верю в это!
Демонические силы высасывают нашу кровь, духовную и телесную. Я не знаю, как ты себе это представляешь, и чему учат тебя твои книги. На самом деле, я уверена, всё по-другому.
Тёмный астральный мир, который окружает нас, полон злых и могущественных сил. И то, что мы видим здесь, все века, пока длится человеческая история – всё это лишь отражение невероятных, немыслимых бурь, что происходят там, за гранью нашего восприятия. Тоталитарное государство давно разрушено, но разве мы получили свободу? Ты видишь, что делается вокруг? А что делаем мы?
Альфред поднял брови и ответил:
- Я не совсем понимаю, как сказанное тобою я могу отнести лично к себе. Конкретно на меня пока никто не нападает. Слава Богу, конечно (и он постучал по своей голове). Но я не уверен, что такое вообще возможно. Ведь я осуществляю миссию, возложенную на меня. Я несу свет людям, с помощью своего искусства. А ты, как всегда, в своём репертуаре. Ну, и что ты ещё мне хочешь сказать?
Зина нервно изменила положение в кресле. Она схватила вторую сигарету, прикурила от первой, и продолжала:
- “Осуществляю миссию». Вот-вот. Это всё твои мессиански закидоны. Скажите, пожалуйста, ты не видишь! С тобой никто не борется! Это потому, что тебе всё безразлично, потому что у тебя не болит душа за всё, что происходит вокруг. Потому, что ты, видите ли, не такой, как люди, которые действительно это чувствуют. Твоя душа не болит от того, что другие страдают.
Зина говорила без умолку, не делая пауз между словами.
- Помнишь, как мы были на выставке у твоих друзей, в Союзе Художников? Вспомни этот фуршет, вернисаж, работы развешанные. Твои работы тоже имели там большой успех, помнишь? Помнишь угощение, да? Друзей, как вы все ходили, разговаривали и выпендривались друг перед другом?
Вообще-то было весело, я даже пела под гитару, помнишь, да? Как было хорошо, да? Это, если ты помнишь, был Новый Год. Мне бы радоваться, что всё было так хорошо. А помнишь, потом, мы вышли на улицу, а я как заору: «Вы сожрали мой праздник!» Ты был неприятно удивлён, да? Ты ничего не понял? Почему я это сделала? Потому, что ПРАЗДНИК – это не то, что ты думаешь, а это… Да что ты понимаешь! Это всё, что угодно, но только не то, что ты думаешь!
Альфред вяло слушал её, свернувшись клубком в своём кресле, в тёплом домашнем халате. Он курил сигарету, и глядел куда-то поверх головы Зины. Далеко за окном, на горизонте, стояли три огромные градирни, из которых в чёрное ночное небо валил седой пар. Альфред подумал, что они очень похожи на вулканы. А эти, уходящие ввысь столбы пара, подумал он, в сущности, не что иное, как вертикальные облака.
- Так хочется, - говорила между тем Зина, - так хочется наконец-то, что-то по-человечески, понимаешь? Неужели нельзя по-человечески, по-людски, просто и тепло? Я знаю. У тебя одно на уме. Ты ведь великий ловчий. Ты ловец человеческих душ! Бывает пастырь душ, а ты – ловец душ! Когда я с тобой познакомились, я в первый же вечер поняла: я неинтересна тебе, как женщина! Да тебе и ни одна женщина неинтересна, как женщина! У тебя другое на уме. Тебя интересует только духовная власть над личностями! Тебе нужно всем нравиться, всех восхищать. Ты своего рода искуситель!
- И на что же я искушаю? – спросил художник, потянувшись уже сам за бутылкой, потому что ему это становилось скучно.
- На что?! Так у тебя всегда одна и та же цель! Привести человека к себе, любимому, завладеть его душой! Я не знаю, во что ты веришь, - она размашистым жестом указала на стену, увешанную иконами. – Но у тебя всегда одна и та же цель. И главная твоя черта – это тщеславие. Ты этого не замечал никогда? – Она очень ехидно улыбнулась. – Ты же гордый, прямо как Люцифер! И вся твоя жизнь устроена так, чтобы ты мог ублажать своё самолюбие!
Альфред пожал плечами. Он, разумеется, не был с этим согласен. Но говорить с ней сейчас, высказывать свою концепцию, ему было лень. Он решил, как-нибудь потом.
- Что ещё ты скажешь? – спросил он.
- Когда мы с тобой познакомились, когда мы стали жить вместе, я думала, что мы близкие люди, что мы одной крови, одной породы, но я ошиблась!!! Мы совершенно разные! Когда я пришла к тебе, и разговаривала с тобой, да, я действительно чувствовала к тебе какую-то симпатию! Ты мне был интересен, и как человек, и как духовный брат. Но, глядя в твои глаза, я увидела, что за ними – только чёрная пустота! Или, скорее, даже я смотрела как бы в зеркало! Да, в зеркало! В твоих глазах - ни нет, ни да! Там не было просто ничего! Ты пребываешь в своей субъективной реальности, и в своём заоблачном существовании! Ты погружён в свои сферы, и это создаёт тебе неуязвимую оболочку. И что тебе, в конечном счёте, такие ничтожества, как я, которые мельтешат вокруг, и отвлекают от твоей высокой миссии! – она нервно расхохоталась, и залпом допила весь остаток водки.
- Может быть, ты голодная? Хочешь, я принесу тебе чего-нибудь покушать? – спросил Альфред, желая хоть чем-нибудь её заткнуть.
«Вот ещё не хватало, чтобы она здесь напилась и начала хулиганить», - подумал он неприязненно, вспоминая прежние времена. Она кивнула, продолжая говорить, говорить. Он принёс ей с кухни бутерброд. Она, не останавливаясь, сжевала его, кажется, даже не заметив.
- Вот так-то. Да, - говорила она, уже забыв, с чего начала фразу. Неожиданно язык у неё начал заплетаться, и речь стала рассеянной. Она вдруг замолчала, словно не могла собраться с мыслями.
Бурный поток, который ещё минуту назад не мог остановиться, неожиданно иссяк. Альфред пожал плечами. Он прекрасно понимал, что в таком состоянии нервного подъёма она бегала весь день по каким-то своим делам, общалась с разными людьми. И сейчас, как это всегда бывает с ней, на пике нервного и, он усмехнулся, интеллектуального напряжения, пришла к нему.
А теперь всё это кончилось. И она, как это всегда с ней бывает, внезапно ощутила усталость и пустоту в душе. Вот сейчас она докурит свою сигарету, уже докурила, и захочет спать. Зина зевнула. Разговор сам собой прекратился. Точнее, когда она замолчала, стало ясно, что никакого разговора не было, а был только монолог.
Зина стала засыпать прямо в кресле. Альфред проводил её в другую комнату. Там она, уже ничего не понимая, улеглась на диван. Он накрыл её шёлковым стёганым одеялом, подложил её под голову подушку, а сам вернулся в мастерскую, и снова сел перед холстом.
Теперь какие-то мысли стали постепенно приходить ему в голову. Но он был немного раздражён, и, что ещё хуже, уязвлён. Наконец, он протянул руку, кончиком кисти тронул пространство на холсте, провёл линию горизонта…
5. Первая встреча с Эмили
К назначенному часу художник Альфред явился на Красную площадь, в условленное место. В летнем воздухе стояло чудесное дыхание листвы и речной воды. Было солнечно и весело. По камням мостовой гуляли голуби.
Вокруг было много народу. По площади, мимо художника, снизу, со стороны реки, по Васильевскому спуску, и сверху, от Охотного ряда, проходило множество молодых ребят и девушек, поодиночке или целыми группами. И в каждой девушке Альфред старался угадать свою будущую ученицу.
Правда, теперь-то он понимал, что совершил оплошность. Дело в том, что он был человеком, в основном сосредоточенном на себе самом, и иногда забывал, что на свете есть ещё другие люди. Вот и позавчера, договариваясь с Элеонорой, он даже не проявил интереса, не сообразил взглянуть на фотографию Эмили, или хотя бы расспросить, как выглядит эта девочка, и во что она будет одета. Ясно одно – красивая. Дочь модели и голливудского красавца – наверное, высокая. А вокруг было много высоких девиц, и вообще-то очень многие были симпатичные!
«Может быть, вот эта? – думал Альфред, когда очередная девчонка приближалась, поравнявшись с ним. – Нет. Тогда, наверное, эта!»
Но девочка снова проходила мимо.
«Подожду минут десять, не больше, - решил художник. – Если она не явится, уйду!»
Правда, становилось непонятно, как тогда быть с задатком. Ведь они с ди-джеем уже истратили кучу денег. Но сейчас было ещё только без пяти минут два.
Желая произвести впечатление на свою новую ученицу, Альфред надел один из своих лучших нарядов. На нём был дорогой и очень изысканный чёрный кардиган, и узкие чёрные брюки. На шее, на чёрном шнурке, висел крупный серебряный кельтский крест, покрытый рунами, с синим камнем посередине. Длинные чёрные волосы он смазал гелем, и, по своему обыкновению, гладко причесал на прямой пробор. Его бледное лицо украшали очки с дымчатыми стёклами в посеребренной оправе. Он выглядел очень эффектно, как истинный готический эстет и апостол мрачной красоты. Облик его дополнял тонкий, холодный запах туалетной воды «Платинум», подобранной к общей цветовой гамме.
«Пусть знает, с кем имеет дело», - думал он.
Но ученица всё никак не появлялась.
Внимание Альфреда привлекла небольшая группка вызывающе ярко одетых девочек-тинейджерок. Они остановились поблизости от него, как-то неприятно усмехаясь, и поглядывая в сторону художника. Потом одна из них отделилась от своих подружек, и направилась прямо к Альфреду. Она была рыжая и самоуверенная, и виляла упругими бёдрами в кожаной мини-юбке, прямо как настоящая проститутка.
«Ну, если это Эмили, - возмущённо подумал Альфред, - то я сразу откажусь заниматься, и верну бабушке деньги! Ничего, где-нибудь перезайму! Не хватало мне ещё такой шпаны! Хотя… вообще-то она ничего…»
- Извините, - неожиданно вежливо обратилась к Альфреду девочка-подросток. – У вас сигареточки не найдётся?
Альфред кивнул, достал и открыл пачку «Мальборо», и протянул рыженькой, в веснушках, девочке. Вообще-то, она была очень хорошенькая.
- Спасибо! – тинейджерка задержала руку над пачкой. На руке тоже были симпатичные веснушки. – А можно парочку?
- Можно, - буркнул художник.
- Спасибо!
Девчонки ушли. Альфред проводил их взглядом.
«Между прочим, - подумал он, - их внешняя наглость по большей части является напускной, как защитная реакция, чтобы скрыть собственную застенчивость. Настоящий педагог должен быть хорошим психологом», - заключил он самодовольно.
Часы уже показывали пятнадцать минут третьего. Альфред пожал плечами, повернулся и пошёл вниз, по Васильевскому спуску. Несколько раз он оглянулся, но никакой девчонки возле Лобного места не было.
Альфред достал свой мобильный телефон и набрал номер бабушки – зубного врача. Но женский голос ответил, что «абонент находится вне действия зоны сети».
«Чёрт с ней, - подумал художник. – Девчонка не пришла. В конце концов, это их проблемы. Верну деньги, когда смогу. Получу за «пластиковые окна», и верну. Что она, убьёт меня, что ли?» Он был раздражённый и злой, из-за того, что зря потерял время.
Альфред взял поллитровую банку джин-тоника и остановился возле храма Василия Блаженного, не спеша потягивая прохладный горьковато-кислый напиток, и постепенно успокаиваясь. От нечего делать он разглядывал проходящих людей.
Мимо шла большая, шумная семья иностранцев.
Ему очень понравилась девочка-иностранка, высокая, белозубая, жутко красивая тинейджерка лет шестнадцати, с ясным, умным лицом. У него возникло странное ощущение, что где-то он видел эту девушку…
Это была кибер-готесса, Альфред сразу это понял (за границей их больше, чем в России) – в огромных зеркальных очках в пол-лица, как у какого-нибудь космонавта, с длинными, высоко зачёсанными светлыми волосами, разделёнными на два хвоста по бокам головы. Пряди волос были выкрашены в разные яркие цвета.
Кибер-готы - это тоже готы, но только такие, которые любят не старину, как остальные готы (антикварные готы, готы-«вампиры»), а наоборот, далёкое будущее. Как его показывают в фильмах фентези и особенно – в аниме. Представьте себе, как должен выглядеть человек будущего, выживший после ядерной войны – или не человек, а инопланетянин, или кибернетический организм – андроид. Вот он, на выжженной планете, среди стеклянных и стальных механизмов, в окружении таких же людей или роботов, со своей культурой и своей музыкой… и всё это пронизано романтизмом – вот это и будет кибер-готика.
На девочке был надет облегающий чёрный топик, оставляющий впалый живот открытым, и шорты из серебристой ткани, тоже облегающие, и короткие, как трусики – как в аниме у героинь фэнтези.
На загорелом плече была небольшая татуировка в форме лилии, как у миледи Винтер в «Трёх мушкетёрах»… или это был какой-то трилистник.
Губы её были накрашены серебристой помадой, ногти – серебряным лаком.
На шее у кибер-готессы была повязана особым узлом красивая синяя косынка вроде пионерского галстука, а поверх косынки, вместо кельтского креста или анкха висела железная шестерёнка – и оригинально, и в тему, восхитился Альфред.
На руках, на ногах, в пупке, на бровях и в носу – везде были металлические украшения, они сверкали на солнце. За плечами у неё висел клеёнчатый рюкзачок цвета чёрный металлик, с белой надписью по-английски: «Тетрадь Смерти», разобрал Альфред (с ума сойти!), и было вышито золотое изображение лилии, или трилистника, такое же, как и татуировка на плече.
Девочка что-то обстоятельно и серьёзно объясняла по-английски пожилой женщине в тёмных очках и в кепке, показывая на башни и стены Кремля.
«Вот если бы такая была ученица, тогда другое дело. Да где уж! Наши девчонки самые красивые, это правда, но у них не то воспитание, не та культура, какая уж там кибер-готика»,– подумал Альфред с сожалением, машинально глядя на длинные-длинные, стройные, загорелые ноги девочки, энергично и легко ступавшей по камням мостовой в своих нарядных, чистеньких кедах, причём разноцветных - один красный, другой зелёный, и совсем на босу ногу! Она, не оглядываясь, уходила со своей семьёй в сторону Охотного ряда.
Альфред достал сигарету и закурил. Он двинулся вниз по Васильевскому спуску, к реке, размышляя при этом, что же ему делать дальше. Надо было, наверное, как-то возвратить задаток. Но тогда у него опять ничего не останется. Прямо какой-то урок арифметики. Пятый класс, вторая четверть!
Тут у него в кармане заиграл и завибрировал телефон. Это было «Посвящение Элизе» Бетховена, и оно очень странно сочеталось с вибрацией.
Альфред достал телефон и взглянул на него. Номер был неизвестный. Ответить или нет? (Он ещё не раз будет вспоминать эту минуту - и эту музыку, и эту вибрацию, и солнце, и эту площадь…) Может быть, не отвечать? Потом будет поздно! Но он уже нажал на зелёную кнопку.
- Да, я слушаю!
- Извините, пожалуйста, - раздался в трубке звонкий девичий голос. – Это господин художник Альфред Александрович? Здравствуйте! Это Эмили Даймонд. Извините меня, пожалуйста! Я опоздала, и вы, наверное, меня не дождались! Но сейчас я уже на месте!
Альфред вздрогнул. Он уже мысленно распрощался с этой предполагаемой ученицей, и строил дальнейшие планы. И вот, неожиданно, подарочек!
- Ну, здравствуй! – сказал художник несколько раздражённо. – Что же ты опаздываешь? Тебя что, совсем не учили уважать старших? Я тебя уже ждал, ждал. Ну ладно, давай встретимся, раз уж ты приехала. Где ты находишься?
- Я стою на Красной площади, возле Лобного места, - поспешно сказала девочка, - там, где мы с вами договаривались. А вы где? Мне ждать вас здесь, или идти куда-нибудь?
«Сказал бы я, куда тебе идти», - ворчливо подумал Альфред, неизвестно почему сердясь на Эмили Даймонд ( То есть «бриллиант»!!! Господи, хоть бы фамилию взяла другую, если надо ходить с таким идиотским именем). Во всяком случае, не из-за ничтожного опоздания. Вслух же он сказал:
- Никуда не уходи, стой там, где ты стоишь! Сейчас я к тебе подойду. Скажи, как ты выглядишь? Во что ты одета? Опиши подробно, чтобы нам не искать друг друга!
- Мне шестнадцать лет, но я выгляжу старше, - сказала Эмили с достоинством, хотя и с едва заметной ноткой сомнения. – Я высокая. На мне черная майка, и серые шорты. Я загорелая. У меня длинные разноцветные волосы. На мне блестящие очки. На шее – синий скаутский галстук. Бабушка говорит, что я немного сутулюсь. Теперь вы меня, наверное, узнаете. Ну, а вас мне бабушка описывала! Я хорошо знаю, как вы выглядите, я её специально расспрашивала. Мне же было интересно! – и она хмыкнула.
- Ну, умница! – перебил её Альфред. - Какая предусмотрительная девочка! Стой на месте, не уходи, я сейчас подойду. – И он прервал связь. Что-то в описании Эмили показалось ему знакомым. Где он мог видеть такую девочку?
«Бабушкина внучка!» - подумал он в сердцах, почему-то злясь на девчонку, хотя, вроде бы, ему надо было радоваться. Возможно, он злился потому, что уже успел выпить, и теперь ему было неудобно. Девчонка показалась ему по телефону чрезмерно болтливой и дотошной, и сразу почему-то не очень понравилась.
«Скажите, какая интеллигентная!» - думал художник. Он убрал мобильный телефон в карман, быстро допил свой джин-тоник, и бросил пустую банку в урну. Он оглянулся вокруг. По реке шёл белый теплоход – речной трамвайчик. У Альфреда почему-то было странное ощущение, словно он оглядывается на всю свою прежнюю жизнь. Отчего такое ощущение?
Он вздохнул и зашагал обратно, на Красную площадь, к Лобному месту, с таким чувством, как будто там ему должны были отрубить голову. По дороге он сунул в рот и разжевал две подушечки жевательной резинки «Стиморол» с резким, эвкалиптовым вкусом, чтобы отбить запах алкоголя. Обычно помогает, хотя и не всегда.
Ещё издали он увидел стоящую у подножия Лобного места светловолосую, высокую девочку с синим платком на шее (это оказался скаутский галстук), которую недавно принял за иностранку – она так хорошо говорила по-английски. Ещё бы, ведь Эмили всю жизнь жила в Америке, она гёрлскаут, это её родной язык, вспомнил он. На ногах у неё были разноцветные кеды – один зелёный, другой красный. Так вот где он её видел! И ещё… тут он вспомнил: когда он разглядывал фантастические рисунки Эмили дом у бабушки, там на рисунках вот такая девочка с кем-то сражалась, с какими-то монстрами, спасала мир – это она себя нарисовала, вот что! Вот где он её видел – на её же рисунках!
Альфред очень удивился, и, наверное, это отразилось на его лице.
«Не может быть! – подумал он. – Так эта девочка русская? Русская американка. Так это и есть Эмили Даймонд, моя новая ученица? Не успел я обратить на неё внимание, и вот – как по заказу! В этом определённо заключается какой-то знак!» Альфред даже остановился в нерешительности.
Девчонка сразу безошибочно выделила художника среди толпы (рыбак рыбака видит издалека, и гот гота – тоже), приветливо заулыбалась и сделала шаг ему навстречу на своих потрясающих длинных ногах... Альфред подошёл к ней. Она сняла зеркальные очки. Лицо у неё тоже было очень загорелым, и очень симпатичным.
- Здравствуйте! – девушка кивнула, взглянула на художника тёмно-синими глазами, и по-мужски протянула ему руку, но не правую, а почему-то левую. Альфред пожал её удивлённо. Рука у неё оказалась очень крепкая!
- А почему левая? – спросил Альфред, улыбаясь. – На калеку ты не похожа!
– Мы, скауты, что означает «разведчики», подаём в приветствии левую руку. Это знак доверия. Когда воин встречает другого воина и доверяет ему, он здороваясь, втыкает в землю копье, которое держал в правой руке, и перекладывает в правую руку шит, который держал в левой, а свободную левую руку подает другому воину. Это знак доверия – рукопожатие скаутов, - объяснила она, ослепительно улыбаясь по-голливудски. - Извините меня, пожалуйста, ещё раз, за то, что я опоздала. Так получилось.
Слушая этот поток информации, Альфред вконец запутался, где у него должен быть шит, а где копье…
Она говорила по-русски без акцента, тщательно подбирая слова – но не как русский, а как иностранец, прекрасно владеющий русским языком, но всё-таки иностранец.
- А где же эти твои родственники-иностранцы? – спросил Альфред. – Я думал, ты тоже из них. Ты так здорово говорила по-английски!
- Они мне не родственники! – засмеялась Эмили. – Они просто подошли ко мне в метро, и спросили, как пройти на Красную площадь, и где находится Кремль. А я ведь всю жизнь жила с родителями в Америке. Мой отец работает там по контракту. Поэтому я легко разговариваю по-английски. Это тоже были американцы. Вот из-за них я и опоздала. Простите.
- Да ладно, ерунда, - махнул рукой художник. – Подумаешь, какие мелочи!
«А она, пожалуй, действительно ничего, - подумал Альфред, оттаивая сердцем, и почему-то чувствуя себя растерянно и глупо. Не зная, что сказать, он произнёс шутливо и громко, даже, пожалуй, слишком громко, точно глухой:
- Ну, вот мы и познакомились! Вот мы и друзья! Ну, и чем же мы теперь с тобой займёмся?
Эмили пожала плечами и улыбнулась. Чудесная была у неё улыбка!
- Пойдёмте покупать краски, - предложила она.
«Действительно, - подумал Альфред, мысленно обругав себя. – Я спрашиваю глупости. Мы же собирались идти за красками!»
Они, не спеша, пошли по Красной площади, в направлении улицы Никольской.
Альфред украдкой разглядывал девочку, и она нравилась ему всё больше и больше. Эмили, правда, была высокая, пожалуй, почти как Альфред, и тонкая, как тростинка.
Но художник сразу обратил внимание, как она, на удивление, отлично сложена. Её черты, ещё почти детские, совсем не оформившиеся как взрослые, светились особой, юной прелестью.
Нежная кожа Эмили была покрыта густым загаром, а светлые, как лён, или как пшеница, волосы, выкрашенные в разные цвета уже порядочно отросшие, почти до пояса, были совсем растрёпанными от ветра, и это делало девочку особенно милой. Ну точно, как из мультфильма. И имя прямо кстати.
Она двигалась легко и непринуждённо, и в то же время с какой-то неловкой грацией, словно сознавая, что она красива, и, вместе с тем, будто стесняясь своих длинных ног, да ещё голых (прямо какая-то выставка ног!), и высокого роста.
Эмили была неправа, когда говорила о себе, что она сутулится. Она нисколько не сутулилась, её бабушка зря к ней придиралась. Наоборот, она была прямой и изумительно стройной. Просто у неё была привычка во время разговора опускать глаза и склонять голову, как бы заранее со всем соглашаясь – видимо, от большой застенчивости.
Альфред не знал, как ему разговаривать с Эмили: как с ребёнком, или как со взрослой. Он смущался, и чтобы как-то скрыть это, старался вести себя нарочито свободно и непринуждённо.
- Может быть, хочешь, я куплю тебе мороженое? – неожиданно предложил он.
Эмили весело кивнула:
- Не откажусь!
Альфред купил девочке большую порцию пломбира в вафельном рожке, с джемом и шоколадной крошкой. Они шли по Никольской улице, в сторону Лубянки, к художественному салону, и беседовали, а Эмили ела мороженое.
- Надо же, какая ты загорелая! Прямо смуглая. Когда же ты так успела? – спросил Альфред, снова и снова разглядывая девочку: её лицо, её шею и грудь (кстати, совсем не маленькую!), её руки и длинные, стройные ноги.
- Это от спорта, - непонятно сказала Эмили.
- От спорта? Как это – от спорта?
- Я много плаваю, - серьёзно объяснила девочка. – Я начинаю купаться ещё в апреле, как только сойдёт снег. Ну и, конечно, загораю. Я всё лето на даче загорала на крыше нашего дома. Там такая крыша у пристройки, почти плоская.
- Сейчас же ещё только июнь! – рассмеялся художник. – У тебя что, лето начинается в феврале? А как ты загораешь – наверное, голышом? Ну да, конечно – вдруг после ядерной войны люди не будут носить одежду, так что надо привыкать…
Эмили улыбнулась и слегка покраснела.
В магазине они купили бумагу для рисования, карандаши, ластики, ножики для заточки, и многое другое. Бабушка дала Эмили много денег, и они могли себе многое позволить. Они купили и грунтованный картон, и холст, и масляные краски, и кисти, и растворители, и лаки, и большую коробку пастели, и уголь – короче, всё, что может пригодиться художнику в работе.
Альфред обратил внимание на то, как девочка, со знанием дела, выбирала масляные краски. Она не разменивалась на мелочи, не хватала безумно дорогие тюбики с изысканными, экзотическими названиями, всякие кадмии оранжевые, церулеумы голубые и берлинские лазури.
Эмили не поступала как экзальтированная пишущая барышня. Она разумно выбирала большие банки сравнительно недорогих, но вполне приличных эскизных красок, самых простых, основных цветов: ярко-жёлтый, ярко-красный, чистый синий и чёрный. И всё. Ну и, конечно же, две огромные банки цинковых белил. Белил всегда уходит намного больше.
Выбрав краски, Эмили сказала с забавной рассудительностью:
- К чему зря расходовать деньги? Только из-за одних названий? Всё равно, мы же знаем, что основных цветов в мире всего пять: красный, жёлтый, синий, чёрный и белый! Любой другой цвет, пусть самый сложный, всё равно составляется из них, - сказала Эмили. – К тому же я ещё только учусь. И для меня это будет хорошая практика.
- И хорошая экономия, - кивнул Альфред. – Правильно. Лучше мы на эти деньги купим больше кисточек и грунтованного холста. Умница, - похвалил он девочку, взглянув на неё с интересом, и подумал: «А она кое-что соображает!»
Покупок вышло так много, что они с трудом уместились в небольшой рюкзачок Эмили, сияющей от радости - ей явно не терпелось испробовать в деле все эти принадлежности.
- Надо же, какой тяжёлый рюкзак получился, - заметил Альфред, помогая надеть его на худенькие, но крепкие плечи девочки. Или он, как джентльмен, должен был сам понести рюкзак? Но тогда получилось бы, что он за ней ухаживает, как за барышней. Всё-таки с этими девчонками ногу сломишь, подумал учитель в сердцах. – Ну, ничего, ты спортсменка, донесёшь!
Он слегка шлёпнул девочку сзади, по узким облегающим серебристым штанишкам, и сам смутился, как у него это получилось. Он-то хотел шлёпнуть её по спине, но там был рюкзак. Эмили от неожиданности покачнулась, как травинка на ветру, и засмеялась, снова покраснев.
- Какое очень смешное слово «спортсменка»! Правильно должно быть «спортсгёрл», – аккуратно сказала она на чистом русском. - Да он и не тяжёлый вовсе, я говорю про рюкзак.
Альфреда очень забавляло то, как она разговаривает.
Альфред тоже кое-что взял под мышку: холст, свёрнутый в рулон, и грунтованные картонки. Может быть, это и не слишком педагогично, подумал он, но всё-таки надо помочь девочке. Он, Альфред, тоже не переломится.
Они вышли из Художественного салона и, не спеша, пошли по Никольской в сторону Лубянки. Было ещё достаточно рано, Альфред никуда не спешил, Эмили – тоже. Погода стояла великолепная, и обоим хотелось погулять. Даже рюкзак на плечах не мешал.
Разговаривая, они прошли мимо Политехнического музея, к скверику у памятника Героям Плевны. По-летнему шелестела листва. Над асфальтовыми дорожками, между деревьев, стоял таинственный полумрак, прорезанный яркими, ослепительными лучами солнца.
Местная, отдыхающая публика на скамейках с интересом поглядывала на двух проходящих собеседников – вдохновенного художника – антикварного гота, и кибер-девочку (видимо, ученицу), которая доверчиво его слушала, на холсты и рюкзачок с торчащими кисточками, на длинные Эмилины ноги…
Они спустились по бульвару и оказались на площади, перед красивой кирпичной церковью со сверкающими золотыми куполами. Рядом находилось летнее кафе под открытым небом.
Альфред пригласил Эмили, как взрослую, посидеть, отдохнуть и выпить чего-нибудь освежающего – день был такой жаркий! Он взял девочке лимонную фанту и фруктовое пирожное «корзиночку», а себе – солёных чёрных сухариков, сушёных кальмаров и запотевшую, из холодильника, литровую бутылку пива «Балтика-6», чёрный портер. Если ты гот и носишь чёрное, то и пить, наверное, нужно чёрное, а то некрасиво, решил он.
Пока Эмили занималась пирожным, он закурил, откинулся на спинку белого пластикового кресла, и сказал:
- Кстати, в связи с нашим разговором о красках. Я тут вспомнил одну историю. Ты, конечно, знаешь о Большой Тройке великих художников эпохи Возрождения – Микеланджело, Рафаэле и Леонардо да Винчи. Они всегда уделяли качеству красок большое внимание, особенно когда выполняли дорогостоящий заказ. А у них других заказов и не было, - добавил он, вздохнув о чём-то своём, и продолжил: - А ты никогда не слышала о том, как у Леонардо однажды выцвел холст?
Альфред много вычитал в Интернете подобных исторических приколов, иногда достоверных, иногда – не очень, чтобы можно было рассказать ученикам. Эмили никогда ни о чём подобном не слышала, и Альфред с воодушевлением продолжал:
- Он приобрёл, как ему казалось, очень качественные, дорогостоящие краски, и написал ими картину. А через несколько лет все краски выцвели и утратили свой цвет. И получилось, что картина написана как будто в одних чёрно-бело-коричневых тонах. И всё. Остальные цвета исчезли. И в таком виде картина дошла до нас. Между прочим, она всё равно выглядит замечательно, словно так и было задумано. Гению Леонардо не может повредить ничто!
- Ничего себе! – Эмили поставила высокий стакан с соломинкой на шаткий столик. – И что же было дальше? Наверное, большой скандал?
- Разумеется, - кивнул Альфред. – Говоря современным языком, тот купец, у которого Леонардо приобрёл эти краски, очень крупно его подставил. Ведь заказчик заплатил за эту картину огромные деньги, а тут такой позор. Леонардо предъявил претензии к этому купцу, и они долго судились. Не помню, чем у них там закончилось. Кажется, адвокат Леонардо вынудил купца выплатить художнику компенсацию расходов и морального ущерба – какую-то очень крупную сумму. Тут могла и подключиться инквизиция – ведь на картине изображены Мадонна, Христос и Иоанн Креститель! Но что самое интересное – это то, что новый владелец этой картины, заказчик, остался полностью удовлетворённым, и не высказал никакого недовольства. Картина, по его мнению, ничуть не проиграла, если даже не стала лучше. Леонардо – это Леонардо, что и говорить! Хоть цветной, хоть чёрно-белый. Тебе интересно?
- Ещё бы, конечно! – живо кивнула Эмили. – Вы так о них рассказываете, прямо как о своих родственниках. Как будто вы рядом стояли!
Альфред рассмеялся. Ему нравилось, как Эмили его слушает: внимательно, не сводя с него глаз, при этом нежно хлопая длинными накрашенными ресницами. Иногда даже казалось, что она находится в каком-то трансе, и думает о чём-то своём. Но время от времени она задавала какой-нибудь вопрос, и сразу становилось ясно, что девочка внимательно следит за рассказом.
Они ещё посидели в кафе. Время шло незаметно. Солнце уже начинало медленно клониться к закату. Альфред уже допил своё пиво, и теперь чувствовал себя намного живее и раскованнее.
- Я, Эмили, ещё и не такое могу рассказать! Давай-ка, я расплачусь, и пойдём ещё прогуляемся! Ты не возражаешь? Только знаешь что…- Он замялся, потом подмигнул девочке. – Я думаю, не надо рассказывать твоей бабушке, что мы с тобой зашли немного выпить. А то подумает: вот, несерьёзные люди! Отправились за красками, а сами сидят в кафе, занимаются пустыми разговорами!
- Конечно, не станем говорить! – кивнула Эмили.
Они спустились к набережной, и пошли вдоль реки. Впереди, закрывая полнеба, поднималось высотное здание на Котельнической набережной, окрашенное закатным солнцем в оранжевые и розовые тона. Солнечный огонь полыхал в окнах здания. А дальше, за ним, всё уже было окутано сумеречным маревом, всё было сиреневым и таинственным.
Альфред и Эмили за своим разговором и не заметили, как пролетел день. Но, наверное, пора было и отправляться по домам – Эмили ждала бабушка.
- Тебе сейчас куда? – спросил Альфред. – Ах, да, к Измайловскому парку! А мне на «Юго-Западную». Значит, нам обоим на кольцевую линию. Ну, пойдём тогда потихоньку в сторону Таганки.
Они шли не спеша, продолжая непринуждённо болтать. Закатное солнце светило им в спину. От их ног протянулись длинные тени, и двигались впереди них по асфальту. Альфреду уже казалось, что он знает эту девчонку давным-давно, словно они учились в одном классе. Откуда это ощущение?
- Я смотрю, у тебя в кармане рюкзака плеер, а на шее висят наушники, - сказал Альфред. – И что же ты слушаешь? Что-нибудь современное?
«Интересно, - подумал он, - а что они вообще сейчас слушают, молодые готы? Заодно узнаю. Когда мы начинали тусоваться, готическая музыка это была как бы разновидность хард-рока или металла – примерно так. Она тоже готесса, но что она слушает – представить трудно. Какой-нибудь кибер-панк, индастриел, техно? Или какой-нибудь транс, то же самое, что крутят по радио и по телевизору?» И он презрительно усмехнулся.
Дело в том, что у готов музыкальные вкусы очень обширные. По тому только, что человек является готом, трудно предположить, что же он слушает. Это не как, например, у металлистов – там всё ясно. Металлист – он и слушает хэви-метал, ту группу или эту. А у готов есть специальный готический рок (это уже огромная область), и ещё гот может слушать старинную или классическую музыку, или акустические баллады под гитару, как у средневековых менестрелей – это тоже готическая музыка.
Такая девчонка, как Эмили, наверное, должна слушать кибер или индастриел, под что можно танцевать. Наверное, она это здорово умеет, решил Альфред.
- Если честно, - призналась девушка, - я ненавижу современную музыку, которую сейчас везде передают. Меня как-то влечёт определённый род классической музыки. Например, Бетховен, Вагнер, Григ. Последнее время стал нравиться Малер. Но подолгу я их слушать не могу. Пока ещё не доросла, наверное! Когда-нибудь я для этого созрею. А вот что мне по-настоящему нравится, так это старые рок-группы. Между прочим, мне кажется, они чем-то похожи на этих композиторов. Наверное, они их слушали, когда учились играть, - предположила Эмили.
- Интересно! Ну, и какие же группы, например, тебе нравятся? – спросил художник. – А я думал, тебе нравится что-то танцевальное, клубное!
- О, танцевать я умею и люблю! – с воодушевлением сказала Эмили. – Я танцую всё, и прыгаю всё… - Она произнесла какие-то английские названия, которых Альфред даже не слышал. Причём так строить фразу: «Я танцую ВСЁ, я прыгаю ВСЁ…» - так говорят профессионалы, которые действительно этим занимаются. – Я могу в танце красиво встать на мостик, могу сделать сальто, сесть на шпагат… Но это когда в клубе. А так, вообще, чтобы слушать, мне нравятся группы «Блэк Саббат», «Дип Пёрпл», ещё Элис Купер. Но в особенности, конечно, нравится «Лед Зеппелин». А сейчас у нас в Америке есть ди-джеи, которые делают электронные ремиксы на «Лед Зеппелин», и под них можно танцевать…
Она произносила названия рок-групп в идеальном английском произношении, так что от их названий у Альфреда уже захватывало дух не меньше, чем от их музыки.
- О, да я смотрю, ты наш человек! – воскликнул Альфред. – Я в твои годы только и слушал «Лед Зеппелин». И «Саббат», и «Пёрпл», конечно, тоже … Ну, надо же! Ты слушаешь «Лед Зеппелин»! Я о тебе думал хуже. О тебе и о твоём поколении вообще. И что же тебе у «Лед Зеппелин» больше всего нравится? Какие альбомы? И какие вещи?
- Первый альбом «Лед Зеппелин», четвёртый «Лестница на небеса», и седьмой «Присутствие», - уверенно сказала Эмили. – Конечно, все остальные тоже хороши, но они какие-то немножко заумные. Я их не понимаю. Тоже, наверное, пока не доросла.
Альфред улыбнулся.
- Знаешь, что мне в тебе нравится? Что ты не строишь из себя очень умную! Ты не стараешься показаться опытнее и взрослее, чем ты есть, и этим-то ты как раз и умна. Не то, что я был, в твоём возрасте. Я-то как раз был…наоборот, - он вздохнул. – А ты сразу говоришь: «Я этого не знаю, этого не понимаю» - это ты молодец. И что же из четвёртого альбома ты особенно любишь? Сейчас окажется, опять то же самое, что и я!
- Разумеется, во-первых, это - «Лестница на небеса».
Альфред щёлкнул пальцами.
- Так! Одна – в цель. А ещё это, конечно…
Они выразительно переглянулись.
- Конечно, это «Вечная битва»? – докончил Альфред вопросительно.
- Точно! – смущённо кивнула девочка. – И как вы всё угадываете? Не пойму! – и она смущённо рассмеялась.
- Просто, Эмили, всё в этом мире возвращается, всё двигается как бы по кругу. И сейчас ты узнаёшь для себя всё в первый раз, как я узнавал когда-то. Я говорю не только о музыке, я говорю обо всём в этой жизни. Смотри, как мы, оказывается, с тобой похожи! Просто удивительно, что мы до сих пор не познакомились! Ну, если ты сейчас мне скажешь, какая твоя любимая песня на седьмом альбоме, и если опять окажется, что она – та же, что и моя, то тогда ты мне точно друг!
- Мне нравится последняя песня, блюз «Чай для одного». Какой прекрасный блюз! Он такой спокойный, словно безразличный – и в то же время такой пронзительно-тоскливый, с нотой отчаяния. Это из-за гитары Джимми Пейджа. В голосе Роберта Планта – безразличие и тоска, в гитаре Пейджа – отчаяние. И какая-то страсть, - с чувством сказала Эмили.
- Да, ты не врёшь, ты их действительно знаешь! Ну, что поделаешь – значит, друг! – и Альфред крепко пожал Эмили руку, как мальчишке – левую, как полагается у скаутов.
Они шли дальше, продолжая гулять. Город уже совсем окутали сумерки. Везде зажигались огни. Альфреду нравилось беседовать с девочкой, и он старался не думать, который теперь час. Эмили не вспоминала об этом, а художнику спешить было и вовсе некуда.
«Ещё немножко пройдёмся, - решил Альфред. – Ничего с её бабушкой не сделается!»
Они свернули с набережной на Котельническую улицу и стали медленно подниматься в гору, потихоньку приближаясь к Таганской площади. В летнем небе уже горели звёзды. Слева тёмным силуэтом вырисовывалась православная церковь Чешского подворья. Эмили в своих шортах, с рюкзаком, в сумерках казалась Альфреду похожей на молодую альпинистку, почему-то англичанку. Собранную, аккуратную.
- А что ты читаешь? – спросил художник. – Я смотрю, мы действительно с тобой во многом похожи. Возможно, ты и читаешь то же, что я читал в твоём возрасте. Например, какие стихи тебе нравятся? Ох, я и забыл, ты ведь, наверное, читаешь по-английски… У вас там, наверное, читают совсем других поэтов…
- Что касается поэзии, я читаю по-английски Эдгара По, Вордсворта, Уайльда, Йейтса, Набокова, Честертона, Лонгфелло. А если на русском языке, - сказала девочка задумчиво, - то последнее время мне больше всего нравится…
- Подожди! Подожди, - воскликнул Альфред. – Я хочу угадать сам! Сейчас ты скажешь, что до этого ты читала Есенина, может быть? Возможно, хотя и не уверен. Но сейчас тебе должен больше всего нравиться Блок! Он очень готичный.
- И опять верно, - улыбнулась девочка. – Но откуда же вы знаете?
- Я волшебник…И у Блока тебе очень нравятся: во-первых, «Снежная маска», во-вторых – «Стихи о Прекрасной Даме». Верно?
- Верно, - Эмили удивлённо подняла глаза на Альфреда, хлопая ресницами. – Но всё-таки, особенно я люблю…
- Особенно ты любишь, - почти закричал художник, - его стихи из цикла «ANTE LUCEM», что значит «До света». Эти стихи в книге обычно стоят в самом начале. Правильно я говорю?
- Правильно, - кивнула Эмили. – Вы опять угадали! Кстати, а почему у этого цикла такое странное название?
- Это из Библии. «В начале Бог сотворил небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, и тьма над бездной. И Дух Божий носился над водою. И сказал Бог: «Да будет свет!» И стал свет…», и так далее. А это – до света. То есть в самом начале, понимаешь? Это его ранние стихи.
- Ясно, - кивнула Эмили. – Ну что ж, я сдаюсь! Вы всё-всё про меня знаете! Я уже не спрашиваю вас, откуда вы это знаете. Мне даже неловко! Я чувствую себя так, словно я лежу у вас на ладони!
Альфреда просто восхищал её русско-космический язык.
- По-русски, Эмили, так не говорят. Говорят просто: «Вы меня видите, как на ладони!» - сказал он наставительно.
Глаза девочки весело блестели в сгущающейся темноте, и в них отражались звёзды.
- Прочитай что-нибудь из этого цикла, - попросил художник. – Что тебе самой хочется!
Эмили с готовностью кивнула:
- Пожалуйста! Вот это моё любимое... Готическое…
И ты, мой юный, мой печальный,
Уходишь прочь.
Привет тебе, привет прощальный
Шлю в эту ночь!
А я всё тот же гость усталый
Земли чужой…
Она проницательно взглянула на художника. Или это художнику только так показалось? Альфред подхватил:
Бреду, как путник запоздалый,
За красотой.
Она и блещет, и смеётся,
А мне – одно:
Боюсь, что в кубке расплеснётся
Моё вино…
Эмили глубокомысленно сказала:
А между тем – кругом молчанье,
Мой кубок пуст.
И смерти раннее призванье
Не сходит с уст…
Альфред закончил:
И ты, мой юный, вечной тайной
Отходишь прочь.
Я за тобою, гость случайный,
Как прежде – в ночь.
Эмили молчала, задумчиво глядя куда-то вдаль.
Альфред усмехнулся.
- То же самое и я читал в твоем возрасте. Да, оказывается, мы с тобой действительно очень похожи. Ты слушаешь такую же музыку. Ты читаешь те же самые стихи. Ты так же, как и я, страстно увлечена живописью, и желаешь посвятить ей свою жизнь. И тебе, так же, как и мне, ещё предстоит пережить много восторгов и разочарований, - закончил он несколько высокопарно. И добавил: - Хотя в чём-то мы с тобой, конечно, очень отличаемся друг от друга.
- А в чём, Альфред Александрович? – заинтересованно спросила девочка.
Альфред задумался.
- Ну, во-первых, анатомией…
Девочка расхохоталась и что-то тихо сказала по-английски (впрочем, это Альфред понял: такие слова часто звучат в американском кино, когда ругаются).
- А если серьёзно, - продолжал Альфред, - пожалуй, я был более гордый, заносчивый, более замкнутый. А ты – более открытая, дружелюбная.
Они прошли ещё немного. Их шаги становились всё медленнее и медленнее. Впереди светилась огнями Таганская площадь. Альфред взглянул на часы. Было уже без пяти одиннадцать! Действительно, пора было и по домам, а то девчонке достанется!
Всё же они ещё постояли у входа в метро, пока Альфред докуривал свою сигарету. Прощаясь, они условились о встрече на завтра, и назначили время занятий на два часа дня, как встретились сегодня. Альфред передал девочке холст, свёрнутый в трубку, и пачку листов грунтованного картона. Он проводил Эмили взглядом, глядя, как она легко сбегает вприпрыжку по движущемуся эскалатору, в своих разноцветных кедах на босу ногу, постепенно удаляясь. Внизу, прежде чем исчезнуть, она ещё раз обернулась, и, улыбаясь, помахала художнику рукой.
«Какая чудесная девчонка! – подумал Альфред растроганно. – Откуда она взялась такая, в этом современном мире? Хотя как раз она-то и есть самая современная, даже из будущего – она же кибер-готесса. Это я – антикварный гот! Ну что ж, это как раз и интересно…»
Художник улыбнулся и покачал головой. От избытка эмоций он даже почувствовал жажду. Он вернулся на улицу, и в ночном киоске взял банку холодного джин-тоника. Всё ещё не переставая улыбаться, он сделал глоток.
«Итак, завтра, - подумал он. – В два часа дня».
6. Первый урок рисования
На следующий день они встретились втроём: Элеонора, Эмили и Альфред. Затем состоялось первое занятие.
Альфред долго и тщательно готовился к этой встрече. Всё утро он старательно приводил себя в порядок. Встав необычно рано для себя, часов в десять, он сделал гимнастику, что уже было для него почти подвигом. Так сильно на него подействовало общение с Эмили. Альфред считал, что учитель не должен хоть в чём-то уступать своей ученице.
Затем он принял холодный душ… ну, то есть, почти холодный, отчаянно стуча зубами, и вспоминая при этом, как пример для себя, Эмилино купание в апреле, когда ещё не полностью сошёл лёд. Таким образом, он, наконец, избавился от последних остатков похмелья, которое тянулось за ним, как отвратительный хвост, все эти дни, с того самого злополучного вернисажа. Его даже не могла заглушить бесконечная череда баночек джин-тоника и бутылок пива.
Но теперь он чувствовал себя, как никогда, свежим и бодрым. Ещё не полностью одевшись после душа, он прошёлся по комнате в одних трусах, открыв балкон. Прохладный утренний ветер приятно обдувал тело, и ощущение было такое, словно через кожу в него вливается невиданная сила.
«Вот так я и вступил в новую жизнь», - подумал Альфред.
Он подошёл к музыкальному центру и поставил компакт-диск группы «Блэк Саббат» восемьдесят третьего года, под названием «Борн Эгейн» («Рождённый заново»). Причём сразу врубил третью, свою любимую песню, на полную громкость – мощную, стремительную «ZERO THE HERO».
Альфред в школе учил немецкий, а в художественном училище забивал на язык. Он, мягко говоря, не очень хорошо знал английский, он знал по-английски только такие слова, как “Enter”, “Power”, “Delete” и так далее, а ещё «I love you», «fuck» и «shit». Он считал, что по-русски эта песня называется «Герой Зорро», или что-то в этом роде, что-то отважное.
Буквально это переводится как «Нулевой герой». Вообще-то, Эмили, наверное, сказала бы, что литературно это можно перевести как «Герой, цена которого равна нулю», «Ничтожный герой», но Альфред над этим не задумывался. Остановившись перед дверями шкафа-купе, он с интересом оглядел себя в высоком зеркале. Он повернулся так, повернулся этак, напряг мышцы, приняв несколько атлетических поз – железный ритм хард-рока, от которого сотрясался пол, немало этому способствовал (слава Богу, все соседи уже давно были на работе).
Он остался вполне доволен своей готической внешностью, оценив стройность фигуры, аристократическую матовую бледность кожи, которую резко оттеняли его большие, в тёмных ресницах, глаза, и чёрные, как воронье крыло, волосы. Альфреду пришло в голову, что музыкальная тема альбома «Борн Эгейн» как нельзя лучше подходит к его внешности – его роковой бледности, его чёрным волосам, и магически-проницательному взгляду серых, как сталь, глаз!
Альфред смазал волосы прохладным, душистым гелем и уложил их, по своему обыкновению, назад, скрепив заколкой. Он надел белоснежную тонкую рубашку, лилово-фиолетовый галстук, светло-серые, идеально выглаженные брюки, и чёрный вельветовый пиджак. И несколько серебряных украшений на руки, и заколку на галстук.
- Красота – это обещание счастья, - небрежно процитировал Альфред (он сам не помнил, кого именно (вообще-то Ницше, которого он не любил), но неважно). Глядя на себя в зеркало, он надушился парфюмерной водой «Платинум», вышел на улицу и зашагал в сторону метро, размышляя на ходу, как он построит своё первое занятие. Через час он уже был на месте.
Светило солнце, комната была залита его ярким светом. За распахнутым окном шелестели листья деревьев. Звонко пели птицы. Со стороны Измайловского парка доносилась музыка. Они сидели втроём за столом и разговаривали. Элеонора угощала их чаем из стаканов в серебряных подстаканниках.
Кроме картин и плёток в зале, которые он видел в прошлый раз, Альфред заметил, что и вообще весь дом был полон столового серебра и старинной мебели, а стены увешаны батиками и авангардными картинами. И чувствовалось, что Элеонора этим очень гордится. Сегодня она была особенно весёлой и оживлённой, и называла Альфреда с Эмили «господа художники».
- Я очень рада, что вы так подружились, - сказала Элеонора. – Альфред, теперь вы, надеюсь, изменили своему предубеждению насчёт взрослых девочек? Я же говорила, что вы сразу найдёте общий язык. Эмили, не горбись! – Она слегка шлёпнула девочку по спине, между лопаток. Та засмеялась и наклонила голову так, что льняные, вперемешку с разноцветными, пряди её чёлки едва не окунулись в блюдечко с вареньем.
Эмили выглядела совершенно очаровательно. На ней, как и на Альфреде, теперь тоже был новый костюм, если это можно было так назвать. По сравнению с нарядом Альфреда, это был шедевр минимализма, но стройной девочке с красивым загаром это очень шло.
Вчерашние серебристые шорты она сменила на другие, белые, ещё более лёгкие, почти просвечивающие, из тонкого льняного полотна. На ней была такая же майка, оставляющая открытыми её руки, шею и худенькие, но крепкие, загорелые плечи. Что же касается обуви, то полы в доме Элеоноры были покрыты коврами, и Эмили просто ходила босиком.
- Это она у нас закаляется, - сказала бабушка. – В этом смысле она вообще молодец. Делает гимнастику, плавает, зимой обтирается снегом. Она всегда дома ходит босая и раздетая, в одних трусиках и лифчике. Это сейчас я ей велела одеться к вашему приходу!
«Да, если это у неё называется «одеться». А что же тогда «раздеться»? Между этими понятиями всего один шаг, - подумал Альфред, и усмехнулся, разглядывая сидящую напротив него Эмили. Та задумчиво чертила что-то чайной ложкой в блюдце с вареньем. Казалось, она была немного взволнована.
«Разумеется, это неспроста, - думал художник. – Ей нравится, когда на неё смотрят. Она знает себе цену, или, по крайней мере, чувствует подсознательно, и она права. Даже сейчас видно, насколько эта девочка изумительно красиво сложена. Рост – не меньше чем сто восемьдесят! Чувствуются гены мамы-фотомодели и отца, голливудского жиголо. Было бы интересно написать её в цвете. Разумеется, полностью обнажённой, без всякого ложного стыда! И именно в этом её нежном возрасте, который так скоро пройдёт. Впрочем, она и тогда будет не хуже, а может и ещё лучше. Люди такой породы очень долго не стареют».
В голове у Альфреда мгновенно возникла картина. Его острый взгляд сразу определил и место, и направление солнечных лучей, и сочетание цветов.
«Если бы можно было (а кстати, почему нельзя?), если бы Эмили разделась, сняла с себя совершенно всё, и вот так, совсем голая, встала бы вот здесь, возле стены, между этих пальм. Встала, вытянувшись, закинув руки за голову. Её молодое, загорелое тело, на фоне этих голубых гобеленов, при этом солнечном свете. Это будет выглядеть восхитительно», - докончил свою мысль художник, и почувствовал, что тоже почему-то очень заволновался.
Эмили, словно услышав его мысли, подняла на него глаза и ответила ему долгим взглядом. Но она ничего не сказала, только улыбнулась и слегка покраснела. Эмили вообще в основном помалкивала, как бы предоставляя говорить взрослым, а сама только улыбалась и поглядывала то на своего учителя, то на бабушку, хотя разговор в основном шёл о ней.
- Ишь, ты, разулыбалась! Вы должны быть с ней строже, а то она расслабится, и начнёт лениться и отвлекаться. Она на самом деле очень рассеянная, - сказала Элеонора. – Шлёпать по попке эту прелесть надо через день, как минимум. Тогда, может быть, будет толк!
Эмили расхохоталась, и ещё больше покраснела. Альфред тоже улыбнулся.
- Ну, как же это можно! Как можно шлёпать такую хорошую девочку! – сказал он нежно, подумав, что как раз вчера он это сделал… И, наконец, решившись, он погладил Эмили по голове, отчего та вздрогнула. – А вы уже пробовали это делать? И что, это помогает?
- А как же! – грозно ответила бабушка-вамп. – С ними иначе нельзя. Правда, это было в прежние годы, когда она была моложе.
- И не очень больно, - добавила девочка. – Если бы было очень больно, я бы не стала терпеть!
Все рассмеялись, и беседа продолжалась в том же духе.
После чая Элеонора проводила их в Эмилину комнату, где должны были проходить занятия, и оставила их одних. Это была небольшая угловая комната. Окна были в двух стенах, и давали рассеянный свет, что очень хорошо подходит для занятий живописью.
Альфред огляделся. Типичная бывшая детская, подумал он, за последнюю пару лет превратившаяся в комнату девочки-подростка. Словно совсем недавно отсюда убрали игрушки, и на смену им появился крутой, продвинутый музыкальный центр (поставленный на паузу – да, она рассеянная), и высокая подставка для компакт-дисков.
Яркие, весёлые обои, письменный стол, компьютер, полки с книгами и дисками, шкаф для одежды, узкая раздвигающаяся кушетка – такие покупают детям на вырост. Сейчас она раздвинута уже на всю длину, и, видно, её уже не хватает, а взрослую кровать пока не приобрели.
Постель застелена, но сверху валяются какие-то майки, трусики и джинсы – вот бабушка увидит, она ей точно задаст!
На стене висел огромный, глянцевый плакат группы «Лед Зеппелин». Увидев его, Альфред щёлкнул пальцами.
- У меня дома точно такой же! – сказал он, указав на плакат.
- Честно? – удивилась Эмили.
Продолжая осмотр, и, увидев большое, во весь рост, зеркало, Альфред усмехнулся. Вокруг него на стене были приколоты красивые цветные фотографии девушек в бикини из глянцевых журналов. Это были загорелые, белозубые модели. Все они отличались высоким ростом, изящным телосложением, как Эмили, и развитой мускулатурой.
Видимо, Эмили старалась равняться по ним, да она им ни в чём и не уступала – рядом, на полу, лежали эспандеры и пара гантелей, каждая килограмма на четыре, для фитнеса. Тут же лежал свёрнутый оранжевый сантиметр, такой, каким пользуются портные. Видно, девчонка старательно измеряла после упражнений свои бицепсы, талию, грудь, бёдра и голени, и что ещё там она могла у себя измерить. Ещё здесь был массажёр для тела из деревянных шариков.
Альфред улыбнулся и покачал головой. Он вдруг совершенно отчётливо представил себе, что приходится наблюдать этому зеркалу, какие интересные, восхитительные картины, прелестные сами по себе, да ещё и раскрашенные, к тому же, роскошными девичьими фантазиями. Как бы одно изображение, проступающее сквозь другое. Художник даже задержал свой взгляд на зеркале, словно то, что отражалось в нём ранее, могло в нём отпечататься, и, если постараться, можно было это рассмотреть.
В открытые окна доносилась громкая музыка из Измайловского парка. Комнату наполнял тёплый летний ветер, принося дыхание города и деревьев, запахи листвы, воды и дыма.
Альфред велел девушке готовиться к уроку, а сам повернулся лицом к окну, чтобы сосредоточиться. Он старался отогнать от себя яркий, пронзительный образ, который возник перед ним за чаем, при солнечном свете, между пальм, на фоне голубых гобеленов, и затем снова явился ему в высоком зеркале.
Тем временем настоящая, живая Эмили села к мольберту, к которому был приколот лист ватмана, и взяла в руки карандаш, ожидая, что же скажет ей учитель. Альфред продолжал стоять лицом к окну. Он был очень взволнован. И чувствовалось, что Эмили – тоже. Пауза уже затягивалась, и становилась несколько напряжённой. Альфред обернулся… и похолодел.
О Боже, она достала и включила диктофон, как в школе – значит, всё что он будет говорить, будет записываться!
Альфред откашлялся, поправил очки и, наконец, заговорил.
Он начал занятие с новой ученицей, как обычно. И вдруг неожиданно обнаружил, что говорит первое, что приходит ему в голову.
- Прежде всего, мы с тобой займёмся постановкой руки. Если тебе сейчас её не поставить, то потом этого сделать уже не удастся.
«Почему не удастся? Что за глупость я сказал?» - подумал он.
Эмили внимательно слушала, держа карандаш наготове.
Альфред снова откашлялся и продолжил:
- Кто-то из средневековых греческих иконописцев…не уверен, но кажется, это был Дионисий Фурноаграфиот…(Альфред едва не поперхнулся, произнося это имя, но заметил, как девушка быстро записала его по-английски на краю листа, причём даже не переспросив – она что, действительно кибернетический организм, андроид?! Да, с ней ему будет нелегко…). Художник продолжал: - Он говорил, что любой изограф (по-гречески это значит «художник») ещё до того, как начнёт что-то изображать, должен научиться проводить на бумаге прямые линии в любом направлении, не меняя при этом положения руки. Сейчас мы попрактикуемся с тобой в этом упражнении, а затем перейдём к простейшей рисовальной геометрии, то есть к построению самых простых, основных фигур. Дай-ка, я посмотрю, правильно ли ты держишь кисть руки.
Он зашёл сзади, и встал за спиной девочки. Протянув руку, он осторожно коснулся руки Эмили холодными, неожиданно вспотевшими пальцами, стараясь придать ей нужное положение. Рука девочки, напротив, оказалась горячая, и на ней забавно прощупывались тонкие косточки и жилки сквозь нежную, загорелую кожу.
Когда Альфред дотронулся до неё, Эмили опять едва заметно вздрогнула (как тогда, за столом), и почему-то сдвинула вместе голые коленки. «Так жемчужная ракушка испуганно закрывает свои створки», - подумал Альфред. Этот инстинктивный, неосознанный, и какой-то трогательно-беспомощный жест самозащиты вызвал в душе художника острый укол жалости. Он убрал руку.
Карандаш скрипел по плотной бумаге. Эмили старательно выводила линии, слегка прикусив нижнюю губу. Получалось у неё превосходно. Коленки её постепенно снова раздвинулись, вернувшись с обычное положение. «Словно створки раковины, которые уже не опасаются за свою жемчужину», - Альфред мысленно рассмеялся своему «меткому» пошловатому сравнению.
Он продолжал стоять за спиной девочки, наблюдая, как она работает, и время от времени делая какое-нибудь замечание. Прямо перед ним, на уровне его груди, находились густые девочкины волосы. Белокурые, бледно-золотистые, с красными и зелёными прядями, они совершенно перепутались от ветра, который дул из окна, и постоянно трепал их. От них исходил слабый, прелестный запах какого-то неизвестного шампуня. Они поблескивали на солнце, и были такими лёгкими и шелковистыми, что непременно хотелось их потрогать.
Альфред сделал это.
Потрогал, осторожно поиграл ими. Действительно, они были нежные, как шёлк. Упругие, но нежные. Как и вся Эмили. Девочка ничего не заметила, она не могла этого видеть - между ней и зеркалом была доска мольберта. А вдруг она почувствовала, но ничего не сказала, сделала вид?.. Понять было сложно!
- Есть простые, основные, или, если можно так выразиться, локальные формы, - услышал Альфред свой собственный голос. Оказывается, он, как ни в чём не бывало, продолжал вести урок. – Они составляют основу всего, что нас окружает в этом мире, всего, что имеет сложные формы. Все сложные формы, такие, как, например, вот этот цветок на окне. Или, например, такие, как твоё тело, Эмили, или как твои волосы. – Альфред откашлялся и поправил очки. - Все сложные формы или состоят из простых форм, или являются их вариациями. Таких простых форм всего четыре: треугольник, прямоугольник, квадрат и круг. Тебе знакомы эти формы, Эмили?
- Конечно, Альфред Александрович, - кивнула девочка, удивлённо взглянув на своего учителя, как на больного.
- Вот и замечательно, - важно кивнул учитель Альфред Александрович.
«Какая горячая у неё была рука. У неё молодая, горячая кровь. И какая у неё гладкая кожа, - подумал художник. – Такие густые, шелковистые волосы, и такая гладкая кожа, совершенно лишённая растительности, и такая золотисто-смуглая. Гладкие, словно точёные, коленки и голени, и руки, и плечи…»
В широкий вырез открытого ворота майки сверху была хорошо видна – полностью, до самых трусиков – спина девочки: очень загорелая, почти шоколадная, с отчётливой линией позвоночника, еле заметно проступающими рёбрами, и острыми лопатками – она была худенькая. Сверху, возле шеи, Альфред заметил симпатичную, словно нарисованную, тёмную родинку.
«Эта прекрасная девушка, эта нимфа, эта наяда станет отныне моей музой, моим ангелом-хранителем в творчестве! Она определённо создана для того, чтобы стать источником вдохновения и моделью для талантливого, вдохновенного живописца, который, с её помощью, «откроет новую эру в искусстве», - подумал Альфред, вспомнив «Дориана Грея» Оскара Уайльда. – И этот живописец – я».
- Треугольник, прямоугольник, квадрат и круг. Это будет в двухмерном измерении, то есть на рисунке. А если мы рассмотрим их в трёхмерном измерении, то какие это будут фигуры? Ты догадываешься?
- Конечно, Альфред Александрович, - кивнула Эмили с очень серьёзным видом. – Треугольник – это конус. Или усечённая пирамида, если смотреть в определённом ракурсе. Прямоугольник – это или цилиндр, или параллелепипед. Квадрат – это куб. А круг – это шар.
- Правильно, Эмили. Куб – это шар. То есть, извини, круг – это шар,- рассеянно ответил её учитель, глядя куда-то в сторону, и думая о чём-то своём.
7. Наставник и ученица
За первым днём занятий последовал второй, за ним – третий. Летние дни летели незаметно. Было тепло, погода стояла чудесная. Можно было заниматься рисованием и живописью и на балконе, и на природе.
Элеоноре Альбертовне всегда было некогда. Поэтому она поручила Эмили Альфреду полностью. Теперь он совмещал обязанности преподавателя рисования, и как бы гувернёра и воспитателя. Это была неслыханная удача! Раньше он давал уроки по два часа, два или три урока в неделю, если повезёт. А тут почасовая оплата шла с утра до самого вечера, пять, а то и шесть дней в неделю. Правда, за час платили вдвое меньше, чем во время двухчасовых занятий. Но в результате всё равно получалось намного больше. И к тому же, каждый день его очень хорошо кормили, так что на еду можно было почти не тратиться.
И какие это были для них обоих сказочные дни!
Они обычно встречались утром, когда Эмили тренировалась в парке, у пруда – бегала и занималась гимнастикой. Летом у неё было много свободного времени, и она с раннего утра пропадала там, стараясь всегда начать пораньше, пока ещё было прохладно. Потом, когда солнце уже начинало припекать, она, набегавшись и натренировавшись, а затем, выкупавшись, просто загорала и отдыхала, валяясь на траве с книжкой, и ожидая, когда появится Альфред. Эмили ходила туда совсем одна – все её русские друзья из школы, где она теперь училась, разъехались на лето.
Вообще Альфред не любил вставать слишком рано, но теперь он сам себе удивлялся, пробуждаясь с первыми лучами солнца, и чувствуя, что совершенно выспался. Он тут же вскакивал, и сразу брался за гантели, прогоняя последние остатки сна, затем вставал под душ, после чего долго и тщательно одевался перед зеркалом, готовясь к предстоящему дню.
Поскольку они с Эмили большую часть времени проводили на природе – в парке, у пруда, на пляже, то и стиль его одежды несколько изменился. Теперь Альфред обычно надевал старые, выцветшие рваные джинсы, кроссовки, лёгкую чёрную куртку, чёрные льняные или хлопчатобумажные рубашки и бейсболки, или банданы.
При этом он всё равно выглядел готично и элегантно, не изменяя своему тонкому вкусу – но это был летний, походный вариант.
Завершив все приготовления, он только теперь закуривал первую за день сигарету, и выходил на улицу, напевая «Вечную битву» или «Ничтожного героя». Недавно он попросил Эмили перевести его любимые песни на русский язык, и теперь он мысленно пытался накладывать загадочные слова на знакомую музыку «ZERO THE HERO»:
Твоя жизнь – хайвэй в шесть полос,
Ты слишком торопишься.
Ты никогда не затормозишь у реки,
Где герои слушают волшебную музыку
И поедают сырую печень.
Кем ты хочешь стать,
Кем ты хочешь стать, брат -
Ничтожным героем?
Неужели ты хочешь стать, брат,
Ничтожным героем?
Вот ты и стал, вот ты и стал, брат,
Ничтожным героем!
Невероятность, невероятность, мама,
Действительно героем!
(Дословный перевод Григория Казанского).
Ни Альфред, ни уж тем более Эмили никак не могли понять, о чём эта песня.
Дорога до Измайловского парка занимала около часа. Альфред выходил из метро, щурясь от яркого солнечного света, проезжал одну остановку на троллейбусе, выходил у Главной аллеи, затем пересекал проезжую часть и направлялся в сторону пруда. Асфальт в это время дня часто бывал мокрый после поливальных машин (здесь они почему-то ездили поздно). В асфальте сверкали солнечные блики.
Солнце уже обычно припекало вовсю, хотя было ещё по-утреннему прохладно. В небольшом магазинчике по дороге к пляжу Альфред всегда покупал сигареты, и обязательно фанту или апельсиновый сок и бананы или яблоки для Эмили. Ей после усиленных занятий спортом (Альфред это знал) всегда хочется пить и есть.
Себя же художник обычно баловал литровой бутылкой пива и сушёными кальмарами. Это был такой его завтрак, и даже его спортивные потуги последнего времени не могли этого изменить.
Покончив с ним поскорее, пока бутылка пива не нагрелась, Альфред проходил по мостику через узкий, как ручеёк, пролив, и шёл вдоль пруда, по его берегу, по асфальтовой дорожке, под зелёными ветвями густых, развесистых лип, шумящих на ветру. По неподвижной глади пруда скользили утки.
Собственно, это был не сам пруд, где играла музыка в кафе, где гуляли и катались на лодках отдыхающие, а лишь его небольшая, тихая заводь. Обычно в это время дня народу здесь было немного. На пляже, точнее, на зелёной поляне возле стен монастыря, на порядочном расстоянии друг от друга, загорали всего несколько человек. Здесь, вдали от посторонних глаз, можно было загорать без одежды, совсем голым.
Ещё издали, из-за ветвей, опускавшихся почти до самой воды, надёжно укрывшись за их густой листвой, Альфред старался разглядеть Эмили, словно это была такая игра. Было особенно интересно наблюдать за ней, пока она ещё не увидела Альфреда. Так было и сегодня.
Вот она, Эмили, на синем в клеточку байковом одеяле, лежит среди травы и цветов. Бледноволосая девчонка с цветными локонами, вся смугло-золотистая от загара, тоненькая и гибкая, как прутик – какая прелесть! Она лежит на спине, вытянувшись, закинув руки за голову.
Возле неё, на одеяле – раскрытая книжка. Достоевский, «Преступление и наказание». Интересно, это по школьной программе, или ей самой нравится? Это она развивает свой русский язык. Рядом, на траве – её сумка, этюдник, и её разноцветные кеды, красный и зеленый, только уже наоборот, как будто они поменялись местами. Альфред рассмеялся. Просто у неё две пары – зелёная и красная, и сейчас те, которые Альфред видел в первый день знакомства, наверное, выстираны и сохнут, а это другие. Забавная он всё-таки, кибер-готесса!.. Здесь же брошена её одежда, которую она сняла: рубашка, шорты и мокрые плавки (а лифчика нет), вот и вся одежда.
Эмили наивно уверена, что никто её не видит. Поэтому в настоящий момент весь её костюм составляют лишь большие солнцезащитные очки, и зелёный листик на носу. Она лежит полностью обнажённая, предоставляя возможность солнечным лучам ласкать её всю, без исключений – ах, какая озорница!
Тайно рассматривая девочку в течение многих дней, во всей её неприкрытой красоте, «ничтожный герой» убедился, что, как художник, был прав. Девочка действительно была идеально сложена, и на редкость хороша собою: высокая, стройная, и прекрасно развита физически.
Тонкие, но сильные руки, прямые плечи. Мускулистые, спортивные ноги, упругие бёдра, впалый, рельефный живот. Прекрасная, гладкая кожа девочки, тёмно-золотистая от загара, была совершенно лишена растительности, и её нежные, округлые щёки были покрыты румянцем. Правда, как заметил Альфред с ласковой улыбкой, то, что находилось выше живота, то есть грудь, уже свидетельствовало о том, что Эмили вполне выросла, и сформировалась, как молоденькая женщина.
«И наверняка её уже посещают тайные грёзы о любви, - заключил «Герой Зорро» со знанием дела. – Конечно, она ведь такая романтичная, и в то же время полна молодых сил, это сразу заметно».
Тело девочки блестит на солнце, прямо сверкает. Она чем-то мажется, каким-то кремом, чтобы лучше ложился загар. «Куда ей ещё загорать, - улыбнулся художник. – Она и так уже вся, как шоколадка!» Альфред взглянул на часы. Он наблюдает за девочкой уже более двадцати минут.
Вот сейчас Эмили должна перевернуться. «Сейчас я ей скомандую, и она исполнит мой приказ, - сказал Альфред про себя. – Раз, два, три – Эмили, перевернись!»
Прошло несколько секунд, и девочка взглянул на свой мобильный телефон. «Ага, следит за временем! – подумал тайный зритель. – Надо же, какая аккуратная! Нравится ей быть красивой!»
Отложив мобильник, Эмили перевернулась на живот, подставив солнцу спину и… всё остальное, тоже в высшей степени очаровательное. Теперь она вытянулась по струнке на одеяле, раскинув тонкие руки в стороны, как ласточка в полёте.
Её голая попка, такая задорная и кругленькая, была такая же золотая и смуглая, как и её спина, и как всё её тело. На ней не было ни малейшего бледного, незагорелого следа от трусиков. «Где это она так загорела? В деревне, на крыше? Вот хулиганка! – засмеялся Альфред, глядя на распростёртую перед ним на одеяле девчонку. – Её бы следовало за это хорошенько отшлёпать. Взять, положить через колено – вот так, голенькую, как сейчас! И ладонью, ладонью, пониже спины - да покрепче! Ей бы это пошло на пользу!»
Тут игриво-педагогические размышления учителя были нарушены. Девушка неожиданно встала на ноги – как была, обнажённая, лицом к Альфреду. Она потянулась, выпрямилась и закинула руки за голову, вся залитая солнцем. И Альфред тут же горько пожалел, что у него нет с собой фотоаппарата.
Слегка пригладив свои взлохмаченные светлые волосы, Эмили согнула в локте одну руку, затем другую, отставив одну ногу в сторону. Она двигалась медленно и так грациозно, словно смотрелась в зеркало, или позировала перед объективом видеокамеры. Склонив лицо, она внимательно разглядывала слегка обозначившиеся мышцы рук, груди и всего тела.
Сейчас она, обнажённая и загорелая, с телом, блестящим на солнце от крема, точь-в-точь был похожа на золотую скульптуру, изображающую какую-нибудь античную юную богиню или нимфу. Потом она опустила руки, медленно повернулась лицом в другую сторону, оказавшись к своему учителю спиной. При этом она довольно безошибочно бросила из-за плеча беглый взгляд в сторону кустов и деревьев у воды, где позорно прятался Альфред. И, как показалось художнику, по лицу её скользнула улыбка.
Затем девочка, будто нехотя, но очень красиво, нагнулась, подобрала в траве свои, уже высохшие, ярко-оранжевые плавки, небрежно натянула их, и ушла куда-то с поляны.
«Ничего страшного, - пожал плечами художник. – Значит, ей нужно». Но она отсутствовала так долго, что Альфред уже начал не на шутку беспокоиться. Не случилось ли с ней чего-нибудь? Всё-таки гулять в парке девушке почти голой, в одних трусиках, даже без лифчика – мало ли кто встретится! Хотя такую разве поймаешь, она быстрая…
Вдруг сзади послышался какой-то шорох, и, не успел Альфред оглянуться, как небольшие, но сильные, горячие ладони обхватили сзади его голову, и закрыли ему глаза. Альфред сразу всё понял. Он стремительно обернулся, стараясь успеть схватить Эмили за её густые волосы или за ухо, но не тут-то было.
Девчонка, хохоча, увернулась от него и отскочила – взъерошенная, босая, в оранжевых плавках. Она двигалась очень ловко, она привыкла целыми ночами прыгать и танцевать в клубах, мышцы у неё были как стальные пружины, и схватить её у Альфреда, при всём желании, не было ни малейшей возможности. Альфред не выдержал, и тоже рассмеялся, хотя и пытался это скрыть.
- Что же ты меня так пугаешь? – спросил он, стараясь изобразить строгость на лице. – Сначала исчезаешь куда-то, потом незаметно подкрадываешься! Так я могу с тобой и инфаркт заработать! Вот, я тебя сейчас накажу!
Он быстро сорвал прутик и замахнулся, пытаясь хлестнуть Эмили по бёдрам или по спине, словно она была какая-нибудь коза, которую ему доверили пасти.
- А вы зачем подглядываете, Альфред Александрович? – смеялась девчонка, отскакивая и увёртываясь от свистящего прутика. – Зачем вы подглядываете, а? Это нечестно! Мне же неловко!
Но было видно, что ей очень весело. Она была возбуждена, глаза её так и светились. Чувствовалось, что она залежалась в ожидании, и теперь ей хотелось побегать.
- Да я и не подглядывал! Так только, один раз взглянул. Ну и что? Я же должен знать, чем ты занимаешься в одиночестве, и каков твой моральный облик! А вот ты зачем подкрадываешься?! Ну-ка, иди сюда, сейчас я тебя высеку!
- Ха-ха, поймайте сначала, Альфред Александрович! Сначала поймайте!
Он перебегала с места на место, пряталась за стволами деревьев, дразня Альфреда и играя с ним, как античная нимфа – так, что у того просто рябило в глазах. Бегать вперегонки с этим мускулистым ребёнком он не мог. Он бросил свой прутик и махнул рукой:
- Ладно, хватит дурака валять, пошли заниматься!
И он двинулся в сторону поляны. Эмили побежала готовиться, разбирать этюдник. На ходу она деловито поправляла плавки, всё ещё улыбаясь. Чувствовалось, что она охотно поиграла бы, и побегала бы ещё. Художник посмотрел ей вслед, тоже с улыбкой.
«Конечно, ей это необходимо, - подумал Альфред. – Она такая энергичная! Она ведь, в сущности, ещё ребёнок, хоть и почти с меня ростом. Может быть, нам стоит брать с собой мяч? Играть, скажем, в волейбол, или ещё во что-нибудь? А я-то смогу с ней играть? Хватит у меня сил? – И он усмехнулся. – Хотя как сказать! Почему бы и нет?»
Что же касается Эмили, то Альфред, бесспорно, был для неё идеальным другом. Он не придирался к девочке, как бабушка – зубной врач (про себя Альфред окрестил её «Бабушка Зубная Боль»). С Альфредом было весело, он рассказывал Эмили так много интересного. Они отлично проводили время вдвоём.
Утром бабушка собирала им побольше бутербродов для них обоих. По дороге из дому к Измайловскому парку Альфред покупал фрукты, шоколад и газированную воду для Эмили, а для себя – пиво и какие-нибудь солёные орешки или сухарики, или сушёных кальмаров, и они с папками и планшетами отправлялись на природу, в Измайловский парк. Там, под руководством своего наставника, Эмили делала множество зарисовок.
Они сидели где-нибудь в глубине парка, на освещённой солнцем поляне, на покосившейся скамейке или на бревне. Эмили, по своему обыкновению, сняв и подстелив под себя рубашку, сидела в одних шортах. Бабушка разрешала ей закаляться, в любое время года выходить на свежий воздух раздетой, но она строго запрещала ей сидеть непосредственно на голой земле, на камнях или на сырых, холодных брёвнах, и девочка её слушалась. Поэтому она сидела, подстелив себе рубашку или куртку. Она увлечённо рисовала, а Альфред смотрел, как она двигает рукой, рисуя.
«Как интересно, - думал Альфред, наблюдая за девочкой. – Вот сейчас я ей скажу, и она поднимет руку».
- Эмили, - сказал Альфред, - поработай над правым верхним углом. Нужно добавить там тону, сделать более глубоко, более насыщенно.
Эмили послушно принялась усиливать насыщенность, накладывая дополнительные штрихи, держа большой планшет вертикально, поставив его на колени и придерживая левой рукой за верхний край, высоко поднимая правую руку, в которой держала карандаш. Альфред с улыбкой смотрел, как она двигает рукой, рисуя, на её открытую подмышку, трогательно безволосую, и немного менее загорелую, чем всё остальное её тело.
«Какая она забавная игрушка, эта девочка! – подумал художник. – Я ей приказал, и она исполнила. Она мне подчиняется. Она будет делать то, что я ей скажу, потому что она уважает меня, своего учителя. Это необходимое условие, это обязательно должно быть так, потому что эта девушка должна будет стать моей моделью, и моим источником вдохновения, и нужно, чтобы она слушалась меня беспрекословно! Только просить всегда нужно то, что она сама будет готова исполнить».
Потом, отдыхая, они гуляли по парку, или загорали на пляже, то есть на зелёной поляне у стен монастыря над прудом, или катались на лодке. И разговаривали, разговаривали. Эмили была на редкость хорошим учеником, послушным и внимательным.
Она обладала острым и живым умом. И, хотя её навыки в области живописи и рисунка, накопленные за годы жизни в различных кружках и путём самостоятельных занятий, и были лишены стройной системы, однако всё, что говорил ей Альфред, она схватывала на лету, с первого раза. И качество её работ повышалось очень быстро, от занятия к занятию – можно сказать, не по дням, а по часам.
Альфред старался заинтересовать её красотой окружающего мира, и на всё обращал её внимание. Но это и не особенно требовалось. Эмили остро чувствовала эту красоту – ничуть не хуже, чем Альфред. Только, в отличие от своего опытного учителя, девочка пока ещё не всегда об этом догадывалась. Но, как бы то ни было, здесь они и думали, и чувствовали одинаково. И понимали друг друга с полуслова.
- Смотри, Эмили, смотри вокруг внимательно, - говорил как-то ей Альфред. – Помню, я читал у Константина Паустовского, как один известный художник ему сказал: «Смотрите на всё, что вас окружает, так, как будто вам нужно написать всё это красками». Паустовский последовал его совету. «И через неделю, - пишет он, - я понял, что вижу намного больше, чем видел до этого. А через месяц мне стало жаль всех тех лет, что я прожил до того, и ничего не видел вокруг себя, словно я был слепой!» Это замечательные слова, Эмили! Вот что такое взгляд художника. Посмотри на это небо. Скажи, какими красками оно написано? То есть, представь, что оно написано масляными красками. Какие же это краски?
Эмили прищурилась, подумала несколько секунд, затем ответила:
- Основной тон здесь задаёт ультрамарин, при очень большом количестве белил. Кроме того, здесь ещё есть чуть-чуть краплака. А серый оттенок, конечно, достигнут путём добавления чёрного.
- Замечательно. Всё это именно так, - кивнул Альфред. – Считай, что я поставил тебе пятёрку.
Они увлечённо продолжали занятия.
- Знаете, Альфред Александрович, - сказала девушка немного погодя, смешивая краски на палитре. – Мне кажется, что вот эта краска сделана из травы, вот эта – из прошлогодних опавших листьев, а вот эта – из красной глины. Интересно, а это действительно так? – и она посмотрел на художника, хлопая своими ресницами.
Альфред улыбнулся.
- Не совсем так, но ты близка к истине. Когда-нибудь я расскажу тебе подробнее, из чего изготовляют краски. Но твои мысли мне нравятся!
- А вот эта краска, - тихо сказала Эмили, - она сделана из крови. А эта, серая – из вечерних облаков. А эта – из неба. Альфред Александрович, а какими красками следует писать прозрачную воду, или слёзы?
- Милая ты моя, - растроганно сказал художник. – У тебя прекрасная, нежная, хрустальная душа!
Они продолжали заниматься, совершенно не замечая, как летит время. Когда делаешь любимое дело, время всегда летит незаметно. Заканчивали они только тогда, когда уже становилось довольно прохладно, и Эмили, обычно раздетую, начинали кусать комары. Они здорово её кусали, даже никакой «Москитол» почему-то не помогал.
- Наверное, ты очень вкусная, - шутил Альфред. – Наверное, твоё тело сладкое, как шоколадка! Только не смей чесаться, от этого остаются следы!
И они оба смеялись.
Тут они обнаруживали, что уже часов восемь, что они уже порядочно устали, что сделано за этот день довольно много, и что оба зверски голодны! У «хрустальной, шоколадной» Эмили был аппетит здорового, спортивного подростка. Да и Альфреду после дня, проведённого на природе, на свежем воздухе, уже всегда хотелось чего-нибудь съесть и выпить – от утренних бабушкиных бутербродов давно не осталось и памяти.
После занятий, собрав свои принадлежности и гуляя по парку, они всегда заходили в шашлычную, нарядный бревенчатый домик, затейливо украшенный резьбой, и похожий на сказочную избушку. Он прятался среди деревьев, распространяя вокруг волнующие, аппетитные запахи дымка, жареного мяса и пряностей. В маленьком, полутёмном зальчике стояли тяжёлые деревянные столы, крытые белыми крахмальными скатертями.
Тут работали двое – один русский, другой грузин. Грузин, в белой рубашке, с галстуком-бабочкой, подавал угощения и общался с посетителями, а готовил почему-то русский. Хотя, казалось бы, должно было быть наоборот! Друзей-художников это очень забавляло. Наверное, русский повар хорошо готовил, а грузинский официант был как реклама. Шашлык, со свежей зеленью, с острыми приправами и мягким хлебом, был восхитительным, и очень нежным. Под него очень хорошо шло сухое грузинское вино, отметил Альфред. А для девушки он заказывал виноградный или гранатовый сок.
Грузин-официант обращался с Альфредом очень почтительно, и всегда делал ему комплименты насчёт Эмили, говоря вполголоса на ухо:
- У вас прекрасный молодой девушка! Стройный, как кипарис, и скромный, как ангел!
А к самой девушке обращался неизменно:
- Э, красавица! – и дарил ей фрукты.
Эмили помалкивала, но глаза её живо и весело блестели в полумраке. Ей явно нравилось, когда её хвалили. Альфред вёл себя с официантом подчёркнуто сухо и надменно, и давал ему чаевые, чтобы показать своё превосходство. Но втайне ему было очень приятно и лестно.
Порой день выдавался холодный и дождливый, и заниматься в парке было невозможно. Всё вокруг было мокрое, и устроиться с планшетом или с этюдником было сложно. Но, во-первых, это случалось нечасто. Лето выдалось на редкость удачное, и всё друзьям-художникам было на руку. А во-вторых, и непогожие дни у них тоже не пропадали даром.
Альфред надевал свой чёрный, длинный готический плащ, и широкополую, мягкую итальянскую фетровую шляпу «Борсалино», и брал свой большой зонт-трость с изогнутой бамбуковой ручкой. В этой одежде он был похож на благородного аристократа-вампира, который собирался выпить кровь у невинной юной девушки - Эмили.
И они вдвоём, укрывшись под одним зонтом, гуляли по городу, чтобы набраться впечатлений и поупражняться в набросках. Альфред показывал девочке разные интересные дома, ограды и деревья, или отражения в мокром асфальте, или особое положение облаков в небе. И Эмили зарисовывала их в свой альбом.
Они встречались утром на станции метро «Октябрьская – кольцевая», в тупике, там, где красивая решётка и голубая ниша вроде арки, с подсветкой. «Под голубым небом», как они это называли. Эмили всегда приходила раньше, и стояла сбоку, у колонны – высокая, тоненькая, в серебристых джинсах, облегающих как колготки, и курточке из блестящего чёрного винила. Сверху из-под неё высовывался ядовито-изумрудный трикотажный капюшон от безрукавки, надетой под куртку (иногда Эмили накидывала его на голову). А снизу, тоже из-под куртки, свисала брезентовая сумка на длинном ремне, со знаком радиации и железными украшениями – гайками и шестерёнками, подчёркивая её принадлежность к кибер-готам. У девушки был романтический вид, как у странника, искателя приключений.
«Да мы и есть в этой жизни странники, - думал Альфред, глядя на неё издалека, - и искатели приключений. А кто же ещё?»
Увидев своего учителя, спускавшегося по ступенькам перехода с Калужско-Рижской линии, Эмили радостно улыбалась, блестя глазами и показывая белые зубы, и быстро шла навстречу Альфреду. Её небольшая, но сильная ладошка с длинными, тонкими пальцами всегда была горячая, когда художник пожимал её. Они коротко обменивались приветствиями, и направлялись к выходу.
Чаще всего они гуляли по Нескучному саду. В тихом, романтическом настроении они медленно шли под одним зонтом, созерцая пасмурное небо, мокрые деревья, одинокие беседки на набережной и серо-свинцовую поверхность Москвы-реки, покрытую сплошной рябью. Альфред что-нибудь тихо рассказывал, а Эмили слушала.
Альфреду теперь казалось, что у него никогда ещё не было лучшего собеседника, чем эта девочка с большими, тёмно-голубыми глазами, которая так хорошо умела слушать. Иногда Альфред указывал пальцем, увидев какую-нибудь «тему», какой-нибудь особенно красивый уголок природы, или какой-нибудь кусок мрамора, спрятанный среди листьев и струй дождя, или интересные чугунные завитушки старинной ограды. А случалось, что первой «тему» замечала Эмили. Тогда они останавливались, и Альфред держал зонт у них над головами, а Эмили рисовала.
Эмилин выдвижной, автоматический карандашик старательно шуршал по бумаге. Её склонённая голова была очень близко, возле лица Альфреда, который стоял немного позади, и смотрел на рисунок из-за её плеча. Они всегда стояли под зонтом вплотную, почти прижавшиеся друг к другу – иначе попадёшь под дождь. Влажные, спутанные волосы девушки пахли дождём, и каким-то своим, особым запахом – не то шампунем, не то лаком. Альфред слышал её дыхание, и ловил себя на том, что очень уж старательно держит зонт, боясь, чтобы дождь не попал на эту девочку. Хотя на самом деле прекрасно знал, что Эмили не боится ни воды, ни холода.
Погуляв в Нескучном саду, они иногда отправлялись в Центральный Дом Художников на Крымском валу, где всё время проходили какие-нибудь выставки, и, случалось, очень интересные. К вечеру народу обычно было довольно много, и в кассу была очередь. Но у Альфреда было удостоверение члена Союза Художников, и они с Эмили беспрепятственно проходили на любую выставку. Эти прогулки по залам, осмотр картин и обсуждение их, были очень увлекательны, и много давали девочке.
Потом они спускались на первый этаж, где находятся художественные салоны, полные произведений графики, живописи и разных прикладных искусств, выставленных на продажу. Их тоже можно было рассматривать до бесконечности. Иногда Эмили вдруг изрекала какой-нибудь неожиданный вопрос, или предложение, которое изумляло художника. Однажды она воскликнула, указав пальцем на витрину:
- Альфред Александрович, видите, какие красивые готические серьги с красными сердоликами! А что, если нам купить на двоих одну пару, и вставить одну серьгу вам, а другую мне? Я вижу, у вас ухо проколото! У меня тоже. Сейчас это модно! И это будет для нас память об этом лете, о наших чудесных прогулках! Как вы на это смотрите?
Она устремила на учителя взгляд, хлопая ресницами. Альфред покраснел, как обычно бывало с Эмили, потом закашлялся, и, наконец, рассмеялся.
- Эмили, - сказал он ласково, - моя милая девочка! Что скажет на это твоя бабушка? А вообще-то, знаешь, это будет прикольно!
И они купили серьги.
- Это нужно обмыть, - заметил Альфред. – Идём в наше кафе!
Всегда, вдоволь налюбовавшись, набравшись впечатлений и обогатившись новыми знаниями (что относилось и к Альфреду – ведь когда ты учишь другого, ты учишься и сам), они заходили в маленькое, уютное кафе, находящееся здесь же, на первом этаже Центрального Дома Художников – выпить кофе, посидеть, поговорить.
Здесь были очень неплохие пирожные, фруктовые салаты и тарталетки, а для Альфреда имелось вполне приличное разливное пиво. Они засиживались подолгу в красном полумраке небольшого зальчика, делясь впечатлениями от увиденного за день, делая выводы, обсуждая одно и то же по десять раз. А на самом деле они просто не желали расставаться, и откровенно наслаждались общением друг с другом. Затем Альфред провожал девочку домой.
Иногда прогулки по городу приходилось сочетать с походами по магазинам. Это тоже было интересно, и они охотно это делали. Бабушка поручала делать покупки для Эмили. К новому учебному году ему нужно было полностью обновить гардероб – она успела вырасти из всей своей одежды. А самой бабушке заниматься этим было некогда. Она давала на это деньги, и просила, чтобы Альфред это контролировал.
Они вдвоём с Эмили весело ходили по магазинам, покупали ей платья, рубашки, яркие, весёлые майки и трусики, джинсы и обувь. Старались подбирать так, чтобы было кибер-готично, но и можно было ходить в школу, а не только в клуб. Альфреду доставляло истинное удовольствие смотреть, как радостная, изумительно красивая Эмили без малейшего стеснения примеряла всё это перед зеркалом, вертясь так и этак.
Товары Альфред выбирал сам, проявляя при этом весь свой изысканный вкус и соблюдая готическую направленность (с кибер-уклоном) – уж он-то знал толк в одежде! Впрочем, он пришёл к выводу, что на такую прелестную девушку, как Эмили, что ни надень, всё будет выглядеть замечательно. Тем более, что лучше всего она выглядит тогда, когда на ней вообще ничего нет. Он поделился этой мыслью с Эмили. Та расхохоталась.
- Нет, нет! – возразила девочка. – Совсем без одежды нельзя! Обязательно нужен зелёный листик на носу, и тёмные очки – тогда можно!
И они оба долго смеялись.
Когда они возвращались, бабушка, прежде чем отпустить Альфреда домой, всегда усаживала его за стол и угощала ужином. Он никогда не отказывался. Этому были три причины.
Во-первых, это была хорошая экономия для бюджета, если посчитать. А он совершенно не умел беречь деньги, и они у него мгновенно разлетались. Во-вторых, к вечеру он уже снова всегда был изрядно голоден – от пива, сухариков и тарталеток толку было мало. К тому же, всё, что готовила бабушка-вамп, было очень вкусно. И, наконец, в-третьих, и это самое главное, ужин – это был прекрасный повод подольше побыть вместе с Эмили. Кстати, уже тоже всегда голодной до неприличности.
Элеонора сажала их обоих за стол, кормила ужином, и вела беседу с Альфредом, расспрашивая его о том, как они провели день, что делали, и, в особенности о том, как вела себя её внучка. Альфред обо всём красочно рассказывал, расхваливал Эмили и её успехи в рисовании. Бабушка слушала внимательно. Она плохо разбиралась в рисовании и живописи, результаты их дневных трудов, сами по себе, ей ни о чём говорили, и рассказы Альфреда играли для неё главную роль. Эмили за столом в основном помалкивала, только ела за двоих, да весело поглядывала на художника сияющими, счастливыми глазами.
Нетрудно было заметить, что девчонка нежно привязалась к своему доброму учителю со всей пылкостью и непосредственностью юного сердца. Она искренне радовалась каждой их встрече. Утром, когда они встречались, её красивое лицо, разрумянившееся от упражнений и прогулок на свежем воздухе, словно озарялось светом. И этот свет продолжал исходить от неё в течение всего дня.
Альфред, неожиданно для себя, обнаружил, что жутко увлечён этой девочкой – Эмили. Он грустил, когда они расставались, скучал по ней в одиночестве, и ждал встречи с нетерпением. Он всё время думал о ней и мысленно разговаривал с ней.
«Наконец-то это свершилось, - думал он растроганно, возвращаясь поздним вечером к себе домой по безлюдным улицам. – Я, одинокий странник в этой жизни, наконец-то встретил родственную душу, совершенно схожую с моей душой! Я встретил душу чистую и прекрасную, и к тому же заключённую в прекрасное тело, совершенное по своей красоте, как и душа! Эта душа – словно драгоценное вино, заключённое в дивный, хрустальный сосуд! Эта девушка действительно создана для того, чтобы стать моим другом, моей моделью и прообразом для моего творчества. И моим лучшим, верным учеником. Никто ещё на свете не понимал меня так, как Эмили».
Между тем, Альфред не мог не обратить внимания, что Элеонора, молодая бабушка, которой, может быть, было лет пятьдесят пять, не больше, явно проявляет к нему симпатию, и, можно сказать, ухаживает за ним. Она стала особенно приветлива и разговорчива с ним, и к тому же увеличила ему сумму вознаграждения в полтора раза, якобы за то, что ему удалось так заинтересовать и привязать к себе девочку, которая явно изменилась в лучшую сторону, стала живее и как-то собраннее. К тому же Альфред совершенно освободил бабушку от забот о внучке.
Альфред радовался тому, что денежные дела его пошли на лад, но явные знаки внимания со стороны Элеоноры вызывали у него лёгкий испуг. И в то же время ему хотелось быть как можно ближе к «своему новому маленькому другу» – Эмили.
Элеонора, конечно, была очень интересная женщина, тем более - учитывая её прекрасную физическую форму, её яркий стиль и незаурядные фантазии с кожаной атрибутикой, и если бы не было Эмили, то кто знает, кто знает… Но теперь сердце Альфреда было уже занято! Образовался весьма занятный треугольник.
«Интересно, - думал художник, - что же с нами со всеми будет дальше?»
8. Катание на лодке
Альфред всегда замечал, что у него бывает так: удача к удаче, деньги к деньгам. Так вышло и в этот раз. Не успела Элеонора повысить ему оплату за занятия с Эмили, как вдруг ему позвонили и сообщили, что он может приехать и получить деньги за рекламу пластиковых окон – то, о чём он последнее время как-то и думать забыл.
Это были очень приличные зелёные деньги, они сразу и надолго освобождали художника от всяких забот о хлебе насущном. И Альфред решил, что это непременно нужно отпраздновать. А тут ещё бабушка Зубная Боль уехала на выходные к знакомым на дачу, так что к назначенному часу домой Эмили могла не спешить.
- Счастье, Эмили, это когда карманы полны, а голова пуста! – жизнерадостно воскликнул Альфред, едва они увиделись утром, дома у Эмили, в непривычно пустой квартире. – Занятия на сегодня отменяются! У нас целых два дня. Позанимаемся завтра, а сегодня устроим пикник! Иди, собирайся!
Он обнял Эмили за шею (по-дружески, решил он, они же оба неформалы!) и растрепал ей волосы, так что девушка сразу покраснела и заулыбалась.
Стояли жаркие дни, погода была чудесная. И они решили отправиться на Клязьминское водохранилище, в подмосковный дом отдыха. Дом, который для Альфреда был связан с милыми его сердцу воспоминаниями о детстве.
Сказано – сделано. И вот уже белая, лёгкая лодка качает их на волнах, медленно выплывая с территории лодочной станции в пролив. Отсюда открывался вид на сверкающие под солнцем просторы водохранилища. По случаю выходного дня у воды было полно народу. Шумели, кричали, играли ребятишки.
Почтенные семьи располагались солидно, расстелив покрывало в тени деревьев или защитных тентов. Кое-где устроились пьяные, шумные компании. Это местные рабочие радовались выходному дню.
В студенческие годы Альфред сам работал грузчиком в булочной довольно долгое время. Он прекрасно понимал, какое это счастье – выходной день, и не осуждал их.
Мужики без страха подставляли непокрытые головы палящему солнцу, не боясь зажарить крепкие мозги. Они глотали рывками тёплую водку, даже не удосужившись остудить её в воде, и оглашали берег грубым хохотом, пугая обывателей.
Играла громкая музыка. Лодки и водяные велосипеды двигались по водной глади в разных направлениях. И над всем этим, крича, кружили в небе чайки. Песчаный пляж переходил в пологий зелёный берег. За ним, на холмах, поднимался лес – сосновый, издающий смолисто-хвойный запах.
По всему берегу, до самой песчаной полосы, сосновые сдвоенные иголки пружинили под ногами, и повсюду были разбросаны мелкие шишки. Тут и там через дорожки перебегали пушистые белки, и быстро взбирались по стволам деревьев. В воздухе, пропитанном хвойным и речным запахом, солнечное тепло как бы дрожало. Высокий хвойный лес на далёком, другом берегу, был подёрнут голубоватым маревом. Там поднимался дымок костра. По всему водохранилищу, как крылья белых бабочек над грядкой, виднелись паруса яхт и сёрфингов.
Лодка быстро скользила по воде, двигаясь по середине пролива. Эмили налегала на вёсла, радуясь любой возможности размяться на свежем воздухе. Она сидела, такая красивая - в одних узеньких, ярко-синих плавках, без лифчика, с развевающимися по ветру льняными волосами, вся бронзовая от загара.
Они договорились, ещё во время занятий в Измайловском парке, что и дальше не будут особенно стесняться друг друга в смысле раздевания (во всяком случае, без лифчика можно) – ведь они художники, а художники всё время имеют дело с обнажённым телом, так что для них это не должно быть стыдно. Тем более, они оба молодые и красивые – Эмили, да и Альфред тоже.
Альфред любовался на неё, глядя, как играют, отчётливо проступая, все мускулы её лёгкого, подвижного тела. На носу у Эмили, как всегда, был приклеен зелёный листик. Из всего тела у неё почему-то обгорал только нос, и Эмили это знала. На её смугло-румяных щеках, от обилия летнего солнца, неожиданно выступили лёгкие веснушки, что очень смешило и умиляло Альфреда. Её рубашка и её белые шорты лежали рядом, аккуратно сложенные, в полиэтиленовом пакете.
Альфред расположился на корме в сложной позе, подложив под голову спасательный круг. Он тоже, как и Эмили, был раздет. На нём были только одни чёрные плавки, серебряный браслет и цепь на шее, и соломенная шляпа. Правда, в отличие от девочки, его тело было пока еще бледное и незагорелое (зато это выглядело готично).
В этом году, за своей работой над рекламой окон, и за своим привычным способом отдыхать и расслабляться с бутылкой пива, он загорал всего несколько раз в Измайловском парке, когда гулял с Эмили, и то обычно больше прятался от солнца. Вообще-то, классические готы (антикварные, романтики, «вампиры») любят быть бледными, под аристократию викторианской эпохи. Только к кибер-готам это не относится – они же «пережили ядерную войну»! Поэтому и сейчас Эмили с удовольствием продолжала набирать загар, а Альфред, боясь обгореть, накинул на плечи белое полотенце.
Между двумя готами, старшего и младшего поколения, на дне лодки, в тени, стояла большая сумка с напитками и угощениями.
Настроение у них у обоих было прекрасное. Сейчас они гуляли на деньги, полученные художником от Элеоноры. Альфреду это казалось очень забавным: деньги, полученные за обучение Эмили, тратить вместе с этой самой Эмили, продолжая их отрабатывать. Денег ещё оставалось достаточно, а гонорар за рекламу пластиковых окон он положил на срочный вклад в сберегательном банке, и за несколько месяцев там должны были набежать кое-какие проценты, так что всё было в порядке.
Художник в такт движения вёсел в руках Эмили прокручивал в голове всевозможные темы новых картин, которые собирался написать к осенней выставке в Союзе Художников. При этом его взгляд неизменно привлекал к себе прекрасный облик девочки, сидящей перед ним на вёслах. Альфред щурился из-под шляпы, нюхая белый цветок, который сорвал где-то на берегу по дороге.
По мере их продвижения берега расступались всё шире и шире, голоса людей и звуки музыки становились заметно тише, а движение лодки – всё менее и менее заметно для глаза, пока они, наконец, не очутились на просторе водохранилища. Лодка уже двигалась сама по себе, по инерции, развив неплохую скорость. Хотя теперь казалось, что она стоит на месте. Солнце горело в зените. Вокруг лодки искрилась и сверкала вода, и прямо над головами друзей кружились чайки, ожидая, может быть, какого-нибудь гостинца.
Эмили убрала из воды вёсла и потянулась к сумке. Она деловито, как домохозяйка (что-то в ней было от американских старых фильмов, и грудь не хуже чем у голливудских звёзд, и к тому же уж точно своя, настоящая), разложила на специально приготовленной газете маленькую, белую крахмальную скатерть, аккуратно расставила картонные тарелочки, маленькие ложечки и высокие, прозрачные пластиковые стаканы. Затем раскрыла коробки с пирожными и фруктами, и достала охлаждённую, спрятанную на самое дно лодки бутылку хорошего, дорогого шампанского.
- Вот, Альфред Александрович! – она довольно улыбнулась, и взглянула на учителя. – Всё готово!
Альфред отрицательно покачал головой:
- Прежде всего, моя милая девочка, хочу тебе сообщить, что Альфред Александрович, твой старый, строгий учитель, доживает свои последние минуты, и сейчас перестанет существовать.
- То есть как это? – не поняла девочка, взглянув на учителя испуганными глазами. – Самоубийство?! Это готично… но вы хорошо подумали? А как же наши занятия?!
- Сейчас я тебе объясню. Не знаю, почему считается, что если учитель угощает вином свою ученицу, то это аморально. Но так действительно все считают. А вот если юные ученики в своей весёлой компании выпьют немного, то это вызывает у людей добрые, снисходительные улыбки: «Ну, студенты развлекаются!» Верно ли я говорю?
- Верно, - улыбнулась девочка. – Так оно и есть.
- Я уверен, что и тебе уже не раз случалось выпивать с друзьями немного шампанского, или что-то в этом роде.
- Приходилось, - призналась Эмили. – Ну и что?
- Вот именно, что ничего! Поэтому я считаю, что мы должны сейчас выпить с тобой на брудершафт, как друзья, и перейти на «ты». Таким образом, твой старый, нудный учитель Альфред Александрович прикажет долго жить, а вместо него у тебя появится новый друг Альфред – такой же гот, как ты, и к тому же художник, - подчеркнул Альфред. – Ну, разве что немножко старше, и немножко опытнее тебя. Друг, близкий и родной для тебя, которому ты без смущения сможешь всегда доверять все свои секреты. Такой друг, который никогда не предаст. Ну, как, согласна?
- Конечно же, да! Но только… Не знаю, - Эмили смущённо улыбнулась. – Мне как-то неудобно! Мне будет стыдно так с вами разговаривать!
- Это ложный стыд, Эмили, уверяю тебя. Даже к Самому Христу, и к Сократу ученики обращались на «ты». Я думаю, ты как-нибудь справишься со своим чувством стыда, моя милая девочка? – Альфред строго взглянул на Эмили. Секунду они смотрели друг другу в глаза, затем оба расхохотались.
Альфред открыл шампанское и разлил по бокалам, один из которых дал Эмили. Он показал девушке, как надо сплести руки – локоть через локоть, чтобы выпить на брудершафт. Янтарное шампанское искрилось на солнце.
- За нашу дружбу, - сказал Альфред.
- За дружбу, Альфред Александрович!
- Не «Альфред Александрович», а «Альфред», - поправил её художник. – И только на «ты»!
- А можно «дядя Альфред»? – осторожно спросил Эмили.
- Какой я тебе дядя! Я тебе друг! Итак, за дружбу?
- За дружбу…Альфред, - кивнула Эмили. Её щёки залил розовый румянец. Было видно, что она смущена, но в то же время ей очень приятно и лестно.
Они чокнулись и выпили.
- Теперь нужно поцеловаться, - сказал Альфред. – Так положено, ничего не поделаешь! Я – тебя, а ты – меня! Но ты такая хорошенькая, что я вполне охотно воспользуюсь этим случаем. Ну-ка, иди сюда поближе, давай свою щёчку!
Он придвинул своё лицо к девочке, и нежно поцеловал её три раза в румяные щёки с веснушками. Эмили вконец смутилась и покраснела до самых плеч, что очень восхитило и умилило художника.
Они оба к тому же были почти совсем голые… И были совсем рядом…
«Отчего же Эмили так смущается? Подумаешь, выпили на брудершафт! Всё-таки, какая она прелестная девчонка!» Но он и сам чувствовал, как он волнуется – словно ему тоже было шестнадцать лет.
- Помнишь фильм «Судьба человека», про войну?
- А что?
- После первой не закусывают! - напомнил Альфред.
Он подождал с минуту, затем разлил им ещё по половинке стакана. Они чокнулись.
- Ну, за успехи наших с тобой занятий, и за наши успехи в будущем! – сказал Альфред.
Они выпили.
- Что у тебя там слышно насчёт поступления в училище? – спросил художник. – Ты, кажется, ходила туда показывать свои работы? И что тебе сказали?
- Сказали, вполне приличные работы, - ответила девочка, с хрустом откусывая кусок пирожного «безе». – Я носила им рисунки гипсовых композиций, чёрно-белые натюрморты в карандаше, и наши этюды в масле из Измайловского парка. Те, последние четыре, которые вы…которые ты особенно хвалил, помнишь? Они им очень понравились. Ректор сказал, что меня допустят до экзамена. Особенно ему понравилась одна работа – лодка у берега пруда, помнишь? Он даже засмеялся. Сказал, что эта глина и этот песок у меня получились похожи на крем-брюле. Ты, говорит, очень сладко пишешь и рисуешь! – докончила Эмили, и слизнула нежным розовым языком с ладони белые крошки пирожного.
Они оба рассмеялись.
- Хорошо сказано, - заметил Альфред. – Ты действительно сладко рисуешь. Ты и сама похожа на пирожное с кремом-брюле, и с украшениями из взбитых сливок! – Он ласково растрепал улыбающейся Эмили её волосы цвета белого золота. – Ты, наверное, не только сладко рисуешь, ты и целуешься сладко? – спросил он игриво. – Об этом следовало бы спросить твоего парня! У тебя ведь, наверное, есть парень? Ну… бойфренд?
Эмили снова покраснела. Альфред улыбнулся. Ему очень нравилось, когда девушка смущается.
- Что же ты покраснела? У тебя есть парень, а? Раньше, как учителю, мне было неловко тебя спрашивать, а теперь, как другу, ты можешь мне сказать!
К его удивлению, Эмили отрицательно покачала головой.
- Какие парни! Они мне не нравятся!
- Это почему же? – спросил Альфред заинтересованно. – Какая ты необычная девушка!
Эмили пожала загорелыми плечами, и заговорила горячо:
- Мне попадались все какие-то гордые, лживые, хвастливые! С ними нельзя обращаться просто, по-человечески. Они всегда дразнятся, всегда насмехаются над тобой, хотят показать, какие они крутые. Вот, например, у меня был один…всего один… друг, в шестом классе. Я с ним любила танцевать, он был самый красивый в классе, и очень высокий – а все остальные мальчишки в классе были ниже меня. А он надо мной всегда смеялся, и меня унижал перед всеми. А почему? Не понимаю. Вообще-то, - она помедлила, - вообще-то, если честно, я самая сильная среди девчонок в нашем классе, я волейболистка, ты не смотри что я худенькая! И когда к нему один раз в раздевалке мальчишки пристали, я на них набросилась, и они отстали. А он потом только на меня ругался, сказал, что я его унизила и теперь его все будут дразнить. Я ему подарила на день рождения свою самую любимую в те годы книгу, «Маленького принца», и написала: «Мы в ответе за тех, кого приручили!» А он зачем-то всем показал, и меня высмеял. Зачем? Опять не понимаю. И сам меня всё время дразнил и провоцировал, а когда я один-единственный раз на дискотеке, попробовала его поцеловать…по-настоящему…а чего ждать, если он ничего сам не делает, - Эмили очень густо покраснела, - он рассмеялся, сказал, что я дура, что я ещё маленькая, и что у меня очень смешной язык, и что я не умею… А откуда я могу уметь?! – она помолчала, потом добавила: - Это был мой первый опыт с парнем, он закончился неудачно, и больше мне этого не надо. Повторять у меня нет желания.
Она сказала это так горячо и так серьёзно, что Альфред не выдержал и расхохотался. Он так смеялся, что даже слёзы выступили у него на глазах.
- Эмили, ну какая же ты прелесть! – сказал он, наконец, отсмеявшись. – Но, понимаешь, это некоторые так любят! Просто этот мальчик сам был ботаник, очень неуверенный в себе…
- Да, но почему – так? Почему? Что-то это не очень похоже на любовь, как мне кажется! Скорее, это я его любила, а он только с благосклонностью принимал мою любовь! И то, если захочет.
- Да, но это не всегда так. У мужчин бывает и настоящая, жертвенная любовь, и настоящая преданность. Любовь отца, это все знают. Любовь настоящего, верного мужа…Наверное, бывает и такое, - Альфред усмехнулся. – Но в том случае, о котором ты рассказываешь, ты абсолютно права. Да, это так. – Он вздохнул. – Так оно и есть. Это ты верно заметила.
- Но…почему? – Эмили в упор посмотрела на художника своими синими глазами, в которых сейчас отражалось летнее небо.
- Этого я не знаю, - пожал плечами Альфред. – Надо же, какая ты умненькая! – Он легонько потянул девушку за ухо. – Такая маленькая, и уже такая умная! Что ты ещё умного мне скажешь?
Эмили подумала, затем сказала:
- На самом деле я всё-таки верю в любовь. По-моему, нет ничего лучше, чем настоящая искренняя любовь! Но найти её очень трудно…
- Согласен с тобой, - одобрительно кивнул Альфред. – Найти её трудно. Но она есть. Бескорыстная, неподкупная. Она не предаст. Хорошо, что ты это понимаешь! Ты молодец. У тебя, наверное, в школе много друзей среди девочек?
Эмили отрицательно мотнула головой.
- Тоже нет.
- А это ещё почему?
- Не знаю, - Эмили пожала плечами. – Они называют меня «фабрикой грёз» - в смысле Голливуд, Америка, что я оттуда родом. А на день рождения подарили мне крохотные серебристые трусики и синюю губную помаду. Как насмешка, правда? Вообще-то помада хорошая, и трусики тоже… - Она не выдержала и сама расхохоталась. – Они говорят, что я одеваюсь, как ненормальная, и что все готы сумасшедшие. Хотя, между прочим, бояться дразнить в лицо - я самая сильная в классе, и у меня уже второй взрослый разряд по волейболу! Я могу ударить, как парень,– сказала она запальчиво. – А они говорят, что я не такая как все, и стесняются рассказывать при мне свои секреты. Ну, про всякое…неприличное. Как будто я чужая!
- И тебя это очень огорчает? – улыбнулся Альфред. – Тебе хочется знать их неприличные секреты?
- Да зачем? – пожала плечами Эмили. – Не особенно. Но мне не нравится, что они отделяют меня от себя. А они надо мной насмехаются. В общем, если честно, то у меня нет друзей. Не повезло, наверное! Или я действительно какая-то не такая? Не такая, как все? Не знаю.
Она взяла персик и откусила кусочек. Лицо её было грустным.
- Что ты, Эмили , что ты, моя милая девочка! – проникновенно сказал Альфред, наклонившись вперёд, и нежно глядя девушке в глаза. – Ты чудо! Ты действительно не такая, как они все! Они вульгарные, грубые. Они ругаются, и рассказывают похабные истории, а ты любишь рисовать, ты слушаешь хорошую музыку! Ты добрая, послушная, и самая красивая! И язык у тебя совсем не смешной, - он улыбнулся, глядя, как девочка задумчиво ест персик, не сводя с учителя синих глаз. – У тебя очень даже симпатичный язык – нежный, розовый! Они ничего не смыслят в красоте, они не способны чувствовать тонко! Зачем тебе такие друзья и подруги?
Альфред выдержал паузу, затем сказал значительно:
- Но в одном ты можешь быть уверена. У тебя есть один друг – настоящий, преданный. Такой друг, который действительно способен понять и оценить тебя по-настоящему! И этот друг – перед тобой!
- Это точно! Ты и есть мой самый лучший друг, – Эмили тепло улыбнулась, выбросила косточку от персика, и облизнула сладкие губы. – С тобой здорово! Ты классный. Ты многому, очень многому меня научил, и, наверное, ещё многому научишь! Ты всё понимаешь, и так интересно рассказываешь!
- А мне, наоборот, нравится то, как ты меня слушаешь! – сказал Альфред растроганно. – Ах ты, моя прелесть! Не девочка, а мечта! Дай-ка я тебя поцелую в щёчку, как друга!
Альфред наклонился вперёд и чмокнул Эмили в щёку, в самый румянец, слегка обняв её за плечи. Тело девочки под лучами солнца было такое горячее! Она вся была такая упругая, и одновременно такая хрупкая наощупь! От её волос пахло ветром и речной водой. Сияло солнце. Вокруг плескались волны, кричали чайки…
На какую-то секунду Альфред и Эмили замерли…
- Давай-ка выпьем ещё! – сказал Альфред громко, выпрямляясь и переводя дыхание. Он наполнил стаканы. Он уже обратил внимание, как от шампанского у Эмили начинают блестеть глаза, как она становится живее и раскованнее, и Альфреду это нравилось.
- За что будем пить? – спросил он.
Эмили подумала и сказала тихо:
- За настоящую любовь!
- За любовь! – Альфред весело кивнул, и добавил: - И за крем-брюле с взбитыми сливками! Ах ты, сладкое солнышко!
Он опять ласково взъерошил светлые волосы девушки. Они снова чокнулись и выпили. Потом Альфред взял несколько засахаренных орешков, и протянул Эмили, поднеся к самому её лицу. Та доверчиво взглянула на него, улыбнулась, и взяла губами эти орешки у него с ладони. И оба засмеялись.
- Когда ты вырастешь, и станешь знаменитой художницей, я буду с гордостью говорить: «Она была моей ученицей. Она ела у меня с ладони». Это такое русское выражение. Значит: они были очень близки, - сказал Альфред. – А мне никто и не поверит!
Лодка словно стояла на месте. Чайки кричали, кружась в воздухе над нею. Эмили взяла свой складной нож, как у мальчишки (в Америке она носила с собой этот нож, когда ходила с другими девочками-гёрлскаутами в походы), отрезала кусок ветчины и бросила им. Они кинулись и сожрали его на лету.
- Не надо, не приманивай! – боязливо покосился на них Альфред. – А то они тут нас самих склюют! Смотри, какие здоровые! Знаешь, был такой фильм ужасов: «Птицы»…
- Что ты! – удивилась Эмили. – Как это они нас склюют? Смотри, какие они красивые, белые! Откуда у тебя такие мрачные мысли? Ты что, чего-нибудь боишься? Тебя что-то тревожит? – и она с беспокойством посмотрела на Альфреда. – У тебя иногда бывают такие мрачные мысли, когда, казалось бы, всё так хорошо!
- Так я же гот романтического направления, - улыбнулся он. – Мрачные мысли для меня нормальное состояние… Я же не «пережил ядерную войну», как ты!
Эмили тихо произнесла длинную фразу по-английски, задумчиво глядя Альфреду в глаза. Лицо её вдруг стало очень взрослым.
- Что ты сказала??
- Это слова полковника сэра Роберта Баден-Пауэлла, основателя движения скаутов. Он сказал: «Иногда недостаёт смелости начать боевые действия, но если бы человек это сделал, он мог бы завоевать весь мир».
- Что ты хочешь этим сказать, Эмили?
- Я хочу этим сказать: если человек всё время ходит рядом, но боится сделать то, что он хочет, он никогда не достигнет цели. И это неудивительно, потому что сделав шаг вперёд, он делает два шага назад. Это называется «танго»… Ты не понимаешь меня – наверное, я ещё плохо говорю по-русски. Пожалуй, я оденусь…
Она натянула майку и вздохнула.
Издалека доносилась музыка. Солнечные блики сверкали и переливались в воде. Лодка мягко покачивалась на волнах.
9. Я встретил свою любовь
Друг Альфреда, готический ди-джей Константин (он делал композиции в стиле кибер-панк и индастриел), очень удачно договорился с американским молодым композитором. Он, между прочим, был негр, и при этом был гот – не рэпер, не растаман, а именно гот, что большая редкость. Костя с ним познакомился у себя в готическом клубе «Жизнь после смерти», за стойкой бара. Константина пригласили для записи саунд-трека в один новый телесериал. Это должен был быть такой индастриел. Негру понравилось звучание Константина, когда он слышал его в клубе.
Костя подписал контракт, получил задаток, и теперь каждый день, с утра до вечера, проводил в студии, с другими музыкантами. Работа шла хорошо, и некоторые композиции были готовы уже на первой неделе, записанные на одном дыхании. Ребята, смеясь, говорили, что вряд ли смогли бы потом повторить свои партии. Константин тоже считал, что в этом и есть прикол – в импровизации, и поэтому получилось так хорошо.
Он приезжал домой усталый, валился без чувств на кровать, и уже забыл, когда последний раз общался с Альфредом.
А тому и вовсе ни до кого не было дела.
Эмили бабушка на неделю увезла на дачу. Альфред пробовал звонить ей, но, видимо, бабушка забрала у неё мобильник – тот был заблокирован, или просто деньги кончились, а заплатить было негде. Альфред сидел дома один, пил пиво, и рисовал, как он выражался, «какую-то ерунду» на небольших листочках бумаги: готические розы, старинные надгробия и голых девушек.
На выходные музыканты сделали перерыв, и в пятницу вечером Костя, возвращаясь из студии, решил зайти к Альфреду. По обычаю, он купил две бутылки водки в «Седьмом континенте» у метро Беляево, и пошёл по аллее, к дому художника.
На полпути его окликнула какая-то девица.
- Извините, у вас прикурить не найдётся?
Он достал зажигалку и поднёс ей прикурить. Она глубоко, резко затянулась, закашлялась, кивком поблагодарила его, и пошла дальше.
Константин с интересом посмотрел ей вслед. Это была джипси-готесса.Они встречаются не очень часто, но узнать их можно сразу – в их внешности ярко проступает цыганская эстетика, только вместо золотых украшений у них серебряные – готы вообще не носят золото. Джипси-готы это такие готы, которые считают, что имеют отношение к древним европейским цыганам, и что унаследовали от них магические знания, возможность узнавать человеческую судьбу, и тому подобное.
Высокая, стройная, хотя чуть сутулая, она была в чёрной длинной юбке и фиолетовом свитере очень крупной, просвечивающей вязки. Свитер был длинный и широкий, и висел на ней, как балахон. У неё были резко выкрашенные иссиня-чёрные волосы и большие, тяжёлые серьги в ушах. Она шла размашисто, широким шагом, и, как заметил Костя, направлялась туда же, куда и он, и вошла в тот же дом. В подъезде он снова увидел её. Она стояла в ожидании лифта. Когда лифт опустился, и Костя вошёл в него, девушка косо ухмыльнулась и отступила.
- Пожалуйста, пожалуйста, - сказала она. – Езжайте. Я поеду другим лифтом.
Костя не понял, зачем это нужно, но настаивать не стал. Он пожал плечами. Кабина лифта двинулась вверх. На площадке пятнадцатого этажа Константин вышел и направился к двери Альфреда. В этот момент открылись двери другого лифта. На пороге стояла эта странная девушка. Когда она увидела Костю, лицо её приняло выражение ужаса и негодования. И даже какой-то тайной радости.
- Маньяк! Я вот сейчас как заору! Сегодня ты умрёшь, – кровожадно прошептала она, озираясь и делая шаг в сторону ди-джея. Он бросил взгляд на её согнутые пальцы с ярко-синими накрашенными ногтями, ужас какими острыми. Ему стало не по себе, и он отступил.
- Не надо меня трогать, пожалуйста. Подождите, - сказал он, и нажал на кнопку звонка. Дверь открылась. На пороге стоял Альфред. – Вот теперь можете делать что хотите, но не со мной, а вот с ним, - сказал ди-джей, указывая на друга.
Альфред удивлённо посмотрел на музыканта, потом на Зину (это была она), и спросил:
- Когда же вы успели познакомиться?
- А вот, - Костя улыбнулся, - только что, в лифте. То есть, простите, мы даже ещё не знакомы! Очень приятно, Константин, - и он протянул руку Зинаиде. Та посмотрела на него неприязненно и осторожно, однако, и не без интереса. Одними кончиками пальцев она пожала его руку:
- Зинаида.
Затем, обращаясь уже к Альфреду, сказала:
- А я и не знала, что у тебя среди друзей есть маньяки, которые пристают к девушкам в лифтах!
Они прошли в комнату – то есть, в мастерскую: в этой комнате художник всегда принимал всех гостей. Она, хоть и была маленькая, зато уютная, и для посиделок была намного удобнее, чем спальня и кухня. Костя по привычке сразу уселся в кресло, взял сигарету и закурил.
Зина же принялась расхаживать взад и вперед, и тут же задела бедром за шаткий столик, на котором лежал уголь для рисования. Столик покачнулся, она удержала его рукой – и тут же измазалась. Альфред до их прихода что-то рисовал, но не углём. Перед ним на другом, низком столе лежали металлические перья разной толщины, и стояла тушь в тяжёлой фарфоровой чашечке (чтобы не опрокидывалась). И были разложены какие-то интересные, затейливые рисунки.
«Видимо, снова какие-нибудь иллюстрации», - решил Константин, собираясь рассмотреть их внимательнее, но Альфред быстрым движением собрал рисунки и убрал их в папку.
На освободившийся стол поставили бутылки, стаканы, какую-то закуску. Они выпили. Завязалась некоторая попытка разговора.
- Ну, и как ты тут, пока меня не было? – шутливо спросил ди-джей. – Не очень скучал?
- Потом расскажу, - ответил Альфред вполголоса, и посмотрел на ди-джея так, что тот вздрогнул – настолько значительным и серьёзным был взгляд художника, и, как сказал бы о себе сам Альфред, «такой неземной силой и вдохновением в этот момент светились его глаза». Константин понимающе кивнул (что взять с блаженного), и заговорил с Зиной. Он стал расспрашивать о её делах.
Она начала без умолку рассказывать ему о каких-то людях в телестудии Останкино, к которым она должна ехать завтра утром. Они там обещали записать её песни на студийной аппаратуре и облагородить те любительские записи, которые она сама делала на своём ноутбуке, без всяких эффектов.
- А вы поёте? – вежливо поинтересовался Константин.
- А почему, собственно, я не могу петь? – вскинулась Зина. – Почему у вас возник такой вопрос? – Она прищурилась, глядя на него.
- Нет-нет, - Константин поспешно попытался её успокоить. – Нет, я просто заинтересовался. Дело в том, что я тоже в некотором роде музыкант, - добавил он не без гордости.
- А что из того, что вы музыкант? Вы что, считаете, что женщина вообще не может петь, да? Почему, почему вас это так удивило? Вы думаете, что мы вообще, наверное, ни на что не способны? Да? Что – курица не птица, баба не человек?!
Она, быстро закипая, нервно изменила положение в кресле, как змея, разворачивающая перед прыжком свои кольца. Снисходительное отношение к женскому полу приводило её в бешенство, и она ухитрялась усматривать это отношение даже там, где его не было и близко. Она решительно требовала сатисфакции.
Альфред смотрел на всё это, откинувшись в кресле. В глазах его было выражение человека, который глядит на лавину, стремительно несущуюся с горы.
Константин попытался поскорее исправить положение.
- Я заранее уверен, что это очень интересно. Хорошо было бы послушать ваши произведения! Просим, просим! – он снял со стены гитару. Она была старая, ещё с тех, давних, рок-н-ролльных времён, когда Альфред учился в училище, поцарапанная, с дугообразной надписью «LED ZEPPELIN». Гитара была на ходу и в отличной форме. Только сейчас он редко за неё брался.
Константин смахнул пыль рукавом, быстро настроил инструмент на слух и протянул Зине.
Зина провела ногтями по струнам, взяла один за другим три дребезжащих аккорда, и запела хрипловатым, злым голосом свою песню, которую написала последнюю:
За белым светом чёрный свет,
А что за чёрным светом?
А там сидит и спит ответ,
Но не шуми об этом.
И краешек не отгибай -
Таким потянет хладом,
Что просто холод – это рай
С ним, невозможным, рядом.
Ты знаешь, с кем ты говоришь,
И кто молчит оттуда,
Куда дыру прогрызла мышь,
Всеядна, как Иуда.
Куда сочится жизнь твоя,
Откуда сны приходят
И где цветы небытия
Цветут, и души бродят.
Внезапно она оборвала пение и отложила гитару. Похоже, она не очень хотела петь, чувствуя себя, как всегда, неуютно, в присутствии другого музыканта, не исключено, что более профессионального. Она продолжила свой рассказ о телестудии и о звукозаписи, постепенно переходя на свою излюбленную тему: ругать всех и вся, говорить о несправедливости и жестокости этого мира.
Между прочим, Косте она очень даже понравилась. Она была такая стройная, эффектная, колоритная… Он решил, что неплохо было бы потом продолжить с ней знакомство. Наверное, Альфред ему за это будет только благодарен…
Зина много пила и быстро пьянела. Альфред пытался её остановить, напоминая о том, что она ведь ещё собиралась куда-то ехать. К тому же он видел, что Зина не закусывает. Он взял блюдо с бутербродами, поставил на стол прямо перед Зиной и пододвинул к ней вплотную. Она пыталась есть, но у неё к этому времени уже ничего не получалось. Она накрошила хлебом вокруг, всё роняла, слова у неё уже совсем стали заплетаться.
Между тем, она пыталась налить себе ещё водки, но тут уже Альфред решительно отобрал у неё стакан, видя, как она оседает в кресло - опять, наверное, пришла уставшая, голодная и невыспавшаяся. Они почти на руках отнесли её в спальню, туда же, где она ночевала и в последний раз, такая же пьяная.
Только когда она улеглась, и они за ней закрыли дверь, и по её дыханию удостоверились, что она спит, друзья спокойно вздохнули и вернулись в мастерскую. Наступило некоторая минута покоя. Затем ди-джей спросил:
- Ну, так что ты мне хотел рассказать? Что там с тобой такое случилось?
Альфред посмотрел на Константина долгим, таинственным взглядом, потом сказал:
- Недавно в моей жизни произошёл очень важный, переломный момент, который в корне изменил её.
Он выдержал внушительную паузу, налил себе полстакана и сделал глоток.
- Ну, и что же? – спросил Константин, потому что пауза стала уж слишком «внушительной».
Художник снова помолчал, потом проговорил тихо и торжественно:
- Я встретил свою любовь. Она появилась внезапно, точно с неба, или из воздуха, благодаря случайному телефонному звонку. Это было около месяца назад. Тебе это ни о чём не говорит?
- Нет, - пожал плечами ди-джей.
Альфред снисходительно улыбнулся.
- Это было словно удар молнии. Сначала я испугался, я был поражён! А потом я понял вдруг, как я счастлив. Мы стали друзьями. А недавно мы вдвоём ездили в пансионат на Клязьминском водохранилище. Мы катались на лодке и разговаривали…
- Подожди, Альфред! – остановил его ди-джей. – Давай по порядку. Это уже интересно. Ты хоть скажи, она ничего? Как её зовут?
- Как зовут, говоришь? Помнишь, я говорил тебе месяц назад, что у меня появилась новая ученица? Так вот, это она и есть. И зовут её Эмили. И она готесса. Кибер-готесса.
Константин открыл рот, но так ничего и не сказал. Брови его ошеломлённо поползли вверх. Некоторое время он молчал.
- Эмили? – произнёс он, наконец, и откашлялся. – Это её действительно так зовут? Или это она, как готесса, взяла себе такое имя? Это же из мультика Тима Бёртона «Труп невесты»!
- Нет, это её настоящее имя. Она родилась в Америке. А что, ты что-то имеешь против? Она мой ангел-хранитель. Господь послал её мне, чтобы она своей красотой вдохновляла меня, и я с её помощью открывал новые пути в искусстве! Она мой ангел.
Константин уважительно кивнул.
- Вот это правильно! И заниматься веселее, правда? У меня тоже так было однажды, когда готовил одну барышню в музыкальное училище, – он налил себе ещё водки, и выпил залпом. – Ну, и как же она выглядит, этот твой ангел? – спросил он саркастически. – У неё что – есть крылья?
- Как выглядит Эмили? О, если бы ты её видел! Ну, ничего, скоро увидишь! Крыльев у неё, понятно, нет, но ни одна девушка, ни одно другое земное создание не может с ней сравниться – её красота идеальна. Она словно излучает неуловимое сияние. Она сложена, как Афродита. Эмили высокая, удивительно стройная, гибкая и длинноногая. Она двигается с потрясающей, непередаваемой грацией. У неё гладкая, нежная кожа, бронзовая от загара, и густые, шелковистые волосы, струящиеся на плечи, как водопад. Цветом они напоминают белое золото, с разноцветными прядями, имеющие оттенок изумруда и рубина. У неё огромные, синие глаза, и очень длинные, тёмные ресницы. А рот такой, как на картинах Боттичелли…
Альфред всё более и более воодушевлялся, и уже сам не замечал, как стал описывать не реальную, живую Эмили, а действительно, Бог знает кого. Он продолжал:
- Голос её звучит, как дивная музыка. И когда она говорит, она очень красиво жестикулирует руками. У неё сильные, но нежные руки, и длинные, тонкие пальцы.
- И ты уже испытал на себе их нежность? – спросил ди-джей. – Ах, ты, старый извращенец!
- Вообще-то, я не старый. Мы с тобой ровесники. Тебе что, обязательно нужно говорить пошлости? – спросил Альфред, скривив рот, но было видно, что ему бы очень хотелось ответить на вопрос друга положительно. – Впрочем, если хочешь, могу сказать честно – нет. А если бы и «да» - ну и что? Но ничего такого не было. Мы просто гуляли, разговаривали, я с ней занимался рисованием. И всё. Ну, правда, мы при этом были почти голые… и немножко целовались, чисто по-дружески, когда пили шампанское на брудершафт. Вот так.
- Ну, так вроде всё хорошо. Нормальное начало. А что по этому поводу думает девочка? – спросил Костя. – Ты ей что-нибудь говорил?
- Она ничего не знает, - нервно усмехнулся Альфред. – Да и как ей скажешь? Я же её учитель… Это будет непедагогично. Тут понимаешь, какая проблема: ей всего шестнадцать лет! Так с виду – высокая девчонка, сто восемьдесят сантиметров, длинноногая, с классной грудью, блин – вот такие соски, торчащие, увидишь – потом не будешь спать!!! Совсем взрослая, но ей всего шестнадцать!!! И я боюсь ей навредить, травмировать её…Она чистая, искренняя, и она…она действительно меня любит, но, наверное, только как друга и учителя. Так что даже и не знаю, что делать. Если сказать ей всё начистоту, обнять, поцеловать: «Я тебя люблю», и так далее – чёрт её знает, что она может ответить. Вообще-то они, молодые девчонки, народ непредсказуемый и отвязанный, сам знаешь! Может быть, она только этого и ждёт? Ей так нравится раздеваться и крутиться передо мной, давать потрогать, погладить в любых местах. А глаза так и сверкают: по-моему, она даже сама намекает мне – мол, прояви инициативу… Но кто я буду после этого? Растлитель, соблазнитель ребёнка!
- Вообще-то у нас в стране возраст сексуального согласия – шестнадцать лет, - напомнил ди-джей. – А ей уже есть шестнадцать… Ты даже мог бы на ней жениться по закону!
- Да это понятно, юридически-то всё в порядке, но не в этом дело…Если бы она была постарше. А так – не могу я трахаться с ребёнком!. Это всё равно, что убийство. Нет, нельзя. Всё это безнадёжно.
И он даже прослезился.
- Я извиняюсь, Альфред, - сказал ди-джей решительно, - но ты ботаник! Ты интеллигент девятнадцатого века. Ты живёшь в какой-то выдуманной, интеллигентской реальности. А ещё неформал! В наше время люди ОЧЕНЬ рано взрослеют, и ОЧЕНЬ долго остаются молодыми, и внешне, и внутренне. Во всяком случае, наш московский, тусовочный, клубный народ. Она уже совсем взрослая. И ты ещё совсем молодой, просто юноша, посмотри на себя! А вы ещё и оба готы. У вас просто вообще нет никакой разницы, вы два неформала, и всё. Тем более, ей с тобой интересно, ты ей нравишься. Просто продолжай свои ухаживания, всё произойдёт само собой, и ты увидишь, у вас будет очень счастливая жизнь! Может, это судьба!
- Не знаю, - пробормотал Альфред. – А я не могу…
Ди-джей сокрушённо развёл руками и налил им ещё по стакану.
- В общем, скажу тебе, Альфред, ты попал! Даже и не знаю, что тебе посоветовать.
Приближалось утро, но оба приятеля продолжали сидеть в мастерской. Константин потягивал из фужера водку и курил, а Альфред сосредоточенно рисовал на листке бумаги странные цветы среди кладбища, напоминающие вьющиеся локоны и нежные, юные лица с голыми шеями и ключицами. Каждый думал о своём. Костя размышлял о том, что произошло с его другом. Художник думал примерно о том же самом, но в другом направлении.
За окном постепенно стало светло. Вторая бутылка давно кончилась, и у обоих потихоньку начинала болеть голова. Костя соображал: они выпили ту бутылку, что была дома у Альфреда, и одну из тех двух, что он, Константин, купил по дороге, когда ехал к художнику. Значит, должна быть ещё одна бутылка.
Подумав, он вспомнил, что зачем-то в начале вечеринки спрятал эту бутылку под подушкой в спальне – возможно, из опасения перед Зиной. И только сейчас он сообразил, что на этой подушке сейчас, в данный момент, спит Зина! И они сами её уложили там спать.
Мысль, леденящая кровь, пронзила его, но тут же улетучилась. Зина спала мёртвым сном, ещё когда они её укладывали на кровать. Но, так или иначе, нужно было спешить. Он встал, повесил пиджак на кресло, чтобы он не мешал осторожным движениям, снял у двери тапочки и сказал шёпотом:
- Я сейчас вернусь.
Оставив рисующего Диму в мастерской, он на цыпочках двинулся в опасное путешествие. Прижимая ручку двери, он медленно опустил её вниз, пока не отошёл язычок замка, затем бесшумно открыл дверь. В спальне стоял серый сумрак. Зина неподвижно лежала в постели, ровно дыша. Медленно переступая, Константин приблизился к ней и протянул руку к подушке. Внезапно Зина открыла глаза, и совершенно ясным взором посмотрела на подкрадывающегося к ней впотьмах ди-джея. Он замер, как вкопанный. Зина сонно пробормотала:
- Пошёл вон, маньяк несчастный!
И резко отвернулась, накрывшись одеялом с головой. Воспользовавшись этим неожиданным движением, ди-джей выхватил бутылку и сделал два-три пробных шага назад. В комнате уже снова воцарилась тишина. Он на цыпочках добрался до двери, открыл её, вышел, так же беззвучно закрыл и возвратился в мастерскую.
- Принёс? – не отрывая головы от рисунка, спросил Альфред.
- Принёс.
Константин осмотрел бутылку – та была цела. Он отвинтил крышку и наполнил прозрачной влагой оба фужера. Они выпили – Альфред сразу, а Константин пил постепенно, куря сигарету и пуская дым в открытое окно, где уже начинала заниматься заря.
Внезапно дверь в комнату заскрипела. Константин и Альфред оглянулись. На пороге стояла заспанная, растрёпанная Зинаида.
- Ребята, - она указала пальцем на бутылку. – Налейте мне тоже.
Ди-джей наполнил её фужер, и снова, как в начале вечера, накануне, их за столом оказалось трое. Но, как всегда под утро, разговор не клеился. Зина в своём полупрозрачном свитере мёрзла и зябко куталась в собственные плечи, пока Константин не догадался подать ей свой пиджак. А Альфред всё сидел и рисовал что-то, или кого-то, что было понятно ему одному.
- Костя, - вдруг поднял голову художник, - как ты думаешь, можно так сделать, чтобы третья бутылка оказывала такое же действие, как первая? Или ничего не получится? – спросил он совершенно серьёзно.
- Надо попробовать, - в тон ему серьёзно ответил ди-джей, и с удвоенным рвением наполнил пустые бокалы. Они выпили, и беседа кое-как возобновилась. Всё же Альфред по-прежнему всё больше кивал головой, или отвечал на вопросы то улыбками, то междометиями. Он вообще, как заметил ди-джей, при своей бывшей жене был не очень-то разговорчив.
Константин рассказывал смешные истории, которые у них происходили в студии во время записи. Зина улыбалась и пила. Потом она посмотрела на часы:
- Полседьмого. Ребята, мне в восемь надо быть на станции метро «Новокузнецкая», в телестудии «Останкино». Сколько туда отсюда ехать?
- Ну, прикинь сама, - не поднимая головы, не очень-то вежливо ответил Альфред: он как раз рисовал в этот момент что-то особенно нежное.
- Минут сорок, не больше, - ответил Костя. – Но я бы тебе посоветовал поехать, конечно, пораньше. Знаю я, вечно там какие-нибудь проблемы со звукозаписью. – И, что-то сообразив, добавил: - А нам по пути. Если не возражаешь, могу тебя проводить.
- Ты уходишь? – Альфред вопросительно взглянул на него.
- Я скоро вернусь, - сказал ди-джей, - минут через двадцать. Зайду на минутку домой, и вернусь.
Зина привела в порядок волосы перед зеркалом. Костя надел свой пиджак, и они направились к выходу. В дверях ди-джей оглянулся и сказал: - Смотри, не засыпай. Я сейчас вернусь.
- Захлопни дверь, - вслед ему сказал Альфред.
Они вышли, и закрыли за собой дверь. Альфред остался один. Он сладко зевнул.
«Скорее бы ты приезжала, моя Эмили», - нежно поглаживая свой рисунок, подумал он.
Наступивший день был прозрачен и светел, шёл летний дождь, и Константин, проводив Зинаиду до метро, завернул к себе, чтобы взять плащ и ещё одну бутылку. Он вернулся к Диме, и они ещё посидели, поговорили.
Светило слабое солнце сквозь струи дождя. Над городом стояла радуга. Константин курил в кресле у окна, а Альфред продолжал рисовать. Что-то у него получалось непонятное: какое-то нежное, неопределённое лицо, вокруг странные цветы, и белые бабочки над ними.
«Это - моя Эмили в деревне», - думал он.
Было слышно, как осторожно ходило по бумаге его перо, как он ставил мельчайшие точки, и Константин всякий раз с интересом следил за его чуткими движениями, когда он брал из фарфоровой чашечки каплю туши: вот-вот уронит! – нет, не уронил. Он рисовал и сосредоточенно дышал.
Радуга продолжалась и в бутылке. По краю горлышка, по стенке и внизу, по окружности донышка, светились красные и синие нити. Водка производила впечатление жидкого огня и стояла в своём стеклянном, словно ледяном футляре, как щеголеватый, молодой солдатик в парадном мундире на часах, преисполненный важности, гордясь молодцеватой этикеткой. Периодически друзья наливали и пили. Наконец Альфред отложил свой рисунок, вытер пёрышко висящим на спинке кресла фартуком, и закурил сигарету. Часы уже показывали полдвенадцатого.
- Куда-нибудь сегодня поедешь? – спросил Альфред.
- Скоро поеду в студию, буду делать две последние вещи, - ответил ди-джей. - С одним компьютерщиком из наших ребят. Харви Джонсон (это тот композитор, негр, который всё затеял), когда приедет, будет всё сводить.
- Как нехорошо ты, Костя, говоришь: «негр»! Надо говорить «афроамериканец», - укоризненно сказал Альфред. Они оба рассмеялись.
- Неважно, - отмахнулся ди-джей. – В общем, его не будет ещё месяц, но он просил, так или иначе, сделать запись до его приезда, чтобы он мог как следует поработать с уже готовым материалом. Мы много репетировали, и, в принципе, все знают, что именно ему нужно. - Константин затянулся, выпустил несколько колечек в сторону окна. – На ночь в студии оставаться не буду. Если хочешь, могу опять явиться к тебе! – и он вопросительно взглянул на Альфреда.
Тот курил, держа в руке фужер с водкой, поджав ноги в кресле.
- Знаешь что, - ответил он, помедлив. – Давай ты возьмёшь у меня второй ключ, вечером вернёшься и сам откроешь дверь. Я что-то не хочу сегодня подходить на звонки – и дверные, и телефонные. Если что – звони по мобильнику, там телефон высвечивается. Сейчас вообще надо будет поспать, а ты, когда придёшь, меня разбудишь. Если честно, то я немножко устал от Зинаиды. Потом у меня от неё какой-то тяжёлый осадок на целый день. Я вчера так всё хорошо устроил, чтобы она не пришла, а ты сам её привёл – вот спасибо! Не приводи её больше, пожалуйста, ладно?
Костя согласно кивнул, допил свой фужер и начал собираться.
- Кстати, - сказал Альфред, - ты хоть побрейся. Смотри, как оброс за ночь. Да и я, наверное, не лучше.
«Одичал я тут совсем, без Эмили», - подумал он.
Он указал своей тонкой, длинной рукой в сторону ванной комнаты.
- Там крем лежит, пена для бритья, одеколон возьми, какой хочешь. Полотенце возьми жёлтое, на вешалке. Вот ключ. Всё, давай, - он протянул руку, - до свидания! Я пошёл спать.
И он удалился в спальню.
Немного позже Константин, приведя себя в порядок, и, не смотря на количество выпитой водки (он, наверное, вообще мог выпить целый литр, и не поморщиться), отправился в студию, насвистывая последнюю композицию, в которую мысленно вплетал на ходу, в такт шагам, новые и новые дополнения.
10. Разговоры о жизни
Около полуночи Зинаида сидела в кромешной тьме на скамейке у подъезда дома, где жил Альфред. Дождь давно кончился, земля высохла, на деревьях и в кустах стрекотали кузнечики. Зина прислушивалась, не возникнет ли звук шагов. Но поблизости не было ни души.
Внезапно кусты сирени под балконами на углу осветились, из-за дома выехала машина и остановилась у подъезда. Внутри салона зажёгся свет. Человек в чёрной одежде, с поблескивающими украшениями на шее, расплачивался с шофёром. Пассажир собрал какие-то сумки и пакеты, и закрыл дверцу. Зина узнала Константина. Он был явно обрадован её появлением. Они поздоровались.
- Я сижу, жду, - Зина указала вверх, на окна Альфреда. – Звоню, звоню – не открывает. Вон, посмотри, ты не можешь понять, там свет горит или нет? Или это что-то другое? Видишь второе окно на пятнадцатом этаже?
Окно, на которое она указывала, светилось снизу слабым-слабым светом. Таким, что его можно было и не заметить, если не присматриваться. Костя, разумеется, знал, что это значит. Это горела настольная лампа в мастерской, под низким абажуром. Возможно, Альфред сидел за компьютером. Так или иначе, был выключен верхний свет по всей квартире, чтобы не привлекать внимания, и светила только эта лампа.
Константин прекрасно помнил, о чём его просил друг. Он оказался в сложном положении. Он подумал, прокашлялся.
- Нет, - ответил он, наконец. – Альфред, видимо, действительно куда-то ушёл. Я знаю, это у него в коридоре испортился выключатель, и там всё время горит лампочка. Иногда он её выкручивает, но, видно, сегодня забыл это сделать. Жалко, что его нет, я ведь тоже к нему ехал. Вот, угощения привёз! – Он помолчал и добавил: - Впрочем, если хочешь, пойдём ко мне! Я здесь недалеко живу. Всё равно, куда тебе сейчас идти? Посидим, поболтаем…- Он галантно поклонился: - Как истинный маньяк, обещаю не приставать! Да, а у меня, кстати, есть гитара. И, конечно, синтезатор. Можем попробовать сделать что-нибудь дуэтом. Как тебе нравится такое предложение?
Зина подумала, не нужно ли ей расценивать предложение Константина насчёт дуэта, как издевательство, но обижаться было лень, да и ночевать на улице не хотелось. И она согласилась.
Такси ещё стояло рядом. Водитель, должно быть, медлил, видя, что Константин разговаривает с девушкой и не спешит в подъезд. Мотор работал, свет в салоне горел, а водитель курил, открыв дверцу. Костя вернулся к машине, назвал адрес, усадил Зинаиду и сел сам. Водитель бросил окурок в темноту, захлопнул дверь, и они отправились.
- Предупреждаю, - сказал Костя, открывая дверь и пропуская Зину вперёд, - что у меня полный беспорядок. Просто я эту квартиру только что приобрёл, разменявшись с родителями… вот, полгода как приобрёл, и ещё не успел ничего сюда перевезти.
Это было заметно. Правда, у стены стоял большой, новый жидкокристаллический телевизор с DVD-плеером. Рядом стоял хороший синтезатор, а сбоку – музыкальный центр, тоже хороший. Но вот всё остальное!.. Чёрное окно без занавесок, в голой раме, выглядело, как школьная доска. На полу, в разных углах, валялись бутылки и окурки. На столике стояла пустая консервная банка с остатками от килек в томате и огрызками чёрного хлеба, наводя на мысль о тараканах. Там же торчал окурок. Зинаида не выдержала и рассмеялась.
- У тебя хоть веник есть? – спросила она, оглядываясь по сторонам.
- Веник есть, только старый, от прежних владельцев, - Костя вздохнул. – Холодильника нет. Мы будем есть сыр, колбасу и консервы. Понимаешь, я почти не живу дома, всё больше в клубе, а сюда прихожу только ночевать…иногда. Это – так, перевалочная база. Тарелок тоже нет. Из посуды есть газетная бумага, консервный нож, пластмассовая вилка и одна серебряная чайная ложка, доставшаяся мне по наследству. Из мебели есть диван, один стул, музыкальный центр, телевизор и синтезатор. Всё! – Костя развёл руками.
- Как же ты устраиваешься? – ехидно спросила Зина. – Сюда ведь даже девушку…ну, я в том смысле…не пригласишь!
- А зачем обязательно приглашать сюда? – удивился Костя. – Я сам предпочитаю наносить визиты галантного характера, если ты это имеешь в виду. Подожди, ещё устроюсь, как надо. Ну, а потом… вот, ты же пришла!
- Я – другое дело. Я не «девушка» в вашем, мужском, смысле слова! Я - «партийный товарищ». Меня-то ничем не удивишь!
Костя задумчиво поправил очки:
- Ну, я бы этот вопрос рассмотрел более разносторонне…
Они оба расхохотались.
Прибрав, насколько было возможно, комнату, они сели ужинать. Константин был типичнейшим представителем богемы, или, лучше сказать, раздолбаем: сангвиник по своему складу, он всегда был весел, любил хорошо покушать и выпить, но уже полгода не мог собраться купить хотя бы один столовый прибор или повесить лампочку над кроватью, чтобы можно было читать перед сном.
Они пили водку, закусывали бутербродами с сыром, с колбасой, ели рыбные консервы из банки вилкой и чайной ложкой, и оживлённо разговаривали. Зина запивала водку водопроводной водой из любезно предложенной Константином другой водочной бутылки.
С обшарпанной стены смотрели два глянцевых небольших плакатика (в каждом доме свои плакаты). Это были иллюстрации из журнала «Готлэнд»: плакат группы «Лакримоза» - там, где прекрасный парусник уплывает вдаль, и, зачем-то, реклама готической бижутерии от фирмы «Алхимия». На фотографиях стояли чёрные мушиные точки.
- Хочешь, я тебе сыграю? – спросил Костя.
Зина милостиво кивнула.
Он подошёл и открыл синтезатор. Отполированные пальцами ди-джея, клавиши инструмента сияли странной белизной по контрасту со всей обстановкой комнаты.
Ди-джей пробежал пальцами по клавиатуре, взял несколько аккордов.
- Эта вещь называется «Фиолетовая рапсодия». Она народная. Она появилась в начале двадцатого века на Миссисипи. Её потом обрабатывали многие композиторы, совершенно разные: и Билл Брунзи, и Гук, и Гершвин. Ну, а я решил тоже сделать немножко в своём ключе – чтобы было готично, и похоже на индастриел. Мне возражали: невозможно из джаза сделать индастриел. А я сказал: сделать можно из всего. И из рока, и из классики. Вот человек ест разную пищу, а получается… одно и то же… А что? Имею право!
Полилась музыка. Где-то в основе, до обработки, это была медленная, плавная, словно обволакивающая мелодия – что-то блюзовое, но очень древнее. Константин играл и напевал по-английски, низким хрипловатым голосом, и когда доиграл, закончил замысловатым ходом, умышленно сбив ритм. Играл он божественно.
- Ну, как? – спросил ди-джей, с гордостью посмотрев на Зину.
Нужно сказать, к его удивлению, она слушала без особого интереса. Это была совсем не та реакция, к которой Костя привык среди девиц из готического клуба. Хотя Зина, по возможности, и пыталась это скрыть, но, в принципе, кроме себя, её мало что интересовало.
- Неплохо, - она сделала затяжку, и кивнула.
- Но теперь, по закону вежливости, я обязан предложить инструмент гостье. Прошу! – Константин снял со стены гитару (хороший, концертный инструмент одного из своих коллег, с которым они часто здесь репетировали между попойками), провёл рукой по струнам, подтянул пять из шести, проверил по аккордам, потом - по флажолетам, и, удостоверившись, что инструмент настроен, протянул Зинаиде.
Она взяла гитару и стала устраиваться поудобнее на диване – то кладя ногу на ногу, то сдвигая колени вплотную, то чуть отставляя правую ногу. Потом, кое-как найдя наиболее удобное положение, начала беззвучно напевать какие-то отдельные строчки, сосредоточенно осваиваясь с гитарой.
- Сейчас, подожди, - она подумала, что спеть. – Вот, слушай.
Она заиграла и запела. Константин слушал, затем подскочил к синтезатору и с ходу включившись, стал ей подыгрывать. Это, как будто, был блюз.
Зинаида пела:
В жарком июле, в тучном Париже
Я видела его, когда гуляла ночью.
Он рвал свои стихи и пил дешёвый виски.
Честное слово! Честное слово!
И я его спросила: «Куда ты собрался?»
Честное слово! Честное слово!
Он ответил: «На небо!» И улыбнулся.
Париж не поперхнулся и этой жертвой.
Я знаю могикан веры и чести.
И скользких фаворитов, что бесятся с жиру.
Одним я буду только учеником прилежным,
Другим вцеплюсь в глотку дикой собакой.
Честное слово! Честное слово!
Я выпила луну, глотая отраженье,
И я решила двигаться, чтобы согреться.
Честное слово! Честное слово!
Я не хочу умереть в ожидании солнца!
Но Зинаида не очень хорошо держала ритм, Костя же играл чётко, как метроном, и они постоянно расходились. Зина нахмурилась и, наконец, вовсе опустила гитару.
- Нет, - сказала она мрачно. – Так ничего не выйдет. Ты испортил всю песню.
- Почему? – не понял Константин. – Можем поупражняться вместе! Мне было бы приятно!
- Да нет, - она с досадой махнула рукой. – Просто у нас разное отношение к музыке. Музыка – это совсем не то, что ты думаешь.
Костя сокрушённо развёл руками, беря сигарету. Зина продолжала:
- То есть, я не это хотела сказать. Понимаешь, у тебя, - она подумала, покурила, - свинговое отношение к музыке, ну, игровое, что ли, она у тебя отдельно от жизни, и ты живёшь не в жизни, а в музыке. Она у тебя сама по себе, тебя совершенно не интересует, что происходит на улице, у людей…
- А сам я разве – не человек? – улыбнулся Костя.
- Человек, конечно… Но, вот, к примеру, если будет революция, если у тебя под окнами будет стоять танк, ты что, так и будешь думать о своих неграх, о своём клубе, у тебя это всё отдельно…
- А у тебя? – спросил Константин несколько удивлённо.
- А у меня… Музыка для меня – это образ жизни, это контакт с миром, то есть, что я вижу, о том и пою, всё это из моей души…
- А в душе – путаница, - докончил ди-джей. – Тебе не кажется, что ты сама себе во многом противоречишь?
Зина не обратила внимания на его слова.
- Вот, слушай, я тебе попробую объяснить. Извини, если будет сбивчиво. Я лучше образами. Это, наверное, смешно. Ты видел, как двигается подранок? Птица, в которую пуля попала, но убить её не смогла? Как она, эта птица, убегает в кусты и волочит крылья по земле – ты видел?
- Не видел, но представляю, - сочувственно сказал ди-джей.
- Вот и я так же, как эта птица. Что ещё? Желание веры в веру. Ощутить, у кого больше, у кого меньше – не думай пошлостей, я не об этом. – Зинаида воодушевилась. – Желание желания ощутить боль мира. Стремление искупить чьи-то страдания. Стремление, - последние слова она произнесла очень жёстко, даже с надрывом, - стремление выяснить, кто – козёл.
- То есть, кто во всём виноват, что ли? Или как? – тихо спросил ди-джей, вконец сбитый с толку. – А может, и нет такого одного, единого виноватого? Или ты имеешь в виду дьявола, вселенское зло и так далее?
- Нет. Я не касаюсь сейчас сверхъестественных причин, первоисточников. Это ты взял слишком глубоко. Я говорю на нашем, житейском уровне. Я хочу, чтобы меня и моих друзей оставили в покое. Я не о таких, как ты – у тебя-то всё в порядке. Но я не могу жить, когда вижу, во что превращаются люди. Это очень тяжело – жить, пропуская мир через себя.
Она печально курила, опустив ресницы. Ди-джей заметил, что её свитер сбоку порвался. У неё были длинные, тонкие пальцы, похожие чем-то на пальцы Альфреда, только у него ногти были аккуратные, тщательно обточенные пилкой, и короткие, а у Зинаиды – длинные и ярко накрашенные, и обточены так, как когти у вампира.
- Вот, например, Альфред, - она будто услышала мысли Константина. – Ты извини, Костя, - вдруг её прорвало, злость ударила, как из открытого крана. – Он вообще патологически оторван от мира. У него – мёртвое искусство.
Она нервно встала, глядя в окно. Константин достал и раскрыл тетрадь с нотами на странице, где у него был рисунок, сделанный когда-то Альфредом – белый ландыш, и на нём бабочка «Мёртвая голова».
- Мёртвое? – переспросил он. – Как же мёртвое! Это бабочка «Мёртвая голова», а искусство – совсем даже не мёртвое! Посмотри, я прямо вижу, как ландыш качается!
- Ландыш не может выдержать такую бабочку, она размером со скворца!!! Мёртвое не в смысле неподвижное! – почти закричала Зинаида. – Его же ни с какого конца невозможно привязать к жизни, он эстет, он салонный художник, он сам делает свою отдельную жизнь, и, главное, даже не пытается кому-то что-то объяснить! Сам знает, что к чему, чего ему хочется, и этого ему достаточно. Ландыш у него качается! Вот он, твой Альфред, вот он весь! Не бывает таких ландышей, и не бывает таких бабочек, она другая в жизни! Это всё высосано из пальца, понимаешь, взято с потолка?! Рисует каких-то рыцарей, каких-то прекрасных девушек, живёт в своей скорлупе – главное, чтобы было ГОТИЧНО!!! Извини, Костя, что я так кричу, - она попыталась взять себя в руки, опустилась на диван. – Но все его герои очень дидактические, невозможно представить их в жизни.
- Прости, его герои – как ты сказала, какие они? – переспросил Костя.
- Дидактические, - твёрдо повторила Зина. – Они красивые, но неживые, понимаешь? Вот, помнишь эти его иллюстрации к «Песни о нибелунгах?» Даже на выставке их потом выставляли. Ну, вот, помнишь, где этот рыцарь, как его звали? – Хаген, разговаривает с вещими девами. Он в сияющих доспехах стоит на берегу, а они, обнажённые, купаются в озере? Ты можешь себе представить такого витязя, например, в туалете?
Костя расхохотался.
- Конечно, могу! А что в этом такого? И с кружкой пива могу представить, и с бабами… то есть, с вещими девами! Почему бы нет? Все люди, все одинаковые.
- По-моему, это невозможно. Ты говоришь: «Ландыш качается». Это не показывает твой вкус с хорошей стороны. Да, я согласна, Альфред имеет хорошую технику, можно даже сказать – мастерскую, воображение у него, конечно, есть, он совсем погряз в своём воображении. Он пижон. Техника есть, цветочек нарисовал, блин, в школе научили, а тебе и понравилось. Только кому всё это нужно? – Зина нервничала, говорила сбивчиво. – А ты знаешь, насколько это в действительности тяжело для окружающих? Он же употребляет жизнь, употребляет людей, всё употребляет. Берёт из жизни, а обратно не возвращает. Это полный шизофреник. Или демон. Он живёт какой-то отдельной жизнью. По-моему, он действительно чёрту молится! Ты знаешь, я даже у него дома ощущаю чьё-то чужое присутствие, даже слышу, кажется, какие-то голоса…
- Ну, насчёт чёрта – это ты зря. А ещё готесса!! - убеждённо сказал Костя. – Это ты уж слишком! У каждого свои настроения, свои фантазии… Но при чём тут сатанизм!
- Там все стены – только его. Все его картины, каждый карандаш – всё мне чужое. Это всё принадлежит только ему. Талантливый, конечно, только отделяет сам себя стеклом. Ну как можно говорить с воображением, ведь ответ заранее известен, он предсказуем.
Она повернулась к Косте и посмотрела на него в упор.
- Ты знаешь, - проговорила она, твёрдо выговаривая каждое слово, - что последнее время он вообще забросил всё и всех, и общается только с одной девчонкой, этакой инопланетянкой, кибер-херкой лет пятнадцати, своей новой ученицей?! А та смотрит ему в рот и ловит каждое слово! Пигмалион и Галатея, блин!!!
- Ну и что? – пожал плечами Костя, хотя внутренне вздрогнул. Он не знал, что Зина знает про Эмили. – Я лично не вижу в этом ничего катастрофического. Учитель и ученица. Взаимопонимание. Ну, оба - творческие натуры, у них фантазии и всё такое. Что ж в этом страшного?
- Бедненькая девочка, - вздохнула Зина, ехидно скривив рот. – Новая пленница! А Альфред всё ищет себе новые игрушки! Лепит себе девушек из ребра! По образу и подобию. Лучше себе рёбра переломать, чем такое!!! Надеюсь, у них там ни до чего такого ещё не дошло? – она расхохоталась.- Ничего, ещё дойдёт! Чего зря время-то терять? Я Альфреда знаю, с него всё станется!
- Да ну, брось, - махнул рукой Костя. – Я не думаю, что это так.
«К сожалению, это правда, - подумал ди-джей про себя. – Он так и будет топтаться на месте, а не действовать».
- А ты её видел? – спросила Зина.
- Кого? – вежливо не понял Костя.
- Эту нимфетку, кого же ещё!!! Этот хрустальный ландыш, блин!
- Нет, не видел. Да мне-то до неё какое дело? А ты видела?
- И я не видела, - вздохнула Зинаида. – Мне только рассказывали знакомые дамы. Да ещё как издевались, как расписывали! Жалко девочку. Хотя наверняка это какое-нибудь ничтожество. Нормальный человек не стал бы с Альфредом общаться. Значит, они одного поля ягоды…Альфред берёт от жизни, что хочет, выборочно – это не нравится, а зато вот это нравится – ну и вперёд, какие проблемы! Разве для настоящего гения существуют общепринятые законы, правда? – она снова расхохоталась, довольно невесело. – И знаешь, что самое ужасное? Что эта философия цепляет людей – таких, как эта девочка, таких, как я в своё время. И, в общем, происходит отравление. Они начинают в это верить, они начинают так жить. Альфред – опасный тип. Я тоже в своё время отравилась жизнью через него, но на свой лад, и так и жила, пока не стала понимать, что всё в жизни далеко не так.
Она курила уже десятую сигарету. Пепел сыпался на пол. За окном постепенно светало.
- Ты всё ещё его любишь? – спросил Константин напрямик. – И говоришь всё это из-за ревности?
- Я его люблю?!! И ревную к этой девчонке, которую я даже не видела? Да побойся Бога! Я его теперь скорее ненавижу, как человека, который отравил всю мою жизнь, а сам спокойно идёт дальше, и всё ему мало! И теперь он парит в небесах на серебряных ангельских крыльях!
Костя сокрушённо вздохнул и покачал головой. Действительно, что он мог ей сказать?
- Хочешь на эту тему стихотворение?
- Давай, - согласился Костя.
Зинаида прочитала:
На стену лезут,
Забытые Богом,
Старые вещи.
Самых горячих
Хватают с порога
Цепкие клещи.
В реку бросаются,
Битою картой
Милые девы.
Мразь украшает
Постель Бонапарта
Сладким напевом.
Константин кашлянул.
- Ты это сама написала?
Зинаида усмехнулась:
- Да. И как раз к данному случаю…
- Насчёт Бонапарта – это красиво! – одобрил Костя. – Альфреду бы понравилось.
- Насчёт мрази, я думаю, понравилось бы его подружке, - желчно сказала Зина.
11. Художник и Эмили
(Альфред пишет в своём дневнике в Интернете на сайте Мэйл.ру).
Вчера вечером я взял голубую бумагу и золотые почтовые чернила, чтобы рисовать рассвет, и на последнем метро отправился на север Москвы, на станцию метро «Медведково». Рейсовый автобус, конечно, уже не ходил, но мне удалось договориться с одним человеком, который на собственной машине ехал в пансионат «Клязьминское водохранилище».
И вот я здесь – ночью. Никогда не бывал здесь ночью, на улице, в кромешной тишине. Вот уже и музыка в ресторане доиграла, здесь они рано заканчивают. И водная гладь тиха и безлюдна. Я один. Вокруг никого, только луна и кузнечики.
Послезавтра приезжает с дачи Эмили. Как я соскучился по ней за эту долгую, мучительную неделю, как буду счастлив снова увидеть её, услышать её голос! Вот здесь, по этой дороге, мы совсем недавно шли вместе с ней к лодочной станции.
И сейчас я тоже иду словно бы не один, а с Эмили. Я мысленно вижу её глаза, чувствую её руку, и разговариваю с ней. Она словно рядом со мной, она сейчас для меня реальнее всего мира, который окружает меня, теряясь во мраке. Мы вдвоём, и мы одни. Тихо-тихо, вокруг нет никого. Весь мир растаял в темноте.
Ночь, луна и мы с Эмили… Мы идём, и я ей рассказываю, рассказываю…
Вот здесь, на этой дороге, Эмили, я ищу то, зачем я ехал. Что мне нужно
было найти, я тебе объясню, и всё, всё тебе покажу. Я вспоминаю древнее детство. Вот здесь, на этой дороге. Зима. Такси. С отцом, мамой и бабушкой я, шестилетний мальчик, еду в пансионат. Скоро Новый Год. Передо мной – кожаная куртка шофёра, издающая свой неповторимый запах, смешанный с запахом табака и музыкой из радиоприёмника. Такой коктейль из запахов и звуков смешивается в памяти, как в миксере. Вокруг – снег, выхваченный фарами из темноты.
Куда едем – я, собственно, не видел, только этот снег, сверкающие горы. Над головой смутно угадывались едва освещённые сосны, и огромные ели. Восхитительно пахнет зимним воздухом, и ещё немножко - бензином, табаком и кожаной курткой.
Далее: вот, собственно, зачем я ехал. Вот мой отель «Солнечный» - снежный, ёлочный рай моего детства. Что же там было внутри, за тяжёлыми стеклянными дверями?
Мраморные плиты вестибюля. Направо, у высокого, застеклённого стола портье, чучело бурого медведя на задних лапах, держащего большое блестящее блюдо. В клетках, под потолком, кричат жёлтые и зелёные попугаи. Каменные ступени лестницы, застеленные ковром. Мы неслышно ступаем по ним, Эмили, нас не видит и не слышит никто, (потому что на самом деле мы не входили в отель, мы стоим на улице под огромной луной, и смотрим на спящий отель снаружи).
Четвёртый этаж. Огромные пальмы в больших, выше меня, шестилетнего, кадках, из гнутых досок. Огромные рыбы в огромном аквариуме, и рядом телевизор – это мы с тобой в холле. Как хорошо, на нашем этаже есть буфет. Там, среди прочего, продаются слоёные язычки, посыпанные сахаром – мне они очень нравятся, а тебе?
Стены отделаны обожжённым деревом, и покрыты лаком – очень красиво. Коридор длинный-длинный. Фиолетовый ковёр лежит вдоль всего коридора – фиолетово-сиреневый, наш любимый цвет, ты обратила внимание?
В конце коридора – вот это да: тупик! Но какой! Стена, которой заканчивается коридор, вся, от пола до потолка сделана из стекла, и сквозь стекло видны дорога, лес, вон виден ресторан, по вечерам в нём светятся огни и играет музыка. И за всем этим расстилается нескончаемая белая гладь Клязьминского водохранилища, засыпанного снегом – тогда ведь была зима, близился Новый Год. По дальнему берегу еле-еле видны крошечные огоньки.
Вот открываются двери номера. Матовые абажуры лампочек над застеленными крахмальными постелями, занавески, точнее, шторы. Дверь на балкон. За балконом падает снег, и тоже кое-что видно: вот люди идут смотреть кино в клуб «Подмосковный огонёк» - интересное название, да? И кругом снег, и заснеженный лес. В номере ковёр на полу, ореховая мебель, светло-сиреневые стены, опять наш цвет!
Как здесь хорошо! Скоро Новый год. Мне тогда подарили паровоз с шариками в трубе – красный, колёса у него были жёлтые, а шарики в трубе разноцветные, и когда паровоз катаешь по полу, шарики в трубе крутятся и переливаются, и получается радуга. А у тебя не было такого паровоза? Ах ну да, ты же девочка, у тебя скорее были куклы…
Ещё был подарок: сборная модель самолёта, чтобы склеивать, очень большая – Ту-144, немецкого производства (или это был «Конкорд», не помню точно). Там много переводных картинок, и есть серебряная краска – вот бы мы с тобой её вместе склеивали, знаешь, как интересно! И ещё – были краски: ленинградская акварель в большой белой коробке, с четырьмя маленькими кисточками. Две из них беличьи, а две колонковые. Теперь я что-то не видел таких красок – хотя, теперь, конечно, есть и лучше, но тогда!...
Вот здесь, я думаю, нам с тобой стоило бы поселиться – я не зря искал в памяти этот уголок. Чем высматривать что-то, где-то в мечтах, почему не поискать в памяти? Честное слово, лучше места не найти!
Стоит мне только захотеть, и моё могущественное воображение может переместить нас с тобой в любое место на земле, какое нам только понравится. Здесь, в воображении, мы ведь не ограничены ни местом, ни временем, ни средствами. Но что нам все эти экзотические страны, Канарские и Антильские острова, куда так стремятся мещане и обыватели? Всё это достаточно убого и неинтересно – мне, да, я думаю, и тебе, Эмили, правда?
Зачем всё это, если рядом этот высокий, величественный лес, эти сосны и ели, издающие смолистый запах, бескрайняя, как море, гладь водохранилища, этот снег в лесу, эта зимняя тишина. А летом – весёлый, жёлтый песок, плеск воды у берега, прогулки в дюнах, среди маленьких ёлочек и сосёнок, крики чаек, одна лодка на двоих, и в лодке – мы с тобой, Эмили? Здорово я придумал, правда?
Здесь бы мы поселились, здесь бы мы жили всю жизнь, всю вечность с тобой, моя милая девочка, моя Эмили. Открою тебе великий секрет: это место – вечное, и мы с тобой тоже были бы вечными. Мы бы жили с тобой здесь всегда, в этом отеле, на четвёртом этаже, где стеклянная стена, через которую виден весь мир, с его вероломством и непониманием – но нам-то что до него?!
А здесь, в нашем отеле, возле пальм, мы любовались бы большими золотыми рыбами в зелёном аквариуме, и кушали жёлтые слоёные язычки, посыпанные сахаром. Они изнутри такие нежные, а снаружи у них - поджаристая и хрустящая корочка. И пили бы апельсиновый сок. В нашем номере ореховая мебель, и сиреневый ковер на полу. Фиолетовые шторы и огромное, во всю стену окно, и балкон.
А за балконом – какие огромные сосны, Боже, какие сосны! И какие ели! Наступит Новый Год, и у нас с тобой тоже будет ёлка – с огнями, с дождиком, и с блестящими, разноцветными шарами, как были на даче у моего отца - помнишь? Нет, ты не помнишь, но это не важно. И под ёлкой будут лежать подарки. Ничего я не забыл? Да, и, конечно, будет песочное печенье твоей бабушки – как только она его умеет печь, с кусочками абрикосового джема, и её розовое безе! Уж без этих её кондитерских штучек ты никак не обойдёшься, я знаю! Ладно, уговорила, мы будем приглашать её иногда, так уж и быть.
Летом мы будем купаться, кататься на лодке. Помнишь, какая здесь летом красота? А осень! А золотые листья! И всё это будет наше. А зимой мы будем гулять по заснеженному лесу, любуясь, как искрится и переливается снег на солнце. Ну, а в особенно ненастные дни – просто прогуливаться по коридору отеля. Ты будешь спрашивать меня, а я буду тебе рассказывать, рассказывать… И мы будем смотреть, как нежный, пушистый, вечный снег падает и кружится в воздухе за стеклянной стеной.
(Ночь, луна и мы с Эмили. Вот близится рассвет. Как жаль, что наша тихая, нежная, мечтательная беседа – всего лишь плод моего воображения, что на самом деле это я один брожу по безлюдным окрестностям спящего пансионата, возле леса и лодочной станции, зябко кутаясь в плащ от ночной прохлады. Я так и не достал свой альбом с голубыми листами, так ничего и не нарисовал, да, наверное, уже и не буду браться. Зато как мы мило побеседовали!)
Скоро первый автобус. Пора возвращаться в Москву, ничего не поделаешь. Пора заканчивать нашу прогулку, Эмили, нашу тихую беседу. До свидания. Ну, ничего, скоро увидимся.
Завтра увидимся!
12. Готический концерт
Константин поднялся на лифте и открыл своим ключом дверь в квартиру Альфреда. Войдя в мастерскую, он немножко смутился и остановился на пороге.
И было от чего!!!
Альфред стоял у мольберта и рисовал пастелью большой портрет – так, как если бы рисовал пёрышком и тушью, аккуратно выводя каждую линию, каждый нежный штрих. Он был сосредоточен, и, как обычно в таких случаях, сделал знак ди-джею, чтобы тот его не отвлекал.
Но в созерцании Альфреда с его рисованием не было для ди-джея ничего нового и интересного. А вот посередине мастерской он увидел нечто такое, от чего у него даже перехватило дыхание…
Посередине мастерской, в огромном кресле Альфреда, накрытом чёрной бархатной накидкой, сидела, красиво откинувшись, высокая, белокурая девушка с красными и зелёными прядями в волосах – совершенно обнажённая, загорелая почти до шоколадного цвета, с ясными синими глазами и длинными ресницами.
Не смотря на склонность Альфреда к восторженным преувеличениям, Константин сразу же понял, что перед ним не кто иная, как Эмили. Она только сегодня утром вернулась с дачи, и сразу же отпросилась у бабушки к Альфреду, едва успев принять душ и переодеться.
Эмили слегка прикрылась (в смысле, только-только прикрыла область ниже живота краем бархатного покрывала - и ничего более, а её юная грудь в упор смотрела на ди-джея), приветливо кивнула вошедшему и улыбнулась.
- Здравствуйте, - первая сказала она, как бы за что-то извиняясь.
- Привет, - дружелюбно ответил Константин, и даже подал ей руку. – Будем знакомы. Меня зовут Костя, я музыкант. Точнее, ди-джей.
- А я Эмили, - девочка снова улыбнулась, показывая белые зубы. – Я учусь рисовать у Альфреда! – и она пожала руку, которую он ей протянул, так, что Костя едва не вскрикнул, и сразу заговорил с уважением.
- Да, я сразу заметил. Я смотрю, у тебя отлично получается! Это что, тебе в Бастилии такую лилию накололи, как у миледи? Красиво! – он с улыбкой осторожно указал на татуировку на плече Эмили.
- Нет! – засмеялась она. – Это знак скаутов!
- Понятно, - с уважением сказал Костя. – Первый раз вижу обнажённую гёрлскаут – оценка пять с плюсом. Или у вас по десятибалльной системе? Ничего, если я при тебе закурю?
- Пожалуйста, - кивнула Эмили.
Что бы там не говорили, ди-джею девчонка сразу понравилась. Без комплексов, и с юмором! Короче, то, что надо. А уж до чего красивая – это просто не то слово…
Тем временем Альфред отложил мелок пастели, тщательно вытер руки тряпкой, и поздоровался с ди-джеем.
- Привет, Костя. Я смотрю, вы уже познакомились?
- Да, - дружелюбно ответил Костя. – И даже подружились. Ну, показывай, что там у тебя вышло!
Альфред подвёл его к мольберту.
Ди-джей был искренне восхищён.
- Альфред, хоть я и продолжаю утверждать, что ты неисправимый романтик, и обычно, в других случаях, был склонен преувеличивать и приукрашивать всё, но сейчас, когда я увидел эту девушку, я хочу сказать: нужно обладать действительно незаурядным талантом, чтобы суметь передать такую красоту, и сохранить её, подчеркнуть, а не испортить… Ты ведь, если честно, давно уже ничего серьёзного не рисовал и не писал. А этот рисунок, по-моему, лучшее, что ты до сих пор создал. Действительно замечательно. Поэтому заявляю – несомненно, ты гений!
Альфреду особенно приятно было, что это слышит Эмили.
Он скромно улыбнулся:
- Удивительно, что до сих пор у тебя оставались сомнения!
Все трое рассмеялись. Костя продолжал разглядывать портрет. На самом деле, ему было интересно рассмотреть, как художнику удалось вложить в этот портрет свои чувства. Он давно знал Альфреда, и мог читать его настроения по его картинам, как по книгам. Даже лучше.
С большого листа смотрела обнажённая девушка редкой красоты. Это была и Эмили, и не совсем Эмили. Прекрасные, светло-золотистые с цветными прядями волосы струились волнами на плечи, оттеняя прекрасный, до блеска бронзовый загар кожи и синий цвет глаз.
Были явно усилены и яркость бровей девочки, и длина её и без того длинных ресниц. Тело являло собой образец совершенства (для того, кому нравятся спортивные, подростковые фигуры). В целом же портрет был написан в нежных, пастельных тонах, и выглядел очень чувственно. От девочки на портрете веяло какой-то особой, совершенной, нечеловеческой красотой, и какой-то особой, таинственной силой, словно она звала куда-то (а куда может звать вид обнажённой красивой девушки)…Впрочем, конечно, нельзя было не восхититься и мастерством художника.
- Прекрасно, - ещё раз искренне сказал ди-джей. –– И добавил полушутливым тоном: - Модель тоже выбрана удачно.
– Я же редко ошибаюсь. Правда, Эмили? – улыбнулся Альфред.
И, увидев, как девочка залилась краской по самую грудь, и какой взгляд она бросила на Альфреда, он понял, что Зинаида была права. Девчонка, действительно, безумно влюблена в своего учителя, ловит каждое его слово, и пойдёт за ним на край света. Всё ясно. Ну что ж, всё в порядке. И слава Богу.
Константин почувствовал себя немножко неловко, и вдруг заторопился.
- Ладно, вы работайте. Я, собственно, зашёл на минутку, только сказать, что Зинаида тебя приглашает. Ну, или вас обоих, что ли, не знаю, - он вконец запутался. – В общем, смотрите сами. У неё завтра концерт. В шесть часов.
- Вот как? – Альфред с интересом взглянул на ди-джея. – Сольный?! Неужели человечество дожило до этого дня?!
- Не совсем. Там ещё будет участвовать много музыкантов. Это будет чисто готический концерт. И она тоже будет петь. Приходи, она тебя приглашала. Завтра, в шесть часов, в «Рок-кабаре» на Раушской набережной.
- Что, сходим? – Альфред взглянул на Эмили.
- Как ты скажешь, - умопомрачительно улыбнулась девочка.
Небольшой, полутёмный зал был полно всякого народа. В основном, здесь была неформальная «молодёжь», то есть люди лет до пятидесяти, интересующиеся альтернативной музыкой – но в средствах массовой информации все эти течения почему-то называют «молодёжными». Хиппи уже пятьдесят лет как «молодёжь», панки сорок лет существуют, готы в России появились в восьмидесятые годы – а всё молодёжь…
Константин не знал, существуют ли сейчас хиппи, такие как во времена их с Альфредом юности и ещё раньше, или они теперь называются как-то иначе, но вроде были похожи. И металлисты в кожаных, проклёпанных куртках, и ещё какие-то, увешанные булавками, похожие на панков, или это и были панки (разных направлений), и ещё какая-то разношёрстная публика, которая почему-то собралась здесь, хотя, судя по виду, им всем должны были бы нравиться самые разные музыкальные направления.
Но больше всего было, конечно, готов: и классических, и таких, как Эмили, но в основном, постарше её.
Они сидели друг у друга на коленях, потому что мест не хватало, а некоторые девушки даже забрались на плечи своим друзьям. Было очень жарко. Многие уже поснимали куртки и ожидали, когда погасят свет, начнётся «угар», и можно будет помахать куртками в воздухе.
Кроме молодёжных героев, должны были выступать и и знаменитости из старой гвардии, Костиного поколения – сильная, профессиональная, даже в своих кругах легендарная, готическая группа – «Чёрный доктор», хорошие знакомые Кости и Альфреда. Константин прохаживался возле артистической, где наводила последние штрихи Зинаида. Альфреда пока не было видно нигде.
- Ну, всё, - Зина пролетела мимо Кости, - я сейчас.
В руках у неё была гитара – по виду вполне приличный инструмент, но, вероятно…
- Дай, я тебе настрою, - неожиданно крикнул ди-джей ей вслед. Она остановилась.
- Кстати, давай!
Костя прошёл, под всеобщий шум зала к роялю на сцене, взял две-три ноты, подкрутил колки и вернулся в артистическую комнату. В принципе, он и так мог бы настроить, без рояля и без камертона, но тогда Зинаида стала бы ворчать, что он настроил неправильно, и гитара фальшивит.
Общая артистическая комната, длинная, с зеркалами, была набита народом. Готические девочки в рваных, как полагается, колготках расступились, дав дорогу ди-джею, почтительно поглядывая на него.
Дальше, в самой глубине артистической, располагались гости из старой гвардии – готическая группа «Чёрный доктор». Вокалист Гриша Казанский, одетый как аристократ викторианской эпохи, с высоким оскар-уайльдовским воротником, пил из термоса чёрный чай без сахара (он всегда пил его перед тем, как надо было петь). А к его плечу прижималась и шептала ему на ухо высокая, тоненькая, готично накрашенная, очень красивая девушка в виниловой мини-юбке, похожая на Эмили – это была Лена Эйм, по прозвищу Багира, его подружка.
Когда-то давно, ещё в девяностые, она уговорила Казанского перед концертом взять у неё из вены полный шприц крови, и выпить из хрустального бокала, на сцене перед публикой – тогда концерт пройдёт более удачно… Гриша это сделал. Это было очень готично!!! Неизвестно, улучшилось ли от этого качество его пения, но на публику впечатление произвело! Другой раз, в Питере, они в кафе «Сайгон» перед концертом ели с Леной и со всей группой кровавое сырое мясо… А в фойе кинотеатра, где проходил концерт «Чёрного доктора», выставили на продажу свои фотографии – сфотографировались вдвоём почти голыми, на лестничной клетке, прикованными наручниками и цепями к железным перилам – это символизировало состояние человека в этом мире… чего только не вытворяли… (Через месяц после этого концерта на Раушской Лена Эйм умерла от передозировки наркотиков – девяностые годы, в которые она выжила, всё-таки её догнали…)
Была видна чёрная, согнутая тень и блестящая лысина лидер-гитариста Валеры Лэйзи, который был в чёрном балахоне с капюшоном, как у Смерти. Он с пулемётной скоростью скользил длинными, тонкими костлявыми пальцами по грифу безмолвной электрогитары, шлифуя свою и без того фантастическую технику игры, шёпотом напевая и переглядываясь с Казанским. На самом деле, он теперь был преуспевающим бизнесменом, и только на концерты изредка надевал свой балахон Смерти.
В это время дверь открылась, и вошёл Альфред, обнимая за плечи Эмили. Они, конечно, явились вместе. Альфред впервые выводил Эмили куда-то, где их могли видеть какие-нибудь знакомые, и считал, что это нужно сделать красиво.
Все лица обратились в их сторону.
- Вспышка сверхновой звезды возле старой, остывшей планеты, - вполголоса сказал Гриша Казанский. - Граф Дракула нашёл свою любовь среди немногих выживших после ядерной войны…
Раздались тихие смешки.
Да, это нужно было видеть!
Они вошли – оба высокие, статные, оба, словно с витрины. На Альфреде был прекрасный чёрный бархатный костюм, которым бы не побрезговал Дориан Грей, белоснежная сорочка и лиловый шейный платок, поверх которого была серебряная цепь с кулоном-черепом. Глаза художника скучающе поглядывали поверх узеньких, тускло посеребренных очков. Чёрные волосы до синеватого блеска были уложены назад с помощью «мокрого» геля. На пальцах были серебряные перстни.
Эмили была похожа на инопланетянку. Светло-золотые, с цветными прядями, волосы Эмили были высоко начёсаны, и красиво развевались волнами во все стороны. Губы были накрашены синей помадой. Её одежда подчёркивала и её высокий рост, и её необычайно стройную, гибкую и мускулистую фигурку.
На ней были узенькие, короткие шорты из блестящего винила, и такая же облегающая чёрная блестящая курточка с воротом, широко открывающим ключицы и грудь, и с закатанными до локтей рукавами. Структура винила была настолько тонкая и нежная, что одежда полностью обрисовывала прекрасные формы её юного тела. Было заметно, как проступали крупные, торчащие соски, и намечалась ямочка пупка, а чтобы тело дышало, во многих местах (самых «удачных») были окошки. При взгляде на Эмили сразу возникали ассоциации: Мила Йовович в фантастических фильмах, или какие-нибудь героини из анимации.
Необычная, дерзкая одежда и светлый цвет волос отлично подчёркивали её дачный загар, делая его почти тропическим, да ещё подкрашенный румянцем на смуглых щеках. На шее девушки был, как всегда, повязан синий галстук скаута, а ещё поверх галстука было надето колье из гаек и шестерёнок, словно детали от потерпевшего крушение космического корабля, и вся она была в подобных тематических «аксессуарах». На голых ногах – серебристые кеды с неоновыми светодиодами. Скромно опустив длинные ядовито-зелёные ресницы, девочка украдкой разглядывала комнату, всё время оборачивая свой взгляд на Альфреда, как на своего наставника и провожатого.
Альфред победоносно осмотрелся, громко поздоровался со всеми, затем достал и закурил викторианскую трубку из вереска.
- То-то, пусть знают наших, - шепнул он Эмили.
Эмили тихо засмеялась и кивнула.
К ним уже подходили, здоровались с Альфредом, с интересом разглядывали Эмили. Она краснела и опускала глаза, чем приводила Альфреда в восторг. Кое-кого он знакомил с девочкой, представляя её своей ученицей и натурщицей. Знакомые, художники и музыканты, понимающе кивали, даже слишком понимающе, оглядывая Эмили. Альфреда это забавляло, потому что на самом деле, в области секса с этой девушкой (как все думали) ему похвастаться пока было нечем.
«А что? – думал он. – Пусть завидуют! Чужая зависть – это музыка!»
И музыка не заставила себя ждать.
В комнату быстрым шагом, неся гитару, как винтовку, вошла Зинаида. Вместе с ней шёл Константин. Он издали кивнул Альфреду и Эмили, приветствуя их, и опасливо показывая глазами в сторону Зины: мол, осторожнее!
- Это и есть твоя бывшая жена, Альфред? – шёпотом спросила Эмили.
- Или муж – я ещё до сих пор не разобрался, - ответил Альфред.
Эмили тихо расхохоталась, прикрывая рот ладонью.
Зинаида тоже увидела их, и уже направлялась к ним. Гитару она пока отдала Косте, а в руке у неё сейчас была бутылка красного вина – в обществе Зина пила только красное вино, так как считала, что джипси-готы, как и «вампиры», должны пить «искусственную кровь», а не что-то другое. И она уже слегка покачивалась, заметил Альфред.
- Так, замечательно. Мы здесь. Слушать меня пришёл, да? Как я буду играть, да? – она была уже здорово пьяна. Тут она будто только сейчас заметила Эмили, и выразила удивление.
- А это у нас ещё кто такая? Что это за ходячая порнография из мультика?! Ох ты, скажите пожалуйста! – она обошла Эмили кругом, внимательно разглядывая её, как какую-нибудь диковинку. – Где же ты её достал? По вызову из самой Америки – уже есть такие услуги, и недорого? Ах ты, какая прелесть, какая милая девочка! Шортики ещё поуже и покороче не нашла, чтобы надеть, да? А в таких узеньких не жмёт, трусики под ними нигде ничего не натирают? Или ты их вообще не носишь? А по утрам, после ночи – как, нигде не болит? Или наоборот, приятно? Хотя какая ночь – он уже ничего не может, наверно…
Эмили смущённо и испуганно отступила от неё, стараясь спрятаться за плечо Альфреда.
- Пожалуйста, перестаньте! – торопливо сказала она, однако с достоинством. – Не драться же мне с вами! Вы мне в матери годитесь!
- Чего-чего?! – вскинулась Зина. – Какие матери, мать твою… - и она едва не вцепилась Эмили ногтями в волосы, но та перехватила её руку крепкими пальцами и отвела в сторону…
Драться с ней Зина, конечно, не смогла бы – она значительно уступала ей в силе и ловкости. Но зато она была намного злее, а это важно!
Альфред взял Эмили за руку, заслоняя её от Зинаиды.
- Зина, ты опять пьяна, - сказал он раздражённо. – Прекрати это немедленно! Тебе же сейчас выступать, ты что, забыла?
Он возмущённо переглянулся с Костей. Тот виновато пожал плечами: мол, что я могу сделать?
- Да, мне сейчас выступать! Но ты, Альфред!.. Да, в этот раз ты превзошёл самого себя! Такого я даже от тебя не ожидала! Теперь, значит, заведёшь себе гарем модельных девочек? Слушай, девчонка, - обратилась она к Эмили, - а тебе-то мамка разрешает? Или как?
Сзади раздался дружный хохот. Эмили, держась за руку Альфреда, скорбно подняла на него синие очи, как бы умильно вопрошая: «Ну, когда это кончится? Спаси хоть ты меня!» Но было видно, что она с трудом сдерживает смех.
«Слава Богу, хоть она не обижается!» - с облегчением подумал Альфред.
Это точно, Эмили была не из обидчивых.
- Зина! – рявкнул на неё Константин. – Тебе сейчас петь!!!
- Да, мне сейчас петь! Я сейчас такого напою!!! – она вдруг заорала что-то неразборчивое, и замахнулась бутылкой, желая ударить Альфреда по голове. Он отскочил в сторону, Эмили – вслед за ним. В этот момент Костя схватил беснующуюся Зинаиду поперёк запястья, и предотвратил удар. Ограничилось тем, что Зина сама облила себя вином. Это окончательно привело её в расстройство. Она забилась и закричала:
- Гад! Сволочь! Я же тебя ненавижу! Ты убийца! Убийца женщин и детей!
Пока Костя сдерживал Зинаиду, Альфред увлёк Эмили подальше от неё, они незаметно вышли в зал и сели на боковые места, где их трудно было заметить.
- Ну и жёнушка у тебя была, Альфред, - прошептала Эмили. – Трудно тебе, наверное, с ней жилось? – спросила она с детской серьёзностью.
- Да она вообще-то хорошая… Но жилось трудно, это точно. Не сошлись характерами, - усмехнулся Альфред, обняв девочку за плечи. И добавил: - Зато нам с тобой дружить легко и хорошо. Правда?
- Правда, Альфред, - ответила Эмили шёпотом, и прижалась к его плечу.
Зинаида в это время рыдала в артистической комнате.
- Куда я такая пойду, мокрая…
Её одежда действительно имела плачевный вид – мокрая, грязно-розовая, и сильно отдавала вином. Костю осенило:
- Скорее снимай свою рубашку, и надевай мой пиджак прямо на лифчик. В этом что-то есть, попробуй!
Её предупредили, что следующий выход – её. Деваться было некуда. Зинаида стянула через голову свою мокрую, пахнущую вином кофточку, и надела чёрный пиджак ди-джея. Получилось неожиданно хорошо.
Она застегнула его на одну пуговицу, поправила на шее серебряный анкх, и, всё ещё бормоча ругательства в адрес Альфреда и Эмили, поспешила на сцену. Её, как и других подобных «народных трибунов» в подобных кругах, встретили аплодисментами. Она села на высокий стульчик перед микрофоном, заиграла на гитаре и запела, содрогаясь на грани настоящей истерики, что-то совершенно безумное:
Уберите двенадцатый дом,
Эту рдеющую игуану,
Этот корень враждебного клана,
Смесь с желудочным пауком!
Эту щёпоть дешёвого плана,
Этот голод за полным столом,
Уберите двенадцатый дом!
Эту босховскую прилипалу!
Этот воздух, которого мало,
Здесь меня всё до почек достало.
Уберите двенадцатый дом!
Вот такая была эта песня. Когда она кончила петь, ей бешено аплодировали. Впрочем, пела она действительно хорошо…
13. Путешествие на теплоходе
- Ну, что, мальчишки-девчонки, - сказала Элеонора за ужином, когда Альфред с Эмили, уже в первом часу ночи, вернулись с концерта, и с аппетитом поглощали всё подряд. – У меня для вас интересная новость. Я купила две путёвки в роскошный круиз, и не куда-нибудь в Турцию, теперь это уже не модно, а по Волге – на теплоходе, по замечательным местам, по русским городам. Все реально творческие, креативные люди теперь так расслабляются. Я взяла билеты в две каюты первого класса, на одного человека каждая. Вообще-то я хотела взять каюты класса люкс, разница в цене небольшая. Но весь верхний этаж, четвёртую палубу (или первую, я не знаю, как у них там считается), весь этаж класса люкс, занял кто-то из новых русских, молодых миллионеров, и будет отдыхать там со своими друзьями. Но в первом классе тоже прекрасные каюты. Круиз продолжается три недели, маршрут «Москва – Астрахань – Москва».
Альфред, слушая её, приуныл.
«Ну вот, - подумал он, - значит, предстоит новая, трёхнедельная разлука, пока бабка будет путешествовать с Эмили. Какая тоска».
Элеонора продолжала:
- Четырёхпалубный теплоход бизнес-класса. Питание в ресторане и экскурсии в каждом городе входят в стоимость путёвки, всё включено. Заманчиво, не правда ли? Я считаю, что девочке необходима хорошая поездка перед тем, как она углубится в учёбу. Эмили, не горбись! – она шлёпнула девочку по спине, между лопаток. – Пусть она вдохнёт эту атмосферу.
Она закурила и подошла к открытому окну, выдыхая дым на улицу, и продолжила:
- Но мне самой совершенно некогда. И я хотела попросить Альфреда (да, да, вас, нехороший мальчик!), вместо того, чтобы водить Эмили по сомнительным злачным местам, вроде сегодняшнего кабаре, лучше отправиться вместе с ней в эту поездку. Вы будете присматривать за ней, и продолжать с ней заниматься рисованием. На Волге потрясающие виды – то есть, пейзажи, так будет правильнее? Думаю, вам это понравится. Что же касается денежного вознаграждения, то я заплачу вам за все эти дни, как за обычные дни занятий. Ну, и как вам моё предложение?
И, заметив, какой радостью - стремительно, по нарастающей - озаряются лица обоих готов, и антикварного гота Альфреда, и кибер-херки Эмили, как они переглядываются, и как с их губ готовится сорваться восторженный вопль, она возвысила голос:
- Да тихо, тихо, вы! Подождите прыгать и орать! Нужно ещё собрать вещи. Вы отправляетесь завтра.
Весь вечер и часть ночи они просидели за столом, решая, что нужно взять с собой, что им может пригодиться в путешествии. Альфред решил съездить домой, за своими вещами, завтра утром – сегодня уже было поздно. Он остался у них на ночь, и ему постелили на кухне, на диване. Элеонора велела им принять душ – по очереди, разумеется, а не вместе! – проследила за тем, как они легли в свои постели, пожелала спокойной ночи, сама выключила в комнате свет, и вышла, закрыв за собой дверь.
Засыпая, художник ещё долго слышал, как Бабушка Зубная Боль ходила по квартире, приглушив телевизор, смотрела по спутниковому телевидению программу «Плейбоя», и весело болтала с кем-то по телефону, договариваясь куда-то отправиться завтра вечером.
В эту ночь Альфреду приснилось, что завтра – Новый Год, и что он, Альфред – маленький мальчик. Что он спит в своей детской кроватке возле украшенной новогодней ёлки, и знает, что когда проснётся, под ёлкой его будут ждать таинственные, яркие подарки.
На следующий день они долго отсыпались, потом Альфред поехал к себе домой, за вещами – речь шла о туристической поездке на теплоходе бизнес-класса, где будет и ресторан, и соответствующая публика, и какая-то клубная жизнь. Он долго провозился с чемоданами перед шкафом, выбирая и рубашки, и костюмы, и соответствующие образцы одеколонов и туалетной воды. Всё было очень важно, нужно было ничего не забыть.
А вечером началась волшебная сказка и другая жизнь.
Они отправлялись в путешествие, и впервые Бабушка Зубная Боль должна была проводить их и удалиться, а Альфред с Эмили – остаться вдвоем надолго, на много, много дней и ночей. Огромный, белоснежный четырёхпалубный круизный теплоход стоял у причала, собираясь покинуть Северный речной порт. Вот бабушка в своей красной кожаной куртке с заклёпками, и в синих очках, вместе с другими провожающими, спустилась на берег, вот убрали трап, и зазвучал марш «Прощание славянки».
Альфред и Эмили стояли на верхней палубе, на корме – словно на смотровой площадке высотного дома. Альфред чувствовал себя королём положения. На нём был надет просторный чёрный готический свитер грубой вязки, с широким воротом, оставляющим открытыми худую шею с острым кадыком, и тонкие, выступающие ключицы. На лице его были узкие очки с жёлтыми стёклами, а длинные чёрные волосы были, против обыкновения, свободно распущены по плечам. Он курил свою любимую трубку из тёмного, золотого вереска, и был горд, как Люцифер.
Высокая, вдохновенная Эмили стояла рядом, похожая на космического ангела, и она была Альфреду послушна. Сегодня она особенно светилась красотой, и наряд её был весёлый и мечтательный. Короткие, как плавки, мерцающие шортики цвета «голубой металлик» дерзко оставляли открытыми её длинные загорелые ноги. Такая же синяя «металлическая» облегающая курточка была надета прямо на голое тело, без лифчика, и застёгнута на одну пуговицу. На шее у девочки, кроме скаутского галстука, были разноцветные стальные и стеклянные бусы, а на голове – нарядная, белая фуражка с кокардой и лаковым чёрным козырьком, на подобие капитанской, купленная специально к этому путешествию. Эмили старательно лизала леденец в виде красного сахарного петушка на палочке, который на прощание только что купила ей бабушка здесь же, в Речном порту. При взгляде на этот леденец, на мокрые Эмилины губы и её быстрый язык, у Альфреда почему-то сжималось сердце от болезненной нежности, и одновременно в душе возникало особое волнение.
Играла музыка. Альфред и Эмили стояли и смотрели, как далеко-далеко внизу бетонный причал словно оторвался от корпуса теплохода. В образовавшейся расщелине закипела, забурлила тёмная вода. Расщелина стала быстро расти, раздвигаться, и бетонный причал поплыл прочь, прочь. Бабушка, быстро уменьшаясь, махала им с берега своей кожаной фуражкой.
Здание Северного речного порта – высокое, увенчанное шпилем, в торжественном стиле советской архитектуры тридцатых годов – было окрашено розовым цветом от лучей закатного солнца. Огромный белый теплоход вышел на просторы реки, и стал медленно разворачиваться, издавая при этом могучий, низкий, долгий гудок. И когда он развернулся, розовый огонь заката вдруг вспыхнул сразу во всех окнах Речного вокзала, и одновременно так же ярко отразился в воде. И кипящая пена за кормой была розовой, и над ней кружили розовые чайки.
- Альфред, Альфред, смотри, как здорово! – воскликнула Эмили от избытка чувств.
Она стояла совсем рядом, упираясь синим мерцающим новеньким плечом в плечо Альфреда. Её волосы трепетали на ветру, её щёки были румяными от свежего речного воздуха больше, чем обычно. Она жадно смотрела вокруг, крепко вцепившись в поручни, и весело поглядывала на Альфреда. И Альфред понимал – эта девочка готова слушать своего учителя сколько угодно, с утра до вечера, и ночью, если понадобится, тоже. Она будет есть у него с руки, она будет спать рядом с ним. И она станет делать для Альфреда всё, что тот у неё попросит… Впереди были три недели круиза – три сказочные недели, мечтал Альфред.
Так они стояли долго-долго, уже оставшись на палубе одни. Солнце опустилось за горизонт. Очертания леса по берегам стали тёмно-тёмно синими и таинственными. Над водой потянулся седой, холодный вечерний туман.
- Смотри, Эмили, это шлюзы! – указал художник вперёд, по курсу. Они сошли с кормы, прошли вдоль длинного-длинного, словно улица, борта теплохода, и встали теперь на носу, чтобы смотреть вперёд. Там, вдалеке, вырисовывались необычные, грандиозные архитектурные сооружения, похожие на крепости, или замки, перегородившие реку. На вершинах их башен ещё играл розоватый отсвет заката.
Альфред с удовольствием смотрел, каким восхищением разгораются глаза девчонки.
- Что, мореплавательница, - весело спросил художник, ласково поправляя Эмилину фуражку, - никогда ещё не ходила на теплоходе по реке?
У него было такое ощущение, словно и он сам переживает это всё в первый раз.
Шлюзы пошли чередоваться один за другим. А они всё стояли и смотрели. Смотрели на обнажающиеся, метр за метром, осклизлые, позеленевшие от водорослей, каменные стены, вздымавшиеся перед ними в самое небо, когда теплоход находился внизу. Смотрели на открывавшийся вокруг пейзаж, укутанный вечерним туманом, когда шлюз доверху наполнялся водой.
Они смотрели на огромные поплавки, выкрашенные серебряной или красной краской, напоминавшие своим видом каких-то диковинных стальных сов с вертящимися колёсами вместо глаз. Эти «совы» медленно, со скрипом поднимались или опускались вместе с уровнем воды в шлюзе, скользя по рельсам в своих углублениях в каменных стенах.
Вокруг мелькали огни, слышался плеск воды, лязг и грохот механических приспособлений, раздавались команды и хриплые окрики с нецензурной бранью, и Эмили хохотала, слушая эти необычные ругательства. Сколько всего интересного было здесь, на реке!
И снова, когда они приближались к очередному шлюзу, Альфред, как в далёком детстве, испытывал какой-то весёлый холодок страха где-то внизу живота, глядя на возвышавшиеся перед ними, выплывавшие из мрака огромные, отвесные ворота шлюза, полного воды. А что будет, если вдруг эти ворота сейчас сразу распахнутся (ну, а вдруг?!), и вода обрушится на них лавиной, собьёт с ног и сметёт с палубы? Потом он перевёл взгляд на изящную спину стоящей рядом с ним девочки в белой фуражке, на её прямые, острые плечи, на её развевающиеся бледные волосы, подумал о предстоящих днях и ночах, и почему-то испытал внутри точно такое же трепетное ощущение…
На теплоходе вновь заиграла музыка. Уже совсем смеркалось. На берегах зажглись огоньки, а на небе показались первые звёзды. Впереди, на башнях следующего шлюза, вырисовывались чёрными силуэтами огромные, бронзовые парусные корабли. Фонари приближающегося теплохода осветили их. Девушка смотрела на них, как зачарованная.
- Видишь, Эмили, - указал Альфред, - это каравеллы Колумба!
- Классно, - прошептала девчонка. – Вот это да!
Альфред дружески (можно было бы даже сказать, по-отечески, ну почему бы нет?), обнял её за плечи. Эмили повернула к нему лицо. Сейчас, в тонкой облегающей одежде, она почему-то казалась Альфреду на ощупь хрупкой, и какой-то маленькой. Она смотрела на учителя взглядом, полным бесконечного доверия, смотрела смело, не отводя глаз. И это особенно заводило.
«Моя девочка, - подумал Альфред. – Это моя, моя девочка. Теперь она будет рядом, вот так, как сейчас, все двадцать долгих дней. И скоро станет ещё ближе, намного ближе – уже сегодня ночью…»
Он посмотрел девушке в глаза, и убрал ей со лба волосы, выбившиеся из-под фуражки.
- Пойдём-ка, Эмили, ужинать! – сказал он просто.
В ресторане – огромном, полукруглом застеклённом помещении в носовой части теплохода, на верхней палубе, была тяжёлая мебель из тёмного резного дерева, и белые крахмальные скатерти.
Снаружи, за полукруглой стеклянной стеной, в темноте, вдали плыли разноцветные огни, отражаясь в воде. А изнутри, вдоль окон, шла зелёная полоса зимнего сада с пальмами, кактусами и лимонными деревьями. В зале стоял полумрак, только на каждом столике горел небольшой, изящный розовый плафон-светильник. Румяное лицо Эмили в его освещении почему-то было бледным, её синий костюмчик – психоделически-лиловым, а глаза девушки казались сиреневыми.
Всё было безумно вкусным – цыплёнок табака, приготовленный по особому рецепту судового шеф-повара, жареная картошка, салат мясной и салат рыбный, фрукты, шоколадное мороженое, и многое другое. Эмили здорово изголодалась, и нагуляла зверский аппетит на свежем речном воздухе – да и вообще она всегда хотела есть. Она моментально сметала всё, что оказывалось у неё на тарелке, и даже съела изрядную часть порции Альфреда, который и не возражал – у него не было особого аппетита.
Художник только пил красное сухое вино. Он смотрел на Эмили, как она ела, смотрел на алый, поразительно красивого рисунка, рот девочки, на её нежный, подвижный розовый язык, на её белоснежные, ровные зубы. Альфред обменивался с ней весёлыми взглядами, и всё грезил о своём…
- После ужина, - сказал он, - пойдём, обследуем наш теплоход!
Эмили радостно согласилась.
Они прошлись по коридорам, ступая по мягким коврам, поднимаясь и спускаясь по трапам с лакированными перилами с одной палубы на другую. Полюбовались картинами, которые были развешены на стенах коридоров. В основном, это были речные и морские пейзажи.
«Старательная, добротная, профессиональная живопись в духе постсоветского реализма, - определил Альфред. – Явно выполнялась на заказ, и за хорошие деньги».
Потом они с Эмили осматривали зимние сады этого плавучего отеля класса премиум, на верхней, то есть четвёртой, палубе, где были расположены каюты класса люкс. Здесь обитал этот таинственный миллионер с компанией своих друзей. Такие же зимние сады, но поменьше и поскромнее, были и на третьей палубе, где находились каюты первого класса, и их с Эмили каюты в том числе.
Они немного посидели в холле, на мягких кожаных диванах, посмотрели вместе с другими телевизор с огромным плазменным экраном. Шёл какой-то американский фильм. Когда надоело, они ещё постояли на палубе, слушая шум реки, всматриваясь в темноту и болтая о всякой всячине – но недолго, потому что Эмили, которая привыкла просыпаться и ложиться рано, уже начала отчаянно зевать.
Альфред проводил её до каюты.
- Спокойной ночи, мореплавательница! – он ласково потрепал девочку по затылку. Он чувствовал, что именно сейчас он должен что-то сказать или сделать, но никак не мог сообразить – что.
- Спокойной ночи, - кивнула Эмили, и сонно улыбнулась.
Дверь за ней закрылась.
Альфред постоял ещё немного перед закрытой дверью. Затем медленно побрёл обратно в ресторан, чтобы чего-нибудь выпить. Спать ему ещё совсем не хотелось – он-то был ночной пташкой.
Он сел за столик, и, в ожидании заказа, закурил. Народу в зале даже прибавилось. Как видно, ночная жизнь обитателей теплохода только начиналась.
В чёрном ночном оконном стекле художник увидел своё отражение. Показав себе отставленный третий палец, он мысленно произнёс:
«Поздравляю, засранец. Жалкий трус. Дрочила. Живописец хренов. Один твой волшебный день уже прошёл».
14. Ревность и любовь
Утром Альфред проснулся с тяжёлой головой. Его разбудил мобильный телефон. Звонила Эмили.
- Привет, Альфред! Ты ещё спишь? – голос Эмили звучал весело.
- Привет, Эмили. – Альфред зевнул и протёр глаза, постепенно просыпаясь. – Я вчера поздно лёг. Ты откуда звонишь?
- Альфред, здесь классный тренажёрный зал и бассейн. И сауна. Я уже позанималась гимнастикой и искупалась, и, это…короче, я тут познакомилась с ребятами – тоже готами, в сауне. Они сейчас идут смотреть DVD в каюте. Приглашают нас в гости. Не желаешь присоединиться? Классные ребята! Говорят, они нас вчера с тобой видели!
В трубке, кроме голоса Эмили, слышались ещё и другие голоса, звучал чей-то молодой смех. Альфреда словно подбросило. Он ощутил острый укол ревности. Сон его мгновенно улетучился.
«Так, начинается, - подумал он. – Девочка вырвалась на свободу!»
- Эмили, поблагодари, и скажи, что как-нибудь в другой раз, - ответил художник, стараясь, чтобы его голос звучал безразлично. – У меня сейчас нет настроения, и я себя не очень хорошо чувствую. Наверное, я вчера простудился, - соврал он. – Откажись, и скажи, что как-нибудь потом. Надо уметь отказывать.
- А-а, ну ладно, - покорно согласилась Эмили, хотя и с явным сожалением. – Тогда пойдём, позагораем? Или тоже нельзя?
В её голосе едва заметно послышались нотки раздражения, чего раньше никогда не было, и это насторожило Альфреда.
«Стоп! – сказал себе «опытный, добрый учитель» Альфред Александрович. – Надо быть осторожнее. Чуть-чуть пережму со строгостью – и утрачу контакт. И она отшатнётся от меня. Надо действовать мягче».
- Что ты, Эмилинька? Почему же нельзя? Позагорать – это можно.
- Отлично! – было слышно, как девочка оживилась. – Давай, приходи!
- Ты будешь одна? – внутри у Альфреда всё напряглось.
- Что? Ах, да, конечно! Одна. Они уже уходят.
- Где я найду тебя, милая странница?
- На верхней палубе, на носу. Перед рестораном – там солярий, где все загорают. Ты меня сразу увидишь. Я в розовых плавках, и в красных очках. Я буду там тебя ждать.
- Так ты меня хоть дождись! – раздражённо сказал Альфред. Он прервал связь, отложил телефон и сплюнул в сердцах.
«Я перед рестораном! Я в розовых плавках! Хорошо, хоть вообще плавки надела…Красотка! Уже побывала в сауне! Жаль, что нельзя её привязать, или вообще закрыть в каюте! Да ещё как следует выпороть!»
Белоснежный лайнер, залитый утренним солнцем, сиял начищенными медными деталями и лакированными перилами. Доски палубы, выкрашенные свежей жёлтой краской, были тщательно вымыты ночью. Всё вокруг блестело, всё было красиво и очень дорого, и слепило Альфреду глаза.
«Интересно, - думал он со злостью, - сколько Зубная Боль отвалила за этот круиз? Чтобы Эмили могла тут сверкать своими ляжками, и зубоскалить обо мне со своими прыщавыми ровесниками!»
Эмили, в белой фуражке и пляжных очках в красной пластмассовой оправе, и в стрингах цвета «Насыщенной фуксии», без лифчика, лежала на деревянном топчане, хвастливо раскинувшись в своей худощаво-подростковой, мускулисто-бронзовой наготе.
Она составляла резкий контраст с лежащими поблизости, ещё пока незагорелыми, бледными, как сметана, чужими животами и ягодицами. Они-то как раз сюда пришли загорать, а она заранее позаботилась… Узнать её в этой фуражке и больших очках было бы сложно, если бы не её тело. В соседнем ряду, напротив, расположилась почтенная семья. И сынок, тощий старшеклассник-ботаник в плавках и в соломенной шляпе, искоса нагло пожирал Эмилину дерзкую задорную грудь жадными глазами. Но девчонка всем своим видом его откровенно презирала.
Слава Богу, она была одна. Возле неё стояло блюдо, на котором лежали спелые, сочные персики. Картина: «Девочка с персиками». Свои вещи она кинула на соседний топчан, чтобы занять место для Альфреда. Молодец. Увидев художника, она радостно заулыбалась, и повернулась ему навстречу. Ждёт!
«Моя девочка, - с чувством сладкого удовлетворения подумал Альфред.- Моя милая шоколадка! Крем-брюле!»
- Привет, Эмили. – Художник фамильярно шлёпнул её по упругому, впалому животу, чуть-чуть выше плавок. Эмили дёрнулась и звонко захохотала. Потом поймала руку учителя и пожала её сразу двумя руками, при всех.
«Моя девочка!» - улыбнулся Альфред.
Он сбросил халат, и вытянулся на соседнем топчане. Некоторое время они лежали молча. Солнце проникало сквозь закрытые веки, и Альфред лежал, словно в оранжевом тумане. Девушка-персик лежала рядом, на расстоянии вытянутой руки. Альфред чувствовал своей кожей её энергию, с левой стороны от своего тела. Вот, сейчас она что-то скажет. Сейчас скажет.
- Альфред…
Ага, точно. Заговорила первая. Альфред молчал.
«Я тебе ещё покажу «розовые плавки». Я тебе покажу «классные ребята и DVD», - с нежностью подумал он. – С тобой самой ещё нужно проделать всё то, что показывают на этом DVD! Чтобы тебе было неповадно. И немножко больно… Но чтобы ты послушно терпела…»
- Альфред!!!
- Что, моя девочка?
- Альфред, - сказала Эмили наигранно небрежно. – Слушай, я забыла в сауне своё полотенце – белое, с розами. Можно, я сбегаю за ним? Я быстренько, туда и обратно!
- С розами, говоришь? – Альфред, не открывая глаз, аккуратно сложил кукиш и показал девушке. Та прыснула от смеха.
- Нет, ну, правда?
- Потом, - отрезал Альфред. – Вместе сходим. Лежи уже. Я тебе покажу: туда-обратно, туда-обратно. Лежи.
Пауза. Томная, расслабленная пауза, с закрытыми глазами. Где-то играла музыка. Группа «LED ZEPPELIN», лениво-пронзительный, мёртво-неподвижный блюз «Сон среди дня».
- Альфред, если хочешь персик, то можешь взять! Попробуй. Они реально сладкие.
- Спасибо. Я потом.
- Когда хочешь. Мне не жалко.
Пауза. Музыка продолжалась. Голос Роберта Планта переплетался с криками чаек. Сегодня что-то произойдёт…
***
«Сегодня что-то произойдёт», говорил он себе, подбадривал себя, но потом понял, что без его собственных решительных действий произойти ничего не может. Он должен проявить смелость, поговорить, объясниться с ней. И он понял, что именно эти решительные шаги он совершить не может.
Когда стемнело, на самой верхней палубе, перед рестораном, где они утором загорали, теперь была организована дискотека, прямо под открытым небом - с великолепным лазерным шоу, и акустикой не менее чем на полторы тысячи ватт, так, что палуба сотрясалась от мощных басов.
В круизе, оказывается, принимал участие известный ди-джей Ворон. Он был один из тех, кто жил на верхней палубе. Альфред хорошо знал его по ночным музыкальным радиопередачам, которые тот вёл. Его ремиксы на темы старых хард-роковых композиций, но в современной компьютерной обработке, отличались холодной, трансцендентальной психоделикой, и в то же время сохраняли настоящее жёсткое звучание.
И Альфреду, как старому «цеппелинщику», пожалуй, это было ближе всего. Ворон был единственный из всех, кого Альфред знал, кто мог стремительную «Звезду автострады» соединить в одной продолжительной композиции с «Абсолютным грехом» железного Оззи Осборна. И при этом сделать так, что озноб пробегал по коже, и какая-то волна подхватывала тебя, и увлекала в какой-то безумный, запредельный танец – поток освобождённых инстинктов, срывающий всякие внутренние запреты и преграды.
Но сейчас Альфред не танцевал. Его чувства, скопившиеся за последние месяцы, словно сжались в груди в один комок, и больно сдавили сердце. И к горлу подступали рыдания.
Эмили стояла рядом, у перил, стройная и прямая, как струна, мучительно прекрасная в своём вечернем платье – чёрном, готическом, в мелких искрах, от Валентино, как и костюм Альфреда (в Москве они с Эмили купили одежду в одном магазине). Декольте у девочки было очень глубокое, обнажало и шею, и грудь, и плечи и руки. Волосы были слегка приглажены и зачёсаны назад, что лучше шло к вечернему костюму, но всё равно они затейливо вились вокруг лица бледно-золотыми волнами.
Никогда ещё Эмили не казалась Альфреду таким красивой. И такой близкой, и такой недоступной.
Эмили тоже не танцевала. Она смотрела куда-то вдаль, в темноту, на проплывающие вдали тусклые огоньки на берегу, и лицо её было печально.
Их отношения достигли крайней точки и застыли на этой точке. Дальше должно было состояться объяснение в любви, и оно уже словно повисло в воздухе, но решиться на это ни один из них не мог. А все остальные слова уже потеряли значение, они уже были не нужны, поэтому они оба молчали – и Эмили, и Альфред. Они оба пребывали в каком-то тупом, тоскливом оцепенении.
***
А музыка звучала, и звучала. И палуба сотрясалась от мощных ударных и басов, и от топота ног танцующих.
Альфред взглянул на девочку, стоящую в мелькании красных и синих лучей.
«Я люблю тебя. Но что я могу тебе сказать, что?»
Эмили подняла на него взгляд.
- Ты что-то сказал, Альфред?
- Нет, я молчал. Тебе послышалось.
- А о чём ты молчал? – Эмили вопросительно посмотрела в глаза учителю.
Альфред рассмеялся и смахнул слёзы с глаз. Только такая замечательная девчонка на своём русско-американском языке могла задать подобный вопрос!
- Ни о чём, Эмили. Просто молчал.
«Не слишком ли часто мы молчим и сдерживаемся из-за трусости и ложного стыда? И сами мучаемся, и даже не замечаем, какую боль причиняем тем, кого любим тайно, но боимся сказать об этом», - подумал Альфред. Он снова взглянул на Эмили – та смотрела на него. И Альфред понял, что Эмили услышала все его мысли – все, до последнего слова.
- Смотри, Альфред, как луна дрожит в реке.
- Я хочу тебе что-то сказать, Эмили.
- Что, Альфред?
- Послушай стихотворение.
Альфред прочитал:
Ты – миг на перекрёстке трёх столетий,
Фиалка на разрыве двух дорог.
Как нечто невозможное на свете,
Тебя по странной мерке создал Бог.
И нет сомнений, как и нет ответа,
На луч, звездою вспыхнувший во мгле.
Он, как струна дождя, звенит от ветра,
Как чёрный лёд, не тающий в огне.
И у моста, лицом к тебе склоняясь,
Я чувствую дыханье у виска.
Луна, в твоих зрачках преображаясь,
Столь непонятна, сколь же и близка.
Вонзились шпили в бархат небосвода,
Как иглы искр, сверкающих в ночи.
Час неизвестен, как и время года,
Лишь дальний поезд жалобно кричит.
И я смотрю с оттенком удивленья,
При беглом, блеклом блеске огонька,
Как платье поправляет на колене
Твоя по-детски тонкая рука.
Хрустят песок и галька под ногами.
Пришли на край земли – а он отбит.
Безбрежность расстилалась перед нами,
Сверкал слюдой расколотый гранит.
Плавучий остров в звёздном океане!
И мы вступили на отбитый край,
В дурмане грёз, в мистическом тумане
Всему шепнув последнее: «Прощай».
(Стихи Григория Казанского).
- Счастливые они, - сказала девочка.
- Ты о ком?
- Я говорю о тех, о ком написано это стихотворение. Они вместе отправились на край света, пришли – и увидели, что он отбит. И тогда они не побоялись ступить на отбитый край, и, как на корабле, отправиться на нём в неизвестность, не задумываясь, что же будет дальше – лишь бы быть вместе! Они – смелые.
- Да, - задумчиво ответил Альфред. – Возможно, ты права.
- Вот и мы тоже сейчас на корабле… - неизвестно к чему сказала Эмили.
Пауза.
Наконец Эмили спросила:
- И это всё?
- В каком смысле «всё»? – вежливо спросил Альфред.
Эмили вздохнула.
- Это все…стихотворение? Оно кончилось?
- Да.
- Больше добавить нечего?
Альфред пожал плечами.
Он проводил Эмили до каюты. Девушка довольно громко хлопнула дверью. И, как показалось Альфреду, презрительно усмехнулась. Альфред остался в коридоре один. Теплоход сотрясался от музыки.
«Уэлкам ту май найтмэр», - коварным, бархатным голосом пел великий Элис Купер. «Добро пожаловать в мой ночной кошмар!»
Сегодня ночью всё-таки обязательно что-то произойдёт.
Альфред задержался у зеркала в холле, и вдруг провёл чёрными накрашенными ногтями по лицу своего отражения!
«Дерьмо. Трус. Ничтожество. Жалкий дрочила. Мечтатель. Ты так и будешь ходить вокруг да около и изображать из себя умного. Так и будешь читать ей романтические стихи, и терзать душу – себе и ей. Ничтожество.
Жалкий трус».
Альфред достал таблетку валидола, и положил её под язык – болело сердце.
15. Безумная ночь. Часть 1
Альфред сказал себе:
«Постучи к Эмили в дверь, постучи! Она не удивится, она сама ждёт тебя! Или не ждёт? Но у тебя есть повод: ты забыл свой журнал «Готлэнд» у неё в каюте. Там была интересная статья. Решил почитать перед сном, расслабиться…Постучи! И поговори с ней. Откровенно. И вам обоим станет легче».
Альфред достал из кармана фляжку с коньяком, отхлебнул глоток, затем деревянными шагами вернулся к Эмилиной каюте, и постучал в дверь. Но девушка не открыла. И даже не отозвалась. Альфред постучал во второй раз, и уже более настойчиво. Ответа не было. Альфред прислонился ухом к полированной двери. Никаких признаков жизни! Он достал мобильник, продолжая прижиматься ухом к двери, и набрал Эмилин номер. Проходящая мимо по коридору пожилая женщина в шляпе с удивлением посмотрела на его странные манипуляции. В телефоне раздались длинные гудки, но Эмили не отвечала, и звонков за дверью не было слышно.
Её нет в каюте!!!
Альфред испугался не на шутку. Не хватало ему только потерять Эмили! Мало ли что с ней может случиться! Она успела исчезнуть, пока Альфред стоял в холле. Где же она теперь болтается?! И почему она не отвечает по мобильнику? Неужели она на что-то обиделась? Значит, она всё понимает? Да, ну и дела…
Альфред присел на лакированные ступеньки трапа, закурил, и снова достал фляжку. Он задумался, что же ему делать дальше, где искать Эмили. Вообще-то, она уже большая девочка. И с теплохода она никуда не денется. Остановок пока не предвидится. Не прыгнет же она в воду? Хотя сдуру она всё может. Но это вряд ли. Нет, никуда она не денется. Но этот теплоход такой огромный – как город. На нём самом запросто можно потеряться, и не встретиться друг с другом целую вечность. На душе у Альфреда стало совсем паршиво.
Он вернулся в ресторан. В большом зале, где они обедали и ужинали, народу было мало. Он прошёл по проходу между столиками к боковой двери с надписью «Малый зал», приоткрыл дверь и заглянул внутрь.
Тут было оживлённо. Играла ритмичная музыка – это был готический индастриел, причём сделанный на основе тяжёлой металлической музыки начала девяностых годов. Множество людей танцевало, в темноте мелькали и пересекались красные и синие лучи света.
В глубине зала, на возвышении, две красивые девчонки, чуть-чуть постарше Эмили, танцевали что-то вроде стриптиза с комическим, гротесковым оттенком. Их действия были не совсем понятными. Они словно облизывали друг друга…
Альфред пригляделся повнимательнее, что они вытворяли… и расхохотался. Их минимальная одежда была сделана из чего-то съедобного, вроде каких-то тончайших лепестков, или лимонных долек, или ещё чего-то… и они объедали её друг с друга! Причём набрасывались на неё ритмично, в такт музыки!
Оказалось, это были не две девушки! Один из них был высокий, стройный, ангелоподобный юноша-блондин, загорелый и чем-то похожий на Эмили. Одет он был, как и партнёрша (настоящая девушка, без сомнения) – в некое подобие балетного трико – изначально, но оно постепенно уменьшалось… Этот парень издали показался Альфреду девушкой. Он словно стыдился, зачем его так нарядили, всё время отступал назад и удивлённо вскидывал брови, изображая смущение и стараясь чем-нибудь прикрыться. Но выглядел он очаровательно, настоящий красавчик.
Вторая же – удивительно красивая девушка, почти такая же высокая, но совсем тоненькая и гибкая – замечательная танцовщица, в довольно хулиганской кожаной фуражке, на фашистский манер (фуражка была настоящая, не фруктовая). Девушка двигалась, как язык пламени, встряхивая тяжёлыми, густыми, длинными тёмными волосами, и весело сверкая большими глазами.
Она вертелась вокруг своего друга, наступая на него, и словно показывала ему пример, приглашая его действовать решительнее. Она объела его уже почти догола. Оба они выделывали такое, что Альфред так увлёкся этим зрелищем, что на минуту даже забыл, зачем он сюда пришёл.
В это время худенькая, темноволосая красавица-хулиганка, в некоем подобии «бикини» из фруктовых ломтиков, прижалась к своему партнёру всем телом. Она выхватила у кого-то из публики бутылку «Амаретто», сделала глоток и, сунув бутылку обратно кому-то, припала губами к губам смущённого юноши-блондина, «скромника», испуганно расширившего глаза, и в страстном поцелуе передала ему изо рта в рот глоток сладкого ликёра. Всё это они проделывали, двигаясь под бешеный ритм музыки. Все восхищенно хохотали, а все уже были пьяные, и эти ребята тоже.
- Молодцы, ребята! Фантасмагорично! – звонко крикнула сидящая во главе большого стола, спиной к Альфреду, в окружении большой компании, молодая девушка стройного сложения, в большой матросской тельняшке (явно с чужого плеча), с голыми ногами, и с длинными, льняными волосами, спускавшимися ей на спину.
Светловолосый танцор после глотка «Амаретто» словно воспламенился. Он схватил бледную, темноволосую девочку-хулиганку за талию, и поднял в воздух, и та буквально вскочила на него спереди – это было что-то акробатическое, граничащее с порнографией, обхватив ногами его спину, и обнимая за шею, откинувшись корпусом назад и запрокинув голову. Они закружились на месте, как в фигурном катании, изображая любовную страсть так, что все завизжали и заорали от восторга.
Затем ребята-танцоры постепенно опустились вниз, под музыку оказавшись сначала на коленях, затем и вовсе приняв горизонтальное положение. Темноволосая девочка оказалась внизу. Она откинулась на спину, с готовностью раскрывая объятия.
Светловолосый юноша склонился над ней, прильнул к ней – и в этот момент, на самом пиковом месте, вдруг выразительно погас свет, и только музыка продолжалась, как бы довершая действие, под всеобщий восторженный рёв и аплодисменты. Когда свет зажёгся вновь, танцоры уже исчезли.
Альфред вошёл в зал.
Ему тут же преградил дорогу здоровенный, толстый, невежливый парень в особом, чёрном готическом форменном кителе с серебряными пуговицами, с гладко зализанными назад волосами– видимо, охранник.
- Куда, в натуре? – грубо спросил он.
Альфред попятился.
- А что, нельзя войти? – спросил он раздражённо.
- Нельзя. Здесь частная вечеринка художников, в натуре.
Альфред нервно расхохотался.
- Вы знаете, я как раз и есть художник. – Он порылся в карманах пиджака, достал и показал охраннику серую книжечку – удостоверение члена Союза художников России. Никогда не знаешь, где что может пригодиться! – Пожалуйста, пропустите меня! Мне обязательно нужно войти. Я ищу одну девушку.
Охранник взял у него из рук удостоверение, долго сравнивал фотографию с лицом художника, тупо соображая, как он должен поступить в такой ситуации. Наконец, он вернул удостоверение.
- Не знаю, - сказал он, хмуря низкий, малообещающий лоб. – Меня не инструктировали. Здесь частная вечеринка.
- Кабан, остынь, - негромко сказал подошедший высокий, молодой господин лет двадцати трёх, настоящий готический аристократ, темноволосый красавец с внешностью модели, в костюме из чёрного мятого бархата, не меньше чем за пару тысяч долларов. В таком мог бы ходить Майкл Джексон.
Рубашка на загорелой груди была распахнута, и там блестели серебряные цепочки и украшения. Лицо его сверху вниз пересекал глубокий, бледный шрам, слегка оттягивая нижнее веко, так что глаз не совсем закрывался, и шёл через всю левую щёку, до самого подбородка.
Глаза его были полуприкрыты длинными, как у девушки, ресницами, вьющиеся волосы были густыми, и спускались на плечи, как у Эмили. Говорил он лениво и негромко – так, словно делал одолжение. И чувствовалось, что здоровяк его боится.
- В чём дело? – учтиво спросил он Альфреда.
- Пожалуйста, позвольте мне войти. Я тоже художник, - сказал Альфред.- Я потерял одну девочку. Мы с ней вместе совершаем поездку на этом теплоходе, и я за неё отвечаю. Я нигде не могу её найти. И я почему-то чувствую, что она может быть где-то здесь. Её всегда надо искать там, где музыка и танцы, - усмехнулся он.
Молодой человек со шрамом на лице понимающе кивнул.
- Кабан, - сказал он охраннику. – Пусть господин художник войдёт. Если он потерял девочку. Это же такое горе. Здесь много девчонок, причём самых лучших. Поищите, и, может быть, вы найдёте свою. Впрочем, кажется, я знаю, о ком вы говорите, - и он несимметрично улыбнулся, насколько позволял шрам на лице.
Альфред вошёл в зал и огляделся. Но Эмили нигде не было видно. Он закурил. В полутёмном зале работал кондиционер – здесь курили, но дым куда-то уносился, и воздух был свежим постоянно. Пахло цветами и духами.
- Простите, я слышал, что вы – художник? - раздался голос за спиной Альфреда. Он оглянулся.
Рядом, за столиком, сидел мужчина лет шестидесяти, в узких очках, с маленькой бородкой. На нём была надета кожаная жилетка, на голове повязана чёрная бандана, а длинные седые волосы были распущены по плечам. Длинные пальцы были унизаны перстнями.
- Присаживайтесь! – пригласил он, и протянул руку: - Сергей Александрович (можно просто Серёжа), член Союза художников, профессор. Мы не могли где-то встречаться?
- Конечно, - кивнул Альфред, оживившись, и тоже представился. – Простите, я не сразу вас узнал – здесь, в этой обстановке! Вы, возможно, меня не помните, но я вас отлично помню. Вы были в составе комиссии, когда меня принимали в Союз художников. И вы первый высказались «за». Вы тогда сказали: « Дадим ему возможность заявить о себе в полную силу, а остальное он сделает сам!» И меня приняли. За это вам спасибо!
Сергей Александрович рассмеялся.
- Я всегда считаю, что молодым мальчикам и, конечно, девочкам надо давать дорогу, и стараюсь помочь раскрыться своим ученикам, которых, кстати, здесь сегодня много, среди присутствующих художников. Я понимаю, чему вы улыбаетесь! Вы наверное, хотите сказать, что это собрание больше похоже на корпоративную вечеринку какого-нибудь мафиозного клана. И что ни у одного нормального художника никогда не хватило бы денег, чтобы попасть на такой теплоход. Ну, здесь всё просто!
Он понизил голос, и указал глазами в сторону большого стола, где развлекалась шумная компания.
- Видите вон ту худенькую девушку в широкой матросской тельняшке, со светлыми, как лён, длинными волосами? Она сидит к вам спиной. Видите? Это принцесса Женевьева. Она дочь миллиардера Николая Семицветова, «Готического короля», как его называют. Титул принцессы у неё самый настоящий – Николай купил его для дочери у короля одного из маленьких государств. Она сама хороший живописец, и крупный меценат. В основном она помогает сиротам, строит для них детские дома, центры культуры и досуга, и в особенности, школы живописи. Она здесь всё и оплачивает. Остальные – её друзья. Я – тоже её гость в этом круизе.
Видите вон того высокого и явно опасного юношу-гота со шрамом на лице, с серебряными украшениями? Не правда ли, он напоминает Аполлона, но с волосами, перекрашенными в чёрный цвет? Сейчас он наклонился к Женевьеве, а та что-то говорит ему на ухо, да так ласково – видите?
Этот красавец брюнет – её муж Леонид. Женя обычно называет его Леонард – так они привыкли, они учились вместе ещё в школе. Оба они в прошлом - мои ученики.
А вон, видите, рядом двое ребят – те, что так замечательно танцевали свой страстный танец в одеждах из фруктовых ломтиков? Какие затейники! Это было прелестно, просто очаровательно, не правда ли? Теперь они помылись и надели майки и джинсы. Эти ребята – тоже мои ученики.
Одна из них, красивая девочка с длинными, тёмными волосами, в кожаной кепочке – это Саша по прозвищу Чёрная Роза. Она как раз сиротка, она является воспитанницей принцессы Женевьевы, и живёт на полном её содержании.
Да и не только она одна, это уж все, кому повезло, чего греха таить… Женевьева – отличная девчонка, с ней хорошо, как за каменной стеной. Денег она не считает, за неё это делают другие, а ей главное, чтобы было весело, и все желания у всех исполнялись…
А светловолосый юноша – это Алёша. Алёша и Чёрная Роза – близкие друзья. Когда им исполнится восемнадцать, они поженятся – такое условие поставили родители Алёши, чтобы не раньше. Принцесса это одобрила. Алёшу должны через год призвать в армию, но она купила ему отсрочку. Зачем надо, чтобы бедные дети разлучались? Они никогда не разлучаются, даже в танце. Как они говорят сами о себе: «Навеки вместе!» Это так трогательно! – он ласково улыбнулся. – Учебный год закончился, и Женя устроила для нас всех эту увеселительную поездку. Такой, знаете ли, мальчишник-девишник! – закончил он весело и беззаботно.
- Да, вам хорошо, - горестно вздохнул художник. – Вы куда счастливее меня. У вас много учеников, сама принцесса - ваша ученица. Они все вас любят, вы вместе забавляетесь, как хотите, и ничего не скрываете друг от друга. А у меня была всего одна ученица – правда, такая чудесная! – но и она куда-то пропала.
На душе у Альфреда было тоскливо – он думал про Эмили.
- Не волнуйтесь, - Сергей Александрович мягко коснулся его руки. – Я уверен, ваша девочка скоро найдётся. Ведь вы уже сказали об этом Леонарду? Как её зовут?
- Мою девушку зовут Эмили, - сказал Альфред.
- Да, и Леонард уже наверняка разослал своих людей по всему теплоходу, и скоро они найдут вашу девочку. Могу ли я пока вас чем-нибудь угостить?
Сергей Александрович сделал знак рукой. Подошёл официант.
- Что вы будете пить? – спросил Сергей Александрович у Альфреда. Тот взглянул на официанта.
- Водку, - сказал он. – Большую бутылку «Смирновской». И что-нибудь лёгкое на закуску.
Сергей Александрович посмотрел на него с сочувствием.
- Напрасно вы так расстраиваетесь, - сказал он. – Я же сказал – не волнуйтесь, бойцы Леонарда отыщут её где угодно. Отвлекитесь пока. Обратите внимание, Альфред, - он указал в сторону большого стола. – Принцесса о чём-то только что попросила ди-джея Ворона, этого замечательного музыканта (вы, конечно, знаете его по его ночным передачам), и нашу милую маленькую Чёрную Розу. Сейчас будет что-то интересное. Видимо, они будут петь вместе.
Ворон, оказывается, был уже в зале. Наверное, дискотека на палубе продолжалась без его личного участия. Альфред видел его впервые. Это был маленький, худой, совершенно лысый человек неопределённого возраста, в оранжевых очках, с орлиным носом и с бородкой, как у Ленина. Он прошёл на сцену и занял своё место за синтезатором, среди всей своей музыкальной кухни. Перед ним был укреплён микрофон.
С другой стороны приблизилась, по-балетному изящно ступая босыми ногами по ковру, грациозная хрупкая Чёрная Роза. Теперь на ней были узкие кожаные джинсы, чёрная облегающая майка, и всё та же хулиганская кожаная фуражечка. Она дерзко отбросила с плеч тяжёлые, густые волосы, и взяла из рук Ворона второй микрофон.
Глядя на пронзительную, чахоточную, потустороннюю красоту Саши, которая была так непохожа на его загорелую, румяную Эмили, Альфред всё же заметил в них большое сходство. Та же белозубая, ослепительная улыбка, то же немножко забавное кокетство в движениях, та же невероятная сексуальность во всём. Короче, всё то, что сражает наповал «тонких ценителей прекрасного», вроде Альфреда или Сергея Александровича. Но только если Эмили лишь смутно начинала всё осознавать насчёт искусства очарования, то эта девчонка давным-давно уже знала всё.
Ворон взялся за дело. Они с Сашей переглянулись, и зазвучала тяжёлая, ритмичная музыка – в основном, только ударные и басы ( конечно, всё электронное). Негромкий, депрессивный, хрипловатый низкий голос Ворона, многократно усиленный акустической системой, мрачно и безучастно выговаривал слова песни, словно думал вслух.
Бледный свет оконный холодит январь.
Оттеняет он голубой хрусталь.
Бледный мой цветок, ледяной нарцисс…
Дует ветерок, веки клонит вниз.
Я лежу в дыму, как персидский шах.
Звон вчерашних струн у меня в ушах.
Отдалённый шум голубой воды.
У меня есть струны, и немножко – ты.
Чёрная Роза поднесла микрофон к губам. Зазвучал её голос – высокий, звонкий, словно стеклянный, он звучал словно откуда-то из потусторонних сфер, с небес. И музыка сразу стала другая: многоголосая, полифоническая, словно играл целый оркестр из множества скрипок, ангельских арф и каких-то хрустальных флейт – всё это делал Ворон на компьютере. Саша будто отвечала Ворону :
Пусть окончится песня, и вечность пройдёт,
Но звенят золотые аккорды
Там, за гранью, где свет никогда не умрёт,
И сияет наивно и гордо.
В звёздной бездне небесной блестит белизна
Облаков – возникает и тает.
В голубом челноке выплывает луна,
Исчезает – и снова сияет.
И снова – басы, и ритм-секция, и мрачный, негромкий голос Ворона:
Пирамидки трав источают дым.
Я кажусь себе, словно снег, седым.
Жизнь вокруг меня намела сугроб.
Три морщины мой прорезают лоб.
Прах нас всех родил. Все уйдём мы в прах.
Этот год живу я в двух временах.
Громкий резонанс в храмах пустоты.
Звонкий звук гитары – и немножко ты.
Альфред живо представил себе героя этой песни – усталого, грустного человека, который больше потерял, чем нашёл в этой жизни. И словно с небес, или откуда-то из далёкой памяти, отвечал другой голос – его потерянная любовь? Или его мечта? Эта песня была о нём, об Альфреде!
Чёрная Роза пела:
Я исчезну, лишь солнца появится блеск,
И осветятся окна напротив.
Вне пространства, вне времени призрачный лес,
Где меж сосен с тобою мы бродим.
По волнам тишины наша тайна плывёт,
И ничто нас с тобой не разлучит.
Потому что никто никогда не поймёт
Тех, что слышим мы, лунных созвучий.
Тут Саша подошла к Ворону, и встала рядом с ним. Ворон что-то сделал в компьютере, и голоса их зазвучали, словно переплетаясь:
Мы рисуем узор на морозном стекле
Голубой ледяной пеленою
В башне бледного замка на чёрной скале,
Омываемой вечной водою.
Не кончается ночь, и не близится день.
Ветер в книгах листает страницы.
Сотрясает пронзительным свистом метель
Бастионы, мосты и бойницы.
Они закончили, и им аплодировали. Альфред сидел, опустив голову. Ему стало совсем грустно.
- Прекрасная песня. И очень печальная, - сказал он тихо. – Так и есть. Мы живём, заточённые в крепость условностей этой жизни. И лишь под покровом ночи, обливаясь слезами, разговариваем с мечтой, или с потерянной любовью.
- Не надо так грустить, - Сергей Александрович участливо взял его за руку. – Уверяю вас, в жизни всё не так уж плохо! Ведь есть и другие песни! – И вдруг он заулыбался, изменился в лице, и начал вставать из-за стола, сказав: - А теперь, думаю, я должен вас оставить, если не возражаете. Мне кажется, ваша пропажа нашлась! Ну, что я вам говорил!
Он указал в сторону входа в зал, подмигнул Альфреду, а сам быстро отошёл и пересел за большой стол к Женевьеве.
Альфред оглянулся, и посмотрел в сторону двери. Он увидел такое, что раскрыл рот. В дверях стояла Эмили, его ученица – но, Боже, как она выглядела! Волосы её были покрыты лаком, и уложены так, что наглая чёлка наискось почти закрывала пол-лица, глаза были ужасно накрашены с какими-то узорами, в губах и в ушах сверкали металлические украшения, прямо как гвозди и какие-то гайки. На ней была кожаная жилетка в стиле «SM», надетая прямо на голое тело, ярко-красные колготки с дырками, и узкие, короткие кожаные шорты, да ещё и с разрезами по бокам.
Одежда превосходила все фантазии самой отвязанной кибер-готессы. Но Эмили была в ней очень хороша, и выглядела очень дерзко и сексуально.
Рядом стоял Леонард. Деликатно взяв девчонку за локоть, он подвёл её к столу, где сидел Альфред, и сказал, лениво и безучастно:
- Вот, мои ребята нашли вашу девочку. Оказалось, она отрывалась на дискотеке – там, снаружи, на палубе. Видели бы вы её, как она вытанцовывала! Она не хуже нашей Чёрной Розы, а из моих уст это – высшая похвала! Только нельзя это произносить в присутствии принцессы...
Красавец со шрамом на лице легонько шлёпнул Эмили сзади, по облегающим кожаным штанишкам, и по тому, как девочка покачнулась и хохотнула, было видно, что рука у Леонарда тяжёлая. Он указал девочке на стул возле Альфреда, и сказал строго:
- Садись рядом с учителем, и больше не расставайся с ним! Не то отшлёпаю! – и он погрозил ей пальцем.
Альфред и Эмили остались за столиком одни. Альфред почувствовал, словно груз свалился с его плеч, и в то же время он испытывал злость и раздражение.
В это время официант принёс бутылку водки и закуску: сельдь под шубой, малосольные огурцы, солёные грибы и что-то ещё. Альфред сразу налил стакан водки и выпил одним махом, будто не обращая на Эмили внимания. Эмили долго молчала, потом произнесла безучастно:
- Мне сказали, ты меня искал.
Пауза.
Альфред подцепил вилкой солёный гриб, отправил его в рот, и довольно звонко бросил вилку на блюдце – так, что Эмили вздрогнула. Затем Альфред спросил:
- Почему ты не в каюте? Что ты здесь делаешь ночью?
- А почему я должна быть в каюте? – дерзко переспросила девочка, и тоже задала вопрос: - А что здесь делаешь ты?
- Я хочу напиться, - грубо ответил художник.
- Я тоже! – Эмили подбоченилась, и уставилась на Альфреда.
- А тебе ещё рано, девчонка! Ты ещё маленькая.
- Я – маленькая?! – вскинулась Эмили, и насмешливо прищурилась. – Да я почти с тебя ростом! И я сильная. Реально! Не веришь? Ну, сколько ты раз подтягиваешься? Ну, сколько? А лично я, девушка, подтягиваюсь десять раз, понял? И отжимаюсь сорок раз! Потому что я – гёрлскаут. Пощупай! Ну, пощупай!
Она придвинулась к Альфреду вплотную, согнув руку в локте, и показав округлившийся маленький, но крепкий, словно литой, бицепс.
- Кончай свои детские штучки, - раздражённо отмахнулся Альфред, еле сдерживаясь, чтобы не погладить и не поцеловать этот, такой симпатичный, Эмилин бицепс, а заодно – и плечо, и шею, и всё остальное.
Эмили тем временем решительно взяла бутылку и плеснула себе не меньше, чем полстакана водки, и собиралась выпить.
- Поставь стакан! – прикрикнул художник. – А ну, поставь! Бабушка тебя выпорет, поняла?!
- А ты ей не скажешь! – лицо Эмили стало хитрым. – Не скажешь – и про водку, и про… остальное…
- Про что - про остальное?! Я тебя сам выпорю! До крови! Всю, с головы до ног! Плёткой!!! Как у твоей бабушки!
- Пожалуйста! – Эмили рывком расстегнула, и почти скинула с себя кожаную жилетку, выставив свою задорную юную грудь с торчащими сосками (тоже накрашенными синей помадой), с дерзким озорством глядя художнику прямо в глаза. – Пожалуйста! Мне как – раздеться догола? Мне прямо здесь раздеться, или мы пойдём в каюту? Ты наденешь мне наручники, или нет?
«Вот, нахваталась у бабушки!» - подумал Альфред, начиная чувствовать знакомое волнение. Впрочем, публика вокруг никак не отреагировала на её «быстрое обнажение» - здесь трудно было кого-то чем-то удивить.
Воспользовавшись замешательством учителя, девчонка вдруг быстро схватила свой стакан и залпом выпила, чуть не поперхнувшись. Альфред не успел ей помешать. Он в сердцах хлопнул рукой по столу, но не выдержал, и расхохотался. Он чувствовал, как злость его понемногу проходит.
Эмили тоже рассмеялась. Лицо её зарумянилось, глаза заблестели, да как-то необычно! Такой её Альфред ещё никогда не видел.
«Что с ней происходит? – думал Альфред с весёлым недоумением. – Она что, чего-нибудь наглоталась? Какой-нибудь гадости, наркотиков? Ну да, конечно – экстези, или ещё чего-нибудь. Вырвалась на свободу, да… Но такой она мне нравится, очень нравится! Что-то сегодня всё-таки произойдёт, - подумал он со сладким замиранием сердца. – Ой, что-то произойдёт!»
- Ладно, - махнул он рукой. – Всё равно ты уже пьяная, и бабушка твоя далеко! Давай ещё по одной – за нас! Чтобы больше не теряться!
- Давай! – с готовностью кивнула девчонка, быстро налила им понемножку, и подала Альфреду.
Они чокнулись и выпили.
В это время принцесса Женевьева за своим столом весело-лениво произнесла, негромко, но так, что слышали все:
- Леонард! Придумай что-нибудь – я тоже хочу пригласить тебя на танец, как Саша пригласила Алёшку! Без стриптиза, а просто так…
Все добродушно засмеялись. Леонард понимающе кивнул. Он с таинственным видом подошёл к месту ди-джея, и взял микрофон.
- А сейчас – белый блюз! – объявил он с аристократической серьёзностью, вообще присущей ему. – Белый танец! Девушки, приглашайте кавалеров, смелее!
Хохот вокруг стал истерическим, все зааплодировали. Леонард возвысил голос, перекрывая шум:
- Эй, вы, танцуют все! Это приказ! Женевьева, ты тоже! – строго обратился он к принцессе, под всеобщий одобрительный хохот. И, повернувшись к ди-джею, произнёс: - Ворон, учуди что-нибудь особое, соответствующее случаю!
Ворон с равнодушным видом кивнул, отпил глоток из своего бокала, надел наушники и снова принялся за дело.
Это было нечто совершенно безумное – медленный, тяжёлый, сладко-пронзительный ремикс на основе старого блюза группы «LED ZEPPELIN» - «С тех пор, как я тебя люблю», в современной компьютерной обработке, придающей блюзу совершенно психоделический, космический оттенок.
Услышав эту песню, словно голос из прошлого, Альфред почувствовал, как дрожь охватывает его всего, как всколыхнулись все чувства – и старые и новые, всё перемешалось и переполнило душу, и комок подступил к горлу. А новое, электронное, космическое звучание придавало и песне, и его чувствам новый смысл, наполняло сердце особой силой, и словно говорило: «Ничто не исчезает бесследно, и то, что, казалось, ты потерял безвозвратно, само явилось к тебе, явилось, сметая на своём пути все преграды, и вот только сейчас-то всё и начнётся!»
Звуки синтезатора, тяжёлые, мощные басы, визжащая, пронзительная гитара молодого Джимми Пейджа переплетались с высоким, мальчишеским, но невероятно сильным голосом совершенно юного Роберта Планта, похожим на сухой лёд, который обжигает.
Принцесса Женевьева первая поднялась, подавая пример (до этого никто не двинулся с места), и с грациозным поклоном пригласила ни кого иного, как Леонарда. И Леонард медленно повёл её в танце – не так, как танцуют на показательных выступлениях, а словно в эротическом сне.
Принцесса склонила голову на грудь своего Леонарда, как она его называла с детства – открытую, мускулистую грудь, увешанную тонкими, изящными серебряными цепочками с украшениями, прижалась к нему своим стройным телом.
Леонард обвил руками её спину, и так они медленно, плавно двигались, о чём-то нежно перешёптываясь, и было видно, как Леонард улыбается.
На руках принцессы были платиновые кольца с огромными бриллиантами из каталогов Википедии, у каждого камня было своё имя, всемирно известное, они сверкали в свете лучей и стоили больше, чем весь теплоход.
Принцесса была босая и не очень тщательно причёсанная (а зачем ей-то...), и просторная тельняшка у неё куда-то съехала с плеча… Её светлые, льняные, очень длинные волосы, полоски тельняшки и длинные голые ноги ярко выделялись на фоне тёмного костюма и чёрных, вьющихся волос Леонарда.
Другие танцующие осторожно пропускали эту царственную пару, стараясь не задеть.
Какая-то юная девушка, лет восемнадцати, наверное, студентка-художница, (попавшая сюда как рабочий материал, сочувственно вздохнул Альфред), застенчиво, с лёгким поклоном, пригласила на танец Сергея Александровича. Причём она подскочила к нему так торопливо, наверное, боясь, чтобы её не опередили – наверное, шёл бой за фаворитов Женевьевы.
Это была просто прелесть, а не девочка – образец скромности и стыдливости, прилежная ученица, готовая выполнить всё, что скажет её профессор (то есть, так выглядело). Интересно, сколько штук таких девушек принцесса разрешила ему с собой захватить, подумал Альфред. Или она вообще не вникала…
Сергей Александрович с великой радостью вскочил на ноги, и, обняв прильнувшую к нему девушку за талию и за плечи, легко повёл её, медленно двигаясь среди столиков и других танцующих пар. При этом он что-то наставительно и строго говорил ей на ухо. Альфреду удалось расслышать:
- Главное – это чтобы полотно было правильно построено композиционно, и имело полноценное цветовое решение, имело богатый колорит. Тогда это работает. Учитесь мыслить современно!
«Чушь собачья», - подумал Альфред.
Девочка внимательно слушала профессора, и кивала с серьёзным лицом.
Темноволосая, бледная Чёрная Роза, модельная высокая красавица-хулиганка в кожаной фуражке, на подобие фашистской, и с ослепительной, белозубой улыбкой, теперь была в чёрной, открытой майке и в узких кожаных джинсах, и тоже выглядела совершенно прелестно. Она ненадолго всё-таки отвлеклась от своего Алёши и танцевала с ди-джеем Вороном, если это действие можно было так назвать. Ворон в это время колдовал за компьютером и за синтезатором, якобы не обращая на девчонку ни малейшего внимания, и это было особенно смешно.
Саша танцевала вокруг него, словно стриптизёрша вокруг шеста, гладила, тёрлась об него, окутывала каскадом своих длинных, густых волос, и пыталась раздевать Ворона. Она сумела под музыку стащить с него рубашку, обнажив его худой, волосатый торс, покрытый сплошной татуировкой, при этом очень смешила его, и мешала ему работать. Когда она попыталась расстегнуть на нём пряжку пояса с эмблемой «Хард-рок кафе», Ворон возмущённо дёрнулся с наигранной сердитостью, Саша со звонким хохотом отскочила, но спустя мгновение снова, с коварной улыбкой, подкралась сзади, и снова стала обвиваться вокруг ди-джея, танцевать вокруг него, гладить и ласкать его тело.
Алёша сидел неподалёку и улыбался, не ревнуя свою подругу: подумаешь, балуется… Для неё-то это разве секс…
Всё происходящее вокруг было совершенно невероятно, очень весело и в то же время жутко сексуально. Альфред чувствовал такое возбуждение, и такой прилив адреналина в крови, какого он у себя уже давно не помнил.
В это время Эмили встала, подошла к Альфреду, и присела в реверансе, забавно приподняв пальцами с боков свои шорты, как юбочку.
- Ну, что, - предложила Эмили, - может быть, и мы потанцуем? Сказали же, что это приказ! – и она засмеялась.
«Ну и ну! – подумал Альфред. – Сегодня действительно ночь волшебства и приключений. Мы словно попали в сказку, или находимся во сне!»
Он налил им ещё понемножку. Они выпили. Альфред взял два маленьких огурчика, один себе, другой поднёс девочке к губам. Они оба очень смешно захрустели.
- Как зайцы, - сквозь смех выдавила из себя Эмили.
Альфред легонько обнял Эмили за талию и за плечи. Эмили доверчиво прижалась к нему всем телом, Альфред чувствовал её всю сквозь одежду. И так они медленно, словно во сне, скользили по танцполу, среди других пар. Это было странное, необычное ощущение, не похожее ни на что – танцевать со своей ученицей-подростком! Альфреду никогда не приходило в голову, что такое у него скоро будет. Оказалось, это так просто и так здорово! Альфред будто сбросил два десятка лет, и снова стал школьником.
Эмили то смотрела ему в глаза, то отводила взгляд, и на её ярко накрашенных губах играла хитрая улыбочка.
- Ну, Эмили, давай разговаривать! – шутливо сказал Альфред. – Видишь, все вокруг танцуют, и о чём-то шепчутся!
- О чём же мы будем говорить? – осведомилась Эмили.
- Давай, раскалывайся! Значит, эта компания буржуазных художников, принцесса Женевьева и всё её окружение, это и есть твои новые друзья?
- Ага, - кивнула Эмили.
- Это она подарила тебе такую одежду? Глупышка, это же одежда для эротических игр, а не на выход! Хотя тебе идёт…
- Она просто разрешила мне надеть из её гардероба всё, что я хочу… У нас одинаковый размер. Она всем девушкам из её свиты дарит свою одежду, и мне подарила. У принцессы всё такое красивое и дорогое! Только сама она при этом ходит везде, и в ресторан, босиком (специально из-за этого палубу начищают по пять раз в день, и ковры беспрерывно подметают, ты заметил, чтобы она не накололась – я слышала, как матросы ругались), и в простой тельняшке какого-то моряка… но она-то может себе это позволить…
- Ну, ещё бы! Для неё это – всё равно, что для тебя одеваться подороже да поизысканней… И это с ними ты была в сауне?
- Точно, - Эмили снова кивнула.
- Понятно. И, конечно, там они уже научили тебя уму-разуму?
- В каком смысле? Что ты имеешь в виду? – Эмили быстро начала краснеть, по самые плечи, и так смутилась, что это даже вызвало у Альфреда смех. Он сказал укоризненным учительским тоном:
- А мне ты казалась серьёзной девушкой, даже чересчур. Как же ты так низко пала? Ай-яй-яй, как нехорошо! И чем же вы там занимались, озорники?
- Да мы ничего не делали. Просто отдыхали, расслаблялись. Ну, там, баловались, и всё такое.
- И как же вы баловались? – сладко спросил Альфред.
- Ну, Сергей Александрович делал мне массаж. Всего тела. Леонард делал принцессе, потом наоборот… а Сергей Александрович – мне. У него очень ловкие руки. Это было так классно!
Альфред усмехнулся.
- Приятный был массаж, да?
- Очень. Тонизирующий и расслабляющий массаж всего тела, - оживлённо принялась рассказывать Эмили. – Согревающий, бодрящий. Если в процессе массажа у тебя возникает возбуждение – это не страшно, наоборот, хорошо. Главное во время этого – полностью расслабиться, раскрыться, и дать возможность застоявшейся энергии выйти из твоего тела. Это очень освежает, - проговорила она, явно повторяя слова Сергея Александровича.
- И как же происходит этот выход энергии? И он тебя трогал, прямо голую, и везде?
- Чего? Ой, да ну тебя!…А что? Это же очень освежает и успокаивает! Они мне так объяснили. Главное – ничего не стесняться, и отбросить комплексы и ложный стыд. Тогда тебе будет хорошо и приятно. – Говоря это, она окончательно смутилась, и отвела взгляд в сторону.
Они продолжали танцевать.
«Стоп! – скомандовал себе Альфред, вспоминая свои «навыки в психологии». – Задний ход, учитель! Девчонка выболтала больше, чем хотела, и теперь сама об этом жалеет. Она ещё «не отбросила комплексы» (что за идиотская болтовня для запудривания мозгов наивным девочкам!), и теперь ей мучительно стыдно. Ни в коем случае больше её не стыдить, и не насмехаться над ней, а то она отшатнётся от меня, и контакт с её душой будет утрачен. Нужно вести себя с ней легко и весело. Пусть она видит, что всё в порядке».
- Какой интересный массаж! – дружелюбно сказал Альфред. – Наверное, прикольная штука! Покажешь мне потом, как это делается?
- Покажу, если хочешь…потом, ладно? – застенчиво улыбнувшись, сказала Эмили.
Альфред заметил, что они уже не танцуют.
- Тогда давай выпьем по последней, и пойдём спать! – предложил Альфред. – Уже поздно!
Эмили не возражала. Они вернулись за столик. Альфред разлил по стаканам остатки водки. Они выпили. Водка снова ударила им в голову.
- Хочешь, расскажу тебе анекдот? – спросил художник.
- Давай, - согласился Эмили. Она уже была здорово пьяна, и едва ворочала языком, но была очень весела.
- Значит, так. Приходит в готический ресторан вампир (такой изящный, вроде Дракулы), и с ним красивая девушка. Садятся за столик. Официант спрашивает: «Что будете заказывать?» Вампир отвечает: «Пожалуйста, шампанского, пирожные и фрукты». Официант всё записывает. Спрашивает: «А что будет девушка?» «Я это для неё и беру». «А что тогда будете вы?» Вампир отвечает: «Я буду эту девушку…»
Эмили расхохоталась, и никак не могла успокоиться. Она раскраснелась, и вытирала слёзы с глаз, так что размазала себе тушь. Они встали из-за стола и, поддерживая друг друга, направились к выходу.
- Уже уходите? – участливо спросил Сергей Александрович, увидев их. Он стоял у дверей в обнимку с девушкой, с которой танцевал.
- Да, - сказал Альфред. – Уже поздно, пора и ложиться в постель.
- Это точно, - согласился Сергей Александрович, смерив Эмили взглядом, и при этом поглаживая талию своей ученицы. – Давно пора, чего тянуть. Знаете, как говорят опытные виноделы: «Передержать – значит испортить!» Ну, что ж, удачи! – Он добавил, понизив голос: - Желаю вам приятно провести ночь.
…Шатаясь, Альфред и Эмили вместе дошли до своих кают в конце коридора.
- Я такая пьяная, такая пьяная! – сказала Эмили заплетающимся голосом, и расхохоталась. – Знаешь, что мне сейчас нужно? Принять душ! Да, принять контрастный душ – горячий, а потом холодный. Потом – опять горячий, потом…- она снова расхохоталась. – И спать.
Альфред никогда ещё не видел ничего, более трогательного, и одновременно – более эротичного, чем пьяная шестнадцатилетняя девочка-подросток в этом кожаном костюмчике, то есть – почти голая, так дерзко причёсанная и накрашенная, и вдобавок весело смеющаяся. Такая Эмили особенно нравилась художнику. Он чувствовал, что сейчас они близки, как никогда. И, возможно, очень скоро станут ещё ближе…
- Да, - снова сказала девочка, словно обдумывая что-то. – Мне нужно принять душ.
- Помочь тебе? – спросил Альфред, чувствуя, как у него пересохло в горле.
- Не надо, я сама. Не беспокойся, я справлюсь!
Эмили долго возилась с ключом, стараясь попасть им в замочную скважину. Наконец ей это удалось.
- Ну, спокойной ночи! – сказал художник. – Дай, я тебя поцелую в щёчку!
- На! – Эмили подставила ему гладкую, румяную щёку, но в последнюю секунду вдруг повернулась и сама поцеловала Альфреда в губы, затем снова звонко рассмеялась, показала ему язык, и захлопнула дверь перед носом учителя.
- Проказница! Выпорю! – крикнул Альфред в замочную скважину.
- Поймай сначала! – крикнула девушка через дверь. – Ладно, Альфред, всё нормально! Спокойной ночи!
- Давай, мореплавательница, отдыхай! До завтра!
16. Безумная ночь. Часть 2
Альфред вошёл в свою каюту и закрыл за собой дверь. Сейчас нужно лечь и отдохнуть. Закрыть глаза и успокоиться. Голова идёт кругом. Сколько всего произошло за этот вечер! Какая-то сладкая сказка! Жаль, что она кончилась. (Или ещё не кончилась?)
Нет, нет, всё! В постель, скорее в постель! Но сначала нужно принять душ – как Эмили. Лучше было бы – вместе с ней. Но нельзя. А кстати, почему нельзя?!
Нет. Нет. Альфред попытался сконцентрироваться. Нужно принять душ, а потом лечь. И всё. Больше ничего.
Он зашёл в ванную. И ясно услышал, как шумит вода у Эмили. В этих каютах ванные находятся рядом, через стенку одна от другой. Альфред сбросил одежду, встал под душ и включил воду. Прохладные струи приятно охладили лицо и тело.
Он постоял немного с закрытыми глазами и вдруг ясно представил себе, как девушка моется под душем – вся, с головы до ног, как она отбрасывает со лба мокрые волосы, смывая с них лак, как стекают ручейки воды по её телу. Альфред прислонился ухом к стене и прислушался.
Оказывается, Эмили купается, и что-то поёт! Милая, милая девочка! Альфред постарался разобрать слова. Оказывается, она распевает на какой-то блюзовый мотив, в духе Ворона, строчки из Вергилия, которые им задавали по школьной программе (он видел у неё учебник – надо же, чем их сейчас пичкают – Вергилий, старый пидрила!) Да, она распевает строчки из «Буколик» - из той книжки, что лежала у неё дома на кровати! Альфред стоял под струями воды, и слушал.
- Вместе можем идти мы и петь, - пела Эмили.
«Вместе, - прошептал Альфред. – Вместе, и только вместе! Навеки вместе с тобой, моя ученица!»
- А чтоб идти нам и петь, тебя я избавлю от ноши! – слышалось сквозь стену.
«А меня, Эмилинька, меня – кто меня избавит?!» - подумал художник, чувствуя, как по его лицу текут пьяные сентиментальные слёзы. Он слышал, как Эмили повернула кран. Напор воды усилился, она зашумела сильнее. Девочка снова запела, но теперь уже было трудно расслышать слова.
«Она будет долго плескаться, она это любит – петь и плескаться. Как там у кончается у Вергилия? «Нет, мальчуган, перестань – сперва неотложное справим!» Этот мальчуган сегодня – я…»
Альфред решительно вышел из-под душа, пригладил волосы перед зеркалом, накинул халат.
«Где-то здесь была жевательная резинка. Ага, вот она. О чём я думал? Нужен повод, чтобы явиться к ней, и такой повод есть! Да, ведь я забыл мой журнал, «Готлэнд», у Эмили в каюте! Так хочется взять журнал, почитать перед сном, расслабиться. Так, где «Готлэнд»? В каюте у Эмили. Так я и думал. В конце концов, это должно случиться. Рано или поздно. Ну, что ж…»
И вот он уже, в халате, стучит в дверь соседней каюты. В три часа ночи в коридоре совершенно безлюдно и тихо. Только со стороны ресторана, с четвёртого этажа, доносится музыка – наверное, принцесса и её друзья вообще никогда не спят!
Альфред снова постучал. Ответа не было, но дверь оказалась не заперта. Странно. Вроде бы Эмили её запирала перед ним. Значит, потом открыла? Интересно. Альфред вошёл в каюту.
- Кто там? Это ты, Альфред? – крикнула Эмили из ванной.
- Я забыл журнал. Как у тебя дела? Всё в порядке?
- Вроде бы лучше. – Голос девчонки звучал бодро и приветливо.
Альфред подождал, собрался с духом, и спросил:
- Хочешь, я потру тебе спинку?
- Давай! – всего лишь сказала Эмили, но Альфреду показалось, что небо разверзлось, и ангелы протрубили в свои трубы на весь мир, и сотряслись основы вселенной…
Дверь в ванную открылась. Оттуда дохнуло влажным теплом. Эмили стояла на пороге, вся голая. Спутанные мокрые волосы по плечам, божественно прекрасное тело в стекающих по нему капельках воды, белозубая улыбка, яркий румянец на щеках. Она махнула Альфреду рукой:
- Заходи! Только раздевайся. Совсем раздевайся, слышишь? Не стесняйся, мы же художники, мы красивые и продвинутые! А то намокнешь!
Альфред снял халат, но всё же остался в плавках, чтобы не изображать готический шлагбаум…
В каютах Альфреда и Эмили, в ванной – точнее, в душевой – находилась длинная скамья, на которой можно было сидеть или лежать, когда принимаешь душ. Эмили вытянулась на ней, как в бане, только веника не было. Вместо него в руках у Альфреда оказалась большая, нежная губка, полная душистой мыльной пены. Всё происходило, как во сне. В ожидании Эмили чуть повернула голову и взглянула на художника весёлым, озорным взглядом.
- Ну? Чего ты ждёшь?
Альфред молчал, глядя на блестящее, мокрое тело распростёртой перед ним девчонки, потом сказал, неожиданно для себя, словно думал вслух:
- Даже не знаю, Эмили. Ты такая красивая, такая загорелая. А твои ноги… И твои бёдра… - он запнулся. Что-то крутилось у него на языке, но почему-то выходили лишь отдельные бессвязные слова. А в голове звучала, неизвестно почему всплывшая из далёкого детства, песенка из детского мультфильма. Там девочка шла по лесу и пела:
Кто похвалит меня лучше всех,
Тот получит сладкую конфету!
Интересно, к чему это вспомнилось?
- Эмили, - предложил Альфред, - давай я помою тебя всю, как маленькую!
Его руки зачерпнули душистый яблочный шампунь из флакона, и коснулись волос девочки.
- Какие чудесные, шелковистые, густые у тебя волосы! Особенно, когда мокрые! Давай-ка их получше промоем. Какая классная у тебя шея, и плечи, и спина – мускулы, словно литые!
- Ну, прямо! – расхохоталась Эмили. – Да я тощая, ты что! Какие мускулы!
Но она, как любая девчонка, была падка на комплименты, и была явно польщена.
- Нет, правда! Мускулы небольшие, но твёрдые, а кожа – гладкая и упругая, как… у ребёнка, - ляпнул Альфред ни к селу, ни к городу (откуда-то из подсознанья то, что его мучило), но Эмили не обратила внимания. – А ножки у тебя такие стройные, и такие длинные, и совсем без волос. А крепкие – словно стальные! Ты, наверное, здорово бегаешь?
- Это точно, - согласилась Эмили. – Что да, то да! И танцую хорошо.
- А какая попка – круглая и гладкая. Такая крепкая: я смотрю, у тебя везде очень хорошо развиты мышцы! Она у тебя, как персик! Тебе нравятся персики, вот и она у тебя такая же! – Альфред слегка шлёпнул девочку по попке – раз, ещё раз, с другой стороны. Эмили дёргалась и хохотала от этих шлепков. Ей это нравилось, ей было жутко приятно и интересно то, что делал с ней Альфред. Тот скомандовал:
- А теперь – переворачивайся! Закинь руки за голову! Вот так. Какая у тебя грудь, какие сосочки – шоколадные, крупные, как бутоны, и такие крепкие – прямо упираются в мои ладони! Тебе нравится, когда я к ним прикасаюсь? Какой у тебя живот! Такой впалый и гладкий, и в то же время отчётливо прорисовываются все мышцы. Здорово! Ты просто создана для любви! По-моему, Эмили, надо остановиться. А то так можно зайти чересчур далеко. Ну, как тебе? – спросил Альфред, отдышавшись.
- Прикольно, - часто дыша, ответила девочка, которая теперь лежала на спине, закинув руки за голову, вытянув ноги, и закрыв глаза. Щёки её горели от румянца.
- Альфред, так приятно. Всё тело словно горит. Ну, ты меня всю обработал! Это и было что-то вроде того расслабляющего массажа, только с мылом и…ещё лучше. Видишь, что ты со мной сделал…
- Да, - кивнул Альфред. – Я старался…
- Осталось совсем немного… Ещё бы чуть-чуть – и… - Эмили рассмеялась особым, странным смешком. Альфред не мог оторвать взгляд от девочки.
- Альфред, а ты чувствуешь – ты на меня смотришь, и я тебя совсем не стесняюсь? – прошептала Эмили. - И ты меня – тоже, правда?
- Да, я вижу. А почему? – тоже шёпотом, улыбаясь, спросил художник (ну, он-то был в плавках).
- Потому что я поборола комплексы и ложный стыд. Ведь это правильно?
Она произнесла это так серьёзно, что Альфред даже не рассмеялся. Да он и не мог смеяться сейчас. Он смотрел на Эмили, тяжело дыша, и только кивнул.
Тут Эмили вдруг, как пружина, вскочила на ноги.
- А теперь давай – я тебя так же! Не всё тебе одному мной забавляться! Ну-ка, ложись на лавку! И снимай плавки – пусть всё будет по справедливости… – Она даже быстро помогла ему проделать эту процедуру, и он торопливо лёг на живот – он «ложный стыд» ещё не поборол до конца.
Рот Эмили был приоткрыт, она была жутко взволнована. После напряжённой паузы это было как неожиданный взрыв!
Теперь на лавке лежал Альфред. Губка стала скользить по его телу. Проворные руки Эмили были очень сильные. Потом девушка отложила губку, и по спине художника стали скользить уже её ладони. Затем к рукам присоединились и губы…
- Ой, Эмили! - вырвалось у него. – Ой, Эмили, что ты со мной делаешь! Ты довела меня до предела! Немедленно остановись!
Эмили облизнула губы, отпрянула, и сказала, улыбаясь:
- Вот это и есть тот самый расслабляющий массаж.
Альфред перевернулся на спину (прикрывшись губкой), взглянул на неё нежно, и спросил:
- Ну, а может быть, уже пришло время нам с тобой выяснить, чем же заканчивается этот расслабляющий массаж?
Эмили хитро, лукаво заблестела глазами, и рассмеялась низким смешком. Альфред увидел, как она покрывается румянцем.
- Правда? Честно-честно? – она снова облизнула губы. – А ты не шутишь? Нет? Ну, тогда пойдём в комнату.
Девчонка стояла перед ним, выпрямившись, во весь рост, ничего не пытаясь прикрыть. Она прекрасно осознавала, что очень красива – вся, без исключений, она понимала, что нравится учителю, и поэтому ничуть не стеснялась. Всё, время стеснения прошло!
Это зрелище так завело Альфреда, что внутри его всего наполнил сладкий огонь, начинаясь спереди, внизу живота, между ног, и продолжаясь дальше, по всему телу.
Эмили нервно засмеялась, глубоко вздохнула и подбоченилась, словно позировала. И Альфред заметил, как напряглись у неё от волнения мышцы впалого, рельефного живота. Девочка сказала:
- Ну, это…в общем, давай, если хочешь. – И вдруг спросила: - А ты… потом не будешь на меня ругаться? Честно? А бабушке не скажешь? И что я водку пила – тоже не скажешь?
Уж тут Альфред расхохотался до слёз. Потом, отсмеявшись, сказал:
- Что мне делать с тобой, что? У тебя тело взрослой атлетической девушки, но душа ребёнка! Я не могу … с тобой делать это, понимаешь? Сейчас понял, что не могу. В этом есть что-то противоестественное. Вроде детоубийства. Знаешь, нет, я не могу! Отстань, исчезни! Иди, ложись спать. Ну, быстро! Иначе – кто не спрятался, я не виноват!!!
- Что-о?!! – Эмили насмешливо прищурилась, забавно смрщив нос с веснушками. – Сам всё устроил, завёл меня, а теперь не можешь? Какое детоубийство?! Да я едва ли не выше тебя, я не слабее тебя, мне уже шестнадцать лет, и я вполне отвечаю за свои поступки! У вас… у нас в стране шестнадцать лет – это возраст сексуального согласия, я знаю свои права! Понял?
- И ты готова на это? – спросил Альфред.
- Ну, в общем…да. – Эмили тряхнула волосами, как бы безучастно разглядывая свои ногти на руке, покрытые синим мерцающим лаком.
- А ты не боишься? А если тебе будет больно? – насмешливо спросил Альфред. – Что, будешь плакать?
Эмили презрительно рассмеялась:
- Вот ещё! Я гёрлскаут, скауты не плачут. Думаешь, я боюсь?
- Конечно. Слабо.
- Спорим?
- Ну, спорим. На что?
- На желание.
- Скажешь сейчас – на какое? Или потом?
- Скажу сейчас.
Эмили подумала, как следует, сосредоточенно водя глазами по потолку, затем сказала:
- Если я…в общем, если я докажу, что мне не слабо, и, в общем, ты сделаешь со мной, всё, что захочешь, что тебе будет приятно… и мне тоже…Обещай, что тогда мы с тобой вместе, открыто, как сегодня, будем общаться с принцессой и с её друзьями, будем везде ходить с тобой вместе – и в сауну, и на дискотеку, и не будем ни от кого скрываться, и ты мне ничего не будешь запрещать! – спросила она, но тут же добавила, со своей обычной добротой и простодушием: - Не бойся, я не сделаю ничего такого, что может тебе не понравиться! И ни с кем, никогда не буду тебе изменять. Просто – будем, ну, как сегодня, чтобы было весело – и всё! Идёт?
По её мокрому, блестящему телу с волос стекали ручейки воды. Она часто дышала, и переступала с ноги на ногу в нетерпении.
- Идёт, - согласился Альфред, и, внезапно охрипнув, сказал: - Тогда пошли в комнату?
Эмили гордо тряхнула волосами, обдав Альфреда брызгами воды, и усмехнулась:
- Пошли! Ну, сейчас ты увидишь, как мне слабо!
В каюте Альфред взял из шкафа большое полотенце, нежно вытер им тело девочки – всё, с ног до головы, и особенно нежно – в интимных местах, и Эмили вдруг стала такой послушной и мягкой, только улыбка всё равно играла на губах.
«Всё равно ты смущаешься, как ни стараешься это скрыть. И боишься, - подумал Альфред. – Хотя сегодня утром тебе уже делали «расслабляющий массаж», но всё равно, это совершенно другое. Неужели ты сейчас будешь моя?»
Он вытер, насколько мог, почти насухо, её голову, взлохматив ей волосы, отбросил полотенце, и спросил:
- Будешь доказывать?
Эмили кивнула, весело и нахально:
- Естественно! А что, ты думаешь, я испугалась? – она выглядел озорной, но губы и пальцы у неё дрожали. Альфред и сам чувствовал, что и его начинает трясти, как в школьные годы…
- Выключи свет, - попросил он девушку. – Так будет лучше.
Эмили встала, прошла мимо Альфреда, и тот легонько шлёпнул её по ягодицам:
- Девочка с персиками! Выключи свет, и иди сюда!
Щёлкнул выключатель. Каюта осветилась лунным светом. Эмили вернулась и легла на кровать, возле Альфреда. Лицо её оказалось в темноте, но было видно, как у неё вздымается грудь от быстрого дыхания.
Постель была разобрана. Эмили, конечно, и не подумала застелить её утром, всё было разбросано. В каюте было очень тепло, даже жарко – наверное, из-за того, что долго баловались в ванной. Казалось, будто они где-то в тропиках. Эмили лежала, вытянувшись, на спине, с широко открытыми глазами, и напряжённо смотрела в потолок, словно решала задачу, и тяжело дышала. Альфред обнял её, тесно прижавшись, и ласково прошептал ей на ухо:
- Моя девочка! Моя милая девочка! Ты знаешь, я так тебя люблю! – и нежно поцеловал в шею.
- Я тоже, Альфред, - прошептала Эмили. – Это…в общем…я тоже тебя…люблю. Очень-очень. Я никого больше так не люблю.
- Моя ученица, - нежно сказал Альфред. – Любимая ученица. Как я ужасно, ужасно хочу тебя. Понимаешь, о чём я говорю?
- Ага, - прошептала Эмили. – Я же сама предложила. Скауты держат слово.
- Ещё не передумала доказывать?
- Нет, что ты, - мотнула головой девчонка. – Наоборот, давай… Только, это… я девственница. Надо осторожно… И ты должен надеть резинку – иначе я сразу залечу… Мне бабушка говорила, я такая здоровая лошадка, прямо аппарат для деторождения, у меня это произойдёт в одну секунду!
- Ясное дело. Тогда иди сюда. Позволь, я сделаю всё необходимое, а то тебе будет очень больно, - прошептал художник, сам заводясь ещё больше от своих слов. Одной рукой он обнимал девочку за шею, играя её волосами, а другой нащупывал в кармане халата упаковку с презервативами и флакон с гелем-смазкой и, который имел эффект анестезии – специально для неопытной Эмили. Он предвидел эту ситуацию. Он нервничал, руки у него тряслись. Он долго возился.
Вдруг Эмили вздохнула, нежно засмеялась, и сказала обычным весёлым голосом, хотя и взволнованно дыша:
- Подожди, Альфред, подожди! Не парься. Дай мне…
Она немного отодвинулась, приподнялась на локте, и включила розовый ночник над кроватью. Девочка хотя и выглядела немного смущённой, но держалась вполне весело и легко, и была гораздо спокойнее, чем сам Альфред, которого буквально трясло.
«Ну, надо же! – подумал художник. – Вот ведь какое оно, «поколение некст»! Но это так заводит, это так очаровательно!»
Эмили протянула руку:
- Дай-ка мне смазку на палец. Больше. Вот так.
Лёжа на спине, она широко раздвинула свои, согнутые в коленках, длинные загорелые ноги, без всякого стыда смазывая гелем в нужном месте, прямо на глазах у Альфреда, который от этого зрелища был буквально на грани безумия.
Эмили засмеялась:
- Какой он холодный! Что ты на меня так смотришь, Альфред?
- Ах, Эмили, ты просто сводишь меня с ума! Какая ты прелесть! – прошептал Альфред, и провёл ладонью по внутренней стороне ноги девушки, потом снизу, по ягодице, и между ног, где уже было скользко от смазки. Эмили от этого прикосновения дёрнулась и застонала, прикрыв глаза перламутровыми мерцающими синими ресницами, и закусив нижнюю губу. Альфред порывисто обнял её, и прижал к себе.
«Какая кожа, какие волосы! И этот запах её шампуня, просто безумие!»
Он припал ртом ко рту девочки, раздвинул языком губы Эмили, и проник внутрь, и Эмили с готовностью открыла рот, и ответила учителю страстным поцелуем.
«Милая моя, милая, она так старается! Ещё не очень хорошо умеет, но подаёт большие надежды», - с нежностью подумал Альфред.
Тут девочка отпрянула от него и прошептала:
- Слушай, давай скорее, а то я сейчас уже могу, это… кончить!
Альфред взял её за плечи:
- Да, да, - прошептал Альфред. – Иди ко мне, иди… Теперь … теперь сама, своими пальчиками… Вот так. Умница. Не бойся, я нежно, осторожненько. Тихо, тихо…
Альфреду почему-то всё время казалось, что он делает что-то очень подлое, постыдное - растлевает ребёнка, и это портило всё, хотя он пытался себя успокаивать: «Это женщина, дурак, взрослая женщина, просто очень молодая, но она уже достигла возраста согласия, у вас настоящие отношения, и ты потом на ней женишься…» Он действительно, искренне собирался это сделать.
- А!.. А…О... И совсем даже не больно, - напряжённо прошептала девчонка, морщась и давая возможность Альфреду войти как можно глубже. – Давай, на всю длину, до конца. Только осторожнее…
- Всё, Эмили. Я весь в тебе, - страстно прошептал художник на ухо девочке, тесно прижавшись к ней, словно совсем слившись с ней, и чувствуя, как напряжённо бьётся сердце Эмили.
Похоже, ей действительно было не очень больно – бывают такие девочки, крепкие, спортивные, растянутые – гимнастки или танцовщицы… Или она просто терпела изо всех сил, пошла на принцип… Во всяком случае, бывает и намного хуже…
Эмили перевела дыхание, и сказала тихо, с трогательной серьёзностью (всё-таки герлскаут, как и пионерка – это диагноз, подумал Альфред):
- Ну, начинай. Давай, по-настоящему, со всей силы, порви меня всю на части... Сейчас ты увидишь, как мне слабо!
И Альфред почувствовал, как напряглись её ягодицы и крепкие, мускулистые бёдра.
«Неужели это правда? – пронеслось у Альфреда в голове. – Этого не может быть, это сон. А если нет…»
… Через какие-то мгновения он уже не думал ни про какую осторожность – и, что интересно, Эмили как будто тоже…
Он держал Эмили в своих объятиях, чувствуя её всю – насквозь, полностью в своих руках, и себя в её теле, до конца, до самой глубины.
Он слышал её сдавленные стоны, в которых первая боль перемешивалась с наслаждением – она как бы находилась на грани, где эти два ощущения переплетаются, и она настроилась и поймала эту волну.
Эмили извивалась в его руках и стонала - уже в полный голос, от чего у Альфреда словно всё вспыхивало внутри (он никогда ещё не слышал такой её голос – это было что-то), причём её движения и стоны уже сейчас имели несколько наступательный характер… И он понимал, что если бы не некоторая боль, эта мускулистая кибер-гёрлскаут просто сама затрахала бы его и порвала на части.
Кровать под ними сотрясалась, и на столе звенели стаканы. Казалось, сотрясается весь теплоход, вся река, и, наверное, весь мир.
И вскоре с Эмили произошло то, что с девочками обычно никогда не происходит в первый раз… Она громко застонала, больно укусив зубами Альфреда в плечо, и бессильно упала навзничь на постель. Неужели такое возможно?
Альфред тоже упал, на Эмили, и оба застыли в изнеможении.
Потом он сдвинулся в сторону, и, лёжа рядом с Эмили, обнял её и сказал потрясённо:
- Ну, ты – секс-бомба… До Москвы я не доживу… Как ты, милая, себя чувствуешь?
- Классно, Альфред. Такое невероятное ощущение!
Альфред был удивлён – он ожидал чего-то худшего.
- А не больно?
- Почти нет. И смотри – нет никакой крови. – Она провела пальцем у себя внизу и показала ему – крови действительно не было.
- Или это у тебя… - он поискал слова, чтобы звучало не обидно, - не совсем первый раз? Прости, что спрашиваю…
- С настоящим парнем в первый раз, честное слово, - ответила она совершенно искренне, так, что он сразу ей поверил. – Но, на самом деле, в общем, у нас, там, среди девчонок у многих были всякие сексуальные игрушки, очень хорошие, электрические и просто из силикона или латекса. Мы же кибер-гёрлс, мы любим всё такое неоновое, электрическое… Ну и у меня тоже был… такой, очень красивый «космический» вибратор, из прозрачного силикона, как стеклянный, только мягкий, с бегающими шариками, и… я часто баловалась. Это было так приятно. – Она вздохнула: - А что делать? Я ведь уже большая, мне хочется, да ещё как… Но у меня строгие родители, они за мной следили, особенно мачеха… А в лагерях мы спали иногда в палатках по двое, мне предлагали девчонки… разное, но к девочкам меня как-то никогда не тянуло, вот только если со своим «стеклянным другом». А настоящего парня у меня не было, и я твёрдо дала себе слово: лечь в постель только с тем парнем, с которым у меня будет серьёзно и навсегда… И вот, я встретила тебя - и оказалась уже подготовлена. Получается, я была девственница в этическом смысле, и уже… не совсем девственница в физическом смысле. Видишь, у меня совсем не течёт кровь, и почти не больно… только было немножко страшно…
- Ты же кибер-готесса, ты, наверное, прилетела с другой планеты, ты пережила ядерную войну и Апокалипсис, откуда у тебя может быть кровь… - он нежно поцеловал её в упругое плечо. – Думаю, это правильно.
- Что правильно? – заинтересовалась Эмили. – То, что я пользовалась вибратором?
- И это тоже. Чтобы потом ничто не омрачало первую настоящую ночь любви… А вообще, я имел в виду – то, как легко и просто ты ко всему относишься и обо всём говоришь… Конечно, это правильно. Я был совсем другой, да и сейчас тоже… Гордый, и одновременно трусливый…
- Нет, ты самый лучший, ты лучше всех! - Девушка откинулась на подушки, улыбаясь. – Мне с тобой было так хорошо, даже с первого раза. А это, Альфред, ты говорил… Правда, что ты меня любишь?
- Конечно, девочка моя, конечно! – Альфред глубоко, счастливо вздохнул.- Хочешь, может быть, ещё выпьем? Есть шампанское, водка.
- Ой, пить хочу страшно! – обрадовалась Эмили. – И чего-нибудь покушать! У меня там, в холодильнике, внизу, есть персики – не передашь их мне?
- Ты всегда хочешь есть, - рассмеялся Альфред. Он налил немного шампанского себе и Эмили, передал девочке блюдо с персиками, а сам закурил и устроился рядом, гладя девочку по волосам и любуясь тем, как она ест.
Она ела персики с детской забавной ненасытностью (так же, как только что занималась в первый раз сексом), смотрела на Альфреда и улыбалась, глаза её влажно блестели. На щеках её осталась мякоть персика, который она ела. Альфред, не говоря ни слова, стал целовать её в сладкие губы, в щёки, слизывая сок персика…
Потом они ещё выпили, повалялись в постели, разговаривая про любовь и про всё такое, и у обоих было легко и светло на душе. Просто удивительно – никакого негатива… Может быть, действительно уже произошёл Апокалипсис, и вот, они на обломках старого мира начинают новую жизнь?..
Вскоре девушка сладко уснула, раскинувшись, едва укрытая простынёй, с улыбкой на губах, и с персиком в руке. Так завершилась для Эмили эта безумная ночь – первая ночь вместе, вдвоём, на мягкой постели, в её каюте, среди разбросанных подушек и одеял. Она тихо и ровно дышала во сне.
Но для Альфреда ночь ещё не кончилась. Альфред смотрел на спящую девочку. Только сейчас до него постепенно стало доходить, что же произошло…
17. Безумная ночь. Часть 3
Альфред зашёл в свою каюту, оделся, взял сигареты и вышел на палубу. Но, чтобы не мельтешить перед окнами соседних кают первого класса, обитатели которых уже, наверное, давно спали, он поднялся на самую верхнюю, четвёртую палубу. Весь четвёртый этаж занимали каюты класса люкс, и здесь же, на носу, находился ресторан и танцплощадка.
В небе сверкали крупные звёзды, отражаясь в воде. Лунная дорожка дробилась на части, дрожа за кормой. Альфред вышел на палубу. Здесь стоял весёлый шум, стрелял и вспыхивал фейерверк, музыка в ресторане не умолкала.
«Никак не угомонятся», - подумал художник, и усмехнулся. Он старался собраться с мыслями, чтобы осознать, что же с ним произошло, и оценить это. Вот оно и совершилось. Они вместе. Он и Эмили, школьница, его ученица. Которая сейчас сладко спит, и держит в руке персик. Всё это было настолько дико, что пока не укладывалось в его сознание.
Из-за угла, навстречу ему, не спеша, вышли двое мужчин, по виду это были готы. Один – высокий, в куртке-косухе и в кожаных брюках, с длинными волосами и с банданой, повязанной на голове. Второй – маленький, тоже в кожаной куртке, и в бейсболке. В темноте мерцали огоньки их сигарет.
У Альфреда появилось такое ощущение, что это они идут бить ему морду. Причём он сейчас чувствовал себя таким виноватым, что не удивился бы, если бы это действительно было так.
Но в следующий момент Альфред узнал Сергея Александровича и Ворона. Он кивнул им.
- Не спится? – участливо спросил профессор, тот что был высокий. – Дышите воздухом?
- Да, - буркнул Альфред. – Хочу пройтись. А вы, я вижу, тоже не спите?
- Что вы! – снисходительно улыбнулся Сергей Александрович. – У нас ночью не спят! Не хотите шампанского?
- Не откажусь.
Сергей Александрович окликнул кого-то, и поманил рукой. Подошёл симпатичный юноша с ярко-рыжими волосами, в чёрном готическом кителе с серебряными пуговицами (в таких кителях ходила прислуга принцессы Женевьевы, и парни, и девушки) – такой шикарный китель украсил бы, пожалуй, и Эмили. Альфред вспомнил, что и охранник в ресторане, которого Леонард называл Кабаном, был одет так же. На плече у рыжеволосого юноши висел красивый, опрятный ящик на ремне, вроде тех, в которых раньше в курортных городах продавщицы носили мороженое, но только ящик был в форме небольшого детского гробика...
- Обслужи господина художника! – приказал Сергей Александрович, и уточнил: - Я имею в виду только шампанское! Ведь крепче ничего не нужно? Пока, во всяком случае. Там будет видно.
Официант в чёрном кителе открыл свой ящик-гроб, извлёк из ледяного гнёздышка бутылку шампанского, из другого отделения – стакан из чёрного стекла, наполнил, и подал Альфреду с поклоном. Что-то в этом было очень милое и забавное, словно в детском фильме про Гарри Поттера. Альфред взял высокий, прозрачный стакан.
Неожиданно он услышал звонкий смех. Парень и девушка, в одних плавках (на девушке тоже были только одни плавки), с полотенцами, с мокрыми волосами, оживлённо болтая и смеясь, приблизились к ним. Оба они были высокие и дивно стройные, оба были прекрасно сложены. Парень, светловолосый, был чуть выше и шире в плечах, а девушка, с тёмными, длинными волосами, была тоже очень высокая, и хрупкая, как тростинка. Их мокрые тела блестели в свете луны. Альфред узнал Сашу Чёрную Розу и Алёшу – тех, которые танцевали «фруктовый стриптиз».
- Привет, мои юные друзья! Откуда вы в таком прелестном виде? – спросил Сергей Александрович, расплываясь в сладкой улыбке, не сводя глаз с голой груди девушки.
- Мы купались в бассейне! Теперь идём отдыхать, - ответила хрупкая Саша, обняв Алёшу за мускулистые плечи, прильнув к нему, а другой рукой отбрасывая мокрые волосы со лба.
Альфред вспомнил, как Леонард похвалил Эмили, сравнив её с Чёрной Розой. Сейчас Чёрная Роза стояла перед Альфредом практически голая, ничуть не стесняясь (или не замечая его), и он имел возможность её рассмотреть. Да, пожалуй, она и Эмили стоили друг друга.
- Идите, идите, отдыхайте, - милостиво разрешил профессор. – Только не очень уставайте! А то опять не выспитесь до ужина! Если вас не будет за столом, принцесса будет недовольна.
Он ласково потрепал Алёшу по волосам, а Сашу звонко шлёпнул ниже спины – на всю палубу, и похоже, ей очень понравилось. Ребята с весёлым смехом удалились.
- Мои ученики, - с любовью сказал искусствовед.
- Они у вас не простудятся, бегая в таком виде? – ехидно осведомился Альфред, потягивая шампанское.
- Никогда! – убеждённо заверил Сергей Александрович. – У них же огонь внутри! Огонь, который выплёскивается наружу…- начал он развивать свою мысль, обращаясь к Ворону, который пил шампанское, внимательно слушал их разговор, и кивал. Казалось, ему вообще было по барабану, что слушать... тем более, как разглядел Альфред, он был в наушниках, и кивал головой в такт музыке, которая там звучала. В этом смысле они с профессором, любителем поговорить, очень хорошо нашли друг друга.
- Выплёскивается в результате расслабляющего массажа, - подсказал Альфред. – Главное – не стесняться и побороть ложные комплексы.
Профессор отмахнулся:
- Не будьте таким злым!
Альфред пошёл дальше, вдоль палубы.
«Это какой-то античный парад, - подумал он. – Не хватает только каких-нибудь языческих флагов с фаллическим символом. Они все что, сбесились, или у них летнее обострение? А я-то, я-то чем лучше? Или они собрались, чтобы поздравить меня с принятием в Союз СВОБОДНЫХ художников, которые избавились от ложного стыда и побороли комплексы, как говорит этот старый блядун?»
Он вышел на корму, вынул сигарету и обнаружил, что забыл спички в кармане халата, в каюте. Он огляделся, у кого можно прикурить.
Какие-то люди, из тех, что он видел в малом зале ресторана, стояли и здесь. Они самоуверенно болтали, смеялись и шутили. Но к ним Альфреду сейчас подходить не хотелось. Казалось, что они обо всём знают, и насмехаются над ним.
Немного в стороне, скромно, отдельно от других, у перил стояли двое: светловолосая девушка, высокая и стройная, с прямыми плечами, в длинном плаще, и очень высокий парень, стройный и крепкий, в ветровке с капюшоном. Девушка стояла спиной к людям, облокотившись на перила, и смотрела вдаль, а парень стоял вполоборота. Они курили, и тихо о чём-то беседовали.
Альфред подошёл к ним.
- Извините, у вас огоньку не найдётся?
- Пожалуйста. – Высокий парень достал зажигалку, зажёг и дал Альфреду прикурить.
Светловолосое создание в плаще повернулось к Альфреду лицом.
Это была принцесса Женевьева.
Альфред впервые видел её так близко, но сразу её узнал. Так вот она какая! Топ-модель, известная по страницам всех готических журналов и по Интернету. Лицо ювелирной империи Николая Семицветова.
Она была в плаще из змеиной кожи, накинутом поверх тельняшки, из-под которой виднелись длинные голые ноги, очень загорелые. По случаю вечерней прохлады и росы она всё-таки надела открытые лёгкие сандалии.
На вид ей было лет двадцать, или двадцать пять, но она могла быть и моложе, и старше. Загорелая, светлоглазая, невероятно холёная и ухоженная, ярко выражено женственная, и можно сказать смело, действительно очень красивая, самая красивая из всех девушек, которых он встречал в жизни. Соревноваться с ней было сложно.
Впрочем, это, конечно, дело вкуса – очень хороша была и Эмили (для Альфреда она была лучше всех), и Чёрная Роза была редкая красавица, но просто красота принцессы была совершенно другая. Это была не солнечная, спортивная, здоровая красота Эмили-гёрлскаута, не лукавая, ночная красота Чёрной Розы – обаяние наивного порока и соблазна. Это была ослепительная холодная красота снежных вершин, которые возвышаются над стратосферой…
Глаза были внимательными и острыми, и светились умом. Наверняка, получила хорошее образование где-нибудь за границей. У принцессы были очень красивые волосы: длинные, чуть волнистые, таким позавидовала бы любая девушка. Они были совсем светлые, льняного оттенка, и блестели при свете луны каким-то особым серебристым блеском. Глаза и губы были не накрашены (не было того знаменитого готического мэйк-апа), и тёмные ресницы казались от этого особенно длинными.
Принцесса курила тонкую, длинную коричневую сигарету. На её пальцах сверкали огромные, именные бриллианты, оправленные в платину. Об их цене было страшно подумать.
Несмотря на непонятный наряд, всё в ней выдавало принадлежность к Готической субкультуре и тонкий, изысканный вкус – Альфред оценил это сразу, это было и ему близко, только возможности у них были разные.
В высоком парне, не смотря на то, что тень от капюшона падала ему на лицо, Альфред узнал томного и опасного красавца со шрамом на лице, Леонарда – одноклассника и единственную любовь Женевьевы. Даже, скорее, угадал, а уж потом узнал. Действительно, кто же ещё это мог быть?
Принцесса приветливо кивнула.
- Добрый вечер! Или, скорее, доброе утро? Как правильнее?
- Здравствуйте, - кивнул в ответ Альфред.
Принцесса протянула руку. Альфред, секунду поколебавшись, не поцеловал, а просто пожал её. Перстни были очень холодные.
- Женевьева, - представилась она. – Мне вас не представили, но я вас видела. Рада познакомиться.
- А я Альфред. Очень приятно.
- Мне говорили, про вас, что вы художник. Это здорово. А я – ну…ну, вы знаете! А это Леонард.
Леонард тоже протянул ему руку, и он её пожал.
Альфред кивнул:
- Конечно! Кто же вас не знает. – И добавил: - Спасибо за угощение.
- Не стоит, - Женевьева улыбнулась. – Да, вот ещё что. У вас очень милая девчонка! Такая живая, непосредственная.
- А у вас отличные массажисты!
Принцесса расхохоталась. Леонард тоже несимметрично улыбнулся своей страшной улыбкой. Альфред сказал зло:
- А вы не боитесь потревожить соседей из других кают своим фейерверком, и своим смехом? Или для вас такие мелочи не имеют значения?
- Об этом не беспокойтесь! Весь четвёртый этаж мой, все каюты класса люкс, и сейчас, можете быть уверены, там никто не спит! Здесь одни мои приглашённые. Надеюсь, что им весело!
- Похоже, - сказал Альфред, - на этом теплоходе, таком огромном, нет другой игрушки для веселья и другой достойной темы для обсуждения, чем моя милая девчонка, как вы изволили выразиться.
Принцесса улыбнулась:
- А вы считаете, что в мире есть другие темы, достойные обсуждения?
Она снова повернулась лицом к реке, и стала смотреть вдаль, на лунную дорожку. Ночь располагала к философствованию, и Альфред сказал, тяжело вздохнув:
- Не знаю. Я сейчас ничего не знаю.
Пауза.
- Сегодня в первый раз? – спросила принцесса, не оборачиваясь.
Она была моложе Альфреда лет, может быть, на десять, но почему-то Альфред сразу почувствовал, что её обмануть трудно. Художник промолчал.
- Поздравляю с началом медового месяца, - сказала Женевьева. – Как себя чувствует девочка?
- Она отдыхает.
- Как её настроение?
- Ей прикольно, - усмехнулся Альфред. – Ей всё игрушки. У меня было такое ощущение, будто она делала это всю жизнь, не особенно задумываясь, и не напрягаясь. Теперь она спит, и у неё счастливое лицо.
- Чего нельзя сказать о вас, - заметила принцесса. – Что, кошки скребут? А вообще – как было, ничего? Она такая энергичная, и очень сильная, как я заметила со стороны! Тело у неё крепкое, как у мальчишки.
У принцессы была сверхоткровенная манера разговаривать, она просто говорила вслух то, что думала, и всегда прямо в цель. При этом она могла смотреть прямо в глаза, в упор, и это было немного жутковато. Типичные королевские манеры…
Альфред пожал плечами и промолчал.
- Может быть, хотите выпить? Угостить вас? – предложил Леонард, внимательно взглянув на него. – Или вам уже достаточно?
Альфред криво усмехнулся, обращаясь к ним обоим:
- Почему бы вам, не предложить мне, плюс к выпивке, и расслабляющий массаж? Как некоторым?
Он понимал, с кем он разговаривает, понимал, что ведёт себя слишком дерзко, и не знал, чем это может закончиться, но сейчас ему было всё равно.
- Ах, вот что! – принцесса понимающе кивнула. – Вы что, на нас обиделись? За сауну?
- Нет, ну почему? – сардонически усмехнулся Альфред. – Наоборот, всегда приятно находиться рядом с теми, кто были первыми. Первопроходцами, пионерами. Те, кто всегда в жизни первые, и берут, что хотят и где хотят, своё и чужое, блин. Пионеры и скауты ведь понимают друг друга, правильно?
- Вы кого имеете в виду? – спокойно спросила принцесса, ничуть не рассердившись. - Да вы в своём уме? Мы-то тут при чём?! То, что происходило в сауне – не более, чем спортивное, оздоровляющее, освежающее, развлекательное времяпрепровождение! Ваша девочка не приобрела там ничего принципиально нового, кроме того, что ей просто в обнажённом виде сделали хороший, профессиональный массаж, не хуже чем делают мне! А ей показалось, что она приобщилась к какому-то обществу олимпийских богов, и ей открылся новый мир! Ну, ребёнок… Из-за чего вы заморачиваетесь – честно, не понимаю!
- Нет, Женевьева, что вы, - медленно сказал Альфред, глядя куда-то вдаль, где в темноте смутно угадывался берег. – Если серьёзно, вас я ни в чём не виню. Всё понятно, вы абсолютно правы. А вот себя самого! Она, понимаете, совсем, совсем ещё девчонка! В этой её капитанской фуражке. И любит сосать разноцветные леденцы! А я поил её водкой, и потом…- пробормотал Альфред, и на глаза его навернулись слёзы.
- А вы учили её рисовать! – перебила его принцесса, взяв его за локоть неожиданно сильной рукой, и встряхнув, словно желая согнать с художника дурное наваждение. – А вы рассказывали ей чудесные истории! Слушайте, что я вам скажу: перестаньте себя грызть! Почему, почему вообще нужно так ставить вопрос?! Вы что – её убили?! Да она спит сейчас, счастливая, и видит сладкие сны, о том, как она встретила своего рыцаря, то есть вас! Вы что, не понимаете, Альфред, - продолжала она, видимо, разволновавшись, и закуривая новую сигарету, и Леонард поднёс ей зажигалку. – Вы что, не понимаете, что девчонка в возрасте шестнадцати лет – это взрослая женщина даже по нашему законодательству, она давно уже сама всё решает, и имеет право выбора, с кем она хочет быть! И давно уже знает сама, чего она хочет, а чего – нет! Знаете, что я думаю: пусть всё течёт, как течёт! Если стараться что-то изменить, сломать себя, совершить над собой насилие, можно навредить и себе, и другому – тому, кого ты любишь. А ведь вы, и вправду, её любите? По-моему, в том, что произошло, нет ничего плохого и стыдного – наверное, так? Что же в этом такого, если вы нравитесь друг другу, если вам хорошо вдвоём? В конце концов, ведь каждый из вас – хозяин своего тела. В чём же вы себя упрекаете, Альфред?
Пока принцесса говорила, к ним успели подойти гулявшие по палубе молчаливый ди-джей в наушниках, и разговорчивый профессор, и теперь стояли, и слушали их разговор.
Немного поотдаль остановились, в своих одинаковых чёрных кителях с блестящими пуговицами, безукоризненно причёсанные, охранник Кабан и рыжий гарсон. Рыжий стоял наготове, со своим чёрным ящиком в форме гроба, ожидая, не понадобится ли кому шампанское, или ещё что-нибудь (ну, мало ли).
Кабан, с рацией, поглядывал вокруг, обеспечивая безопасность, и время от времени боязливо косился на Леонарда, который, казалось, не обращал ни малейшего внимания ни на кого, кроме принцессы, но в действительности видел всё вокруг, замечал каждое движение, и всегда, днём и ночью, был наготове.
Здесь был свой, ночной мир, со своей жизнью, яркой и увлекательной, со своими понятиями, и со своей философией.
Сергей Александрович тронул Альфреда за рукав, и сказал:
- А я всегда считал, и буду считать, что между учителем и ученицей должен существовать близкий контакт, и должны быть самые тёплые, доверительные отношения! Это очень освежает душу, это оживляет творческий и учебный процесс! Это ведёт к полному взаимопониманию. Послушайте старого, опытного педагога!
- И гениального массажиста! – с жалкой улыбкой докончил Альфред. – Ох, не знаю, не знаю. Мне бы вашу уверенность! У меня всё как-то не получается…Не сходится.
Принцесса лукаво усмехнулась:
- Я понимаю, это у вас комплекс члена общества! Как у Грибоедова: «Ах, Боже мой, что станет говорить княгиня Марья Алексеевна!» В конце концов, если вы стесняетесь общественного мнения, то кто вас просит афишировать вашу дружбу перед людьми? Нас-то можно не стесняться, а от других просто скройте – пока скройте, только и всего! А потом, когда у вас всё будет серьёзно, то – победителей не судят, и все уже будут вас поздравлять! Я понимаю, вам может показаться, что это малодушно, ваша девочка-скаут, вероятно, так бы и рассудила, но считайте, что этого требуют обстоятельства. Сделайте это вашей маленькой, романтической тайной, только и всего! И кому какое дело?
- Действительно, - сказал Альфред, обводя всех взглядом, - я и не понимаю, что это я тут с вами разболтался! Наговорил неизвестно чего. А может, я всё это выдумал спьяну? Да я вам толком ничего и не говорил. И разве есть свидетели? А вы уж сразу и поверили! Ха-ха!
Принцесса энергично кивнула:
- Нормальный ход! Самое главное – это договориться со своей головой. Как говорят на востоке: «Разве было то, чего никто не видел?» Сейчас ночь, безумная ночь! И всё это, с начала и до конца, был яркий и удивительный сон! От долгого воздержания. Так бывает! И сейчас вы спите в своей прекрасной недорогой каюте на третьем этаже, и всё это вам снится. Считайте, что и нашего с вами разговора тоже не было! – Она склонила голову на плечо Леонарда, и нежно, искоса, посмотрела на него, а тот обнял её за плечи. – Ладно, извините, мы пойдём, нам тоже надо немножко отдохнуть… пока мы вам снимся! Мы все вам снимся, понимаете – даже Кабан! Встретимся за обедом, или, если проспим, то за ужином (для нас это утро), и это будет наше первое знакомство. Я думаю, оно будет приятным! Пойдёмте, друзья. До встречи наяву, дорогой коллега! Пока!
И они ушли. Палуба опустела.
Альфред остался один. К тому же ещё пошёл мелкий дождь. Альфред спустился на корму третьего этажа, и забрался под навес. И снова, надвинувшись из темноты, тоска навалилась на него.
18. И вот наступило утро
Незаметно наступило утро. Рассвет застал Альфреда на палубе. Моросящий дождь скоро кончился, но вокруг было холодно и сыро. Небо ещё было тёмным, только на востоке оно едва-едва начинало розоветь. Над рекой стелился туман. Вдали, в утренней мгле, едва угадывались берега. Ни деревень, ни городов не было видно. Притихший к утру, уснувший теплоход шёл по какой-то безлюдной, пустынной местности.
В смятении и горе, Альфред курил на палубе, стряхивая пепел за борт, где за кормой, далеко внизу, в полумраке, бурлила и пенилась речная вода. Сейчас она казалась чёрной и бездонной. И так же мрачно и беспросветно было на душе у художника.
«Эмили сладко спит в своей постели, - думал он. – Ей хорошо, она устала и отдыхает, счастливая! Она не чувствует никаких угрызений совести, этот ребёнок, не чувствует никакой ответственности. Для неё всё, что произошло, как шалость. Да она ни в чём и не виновата. Это я, я сделал это. Как же можно теперь назвать меня: растлитель, педофил, соблазнитель детей! Она сейчас спит - весёлая, загорелая девочка, кибер-гёрлскаут, измазанная мякотью персика. Девочка, которая мне так простодушно и доверчиво рассказывала, как она пользовалась прозрачным искусственным членом, называя его «красивым» и «космический». Девочка с персиками. А я её искалечил, можно сказать, убил…»
Он содрогнулся, вспомнив последний разговор с новыми ночными знакомыми.
«Эта принцесса Женевьева – беззаботная, избалованная, бездушная девчонка, привыкшая, не задумываясь, брать всё, что ей подносят на тарелочке. А этот профессор, её наставник – просто старый развратник, присосавшийся к её деньгам и угождающий ей своими «мудрыми» рассуждениями. Он пудрит мозги таким беспечным созданиям, как сама принцесса, как окружающие его девчонки, и как моя бедная Эмили! И принцесса, и этот профессор, и вся эта компания мажоров - что они могут со своей жалкой философией? Всё это чушь.
Вот Эмили проснётся. Первое опьянение пройдёт, и наступит похмелье. Она проснётся, она вспомнит всё, и всё осознает – и она проклянёт меня. Как я буду с ней разговаривать, как буду смотреть ей в глаза? Как она теперь будет ко мне относиться?
Боже, что я наделал!!!»
Взгляд его упал за борт, в бурлящую бездну.
«Не лучше ли, пока никто не видит, броситься в воду, вниз головой?» - подумал он, перегнувшись через перила, и не в силах оторвать глаз от убегающей вдаль за кормой белой пены.
Выглянуло солнце. Лучи его осветили реку и её окрестности, высушили капли дождя на палубе теплохода. Они проникли и в каюту, где спала Эмили, и разбудили её, щекоча ей веснушки на носу. Эмили встала, и вышла на палубу.
Это надо было видеть!
Она вышла на палубу, щурясь от первых лучей, зевая, ёжась и потягиваясь. Он был босая и взъерошенная. На ней были небрежно надетые, узенькие оранжевые плавки, и наброшенный на плечи, короткий распахнутый розовый мини-халатик с капюшоном. Она окинула сонным, бессмысленным взглядом палубу, реку, берега, словно не понимая, где она оказалась.
И вот Эмили увидела Альфреда. Глаза их встретились.
«Я скажу ей: «Прости меня, если можешь!», и прыгну с кормы вниз головой, прямо под винт теплохода», - мелькнула истинно готическая мысль у художника.
- Привет, Альфред! – сказала Эмили, зевая так, что едва не разорвала рот, закрывая его ладонью, и улыбнулась Альфреду.
Альфред осторожно перевёл дыхание, и облизнул губы. Он смотрел на Эмили, как она улыбается, на её растрёпанные волосы, на заспанные глаза.
Девушка зябко ёжилась от утреннего холода в распахнутом халате. Альфред смотрел на её тело, со следами от смятых простыней, на знакомые ему оранжевые плавки девочки. От Эмили исходило тепло - такое блаженное, ленивое тепло! Хотелось обнять её, приласкать, хотелось сорвать с неё и халатик, и плавки, хотелось расцеловать, искусать её всю, как вчера. И это было возможно, это было доступно – эта доступность прямо была написана на лице у Эмили. По крайней мере, так казалось.
- Круто вчера было, да? – спросила Эмили, странно улыбаясь: застенчиво, и одновременно порочно, ну прямо как Чёрная Роза! Уже научилась… На щеках её играли ямочки, зубы блестели. – Классно, да? Вот это я понимаю – поездка! Выпили, потанцевали, потом купались, делали массаж, а потом… помнишь, что у нас было?
Она хитро, искоса посмотрела на художника из-под полуопущенных ресниц. Ну, прямо сама невинность! Альфред не удержался, и тоже вдруг улыбнулся – почти сквозь слёзы.
- Как ты? – осторожно спросил он, подходя к девочке.
- Ничего. Внизу, спереди немного болит, блин, - она весело рассмеялась, и, не смущаясь, помассировала себе упомянутое место. – Ты мне, наверное, там синяк набил! А так – приятно, вообще-то. Всё тело немножко болит, но приятно, как после тренировки, - она с удовольствием, красиво потянулась, так что продемонстрировала в распахнутом халатике свою великолепную грудь, прислушиваясь к своим ощущениям.
Альфред широко раскрыл глаза и уставился на гёрлскаута Эмили. Он был удивлён, даже потрясён, он был шокирован такой простой, незатейливой, физиологической реакцией девушки на то, что произошло между ними вчера. А как же рыдания, проклятия, слова об утраченной невинности?!
«После тренировки. Какая бесчувственная! И это моя ученица?! Неужели у неё совсем нет души? Как же так?»
- Альфред, - вдруг прошептала Эмили с невыразимой нежностью. – Смотри, бабочка!
Альфред проследил глазами за его взглядом, и увидел, как на гладкую Эмилину ногу присел яркий, красно-коричневый павлиний глаз. Он то открывал, то закрывал крылья, и, развернув хоботок, пытался попробовать на вкус следы мякоти персика на коже девочки. А Альфреду вчера это удалось.
Эмили беззвучно засмеялась, и сказала шёпотом:
- Альфред, смотри, смотри: она меня ест! Мы, наверное, с тобою, как цветы! Как два цветка. Ты – фиолетовый цветок, а я – розовый. Похоже, правда? Альфред, смотри, какие сосны! Какие они огромные, ни фига себе, вот это да! Слушай, а сколько всего произошло за эти дни! Альфред, а вообще, интересно мы с тобой живём, да?
Альфред взглянул ей в лицо. Эмили улыбалась, сверкая белыми зубами, ещё немножко сонно, и так простодушно и искренне. Альфред посмотрел на эти веснушки, на эти синие глаза, и устыдился своих недавних мыслей. Он понял всё, и сказал себе:
«Эта милая девочка – из другого поколения, чем я. Она не плохая, наоборот она прекрасная, непосредственная, она просто совсем другая, чем я – и всё. Мы и похожи с ней, и непохожи. Она не чёрствая, нет, наоборот - она очень добрая и нежная! У неё очень чистая душа. Её сознание не забито дурацкой рифлексией. Ей если хорошо – значит, хорошо, а плохо – значит, плохо. И она искренне радуется, когда удаётся увидеть и испытать что-то новое и интересное».
- Прости меня, Эмили! – сказал Альфред проникновенно, и осторожно взял девочку за руку.
- За что, Альфред? Что ты такого сделал?
- А ты и не понимаешь? – спросил Альфред с укором. – Вчера, вечером. Это произошло как-то неожиданно…
- Когда ты ругался на меня в ресторане, что ли? Так мы же потом помирились! И ещё танцевали! А после даже…
- Вот я и говорю о том, что было после, - перебил её художник. – Прости, ладно? Я не хотел. То есть, хотел, конечно, но…
- Подожди. Так что же было после? – Эмили принялась вспоминать вчерашний день. – Мы ужинали, потом были на танцплощадке, потом ты меня проводил, потом я убежала. Я виновата, но ты уже ругался на меня, и мы потом помирились, так что это не считается. Потом встретились в малом зале, потом выпили, потом танцевали, потом пошли в каюту. Потом купались, потом делали друг другу массаж, потом трахнулись, а потом я уснула. Всё. Что же было? В чём ты передо мной виноват?
Она удивлённо подняла на Альфреда взгляд, наивно хлопая ресницами, и вдруг потрясённо расширила глаза и приоткрыла рот, поняв, наконец, что же произошло. Она сказала упавшим голосом:
- Ясно. Неужели ты передумал исполнять моё желание, которое я честно выиграла, когда переспала с тобой, и мы не будем теперь тусоваться с принцессой и её друзьями, как договаривались? Ты это хочешь мне преподнести? Эх, ты! А ещё обещал!
Она не успела докончить. Альфред, закрыв лицо руками, стал гомерически хохотать, сотрясаясь всем телом.
- Какое желание, Эмили, - простонал он, - какая принцесса и какие друзья! Боже мой! Ах, ты, девочка с персиками! Ой, не могу!
Эмили слушала, слушала его, ничего не понимая, и, наконец, тоже рассмеялась:
- Да ну тебя!
Солнце уже поднялось, и светило вовсю. Река вся сверкала и переливалась. И теплоход, и чайки, были ослепительно белыми и чистыми, как душа Эмили.
- Хочешь, пойдём, примем душ? Вдвоём, как вчера! – предложила Эмили, и хитренько улыбнулась.
- А что, тебе понравилось? – осторожно спросил Альфред.
- Ага… Пойдём?
Они вернулись в каюту Эмили, закрыли за собой дверь и включили музыку – тихо, так, чтобы не слышали соседи. Эмили сбросила халатик, и вдруг быстро повернулась к Альфреду, прижалась к нему, обнимая, и прильнула губами к его рту в поцелуе. Её тело было таким божественно прекрасным!
Руки художника скользнули ниже, по её спине, бедрам. Эмили вся задёргалась и затрепетала от этих прикосновений, облизывая губы, и порывисто дыша. И вот Альфред уже целует и обнимает её, чувствуя, как дико, дико заводится сам, и – одновременно успокаивается, где-то в глубине души.
«О, мудрая принцесса Женевьева, невозмутимая древняя греческая богиня! Ты была тысячу раз права! – подумал он. – И Сергей Александрович – вот кто настоящий, истинный учитель и философ! А я – интеллигентская, рефлексирующая истеричка, больное дитя нашего времени! Насколько же эта простодушная, дикая Эмили всё-таки умнее меня!»
Альфред сам не знал, прав он был сейчас или нет, но ему очень хотелось, чтобы было так.
Он ещё не успел додумать свою мысль до конца, как Эмили, потеряв терпение, начала приставать к нему с самыми серьёзными намерениями – на этот раз уже сама, и гораздо более решительно, чем её учитель накануне.
И всё произошло заново, да ещё как произошло!..
В эту ночь они уснули в одной постели, в Эмилиной каюте, крепко обнявшись и ни о чём не думая.
За первым днём и первой ночью последовали другие. Впереди было ещё много, много долгих, солнечных дней. Они загорали, гуляли по палубе, ходили с другими туристами на экскурсии.
Эмили играла в настольный теннис с принцессой и Леонардом, с Чёрной Розой и Алёшей, и другой молодёжью на залитой солнцем палубе, а Альфред играл в карты с Сергеем Александровичем. Вместе они любовались, как ребята и девчонки – загорелые, в одних ярких плавках (бюстгальтеры здесь вообще игнорировали), с радостными криками скачут и машут ракетками.
За ужином они теперь сидели большой компанией, за одним столом с принцессой, и поднимали тосты. А затем снова – ночь в каюте, смятые простыни, нежные губы Эмили, её частое дыхание, её гибкое, горячее, сильное тело, её страстные объятия до утра (она оказалась такой неистощимой на выдумки)… пока они оба не уснут…
Ну и что?! И очень хорошо.
19. Возвращение и разлука
И вот Альфред с Эмили вернулись в Москву. Сначала у Эмили мелькнула безумная мысль: просто перебраться жить к Альфреду, и официально заключить с ним брак, а бабушку уже просто поставить перед фактом. Возраст Эмили это позволял.
Но тут уже воспротивился сам Альфред. В принципе он был не против, но у Эмили сейчас всё так хорошо складывалось. Она поступала в художественное училище, здесь её содержала довольно зажиточная бабушка (не принцесса, конечно, но всё-таки!) Плюс некоторые средства от отца из Америки.
А у Альфреда заработки все исходили как раз от этой самой бабушки. Если Эмили сбежит к нему, вряд ли бабушка будет довольна. Лучше было подождать пару лет и не пороть горячку. Пока можно было встречаться тайно (это так романтично!), а потом подготовить почву и спокойно жениться, и жить вместе. Так они и решили.
Они продолжали занятия.
Но теперь это было уже совсем по-другому.
То, что долгое время приходилось скрывать, теперь вырвалось наружу, и они словно старались наверстать упущенное. Оба они никак не могли насытиться друг другом.
У них появился какой-то особый сексуальный голод. Они минуты не могли провести отдельно друг от друга, и сразу начинали сходить с ума от ревности. А когда они находились рядом, они всё время искали возможности прикосновения. Руки их невзначай встречались, а глаза переглядывались с ТАКИМ лихорадочным блеском, что в присутствии других людей это выглядело даже почти непристойно.
Когда занятия проходили дома у Эмили, и бабушка была в комнатах, за дверью, приходилось остерегаться. И это было просто невыносимо! За окнами ветер шелестел листвой, воздух одуряюще пахнул дымом, речной водой и летом. Запах воды, дыма, звуки музыки из парка сводили с ума.
Друзья-любовники давно уже изменили манеру рисования. Альфред объявил бабушке, что Эмили пора заняться серьёзной графикой. Они сменили положение, убрав мольберт. Теперь, во время занятий, они сидели вдвоём, рядом, вальяжно откинувшись на диване – тесно прижавшиеся друг к другу, нога к ноге. Бабушка недавно купила, наконец, Эмили новый раскладной диван, большой и просторный – он-то и послужил причиной. Они вздыхали: «Когда же можно будет обновить его по-настоящему?!»
Эмили держала в руках, поставив себе на колени, планшет с рисунком, смотрела на Альфреда томным взглядом из-под полуопущенных ресниц, а тот сходил с ума… Когда было отчётливо слышно, что бабушка на кухне, или говорит по телефону, их руки начинали искать друг друга – незаметно, почти бессознательно, готовые сорваться назад, в прежнее положение, в любую секунду. А иногда стремительно, страстно соприкасались губы, шеи, плечи – на долю секунды!
Нужно было держать себя в руках, как-то сдерживаться, контролировать ситуацию. В любую секунду могли раздаться быстрые шаркающие шаги тапочек Бабушки Зубная Боль. И, войдя в комнату, она не должна была ничего, ничего заподозрить при виде яркого блеска в их глазах, при виде их разрумянившихся лиц, слыша их учащённое дыхание. А иногда можно было бы заметить и кое-что «похуже», если они трогали друг друга руками под одеждой, но это как-то удавалось скрывать: у Эмили на коленях был большой планшет, и она, когда бабушка входила, мог всегда закрыться им. А Альфред клал всегда на колени свой изящный кожаный портфель. Ну, примерно, в таком духе. Да. Смех, да и только!
Но зато, когда они отправлялись гулять в парк, они сразу, не сговариваясь, отправлялись в самые отдалённые, укромные уголки пляжа у стен монастыря, где раньше Эмили загорала в одиночестве. Они находили места под прикрытием кустов. Здесь можно было сбросить с себя одежду и поскорее блаженно раскинуться на одеяле – и вот они, мы, рядом:
- Альфред…
- Эмили… Иди сюда…
- Хочешь, покажу, как гёрлскауты согревались в лесу, на привале?
Но и тут всегда был определённый риск. Неожиданно, откуда ни возьмись, могла пройти мимо бесцеремонная пьяная компания гопников, или просто пройти люди с детьми. Или милиция. Эти могли придраться к чему угодно (не так лежишь, не так трахаешься и т.д.,) и раскрутить на большущий штраф. Альфред этого опасался. Так что приходилось быть осторожными.
В дождливые дни они по-прежнему гуляли по Москве, любовались этими влажными силуэтами зданий и разноцветными отражениями светофоров в мокром асфальте. И снова Альфред говорил, говорил, а Эмили слушала. И где-нибудь в беседке, или под навесом у ограды, закрывшись зонтом, они кое-как, синтетически занимались любовью …
И горячий шёпот:
- Эмили, Эмили, что же с нами будет дальше?
- Не знаю, Альфред. Давай поженимся…
И короткий смех сквозь учащённое дыхание.
Но зато, когда бабушка вновь уехала на два дня, и когда они впервые остались на ночь дома у Альфреда, в готической квартире, после такой долгой, как им казалось, жизни урывками – это было что-то! И они включили на полную громкость «Led Zeppelin» в индастриеловой обработке Ворона (он подарил им на теплоходе полный комплект своих записей), и впервые смогли не спешить.
Альфред медленно расстёгивал перламутровые пуговицы на рубашке Эмили, развязывал её синий скаутский галстук... И были свечи, и были хрустальные бокалы, и ванная, и Эмили, уже голая и мокрая, с мокрыми волосами, поила Альфреда изо рта красным вином. А потом были смятые простыни, и красные ночники, и музыка, не затихающая до утра…
И утром, когда идёшь по улице, сладко измученный, плохо выспавшийся, то восприятие очень обострено, всё выглядит преувеличенно, необычно, и голова немного кружится. И состояние какое-то немного потустороннее, тонкое…
Но всё закончилось неожиданно, трагично и смешно, как в анекдоте.
Бабушка в квартире, на кухне, гремела посудой. Жаркий, душный день, воздух дрожит, дверь на балкон распахнута. Плеск воды на пруду, музыка из парка. У бабушки на кухне шумела вода, она там чем-то занималась, что-то готовила. Альфред, в расстёгнутой рубашке и в льняных шортах на голое тело, и Эмили, в одних трусиках, сидели на диване. Эмилины волосы щекотали Альфреду лицо…
И ребята расслабились, расслабились окончательно. Много ли для этого надо в жаркий день?
…Когда бабушка неслышно подошла в тапочках по ковру, желая спросить, когда они будут обедать, и распахнула дверь, её взору предстала такая картина.
Альфред, уже без рубашки, и в шортах, спущенных до самых щиколоток, откинувшись, полулежал на диване. Эмилины трусики висели, как в рекламе, зацепившись, на люстре, а сама она очень мило устроилась верхом на своём учителе, который был в ней весь, до конца. К этому моменту у них уже всё произошло, всё завершилось, но они ещё неистово ласкали и обнимали друг друга, постепенно успокаиваясь.
Учитель продолжал ласкать и гладить склонённую спину Эмили, с выступавшими лопатками. Их волосы совершенно перепутались, золотые и чёрные, совсем не было видно их лиц, и лишь можно было расслышать частое, прерывистое дыхание, словно биение двух сердец в унисон.
Бабушка замерла у раскрытой двери.
Оба любовника параллельно скосили на неё глаза, и тоже замерли.
Пауза.
Далее всё было подобно взрыву. Бабушка разразилась возмущённым криком:
- Я не для того вас нанимала, Альфред, чтобы вы её обнимали и гладили, и делали с ней ЭТО, а, кажется, для того, чтобы вы её воспитывали и учили! Я давно заметила, что вы с ней как-то уж очень нежно общаетесь – но ЭТО уже переходит всякие границы!!! Да знаете ли вы, что я могу с вами за это сделать?! Вы знаете?!
- Послушайте, Элеонора, - пытался возражать Альфред, быстро приводя себя в порядок, застёгиваясь, и стараясь при этом сохранять достоинство. – Послушайте, в чём, собственно, дело? Ведь Эмили уже не малолетка. Понимаете, ну да, мы с вашей внучкой… друзья! Я люблю её, я забочусь о ней! Ведь вам нравится, как я о ней забочусь, как я воспитываю её!
- Да!!! Но не тогда, когда вы закидываете её трусики на люстру, и так нагло, это… совокупляетесь! Это уже знаете, как называется!
- Элеонора, - попробовал Альфред всё свести на шутку, - а почему бы вам тоже не принять участие? Вы такая креативная женщина…
В ответ Элеонора со всей силы залепила ему пощёчину.
- У меня к вам было серьёзное отношение, самое серьёзное, и я собиралась вам об этом сказать, - произнесла она тихо. – Но теперь, когда я это увидела – пошел вон!
При этом она злобно покосилась на Эмили:
- Но ты-то хороша! Что тебе сказал бы полковник Баден-Пауэлл? А как же девятая заповедь скаута: «Разведчик должен быть чист в мыслях, словах, делах, телом и душой»? Эх, ты…
Бабушка, видно, не хуже девочки знала законы скаутского движения.
Эмили, до этого молчавшая, судорожно, рывком натянула трусы и закричала пронзительным дискантом:
- Знаешь, что, бабушка!!! Ты не права! В заповедях скаутов не сказано, что мне запрещено любить! А если он мне нравится?! А если мы любим друг друга – ну и что?! Я - хозяйка своего тела! Я что хочу, то и делаю! Между прочим, у вас в стране возраст сексуального согласия – с шестнадцати лет! Секс с любым, с кем я хочу, является одним из моих гражданских прав! Я знаю свои права! Вот так!
- Ну, с тобой-то я ещё разберусь, - пообещала Элеонора, и закрыла дверь в Эмилину комнату снаружи. Она вытолкала Альфреда в прихожую, к входной двери.
- Так, надеюсь, вы понимаете, что я не собираюсь терпеть это в моём доме. Кажется, мы с вами в полном расчёте? Больше вам здесь делать нечего. И не смейте искать встреч с Эмили. Иначе я за себя не отвечаю. Вы меня поняли? Всего хорошего.
- Нет! Он никуда не пойдёт! Или я уйду с ним! – выкрикнула Эмили, почти голая, в одних трусиках выскакивая на лестничную клетку вслед за Альфредом. Но бабушка затянула её обратно в квартиру.
- Альфред! – крикнула Эмили вслед ему. – Я тебе позвоню, мы встретимся!
Входная дверь с грохотом закрылась у Альфреда перед носом, и он остался на лестничной площадке один.
20. Истерика и пожар
Спустя один день после этого происшествия Зинаида пришла к Альфреду. Дверь в квартиру оказалась не то что не заперта, она вообще была открыта. Зина вошла в мастерскую. Альфред сидел в измятой рубашке, небритый, с каким-то помятым лицом. Он равнодушно кивнул ей:
- Заходи.
В мастерской был беспорядок. Стоял пустой мольберт, новых картин не было. Последнюю, лучшую свою работу – портрет Эмили – Альфред отдал Сергею Александровичу для осенней выставке в Союзе художников. Перед Альфредом, на столике, стояла бутылка водки и две рюмки. «Одна – за меня, другая – за Эмили», - думал Альфред.
Он пил, не останавливаясь, уже вторые сутки, с тех пор, как его разлучили с Эмили. Пил и плакал, потом снова пил, засыпал ненадолго, просыпался – и опять по новой, с похмелья.
Она обещала ему позвонить. Может, она и звонила, но оказалось, мобильник был у него отключён со вчерашнего дня. А городской телефон у него был без определителя номера. Может, она и звонила, а он валялся пьяный и не слышал. А когда звонил он сам, она была недоступна. Может, бабушка пока забрала у неё мобильник.
Губы Зинаиды скривились в ехидную усмешку. Она заговорила:
- Так, чудненько. Две рюмки у нас. – Она говорила, то обращаясь к Альфреду, то озираясь по сторонам. – Ну, познакомь же меня со своей девочкой поближе, дай, хоть мы пообщаемся! Где ты её спрятал?
Она оглядела комнату. Взгляд её упал на большой шкаф. Она подошла, пнула его ногой, распахнула дверцу – но в шкафу никого не было.
- Зря ты её ищешь, - горестно сказал Альфред. – Её здесь нет, тем более в шкафу. Нам запретили общаться. Ты даже не понимаешь, что это для меня значит. Эта девушка мой космический ангел-хранитель. А нам запретили общаться…
На глазах у Альфреда снова выступили слёзы.
При словах «ангел-хранитель» Зинаиду словно подбросило. Она зашипела, как кошка, готовая к прыжку, сжала кулаки и медленно двинулась на Альфреда.
- Ах, она ангел! А я уже, значит, нет! Когда-то твоим ангелом была я!
- Подожди, дай мне договорить! – выкрикнул Альфред возмущённо. – С тобой у нас было недолго. И очень скоро прошло. Давай смотреть правде в глаза. Мы же остались друзьями? Вот и давай будем вести себя, как друзья. А эта девочка… Понимаешь, она явилась ко мне словно не из нашего, реального мира, а откуда-то оттуда! Я же объясняю тебе, она – ангел-хранитель! И вообще, - закончил он, - какое тебе дело?
Он снова всхлипнул, и налил себе ещё водки.
Зина вытаращила на него глаза и посмотрела долгим, долгим взглядом. Потом оглушительно расхохоталась.
- Оттуда?! Ах, скажите, пожалуйста! Хотя, - она безнадёжно махнула рукой, - чего от тебя ждать ещё? Какая гадость! Ты же отчётливый бесноватый! – она села в кресло. – Ну, рассказывай, как живёшь! Не скучно тебе тут одному? Без девочки из твоих грёз! Ах, у неё такое тело, словно статуэтка из полированного золота, где уж мне!!! Можно, я выпью?
Она протянула руку к фужеру с водкой, к тому, который был ближе к ней. Альфред заволновался и встал.
- Подожди, не надо, это рюмка Эмили! Я тебе сейчас принесу! – он сделал попытку сходить на кухню. Зинаида вскочила, отпрянула, поспешно отставив фужер, изображая неподдельный испуг.
- Ах, простите, я чужой бокальчик взяла? Да, чужой бокальчик? Ах, да, как же я забыла, у вас же нежные отношения! Ах, как неудобно получилось!
Она схватила бутылку, поднесла ко рту и выпила сразу довольно много из горлышка, затем с грохотом поставила бутылку на стол, едва не разбив.
- Тогда вот так! Как ты считаешь, порядочные леди пьют из горла? Ну, я же не леди, я же так, меня же вообще нет, у тебя теперь девочки оттуда вместо леди! Мы тоже, не думай, читали «Лолиту»! Тебя срочно, срочно надо сводить к сексопатологу, или вообще – к психиатру! Сумасшедший! Относишься к жизни, как к набору «Сделай сам». Ты что не понимаешь, на кого работаешь?
- Ни на кого я не работаю, - хмуро произнёс Альфред, глядя то на Зину, то куда-то в сторону.
- Да нельзя не работать ни на кого. Прекрати, прекрати немедленно всё это! Ты знаешь, что это такое? Это типичная гордыня разума! Ты – знаешь кто? Маленький московский Фауст: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно!» Девочка оттуда! Седина в бороду – бес в ребро! Распустил сопли, дурак! Это же, в конце концов, дурной тон!
- Ну, хватит, хватит! Ну что ты, с ума сошла? Не мучь меня, мне сейчас и без тебя тошно, - пытался Альфред успокоить Зинаиду, в отчаянии глядя на «Эмилин» фужер, как будто ища поддержки. Зинаида в ответ схватила столовый нож и попыталась вскрыть вены, но нож был тупой, алюминиевый, и у неё ничего не получилось. Тогда она подскочила к окну, собираясь выпрыгнуть с пятнадцатого этажа, но в последний момент, конечно, передумала. Она в изнеможении рухнула в кресло и заметила, что от ножа на руке осталась маленькая царапина, и оттуда капельками сочится кровь.
- Вот, вот, на, пей, ты же это любишь! – закричала Зинаида истошным голосом, и принялась совать руку Альфреду в лицо. – Ты же любишь кровь женщин и детей! Эстет чёртов! Несмотря на свой довольно большой жизненный опыт, ты, вместо того, чтобы сделать выводы, используешь это для искусства. Нарисуешь меня в гробике? Найди её, - она кивнула на «Эмилин» фужер, - напои, и она тебе всё расскажет! Чтоб ты сдох! И она чтоб сдохла, эта твоя сладкая девочка! Когда-то мы с тобой были соратниками! Я сама дура. Дура я, это ясно. Остальное ты всё знаешь. Я очень хочу спирта – раны промыть. Ладно, я пойду. Как у вас происходит? Что-то белое чернеет, что-то чёрное белеет, зато танцует! Кибер-херка чёртова. Ты её видел в своих грёзах, а я – в гробу. Или что – «любимые не умирают»? Ах, Боже мой! А я возьму и помру. Всё, что останется – это песенки. Я пойду.
Она схватила сумку, и вышла, хлопнув дверью. Альфред уныло посмотрел ей вслед, вздохнул, затем взял бутылку, поднёс ко рту, и залпом допил весь остаток.
***
Зинаида хлопнула дверью и выскочила из мастерской в прихожую. Но в прихожей она задержалась, и бесшумно извлекла ключ из кармана старого плаща художника, висящего на вешалке. Зина хорошо знала, где что хранится у Альфреда. Она нарочито громко хлопнула входной дверью, но перед тем, как выйти на лестницу, она переглянулась со своим отражением в зеркале, и что-то зловещее было в её глазах.
Она возвратилась поздно ночью, когда Альфред крепко спал. Бесшумно открыв ключом дверь, она неслышно ступила в темноту квартиры. Её глаза беспокойно бегали. Сложно было что-нибудь разглядеть во мраке, но ей это и не требовалось. За время совместной жизни с Альфредом она прекрасно изучила всю его квартиру в мельчайших подробностях. Осторожно, на цыпочках прошла она в мастерскую, и открыла шкаф с красками. Зритель, случайно окажись он при этом, глядя на её быстрые, ловкие движения, с трудом узнал бы Зинаиду. Но, когда было нужно, она могла быть и такой.
За час до этого, в компании своих друзей, Зина приняла сильный наркотик, именуемый на сленге «винт». И сейчас она чувствовала прилив физической и психической энергии, но зато в душе у неё не осталось и следа человеческих чувств – ни жалости, ни сострадания. Осталась только ненависть, желание мести и твёрдая уверенность в своей правоте. Зина действовала чётко, как хорошо отлаженный механизм, и гадко, беззвучно смеялась, скаля зубы в темноту.
Она вытащила две бутылки растворителя на основе льняного масла, посмотрела на просвет у окна, понюхала, затем хладнокровно открыла бутылки и методично разлила масло по углам и вдоль стен, облила оба кресла, стол, шкаф. Затем вынула из своей сумки большую бутыль с бензином, которую специально принесла с собой. Нужно было торопиться, потому что сильные запахи масла и бензина наполнили всю квартиру.
Ещё немного, подумала она, и, возможно, Альфред проснётся. Но этого не случилось. Художник спал крепким сном, о чём свидетельствовал его громкий храп. Она приоткрыла дверь в его комнату, и вылила большую часть бензина из бутылки на ковёр, рядом с диваном, где спал Альфред. Теперь нужно было действительно спешить.
Она быстро прошла в прихожую, разлила там остатки бензина, достала спички, секунду помедлила, открыла дверь на лестницу, постояла, вперив безумные глаза в темноту. Её словно несло в пустоте на волне наркотика, голова уже начинала кружиться от паров бензина и масла. Казалось, мгновение тянулось бесконечно. Она беззвучно расхохоталась, чиркнула спичкой, и бросила её на пол.
Огонь тут же взвился, и вся прихожая была моментально охвачена им. Он пробежал по коридору, и тут же вся квартира осветилась, и заполнилась шумом и запахом дыма. Зинаида скорее захлопнула входную дверь, и бросилась к лифту. Он так и стоял, как она на нём приехала – никто в такое позднее время им не пользовался.
Зинаида шла по безлюдной аллее, обсаженной липами, по направлению к закрытому метро, и говорила, почему-то обращаясь к луне:
- Прощай, великий ловчий Альфред! То, что я сейчас сделала с тобой, это был единственный способ остановить тебя от распада. Я уже видела, как ты всё глубже и глубже погружаешься в пучину своего падения, как ты уже коснулся дна! Только и остаётся остановить тебя одним способом – сжечь! Всё, что тебя окружает – мёртвое. И сам ты мёртвый. Нельзя давать тебе пребывать в этом состоянии. Живые должны жить, а мёртвым место на кладбище. Жалко, что сегодня рядом с тобой не было этой гнусной девчонки, чтобы ты и её прихватил с собой – ей тоже нет места на этой земле. Прощай, ты будешь жить в моей памяти. Ты уже давно перестал дышать. Я почти зрительно видела нависшую на тебе чёрную энергию мерзости, разврата и вседозволенности. Глядя в твои глаза, я чувствовала, словно заглядываю в чёрную бездну хаоса. Для тебя живые люди – это ничто, тебя любить бесполезно. Нужно тебя остановить. И я это сделала. Это не убийство, это единственный способ остановить тебя, твоё стремительное движение в пропасть. Так сгинь же совсем!!!
И Зинаида дерзко грозила кулаком луне.
***
Альфред очнулся среди ночи от оглушительного рёва, и удушливого дыма. Он с трудом открыл глаза, и не мог сообразить в первый момент, наяву ли всё это происходит, или его тяжёлый, пьяный сон продолжается. Но в ту же секунду какая-то искра больно обожгла его лицо. Он вскрикнул, закашлялся от едкого дыма, и проснулся окончательно. Слава Богу, очки были, как всегда, справа под подушкой. Он быстро надел их, сел на постели. И тут же в ужасе вскочил на ноги.
Прямо перед ним, вокруг него, была настоящая стена огня, и всё было охвачено пламенем. Словно в кошмарном, страшном сне, отчётливо вырисовывались предметы его комнаты, в ярком оранжевом свете пляшущих огненных языков, лижущих их со всех сторон. Что-то падало, грохотало.
Стоял страшный шум. Вот одно за другим, как от взрыва, с ужасным звоном вылетели стёкла из оконной рамы. Нельзя было терять ни секунды. Впоследствии Альфред вспоминал с удивлением, что в эти мгновения он не чувствовал ни панического страха, ни отчаяния, ни даже, может быть, физической боли. Всё это пришло потом, задним числом, а сейчас было только одно – действовать! Словно кто-то чётко и безошибочно давал ему указания.
Он сразу метнулся к двери. Хотя там было больше всего огня, но только там и было спасение. Слава Богу, что вчера, спьяну, он улёгся спать в одежде, и не разуваясь. Он пробежал по коридору, чувствуя, как на нём уже тлеет одежда, в прихожую, к входной двери. Быстро открыл её, сильно обжигая ладони, и выскочил на площадку, затем – в лифт, и оттуда, минуту спустя – на улицу.
Проливной дождь обдал Альфреда потоками ледяной воды, затушил его тлеющую одежду и волосы, смывая последние остатки опьянения. Он глубоко вдохнул влажный, ночной, терпкий воздух позднего лета, и посмотрел по сторонам. Что-то начало проясняться в голове.
Сверху слышался шум, треск, вокруг плясало красное зарево. Люди распахивали окна, раздавались удивлённые, испуганные возгласы. В этот момент к дому, окончательно разрушив ночную тишину, с воем сирены, подкатили три пожарных машины, и вместе с ними автомобиль скорой помощи. В мигании синих фонарей были видны растерянные и зачарованные лица жильцов, высыпавших на улицу, поглазеть на пожар.
Раздавались звучные команды, вокруг проворно забегали пожарные в своих пластиковых шлемах и формах МЧС, стуча тяжёлыми ботинками. Их начальник что-то быстро кричал в рацию, одновременно указывая рукой вверх, куда были устремлены все взгляды.
Альфред поднял лицо вверх, но тут же почувствовал боль в висках и тошноту, голова его закружилась, и он неловко упал на холодную, мокрую траву. Смутно, как во сне, он увидел каких-то людей, склонившихся к нему. Они помогли ему встать. Врач в белом халате его о чём-то спрашивал, но Альфред не понимал его.
А дальше всё исчезло, перед его глазами ярко, нереально, словно на солнечном пляже, промелькнуло лицо Эмили, и Альфред погрузился в темноту.
21. Альфред в сумасшедшем доме
- Видите ли, молодой человек, - произнёс полубезумный доктор задумчиво. – Это вообще странный случай. Такой, знаете ли, сказочный. Конечно, если просто сверяться с наукой, весьма известные симптомы, и всё такое. Явные признаки последствий контузии. Отключение от реальности, пограничное состояние.
Всё, что говорил доктор, справедливо можно было отнести и к нему самому.
Доктор был человек средних лет с претензиями на готический стиль, в чёрном халате, с готическим серебряным анкхом (египетским крестом бессмертия) вместо галстука, с аккуратно подстриженной бородкой и прямыми волосами, собранными на затылке в жидкий хвостик, в узких пластиковых очках «лектор». Когда привезли Альфреда и увидели, что он гот, его передали этому доктору – тоже готу. Подобное должно лечить подобное, как говорит Воланд у Булгакова, решило начальство.
Вместе с Константином, готическим ди-джеем, другом Альфреда, доктор прогуливался по аллеям цветника перед главным зданием Московской четырнадцатой психиатрической больницы. Сюда Альфреда перевели из Первой градской, где он оказался сразу после пожара.
Как догадывался ди-джей, Альфред в состоянии шока рассказал врачам много интересного насчёт «девочки, явившейся к нему из страны его грёз», упирая на мистическую, а не реальную сторону этого факта, иначе его бы сюда не отправили. Здесь, в санаторном отделении, он провёл полтора месяца. Сегодня его выписывали, и Константин приехал за ним, поскольку родных у Альфреда не было. Пока художник собирался, доктор решил побеседовать с ди-джеем, и уже полчаса водил его вокруг цветочных клумб, оживлённо жестикулируя и говоря без умолку.
- Да, да, отключение от реальности! Впрочем, нет. Отключение – не совсем верное слово. Скажу в первую очередь – нервная система у него не в очень хорошем состоянии. А насчёт реальности… Для Альфреда реальность не имеет границ. Его реальность намного шире того, что привыкли себе представлять под этим словом. Я бы сказал, если хотите, он гений! Знаете, мы привыкли говорить о человеке «гений», имея в виду результаты его творчества. Я ничего, к сожалению, не могу сказать о работах вашего друга – не видел, но, по-моему, гениальность – это состояние души, которое, может быть, не обязательно должно выливаться во что-то конкретное?
Константин глубокомысленно кивал. Он делал вид, что следит за нитью рассуждений доктора, но никак не мог понять, зачем он болтает всю эту чушь.
- Иногда, - доктор доверительно понизил голос, заглянул в глаза ди-джею, и нервно усмехнулся, так, что Косте сделалось не по себе, - иногда я ему завидую! Вы знаете, какие интересные мысли у него бывают, какие фантазии?
- Это уж точно, - вздохнул ди-джей.
- Да, но что тут лечить? К тому же порой мне кажется, что какие-то основные моменты я не сумел узнать. Как вам нравится этот куст?
Они остановились перед великолепным кустом чёрных роз.
- Вы знаете, - сказал доктор, - это я сам высаживал. Это, так сказать моя страсть. С каждым годом я всё сильнее устаю от сомнений в нашей науке. Думаю, через пару лет выйду на пенсию, и займусь садоводством. Вот, посмотрите – чёрные розы. Это самый готический цветок. Понюхайте. Нет, нет, не приближайтесь! Нюхайте сюда... то есть, отсюда, я хотел сказать. Чувствуете? Готично?
Действительно, Константин чувствовал необыкновенно нежный, чудесный запах. Почему-то раньше он не замечал запаха цветов. Доктор снова понизил голос и заговорил таинственно, подняв указательный палец:
- Скажу вам по секрету, ваш друг – единственный, с кем я мог говорить серьёзно, на чистоту. У меня у самого бывают такие фантазии, такие сны, что вы! Если бы я решился их кому-нибудь рассказать, они бы изменили отношение людей ко мне в корне. Недавно, когда я спал днём, мне приснилась огромная стальная рыцарская перчатка, которая лежала на старой надгробной плите. Я долго думал, к чему бы это…
- И что же? – спросил Костя.
- И только утром понял, что видел эту картинку накануне ночью в Интернете. – Доктор дико усмехнулся, прищёлкнув пальцами, но тут же лицо его поскучнело. – Тем не менее, есть нравственные авторитеты, есть принятые общие места, и точка. И я вынужден им повиноваться. Если я выскажу то, что думаю сам, меня поднимут на смех. Ваш друг – единственный, с кем я мог об этом поговорить. Но, собственно, - доктор махнул рукой, - всё это не так важно…
Они прошли ещё немного, помолчали. Костя подумал о том, что, находясь столько лет среди сумасшедших, трудно, конечно, оставаться в здравом уме. Так что ничего удивительного. Но крыша у этого доктора поехала основательно. Интересно, его отпускают домой или он тут так и живёт, в палате, среди своих же пациентов?
Вдруг доктор остановился и, повернувшись к Константину, заговорил строго и внушительно:
- Только я вас вот о чём попрошу. Вам, разумеется, он, как своему другу, рассказывал об этих странных галлюцинациях: что будто бы к нему является какой-то девочка из другого мира, и он с ней общается. Что они вместе гуляют, и даже плавали куда-то на теплоходе. И что у них очень нежная дружба, прямо настоящая любовь. Ведь рассказывал? Ну так вот, скажите ему, как друг, прошу вас, что всё это – чепуха. Это бред, плод больного воображения. Это самые обычные галлюцинации. В действительности ничего этого нет и быть не может.
- Подождите, - удивился Костя. – Почему бред? Вы что-то не поняли. У него действительно есть ученица, это настоящая, живая девушка, его подруга. Просто он так выражается: мол, это мой ангел-хранитель, девушка из моих снов! Но эта девушка вполне реально существует, и она даже его любовница! Я сам её видел, и причём обнажённую, когда она ему позировала! Уж куда реальнее… - и Костя изобразил в воздухе шикарную женскую грудь.
Доктор нервно расхохотался, и всплеснул руками.
- Ну вот, и вы туда же! «Реально существует!» Видите, даже вас захватили эти фантазии! Да это же просто смешно! – и он снова дико рассмеялся.
- Но почему же не может существовать обыкновенная девчонка? – раздражённо спросил Костя. – Что же в этом невероятного?
- Да потому, что не может – и всё! – воскликнул доктор. – Всё это чепуха и бред! Нет никакой девушки, и быть не может!
В этот момент из корпуса вышла молодая медсестра в коротеньком игривом халатике, и в белых туфлях на высоких каблуках. В руках у неё была большая клизма, и милицейские наручники. Она вежливо напомнила доктору, что она уже давно ждёт его в процедурном кабинете. Доктор встрепенулся, отрывисто попрощался с Константином, и быстрым шагом направился к входу в здание больницы. Уже в дверях он оглянулся и крикнул:
- Совершенно точно, априори, нет и быть не может! Так своему другу и передайте, и этой, его девчонке, тоже! Её нет и быть не может! Чепуха и бред!
Пока Костя разговаривал с сумасшедшим доктором-готом, который считал, что Эмили не может существовать, Альфред уже собрался и ждал его в вестибюле. На нём был чёрный костюм музыканта и два-три украшения из белого мельхиора (для завершённости облика), которые тот ему принёс на первое время – ведь своих вещей у художника не осталось никаких. По счастью, на его сберкнижке были кое-какие сбережения – деньги за пластиковые окна, хотя они с Эмили уже порядочно их поистратили.
Костюм друга был ему немного широк, и, может быть, от этого Альфред казался несколько похудевшим. Но вообще, подумал Костя, выглядит он хорошо. Спокойный, отоспавшийся, приветливый, с ясным умным взглядом. Небольшая чёрная бородка и усы были ему очень к лицу. Он был очень рад приходу Константина. Они сердечно поздоровались.
- Ну, как ты? Нормально? – спросил ди-джей.
- Да ничего, спасибо. – Альфред улыбнулся.
Он шагнул вперед, лучи солнца из окна осветили его лицо, и Константин почувствовал острую жалость, увидев, какими красными и обожжёнными были глаза друга. И кожа на лице была покрасневшей – а ведь прошло уже почти два месяца!
- Загар у тебя, будто только что из отпуска! – попробовал пошутить Константин.
Альфред махнул рукой.
- Это пройдёт. На руках уже проходит, - он показал ладони. – Хотя следы, наверное, останутся. Но всё это ерунда. Главное – я остался жив. Понимаешь, Костя, я остался жив! По всем моим соображениям, я должен был погибнуть. Но я остался в живых. И я знаю, почему это произошло. Видимо, мои дела в этой жизни ещё не завершены.
- Слава Богу, что так всё кончилось! – с облегчением воскликнул ди-джей. – Пойдём сейчас ко мне, будем восстанавливать душевное равновесие!
- Сейчас поедем. Или нет, давай сначала всё-таки заглянем ко мне, посмотрим. Помнишь – как там насчёт «родного пепелища»? Стихи…
Костя напряг память, пытаясь вспомнить, о каких стихах говорит Альфред, но на ум ему пришло, из подходящего к случаю, лишь: «И дым отечества нам сладок и приятен». Альфред, услышав это, расхохотался.
То, что они увидели дома у художника, мало радовало. Ещё с порога в нос им ударил едкий, удушливый запах гари. Запах держался очень стойко, несмотря на то, что стёкол в окнах не было ни одного, и холодный, сырой ветер гулял по квартире. Сгорело всё. Стены и даже потолок были чёрными. Кресла кое-как сохранились, хотя снаружи обгорели полностью, зато от шкафа и стола остались лишь груды обугленных досок. Пол также почти весь сгорел. Он скрипел и проваливался под ногами. Картины, репродукции, книги – всё, конечно, сгорело дотла, остались одни головешки от рам и полок. Альфред грустно потрогал рукой чёрную, обугленную стену.
- Как хорошо, что я вовремя успел отдать портрет Эмили на выставку в Союз художников, - сказал он тихо. – Как будто предчувствовал!
- Да, это лучшая твоя картина, - согласился Константин. – Было бы очень жалко, если бы она сгорела. Что ж, будем считать, что самое ценное удалось спасти. Ну, а теперь пойдём ко мне! У меня тепло и уютно. Может быть, там не так чисто, как в больнице, зато удобно и привычно! Там и побеседуем спокойно обо всём. И оставайся пока жить у меня! Места хватит, я могу спать на диване, на кухне. И надо будет зайти по дороге в «Седьмой континент», купить чего-нибудь на ужин, в том числе из напитков. Пошли!
22. И тут появляется Зинаида
- Самое главное в жизни человека, посвятившего себя искусству, - говорил Константин, отпирая дверь своей квартиры, и широким жестом приглашая Альфреда войти, - это не дать быту обладать твоей душой. Самое главное – это не стать рабом рутины, сохранять непринуждённость в обстановке.
В принципе, Альфред был с ним согласен, хотя не придерживался таких, крайне радикальных, взглядов. Квартира ди-джея была поистине шедевром минимализма.
Константин пропустил друга вперёд, в комнату, а сам, нагруженный сумками, отправился на кухню.
- Располагайся, - крикнул он Альфреду с кухни. – Теперь эта комната твоя! Если хочешь, иди в ванную, бери в шкафу полотенце, чистое бельё, одежду, всё, что нужно! Скоро будем ужинать.
Пока Альфред был в ванной (скорее, рефлекс, чем необходимость – он мылся в больнице три часа назад), Константин с удовольствием занимался приготовлением праздничного ужина. Журнальный стол в комнате он накрыл чистой газетой, выставил ветчину, малосольные огурчики на картонных тарелочках, нарезал сыру, колбаски, мягкого белого хлеба – загляденье! Потом поискал и нашёл два стакана, вынул из сумки две бутылки кубанской водки по ноль-семь, которую они прозвали «Агент ноль-ноль-семь», и одну бутылку лимонной. Затем, облизываясь, сел за синтезатор и лихо заиграл одну из известных мелодий великой группы «Лакримоза».
Тут из ванной вышел Альфред - свежий, причёсанный. Он увидел праздничный стол, и прищёлкнул языком. Похоже, он был тронут.
- Спасибо, мой добрый друг, - сказал он проникновенным голосом. – А мы сумеем всё это выпить?
Костя рассмеялся, взял, вставая, обеими руками заключительный аккорд, вышел из-за синтезатора, и подсел к столу.
Он взял кубанскую, открыл бутылку и разлил – как всегда, по половинке.
- За возвращение?
- За возвращение.
Альфред поднял стакан, одним махом опрокинул его в рот – и поперхнулся было с непривычки, так как уже скоро месяца два как не пил, но Костя тут же ловко поднёс ему на вилке маленький огурчик. И тут же налил вторую порцию.
- Ну что, поехали?
- Поехали.
И они выпили.
Ди-джей усердно угощал друга, предлагая ему то рыбки, то огурчиков, то протягивая ему бутерброд с ветчиной. Он с удовольствием замечал, что Альфред вроде бы становится оживлённее, начинает глядеть веселее, и, вроде бы, становится всё больше похожим на его прежнего друга. После больницы он показался Косте каким-то замороженным, каким-то чужим, даже жалким. Точно под наркозом. Но теперь это проходило.
После третьего стакана Альфред откинулся в кресле и закурил сигарету.
- Теперь, - сказал он своим обычным, прежним голосом, - мне нужно поговорить с тобой о самом главном. Ты, конечно, догадываешься, что я имею в виду? Я хотел бы видеть Эмили. Но так, чтобы её бабушка не узнала. Нам запретили встречаться. Я совершенно не знаю, где она и что с ней. Мне просто нельзя показываться туда. И я надеюсь, что ты, как друг, мне поможешь.
Ди-джей задумался, нахмурив лоб.
-Сейчас попробуем, - сказал он. – У тебя сохранился номер её телефона?
- Конечно, - кивнул Альфред. – Я помню его наизусть. Но он заблокирован. Наверное, бабушка Зубная Боль отобрала у неё мобильник. Может быть, она купила новый, но моя-то сим-карта сгорела вместе с моим мобильником! И я до сих пор не восстановил её. Если Эмили мне звонила, я был вне зоны доступа. И уже прошло столько времени. Наверное, она решила, что я погиб в пожаре…А звонить ей на домашний я не могу, там же её бабушка.
Костя достал свой мобильник.
- Диктуй домашний номер своей кибер-гёрлскаут, - сказал он. – Мой голос бабушка не знает, и мой номер ей неизвестен. Я скажу, что я друг девчонки...
И тут неожиданно раздался звонок в дверь.
Друзья разом повернули головы в сторону прихожей. Звонок повторился.
- Неужели это Эмили? – прошептал Альфред. – Да нет, вряд ли…
- Интересно, кто это, - сказал ди-джей подозрительно, и пошёл открывать.
На пороге стояла Зинаида. Она смотрела дерзко, откинув голову назад. На ней была коротенькая, узенькая курточка из чёрного кожзаменителя, и широкие джинсы-клёш с дырками и бахромой. Две короткие косички торчали у неё на голове, как рожки или уши рыси. Она была уже навеселе. Костя шутливо воздел руки.
- Ну вот, - воскликнул он. – Это называется: «Не ждали». Есть такая картина.
Зина ухмыльнулась.
- Привет, - сказала она вялым голосом. – Только что из клуба «Жизнь после смерти». Жизнь смердит, смерть тоже, дай мне чего-нибудь выпить.
Она прошла в комнату, и увидела Альфреда, который ей приветливо кивнул. Глаза её широко раскрылись, и она медленно села на стул, продолжая глядеть на художника, который и понятия не имел о том, кто устроил ему пожар. Константин – тоже.
- Здравствуй, - сказала, наконец, Зинаида. Она, конечно, давно уже знала, что Альфред остался жив, но то, что она его увидела, подействовало на неё интригующе.
- Привет! – сказал Альфред. – Как дела?
Он поставил перед ней стакан, налил ей водки. В принципе, против Зинаиды в небольших дозах он ничего не имел, и это чувствовалось. И Костя, и Альфред были сейчас настроены вполне дружелюбно. Костя даже предложил тост:
- За присутствующих здесь дам!
И все дружно выпили.
Но не так, ох, не так представляла себе эту встречу Зинаида. Когда она узнала, что Альфред остался жив, только квартира его сгорела, она была втайне рада, хотя даже себе не хотела в этом признаться. Она была рада, что теперь её месть художнику может быть оценена им по достоинству. Она как бы убила его, но в то же время он остался жив, хотя она заставила его пройти через всё это.
И теперь ей представлялся настоящий триумф, когда при встрече, как ей думалось, лицо его исказится злобной гримасой, как он кинется на неё, закричит, может быть: «Убийца!», и схватит её за горло. И тогда можно будет презрительно прошептать в ответ, хлёстко, точно дать пощёчину: «Сволочь! Ненавижу!» Так она себе представляла.
- Тебе рыбки положить? – тем временем заботливо спросил Альфред, и, не дожидаясь ответа, положил ей шпроты на тарелку. После двух месяцев пребывания в больнице, ему приятно было общаться с кем угодно. Костя тоже был настроен дружелюбно ко всему миру, как всегда.
Зинаида выпила сразу полный стакан, едва не подавившись, но не стала закусывать, а просто вытерла губы ладонью. Она смотрела, как Альфред отхлебнул два глотка и поставил стакан.
- Как ты её так пьёшь, маленькими глотками? – удивилась Зина. – Ты пьёшь её, как хорошее вино.
Альфред пожал плечами. За него ответил Костя:
- Он пьёт её так, потому что ему нравится вкус и букет напитка.
Все захохотали, особенно Зинаида.
-…да, да, именно, вкус и букет, - продолжил Костя, значительно подняв палец. – А ты пьёшь её исключительно для того, чтобы ощутить воздействие алкоголя на организм. Так сказать, употребляешь её внутривенно!
Зина усмехнулась.
- Ты размазала помаду, - заботливо напомнил ей Альфред.
Она вытерла губы обрывком газеты, налила себе ещё водки, выпила «внутривенно», не закусывая, и потянулась за гитарой. Костя с готовностью подскочил к синтезатору.
- Давай, сыграй что-нибудь новенькое, - попросил Альфред.
Зина помялась, подумала. Костя выжидающе глядел на неё.
Она запела блюз в ми-мажоре, на две вторых доли.
Я дитя мезазойской эры,
У меня ужасные манеры!
У меня ни капли чувства меры,
Говорят, ни капельки стыда…
Костя включился с ходу, да так, что у Альфреда мурашки побежали по спине от звуков синтезатора – так здорово, и в то же время небрежно, кидал Костя пальцы на клавиши. Зинаида внезапно остановилась. Костя тоже. Она спросила:
- Ты знаешь что-нибудь из Джанис Джоплин?
- Конечно, - с готовностью кивнул Константин. – Джанис Джоплин я знаю всё, что хочешь.
- «Саммер тайм» знаешь?
- Знаю, - кивнул он. – Начинай.
На самом деле Зинаида рассчитывала, что Константин не знает этой песни. Дело в том, что она сама не знала как следует «Саммер тайм». Получилось неловко, как всегда у неё получалось, когда она старалась показать, что знает или умеет больше, чем в действительности. Такая черта немножко присутствовала и у Альфреда, и в этом они оба были полной противоположностью, например, Эмили, которая скорее была склонна преуменьшать свои заслуги из скромности.
Зинаида подумала и сказала, что у неё нет настроения петь. Константин бесшумно вернулся за стол и налил себе водки. Было заметно, как они все постепенно пьянели.
Зина тряхнула гитарой, и снова запела:
О, ты идёшь туда, где тьма,
Куда ведёт широкий путь.
И, чтобы не сойти с ума,
Весёлой песней глушишь жуть.
Стрекочут крылья. Эй, постой,
Твой ангел смерти – стрекоза.
А ты хрипишь куплет простой.
За что ты здесь? За то, что «за».
О – о, мой брат во тьме…
Вдруг, не окончив песни, она отбросила гитару на диван, посмотрела на Альфреда в упор, и спросила:
- А знаешь, что?
- Что? – не понял Альфред.
- Знаешь, что это я тебя подожгла?
- То есть, как это – подожгла? – безучастно спросил Альфред, но тут же поперхнулся фразой, и, весь подавшись вперед, трезвея на глазах, воскликнул: - То есть, как это – ты?!
И Константин тоже резко приподнялся в своём кресле, и, как эхо, повторил:
- То есть, как это – ты?!
Зинаида расхохоталась злобным смехом. Глаза у неё загорелись, она вскочила и отступила к стене, как бы собираясь обороняться.
- Что, не ожидал? – выкрикнула она. – Да, это я! Когда я от тебя выскочила – а ты помнишь, в каком я состоянии была? Так ты даже за мной не побежал, даже меня не окликнул! Тебе было абсолютно по барабану, что со мной могло что-нибудь произойти, что я могла попасть под машину, например? Или броситься под поезд? Потому что тебе наплевать на меня, ты меня вообще никогда не принимал всерьёз и не считал за человека, и никогда не слушал меня! Тебе же вообще наплевать, что кто-то там что-то чувствует, говорит, что на земле есть ещё личности, кроме тебя! В конце концов, ты и её погубишь, эту твою девчонку! Как она там, ещё не сдохла?
- Не знаю, я давно её не видел, - мрачно сказал Альфред. – Но послушай, насчёт поджога – неужели это правда? Это сделала ты?! Зачем?
- Зачем?! Ты ещё спрашиваешь? В тебе же заключается глобальное вселенское зло! Такой человек, как ты – да нет, ты не человек! – такой, как ты, не имеет права на существование! Ты уже стал совершенно мёртвым, бесчувственным болваном, погружённым только в себя и в свои капризы и прихоти! Ты уже ничего не видел вокруг себя! Когда кто-то любит тебя по-настоящему, ты этого напрочь не замечаешь! Ты понимаешь, что ты уже самой природой после этого был приговорён к смерти, и мне оставалось только привести приговор в исполнение! И я это сделала! Мне было тяжело, но я всё-таки сделала это! Это ты виноват, ты!
Последние слова она выкрикнула, схватив стул и готовясь отражать нападение. Но никто на неё не нападал. В продолжении всей её речи Альфред и Константин сидели молча, ошеломлённо глядя то на Зину, то друг на друга. Альфред хмурился, глаза его блуждали, на лбу пролегла глубокая морщина.
Зина, не зная, что делать, поставила стул, села на него, и, безнадёжно махнув рукой, взяла со стола бутылку с остатком лимонной водки, приготовившись пить из горлышка.
Костя и Альфред переглянулись. Затем музыкант медленно взял вторую бутылку кубанской, медленно, словно во сне, откупорил её и налил художнику и себе по полному стакану. Константин снова поглядел на друга с некоторым беспокойством. Тот сидел молча, и курил. Костя поднял стакан, и единым духом выпил до дна. Альфред взял свой стакан, сделал глоток и поставил на место.
Костя взглянул на Зину.
- Это правда? – тихо произнёс он. И тут же не дожидаясь ответа, спросил: - И как это было?
Альфред тоже устремил на неё взгляд.
Зина снова дико расхохоталась, кривляясь, и потрясая в воздухе бутылкой.
- А вот так и было! Когда я выскочила от тебя, я в прихожей прихватила ключ. Потом ты уже вырубился и дрых, а я пришла, - она злорадно усмехнулась, - принесла с собой бутылку бензина, всё облила и подожгла! Плохо облила, наверное, - она вздохнула. – Ты ещё живой остался, и сидишь тут, на меня пялишься. Боялась подойти поближе, вдруг проснёшься! А надо было тебя самого облить лучше, вместе с постелью, да ещё и с этим твоим дружком, а потом порохом обсыпать, и поджечь, - говорила она звенящим, дрожащим неврастеническим голосом, почти срывающимся на визг, - чтобы сразу в пепел превратились оба, чтобы ничего не осталось, чтобы сразу…
Зина остановилась, резким движением подняла бутылку, поднесла её ко рту, и залпом, «внутривенно», допила остаток лимонной водки. Затем, отдышавшись, закончила фразу, кривляясь, тараща глаза и высовывая язык:
- Чтобы сразу, вместе со своей юной кибер-сволочью, в загробный мир отправился! Навеки вместе! Ты во всём виноват!
Зинаида взяла со стола сигареты, закурила, откинулась на спинку дивана, закинула ногу на ногу, и сидела, победоносно поглядывая на Альфреда и на Константина, как бы говоря: «Ну, что, съели? Ну, и что скажете?»
Константин сидел, ошеломлённо поводя глазами, и смотрел то на Зину, то на Альфреда. Потом снова наполнил свой стакан и опять осушил залпом, не закусывая. Было заметно, что от избытка ли впечатлений, от количества ли выпитой водки, его развезло значительно сильнее, чем Альфреда, который сегодня пил очень мало. Костя смотрел на Зину так, словно видел её впервые.
- Но для чего? – спросил он потрясённо. – Зачем тебе это понадобилось? Да нет, не это я хотел спросить! Как же ты могла?! Как, как же у тебя рука поднялась? Ведь это же…это же живой человек! – музыкант в великом недоумении развёл руками.
- Это не человек! – заверещала Зинаида тонким голосом. – Он был человеком много лет назад, когда мы познакомились, а теперь это не человек! Это ядовитая змея, которая, как вид, подлежит уничтожению!
- Но почему? – пробормотал Костя.
- По кочану! По определению!
23. Назад, в сумасшедший дом!
- Нет, как тебе это нравится, - неожиданно сказал Альфред Косте (который в этот момент уже вырубился и храпел на диване), каким-то деревянным голосом, и показал рукой на Зинаиду. – Она говорит, что когда-то я был человеком. Она говорит, что она меня любит, и что я сволочь. И что это я во всём виноват. А помнишь, много лет назад, на выставке, на Малой Грузинской? Когда мы познакомились? Тогда ты вроде была другого мнения! И вроде бы мы даже некоторое время неплохо жили вместе. Помнишь?
- Ты тогда был нормальный! Теперь ты другой – НЕ ТАКОЙ, КАК ВСЕ!!! У тебя теперь другая жизнь!!! Того человека больше нет! – выкрикнула Зинаида.
- Ага, говоришь, я был нормальный! То есть, такой, какой я тебе нравился? А почему тогда через три месяца начались все эти сцены с твоей стороны? И звонки каких-то неизвестных людей: «Зину можно?» Помнишь, стоило мне уехать…А что, я ничего против не имею, мы же продвинутые и всё такое. Но тогда какие претензии ко мне? Мало ли, какие у меня подружки? Мы ведь с тобой расстались? Расстались. Ты знаешь, я почувствовал большое облегчение, когда, наконец, ты от меня ушла тогда, семь лет назад, после года совместной жизни. И меня вполне устраивал тот вариант наших отношений, какой сложился впоследствии – отношения добрых друзей. Не буду отрицать, мне нравится иногда с тобой беседовать, общаться, как ты говоришь. Когда люди давно и хорошо знакомы, они всегда понимают друг друга. Но жить вместе, как раньше, делить с тобой печали и радости – нет, извини, с тобой это невозможно. Не знаю, понимаешь ты это или нет (скорее всего – нет), но это так. И если тебе верить, то ты это хорошо доказала последним аккордом, как сказал бы Костя, финалом-апофеозом. Ты сожгла мой дом и пыталась сжечь меня. Спасибо тебе! Хотя, если честно, я в это что-то не очень-то верю! Но если это так, то даже не знаю, что и сказать! – он сокрушённо развёл руками.
- Ты никогда не знал, что сказать! – завопила Зина, и, размахнувшись, со всей силы швырнула пустую бутылку из-под лимонной водки в угол комнаты, прямо в железную батарею. Бутылка разбилась со страшным звоном, и осколки разлетелись по комнате. Альфред испуганно поёжился и отпрянул. Костя замычал, повернулся лицом к стенке, и снова захрапел.
Зинаида продолжала:
- Да! Это сделала я! Потому что ты сволочь! Будь ты проклят! Я давала тебе последний шанс, когда приходила к тебе вечером, на кануне пожара. Но ты упустил этот шанс. Ты сам подписал себе приговор. Мне оставалось только ликвидировать тебя, потому что такие гуманоиды, вроде тебя, не имеют права называться людьми, и вы все, и ты, и эта твоя Эмили, подлежите отстрелу! Хотя нет, даже не отстрелу, а вычёсыванию! Да, да, в уничтожении уродов – не больше греха, чем в травле клопов или вычёсывании вшей! Это был мой долг, и я его исполнила! – Она скрестила руки на груди. – Вот так-то! Можешь мне теперь мстить, если хочешь!
Альфред вдруг рассмеялся.
- Нет, я не буду тебе мстить! Ты знаешь, после того, как я чудом спасся из огня, я очень счастлив, и не хочу никому мстить. Не потому, что мне тебя жалко, а просто я всегда старался жить, не причиняя никому зла. И, видно, Бог меня помиловал – спас от верной смерти. И я не хочу вставать на путь зла, не хочу делать никому вреда, пусть бы даже это и было справедливо.
Он помолчал, затем снова усмехнулся:
- Ты говоришь, что ты давала мне последний шанс? Или, может быть, предпоследний? А сейчас даёшь самый последний? И предлагаешь им воспользоваться? Так вот, я в равной степени не хочу ни использовать этот шанс, ни мстить тебе. Я тебя прощаю. Будем считать, что всё в порядке. Только меня оставь в покое, - закончил он.
Зина посмотрела на него, дико вытаращив глаза, словно узнала потрясающую новость, и как-то гадко, по-идиотски захихикала. Затем сказала:
- Проклятый извращенец! Ты даже мстить мне не хочешь – настолько я тебе безразлична!
- А ты ожидала иного? – спросил Альфред.
Зинаида встала, сделала шаг к нему, резко протянула руку. Он испуганно отшатнулся – но она всего лишь взяла стакан художника, который был почти полон водки. Она отхлебнула из него, прошлась по комнате, что-то истерически, тоненько напевая.
Альфред следил за ней с опаской.
Она снова поднесла стакан ко рту, допила залпом весь остаток. Глаза её округлились, лицо залилось краской. Внезапно она размахнулась, и с диким криком швырнула стакан Альфреду в голову. Он быстро отпрянул, увернулся. Стакан больно ударил его в плечо. Альфред вскочил, и, держась за плечо, отступил к двери, а Зина нетвёрдой походкой подошла к окну, и распахнула его настежь. За окном шумел дождь, в лицо ей дохнул ночной осенний холод. В доме напротив кое-где ещё светились окна, где-то ещё мирно текла жизнь.
Зина высунулась из окна.
- Будьте вы прокляты! – заорала она истошно, до хрипоты, до боли в связках. – Всех ненавижу!!!
К горлу её подступила тошнота. Зинаида перегнулась через подоконник, опуская лицо вниз, в темноту. Альфред следил за ней со страхом. Спина её мучительно содрогалась, её неудержимо рвало. Голова её кружилась, но даже сейчас там, в этой голове, промелькнула мысль, постоянная, привычная мысль для этой угоревшей от пьянства головы, для этой издёрганной нервной системы.
О чём она думала? Вот о чём: на неё смотрят! Он на неё смотрит! И, наверное, ему за неё страшно. Если она захочет выброситься из окна, то он, наверное, её остановит, будет успокаивать, утешать. И тогда она его злобно оттолкнёт, рассмеётся ему в лицо, ударит наотмашь по зубам!
- О-о…- прохрипела Зинаида, вытирая рукавом блевотину. – О-о-о… Не могу больше! О, мёртвые братья! – заорала она. Зина совсем далеко высунулась из окна, протягивая руки в ночь, в темноту. – Джанис Джоплин и Джим Моррисон! Дайте мне руку! Я иду к вам!
Альфред стоял у двери, держась за ноющее плечо, и смотрел в ужасе, как она барахтается в ночи, перегнувшись через подоконник, как она болтает ногами в воздухе.
Вот, ещё чуть-чуть, ещё одно неосторожное движение…
Он бросился к ней, закричал, но не успел – и только её ботинки «Гриндерс» с нашитыми красными языками пламени мелькнули в темноте, за окном, на фоне окон… Альфред моргнул, провёл ладонью по лицу – будто ничего и не было. Дождь стучал по подоконнику. Окно было совершенно пустым. Где-то внизу, вдалеке, захлебнулся и замер истошный крик.
- Вот и всё, - пробормотал Альфред. Он, как завороженный, смотрел в чёрный квадрат окна. Ему так и казалось, что сейчас Зинаида, злобно ругаясь, вылезет из темноты на подоконник, и вцепится ему в горло. Но ночь хранила молчание. Окна напротив неторопливо гасли по одному.
Альфред тихонько окликнул Константина. Тот не отзывался. Он стал тормошить его. Тот не реагировал. Альфред схватил его за руку и перевернул на спину. Рука музыканта была вялая и холодная. Лицо было бледное, посиневшее. Глаза были открыты. Он напряжённо смотрел в одну точку, словно пытаясь с листа прочитать незнакомую, самую сложную в жизни партитуру. Под ним, по дивану растекалась большая лужа мочи.
Альфред позвал его, но он не отвечал. Сердце его не билось.
- Вот это да, - заикаясь, прошептал Альфред. – Сразу все. Вот это да…Почему?
Медицинская бригада, прибывшая по вызову «друга пострадавших», Альфреда, зафиксировала гибель Зинаиды от несчастного случая, и смерть ди-джея, наступившую от остановки сердца, как следствие чрезмерного употребления спиртных напитков. Когда врач вошёл в комнату, Альфред сидел в кресле. Глаза его испуганно моргали.
Он показывал то на окно, то на диван в углу, где лежал труп ди-джея, а другой рукой протягивал врачу справку, где говорилось о том, что сегодня утром он был выписан из психиатрической больницы.
Ознакомившись с документом и осмотрев комнату, врач вежливо предложил Альфреду покататься на машине – а потом поехать обратно, в знакомую больницу, где все его любят, где хороший готический доктор. Альфред с готовностью согласился.
.
24. Новые встречи, новые беды
(.)
Прошло два неторопливых, спокойных месяца с тихом отделении санаторного типа, прежде чем Альфреда окончательно выписали из больницы. Разговорчивый доктор – цветовод выдал ему справку, снабдил необходимыми рецептами. За голубыми окнами дул холодный ветер, падал первый снежок.
Альфред вышел на улицу и закурил. Фонари лили оранжевый свет. Постояв минутку, Альфред плотнее запахнул полы пальто из оставшихся вещей музыканта, поймал такси, и отправился к себе домой, потому что больше ехать было некуда.
Кроме маленького узелка с вещами, у него были с собой раскладушка, большая больничная клеёнка, которая, не смотря на многократные отмывания, всё же сохранила едва заметный, всепобеждающий запах мочи, и старая, обшарпанная настольная лампа. Всё это, с разрешения доктора-гота, собрали для него знакомые санитары, которым он два месяца мирно помогал разбирать и укладывать мешки с бельём.
За это время спокойного, монотонного труда, и регулярного, глубокого сна по ночам, всё случившееся летом – сумасшедшие, жаркие дни в Измайловском парке, поездка на теплоходе, пожар и последующая за ним жуткая сцена смерти Кости и Зинаиды – всё это успокоилось, улеглось в душе, ушло в далёкое прошлое, улеглось на дне сознания.
Осталась только одна спокойная уверенность. Выйти из больницы, как-то восстановить, наладить свою жизнь, и обязательно найти Эмили. И чтобы всё было, как прежде.
Ключ с трудом повернулся в замке, но дверь открылась. Альфред вошёл в свою бывшую готическую квартиру. М-да… Зрелище, конечно, было не из приятных. Всё осталось, как было после пожара.
Слава Богу, что пока он был в больнице, ему удалось, с помощью того же готического доктора, созвониться со своим домоуправлением, где у него тоже были знакомые. Когда-то он оформлял у них красный уголок.
Он заплатил стекольщику, и дал ему ключ. Тот вставил стёкла в рамы, и теперь, по крайней мере, в квартире было тепло. Но запах, тяжёлый, стойкий запах пожара, был всё тот же.
Альфред со вздохом постелил клеёнку на своё любимое, теперь обгорелое, кресло у окна, поставил на подоконник настольную лампу, но включать её не спешил. В комнате был полумрак, за окном летел снег, вдали мерцали, светились разноцветной иллюминацией огни вечернего города.
Альфред осторожно, стараясь не испачкать, повесил пальто на крючок, и опустился в кресло. На подоконнике стояла бутылка водки, купленная и оставленная стекольщиком для него, как они договорились. Альфред не пил с того времени, как попал в больницу, и сейчас его не очень-то тянуло.
Он задумчиво смотрел в окно, на далёкие и близкие городские огни, на лес, темнеющий вдали, на мелькающий снег. Потом всё-таки открыл бутылку. И только теперь сообразил, что у него нет стакана – ведь в доме не осталось никакой посуды. Он сделал небольшой глоток из горлышка.
Живительное тепло разлилось по его организму, но, странное дело, Альфред не чувствовал прежней радости и воодушевления. Было непривычно и грустно пить вот так, одному. Ему вспомнился весёлый, неунывающий Костя. И на глаза Альфреда даже навернулись слёзы.
- Странно, - проговорил он вслух. – Я совершенно один. Куда ушла вся моя прежняя жизнь? Где ты, моя Эмили?
Он отхлебнул водки.
- И вот я совсем один, - повторил он. – Все покинули меня.
- Не все, - неожиданно раздался приветливый женский голос в полумраке.
Альфред вздрогнул. Ему казалось, что он в квартире совсем один. Но, видимо, кто-то открыл дверь ключом, и незаметно вошёл. Голос прозвучал так явственно, и совсем рядом с ним.
- Кто здесь? – испуганно спросил Альфред.
- Извините, тут у вас не горел свет, - сказал другой, мужской голос. – Пока не ремонтировали. Но, может быть, это и не потребуется? Сейчас поговорим, выяснится. Вы меня узнаёте? Я ваш стекольщик из РЭУ. Мы с вами договаривались, помните?
- Да, здравствуйте, - удивлённо сказал Альфред. – А это с вами, простите, кто?
- Тут господа хотят с вами поговорить! Это ваши братья, они такие же готы, как и вы, они хотят вам помочь! – в голосе стекольщика послышались угодливые нотки, относящиеся непонятно к кому: то ли к Альфреду, то ли к этим господам, как он утверждал, готам. – Очень интересный разговор. Подчёркиваю, ДЛЯ ВАС интересный!
- И для вас, наверное, тоже, если вы так суетитесь, - заметил Альфред.
- Да что это у нас как-то неуютно? Света нет, так может быть, вы не будете возражать, если мы зажжём свечи? Создадим, так сказать, интимную обстановку. Вам, как готу и художнику, это должно понравиться!
- Ну что же, присаживайтесь, - пригласил Альфред.
И вот, за обожжённым столом, на котором горели прилепленные свечи, стояли бутылки с водкой и какие-то закуски, сидела вот такая компания.
Сам многострадальный Альфред, поправившийся в больнице, коротко остриженный, обросший бородой, похожий на какого-то средневекового нищего, и совершенно не похожий на себя прежнего.
Стекольщик – этакий вертлявый мужичонка лет пятидесяти пяти, ловкий и угодливый, в телогрейке и бейсболке, и с бегающими глазами.
Далее: аккуратная, красивая дама, по виду готесса-джипси, в стиле средневековых цыган (тех, что владеют магией и гипнозом), с холодным взглядом и роскошными угольно-чёрными волосами – она всё время следила, чтобы не испачкаться. На груди у неё висела украшенная рубинами пентаграмма острым концом вниз – вообще-то, это знак сатаны.
Альфред был христианином и не любил сатанистов, но знал, что среди готов они изредка попадаются, и вообще сатанистов иногда отождествляют с готами из-за схожего имиджа. Но сейчас он не обратил на это особого внимания – ведь она не предлагает ему служить вместе чёрную мессу, ну и пусть верит во что хочет…
Дама была риэлтор. Она показала Альфреду свою лицензию. Говорила она ласково и дружелюбно.
Её сопровождали двое ребят в чёрных кожаных куртках, с чёрными крашеными волосами, коротко остриженные, и похожие на близнецов. Они всё время молчали. На шеях у них висели точно такие же пентаграммы, но попроще, на руках были украшения.
Вообще, вполне похожи на готов, решил Альфред. Правда, все готы, которых он знал до сих пор, были интеллигентными, разговорчивыми, какими-то более добрыми, что ли. А эти какие-то жёсткие, неприступные. Хотя, с другой стороны, они обещали ему помочь… Готы бывают самые разные. Наверное, им можно верить.
Вот такая за столом собралась компания.
Ни дама, ни ребята ни к чему на столе не притрагивались – видимо, из отвращения. Стекольщик, наоборот, налегал на всё с удовольствием, и, первым делом, сразу же налил Альфреду полный стакан водки. У художника сразу закружилась голова. Всё, что происходило вокруг, было жутко, и напоминало какой-нибудь фрагмент картины Босха, или какой-нибудь фильм ужасов.
- Так какое же у вас ко мне дело? – заплетающимся голосом спросил Альфред.
- Вы послушайте, послушайте, Альфред! Дельце – самое оно, надо только всё делать по быстрому! – стекольщик плеснул Альфреду вторую порцию водки так энергично, что пластмассовый стаканчик чуть не опрокинулся.
Дама заговорила вежливо и ласково:
- В общем, мы предлагаем вам следующий вариант. Ваша квартира сейчас находится в убитом состоянии, и может пойти в лучшем случае за полцены. Вы сейчас не в том виде, чтобы что-нибудь делать. Как вы сами будете приводить всё в порядок? Мы можем избавить вас от этих хлопот. Вы только должны будете представить нам некоторые документы. Но со всем этим решим завтра. Пока скажу в общих чертах. Вместо вашей квартиры вы можете получить прекрасную комнату, скажем, в Петербурге, в центре, на Невском проспекте, плюс доплату, скажем, семьдесят тысяч долларов. Ваш знакомый рассказал, (она указала на стекольщика), что там, рядом, у моря, вам достался в наследство дом от отца.
«Ах, стекольщик, старая ты сволочь, как постарался! Интересно, и сколько ты на этом наваришь?» - вяло подумал Альфред. Перед его глазами всё плыло, и в сознании тоже.
- Представьте, - продолжала дама глубоким, ровным голосом, глядя точно Альфреду в лицо, - какая отличная альтернатива! Комната на Невском, метров тридцать, не меньше! В отличном состоянии! Плюс семьдесят тысяч долларов! На эти деньги вы отстроите дом отца, и у вас будет прекрасный коттедж на море. Вам, как человеку свободной, творческой профессии, какая разница – Москва или Питер? Питер, город Эрмитажа, город Летнего дворца, где каждый дом – произведение искусства! Этим просто невозможно не воспользоваться!
Голос её звучал в ушах Альфреда, как морской прибой: то наплывал, то откатывался вспять… и словно он был где-то в другом пространстве…
«Действительно, - думал Альфред, - Забыть весь этот кошмар последних месяцев. Петербург…Синие сумерки, Нева, фонари над Невой, раздвижные мосты… Зима в старом отцовском доме, где всё будет благоустроено, ёлка с огнями… А потом открываются двери – и я встречаю на крыльце Эмили, румяного с мороза…Мы празднуем вдвоём Новый год…» Из глаз его потекли слёзы. Он сидел в своём огромном кресле, и ему вдруг вспомнилось, как летом, в жару, они с Эмилий отлично умещались здесь вдвоём – совсем раздетые, прижавшись бедром к бедру, обнявшись и переплетясь телами, и пили холодный апельсиновый сок, и ласкали, и целовали друг друга.
- Что же вы плачете, брат? – участливо, или, скорее, просто вежливо, спросила готесса-риелтор, беря его за руку и заглядывая ему в глаза. И от её взгляда ему вдруг стало так хорошо-хорошо, и он почувствовал, что верит ей безоговорочно…
- Это он от радости, - поспешно вставил стекольщик. – Он согласен! Скажи, ты согласен? Ведь это твои братья, они хотят тебе добра…
Альфред кивнул:
- Да, да, конечно. Пусть всё будет, как вы говорите. Только позовите Эмили, пускай она приедет, мы посоветуемся…
- Он всё бредит. Он совсем пьян, - вполголоса сказала риэлторша, обращаясь к стекольщику и к своим ребятам с крашеными волосами и сатанинской символикой. – Но, главное, мы получили его согласие. Давайте перенесём все вопросы на завтра, - обратилась она к Альфреду, - а пока вас отвезут в гостиницу. Мы уже заказали вам номер, будете отдыхать. Завтра мы туда к вам приедем, и решим на месте все вопросы. Вам только нужно иметь с собой паспорт. У вас ведь есть паспорт? Ну и отлично.
Альфред смутно помнил, как машина везла их по вечернему городу, среди огней. Засыпая в постели, в третьесортной гостинице, он думал об Эмили…
Утром его разбудили. Он с трудом открыл глаза. Вокруг постели стояли те же, что и вчера, но с ними был ещё нотариус – старый еврей. Он что-то говорил, но Альфред не слышал слов. Болела голова, его тошнило. Ему тут же поднесли опохмелиться. Стало немного лучше.
- Нужно, чтобы вы подписали генеральную доверенность на все действия, - сказал нотариус. – Мы всё сделаем, как договаривались. А вы пока можете жить в гостинице. За всё уплачено.
- Спасибо! Вы такие добрые, - пробормотал Альфред.
***
Он жил в гостинице. Его поили каждый день. Приходили то стекольщик, то кто-нибудь из тех двух готических ребят. В пьяном виде Альфред становился весёлым и разговорчивым. Он рассказывал им про свои летние похождения с Эмили. Они с интересом его слушали, кивали. И подливали, подливали ему водки…
В какой-то из дней пришли Исаак Арнольдович, нотариус, и готесса-риэлтор. Они сообщили, что он прописан на постоянное жительство в дом своего отца. Они сами съездили, и всё сделали по доверенности. Рассказывая об этом, риэлторша улыбалась вовсю своей улыбкой, которой сразу доверяешь.
Альфред был в смятении.
- А как же обещанная комната на Невском?
- Но ведь ещё будет доплата! – возразила ему готесса-джипси, взяв его за обе руки и глядя ему в глаза, отчего он сразу успокоился. – Целых семьдесят тысяч! Что-нибудь снимешь или купишь.
На следующее утро администрация гостиницы выставила его на улицу. Странное дело: рядом с ним в этот момент никого не оказалось – ни стекольщика, ни дамы-риэлтора, ни ребят. Куда они все подевались? Напоминала о них только новая печать в паспорте, который у него забирали, а вчера вернули – уже с новой пропиской. Видно, у них везде всё было схвачено.
Дул свирепый холодный ветер. Кутаясь в пальто, Альфред добрёл до ближайшего метро, и поехал к себе домой. Там стояла новая железная дверь, и она была заперта. Альфред постоял у двери, не зная, что делать. У него в кармане были какие-то деньги, документы, сберкнижка. На книжке тоже оставалось немного денег, совсем чуть-чуть. На это долго не проживёшь. Нужно было срочно получить с них доплату. Но куда же они делись?
Альфред пошёл в магазин, купил бутылку водки – его всё время сопровождало похмелье, которое во время многодневных запоев никуда не исчезает, как ни опохмеляйся.
Он выпил и вернулся назад, к своему дому. Тут его встретили эти ребята, помощники нотариуса и дамы-риелтора – вроде готы, но всё-таки какие-то не такие... Не тем он поверил, видно. Купился на внешний вид, поддался…
Конечно, она его загипнотизировала!
В руках у ребят были бейсбольные биты. Ну, всё ясно…
- Ты сюда, короче, больше не приходи, понял? – скучающим голосом сказал один из них, небрежным жестом поправляя лацкан пальто Альфреда.
- А доплата? – он уже всё понял, но всё-таки…
- Какая, на хрен, доплата? – сказал другой, заходя сбоку, и замахиваясь битой. – Может, тебе ещё твою Эмили привести?!
Альфред испуганно отскочил в сторону, но тяжёлая бита ударила его точно по голове…У него всё потемнело в глазах…
Когда он их открыл, ему казалось, прошла всего одна секунда. Голова страшно болела, и не только голова – всё тело, все его кости, словно по ним проехал танк. Альфред лежал на земле, в грязи, в сырых, осенних кустах, поотдаль от дороги. Видно, его избили, а потом оттащили сюда. Ребят нигде не было видно. Альфред со стоном поднялся на ноги, шатаясь, медленно побрёл в сторону метро, и отправился на Ленинградский вокзал.
Он понял, что его окончательно обули. Остались копейки на сберкнижке. И всё. Больше ничего.
Альфред ночевал на вокзале, на втором этаже, в зале ожидания. Он смутно помнил, как он добрался туда. В зале было полно народу, и он затерялся среди них. Он впал в тяжёлый сон. Во второй части ночи народу стало меньше, он сумел прилечь на скамью.
Всё болело, и стоило ему неловко пошевелиться, как он просыпался от боли. Ему отбили всё – голову, рёбра, печень… Вокруг глаз были страшные синяки, губы распухли и были разбиты, спутанная борода слиплась от запёкшейся крови. Под утро его разбудил отряд милиции, обходивший вокзал.
- Кто такой, на хрен?! – грубо спросили они, совсем как бандиты. – Документы есть? Первый раз тебя вижу.
Своих-то они знали, хотя и их гоняли тоже.
Альфред стал им что-то объяснять – про Союз художников, и как его обманули риэлторы. В его паспорте стояла питерская прописка. Для московской милиции он был обыкновенным бомжом.
- Все они тут, на хрен, художники!.. иди, и чтобы я тебя тут больше не видел! – сказал старший из отряда. – Ты на рожу свою посмотри, художник!
Его грубо вытолкали на площадь, да ещё дали пинка в дверях. Никогда ещё с Альфредом никто не разговаривал так!
Шатаясь, он пошёл по сырой, холодной, полутёмной вокзальной площади. Кое-где группировались бомжи. Некоторые спали на картонках, под газетами.
Альфреда страшно мучило бесконечное похмелье. Он купил в ларьке джин-тоник, трясущимися руками поднёс ко рту, давясь, выпил его, и почти сразу же – ещё одну банку. Внутри у него немножко согрелось, боль в теле немножко приутихла. Тогда он присел на краешек парапета, и задумался…
Постепенно в его сознании стало кое-что всплывать. Что у него осталось? Слава Богу, есть паспорт, есть ещё сберкнижка, и там… что там? От всей былой роскоши осталось только полторы тысячи рублей. Но вот что особенно приятно: непонятно как, но ему удалось сохранить мобильник, свой новый «Эрикссон», который он купил сразу, по дороге домой из больницы, такой маленький и компактный. Просто он проскочил за подкладку пальто через дырку в кармане. И на сим-карте ещё не кончились деньги.
Он набрал телефон Эмили. Ему ответил женский голос: «Аппарат абонента выключен, или находится вне действия зоны сети…» Не соединяет. Ну конечно – бабушка отобрала у неё тот, прежний телефон. А новый номер Альфреду неизвестен. Всё понятно.
Ему, Альфреду, теперь все дороги вели в Питер. В старый, заброшенный дом отца. Вот так он попал под колесо жизни…
Но кто сейчас мог защитить Альфреда?
Итак, все его дороги теперь вели в Питер. Но сначала он ДОЛЖЕН, ДОЛЖЕН увидеть Эмили. А потом – будь, что будет…
25. Встреча с Эмили
Он незаметно, смешавшись с толпой, проскользнул в метро, когда оно открылось, и через пересадку поехал в Измайловский парк. Был один выход – сторожить Эмили возле подъезда. Но как стыдно было показываться ей на глаза в таком виде!
Они не виделись после того злополучного дня, когда их разъединили, можно сказать, прямо в момент любви. И Эмили так и запомнилась ему: спутанные волосы, учащённое дыхание, горячее, подвижное тело в его объятиях, у него на коленях…Губы Эмили были такие нежные… Это ощущение останется с ним навсегда. Но, конечно, оно уже никогда не повторится. Вся прежняя жизнь прошла.
Альфред вышел на станции «Измайловский парк» в шесть часов тридцать минут, когда люди, спешащие на работу, толпой валили ему навстречу. Стало уже достаточно светло, и от этого всё казалось ещё хуже. Было страшно и очень холодно.
Альфред купил бутылку водки в ночном магазине возле метро, выпил немного, чуть-чуть согрелся. В это время пошёл мелкий снежок. Через угол уже голого, почти полностью облетевшего парка, Альфред прошёл наискосок, стараясь избегать людей. Вот подъезд Эмили.
Альфред сел на скамью поотдаль, на расстоянии, стряхнув с неё снег. Он поднял воротник пальто, и приготовился ждать. Он решил дождаться, во что бы то ни стало, хотя и не знал, дома ли Эмили, здесь ли живёт сейчас, выйдет ли она – не всё ли равно? Другого выхода не было. Он непременно должен видеть её - в последний раз.
Эмили внезапно вышла из подъезда – почти сразу же, словно они договорились заранее. Она была одета, как всегда – Альфред издалека узнал её готическую вельветовую курточку с капюшоном, с неизменной синей косынкой скаута на шее. Альфреду сразу бросилось в глаза, что и Эмили очень изменилась за эти два месяца. Она похудела ещё, и действительно, стала немного сутулиться. На плече её висела тяжёлая сумка, и этюдник, точь-в-точь как у Альфреда, когда он учился в училище. На лице Эмили была печать грусти и задумчивости – видимо, уже не сходившая с её лица долгие недели.
На глаза Альфреда навернулись слёзы. Он смотрел на Эмили со стороны. Он молчал. У него не было сил произнести ни слова.
Вдруг Эмили внезапно повернулась и замерла, широко открыв глаза – словно её окликнули. Их взгляды встретились…
- Альфред!!! – тихо, с изумлением воскликнула девушка. – Ты? Это ты?!
- Да, Эмили, да, да… - пробормотал Альфред, беззвучно сотрясаясь от рыданий. Эмили подбежала и обняла его.
- Альфред, что с тобой сделали? Откуда ты? Где ты был? Господи, Альфред, я так волновалась, я так по тебе соскучилась!
Альфред махнул рукой, пытаясь вытереть слёзы.
- Сейчас, Эмили, сейчас всё расскажу. Сейчас… Я искал тебя… Нас разлучили… Я был в больнице, а ты по телефону была недоступна…
Эмили тесно прижалась к нему, обняла, гладя его шершавое пальто. Её щека касалась обросшего бородой лица Альфреда. Её тёплые, чуть обветренные губы целовали щёки, лоб, и распухшие глаза униженного, избитого, но такого любимого друга и учителя, которому она ни на секунду не изменила в душе, и всегда оставалась верна.
На самом деле, она звонила ему в тот же день вечером, но он лежал пьяный и не слышал, на следующий день ездила к нему на квартиру, а там всё было выгоревшее и залито водой после пожара. Девушка жутко испугалась и узнала у соседей, что пострадавшего увезли в первую Градскую больницу. А в Градской ей уже никто ничего не мог сказать (на самом деле, его увезли в психиатрическую больницу, но эту информацию не разглашали). Дома Эмили неоднократно пыталась отыскать его в Интернете – но он словно сквозь землю провалился. Она даже боялась подумать о том, что он действительно погиб, но всё как будто указывало на это…
- Прости меня, Эмили, прости, - говорил он сквозь слёзы. – Я так виноват перед тобой. Я исковеркал всю твою жизнь…
- Альфред, Альфред, - шептала Эмили, по щекам которой уже тоже текли тёплые слёзы. – Альфред, милый, успокойся! Как я тебя ждала, как тебя долго не было! Но что, что с тобой произошло? Расскажи мне! Хотя подожди – сначала продиктуй мне номер своего нового телефона! Чтобы нам опять не потеряться… - она быстро вытащила свой мобильник и записала его номер. – Ну, слава Богу. А теперь рассказывай!
- Ох, Эмили, это мне наказание! За тебя, за всё, что я сделал с тобой!
- Что, что ты сделал?! Да в чём ты виноват? Да я без тебя жить не могу! Ты – мой учитель, мой друг, я же ЛЮБЛЮ тебя, Альфред!!!
Альфред горестно вздохнул:
- Уж лучше бы ты меня теперь ненавидела…
Они медленно пошли по безлюдному парку, среди деревьев, по тропинке, усыпанной первыми снежинками, оставляя чёрные следы. Все их маршруты в парке были ими давно исхожены, всё было знакомо! Вот здесь они, летом… А вот здесь… Как ясно всё это стояло перед глазами! Где ты, знойное, жаркое лето любви и бескрайнего счастья? Лучше не вспоминать! Как больно было вспоминать всё это, и забыть тоже было невозможно. Но теперь всё это позади, всё кончено.
Они шли по парку. Альфред рассказал Эмили всё, что произошло с ним – с того момента, как Бабушка Зубная Боль выгнала его, как их жестоко разлучили. Рассказал про больницу, про смерть Кости и Зинаиды, про то, как его лишили квартиры, и как его страшно избили, и как он ночевал на вокзале. Эмили слушала, глядя на него, с ужасом, даже чуть приоткрыв рот от волнения.
- Меня загипнотизировали, да к тому же напоили, и я подписал всё, что они хотели, - сказал он со вздохом. - Причём, самое горькое, что эти люди тоже были готы, как мы с тобой. Вот как. Я был предан, можно сказать, своими братьями. А для меня всегда самым святым было чувство товарищества, чувство плеча друга, школьное, дворовое братство. Ты – скаут, ты-то можешь меня понять!
- Господи, Альфред, ну и ну! Какое подлое предательство, раньше я бы даже не поверила, что такие попадаются… Так что же – выход один! Мы поженимся, и ты будешь жить со мной, у меня! Ведь я – тоже готесса, и я спасу тебя!
- Ты хочешь сказать, мы будем жить у твоей бабушки? – уныло покачал головой Альфред. – Разве у тебя есть своя квартира? И как я теперь туда приду? Эх, надо было действительно тогда, при полном параде, торжественно попросить у неё твоей руки и сердца… А я думал, лучше сделать по-другому, и вот что вышло. Разве можно угадать будущее…
- И что же теперь?
- Теперь – в Питер. Больше мне деваться некуда. Буду жить в доме, оставшемся мне от отца. Попытаюсь как-нибудь устроиться. Там до города ходит автобус. Ох, да ладно, Бог с ней, с моей жизнью... Ты расскажи о себе! Как ты живёшь, как твои дела?
Эмили принялась рассказывать о себе. Бабушка её действительно изолировала, отобрала у неё мобильник, следила, чтобы она не могла встречаться с Альфредом, и даже запретила о нём упоминать. Мобильник, правда, Эмили скоро сама купила себе новый, простенький, но найти Альфреда уже не могла.
Оказывается, Эмили уже успешно сдала экзамен, и поступила в художественное училище – то самое, где учился Альфред когда-то. Уже идёт второй месяц обучения. Они пишут четырёхчасовой натюрморт акварелью. Эмили – первая по физкультуре.
- А кто твой сосед по парте? – затаив дыхание, спросил Альфред.
- У меня нет соседа по парте, - ответила Эмили.
- Им должен был быть я, - горестно сказал Альфред. – Ах, если бы сейчас вернуться туда! Но разве повернёшь время вспять!
Эмили впервые улыбнулась, и посмотрела на него красными от слёз, усталыми, но почти счастливыми глазами. Сейчас они с Альфредом были вместе, а остальное неважно.
- Что ты, Альфред! Зачем тебе сидеть со мной за одной партой? Ты же мой учитель! Мой лучший, любимый учитель! Зачем возвращаться назад? Только вперёд!
Затем, уже совсем приободрившись и даже повеселев, она спросила:
- Так значит, в Питер? Ну, что ж, в Питер так в Питер! Надеюсь, в доме твоего отца найдётся место для твоей верной боевой подруги и ученицы? – И она весело улыбнулась. – Когда мы выезжаем?
- Что ты, Эмили? – изумился Альфред. – Куда ты собралась ехать?
- Как куда? – девушка посмотрела на Альфреда удивлённо. – В Питер, конечно! Тебе же будет нужен помощник и подмастерье! И в доме, и для работы! Неужели ты думал, что я тебя брошу одного?
- А твоё училище? Ты же так мечтала туда поступить!
- Ну, что ж, - Эмили вздохнула. – Бог с ним, с училищем! Есть вещи важнее, когда нужно всё бросить, и идти на помощь! А что, мы вдвоём не устроимся, что ли? – горячо заговорила она, убеждая. – Я совершеннолетняя, могу сама всё решать! Мы оба – художники, оба здоровые, сильные, руки у нас есть, найдём как-нибудь кусок хлеба! Ты – мастер, и я тоже на что-нибудь сгожусь, ты же сам говорил! А образование как-нибудь получу потом – заочно. И бабушке всё объясним. Она поймёт. Только я ей потом объясню, в письме. А сегодня надо успеть, - она взглянула на часы, - пока её нет дома, собрать вещи. Я много брать не буду! Я быстренько, а ты подождёшь меня, согреешься, чаю попьёшь, и – вперёд, на вокзал!
Эмили оживилась, глаза её блестели, и она снова улыбалась, как раньше. Она решительно взяла Альфреда под руку, и пошла было с ним назад, в сторону дома.
- Даже не думай! – воскликнул Альфред испуганно. Он никак не ожидал такого поворота событий. – Что ты такое выдумала?! Тебе нельзя ехать со мной!
Он вздохнул и обнял девушку, гладя её волосы, её плечи.
- Если бы ты знала, как я счастлив, слышать то, что ты мне говоришь! Но я никак не могу принять от тебя такую жертву! Узнаю твой стиль, твою смелость, твою страсть! Но такую жертву я не могу принять. Нет, нет, Эмили, это никак не возможно. Твоя жизнь только начинается. У тебя всё складывается так хорошо, тебе никак нельзя останавливаться! Иди намеченной дорогой! А я – уже отработанный материал, моя жизнь пошла под откос. Разве я могу тащить тебя за собой? Я уже сыграл свою роль до конца. - Он горько усмехнулся. – Да тебе и пройти-то рядом со мной по улице будет стыдно! Ты такая красивая – а посмотри на меня, на мою рожу!
- Не говори так! – горячо воскликнула девушка. – Ты всегда был и будешь для меня образцом изящного вкуса и стиля, ты привил мне чувство прекрасного, ты мой учитель во всём! Ты сделал меня такой, какая я теперь есть, и я уже не изменюсь, и никогда не отрекусь от тебя! Понял?! Мы же теперь - одно!!! Как же мы можем расстаться?!
- Да вот, так вышло, - вздохнул Альфред. – Пришли на край земли – а он отбит! Помнишь эти стихи?
- Да, да! – почти закричала Эмили. – Но и ты вспомни, что там говорится дальше!
Безбрежность расстилалась перед нами…
И мы вступили на отбитый край,
В тумане грёз, в мистическом тумане,
Всему шепнув последнее «Прощай».
Это же про нас с тобой сказано! Да, вышло так, что мы пришли на край земли! Да, он отбит. Но кто сказал, что ЗА КРАЕМ ЗЕМЛИ ничего нет?! Скажем всему: «прощай», и вперёд, смелее, не оглядываясь! Вдвоём – ты и я! Вдвоём не страшно! Мы всё сможем, Альфред!
- Нет, - всхлипнул Альфред, - нет, Эмили! Это сказано не про нас. Нам нельзя дальше вдвоём. Ты – молодая и смелая, а я уже выдохся, я слаб, и у меня не хватит ни смелости, ни сил. Я не могу взять тебя с собой. Всё кончено.
Они подошли к остановке. Из-за угла уже показался трамвай.
- Не бросай меня, Альфред! – в отчаянии воскликнула девочка. – Возьми меня с собой! Я тебя люблю, люблю! Я не смогу больше без тебя! Я только снова тебя встретила, я так долго ждала тебя! И вот – снова разлука! И теперь навсегда!! Нет, я еду с тобой! – Она схватил его за руку, и заплакала, как маленькая, хотя и говорила сама, что скауты не плачут...
- Даже думать забудь! – с болью в голосе проговорил Альфред. – Иди, учись, у тебя вся жизнь впереди! А меня забудь! Считай, что я приснился тебе в дурном сне!
Трамвай, совсем пустой, подошёл к остановке. Альфред уже поставил ногу на ступеньку, и вдруг прижал к себе девочку, обнял её, растрепав ей волосы, как раньше, и крепко, нежно поцеловал в губы – мягкие, тёплые, чуть потрескавшиеся, с солёными следами слёз. Затем с силой оттолкнул её от себя, и вскочил в вагон. Эмили секунду постояла, словно в оцепенении, оглушённая этой неожиданной нежностью, потом бросилась, было, за учителем, но двери уже закрылись. Вагон тронулся.
- Альфред!!! – так пронзительно закричала девочка, что её, наверное, было слышно и за краем земли, в безбрежности. Этот крик резанул по сердцу Альфреда, словно ножом.
- Прощай, Эмили! – крикнул Альфред в окно. – Живи, и будь счастлива за нас обоих! А меня забудь! Всё кончено!
Трамвай, быстро набирая скорость, помчался в сторону окружного железнодорожного моста, и вскоре совсем исчез среди деревьев. Снег шёл всё сильнее и сильнее…
***
Вот тут бы и закончить этот роман, верно? На этой пронзительной ноте сладостной, светлой грусти, в этот момент катарсиса – и читатель, видно, уже ждёт этого. Тем более, что трамвай с главным героем уже совсем скрылся среди деревьев…
Но девчонка ещё стоит на остановке!
Она постояла некоторое время неподвижно, опустив глаза, затем посмотрела вслед исчезнувшему трамваю, и глаза её засветились, а лицо стало жёстким.
И девочка воздела взгляд в пасмурное небо, тронула синий галстук на шее, выпрямилась и расправила плечи, словно в строю, равняясь на знамя.
Гёрлскаут Эмили Даймонд подняла руку и прошептала – но уже не по-русски, на языке, на котором только что выкрикивала слова отчаяния, а по-английски, на языке, на котором приносила в Америке клятву гёрлскаутов:
- Клянусь перед Богом и перед Родиной выполнить мой долг, и спасти ближнего, попавшего в беду! … Всё кончено, Альфред? Ну, нет, как бы не так! Это мы ещё посмотрим!
И она оглянулась, и погрозила вдаль кулаком…
Эмили взглянула на часы. В училище уже опоздала, да и какое тут училище! И она быстро зашагала в сторону дома, что-то обдумывая на ходу…
В полвторого ночи, с Ленинградского вокзала, по маршруту «Москва – Петербург» отправился поезд под номером 651, насмешливо прозванный в народе «шестьсот весёлый». В общем вагоне, битком набитом пассажирами самого бедного сословия, стоял шум голосов. Слышались крики малолетних детей, брань, звяканье бутылок и стаканов.
На боковом нижнем месте, не раскладывая его, и не снимая пальто, сидел Альфред. На столике перед ним стояла бутылка водки.
За окном расстилались поля, уже почти белые от снега, темнели леса, проносились белые и оранжевые огни станций. Альфред смотрел в окно. Мокрый снег неслышно скользил по оконному стеклу…
26. Хватит плакать, пора действовать!
В это время, во втором часу ночи, Эмили и бабушка сидели в своей квартире, на кухне. Только что Эмили ей всё рассказала - и о своей дружбе и любви с Альфредом, и о том, что с Альфредом произошло за последнее время, и про их трагическое расставание.
Её страстный, откровенный рассказ подействовал обезоруживающе на бабушку Зубную Боль. Она молча курила в открытую форточку, и лицо её было задумчиво. Эмили тоже молчала.
Наконец, Элеонора сказала:
- Это я виновата. Из-за меня, после того случая летом, он начал пить, и потерял всё – и квартиру, и работу. И теперь он… - Бабушка покачала головой. – Но меня тоже можно понять. Согласись, после того, что я увидела, как он снимает с тебя трусики, и делает ЭТО с тобой - как я могла отреагировать?! - В голосе её послышались нотки возмущения.
- Бабушка, во-первых, я сняла их сама, а во-вторых, что я, хуже других?! У меня что, не может быть парня? Я уже достигла возраста сексуального согласия, я знаю свои права!!! Ну, он чуть-чуть постарше меня – ну и что, тем лучше! Будет меня учить уму-разуму! Не за шестнадцатилетнего же мне выходить, правда?! И вообще, сейчас не время думать об этом! – горячо воскликнула Эмили. - Человек погибает, мой учитель и мой жених, можно сказать! И потом, бабушка, а если мы любим друг друга? Может быть, это моя судьба! Нельзя отрицать то, что есть, бабушка! Ты любишь меня, а любить – значит понимать! Ведь ты меня любишь, бабушка?
Она нежно прижалась к ней, обняла её, и стала ласкаться, как в детстве, когда бабушка приезжала пожить к ним в Америку. Бабушка вздохнула, и улыбнулась, гладя её по голове - такую большую, выше её чуть не на две головы.
- Да люблю, люблю, конечно! – сказала она ласково. – Куда же я денусь. Ах ты, горе моё! Но твой Альфред - надо же, какой озорник! Мне и самой он нравился, я тоже имела на него планы, а ты, значит, у меня его отбила! – она примерилась, и крепко шлёпнула внучку пониже спины так, что она вскрикнула, и рассмеялась. – Я ещё давно поняла, что у тебя с этим готическим художником нежные отношения, но не думала, что до такой степени!!
- А откуда ты поняла? – поинтересовалась Эмили. – Мы старались скрывать!
- Ты думаешь, что тебе удалось обмануть старуху? Эх, ты, глупенькая! – Она помолчала. – Ну, и что ты теперь думаешь делать?
Эмили жалобно посмотрела на неё.
- А я не знаю, бабушка! Ты же умная, придумай что-нибудь! Этот учитель столько мне дал, а сейчас, представляешь, он голодный, оборванный, бродит там где-то! Мы с ним стали уже как одно тело, одна душа, и мне самой больно за него! Мы должны что-то сделать, ты же умная!
- Да, - кивнула Элеонора. – «Да» не в смысле, что «умная», а что этот парень всё-таки стал нам уже как родной!
- Собственно, почему «как»? – Эмили задумчиво взглянула на неё. – В определённом смысле, он уже стал членом нашей семьи!
- Вот именно, членом… Ладно. Это так оставлять нельзя. Ну, что ж… Завтра мы пойдём…Я уже знаю, куда.
***
Наутро они уже шли по Гоголевскому бульвару в сторону здания Союза Художников России. Падал мелкий снежок. Элеонора и Эмили поднялись по лестнице, и вошли в приёмную, где за компьютером сидела секретарша.
- Скажите, где мы можем найти Сергея Александровича? – спросила Элеонора, и назвала фамилию. – Он у вас, кажется, член приёмной комиссии?
- Сейчас я свяжусь с ним, узнаю, - секретарша набрала номер телефона. – Сергей Александрович, к вам пришли. – Она повернулась к бабушке. – Скажите, по какому вы вопросу?
Тут вмешалась Эмили:
- Передайте ему, что пришла Эмили, кибер-готесса, подруга художника Альфреда, который путешествовал летом с ним на теплоходе!
Секретарша передала его слова, и тут же ответила:
- Сергей Александрович сейчас в пути. Он просит подождать, говорит, что будет очень скоро. – Она повесила трубку, и улыбнулась. – А я знаю эту девочку! Вот она, на картине… голенькая! Ведь это ты? – Она указала рукой в сторону просторного выставочного зала. – А вы пока пройдите, посмотрите. Скоро начнётся наша осенняя выставка.
В ожидании они ходили по пустому залу, рассматривали картины. На самом видном месте висел «обнажённый портрет» Эмили. Девочка задержалась возле него и долго стояла. Лицо её стало грустным.
- Альфред… - только и сказала она.
Тут вошёл Сергей Александрович. Он был в кожаной куртке, и держал в руке ключи от машины. Видно было, что он торопился сюда. Увидев Эмили, он сразу заулыбался. Они обнялись. Эмили познакомила его со своей бабушкой. Сергей Александрович галантно ей поклонился, и пожал руку.
- Спасибо, Эмилинька, что навестила меня! Ну, как твоя учёба? Ты очень красивая на портрете – но, конечно, в жизни ещё лучше! А почему ты приехала? Что-нибудь случилось?
- Сергей Александрович! Вы помните Альфреда, моего учителя, с которым мы были в круизе, и которого вы принимали в Союз Художников? Автора этого портрета?
- Да, да, конечно! Он гениальный художник, уже по этому портрету можно сказать… и очень удачно выбирает натуру! Хорошо бы устроить ему персональную выставку. Надеюсь, у него всё в порядке? Мы хотели искать его. Тут готовится один интересный проект…
- Сергей Александрович, с ним случилось ужасное!
И Эмили рассказала, как она встречалась с Альфредом, и про всё, что с бедным художником произошло за последнее время.
- Какой ужас, - покачал головой Сергей Александрович. – И ведь он твой близкий друг, насколько я помню!
Он покосился на бабушку, боясь сказать при ней лишнее.
- Это я виновата, - вмешалась Элеонора. – Не стесняйтесь, я всё про них знаю. Я застала их как-то летом, в самый подходящий момент. Но вас, как я понимаю, подобные вещи не смущают. Я теперь тоже о многом передумала. Всё-таки я не какая-нибудь ханжа и мещанка, и мне вполне понятны человеческие чувства. Может быть, мне и не очень нравится, что у моей девочки это произошло так рано, но это её выбор, так уж получилось, и сердцу не прикажешь! А когда погибает человек – тут не время для душеспасительных рассуждений. Тем более, он столько сделал для Эмили, и девочка его любит.
- Да, я люблю его, люблю, - и Эмили вдруг зарыдала, и уткнулся головой в плечо Сергея Александровича. – Спасите его, пожалуйста!
Сергей Александрович прижал девочку к себе, и стал нежно гладить по голове:
- Не плачь, милая, не плачь. Хватит плакать, надо действовать. – Он задумался. – Но как же я его спасу? Потерять квартиру… Это же дела бандитов, а что я могу? Тут нужны большие силы… Но я знаю, кто ему поможет! Дети Ночи…
Он достал из кармана мобильник, и набрал какой-то номер.
- Леонард, здравствуй, дорогой! Спасибо, у меня тоже всё в порядке! Лёня, у нас тут чрезвычайное происшествие! Ты помнишь художника Альфреда с девочкой, ученицей Эмили, с которой вы все дружили на теплоходе? И принцесса ещё собиралась искать его для своего нового проекта. Так вот, с этим художником случилось несчастье! Нужно немедленно встретиться с Женевьевой и с тобой. Ты можешь нам это организовать? Да, мы на машине. Мы выезжаем к вам. Спасибо. До встречи.
И, повернувшись к Эмили и бабушке, он сказал:
- Скоро мы встретимся тем с человеком, который поможет вам. Это принцесса Женевьева. Я только что разговаривал с её мужем и помощником. Они могут решить любые проблемы. И они ждут нас.
***
Машина Сергея Александровича, новый, просторный джип «Мицубиси», мчался по Рублёвскому шоссе. Эмили и бабушка смотрели вокруг, на коттеджи и особняки новых русских. Шёл снег, и земля, и деревья становились белыми. Было пасмурно.
Эмили была возбуждена от ожидания предстоящей встречи с принцессой, с которой, вообще-то, на теплоходе не была особенно лично близка, хотя находилась рядом. Она шептала бабушке:
- Ничего! Я расскажу ей всё, постараюсь убедить, разжалобить её. Она поймёт, она …- она не договорила, и тут же продолжила: - Она знает, что такое любовь! Она всё может, и она спасёт Альфреда! Я буду уговаривать Леонарда. Он добрый, и он имеет влияние на Женевьеву. Он её точно уговорит! И потом, Альфред нужен принцессе для какого-то проекта!
Бабушка гладила Эмили по голове:
- Да, да! Успокойся…
Сергей Александрович вёл машину, и лицо его было серьёзным.
Уже начало темнеть. Они свернули по боковой дороге к озеру. Оно раскинулось в живописном, уединённом месте, среди соснового леса.
- А почему кончились дома? – спросила бабушка. – Столько земли, и никто не строится, один лес кругом!
- Пусть попробовали бы! – усмехнулся искусствовед. – Вся эта земля принадлежит принцессе. Сначала принадлежала её отцу, а теперь – самой Женевьеве. Отец купил себе что-то другое. Это её владения – её озеро, её лес. Вон, видите, впереди – её дом. Ну, и, можно считать, Леонарда. И Леонард – тоже её. Или, скорее, она принадлежит ему…
На возвышенности, над озером, среди сосен, стоял трёхэтажный, красивый особняк, окружённый чугунной оградой. Он был ярко освещён. Изнутри слышалась классическая музыка, что-то похожее на Бетховена – Эмили не разобрала, что именно. Снежинки мелькали в свете матовых круглых фонарей вдоль дорожек. От этого дома веяло спокойствием, силой и могуществом его хозяев. При виде его в Эмилиной душе появилась уверенность и надежда.
Сергей Александрович подъехал к воротам. Он даже ещё не успел посигналить, как ворота раскрылись – видимо, их ждали. Машина по особому тоннелю въехала в подземный гараж, который находился под домом. Двери за ними сами закрылись. Распахнулись другие двери, и навстречу им вышел не кто иной, как Леонард. Возле его ног крутились два огромных страшных пса – ротвейлера, в кожаных ошейниках с острыми стальными шипами. Он сделал им знак, и они послушно улеглись на пол.
- Здравствуйте, Сергей Александрович! Привет, Эмили! – Он вежливо поклонился бабушке. Она подала руку.
- Элеонора, - представилась она.
- Леонард. Можно просто Лёня, - улыбнулся в ответ Леонард.
- Какой изящный, галантный молодой человек! – шепнула Элеонора восхищённо. И дёрнула Эмили за рукав: - Пожалуйста, не называй меня при посторонних бабушкой!
Сейчас Леонард был одет просто. Никакого дорогого костюма, никаких золотых украшений. И от этого Леонард выглядел ещё моложе, и как-то мягче и приветливее. На нём были обыкновенные синие джинсы и облегающая чёрная майка, а пушистые, видно, только что вымытые волосы, вились густыми, чёрными локонами. В целом, его фигуру можно было назвать по-спортивному худощавой, но сразу бросались в глаза его широкие, великолепно развитые плечи, руки и грудь молодого атлета, крупные, рельефные, словно литые, мускулы. Облегающая футболка, в сочетании с его загаром, особенно подчёркивала это. Эмили смотрела на него, вспоминая свои журналы по атлетической гимнастике – только там она видела такие фигуры. Бабушка тоже сразу была покорена молодым, изысканно учтивым красавцем со шрамом на щеке – который, по мнению некоторых дам, придаёт мужчинам особую прелесть.
- Женевьева ждёт вас, - сказал Леонард, исполнявший в этом доме непонятную роль: и второй хозяин, и начальник охраны, и как бы менеджер по всем финансовым вопросам. – Она сейчас выйдет к вам. Она в бассейне, мы с ней всегда купаемся по вечерам. Я сам только что оделся, чтобы встретить вас. – Он оправил майку, и пригладил волосы.
- Я думаю, Лёнечка, что для этого ты вполне мог и вовсе не одеваться! Мне кажется, никто бы не стал возражать, - мягко сказал Сергей Александрович, и все рассмеялись, а Эмили заметила, как щёки у бабушки порозовели, и она смерила Леонарда оценивающим взглядом.
- Пойдёмте к бассейну, - пригласил Леонард. – Женька сейчас выйдет. Мы как раз собирались обедать. Вы не откажетесь составить нам компанию?
Они пошли по коридору, освещённому яркими светильниками. Всё убранство дома было выдержано в готическом стиле. Стены коридора были увешаны большими полотнами в роскошных, потускневших золотых рамах. Многие из картин явно были подлинниками, остальные, вероятно, очень хорошими, дорогими копиями голландских, итальянских, немецких, и более поздних французских мастеров живописи.
Вдоль коридора на постаментах стояли статуи из белого мрамора, изображающие прекрасных обнажённых юношей и девушек, в самых различных вариантах. Полотна тоже представляли собой все возможные и невозможные образцы мужской и женской красоты на любой, самый взыскательный вкус.
Самые причудливые сюжеты, в основном - ночные, таинственные… Фантастические цветы и лесные, укромные уголки со спускающимися к земле ветвями и резной зелёной листвой, царство опасности и любви… Страстные объятия при при бледной романтической луне.
- Скажите, пожалуйста, какая красота! – прошептала бабушка восхищённо. – Я не думала, что и меня ещё можно чем-то удивить!
- Смотри, смотри, - улыбнулась Эмили. – Может быть, и не то ещё увидишь!
- Женькин отец потратил на всё это кучу денег, - сообщил Леонард. – А собственно украшением дома, и покупкой всех этих картин и статуй, занимались мы с Женькой. Вам нравится?
- Очень изысканно, - заметила Элеонора. – Особенно восхищает то, что всё выдержанно строго в одной теме!
Леонард рассмеялся:
- Кому что нравится!
Они спустились по ступенькам к входу в бассейн, и открыли двери.
Огромное помещение было отделано мрамором. Между колоннами тоже стояли статуи, изображавшие юных купальщиков. Играла громкая, живая музыка – это была Сороковая симфония Бетховена.
- Женька, выходи! К тебе приехали! – крикнул Леонард.
Из бассейна, навстречу им, быстро поднялась по ступенькам высокая, тоненькая девушка, прямая, как свеча. Тело её было окрашено золотистым загаром.. Она была без лифчика, на ней были только чёрные плавки, и чёрная купальная шапочка. Сейчас ей можно было дать на вид не больше шестнадцати лет.
- Вот эта девочка?.. – удивилась Элеонора.
Сергей Александрович рассмеялся.
- Эта девочка – принцесса Женевьева, её состояние исчисляется миллиардами. Я думаю, она легко, не напрягаясь, устранит проблему!
- Я знаю, кто она такая, - тихо сказала Эмили.
Тем временем Женька спокойно сняла мокрые плавки, и небрежно бросила их на мраморную скамью. Видимо, она просто вообще не привыкла никого стесняться. Леонард тут же подошёл к ней с огромным купальным полотенцем, сам завернул Женьку в него, и помог вытереться досуха, затем, сняв полотенце, подал ей длинный, до пола, розовый махровый халат, завязал пояс на её стройной талии.
Принцесса обернулась к вошедшим и едва заметно кивнула.
- Случилась беда? – коротко спросила она Леонарда. – Нужна помощь?
- Да, - ответил он. – Тут такое… Сейчас они всё расскажут.
Женька сняла с головы купальную шапочку. Её длинные, льняные волосы рассыпались по плечам. Леонард достал большой черепаховый гребень, и стал заботливо расчёсывать ей волосы, как кукле, затем аккуратно закрепил их на затылке у принцессы таким же гребнем, но полукруглой формы. По завершении туалета он ласково погладил Женьку по щеке, а та весело улыбнулась, бегло обняла его за шею, и поцеловала в губы. На пальцах принцессы сверкали и переливались бриллианты. Со стороны оба они, и Женька, и Леонард, выглядели как образцовая супружеская пара во время медового месяца.
- Надо же, а ведь они уже скоро десять лет как вместе, - ласково сказал Сергей Александрович. – И всё никак не наиграются друг в друга!
- Какие славные ребята! – умилилась бабушка. – Они прекрасно смотрятся вдвоём! Как будто они специально сделаны, на заказ!
- Да, как и мы с Альфредом, - вздохнула Эмили. – А ты говорила!..
- Молчи, несчастная влюблённая, - бабушка шлёпнула её пониже спины. – Допускаю, что в чём-то я была не права. Век живи, век учись. Но теперь я пересмотрела свои взгляды, и стала более продвинутой! – она поправила свою кожаную фуражку. – Ладно, не беспокойся. Я уже вижу, что всё будет в порядке. Она обязательно найдёт их, и накажет. И спасёт нашего Альфреда.
- Точно, - кивнула Эмили. – Она только выглядит мягкой…
Бабушка усмехнулась.
- Ты, Эмили, плохо разбираешься в людях! Она СОВСЕМ не выглядит мягкой. Леонард – да, может быть, в душе мягкий и добрый, хотя с виду кажется грозным, потому что очень сильный. А эта девочка – тоже добрая в принципе, но она просто разорвёт любого, кто осмелится ей перечить. Она же принцесса, голубая кровь, она выросла в таких условиях. Я хорошо знаю этих людей!
27. Принцесса приходит на помощь
Несмотря на важность момента, обед в доме принцессы и Леонарда никто не отменял. И вот уже они все сидели в столовой. Весь день Эмили и бабушка провели в волнениях, и теперь поняли, как они голодны. Стол был очень изысканным и обильным. Здесь были и мясные, и рыбные блюда, и фрукты, и сладкие лакомства. Сейчас, когда надежда на спасение Альфреда появилась, и надежда весьма твёрдая, Эмили несколько успокоилась, и в ней, наоборот, проснулся аппетит. И она с усердием налегала на мороженое – такого мороженого она не ела ещё никогда, ни в России, ни в Америке.
На столе горели свечи, за окном было видно озеро, над ним кружил снежок. Земля и лес уже совсем были покрыты белой пеленой. Кругом стояли покой и тишина.
Но за столом шёл оживлённый разговор, и решались планы дальнейших военных действий. Эмили уже всё пересказала принцессе и Леонарду, во всех, самых волнующих и трагических подробностях, не пожалев ярких красок и собственных эмоций.
- И самое ужасное, они заставили Альфреда поверить, что они тоже готы, что они его братья, им можно верить и они желают ему добра! Они обманули, загипнотизировали его, и отняли у него квартиру. Настоящие готы не могли так поступить… Я знаю, Женевьева, что ты очень добрая, - сказала она в заключение, прямо как в Библии, - знаю, как ты помогла Чёрной Розе в беде, как ты не дала ей пропасть, и устроила её жизнь. Знаю, как вы с Леонардом спасли её и её друга, когда на них напали, и наказали тех хулиганов, а потом и самих хулиганов пожалели, и ты их взяла к себе в охрану. Поэтому мы просим вас, как готы просят готов – друзья, помогите!
Женевьева выслушала всё в молчании, хмуря брови. Она докурила одну сигарету, и взяла другую. Сергей Александрович поднёс ей спичку. Воцарилась тишина, и все глаза уставились на принцессу. Она ещё некоторое время молчала, и прекрасное лицо её стало жестоким.
- Сволочи. И они ещё смеют прикрываться именем готов. Но мы стоим на страже, и мы отучим их это делать, - сказала она тихо. – Так поступить с беззащитным художником. Ему и так было не сладко. А я-то собиралась пригласить его в наш новый проект, после того, как увидела в его исполнении … обнажённый портрет, если можно так выразиться, вот этой девочки, Эмили! Просто чудо! Очень эротично, и в высшей степени талантливо! Уж я-то в этом что-нибудь понимаю, поверьте! Первый раз видела обнажённую гёрлскаут…
Она улыбнулась девушке и погладила её по голове, затем снова помрачнела.
- Но мы обязательно так и сделаем, - поспешно сказал Сергей Александрович. – Ведь это уже решено, да, Женевьева?
- Да, - кивнула принцесса. – Неужели я позволю каким-то подонкам, этой мрази, сорвать мои планы? Но и это не главное, а просто мы обязаны помочь бедному художнику. Так, Леонард?
- Естественно, - с готовностью кивнул Леонард. – Как же иначе! Мы же Дети Ночи!
- Я вот что вам скажу, - продолжала Женевьева. – Речь должна идти не только о помощи. Просто мы должны повернуть всё вспять, и взыскать с обидчиков все издержки, и компенсацию морального ущерба. Ненавижу тех, кто обижает более слабых. Мы сломаем шею этим гадам.
- Как, буквально? – с восхищением и ужасом спросила Эмили.
- Ну, не обязательно, - пожала плечами принцесса. – Я же добрая, ты сама мне это говорила. Но своей деятельностью они уже заниматься не будут.
- А вы сможете их найти… Ваше высочество? – спросила Элеонора.
- Конечно! – принцесса пренебрежительно усмехнулась. – Леонард уже ищет. Может быть, очень скоро найдёт. Леонард, что там у тебя слышно?
- Я работаю. Не мешай, - коротко ответил её муж.
Все взглянули на Леонарда. Он сидел за столом, рядом с Женевьевой, но чуть отодвинувшись. Перед ним стоял раскрытый ноутбук, а на ухе, под волосами, был наушник. Он всё время стучал по клавишам компьютера, и одновременно слушал кого-то. Изредка они перешёптывались с Женевьевой.
- Он ищет, - благоговейно объяснила принцесса. – Пока мы тут сидим и разговариваем, наши бойцы действуют. Ох, страшные! Настоящие Дети Ночи! А мой Лёнька страшнее всех… Они уже прочёсывают Москву. Собственно, что тут прочёсывать? Через новых владельцев квартиры его ребятам удалось кое-что узнать. Потом, они же сказали, что они готы, у них яркие приметы. Видите, он разговаривает и по электронной почте, и по телефону через компьютер. Ему всё время что-то докладывают. Хорошо у нас всё организовано, Эмили? Нравится тебе?
- Ничего себе, - удивилась девочка. – Круто!
- Готово, - сказал Леонард, словно закончив играть в какую-то компьютерную игру. – Это не совсем готы, это – самые настоящие сатанисты, из Церкви сатаны. Внешне они похожи на готов, и тоже считают себя чем-то вроде готов, но они в корне отличаются от нас, как падшие духи отличаются от небесного воинства, хотя природа у тех и у других одна – ангельская…
Так и здесь. Мы боремся со злом, а они поклоняются злу, служат злу. Наше служение – помочь человеку в беде, а их служение – жить за счёт того, чтобы причинять страдания другим людям, обманывать их, и тем самым косвенно приносить жертвы сатане – отцу лжи.
И вот, они организовали риэлторскую фирму «Астарта – Недвижимость». Так себе фирма, одно название, их там всего четверо. Это чёрные маклеры, чёрные риэлторы. Среди них есть женщина, цыганка – она обладает сильным даром гипноза, при задержании надо с ней быть осторожнее. Она – генеральный директор, два парня, весьма тупых, оформлены агентами, и ещё у них имеется свой нотариус, старый еврей. Его зовут Исаак Арнольдович. Готом его назвать сложно, но похоже, он и есть у них главный. У них даже есть офис – в центре Москвы, на Чистых прудах!
- Скажите, пожалуйста! – удивился Сергей Александрович.
- Воображаю, какая это трущоба! – Женевьева засмеялась. – В коммуналке, в доме под капитальный ремонт. Главное, для виду – в центре! Интересно, у них хоть есть телефон?
- Да, и даже E-mail есть. Ребята их уже нашли. Но я пока дал команду охранять их снаружи, и если они никуда не будут выходить, то не показываться им на глаза. Они все там, кроме нотариуса. Необходимо его дождаться.
Леонард встал, вышел, и через минуту вернулся уже одетый.
- Я оставлю вас, господа, на некоторое время. Сейчас я сам навещу их!
- Да, - кивнула Женевьева. – И привези их сюда. И нотариуса не забудь. А тут уж я с ними побеседую лично, в домашней обстановке, - и она очень мило улыбнулась, но от её улыбки у Эмили мороз пробежал по коже.
- Я буду участвовать! – с жаром воскликнула Бабушка Зубная Боль.
- Ну, я думаю, что до этого не дойдёт, - сказала принцесса, и все засмеялись.
Леонард был очень хорош в своём длинном, узком пальто из чёрной блестящей кожи, с накладными карманами, как у немецких офицеров. Бабушка не могла отвести от него глаз.
В двери зала заглянул Кабан, тоже уже одетый. В руках он держал стальную пружинную дубинку, страшное оружие в рукопашном бою, и короткоствольный автомат. Он вполголоса доложил Леонарду, что, как было приказано, две машины и восемь бойцов ждут.
У Эмили приятно похолодело в сердце.
- Кому-то будет очень …хреново! – сладко сказала она. – За Альфреда!.. Они за всё заплатят, сволочи!
Принцесса рассмеялась.
- Нет, что ты, миленькая! Это их просто введут в курс дела, а заплатят они уже здесь, и очень, очень приличную сумму. Так что не беспокойся, у Альфреда скоро наступит совсем другая жизнь. И, я думаю, ты будешь рада разделить её с ним! Если, конечно, бабушка не будет возражать!
Элеонора махнула рукой:
- Бабушка уже ни против чего не будет возражать!..
Эмили воскликнула:
- Леонард! А возьми с собою меня! Я хочу сама посмотреть на эти рожи, хочу сама им отомстить…- она замолчала и умоляюще посмотрела на Леонарда. Тот взглянул на принцессу, принцесса – на Элеонору. Тут бабушка вдруг сказала:
- И я бы тоже поехала! Я так ненавижу этих жуликов с недвижимостью, так хоть раз бы душу отвести! Выразить всё, что у меня про них наболело! Вот ещё бы потом съездить с вашими солдатиками в наше домоуправление… и в поликлинику… но это уже в другой раз. А сейчас возьмите меня! Уверяю вас, вы не пожалеете! Я вам обязательно пригожусь!
- А что? – сказала Женевьева задумчиво. – Это мысль! Почему бы и нет? Опасность нулевая, это не работа – взять их просто так, это даже скучно! А так – это приключение! И потом, меня все знают, и если они почувствуют, что за этим стою я, они могут заволноваться… А если вы с Эмили войдёте первыми, как бы по делу, то они не станут беспокоиться. Вот как мы поступим…
И она коротко поделилась своими соображениями.
***
Два больших чёрных джипа с затемнёнными стёклами подъехали к дому возле метро «Чистые пруды». Действовали по придуманному Женевьевой плану.
Элеонора позвонила по мобильнику.
- Алло, прошу прощения, это агентство «Астарта-Недвижимость»? Я прочитала в Интернете, что вы срочно выкупаете квартиры. Дело в том, что мы с внучкой очень скоро уезжаем за границу на постоянное проживание, и готовы продать хоть за полцены. Да, да, в Москве, в центре, очень хорошая квартира – сто сорок квадратных метров, только что сделан евроремонт. Когда я могу подъехать? Что, можно даже сегодня?! Ой, как хорошо! Так я сегодня! Вы меня дождётесь? Ой, спасибо, спасибо!
Они остановились у самого дома. Всё, как было сказано. В старом здании, вход под арку, со двора. Возле арки стоял точно такой же джип. Они коротко перемигнулись фарами.
- Выходим все, и к подъезду, - негромко сказал Леонард в микрофон своего наушника. – Дама с девочкой поднимаются, остальные ждут внизу. Слушать мою команду. Не разговаривать.
Он кивнул Элеоноре Альбертовне и Эмили:
- Ваш выход! Идите.
28. И вот злодеи схвачены
Эмили с бабушкой вошли во двор, как объяснили по телефону Элеоноре, нашли подъезд под ржавым козырьком, и поднялись на второй этаж. Офис был в конце длинного, обшарпанного коридора. Туалет явно не работал – по всему коридору стоял ужасный запах.
- Ну и дыра, - удивилась Эмили.
- Главное, в центре! Это престижно.
В маленькой комнатке, за ободранным столом, у старого компьютера сидела женщина с чёрными волосами и пентаграммой на шее, на цепочке, и с ослепительной улыбкой. У соседнего стола – парень в кожаной куртке. Ещё один курил в коридоре у дверей. На стене, в рамке под стеклом, висел риэлторский сертификат.
- Проходите, садитесь, - пригласила их дама. – Наше агентство специализируется по быстрому выкупу квартир. Вы пришли именно по адресу.
- Если можно, я закурю. – Элеонора села на стул, закинув ногу на ногу, и закурила. Эмили встала рядом. – У нас случай особой важности. Нам всё нужно проделать немедленно, сегодня. Именно поэтому я согласна уступить чуть ли не за полцены. Но я должна быть уверена, что всё будет в порядке. У нас все документы готовы. Если у вас есть нотариус, мы могли бы сделать всё сразу. Я позвоню, подъедет мой человек. Мы все поедем посмотреть квартиру, и там можно будет всё оформить. А насчёт денег – как передать деньги, вы мне лучше сами посоветуйте. Как это у вас делается? – она посмотрела на риэлтора. – На главное, чтобы прямо сегодня!
- Нотариус будет здесь через двадцать минут, - засуетилась риэлтор. – Я сейчас с ним свяжусь. – Она позвонила по телефону, и после короткого разговора сказала: - Подождите, пожалуйста, немного.
Наступило ожидание. Эмили смотрела в окно, на городские огни, и думала об Альфреде – как он там, в Питере, один? Бабушка нервно курила и молчала.
Через некоторое время по ступенькам раздались шаги, и в комнату бодрой походкой вошёл маленький, лысый человек лет шестидесяти, в очках и в дублёнке. В руках он держал портфель.
- Заходите, Исаак Арнольдович! У вас всё при себе?
- Да, только мне надо торопиться. У меня ещё сегодня встреча, - нотариус взглянул на часы. – Мой рабочий день, знаете ли, заранее расписан!
Тут по коридору послышались шаги множества людей, двери снова открылись, и вошёл Леонард. В дверях, за его спиной, стоял Кабан. Остальные бойцы ждали в коридоре. Леонард коротко поклонился риэлтору и нотариусу.
- Думаю, Исаак Арнольдович, что ваш рабочий день несколько изменился. Но это хорошо, что у вас всё с собой. Это понадобится. Я смотрю, теперь вас четверо, значит, все в сборе.
- Что такое, я не понял? – один парень медленно поднялся, глядя на Леонарда, а другой взял стоявшую в углу бейсбольную биту. Тут Эмили прорвало. Она бросилась к парню и схватила его за грудки.
- Ты, скотина! Ты этой битой бил Альфреда, да?! Ах, ты…
- Ты чего, девка?!
Парень оттолкнул Эмили ладонью в грудь, так, что девушка отшатнулась, но тут же снова бросилась на парня. Тот замахнулся своей битой, но в этот момент Леонард быстро сделал шаг вперёд, как-то незаметно оттеснив Эмили и заслонив её, сделал короткое движение рукой в перчатке. Эмили показалось, будто он не ударил, а как-то даже только мазнул пальцами по лицу парня. В следующую секунду бейсбольная бита выпала из его рук, и, крутясь, покатилась в угол, а парень, корчась, валялся на полу и хватался за лицо.
Леонард быстро повернулся к другому парню – тот попятился. Леонард сделал шаг к нему, он замахнулся битой, пытаясь ударить. Леонард легко уклонился, бита просвистела над его головой. И одновременно Леонард нанёс прямой, быстрый удар в подбородок. Парень отлетел, грохнулся о стену, сполз по ней на пол и отключился. В эту секунду первый из парней начал подниматься. Леонард подошёл к нему, и хладнокровно ударил его ребром ладони по шее. Он окончательно свалился на пол, и затих.
- Лаконично, и довольно жёстко, - с восхищением отметила Элеонора. Она спокойно продолжала сидеть на стуле и курить.
- Каждому по заслугам. Правда, Эмили? – ответил Леонард, снимая перчатки, брезгливо отряхивая их, и кладя в карман.
Кабан, стоявший всё это время у дверей, только покачал головой. Пару раз он собирался вмешаться, но это не понадобилось – Леонард всё сделал сам за каких-нибудь несколько секунд.
Вообще Кабан, бывший хэви-металлист и главарь уличных хулиганов, был ужасно горд своей теперешней должностью готического бойца при самой принцессе, и под началом знаменитого железного Леонарда, и испытывал глубокий священный трепет перед своим начальником, силу которого он хорошо запомнил ещё с первого знакомства. Он смотрел на Леонарда совершенно влюблёнными глазами.
- Ну, блин, Лёня, в натуре, вот это инквизиция! – сказал он восхищённо. – Мы вроде с тобой ровесники. И когда ты успел так насобачиться?
- У меня был хороший учитель – мой отец, сам Ван Хельсинг, - скромно ответил Леонард. – И большая практика. - Он потрогал шрам на своей щеке. – А это так, игрушки. Просто я не хотел, чтобы ты со своими ребятами устроил здесь баталию с грохотом и стрельбой. Не надо привлекать милицию.
- Нет, в натуре, я бы не хотел с тобой по-настоящему опять встретиться на узкой дорожке, - заметил Кабан, который всё ещё был под впечатлением.
- И я бы тебе не советовал, - кивнул Леонард. – Особенно по-настоящему. Наденьте на них наручники, - указал он на парней. – А вы, Исаак Арнольдович, я думаю, обойдётесь без наручников? Ведь вы благоразумный человек?
Нотариус всё это время стоял, боязливо прижавшись к стене, в углу, и озирался. Он уже понял, что просто так ускользнуть не удастся.
- Что вам от меня требуется? – коротко спросил он.
- Сейчас вы поедете с нами к лицу, которое я в данный момент представляю. Оно само вам всё объяснит – так, как сочтёт нужным, - ответил Леонард. – Это лицо – принцесса Женевьева. Она ждёт вас в своём загородном доме.
- А-а… Женя Семицветова... Дочь Николая, торговца ювелиркой, миллиардера. Понятно, - нотариус сразу заметно погрустнел и сник. – Как же я сразу не догадался - по вашему гламурно-фашистскому пальто, и по запаху вашего французского одеколона, с кем я имею дело! Но почему?! Каким образом мы помешали господину Семицветову или его дочери? Мы люди скромные, небольшие!
- Она скажет вам это лично, - ответил Леонард. – В той форме, в какой пожелает.
- Это ты, сволочь цыганская, меня втянула! – визгливо закричал нотариус девице-риэлтору, сразу растеряв всю свою интеллигентность. – Иначе чёрта с два я бы влез в это дерьмо!
- А что я! Что, вообще, здесь происходит?! – тоже закричала в ответ риэлтор. – Кто они такие? Я ничего не знаю! У нас все сделки чистые, всё прозрачно!
- Вам тоже всё объяснят, - спокойно ответил Леонард. – Вы тоже едете с нами. И возьмите все свои документы, печати, и всё необходимое.
- Я никуда не поеду! – ровным голосом произнесла она, в упор глядя на Леонарда. – Это ошибка. Уберите своих людей… Вы слышите меня?
- Меня прозвали «железным», не пытайтесь меня гипнотизировать, – усмехнулся Леонард, отворачиваясь.
Комната наполнилась Лёнькиными бойцами.
- Эмили, ты не откажешься лично проводить Исаака Арнольдовича? – Леонард понимающе взглянул на Эмили. – Это он оформлял доверенность на продажу квартиры Альфреда, - добавил он как бы невзначай.
- Ещё бы! – воскликнула Эмили, кровожадно рассмеявшись. – Конечно, не откажусь!
Она вооружилась одной из лежавших на полу бейсбольных бит (с ней она была вылитая Мила Йовович), и взяла нотариуса под руку:
- Пойдём, Исаак Арнольдович! Принцесса тебя заждалась! Я обещала, что ты будешь подан на ужин своре её сторожевых собак, ротвейлеров – они как раз не кормлены!
- Кабан, помоги ей, - сказал Леонард. – Для надёжности.
Кабан понимающе кивнул, взял нотариуса под другую руку, и сказал ему скучающим, ленивым голосом, явно подражая Леонарду:
- Слышишь, ты, лысый! Идёшь сейчас спокойно, садишься в машину и не рыпаешься. Если что-то не так, руку сломаю. Понял?
- Понял, - живо кивнул нотариус, всем видом выражая готовность сотрудничать.
- То-то же, - усмехнулась Эмили. – Смотри, с нами шутки плохи!
- А ты, Рыжий, проводи девушку, - Леонард подозвал другого бойца. Тот поднял с лица шапочку-маску с прорезями. Это оказался рыжий гарсон с теплохода, приятель Кабана. Леонард указал ему на риэлтора: - Будь с ней осторожней! Возможно, она кусается!
- Ну, эту стерву я сама провожу! – Элеонора проворно вскочила с места, поправила свою кожаную фуражку, и подошла к риэлтору. – Уж на меня-то её гипноз не подействует!
- Встать! – скомандовала она своим звучным, хрипловатым голосом, резко взяла девицу за локоть, и подняла с кресла. Другой рукой она извлекла из кармана короткий, увесистый, плетёный кожаный хлыст, утяжелённый внутри свинцовыми шариками – уже не инструмент для воспитательной порки, а серьёзное оружие, которым можно и сломать кость. Были у бабушки в коллекции и такие предметы.
- Только дёрнись, - пообещала госпожа Элеонора. – Я тебя так отделаю, что родная мама не узнает! Поймёшь тогда, как нехорошо грабить честных людей!
Рыжий галантно взял риэлтора под другую руку.
- Пойдёмте, барышня, - пригласил он. – Видите, с госпожой опасно шутить!
- А вы возьмите этих двоих, - Леонард указал своим бойцам на парней с руками, скованными наручниками. – И вперёд!
Все медленно двинулись по вонючему коридору к выходу.
- И что с нами сделают? – спросила девица-риэлтор у нотариуса.
- Не знаю! – нервно расхохотался Исаак Арнольдович. – Не знаю, если дело касается принцессы! С её отцом я как-то имел дело. Это был человек старой закалки, и с ним всегда можно было договориться. Но Женечка Семицветова – девочка очень непредсказуемая, со своеобразными понятиями о справедливости, с богатой фантазией, и художественным воображением! Хорошо ещё, если мы останемся живы!
Эмили ткнула его кулаком в бок.
- Это тебе всё будет за Альфреда, гадина! – зловеще улыбнулась она.
29. На этот раз вы промахнулись!
В высоком, просторном зале, у камина, в креслах, за низким столиком, сидели принцесса и Сергей Александрович. Они играли в шахматы. Перед ними на столике стояла бутылка коньяка, рюмки, и деревянный ящичек с сигарами. Они изредка перебрасывались одним-двумя словами. Леонард уже позвонил, и они ждали его возвращения с минуты на минуту.
Вот в коридоре послышались шаги множества людей. Дверь открылась, и вошёл Леонард. Он подмигнул Женевьеве, расстегнул на ходу своё пальто, и сел в соседнее кресло.
- Ну? – нетерпеливо спросила принцесса. – Где же они?
- Все здесь, как миленькие, - кивнул Леонард. – Заходите! – пригласил он.
Принцесса устроилась поудобнее, и откинулась на спинку кресла.
И вот, в зал вошла весьма интересная процессия.
Первыми появились Эмили, вооружённая бейсбольной битой, и Кабан, с автоматом и железной дубинкой на поясе. Они вели под руки упирающегося нотариуса, прижимающего к себе портфель. Нотариус испуганно смотрел по сторонам. Исаак Арнольдович никогда ещё не видел принцессу – не пришлось как-то, хотя и имел дело с её отцом. Но готических журналов он не читал.
Он смотрел на убранство зала, на Сергея Александровича, на Леонарда…Затем взгляд его неуверенно остановился на сидящей в кресле у камина хрупкой девушке, курившей сигару. У ног её лежали два громадных чёрных ротвейлера в ошейниках со стальными шипами.
На девушке была простая чёрная туника, оставляющая открытыми её тонкие загорелые руки и плечи, и длинные голые ноги. Она была босая и сидела, поджав под себя ноги, в кресле. Огромные бриллианты на пальцах, при ярком освещении, переливались всеми цветами радуги, и являли собой великолепное зрелище. При виде этих бриллиантов, вольной посадки девушки, и ротвейлеров, нотариус понял, кто находится перед ним, и сразу сник.
В это время ввели девицу-риэлтора. Её сопровождали Рыжий, который был в высшей степени галантен, и Элеонора, держащая в правой руке тяжёлое оружие – плеть со свинцовой начинкой. Увидев это, Женевьева не могла удержаться от смеха.
Следом бойцы-охранники ввели двух упирающихся парней в наручниках. Комната наполнилась людьми.
- Дайте гостям стульчики, - попросила Женевьева. – Посадите их вот здесь, прямо передо мной. Этих двоих можете расковать – куда они денутся?! – она снова рассмеялся, сделала знак страшным собакам у её ног, и они быстро переместились и легли возле бандитов. – Не вздумайте даже шевельнуться, а то они порвут вас на куски. А вы, - указала она своим бойцам, - сядьте на диванах там, у двери, и вот тут, у окна. Держите оружие и будьте наготове. Элеонора, и ты, Эмилинька, - она ласково погладила девочку по щеке, - садитесь рядом со мной, вот в эти кресла. Побеседуем немного с нашими гостями.
Она смерила изучающим взглядом четверых пленников, сидевших перед ней. Видимо, их здорово напугали дорогой, поняла Женевьева. Они сидели притихшие, сжавшиеся. От их человеческого достоинства не осталось и следа. Дама-риэлтор испуганно косилась то на бабушку Зубную Боль, то на Женевьеву. Нотариус нервно сжимал пальцами свой портфель, теребя замки. На лысине у него обильно выступал пот, который он то и дело вытирал платком, стараясь не встречаться глазами с принцессой. Парни, с которых сняли наручники, сидели, понуро опустив головы. Стояла тишина. Только негромко играла музыка – концерт Бетховена.
- И вы ещё смели называться готами… Честно говоря, мне не хочется даже с вами разговаривать, - после недолгого молчания сказала Женевьева скучающим голосом. – Таких, как вы, я бы просто уничтожала, не напрягаясь, и ничего вам не объясняя. Такие сволочи, как вы, ползают по земле, как гадюки, обманывая и обижая людей, доставляя им горе и отнимая последнее, что они имеют. Вы не брезгуете ничем, и всегда нарочно выбираете жертвы послабее, которые не могут за себя постоять. Но на этот раз вы промахнулись! Человек, которого вы обидели последнего – художник Альфред, благородный человек, наставник и друг вот этой девушки, - она указала на Эмили, - этот человек является и моим другом, потому что он гот, и я – Дитя Ночи. Значит, таким образом, вы обидели и меня. Причём вы совершили самую страшную подлость – сыграли на человеческом доверии. Что из этого следует?
Эмили сразу заметила, как четверо виновников ещё больше сжались на своих стульях.
- Вам есть, что сказать в своё оправдание? Вижу, что нечего. Вот такая интересная получается задача. Спрашивается, каковы теперь будут мои действия, и какова ваша дальнейшая судьба, а? Как вы думаете? – Женевьева прищурилась, глядя в упор то на риэлтора, то на нотариуса.
- Евгения Николаевна, а может быть, можно как-то договориться? – дрожащим голосом спросил Исаак Арнольдович. Казалось, он был напуган больше всех.
- Можно, - утвердительно кивнула принцесса. – Значит, так. Вы никуда не отлучаетесь, и непрерывно находитесь под наблюдением моих бойцов. Вы даёте обратный ход всей сделке, и квартира возвращается к Альфреду, так, как будто ничего и не было. За чистотой и надёжностью всех процедур проследит мой адвокат. Я понимаю, у вас будут проблемы с новыми хозяевами этой квартиры – ну, что ж, вы подыщите им альтернативу, возместите убытки, и принесёте извинения. Как вы это будете делать, честно говоря, мне наплевать. Но вы это сделаете, и, разумеется, в цивилизованной форме – за этим я тоже прослежу. Всё будет у меня на глазах. Понятно?
Она выждала паузу, наблюдая, как бледнеют и вытягиваются их лица, и весело, холодно рассмеялась.
- Но это ещё не всё! В качестве компенсации за моральный ущерб вы, как вы и обещали, выплатите господину художнику Альфреду сумму в размере семидесяти тысяч долларов. Не так уж и много, но, я думаю, больше вы не осилите. Хотя, вообще-то… - она задумчиво подняла глаза в потолок, как бы высчитывая.
- Да что вы, Евгения Николаевна! – нотариус даже подскочил на месте. – Откуда у нас такие деньги?!
- Дядя, ну-ка сядь! – Кабан грубо хлопнул его по загривку, и он, охнув, снова сжался на своём стуле.
- Деньги у вас найдутся, - спокойно сказала принцесса. – А найти их вам поможет господин Леонард – ведь вы уже знакомы с ним? Не правда ли, очень приятный молодой человек?
Она указала на Леонарда. Тот курил, откинувшись в кресле, положив ногу на ногу. Он улыбнулся своей зловещей несимметричной улыбкой (из-за шрама на лице), и дружелюбно помахал рукой пленникам. Принцесса продолжала:
- Вот, он со своими ребятами вам поможет. Деньги вы привезёте не куда-нибудь, а мне лично, в руки, и я уже передам их по назначению. После этого я вышвырну вас из Москвы куда-нибудь в Урюпинск, Мухосранск или Крыжополь. И, не дай Бог, если я ещё когда-нибудь услышу про вас, - сказала она проникновенно. – Тогда вам просто не жить. Вам всё понятно? Жить пока будете у нас. Сейчас Леонард распорядится, чтобы вас разместили где-нибудь на ночь. Вместе с нашими бойцами… или лучше вот с этими собачками, чтобы вам не было скучно. А завтра, с утра, приступим к делу. Ну, до завтра! Уведите.
И она махнула рукой.
30. На краю обрыва
Холодный, неотапливаемый, полупустой автобус довёз Альфреда до посёлка вблизи моря, где была дача ныне покойного отца. Остановку за эти годы перенесли в другое место, и Альфред не сразу сообразил, куда нужно идти Всё казалось незнакомым. С похмелья его мутило, страшно болели все ушибы на теле, стало довольно холодно, и он страшно мёрз в своём осеннем пальто и вязаной шапочке-«алкоголичке».
Постепенно он отыскал дорогу. И вот он уже стоит перед запертым, заброшенным и каким-то словно поседевшим домом. Стёкла его потускнели, и сам он стал казаться Альфреду меньше, словно врос в землю.
А вокруг была такая красота! Высокие, до небес, корабельные сосны с оранжево-бурыми стволами, подступали к самому забору, и стояли у калитки, словно верные стражи. Чистый, девственный первый снег уже покрыл всё. Вокруг было белым-бело. Солнце, горящее в чистом, холодном синем небе, ослепительно искрилось и переливалось на белой земле, на крышах, на кронах деревьев. Вокруг было совершенно безлюдно. Дачный посёлок словно вымер. Стояла полная тишина.
Альфред разгрёб неглубокий снег, отыскал под крыльцом, в потрескавшейся пластмассовой коробочке, ключи. Они были, как всегда, в условленном месте, словно отец только вчера положил их туда. На глаза Альфреду навернулись слёзы. Он с трудом открыл неподдающуюся, осевшую дверь, и вошёл в холодный, давно нетопленый, дом. Всё было на своих местах, но от всего веяло холодом и запустением. Словно вместе с отцом жизнь совсем ушла из этого дома.
Отыскав топор, Альфред вышел в сени. Отец всегда держал там поленья, чтобы были сухие, наготове. Альфред отобрал несколько штук, и вышел на двор. Ежась, дрожа от холода, он стал рубить дрова на старом пне. Топор отскакивал, пальцы не слушались. Он уже и не помнил, когда в последний раз рубил дрова.
Он затопил печку. Дом стал медленно отогреваться. Но пока ещё без пальто ходить здесь было нельзя. Может быть, к ночи немного прогреется, чтобы можно было спать. Альфред стал думать, как ему жить дальше.
Наверху, в комнате, где он тогда жил, Альфред нашёл свою старую папку с бумагой для рисования. Ватман, нарезанный вчетверо, сохранился хорошо, только пожелтел за эти двадцать лет. Там же была коробочка с углём. Это уже было кое-что. Альфред усмехнулся. Придётся, значит, ему переквалифицироваться в уличные художники!
Кое-как переночевав, он на утреннем автобусе отправился в Петербург, и сел на скамье у Казанского собора, предлагая прохожим нарисовать их портрет. Проходившие мимо люди смотрели на него неприязненно, или безучастно, некоторые обижали, смеялись.
Альфред никогда не задумывался раньше, каково это – быть уличным художником, когда ты один в чужом месте, и у тебя такой непрезентабельный вид... Теперь и это пришлось испытать.
Клиентов было мало. Пальцы мёрзли, рисовать было тяжело, но, слава Богу, это он делать ещё не разучился. Подходила милиция, проверили документы, недоверчиво осматривая его лицо с синяками, заросшее бородой, весь его потрёпанный вид, но не тронули, и ушли.
К вечеру он нарисовал два небольших, очень дешёвых портрета (на более дорогую сумму никто не соглашался, глядя на него), и, как только стало темнеть, собрался и ушёл. Заработанных денег едва хватило на сигареты, самую дешёвую колбасу, хлеб и две бутылки водки. Так прошёл один день. Альфред добрался до дома и забылся тяжёлым сном.
Наутро он проснулся опять в ужасном похмелье. Допил водку, доел остатки хлеба и колбасы. Больше в доме ничего не осталось, но у художника возникло ко всему какое-то странное безразличие. Ехать в Питер желания не было. От вчерашнего дня у него остался тяжёлый осадок. Он закрыл дом на ключ, и пошёл гулять по окрестностям.
Незаметно, по тропинке среди сосен, Альфред вышел к морю. Он подошёл к краю обрыва, и стал смотреть вниз, на острые камни, как заворожённый. Он стоял, и вспоминал всю свою жизнь.
«А может быть, судьбой было предназначено умереть мне вот здесь, на этих камнях? – думал он. – Жизнь моя кончилась, жить мне больше незачем.
Эмили я больше не увижу. Полный круг завершён. Ничто уже не держит меня на этой земле. Да я этого и не достоин. Ну, что ж, видно, так тому и быть!»
Он сделал шаг вперёд, к самому краю обрыва.
Ещё один шаг.
И тут в его кармане, словно откуда-то из другого мира, вдруг пронзительно заиграл и завибрировал его телефон. Альфред вздрогнул, выходя из оцепенения. Он медленно опустил руку в карман, и вынул аппарат. Номер был незнакомый. Немного подождав, Альфред сказал:
- Да, я слушаю.
- Альфред, привет! – раздался звонкий Эмилин голос. Её было отлично слышно, словно она стояла рядом. – Как хорошо, что я тогда записала твой номер телефона! Альфред, я в Питере! Мне очень, очень срочно нужно с тобой встретиться! Есть для тебя хорошие новости! Альфред, у тебя всё нормально? Ты меня слышишь?
- Эмили, - прошептал художник. – Ты в Питере, ты всё-таки примчалась вслед за мной! Ангел мой, всё-таки ты меня спасаешь!
Он тяжело опустился на снег, склонил голову, прижимая мобильник к губам.
- Альфред! – кричала в трубку Эмили. - Я жду тебя сегодня в шестнадцать ноль-ноль на площади, у Александрийского столба! Приходи обязательно! Я буду тебя ждать!
- Хорошо, хорошо! – опомнившись, закричал Альфред в трубку. – Я приеду, Эмили, я приеду обязательно!
Когда он добрался до Петербурга, уже вечерело. Было пасмурно. Без пяти шесть он вышел на Дворцовую площадь. В сумерках над Невой горели огни, отражаясь в чёрной воде. Шёл мелкий снег.
У высокой колонны в центре площади, как когда-то в Москве, в солнечный летний день, у Лобного места, стояла герлскаут Эмили Даймонд - высокая, стройная девушка, в чёрной вельветовой куртке с островерхим капюшоном, с густыми светлыми волосами, с длинным шарфом, румяная от мороза. На шее был повязан синий скаутский галстук. Она улыбалась. Глаза её блестели в свете фонарей.
- Что, не смог скрыться, Альфред? Я всё-таки догнала тебя! Закон скаутов не позволяет разведчику бросать товарища в беде. – Она рассмеялась. – И что делать, если я совсем не могу жить без своего лучшего друга и воспитателя! Вы ещё даёте уроки живописи, господин художник Альфред?
Альфред бросился к ней, порывисто обнял и прижал её к себе. Курточка Эмили была такая мягкая, такая родная на ощупь! Она опять казалась такой худенькой под курткой! Её волосы пахли снегом и зимним воздухом. Эмили доверчиво прижалась к своему учителю, как ребёнок, коснулась его небритого лица холодной щекой.
- Любимая ученица! – прошептал Альфред. – Ты всё-таки пришла ко мне!
Он всё гладил, гладил её, и никак не мог остановиться.
Наконец Эмили отпрянула и сказала со смехом:
- Ой, Альфред, и холодно же здесь! В Москве сейчас теплее. Пойдём куда-нибудь, в кафе, у меня есть деньги, я угощаю!
Они заняли столик в углу недорогого, но чистого и уютного кафе.
- Я приехала, между прочим, не просто так, - сказала Эмили с напускной значительностью. – Меня послали к тебе с очень важным заданием. Принцесса Женевьева организовала в Москве новое художественное училище под своим собственным патронажем, получила на это лицензию, приобрела помещение и всё необходимое, и оформила все документы. Училище будет давать среднее специальное художественное образование, и выдавать диплом государственного образца. Там будут учиться девушки и юноши, окончившие десять классов – и московские, и иногородние. При училище будет общежитие, и студентам будет выплачиваться вполне приличная стипендия. Я уже зачислена на первый курс, и принцесса назначила мне особую стипендию – как она сказала, за особые заслуги при создании училища. Ректором училища назначен знакомый тебе Сергей Александрович, а преподавательский состав уже формируется. И тебя Женевьева убедительно просит оказать ей честь, и стать одним из преподавателей. Она обещает тебе хорошие условия, и зарплату – для начала полторы тысячи долларов в месяц, и полный социальный пакет, - с важностью проговорила Эмили. – И конечно, она определила меня на твой курс – в случае, если ты согласишься. Как тебе такое предложение?
- Эмили, ты что – шутишь? Неужели это правда?
Альфреду казалось, будто он спит, тяжёлым, пьяным сном, и никак не может проснуться. Он осторожно спросил:
- А где я смогу жить в Москве? Мне тоже будет предоставлена комната в общежитии? Или хотя бы койка? На то время, пока я буду работать?
- Да, чуть не забыла, - нарочито небрежно махнула рукой Эмили, весело сверкая глазами. – Принцесса просила передать, что временные трудности с жильём у тебя закончились. Вся сделка по выкупу у тебя квартиры аннулирована, ей дан обратный ход, и всё восстановлено в первоначальном виде. Твоя квартира возвращена тебе, но поскольку она сильно пострадала от пожара, в ней сейчас производится полный евроремонт, а пока принцесса приглашает…ну, в общем, нас обоих… пожить у неё. Ремонтом занимается одна из лучших строительных фирм в Москве, а расходы оплачивают те сатанисты, которые тебя обманули, загипнотизировали. Женевьева всё это устроила. Помнишь Леонарда – Женькиного мужа и помощника? Он со своими ребятами отыскал их в два счёта. Ха, видел бы ты, как он один отделал этих парней, которые тебя избили, сволочи! Я тоже в этом участвовала, а ты как думал? – рассмеялась девочка.
- И ты в этом участвовала? Ах, милая ты моя кибер-герлскаут! Мой маленький защитник! И откуда ты такая взялась? – нежно и задумчиво спросил Альфред, чувствуя, что, наверное, сходит с ума.
- Да, я в этом участвовала, и… моя бабушка тоже! Видел бы ты её! Ты знаешь, она теперь на всё смотрит иначе, и разрешает нам с тобой дружить, и… вместе жить! Вот как!
- Ну и дела, - покачал головой Альфред.
- Да, и ещё кое-что! Они ведь обещали тебе доплату в размере семидесяти тысяч долларов! Так вот, это остаётся в силе! Они, конечно, упирались, но Женевьева с Леонардом их попросили, чисто по-человечески! Ну, а уж им-то никто не откажет! – Эмили рассмеялась. – Альфред, ты теперь богат! Деньги находятся у Женевьевы, и она передаст их тебе наличными, без всяких формальностей, как только ты приедешь в Москву! Она бы тебе их выслала, но она просто не хочет, чтобы ты подвергался опасности – ездить одному с такими деньгами! А пока она просила передать тебе вот это!
Эмили протянула Альфреду конверт.
- Здесь пятнадцать тысяч рублей - из твоих собственных денег, так что, принцесса сказала, ты ей ничего не должен. Хотя, знаешь ли, по-моему, мы оба теперь перед ними в неоплатном долгу! Эти деньги – на карманные расходы. Ну, там, приодеться, привести себя в порядок, и так далее. А на твои семьдесят тысяч Женевьева советует тебе как следует отремонтировать твой дом у моря, и тогда у нас с тобой будет шикарный коттедж, куда мы сможем ездить на каникулы!
В это время к их столику подошёл официант. Эмили сама деловито сделала заказ, припоминая те кушанья, которыми их угощали в доме Жени Семицветовой, и стараясь выбрать самое лучшее. Официант уважительно кивнул, записывая.
- А что будете пить? – спросил он.
- Водку, пожалуй, - неуверенно сказал Альфред. – Возьмём водки, да, Эмили? Нужно это отметить!
- Нет, Альфред. Ты знаешь, я не буду, - отказалась девушка. – Не надо! Скауты вообще-то не пьют. У нас впереди большие дела. Так что, одну водку, и один апельсиновый сок! – сказала она официанту.
- Нет, тогда я, пожалуй, тоже не буду, - решил Альфред. – Два апельсиновых сока! Действительно, хватит пить! Пора браться за дело. Я-то думал, что жизнь уже кончилась!
- Что ты, Альфред, что ты! – весело воскликнула Эмили, крепко сжимая руку художника. – Наоборот, у нас ещё всё впереди! Настоящая жизнь только теперь-то и начинается!.. Альфред, а ты свой дом закрыл? Тебе не нужно туда заезжать?
- Закрыл. Вот, у меня и ключи с собой.
- Ну и отлично! Потому что мы выезжаем сегодня! – Эмили достала из кармана два билета класса СВ – люкс, и показала Альфреду. – Нечего тянуть, правильно? Наш поезд в двадцать два – тридцать.
- Ну, тогда… тогда знаешь что? – сказал Альфред озабоченно, на глазах у Эмили становясь прежним Альфредом, - тогда, пока у нас есть время, срочно идём: сначала - в парикмахерскую, затем – в баню, и в универмаг «Гостиный двор», за одеждой! Там есть отличный магазин для неформалов – готов и металлистов. Скорее, пока он не закрылся!
Они отправились в лучшую парикмахерскую на Невском. Оттуда Альфред вышел с помолодевшим лицом, с маленькой готической бородкой и стильной, короткой стрижкой. Это был совсем новый имидж, но выглядело очень готично.
Пока он мылся в бане, Эмили высматривала и выбирала для него одежду в готическом магазине, как когда-то он для неё в Москве. Когда художник подошёл, она уже кое-что выбрала. И теперь уже Альфред крутился перед зеркалом, примеряя майки, балахоны, джинсы и тёплые куртки, а Эмили смотрел оценивающим взглядом:
- Вот это готично, и тебе очень классно. Это возьми!
В ожидании поезда они сидели в вокзальном ресторане, за столиком у окна, и смотрели, как валит снег густыми хлопьями, укутывая всё белой пеленой, скрывая чёрную осеннюю грязь, и вместе с ней все обиды и печали, смотрели на красные огоньки отходящих поездов.
Постепенно снег за окном перестал падать. Тучи неожиданно рассеялись, и в чёрном зимнем небе засияла холодная, яркая луна.
Вокзальное радио объявило: «Поезд Петербург-Москва отправлением в 22 часа 30 минут подан под посадку на четвёртый путь. Пассажиров просим занять свои места…»
- Это наш! – воскликнула Эмили. – Идём скорее, Альфред!
Они расплатились, Эмили подхватила новый маленький чемодан, Альфред взял другой побольше, и они поспешили на перрон. В дверях вокзала Альфред задержался, посмотрел на небо, и тихо сказал:
- Ну вот, полный круг завершён. Край земли не отбит. С чего начиналось, к тому всё и вернулось. Ночь, луна и мы с Эмили. Значит, так тому и быть. Теперь – вперёд!
Эмили засмеялась, махнула ему рукой, и они устремились вперёд, навстречу новой жизни.
Москва - Железнодорожный, 12. 07. 2010 г.