Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
сд-001-Вступ.статья-от
[ Обложка ]
Иван ЮВАЧЕВ
САХАЛИНСКИЕ ДНЕВНИКИ
Сахалинская и Курильская историческая библиотека
Южно-Сахалинск
Сахалинское книжное издательство
ФОТО
( № 1)
Иван Павлович Ювачев
( 1860 –)
Иван Ювачев
САХАЛИНСКИЕ
ДНЕВНИКИ
( 1890 –)
( Эмблема серии )
Иван Ювачев. Сахалинские дневники (1890 –). ….
В книге впервые публикуются дневники сахалинской каторги военного моряка, народовольца, заключенного одиночных камер Петропавловской и Шлиссельбургской крепостей, сахалинского каторжанина, мемуариста, православного писателя и эссеиста Ивана Павловича Ювачева (1860 –). Быт селения Рыковского, духовная жизнь политических каторжан, службы в Рыковском храме, самоубийства друзей, смерть близких и любимой женщины нашли отражение в этой своеобразной летописи селения Рыковского за 1890 – 1895 гг. Особый интерес представляют очерк истории Рыковского и фрагменты дневника И. П. Ювачева 1913 года, когда он спустя 18 лет вновь посетил место ссылки. Издание снабжено подробными комментариями и документальными фотографиями.
Николай Кавин
ЛЕТОПИСЕЦ САХАЛИНСКОЙ КАТОРГИ
« … розги напомнили мне, что каждый день утром люди кричат от боли …»*.
« … По временам схватывал Михаила Никитича1 пароксизм. Он, вытянутый всем телом, отбивал частую дробь на жесткой кровати (без матраца) … Наконец в полночь после продолжительного пароксизма (1 минуту) замер …»*.
« … В Александровке застрелился Петр Домбровский2. Господи, помилуй его!..»*.
« … она3 откинулась на спину с выражением на лице не то ужаса, не то с болью… Глаза закрыла, зубы сжала и оскалила. Лицо приняло моментально коричневый цвет. Ноги потянулись. Судорога начала сводить мускулы лица и шеи…»*.
« … Много умирает детей: отроков и отроковиц…»*.
« … Всех их 130 чел<овек> повели за реку Тымь и велели копать ямы. Затем порубили головы, и всех сложили в ямы и засыпали… Японцы пировали убийствами, пробовали силу и ловкость своих рук, отрубая алебардой головы несчастных. Один доктор отличался, пробуя рубить с одного маху. Рубили сзади позвоночный хребет. Голова висела на передней части шеи…»**.
*Государственный архив Тверской области (ГАТО), ф. 911, оп. 1, д. 4а, дневник 2.
**Из дневника И. П. Ювачева 1913 г. Частное собрание (Москва).
Это строки из дневников, которые заполнялись ежедневно в течение почти восьми лет в 1890-е годы XIX века на Сахалине, дневников отражавших повседневную каторжную жизнь селения Рыковское.
О сахалинской каторге писали многие –А. П. Чехов4, В. М. Дорошевич5, А. Н. Краснов6, Ф. Августинович7, И. Акифьев8, А. Виноградов9, Борзович10, Власов11, Джордж Кеннан12. Но это был взгляд со стороны. А что же обитатели «острова отверженных»? Пожалуй, мы можем упомянуть лишь письма отцу и Л. Я. Штернбергу13 Б. О. Пилсудского14, письма Л. Я. Штернберга, воспоминания Э. А. Плоского15, Г. В. Госткевича16, М. Н. Тригони17, А. И. Ермакова18, Н. С. Лобас19.
Автор процитированных дневников –военный моряк, народоволец, узник одиночных камер Петропавловкой и Шлиссельбургской крепостей, сахалинский каторжанин, мемуарист, православный писатель и эссеист Иван Павлович Ювачев (1860 –).
В тени знаменитого сына
В конце 60-х –начале 70-х годов, словно бомба, в литературном мире разорвалось звонкое имя –Хармс!20 Творчество репрессированного и умершего в ленинградской тюрьме 2 февраля 1942-го года, заумного и такого умного, взрослого и такого детского писателя и поэта после многих лет неизвестности стало доступно. Его произведения приходили к нам постепенно, небольшими дозами первых публикаций, словно исследователи боялись за эмоциональное здоровье читателя. В больших дозах и сразу весь Даниил Хармс был опасен для сердца и ума.
Судя по всему, постепенно нараставший к началу XXI века "бум Хармса" прошел свой пик. Остался устойчивый и ровный интерес к его творчеству и личности. Плоды первых публикаций сорваны. Сборники произведений идеолога заумного литературного творчества множатся с каждым годом, не открывая ничего нового, лишь систематизируя известное. Вышли полные собрания сочинений Хармса. Даниил Хармс сегодня весь опубликован и исследован.
Пора обратить внимание на другое имя, оказавшееся в тени ставшего знаменитым почти через полвека после своей смерти Сына. Имя Отца Даниила Ювачева (Хармса) –Ивана Павловича Ювачева. Упомянутое в нескольких строчках во вступительных статьях к очередному сборнику произведений Сына, имя Отца читателями принимается лишь к сведению.
А, между тем, Иван Павлович Ювачев заслуживает пристального внимания к своей персоне и литературным творчеством, и удивительной судьбой, наполненной яркими событиями, нашедшими отражение и в его мемуарах, и в дневниках, которые он вел ежедневно десятки лет.
Конспект биографии
13 августа 1883 года на даче в Шувалове, что под Петербургом, был арестован 23-летний морской офицер, народоволец Иван Павлович Ювачев. Из Шувалова он был сначала доставлен на Гороховую улицу в охранное отделение, которое располагалось в доме градоначальника, но в тот же день переведен в Петропавловскую крепость и помещен в одиночную камеру Трубецкого бастиона...
“...Станция Уссурийской железной дороги Иман21. Жандармское Управление.
Объявите поселенцу Ивану Ювачеву разрешен выезд Европейскую Россию кроме столиц столичных губерний без восстановления прав.
Подписал Мерекин.
/ III –”*.
* Центральный Государственный Архив Дальнего Востока (ЦГАДВ), ф. 1133, оп. 1, ед. хр. 1259, л. 22.
Между этими двумя событиями –без малого четырнадцать лет. Они, как верстовые столбы на тракте, разделяют вполне определенно жизненный путь Ивана Павловича Ювачева на три отрезка.
Первый. Беззаботное детство. Владимирское уездное епархиальное училище22. Техническое Училище Морского Ведомства23. Служба на Черноморском флоте. Начало революционной деятельности. Возвращение в Петербург. Морская Академия. Организация революционных кружков. Арест.
Второй. Год одиночного заключения в Трубецком бастионе Петропавловской крепости. Суд. Приговор –смертная казнь через повешение. Высочайшая милость Императора –замена смертной казни 15-ю годами каторжных работ. Около двух лет одиночного заключения в Шлиссельбургской крепости. Дорога на Сахалин. Восемь лет каторги на острове-тюрьме. Встреча с А. П. Чеховым. Окончание срока ссылки. Владивосток. Работа чертежником. Первые публикации. Командование пароходом «Инженер» на строительстве Уссурийской железной дороги. Разрешение вернуться в Европейскую Россию. Путь домой через Японию, Америку, Англию, Германию.
Третий. Жизнь в Любани Новгородской губернии. Возвращение в Петербург. Паломничество к гробу Господню. Участие в экспедиции в Среднюю Азию (вместе с М. Волошиным24). Общественно-религиозная деятельность. Литературная работа. Служба в Управлении сберегательных касс министерства финансов. Женитьба на Н. И. Колюбакиной25. В гостях у Л. Н. Толстого в Ясной Поляне. Рождение пятерых детей. Выход из печати книг, статей, очерков, рассказов. Беспокойная старость. 80 лет жизни, отпущенных Всевышним.
Вот краткий конспект биографии героя этих заметок.
Но, однако, обо всем по порядку.
Заглянем вглубь веков
«Ювачи» – это татарские лепешки. А известно, что в древности мастеровых часто нарекали по их профессии. Если тачаешь сапоги, –быть тебе Сапожниковым, если обрабатываешь кожу, –значит ты Кожевников, занимаешься сельским хозяйством, –получи фамилию Огородников или Полевой, если выпекаешь татарские лепешки ювачи, –прозывайся Ювачевым. Вполне возможно, что дальние предки И. П. Ювачева (а, соответственно, и Даниила Хармса) были татарскими кулинарами. Но как они оказались в Санкт-Петербурге?
Когда Петр Великий «на зло надменному соседу» заложил на невских просторах новую столицу, для строительства ее было необходимо огромное количество строительных материалов. И Петр «со товарищи» отправлялся в экспедиции по их поиску, обследуя окрестности стоящейся столицы. В том числе он заплывал в устья рек, впадавших в Неву. И вот недалеко от того места, где воды реки Тосно соединяются с невскими водами, было обнаружено большое месторождение камня. Но для разработки месторождения необходима рабочая сила, и немалая, а вокруг –ни одной деревни. Тогда Петр I повелел переселить в эти края крестьян из разных губерний России. Вероятно, среди них были и «выпекатели ювачей».
Новое село назвали Никольское, в честь чудотворной иконы Николая Чудотворца «Можайского», привезенной крестьянами из Московской губернии.
Важно отметить, что Петр I перевел приезжих из крестьянского сословия в мастеровые и приписал к дворцовому ведомству. Новоявленные мастеровые не только добывали камень и доставляли его в Санкт-Петербург, но и участвовали в разбивке Летнего сада и других работах по строительству города.
Шли годы, десятилетия. Грамотные и наиболее смекалистые мастеровые со временем из села Никольское переселялись в северную столицу и становились конюхами, швейцарами, полотерами при дворцовом ведомстве. Так, видимо, произошло и с главой семейства Ювачевых –Павлом Ивановичем26, отцом Ивана Ювачева, дедом Даниила Хармса. Известно, что в 1840 году в возрасте 20 лет он начал службу в придворном ведомстве.
Мечты, мечты…
Родился Иван Павлович Ювачев 23 февраля 1860-го года (по старому стилю) в Петербурге «в семье придворного полотера Павла Ивановича Ювачева и Дарьи Харлампиевой27»*. Крещен был 6 марта.
* Государственный Архив Тверской области (ГАТО), ф. 911, оп. 1, ед. хр. 13, с. 3.
« … восприемники – придворный полотер Александр Харламов Фокин, С.-Петербургская мещанка, девица Агафья Ульянова. Таинство крещения совершил Протоиерей Алексей Максимов…”**
–значится в метрической книге Пантелеймоновской церкви.
**Там же.
Много лет спустя, 22 марта 1932 года, 72-летний Иван Павлович записал в дневнике:
«… Я пошел по Шпалерной улице до Гагаринской. Вспомнил старину или, лучше сказать, мою молодость: дом, где жил дядя Ив<ан> К. Шанцев, дом Кушелева-Безбородко28, где так ярко и красиво горел камин в швейцарской, дом, где я родился. Посмотрел на подвальные окна. Но там теперь, кажется, никто не живет…»*
* Институт Русской Литературы (ИРЛИ) (Пушкинский Дом), рукописный отдел. Архив В. Н. Петрова. ф. 809, № 118, с. 21 об. (дневник 52).
Эта дневниковая запись дает нам основание предположить, что поначалу Павел Ювачев получил место среди прислуги дома Кушелева-Безбородко и жилье в полуподвальном помещении в поблизости построенных домах для дворцовых служащих (известен один из адресов Ювачевых: Фонтанка, 2, кв. 15), и только потом стал придворным полотером в Аничковом дворце29.
Любопытна еще одна дневниковая запись И. П. Ювачева, сделанная на сахалинской каторге 27 марта 1895 года:
«Во сне: я –мальчик, и попал к Государю Александру II. Катался в лодке с Ним, с Государыней и с дочерью их. Когда Государь и Государыня вышли, я с дочерью покатил дальше. Вообще, довольно много вращался среди Царской фамилии. Потом оказывается, что все это было, но я не помню. Рассказала все это мать моя…».*
* ГАТО, ф. 911, оп. 1, ед. хр. 4, с. 154.
Значит, Павел Ювачев был на хорошем счету, раз ему разрешалось приводить в царский дворец сына, а юный Ваня был мальчиком воспитанным, если был допущен к общению с императорской фамилией.
Семья Ювачевых была большая –отец, мать, два старших брата Андрей и Михаил, Иван, два младших –Виктор и Петр, а также младшая сестра Анна, любимица братьев. Можно себе представить, какой шум и гам устраивали дети. Он смолкал только по выходным и праздникам, когда все семейство отправлялось в церковь. Смирные, нарядные, поглядывая на торжественно шествующих родителей, дети входили в храм.
И тут начиналось нечто необычное. Полумрак, отсвет на окладах икон потрескивающих свечей, множество людей, склонивших головы перед образами, священники в ярких, переливающих золотом одеждах, и волшебное пение церковного хора. Вся эта обстановка уносила маленького Ваню из реального мира в мир торжественный, возвышенный. Он усердно молился, шепотом повторяя за взрослыми слова духовных стихов, подпевал хору. С каждым разом он делал это все смелее и увереннее. От природы у него был неплохой музыкальный слух и звонкий голос, что и было замечено священниками храма. И вскоре мальчик уже пел на клиросе.
А дома дети проводили время не только в веселых играх. Иногда старшие становились строгими учителями: знакомили Ваню с буквами русского алфавита, учили читать. Но это по вечерам. А днем семилетний Иван ходил в пансион30 немки Амалии Ивановны, что на углу Гагаринской улицы и Сергиевской (ныне ул. Чайковского). Амалия Ивановна была педагогом строгим, и, несмотря на прилежание и всегда аккуратно сделанные уроки, иногда ученику перепадало несколько ударов наперстком по лбу, «чтоб не ослабевал в учении».
Зато как хорошо было летом. Все летние месяцы семья проводила на даче на Карельском перешейке31. Ванюша часами бродил по лесам и рощицам, любуясь теми пейзажами, которые создала волшебница-природа. Его волновали этот мир и покой, легкий шелест листьев и птичьи разговоры. Хотелось пребывать в этом блаженном состоянии вечно. А это было возможно, если стать лесничим и проводить большую часть жизни в лесу. Такой была его детская мечта.
( Фото № 2 –Владимирское уездное училище ).
Когда Ивану исполнилось 10 лет, родители отдали мальчика во Владимирское уездное епархиальное училище*, находившееся недалеко от дома, напротив Владимирского собора, которое закончили оба его старших брата. На удивление быстро Ваня научился читать, и шумным играм братьев и сестры предпочитал тихое уединение в укромном уголке квартиры с книжкой в руках.
* Здание снесено, воссоздан лишь фасад этого старинного дома, он закрывает вход на станцию метро «Достоевская» (внутри перестроен –«Мир моды», «Буквоед» и т. д.).
«С раннего детства, по ярким раскрашенным картинкам библейской истории, у меня составилось светлое представление о кочевой жизни Авраама, Исаака и Иакова. Зеленые пастбища, лазурное небо, яркое солнце, разнообразный мелкий и крупный скот, гостеприимные шатры, веселые ребятишки, наконец, сами кочевники, ласковые, сердечно зазывающие в гости всякого путника. На них яркие пестрые одежды, величественная поступь, величавые речи...»*.
* Ювачев И. П. Паломничество в Палестину к Гробу Господню. Очерки путешествия в Константинополь, Малую Азию, Сирию, Палестину, Египет и Грецию, Спб., 1904, с. 123.
А еще его любимыми книгами стали рассказы и повести о путешествиях на суше и на море. Персонажи романов и повестей Майна Рида32 и Густава Эмара33 представлялись мальчику настоящими героями, честными, благородными, верными своему слову. Хотелось быть рядом с ними или, по крайней мере, пройти их путь по девственным лесам Америки. Его неумолимо влекло на дальний запад к краснокожим. Но для этого надо было пересечь океан. И к четырнадцати годам Иван уже мечтал стать мореплавателем.
“Вот она, настоящая жизнь! –думал я про себя, когда мне было четырнадцать лет. –Там, в степях и лесах не надо всей этой ложной условности цивилизованного мира. А когда видишь отражение чистейшей правды, сам заражаешься ею и поневоле не лжешь, да и нет надобности. Оттого дикие народы правдивее цивилизованных европейцев. Нет, надо уехать отсюда...”*.
* Миролюбов И. П. (Ювачев И. П.) Восемь лет на Сахалине, Типография А. С. Суворина, СПб., 1901, с. 80.
“Его страстным желанием с детства было сделаться мореплавателем. В сновидениях ему, городскому мальчику, грезились далекие моря, величественно бушующие океаны, а наяву он утешал себя оснащиванием и пусканием маленьких корабликов, а потом –прогулками по петербургскому взморью”*.
* Ювачев И. П. (Миролюбов И. П.) Шлиссельбургская крепость. Издание книгоиздательства «Посредник», № 639, М., 1907.Несколько слов от издателя. Вступительная статья И. И. Горбунова-Посадова34, с. IV.
Он жил в мире фантазии, грез, навеянных прочитанными книгами, –может, поэтому учился плохо. Во втором классе даже оставался на второй год. В выпускном свидетельстве об окончании училища чаще всего встречалась оценка «удовлетворительно» –по арифметике, геометрии, истории, географии и даже по «российскому языку». А вот «Закон Божий» – «хорошо», черчение –«очень хорошо», чистописание –«отлично». Видно, был прилежным мальчиком, но не склонным к наукам.
И все же страсть к путешествиям взяла верх. Окончив в июне 1874 году Владимирское уездное училище, Иван поступил в Техническое училище Морского ведомства в Кронштадте35 на штурманское отделение, выдержав нелегкое испытание –на сорок вакансий было двести экзаменующихся.
“Его тянула к себе мирная, невоенная жизнь, но перспектива, став ученым мореплавателем, увидеть то, о чем он грезил еще ребенком, соблазнила его, и он стал готовиться к конкурсному экзамену. Тогда приемный экзамен был довольно трудный… Но мысль о морской карьере воодушевила все его юношеские силы… “Не выдержу, –убегу в Америку”, думал он. Но убежать ему не пришлось: экзамен он выдержал отлично и осенью 1974 г. был принят в Техническое училище…”*.
* Шлиссельбургская крепость. Несколько слов от издателя. Вступительная статья И. И. Горбунова-Посадова, с. IV.
Кронштадт
Жизнь его круто изменилась. Теперь он был оторван от семьи, жил в казарме, распорядок дня был подчинен строгой военной дисциплине. Но зато здесь, в Кронштадте, все дышало морем. На рейде стояли невиданные им ранее огромные корабли. По улицам разгуливали шумной гурьбою матросы, смолкая и вытягиваясь в струнку лишь тогда, когда мимо них проходили офицеры. Штатских было немного –жены да дети офицеров. Иван был горд, что новенькая отглаженная форма курсанта училища в глазах прохожих приобщала его, четырнадцатилетнего мальчишку, к клану гордых и мужественных людей –моряков.
Сохранился его короткий рассказ «То было раннею весною…», написанный много лет спустя во Владивостоке, как ностальгическое воспоминание о кронштадской юности.
Потянулись однообразные, монотонные дни. Бесконечные занятия в учебных классах, практика на кораблях, физкультурные занятия и снова лекции, лекции, лекции. Лишь поздним вечером можно было немного расслабиться с книгой в руках. И то недолго –утром ранний подъем. И только в выходной, свободный от занятий день, можно было летом в саду пронестись огромными прыжками по кругу гигантских шагов или зимой вдоволь покружить красивым голландским стилем по овалу катка.
Поначалу было нелегко. Оказалось, для того, чтобы добиться осуществления своей мечты, надо немало потрудиться, потерпеть, овладеть новыми для себя знаниями. А Иван с детства приучил себя делать максимально хорошо то, за что брался.
( Фото № 3 –Кронштадское Техническое училище Морского ведомства )
Настало лето 1875 года. 15-летний... нет, пока не капитан, а курсант Ювачев с восторгом узнал, что они отправляются в свое первое морское учебное плавание на корвете “Воевода”. Сколько новых впечатлений оно принесло ему! Сколько радости и удовлетворения! Вот он стоит на носу корвета, который то зарывается в воды Балтийского моря, то выныривает и какое-то время, словно парит над водной гладью. Свежий ветер упруго упирается в обтянутую тельняшкой грудь. Так же, всматриваясь вдаль, в надежде увидеть долгожданную землю стояли, наверное, на носу корабля и герои его любимых книг. Сегодня он может понять их чувства.
Вот как он сам вспоминал об этом спустя годы:
“Первое плавание по Балтийскому морю на корвете “Воевода” вызвало у меня бурю восторженных настроений. Я уже рисовал в своем воображении перспективы различных приключений в будущем. В душе царила гармония и с окружающей природой, и с товарищами..."*.
* Ювачев И. П. Из воспоминаний старого моряка. Морской сборник. Л.–М. научный журнал, Л., 1927, № 10, с. 71.
Эту гармонию в душе юного моряка нарушил один инцидент, случившийся на корвете. В конце компании во время одного из авралов старшему офицеру что-то не понравилось в действиях воспитанников старшей роты, и он пригрозил им карцером. Один из курсантов тихо проговорил: “Имеет ли он еще право посадить нас в карцер?” Эта фраза была услышана, и “бунтарь” действительно был немедленно посажен в карцер. Эта расправа произвела сильное впечатление на Ювачева, и он переменил свое отношение к начальству –стал меньше доверять ему.
( Фото № 4 –Меньшиков Михаил Осипович )
“После первого плавания, с переходом из 4-ой роты в 3-ью, мне исполнилось 16 лет. Это в своем роде “совершеннолетие” для военных людей. У них с этого возраста считается государственная служба. Можно сказать, мое служебное совершеннолетие совпало с моментом, когда я стал интересоваться политическим движением в России: меня посвятили в тайную литературу. Мой одноклассник М. О. Меньшиков36 сначала давал мне небольшие брошюры: “Сказка о четырех братьях”37, “Хитрая механика”38 и др.
Потом на смену их появились более серьезные книги и журналы. Я ходил от них как зачарованный. Тогда нелегальная литература распространялась между воспитанниками довольно свободно. Никто не допускал мысли, чтобы между товарищами нашлись доносчики или провокаторы...”*.
* Из воспоминаний старого моряка, с. 71-72.
Но однажды (было это 23 января 1876 г.) во время вечернего приготовления уроков дежурный офицер заметил, что воспитанник Дубровин39, подняв крышку конторки, низко склонился над ней и явно читал что-то, что было спрятано под конторкой. Оказалось, что это была запрещенная книжка. Служака-офицер немедленно доложил об этом начальнику училища Александру Ивановичу Зеленому. Старика Зеленого все знали, как чрезвычайно доброго и доверчивого человека, энергично заступавшегося за своих воспитанников, если с кем-либо случалась какая-нибудь неприятность. Но здесь ведь замешана политика. Все курсанты насторожились –как отнесется начальство к этому факту. Дни шли за днями, но никаких репрессий не последовало. Дубровину дали окончить курс (благо он учился в последней, выпускной роте), но офицерского звания не присвоили. По заявлению родителей его уволили из училища. Дубровин пошел по революционному пути, оказал вооруженное сопротивление при аресте, и в апреле 1879 года его безжалостно повесили в Петропавловской крепости.
“Несмотря на случай с В. Д. Дубровиным, запрещенная литература продолжала поступать в нам в училище. Охотников до чтения ее в моем классе было более десяти человек: Меньшиков, Ликандер, Яковлев, Степанов, Калинин, Щелкунов, Варгин и др. Этот год был чреват студенческими волнениями. Наши праздничные поездки в Петербург давали нам возможность непосредственно познакомиться с требованиями студентов. Особенно сильное впечатление сделала Казанская демонстрация 6-го декабря 1876 года40. Некоторые из воспитанников были невольными свидетелями ее. Их рассказы, как очевидцев, зажигали нас более, чем листки и воззвания под новым лозунгом “Земля и Воля”41.
Из моих товарищей особенно выделялся тогда М. О. Меньшиков. Это он главным образом распространял среди воспитанников училища нелегальную литературу. Он же был инициатором и редактором школьного журнала “Неделя”. Уже тогда этот журнал наметил будущих публицистов в русской журналистике. Участвовал и я в нашей “Неделе” переводными статьями научного характера, а также рассказами из морской жизни”*.
* Из воспоминаний старого моряка, с. 72-73.
Процитируем еще один очень важный фрагмент из воспоминаний И. П. Ювачева. Он дает представление о его настроениях накануне выпуска из училища:
“...мы были еще так молоды, так мало имели житейского опыта и знания, что легко увлекались всяким ветром различных учений. Со свойственною юношам порывистостью, мы готовы были и на Балканах защищать сербов и болгар от турок, готовы и в “народ идти”, по примеру 193-х42, за процессом которых мы следили с большим вниманием более трех месяцев. Казалось, все мы искали тогда подвига, все жаждали проявить особое геройство. Но вот раздался выстрел В. И. Засулич43. Шумный процесс ее 31 марта 1878 г., за две недели до нашего производства в кондукторы корпуса флотских штурманов, вызвал открытое ликование публики...
–Нет, невиновна, невиновна!...
Кто не помнит этого крика, наполнившего все судебное присутствие и прилегающие к нему обе улицы?!
–Дайте, дайте мне фотографию Веры Ивановны, –молил я своих знакомых, – я повешу ее в своей комнате вместо иконы!
Надо думать, что после этого весеннего политического праздника многие энтузиасты перешли на сторону террористической партии “Народной Воли”*44.
* Из воспоминаний старого моряка, с. 74-75.
Учился Ювачев хорошо и в 1878 году в чине кондуктора Корпуса флотских штурманов окончил курс морских наук одним из первых. Что давало право отправиться в заграничное плаванье. Во-первых, это открывало ему широкую дорогу морской карьеры. А во-вторых, казалось, был близок день, когда мечта юности станет реальностью. Он даже, в отличие от других выпускников, уже снявших себе комнаты в Кронштадте, продолжал ночевать в училище, готовясь к отплытию за рубеж. Но...
“Однажды утром сосед мой, Иван Иванович Ильин, будит меня.
–Что такое?
–Пришел рассыльный из Главного Морского Штаба. Предлагают желающим, в виду неоконченной войны с Турцией, перевестись в Черноморский флот. Я записался.
–Ты записался?! –с удивлением воскликнул я.
–Да. Запишись и ты, –говорит Ильин.
Я недоуменно смотрю на него и думаю: мне предстоит заграничное плавание; зачем мне переходить в Черное море, где и военного флота почти нет?
–Поедем! –настаивает Ильин: –Россию увидим.
–Россию?!. Пиши.
Так просто спросонок состоялся мой перевод в Черноморский флот”*.
* Из воспоминаний старого моряка, с. 75-76.
Россия еще находилась в состоянии войны с Турцией, и для воюющего флота нужны были молодые морские офицеры. Порыв 18-летнего Ивана Ювачева и его друзей можно объяснить или высоким чувством патриотизма, или обыкновенным мальчишеским любопытством –мир посмотреть, себя показать.
На Черном море волнение
Вот так нежданно-негаданно Иван Павлович Ювачев оказывается в городе Николаеве, где у него не было ни родных, ни знакомых. Да и в морской среде завести знакомства чрезвычайно сложно. Офицеры, окончившие привилегированный Морской корпус, преимущественно потомственные дворяне, флотские офицеры, желтопогонники, были господами во флоте. А выпускники Технического училища, куда принимались дети всех сословий, –штурмана, механики, кораблестроители, –корпусные офицеры, белопогонники, считались чернорабочими, неровня желтопогонникам. Через полтора года после окончания училища его выпускники должны были держать экзамен на чин прапорщика. Следующие чины, вплоть до капитана, давались ровно через пять лет. Следовательно, только через 22 года И. П. Ювачев и его товарищи могли дослужиться до капитанского чина. Такого унизительного движения по служебной лестнице не существовало ни в одном роде войск. Более того, членами морского клуба могли быть только флотские офицеры. И неудивительно, что все лучшие и образованные корпусные офицеры при первой возможности покидали флот, и к моменту прибытия Ювачева на Черноморский флот их антагонизм с флотскими достиг апогея.
( Фото № 5 –Ювачев-моряк )
Приехав в Николаев, Иван Павлович некоторое время жил в гостинице в ожидании назначения. От нечего делать взялся готовить к вступительным экзаменам в юнкерские классы сына кавказского купца. И тот благополучно поступил. Встретив ученика через четыре года, Ювачев немало удивился. Он –скромный прапорщик, а тот –мичман флота и уже свысока смотрит на своего учителя.
“Когда я томился летом 1878 г. в Николаеве, начальник Штаба, капитан 1-го ранга Н. И. Казнаков, был в отсутствии, а его должность исполнял адъютант Штаба, капитан 2-го ранга И. С. Генбачев. Вздумалось ему использовать нас, штурманов, как канцеляристов, и он отдал распоряжение, чтобы мы ходили в канцелярию Штаба и занимались бы писанием казенных бумаг. Меня это возмутило. Для чего же я пожертвовал заграничным плаванием, чтобы торчать в канцелярии в качестве писаря?! Мне, начинающему моряку, нужна практика в плавании, а меня сколько времени держат на берегу!
Генбачев конечно понимал, что я прав в своем протесте, но тем не менее продолжал держать меня в неизвестном положении все лето. Вдруг получаю повестку: явиться в Штаб. Прихожу. Говорят мне, что Генбачев только что отправился с докладом к Главному Командиру Черноморского флота, адмиралу Н. А. Аркасу.
–И долго он там будет? –спрашиваю.
–Да, около часу, не меньше.
Непосредственно от здания Штаба тянется бульвар вдоль реки Ингула. Чтобы скоротать время, я прошелся по нему раз и иду, понуря голову, в Штаб, ожидая неприятного объяснения с Генбачевым. Уже взошел я на ступеньки перед дверями, как слышу оклик:
–А почему вы мне честь не отдаете?
Оглядываюсь назад, –сам адмирал Аркас! Я так и замер на ступеньках, подняв руку к козырьку фуражки. Аркас, известный своею вспыльчивостью, с криком стал выговаривать мне, что я только что начинаю службу и не замечаю своего Главного Командира. Я стою, как на пьедестале, и молчу. На окрики Аркаса из Штаба высыпали во главе с Генбачевым все офицеры и окружили меня кольцом.
–На гауптвахту! –резко заключил свою речь адмирал.
Я повернулся, чтобы идти, как новый опрос:
–Где вы плаваете?
–Нигде.
–Как? –новая вспышка гнева, но уже по адресу Генбачева: –Молодой офицер и нигде не плавает. Как это можно допустить?!.
–Сейчас же будет назначен в плавание, –спешит успокоить адмирала Генбачев, а мне говорит, чтобы я подождал предписание. Через несколько минут он вручает мне секретный пакет и говорит, чтобы я поспешил на шхуну “Казбек”, так как она сегодня же должна отправиться по назначению, которое указывается в пакете”*.
* Из воспоминаний старого моряка, с. 77-78.
Наконец-то Иван Павлович оказался при деле. Из-за недостатка офицеров Штаб назначил его, кондуктора Корпуса штурманов, на должность вахтенного начальника. И в то же время он исполнял обязанности помощника старшего штурманского офицера.
В открытом море в присутствии всей команды был вскрыт секретный пакет, и моряки узнали, что они должны идти занимать турецкий город Батум. В предписании руководство Штаба призывало команду “Казбека” проявить свою воинскую доблесть и отвагу при занятии Батума в случае сопротивления местных жителей и фанатичных мусульман.
Но участвовать в боевых действиях Ювачеву не пришлось. Батум, много лет принадлежавший Турции, в результате победной русско-турецкой войны по мирному договору отошел к России. Но турки покидать его не спешили, перевозя к себе на родину материальные ценности и агитируя жителей Батума отправиться с ними в Турцию. Когда сухопутные русские армии и корабли Черноморского флота приблизились к Батуму, турки в спешном порядке оставили город, и русские войска вошли в опустевший Батум.
Но недолго плавал Ювачев на “Казбеке”. Все офицеры корабля были милые, добродушные люди, с которыми приятно провести время, но они были далеки от политики и насущных проблем, волновавших Ювачева. И только молодой, энергичный доктор Н. А. Есипов45, выпускник Казанского университета, не утратил студенческого задора и открыто произносил в кают-компании либеральные речи. Единственным, кто мог поддержать разговор, был Ювачев. На флоте, как огня, боялись революционных настроений, и командир “Казбека”, капитан 2-го ранга Д. А. Чернопольский не брезговал подходить к открытому люку кают-компании и прислушиваться к разговору офицеров. Капитан пожаловался своему родственнику, адъютанту Штаб И. С. Генбачеву (все тому же Генбачеву), что у него на судне звучат бунтарские речи. И вскоре Есипов был переведен на другую шхуну, а Ювачева под благовидным предлогом назначили производителем работ в морскую съемку северной части Черного моря.
Службу в морском флоте ему заменили тихой научной работой, связанной с промерами морского дна вдоль побережья. И притом направляли в самые отдаленные дикие места, где не ступала нога человека, разве что охотника-промысловика или чудака-рыболова.
“Иван Павлович произвел здесь в 1879-80 гг. множество интересных для него наблюдений над черноморскою природою... Впечатления, вынесенные оттуда,.. остались у него чрезвычайно живы и ярки. Из них мне особенно врезался в память рассказ его о посещении им в те времена невозмутимо тихого, не знавшего совершенно человеческого жилья, островка Березани, который стал теперь могилой расстрелянного лейтенанта Шмидта”*46.
* Шлиссельбургская крепость. Несколько слов от издателя. Вступительная статья И. И. Горбунова-Посадова, с. VII-VIII.
Эта работа принесла Ювачеву много новых впечатлений, но, по-видимому, мало увлекала его, и вскоре он к ней совсем остыл. Тянуло домой, в Петербург. Мечтал поступить в Морскую Академию и продолжить образование. Ведь ему было тогда всего 20 лет.
Летом 1880 года Иван Павлович возвратился в Петербург, встретил много своих друзей по кронштадскому Техническому училищу и познакомился с новыми офицерами. Но тут на него навалилась болезнь, и врачи из холодного и влажного климата столицы настоятельно рекомендовали отправиться на юг.
Снова Николаев. Снова Черноморский флот. В Штабе получил назначение старшим штурманским офицером на шхуну “Келасуры”. Кроме командира корабля, капитана Л. П. Беклешова и механика, капитана Шипулинского, все офицеры –зеленая молодежь. Беклешов страдал морской болезнью, и едва выходили в море, он спускался в каюту, предоставляя право вести корабль по своему усмотрению Ювачеву, и показывался на палубе только с приходом в порт.
Но недолго пришлось плавать И. П. Ювачеву и на “Келасуры”.
“...нам пришлось долго стоять в Батуме. Молодежь целые дни проводила время на берегу. Беклешову не нравился их образ жизни, и он стал к ним привязываться. Офицеры один за другим списывались с судна по болезни. Назначали новых, и новые также уходили. Последнее его столкновение было с мичманом А. С. Шамовым. Командир ожидал, что он также спишется по болезни, как делали его предшественники, но Шамов умышленно не подавал рапорта. Задетый за живое, самолюбивый Беклешов сам списал Шамова, чего он не имел права сделать, будучи командиром судна III ранга во внутренних водах. Штаб потребовал объяснения. Чтобы оправдать себя, Беклешов донес, что под влиянием старшего штурманского офицера Ювачева вся молодежь у него на корабле была революционно настроена. Все равно этот донос не оправдал Беклешова, ему на смену прислали капитана 1-го ранга И. Ф. Серкова. Что касается меня, то мне дали довести шхуну до Николаева, а заграницу, куда назначили “Келасуры”, не пустили, как второй раз замеченного в распространении революционных идей. Перевели меня на береговую службу –на метеорологическую станцию”*.
* Из воспоминаний старого моряка, с. 79.
И с 1 июля 1882 года Ювачев снова занимается научными исследованиями в должности помощника начальника Николаевской метеорологической станции.
Летом все офицеры находились на кораблях. Зимою же перебирались в город и обычно проводили время за игрою в карты, выпивках и флирте за николаевскими красавицами. Ювачев не принимал никакого участия в этом времяпрепровождении большинства молодых моряков. Уединившись, он усиленно занимался самообразованием –читал книги и статьи по научным, философским и политическим вопросам. И общался только с несколькими офицерами, тоже интересовавшимися подобными вопросами.
Однажды Иван Павлович снова встретился с доктором Есиповым, с которым плавал еще на “Казбеке” и вместе с которым за либеральные беседы в кают-компании был списан с корабля. В это время Есипов всерьез занялся наукой –писал докторскую диссертацию, но его жена Наталья Павловна47 собрала вокруг себя всю думающую, интеллигентную молодежь Николаева. Она окончила высшие женские курсы в Казани, подобные курсы в Петербурге и привлекала к себе молодых моряков начитанностью и умением передавать свои знания и на словах, и на бумаге. Молодые барышни, дочери моряков, преклонялись перед ее умом, знаниями и считали за большое счастье переступить порог ее квартиры.
И тут мы передадим слово самому Ювачеву. В своих воспоминаниях он пишет:
“По вечерам я приносил с собою новые журналы, и мы поочередно читали их вслух и тут же обсуждали прочитанное. Благодаря влиянию Наталии Павловны окружающая ее молодежь старалась содержательно проводить время: на первом плане у всех самообразование, иные занимались переводами, иные писали рефераты на животрепещущие темы. Я лично совместно с Наталией Павловной переводил с французского роман из жизни русских эмигрантов за границей; кроме того, я самостоятельно писал ежедневно статьи по женскому вопросу. Каждый день приходил ко мне мичман В. А. Лебединцев, брал у меня написанные листы и куда-то уносил их для переписки сразу в двух экземплярах”*.
* Из воспоминаний старого моряка, с. 81.
Велись в этом своеобразном салоне m-me Есиповой и либеральные разговоры.
“ … Пропаганда либеральных идей велась довольно свободно. Никакой осторожности. Все знали, что такой-то сочувствует социалистам. Я сам позволял себе, например, такие вещи. Попала в мои руки фотография Софьи Перовской48. Иду в первопопавшую фотографию к незнакомому человеку и прошу его сделать дюжину снимков, с наклейкою их на чистый картон без указания фирмы фотографии (потому что это изображение известной преступницы). Или, бывало, иду к незнакомому переплетчику и даю ему переплести книгу с предупреждением, чтобы он шил ее сам, а не давал бы своим подмастерьям, потому что эта книга запрещенная. И все сходило благополучно”*.
* Из воспоминаний старого моряка, с. 81.
От либеральных мыслей и разговоров недалеко и до революционных настроений. И этот шаг Иван Павлович делает. Правда, не без посторонней помощи. И здесь мы вновь обращаемся к его воспоминаниям. Мы вынуждены это сделать, потому что других материалов об этом периоде его жизни и деятельности просто нет. И потом, кто же лучше и точнее расскажет о начале своей революционной деятельности, чем сам герой этих заметок.
( Фото № 6 –Михаил Юьевич Ашенбреннер )
“В 1882-м году я жил в меблированных комнатах бывшей гостиницы “Франция”. Весь дом был наполнен зимой моряками. Между нами было полное общение. Такое общежитие мы в шутку называли коммуной.
Однажды раннею весною приходит ко мне сильно взволнованный прапорщик корпуса флотских штурманов Павел Сергеевич Чумаков и таинственно сообщает, что сейчас у него в номере сидит некий подполковник Ашенбреннер49. Он явился к нему с рекомендательным письмом от нашего общего товарища, тоже штурманского прапорщика, Петра Петровича Степанова. Подполковник предлагает ему вступить в революционную военную организацию.
–Я боюсь, –говорит Чумаков, –нет ли тут какого-нибудь обмана. Слыхано ли это, чтобы штаб-офицер явился с таким чрезвычайно рискованным предложением к незнакомому молодому офицеру! Правду сказать, я сильно испугался и постарался выставить себя перед ним совершенно непричастным к революционному движению. Поговори, пожалуйста, ты с ним. Я ему сказал, что у меня здесь есть товарищ, моряк, который, вероятно, скорей поймет вас и, пожалуй, примкнет к военной организации.
Ссылка на рекомендацию П. П. Степанова, выдающегося по образованию морского офицера, заставила меня взглянуть на предложение Ашенбреннера более серьезно. Я немедленно повидался со страшным для Чумакова подполковником и вскоре убедился, что Ашенбреннер –простой, сердечный, искренний человек. Без хитрого подхода, без всякого лукавства, он обращается ко мне с предложением –организовать в г. Николаеве кружок морских офицеров, сочувствующих революционному движению.
–Ваш морской кружок, –говорил он, –вступит в связь с такими же тайными военными кружками других городов. В Петербурге же находится главный Центральный кружок, который объединяет все военные кружки по всей России. Вот я и прибыл к Вам от Центрального Кружка.
Так смело и с большим риском для себя подошел Михаил Юльевич Ашенбреннер к морской среде Черноморского флота!
В первое мое свидание с Ашенбреннером мы просидели довольно долго. Он подробно изложил мне историю возникновения Военной организации и цели ее, не касаясь состава ее в то время. Да, пожалуй, он и сам тогда не знал размера организации. На юге начало военных кружков положили лейтенант флота А. В. Буцевич50 и В. Н. Фигнер51. Через них главным образом Ашенбреннер и поддерживал свою связь с Петербургским Центральным кружком”*.
* Из воспоминаний старого моряка, с. 81-82.
Весной 1882 года кружок морских офицеров Иваном Павловичем был создан, и в течение полугода его собрания проходили то на квартире Ювачева, то под видом морских прогулок на катере. На этих собраниях велись беседы о необходимости либеральных перемен в жизни страны, которые могли бы улучшить положение народных масс.
Осенью того же 1882 года жизнь И. П. Ювачева круто меняется. Он принимает решение возвратиться в Петербург и продолжить свое образование в Морской Академии. Но ко времени его приезда на берега Невы вступительные испытания уже закончились, и Иван Павлович был зачислен в Академию лишь вольнослушателем.
Встав на Черном море на путь революционной борьбы, Ювачев и в Морской Академии организует революционный кружок. М. Ю. Ашенбреннер, тоже перебравшийся в Петербург, предлагает Ивану Павловичу объединить свой кружок с таким же кружком Артиллерийской Академии. Революционно настроенные офицеры только-только начинают налаживать конспиративные связи, распространять нелегальную литературу, как следует серия арестов. 13 августа 1883 года на даче в Шувалове был арестован по доносу предателя С. Дегаева52 и Иван Павлович.
Одиночное заключение. Суд
Сначала его привезли в охранное отделение, которое находилось в доме градоначальника на Гороховой улице, потом, в тот же день, доставили в Петропавловскую крепость и поместили в одиночную камеру Трубецкого бастиона. Больше года Ювачев томился в ней в ожидании суда.
( Фото № 7 –Трубецкой бастион Петропавловской крепости ).
“Процесс 14-ти” вызвал бурную реакцию в обществе. О нем говорили повсюду. Расследование велось долго, тщательно. И вот, наконец, –судебное заседание, которое началось 23 сентября 1884 года. На нем Ювачев впервые увидел руководителя организации Веру Фигнер, в связях с которой его обвиняли. Несмотря на скромное, по сравнению с другими, участие в работе военной организации “Народной Воли”, Ювачев среди восьми народовольцев был приговорен к смертной казни через повешение. Снова одиночная камера Петропавловской крепости, снова томительное ожидание. На сей раз дня казни.
( Фото № 8 –Камера Трубецкого бастиона )
И этот день настал. Но только для двух революционеров: лейтенанта флота, барона А. Штромберга53 и поручика артиллерии Н. Рогачева54. Остальным, в том числе и И. П. Ювачеву, 5 октября Высочайшей Милостью Государя Императора приговор был смягчен, и виселица была заменена, в частности Ювачеву, 15-летней каторгой. Ночью 16 октября Ивана Павловича на маленьком казенном пароходике перевозят в Шлиссельбургскую крепость, где он должен был дожидаться отправки на каторжные работы. И ожидание это длилось... около двух лет.
Шлиссельбург
Его местом обитания на долгие месяцы становится крохотная тюремная камера –пять шагов длиною и четыре шага шириною.
“Железный столик, железная табуретка, приделанные наглухо к стене, железная кровать, закинутая к противоположной стене и запертая на замок, ватерклозет да раковина с краном –вот и все убранство камеры. Окно с матовыми стеклами –под самым потолком, так что едва достаешь рукою его круто покатый подоконник. На стене в углу маленькая деревянная икона Рождества Божией Матери”*.
* Ювачев И. П. Шлиссельбургская крепость. Издание книгоиздательства “Посредник”, № 639, М., 1907, стр. 29.
Эта иконка напомнила Ивану Павловичу, как еще в первой тюрьме в Петропавловской крепости он несколько дней подряд просил надзирателя дать ему какую-нибудь книгу для чтения. Наконец ему подали с ироничной улыбочкой крошечное засаленное Евангелие. И потом долго охранник любовался в глазок, какое впечатление произведет на него, революционера, эта испачканная множеством рук, которые к ней прикасались, религиозная книжица с вырванными страницами.
( Фото № 9 –Шлиссельбургская крепость )
Этот ехидный надзиратель даже предположить не мог, какой переворот в душе заключенного произведет эта маленькая книжечка. День за днем, страница за страницей... нет, не читал, а изучал Евангелие Ювачев, постоянно возвращаясь к прочитанным, но не осознанным главам.
“Никогда ни раньше, ни после я не замечал в себе такой способности к мышлению, как в тюрьме”*,
–признается потом И. П. Ювачев в книге воспоминаний.
* Шлиссельбургская крепость, стр. 41.
И далее он пишет:
“Весь первый день я проходил из угла в угол камеры...
Меня охватила душевная слабость, отчаяние, –я не выдержал и, склонившись на руки, заплакал...
Скучно. Пусто. Тяжело и нравственно и физически... Какое бессмысленное существование!..
Может быть, почитал бы, если бы была сейчас книга. Надо попросить сегодня смотрителя. Сам он, видно, не догадается.
Оказалось, я был не прав. Часа через три после обеда смотритель открывает мою дверную форточку и подает книгу: „Иллюстрированная история искусства" Любке55. В данный момент я и ей обрадовался. Как бы желая подавить меня своим вниманием, смотритель еще принес мне Библию гражданской печати и маленький молитвенник с месяцесловом.
Экое сразу богатство! Тут ведь все оценишь.
От радости я забыл и про головную боль, и часового с его недремлющим оком, и, кажется, самую тюрьму"*.
* Шлиссельбургская крепость, стр. 41, 45, 49-50.
Монотонная жизнь в четырех стенах разнообразилась лишь принесенными из тюремной библиотеки книгами. С первых дней пребывания в тюрьме Ювачев старался дисциплинировать свой ум, занять его какой-либо работой, лишь бы он не оставался праздным. Иван Павлович мысленно читал воображаемым слушателям лекции по своим любимым предметам –математике, физике, астрономии, сочинял стихи, делал французские и английские переводы, занимался греческим языком.
“Однако, –думал я, –сколько умственного труда и энергии бесполезно тратится в одиночном заключении! Отчего бы не дать нам переводить книги для печати?.. Вообще, отчего бы не воспользоваться трудами и способностями заключенных?..”*.
* Шлиссельбургская крепость, стр. 60.
Без учителя и книг, зная только несколько греческих слов, употребляемых в русском языке, Ювачев путем анализа и сопоставлений значительно расширил свой словарь. Причем, настолько, что взялся за новый перевод Евангелия с греческого языка на русский.
Изредка в камеру к Ювачеву приходил священник здешней церкви.
“Его умная и сердечная беседа всегда успокоительно действовала на мою душу. К сожалению, эти свидания продолжались очень короткое время и, притом, в присутствии тех же немых свидетелей –солдат”*.
* Шлиссельбургская крепость, стр. 85.
Многие заключенные сбились со счета дней. Известный революционер Н. А. Морозов56 на первой же совместной прогулке спросил у Ювачева, какое сегодня число и месяц. Иван Павлович с легкостью ответил ему, потому что вел счет дням по страницам Библии, прочитывая по одной ежедневно. Разумеется, для этого ему пришлось перечитать всю Библию не один раз.
( Фото № 10 –Шлиссельбург –Старая тюрьма )
Среди строгого однообразия жизни в тюрьме только один день в году выделялся –Пасха.
“Вечером в страстную субботу, вспоминая, как в детстве мне приходилось встречать праздник Пасхи среди родных, я так сильно расстроился, что не мог спать. Расхаживая из угла в угол камеры, я мысленно перецеловал всех своих родных и знакомых; я готов был христосоваться со всем миром, со всеми мириться и всех прощать...
Мои мысли прервал благовест пасхальной утрени. Я остановился и жадно-жадно прислушивался к каждому удару колокола. Мне так хотелось в это время быть в церкви, видеть это множество праздничных лиц с горящими свечами, слышать непрестанно повторяющееся “Христос воскресе”... У меня защемило сердце, и я чувствую –вот-вот сейчас расплачусь. Я стал опять усиленно ходить по камере и вспоминать пасхальные песни, которые певал когда-то мальчиком на клиросе.
Через матовые стекла показался рассвет. Почему-то я полагал, что смотритель придет к нам сейчас же после обедни. Вообще я ждал от этого дня чего-то особенного, выходящего из ряда.
Проходит час, другой, а смотрителя все еще нет.
“Интересно, –думал я, –забудет ли он хоть на минуту свое официальное положение и подарит ли нас по-христиански пасхальным приветствием? Может быть, еще целоваться вздумает?”
Наконец, подошло обычное время утренней раздачи хлеба, загромыхали засовы входной двери, застучали сапоги о каменный пол и стали обычно похлопывать одна за другой двери камер. Вот идут ко мне. Я почувствовал маленькое смущение.
Как всегда, быстро влетели солдаты в камеру, заперли кровать, поставили на стол тарелку с крашеными яйцами и с кусками кулича и творогу и так же быстро исчезли. От смотрителя ни пасхального приветствия, ни звука.
Не надо бы приносить сюда красные яйца! Это только больше подчеркивает всю отчужденность от мира, всю тягость каменного гроба. Яйцо говорит о воскресении, а мы все еще как мертвые! И даже не знаем, воскреснем ли для этой жизни...
Еще грустнее стало. Сквозь слезы проглотил я несколько кусочков кулича и беспомощно опустил голову на руку”*.
* Шлиссельбургская крепость, стр. 107–.
Ему так хотелось в этот день быть в церкви. Но такой возможности у заключенных не было. Хотя они просили об этом разных начальственных лиц, время от времени посещавших тюрьму.
“По уговору с товарищами, пробовал и я обращаться к генералам со своими просьбами, но они редко исполнялись. Например, просил, чтобы нам разрешили переписку с родными. Нельзя! Просил позволения ходить в местную церковь. Нельзя!
Особенно памятен мне разговор относительно церкви.
–Сколько мне известно, –говорю я генералу, –в настоящее время при каждой тюрьме стараются устроить церковь для заключенных. Почему же вы делаете исключение для здешней тюрьмы или для Трубецкого бастиона Петропавловской крепости? На здешнем острове имеется Иоаннопредтеченская церковь, так что не надо и устраивать новой.
–Да, но эта церковь находится вне тюремной ограды, за которую нельзя выводить здешних заключенных. К тому же мы первый раз слышим подобную просьбу в стенах политической тюрьмы. Уверяю вас, что если бы мы услышали от двух или трех заключенных подобную просьбу, то давно бы здесь выстроили церковь.
–Я вам передаю сейчас не только свою личную просьбу, но и от имени целой группы товарищей, которые изъявили желание посещать крепостную церковь. Вам то же самое скажет и Морозов. Спросите нашего священника, сколько человек у него причащалось этой весной. Наконец, находили же возможным нас, политических, водить в церковь Дома предварительного заключения и до суда, и после него.
–Та церковь специально приспособлена для заключенных. Хорошо, я доложу вашу просьбу.
Двадцать один год простояла Шлиссельбургская тюрьма, а церкви при ней так и не выстроили”*.
* Шлиссельбургская крепость, стр. 80, 83.
( Фото № 11 –Шлиссельбург –Коридор тюрьмы –Камера Ювачева )
После многих лет атеизма Ювачев приходит к вере. Это удивило его товарищей-народовольцев. Некоторые считали, что он помешался рассудком. Но это было не так. Он просто отошел от революционного мировоззрения.
“Политические убеждения Ювачева, –писала Вера Фигнер, –за год заточения совершенно изменились: из борца, завоевателя свободы насильственным путем он превратился в миролюбца в духе Толстого”*.
* Фигнер В.Н. Полное собрание сочинений, т. 2, ч. 2. М., 1929, стр. 120.
Религиозность Ювачева чрезвычайно обрадовала Департамент полиции, которому еще не приходилось встречать в Шлиссельбурге верующих политических заключенных. В предисловии к книге И. П. Ювачева “Шлиссельбургская крепость” его друг, литератор, сотрудник толстовского издательства “Посредник” Иван Иванович Горбунов-Посадов, разумеется, со слов Ювачева, так описывает диалог заключенного с шефом жандармов:
“...Его посетил тогдашний шеф жандармов и товарищ министра внутренних дел, генерал Оржевский. Он слышал, что Ювачев делает в тюрьме новый перевод Евангелия с греческого языка.
–Если у вас религиозное настроение, –сказал генерал Ювачеву, –то я предлагаю вам самый подходящий выход отсюда: постригитесь в монахи. Это вам будет разрешено.
–Я не чувствую призвания к монашеству. Мой патрон, Иоанн Предтеча, сказал: “Не может человек ничего принимать на себя, если не будет дано ему с неба”. А я такого призвания свыше не чувствую.
–Но ведь я вам предлагаю лучший способ выйти из тюрьмы! –воскликнул генерал. –На что вы надеетесь?
–Моя надежда только на одного Бога, –спокойно ответил ему Ювачев.
Генерал пожал плечами и вышел из камеры”*.
* Ювачев И. П. Шлиссельбургская крепость. Несколько слов от издателя. Вступительная статья И. И. Горбунова-Посадова, стр. 11-12.
В последних числах августа 1886 года в камеру Ювачева, казалось, недоступную для всего живого, неожиданно через приоткрытую форточку влетает маленькая желтенькая бабочка и опускается между рамами. Она бьется в стекло, пытаясь вырваться на свободу, но не догадывается подняться вверх. Иван Павлович сочувственно наблюдает за пленницей, не зная, как ей помочь.
“Мне жаль тебя, слабенькая бабочка, но что же я могу для тебя сделать? Я сам четвертый год бессильно бьюсь около окна, чтобы вырваться на вольный свет. Мне остается только разделить с тобою свое уединение да скудную трапезу”*,
–разговаривает он с бабочкой. Смочив кусочек сахару, бросает его между рамами. Бабочка садится на него и начинает сосать своим длинным хоботком.
* Шлиссельбургская крепость, стр. 119-120.
Ночью у Ивана Павловича родилась идея, как спасти бабочку. Выудить на приманку. Он вытащил из простыни несколько тонких нитей и связал их. Осталось раздобыть приманку. Вспомнил про одуванчики, что росли в загородке для прогулок...
История с бабочкой стала предвестником освобождения. На следующий день (а было это 30 августа) после прогулки Ювачева, крепко сжимающего в руке одуванчики, вместо тюремной камеры повели в здание администрации, где его встретил начальник тюрьмы. И сообщил, что одиночное заключение Ювачева кончилось, и ему предстоит далекое путешествие.
–В Сибирь? –спрашивает Иван Павлович.
–Нет, немного дальше.
–Ну, что ж, на Сахалине все-таки лучше. Там чистый воздух, полезная работа, а главное –люди.
( Фото № 12 –Шлиссельбург – Камера Ювачева )
Сборы были недолгими. Ювачеву даже не дали проститься с товарищами. Через день, 1 сентября 1886 года, у пристани Ивана Павловича поджидал баркас, его посадили на него, и через час он уже несся на почтовой тройке в сторону Петербурга. В душе он ликовал. Хоть впереди его и ждал каторжный Сахалин, но это все же лучше одиночной камеры.
Путь на Сахалин
Но радость его была преждевременной: чиновничья волокита задержала его отправку еще на девять месяцев, которые он сначала провел в каземате Петропавловской крепости, а затем в Доме предварительного заключения. 22 и 23 октября 1886 года ему были разрешены свидания с родными, затем –томительные полгода ожидания, и только 24 мая 1887 года Ювачева поместили на станции Тосно в арестантский вагон и отправили сначала в Москву, а затем в Одессу.
В Москву его везли вместе с участниками покушения на Александра III, соратниками А. Ульянова57. Четверо из них также направлялись на сахалинскую каторгу.
“Целый день мои спутники, –вспоминал Ювачев, –возбужденно передавали друг другу свои впечатления от тюремного пребывания и недавнего судебного процесса. Вечером одна из спутниц запела популярную того времени песню о замученном в неволе. Молодежь подхватила. Но вдруг запевала замолкла, закрыла лицо руками и уткнулась в подушку, заглушая свои рыдания. Смолкли и товарищи. Сосед мой шепнул мне на ухо: “Это –невеста казненного Александра Ильича Ульянова. У некоторых студентов тоже выступили слезы”*.
* Российский Государственный Архив Политической Истории, ф 619, д. 3455, л 6.
Проведя неделю в Бутырской тюрьме в большой многолюдной камере с голыми нарами, Ювачев вместе с другими политзаключенными сочинил стихотворение по поводу этого эпизода и через надзирателя передал его в женскую камеру невесте А. Ульянова.
Еще несколько дней пути в арестантской вагоне, и партия заключенных прибывает в Одессу.
( Фото № 13 –Одесса. Порт )
Раньше преступников (в основном, уголовных) отправляли на Сахалин сухопутным путем через Сибирь и Дальний Восток. В 1879 году было издано распоряжение о перевозке ссыльных водным путем на пароходах Добровольного флота. Каторжан переправляли из Одессы на Сахалин два раза в течение навигации –весенним и осенним рейсами.
После 10 дней проведенных в одесской тюрьме, 8 июня 1887 года вместе с 16-ю политическими заключенными и сотнями уголовников (всего в партии было 525 ссыльнокаторжных) Ювачев был помещен в трюм парохода “Нижний Новгород”. По пути судно заходило в порты Константинополь, Порт-Саид, Аден, Коломбо, Сингапур, Нагасаки и Владивосток. Это было утомительное, изнурительное путешествие в закрытом трюме через тропики. Длилось оно около двух месяцев, и не каждый мог его выдержать.
Описание И. П. Ювачевым этого “путешествия” пока не обнаружено исследователями (наверняка оно было). Позаимствуем его у революционера А. И. Ермакова, проделавшего тот же путь несколькими годами позже. Вероятно, условия заключенных мало изменились за эти годы.
“Нас засадили в трюм, и мы копошились там, точно рыба в неводе. Духота, жара, качка... Напрасно командир парохода, принимая этот живой груз, стращал нас, что если мы вздумаем бунтовать или устроим побег, то он сумеет усмирить нас и, как клопов или тараканов, обварит всех паром. При этой угрозе он показал нам на несколько паровых труб, проведенных через трюм...
Не нужно было нас парить, ибо мы и так находились в очень жаркой бане. Даже самые сильные и отчаянные присмирели и валялись точно трупы, принимая пищу не каждый день и спасаясь только лимонами”*.
* Ермаков А. И. Два года на сахалинской каторге. “Каторга и ссылка”, 1926, № 6 (27), стр. 156.
Лишь когда они прошли половину пути, в Красном море, с заключенных сняли кандалы. Но от этого легче не стало.
( Фото № 14 –Каторжане на пароходе )
В трюме тюремного парохода политические держались вместе, стараясь поменьше общаться с уголовниками. Ювачев сблизился с польским революционером, соратником А. Ульянова Брониславом Пилсудским. Они много времени проводили в разговорах. Кроме того, Бронислав был переводчиком в богословских спорах Ювачева с одним из каторжных-латышем. Иван Павлович уловив тревожное настроение Пилсудского, связанное с мыслями о суровых буднях каторги, написал стихотворение:
«Брониславу
О, если волны бы заснули!
Покой и мир бы прилетел!
То звёзды из воды взглянули.
Я б в море небо усмотрел!
Южно-китайское море, 14 июля 1887 г.*
*Государственный архив Тверской области (ГАТО), ф. 911, оп 1, д. 16.
Сахалин
3 августа 1887 г. “Нижний Новгород” причалил к посту Александровский –тогдашнему административному центру Сахалина.
( Фото № 15 –Пристань Александровского поста )
В тот же день канцелярией начальника острова Сахалин было получено предписание Главного тюремного управления с грифом “Совершенно секретно”. В нем, в частности, говорилось:
“...высылаются на вверенный Вам остров, в числе прочих преступников, осужденные к каторжным работам Государственные преступники Михаил Канчер, Петр Горкун58, Степан Волохов59, Бронислав Пилсудский и Иван Ювачев...
При назначении этих ссыльных на остров Сахалин принято было во внимание, в виду чистосердечного раскаяния их, поставить их вне того растлевающего внимания, которое могли бы оказать на них другие государственные преступники. Все эти 5 арестантов представляются людьми крайне молодого возраста и, при условии подчинения их целесообразной карательной обстановке, могут подавать надежду на обращение к полезным занятиям в пределах избранного для них острова Сахалина...
Если они своим поведением докажут, что они действительно раскаялись в своих преступлениях и оставили свои ложные убеждения, они могут быть приурочены к таким занятиям, которые соответствовали бы их физическим силам, уровню способностей и образования каждого...”*
* Центральный Государственный Архив Дальнего Востока (ЦГАДВ), ф. 702, оп. 4, ед. хр. 93, л. 36-37.
Отправляясь в дальнюю дорогу, Иван Павлович намеревался взять с собой Библию. Но ее изъяли при отправке на Сахалин. Тогда Ювачев обратился в департамент полиции с просьбой разрешить ему взять Библию с собой на каторгу. Пока его прошение ходило по инстанциям, пока было получено, наконец, разрешение, Ювачев уже отправился к месту ссылки. Департамент полиции с соответствующим предписанием отправляет Библию одесскому градоначальнику. Но и в Одессе Библия не застает Ювачева –он был уже в пути на Сахалин.
Тогда градоначальник Одессы 3 августа направляет письмо начальнику острова Сахалин:
“Препровождая при сем присланную мне Департаментом Полиции библию на греческом языке, имею честь покорнейше просить распоряжения вашего Превосходительства о вручении упомянутой библии под расписку находящемуся на острове Сахалине ссыльно-каторжному государственному преступнику Ивану Ювачеву и расписку его не отказать препроводить мне”*.
* ЦГАДВ, ф. 1133, оп. 1, ед. хр. 129, л. 42.
Библия с сопроводительным письмом, проделав путь из Одессы на каторжный остров, получена канцелярией начальника острова Сахалин 17 октября. 28 октября Библия препровождается в Тымовский округ, и только 5 ноября окружной начальник, сотник Бутаков60 рапортует вышестоящему начальству:
“Препровожденная ко мне... Библия на греческом языке мною получена и ссыльно-каторжному из Государственных преступников Ивану Ювачеву выдана. О чем с представлением расписки Ювачева Вашему Превосходительству донести имею честь”*.
* ЦГАДВ, ф. 1133, оп. 1, ед. хр. 129, л. 62.
23 ноября расписка Ювачева направляется одесскому градоначальнику.
Вот какой долгий и сложный путь проделала Библия, изъятая у Ювачева в Петербурге еще в мае при отправке на каторгу. В этой истории надо отдать должное и настойчивости Ивана Павловича и... дисциплине чиновников департамента полиции в исполнении приказа вышестоящего начальства.
( Фото № 16 –Этап каторжан из Александровска в Рыковское )
В воскресенье 9 августа 1887 года в середине дня серая колонна каторжников, “человек в 200”* (так показалось Ювачеву, на самом деле их было 150), в том числе пять государственных преступников (“ульяновцы” и Ювачев), под конвоем взвода солдат местной команды отправилась из Александровска в Рыковское. Четыре дня пути, и вот на горизонте показались строения поселка, где Ивану Павловичу предстояло провести восемь лет жизни. Случилось это 13 августа, то есть, день в день ровно через четыре года после его ареста.
* Миролюбов И. П. (Ювачев И. П.) Восемь лет на Сахалине. С.-Пб., типография А. С. Суворина, 1901, стр. 26.
Первое, что каторжане увидели, войдя в Рыковское, –это сруб строящейся церкви. Вокруг него теснились казенные здания, а вдали виднелись деревянные бараки для ссыльных. В отличие от Александровской Рыковская тюрьма ничем не была огорожена. Труднопроходимые горы, леса, болота, быстрые реки, суровое безграничное море были естественной преградой для отчаянных голов, задумавших побег. Мало кому удавалось бежать из Рыковского. Смельчак погибал в непроходимой тайге либо с голоду, либо от пуль преследовавших его солдат охраны или местных жителей –гиляков. Но чаще всего он возвращался в тюрьму, получал 25 розог, но оставался в живых.
Поселился Иван Павлович на первых порах в общей казарме, но в отдельной загородке-комнатке, где жил ссыльный художник К., швед по матери. Он занимался рисованием, а также резьбой деревянного иконостаса для строящейся церкви.
После нескольких дней общих каторжных работ по “таске” бревен Ювачев попросил назначить его в бригаду плотников, которые строили храм. Рано утром, после переклички и так называемой “раскомандировки” (направлению на работы), с топором в руках он шел к церкви и принимался пилить и строгать доски.
“Стены и купол уже были выведены, нужны были доски для пола, потолка и обшивки стен”*.
* Восемь лет на Сахалине, стр. 37.
Работал на пару с симпатичным средних лет цыганом. Во время перекуров строительная площадка превращалась в маленькую аудиторию. Вокруг Ивана Павловича собирались ссыльные, и он, несомненно, обладая даром рассказчика, вел разговор о дальних странах и народах, об эпизодах русской и мировой истории, рассуждал на философские и религиозные темы.
Пока строилась новая церковь,..
“… служба совершалась в одной из казарм. Одна половина ее была занята каторжными, а в другой –устроена временная убогая церковь. Иконостас состоял из рам, обтянутых парусиною; облачения на престоле и жертвенник ситцевые; подсвечники деревянные, самодельной работы. И вот все в таком роде. Сам священник как бы дополнял общую картину этой бедной церкви. Он был из бурят, малограмотный, с голосом страшной интонации, с широким азиатским лицом, в монашеском одеянии. Но при всем том удивительно уютно чувствовалось в этой маленькой церкви. И потом, когда служба была перенесена в богатый просторный храм, многие с сожалением вспоминали прежнюю бедную церковь, где “теплей молилось”*.
* Восемь лет на Сахалине, стр. 50-51.
“Однажды смотритель изъявил желание, чтобы кто-нибудь из нас примкнул к хору. Мало знакомые с церковным пением студенты отказались. Я всегда любил музыку, и еще мальчиком мне случалось петь на клиросе; но в это время кроме своего теоретического знания нот, ничего не мог предложить хору. Голос у меня осип, и слух значительно притупился. Я не хотел, однако, допустить, чтобы у меня окончательно пропала способность к пению, и стал усиленно упражняться по тем обрывкам нот, которые нашлись у регента хора Ф. Ив. Геннисаретского”*.
* Восемь лет на Сахалине, стр. 50.
“Церковное пение поглотило все мое внимание. Я стал необходимым лицом в хоре. Регент прекрасно пел басом, знал некоторые приемы управлять хором, но не был знаком с теорией музыки. Он пел по памяти только знакомые песни. Чтобы разучить новую херувимскую, ему нужна была моя помощь. Обыкновенно мне приходилось поочередно петь и с дискантами, и с альтами, и с тенорами. В нашем распоряжении были те обрывки писанных нот, которые привезли с собою арестанты, временно состоявшие певчими в пересыльных тюрьмах. Предварительно исправив многочисленные ошибки, я составил из этих листочков первые тетради нот, которые и послужили основанием нашему пению... С перепиской нот для церковного хора и с частыми спевками я понемногу стал отставать от плотничьих работ. Ходил на них главным образом только до обеда”*.
* Восемь лет на Сахалине, стр. 51.
В это же время у Ювачева завязались более тесные отношения со священником, иеромонахом Ираклием61. Подолгу они беседовали на богословские темы. Отец Ираклий попросил Ивана Павловича собрать церковную библиотеку. Сам он устроил большой шкаф, а Ювачеву предоставил возможность сделать выписку книг из Петербурга по своему усмотрению.
( Фото № 17 –Храм в Рыковском )
Смотритель был большим любителем внешнего блеска и празднеств, и он дал слово начальству непременно закончить строительство церкви к Пасхе 1888 года. Остановка была за столярными работами и главным образом за резьбой иконостаса.
Плотником Ювачев был некудышним. Взялся тесать бревно и прорубил себе сапог –вонзил топор в ступню ноги. Вскоре поранил себе и руку. И был отстранен от плотницких работ. Тогда он принялся за вычерчивание на стенах овальных окон, арок внутри храма и рисунков деталей убранства церкви.
“Приближалась первая для меня Пасха на Сахалине. Я уже упоминал, что этот праздник решено было связать с открытием новой церкви. Рыковские жители замечательно дружно отнеслись к украшению своего просторного светлого храма. Кто не мог принять участия в этом деле своим личным трудом, те выписывали в складчину церковную утварь. Жены чиновников во главе с Кржижевской62 шили священные ризы и облачения на престол и жертвенник. Сам начальник округа занялся выпиливанием ажурных царских дверей из разных пород деревьев. Одним словом, каждый хотел оставить какую-либо память по себе. Кроме внутреннего убранства и составления надписей на иконостасе, меня тоже попросили нарисовать большой транспарант образа Воскресения Христова в окно на колокольню”*.
* Восемь лет на Сахалине, стр. 75-76.
С открытием храма и началом служб в нем Ивану Павловичу предложили быть церковным старостой. Сначала он отказывался. Но потом согласился, взвалив на свои плечи огромное количество новых обязанностей. И весь ушел в церковное хозяйство, в составление хорошего церковного хора, в производство восковых свечей и прочие занятия.
Надо заметить, что И. П. Ювачев был все же привилегированным ссыльным. Образованный, воспитанный морской офицер, он выгодно отличался не только от уголовников, но и от своих друзей –политических. Даже начальник округа Арсений Михайлович Бутаков был с ним всегда вежлив и предупредителен. Причину этого объясняет случайно услышанный Ювачевым разговор на кухне:
“ –Барыня, –обращается кухарка к жене Бутакова, –отчего это, когда кто-нибудь из рабочих приходит к барину, он грубо с ними разговаривает, иногда кричит на них и выталкивает вон в шею, а вот он придет (речь шла обо мне), барин приветлив с ним, говорит ему “вы”, называет по имени-отчеству и приглашает в кабинет?
–Очень просто, –отвечает ей барыня из сибирских казачек, –по прежнему-то положению, я полагаю, он нас к себе и на порог не пустил бы”*.
* Восемь лет на Сахалине, стр. 74.
Не забывал А. М. Бутаков и о сопроводительном письме Главного тюремного управления от 31 мая 1887 г., в котором отдельной строкой было написано:
“...В частности по отношению к ссыльно-каторжному Ивану Ювачеву Управление считает не лишним пояснить, что он в случае доказанного одобрительного его поведения, как бывший штурманский офицер, мог бы оказать на Сахалине весьма существенную пользу исполнением различных работ по геодезическим измерениям, нивелировке местностей и составлению расчетов по землемерной части...”*.
* ЦГАДВ, ф. 702, оп. 4, ед. хр. 93, л. 36-37.
Через пять месяцев пребывания Ювачева на Сахалине (5 января 1888 г. ?) произошла существенная перемена его положения. Пришло распоряжение из Александровска назначить его наблюдателем на метеорологическую станцию, которой заведовала фельдшерица и акушерка Мария Антоновна Кржижановская. Изменилась внешность Ивана Павловича. Он перестал носить арестантский халат и желтые коты. Переменилось и отношение к Ювачеву местной администрации. Чиновники наперебой стали приглашать его к себе на обед. Тюремное начальство за отчеты метеорологических наблюдений положило ему жалованье 15 рублей в месяц.
«Приехал вечером господин Чехов»
В августе 1890-го года в монотонной сахалинской жизни И. П. Ювачева произошло весьма примечательное событие –встреча с совершавшим свое знаменитое путешествие по Сахалину Антоном Павловичем Чеховым.
( Фото 18 –А. П. Чехов на Сахалине )
Прежде всего, зададимся вопросом: зачем уже известному к тому времени писателю надо было предпринимать такую нелегкую поездку, надолго отрываясь от литературной работы. Ответ на этот вопрос мы находим в статье И. Г. Эренбурга63 “Сахалинская страница”, где он приводит беседу А. П. Чехова со своим издателем А. С. Сувориным:
“...Рассказывая Суворину о своем намерении поехать на Сахалин, Антон Павлович говорил: “Из книг, которые я прочел и читаю, видно, что мы сгноили в тюрьмах миллионы людей, сгноили зря, без рассуждения, варварски; мы гоняли людей по холоду в кандалах десятки тысяч верст, заражали сифилисом, развращали, размножали преступников, и все это сваливали на тюремных красноносых смотрителей. Теперь вся образованная Европа знает, что виноваты не смотрители, а все мы, но нам до этого дела нет, это неинтересно...”. Совершенно ясно, что не зрелище каторги разбудило совесть Антона Павловича, а что взыскательная совесть привела его на Сахалин”*.
* Эренбург И. Г. Сахалинская страница. Антон Павлович Чехов. Сборник статей под редакцией М. В. Теплинского. (К 100-летию со дня рождения А. П. Чехова). Сахалинское книжное издательство. Южно-Сахалинск, 1959, стр. 166.
Незадолго до отъезда Чехова из Москвы на Сахалин начальник Главного тюремного управления Галкин-Враской64 выслал начальнику острова генералу Кононовичу и приамурскому генерал-губернатору барону Корфу65 секретное распоряжение, в котором говорилось:
“Выдав свидетельство лекарю Антону Павловичу Чехову в том, что ему разрешается собирать разные статистические сведения и материалы, необходимые для литературной работы об устройстве на острове Сахалине каторги и поселений, с правом посещения им тюрем и поселений, поручаю Вам иметь неослабное наблюдение за тем, чтобы Чехов не имел никаких сношений с ссыльно-каторжными, сосланными за государственные преступления и административно сосланными, состоящими под надзором полиции”*.
* Гитович Н. И. Летопись жизни и творчества А. П. Чехова. М., 1955, с. 272.
Едва Чехов прибыл на Сахалин, как сюда же из Хабаровска приехал приамурский генерал-губернатор Корф, который принял Чехова и подтвердил этот запрет (перед этим писатель был принят начальником острова Сахалин, генерал-майором по армейской кавалерии Кононовичем66). Корф сказал А. П. Чехову:
“Я разрешаю Вам бывать где и у кого угодно. Нам скрывать нечего... Не могу разрешить Вам только одного: какого бы то ни было общения с политическими, так как разрешать Вам это я не имею никакого права”*.
* Чехов А. П. Полное собрание сочинений и писем в 30-ти томах, Изд. “Наука”, М., 1987, т. 14-15, стр. 64.
Вот почему на страницах книги “Остров Сахалин” Чехов рассказывает только о каторжной жизни уголовных преступников и не описывает быт политических преступников. Кроме одного эпизода.
“В Рыковском есть школа, телеграф, больница и метеорологическая станция имени М. Н. Галкина-Враского, которою неофициально заведует привилегированный ссыльный, бывший мичман, человек замечательно трудолюбивый и добрый; он исправляет еще также должность церковного старосты”*.
* Чехов А. П. ПСС, т. 14-15, стр. 160.
Это об Иване Павловиче Ювачеве.
Когда в руки исследователя попали рукописные сахалинские дневники И. П. Ювачева, он наделся найти в них подробности встречи Ивана Павловича с А. П. Чеховым, но, увы, в дневниках обнаружилась только одна фраза: «Приехал вечером господин Чехов». Зато уточняется дата приезда Чехова в Рыковское –августа 1890 годы. Будучи человеком законопослушным, знавшим, разумеется, о строгом запрете Чехову встречаться с политическими ссыльными, даже в личном дневнике о встрече с Антоном Павловичем Ювачев не обмолвился больше ни словом.
А вот как описывает встречу Ювачева и Чехова в своей повести “Три месяца и три дня” сахалинский писатель Михаил Финнов. Но прежде –необходимое пояснение. Однажды утром мерзкий тип, доносчик Дучинский сообщил Кононовичу, что Чехов один в пять утра уехал без сопровождающих в Рыковское, где проживают политкаторжане. Генерал взбешен, велит заложить коляску и едет в Рыковское. По дороге ему встречается начальник округа, сотник забайкальского казачьего войска А. М. Бутаков, его любимец. Бутаков пересаживается в коляску генерала, и между ними происходит следующий диалог:
“ –Ну что, голубчик Арсений Михайлович, что писатель? Все пишет?
–Да еще и как, Владимир Осипович! Я прямо удивляюсь его способности работать –вот уж поистине каторжный труд! Вот бы мне такого чиновника! Ведь он у меня в два дня все Рыковское описал. В каждую избу заходил, с каждым рыковцем говорил.
–Как это с каждым? А “наши”? Неужто допустили?
–Я свой долг знаю, ваше превосходительство! –веско ответил Бутаков и пояснил: –В Рыковском у меня их трое. Ну, Петровского я –под замок: гонористый и горяч больно –мне надерзил. Александрина посадил за срочные ведомости и надзирателя приставил. Такая срочность вышла, что он и ночевал у меня в полицейском управлении, к молодой жене его не пустил. Ну а Ювачев – человек тихий, богобоязненный. Держу я его на отшибе, при метеорологической станции, а при нем, денно и нощно, двое моих людишек, каждый его шаг мне известен. И господина писателя я на станцию пустил. Как не пустить –дело ученое, цифры там, всякие диаграммы. И не только пустил, но и сам лично, из любезности, и сопровождал его. Нам не жалко –смотрите все, секретов нет. А во все остальное время был при нем назначенный мною надзиратель. На случай, если какие справки понадобятся или чернильницу подержать...
–Ну, и бестия вы, Арсений Михайлович!.. только помните: вы мне за весь округ отвечаете, не только за Рыковское...”*.
* Финнов М. Три месяца и три дня. Документальная повесть. Южно-Сахалинск. Дальневосточное книжное издательство. Сахалинское отделение. 1983, с. 74.
Разумеется, нужно сделать поправку на то, что это –художественное произведение, но, будем надеяться, фантазия автора основывалась на документальных материалах.
Встреча с Иваном Павловичем на Сахалине не прошла для Чехова бесследно. Мы имеем все основания полагать, что И. П. Ювачев отчасти стал прототипом главного героя повести А. П. Чехова “Рассказ неизвестного человека”. Из письма писателя Л. Гуревич67 от 22 мая 1893 года мы узнаем, что Чехов начал работать над повестью еще до поездки на Сахалин, в 1887 –88 гг., но приостановил работу. Вернулся к ней Антон Павлович только в 1891 году. Когда “Рассказ неизвестного человека” прочла В. Н. Фигнер, она сделала ряд критических замечаний и заявила, что у главного героя был определенный протопит –народоволец И. П. Ювачев.
При внимательном чтении повести Чехова мы без труда можем найти факты биографии героя, близкие истории жизни Ювачева. Несколько раз на страницах повести упоминается, что “неизвестный” –моряк. “Я –отставной лейтенант нашего флота; мне грезилось море, наша эскадра и корвет...”*. “Я когда-то стаивал на вахте по четыре часа в бурные зимние ночи...”**. Пережив нравственный перелом, “неизвестный” делается, по его словам, мечтателем. “Я становился мечтателем и, как мечтатель, не знал, что собственно мне нужно... Мне хотелось уйти в монастырь, сидеть там по целым дням у окошка и смотреть на деревья и поля”***. “Назначение человека или ни в чем, или только в одном –в самоотверженной любви к ближнему. Вот моя вера!”**** –этот вывод “неизвестного” близок размышлениям Ювачева в одиночном заключении.
* Чехов А.П. ПСС, т. 8, с. 140.
** Там же, с. 148.
*** Там же, с. 140.
**** Там же, с. 207.
Надо заметить, что личные взаимоотношения Ювачева и Чехова не сложились –слишком разными людьми они были. Религиозные взгляды “миролюбца в духе Толстого” не были близки Антону Павловичу. Когда Ювачев прочел “Остров Сахалин” и пожелал указать Чехову на небольшую фактическую неточность, он обратился с письмом не к писателю, а к их общему знакомому, своему товарищу по Техническому училищу, редактору “Недели” М. О. Меньшикову. Тот написал Чехову 15 июня 1895 г.:
“...Мой товарищ Ювачев, политический ссыльный на Сахалине, просит передать Вам, что в отзыве об А. А. Фрикене68 Вы впали в небольшую ошибку, полагая, что он, Фрикен, не имеет высшего агрономического образования. Ново-Александрийский институт, где Фрикен учился, есть будто бы (я наверное не знаю) высшее учебное заведение”*.
* Чехов А.П. ПСС, т.14-15, с. 827.
В ответном письме Меньшикову от 4 августа 1895 г. Чехов просит написать Ювачеву, что сведения он получил от самого фон-Фрикена. Однако, судя по тому, что в томе Х собрания сочинений (1902 г.) ошибка эта исправлена, Чехов наводил дополнительные справки и посчитался с указанием Ювачева.
Когда в 1896 году в Хабаровске была издана книжечка И. П. Ювачева «Свод метеорологических наблюдений в сел. Рыковском на о. Сахалине», Иван Павлович послал ее А. П. Чехову, и она сохранилась в библиотеке писателя.
Сахалинские будни
Однако вернемся к сахалинским будням И. П. Ювачева.
Жизнь Ивана Павловича с каждым месяцем становилась все интереснее и напряженнее. Ее составляли занятия по метеорологии, разнообразные хлопоты церковного старосты, уроки английского языка двум-трем чиновникам, а впоследствии и иеромонаху Ираклию, уроки математики еврейским детям, церковные спевки и писание нот. Кроме того, Ювачев принимал участие в устройстве Сахалинского ботанического сада, для чего уходил в тайгу и возвращался с полной корзиной выкопанных растений.
Вскоре Иван Павлович получает разрешение начальника округа оставить казарму и найти жилье на частной квартире. И он переселяется в дом псаломщика Федота Масюкевича, в котором помещалась также сельская школа. Теперь частыми гостями в его жилище становятся дети ссыльных, которых Ювачев учил пению.
Вместе со своими товарищами (прежде всего, Б. Пилсудским) И. П. Ювачев задался целью изучить язык местных полудиких аборигенов –гиляков и записать их легенды и сказки. Что происходило чаще всего на квартире Ивана Павловича.
В продолжение всего пребывания Ювачева на Сахалине зимой он находился в Рыковском при своих постоянных занятиях, а летом иногда тюремная администрация давала ему различные поручения, чаще всего с вызовом в Александровский пост. Топографическая съемка населенной местности, промер морской бухты, испытания казенного пароходика, объезд на нем кругом Сахалина, составление лоции Татарского пролива, помощь приезжему ученому в магнитных и астрономических наблюдениях, налаживание работы метеорологической станции в Александровске, сбор семян сахалинской пихты для Петербурга –эти и другие работы вменялись Ювачеву вместо каторжных, и за них он получал одобрительное “спасибо”. Он занимался этими работами охотно, потому что они разнообразили его жизнь на Сахалине и знакомили с островом.
Неожиданным и особенно дорогим для Ювачева было назначение его летом 1891 г. капитаном небольшого грубой немецкой работы пароходика “Князь Шаховской”, на котором он совершил плавание по Татарскому проливу до поселка де-Кастри на материке и объезд береговых селений северного Сахалина. В промежутках между путешествиями вдоль сахалинских берегов Иван Павлович занимался промером бухты Александровского поста. Позднее на пароходе “Стрелок” Ювачев доставлял грузы из Корсаковского поста в залив Терпения.
Именно в ссылке на Сахалине у Ивана Павловича появилась потребность фиксировать в ежедневных дневниковых записях события окружающей жизни, наблюдения за людьми, собственные переживания. Сначала все это обсуждалось в ежевечерних беседах с Марией Антоновной Кржижевской, которая не только была заведующей метеостанцией, на которой Ювачев работал наблюдателем, но одновременно исполняла обязанности акушерки и фельдшерицы. Мария Антоновна после личной драмы добровольно приехала на Сахалин осенью 1885 года, чтобы, насколько возможно, облегчить жизнь несчастных, а если понадобится, то и «умереть с каторжными». Работала она самоотверженно, в мороз и пургу преодолевая десятки километров, торопясь к больному или роженице.
Ювачев проникся к своей начальнице искренним уважением и симпатией, которые со временем переросли в нежное чувство любви.
( Фото № 19 –И. П. Ювачев на Сахалине )
Летом 1891 года Ювачев был командирован в пост Александровский с заданием произвести промер морских глубин вблизи столицы Сахалина. Во время вынужденной разлуки ему недоставало ежедневного общения с Марией Антоновной. Тогда все впечатления прошедшего дня он стал записывать и периодически отправлять Кржижевской. Иногда несколько писем сразу, когда выдавался случай передать их с корабля, находящегося в открытом море, на берег. Мария Антоновна ему отвечала. И когда 8 / 20 июня 1892 года М. А. Кржижевская в возрасте 38 лет скончалась от чахотки, это стало страшным ударом для Ювачева, и в память о возлюбленной он собрал свои и ее письма. Получился своеобразный роман в письмах-дневниках*.
* «Мне кажется, я люблю ее и любил искренно…». Эпистолярный дневник Ивана Ювачева, Новый мир, 2001, № 6, с. 128-158. Вступительная статья Е. Н. Строгановой, подготовка текста и примечаний Е. Н. Строгановой и А. И. Новиковой.
Братья и сестра
Своеобразной отдушиной в монотонной сахалинской жизни для Ювачева была переписка с родными: братьями и сестрой.
Вот ведь, какой интересный факт: Иван Павлович Ювачев –революционер-народоволец, отбывающий каторгу на Сахалине, а три его родных брата –служащие Кабинета Его Императорского Величества, который располагался в одном из флигелей царского Аничкова дворца.
Андрей Павлович Ювачев (1850 –) был на 10 лет старше Ивана, опекал его в детстве и потом сожалел, что рано выпустил младшего брата «из-под своего крыла», что и привело того на революционный путь.
Получив домашнее воспитание, Андрей 12-летним подростком поступил во Владимирское уездное епархиальное училище (в котором потом учился и Иван), через три года успешно окончил его. В 15 лет, по всей видимости, по протекции отца, служащего Гоф-Императорской конторы, придворного полотера, он был «допущен к занятиям по письменной части»* в Кабинете Его Императорского Величества, проще говоря, писарем. Сорок три года прослужил Андрей Павлович в Кабинете и уволился по болезни за две недели до своей кончины. Дослужился до Делопроизводителя V класса в чине действительного статского советника. В мае 1881 года был командирован в Москву «на время священного коронования»** императора Александра III. Был награжден орденами Св. Станислава, Св. Владимира и Св. Анны.
*Российский Государственный Исторический архив (РГИА), ф. 468, оп. 44, ед. хр. 883.
**Там же.
Андрей Павлович писал письма брату на Сахалин со словами поддержки и надежды на скорое возвращение. Укорял Ивана, что тот не пишет прошение о помиловании на имя Государя Императора. Андрей первым узнал о разрешении Ивану Павловичу вернуться в Европейскую России, о чем немедленно телеграфировал ему.
Михаил Павлович Ювачев (1853 –) пошел по стопам старшего брата: «окончил полный курс учения»* в том же Владимирском училище, 16-летним подростком был принят на службу в Кабинет Его Императорского Величества канцелярским служащим, прослужил в нем 36 лет, и был «уволен от службы»** за день до своей кончины. Дослужился до чина коллежского советника в должности регистратора канцелярии. Награжден орденами Св. Анны и Св. Станислава. В мае 1896 года был командирован в Москву на время коронования Николая II.
*РГИА, ф. 468, оп. 44, ед. хр. 885.
**Там же.
Также писал письма Ивану Павловичу на Сахалин, а тот отвечал ему подробными наставлениями из Библии.
Петр Павлович Ювачев (1870 –) –младший брат Ивана (на 10 лет). Окончил юридический факультет С.-Петербургского университета, служил в Александро-Невском пехотном батальоне в чине прапорщика. В 29 лет был определен на гражданскую службу в Министерство Императорского Двора канцелярским чиновником сразу в чине губернского секретаря (как имеющего диплом Императорского университета). В годы русско-японской войны «ввиду Высочайшего повеления о приведении армии на военное положение потребован, как прапорщик, на действительную военную службу»*. Затем вновь служил в Кабинете Его Императорского Величества. В годы Первой мировой войны был призван на военную, направлен на Западный фронт. Приказом Главнокомандующего был награжден орденами Св. Станислава и Св. Анны. В 1916 году снова служба в Кабинете, от которой был уволен большевиками за упразднением Кабинета Его Императорского Величества приказом по Комиссариату имуществ Республики в феврале 1918 года. В 30-е годы служил в банке, умер в блокадном Ленинграде в феврале 1942 года.
*РГИА, ф. 468, оп. 29, ед. хр. 442.
Во время сахалинской каторги Ивана вел с ним активную переписку. В конце концов, Иван Павлович в 1894 году вместо дневника стал подробно рассказывать о своем сахалинском житье-бытье в письмах Петру. Поэтому дневниковые записи стали нерегулярными и краткими.
Был у И. П. Ювачева еще один младший брат Виктор. О нем мы знаем только то, что он закончил Медицинскую академию, получил звание Доктора медицины, служил в Семеновско-Александровском военном госпитале, имел частную практику, как специалист по накожным и венерическим заболеваниям.
Сестра Анна под опекой пятерых братьев выросла неуверенной в себе, слабовольной дамой. Окончила женские курсы. Вышла замуж за морского врача (соученика брата Виктора) Дмитрия Чернышева, воспитывала детей. Писала письма на Сахалин любимому брату Ивану, рассказывая о своих девичьих заботах.
Письма от родных из Петербурга доставлялись на Сахалин пароходами Добровольного флота, которые приходили в Александровский пост один раз в три-четыре месяца. Получив сразу несколько писем, Иван Павлович немедленно отвечал на них, в своих письмах просил не присылать ему денег, а отправлять посылки с необходимыми ему книгами.
Финал сахалинской эпопеи
Так в трудах и заботах прошли почти шесть лет. 5 июня 1893 года настал срок окончания каторжных работ, сокращенных на одну треть “с применением ВЫСОЧАЙШЕГО Манифеста Государя Императора от 17 Апреля 1891 года”*. И 18 января 1894 года И. П. Ювачев Постановлением Приамурского генерал-губернатора был «причислен к ссыльно-поселенцам»**.
* ЦГАДВ, ф. 1133, оп. 1, ед. хр. 988, л. 5 об.
** ЦГАДВ, ф. 1133, оп. 1, ед. хр. 892, л. 37.
Еще осенью 1893 года Иван Павлович написал прошение на имя Государя Императора:
“Всемилостивейший Государь Августейший Монарх!
В продолжении моего десятилетнего отчуждения от родной семьи, я уже три раза пользовался милостью Вашего Императорского Величества, а именно: в 1884 г. меня избавили от страшного приговора суда, в 1886 года вывели меня из одиночного заключения и в 1887 году освободили от позорного бритья головы. Все это подает мне надежду на новую милость теперь, когда я окончил срок каторжной работы.
Ваше Императорское Величество! Десятилетняя давность моих грехов и Ваше не престающее милосердие да даст мне возможность увидеть моих престарелых родителей и родину, чтобы я мог снова начать жизнь, как искренно верноподданный Вашего
Императорского Величества.
Иванъ Ювачевъ.
-го Сентября 1893 года”*.
* ЦГАДВ, ф. 1133, оп. 1, ед. хр. 892, л. 38.
И вот долгожданный ответ из Петербурга:
“Указъ Его Императорскаго Величества самодержца Всероссийского, из Правительствующего Сената, Приамурскому Генерал-Губернатору.
По указу Его Императорского Величества, Правительствующий Сенат слушали: предложение Министра Юстиции от 12 Мая 1894 года за № 694 следующаго содержания: по всеподданнейшему докладу его, Министра, ходатайства ссыльнопоселенца Ивана Павлова Ювачева о смягчении его участи, Государь Император, в 11 день Мая 1894 г. Всемилостивейше повелеть соизволил: перевести Ювачева в разряд сосланных на житье в Сибирь...”*.
* ЦГАДВ, ф. 1133, оп. 1, ед. хр. 1259, л. 3-5 об.
На запрос в Петербург пришла телеграмма из департамента полиции:
“Разрешению ссыльному Ивану Ювачеву отлучки пределах Приамурского Генерал-Губернаторства препятствий нет. Генерал Петров-Песцов”.
* Там же, л. 10.
19 мая 1895 года, сказав сахалинским берегам “последнее прости”, на немецком пароходе “Velox” Иван Павлович отправился во Владивосток. Его “сахалинская эпопея” была завершена.
Приморье
О двух годах, проведенных И. П. Ювачевым в Приморском крае сведений очень немного.
Прежде всего, надо отметить, что в 1895 году на Сахалине вышла небольшая книжечка Ювачева (всего-то семь страниц с таблицами) “Обзор погоды 1894 г. в селении Рыковском на о. Сахалине”. Слыханное ли дело –издать книжку ссыльнокаторжного! Но факт остается фактом.
Кроме того, в 1896 году в Хабаровске в “Записках Приамурского отделения Русского Географического общества” (т. 1, вып. 4) был опубликован “Свод метеорологических наблюдений в сел. Рыковском на о. Сахалине”.
Позднее, уже в Петербурге, в 1899 году, за работы по метеорологии конференцией Академии наук России И. П. Ювачев был утвержден корреспондентом Николаевской главной физической обсерватории.
Поэтому немудрено, что, приехав во Владивосток, Иван Павлович активно включился в работу Географического общества, печатая свои статьи по метеорологии и лоции, сделав несколько работ по геодезии и по составлению записок, описывающих условия плавания в Охотском и Японском морях. Ювачев принимал участие и в работе Общества изучения Амурского края (несколько лет спустя он прислал из Петербурга сотрудникам Общества одну из своих книг с автографом).
Именно во Владивостоке Иван Павлович делает первые попытки заняться литературным трудом. Пишет очерки, рассказы, которые публикуются в газете «Владивосток».
( Фото № 20 –И. П. Ювачев в редакции газеты «Владивосток» )
Но бывшему каторжанину необходимы средства к существованию, а, значит, работа. И он ее находит – июля 1895 г. Иван Павлович получает место чертежника в техническом отделе Управления Уссурийской железной дороги (вспомним его оценку «очень хорошо» по черчению в уездном епархиальном училище 21 год назад).
Искренней симпатией и уважением к Ивану Павловичу проникся сам приморский генерал-губернатор Н. И. Гродеков69. Он лично хлопотал перед департаментом полиции о разрешении И. П. Ювачеву вернуться в европейскую Россию. 14 октября 1895 года Ювачев телеграфирует губернатору острова Сахалин:
“Генерал Гродеков ходатайствует о моем выезде Россию пожалуйста ускорьте его хлопоты добрым словом обо мне. Ювачев”*.
* ЦГАДВ, ф. 1133, оп. 1, ед. хр. 1259, л. 15.
Но прошло еще полтора года, прежде чем такое разрешение было получено.
( Фото № 21 –И. П. Ювачев на палубе парохода «Инженер» )
1 апреля 1896 года Ювачев назначается капитаном парохода “Инженер” Уссурийской железной дороги с жалованием 2400 рублей в год.
«Спустив новый пароход в две недели, приготовил его к плаванию, обучил команду на пароходе и восьми баржах и организовал непрерывную перевозку срочных железнодорожных грузов, отлично изучил фарватер реки Иман и Уссури и буксировал по три, по четыре баржи без лоцмана»*.
* ГАТО, фонд 911, оп. 1, ед. хр. 13, с. 58.
«Инженер» доставлял грузы в отдаленные места строительства Уссурийской железной дороги. Пришлось поменять место жительства и переехать на станцию Иман70. Возле станции сходились железнодорожная ветка и русло реки. Там швартовался пароход, там загружались баржи и оттуда «Инженер» отправлялся в очередной рейс.
В то время в приграничных с Китаем областях свирепствовали китайские разбойники –хунхузы. И Ювачеву не раз приходилось не только быть свидетелем, но и принимать участие в схватках с ними. Эти эпизоды подробно описаны им в большом очерке “Борьба с хунхузами на Манчжурской границе”*.
* Ювачев И. П. Борьба с хунхузами на Манчжурской границе. Исторический вестник, 1900, т. 82, № 10, стр. 177-206; № 11, стр. 538-564.
Тем временем в начале марта 1897 года из Петербурга приходит ответ на ходатайство о разрешении Ювачеву выезда в европейскую часть России.
марта приамурский генерал-губернатор Духовской71 телеграфирует губернатору приморской области и военному губернатору острова Сахалин:
“По ВЫСОЧАЙШЕМУ повелению 20 минувшего февраля сосланному на житье в Сибирь Ивану Ювачеву разрешается ныне же выезд в Европейскую Россию, кроме столиц, столичных губерний, без восстановления в правах”*.
* ЦГАДВ, ф. 702, оп. 4, ед. хр. 492, л. 440 об. - 442 об.
Но еще раньше (28 февраля) эту весть приносит телеграмма из Петербурга от брата:
«Поздравляем Ангелом. 20 февраля Высочайше предоставлено тебе право жительства Европейских губерниях, кроме столичных… Ответь: как и когда отправишься. Андрей Ювачев»*.
* ГАТО, фонд 911, оп. 1, ед. хр. 13, с. 23.
В эти же дни И. П. Ювачев причисляется к обществу мещан г. Владивостока.
Следует пояснить, что для того, чтобы стать свободным гражданином, Ювачев должен был пройти несколько ступеней общественной лестницы. Его “сахалинская эпопея” началась в звании ссыльнокаторжного, лишенного судом всех прав и имущества. “На основании пункта I Именного Высочайшего Указа Государя Императора от 17 апреля 1891 года срок каторжных работ был сокращен ему на одну треть и по освобождении от таковых 5 июня 1893 года он был причислен к ссыльнопоселенцам. А 11 мая 1894 года “Государь Император Всемилостивейше повелеть соизволил” перевести Ювачева в разряд сосланных на житье в Сибирь. Это означало, что Иван Павлович мог покинуть Сахалин и поселиться в любой области или губернии Сибири. Чем он и воспользовался спустя год, уехав во Владивосток.
Следующий этап –это причисление к тому или иному сословию. В ноябре 1896 года Ювачев обращается к военному губернатору приморской области с прошением о причислении его к Обществу мещан г. Владивостока. Четыре месяца длилась переписка между губернаторами приамурской и приморской областей и Сахалина, прежде чем были получены необходимые разрешения, и 8 марта 1897 года журнальным постановлением приморского областного правления было определено:
“...сосланного на житье в Сибирь Ювачева... согласно изъявленного им желания причислить к обществу мещан г. Владивостока”*.
* ЦГАДВ, ф. 1133, оп. 1, ед. хр. 1259, л. 29-30.
Но, как мы уже упоминали, несколькими днями раньше из Петербурга приходит разрешение выехать в европейскую Россию. Поэтому 11 марта жандармское управление и посылает на станцию Иман вопросительную телеграмму:
“Объявите поселенцу Ивану Ювачеву разрешен выезд Европейскую Россию кроме столиц столичных губерний без восстановления прав. Телеграфируйте желает перечислиться Владивостокские мещане или ехать в Россию?”*.
* ЦГАДВ, ф. 1133, оп. 1, ед. хр. 1259, л. 22.
Для Ювачева ответ на этот вопрос был очевиден –домой, в Россию! Так на Сахалине, да и в Приморье, называли западную часть страны, куда все каторжане мечтали вернуться.
Оставив в начале апреля 1897 года командование пароходом «Инженер» и «получив за свою отличную деятельность премию в 1345 рублей (3% стоимости перевезенного груза)»*, Иван Павлович немедленно отправился на родину через Корею, Японию, Сандвичевы острова, Америку, Англию и Германию.
* ГАТО, фонд 911, оп. 1, ед. хр. 13, с. 58 об.
Наконец-то его юношеская мечта о плавании вокруг света исполнилась. Но при каких обстоятельствах! Преодолев океан, ему…
“… пришлось мчаться с бешеной быстротой в роскошном пульманском вагоне по Скалистым горам”*.
Когда он…
“… воочию познакомился с жалкой жизнью последних могикан, явилось горькое разочарование. Это не те гордые команчи или корасы Эмара, важные, молчаливые. Большинство мною встреченных индиан, были несчастные нищие, с угрюмыми лицами, низкорослые, бедно одетые. И даже те, которые жили в малозаселенных странах, тоже утратили свой воинственный, независимый характер и мирно занимались звериною охотою и рыбною ловлею”*.
* Восемь лет на Сахалине, стр. 80-81.
Дорога из Владивостока в Санкт-Петербург стала завершением своеобразного кругосветного путешествия, начатого десять лет назад из тюремной камеры Дома предварительного заключения на станцию Тосно, где он был погружен в тюремный вагон. Затем был путь в Москву, неделя в общей камере Бытырской тюрьмы, дорога в Одессу, погрузка в трюм тюремного парохода «Нижний Новгород» и двухмесячное плавание на Сахалин. И вот теперь путь его пролегал через крупнейшие города мира Иокогаму, Токио, Гонолулу, Сан-Франциско, Чикаго, Буффало, Нью-Йорк, Ливерпуль, Лондон и Берлин –в Санкт-Петербург.
Любань
Но радость возвращения на родину была неполной, ведь И. П. Ювачеву пока не разрешено проживать “в столицах и столичных губерниях”. Но долго раздумывать Ивану Павловичу не пришлось. В ближайшей к Петербургу Новгородской губернии, в деревне Любань, что в 78 верстах от столицы империи (всего два часа пути), его родные снимали целый дом, в котором на даче жили все лето. Туда Иван Павлович и направился. Какой же радостной была встреча 17 июня 1897 года после четырнадцатилетней разлуки с престарелыми отцом и матерью, многочисленными родственниками.
Устроившись в Любани, Иван Павлович первым делом направляет в департамент полиции очередное прошение –о разрешении ему проживать в Петербурге и о возвращении ему всех гражданских прав, утраченных по суду. Пока тянулись томительные месяцы ожидания, Ювачев занялся приведением в порядок своих дневниковых записей, сделанных на Сахалине, в результате чего родилась идея на их основе написать книгу воспоминаний о сахалинской каторге «8 лет на Сахалине».
Только через год (в 1898 г.), Иван Павлович получает разрешение жить в столице, он устраивается на работу –десятником заводского участка службы пути и зданий Николаевской железной дороги, и, наконец:
«Государь Император по всеподданнейшему докладу Г. Министра Внутренних Дел, последовавшему на основании I и ХХIII ст. Высочайшего Манифеста 14-го мая 1896 г. в 28 день Января 1899 года Всемилостивейшее соизволил на дарование бывшему ссыльному государственному преступнику (бывшему прапорщику корпуса флотских штурманов) Ивану Павлову Ювачеву полного помилования с возвращением ему утраченных по суду прав…»*
* ГАТО, фонд 911, оп. 1, ед. хр. 13, с. 30.
Ювачев не забывает несколько месяцев, проведенных в Любани, он приезжал туда вновь и вновь –навестить друзей и знакомых. В один из таких приездов, в августе 1898 года, Иван Павлович узнает об открывшейся в Любани бесплатной столовой для бедных и бродяг. Он направился туда и познакомился с удивительной женщиной –Варварой Александровной Шкляревич. В прошлом дочь богатого помещика, дважды выходившая замуж и дважды овдовевшая, она решила отойти от светской жизни и посвятить себя служению бедным и бездомным. И вложила остатки своего капитала в открытие на большой дороге бесплатной столовой для “проходимцев”. Этот нравственный подвиг сестры Варвары так поразил Ивана Павловича, что он неоднократно бывал у Варвары Александровны и проводил многие часы в беседах с ней. А она навещала его в петербургской квартире.
В июльском и августовском номерах журнала “Женское дело” за 1899 год печатаются заметки Ювачева “Сестра Варвара”. Это одна из его первых литературных работ, опубликованных в Петербурге. В вышедшем спустя три года сборнике очерков и рассказов “Между миром и монастырем” Варваре Александровне была посвящена отдельная глава. И, наконец, в 1903 году в типо-литографии М. П. Фроловой, что на Галерной, 6, очерк “Сестра Варвара” печатается отдельным изданием.
И вся оставшаяся жизнь
К этому времени в семи номерах журнала “Исторический вестник”72, а затем отдельной книжкой издаются воспоминания Ювачева “Восемь лет на Сахалине” (под псевдонимом И. П. Миролюбов), уже упомянутый сборник “Между миром и монастырем”, рассказы “Три дня у иноков”, “На открытие мощей”, “Монастырские очерки”. Главным делом жизни И. П. Ювачева становится литература, причем литература православная.
( Фото № 22 –И. П. Ювачев-писатель )
Весной 1900 года, в канун Пасхи, Иван Павлович совершает поездку по святым местам, описанную им во всех деталях в большом путевом очерке “Паломничество в Палестину к гробу Господню. Очерки путешествия в Константинополь, Малую Азию, Сирию, Палестину, Египет и Грецию”.
Кроме того, за восемнадцать лет активной литературной деятельности им написано и опубликовано в русских и зарубежных журналах более сотни статей, очерков и рассказов, некоторые из которых потом вышли отдельными изданиями. Он публикует воспоминания об одиночном заключении “Шлиссельбургская крепость”, сборник статей “Тайны царства небесного” и очерки всемирной войны 1914 –16 гг. “Война и вера”.
Но литературная работа все же не давала достаточные для более-менее сносного существования средства. Приходилось искать работу. В 1900 –01 гг. И. П. Ювачев был участником экспедиции (между прочим, вместе с поэтом Максимилианом Волошиным) по исследованию судоходности реки Сыр-Дарьи и выбора пристаней на Аральском море в связи со строительством Оренбурго-Ташкентской железной дороги. С 22 марта 1903 года по 1917 год Иван Павлович служил в Министерстве финансов в Управлении государственными сберегательными кассами. Начинал помощником делопроизводителя, потом был помощником контролера, ревизора, ревизором III, II и, наконец, I-го разряда, пройдя по служебной лестнице чины: губернский секретарь –коллежский секретарь –титулярный советник –коллежский асессор –надворный советник. По роду службы много времени проводил в командировках, в течение месяца-полутора проводя инспекторские проверки в нескольких городах той или иной губернии. И почти всегда привозил из этих поездок очерки: из Архангельска –«На родине Ломоносова», из Владимира –«Монастырские тюрьмы», из далекой Сибири –«Енисейск. Непрерывный ряд церквей» –об истории местного монастыря. Побывал он в 1913 году и на Сахалине, о чем оставил записи в своем дневнике.
После октябрьского (1917 года) переворота большевиков он –младший инспектор Управления Народными сберегательными кассами, старший инспектор Центрального бюджетно-расчетного управления Наркомата финансов, в 1923 –24 гг. –заведующий счетным отделом рабочего комитета на строительстве Волховской ГЭС, потом работает бухгалтером в одном из архивов Ленинграда.
( Фото № 23 –Надежда Ивановна Колюбакина, жена Ювачева )
Устраивается его личная жизнь. С головой окунувшись в общественную и православную жизнь Петербурга, Ювачев, по всей видимости, познакомился с работой дамского Благотворительного тюремного комитета, председателем которого была статс-дама, гофмейстерина Елизавета Алексеевна Нарышкина, знакомая С. А. Толстой73. При комитете существовало “Убежище для женщин, отбывших тюремное наказание имени принцессы Ольденбургской”. Его начальницей была Надежда Ивановна Колюбакина. Трудно сказать, как их свела судьба. Иван Павлович был вхож в комитет, и, возможно, дамы из комитета или даже сама Нарышкина способствовали их знакомству. Но скорее, их познакомила княжна Мария Михайловна Дондукова-Корсакова, которая в Шлиссельбургской крепости навещала политических преступников и старалась смягчить их судьбу. Так или иначе, 16 / 29 апреля 1903 года Иван Павлович и Надежда Ивановна венчались и стали жить на казенной (бесплатной, хотя и сыроватой) квартире при Убежище по адресу: Казачий плац, Глинская ул., д. 1.
Сведения о Надежде Ивановне весьма скудны. Известно лишь, что родилась она 26 сентября 1869 года (то есть, была на девять с половиной лет моложе Ивана Павловича) и скончалась 18 февраля 1929 года. Принадлежала она к старинному и славному, но обедневшему дворянскому роду Саратовской губернии, отец ее был губернским секретарем. Этот род переплелся с родословными древами писателей Аксаковых, химика Бутлерова, князей Мышецких, давших старообрядчеству братьев Денисовых. Надежда Ивановна находилась в родстве с генерал-губернатором Терской области, наказным атаманом Терского казачьего войска А. М. Колюбакиным.
Иван Павлович и Надежда Ивановна были людьми очень разными. У него за плечами четырехлетнее одиночное заключение в тюрьме и восьмилетняя каторга, у нее –личная трагедия, надломившая ее. Поэтому жизнь складывалась непросто. Сказывалось и различие характеров, и несхожесть жизненных позиций.
В задачу этих заметок не входит подробное исследование семейной жизни Ювачевых. Возможно, некоторые тайны ее приоткроет их обширная переписка (напомним, что Иван Павлович, как ревизор Управления сберегательных касс, часто и подолгу отлучался из дому), которая сохранилась, находится в Государственном архиве Тверской области и ждет своей публикации.
От их брака появилось на свет пятеро детей. Первенец –сын Павел, названный в честь деда, –умер вскоре после рождения –в феврале 1904 года.
( Фото № 24 –Сын Даня (Даниил Хармс) в детстве )
17 декабря (30 по новому стилю) 1905 года родился сын Даниил, ставший впоследствии известным детским поэтом и выбравший псевдоним Даниил Хармс. Во “взрослом” творчестве, во многом абсурдном, он не был понят современниками, не публиковался, трижды был арестован и умер в тюрьме 2 февраля 1942 года.
В письме народовольцу Н. А. Морозову 4 марта 1907 г. И. П. Ювачев пишет:
«Мою семью посетило большое горе… В то время, когда я путешествовал в горах Тянь-Шаня, моя жена, Надежда Ивановна, заболевает воспалением легких. После страшных мук первых дней ее болезни, я приезжаю домой и застаю ужасную картину. Почти приговоренная к смерти, жена лежит в агонии, окруженная врачами и сестрами милосердия… Наконец, она раньше времени (на 6 месяце) разрешается от бремени. Ребенок выжил только 4 часа. К моему приезду сразу: и рождение, и крещение, и смерть, и похороны…»*.
* Ювачев И. П. Письма Н. А. Морозову. Архив Российской Академии Наук, ф. 543, оп. 4, № 2171.
Новорожденной при крещении дали имя Мария и похоронили (как ранее и Павла) рядом с бабушкой Дарьей на Митрофаньевском кладбище.
( Фото № 25 –Дочь Лиза в детстве )
Дочь Елизавета родилась 2 декабря 1909 года, прожила долгую жизнь (скончалась 27 декабря 1992 г.) и стала свидетельницей посмертной славы своего старшего брата.
Еще одна дочь –Наталья –родилась 12 мая 1912 года и умерла в возрасте 6 лет 15 августа 1918 г. Погребена на Волковом кладбище. Через 11 лет, в 1929 г., к ней подхоронили и Надежду Ивановну, а в мае 1940 г. невдалеке от жены и дочери, на площадке народовольцев Волкова кладбища был упокоен прах и самого Ивана Павловича Ювачева.
Лев Толстой и Иван Ювачев
Обратимся к еще одному любопытному эпизоду жизни И. П. Ювачева. Его всегда интересовали личность, творчество и мировоззрение Льва Николаевича Толстого. Еще на Сахалине после плавания на материк он …
“… качаясь на легкой зыби, сидел на палубе “Князя Шаховского” и жадно упивался “Крейцеровою сонатою” Л. Н. Толстого, только что полученною в де-Кастри. Морской простор, освещенный мягким лунным сиянием, тишина ночного воздуха и тысячи сильно мигавших звезд на небе с своей стороны вызывали в моей душе торжественную музыку в этом стихийном безмолвии. Спутники мои спали. Время от времени я взглядывал на полярную звезду для проверки курса и опять погружался в чтение”*.
* Восемь лет на Сахалине, стр. 142.
На Сахалине, во Владивостоке, в Любани и в Петербурге Иван Павлович разыскивал не только литературные произведения Л. Н. Толстого, но и его статьи, эссе, и с интересом читал их. Взгляды Льва Николаевича были близки ему, он все больше и больше подпадал под влияние любимого писателя. В письме к своему знакомому А. В. Круглову74 Ювачев признается:
“Я начинаю склоняться к горячей проповеди Толстого о возврате земли народу”*.
* Институт Русской Литературы (ИРЛИ) (Пушкинский Дом), рукописный отдел, ф. 139, ед. хр. 364. Архив А. В. Круглова.
Когда стали выходить из печати первые номера журнала “Исторический вестник” за 1900 год, он посылает их Льву Николаевичу в Ясную Поляну с сопроводительным письмом:
“Меня лично Вы не знаете, но, вероятно, слышали иногда кое-что о моем аресте, суде и ссылке от моего товарища по морскому корпусу М. О. Меньшикова. В 1897 году я вернулся в Россию и в настоящее время под псевдонимом И. П. Миролюбов осмелился выступить в “Историческом вестнике” с воспоминаниями о моем пребывании на Сахалине. Посылаю Вам две первые книжки”*
*Государственный Музей Л. Н. Толстого в Москве, ф. 1, № 201/61, с. 1-1 об.).
Восторженно пишет Ювачев о романе Толстого “Воскресение”:
“В Вашем “Воскресении”, как в зеркале, я нашел все мои думы и желанья. Ни одна современная книга не сказала так полно и в такой силе все, что я сам бы громко провозгласил”*.
*Там же, с. 2 об.
В этом же письме (от 25 февраля 1900 г.) И. П. Ювачев просит разрешения посетить Толстого в его московском доме в Хамовниках.
Это письмо И. П. Ювачев писал накануне своего паломничества в Иерусалим к Гробу Господню, планируя по дороге из Петербурга в Одессу задержаться на несколько дней в Москве у брата Петра, жившего тогда в белокаменной. И вот 3 / 16 марта 1900 г. Ювачев отправляется к дому Л. Н. Толстого.
«В 5 ч. вечера пошел в Хамовнический переулок и видел дом (№ 21) графини Толстой. Он внутри двора. У ворот стоял дворник. –«Дома граф?» – спрашиваю его. –«Дома!» – отвечает. –«Когда он обедает?» – «В 6 часов». –Было 5 ¾. Я ушел. –Значит, он должен получить мое письмо и должен бы дать ответ, но последнего я не получал»*.
*Дневник И. П. Ювачева 1900 г. Частное собрание. Не опубликован.
В этот день встреча с Л. Н. Толстым не состоялась (Ювачев не решился беспокоить графа), она произошла спустя долгих пять с половиной лет.
В первом номере “Исторического вестника” за 1902 год были опубликованы воспоминания Ювачева “В заточении” –первоначальный вариант глав будущей книги “Шлиссельбургская крепость”. И эта публикация была тотчас же отправлена Толстому. И прочитана им. Более того, Толстой использовал ее в работе над рассказом “Божеское и человеческое”. Об этом говорят дальнейшие события.
Встреча И. П. Ювачева со Л. Н. Толстым состоялась в Ясной Поляне 27 ноября 1905 года. Доктор и секретарь Толстого Д. Маковицкий в “Яснополянских записках” оставил следующее свидетельство:
“Приехал поговорить со Л. Н. о вере; он близок к православию, верит в личного бога. Отрицает насилие и знает многих бывших революционеров, которые отошли от насилия…»*.
* У Толстого. 1904-1910. “Яснополянские записки” Д. П. Маковицкого. В 4-х кн. М., Наука, 1979. (Лит. наследие), т. 90, кн. 1. с. 474.
В беседе с Толстым Иван Павлович подробно описывал свое одиночное заключение, свои переживания, рассказывал о религиозных исканиях.
“Ювачев рассказывал, что в детстве он был очень религиозен, в юности стал атеистом, в тюрьме опять вернулся к религии. Это его товарищи сочли за сумасшествие… Первой книгой, которую получил в одиночке, было Евангелие, страшно ему обрадовался. Понравилось ему IV, от Иоанна. Потом ему дали Библию…
После смертного приговора ждал пять дней казни... Когда его посадили в Шлиссельбурге в одиночку, решил не грешить. Не думать о в греховном, не лгать, не сердиться, не ненавидеть... Ювачев рассказывал о своем процессе и заключении в Шлиссельбурге (очень похоже на то, как Л. Н. описал Светлогуба в «Еще трех смертях»*), скольких перевешали, сколько перемерло, сошло с ума, какие это все были самоотверженные, энергичные, чистые люди”**.
*Одно из ранних названий рассказа «Божеское и человеческое».
** У Толстого. 1904-1910. “Яснополянские записки” Д. П. Маковицкого. В 4-х кн. М., Наука, 1979. (Лит. наследие), т. 90, кн. 1. с. 474-475.
На следующий день, 28 ноября, в дневнике Д. Маковицкого появляется еще одна, весьма примечательная запись:
“После обеда я заметил Л. Н-чу:
–Какое сходство между историей одиночного заключения Ювачева и Светлогуба!
Л. Н.: Я описание одиночного заключения Ювачева читал… Мне его теория православия очень нравится...”.
*Там же, с. 476.
К концу ноября 1905 года, когда произошла встреча Толстого и Ювачева в Ясной Поляне, рассказ “Божеское и человеческое” не только был написан, но и корректура его уже заканчивалась. Поэтому можно с определенностью сказать, что не беседа при личной встрече послужила материалом для работы над рассказом, а именно публикация воспоминаний в “Историческом вестнике”. Это нетрудно проверить, сравнивая оба текста.
В критической литературе о творчестве Толстого можно встретить утверждение, что прототипом главного героя “Божеского и человеческого” Светлогуба был революционер-террорист Д. Лизогуб, казненный в Одессе в 1879 году. Да, замысел рассказа Толстого связан с Лизогубом. Об этом свидетельствует запись Толстого в дневнике от 13 декабря 1897 года. Более того, в не вошедших в окончательный текст романа “Воскресение” набросках появляется революционер Синегуб. Но с годами Л. Н. Толстой переосмыслил образ своего героя, и его больше привлекли факты биографии и образ мысли Ювачева. Считая, что зло нельзя победить насилием (а террор –одно из самых ярких проявлений насилия), Лев Николаевич приводит своего героя к “воскресению”, открывшемуся ему благодаря Евангелию. А это уже прямая параллель с духовным преображением И. П. Ювачева.
Иван Павлович писал письма Толстому и после их встречи, посылал свои книги и очерки, поздравил Л. Н. Толстого с 80-летнем. Отвечала Софья Андреевна, писала, что книги Ювачева он читали вслух всем семейством, и Лев Николаевич одобрительно отзывался о них. После смерти писателя Иван Павлович написал Софье Андреевне трогательное письмо с выражением соболезнования и поддержки.
Во имя Отца и Сына…
Иван Павлович Ювачев прожил долгую и трудную жизнь. Восемь десятилетий, отпущенных ему Всевышним, вобрали в себя и беззаботное детство, наполненное мечтами и фантазиями, рожденными любимыми книгами; и суровые будни морского офицера, которые привели его к революционным настроениям; и двенадцать лет тяжелейших физических и нравственных испытаний в тюрьме и на каторге, не сломивших его волю; и годы вдохновенного и радостного труда в православной литературе.
( Фото № 26 –И. П. Ювачев-старик )
Застал он и ужас репрессий 30-х годов. 10 декабря 1931 года в их квартиру на Надеждинской улице ворвались сотрудники НКВД, чтобы арестовать его сына Даниила Хармса (Ювачева). Иван Павлович (ему шел уже 72-й год), словно пораженный громом, молча стоял и наблюдал, как наследники “железного Феликса” рылись в столах и шкафах, собирая все подозрительное. В эти мгновения ему, вероятно, вспомнился день 13 августа 1883 года (48 лет назад), когда на даче родных в Шувалове был арестован он, молодой морской офицер, полный сил и надежд на будущее. “Неужели в судьбе Дани повторится моя судьба”, –наверное, мелькнуло у него в голове, когда он подписывал протокол обыска.
Да, повторилась. Но в миниатюре. Несколько месяцев в тюремной камере, и полгода ссылки в Курск. Но это был только первый звоночек. Второй прозвенел куда серьезнее. Арест 23 сентября 1941 года, четыре с лишним месяца заточения и... смерть 2 февраля 1942 года в тюремной камере.
Но этому трагическому финалу жизни сына Иван Павлович уже не был свидетелем –он скончался 17 мая 1940-го года от заражения крови (пустяковый порез во время бритья).
Заканчивая эти заметки, хочется выразить надежду, что не только нелегкая, драматическая судьба И. П. Ювачева, не только его самоотверженный литературный труд на ниве православного просветительства вызовут уважение, но и его размышления о мире, о человеке, о его духовной жизни найдут отклик в сердцах современных читателей.
Дневники И. П. Ювачева
В заключение, вернемся к дневникам И. П. Ювачева. Дневниковые записи он начал вести вскоре после прибытия на Сахалин. Первая тетрадь не сохранилась, но на то, что она была, указывают ссылки в последующих записях. Первая из сохранившихся тетрадей начинается с 1 января 1890 года. Это амбарная книга, вобравшая в себя записи двух с половиной лет. Когда она закончилась, 25 сентября 1892 года Иван Павлович купил в тюремной лавочке новую тетрадь, написал на первой странице: «Во имя Отца и Сына и Святаго Духа. Аминь», пролистал наугад несколько страниц (получилось 18, на них он решил позднее изложить историю Рыковского селения), и на 19-й сделал первую запись: «С трудом поднялся около 6 часов утра…».
Более 50 лет вел И. П. Ювачев дневниковые записи, то в большого формата тетрадях, то в записных книжках. Всего дневниковых книжек было более шестидесяти. Почти половина из них погибла в годы Великой Отечественной войны 1941 –гг., ленинградской блокады или были изъяты во время двух арестов его сына Даниила Хармса в 1931 и 1941 гг. Но к счастью, 34 дневника И. П. Ювачева сохранились. Три из них находятся в рукописном отделе Института Русской Литературы (Пушкинской Дом) в Санкт-Петербурге (они опубликованы)*, восемь –в Государственном архиве Тверской области, остальные (двадцать два дневника) –в частных собраниях (один из дневников –из собрания А. Л. Дмитренко –также опубликован)**.
*Бытие на фоне быта: Дневники И. П. Ювачева 1930-1932 гг. (тетради LII, LIV / Вступ. ст. Н. М. Кавина; публ. А. Л. Дмитренко и Н. М. Кавина // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 2009-2010 годы. СПб., 2011. с. 790-976; Бытие на фоне быта: Дневник И. П. Ювачева 1932 г. (тетрадь LV) / Вступ. ст. Н. М. Кавина; публ. А. Л. Дмитренко и Н. М. Кавина // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 2011 год. СПб., 2012. С. 667-706.
** Бытие на фоне быта: Дневник И. П. Ювачева 1932-1933 гг.(тетрадь LVI) / Публ. А. Л. Дмитренко и Н. М. Кавина // Ежегодник Рукописного отдела Пушкинского Дома на 2012 год. СПб., 2013. С. 740-827.
Сахалинские дневники И. П. Ювачева, по всей видимости, были изъяты при первом аресте Даниила Хармса 10 декабря 1931 года, некоторое время находились в архиве ОГПУ, потом, вероятно, не найдя ничего антисоветского, «наследники железного Феликса» передали их на хранение в секретный отдел Московского областного архива. Там они находились с 1934 по 1939 гг. Но поскольку дореволюционные материалы не имели отношения к тематике архива, их решено было передать в Исторический архив. Там к этим материалам не проявили интереса и передали их в ближайший от столицы архив. Так они в 1939 году оказались в Государственном архиве Тверской области (ГАТО), где находятся и сегодня.
Мы выражаем благодарность директору ГАТО Елене Николаевне Ефремовой и сотрудникам архива за предоставление для публикации копий дневников.
В книгу включены также фрагменты дневника И. П. Ювачева 1913 года, когда он, будучи ревизором Центральных сберегательных касс, приезжал на Сахалин в командировку спустя 18 лет после окончания срока каторги.
Благодарим московского коллекционера N, в собрании которого находится этот дневник, за предоставленную возможность процитировать его.
Очерк истории селения Рыковского из начала второго сохранившегося дневника перенесен в начало публикации, поскольку он прерывает дневниковые записи, писался в течение двух лет и имеет самостоятельное значение.
Орфография и пунктуация текстов приведены в соответствие с новейшими нормами, однако некоторые особенности оригинала сохранены.
В более поздних записях дни недели обозначены астрономическими символами:
☾ (Луна) – понедельник
♂ (Марс) – вторник
☿ (Меркурий) – среда
♃ (Юпитер) – четверг
♀ (Венера) – пятница
♄ (Сатурн) – суббота
☉ (Солнце) – воскресенье.
Выражаем благодарность за помощь в подготовке издания З. Барзах, И. Галееву, А. Глоцеру, А. Дмитренко.
Особая благодарность Владиславу Михайловичу Латышеву за помощь в работе над книгой и предоставленные фото из его книг «Сахалинская жизнь Бронислава Пилсудского» и «Бронислав Пилсудский и Лев Штернберг: Письма и документы».
67