Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Васильев Л.С. История Востока. Т. 1.
Ранние формы социальной организации и
процесс генезиса предгосударственных институтов
История начинается на Востоке... Этот хорошо известный и ныне никем в принципе не оспариваемый тезис убедительно подкрепляется данными современной археологии, материалами палеографии и иными первоисточниками. Но как конкретно шел исторический процесс? Как именно начиналась эта история? Речь ведь не только о развитии материальной культуры – об этом вполне достаточное представление дают археологические находки, по которым можно проследить все этапы становления образа жизни древнего человека, от первых ранненеолитических поселений до ранних государств Египта или Двуречья. Для теоретического анализа – а именно он в данном случае стоит на первом месте – много существеннее выяснить этапы разви тия структуры в целом, т. е. попытаться найти и проследить процесс развития основных социальных, социокультурных, социально-эконо мических и административно-политических институтов. Причем речь идет о самых общих принципах возникновения и становления этих институтов. Иными словами, перед нами стоит задача сконструиро вать нечто вроде идеальной совокупной модели, генерального эталона, ориентируясь на который можно было бы представить, хотя и с оп ределенными вариантами, возможный ход формирования предгосударственных институтов, а затем и государства.
Для решения этой задачи современная наука немало сделала. Сле дуя по пути тщательного изучения многочисленных отсталых и при митивных обществ, этнографы и антропологи – а это очень большой отряд специалистов, активно действующих в сфере культурной, соци альной, экономической, политической, даже философской антрополо гии – не только собрали гигантское количество материалов полевых обследований, но и детальнейшим образом изучили и сопоставили друг с другом эти материалы. На основе этих сопоставлений были сделаны серьезные выводы, способствовавшие выявлению некоторых общих закономерностей формирования и развития примитивных со циальных структур, возникновения в недрах этих структур институ тов, способствующих их эволюции. Многое из сделанного, особенно в XX в., значительно изменило существовавшие прежде представления.
Это коснулось, в частности, проблемы матриархата – ныне считается общепризнанным, что такого этапа в развитии общества никогда, не было, что следует говорить лишь об обществах, где господствуют принципы матрилинейности и матрилокальности, причем эти обще ства ничуть не древнее и не примитивнее патриархальных, просто они иные, функционируют, с социально-семейной точки зрения, в не сколько иной форме. Это затронуло также и некоторые формы опи санных в свое время Л. Г. Морганом, а за ним и Ф. Энгельсом брачных связей и систем родства.
Современная наука отвергла и универсальность так называемого института «военной демократии», значение которого в XIX в. было преувеличено тем же Морганом. Были поставлены под сомнение и некоторые другие устоявшиеся понятия, как, например, племя, о чем пойдет речь ниже. Были выдвинуты и разработаны многие новые термины, объясняющие заново вскрытые и изученные явления и про цессы, о чем тоже будет сказано далее. Словом, едва ли не самым важным итогом развития антропологии XX в. следует считать опро вержение многих из тех положений, которые были сформулированы в прошлом, включая и считавшиеся у нас долгое время классическими и потому абсолютно истинными постулаты марксизма, не говоря уже о вульгарных построениях истматовской теории формаций.
Генезис социальных связей:
реципрокный обмен
Человеческое общество, выделяясь из породившей его живой при роды, уже на заре истории противопоставило природным инстинктам культуру, т. е. такую систему норм, символов и связей, которая стала заметно отличать людей от животных. Именно культура уже в ее самой ранней форме легла в основу общества, практически создала общество как совокупность людей, связанных общими потребностями и целями и взаимодействующих ради их удовлетворения, как в ко нечном счете упорядочение, т. е. организацию, основанную на обще принятой и обязательной системе норм. Но с чего началась сама культура, т. е. нормативная система, отличная от биологической си стемы запретов?
Как утверждает известный французский антрополог К. Леви-Строс, первоосновой социокультурного начала была сексуальная ре форма, запрет инцеста (кровосмешение, половые отношения между близкими родственниками), что породило систему упорядоченных коммуникаций, основанную на принципе эквивалентного взаимообме на. Обмен женщинами, дочерьми и сестрами, ограничивший беспоря дочное половое общение в рамках первобытного стада и породивший ранние формы жестко фиксированных брачных связей, способствовал установлению нормативного родства, в связи с чем были определены старшинство поколений, брачные классы и в конечном счете основанные на этом родовые и родоплеменные общности. Фундаментальный принцип эквивалентного обмена-дара стал затем основой основ существования всех ранних обществ. Обмен словами и знаками-символами способствовал становлению определенных норм общения, обмен пищей и предметами обихода вел к укреплению социальных связей, к созданию более или менее устойчивой структуры, без чего складывав шееся человеческое общество просто не сумело бы выжить.
Процесс генезиса социальных связей, протекавший, видимо, па раллельно с процессом сапиентации (очеловечивания) и распространения сапиентного человека на ойкумене (заселенная человеком часть земного шара), привел к становлению таких ранних форм социальной структуры, реальное существование которых можно про следить и в XX в. Тот же Леви-Строс, тогда еще начинающий ант рополог, провел в свое время несколько недель с группой индейцев намбиквара в районе Амазонки. Общность намбиквара, как она была затем им описана, состояла на неустойчивых локальных групп, состав которых обновлялся практически ежегодно. Во главе группы из не скольких парных семей с детьми и ряда неженатых стоял признанный ею глава, в функции которого входило вести, объединять, организо вывать и за все отвечать – будь то выбор стоянки, сезонная работа или конфликт, не говоря уже о военном столкновении с враждебными группами. Лидер обязан был все знать и уметь лучше других – по тому он и избирался лидером. Но главная его функция сводилась к тому, чтобы щедрой рукой раздавать другим все то, что ему удавалось сделать, добыть, приобрести. В обмен за эти щедрые раздачи он по закону эквивалента приобретал высокий престиж, способствовавший его авторитету в группе (слово лидера – закон для остальных). Кро ме престижа на долю главы группы выпадала одна, но весьма суще ственная привилегия: право на несколько жен, в отличие от остальных мужчин группы. Реализация этого права порой создавала половой дисбаланс, но группа мирилась с этим во имя общих инте ресов: хороший лидер стоил немалого, а если он оказывался плох, группа быстро распадалась.
Итак, фундаментальный принцип эквивалентного обмена в опи санной структуре не только активно действует, но и способствует процветанию, даже существованию группы, являясь условием sine qua поп. Дело в том, что полученные в обмен на щедрую отдачу незау рядной личности престиж и привилегии энергично включают амбиции способных, являются мощным стимулом для тех, кто хочет включить ся (а хотят не все; Леви-Строс отмечал, что не всякий, на которого падал выбор, соглашался стать лидером) в соревнование за престиж, отдавая ради этого группе все свои силы и способности. Соответствен но престиж и авторитет едва ли не с первых шагов общества стано вятся своего рода вершиной социальных ценностей. Но почему все именно так, а не иначе? И насколько подобного рода структура может считаться типичной, а не случайной?
Причины закономерности ее вскрывают исследования экономантропологов. Первобытный коллектив охотников и собирателей обычно невелик – в среднем 20–30, иногда 50 человек. Каждая группа имеет свою территорию обитания в пределах района, занятого данной этни ческой общностью, и находится на полном самообеспечении, хотя при этом она может быть связана взаимообменом с соседями. Фундамен тальный принцип существования локальной группы – ее эгалитарность (уравнительное распределение продукта). Система добычи, распределения и потребления пищи здесь основана на строгой уравнительности, но с учетом ролевых функций: между мужчинами и женщинами, старшими и младшими, взрослыми, стариками и детьми всегда существовало определенное и строго фик сированное неравенство в потреблении, генетически восходящее к аналогичному неравенству и в рамках стаи животных. Социальные права и обязанности членов группы (опять-таки с учетом ролевых функций) одинаковы. Все имеют голос. Каждый волен принять само стоятельное решение вплоть до разрыва с группой.
Есть соблазн видеть в этой эгалитарности и свободе принятия решения нечто вроде первобытной демократии. Стоит заметить, что современная антропология этим термином, по крайней мере в XX в., обычно уже не пользуется. И не случайно: гораздо больше оснований говорить о жестком конформизме (приспособленчестве, пассивном принятии сложившегося порядка вещей) группы, о строгой необходимости для каждого полностью соответствовать сложившимся нормам под угрозой изгнания из общества (уже не только из данной группы), чем о свободе мнений и поведения. Словом, эгалитаризм – это далеко не демократия. В экономическом же аспекте суть его сводится к тому, что каждый член группы, вне зависимости от его личного вклада, имел право на долю коллективного продукта уже в силу своего член ства в ней.
Таким образом, потребление в группе коллективное. Без этого уравнительного потребления группа не смогла бы выжить и обеспе чить нормальное воспроизводство, не говоря уже о расширенном. Но если потребление было коллективным, то добыча пищи чаще всего была индивидуальной (если не говорить, скажем, о коллективной охо те на крупное животное, что бывало далеко не у всех и не всегда), и в ходе ее один приносил больше, другой меньше. Если учесть, что добыть пищу старались все– попытки отлынивания случались редко и вызывали столь явно выраженную реакцию в виде презрения и насмешек, что в обществе, где престиж ценился очень высоко, это было по сути невыносимым наказанием,– то все сводилось к тому, сколько сил, способностей и удачи у каждого, кто сколько может добыть. Те, кто приносил больше других, как раз и приобретали престиж и авторитет; именно из их числа выбирали лидеров.
Экономический аспект генерального принципа системы эквивален тного обмена, основанной на уравнительности, антропологи обозначи ли термином «реципрокность» (от лат. reciproco – двигать туда-сюда, возвращать обратно). Первоначальная суть реципрокного взаимообме на сводилась к тому, что каждый вносил в общий котел, сколько мог, и черпал из него, сколько ему полагалось, тогда как разница между отданным и полученным измерялась в терминах социальных ценно стей и выражалась в форме престижа и связанных с ним привилегий.
Будучи едва ли не первым универсальным механизмом функцио нирования человеческого общества на ранних этапах его существова ния, реципрокный обмен сыграл решающую роль в последующем развитии общества, в конечном счете в разложении той эгалитарной структуры, которая вызвала его к жизни и существовала на его осно ве. Включение престижных амбиций способных и удачливых индиви дов, вызванное к жизни активным функционированием реципрокности, вело, с одной стороны, к выходу на передний план принципа меритократии, т. е. выдвижения способных и честолюби вых, претендующих на престиж и авторитет, которые со временем все более явственно выделялись над средним уровнем и соответственно обретали привилегии, а с другой – к увеличению общей массы по требляемой пищи, к созданию за счет усилий амбициозных и удач ливых охотников своего рода избыточного продукта.
Проблема избыточного продукта сложна. Речь не об абсолютном избытке, во всяком случае не о нем в первую очередь. Имеются в виду излишки по сравнению с нормой (жизнеобеспечивающим про дуктом, по определению Ю. И.Семенова). В группах, живших в сравнительно богатых дичью районах, удачливые охотники чаще, чем где-либо еще, приносили богатую добычу, причем со временем выра боталась норма, согласно которой принесший добычу имел право сам распорядиться ею. Конечно, при этом соблюдались веками сложивши еся нормы потребления в группе, но право распределения означало, что пища приносится как индивидуальный дар. Здесь лишь лёгкое смещение акцента, однако в условиях сравнительного избытка оно вело к появлению привилегий. Стало считаться само собой разумею щимся, что обладающий престижем удачливый охотник заслуживает определенных социальных привилегий. Материальный достаток, та ким образом, обменивался на престиж, престиж сопровождался неко торыми привилегиями, и все это опиралось на признанный и почитаемый принцип меритократии. Оставался лишь шаг до социаль ного неравенства. И вскоре этот шаг был сделан, правда, уже в новых условиях, когда на смену обществу собирателей пришли коллективы производителей пищи, земледельцев и скотоводов.
Ранние формы неравенства и система
редистрибуции
Неолитическая революция и переход к регулярному производству пищи способствовали заметному росту избыточного продукта, что дало резкий толчок изменению форм социальных отношений, меняв шихся параллельно с появлением нового образа жизни в виде оседло-земледельческих поселений и общинной организации. Непрочные у собирателей парные семейные ячейки при переходе к оседлости и систематическому производству пищи трансформировались в более крепкие и достаточно многочисленные семьи, даже семейно-клановые группы, заменившие собой локальные группы бродячих охотников. Группа близких родственников – потомков одной семейной пары, ча ще всего по одной определенной линии, мужской или женской,– вместе с их брачными партнерами и детьми обычно представляла собой низовую семейно-клановую ячейку, построенную по нормам строгой экзогамии и имевшую тенденцию к разрастанию в систему родственных кланов.
Именно такие семейно-клановые группы стали первичной ячейкой оседло-земледельческого (а позже и кочевого) общества, что, в част ности, хорошо прослеживается антропологами на материалах полевых обследований многих народов Африки. Главой группы обычно являлся отец-патриарх, имевший одну или несколько жен и проживавший со своими детьми, нередко тоже уже женатыми, а также братьями с их женами и иными родственниками и домочадцами в рамках единого общего домохозяйства, своего рода замкнутого компаунда (здесь обособленное хозяйство). На терри тории компаунда каждая женщина с ее детьми имела, как правило, свою хижину (строение с кухней); хижины были и для мужчин, иногда отдельное жилище предоставлялось главе группы. Тут же рас полагались хозяйственные постройки, амбары, хлева и т.п. Среднее число взрослых в компаунде, по некоторым подсчетам, составляло семнадцать – двадцать человек. Внутренние связи в семейной группе были неизмеримо жестче тех, что связывали между собой членов кочующей локальной группы охотников и собирателей. Соединенные не по собственной воле, а по случайности рождения строгими норма ми брачно-родственных уз, члены семейной группы уже не являлись собранием равных, различавшихся лишь по полу и возрасту. Пол, возраст, принадлежность к определенному поколению и брачному классу, наконец, место в группе, связанное с нормами брачно-родст венных уз и случайностью рождения,– все это стало играть важную роль и фиксировать определенный статус каждого. Следствием было возникновение неравенства, выражавшегося обычно в системе соци альных и возрастных рангов.
Итак, неравенство в его простейшей модификации – ранговое; суть его в том, что в рамках данной общности четко фиксировалось ограниченное количество позиций высокого статуса, значительно большее – среднего и практически неограниченное – низшего. Ни зшие ранги имели члены семейно-клановой группы: люди женатые, но не имевшие собственного самостоятельного хозяйства; прошедшие через обряд инициации юноши и девушки, считавшиеся взрослыми; дети и подростки. На самом низу – прибившиеся к коллективу чу жаки-аутсайдеры. Глава семейной группы в качестве социального ли ца; имел на этом фоне более высокий ранг, соответствовавший его реальному статусу лидера группы и распределителя хозяйства. Его вполне можно сопоставить с лидером локальной группы охотников, хотя разница между тем и другим достаточно велика.
Прежде всего, своим положением отец-патриарх обязан не случай ности выбора и тем более не собственным заслугам, а случайности рождения или обстоятельств, превративших его в старшего среди группы более младших родственников его поколения и следующих поколений. Соответственно и его позиция в группе прочна и неколе бима; это своего рода пожизненный статус, независимый от воли, настроений или пожеланий членов группы. Неравенство между ним и остальными членами его группы очевидно, хотя и еще весьма ус ловно. Что же касается функций, то они частично те же, что и у лидера локальной группы: определение характера деятельности для всех, забота о благосостоянии коллектива, принятие решения в кон фликтных ситуациях и т.п. Однако есть и немало новых функций, требующих определенных способностей и действий, причем иного, нежели раньше, характера. Во-первых, к числу основных достоинств патриарха относятся не столько качества умелого и ловкого добытчи ка, сколько опыт знающего администратора и организатора, умеюще го предвидеть ход событий и планировать дела, принимать нужные меры, связанные с решением комплекса хозяйственных забот земле дельцев. Во-вторых, иной характер принимает борьба за достижение и постоянную реабилитацию престижа, который в социальной системе ценностей землевладельцев-общинников стойко продолжает занимать центральное место и играть едва ли не решающую роль в важнейших делах.
В рамках группы авторитет главы незыблем в силу того, что члены семьи отчетливо ощущают свое зависимое и подчиненное по ложение. Но зато на передний план выходит задача завоевать авто ритет вне группы, в рамках общинной деревни. И вот здесь-то в наибольшей степени проявляется имущественное и социальное нера венство, которое уже существует в ранних земледельческих (равно как и скотоводческих) общинах. Речь идет о господствующей системе распределения продукта, причем не только избыточного.
Глава семейной группы еще не собственник, не хозяин всего ее имущества, которое по-прежнему считается общим, коллективным. Но благодаря своему положению старшего и ответственного руково дителя хозяйства и жизни группы он приобретает права распорядите ля. Именно от его авторитарного решения (а в рамках семьи демократии еще меньше, чем в эгалитарных структурах) зависит, кому и сколько выделить для потребления и что оставить в качестве запаса, для накопления и т.п. Он же определяет, как распорядиться излишками, использование которых тесно связано с взаимоотношени ями в общине в целом. Дело в том, что семейная ячейка, будучи частью общины, занимает в ней определенное место, а место это, в свою очередь, зависит от ряда факторов, объективных и субъектив ных.
Проблема ресурсов в общине на раннем этапе ее существования обычно не стоит – земли хватает всем, как и прочих угодий. Правда, кое-что зависит от распределения участков, но это распределение производится с учетом социальной справедливости, нередко по жре бию. Другое дело – факторы субъективные, столь ощутимо проявляв шие себя в локальной группе и, пожалуй, еще более заметные в общине, хотя и в несколько ином плане. Одни группы многочисленнее и работоспособнее других; некоторые патриархи умнее и опытнее ос тальных. Все это сказывается на результатах: одни группы оказыва ются крупнее, зажиточнее, другие – слабее. Менее удачливые расплачиваются тем, что их группы становятся еще малочисленное, так как на их долю не достается либо достается меньше женщин – следовательно, меньше и детей. Словом, неизбежно возникает нера венство между группами и домохозяйствами. Оно не в том, что одни сыты, другие голодны, ибо в общине надежно функционирует все тот же механизм реципрокного обмена, который играет роль страховки. Но как теперь функционирует этот традиционный механизм? Как реализуется материальное неравенство?
В общине всегда есть несколько высших престижных должностей (старейшина, члены совета), обладание которыми не только повышает ранг и статус, но также и резко увеличивает авторитет, порой пре доставляет некоторые привилегии. Чтобы занять позиции высокого ранга и статуса, домогающиеся их претенденты, в основном из числа глав семейных групп, должны либо продемонстрировать высокие лич ные достоинства и способности, либо приобрести немалый престиж примерно тем же способом, как это делалось в локальной группе, т.е. посредством щедрых раздач излишков пищи. Но если в локальной группе претендент отдавал добытое им самим, то теперь глава группы мог раздать то, что было добыто трудом всей его группы, имуществом которой он имел право распорядиться. Иными словами, господствует все тот же фундаментальный принцип эквивалента, но древняя прак тика реципрокного обмена в этом пункте оттесняется специфической системой перераспределения, детально охарактеризованной К. Поланьи и получившей наименование редистрибуции.
Согласно формулировке американского антрополога М. Фрида, путь от эгалитарного общества к ранговому и есть движение от реципрокности к редистрибуции. Редистрибуция как важнейший полит-экономический принцип возникает с того момента, когда средства коллектива и тем более его избыточный продукт оказываются в рас поряжении главы группы. Посредством щедрых демонстративных раздач глава процветающей группы повышает свой престиж и занимает более высокое положение в общине, как это изучено антропологами, исследовавшими, в частности, папуасские общины.
Система престижных раздач у папуасов вела к тому, что заколов ший сразу всех своих 30 – 40 свиней глава процветающей группы щедро угощал мясом в дни какого-либо торжества всю деревню. Закон эквивалента требовал от всех угощавшихся вернуть принятый дар. Но поскольку сделать это в материальной форме могли далеко не все1, разница возвращалась претенденту на престиж и высокий статус (со временные антропологи называют таких претендентов бигменами) в форме обязательств и отношений зависимости. Слабые становились в положение клиентов ( свободных людей, отдавшихся под покровительство патрона ) по отношению к бигменам. Голоса клиентов, помимо прочего, обеспечивали успех на выборах общинной верхушки.
Дарение возвышает, принятие дара принижает – этот вывод был детально обоснован французским антропологом М. Моссом и имеет весьма широкое распространение, касается едва ли не всех сфер че ловеческих взаимоотношений. Генетически принцип такого рода дарообмена восходит все к тому же фундаментальному принципу эквивалента, о котором уже не раз упоминалось. Практическое при менение его известно и в древней, и в новой истории. Применительно же к первобытности он наиболее заметно проявлял себя в форме института потлача, изученного на примере американских индейцев. Суть потлача сводилась к тому, что соперничавшие главы коллекти вов стремились раздать, потребить, а то и просто уничтожить – но обязательно в присутствии соперника, при его участии – как можно больше продуктов и добра. Преуспевший в этом считался победите лем, и его престиж резко возрастал.
Администрация в земледельческой общине
Папуасский бигмен – это кандидат в общинные лидеры, причем есть основания считать, что институционализация (учреждение каких-либо новых общественных институтов) руководства общи ной шла именно в ходе отбора и спорадических (единичных, случайных появляющихся время от времени) перевыборов претен дентов из числа подобных кандидатов. Некоторые публикации, в частности Н.А. Бутинова, свидетельствуют о том, что у папуасов наряду с общинами, уже имевшими признанных выборных старей шин, были и такие, где лидера как такового еще не было, т.е. община существовала без старейшины.
Главы общин и общинных советов в более крупных общинах, равно как и члены этих советов, обычно избирались при соблюдении более или менее демократической процедуры: личные достоинства, социальный ранг, достигнутый щедрыми реципрокными раздачами престиж, количество поддерживавших кандидата клиентов – все иг рало свою роль. Но мало добиться должности – нужно было постоян но подтверждать свое право занимать ее, т.е. реабилитировать свои престиж и авторитет. И это условие диктовалось обстоятельствами: не имея никаких средств принуждения, общинный старейшина мог дей ствовать в критической обстановке или при решении конфликтных ситуаций, опираясь только на свой престиж, а престиж добывался прежде всего традиционным способом реципрокных раздач. Неудиви тельно поэтому, что по меньшей мере на начальных этапах должность главы общины была связана более с расходами, нежели с доходами (к слову, так было и при отправлении должностей в ранних античных полисах (городах-государствах): старейшина общины, обладая правом распоряжаться ее до стоянием и избыточным продуктом, обычно хранившимся в обще ственных амбарах и складах, должен был регулярно устраивать щедрые угощения, открывая при этом не столько общественные, сколько свои амбары. Скуповатый старейшина не мог рассчитывать удержаться у власти, а иногда вместе с нею терял и жизнь.
Функции общинного лидера, тем более главы крупной, разросшей ся общины, подчас разделенной на кварталы или состоявшей из не скольких соседних деревень, достаточно сложны и многообразны. В некотором смысле это уже функции политического администратора. К их числу относились регулярное перераспределение участков пахот ной земли между численно менявшимися группами и небольшими семьями (коль скоро возникали такие), обеспечение справедливого пользования общинными ресурсами и угодьями, организация обще ственных работ, взаимоотношения с соседями, включая межобщинный обмен и ритуальные акции, и т.п. На лидера возлагалась и важная функция верховного редистрибутора, т.е. распорядителя как коллек тивного достояния общины, о чем уже было упомянуто (раздел земель и угодий), так и ее избыточного продукта, хранившегося в обществен ных амбарах. Но каким образом собирался этот продукт?
За всю свою непростую и, главное, необходимую для нормального существования общины работу старейшина обычно получал от глав семейных групп, которым он формально вручал их участки и права на определенные угодья, подарки – вначале спорадические и даже необязательные, но со временем становившиеся нормой и регулиро вавшиеся обычаем. Эти подарки, равно как и участие всех в строи тельстве большого дома для главы общины и его жен, всей его большой семьи (дом старейшины, как правило, выделялся размера ми), являли собой тот эквивалент, который старейшина получал от коллектива за свой общественно полезный труд. Вначале эти подарки в форме пищи, зерна хранились в амбарах и не вели к заметному обогащению лидера, больше раздававшего, чем получавшего. Но со временем их накапливалось все больше, а глава общины все более определенно превращался в глазах коллектива уже не просто в рас порядителя, но в «хозяина земли», раздававшего ее как бы от своего имени и за то имевшего право на налог, которым он был волен распоряжаться по своему усмотрению. Это означало, что объективная потребность разраставшегося и усложнявшегося коллектива в управ лении и централизованном регулировании в форме редистрибуции избыточного продукта вела к появлению должностных лиц, обладав ших престижем, авторитетом, привилегиями и облеченных властью, т.е. очень заметно отличавшихся по своему реальному статусу от рядовых производителей.
Итак, вставший над общиной старейшина приобретает над нею определенную власть. Существует множество определений понятия «власть». Классическая формула М. Вебера сводится, например, к то му, что власть – это возможность осуществлять свою волю вопреки сопротивлению тех, кого это затрагивает, либо при согласии их. В триаде престиж – авторитет – власть вершиной и конечной целью амбициозного честолюбца является достижение реальной власти, т.е. возможности в конечном счете не только руководить, но порой и навязывать свою волю управляемому коллективу, что означало дости жение высшей точки на общепризнанной шкале социальных ценно стей. Хотя власть старейшины была так называемой властью положения, опиралась только на престиж и авторитет, да еще к тому же довольно дорого стоила ее обладателю, к ней стремились многие. И не приходится удивляться: шкала социальных ценностей говорила сама за себя – все, кто был готов к этому, обычно включались в негласное соревнование за достижение ее вершины.
Но что дальше? Как существует община в окружающем ее мире? Каков характер связи ее с соседями, тем более с этнически родствен ными ей общинами? Что такое племя?
Социологи и антропологи подвергли обстоятельному анализу фе номен механической солидарности разраставшихся на основе сегмен тации (разделения) семейно-клановых групп многочисленных родственных кланов в зоне обитания данной этнической общности. Базирующаяся на об щности происхождения, культуры, языка, спаянная ритуальными нор мами (обряды инициации (посвящения во взрослую жизнь), мужские дома, празднества) и легендарно-мифологической традицией, такого рода общность, обычно всегда именовавшаяся племенем, подчас исчисляется сотнями тысяч. Именно в ее недрах фиксируется солидарность, которая реализуется автоматически, но подчиняется законам энтропии: сила ее убывает с увеличением дистанции, как социально родственной, так и террито риальной (феномен убывающей этнической солидарности). Консоли дирующий импульс здесь возникает лишь в экстраординарной ситуации, чего оказывается достаточно для сохранения общности, ко торая в ординарном, обычном состоянии вновь автоматически распадается на аморфную сумму общин – каждая во главе со своим лиде ром, как это наглядно видно на примере общностей тив и нуэр в северной Нигерии.
М. Фрид резонно предложил отказаться от наименования таких аморфных общностей племенем и закрепить название «племя» за те ми, чья структура близка к протогосударственной. Согласно его кон цепции, конституирующий протогосударственную структуру импульс становится устойчивым, если угроза общности извне оказывается по стоянной, – именно в этом случае возникает племя как структура во главе со своим вождем. Но для того чтобы такого рода процесс кри сталлизации общности произошел, чтобы аморфная общность превра тилась в племя, требовалось существование рядом с ней сильного соседа, в котором все эти процессы уже прошли. Иными словами, племя как политическая структура вторично. Но что же тогда пер вично? Как возникали первые, наиболее ранние надобщинные струк туры?
Снова вернемся к общине. Функционируя в пределах данной эт нической общности и имея тесные обменные, ритуальные, брачно-семейные и иные связи с соседними общинами своей общности, каждая община, тем не менее, образовывала замкнутую социальную ячейку. Община могла быть связана обменом и с соседями чуждой ей этни ческой общности, но и при этом, естественно, ни о какой интеграции не было речи. Когда же и при каких обстоятельствах появился интег рационный импульс достаточной силы, чтобы возникла надобщинная политическая структура?
Генезис надобщинных политических структур
Полевые обследования антропологов позволяют реконструировать процесс генезиса первичных надобщинных структур на примере зам кнутых анклавов, будь то Тробриандские острова или Полинезия, а также некоторых африканских общностей. Механизм здесь примерно одинаков: в ходе соперничества лидеров соседних общин наиболее удачливый берет верх и подчиняет себе остальных, превращая их в повинующихся ему руководителей управлявшихся ими прежде кол лективов, которые выступают теперь по отношению к возникающему протогосударству в целом в качестве его региональных подразделений. Но одно дело – процесс в замкнутом анклаве, другое – в реальности древнейшего исторического прошлого. Иными словами, если в сте рильной обстановке процесс мог и подождать, пока общность оконча тельно созреет для интеграции, при условии, что ничто извне этому не мешает и никак в это не вмешивается, то в древневосточной реальности, где складывались первые известные науке протогосударства, такого рода условий не было. Значит, нужно реконструировать обстоятельства, которые могли способствовать процессу. Именно этим и занимались многие исследователи на протяжении долгих десятиле тий, еще со времен Г. Мэна и Л.Г. Моргана, предложивших в про шлом веке свои варианты.
Современная наука исходит из того, что возникновению первич ных надобщинных структур способствовал комплекс необходимых ус ловий. Так, исходным фактором первостепенной важности была оптимальная экологическая среда. Такого рода экологический опти мум лучше всего проявил себя в долинах великих рек, расположен ных в теплом и мягком климате, с плодородными почвами и регулярными либо спорадически удобряющими их разливами. Второй необходимый фактор–достигнутый обществом определенный уро вень производства, включая рациональное использование ресурсов, регулярный обмен с соседями, кооперацию и координацию труда и, как следствие всего этого, устойчивый и имеющий тенденцию к воз растанию избыточный продукт. Фактор третий – необходимый демог рафический оптимум, т.е. определенная плотность населения, даже давление населения в условиях хорошо заселенного окружающего пространства. Когда это давление достигает определенной критиче ской точки, создается импульс, некое силовое поле, резко убыстряю щее процесс социально-политической интеграции. Именно центр зоны расселения, где плотность наибольшая, становится ареной ожесточен ного соперничества соседних лидеров.
В свое время были выдвинуты теории, авторы которых, например, Ф. Оппенгеймер, придавали решающее значение в процессе генезиса государств войнам. Но подобные теории не могли объяснить, откуда и за счет чего возникали те мощные организационные структуры, без которых нет больших армий и войн. Неудивительно, что в последние годы возобладала точка зрения, согласно которой войны и завоевания – не причина, а следствие возникновения надобщинных протогосударственных образований. Это относится и к упоминавшемуся уже феномену военной демократии: если вообще можно говорить о нем, то лишь применительно к более позднему этапу развития, да и то с оговорками. Значит ли это, что войны не играли вообще никакой роли в процессе генезиса протогосударств?
Это не так. Небольшие отряды воинов могли принимать участие в упомянутом процессе. Но они были лишь вспомогательным его мо ментом. Основа же сводилась к соперничеству лидеров более или менее мирными средствами. Истоки такого соперничества, восходив шие в конечном счете к жажде престижа, авторитета, были своего рода психологическо-поведенческим стереотипом (шаблоном), опиравшимся на престижную экономику с ее реципрокными раздачами и централизо ванной редистрибуцией. Отдавая, лидер получал; получая, стремился ко все большему, для чего нужно было опять-таки суметь много отдать. Но где это взять?
Специалисты, например, М. Харрис, отмечали, что такое, каза лось бы, нерациональное потребление добра, как поедание либо унич тожение его в моменты раздач типа потлача, способствовало увеличению производства и стимулировало рост производительности труда. Выражаясь иначе, лидер общины постоянно стремился к мак симализации экономической функции своего коллектива. Вот эта-то генеральная задача максимализации экономической функции, став шая перед амбициозным лидером, и играла роль в мобилизации всех возможностей. Мобилизовав их в благоприятных обстоятельствах уже возникшего силового поля, объективно содействовавшего интеграции, лидер мог не просто унизить соперника при очередной щедрой разда че, но и раздавить его настолько, чтобы он вынужден был признать свою зависимость. Вот в ходе этого соперничества на его заключи тельном этапе и могла быть использована та небольшая военная сила лидера, которую он мог реализовать для закрепления своей новой позиции.
Слабые соперники подчинялись сильному, богатому и щедрому, в результате чего создавалась благоприятная обстановка для возникно вения надобщинной политической структуры, протогосударства. Пер вичное протогосударство, или простое протогосударство, вождество (англ. чифдом),– это обычно группа общинных поселений, админи стративно подчиненных центральному поселку городского типа, где находится резиденция вождя и его окружения. В функцию вождя входит создание эффективной системы администрации с целью до биться оптимальной организации производства и максимума избыточ ного продукта. Наряду с этим на передний план среди ведущих функций вождя выходит военная–та самая, о которой уже было упомянуто.
Дело в том, что с момента возникновения первых первичных протогосударств (а их обычно возникало сразу несколько в том регионе, где для этого были условия и уже наглядно действовала сила приме ра) появляется и ожесточенное соперничество между ними. В этих условиях именно войны оказываются главным средством решения спо ров и реализации преимущества. Военная функция надолго становит ся одной из важнейших, что, собственно, и породило представление о всеобщем характере так называемой военной демократии как формы организации воинственной общности, существующей за счет грабежа других. Эта организация, хорошо известная в разных районах мира (достаточно напомнить о викингах и варягах), была, однако, не столь ко правилом, сколько исключением (к слову, проблема демократии в ней тоже нуждается в специальном анализе): ведь для того, чтобы кого-то ограбить, с кого-то брать дань, нужно, чтобы этот «кто-то» уже существовал как более или менее развитая структура, способная производить достаточное количество избыточного продукта и дорого стоящих изделий, которые и были предметом грабежа и дани. Поэтому речь идет не о вольном воинстве типа викингов, а о военной функции протогосударства, стремящегося с помощью войны присоеди нить к себе более слабого соседа и создать укрупненную систему протогосударства.
Укрупненная система мелких первичных протогосударств – это сложное или составное протогосударство, имеющее иерархическую внутреннюю структуру и знакомое с определенным количеством ото рванных от сельскохозяйственного производства групп администрато ров, воинов, жрецов и обслуживающего верхи персонала (слуги, рабы, ремесленники). Что касается администраторов и воинов, то о них уже шла речь. Администраторы – это общинная выборная верхушка; во ины – это группа профессионалов-дружинников, всегда готовая пове сти за собой всех остальных, способных носить оружие. Слуги и рабы принадлежат к числу неравноправных чужаков, чаще всего захвачен ных в ходе войн. Из их же числа, а также из числа собственных мастеров, если они имелись в коллективе, формируются профессио налы-ремесленники, прежде всего металлурги-кузнецы, продукт труда которых становится особенно важным с момента, когда неолитические коллективы вступают в век бронзы. Но едва ли не наиболее важной прослойкой в формирующемся протогосударстве всегда были жрецы. Во всяком случае глава протогосударства часто одновременно был высшим жрецом-первосвященником. Почему?
Власть в протогосударстве, как и в общине, была выборной, ибо иных форм ее замещения общество еще не знало. Но достигший высшей власти вождь, сполна вкусивший сладость этой власти, поль зующийся всеми благами авторитета и привилегий, никогда не спе шит с ней расстаться. Напротив, он старается ее укрепить, добиться ее легитимизации (признания законности), в чем заинтересован и коллектив: авторитарная власть вождя ведет к укреплению интегрирующих импульсов, при званных противостоять принципу убывающей солидарности, к ослаб лению тенденции к региональной автономии, обузданию честолюбия местных лидеров и в конечном счете к соединению воедино всех включенных в рамки протогосударства. На практике сказанное озна чает, что добившийся власти лидер стремится закрепить эту власть за собой пожизненно, а коллектив этому способствует. Но как это оформить?
Вот здесь-то и приходит на помощь институт сакрализации (обожествления) вла сти. Вождь должен выступать как носитель божественной благодати, как могущественный посредник между миром живых и сверхъестест венными силами, включая и всех умерших вождей. На службу воз никающей в связи с этим более сложной религиозно-мифологической системе привлекаются все существовавшие до того колдуны и иные служители культа. Это не означает, что все религиозные системы возникали лишь с целью укрепить власть вождя. Но нет сомнений в том, что формирование ранней религиозной системы было связано именно с сакрализацией личности и должности вождя.
Сакрализация должности вождя была важным моментом институционализации и деперсонализации (обезличивания) его власти, постепенного превра щения его из личности в символ. Престиж, авторитет и власть правителя стали восприниматься в коллективе как имманентная (внутренне присущая какому-либо предмету, проистекающая из его природы) фун кция власть имущего и даже более того, как своего рода сакральное свойство вождя. Отсюда был только шаг до того, чтобы возникло представление о высшем покровительстве сверхъестественных сил, о божественной благодати, которая тем сильнее и больше, чем выше стоит человек на социальной лестнице (полинезийская мана). В ре зультате обладание сакральной благодатью постепенно превращалось в свойство причастных к власти и их близких родственников.
Эта кардинальная трансформация в системе взглядов, своего рода мировоззренческая революция, сыграла огромную роль в дальнейшем развитии ранних обществ и государств. Как упоминалось, сакрализа ция вождя была важным условием институционализации его власти, легитимизации его божественного права на власть. Власть становилась пожизненным правом, а выборы нового вождя – более редким явле нием. И хотя принцип меритократии как первое и главное условие выбора, основной критерий отбора кандидатов еще не утратил своей силы, он должен был в новых условиях несколько измениться. Во-первых, потому, что сложность и многофункциональность админист ративного бремени была теперь по плечу отнюдь не каждому, что к ней следовало готовиться загодя, едва ли не сызмальства. Уже одно это обычно ограничивало круг претендентов близкими к власти людь ми, прежде всего родственниками и помощниками вождя. Во-вторых, среди этих людей обладающими наибольшей сакральной благодатью стали считаться прежде всего близкие родственники вождя. Вопрос теперь был в том, кто именно из этих близких родственников имел наибольший шанс.
Вначале это не было определено, и история многих протогосударств полна описаний ожесточенного соперничества и борьбы за власть между ближайшими родственниками покойного – его братья ми, кузенами, сыновьями, племянниками, что, естественно, сильно ослабляло структуру. Поэтому объективные потребности стабилизации власти требовали упорядочения порядка наследования. Именно эта объективная потребность и вызвала к жизни принцип конического клана с неравенством линий.
До того все линии разраставшегося клана, возникавшего на базе той или иной семейно-родовой группы, считались равноправными, причем именно это равноправие и лежало в основе упоминавшегося принципа механической солидарности аморфных общин даже крупной этнической общности, состоявшей из множества ветвей одних и тех же, первоначально немногих родственных кланов. Сущность нововведения сводилась к тому, что в многочисленном клане правителя стала четко выделяться одна главная линия, шедшая от отца к одному из его сыновей, обычно старшему, тогда как все остальные начали вос приниматься как боковые (коллатеральные). Главным критерием со циального старшинства в иерархически организованном коническом клане, структура которого была впервые наиболее полно описана П. Кирхгофом, стало считаться генеалогическое удаление от основной линии: с каждым поколением боковые линии уходили от нее все дальше, тогда как она сама, разветвляясь, создавала все новые боко вые ветви, которые опять-таки постепенно от нее удалялись. И хотя даже после этого революционного нововведения процедура наследова ния далеко не всегда и не везде стала простой (нередко сыновья с помощью интриг боролись за благосклонность отца; играли свою роль и их матери в гареме), она, тем не менее, теперь уже достаточно строго определяла приоритеты.
Власть вождя стала наследственной в его семье, что сыграло ог ромную роль в деле стабилизации всей структуры. При этом личность вождя сделалась священной вне зависимости от его индивидуальных качеств и способностей, недостаток которых должен был восполняться опытом и знаниями помощников. Закрепленные же за семьей вождя привилегии и прерогативы теперь воспринимались всем коллективом как проявление высшего божественного статуса его персоны и безус ловного его права распоряжаться всем достоянием протогосударства или формирующегося, структурирующегося племени, становившегося протогосударством. Вчерашний выборный вождь превращался, таким образом, в субъекта сакрализованной власти и высшей собственности, в священное «связующее единство» укрепляющегося коллектива.
Собственно, на этом и заканчивается формирование протогосударственных обществ со всеми их вновь созданными институтами и ус ложнявшимися функциями. В заключение стоит дать обобщенную дефиницию (определение). Протогосударство (чифдом, вождество, племенное протогосударство) – это политическая структура, основанная на нормах ге неалогического родства, знакомая с социальным и имущественным неравенством, разделением труда и обменом деятельностью, возглав ляемая сакрализованным правителем с наследственной властью. Главной функцией этой структуры является административно-эконо мическая, отражающая объективные потребности усложняющегося об щества. Структура знакома и с иными важными социальными функциями–с военной, медиативной (судебно-посреднической), ин тегрирующей и т.п. Именно в рамках этой переходной по типу политической структуры ее вождь из вчерашнего слуги общества, старавшегося завоевать общественный авторитет и с его помощью трудиться на благо коллектива, начинает становиться над обществом, стремится подчинить общество себе и стать его господином.
Закономерности формирования государства на Востоке
Описанный в предыдущей главе процесс генезиса пред и протогосударственных институтов в основных своих пунктах – с бесчис ленными вариациями и модификациями – универсален. Так или примерно так вызревали надобщинные политические структуры у всех народов и во все времена, вплоть до XX в., что засвидетельствовано полевыми материалами антропологов, сыгравшими едва ли не важ нейшую роль в реконструкции этого процесса. Но как шло дело даль ше? Как на базе небольшого и сравнительно примитивно организованного протогосударства, часто возникавшего на племенной основе (это особенно очевидно и типично для кочевников), формиро вались более развитые социально-политические структуры? Что при этом играло основную роль?
Следует снова напомнить, что здесь возможны варианты, причем решающего характера. Именно на основе привычной протогосударственной структуры гомеровской Греции произошла та революционная трансформация (социальная мутация), которая вызвала к жизни ан тичную структуру, принципиально отрицавшую предшествовавшую ей. Но это уникальный случай, более нигде и никогда не повторив шийся. А как было во всех остальных обществах, перешедших грань примитивного протогосударства? Как складывались характерные для неевропейского мира формы общества и государства, что было их структурной основой?
Власть и собственность: феномен власти-собственности
Сложившееся на основе земледельческой общины (в какой-то мере это относится и к кочевникам, но типичный вариант – именно зем ледельческий) протогосударство во многом восходит к нормам взаи моотношений и формам взаимосвязей, веками развивавшимся в рамках общины. Но на основе прежних норм и форм в новых усло виях возникали институты иного, более совершенного и развитого типа,– они соответствовали укрупнявшейся и усложнявшейся соци ально-административной структуре протогосударства. О каких новых институтах идет речь?
В нашей стране, где менталитет XX в. воспитан на идеях марк сизма, было еще сравнительно недавно твердо принято считать, что институтами, приходившими на смену первобытной общине, были институты классово-антагонистического общества, основанного на ча стной собственности и делении населения на классы прежде всего по признаку отношения к этой собственности (имущие и неимущие). Такого рода схоластическая (оторванная от жизни) презумпция (здесь предположение, основанное на вероятности) привела к жесткому постулату, согласно которому все древние общества должны были быть так называемыми рабовладельческими с характерными именно для них антагонистическими классами рабовладельцев и рабов. В истматовском варианте XX в. эта идея марксизма превратилась в догму, была доведена до абсурда, несмотря на то, что сам Маркс был много более сдержан в этом смысле: в его схеме всемирной истории наряду с рабовладельческой (античной) формацией существовал, как о том упоминалось, и «азиатский» способ производства, характерный для Востока и отличавшийся от античного и иных европейских способов производства тем, что в восточных структурах не было частной соб ственности и классов, а альтернативой господствующему классу было само государство в лице организованного им аппарата власти.
В отличие от Гегеля, делавшего акцент на проблемы именно вла сти, причем в ее наиболее жесткой из известных человечеству до XX в. форме восточной деспотии, Маркс выдвигал на передний план соб ственность, говоря о верховной собственности государства на Востоке. Но что это такое – хотя бы с точки зрения главного для Маркса политэкономического критерия? Это собственность или все-таки власть? Сам Маркс, как то явствует из приводившейся выше цитаты, склонен был идентифицировать верховную собственность и государст венный суверенитет. Однако до логического конца эта идентификация в его трудах доведена не была. Больше того, сама идея верховной собственности была подвергнута сомнению рядом авторитетных исто риков-марксистов – факт достаточно редкий, чтобы оставить его без внимания. Так что же все-таки первично в изучаемой нами структуре – деспотизм, беспредел власти или собственность, пусть даже не ча стная?
Ответ на этот кардинальный вопрос упирается в анализ группы проблем, связанных с оценкой роли институтов власти и собственно сти в ранних политических структурах, генетически и функционально родственных классическим восточным, стадиально предшествовавших именно им, лежавших в основе восточного деспотизма по Гегелю и «азиатского» способа производства по Марксу. Остановимся кратко на этих проблемах.
Что касается власти, то об этом понятии уже шла речь как в теоретическом плане (со ссылкой на М. Вебера), так и в сугубо ис торическом: восходившая к древнейшей и абсолютно преобладающей системе социальных ценностей триада престиж – авторитет – власть привела со временем к сложению авторитарного института наследст венной власти сакрализованного вождя-царя в протогосударствах. Это было повсюду, включая и предантичную Грецию с ее царями, столь поэтично воспетыми великим Гомером и так хорошо известными по классической греческой мифологии. На Востоке власть такого типа достаточно быстро – в отличие от античной Греции – трансформиро валась в деспотическую, хотя не везде одинаково ярко выраженную. Главной причиной этого было отсутствие здесь развитого рыночно-частнособственнического хозяйства, сыгравшего решающую роль в той социальной мутации, которую пережила античная Греция. Деспотизм как форма власти, а если взглянуть глубже, то как генеральная структура общества, возникает там, где нет той самой частной собст венности, об обязательном наличии которой, не признавая исключе ний или хотя бы вариантов, твердила долгие годы абсолютно господствовавшая у нас истматовская схема. Иными словами, деспо тизм присущ структурам, где нет собственников. Но это те самые структуры, которые возникали на базе первобытности.
Во всех обществах, о которых выше уже шла речь (кроме антич ного, отличавшегося от них), понятия о собственности вообще, тем более о частной собственности, просто не существовало. Специалисты, исследующие такие структуры, используют для их характеристики понятия «коллективная», «общинная» «племенная» собственность и т.п., сознавая всю условность этих понятий. Дело в том, что понятие о собственности в коллективах собирателей, кочевников или общин ных земледельцев сводилось прежде всего к представлению о праве на ресурсы, которые считались принадлежавшими данной группе и использовались ее членами в процессе их хозяйственной деятельно сти. Собственно, иначе и быть не могло в те времена и в тех условиях жизни. Основа отношений к ресурсам, от обладания которыми зави село существование коллектива, реализовывалась, таким образом, в терминах владения, т.е. власти: «Мы владеем этим; это – наше». Субъектом власти, владения, распоряжения хозяйственными ресурса ми или, если угодно, коллективной собственности всегда был и прак тически всегда мог быть только коллектив, причем этому никак не противоречило то обстоятельство, что всегда существовало индивиду альное и семейное пользование какой-то частью общего владения, не говоря уже о предметах обихода, жилище, личных вещах, орудиях производства и т.п. Это означает, что и экономическое содержание, и юридическая форма такого рода собственности – именно владение и, как результат владения, власть. Сначала власть только над ресур сами. Но это только сначала.
Выше уже рассматривался процесс сложения и развития института редистрибуции в общине с ее ранними формами неравенства как на уровне семейно-клановой группы, так и в рамках коллектива с его рангово-статусной иерархией в целом. Редистрибуция – это в конеч ном счете прежде всего власть, причем именно та власть, которая опирается как на экономическую реальность (владение ресурсами группы или общины), так и на юридическую ее форму (право высту пать от имени группы или общины, распоряжаться ее достоянием и особенно ее избыточным продуктом). В рамках надобщинной структуры, протогосударства с наследственным вождем, ставшим символом коллектива, неоспоримое право распоряжаться общественным достоя нием было функцией высшей власти вождя.
В свете сказанного вполне очевидно, что представление о верхов ной собственности государства и государя можно понимать только в том плане, о котором идет речь: высшая собственность правителя-сим вола, олицетворяющего коллектив, производна от реального владения достоянием коллектива и безусловного права распоряжаться его ре сурсами и имуществом, причем и то и другое в конечном счете производно от власти. Власть (владение) рождает понятие и представление о собственности, собственность рождается как функция владения и власти. Власть и собственность неразделимы, нерасчленимы. Перед нами феномен власти-собственности.
Власть-собственность – это и есть альтернатива европейской ан тичной, феодальной и буржуазной частной собственности в неевро пейских структурах, причем это не столько собственность, сколько власть, так как функции собственника здесь опосредованны причаст ностью к власти, т.е. к должности, но не к личности правителя. По наследству в этих структурах может быть передана должность с ее правами и прерогативами, включая и высшую собственность, но не собственность как исключительное частное право владения вне зави симости от должности. Социально-экономической основой власти-соб ственности государства и государя было священное право верхов на избыточный продукт производителей. Если прежде семейно-клановые группы вносили часть своего продукта в форме добровольных взносов старейшине в качестве скорей символической, нежели реальной платы за его общественно полезный труд, то теперь ситуация стала иной. В надобщинной структуре, в рамках протогосударства вождь имел бес спорное право на определенную часть продукта его подданных, при чем взнос с политэкономической точки зрения принимал облик ренты-налога. Налога – потому что взимался центром для нужд структуры в целом, в частности для содержания непроизводительных слоев обслуживающего их персонала или производителей, занятых в неземледельческой сфере (ремесло, промыслы и т.п.). Налог в этом смысле – высшее право государства как суверена на определенную долю дохода населения. Что же касается ренты, то она проявлялась в праве собственника, субъекта власти-собственности, на определен ную долю реализации этой собственности в хозяйствах земледельцев-общинников.
Появление феномена власти-собственности было важным момен том на пути институционализации общества и государства в неевро пейском мире. Практически это означало, что прежняя свободная община теряла свои исключительные права владения ее угодьями и продуктом. Теперь она вынуждена была делить эти права с теми, кто в силу причастности к власти мог претендовать на долю ее имущества, начиная от регионального вождя-администратора, будущего вла детельного аристократа, которому верховный вождь передавал часть своих высших прерогатив, и кончая общинным главой, все более пре вращавшимся в чиновника аппарата администрации. Иными словами, возникал и надолго закреплялся хорошо знакомый специалистам фе номен перекрывающих друг друга владельческих прав: одна и та же земля (а точнее, право на продукт с нее) принадлежит и обрабаты вающему ее крестьянину, и общине в целом, от лица которой высту пает распределяющий угодья старейшина, и региональному администратору, и верховному собственнику. И что показательно, эта множественность прав, столь нелепая в обществе с юридически хоро шо разработанными частно-правовыми нормами, здесь никого не сму щает: коль скоро земля не является частной собственностью и принадлежит всем, то совершенно естественно, что каждый получает свою долю дохода от нее, причем в строгом соответствии с той долей владения ею, власти над ней, которой реально располагает. Вместе с тем важно оговориться, что в множественности прав уже таились зародыши некоторой трансформации прежней структуры, в частности тенденции к приватизации, т.е. к появлению частной собственности (пусть не господствующей и весьма ограниченной в потенциях, но все же частной), до того в описываемом обществе еще не известной.
Раннее государство
Обычное протогосударство, в том числе составное и даже этниче ски гетерогенное (разнородное), несмотря на весьма заметную разницу между кре стьянскими низами и верхами управителей, было еще густо опутано системой родственных клановых связей. Более того, именно эти связи играли чаще всего основную роль в его социальной и административ ной структуре, определяя степень знатности и место человека в об ществе. С течением времени и по мере институционализации власти ситуация определенным образом менялась. Прежде всего клановые связи начинали терять свою всеобщность и оказывались свойством немногих, признаком избранности, аристократизма. Дело в том, что эти связи были чрезвычайно важны там, где критерий генеалогиче ского родства определял степень близости к правителю и его клану, т.е. знатность, что давало человеку право иметь соответствующий ранг и титул, а также претендовать на определенную должность и привилегии. Что же касается крестьянских низов, то они, даже если и состояли в отдаленном родстве по боковой линии с каким-либо из знатных кланов, постепенно практически исключались из счета род ства, поскольку для них это уже не имело никакого значения. Кроме того, опасавшиеся притязаний близкой родни на власть правители стремились приблизить к себе преданных лично им чужаков из числа мелких должностных лиц, слуг, а то и иноплеменников-рабов, явных аутсайдеров. Часть их, закрепившись наверху, со временем тоже давала начало знатным аристократическим кланам. Результатом всего этого было появление в обществе, прежде ориентировавшемся в основном на заслуги и престиж, новых критериев для деления на верхи и низы. Верхи стали комплектоваться из числа наследственных ари стократов и причастных к власти должностных лиц, причем те и другие, тесно связанные клановыми связями, образовывали своего ро да потомственный слой людей, занятых в сфере управления и вклю ченных в систему социально-имущественных привилегий.
Такого рода социальная поляризация общества на причастные к аппарату власти привилегированные слои и производителей, прежде всего общинных крестьян (между теми и другими была еще прослойка обслуживающего верхи персонала – рабов, слуг, ремесленников и др.), резко меняла традиционную систему редистрибуции: если преж де избыточный продукт лишь распределялся по воле причастного к власти и служил способом обретения им дополнительного престижа, то теперь этот продукт превратился в средство содержания всех тех, кто встал над обществом и кто обслуживал привилегированные верхи. Иными словами, в новых условиях социальные низы, т.е. крестьяне-производители, оказались исключенными как из системы генеалоги ческого родства в конических кланах аристократов, так и из сферы редистрибуции. Этот все углублявшийся отныне разрыв между верха ми и низами означал, что на смену примитивному политическому образованию типа протогосударства шла более развитая и принципи ально отличная от него административно-политическая структура – раннее государство.
Конечно, непроходимой грани между этими двумя формами поли тической интеграции нет, но разница все же есть, и немалая. Раннее государство обычно много сложнее и крупнее протогосударства; этни ческая гетерогенность здесь – уже практически почти обязательная норма, ибо возникает раннее государство преимущественно за счет завоеваний и аннексии (насильственного присоединения) соседей. Расширяясь и включая в свой состав многие десятки и сотни тысяч людей, раннее государство обычно оказывалось перед необходимостью усложнить администрацию, след ствием чего был дальнейший рост иерархичности структуры в целом: все стоявшие над общиной в свою очередь выстраивались в сложную иерархическую лестницу должностных лиц, прав, статусов, привиле гий.
Так, иерархическая лестница управления оказывалась по меньшей мере трехступенчатой; возникали три уровня – высший общегосудар ственный, средний региональный и местный. При этом на высшем уровне фиксируется заметная специализация административной дея тельности – военачальники, жрецы, главы канцелярий или ремеслен ных служб, администраторы широкого профиля, казначеи и хранители казенных амбаров, управители дворцовых или храмовых служб, домашних покоев правителя и т.п., вплоть до возникновения кое-где контрольно-ревизорской службы. И хотя в центральной адми нистрации по-прежнему огромную роль играли клановые связи, а во главе многих управлений стояли знатные аристократы и родственники правителя, система власти в целом уже заметно тяготела к внеклановому принципу и к использованию способных аутсайдеров и это вполне отвечало далеко еще не забытому принципу меритократии.
Что касается администрации на региональном уровне, то она обычно бывала много проще и имела чаще всего двойное подчинение – главе регионального подразделения и соответствующим службам и управлениям центра. Здесь специализация была много слабее и фун кции нередко совмещались. Тем более все это было характерно для местного уровня, где по традиции на главу общины падала львиная доля всех административных забот о благосостоянии общинного кол лектива, а также о своевременных выплатах ренты-налога в казну и организации необходимых для коллектива и для государства обще ственных работ.
Этот последний момент заслуживает особого внимания. Дело в том, что именно в рамках укрупненного раннего государства, в отли чие от протогосударства (за редкими исключениями типа раннешумерских), возникает феномен урбанизации, т.е. монументального городского строительства, сооружения дворцов, храмов, мавзолеев, пирамид, каналов, дамб и т.п. Урбанизация стоит дорого, так что далеко не случайно именно с нее начинается обычно отсчет цивили зации. Далеко не все протогосударства могли позволить себе нечто подобное, и подавляющее большинство их так и замирало на доцивилизованном уровне. О немногих исключениях типа древнешумерских храмовых центров уже упоминалось. Что же касается ранних госу дарств, то для всех них урбанизация была непременным условием существования, чем они принципиально отличались от протогосу-дарств. Сооружались же все монументальные городские и иные соо ружения (дамбы, каналы, дороги) за счет труда крестьян, привлекавшихся к общественным работам в свободное от сельскохо зяйственных работ время, к тому же поочередно. Именно в порядке общественной обязанности, которая по сути восходила все к той же древней системе реципрокного обмена, крестьяне участвовали в созда нии престижных сооружений, находясь в эти дни на полном государ ственном обеспечении и даже получая для работ казенные орудия и средства труда. Стоит специально подчеркнуть, что такого рода обще ственные работы никогда не считались подневольными отработками, а напротив, всегда рассматривались всеми, включая и массы работни ков, как сооружения, имеющие важный ритуальный смысл и обще ственное значение. Не мифические сотни тысяч рабов из-под палки, как о том обычно писали наши учебники, но именно крестьяне выполняли такие работы, во всяком случае на ранних этапах развития, в рамках ранних государств.
Этап раннего государства обычно совпадал с серьезными измене ниями в сфере религиозно-идеологической, в ходе которых обычная для протогосударства практика сакрализации вождя нередко достигала своего апогея (высшей точки): государь провозглашался сыном бога или даже живым божеством, а вся система богов, имевших теперь внушительные и возвышавшие их статус монументальные храмы в их честь, способст вовала укреплению в умах населения представлений о могуществе божественных сил и тем самым обеспечивала необходимый духовно-идеологический комфорт. Известный американский антрополог Э. Сервис саркастически писал в этой связи: «Как приятно сознавать, что боги нашей общности – величайшие в мире, что их представите ли на земле священны и что тем самым мы избранный народ! И сколь очевидно удобны такие представления для правящей группы!»
Но, пожалуй, наиболее важное с точки зрения перспектив разви тия нововведение на этапе раннего государства – это упоминавшаяся уже тенденция к приватизации, начинавшаяся с престижного потреб ления.
Престижное потребление верхов, реализовывавшееся обычно в строгом соответствии со степенью знатности, рангом, титулом, долж ностью, выражалось в преобладании изысканных одежд и лучшей пищи, в строительстве богатых домов и гробниц, в создании сложных систем различных удобств и услуг. Все большее количество ремеслен ников разных специальностей (ювелиры, оружейники, колесничие, архитекторы, ткачи, портные, столяры и др.), слуг (садовники, псари, конюшие, повара, лакеи, евнухи и т.п.) обслуживало возраставшие потребности власть имущих. Как социальный феномен престижное потребление всегда отличается тем, что имеет непременную тенден цию к росту. То, что было достаточным вчера, кажется неудовлетво рительным сегодня. Каждый стремился выделиться из числа равных ему, приблизиться по уровню и качеству потребления к стоящим выше. В это соперничество включались правитель и его семья, кото рые обычно задавали тон. Нельзя было забывать и об имеющем госу дарственный смысл старании выглядеть богаче и щедрее соперника, соседнего правителя, что опять-таки имеет самое прямое отношение все к тому же высоко ценившемуся престижу.
За счет чего растет престижное потребление? Прежде всего тра диционно – за счет редистрибуции избыточного продукта, хранивше гося в казенных амбарах и складах. Правитель щедрой рукой раздает его в разных формах, от зерна в мешках до роскошных шуб или изысканных драгоценностей, в обмен за что он вправе требовать и ожидать от своих приближенных и администраторов преданности и беспрекословного повиновения согласно древнему принципу реципрокности. Но на этом дело не кончается. Активная внешняя политика удачливого правителя приводит к расширению границ его государства, увеличению его населения и богатств. В зависимости от сильного государства оказываются его соседи, находящиеся на разном уровне развития, но в любом случае выплачивающие в знак признания своей зависимости определенную дань.
Расширение земель и поток дани создает новые условия и возмож ности для правящих верхов. Успешно расширяющий свои владения правитель нередко дает своим родственникам – практически теперь уже от своего имени – участки земли, подчас целые области в своего рода кормления. И хотя доход с этой вотчины не принадлежит вновь назначенному владельцу, во всяком случае целиком, часть его стано вится объектом присвоения со стороны нового владельца. Более того, в условиях ослабления расширившегося государства этот владелец – как, впрочем, и функционально близкий ему региональный админи стратор – обычно превращается в автономного властителя и узурпи рует право от собственного имени наделять родственников и приближенных более мелкими уделами и кормлениями, что способст вует возникновению многоступенчатой иерархической структуры вас-сально-феодального типа, столь хорошо известной и древности, и средневековью (речь идет о социально-политической структуре, а не о формации!).
Но тенденция к приватизации проявляется не только в этом. Власть имущие постепенно приобретают право распоряжаться людь ми, оказывающими им услуги или находящимися под их началом. Эти услуги нередко индивидуализируются, а люди – будь то воины, слуги или рабы – становятся объектами присвоения. Но и это еще далеко не все.
В руках чиновников рангом пониже, не имеющих ни удела, ни штата помощников и слуг, концентрируются немалые средства, рас поряжение которыми входит в их служебные обязанности. Так, чи новник, осуществляющий, скажем, от имени казны или храма дальние транзитные операции для приобретения нужных изделий или раритетов (иных форм торговли, если не считать мелкого натураль ного обмена, общество еще не знало), попутно с порученным ему главным делом может произвести выгодный обмен для себя или по чьей-либо просьбе. Чиновник, ведающий тем или иным видом ремес ла, использует лично для себя или еще для кого-то часть продукта и труда подчиненных ему людей. Служитель при амбаре или складе, заведующий выдачей инвентаря или продуктов призванным для отра боток людям, ведущий различные записи писец-канцелярист – сло вом, практически каждый на своем месте имеет определенную возможность выйти за пределы строгого выполнения должностных обязанностей с тем, чтобы позаботиться об улучшении собственного материального положения. Я уже не говорю о воинах, возвративших ся с добычей и стремящихся сбыть ее с выгодой.
В результате всего этого в обществе, прежде всего на надобщинном его уровне, возникает определенное количество излишков мате риального производства, которые пускаются в частнотоварный оборот. Иными словами, излишки, до того не бывшие товаром, теперь стано вятся им. Возникают товарные рынки и как прямое следствие этого – деньги, всеобщий эквивалент. На товарном рынке с помощью денег реализуются самые различные вещи, сырье, предлагаются услуги. Ра бочая сила превращается в товар, следствием чего является институт частного рабства (до того рабы, будучи чаще всего военной добычей, считались коллективным достоянием и от имени коллектива исполь зовались в храмовых и дворцовых хозяйствах, в услужении власть имущих). Но все сказанное является уже не столько элементом ран него государства, сколько институтом государства развитого. Все это возникает на грани перехода раннего государства в развитое и, более того, может считаться едва ли не основным признаком этого перехода, своего рода критерием отсчета. Пока же в заключение сформулируем определение раннего государства.
Раннее государство – это многоступенчатая иерархическая поли тическая структура, основанная на клановых и внеклановых связях, знакомая со специализацией производственной и административной деятельности. Главными функциями такого государства являются цен трализованное управление крупным территориально-административ ным комплексом с этнически гетерогенным населением, расширение пределов своей территории за счет военных захватов, а также обес печение благосостояния общества и престижного потребления приви легированных верхов за счет ренты-налога с производителей, дани с зависимых соседей. Раннее государство хорошо знакомо с урбаниза цией и монументальными сооружениями, осуществляемыми населени ем в счет общественных работ, причем эти работы, как и вся сумма взаимоотношений между верхами и низами, основаны на принципах реципрокности и редистрнбуции, рассматриваются как закономерный обмен деятельностью и легитимизируются общепризнанной религиоз но-идеологической доктриной (теорией). "Именно на этапе раннего государства в процессе развития престижного потребления и тенденции к привати зации закладываются основы новой формы социально-экономических отношений – отношений частнособственнических, связанных с товар но-денежным хозяйством и рынком рабочей силы.
Развитое государство на Востоке
Раннее государство «врастает» в развитое постепенно – хотя да леко не каждому это удается. Принципиальные отличия развитой политической государственной структуры от ранней сводятся к появ лению двух новых институтов – системы принуждения и институционализованного (здесь развитого, писанного) закона, а также, как упоминалось, к дальнейшему развитию частнособственнических отношений.
Посредническая функция лидера группы, старейшины и даже вождя в протогосударстве опиралась преимущественно или исключительно на его престиж и авторитет. Элементов принуждения и насилия, не го воря уже о законе, еще не было, хотя постепенно все это вызревало. Так, например, сакрализация правителя способствовала усилению его авторитета даже в условиях автоматической солидарности клановой структуры: сакрально санкционированная высшая воля вождя приоб ретала силу закона, не говоря уже о том, что сам такого рода закон на первых порах опирался на религиозно-моральную норму и не имел характера безличностного принуждения. Ритуальная форма закона становилась своего рода «ненасильственной формой насилия», хотя параллельно с ней в обществе, уже хорошо знакомом с войнами и в немалой степени живущем за счет доходов от покоренных и зависи мых народов, вызревали также и принуждение, даже насилие в своем неприкрытом виде, правда, пока еще только по отношению к чужим.
Появление внутри страны пленных иноплеменников, приобретав ших статус рабов – вначале коллективных, позже также и частных, означало перенесение принуждения и насилия внутрь. Отсюда был теперь только шаг до использования уже сформировавшегося инсти тута принуждения по отношению не только к чужим, но и к взбун товавшимся или проштрафившимся своим, от мятежного регионального администратора или владетеля удела до недовольных своим положением общинников либо горожан. Практика авторизован ного насилия породила специально формулировавшуюся для удобств администрации систему регламентов (правил, регулирующих порядок какой-либо деятельности) наподобие той, что предложили в царствах Китая реформаторы легистского толка. Именно таким образом, хотя и со многими вариантами, шел процесс вызре вания институтов развитого государства.
Здесь важно заметить, что речь не должна ограничиваться упоми нанием о принуждении, насилии, системе регламентов. Ведь соответ ствующим образом – в интересах государства, основанного на генеральном принципе власти-собственности,– институционализировались и все остальные формы существования структуры, обслуживав шие сложившуюся социально-политическую данность. Это касается социальных (семейно-клановых, общинных, надобщинных) институ тов, политических принципов (централизованная администрация, удельная знать), идеологии и т.п. И более всего сказанное заметно на примере упоминавшегося уже процесса приватизации – родного брата того, что привел в Средиземноморье к становлению античной струк туры с господством частнособственнических отношений, опиравшихся на частное право, гражданское общество, республиканско-демократи-ческие формы правления, индивидуальные свободы и т.д. Всего этого в неевропейских структурах на аналогичном этапе развития не воз никло и возникнуть не могло. Почему же?
Казалось бы, все здесь должно было развиваться примерно так же, как и в античной Греции. Развивались товарно-денежные отношения. Под воздействием рыночных связей начинала интенсивно разлагаться земледельческая община, в которой все определеннее выделялись до мохозяйства малых разделенных семей. Переделы земли в общине (там, где они были) становились все реже, пока не прекращались вовсе. В общинной деревне появлялись богатые и бедные семьи, мно го- и малоземельные. Часть хозяйств нищала и разорялась, появля лись безземельные, вынужденные арендовать чужую землю либо идти в батраки. Другие предпочитали перебраться на новые земли, освоить их и закрепить за собой. Словом, шел процесс накопления в руках индивидов материальных излишков и торговли ими, в результате чего возникали богатые торговцы и ростовщики, в кабалу к которым по падали неимущие. Казалось бы, еще немного – и набегающая на об щество частнособственническая стихия с присущим ей размахом сметет все. Ведь не только богатые купцы, ростовщики, земледельцы, но даже и сами правители порой – в качестве частных лиц – приоб ретали у общины право на владение земельными участками. Разве все это не сближало ситуацию с античной?
На самом деле все не так. Зарождавшуюся и даже быстро разви вавшуюся частную собственность и обслуживавший ее далеко еще не огражденный правовым барьером рынок встречала давно институционализировавшаяся и принципиально враждебная рыночно-частнособственническим отношениям иная структура, командно-админи стративная. Командно-административная структура, о которой идет речь, это и есть .неевропейское государство, восточная деспотия по Гегелю или «азиатский» (а точнее – государственный) способ произ водства по Марксу. Принципиальное отличие этого государства от того, которое было типично для Европы с античности, отнюдь не сводится, как то может показаться на первый взгляд, к большей степени произвола или беззакония. Достаточно прочитать повествова ние Светония о римских цезарях, чтобы убедиться, что и произвола, и беззакония, и деспотической власти в античности было более чем достаточно: по жестокости и насилиям едва ли не любой из цезарей и особенно такой, как Нерон, могут сравняться с восточными влады ками, а то и оставить многих из них позади. Дело совсем в ином.
Во-первых, в том, что мощная централизованная структура скла дывалась в неевропейском мире на протяжении тысячелетий не на основе рыночно-частнособственнических отношений. Привычная ко мандно-административная форма отношений абсолютно подавляла и нарождавшуюся частную собственность, и робкий обслуживающий ее и не имевший ни свобод, ни гарантий, ни привилегий восточный рынок. Власть здесь была первоначалом. Власть, команда, администрирование довлели абсолютно, тогда как отношения собственности, необходимые для регулирования хозяйства, были явлением производ ным, вторичным по отношению к власти. А во-вторых, в античном мире даже в те времена, когда в политике, администрации, власти царил произвол, сближавшийся внешне с деспотизмом по-восточному, существовали уже опиравшиеся на развитую частную собственность и мощный- свободный античный рынок отношения нового типа, рыночно-частнособственнические, существовали и ограждающие эти отно шения нормы права (знаменитое Римское право). Традиции свободы, как экономической, так и правовой, политической, не были здесь пустым звуком, что и определяло во многом конечный итог противо стояния свободы и произвола.
Разница между античной рыночно-частнособственнической и вос точной командно-административной структурами сводится, таким об разом, не к возможному объему произвола власти отдельно взятого деспота, а к принципиальной разнице самих структур как таковых. Если в системе рыночно-частнособственнических отношений в хозяй стве задает тон рынок, господствует частная собственность и все пра вовые нормы направлены на обеспечение наибольшего благоприятствования рынку и собственнику, то в системе админист ративно-командных отношений задают тон администрация и команда сверху, для правящих верхов создается режим наибольшего благопри ятствования, а рынок и собственники находятся в подчиненном, под контрольном правящим верхам и администрации состоянии. Можно сказать и определеннее: ни рынок, ни частная собственность в вос точной структуре не являются свободными и потому не имеют, права быть уподобленными рынку и частной собственности в рыночно-частнособственнической европейской структуре.
На Востоке как норма существует квазирынок (приставка квази, соответствует по значению словам «мнимый», «ненастоящий») и квазисобствен ность, причем именно вследствие структурной неполноценности то и другое лишено внутренних потенций для самоусовершенствования. На Востоке рынок и собственник находятся в зависимости от государства и обслуживают нужды прежде всего правящего слоя. Государство же здесь твердо стоит над обществом и соответственно над экономикой общества, а его правящие слои, не будучи классом в привычном марксистском понимании этого термина (т.е. классом экономическим, классом, владеющим собственностью и реализующим это преимуще ство в собственных интересах), являются своего рода квазиклассом, ибо в конечном счете живут за счет достояния общества и выполняют в этом обществе функции господствующего класса.
И, что особенно важно подчеркнуть, эти функции правящие верхи традиционно выполняют не потому, что они узурпировали власть и навязали свою волю искусственно ослабленным собственникам, но именно потому, что они управляют обществом принципиально иным, чем европейское. Командно-административная структура опирается на принцип власти-собственности и генетически восходит к практике реципрокного взаимообмена, к традициям централизованной редистрибуции. Эта особенность способствует тому, что объективно может сложиться впечатление – тем более у того, кто привык к марксист ской политэкономической системе понятий и логике анализа,– будто в рамках классической восточной структуры нет или почти нет места антагонизмам и эксплуатации. В самом деле, если правящие верхи заботятся об организации общества, включая и его экономику, то платой за их труд закономерно является упоминавшаяся уже рента-налог, выплачиваемая низами как натурой, так и отработками. А раз так, то перед нами естественная форма законного и необходимого для благосостояния и вообще для существования структуры в целом обме на деятельностью.
Так ли все просто? Напомню, что разница между верхами и ни зами сводится не только к различиям в функциях (работают и те, и другие – но каждый по-своему), но и к несходству в качестве жизни (бедные – богатые), а также к имманентному праву верхов командо вать и к обязанности низов повиноваться. Так вот, если с точки зрения этих критериев обратиться к Востоку (имея в виду и идеи Маркса об «азиатском» способе производства), то окажется, что в основе лежит власть администратора, основанная на отсутствии част ной собственности. И далеко не случайно сам термин «командно-ад министративная структура» вошел в активный научно-публицистический оборот в наши дни, когда объективно по надобилось выявить принципиальную разницу между двумя структу рами – рыночно-частнособственнической и противостоящей ей социалистической, генетически восходящей к классической восточно-деспотической.
Итак, главное, что отличает верхи от низов,– это момент власти (команда, администрация). Абсолютная власть, породившая высшую и абсолютную (или верховную по Марксу) собственность в условиях отсутствия или ликвидации частной собственности и свободного рын ка,– вот тот феномен, о котором идет речь. Возник он не случайно. Скорее, напротив, явился закономерным итогом многотысячелетней постепенной эволюции, законным плодом истории. Ведь особенностью всей системы отношений, связанных с описываемой структурой и обусловленных ею, являются ее исключительная устойчивость, ста бильность, способность к автоматической регенерации (или, иначе, к самовоспроизводству), опирающиеся на веками отработанный комп лекс защитных средств и институтов.
Строго говоря, и генеральный принцип обязательного реципрокного взаимообмена, и практика централизованной редистрибуции избы точного продукта и труда коллектива, и сакрализация возвысившегося над обществом вождя, правителя, и появление престижного потребле ния правящих верхов, и формирующаяся практика принуждения, и вся система идеологического обоснования статус-кво, опирающаяся на привычные нормы морали и религиозные установления,– все это яв ляло собой мощную оборонительную систему, призванную решитель но противостоять всему тому новому, что могло разрушить веками создававшийся и заботливо сохранявшийся баланс. Появление же ры ночных связей, товарно-денежных отношений, накопление богатства в частных руках и иные связанные со всем этим результаты процесса приватизации колебали этот баланс, нанося ему чувствительные уда ры.
Разумеется, появление всего этого не было случайностью. Напро тив, вызывалось жизненными потребностями развивавшегося, укруп нявшегося и усложнявшегося социального организма. Для нормального жизнеобеспечения такого организма необходима была стабильная и разветвленная кровеносная система – роль этой систе мы начали играть частная собственность и рынок в их урезанной, ублюдочной форме. В этом смысле можно сказать, что и подконтроль ная власти частная собственность, и оскопленный ею же, админист рацией, рынок были жизненно необходимы, отчего они и появились на свет. Но и собственность, и рынок в рамках классических восточ ных структур были оскоплены сразу же после своего появления на свет. Оскоплены потому, что этого требовали интересы высшей вла сти.
В самом деле, создававшийся обществом и количественно все воз раставшей совокупный продукт начинал в ощутимых и постепенно увеличивавшихся размерах миновать казну, т.е. сферу централизо ванной редистрибуции, и попадать в руки стоявших между, произво дителями и казной частных собственников, что ослабляло структуру в целом, способствуя ее дезинтеграции (расчленение целого на составные части). Конечно, одновременно с этим появление сферы частнособственнического хозяйства способство вало развитию, даже расцвету экономики, обогащению государства. Поэтому правящие верхи не могли не осознавать необходимости, даже желательности существования частных собственников и рынка. Одна ко они вместе с тем не могли и не желали мириться с тем, чтобы такого рода развитие шло по нарастающей, ибо это подрывало основы давно сложившейся властной, командно-административной структуры.
Идеальным в сложившихся обстоятельствах было бы такое соче тание государственной и частнособственнической форм хозяйства, при котором приоритет первой был бы вне сомнений. Вот почему вне зависимости от того, в какой степени каждый из представителей пра вящих кругов лично был втянут в сферу рыночно-частнособственнических отношений (покупая земли у общин, вкладывая деньги в торговлю и т.п.), все они в целом, как квазикласс (государство-класс по М.А. Чешкову), вынуждены были действовать единодушно и до статочно жестко по отношению к собственнику. Отвечая за нормаль ное функционирование системы, в рамках которой и благодаря которой они господствовали, правящие верхи вынуждены были высту пать за нейтрализацию дезинтегрирующей тенденции, т.е. за строгий контроль и суровые ограничения частнособственнической стихии, без чего нельзя было и думать о достижении оптимального сосуществова ния с ней. В разных структурах это противостояние принимало раз личные формы.
Противостояние, о котором идет речь, сводилось к выработке стро го фиксированной нормы, призванной регламентировать частнособст веннический сектор, обеспечить верховный контроль государства и безусловный примат (превосходство) административной власти над отношениями соб ственности. Практически это означало, что в обществе не существо вало системы строгих индивидуальных прав и гарантий интересов собственника, как то имело место в античной Европе. Как раз напро тив – собственники были подавлены и поставлены в зависимость от носителя власти, от произвола администрации, причем наиболее пре успевшие из них нередко расплачивались за это конфискацией (принудительное и безвозмездное изъятие в собственность государства по приговору суда), а то и жизнью, благо формальный предлог для этого найти было несложно. Первая заповедь частного предпринимателя в неевро пейских структурах – вовремя дать взятку кому следует и «не высо вываться». Это, естественно, не могло не тормозить свободного развития частной экономики и препятствовало разгулу частнособст веннической стихии.
Казалось бы, все сказанное может означать, что с ослаблением централизованного контроля в моменты кризиса ситуация должна бы ла радикально меняться в пользу собственника. Это, однако, не так. Динамика функционирования централизованного государства в неев ропейском мире убедительно опровергает подобного рода посылку. Конечно, ослабление власти центра способствовало усилению регио нальных администраторов и удельной знати, что нередко приводило к феномену феодализации (речь идет о социально-политической раз дробленности и связанных с ней явлениях и институтах). Но это никак не означало создания благоприятных условий для частного сек тора. Во-первых, государь меньшего масштаба оставался все тем же государем, с таким же аппаратом власти и теми же принципами администрации. А во-вторых, даже тогда, когда и на региональном уровне власть слабела, а общество оказывалось в состоянии дезинтег рации, следствием всего этого были упадок хозяйства, натурализация его, а то и кризис, восстания обнищавшего люда, завоевания воинст венных соседей. Все это никак не способствовало расцвету частной экономики, скорее напротив – богатые собственники подвергались экспроприации в первую очередь. Словом, история Востока свидетель ствует о том, что расцветала частнособственническая экономика толь ко в условиях стабильности и сильной власти центра со всеми ее контролирующими функциями, включая жесткий административный контроль над экономикой всей страны.
Важно оговориться, что взаимоотношения государственной власти с частными собственниками бывали порой достаточно сложны, особен но если учесть, что в ряде конкретных модификаций командно-адми нистративной структуры, например в общинно-кастовой. Индии, богатые собственники земли в общинах порой оказывались в положе нии посредников между правящими верхами и производящими низа ми, становясь тем самым экономическим фундаментом государства. Но эта особенность взаимоотношений вполне вписывается в рассмот ренную выше систему взаимосвязей между властью и собственностью: власть доминирует над собственниками, собственники содержат власть, власть контролирует и ограничивает собственность. Собствен ность в рамках такого рода структуры не в состоянии уцелеть без контроля со стороны властей.
Таким образом, сущность неевропейской модели в том, что част ная собственность здесь, даже появившись и укрепившись, всегда бы ла второстепенной и никогда не была защищена от произвола власти какими-нибудь привилегиями либо гарантиями, свободами или права ми. Альтернативой господству частной собственности здесь была власть-собственность. Функции господствующего класса выполняли организованные в аппарат власти верхи общества. И еще. Если в антично-капиталистической структуре государство, как на том наста ивает марксизм, было надстройкой над базисом и орудием в руках господствующего класса, т.е. общество там безусловно стояло над слу жившим ему государством, то в неевропейских обществах все было прямо наоборот. Государство здесь абсолютно довлело над обществом и потому было, если продолжать пользоваться привычными термина ми истмата, субъектом производственных отношений и важнейшим элементом базиса.
Именно в этом – ключ к структуре традиционных неевропейских обществ., как древнего, так и современного.
1 Специальное исследование показало, что это практически могли сделать лишь четверть принявших дар – а уклониться от дара невозможно.
18
PAGE 1