Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
ПЕСНЬ ПЕРВАЯ
О Токтамыш-хане, о ссоре его с Аксак-Тимиром,
а также о том, как Токтамыш-хан приговорил
Кутлыкыю-бия и его сына Идегея к смерти.
В стародавние времена,
Там, где была нугаев страна,
А предком Нугая был Татар
Там, где стольный Сарай стоял.
Там, где вольный Идиль бежал
Там, где город Булга блистал,
Там, где текла Яика вода,
Там, где была Золотая Орда
Там, где жили кыпчак и булгар
Ханствовал над страною татар
Хан по имени Токтамыш.
Кто был ему друг — того любил.
Кто был ему враг — того губил.
То, чем владел он, были стада.
То, что имел он, были рабы:
В муках текли их года.
Ходила молва из края в край,
Хвалила город его Сарай:
Сотни башен взметнулись там,
Восемьдесят улиц там!
Алтын Таш — Золотой Дворец.
Лег на желтый мрамор багрец.
Славой он был восьми стран —
Не этим дворцом гордился хан.
Сокол охотничий был у него,
Черный сокол Тюкли Аяк.
Сокола, чьи могучи крыла,
Хан запускал с луки седла,
Чтобы летел, добычу зажав.
Славой он был девяти держав.
А хан Токтамыш был таков:
Белый конь под ним — на земле,
Черный сокол пред ним — на седле.
Над гладью неисчислимых озер
Следил за добычей ханский взор,
Следил, как птицы ручные летят.
Таков был этот азамат.
За струею — речная струя,
За рекою — река Сыр-Дарья,
За Сыр-Дарьею — Самарканд.
Самаркандом Тимир владел,
Шах-Тимир, державы глава.
Он Токтамышу письмо написал,
Были в письме такие слова:
«Если привольна Яик-река,
Если Идиль-река широка,
Если реки подвластны тебе,
Если за реками — Кук-Тубе,
Если стоит Сарай в Кук-Тубе,
Если ты в Сарае сидишь,
Если ты — хан Токтамыш,
Если тебе я подмогой был 1,
Если ты тот, кто когда-то пил
Лишек моего кумыса,
Если сокол сидит у тебя на шестке,
Черный сокол Тюкли Аяк,
Если вблизи и вдалеке
Славой он стал девяти стран,
Славой, гремящей из края в край,
Сокола мне передай!»
Письмо прочел Токтамыш-хан.
Письмо прочел, письмо свернул.
Налево один раз взглянул,
Направо один раз взглянул.
Вошел в его сердце холодный лед,—
Как сталь благородная, он посинел.
Вошел в его сердце жаркий огонь,—
Как железо холодное, он потемнел.
Так раскалился добела.
Ответное письмо написал,
И речь его такой была:
«Речная струя, живая струя,
За той рекою — Сыр-Дарья,
За Сыр-Дарьею — Самарканд.
Если ты — хромоногий Тимир,
Ты, из рода Бырласа эмир,
Если ты в Самарканде сидишь,
Если я в Сарае сижу,
Я — хан Токтамыш;
Если зову я отцом — Туйгуджу;
Если мой прародитель — Чингиз;
Если мой сокол Тюкли Аяк
С высоты бросается вниз,
Вверх взлетает, добычу зажав;
Если славой он стал девяти держав,—
Твоим не будет он, Шах-Тимир!
Великий и строгий Шах-Тимир,
Эй, хромоногий Шах-Тимир!
Сокол есть у меня другой,
Белый сокол — Буз Туйгын.
Эй, Шах-Тимир с короткой ногой:
Белый сокол не будет твоим!
Третий мой сокол — сокол плохой.
На мышей охотятся с ним.
Эй, Шах-Тимир, мечом не грози,
Если зубы сильны — камень грызи,
Третий мой сокол, бидаяк,
Пусть будет твоим, Тимир-Хромец!»
Словам конец — и письму конец.
Луна погасла — кончился день.
Кончился день — упала тень.
Год прошел, луга расцвели.
На озеро Чирули
Птицы слетелись со всех концов.
От сокола Тюкли Аяк
Самка вывела двух птенцов.
Прозрачными стали утра.
Охоты приходит пора.
Сокольничьего Токтамыш зовет:
«Сокольничий Кутлукыя!
Черный мой сокол — гордость моя —
Мне подарил двух соколят.
Дай, испытаю, как полетят».
Тот вернулся быстро весьма,
На шее — шелковая тесьма,
Свисают оба конца.
Трепещут у него в руках
Два одинаковых птенца.
Ни одного Токтамыш не взял,
Посмотрел на них и сказал:
«Эй, Кутлукыя, бий Кутлукыя!
Если владыкой считаюсь я,
Если я — хан Токтамыш,
Если мой дом — Булгар и Сарай.
Если мой сокол — Тюкли Аяк,
Если за соколом ты следишь,—
Его птенцов мне отдай!»
Склонился пред ханом Кутлукыя,
Снова подал ему птенцов,
Напоминающих близнецов —
Двух одинаковых детей.
И взял их на этот раз Токтамыш,
Посадил их на кончики ногтей.
И хан Токтамыш взметнул одного,
Чтобы сбросить на жаворонка его.
Другого на селезня сбросить хотел.
Но первый птенец не полетел
И второй птенец не полетел.
Крикнул тогда хан Токтамыш,
От гнева задрожав:
«Если мой сокол Тюкли Аяк
Завистью стал девяти держав;
Если соколом я прославлен был-
Если к соколу ты приставлен был.
Зачем же ты мне суешь
С безволосыми лапками птенцов,
С кончиком клюва плоским, тупым.
Зачем мне моих птенцов не даешь?
Считаешь меня слепым?
Себе возьми этих птенцов.
Их породил бидаяк!»
Кутлукыя отвечал так:
«Великий мой хан, владыка мой хан!
Черный сокол Тюкли Аяк
Славой стал девяти стран,
Охотничьим соколом твоим.
Но ты вчера стал седым,
Сегодня он стал седым,
Хилым он стал стариком,
И кажутся нам его птенцы
Рожденными бидаяком.
Рок таков проклятый его,
Но эти соколята — его!»
Встал тогда повелитель страны
Словно уголья — красны,
Кровью налившись, стали глаза.
Так разразилась его гроза:
«Устроен этот лживый мир
Оказывается, так:
В Самарканде — Тимир-эмир,
В Белом Сарае сижу я.
Сокол мой — Тюкли Аяк.
За соколом ты, Кутлукыя,
Приставлен следить всегда.
Но два яйца из гнезда,
Оказывается, вынул ты.
Яйца бидаяка в гнездо,
Оказывается, подкинул ты.
Племя сокола моего
Отдал Тимиру, чтоб сгинул ты!
Держи ответ: отчего
Ханский закон отринул ты?»
Еще сказал Токтамыш-хан:
«Эй, Кутлука, эй, Кутлука,
Суть твоя грязна и низка,
Чье это время теперь у нас? —
Токтамыша время сейчас!
Эй, Кутлука, держи ответ.
Много Тимир чеканит монет,
Много чеканит монет золотых,—
Продался ты за одну из них!
Сделал ты две головы из одной,
Сделался двум владыкам слугой
Держи ответ, Кутлукыя!»
Держал ответ Кутлукыя:
Эй,великий мой хан, владыка мой хан!
Если б Тимиру я отдал себя,
Шаху-Тимиру я продал себя,
Сделал бы две головы из одной
Сделался я бы двум ханам слугой,-
Было б мне суждено пропасть.
Если твоя низвергнется власть,
То несчастлив буду и я.
Ты — мой хан, я — Кутлукыя,
Участь твоя—участь моя!»
Неслыханным гневом обуян,
Закричал Токтамыш-хан:
«Эй, Кутлука, эй, Кутлука!
Суть твоя грязна и низка!
Чье сильно племя? — Племя мое!
Чье ныне время? — Время — мое!
Взял я в руки держав судьбу!
С алмазной броней на лбу
Молодой двукрылый птенец —
Золотой Чингиза венец —
Разве не на моей голове?
Прародителя славный дом,
Чингиз-хана державный дом
Разве не у моих ног?
Словом неумолимым тверд,
Данью многоплеменной горд,
Повелитель множества орд,—
Разве я сам — не Чингиз,
Разве не владыка владык?
Разве не владею страной
В шестимесячный путь длиной?
Как же посмел сказать твой язык,
Что мое всевластье уйдет,
А к тебе несчастье придет? —
Суть объясни мне твоих речей!»
Не поднимая очей,
Высказать всю правду решив,
Руки сперва на груди сложив,
Ответил Кутлукыя:
«Мое дело — сказать, мой хан.
Твое дело — внимать, мой хан.
Кук-Туба — сердцевина Земли.
Здесь дворец властелина Земли.
В довольстве жил в Сарае народ
Четверо было здесь ворот.
Приходил из далеких стран
За караваном караван.
Выйти не успевал из ворот
Шумный людской круговорот:
Города окружив лицо,
Двигалось замкнутое кольцо!
Шел дождь или бури слышался крик,—
Но с ямом спешил сюда ямщик.
Смело скакал сюда ездок,
Даже если был одинок,
Пищу находил и покой
На широкой дороге ямской.
Скачет — земля спокойна кругом.
Ляжет на отдых — земля, как дом.
Ничто не грозит жизни его.
Счастье, мир — в отчизне его.
Непобедимой была страна,
Неистощимой была казна.
Бедному люду в те времена
Весь доставался доход.
На лугах умножался скот.
Люди в стране теряли счет
Запасам монетным своим,
Богатствам несметным своим.
Что ж видим, приблизившись к нашим дням?
Этих богатств не хватило нам!
Эй, владыка-хан, великий хан!
Править умел бы ты страной,
Мощной владел бы ты казной,
Не терпел бы народ мытарств.
Вспомни: была Золотая Орда,
Белая Большая Орда,
Путем шестидесяти государств,—
Теперь караван не входит сюда,
Верблюд не знает твоих ворот,
В долю купец тебя не берет,
Монет не находит для тебя.
Не значит ли это, великий хан,
Что власть уходит от тебя?
Скажу, не страшась твоей руки:
Сары-Тау, хребет реки,
Был домом, где обитал мой народ.
Мой народ убавил ты.
Дважды переходить Идиль
Мой народ заставил ты,
И там его не оставил ты:
В бестравные солончаки,
В бурые, глинистые пески
Мой народ отправил ты,
Мой многоглавый город Кум-Кент
Сделал песком 2, обезглавил ты!
Эй, владыка-хан, великий хан!
У кобылицы два соска:
Если один пропадет,
Не будет в другом молока.
Вот верблюд двугорбый идет.
Если горб один пропадет,
Силы не будет в другом.
Лишил ты мой народ земли,
У него, значит, счастья нет.
К врагу твои птенцы перешли,—
У тебя, значит, власти нет!
Если я на старости лет -
Сделал две головы из одной,
Стал я двум владыкам слугой,
То, значит, справедливости нет,
Правды нет в державе твоей,
Если ты голову можешь отсечь,
Можешь в крови вымазать меч,—
Ханский меч, Токтамыш, приготовь:
Вот моя голова, моя кровь!»
Перед ханом, слов не тая,
Пал на колени Кутлукыя.
Хан Токтамыш сказал в ответ:
«Гай, татарин ты, гай, татарин ты!
От мангыта рожденный на свет
Нечистый, нагульный татарин ты!
Вчера твоя жизнь — быль.
Сегодня — пепел, пыль.
Вчерашний бий сегодня умрет.
Уничтожу я весь твой род!»
Двух биев позвал Токтамыш.
С Дюрменом пришел Чакмагыш.
Сказал Токтамыш-хан:
«Эй, Дюрмен, бий Дюрмен!
Ты возьми свой бердыш,
Кинжал обнажи кривой
Над вражеской головой!
Кутлукыя — лже-бий:
Голову ему отруби!
Была у него жена.
Пери была она.
Подарила ему дитя,
К своим потом улетя.
Найди и убей дитя!
А ты, бий Чакмагыш,
К юрте его поспешишь.
Кресало — имя твое 3,
Так высеки пламя свое!
Кутлукыя — подлый бий:
Дом его разруби,
Разрубив, сожги в огне!»
Стоявший в стороне
Славный бий Джантимир,
В стране своей — старший пир,
Отец шести сыновей,
Воспитатель ханских детей,
Советчик в ханских делах,—
Старцем уважаемым был,
Мужем почитаемым был.
Нуждались в его словах
Молодые и старики.
Голенища его широки!
Хан его ставил высоко!
С Кутлукыя, в юные дни,
Кровью окрасил он молоко,
Побратимами стали они 4.
Колено пред ханом он преклонил:
— Владыка мой хан, великий мой хан!
Что останется, если земля уйдет?
Народ без земли останется!
Что останется, если уйдет народ?
Страна без людей останется!
Что останется, если страна уйдет?
Матери молоко останется!5
А если и молоко пропадет?
Язык, сосавший белую грудь,
Язык сладкогласный останется!
Язык пропадет, уйдут слова —
Письмо мудреца останется!
Погибнет мудрая голова,
Но кровь в потомстве останется!
А если потомство погубить,
Все поколение перебить,
Чужеземец в стране останется!
Судьбою сраженный навсегда,
Потомства лишенный и гнезда,
Блеющий, как дурной баран,
Хан одинокий останется!
Великий мой хан, владыка мой хан!
Кутлукыя — сокольничий твой.
Смилуйся над его головой!
Один из предков его
Врагом-губителем был,
Другой из предков его
Другом-воителем был,
Один из предков был раб,
Другой — правителем был,
А старший дед — Туклас Ходжахмет —
Пиром-святителем был.
В рабстве жил один его дед.
Бием был другой его дед.
Раб ошибется, бий простит.
Бий ошибется, хан простит.
Во имя моих старых лет,
Хан мой, прости вероломство его.
А не простишь вероломство его,
Тогда прости потомство его,
Крови ребенка не проливай,
Смерти ребенка не предавай!»
Так говорил Джантимир-бий.
Не принял владыка эти слова
Был гнев его крепок, милость — слаба
Славен стольный град Сарай
Восемьдесят улиц там,
Сотни башен взметнулись там,
Выше всех — Алтын Таш,
А за ним — Салкын Таш,
Место, на котором казнят,—
Виноват ли, не виноват!
Соизволил хан приказать
Сокольничего связать,
На лобное место привести.
И на закате долгого дня,
Около большого пня
Кутлукыя на колени стал.
Бий Дюрмен секиру достал,
Секира блеснула едва,—
Упала с плеч голова.
Не принял хан Джантимира слова,—
Не думал ему Джантимир уступить.
Понял он сразу, как поступить.
Направил путь к юрте своей.
У Джантимира шесть сыновей
Шестой сын — Кубугыл.
Взял он родное дитя,
В дом Кутлукыя поспешил,
Сына в колыбель положил.
Широки голенища его!
Сына бедного Кутлукыи
Спрятал у себя в сапоге,
Принес в свое жилище его.
После него Дюрмен пришел.
В колыбели дитя нашел.
Крикнул он в тихом жилье:
«Для чего тебе ходить по земле?
Лучше пусть ходит ханский приказ.
Секира, коснувшаяся отца,
Пусть и тебя коснется сейчас,—
Пройдет через шею-волосок!»
Так ребенка смерти обрек,
Так был убит Кубугыл.
Пришел Чакмагыш — дом разрубил,
Сухую траву поджег.
Ханский приказ по земле не пошел,
А если даже пошел,—
Дальше Бога приказ не дошел.
Окровавившая сердца,
Обезглавившая отца,
Секира, что была тяжела,
Сына убить не смогла,
Ребенка судьба оберегла.
Вместо него умер другой.
Умер ханский приказ.
Бог невинного спас.
Жизнь его была дорога.
Вынув ребенка из сапога,
Так сказал Джантимир:
«Вступай, без роду, без племени, в мир!»
И дал ему имя: Идегей 6.
ПЕСНЬ ВТОРАЯ
О том, как Идегей рос под именем Кубугыла
и стал судьей при дворце Токтамыш-хана.
У Джантимира шесть сыновей,
Шестой сын -Кубугыл.
В дому Джантимира Идегей
Рос под именем Кубугыл
Минул один год ему ~
Стала разверзаться земля,
По которой он проходил.
Минуло два года ему -
Стала его принимать
Самая почтенная знать
Стал он словом своим исцелять,
В слове его была благодать.
Минуло три года ему -
Начал он книги читать.
Четыре минуло года ему —
Удивлял он всех своим письмом,
Поражал он всех своим умом,
Прославился на целый свет.
Пять ему исполнилось лет —
Стал он главой семьи своей —
Пяти джантимировых сыновей.
В шесть — он ловким стал ездоком.
В семь — он сделался метким стрелком,
В восемь — силачом знаменитым стал.
В девять-десять — джигитом стал.
Степью шел — раздвигалась трава,
Возникала степная тропа.
Шел в горах — поднимался прах,
Впадина возникала в горах.
В одиннадцать лет — словотворцем стал,
За бедных людей — ратоборцем стал.
Мужем стал он в двенадцать лет,
Во всем народе славен был
И Алпамышу равен был.
И тогда Идегей сказал:
«Мужем я стал,— поддержу народ,
Ибо я для народа — оплот,—
Земли коснулся затылок мой.
Да видит народ от меня добро.
Седой отец меня воспитал,—
Да видит отец от меня добро!»
За табуном следил он в горах,
Был чабаном на сочных лугах.
С ягнятами он степью ходил.
На теле отрепья носил.
21
Удивлялись его уму,
Воздавали почет ему.
Безлошадному был он конем.
Заблудившемуся — путем.
Был он жаждущему — питьем.
Был он страждущему — врачом.
Одинокому был он мечом.
Посохом для пешехода он был.
Опорою для народа он был.
В четырнадцать — мудрости был сосуд
Четырнадцать запутанных тяжб
Разрешил его правый суд
И тогда хитроумный Кин-Джанбай,
Седой, многодумный Кин-Джанбай,
Шесть изо рта выпускавший письмен 7
Шесть понимавший чуждых племен,—
Колено, придя, пред ним преклонил!
В пятнадцать лет созвал Идегей
Девяносто сыновей
Девяностоглавой орды.
Молвил: «Вступим в борьбу сейчас.
Если я одолею вас,—
Стану я над вами главой.
Одолеет меня один из вас,—
Станет он главой надо мной»
Идегей, сказав так,
Свой простой снял кушак,
Как знамя, над площадью вознес.
Начал борьбу Идегей.
Девяносто сыновей
Одолеть его не могли,
Всех Идегей одолел.
Побежденным он повелел
Снять одежды, в кучу сложить,
И речь такую повел:
«Это — Токтамыша престол.
Я сяду, вы будете мне служить».
И потом сказал Идегей:
«Тот, кто скачет среди травы,
Кажется,— хан Токтамыш.
Не склоните пред ним головы.
Если «салям» не скажет он сам,
Первыми не говорите «салям».
Вот на сивом коне Токтамыш
Показался вдалеке.
Сокол на седельной луке,
А вокруг степная тишь.
Подъехал он к айдале.
Увидал, подъезжая, ребят —
Девяносто их, а один
Восседает, как господин.
Он подъехал — они молчат,
Саляма не говорят,
Не склоняют пред ним головы,
Не ложатся среди травы.
Сказал хан Токтамыш:
«Девяносто вы сыновей,
Не найти благородней, знатней,
Но благородство чуждо вам:
Первыми не говорите «салям»,
Не склоняете головы.
Кто из нас старше: я или вы?»
Идегей, слегка вперед наклонясь,
На правую руку облокотясь,
Токтамышу так отвечал:
«Вначале был старше ты.
Мы будем старше потом.
Ты сам убедишься в том.
Девяносто при нас парней.
Если возраст их подсчитать,
Сколько им лет и дней,
Выходит, что старше — мы,
И нет превосходства у тебя,
Да и нет благородства у тебя:
Первым не поклонился нам,
Первым ты не сказал «салям».
Оказался непочтительным ты,
Ай, непочтительным ты!»
Великий хан Токтамыш
Налево один раз взглянул,
Направо один раз взглянул,
Ответа найти не сумел,
Назад коня повернул.
Вступил он в ханский чертог,
Покоя найти не мог.
Лег в постель — не заснул.
Сна не ведал три ночи он.
Не смыкал свои очи он.
Не выходила из ума
Дума тревожная весьма.
Там, где кончался луг,—
Голо в степи вокруг.
Сидят девяносто парней,
Один другого знатней,
Но превыше всех Идегей,
Ибо умных он был умней,
Ибо честных он был честней,
Говорил о нем так народ:
«Он — прибежище для сирот,
Безлошадному стал он конем,
Заблудившемуся — путем,
Хлебом для голодного стал,
Кровом для безродного стал».
Среди девяноста детей
Был сын Дюрмена Урман.
В душе его жил обман.
С детских лет воровство
Было занятьем его.
Он воровал у детей
Игрушечных лошадей.
Трижды крал — не был пойман Урман.
В четвертый раз был пойман Урман.
Девяносто знатных детей,
Порешив покончить со злом,
Идегею били челом:
«Вора следует наказать!
Соизволь, судья, приказать:
Арканом волосяным
Злодея к скале привязать,
Голову отрубить ему».
Из девяноста своих парней
Приказал Идегей одному
Сделаться палачом.
Был палачом обезглавлен вор.
Стал известен в стране приговор.
Злом наказано зло,
Возмездие быстро пришло:
Бий Дюрмен потерял дитя.
У парней, секирой блестя,
Вырвал он мальчика-палача.
К хану привел, за собой волоча.
Токтамышу бил он челом:
«Если я сам — бий Дюрмен;
Если мой сын — бий Урман;
Если сына моего
Обезглавил этот злодей,—
Что мне делать с кровью его,
Что мне делать, великий хан?»
Лежавший пред ханом на земле,
Встал и сказал палач-мальчуган:
«В поле вольном, на айдале,
Нас девяносто и один.
Кубугыл — наш господин.
Я выполнял его слова.
Чем же повинна моя голова?»
Позвал Идегея Токтамыш.
Сказал Идегею Токтамыш:
«Эй, Кубугыл, Кубугыл,
Отца хорошего сын!
За жеребятами ты следил,
Степью с ягнятами ты бродил,
Джантимира сын Кубугыл,
Зачем ты сына Дюрмена убил?»
«Великий хан! — сказал Идегей.—
Таков закон в державе твоей:
Если, трех укравших коней,
В четвертый раз попадется вор,—
Повелевает твой приговор
Вору голову отрубить.
Так и я велел поступить.
Пойман Урман в четвертый раз.
Мой приказ — это твой приказ,
А дальше будет, как повелишь.»
С места встав, сказал Токтамыш:
«Эй, Дюрмен, верный мой страж!
Этот юноша, Кубугыл,
Твердо, правильно поступил.
Он закон соблюдает наш.
Нам ли судить сурово его?
Слово хана — слово его!
Четырнадцать запутанных тяжб
Он распутал на айдале.
Знаменит он в моей земле.
Девяносто детей поборов,
Стал он у них на челе.
Суд его наказует воров.
Мой закон — основа его.
Мне ли судить сурово его?»
Кубугылу сказал Токтамыш:
«Кубугыл! Ты в отрепьях стоишь,—
Отрепья свои сними,
С моими живи людьми,
Останься в моем дворце.
Соболью шубу возьми,
Надень с моего плеча.
Коня в подарок возьми:
Душа его горяча,
Быстрый, пятнисто-чубарый он,
Гордый потомок Тулпара он!
Коня оседлай, сынок,
К седлу привяжи рожок,
Ястреба для охоты возьми!..
Девушку еще ты возьми:
Стройна и тонкостанна она,
Как выхухоль, благоуханна она,
Как птица трепещет она,
В девичестве блещет она,
Как месяц — левая щека,
Как солнце — правая щека,
Черные очи ее светлы,
А зовут ее Айтулы,
Красою славится она.
Тебе понравится она —
Справим свадьбу, устроим пир,—
Будет вам завидовать мир!
Крым тягаться с нами начнет —
Пусть нас рассудит твой приговор.
Крым сражаться с нами начнет —
Крымскому войску дай отпор?»
Так отвечал Идегей:
«Есть конь у тебя? Буду пасти!
Огонь у тебя? Буду блюсти!
Доброму — добрый, злому — злой,
Остаюсь я твоим слугой.»
Став слугою с этой поры,
Принял он Токтамыша дары:
Обновился его удел.
Он соболью шубу надел,
Чтобы красовалась на нем.
Знатный всадник, теперь он владел
Пегим в яблоках Скакуном.
Для ударов дал ему хан
Кожей обтянутый барабан.
Возведенный в придворный сан,
Зоркого кречета взял Идегей.
Для любви, для услады своей,
Благоухавшую, как тимьян,
В жены взял он Айтулы,
Ту, чьи очи были светлы,
Ту, чья кожа — упруга, нежна,
Рождена в Булгаре она.
Как месяц — левая щека,
Как солнце — правая щека!
Если шли из Крыма войска,
Уничтожал их Идегей,
Если распря шла у границ,
Повергал он недругов ниц.
Стал служить Идегей земле.
Честно судил и правил он.
От поборов, и войн, и тяжб
Свой народ избавил он.
Землю свою успокоил он,
Казну Токтамыша утроил он:
Было в ней озеро серебра,
Золота поднималась гора.
Благоденствовал народ:
Ел он мясо и пил он мед.
Приходил из далеких стран
За караваном караван.
Выйти не успевал из ворот
Шумный, людской круговорот.
Шли верблюды,— за вьюком вьюк,
Образуя замкнутый круг.
В те дни, когда муж Идегей
Праведные творил дела,
Жена Токтамыша Джанике
Двух девочек-близнецов родила.
Луноподобная старшая дочь
Была названа Ханеке.
Солнцеподобная младшая дочь
Была названа Кюнеке.
Так на свет появились они.
Из пеленок вышел в те дни
Сын Токтамыша Кадырберды.
Созвал Токтамыш высоких лиц,
Зарезал яловых кобылиц,
Устроил пир для знатных гостей.
Открыл казну для бедных людей,
Игрища, скачки устроил он,
И душу на том успокоил он.
Месяц померк — солнце зажглось.
От Идегея у Айтулы
Милое дитя родилось —
Мальчик с голову коня.
Дождавшись желанного дня,
Созвал Идегей всю черную кость,
Рабом Токтамыша был каждый гость,
Сказал: «Родился желанный сын,
Назовем его Нурадын» 8.
Сына повелел Идегей
В пеленки из камки обернуть,
Но решив, что эта камка
Чересчур для ребенка жестка,
Сына повелел Идегей
В пеленки из парчи обернуть,
Но решив, что жестка и парча,
Повелел своего малыша
В куний мех Идегей обернуть.
Чтобы отвагой наполнилась грудь,
Начал он сына на битву брать,
Чтобы преследовал вражью рать.
Чтоб видел сын, чтоб воин был!
На том Идегей успокоен был.
ПЕСНЬ ТРЕТЬЯ
О том, как Токтамыш повелел
своим биям испытать,
кто такой в действительности Кубугыл
Джанике, в одну из ночей,
Токтамышу сказала так:
«Супруг мой, свет моих очей,
Погляди-ка, мой хан, погляди!
Табунщик вчерашний твой,
Вчерашний овчар, а теперь
Советник всегдашний твой,
Словно он бий иль мурза,
Что делает Кубугыл,
Погляди-ка во все глаза!
Родился сын у него,
Праздник устроил он,
Как ты, властелин орды,
Когда у тебя, мой хан,
Родился Кадырберды,
Когда я родила от тебя
Двух девочек-близнецов.
С ханским отпрыском Кубугыл
Своего ребенка сравнил!
Оглянись, мой хан, оглянись!
Завещал тебе знамя Чингиз,
Это знамя в руке у него!
Он сидит, не страшась никого,
Будто он — державы глава.
И щетинится голова!
Погляди-ка, мой хан, мой супруг
Как он судит в твоей стране,
Как стоят твои сорок слуг,
Натянувшись подобно струне,
Как он входит сюда, погляди,—
До начала суда погляди!»
Хан-Сарай, исполненный благ,
Открывается поутру,
А над ним черноцветный стяг
Развевается на ветру.
На престол властелин взошел.
Попугай, украшая престол,
Заговаривает вслух.
Появляются сорок слуг,
Наклоняются до земли,
Выпрямляясь подобно струне.
Сорок первым, от них в стороне,
Появляется Идегей.
Исполина встречая того,
Поднимается с места хан,
Сам не замечая того,
Ай, поднимается с места хан!
Видала это и раньше Джанике.
Сказала супруга-ханша Джанике-
«Овчар вчерашний твой,
Пастух вчерашний твой,
Ставший бием теперь
Советник всегдашний твой,
Твой судья Кубугыл, поверь.
Оказался тверже, чем клен!
Воля, которой он наделен,
Тверже воли твоей!
Известней он в мире, чем ты!
Станом он шире, чем ты!
Мыслью — быстрее, чем ты!
Сердцем—храбрее, чем ты!
Память, видно, твоя слаба.
Забыв о рабьей породе его,
Вскочив, себя превратив в раба,
Ты с места встаешь при входе его,
Ай, с места встаешь при входе его!»
Сказал, обидевшись, Токтамыш:
«Не разжигай ты сердце мое
Речью горючей, жена!
Не растравляй ты сердце мое,
Не лги, не мучай, жена!
Пастух вчерашний мой,
Овчар вчерашний мой,
Кубугыл, который теперь —
Советник всегдашний мой,—
Не будет он тверже, чем клен!
А будет он тверже, чем клен,—
Воля, которой он наделен,
Не будет тверже воли моей.
Щетинится его голова,
Но я, а не он — державы глава!
Не будет он станом, как я, широк!
А будет он станом, как я, широк,—
Не будет он саном, как я, высок,
Я — венценосный властелин!
Не будет раб равен мне,
Мне, чьим предком был Тимучин!
Мыслью я быстрей, чем он,
Сердцем я храбрей, чем он,
Шире, чем он, станом я,
Ибо рожден ханом я!
При входе его не поднимусь,
Не то опозорюсь повсюду я,—
Токтамышем не буду я!»
Хан-Сарай, исполненный благ,
Открывается поутру.
А над ним черноцветный стяг
Развевается на ветру.
И хан Токтамыш взошел
На золотой престол,—
Приколола к престолу Джанике
Иголками ханский подол!
У Токтамыша — страна под пятой,
А над ним — попугай золотой
Разговаривает вслух.
Сорок знатных высоких слуг
Входят, кланяясь до земли,
Выпрямляясь, подобно струне.
Сорок первым, от них — в стороне,
Появляется Идегей.
Мужа встречая того,
Сам не замечая того,
С места вскочил Токтамыш,
Отодвигая престол!
Лопнул проклятый подол.
Иголок пронзительный треск,
Подкладки разорванной блеск
Сделали большим позор.
Потупил он ханский взор.
Он понял свою вину.
Он понял свою жену.
Обида пронзила его насквозь.
Он лег на постель — ему не спалось.
Три ночи не мог он заснуть,
И очи не мог он сомкнуть.
Ласкаясь к нему, Джанике
Сказала в четвертую ночь:
«Гони уныние прочь,
Расстанься с тревогой ты
И рану не трогай ты.
Если воля его тверже твоей,
Мы сделаем волю слабей.
Если сердце храбрей твоего —
Уничтожим отвагу его.
Снова к нам Кубугыл придет,
Подадим ему сладкий мед.
Мы в нем тоже усладу найдем:
В медовику мы яду нальем.
Друг он, враг ли — сразу поймешь.
Если он, обнажив свой нож,
Взметнет его вверх острием,
Прежде, чем выпить мед,—
Окажется он врагом.
Взметнет его вверх черенком,—
Мы другом его назовем.
Не горюй, мой хан, соверши
Испытанье его души,
Мне печали свои доверь».
В Хан-Сарае — белая дверь.
Справа—страж Ангысын,
Слева — страж Тангысын.
Хану были рабами они,
Идегею — руками они,
Идегею вручили сердца.
Узнавал от них Идегей
Каждую новость дворца.
В Хан-Сарае стало светло.
Хан-властелин сел на престол.
Составляя одно число,
Идегей сорок первым вошел
Хан вошел, «салям» произнес.
Улыбаясь, хан Токтамыш
Чашу с медом ему преподнес:
Чем-то приправленный мед,
Желтый, отравленный мед!
Ангысын Тангысыну мигнул.
Тангысын Ангысына толкнул.
Голову со значеньем пригнул,
Идегей загадку смекнул,
Нож обнажил и так сказал-
«С золотой рукояткою нож!
В медовину сладкую, нож,
Ты войдешь у всех на виду.
Если есть отрава в меду,
Всю отраву себе возьмешь!»
Так сказав, Идегей обнажил
Свой алмазный, свой острый нож.
В желтый мед его погрузил.
На четыре части ножом
Он тягучий мед разделил,
Размешал в середине потом
И, вынув, ханше сказал:
«Сито твое красиво, пестро,
Дурно пахнет твое ведро».
Так сказав, Идегей ушел.
Плача, ворот порвав на себе,
Ханша упала на престол.
Сказала: «Понял, владыка мой,
Супруг мой, хан великий мой,
То, что сделал сейчас Кубугыл?
Он и тебя, и меня оскорбил!
Если он вверх взмахнул острием,—
Он оказался нашим врагом.
Разделил на четыре части мёд.
Кто его замысла не поймет?
Четыре части — ты понял, мой хан? —
Иртыш, Яик, Идиль, Чулман,
На четыре части разрежет край.
Мед размешал в середине он.
Ясно тебе ли? Отныне он
Возмутит Булгар и Сарай...
Сито, сказал он, и ведро.
Скрытно сказал он и хитро:
К ведру приравнял твою младшую дочь,
А ситом назвал твою старшую дочь.
«Если, мол, сын мой будет не прочь,
Если ровней сочтет их жених,
Он в жены возьмет одну из них...
Ай, в жены возьмет одну из них!»
Ответил хан Токтамыш:
«Смутное сердце мое
Смущать не надо, жена!
В чистое сердце мое
Не лей ты яда, жена!
Другом был мне всегда Джантимир,
Были меж нас любовь и мир,
Мудрым, добрым он был стариком.
От него родившийся Кубугыл
Тоже не будет мне врагом.
Судья и воин Кубугыл,
Хвалы достоин Кубугыл
Он тягаться не станет со мной,
На меня не нагрянет войной
Пусть он духом тверже, чем я —
Он мне служит, зла не тая»
И еще сказал Токтамыш-
«Не придет от него беда.
То, что ты сейчас говоришь.
Не случится никогда,
Ай, не случится никогда!»
Сказала ханша Джанике-
«Если не враг тебе Кубугыл,
Если он мести не затаил,
Если не знаешь ты цены
Верным словам своей жены,—
Созови ты своей страны
Девять самых мудрых мужей.
Празднество большое устрой.
Испытать прикажи поскорей:
Кто же он, кто он такой
Тот, кто везде Кубугылом слывет,
За Кубугыла себя выдает,
Ай, кто он, кто он такой?»
Тут великий хан Токтамыш
В смятение пришел.
Ответа не нашел.
Обернулся хан Токтамыш —
Совета не нашел.
Девять созвал он певцов,
Девять созвал мудрецов,
Одного привести приказал
И слова такие сказал:
«Худай-бирде, мой батыр!
Если тебя по плечу
Ударить я захочу,
Знаю — не сядешь ты.
Одежду с плеча моего
Носить не станешь ты.
Стихи, батыр мой, сложи,
В стихи всю правду вложи».
Слово Худай-бирде сказал.
Не понравилось оно.
«Выйди!» — хан ему приказал.
«Акбалтыра сын — мой Уак
И Мунджира сын — мой Чуак,
С красными огоньками в глазах,
Посеребренные в жарких боях,
Волки, врагам внушавшие страх!
Пили их кровь не однажды вы
И все ж умирали от жажды вы!
Скажите стихи, оба войдя!»
Два седоголовых вождя
Руки сложили сперва,
Звонко сложили слова.
Но хан прогнал и этих двух:
Не утешили ханский слух.
«Избранный среди людей,
Аргамак среди лошадей,
Беркут среди дальнозорких птиц,
Охранитель наших границ,
Мечом исфаганским украшен ты,
Врагам многочисленным страшен ты.
Ты против них, как буря, стоял,
Как туман, ты, брови нахмуря, стоял!
Мой батыр Кара Куджа,
Войди в мой дом, стихи скажи!»
Но слово Кара Куджи
Хану не пришлосьпо душе.
«Выйди!» - он приказал Кудже.
Измучился хан Токтамыш.
Всю душу свою истерзал.
Озираясь, он так сказал:
„Кого только на сборище нет?
Но песни до сих пор еще нет!
За какие наказан я грехи?
В день, когда беспомощен я.
Некому сказать стихи!»
Дом нугаев в смятенье пришел
Никто ответа не нашел,
Никто совета не нашел.
Хану стихами сказать не сумел
Подойти к нему не посмел,
Ханский гнев стоял в ушах.
«Мы не знаем,- все говорят -
Простите нас, падишах!».
И тогда воззвал Токтамыш:
«Найдешь дорогу вслепую ты
Откроешь тайну любую ты.
Трепещет саз у тебя в руке
Играет стих на его языке
Рыдает саз в печальный час.
В хороший час смеется саз
Сын Туктара, батыр Тугач
Звонкого дара сейчас не прячь
Стихами правду мне скажи,
Свое искусство покажи!»
Руки Тугач сложил сперва
Эти потом сложил слова:
«Дума необычайна твоя.
Недоступна мне тайна твоя.
Мысли твоей не достигну я,
Речи твоей не постигну я.
Но теперь стоит у ханских врат
Девяти батыров старший брат,
Бий Кыпчак, твой надежный оплот.
Он один твою думу поймет».
Воззвал тогда хан Токтамыш:
«Чужим» словам не внимаешь ты
Брони вовек не снимаешь ты,
Не считаешься с ханским приказом ты
Лишь на свой надеешься разум ты!
Бий Кыпчак, войди в мой дом,
Слушай, что тебе я скажу.
На каждом боку твоем по ножу.
Ростом в лиственницу твой конь.
Панцирь твой, батыр-исполин,
Из тысячи железных пластин.
Длина копья — двадцать аршин.
Юрта твоя — из пологов двух
Речью чужой не тешишь ты слух
Без разумения не войдешь
В край, в котором живет чужак.
Сын Мютана бий Кыпчак,
Стихами правду скажи,
В стихи всю правду вложи».
Кланяясь низко, вошел Кыпчак
Он вошел, колено преклонил,
Под колено шапку подложил,
В руки взял медовину он,
Отведал ее половину он,
Начал было стихи говорить.
Но сын Камала Кин-Джанбай
Сразу дело смекнул,
Кыпчаку он намекнул-
Отойди, мол, назад,—
Чтобы не говорил невпопад.
Сказал тогда Токтамыш-хан-
„Сорок верблюдов везут с трудом
На себе твой мощный колчан
Сын Камала, войди в мой дом.
Ростом ты выше райских слуг
Много пред ханом имеешь заслуг
Шесть изо рта выпускаешь письмен
Шесть понимаешь чуждых племен
Здесь раздавались других голоса.
Ты Кин-Джанбай, в моем бурдюке-
Капля последняя кумыса.
Вот и последний дай мне совет
Кин-Джанбай, очей моих свет
Если плохо Кыпчак говорил
Сам скажи мне стихами тогда-
Кто он, кто такой Кубугыл!»
Кин-Джанбай тогда сказал:
Великий мой хан, владыка мой хан»
Ты в эту тайну проникнуть не мог,
И я этой цели постигнуть не мог,
И я этой цели достигнуть не мог
Тайна эта - как трудный сон.
Не понять нугаям его,
Здесь мы не разгадаем его.
На берегах шести рек
Пребывает один человек
Прозывается он Субра.
Лицо пожелтело, как у бобра.
Голова, как выдра, седа.
Легок меч его, как вода,
Прочности нет в его зубах,
Ноги одеревенели его,
Скоро отвезет его прах
Конь на деревянных ногах 9.
Сто девяносто пять лет
Он глядит на суетный свет.
Семьдесят семь обошел он краев,
Убивал леопардов и львов.
Этот в шубе красивый мудрец,
Этот в куньей шапке певец
Знает, кто такой Кубугыл.
Не знает он — не знает никто!»
Так батыр Кин-Джанбай сказал.
Вызвать певца хан приказал.
Услыхав Токтамыша приказ,
Ханский гонец Баймурат тотчас
Шапку надел, затянул кушак,
Хвост коня скрутил узлом,
Поскакал к Шестиречью верхом.
За шесть дней резвый скакун
Прискакал, убыстрив бег,
К берегам шести рек.
Увидал гонец певца,
Удивился осанке его,
Но был он похож на мертвеца:
Движутся, мнилось, останки его!
Расшатались зубы его.
Не держались губы его.
Щеку, готовую упасть,
Подвязал он белым платком!
Таким он древним был стариком,
Что на коня не мог он сесть,
Если сядет — не сможет слезть.
И тогда гонец Баймурат
Без певца вернулся назад.
Токтамышу сказал Кин-Джанбай-
«Из далекой стоянки мудрец
С величавой осанкой певец
На коня верхом не может сесть
А если сядет - не сможет слезть.
Владыка мой, ласку окажи,
В золотую коляску прикажи,
Шесть коней вороных запрячь.
Цветами осыпать прикажи,
Оглобли украсить прикажи,
Пуховики положить вокруг,
И посади двух своих слуг.
Отказаться сумеет ли тогда
Не приехать посмеет ли тогда?»
Токтамыш эту ласку оказал.
В золотую коляску приказал
Шесть коней вороных запрячь.
Цветами осыпать велел,
Оглобли украсить велел,
Пуховики положить вокруг
И посадить двух своих слуг.
Шестиречья видны берега.
«Входит с речью один слуга:
«В шубе красивой мудрец,
В куньей шапке певец!
Осанка величава твоя,
Не тускнеет слава твоя,
Сто девяносто пять лет
Ты глядишь на суетный свет.
Почестей достойный старик,
Ты в грядущее взором проник.
Мой повелитель Токтамыш
Приглашает тебя в свой дом
Если ты в доме его погостишь,
Что же ты потеряешь на том?
Если ты дело его разрешишь,
Что же ты потеряешь на том?»
Исполнили слуги свой долг.
Опоясав певца кушаком,
Подвязав ему щеки платком,
Рот закутали в белый шелк,
Чтобы голос певца не замолк.
Соком цветка намазав глаза,
Чтобы глаза не затмила слеза,
На руку положили алмаз —
Таков был ханский приказ.
В коляску старика посадив
Клятву приняв, что будет правдив,
Рядом поставили костыли,
Старца к владыке повезли.
ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ
О том, как Токтамыш-хан,
выслушав песенное прорицание Субры,
испытывал Идегея.
Когда величавый певец,
Согнувшись, вошел во дворец
Великий хан Токтамыш
С почетом принял его.
Устроил он торжество.
Приглашение разослал
Старикам мудрейшим он.
Вызвать велел и старейшин он -
Тех, что были мудры,
Повелел на Кук-Тубе
Белые поставить шатры.
Был окружен мурзами он.
Суровыми глазами он
Собрание оглядел
Сказал: «Для высоких дел
Вас, мудрейших в стране,
Я сейчас пригласил,
Чтобы вы поведали мне:
Хорош или плох Кубугыл?»
Быстро внесли в кадке мед,
Бражный, хмельной, сладкий мед
Кравчим назначен был Идегей.
Он поднес чашу певцу.
Опрокинул чашу Субра,
Пламя разлилось по лицу.
Голосом, сделанным из серебра,
Молвил величавый Субра:
«Если помчится конь, торопясь,
Выйдет пот из бегунца.
Выйдет из белого хлопка — бязь.
Выйдет слово от мудреца.
Я же гляжу на суетный свет
Сто девяносто пять лет.
Расшатались, исчезнуть спеша,
Кости, зубы мои и душа.
Чтоб не упала,в белый шелк
Завязана моя щека.
Из такого, как я, старика,
Какой же может выйти толк,
Ай, какой же может выйти толк?
Я спел бы, да стал язык мой сух
Я спел бы, но петь отвык мой дух
Влаги в сухой траве не найти.
Жира не сыщешь в сухой кости.
У выживших из ума стариков
Не бывает слуха достойных слов.
Хан их в уши свои не возьмет,
А хан возьмет - не возьмет народ
А если хан с дороги свернет.
По которой пошел народ,
Хан пропадет, попадет в тупик
Я уже слышу сердитый шум"
-Ай, какой многословный старик!
Все говорит, что взбредет на ум!
Милость явите вашу мне!
Поднесите-ка чашу мне,
Да не расплескивая мед...
Лейся, поблескивая, мед,
Обожги ты грудь мою,
Откашляюсь и запою:
Послушай, хан Токтамыщ, меня!
Если конем наградишь меня,
Дай ты мне молодого коня,
Чтобы не потело седло
Если птицу дашь для взмета мне,-
Ястреба дай для охоты мне,
Чтоб торока набивал тяжело.
Шубу мне дашь – да будет черна,
Пока не износится мех.
Девушку дашь для поздней любви -
Из красавиц ее призови,
Чтобы сладок был ее смех,
Чтоб, когда она станет вдовой.
Взял ее в жены муж другой.
Если мне дашь скотину в хомут -
Да будет - холощеный верблюд,
Чтоб тысячи вьюков перевез
Дашь кобылицу для молока-
Пусть молоко не сякнет, пока
Нашу траву не тронет мороз.
Милость проявите ко мне.
Чашу поднесите-ка мне,
Да не расплескивая мед.
Лейся, поблескивая, мед!
На Идиль-реке, говорят,
Было властителей пятьдесят.
Был и на Яике хан —
Меньшой среди больших,
Большой среди меньших.
Много лет гляжу я на свет.
Ханом был старый твой дед.
Поборов он брал меньше, чем ты,
Наград раздавал больше, чем ты.
Говорят, говорят: «слова скажи».
Говорят, говорят: «стихи сложи».
Но что вам скажу, что вам сложу,
Но что же вам в усладу пойдет
И что же мне в награду пойдет?»
Хан Токтамыш тогда сказал:
«Дам я шубу соболью тебе.
Ястреба с колокольчиком дам.
Чтобы скакать по раздолью тебе,
Я тебя награжу конем.
Будешь без плети ездить на нем,
Запечатлен его бег на земле.
Я тебе красавицу дам,—
Не видал такой вовек на земле,—
Моей Ханеке нежней,
Моей Кюнеке милей.
Справа можешь сажать ее10,
Павой наряжать ее
И на славу ласкать ее,
Если, певец, ты скажешь сперва
О сегодняшнем кравчем слова.
Муж Кубугыл перед тобой.
Что он за муж? Кто он такой?»
С этим хан Токтамыш певца
В шубу бобровую облачил,
Чашу с медом ему вручил.
Чашу взяв, не пригубил певец,
Оглядел он ханский дворец.
Двух батыров глаза нашли.
Подал знак, чтоб к нему подошли
Идегей и Кин-Джанбай.
Спросил Кин-Джанбая певец,
Сказал, вопрошая, певец:
«Жил-был когда-то хан Тунику.
Много свершил на своем веку.
Кто был ему друг — того любил.
Кто был ему враг — того губил.
Старший из младших владык,
Младший из старших владык
Необозримой земли
Покорство ему принесли.
Когда не смолкали о нем слова,
Когда он сделал набег на Китай,
Старший везир его, Кулатай,
Татского рода глава,
Бесприютного мальчика нашел,
По степи на коне летя.
Усыновил он это дитя.
Когда приемыш мужем стал,
Когда владеть оружьем стал,
Поднял он весь татский род,
На Тунику пошел в поход
И прогнал его, когда победил,
Кулатая на престол посадил.
Ханом сделался Кулатай —
И голову отрубил ему,
Ребенку, что вырос в его дому,
И Тунику ее преподнес,
Хану вернул престол везир...
Слушай меня, старший батыр!
Я задаю тебе вопрос:
Кто правильнее поступил —
Приемыш или Кулатай?»
Так отвечал Кин-Джанбай:
«Старший в державе Субра-отец!
В дряхлой оправе Субра-мудрец!
Сто девяносто пять лет
Ты глядишь на суетный свет.
Что я тебе скажу в ответ?
Перед тобой — бессилен я,
Перед тобой — филин я!
Я скажу, что муж Кулатай
Правильно поступил:
Приемыша он убил,
Законному хану власть вернул».
Тогда на Идегея взглянул
И сказал величавый певец:
«Я не знаю, кто твой отец,
Но ты, не достигший тридцати,
Прославленных сумел превзойти.
Отвечай же мне, Кубугыл:
Кто из них правильней поступил?»
Тут Идегей сказал:
«Старший в державе Субра-отец!
В дряхлой оправе Субра-мудрец!
Много видя, блеснул ты, старик.
Многое зная, сказал твой язык.
Зачем же от мира скрываешь ты
Имя приемыша-сироты?
Этого не простит тебе мир!
Тимертау звался батыр.
Младший из старших владык,
Старший из младших владык
Унянь — восьмиханной земли
Тунику покорство несли.
Возвысился Тунику до небес,
Китай покорил он, страну чудес,
Стал косо смотреть на свой народ,
Который вознес его до высот.
Рабством стал бессильных удел,
Сильный рабами завладел,
Край родной стал беден и слаб:
Народ нищает, когда он — раб.
Тунику не держал в уме,
Что народ страдает в ярме.
Но Тимертау-сирота
В каждые входил ворота,
В каждый город, в каждый шатер
Он сиротские взоры простер.
Услышал народное горе он.
Бессильных поднял вскоре он.
Он для рабов — дорогой стал.
Для хана — карой строгой стал.
Выгнал он хана Тунику.
Честь и слава за то смельчаку,
Правильно он поступил!
А Кулатай изменил свой цвет,
Он коварным ящером был,
Обезглавил народа слугу!..
Таков, Субра-отец, мой ответ,
А больше сказать не могу».
На Идегея Субра седой
Испытующе взглянул,
Серебряной головой
Одобрительно кивнул
И сказал такие слова.
«И молодая голова
Бывает богата умом.
Можно и в молодой кости
Жирный мозг обрести!»
Древен, и величав, и красив,
Поднял чашу с медом Субра,
Идегея и Джанбая спросив:
«Эй, из ханской кадки мед,
Бражный, желтый, сладкий мед!
Батыры, кто будет пить?»
Задумался Кин-Джанбай,
Не зная, как поступить.
Идегей мигом дело решил:
Всю чашу до дна осушил!
Весело воскликнул Субра,—
Старый прорицатель-мудрец:
«Вот он, истинный молодец,
Вот он, оказывается, батыр!
Ты, оказывается,—батыр!
Скажи, подумай, я подожду:
Захочешь выказать хану вражду,
Как ты выкажешь ее?
Сослужить захочешь службу ему,
Проявить захочешь дружбу к нему,—
Как ты проявишь ее?»
Идегей, подумав, сказал:
«Дружбу выявить захочу —
На чубарого я вскочу,
На враждебную рать полечу
И враждебную рать растопчу,
И добычу я захвачу,
Дань богатую получу,
Хану ее поспешу отдать,
Буду хану во всем угождать.
Если вражду проявить захочу,
Я на чубарого бодро вскочу.
Ястребом на дворец налечу,
Ястребом хана в когти схвачу,
За народ ему заплачу:
Голову ему откручу,
Голову его превращу
В разодранную овцу.
Шапку сделаю из нее,—
Шапка будет мне к лицу.
Отниму у хана казну,
И народу ее верну.
Если же слова я не сдержу,
Пусть буду я в прах поверженный сын.
Пусть я прозвание заслужу:
«Отца своего отверженный сын!»
Обоих батыров испытав,
Величавый Субра сказал,
«Эй, владыка-хан, владыка владык!
Ты мне почет оказал,
Стихи сложить приказал,—
Но мой не ворочается язык.
Но пусть не ворочается язык,
Попробую, песню спою,
Особую песню свою,
И будет запев мой прост.
Два сокола у тебя,
Но птицы — из разных гнезд.
Два воина у тебя,
Два мужа—из разных гнезд.
Старший воин — перед тобой.
Старший воин с отвислой губой,
Старший воин с выпуклым лбом
Неустрашимым выглядит львом.
Мастер он говорить красно,
Счастье слова ему дано,
Даже старцами уважаем он,
Прозывается Кин-Джанбаем он!
Младший воин пред ханом стоит.
Вот он, с волчьим станом стоит!
Ноги крепкие у него,
Руки цепкие у него,
Он — татарин, видать по всему,
Ай, татарин, видать по всему!
Речи звонкие у него,
Губы тонкие у него,—
Красноречив, видать по всему!
Сияют, как месяц, волоса,
Пальцы — как медь, как звезды — глаза,
Статен, красив, видать по всему!
Длинная шея, широкая грудь,
Сделаны руки, чтоб лук натянуть,—
Меток в стрельбе, видать по всему,
Грозен в борьбе, видать по всему!»
Так сказал престарелый Субра,
Голосом, сделанным из серебра,
Стихов слагатель запел,
Седой прорицатель запел:
«Я — твой старик, я — твой старик,
Дряхлый годами старик.
Слабый глазами старик.
Много на свете видел я.
Чего только не видел я!
В древности правил хан Башлык,
Я — знавший его старик.
Потом пришел Абыл-хан,
Потом пришёл Кара-хан,
Потом пришёл Ала-хан,
Я — живший при них старик.
Ты на один шесток
Сразу двоих усадил.
Дальний предок твой — Тумавыл,
Я — знавший его старик.
Не выпускавший из рук
Двенадцатипядевый лук,
Чингиз величья достиг,
Я — знавший его старик.
Многие за ним пришли,
В свой черед за ним ушли,
Не заставляя нас горевать.
Стоит ли всех называть?
Я — всех видавший старик.
Был Яучы одним из владык,
Я— видавший его старик.
Хан Баянду, Саин-хан,
Берке, что мчался, как ураган,
Тот, кто мечом побеждать привык,
Я — всех видавший старик!
Жил Узбек в прошедшие времена.
Золотыми были его стремена.
Я — видавший его старик.
Владел Асылбек золотой уздой,
У Тинибека — чепрак золотой,
Я — обоих видавший старик.
Золотым оружьем владел Джанибек,
А после него сидел Бирдибек,
Я — обоих знавший старик!
Жил я, предкам твоим служа,
Их имена — Туктуга, Туйгуджа,
Я—обоих знавший старик!
Тридцать и девять ханов я знал,
Веков я знал, султанов я знал,
Я подданным быть привык.
Эй, Токтамыш, Токтамыш!
Разве не ты вчера
Бегал, босоногий малыш,
Опаленной степной травой
С непокрытою головой?
А теперь ты ханом сидишь,
На меня сурово глядишь.
Напрасно злобы не трать.
Убьешь? Но что мне терять?
Загробный дом я найду,
Из дома в дом перейду.
Если ж мой смертный час не пробил,
Если забыл обо мне Азраил,
Не вгонит в трепет меня,—
Крючком не зацепит меня,—
Разве ты мне сказать запретишь:
«Некогда жил хан Токтамыш.
Я — переживший его старик,
Ай, переживший его старик!»
Если б ты знал, как древен мир!
Жил на Уняни Кук-батыр.
Самый сильный из десяти,—
Равных ему нигде не найти.
Радуга есть меж небесных дуг,—
Равен радуге был его лук.
Прозван Небесным Богатырем,
В синий целился окоем,
В небо стрелял батыр иногда —
Падала на стреле звезда.
Воистину Кук-батыр велик:
Я — знавший его старик.
О пяти батырах скажу,
Живших на Инджу и Ванджу.
Тау-батыр был их главой,
Палицей владел он такой:
Весом в пять батманов была,
Ужасом для ханов была!
Сабля его — в сто пядей длиной,
Гору он саблей разрушал.
Целое войско уничтожал,
Прозванный Горным Богатырем.
Я — старик, живший при нем!
Ты послушай такую быль:
Там, где Яик, там, где Идиль,—
Было батыра четыре там.
О лучшем твердили батыре там:
Ярко в лазури щитом блистал,
Ядра гяуров песком считал,
Пушкам в глаза не боялся взглянуть,
Не пробивало ядро ему грудь!
«Непробиваемый ядром»,—
Такого имени он достиг.
Я — видавший его старик!
Многих я властелинов знал,
Многих я исполинов знал.
Сто девяносто пять лет
Я гляжу на суетный свет,
Многих батыров я пережил,
Многих я пережил владык,
Но такого, как муж Кубугыл,
Я — никогда не видавший старик!
Если взгляну я на брови его,—
Выведены каламом они!
Если взгляну я на очи его,—
Ясному небу они сродни!
Если на лик его я взгляну,—
Из гнева явился он!
Если на стан его я взгляну —
Из света родился он!
С лошадиным загривком смельчак,
Посмотри, как широк он в плечах,
Посмотри, как ростом высок!
Выберет иву батыр удалой,
Ту, что воткнута в песок,
Выберет веревку с петлей,—
Твоих быстроногих коней угон,
Скоро совершит Кубугыл.
Среди твоих многих земель-племен
Знамя водрузит Кубугыл.
Из коней саврасых твоих
Выберет мощного скакуна,
Выберет двух запасных гнедых.
У нугаев сохранена
Удивительная страна.
Волка безродного зов,
Барса голодного рев,—
Голос будет таков,
Который стране подаст Кубугыл!
По широкой равнине степной
В сорокадневный путь шириной
Арык проведет Кубугыл!
Берега Идиля красны,—
Сделает кувшины он,
Сделает из глины он!
К ним приблизит, отвагой дыша,
Кара Тун — исток Иртыша.
У тебя Кубугыл отберет
Бражный, хмельной, желтый мед,
И с воинами разопьет.
Чтоб насытить огромную рать,
Стада повелит у тебя забрать,
Зарежет всех твоих овец,
Котлы повесит этот храбрец,
И костер разведёт Кубугыл!
Из чистого золота твой Дворец.
Двери — из чистого серебра.
Настанет такая пора.
Настанет, поверь, такой день.
Ударит в дверь железный кистень.
Кубутыла широкая тень
Ляжет на стены дворца.
Свой гнев на тебя обрушит он.
Дворец золотой разрушит он.
В пепел он дверь его превратит,
В топливо дерево превратит,
Золота желтый избыток твой,
Золота каждый слиток твой
Отберет, отберет Кубугыл.
По ложке ты собирал серебро,
Копил по крохотной ложке добро,—
Ковшами его разольет Кубугыл!
У тебя орду отнимет он, хан,
На твой престол накинет аркан.
Темные твои волоса
Поседеть заставит он.
Мутные твои глаза
Покраснеть заставит он.
Жили здесь твои отец и дед,
Но тебя, хан Токтамыш,
Он прогонит на старости лет.
Разрежет он твою ступню,
Волосами ее набьет.
Подобную светлому дню
Супругу твою Джанике;
Сладкогласную Ханеке,
Подобную соловью;
И прекрасную Кюнеке,
Подобную деве в раю,—
В добычу свою превратит,
Веселье их прекратит,
Зачахнет их красота.
Плетка шею твою рассечет.
Кровью грудь твоя истечет.
Венценосной твоей голове
Этот муж окажет почет:
С плеч ее отсечет.
Ужели я не знаю людей?
А ежели я знаю людей,
Этот батыр, Кубугыл,—
Сын Кутлукыи — Идегей!
ПЕСНЬ ПЯТАЯ
О том, как Идегей убежал
к Аксак-Тимиру.
Так Субра стихами сказал...
Повторяя последний стих,
То затихал, то вздыхал
Сбор старейшин седых.
В смятенье пришел Токтамыш,
Он слова не мог сказать,
Вставал, садился опять...
Люди, что были хороши,
Приняли в тайники души
Слова, что старец произнес,
Плакали, не скрывая слез.
Те, что дурной имели нрав,
Старца слова душой не приняв,
Говорили, над старцем смеясь:
«Одряхлел, поглупел старик...
Чушь болтает его язык!»
Тут воскликнул Кин-Джанбай:
«Оказывается, таков
Таинственный Идегей!
Среди множества наших сынов —
Единственный Идегей!
Да будет он вечно здоров —
Воинственный Идегей!
Испытал Идегея хан:
Высок Идегея сан!
Сановники, бии, мурзы!
Мед прозрачней слезы
Идегею нальем поскорей.
Когда среди нас Идегей
Оказался мужем таким,—
Окажем ему почет,
Пусть в чаши мед потечет:
Досыта напоим!»
Тут зашумел ханский сбор.
Молчавшая до сих пор,
На хана взглянула Джанике
И хану шепнула Джанике:
«Если Идегей не погиб,
Если сын Кутлукыи живет,
Пусть ему гибелью будет мед.
За отцом последует он!
Одну чашу с медом подай,
Одну чашу с ядом подай,
И пускай отведает он!
Бии твои держат ножи.
Крепче ножи держать прикажи,
Чтобы не выпали из рук,
Чтобы не притупились вдруг!»
Но стоял, средь ближайших слуг,
Тангысын, напрягая слух.
Он подслушал ханши слова.
Глаз прищурив едва-едва,
Тангысын Ангысыну мигнул.
Ангысын головою кивнул,
И кончив на том разговор,
Незаметно вышел во двор.
Чтобы дело пошло верней,
Перерезал он стремена
На приколе стоявших коней.
И чубарого скакуна,
На котором скакал Идегей,
На дорогу вывел потом,
И дворец обогнув на нем,
У наружных сошел дверей.
Идегею дал он понять:
«Если вздумаешь пировать —
Первым иди, первым уйди.
Ночь у тебя впереди.
На дорогу я вывел коня.
Твой отец бы понял меня!
Ночь пройдет, чтобы день открыл
Из ястребиных, черных крыл
Тебе приготовленный пух.
Таков мой голос, таков мой слух.
Еще я скажу слова:
У биев остры рукава,
А ты — единственный сын.
Имя мое — Ангысын.
Остальное сам разумей» 11.
Понял его Идегей.
Посмотрел на знатных мужей.
Увидал в концах рукавов
Блеск обнаженных ножей.
Кин-Джанбай выходит впеоед.
Отравленный желтый мед
Преподносит и говорит:
«Ханский отведай саркыт» 12.
И когда он чашу поднес.
Отрава, что в ней была,
Идегею ударила в нос.
Воскликнул муж Идегей:
Ай, ай, мне больно до слез!
Ты окровавил мой нос!»
Зажимая пальцами нос,
Шагнул он через порог,
А там он увидеть мог
Пятнисто-чубарого коня,
Из рода Тулпарова коня,
По имени Тим Чуар.
Не тратил времени Идегей.
Коснулся стремени Идегей
Нагнувшись, поднял колчан с земли,
И вот уже конь скрылся вдали.
Обернулись,— а всадника нет,
Скакуна теряется след.
Случившееся понял Субра,
Прорицанье свое изрек,
В песенное слово облек:
«Вы теперь не ждите добра.
Если шагнул он через порог,
За Идиль убежит он, кажется!
Если от вас убежать он смог,
До Шах-Тимира, чтобы помог,
Скакуна устремит он, кажется!
Если переплывет через Идиль,
Если вдали поднимет он пыль,
В Самарканд поспешит он, кажется!
Если до Шаха-Тимира дойдет,
Шаха-Тимира сюда приведет,
Хан-Сарай разгромит он, кажется!»
И Токтамыш понял тогда,
Какая грозит ему беда,
И позвал он девять мужей,
Приказал им сесть на коней,
Поскакать во весь опор.
Вышли девять биев во двор.
Что же предстало их глазам?
Седла валяются тут и там,
Перерезаны стремена.
Как взобраться на скакуна?
Не видят батыры пути:
С какой стороны подойти?
Не знает один, где стать ногой,
На землю сваливается другой,_
И вернулись батыры назад.
Хан Токтамыш, тоской объят,
С горечью сказал певцу:
«Власти я понял истинный вкус.
Принадлежит мне скакун Ак-Буз.
Кто за узду потянет его,
Тот и владельцем станет его,
Тому — его грива, выходит так!
Строили на века мне дворец,
Из благородного камня дворец,
Чтобы пред ним трепетали сердца.
Но основание дворца —
Бессильная ива, выходит так.
Кому понравится Ханеке,
Или красавица Кюжеке,
Или моя жена Джанике, ~
С тем ложиться должна Джанике.
Она ведь красива, выходит так!»
Успокоил его Субра:
«Не уедет он далеко.
Ехать одному нелегко.
Даже недели не пробежит.
Дальше Идиля не убежит.
Девять мужей за ним отправь,
Хитрым хитрости прибавь,
Хитрость, великий хан, примени,
Идегея к себе замани,
Идегея ты обезглавь!
Если за Идиль он уйдет,
Шаха-Тимира он приведет,
И твою сокрушит он власть.
А разве, хан, на тебя напасть
Эти двое не захотят?
Ай, подумай,не захотят?»
Обуял Токтамыша гнев.
От гнева оледенев,
Крикнул он: «Кин-Джанбай,
Старший в Совете муж,
Хитрость свою обнаружь!
Не ты ли от хана скрыл,
Кто такой Кубугыл?
Не ты ли, двуликий человек,
Устроил ему побег:
Когда ему яду поднес,
Молвил стихами так,
Крикнул на всем скаку
Через Идиль-реку:
«Вернись, Идегей, вернись!
Поверь ты мне, старику:
Вернись, Идегей, вернись,
Через Идиль-реку!
Жил некогда хан Тунику.
Когда сирота-батыр
Забрал у него престол,
Свой род Кулатай-везир
По дурному пути не повел,
Вернул престол Тунику.
У него, Идегей, учись.
Вернись, Идегей, вернись,
Переправься через реку!»
Идегей в ответ возразил
«Черная змея, Кин-Джанбай!
Умным, глупец, себя не считай!
Был велик Тунику-хан,
Славой был тридцати стран,
Но степной сирота-батыр,—
Поразил Тимертау мир:
Поднял рабов, поднял сирот,
Поднял он свой татский род,
Разрушил славу Тунику».
Крикнул Джанбай через реку;
«Эй, Идегей, Идегей!
Не основательны мысли твои.
Силы спокойно исчисли свои.
Хану такому, как Токтамыш,
Кто сумеет противостоять?
Где твоя мощь? Где твоя рать?
Вспомни, чем кончил твой отец.
Ждет и тебя такой конец.
Вернись, Идегей, вернись!
Тебя Токтамыш зовет.
Твой дом — славный татский род.
Татского рода главой
Тебя назначает хан.
Тебя возвышает хан!
Ханеке — его старшая дочь.
Кюнеке — его младшая дочь.
Обеих возьми, как одну,
Токтамышем ты породнись.
Вернись, Идегей, вернись!
Подал свой голос Идегей:
«С куцым умишком Кин-Джанбай!
Умным, глупец, себя не считай!
Эй, ослоухий, не продолжай!
Дальше на брюхе не подползай!
Сорви ты личину с лица.
Я помню кончину отца.
Но славный мой татский род
Девушку мне подберет,
Что будет моей женой.
Но славный мой татский род
Счастье свое отберет,
И будет моей страной».
Подал свой голос бий Кин-Джанбай:
«То, что скажу сейчас, узнай.
Месяц, рождаясь, тускло горит.
В пламени битвы гибнет джигит.
Тот не мужчина, кто с битвы бежит:
Он презираем народом своим.
Начал ты бой джигитом лихим,
Зачем же ты бросаешь бой
Зайцем, что беркутом гоним?
Оставив Идиль за собой,
Зачем, как трус, убежал?»
Идегей ему возражал:
«Месяц, рождаясь, тускло горит.
Жаждет битвы смелый джигит.
Если ыужество есть в твоей груди,—
Через реку переходи,
Перейдя, излови меня,
Пленником назови меня!»
Подал свой голос Кин-Джанбай:
«С мощной страной вступил ты в бой.
Стань же, как батыр, впереди,
Через реку переходи.
Что ж ты поодаль стоишь?
Что же ты удаль таишь?»
Подал свой голос Идегей:
«Стал я на единственный путь,
И меня с него не свернуть.
Не дам из рук выпасть копью.
Не сниму кольчугу свою.
Войско я соберу в стране —
Встретится с ханским войском в бою.
И когда я пересеку
С грозным войском Идиль-реку,—
Увидит народ, увидит мир:
Кто заяц и кто батыр».
У Кин-Джанбая лицо темно.
Пышной шубы ворсится сукно.
По-иному решил говорить.
Крикнул он вдруг: «Идегей, вернись!
Лучший мой друг, Идегей, вернись!
Хан-владыка тебя зовет.
С ханом-владыкой примирись,
Эй, вернись, Идегей, вернись!
Эй, вернись, по речной воде,
Поклонись, Идегей, орде,
Великовершинной орде!
Морду коня поверни вспять,
Дом родной найди опять.
Из рук Токтамыша испей,
Медом хмельным насладись
Из рук его дочерей
Отведай густой кумыс.
Вернись, Идегей, вернись!
Коня тебе жалует хан,
Коня дарит Токтамыш,
С губами, как мягкий сафьян,
С ушами, как срезанный камыш,
С копытами, как тустаган,
С клыказии, растущими, как чеснок,
С четверкой крылатых ног,
С челкой девичьей, густой,
С крепкой уздой золотой!
Парносердый конь молодой
Во время бега ведет
Следам своим твердый счет,
Уши, как шило, спешит поднять.
Ветру его не догнать.
Он бежит, сокращая путь.
Жиром покрыта львиная грудь.
Тигриный хребет у него,
Соперников нет у него,
Золото — лука седла,
Золото — его удила.
Садись на него, садись,
Вернись, Идегей, вернись!
Хан взывает с больм» к тебе.
Даст он шубу соболью тебе.
Золотой воротник на ней,
Рукава — подола длинней,
Из золота — рукава.
Чтобы вэглянуть на нее,
Золотом платят сперва.
Надень, Идегей, надень!
Чтоб скакал ты вокруг озер,
Чтоб следил за добычей вэор,
Ястреба хан для взмета дает,
Сизого для охоты дает.
Он веревочкой прикреплен,
Колокольчика тонок звон.
Взметай, Идегей, взметай!
Чтобы врагов истреблять,
Саблей будешь ты награжден,
Золотая на ней рукоять...
Носи, Идегей, носи!
Будет кольчуга тебе дана,—
Равных ей не видывал свет.
Каждому звену цена —
Тысяча золотых монет:
Надень, Идегей, надень!
Там, где Идиль, там, где Яик,
Тридцать и девять было владык,—
Лишь один Токтамыш велик!
Сколько хочешь возьми кобылиц —
Кобылицы есть у него!
Стань владыкой одной ка столиц,—
И столицы есть у него!
Падишахствуй и пей кумыс,
Но вернись, Идегей, вернись!
Сладкогласную Ханеке
И прекрасную Кюнеке,
В жены тебе даст властелин.
Радуясь той и другой жене,
На правое колено сажай,
Похлопывай по спине,
Страстно целуй, нежно ласкай,
Рука в руке, под сенью плодов,
Беседуйте в прохладе садов,
Люби, Идегей, люби!
Сказал обиду свою Токтамыш,
А ты обиду свою таишь.
К нам, Идегей, приди да скажи:
В чем же твоя обида, скажи?
С ханом помирись, Идегей,
Эй, вернись, вернись, Идегей!»
К берегу подошел Идегей:
«Я не вернусь, Джанбай, не вернусь,
Я не вернусь по речной воде,
Не поклонюсь я Белой Орде.
Великовершинная Орда
Не увидит меня и тогда,
Когда меня будет гнать беда!
Не вернусь к твоему хану я,
Мед его пить не стану я!
Дочери у хана цветут,
Нежно, благоуханно цветут,
Многим они по душе пришлись,
Но не нужен мне их кумыс,—
Пусть лучше губы засохнут мои!
Если коня пожалует хан,
С губами, как мягкий сафьян,
С копытами, как тустаган
С клыками растущими, как чеснок
С четверкой крылатых ног.
Что ветра быстрей в пути,
Золото — лука седла,
Золото — его удила,
Я не возьму у него коня,
Даже если пешком идти,
Не станет сил у меня!
Даст мне шубу соболью хан;
Золотой воротник на ней,
Золотые рукава
Черного подола длинней,—
Я не надену шубу врага,
Даже когда на затылке моем
Вырастут внезапно рога!
Ястреба хан для взмета даст
Сизого для охоты даст;
Он веревочкой прикреплен,
Колокольчика тонок звон —
Не буду скакать я вкруг озер,
Не буду метать я до тех пор,
Пока не вступлю на родной порог,
Освободив седло от торок.
Саблю мне пожалует хан-
Золотая на ней рукоять»—
Даже когда согнется мой стан,
Саблю не стану я надевать!
Будет мне кольчуга дана,
Равных ей не видывал свет,—
Каждому звену цена _
Тысяча золотых монет,—
Не надену ее никогда!
Выделит мне кобылицу хан,—
Если бы губы мои запеклись,
Пить я не стал бы ее кумыс!
Выделит мне столицу хан,—
В ней падишахом не буду я:
Сам столицу добуду я!
Если хан мне даст жену —
Сладкогласную Ханеке
Или прекрасную Кюнеке,
Если обеих даст, как одну,—
Справа не буду сажать от себя!
Звонко смеясь, подругу любя,
Рука в руке, под сенью плодов,
Беседовать в прохладе садов
Не стану я, не стану я!
К твоему несравненному хану я
Не поверну своего коня!
Пусть он в обиде на меня,
А моей обиды слова
Скажет моя стрела сперва.
Не скажет стрела — не скажут уста,
Я в этом тебе клянусь.
Мужчиной сел я на коня.
Как женщина — не вернусь!
Поплыть хочу — река моя где?
Пойти захочу — земля моя где?
Взлететь захочу — а крылья где?
Пристанище от насилья где?
Захочу улыбнуться — грустно мне!
Захочу повернуться — тесно мне!
Идиль у меня позади,
А цель у меня впереди,
Я ушел, не сверну с пути.
К Тимиру хочу я прийти.
Если Тимир вручит мне рать,
Чтобы я мог во главе ее стать,
Если снабдит обильно меня,
Вооружит он сильно меня,—
Я тогда приравняю Идиль
К развороченному песку.
Переправлюсь через реку.
Отомщу я своим врагам:
Токтамыша я покорю,
Брошу его к своим ногам».
Подал свой голос Кин-Джанбай:
«Эй, вернись, Идегей, вернись,
Айтулы свою приласкай!
Дочь Ал-Гумера она,
А лицо Айтулы — луна 13.
Затоскует, пожелтеет она,
Одиноко постареет она,
Завянет она от горьких слез!
Пока не ударил мороз,
Вернись, молодой джигит,
Узнай, что она говорит».
Тут сказал Идегей:
«Не поверну я коня вспять,
Айтулы не буду ласкать.
Пусть одиноко стареет она,
Тоскует и желтеет она,—
Мне до этого дела нет.
Что мне сказать сумеет она?
Мне до этого дела нет!
Ты очень хитер, однако, Джанбай,
Советник Джанбай, собака Джанбай!
Кричишь ты, подальше отойдя.
Послушай, поближе подойдя!
Отца твоего вспомнить хочу.
Был он всегда рабом богачу,
Дающему был он слугой.
А ты, Джанбай, человек такой:
Мерзкий ты человек!
Ты сын — дающему всласть,
Ты раб — имущему власть.
Ты презренной матери сын:
Кто был богат,— ее господин!
Не открывай глаза: проколю.
Не говори: язык отрублю!
Головню я воткну тебе в рот!
Где твоя слава, свиньи приплод!
Над девятью — Токтамыш властелин.
Девять вас, а я один,
Девять вас, девять храбрых мужей
Девять мужей — любо смотреть.
Но подойдешь — о жизни забудь:
Шеи твоей коснется плеть,
Кровью истечет твоя грудь.
Если свой не закончу путь,
Не проеду в просторных степях,
Если меня покинет Аллах,
Тимир не станет мне помогать,
Не подчинит мне сильную рать,
Если по холмам сорока
Не поведу свои войска,
Если не прискачу на коне
К досточтимой ногайской стране,
Если свой не исполню долг,
Если не завою, как волк,
Если не изогнусь, как хорек,
Там, где нугайской страны порог,
Зычного голоса не подам,
Если не прикажу табунам,
Чтобы слушались только меня,
Если не оседлаю коня,
Что сильнее всех остальных,
Если двух запасных гнедых,
Неоседланных, не уведу,
Если столицу-орду,
Дверь серебряную ее,
Не откроет и не проткнет
Сабли булатной моей острие,
Если я, разрубив их сперва,
Юрты не превращу в дрова,
Если прекрасную Ханэке
И сладкогласную Кюнеке
Не приведу я в свой покой,
Их не буду на ложе ласкать,
Если не буду я управлять
Девяностоглавой ордой,
Если не запрещу продавать
В рабство наших малых детей,
Если не стану опорой людей,
Если в пустыне, где долог зной,
На пути — в сорок дней длиной,
Вырыть колодцы не прикажу,
Если не будут построены мной
Сорок ямов на шири степной,
Если слово сдержать не смогу,
Если не отомщу врагу
И дело мое засохнет навек,—
Пусть тогда заглохнет навек
Имя, данное мне: Идегей!
Помни: я — это я.
Вот тебе речь моя:
ДРУГУ всегда огонь зажгу
Но не зажгу огня врагу.
Трусу, противному мне
Ездить не дам на коне.
Имени отца не узнав,
Сыну я не скажу: салям?
Не узнав, кто он сам, еды не дам
Я-кречет из горных гнезд.
Через горы взлечу до звезд.
Я- дикий конь из степной глуши
Ты не знаешь моей души:
Я отроду — вот мой закон -
Подчиняться не приучен!
Даже в путах, даже в петле,
Я свободно пройду по земле!
Я крепче дуба, выше сосны:
Мне гром и буря не страшны
Я — не погибающая ветвь.
Я—не умирающая ветвь.
Привязали к колу скакуна,-
Норов горяч, а стать сильна,-
Этот кол я наземь свалил!
Ворот кольчуги - золотой.
Я кольчугу за ворот схватил
И порвал, и в пыль превратил!
Я для свершенья ратных дел
Непробиваемый панцирь надел
Будут губить – не погубят меня,
Будут рубить – не порубят меня!
Вечно буду я жить.
На верблюда меня положить –
Не потянет меня ыерблюд.
Мой вес, попробуй, найди.
Батманы ты не клади,
Не взвесишь — напрасный труд,
Силы пустой размен!
Только один безмен
Скажет мой точный вес!
Много склонил я к земле голов,
Много я сотворил чудес,
Больше не буду тратить слов,
Где слово для похвалы возьму?
Похвалиться, как славен я?
Чингизу древнему самому,
Чингизу древнему равен я!»
ПЕСНЬ ШЕСТАЯ
О том, как Идегей в пути воевал с Кара-Тиин-Алыпом
и освободил Акбиляк – дочь Аксак-Тимира,
а также сорок рабов.
Струсили девять мужей.
Ускакал от них Идегей.
В руки взял, наточил он сам
Сработанный в городе Шам
Удлиняющийся меч.
Прославленный в пламени сеч
Был единственным Идегей.
Джантимира пять сыновей
Ехать за ним сочли за честь.
Отважных несется шесть —
Быстрее несется весть,
К Идегею сбирает людей.
Вот летит он с дружиной своей-
Их семнадцать уже человек.
По ухабам во весь опор
Пролетает чубарый конь.
Перевалы высоких гор
Переваливает конь.
Над крутыми отрогами он,
Над глухими дорогами он
Проносится как стрела.
Ездоку не дает удила,
Чем дальше, тем лучше бежит.
Подобно туче бежит,
Когда ее гонит вихрь.
Зачем прибегать к бичу?
Даже если ты крикнешь: чу!
Без плети помчится он —
Крылатая птица он!
Так скакал Идегей:
У ветра медленней бег!
Не выдержали тогда
Семнадцать его человек.
Сломила усталость их,—
И сил не осталось в них.
Тут сказал Идегей:
«Семнадцать, семнадцать мои!
Если на три я вас разделю,
Не разложитесь тройками вы.
Если на два я вас разделю,
Не разложитесь двойками вы.
Если на пять я вас разделю —
Это будет затеей пустой.
Ни один из вас без меня
Другому не станет четой.
Семнадцать, семнадцать мои!
Восемнадцать вас будет со мной.
Восемнадцать— с думой одной,
Восемнадцать — с единой душой,
Восемнадцать — с целью большой.
Пусть помнит каждый из вас:
О жажде сказав, не тужи,
О голоде прямо скажи.
Ты жаждешь? Достану воды.
Голодным добуду еды.
Одежда истлеет в пути?
Клянусь я другую найти.
Погибнет твой конь? Уплачу.
Погибнешь ты сам? Поскачу,
Предам баялыч огню,
Омою, как должно, тебя,
Достойно похороню.
Не умрет в дороге джигит,
Если к цели не долетит.
Джигит не горит в огне,
Не тонет в морской глубине.
«Завтра» — забудь! Говори: «сейчас».
Пока я жив, не умрешь,
Не умрешь, не уйдешь от нас.
Тяготы на себя не возьмешь.
Ослабеет твой конь худой—
Бесседельного приведем.
Конину сухую найдем —
Для нас она станет едой.
Травинку сухую найдем,
Называемую сэрдой,—
Для нас она станет едой.
Найдем коренья эттик —
От них даже зверь отвык —
Для нас они станут едой.
Мы ведать не будем бед,
Ягоды мы найдем,
Наполненные дождем,—
Для нас они станут питьем,
Сладостным как шербет».
Еще Идегей сказал так:
«Свояк — не свояк, земляк — не земляк,
Разве не все мы — одно?
Не каждому разве дано
Семнадцать верных друзей?
Семнадцать, храбрых семья,
Семнадцать, радость моя!
Умоемся на заре,
Усядемся на ковре.
В отгадчики вас я беру.
Видел я сон в эту ночь.
Если мой сон к добру.
Истолкуйте его к добру.
А если мой сон дурной,—
Когда ж не к добру мой сон,—
Семнадцать, вокруг меня
Стойте крепкой стеной!
Я ночью сегодня во сне
Сидел на белом коне,
На седле золотом:
За гриву держал я коня.
И кречетом стал я потом:
Охотничья стать была
И белые два крыла.
Взлетал я в горный предел.
Встретился мне серафим.
Поговорил я с ним
И далее полетел.
Навстречу мне — серый гусь.
Подхватываю его
И вот на Синай сажусь,
Грудинкой насытив себя...
Семнадцать! Поведайте мне
Всю правду об этом сне
Что может он означать?..»
Семнадцать мудрых бойцов
Стали обдумывать сон
Подходили со всех концов,
Подходили со всех сторон
Передумали сотни дум
Пересох у каждого ум,
А сон объяснить не могли.
Был среди них один старик.
Был он опытом умудрен,
В тайну многих вещей проник
Поднялся и молвил он:
«Эй, Идегей, Идегей!
У ребенка палочка есть,
Значит, сумеет он
На жеребенка сесть
Жеребенок в возраст придет,-
Четырех он достигнет лет
Четырех он достигнет лет.
Ретивым станет конем
Если поскачешь на нем
Вперед и только вперед,—
До цели он доведет!
Если ты сегодня во сне
Сидел на белом коне,
Под тобой - золотое седло,-
Значит, цели достигнешь ты
Засияет оно светло!
Если на небо ты взлетел,
Если вышел к тебе серафим.
Если ты беседовал с ним
И была ясна его речь,—
Значит будут с этой поры
Ирены тебя беречь!
Если гусь пролетел в вышине,
Если гуся поймал ты во сне,
Если сел на гору Синай,
Грудинкой насытил себя,—
Это значит: врагов погубя,
Навеки прославишься ты.
С Токтамышем, изгнавшим тебя,
Навеки расправишься ты.
Ты сравняешь с долом его,
Овладеешь престолом его
И его державой-ордой,—
Девяностоглавой ордой.
Мощь ее отнимешь ты,
И опять обнимешь ты
Красавицу Айтулы!»
И сказал муж Идегей:
«Эй, семнадцать, семнадцать мои!
Поскорей оседлаем коней.
Если шумом разбудим степь,
Недоступную людям степь,—
Мы поедем дорогой степной!
Если ступающий цок-цок,
В небо взметающий песок,
Сможет, простор топча земной,
Копытами землю развернуть,
И найдет в глуши степной
Разворачивающийся путь,—
Пустимся по тому пути!
Если взор увидит, остер,
Огненный, огненный костер,—
У костра накормим коней!
Если мы вступим без преград
В каменный, толстовратный град,—
Остановимся на ночлег!
Скачут семнадцать человек,
Восемнадцатый — Идегей.
Ступающий цок-цок,
Взметающий песок,
Сумел, топча простор земной,
Копытами землю развернуть,
И нашел в глуши степной
Разворачивающийся путь,
И поскакал по тому пути.
Огненный, огненный костер
Прежде пылал, ездоков маня.
Но вместо огня, вместо огня
Идегей золу нашел.
Не попал он в каменный град,
Не увидел запертых врат:
Каменную мглу нашел,
Он страны, кружась, не нашел,
Войска, вооружась, не нашел.
И поскакал опять Идегей
Посреди безлюдных степей.
Вскоре пред ним предстал тияк.
Увидав этот каменный знак,
Всадник к нему поспешил.
Так в дозоре стоял сургавыл.
Вот что сказал Идегей:
«Эй, сургавыл, эй, сургавыл!
Разворачивающийся путь
Дрожал под копытами коня.
Огненный, огненный костер
Сиял перед взорами коня.
И пепел нашел я вместо огня!
Не вступил я в каменный град.
Не увидел запертых врат
Я страны, кружась, не нашел,
Войска, вооружась, не нашел,
Не нашел своего врага.
Эй, сургавыл, сургавыл!
Вижу: есть у тебя серьга,—
Где же твой народ, сургавыл?
Где твой сладкий мед, сургавыл?
Настолько, что ли, ваша страна
Поругана, осквернена,
Что арба не хочет сюда въезжать?
Настолько, что ли, ваша страна
Немилостива и жадна,
Что путник не хочет сюда вступать?
Тияк ее — здесь, где же она —
Виденная когда-то страна?
Чья вы земля? Чей вы язык?
Чьей веры здесь течет родник?»
Так отвечал сургавыл:
«Ты слыхал о муже таком:
Ударишь его топором,—
Голова не отскочит с плеч?
Пустишь ты в дело меч,
От меча не получит ран?
Батыр батыров этот муж,
Землевладыка, великан,
Кара-Тиин-Алып-Юсунчи
Под тобой — его земля.
Бежит река Сыр-Дарья.
За Сыр-Дарьей - Самарканд.
Знает о нем подлунный мир.
В Самарканде сидит эмир,
Эмир Бырлас Шах-Тимир.
У него — красавица дочь,
И зовут ее — Акбиляк.
Кара-Тиин — наш враг:
С шахом-отцом ее разлучив.
С Белым Дворцом ее разлучив,
Кара-Тиин ее увез,
Заставив алое лицо
Вянуть от горючих слез.
Виденный тобой тияк
Кара-Тиином поставлен был...
Сорок привязав кобыл,
Сорок верблюдов погнав,
Сорок погонщиков погнав,
Сорок погонщиков-рабов,—
Сам он у зеленых трав,
Там, где светлый поток бежит,
В объятьях девушки лежит.
Кто теряет голову, тот
Следом за ним идет.
Кто хочет сбиться с дороги, тот
Его дорогой идет.
Кто хочет увидеть его, тот,
Увидев, смерть обретет.
Кто не хочет увидеть его, тот,
Только тот — к цели придет!»
И когда замолк сургавыл,
Идегей не дрогнул ничуть,
Выбрал Кара-Тиина путь...
Скакуна Идегей торопил.
Устремил внимательный взор,—
Увидел: у проточной воды
Тридцатиглавый белый шатер
Солнцем спину свою золотил,
По земле подол волочил.
А перед станом, на лугу,
Сорок рабов, среди осок,
Верблюдов гнали: гу-гу!
Кобыл вязали: цок-цок!
Спрятав семнадцать мужей,
Среди береговых камышей
Идегей подошел к рабам
Поклонившись, молвил он:
«Эй, сорок мужей, сорок мужей
Сорок из сорока сторон
Где ваша честь-я не пойму!
Зачем вы стали рабами тому.
Кто по сравненью с вами-прах?»
Был старик среди сорока,
Назывался Кулчурой 14
Был таков ответ старика:
«Все мы, сорок, взяты в полон
Сорок из сорока сторон.
Вопрошаешь ты: почему
Стали мы рабами тому
Кто. как и мы, ничтожный прах?
Как сумею ответ держать?
Как посмеешь ты нас винить?
Одна у раба забота: сбежать.
Одна у бия работа: казнить.
Из Кара-Тииновых рук
Ни одному из рабов и слуг
Не удавался еще побег!
Не в силах ни один человек
Голову гяуру отсечь!
Не видать нам свободы, пока
Не снимут эту голову с плеч!
Тот, кто воздвиг для бездомных дом,
Тот, кто стал для рабов вождем
Для безлошадного стал конем,
Для заблудившегося — путем,
Для страждущего — врачом,
Для жаждущего — питьем,
Кто посохом для пешехода стал
Опорою для народа стал,—
Есть, говорят, муж Идегей,
Но как мы его найдем?»
Плакали сорок мужей,
Когда говорил Кулчура,
Взглянул на Идегея старик
И воина жалея, поник,
И еще сказал Кулчура:
«Волоса твои — луна в ночи,
От лица исходят лучи.
Видимо, ты — достойный джигит.
Перед тобой дорога лежит:
Кто ею пойдет — гибель найдет.
А кто не пойдет — к цели придет
Пока ты жив и здоров,
Не стань одним из рабов
Проклятого Юсунчи!
Не знай нашей доли ты!
По собственной воле ты
Не стань рабом Юсунчи:
Берегом, низом скачи!»
Так молвил один из сорока.
Не внял Идегей словам старика.
К берегу не спустился он,
Низом в путь не пустился он.
Истинным был мужчиной он!
Поступью твердой и чинной он,
Мужественно, как всегда,
Направился на коне туда,
Где высился величавый шатер,
Белый тридцатиглавый шатер.
Остановился он у шатра,
Где были жерди из серебра,
Из кости мамонта — чингарак.
Перед широкой дверью лег
Мелом выбеленный порог,
Стены украшены резьбой...
Видимо, от головы своей
Отказаться решил Идегей!
Спешился, к тополю привязал
Чубарого своего коня,
В руки меч дамасский взял.
«Увижу, каков он, Кара-Тиин
Своими глазами теперь.
Если умру—умру, борясь!»
Так подумав, толкнул он дверь,
Вступил в шатер, никого не боясь.
Кара-Тиин в шатре возлежал.
Так возлежал в своем шатре,
Что даже Идегей задрожал!
Он возлежал подобно горе,
Сам он — железу подобен был,
Вид его страшен и злобен был,
Вид его приводил в озноб.
Как скалу, он выпятил зоб.
Брюхо выпятил, как скалу.
Голова его - в дальнем углу,
Ноги-грабли достигли дверей
У него, владельца рабов
Руки толще двух коробов.
Встанет он - будет выше звезд.
Сядет он-скажут: горный уступ
Грудь раскинута, будто мост
Кисть раскинута, будто сруб.
Уши его-как два щита
Биться с ним - одна тщета:
Перед ним и дуб - деревцо!
Прямо взглянешь ему в лицо-
Увидишь собственную беду!
Смотрит Идегей, не дыша
В голову бросилась душа
«Это смерть моя»,- он решил.
И взглянул опять Идегей
Он взглянул на стену с резьбой -
Увидал балдахин голубой:
Гурия восседала под ним
Гурия заблистала пред ним!
Отрадна как слава была
Нарядна как пава была,
Как белый лебедь бела
Чарует она и пьянит.
Золотострунный кубыз
В руках у нее звенит.
И, рыдая, поет она,
Золотая звенит струна;
«Мой отец был Шах-Тимир.
Я — дочерью шаха была
И была как лебедь бела.
Но вывернул, связал гяур
Лебединые руки мои.
Бесконечны муки мои,
Наказана я судьбой:
Я гяуру стала рабой,
Гнусного старца я раба.
Мой хозяин—Алып-Баба!»
Сказал тогда муж Идегей:
«Если отец твой Шах-Тимир,
Перед которым трепещет мир;
Если сама ты — Акбиляк,
Белорукая госпожа;
Если тебя связал гяур,
В черной неволе тебя держа;
Если Алып-Бабб превратил
Тебя в наложницу свою;
Если я старика убью;
Если я тебя, госпожу,
Благополучно освобожу;
Если тебя отцу вручу,—
Что я в награду получу?»
Так отвечала Акбиляк:
«Если Алыпа ты победишь,
Если меня освободишь,
Если Тимиру доставишь меня,—
Мой отец тебе даст коня,
Он тебе шубу-одежду даст,
Он тебе столицу даст,
Душе твоей — надежду даст,
Для удоя — кобылицу даст,
Край вечнозеленый даст,
Меня тебе он в жены даст,
Тебя назначит за подвиг твой
Войска своего главой,
Все, что ты попросишь, даст!»
И сказала еще Акбиляк:
«Ты с волосами, как месяц в ночи.
Ты, чье лицо — как солнца лучи!
Видимо, ты - достойный джигит!
Страшный путь пред тобой лежит:
К Кара-Тиину тебя приведет,
Там тебя погибель ждет.
Ты заблудился, сбился с пути.
Пока твоя голова цела,
Постарайся ее спасти!»
Так отвечал Идегей:
«Есть чубарый конь у меня,—
Сесть попробую на коня.
Лук у меня упруг и туг,—
Натянуть попробую лук.
Есть у меня стальная стрела,
Она раскрашена пестро.
Хвост ее — воронье перо.
Не бойся ты старика.
Спит его левая рука.
Левую руку приподними,
Медный его нагрудник открой,—
Попробую пронзить стрелой!»
Так сказав, муж Идегей
На коне очутился вдруг,
Натянул свой упругий лук,
Вставил стрелу с вороньим хвостом.
Акбиляк его поняла:
Алыпа руку подняла:
Медный нагрудник весь раскрыт!
К великану подъехал джигит,
Поспешил он лук натянуть,
Выстрелил в беловолосую грудь,
И в двенадцать обхватов стрела
Сердца достигла взмахом одним,
Сердце Алыпа насквозь прошла,
Камень проткнув, лежавший под ним.
Проснулся Кара-Тиин-Алып.
Мостом раскинутая грудь
Попыталась воздух вдохнуть,—
Не пустила стальная стрела,
Приподняться груди не дала.
Выпяченное, как скала,
Брюхо не оторвет от земли.
Алып от боли осатанел.
Утопая в крови, почернел.
— Гай! — заорал, закричал Алып.
Выбросил ногу, топнул ногой,—
Развалился белый покой,
Войлок рассыпался, как зола.
Правой рукой стукнул Алып,—
Шестьдесят подпорок расшиб.
Крикнул: «Джигит, берегись меня,
За щиколотку возьму коня!»
Размахнулся Алып-Баба,—
Промахнулся: рука слаба!
У чубарого — длинный хвост,
Длинный хвост: до самых звезд
Он восходит, как дым густой!
На руку хвост намотал Алып.
Конь тяжелее горных глыб:
Тащит Алып, тащит коня.
Тащит,— не сдвинет с места его!
Лицом повернулся к дороге конь.
Встал на передние ноги конь:
Тащит врага, тащит врага,
Тащит,— не сдвинет с места его!
В руках врага оставался хвост.
Грудь, раскинутая, как мост,
К черному камню, видать, приросла,
Не шевельнулась в груди стрела.
Сказал, утопая в крови, Алып:
«Не уходи, Идегей, подожди.
Не выслушав, не уходи.
Триста и шестьдесят лет
Я глядел на суетный свет.
Тысячи съел котлов еды.
Тысячи выпил бочек воды.
С Ирген-Куна сошел я вниз.
Силы моей боялись враги.
Делал я лук из конской дуги,
Стебли пускал я вместо стрел.
Ни на кого я не смотрел.
Тысячи ханов разных я знал,—
Ни одного не желал признать.
Тысячи станов ратных я знал,—
Ни одну не признал я рать.
Славен сын Туйгуджи — Токтамыш.
Войско его — густой камыш.
Он воевал и владыкой стал,
Его — существующим не считал!
Много свершив прославленных дел,
Шах-Тимир владыкою стал.
Я — на дочь его глядел,
Его — существующим не считал!
Не ведая, когда и где
Уйдет, иссякнет сила моя;
Не ведая, когда и где
Раскроется могила моя;
Не ведая, когда и где,
От кого мне будет смерть дана,—
Я призвал к себе колдуна,
Истину мне колдун предрек:
«Если найдется человек,
Который сможет убить меня,
Это будет муж Идегей...»
Эй, Идегей, Идегей,
Не уходи до поры!
Жили две пари, две сестры.
Я родился от старшей сестры,
Ты родился от младшей сестры.
Подвигом не гордись, не хвались,
Поводов для гордости нет:
И я родился от пэри на свет.
И ты родился от пэри на свет:
Старшего брата ты убил!
Не уходи, Идегей, подожди,
Не выслушав, не уходи,
Слишком вина твоя тяжка!
Если бы досыта ты всосал
Материнского молока,
Ты б тогда милосердным был.
Жесткое сердце бьется в тебе:
Старшего брата ты убил.
Ты теперь одинок, Идегей,
Камнем на грудь убийство легло!»
Тут воскликнула Акбиляк,
Алое обнимая седло:
«Батыр, великий, муж Идегей!
Месяцеликий муж Идегей!
Барсова кость, львиная грудь!
Недругов победивший в борьбе!
Руки молодые мои
Да будут подушкой тебе!
Косы золотые мои
Да будут периной тебе!
Твои да будут долгими дни!
Муху — душу мою — сохрани!
Изумивший страну батыр,
Удививший отвагой мир,
Прими в объятия меня!
Поедем к моему отцу.
Мой отец тебе даст коня,
Шубу — на загляденье — даст,
Стольный град во владенье даст,
Край вечнозеленый даст,
Он меня тебе в жены даст,
Сделает он тебя главой
Многочисленной рати своей.
Поедем, поедем, Идегей!»
Тут рванулся ярый конь,
Вздыбился чубарый конь,—
Нет, не уйти от старика,
Сильная у него рука!
Продолжал хрипеть Алып:
«Не уходи, Идегей, подожди,
Не выслушав, не уходи:
Мылом не выбелить того,
Кто родился черным на свет;
Силой не выпрямить того,
Кто горбатым увидел свет;
Мучил тебя хан Токтамыш.
Если к Тимиру перейдешь —
Свой хребет не распрямишь,
Избавителя не найдешь.
Храни мои слова в ушах:
Страну твою захватит шах,
Выпьет кровь и разграбит дом,
Имя твое покроет стыдом.
Он твой род поработит.
Твой народ поработит.
Он твоими руками в бою
Поработит отчизну твою.
Земли твои разрушит он.
Клятвы свои нарушит он.
Тысячи раз обманет он,—
Таким, как ты, не станет он.
И это узнав, уйди, Идегей!
Проклятье мое стрелы острей:
Камень оно пройдет насквозь!
Оно бы и сейчас нашлось,
Но если я тебя прокляну,
Что я делать буду, батыр?
Если тебя не прокляну,
Чистым покину этот мир!
Не веришь моим словам?
Скажу примету одну:
Из приказов твоих ни один
Не исполнит твой сын Нурадын.
Ссориться ты будешь с ним,
И, поспорив, станешь кривым,
Окривеешь на правый глаз!
Прохрипев в последний раз,
Отдал душу Кара-Тиин.
Душу выпустил он из рук,—
Хвост не выпустил он из рук,
Крепко мертвец коня держал.
Идегей бичом взмахнул.
Скакуна ногой толкнул.
Разъярился конь, задрожал,
Вздыбился чубарый скакун
И рванулся ярый скакун,—
Но с места сойти не может он
Выхватил Идегей из ножон
Удлиняющийся меч.
Размахнулся мечом с плеча,—
Конский хвост отлетел от меча,
Освободился чубарый конь.
А семнадцать батыров-мужей,
Увидев из-за камышей,
Что Кара-Тиин Алып
От руки Идегея погиб,—
Подскакали к стану тогда.
Испугали охрану тогда.
Кара-Тиина-Юсунчи
Передние воины все,
И средние воины все,
И задние воины все,
От страха расстроены все,—
Рассыпались на конях,
Будто весь мир им тесен был!
И показались в степи
Сорок верблюдов и кобыл,
Сорок погонщиков-рабов.
Те, кто были рабами вчера,
Преклонили колени свои.
Идегею сказал Кулчура:
«Этот муж, Кара-Тиин,
Поработителем нашим был.
Этого мужа ты убил.
Слепли наши глаза от слез,—
Ты невольникам волю принес.
Ты, кто для страждущих стал врачом,
Ты, кто для жаждущих стал питьем,
Для заблудившихся — путем,
Для безлошадного — конем,
Братом для безродного стал,
Пищей для голодного стал,—
Оказалось, ты — Идегей!
Прахом лежа на пути твоем,
Дорожную молитву прочтем:
«Когда ты помчишься в пыли дорог,
Да будет с тобой Хызр-пророк,
Да будет открытым твой путь всегда,
Да будет беглянкой твоей—беда!»
Так пожелали сорок мужей,—
Сорока рабов голоса.
И молитву приняли небеса,
И мужем стал джигит Идегей,
А чубарый, коней вожак,
Идегеевой рубки принял знак:
Вырос маленький хвост у коня _
Это печать Идегея на нем...
Так чубарый с этого дня
Короткохвостым стал конем.
Вынув аркан волосяной,
В сорок обхватов шириной,
Сорок кобыл Идегей привязал,
Сорок быков запрячь приказал.
Потащили они аркан:
В нем лежал Алып-великан.
Идегей у проточной воды
Вырыл могилу в земле сырой.
Вырыв могилу, похоронил,
Стала могила курганом-горой.
ПЕСНЬ СЕДЬМАЯ
О том, как Идегей прибыл к Аксак-Тимиру
и привез ему его дочь Акбиляк.
Прибыли в Тимиров дом
На быстроногих скакунах.
Принял их великий шах
Отдав учтивый салям сперва
Произнесли такие слова:
«Вот радостная весть, Шах-Тимир!
О, сладостная весть, Шах-Тимир!
Если Кара-Тиин-Юсунчи,
Землевладыка, злодей
Муж, поработивший людей
Батыр батыров, великан.
Страстью и злостью обуян,
Твою несчастную Акбиляк,
Твою прекрасную Акбиляк
С милым ее отцом разлучил,
С Белым твоим Дворцом разлучил,
Ее в жестокий плен увез,
Заставив алое лицо
Вянуть от горючих слез,—
То безлошадному ставший конем,
Заблудившемуся — путем,
Для жаждущего — питьем,
Для страждущего — врачом,
Тот, кто братом безродному стал,
Тот, кто пищей голодному стал,
Кто посохом — пешеходу стал,
Опорою — народу стал
Тот, кого зовут: Идегей,—
В горе тебе сумел помочь:
Убил Кара-Тиина он,
Освободил от плена он
Акбиляк — твою чистую дочь,
Освободил от рабства нас,
Акбиляк он тебе везет.
Между вами пути сейчас
Три месяца и десять дней».
Когда зазвенела весть в ушах,
Сказал Тимир, эмир и шах:
«Дальний сей путь покройте вы,
Встречу в пути устройте вы.
Берегите — наказ даю —
Идегея и дочь мою,
Чтоб не дышал им в лица зной,
Чтоб не мешал их вихрь степной!»
Много сказал им добрых слов,
Тридцать тысяч отправил послов.
Ой речная, живая струя!
За той рекою Сыр-Дарья,
За Сыр-Дарьею - Самарканд
Сто минуло долгих дней
Прибыл сюда Идегей.
Справа тридцать биев стоят.
Слева ждут его пятьдесят
Вышел Шах-Тимир из ворот:
Он спешит увидеть приход
Такого мужа, как Идегей
Оказался таков Идегей-
Потомок Тулпара под ним
Пятнисто-чубарый под ним
Гордо ступает по траве
Царственная шапка-луна,
Воркута крылья на голове.
В белое золото убрана,
Шуба расшитая на нем
Следуют за его конем
Семнадцать грозных мужей
Грудь батыра шире арбы.
Плечи созданы для борьбы.
Львиная сила в его руках
Барсова крепость в его ногах.
У коня взыграла душа.
По майдану, не спеша,
Подъехал к Тимиру Идегей,
Поклонясь, произнес привет
Рядом с ним, на рыжем коне.
Лучась, как солнечный свет,
Сияя, подобно луне,—
Акбиляк, чиста и светла.
Идегей с коня соскочил.
Девушку снял он с седла,
К Шаху-Тимиру подойдя,
Шаху-Тимиру дочь вручил,
За кончики пальцев ее ведя.
Эмир Бырлас Шах-Тимир
Девушкам дочь лелеять велел.
Ситами золото сеять велел,
Лопатами — серебро.
Празднества затеять велел.
Он пригласить Идегея велел
В шатер, разукрашенный пестро.
Два костра зажечь приказал.
Идегею почет оказал:
Между кострами велел пройти.
Повелел он чанг-чалгам звенеть.
Повелел дум-думбакам греметь,
На сурнай-курнае играть,
В кожаный барабан ударять,
Неисчислимых рабов собрать
Из всех своих городов и столиц,
Резать приказал кобылиц,
Помоложе, погорячей.
Ровно сорок дней и ночей
Длились игрища, длился пир.
Утром сорок первого дня
Идегея спросил эмир:
Шах-Тимир: «Кто ты такой?»
Ответствовал Идегей:
«Инджу-Дарья — твоя река,
Эта река широка.
Банджу-Дарья — твоя река,
Она не глубока.
Знай, что подлунный свет велик.
Реки мои — Мать-Идиль и Яик.
Булгар — моя страна.
Там чеканят азгари,—
Полна монетами казна.
Хан-Сарай — мой родимый дом.
Множество золотых монет
В доме чеканят моем.
Татский неистребимый род;
Нугая лучезарный дом —
Вот откуда мой приход,
Вот каким я прибыл путем!
Славный бий Кутлукыя —
Вот кто моим родителем был.
Хан Токтамыш его убил.
Если несчастный Кутлукыя
Со своей головой разлучен;
Если с великим Идилем я,
С полноводной рекой разлучен.
с благородной страной разлучен;
Если с блеском моих очей,
С Нурадыном я разлучен,
С мужем-сыном я разлучен,—
Если ты не примешь меня,
Где ступит нога моего коня?
В арбакеша я превращусь,
По дорогам с водой потащусь,
Заработаю на еду,
Пропитанье себе найду».
Ответствовал Шах-Тимир:
«Да будет благословен твой приход»
Был в Уняне могучий хан,—
Никогда твой татский род
Не склонял пред ним головы,
Робких не знавал он сердец.
Елкыбай, твой большой отец,
Не подчинялся никому,—
Лишь Тимучину одному!
Будь и ты подобен ему,
Перед ханом ты не склонись,
Токтамышу не подчинись,
Что же будет, если ты
Станешь тарханом моим,
Другом желанным моим,
Близким из близких людей?
Хан убил отца твоего.
Из-за меня — кончина его.
Теперь я вижу сына его.
Это — ты, Идегей!
Если грубый хан Токтамыш,
Такого, как ты, не признает,
Если он сам тебя отдает,—
Оставайся возле меня,
Да будет благословен этот день!
Шубу с плеча моего надень.
Ворот — золото и два
Из ткани шелковой рукава!»
«Бием ты будешь!» —Тимир сказал.
«Славу добудешь!» —Тимир сказал.
«Подавляй мятежи!» — сказал.
«Охраняй рубежи!» — сказал.
«Оплотом своим тебя изберем.
Если ударишь тебя топором —
Голова не отскочит с плеч.
Шеи — с размаху — коснется меч —
Шеи не повредит.
Ты сумел победить Юсунчи,
Тебя — никто не победит.
Акбиляк, мою дочь, ты спас,—
Тебе отдам ее сейчас.
Прими, Идегей, прими!
Сделал Тимир, как сказал.
Муж Идегей, что сказал он,— взял
Дочери шахской супругом стал.
Шах-Тимир ему другом стал,
Сделал бием, главой людей.
Но все же: кто таков Идегей?
Этого Шах-Тимир не узнал!
ПЕСНЬ ВОСЬМАЯ
О том, как Токтамыш-хан
с позором прогнал Нурадына.
Токтамыш, властелин держав,
Об Идегее весть услыхав,
Так сказал в один из дней:
«Мой смертельный враг Идегей
Убежал от меня, говорят.
Девять знатных моих мужей,
Устрашась, вернулись назад.
В Самарканде сидит Тимир-Шах.
Он мне враг, и я ему враг.
Пусть, отца безродного сын,
Самарканда он властелин,
Пусть он глава двенадцати стран,—
Он для меня не шах и не хан.
Пусть он мнит, что он велик,—
Свой с печатью алой ярлык
Никогда ему не отдам,
Я не подчиняюсь врагам.
Есть у меня Джанбай-мудрец —
Тот, кем гордится мой дворец
Есть у меня богатырь-смельчак —
Сын Мютана бий Кыпчак.
Есть у меня престол золотой,
Я владею несметной ордой
Если Шах-Тимир на меня
Снова поведет свою рать,—
Есть моя мощь, чтоб его покарать»
Мне враги Идегей и Тимир,—
Ни одного из них не боюсь.
Если вступили они в союз,—
Ровней не станут мне вдвоем:
Дом Чингиза - мой древний дом,
От Чингиза веду я свой род.
Если вдвоем пойдут в поход,—
Оба не станут единой страной,
Не сравняются оба со мной,
Оба моих коварных врага!
Идегей — Тимира слуга:
Как перебежчика позабыть?
Здесь у него остался сын,
Отрок по имени Нурадын,—
С этим отроком как поступить?»
А между тем в краю родном
Нурадын мужал с каждым днем.
Отроки, чей предок Чингиз,
Лучшего друга узнали в нем.
Видя, что ростом он высок,
Что, как муж, он в плечах широк.
Джанике, от злости бледна,
И от зависти зелена,
Хану-мужу сказала так:
«Идегей пустился в бега,
Он теперь Тимира слуга.
Здесь его находится сын,
Со знатными водится Нурадын,
Низкий, не почитает тебя,
Ровней ханам считает себя.
На непорочных твоих дочерей,
На Ханеке и Кюнеке,
Зарится он в гордыне своей.
Хвастовство его слышу я,—
Говорит: «Токтамышу я
Отомщу, потому что убил
Деда старого моего,
Свергну я с престола его,
За отца моего отомщу,
Месть мою в войну превращу».
Токтамыш, повелитель вельмож,
Нурадына позвать приказал,
И пришедшему он сказал:
«Отпрыск бия на бия похож,
Отпрыск хана на хана похож,
Кречетом будет, как и отец,
Кречета незрелый птенец.
Не подчинившись воле моей,
К Шаху-Тимиру бежал Идегей.
Здесь у него остался сын,—
Будет ли он на отца похож,
На Идегея похож Нурадын?»
Так ответствовал Нурадын:
«Хан-господин, эй, хан-господин,
Эй, послушай ты меня!
Жеребенок похож на коня.
Малый холмик на гору похож.
Отпрыск бия на бия похож.
Кречетом станет птенец в гнезде
А пока наш хан — Токтамыш.
Будет его народ в беде,
Будет в рабстве жить человек
Будут похожи на чью судьбу
Судьбы вдов, сирот и калек?
Речь с правителей я начну:
Развалили они страну.
Страна нища, страна слаба,—
На чью похожа ее судьба?
На чужбине теперь мой отец,—
На чужом скакуне беглец.
Кобылицу чужую доит,
И чужой у него верблюд,
И чужой вокруг него люд,
От тебя мой отец ушел
Места в стране своей не нашел,
Оборвал родовую нить,
Был он вынужден так поступить,—
На чью похожа его судьба?
Хан-господин, зорче взгляни-
Горький пот потечет со лба —
Солью станет, дойдя до ступни.
Холод слова до сердца дойдет,—
Превратится тотчас же в лед.
Ветер на дерево дохнет,—
Он макушку его повернет.
Слово человека согнет,—
Голову его повернет.
Так повелось с давнишних пор-
Хвастуну-бедняку — позор,
Хвастуну-богачу - почет.
Бий кручину раба не поймет
Бия кручину хан не поймет.
Хан судьбу бедняка не поймет,
Недруг тайну врага не поймет.
Знатный безродного не поймет,
Сытый голодного не поймет,
Здоровый больного не поймет,
Речистый немого не поймет,
Друга друг не поймет никогда,
Если речь его другу чужда.
Ценность злата ценитель поймет,
Ценность мужа властитель поймет.
То, что знает мудрый старик,
То и познавший дороги постиг!»
И пока говорил Нурадын,
Токтамыш, страны властелин,
То садился, то вставал.
Он Джанбая к себе позвал.
Попросил: «Дай мне совет.
Был у меня Кутлукыя,—
Отрубил ему голову я.
Идегею не отрубил,—
Недальновидным тогда я был,—
Взял я на голову беду.
Вышло так: Идегеем был
Тот, кого я звал: Кубугыл.
Ныне погоню отправлю я,
Беглеца обезглавлю я,—
На голову получил врага.
Жизнь живущему дорога,
Мертвому страшен Страшный Суд.
Здесь у меня Идегея сын,—
Страшен мне молодой Нурадын.
Посмотри-ка на мой народ:
Сирота, калека, бедняк,
Раб, который бессилен и наг,—
Ненависть в каждом из них живет.
На Нурадына я покушусь,—
Этой ненависти страшусь.
Ярый мой враг— Тимир-Шах;
Не этот мой враг внушает мне страх.
С ним Идегей вступил в союз; —
Этого Идегея боюсь!
Если я сына его не убью,
Страх обессилит душу мою».
Молвил советник Джанбай в ответ:
«Славный хан, прими мой совет.
Коль Нурадына ты умертвишь,
С местью придет к тебе Идегей.
Коль Нурадына ты пощадишь,
Смута начнется в стране твоей.
Нурадына не обезглавь,
Но и в стране его не оставь,
У себя его не держи,
«Поезжай к отцу,— прикажи,—
Доберись к нему жив-здоров».
Сразу же после этих слов
На стригунка его посади,
В степь-пустыню его проводи:
Не умрет,— будет жизнь дана,
А умрет,—не твоя вина».
Так советник Джанбай сказал,
И двенадцать биев своих
Грозный хан Токтамыш призвал:
«Ставший моих писцов главой,
Дел моих знатоком, Байназар!
Родич и сокольничий мой,
С золотым кушаком Кушназар!
Отрока Нурадына сейчас
С головы оденьте до ног.
Ты, беспечный крепыш Алман-бий.
Ты, держащий бердыш Дюрмен-бий,
Дайте копье, кольчугу, клинок
Отроку Нурадыну сейчас.
С книгой моей описной Карим-бий,
Ведающий казной Умар-бий,
Отроку Нурадыну сейчас
Дайте сбрую,—таков приказ.
Верный мой юрт-бий Янгура,
Честный мой иль-бий Илтирас,
Отроку Нурадыну сейчас
Дайте аргамака-коня,
Но такого, однако, коня,
Чтоб можно было на нем бежать,
Чтоб можно было его догнать».
Услыхав Токтамыша слова,
Байназар, дивана глава,
Ханский сокольничий Кушназар
Принесли Нурадыну в дар
Шубу с рваным воротником,
Без наушников рваный треух.
Нурадыну со злобным смешком
Беспечный крепыш Алман-бий,
Держащий бердыш Дюрмен-бий
Саблю принесли без ножон,
Был топор, топорища лишен.
С книгою описной Карим-бий,
Ведающий казной Умар-бий
Из пеньки подпругу, а плеть —
Из веревок, что начали тлеть,
Да из лыка седло без стремян,—
Как приказал Токтамыш-хан,
Нурадыну в дар принесли.
Бий Янгура, бий Илтирас
Так исполнили ханский приказ.
Оба направились к табуну,
Жалкую лошаденку одну
Увидали, вспугнув коней.
Как стебелек, шея у ней,
Вздулся живот, на тыкву похож,
Грива облеплена репьем,
Жесткие космы стоят торчком,
Ноги — врозь, копыта — врозь.
Двое биев двинулись вкось,
Окруженные табуном,
Недоуздок из лыка вдвоем
Накинули на лончака,
Янгура, держа в поводу,
Илтирас, толкая слегка,
К Токтамышу его привели.
Так сказал страны властелин:
«Гай, Нурадын, гай, Нурадын,
Да пребудет с тобою Творец!
Не хотел Идегей, твой отец,
Подчиниться воле моей,
Головы своей не склонил,
Убежал от меня Идегей,
Но я жизнь ему сохранил.
Шубу дал, чтоб ее надел,
Дал коня, чтоб в другой предел
Ускакал, расстался с ордой.
Сам ты молод, твой конь — худой,
Если ты по безводным степям,
Нурадын, доберешься к отцу,
То от нас передай салям».
Как садился отрок в седло,
Ханских слуг орава, крича,
«Гай!» и слева, и справа крича,
Жеребенка толкала зло.
Нурадын покинул Сарай,
По степному поехал песку.
Он ударил по тебеньку,
Мягкой плетью огрел седок
Жеребенка лоснящийся бок,
Не жалел жеребенок сил,
И такое ретивый покрыл
Расстояние за три дня,
Что Нурадын оценил коня,—
Понял: жеребенок свой род
От могучих чубарых ведет!
ПЕСНЬ ДЕВЯТАЯ
О том, как Нурадын прибыл к отцу,
и о походе Идегея совместно с Аксак-Тимиром
на хана Токтамыша.
За струею — речная струя,
За рекою — река Сыр-Дарья,
За волною бурлит волна.
Пестрого вплавь пустив скакуна,
Через желтую Сыр-Дарью
Переправился Нурадын.
Он скакал средь гор и долин,
Стала грива коня сухой,
Веки сделались тверже льдин,
Белой пеной покрылось седло.
Сорок дней и ночей прошло,—
Увидал Самарканд Нурадын.
До ворот доскакал крепостных,
И как будто бы сквозь туман
Увидал украшенья на них,
Увидал у ворот часовых.
Страже сказал, кто его отец.
Въехал в город и, наконец,
Увидал Идегея дворец.
Пред отцом предстал Нурадын.
«Ты ли это, мой милый сын?» —
Отрока вопросил Идегей.
К сыну двинулся он стремглав.
Очи отрока поцеловав,
Лоб обнюхав, приласкав,
Отрока вопросил Идегей:
«Прибыл ли ты один, без друзей?
Ехал ли безопасным путем?
Все ли спокойно в краю родном?
Здравы ль ровесники твои,
Родичи, сверстники твои?»
Нурадын промолвил в ответ:
«Посылает тебе привет
Наш дорогой родимый край —
Идиль, Яик, Булгар, Сарай,
Черные пески Нуры,
Уел, Кыел, Илек, Каргалы,—
Вся татарская наша земля!
Матушка моя Айтулы,
Город Кум-Кент и вся страна,
Что тебе навсегда верна,
Твой барашек, чья шерсть нежна,
С рогом, как молодая луна,
С выгнутым, словно кубыз, хвостом,
Твердым при этом, как кетмень,
На Сары-Тау, в летний день,
Твой верблюд, чьи горбы жирны,
Ребра — необычной длины,
Этот с широким желудком верблюд,—
Каранаром его зовут,—
С пожеланием долгих лет
Посылают тебе привет!»
Так сказал тогда Идегей:
«Слышу я уста твои,
Слышавшие Идиля волну!
Вижу я глаза твои,
Видевшие родную страну!
Рот открыл ты, сказал: «Яик»,
«Сары-Тау» сказал твой язык,
Я от этих радостных слов
Принести себя в жертву готов!»
Услыхал богатырь Идегей,
Каково житье-бытье.
Увидал богатырь Идегей
Шубу на сыне — рвань, тряпье,
Жалкое снаряженье его,—
Понял, каков Токтамыш,
Понял злоумышленье его!
Дал он сыну и дом, и слуг,
Угостил из собственных рук,
Дал коня, чтоб на нем скакать,
Игрищами стал развлекать,
В честь Нурадына устроил пиры,
Были все гости к нему добры.
Много прошло месяцев-дней.
Нурадына позвал Идегей
И сказал: «Говори, дорогой».
Сын ответствовал речью такой:
«Конь, пока не споткнется в пыли,
Не постигнет сущность земли.
Муж, пока судьба не согнет,
Прелесть родины не поймет.
Пока на могучей реке Идиль
Есть у меня родная страна,
Мне Тимира страна не нужна.
Здесь не светит мне небосвод,
Здесь река для меня не течет».
Произнес Идегей слова:
«Эй, Нурадын, мой Нурадын,
Цель твоя, скажи, какова?»
Так ответствовал Нурадын:
«Если сказать, то таков закон:
Конь стремится к земле, где трава,
Муж стремится к стране, где рожден.
И пока есть земля, где с моей
Пуповины капала кровь,
Есть Идиль — серебра светлей,
Есть к родному краю любовь,
Есть прогнавший тебя Токтамыш,
Есть прогнавший меня Токтамыш,
Деда казнивший мучитель есть,—
Есть в моем сердце жаркая месть!
Нет греха в отмщеньи святом.
О мой отец, коней повернем,
Устремимся к реке Идиль,
В кущах прибрежных раскинем стан!
И пока дополна колчан
Острыми стрелами набит,
И пока Токтамыш-хан
Не низвергнут, не убит,—
Будем стрелять, будем стрелять!»
«Эй, Нурадын,— сказал Идегей,—
Я по стране тоскую своей.
Хоть тоска в моем сердце есть,
Хоть мне дорога моя честь,—
Ты не те слова говоришь.
Не возвращусь я в ту страну,
Что такого, как Токтамыш,
Властелином своим признает.
Пока послушен ему народ,—
Та земля меня не влечет,
Та вода для меня не течет».
Так сказал тогда Нурадын:
«Эй, отец, мой отец дорогой!
Там, где над Идилем-рекой —
Города Сарай и Булгар,
Поднимаются млад и стар,
Татары твои, нугаи твои
Свергнуть злобного хана хотят.
Возглашает и стар, и млад:
«Пусть у нас правит Идегей!
Пусть нас возглавит Идегей!
Меч, молоком омытый,— вновь
Пусть омоет ханская кровь!»
Это, нагнав меня в степи,
Мне поведал булгар Бодай-бий.
Эй, отец дорогой, поскорей,
Натянув поводья коней,
Переправимся через Идиль.
В кущах прибрежных раскинем стан.
И покуда есть стрелы-колчан,
И покуда с нами народ,
И покуда земля — наш оплот,
Будем стрелять, будем стрелять!»
Так Идегей тогда сказал:
«Верно ты говоришь, Нурадын,
Вижу,— ты благороден, мой сын.
Если Сарай, если Булгар,
Если Чулман, если Нукрат,
Дети нугаев, дети татар
Свергнуть Токтамыша хотят,
Если ждет меня мой народ,—
Будем там, где народ живет!
Мы внемлем зову родной страны,
А мужем того лишь назвать мы должны,
Кто внемлет слову родной страны!»
Шаху-Тимиру сказал Идегей:
«Был мне Кутлукыя отцом,—
Его обезглавил Токтамыш.
Меня прогнал он, изгнал наш дом
Скитаться заставил Токтамыщ
Две реки — Идиль и Яик,
Адыр, где скот числом велик,
Сарай, где чеканят издавна
Множество монет золотых,
Булгар, где полна серебром казна,
Дом татар, всех близких, родных —
Покинуть мне приказал Токтамыш
Сын у меня достойный есть.
Он для меня — светлая весть,
Нурадына изгнал Токтамыш.
По-иному ныне бурлят
Наши реки Чулман и Нукрат.
Ныне ждет меня мой народ,
Токтамыша не признает.
Дай мне разрешенье, эмир,—
Я к реке Идиль поскачу,
Свой народ соберу, сплочу,
На Токтамыша стрелой полечу,
Поведу на злодея народ,
И пока моя смерть не придет,
Буду стрелять, буду стрелять!»
Шах-Тимир Идегею сказал:
«Истину ты, Идегей, говоришь.
Кутлукыя был твоим отцом,—
Обезглавил его Токтамыш.
Он изгнал твой татский дом,
И тебя изгнал Токтамыш.
Сына, рожденного тобой,—
Нурадына изгнал Токтамыш.
Учинить задумав разбой,
В Самарканд пришел Токтамыш.
Я жеребенка ему подарил,—
Он ответил мне похвальбой,
Хлеб из моих получил он рук,
И, наглец, возгордился вдруг.
Лишь получил он ханство свое,
Сразу явил он чванство свое.
Если он твой корыстный враг,
Он и мне ненавистный враг!
День мой настал, победа близка,
Если такого, как ты, смельчака
Обрела теперь моя рать.
Я соберу свои войска,
Токтамыша пойду воевать,
С Токтамышем расправлюсь я,
И навеки прославлюсь я!»
Так сказал Аксак-Тимир.
Полное издевки письмо
Токтамышу направил эмир.
Войско воедино собрав,
Полководцев поставил эмир:
Ир Каплана — на правом крыле,
Кыйгырчака — на левом крыле,
Идегея — над всеми главой.
Двинулось войско во весь опор,
Словно шумный вихрь круговой.
Из замечтавшихся тихих озер
Рыбу на берег извлекло.
Пило воду из родника,
Замутив его слегка.
Там, где среди степи росло
Дерево с синеватой листвой,
Где текли, волна за волной,
Среброструйные ковыли,
Там, наплывая в дали степной,
Двигалось войско — волна за волной.
Там, где устраивалась на ночлег
Впереди скакавшая рать,
Утром воду пила из рек
Позади скакавшая рать,
Шумя и звеня, как саранча,
Шипя, шевелясь, как черный змей,
Все живое давя, топча,
Всех сметая с дороги своей,
Иль заставляя пасть пред собой,—
Двигалось войско на грозный бой.
А полководец Идегей
Не бросает уставших людей,
Не терзает хромых лошадей.
Полноводна Инджу-река,
Мелководна Ванджу, узка,
Над Ак-Тубе склонился тростник.
Далее — река Яик.
Здесь и стал на отдых Тимир,—
Тот, кто к обману и козням привык
Степью измученные бойцы
Воду пили из Яика —
Так, что стала мелкой река,
Отступила от берегов.
Шах Аксак-Тимир приказал
На берегу устроить привал.
И когда Идегей верхом
У Яика взобрался на холм,
Увидал Идиля струю,
Родину увидел свою,—
Спешился, землю стал целовать,
Песню сердца стал напевать:
«Здравствуй, Идиль, Отчизна-Дом!
Мир да будет в Доме родном!
Здесь, в этом доме, мой отец
Счастлив стал, как жених и зять.
Выйдя замуж, здесь моя мать
Стала невесткой, стала женой.
Здравствуй, Идиль, мой Дом родной!
Здесь, где мое началось бытие.
Перерезали пуповину мне.
Здесь полоскали мое белье,
Здесь я плескался в речной волне.
Здесь доили наших кобыл,
Здесь кумыс я когда-то пил.
О, мой Дом, желанный мой Дом
Между Идилем и Яиком!
О, мой Дом, где птицы звенят,
Радостно ржание жеребят,
О, мой Дом, что хлебом богат,
Дом, где дни мои были светлы,
О, города Ибрагим и Ашлы
Меж городами Казан и Булгар!
Славный Дом моих предков-татар!
Что светлей на земле, чем луна,
Если безоблачен небосвод,
Что милей, чем родная страна?
Выродком окажется тот,
Кто, возвратясь, страны не найдет.
Еду, еду, в жарком бою
Отвоюю отчизну свою!
О подсолнух в дуб высотой,
Стадо, склоненное над водой,
Листья деревьев-щитов плотней,
Серьги серебряные ветвей,
Яблоко в сердце величиной.
О не ты ль это, Дом родной,
Где я голод свой утолял?
Здравствуй, будь счастлив, родимый край!
Здесь, где рос изумрудный тугай.
Мы привязывали кобыл
Здесь я со сверстниками дружил
Здесь поудобней садились мы.
Как жеребята, резвились мы.
Здесь, ровесники, мы сошлись
Здесь мы пили свежий кумыс.
Травы ласкали нашу гурьбу.
Здесь наполняли мы сабу
Идиль-реки сладкой водой...
О мой Дом, что стало с тобой?
Каждый лист на ветвях пожелтел
Изумрудный тугай почернел.
Токтамышем угнетена,
Чем ты стала, родная страна?
Чем стал и я, печали копя,
Я, отторгнутый от тебя?
Но пока для меня сладка
Дорогая Идиль-река,
С ней — Яик, Нукрат и Чулман
Орошают двенадцать стран,
Но пока у меня есть кров,
Дом, который с детства люблю,—
Я не сдамся, не отступлю:
Превратившего вольных в рабов
Токтамыша я зарублю.
Дом родной, отвоюю тебя,
Благоустрою, восстановлю,
Я избавлю тебя от зол,
Дом родной, я к тебе пришел!»
И когда отдыхали полки
На берегу Яика-реки,
Хан Токтамыш увидел сон.
Он проснулся, сном потрясен.
Стал раздумывать, стал гадать.
Что же может сон означать?
Был у властелина страны
Старец, разгадывающий сны.
Хан Токтамыш его призвал.
«Эй, предсказатель,— хан сказал,—
Снов толкователь,— хан сказал,—
Сон мне приснился во тьме ночной.
Белый заяц бежал предо мной,
Но упустил я беляка.
В светлом Идиле вода глубока,
В добром Идиле на утре дня
Белого утопил я коня.
От коня избавился я,
И домой отправился я,
Домочадцев собрал и родных,
Пир-горой устроил для них.
На золотой положив поднос,
Ляжку с грудинкой я принес,
Но получилось ни это, ни то:
Сокол-чеглок спустился вдруг,
Ляжку с грудинкой выбил из рук.
Вырос осокорь на дворе.
Рухнул осокорь на заре,
Девяносто листов разбросал.
Я к насесту орла привязал,—
Взмыл он в страхе до самых небес.
Дунул я в охотничий рог,—
Возвратить я птицу не мог,
Навсегда мой орел исчез.
Растолкуй, о мудрец, мой сон».
Ясновидец сказал в ответ.
«Без лебедей,—таков закон,—
Лебединого озера нет.
Думаешь,— не гремит перекат
В озере, где чайки кричат?
Думаешь: твоя голова
Будет спокойна, будет жива,
Если живет на земле Идегей?
Да тебя помилует Бог!
Если ты зайца не уберег,
Значт,— не приведи Аллах,—
Не удержишь державу в руках,—
Ту, что тебе оставил Чингиз.
Эй, Токтамыш, судьбе подчинись!
Если родного Идиля вода
Мутною стала,— это беда.
Если коня утопил в реке,
Если видны следы на песке,—
Значит, прольется татарская кровь!
К тяжкому горю себя приготовь:
Если ты пир устроил во сне,
То наяву, значит, быть войне.
Ляжка — это ханша твоя,
А грудинка — дочка твоя.
Если съел их сокол-чеглок,
Значит, уже Идегей недалек.
Не обесчестил бы Идегей
Двух твоих близнецов-дочерей!
Лишней души в себе не держу,
Если же начал я речь, то скажу.
Осокорь на землю упал,
Этот осокорь — ты сам.
Девяносто листов разбросал,—
то, поверь моим словам,
Девяносто ратей твоих,
Столько же полководцев твоих,
Столько же знамен боевых!
Улетел в испуге орел,—
Это, пред правдой согреша,
Улетела муха-душа.
Береги, береги ее, хан!»
Токтамыш, повелитель стран,
Выслушав то, что сказал старик,
Головою сперва поник
И сказал, побелев, как снег:
«Идегея ты человек,
Ты наставник его души,
Но живого ты не страши
Мертвого волка головой.
С прахом я род сравняю твой!»
Палачам разъяренный хан
Приказал провидца схватить,
Бросить старца в узкий зиндан.
Слух прошел средь тысяч людей,
Что походом идет Идегей,
Всполошился огромный край.
Мстительный сын Камала Джанбай
К хану пришел с советом дурным:
«Идегей был мужем таким:
Тем, кто был его старше на год,
Говорил: «Всему свой черед,
Мы восстанем, как время придет».
Тем же, кто был младше на год,
«Не торопитесь,— говорил,—
Накопите побольше сил».
Пир Галятдин, старец святой,
Идегея учителем был,
С детства — руководителем был.
Хан, вниманья меня удостой:
Не предпримет твой враг ничего
Без наставника своего.
Пир Галятдина уговорим:
Лишь приблизится с войском своим
Идегей к реке Яик,
Пусть подскажет святой старик
Чтоб Идегей повернул вспять
С грозной местью пришедшую рать.
Мы же войско свое соберем,
Учиним Идегею разгром».
Принял эти слова властелин.
Был отправлен Пир Галятдин
К Идегею в званье посла
Вместе с ним — ученый мулла.
Там, где быстрый Яик течет,
Там, где военного стана привал
Им оказал Идегей почет.
Мудрого старца поцеловал,
Выбрал барана пожирней,
Приготовить велел повкусней
Он девятиблюдный обед.
Был он для важных гостей слугой.
Вечер лег, наступил покой,
Забелел над рекой рассвет,
Розовея, заря взошла.
Тут поднялся Пир Галятдин,
А за ним — ученый мулла.
Пиру-наставнику Идегей
Молвил, встав на колено одно:
«Так мне стоять пред вами дано,
Мудрости внять ваших речей»
Слово Пир Галятдин изрек:
«Эй, мой сынок, эй, мой сынок,
Ты, кто с войной сюда пришел,
Слушай, что говорит посол,
Тот, кто с миром к тебе пришел:
У Токтамыша,— тебе ли не знать,—
«Девяностоглавая рать.
Во главе его мулл стоит
Славный потомок пророка Саид.
Если в чем-то хан виноват,
Если грех Токтамыша тяжел,
Я прощенья просить пришел.
Поверни свое войско назад.
От сраженья ты откажись,
К хану приди, мир возлюбя,
В Белый Дворец, сынок, возвратись,
Бием сделает хан тебя!»
Идегей в ответ произнес:
«Ты, посланник, что мир принес,
С воином хорошо говоришь.
Но когда этот хан Токтамыш
Дорогому отцу моему,—
Голову Кутлукые отрубил,
Где, мой наставник, тогда ты был?
Джантимир, почтенный отец
Сыновей отважных шести,
Как и ты, мой наставник-мудрец,
Кутлукыю пытался спасти,
Он-то и есть спаситель мой,
Истинный он учитель мой!
В день, когда я в люльке лежал,
Запеленутый слабый малыш,
И меня убить приказал
Этот самый хан Токтамыш,
И дитя свое Джантимир
В люльку вместо меня положил,
И Токтамыш дитя зарубил,
Кровь младенца из люльки текла,—
Где во время этого зла,
Где, мой наставник, тогда ты был?
В дни, когда из страны родной,
Ханом, овладевшим страной,
Изгнан был мой татский род,
Столько тягот познал и невзгод,—
Где, мой наставник, тогда ты был?
В день, когда приказал властелин,
Чтоб Нурадын, мой невинный сын,
На жеребенка тощего сел,
Шубу-рвань на себя надел
И в пустыне упал без сил,—
Где, мой наставник, тогда ты был?
В дни, когда беззащитных вдов,
Нищих, калек, сирот, рабов
Токтамыш притеснял, губил,
И когда их мольбы-голоса
Соединяли с землей небеса,—
Где, мой наставник, тогда ты был?
Ты, желающий мира посол,
В дни, когда мира я не нашел,
Мира-покоя в стране родной,
Где, мой наставник, тогда ты был?
Да, я воин, пришедший с войной:
День возмездья теперь наступил!
Хан Токтамыш в грехах погряз,
И за него в этот грозный час
Ты не молись, наставник мой,
К хану вернись, наставник мой?»
Речь Идегея пришла к концу,
Он отправил старца назад
И поднялся, гневом объят,
И сказал Тимиру-хромцу:
«Там, где Идиль и Яик бурлят,
Там, где Чулман, там, где Нукрат,
Там, где Булгар, что златом богат,
Чьи монеты знает весь мир,
Там, где богат серебром Адыр,
Там, где черных песков предел,
Там, где Уел, там, где Куел,—
Подымается мой народ.
Двинусь и я теперь вперед.
Жизни врага кончается срок,—
Хана и я ударю разок!
Счастье свое хочу испытать,
Прикажи — поведу я рать!»
Так Тимиру сказал Идегей.
Сына справа поставил он,
Сорок слева поставил он
Воинов, подчиненных ему,
Устремился в ночную тьму.
ПЕСНЬ ДЕСЯТАЯ
О том, как опозорился Аксак-Тимир.
вступив в битву с ханом Токтамышем.
Токтамышу Пир Галятдин
Передал Идегея ответ.
Войско собрал хан-властелин,
Выехал из дворца чуть свет,
С ним его девять стариков —
Девять родичей-смельчаков,
Отпрыск Мютана Кыпчак-бий,
Сын Исентея Худайберды-бий,
Кара-Куджа Аргын-бий,
Сын Камала Джанбай-бий,
Бий Янгура — владетель страны,
Бий Илтерас — владетель страны,
Аланов властитель Алман-бий,
Полков предводитель Дюрмен-бий,
Из Кинегеса Карим-бий,
Из Уймавыка Умар-бий,
Из Тарлавыка Тюмен-бий,
Множества были — для дела войны —
Тысяцких, сотских, десятских видны,
И иргавылы на конях,
И сургавылы на конях,
И ясаулы на конях
Все, кто мог помчаться в поход,
Все, чей род—Чингизов род,
Выехали из дворца.
Не осталось даже юнца,—
Лишь бы способен был сесть в седло,
Сапоги надев наголо.
Неизмеримо было число
Пеших бойцов на всех путях
Черный взметнув Чингиза стяг,
С черной пушкой, внушавшей страх,
Выстрелами колебля прах,
Оглашая рассветную тишь,
Войско повел хан Токтамыш.
Увидав эту сильную рать,
Начал шах Тимир размышлять:
«Двинулся в поход Идегей,
И пока не вернулся он,
Это дело свершу похитрей.
Токтамыш от Идиля идет,—
От Яика пойду наперед.
Прежде, чем враг удар нанесет,
Я удар нанесу ему.
Идегея, власть не деля,
Я в союзники не возьму,
Станет моей его земля,
Станет Идиль-река моей,
И не нужен мне Идегей!»
Так сказал Тимир-хитрец.
Поднял рать Тимир-хромец.
Правое возглавил крыло
Бий Каплан, храбрецов вожак,
Левое возглавил крыло
Именитый бий Кыйгырчак,
Впереди стояли слоны,
А особенно был силен
Белый остробивневый слон.
Шахский был на слоне балдахин,
В нем, на престоле,— шах-властелин.
От Яика до Идиля-реки
Растянулись Тимира полки.
Так свела две рати война
Каждая — огромна, сильна,
Между ними майдан, как струна.
Наступила на миг тишина.
В латы серебряные одет,
Что слепили, как солнечный свет,
С булавою наперевес,
С девятизубою булавой,—
Девять батманов — вот ее вес,—
Вышел для схватки Ир Каплан.
С Токтамышевой стороны
Выехал бий Кыпчак на майдан,
Всадник в лиственницу высотой,
С шлемом увенчанной головой,
Он спокойно держал копье
В восемьдесят вершков длиной.
Прах заставив дрожать под собой,
В лиственницу длиною свое
В Ир Каплана метнул он копье.
В восемьдесят вершков длиной,
Панцирь пробить копье не смогло,
В белое тело оно не вошло.
Ловким оказался Каплан.
Он крюком изогнул свой стан,
Он к Кыпчаку будто прилип,
И железной своей булавой
Он копье Кыпчака расшиб.
В девяносто вершков длиной,
Девятизубая булава,
Крепко изранив тело коня,
Оземь ударилась, звеня.
Вздрогнул пестрый конь-аргамак,—
Не пошевелился Кыпчак.
Ир Каплан к нему подскочил
И за медный ворот схватил,
Дернул его за медный крюк,
Белого света не взвидев вокруг,
Словно шест, пошатнулся конь,—
Как верблюд, покачнулся конь,—
Даже не шевельнулся Кыпчак,
На врага спокойно глядит.
Вот, держа на вытяжку щит,
К Ир Каплану он подскочил,
За плечо Ир Каплана схватил
И предплечье его свихнул,
Как барана, его скрутил,
И в охапку его загреб,
Токтамышу под самый нос
Пленного Ир Каплана поднес.
Гордые слова произнес:
«Я — Кыпчак-бий, чья сильна рука.
Отчий мой дом — Идиль-река.
Вот мое слово: свой дом врагам
Я никогда разрушить не дам.
Перед Тимиром я не склонюсь,
Не упаду к его ногам.
Ир Каплан — отважен, силен.
Я его захватил в полон.
Вот он, пленный Ир Каплан,
Что с ним делать,—скажи, мой хан!»
Хан Токтамыш сказал тогда:
«Холодна в котле вода.
Если батыра ты поборол,
Сердце у него разорви,
Окуни его труп в котел,
Крепким камнем его придави,—
Да не страшимся его обид!»
Был Каплан Кыпчаком убит.
Сел Кыпчак на скакуна,—
Лиственница — его вышина,—
Снова в руки взял он свое
В восемьдесят вершков копье
И на майдан поскакал опять,
Заставляя землю дрожать.
Солнце уже погружалось во тьму.
Не уступил он майдан никому.
На майдане врагов поборов,
Он двенадцать копий сломал,
Уничтожил шесть топоров,
Тридцать девять богатырей,
Что Каплана были храбрей,
В быстрых схватках он победил,—
Одного за предплечье схватил,
Взял другого за воротник,
Третьего из седла извлек,
Пленника по земле поволок,
Бросил у Токтамышевых ног.
Пораженья не знавший в войне,
На остробивневом белом слоне
Восседавший, вздрогнул Тимир.
Тесным ему показался мир.
Глядя, едва не ослеп эмир,
Кровью глаза его налились,
Черные думы в душе поднялись:
«Вижу теперь, что он — богатырь,
Всю захватил он степную ширь.
Ставка его — моей грозней,
Черный стяг Чингиза над ней.
Черный стяг, осенивший рать,
Дюжине воинов не поднять,
Вьючным верблюдам, чье двадцать — число,
Черный стяг поднять тяжело».
Возвышаясь над ширью степной,
Хан Токтамыш восседал так:
На котел с холодной водой
Приказал поставить думбак.
Били воины в барабан,
Возбуждали воинский стан.
Тут же сидел батыр Кыпчак:
Тридцать девять богатырей
Одолел этот бий-смельчак!
Токтамыш восседал, возгордясь,
Токтамыш хохотал, развалясь,
Чаши своих расширял он глаз,
Тимир-шаха бойцы не раз
Собирались удар нанести,
А пришлось назад отойти.
Шах-Тимир из рода Бырлас
Посинел, стал губы кусать:
«Оказалось,— злился Хромец,—
Токтамыша один боец
Сорока моих стоит бойцов —
Знаменитейших храбрецов.
Оказалось, эта земля —
Та земля, где погибель моя».
Убоявшись, Тимир трепетал,
Испугавшись, молитву читал,
То вставал, то садился шах,
А в глазах — тревога и страх.
Красный солнечный шар погас.
Выплыл месяц в вечерний час.
В свой шатер удалился шах,
Неохота ни пить, ни есть,
То он справа пробует сесть,
То он слева пробует сесть,
Голова тревогой полна,
Шаху нет ни покоя, ни сна.
Пробуждается утром трава,
Разливается дня синева.
Там, где близко святой Сарай,
Где Великой степи благодать,
Зашумела татарская рать.
Ставку ханскую утвердив
И майдан в степи оградив,
Начала похлебку варить:
Десять тысяч наполнив котлов,
Разожгла десять тысяч костров,
А голоса все шумней и шумней.
Стяг Чингиза взметнула рать:
Крепкоруких пятнадцать мужей
Выли не в силах его поднять.
Вьючным верблюдам, чье двадцать - число,
Стяг Чингиза поднять тяжело.
Выл подвешен, столь же тяжел,
Со студеной водою котел.
Вот сурная заслушался дол,
Зазвенели в утренний час
Чангкубыз златоглавый и саз.
Оглушили воинский стан
Маленький и большой барабан.
Из Чингизова дома хан,—
Токтамыш на престоле воссел,
Озирая степной предел.
На другой восседал стороне,
На могучем белом слоне
Шах-Тимир, готовый к войне.
Появился на быстром коне,
Равном лиственнице по вышине,
На средине майдана Кыпчак.
Заставляя землю дрожать.
«Кто остался майдан держать?» —
Вопросил с тревогой в очах.
Полководцев своих Тимир-Шах.
Приподнявшись, направо взглянул.
Приподнявшись, налево взглянул
И бойцов он увидел, и мулл,
Всех объял,— увидел он,— страх.
Вспыхнул внутри Тимир-Шах,
Мнилось, пламя его сожжет,
А снаружи он посинел,
Превратился в холодный лед.
Он вспомнил свои дела:
«В Самарканде — да знают все —
Я мечетей воздвиг купола.
Я мечетями и медресе
Разукрасил свою Бухару.
Воевал в холода и в жару
Семьдесят ханов я убил,
Семьдесят городов истребил.
Семьдесят мне исполнилось лет.
Где же мои смельчаки? Их нет.
Где бойцы, внушавшие страх?
Утонули в холодных котлах,
Там опухают их сердца,—
Ни одного нет храбреца.
Если начал войну Токтамыш,
Разве перед ним устоишь?»
Тимир-Шаха объял испуг,
Черным, как уголь, стал он вдруг.
ПЕСНЬ ОДИННАДЦАТАЯ
О том, как Идегей
бился с войском хана Токтамыша.
Молвил - и вот что произошло.
Тучей небо заволокло,
Тьма от черной тучи взвилась,
С небесами земля слилась,
Небо разверзлось, земля затряслась.
Молния огненная зажглась,
Возглашая, что Тенгри-Бог
Это яркое пламя зажег,
Ханы смотрели, окаменев,
Будто увидели божий гнев.
В ужасе прижались войска,
Им казалось: гибель близка.
Пыль взметнулась со всех сторон.
Поднялись пятьдесят знамен:
Так, пятьдесят тысяч бойцов
Возглавляя, пришел Идегей,
А за ним — семнадцать мужей,
Сорок храбрых, готовых к войне.
На игривом гарцуя коне,
Двинулся Идегей вперед.
Токтамыш, властелин господ,
Сытых, как спелой пшеницы зерно,—
Им тарханами зваться дано,—
И султаны, чей предок Чингиз,
Сыновья отцов боевых,
Братья отважных братьев своих,—
Завороженным взором впились
В Идегея, который, в броне,
Гарцевал на мощном коне.
Слился он с чубарым конем,
Шлем орлиный блещет на нем,
Шуба — золото и парча,
Широки два батырских плеча,
Побежденных он слышит мольбы,
Крепкая грудь шире арбы,
Руки могучи, как лапы льва,—
Вот он, грозной рати глава!
Он послал привета слова
Бию Кыпчаку издали.
Испугал врага Идегей:
Дух его оказался сильней!
Бий Кыпчак сперва побелел,
А потом, ослабев, почернел,
В пятки ушла его душа.
«Видно, сегодня я заболел»,—
Он подумал, с трудом дыша,
Поле боя покинул он.
1 Тимир помог Токтамышу в молодости стать ханом.
2 Игра слов: кум — песок.
3 Имя Чакмагыш (от Чакма) означает «кресало».
4 Старинный обычай побратания: решившие побрататься испу-
скали по каплям свою кровь в чашу молока и пили из нее.
5 Молоко матери считалось священным. Верили, что даже при падении дома-государства материнское молоко не исчезает и народ не перестает быть народом.
6 Имя Идегей происходит от слова «сапог».
7 Т. е. говоривший на шести языках.
8 Имя Нурадын означает «Светлая весть».
9 Конь на деревянных ногах — носилки для покойника.
10 Обычай: справа сажают самого близкого человека.
11 Имя Ангысын означает: «Пусть поймет».
12 Саркыт – остаток напитка в чаше. Считалось большим почетом испить остаток ханской чаши.
13 Имя Айтулы оанйчает: «Полная луна».
14 Имя Кулчура означает: раб, слуга.