Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Литература XX века: Социалистический реализм
Социалисти́ческий реали́зм (соцреали́зм) — мировоззренческий метод художественного творчества, использовавшийся в искусстве Советского Союза, а затем и в других социалистических странах, внедряемый в художественное творчество средствами государственной политики, в том числе цензурой, и отвечающий решению задач построения социализма.
Принципы соцреализма
Как гласило определение из советского учебника, метод подразумевал использование наследия мирового реалистического искусства, но не как простое подражание великим образцам, а с творческим подходом. «Метод социалистического реализма предопределяет глубокую связь произведений искусства с современной действительностью, активное участие искусства в социалистическом строительстве. Задачи метода социалистического реализма требуют от каждого художника истинного понимания смысла совершающихся в стране событий, умения оценивать явления общественной жизни в их развитии, в сложном диалектическом взаимодействии».
Писатель, по известному выражению Сталина, является «инженером человеческих душ». Своим талантом он должен влиять на читателя как пропагандист. Он воспитывает читателя в духе преданности партии и поддерживает её в борьбе за победу коммунизма. Субъективные действия и устремления личности должны были соответствовать объективному ходу истории. Ленин писал: «Литература должна стать партийной… Долой литераторов беспартийных. Долой литераторов сверхчеловеков! Литературное дело должно стать частью общепролетарского дела, „винтиками и колесиками“ одного единого великого социал-демократического механизма, приводимого в движение всем сознательным авангардом всего рабочего класса».
Официальная советская поэзия представлена немалым количеством авторов: начиная с 1920-го года и заканчивая 1980-ми можно насчитать более трёхсот фамилий более 2000). Однако несмотря на огромное творческое наследие, оставленное советскими поэтами, существует убеждение, что «советская поэзия не имеет отношения к мировой литературе». И. Ахметьев в журнале Новое литературное обозрение отмечает, что «это суждение представляется … правильным, насколько это возможно при такой краткости. Дело тут не в конкурентоспособности, а в соответствии своему назначению, сущности поэзии. Так вот, советская поэзия – не есть поэзия».
Следует отметить, что во многих исследованиях, посвященных изучению феномена советской поэзии, речь идет не столько о характерных советских поэтах, не столько об индивидуальных контекстах творчества, сколько о знаковых текстах, которые в полной мере отражают идеологический посыл и служили для реализации социального заказа. Например, известное стихотворение Степана Щипачева «Пионерский галстук»:
Как повяжешь галстук,
Береги его:
Он ведь с красным знаменем
Цвета одного…
Таким образом, личность автора претерпевает определенные изменения: отходит на второй план его индивидуальная творческая судьба, а в совокупности официальные советские стихи формируют единое художественное пространство, где личность автора теряется, его творческая манера шлифуется и стирается до советского идеала. В этом пространстве есть только намеки на индивидуальные авторские стили, которые, в сущности, поглощены самой установкой социалистического реализма как метода искусства, не предполагающей отклонения от канона, то есть вслед за политическими изменениями произошла деформация поэтического мышления автора.
И если в случае с А. Ахматовой, которой удалось сохранить свой уникальный голос ценой молчания в несколько десятилетий, цикл «Слава миру», посвященный прославлению Сталина и от которого она впоследствии отказывалась, это единичный исключительный случай подстройки авторского сознания под официальную идеологию, то для большинства советских поэтов это стало образом мысли.
Поражающее своими масштабами наследие советских поэтов по истечении времени воплотилось в замкнутое и статичное художественное пространство, в котором границы между авторскими сознаниями оказались практически стёртыми. И утверждение В.В. Виноградова о том, что «образ автора – это та цементирующая сила, которая связывает все стилевые средства в цельную словесно-художественную систему. Образ автора – это внутренний стержень, вокруг которого группируется вся стилистическая система произведения», – оказалось актуальным для советской поэзии с определенными оговорками: образ автора в данном случае не конкретный, а обобщенный, по замечанию Лернау Штеффи, это «тип поэта», а многочисленные идеологические тексты образуют, на наш взгляд, в итоге единое коллективное произведение. И всякий раз читатель сталкивался не с чем-то новым, а с хорошо узнаваемой поэтической системой. Вот строки из стихотворения другого советского поэта Казина:
Но в глазах твоих, дорогая,
Отражается наша эра
Промелькнувшим в зрачке
Трамваем,
Красным галстуком
Пионера.
Идентичные в смысловом отношении тексты появлялись из-за перемен в авторском мировосприятии: «лирическое событие чаще всего возникает из реального события, впечатления, импульса», однако в сознании советского поэта проходила дополнительная идеологическая обработка произведения. Основным информационным источником, переставляющим акценты, являлся официальный политизированный дискурс о советской поэзии, в котором регламентировали и предписывали. Именно из дискурса о советской поэзии автор мог почерпнуть сведения об идеальной реальности, которую он должен был изображать.
О двойном стандарте мысли писал советский поэт И. Кабаков: «Если ты советский человек, ты должен говорить в общественных местах, на работе так, как положено, так как все кругом говорят, под страхом гибели <…> Своё приватное мнение ты можешь высказать жене, теще, другу, это уже твоя “человеческая” черта, особенность». Так в стихах Ильи Сельвинского есть строки: Фашистами подранен и контужен, / А критиками заживо зарыт….
Перед нами неофициальный текст официально признанного советского поэта. Другой ракурс раскрывает всю губительность для поэта сложившейся ситуации и причины невостребованности официального советского поэтического наследия, которое практически оказалось выброшенным из закономерно развивающегося культурного контекста.
Судьбы официальных советских поэтов складывались по-разному, и многие из них счастливыми назвать сложно. Например, Бенедикт Сарнов в монографии «Сталин и писатели» пишет о Демьяне Бедном: «В общем, как к Демьяну ни относись, одно несомненно: был у него свой голос, свой стиль, свой – сразу, легко и безошибочно узнаваемый – строй речи. И куда только все это девалось после того, как его выварили в семи щелоках бесчисленных сталинских чисток… Все идеологические уклоны, сбои и ошибки давно преодолены и изжиты, вытравлены, выжжены дотла. Все правильно в этих новых Демьяновых стихах. Но ни одной молекулы не отыскать в них от прежнего Демьяна. Ни одной живой клеточки, по которой мы могли бы узнать, что это — именно он, Демьян Бедный, а не, скажем, Лебедев-Кумач, произносивший, бывало, с трибуны Верховного Совета длинные речи, состоящие из вот такой же стихотворной жвачки».
Примерно в той же тональности Евгений Евтушенко писал о советском поэте Николае Ушакове: «Он ходил по литературе бесшумными шагами. Он был добрый, но чем-то раз и навсегда напуганный. У него не было ни врагов, ни обожателей. Я никогда не слышал, чтобы о нем спорили. Его даже не пародировали. Он совершенно не пробуждал интереса как личность. И его это вполне устраивало, потому что так было больше шансов выжить». Совершенно точно по этому поводу высказался М. Зощенко: «Испуганный писатель – это уже потеря квалификации».
Удивительно, что, в сущности, в советской поэзии происходили те же процессы, что и в классической литературе – обращение к традиции, ее переосмысление и стремление создать что-то новое. О задачах, которые стояли перед советским поэтом, пишет Казин:
…Чтобы прошлое наше
Не оставалось в покое,
Чтоб артист и художник
Вторгались в грядущие дни…
Только при всем желании и политической установке использовать все самое лучшее, что наработано предшественниками, применяя лучшие методы и приемы традиции, не удалось произвести эффект «поэтического взрыва», то есть не произошло переосмысления старого и таким образом выхода к новому, а, значит, не получилось стать частью естественно развивающего литературного процесса. Соприкосновение стилей оказалось механическим, без интерпретации. Эти швы видны, не художественны:
Я тебя и никогда не видел,
только гул твой слышал на заре,
но я знаю: ты живешь – Овидий
горняков, шахтеров, слесарей!..
Ведь классические образы интерпретировались не индивидуальным авторским сознанием, а советским поэтом, характеристики которого как «типа поэта» значились в дискурсе о советской поэзии, то есть речь идет об искусственно созданном типе мышления, но, как и все неестественное, этот процесс не имел будущего. Уже в середине 1950-х гг. советский поэт Степан Щипачев в своей статье «Поэзии могучие крылья» признает, что «советская поэзия страдает некоторой тематической и жанровой узостью, это обедняет ее и, что гpеxa таить, делает порою скучноватой».
Конечно, в некоторых случаях речь идет о стилизации, когда советским поэтом использовалась готовая форма и менялось содержание. Осип Брик предлагал опираться на особенности древнерусской литературы, в которой существовал определенный канон и которому безоговорочно следовали авторы и переписчики, подгоняя все под трафарет, что и было в определенной мере реализовано, а профессор Ю.М. Соколов в своем докладе в 1933 году предложил писателям «использовать фольклор для выработки стиля соцреализма … органически связать поиски фольклористов с практическими задачами социалистического строительства и культурной революцией».
Интересно, что в фольклоре и в древнерусской литературе совершенно иначе поставлена проблема авторства: в одном случае, автор коллективный, в другом случае, многие имена неизвестны, то есть привлекались такие формы искусства, в которых как таковой образ автора как личность отсутствовал. Именно эта идея должна была найти свое практическое воплощение: штамповка стихотворений по определенной модели независимо от личности поэта, то есть идеальным советским поэтом мог стать любой, ведь «…литературный культ есть феномен коллективного сотворчества по отношению к тому тексту, что является его предметом … В явлении литературного культа, в читательском сотворчестве, создании новых версий, продолжений и т.д., может проявляться обратный процесс, когда литературное произведение ввергается обратно в фольклорную стихию воспроизведения, варьирования и подражания».
Однако в случае советской поэзии в отличие от фольклора образ автора сформировался и достаточно четкий, поскольку он ассоциировался с лирическим героем своих стихов, с образом идеального советского человека. Может быть, речь нужно вести не о специфических свойствах фольклора, перенесенных на художественную литературу, а о том, что перед нами поэтическая система, напоминающая отдаленно структуру метажанровой циклической формы, все элементы которой подчинены воспроизведению событийного ряда из одного эпохального сюжета о жизни идеального советского человека, а автор этого произведения один – советский поэт.