Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
САМОСТІЙНА РОБОТА
ІІ СЕМЕСТР 2014 н.р.
Тема 1. Теорія пізнання. Філософія та методологія науки.
І. Бекон Ф. «Великое восстановление наук»:
1. З якими перешкодами стикається людина на шляху до пізнання (за Ф.Беконом)? (вчення про ідоли).
2. Чи можливе, на Вашу думку, подолання «влади ідолів» у процесі пізнання?
ІІ. Томас Кун «Структура наукових революцій»:
ІІІ. Бертран Рассел «Людське пізнання. Його сфери та межі»:
1. Яки чином Б.Рассел визначає факт?
2. Які характерні риси притаманні вірі?
3. Визначення «істина» та «хиба» в концепції Б.Рассела.
4. Які труднощі виникають при спробі визначення пізнання? Чи існують способи їх подолання?
Література:
1. Бэкон Фр. Великое восстановление наук // Сочинения в 2 томах. Т.1 — с. 73 - 74 с. 307 - 310; Бэкон Фр. Новый органон (афоризмы об истолковании природы и царстве человека // Сочинения в 2 томах. Т.2. — с. 18—33 (аф.38—64, 68). — (общ. ред. А.Л. Субботина). — М.: Мысль, 1977. — Електронний ресурс.
2. Кун Т. Структура наукових революцій // Філософія: хрестоматія (від витоків до сьогодення): навч. посіб. / за ред.. акад.. НАН України Л.В.Губерського. – К.: Знання, 2009. – С. 354-364. Електронний ресурс.
3. Рассел Б. Людське пізнання. Його сфери та межі // [Цит. вид.]. – С. 321-333. Електронний ресурс.
Тексти для обговорення
[Источник сканирования: Бэкон Фр. Великое восстановление наук //Его же. Сочинения в 2 томах. Т.1 — с. 73 - 74 с. 307 - 310; Бэкон Фр. Новый органон (афоризмы об истолковании природы и царстве человека //Его же. Сочинения в 2 томах. Т.2. — с. 18—33 (аф.38—64, 68). — (общ. ред. А.Л. Субботина). — М.: Мысль, 1977. — подборка осуществлена С.Л. Катречко]
[Фр. Бэкон Великое восстановление наук. Т.1. — с. 73 - 74 с. 307 - 310]
Идолы же, которыми одержим дух, бывают либо приобретенными, либо врожденными. Приобретенные вселились в умы людей либо из мнений и учений философов, либо из превратных законов доказательств. Врожденные же присущи природе самого разума, который оказывается гораздо более склонным к заблуждениям, чем чувства. Действительно, как бы ни были люди самодовольны, впадая в восхищение и едва ли не преклонение перед человеческим духом, несомненно одно: подобно тому как неровное зеркало изменяет ход лучей от предметов сообразно своей собственной форме и сечению, так и разум, подвергаясь воздействию вещей через посредство чувств, при выработке и измышлении своих понятий грешит против верности тем, что сплетает и смешивает с природой вещей свою собственную природу.
При этом первые два рода идолов искоренить трудно, а эти последние вовсе невозможно. Остается только одно: указать их, отметить и изобличить эту враждебную уму силу, чтобы не произошло так, что от уничтожения старых сразу пойдут новые побеги заблуждений в силу недостатков самой природы ума и в конечном итоге заблуждения будут не уничтожены... [c. 73—74]
* * *
Что же касается опровержения призраков, или идолов, то этим словом мы обозначаем глубочайшие заблуждения человеческого ума. Они обманывают не в частных вопросах, как остальные заблуждения, затемняющие разум и расставляющие ему ловушки; их обман является результатом неправильного и искаженного предрасположения ума, которое заражает и извращает все восприятия интеллекта. Ведь человеческий ум, затемненный и как бы заслоненный телом, слишком мало похож на гладкое, ровное, чистое зеркало, неискаженно воспринимающее и отражающее лучи, идущие от предметов; он скорее подобен какому-то колдовскому зеркалу, полному фантастических и обманчивых видений. Идолы воздействуют на интеллект или в силу самих особенностей общей природы человеческого рода, или в силу индивидуальной природы каждого человека, или как результат слов, т.е. в силу особенностей самой природы общения. Первый вид мы обычно называем идолами рода, второй — идолами пещеры и третий — идолами площади. Существует еще и четвертая группа идолов, которые мы называем идолами театра, являющихся результатом неверных теорий или философских учений и ложных законов доказательства. Но от этого типа идолов можно избавиться и отказаться, и поэтому мы в настоящее время не будем говорить о нем. Идолы же остальных видов всецело господствуют над умом и не могут быть полностью удалены из него. Таким образом, нет оснований ожидать в этом вопросе какого-то аналитического исследования, но учение об опровержениях является по отношению к самим идолам важнейшим учением. И если уж говорить правду, то учение об идолах невозможно превратить в науку и единственным средством против их пагубного воздействия на ум является некая благоразумная мудрость. Полное и более глубокое рассмотрение этой проблемы мы относим к Новому Органону; здесь же мы выскажем лишь несколько самых общих соображений.
Приведем следующий пример идолов рода: человеческий ум по своей природе скорее воспринимает положительное и действенное, чем отрицательное и недейственное, хотя по существу он должен был бы в равной мере воспринимать и то и другое. Поэтому на него производит гораздо более сильное впечатление, если факт хотя бы однажды имеет место, чем когда он зачастую отсутствует и имеет место противоположное. И это является источником всякого рода суеверий и предрассудков. Поэтому правильным был ответ того человека, который, глядя на висящие в храме изображения тех, кто, исполнив свои обеты, спасся от кораблекрушения, на вопрос о том, признает ли он теперь божественную силу Нептуна, спросил в свою очередь: «А где же изображения тех, которые, дав обет, тем не менее погибли?» Это же свойство человеческого ума лежит в основе и других суеверий, таких, как вера в астрологические предсказания, вещие сны, предзнаменования и т.н. Другой пример идолов рода: человеческий дух, будучи по своей субстанции однородным и единообразным, предполагает и придумывает в природе существование большей однородности и большего единообразия, чем существует в действительности. Отсюда вытекает ложное представление математиков о том, что все небесные тела движутся по совершенным круговым орбитам и что не существует спиральных движений. Отсюда же вытекает и тот факт, что, несмотря на то что в природе существует множество единичных явлений, совершенно отличных друг от друга, человеческое мышление тем не менее пытается найти всюду проявления соотносительности, параллельности и сопряженности. Именно на этом основании вводится еще один элемент — огонь с его кругом для того, чтобы составить четырехчлен вместе с тремя остальными элементами — землей, водой и воздухом. Химики же в своем фанатизме выстроили все вещи и явления в фалангу, совершенно безосновательно уверяя, что в этих их четырех элементах (эфире, воздухе, воде и земле) каждый из видов имеет параллельные и соответствующие виды в других. Третий пример близок к предыдущему. Имеется утверждение о том, что человек — это своего рода мера и зеркало природы. Невозможно даже представить себе (если перечислить и отметить все факты), какую бесконечную вереницу идолов породило в философии стремление объяснять действия природы по аналогии с действиями и поступками человека, т.е. убеждение, что природа делает то же самое, что и человек. Это не намного лучше ереси антропоморфитов, родившейся в уединенных кельях глупых монахов, или мнения Эпикура, весьма близкого но своему языческому характеру к предыдущему, ибо он приписывал богам человеческие черты. И эпикуреец Веллей не должен был спрашивать: «Почему бог, подобно эдилу, разукрасил небо звездами и светильниками?» Потому что, если бы этот величайший мастер стал бы вдруг эдилом, он расположил бы звезды на небе в каком-нибудь прекрасном и изящном рисунке, похожем на те, которые мы видим на роскошных потолках в дворцовых залах, тогда как на самом деле едва ли кто укажет среди столь бесконечного числа звезд какую-нибудь квадратную, треугольную или прямолинейную фигуру. Столь велико различие между гармонией человеческого духа и духа природы!
Что же касается идолов пещеры, то они возникают из собственной духовной и телесной природы каждого человека, являясь также результатом воспитания, образа жизни и даже всех случайностей, которые могут происходить с отдельным человеком. Великолепным выражением этого типа идолов является образ пещеры у Платона. Ибо (оставляя в стороне всю изысканную тонкость этой метафоры) если бы кто-нибудь провел всю свою жизнь, начиная с раннего детства и до самого зрелого возраста, в какой-нибудь темной подземной пещере, а потом вдруг вышел наверх и его взору представился весь этот мир и небо, то нет никакого сомнения, что в сто сознании возникло бы множество самых удивительных и нелепейших фантастических представлений. Ну а у нас, хотя мы живом па земле и взираем на небо, души заключены в пещере нашего тела; так что они неизбежно воспринимают бесчисленное множество обманчивых и ложных образов; лишь редко и на какое-то короткое время выходят они из своей пещеры, не созерцая природу постоянно, как под открытым небом. С этим образом платоновой пещеры великолепно согласуется и знаменитое изречение Гераклита о том, что «люди ищут истину в своих микрокосмах, а не во Вселенной».
Наиболее же тягостны идолы площади, проникающие в человеческий разум в результате молчаливого договора между людьми об установлении значения слов и имен. Ведь слова в большинстве случаев формируются исходя из уровня понимания простого народа и устанавливают такие различия между вещами, которые простой народ в состоянии понять; когда же ум более острый и более внимательный в наблюдении над миром хочет провести более тщательное деление вещей, слова поднимают шум, а то, что является лекарством от этой болезни (т.е. определения), в большинстве случаев не может помочь этому недугу, так как и сами определения состоят из слов, и слова рождают слова. И хотя мы считаем себя повелителями наших слов и легко сказать, что «нужно говорить, как простой народ, думать же, как думают мудрецы»; и хотя научная терминология, понятная только посвященным людям, может показаться удовлетворяющей этой цели; и хотя определения (о которых мы уже говорили), предпосылаемые изложению той или иной науки (по разумному примеру математиков), способны исправлять неверно понятое значение слов, однако все это оказывается недостаточным для того, чтобы помешать обманчивому и чуть ли не колдовскому характеру слова, способного всячески сбивать мысль с правильного пути, совершая некое насилие над интеллектом, и, подобно татарским лучникам, обратно направлять против интеллекта стрелы, пущенные им же самим. Поэтому упомянутая болезнь нуждается в каком-то более серьезном и еще не применявшемся лекарстве. Впрочем, мы лишь очень бегло коснулись этого вопроса, указав в то же время, что это учение, которое мы будем называть «Великими опровержениями», или наукой о прирожденных и благоприобретенных идолах человеческого ума, должно быть еще создано. Подробное же рассмотрение этой науки мы относим к Новому Органону. [c. 307—310]
[Фр. Бэкон Новый органон (афоризмы об истолковании природы и царстве человека. Т.2. — с. 18—33 (аф. 38—64, 68)]
XXXVIII
Идолы и ложные понятия, которые уже пленили человеческий разум и глубоко в нем укрепились, так владеют умом людей, что затрудняют вход истине, но, если даже вход ей будет дозволен и предоставлен, они снова преградят путь при самом обновлении наук и будут ему препятствовать, если только люди, предостереженные, не вооружатся против них, насколько возможно.
Есть четыре вида идолов, которые осаждают умы людей. Для того, чтобы изучать их, дадим им имена. Назовем первый вид идолами рода, второй — идолами пещеры, третий — идолами площади и четвертый — идолами театра.
XL
Построение понятий и аксиом через истинную индукцию есть, несомненно, подлинное средство для того, чтобы подавить и изгнать идолы. Но и указание идолов весьма полезно. Учение об идолах представляет собой то же для истолкования природы, что и учение об опровержении софизмов — для общепринятой диалектики.
XLI
Идолы рода находят основание в самой природе человека, в племени или самом роде людей, ибо ложно утверждать, что чувства человека есть мера вещей. Наоборот, все восприятия как чувства, так и ума покоятся на аналогии человека, а не на аналогии мира. Ум человека уподобляется неровному зеркалу, которое, примешивая к природе вещей свою природу, отражает вещи в искривленном и обезображенном виде.
XLII
Идолы пещеры суть заблуждения отдельного человека. Ведь у каждого, помимо ошибок, свойственных роду человеческому, есть своя особая пещера, которая ослабляет и искажает свет природы. Происходит это или от особых прирожденных свойств каждого, или от воспитания и бесед с другими, или от чтения книг и от авторитетов, перед какими кто преклоняется, или вследствие разницы во впечатлениях, зависящей от того, получают ли их души предвзятые и предрасположенные или же души хладнокровные и спокойные, или по другим причинам. Так что дух человека, смотря по тому, как он расположен у отдельных людей, есть вещь переменчивая, неустойчивая и как бы случайная. Вот почему Гераклит правильно сказал, что люди ищут знаний в малых мирах, а не в большом, или общем, мире.
XLIII
Существуют еще идолы, которые происходят как бы в силу взаимной связанности и сообщества людей. Эти идолы мы называем, имея в виду порождающее их общение и сотоварищество людей, идолами площади. Люди объединяются речью. Слова же устанавливаются сообразно разумению толпы. Поэтому плохое и нелепое установление слов удивительным образом осаждает разум. Определения и разъяснения, которыми привыкли вооружаться и охранять себя ученые люди, никоим образом не помогают делу. Слова прямо насилуют разум, смешивают все и ведут людей к пустым и бесчисленным спорам и толкованиям.XLIV
Существуют, наконец, идолы, которые вселились в души людей из разных догматов философии, а также из превратных законов доказательств. Их мы называем идолами театра, ибо мы считаем, что, сколько есть принятых или изобретенных философских систем, столько поставлено и сыграно комедий, представляющих вымышленные и искусственные миры. Мы говорим это не только о философских системах, которые существуют сейчас или существовали некогда, так как сказки такого рода могли бы быть сложены и составлены во множестве; ведь вообще у весьма различных ошибок бывают почти одни и те же причины. При этом мы разумеем здесь не только общие философские учения, но и многочисленные начала и аксиомы наук, которые получили силу вследствие предания, веры и беззаботности. Однако о каждом из этих родов идолов следует более подробно и определенно сказать в отдельности, дабы предостеречь разум человека.
ІІ. Рассел Б. Людське пізнання. Його сфери та межі // [Цит. вид.]. – С. 321-333. Електронний ресурс.
Бертран Рассел (1872-1970).
Англійській філософ, логік, суспільний діяч, засновник сучасної філософії логічного аналізу. За Б. Расселом, сутність філософського пізнання полягає не в проясненні філософської термінології, а в систематичному розумінні навколишнього світу. Доктрина "знання через безпосереднє знайомство" посідає центральне місце в епістемології Б. Рассела. У його суспільно-політичних поглядах поєднувались лібералізм, антифашизм і антикомунізм.
Людське пізнання. Його сфера та межі
Розділ І. Індивідуальне і суспільне пізнання
Наукове пізнання прагне стати абсолютно безособовим і намагається затверджувати те, що відкрите колективним розумом людства. В цьому розділі я розгляну, наскільки воно має успіх у досягненні цієї мети та якими елементами індивідуального пізнання слід пожертвувати для досягнення можливої міри успіху в цьому.
Колектив знає і більше, і менше, ніж індивідуум: він знає, як колектив, весь зміст енциклопедії та всі внески праць наукових установ, але він не знає тих близьких до серця й інтимних речей, які утворюють колорит і саму тканину індивідуального життя. Коли людина говорить: "Я ніколи не зможу передати того жаху, який я пережив, побачивши Бухенвальд" або "Ніякі слова не можуть показати моєї радості, коли я знову побачив море після довгих років тюремного ув'язнення", вона говорить про щось таке, що є істинним у найстрогішому і найточнішому значенні слова: вона володіє через свій досвід пізнанням, яким не володіють ті, чий досвід був іншим, і яке не піддається повному вираженню в словах. Якщо вона першокласний майстер слова, вона може створити у сприйнятливого читача стан свідомості, не в усьому відмінний від її власного, але якщо вона спробує скористатися науковими методами, потік її досвіду буде безнадійно загублений у запорошеній пустелі.
Мова, наш єдиний засіб повідомлення наукового знання, соціальна за своєю суттю, походженням і головними функціями. Звичайно, якби математик потрапив на безлюдний острів із зошитом і олівцем, він, імовірно, спробував би прикрасити свою самотність обчисленнями за допомогою мови математики; правда також, що людина може писати щоденник, який вона приховує від усіх, окрім себе. У повсякденному житті більшість із нас користується словами при роздумах на самоті. Проте головною метою мови є спілкування, і для того, щоб служити цій меті, вона має бути народним, а не особистим діалектом, винайденим саме тим, хто говорить.
...Існує два способи дізнатися, що позначає слово: один - шляхом визначення значення слова за допомогою інших слів, що називається вербальним визначенням; інший - коли часто чуємо слово у присутності об'єкта, який воно позначає, що називається наочним визначенням. Зрозуміло, що наочне визначення спочатку є єдино можливим, оскільки вербальне визначення припускає знання слів, що вживаються у визначальній частині. За допомогою вербального визначення ви можете дізнатися, що п'ятикутник є плоскою фігурою з п'ятьма сторонами, проте дитина не цим способом дізнається значення таких повсякденних слів, як "дощ", "сонце", "обід" або "ліжко". Таких слів навчають, вимовляючи потрібне слово з особливим наголосом, коли дитина бачить відповідний об'єкт. Внаслідок цього значення, яке дитина повинна пов'язати зі словом, є продуктом її особистого досвіду і має відмінності відповідно до обставин та її здатності сприймати. Дитина, яка часто бачить дрібний дощ, що мжичить, пов'яже зі словом "дощ" іншу ідею, ніж дитина, яка бачила тільки тропічні зливи. Короткозора і та, що нормально бачить, дитина пов'яжуть різні образи зі словом "ліжко".
Правда, освіта веде - і не без успіху - до знеособлення мови. "Дощ" видається вже не явищем особистого досвіду, а "краплями води, що падають з хмар на землю", і "вода" - вже не тим, що може нас намочити, а Н20. Що ж до водню й кисню, то вони одержали вербальні визначення, які мають бути вивчені напам'ять, причому не має значення, розумієте ви їх чи ні. Отже, в процесі вашої освіти світ слів все більше і більше відокремлюється від світу відчуттів; ви опановуєте мистецтвом правильного використання слів, як ви могли б оволодіти мистецтвом гри на скрипці; врешті-решт, ви стаєте таким віртуозом у маніпулюванні словами, що вам навряд чи потрібно пам'ятати, що слова мають значення. Тепер ви стаєте цілком суспільною людиною, і навіть найпотаємніші ваші думки виявляються цілком відповідними для енциклопедії. Зате ви вже не можете більше сподіватися стати поетом, і якщо ви спробуєте виконувати роль закоханого, ви знайдете, що ваша знеособлена мова не дуже придатна для висловлювання почуттів, що переживаються вами. Ви пожертвували висловлюванням заради повідомлення, і те, що ви можете повідомити, виявляється абстрактним і сухим.
Вельми важливим фактом виявляється те, що чим більше ми підходимо до закінченої абстрактності логіки, тим меншою стає неминуча відмінність у значеннях, які різні люди пов'язують зі словом. Я не бачу підстави, чому взагалі повинна бути якась відмінність між двома освіченими людьми в розумінні значення ідеї, що повідомляється їм словом "3481". Слова "або" і "и!" мають кожне абсолютно одне і те саме значення для двох різних логіків. Чиста математика в усіх її частинах працює поняттями, що мають цілком суспільний і безособовий характер. Причиною цього є те, що математичні поняття нічого не отримують від відчуттів, а джерелом усього особистого є саме відчуття. Тіло є апаратом, що відчуває та реєструє, що постійно передає роздратування із зовнішнього світу; роздратування одного тіла ніколи не бувають абсолютно однаковими з роздратуваннями іншого, хоча практичні й соціальні потреби навчили нас не звертати уваги на відмінності між сприйняттями двох осіб, що стоять поряд. У побудові фізики ми підкреслювали просторово-часовий аспект наших сприйняттів, тобто аспект, найабстрактніший і споріднений з логікою та математикою. Це ми зробили, прагнучи до популярності, заради того, щоб повідомити доступне для повідомлення і для того, щоб покрити інше темним покривом забуття.
Проте простір і час, наскільки люди знають їх, насправді зовсім не такі безособові, як наука зображає їх. Теологи зображають Бога тим, що дивиться на простір і час ззовні, без пристрасті та з повним усвідомленням цілого; наука намагається наслідувати цю безсторонність із деяким видимим успіхом, але успіх цей до певної міри ілюзорний. Людські істоти відрізняються від Бога теологів тим, що їх простір і час мають свої "тут" і "тепер". Те, що знаходиться тут і тепер, - живе, а те, що далеке від нас, ховається в тумані, що поступово все більше згущується. Все наше пізнання поширюється з просторово-часового центру, який є крихітним відрізком, що ми займаємо в кожний певний момент. "Тут" - дуже невизначений термін, - в астрономічній космології Чумацький Шлях може розглядатися як "тут"; при вивченні Чумацького Шляху "тут" є Сонячною системою; при вивченні Сонячної системи "тут" - це Земля; в географії це місто або район, в якому ми живемо; у фізіологічному вивченні відчуття - це мозок у його протилежності всій решті тіла. Ширші "тут" завжди містять у собі менш широкі "тут" як свої частини; будь-яке "тут" містить у собі мозок того, хто говорить або принаймні частину його. Подібні ж міркування застосовні й до "тепер".
Наука претендує на усунення "тут" і "тепер". Коли на поверхні Землі відбувається будь-яка подія або явище, ми визначаємо його положення в просторово-часовому різноманітті, приписуючи йому широту, довготу і дату. Ми розробили техніку, що дає можливість усім кваліфікованим спостерігачам з точними інструментами дійти одного і того самого визначення широти, довготи і дати. Внаслідок цього в цих визначеннях немає більше нічого особистого, оскільки ми задовольняємося числовими свідченнями, значення яких не дуже детально досліджено. Довільно вирішивши, що довгота Гринвіча і широта екватора дорівнюють нулю, відповідно розраховують інші широти й довготи. Але що таке "Гринвіч"? Цей термін навряд чи є відповідним неупередженому погляду на всесвіт, і його визначення не е математичним. Щоб краще визначити "Гринвіч", треба привести людину до нього і сказати: "Ось Гринвіч". Якщо хто-небудь уже визначив широту і довготу місця, де ви знаходитеся, то "Гринвіч" може бути визначений широтою і довготою відносно цього місця; він знаходиться, наприклад, на стільки-то градусів на схід і на стільки-то градусів на північ від Нью-Йорка. Але це не позбавляє від "тут", яким тепер замість Гринвіча € Нью-Йорк.
Більше того, абсурдно визначати як Гринвіч, так і Нью-Йорк за їх широтою й довготою. Гринвіч є реальним місцем, населеним реальними людьми і забудованим будинками, які існували ще до того, як він став пунктом відліку довгот. Ви можете, звичайно, описати Гринвіч, але завжди може знайтися інше місто з тими самими ознаками. Якщо ви хочете бути впевненим, що ваш опис не буде віднесено ні до якого іншого місця, ви повинні згадати його відношення до якого-небудь іншого місця - наприклад, сказати, що він знаходиться в стількох-то милях униз по Темзі від Лондонського моста. Але тоді ви повинні будете визначити "Лондонський міст". Раніше або пізніше ви все-таки постанете перед необхідністю визначити якесь місце як те, що знаходиться "тут", і це буде егоцентричним визначенням, оскільки місце, про яке йтиметься, не буде "тут" для всіх. Можливо, й існує спосіб уникнути цього; пізніше ми повернемося до цього питання. Але не існує, проте, явного і легкого способу, і поки цей спосіб не знайдено, всі визначення широти і довготи страждають суб'єктивністю цього "тут". Це означає, що хоча різні люди приписують одному й тому самому місцю одну й ту саму широту і довготу, вони все-таки в кінцевому підсумку приписують не одне і те саме значення цифрам, які вони знаходять.
Звичний світ, у якому, як ми впевнені, ми живемо, є конструкцією частково науковою, частково ж донауковою. Ми сприймаємо столи як круглі або прямокутні всупереч тому факту, що художник, щоб відтворити їх вигляд, повинен малювати еліпси або не прямокутні чотирикутники. Ми бачимо людину такою, що має приблизно одні й ті самі розміри, не зважаючи на те, що знаходиться вона від нас у двох футах або у дванадцяти. Поки нашу увагу не привернуто до фактів, ми абсолютно не усвідомлюємо ті поправки, які досвід примушує нас робити за інтерпретації фізичних явищ. Є величезна дистанція від дитини, яка малює людину в профіль із двома очима, до фізика, який говорить про електрони і протони, але протягом усієї цієї дистанції є прагнення до однієї й тієї самої мети: усунути суб'єктивність відчуття і замінити його знанням, яке було б одним і тим самим для всіх, хто сприймає.
...При обговоренні підстав для віри в будь-яке емпіричне твердження ми не можемо уникнути сприйняття з усією його особистою обмеженістю. Наскільки інформація, яку ми одержуємо з цього дефектного джерела, може бути очищена фільтром наукового методу і блискуче вийти з цього фільтра богоподібною у своїй безсторонності й об'єктивності - є важким питанням, з яким нам доведеться багато мати роботи. Проте одне зрозуміло із самого початку: тільки тією мірою, якою початкові дані заслуговують на довіру, може існувати якась підстава для прийняття обширної космічної будови висновку, яка ґрунтується на них.
Я зовсім не припускаю, що початкові дані сприйняття мають бути визнані безперечними; цього я зовсім не думаю. Є добре відомі методи підтвердження або послаблення сили індивідуального свідоцтва; певні методи використовуються в судах, інші - дещо відмінні - використовуються в науці. Але всі вони виходять з того принципу, що деяке значення має бути приписано кожному свідоцтву, оскільки тільки завдяки цьому принципу вважається, що відоме число свідоцтв, які узгоджуються одне з одним, дає високий ступінь імовірності. Індивідуальні сприйняття є основою всього нашого пізнання, і немає жодного методу, за допомогою якого ми можемо починати з даних, які є загальними для багатьох спостерігачів.
ІІІ. Кун Т. Структура наукових революцій // Філософія: хрестоматія (від витоків до сьогодення): навч. посіб. / за ред.. акад.. НАН України Л.В.Губерського. – К.: Знання, 2009. – С. 354-364. Електронний ресурс.
Томас Кун (1922-1996)
Томас Семюел Кун - американський історик і філософ науки. Створив історіографічну концепцію науки, спираючись на оригінальну інтерпретацію поняття "парадигма", зокрема тезу про несумірність парадигм, Історична еволюція науки, за Т. Куном, - це багатовіковий процес протиборства різних наукових колективів, в якому особливу роль відіграє чергування двох різних періодів. Перший - період "нормальної науки", коли панівна у науковому співтоваристві модель постановки й вирішення проблем, тобто "парадигма", не викликає ні у кого серйозних заперечень і забезпечує існування наукової традиції. Другий - період "наукової революції", коли загальна довіра до парадигми зникає, загострюється суперництво між конкуруючими парадигмами, окреслюється перехід до нового періоду "нормальної науки". Історіографічна концепція Т. Куна відіграла важливу роль у подоланні антиісторицистських версій логіконормативістської методології науки.
Структура наукових революцій
Вступ
Роль історії
Якщо науку розглядати як сукупність фактів, теорій і методів, зібраних У підручниках, що перебувають в обігу, то в такому разі вчені - це люди, які більш-менш успішно роблять внесок до створення цієї сукупності. Розвиток науки за такого підходу - це поступовий процес, у якому факти, теорії і методи складаються у запас досягнень, що дедалі зростає, яким є наукові методологія і знання. Історія науки стає внаслідок цього такою дисципліною, що фіксує як цей послідовний приріст, так і труднощі, які перешкоджали накопиченню знання...
Проте останніми роками деяким історикам науки стає все важче виконувати ті функції, які їм приписує концепція розвитку науки через накопичення... Історикам усе важче стає відрізняти "науковий" зміст минулих спостережень і переконань від того, що їх попередники з готовністю називали "помилкою" і "забобоном". Чим глибше вони вивчають, скажімо, арістотелівську динаміку або хімію і термодинаміку епохи флогістонної теорії, тим більш виразно відчувають, що ці колись загальноприйняті концепції природи не були в цілому ні менш науковими, ні більш суб'єктивістськими, ніж ті, що склалися на сьогодні. Якщо ці застарілі концепції слід назвати міфами, то виявляється, що джерелом останніх можуть бути ті самі методи, а причини їх існування виявляються такими самими, як і ті, за допомогою яких у наші дні досягається наукове знання. Якщо, з іншого боку, їх слід називати науковими, то виявляється, що наука мала елементи концепцій, абсолютно несумісних із тими, які вона містить у цей час. Якщо ці альтернативи неминучі, то історик повинен вибрати останню з них. Застарілі теорії не можна в принципі вважати ненауковими тільки на тій підставі, що вони були відкинуті. Але в такому разі навряд чи можна розглядати науковий розвиток як простий приріст знання...
Поступово, і часто остаточно не усвідомлюючи цього, історики науки почали ставити питання іншого плану і простежувати інші напрями в розвитку науки, причому ці напрями часто відхиляються від кумулятивної моделі розвитку. Вони не стільки прагнуть відшукати в попередній науці тривкі елементи, які збереглися до сучасності, скільки намагаються розкрити історичну цілісність цієї науки в той період, коли вона існувала. їх цікавить, наприклад, не питання про відношення переконань Галілея до сучасних наукових положень, а скоріше відношення між його ідеями й ідеями його наукової спільноти, тобто ідеями його вчителів, сучасників і безпосередніх наступників в історії науки. Більш того, вони наполягають на вивченні думок цієї та інших подібних спільнот під тим кутом зору (що зазвичай вельми відрізняється від позиції сучасної науки), що визнає за цими переконаннями максимальну внутрішню узгодженість і максимальну можливість відповідності природі... Цей нарис ставить мету охарактеризувати хоча би схематично такий образ, виявляючи деякі передумови нової історіографії.
По-перше, хоча б попередньо, слід вказати на те, що для багатьох різновидів наукових проблем замало самих методологічних директив, щоб дійти однозначного і доказового висновку. Якщо примусити досліджувати електричні або хімічні явища людину, яка не знає цих сфер, але знає, що таке "науковий метод" узагалі, то вона може, міркуючи цілком логічно, дійти будь-якого з безлічі несумісних між собою висновків. До якого саме з цих логічних висновків вона дійде, ймовірно, буде визначено її попереднім досвідом в інших сферах, які їй доводилося досліджувати раніше, а також її власним індивідуальним складом розуму... Спостереження і досвід можуть і повинні різко обмежити контури тієї сфери, в якій наукове міркування має силу, інакше не буде науки як такої. Але самі по собі спостереження і досвід ще не можуть визначити специфічного змісту науки. Формоутворювальним інгредієнтом переконань, яких дотримується ця наукова спільнота зараз, завжди є особисті й історичні чинники - здавалося б, елемент випадковий і довільний.
Наявність цього елементу довільності не вказує, однак, на те, що будь-яка наукова спільнота могло б займатися своєю діяльністю без певної системи загальноприйнятих уявлень. Не зменшує він і ролі тієї сукупності фактичного матеріалу, на якій ґрунтується діяльність спільноти. Навряд чи будь-яке ефективне дослідження може бути розпочате, перш ніж наукова спільнота вирішить, що має у своєму розпорядженні обґрунтовані відповіді на запитання, подібні до таких: Якими є фундаментальні сутності, з яких складається універсум? Як вони взаємодіють одна з одною і з органами чуття? Які питання учений має право ставити відносно таких сутностей і які методи можуть бути використані для їх вирішення? Принаймні в розвинених науках відповіді (або те, що повністю замінює їх) на питання, подібні цим, міцно закладаються в процесі навчання, яке готує студентів до професійної діяльності й дає право брати участь у ній. Рамки цього навчання строгі та жорсткі, і тому відповіді на названі питання залишають глибокий відбиток на науковому мисленні індивідуума. Цю обставину необхідно серйозно враховувати під час розгляду особливої ефективності нормальної наукової діяльності та при визначенні напряму, якого вона дотримується зараз...
Нормальна наука, на розвиток якої змушена витрачати майже весь свій час більшість учених, ґрунтується на припущенні, що наукова спільнота знає, яким є наш навколишній світ. Багато успіхів науки народжуються з прагнення спільноти захистити це допущення, і якщо це необхідно - то і вельми дорогою ціною. Нормальна наука, наприклад, часто утискає фундаментальні нововведення, тому що вони неминуче руйнують її основні настанови. Проте доти, доки ці настанови зберігають у собі елемент довільності, сама природа нормального дослідження дає гарантію, що ці нововведення не утискатимуться дуже довго. Іноді проблема нормальної науки, проблема, яка має бути вирішена за допомогою відомих правил і процедур, не піддається численним штурмам навіть найталановитіших членів групи, до компетенції якої вона належить. В інших випадках інструмент, призначений і сконструйований для цілей нормального дослідження, виявляється нездатним функціонувати так, як це передбачалося, що свідчить про аномалію, яку, незважаючи на всі зусилля, не вдається погоджувати з нормами професійної освіти. Таким чином (і не лише таким) нормальна наука збивається весь час на манівці. І коли це відбувається - тобто коли фахівець не може більше уникнути аномалій, що руйнують існуючу традицію наукової практики, - починаються нетрадиційні дослідження, які врешті-решт приводять усю цю галузь науки до нової системи приписів (commitments), до нового базису для практики наукових досліджень. Виняткові ситуації, в яких виникає ця зміна професійних приписів, розглядатимуться в цій роботі як наукові революції. Вони є такими доповненнями до пов'язаної традиціями діяльності в період нормальної науки, які руйнують традиції.
Найбільш очевидними прикладами наукових революцій є ті знамениті епізоди в розвитку науки, за якими вже давно закріпилася назва революцій... Ми не раз зустрінемося з великими поворотними пунктами в розвитку науки, пов'язаними з іменами Коперника, Ньютона, Лавуазьє та Ейнштейна. Краще за всі інші досягнення, принаймні в історії фізики, ці поворотні моменти є зразками наукових революцій. Кожне з цих відкриттів необхідно зумовлювало відмову наукової спільноти від тієї або іншої освяченої століттями наукової теорії на користь іншої теорії, несумісної з попередньою. Кожне з них викликало подальше зрушення в проблемах, що підлягають ретельному науковому дослідженню, і в тих стандартах, за допомогою яких професійний учений визначав, чи можна вважати правомірною ту або іншу проблему чи закономірним те або інше її вирішення. І кожне з цих відкриттів змінювало наукову уяву так, що ми врешті-решт повинні визнати це трансформацією світу, в якому проводиться наукова робота. Такі зміни разом із дискусіями, які їх незмінно супроводжують, і визначають основні характерні риси наукових революцій.
Засвоєння нової теорії вимагає перебудови попередньої і переоцінки попередніх фактів, внутрішнього революційного процесу, який рідко виявляється під силу одному вченому і ніколи не здійснюється в один день. Немає тому нічого дивного в тому, що історикам науки буває вельми важко визначити точно дату цього тривалого процесу, хоча сама їх термінологія примушує бачити в ньому деяку ізольовану подію...
Приписи, які керують нормальною наукою, визначають не тільки ті види сутностей, які включає універсум, але, неявно, і те, чого в ньому немає. Звідси випливає (хоча ця думка потребує ширшого обговорення), що відкриття, подібні до відкриття кисню або рентгенівських променів, не просто додають ще якусь кількість знання у світ учених. Зрештою, це справді відбувається, але не раніше, ніж спільнота вчених-професіоналів здійснить переоцінку значення традиційних експериментальних процедур, змінить своє поняття про сутності, з яким вона давно зріднилася, і в процесі цієї перебудови внесе видозміни також у теоретичну схему, крізь яку вона сприймає світ. Науковий факт і теорія насправді не відокремлюються одне від одного непроникною стіною, хоча подібний поділ і можна зустріти в традиційній практиці нормальної науки. Отчому непередбачені відкриття не є просто введенням нових фактів. З цієї самої причини фундаментально нові факти або теорії якісно перетворюють світ ученого тією самою мірою, якою кількісно збагачують його...
Конкуренція між різними групами наукової спільноти є єдиним історичним процесом, який ефективно приводить до заперечення певної раніше загальноприйнятої теорії або до визнання іншої.
Тема 2: Етносоціальне буття суспільства крізь призму постановки проблеми духовності.
План:
І. Тетяна Чайка. БЕСІДИ З КРИМСЬКИМ. «РОЗУМ, НАСТОЯНИЙ НА СОВІСТІ».
1. Звернувши увагу на визначення духовності, охарактеризуйте заявлений С.Кримським «принцим монадності» особистості. Як співвідноситься дана ідея з проблемою виокремлення «людських якостей»?
2. У чому полягає етичний вимір людської духовності? Як уможливлюється залучення етики до пізнавального процесу?
3. У чому, на Вашу думку, полягає проблемність настанов «нової етики» (як «моральної межі» у пізнанні)?
4. Чи поділяєте Ви позицію «заборони на певний вид знання»? У даному річищі охарактеризуйте специфіку епістемології С.Кримського («принцип морального розуму»). Висловіть власну позицію з приводу означеної проблематики.
ІІ. Г.Д. Торо «Життя без принципу»:
Література:
1. Чайка Т. Бесіди з Кримським. «Розум, настояний на совісті» // Філософська думка. Український науково-теоретичний часопис. – №5. – 2011. – С. 89-94. – Електронний ресурс.
2. Г.Д. Торо. Жизнь без принципа / Генри Дэвид Торо // Писатели США о литературе. Т.1. – М.: Прогресс, 1982. – Електронний ресурс.
Тексти для обговорення
І. Джерело: ФІЛОСОФСЬКА ДУМКА. УКРАЇНСЬКИЙ НАУКОВО-ТЕОРЕТИЧНИЙ ЧАСОПИС 5’ 2011. – С. 89-94.
ДОТОРК: УСНІ ІСТОРІЇ ФІЛОСОФІЇ
Тетяна Чайка
БЕСІДИ З КРИМСЬКИМ. «РОЗУМ, НАСТОЯНИЙ НА СОВІСТІ»
Я повинна сказати, що саме такої бесіди з Сергієм Борисовичем, у тому вигляді, як вона представлена тут, фактично не було. Власне, вона була, але набагато триваліша й докладніша. Це — тільки доторк до тієї нашої розмови. Сама ж розмова являє собою прикметний випадок: учений, охоплюючи свій творчий доробок «атакуючим оглядом» (його власний вислів), викладає основи своєї концепції. У повному обсязі цей виклад буде поданий у книзі «Наш разговор длиною в жизнь». Ну а тут я намагалася знайти й відобразити стрижень концепції Кримського, її осердя. Гадаю, що таким осердям є ідея моральності пізнання — ідея «розуму, настояного на совісті», в якій мислитель убачав сумарний принцип своєї епістемології. Ті ж, хто знав Сергія Борисовича, певно, погодяться, що це не тільки стрижень його концепції, а й усього його єства. Розум, настояний на совісті, — це про нього, як про вченого, так і про людину. Терпкий аромат цього настою хотілося б донести до читача.
Тетяна Чайка: Сергію Борисовичу, Ви хотіли окремо поговорити про особистість. А що, на Ваш розсуд, є її осердям?
Сергій Кримський: На мою думку, стрижнем особистості є духовність. Розумієте як? Духовність пов’язана з саморозбудовою особистості. У нас же досі вважають: «А, духовність! Знову, набридло!» Її зазвичай чомусь пов’язують тільки з церквою, хоча це лише один з її різновидів. Зокрема, існує і наукова, і антична, і східна духовність тощо. Але все пов’язують з церквою. І я розумію людей, які так вважають. Їм так простіше, адже справжня духовність, тобто саморозбудова особистості, вимагає зазирання всередину себе. А це дуже важка і небезпечна справа! Треба бути дуже добре озброєним, аби вміти зазирнути всередину себе. Сучасна психологія твердить, що тільки п’ять відсотків людей щось тямлять у своїй внутрішній сутності, всі інші не відають, хто вони й що вони. Античні греки взагалі казали, що про себе знають тільки боги. Християнські богослови твердили, що лише на Страшному суді люди вперше довідаються, хто вони насправді є. А от Герцен писав так: як тільки людина народжується, вона починає кричати, аби не чути якоїсь тривожної істини, що перебуває в її власному єстві. Далі впродовж життя людина напивається, приймає хтозна які наркотики, покладає на себе важкі труди, і все це аби не чути тієї загрозливої істини. У цьому штучно створеному недозвіллі ми проходимо життя спросонку і вмираємо в чаду, в облозі безглуздя і дрібниць, так і не оговтавшися до пуття. Тому що людину створено таким чином, що все неґативне вона відносить на рахунок інших, а не самої себе. І коли вона ненароком починає зазирати всередину себе, вона знаходить там таке, на що зовсім не сподівалася. Я вважаю, що пробудження людини до свідомого самопізнання може здійснюватися тільки через духовність. Точніше, через набуття власного духовного досвіду. Тож під духовністю я маю на увазі не духовний розвиток суспільства — духовний розвиток суспільства — це проблема культури, власне філософії тощо, — а саморозбудову особистості. Власне, саморозбудова монадної особистості, здатність людини стати монадною особистістю і є, як на мене, проблемою духовності.
Т. Ч.: А от про монадну особистість, Сергію Борисовичу, якщо можна, трошки докладніше. Як я розумію, це поняття має солідне філософське підґрунтя.
С. К.: Безперечно. Взагалі, в історії не можна твердити, що чогось, мовляв, зовсім не було, а потім воно з’явилося. Хоч би про що ми вели мову, все обов’язково має своїх попередників. Так ось, монадні особистості, звісно, існували й раніше — пророки, генії, вожді. Такі були, але їх існування було винятком, а не правилом. Нині ж, завдяки потужним комунікаціям, завдяки виникненню техносфери, яка охопила планету, щільність соціальних зв’язків настільки зросла, що можливість стати монадною особистістю, тобто особистістю, здатною репрезентувати свою епоху, свій час, свою націю, реально з’явилася у більшості людей. Саме можливість. Наскільки ця можливість реалізується, інша справа. Принаймні ми бачимо, що в монадній особистості є нагальна потреба. Розумієте, у другій половині ХХ ст., а ще виразніше в нашу добу, відбувається крах масових політичних партій. Ми ж пам’ятаємо, які були партії: в Радянському Союзі 18 мільйонів людей, в Італії — 5, у Франції — 3 мільйони. Зараз цього нема і, гадаю, ніколи більше не буде. Принципам колеґіальності, партійності, соборності все виразніше протистоїть принцип монадності, тобто здатності окремої особистості репрезентувати свій час. І справді, сучасна історія довела, що такі монадні особистості, як Махатма Ґанді, Мартин Лютер Кінґ, Андрій Сахаров, як Володимир Короленко в Україні, Володимир Вернадський, матір Марія та ін., справили на людство більший вплив, аніж усі політичні партії разом узяті. Таким чином, принцип соборності отримує зараз доповнення у вигляді принципу монадності, тобто особистісної репрезентації свого часу. А принцип монадності висуває на передній план людські якості, нерозвиненість яких стає нині відчутним гальмом навіть для науково-технічного проґресу.
Слід взяти до уваги, що людські якості часто протистоять загальним ідеям. Герой роману Василя Гроссмана «Життя і доля», в’язень фашистського концтабору, висловлює своєму товаришеві таку думку: взагалі я проти ідеї добра, Гітлер може використати цю ідею для виправдання існування навіть цього табору, але я за людську доброту. Доброта — така собі людська якість.
Ось дивіться. ХХ сторіччя чітко показує нам таку важливу річ: абстрактну ідею, хоч би якою прекрасною або рятівною вона була, завжди можна повернути як у позитивний, так і в неґативний бік. Скажімо, ту ж саму національну ідею можна долаштувати до принципу розвитку особистості й культури — а можна й звести до ідеології націонал-соціалізму. Зрештою, виявляється, що будь-які абстрактні ідеї звернені як у позитивний, так і в неґативний бік, тим часом людська якість більш надійна. Сьогодні ми вже не маємо дефіциту ідей — на ХХ сторіччя людство, здається, винайшло вже всі ідеї власного порятунку, але щодалі відчутнішим стає дефіцит людських якостей. А вони надійніші, на них більше можна покладатися, ніж на абстрактні ідеї. На мою думку, проблема людських якостей — це і є проблема монадності особистості, проблема особистісної репрезентації свого часу.
Т. Ч.: А от якщо повернутися в лоно філософії, чи можна вважати людські якості суттєвим чинником, скажімо, процесу пізнання? Чи правильно я розумію, що в рамках Вашої концепції як пізнання Всесвіту, так і самопізнання людини в кінцевому рахунку уявляється неможливим без напрацювання певних людських якостей самим суб’єктом, що пізнає?
С. К.: Знаєте, апостол Павло казав, що людина здатна пізнавати лише тоді, коли сама вона пізнана Богом, тобто Абсолютом.
Т. Ч.: Гадаю, мається на увазі, що Бог не тільки пізнає, а й упізнає в такій людині якості, адекватні образу та подобі Його.
С. К.: Певно, що так. У моєму раціоналістичному тлумаченні ідеться про те, що умовою пізнання є долучення пізнавального суб’єкта до світового прарозуму. А таке долучення без певного морального викшталтування — річ неможлива. Розумієте, я будую свою теорію пізнання некласичним чином. З мого погляду, є підстави вичленувати в процесі пізнання два результати: раціональне знання в дусі класичної епістемології та софійну мудрість, що визначається пафосом причетності до вищих цінностей буття, закоханістю в істину, благоговійним доторком до предмета знань. Згідно з моєю точкою зору, це — два рівні знання, що формують певну вертикаль, на вершині якої у людини, за словами Платона, відбувається поворот очей душі, поворот від споглядання зовнішнього світу до власного внутрішнього світу.
Т. Ч.: Сергію Борисовичу, чи правильно я зрозуміла, що такий поворот здійснюється вже не стільки в пізнавальному, скільки в етичному вимірі людської духовності?
С. К.: Безперечно. Етичне у мене залучене до пізнавального процесу, просто без нього пізнання неможливе.
Т. Ч.: Тоді, Сергію Борисовичу, про це, якщо можна, трохи докладніше. Справді, як можна уявити собі власне етичний контекст пізнання?
С. К.: Гаразд, поговоримо про це докладніше. Це важливе питання, і мені воно цікаве. Річ у тім, що для мене воно пов’язане з більш широким розумінням самої етики. Для мене (гадаю, не лише для мене, але в даному разі я кажу це від свого імені, це моя позиція, я просто наполягаю на ній, хоч і не вважаю себе у цьому пункті ориґінальним) етика — це не тільки й не стільки правила поведінки людей, це більш широка річ... Метафорично кажучи, це тонка мембрана, що вловлює вібрації універсуму. Можу це підтвердити.
Як відомо, з-поміж багатьох цивілізацій, що існували впродовж історії людства (Тойнбі нараховує їх 21, Шпенґлер – 8, але річ не в цьому), життєздатними виявилися тільки ті, що створили етичні цінності світового значення — юдейська, християнська, мусульманська, буддійська... Виходить, що етика є своєрідним способом виживання — виживання хоча, можливо, і не окремої особистості, але цивілізацій як таких і людства в цілому. Розумієте, у чому річ? Є якийсь іще не позначений, не обрахований, не класифікований і не розкритий закон спасіння людства в його історії. Коли справа доходить до межі, за якою постає загроза знищення людства, з’являються якісь непередбачувані рятівні сили.
Т. Ч.: Ви наполягаєте на тому, що це саме закон?
С. К.: Так, саме закон. І один з його аспектів — моральний. Є така моральна межа, знехтувавши якою, цивілізація гине. Як загинули давні царства. Існує якийсь рубіж лиходійств, за яким усе... До речі, це стосується не тільки цивілізацій. Ми ж знаємо, що всі тоталітарні режими недовговічні. Межа, приблизно, півсторіччя. Ну, що стосується Радянського Союзу, це особлива дивна річ, він 70 років протримався, але це, здається, найдовший строк, зазвичай 40—50 років — і гинуть!
Т. Ч.: А чи існує моральна межа в самому пізнанні?
С. К.: Гадаю, що так. Певно, що існують етичні заборони на деякі різновиди знання — коли, скажімо, втручаються в механізм мислення людини, в її генетичний апарат, в ті глибинні рівні матерії, де стався Великий вибух тощо.
Тож для мене етичні заборони — це дуже серйозна річ. Знаєте, я навіть колись розробити «Етичний кодекс ученого» намагався.
Т. Ч.: І розробили?
С. К.: Та ні. Формальні правила — це, як виявилося, не мій стиль. Один з головних принципів, який є для мене очевидним: справжній учений повинен зробити все для спростування самого себе, тільки тоді його результати можуть вважатися надійними.
Т. Ч.: Тобто, на Вашу думку, учений повинен зважати на всі альтернативні можливості?
С. К.: Так, і, найголовніше, ліквідувати абсолютну впевненість у своїй правоті. Завважте, на солідних міжнародних конференціях ніхто ніколи не висловлюється категорично. Це у нас філософи звикли висловлюватися категорично — і це перша ознака поганого філософа. Розумієте, навіть коли вчений одержує безперечно вагомі й загальновизнані результати, у нього повинен зберігатися безперервний сумнів. Це і є його моральний обов’язок.
Т. Ч.: Сергію Борисовичу, щойно Ви вийшли на дуже важливу проблему — проблему заборони на знання. Я хотіла б Вас запитати, в якій площині Ви вважаєте цю заборону реальною, адже відомо, що науковий проґрес не рахується з такими заборонами. Чи можна вважати, що вона існує виключно в сфері моралі?
С. К.: Розумієте, досліджуючи епістемологічну проблематику, я вийшов на такий феномен, який взагалі-то в історії був відомий, але зовсім не опрацьований і не пояснений. Це феномен знання, яке веде до спасіння, і знання, яке веде до згуби. Саме такий поділ є в Авґустина Блаженного. Він його зазначає, проте далі нічого не пояснює. Я намагався розібратися в цьому питанні. Виявилося, що справді існує знання, небезпечне не тільки для людства, а і для окремої людини. Є навіть така модель суїциду: людина вкорочує собі віку, отримавши певне знання, тому що жити з ним вона не може. Тобто є речі, заборонені для людини, є уявлення, за рамки яких не можна виходити. І справді, цікаво, що в історії пізнання ставилася проблема не тільки відкритості й доступності знання, тобто просвіти, але і його закритості. Певні види знання традиційно приховувалися. Навіть якщо взяти Сковороду, у нього ж за життя жодна праця не опублікована. Він забороняв їх друкувати, бо вважав, що це знання тільки для втаємничених.
Т. Ч.: Сергію Борисовичу, а як у цьому контексті звучить давній девіз «Sapere aude»?
С. К.: Його Кант використовував. У нього він дещо інший сенс має. Ну, принаймні, Кант точно мав на думці тільки такий сенс: «Май мужність іти за своїм розумом».
Т. Ч.: Це кантівське тлумачення, а у Вашому контексті як?
С. К.: У моєму контексті так: «Завжди май мужність послуговуватися знанням».
Т. Ч.: Саме мужність?
С. К.: Мужність, саме мужність. Чому? Тому що інколи людина лякається істини й прагне не істини, а ілюзії. Є екзистенційні ситуації, де людина навіть розраховує на ілюзію, шукає її. Проте раціональність вимагає мати мужність, мужність приймати всі наслідки з одержаних положень. В своїй епістемології я формулюю принцип етичної сили істини. Що він означає? От як Ґете казав, що так, в якихось ситуаціях ми звертаємося до ілюзій, до неправди. Тим часом істини бувають руйнівні, такі, що нищать нас. Але брехня ніколи не виправляє свої неґативні наслідки, а істина виправляє. Тому, писав Ґете, я віддаю перевагу руйнівній істині перед рятівною неправдою...
Т. Ч.: Так виходить, що істина має власну етичну силу? У такому разі, які вимоги висуває вона до людини, здатної її осягнути?
С. К.: Знаєте, про це колись чудово сказав Самуїл Маршак: «Хай буде розум добрим у вас, а серце мудрим буде». Розумієте, це ідея доброго розуму, морального розуму. У мене це теж особливий принцип пізнання — принцип морального розуму. Власне, це ще античний, олімпійський принцип. Справа в тому, що розум сам по собі, так би мовити, чистий розум може бути і зовсім недобрим. Взагалі розум — як поліцейський, розум говорить «це можна, а це ні-ні, ось це істина, а це хиба». Розум сам по собі — це сила, яка може бути віддана й машині. Саме тому розум необхідно поєднувати з етикою. Щоб людський розум був настояний на совісті.
Тетяна Чайка — кандидат філософських наук, науковий співробітник Інституту філо-
софії ім. Г.С. Сковороди Національної академії наук України. Сфера наукових інтересів —
історія давньоруської філософської думки, етика, юдаїка.
ІІ. Джерело: Генри Дэвид Торо. Жизнь без принципа; [Перевод Э.Осиновой]// В кн.: Писатели США о литературе, т.1. М.: Прогресс, 1982
Прочитано в качестве лекции не ранее 1854 г. под заглавием Getting a Living, or What Shall It Profit a Man if He Gain the Whole World and Lose His Own Soul. Опубликовано посмертно в Atlantic Monthly осенью 1863 г.
Не так давно я был на лекции в Лицее, и мне показалось, что оратор выбрал тему, слишком далекую от него, и слушать его было неинтересно. Он говорил о вещах, близких не его сердцу, а скорее его конечностям или коже. В этом смысле лекция не имела центральной или объединяющей мысли. Лучше бы он рассказал о своих сокровенных мыслях, как делают поэты. Однажды меня спросили, что я думаю, и внимательно выслушали ответ, и это было самым большим комплиментом, который мне когда-либо делали. Я удивляюсь и радуюсь, когда такое случается. Люди редко интересуются тем, что я думаю, как будто они имеют дело с орудием. Обыкновенно от меня хотят одного: знать, сколько акров земли я намерил – поскольку я землемер – или, самое большее, какие новости я принес. Им нужна не моя сущность, а моя оболочка. Как-то издалека приехал ко мне человек с предложением прочесть лекцию о рабстве. Поговорив с ним, я понял, что он и кучка его единомышленников хотели продиктовать семь восьмых моей лекции, оставив мне лишь одну восьмую, поэтому я отказался. Когда меня приглашают прочесть лекцию – а у меня в этом деле есть небольшой опыт, – я считаю само собой разумеющимся, что от меня хотят услышать не просто что-то приятное или такое, с чем все согласятся, но что я в действительности думаю по какому-то вопросу, будь я даже самым последним в мире дураком, поэтому я намерен ввести им большую дозу самого себя. За мной послали и согласны платить, и я твердо решил, что они услышат меня, хотя бы я и наскучил им до смерти.
А теперь скажу нечто подобное и вам, мои читатели. Поскольку вы мои читатели и путешествовать я не очень-то люблю, не буду говорить о людях, которые живут за тридевять земель, но постараюсь держаться поближе к дому. Времени у меня в обрез, поэтому опущу все комплименты и оставлю одну критику.
Давайте посмотрим, как мы живем.
Наш мир – это мир "дела". Какая в нем бесконечная суета! Почти каждую ночь меня будит пыхтение паровоза. Оно нарушает мои сны. И так всю неделю, без перерыва. Было бы славно увидеть хоть раз, как человечество отдыхает. Но нет, оно работает, работает, работает. Нельзя купить чистую тетрадь, чтобы заносить туда мысли, – они обычно разлинованы для записи долларов и центов. Ирландец, увидевший, как я пишу что-то в блокноте, стоя в поле, решил, что я подсчитываю свой заработок. Если человека в младенчестве выбросили из окна, искалечив его на всю жизнь, если его до смерти напугали индейцы и он превратился в слабоумного, жалеют его больше всего потому, что теперь он неспособен... вести дело! Думаю, на свете нет ничего (включая преступление) более чуждого поэзии, философии, да и самой жизни, чем эти бесконечные дела.
На окраине нашего города живет грубоватый и крикливый человек, который любит делать деньги. Он собирается построить насыпь у подножия холма вдоль границы своего луга. Боги вселили ему эту мысль, чтобы уберечь его от бед и зол, так вот он хочет, чтобы я три недели рыл вместе с ним землю. В результате, может быть, он скопит еще больше денег для своих наследников, которые их бездумно промотают. Если я помогу ему, большинство людей с одобрением отзовутся обо мне как о человеке усердном и трудолюбивом. Но если я предпочту посвятить себя работе, которая даст больше подлинной выгоды, хоть и меньше денег, во мне будут склонны видеть лентяя. И все же, поскольку мне не нужна дисциплина бессмысленного труда и я не вижу ничего особенно похвального в предприятии этого человека, – не больше, чем во многих предприятиях нашего или иноземных правительств, – я предпочту закончить образование в другой школе, каким бы смешным ему или им это ни показалось.
Если ходишь по лесу много часов каждый день просто потому, что любишь лес, тебя могут принять за бездельника. Но если проводишь целый день, спекулируя на бирже, продавая этот лес и оголяя землю раньше времени, тебя считают трудолюбивым и предприимчивым гражданином. Как будто городу нужно от леса только одно: спилить его!
Большинство людей сочтут за оскорбление, если им предложить перебрасывать камни через стену и потом обратно только для того, чтобы заработать. Однако многие сейчас делают работу и похуже. Приведу пример. Однажды летним утром, сразу после восхода солнца, я увидел, как один из моих соседей шел с упряжкой волов, медленно тянувших телегу с огромной каменной глыбой. Человек этот являл собой настоящий образец трудолюбия: рабочий день начался, на лбу у него выступил пот, упрек всем лентяям и бездельникам; остановившись рядом с упряжкой и полуобернувшись, он щелкнул бичом, и волы прибавили шагу. А я подумал: вот труд, защищать который – задача американского Конгресса, труд честный и мужественный, честный, как длинный день; он делает заработанный хлеб слаще и предохраняет общество от порчи, труд этот все почитают и благословляют, а мой сосед – один из избранного сословия, которое делает необходимую, но трудную и утомительную работу. И в самом деле, я почувствовал легкий укор совести: ведь я смотрел на него из окна, а не шел по улице, занятый каким-нибудь подобным делом. Когда наступил вечер, мне случилось пройти мимо двора другого соседа – у него много слуг и куча денег, которые он бросает на ветер, не добавляя ничего к общему капиталу, – и там я увидел ту же каменную глыбу, что и утром. Она лежала рядом с причудливой постройкой, которой надлежало украшать покои этого американского лорда Тимоти Декстера*, что сразу уронило в моих глазах достоинство труда возчика. По-моему, солнце было сотворено для того, чтобы освещать занятия более достойные, чем это. Могу добавить, что его работодатель, задолжав с тех пор почти всем в городе, исчез, а после того как совестный суд разобрал дело о его банкротстве, он основался где-то в других краях и снова стал покровителем искусств.
* Американский богач, "лорд" Тимоти Декстер украшал свой особняк в Ньюпорте статуями мифологических и исторических персонажей в полный рост. – Прим. перев.
Пути, которыми можно заработать на жизнь, почти все без исключения ведут вниз. Что бы вы ни делали ради заработка самого по себе, вы не работали, а просто-напросто бездельничали или того хуже. И если человек получает только то, что платит ему наниматель, он может считать себя обманутым. Он обманывает сам себя. Если вы зарабатываете ремеслом писателя или лектора, вы должны быть популярны, а это значит стремглав лететь вниз. Те услуги, которые общество охотнее всего оплачивает, неприятнее всего оказывать. Вам платят за то, чтобы вы были величиной меньшей, чем человек. Государство не более разумно вознаграждает и труд гения. Даже поэт-лауреат предпочел бы не воспевать различные события из жизни царствующей фамилии. Его приходится подкупать мерой вина. А другого поэта, может статься, отрывают от его музы, чтобы отмерить эту меру. Что касается моей работы, то даже то, что я мог бы сделать наилучшим образом как землемер, не нужно моим нанимателям. Их устраивает, чтобы я делал свое дело кое-как и не слишком старался. Когда я говорю, что есть разные способы проводить землемерную съемку, мой наниматель обычно спрашивает, какой из них даст ему больше земли, а не какой самый точный. Однажды я изобрел способ измерять кубатуру дров и пытался предложить его в Бостоне, однако мерщик дров сказал мне, что продавцы совсем не заинтересованы в точности и что его мерка достаточно хороша для них, поэтому они обычно обмеряют дрова еще в Чарльстоуне, не переезжая моста.
Целью работника должно быть не стремление добыть средства к существованию или получить приличное место, но хорошо сделать свое дело. В денежном отношении городу было бы выгоднее оплачивать труд людей так, чтобы они не чувствовали себя работающими ради низменной цели – лишь бы заработать на жизнь, но для целей научных или даже нравственных. Нанимайте человека, который трудился бы не ради денег, а из любви к делу.
Удивительно, как мало людей работают для души, но и они ради денег и славы готовы бросить свои занятия. Я вижу объявления о том, что требуются энергичные молодые люди, как будто энергичность – единственный капитал, которым они располагают. Потому я был удивлен, когда некто предложил мне, человеку зрелому, в полной уверенности, что я соглашусь, вступить с ним в партнерство, как будто мне абсолютно нечего делать и вся моя прежняя жизнь была лишь серией неудач. Комплимент весьма сомнительный! Это все равно как если бы он встретил меня посреди океана без руля и без ветрил и предложил мне плыть за ним! Если бы я согласился, что, по-вашему, сказала бы страховая компания? Ну уж нет! На этом этапе плавания у меня есть дело. Сказать по правде, когда совсем мальчишкой я бродил по родному порту, я увидел объявление, что требуются сильные и ловкие матросы, и я пустился в плавание, как только достиг совершеннолетия.
У общества нет таких богатств, которыми можно было бы подкупить мудрого человека. Можно собрать достаточно денег, чтобы прорыть туннель в горе, но нельзя собрать столько, чтобы нанять человека, занятого своим делом. Толковый и стоящий человек делает то, что может, платит ли ему общество за это или нет. Люди бестолковые предлагают свою бестолковость тому, кто дает больше, и вечно, рассчитывают получить влиятельную должность. Можно не сомневаться, они редко разочаровываются.
Пожалуй, я ревнивее, чем принято, отношусь к своей свободе. Чувствую, что связь моя с обществом и обязанности по отношению к нему все еще слабы и случайны. Тот необременительный труд, который дает мне заработок и которым, как считают, я в какой-то степени приношу пользу своим современникам, для меня в основном приятен, и мне не часто напоминают, что это моя обязанность. Пока мне в этом сопутствовал успех. Но я предвижу, что, если мои потребности увеличатся, труд, необходимый для их удовлетворения, превратится в тяжелую и нудную работу. Если я запродам все утренние и дневные часы обществу, как делает большинство, то мне не для чего будет жить. Думаю, я никогда не продам право первородства за чечевичную похлебку. Я бы сказал, что человек может быть очень трудолюбивым и все же проводить время не лучшим образом... Нет на свете большего глупца, чем тот, кто расходует значительную часть жизни, чтобы заработать на жизнь. Великие начинания не нуждаются в финансовой поддержке. Поэт, к примеру, должен поддерживать свое тело поэзией, подобно тому как лесопилка питает паровые котлы стружкой. Зарабатывать на жизнь надо любовью. Говорят, что девяносто семь купцов из ста терпят крах, так что люди, если мерить их жизнь этой меркой, в большинстве своем неудачники и можно смело предсказать их неминуемое банкротство.
Вступить в жизнь наследником состояния – значит не родиться на свет, а, скорее, появиться в нем мертворожденным. Пользоваться милосердием друзей или правительственной пенсией (в том случае, если вы еще дышите), каким бы из пяти синонимов вы ни обозначили эти отношения, – значит отправиться в богадельню. По воскресеньям несчастный должник идет в церковь, чтобы переучесть свои акции, и, естественно, обнаруживает, что расходы его больше доходов. Католики чаще всего обращаются в совестный суд, чистосердечно признаются в банкротстве, отказываются от имущества и собираются начать жить заново. Так люди, лежа на спине, рассуждают о грехопадении человека и даже не пытаются подняться.
Люди делятся на два типа в зависимости от того, что они хотят получить от жизни. Одни довольствуются скромным успехом; цели, которые они ставят, можно поразить выстрелом в упор. Другие же, хотя и неудачники, стремятся к целям все более и более возвышенным, пусть они и находятся невысоко над горизонтом. Я бы предпочел последнее, хотя, как говорят на Востоке, величие не приходит к тем, кто опускает очи долу, и всякий, чей взор устремлен ввысь, впадает в нищету.
Удивительно, что почти ничего значительного не написано о том, как зарабатывать на жизнь и как сделать работу ради пропитания не только почетной, но привлекательной и славной, ибо, если работа не такова, не такова и жизнь. Бросив взгляд на литературу, можно подумать, что эта проблема никогда даже не волновала думы одинокого мыслителя. Может быть, люди испытывают такое отвращение к своей работе, что им неприятно говорить о ней? Мы склонны обходить молчанием ценный урок, который дают нам деньги и который Творец Вселенной с таким трудом пытается преподать нам. Что касается средств к существованию, то достойно удивления, насколько люди разных сословий, даже так называемые реформаторы, не придают никакого значения тому, живем ли мы наследственным капиталом, честным трудом или воровством. Думаю, что Общество ничего не сделало для нас в этом смысле, оно скорее уничтожило то, что уже сделало. Лучше я буду терпеть холод и голод, чем соглашусь предохранить себя от них способами, которые приняты среди людей и пропагандируются ими.
Мы чаще всего неверно понимаем слово «мудрый». Как может быть мудрым человек, если он не умеет жить лучше, чем другие, если он лишь хитрее и умнее? Разве мудрость работает на ступальном колесе? Или учит нас своим примером, как преуспеть в жизни? Можно ли говорить о мудрости, оторванной от жизни? Неужели она всего-навсего мельник, перемалывающий в муку тончайшую логику? Уместно спросить, а зарабатывал ли Платон свой хлеб более достойным способом и преуспел ли он в этом лучше своих современников или отступал, подобно другим, перед трудностями жизни? Неужели он преодолевал их только благодаря равнодушию или тому, что напускал на себя важность? Может быть, его жизнь была легче оттого, что тетка упомянула его в завещании? Способы, коими люди зарабатывают свой хлеб, то есть живут, всего лишь паллиативы, просто-напросто увиливание от настоящего жизненного дела, в основном потому, что они не знают лучших, а может, и не хотят знать.
Золотая лихорадка в Калифорнии, например, и отношение к ней не только торговцев, но философов и так называемых пророков – свидетельства величайшего позора, постигшего человечество. Подумать только, как многие готовы жить милостью Фортуны и получать возможность распоряжаться трудом менее удачливых, не внося собственного вклада в общественное богатство! И это называют предприимчивостью! Я просто не знаю более поразительного свидетельства аморальности торговли и всех обычных способов зарабатывать деньги. Философия, поэзия и религия этих людей не стоят и выеденного яйца. Боров, роющий землю рылом и тем добывающий себе пропитание, постыдился бы такой компании. Если бы я мог, пошевелив лишь пальцем, распоряжаться всеми богатствами мира, я не стал бы платить за них такую цену. Даже Магомет знал, что Бог создал этот мир не шутки ради. Ведь Бог – не богатый джентльмен, который разбрасывает пригоршни монет, для того чтобы посмотреть, как человечество бросится их поднимать, расталкивая друг друга локтями. Всемирная лотерея! Как можно добывать пропитание в царстве Природы с помощью лотереи? Какой горький комментарий, какая сатира на наши общественные институты! Кончится тем, что человечество повесится на дереве. Разве только этому и учили нас все заповеди всех Библий? И разве последние и самые удивительные изобретения человеческого ума всего-навсего усовершенствованные грабли для навоза? Неужели это та почва, на которой встречаются Восток и Запад? Разве Бог велел нам добывать себе средства к существованию, копая там, где мы не сеяли, в надежде, что Он, быть может, наградит нас слитками золота?
Бог выдал праведнику бумагу, которая обеспечивает ему пищу и одежду, а неправедный нашел в сундуках Бога ее facsimile и, присвоив его, получает пищу и одежду наравне с первым. Это одна из самых распространенных систем обмана, какие только видел мир. Я не подозревал, что человечество страдает от нехватки золота. В жизни я видел его немного, но знаю, что оно очень ковкое, хотя и не такое ковкое, как ум. Крупицей золота можно покрыть большую поверхность, но все же меньшую, чем крупицей мудрости. Золотоискатель в горных долинах, такой же игрок, как и его собрат в салунах Сан-Франциско. Какая разница в конце концов – бросать кости или грязь? Если вы выиграли, в убытке останется общество. Старатель – враг честного труженика, хоть он и не получает жалованья. Мало того, что вы работали как вол, добывая золото. У дьявола тоже много работы. Пути грешников нелегки во многих отношениях. Самый неискушенный наблюдатель, отправляющийся на прииск, видит (и говорит), что золотоискательство похоже на лотерею: добываемое там золото и заработок честного труженика – вещи разные. Но, как правило, он забывает то, что увидел, так как видел он лишь факты, а не принцип, и начинает там торговое дело, иначе говоря, покупает билет другой лотерии (как выясняется позже), где факты не столь очевидны.
Прочитав однажды вечером отчет Ховитта об австралийских старателях, я всю ночь видел во сне бесчисленные долины, в которых ручьи были изрыты ямами глубиной от десяти до ста футов и шириной футов шесть. Ямы находились совсем близко друг от друга и были наполовину заполнены водой, и вот в эту-то местность люди стремятся, чтобы попытать счастья. Они не знают, где копать, – быть может, золото залегает прямо под их лагерем, и иногда разрывают землю на площади сто на шестьдесят футов, прежде чем обнаружат жилу, а иногда проходят в футе от нее. Они превращаются в дьяволов и в своей жажде обогащения посягают на права друг друга. Целые долины на протяжении тридцати миль становятся похожими на огромные соты, в которых вязнут сотни старателей – стоя в воде, покрытые грязью и глиной, они работают день и ночь и умирают от истощения и болезней. Прочитанные мной факты почти изгладились из моей памяти, но однажды я подумал о своей собственной несовершенной жизни, похожей на жизнь других. Эти ямы все еще стояли у меня перед глазами, когда я спросил себя, почему бы и мне не промывать золото каждый день, пусть даже ради мельчайших крупиц, почему бы и мне не пробить шахту до золотой жилы, которая проходит внутри меня, и не разрабатывать ее? Чем она хуже приисков Балларата или Бендиго, даже если будет больше похожа на обыкновенный колодец? По крайней мере я смог бы идти каким-то путем, пусть одиноким, узким и кривым, но я смог бы шагать, преисполненный любви и благоговения. Там, где человек отделяется от толпы и идет своим путем, испытывая эти чувства, дорога делает развилку, хотя обычный путешественник увидит лишь дыру в изгороди. Одинокая тропа напрямик окажется лучшей из этих двух дорог…
…Ховитт пишет о человеке, который на приисках в Бендиго в Австралии нашел самородок весом в двадцать восемь фунтов: Он скоро начал пить; купил коня и скакал по округе во весь опор, а когда ему встречались люди, он обычно их спрашивал, знают ли они, кто он таков, и затем снисходительно сообщал, что он – тот самый несчастный, которого угораздило найти самородок. Кончилось тем, что он врезался на полном скаку в дерево и чуть не вышиб себе мозги. Думаю, опасность этого была невелика, поскольку мозги ему отшибло еще самородком. Ховитт добавляет: Это совершенно пропащий человек. Однако он типичный представитель определенной категории людей. Все они ведут беспутную жизнь. Вот послушайте, как называются некоторые прииски, где они роют золото: Ослиная низина, Лощина бараньей головы, Отмель убийцы и т.д. Разве сами названия не звучат иронично? Пусть даже они увезут добытое лихим путем золото куда угодно, все равно они будут обретаться в Ослиной квартире или Баре убийцы*.
* Игра слов: flat – низина и квартира; bar – отмель и бар. – Прим. перев.
Новейшим способом применить нашу энергию стал грабеж захоронений на Дарьенском перешейке – предприятие, находящееся еще в стадии младенчества, так как, по последним сообщениям, в законодательном собрании Новой Гранады прошло второе чтение законопроекта, регулирующего этот метод добычи. Корреспондент Трибьюн пишет: В сухое время года, когда погода позволяет вести раскопки, несомненно будут найдены другие guacas (т.е. кладбища). К эмигрантам он обращает такие слова: Не приезжайте сюда раньше декабря. Держите путь через перешеек, он лучше дороги через Бока дель Торо. Не обременяйте себя лишним багажом и не берите палатку. Здесь нужна лишь пара теплых одеял, кирка, лопата и хороший топор – вот почти все, что вам потребуется (совет, похоже, взятый из путеводителя Бедекера). Заканчивает он следующей фразой, набранной курсивом и заглавными буквами: Если дела у вас идут хорошо, ОСТАВАЙТЕСЬ ДОМА, что можно перевести так: Если вы неплохо зарабатываете ограблением кладбищ, оставайтесь дома.
Но зачем искать тему для проповеди в Калифорнии? Она ведь дитя Новой Англии, воспитанное в ее школе и взращенное в лоне ее церкви.
Удивительно, как мало среди проповедников моральных учителей. К помощи пророков прибегают, чтобы оправдать жизнь человеческую. Весьма почтенные мужи, illuminati* нашего века, между делом, вспоминая о чем-то своем, вздыхая и передергиваясь от отвращения, со снисходительной улыбкой советуют мне не относиться ко всему столь серьезно и примириться, что равносильно совету отхватить себе кусок побольше. Самое возвышенное, что мне говорили по этому поводу, был совет унизиться. Смысл его заключался в следующем: не стоит тратить времени на то, чтобы переделывать мир; не спрашивайте, как выпекается хлеб насущный, не то вас стошнит, и тому подобные вещи. Лучше уж сразу умереть, чем лишиться совести, добывая свой хлеб. Если в умном человеке не сидит простак – он один из ангелов ада. По мере того как мы стареем, мы живем грубее, делаем себе небольшие поблажки и в какой-то степени перестаем повиноваться своим лучшим инстинктам. Нужно быть щепетильными до крайности и не обращать внимания на насмешки больших горемык, чем мы сами.
* Просвещенные (лат).
Ни наша наука, ни даже философия не дают истинной и абсолютной картины мира. Дух фанатизма и ханжества топчет своим копытом небо. В этом легко убедиться, стоит лишь заговорить о том, есть ли жизнь на звездах. Зачем осквернять небо, как мы оскверняем землю? К нашему несчастью, установлено, что доктор Кейн был масоном и сэр Джон Франклин – тоже. Но еще хуже предположение, что в этом-то и кроется причина, почему первый из них отправился на поиски второго. В нашей стране нет ни одного популярного журнала, который бы осмелился поместить на своих страницах без комментариев какую-нибудь детскую мысль о важных предметах. Ее непременно отдадут на суд докторов богословия (а не сословия синиц, как сделал бы я).
Побывав на заупокойной службе по человечеству, перейдем к рассмотрению какого-нибудь явления природы. Для мира даже несмелая мысль похожа на могильщика.
Я, пожалуй, не знаю мыслящего человека, обладающего такими широкими взглядами и настолько свободного от предрассудков, чтобы в его обществе можно было думать вслух. Большинство людей, с которыми вы пытаетесь говорить, вскоре начинают спорить с вами относительно какого-нибудь установления, акционерами которого они, оказывается, являются. Они смотрят на мир со своей колокольни и неспособны взглянуть на него широко. Эти люди постоянно воздвигают свою низенькую крышу с узким оконцем между вами и небом, когда хочется смотреть на небо без всяких преград. Прочь с дороги вместе с вашей паутиной! Вымойте окна! – говорю им я. Я слышал, что советы кураторов некоторых лицеев проголосовали за запрещение лекций о религии. Но как узнать, что для них религия и когда я приближаюсь к запретной теме, а когда удаляюсь от нее? Я затронул эту тему и постарался честно рассказать о моем религиозном опыте, но слушатели даже не поняли, о чем я говорил. Для них лекция была столь же безобидна, как мечты. Прочитай я им даже жизнеописание самых отъявленных мерзавцев в человеческой истории, они, вполне вероятно, решили бы, что я написал жития отцов церкви. Меня обыкновенно спрашивают, откуда я или куда еду. Но однажды я случайно услышал вопрос, гораздо более уместный, когда один из присутствовавших в зале спросил другого: Зачем он это говорит? Эти слова заставили меня содрогнуться.
Я не могу сказать, не покривив душой, что лучшие люди, которых я знаю, исполнены безмятежности и спокойствия и заключают в себе целый мир. Больше всего их занимает соблюдение этикета, они обходительны и более других стремятся произвести впечатление, только и всего. Мы закладываем гранит в фундаменты наших домов и амбаров, строим заборы из камня, но сами не опираемся на гранит истины, этой глубинной и первозданной горной породы. Наши лежни прогнили. Из какого же материала сделан тот человек, который, по нашему мнению, живет не в согласии с самой совершенной и неуловимой истиной? Я часто виню моих хороших знакомых в безмерном легкомыслии, потому что, хотя мы и не говорим друг другу комплиментов, но и не даем уроков честности и искренности, как делают животные, твердости и надежности, как делают скалы. Но вина тут обычно обоюдная, ибо мы, как правило, не требуем друг от друга большего.
Вся эта шумиха вокруг Кошута,* надуманная и столь характерная для нас, – еще одна разновидность политики или танцев. В его честь повсеместно произносились речи, причем каждый оратор выражал мысль – или отсутствие оной – толпы. Никто из них не основывался на истине. Связанные вместе, они, как водится, опирались друг на друга – и все вместе – ни на что. Так индусы ставили мир на слона, слона на черепаху, черепаху на змею, а змею поставить было уже не на что. Единственный плод этой шумной кампании – новый фасон шляп (Kossuth hat).
* В 1851-1852 гг. борец за независимость Венгрии Лайош Кошут (1802-1894) в качестве почетного гостя посетил США, где его восторженно принимали. Однако с нам вступили в конфликт венгерские революционеры-эмигранты, заявившие протест против известных попыток Кошута представить себя единственным героем Венгерской революции 1848 г. – Прим. перев.
Вот так пусты и бессмысленны бывают подчас наши разговоры: одна плоскость притягивает другую. Когда жизнь наша перестает быть уединенной и обращенной в думу, разговор вырождается в сплетни. Редко встречаем мы человека, который может сообщить нам новости, взятые не из газет или разговоров с соседом. Большей частью мы отличаемся от своих ближних только тем, что они читали газету или были в гостях, а мы нет. Чем беднее становится наша внутренняя жизнь, тем чаще и со все большим упорством мы ходим на почту. Можете быть уверены: тот бедняга, что уходит с наибольшим количеством писем, гордый своей обширной перепиской, все это время ни разу не написал самому себе.
Мне кажется, прочесть даже одну газету в неделю и то слишком много. Последнее время я это делаю, и у меня такое чувство, словно я живу в чужом краю. Солнце, облака на небе, снег и деревья не говорят мне так много, как раньше. Нельзя быть слугой двух господ. Целого дня сосредоточенного созерцания не хватит, чтобы понять и овладеть богатством дня.
Мы можем стыдиться того, что прочли или услышали за день. Я не знаю, почему мои вести должны быть столь несущественны в сравнении с мечтами и ожиданиями, почему события моей жизни должны быть столь ничтожны. Новости, которые мы слышим, в основном не новы для нашего духа. Они – лишь бесконечное повторение избитых истин. Меня часто подмывает спросить, почему такое значение уделяют какому-то частному событию, ну, например, тому, что через двадцать пять лет вы снова встретили на улице архивариуса Хоббинза. Ну и что же, вы не уступили ему дорогу? Таковы ежедневные новости. Они, похоже, носятся в воздухе, неприметные, как споры, и попадают на какой-нибудь забытый thallus или поверхность нашего ума, которая становится для них почвой, и так начинает развиваться опухоль. Нужно смывать с себя такие новости. Даже если земля наша разлетится на куски, что из того, если при этом самая суть ее останется неизменной? Если мы в здравом уме, то не должны интересоваться такими вещами. Мы живем не для праздных забав. Я не заверну и за угол, чтобы посмотреть, как мир взлетит на воздух.
Возможно, все лето и почти всю осень вы неосознанно избегали газет и новостей, потому что, как теперь стало ясно, утро и вечер были полны вестей для вас, а прогулки – полны неожиданностей. И вы следили не за новостями в Европе, а занимались своим делом в полях Массачусетса. Если вы живете, двигаетесь, существуете в тонком слое, куда просачиваются вести о событиях, делающих газетные новости (слой тоньше газетного листа, на котором они напечатаны), тогда они заполняют собой ваш мир. Но если вы воспаряете выше или погружаетесь ниже этого слоя, не может быть, чтобы вы помнили или вам напоминали о них. Видеть, как восходит и садится каждый день солнце, устанавливать именно такие отношения между нами и абсолютной истиной – значит сохранить здравый ум. Говорят о народах, а что такое народы? Татары, гунны, китайцы! Они живут роями, как насекомые. Историки тщетно пытаются запечатлеть их в нашей памяти. Так много народу стало потому, что нет личностей. А ведь именно они – население мира. Любой мыслящий человек может сказать вместе с духом Лодина*:
Смотрю с вышины на народы,
И кажутся они мне прахом,
Моя обитель в облаках приятна,
Тиха просторная опочивальня.
Давайте жить так, чтобы не походить на эскимосов, которых собаки тащат не разбирая дороги, кусая друг друга за уши.
* Имеется в виду персонаж кельтского фольклора. – Прим. перев.
Часто не без содрогания я сознаю опасность того, что чуть не допустил в свой ум подробности какого-нибудь пустячного дела или уличного происшествия. Я с удивлением замечаю, как охотно люди загружают ум этой чепухой и позволяют пустым слухам и мелким случайностям вторгаться в сферу, которая должна быть священна для мысли. Разве ум – поприще, куда сходятся, чтобы перемывать кости ближнего и обсуждать сплетни, услышанные за чайным столом? Или это – часть самого неба, храм, освященный и предназначенный для богослужений? Мне трудно разобраться с теми немногими фактами, которые важны для меня, поэтому я не тороплюсь занимать свое внимание вещами незначительными, которые может прояснить лишь божественная мудрость. Таковы, в основном, новости, содержащиеся в газетах и в разговорах. В отношении их важно сохранять чистоту ума. Стоит лишь допустить в свои мысли детали одного-единственного судебного дела, дать им проникнуть в наш sanctum sanctorum* – на час, на много часов! – и сокровеннейшая область разума превратится в распивочную, как если бы все это время нас интересовала уличная пыль и сама улица с ее движением, суетой и грязью осквернила святыню наших мыслей! Разве это не было бы интеллектуальным и моральным самоубийством? Когда я был вынужден провести несколько часов в качестве зрителя и слушателя в зале суда, я видел, как время от времени дверь открывалась и в зал входили мои соседи с вымытыми руками и лицами, хотя они вовсе не обязаны были там быть, и на цыпочках проходили поближе. Мне показалось, что, когда они снимали шапки, уши у них превращались в огромные воронки для звука и сдавливали их маленькие головки. Подобно крыльям ветряной мельницы, они улавливали широкий, но мелкий поток звука, который, сделав несколько витков в их мозгу и пощекотав его выступы и зубцы, выходил с другой стороны. Интересно, подумал я, когда они приходят домой, они так же тщательно моют уши, как перед тем – руки и лица? Мне всегда казалось, что в таких случаях слушатели и свидетели, адвокат и присяжные, судья и сидящий на скамье подсудимых преступник – если можно считать его виновным до вынесения приговора – все в равной мере виновны, и можно ожидать, что сверкнет молния и поразит их всех вместе.
* Святилище (лат.).
С помощью всяких уловок и разных вывесок, грозящих нарушителям карой господней, не допускайте таких людей на единственную территорию, которая для вас священна. Как трудно забыть то, что совершенно бесполезно помнить! Если мне суждено стать руслом, я предпочту, чтобы по нему протекали горные ручьи, воды парнасских источников, а не городских сточных канав. Существует вдохновение, эта ведущаяся при дворе Бога беседа, достигающая чуткого слуха вашего ума. А есть нечестивое и затхлое откровение пивной и полицейского участка. Одно и то же ухо способно воспринимать и то и другое. И только характер слушающего определяет, чему его слух будет открыт, а для чего закрыт. Я верю, что ум может быть осквернен постоянным вниманием к вещам обыденным, так что и все наши мысли принимают оттенок обыденности. Самый рассудок наш становится похожим на мостовую, его основание разбивают на куски, по которым могут ездить экипажи, а если хотите знать, какое покрытие самое лучшее, превосходящее по прочности булыжники, еловые плашки или асфальт, посмотрите только, что представляет собой ум некоторых из нас, долго подвергавшийся такому обращению.
Уж если мы так себя осквернили – а кто не скажет этого о себе? – помочь делу можно лишь одним путем: осторожностью и сосредоточенностью вернуть уму его святость и вновь превратить его в храм. Мы должны относиться к уму, то есть к самим себе, как к невинному и бесхитростному ребенку, чьим опекуном мы являемся, и быть очень осторожными в выборе тем и предметов, на которые мы стараемся обратить его внимание. Читайте не Времена*, читайте Вечность. Условности в конечном счете не лучше нечистот. Даже научные факты могут засорить мозги, если каждое утро не стирать с них сухую пыль этих фактов или не смачивать росой свежей и живой истины, чтобы заставить их плодоносить. Знание дается нам не по частям, оно озаряет, как яркие вспышки небесного света. Да, каждая мысль, приходящая нам в голову, изнашивает ум, пробивает в нем колеи, которые, как на улицах Помпеи, говорят о том, как много им пользовались. Есть много вещей, о которых мы решаем после длительного размышления, что их стоит знать, стоит пускать, как коробейника с его тележкой, шагом или рысцой по тому мосту с огромным пролетом, которым мы надеемся пройти от самого дальнего берега времени и достигнуть в конце концов ближайшего берега вечности! Разве мы совсем не обладаем ни культурой, ни тонкостью, а одним лишь умением жить как варвары и прислуживать дьяволу, добывая богатство, славу или свободу, всего понемногу, и выставляя их напоказ, будто мы лишь шелуха и скорлупа, лишенная нежного и живого ядра? Разве наши установления непременно должны походить на колючие плоды каштана с недоразвитым ядром, годные лишь на то, чтобы колоть пальцы?
* Игра слов The Times – название газеты. – Прим. перев.
Говорят, Америке предстоит стать ареной битвы за свободу, но при этом, должно быть, имеют в виду свободу не только в политическом смысле. Даже если допустить, что американцы освободились от тирании политической, они все еще остаются рабами тирании экономической и моральной. Теперь, когда республика – res-publica – утвердилась, настало время позаботиться о res-privata – государстве, личности, присмотреть за тем, чтобы, как римский сенат предписывал своим консулам, ne quid res-PRlVATA detrimenti caperet, то есть чтобы положению личности не был нанесен ущерб.
Мы, кажется, называем свою страну страной свободы? Но что значит быть свободными от короля Георга и продолжать быть рабами короля Предрассудка? Что значит родиться свободным, но не жить свободно? Какова цена политической свободы, если она не является средством к достижению свободы нравственной? Чем мы, собственно, гордимся – свободой быть рабами или свободой быть свободными? Мы – нация политиков, заботящихся об укреплении самых дальних подступов к свободе. Может быть, только наши внуки будут по-настоящему свободными. Мы слишком обременяем себя. Существует частица нас, которая никак не представлена. Получается, так сказать, налогообложение без представительства. Мы размещаем у себя войска, расквартировываем глупцов и скотов всех мастей. Мы размещаем на постой к нашим бедным душам свои грубые тела, и в результате постояльцы пожирают хозяев.
У нас нет подлинной культуры, как у Европы, нет зрелости, мы глубоко провинциальны, настоящие Джонатаны. А провинциальны мы потому, что ищем образцы для подражания не дома, чтим не истину, но отражение ее, мы развращены и ограничены исключительным пристрастием к торговле и коммерции, промышленности и сельскому хозяйству и тому подобным вещам, а ведь они лишь средства, но не цель.
Английский парламент тоже провинциален. Его члены проявляют себя неотесанными мужланами, когда нужно решать сколько-нибудь важный вопрос, к примеру ирландский или... английский – почему бы не сказать и так? Работа, которую они исполняют, подчиняет себе их характер. Полученное ими хорошее воспитание распространяется лишь на вещи второстепенные. Самые изящные в мире манеры рядом с высоким интеллектом кажутся неуклюжими и бессмысленными. Они похожи на моды прошлого – изысканность, пряжки у колена, короткие старомодные штаны в обтяжку. Мы постепенно отказываемся от них из-за их консерватизма, а не их достоинств. Они лишь выброшенная за ненужностью одежда или оболочка, претендующая на уважение, которым пользовалось живое существо. Обычно мы видим оболочку без содержимого, и тот факт, что у некоторых рыб чешуя ценнее мяса, не может служить оправданием. Тот, кто навязывает мне свои манеры, похож на человека, пытающегося продемонстрировать собрание диковинок, в то время когда мне интересен он сам. Поэт Дэкер совсем в ином смысле слова назвал Христа первым настоящим джентльменом. Повторяю, что в этом смысле самый роскошный двор в христианском мире провинциален, он имеет влияние на дела стран, лежащих севернее Альп, но не на Рим. Чтобы уладить вопросы, занимающие внимание английского парламента или американского конгресса, достаточно будет проконсула или претора.
Управление и законодательство! Я-то думал, это почтенные профессии. Мы слышали о божественных нумах помпилиях, ликургах, солонах в мировой истории, чьи имена хотя бы могут служить символами идеальных законодателей. Но принимать законы, регулирующие размножение рабов или экспорт табака! Какое отношение имеют божественные законодатели к экспорту или импорту табака, а гуманные – к размножению рабов? А если бы вам нужно было представить этот вопрос на рассмотрение какого-нибудь сына Господня, а у Него нет детей в XIX веке? Значит ли это, что вымерла вся семья? И на каких условиях вы смогли бы вернуть ее? Что скажет в свое оправдание в Судный день штат, подобный Вирджинии, где основным продуктом производства являются рабы? Что может питать патриотизм в таком штате? Я беру факты из статистических таблиц, которые были опубликованы самими штатами.
Что это за торговля, которая оправдывает любую экспедицию за орехами и изюмом и превращает для этого своих матросов в рабов? На днях я видел потерпевшее крушение судно, на нем погибло много народу, а груз, состоявший из тряпья, ягод можжевельника и горького миндаля, был разбросан на берегу. Стоило ли подвергаться опасностям на пути из Ливорно в Нью-Йорк ради груза из ягод можжевельника и горького миндаля? Подумать только, Америка шлет корабли в Старый Свет за горькой настойкой! Разве морская вода, разве кораблекрушение не горьки сами по себе настолько, чтобы чаша жизни пошла ко дну? А между тем наша хваленая торговля по большей части именно такова. Но есть люди, называющие себя философами и государственными деятелями, которые настолько слепы, что ставят прогресс и цивилизацию в зависимость именно от подобного рода деятельности, которую можно уподобить жужжанию мух вокруг бочонка с патокой. Хорошо, если бы люди были устрицами, заметил некто. Хорошо, отвечу я, если бы они были комарами.
Лейтенант Херндон, которого наше правительство послало исследовать Амазонку и, как говорят, расширять зону рабовладения, заметил, что там ощущается большая нехватка трудолюбивого и деятельного населения, которое знает, в чем радости жизни, и имеет искусственные потребности, для удовлетворения которых нужно разрабатывать огромные природные ресурсы этой страны. Но что это за искусственные потребности, которые нужно поощрять? Это не любовь к предметам роскоши вроде табака или рабов из его родной (так я думаю) Вирджинии и не потребность во льде, граните или других материалах, которыми богата наша родная Новая Англия, а огромные ресурсы страны – отнюдь не плодородные или скудные почвы, которые рождают их. Главное, чего не хватало в каждом штате, где я побывал, было отсутствие высокой и честной цели в жизни его обитателей. Только это истощает огромные ресурсы Природы и в конце концов оставляет ее без ресурсов, так как человек, естественно, вымирает. Когда культура будет нам нужна больше, чем картофель, а просвещение больше, нежели засахаренные сливы, тогда будут разрабатываться огромные ресурсы мира, а результатом или главным продуктом производства будут не рабы, не чиновники, а люди – эти редкие плоды, именуемые героями, святыми, поэтами, философами и спасителями.
Короче, точно так же как сугроб образуется там, где нет ветра, человеческое установление возникает там, где нет истины. Но все же ветер истины дует поверх его и в конце концов сметает его прочь.
То, что называют политикой, есть нечто сравнительно поверхностное и не свойственное человеку, поэтому я практически никогда вполне не сознавал, что она имеет ко мне какое-либо отношение. Как я понимаю, газеты отводят часть полос политике и правительству по собственной инициативе, и это, можно сказать, единственное, что спасает дело. Но поскольку я люблю литературу и в какой-то мере правду тоже, я не читаю этих столбцов ни под каким видом. Я совсем не желаю притуплять чувство справедливости. И мне не придется отвечать за то, что я прочел хоть одно-единственное президентское послание. В странное время мы живем, когда империи, королевства и республики попрошайничают у дверей личности и жалуются ей на свои невзгоды! Когда бы я ни взял в руки газету, всегда какое-то жалкое правительство, стоящее на грани банкротства, назойливее итальянского нищего умоляет меня, читателя, проголосовать за него. А вздумай я заглянуть в его бумаги, выписанные, быть может, каким-нибудь добродушным приказчиком или капитаном торгового судна, привезшим их издалека (в них нет ни слова по-английски), я, возможно, прочту об извержении какого-нибудь Везувия или разливе По, реальных или выдуманных, которые и довели его до этого банкротства. В подобном случае я без колебаний советую ему трудиться или отправляться в богадельню. А то сидел бы себе тихо дома, как обычно делаю я. Бедняга президент! Необходимость поддерживать популярность и выполнять свои обязанности совсем сбила его с толку. Газеты – вот правящая нами сила. Любое другое правительство – всего лишь горстка морских пехотинцев из форта Индепенденс. Если вы не читаете Дейли таймс, правительство будет на коленях просить вас одуматься, ведь в наши дни не читать газеты – измена.
Политика или каждодневные дела, больше всего занимающие сейчас людей, являются, без сомнения, жизненно важными функциями человеческого общества, но исполнять их нужно автоматически, не задумываясь, подобно тому как мы отправляем соответствующие функции организма. Это – нечто растительное, инфрачеловеческое. Иногда я смутно чувствую их влияние вокруг себя, как человек чувствует процессы пищеварения, когда он болен или страдает от диспепсии, как называют расстройство желудка медики. Это равносильно тому, что мыслитель позволит желудку мироздания переваривать себя. Политика вроде желудка общества, наполненного, как у птиц, песком и камешками, а обе наши политические партии – два его отдела. Иногда они могут делиться еще и на четверти, которые находятся в постоянном трении. Так, не только отдельные люди, но и государства страдают очевидным расстройством желудка, о чем свидетельствуют красноречивые звуки, которые легко можно себе представить. Наша жизнь, таким образом, не забывание, но, увы, по большей части удержание в памяти того, что мы не должны бы даже сознавать, во всяком случае не в состоянии бодрствования. Почему бы нам иногда не встречаться – не как диспептикам, рассказывающим дурные сны, но как эупептикам, чтобы поздравить друг друга с великолепным утром? Думаю, это не такое уж непомерное требование.
Тема 3. Соціальна філософія. Культура і цивілізація.
І. Герберт Маркузе «Ерос і цивілізація»:
ІІ. Самуель Гантінгтон «Зіткнення цивілізацій»:
1. Охарактеризуйте модель прийдешнього конфлікту між цивілізаціями у сучасному світі (за С.Гантінгтоном).
2. Як визначає поняття «цивілізація» С.Гантінгтон?
3. Чому неминуче зіткнення цивілізацій?
4. Захід проти іншого світу. Синдром розколотих країн.
5. Які висновки для заходу пропонує С.Гантінгтон?
Література:
І. Маркузе Г. Ерос і цивілізація // Філософія: хрестоматія (від витоків до сьогодення): навч. посіб. / за ред.. акад.. НАН України Л.В.Губерського. – К.: Знання, 2009. – С. 470-478.
Герберт Маркузе (1898-1979)
Німецько-американський філософ, соціолог. Синтезувавши частково психологічні ідеї фрейдизму, соціальна філософія Г. Маркузе стала підмурівком для активного продукування ідей про соціальне лідерство в суспільстві у період його вірогідних докорінних трансформацій. Одна із засадничих ідей естетичної теорії Г. Маркузе полягала в тому, що чуттєве виявлення краси у творах мистецтва сприяє запобіганню гнітові репресивних сил сьогодення, нагадуючи про можливий вільний спосіб життя.
Ерос і цивілізація
Додаток. Політична передмова 1966 року
Ерос і цивілізація: такий заголовок евфемістично висловив ту оптимістичну і навіть позитивну думку, що досягнення розвинутого індустріального суспільства дають змогу людині повернути назад хід прогресу і розірвати згубний союз продуктивності і деструктивності, свободи і репресії - іншими словами, навчитися веселої науки (gaya sciencia) використання соціального багатства для формування світу людини відповідно до його Інстинктів Життя в загальній боротьбі проти всього, що несе Смерть. Цей оптимізм виходив із припущення, що раціонально підстава прийнятності панування вичерпала себе і що тепер необхідність важкої праці й нестаток "штучно" підтримуються в інтересах системи панування. Я недооцінив значення того факту, що це "віджиле" раціонально значно підсилили (якщо взагалі не зайняли його місце) більш дієвими формами соціального контролю. Ті самі сили, що, допомагають суспільству примирювати боротьбу за існування, служать придушенню потреби індивідів у звільненні. Там, де примирити людей з їх життям і їхніми правителями не здатний навіть високий рівень життя, необхідний катексис лібідо забезпечується "соціальною інженерією" душі і "наукою про людські відносини" У суспільстві достатку від влади не потрібне виправдання свого права на владу. Вона забезпечує виробництво благ, задоволення сексуальної й агресивної енергії її підданих. Влада ніби є цією стороною добра і зла, як і несвідоме, чию деструктивну силу вона, так успішно представляє: у її логіці немає принципу суперечності.
Оскільки добробут суспільства дедалі більше залежить від безперервного виробництва, утилізації відходів, технічних пристроїв, запланованого зносу і виготовлення засобів руйнування, традиційні способи привчання індивідів до цих вимог стають неадекватними. З одного боку, "економічний батіг" навіть у найбільш витончених його формах здається вже недостатнім для підтримки боротьби за існування в сьогоднішній віджилій організації, з іншого боку - закон і патріотизм не здатні забезпечити активну народну підтримку все більш небезпечної експансії системи. Наукове керівництво інстинктивними потребами вже давно стало життєво важливим фактором відтворення системи: об'єктом лібідо стають товари, що є предметом купівлі та споживання, а для збудження і задоволення агресивності, що залягає в глибинному вимірі несвідомого, служить навмисно спотворений і збільшений до потрібного розміру образ національного Ворога, з яким варто боротися і якого варто ненавидіти. Здійснення цієї інтроекції Принципу Реальності знаходить необхідні політичні інструменти в демократії мас, що не тільки дає можливість (до певної міри) людям обирати собі правителів і брати участь (до деякої міри) в уряді, що ними ж і керує, але також дозволяє правлячим ховатися за технологічним покровом виробляючого й руйнівного апарату, який вони контролюють. Демократія приховує людську і матеріальну ціну зисків і зручностей, наданих нею тим, хто з нею співпрацює. Люди, якими вміло маніпулюють і котрі можуть бути організовані, вільні. Але ціна їх свободи - невідання, безсилля й інтроеційованна гетерономія.
Немає сенсу говорити про звільнення з людьми вільними - а ми вільні, якщо тільки не належимо до пригнобленої меншості. Немає також сенсу говорити про надмірний тиск, якщо чоловіки і жінки користуються більшою сексуальною свободою, тепер або раніше. Але правда полягає в тому, що ця свобода і задоволеність перетворюють землю в пекло. І хоча пекло все ще зосереджене в деяких віддалених місцях: В'єтнам, Конго, Південна Африка, а також у гетто "суспільства достатку": Міссісіпі, Алабама, Гарлем, - ці інфернальні місця кидають світло на ціле. Легко і розсудливо бачити в них лише кишені бідності та страждання в зростаючому суспільстві, що здатне усунути їх поступово й уникнути катастрофи. Можливо навіть, що подібна інтерпретація правильна і реалістична. Питання в тому: усунути якою Ціною - не в доларах і центах, але в людських життях і людській свободі?
Я вживаю це слово - свобода - не без коливань, тому що саме в ім'я волі чинилися злочини проти людства. Зрозуміло, для історії ситуація не нова: і бідність, і експлуатація завжди були продуктами економічної свободи; знову і знову людей звільняли по всьому світі їх господарі та правителі, але їх нова воля оберталася підпорядкуванням, причому не просто владі закону, але владі [далекого їм] закону інших. Те, що починалося як підпорядкування силі, незабаром ставало "добровільним рабством", співробітництвом з метою відтворення суспільства, що робить рабство усе більш щедро нагородженим та приємним. Відтворення (більше і краще) цих способів життя все більш чітко й усвідомлено стало означати відмовлення від інших можливих способів життя, здатних покласти край відтворенню репресії і поділу на рабів і панів.
Нині цей союз волі і рабства став "природним" і перетворився на засіб прогресу. Процвітання все більшою мірою здається передумовою і побічним продуктом продуктивності, яка збільшує сама себе, що постійно потребує нових ринків споживання й об'єктів руйнування, як зовні, так і всередині людини, але водночас утримання від "переливання" в осередок убогості - як у себе в країні, так і за її межами. Стосовно цієї амальгами свободи й агресії, виробництва і деструкції образ людської свободи виявляється переверненим: він стає проектом повалення прогресу такого типу. Звільнення інстинктивних потреб у мирі та спокої, а також в "асоціальному" автономному Еросі припускає звільнення від репресивного достатку: зміну напряму прогресу.
Основна думка "Еросу і цивілізації", що знайшла більш повний розвиток у моїй книзі "Одновимірна людина", полягала в тому, що життя в Державі Добробуту-через-війну зовсім не є долею людини, що остання потребує деякого нового життєвого начала для того, щоб, усунувши той "внутрішньо-мирський аскетизм", що створював базис для панування, перебудувати апарат виробництва, і слугує його пізнанню. Це був новий, такий, що рішуче заперечив надлюдину Ніцше, образ людини, достатньою мірою наділеної розумом і здоров'ям для того, щоб обійтися без героїв і героїчних чеснот, позбавленої потягу до життя, повного небезпек, для того, щоб прийняти виклик; людини, совість якої дає їй можливість розглянути життя як самоціль і прожити його в радості та без страху. "Поліморфна сексуальність" - такий термін я вжив для того, щоб вказати, що новий напрям прогресу буде цілком залежати від можливості активізувати приховані, загальмовані органічні потреби: перетворити людське тіло в інструмент не стільки праці, скільки задоволення. Мені здавалося, що стара формула розвитку потреб і здібностей перестала бути адекватною, а передумовою і змістом звільнення стають нові, якісно інші потреби і здібності.
Ідея цього нового Принципу Реальності ґрунтувалася на припущенні про те, що матеріальні умови для його розвитку або вже сформувалися, або могли бути сформовані в розвинутих індустріальних суспільствах нашого часу. Не викликало сумнівів, що реалізація технічних можливостей буде означати революцію. Але суб'єкт історії (агент революції) виявився подавлений розмахом і ефективністю демократичної інтроекції: вільні люди не мають потреби у звільненні, а пригноблені недостатньо мужні, щоб звільнитися самостійно. Ці умови формують інше поняття Утопії: звільнення є найбільш реалістичною і конкретною з усіх історичних можливостей і водночас найбільш раціонально й ефективно може бути придушене - найбільш абстрактною і віддаленою можливістю. Ні філософія, ні теорія не в змозі усунути цю демократичну інтроекцію правителів у своїх підданих. Коли в суспільствах з тим або іншим ступенем достатку продуктивність досягає рівня, за якого маси одержують свою частку благ, а опозиція ефективно "стримується" демократичними засобами, так само ефективно стримується і конфлікт між паном і рабом, або, точніше, цей конфлікт змінює своє соціальне місцезнаходження. Його продовженням стає повстання відсталих країн проти нестерпної спадщини капіталізму і його продовження в неоколоніалізмі. Марксова концепція проголошувала, що шлях у вільне суспільство відкритий тільки для тих, хто вільний від благ капіталізму: історичними агентами звільнення могли стати тільки ті, чиє існування саме по собі було запереченням капіталістичної власності. На внутрішній арені Марксова концепція цілком знаходить свою значущість. Тією мірою, якою суспільства, побудовані на експлуатації, перетворилися на світові держави, тією мірою, якою нові незалежні нації стали полем бою за їх інтереси, "зовнішні" сили опору перестали бути відстороненими, вони стають ворогом системи всередині її самої. Це, однак, не робить бунтарів носіями свободи людства. Самі по собі вони (так само мало, як і Марксів пролетаріат) зовсім не є представниками свободи. Тут також застосовна Марксова концепція, відповідно до якої міжнародний пролетаріат здобуде власну інтелектуальну зброю ззовні: "блискавка думки" вдарить у "naiven Volksboden". Всеохопні ідеї об'єднання теорії і практика невиправдані стосовно слабких зародків такого союзу. Однак повстання у відсталих країнах знайшло відгук у розвинутих країнах, де молодь протестує проти придушення добробутом і проти війни за межами країни.
Бунт проти брехливих отців, вчителів і героїв та солідарність зі знедоленими усього світу: чи немає тут певного "органічного" зв'язку, між двома гранями, протесту? Ця солідарність здається насамперед інстинктивною. Бунт усередині країни, звернений у середину, здається значною мірою імпульсивним. Його мету важко визначити: нудота, викликана "способом життя", бунт, як справа фізичної і духовної гігієни. Тіло проти "машини" - не проти механізму, конструюємо з метою зробити життя м'якшим і безпечнішим, ослабити жорстокість природи, але проти машини, що опанувала механізмом: політичної машини, машини корпорацій, культурної й освітньої машини, що зім'яла благословення і проклін в одне раціональне ціле. Це ціле стало надто великим, його структура надто міцною, його функціонування надто ефективним - невже вся могутність заперечення зосереджена в ще не цілком завойованих, примітивних, розрізнених силах? Тіло проти машини: проти найбільш безжалісної машини руйнування всіх часів боротьби чоловіків, жінок і дітей, озброєних найпримітивнішими знаряддями, - невже партизанська війна визначає суть революції нашого часу?
Культурна відсталість може дати історичний шанс повернути колесо прогресу в іншому напрямі. Розвиток надпотужного технічного та наукового потенціалу спростовує сам себе, коли проти найбідніших на цій землі, проти їх халуп, лікарень і рисових полів суспільство добробуту кидає оснащені радарами бомбардувальники, хімічні речовини і "спеціальні сили". Ці нібито "випадкові" явища виявляють сутність сучасного суспільства: вони зривають технологічний покрив, за яким ховається реальна могутність. Здатність знищити і спалити кілька разів усе, що існує, і відповідний цьому спосіб мислення - побічні продукти розвитку продуктивних сил у системі експлуатації і репресії; і чим більше вигод надає система своїм привілейованим громадянам, тим вищою стає продуктивність. Суспільство достатку вже досить ясно продемонструвало, що воно є суспільством війни; і якщо його громадяни ще не побачили цього, то це не можна сказати про його жертви.
Крокування через стадію суспільства достатку може стати історичною перевагою тих, хто запізнився, технічно відсталих суспільств. Бідність і слабкість відсталих народів, можливо, змусять їх утриматися від агресивного і марнотратного використання науки і техніки й утримувати під контролем a la mesure de l'homme апарат виробництва, використовуючи його для задоволення і розвитку життєво важливих індивідуальних і колективних потреб.
Для найбільш розвинутих країн цим шансом могло б бути скасування умов, за яких людська праця увічнює як саморушійна сила свою підпорядкованість апаратові виробництва, а отже, і віджилим формам боротьби за існування. Скасування цих форм є, як і колись, завданням політичної дії, але в сучасній ситуації є найважливіша відмінність. У той час як попередні революції приводили до більш значного і цілеспрямованого розвитку продуктивних сил, сьогодні революція у найрозвиненіших суспільствах означала б скасування цієї тенденції: скорочення надрозвитку і його репресивної раціональності. Відмовлення від відтворення стану достатку, яке ще не є гарантією чистоти, простоти і "природності", могло б указати шлях до вищої стадії людського розвитку, що ґрунтується на досягненнях технологічного суспільства. Припинення марнотратного виробництва речей, націлених на руйнування (що означало б кінець капіталізму в усіх його формах), могло б покінчити з тілесним і духовним каліцтвом, яке завдається людині виробництвом. Іншими словами, сформувати навколишнє середовище і перетворити природу здатні не пригнічені, а звільнені Інстинкти Життя, які б тільки і могли підкорити агресивність своїм вимогам.
Для інших країн історичний шанс полягає у відсутності умов, що призводять до експлуататорської технології й індустріалізації і розвитку агресивної продуктивності. Вже той факт, що панування достатку, що живе війною, спрямовує свою нищівну могутність на відсталі країни, дає можливість зрозуміти розмір небезпеки. У повстанні відсталих народів заможні суспільства зустрічають у стихійній і грубій формі не тільки соціальний протест у традиційному розумінні, але також інстинктивний бунт, біологічну ненависть. Поширення партизанської війни в розпал століття техніки - подія символічна: енергія людського тіла бунтує проти нестерпної репресії і кидається на машини репресії. Можливо, бунтарі нічого не знають про шляхи організації суспільства, про побудову соціалістичного суспільства; можливо, вони залякані своїми лідерами, що дещо знають про це, але їх повне страху існування - одна суцільна потреба звільнення, якому протистоять найбільш розвинуті суспільства.
Західна цивілізація завжди прославляла героя, жертовність в ім'я міста, держави, нації. Але питання про те, чи варте місто, держава, нація цієї жертви, ставиться рідко. Табу на безсумнівну прерогативу цілого завжди підтримувалося й усталювалося, і з тим більшою жорсткістю, чим більша індивідуальна воля передбачалася всередині цілого. Питання, що виникає ззовні і підхоплюється тими, хто відмовляється брати участь у грі з достатком, звучить так: чи не є скасування цього цілого передумовою виникнення справді людського міста, держави, нації?
Найбільші шанси тут на боці тих держав, що ще не виникли. Романтична в цьому випадку не позитивна оцінка визвольних рухів у відсталих країнах, а позитивна оцінка їх перспективи. Не видно причини, з якої наука, техніка і гроші припинили б свою деструктивну роботу, що супроводжується перебудовую свого власного образу. "Ціна прогресу жахливо висока, але ми переможемо". Так, горять не тільки обмануті жертви, а й керівники їх держав. І, однак, існують фотографії - документи війни у В'єтнамі, які демонструють ряд напівроздягнених трупів, що лежать перед переможцями. Вони в усіх подробицях нагадують трупи знесилених, померлих від голоду в Освенцимі та Бухенвальді. Ніщо і ніколи не зможе перемогти ці факти, навіть почуття провини, що знаходить вихід у подальшій агресії, але агресія може обернутися проти самого агресора. Дивний міф, який говорить, що незагойну рану можна залікувати тільки зброєю, якою вона завдана, поки ще жодного разу в історії себе не виправдав. Насильство, що перериває ланцюг насильства, може стати початком нового ланцюга. І як усередині, так і ззовні цього континууму боротьба триватиме. І це не сутичка Броса з Танатосом, тому що існуюче суспільство також володіє своїм Еросом, котрий захищає, увічнює і розширює життя. І це життя зовсім не погане для тих, хто з ним мириться і навіть бере участь у репресії. Але, підбиваючи підсумок, варто визнати, що агресивність життя, яке захищається, менш згубна для Інстинктів Життя, ніж агресивність агресії.
"На захист життя" - ця фраза має вибухонебезпечну силу в суспільстві достатку. Вона має на увазі не тільки протест проти неоколоніальної війни і бойні, спалювання карток призовниками, що ризикують поплатитися за це в'язницею, боротьбу за громадянські права, а й відмову використовувати мертву мову достатку, носити чистий одяг, насолоджуватися пристосовуваннями, які народжені надлишками, здобувати освіту, з ними пов'язаними. Нова богема, бітники, хіпі - всі ці "декаденти" стали тепер тим, чим завжди було декадентство: убогим притулком зганьбленої гуманності.
Чи можна говорити про з'єднання еротичного і політичного вимірів? Не тільки радикальний протест проти безвідмовно ефективного суспільства достатку, але навіть спроба його сформулювати, висловити, виглядають безглуздо, по-дитячи нереально. Так, безглуздо, але й, імовірно, "логічно" те, що рух за вільну мову в Берклі скандально завершив своє існування у зв'язку з появою знака з чотирьох літер. Можливо, так само і смішно, і правильно бачити більш глибоке значення в написах на ґудзиках, які носять деякі демонстранти (серед них і діти), котрі висловлюють протест проти бойні у В'єтнамі: ЛЮБИТИ, А НЕ ВОЮВАТИ. З іншого боку, супротивниками нової молоді, що живе відмовою і бунтом, є представники старого порядку, що, захищаючи його існування, одночасно захищають руйнування, божевільне споживання, забруднення, а отже, приносять у жертву сам порядок. Сюди належать представники організованої праці, але, звичайно, лише тією мірою, якою причетність до капіталістичного успіху залежить від неперервного захисту сталої соціальної системи.
Чи може викликати сумнів результат найближчого майбутнього? Більшість людей у суспільстві достатку на боці того, що є, але не того, що може або повинне бути. І сталий порядок досить міцний та ефективний, щоб виправдати цю прихильність і гарантувати стабільність цього суспільства. Однак сама сила і дієвість цього порядку можуть стати факторами дезінтеграції. Увічнення застарілої необхідності праці, що залишається основним заняттям (навіть в урізаній формі), вимагає збільшення витрати ресурсів, створення нових, непотрібних робочих місць і сфер послуг, збільшення військового сектору руйнування. Ескалація воєн, постійне готування до війни і тотальна влада недостатні для того, щоб тримати людей під контролем. Іншим засобом є зміна моральності, від якої залежить саме суспільство, тому що технічний прогрес, необхідний для підтримки сталого суспільства, сприяє розвитку потреб і здібностей, антагоністичних соціальній організації праці, на якому побудована система. У ході автоматизації вартість соціального продукту все менше визначається робочим часом, необхідним для його виробництва. Отже, реальна соціальна потреба в продуктивній праці спадає; і цей вакуум має бути заповнений непродуктивною діяльністю. Усе, що збільшує обсяг (реально виконаної) роботи, стає зайвим і безглуздим. І хоча тотальний контроль продовжує утверджувати і навіть множити ці види діяльності, такий приріст повинен мати верхню межу, що буде досягнута тоді, коли додаткова вартість, створена продуктивною працею, буде замалою для того, щоб оплатити непродуктивну працю. Неминучим, тому, здається прогресуюче скорочення праці, й у світлі цієї можливості система повинна забезпечити зайнятість без реальної роботи. Необхідно розвивати потреби, які б розривали з ринковою економікою, а можливо, були б навіть несумісні з нею.
По-своєму суспільство достатку готується до цієї можливості, намагаючись створити умови для "виховання прагнення до краси і жаги об'єднання", поновлення "контакту з природою", збагачення свідомості та шанування "творчості заради творчості". Однак те, що всередині сталої системи ці прагнення перетворюються в адміністровану культурну діяльність, субсидовану урядом і великими корпораціями, як продовження їх виконавчої влади всередині душ мас, вказує на облудність подібних заяв. Зовсім неможливо впізнати в такому описі людських прагнень Ерос і вчинюване ним автономне перетворення навколишнього середовища і репресивного існування. І якщо ці цілі повинні бути досягнуті без непримиренного конфлікту з вимогами ринкової економіки, це означає, що вони повинні бути задоволені в межах відносин, які базуються на комерції і прибутку. Але таке задоволення тотожне відмові, тому що еротична енергія Інстинктів Життя не може звільнитися в умовах дегуманізованного достатку, який базується на прибутку. Зрозуміло, конфлікт між необхідним розвитком неекономічних потреб, які б стверджували ідею скасування праці (життя як самоціль), з одного боку, і необхідністю збереження потреби заробляти на життя, з іншого, цілком піддається контролю і регулюється (особливо доти, доки ворог, усередині й ззовні, може бути рушійною силою для захисту statues quo). Однак конфлікт може стати вибухонебезпечним, якщо він супроводжується і збільшується перспективою змін у самій основі розвинутого індустріального суспільства, а саме поступовим руйнуванням капіталістичного підприємства в ході автоматизації.
Тим часом необхідно щось робити. Найслабше місце системи там, де вона виявляє найбільшу жорстокість і силу: в ескалації військового потенціалу (який має потребу в періодичній реалізації з усе меншими мирними перепо-чинами для підготовки). Зрозуміло, потрібен дуже сильний тиск, щоб змінити цю тенденцію, тому що це оголило б небезпечні місця в соціальній структурі: її перетворення в "нормальну" капіталістичну систему навряд чи можливе без серйозної кризи та радикальних економічних і політичних змін. Сьогодні опозиція війні й військовій інтервенції має міцні корені: вона повстає проти тих, чиє економічне і політичне домінування залежить від тривалого (і такого, що збільшується) відтворення військового істеблішменту, його "множників" і політики, що неминуче спричиняє таке відтворення. Ці інтереси досить очевидні, і для війни з ними потрібні не ракети, бомби і напалм, а щось, що зробити набагато складніше - поширення не підцензурного і такого, яким не можна маніпулювати, знання, свідомості, і насамперед організованої відмови продовжувати роботу матеріальними й інтелектуальними інструментами, які сьогодні використовуються проти людини, - для захисту свободи та процвітання тих, хто має владу.
Тією мірою, якою організована праця діє для захисту status quo, тією мірою, якою частка праці в матеріальному процесі виробництва знижується, - інтелектуальні уміння і здібності стають соціальними і політичними факторами. Сьогодні відмова учених, математиків, техніків, індустріальних психологів і дослідників суспільної думки від співробітництва із системою може зробити те, що вже не в змозі зробити навіть широкомасштабний страйк, який, однак, поклав початок зміні й підготував ґрунт для політичних дій. Те, що така ідея здається зовсім нереалістичною, не применшує політичної відповідальності тих, хто бере інтелектуальну участь у функціонуванні індустріального суспільства. Інтелектуальна відмова може знайти підтримку іншого каталізатора - інстинктивної відмови протестуючої молоді. Тому що ставкою є саме їх життя або хоча б їхнє духовне здоров'я і здатність діяти не як каліки. їх протест не придушити, тому що він - біологічна необхідність. "За природою" молодь - на передньому краї боротьби за Ерос проти Смерті та проти цивілізації, що прагне скоротити "окільний шлях до смерті" шляхом контролю над засобами підтримки життя. Але в керованому суспільстві біологічна необхідність не обов'язково переходить у дію: організація вимагає контрорганізації. Сьогодні боротьба за життя, боротьба за Ерос - це політична боротьба.
ІІ. Гантінгтон С. Зіткнення цивілізацій // [Цит. вид.]. – С. 432-443.
Самуель Гантінгтон (нар. 1927)
Самуель Філліпс Гантінгтон - відомий американський соціолог і політолог. Автор багатьох праць у галузі соціальної модернізації, міжнародних відносин, теорії демократії й імміграції. Велику популярність здобула його концепція "зіткнення цивілізацій", яка описує динаміку сучасних соціальних відносин крізь призму конфліктів на цивілізаційній основі.
Зіткнення цивілізацій. Модель прийдешнього конфлікту
Світова політика вступає в нову фазу, й інтелектуали негайно обрушили на нас потік версій щодо її майбутнього обличчя: кінець історії, повернення до традиційного суперництва між націями-державами, занепад націй-держав під натиском різноспрямованих тенденцій - до трайбалізму й глобалізму - та ін. Кожна із цих версій вхоплює окремі аспекти реальності, що народжується. Але при цьому втрачається найістотніший, осьовий аспект проблеми.
Я думаю, що у світі, що народжується, основним джерелом конфліктів буде вже не ідеологія й не економіка. Найважливіші межі, що розділяють людство, і переважні джерела конфліктів будуть визначатися культурою. Нація-держава залишиться головною дійовою особою в міжнародних справах, але найбільш значущі конфлікти глобальної політики будуть розгортатися між націями й групами, що належать до різних цивілізацій. Зіткнення цивілізацій стане домінуючим фактором світової політики. Лінії розлому між цивілізаціями - це і є лінії майбутніх фронтів.
Прийдешній конфлікт між цивілізаціями - завершальна фаза еволюції глобальних конфліктів у сучасному світі. Протягом півтора століть після Вестфальского миру, що оформив сучасну міжнародну систему, у західному ареалі конфлікти розверталися головним чином між государями - королями, імператорами, абсолютними й конституційними монархами, які прагнули розширити свій бюрократичний апарат, збільшити армії, зміцнити економічну могутність, а головне - приєднати нові землі до своїх володінь. Цей процес породив нації-держави, і, починаючи з Великої французької революції, основні лінії конфліктів стали пролягати не стільки між правителями, скільки між націями. В 1793 p., говорячи словами P.P. Палмера, "війни між королями припинилися, і почалися війни між народами".
Така модель зберігалася протягом усього XIX ст. Край їй поклала Перша світова війна. А потім, у результаті російської революції й відповідної реакції на неї, конфлікт націй поступився місцем конфлікту ідеологій. Сторонами такого конфлікту були спочатку комунізм, нацизм і ліберальна демократія, а потім - комунізм і ліберальна демократія. Під час холодної війни цей конфлікт втілився в боротьбу двох наддержав, жодна з яких не була нацією-державою в класичному європейському розумінні. їхня самоідентифікація формулювалася в ідеологічних категоріях.
Конфлікти між правителями, націями-державами й ідеологіями були головним чином конфліктами західної цивілізації. У. Лінд назвав їх "громадянськими війнами Заходу". Це настільки ж справедливо стосовно холодної війни, як і стосовно світових воєн, а також воєн XVII, XVIII, XIX століть. Із закінченням холодної війни добігає кінця й західна фаза розвитку міжнародної політики. У центр висувається взаємодія між Заходом і незахідними цивілізаціями. На цьому новому етапі народи й уряди незахідних цивілізацій уже не виступають як об'єкти історії - мішень західної колоніальної політики, а поряд із Заходом починають самі рухати й творити історію.
Природа цивілізацій
Під час холодної війни світ був поділений на "перший", "другий" і "третій". Але потім такий поділ втратив сенс. Зараз набагато доречніше групувати країни, ґрунтуючись не на їх політичних або економічних системах, не за рівнем економічного розвитку, а зважаючи на культурні й цивілізаційні критерії.
Що мається на увазі, коли мова йде про цивілізацію? Цивілізація становить якусь культурну сутність. Села, регіони, етнічні групи, народи, релігійні громади - всі вони мають свою особливу культуру, що відображає різні рівні культурної неоднорідності.
...Тут ми доходимо до суті справи. Тому що західний світ, арабський регіон і Китай не є більше частинами широкої культурної спільності. Вони є цивілізаціями. Ми можемо визначити цивілізацію як культурну спільність найвищого рангу, як найбільш широкий рівень культурної ідентичності людей. Наступний щабель становить уже те, що відрізняє рід людський від інших видів живих істот. Цивілізації визначаються наявністю загальних рис об'єктивного порядку, таких як мова, історія, релігія, звичаї, інститути, - а також суб'єктивною самоідентифікацією людей. Є різні рівні самоідентифікації: так, житель Рима може характеризувати себе як римлянина, італійця, католика, християнина, європейця, людини західного світу. Цивілізація - це найбільш широкий рівень спільності, з якою він себе співвідносить. Культурна самоідентифікація людей може змінюватися, і в результаті змінюється склад і межі тієї або іншої цивілізації.
Цивілізація може охоплювати більшу масу людей - наприклад, Китай, про який Л. Пай якось сказав: "Це цивілізація, що видає себе за країну".
Але вона може бути й досить нечисленною - як цивілізація англомовних жителів островів Карибського басейну. Цивілізація може містити в собі кілька націй-держав, як у випадку із західною, латиноамериканською або арабською цивілізаціями, або одну-єдину - як у випадку з Японією. Очевидно, що цивілізації можуть змішуватися, накладатися одна на одну, включати субцивілізації. Західна цивілізація існує у двох основних варіантах: європейському і північноамериканському, а ісламська поділяється на арабську, турецьку й малайську. Незважаючи на все це, цивілізації становлять певні цілісності. Межі між ними рідко бувають чіткими, але вони реальні. Цивілізації динамічні: у них бувають піднесення і занепад, вони розпадаються й зливаються. І, як відомо кожному студентові-історикові, цивілізації зникають, їх затягують піски часу.
На Заході прийнято вважати, що нації-держави - головні дійові особи на міжнародній арені. Але вони виступають у цій ролі лише кілька століть. Більша частина людської історії - це історія цивілізацій. За підрахунками А. Тойнбі, історія людства знала 21 цивілізацію. Тільки шість із них існують у сучасному світі.
Тема 4. Актуальний соціально-філософський дискурс сьогодення.
Тексти для дискусії*.
*Спицифіка круглого столу-дискусії у тому, що викладач лише пропонує орієнтовні питання до текстів, представлених для аналізу. Кожен із Вас має можливість проаналізувати проблему під власним кутом зору, при потребі сформувавши власні питання для обговорення.
І. Елвін Тофлер «Шок майбутнього»:
ІІ. Ємелін В.А., Тхостов А.Ш. «Вавілонська сітка: ерозія істинності і дифузія ідентичності в просторі інтернету»:
1. Які основні, на думку авторів, функції інтернету? Проаналізуйте дану проблематику у співвіднесеності з метафорами бібліотеки і агори.
2. Прокоментуйте заяву авторів статті: «Трансформация в неограниченную библиотеку порождает умножение информационного мусора и снижение возможностей критической оценки получаемой информации». Висловіть Ваше ставлення стосовно означеної проблеми.
3. До яких побічних ефектів може привести безмежне розширення інформаційного і комунікативного простору?
4. Охарактеризуйте «ілюзію істинності» віртуального інтернет-простору. Чи існує загроза для свідомості людини-коритувача мережевими технологіями?
5. У чому полягає проблема відсутності у мережі Інтернет адекватних критеріїв для визначення ієрархії цінностей? (Зверніть увагу на цитату: «Практика самотиражирования имплицитно несет в себе опасность полного выхолащивания самой идеи ценности текста: если публиковать можно все что угодно, то теряется возможность найти в гиперпотоке информации нечто достойное внимания»).
6. Проаналізуйте карнавальний стиль інтернет-спілкування. («Анонимность, ни к чему не обязывающая легкость установления контакта превратила агору, в которой каждый человек отвечал за свои поступки и слова, в вавилонское столпотворение безответственных участников. Подлинное общение, требующее от человека установления прочных и по сути выстраданных отношений, стало подобным маскараду, где за личинами невозможно различить лиц»). Як Ви ставитесь до подібних заяв? Зокрема, до проблеми «заміни «я» на безлику маску».
7. Як співвідносяться ідентичність та індивідуальний моральний обов’язок (моральна свобода на противагу свавіллю)?
(«В пространстве интернета хорошо себя чувствуют «идолы рынка» и «идолы театра»: тирания слов и общепринятых мнений не ограничивается ни ответственностью, ни возможностями верификации человек начинает принимать отражение за действительность, симулякры, как копии отсутствующего оригинала, за сам никогда не существовавший подлинник»).
8. Проаналізуйте «дифузію ідентичності» як зворотній ефект інтернет-комунікації. Висловіть свою позицію стосовно даної заяви: «Если интернет становится привилегированным отражением реальности, то можно не заметить, что зеркало это кривое, равно как и кривы отраженные в нем люди и тексты, а мы сами начинаем утрачивать критические возможности и собственную субъектность».
9. З якими позиціями, заявленими у статті, Ви принципово не згодні? Аргументуйте Вашу відповідь.
Література:
1. Тоффлер Э. Шок будущего: Пер. с англ. / Э. Тоффлер. - М.: ООО "Издательство ACT", 2002. -557с. - (Philosophy). – [Електронний ресурс]: режим доступу:
http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Culture/Toff_Shok/index.php.
2. Емелин В.А. Вавилонская сеть: эрозия истинности и диффузия идентичности в пространстве интернета / В. Емелин, А. Тхостов. – [Електронний ресурс]: режим доступу: http://vphil.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=678&Itemid=52
ТЕКСТИ ДЛЯ ОБГОВОРЕННЯ
І. Джерело: Тоффлер Э. Шок будущего: Пер. с англ. / Э. Тоффлер. - М.: ООО "Издательство ACT", 2002. -557с. - (Philosophy) //
http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Culture/Toff_Shok/index.php
Книга американского футуролога и публициста Э. Тоффлера "Шок будущего", несомненно, бестселлер последних десятилетий. Автор обращает внимание на неслыханный темп, который характерен для современных культурных, политических изменений. Человечество может погибнуть не из-за экологической катастрофы, ядерной реакции или истощения ресурсов. Шок, который испытывают люди, приводит к психологическому онемению, к самой реальной опасности, которая подстерегает человечество. Это главная угроза. Надо осознать ее и по возможности устранить. Автор надеется, что предложенные им меры смогут помочь человеку выжить в новой реальности и предотвратить шок будущего.
ВВЕДЕНИЕ
Это книга о том, что происходит с людьми, когда на них обрушиваются перемены. Она о том, как мы адаптируемся - или не адаптируемся - к будущему.
О будущем много написано. В большинстве своем книги, описывающие грядущий мир, имеют жесткую металлическую интонацию. Эти страницы посвящены "мягкой", или человеческой, стороне завтрашнего дня. Кроме того, они рассказывают о том, как мы идем к завтрашнему дню. Прогноз имеет дело с общими, каждодневными вопросами - какие продукты мы покупаем и от каких отказываемся, какие места мы оставляем, в какие объединения вступаем, какие люди проходят через наши жизни, не задерживаясь рядом с нами. Исследуется будущее дружбы и семейной жизни. Рассматриваются странные новые субкультуры и стили жизни, а также множество других тем - от политики и спортивных площадок до прыжков с парашютом и секса.
Объединяет все это, как в книге, так и в жизни, грохочущий поток перемен, поток настолько мощный в настоящее время, что он опрокидывает институты, производит сдвиг ценностей и высушивает наши корни. Изменение - это процесс, с помощью которого будущее проникает в наши жизни, и важно посмотреть на него внимательно, не просто в великой исторической перспективе, но также с позиции живущих, дышащих индивидов, которые его ощущают.
Ускорение перемен в наше время само по себе стихийная сила. Эта сила имеет личные и психологические, а так-
15
же социологические последствия. В последующих главах эти воздействия ускорения впервые систематически исследуются. Книга убедительно, надеюсь, доказывает, что, если человек быстро не научится контролировать скорость перемен в своих личных делах, а также в обществе в целом, мы обречены на массовый адаптационный срыв.
В 1965 г. в статье, опубликованной в "Horizon", я впервые употребил термин "шок будущего" для описания разрушительного стресса и дезориентации, которые вызывают у индивидов слишком большие перемены, происходящие за слишком короткое время. Захваченный этой идеей, я провел следующие пять лет, посещая университеты, исследовательские центры, лаборатории и правительственные агентства, читая бесчисленные статьи и научные доклады и беседуя буквально с сотнями экспертов, занимающихся разными аспектами изменений, практического поведения и будущего. Нобелевские лауреаты, хиппи, психиатры, врачи, бизнесмены, профессиональные футурологи, философы и специалисты в области образования высказывали свою обеспокоенность переменами, свою тревогу по поводу адаптации, свои страхи относительно будущего. Из этого опыта я сделал два беспокоящих меня вывода.
Во-первых, стало ясно, что шок будущего - не отдаленная потенциальная опасность, а реальная болезнь, от которой уже страдает все возрастающее число людей. Это психобиологическое состояние можно описать в медицинских и психиатрических терминах. Это - болезнь перемен.
Во-вторых, я постепенно приходил в смятение от того, как мало на самом деле знают об адаптивности как те, кто призывает к преображениям и создает широкомасштабные перемены в нашем обществе, так и те, кто якобы готовит нас справляться с этими переменами. Серьезные интеллектуалы смело говорят об "образовании, нацеленном на перемены", или о "подготовке людей к будущему". Но мы на самом деле ничего не знаем о том, как это делать. Находясь в наиболее быстро изменяющемся окружении, в каком человек когда-либо пребывал, мы остаемся в жалком неведении, как человек справляется с проблемами.
16
Наши психологи и политики также озадачены тем внешне иррациональным сопротивлением переменам, какое выказывают некоторые индивиды и группы. Глава корпорации, который хочет реорганизовать отдел, преподаватель, желающий внедрить новый метод, мэр, который стремится к мирной расовой интеграции в своем городе, - все в тот или иной момент сталкиваются с этим глухим противостоянием. Тем не менее мы мало знаем о его источниках. К тому же почему некоторые люди жаждут, даже рвутся к переменам, делая все, что в их власти, чтобы их создать, а другие бегут от них? Я не только не нашел готовых ответов на эти вопросы, но обнаружил, что у нас нет даже адекватной теории адаптации, без которой чрезвычайно маловероятно, что мы когда-либо найдем ответы.
Цель этой книги, таким образом, помочь нам прийти к согласию с будущим - помочь нам справиться более эффективно как с личными, так и с социальными переменами, углубляя наше понимание того, как люди на них реагируют. С этой целью в ней выдвигается новая общая теория адаптации.
Она также привлекает внимание к важному, хотя часто незамечаемому различию. Почти неизменно исследования в области воздействий перемен концентрируются на том, куда перемены нас ведут, а не на скорости этого путешествия. В этой книге я пытаюсь показать, что скорость перемен имеет значение совершенно отличное и иногда более важное, чем направления перемен. Никакая попытка понять адаптивность не может быть успешной, если не осознать этот факт. Любая попытка определить "содержание" перемен должна включать последствия, вызываемые самим темпом, как часть этого содержания.
Уильям Огберн со своей знаменитой теорией культурного отставания показал, как социальный стресс возникает из неравной скорости перемен, происходящих в разных секторах общества. Концепция шока будущего - и теория адаптации, которая из нее выводится - ясно предполагает, что должно существовать равновесие не только между скоростью перемен в разных секторах, а между скоростью измене-
17
ния окружения и ограниченной скоростью человеческой реакции. Ибо причина шока будущего - увеличивающийся разрыв между ними.
Однако задача книги заключается не только в изложении теории. Она также ставит целью продемонстрировать метод. Раньше люди изучали прошлое, чтобы пролить свет на настоящее. Я повернул зеркало времени, уверенный, что четкий образ будущего поможет нам лучше понять настоящее. Сегодня нам все труднее осознавать наши личные и общественные проблемы без применения будущего в качестве интеллектуального орудия. В последующих главах я намеренно использую это орудие, чтобы показать, на что оно способно.
Наконец, не менее важно то, что автор стремится незаметно, но существенно изменить сознание читателя. Почему это необходимо, станет понятно из дальнейшего изложения. Для того чтобы успешно справиться с быстрыми переменами, от большинства из нас потребуется преобразовать свое отношение к будущему, осознать роль, которую оно играет в настоящем. Цель этой книги - изменить понимание будущего. Если читатель, закончив чтение этой книги, станет думать, размышлять или попытается предвосхитить будущие события, значит, автор справился со своей задачей.
Здесь уместно сделать несколько оговорок. Сегодня факты быстротечны. Каждый опытный репортер знает, что такое работать над быстро исчезающей ситуацией, которая меняет вид и смысл, прежде чем слова записаны на бумагу. Сегодня весь мир - это быстро исчезающая ситуация. Поэтому неизбежно, что в книге, которая создавалась в течение нескольких лет, ряд фактов устареет ко времени публикации. Профессора, преподававшие в университете А, за это время начали читать лекции в университете В. Политики, придерживавшиеся взглядов X, успели перейти на позицию Y.
Хотя были предприняты добросовестные усилия во время написания обновить "Шок будущего", некоторые из приведенных фактов уже, несомненно, устарели. (Это, разумеется,
18
можно сказать о многих книгах, хотя авторы избегают этой темы.) Обветшание данных имеет здесь особое значение: оно служит подтверждением содержащегося в этой книге положения о быстроте перемен. Писателям все труднее и труднее успевать за действительностью. Мы еще не научились задумывать, исследовать, писать и публиковать в "реальном времени". Читатели, таким образом, должны больше обращать внимания на главную тему, а не на детали.
Другая оговорка касается глагола "будет". Ни один серьезный футуролог не занимается "предсказаниями". Их оставляют телевизионным оракулам и газетным астрологам. Ни один человек, хотя бы немного знакомый со сложностями прогнозирования, не претендует на абсолютное знание завтрашнего дня. Как говорится в одной восхитительно ироничной поговорке, приписываемой китайцам: "Пророчествовать чрезвычайно трудно - особенно в отношении будущего".
Это означает, что всякое утверждение о будущем должно основательно сопровождаться цепочкой оговорок - разных "если", "однако", "с другой стороны" и пр. В книге подобного рода углубляться в каждое подходящее определение - это значит завалить читателя лавиной всяческих "может быть". Я взял на себя вольность говорить твердо, без колебаний, рассчитывая, что интеллигентный читатель поймет стилистическую проблему. Рядом со словом "будет" всегда подразумеваются слова "возможно" или "по моему мнению". Подобным образом все сроки, относящиеся к будущим событиям, нужно принимать с оговоркой. Неспособность говорить точно и уверенно о будущем не может служить оправданием молчанию. "Точные данные", разумеется, всегда должны учитываться. Но если их нет, ответственный писатель - даже ученый - имеет и право, и обязанность полагаться на иные виды доказательств, включая впечатления, истории и мнения хорошо информированных людей. Я это делал постоянно и не раскаиваюсь в этом.
Исследуя будущее, важно иметь воображение и озарение, чем быть на сто процентов "правым". Теориям не обязательно надо быть "верными", чтобы быть чрезвычайно
19
полезными. Даже ошибка может сослужить свою службу. Карты мира, начерченные средневековыми картографами, были так безнадежно неточны, в них было столько фактических ошибок, что они вызывают снисходительные улыбки теперь, когда почти вся поверхность Земли нанесена на карту. Тем не менее без них великие исследователи никогда бы не открыли Новый Свет. И теперешние улучшенные, уточненные карты не могли бы быть созданы, пока люди, работающие с ограниченными доступными данными, не изобразили на бумаге свои смелые представления о мирах, которые они никогда не видели.
Мы, исследователи будущего, работаем в духе старинных картографов: концепция шока будущего и теория пределов адаптивности представлены здесь не как окончательное слово, а как первое приближение новых реальностей, наполненных опасностью и обещанием, созданных мощью ускорения.
…
ЛЮДИ БУДУЩЕГО
Жители Земли разделены не только по расовому, религиозному или идеологическому признаку, но также в каком-то смысле и во времени. Изучая нынешнее население земного шара, мы обнаруживаем небольшую группу людей, которые еще живут охотой и собирательством, как тысячи лет назад. Другие, их большинство, полагаются не на медвежью охоту или сбор ягод, а на сельское хозяйство. Они живут во многих отношениях так же, как жили их предки столетия тому назад. Эти две группы вместе составляют около 70% жителей Земли. Это люди прошлого.
Более 25% населения Земли живут в промышленно развитых странах. Они живут современной жизнью. Они продукт первой половины XX в., сформированные механизацией и массовым образованием, воспитанные на оставшихся в памяти воспоминаниях о сельскохозяйственном прошлом своей страны. Они - люди настоящего.
Оставшиеся 2-3% населения планеты нельзя назвать ни людьми прошлого, ни людьми настоящего. Ибо в главных
50
центрах технологических и культурных перемен, в Санта-Монике (Калифорния) и Кембридже (Массачусетс), в Нью-Йорке, Лондоне и Токио о миллионах мужчин и женщин можно уже сказать, что они живут в будущем. Эти первопроходцы, часто неосознанно, сегодня живут так, как другие будут жить завтра. И хотя сегодня они составляют только несколько процентов населения земного шара, они уже формируют международную нацию будущего. Они разведчики человечества, самые первые граждане мирового рождающегося в муках супериндустриального общества.
Что отличает их от остальных людей? Разумеется, они богаче, лучше образованы, более мобильны, чем большинство. Они также дольше живут. Но что особенно отличает людей будущего - это то, что они уже попали в новый, ускоренный темп жизни. Они "живут быстрее", чем люди вокруг них.
Некоторые глубоко привязаны к этому высокоскоростному темпу жизни. Они всячески пытаются вызвать его и чувствуют тревогу, напряжение или дискомфорт, когда темп замедляется. Они отчаянно хотят быть там, "где происходят события". (Действительно, некоторых едва ли волнуют события, которые происходят в удобно быстром темпе.) Джеймс А. Уилсон обнаружил, например, что притягательность быстрого темпа жизни - один из скрытых мотивов широко дискутируемой "утечки мозгов" - массовой миграции европейских ученых в Соединенные Штаты и Канаду1. Исследовав 517 английских ученых и инженеров, которые мигрировали, Уилсон пришел к заключению, что их привлекли не только более высокая заработная плата и лучшие условия для проведения исследований, но также более быстрый темп. Мигранты говорят, пишет он, что их "не отпугивает "более быстрый темп" Северной Америки; напротив, они явно предпочитают этот темп другому". То же сообщает ветеран движения за гражданские права в Миссисипи: "Люди, которые привыкли к ускоренному темпу городской жизни... не могут долго выносить жизнь на сельскохозяйственном Юге. Вот почему люди всегда куда-то едут без особой причины. Путешествие - это наркотик нашего Дви-
51
жения". Эти разъезды, на вид бесцельные, служат компенсаторным механизмом. Понимание сильной притягательности определенного темпа жизни для человека помогает во многом объяснить иначе необъяснимое или "бесцельное" поведение.
Но если некоторые получают мощную подпитку от нового быстрого темпа, у других он вызывает неприязнь, они ни перед чем не останавливаются, чтобы "избавиться от этой карусели", как они говорят. Принимать участие в зарождающемся супериндустриальном обществе - значит принимать участие в мире, движущемся все быстрее, чем когда-либо, но они предпочитают не участвовать, а бездействуют на собственной скорости. Не случайно несколько сезонов назад в Лондоне и Нью-Йорке огромной популярностью пользовался мюзикл под названием "Остановите мир - Я хочу сойти".
Квиетизм и поиски новых способов "делать выбор" или "улизнуть", который характерен для некоторых (хотя не всех) хиппи, может быть менее мотивированным их громко выражаемым неприятием ценностей технологической цивилизации, чем бессознательной попыткой убежать от темпа жизни, который многие находят невыносимым. Не случайно они применяют к обществу специфический термин "бешеная гонка".
Люди старшего поколения еще сильнее реагируют на всякое дальнейшее ускорение перемен. Для сделанного наблюдения имеется прочная математическая основа: возраст часто коррелирует с консерватизмом, так как для пожилых время идет быстрее.
Когда пятидесятилетний отец говорит своему пятнадцатилетнему сыну, что ему придется подождать два года, прежде чем он сможет иметь собственную машину, этот интервал в 730 дней составляет только 4% от жизни отца к данному моменту и более 13% от жизни мальчика. Поэтому мальчику отсрочка кажется в три-четыре раза длиннее, чем отцу. Два часа в жизни четырехлетней девочки может ощущаться как эквивалент 12 часов в жизни ее двадцатичетырехлетней матери. Просить ребенка подождать два часа, пока будет
52
готов пирог, все равно что попросить ее мать подождать 14 часов, пока сварится кофе.
Субъективная реакция на время имеет биологическое обоснование. "С возрастом, - пишет психолог Джон Коэн из Манчестерского университета, - календарный год кажется все меньше. В ретроспективе каждый год кажется короче, чем только что прошедший, возможно, это результат постепенного замедления процессов метаболизма"2. Поскольку собственные биологические ритмы замедляются, пожилым людям кажется, что мир движется все быстрее.
Какими бы ни были причины, любое ускорение перемен, которое дает эффект втискивания все большего количества ситуаций в канал опыта в данный интервал времени, увеличивается в восприятии более старого человека. По мере ускорения перемен в обществе все большее число пожилых людей становятся аутсайдерами, замыкаясь в частном окружении, обрывая контакты с быстро движущимся снаружи миром, погружаясь в собственное субъективное восприятие времени, в котором они пребывают до самой смерти. Мы можем никогда не решить психологические проблемы пожилого возраста, пока не найдем средство - с помощью биохимии или повторного образования - изменить их чувство времени или обеспечить для них структурированные группы, в которых темп жизни контролируется и даже, возможно, регулируется в соответствии с календарем со "скользящей шкалой", который отражает их собственное субъективное восприятие времени.
Причины большей части иначе непостижимых конфликтов - между поколениями, между родителями и детьми, между мужьями и женами - можно найти в разных реакциях на ускорение темпа жизни. То же самое верно о конфликтах между культурами.
Каждая культура имеет свой характерный темп. Ф. М. Эсфандиари, иранский романист и эссеист, рассказывает о коллизии между двумя по-разному движущимися системами. Немецкие инженеры перед Второй мировой войной помогали построить железную дорогу в этой стране. Иранцы и жители Ближнего Востока обычно более спокойно относятся к времени, чем американцы или западноевропей-
53
цы. Когда бригады рабочих-иранцев постоянно появлялись на работе с десятиминутным опозданием, немцы, сами сверхпунктуальные и всегда спешащие, увольняли их толпами. Иранским инженерам с трудом приходилось им объяснять, что по ближневосточным стандартам рабочие проявляли чудеса пунктуальности и что, если увольнения будут продолжаться, скоро придется набирать на работу женщин и детей3.
Подобное безразличие к времени может сводить с ума тех, кто то и дело поглядывает на часы. Так, итальянцы из Милана или Турина, промышленных городов Севера, свысока смотрят на сравнительно медлительных сицилийцев, жизнь которых еще приспособлена к более медленным ритмам сельского хозяйства. Шведы из Стокгольма или Гётеборга чувствуют то же самое по отношению к лапландцам. Американцы с издевкой говорят о мексиканцах, для которых тапапа значит довольно скоро. В самих Соединенных Штатах северяне считают южан неповоротливыми, а негры, принадлежащие к среднему классу, осуждают негров, принадлежащих к рабочему классу с Юга, за то, что они живут по "В. Ц." - Времени Цветных. Напротив, по сравнению с почти всеми остальными белые американцы и канадцы считаются толкающимися, спешащими предприимчивыми дельцами4.
Население иногда активно противостоит изменению темпа. Это объясняет патологический антагонизм к "американизации" Европы. Новая технология, на которой основана супериндустриализация, большая часть которой создана в американских исследовательских лабораториях, приносит с собой неизбежное ускорение перемен в обществе и сопутствующее убыстрение темпа индивидуальной жизни. Хотя антиамериканские ораторы выбирают мишенью для своего остроумия компьютеры или кока-колу, действительное возражение может вызывать вторжение в Европу чуждого чувства времени. Америка как передовой отряд супериндустриальности показывает новый, более быстрый и весьма нежелательный темп.
Именно темп вызвал сердитые протесты парижан против появления в городе аптек в американском стиле. Для
54
многих французов они - символ зловещего "культурного империализма" со стороны Соединенных Штатов. Американцам трудно понять такую страстную реакцию на совершенно невинный фонтанчик с содовой. Это объясняется тем, что в аптеке испытывающий жажду француз торопливо проглатывает молочный коктейль, хотя еще совсем недавно он часок-другой потягивал аперитив на веранде кафе. Следует отметить, что так как новая технология распространилась за последние годы, около 30 000 кафе повесили замки на свои двери навсегда, став жертвами, по словам журнала "Time", "культуры быстрого заказа". (Действительно, вполне возможно, что широко распространенная неприязнь европейцев к самому "Time" не чисто политического свойства, а бессознательно связана с коннотацией его названия. "Time" со своей краткостью и напряженным стилем экспортирует не только американский образ жизни. Он воплощает и экспортирует американский темп жизни.)…
...
322
НИЗКИЙ ДИКАРЬ
Чем больше субкультурных группировок существует в обществе, тем выше потенциальная свобода личности. Именно поэтому доиндустриальный человек, несмотря на романтические мифы, горько страдал от отсутствия выбора.
Сентименталисты лепетали о предполагаемо неограниченной свободе примитивного человека, но данные антро-
325
пологов и историков говорят об обратном. Джон Гарднер пишет: "Примитивный клан доиндустриального сообщества обычно требовал гораздо более глубокого подчинения человека группе, чем любое современное общество"14. Одному австралийскому социологу человек из племени темне в Сьерра-Леоне сказал: "Когда люди темне выбирают себе какую-то вещь, мы все должны согласиться с решением - и это мы называем сотрудничеством"15.
Мы, разумеется, называем это подчинением.
Причиной гнетущего подчинения, которое требовалось от доиндустриального человека, причиной того, что человек племени темне должен "идти вперед" вместе со своими соплеменниками, является то, что больше идти ему некуда. Его общество монолитно, еще не раздроблено на несущее освобождение множество составляющих. Социологи называют такое общество "недифференцированным".
Как пуля, ударившаяся в оконное стекло, индустриализм раскалывает такие общества, разбивая их на тысячи специализированных учреждений (школы, корпорации, правительственные учреждения, церкви, армии), каждое из которых делится на все более мелкие и более специализированные субобъединения. То же самое деление происходит на неформальном уровне, и возникает множество субкультур: участники родео, "Черные мусульмане", мотоциклисты, "бритоголовые" и многие другие.
Это раскалывание социального порядка аналогично процессу роста в биологии. Эмбрионы по мере развития становятся все более различными. Весь ход эволюции, от вируса до человека, показывает беспрерывное движение к все более высокой степени дифференциации. Очевидно, это движение живых существ и социальных групп ко все более дифференцированным формам непреодолимо.
Таким образом, мы не случайно наблюдаем параллельные движения к многообразию - в экономике, в искусстве, в образовании и массовой культуре и в самом социальном порядке. Эти движения вместе образуют часть необыкновенно большого исторического процесса. Супериндустриальная революция может быть рассмотрена как продвижение
326
человеческого общества к следующей, более высокой степени его дифференциации.
Вот почему нам часто кажется, что наше общество трещит по швам. Так и есть. Именно поэтому все усложняется. Где когда-то было 1000 организационных единиц - сейчас 10 000, связанных между собою все более кратковременными узами. Где когда-то существовало несколько относительно постоянных субкультур, с которыми человек мог идентифицироваться, сейчас тысячи временных субкультур, сгруппировавшихся вокруг, сталкивающихся и увеличивающихся в числе. Мощные узы, которые связывали индустриальное общество - узы закона, общих ценностей, централизованного и стандартизированного образования и культурного производства, - сейчас разорваны.
Все это объясняет, почему города вдруг "не поддаются контролю", а университетами "невозможно управлять". Прежние пути интеграции в общество, методы, основанные на единообразии, простоте и постоянстве, более не эффективны. Возникает новый, более тонко фрагментированный социальный порядок - сверхиндустриальный порядок. Он основан на гораздо более многообразных и краткосрочных составляющих, чем любая предшествующая социальная система. Мы еще не научились, как связывать их вместе, как интегрировать целое.
Для человека этот скачок на новый уровень дифференциации имеет пугающие последствия. Но большинство людей боятся не их. Нам так часто говорили, что мы идем к безличному единообразию, что мы недооцениваем фантастические возможности, которые несет человеку сверхиндустриальная революция. И мы едва ли задумываемся о скрытых в ней опасностях сверхиндивидуализации.
Теоретики "массового общества" говорят о мире, который уже исчезает. Кассандры, которые слепо ненавидят технологию и предсказывают будущее-муравейник, все еще рефлекторно реагируют на условия индустриализма. Но эта система уже вытесняется.
Разоблачать условия, порабощающие индустриального рабочего сегодня, замечательно. Но проецировать эти усло-
327
вия в будущее и предсказывать исчезновение индивидуальности, многообразия и возможности выбора - значит пускать в обращение опасные клише.
У человека прошлого и настоящего относительно немного выбора. Люди будущего, число которых возрастает с каждым днем, столкнутся не с выбором, а со сверхвыбором. Для них наступит взрывное расширение свободы.
И эта свобода придет не вопреки новой технологии, а в большой степени благодаря ей. Если для ранней технологии индустриализма требовался бездумный, роботоподобный человек, чтобы исполнять бесконечно повторяющиеся задания, то технологии завтрашнего дня выполнят эти задания более точно, оставив человеку только те функции, которые требуют решений, искусства общения и воображения. Супериндустриализм требует, и он создаст, не одинаковых "массовых людей", а людей, глубоко отличных друг от друга, индивидуальных, не роботов.
Человеческая раса не будет втянута в монотонное подчинение, она станет гораздо более социально многообразной, чем когда бы то ни было. Новое общество, сверхиндустриальное общество, которое сейчас начинает формироваться, станет поощрять пестрые, как лоскутное одеяло, быстро меняющиеся стили жизни.
1 О серфингистах см.: Nadeu [231], с. 144 и Is J.J. Really King of the Surf, Jordan Bonfante // Life, June 10, 1966, c. 81.
2 Живописный рассказ о жизни парашютистов см.: Death-Defying Sports of the Sixties, Mario Puzo, Cavalier, December, 1965, c. 19.
3 Данные об уменьшении трудовых обязательств в обществе можно найти в: [74], с. 13-14.
4 Pynchon: [235].
5 Рассказ Шекли можно найти в: [237].
6 Возрастное деление обсуждается в статье The Youthg Ghetto, John Lofland // Journal of Higher Education, March, 1968, c. 126-139.
7 Замечания Джеймса У. Кэри взяты из его доклада Harold Adams Innis and Marshall McLuhan, представленного на Association
328
for Education in Journalism Convention, Айова, штат Айова, 28 августа - 3 сентября 1966.
8 Жизнь послебрачных кланов исследуется в статье The World of the Formerly Married, Morton М. Hunt // McCall's, August, 1966.
9 Лучшее краткое изложение происхождения и начального развития движения хиппи можно найти в: A Social History of the Hippies, Warren Hinckle // Ramparts, March, 1967, c. 5. См. также: [223], с. 63-68.
10 О различиях внутри субкультуры хиппи см.: статью Tell It Like It Really Is..., David Andrew Seeley // Center Diary, May - June, 1967.
11 Смерть движения хиппи описана в Love is Dead, Earl Shorris The New York Times Magazine, October 29, 1967, c. 27.
12 Описание появления феномена бритоголовых см. в статье Hippies vs. Skinheads // Newsweek, October 6, 1969, с. 90.
13 Материалы о шайках уличных бойцов: [240]; [114], с. 20; и Violence, James Q. Wilson, [179], vol. 4, с. 7.
14 Гарднер о подчинении: [39], с. 62-63.
15 Материалы о племени темпе взяты из: Independence and Conformity in Subsistence-Level Societies, J.W. Berry // Journal of Personality and Social Psychology, December, 1967, c. 417.
ІІ. Джерело: http://vphil.ru/index.php?option=com_content&task=view&id=678&Itemid=52
Вавилонская сеть: эрозия истинности и диффузия идентичности в пространстве интернета
Автор Емелин В.А., Тхостов А.Ш.
05.02.2013 г.
В статье обсуждаются основные функции интернета, соотнесенные с метафорами библиотеки и агоры. Трансформация в неограниченную библиотеку порождает умножение информационного мусора и снижение возможностей критической оценки получаемой информации. Положенный в основу интернета релятивизм усложняет проблему идентификации и оборачивается зыбкостью и невозможностью внятного и обоснованного укоренения человека в реальности.
В качестве расширенной агоры пространство интернета имеет побочный эффект снижения качества общения и утрату ответственности за высказывание. Снятие индивидуальной ответственности оборачивается девальвацией авторства высказывания и соответствующей идентичности.
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА: интернет, информационные технологии, идентичность, ответственность, коммуникация, свобода слова.
The article discusses the basic functions of the Internet, correlated with the metaphor of the agora and the library. Internet’s transformation into an unlimited virtual library generates a multiplication of informational garbage and reduces chances of critical assessment of information received. Relativism, forming the basis of the Internet, complicates the problem of identification and results in the absence of any reference points and coordinates, under which a person defines his or her place in the world.
As a side effect of the Internet being an expanded agora, we are witnessing a reduction of quality of communication and the loss of responsibility for the statements made. Removal of individual responsibility, immanent Internet agora, resulting in the devaluation of the authors’ statements and their respective identity.
KEY WORDS: internet, information technology, identity, responsibility, communication, freedom of speech.
Представим себе, что миллион обезьян научились стучать наугад по клавишам пишущей машинки, и что... эти обезьяны-машинистки усердно трудятся по десять часов в день на миллионе пишущих машинок различного рода... К концу года эти тома будут содержать точный текст всех книг на всех языках, хранящихся в крупнейших библиотеках мира.
Эмиль Борель
Мне кажется, даже если бы мы могли объединить Сетью всех возможных инопланетян в галактике — может быть, квадриллионы существ — и дали бы каждому несколько секунд для того, чтобы внести свой вклад в «Вики», мы не воспроизвели бы достижений даже одного среднего физика, не говоря уже о великом физике.
Джарон Ланир
Если предельно упростить функции интернета, то их можно свести к двум, хотя и связанным, но, тем не менее, достаточно автономным областям: информационному пространству и пространству коммуникации. Если предыдущие технологические усовершенствования, такие как радио, телевидение, книгопечатание, транспорт и пр. были более или менее линейными расширениями анатомических или физиологических возможностей человека [Маклюэн 2003], то интернет предполагает расширение или даже появление принципиально новых высших форм психической деятельности. Телевидение, печать, радио расширяли мир, но активность все же ограничивалась выбором из ограниченного меню передач или набора конкретных газет, интернет же позволяет найти то, что необходимо, даже если я не вполне понимаю направление поиска. Телефон, телеграф или почта позволяли быстро связываться с необходимым адресатом, но они не предоставляли таких возможностей поиска неизвестного адресата, как чаты, социальные сети, сайты знакомств. Все это безусловные блага прогресса, но небезынтересно задаться вопросом: а так ли они невинны? Не может ли быть так, что они незаметным для нас образом искажают те области человеческого существования, которые они призваны усовершенствовать или облегчить? И какова, наконец, плата за эти усовершенствования? Если побочным эффектом развития транспорта является адинамия, а следствием использования калькулятора – акалькулия, то к каким побочным эффектам может привести безграничное расширение информационного и коммуникативного пространства?
Библиотека
Начнем с информационного пространства. Платон считал чувственно воспринимаемый мир вещей подобием мира божественных идей, его бледной и несовершенной тенью. Это утверждение, несмотря на его принципиальный для самого Платона характер, в последующей философии все же понималось скорее как метафора. Сегодня возникла ситуация, когда вещи буквальным образом появляются из некого аналога мира идей: «повсеместно протянутой паутины» - www. «Паутина живет не в эвклидовом, а в платоновом пространстве со своей платоновой метрикой. Или, если угодно, она впервые в истории материализует платоновский мир идей» [Манин 2012].
Самое важное, что при этом возникает иллюзия истинности, мы перестаем воспринимать интернет как простое техническое средство, расширяющее возможности наших психических функций. Он как бы приобретает априорное алиби, отсутствовавшее со времени «Метафизических размышлений» Декарта у любого из актов восприятия, который мог быть создан неким «могущественнейшим и злокозненным обманщиком». [Декарт 1994, 23]. С интернетом как идеальным расширением человека происходит принципиальная подмена: в силу своей предполагаемой идеальности он начинает восприниматься как сама неоспоримая объективно существующая реальность.
Мы склонны принимать интернет за вариант метафизического телескопа, забывая о том, что на самом деле он может оказаться просто калейдоскопом, красивые картинки которого порождены кусками битого стекла. У Декарта «достоверность Cogito дает лишь субъективную версию истины; что касается знания о том, обладает ли эта достоверность объективной ценностью, то царствование злого гения продолжается… только доказательство бытия Божьего позволяет разрешить вопрос» [Рикер 2008, 23]. В интернете эта проблема иллюзорно снимается за счет того, что доказательство бытия Божьего подменяется доказательством существования провайдеров и поисковых систем.
Понимая первичный по отношению к миру сверхчувственных идей объективно окружающий нас мир в качестве конституирующей реальности, а мир киберпространства интернета в качестве производной реальности, зададимся вопросом, а в каком субъективном отношении к друг другу при предельном интернет-расширении человека находятся мир «офф-лайн» и мир «он-лайн»? Не впадает ли в этом случае человек в иллюзию восприятия реальности, порожденной на самом деле вавилонской сетью интернета? Насколько содержание киберпространства адекватно отражает действительность происходящего в земном мире, и можно ли считать интернет воплощением библиотеки, в которой собраны достижения человека? Несет ли он в себе подлинное знание или это лишь скопление докс?
Если понимать информационную составляющую интернета как парадигмальное воплощение библиотеки, то она наследует все уязвимые стороны непомерно расширяющего хранилища, в котором все труднее найти необходимую информацию, погребенную в залежах никогда никем не читанных и запыленных томов. Это противоречие возникает уже на уровне экспоненциального умножения такой специфической продукции, как научное творчество: в настоящий момент в мире издается такое количество научных журналов и книг, что возникает серьезная проблема с их читателями. Одна из наиболее распространенных жалоб в научном сообществе состоит в том, что никто никого не читает, а все эти публикации имеют целью лишь улучшение отчетности и повышения индекса цитирования автора для очередного прохождения по конкурсу или получения грантов. В качестве вспомогательного средства возникают такие специфические феномены, как культура дайджестов, реферативные журналы, справочные издания и пр. Подлинники читать некогда, и мы начинаем довольствоваться их пересказом. В информационном поле интернета миф о Вавилонской башне обретает новое воплощение – от столпотворения людей мы приходим к столпотворению идей. Возникают проблемы, связанные с различением информации, размещаемой в безграничном пространстве глобальной сети бесчисленным количеством пользователей. Объем информации, содержащейся на страницах интернета, фактически сводит ее реальное содержание к минимальному значению. Интернет дал неограниченные возможности для творческой самореализации своих пользователей, каждый из которых может опубликовать на ее страницах свои тексты, фотографии, ссылки и другие материалы. Но такая практика самотиражирования имплицитно несет в себе опасность полного выхолащивания самой идеи ценности текста: если публиковать можно все что угодно, то теряется возможность найти в гиперпотоке информации нечто достойное внимания. Конечно, можно рассуждать в духе теоремы о бесконечных обезьянах, одна из интерпретаций которой, сделанная в 1913 г. Эмилем Борелем, была выбрана нами в качестве эпиграфа [Борель 1913, 189–196]. Может быть, многомиллионная когорта пользователей и сможет успешно генерировать «нетленку», но какое при этом количество цифровой макулатуры будет выброшено в сеть? И сколько времени понадобится, чтобы отличить «зерна от плевел»? А сколько понадобится читателей, чтобы различить в потоке копипаста или словесного мусора гипотетическую «Анну Каренину»?
В обычной библиотеке поиску помогает разнообразная система каталогов, которая, несмотря на их полноту, всегда остается недостаточной. Интернет на первый взгляд обладает явным преимуществом, в нем предусмотрены поисковые системы. Поиск ведется по ключевым словам, и в результате машина выдаст вам все тексты, где они содержатся, независимо от их значения, будь то запись в блоге или сонет Шекспира. «Инет разрастается. Очень скоро он станет огромной информационной помойкой, где вероятность найти точную информацию будет постепенно стремиться к нулю… Как никогда остро встает вопрос критерия истинности. Если принять за таковой, к примеру, частоту упоминаний, то мы можем зайти весьма далеко: посчитайте соотношение ссылок, утверждающих существование инопланетян и опровергающих их. Зеленые человечки должны бегать по улицам табунами» [Коровкин 2008].
Восторг от возможности, не прибегая к пыльным томам энциклопедий найти любую затребованную информацию, в определенный момент сменяется сомнением в достоверности полученных из сети знаний. Роботы-поисковики безостановочно сканируют все доступные интернет-ресурсы и автоматически сохраняют их содержание на своих серверах, для того чтобы с максимально возможной скоростью удовлетворить любой запрос. С помощью поисковых систем интернет не только предоставляет запрашиваемые данные, но и описывает себя…
…Интернет представляет технологическое расширение, способное вместить практически необъятное для человека количество информации, и в этой бесконечности текстов становится все труднее найти ориентиры. Реальность, которую выявляет анализ контента глобальной сети, скорее показывает, что интернет представляет собой какофонию докс. В книге-манифесте «Вы не гаджет» автор термина «виртуальная реальность» Джарон Ланир высказывает убеждение, что сам отказ от идеи качества в интернет-среде приводит к ее потере. «Фрагменты человеческих усилий, наводнившие Интернет, некоторыми рассматриваются как составные части коллективного разума или ноосферы (а может уже и мира, подобного миру идей Платона? – Прим. авт.)… Часть моих коллег думает, что если сложные секретные статистические алгоритмы будут комбинировать миллион, может быть, даже миллиард фрагментарных оскорблений, то, в конце концов, получится мудрость, превосходящая ту, что содержится в любом хорошо продуманном эссе. Я не согласен. На ум приходит правило ранних дней информатики: мусор на входе — мусор на выходе» [Ланир 2010, 83-84]. Гиперпространство интернета – это не Гиперурания, и любые попытки увидеть в нем технологическое воплощение мира идей Платона нелепы.
Тем не менее многие видят в числе его задач создание некого текста текстов, в котором в духе постструктуралистской идеи интертекстуальности[i] может элиминироваться сама идея автора. Так, Кевин Келли считает, что когда все книги мира будут оцифрованы и доступны для поиска, а отрывки из них можно будет перемешать, они быстро станут «одной книгой» в универсальном вычислительном облаке. Полемизируя с ним, Ланир говорит: «Тот подход к цифровой культуре, который я ненавижу, действительно превратит все книги в одну, как прогнозировал Кевин. Этот процесс может начаться уже в следующем десятилетии или около того. В ходе крупного "Манхэттенского проекта" оцифровывания культуры Google и другие компании сканируют библиотечные книги и помещают их в облако[ii]. Важно, что произойдет дальше. Если книги в облаке будут доступны через интерфейсы, поощряющие мэшапы[iii] фрагментов, которые скрывают контекст и авторство, останется лишь одна книга. Именно это сегодня происходит с большой долей контента; часто вы не знаете, откуда взята цитата в новостях, кто написал комментарий или снял видео. Продолжение существующего тренда сделает из нас что-то похожее на средневековую империю или Северную Корею — общество с единственной книгой» [Ланир 2010, 80].
Не стоит забывать и о том, что истинность даже самых массовых и популярных продуктов интернета довольно сомнительна. Проблема смерти автора, в свое время поставленная в рамках идей постструктурализма Р. Бартом [Барт, 1989, 384–391], реинкарнирована в основанной в 2001 г. «Википедии» – международной свободной многоязычной энциклопедии, которую может редактировать каждый, при условии соблюдения набора правил, которые носят сугубо формальный характер и не предполагают никакого содержательного отбора.
Д. Ланир, критикуя сакральность, которую приписывают Википедии в сетевом окружении, выделяет ряд обстоятельств, ставящих под сомнение претензии этой интернет-энциклопедии на отражение сколь либо объективной картины мира. Как источник полезной информации «Википедия» идеальна в двух областях: поп-культура и естественные науки. В первой категории истина в любом случае является выдумкой, поэтому то, что утверждает «Вики», является правдой по определению; во втором случае на самом деле существует предпочтительная истина, поэтому более уместно говорить от имени группы. Статьи «Википедии», посвященные поп-культуре гиков[iv], длиннее и написаны с большей любовью, чем статьи о реальности. Описание армии из научно-фантастического фильма или рассказа обычно снабжено различными деталями в гораздо большей степени, чем армии из реального мира; у порнозвезды биография представлена более обширно, чем у лауреата Нобелевской премии (см. [Брофи-Уоррен 2007; Ланир 2010, 227]), а жизнеописание антигероя Звездных войн генерала Гривуса снабжено бóльшими подробностями, чем история генералиссимуса Суворова. В других областях знания, например, в описании исторических событий, объективность информации википедистов может быть поставлена под вопрос.
Возьмем в качестве примера описание Второй мировой войны на разных языках, и мы сразу же столкнемся с существенными различиями в описании этого глобального исторического события: статьи будут иметь разные структуру, объем частей, посвященных тому или иному этапу войны, «рейтинг» исторических лиц, не говоря уже о расставленных коллективным автором акцентах интерпретации.
Главную проблему, связанную со стремительным ростом информационного содержания интернета, можно охарактеризовать как проблему отсутствия внятных критериев для определения иерархии ценностей. Характерный для культуры постмодерна релятивизм усложняет проблему идентификации, поскольку имплицитно предполагается, что никакого однозначного правила для выбора идентичности и ее фиксации не может и не должно существовать. Подобная свобода выбора оборачивается в реальности отсутствием каких-либо реперных точек, в соответствии с которыми человек определяет место своего «я» в мире.
Лишенный базовых основ для самоидентификации в контексте общей, семейной истории, человек становится сингулярным, не имеющим ни реальной, ни символической опоры, обреченным на бесконечные поиски ускользающей от него подобно линии горизонта точки идентичности. Семейная, национальная, коллективная идентификация порождается лишь в условиях существования некоего устойчивого контекста, дающего каждому ориентиры и подтверждения истинности. Политопия, полифония становятся утопией и какофонией: человек, не имеющий никакой карты и вооруженный самостоятельно меняющим свою поляризацию компасом, вместо предполагаемого открытия неведомых территорий может оказаться обреченным на бесконечное хождение по кругу. Безусловно, любая история – от индивидуальной до семейной и от национальной до цивилизационной – является одной из возможных интерпретаций. Однако для каждого отдельного человека она существует в виде неоспоримой и единственной возможности и абсолютной истины. Сто или тысячи учебников истории расскажут ее более подробно, чем один, но для субъекта невозможна идентификация с тысячами вариантами одного события, которые делают его полностью ненадежным и неубедительным. Интернет может дать человеку сотни вариантов интерпретаций, не давая ему самого главного – основания выбора, который может быть положен в основу его собственной истории.
Проекты, подобные «Вики», превращают интернет во Вселенную бесконечных текстов или Вавилонскую библиотеку, в которой собраны всевозможные написанные и ненаписанные книги, где, как в рассказе Борхеса, на каждый подлинный текст существуют миллионы ложных, в том числе — опровергающих истинный [Борхес 1992, 142-150]. Метафоре дворца-библиотеки противостоит гораздо более распространенная метафора "Интернет - это свалка". Свалка противостоит дворцу, как хаос - космосу, царство энтропии - царству информации, пространство маргинальное - пространству центральному, как антидом - дому, как социально низкое - высокому (см. [Лейбов 2012]). Место вдумчивого читателя начинает занимать интернет-серфер, убежденный, что если он не нашел (или не понял) необходимой информации в интернете, то ее и нет: разве может быть во всеобъемлющей паутине хоть одно место, скрытое от опытного серфиста?
Иллюзия превращения неограниченного количества авторов в одного сингулярного гения, способного случайно создать вторую «Анну Каренину», пока не получила, как замечает Р. Виленский, никакого подтверждения: «Я слышал, что миллион обезьян с пишущими машинками могут повторить всего Шекспира. Теперь, спасибо интернету, мы убедились, что это неправда» (цит по: [Ллойд, Митченсон 2012, 163]).
Агора
Интернет - наиболее совершенный на сегодняшний день коммуникационный гибрид (недаром нам предлагают писать это слово с большой буквы, наряду с такими универсалиями, как Бог, Родина, Отечество) стал, с одной стороны, самым великим воплощением слияния всех когда-либо существовавших и существующих коммуникационных технологий, а с другой - в силу своей имманентной открытости, универсальным местом размещения новостных ресурсов, энциклопедий, учебных материалов, библиотек, аудио- и видеотек, программных продуктов, игр и развлечений, телевизионных материалов, почты, телефонии, систем платежей, магазинов, аукционов, объявлений о знакомствах и т.д. Интернет безучастно принимает материалы любого рода и сорта, будь то образовательные порталы или сайты перверсивного, маргинального и даже преступного содержания.
Особо широкое распространение получило соотнесение интернета с древнегреческой «агорой» - собранием граждан для свободного обсуждения новостей и принятия относящихся к общественной жизни решений, а также городской площадью для таких собраний [Войскунский 2001, 64-79].
Интернет стал казаться воплощением идеальной агоры, подчиненной, как и библиотека, не эвклидовым законам, а принципам идеального мира Гиперурании Платона, где исчезают любые хронотопические ограничения. Глобальная сеть создает универсальные площадки, социальные сети, блоги, где любой человек может задать наиболее подходящие ему условия для общения. Вы можете найти людей, с которыми не общались много лет, выбрать партнера, с которым вы на реальной «агоре» возможно никогда бы и не встретились, совершить покупку на виртуальном рынке, сохраняя при этом и анонимность, и возможность благодаря этому прервать контакт, ставший обременительным. Однако в реальности такое расширение породило ряд побочных эффектов. Анонимность, ни к чему не обязывающая легкость установления контакта превратила агору, в которой каждый человек отвечал за свои поступки и слова (Ксанф – выпей море!), в вавилонское столпотворение безответственных участников. Подлинное общение, требующее от человека установления прочных и по сути выстраданных отношений, стало подобным маскараду, где за личинами невозможно различить лиц. Как заметил Н. Хомский: «Одно дело – общаться с людьми, видя их перед собой, и совсем другое – стучать по клавиатуре, получая в ответ цепочки символов. Боюсь, что распространение таких бесконтактных и абстрактных отношений в ущерб живому непосредственному общению неприятным образом скажется на характере людей, сделает их менее человечными» (цит. по: [Ллойд, Митченсон 2012, 163]). Интернет-общение значительно проще, нежели нормальное человеческое общение. Оно не требует таких усилий, оно более безопасно, его можно начать и прервать в любое время, оно позволяет сохранять анонимность (отсюда и столь повсеместное распространение ник-нэймов в интернете), доступно. Но именно эта доступность скрывает за собой ловушку. Да, безусловно, в сети можно общаться, знакомиться и даже любить друг друга. Конечно, интернет-партнер лишен многих слабостей обычного человека, от него не может дурно пахнуть, он не может быть некрасив, но язык не поворачивается назвать это настоящим общением. Нам кажется важным указать на принципиальную маскарадность интернет-общения. Речь идет совсем не о карнавализации в стиле Бахтина, позволяющей преодолеть выстроенные и жесткие барьеры реальной жизни, а именно о безответности маскарада, где основополагающим моментом является анонимность всех его участников. Карнавал - это временная отмена социальных ограничений, позволяющая расширить зону общения, тогда как маскарад нацелен на воплощение не реализуемых в реальной жизни без масок влечений путем мистифицирующей подмены собственной идентичности. Маскарад возможен только при условии фальсификации собственной идентичности, замены «я» на безличную маску. Это то место, где никто ни за что не несет никакой ответственности.
Первоначально агора была публичным местом сбора, дискуссий, принятия решений свободных жителей полиса, несущих военную службу, позднее она стала и торговой площадью, где также поддерживались правила честной торговли, точности мер веса и качества товаров. По сравнению с агорой публичная площадь интернета, где невозможно оценить ни качество товаров, ни качество предлагаемого общения, где под ником школьницы может выступать престарелый педофил, больше похожа на огромный зал ожидания или восточный базар, где тебя норовит обмануть каждый продавец, если до этого тебя не успеет обчистить вор-карманник. Агора невозможна без личной ответственности и репутации, интернет - царство анонимности и безответственности. Это еще один вариант «ящика Пандоры», откуда появляются силы, разрушающие идентичность расширенного технологиями человека. С феноменологической точки зрения идентичность есть переживание человеком принадлежности, включенности, овладения или управления теми или иными формами субъективной или объективной реальности. Инструменты, дающие возможность изменения топологии субъекта, трансформации его идентичности, с момента утраты ответственности за них (как варианта нарушения обратной связи) начинают давать сбой, так же точно как перестающее подчиняться мне тело, за которое я не несу ответственности, начинает отчуждаться. Ощущение ответственности относится, на наш взгляд, к высшим формам идентичности (я не только чувствую себя, не только управляю собственными действиями, но и несу за них моральную ответственность). В этой точке происходит расширение субъекта от физического, действующего и чувствующего к моральному, ограниченному в своих действиях не столько физическими, сколько нравственными ограничениями, т.е. тем нравственным императивом, который И. Кант положил в основу сущности человека. У Ж.-П. Сартра эта проблема представала как различение между вседозволенностью и подлинной свободой, основанной на ответственности.
Снятие индивидуальной ответственности, имманентно присущее интернет-агоре, сопровождается радикальной трансформацией некоторых принципиальных понятий, например, свободы слова. Если раньше возможность выражения своего мнения ограничивалась пределами площадок для высказывания или карой за его неприемлемую форму либо содержание, то сейчас в инете можно найти любые ссылки, тексты, фотографии вплоть до порно сцен с участием известных политиков. Эта беспредельность свободы виртуальной агоры оборачивается неожиданной девальвацией авторства. Поскольку в подавляющем большинстве случаев никто не отвечает за истинность выложенной информации, то никому не приходит в голову и идея ответственности за ее достоверность. Когда-то за диффамацию человек отвечал собственной свободой, даже жизнью. Произнесенное на настоящей агоре слово имело отнюдь не метафизический вес. Сократ, утверждая истинность своих высказываний и отстаивая свои идеалы, ответил за это право своей собственной жизнью. Ответом на публичное оскорбление мог быть вызов на дуэль, результаты которой были отнюдь не предсказуемы, и каждый ее участник рисковал жизнью (ни у Пушкина, ни у Дантеса не было иного выбора, кроме дуэли, для разрешения ситуации, получившей публичную огласку). Намного позже, в советское время, критическая статья в «Правде» или «Известиях» стоила человеку карьеры или даже жизни. Мы нисколько не ностальгируем о тех временах, но нельзя не признать, что нынешняя невыносимая легковесность публичного слова и безответственность авторов интернета оборачивается легкостью и безответственностью реакции их читателей. Слова, оплаченные кровью, никогда не будут равны тем, что стоят лишь пота автора при нажатии клавиш и мускульных усилий при движении мыши. Чашу цикуты за посты в блогах не станет пить никто. «Интернет-революция открыла все шлюзы. Людям, которым бумажная эпоха не давала слова – получили возможность говорить. И оказалось, что это люди, как правило, малограмотные, необразованные, распущенные, циничные. Но зато беспредельно, беззаветно, бессмысленно злобные. Они очень активны и агрессивны. Но при этом сентиментальны. Они ненавидят правительство и бунтовщиков, очень богатых и совсем бедных. Завидуют знаменитым и презирают безвестных. Они обожают себя, свои наряды, своих домашних любимцев. Они любят смертную казнь и пирожные» [Драгунский 2012]. В пространстве интернета хорошо себя чувствуют «идолы рынка» и «идолы театра»: тирания слов и общепринятых мнений не ограничивается ни ответственностью, ни возможностями верификации [Бэкон 1972, 25]. Происходит тотальная подмена означаемого означающим и человек начинает принимать отражение за действительность, симулякры, как копии отсутствующего оригинала, за сам никогда не существовавший подлинник. Интернет-пространство стало своего рода рынком, площадью, где происходят ни к чему не обязывающие встречи, ведутся бессмысленные споры и даются бесчисленные толкования, выставляются на публичное обозрение семейные альбомы, просмотр которых еще Л. Витгенштейн называл одним из наискучнейших занятий.
В поисках корней ризомы безответственности интернета обратимся к диалогу «Софист», где Платон указал на эту проблему еще на реальной агоре. Он отмечал, что в структуре бытия присутствуют объекты-фантазмы (симулякры), которые сегодня обрели свою реальность в виртуальном коконе интернета, где место софистов заняли так называемые «тролли» - пользователи, подстрекающие, провоцирующие, отпускающие саркастические замечания с одной целью – вовлечь других пользователей в бесполезную конфронтацию, наслаждающиеся процессом, а не результатом. В поиске критерия разграничения подлинной мудрости от ложной, логоса от доксы Платон использует дихотомический метод деления (Софист 264с – 268с) [Платон 1993, 339-345]. Считая творчество либо божественным, творящим природные предметы и их отображения, либо человеческим, творящим искусственные предметы и их отображения (пользователь, размещая свои материалы в сети, симулирует деятельность творца), Платон утверждает, что создание отображений искусственных предметов, т.е. подражание (материалы копируются, обрастают ссылками, комментариями, размещаются на других сайтах), бывает двух видов – творящее образы, соответствующие предметам, и творящее призраки, им не соответствующие (симулякры). Софист творит призраки (интернет-тролли создают виртуальные фантомы). А так как подражание софиста основывается не на знании, а на мнении, он подражает, не зная того, чему на самом деле он подражает (интернет-тролль имитирует реальность, даже не столкнувшись с ней, для тех, кто возможно никогда и не столкнется). В своем подражании софист настолько искусен, что никогда не сойдет за простеца, а будет сознательным лицемером (для интернет-троллей важен процесс имитации истины, причем главным становится достижение неотличимости подделки от несуществующего оригинала). Но и в своем лицемерии софист двуличен, ибо не преследует никаких общественных и государственных целей, он просто извращает мудрость в частных беседах, запутывая собеседника в противоречиях (для троллей социальная действительность не имеет значения – главное обозначить собственное присутствие, пометив свою виртуальную территорию в сети). Современные софисты-тролли обладают несравненно большими возможностями для симулирования реальности, но мир, который они создают (имитируют), имеет еще меньше точек соприкосновения с реальностью, чем основанная на логических уловках «мудрость» софистов. В созданном троллями мире главное место занимают не проблемы детской смертности в африканских странах, а увеличение груди очередной знаменитости или развод поп-звезды, у которой никогда и не было не симулированного брака.
И библиотека, и агора предполагают некую иерархию, систему, планы, каталоги, но интернет – объект, аннигилирующий структуры, это ризома – децетрированная паутина-корневище, что делает ее идеально жизнеспособной и обеспечивает полное равенство ее бесчисленных побегов. Свобода высказываний и интерпретаций, легкость получения информации и установления коммуникации без приложения особых личных усилий упрощают структуру человеческой деятельности, переводя ее сложные высшие формы даже не в действие, а в простые операции по поиску нужного сайта. Здесь интернет обнаруживает родовое сходство с употреблением наркотиков, дающих человеку иллюзию достижений, на самом деле сводящихся к покупке активной субстанции у пушера. Можно подняться на Эверест после долгих тренировок, с большим риском для жизни, а можно заказать вертолет, который доставит вас на вершину, где вы сделаете фотографии и разместите их на фейсбуке. И никто не сможет уличить вас в подделке. Маскарад вместо действительности, никнеймы вместо имен – все это выхолащивает эмоции человека, лишает его таких элементов несовершенного общения докомпьютерной эры, как встречи с друзьями, первые свидания, разочарования, понятия о чести, ответственности…
Уже таинственно звучат слова Бэллы Ахмадулиной: «Даруй мне тишь твоих библиотек…», так как поиск нужных книг в каталогах и кропотливое их конспектирование заменяют удобные технологии поиска, предоставляющие тебе нужную информацию прямо здесь и сейчас (или ее эрзац, что в мире симулякров уже не имеет ровно никакого значения).
Еще опаснее возникающая в результате симбиоза с интернетом диффузия идентичности. Если интернет становится привилегированным отражением реальности, то можно не заметить, что зеркало это кривое, равно как и кривы отраженные в нем люди и тексты, а мы сами начинаем утрачивать критические возможности и собственную субъектность.
До тех пор пока мы признаем интернет как инструмент и средство, это не так страшно, но когда мы принимаемся его обожествлять, делать его единственным источником коммуникации, наделять его статусом «сверхмедиа» и писать с заглавной буквы, то мы, по сути, становимся если не рабами, то слугами, «сервомеханизмами», не замечающими потери подлинной сущности и с восторгом запутывающими себя в паутине окружающих нас сетей. Покуда мы расширяем себя, и обретенные искусственные органы остаются нашими подчиненными протезами, беспокоится, если мы не луддиты, в общем-то, не о чем. Но если наступает момент, когда мы, не замечая того, сами становимся протезами, управляемыми порожденным нами Франкенштейном, то ситуация становится куда более драматичной.
Литература
Барт 1989 – Барт Р. Смерть автора // Избранные работы: семиотика, поэтика. М., 1989.
Борель 1913 – Borel E. Mécanique Statistique et Irréversibilité // J. Phys. 5e série. 1913. Vol. 3.
Борхес 1992 – Борхес Х. Л. Вавилонская библиотека // Коллекция. СПб., 1992.
Брофи-Уоррен 2007 – Brophy-Warren I. Oh, that John Locke // Wall Street Journal. 16 june 2007 (http://online.wsj.com/article/SB118194482542637175.html).
Бэкон 1972 – Бэкон Ф. Соч. в 2 т. М., 1972. Т. 2.
Войскунский 2001 – Войскунский А.Е. Метафоры интрернета // Вопросы философии. 2001. № 11.
Декарт 1994 – Декарт Р. Размышления о первой философии, в коих доказывается существование бога и различие между человеческой душой и телом // Декарт Р. Соч. в 2 т. М., 1994. Т. 2.
Драгунский 2012 – Драгунский Д. Прекрасное и без того трудно. Музыка интерлюции // Частный корреспондент. 10 мая 2012 г. (http://www.chaskor.ru/article/prekrasnoe_i_bez_togo_trudno_28005).
Коровкин 2008 – Коровкин В. Мышление «пользователя» беззащитно // Новая газета. 4 апреля 2008 г. (http://www.novayagazeta.ru/society/40767.html).
Ланир 2011 – Ланир Дж. Вы не гаджет. Манифест. М., 2011.
Лейбов 2012 – Лейбов Р. Язык рисует Интернет. 18 июня 2012 г. (http://www.gagin.ru/internet/4/9.html).
Ллойд, Митченсон 2012 – Ллойд Дж., Митченсон Дж. Книга цитат. М., 2012.
Маклюэн 2003 – Маклюэн М. Понимание медиа. М., 2003.
Манин 2012 – Манин Д. Задушит ли коммерция утопию? 18 июня 2012 г. (http://www.zhurnal.ru/4/utopia.htm).
Платон 1993 – Платон. Собр. соч. в 4 т. М., 1993. Т. 2.
Рикер 2008 – Рикер П. Я-сам как другой. М., 2008.
Примечания
[i] Понятие интертекстуальности было введенно в 1967 г. Юлией Кристевой. В узком смысле интертекстуальность означает включение одного текста в другой, но в практике постмодернизма интертекстуальность – размывание границ текста, в результате которого он лишается законченности и закрытости, становится внутренне неоднородным и множественным.
[ii] Термин «облако» означает организацию пространства данных с помощью облачных (рассеянных) вычислений (cloud computing). Облачные технологии предоставляют пользователю компьютерные ресурсы и мощности как интернет-сервис. Пользователь имеет доступ к собственным данным, но не может управлять и не должен заботиться об инфраструктуре, операционной системе и собственно программном обеспечении, с которым он работает. Удобство и универсальность доступа обеспечивается широкой доступностью услуг и поддержкой различного класса терминальных устройств (персональных компьютеров, мобильных телефонов, планшетов).
[iii] Мэшап (mash up - "смешивать" – англ.) — интернет-сервис, который интегрирует функции нескольких сервисов таким образом, чтобы получился новый оригинальный инструмент. Например, объединение картографических данных Google Maps с данными о недвижимости Craigslist создает новый уникальный веб-сервис, изначально не предлагаемый ни одним из источников данных.
[iv] Гик (geek – англ.) — эксцентричный человек, одержимый какой-либо узкой темой (аниме, Гарри Поттер, iphone, Древний Египет и т.п.), выпавший из реальности и стремящийся к общению преимущественно со своими единомышленниками.