Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
СОДЕРЖАНИЕ
Автор:
Том 24, номер 2, 2003
|
Свет, оставленный нам на Земле |
6 |
|
I |
|
|
"Психология субъекта" (страницы последней книги А. В. Брушлинского: глава вторая "Психология и тоталитаризм") |
1 |
|
Психология субъекта (лекция, прочитанная студентам, аспирантам и преподавателям факультета психологии Тверского Государственного университета) |
15 |
|
II |
|
|
Утверждаю твое бытие... |
18 |
|
А. В. Брушлинский на Тверской земле (штрихи к биографии) |
22 |
|
Оборвавшийся диалог |
27 |
|
Aristos. Слово о Брушлинском |
41 |
|
В память о Друге |
49 |
|
И жизнь, и слезы, и любовь... |
52 |
|
А. В. Брушлинский в моей профессиональной судьбе |
57 |
|
Для меня он продолжает жить |
65 |
|
Ученик и Учитель |
71 |
|
Незабываемые уроки |
73 |
|
Мы благодарны Вам, Андрей Владимирович |
75 |
|
Шагнувший в XXI столетие (некоторые эпизоды-воспоминания об А. В. Брушлинском) |
76 |
|
Андрей Владимирович Брушлинский в моем сердце |
78 |
стр. 1
|
Творческий дар общения Андрея Владимировича Брушлинского |
80 |
|
Методологические семинары А. В. Брушлинского |
82 |
|
III |
|
|
О решении А. В. Брушлинским некоторых методологических вопросов психологии |
84 |
|
А. В. Брушлинский: путь исследователя |
87 |
|
Психология субъекта как методология понимания человеческого бытия |
95 |
|
Вклад А. В. Брушлинского в понимание психологической природы мышления |
107 |
|
Становление субъекта: неоконченная дискуссия |
114 |
|
Субъектная психофизика: результаты исследований |
121 |
|
Научная конференция "Психология: современные направления междисциплинарных исследований", посвященная памяти Андрея Владимировича Брушлинского |
132 |
|
* * * |
|
|
Академическая премия им. С. Л. Рубинштейна за 2002 год |
144 |
стр. 2
ДОРОГИЕ ЧИТАТЕЛИ!
Автор:
Этот номер "Психологического журнала" посвящается семидесятилетию со дня рождения и светлой памяти Андрея Владимировича Брушлинского. Поэтому мы отступили от традиционного построения материала - проблемной рубрикации. Настоящее издание включает три части:
1) публикации А. В. Брушлинского по психологии субъекта, области психологического знания, которая в последнее десятилетие стала центральной в его научном творчестве;
2) публикации биографического, личностного характера, воспоминания коллег, учеников, друзей А. В. Брушлинского;
3) научные статьи, в которых раскрывается существенный вклад трудов А. В. Брушлинского в проблемы: мышления, субъекта, соотношения биологического и социального в человеке. Показана эвристичность и действенность его идей в данных проблемах для развития психологического знания.
OUR DEAR READERS!
This issue of "Psychological Journal" is devoted to the 70 th anniversary of Andrey Vladimirovich Brushlinsky and to his cherished memory. That's why we decided to recede from traditional presenting of publications - problem rubrication. This issue consists of three parts:
1) A. V. Brushlinsky's papers on psychology of subject, the branch of psychology that became the center of his scientific work in the past decade;
2) Biographical and personal issues, recollections of A. V. Brushlinsky's colleagues, followers and friends;
3) Scientific articles considering significant heritage of A. V. Brushlinsky's works to the problems of thinking, the subject, biological and social aspects of individual. The heuristics and efficacy of his ideas in elaboration of different problems of psychology are shown.
стр. 5
СВЕТ, ОСТАВЛЕННЫЙ НАМ НА ЗЕМЛЕ
Автор:
Уже больше года мы живем и работаем без дорогого нам человека, главного редактора "Психологического журнала" Андрея Владимировича Брушлинского. Вот и 70-летие со дня его рождения отмечаем без него. ..
А. В. Брушлинский возглавлял коллектив "Психологического журнала" 14 лет - с 1988 по 2002 гг. Заинтересованные и доброжелательные читатели журнала не могли не заметить, как изменилось наше издание за эти годы, заняв прочное место в авангарде периодической психологической литературы. Андрей Владимирович встал во главе коллектива зрелых, вполне сложившихся людей с определенными взглядами на профессиональную деятельность и жизненными позициями, не готовых беспрекословно подчиняться новому руководителю.
...Но мы пошли за ним, потому что приняли кодекс руководителя с его главными основаниями - Научности, Порядочности и Духовности. Расширился и омолодился авторский коллектив издания, но не настолько, чтобы говорить о смене парадигмы. Появились новые рубрики, ушли в прошлое старые, и это было вызвано требованиями времени, жизни быстро меняющегося общества. Главными критериями публикаций нашего журнала стали научность, доказательность , современность. И если они им соответствовали, то принадлежность к той или иной научной школе была уже не важна: Андрей Владимирович учил нас собирать камни, а не разбрасывать их. ..
Он и сам был по природе Собирателем: оставил после себя большое научное наследие, очень ценил индивидуальность и преданность науке в коллегах по родному Институту психологии РАН, "Психологическому журналу", факультету психологии МГУ и др.
За год, прошедший со дня трагической гибели Андрея Владимировича, мы услышали много определений "феномена Брушлинского": свет далекой звезды, уходящая натура, блестящий ученый, редкостный человек с вечно юной душой. Они все верны, но добавим к ним еще: он был мужественным человеком и ученым, стойко защищавшим горячо любимую им науку - психологию - от серости, научной нечистоплотности и некомпетентности. Он трепетно относился к своей семье и очень любил жизнь, которую так подло и внезапно оборвали.
Теперь жизнь А. В. Брушлинского продолжится в нашей памяти, он всегда будет для нас эталоном самых высоких начал Человека и Ученого. Спасибо Вам, Андрей Владимирович, за свет, который Вы оставили нам на Земле.
стр. 6
"ПСИХОЛОГИЯ СУБЪЕКТА" (страницы последней книги А. В. Брушлинского: глава вторая "Психология и тоталитаризм")
Автор: А. В. Брушлинский
Основы гуманизма в корне подрываются, когда социальность сводится только к одной из своих бесконечно многообразных форм - к социальности лишь как принуждению, давлению, прессингу, диктату, с помощью которых общество навязывает систему норм и духовных ценностей. Это уже не двусторонняя, а только односторонняя, однонаправленная связь индивида с обществом. Оно авторитарно воздействует на него, превращая его лишь в объекта внешних влияний. В результате человек как субъект (в частности, субъект самовоспитания) лишается нормальных условий жизни и может стать изгоем по отношению к данному конкретному обществу, типу культуры и т.д.
Эта трактовка социальности лишь как воздействия общества на индивида весьма многообразно, хотя часто и неосознанно, представлена в различных науках о человеке.
Например, в психологии она издавна и до сих пор проявляется в виде следующего очень известного принципа: от социального к индивидуальному (характерного для целого ряда теорий, например, для тех, которые реализуют знаково-речевой подход). На основе столь общего принципа предприняты многочисленные и очень интересные попытки раскрыть социальную сущность человеческой психики, однако при этом обычно недостаточно учитывается изначально активная роль "социализируемого" индивида. Ведь сама логика такого движения от чего-то к чему-то означает исходную раздельность, дизъюнктивность, принципиальное различие между начальным и конечным этапами. Отсюда, в частности, следует, что данного индивида вначале либо вообще нет, либо если он все же существует, то еще не является социальным. Получается, что он им становится только потом, будучи первоначально лишь чисто биологическим, натуральным существом, т.е. новорожденный младенец рождается якобы не человеком, а животным или полуживотным. Здесь индивидуальное неправомерно отождествляется только с биологическим, что приводит, в частности, к неадекватному выводу об "очеловечивании" или "гоминизации" психики ребенка на определенном этапе развития.
Однако при такой дизъюнктивности между чисто биологическим (вообще природным) и социальным невозможен переход от первого ко второму. В самой природе младенца уже в пренатальном периоде его развития имеются внутренние условия, исходные основы и простейшие проявления социальности: он рождается не животным, а именно человеком, еще только начинающим свой жизненный путь, путь становления субъекта в ходе освоения культуры, всего исторического опыта человечества. Такое освоение в условиях обучения представляет собой, бесспорно, фундаментальную основу всего психического развития человека, но оно осуществляется в процессе его общения и деятельности - изначально социальной, самостоятельной, творческой и т.д., а не по формуле "от социального к индивидуальному", односторонне механистически раскрывающей действительно важнейшую роль обучения и воспитания.
Из этой формулы следует, что источники активности данного индивида (мотивации, инициативы и т.д.) изначально и целиком находятся вне его (а не в процессе его непрерывного взаимодействия с окружающей действительностью). Здесь только одностороннее, однонаправленное движение от общества к индивиду. Отсюда пассивность последнего: он оказывается лишь объектом общественных воздействий и продуктом развития общества, а вовсе не субъектом. Это обстоятельство нередко даже не замечается авторами и сторонниками подобных точек зрения, что существенно тормозит дальнейшее развитие нашей науки, особенно преодоление в ней рецидивов тоталитаризма.
Анализируемая нами формула психического развития человека "от социального к индивидуальному" часто трактуется более обобщенно в виде известного методологического принципа "от (только) внешнего к внутреннему", лежащего в основе прежних и новейших вариантов теории интериоризации как механизма возникновения психического.
Согласно этой теории, вначале под влиянием лишь внешних (педагогических и др.) воздействий у маленького ребенка начинается внешняя деятельность, и в результате ее интериоризации по-
стр. 7
рождается, возникает психическое. Другими словами, психические процессы суть не что иное, как перенесенные в идеальный план и преобразованные внешние, материальные действия. Но если психическое действительно порождается внешней, предметной деятельностью по мере ее интериоризации, то (по логике рассматриваемой теории) в начале этой деятельности вообще нет никаких, даже простейших психических компонентов, участвующих в ее регуляции. Иначе говоря, изначально "допсихическая" и "непсихическая" деятельность порождает затем самое психическое. Здесь недостаточно учтено, что любая деятельность человека и его любые, даже элементарнейшие практические действия (в отличие от чисто физиологических реакций) всегда и необходимо имеют в своем составе хотя бы простейшие психические явления, которыми они уже изначально регулируются (подробнее см. дальше).
Если обобщить все сказанное, то оно сохраняет свою силу и в отношении новейшей разновидности теории интериоризации. Она исходит из того, что становление индивидуальной деятельности внутри и на основе совместной деятельности представляет собой именно процесс интериоризации. Здесь справедливо подчеркивается, что необходимо значительно углубить изучение сложнейшей диалектики совместного и индивидуального во всей жизнедеятельности субъекта, но при этом по- прежнему используются традиционные для теории интериоризации подходы и способы исследования. Последняя, как мы видели, означает переход от внешнего к внутреннему, т.е. от внешнего действия (вначале якобы еще не имеющего в своем составе ничего психического) к внутреннему действию (уже включающему в себя психическое).
В случае переноса той же логики (от внешнего, вначале вовсе лишенного внутреннего, к внутреннему как порожденному таким внешним) на соотношение совместной и индивидуальной деятельности не возникнет ли снова то же неразрешимое противоречие: вначале лишь совместное (без индивидуального) и только потом индивидуальное (порождаемое таким совместным)?! Опять от социального к индивидуальному! Опять источники активности индивида оказываются вне его, и он не может стать субъектом!
Для того чтобы преодолеть подобные затруднения, необходимо, на мой взгляд, учесть, что совместная деятельность не существует до и без индивидуальных деятельностей, а эти последние не формируются в результате лишь первой. Если провести вышеуказанные различия между социальным и общественным, тогда станет ясным, что индивид изначально (а не когда-то потом) является социальным, и, стало быть, его развитие конкретно осуществляется в бесконечно многообразных направлениях, т.е. не только от общественного (совместного и т.д.) к индивидуальному.
Поэтому, на мой взгляд, нуждается в соответствующем уточнении и другой общий принцип, тоже реализующий идею "от социального к индивидуальному" и получивший теперь довольно широкое распространение: всякая высшая психологическая функция появляется в развитии ребенка дважды, в двух планах - сначала социальном, потом психологическом, вначале между людьми как категория интерпсихологическая, затем внутри ребенка как категория интрапсихическая. Здесь как будто правильно и четко утверждается изначальная социальность, но она противопоставляется психическому, находящемуся внутри ребенка и (по логике анализируемого принципа) перестающему "потом" быть социальным.
Но главное состоит в том, что по-прежнему признается лишь одно направление развития: от только совместного (межиндивидуального) к (внутри) индивидуальному. Одновременное, предшествующее или последующее движение от индивидуального к общественному не учитывается. Неужели ребенок вообще никогда не остается в одиночестве, вовсе не проявляет никакой инициативы, не становится субъектом, безропотно принимает и исполняет все, что его заставляют делать и думать взрослые?! Быть может, этот мой риторический вопрос особенно сильно заострит обсуждаемую здесь проблему субъекта и высветит невозможность ограничить ее лишь односторонним, однонаправленным движением "от (активного) общества к (пассивному) индивиду".
В свое время столь явный диктат общества был очень хорошо (хотя, по- видимому, и не вполне осознанно) выражен известными словами советских популярных песен: "Когда прикажет страна быть героем, у нас героем становится любой..."; "И где бы я ни был и что б я ни делал, у Родины вечно в долгу...". Тот же диктат и сегодня санкционирован по-прежнему чуть ли не общепризнанной идеей о подчинении личных интересов общественным. При этом не учитывается, что, подобно тому как нет общественной деятельности до и без индивидуальных деятельностей, точно так же не может быть общественных интересов вне и без личных.
Если человеческий индивид изначально и всегда является социальным (см. выше), то соответственно социальное и общественное не существуют обособленно, сами по себе, как платоновские идеи или продукты отчуждения - вне и помимо
стр. 8
индивидуального. Следовательно, как мы уже видели, общественные интересы суть также и личные, т.е. интересы тех или иных групп индивидов (конечно, не обязательно всех людей, входящих в данную общность).
Таким образом, проведенный анализ показывает, что широко распространенные в психологии и смежных науках формулы "от социального к индивидуальному" и (более обобщенно) "от внешнего к внутреннему" сводят социальность только к одному ее типу - (принудительному) влиянию общества на индивида без учета всех видов взаимодействия общественного и индивидуального, особенно влияния индивида на общество. В итоге лишь последнее (в лице его руководящих органов) рассматривается как субъект, а индивиду, личности уготована пассивная роль объекта.
В противоположность этому гуманистическая трактовка человека как субъекта помогает целостно, системно раскрыть его специфическую активность во всех видах взаимодействия с миром (практического, чисто духовного и т.д.). По мере взросления человека в его жизни все большее место занимают саморазвитие, самовоспитание, самоформирование, и соответственно больший удельный вес принадлежит внутренним условиям как основанию развития, через которые всегда только и действуют все внешние причины, влияния и т.д. Например, воспитание духовности невозможно без самовоспитания.
Ввиду уникальности, активности, ответственности, самостоятельности индивида как субъекта встает немыслимый для тоталитаризма вопрос о том, насколько другие люди и общество в целом имеют моральное право воспитывать, формировать ребенка, подростка, юношу, вообще любого человека в духе строго определенных нравственных ценностей (до недавнего времени такая проблема могла бы обсуждаться у нас лишь нелегально).
С одной стороны, никто не обладает абсолютной истиной и единственно верными идеалами и не может вести за собой людей, навязывая им те или иные взгляды, вмешиваясь в их жизнь и пытаясь ее изменить. С другой стороны, основой всякого общества, бесспорно, является определенная система социальных норм и духовных ценностей; их освоение и развитие каждым человеком абсолютно необходимы. Возможное противоречие между этими обоими положениями позитивно разрешается, очевидно, благодаря тому, что подлинное воспитание представляет собой сотворчество (освоение и созидание) духовных ценностей в ходе совместной деятельности субъектов - воспитателей и воспитуемых. Это сотворчество прежде всего именно общечеловеческих ценностей, поскольку они образуют тот наиболее общий и потому особенно прочный фундамент духовности, на основе которого каждый прокладывает свой жизненный путь, формируя более конкретные и частные нравственные ценности и идеалы.
Таким образом, воспитание и обучение знаменуют особенно прочную духовную связь любого индивида с обществом, точнее, тоже взаимосвязь между ними, которая не только не отрицает, а, напротив, предполагает активность, самостоятельность обучаемых индивидов как субъектов. Приходится это специально подчеркивать, поскольку в нашей стране на протяжении многих десятилетий вся политика в отношении средней школы и большинства вузов была направлена на жесточайший контроль "сверху" за всей системой образования и ее полную унификацию. Не предусматривалось никакой самодеятельности учителей и тем более учеников. Лишь некоторые психологи категорически возражали против такой строго регламентированной, авторитарной системы обучения, однако в целом в психологической науке преобладали теории и идеи, выражающие и даже оправдывающие столь негуманную педагогическую практику, подрывающую основы подлинной духовности. Многие из таких теорий и идей сохраняются до сих пор, причем их авторитарный характер не только не преодолен, но часто даже не осознается.
С моей точки зрения, одним из примеров может служить, в частности, чуть ли не общепризнанная и на первый взгляд вполне невинная, как будто бы очень верная идея о том, что усвоение исторического опыта есть (главный, единственный и т.д.) механизм психического развития человека.
Ее односторонность состоит, во-первых, в том, что развитие опять-таки сводится к усвоению (к тому же часто рассматриваемому как пассивный процесс), т.е. снова и снова учитывается лишь одно направление - от общества к индивиду. Во-вторых, при этом недооценивается или даже отрицается собственно психологический аспект проблемы. Если усвоение само по себе есть механизм психического развития или психологический механизм последнего, вообще "стержень" психики, то, следовательно, оно уже не нуждается в психологических механизмах, внутренних условиях своего осуществления. Здесь внешние (педагогические и другие) причины действуют прямо и непосредственно, а не через внутренние условия и, значит, в итоге не через "усваивающего" субъекта. Они проходят через него как через пустоту -под давлением извне, со стороны общества. Возникает реальная опасность того, что психика отождествляется с усвоением и вытесняется,
стр. 9
подменяется им, т.е. становится просто излишней. Верно, конечно, что психика всегда неразрывно связана с усвоением, но неверно, что они тождественны.
Поясним это таким примером. Хорошо известны зарубежные и отечественные многолетние эксперименты, в ходе которых младенец и обезьяний детеныш с рождения воспитывались людьми во внешне одинаковых для обоих условиях. Тем не менее усвоение "одного и того же" и все психическое развитие происходит у них принципиально по-разному, в частности, потому, что уже начальные внутренние условия и вообще психические механизмы усвоения и развития в целом в обоих случаях качественно различны. В состав таких внутренних условий входят анатомо-физиологические предпосылки, в частности, наследственные и врожденные задатки, существенно, непосредственно, но не фатально определяющие психическое развитие человека в процессе его общения, деятельности и т.д.*
Усвоение еще не есть всеобщий психический механизм развития субъекта, оно само нуждается в таком механизме. Это, конечно, не значит, что сначала должен возникнуть психический механизм и лишь потом начнется усвоение. Они всегда и неразрывно взаимосвязаны. Вместе с тем психика и вообще психическое развитие людей вовсе не сводятся к усвоению; как уже выше отмечалось, главное здесь - творческое начало, присущее каждому субъекту.
Человек как субъект - это высшая системная целостность всех его сложнейших и противоречивых качеств, в первую очередь психических процессов, состояний и свойств, его сознания и бессознательного. Такая целостность формируется в ходе исторического и индивидуального развития людей. Будучи изначально активным, каждый человеческий индивид не рождается, а становится субъектом в процессе общения, деятельности и других видов своей активности.
Субъект как высшая целостность означает, что на качественно новом этапе его развития соответственно видоизменяется - постепенно или сразу - вся основная система его психических процессов и свойств. Наиболее ярким примером может служить так называемая проблема Homo Sovieticus (советского человека), остро обсуждаемая в зарубежной и отечественной научной литературе, в политической публицистике. Вопрос ставится так: если Homo Sovieticus - это совершенно особый тип людей, исторически сформировавшийся на протяжении нескольких десятилетий, то и вся психика его должна быть весьма своеобразной; и наоборот, если это обычный тип людей, то таковыми являются и их психические качества.
Сходным образом некоторые психологи формулируют сейчас тот же вопрос в отношении "афганцев" - советских людей, принимавших участие в войне на территории Афганистана и в результате очень сильно изменившихся по своим психическим свойствам. Данные проблемы требуют специального обсуждения и потому не могут быть здесь рассмотрены. Но они отчетливо высвечивают очень сложное развивающееся соотношение субъекта и его психических процессов, состояний и свойств.
Это соотношение детально изучается прежде всего с позиций субъектного (в частности, субъектно-деятельностного) подхода в ходе теоретических и экспериментальных исследований взаимосвязей личностного и процессуального аспектов мышления. Показано, что именно личность и группа индивидов являются субъектами мышления как деятельности и как процесса. Вместе с тем стало ясно, что последний, функционируя в основном на уровне бессознательного, отчасти осуществляется относительно автономно и управляется, контролируется субъектом лишь косвенно, опосредствованно - через систему целей, осознаваемых мотивов, эмоций и т.д. Многоуровневая взаимосвязь сознательного и бессознательного - одна из наиболее актуальных и трудных проблем психологии субъекта.
Следовательно, вопреки распространенным точкам зрения субъектом является не психика человека, а человек, обладающий психикой, не те или иные психические свойства, формы активности и т.д., а сам человек, осуществляющий деятельность, поведение, общение и т.д.
Гуманистическая трактовка человека как субъекта противостоит пониманию его как пассивного существа, отвечающего на внешние воздействия (стимулы) лишь системой реакций, являющегося "винтиком" государственно- производственной машины, элементом производительных сил, продуктом (т.е. только объектом) развития общества. Такое антигуманистическое понимание человека, характерное для идеологии и практики тоталитаризма (в частности, для сталинизма и неосталинизма), до сих пор сохраняется - часто неосознанно - во многих (но не во всех) широко распространенных у нас теориях. Их позитивное преодоление - одна из задач, решение которой необходимо для дальнейшего исследования всей
* Анатомо-физиологические и психофизиологические задатки обычно не учитываются или недооцениваются большинством из тех психологов, которые рассматривают усвоение как механизм развития человека. Задатки, бессознательное и некоторые другие качества субъекта заведомо не поддаются прямому государственному контролю. Поэтому сталинистская и неосталинистская идеология их отрицает.
стр. 10
фундаментальной проблемы субъекта (индивидуального, группового и т.д.).
Проблема субъекта является общей для многих общественных, гуманитарных, отчасти биологических и технических наук. В психологии она имеет свою специфику, раскрываемую с позиций субъектного подхода. При таком подходе наиболее существенно прежде всего то, что психика есть важнейшее качество именно человека как субъекта деятельности, общения и т.д.
Мы уже видели, что психическое объективно существует только как субъективное, т.е. принадлежащее субъекту - индивиду, различным общностям людей, всему человечеству. Психология изучает, как, зачем и почему индивид и индивиды формируют и развивают в ходе деятельности, общения и т.д. психическое как непрерывный (недизъюнктивный) познавательно-аффективный процесс в соотношении с его прерывными результатами (образами, понятиями, умственными действиями и операциями, чувствами, обычаями, материальными продуктами производства и т.д.). Другие науки (гносеология, логика, социология, этнология и т.д.) в отличие от психологии исследуют эти результаты и продукты в абстракции от такого процесса и, значит, отчасти в абстракции от субъекта, с которым они наиболее глубоко связаны именно через психический процесс.
Данный процесс - живой, поэтому он существует и изучается лишь у живого субъекта (что совершенно не обязательно для логики и многих других смежных наук). Следовательно, субъект, осуществляющий психическое как процесс, - это всегда и во всем неразрывное живое единство природного и социального. В психике человека нет ничего, что было бы только природным, но не социальным или только социальным, но не природным; вопреки широко распространенной точке зрения даже на высших этапах духовного развития личности психическое не перестает быть природным и не становится "чисто" социальным. Оно сохраняет в себе их органическое единство, поскольку эти высшие уровни природного возникают и эволюционируют лишь в ходе антропогенеза, а затем на соответствующих стадиях исторического и индивидуального развития людей.
Природное и социальное - это не два компонента психики человека, а единый субъект с его живым психическим процессом саморегуляции всех форм активности людей. Такова онтологическая очень общая основа для развития единой психологической науки, дифференцирующейся на интегрируемые в ней психогенетику, психофизиологию, психофизику, психологию личности, социальную психологию, инженерную, когнитивную и т.д. (эта интеграция пока еще совершенно недостаточна).
В указанном контексте общая психология и психология личности изучают индивидов в целостности их психической жизни, раскрывая прежде всего ее общечеловеческие качества и свойства. На этой основе и социальная, и этническая психология исследуют более конкретные - типологические - особенности индивидов как представителей конкретной исторической эпохи, этноса, общественной группы, класса и т.д. Историческая психология изучает развитие психики людей в ходе качественных изменений общества на переломе решающих событий. Стало быть, во всех случаях предметом психологии становится субъект в непрерывном процессе функционирования и развития его психики.
Субъектом, как уже говорилось, является не психика человека, а человек, обладающий психикой, не те или иные его психические свойства, виды активности и т.д., а сам человек - общающийся, деятельный и т.д. Альтернативной (т.е. антисубъектной) по отношению к данной позиции остается издавна и до сих пор широко представленная точка зрения, согласно которой деятельность носит безличный характер, т.е. по существу является бессубъектной или даже сама становится субъектом, как бы "захватывая" отдельных индивидов и заставляя их вести себя определенным образом.
Еще В. Гумбольдт - один из выдающихся мыслителей и основоположников философии языка, рассматривая последний в качестве деятельности, полагал, что не люди овладевают языком, а язык овладевает людьми. Тем самым универсум социальной деятельности начинает выступать уже не как принадлежащий массам людей атрибут, даже если они составляют большие организации. Напротив, сами люди принадлежат деятельности, включены в нее как материал либо как элементы наряду с машинами, вещами, знаками, социальными организациями и т.д.
Эта точка зрения является антисубъектной или несубъектной потому, что в виде субъекта для нее выступают не человек, не люди, а лишь определенные их качества, например, деятельность, различные психические процессы и функции и т.д.
Очень остро и более конкретно данная проблема разрабатывается теперь в развитие идущей тоже от В. Гумбольдта общей идеи о том, что в самой структуре языка воплощено определенное воззрение на мир, т.е. различия языков по их структуре связаны с национальными различиями миросозерцания. Но если разные языки представляют собой соответственно различные "картины
стр. 11
мира" и миропонимание, вообще познание мира людьми детерминируется их родным языком, то тогда, очевидно, главную роль в познавательной деятельности играет именно этот последний, а не использующий его субъект, практически и чисто умственно взаимодействующий с познаваемым объектом. Именно такова известная позиция Б. Уорфа и его продолжателей, согласно которой в процессе познания мы расчленяем, рассекаем природу по линиям, предписанным родным языком.
Не подлежит, конечно, сомнению и тот факт, что язык и речь - это одно из существеннейших условий человеческого познания и прежде всего мышления. Язык создается в ходе длительной истории народом, т.е. субъектом, и усваивается как историческая данность с момента рождения каждым ребенком, т.е. тоже субъектом. И язык, и речь, и познание являются различными видами активности одного и того же субъекта, а потому инициируются, осуществляются и координируются друг с другом именно в субъекте и субъектом в ходе его взаимодействия с миром.
Для их взаимной координации очень существенно, в частности, соотношение относительно стабильного и изменяющегося уровней, компонентов и т.д. в каждом из этих видов активности, поскольку оно обеспечивает соответствующий способ взаимосвязи между человеком и миром. При всей исторической изменчивости создаваемый и усваиваемый людьми язык развивается несравнимо медленнее, чем мышление, которое всегда как бы обгоняет его, используя более лабильную по сравнению с ним речь.
Предельно лабильным, гибким и пластичным является мышление как непрерывный (недизъюнктивный) процесс, который тем самым - в отличие от мышления как деятельности - обеспечивает максимально оперативный контакт субъекта с познаваемым объектом. Отсюда следует, что язык с его грамматическими функциями, играя, конечно, существенную роль в развитии мышления, все же не детерминирует его в том смысле, о котором писал Б. Уорф, по-прежнему оказывающий большое влияние на психолингвистику и психологию. Мыслит не язык, а субъект, создающий и усваивающий язык как одно из важнейших условий мышления.
Та же проблема, хотя и в иной форме, очень остро встает в отношении речи и ее роли в познавательной деятельности субъекта, поскольку речь представляет собой использование общающимся и мыслящим индивидом средств языка, созданного народом. В ходе разработки данной проблемы тоже нередко происходит подмена субъекта одним из видов его активности - речью, рассматриваемой как система знаков.
Сторонники широко распространенного теперь знакового (знакоцентристского) подхода, справедливо придавая речи очень важное значение в психическом развитии людей, вместе с тем абсолютизируют ее, недооценивая или даже отвергая фундаментальную роль исходных сенсорно-практических контактов с миром общающегося ребенка (его изначально практической деятельности) как первичного условия усвоения речи.
Для субъектно-деятельностной парадигмы возникновение и формирование речи у детей в процессе общения вначале решающим образом зависят от этой сенсорики и практики; последние лишь на дальнейших этапах психического развития человека, т.е. уже вторично, испытывают на себе все более сильное влияние речи по мере овладения ею субъектом. Если же указанные начальные наглядно-действенные предпосылки освоения речи недостаточно учитываются, то возникает нежелательная возможность рассматривать речь в качестве самодовлеющего, самодостаточного и потому главного фактора (демиурга) психического развития ребенка, вообще человека. И тогда речь субъекта может подменить его самого.
Особенно часто это происходит тогда, когда мышление понимается как функция речи. Так, согласно широко распространенной точке зрения, закрепленной даже в "Психологическом словаре", речь выполняет не одну, а две функции -коммуникативную (что бесспорно) и мыслительную (что едва ли соответствует действительности), поскольку мышление - это функция субъекта, а не одной лишь речи.
Многообразные виды и уровни активности субъекта образуют целостную систему внутренних условий, через которые только и действуют на него любые внешние причины, влияния и т.д. Например, в экспериментах, проведенных учениками и последователями С. Л. Рубинштейна, показано, что внешняя причина (подсказка экспериментатора) помогает испытуемому решать мыслительную задачу лишь в меру сформированности внутренних условий его мышления, т.е. в зависимости от того, насколько он самостоятельно продвинулся вперед в процессе анализа и синтеза решаемой задачи. Если это продвижение незначительно, испытуемый не сможет адекватно использовать помощь извне, со стороны другого человека. И наоборот, если он глубже и правильнее анализирует проблемную ситуацию и задачу, он становится более подготовленным к пониманию и принятию данной извне подсказки.
Итак, отчетливо выступает активная роль внутренних условий, опосредствующих все внешние воздействия и тем самым определяющих, ка-
стр. 12
кие из внешних причин участвуют в едином процессе детерминации всей жизни субъекта. В таком смысле внешнее, действуя только через внутреннее, существенно зависит от него. Следовательно, для С. Л. Рубинштейна и его школы нет противопоставления и альтернативы между двумя формулами детерминизма: 1) внешнее через внутреннее и 2) внутреннее через внешнее.
В этом проявляется своеобразная диалектика умственного развития субъекта, вообще его самоопределения: чем ближе сам индивид подошел к успешному решению задачи, тем, казалось бы, ему меньше нужна помощь извне, но и тем легче ее реализовать; и наоборот, чем дальше он находится от верного решения, тем больше ему необходима помощь со стороны, но тем труднее ему ее использовать. Данный парадокс саморазвития объясняется и разрешается благодаря непрерывному взаимодействию общественного и индивидуального в ходе формирования психики человека. Например, помощь со стороны (в виде подсказок и т.д.) открывает возможность индивиду ответить на вопрос, который он уже сам себе поставил. Это одно из проявлений внутренних условий как основания развития, через которые преломляются все внешние воздействия.
При объяснении любых психических явлений личность выступает как целостная система таких внутренних условий, необходимо и существенно опосредствующих все внешние причины (педагогические, пропагандистские и т.д.). Иначе говоря, не личность низводится до уровня якобы пассивных внутренних условий (как иногда думают), а, напротив, последние все более формируются и развиваются в качестве единой многоуровневой системы - личности, вообще субъекта. Формируясь и изменяясь в процессе развития, внутренние условия обусловливают тот специфический круг внешних воздействий, которым данные явление, процесс и т.д. могут подвергнуться. Отсюда важнейшая роль собственной деятельности, вообще активности всех людей в процессе их воспитания и обучения.
Любая личность может быть объектом подлинного воспитания лишь постольку, поскольку она вместе с тем является субъектом этого воспитания, все более становящегося самовоспитанием. Конечно, формирование личности осуществляется в процессе усвоения всей человеческой культуры, но такое усвоение не отрицает, а, напротив, предполагает самостоятельную и все более активную деятельность (игровую, учебную, трудовую и т.д.) каждого ребенка, подростка, юноши, взрослого и т.д.
Учебная деятельность детей обычно не требует высшего уровня самостоятельности и творчества, характерных для тех, кто делает научное или художественное открытие. В этом смысле ученик и ученый принципиально отличаются друг от друга. Ученик не может открывать истины для человечества, но уже известные другим знания он должен открыть или переоткрыть для себя. Иначе усвоение культуры будет очень поверхностным и формальным, хотя по сути своей оно является своеобразным открытием.
Приведем очень яркий пример такого переоткрытия. Мальчик 5 лет, уже хорошо знавший числа и цифры в пределах первых двух десятков, тем не менее, несмотря на неоднократные объяснения взрослых, долго не мог научиться определять время по часам (настенным, с очень простым и четким циферблатом). Он даже начал стыдиться этого своего недостатка. Например, когда мама при посторонних просила его пойти в другую комнату (где висели часы) и узнать время, он, возвратившись, шепотом говорил ей на ухо, где находятся большая и маленькая стрелки. На основе столь точных сведений мама определяла, сколько сейчас времени. Но однажды вечером перед сном, когда он уже лежал в кровати, его вдруг осенило: без двадцати девять - это значит до девяти часов не хватает двадцати минут, а двадцать минут десятого означает, что после девяти часов прошло еще двадцать минут, и т.д. Он сразу понял общую идею, тут же позвал маму и на всякий случай попросил ее подтвердить, так ли это. Данный пример из реальной жизни убедительно показывает, что даже маленькие дети делают очень важные для себя открытия (в частности, в форме явного инсайта).
Следовательно, маленький ребенок и большой ученый - при всех огромных принципиальных различиях между ними - все же подчиняются единым закономерностям психического развития субъекта и его мышления. Это прежде всего закономерности элементарных психических процессов и свойств, являющиеся тем самым наиболее общими и потому действующими на всех уровнях умственного развития. Ребенок - тоже первооткрыватель (в простейшем смысле слова), хотя он в процессе обучения усваивает то, что давно и хорошо известно человечеству, и делает это с помощью и под руководством взрослых, старших товарищей и сверстников. Помощь детям со стороны - необходима, но недостаточна. Она, как мы видели, действует не прямо, а только опосредствованно, через внутренние условия того, кому она оказывается, и лишь в меру этой его собственной активности может быть использована.
стр. 13
Благодаря столь существенным внутренним условиям происходит непрерывная взаимосвязь между человеком и миром и вместе с тем создается как бы психологическая самозащита от неприемлемых для данного субъекта внешних воздействий (видов помощи и т.д.). В ходе саморазвития он весьма по-разному восприимчив к различным влияниям извне, а потому не "всеяден" , хотя и не беззащитен. В таком смысле детский и подростковый негативизм - при всех его отрицательных свойствах - может иметь и некоторое положительное значение, обеспечивая в необходимых случаях временную защиту от нежелательных внешних воздействий, в частности, от помощи со стороны взрослых и сверстников.
Педагогическая, морально-психологическая и другая помощь всегда необходима и полезна ребенку, вообще любому человеку, но она может способствовать его саморазвитию как субъекта лишь при вышеуказанных строго определенных условиях. Для того чтобы еще глубже раскрыть эти условия, необходимо также проанализировать их в свете актуальной для данной проблемы истории современной психологии, чему и посвящена следующая глава.
стр. 14
ПСИХОЛОГИЯ СУБЪЕКТА (лекция, прочитанная студентам, аспирантам и преподавателям факультета психологии Тверского государственного университета 19 октября 2001 г.)
Автор: А. В. Брушлинский
Проблема психологии субъекта и философская, и социологическая, и психологическая. Ее разработку инициировал Институт психологии РАН. Отношение к постановке этой проблемы было различным, так как в психологии уже существуют понятия "человек", "индивид", "личность", "индивидуальность". Возникает психологическая проблема соотношения понятий. Согласно одной из точек зрения, главное - не личность, а индивидуальность. В начале 90-х гг. В. В. Давыдов вообще отрицал необходимость рассмотрения проблемы субъекта, но в дальнейшем пересмотрел свою позицию и признал необходимость такого подхода, поскольку главное в его теории развивающего обучения - становление ученика субъектом учебной деятельности.
Субъект - это человек, люди на высшем (индивидуализированно для каждого из них) уровне активности, интегральности. Человек не рождается субъектом, а становится им в процессе своей деятельности, общения, и других видов активности. На высшем уровне активности для каждого человека имеется свой уровень притязаний, мотивов и прочего. Высший уровень активности - это способность противостоять обстоятельствам.
Взаимодействие человека с действительностью осуществляется на разных уровнях. На первом уровне окружающая среда выступает как система раздражителей, с которой он взаимодействует на уровне реакций. На втором уровне окружающая среда - система сигнальных раздражителей. На третьем уровне среда выступает как объект действия и познания. Высший уровень активности является таковым по отношению к предшествующим, досубъектным стадиям развития, а также по сравнению со всеми остальными характеристиками людей (как личностей, индивидуальностей, индивидов).
Приведем пример изучения разного типа поведения лосих во время родов и после, которое осуществлялось в Костромской области (Богомолова, Курочкин). В ходе эксперимента лосенка через несколько дней после родов перенесли на другое место, и лосиха перестала признавать его.
Что произошло? Ведь все инстинкты действуют, изменилось только место нахождения лосенка. Это доказывает, что для животных действительность выступает на сенсорно-перцептивном уровне, а не на понятийном, теоретическом, как для человека. И мы знаем, что мать всегда узнает своего ребенка.
Третий уровень взаимодействия означает, что фрагменты окружающей действительности выступают для субъекта вне зависимости от их сенсорно- перцептивных характеристик, в более обобщенной, абстрактной форме.
Человек становится субъектом в процессе овладения средой как объектом, взаимодействуя с ней на понятийном, абстрактном, обобщенном уровне, так как в понятиях раскрываются качест-
стр. 15
ва действительности как объекта. Объект всегда раскрывается посредством определенных понятий. Ребенок становится субъектом, когда он взаимодействует с миром на уровне понятий. Это происходит в младшем школьном возрасте.
Соотношение субъекта и личности может рассматриваться как проблема. Понимание высшего уровня активности позволяет решить ее. Известны попытки раскрыть личность через теории черт (экстраверсия, интроверсия, ригидность и др.). Но в этих теориях раскрываются не самые главные черты, и они представлены не в системе. Основными являются мотивация, способности человека. Эти теории не дают представления о ведущем качестве субъекта - целостности.
В "Психологическом словаре" под ред. А. В. Петровского и М. Г. Ярошевского отмечается, что отечественные теории личности специфичны за счет того, что личность рассматривается в них как общественное образование. Есть теории, учитывающие природные основания (С. Л. Рубинштейн, Б. Г. Ананьев). Но и те, и другие не отражают такой характеристики человека, как целостность, интегральность. Субъект - это наиболее широкое, всеохватное понятие человека, обобщенно раскрывающее единство всех его качеств: природных, социальных, общественных, индивидуальных.
Понятие субъекта позволяет шире и глубже раскрыть психологию человека по сравнению с понятием личности. Это касается характеристики как индивидуального, так и группового субъекта.
Субъект в своей деятельности - это субъект творчества. Любая его деятельность является творческой хотя бы в минимальной степени. Согласно гуманистической психологии (А. Маслоу), творчество - высший уровень активности. Между психологией субъекта и гуманистической психологией в этом смысле много общего.
Психология субъекта характеризуется высшим уровнем саморегуляции и детерминации. Всеобщий способ саморегуляции - обратная связь была открыта как универсальный "механизм" саморегуляции П. К. Анохиным, Н. А. Бернштейном, Н. Винером. Она присуща животным, людям, технике - всем системам, как являющимся, так и не являющимся субъектом. Обратная связь не может выступать характеристикой субъекта, так как на высшем уровне у субъекта есть более специфичные способы саморегуляции. Был проведен следующий эксперимент. К аудитории, в которой находились школьники, студенты, инженеры и гуманитарии, обратились с вопросом: будет ли гореть свеча в космическом корабле? 50% ответили на него правильно, а 50% не смогли решить задачу. Из ответивших правильно 50% уверены в правильности своего ответа, а 50% -нет. Обратная связь - это такой способ саморегуляции, при котором во время функционирования промежуточные и конечные результаты сигнализируют о правильности или неправильности функционирования, то есть в каждый момент человек понимает правильность или неправильность действий. Обратные связи для высших уровней активности человека уже не сами по себе регулируют всю его активность, а именно субъект с помощью своего мышления, совести и т.д. раскрывает неочевидное значение имеющихся данных. Вот почему чуть ли не каждый (даже промежуточный) результат деятельности по-разному понимается различными людьми и группами. В этом проявляется специфика субъекта и высших уровней его активности.
В психологии субъекта выделяют индивидуальный, групповой и коллективный субъекты. Экспериментально доказано, что если группа людей, работающих на предприятии, становится субъектом деятельности, собственности, то формируются общие мотивы, цели деятельности. Перед нами условия появления коллективного субъекта. Это означает, что личные интересы не могут и не должны подчиняться интересам общественным. Общественные интересы одновременно являются и личными интересами членов этой группы. Общественные интересы - не сумма личных, но они не существуют как надличностные. В психике нет ничего надличностного.
Любой человек всегда становится субъектом, общество же не всегда становится субъектом. В самом полном и широком смысле слова субъект - это все человечество в целом. Однако на практике подобный идеал еще не осуществился. Человечество не было субъектом, но может им стать.
Между индивидуальным и групповым субъектом есть общее - это социальное. Изначальная социальность психики любого человека задается тем, что он рождается в человеческом обществе. Сама социальность понималась по- разному. Так, Э. Дюркгейм пришел к выводу, что каждый человек имеет два типа представлений - коллективные (порожденные жизнью в обществе) и индивидуальные (имеющие природные истоки); психика, таким образом, может быть разделена на две части: социальную и индивидуальную. Но для психологии субъекта вся психика - это уникальная целостность природного и социального. Встречающиеся точки зрения, что не вся психика социальна (например, у С. Московичи) для психологии субъекта не подходит.
Согласно теории интериоризации П. Я. Гальперина, человек до рождения находится на нулевом уровне развития психики. Однако психика
стр. 16
возникает еще до момента рождения, в конце внутриутробного развития. В этом случае теория интериоризации должна подвергнуться пересмотру. Это подтвердили исследования ряда зарубежных психологов в 80 - 90-е гг. Было доказано, что еще до рождения в головном мозгу плода уже имеются структуры для распознавания звуков человеческой речи (нейроны слов), т.е. до рождения психика уже социальна. Она формируется в течение всей жизни.
Социальное - это абстрактная характеристика психики, характеристика любого человека на любом этапе его развития. Это общечеловеческое качество людей, их психики. Общественное - это типологические особенности (исторические, возрастные, этнические) людей и групп. Индивидуальное - это присущее определенному человеку.
Понятие субъекта помогает обрести подлинное понимание психики. Ошибочным является представление, что в процессе воспитания психика ребенка очеловечивается. Верно, что общество влияет на ребенка, но неправильно, когда все связи односторонне сводятся к влиянию общества на индивида. Индивид в свою очередь также влияет на общество.
Если вернуться к теории интериоризации, то, согласно ей, психика есть результат усвоения. Но психика не сводится к усвоению. Главный вид активности - деятельность, практическая и теоретическая. Об этом еще в 1922 г. писал С. Л. Рубинштейн в работе "Принцип творческой самодеятельности". Субъектно-деятельностный подход С. Л. Рубинштейна, деятельностный подход А. Н. Леонтьева и знаковый Л. С. Выготского связаны между собой.
Итак, до рождения уже есть психика. Согласно Л. С. Выготскому, речевой знак и его использование являются основой для развития ребенка. Слово-знак "вдвигается" в психику ребенка, и это уже человеческая психика. То есть общество через зону ближайшего развития входит в ребенка. По С. Л. Рубинштейну, динамика развития ребенка такова: до рождения есть сенсорика, после рождения имеются простейшие движения, ребенок осваивает предметы наглядно-действенно, чувственно, а затем называет словами. Для знаково- речевого подхода главное - появление слова, при этом нулевой уровень развития психики сменяется натуральным (природным), а с появлением слова - культурным. Субъект развивается через деятельность, а животное - нет. Общим для человека и животных является то, что они живые. В Мертвом море обнаружены бактерии, которые утром на поверхности улавливают энергию, за счет которой живут. Белковый состав клетки животного совпадает с составом сетчатки глаза человека. Мы видим, что общее есть - это живое, но уровни живого разные. Человек - высшая целостность природного и социального. Субъект - высший уровень развития психики. Сущность человека - в его творческой природе. В этом очень близки подходы А. Маслоу и С. Л. Рубинштейна, подчеркивающие творческое начало и целостность человека. Но в этих подходах есть и принципиальные отличия. У С. Л. Рубинштейна через деятельность развивается все остальное, в том числе и творчество. У А. Маслоу - творчество развивается через природные предпосылки. Деятельность как основу целостности личности он не рассматривает.
Остается заключить, что именно в рамках субъектно-деятельностного подхода современная психология может получить новые, более глубокие и системные представления о сущности человека, которые внесут заметный вклад как в фундаментальную, так и в прикладную науку.
В завершение своего выступления А. В. Брушлинский охарактеризовал деятельность ИП РАН, структуру его подразделений и основные направления их работы.
Публикацию по аудиторной записи подготовил Н. Н. Демиденко, канд. психол. наук, доцент, зам. декана по научной работе факультета психологии Тверского госуниверситета
стр. 17
УТВЕРЖДАЮ ТВОЕ БЫТИЕ...
Автор: Т. К. Мелешко
Судьбой нам было отмерено 45 счастливых лет... Впрочем, тогда эта наша совместная жизнь воспринималась как обыденная, повседневная и отнюдь не безмятежная. Вся глубина и безмерность пережитого счастья начинает осознаваться лишь теперь... Какое непостижимое разделение на "тогда" и "теперь"... Все же между ними нет полного разрыва, нет пропасти. В каждом сегодняшнем дне присутствует, сохраняется и живет частичка того счастливого прошлого, что и дает силы жить дальше.
* * *
Андрей рос в семье русских интеллигентов с высокими нравственными устоями и большой тягой к знаниям. Отец, Владимир Константинович -философ, переводчик и интерпретатор трудов Спинозы и Гегеля. Мать, Варвара Платоновна, историк по образованию, владевшая несколькими иностранными языками, целиком посвятила себя воспитанию троих детей, а затем и многочисленных внуков. Атмосфера, царившая в семье, благоприятствовала развитию природных способностей и склонностей детей.
До подросткового возраста Андрюша мало чем отличался от шаловливых сверстников, затем постепенно стал предпочитать веселым развлечениям углубленное чтение, в том числе и научной литературы.
Не сразу выбрал профессию: хотел быть дипломатом, колебался между медициной и психологией.
Очень тепло относившаяся к нам Блюма Вульфовна Зейгарник не раз мне говорила: "Как жаль, что Андрей не выбрал медицину, каким прекрасным врачом он мог бы стать!". Я думаю, что он был бы прекрасным специалистом в любой профессии. Хорошо, что предпочел психологию, иначе бы мы не встретились... Впрочем, я тоже долго колебалась между историей и психологией, но твердо знала, что буду поступать в МГУ.
Впервые его "заметила" на семинаре по диамату. Подумала: "Какой приятный тембр голоса, как хорошо говорит, как много знает, как глубоко мыслит!" Этот удивительно мягкий голос с его неповторимыми интонациями всегда оставался для меня каким-то по-особому притягательным признаком его индивидуальности. В группе и на курсе он был одним из лучших. Сам-то он так не считал. Написал в своем дневнике: "С каждым днем меня все больше и больше мучит какое-то страшно назойливое и столь же неприятное чувство большого неудовлетворения и недовольства собой... У меня же внешне все обстоит более чем благополучно. В Университете меня явно переоценивают, хотя я вовсе не собираюсь пускать пыль в глаза. Как много мне было дано и как мало я сделал! В каком неоплатном долгу я перед книжным шкафом!" (ноябрь 1954 г.).
* Выражаем благодарность Тамаре Константиновне за любезно предоставленные ею фотографии из семейного архива.
стр. 18
К пониманию рубинштейновской теории он пришел не сразу. Этому предшествовало увлечение гальперинской теорией и длительное, глубокое изучение Выготского. О Рубинштейне: "Рубинштейн действительно велик, настоящий ученый-мыслитель и человечнейший человек. Пусть я буду в жизни не очень хорошо материально обеспечен, но всегда останусь честным и добросовестным научным работником. В этом отношении надо брать пример и с папы. В науку должен быть путь только через науку. Поэтому-то Рубинштейн выше всех этих грязных интриг" (январь 1955 г.).
О науке (из юношеского дневника):
"Глубоко (и прочно) сидящие, но мелко плавающие перестраховщики несколько лет назад санкционировали самую простую, но зато удобно контролируемую форму развития науки - без направлений и школ, без "горных, извилистых тропинок", по прямой одной-единственной магистрали, которой присваивается имя какого-нибудь великого ученого с совершенно незапятнанным авторитетом (к счастью, таких оказалось очень немного), и на которой регулировщиками стояли всякие "держиморды". Сколько спекуляций развернулось на этой почве!.. Теперь взялись за переоценку ценностей. После XIX съезда, действительно, многое меняется. Безудержный централизм столь же невозможен, сколь несовместим с истинным демократизмом..." (2/1 - 55 г.).
"Вред культа личности не в том, что беспрекословно выполнялись все ее указания, а в том, что только эти указания и выполнялись" (6/1 - 55 г.).
"Все же человек становится человеком прежде всего в наши годы. Ломать себя потом гораздо труднее. К тому же чем старше, тем легче придумать кучу теорий (и поверить в них), оправдывающих самого себя в собственных глазах и в глазах других" (5/1 - 55 г.).
"Иногда я почти физически ощущаю, что где-то внутри во мне сложилось что- то большое, незыблемое, сильное, самое главное и самое дорогое, свои собственные и проверенные взгляды, интересы и принципы, свои цели, мечты и стремления. Такое впечатление, точно все это ограждает меня каким-то мощным барьером от всяких внешних неприятностей, от бытовых мелочей и суеты сует.
...Это рождает замечательное чувство полной независимости. Неужели так осознается личность?" (27/II-55 г.).
"Я действительно за эти годы здорово изменился. Сегодня мне сообщили, что наше курсовое "начальство" (партийное и комсомольское) мною недовольно (наконец, оно перестало питать иллюзии!). Прежде я бы, вероятно, огорчился, а теперь чуть ли не горжусь этим" (20/VII-55 г.).
"Настоящая научная работа в процессе ее и принципиально не может быть контролируема. Поэтому на нее надо брать таких людей, которые действительно работают по собственному вдохновению и не нуждаются в этом смысле в унизительном надзоре, каким бы "тактичным" он ни был" (21/VII-55 г.).
Вся его дальнейшая жизнь показала, что он в своем личностном развитии сохранил верность столь рано выработанным высоким нравственным принципам. В нем в силу непостижимой диалектики гармонично сочеталась трезвость рассудочного ума с высоким романтизмом, что в итоге создавало удивительно цельную натуру. На протяжении всей своей жизни он оставался Рыцарем и не только науки...
Отношение к Женщине всегда было рыцарским, возвышенным и почтительным. Любил дарить цветы...
При внешней сдержанности нежность и мягкость его натуры проявлялись в довольно редко встречающейся у мужчин способности дружить с женщинами в самом точном и емком значении этого слова.
С нежной заботой относился к близким, ему ничего не надо было долго объяснять, понимал с полуслова... Был очень сдержан в проявлении отрицательных эмоций: никогда не скандалил, не кричал, не повышал голоса.
Очень любил свой дом, свою семью. Это было то, по-видимому, единственное и необходимое место, где он мог по-настоящему расслабиться, снять напряжение. Это сказывалось даже в одежде: дома любил облачаться в старые привычные вещи, чувствовал в них себя уютно.
Очень тепло и нежно относился к дочери, всю жизнь неизменно называл ее ласково Котенком. До слез радовался появлению на свет очередного внука, гордился ими, всегда носил на работу их фотографии. У внуков бывал редко, все семейные праздники отмечали у нас, внуков часто привозили, чтобы просто повидаться с дедом (сама-то я часто у них бывала). При встрече с удовольствием возился с ними: читал, играл, дурачился. Старший Женечка постоянно проводил у нас все выходные и каникулы. Дедушка, еженедельно отправляясь за продуктами в магазины, неизменно брал его с собой, и по дороге они обсуждали все накопившиеся проблемы. Почти всегда Женечка возвращался с очередной новой книгой.
Сохранились некоторые его заметки об особенностях поведения Жени в пору, когда он жил у нас. Вот некоторые из них:
"Жене 4 г. 9 мес. Во время прогулки вне всякой видимой связи с тем, о чем мы говорили (при виде избушки "На курьих ножках" на детской площад-
стр. 19
ке), вдруг спрашивает: "А для чего устроены люди?". Отвечаю кратко: "Чтобы жить интересно и весело, чтобы делать хорошие вещи...". Он: "Тогда смастери мне..." (назвал какую-то игрушку).
Женя (4 г. 11 мес.). разбил подаренный ему ранее стеклянный кулон - для него символ чего-то возвышенного, важного. Горько плакал, рыдал, невозможно было его успокоить и отвлечь. Потом пришел к бабушке: "Помоги мне! Как я теперь буду жить без Бога?".
Женя (5 л. 7 мес.) увидел в "Учительской газете" фотографию своего деда. Сначала очень удивился, потом обрадовался и поцеловал фотографию.
Жене 6 л. Много раз приглашает: "Дедушка, давай поговорим!". Обсуждаем детскую книжку об истории России. Спрашиваю, почему перестал просить продолжить чтение. Отвечает: "Но ведь все потом повторяется!" - "Что повторяется?" - "Я, мама... все потом опять будут." - "А каким ты будешь, когда будет повторение?" - "Тоже буду Женей, таким же".
6 л., 2 мес. Перед ночным сном предлагаю (в шутку) положить рядом фотоаппарат, чтобы ночью сфотографировать сон, если он будет интересным. - "Нет, это невозможно! Ведь сон только чудится, его видно только с закрытыми глазами".
* * *
Обладал абсолютным слухом, любил музыку. В студенческие годы "болел" спектаклями Большого театра. Вместе с В. Пушкиным и В. Башиловым простаивал ночи за билетами, а мы, девочки, бессовестно этим пользовались.
Были завсегдатаями Большого зала Консерватории, приобретали как минимум два абонемента в сезон: на фортепианные концерты выдающихся исполнителей и концерты Камерного оркестра под руководством Р. Баршая.
Любил поэзию Ахматовой, Мандельштама, Пастернака.
Был спортивным: занимался легкой атлетикой, имел разряд по туризму. В военном лагере был одним из самых выносливых. Шокировал нас, девочек, тем, что в любой мороз мог ходить без пальто и при этом есть мороженое. Никогда не простужался.
Конечно, у него были недостатки, но они являлись как бы продолжением его достоинств: страстная поглощенность наукой порождала отсутствие интереса к бытовым проблемам. Научные интересы занимали, пожалуй, наивысшую точку в системе его ценностей и имели почти сверхценный, но отнюдь не односторонний характер. Его интересы простирались далеко за пределы психологии: он глубоко изучал философию, социологию, языкознание, историю, науковедение, его интересовали политические проблемы. Из области точных наук: математика, физика, кибернетика. Он был энциклопедически образован. Не мог пройти мимо хорошей книги, тут же ее приобретал...
Был прекрасным рассказчиком. Бывало, во время прогулок (в отпускное время чаще всего) мы - и взрослые, и дети, - заслушивались его пересказами очередной прочитанной книги, в его изложении все приобретало какой-то особый смысл и значимость. Поэтому всегда все близкие получали особое удовольствие от совместных прогулок. В последние годы, увы, это удавалось все реже из-за дефицита времени.
Обладал тонким чувством юмора, ценил хорошую шутку, сам любил шутить. Грубых шуток не любил. Нравились каламбуры, постоянно придумывал свои варианты шутливого "толкового словаря".
Его человеческие привязанности не всегда были продиктованы общностью профессиональных интересов. На протяжении всей жизни длилась его дружба с одноклассником Юрием Фиалковым, инженером по профессии, ушедшим из жизни несколько ранее.
Его отношение к другим ученым, коллегам: всегда уважительное, с большим вниманием и интересом к иной точке зрения (даже противоположной). Всегда тщательно ее обдумывал, никогда не игнорировал. Любил дискуссии, чувствовал себя уверенно в научных спорах, призывал своих оппонентов к открытой дискуссии. Поистине наука для него была выше личных взаимоотноше-
стр. 20
ний. Умел восхищаться своими оппонентами (В. В. Давыдов, О. К. Тихомиров).
* * *
Бытие человека продолжает утверждаться и после его физического ухода из жизни. Жизнь Андрея продолжается в книгах, статьях, идеях, во всем духовном наследии, которое он оставил, и в первую очередь - в том воздействии, которое он оказывал сознательно и бессознательно на мысли и чувства других людей: близких и более далеких - внуков, учеников, сотрудников, соратников, друзей... Он продолжает жить в нашей памяти, образе мыслей, чувствах, поступках, постоянно подтверждая столь близкую ему идею непрерывности духовного бытия и бесконечности любви.
Т. К. Мелешко, канд. психол. наук, старший научный сотрудник Научного центра психического здоровья РАМН, Москва
стр. 21
А. В. БРУШЛИНСКИЙ НА ТВЕРСКОЙ ЗЕМЛЕ (штрихи к биографии)
Автор: Т. П. Емельянова, Т. К. Мелешко, Л. И. Семенов
Обстоятельства жизни Андрея Владимировича Брушлинского сложились таким образом, что из 68-и прожитых им лет на протяжении последних 45-и Тверь 1 так или иначе была тесно связана с его судьбой. Контакты А. В. с тверской землей продолжались с разной степенью интенсивности с 1956 г. до его последних дней. При этом если вначале они носили сугубо личный характер, то впоследствии приобрели и широкую профессиональную направленность.
Летом 1951 г. Тамара Мелешко, закончив среднюю школу в Весьегонске Тверской области (куда за год до этого переехали из Ульяновска ее родители), приезжает в Москву для поступления в МГУ. Выбор между двумя привлекавшими ее отделениями - искусствоведения исторического факультета и психологическим отделением философского факультета - она делает в пользу последнего. К такому же решению, определяя тем летом свою профессиональную судьбу, приходит и коренной москвич Андрей Брушлинский, выбиравший между институтом международных отношений, медицинским институтом и отделением психологии философского факультета МГУ.
Уже на первом семинаре по диамату глубокое и яркое выступление первокурсника Андрея Брушлинского заставляет Т. К. невольно обратить на него внимание и с оттенком почтительного изумления подумать, с какими замечательными людьми ей довелось учиться.
В конце января 1953 г., когда начались зимние каникулы II курса, А. В. отправился с друзьями в лыжный поход под Ленинград, а Т. К. поехала домой к родителям в Тверскую область. Они оказались в одном вагоне неторопливого по тем временам пассажирского поезда. Стоя у оконного стекла, за которым стемнело, они тогда впервые провели не один час за беседой о самом разном. Этому ночному разговору в поезде суждено было открыть новую полосу их взаимоотношений. Уже тогда обоим стало ясно, что они удивительно хорошо понимают друг друга и очень близки по духу. С той поездки началась их дружба, вскоре переросшая в настоящее большое взаимное чувство.
Однако этому чувству еще предстояло пройти испытание временем. После окончания университета в 1956 г. Т. К. была распределена на работу в Тверь психологом-воспитателем в только что созданную школу-интернат, единственную тогда в городе. А. В., отказавшись от предложенной ему возможности немедленного поступления в аспирантуру, предпочел пойти на должность научно-технического сотрудника в Сектор психологии Института философии АН СССР к своему учителю С. Л. Рубинштейну, идеям и личности которого он останется верен всю свою жизнь.
С отъездом Т. К. на работу в Тверь наступило время еженедельных поездок туда А. В. из Москвы на субботу и воскресенье. Тогда это было весьма непростое путешествие. Электричка ходила только до Клина, потом надо было дожидаться неуютного пригородного поезда и на нем продолжать путь до Твери. Дорога в один конец занимала в лучшем случае не менее 4 часов. В Твери А. В. спешил к маленькому домику на Медниковской улице, в котором снимала комнату Т. К. Они много гуляли по городу. Излюбленными местами их прогулок стали старинный центр города со знаменитым Путевым дворцом екатерининских времен, где располагались краеведческий музей и картинная галерея с богатым собранием полотен, красивая набережная Волги XVIII в. с характерной сплошной застройкой, когда фасады зданий вплотную смыкаются друг с другом. Именно по этим местам через четыре с половиной десятка лет суждено будет вновь гулять им с тверскими коллегами во время двух последних совместных приездов в Тверь летом и осенью 2001 г. Не проходили они мимо и книжных магазинов - при памятном дефиците книг тех лет в областном городе зачастую легче удавалось найти нужное издание, чем в столице. (Немало из этих найденных во время совместных прогулок книг остались стоять на бесчисленных полках большой библиотеки в домашнем кабинете А. В.)
Наступает декабрь 1956 г. Подводя в дневнике итоги этому году, А. В. делает своим аккуратным изысканным почерком две короткие, но очень емкие по смыслу записи. 28 и 30 декабря он пишет: "Весьма извилистым путем, но я, кажется, все же подхожу к своему счастью. <...> Уходящий год по богатству событий можно сравнить разве что только с 53-м. Для меня это был, кроме всего прочего, период "окончательного" прозрения. Кажется, теперь, наконец, мое политическое ми-
1 В 1931 г. Тверь была переименована в Калинин. Историческое название городу возвращено в 1990 г.
стр. 22
росозерцание в основном сформировалось". Именно этими словами заканчивается юношеский дневник А. В.: к продолжению дневниковых записей он потом никогда не вернется.
Внимательному читателю очевидно большое значение мыслей, завершивших в юности дневниковый жанр в обширном наследии А. В. Конец 1956 г. обозначил важный рубеж в масштабе всей его жизни. Необычайно пытливый, самоуглубленный, невероятно требовательный к себе, поистине страстно влюбленный в науку, которую он еще на студенческой скамье сознательно избирает магистральным направлением своего бытия, он ищет в эту пору ответы на главные вопросы жизни, обращая свой взор и к сложнейшим процессам современного ему общества, и к собственному жизнестроению.
Что касается социальной проблематики, то красноречивы сами по себе две сопоставляемые им в дневнике даты: 1953 (год смерти Сталина) и 1956 (год XX партийного съезда и последовавшего за ним разоблачения культа личности). На глазах вчерашнего студента страна входила в новый период своей жизни. Ощущение "чистого неба", осуществления надежд, длившееся, впрочем, не слишком долго, незабываемо для каждого, жившего в то время. И в эту же переломную для всей страны эпоху начинающий ученый мучительно пытается понять, имеет ли право он, всецело отдающий себя науке, навсегда связывать свою жизнь с чьей-то судьбой, пусть даже самого близкого и горячо любимого человека. Канун 1957 г. приносит ответы на эти важнейшие вопросы, причем, по собственному признанию А. В., ответы "окончательные". Дальнейшее покажет, что ему никогда не придется усомниться в правильности найденных ответов. Это верно применительно ко всему строю взглядов А. В., всегда протестовавшего против любого подавления творческой свободы человека. Это столь же справедливо и по отношению к его личному счастью, которому судьбой было отмерено ровно 45 лет...
А. В. и Т. К. навсегда соединили свои судьбы в Твери в январе 1957 г. До весны А. В. продолжает свои регулярные еженедельные поездки в Тверь. А когда Т. К. завершает свой первый и единственный учебный год в тверской школе- интернате, она переезжает в Москву, на Плющиху, где жил тогда А. В.
В последующие десятилетия совместные поездки А. В. и Т. К. в Тверь продолжались, но долгое время были сугубо приватными по своему характеру: их целью было повидаться с родителями Т. К., к тому времени переехавшими в Тверь. Принципиальное изменение направленности и существенное расширение содержания контактов А. В. с Тверью произошли в начале 90-х гг. и были связаны с созданием в Тверском государственном университете отделения, а затем и факультета психологии, что объективно способствовало поднятию уровня научной работы в области психологии в ТвГУ и расширило связи тверских исследователей с учеными Института психологии РАН, во главе которого тогда уже стоял Андрей Владимирович.
Невозможно не отметить те редкостные качества человека и организатора науки, которые неизменно проявлял на протяжении этого десятилетия А. В. Не секрет, что высокий пост, занимаемый в академической науке тем или иным лицом, порой делает последнее гораздо менее доступным для рядовых исследователей и, как результат, менее открытым к их инициативам. А. В. ни в коей мере не затронули подобные профессиональные деформации. Остается удивляться, каким образом находил он при своей колоссальной занятости в качестве директора Института, главного редактора "Психологического журнала", а также активно и плодотворно работающего исследователя время для внимательного, неторопливого обсуждения научных и научно- организационных вопросов, с которыми приходили к нему в кабинет психологи из Твери. Вопросы не только решались по существу, но обретали новые яркие грани подхода к ним благодаря идеям, щедро даримым А. В. своим собеседникам. От подобных встреч оставался еще один зримый след: прощаясь, А. В. обычно надписывал на память новую монографию, сборник или отдельный оттиск статьи. Эти автографы, всегда нестандартные по содержанию и стилю, убедительно свидетельствовали, что А. В. со свойственной ему душевной расположенностью стремился горячо поддержать молодого (по возрасту или научному статусу) исследователя, вдохновить его своими словами на продолжение научных исканий.
Тематически спектр контактов был весьма широк, что делает затруднительным даже перечень всех направлений сотрудничества. Отметим, в частности, что немалое место среди складывавшихся творческих связей факультета психологии ТвГУ и ИП РАН в середине 90-х гг. заняла многолетняя работа по более широкому ознакомлению российской читающей публики с трудами основоположника концепции социальных представлений Сержа Московичи. Когда в ходе очередной стажировки одного из авторов этих строк в Доме наук о человеке (Париж) Московичи передал специально написанный им текст с целью опубликования в российской научной печати, эта его статья с одобрения А. В. была принята для публикации в "Психологическом журнале" 2 [10].
2 Пользуюсь случаем, чтобы выразить искреннюю признательность докт. психол. наук, профессору П. Н. Шихиреву за большую творческую поддержку на этом этапе моей работы (Т. Е.).
стр. 23
Практически первая публикация на русском языке работы С. Московичи открыла серию переводов его фундаментальных трудов, подготовленных к изданию в России по инициативе ИП РАН. Первой настал черед монографии: Moscovici S. L'age des foules: Un traite historique de psyhologie des masses (Paris: Fayard, 1981), - автор передал ее в Париже в марте 1995 г. для издания в России и написал для нее специальное предисловие. И вновь А. В. рекомендует привлечь к переводу тверского психолога, - результатом этого сотрудничества станет издание "Века толп" [11]. А. В. предпослал ему развернутое аналитическое предисловие "Социальная психология в России и теория Сержа Московичи" [4]. Затем на очереди оказалась совместная работа над переводом еще одной монографии: Moscovici S. La machine a faire des dieux (Paris: Fayard, 1988) [12]. На этот раз А. В. расширил сферу своего сотрудничества, выступив и рецензентом, и соавтором предисловия, при относительно небольшом объеме вновь оказавшегося интересной самостоятельной статьей [9].
Разумеется, деловые связи А. В. с факультетом психологии ТвГУ на этом не исчерпывались. Он неизменно приглашал психологов из Твери к работе на всевозможных конференциях, проходивших в ИП РАН. Для краткости назовем две из них: международную конференцию "Л. С. Выготский, С. Л. Рубинштейн и социальные представления", проходившую в мае 1996 г. с широким участием российских и зарубежных психологов (включая С. Московичи, И. Маркову, В. Дуаза, Р. Фарра и др.), и последнюю в жизни А. В. конференцию, посвященную 30-летию Института психологии РАН и 75-летию со дня рождения Б. Ф. Ломова (январь 2002 г.).
Сотрудничество А. В. с психологами Твери в рамках научных конференций не ограничивалось конференциями, организованными в Москве на базе ИП РАН. Это особенно хорошо видно на примере последнего года его жизни. Именно при его большой поддержке (а также профессора А. Л. Журавлева, в то время заместителя директора по научной работе ИП РАН) оказалось возможным осуществление инициативы факультета психологии ТвГУ - проведение в университете совместно с Институтом психологии и Администрацией Тверской области при финансовом содействии Института "Открытое общество" (Фонда Сороса) научной конференции "Психология управления в современной России" (Тверь, 17 - 18 мая 2001 г.).
В работу конференции вложили свой труд более восьмидесяти российских психологов, работающих в области психологии управления, из Твери, Москвы, Санкт-Петербурга, Иркутска, Минска.
А. В. не только активно содействовал организации и проведению конференции, но и живейшим образом участвовал в ее работе. Внимание участников конференции привлек его глубокий доклад "Психология субъекта и проблемы управления" 3 . На основе субъектно-деятельностного подхода, обоснованного и развитого А. В вслед за своим учителем С. Л. Рубинштейном в ряде работ [1 - 3, 5 - 8 и др.], он остановился в докладе на теоретическом раскрытии содержания понятия субъекта, разработанного в психологии значительно слабее понятия личность. А. В. вновь подчеркнул, что именно более широкое в сравнении с понятием личности понятие субъекта дает возможность глубже и шире раскрыть особенности психологии человека. А. В. показал, что уровень субъекта является высшим уровнем интегральности личности, он затронул в докладе специфику группового, коллективного субъекта, рассмотрев, в частности, то, как коллектив становится субъектом трудовой деятельности. Отдельное место было уделено в докладе А. В. проблеме обратных связей, их механизму и роли в обеспечении функционирования той или иной системы. В завершающей части доклада он вернулся к очень важной для него (связанной с трактовкой детерминации) мысли о том, что не сами по себе бытие и психическое, а субъекты, пребывающие в бытии и обладающие психическим, детерминируют в процессе своей деятельности исторический процесс.
В программе работы конференции была предусмотрена экскурсия по городу, - А. В принял в ней участие. Проходя с экскурсоводом по памятным ему издавна местам центральной части Твери, он живо интересовался произошедшими переменами в градостроительном облике. Часто по тому или иному поводу он обращался к также участвовавшей в конференции Т. К. с вопросом, начинавшимся словами: "А помнишь...". Во время этой экскурсионной прогулки много фотографировали. Оказавшись на старинной набережной Волги (напротив речного вокзала, на противоположном от него берегу), А. В. выразил желание сфотографироваться на память с несколькими участниками экскурсии.
К началу работы конференции были изданы ее материалы [13], а впоследствии на основе разработки ряда аспектов, затронутых на конференции, ИП РАН совместно с ТвГУ издал сборник научных трудов "Современные проблемы психо-
3 Описание содержания доклада дается по записи выступления А. В., сделанной доцентом кафедры общей психологии ТвГУ Н. Н. Демиденко.
стр. 24
логии управления" [15]. Книгу сдавали в печать в тот скорбный день, когда пришла трагическая весть о гибели Андрея Владимировича. Поэтому на ее долю выпала горькая честь стать первой книгой, посвященной его светлой памяти.
После майской конференции А. В. еще однажды побывал на тверской земле. Непонятно, как удалось ему выделить в привычном жестком лимите времени два дня, чтобы еще раз приехать на факультет психологии ТвГУ в октябре 2001 г. Думается, что согласиться на встречу со студентами, аспирантами и преподавателями факультета побудили его два момента. Во-первых, уже отмеченная ранее искренняя готовность в любой момент поддержать в той или иной форме развитие психологической науки. Во-вторых, это была еще одна возможность в систематическом виде изложить перед психологической общественностью, в значительной мере представленной в аудитории студенческой молодежью, - завтрашним днем науки, главное содержание своей научной деятельности - субъектно-деятельностную теорию. Было очевидно, что А. В. стремился при каждом удобном случае знакомить с ней не только читательскую, но и слушательскую аудиторию. Его выступление, состоявшееся 19 октября 2001 г., было названо "Психология субъекта" 4 . Перед началом лекции А. В. осмотрел экспозицию областного краеведческого музея, несколько лет назад переехавшего из путевого дворца в отреставрированное здание бывшего реального училища. На утро следующего дня он отбыл в Москву.
Последняя встреча группы тверских психологов с А. В. состоялась в конце января 2002 г. на юбилейной конференции в ИП РАН. При расставании по окончании второго дня работы А. В., прощаясь, пообещал позвонить через несколько дней в связи с новыми намеченными делами. Кто тогда мог подумать, что до его трагической гибели оставались одни сутки... В контексте этого ужасного события особенно поразительными по своей силе предстают слова о смысле трагизма в знаменитых "Основах общей психологии" любимого учителя А. В. - С. Л. Рубинштейна: "Высший трагизм заключается в осознании того, что в сложном противоречивом ходе жизни добро и зло переплетаются, так что путь к добру слишком часто неизбежно проходит через зло, и осуществление благой цели в силу внешней логики событий и ситуации влечет за собой прискорбные последствия" [14, с. 172].
Когда-то А. В. вложил в книгу С. Л. Рубинштейна переписанные им строки из известного стихотворения Бориса Пастернака. Этот небольшой листок обнаружился после того, как не стало самого А. В., и знакомые слова обрели новое звучание:
Другие по живому следу
Пройдут твой путь за пядью пядь,
Но пораженья от победы
Ты сам не должен отличать.
...Уход Андрея Владимировича стал для хорошо знавших его психологов из Твери невосполнимой личной утратой. Мы потеряли не только большого ученого, но и человека редчайшей душевной красоты, высокого благородства, кристальной чистоты и честности. Само общение с ним дарило незабываемые уроки энтузиастической преданности психологии, верности делу всей своей жизни. Сегодня, когда Андрея Владимировича нет рядом с нами на земле, мы с огромной теплотой и благодарностью храним в памяти как подарок судьбы то обстоятельство, что в последние месяцы своей жизни Андрей Владимирович вновь не однажды посетил Тверь, город, с которым у него было так много связано с юности...
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Брушлинский А. В. С. Л. Рубинштейн - основоположник деятельностного подхода в психологической науке // Сергей Леонидович Рубинштейн: Очерки. Воспоминания. Материалы: К 100-летию со дня рождения. М.: Наука, 1989. С. 61 - 102.
2. Брушлинский А. В. Проблемы психологии субъекта. М.: Изд-во Академический проект, 1994.
3. Брушлинский А. В. Субъект: мышление, учение, воображение. М.; Воронеж: Институт практической психологии; НПО Модэк, 1996.
4. Брушлинский А. В. Социальная психология в России и теория Сержа Московичи // Московичи С. Век толп. М., 1996. С. 5 - 20.
5. Брушлинский А. В. Исходные основания психологии субъекта и его деятельности // Психологическая наука в России XX столетия: проблемы теории и истории. М.: ИП РАН, 1997. С. 208 - 268.
6. Брушлинский А. В. Целостность субъекта - основание для системности всех его качеств // Психологическая наука в России XX столетия: проблемы теории и истории. М., 1997. С. 559 - 570.
7. Брушлинский А. В. Андеграунд диамата // Проблема субъекта в психологической науке. М., 2000. С. 7 - 13.
8. Брушлинский А. В. Психология субъекта: индивида и группы (Часть I) // Психол. журн. 2002. N 1. С. 71 - 80.
9. Брушлинский А. В., Шихирев П. Н. О пользе вечных истин // Московичи С. Машина, творящая богов. М., 1998. С. 5 - 14.
4 Краткое изложение выступления А. В. Брушлинского публикуется в этом номере "Психологического журнала".
стр. 25
10. Московичи С. Социальное представление: Исторический взгляд / Пер. с франц. Т. П. Емельяновой// Психол. журн. 1995. N 1. С. 3 - 18; N 2. С. 3 - 14.
11. Московичи С. Век толп: Исторический трактат по психологии масс / Пер. с франц. Т. П. Емельяновой. Предисл. А. В. Брушлинского. М.: ИП РАН; Франция, Дом наук о человеке. 1996.
12. Московичи С. Машина, творящая богов / Пер. с франц. Т. П. Емельяновой, Г. Г. Дилигенского. Науч. ред. А. И. Донцов. Рецензент А. В. Брушлинский. Предисл. А. В. Брушлинского, П. Н. Шихирева. М.: 1998.
13. Психология управления в современной России: Материалы научной конференции (17 - 18 мая 2001 года). Тверь: Альба, 2001.
14. Рубинштейн С. Л. Основы общей психологии: В 2-х тт. Т. П. М.: Педагогика, 1989.
15. Современные проблемы психологии управления // Сб. научных трудов / Отв. ред.: Т. П. Емельянова, А. Л. Журавлев, Г. В. Телятников. М.: ИП РАН, 2002.
Т. П. Емельянова, канд. психол. наук, доцент, зав. кафедрой социальной психологии, декан психологии Тверского гос. университета, Тверь.
Т. К. Мелешко, канд. психол. наук, старший научный сотрудник Научного центра психического здоровья РАМН, Москва.
Л. Е. Семенов, канд. ист. наук, доцент кафедры теории и истории культуры Тверского гос. университета, Тверь.
стр. 26
ОБОРВАВШИЙСЯ ДИАЛОГ
Автор: Е. М. Богомолова
Жизнь ведь тоже только миг,
Только растворенье
Нас самих во всех других
Как бы им в даренье.
Б. Пастернак
"Как страшно поутру узнать, что друг твой стал воспоминаньем". Я узнала об этом поздним вечером 31 января 2002 года. Его жизнь оборвалась "посредине странствия земного". Это, конечно, легкая метафора, если говорить об астрономическом возрасте человека. Однако если оценивать интеллектуальный и волевой потенциал, багаж приобретенных знаний и умений, страстную потребность их нести всем, кто в них нуждается и кто этого еще не осознает, предельную нравственную высоту, да к тому же недюжинное здоровье - все действительно указывало на то, что это был своеобразный экватор, а вернее - апогей его жизни. Жизни Андрея Владимировича Брушлинского, а для меня, как и для его родных и близких - просто Дюки.
Дюкой назвала его очень давно маленькая сестра-близнец Ляля (Ольга), не в силах еще выговорить трудное слово "Андрюша". И это произнесенное по- своему ребенком милое имя закрепилось за ним на всю жизнь. Я не помню случая, чтобы кто-то в доме назвал его когда-нибудь Андреем. Здесь, естественно, я буду называть его только так, хотя мне это и не очень уютно.
Пришел XXI век со своими страшными законами бытия. В пору ощущения жизненного счастья, достигнутого успеха на научной стезе и в утверждении высокого статуса российской психологии Андрей был зверски выхвачен из жизни - сражен как бы на скаку, на самом взлете. Видимо, столь благотворно жить в эту эпоху Князь мира сего никому не дозволяет. Мир знавших Андрея - его друзей и недругов - был повергнут в настоящий шок. Все ощущали это дьявольское событие как внезапный взрыв, всколыхнувший всю мыслящую общественность, как какую-то чудовищную несправедливость. Поистине "напрасно в годы хаоса искать конца благого".
Оборвался и наш не так давно начавшийся, но предполагавшийся быть весьма долгим разговор (диалог, семинар, диспут - не знаю, как точно его назвать) близких друзей и часто непримиримых оппонентов в науке. Ведь мы занимались сходными проблемами, хотя работали с разными объектами: он - с человеком, я - с животными разных видов. Я изучала мозг и поведение, он - душу. В науке мы оба не шли на компромиссы, и это нередко рождало между нами серьезные споры и разногласия.
Зато было очень приятно обнаруживать, что, несмотря на несхожесть наших испытуемых и методов их исследования, мы одинаково понимаем некоторые существенные особенности психики живого организма. И создавалось такое ощущение, что стоит детальнее познакомить друг друга со своими представлениями, как мы сможем достичь понимания хотя бы некоторых сторон этой сложнейшей проблемы.
Поэтому мы запланировали серию регулярных "встреч с магнитофоном", во время которых намеревались обсуждать с наших разных позиций "проклятые вопросы", общие для психологии и системной физиологии поведения. Прежде всего это вопросы закономерностей развития организма с его генетическими и средовыми составляющими, вопросы прогнозирования, мотивации, внутриутробной психики плода, роли обратной связи в реализации поведения, сущности понятия "субъект" и приложимости его к психике животных и многое, многое другое. Особенно интересным нам представлялось провести сравнительный анализ деятельностной теории С. Л. Рубинштейна и теории функциональных систем П. К. Анохина.
Невозможно осознать, что это уже никогда не сможет произойти. Напротив, теперь я должна совершить невероятную деятельность - написать к семидесятилетию Андрея посмертную статью о нем. Когда я слышу сочетание слов "к его семидесятилетию", меня охватывает страшное ощущение абсурдности ситуации и осознание абсолютной нереализуемости этого возрастного события. Никакого семидесятилетия у него не будет никогда! Я прекрасно понимаю, что здесь имеется в виду: 4 апреля 2003 года ему исполнилось бы семьдесят лет. То есть все то же пресловутое сослагательное наклонение.
Мы говорим, что история не знает сослагательного наклонения. Но ведь жизнь отдельного человека, ее продолжительность еще более кон-
стр. 27
кретны и предельно индивидуализированы, чем исторические перипетии человеческих сообществ. Поэтому для нее-то уж абсолютно точно не существует никакого сослагательного наклонения. У Андрея не будет никогда даже шестидесятидевятилетия! Нет, ему было строго отмерено прожить на земле только шестьдесят восемь лет, девять месяцев и двадцать шесть дней. И все! Такова страшная конкретика.
Это нам нужны круглые даты, посмертные юбилеи, чтобы на время приостановить текущую жизнь и официально озвучить нашу память о человеке - порой куда как бестактно (как недавно с Пушкиным). А им, "вспоминаемым", уже ничего не нужно. Что смогли, они все сделали, "растворясь в нас своим дареньем". А наша жизнь покажет, сколь деликатно мы смогли это воспринять, переварить и, может быть, чуть-чуть подрасти.
О каком Андрее я смогу написать? До 5 февраля 2002 года я знала его лишь как очень хорошего, давно ставшего своим человека и, конечно, глубокого исследователя. Это был один его образ. В день прощания с Андреем после его трагической кончины оказалось, что ниша, которую он занимал в пространстве бытия, существенно шире, масштаб его личности - неизмеримо больше, этический потенциал настолько высок, что его называли рафинированным интеллигентом, а кто-то сравнил даже с Д. С. Лихачевым. То, что я увидела и услышала в этот день, вызвало искреннее удивление и даже какое-то рассогласование с привычным образом.
Поразили уже само место прощания с Андреем и вообще вся картина скорбного ритуала с похоронами на Троекуровском кладбище - весьма официальном и предназначенном для "больших" людей. Завершилась она неофициальной атмосферой поминок. Все это свидетельствовало об огромной общественной значимости Андрея и удивительном уважении к нему. Прощание проходило в мемориальном зале Президиума РАН - более достойного места для отдания последних почестей российским ученым у нас нет.
Сотни и сотни людей, множество венков, море живых цветов - это в середине зимы! И тихая, тихая музыка высокой печали. Не забуду никогда, как я переступала порог этого здания - порог, разделяющий шумную жизнь московской улицы и фатальный, чудовищный обрыв жизни близкого человека - под чуть слышимые звуки траурного марша Бетховена. Отныне навсегда он будет связан у меня с этим скорбным моментом. Этот день, когда Андрей уходил навсегда, когда кончалось его зримое материальное присутствие среди нас, превратился в настоящий континуум торжественных в своей печали действ - в зале прощания, в церкви, на кладбище и снова в здании Президиума Академии за поминальным столом.
В этот день я узнала о другом, не известном мне Андрее, о том, как реализовался его огромный, но весьма скрытый потенциал. Обо всем этом говорили его многочисленные коллеги, друзья и просто те, кому какое-то время довелось с ним общаться. И не только при прощании, а и во все традиционно отмечаемые у нас посмертные дни памяти. Помимо этого, из многих городов страны и зарубежных психологических центров продолжали приходить сотни соболезнований. В моей голове в это время постоянно вертелись строчки А. Дементьева: "Не важно, как вас оценят, важней, как помянут вас". Андрей был помянут и оценен очень достойно.
А через два посмертных месяца, 4 апреля 2002 года, в Психологическом институте им. Л. Г. Щукиной РАО проводилось заседание Психологического общества. В этот день Андрею и его университетскому однокашнику профессору О. К. Тихомирову и по совпадению "астрономическому близнецу", как его называл Андрей, должно было бы исполниться по 69 лет. Их светлой памяти посвятили теплые выступления коллеги и ученики. К этому времени появились первые мемориальные публикации. Питерские психологи, например, прислали к заседанию общества очередной номер своей "Психологической газеты" с некрологом и рядом прекрасных статей об Андрее.
Все эти высказывания, телеграммы, публикации открывали для меня новые особенности его личности и создавали совершенно непривычный образ человека, которого я не знала. Более того, для его ближайших родственников это тоже оказалось неожиданным: они не представляли себе всего масштаба общественной значимости Андрея. Его жена, Тамара Константиновна Мелешко, говорила, что никогда не знала, сколь объемной и многоадресной была его деятельность. Андрей никогда не говорил дома о всех важных постах, которые он занимал и которые требовали от него колоссального напряжения, отдачи всех сил и времени. На ее редкие замечания, что он уделяет недостаточно времени семье, он только отвечал: "Я очень занят".
В ходе этих скорбных посмертных дней мы постепенно начинали осознавать, как Андрей много сделал в жизни и науке. На примере не очень длинной, но поистине подвижнической жизни он продемонстрировал на деле, какими должны быть настоящий СУБЪЕКТ и его ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ. Он сам стал реальным воплощением своих научных представлений, разработке которых были посвящены последние годы его жизни.
Очень трудно после всего этого рассказывать об Андрее, трудно чем-либо дополнить "проявившийся" его многогранный образ. Ведь в своих высказываниях его коллеги говорили о нем не толь-
стр. 28
ко как об исследователе, организаторе научного процесса, главном редакторе ведущего профессионального журнала, педагоге, просветителе и пр. Столь многосторонняя публичная деятельность ученого непременно выявляет так или иначе и его человеческие качества. В частности, многие коллега очень верно отмечали, что при всей внешней мягкости, безукоризненной вежливости, терпимости, чувстве такта Андрей проявлял твердость и непреклонность, отстаивая свои убеждения. Он всегда неукоснительно следовал своим выработанным принципам. Можно сказать, что это был своеобразный плод с нежной мякотью, но очень твердым ядром.
И это действительно было так. Но Андрей не был открытым субъектом - эдаким человеком с душой нараспашку. Напротив, он постоянно контролировал всякую жизненную ситуацию и в любой обстановке всегда был "застегнут на все пуговицы". Поэтому очень трудно говорить и о его внутреннем мире, обо всех составляющих его характера и личностных особенностях. Тем более, что он уже не сможет ни согласиться с нами, ни возразить написанному.
Так почему же тогда я решилась писать о нем? Идея эта возникла у меня совершенно стихийно в день прощания с Андреем. Находясь в состоянии шока от всего случившегося и судорожно обдумывая, что можно сделать в его память, я услышала за поминальным столом интересное предложение - издать книгу воспоминаний об Андрее Владимировиче. Не отдавая отчета в своих действиях, я тут же решила присоединиться к этой акции и рассказать об Андрее. Пусть это и станет моим послушанием в его память - естественно, очень малым. Вскоре я осознала, что это настоящее безумие, что не справлюсь с этим. Невероятная ответственность писать о только что ушедшем человеке при его живых родных, учениках, коллегах.
В растерянности и сомнениях я продолжала постоянно думать об этом, пока не получила случайной "поддержки" своему импульсивному намерению. Спустя сорок дней после трагической кончины Андрея за столом памяти в его родном Институте собралось много сотрудников и друзей. Все они тепло вспоминали своего директора, однокашника, коллегу. Наиболее важными для меня в данном контексте оказались слова В. А. Лекторского о том, что высказанные ученым идеи обычно быстро отделяются от него и начинают жить собственной жизнью. А людям интересно знать, что же представлял собой автор этих идей, какой он был человек.
И тогда я окончательно решила писать об Андрее: вдруг мне удастся сказать о нем что-то такое, чего другие не знают. Важно только написать так, чтобы он не оказался "на котурнах".
К этому невольно склоняется всякий, кто хочет рассказать о человеке, внезапно и трагически выхваченном из жизни. Но Андрей был слишком настоящим, а значит, вполне земным человеком, которому, тем не менее, удалось сделать очень многое. Он не нуждается ни в каком приукрашивании - ему самому это было бы неприятно.
Красноречивее всего о нем рассказывают его дела - и на работе, и дома. Поэтому мне остается здесь лишь посильно расширить представший в эти печальные дни образ Андрея как выдающегося общественного деятеля и крупнейшего ученого и попытаться рассказать о другом, "внеслужебном" Андрее, которого мало кто знал из его коллег и сослуживцев. Ведь жизнь человека состоит из многих слагаемых. Несомненно, наблюдения в домашней обстановке высвечивают какие-то новые, дополнительные грани личности. К сожалению, в силу сказанного выше и об этом рассказать я могу не очень много, хотя знали мы друг друга давно - с декабря 1958 года.
Мы познакомились с Андреем вечером 31 декабря на Ярославском вокзале Москвы. Время и место для знакомства не самые ординарные. А предыстория такова. В то время мы с Тамарой, женой Андрея, вместе работали в Институте психиатрии МЗ СССР и были очень дружны. Она много рассказывала о нем, его родителях и семье, в которой они тогда жили. Приближался 1959 год. Наш друг и коллега Марат Михайлович Векслер предложил нам и другим близким сотрудникам встретить Новый год у него дома, в поселке Клязьма Ярославской железной дороги. Все мы хорошо знали и любили этот дом, поэтому с радостью согласились.
Вот почему наше знакомство состоялось при таких обстоятельствах. Я увидела невысокого, очень приятного человека, который выглядел необычайно молодо. Все в нем выдавало настоящую, непоказную интеллигентность, которая, как свидетельствовала жизнь, проявлялась при общении с ним в любых ситуациях. По сути дела, никакого рассогласования с тем, что я представляла себе по рассказам Тамары, у меня не произошло. Говорят, что когда встречаются два незнакомых человека, над ними пролетает ангел и говорит "да" или "нет". По- видимому, в тот момент ангел сказал "да", потому что как-то сразу и до самого последнего дня жизни Андрея между нами установились прекрасные дружеские отношения, никогда и ничем не омраченные.
С тех пор прошло почти сорок четыре года. Это, конечно, очень много. Однако на протяжении этих лет встречались мы не всегда регулярно: порой по нескольку раз в месяц, а иногда - даже не каждый год. Однажды судьба развела нас более чем на двадцать лет, но и в этом случае мы не теряли связи и продолжали общаться по телефо-
стр. 29
ну - поздравляли наши семьи со знаменательными событиями или обменивались какой-то важной для нас информацией.
Вначале же, когда мы были молоды и груз служебных и семейных забот не требовал полной отдачи сил, мы виделись часто. Бывали друг у друга и общих знакомых на семейных праздниках, "дружной кучкой" ходили в театры, на художественные выставки, слушали много музыки в консерватории и других концертных залах, встречались в Ленинке и пр., пр. Помню, как однажды я даже пригласила их с Тамарой в Лужники на спортивную гимнастику: там царила тогда знаменитая Ольга Корбут.
Естественно, что каждая такая встреча каким-то образом обогащала уже сформированный образ, но ничего радикального в него внести не могла. Конечно, Андрей всегда был вежлив, дружелюбен, но немногословен и, как правило, старался держаться незаметно. Никому и в голову тогда не могло прийти, что когда-то будем писать о нем как о весьма значительной личности и ее анализировать. Но теперь, увы, мне приходится это делать. Надо сказать, что мои впечатления об Андрее несколько "асимметричны": я знала его как бы чуть сбоку - не очень изнутри, как родные, и не очень профессионально, как коллеги.
Поэтому то, что я пытаюсь здесь о нем рассказать, - не только и не столько личные впечатления от непосредственного общения, но во многом и итог домысливания его образа за счет анализа определенных событий, связанных с ним, рассказов Тамары и других его родных. Это будет непростой сплав воспоминаний и их анализа с позиций сегодняшнего дня... как бы "вослед". Любимый им Б. Пастернак однажды сказал: "Века уж дорисуют, видно, недорисованный портрет".
Почти всю свою жизнь Андрей вел себя таким образом, как будто понимал, что она будет не очень длинной, что дней отмерено немного, и уже по одному этому цена каждого из них огромна. Сколь насыщенны были его дни! С нашей обывательской точки зрения его жизнь в последние годы, целиком отданные Институту, где и реализовалось его истинное предназначение, казалась какой-то ненормальной.
Ни одного отпуска, ни одного выходного дня, ни одного часа дома, когда он мог бы позволить себе отключиться от основного дела! И это никакая не метафора - это буквально так. Тамара говорила, что она возненавидела телефон, потому что ежедневно он не умолкал до самой ночи. Непосредственное профессиональное общение с коллегами в Институте, в Отделении РАН, на заседаниях Психологического общества, на разного рода конференциях, лекции студентам и коллегам в различных городах России и других стран и пр., пр. Все это имело непосредственное продолжение в сплошных телефонных дискуссиях дома. В машине и метро - чтение рукописей, статей, работа над очередным выступлением, обдумывание путей "выколачивания" денег для Института и так без конца. Даже редкие выходы в Зюзинский лес недалеко от дома - только для того, чтобы там лучше поработать. У него был даже свой лесной "кабинет" - небольшой участок относительно густой растительности с поваленным деревом вдали от дороги.
Этот чудовищный деятельностный процесс не знал никаких пауз. Общение с родными, обсуждение важных семейных вопросов - только за столом на кухне во время очередной еды. Бог дал ему, быть может, самое главное благо - трех внуков, один из которых, кстати, тоже Андрей. В разговоре с дочерью Катей я как-то сказала, что дедушка, наверное, приезжал к ним только на дни рождения детей - не чаще. Она ответила: "Нет, не на дни рождения, а на дни появления детей на свет и только. Но конечно, с огромными букетами роз". Вот так. Комментарии здесь неуместны. Остается вспомнить Пастернака: "Цель творчества - самоотдача".
Важно отметить, что такое огромное напряжение сил не вызывало у Андрея никакого эмоционального стресса, хотя эмоций было предостаточно. Но они были глубоко запрятаны внутрь и не вызывали излишнего адреналина с его гипертонией: симпато-адреналовая система неизменно оставалась в норме. А все потому, что это было не вынужденной активностью, а сильнейшим проявлением его естества, органики - изначальной особенности психики.
Это была настоящая страсть к науке - "тугая тетива натянутого лука", как сказал о ней Пастернак. Таким образом он просто реализовывал свою глубинную, возможно, самую главную естественную мотивацию. Мне кажется, что это намного больше, чем просто "растворение себя самого в других им в даренье". Это еще и высочайшее Служение - важный признак настоящего интеллигента. Ведь недаром Ю. Лотман определял интеллигентность как систему строгих ограничений.
Сэр Исайя Берлин, "философ и мудрец", как однажды его назвали в печати, на вопрос, в чем смысл жизни, не задумываясь, ответил: "Чтобы жить". Этот до предела лапидарный ответ очень существен. Каждый из нас, наверное, живет, подспудно и неосознанно руководствуясь именно этой мудростью. Вопрос в другом: как жить? Своей деятельностью Андрей отвечал на него по-своему - в соответствии со своей душой, своей психической организацией. То есть жить подлинной жизнью, максимально реализуя свой духовный и физический потенциал.
стр. 30
Кто же и что помогли сформироваться такой психике, способствовавшей почти аскетическому и одновременному столь вдохновенное сверхцелеустремленному существованию?
Пусть это не покажется лишним, но портрет Андрея не может быть дорисован полностью, если не рассказать, и достаточно подробно, о его семье, и прежде всего о его маме.
Конечно, соответствующая атмосфера жизни в родительском доме. Мне повезло: я много раз бывала в доме Андрея, знала его родных и прежде всего родителей, наблюдала в самых различных ситуациях особенности жизни этой прекрасной семьи.
Она представляла собой своеобразный и удивительный остров в море советской действительности со всеми добрыми и страшными ее сторонами. Когда я познакомилась с Брушлинскими, они жили на Плющихе и занимали две комнаты в старом доме, принадлежавшем раньше родителям Владимира Константиновича, отца Андрея. Вся "материальная часть" семьи была необычайно простой и скромной: никакой дачи, машины, телевизора и прочей "собственности". Никакой старинной мебели или коллекции картин, хотя речь идет о древнем российском роде, никаких изысков в одежде или еде. Зато кроме необходимых для жизни столов, шкафов и спальных мест было пианино и много книг. Для последних места в двух жилых комнатах не хватало, и поэтому огромные старые шкафы с книгами стояли в общем, коммунальном коридоре.
Многое отличало семью Брушлинских, унаследовавшую лучшие традиции российской интеллигенции, но если сказать очень коротко, то из всех замечательных ее характеристик я бы выделила прежде всего ее высочайшую порядочность. Именно это определяло поведение всех членов семьи. Увы! Сегодня это понятие и даже само слово, его обозначающее, почти исчезли из нашей жизни.
Вместе с тем, меньше всего мне хотелось бы представить эту семью как совершенно идеальную. Совсем нет. Нежизненных "дистиллированных" отношений там не было. С одной стороны, это была достаточно многолюдная прекрасная семья с традициями "того времени", но в то же время и общими для всех семей законами жизни, т. е. не лишенная множества противоречий. Поэтому и отношения в ней не всегда были идиллическими. Все трое детей оказались очень разными и весьма амбициозными. Андрей, вероятно, не был исключением, хотя его амбиции внешне проявлялись редко.
С другой стороны, многое и главное в доме было "не как у всех". В нем долгие годы проживали свою непростую жизнь и постоянно взаимодействовали три поколения Брушлинских. Это имело важное значение для воспитания всех членов семьи и прежде всего, конечно, для внуков. В. Гюго по этому поводу сказал: "Чтобы воспитать ребенка, надо начинать с его бабушки". В частности, в становлении Андрея большую роль сыграл его дед Константин Афиногенович Брушлинский, царский генерал и военный юрист, очень религиозный и строгий человек.
По словам сестры Андрея, дед уделял много времени воспитанию своих внуков: развивал важные жизненные навыки и строжайше искоренял вредные привычки, о чем она отлично помнит до сих пор. Сам он был предельно организован и дисциплинирован, достаточно аскетичен и проявлял абсолютную неприхотливость и умеренность в еде. В то же время Андрей прилагал большие усилия для поддержания своей физической формы - закалке, постоянным нагрузкам и пр. Все это в большой степени унаследовал его сын Владимир Константинович и последующие поколения Брушлинских.
В свою очередь, Варвара Платоновна, мать Андрея, очень много времени уделяла воспитанию и образованию внуков, особенно Кати и Алеши - детей своих близнецов. Внуки впитывали житейскую мудрость бабушки, проявлявшуюся во всем ее поведении. С самого раннего возраста Варвара Платоновна занималась с ними французским языком, и они в этом прекрасно преуспели.
Андрей с Тамарой сами немало сделали для становления своего старшего внука Жени, который долго жил вместе с ними. У Андрея не было возможности непосредственно участвовать в его воспитании, однако Женя постоянно видел, как живет и работает дедушка дома. Андрей старался выкраивать время и на нечастое общение с ним. При этом он нередко был очень строг к внуку, когда тот, например, не держал слова или нарушал принятые договоренности.
Семья Брушлинских, которую я назвала островом, была тем не менее очень открытой. Прежде всего, в ней всегда находилось много детей, и не только своих. Это были живущие в том же доме двоюродные братья и сестры Брушлинские, часто приезжал фактический сверстник близнецов их четвероюродный брат Сережа Будковский. Вполне своими становились многие школьные (в частности, будущая известная певица Галина Писаренко), а затем и университетские друзья детей и их коллеги.
Помню, Тамара рассказывала, что однажды в их малогабаритном двухкомнатном жилище на Плющихе, где обитало все многолюдное семейство Брушлинских, целый месяц проживала в одной из этих комнат Светлана Машкова, их университетская однокашница из Свердловска, со своей бабушкой и новорожденным ребенком. И к этому
стр. 31
в семье отнеслись совершенно спокойно: ведь в Москве им не у кого было остановиться.
Пытаясь понять, каким образом мог появиться и прожить столь целеустремленно и благородно свою жизнь Андрей, невольно приходишь к банальному выводу: конечно, в этом "виноваты" прежде всего его родители. Это они снабдили его соответствующим генетическим материалом. А благодаря своей образованности и психологическим особенностям потомственных интеллигентов они создавали адекватные условия для наилучшей реализации этого материала в критические периоды развития его жизни, когда происходит формирование и становление личности.
При этом, конечно, главную роль здесь играла мать Андрея - Варвара Платоновна Брушлинская, урожденная Шмигельская, на которую он был внешне очень похож. Их сходство не ограничивалось только морфологическими признаками - при повторных общениях с ними скоро выявлялось и несомненное родство их психической организации. Ни у кого не вызывало сомнений, что именно Варвара Платоновна полностью определяла атмосферу жизни всего дома, хотя со стороны это никогда не было заметно. Очень скромная, она отличалась сильным характером, и в ее поведении никогда не было ничего показного.
Семья Брушлинских, по-видимому, имеет давние польские корни, о чем свидетельствуют уже сами фамилии родителей и их ближайших родственников. Некая принадлежность к западному славянству проявлялась еще и в том, что Варвара Платоновна до конца своих дней неизменно соблюдала и некоторые его традиции. В частности, вместе со своей троюродной сестрой Александрой Сергеевной Будковской они неукоснительно каждый год отмечали Рождество не 7 января, как было принято в России, а накануне, в его сочельник, как это делается на Западе.
Естественно, что за все эти годы многочисленные предки Андрея глубоко обрусели. Хочется отметить, что им было свойственно высокое чувство долга и верного служения России. Все представители его рода - настоящие патриоты в самом высоком значении этого понятия - даже с весьма обостренным чувством национальной идентификации.
До революции, по-видимому, оба небогатых рода предков Андрея принадлежали к дворянскому сословию. Но за много лет нашего знакомства я ни разу не слышала, чтобы кто-либо из родителей хотя бы как-то обмолвился об этом. Иначе говоря, сами они не придавали этому обстоятельству ровно никакого значения. Иногда, да и то с юмором, об этом мог сказать кто-то из детей, вспоминая, например, что в Рязанской губернии у них было поместье Дятлово. Хорошо бы, мол, как-нибудь туда поехать и на него посмотреть.
Поведение родителей, характер их взаимоотношений, откликаемость на события внешнего мира, почти подвижническое отношение к труду, стиль воспитания детей и многое, многое другое - все свидетельствовало о том, что они получили поистине дворянское воспитание в самом главном смысле этого понятия. Ведь дворянство - это не только хорошие манеры. Это еще нравственность и образованность, высокое служение, постоянное ощущение чувства долга и разных обязательств на протяжении всей жизни.
Излишне говорить, что оба родителя Андрея были прекрасно образованы и воспитаны. Варвара Платоновна, уроженка Вологды, получила хорошее гуманитарное образование в Ярославском университете, владела несколькими иностранными языками. До Ярославля она окончила Екатерининский женский институт в Москве. И здесь мне бы хотелось отметить одно важное обстоятельство: попечителем института и активным членом его совета по учебной части был не кто иной, как Александр Александрович Пушкин - старший сын А. С. Пушкина.
Боевой генерал, герой русско-турецкой войны, освободитель Болгарии - он активно способствовал женскому образованию в России. Для меня это было совершенно удивительно. Помню, возникло какое-то щемящее чувство смятения, когда я впервые услышала об этом от Варвары Платоновны. Ведь она много раз видела, а возможно, и непосредственно общалась с самим сыном А. С. Пушкина, "достойным сыном великого отца".
Сохранились некоторые свидетельства того, что это был очень простой человек, легко и демократически общавшийся с воспитанницами института. В частности, очевидцами приводится следующая трогательная картина: "... высокий статный человек с седыми бакенбардами и бородой, в генеральском мундире при орденах и лентах шагал по коридору Женского дворянского института, широко раскинув руки и прижимая к себе стайку весело щебечущих и хохочущих девочек в коричневых платьицах и белых пелеринках". Варвара Платоновна говорила о знакомстве с этим "необычным" генералом очень просто и естественно - как всегда обо всем.
Но ведь это означает, что и Андрей ближе, чем кто бы то ни было из нас, оказывается причастным к одному из самых великих людей России, "нашему всему" - все в истории очень близко. Не помню, кто именно предложил за хронологическую единицу истории человечества принимать одно рукопожатие. Мне это очень понравилось. И тогда получается, что от Андрея до самого А. С. Пушкина - всего-навсего три рукопожатия.
Варвара Платоновна не любила, когда говорили, что она училась в Институте благородных де-
стр. 32
виц. По-видимому, с ее тонким лингвистическим чутьем ей казалось, что это весьма избитое и какое-то слащавое название Женских институтов, которое часто используют в быту, значительно снижает и искажает их настоящую семантику и поистине высокое предназначение. Из этих институтов действительно выходили очень благородные и образованные личности, которые впоследствии составили цвет российской женской интеллигенции.
И Варвара Платоновна, безусловно, стала частью этого прекрасного сообщества, но не "благородной девицей", а большим благородным человеком самой высокой пробы. Поистине "недизъюнктивная" характеристика - благородство было разлито во всем ее облике, в каждом поступке и вообще во всех проявлениях жизнедеятельности. Каждому человеку прежде всего бросалась в глаза поразительная теплота и демократичность Варвары Платоновны, ее неподдельная доброжелательность, открытость и абсолютная естественность.
Боюсь высокого стиля, совершенно неуместного здесь и принципиально чуждого ей, но эти характеристики - поистине с большой буквы. Простота в общении с Варварой Платоновной была удивительной - буквально через минуты знакомства всем становилось с ней очень легко, и казалось, что вы знаете друг друга всю жизнь. Конечно, простота такого человека была высокой и очень мудрой.
Все, что делала Варвара Платоновна, оказывалось всегда необходимо здесь и сейчас. В ее поведении никогда не было никакой чрезмерности и уж, конечно, демонстративности. Во всем царствовало абсолютное чувство меры. Это относилось и к атмосфере жизни всей семьи. Недаром говорят, что аристократизм - прежде всего чувство меры. Конечно, соответствующие ответные чувства не могли не возникнуть у всех, кто хоть как-то был связан с ней по жизни.
Она имела много друзей, хороших знакомых, приятелей, с которыми охотно общалась. Круг их был невероятно широк: от рафинированных интеллигентов до вполне обычных людей - соседей по дому, от подруг по Женскому институту до ортодоксальной большевички Сарры Михайловны Свердловой, сестры Якова Михайловича. И со всеми - одинаково доброжелательна, ровна; охотно поддерживала любой разговор, интересный ее собеседнику.
Я тоже получила удивительное "дарующее растворение в себе" Варвары Платоновны и этому обязана прежде всего Тамаре, которая ввела меня в дом Брушлинских. Дело в том, что вскоре после нашего знакомства Варвара Платоновна предложила нам с Тамарой свою помощь в изучении французского языка. Мы, конечно, с радостью согласились. Признаюсь, что в то время и мне это предложение, сделанное ею очень тактично и доброжелательно, показалось естественным.
Это были не просто языковые занятия - скорее регулярные необычайно интересные общения со столь значительным человеком. Конечно, мы занимались прежде всего языком. Но одновременно, как бы между прочим, по какой-либо ассоциации Варвара Платоновна рассказывала нам много интересного о других важных моментах - искусстве, литературе, лингвистике, исторических событиях страны и пр., пр. Стремление делиться своими духовными сбережениями было важной чертой ее характера.
Сейчас не могу себе простить, что все это я тогда просто слушала, достаточно пассивно, хотя и с большим интересом, стесняясь задавать много вопросов. В молодости казалось, что такое будет продолжаться всегда и Варвара Платоновна останется с нами навечно. К сожалению, многое стерлось из памяти: вспоминаю лишь отдельные фрагменты ее рассказов. Почему-то запомнилось, как усадьба Мураново часто меняла своих хозяев - Тютчевых, Баратынских, как завораживающе звучали для меня имена друзей Пушкина - Элизы Хитрово и Долли Фикельмон. Именно от Варвары Платоновны я впервые услышала о Ходынке, семье Николая II, его дочерях, которых она всегда называла по именам, а я не могла их запомнить, "наследнике", которого почему-то носили на руках - такой страшный был у него недуг (гемофилия), унаследованный от английской королевской фамилии.
К сожалению, мое неподготовленное сознание не могло тогда воспринять во всей полноте эту бесценную информацию. И уже спустя годы, когда мы начали, наконец, понемногу осознавать свою историю, я пыталась вспоминать эти волнующие меня рассказы и восстанавливать их логику. И тогда-то я особенно остро поняла, что Варвара Платоновна была для меня не просто мамой Андрея и свекровью Тамары. Сейчас я могу сказать, что она оказалась одним из самых замечательных людей, которых мне приходилось знать в жизни.
Боюсь опять высокого стиля, но сущность ее личности - это какая-то истинная органика: что-то первичное, матричное, истоковое, из чего вырастают гуманность, добро, созидание. К сожалению, такие люди уходят от нас с поразительной быстротой. Для меня это и есть "люди, воспитавшие нацию", это и есть "Россия, которую мы потеряли". Страшно, что уходит, возможно, последнее достойное поколение, ими взращенное.
Варвара Платоновна была также первым человеком, который рассказал мне об очень важном, с точки зрения психологии, условии одновременного изучения французского и немецкого
стр. 33
языков, что практиковалось во время ее учебы в институте. Для того чтобы один язык не вытеснял другой, что всегда происходит при последовательном их освоении, воспитанницы должны были строго чередовать в течение недели использование этих языков. Например, в понедельник, среду и пятницу они разговаривали только по-французски (и в классе, и в своих комнатах), а во вторник, четверг и субботу - только по-немецки. При этом они строго наказывались, если даже вне класса допускали хотя бы короткие реплики по- русски.
Я навсегда запомнила некоторые моменты из орфоэпии, которую весьма почитала. Например, Варвара Платоновна как-то между прочим сказала, что лучше говорить "творОг", а не "твОрог" и "пЕтля", а не "петлЯ". И с тех пор я никогда не произношу эти слова по-другому. Она употребляла некоторые особые трогательные слова, которые мне очень нравились: например, применительно к милому ребенку - "вкусный".
Однако при всем этом по отношению к детям у нее не было никаких слащавостей, сюсюканий и прочих чрезмерных проявлений сентиментальности. Насколько я могла понять, вообще в семье Брушлинских к ним относились, по- видимому, сразу очень серьезно и уважительно. Мне кажется, что на детей никогда не кричали, не читали им нотаций, лекций, нравоучений - не было никакой голой дидактики. Меня поражало, что к ним сразу начинали относиться, как к взрослым, а они быстро становились вполне самостоятельными и ответственными за свои поступки. В результате все трое детей оказались очень организованными. Такую же картину я наблюдала и у некоторых внуков Варвары Платоновны, а также у старшего внука самого Андрея - Жени. Он уже в возрасте 10 лет начал самостоятельно приезжать на выходные дни к дедушке и бабушке, отправляясь из одного "спального" района Москвы в другой.
Это ни в коем случае не означает, что дети Брушлинских были каким-то образом лишены детства. Напротив, все они много и свободно общались со своими друзьями и родственниками, играли во многие игры - спортивные и образовательные. Они создали даже свой кукольный театр, который давал представления во время различных детских праздников и обязательно - на Рождество, когда к ним непременно приходил "настоящий" Дед Мороз с подарками. Он смотрел их спектакли, вместе с ними веселился, а они демонстрировали ему и другие свои художественные достижения: игру на фортепиано, пение, чтение стихов и пр. Конечно, всем этим незаметно руководила прежде всего Варвара Платоновна, которая была еще и прекрасным педагогом.
Нелишне здесь вспомнить, что сама она много читала и всегда находилась в курсе выходившей в свет литературы, не говоря уже о классике. Это аксиома для интеллигенции "того времени". Пока позволяло здоровье, она много переводила. Помню большую папку с целым набором трогательных тоненьких школьных тетрадей, в которых она собственноручно напечатала на машинке свой перевод с английского большой книги о жизни и трагической гибели семьи Николая II. К сожалению, с этой интересной работой смогли познакомиться только родные и самые близкие друзья. Любила она и музыку, посещала консерваторию.
Но главное - это музыка в семье. Я никогда не видела, чтобы Варвара Платоновна сама музицировала, но в доме всегда было много музыки. Всех детей обучали играть на фортепиано. Непременный атрибут семейных праздников - "живая музыка": играли на пианино, пели, часто хором. Почти всегда приходил на эти праздники ставший профессиональным пианистом Сережа Будковский, троюродный племянник Варвары Платоновны. Он охотно играл, пел сам и аккомпанировал другим. Часто с ним приходили его ученицы- вокалистки.
В отличие от Варвары Платоновны, не только постоянной участницы этих прекрасных семейных мероприятий, но и незаметного их "организатора и вдохновителя", Владимир Константинович бывал на них не всегда и присутствовал недолго. Почти все время он посвящал своему главному делу - философии. Несомненно, что именно он вольно или невольно помог Андрею встать на стезю психологии, в то время очень тесно связанной с философией. Владимир Константинович не был каким-то засушенным ученым. Напротив, это был очень остроумный человек, который часто придумывал всякие смешные словечки. Например, сахарный песок он называл сахпесом, а рафинад - сахкусом и пр. Естественно, что эти милые "сократики" тут же входили в домашнюю лексику и детей, и взрослых.
Говоря о семье Андрея, нельзя обойти молчанием один существенный момент, потому что он в определенной степени является ключевым для царившей в ней атмосферы. Это совершенно поразительные отношения родителей Андрея. Даже для того времени они казались исключительными. Необычайное взаимное уважение и огромная любовь супругов, особенно отца к матери. Я никогда не слышала, чтобы Владимир Константинович называл Варвару Платоновну иначе, чем Варенька или Варюшок.
Конечно, дело было не только в нежных и ласковых именах. Вот уж где буквально во всем сквозила какая-то невероятная растворенность одного в другом, дарующая и постоянно обогащающая своим теплом, вниманием, тактичным участием, постоянной защитой от непогоды жизни -всем тем, что скрашивает наше бытие. Жизнь
стр. 34
Варвары Платоновны и Владимира Константиновича началась в XIX веке, в чем я тоже вижу временную преемственность - они несли нам высокое нравственное дуновение этого века.
Отсюда можно сделать вывод, что и отношения Андрея с Тамарой не могли быть иными. С самых первых дней своей жизни он видел, а затем и осознавал, что жить в семье по-другому невозможно. Их отношения с Тамарой - прекрасные и, конечно, исключительные для нашей жизни. В этом уникальном союзе он был настоящим рыцарем: во всех сложных ситуациях, где хоть как-то задевалось самолюбие Тамары, он неизменно вставал на ее защиту и безоговорочно принимал ее сторону. Я вполне допускаю, что в прежние времена он мог бы в этом случае кого угодно вызвать на дуэль. У нас часто говорят о семейном тыле. Мне кажется, Тамара и Андрей просто очень любили друг друга, а все остальное - производное от этого. И "тыл", и "передовая" были у них крепки.
В заключение моего рассказа о семье Брушлинских хочется сказать, что, к сожалению, главные вещи, касающиеся ее духа, невозможно перевести на вербальный язык. Многое воспринималось не рационально, а чувственно - на уровне каких-то неосознаваемых ощущений. Текла река жизни удивительной семьи, которая никогда не ощущала себя таковой. Она не отличалась формальной приверженностью правилам бонтона и соответствующего поведения: никаких вычурных манер и проч. Это был удивительный сплав всего лучшего, что можно было взять от "старорежимного" бытия и современной жизни. В доме царила естественность, абсолютная простота, искренность и какая-то подлинность "процесса жизненного существования".
Итак, весной 1933 года в этой семье родились близнецы Ольга и Андрей. Шустрая сестра очень быстро первой появилась на свет, тогда как брату это удалось сделать только через 50 минут. Некоторое время он не мог дышать самостоятельно, и акушеры сказали Варваре Платоновне, что дочка будет развиваться нормально, а с сыном ей предстоят трудности.
Я отлично понимаю всю деликатность данного момента, но пишу об этом не только совершенно спокойно, но как психофизиолог развития с особым чувством восхищения перед возможностями человека (даже новорожденного), который с самых первых минут появления на свет обладает такой колоссальной энергией жизни. Она реализуется, наверное, и через какую-то свою генетически опосредованную силу воли, которая уже существует в крошечном организме. Может быть, именно тогда еще неосознанно и начала проявляться, а затем и укрепляться удивительная воля Андрея.
Уже в 6 лет Андрей ни в чем не уступал своим сверстникам. Он читал не только по-русски, но и по-немецки, и по-французски. Более того, он стал поражать всех и своими упорными физическими упражнениями. По словам Оли, "он себя страшно тренировал", часто сидел в жутком холоде с открытым окном и никому не позволял его закрывать. Старший брат Костя говорит, что у Андрея были "бесконечные зарядки и закалки, а может быть, какой-то психологический тренинг - стремление к какому-то суперменству".
Одна интересная деталь: близнецы в детском и отроческом возрасте были практически неразлучны и очень дружны. Их воспринимали и называли как нечто единое и нераздельное "Дюкаляля". Радости и огорчения друг друга воспринимались ими как собственные. Оля вспоминает, как даже в возрасте 22 лет Андрей все еще не мог спокойно слышать, как она плачет.
Но игрушки, естественно, у них были разные: у Оли - куклы, у Андрея - мишка, которыми они иногда обменивались. И вот однажды он вдруг стал требовать от нее мишку, которого только что ей отдал. "Почему?" - спросила она. - "Ты бу-
стр. 35
дешь его кутать и кормить бурдой". Этот трогательный эпизод из далекого детства весьма символичен.
Столь серьезное отношение Андрея к своему здоровью проявлялось всю жизнь. То ли какая-то глубинная память сохранила определенные неосознанные воспоминания недуга, пережитого им при рождении, то ли он помнил, как тяжело переболел малярией во время эвакуации в Уфе, а затем и скарлатиной? Во всяком случае "зарядки и закалки" не прекращались: до последних своих дней он ежедневно мыл ноги холодной водой и никогда не кутался. Вероятно, в результате всех этих усилий у него сформировалась прекрасная спортивная фигура.
Когда возникало недомогание, Андрей сам себя лечил: всегда имел под рукой лекарства, которые, по его мнению, были ему необходимы. Он также очень осторожно относился к еде: никогда не употреблял майонеза, грибов как "тяжелую пищу", старался не есть ничего острого. Возможно, поэтому до конца своих дней он сохранил хорошее здоровье. Андрей прекрасно понимал, что при его чрезмерных нагрузках он просто не сможет выдержать такой жизни. Хочется допустить, что он чувствовал себя счастливым по Л. Толстому: "отсутствие угрызений совести и болезней". Недаром его двоюродный брат Н. Н. Брушлинский сказал, что он был запрограммирован на 90 лет жизни.
До 14 лет Андрей рос обычным живым ребенком, который, конечно, осваивал иностранные языки, занимался даже танцевальной пластикой и обучался музыке. Но в то же время он охотно участвовал в естественных для его возраста шумных играх со своими сверстниками-родственниками, соседскими и школьными товарищами. Однако в 14 лет в его жизни наступил определенный кризис. По словам Оли, он вдруг внезапно отошел от этих игр, отказался в них участвовать и основательно засел за книги.
Оторвать его от книг было невозможно - даже когда к нему издалека специально приезжал поиграть его родственник Сережа. Видимо, он принял для себя какое-то важное решение, от которого уже никогда не мог отступить. Это стало одной из главных особенностей его характера. И начиная с этого времени основное занятие в жизни Андрея - работа с книгами, которой было подчинено все остальное. Вспомним Пифагора: "Где есть воля, там есть и путь".
Его воля выбрала свой путь и сформировала собственный мир, в котором он жил и очень деликатно, но твердо охранял его границы. Андрей избегал всего, что могло бы нарушить разработанный им порядок этого мира. Надо сказать, что он не сразу решил стать психологом, хотя психологические и философские проблемы интересовали его с детства. В последних классах школы он думал даже о карьере дипломата или медика. Обе эти профессии при ближайшем рассмотрении все равно оказываются тесно связанными с психологией. Уже здесь проявилась важная черта его характера - решение принималось после серьезного и всестороннего взвешивания всех аргументов.
Учился Андрей и в школе, и университете прекрасно. Многие об этом знают. Хочу напомнить, что сказал в связи с этим его друг и факультетский однокашник В. Н. Садовский в мемориальном зале 5 февраля 2002 года: "Андрей был выдающимся студентом. Я специально употребляю это слово, потому что думаю, что и в 50-е и в 60-е годы, может быть даже и позже, такого студента и выпускника психологического отделения философского факультета действительно на самом деле не было".
Столь успешной учебе нисколько не мешала большая общественная работа, которой он занимался и в школе, и на факультете. Вместе с тем, если он чувствовал, что его основному делу начинает что-то мешать, он тут же от этого отказывался. Андрей был предельно организован и целеустремлен. По- видимому, именно этим можно
стр. 36
объяснить целый ряд его "непонятных" отказов от весьма заманчивых с точки зрения престижа и зарплаты предложений.
Например, Тамара мне рассказала, что он категорически отказался от высокооплачиваемой должности ученого секретаря Института философии АН СССР, хотя молодой семье в это время деньги были очень нужны. Он знал, что при его серьезном отношении к любому делу может пострадать самое главное - психология. Точно так же он отверг весьма заманчивую в то время командировку на Кубу. На искренние вопросы коллег, почему он это делает, Андрей отвечал, что у него очень много работы здесь. С другой стороны, какое- то время он работал народным заседателем: очевидно, это не казалось ему помехой научным занятиям и, может быть, даже давало материал для познания человеческой психики.
В этом контексте, вероятно, надо рассматривать и выговор по партийной линии, который грозил ему за неявки на партсобрания. Когда его спрашивали, почему его на них не было, он отвечал: "Работал". И это в то время, когда мы жили в условиях двойной морали: говорили одно, делали другое. Остается только удивляться необыкновенной целостности натуры Андрея - он был подлинным во всем.
Так же и в быту. Сказать, что он по-настоящему отдыхал в свой отпускной период, значит быть неточной. Я уже не говорю о его каникулах в должности директора Института. Их просто не было. В это время, как правило, он дома писал очередную книгу. Но и раньше, когда Андрей с родными отдыхал у родителей Тамары, в Прибалтике, Звенигородском пансионате АН СССР или путешествовал с семьей по Волге, Днепру, в Пушкиногорье и пр., он никогда не прекращал своей основной работы.
На балтийском пляже он облюбовал сосну, под которой какое-то время ежедневно работал, когда остальные наслаждались прелестями этого чудесного края. Вместе с детьми они даже сочиняли про него по этому поводу смешные стихи в подражание Тредиаковскому: "Сидит очкасто в Талмуд уткнуто...". Однако Андрей все же находил время и для отдыха. Тамара рассказывает, что он очень любил природу, но любил ее не потребительски. Рыбная ловля, охота, собирание грибов или ягод никогда его не интересовали. Она называет отношение Андрея к природе созерцательно-мыслительным. Андрей любил гулять и во время совместных прогулок много рассказывал. Особенно он воодушевлялся, когда его слушали дети, с которыми он всегда находил общий язык. Делал он это очень "вкусно".
Андрей рассказывал обо всем, что его почему-либо заинтересовало, особенно если это вызывало интерес у собеседника. То были популярные рассказы о психологии или народовольцах, пересказ какого-то фильма или заинтриговавшей его житейской истории. Бывали даже подробные рассказы с продолжениями на следующие дни. Сейчас об этом с восторгом вспоминают уже взрослые люди, которые в детском возрасте жадно его слушали. Он любил плавать, играть с детьми в подвижные игры, даже в карты. Иными словами, Андрей был абсолютно нормальным и очень ответственным человеком.
Пребывание в гостях или прием их у себя дома - тоже разновидность отдыха. Во всяком случае - такой же отрыв от основной работы. И здесь Андрей оставался верным себе. Как правило, в обстановке дружеского застолья его никогда не было слышно. Казалось, что он хочет быть незаметным и не привлекать к себе никакого внимания. Порой он даже раньше других уходил в свою комнату, и тогда старший брат Костя мог пошутить: "Дюка пошел читать "Капитал" Маркса". Но это никогда не было демонстрацией - он всегда вел себя абсолютно естественно. Значит, в этот момент его действительно ждала неотложная работа.
Вместе с тем, он внимательно следил за текущим разговором, и если что-то его заинтересовывало, он тут же включался в него - иногда весьма активно. Помню, как эмоционально он отреагировал на мою реплику о том, что изменить что-то в нашем обществе к лучшему можно будет лишь с помощью больших ученых физиков или математиков. То есть власть может как-то реагировать только на выступления авторитетных представителей точных наук. Это было время пресловутого противостояния "физиков и лириков", о котором Б. Слуцкий писал: "Что-то физики в почете, что-то лирики в загоне".
Андрей с этим не согласился: он даже встал из-за стола, подошел ко мне и стал оживленно говорить, что в настоящее время имеется целый ряд крупных гуманитариев, которые не меньше озабочены судьбой страны, и именно они смогут вывести ее из тупика. Он считал, что сейчас условий для этого нет, и поэтому никто и, естественно, никакие физики с этим не справятся. Он назвал фамилии этих ученых. Конечно, всех имен я сейчас не помню. В памяти остались Э. Ильенков, А. Зиновьев, В. Лекторский и некоторые другие. Андрей, конечно, не называл при этом себя, но чувствовалось, что он вполне разделяет их точку зрения.
Если же вдруг за столом заходил разговор о каких-то проблемах психологии, он тут же оживлялся и начинал активно их обсуждать: больше всего он любил рассказывать о своей науке. Зачастую он выбирал себе кого-то из гостей, кто был по-настоящему заинтересован вопросами психологии, ее историей или психикой вообще, подсаживался к нему за столом или отводил в менее
стр. 37
шумное место и начинал обстоятельно об этом рассказывать.
Часто таким слушателем-собеседником оказывалась я. Возможно, это было связано с тем, что меня действительно всегда очень интересовала психология, к тому же я больше всего на свете люблю слушать умных людей. Например, вспоминаю 1981 год: я только что вернулась из краткой командировки в Прагу, где мне пришлось встречаться с некоторыми чешскими психологами, в частности с Яромиром Яноушеком. На каком-то из семейных праздников у Брушлинских я рассказала об этом Андрею, и он сразу оживился - начался разговор о Яромире, его учителе А. Р. Лурии и о проблемах, над которыми они работали.
Вспоминаю, как заинтересованно и не один раз он рассказывал о личности и жизненном пути С. Л. Рубинштейна, его учебе в Германии, где он постигал философию вместе с будущим поэтом Б. Пастернаком, о его научных представлениях и определенных разногласиях с А. Н. Леонтьевым и пр. У Андрея была огромная потребность в психологическом просвещении окружающих, особенно если они с интересом его слушали или работали над вопросами, каким-то образом связанными с психологией.
Боюсь, что образ Андрея получается у меня каким-то неживым: аскет и абсолютный сухарь, из которого его страстно любимая психология вытравила все человеческое. А это совсем не так. По сути, ничто человеческое ему не было чуждо - просто он прекрасно знал, как с ним обращаться. Прежде всего, Андрей - это по-настоящему добрый человек, который, однако, понимал, что доброта должна быть действенной. Поэтому он дарил "не только рыбу, но и удочку", чтобы человек обязательно научился сам ловить рыбу.
При всей внешней замкнутости и некоторой холодности Андрей имел, как говорят, "тонкую кожу". Он был очень чувствительным и ранимым, но всегда свободным. Сам определял и всегда отстаивал свою позицию, но только мирным путем. Как совершенно неконфликтный человек, все назревающие конфликты он предупреждал заранее, а чуть начинавшиеся - сразу гасил. Так было всегда дома, так же он старался вести себя на работе. Все сложные вопросы решались только путем терпеливых переговоров - иногда многочасовых, а то и многодневных.
Тамара говорит об Андрее как о необыкновенно нежном человеке. Он очень любил дарить цветы и делал это очень часто. Во всяком случае, Тамара была всегда с цветами. Андрей находил для этого самые разные поводы. К примеру, каждый раз, когда она возвращалась в Москву летом после отпуска от родных, он неизменно встречал ее на вокзале с цветами. Другого такого случая нежности и внимания к супруге я не знаю.
Это был очень внимательный и чуткий человек, в чем я сама убеждалась неоднократно. Приведу один лишь пример. Однажды я испытала настоящее удивление: в начале сентября мне позвонил Андрей и, извиняясь, сказал, что хочет поздравить меня заранее с днем рождения, потому что улетает во Францию и в конце месяца, когда это следовало бы сделать, его не будет в Москве.
Андрей обладал тонким чувством юмора, которое внешне проявлялось не слишком сильно. Я редко слышала, чтобы он громко смеялся. Как правило, на смешное он реагировал лишь легкой улыбкой - уголками рта и едва заметным прищуром глаз. Ему нравились разные смешные словечки, он любил "игру слов" и от души смеялся над так называемым "толковым словарем", который давал словам юмористические толкования ("беспечность" - отсутствие отопления, "бездарь" - оставленный без подарка и т.п.). Во время перерыва на службе сам иногда с улыбкой говорил сотрудникам: "Давайте почайпием".
Из таких отдельных деталей и складывается представление об Андрее как о человеке - обаятельном, милом, порой даже застенчивом. Последнее свойство его характера в молодости очень трогательно проявлялось "на танцах". Несмотря на то что Андрей имел абсолютный слух и в детстве занимался пластикой, танцевал он, по рассказам Тамары, достаточно неуклюже. Когда же решался пригласить девушку, то на всякий случай всегда тихонько спрашивал у нее: "Это танго?" или "Это вальс?". По мнению Тамары, танцы как таковые его никогда не интересовали. Для него они были просто средством общения с девушками, которые ему нравились.
Зато музыкальный слух Андрея ярко проявлялся по утрам во время бритья, когда он громко, с душой и настроением пел "Выхожу один я на дорогу". Но это было далеко не каждый день. Гораздо чаще он брился под звуки записей английской речи - старался и эти несколько минут использовать с максимальной пользой для дела. Вообще Андрей очень любил музыку, хотя в последние годы не имел возможности ее слушать по-настоящему.
В прежние годы они с Тамарой часто ходили в консерваторию, удавалось даже посещать музыкальные конкурсы Чайковского и Глинки, не говоря уже о Большом театре. В последнее время, увы, приходилось довольствоваться музыкальными радиопередачами: приемник, который он слушал во время еды, всегда был настроен на музыкальную станцию "Орфей". Больше всего он любил арию Алеко из одноименной оперы Рахманинова.
стр. 38
Точно так же и с литературой. Андрей не представлял себя без чтения художественной литературы. Он любил Ахматову, Мандельштама, Пастернака, Набокова, мемуарные публикации. Однако в директорский период своей жизни он позволял себе немного прикоснуться к такого рода книгам лишь изредка, например во время командировок.
Таким образом, ни в облике, ни в поведении Андрея не было ничего "чиновничьего", "администраторского" - он воспринимался нами как типичный увлеченный гуманитарий, своего рода Паганель от психологии. И потому известие о том, что он стал директором Института, нас чрезвычайно удивило. "Зачем ему это нужно: бухгалтерия, кадры, планы?... - недоумевали мы. - Это совершенно не для него. Его дело - наука".
Нужно было не ему, как потом выяснилось, нужно было Институту, оказавшемуся в трудном положении. Андрей взвалил на свои плечи тяжелейшую ношу администрирования и огромной ответственности за людей, науку, ее развитие в условиях мизерного, если не сказать больше, финансирования. Сервантес как-то сказал: "Должности меняют нрав". Этого с Андреем не произошло. Его нрав не претерпел никаких изменений. Об этом знают все его родные и близкие. Для них он остался прежним мягким и добрым человеком, просто из-за огромной занятости стал реже с ними встречаться.
Не мне судить, каким Андрей оказался в высокой должности директора академического Института, возможно, самого главного гуманитарного Института страны, связанного с разработкой этических и социальных вопросов жизни человека и общества в целом. Об этом психологи знают сами: жизнь показала, что он справился с директорскими обязанностями прекрасно. Приведу высказывания двух ученых, которые каждый со своей стороны (изнутри и извне) характеризуют его работу.
Профессор Ю. И. Александров, руководитель одной из крупнейших лабораторий Института, сказал мне: "При Андрее Владимировиче мы жили, как у Христа за пазухой". А профессор Л. В. Скворцов, возглавляющий научную часть ИНИОН'а РАН, рассказывал, что в Отделении Академии наук, где он много раз слышал отчеты директоров различных институтов, Андрей выделялся своей страстностью, с которой защищал Институт и пропагандировал его достижения. Он демонстрировал и дарил коллегам множество книг и других изданий своих сотрудников как материальное воплощение этих достижений.
Главная деятельность его жизни была связана с людьми, и Андрей показал, как реализуются на деле основные этические принципы, т. е. проявил себя еще и настоящим психологом-практиком.
Он эмпирически убедился, что такое настоящее "мышление по Брушлинскому": постоянный поиск неизвестных и нетривиальных выходов из сложнейших ситуаций. О том, чего ему это стоило, можно только догадываться.
Думаю, это было результатом не только познания теоретической психологии, но прежде всего и школы воспитания, которую он прошел в семье. Вслед за Окуджавой можно смело сказать, что и его "святым воинством" в этом деле оказывались "совесть, благородство и достоинство". Андрей был человеком чести, высокой нравственности и абсолютной порядочности. Я думаю, что это и есть ключ к решению основных проблем руководителя коллектива.
Оставляю в стороне и другой вопрос - невероятную преданность Андрея своему учителю Сергею Леонидовичу Рубинштейну, известную практически каждому психологу. Упомяну лишь, что для того, чтобы опубликовать труды своего учителя, ему пришлось однажды обратиться даже к "первой леди" нашей страны Р. М. Горбачевой, чего он не сделал бы ни в каком другом случае. Может быть, он и на директорство согласился только потому, что надеялся и дальше развивать учение С. Л. Рубинштейна.
Административная деятельность отнимала у Андрея много времени, и мы стали встречаться все реже. К счастью, в последние годы его жизни у нас появился новый повод для общения: обнаружился общий интерес к проблеме развития поведения в онтогенезе. Андрей занимался этим как психолог, мы с Ю. А. Курочкиным - как физиологи, а скорее как психофизиологи. Познакомившись с материалами наших исследований, которые мы проводили на лосях в естественных условиях их обитания, Андрей очень заинтересовался нашими работами.
Мы изучали закономерности развития и становления различных видов поведения этих животных с самого момента их рождения. Особенно его интересовала динамика возникновения и укрепления взаимоотношений новорожденного и его матери. Он высоко оценил наши исследования в отзыве на автореферат диссертации Ю. Курочкина, рассказывал о них в лекциях для студентов, ругал нас за малое количество статей и за то, что не добиваемся гранта на публикацию монографии, постоянно предлагал писать в "Психологический журнал".
Мы не торопились: хотелось представить свои данные таким образом, чтобы они оказались действительно интересными психологам и были написаны на понятном для них языке. Андрей снабдил нас соответствующей литературой, охотно растолковывал свои представления о развитии поведения. Выявились противоречия, расхожде-
стр. 39
ния во взглядах, которые требовали дальнейшего серьезного обсуждения.
Новый толчок к нашим научным беседам дала подготовка к 25-летию НИИ нормальной физиологии им. П. К. Анохина РАМН и 100-летию со дня рождения академика П. К. Анохина. Я взяла у Андрея короткое интервью для видеофильма, посвященного юбилею института, несколько раз записывала его воспоминания о встречах с П. К. Анохиным. Запись воспоминаний превращалась в обсуждение концепций, обсуждение - в научный спор, и времени нам не хватало. Договорились, что будем встречаться регулярно, чтобы "расставить все точки над i" и уточнить наши позиции - обоим это было интересно. К сожалению, судьба распорядилась иначе, и теперь эту дискуссию можно будет продолжить только заочно.
Здесь не место углубляться в детали наших споров. Отмечу только, что были вопросы, по которым мы никогда не могли найти общего языка. Скажем, Андрей полагал, что теоретическую психологию должны разрабатывать только "настоящие", т.е. дипломированные психологи. Мне виделся в этом неконструктивный научный изоляционизм: по своему опыту я знала, как много ценного внесли в физиологию и психологию представители других наук.
Сама я училась физиологии не только в университете и лаборатории П. К. Анохина. Много нового о закономерностях функционирования организма я узнала от клиницистов Института психиатрии, врачей других профилей, психологов, работников сельского хозяйства, этологов, охотоведов и других специалистов, с которыми мне приходилось работать или консультироваться. Математики и физики помогали мне быть более логичной и приучали к строгому анализу полученных результатов.
Не могла я принять и его упрощенного представления о психике животных, которая казалась ему отделенной от психики человека непроходимой пропастью. Расходились мы и в оценке роли "обратной связи" в организации высших психических функций. Мы не нашли с Андреем общего языка и в отношении функциональной системы П. К. Анохина, ее применимости к психологии, явлениям психики вообще. Он как будто не хотел слышать моих аргументов, и эта тема, увы, тоже была оставлена нами для будущих встреч.
Сейчас мне кажется, что Андрей опасался проникновения в психологию "техницизма", который может исказить сам способ мышления психолога. Я сама с опаской наблюдаю, как сухая научная технология с ее математической статистикой, столбиками гистограмм и компьютерной графикой зачастую подменяет сущностный анализ явлений в физиологии поведения - науке, близкой к психологии.
Андрей уповал на то, что XXI век будет веком гуманитариев вообще и психологов в частности. Хотелось бы в это верить, но пока мы наблюдаем обратную картину. Уходят наши выдающиеся гуманитарии-мыслители, только в последние месяцы - В. Астафьев, А. Володин, А. Панченко... Общее суммарное добро, если можно так говорить, заметно оскудевает.
Ушел и Андрей, кладезь гуманитарного знания - классической философии, теоретической психологии и ее практических применений в самых различных областях жизни. Ушел большой человек - ученый, руководитель, муж, отец, дед, брат, друг, учитель. Ушел знаток тайны, как мирным путем решать самые сложные социальные и этические вопросы, атеист, претворивший в своей жизни основные библейские заповеди. Наверное, не стоит даже говорить о невозвратимости этой потери. Нам остается лишь поблагодарить судьбу за то, что довелось его знать, пребывать одновременно с ним на Земле. Лучше, чем В. А. Жуковский, об этом не скажешь:
"О милых спутниках, которые наш свет
Своим сопутствием для нас животворили,
Не говори с тоской: их нет,
Но с благодарностию: были".
Е. М. Богомолова, канд. биологических наук, Москва.
стр. 40
ARISTOS. СЛОВО О БРУШЛИНСКОМ
Автор: В. Т. Кудрявцев
...Когда ты неизвестно где - на неведомой тебе тропинке, на неведомом берегу - ты где-то во Вселенной...
С. Л. Рубенштейн. Из дневника
"Мужество познания" - эта метафора С. Л. Рубинштейна полностью относима к его ученику Андрею Владимировичу Брушлинскому. Мужество познания, за которым стояло великое благородство, рыцарство (как очень верно сказал один из коллег в день прощания с ним) духа. Аристократ по происхождению, он являл собой воплощение какой-то естественной, живой, органичной, не музейной интеллигентности. Русский мыслитель Иван Ильин приводит разъяснение: ""Аристос" значит по-гречески "лучший" (современные словари переводят: "наилучший", и это точнее. - В. К.). Не "самый богатый", не самый "родовитый", не самый "влиятельный", не "самый ловкий и пронырливый", не привилегированный, не старейший возрастом. Но именно - лучший..." (Ильин И. Л. Наши задачи. М., 1992. Т. 1. С. 128). Увы, Небеса, как уже давно подмечено, не медлят с призывом лучших. Выдающемуся ученому, одному из последних классиков отечественной психологии было 68 - всего...
Легендарная скромность и деликатность, корректность и такт, потрясающая терпимость (но только не там, где дело касалось принципиальных с профессиональной и нравственной точки зрения вещей!), обостренная совестливость лишь выдавали подлинный аристократизм личности Андрея Владимировича. То же самое можно сказать о его неподдельной открытости к диалогу, умении слушать и вслушиваться, сопереживать и содействовать. "Аристос" - антоним не "демоса", а "охлоса". И Андрей Владимирович (на посту директора академического института, в частности) как бы подтверждал тезис И. А. Ильина о том, что "аристократическое" и "демократическое" - взаимопредполагающие понятия. В том, что слово "демократизм" еще несет у нас какой-то человеческий смысл, - заслуга его и таких, как он. Ему доверяли свои самые сокровенные проблемы, в решении которых он был всегда готов принять незамедлительное участие и советом, и поступком. Наверное, потому, что сам не утратил детского дара "базисного доверия" (Э. Эриксон) к миру и людям и постоянно авансировал его окружению. А без доверия нет и веры. Поэтому даже в атмосфере упаднического релятивизма, нездорового скепсиса, порой перерастающего в неприкрытый цинизм, - в которой живительную среду нашли некоторые представители "интеллектуальной элиты", - Андрей Владимирович свято верил с неотвратимость Разумного и Доброго исхода. И делал все, чтобы приблизить его.
Как и у всякой Личности - Homo Aristos, у него был собственный, личный "Армагеддон", которому он отдавал энергию своего научного и нравственного творчества. Делая это столь же деликатно, тихо и спокойно. Подобно тому, как делал
стр. 41
он свои уникальные, подчас радикальные психологические открытия. Так творится и поддерживается Вечное в культуре. Ученый никогда не стремился к созданию ситуативных "информационных поводов", даже, когда находил и формулировал поначалу обескураживающее: фантазии, как ее принято понимать, не существует; выбор в мышлении - это фикция; мышление не делает ошибок и т.д. Парадоксы психологии были его стихией: в способности находить, не только "адекватно", но и изящно разрешать их ему трудно отыскать равных среди современников. А самое главное - он умел каждый раз по-новому воспроизводить парадоксальное в неповторимом течении психологического эксперимента, воочию демонстрируя его коренное отличие от классического естественнонаучного. Это должно войти в учебники! Нам же посчастливилось общаться и работать с истинным Психологом: ведь парадоксальность - логическая характеристика исходного способа существования реальности психического. В этом - ее феноменальность. Но феноменальность на реальности "не написана". Условия для того, чтобы она стала явной, зримой, фиксируемой, всегда необходимо воссоздать, сконструировать. И Андрей Владимирович, используя и достраивая главный метод школы Рубинштейна (сходный метод в школе Выготского известен как "генетико-моделирующий"), справлялся с этой задачей блистательно.
Рыцарство духа, аристократизм личности, помноженные на... аскетизм - в высоком смысле слова: "Аскетизм прекрасен - так же, как любовь и страсть. Но прекрасен аскетизм не умерщвленный и высушенный, а огненной и пламенной души. Аскетизм прекрасен, когда он - страсть (сравни, например, аскетизм И. Канта. - В. К.).
Аскетизм - это ревность, охраняющая любовь к чему-то бесконечно большому и дорогому от любвей маленьких и ничтожных.
Аскетом по-настоящему может быть только тот, кто пламенеет от любви. Аскетизм - целомудрие влюбленных" (Рубинштейн С. Л. Избр. филос.- психол. труды. Основы онтологии, логики и психологии. М: Наука, 1997. С. 460).
Кстати, в переводе с греческого слово аскетес буквально означает подвижник. Андрей Владимирович и был им. Был им, как и его дед, царский генерал Константин Афиногенович Брушлинский. Одним из немногих среди множества "ведущих специалистов". Ведь подвижничество - особое качество личности (качество - в философском понимании) и состояние духа, которое не имеет профессиональной специализации. Возможно, психология творчества когда-нибудь выйдет за рамки изучения "массовидных" процессов решения "нестандартных" задач (эта абстрактная лабораторная модель давно уже не замещает, а подменяет собой реальность) и станет по-настоящему вершинной, обратившись к анализу феномена подвижничества. Разумеется, если не исчезнет сам феномен, который явно "не вписывается" в социокультурный контекст "постмодерна". Идея акмеологии - хорошая, правильная идея - пока не нашла своего достойного концептуального оформления. Но если "Психология подвижничества" все же будет написана, то возможный эпиграф к ней может быть взят в Р. М. Рильке: "Здесь ничто без меня не завершено и ничто не успело стать".
В этой фразе - альфа и омега европейского типа миропонимания (мироистолкования), доминирующее философское умонастроение, которое в разные времена по-разному выражали Августин Блаженный, Пико делла Мирандола, Р. Декарт, Б. Спиноза, Ф. Шеллинг, К. Маркс, А. Бергсон, Р. Штайнер, К. Ясперс, Ж. -П. Сартр, Н. А. Бердяев, М. М. Бахтин, Э. В. Ильенков, Г. С. Батищев, М. К. Мамардашвили и многие др. Это и основной мотив, а наряду с ним кредо творчества С. Л. Рубинштейна - принципиальное неприятие всякой данности, любого "готового" Миропорядка. На какой бы авторитетной "опосредствующей" инстанции его бы ни предустанавливали. Даже Бога молодой С. Л. Рубинштейн стремился найти самостоятельно, "без посредников". До него ту же интенцию высказывал Мартин Лютер (см. превосходную книгу Э. Ю. Соловьева "Непобедимый еретик". М., 1984). В наши дни Ф. Т. Михайлов пишет: "Душа не имеет посредников...". Не настораживает ли, что слова "опосредствование", "посредник" и "посредственность" в очень искреннем, этимологически прозрачном русском языке - однокоренные?
"Душа и посредник" - сквозная тема психологии XX столетия. Конечно, можно и нужно проводить различие между деперсонифицированным опосредствованием (на уровне вещи, образа, знака), и живым, персонифицированным посредничеством, как это делает, развивая идеи школы Л. С. Выготского, Б. Д. Эльконин. Но что меняет этот - в известных пределах эвристичный - шаг по большому, "гамбургскому" счету? Ведь уже в самой идее опосредствования-посредничества, идее медиации (этот термин предпочтительнее, поскольку охватывает как "деперсонифицированное", так и "персонифицированное") заложено некое отрицание "подлинности" ("оригинальности"), "первичности", "уникальности". В ней исподволь звучит отказ от безраздельной ответственности за собственное "самобытие", когда, по выражению О. Мандельштама (кстати, в адрес эстетики символизма), "все кивают друг на друга". Отрицание и отказ от всего того, о чем так радел и за что ратовал Андрей Владимирович. И тут уже не столь важно - используем ли мы "ме-
стр. 42
диатор" или обращаемая к "медиуму". А в психологии всегда первозданна не только мысль или возвышенная страсть, но и рисунок простейших рабочих движений, которые образуют сложнейшее "моторное поле" (Н. А. Бернштейн) без повторяющихся траекторий. В процессе становления психической реальности (онтогенез, функциогенез) "опосредствованное" и "непосредственное" вступают в динамичные отношения, иногда превращаясь друг в друга (мне, как детскому психологу, приходилось наблюдать это в ярких, почти гротескных формах не один раз), но - лишь в качестве специфических реализаций свободной активности субъекта.
Именно в этом контексте следует рассматривать критику "знакоцентризма" Выготского, которую А. В. Брушлинский последовательно, с присущей ему основательностью и документальностью (месяцами просиживал в "Ленинке") развернул уже в первой своей монографии "Культурно- историческая теория мышления" (М., 1968). Правда, позднее данная критика, на мой взгляд, не совсем справедливо, хотя и не безосновательно, была перенесена на М. М. Бахтина. Но, например, бахтинская "философия поступка" - это философия высокой "космопланетарной" ответственности, которую не принято делить, философия "моего не алиби в бытии", по словам самого ее автора. И тут Бахтин ближе к Рубинштейну, нежели к Выготскому.
Когда же наука начинает переносить ответственность за судьбу своего самобытного, феноменального предмета на некие знаково-символические конструкты, тотемы коллективного разума - пусть и "освященные" в инстанциях "общественно-исторического опыта", - это не просто редукционизм в рамках научного знания. Тогда наука превращается в мифологию - в самом точном, культурологическом, смысле этого слова (см. статью в "Психологическом журнале" (1996. N 1) и книгу "Психология развития человека" (Рига, 1999)). И в качестве таковой становится непроницаемой для всякой проблематизации, тем более - для содержательной, конструктивной критики. Так и должно быть: миф - вне обсуждения, вне анализа. Остается изучать его как историко-культурное явление, чем и занимаются специалисты соответствующего профиля.
Андрей Владимирович с научных позиций пытался критически анализировать именно содержание мифа. И потому не получал отклика оппонентов, к коим неоднократно взывал - почти до "крика души" - в своих устных и печатных выступлениях. Или же получал его от тех, кто к мифотворчеству отношения не имел, но, как и он, мужественно брал на себя ту самую безраздельную ответственность за судьбы науки в целом. Я имею в виду в первую очередь В. В. Давыдова, с которым у А. В. Брушлинского общего было намного больше, чем может показаться на первый взгляд. Оба они знали "по ком звонит колокол" и не терзались сомнениями относительно того, "что он Гекубе, что ему Гекуба?". Оба они были Личностями, которые консолидировали нашу психологическую мысль, поддерживали единство, точнее - единомножие (П. А. Флоренский) российской психологии в ее лучших проявлениях и традициях. Без Личностей это невозможно. Сейчас коллеги "разошлись" по своим "ассоциациям" и даже редко посещают семинары друг друга, тогда как на семинары к А. В. Брушлинскому и В. В. Давыдову приходили очень многие и очень разные специалисты. Тема личностной и профессионально-мировоззренческой общности этих замечательных людей еще будет затронута ниже.
Консолидировать, сообщать чему-либо интенцию к целостности и цельности - задача не символов и знаков, а Личностей, которые вольны прибегать к их использованию. В России же, к примеру, поиски национальной идеи, как правило, ведутся без учета необходимости личности-воплотителя. Большевистская идея была привлекательной для широких масс, но держалась на личностях Ленина и Сталина (не вдаемся в их оценку), которые, правда, сами стали и продолжают быть "знаковыми". Срастание личности и знака (символа) в процессе ее мифологизации, особенно - в сфере политики, неизбежно. Однако без личности в любом случае не обойтись. Кажется, сегодня "политтехнологи" начинают это понимать (хотя теперь, наоборот, забывают о том, что нужна сильная и внятная "идея").
Самодовлеющая позиция "медиатора" рано или поздно приводит к утрате качественной определенности. Иногда посредником называют Иисуса, христианского Богочеловека. Но это не означает, что он был "наполовину" бог, а "наполовину" - человек. Божественный выходец из человеческой плоти не просто "транслировал" людям волю Всевышнего, а выполнял свою уникальную и самобытную миссию - миссию Спасения. Именно поэтому многие воспринимают его не как мифологический персонаж, а как реальную Личность.
Психология трансформируется в мифологию потому, что мифологично сознание современного человека, мифологично устройство его бытия. Так, и в зоне ближайшего развития ребенка взрослый "приоритетен" прежде всего не как живая человеческая личность, а как транслятор безличного общественного знака. Зачастую - знака без значения, имеющего глубинную культурно- историческую опору и базовый жизненный смысл (ср. ситуацию в области образования). Зона ближайшего развития: ребенок и взрослый - росток и "священная корова" в поле знаковых кристал-
стр. 43
лизаций общечеловеческого опыта. Психология сплошного наместничества. Против нее и выступал А. В. Брушлинский. Против того, что знак или речь, понятая как система знаков, становится демиургом сознания. Тогда и человеческое "Я" в пределе может оказаться "всего лишь знаком" в своем отличии от "вы", "мы" и "они" (поструктуралистистская концепция "децентрированного субъекта").
Но таковы были веяния гуманитарного знания XX века. Скажем, А. Ф. Лосев шел еще дальше, усматривая в символе "порождающий принцип действительности", что, в свою очередь, явно перекликалось с положениями Э. Кассирера. Проводя тезис об опосредствовании сознания речевыми знаками, Выготский был отнюдь не оригинален. Хотя именно с этим связывают его научный вклад и в России, и за рубежом. Достаточно открыть хороший, высокопрофессиональный британский "Большой толковый социологический словарь", составленный Дэвидом и Джуди Джери (М, 1999). В нем есть и статья "Выготский Лев Семенович", где суть позиции ученого излагается следующим образом: "Явление частной речи, в которой дети используют речь для регулирования своего поведения, происходит от интериоризации опосредованных речью обменов с другими индивидуумами. В свою очередь, частная речь становится интериоризируемой и формирует внутреннюю речь в том виде, в каком устная мысль сохраняет социальный характер обменов, от которых и произошла" (цит. соч. Т. I. С. 103). Все так. Но только, практически не правя текст, статью можно было озаглавить "Жане Пьер", а незначительно изменив терминологию, - "Мид Джордж Герберт"...
Да что там XX век! Своего рода набросок идеи знаковой детерминации сознания и его развития я в бытность аспирантом отыскал в первом крупном сочинении французского мыслителя-просветителя Э. Кондильяка "Опыт о происхождении человеческих знаний" (1746 г.) и о своем открытии незамедлительно сообщил Андрею Владимировичу. Автор, еще молодой аббат, рассуждал примерно так (цитирую почти дословно): поскольку создание знака возможно лишь в общении людей, то и механизм первоначального развития их ума следует искать здесь же. И далее подчеркивал: я говорю о первоначальном развитии ума (философ специально выделяет это место), ибо когда он достигает определенной зрелости, то научается умению самостоятельно создавать себе знаки, а потому может приобретать идеи без всякой посторонней помощи. Историки науки говорят о косвенном влиянии французского сенсуализма (который известен не только признанием примата чувств над разумом) - через неокантианство - на психологию первой трети прошлого столетия. Но налицо и более впечатляющие совпадения: только без использования терминов "интериоризация", "зона ближайшего развития". Не знаю, в чем тут дело: то ли в гениальной проницаемости Кондильяка, то ли в нашем стремлении открывать методологические Америки или изобретать теоретические велосипеды. Словом, -"постмодерн"...
Подлинное величие Л. С. Выготского в другом - в попытке трактовать знак как инструмент расширения сознания в культурно-историческую перспективу, который не навязывается индивиду социумом, а с той или иной степенью самостоятельности выбирается из "культуры", осваивается, перестраивается, иногда заново создается им. Ведь этот инструмент двунаправлен - обращенный к социокультурной действительности, он одновременно является интимно- психологическим ключом к тайнам и проблемам субъективного мира человека, средством его преображения изнутри, которое всегда проживается и переживается глубоко личностно. Сюжеты "внутренней свободы", "произвольности", "спонтанности" в работах Выготского - не "боковые", а смыслообразующие. К сожалению, эти сюжеты он не успел развить в своих конкретных исследованиях, а его прямые последователи, за исключением А. В. Запорожца, Д. Б. Эльконина, частично - А. Р. Лурия, элиминировали их. Однако эти сюжеты успешно возрождают представители последующих поколений "выготчан": В. П. Зинченко, М. Коул, Ю. Энгештрем, А. Г. Асмолов, Б. Д. Эльконин, Г. А. Цукерман, Г. Г. Кравцов, Е. Е. Кравцова и др. Думается, что здесь - выход на потенциальный "мейнстрим" психологии нового столетия. Речь идет о психологии субъекта, которая уже начала складываться усилиями А. В. Брушлинского и его соратников, подошедших к этой возможной "точке роста" с иной стороны. Но здесь же - и возможная "точка консолидации" разных психологических школ и направлений, которые определяют свой предмет в категориях человеческой свободы. Не негативной свободы "от" (в просторечии - независимости), а позитивной, утверждающей, конструктивной свободы "для".
Всю свою жизнь А. В. Брушлинский упорно достраивал философско- психологическую Вселенную, созданную С. Л. Рубинштейном. Символично, что его статья в "Психологическом журнале" (2001. N 6) явилась продолжением именно этой работы. Он весьма жестко и неизменно пунктуально, - но без грана доктринерства - следовал и Букве, и Духу Рубинштейна. Мне иногда казалось, что Андрей Владимирович слишком много времени уделяет утверждению в психологическом сознании идей Рубинштейна, тогда как они давно уже определяют классическую форму этого сознания, что это время можно было посвятить собственному творческому делу, для чего имелся колоссальный потенциал... Но как раз
стр. 44
это и было его творческим делом. Ибо быть эпигоном такого мыслителя, как Рубинштейн, в принципе невозможно. Можно только переписать или ксерокопировать его труды. Однако уже чтение этих трудов потребует от читателя бахтинского творческого соавторства - в них он столкнется не с образцами совершенной мысли, а с образом совершенствующегося Мышления.
Так и в работах А. В. Брушлинского новейшая российская психология становилась, используя удачное выражение Вадима Петровского, в своих завершенно-открытых формах. Их автор не просто "уточнял", "углублял" и "творчески развивал" многообразные концепции своего учителя. Он как бы размыкал выработанные учительской мыслью понятия в открытые проблемы, высвечивая их непреходящий, вечный характер, придавал им исторически актуальное звучание и смело выдвигал новые подходы к их решению. И тем самым (помимо всего прочего) делал эти проблемы близкими и понятными для молодого, растущего научного мышления.
* * *
При всей широте интересов ученого его поиски так или иначе концентрировались на проблеме творчества. Эта проблема имела для него не узкоспециальный, а фундаментальный общепсихологический смысл. В творчестве Андрей Владимирович усматривал не "аспект", а выражение сущностной ипостаси человеческого бытия. Поэтому через его анализ он желал обрести и обретал ключ к решению центральных вопросов психологии человека.
Уверен, что монография А. В. Брушлинского "Мышление и прогнозирование" (1979) является такой же вехой в истории психологии мышления и творчества XX столетия, как и книги Дж. Дьюи "Как мы мыслим" (1910) (известная русскому читателю под названием "Психология и педагогика мышления"), К. Дункера "Психология продуктивного мышления" (1935), М. Вертгеймера "Продуктивное мышление" (1945), С. Л. Рубинштейна "О мышлении и путях его исследования" (1958), В. В. Давыдова "Виды обобщения в обучении" (1972), статьи Л. Секея "Исследование психологии мышления" (1940) и "Знание и мышление" (1950). Без этих, поистине прорывных, работ наши представления о постигающих возможностях и формообразующих силах человеческого разума формулировались бы иначе. На мой взгляд, сегодня правомерно говорить о теории мышления С. Л. Рубинштейна - А. В. Брушлинского так же, как уже говорят о дифференциально- психофизиологической теории Б. М. Теплова - В. Д. Небылицина. В этих парах Ученики сомасштабны Учителям, а сами пары - друг другу. Но самое главное (как и в случае Теплова-Небылицина): без теоретических дискурсов и экспериментальных разработок А. В. Брушлинского концепция Рубинштейна была бы неполной.
Особо мне дорого то, что эстафету дружбы с ним я получил из рук своего отца - Товия Васильевича Кудрявцева. Возьму на себя смелость назвать наши отношения дружескими, хотя нас разделяли годы и не только они. Но именно великодушное отношение Андрея Владимировича ко мне, как и ко многим другим, всегда сглаживало это расстояние. При том, что со времен моего студенчества он называл меня на "Вы", а со времен аспирантуры - по имени и отчеству, и лишь очень редко, в доверительных домашних или телефонных беседах просто: "Володя". В этом опять-таки "был весь" Андрей Владимирович.
К его друзьям принадлежал и мой учитель Василий Васильевич Давыдов. Все вместе они вводили меня в психологию, которая благодаря им стала для меня "биографичной" наукой - наукой, делаемой "в лицах" и Личностями. Общаясь с ними, я испытал подлинное счастье Ученичества, сравнимое с тем, которое они испытали рядом со своими учителями: Товий Васильевич - с Анатолием Александровичем Смирновым и Натальей Александровной Менчинской, Василий Васильевич - с Петром Яковлевичем Гальпериным и Даниилом Борисовичем Элькониным, Андрей Владимирович - с Сергеем Леонидовичем Рубинштейном...
В 80-е гг. XX в. трое моих наставников (к ним нужно добавить еще и четвертого - Якова Александровича Пономарева) в один голос настоятельно советовали мне заняться психологическим экспериментом. Мне же, преисполненному юношеских амбиций аспиранту, казалось более престижным "теоретизировать". И вот однажды Андрей Владимирович, упомянув в разговоре со мной имя известного психолога, заметил: его талант был бы реализован намного полнее, если бы он экспериментировал. А ведь пример самого Андрея Владимировича, который сочетал в себе богатейший теоретический дар и искусство виртуозного экспериментатора (достаточно вспомнить изобретенный им метод микросемантического анализа, позволяющего в границах лабораторного эксперимента, т.е. в жестких временных лимитах, шаг за шагом воссоздать самое интимное - акт рождения и развития мысли), свидетельствовал в пользу этого.
И еще один штрих. В студенчестве мне довелось слушать лекции Андрея Владимировича на отделении педагогики и психологии педагогического факультета МГПИ (ныне - МПГУ) и психологическом факультете МГУ. Как-то, продумывая план своих будущих экспериментов, после лекции я подошел к Андрею Владимировичу и спросил, какой должна быть оптимальная выбор-
стр. 45
ка испытуемых для изучения мышления? "Достаточно одного испытуемого", - неожиданно ответил мой собеседник...
Андрей Владимирович, конечно же, лукавил. Но за этим лукавством стояло нечто другое, очень глубокое. Как прав был Э. В. Ильенков: для того, чтобы знать, что такое чашка, достаточно одной чашки! Вспоминаются тут и содержательное обобщение В. В. Давыдова, и обобщение "с места" С. Л. Рубинштейна, и "спекулятивное" мышление Гегеля. Ответить так, как ответил Андрей Владимирович, мог лишь тот, кто был сам наделен способностью мыслить теоретически. А мыслить так - значит схватывать общую закономерность на материале одного - двух случаев, не вдаваясь в эмпирическое сравнивание всего множества вариантов. Тем более, как показал в своих экспериментах Андрей Владимирович, подобное сравнивание для мышления в принципе лишено смысла, ибо в мышлении изначально нет готовых эталонов, критериев для этого. Они формируются лишь на завершающих стадиях мыслительного процесса, порождаясь внутренним движением мысли, а не заимствуясь откуда-то извне.
Таков величайший парадокс и одновременно драма человеческого мышления: столь необходимая для анализа мыслимого содержания Мера возникает уже тогда, когда сам этот анализ почти завершен. Искомое и требование задачи изначально не совпадают, - такова психологическая закономерность, открытая А. В. Брушлинским, частный случай гегелевского закона несовпадения цели и результата деятельности. В ином "частном случае" было бы невозможным развитие мышления, да и само оно. Великолепный математик Дьердь Пойа в порядке "эвристической рекомендации" советовал "уточнять искомое". По поводу чего А. В. Брушлинский иронизировал в своих ранних работах: это то же самое, что предлагать незрячему внимательно смотреть вперед. Ведь, по А. В. Брушлинскому, мышление - всегда (пусть минимально) теоретическое и творческое, непредсказуемое, незапрограммированное, живое, авторское.
Слово "живой" здесь - ключевое. В школе создавалась теория мышления как живого процесса (так и квалифицировал А. В. Брушлинский). Мне думается, что именно категория живого (в его несводимости к биологическому) способна по-новому интегрировать социогуманитарные, естественные и технические дисциплины, сняв в своем составе традиционную оппозицию "природного" и "культурного". Не только психология, но и история, социология, экономика и другие ветви человекознания призваны стать науками о разных формах многомерной, объемной жизни человека. Им предстоит вычленить в реальности человеческого бытия собственно живые процессы, а в неживых - увидеть их специфическую производную. Ф. Шеллинг однажды заметил: все бьются над загадкой, - как из неживого возникает живое, и никто не предполагает, что все может быть наоборот. Но, например, В. И. Вернадский не только предположил, но и развернуто объяснил это на конкретном материале геобиохимического анализа сибирских месторождений.
Однако подобная методологическая реформа предполагает переосмысление (проблематизацию) самого понятия живого (жизни), реконструкцию его философско-мировоззренческого смысла, его вывод за рамки натуралистических, эмпиристских представлений, выдержанных в духе классического естествознания. Такую установку мы фактически находим в "Творческой эволюции" А. Бергсона (книге, которую, кстати, Андрей Владимирович хорошо знал), а конкретно-научные (и вместе с тем философски обоснованные) заделы для этого - в теории мышления Рубинштейна- Брушлинского.
Мышление живет вечно. Даже на завершающей стадии мыслительного процесса сохраняется "зазор" между задуманным и сделанным, расхождением между "замыслом" и "реализацией". Уже по этой причине любое "готовое" решение, если к нему пришли трудом мысли, внутренне проблемно. Так возникает возможность рождения новой мысли - своей или чужой. На этом зиждется биография и история мышления - диалог мыслящих поколений. Точки "разрыва" парадоксально совпадают в них с узлами преемственности в развитии.
В таком понимании природы мышления А. В. Брушлинский и В. В. Давыдов (при всех их расхождениях по некоторым важным вопросам) - несомненные единомышленники. Примечательно, что оба они ценили и многократно цитировали античную мудрость: "Если мы не знаем, что искать, то что же мы ищем, а если знаем - зачем искать?". Близкая мораль, но "по-русски": "Пойди туда - не знаю куда, найди то - не знаю что". Английский фразеологизм менее выразителен: "Don't know which way to go". Но если ты взошел на эту тропинку (way), то оказался во Вселенной (С. Л. Рубинштейн). Поистине вселенскими людьми были Андрей Владимирович и Василий Васильевич!
В одном из своих выступлений перед педагогами-практиками (1996 г.) В. В. Давыдов говорил, что в образовательном содержании нельзя наперед задать весь набор свойств какого-либо всеобщего отношения изучаемого материала: "...Так как учебная деятельность связана с преобразованием материала, а учебная задача - это такая задача, с помощью которой дети выделяют всеобщее основание решения целого класса задач, то
стр. 46
вы не можете сказать, что это будет за всеобщее основание и в каком виде оно появится.
Это есть продукт только реальной мыслительной работы школьников. Вы можете сказать: вот это всеобщее, а это - нет. То есть отрицательные характеристики этой всеобщности вы можете сообщить, а что это реально - вы не можете сказать. Это все должно появиться и в вашем учительском сознании в конце решения учебной задачи школьником (выделено мною. - В. К.; Давыдов В. В. Последние выступления. Рига, 1998. С. 60".
Так оба ученых смотрели на природу мышления, так и мыслили сами. И эксперимент был для каждого из них не способом конкретизации наличных концептов, верификации уже сформулированных гипотез, а органичным продолжением теоретического размышления.
Общность их взглядов была обусловлена общностью научных традиций, в которых они воспитывались. Говоря об этих традициях, нельзя обойти вниманием две ключевые фигуры - классика немецкого спирутализма Гегеля и по-своему воспринявшего дух этой философии выпускника Марбургского университета, крупнейшего отечественного мыслителя и психолога С. Л. Рубинштейна.
Гегельянство В. В. Давыдова (которым он "заразился" от Э. В. Ильенкова) - общеизвестный факт. Однако известно и отношение Василия Васильевича к теории мышления С. Л. Рубинштейна - оно зафиксировано в его книге "Виды обобщения в обучении" (1972; 2-е изд. - 2000). Там он не просто высоко оценивает эту теорию, но фактически рассматривает рубинштейновские представления о природе и образовании теоретического понятия как один из источников своей концепции содержательного обобщения. Кстати, если сопоставить "Виды обобщения..." со статьей С. Л. Рубинштейна "Принцип творческой самодеятельности" (написанной в 1922 г., но развивающей значительно более ранние, еще "марбургские" теоретические сюжеты), мы сможем обнаружить просто-таки разительные совпадения в поворотах мысли их авторов, интерпретациях, оценках. И это при том, что В. В. Давыдов во время написания своей монографии не мог знать статьи С. Л. Рубинштейна, поскольку она была извлечена из архивов лишь в конце 1970-х гг.
Единственное, за что В. В. Давыдов принципиально критикует С. Л. Рубинштейна, - за то, что он "прошел мимо" проблемы генезиса содержания знания в понятии, так и не ответив на вопрос, какими "рычагами" нужно, по терминологии самого Рубинштейна, "поворачивать" объект, чтобы построить такое содержание. По мнению В. В. Давыдова, у С. Л. Рубинштейна элиминируется эвристическая функция понятия: понятийными средствами лишь вычерпывается и закрепляется некое доселе не явное содержание (что, впрочем, хорошо понимали уже гештальтпсихологи), но не задается способ его происхождения и развития. И это - действительно уязвимый момент теории мышления С. Л. Рубинштейна. Однако - именно в том виде, в каком она изложена в его работах 1950-х гг. (на них, в частности, на книгу "Бытие и сознание" и ссылается Давыдов). Вместе с тем та проблема, которую поднимает Давыдов, была, по существу, поставлена в статье 1922 г. Она получила и свое решение в исследованиях школы Рубинштейна, прежде всего - в книге Брушлинского "Мышление и прогнозирование". В ней строящийся мыслительный прогноз предстает как творчески развивающееся понятийное обобщение, по своей природе - конструктивное, не просто облекающее в новую форму готовое знание, а насыщающее его новым содержанием и смыслом.
Подобно В. В. Давыдову, А. В. Брушлинский, создавал свой труд, еще не будучи знакомым со статьей "Принцип творческой самодеятельности". Сам С. Л. Рубинштейн никогда не ссылался на нее в своих более поздних публикациях (где намеченные в "Принципе..." дискурсы зачастую приобретали свернутую и редуцированную форму, а то и вовсе отсутствовали) и не рассказывал о ней даже ближайшим ученикам. Но, начиная с "Принципа. ..", во всех текстах С. Л. Рубинштейна зримо и незримо присутствовал гегелевский стиль мышления, точнее - его остро-диалектическая доминанта. Этот стиль и эту доминанту и перенял А. В. Брушлинский.
Являясь философски образованным и философски мыслящим психологом, Андрей Владимирович (сын профессионального историка философии Владимира Константиновича Брушлинского), по его же собственному признанию, сравнительно поздно (в 1972 г.) впервые прочитал "Науку логики" Гегеля. Приобщение к гегелевскому логическому наследию сыграло решающую роль в его научной судьбе. Буквально через несколько месяцев, как он рассказывал мне, в его сознании зародилась идея "недизъюнктивности", неаддитивности, непрерывности мышления.
Но эксперименты по психологии мышления, проведенные в научной школе С. Л. Рубинштейна, в том числе самим А. В. Брушлинским, свидетельствуют о том, что принять подсказку извне испытуемый может лишь по мере своего продвижения в решении основной задачи. "Дать можно только богатому и помочь можно только сильному. Вот опыт всей моей жизни", - писала М. Цветаева. Так и Андрей Владимирович был подготовлен к принятию "подсказки" Гегеля всем ходом своих предшествующих исканий. А предшествовало этому очень многое: и разработка проблематики
стр. 47
абстракции и анализа в познании количественных отношений, и изучение особенностей оперирования силлогизмами в мыслительном процессе, и исследования его направленности. Нельзя не упомянуть и великолепную книгу А. В. Брушлинского "Психология мышления и кибернетика" (1970). Кропотливый критический разбор концепции Л. С. Выготского также являлся моментом этой подготовительной работы.
Идею "недизъюнктивности" А. В. Брушлинский вскоре развил в оригинальную концепцию: тезисы в сборнике "Психология технического творчества" (1973), где впервые прозвучало это понятие, и его докторскую диссертацию "Психологический анализ мышления как прогнозирования" (1977), содержащую систематическую развертку последнего, разделяло всего четыре года.
Понятие "недизъюнктивности" легло в основу континуально-генетического подхода к анализу мышления и шире - психики человека. На базе этого подхода Андрей Владимирович со своими сотрудниками и последователями поставил цикл замечательных экспериментов, результаты которых заставляют внести серьезные коррективы в сложившуюся психологическую картину мышления.
Эвристичность этих экспериментов (равно как и экспериментальных разработок Давыдова и его коллег по развивающему обучению) в значительной степени измерялась тем, что в числе их полноправных соавторов были и Гегель, и Рубинштейн, и другие носители высокой культуры теоретического мышления.
И наоборот, то, что они органично вошли в соавторский круг, многое говорит об основном их авторе.
В. Т. Кудрявцев, доктор психол. наук, директор Института дошкольного образования и семейного воспитания РАО, Москва
стр. 48
В ПАМЯТЬ О ДРУГЕ
Автор: К. А. Абульханова
Мы много-много раз вспоминали с тобой тот черный ноябрьский вечер, когда, взявшись за руки, чтобы не сбил встречный ветер (как правило, в нашей жизни он всегда оказывался встречным - не попутным), долго-долго шли по дороге к "Узкому" - санаторию, последнему прибежищу, где болел и умирал наш Учитель - Сергей Леонидович Рубинштейн. Легким пожатием своих холодеющих пальцев он усиленно пытался соединить наши руки (руки тогда здоровых, молодых еще и остающихся дальше жить и творить ученых, таких разных и таких похожих в своей безответственной молодости перед жизнью и смертью)...
Затем было чудесное воскрешение Учителя и долгие годы общения с ним, пронизанного светом его ума и теплом улыбки. Нам всегда хотелось кому- нибудь рассказать или, еще лучше, написать об этом вечере, чтобы донести до людей хотя бы бледный отголосок, слабый отзвук этого яркого, как фотовспышка, впечатления ума, сердца, нервов. Но мы никому не рассказали и не написали об этом, как и о многом другом, потому что сила пережитого была тем неповторимым и никому не объяснимым, сотворившим в итоге наше "мы".
И разгадка заключалась не только в том, что рядом шла наша молодость с ее экзаменами, докладами, влюбленностями, и даже не в том, что мы были теми избранными (кто знает, самой судьбой или одной строгой беспристрастной наукой), кому была приоткрыта дверь в Мир постижений, о чем мы еще тогда не знали, не догадывались, в Мир абстракций, где далеко не всегда правит Человек с его достоинствами и недостатками, как доказывал Учитель. Перед нами было открыто множество дорог и стояла основная задача Молодости - задача выбора между этими самыми абстракциями, между Добром и Злом. Мы должны были сделать теоремой и доказать ту аксиому, которую поставил перед нами Учитель.
Началось все издалека, с малого, с собираемых по капелькам значков, а постепенно и слов, и строчек, в которые мы вчитывались, низко склонив головы за огромным черным столом в Институте философии, единственном, на котором можно было уместить рукописные бумаги Рубинштейна. Потом возникали первые научные фразы, которые мы записывали, не поднимая глаз, не для того, чтобы скрыть их красноту и усталость от тех бессонных вечеров "рубинштейновских чтений", которые заменили нам "школьный вальс", но перед незыблемой научной Истиной, являемой нам Учителем повсюду: в гулких коридорах, безлюдных аудиториях, лестничных пролетах, курилках. А потом мы уже делали свои первые научные шаги в этих бескрайних вместилищах знания, какими нам представлялась тогда наша научная судьбина, робкие шаги, произнося попутно свои доклады, взглядами поддерживая друг друга. Наше содружество уже тогда было так непохоже на случайную или просто задушевную студенческую болтовню за чашечкой кофе, который мы оба обожали, нет, дело было не в этом. Вся наша молодость была пронизана этим встречным, леденящим ветром, о котором я упомянула вначале, описывая наш первый и последний, такой особенный и неповторимый прощальный вечер у постели умирающего Учителя, когда он завещал нам всю психологию в наследство. Это было встречное непрерывное движение, как и подобает любое встречное леденящему ветру, которое мы унесли с собой в тот ноябрьский день и пронесли через всю жизнь, как обещали.
Движение обеспечивалось Работой, работой и еще раз работой - над витиеватыми рукописями Рубинштейна, знакомством, подобно брайлевскому методу слепых, с "его рукой", "его почерком", этими иероглифическими знаками, на расшифровку которых ушла почти вся наша молодость и зрение; над подготовкой к выходу в свет первых реальных "плодов" наших совместных, иногда запредельных человеческих усилий: "Бытие и сознание" (1957), "О мышлении и путях его исследования" (1958), "Принципы и пути развития психологии" (1959) - последняя тройка белых коней, вылетевшая, подобно белым птицам, из-под рубинштейновских, слабеющих пальцев. Мы проводили эксперименты день за днем, час за часом, много, до изнурения, читали, пробовали писать. Эти четыре года - с конца 1956 г., когда нас "взяли" научно- техническими сотрудниками в Институт философии, до января 1960 г., когда умер Сергей Леонидович, - были годами, которые мы помним только по буквам, цифрам, номерам, знакам особого внимания оказанной нам Богом и Судьбой чести. Это была целая, прекрасная, огромная жизнь - от нее невозможно отнять ни миллиметра, не потеряв, по крайней мере, той половины Труда, которую себе тогда выделил и определил каждый из нас как будущий ученый, психолог, теоретик, эмпирик.
За эти четыре года каждый получил запас мужества, мыслей, силы духа - взамен за каторж-
стр. 49
ный ежедневный труд дешифровальщика, которого Андрею хватило на сорок с небольшим лет (молодой человек - он всегда и останется таким) до того черного января (зима всегда была для нас временем подведения роковых итогов - хотя Андрей не любил громких эпитетов), который отнял его у нас - сбил с ног ударом того самого шквального ветра, противостоять которому, даже вдвоем, было уже невозможно, сбил навсегда, невозвратно. Прости меня, если сможешь, если услышишь, дорогой друг. Хотя я всегда говорила и не устану повторять, что этого запаса ему хватило бы еще на одну долгую, спокойную жизнь. Он сделал свой выбор еще тогда, в день прощания, когда мы оставались одни на арене, окруженные доктриной недоброжелательства, подозрительности, вычурности. Он вытянул самую короткую свечку, предоставив другим возможность ровного, бестрепетного горения.
Будучи тридцатилетним, Рубинштейн напишет в некрологе на смерть Н. Н. Ланге, что немногие достигают в жизни таких значительных вершин, но одни, достигнув их, исчерпывают в этом достижении все свои силы, тогда как в других чувствуется еще нерастраченная энергия, сила духа, которую не измеришь произведенной ею работой. Этими же словами я хочу сказать об Андрее, не боясь повторов, которых и не бывает в истории.
Способность абсолютного погружения в теоретическое пространство науки он унаследовал от отца, а силу, точность (отточенность) своего нрава - от матери. Кто знает, это ли родительское влияние определило натуру замкнутую и самодостаточную (вызывающую иногда недоверчивые вопросы), в которой всегда таилась робкая и застенчивая душа гения? Богатство внутренней жизни всегда сочеталось в нем с пристальной строгостью к своей и чужой мысли и спартанским небрежением к условиям жизни внешней, карьеризму, пустословию. Появившись на свет в огромном богатом доме - усадьбе своего прославленного деда, - он не был способен почувствовать себя обедневшим, когда семья оказалась в крошечных комнатушках, мало напоминающих жилище царского генерала... Много лет спустя, став уже директором ведущего академического Института, он не позволял себе забыться ни на миг, почувствовав значительной фигурой, облаченной властью, раз и навсегда отрекаясь от своего благополучного прошлого, от того имиджа престижности, чуждость которому он сохранил на всю жизнь. Зато он сумел пережить огромность и значительность ответственности, переданной из рук в руки Рубинштейном, завещанной как незаконченное дело Ломовым. Эта ответственность никогда не была для него ни тяжким бременем, ни героическим трудом, ни чувством особой важности, значительности, масштабности своих обязанностей. Это было лишь очень четкое и ни на минуту не оставляющее сознание того, что от каждого его слова, шага, действия могут зависеть судьбы очень многих. Это было также то, о чем шепнул ему в минуту прощания Учитель и о чем он поклялся помнить навсегда как настоящий борец и мученик науки. Вероятно, именно тогда и всю последующую жизнь то, что он открыл, придумал, исследовал, изучил в области одной только психологии мышления, сыграло свою роль, поставив его мозг в режим высшего самоконтроля, напряженного обдумывания, прогнозирования, способности острого видения проблемы.
Последовательно развиваемая им теоретически, дискуссионно, исследовательски идея мышления как процесса (или, иначе - его континуально- генетическая концепция), была самым ярким выражением его сознания, что от совершенного им (или кем-то другим) в данную минуту, час шага, поступка, даже слова целиком зависит последующее положение вещей, людей, "расстановка сил", как говорил Рубинштейн. За этим сознанием и стояла идея субъекта, потому так велика была для него цена каждого значимого, с его точки зрения, по своим последствиям хода мысли и слова.
После смерти Бориса Федоровича вряд ли кто-то сумел бы сделать Институт таким, каким он стал за последние двенадцать лет. Вряд ли это удалось бы даже талантливому управленцу, который начал бы переставлять, переубеждать, а то и перевоспитывать людей... Андрей интуитивно или сознательно, в силу склада своей личности, сказал всем воюющим, недовольным, рвущимся: "Давайте займемся наукой". Он не призывал к этому с трибуны - он так повернул дело. Он нашел, нащупал, угадал тот самый замечательный ломовский системообразующий фактор как единственный верный ключ, взявшись за который Институт как бы сам собой отстроился как система. Отшелушилось, отпало все пустое, ненужное, больное: разговоры, сплетни, зависть. Внешне могло показаться, что Институт из огромного коммуникативного Левиафана превратился в улей, состоящий из сот индивидуальной, трудовой деятельности. Да, Институт порой напоминал разорившееся дворянское гнездо, но в нем никто "не продавал" ни идеи, ни звания. И к тому же у всех на столах были компьютеры, в головах - мысли, в журналах - публикации и... приглашения на международные конференции. Не было времени, но было очень мало денег и очень много работы. Масштабом, величиной каждой "соты" оказались лаборатории, а в лабораториях - люди, увлеченные наукой, погруженные в нее, приходящие на работу не по "присутственным дням", а так часто, тогда и потому, чтобы двигалось исследование, решались научные задачи, наконец-то получались так нелегко достижимые "данные". И как-то сразу отпал вопрос о том, кто лучше - теоретик, эмпирик-исследователь или практик;
стр. 50
научная деятельность, с необходимостью требующая и того, и другого, и третьего, превратила эту проблему в бессмысленную.
Был ли этот этап директорства А. В. Брушлинского лучше того, в течение которого Б. Ф. Ломов своей гигантской волей, авторитетом, обаянием своей личности создавал и системный подход в психологии, и сам Институт? Андрей сумел не только открыть, но именно создать Институт как имеющий свою концепцию, свой особый дух, свою смелость и свои трудности... Он сумел соединить в единое целое лаборатории, принадлежавшие разным научным профилям и направлениям, - анохинскую, тепловскую, рубинштейновскую. Он придал Институту форму гештальта - единственно правильного целого. Именно поэтому ему не приходилось использовать свою власть - он руководил харизмой своей личности.
Кто знает, как трудно было Андрею принять такой Институт? Никто. И со мной он не советовался. Я думаю, что ему это оказалось по силам потому, что за Институт нужно было вступить в борьбу с теми силами, которые находились за пределами научного пространства и научных ценностей. И эта борьба стала для него делом чести, совести и все той же ответственности, так что уже не надо было взвешивать свои возможности, сомневаться. И эта борьба, и заключительная победа в ней, и те, кто поддержали и поверили в него, - укрепили его: социально, личностно, духовно.
А он, воплощая самое большое противоречие своей личности - теоретически осознавать себя субъектом и ответственно реализовывать себя как субъект, держался как бы безлично, никогда не говоря при этом "я это сделал", "я распорядился", "я добился", веря в то, что сама научная необходимость возьмет "верх".
Именно личным примером, своей безграничной честностью и бескорыстием он создал незримый барьер для "всепроникающих" коммерческих отношений. Благодаря усилиям Андрея Владимировича Институт сохранил свое лицо, единство, свою стабильность вопреки тем изменениям, которые внесла в науку рыночная экономика.
Каким же человеком был и останется в нашей памяти Андрей? Внимательным, добрым, больше чем просто добрым - помогающим всем, всегда и всем, чем только он мог. И вместе с тем настолько закрытым, что никто не видел его суетливым, жалующимся, потерянным, бессубъектным. Он вернул жизнь делу Рубинштейна, которое было убито, уничтожено, и это питало его собственные жизненные силы, его выходящую за пределы личного уверенность. Было у него одно "больное", никогда не заживавшее место - переживание несправедливости общества, ученых, самой судьбы, проявившейся в отношении Учителя. Андрей всю жизнь переживал ее и всю жизнь хотел восстановить справедливость. И все же боль, досада не оставляли его - это было его бессознательное, которое проявлялось в борьбе со школой Выготского. Что же, у каждого из нас есть свое "больное" место.
Но случилось так, как бывает только в книгах, где сюжет логически выстроен автором. Его нашла страшная и чудовищная несправедливость - трагическая смерть. Мы живем в жестокий век, и не только потому, что каждый день убивают или умирают, а потому, что мы к этому привыкли. Я пишу, посвящая свои слова Андрею, для того, чтобы мы не привыкали, не смели привыкать, чтобы оставалось недремлющим наше сознание, не прекращалась боль, чтобы мы не смирялись.
К. А. Абульханова, доктор филос. наук, профессор, ИП РАН, Москва.
стр. 51
И ЖИЗНЬ, И СЛЕЗЫ, И ЛЮБОВЬ...
Автор: Л. И. Анцыферова
Как трудно и больно писать в прошедшем времени об Андрее Владимировиче Брушлинском, о жизнерадостном Андрее, о милом Андрюше - о крупном ученом, который трагически ушел из жизни в период акме, своего творческого взлета.
Писать об Андрее Владимировиче - значит писать о разных сторонах его многогранной жизнедеятельности, примечательных моментах его жизненного пути, о биографических эпизодах, в которых проявлялся его характер, об отношении к своей профессии, коллегам, друзьям, к себе. Справедливы слова К. Юнга о том, что любой человек проходит свою жизнь не в одиночку, а в толпе движущихся с ним людей, которые, конечно, оказывают на него влияние, но важно определить, как сам индивид организует это влияние, отвечает на него, и насколько сам воздействует на окружающих. Но не была бы я психологом - если бы не задавала себе вопроса, а как же менялся Андрей Владимирович на разных этапах своей жизни, переходя во все более обширные системы социально-психологических связей, занимая все более высокое положение в обществе, проходя путь от студента-психолога до поста директора Института психологии РАН.
Я познакомилась с Андреем Владимировичем в 1956 г., в добрый период развития нашего общества, всех сторон его социальной жизни, психологической науки, в частности. Весной этого года мне позвонил член-корр. АН СССР С. Л. Рубинштейн, под руководством которого я выполняла и защитила кандидатскую диссертацию на кафедре психологии философского факультета МГУ и стала работать в Институте общей и педагогической психологии РСФСР. Он сообщил мне, что в Институте философии заново формируется сектор психологии, возглавлять который поручено Сергею Леонидовичу, и он приглашает меня в свое подразделение. Чтобы понять, насколько радостным и ошеломляющим было для меня это приглашение, нужно вернуться к событиям конца 40-х гг. XX столетия. В это время Сергей Леонидович заведовал сектором психологии Института философии АН СССР, кафедрой психологии философского факультета МГУ. Он получил Государственную премию за свой фундаментальный труд "Основы общей психологии" (1946 г.) и стал первым членом-корреспондентом по психологии АН СССР.
В 1948 г. я поступила в аспирантуру кафедры психологии философского факультета МГУ. И вот зимой 1948 - 1949 гг. состоялась сессия Академии педагогических наук РСФСР, посвященная борьбе с космополитизмом в науке, на которой Сергей Леонидович вместе с другими крупнейшими учеными был объявлен "космополитом". "Космополитизм" Сергея Леонидовича заключался в прекрасном владении им всех достижений мировой психологии; благодаря своему высшему философскому образованию он пользовался большим авторитетом в Институте философии и на философском факультете МГУ. Конечно, Сергей Леонидович понимал социальную обусловленность этого трагического события, но переживал брошенные в его адрес обвинения тяжело и осознавал, что последствия их могут быть очень тяжелыми. Конечно, Сергея Леонидовича лишили всех званий и наград, сняли с занимаемых постов, лишь разрешили преподавать психологию на философском факультете МГУ и работать простым сотрудником в Институте философии АН СССР. Должна признаться, что я опасалась: не сократит ли мой учитель в своих лекциях объем зарубежной психологии и своих нетривиальных философско-методических оснований. Но Сергей Леонидович был личностью, которая обладала способностью подниматься над преходящими условиями жизни во имя высоких научных идеалов. На своих лекциях и семинарах он прививал ученикам вкус к философии и методологии науки, к критическому анализу любых - и зарубежных, и отечественных теорий. Если студент или аспирант высказывал определенную идею, Сергей Леонидович требовал ее обоснования, он не просто знакомил свою аудиторию с накопленными в психологии фактами и теориями, - он учил осмысливать их, выделять сильные и слабые стороны и самим вырабатывать свои убеждения. И вот, когда в 1956 г. перед ученым открылись новые благоприятные перспективы, у него уже были подготовлены молодые научные кадры, которым Сергей Леонидович преподал вместе с профессией школу мужества и стойкости в труднейших условиях.
Помню июльский день 1956 г., когда в широком полутемном коридоре Института философии я увидела две незнакомые мне фигуры, оказавшиеся молодыми сотрудниками сектора психологии. Первым бросился в глаза молодой, стройный человек с выпуклым лбом и чуть откинутой назад головой. Это был Андрюша Брушлинский. А ря-
стр. 52
дом с ним стояла высокая худенькая черноволосая девушка с характерно приподнятыми плечиками - Ксюша Славская. Первое впечатление от знакомства с ними было такое: "Какие интеллигентные и воспитанные молодые люди. Это то, что называют "домашние дети". Не слишком ли они деликатны для столь разношерстной толпы "философов"". Но новички быстро сориентировались в обстановке и установили прочные связи с крупными, оригинальными философами - Э. Ильенковым, В. Лекторским, В. Садовским, А. Зиновьевым и другими.
Но скажу откровенно, у меня надолго сохранилась некоторая боязнь за Андрея. Мне он казался слишком деликатным, в чем-то хрупким перед лицом жестокой и грубой жизни. Когда через несколько лет военкомат его вызвал на военную переподготовку, я очень переживала за него, пока кто-то не сказал мне: "Да что с ним сделается, он же здоровый, крепкий, даже альпинизмом занимался".
С первых же дней открытия сектора у нас началась напряженная и интересная работа. Я знала, что в свои трудные годы Сергей Леонидович разрабатывал новую концепцию мышления, направленную на исследование многомерного процесса мышления, выделения в нем основных составляющих - анализирования, синтезирования, генерализации, обобщения и выявления главного механизма их взаимодействия - анализа через синтез. В это время он творчески переосмысливал работы гештальтпсихологов - труд М. Вертхаймара "Продуктивное мышление", работы К. Дункера. Его основная критика была направлена на бессубъектный подход гештальтистов к мышлению. В 1951 - 1952 гг. он поручил мне прочесть на психологическом отделении философского факультета несколько лекций по гештальт-психологии. В 1957 г. Сергей Леонидович организовал Всесоюзное совещание по вопросам психологии познания, в котором участвовали многие ведущие российские психологи. Результаты дальнейшей работы над проблемой мышления были представлены в тематическом сборнике учеников Сергея Леонидовича "Процесс мышления и закономерности анализа, синтеза и обобщения" (1960). Андрей и Ксана выполняли самую интенсивную научно-организационную деятельность при подготовке - совещались по редактированию материалов и статей сборников. Их собственные доклады и статьи вызвали большой интерес в научных кругах. Я знала, что в первую половину 50-х гг. Сергей Леонидович работал над новыми своими книгами, но неожиданностью для меня оказалось, что эти книги к началу работы нового сектора были уже в значительной степени завершены*. Сергей Леонидович поручил Андрею и Ксане тщательным образом прочитать их, высказать все свои замечания, откорректировать. Для меня содержание книг было во многом новым, но Андрей и Ксана благодаря лекциям Сергея Леонидовича были более подготовлены к их восприятию. Сергей Леонидович охотно прислушивался к их пожеланиям и вносил в тексты изменения.
Однажды при разговоре о книгах Сергей Леонидович спросил у меня, как я отношусь к названию книги "Бытие и сознание". Я долго думала, а потом сказала: "У Вас в книге речь идет о человеке как субъекте, который тоже есть форма бытия, и этот субъект осознает и другие формы бытия, и себя самого". Сергей Леонидович недовольно посмотрел на меня, зашагал по кабинету и сказал: "А вот Андрею это название не нравится". И, помолчав, добавил: "У него весьма критический ум". На протяжении нескольких десятков лет я убеждалась, что критичность, действительно, одна из основных характеристик Андрея Владимировича, она была свойством его личности, но носила всегда доброжелательный характер и была тесно связана с его проницательностью. В процессе обсуждения наших отчетов, статей и книг Андрей Владимирович начинал свою речь с выявления продуктивных, интересных сторон той или иной работы, и акцентировал именно их. Поэтому негативные замечания автор воспринимал спокойно, не теряя веры в себя.
Весьма критично и взыскательно относился Андрей Владимирович и к себе, своим работам. Его доклады на Ученых советах, на конференциях и съездах были очень четкими, доказательными, логически хорошо выстроенными. При этом он быстро и убедительно отвечал на адресованные ему вопросы. Меня не раз удивляла его находчивость при ответах на трудные вопросы. Истоки этой находчивости открыл сам Андрей Владимирович. Однажды на узком заседании один докладчик долго раздумывал над каждым вопросом, а потом, подбирая слова, "конструировал" ответ. На корректное замечание Андрея Владимировича докладчик ответил: "Не все же обладают Вашей находчивостью". На что Андрей Владимирович возразил: "Дело не в находчивости. Просто готовя выступление, нужно его всесторонне продумать и заранее предвидеть все возможные вопросы и возражения". В другой раз, наблюдая, как спокойно Андрей Владимирович ожидает вопросов на любом научном форуме, один из сотрудников сектора спросил у него: "А Вы что, совсем не боитесь вопросов?". Ответ Андрея только подтвердил вышесказанное: "Конечно, не боюсь. Наоборот, мне очень интересно, какие же вопросы я не сумел предвидеть".
Но вот настал горестный для всех нас и для психологической науки день в 1960 г. На пороге
* Речь идет о книгах "Бытие и сознание" и "Принципы и пути развития психологии".
стр. 53
своего 70-летия неожиданно ушел из жизни Сергей Леонидович Рубинштейн. Переживания наши были очень тяжелыми. Свою задачу мы видели в развитии концептуальных оснований рубинштейновской школы, в сопоставлении его теории мышления с существующими в XX столетии крупными концепциями психологии мысли; необходимо было также изучить основанные на психотерапевтической практике теории личности. Главное же -ознакомиться и сделать достоянием общественности те материалы, над которыми работал Сергей Леонидович перед своей кончиной. Незадолго до этого он составил план-проспект книг, посвященных изучению состояния психологии мышления в отечественной и зарубежной психологии. Е. В. Шорохова, которой было поручено руководить сектором, проделала большую работу по организации коллектива для выполнения этого завещания. Андрей Владимирович направил свои усилия также на разработку принципа процессуальности психики, выдвинутого Сергеем Леонидовичем в книге "Бытие и сознание". Его работы становились все более полемически заостренными в ходе разработки таких важных методологических проблем, как соотношение биологического и социального в развитии психики человека; природы способностей; толкования процесса интериоризации, и других. Ксения Александровна обнаружила в бумагах Сергея Леонидовича объемистую, незавершенную и лишь частично систематизированную рукопись под названием "Человек и мир". Расшифровав и упорядочив листы, она доложила на заседании сектора об этом новом этапе научного творчества Сергея Леонидовича.
Сектор принял решение опубликовать эту выдающуюся рукопись. Несмотря на большие издательские трудности, она вышла как значительная часть посмертно изданной в 1973 г. книги Рубинштейна "Проблемы общей психологии". Андрей Владимирович и Ксения Александровна приложили много труда по ее редактированию и написанию огромного количества примечаний, которые могли бы быть изданы отдельной книгой; составили предисловие.
В научной деятельности акценты этих двух выдающихся учеников Сергея Леонидовича несколько разошлись. Ксения Александровна начала разработку принципа субъекта (сначала субъекта психической деятельности, затем жизненного пути). Андрей Владимирович распространил принцип процессуальности на различные формы психических процессов - на воображение и память, но вскоре в его эмпирических исследованиях четко выявилась роль субъектно-личностных детерминант психических процессов.
В 1972 г. сектор психологии в полном составе перешел в Институт психологии, впервые организованный в системе АН СССР. Одним из главных основателей института был Б. Ф. Ломов, ставший его директором. В качестве методологического основания проводимых в Институте исследований и его организационного принципа Ломов постулировал системный подход, который внес в психологию много новых проблем - системообразующего фактора психической организации, ее различных уровней и взаимодействий между ними, условия смены оснований личностной системы и многие другие. Однако при этом текучесть, непрерывная изменчивость психической реальности, ее способность к постоянному развитию уходили из центра внимания. Системный подход многими отождествлялся со структурным подходом. Недаром Д. Н. Завалишина в одной из своих последних работ обозначила методологическую парадигму психологии как "Системный подход + принцип развития". Ориентируясь на процессуальную природу психического, Андрей Владимирович с энтузиазмом продолжал утверждать и развивать рубинштейновские основания психологии. Он пишет полемически заостренную книгу, посвященную критике культурно-исторической концепции Л. С. Выготского и его последователей с позиций школы С. Л. Рубинштейна. И эта книга, и последующие выступления Андрея Владимировича вызвали негативную реакцию его оппонентов. Его ответ был таков: "Я знаю, что приобрел очень сильных врагов, но я хочу получить от них ответ. Науке нужны дискуссии. Пусть мне разъяснят, в чем я ошибаюсь". Может создаться впечатление, что А. В. был жестким, непреклонным во всем. Это не так. Он просто высоко ценил наличие научных школ и считал, что рамки школы позволяют сделать содержание идеи более четким и не дают уйти психологическим проблемам в беспредельность, в бесплодные ответвления и тупики. Бывало, когда сам Андрей Владимирович вводил в психологию какое- нибудь новое, непривычное понятие, детально изучая психологические процессы, он обнаруживал, что их своеобразие не передается такими понятиями, как "поток сознания" или "непрерывное движение тесно связанных звеньев". Его аспиранты показали, что повороты направлений мысли, критические ее моменты, частичные инсайты подготавливаются в своем новом качестве в предыдущих "волнах" мышления. В своей докторской диссертации Андрей Владимирович ввел новый термин для обозначения непрерывности потока качественных изменений мышления (и других психических процессов) - "недизъюнктивность". И несмотря на возражения его оппонентов-философов, Андрей Владимирович сохранил это понятие в арсенале понятий психологии, передав его и аспирантам.
Важно отметить, что непримиримо выступая против позиций и концепций своих оппонентов, он никогда не питал к ним самим недружелюбных
стр. 54
чувств. Он продолжал уважать их. Он рос в высокоморальном семействе и был добросердечным человеком. Если сотрудник института терпел неудачу в своих научных изысканиях, Андрей Владимирович всегда ободрял его и старался поддержать его чувство достоинства, веру в себя. У меня был трудный период в жизни: долго и тяжело болел отец, и Андрей Владимирович постоянно поддерживал меня. Когда отца не стало, у меня было ощущение, что вся жизнь моя кончилась, что я уже не смогу вернуться в науку. И в эту тяжелую минуту мне позвонил Андрей Владимирович, выразил сочувствие и сказал поразившую меня фразу: "Держитесь, крепитесь, Людмила Ивановна, мы с нетерпением ждем Ваших новых статей и книг". В этой фразе звучала не только дружеская поддержка и соболезнование, но и моя нужность для психологии или, как сейчас говорят, "востребованность". И это отношение было для меня большой поддержкой. Говоря о человеколюбии Андрея Владимировича, следует подчеркнуть, что оно отнюдь не выражалось во всепрощении и, тем более, в попустительстве. Он не терпел лицемеров, обмана, лукавства, вызывающего и демонстративного нежелания подчиняться обязательным нормам поведения. В нашем институте таких сотрудников было крайне мало, и чуть ниже я расскажу, как Андрей Владимирович защищал коллектив от таких людей.
Коллектив института глубоко уважал Андрея Владимировича за огромную эрудицию, благородство, проявлявшееся даже в мелочах. В его присутствии психологи чувствовали себя достойными, ответственными, не стесненными в своих мыслях и высказываниях. Он был высоко авторитетен. И вот однажды, когда после заседания сектора я попросила остаться Я. А. Пономарева и Андрея Владимировича, чтобы скорректировать годовой план, Яков Александрович со свойственным ему темпераментом начал вносить дополнительные замечания и уточнения. Андрей Владимирович все спокойно выслушал, а потом очень кратко и обобщенно сформулировал основные пункты плана. После этого Яков Александрович, метнув острый взгляд на Андрея Владимировича, вдруг выпалил: "Я Алексею Матюшкину предрек, что он будет директором института, и он стал им, и Василию Давыдову сказал: "Ты будешь директором" - и вот он директор. А теперь я тебе скажу: "Быть тебе директором! Попомни мои слова. Я не ошибаюсь"". Ни один мускул не дрогнул на лице Андрея Владимировича. Вежливо выслушав Якова Александровича, он вернулся к теме обсуждения. Вскоре после этого разговора у нас в институте случилась беда - неожиданно скончался наш директор Б. Ф. Ломов. Институту предстояло выбрать нового директора. На этот пост было два претендента - А. В. Брушлинский и Ю. М. Забродин. Коллектив должен был заслушать их доклады об основных направлениях работы института. Обсуждение докладов было очень горячим, сотрудники задавали много каверзных вопросов. Андрей Владимирович был непривычно возбужден и, мне показалось, взволнован. В перерыве собрания некоторые сотрудники, явно недооценивая выносливость и бойцовые качества Андрея Владимировича, советовали ему прекратить дискуссию со вторым претендентом и возложить надежды на результаты голосования. Но Андрей Владимирович, любивший доводить до конца всякое дело, отвечал: "Нет, я уже втянулся в борьбу и должен ответить на адресованные мне вопросы". Большинство коллектива проголосовало за Андрея Владимировича. На должность директора Андрей Владимирович попал в очень тяжелое время. В высших кругах власти вынашивалась идея закрыть Институт психологии РАН и даже распустить Российскую академию наук. В. Н. Дружинин как-то рассказал мне, что только благодаря огромным усилиям Андрею Владимировичу удалось- таки отстоять Институт психологии.
Руководство институтом требовало огромной энергии, такта, умения устанавливать плодотворные контакты со всей психологической общественностью, с представителями смежных наук, центрами зарубежной психологии. На Андрея Владимировича легло бремя быть ответственным редактором "Психологического журнала", рукописный вариант которого он самым внимательным образом прочитывал. Он продолжал читать лекции аспирантам института, почти каждый год выпускал новые книги, писал множество статей. И при этом его кабинет был постоянно открыт для сотрудников института. Он был прост и уважителен в отношениях с ними. Меня просто поражал неиссякаемый запас его энергии, огромная работоспособность.
Он был веселым и интересным собеседником. В предпраздничные дни его наперебой приглашали к себе, не соблюдая очередности, различные подразделения института. И везде он искренне веселился, произносил шутливые тосты, пока в комнату не заглядывал представитель другой лаборатории "с важным сообщением" и не уводил желанного гостя в другую комнату.
Но, разумеется, в институте были и такие казусы, которые приводили Андрея Владимировича в глубокое возмущение (его он проявлял в решительных действиях). Вот один пример. В институте был работник, не выполнявший ни просьб, ни приказов дирекции, не поддавался он и увещеваниям, нарушал дисциплинарные и моральные нормы. Однажды от его непозволительного проступка пала тень на институт. И тогда я стала невольным свидетелем такой картины. В поиске Андрея Владимировича я заглянула в одну часто
стр. 55
пустующую комнату. В ней в необычной позе сидел за столом Андрей Владимирович. Грудью он опирался на столешницу и, чуть пригнув голову, прищуренными глазами смотрел на сидевшего в некотором отдалении работника. Вытянутыми ногами тот как был отталкивался от стола, а скрещенные на груди руки и откинутая голова явно выражали "позу защиты". Лицо было неестественно розовым, а губы искривлены. Я все поняла... Работник этот был вынужден покинуть институт.
Необычная работоспособность Андрея Владимировича, его продуктивность были результатом и его высокого чувства ответственности, и любви к профессии, и необходимого на таких постах честолюбия и хорошего здоровья. За всю свою профессиональную деятельность у него был лишь один бюллетень на несколько дней.
Сильнейшей мотивирующей силой у нашего моложавого и стройного директора была его семья, его бесконечно любимая жена Тамарочка, Тамара Константиновна. В ранние годы работы с Андреем, приехав на один из Всесоюзных съездов Общества психологов СССР (город я не запомнила), я стояла в очереди на регистрацию. Впереди меня, уже приближаясь к месту регистрации, стоял Андрей. И вдруг он торопливо выбежал из очереди и со странно изменившимся лицом (такие лица бывают у мужчин при первой встрече со своим страстно желаемым первенцем) быстро подошел к красивой, чернобровой, с большими спокойными глазами девушке и, полуобняв, стал ее целовать. Я была изумлена и справилась у психологов, кто же эта девушка. А это была его жена - Тамара Мелешко, учившаяся с ним на факультете МГУ в одной группе. Мы с Е. А. Будиловой жили в одном большом номере гостиницы с Тамарой и немногими другими молодыми девушками. Встречаясь с ней каждый день и любуясь матовой смуглостью ее красивого лица, я невольно задавалась вопросом, как удалось Андрюше победить, несомненно, большое число ее поклонников, чем он завоевал ее сердце? И я поняла - своей беспредельной преданностью, всепоглощающей любовью, благородством души и безусловной надежностью. Сама Тамара Константиновна сказала о нем: "Он мой рыцарь". На всех празднествах, в кругу друзей Андрей Владимирович с нежностью говорил о своей семье. А каким счастливым он был, когда говорил о появлении всех трех своих внуков. И в каждом из них, как и в своей дочери Кате, он видел часть своей остающейся молодой и красивой Тамарочки.
Вот таким доброжелательным и требовательным, веселым и умеющим глубоко сопереживать, общительным, энергичным, задорным и всегда готовым прийти на помощь, всемирно известным и необычно скромным будет жить с нами Андрей Владимирович.
Л. И. Анцыферова, доктор психол. наук, профессор, ИП РАН, Москва.
стр. 56
А. В. БРУШЛИНСКИЙ В МОЕЙ ПРОФЕССИОНАЛЬНОЙ СУДЬБЕ
Автор: А. Л. Журавлев
Судьба распорядилась так, что мы с Андреем Владимировичем Брушлинским знали друг друга 27 лет (с октября 1974 г.), из которых 12 лет сотрудничали очень тесно, причем по самым разным вопросам: научным, административно- организационным и просто человеческим. Они порою перемешивались так, что невозможно было их как-то однозначно квалифицировать. Все эти годы я воспринимаю, конечно же, субъективно, как наше постепенное и постоянное взаимное движение навстречу. И оказалось, что основные шаги этого движения незаметно для меня, но прочно врезались в мою память, долгие годы хранились на уровне неосознаваемого и резко воспроизвелись в моем сознании после той трагедии, которая унесла из нашей материальной жизни Андрея Владимировича. Шагов навстречу было много, описать их все будет достаточно трудно, однако важно то, что они были движением к пониманию друг друга и взаимному доверию. А насколько это сложно - знает всякий, и не только психологи!
Если быть совсем точным, то мое знакомство с А. В. Брушлинским состоялось еще раньше и заочно, через его публикации по психологии мышления, которые я "проходил" весной 1969 года, в соответствующем разделе - "Экспериментальной психологии", будучи студентом 2-го курса ЛГУ. Это действительно был первый, но для меня обязательный, шаг навстречу научным трудам Андрея Владимировича.
Нашему научному взаимодействию фактически проложили дорогу идеи С. Л. Рубинштейна. От преподавателей студентам ленинградского факультета психологии передавалось не только положительное отношение к его научным идеям, но и психологическая готовность к их использованию в своих исследованиях и даже разработке и развитию. Рубинштейн воспринимался нами как "ленинградец", последние годы своей жизни перед смертью работавший в Москве. А так как, начиная с 1967 г., "ленинградцем в Москве" стал и Б. Ф. Ломов, то в нашем формировавшемся профессиональном сознании Рубинштейн оценивался как яркий представитель ленинградской психологической школы, занимавшей определенные позиции в Москве. Все также знали о хорошем отношении Б. Г. Ананьева к работам Рубинштейна: об этом неоднократно приходилось слышать и в лекциях Ананьева, и от других преподавателей. Самым показательным для студентов было исключительное разрешение Ананьева пользоваться учебным пособием Рубинштейна "Основы общей психологии" (1946 г.), хотя на факультете было принципиально нежелательно использование учебных пособий в процессе профессиональной университетской подготовки. Каждый студент мечтал приобрести любую книгу Рубинштейна в личную библиотеку. Знали мы и о том, что в свое время Рубинштейн по просьбе Ананьева принял на работу в руководимое им подразделение одну из выпускниц отделения психологии ЛГУ (позднее я узнал, что это была Е. В. Шорохова), а также о многом другом, свидетельствующем о их тесном сотрудничестве.
Мое обращение к работам Рубинштейна состоялось в 1973 г., в первом же научном исследовании на заочном отделении аспирантуры Института психологии АН СССР и незадолго до личного знакомства с Брушлинским. Это исследование первоначально было посвящено психологическим особенностям деятельности и личности руководителя трудового коллектива. В решении психологической проблемы соотношения деятельности и личности Рубинштейн, в моем представлении, был "незаменим", поэтому и востребован. Пользуясь сегодняшним "рыночным" языком, я выступал в качестве "потребителя" его научной продукции. Когда же диссертационное исследование было завершено и стали появляться мои публикации, сам факт опоры на Рубинштейна не остался незамеченным. И обратил на это внимание именно Андрей Владимирович в нашем коротком разговоре. Пишу об этом ради одной его фразы, суть которой помню очень хорошо. Тогда в разговоре я сказал, что сослаться на Рубинштейна для меня было функциональной потребностью, так как я принимаю его решение проблемы и тем самым как бы не придаю большого значения самому факту опоры на него, придавая огромное значение его представлениям. И на это Андрей Владимирович сказал следующее: "Да нет же! Ведь Вы могли опираться на других авторов, разрабатывавших ту же проблему, но Вы обратились к Рубинштейну, и это очень хорошо. Тут мы близкие коллеги!". Хорошо это помню потому, что тогда содержание нашего разговора меня очень удивило: повод для него казался мне слишком обыч-
стр. 57
ным. Я и нашему разговору о Рубинштейне не придал в то время должного значения. Несколько позднее, когда жизнь позволила узнать значительно больше, может быть, даже больше, чем этого хотелось бы, я совсем по-другому стал воспринимать слова Андрея Владимировича о Рубинштейне, а главное - его работы: стал больше вчитываться, вдумываться, появилось более частое и развернутое и, с "высоты" сегодняшнего времени, более уместное цитирование. Короткий разговор заставил меня рефлексировать свои методологические и теоретические позиции.
Очень важно подчеркнуть и то, что вторая половина 70-х - начало 80-х гг. - это период совместной работы с К. А. Абульхановой-Славской в секторе социальной психологии, руководимом профессором Е. В. Шороховой. Именно в этот период для многих молодых сотрудников и аспирантов Ксения Александровна сделала Рубинштейна более понимаемым и принимаемым философом и психологом. Можно сказать, что в эти годы значительно усилилось влияние научных представлений Рубинштейна на социально- психологические исследования в Институте психологии АН СССР. Не только наша совместная работа, но прежде всего монография Абульхановой-Славской "Деятельность и психология личности" (1980 г.), основанная на методологии Рубинштейна, сыграла в этом наиболее принципиальную роль.
Близкое знакомство с Андреем Владимировичем фактически состоялось в январе-феврале 1980 г. во время совместной трехнедельной командировки в США, в которой мы оба оказались благодаря желанию и усилиям Б. Ф. Ломова - руководителя нашего Института и главы научной делегации. И там я впервые близко узнал многие профессиональные и человеческие качества Андрея Владимировича, которые для этого не нужно было тестировать или специально выяснять, так как проявлялись они повседневно и повсеместно: глубокая погруженность в науку, преданность своей школе и своему Учителю, высочайшая интеллигентность и толерантность по отношению к другим людям (а это точнее всего оценивалось именно в зарубежных групповых поездках), глубинная скромность, аскетическая стойкость, просто завидная принципиальность, заметное, но не бросающееся в глаза достоинство и многие другие.
Каким же огромным было наше общее удивление, когда в декабре 1981 г. Борис Федорович взял нас с собой в такую же командировку во второй раз. И здесь, как и впоследствии, я только укреплялся в сложившемся мнении о Брушлинском, постепенно узнавая все новые достойные его качества, тонкости их проявления.
Крупный профессиональный разговор состоялся у нас по моей инициативе в конце 1984 г., после выхода интересной статьи А. В. Брушлинского "Деятельность, действие и психическое как процесс" в N 5 "Вопросов психологии". В тот период в нашей лаборатории социальной психологии, реализуя целевую комплексную программу по психологическим проблемам совместной деятельности, очень активно велись эмпирические исследования совместной трудовой деятельности на модели производственных бригад. Были выделены ее важнейшие структурные и динамические характеристики, но в исследовании последних мы столкнулись с серьезными методическими трудностями. Содержание статьи, а также целая серия разговоров с Брушлинским помогли существенно осознать, а несколько позднее и сформулировать ту теоретическую платформу, с позиций которой велись наши эмпирические исследования. Для меня это было принципиально важно еще и потому, что вместе со мной, в том числе и под моим руководством, работали многие аспиранты, для которых важно было представлять не только эмпирическую, но и теоретическую специфику проводившихся исследований, поскольку теоретическим проблемам совместной деятельности в нашей лаборатории придавалось огромное значение. Именно тогда, и во многом благодаря работам С. Л. Рубинштейна и А. В. Брушлинского, было взято за
стр. 58
основу методологическое положение о том, что динамический, процессуальный (а не структурный) аспект в анализе совместной деятельности является специфически психологическим, фактически определяющим основной предмет исследований совместной деятельности. Более того, исследуя даже структурные компоненты совместной трудовой деятельности, мы стали опираться (а позднее и цитировать в своих публикациях) на положение Брушлинского о том, что "все компоненты прежней схемы расчленения деятельности: действия, операции, мотивы и т.д. - выступают в новом, "более психологическом" качестве, когда они начинают изучаться в их процессуальности (т.е. с позиций теории психического как процесса)" (стр. 20 упоминавшейся выше его статьи). Об этом говорилось в трудах лаборатории "Социально-психологические проблемы бригадной формы организации труда" (Наука, 1987) и "Совместная деятельность: методология, теория, практика" (Наука, 1988). Практически всю вторую половину 80-х гг. в коротких разговорах Андрей Владимирович интересовался результатами исследований совместной деятельности. Обо всем, что бы я ни рассказывал, он говорил: это интересно, поддерживал, советуя при этом писать побольше и подробнее.
После избрания и утверждения в начале 1990 г. А. В. Брушлинского новым директором Института психологии АН СССР наше взаимодействие стало не только регулярным, но и очень интенсивным, хотя всегда, может быть, за исключением последних трех лет, оно было только деловым и даже функциональным, т.е. организованным вокруг конкретных вопросов, задач, научно-производственных потребностей. Заведуя лабораторией социальной психологии, мне регулярно приходилось заниматься по просьбам и поручениям Андрея Владимировича не только делами лаборатории, но и общеинститутскими делами, ответственность за которые была на нем. И я всегда старался идти навстречу, тщательно выполняя его многочисленные поручения не только из чувства долга: было что-то большее в моем отношении к Андрею Владимировичу, что мною до сих пор еще так и непонятно.
В феврале 1992 г. я получил предложение А. В. Брушлинского занять должность его зама по Институту. Сегодня, как и тогда, я до конца не знаю мотивацию этого предложения, но в его обращении были слова о том, что ему в тот период нужна была моя помощь. Я категорически отказал: причины этого сейчас не принципиальны, главное же в том, что мною не было понято и принято приглашение к такому сотрудничеству. Сейчас, после тяжелого года исполнения обязанностей директора института (а он в тот период, напомню, исполнял их в течение двух лет), я хорошо стал понимать, что означает испытывать потребность в помощи другого, и совсем по-иному стал оценивать свой давний отказ.
Более того, история повторилась дважды: ровно через год, в феврале 1993 г., Андрей Владимирович снова обратился ко мне с той же просьбой. Было много уговоров со стороны близких мне коллег, но я лишь снова повторился, не сделав шаг навстречу. Но следует сказать: мои отказы пойти ему навстречу никак не сказались на наших деловых отношениях, - все шло так, как было предначертано судьбой.
Думая о становлении нашего сотрудничества, непроизвольно задаюсь вопросом: а были ли такие ситуации, в которых, как бы в свою очередь, Андрей Владимирович не сделал шаг навстречу мне. И такой ситуацией было многократное обсуждение названия руководимой мною лаборатории, в которое наряду с традиционной "социальной психологией" Андрей Владимирович предложил дополнительно "и экономической" психологии. Свою позицию я активно старался аргументировать тем, что лаборатория занимается исследованиями не только экономического, но и политического, этнического и некоторых других конкретных видов сознания и социального поведения личности и группы, которые логично объединить названием "социальная психология". Брушлинский считал, что необходимо также исследовать психологические аспекты макроэкономических явлений, не ограничиваясь микроэкономическими феноменами. И в таком случае "экономическая психология", изучающая экономический базис общества, может рассматриваться шире традиционной социальной психологии. Иногда наши обсуждения приобретали форму острых дискуссий, в которых Андрей Владимирович проявлял великолепное мастерство. Хорошо известно, каким он был искушенным дискутантом! Отступая и обещая планировать исследования макроэкономических процессов, я неоднократно просил его не вносить изменения в название лаборатории. Однако меня окончательно убедил его директорский аргумент о том, что экономистам РАН нужно открыто показать, что Институт психологии занимается проблемами экономики и что в Институте есть для этого специальное структурное подразделение. Конечно, в тот период, когда состоялись эти обсуждения, невозможно было представить, что придет время, и психологов объединят вместе с экономистами в одном Отделении общественных наук РАН. Я хорошо помню описанную ситуацию, в которой мы не пришли к единому пониманию, именно потому, что значительно позднее (в мае 2002 г.) на первом общем собрании Отделения общественных наук один из
стр. 59
очень известных экономистов РАН спросил меня: "Занимается ли Институт психологии экономической психологией, очень популярной на Западе?". Я ответил словами А. В. Брушлинского: "Институт не просто занимается проблемами экономики, но имеет в своей структуре даже специальное подразделение", - несколько удивив этим задавшего вопрос.
...Андрей Владимирович продолжал интересоваться исследовательскими работами лаборатории социальной психологии. Эмпирические исследования в лаборатории выполнялись интенсивно все 90-е гг. XX в., а их результаты были очень востребованы нашим директором: на них шли ссылки практически во всех публикациях Брушлинского, активно использовались в его достаточно частых научных докладах и выступлениях, при подготовке многочисленных интервью для СМИ - объяснялось все это и актуальностью разрабатываемых вопросов, и броской остротой получаемых результатов исследований, спрогнозировать которые было невозможно из-за большой новизны времени 90- х годов. Сейчас мне более стало ясно, почему он так глубоко вникал в труды лаборатории, фактически идя навстречу каждому нашему тематическому ежегоднику, начиная с 1995 и по 2001 г. А с некоторыми из них, по его просьбе, он знакомился еще в рукописи, испытывая потребность сослаться на неопубликованные материалы о социальной психологии того времени, в котором все мы жили. Причины эти, тогда и сейчас, состоят в специфике Отделения Академии наук, в которое входил и входит Институт психологии, по сути, а сейчас и по названию, -Отделения общественных наук.
С самого начала своего директорства лабораторию социальной психологии Брушлинский отнес к группе подразделений Института, которые активно разрабатывали психологию субъекта, ставшую с 1990 г. общеинститутской темой. Исследования нашей лаборатории он связывал, в частности, с изучением психологии группового (коллективного) субъекта. И для этого были серьезные основания. Во-первых, проявление научного интереса к этому важнейшему феномену и использование соответствующих понятий "коллективный субъект", "коллектив как субъект управления", "коллективный субъект управления" и т.п. встречаются в работах лаборатории, начиная с 1976 г. совершенно точно, а возможно и раньше, т.е. задолго до того, как эта тема стала центральной в нашем Институте. Во-вторых, в середине и второй половине 70-х гг. проблема субъекта в психологической науке была также тесно связана с работами К. А. Абульхановой-Славской, опубликовавшей монографию "О субъекте психической деятельности" (1973 г.). Так как достаточно продолжительный период Ксения Александровна активно работала в секторе социальной психологии, психология субъекта была для всех нас хорошо известной научной проблемой исследований, ведущей свое начало из ранних работ Рубинштейна. Именно поэтому нам было достаточно просто давать исследовательские результаты, интерпретированные в терминах субъектно-деятельностного подхода. Для этого не нужно было что-либо менять: мы и раньше работали с позиций данного варианта деятельностного подхода, который, в нашем представлении, был одной из форм конкретизации более общего системного подхода к исследованию психического.
В контексте рассматриваемой темы принципиально новым шагом со стороны А. В. Брушлинского в этот период стала одна из его публикаций, в которой я был отнесен им к ученикам и последователям С. Л. Рубинштейна, причем фамилия упоминалась, по моему мнению, в недопустимо узкой группе исследователей (три человека). Ранее меня это заметили мои коллеги, показав мне текст. Я воспринял это чрезвычайно ответственно, ибо относил себя, повторяюсь, к "пользователям со стажем" научной методологии С. Л. Рубинштейна, а не к тем, кто активно и осознанно продолжал разрабатывать и развивать его систему представлений. В моем понимании, если речь идет об учениках и последователях, то они должны были бы активно развивать его идеи, что, собственно говоря, и делают некоторые наши коллеги. Все эти размышления стали причиной инициации мною разговора с Андреем Владимировичем, который получился очень продолжительным и содержательным, а посвящен был, конечно же, совсем не тому, с чего я пытался его начать. Приведу слова А. В. Брушлинского, совершенно точно передавая смысл сказанного им: "Да, я сделал это сознательно, но это так и есть! Посмотрите на свои работы... Надеюсь, Вы против этого не возражаете?!" Возражать тому, что я являюсь последователем С. Л. Рубинштейна, причем в оценке его ближайшего ученика, я, конечно, не стал, но этот разговор снова заставил меня интенсивно думать над теоретической системой научных взглядов, которую я реализую в своих эмпирических исследованиях, причем на этот раз не только в моем, но и в представлении значимых для меня коллег.
Основная же часть нашего разговора касалась будущего научно- психологической школы С. Л. Рубинштейна. И в этом ярко проявились, с одной стороны, высочайшая личная ответственность А. В. Брушлинского, а с другой - не просто волнение или беспокойство, а выраженная тревога за судьбу этой фундаментальной школы, что у меня, в отличие от Андрея Владимировича, не вызыва-
стр. 60
ло никаких опасений. Он неоднократно и достаточно развернуто объяснял свою высокую активность в отстаивании и проведении научных идей школы Рубинштейна, становясь при этом очень эмоциональным и даже несколько торопливым. Было такое впечатление, что он боится что-то не успеть сделать сам. Необходимость и оправданность такой активности он доказывал и собеседнику, и в какой-то степени себе, а его взволнованные слова: "Кто все это будет после нас делать?!" - слышали многие.
Однако это большая и специальная тема, достойная особого анализа, так как он поднимал ее довольно часто в разговорах с коллегами, но об одном сказать очень важно. Именно в этом хорошо запомнившемся разговоре А. В. Брушлинский попытался дать оценки той научной "дистанции", которая, по его мнению, существует между наиболее признанными школами в отечественной психологии. Я слышал это впервые, однако, судя по его обстоятельным и очень взвешенным оценкам, создавалось впечатление, что Андрей Владимирович думал об этом неоднократно. Итогом его размышлений было убедительно сформулированное суждение о том, что научные идеи Рубинштейна более всего согласуются с психологической школой Ананьева-Ломова. Я не только не смог скрыть того, что мне было исключительно приятно это слышать, но и стал высказывать дополнительные аргументы, свидетельствующие о близкой "дистанции" между этими школами. В заключение нашего разговора Андрей Владимирович снова вернулся к его началу, сказав мне несколько высокопарно и в то же время шутливо: "Получив образование на ананьевском факультете и сформировавшись как ученик Ломова, теперь Вы логично становитесь и последователем Рубинштейна...". Согласились мы на том, что я буду продолжать об этом думать, имея в виду содержательную близость научных школ.
Важнейшими взаимными шагами навстречу были его приглашение в 1997 г. принять участие в исследовательском гранте РГНФ по проблеме субъекта в психологической науке и мое согласие на это с большим удовлетворением. Эта трехлетняя работа оказалась очень продуктивной для меня в теоретическом плане: были выделены и проанализированы самые разные смыслы используемого понятия "коллективный (групповой) субъект" в отечественной социальной психологии, а также различные теоретические подходы к его исследованию. Из контекста научных обсуждений, которые у меня состоялись с Андреем Владимировичем по данной теме, выделю хотя бы два следующих момента. Первый заключается в том, что в разговоре нередко осознается необходимость разработки ограниченного числа четких критериев субъекта, так как их отсутствие затрудняет взаимопонимание, и не только со мной. Был такой момент, когда мы договорились, что каждый сделает это независимо: он - для субъекта вообще, а я - для группового (коллективного) субъекта, а потом сопоставим выделенные нами критерии. Любопытно, что и то, и другое было сделано и даже опубликовано. И второй момент. Начиная анализировать истоки использования понятия "субъект" в психологии, я, естественно, обратился к ранней публикации С. Л. Рубинштейна "Принцип творческой самодеятельности", в которой он прежде всего раскрывает главные особенности деятельности. И первой среди главных ее особенностей он выделяет следующее: "это всегда деятельность субъекта (т.е. человека, а не животного и не машины), точнее субъектов, осуществляющих совместную деятельность" (выделено мною. - А. Ж.). В ближайшем же разговоре с Андреем Владимировичем я заявил, что, согласно Рубинштейну, неточно использовать термины "деятельность субъекта", ибо деятельность совместна и может осуществляться только субъектами, т.е. группой. Отсюда неточно говорить об "индивидуальном субъекте", точнее - о "групповом". Андрей Владимирович весь был в улыбке так, как на моих глазах бывал нечасто, поэтому далее я в шутку сказал, что до сих пор он "неточно" изучал психологию субъекта и что теперь ему придется очень серьезно заняться проблемами совместной деятельности и группового субъекта, чтобы точно следовать научным представлениям С. Л. Рубинштейна. Андрей Владимирович парировал это мгновенно, сказав: "Нет, это Вам придется продолжить этим заниматься и даже, может быть, более серьезно, чем это Вы делаете сейчас". На мой вопрос о том, как же все-таки быть с пониманием Рубинштейном главной особенности деятельности, Андрей Владимирович сказал с некоторыми для меня заметными затруднениями и неловкостями: "Это была ранняя работа!". Честно говоря, здесь я согласен с молодым Рубинштейном, и вопрос этот для меня остается во многом открытым.
В 1999 г. в издательстве "Наука" вышла принципиально важная для нашей лаборатории книга "Социальная психология экономического поведения", которая самим фактом издания практически полностью закрепила (до этого в лаборатории уже были изданы три коллективных работы) новое научное направление, обозначенное нами как социально-экономическая психология, призванная заниматься социально-психологическим анализом микроэкономических явлений. В связи с опубликованием данной книги хочется дать несколько комментариев-фактов. Во-первых, ее издание предварялось заявкой на академический конкурс монографий, посвященный 275-летию
стр. 61
Российской академии наук, поэтому книга вышла с юбилейным знаком, свидетельствующим о ее включенности в юбилейную серию работ самых разных наук (в этой серии психология представлена только одной книгой). Во- вторых, с содержанием этой книги очень глубоко познакомился А. В. Брушлинский, о чем он неоднократно мне говорил, а я несколько раз видел его экземпляр, многие части которого были исписаны карандашом так, что мне многократно хотелось как бы в укор показать его аспирантам нашей лаборатории в качестве примера того, как нужно прочитывать научные издания. В начале 2000 г. стало известно, что по предложению Андрея Владимировича наша книга была представлена от Института в Президиум РАН как лучшая книга 1999 г. (существует такая ежегодная акция директора). В-третьих, о главном: содержание данной книги стало предметом нескольких подробных научных разговоров с Андреем Владимировичем, к которым, по его просьбе, мне приходилось специально готовиться, и в результате которых произошло существенное сближение наших профессиональных взглядов. Интенсивное взаимное движение навстречу произошло по вопросу, оказавшемуся очень принципиальным для нас обоих: о возможном влиянии социально- психологических факторов на экономические изменения. Для Андрея Владимировича этот вопрос стоял еще шире, - как возможность всяким психологическим феноменам влиять на экономические процессы. В соответствующем разделе книги приводились три группы фактов-результатов исследований лаборатории, свидетельствующих о реальности такого влияния. В принципе, с самого начала наших обсуждений Андрей Владимирович был с этим согласен, но он тщательно вникал в содержание результатов и способы их получения, искал новые аргументы в подтверждение или опровержение данного положения. Объяснял он это необходимостью иметь очень убедительные доказательства реальности полученных данных для представителей других наук, прежде всего философии и экономики. В течение наших разговоров он неоднократно восклицал: "Вы же представляете, как будет восприниматься то, что психология может определять экономику! Хотя сейчас это уже многие понимают, но не допускают. Поэтому нужна очень весомая аргументация того, что было получено". Иногда у меня возникало такое впечатление, что он готовится к острым научным поединкам, в которых нужно не только отстаивать какие-то позиции, но и заставлять других смотреть на психологию не просто как на науку, а очень авторитетную науку. И в этом мне хотелось идти ему навстречу, что я, собственно, и делал.
В июне 2000 г., после утверждения директором Института психологии на новый срок, Андрей Владимирович в третий раз предложил мне занять должность заместителя директора. В отличие от начала 90-х, наступило другое время, а, главное, в Институте сложилась очень острая управленческая ситуация, из-за которой я не мог не сделать шаг навстречу, очень им ожидаемый. Я хорошо понимал, что мой очередной отказ все только обострит в Институте. Несколько позднее я узнал, что А. В. Брушлинский некоторое время не решался снова обратиться ко мне, не желая моего отказа. Давая согласие, я четко сформулировал четыре очень важных для себя условия, постоянный учет которых, в принципе, мог вызывать некоторые сложности в нашем взаимодействии. Андрей Владимирович с легкостью пошел мне навстречу, хотя с одним условием он не был согласен, но временно принял его. Отведенные нам после этого стремительные 19 месяцев показали, что никогда и ни при каких условиях он не нарушал своих обязательств, и никаких сложностей в нашем общении они не вызывали. Эти месяцы, конечно, достойны особого описания, однако, главное, что происходило - это интенсивное наше сотрудничество, которое постепенно приводило нас к сближению по научно-профессиональным, человеческим и особенно по административно-организационным вопросам, в которых наши представления, как правило, совпадали. Именно последние составляли то главное звено, благодаря которому уверенно росло наше взаимопонимание и взаимное доверие.
В том ряду многочисленных событий, которые сблизили нас в эти 19 месяцев, одним из важнейших было совместное участие в научной конференции в г. Твери, посвященной психологическим проблемам управления в современной России. Его участие в этой конференции задолго предварялось некоторыми моментами, о которых мне хочется сказать особо. Зная в целом об особом отношении Андрея Владимировича к Твери, я понимал, что смогу уговорить его принять участие в научной программе конференции, что и постепенно стал делать. Основным деловым аргументом была необходимость поддержать психологию управления, которая, по моему мнению, в последнее десятилетие серьезно упрочила свои позиции в университетских программах подготовки профессиональных психологов, но существенно "сдала" на научно- исследовательском поприще. Поэтому участие А. В. Брушлинского смогло бы скорректировать позицию всех причастных к этой конференции и придать ей высокий статус, что фактически и произошло. Я неоднократно просил его пойти навстречу психологии управления и мне, в частности. Не соглашался он некоторое время потому, что считал себя далеким от этих проблем (после конференции он думал уже по-другому).
стр. 62
Дав согласие и тем уже сделав шаг навстречу, Андрей Владимирович очень серьезно готовился к научному докладу, который, после некоторого совместного обсуждения, он посвятил по сути возможным приложениям психологической концепции субъекта к решению некоторых проблем управления в современных российских условиях. Доклад получился очень содержательным, перспективным и, что его удивило, близко принятым участниками конференции. Дело в том, что понятие субъекта, при всем разнообразии его понимания, изначально широко использовалось в психологии управления применительно к руководителю и, в широком смысле, управленцам, аппарату управления и управленческому коллективу, трудовому коллективу и целой организации, органам самоуправления и т.д. Новый взгляд на психологические проблемы управления такого видного методолога, теоретика и практикующего руководителя научной организации вызвал огромный неподдельный интерес участников конференции. Было заметно и его большое удовлетворение и искренний интерес к проблемам. Такой шаг навстречу был для меня мощной научной поддержкой: Андрей Владимирович со своей концепцией пришел на "мое" профессиональное "поле", которое в результате стало совместным, удачно вписываясь и развивая сложившиеся традиции, заложенные еще нашими предшественниками, - Б. Ф. Ломовым, В. Ф. Рубахиным, К. К. Платоновым.
Как и предыдущие совместные командировки, эта поездка сделала человеческие качества Андрея Владимировича еще более привлекательными для меня, но главное, что Тверь нас духовно сблизила, став для меня каким-то символом. А дальнейшие события лишь упрочили этот символ навсегда, его уже ничто не сможет заменить!
В июне 2001 г., еще до наших отпусков, Брушлинский со своими заместителями приступил к обсуждению вопроса о подготовке юбилейной научной конференции нашего Института, которая должна была состояться в конце января 2002 г., а решение об этом было принято еще раньше. Достаточно остро встал вопрос о председателе оргкомитета, так как оба зама, естественно, воспринимали в этой роли директора Института, а Андрей Владимирович настаивал на моей кандидатуре, к принятию чего я психологически не был готов. Первоначально я воспринимал это как изменяемое решение, но многократные переговоры с глазу на глаз показали, что в этом он был непреклонен как только мог бывать, и это знают многие. Его аргументация сводилась к тому, что отмечается двойной юбилей: 30-летие Института и 75- летие со дня рождения Б. Ф. Ломова, и для многих сотрудников Института второе значимее,
стр. 63
а так как я - ученик Бориса Федоровича, то, естественно, должен возглавить оргкомитет этой конференции. Мы вводили в обсуждение самые разные аргументы, например: для психологов из других организаций г. Москвы и регионов это будет абсолютно непонятно, или РГНФ может не дать грант на проведение конференции и т.д. Хорошо помню, что комментируя последний, он шутя сказал: "Несомненно дадут! Все будет хорошо! Ну что вы, коллеги?!". Было ясно видно, что Андрей Владимирович внутренне принял решение, изменить которое нельзя. Я сделал шаг навстречу, приняв груз психологической и организационной ответственности, и приступил к подготовке первого информационного письма для рассылки, формированию рабочей группы и чуть позднее - подготовке заявки на грант.
В связи с конференцией у нас было несколько разговоров по моей инициативе вокруг ее научной программы, но в этом было полное взаимопонимание: фактически он принимал все мои предложения о принципах и конкретном наполнении пленарного заседания, по основным научным направлениям работы конференции, темам двух "круглых столов" и т.д. Его предложения, которые были легко приняты, касались регламента докладов на пленарном заседании и последовательности поздравлений представителями различных организаций, с чего и начиналось это мероприятие. Формулируя свои предложения, Андрей Владимирович проявил высокую степень доверия, так как они относились к разряду политических вопросов в науке, к которым он всегда был очень чувствителен. Во время этих обсуждений невозможно было представить, что содержание юбилейной конференции станет последней темой нашего сотрудничества. Во время конференции все наше взаимодействие было "на ходу", так как у каждого были свои задачи, которые не пересекались, и только какие-то многочисленные, в основном незначительные поводы сводили нас в одном пространстве, которое всегда было публичным и заставляло, хотя и вместе, но не обсуждая, решать те или иные вопросы.
Юбилейная конференция, подготовкой к которой мы прожили трудных семь месяцев, завершилась, и мне казалось, а скорее я просто был уверен, что назавтра все будет так легко и просто и, главное, надолго. И тут трагедия! Я отчетливо помню тот 1 час 30 минут ночи, в котором впервые в жизни общался с криминалистом и с которого пошел отсчет совсем другому времени...
И это время стремительно летит: многое забудется, а что-то, наоборот, станет помниться лучше. Последнее мною хорошо чувствуется уже сейчас! И тот год, который мы живем без Брушлинского, ясно показал: мое понимание Андрея Владимировича не просто возрастает, а происходит это более интенсивно, чем в предыдущие 27 лет! Жаль только, что он уже не может сделать шаг навстречу, так нужный мне сейчас... Спасает память и мысли о таких шагах, и от этого становится уже легче! Ловлю себя на том, что часто думаю и внутренне произношу: "Как понимаю я сейчас Брушлинского!". А каждый Божий день рождает такие непростые ситуации, в которых оказываешься, как раньше он!
Сейчас устанавливается, возможно, не просто другое время, но и другая историческая эпоха. Уверен в том, что нашим Учителям "достались" более тяжелые времена. То, что Б. Ф. Ломов "пробил" Институт психологии в системе Академии наук, сформулировал его научную платформу, за короткий период времени сделал его авторитетнейшим научным учреждением - это безусловно научный подвиг! То, что А. В. Брушлинский провел Институт через тяжелейшие времена радикальных трансформаций в обществе, сохранив его целостность, уникальность и фундаментальность, - в этом содержательно другая заслуга, но также бесспорно составляющая научный подвиг. Благодаря всему этому в нашем Институте продолжают успешно развиваться как традиционные, так и принципиально новые научные направления, общеизвестные и новые формы совместной жизнедеятельности: учебно-педагогической, научно- организационной, научно-практической и др.
Естественно, всех нас ждут в жизни новые испытания, но есть у нас крепкий фундамент и не менее прочное научное строение нашего Института, что было создано Б. Ф. Ломовым, А. В. Брушлинским и многими другими, ушедшими от нас. А потому мы просто обязаны остро переживать ответственность и перед Историей нашего Института, и за наше совместное Будущее...
А. Л. Журавлев, доктор психол. наук, профессор, и.о. директора ИП РАН, Москва
стр. 64
ДЛЯ МЕНЯ ОН ПРОДОЛЖАЕТ ЖИТЬ
Автор: Ю. К. Корнилов
Всякий раз, когда я вспоминаю обстоятельства нашей последней встречи с Андреем Владимировичем, у меня возникает чувство их необычности. Возможно это потому, что теперь я понимаю: это была именно последняя встреча, я прощался навсегда с дорогим мне человеком. Он позвонил мне за несколько дней до юбилейной конференции и пригласил приехать. Я уже более года не бывал в Москве, был нездоров, очень занят, но Андрей Владимирович настаивал. Он напомнил мне о 75-летнем юбилее Бориса Федоровича Ломова, 30-летии Института психологии и его собственном своеобразном юбилее - пятьдесят лет назад он поступил в университет.
Эти несколько дней на конференции Андрей Владимирович, как и всегда, был очень занят, нам удалось поговорить совсем немного. Мне он показался в чем- то неуловимо изменившимся. Как будто он принял какое-то важное решение, и теперь ему спокойно и хорошо, а разные мелкие трудности и неприятности, возникающие по ходу дела, столь незначительны, что совсем не заслуживают внимания. В заключительном выступлении у него даже прозвучали слова о том, что в следующем юбилее он, возможно, уже не будет принимать участия. Это последнее его замечание мне очень не понравилось, и я решил при прощании сказать ему об этом.
30 января начала работу V-я Всероссийская конференция РПО, было очень интересно, много встреч со старыми друзьями, много новых знакомств. Вечером я уже должен был уезжать домой, и перед уходом с конференции вызвал Андрея Владимировича в коридор. Он был все такой же - благодушный и умиротворенный. В коридоре нам поговорить не дали, он, как всегда, был многим нужен, решались неотложные дела. А утром на следующий день мне позвонили и сообщили о его гибели... Я потерял друга и учителя, который многие годы поддерживал наши исследования, помогал справиться с трудностями, очень деликатно направлял наши поиски. И я, и мои сотрудники прекрасно понимаем, что наши работы по практическому мышлению сложились во многом под влиянием этого выдающегося ученого. Об этом я и хочу написать, не пытаясь полностью раскрыть эту тему, а скорее вспоминая наши встречи, обсуждения, впечатления от новых тогда работ и дискуссий по ним.
Однажды приняв участие в моей судьбе, Андрей Владимирович сохранил на все последующие годы свое шефское отношение ко мне и к нашим работам. Как человек высокой культуры, получивший образование у самых выдающихся ученых - психологов и философов, он видел сделанное нами в значительно более широком контексте и старался направлять наши усилия. Мое физматовское образование и знание заводской жизни, видимо, были интересны Андрею Владимировичу.
Наверное, со мной было трудно. Довольно часто мои исследовательские шаги начинались с осознания того, что существует некоторый феномен или зависимость, но я довольно неясно их описывал, не сразу находил доказательства, допускал промахи в интерпретации. А. В. Брушлинский всегда был исключительно терпелив, деликатен, демократичен, прост и доступен. Но когда дело касалось принципиальных научных положений, он был исключительно тверд.
Мы обычно звонили друг другу по телефону, довольно редко писали большие письма, встречались и беседовали в его кабинете или на конференциях. Говорили о многом, но, так или иначе, постоянно спорили. Например, я "привозил" какой-то очередной наш результат, радостно излагал его и спешил повернуть все таким образом, чтобы в нашем споре я был прав. Он же, со своей стороны, сначала радовался вместе со мной нашим успехам, а затем приводил (сразу или позднее) очень убедительные доводы, подтверждающие (снова, в который раз!) его правоту. Возмущенный, я вновь принимался за поиски, переполняемый энергией и желанием наконец-то "победить" своего неуязвимого противника: приблизительно такой была схема наших взаимоотношений. Важно, что в ходе моей "борьбы" я попутно находил много интересных и важных вещей, прямо не относящихся к нашему спору. Основные же тезисы наших дискуссий были чрезвычайно общи: например, А. В. Брушлинский считал, что нет никакого практического мышления, так как невозможно указать критерии его выделения; что не может быть невербализуемого, "молчаливого" знания, ибо мышление неразрывно связано с речью и т.п.
В ходе нашей "вечной" дискуссии и происходило мое обучение и воспитание, за что я и благодарю Судьбу. В итоге мне удалось многое узнать, до некоторой степени преодолеть природную ленность моего ума и разбросанность интересов. Очень важно, что во всем остальном Андрей Вла-
стр. 65
димирович был добр и мягок. Он знал многое о моей жизни, с ним можно было поделиться, будучи уверенным, что тебя не предадут. Не было ни одного случая, когда бы Андрей Владимирович остался равнодушен к моим радостям или бедам, - это был самый искренний и верный мой друг.
Наше знакомство с Андреем Владимировичем состоялось в 1969 г. благодаря ходатайству замечательного российского психолога и организатора психологической науки Эмилии Александровны Фарапоновой. Я приехал в Институт философии, мы прошли в зал заседаний, там Андрей Владимирович, прохаживаясь передо мной по проходу, говорил о прочитанных накануне моих статьях. При этом критиковались не мои эксперименты, а понятие модели, которое я тогда использовал в интерпретации результатов и которое мне очень нравилось. На этой встрече он подарил мне оттиски своих статей и книгу "Культурно-историческая теория мышления". В дарственной надписи говорилось: "... к вопросу о принципиальных трудностях на пути моделирования... в области психологии". Эта книга произвела на меня сильное впечатление, ее параграф о понятиях и построении психологической науки перечитывался неоднократно, а поля исписаны моими вопросами и возражениями.
Весной 1970 г. А. В. Брушлинский выступал оппонентом на моей защите у нас в Ярославле. Конечно же, я помню все подробности тех дней... На следующий день после защиты он пригласил на дружеский ужин Н. П. Ерастова, В. Д. Шадрикова и меня. За столом разгорелся спор. Заядлый и прирожденный спорщик Шадриков доказывал специфичность мышления руководителей и рабочих на заводе, Брушлинский возражал, Ерастов старался примирить спорщиков, а я отмалчивался. Тема казалась мне надуманной, неактуальной. Я и не подозревал, что уже через несколько лет эта тема - мышление в производственной деятельности, а затем - практическое мышление - станет для меня самой важной и интересной.
Впоследствии я понял, что Андрею Владимировичу важно было отстоять идею единого мышления, на которую, в общем-то, Владимир Дмитриевич и не посягал. Тезис о едином мышлении действительно очень важен. При таком взгляде на проблему практическое мышление может быть рассмотрено как вид мышления, и тогда возникнет вопрос о том, какова природа этого единого мышления, обладающего в своих разных видах-проявлениях столь различающимися свойствами. Может быть, разнонаправленность мышления, при предъявлении к нему неодинаковых требований, актуализирует и выявляет различные его возможности и свойства. Или же именно практическое мышление в своих наиболее ярких проявлениях является наиболее полным выражением мышления, а другие его виды всего лишь упрощенный вариант. Чтобы ответить на этот вопрос, требуется рассмотреть мышление в его более сложных формах, в широком контексте с привлечением новых данных, а пока важно помнить, что мышление едино.
В 1972 г. А. В. Брушлинский приезжал к нам на психологический факультет недавно созданного университета и читал лекции по мышлению второкурсникам. В тот период эта помощь была для нас исключительно важна, так как все мы были начинающими преподавателями психологии. Но еще важнее потому, что лекции по мышлению студентам читал известный специалист по психологии мышления, представитель знаменитой научной школы России. С этого времени началась и наша переписка, Андрей Владимирович дарил свои книги и статьи "для строгой критики", как он писал в дарственной надписи.
С первых лет работы на факультете психологии ЯрГУ я стал участвовать в хоздоговорных исследованиях. Работа на заводе давала нам возможность покупать современное оборудование и ездить в командировки, предоставлять базу для студенческой практики и исследовательской работы. Очень важно было и то, что мы получали возможность прямого выхода результатов наших исследований в практику, самой жесткой критики в случае неудачи и настоящее одобрение в случае удачи. Исследования частично были посвящены оптимизации деятельности руководителя на производстве, и это давало мне возможность начать исследования мышления руководителя.
В условиях производства невозможно было изучать "мышление вообще", оно было переплетено с самой производственной деятельностью, поэтому и наши описания, и наша интерпретация результатов рассматривали мышление в контексте деятельности и возникающим из нее. При этом появилось много интересного, в чем-то неожиданного и в картине мыслительного процесса. Так, испытуемые одну и ту же ситуацию видели по-разному, проблемная для одного - она могла не вызывать трудностей у другого. Испытуемые сами обнаруживали проблемность и определяли содержание задачи, которую им предстояло решать, они могли "искать" проблемность в ситуации, а могли игнорировать уже замеченные возмущения. Обнаруживалась и значительная методическая трудность в исследовании мышления на производстве: нередко испытуемые не могли словесно выражать свои мысли; часто мы не знали, какую задачу решает наш испытуемый или не понимали его. По материалам этих исследований к 1980 г. вышел первый сборник статей.
А. В. Брушлинский активно откликнулся на наши исследования. Я стал постоянным участником его теоретических семинаров, обсуждал на них
стр. 66
интереснейшие доклады, выступал также и сам со своими результатами. О некоторых из них я еще расскажу. Но важно, что уже в следующий наш сборник Андрей Владимирович согласился представить свою статью по волнующей нас проблематике. В сборнике 1981 г. была опубликована статья А. В. Брушлинского "Проблема деятельности и психология мышления". В ней Андрей Владимирович раскрыл некоторые основные принципы, которыми важно руководствоваться при изучении практического мышления. При этом он явно учел специфику наших исследований, трудности, с которыми мы сталкивались. "В качестве деятельности, - писал Брушлинский, -выступает труд, игра, учение и т.д., в процессе которых человеческая психика не только проявляется, но и формируется, поднимаясь на все более высокие уровни своего развития. В ходе трудовой, учебной, игровой и прочей деятельности человек формирует также и свое мышление. Рассмотрим этот вопрос более подробно, поскольку он представляет наибольший интерес для данного сборника статей" [3, с. 5].
Это была очень важная в то время статья. Вопрос о взаимосвязи мышления и деятельности был запутан; например, мышление тоже было деятельностью, и тогда для трудовой или спортивной деятельности нужно было добавлять слово "реальная". Сказать: мышление включено в деятельность - было затруднительно, это было равносильно тому, что мыслительная деятельность включена в деятельность... Когда в том же 1981 году одновременно с нашим сборником появилась столь важная для нас статья Б. Ф. Ломова [7], мы гордились тем, что наш сборник уже использует ее основные идеи, а сами они по-своему и ярко раскрываются в заглавной статье А. В. Брушлинского.
В своей статье А. В. Брушлинский широко ссылался на работы С. Л. Рубинштейна, хорошо нам знакомые, но он раскрывал их современное звучание и понимание. "У человека формируется единое, универсальное мышление, и внутри этого единства существуют различные взаимосвязанные уровни умственной деятельности... Можно и нужно различать практическую (специально трудовую) и теоретическую (специально познавательную) деятельность. Они образуют, собственно, единую деятельность человека, поскольку теоретическая деятельность выделяется в особую деятельность из первоначально единой практической деятельности, и ее продукты, результаты затем снова включаются в практическую деятельность как условие развития последней. Так, мышление и вообще вся психика в целом формируются и проявляются в ходе непрерывного взаимодействия человека с миром - прежде всего, в процессе исторически развивающейся деятельности (трудовой, учебной, эстетической и т.д.)" [3, 8, 9].
Очень важным было представление об универсальном мышлении и его уровнях, о единой деятельности человека и взаимодействии ее частей - теоретической и практической. Существенны были также указания на различные виды деятельности: трудовая, учебная, эстетическая и т. д. Известный тезис Рубинштейна о непрерывном взаимодействии человека с миром также очень интересно раскрывался в статье. "Психика, - писал Брушлинский, - это всегда неразрывная связь индивида с миром: - высший уровень отражения действительности и потому высший тип регуляции всей жизни человека" [3, с. 4]. Таким образом, психика и мышление служат не только для того, чтобы верно отражать действительность, но и для того, чтобы регулировать деятельность человека, опираясь на адекватное отражение действительности; возможно, мышление несколько по-разному отражает ее в ходе регулирования разных видов деятельности.
Отсюда делается и следующий важный шаг в рассуждениях Андрея Владимировича: "На этих совсем разных уровнях взаимодействия человека с миром все психическое, отражая действительность, участвует в регуляции движений, действий и поступков. Психическое формируется и объективно проявляется в том, как оно осуществляет эту регуляторную функцию. Вот почему основным и всеобщим методом объективного психологического познания является изучение всех психических явлений через движения, действия и поступки, вообще через внешние проявления человека, которые этими психическими явлениями непрерывно регулируются. Таков вышеупомянутый методологический принцип единства сознания (вообще психики) и деятельности. В силу своей всеобщности он закономерно определяет любые, самые разнообразные методы и методики исследования во всех отраслях психологии: общей, социальной, индустриальной, управленческой и т.д." [1, с. 7].
Для нас такое понимание важнейшего методологического принципа было исключительно привлекательным и важным. Мышление как важная часть психического управляет деятельностью и поэтому его нужно изучать через эту деятельность и во взаимодействии с нею. В другом месте он пишет: "... для того, чтобы стать объектом психологического исследования (познания), человек (испытуемый) в ходе эксперимента, наблюдения, самонаблюдения должен выполнять определенную - хотя бы простейшую - деятельность" [3, с. 4]. Непонятно было - почему же "хотя бы простейшую"? Нам казалось важным, чтобы наш испытуемый выполнял именно трудовую, учебную или эстетическую деятельность. Говоря о закономерностях мышления, выявляемых в общей психологии и психологии труда, Брушлинский подчеркивает, что "в первом из указанных двух
стр. 67
случаев изучаются наиболее существенные, всеобщие свойства, фиксируемые в абстрактных определениях, в "чистом виде", а во втором случае эти абстрактные определения вводятся во все более конкретные условия, соответственно видоизменяясь и получая новую специализированную форму проявления" [3, с. 7].
Эти рассуждения Андрея Владимировича, по нашему мнению, несколько противоречили им же сформулированным принципам. Почему наиболее существенные всеобщие свойства нужно изучать в "чистом" виде, абстрагируясь от деятельности? Нам казалось, что важны и всеобщие закономерности взаимосвязи мышления с деятельностью, что и в этой области существуют как фундаментальные общепсихологические закономерности, так и их конкретные проявления в прикладных областях.
Наша дискуссия на эту тему продолжалась и впоследствии; нам казалось, что мы правы, на нашей стороне был Рубинштейн, который считал "абстрагирование от привходящих обстоятельств" временным шагом в изучении мышления, предполагая затем исследование повседневного мышления "в ходе повседневной практической деятельности. Укорененность его в ход жизни, повседневную практическую деятельность" [11, с. 232].
Интересно отметить, что в 2001 г., когда я составлял хрестоматию по практическому мышлению и собирался поместить там статью А. В. Брушлинского 1981 г., он предложил вместо нее включить его работу 2000 г. "Деятельность субъекта как единство теории и практики" [1]. В этой статье мы с гордостью читали наши имена: "Известные работы С. Л. Рубинштейна и Б. М. Теплова и др., продолженные в настоящее время, в частности, исследованиями Ю. К. Корнилова, А. В. Карпова и других психологов, убедительно показали, что нет "пропасти" между практическим интеллектом и теоретическим мышлением" [1].
Сейчас я перечитываю эту статью Андрея Владимировича и поражаюсь: я вижу ее совсем иначе, чем при первом прочтении. Тогда я замечал только некоторые разногласия в наших представлениях, спешил выстраивать возражения... Сейчас я понимаю, что он одобряет наши усилия и поддерживает нас. И снова дает пищу для ума своей идеей субъектности. И почему "нет пропасти"? Я никогда не писал и не предполагал чего-либо подобного, всегда был приверженцем концепции единого мышления. Меня лишь интересовало, как осуществляется оно, какова его природа...
... Многие наши встречи с Андреем Владимировичем запомнились как радостные, приятные, веселые. Когда он впервые приехал на факультет, после лекций я привел его в нашу лабораторию мышления, где торжественно висели портреты С. Л. Рубинштейна и Ж. Пиаже, написанные по специальному заказу профессиональными художниками. Оценив все достоинства лаборатории, он не без юмора поинтересовался, зачем мы повесили портрет Алексея Толстого, и указал на Пиаже. Скопированный с обложки книги Флейвелла, он был мало похож на Пиаже, которого А. В. встречал на конгрессе в Москве.
А на следующей нашей встрече, в Москве, мы гуляли в каком-то красивом парке, я рассказывал о наших исследованиях, новых результатах, а он, как всегда, одобрял, критиковал. И теперь проблема вербализации для меня навсегда звучит очень радостно и празднично, как исполнявшаяся тогда по радио Первая симфония Гайдна.
В сентябре 1984 г. мы проводили в Ярославском университете всесоюзную конференцию "Мышление и общение в производственной деятельности". И это тоже были солнечные сентябрьские дни, много гостей, среди которых запомнились П. Тульвисте и А. П. Назаретян, В. А. Моляко и В. Л. Васильев, Л. Л. Гурова, А. И. Нафтульев и В. П. Фоминых. Андрей Владимирович тогда впервые побывал у меня дома, но поговорить не удалось: я был организатором конференции. По итогам заслушанных докладов был подготовлен сборник статей. Как это часто бывает, объем был превышен, требовалось сокращать статьи. Меня тогда удивила статья А. В. Брушлинского: несмотря на довольно большой размер, она была настолько монолитна, что я не смог найти ни строчки для сокращения - каждая фраза работала, все было переплетено и увязано.
Содержание этой работы, интересное и важное во многих отношениях, было весьма существенным для нас, изучающих практическое мышление. "Необходимо всегда и полностью учитывать, - писал он, - что вышеупомянутый принцип общения изначально подразумевает социальность не только субъект - субъектных, но и субъект - объектных взаимодействий". Далее на ряде примеров он рассматривал некоторые случаи искажения принципа детерминизма и возникающие при этом трудности. Так, А. В. Брушлинский анализирует работу Л. С. Выготского "Орудие и знак в развития ребенка", в которой показано, "что сначала маленькие дети проходят натуральную (по существу животную, не социальную) стадию своего психического развития, например, в ходе функционирования и формирования практического интеллекта... Благодаря только тому, что речь, знак включается или "вдвигается" в манипулирование ребенком внешними предметами, осуществляется переход от натуральной к культурной (социальной) стадии психического развития, т.е. от низших к высшим психическим функциям" [2].
Брушлинский обращается к тому месту в тексте Выготского, которое и у нас вызывало сильные сомнения. Речь, по Выготскому, начинает
стр. 68
выполнять даже функции мышления, планирования действия и т.п. "Причем сначала, - пишет Брушлинский, - практическая задача решается лишь в речевом плане, с помощью "речевого планирования" и только потом совершается "моторная реализация подготовленного решения", т.е. речь оказывается первичной по отношению к специфически человеческому практическому действию". Справедливо подчеркивая, что планирование и решение задач осуществляются не речью, а мышлением, что планирует и решает проблемы человек в процессе своего мышления, он пишет далее: развитие ребенка во взрослого - это постепенное восхождение на все более высокие ступени и стадии одной и той же, всецело человеческой жизни, осуществляемое в ходе игровой, учебной, трудовой деятельности и общения: "Только в таких реальных жизненных условиях общения и изначально практической деятельности маленькие дети овладевают языком и речью. Слово, обозначающее ту или иную вещь, первично зависит от восприятия этой вещи, от практического контакта с ней в реальной ситуации общения, и уже вторично, по мере своего формирования, слово начинает влиять на выделение определенных сторон в восприятии предмета, на их объединение и т.д. Именно так в данном случае конкретизируется общая проблема деятельности...". У Выготского же "... слово-знак выступало настолько мощным фактором "социализации" натуральной психики ребенка, что само по себе - вне связи с изначально практической деятельностью - обеспечивало свое "внедрение" в детскую психику. Даже специально занимаясь проблемой практического интеллекта у детей, он, как мы видели, сразу же подчинил развитие такого интеллекта изначально решающему влиянию речи" [2, с. 10 - 11].
Мне хотелось обратить внимание только на эту очень важную часть статьи. Исследования практического мышления как бы снова ставили перед нами основные, классические вопросы о природе мышления и деятельности, их нужно было решать адекватно нашим новым результатам. По нашим данным, практическое мышление с трудом вербализуется, иногда это - вовсе "молчаливое знание" [9]. Но ведь оно должно быть неразрывно связано с речью! По-видимому, характер этой связи несколько иной, чем это обычно представляется... Работа Брушлинского подсказывала путь к объяснению.
Интересно читать в связи со сказанным статью Н. Н. Мехтихановой [8], которая была посвящена исследованию вербализуемости-невербализуемости в ходе исследования мышления в лаборатории и на производстве, и критику этой статьи А. В. Брушлинским. Сначала Андрей Владимирович подчеркивает достоинства работы: хорошо и интересно начато сопоставление разных условий для мышления, самонаблюдение справедливо стало предметом довольно подробного анализа, здесь же сказано - очень верно и глубоко - о "размазанности", размытости появления мысли и т.п. И сразу же дается критика с самых разных позиций, автору предлагается очень подробно и на многих конкретных примерах раскрыть более ярко и весомо... В итоге у критикуемого возникает полная картина исследуемой проблемы во всей ее сложности.
Удивительно еще и другое. Обычно очень точный, деликатный, политичный в своих текстах и выступлениях, здесь он - откровенный, прямой, а иногда и категоричный, что, казалось бы, так не похоже на Андрея Владимировича. Таким же он часто бывал и в наших разговорах. Очень часто он искал решение наших проблем вместе с нами. Запомнилось, как он подчеркивал, что характеристика практической деятельности как материальной, а теоретической как идеальной по характеру продукта, составляющего ее цель, не определяет состава практической и теоретической деятельности [10, с. 258]. На одном из его замечательных семинаров я рассказывал о том, что знание того или иного свойства в практическом мышлении нередко не отделено от самого познающего субъекта, от его индивидуальных способов познания. И мы потом вместе придумывали название этой особенности практического мышления. Сначала Андрей Владимирович предложил говорить о "персонифицированности", а потом мы остановились на термине "индивидуализированность". Сегодня его термин мне кажется более удачным: ведь, по сути, речь идет об одном из проявлений субъектности [5].
Наша характеристика начальных этапов практического мышления долго вызывала возражения А. В. Брушлинского. Он был согласен, что в практической деятельности никто не формулирует задачу для субъекта, но не мог согласиться, что задача субъектом может и не формулироваться. Ему казалась неправильным, что профессионал нередко "ищет" проблемы, возмущения или симптомы их приближения, т.е, как бы "ищет проблемные ситуации", но позднее он даже нашел у С. Л. Рубинштейна интересные мысли на эту тему. Недизъюнктивность мышления нам казалась совершенно правильной особенностью мышления, ведь и в практическом мышлении субъект имеет дело с "зонной" заданностью "условий" задачи [1,6].
Андрей Владимирович не успел сказать свое мнение о моей последней книжке. Хотя я и сам, зная его, кажется, мог бы сказать, где и что его бы не устраивало, за что и как он стал бы меня критиковать. В целом же, наверное, он одобрил и ее и нашу хрестоматию...
Для меня он продолжает жить: критиковать, спорить, поддерживать, - все такой же добрый и
стр. 69
надежный друг и учитель, веселый и остроумный собеседник. В наши времена, когда так часто лишь создается видимость чего-то, все, что было связано с Андреем Владимировичем, было подлинным, полноценным, настоящим.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Брушлинский А. В. Деятельность субъекта как единство теории и практики // Психол. журн. 2000. Т. 21. N 6. С. 5 - 11.
2. Брушлинский А. В. Принцип детерминизма и психология мышления // Мышление. Общение. Практика. Ярославль, 1986. С. 7 - 18.
3. Брушлинский А. В. Проблема деятельности и психология мышления // Мышление и общение в производственной деятельности. Ярославль, 1981.
4. Брушлинский А. В. Проблема непрерывного - прерывного в науках о человеке // Мышление и общение: активное взаимодействие с миром. Ярославль, 1988. С. 47 - 52.
5. Брушлинский А. В. Субъект: мышление, учение, воображение. М., 1996.
6. Корнилов Ю. К. Психология практического мышления. Ярославль, 2000.
7. Ломов Б. Ф. К проблеме деятельности в психологии // Психол. журн. 1981. N 5. С. 3 - 22.
8. Мехтиханова Н. Н. Исследование практического мышления: методические проблемы // Практическое мышление и опыт: ситуативность и инструментальность обобщений. Ярославль, 2000. С. 114 - 134.
9. Практическое мышление: специфика обобщения, природа вербализации и реализуемости знаний. Ярославль, 1977.
10. Рубинштейн С. Л. Бытие и сознание. Л., 1957.
11. Рубинштейн С. Л. Очередные задачи психологического исследования мышления // Исследования мышления в советской психологии. М., 1966.
Ю. К. Корнилов, доктор психол. наук, ЯрГУ, Ярославль
стр. 70
УЧЕНИК И УЧИТЕЛЬ
Автор: Б. С. Братусь
23 октября 2002 г. на расширенном заседании кафедры общей психологии факультета психологии МГУ, посвященном ее шестидесятилетию, был прочитан доклад 1 . В нем не содержалось прямой дискуссии, ссылок или упоминаний об Андрее Владимировиче. И, тем не менее, доклад связан с Брушлинским невидимыми нитями. Сделаем некоторые из них видимыми.
Начнем с повода доклада - шестидесятилетия кафедры общей психологии МГУ. Первоначально она называлась кафедрой психологии и была основана Сергеем Леонидовичем Рубинштейном 1 октября 1942 г. на философском факультете Московского университета. Год спустя усилиями Рубинштейна кафедра была преобразована в отделение психологии философского факультета, прошел первый специализированный прием студентов на это отделение, а через пять лет обучения - выпуск первых дипломированных психологов. В 1949 году, в разгар развязанной Сталиным кампании по борьбе с космополитизмом, после "проработок" и "чисток" Рубинштейн был вынужден уйти с поста заведующего отделением 2 . На короткое время заведующим стал Б. М. Теплов (1950 - 1951), а затем - с 1951 по 1966 гг. - А. Н. Леонтьев. В 1966 г. на базе отделения был сформирован факультет психологии Московского университета, который до конца своей жизни (1979) возглавлял его основатель - А. Н. Леонтьев, остававшийся все это время и заведующим ведущей кафедрой факультета - общей психологии. Отношения С. Л. Рубинштейна и А. Н. Леонтьева - особая тема. Оба - признанные классики отечественной психологии, оба разрабатывали фундаментальные общепсихологические проблемы теории деятельности. И одновременно - как это, впрочем, часто бывает среди ученых, работающих в близких направлениях, - сложности взаимоотношений, разногласия, ревность. Тем не менее, уйдя с поста заведующего, С. Л. Рубинштейн оставался профессором кафедры до 1958 г.
А. В. Брушлинский встретился с ним в начале 50-х гг. XX в. в качестве студента отделения психологии. Рубинштейну было тогда за шестьдесят. Позади - славный и горький путь ученого: гонения и поношения, авторитет, имя, ученики. Но несмотря на обилие последних, только одному предстояло стать Учеником с большой буквы и только для одного он стал Учителем - тоже с большой. И доказательство тому - вся последующая научная жизнь Брушлинского, в которой он по-рыцарски (мы еще вернемся к этому определению) отстаивал своего Учителя, смело и упорно вступал в полемику, реабилитировал, доказывал приоритеты. Честно говоря, я не припомню ни одного выступления Брушлинского, где бы он не упоминал и не отстаивал имя Рубинштейна.
Крайне болезненно переживал Андрей Владимирович и, как ему казалось, вытеснение (в прямом и фрейдовском смысле) идей Рубинштейна из учебного процесса на факультете психологии во времена Леонтьева. И потому для него было крайне важно восстановление истории факультета, подлинного значения в ней роли Учителя. Я помню, как он искренне радовался весной 2001 г., когда установили на кафедре рядом два стенда: один, посвященный А. Н. Леонтьеву, а другой - С. Л. Рубинштейну. По моей просьбе он принес хороший фотопортрет С. Л. Рубинштейна, который мы повесили внутри помещения кафедры (рядом с ним теперь и портрет самого Брушлинского - Учитель и Ученик продолжают быть вместе уже в истории). Мы много обсуждали с Андреем Владимировичем предстоящий юбилей кафедры, где он должен был сделать доклад о С. Л. Рубинштейне как ее основателе. Так что мой доклад, публикуемый в следующем номере "ПЖ", должен был прозвучать в день юбилея вместе с его докладом. И хоть соседство не состоялось, память об этом жива, отсутствие Брушлинского на юбилее было невосполнимой утратой.
Теперь о другой нити - собственные исследования и педагогическая работа А. В. Брушлинского на нашей кафедре. Он вел обязательный для специализации по общей психологии курс, в котором, наряду с подробным анализом теории Рубинштейна, знакомил студентов со своими последними разработками в области психологии мышле-
1 Полный текст доклада будет опубликован в следующем номере "Психологического журнала".
2 Чтобы дать почувствовать современному читателю мерзость и опасность происходившего тогда, приведем концовку рецензии на один из лучших в XX в. учебников по общей психологии - знаменитый "Основы общей психологии" С. Л. Рубинштейна. Некто (хочется написать - "никто") П. И. Плотников в главном и практически единственном тогда журнале по педагогике и психологии - "Советская педагогика" (N 4. 1949. С. 19) писал: "Книга С. Л. Рубинштейна оскорбляет русскую и советскую науку в целом, психологию в частности, и отражает "специализированное преломление" его лакейской сущности. Чем скорее мы очистим советскую психологию от безродных космополитов, тем скорее откроем путь для ее плодотворного развития".
стр. 71
ния, психологии субъекта. Он очень тщательно готовился к каждой лекции, никогда их не пропускал, несмотря на директорскую занятость, всегда подчеркивая приоритетную важность для себя лекций на нашей кафедре. Вернее сказать - на своей кафедре, ибо он был до конца дней своих профессором (пусть и не на полную ставку) кафедры общей психологии факультета психологии МГУ - правопреемницы рубинштейновско- леонтьевской кафедры, и потому должен был участвовать в юбилее не просто как приглашенное лицо, а как сотрудник.
И наконец, еще одна нить. 30 января 2002 г. открылась конференция Российского психологического общества. Во второй половине этого дня состоялась пленарная дискуссия по общей психологии. Заявленные дискутанты (в их числе был и я) - на сцене Дворца культуры МГУ, а А. В. Брушлинский - в зале. По мере того, как дискуссия обострялась, А. В. стал пересаживаться от ряда к ряду все ближе к сцене, словно идя на подмогу к обижаемой кем-то общей психологии.
Вечером - банкет для гостей и участников конференции. Признаться, никогда раньше не видел Брушлинского столь умиротворенным, обаятельным, доброжелательным, как в тот вечер. С небольшой, чисто символической рюмкой в руке он обошел весь зал, подходя к образовавшимся группам, что-то желал, разговаривал (не хочется ничего привносить, но тянет написать - прощался; именно таково было ощущение у многих на следующий день). Подошел к группе, где был и я с коллегами, сказал: "Вы сегодня прекрасно говорили о значении общей психологии, поздравляю". Стоящий рядом В. В. Умрихин (тоже один из основных дискутантов, защищавших идею общей психологии) ответил: "Мы чувствовали Вашу поддержку и готовность прийти на помощь". - "Этого не понадобилось, - сказал Андрей Владимирович, - вы очень хорошо со всем справились". У меня вырвалось: "Андрей Владимирович, Вы настоящий рыцарь общей психологии!" Он смущенно отмахнулся: "Да какой там рыцарь, бросьте". И помолчав немного, тихо, словно для себя: "Время рыцарей прошло...". Спустя часа два он был убит в подъезде своего дома.
Наверное, он прав. Время рыцарей прошло. А вот рыцари остались, ведь времена не выбирают, но, попадая в них, живут и умирают. Или, что более свойственно рыцарям, - погибают.
Б. С. Братусь, доктор психол. наук, профессор, зав. кафедрой общей психологии МГУ, Москва
стр. 72
НЕЗАБЫВАЕМЫЕ УРОКИ
Автор: М. И. Воловикова
Впервые я увидела "их" в 1972 г. на одном из первых субботников в недавно созданном академическом Институте психологии. "Они" - это сотрудники сектора философских проблем психологии, тогда работавшие в Институте философии Академии наук, но вскоре собирающиеся всем отделом переводиться во вновь организованный институт. Собственно "они" и были уже важной частью этого нового научного центра академической психологии. Сектор был создан в 1946 г. выдающимся отечественным ученым - тогда первым из психологов, ставших членом-корреспондентом Академии наук, - Сергеем Леонидовичем Рубинштейном. Позднее много раз и в подробностях пришлось услышать эту историю, потому что коллектив сектора ее трепетно хранил, да и сам становился уже Историей науки. Такие известные, "хрестоматийные" имена: Елена Александровна Будилова, Константин Константинович Платонов, Яков Александрович Пономарев, Людмила Ивановна Анцыферова, Екатерина Васильевна Шорохова... Среди них навсегда вместе стоят имена двух "хранителей" наследия Рубинштейна - Ксении Александровны Абульхановой (Славской) и Андрея Владимировича Брушлинского.
Знакомство состоялось в 1972 г., но за прошедшие с тех пор годы и десятилетия Андрей Владимирович внешне почти не изменился. Та же подтянутая фигура, внимательный взгляд, обращенный к собеседнику, точность и аккуратность движений. Во время субботника на нем был плащ и черный берет. Тот осенний день остался на снимке. Фотограф, конечно, не догадывался, что фотографирует будущего директора Института психологии. Тогда Брушлинский только готовился к защите докторской диссертации.
Мы встретились как учитель и ученик. Учитель - Андрей Владимирович - сама добросовестность, ответственность и безграничное желание поделиться своими знаниями и умениями. Ученик - то есть я - оставлял желать лучшего... Но память так ясно воспроизводит это время. Многочасовые (!) занятия со всеми, кто проявил хоть какой-то интерес к научному наследию Рубинштейна, детальнейшие объяснения принципа детерминизма, закономерностей мыслительного процесса. В те годы Андрей Владимирович начал разрабатывать положение о "недизъюнктивном" характере психического, о неразрывном единстве биологического и социального в человеке, открыл феномен "немгновенного инсайта". А когда началось экспериментальное исследование мышления (Андрей Владимирович называл работу "совместной"), это оказалось для меня настоящей школой и науки, и жизни. Он мог без устали объяснять цели и задачи работы, тактично поправлять ошибки и показывать, как нужно строить общение с испытуемым, чтобы и не "давить", но и позволить максимально раскрыть мыслительный процесс. В методике, в анализе не было ничего недоговоренного. Можно было наблюдать, как он сам проводит эксперименты. Надо сказать: Андрей Владимирович был прекрасным экспериментатором. Одним, на первый взгляд, "нейтральным" словом ему удавалось оживить активность, любознательность испытуемого. Настоящие "немгновенные инсайты" наблюдались как раз в тех экспериментах, которые проводил Брушлинский. И еще это особенное, уважительное отношение к человеку. Будучи начинающим психологом, я долго думала, как можно определить принцип взаимодействия в эксперименте, пока он не оформился в слова: "Экспериментатор, полюби испытуемого!".
Когда же дело доходило до анализа полученных протоколов, то это производило незабываемое впечатление. В 70-е годы за спиною у Брушлинского был уже почти двадцатилетний опыт проведения подобного анализа - и это чувствовалось во всем. Предполагаю, что уже во время самого эксперимента он делал точный анализ, поэтому всегда вовремя произносил нужное слово. Микросемантический анализ, несомненно, целое искусство: здесь нет заданных шаблонов, обучиться ему трудно (я бы даже сказала - почти невозможно) без "носителя" традиции. Мне представляется теперь, что здесь огромное значение имела "добрая старая психология", которую отличало безграничное внимание к законам душевной жизни, а главное - к едва заметным "мелочам". Можно это определить также как рабочий навык к особой вдумчивой и неторопливой наблюдательности. Традиция, идущая как от европейской психологии (прежде всего - от гештальтпсихологии), так и отечественной. Забавно сейчас вспоминать, как я пыталась противостоять всей этой традиции и непременно сделать все по-своему. Я благодарна Андрею Владимировичу, что он не высмеивал эти попытки, а лишь тактич-
стр. 73
но предоставлял в мое полное распоряжение качественные анализы, проведенные им самим. И это называлось им - "параллельный анализ"!
Другой урок касался чисто деловых отношений. Сейчас, перечитывая публикации Брушлинского тех лет, я замечаю слова, ничего не значащие для меня в то время: "половина экспериментов выполнена и проанализирована Воловиковой". Это он заранее оговаривал юридически корректную форму моей последующей защиты кандидатской диссертации. А в первую статью с анализом результатов эксперимента (1976 г.) он включил мою фамилию как соавтора, хотя в те годы я едва ли была в состоянии подправить пару букв (только совсем недавно, работая в совместном исследовании с западными коллегами, я узнала, что это правило, принятое в мировой психологии, - поэтому у них так традиционно много соавторов в экспериментальных статьях).
После защиты мною кандидатской диссертации, когда мы уже не работали вместе, Андрей Владимирович помог мне, подкорректировав на будущее мои научные планы общей темой: "Мышление и личность". То, что для экспериментов были выбраны моральные задачи, - это заслуга моего учителя. Дело в том, что для многих знавших Андрея Владимировича людей он был человеком высоконравственным.
Нравственность - это мир, определяемый как раз "мелочами". Нельзя "чуть-чуть соврать", "совсем крошечку украсть" и оставаться при этом образцово нравственным человеком. Брушлинский не просто обладал особым чувством этой невидимой границы, но унаследовал многовековой нравственный капитал своих именитых предков. Поэтому вести себя нравственно было для него просто и естественно, а допускать какие-либо поблажки (что делать, жизнь ставит иногда свои жесткие условия) - оказывалось непереносимо трудным и мучительным.
Став в 1989 г. директором Института психологии, по-прежнему оставаясь "ровным", корректным, вежливым, точным, Андрей Владимирович очень быстро овладел административными навыками. Брушлинский оказался очень достойным директором. Он был настоящим рыцарем науки. Только очень честный человек мог провести Институт через последнее, действительно разрушительное для отечественной науки десятилетие, приумножив при этом научный капитал. Публикации, конференции, симпозиумы, дискуссии и защиты диссертаций - теперь все это представляется почти чудом на фоне финансовых обвалов, промерзших батарей, постоянных сокращений штата сотрудников, реальной невозможности готовить в лабораториях научную смену.
Поддерживало и то, что в Институте воцарилась очень мирная, дружественная атмосфера взаимной поддержки и уважения. Атмосферу эту определял Брушлинский своей интеллигентностью, то есть способностью ценить и уважать чужие взгляды, даже если они не совпадали с его собственными. Так он поддержал создание научной группы православной психологии, хотя сам был далек от вопросов веры.
За время директорства Андрей Владимирович ничего материально существенного не приобрел. В его маленькой квартире мне довелось быть один раз. Это было очень давно, вскоре после моей защиты, когда я помогала оформлять диссертационные дела живущей в далеком Казахстане Баян Есенгазиевой. Помню, как Андрей Владимирович показывал небольшой прудик, находящийся перед домом, шутя называя его "озером". Письменный стол стоял у окна, с видом на это "озеро". У Андрея Владимировича был ежедневный "урок" - написать не менее семи или восьми страниц нового текста. И, насколько я помню, он стремился этот урок всегда выполнять. Наверное, когда он отрывался от рукописи, то смотрел в окно, на "озеро". Думаю, он очень любил природу, даже в тех малых формах, которые мог предоставить ему московский район Беляево.
Брушлинский так радовался новому времени "победы демократии". Пережив в юности тоталитаризм, он до глубины души ненавидел эту государственную форму унижения человека. В 1991-м мы все оказались перед выбором между "материей" и "духом". Материальную составляющую жизни постперестроечное время подвергло жестким испытаниям, но духу стало свободнее. А. В. Брушлинский совершенно точно сделал выбор в пользу духа и одержал свою личную победу: сохраненный им Институт психологии остался хорошо работающим научным подразделением Российской академии наук, в изданных книгах - почти полувековые результаты работы.
И все-таки на этом бодром утверждении сердце не может остановиться. И у кого могла подняться рука на этого интеллигентнейшего человека, искреннего гуманиста?
М. И. Воловикова, канд. психол. наук, ИП РАН, Москва.
стр. 74
МЫ БЛАГОДАРНЫ ВАМ, АНДРЕЙ ВЛАДИМИРОВИЧ
Автор: Т. Н. Ушакова
Излишне повторять, какую светлую память оставил Андрей Владимирович Брушлинский в сознании людей, встречавшихся и работавших с ним и даже просто наблюдавших его со стороны. Мысль снова и снова возвращается к событиям и эпизодам, где светлая сущность Андрея Владимировича находила свое ясное выражение. Он был деликатным и нежным человеком, и это создавало особую ауру вокруг него. Деликатность была его натурой: он так говорил, двигался, а в особенности деликатно взаимодействовал с людьми. Атмосфера уважительности и деликатности была и в его семье: жена Тамара вполне соответствовала этому духу. Не поверю, если кто-нибудь скажет, что видел Андрея Владимировича злобным, недоброжелательным, слышал от него грубое слово.
Думаю, именно эта сторона личности Андрея Владимировича оказалась главной, учитывая ту роль, какую он сыграл в Институте, пробыв более десяти лет его директором. Напомню, что Андрей Владимирович вступил в эту должность в 1989 г. после смерти Б. Ф. Ломова, директора сильного и любимого сотрудниками. Ситуация выбора нового руководителя была в высшей степени непростой и неоднозначной: в период, предшествующий голосованию в Институте по кандидатуре на пост директора, Андрей Владимирович пользовался поддержкой немногим более чем половины сотрудников, что и проявилось в результатах голосования. Но вот уже в 1993 г., когда пришло время избрания директора на новый срок, результат голосования оказался головокружительным: сотрудники Института почти полным составом сказали Андрею Владимировичу: "Да, мы хотим, чтобы Вы были нашим руководителем". Андрей Владимирович справедливо, хотя и несколько застенчиво гордился этим голосованием. Важнее всего, что этот результат не был случайным, а как бы вобрал в себя то, что произошло в институте за прошедшие четыре года: утихомирились страсти, ушли противостояния, прекратились жалобы, сотрудники имели возможность работать без ненужного давления. Конечно, трудности сохранялись: мучила низкая материальная обеспеченность, необходимость нахождения дополнительных заработков, - ведь это было начало 90-х г., время перестройки, социальных катаклизмов, соблазнов больших заработков в других местах. Но сотрудники Института держались, понимая, что трудности объективны, а Андрей Владимирович всегда проявлял о них заботу, оказывал поддержку, ценил каждого.
Среди другого, известного об Андрее Владимировиче, мне особо дорога его языковая деликатность. У него был редкий дар чувствовать и ценить произносимое и написанное слово. Помню, как он ненавязчиво и не менторски приучал сотрудников произносить слово рефлексия с ударением на втором е (тогда как мы все по старой привычке делали ударение на и). Помню, какими тонкими и точными бывали его редакторские замечания. В памяти остался его изысканный юмор и радостный, почти детский отклик на остроты других. Не знаю наверно, но думаю, что он писал стихи. Его собственная речь, устная и письменная, была безупречной. Мне приходилось видеть его черновые рукописи, и поражало то, что они выглядели как редакторски отработанные тексты - без единой самой ничтожной грамматической ошибки. Это очень редко встречается даже среди образованных психологов. Высказывания Андрея Владимировича отличались логичной выстроенностью и ответственностью. Думаю, именно на эти качества обратил внимание Борис Федорович, когда в конце своей жизни предложил Андрею Владимировичу пост главного редактора "Психологического журнала" - любимого своего детища. Журнальное дело, видимо, по своей глубинной сущности удивительно подходило способностям и интересам Андрея Владимировича, и он очень дорожил им.
Большую заинтересованность проявлял он и в отношении журнала "Иностранная психология". Старался помогать материально и административно, просматривал номера перед их отправкой в типографию, предпринимал усилия для расширения аудитории читателей издания, привлекал к нему внимание Академии.
Низкий поклон Вам, Андрей Владимирович, за все доброе, что Вы несли с собой.
Т. Н. Ушакова, доктор психол. наук, профессор, ИП РАН, Москва.
стр. 75
ШАГНУВШИЙ В XXI СТОЛЕТИЕ (некоторые эпизоды-воспоминания об А. В. Брушлинском)
Автор: В. В. Белоус
Зная о неизбежном вмешательстве субъективизма в интерпретацию поступков и действий человека, я стремился рассказать о А. В. Брушлинском так, как это было на самом деле, - используя факты, снизив до минимума эмоциональный аспект воспоминаний. Это очень важно для истории психологической науки, особенно для тех, кто будет воспринимать Андрея Владимировича по научным источникам, оставляя в стороне знания о нем как о человеке удивительной души и жизненной ценности.
Эпизод первый. Защита А. В. Брушлинским 15 декабря 1977 г. диссертации на соискание ученой степени доктора психологических наук "Психологический анализ мышления как прогнозирования". Накануне защиты внезапно заболел официальный оппонент - В. Н. Пушкин, ученый совет утверждает четвертого оппонента - К. М. Гуревича. Обстановка не проста, возникает острая полемика между О. К. Тихомировым и А. В. Брушлинским по вопросу понимания соотношения дизъюнктивного и недизъюнктивного на человеческом и машинном уровнях. В сложившейся ситуации А. В. Брушлинский блеснул эрудицией, аргументированностью, культурой спора, напористостью, дипломатичностью; он не сдал в этой дискуссионной борьбе ни одной своей научной позиции и показал себя ученым, прокладывающим магистральные пути развития психологической науки и ее духовным лидером. Сидя в зале и фиксируя все происходящее, я понял, каким нужно обладать личным мужеством, быть компетентным и психологически зрелым исследователем, чтобы в разбушевавшемся море человеческих страстей одержать блестящую научную победу.
Эпизод второй. В декабре 1982 г. на заседании того же самого ученого совета состоялась моя защита докторской диссертации "Психологические симптомокомплексы и инварианты темперамента". Собрался весь цвет психологической науки и среди них - жизнерадостный Брушлинский. Он всю многочасовую процедуру защиты простоял на ногах, хотя в зале были свободные места. Только после я осознал, что это означало. В моей диссертации впервые принципы теории систем применялись в исследовании структуры и типов темперамента, в докторской диссертации Брушлинского те же самые принципы теории систем - в исследовании мыслительного процесса. Он быстро уловил общее в разных темах, погрузился в сопереживание, ничего не замечая вокруг себя: Брушлинский был влюблен в науку и думал о ней основательно в любых обстоятельствах.
И другой любопытный факт. Когда началась бурная и конструктивная полемика, Брушлинский молчал. Тогда это означало только одно: он не позволял себе непрофессиональных выступлений и строил свой авторитет на фундаментальной и адекватной основе (моя диссертация была из области психологии индивидуальных различий).
Эпизод третий. В 1989 г. я был приглашен на чествование столетия со дня рождения С. Л. Рубинштейна. Мой доклад, построенный с использованием положений Рубинштейна о субъекте деятельности и отражающий функциональную роль структур интегральной индивидуальности общающихся партнеров в затрудненной познавательной деятельности, был включен в программу симпозиума, руководимым Л. И. Анцыферовой. В зале присутствовал и А. В. Брушлинский. На каком-то этапе своего сообщения я произнес слова: "Жизнь Рубинштейна - настоящий научный подвиг". В зале, где находилось много рубинштейновцев, раздались возгласы, аплодисменты и что- то патетическое. Тут же подошел ко мне Брушлинский, весь светящийся и безгранично радостный, и крепко пожал мне руку. Этого, и думаю, вполне достаточно, чтобы заключить, что Рубинштейн и Брушлинский - единое целое в делах и научных исканиях.
Эпизод четвертый. С исключительной ответственностью относился А. В. Брушлинский к организации и проведению крупных научных мероприятий. Я мог наблюдать за его поведением во время работы Учредительного съезда Российского Психологического Общества (1994) в период обсуждения программы деятельности и устава РПО, членов координационного Совета и Президиума РПО; на этапе реализации научной программы съезда и формирования редакционно-издательского органа РПО. Он внес существенный вклад в решение всех вышеперечисленных проблем. Специалисты благодарны ему за помощь в создании "Психологического информационного бюллетеня", журналов "Иностранная психология", "Ежегодник РПО".
Таким же активным предстал передо мной А. В. Брушлинский на III Международных научных Ломовских чтениях "Принципы системности
стр. 76
в современной психологической науке и практике" (1996). Его выступление на Пленарном заседании отличалось глубиной анализа, он показал перспективы развития психологической науки в регионах и в центре.
Эпизоды, эпизоды, эпизоды... Кратковременных деловых встреч с Брушлинским на моем счету множество. С ним можно было обменяться информацией в его рабочем кабинете, по телефону (служебному и домашнему), в шумных коридорах института, на совещаниях, конференциях, защитах диссертаций и просто мимоходом. Он всегда находился в фокусе общающихся партнеров, обладал особой силой притяжения людей к себе и такой же силой воздействия на них. Особенно обстоятельно проходила встреча в его кабинете. Он всегда садился напротив и создавал обстановку непринужденной, доверительной и раскованной беседы; говорил ясно, емко, убедительно и конструктивно. Так было при обсуждении моей последней статьи, в которой он выделил ряд положений, позволивших ему объявить меня пионером в разработке проблем всеобщей индивидуальности. Как правило, встреча завершалась вручением памятного авторского или коллективного научного труда с автографом. Так я стал владельцем редчайших книг. А на коллективной работе Института психологии РАН "Психологическая наука в России XX столетия" А. В. Брушлинский написал: "Глубокоуважаемому Валерию Владимировичу - об одном из итогов нашего бурного двадцатого века. 22.IX.97 г."
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Брушлинский был яркой индивидуальностью, обладающий глобальными всеобщими характеристиками человека будущего. В его психологическом портрете можно было обнаружить интеграцию таких важнейших образований, как открытость и независимость от взглядов и убеждений отдельных персоналий; способность к выдвижению, разработке и осуществлению магистральных идей; умение выражать интересы разнотипных индивидуальностей; общепризнанный авторитет и духовное лидерство; масштабность интеллекта, глобальность и ответственность; опыт и разумность его использования и т.д.
Гармоничный сплав всеобщих свойств индивидуальности - это, как я полагаю, ядро психологии мудрого человека. Убежден, что А. В. Брушлинский находился в согласии с психологией всеобщей индивидуальности и тем самым принадлежал к той части человечества, которая уверенно шагнула в XXI столетие.
...Задача детально проследить жизненный и творческий путь ученого в целом по плечу только его ученикам и коллегам. Я ограничился лишь описанием и анализом некоторых эпизодов из жизни Брушлинского с целью показать, каким человеком был ученый с мировым именем, творец недизъюнктивной психологии субъекта.
В. В. Белоус, доктор психол. наук, профессор, Пятигорск.
стр. 77
АНДРЕЙ ВЛАДИМИРОВИЧ БРУШЛИНСКИЙ В МОЕМ СЕРДЦЕ*
Автор: В. Маттеус
Мой интерес к русской психологической науке (в то время она называлась "советской психологией") был пробужден благодаря статье Андрея Владимировича "Основные проблемы и перспективы математизации психологии мышления", вышедшей в 1975 году. Экхарт Ширер (Eckart Scheerer), мой коллега, прошедший во время своего пребывания в Соединенных Штатах курс русского языка, сделал перевод только что опубликованного текста, который он и предложил обсудить на нашем семинаре по когнитивной психологии. На меня произвел такое глубокое впечатление нестандартный (для нас) стиль холистического мышления Андрея (связанный с "неаддитивностью" мыслительного процесса), что я обратился к оригинальному тексту, опубликованному в "Вопросах психологии", постоянно прибегая к помощи словаря и подбирая значения, руководствуясь переводом Ширера. Таким образом, Андрей и Экхарт открыли мне двери в русскую психологию и русский язык.
Вскоре я обнаружил, что немецкие переводы публикаций на русском языке являются в основном неполными и устаревшими, и это побудило меня к поиску русских журналов и книг. В 1979 г. мне прислали новую книгу Андрея "Мышление и прогнозирование", которую я просто "проглотил". Через две недели я послал подробный комментарий (на английском) на Ярославскую, 13, выражая свое восхищение "четким изложением и хорошо аргументированным решением некоторых из наиболее центральных проблем ... психологии мышления. Она действительно дала мне мощный импульс к прояснению моих собственных взглядов на эти вопросы и обеспечила очень полезными идеями. Я думаю, Вы сделали крупный шаг вперед в рамках программы, намеченной Рубинштейном. Я сожалею, что успел закончить свою диссертацию, посвященную мыслительному процессу в ассоциативном эксперименте, прежде, чем я познакомился с Вашим исследованием. Со многими вопросами, которые Вы обсуждаете, я столкнулся на собственном опыте, и, Как теперь вижу, выход был далек от оптимального по причине нашего печально известного отсутствия подготовки в диалектическом мышлении" (мой личный архив).
Упомяну только две проблемы, новое понимание которых я получил из книги Андрея: два способа анализа психологических явлений (постепенное разложение на сопоставимые элементы и абстрагирование от деталей, объединяющих эти элементы); понимание континуальности и саморазвития процесса мышления. Обе эти идеи составляли резкий контраст привычным блок-схемам, построенным из множества независимых процессов, которыми я был так неудовлетворен. Именно это различие между диалектическим стилем мышления Андрея и тем, к которому я привык, следуя главному направлению западных публикаций, и побудило меня сопоставить эти стили во введении к "Советской психологии мышления".
Мое письмо так и не дошло до адресата, как я узнал в 1982 г., когда я встретился с Андреем в Москве в первый раз. Он пришел на психологический факультет МГУ, где я был в качестве гостя, и мы в течение нескольких часов занимались обсуждением нашей общей темы: анализ через синтез как центральный механизм продуктивного мышления и методологические проблемы его ис-
*Перевод с английского Ю. И. Александрова.
стр. 78
следования. Беседы с Андреем (даже по телефону) всегда были удовольствием для меня. Не оставаясь равнодушным к моим трудностям с языком, Андрей говорил, тщательно артикулируя слова, а его мысли всегда были удивительно ясными. Когда я изложил собственные представления относительно применения идеи анализа через синтез к дункеровской концепции "анализа промежуточной цели" или описанию "иерархии изменения перспективы при решении проблемы" (структура матрешки), то был поражен проницательностью Андрея и страстностью его критики.
В 1982 г. (так же как в 1984 и 1986) я пытался собрать свидетельства о жизни коллег, которые работали на таком далеком от нас "континенте". Мне пришлось изменить множество моих предубеждений (например, что советская психология является скучной идеологической пропагандой), и я надеялся, что также сумею помочь понять это моим коллегам дома.
В 1984 и 1989 гг. я имел возможность находиться на Ярославской, 13, занимая стол в комнате коллег Андрея и беседуя с ним каждый день. Я чувствовал себя легко, спокойно, действительно как дома. В то время я был потрясен его детальным знанием истории психологии и еще больше его неискаженным представлением о ней. Я понял, что русские читатели увидят в последних публикациях Рубинштейна совершенно другие вещи (например, его мужество и независимость), нежели западные, некоторые из них осуждали его как "сталиниста".
Впоследствии нам удалось организовать для Андрея два официальных визита в психологический институт Бохумского университета (1990, 1993), откуда он мог посещать другие немецкие институты (Гамбург, Бремен, Мюнстер, Марбург). Несколько раз я имел возможность сопровождать его и помогать при переводе лекций и дискуссий. Андрей всегда был приятным и тактичным гостем. Часами мы сидели вместе, обсуждая наши общие темы - перечень их стал достаточно длинным, но центральный вопрос касался различий между двумя описаниями мышления: как живого процесса и как серии операций. Андрей помог мне понять, что "процесс" означает диалектический способ мышления, который порождает и объединяет ограниченный и ригидно повторяющийся ряд абстрактных действий (операций), - способ в смысле подчинения одной операции другой и конкретизирования каждой из них в соответствии с актуальной ситуацией. Проблема, стоящая за нашими бесконечными размышлениями, касалась понимания разницы между эксплицитными и имплицитными психологическими процессами. Я допускаю, что многие мои методологические предпочтения, связанные с экспериментальным исследованием, в тот период находились под глубоким влиянием идеала "микрогенетического анализа", как он был разработан, замечательно продемонстрирован и верифицирован Андреем Владимировичем. Даже то, что в моей последней книге, - исследовании диалектического мышления (Denken dialektisch gedacht, 1999), - я упомянул Брушлинского около 10 раз, свидетельствует, насколько я усвоил его концепцию.
В течение 90-х гг. XX в. Андрей посылал мне несколько своих статей и книг, большая часть которых была посвящена проблеме "субъекта в психологической науке", и я писал комментарии к ним. К концу тех лет мои интересы стали постепенно отходить от психологии. Может быть, Андрей был немного огорчен моим бездействием: мои ответы под конец стали реактивными и невключенными, после того как в течение 20 лет моей научной карьеры он был для меня самым стимулирующим, даже решающим образцом.
В. Маттеус, Бохумский университет, Германия.
стр. 79
ТВОРЧЕСКИЙ ДАР ОБЩЕНИЯ АНДРЕЯ ВЛАДИМИРОВИЧА БРУШЛИНСКОГО
Автор: А. З. Шапиро
Мне бы хотелось написать о том, что творчество Андрея Владимировича Брушлинского включало в себя не только область собственно научную, но и затрагивало сферу межличностного общения. Взаимодействие с людьми составляло немаловажный компонент его творчества. Утверждаю это на основе своего личного опыта, ибо именно в этом Андрей Владимирович оказал влияние на мое профессиональное становление как психолога, и не только мое.
Впервые мы встретились в 1977 г., я тогда был студентом 5-го курса факультета психологии МГУ, а он старшим научным сотрудником ИП АН СССР. Незадолго до нашей встречи у него вышла книга по проблеме природных предпосылок психического развития, которую он мне тогда подарил. Моя позиция как студента кафедры возрастной психологии факультета психологии МГУ была очень далека от его теоретических воззрений. Несмотря на это, с самого начала у нас завязался диалог, оказавшийся для меня очень конструктивным, повлиявшим на мою научную судьбу. С этой первой встречи я понял, что любая теоретико-психологическая концепция развивается в ходе научных дискуссий. Культурно-историческая теория Л. С. Выготского в этом плане не является исключением, и позитивно-толерантная критика очень важна для ее дальнейшего развития, особенно если она исходит из того, как писал B.C. Соловьев, "зерна истины", которой эта концепция сильна и которую, возможно, искажает... (именно поэтому она нуждается в критике). Ученые же, осуществляющие такую критику, должны рассматриваться скорее как друзья данной концепции, способствующие ее дальнейшей разработке и усовершенствованию, чем ее непримиримые оппоненты. Поэтому несомненно позитивны усилия А. В. Брушлинского и его вклад в развитие культурно- исторической теории, в частности по вопросам, связанным с проблемой качественной специфики человека, роли биологического и социального в его поведении и психическом развитии. Парадоксально, но он, стойкий последователь С. Л. Рубинштейна, был действительно озабочен тем, насколько успешно развивается культурно-историческая концепция, каковы ее слабые стороны и возможности их преодоления.
Андрею Владимировичу было свойственно не только самое принципиальное отношение к ключевым теоретико-методологическим и конкретно научным вопросам, но и очень серьезное и, одновременно, открытое, непредвзятое, хотя и деликатное, отношение к людям: поэтому каждая беседа с ним была событием. Общение с Брушлинским не было простым, но всегда принципиальным, причем не только честным, но и вежливым: он начинал разговор с определения позиций и в этом был порой довольно резок (хотя и предельно вежлив), но в конце беседы всегда возникало ощущение того, что твоя точка зрения самым серьезным образом принимается, ценится. Это проявлялось и в работе с научными текстами (он был замечательный редактор!), которая у него была филигранной не только на логико-содержательном, но и на личностно-психологическом уровнях. Он по сути дела помогал авторам сформулировать то, что они действительно хотели сказать, не идя на компромиссы, добиться наиболее точного выражения своих мыслей.
Общеизвестно, что Андрей Владимирович был демократичен в непосредственном общении, как живом, так и в телефонном: не признавал автоответчиков, и его традиционное "у телефона" играло определенную психотерапевтическую поддерживающую роль для многих коллег. В своих научных разработках он был далек от проблематики психологической помощи, психотерапии, но, можно сказать, что в своей роли руководителя нашей психологии в сложный переходной период ее развития и в повседневной жизни профессионального сообщества он являлся реальным практическим психологом, причем гуманистически-ориентированным. В 1992 г. он писал: "сейчас многие нуждаются в особой психологической помощи, в удалении окисла тоталитарного прошлого, прежде всего нетерпимости, по сути дела непозитивности"*.
А. В. Брушлинский был антитоталитарен и хорошо понимал что в России наряду с теми проблемами, с которыми сталкиваются профессионалы во всех частях мира, мы имеем дело с трудностями специфически отечественными. Он отражал как в своем творчестве (научном и социальном), так и в личности те стороны отечественной психологии, которые являлись оппозицией тоталитаризму, на протяжении десятилетий практиковав-
* Брушлинский А. В. К читателю. Предисл. к книге Н. Пезешкиана "Торговец и попугай: восточные истории и психотерапия". - М, 1992. С. 5 - 8.
стр. 80
шему контроль за сознанием и жестокую манипуляцию советскими людьми, нередкое подавление в них как духовных, так и душевных проявлений. В этом контексте можно утверждать, что "субъектный подход" для него был не только теоретико-методологической схемой, но и являлся живой моделью творчества в общении.
Очевидно, что сама его профессиональная идентичность как психолога была близка к духовному выбору и ценностна по своей природе. Это существенным образом отличалось от позиции многих наших коллег, которые связывают профессионализм прежде всего с добыванием денег, с экономической плоскостью человеческого существования, отчего в реальной жизни российского профессионального психологического сообщества много негативного, нетерпимого, конфликтного, агрессивного. А Андрей Владимирович в любой ситуации непременно хотел выйти не просто на компромиссное разрешение противоречий, но на позитив, таким образом формируя здоровое и творчески ориентированное, толерантное психологическое сообщество.
Понятие "толерантность", все более активно входящее в научный обиход современной психологии, имеет два значения: "терпимость" и "принятие". Традиционно (особенно в русской культуре) толерантность рассматривается в негативном контексте - как противоположность нетерпимости, терпимость к различным точкам зрения, несовпадающим с позицией субъекта. За этим, как правило, стоит скрытая, подавленная агрессия, невысказанное несогласие. Истинная же (позитивная) толерантность, в частности, во взаимоотношениях между людьми - это вовсе не терпимость, а искренняя заинтересованность в жизни другого человека, безусловное принятие жизненного выбора, безоценочное принятие его личности, отношение к нему как к самодостаточному и самоценному субъекту. И еще толерантность, в противоположность манипулированию, - это уважение ценностей и смыслов, значимых для другого, заботливая поддержка в "логике его собственных усилий" и, вместе с тем, стимулирование другого принятию на себя ответственности за собственную жизнь и собственное творчество (в современной гуманистической педагогике это называют "методом естественных следствий").
Такое отношение к другим людям было присуще А. В. Брушлинскому. При этом он сам всегда шел своим собственным путем, не соглашался ни на какие уступки, противостоя любым формам манипулирования. Чтобы вести себя таким образом, необходимо постоянно жить в ситуации личностного напряжения, не бояться оказаться лицом к лицу с этим напряжением, достойно выдерживать его накал (скорее не терпеть, а принимать его как безусловную экзистенциальную данность). Поэтому так остро ощущаешь сейчас "незавершенность" пространства нашего общения как в содержательном аспекте, так и в просто человеческом. В этой связи с горечью должен отметить, что не только многие отрасли и направления отечественной психологии осиротели без него, осиротели и люди, ибо свойственная его личности и творчеству позитивная толерантность есть по сути дела русская интеллигентность, которая так необходима сейчас нашему бурно разрастающемуся психологическому профессиональному сообществу.
Парадокс человеческой смерти заключается в том, что когда человек умирает, его душа живет в том, что он сделал, и не только в трудах, но и в людях, с ним соприкасавшихся, - в этом и состоит настоящее бессмертие человека! При этом хочется верить, что душа есть не только у индивида, но и у профессионального сообщества тоже. В нашем психологическом сообществе в его современной критической ситуации развития на рубеже веков хранителем этой души, в частности, был Андрей Владимирович, поддерживавший в нем атмосферу скорее доброй (позитивно-толерантной) семьи, а не бизнес-клуба. Поэтому частица его души жива не только в его трудах, но и в учениках, и в учениках его учеников, не только в коллегах, но и в коллегах коллег. Словом, во всех нас.
А. З. Шапиро, канд. психол. наук, ст. научный сотрудник Института дошкольного образования и семейного воспитания РАО, Москва.
стр. 81
МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ СЕМИНАРЫ А. В. БРУШЛИНСКОГО
Автор: Л. В. Путляева, Р. Т. Сверчкова
В начале 80-х годов сложилась маленькая творческая группа по изучению мышления, руководимая А. В. Брушлинским. Работа в ней протекала свободно, обсуждения различных проблем мышления проходили горячо, в непринужденной обстановке, позволявшей постановку разных, даже "еретических" вопросов.
Общие научные интересы объединили людей, работавших в разных научных учреждениях.
Первым за консультацией по вопросам, связанным с развитием профессионального мышления у слушателей, к Андрею Владимировичу пришел А. А. Михайлов, работавший преподавателем в системе повышения квалификации. Андрей Владимирович не отказывал в консультациях никому. Общий интерес зародился при обсуждении идей Канта о мировом разуме применительно к процессу мышления. А. А. Михайлов готовил диссертацию по Канту, знал его труды досконально, изучая их в подлиннике. А. В. Брушлинский, имея глубокую философскую подготовку, заинтересовался нестандартным подходом к проблеме.
Одновременно с А. А. Михайловым Андрей Владимирович давал консультации и нам, Л. В. Путляевой и Р. Т. Сверчковой, работавшим в то время в НИИ проблем высшей школы. Наши исследования касались развития мышления в обучении, велись в русле практического применения теории С. Л. Рубинштейна, и никто не мог проконсультировать нас лучше, чем его ученик - Андрей Владимирович.
В то время он был старшим научным сотрудником, позже - руководителем группы по изучению мышления в секторе философских проблем психологии ИП АН СССР.
Мы сразу окунулись в решение очень сложных философских и психологических проблем. "Индивидуальное поле отношений", предложенное А. А. Михайловым к обсуждению, затрагивало философские понятия пространства, времени, причинности, свойства и качества предметов, находящихся в каких-то отношениях, осознание закономерностей этих отношений познающим человеком и многое другое. "Индивидуальное поле отношений" через несколько занятий преобразовалось А. А. Михайловым в "индивидуальное поле обобщений", выходя, таким образом, из материального мира в мир идей. Требовалось углубленное изучение труда С. Л. Рубинштейна "Бытие и сознание". И Андрей Владимирович помогал нам познавать этот труд своего учителя, расширяя наше сознание не только почерпнутым из книги, но и теми подробностями, которые шли от его живого общения с Сергеем Леонидовичем.
Андрей Владимирович был прекрасным Учителем: глубина его мысли естественно сочеталась с простотой объяснения, а непреклонность позиций - с бесконечным терпением и терпимостью к ученикам. Он относился к нам так уважительно, с таким неизменным интересом к нашим мыслям и даже к ошибкам, что ученичество (а это именно так и было) как бы исчезало, и шла совместная плодотворная работа единомышленников. Она приносила свои плоды. Так, результаты обсуждения проводимых нами исследований по групповому мышлению и пониманию вошли затем в сборники под редакцией Андрея Владимировича, а в издательстве "Знание" вышло в свет его практическое руководство по развитию мышления в обучении - брошюра о проблемном обучении. Вообще "Группа по мышлению", как мы ее называли, помимо дружеских, очень доверительных отношений, давала Андрею Владимировичу возможность проговаривать новые идеи, бросая их на наше сознание, как на пробный камень. Он всегда с нетерпением ожидал от нас критики. "Если неясно единомышленникам, значит недостаточно аргументации. Что же тогда скажут противники?". Он ценил нашу критику и дорожил нашим пониманием и непониманием. Стоит ли говорить, сколько мы почерпнули из этих занятий!
В 1984 г. под руководством А. В. Брушлинского в ИП АН СССР начал работу семинар по психологии мышления. Постепенно работа группы практически слилась с институтским семинаром. Он носил методологический характер и проводился в строгом академическом стиле. Лишенный броскости представления, семинар привлекал специалистов в области мышления глубиной постановки и рассмотрения проблем. Выступить на нем было почетно, но ответственно, и потому - страшновато. Андрей Владимирович строил работу семинара таким образом, чтобы проблема мышления освещалась с разных научных позиций. Тем самым расширялись возможности ее рассмотрения и открывались новые аспекты исследования мышления.
Открыли работу семинара доклады рубинштейновского направления: А. В. Брушлинского "С. Л. Рубинштейн о мышлении", Ю. К. Корнилова "Мышление в профессиональной деятельноc-
стр. 82
ти", И. С. Якиманской "Психология образного мышления - основные направления исследования". Далее школы и направления чередовались - обсуждение книги О. К. Тихомирова "Структура мыслительной деятельности человека", доклады: В. В. Знакова (ИП АН СССР) "О понимании", М. В. Гамезо (ВЗПИ) "О психосемиотической теории мышления", Н. Е. Веракса (МГПИ) "Проблемы диалектического мышления в психологии", И. Ф. Неволина (ВЗПИ) "Понимание, мышление и память при чтении текста". Разносторонне были представлены исследования мышления, проводившиеся в МГУ: В. К. Вилюнас "Мышление и эмоции", И. А. Васильев "Мотивационно-эмоциональная регуляция мышления", В. Ф. Петренко "Психосемантика и формирование понятий", А. И. Подольский "Проблема формирования познавательной деятельности".
Андрей Владимирович расширял рамки исследовательских школ отечественных психологов, приглашая иностранных ученых, например Дж. Нокса с докладом "Коммуникативный подход к мышлению", Дж. Ломшера с сообщением о готовящемся в Германии издании книги, посвященной исследованиям мышления, и др. Побывав на значимом зарубежном форуме, он делал на семинарах обстоятельные доклады (например, в январе 1987 г. - о Международном конгрессе по теории деятельности); иногда это было краткое информационное сообщение о зарубежных новостях в области мышления и примыкающей к ней тематике, которое предшествовало основному докладу.
На семинаре выступали ведущие специалисты ИП АН СССР: А. Я. Пономарев, Т. Н. Ушакова, Д. Н. Завалишина и многие другие. Они делились опытом своих исследований. Постепенно у семинара появилась еще одна функция - он представлял собой предзащитный этап, через который проходили работы молодых психологов, вносящих новую струю в психологию и в то же время нуждающихся в оценке, критике и помощи "стариков". Надо сказать, что этот этап был иногда более суровым, чем сама защита, но всегда конструктивным и очень полезным для соискателей.
На семинаре царила прекрасная атмосфера напряженной работы, направленной на поиски истины. Поскольку собирались представители разных школ и направлений, обсуждения были порой достаточно острыми, но Андрей Владимирович умел направлять их так, чтобы они не приводили к непримиримости или обиде. Он обладал удивительным качеством - быть справедливым к исследователям, умел увидеть суть и оценить достоинства работы и, главное, сказать об этом своим научным "противникам". Обычно встречается другая практика: непримиримая критика, невидение (или сокрытие) достоинств, изменение акцентов, игнорирование нюансов и т.п. и как результат -разорение "чужой" теории. У Андрея Владимировича была другая внутренняя задача - созидательная. Он стремился соединить лучшие идеи и находки разных школ для продвижения науки. Соединить не эклектически и искусственно, а способствовать сближению и конструктивному совместному творчеству психологов. Это было главной идеей создания и работы семинаров Андрея Владимировича Брушлинского.
Л. В. Путляева, канд. психол. наук, Москва.
Р. Т. Сверчкова, канд. психол. наук, Москва.
стр. 83
О РЕШЕНИИ А. В. БРУШЛИНСКИМ НЕКОТОРЫХ МЕТОДОЛОГИЧЕСКИХ ВОПРОСОВ ПСИХОЛОГИИ
Автор: Е. В. Шорохова
(c) 2003 г. Е. В. Шорохова
Доктор филос. наук, профессор, ИП РАН, Москва
В научной биографии А. В. Брушлинского одно из важных мест занимает решение проблемы соотношения биологического и социального в человеке. Мне известны несколько фактов, положивших начало глубокого интереса Андрея Владимировича к этой проблеме.
1. В 1953 г., будучи студентом второго курса психологического отделения философского факультета МГУ, Андрей Владимирович в курсовой работе, которую он делал под моим руководством, вдумчиво и очень основательно проанализировал значение трудов И. М. Сеченова для психологии. Это был один из первых и очень показательных шагов Андрея Владимировича в науке.
2. Как научный сотрудник сектора психологии Института философии АН СССР А. В. Брушлинский был главным исполнителем в подготовке доклада сектора на Всесоюзном совещании по философским вопросам физиологии высшей нервной деятельности и психологии (1962 г.).
3. Непосредственно участвуя во всесоюзном симпозиуме "О соотношении биологического и социального в человеке" (1975), он выступил с развернутым и очень содержательным докладом; был членом редколлегии большого издания материалов, посвященных этому симпозиуму.
В данных событиях зарождалась и развивалась научная концепция Брушлинского.
В решении этой дискуссионной проблемы для Андрея Владимировича были характерны: детальное изучение философских оснований ее решения, содержащихся в трудах К. Маркса, последовательное продолжение линии своего учителя - С. Л. Рубинштейна, глубокое знание состояния проблемы, умелое сочетание теоретической и экспериментальной работы, страстное и бескомпромиссное отстаивание своей позиции, выделение уязвимых положений критикуемых концепций.
Проблема соотношения биологического и социального в человеке - в значительной степени сквозная для научного творчества Андрея Владимировича. Ее решение представлено, кроме упомянутых выше материалов, в его трудах: "Культурно-историческая теория мышления" (1968), "Психология мышления и кибернетика" (1970), "О природных предпосылках психического развития человека" (1977). Особенностью стиля научного подхода Андрея Владимировича являлось непревзойденное умение постановки и решения фундаментальных проблем при решении конкретно-научных вопросов. Ярким примером этому служит анализ психологии мышления.
В конечном счете соотношение биологического и социального рассматривается Брушлинским как узловая, центральная методологическая проблема современной науки. Он убедительно показал, что ее решение имеет основополагающее значение для таких ключевых проблем психологии, как проблема детерминизма, развития, единства сознания и деятельности, а также при анализе соотношения главных психологических категорий - общественного и социального, организма и личности, коллективного и индивидуального, природного и организменного, внешнего и внут-
стр. 84
реннего, обучения и развития. В трактовку каждой из этих категорий и их соотношения А. В. Брушлинский внес свое, неповторимое.
Анализируя философские источники изучения психических явлений, он показал, что центральным является положение о разных подходах к механизму образования абстракций. Основное отличие этих механизмов заключается в онтологическом и гносеологическом их толковании. Здесь он увидел, что соотношение главных свойств психического подчинятся принципу недизъюнктивности. Андрей Владимирович резко и неоднократно высказывался против безоговорочного господства принципа дизъюнктивности, характерного для многих психологических концепций. Итоговая философская характеристика этих концепций состоит в том, что они являются вариантами идеалистических или, в лучшем случае, метафизических, а в конечном счете - дуалистических взглядов.
Краткая формула критикуемой точки зрения на соотношение социального и биологического, по мнению Брушлинского, "может быть выражена двумя следующими формулами: внешнее=социальное=коллективное; внутреннее=биологическое=индивидуальное" [ 1, с. 96].
Тщательное сопоставление исходных положений, системы аргументов и доказательств привело Андрея Владимировича к итоговому выводу о том, что существуют два основных подхода к проблеме соотношения биологического и социального. "Первый из них исходит из того важнейшего положения, что "сама природа человека - продукт истории" (С. Л. Рубинштейн). Это означает, что в историческом процессе развития совместной (прежде всего трудовой) деятельности людей социальное так или иначе опосредствует, видоизменяет, развивает и т.д. биологическое, вообще природное в человеке, согласно известной формуле К. Маркса, изменяя внешнюю природу, человек в то же время изменяет свою собственную природу. Такое взаимное опосредствование биологического и социального снимает дуализм между ними" [2, с. 47].
"Второй подход к рассматриваемой проблеме основан на следующем способе рассуждения: биологическое - это не социальное, а социальное -это не биологическое. Исходная рядоположность, взаимоисключаемость и несовместимость того и другого, закрепление указанным способом рассуждения выступают особенно отчетливо в тех случаях, когда новорожденный ребенок рассматривается в качестве чисто биологического существа или даже в качестве (полу)животного" [там же]. Примерами второго подхода явилась французская социологическая школа в отечественной науке. Ее суть особенно ярко представлена культурно-исторической концепцией Л. С. Выготского. Андрей Владимирович досконально разобрал основные исходные положения этой концепции, ее конкретную реализацию буквально во всех отраслях психологии.
Нам неизвестно в России более обстоятельной и развернутой критики данной концепции. Эта критика звучала в указанных публикациях и многочисленных устных выступлениях. Деликатный Андрей Владимирович был совершенно непримирим, анализируя эту концепцию. Много раз в личных беседах он сетовал на то, что ученики и последователи Л. С. Выготского не идут на открытые публичные дискуссии по поводу взглядов учителя, безоговорочно принимая их как истину в последней инстанции.
В решении А. В. Брушлинским проблемы соотношения биологического и социального имплицитно содержалась постановка проблемы субъекта. Истоки последнего ведут к психологической трактовке философской проблемы субъекта и объекта. Эта проблема теоретически рассмотрена и экспериментально подтверждена при изучении им психологии мышления. В субъекте сходятся закономерности биологического; природного; общественного; социального; коллективного; индивидуального. В проблеме субъекта на новом уровне в трансформированном виде предстает проблема соотношения биологического и социального. В эту традиционно рассматриваемую диаду органически продуктивно включается третья составляющая - психическое. Субъектность выступает как его сущностная характеристика. Принцип субъекта был выдвинут Андреем Владимировичем как ведущий методологический принцип психологии, определяющий стратегию ее развития на современном этапе. Его реализации была посвящена вся научная и организационная деятельность Андрея Владимировича - руководителя уникального академического учреждения - ИП РАН. Все научные подразделения Института с разных сторон, начиная с изучения биологических основ и кончая высокой методологией и социально-психологическими исследованиями, продолжали исследовать реально проблему биологического, психологического и социального, плавно перетекающую в проблему субъекта.
Результатом реализации принципа субъекта была публикация Андреем Владимировичем нескольких индивидуальных монографий, многочисленных статей. Этот принцип был центральной научной проблемой при организации научных сессий и издании их трудов.
Научная биография А. В. Брушлинского стала ярким свидетельством диалектики биологического и социального, индивидуального и коллективного, внешнего и внутреннего. Она показала глубокое влияние на выбор тактики поведения Андрея Вла-
стр. 85
димировича в зависимости от объективных условий, которые формировали его способности. В этих условиях рождались и развивались новые для него умения. До определенного времени А. В. Брушлинский был известен преимущественно как ученый, глубокий исследователь, организатор так называемых "малых форм" (творческих групп, локальных конференций, совещаний). Но в стрессовой ситуации его потенциал открылся совсем с другой стороны. В 1989 г., когда скоропостижно скончался организатор и первый директор Института психологии АН СССР, я, хорошо зная Андрея Владимировича в течение нескольких десятилетий (с 1956 г.) по совместной работе и глубоко веря в его возможности, сказала ему: "Вас будут выдвигать на конкурс на должность директора Института психологии АН СССР. Пожалуйста, не отказывайтесь". Андрей Владимирович был явно смущен. Но горячие просьбы сотрудников и понимание задач Института в столь сложной и неоднозначной для него ситуации, осознание ответственности первого лица в решении непростых задач не позволили ему отказаться от участия в этом конкурсе. Коллектив Института очень поверил ему. И не ошибся! Как многогранно раскрылся его талант! Сквозь "рифы" общественных условий в стране и в науке он уверенно вел вперед этот корабль - Институт психологии РАН, который сохранил свой академический статус, заняв достойное место среди научных центров, изучающих проблемы человека и его психологию. Достижение этого было научным и гражданским подвигом Андрея Владимировича.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Брушлинский А. В. Культурно-историческая теория мышления (философские проблемы психологии). М: Высшая школа, 1968.
2. Брушлинский А. В. О двух основных подходах к проблеме "биологическое-социальное" // Соотношение биологического и социального в человеке / Отв. ред. В. М. Банщиков, Б. Ф. Ломов. М. 1975.
3. Брушлинский А. В. Психология мышления и кибернетика. М.: Мысль, 1970.
4. Брушлинский А. В. О природных предпосылках психического развития человека. М.: Знание, 1977. N 11.
стр. 86
А. В. БРУШЛИНСКИЙ: ПУТЬ ИССЛЕДОВАТЕЛЯ
Автор: И. С Якиманская
(c) 2003 г. И. С Якиманская
Доктор психол. наук, профессор, зав. отделением личностно- ориентированного образования в школе, Ин-т педагогических инноваций РАО, Москва
На биографическом материале А. В. Брушлинского излагается созданная им концепция мышления как процесса. Рассматривается система его представлений о психическом как субъектном образовании, в котором отражение действительности неразрывно связано с отношением к ней, реализующимся в общении и решении творческих задач.
Ключевые слова: субъект, деятельность, мышление как процесс, общение, решение задач, детерминация.
Далекие пятидесятые годы прошлого столетия. В Московском университете идет идеологическая борьба с космополитизмом: С. Л. Рубинштейн объявлен космополитом. Ему запретили читать лекции на философском факультете, работать со студентами, иметь аспирантов. Тем не менее молодежь тянулась к нему несмотря на запреты. В 1952 г. я пришла писать у него курсовую работу. Через год у себя дома С. Л. Рубинштейн организовал спецсеминар по мышлению, на котором я и познакомилась с Андреем Брушлинским. Все, кто учился у Сергея Леонидовича, навсегда усвоили, что эксперимент, его фактический материал - основа научного исследования, а теория - хорошо продуманная, тщательно аргументированная база для интерпретации и обобщения полученных экспериментальных фактов. Подобный подход к исследованию в полной мере относится ко всем работам А. В. Брушлинского - ближайшего ученика С. Л. Рубинштейна. Он много сделал не только для популяризации его учения, последовательно, стройно и логично разъясняя непростую для понимания теорию, но и развил ее основные положения.
Для большинства современников А. В. Брушлинский - прежде всего крупный организатор науки. Он возглавлял Институт психологии РАН с 1989 г. Всегда интересующийся вопросами теории науки, он много сделал для разработки ее методологии, истории; открыто и принципиально выступал в дискуссиях о путях и методах построения психологической науки. Слушая его выступления, я всегда поражалась тому, как хорошо он знает первоисточники, насколько полно и разносторонне их использует, как уважительно относится к оппонентам, стараясь не огульно отрицать мнение, которое он не разделяет, а понять его смысл. При этом он внимательно прислушивался к иному мнению, другой точке зрения, независимо от того, кому это мнение, точка зрения принадлежат: студенту, начинающему исследователю или известному ученому, обладающему всевозможными титулами и званиями.
Его выступления были всегда строги, полемичны, но до деталей аргументированы; в них не допускалось никаких грубых выпадов по отношению к оппоненту. Профессиональная культура, уважение к коллегам, принадлежащим к разным научным школам и направлениям, - отличительная черта его выступлений. Это прежде всего проявление интеллигентности А. В. Брушлинского.
Он много внимания уделял работе с молодежью. Читал курсы лекций по психологии мышления для студентов психологического отделения МГУ, МГПУ и других вузов страны. Подготовил большое число аспирантов, многие из которых уже кандидаты и доктора наук. Отличительной особенностью его лекций всегда было глубокое знание предмета, изложение первоисточников (знакомства с ними он требовал и от слушателей), анализ разных подходов к изучаемому объекту и, конечно, детальное изложение теории С. Л. Рубинштейна.
Его ученики усваивали основные принципы организации и проведения научного исследования: опора на теорию, накопление, анализ и интерпретация полученных в эксперименте фактов, доказательность и аргументированность выводов. Его требовательность и научная добросовестность хорошо известны всем, кто общался с ним.
Талантливый организатор науки, научный популяризатор концепции С. Л. Рубинштейна, блестящий лектор, активный участник многих теоретических дискуссий, проводимых как у нас, так и за рубежом, руководитель Московского отделения общества психологов, сумевший объединить представителей разных направлений теоретичес-
стр. 87
кой и практической психологии, главный редактор "Психологического журнала" - таким мы знаем и любим Андрея Владимировича.
Но при этом все годы своей насыщенной и напряженной жизни он оставался исследователем, создавал и развивал собственное научное направление. Он проявил себя талантливым экспериментатором еще в студенческие годы при выполнении дипломной работы под руководством С. Л. Рубинштейна. Продолжением этой работы были исследования мышления, проведенные им в секторе психологии Института философии Академии Наук СССР (1956 - 1970 гг.). В этот период теоретически и экспериментально разрабатывается концепция мышления, согласно которой "внешние причины действуют через посредство внутренних условий". Важно было найти и обосновать психологический аспект в изучении мышления в отличие от философии, логики, "раскрыть внутренние условия мыслительной деятельности человека в их взаимоотношении с внешними" [8, с. 3].
Этому были посвящены многие экспериментальные исследования А. В. Брушлинского. Первое из них было опубликовано в 1960 г. в сборнике под редакцией С. Л. Рубинштейна "Процесс мышления и закономерности анализа, синтеза и обобщения". В своей работе о роли анализа и абстракции в познании детьми 5 - 8 лет количественных отношений А. В. Брушлинский показал, что понятие числа формируется у детей постепенно в процессе реальной деятельности с предметами счета (палочками, фишками, цифрами) в результате определенных мыслительных операций, отличающихся по своей природе от формально-логических.
Отличие состоит в том, что ребенок первоначально не воспринимает совокупность объектов как нечто целое и действие сложения производит только пересчетом. Лишь постепенно он овладевает этим действием как математической операцией. "Вначале, - пишет А. В. Брушлинский, - количественные отношения существуют для детей только внутри предметной совокупности. Поэтому та или иная ее чувственная данность ребенку (т.е. то, как исчисляемое выступает в его восприятии) может иметь весьма существенное значение для вычленения и анализа таких отношений. "Корни" понятия о количестве "лежат в чувствовании", имеют свои "чувственные основы" (И. М. Сеченов). Например, когда дети рассматривают и пересчитывают группу из пяти разноцветных предметов (два красных и три зеленых), то им особенно легко выделить внутри совокупности некоторые элементарные количественные отношения: пять предметов - это два и три предмета вместе" [7, с. 75 - 76].
Результатом процесса анализа количественных отношений является превращение совокупности во множество. Образовавшийся продукт - по мере его формирования - включается в познавательный процесс. При этом меняется объект анализа. В зависимости от этого меняется и процесс его анализирования. "Оперируя со множеством, т.е. собственно количественными отношениями, - отмечает А. В. Брушлинский, - дети непосредственно анализируют именно эти последние, а не взаимосвязи между чувственно различными группами совокупности. Анализ множества переходит в анализ элементарных числовых отношений, когда ребенок полностью абстрагируется от счетных предметов в их чувственно данных свойствах и исчисляемое начинает выступать для него в качестве числа" [там же, с. 91]. И далее: "Процесс анализа количественных и числовых отношений осуществляется на основе слов-числительных и вместе с тем представляет собой процесс формирования их значений. ... Первоначально числительное обозначает чувственно-данные счетные предметы; впоследствии оно начинает обозначать понятие-число" [там же, с. 95].
В этой тщательно организованной и выполненной экспериментальной работе убедительно показано, что мышление как объект изучения существенно различен в логике и психологии. Для логики (в том числе математической) мыслительная операция выступает прежде всего как результат - готовый продукт в своем общественно выработанном значении: понятии числа.
Для психологии мышление - прежде всего процесс формирования мыслительных операций, обеспечивающих овладение понятием числа как математической категории. Каждая наука в изучении мышления выделяет свой объект исследования (и в этом смысле предмет и объект исследования не совпадают). В данной работе экспериментально раскрыта процессуальная природа мышления в ее онтологическом (а не логическом) аспекте: как движение, преобразование (смысловое "переформулирование"), т.е. анализирование и абстрагирование, как деятельность субъекта, имеющая индивидуальную и возрастную специфику. Тем самым экспериментально было показано, что в изучении мыслительных операций (анализ, синтез, абстракция, обобщение и т.п.) психология имеет свой четкий аспект, отличный от логики, а, следовательно, различны объекты и методы исследования этих наук. Работа А. В. Брушлинского имела в то время исключительно важное значение: она помогала отстаивать психологию как самостоятельную науку 1 .
Дальнейшее изучение мышления как деятельности и как процесса нашло отражение в книге А. В. Брушлинского "Мышление и прогнозирова-
1 В этом отношении значимой была его кандидатская диссертация на тему: "Исследование направленности мыслительного процесса". М, 1964.
стр. 88
ние" [2]. Ее основу составляет докторская диссертация Андрея Владимировича "Психологический анализ мышления как прогнозирования", защищенная им в 1977 г. Следует подчеркнуть, что в эти годы под влиянием научно-технического прогресса были сильны идеи кибернетики. Они проникали во все сферы научного знания, в том числе и в психологию. Велись дискуссии на темы: "Может ли машина мыслить?", "Возможен ли искусственный интеллект?" и др. А. В. Брушлинский активно включается в эти дискуссии и на их материале продолжает изучать мышление как научную проблему. Опираясь на гносеологию, философию, методологию (ему всегда был присущ широкий контекст исследования), он выделяет два основных способа мышления: дизъюнктивный и недизъюнктивный, характерные для разных наук.
Дизъюнктивный метод научного мышления характеризуется тем, что он описывает (изучает, исследует) взаимосвязи между объектами (их структурными компонентами), которые изначально и четко отделены друг от друга. При их взаимодействии отдельные объекты сохраняют свою целостность, определенность.
Недизъюнктивный метод теоретического мышления дает возможность рассматривать тип объективных закономерностей, характеризующихся тем, что разные стороны изучаемого объекта взаимопроникают друг в друга, утрачивая при этом свою первоначальную изолированность. Психические явления по сути своей могут исследоваться только недизъюнктивным методом. Психологу очень часто, если не всегда необходимо исходить из следующего положения: "различая интеллектуальные, эмоциональные и волевые процессы, мы не устанавливаем этим никакого дизъюнктивного деления" [10, с. 96]. Развивая это положение, А. В. Брушлинский показывает, что мышление человека недизъюнктивно по своей природе. В процессе познания посредством теоретического мышления каждый объект выступает многоаспектно, включается в разные связи и отношения, благодаря чему вычленяются все новые и новые его свойства. "В ходе лабораторного или только мысленного эксперимента, - отмечает он, -субъект включает познаваемый объект в различные новые существенные связи и отношения и благодаря этому выделяет в нем соответственно новые свойства. Так на основе недизъюнктивной абстракции раскрываются объективная необходимость (курсив автора. - И. Я.) и всеобщность анализа через синтез как главного (гносеологического и психологического) "механизма мышления"" [2, с. 17]. Этот механизм мышления был изучен экспериментально в ряде работ, выполненных под руководством А. В. Брушлинского. В них убедительно показано, что решение любой творческой задачи, не имеющей алгоритмического способа решения, всегда связано с выходом за пределы заданного. Так, рассмотрение элемента чертежа, имеющего заданную понятийную характеристику ("биссектриса угла") через включение его в состав других фигур чертежа, может привести к смене понятия: этот же элемент выступает понятийно как "сторона треугольника", что обеспечивает движение мысли в ином направлении. Инсайт, как основная характеристика мыслительного акта, всегда опирается на включение анализируемого объекта в новые связи и отношения (анализ через синтез).
Изучение мыслительной деятельности экспериментальным путем давало возможность обосновать принципиальное различие не только между "машинным" и человеческим интеллектом (что было предметом дебатов на разном уровне в 1970 - 1980 гг.), но и разрабатывать теорию психического, анализировать природу мышления.
При изучении мышления А. В. Брушлинский предложил выделять три тесно взаимосвязанных, но все же самостоятельных аспекта: личностный, процессуальный и деятельностный. "Мышление, - пишет А. В. Брушлинский, - выступает в процессуальном плане в тех случаях, когда специально исследуется процессуальный состав мыслительной деятельности, т.е. психические процессы анализа, синтеза и обобщения, посредством которых человек решает мыслительные задачи, причем анализ, синтез и обобщение раскрываются в их психологическом, а не логическом или физиологическом качестве. Мышление выступает в личностном (прежде всего мотивационном) плане в тех случаях, когда специально изучают мотивы и вообще отношение человека к мыслительным задачам, которые он решает. Если первый из этих двух аспектов характеризует мышление как процесс, то второй характеризует его как деятельность, в ходе которой реализуется определенное отношение человека к окружающему миру (к другим людям, возникающим перед ним проблемам и т.д.)" [3, с. 29].
Выделение им двух характеристик мышления - процесса и деятельности - носит, на наш взгляд, полемический характер. В 70-е годы XX в. в психологии разрабатывалась концепция деятельности. Причем понимание этой категории в научных школах Рубинштейна и Леонтьева расходилось (хотя и незначительно).
Для А. Н. Леонтьева и его последователей категория деятельности выступала по преимуществу в ее историко-социальном значении - как производство духовных ценностей. И в этом смысле производство представлений, решение любой задачи рассматривалось в качестве деятельности субъекта, характеристика которой давалась в основном по ее продукту.
Для С. Л. Рубинштейна категория деятельности существенна в онтологическом плане: как дея-
стр. 89
тельность самого субъекта-деятеля, организующего и выстраивающего ее соответственно собственным целям и мотивам, а не просто "присваивающего" деятельность, хорошо спланированную другим взрослым (экспериментатором, учителем, наставником и т.п.).
На примере решения разнообразных экспериментальных задач А. В. Брушлинский и его ученики убедительно показали, что мышление есть живой, динамичный процесс, запрограммировать который предельно сложно. Он протекает как внутренне организованная деятельность, в построении которой активную роль играет сам человек. Это было хорошо показано в экспериментах по принятию испытуемыми подсказки, при переносе вспомогательной задачи на основную, при переформулировании условий задачи (опыты М. И. Воловиковой, Л. В. Путляевой, В. А. Поликарпова и др.).
Мышление как процесс - это характеристика его динамики, течения во времени. Но это и деятельность, которую осуществляет человек в процессе мышления (решения задачи). И в этом смысле деятельность не в ее результативном, а в процессуальном выражении есть объект психологического изучения. "Для того, чтобы экспериментатор мог изучать мышление, как процесс, - отмечает А. В. Брушлинский, - для испытуемого оно должно выступать как деятельность... Например, во многих наших экспериментах те или иные испытуемые обнаруживали отчетливо выраженный интерес к ряду мыслительных задач, предлагаемых для решения, и пытались использовать различные формы общения с экспериментатором. Это значит, что даже в ходе лабораторных опытов по изучению мыслительного процесса мышление испытуемых осуществляется в той или иной мере как деятельность (а всякая деятельность всегда есть также и общение)... В результате на передний план в исследовании, т.е. гносеологически и психологически, выступает либо процессуальный, либо личностный аспект мышления, а исходная онтологическая взаимосвязь обоих этих аспектов сохраняется неразрывной, недизъюнктивной" [там же, с. 30].
Научный вклад А. В. Брушлинского в разработку проблемы мышления состоит в том, что в его работах мышление - это не особый познавательный процесс (наряду с другими), а личностное образование, где в неразрывной целостности представлены процессуальные, мотивационные аспекты деятельности субъекта. Мышление недизъюнктивно по своей природе, поэтому при его экспериментальном изучении необходимо учитывать взаимосвязь когнитивной, эмоционально-волевой и потребностной сфер личности. Мышление не просто когнитивный процесс - оно диалогично по своей сути. Только через общение можно изучить его основные характеристики, выявить специфические особенности проявления.
Следует подчеркнуть, что научный вклад А. В. Брушлинского в разработку проблемы мышления недостаточно изучен и оценен его современниками. Нужна серьезная исследовательская работа в этом направлении. Данная статья лишь акцентирует внимание на необходимости специального изучения его многочисленных трудов. При всей полемичности и многоаспектности его работ все они внутренне взаимосвязаны, объединены одним теоретическим подходом (концепцией С. Л. Рубинштейна). Их содержание выходит далеко за пределы изучения мышления. Последнее, на мой взгляд, есть лишь экспериментальная модель изучения психического, позволяющая раскрывать принципы детерминизма, соотношения биологического и социального, общественного и индивидуального, закономерности психических процессов в их субъектно- деятельностном содержании. Поэтому исследования А. В. Брушлинского значимы для многих фундаментальных проблем психологии, определения ее предмета и методов. Мышление - лишь теоретическая и экспериментальная модель их решения.
С помощью такой модели удалось преодолеть долгие годы господствующий в психологии функциональный подход к изучению психики, где мышление рассматривалось либо как функция мозга (с позиции физиологии), либо как уровень отражения реальности наряду с ощущением, восприятием, памятью и другими психическими функциями (с позиции гносеологии). Единицами мышления являются мыслительные операции (анализ, синтез, абстракция, обобщение), которые имеют специфические характеристики в отличие от их использования в биологии и логике.
В работах А. В. Брушлинского тщательно и экспериментально доказательно раскрыты специфические закономерности мышления как процесса и как деятельности. Чрезвычайно интересными являются его рассуждения по поводу психологии как науки, которую однозначно нельзя отнести ни к гуманитарным, ни к естественным наукам. Психология имеет своим предметом психическое как живой процесс, всегда выступающий в закономерных отношениях со своими продуктами. В соотношении "процесс - продукт" надо искать предмет психологии. В продукте в "снятом" (редуцированном) виде, конечно, фиксируется деятельность человека (без этого никакого продукта деятельности человека вообще не существует). Но только в процессе она выступает в своем развернутом, реальном, событийном выражении, как деятельность отдельного субъекта. Именно в этом аспекте она изучается психологией. "Несколько огрубляя, можно даже сказать, - пишет А. В. Брушлинский, - что психология ис-
стр. 90
следует не всю психику в целом, а прежде всего один из ее аспектов - психическое как живой процесс. Психическое как результат (в частности, как идеальное) само по себе не входит в предмет психологии: оно не предмет, а условие психологического исследования" [2, с. 67]. Предмет психологии - психическое как процесс. В своем высказывании А. В. Брушлинский опирается на точку зрения С. Л. Рубинштейна, который писал: "через продукты психической деятельности как деятельности познавательной совершается переход из сферы психического как предмета психологического изучения в сферу идеального содержания знания: математического, физического и т.п." [9, с. 44], т.е. в сферу других наук.
Это положение С. Л. Рубинштейна, раскрытое более подробно и содержательно в работах А. В. Брушлинского, имеет большое значение не только для общей, но и педагогической психологии, где изучаются закономерности усвоения знаний, выступающие главным образом как продукты, а не как развернутые процессы познания.
Для определения предмета психологии важно обосновать положение о психическом как процессе в соотношении с его продуктами. Но сами по себе эти продукты вне связи с процессом не могут быть предметом психологии. Их диалектическое соотношение должно быть раскрыто. При этом важно идти от процесса к продукту, а не в обратном направлении - от продукта к породившему его процессу. Любые продукты мышления, возникнув в процессе познавательной деятельности, не могут продолжать существовать, если они снова не включаются в процесс теоретической или практической деятельности человека. Безотносительно к мыслящему субъекту их существование в принципе невозможно. Таково соотношение знания и мышления, педагогики и психологии. Эта тема была предметом наших научных бесед, что послужило поводом для написания мною брошюры "Знания и мышление школьника" (1985), под научной редакцией А. В. Брушлинского.
Изучая мышление как процесс, А. В. Брушлинский не только выявил его специфическое содержание, но и определил основные его функции в познании и обучении. Отражение объективного мира - не основная функция мышления. Человек живет в постоянно изменяющемся мире. Чтобы существовать в нем, надо все время приспосабливаться к его новым условиям. Мышление обеспечивает искание и открытие существенно нового. В этом заключается его основная функция.
Различие между мышлением ребенка и ученого - это различие в степени, а не роде. И тот, и другой, решая задачи, познают нечто новое. Но "открываемое ученым существенно новое может стать таковым не только для него, но и для всего человечества. Ребенок же обычно в процессе своего мышления открывает нечто новое лишь для себя" [4, с. 16]. Поэтому новое может обладать объективной или субъективной новизной, т.е. различаться результатом (продуктом). В процессе мышления всегда есть поиск нового, ранее неизвестного. А. В. Брушлинский не разделял бытующую в психологии и педагогике точку зрения, согласно которой выделялись две основные разновидности мышления: репродуктивное и продуктивное, творческое. По его определению, мышление есть поиск и нахождение ранее неизвестного, т.е. нового. Оно проявляется при решении проблемных задач, где нет однозначного алгоритма решения. Функция мышления состоит в том, чтобы гибко менять заданные условия, "открывать" новые, ранее не известные (не заданные), самостоятельно их использовать.
Такое понимание мышления позволило А. В. Брушлинскому определить свое отношение к кибернетике, идеи которой властвовали над умами многих ученых в 70 - 80-е гг. XX века. "Кибернетическая машина, - писал он, - не выходит за пределы изначально заложенных в нее инструкций и программ. Ее функционирование не есть процесс, развитие, новообразование" [там же].
Опираясь на работы крупных специалистов по теории информации и кибернетике того времени (К. Шеннона, X. Дрейфуса и др.), А. В. Брушлинский отмечает, что нет принципиальной (курсив автора. - И. Я.) разницы между прежними простейшими вычислительными устройствами и современными быстродействующими электронно-вычислительными машинами. Последние, имея огромные преимущества в скорости и точности работы, тем не менее по-прежнему нуждаются в предварительном программировании всех своих основных операций; программировании, выполняемом человеком - единственным субъектом мышления. "На выходе" у компьютера (вычислительной машины) не возникает ничего принципиально нового по сравнению с той информацией, которую машина получила от программиста "на входе", т.е. в начале ее функционирования.
Эти замечания А. В. Брушлинского относительно того, может ли машина (какой бы совершенной она ни была!) мыслить, очень актуальны сейчас в связи с разработкой и внедрением современных информационных технологий.
Многие работы А. В. Брушлинского, в том числе и по изучению мышления, относят к общей психологии. И это справедливо. Однако, на мой взгляд, еще недостаточно осознано их значение для педагогической психологии. Будучи рецензентом его брошюры "Психология мышления и проблемное обучение" (1983 г.), я была приятно удивлена тем, как хорошо знает он практику
стр. 91
школьного обучения, как много ценного в данной работе для повышения его эффективности. Например, очень важным является намеченное им различение таких терминов, как "проблема", "задача", "задание". Решение задач (как механизм мышления) должно использоваться в образовательном процессе не для применения и закрепления теоретических знаний, практических умений и навыков, а для постановки и разрешения проблемных ситуаций; обучающим для этого методом должен стать проблемный (исследовательский) метод.
"Проблемное обучение, - подчеркивает А. В. Брушлинский, - реализующее в педагогической практике важнейшие психологические принципы, в свою очередь, дает дополнительные практические аргументы в пользу тех психологических теорий мышления, которые снимают разделение между усвоением и применением знаний: человек получает, открывает, усваивает новые знания в процессе решения задач" [там же, с. 88]. Именно такая теория мышления служит в настоящее время основой разработки и внедрения исследовательских, проектных методов обучения, направленных на воспитание у учащихся творчества, самостоятельности, ответственности за выбор принятия решения. Мышление не только когнитивный процесс - это личностное образование.
Функция мышления, как неоднократно подчеркивал в своих работах А. В. Брушлинский, есть целеполагание, прогнозирование результатов деятельности, планирование, контроль и оценка выполняемых умственных операций. Развивая основной подход к изучению мышления как процесса, в многочисленных экспериментах он показал, что прогнозирование имеет место на всех стадиях решения задачи, оно приводит к обобщению отношений, выявленных на предыдущих этапах, создает основу для выдвижения гипотез, догадок и тем самым прогнозирует дальнейший ход мыслительного процесса. Говоря об основной функции мышления - прогнозировании, он в отличие от логических, кибернетических, социологических работ по прогностике вскрывает психологическую основу прогнозирования как механизма мышления; показывает, что прогнозирование лежит в основе инсайта, что обычно характеризует творчество как единство интеллекта и аффекта.
Исследования А. В. Брушлинского, его учеников и последователей имеют большое значение для многих областей не только психологии, но и смежных с ней наук - социологии, педагогики, культурологии и т.п. Он подчеркивал, что психология - лишь одна из наук о человеке, раскрывающая его творческую сущность, но при этом она изучает более скрытые, глубинные механизмы творчества.
Без преувеличения можно сказать, что А. В. Брушлинский наиболее целостно выделил и описал важнейшие признаки психического (особенно применительно к процессу мышления). К ним относятся: недизъюнктивность (непрерывность), процессуальность, целостность, познание общего раньше его частей, анализ через синтез и др. Такой взгляд на природу психического послужил основанием для разработки теории систем как в ее общеметодологическом, так и конкретно психологическом содержании. "Системный подход, - отмечает А. В. Брушлинский, - прежде всего учитывает и методологически обобщает тот принципиально важный факт, что любой объект как система характеризуется, по крайней мере, двумя основными свойствами: целостностью и иерархичностью. Оба этих очень существенных качества свойственны любому психическому явлению" [2, с. 224].
Обобщая свои работы в области психологии мышления, он подчеркивает, что разработанный им континуально-генетический подход к изучению мышления может быть распространен на описание и других психических явлений. Он пишет: "континуально-генетическая природа мышления в целом означает: (1) высший уровень непрерывности, динамичности, взаимопревращений всех стадий и компонентов живого, реального психического процесса; (2) строго определенную, постепенно и скачкообразно формирующуюся направленность всего процесса, образующуюся на основе мысленного прогнозирования искомого и исключающую дизъюнктивную ситуацию выбора альтернатив; (3) необратимость мыслительной деятельности в целом (не отрицающую, а наоборот предполагающую обратимость некоторых из компонентов этой деятельности - входящих в ее состав умственных операций)" [там же].
В рамках данной статьи не представляется возможным охарактеризовать достаточно полно и подробно концепцию психического как процесса, разработанную А. В. Брушлинским на примере мышления. Одно можно с уверенностью сказать, что он не только развил идеи С. Л. Рубинштейна, изложенные в 50-е годы в книге "О мышлении и путях его исследования", но и создал свою концепцию мышления, разработал оригинальные методики его изучения. Необходимо отметить целостность, системность, непротиворечивость, аргументированность этой концепции.
Анализ концепции мышления, разработанной А. В. Брушлинским, был бы неполным, если не коснуться еще одной темы - проблемы субъекта, "субъектности" в психологии, которая его всегда интересовала. Этой проблеме посвящены отдельные книги: "Проблемы психологии субъекта" (1994); "Психология субъекта" (1998) и др. В этих работах вслед за С. Л. Рубинштейном он отстаи-
стр. 92
вает положение о том, что человек не только продукт истории (своей жизни), но и творец ее, отвечающий за свои поступки, намерения, прогнозирующий их последствия, сознательно осуществляющий выбор способа поведения. И в этом смысле отношение объекта и субъекта нельзя рассматривать как однонаправленное: от объекта к субъекту. По мнению Андрея Владимировича, это взаимообусловленный процесс: вне субъекта нет и познаваемого объекта, т.к. субъект не только отражает объект, а "созерцает" его (термин С. Л. Рубинштейна), т.е. избирательно относится к нему, "вычерпывает" из объекта только те свойства (связи и отношения), которые личностно значимы. Это положение особенно отчетливо было сформулировано им при изучении мышления.
Важно отметить, что предметом специального анализа для А. В. Брушлинского были такие основные в психологии понятия, как индивид - индивидуальность - личность. Полемизируя с теми психологами, которые утверждали, что интериоризация (усвоение) исторического опыта есть механизм психического развития человека, А. В. Брушлинский отстаивает тезис о субъектной активности, вне которой психика не формируется. Активность человека есть внутреннее условие его развития, которое осуществляется не только от социально-общественного к индивидуально-личностному, но и в обратном направлении. "Человек как субъект - это высшая системная целостность всех его сложнейших и противоречивых качеств, в первую очередь психических процессов, состояний и свойств, его сознания и бессознательного, - отмечает А. В. Брушлинский. - Такая целостность формируется в ходе исторического и индивидуального развития людей. Будучи изначально активным, человеческий индивид, однако, не рождается, а становится субъектом в процессе общения, деятельности и других видов своей активности" [5, с. 31]. Однако субъект не сводится к личности, которая "вбирает" в себя социально значимые качества. Субъект, по мнению А. В. Брушлинского, понятие более широкое, чем личность, за которой в психологии закрепилось понимание социально значимого, интериоризированного начала. "Субъект, осуществляющий психическое как процесс, - пишет он, - это всегда и во всем неразрывное живое единство природного и социального, это не два компонента психики человека, а единый субъект с его живым психическим процессом саморегуляции всех форм активности людей. Такова онтологическая, очень общая основа для развития единой психологической науки, дифференцирующейся на интегрируемые в ней психогенетику, психофизиологию, психофизику, психологию личности, социальную, инженерную, когнитивную психологию и т.д. (эта интеграция пока еще совершенно недостаточна). Стало быть, во всех случаях предметом психологии становится субъект в непрерывном процессе функционирования и развития его психики" [там же, с. 35].
Основанием развития А. В. Брушлинский считает не внешние условия (хорошо организованные педагогические воздействия), а их трансформацию через внутренние причины, к которым он прежде всего относит природную активность субъекта, т.е. внешнее изначально всегда опосредствуется внутренним.
В обосновании этого положения он ссылался на исходные теоретические принципы Ж. Пиаже, Л. С. Выготского и др. Анализируя концепцию культурно- исторического развития, А. В. Брушлинский отмечает, что она исходит из определяющего влияния внешних (обучающих) условий, внутренние же считает лишь производными от них. На таком понимании принципа детерминизма Л. С. Выготским и его последователями строилось представление о соотношении психических функций, зоне ближайшего развития, ведущей роли обучения и др. Следует отметить, что полемика с Л. С. Выготским присутствует во многих его работах [1]. Она ведется на строго научных основаниях, помогает понять суть противоречий между крупнейшими теоретиками века - Л. С. Выготским и С. Л. Рубинштейном - и вместе с тем способствует популяризации представлений о субъекте как самоорганизующейся системе, личностно-избирательно относящимся к внешним воздействиям. Он пишет: "Ребенок - это подлинный субъект, опосредующий своей активностью (подчеркнуто мною. - И. Я.) любые педагогические влияния, а потому сугубо избирательно к ним восприимчивый, открытый для них, но не "всеядный" и не беззащитный" [там же, с. 57]. Психическое объективно существует только как субъективное, т.е. принадлежащее субъекту.
В последние годы своего творчества А. В. Брушлинский начал разрабатывать проблему соотношения индивидуального и коллективного субъекта, но трагическая его гибель прервала эти замыслы.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Брушлинский А. В. Культурно-историческая теория мышления. М.: Высшая школа. 1968.
2. Брушлинский А. В. Мышление и прогнозирование. М.: Мысль, 1979.
3. Брушлинский А. В. Мышление: процесс, деятельность, общение, М., 1982.
4. Брушлинский А. В. Психология мышления и проблемное обучение. М.: Знание, 1983.
стр. 93
5. Брушлинский А. В. Проблемы психологии субъекта. М.: Изд-во ИП РАН, 1994.
6. Брушлинский А. В. Психология субъекта (программа учебного курса). М.: Изд-во ИП РАН, 1998.
7. Брушлинский А. В. Роль анализа и абстракции количественных отношений // Процесс мышления и закономерности анализа, синтеза и обобщения: экспериментальные исследования. М.: Изд-во АН СССР, 1960. С 73 - 101.
8. Процесс мышления и закономерности анализа, синтеза и обобщения / Под ред. С. Л. Рубинштейна. М.: Изд-во АН СССР, 1960. С. 73 - 101.
9. Рубинштейн С. Л. Бытие и сознание. М., 1957.
10. Рубинштейн С. Л. Проблемы общей психологии. М., 1976.
A. V. BRUSHLINSKY: A RESEARCHER'S PATH
I. S. Yakimnaskaya
Dr. sci (psychology), professor, head of department of personally oriented school education, Institute of pedagogic innovations of RAE, Moscow
Conception of thinking as a process developed by A. V. Brushlinsky is considered using his biography. It is discussed the system of A. V. Brushlinsky's ideas about mind as a subject formation that connects inseparably reflection of reality with relation to it realizable in communication and creative tasks solving.
Key words', the subject, activity, thinking as a process, communication, tasks solving, determination.
стр. 94
ПСИХОЛОГИЯ СУБЪЕКТА КАК МЕТОДОЛОГИЯ ПОНИМАНИЯ ЧЕЛОВЕЧЕСКОГО БЫТИЯ
Автор: В. В. Знаков
(c)2003 г. В. В. Знаков
Доктор психол. наук, профессор, зам. директора ИП РАН, Москва
Обосновано, что А. В. Брушлинский разработал целостный, оригинальный и сформированный вариант психологии субъекта. Принципиальная новизна психологии субъекта заключается главным образом в трех основных положениях: в значительном расширении представлений о содержании активности как фактора детерминации психики; в переходе от микросемантического к микроаналитическому методу познания психического; в целостном системном характере исследования динамического, структурного и регулятивного планов анализа психологии субъекта. Показано, что психология субъекта является методологической основой эмпирических исследований проблем понимания человеческого бытия: различения парадигматического и нарративного способов понимания мира; анализа роли самопонимания, самопознания, рефлексии субъектов общения в формировании взаимопонимания; субъект-субъектных и субъект-объектных типов понимания высказываний и психологических особенностей партнеров в межличностном общении.
Ключевые слова: А. В. Брушлинский, психология субъекта, субъект- субъектные и субъект-объектные типы взаимодействия, взаимопонимание, самопонимание, психология человеческого бытия
Сегодня в российской психологической науке категория субъекта играет системообразующую роль: вряд ли кто-то из современных психологов возьмет на себя труд опровергать это утверждение. История конкретно-научного анализа проблемы субъекта восходит к началу XX в. Почему же тогда именно в последнее десятилетие названная категория приобрела для нас совершенно особое значение, а многочисленные теоретические и эмпирические исследования породили новую область знания - "психологию субъекта"?
Ответ на этот вопрос следует искать не только в логике развития научного познания, но и в индивидуально-психологических особенностях работающих в этом направлении ученых. Их характеризует устойчивый интерес к проблеме, ясное осознание научных позиций, страстное стремление доказать собственную правоту оппонентам и желание привлечь на свою сторону все больше новых сторонников. Таким психологам присуща убежденность в интегративном характере категории "субъект". Они считают, что в ней воплощено всеохватывающее, наиболее широкое понятие человека, обобщенно раскрывающее целостность всех его качеств: природных, индивидуальных, социальных, общественных.
В науке разрозненные факты, эмпирические данные и теоретические концепции объединяют в границах единой научной области конкретные люди. Как правило, они отличаются профессиональной эрудицией, глубиной ума, умением теоретически мыслить. В "психологии субъекта" бесспорным лидером и одним из ее основателей был Андрей Владимирович Брушлинский. Об этом свидетельствует не только впечатляющее количество его выступлений, докладов, статей, написанных и отредактированных им коллективных и индивидуальных монографий по проблеме психологии субъекта [4 - 10]. Главная тема его научных работ последнего десятилетия оказалась в значительной мере завершенной, доведенной до некоторой логической точки. Андрей Владимирович разработал целостный, оригинальный и вполне сформированный вариант психологии субъекта. Брушлинский не просто развивал субъектно-деятельностный подход, копируя и продолжая идеи своего учителя С. Л. Рубинштейна. Он несомненно сделал принципиально новый шаг в этом направлении, описав научные основы психологии субъекта.
Принципиальная новизна, по моему мнению, заключается главным образом в трех основных положениях. Во-первых, в переходе от микросемантического к макроаналитическому методу познания психического; во-вторых, в значительном расширении представлений о содержании активности как фактора детерминации психики; в-третьих, в целостном системном характере исследования динамического, структурного и регулятивного планов анализа психологии субъекта.
стр. 95
Цель статьи - показать, что психологию субъекта сегодня следует рассматривать как методологическую основу конкретных эмпирических исследований, в частности, проблем понимания человеческого бытия.
Для реализации этой цели вначале я обосную приведенное выше утверждение о трех основных положениях психологии субъекта.
1. Отличительная особенность современной научной методологии заключается в стремлении ученых снять главное противоречие картезианской картины мира, в которой человек противостоит дискретным отдельным объектам, событиям и ситуациям реальной действительности. Противоречие устраняется путем признания неизбежного для любого научного познания мира (учитывающего взаимодействия субъекта с объектом) включения познающего в познаваемое. С такой точки зрения, объективная ситуация включает в себя воспринимающего, понимающего и оценивающего ее человека. "Воздействие любой "объективно" стимулирующей ситуации зависит от личностного и субъективного значения, придаваемого ей человеком. Чтобы успешно предсказать поведение определенного человека, мы должны уметь учитывать то, как он сам интерпретирует эту ситуацию, понимает ее как целое" [20, с. 46].
Объективные процессы развития научного познания в психологии XX - XXI вв. были направлены как на дифференциацию разных областей психологической науки, так и на их интеграцию. Тенденция к дифференциации характеризует развитие не только психологии: по этому пути идут все фундаментальные науки, и степень их дифференциации является показателем прогресса научного знания. В психологической науке эта тенденция наиболее отчетливо проявлялась в 1960 - 1970 гг., когда происходило интенсивное формирование инженерной, социальной, педагогической, юридической и других отраслей психологии. В то время интеллектуальные усилия ученых были сфокусированы скорее на изучении отдельных сторон психики человека (памяти, мышления, свойств личности), чем на стремлении понять ее как системно организованное целое.
В конце XX в. ситуация изменилась: в науке стало явно преобладать стремление к целостности, осознание психологами того, что анализ разнообразных психологических феноменов должен гармонично сочетаться с их синтезом. Соответственно, наше время характеризуется все возрастающим интересом психологов к комплексным, системным проблемам и усложнением методов их анализа. Примером может служить психосемантика, которую уже невозможно представить без различных компьютерных вариантов математической обработки данных [18]. Комплексные, системные проблемы побуждают ученых рассматривать анализируемые психические феномены не только под углом зрения исследования их отдельных сторон, признаков, характеристик (такая традиция наиболее отчетливо воплощается в экспериментальной когнитивной психологии). Комплексные проблемы нужно описывать как нечто единое, феноменологически целое (это больше соответствует экзистенциально- гуманистическому подходу).
Проблемы, на которые сегодня обращается наиболее пристальное внимание, непосредственно связаны с традиционной для психологии постановкой вопроса об основных единицах анализа психического. Объективные обстоятельства и методы, с помощью которых исследователи узнают что-то новое о человеческой психологии, существенно изменяют научные представления о "единицах психики". В разные исторические периоды единицами анализа психики выступали ощущение, рефлекс, действие, отношение, значение и т.п. Современный этап развития психологической науки дает основание считать, что в качестве единиц психики следует рассматривать более интегративные образования, основанные на трансформации структур индивидуального опыта человека. Примером могут служить события [2] и ситуации [20]. Сегодня ученым стало ясно, что любая ситуация включает в себя воспринимающего, понимающего и оценивающего ее человека. Иначе говоря: взаимодействие субъекта с объектом фактически приводит к включению познающего в познаваемое. Человек парадоксальным образом и противостоит как нечто внешнее объективным обстоятельствам своей жизни, и сам является их внутренним условием. Субъект не только пассивно фиксирует, понимает природные и социальные ситуации, но и пытается активно воздействовать на них. Вследствие этого он преобразует не только мир, но и себя в мире.
Естественно, что изменение научных представлений о единицах психики не могло не сказаться на методах ее исследования. Хорошо зарекомендовавшие себя микросемантический, микрогенетический и другие приемы микроанализа психики сегодня необходимо дополнить макроаналитическим методом познания психического. Используя в исследовании этот метод, психолог вычленяет в качестве единиц анализа психического такие интегративные образования, которые отражают обобщенные схемы трансформированного в течение жизни индивидуального и коллективного опыта человека. В этом случае тщательный анализ отдельных сторон психики субъекта (ощущений, состояний и т.п.) оказывается для исследователя далеко не главной задачей.
стр. 96
Прежде всего его интересуют такие целостные фрагменты человеческого бытия, в которых представлены процессы и результаты субъект-объектных и субъект- субъектных взаимодействий: события, ситуации - общения учителя с учеником, руководителя с подчиненным, психотерапевта с пациентом.
Нет ничего удивительного в том, что именно Брушлинский стал одним из первых психологов, проявивших повышенный интерес к макроаналитическому методу познания психического. Приведу только две причины.
Во-первых, такой подход дал Андрею Владимировичу возможность под иным углом зрения (отличным от предыдущих исследований, например, решения мыслительных задач методом микросемантического анализа) взглянуть на фундаментальные проблемы, занимавшие его в течение всей жизни.
Во-вторых, пристальное внимание Брушлинского к макроаналитическому методу познания психического вообще соответствует его научному онтогенезу. Вся его жизнь в науке и особенно последнее десятилетие творческой биографии характеризовались стремлением к изучению целостной, единой психики человека: сложных действий с объектами, нравственных поступков, гуманистической направленности личности и т.п. Эволюция научных взглядов ученого очевидна: с каждым годом для него все более значимыми и интересными становились закономерности формирования вершинных проявлений человеческой психологии - духовности, нравственности, свободы, гуманизма.
Андрей Владимирович отличался широтой взглядов и мастерством применения ключевых идей психологии субъекта для объяснения многих социальных и политических явлений. Несомненная заслуга Ученого заключается в том, что он сумел показать значимость результатов, казалось бы, сугубо академических исследований для объяснения процессов, происходящих в современной России. Его работы насыщены рассуждениями о возникновении в сознании россиян как субъектов собственной жизни таких ценностей, как свобода, демократия, права личности, частная собственность.
Он считал, что гуманистичность психологии неразрывно связана с духовностью, духовной деятельностью человека. И наоборот: большое значение придавал бездуховной антисубъектной сущности тоталитаризма, авторитаризма, манипуляций человека человеком и государства - общественным сознанием. Соответственно, он все чаще задумывался о сходстве и различии субъектно-деятельностного подхода с гуманистической психологией. В последние годы Андрей Владимирович в своих работах упоминал К. Роджерса и А. Маслоу, проявлял несомненный интерес к трудам Дж. Бьюдженталя, И. Ялома и других классиков экзистенциального направления в психологии и психотерапии.
2. По сравнению с "классическим" рубинштейновским вариантом субъектно- деятельностного подхода в психологии субъекта существенно расширены представления о содержании активности как фактора детерминации психики. Брушлинский субъектом называл человека, рассматриваемого на высшем для него уровне активности, целостности, автономности: "Важнейшее из всех качеств человека - быть субъектом, т.е. творцом своей истории, вершителем своего жизненного пути. Это значит инициировать и осуществлять изначально практическую деятельность, общение, поведение, познание, созерцание и другие виды специфически человеческой активности (творческой, нравственной, свободной) и добиваться необходимых результатов" [6, с. 30].
Целостность субъекта означает единство, интегративность не только деятельности, но и вообще всех видов его активности. Помимо бесспорно деятельностных оснований (напомню, что Андрей Владимирович любил повторять выражение из "Фауста" И. -В. Гете: "Вначале было дело") в психологии субъекта уделяется значительное внимание и другим проявлениям человеческой активности: общению, созерцанию, бессознательной психической жизни - видениям и переживаниям во время сна и т.д.
Для психологии субъекта проблема активности является одной из главных, она оказывается тем камнем преткновения, с которым сталкиваются все участники дискуссий о специфике субъектных проявлений личности и индивидуальности. Наиболее важный аспект проблемы формулируется в вопросе: "Только ли в случае сознательной активности можно говорить о человеке как о субъекте?". Вот как отвечает на него А. В. Брушлинский: "Для человека как субъекта сознание особенно существенно, потому что именно в ходе рефлексии он формирует и развивает свои цели, т. е. цели деятельности, общения, поведения, созерцания и других видов активности. При этом он осознает хотя бы частично некоторые из своих мотивов, последствия совершаемых действий и поступков и т.д. Вместе с тем человек остается субъектом - в той или иной степени - также и на уровне психического как процесса и вообще бессознательного. Последнее не есть активность, вовсе отделенная от субъекта и не нуждающаяся в нем. Даже когда человек спит, он в какой-то (хотя бы минимальной) мере - потенциально и актуально - сохраняется в качестве субъекта, психическая активность которого в это время осуществляется весьма энергично на уровне именно бессоз-
стр. 97
нательного (например, в форме сновидений), но без целей, рефлексии и произвольной саморегуляции в их обычном понимании. Столь специфическая разновидность активности в принципе существует лишь потому, что до того, как она началась (т.е. до засыпания), человек был "полноценным" субъектом деятельности, общения и созерцания, и только потому он продолжает во сне свою психическую жизнь в форме очень своеобразных видений и переживаний. Но сама деятельность субъекта (практическая и теоретическая) в строгом смысле слова невозможна, когда человек спит, хотя психическое как процесс продолжает формироваться в это время весьма активно. Вот почему гипнопедия (обучение в период естественного сна) наталкивается на принципиальные трудности" [4, с. 20 - 21].
Брушлинский рассматривал активность с системных позиций, тщательно анализируя разные ее формы и уровни в их взаимосвязях и взаимодействиях. Ученый внедрял в психологическое сообщество мысль о том, что и сознательная, и бессознательная активность на уровне психического как процесса являются способом формирования, развития и проявления человека как субъекта.
3. То, что к концу жизни для Андрея Владимировича основным предметом его научных размышлений стала именно описанная выше проблемная область, не удивительно: в психологии субъекта в сконцентрированном виде отражена тематика всех его предыдущих исследований. С методологической точки зрения можно утверждать, что он разрабатывал психологию субъекта как целостную и системную область психологического знания. На уровне конкретно- психологических исследований, представленных в разных публикациях Брушлинского, это проявлялось в осознанном выделении им структурного, динамического и регулятивного планов анализа психологии субъекта. При этом наибольшее внимание он уделял двум главным проблемам: критериям субъекта и разнообразию видов человеческой активности.
Динамический план анализа психологии субъекта. Человек не рождается субъектом, а становится им в процессе деятельности, общения и других видов активности. В этой связи научно значимым оказывается вопрос о критериях, в соответствии с которыми можно утверждать, что психолог исследует именно субъекта, а не индивида, индивидуальность и т.п. "Первый существенный критерий становления субъекта - это выделение ребенком в возрасте 1 - 2 лет в результате предшествующих сенсорных и практических контактов с реальностью наиболее значимых для него людей, предметов, событий и т.д. путем обозначения их простейшими значениями слов. Следующий наиболее важный критерий - это выделение детьми в возрасте 6 - 9 лет на основе деятельности и общения объектов благодаря их обобщению в форме простейших понятий (числа и т.д.)" [9, с. 12 - 13].
Брушлинский рассматривал проблему критериев прежде всего в динамическом плане. Он стремился раскрыть онтогенетические корни формирования субъекта в процессе проявления им разных видов активности - познания, действия, созерцания, индивидуального развития (как особого качества способа подлинно человеческого существования). Неудивительно, что он ценил, часто обсуждал и цитировал работы Е. А. Сергиенко о ранних этапах развития субъекта [21].
Однако динамический план психологии субъекта не ограничивается только временной составляющей онтогенеза психики. Не менее важной оказывается конкретная динамика протекания психических процессов, реализации знаний, умений и т.п. в тех ситуациях, в которых человек проявляет себя как субъект. Вследствие этого, опираясь на логику рассуждений Андрея Владимировича и анализируемые им социальные и иные области проявлений человеческой субъектности, к названным выше следует добавить еще по меньшей мере два критерия.
Третьим критерием субъекта следует считать сформированность у человека способности осознавать совершаемые им поступки как свободные нравственные деяния, за которые он несет ответственность перед собой и обществом. Субъектом можно назвать только внутренне свободного человека, принимающего решения о способах своего взаимодействия с другими людьми прежде всего на основании сознательных нравственных убеждений. Говорить о человеке как субъекте можно только при таком понимании им собственного бытия, при котором он, осознавая объективность и сложность своих проблем, в то же время обладает ответственностью и силой для их решения.
Четвертый критерий - развитость навыков самопознания, самопонимания и рефлексии, обеспечивающие человеку взгляд на себя со стороны. В отличие от остального сущего человек всегда соотнесен со своим бытием. Соотнесенность проявляется прежде всего в направленности познавательной, этической и эстетической активности взаимодействующих людей не только друг на друга, но и на себя. Именно рефлексивное отношение каждого из нас к себе наиболее рельефно выражает отношение к бытию. Способность к рефлексии, направленной на себя, - ключ к превращению человека в субъекта. Субъект - это тот, кто обладает свободой выбора и принимает решения о совершении нравственных поступков, основываясь
стр. 98
на результатах самопознания, самоанализа, самопонимания.
Структурный план анализа психологии субъекта. Другая сторона исследования психологических характеристик субъекта представляет собой структурный план анализа обсуждаемой проблемной области. В этом ракурсе в фокусе исследования психологов оказываются различные виды активности: деятельность, общение (Б. Ф. Ломов), созерцание (С. Л. Рубинштейн), преобразовательная активность человека, направленная на создание и изменение обстоятельств своей жизни и жизни других людей (Б. Г. Ананьев). Я согласен с В. А. Лабунской, которая считает, что "перечисленные выше характеристики субъекта наиболее органично соединены в определении, которое было дано А. В. Брушлинским. Свое определение субъекта он построил на основе анализа идей С. Л. Рубинштейна, Л. С. Выготского, Б. Г. Ананьева, А. Н. Леонтьева и др. Субъект трактуется как индивид, находящийся на соответствующем своему развитию уровне преобразовательной активности, целостности, автономности, свободы, деятельности, гармоничности и отличающийся своеобразной целенаправленностью и осознанностью. В данном определении необходимо подчеркнуть такое свойство субъекта, как "преобразовательная активность, соответствующая уровню развития индивида". Этот параметр субъекта позволяет любого человека квалифицировать в качестве субъекта, имеющего характерный для его уровня развития вид, качество, форму, способы, средства преобразовательной активности" [16, с. 35].
В человеческом бытии разнообразные виды активности реализуются прежде всего в совокупности отношений человека к природе, себе и другим людям. Как полагает К. А. Абульханова, раскрывать психологическую природу субъекта надо через совокупность его отношений к миру. С этой позиции, субъект - это специфический способ организации, качественной определенности сознания современной личности. Личность, выступая как субъект деятельности, сталкивается с противоречием своих желаний, потребностей и объективными препятствиями на пути их удовлетворения. Именно разрешая противоречия, личность приобретает новое качество отношений к миру, дающее психологу основание говорить о ней как о субъекте деятельности [1].
Андрей Владимирович, во-первых, не во всем соглашался с такой точкой зрения: "Субъект - это всеохватывающее, наиболее широкое понятие человека, обобщенно раскрывающее неразрывно развивающееся единство всех его качеств: природных, социальных, общественных, индивидуальных и т.д. Личность, - напротив, менее широкое и недостаточно целостное определение человеческого индивида" [8, с. 17]. Во-вторых, он не сводил активность субъекта исключительно к деятельности: проявление сознательной и бессознательной активности в поведении, формирование политической воли, рост духовности - все использовалось им в качестве аргументов для обоснования субъектной сущности людей.
Регулятивный план анализа психологии субъекта. Регулятивная сторона исследований формирования и развития человека как субъекта неразрывно связана с проблемой детерминации психики. По Брушлинскому, в человеческой психике не только отражается действительность. Формируясь во взаимодействии субъекта с объектом, психика представляет собой высший уровень отражения действительности и потому высший тип регуляции всей жизни человека. Психика служит для регуляции деятельности, общения, созерцания и т.п. "На этих совсем разных уровнях взаимодействия человека с миром все психическое, отражая действительность, участвует в регуляции движений, действий и поступков. Психическое формируется и объективно проявляется в том, как оно осуществляет эту регуляторную функцию. Вот почему основным и всеобщим методом объективного психологического познания является изучение всех психических явлений через движения, действия и поступки, вообще через внешние проявления человека, которые этими психическими явлениями непрерывно регулируются. Таков вышеупомянутый методологический принцип единства сознания (вообще психики) и деятельности. В силу своей всеобщности он закономерно определяет любые, самые разнообразные методы и методики исследования во всех отраслях психологии: общей, социальной, индустриальной, управленческой и т.д." [7, с. 7].
На уровне конкретно-психологических исследований, например мышления, регулятивные аспекты психики Андрей Владимирович чаще всего обсуждал в связи с проблемой обратных связей. Не случайно целая глава его последней монографии называется "Субъект деятельности и обратная связь" [10]. В более широком контексте, имеющем прямое отношение к методологии психологического знания, проблема регуляции рассматривалась им с учетом объективного разнообразия законов природы и общества.
Современное научное познание направлено на выявление двух основных типов закономерностей, определяемых двумя группами законов. Первая группа законов - это законы бытия, описывающие то, что есть. "Законом" в этом значении понятия называется то, что регулярно повторяется и в силу необходимости происходит именно так, как происходит. Изучая явления, подчиняющиеся таким законам, ученые стараются выявить объ-
стр. 99
ективно существующие причинно-следственные связи и устойчивые отношения. Вторая группа - законы, представляющие собой регулирующие механизмы и предписывающие, как именно должны происходить те или иные процессы (чаще всего в мире человека). По своей сути они отражают законы долженствования, нормы - моральные, социальные, юридические и др. Например, моральное долженствование, по В. Франклу и С Л. Рубинштейну (морально-нравственный императив, который регулирует поступки субъекта, его представления о подлинно человеческом отношении к себе и другим), лежит в основе психологии человеческого бытия [13].
Нормативно-регулятивные установления не могут быть истинными или ложными. Более корректно их следует называть правильными или неправильными (с точек зрения разных людей). Оценка правильности- неправильности осуществляется путем соотнесения знания не с критериями истинности, а с ценностями, принимаемыми и отвергаемыми различными социальными группами. Примером ценностно-нормативного регулятора является понятие красоты в искусстве. Применительно к неодинаковым для разных исторических периодов, стран и народов критериям красоты, в частности женской, понятие истинности фактически теряет смысл. В каком смысле мы можем говорить об истинности "Мадонны" Рафаэля или "Казначейши" Тропинина? В таких случаях признание изображенной художником на полотне женщины красивой или нет зависит от специфики ценностных представлений о красоте, имеющихся у зрителя.
Очевидно, что законы первого типа легче обнаружить в естественных науках, в то время как второго - в гуманитарных и общественных. Что касается научной психологии, то, как известно из работ Б. Г. Ананьева, Ж. Пиаже и других ученых, по своей сути она представляет собой неразрывное единство естественнонаучного, социального и гуманитарного знания. Такой же точки зрения на психологию придерживался и Андрей Владимирович. В проблеме детерминизма, как ее понимал и неоднократно описывал Брушлинский, отражается одновременно и естественнонаучный, и социально-гуманитарный характер психологической науки.
По мере формирования и развития психологии субъекта проблема регуляции поведения, деятельности и т.п. приобретала новое смысловое значение. Учитывая двойственность законов, которые детерминируют развитие психики субъекта, ученым все чаще приходилось задумываться над тем, что представляет собой тот мир, в котором живет современный человек. В XX веке, например, некоторые поэты стали утверждать, что "поэзия не следует за действительностью. Она в какой-то мере формирует язык, а язык формирует действительность. Поэзия в какой-то мере оказывается первичной, а действительность, по-видимому, вторичной" [11, с. 28]. Другая сфера нашей жизни, по отношению к которой Андрей Владимирович проявлял явный интерес, - виртуальная реальность, Интернет. Можно ли считать исключительно плодом фантазии писателя В. Пелевина [17] выход героев компьютерных игр в реальную действительность игроков? Иначе говоря, можно ли утверждать, что реальный мир субъекта, играющего в компьютерную игру, отделен "стеклянной стеной" от мира героя, преодолевающего одно препятствие за другим и переходящего с одного уровня сложности взаимодействия с миром на другой? А на какие законы следует ориентироваться при описании так часто обсуждаемых Брушлинским феноменов свободы и духовного Я познающего мир субъекта? В работах Андрея Владимировича нам открываются не только попытки поставить эти вопросы, но и оригинальные способы их решения.
Важнейшим в этом плане является ответ на фундаментальный для теории познания вопрос: что первично - бытие или сознание? В публикациях последних лет Брушлинский неоднократно повторял, что по отношению к двум крайностям (дух или материя, сознание или бытие) существует более перспективный "третий путь" в решении фундаментальной общей проблемы детерминизма психики человека. Это субъектно-деятельностная теория, разработанная С. Л. Рубинштейном и его учениками (одним из самых талантливых и последовательных среди них был А. В. Брушлинский). С позиций данной теории нет альтернативы: психическое или бытие, существующие сами по себе. Субъект, находящийся внутри бытия и обладающий психикой, - вот та "точка схождения" идеального и материального, в которой реально осуществляется детерминация поведения и развития психики. "Для данной теории не психическое и не бытие сами по себе, а субъект, находящийся внутри бытия и обладающий психикой, творит историю" [5, с. 17]. Очевидно, что такое решение проблемы детерминизма основано на осознанном принятии тезиса о включении познающего в познаваемое. Иначе говоря, речь идет об изучении субъекта как неотъемлемой части воспринимаемой, понимаемой и оцениваемой им объективной ситуации. Так же очевидно и то, что в идее "третьего пути" потенциально заключена возможность такого описания детерминации различных психических феноменов, которое построено на учете непротиворечивого взаимодействия и диалектической связи законов первого и второго рода.
Итак, по моему мнению, все сказанное выше убедительно свидетельствует о том, что психоло-
стр. 100
гия субъекта представляет собой сформировавшуюся область психологического знания, обладающую довольно ясно очерченными контурами, проблемами, методами их решения и теоретико-методологическими основаниями. Психология субъекта не только основывается на фундаментальных традициях субъектно-деятельностного похода школы С. Л. Рубинштейна, но и сама порождает новые ветви этого богатого плодами древа познания (такие, как психология человеческого бытия [13]). Сегодня есть все основания утверждать, что психология субъекта уже обрела методологический статус: ее следует рассматривать в качестве методологической основы исследования проблем психологии человеческого бытия. Среди них центральное место занимает круг проблем, связанных с пониманием субъектом мира и себя в мире.
Проблемы психологии понимания человеческого бытия. Я кратко рассмотрю только три из них, - наиболее значимые в контексте статьи.
Во-первых, проблему различения парадигматического и нарративного способов понимания мира. С точки зрения психологии субъекта, в этой проблеме наиболее отчетливо воплощается взаимодополнительный характер микро- и макроанализа психического, а также регуляции реальных ситуаций человеческого бытия законами и первого, и второго типов.
Во-вторых, проблему направленности активности субъектов общения на себя: психологического анализа роли самопонимания, самопознания, рефлексии в формировании взаимопонимания. Исследование этой проблемы актуально прежде всего в связи с тем, что рефлексивность, обращение внимания на основания своего бытия вообще является одной из главных психологических особенностей человека как субъекта (см. выше о четвертом критерии субъекта). Психологические процессы самопознания и самопонимания не только дают человеку возможность обратиться к своим истокам, ответить на вопросы о том, какой он есть и что с ним происходит. Обращенность на себя, свою сущность, с одной стороны, неизбежно приводит к выявлению психологической неоднородности и даже противоречивости последней. С другой стороны, результатом самопознания, самопонимания является не только разрешение противоречий: они парадоксальным образом способствуют возрастанию целостности и гармоничности психологических проявлений человека как субъекта.
В-третьих, проблему субъект-субъектных и субъект-объектных типов понимания высказываний и психологических особенностей партнеров в межличностном общении. Теоретическим основанием этой проблемы является положение С. Л. Рубинштейна о том, что психологическая природа субъекта наиболее полным образом раскрывается через такую совокупность его отношений к миру, которая включает признание права других людей на автономность, уникальность, независимость - субъектность. В психологии субъекта эта проблема трансформировалась как в поиски истоков духовности людей, так и в выявление бездуховной антисубъектной сущности тоталитаризма, авторитаризма, манипуляций человека человеком.
В последние годы у многих психологов наблюдается смещение фокуса научных интересов из когнитивной плоскости анализа психических явлений в экзистенциальную. Описывая две названные плоскости, известный американский психолог Дж. Брунер отмечает, что есть два основных типа понимания мира.
Первый он называет парадигматическим, основанным на непосредственном восприятии окружающего мира. Приверженцы этого способа для понимания своего опыта ориентируются на логичность рассуждений и результаты строгих эмпирических исследований. Такие люди говорят только то, что знают, и стараются высказывать именно то, что имеют в виду. Они ищут определения причинно-следственным связям, чтобы узнать порядок происходящих событий и иметь возможность контролировать реальность. Они не приемлют неопределенности: любую теорию подвергают проверке и если она впоследствии доказана, то, следовательно, является истинной.
Второй способ понимания Брунер называет нарративным (повествовательным). В этом случае мы имеем дело с человеческими желаниями, потребностями, целями. По сути, это формы рассказов, в которых люди описывают превратности человеческого бытия. Нарративный способ понимания мира и себя в мире предполагает, что человек всегда потенциально способен сказать больше, чем осознает. Повествование - это всегда процесс, в ходе которого люди пытаются понять и выразить такие связи событий, которые приобретают субъективную значимость только во время рассказа [25].
Парадигматический и нарративный способы познания и понимания мира явным образом указывают на факт существования реальностей, соответствующих двум группам законов: отражаемой людьми и порождаемой ими. Естественно, что отражение невозможно без порождения психических новообразований, так же как мысленное конструирование и реконструирование нового подчиняется законам материального мира. Однако Брунер делает парадоксальный вывод о том, что "две обсуждаемые перспективы представля-
стр. 101
ют два несопоставимых подхода к развитию. Одна рассматривает знание в свете его универсальной и неотъемлемой валидности и проверяемости; для другой знание - частное, конкретное, определяемое контекстом. Говоря классическим языком, один подход изучает мысль в ее номотетическом и объяснительном проявлении, другой - в идиографическом и интерпретативном" [3, с. 10]. Он полагает, что "два эти подхода представляют собой два принципиальных, несоизмеримых пути обретения человеком знания о мире - и посредством подтверждения универсальной логической необходимости, и посредством объяснительной реконструкции соответствующих обстоятельств" [там же].
Иным образом два названных подхода интерпретируются в психологии субъекта и психологии человеческого бытия: не как несовместимые и противоположные способы понимания мира, а, наоборот, как взаимодополнительные и взаимозависимые. Процесс мышления понимающего субъекта направлен на познание причинно-следственных связей объективной реальности и поиск истины. Вместе с тем он направлен и на конструирование субъективного опыта, порождение и развитие индивидуального смысла событий, происходящих с человеком. Парадигматический способ дает субъекту возможность видеть в окружающем его мире проблемы и задавать информативные вопросы, полезные для их решения. Нарративный подход ориентирован на выявление целостных ситуаций человеческого бытия: субъект задает себе и другим смыслопорождающие вопросы, направленные на развитие историй.
В психологии нарративная парадигма является конкретным выражением макроаналитического метода познания психического (недаром Андрей Владимирович благодарил меня за совет приобрести книгу по нарративной терапии "Конструирование иных реальностей" [22]). Нарративный подход ориентирован на выявление психологических особенностей интерпретации людьми разных, в том числе порождаемых, конструируемых социальных реальностей. В качестве типичного примера социальных реальностей можно привести целостные ситуации человеческого бытия, отраженные в историях о своей жизни, которые люди рассказывают друг другу. Главная задача интерпретации - описание способов воздействия реальностей на формирование жизненных смыслов людей. Разумеется, любая социальная реальность объективна и потому интерпретация не может быть произвольной: она опирается на факты и достоверное истинное знание. Однако центральным в нарративном подходе все-таки оказывается не категория истины, а понятие смысла.
В мире человека конструируемые реальности представлены в основном жизненными историями, которые люди рассказывают, интерпретируя, познавая, развивая их содержание и приписывая им смысл. Осмысливаемые истории дают человеку возможность понять себя не как объект, а осознать изнутри, с точки зрения смысла своего существования: история всегда в явном или скрытом виде включает рассказывающего ее субъекта.
В нарративной психологии учеными проводится аналогия между пониманием текста и пониманием человеком самого себя, собственного поведения и событий своей жизни. По мнению Е. Тршебински, нарративный подход может помочь ученым унифицировать Я-концепцию как систему знаний, верований, мнений и убеждений. В его рамках можно интегрировать классические понятия "me" и "self" в единой модели ментального опыта. Такая модель деятельно регулирует процессы самопонимания, принятия решений и деятельности [26]. Самопонимание в нарративной психологии рассматривается как создание "текста" о самом себе, непрерывная самоинтерпретация, самоистолкование [24]. Основной вопрос при этом заключается в том, каким образом человек взаимодействует со своим опытом во время рассказа о нем.
В основании нарративной психологии лежит положение о том, что все люди по своей природе являются рассказчиками: рассказ присутствует во всех видах устного общения и творчества. Рассказывая о себе, своем поведении, поступках, субъект выделяет в жизненном потоке и по-новому видит события своего прошлого. В результате он их оценивает и придает им определенный, соответствующий данному времени и месту смысл.
Неудивительно, что некоторые ученые, в частности, Д. МакАдамс считают, что мы рождаемся с "повествующим разумом" [25]. Рассказы создают историю, связывая людей во времени как участников событий, рассказчиков и слушателей. Рассказы подробно повествуют о том, что случилось, где и когда. Тем самым реконструируются прошлые события, воссоздается история, образно говоря, рисуются картины человеческого бытия. Рассказы учат нас, и с их помощью мы учимся жить и действовать, они организуют ход наших мыслей, способствуют психологическому совершенствованию и зрелости, помогают общению с другими людьми.
Таким образом, для психолога истории, ситуации оказываются единицами макроанализа, включающего и конструктивное описание событий, из которых состоит история, и самого "конструктора" - рассказчика. Для понимающего
стр. 102
субъекта история - это способ, которым он осмысливает жизнь, выстраивает свой опыт во временную последовательность, дающую ощущение непрерывности и смысла жизни. Пересказ субъектом истории, переосмысление ее составляющих (событий и собственных реакций на них) способствует углублению самопонимания и личностному развитию. К такому эффекту приводит соединение актуализируемого прошлого опыта с его переоткрытием, переживанием соотнесения опыта с новой пространственной и временной ситуацией.
Новая, иногда альтернативная, интерпретация истории приводит и к иному ее пониманию. Повествование всегда одновременно адресовано не только себе, но и другим людям. Вследствие этого новое понимание субъектом пересказываемой истории приводит к изменению его взаимопонимания с тем, кому он рассказывает. Ведь для того, чтобы достичь взаимопонимания, необходимо не только расширить с помощью пересказа свой опыт, углубить самопонимание, - нужно еще суметь посмотреть на историю с другой точки зрения, встать на позицию другого человека.
В психологии человеческого бытия взаимопонимание рассматривается как комплексный феномен. Он состоит, по крайней мере, из четырех компонентов. Динамика формирования взаимопонимания в общении основана на диалектической взаимосвязи процессов рефлексии и антиципации (обращенности в прошлое и будущее).
Во-первых, взаимопонимание - это согласование индивидуальных точек зрения на объект понимания - природного явления, социального события, обсуждаемой темы и т.п. Объектом понимания всегда является и фрагмент предметного или виртуального мира с присущими ему закономерностями развития, и субъективное отражение фрагмента. Психологическая специфика отражения определяется индивидуальной структурой личностного знания, с которой соотносится понимаемое, рефлексией этого знания, сопровождающейся погружением в глубины своего жизненного опыта.
Во-вторых, взаимопонимание обязательно включает понимание себя. Не только взаимопонимание, но и вообще любое понимание одновременно является и самопониманием. "Понимая нечто, субъект понимает самого себя и, лишь понимая себя, способен понять нечто" [19, с. 264]. Рассказывая историю партнеру по общению, понимая в диалоге новые грани ее смысла, субъект одновременно углубляется в себя и выходит за пределы своего внутреннего мира. Он обращается к содержанию ответных реплик и психологических особенностей другого человека, вступая с ним в диалог. Диалогическое понимание возникает в точке пересечения ценностно-смысловых позиций субъектов общения. Оно осуществляется в двух направлениях и основано на диалектической взаимосвязи процессов рефлексии и антиципации.
В-третьих, обсуждаемый феномен включает понимание психологии партнера по общению. Понимание субъектом другого - это понимание целей, мыслей, личностных черт партнера, а также социальных нормативов и этических принципов, которые он реализует в конкретной коммуникативной ситуации.
Наконец, в-четвертых, социально-рефлексивный компонент взаимопонимания: представления субъекта о том, что думает, чувствует, переживает партнер по общению и как он понимает его.
В психологии человеческого бытия, одним из главных методологических оснований которой является психология субъекта (второе основание составляют идеи В. Франкла и других ученых[13]), большое внимание уделяется анализу влияния на формирование взаимопонимания субъект-субъектных и субъект- объектных типов взаимодействия между партнерами по общению. Очевидно, что вряд ли следует называть субъектом человека, занимающего в общении монологическую позицию: не слушающего другого, не признающего за ним права на собственное мнение и, в общем-то, совершенно не заинтересованного в принятии и понимании его как равноправного коммуникативного партнера. Психологические эксперименты свидетельствуют о реальном существовании таких людей: показательным примером является монологическое субъект- объектное понимание инструментальной правды. Противоположный, диалогический субъект-субъектный тип понимания высказываний в диалоге демонстрируют испытуемые, понимающие правдивые сообщения как нравственную или рефлексивную правду [12].
Проведенные исследования показали, что стремление хотя бы одного из партнеров обращаться с другим не как с субъектом, а как с объектом, которым можно манипулировать, пагубным образом сказываются на успешности достижения взаимопонимания. Обнаружено, что психологической предпосылкой манипулятивного поведения является высокий уровень выраженности макиавеллизма личности субъекта. Субъекты с высоким уровнем макиавеллизма в общении отличаются коммуникативной негибкостью, ригидностью. Личностными и ценностно-ориентационными основаниями ригидности, препятствующими достижению взаимопонимания, являются "синдром эмоциональной холодности", низкая эмпатичность, преобладание субъективной значимости
стр. 103
социально-статусных ценностей над моральными, представление об универсальности манипуляции как эффективного способа общения, убеждение в собственном превосходстве, игнорирование психологических особенностей партнеров [15].
Другой психологической предпосылкой предпочтения субъект-субъектного или субъект-объектного типов взаимодействия в коммуникации являются половые и тендерные различия общающихся людей [14]. Люди отличаются не только по полу, но и по степени выраженности маскулинности и фемининности. Последние непосредственно не связаны с биологической половой принадлежностью. Маскулинность и фемининность определяются ролевыми позициями, которые мужчины и женщины занимают в общении, а также ценностными ориентациями, направленностью на несколько отличающиеся системы ценностей.
Естественно, что в жизни маскулинные признаки чаше проявляются у мужчин, а фемининные у женщин. Зарубежные психологи полагают, что для мужчин в общем и целом характерна ориентация на себя, самоутверждение, саморазвитие, доминирование и контроль над партнерами. Для женщин более типична ориентация на других, включающая самоотверженность, заинтересованность в собеседниках и желание быть с ними. В разных сферах жизни мужчины реагируют на поведение других таким образом, чтобы показать свою компетентность или доминирование, в то время как женщины пытаются поддерживать относительную близость. Западные психологи обычно описывают женщин как ориентированных на зависимость, а мужчин - ориентированных на контроль, доминирование. Соответственно, понимание субъектом сообщения зависит от его пола и половой роли. При этом вербальная агрессия, манипуляция и макиавеллизм, присущие маскулинной позиции в общении, оказывают вполне определенное влияние на понимание субъектом сообщений в коммуникации. Сочетание принадлежности к женскому полу и фемининных ценностей предполагает благожелательную и поддерживающую интерпретацию сказанного партнером. Сочетание мужской половой роли с ориентацией на себя и пол источника сообщения предполагает доминирующую и контролирующую интерпретацию [23].
Задачей нашего экспериментального исследования было изучение субъект- субъектных и субъект-объектных типов понимания высказываний в межличностном общении с позиций психологии человеческого бытия. В нем было получено три основных результата.
1. Обнаружено, что если у человека отчетливо выражены маскулинные психологические качества, то, как правило, он/она в коммуникативных ситуациях понимает высказывания собеседников по монологическому субъект- объектному типу. Это значит, что такой человек склонен интерпретировать слова партнера как проявление излишней опеки над собой, стремление командовать, манипулировать, показывать свое превосходство. Иначе говоря, он/она подозревает, что другие люди обращаются с ним/ней не как с равноправной личностью, субъектом познания и общения, а как с "вещью", объектом, не имеющим своего внутреннего мира, который следует принимать во внимание и уважать. При выраженности фемининных признаков у испытуемых, напротив, наблюдается исходная направленность на диалогическое общение. Она включает убеждение человека в том, что, если собеседник что-то говорит, то он обращается к нему как равноправному партнеру, подлинному субъекту общения. Неудивительно, что такие люди понимают высказывания других по субъект-субъектному типу.
2. Подтвердилась гипотеза о связи типов понимания высказываний с особенностями личности испытуемых. В частности, чем выше показатель макиавеллизма, ориентация на Я или на работу, профессиональную деятельность, тем с большей вероятностью можно утверждать, что испытуемые будут понимать высказывания по субъект-объектному типу. И наоборот: при высокой ориентации на общение в сочетании с низкой оценкой по шкале макиавеллизма увеличивается вероятность того, что высказывания будут пониматься по субъект-субъектному типу.
3. Преобладание субъект-субъектного или субъект-объектного типов понимания высказывания испытуемым зависит от пола говорящего, т.е. источника сообщения. Когда и испытуемый, и участники диалога являются людьми одного пола, то преобладает субъект-объектное понимание. При чтении и осмыслении диалогов, происходящих в разнополых парах, последние чаще понимаются испытуемыми по субъект-субъектному типу [14].
* * *
Итак, проведенный анализ показал, что категория субъекта, исследованию которой так много усилий и таланта посвятил Андрей Владимирович Брушлинский, действительно занимает особое место в современной психологии и играет в ней системообразующую роль. Благодаря ему, его ученикам и последователям психология субъекта в наше время представляет собой фундаментальную область психологической науки. В ее основа-
стр. 104
нии лежат не только убедительные теоретико-методологические доказательства, она имеет и вполне ощутимые эмпирические следствия. Единственное, в чем сегодня ощущается острая научная необходимость, - в творческом развитии психологии субъекта. И надежда на превращение необходимости в реальность есть. Залогом тому служит не только безусловная научная перспективность дальнейшего развития идей психологии субъекта, но и память современных и будущих поколений психологов, в которой надолго сохранится светлый облик Ученого - Андрея Владимировича Брушлинского.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Абульханова К. А. Мировоззренческий смысл и научное значение категории субъекта // Российский менталитет: вопросы психологической теории и практики. М.: Институт психологии РАН, 1997. С. 56 - 74.
2. Барабанщиков В. А. Восприятие и событие. СПб.: Алетейя, 2002.
3. Брунер Дж. Торжество разнообразия: Пиаже и Выготский // Вопросы психологии. 2001. N 4. С. 3 - 13.
4. Брушлинский А. В. Субъект: мышление, учение, воображение. М. - Воронеж: Академия педагогических и социальных наук, 1996.
5. Брушлинский А. В. Психологическая наука - основа гуманизации высшего образования // Развивающаяся психология - основа гуманизации образования. М.: Российское психологическое общество, 1998. В 2-х т. Т. 2. С. 15 - 17.
6. Брушлинский А. В. Психология субъекта: некоторые итоги и перспективы // Известия Российской академии образования. М: Магистр, 1999. С. 30 - 41.
7. Брушлинский А. В. Деятельность субъекта как единство теории и практики // Психол. журн. 2000. Т. 21. N 6. С. 5 - 11.
8. Брушлинский А. В. О критериях субъекта и его деятельности // Психология субъекта профессиональной деятельности. Москва-Ярославль: ДИА-пресс, 2001. С. 5 - 23.
9. Брушлинский А. В. О критериях субъекта // Психология индивидуального и группового субъекта. М.: ПЕР СЭ, 2002. С. 9 - 33.
10. Брушлинский А. В. Психология субъекта СПб.: Алетейя, 2003.
11. Венцлова Т. Поэзия важнее, чем крестовые походы... // Иностранец. 2002. N 24. С. 28.
12. Знаков В. В. Психология понимания правды. СПб.: Алетейя, 1999.
13. Знаков В. В. Понимание как проблема психологии человеческого бытия // Психол. журн. 2000. Т. 21. N 2. С. 7 - 15.
14. Знаков В. В. Субъект-объектный и субъект-субъектный типы понимания высказываний в межличностном общении // Психология индивидуального и группового субъекта / Под ред. А. В. Брушлинского, М. И. Воловиковой. М.: ПЕР СЭ, 2002. С. 144 - 160.
15. Знаков В. В. Макиавеллизм, манипулятивное поведение и взаимопонимание в межличностном общении // Вопросы психологии. 2002. N 6. С. 45 - 54.
16. Лабунская В. А., Менджерицкая Ю. А., Бреус Е. Д. Психология затрудненного общения. М: Академия, 2001.
17. Пелевин В. О. Затворник и шестипалый. М.: ВАГРИУС, 2001.
18. Петренко В. Ф. Основы психосемантики. Смоленск: СГУ, 1997.
19. Порус В. Н. Искусство и понимание: сотворение смысла // Заблуждающийся разум? Многообразие вненаучного знания. М.: Политиздат, 1990. С. 256 - 277.
20. Росс Л., Нисбетт Р. Человек и ситуация. Перспективы социальной психологии. М.: Аспект Пресс, 1999.
21. Сергиенко Е. А. Природа субъекта: онтогенетический аспект // Проблема субъекта в психологической науке / Под ред. А. В. Брушлинского, М. И. Воловиковой, В. Н. Дружинина. М.: Академический проект, 2000. С. 184 - 203.
22. Фридман Д., Комбс Д. Конструирование иных реальностей: Истории и рассказы как терапия. М.: Класс, 2001.
23. Edwards R. The effects of gender, gender role, and values on the interpretation of messages // J. of Language and Social Psychology. 1998. V. 17. N 1. P. 52 - 71.
24. Gergen K. J. If persons are texts // Hermeneutics and psychological theory. L.: New Brunswick, 1988. P. 28 - 51.
25. Me Adams D. P. The stories we live by: Personal myths and the making of the self. New York-London: The Guilford press, 1996. P. 27 - 37.
26. Trzebinski J. Narrative self, understanding, and action // The self in European and North American culture: Development and processes. Dordrecht, Netherlands: Kluwer Academic Publishers, 1995. P. 73 - 88.
стр. 105
PSYCHOLOGY OF THE SUBJECT AS METHODOLOGY OF HUMAN EXISTENCE UNDERSTANDING
V. V. Znakov
Dr. sci. (psychology), professor, deputy chief of IP RAS, Moscow.
It is founded that A. V. Brushlinsky elaborated integral, original and formed variant of the subject psychology. Three main statements explicate principled novelty of psychology of the subject: 1) significant extension of activity notion as the factor of mind determination, 2) the transition from microsemantic to macroanalytical method of mind analysis, 3) integral and system approach to dynamic, structure and regulative plans of psychology of the subject. It is shown that psychology of the subject provides methodological basis of empirical researches of human existence understanding, such as differentiation of paradigmatic and narrative understanding of the world; analysis of the subjects of communication self-understanding, self-knowledge and reflection roles in the forming of mutual understanding; subject-subject and subject-object types of utterances understanding; psychological peculiarities of partners in interpersonal communication.
Key words: A. V. Brushlinsky, psychology of the subject, subject-subject and subject-object types of interaction, understanding, self-understanding, psychology of human existence.
стр. 106
ВКЛАД А. В. БРУШЛИНСКОГО В ПОНИМАНИЕ ПСИХОЛОГИЧЕСКОЙ ПРИРОДЫ МЫШЛЕНИЯ
Автор: В. В. Селиванов
(c) 2003 г. В. В. Селиванов
Доктор психол. наук, декан факультета психологии Смоленского гуманитарного университета
В статье рассматривается вклад выдающегося отечественного психолога А. В. Брушлинского в разработку базовых проблем современной психологии мышления. Проанализированы его взгляды на сущность мышления, обобщены результаты проводимых им многолетних экспериментальных исследований процесса решения личностью задач. Определены основные принципы анализа и исследования мышления в научной школе А. В. Брушлинского.
Ключевые слова: мышление как процесс, прогнозирование, условие и требование задачи, континуально-генетический метод, немгновенный инсайт, субъектно-деятельностный подход.
Самые ранние работы А. В. Брушлинского (начиная с кандидатской диссертации) были посвящены психологии мышления. Это вполне закономерное явление, характеризующее его личностные особенности как выдающегося ученого, который всю жизнь исследовал сложные, животрепещущие проблемы психологии, логики, философии, гносеологии. Он изначально был методологом психологии, блестяще знающим философию, глубоко вникающим в проблематику кибернетики, теорий искусственного интеллекта, современного математического моделирования. Вероятно, способность и тяга к предельным обобщениям, жажда решения наиболее фундаментальных проблем психологии (социальной природы человеческой психики, соотношения коллективного и индивидуального, биологического и социального в психическом, сущности психического отражения и др.), находящихся в центре внимания большинства крупнейших советских и зарубежных психологов, предопределили его линию исследований -изучение психологической природы мышления. Андрей Владимирович прекрасно понимал, что человеческое мышление является высшим продуктом эволюции и без научного анализа его психологических механизмов невозможно целостно обсуждать ни одну важнейшую методологическую и теоретическую проблему психологического знания. Поэтому в его работах психология мышления - это "живая", интересная область, непосредственно связанная с решением самых сложных этических, мировоззренческих, практических вопросов, это фокус личностного бытия, в котором отражается все психологическое мироздание.
В первые годы становления советской психологии перед учеными с особой остротой стояла задача преобразования "старой", дореволюционной, идеалистической психологии в "новую", построенную на основе диалектического и исторического материализма. Одной из важнейших проблем для психологии (в те годы имеющей идеологический и политический оттенки) стала проблема выявления специфики человеческой психики, человеческого способа бытия. В целом эта проблема выступала в качестве производной по отношению к более общей задаче изучения с позиций психологии возникновения и антропогенеза сознания, описания тех коренных изменений психического, которые способствовали становлению общественного бытия человека и появились под влиянием жизни личности в обществе. Данная проблематика становится одной из центральных в работах 30 - 50-х годов С. Л. Рубинштейна, Л. С. Выготского, А. Н. Леонтьева, Б. Г. Ананьева, Б. М. Теплова и других отечественных психологов. Она не потеряла актуальности и в настоящее время.
В своей первой монографической работе "Культурно-историческая теория мышления" (1968 г.) А. В. Брушлинский выделяет два основных, наиболее разработанных в теоретическом отношении подхода к изучению социально- исторической природы человеческой психики. Первый - "культурно- историческая теория" Л. С. Выготского, второй - деятельностная концепция С. Л. Рубинштейна. В этой работе А. В. Брушлинский на основе детального и систематичного рассмотрения недостатков культурно-исторической теории мышления более широко разрабатывает целый ряд положений С. Л. Рубинштейна о природе человеческого мышления.
стр. 107
Прежде всего им была обоснована односторонность знаково-центристской точки зрения на сущность человеческого мышления и показаны ее методологические неточности. В 30-е годы некоторые психологи, правильно определив феноменологическую зону возникновения именно человеческого бытия по отношению к животному, осуществляли неадекватную ее интерпретацию. Этой зоной является наличие и использование личностью речи, слов, знаков и значений (как заместителей реальности). Словесный знак и его значение выступали специфической особенностью человека, позволяющей ему выделиться из животного мира, и определяли состав, функционирование его мыслительной активности, в конечном итоге - поведения. Например, для Л. С. Выготского в разные периоды его творчества знак (без значения), знак и его значение, значение (без знака) - это особые средства (орудия) психического, которые обеспечивают функционирование высших форм мышления, свойственных человеку [1, с. 17]. Такого рода психические орудия качественно преобразуют психику, превращая ее в сознательную активность. Здесь прослеживается содержательная (но не историческая) аналогия с марксистским пониманием роли орудий (средств) труда в возникновении осознанных форм бытия, социума в целом. А. В. Брушлинский указывал, что при таком подходе "мышление трактуется прежде всего как оперирование словом или другим знаком, в значительно меньшей степени учтено, что оно есть оперирование объектами, определенными в понятиях" [1, с. 25].
В этой работе А. В. Брушлинским последовательно реализуется "процессуальный" подход к мыслительной активности, который позволяет избежать методологических погрешностей при решении многих центральных проблем психологии. Исходным в мышлении человека является непрерывное взаимодействие субъекта с познаваемым объектом. В дальнейшем Андрей Владимирович подчеркивает именно слово "непрерывное", и не случайно. Когда в теоретической интерпретации мы придаем решающее значение не взаимодействию личности с объектом, а, например, со знаковым средством и др., такие взгляды становятся основой чрезмерного противопоставления субъективного и объективного, общественного и индивидуального, основой субъективизма в науке. На примере блестящего и предельно тщательного анализа проблем мышления (в частности, соотношения житейских и научных понятий) в "Культурно-исторической теории мышления" А. В. Брушлинский показал истоки того, что в последующих работах будет названо им "тройным дуализмом" [4, 7 и др.]. Тройной дуализм был свойственен в 30-е годы различным психологическим школам и направлениям, часто встречается сегодня и выражается в чрезмерном противопоставлении внешнего и внутреннего, социального и биологического, коллективного и индивидуального. Для этой позиции характерно также и смешение парных понятий, неоправданная подмена одних другими. Например, все внешнее отождествляется с социальным и коллективным.
Вероятно, важным вкладом обсуждаемой работы в общепсихологическую теорию мышления является не только верная постановка базовых проблем психологии мышления и контуры их решения, но и то, что Андрей Владимирович продемонстрировал пример нового способа (типа) мышления, который он будет рассматривать в более поздних своих трудах, в частности в монографии "Мышление и прогнозирование". Здесь уже в самом начале книги выделены два главных способа мышления, лежащие в основе двух различных подходов в психологии [3]. Первый - дизъюнктивный, базирующийся на формальной, математической логике, где полярные диалектические категории противопоставлены друг другу, взаимоисключают одна другую и т.д. Второй подход, недизъюнктивный, характеризуется принципиально иным осмыслением психологической реальности, исходя из диалектической логики и основного механизма мышления - анализа через синтез. Второй уровень и способ мышления является более высоким и отражает объект в его целостности и развитии, в совокупности разных свойств и отношений (даже противоположных).
Недизъюнктивный способ мышления позволил А. В. Брушлинскому более глубоко развить теорию мышления как процесса, основы которой были заложены его учителем - С. Л. Рубинштейном. Заслуга Андрея Владимировича заключается прежде всего в том, что он отчетливо и детально определил саму онтологию психологии мышления, показал, что в мышлении выступает предметом именно психологического анализа. Уже в монографии "Психология мышления и кибернетика" он сопоставляет три важнейших в те годы подхода к исследованию мыслительной активности: 1) философско-логический; 2) кибернетический; 3) психологический [2, с. 7]. В целом им было показано, что для других наук не характерно изучение самого глубинного пласта функционирования мышления - его процессуальной основы. Философы, трактуя мышление, определяют его общее отношение к бытию, гносеологическое содержание познавательной деятельности личности и др. Для логики приоритетным в мышлении выступают его продукты - формы, способы построения суждений. Представители кибернетики изучают мышление, отображая дизъюнктив-
стр. 108
ные связи его компонентов средствами математики. Большинство математических моделей мышления строится по принципу изоморфизма, при этом не учитываются диалектические отношения между образом и объектом. А. В. Брушлинский считал, что кибернетическая машина никогда не сможет мыслить. Он убедительно обосновывал эту свою точку зрения, раскрывая специфически человеческие, субъектные особенности мысли. К ним он относил изначально творческую природу мышления, в отличие от компьютера и ЭВМ. В своем определении мышления, ставшем классическим, он подчеркивал, что мышление - это "социально обусловленный, неразрывно связанный с речью психический процесс поисков и открытия существенно нового..." [16, с. 322]. Многие тогда не понимали его, упрекая в сужении понятия "мышление". Тем не менее, его взгляды выдержали испытание временем. Действительно, каждый человек открывает существенно новое, хотя бы субъективно новое, иначе он не мыслит. Креативность самого обычного, даже житейского мышления, столь блестяще раскрытая А. В. Брушлинским, является его специфическим отличием от других познавательных процессов и функций.
Многие философы и психологи в пору "кибернетического бума" отрицали возможность создания искусственного интеллекта, искусственного мышления. Например, другой выдающийся отечественный психолог O.K. Тихомиров вместе с сотрудниками устанавливает чрезвычайно важные функции человеческих эмоций в осуществлении познания. Он открывает предвосхищающие эмоции (наряду с констатирующими), которые вместе с мыслительными операциями непосредственно участвуют в отыскании решения задачи [15]. Это открытие позволило рассматривать отсутствие эмоций у компьютера как мощный барьер на пути создания искусственного мышления. Брушлинский же проделывает гораздо более "тонкую" в теоретическом отношении работу - он выявляет особые свойства самих мыслительных схем, умственных действий, которые на современном уровне математики не поддаются моделированию и лишают машину возможности думать. К этим свойствам относятся неизоморфность, неаддитивность, холистичность (порождение нового в процессе функционирования), недизъюнктивность и др. В целом данные характеристики мышления объединяются для А. В. Брушлинского в один, общий термин - "процессуальность мышления". Мы видим главный его вклад в теорию мышления именно в разработке процессуальной природы мышления.
Процесс мышления в работах А. В. Брушлинского - это не просто указание на динамику, временную развертку, постоянное развитие мышления, это парадигма, целостный подход к изучению мыслительной деятельности.
Процессуальность понимается им как: 1) более глубокий уровень осуществления деятельности; 2) онтологический способ существования психического с его недизъюнктивностью, неизоморфностью, континуальностью, неаддитивностью и др.; 3) определенное соотношение внешних и внутренних условий в функционировании психического. Процессуальность мышления отражает прежде всего его глубинное психологическое содержание. Основываясь на положении С. Л. Рубинштейна о том, что составляющие мыслительной активности - и деятельность, и процесс, А. В. Брушлинский развивает эту фундаментальную идею. Мышление как деятельность - особый уровень функционирования и изучения мышления, содержанием которого является операционный состав мыслительной активности. Этот термин соотносится с понятием "мышление как процесс". Мышление как деятельность характеризует мыслительную активность в качестве познавательной деятельности и образует ее личностный план. А. В. Брушлинский писал, что "мышление выступает в личностном (прежде всего мотивационном) плане в тех случаях, когда специально изучают мотивы и вообще отношение человека к мыслительным задачам, которые он решает..." [6, с. 29]. При исследовании этого уровня мышления рассматривается прежде всего мотивация мыслительного поиска (познавательная и неспецифическая), познавательные цели, которые ставит перед собой субъект, умственные действия (мыслительные операции), с помощью которых личность осуществляет решение задачи. Целостная теория операционального состава мышления и интеллекта была развита Ж. Пиаже. Такие свойства мыслительных операций, как парность, наличие системы, обратимость, координация, "ассоциативность" композиции операций и т.д., являются качественной спецификой мыслительной деятельности. Существенный вклад в разработку мышления как деятельности был внесен О. К. Тихомировым и его сотрудниками. В их исследованиях показано, что процесс формирования умственных действий при решении задачи включает в себя взаимодействие различных смысловых образований человека, составляющих динамическую систему. Смысл выполнения задания для субъекта отражается в достижении промежуточных целей, становится основой построения ментального действия. А. В. Брушлинский всегда изучал мышление как деятельность в соотношении с мышлением как процессом. Процесс мышления первичен по отношению к сформированным умственным действиям, операциям, которые в нем порождаются и функционируют.
стр. 109
Мышление как процесс - это определенный уровень функционирования и изучения мышления, содержанием которого являются умственные процессы (анализ, синтез, обобщение и др.), приводящие (или нет) к решению задачи. А. В. Брушлинский неоднократно подчеркивал эти особенности процесса: "...Мышление выступает в процессуальном плане в тех случаях, когда специально исследуется процессуальный состав мыслительной деятельности, т.е. психические процессы анализа, синтеза и обобщения, посредством которых человек решает мыслительные задачи, причем анализ, синтез и обобщение раскрываются в их психологическом, а не логическом или физиологическом качестве" [6, с. 29]. Мышление как процесс понимается в качестве исходного состояния мышления, выражающегося в непрерывном взаимодействии субъекта с познаваемым объектом. Мыслительные операции, умственные действия и другие сформированные компоненты мышления вырабатываются в мыслительных процессах и погружены в них. Мышление как процесс не противостоит мышлению как деятельности, но является более глубоким уровнем изучения мыслительной деятельности, раскрывающим психические механизмы, порождающие и обеспечивающие функционирование операционального состава мышления.
Процесс мышления понимается как непрерывный, недизъюнктивный (в мышлении нет строго изолированных компонентов, его составляющие переходят друг в друга), неизоморфный (в мышлении нет однозначного копирования объекта в образе, происходит его обобщение и др.). Главным механизмом процесса мышления является анализ через синтез - изучение личностью объекта через его мысленное или реальное включение в систему связей с другими объектами и выявление на этой основе новых свойств объекта. Анализ через синтез как главный механизм процесса мышления и обеспечивает изначально креативную природу мыслительной активности, где познаваемый объект постоянно выступает для личности в новых свойствах и качествах, ранее не представленных индивидуальному сознанию. Критериями фаз и уровней мышления как процесса являются: характер прогнозов искомого, которые выдвигает субъект; определенное отражение соотношения условий и требований задачи; принятие-непринятие подсказки; уровень обобщения основных компонентов задачи и др.
Важнейшая составляющая процесса мышления в теории А. В. Брушлинского - прогнозирование: "Мышление как прогнозирование есть частный случай психического как процесса" [10, с. 161]. В своей докторской диссертации он разрешил одно из основных противоречий мышления, считавшееся на протяжении многих веков вечной" антиномией. Оно заключается в том, что: 1) если человек знает, что он ищет (при решении задачи), то зачем он ищет? 2) если человек не знает, что он ищет (искомое), то как может искать? А. В. Брушлинский предлагал рассматривать мышление как процесс прогнозирования искомого и тем самым разрешил данную проблему.
Непосредственную связь с прогностической функцией мышления имеют конретно-психологические особенности мыслительного решения задачи. В своих ранних работах Андрей Владимирович на основе анализа собственного богатого экспериментального материала показал различие между искомым и требованием задачи. Это открытие также является фундаментальной психологической закономерностью, имеющей большое практическое значение. До его исследований искомое и требование задачи отождествлялось (см. работы У. Рейтмана, К. Дункера и др.). А. В. Брушлинский доказал, что неизвестное при решении задачи есть основное отношение, которое связывает условия и требования задачи. Неизвестное - это не требование, которое всегда имеется до решения, оно представляет собой искомое, которое человек находит в мышлении через его прогнозирование. Точно так же до сегодняшнего дня мы наблюдаем частое отождествление цели и требования задачи. В исследованиях Андрея Владимировича показано, что цель является понятием гораздо более широким, чем требование. Как правило, требование задачи формируется "со стороны"; искомое же может сформулировать только тот, кто сам ее решает. Хотя бывают случаи, когда человек сам ставит себе задачу (формулирует требования), например, при проблемном обучении. Данные выводы крайне важны в теории обучения, где до сих пор большинство психологов и педагогов рассматривают действия учащегося по достижению эталона как мыслительный процесс. На самом деле ученик не знает способа достижения эталона из определенного материала (искомое) и вынужден постоянно отыскивать этот эталон, прогнозируя его содержание. Проблемность является неотъемлемым свойством мышления, которое также постоянно изучалось в теории А. В. Брушлинского [5, 8]. Собственные исследования этого аспекта мыслительной деятельности он соотносил с работами А. М. Матюшкина, Т. В. Кудрявцева, В. В. Давыдова, О. К. Тихомирова.
Андрей Владимирович обращает внимание на важнейшую особенность процесса мышления, подчеркивая, что он "выделяется своей динамичностью, непрерывной подвижностью и изменчивостью, переходящей в развитие, которое всегда представляет собой диалектическое единство ус-
стр. 110
тойчивых и меняющихся свойств" [10, с. 175]. Поэтому мыслительный процесс всегда индивидуален, характеризуется достаточно сложным сплетением различных ответвлений мысли. Реальный процесс мышления того или иного ученого трудно (практически невозможно) восстановить даже по его публикациям. Необходимо исследовать живое мышление с помощью особого метода. А. В. Брушлинским был предложен и разработан континуально- генетический метод изучения мыслительной активности в сочетании с техниками микросемантического анализа протоколов решения задачи. Данный метод является одним из наиболее трудоемких в психологии, потому что "мышление вслух" испытуемого записывается на диктофон, затем протоколы подвергаются тщательному, пошаговому анализу. Но только такой метод на сегодняшний день позволяет раскрыть процессуальные, непрерывные, целостные аспекты мыслительного поиска.
В связи с этим вызывает недоумение тот факт, что в последние годы некоторые психологи упрекали А. В. Брушлинского в недостаточном использовании математического аппарата в собственных исследованиях, недостаточной "сциентичности" его работ. Это ошибочное представление. Ему были известны новейшие достижения в математике (например, теория нечетких множеств Заде, Рашевского), но в то же время он понимал ограниченность традиционного математического снаряжения и неприменимость его к описанию недизъюнктивной природы процесса мышления. Его континуально- генетический подход (и метод) во многом можно рассматривать как прообраз новой экспериментальной парадигмы, позволяющей раскрыть наиболее глубокие, собственно психологические, динамические характеристики мышления. Самые современные математические процедуры пока остаются инвариантными к этим особенностям мышления. Достаточно важное достижение А. В. Брушлинского - дополнение традиционного "тестологического" подхода исследованием процессуальных составляющих мышления. Всегда, когда это было необходимо и адекватно, он выступал и за использование специального, современного оборудования в процессе эксперимента, и за математическую обработку результатов. Об этом, например, свидетельствуют исследования, выполненные под его руководством [14, 17 и др.]. Поэтому А. В. Брушлинский вносит собственными исследованиями существенный вклад в экспериментальную разработку психологии мышления.
Мастерство и значительность Андрея Владимировича как экспериментатора проявляются в открытии им немгновенного инсайта (как и в открытиях, рассмотренных выше). Проблема инсайта, мысленного озарения, резкого и быстрого изменения течения мышления является классической для теории мышления еще со времен вюрцбургской школы. Брушлинским было обнаружено и отрефлексировано необычное явление - немгновенный инсайт, который, в отличие от мгновенного, протекает более длительно (15 - 20 с), и при этом у испытуемого нет окончательной уверенности в правильности решения задачи.
Эта экспериментально выявленная закономерность позволила сформулировать ряд фундаментальных положений в теоретической интерпретации соотношения сознательного и бессознательного в мышлении. В классической теории мышления и творчества факт инсайта был убедительным доказательством для резкого, дизъюнктивного разграничения между сознательным поиском решения и бессознательной работой мысли испытуемого. Основной в творческом процессе являлась бессознательная фаза, на которой и происходила инкубация идеи. Инсайт трактовался как момент мгновенного выхода бессознательного в сознание. Немгновенный инсайт свидетельствует о том, что резкого противопоставления между сознательным и бессознательным в мыслительном поиске не существует. И на сознательных, и на бессознательных фазах мышления присутствует то или иное соотношение осознанного и неосознанного. К сожалению, указанные положения А. В. Брушлинского еще недостаточно осмыслены и оценены в современной психологии, не соотнесены с трактовкой бессознательного в ортодоксальном психоанализе, в теории установки и других направлениях.
Членение мыслительной активности на процесс и результативные выражения позволило А. В. Брушлинскому по-новому поставить проблему взаимосвязи личности и мышления, личностной обусловленности мышления. На передний план было выдвинуто исследование связи личностных особенностей не просто с операциональным составом мышления, но с тем исходным уровнем мыслительной активности (а именно -процессом), в котором и формируются различные устойчивые способы, операции мышления, а также психические свойства, черты личности. Раскрытие непрерывности мышления позволило поставить проблему изучения мотивационного (личностного) аспекта интеллектуальной деятельности в неразрывной связи с процессуальным.
Исходность мышления как процесса по отношению к сформировавшимся умственным действиям, результативным конструктам мотивации, чувственных образов и т.д. обусловливает и дальнейшую конкретизацию указанной проблематики. Особая роль отводится исследованию процес-
стр. 111
суальных характеристик в их связи не с готовой и изначально данной мотивацией или структурой мыслительных операций, но с теми составляющими мышления, которые формируются в ходе самого процесса мыслительной активности.
Изначальная непредзаданность, непрерывность мышления как процесса (его основного механизма - анализа через синтез) приводит и к различному соотношению процессуального и личностного планов на разных фазах мыслительного поиска. Это определяется созданием по ходу процесса образований (операций, способов действия, мотивов и др.), которые сами включаются в качестве новых детерминант в анализ через синтез, изменяя и преобразуя его. Следовательно, и детерминация мышления выступает не в изначально готовой и завершенной форме, а лишь как постепенно формирующаяся.
Основные принципы личностной обусловленности мышления - неотъемлемый компонент в содержании субъектно-деятельностного подхода в психологии, фактически впервые разработанного и сформулированного А. В. Брушлинским. Развитие теории субъекта становится главным делом ученого в последние годы его жизни [11- 13]. Основываясь на традиционной позиции (С. Л. Рубинштейн, К. А. Абульханова), он вносит ряд принципиально новых трактовок в природу, характер функционирования субъекта в онтогенезе. Понятие "субъект" из личностного свойства, из функциональной организации личности, из предиката становится более общим по отношению к категории "личность", перемещается в ранние стадии онтогенеза. Открытие новых характеристик субъекта и сочленение их с процессуальным подходом к мышлению позволяет выявить особые грани личностной обусловленности мышления, соотношения познавательного и аффективного, регуляции мыслительного поиска.
Вклад А. В. Брушлинского в психологию мышления невозможно переоценить. Он являлся последовательным продолжателем одной из наиболее мощных школ в психологии мышления, основанной С. Л. Рубинштейном. Новизна и фундаментальность его достижений в теоретическом понимании природы мышления, его экспериментальные, методические, прикладные разработки проблем функционирования мыслительной активности субъекта позволяют с уверенностью говорить сегодня о существовании школы А. В. Брушлинского. К сожалению, многие замыслы им не завершены, не создана и лаборатория психологии мышления в ИП РАН. Однако остались работы Андрея Владимировича, которые будут постоянно переосмысливаться представителями различных наук, и его ученики - они продолжат исследования в рамках данного направления.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Брушлинский А. В. Культурно-историческая теория мышления. М.: Высшая школа, 1968. 104 с.
2. Брушлинский А. В. Психология мышления и кибернетика. М.: Мысль, 1970. 190 с.
3. Брушлинский А. В. Мышление и прогнозирование. М.: Мысль, 1979. 230 с.
4. Брушлинский А. В. Проблема общественного-индивидуального в психике человека и культурно-историческая теория //Научное творчество Л. С. Выготского и современная психология /Отв. ред. В. В. Давыдов. М., 1981. С. 31 - 37.
5. Брушлинский А. В. О формировании психического //Психология формирования и развития личности /Отв. ред. Л. И. Анцыферова. М.: Наука, 1981. С. 106 - 127.
6. Брушлинский А. В. Взаимосвязь процессуального и личностного аспектов мышления // Мышление: процесс, деятельность, общение. М.: Наука, 1982. С. 5 - 49.
7. Брушлинский А. В. Деятельность, действие и психическое как процесс//Вопросы психологии. 1984. N 5. С. 17 - 29.
8. Брушлинский А. В. Психология мышления и проблемное обучение. М.: Знание, 1983. 96 с.
9. Брушлинский А. В. Проблемы психологии субъекта. М.: Изд-во ИП РАН, 1994. 109 с.
10. Брушлинский А. В. Субъект: мышление, учение, воображение. Москва-Воронеж, 1996. 390 с.
11. Брушлинский А. В. Психология субъекта (программа учебного курса). М.: Изд-во ИП РАН, 1998. 28 с.
12. Брушлинский А. В. Целостность субъекта - основание для системности всех его качеств // Психологическая наука в России XX столетия: проблемы теории и истории / Под ред. А. В. Брушлинского. М.: Изд-во ИП РАН, 1997. 576 с.
13. Брушлинский А. В. Проблемы субъекта в психологической науке // Психол. журнал. 1991. N 6. С. 3 - 11; 1992. N 6. С. 3 - 12; 1993. N 6. С. 3 - 15.
14. Брушлинский А. В. , Поликарпов В. А. Мышление и общение. Самара, 1999. 128 с.
15. Васильев И. А., Поплужный В. Л., Тихомиров О. К. Эмоции и мышление. М.: Изд-во МГУ, 1980. 192 с.
16. Общая психология / Под ред. А. В. Петровского. М.: Просвещение. 464 с.
17. Селиванов В. В. Мышление в личностном развитии субъекта. Москва-Смоленск, 2000. 292 с.
стр. 112
A. V. BRUSHLINSKY'S CONTRIBUTION TO THE PROBLEM OF PSYCHOLOGICAL NATURE OF THINKING
V. V. Selivanov
Dr. sci. (prychology), dean of psychological faculty, Humanitarian University of Smolensk
There is considered the contribution of outstanding Russian psychologist A. V. Brushlinsky to elaboration of basic problems of contemporary psychology of thinking. His viewpoint of essence of thinking is analyzed and the results of empirical research of the process of task solving are generalized. There are defined the main principles of analysis and research of thinking in the scientific school of A. V. Brushlinsky.
Key words: thinking as a process, prognostication, conditions and requirements of a task, continual-genetic method, non-instant insight, the "subject of activity" approach.
стр. 113
СТАНОВЛЕНИЕ СУБЪЕКТА: НЕОКОНЧЕННАЯ ДИСКУССИЯ
Автор: Е. А. Сергиенко
(c) 2003 г. Е. А. Сергиенко
Доктор психол. наук, профессор, зав. лабораторией когнитивных процессов, ИП РАН, Москва
В статье рассматриваются дискуссионные вопросы субъектно-деятельностного подхода в свете последних работ А. В. Брушлинского и новых исследований когнитивного развития. Предлагается дальнейшее уточнение и разработка представлений о критериях становления субъекта, описываются уровни протосубъектности и базовой субъектности. Развитие идей субъектно- деятельностного подхода - лучшая память о научном наследии А. В. Брушлинского.
Ключевые слова: критерии субъектности, уровни становления субъекта, формирование понятий, активность и практическая деятельность.
Светлая память об Андрее Владимировиче возвращает вновь и вновь к размышлениям о его научном и человеческом наследии, его значении для науки и для людей, посвятивших себя психологии.
Андрей Владимирович, как истинный ученый, был увлечен разработкой идей субъектно-деятельностного подхода и заражал своей увлеченностью коллег и учеников. Его вера и глубокое уважение к коллегам задавали научные и человеческие критерии, позволяя максимально реализовать себя, поднимая человека на высокий уровень истинно научных ценностей. Именно этими качествами Андрей Владимирович сохранил и развил научный потенциал нашего Института, способствовал росту его авторитета, формированию научных кадров.
Он любил обсуждать дискуссионные вопросы психологии, особенно психологии субъекта, возможности соединения субъектно-деятельностного и системного подходов. Лучшей памятью об Андрее Владимировиче будет дальнейшая разработка его идей и продолжение незавершенных дискуссий.
Одним из открытых вопросов субъектно-деятельностного подхода остается вопрос о критериях становления человека как субъекта собственной деятельности. В чем состоит качественное отличие человека как субъекта деятельности от других психологических категорий, описывающих его: индивида, личности, индивидуальности? Андрей Владимирович соглашался, что эта тема еще недостаточно проработана. Подробно обсуждение критериев становления субъекта дано в работах [11, 12].
Прежде всего напомним, как понимал категорию субъекта А. В. Брушлинский: "Субъект - качественно определенный способ самоорганизации..." [3, С. 331]. С другой стороны, он указывает, что субъект - это человек на высшем уровне своей активности, целостности (системности), автономности. Он подчеркивает, что субъектом не рождаются, а становятся, при этом каждая личность является субъектом, но субъект не сводится к личности [3]. А. В. Брушлинский признает непрерывность развития человека как субъекта деятельности, но вместе с тем постулирует субъектность как высший уровень активности, целостности, автономности. В одной из последних работ Андрей Владимирович более детально раскрыл проблему критериев в становлении субъекта. Он писал: "Субъектом столь неразрывного, недизъюнктивного единства природного и социального (культуры) становится человек по мере того, как он - будучи еще ребенком, подростком и т.д. - начинает выделять себя (не отделять!) из окружающей действительности и противопоставлять себя ей как объекту действия, познания, созерцания и т.д. Первый существенный критерий становления субъекта - это выделение ребенком в возрасте 1 - 2 лет в результате предшествующих сенсорных и практических контактов с реальностью наиболее значимых для него людей, предметов, событий и т.д. путем обозначения их простейшими значениями слов. Следующий наиболее важный критерий-это выделение детьми в возрасте 7 - 10 лет на основе деятельности и общения объектов благодаря их обобщению в форме простейших понятий (числа и т.д.)" [2, с. 12 - 13].
Далее Брушлинский указывает: "Изначальная социальность, включенность в культуру человеческих индивидов на вышеуказанном этапе их развития характеризуется понятийностью их познания и вообще деятельности. Понятия не существуют как платоновские идеи - вне субъекта и его деятельности (познания, обучения, учения и т.д.). Отсюда вытекают, по крайней мере, два вывода,
стр. 114
существенных для всей рассматриваемой проблематики. Во-первых, понятия не существуют для ребенка, пока он - в качестве школьника - не начнет овладевать ими в процессе своей деятельности (совместно с учителями, воспитателями и т.д.). Во-вторых, понятия не входят в состав "третьего мира", как его раскрывает К. Поппер" [2, с. 13].
Наши позиции в свете последних работ Андрея Владимировича сблизились, особенно по вопросу о самом первом уровне становления субъекта и необходимости рассматривать вопрос о критериях относительно уровневой психической организации.
Первый критерий - выделение ребенком себя из окружающего мира, на мой взгляд, очень важен, и я всегда подчеркивала это в беседах с Андреем Владимировичем. Ранние периоды онтогенеза человека рассматриваются справедливо как решающие и для становления концепции мира (физического и социального - Theory of Mind), и для развития личности. Опираясь на принцип континуальности психического развития человека, можно предположить, что становление базовых уровней субъектности в раннем онтогенезе предшествует развитым, зрелым формам осознанного поведения субъекта. Для описания формирования понимания себя и других как агентов, наделенных психическим, необходимо проанализировать виды опыта взаимодействий, доступных младенцам. Эти виды опыта обеспечивают начальную информацию, которая может кодировать факт, что Я и Другой - агенты, осуществляющие психическое отношение к миру, следовательно, субъекты деятельности.
До недавнего времени младенец рассматривался как пассивный, малокомпетентный объект, на который направляется социальная активность взрослого человека. Способность ребенка стать полноценным субъектом взаимодействий с миром связывалась с его возможностью усвоить социальные символы, знаки как орудия, которыми оперируют собственно человеческие формы психического. Однако современные исследования показали, что даже младенцы до 1 месяца демонстрируют понимание некоторых законов организации физического и социального миров [И, 12]. Они с момента рождения вовлечены во взаимодействие с социальными партнерами, демонстрируя улыбки, распознавая и копируя разные взрослые жесты и экспрессии [18, 19]. Это означает, что уже на очень ранних этапах развития человека младенец действует избирательно, "планируя" и "контролируя" взаимодействия с внешним миром, но развитие его концепции мира, включающей понимание физического и социального мира, т.е. психических взаимодействий людей, проходит шаг за шагом, на разных уровнях развития. На каждом из них человек обладает целостностью, избирательностью, индивидуальностью, что и позволяет говорить о базовых этапах становления его как субъекта деятельности.
Первые социальные взаимодействия у младенцев 2-х месяцев являются диадическими (взаимная регуляция цикла взаимодействия по уровню активности и средствам) [23]. К концу первого года младенцы способны к "триадическим" взаимодействиям со взрослыми, вовлекая третий объект. Младенцы могут вместе со взрослым разделять состояние внимания по отношению к объекту, понимать по взгляду другого человека, где находится объект, могут сами привлекать и управлять вниманием взрослого, используя жесты для протодекларативных и протоимперативных целей [14]. Они могут разделять контрастные эмоции взрослых с самого рождения, позже они используют эмоциональные выражения взрослых для управления собственными ориентациями на новые объекты, определяя их значение и безопасность. Таким образом, возникают отношения "треугольника": взрослый-объект-младенец или взрослый-социальный объект-младенец, которые объединяют в единое целое процесс психического взаимодействия. Все это указывает на то, что младенцы понимают некоторые психические состояния других, используют их для регуляции и организации собственных состояний. Общая тема современных исследований в психологии развития - это природная реципрокность отношений младенца со взрослым, которые играют базовую роль в понимании социального мира. Наличие интерсубъектных отношений позволяет установить тождество: Я - Другой. Установление эквивалентности себя с другим человеком возможно на основе отделения себя из физического мира, отделения собственных движений от движений других, собственных состояний и их выражений, различения эмоциональных выражений. Образующими становления биполярной шкалы Я - Другой служит репрезентационная система, возможная благодаря врожденным механизмам амодального восприятия и интерсенсорного взаимодействия [9, 12, 19]. Важную роль в становлении системы Я - Другой играет появление третьего объекта ("треугольные отношения") в интерперсональных отношениях, что знаменует новый уровень в понимании эквивалентности. Младенческий опыт собственной активности и активности Другого будут качественно дистанцироваться до тех пор, пока ребенок не начнет отражать и концептуализировать психические отношения к объектам, что разрешает сравнивать психические состояния свои и другого, а это служит основой установления тождества Я - Другой.
Таким образом, базовая концепция физического и социального миров свидетельствует об активности, интегративности, социальности человека на самых ранних этапах его развития, что
стр. 115
позволяет предположить: истоки субъектности следует искать уже на данном уровне онтогенеза.
Приведенные аргументы позволяют выделить критерий базовой субъектности человека - это становление ментальной модели: Я и Другой - носители психического, Я и Другой могут испытывать тождественные психические состояния. Подобная модель появляется к концу первого года жизни, что можно обозначить как базовый уровень субъектности человека, которому предшествует непрерывный процесс развития интерсубъектности.
Второй критерий, выделенный Брушлинским как основной в становлении субъекта, - понятийная деятельность, - дискуссионен. Дело в том, что трудно согласиться с появлением понятий в 6 - 7-летнем возрасте и их жесткой связью с вербальными обозначениями. Процесс становления понятийного ментального мира субъекта происходит постепенно, шаг за шагом, образуя все более сложную иерархию когнитивного пространства, начало же этого процесса опирается на базовые когнитивные способности младенцев упорядочивать мир объектов, организуя базовую модель мира.
В работах [10, 12] мною обоснован тезис о непрерывности становления понятий в младенческом возрасте. Способность к таксономии обнаружена у младенцев 2 - 3-месячного возраста [17, 21, 22]. Убедительными становятся экспериментальные доказательства возможностей двухмесячных младенцев формировать глобальные категориальные репрезентации прежде базовых. Младенцы трех и четырех месяцев формируют и глобальные, и базовые категории, получившие название детских базовых категорий [21], но отличные от категорий взрослых. Данные исследования позволяют сделать два важнейших заключения.
Первое. Формирование понятий идет от глобальных к базовым. Однако глобальные категории младенцев имеют максимально недифференцированный, обобщенный характер: младенцы знают, что объекты представляют некоторые целостности. Например, животные пьют безразлично чем: клювом или ртом, они живые, могут самостоятельно перемещаться, неважно, за счет ног или чего- то еще. Как считает Дж. Мандлер, ранние концепты формируются на основе анализа событий, в которых участвуют данные объекты [17]. Это обстоятельство и обусловливает ограничения и интерференцию в формировании детских категорий.
Формирование базового уровня понятий предполагает выделение особенностей, а не общности между объектами через дизъюнкцию и последующую конъюнкцию их частей. Эта способность реализуется уже у младенцев 2 - 3 месяцев, но активно развивается в течение первого года жизни. Детские категории отличны от категорий взрослых и меняются в процессе развития. Главное отличие состоит в их обобщенной, нерасчлененной глобальности и отсутствии иерархии как между признаками внутри понятия, так и отношениями суперординарного, базового и субординарного уровней. Кроме того, даже двухлетние дети имеют категории базового уровня, границы которого или шире, или уже, чем у взрослых, т.е. не совпадают. Например, дети могут включать летучих мышей в класс птиц или исключать футбольный мяч из категории мячей. Объекты, которые включают в один класс младенцы и маленькие дети, подобны, но не идентичны тем, которые включают взрослые. Однако отличие раннего процесса категоризации от этого процесса взрослых происходит скорее не из особенности принципов младенческой категоризации. Эти принципы общие: форма-функция. [15, 20, 22]. Отличия коренятся в ограничении образования иерархии признаков понятия и иерархии уровней понятий. Дополнительным аргументом в пользу вектора движения процесса категоризации от глобального, недифференцированного к локальному, базовому, дифференцированному, послужило использование коннекционистской модели, где единицы информации связывались определенным алгоритмом. В качестве исходных информационных единиц были использованы различные характеристики категорий млекопитающих и мебели (глобальные категории, использованные в реальном эксперименте с младенцами) и обучающий алгоритм. Результатом коннекционистской модели было продуцирование глобального уровня (млекопитающие, мебель), предшествующего базовому (кошки, столы). При исключении из схемы поступающих сигналов отдельных атрибутов категорий (головы и хвосты у млекопитающих), и при исключении обучающих сигналов в режиме автоассоциативной сети подтвердилась общая последовательность в становлении понятий: от глобального уровня к базовому [21].
Второе. Исследования Мандлер [17], А. Ван дер Балле, Э. Спелке и С. Кери (по [24]) убедительно доказывают, что глобальные категории формируются на основе перцепции, хотя пока остается неясным: какие именно механизмы отвечают за этот процесс, но можно утверждать, что главная роль принадлежит совокупности многих признаков (прототип).
Современная когнитивная психология, начиная с работ Дж. Брунера [1], Р. Грегори [4], У. Найссера [7] и др. исходит из того, что процесс восприятия, осмысления воспринятого - это процесс принятия интеллектуального решения, вне которого восприятие не существует. Это решение не осознается (поэтому и представляется воспринимающему субъекту как непосредственно дан-
стр. 116
ное). Оно возможно лишь на основании отнесения воспринимаемого объекта к тому или иному классу предметов, к той или иной категории, начиная с категорий объектов "стол", "стул", движение и кончая категориями причинности. Некоторые из этих категорий (перцептивных гипотез) образуются на основе врожденных организующих принципов (субстациональности и континуальности), другие формируются в процессе опыта. Вот почему восприятие неотделимо от мышления и имеет не только индивидуальный, но и родовой, обобщенный, универсальный характер. Следовательно, низшие и высшие уровни организации психического не полярны, а находятся в непрерывном взаимодействии [5, 16].
Еще недавно казалось бесспорным, что понятия, а, следовательно, и знания человека должны иметь вербальное описание. Однако когнитивной психологией накоплено достаточное число аргументов в пользу существования разных языков описания знаний - репрезентаций: вербального и невербального. Эти две системы работают принципиально разными способами. Информация в субъективном опыте репрезентируется посредством двух кодов: модального и амодального. Предполагается, что амодально репрезентированное знание может реализовываться посредством широкого класса модальных признаков. Амодальные или холистические (глобальные) коды осуществляют обработку информации по принципу типизации, тогда как модальные (локальные) коды работают по принципу классификации. Амодальные и модальные коды, рассматриваемые вначале как механизмы переработки соответственно образной и вербальной информации, стали интерпретироваться в качестве общих принципов ментальной репрезентации. В процессе взаимодействия оба этих кода, две системы работают параллельно, однако в зависимости от задачи один из кодов занимает доминантное, а другой субдоминантное положение. Механизм типизации позволяет быстро, но очень обобщенно обработать информацию в основном неосознанно, тогда как механизм классификации - более медленный, точный - основан на осознанном переборе детальных признаков. Амодальный код, работающий по принципу типизации, можно сравнить с "прототипом". Амодальные, холистические представления эволюционно старше дискретных, модальных, препозиционных [6].
Парадигма ментальной репрезентации совершенно не снимает вопроса об уровневой организации, напротив, помогает развить и уточнить данное представление. Два кода работают на всех уровнях специфично, поэтому взаимодействие между уровнями можно рассматривать как иерархию, а точнее гетерархию.
Экспериментальным доказательством возможности строить понятие на основе перцепции, невербально, может служить работа Т. А. Ребеко, проведенная в лаборатории когнитивных процессов ИП РАН.
Исследование Т. А. Ребеко с коллегами [8] было посвящено оценке роли осознаваемых и неосознаваемых признаков при спонтанной категоризации перцептивного материала. Стимульным материалом служила методика М. С. Роговина "30 карточек" - вариант метода построения искусственного понятия. Испытуемые должны были оценить "сходство", полагаясь на первое впечатление, каждой из 30 карточек с 42 образцами. Проверяемая гипотеза состояла в том, что бессознательная перцептивная категоризация отдельных объектов, входящих в искусственное понятие, предопределяет успешность формирования данного понятия. Следовательно, успешность "усмотрения" в объекте существенных признаков и правил, связывающих эти признаки, будет определять и успешность выделения последних на сознательном уровне. Результаты исследований показали, что прототипический способ видения каждого образца стимульного материала предопределяет его последующую категоризцию, что, в свою очередь, влияет на успешность выполнения задачи по формированию искусственного понятия. Значение данной работы состоит в том, что показана тесная неразрывная связь перцептивных и мыслительных процессов, которые не реализуются последовательно, а представлены в едином процессе когнитивного анализа.
Убедительное подтверждение базового характера прототипичности ментальной репрезентации было получено в работе Е. А. Никитиной [13]. Перед испытуемыми ставилась задача опознать пол новорожденных детей по лицу или голосу (фотографиям, видеозаписи и крику). Возраст новорожденных был от 1 часа 15 минут до 3 дней. В работе впервые продемонстрирована способность определения пола новорожденных по лицу и голосу. Аналогичные данные в отечественной и мировой литературе отсутствуют. Опознание пола является весьма важной способностью для осуществления адекватных социальных контактов, для соответствующего развития половой дифференциации, где не последнюю роль играет отношение родителей и окружающих к ребенку как представителю определенного пола.
Приведенные экспериментальные исследования доказывают важнейшую роль базового, холистического типа получения и хранения информации в ментальном опыте человека. Это означает, что на интуитивном, или неосознанном уровне, как и на осознанном, выделяются одни и те же общие принципы познавательных процессов: анализ через синтез и обобщение. Хотя эти
стр. 117
принципы и реализуются специфичным путем на разных уровнях осознанности, но они свидетельствуют о единстве познавательного процесса, на что справедливо указывал С. Л. Рубинштейн.
Достаточно подробное обсуждение генезиса понятий было направлено на аргументацию несогласия с А. В. Брушлинским по поводу выделения в качестве основного критерия становления субъекта вербального понятия в 6 - 7-летнем возрасте. Понятия проходят путь постепенного становления и не исчерпываются только их вербализацией. Способность к категоризации в раннем младенчестве указывает скорее на непрерывность этого процесса, на существование базовых принципов формирования понятий. Вербализация свидетельствует о появлении дизъюнктивности, иерархии, границ понятий и может служить одним из показателей следующего уровня становления субъекта.
Итак, критерии становления субъекта могут быть раскрыты только как уровневые, где главным атрибутом уровневой организации может стать модель психического, носителем которой и является субъект. Первый уровень протосубъекта (2 - 3 месяца) может быть связан с ментальной моделью выделения себя из физического мира, установлением интерсубъектных отношений в виде протодиалогов, что с необходимостью предполагает способность к глобальным недифференцированным обобщениям, позволяющим организовывать первичную картину физического и социального мира. Второй уровень (1 - 2 года) -базовый, опирающийся на первый протоуровень, характеризуется возможностью становления ментальной модели, где Я и Другой - носители психического, способные испытывать тождественные психические состояния. Подобная модель появляется к концу первого года жизни, что можно обозначить как базовый уровень субъектности человека, которому предшествует непрерывный процесс развития интерсубъектности.
Так хотелось бы обсудить предложенную модель становления субъекта с Андреем Владимировичем, услышать его возражения, соображения, почувствовать одобрение и поддержку в поисках решений сложных проблем психологии!
Еще одним из предметов неоконченной дискуссии с Андреем Владимировичем был вопрос о роли практической деятельности в становлении субъекта. Положение субъектно-деятельностного подхода о том, что основой саморазвития субъекта является изначально практическая, а затем теоретическая, но в принципе единая деятельность (игровая, учебная, трудовая и т.п.), осуществляемая на различных уровнях общения [3], нуждается в уточнении, развитии и обсуждении. С одной стороны, роль активности и деятельности в развитии субъекта представляется ведущей.
С другой - возникает вопрос, что направляет активность и деятельность субъекта? Трудно даже чисто теоретически допустить существование практической деятельности, не имеющей осознанной, либо неосознанной цели. Здесь, как мне кажется, необходимо уточнить и выделить критерии понимания практической деятельности и активности. Можно предположить, что активность, в отличие от практической деятельности, направляется эндогенными потребностями, которые должны реализоваться во внешней среде. Практическая же деятельность направляется экзогенными целями, выбранными субъектом, и обеспечивается определенным, соответствующим этому выбору арсеналом действий и средств для реализации данной цели. Тогда снимается противоречие между неопределенностью понятий "активность" и "практическая деятельность". Практические действия субъекта - это конечный этап, завершающий когнитивную оценку, планирование, программирование взаимодействий с внешним миром. Таким образом, активность можно рассматривать как более генерализованную тенденцию, направляющую общее взаимодействие субъекта с миром, тогда как практическая деятельность выступает в качестве результата детального анализа цели и средств при взаимодействии. И активность, и практическая деятельность субъекта всегда целенаправлены и ведут к развитию взаимодействия с миром, что, в свою очередь, развивает, изменяет и перестраивает ментальный опыт субъекта, способы реализации целей и задач. Развитие активности предшествует развитию практической деятельности и подготавливает ее.
Таким образом, можно обозначить общую динамику развития: от активности к практической деятельности. Подобная последовательность согласуется с принципами системно-эволюционного подхода и парадигмой динамических систем. Так, начальное соединение элементов системы предполагает только наличие спонтанной активности, вызванной эндогенной или экзогенной целью. По мере накопления опыта включаются новые элементы системы, обусловливающие спонтанную реорганизацию в более сложные системы нового уровня организации. При этом уровень внутрисистемного развития и уровень внешней реализации в практической деятельности развиваются гетерохронно. Невозможность обнаружить некоторые формы поведения еще не означает их потенциального отсутствия в форме внутренне потенциально присутствующих систем поведения. Классическим примером уже стали исследования Э. Телен с шагательными движениями, непрерывность которых оспаривалась долгие годы (по [7]). Видимое исчезновение шагательных движений, которые существовали пренатально и постнатально до 3 - 4 месяцев, интерпре-
стр. 118
тировалось как угасание врожденных рефлексов. Однако при определенных условиях (помещении ребенка в воду), когда вес его ног становился легче, шагательные движения возобновлялись, указывая на то, что динамическая система потенциально существует, однако она находится в процессе реорганизации в связи с изменяющимися параметрами системы и может быть функциональной при определенных условиях. Это означает континуальность, преемственность одних форм организации другими и наличие двух уровней рассмотрения процесса развития: внутренние изменения системной организации и возможность ее экспликации в практической деятельности.
Представляется, что подобная аргументация и наметившееся решение проблемы непрерывности и скачкообразности в развитии субъекта как природно- социального феномена вызвало бы большой научный интерес у Андрея Владимировича. К сожалению, мы не смогли обсудить с ним новых доводов о непрерывности эволюции психики человека.
Основным итогом неоконченных дискуссий с Андреем Владимировичем является то, что даже сейчас, когда нельзя уже посмотреть в его глаза, услышать его мягкий, интеллигентный голос, продолжаются поиски, исследования, развиваются представления по тем вопросам, которые он задал. Само продолжение дискуссии говорит о жизненности его идей и научных исканий. Только благодаря убежденности Андрея Владимировича и его непреклонной вере в психологическую науку были сформулированы основные принципы субъектно-деятельностного подхода, который обрел целостные контуры, стал одной из объединяющих парадигм научного мышления.
Память об Андрее Владимировиче не просто живет, она действует, и это, может быть, самое лучшее свидетельство его правоты, ценности его научного наследия.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Брунер Дж. Психология познания. М., 1977.
2. Брушлинский А. В. О критериях субъекта // Психология индивидуального и группового субъекта / Под ред. Брушлинского А. В. М., 2002. Гл. 1. С. 9 - 34.
3. Брушлинский А. В. Психология субъекта и его деятельности // Современная психология. Справочное руководство / Под ред. Дружинина В. Н. М.: Инфра-М., 1999. С. 330 - 346.
4. Грегори Р. Л. Глаз и мозг. Психология зрительного восприятия. М., 1970.
5. Лекторский В. А. Эпистимология классическая и неклассическая. М., 2001.
6. Ментальная репрезентация: динамика и структура (коллективная монография) / Под ред. Брушлинского А. В., Сергиенко Е. А. М.: ИП РАН, 1998.
7. Найссер У. Познание и реальность. Смысл и принципы когнитивной психологии. М., 1981.
8. Ребеко Т. А., Никитина Е. П. Образ предмета и процесс логической категоризации // Проблема субъекта в психологической науке / Под ред. Брушлинского А. В., Воловиковой М. И., Дружинина В. Н. М., 2000. С. 297 - 314.
9. Сергиенко Е. А. Влияние ранней зрительной депривации на интерсенсорное взаимодействие // Психол. журн. 1995. N 5. С. 32 - 49.
10. Сергиенко Е. А. Истоки познания: онтогенетический аспект // Психол. журн. 1996. N 4. С. 43 - 54.
11. Сергиенко Е. А. Природа субъекта: онтогенетический аспект // Проблема субъекта в психологической науке. М.: ИП РАН, 2000. С. 13- 27.
12. Сергиенко Е. А. Ранние этапы развития субъекта // Психология индивидуального и группового субъекта / Под ред. Брушлинского А. В. М., 2002, Ч. V. С. 270 - 310.
13. Сергиенко Е. А., Никитина Е. А. Базовые основы тендерных социальных взаимодействий: различение пола новорожденных по лицу и голосу // Вестник гуманитарного научного фонда. 1999. N 4. С. 160 - 169.
14. Bates E. Intentions, conventions and symbols // The emergency of symbols / Eds. Bates E., Benigni L., Brethenton L., Camaioni L., Volterra V.) N.Y.: Academy Press, 1979.
15. Lakoff G. Women, fire and dangerous things: What categories reveal about the mind. Chicago: University of Chicago Press, 1987.
16. Lewis M. The promise of dynamic systems approaches for an interated account of human development // Child Development. 2000. V. 71. N 1. P. 36 - 43.
17. Mandler J. M. What global before basic trend? Commentary on perceptual based approach to early categorization // Infancy. 2000. V. 1. N 1. P. 99 - 110.
18. Meltzoff A., Moor M. K. Imitation of facial and manual gestures by human neonates // Science. 1977. V. 218. P. 179 - 181.
19. Meltzoff A., Gopnik A. The role of imitation in understanding persons and developing theories of mind // Understanding other minds: Perspectives autism / Eds. Baron-Cohen S., Tager-Flushberg H., Cohen D. Oxford: Oxford University Press, 1996. P. 335 - 366.
20. Mervis C. B. Child-basic object categories and early lexical development //Concepts and conceptual development: ecological and intellectual factors in categorization / Ed. Neisser U. Cambridge, England: Cambridge University Press, 1987. P. 201 - 233.
21. Quinn P. S., Johnson M. M. Global-before-basic object categorization in connectionist networks and 2-months-old infants // Infancy. 2000. V. 1. N 1. P. 31 - 46.
22. Rakinson D. When a rose is just a rose: the illusion of taxonomies in infant categorization // Infancy. 2000. V. l. N 1. P. 77 - 90.
23. Trevarthen C. Communication and cooperation in early infancy: a description of primary intersubjectivity // Before Speech: The Beginnings of interpersonal communication / Eds. Bullowa M. Cambridge: Cambridge University Press, 1979.
24. Younger B.A., Fearing D. D. A global to basic trend in early categorization: evidence from a dual-category habituation task // Infancy. 2000. V. 1. N 1. P. 47 - 58.
стр. 119
BECOMING OF THE SUBJECT OF ACTIVITY: UNCONCLUDED DISCUSSION
E. A. Sergienko
Dr. sci. (psychology), professor, head of the laboratory of cognitive processes, IP RAS, Moscow
There are considered the controversial problems of the subject-of-activity approach in the light of last works of A. V. Brushlinsky and new researches of cognitive development. It is proposed to elaborate and specialize the criteria of the subject development. The protosubject level and basic subject are described as a property to be the subject of activity. The elaboration of problems of the subject-of-activity approach is the best memory of A. V. Brushlinsky's scientific heritage.
Key words: subject criteria, levels of the subject development, notions forming, practice and cognitive activity.
стр. 120
СУБЪЕКТНАЯ ПСИХОФИЗИКА: РЕЗУЛЬТАТЫ ИССЛЕДОВАНИЙ
Автор: И. Г. Скотникова
(c) 2003 г. И. Г. Скотникова
Канд. психол. наук, старший научный сотр. ИП РАН, Москва
В статье отражено развитие автором субъектно-ориентированного подхода в психофизике. Наибольшее внимание уделено экспериментальным и теоретическим материалам, накопленным после обобщающих публикаций 1991 - 1993 гг. (совместных с К. В. Бардиным и Е. З. Фришман) и особенно за последнее пятилетие.
Ключевые слова: психофизика, субъектный подход, сенсорная деятельность, стратегии, когнитивные стили, уверенность.
Фундаментальные теоретико-методологические идеи Андрея Владимировича Брушлинского, которые были обоснованы и развиты им в большом цикле трудов, выразились в последовательной разработке им субъектного (субъектно- деятельностного) подхода в психологии [6 - 8]. Центральная категория субъекта стала чрезвычайно эвристичной для конкретных исследований прежде всего потому, что позволяет реализовать ключевое положение отечественной психологии: об активности человека как субъекта своей психической деятельности - и обеспечивает возможность системности психологических исследований. Категория субъекта является системной по своему содержанию, поскольку включает в себя все аспекты и уровни психического и дает возможность объединить их исследования, а именно: психофизический, нейро- и психофизиологический, когнитивный, дифференциально-психологический, личностный, деятельностный, социально-психологический. Обе названные принципиальные характеристики категории "субъект" четко проявляются в развиваемой нами субъектно-ориентированной парадигме в психофизике, ставшей одним из фактологических оснований субъектного подхода в психологии, на которое (среди других) опирался Андрей Владимирович в процессе развития им этого подхода. Он высоко оценивал значение субъектной психофизики и всегда очень серьезно поддерживал наши работы, считая теоретически важным то, что уже на исходном - сенсорном - уровне когнитивных процессов проявляется активность субъекта как ведущая детерминанта сенсорного исполнения. Мы постоянно ощущали искреннюю заинтересованность Андрея Владимировича в наших исследованиях и навсегда признательны ему за неоценимую моральную и практическую помощь, благодаря которой удавалось их интенсифицировать и широко представлять в печати и на конференциях.
ТЕОРЕТИКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКОЕ СОДЕРЖАНИЕ СУБЪЕКТНОЙ ПСИХОФИЗИКИ
Рождение психологии как самостоятельной науки принято связывать с открытием в 1879 г. в Лейпциге лаборатории В. Вундта. Однако фактически публикация в 1860 г. фундаментального труда Г. Т. Фехнера "Элементы психофизики" открыла путь в психологию экспериментальной методологии, точных количественных оценок субъективных феноменов, результатом чего стало ее отделение от философии и становление как отдельной научной дисциплины. Действительно, как четко формулирует А. В. Брушлинский: "Психология изучает объективные закономерности субъективного" [7, с. 73].
Вместе с тем стремление психофизики к максимально естественно-научному характеру результатов сенсорных измерений приобрело крайнее выражение по сравнению с другими областями психологического знания, зафиксировалось, и она стала "бессубъектной" наукой. Поныне в большинстве зарубежных психофизических исследований представлен строго количественный анализ результатов сенсорных измерений в зависимости от заданных и жестко контролируемых экспериментатором факторов. В классической психофизике Г. Фехнера и С. Стивенса - это факторы, определяющие сенсорное впечатление (величины стимулов); в современной психофизике, основанной на теории обнаружения сигнала, также и внешняя несенсорная информация (о вероятностной структуре стимуляции и/или значимостях разных категорий ответов, обратная связь), которая детерминирует процессы принятия наблюдателем решения о характере сенсорного впечатления. Поведение испытуемого (subject) исследуется как прямой результат воздействий со стороны экспериментатора, т.е. испытуемый выступает как достаточно пассивный объект этих воздейст-
стр. 121
вий. Определенный отход от подобного представления в последнее время отмечал и А. В. Брушлинский. "В таком смысле the Subject (в англоамериканской литературе) - это не обязательно участник психологического эксперимента, не испытуемый, a the Self (самость) как целостность, как the Actor (деятель) и т.п." [7, с. 73]. Добавим, что все чаще "subject" заменяется на "participant".
Конечно, влияние "переменных субъекта" (его установок, предпочтений определенных категорий ответа, степени уверенности в своих сенсорных суждениях, внимания) время от времени отмечалось на протяжении всей истории психофизики (см. [1]). В последнее время на Западе заметно усилился интерес к изучению роли уверенности, активированности и индивидуальных особенностей наблюдателя в сенсорном исполнении (см. [18]). Вместе с тем такие исследования остаются разрозненными, фрагментарно направленными в каждом случае на какую-либо одну "переменную субъекта" или один их класс и не объединяются в общий систематический подход (за исключением, пожалуй, более разносторонних испанских работ, перекликающихся с современными российскими, о которых речь пойдет ниже). Примером недостаточного осознания роли субъектных факторов в сенсорных измерениях даже при их исследовании может служить позиция Д. Викерса (Австралия) - современного классика исследований уверенности в сенсорных суждениях. Указывая на недостаточность традиционного представления о наблюдателе в психофизическом эксперименте по аналогии с технической системой, он, тем не менее, основной детерминантой получаемых показателей полагает внешне заданные факторы, а динамику ответов наблюдателя выводит прежде всего из изменения экспериментальной ситуации [35].
В отечественной науке наряду с охарактеризованным традиционным психофизическим анализом развивается также систематический экспериментально-теоретический подход, направленный на выяснение роли собственной активности наблюдателя в сенсорных измерениях. Он сложился на основе деятельностных теоретико-методологических позиций российской психологии. Этот подход реализован в исследованиях ощущения и восприятия в 40 - 60-х гг. XX в. (школ Б. М. Теплова, С. В. Кравкова, Б. Г. Ананьева, А. В. Запорожца), где установлено влияние произвольной регуляции человеком своей сенсорно-перцептивной деятельности на пороги чувствительности (см. [26]). Развитие этих идей в 70 - 80-х гг. на основе современной психофизики, базирующейся на теории обнаружения сигнала, позволило оценить влияние структурных и динамических характеристик деятельности наблюдателя не только на величины порога (суммарного показателя сенсорного исполнения), но и на его составляющие - индексы чувствительности и критерия принятия решения (работы Ю. М. Забродина, К. В. Бардина, М. Б. Михалевской, Н. Н. Корж, Ю. А. Индлина и их последователей - подробнее об этом см. [21, 22]). В отечественной психофизике количественный анализ сенсорных процессов вошел в контекст изучения целостной сложноорганизованной деятельности человека по решению сенсорных задач, включающей не только чувственную репрезентацию внешних объектов и принятие решения об их количественных соотношениях, но также другие психические процессы, свойства и состояния наблюдателя [1, 12 - 14]. К. В. Бардин теоретически обобщил фактический материал, полученный им и его сотрудниками, определил специфику развиваемого направления по отношению к ортодоксальной психофизике и ввел терминологическую оппозицию двух взаимодополняемых исследовательских парадигм этой науки - объектно- и субъектно-ориентированной [2, 4]. Объектная парадигма традиционна - это выявление базовых количественных закономерностей сенсорного процесса в зависимости от внешне заданных факторов. Такое направление психофизических исследований по- прежнему остается важнейшим, но в нем наиболее успешны представители точных и технических наук. Субъектная же психофизика, базируясь на всех достижениях количественного психофизического анализа, переносит акцент на качественное изучение внутренней индивидуально-психологической детерминации результатов сенсорных измерений собственной активностью субъекта, т.е. "психологизирует" психофизику и становится в ней сферой приложения усилий психологов [2, 5].
Автор данной статьи теоретически структурировала материалы, полученные в группе К. В. Бардина, и попыталась раскрыть психологическое содержание такой активности: это индивидуально-психологическая сенсорная деятельность человека по решению сенсорных задач, иерархически организованными структурными составляющими которой являются мотивационно-целевые, когнитивные, инструментальные, индивидуально-психологические компоненты. А именно: сенсорная задача, которую принял и реально выполняет наблюдатель, операциональные средства ее решения (приема и переработки информации, принятия решения, вербального или моторного исполнения - как сугубо внутренние, так и имеющие внешне выраженные сенсомоторные компоненты), интер- и интраиндивидуальные механизмы выбора этих средств (свойства личности и когнитивные стили человека, его функциональные состояния и рефлективные переживания), психофизиологическое обеспечение сенсорной деятельности [5, 18, 21, 22]. Именно эти психические образования выступили в наших исследованиях как факторы, существенно влияющие на по-
стр. 122
лучаемые психофизические показатели, что установлено на обширном экспериментальном материале, обобщенном в указанных работах. Линия изучения индивидуально-психологических механизмов решения сенсорных задач была специально выделена Е. З. Фришман, предложившей для нее название дифференциальной психофизики как новой научной дисциплины в рамках субъектной психофизики [5, 14]. Анализ 30-летнего развития психофизических исследований в Институте психологии РАН (АН СССР) показал, что все это время реально изучалось влияние различных проявлений активности субъекта на результаты сенсорного исполнения [22]. Категорию же задачи - при всем ее принципиальном значении в сенсорном исполнении [1,12 - 14]- можно рассматривать как соподчиненную категории субъекта. Иначе говоря, детерминирующую функцию выполняет задача, принятая субъектом, т.е. его собственное (сформированное в конкретных условиях) представление о цели, которую он реально стремится достичь.
Представим кратко экспериментальные материалы, накопленные автором к началу 90-х гг. в развитие работ К. В. Бардина и М. Б. Михалевской и обобщенные К. В. Бардиным с соавт. [4,5] в целях обоснования субъектной психофизики, и специально осветим полученные ею материалы последних лет. Все эти факты выявляют роль указанных выше компонентов сенсорной деятельности в сенсорном исполнении. Результаты других исследователей суммированы автором в работах [18, 21].
ЭКСПЕРИМЕНТАЛЬНЫЕ СВИДЕТЕЛЬСТВА ЗНАЧЕНИЯ ЗАДАЧИ СУБЪЕКТА, СТРАТЕГИЙ ЕГО СЕНСОРНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ И ИХ ИНТЕРИНДИВИДУАЛЬНЫХ МЕХАНИЗМОВ - КОГНИТИВНЫХ СТИЛЕЙ - В СЕНСОРНОМ ИСПОЛНЕНИИ
I. Мы установили, что от сенсорной задачи, принятой наблюдателем и указывающей цель его деятельности в конкретных условиях (по А. Н. Леонтьеву), зависят показатели порога, основанные на среднем значении, - в частности, может воспроизводиться не менее пяти психологически различных точек припороговой области при зрительном уравнивании наклонов и длин линий: две точки едва заметного различия, две точки едва незаметного различия и точка субъективного равенства. В качестве условий достижения целей (искомых точек) выступили разные рабочие участки пороговой области, предъявлявшие разные требования к деятельности субъекта [3, 16].
П. Даже в случае общности задач для разных наблюдателей индивидуально различается операциональная структура их деятельности - ее стратегии и способы. Это влияет на пороговые индексы, основанные на мерах вариативности: эффективные операциональные средства улучшают исполнение, являясь механизмом компенсации дефицита сенсорной информации, позволяющим решить пороговую задачу. При уравнивании наклонов линий более точные (менее вариативные) результаты имели испытуемые, которые адекватно и достаточно осознанно (по данным самоотчетов) меняли свои зрительно-двигательные стратегии в соответствии с изменением сенсорных задач. Они совершали финальные подходы к точкам едва заметного различия стимулов от впечатлений их равенства, к точкам едва незаметного различия - от впечатлений неравенства, к точке субъективного равенства - с неоднократными возвратными ходами между границами зоны неразличения. Напротив, менее точные (более вариативные) результаты получены у испытуемых, которые неосознанно применяли одни и те же сенсомоторные стратегии, не учитывая различия задач, и, кроме того, чаще использовали стереотипные кинестетические операции - одинаковые повороты регулятора переменного стимула независимо от различия его исходных значений. Это приводило к "загрубляющему" влиянию последних на результаты подравнивания - негативному "эффекту стартовой позиции" [3, 21]. Таким образом, в деятельности наблюдателя, имеющей внешне выраженные компоненты, нам удалось выделить те структурные единицы - ее операциональные средства, от которых зависят конечные показатели исполнения. Подобные зависимости получены К. В. Бардиным с соавторами на материале различения громкостей звуков, где нет явных внешних сенсомоторных компонентов. Выявлены внутренние инструментальные средства сенсорной деятельности, которые относятся к другому виду компенсаторных механизмов, улучшающих пороговое различение, - это осуществляемое наблюдателями активное оперирование сенсорной информацией и вычленение в простых сигналах дополнительных сенсорных признаков. Вся система таких внутренних действий и операций явилась мысленным построением наблюдателями целостных предметных моделей простых сигналов, что стало действенным средством сенсорного научения [2, 9].
III. Причины межиндивидуального разнообразия сенсорных стратегий в одних и тех же задачах автор этой статьи искала, конечно, в характеристиках индивидуальности человека. Анализ данных литературы позволил предположить, что среди множества классов свойств индивидуальности, известных в дифференциальной психологии, когнитивные стили теоретически наиболее близко соотносятся с различиями в сенсорных стратегиях, поскольку они, во-первых, характеризуют собственно познавательную сферу психики и, во-
стр. 123
вторых, имеют инструментальную природу [15]. Поэтому именно на материале когнитивных стилей представляется целесообразным изучать третий уровень индивидуально-психологической структуры сенсорной деятельности - ее интериндивидуальные механизмы. Действительно, было обнаружено, что различие сенсорных стратегий, использованных наблюдателями, сопровождалось различиями их когнитивных стилей. Если во многих работах когнитивно-стилевые характеристики непосредственно соотносились с результатами сенсорно-перцептивной деятельности (см. [15, 18]), то проведенный анализ полученных автором фактов позволил заключить, что психологическим механизмом, опосредствующим влияние когнитивного стиля на психофизические показатели, является операциональная структура сенсорной деятельности. А именно: успешнее решали пороговые задачи зрительного уравнивания наклонов линий за счет выработки рациональных и потому эффективных сенсомоторных стратегий поленезависимые субъекты, способные активно и гибко переструктурировать ситуацию адекватно изменению задачи. Не столь успешными в силу применения одной и той же глобальной стратегии (без учета различия задач) и частого использования пассивно-стереотипных кинестетических операций были полезависимые испытуемые, менее способные к такому переструктурированию [15, 21].
У испытуемых с динамичными когнитивно-стилевыми свойствами - флексибельных - обнаружены более эффективные и подвижные стратегии решения при зрительном различении временных интервалов: динамика критерия наблюдателя была адекватнее, чем у ригидных, за счет более гибких и точных операций по перестройке критерия, согласно изменению внешних требований [15, 21].
Установлено худшее зрительное различение временных интервалов у испытуемых с более импульсивным когнитивным стилем в сравнении с более рефлективными. Применение аппарата анализа современной психофизики позволило указать на конкретный психологический механизм этого феномена - его действие объясняется скорее пониженной сенсорной чувствительностью импульсивных, чем возможной спецификой процессов принятия решения у них по отношению к рефлективным (так как величины критерия решения не различались у тех и других), что действительно можно было ожидать, исходя из конструкта импульсивности-рефлективности. Литературные данные позволили предположить, что один из психологических механизмов пониженной чувствительности импульсивных может быть связан со свойственными им нерациональными стратегиями перцептивной и мыслительной деятельности: невнимательным, поверхностным анализом входной информации [31]. Более того, использование психофизического аппарата исследования оказалось информативным для понимания психологической природы импульсивности- рефлективности. Этот стиль проявляется в степени поспешности, а также правильности-ошибочности суждений и действий человека и потому справедливо рассматривается в литературе как характеристика не только когнитивных процессов, но и процессов принятия решения. Полученные данные позволяют подчеркнуть, что это все же когнитивный стиль, поскольку он отражается на функционировании когнитивной подсистемы сенсорного процесса, характеризуя протекание анализа информации перед принятием решения [19]. Далее, одной из возможных причин известной нерациональной поспешности стратегий приема и переработки информации у импульсивных лиц (в сравнении с рефлективными) может быть проявленная ими повышенная уверенность в своих суждениях [21]. Видимо, доверяя себе, они не ощущают необходимости в тщательном анализе входной информации для принятия решения и вынесения суждения. Поэтому их когнитивные операции фрагментарны и несистематичны (в отличие от операций рефлективных), в результате чего они делают большое число ошибок в сенсорно-перцептивных и мыслительных задачах (см. [15]) и оттого в нашем случае проявляют меньшую сенсорную чувствительность. Более того, проведенный автором анализ позволил предположить различие механизмов, лежащих в основе пониженной сенсорной чувствительности, обнаруженной ею у импульсивных наблюдателей, а другими исследователями - у нейротичных субъектов (Айзенк, 1967; Гаррига-Трилло, 1994-цит. по [19]). По-видимому, это разная психологическая структура их сенсорной и в целом когнитивной деятельности. Испытуемые с импульсивным когнитивным стилем, а также нейротичные используют нерациональные стратегии приема и переработки информации и принятия решения, но это нерациональность двух разных типов: недостаточность (см. Мессер, 1976 [31]) и избыточность (Журавлев, Августевич, 1984; Бороздина, 1985 - цит. по [19]) анализа входной ситуации. Результаты же деятельности тех и других оказываются сходными - пониженная точность выполнения сенсорных и иных когнитивных задач.
ТЕОРЕТИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ СООТНОШЕНИЙ МЕЖДУ ПОЗНАВАТЕЛЬНЫМИ СТРАТЕГИЯМИ И КОГНИТИВНЫМИ СТИЛЯМИ ЧЕЛОВЕКА
Экспериментальные данные выявили взаимодействие и определенные соотношения между когнитивно-стилевыми свойствами субъекта и используемыми им стратегиями сенсорной дея-
стр. 124
тельности, а также влияние тех и других на ее результаты. В связи с этим возникла необходимость сопоставить между собой категории когнитивного стиля и познавательной стратегии. В литературе они неоднозначно соотносятся и даже часто смешиваются. Вместе с тем, как показал информационный анализ, это разные психические образования, изучение которых ведется в рамках различных исследовательских парадигм, идущих от Меннингерской и Брунеровской школ. Когнитивный стиль - устойчивая характеристика индивидуальности (свойственные субъекту способы переработки познавательной информации), проявляющаяся в широком классе познавательных задач; стратегия же - индивидуализированная система способов оперирования информацией, направленная на решение конкретной задачи (основной принцип ее решения). Таким образом, стратегия двояко детерминирована - факторами задачи и свойствами индивидуальности. Автор выделяет четыре существенных условия, определяющие сложные и переплетающиеся соотношения обеих групп детерминант стратегий. Это -тип задачи, степень ее новизны для субъекта, характер деятельности по решению и фаза решения. Наибольшего влияния свойств индивидуальности можно ожидать: 1) в задачах вероятностных, требующих эвристических стратегий решения, по сравнению с задачами детерминистскими, где используются алгоритмические стратегии; 2) среди вероятностных задач - в задачах, новых для субъекта в отличие от знакомых ему; 3) в случаях сукцессивной, развернутой деятельности по решению с выраженными внешними компонентами в сравнении с интериоризованной, симультанной; 4) на ранних стадиях решения [15].
Присущий индивиду когнитивный стиль в разных задачах проявляется в различных познавательных стратегиях. Таким образам, стратегия -это конкретизация стиля в данной задаче, специфичная относительно нее. Например, различие глобального и дифференцированного типов взаимодействия с информацией, характеризующих наиболее изученный поле(не)зависимый когнитивный стиль, обнаруживается в двух типах инструментального обеспечения этого взаимодействия: в активном переструктурировании информации либо более пассивном использовании ее в заданном виде. При решении различных познавательных задач эти два типа инструментального обеспечения деятельности конкретизируются в многообразных стратегиях, качественная специфика которых определяется целями и условиями данных задач. Например, при усвоении научного текста полезависимые используют стратегию пассивного "фотографирования" визуального поля, а поленезависимые - стратегию активного выдвижения и проверки гипотез (Witkin, 1974, 1977; Nevelkoph, Drayer, 1973; Adejumo, 1983 - цит. по [17]); в мнемических задачах - это соответственно ориентация на внешние признаки стимулов либо их дифференцированное декодирование (Henessey, Nahinsky, 1980 - цит. по [17]); в задаче зрительного подравнивания наклонов - однотипные подходы к различным точкам припороговой области либо подходы с разных сторон [15, 18]; в задаче различения громкостей - пассивный сдвиг чувствительности в ходе сенсорной тренировки либо активный поиск оптимального критерия решения [10]. При этом стратегии поленезависимых более рациональны и потому более успешны, чем у полезависимых, т.е. стратегии выполняют роль психологического механизма, опосредствующего влияние этого когнитивного стиля на уровень когнитивного функционирования. Переходной формой между стилем и стратегией становится метастратегия - стратегиальная тенденция личности, устойчиво проявляющаяся на ранних фазах решения, в случае же неадекватности сменяющаяся другими метастратегиями.
Выяснение психологических детерминант когнитивных стилей и познавательных стратегий позволило автору предложить иерархическую схему их детерминаций свойствами индивидуальности и структурами когнитивного опыта [17]. Первые - это типологические свойства нервной системы, далее - темперамент и затем - индивидуально-личностная организация (основные свойства личности), вторые - когнитивные структуры и база знаний и далее - ментальное пространство (по М. А. Холодной [25]). Оба потока детерминант формируются в жизнедеятельности человека (поток, идущий от индивидуальности, базируется также на биологических особенностях организма) и конвергируют в когнитивные стили. Последние обусловливают формы репрезентации объекта, а вместе с задачей - и познавательные стратегии. Формы репрезентации и стратегии уже более непосредственно влияют на дифференциально-психологические различия результатов когнитивной деятельности, в частности сенсорные стратегии - своими структурными особенностями, т.е. психологическим строением деятельности (ее операциональным составом, сложностью, развернутостью), и функциональными особенностями, соответствующими задаче (степенью адекватности ей, рациональности). Автором выделены пять представленных в литературе направлений экспериментальных исследований. Они касаются зависимостей конечных результатов когнитивной деятельности (прежде всего сенсорно-перцептивной) от перечисленных последовательных их детерминант. Это влияние 1) типологических свойств нервной системы; 2) индивидуально- личностных свойств; 3) этих же свойств, но опосредствованных стратегиями; 4) когнитивных стилей; 5) когнитивных стилей, опосредствованных стратегиями. Отдельное направление связано с исследованием вли-
стр. 125
яния когнитивных стратегии на результат - стратегиальный подход к изучению решения задач.
ИССЛЕДОВАНИЕ УВЕРЕННОСТИ В СЕНСОРНЫХ СУЖДЕНИЯХ КАК ОДНОГО ИЗ ИНТРАИНДИВИДУАЛЬНЫХ МЕХАНИЗМОВ СЕНСОРНОГО ИСПОЛНЕНИЯ
В качестве одного из существенных интраиндивидуальных механизмов решения сенсорных задач порогового типа автором изучаются рефлективные переживания субъектом уверенности-сомнительности, сопровождающие решение. В психофизических задачах порогового типа очень высока субъективная неопределенность, вызванная острым дефицитом входной информации. Поэтому для наблюдателя типичны субъективные переживания сомнительности принимаемых решений, что характерно также для большинства видов сложной практической деятельности человека (руководителей, операторов, врачей, педагогов, юристов и многих других). Естественно, что исследования механизмов принятия решения и уверенности в нем бурно развиваются в зарубежной науке, начиная с середины XX в. Изучаются два основных аспекта уверенности - Ув (см. [20]).
а) Ув в себе как личностная характеристика (self-confidence) - принятие себя, своих действий, решений, навыков как уместных, правильных.
б) Ув в правильности своих суждений (ситуативная уверенность - confidence) исследуется на материале опросников общей осведомленности (т.е. на когнитивном уровне знаний) и задач по сенсорному различению (т.е. на сенсорном уровне). Самая распространенная сегодня за рубежом парадигма (развиваемая в России автором статьи, изучающей прежде всего этот аспект) - исследования реализма (калибровки) Ув, т.е. степени соответствия между Ув человека в правильности своих суждений и их объективной правильностью [20,21].
Весьма неоднозначны литературные сведения о влиянии обоих аспектов Ув на продуктивность когнитивной деятельности и правильность решения (при этом трудно выделить обоснованно доминирующую точку зрения), а также о соотношениях между двумя аспектами Ув. Думается, что наиболее логична и непротиворечива позиция В. Б. Высоцкого [11]: личностная Ув - это производное от ситуативной, но в то же время обобщенная на всем опыте субъекта.
Ув в суждениях понимается в отечественной психологии как регулятивное (в терминах Б. Ф. Ломова) состояние - внутренняя обратная связь, определяющая готовность человека к взаимодействию с внешней средой, и сходным образом в зарубежных работах - прежде всего как характеристика принятия решения, но и как когнитивный процесс (оценка вероятности события) и метакогнитивный (один из источников когнитивного контроля над суждением, повышающий его точность, но ограничивающий возможности субъекта обнаруживать свои ошибки). Теоретический анализ проблемы, проведенный автором, позволил предположить, что Ув в суждениях - системное психическое образование, выполняющее и когнитивную функцию (вероятностный прогноз правильности решений), и метакогнитивную (рефлексия своих знаний), и регулятивную (переживание и состояние, связанные с этими процессами и влияющие на латентность и результат решения: принятие той или иной гипотезы в зависимости от прогноза их правильности), и когнитивно-регулятивную (оценка правильности решения). Таким образом, в силу всех этих функций Ув является существенной детерминантой как приема и переработки информации, так и принятия решения.
Относительно, дискутируемой в зарубежной литературе проблемы, возникает ли Ув после решения или в его процессе, автору статьи представляется, что исходно переживание Ув является бессознательным; оно непосредственно включается в "психологическую ткань" процесса решения (продуцирование гипотез, их сравнение и выбор какой-либо одной для вынесения суждения) и выполняет в его структуре свою регулирующую функцию: время решения и его результат (какая гипотеза будет принята) могут в значительной степени зависеть от степеней Ув для разных гипотез. Если же требуется оценить степень Ув в принятом или предполагаемом решении, то она, конечно, осознается. Направление, в котором возможно углубить анализ этой проблемы и приблизиться к пониманию психологического содержания концепта "уверенность", мне подсказал А. В. Брушлинский, за что я ему особенно признательна. На одной из конференций Андрей Владимирович задал существенный и логичный вопрос: если Ув - рефлективное переживание и вместе с тем Ув исходно бессознательна, то значит ли это, что бывает неосознанная рефлексия, нет ли здесь терминологического противоречия? Думается, что бывает, в частности, первичное переживание Ув как раз и является такого рода бессознательной рефлексией.
В экспериментах по зрительному различению временных интервалов определялись соотношения между собой трех основных характеристик решения сенсорной задачи, на базе которых рассчитываются все показатели исполнения: точности ответов, их скорости и Ув - по 19 индексам. Предложены новые показатели степени Ув суждений (пропорции уверенных и сомнительных ответов среди верных и ошибочных раздельно). Они позволяют более дифференцированно оце-
стр. 126
нить соотношение верных-ошибочных-уверенных-сомнительных ответов, чем обычные пропорции уверенных и сомнительных ответов в общем массиве данных [21, 33]. С их использованием обнаружено, что ошибочные ответы медленнее верных. Это верифицирует применительно к пороговому различению "правило Свенссона", установленное для трудного опознания и инструкции, предписывающей точность ответов. И наоборот, для легкого опознания и инструкции, требующей скорости ответов, ошибки следуют быстрее, чем верные ответы. Кроме того, ошибочные ответы чаще были сомнительными, чем верные, что оказалось общим феноменом для обеих типичных задач различения: "одинаковые-разные" ( ) и "больше-меньше" (">, <"). (Прежние же, менее дифференцированные расчеты относительно общего массива ответов выявляли менее частую сомнительность ошибок.) Сомнительность ответов может служить внешним индикатором неотчетливости сенсорных впечатлений, замедляющей принятие решения. Чем больше время ошибочных ответов, тем адекватнее оценки Ув . В целом, чем больше время ответов, тем меньше их Ув. Эти данные проясняют психологическую природу ошибок человека в задачах порогового типа.
Впервые определены индексы реализма Ув в правильности ответов относительно их реальной правильности для малоизученной задачи различения по типу , которая тем не менее широко распространена во многих областях практики, поскольку допускает не только количественное, но и качественное сравнение между собой любых объектов, субъектов и событий ("такой-не такой"). Этот вид различения называется "неупорядоченным", или "простым", так как наблюдатель лишь разграничивает сенсорные впечатления на два класса, т.е. использует простейшую субъективную измерительную шкалу наименований, а не упорядочивает их по соотношению "больше-меньше", как в случае "упорядоченного", или "дифференцированного" различения.
В зарубежной литературе продолжается острая дискуссия между приверженцами классического феномена "недостаточной Ув " человека в правильности своего сенсорного различения по сравнению с его реальной правильностью (Бьоркман и др., 1993; Оллсон, Уинман, 1996; Джуслин, Оллсон, 1997 - цит. по [20,28]) и парадоксального эффекта "трудности-легкости": недостаточной Ув в легком различении и сверхуверенности - в трудном (Барански, Петрусик, 1994, 1995, 1999; Феррел, 1995; Станков, 1998 - цит. по [20, 28]). На основе введенных показателей в трудной пороговой задаче -различения нами обнаружена сверхуверенность, что согласуется с данными второй группы авторов. Можно предложить следующее объяснение: человек склонен недооценивать сложность трудных задач и потому переоценивает свою Ув в их решении. И наоборот, он склонен переоценивать сложность легких задач и оттого недооценивает свою Ув в их решении. Установленная в задаче сверхуверенность явилась следствием в шесть раз более узкой зоны сомнений и специфичности ее структуры в сравнении с задачей ">, <". По целому ряду показателей Ув хуже оценивалась человеком в задаче . По-видимому, установленные высокая сверхуверенность и низкий реализм Ув связаны с грубым, приблизительным характером -различения, приводящим к более высоким порогам, в сравнении с более тонким и точным характером ">, <"-различения, дающим на порядок меньшие пороги, что сопровождается также более точными оценками Ув.
Интенсивные зарубежные исследования реализма Ув в настоящее время выходят на проблему межкультурных различий. Шведские авторы описывают недостаточную Ув как феномен, типичный для сенсорно-перцептивных суждений в отличие от более высокоуровневых когнитивных (об общей осведомленности), для которых характерны сверхуверенность и эффект трудности-легкости (см. [20, 28]). В то же время российские исследователи выявили сверхуверенность в трудном сенсорном различении и обнаружении [21,29, 33], а канадские, американские и австралийские авторы - в целом - эффект трудности-легкости в различении (см. [20, 28]). Кроме того, имеются данные о меньшей Ув лиц шведской национальности в сравнении с североамериканцами в бытовых ситуациях, о межкультурных и межнациональных различиях в суждениях с вероятностным прогнозом. Четкого объяснения причин перечисленных фактов пока нет, но все же они позволили предположить, что подобные различия могут проявиться также в сенсорно- перцептивных задачах [28].
Автор изучала эту проблему на материале Ув в сенсорных суждениях при зрительном различении временных интервалов в российской и немецкой выборках. Обнаружена сверхуверенность в немецкой выборке, в среднем вдвое меньшая, чем в российской, но на порядок большая, чем известная для канадских испытуемых, в отличие от недостаточной Ув , характерной для представителей шведской группы. Полученные результаты согласуются с гипотезой Барански и Петрусика [28] о возможности межкультурных различий в реализме Ув в сенсорных суждениях, перекликающихся с различиями, которые установлены для когнитивных суждений. Ряд данных указывает на индивидуальную устойчивость характеристик Ув к изменениям видов стимуляции и сенсорных задач. И все же пока нельзя исключить, что большая Ув , обнаруженная автором в российской и немецкой выборках (в сравнении с наиболее известной - у канадской), может быть связана с тремя
стр. 127
факторами организации измерений: а) типом сенсорной задачи - более грубым характером использованного автором - различения, приводящим к большим порогам [21], в сравнении с более тонким характером использованного в канадских работах ">, <"-различения, дающим меньшие пороги [28]; б) двухкатегорийной оценкой Ув ("уверен- сомневаюсь") в первом случае, которая может вести к учащению верхней категории ответов ("уверен") в сравнении с более дробной трех (и более) категорийной оценкой -во втором случае, хотя в литературе имеются противоречивые свидетельства роли этого фактора; в) наличием ошибки временного порядка в первом случае - разной успешности различения при предъявлении большего стимула до и после меньшего [24]. Может быть, временная ошибка вызвала увеличение сверхуверенности аналогично подобному эффекту для пространственной ошибки [28]. Действие названных гипотетических факторов планируется проверить в эксперименте с участием одних и тех же испытуемых. Причины различий, обнаруженных между российской и немецкой выборками, требуют специальных культурологических исследований.
Е. В. Головина в продолжение охарактеризованных работ ведет комплексное экспериментальное исследование Ув , включающее личностную Ув в себе и Ув в суждениях на двух когнитивных уровнях: базовом сенсорном и высшем уровне знаний. В эту работу входит также изучение взаимосвязей между основными когнитивными стилями человека и обоими видами его Ув с использованием новой радикальной методологии квадриполярного анализа стилей, предложенной М. А. Холодной.
Начиная с середины XX века за рубежом проводится процессуальный теоретико-экспериментальный анализ принятия решения, включающий рассмотрение роли и места Ув в его структуре и динамике и разработку концептуально-математических моделей, позволяющих наиболее компактно и наглядно формулировать рабочие гипотезы о внутренних механизмах формирования Ув , проверять их соответствие эмпирическим данным и, что особенно важно, предсказывать характеристики процессов решения, учитывающих степень Ув . Применительно к Ув в сенсорных суждениях можно выделить два основных класса таких моделей в зависимости от типа описания репрезентации сенсорных стимулов: а) в сигнальной форме - модели, основанные на теории обнаружения сигнала, либо на концепции случайных блужданий, либо на аккумуляторном принципе, обладающем наибольшими возможностями в этом классе моделей; б) в нейросетевой синаптической форме. Преимущество нейросетевых моделей - в развитии "brain-like"-подхода к математическому моделированию психических процессов, т.е. в описании последних в соотношении с их нейрофизиологическими механизмами, рассматриваемыми как функционирование нейронных сетей мозга. Однако в этих моделях описывается либо собственно процесс решения, а Ув - лишь эскизно, либо в конкретной форме Ув - но скорее для сложных жизненных решений, чем для сенсорных задач. Рассматривая процесс формирования Ув психологически, с привлечением наиболее проработанных модельных представлений (Д. Викерс, М. Лии [35]; М. Ашер, Д. Закаи [34]), можно интерпретировать Ув как субъективное переживание баланса доказательств или числа колебаний альтернатив решения и времени выбора в пользу какой-либо из них, служащее для человека индикатором того, какую альтернативу выбрать.
В. М. Шендяпин, разрабатывая с участием автора этой статьи нейросетевую математическую модель Ув в сенсорных суждениях, модифицировал специфичные для них и наиболее развитые версии моделей, принадлежащие к обоим классам (Р. Хес, Р. Фулхем, 1988; Д. Викерс и др., 1979, 1988,1998 - цит. по [20, 27, 32]), с использованием векторного представления образов внешних сигналов в сенсорном пространстве человека (Е. Н. Соколов и др., 1989, 1995 - цит. по [27]) и концепции "активного нейрона" (Ю. И. Александров, 1999 - цит. по [27]). В качестве принципиального базового компонента модели разрабатывается модель активного формального нейрона, функционирование которого представляет собой не пассивное реагирование на входные воздействия, как это обычно происходит в нейросетевых моделях, а достижение минимального расхождения между "полученным результатом", приходящим от внешнего окружения, и собственным "желаемым результатом" [27, 32]. Возможности развиваемой модели связаны с векторной синаптической формой описания сенсорных репрезентаций, что применимо для одно- и многопараметрических стимулов (в отличие от матричной формы в нейросетевой модели Р. Хеса, Р. Фулхема) и обеспечивает устойчивость к флуктуациям активированности в нервной системе (в отличие от сигнальной формы в аккумуляторной модели Д. Викерса).
ИССЛЕДОВАНИЕ ВОСПРИЯТИЯ РАВЕНСТВА-РАЗЛИЧИЯ
В последнее время мы проводим комплексное экспериментальное исследование проблемы восприятия времени, в частности, вопроса о том, в одинаковой ли степени адекватно человек воспринимает равенство и различие временных интервалов. Полученный материал вновь указывает на влияние стратегий сенсорной деятельности на психофизические показатели и выходит на
стр. 128
проблемы уверенности в сенсорных задачах. В психофизической литературе ведется большая дискуссия о соотношении суждений о равенстве и различии. Мы установили, что: а) суждения о равенстве более часты, чем о различии, при зрительном различении длительностей [24]. Этот факт согласуется с данными по зрительному различению и опознанию невременных признаков объекта, для которых к тому же ответы о равенстве давались быстрее, чем о различии (Крюгер, 1978; Ратклифф, Хакер, 1981; Ирвин, Хаутус, 1996 - цит. по [23]; б) выявлены два психологических фактора, которые сопровождают этот феномен и связаны с ним:
1. Преобладание ответов "Равны" соответствует низким значениям индекса критерия решения: Yes Rate для этих ответов. Это означает, что испытуемые используют строгий критерий и соответствующую стратегию для принятия решения о различии длительностей, тогда как либеральный критерий - для решения об их равенстве. В подобных случаях ответ "Различны" дается лишь при уверенных впечатлениях различия, тогда как ответ "Равны" - также и в сомнительных случаях равенства, в силу чего оказывается больше ошибок в сторону равенства. Это вполне ожидаемо, но для получения прямых данных требуется вычислить показатели уверенности для ответов "Одинаковые" и "Разные", что делается в настоящее время. Таким образом, выявленный феномен носил скорее не сенсорный, а поведенческий характер: преобладали не впечатления, а суждения о равенстве временных интервалов в сравнении с различием [24]. Обнаруженный факт принятия большинством испытуемых более строгого критерия решения о различии является новым и представляет интерес с точки зрения его психологической природы. Можно предположить, что равенство для человека - некое устойчивое равновесное состояние внешней и внутренней среды, потому оно легче им воспринимается, чем различие. А различие - определенное нарушение такого равновесного состояния, которое может требовать изменения функционирования индивида, т.е. нарушать его сбалансированное состояние, потому восприятие различия может быть связано с дополнительной нагрузкой на нервную систему. Не случайно, видимо, в статистическом аппарате проверки гипотез о достоверности различий между сравниваемыми переменными в качестве нулевой гипотезы (исходного уровня или состояния) всегда принимается гипотеза об отсутствии различий, тогда как значимость их наличия надо специально доказывать. Высказанное предположение относится, конечно, к случаям отсутствия у субъекта мотивационно-эмоциональных предпочтений равенства или различия сравниваемых объектов, т.е. к нейтральной незначимой для него ситуации сенсорных измерений, причем когда специально не задается смещение критерия решения в сторону равенства либо различия.
2. Кроме того, обнаружена ошибка временного порядка: частоты ошибочных ответов "Равны" были больше при предъявлении более короткого первого стимула, чем более длительного. Видимо, когда первая длительность предъявлялась меньшей, она субъективно удлинялась и тем самым подравнивалась ко второй [24]. Эти данные тоже имеют подтверждение в литературе, но для других длительностей [30]. И строгий критерий решения о различии длительностей, и ошибка временного порядка выступают как субъектные детерминанты восприятия времени, поскольку в первом случае - это самостоятельное, а не заданное извне принятие наблюдателями такого критерия и соответствующей стратегии решения, а во втором - субъективная ошибка восприятия.
В последние годы в группе психофизики, работающей в составе лаборатории когнитивных процессов Института психологии РАН, В. А. Садовым и Н. Г. Шпагоновой развивается экологический подход в психофизике - изучение целостных и предметных образов психофизическими методами в условиях, приближенных к реальным, т.е. анализ сенсорной деятельности реального, а не идеального наблюдателя. Это сближает данный подход с субъектным и характеризует пересекающуюся с ним линию исследований, которая весьма перспективна в теоретическом и прикладном отношениях.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Представленные материалы свидетельствуют о том, что субъектная психофизика объединила психофизическую парадигму с процессуально- деятельностной, дифференциально-психологической, а также с психофизиологической, на что с очевидностью указывают работы М. Б. Михалевской, Т. А. Ратановой, Л. В. Матвеевой - см. [18], с изучением функциональных состояний, которые традиционно были в значительной степени разобщены в исследованиях. Таким образом, развиваемый подход имеет междисциплинарное значение - он преодолевает традиционную изолированность психофизики от других областей психологического знания. Это обогащает возможности и повышает эвристичность психофизических исследований благодаря методической многомерности - комплексного использования методов из смежных дисциплин. Все перечисленные аспекты наших работ позволила свести воедино категория субъекта, суть которой раскрыл А. В. Брушлинский и которая реально оказалась интегрирующим основанием наших исследований, его системообразующим фактором. "Субъект - это всеохватывающее, наиболее широкое понятие человека, обоб-
стр. 129
щенно раскрывающее неразрывно развивающееся единство, целостность, системность всех его качеств: природных, социальных, общественных, индивидуальных и.т.д. [8, с. 9]". И далее: "Субъект в своей деятельности, духовности и т.д. - это субъект творчества, созидания, инноваций" [там же, с. 25]. В результатах наших исследований находит убедительное продолжение мысль об утверждении этой категорией инициативности человека как творца психического, ее системности, в силу чего субъектная психофизика позволяет выявить многомерную регуляцию сенсорной деятельности. Благодаря обнаруженным закономерностям можно повысить валидность лабораторных психофизических процедур и корректировать их использование в прикладных массовых обследованиях, где велик разброс индивидуальных психологических свойств и приемов работы наблюдателей, не прошедших специальную длительную тренировку. Таким образом, субъектный подход в психофизике представляется как междисциплинарный, многофакторный, многоуровневый, методически многомерный.
Имя Андрея Владимировича Брушлинского навечно связано в науке с субъектным подходом в психологии, частью которого является субъектная психофизика.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Асмолов А. Г., Михалевская М. Б. От психофизики чистых ощущений к психофизике сенсорных задач // Проблемы и методы психофизики / Под ред. А. Г. Асмолова, М. Б. Михалевской. М.: Изд-во МГУ, 1974. С. 5 - 12.
2. Бардин К. В., Индлин Ю. А. Начала субъектной психофизики. М.: Изд-во Института психологии РАН, 1993.
3. Бардин К. В., Михалевская М. Б., Скотникова И. Г. Возможности и ограничения метода средней ошибки в сенсорных измерениях // Мозг и психическая деятельность. М.: Наука, 1984. С. 75 - 84.
4. Бардин К. В., Скотникова И. Г., Фришман Е. З. Психофизика активного субъекта // Мышление и общение: активное взаимодействие с миром / Под ред. Ю. К. Корнилова. Ярославль: Изд-во ЯрГУ, 1988. С. 34 - 46.
5. Бардин К. В., Скотникова И. Г., Фришман Е. З. Субъектный подход в психофизике // Проблемы дифференциальной психофизики / Под ред. К. В. Бардина. М.: Изд-во Института психологии АН СССР, 1991. С. 4 - 17.
6. Брушлинский А. В. Проблемы психологии субъекта. М.: Изд-во Института психологии РАН, 1994.
7. Брушлинский А. В. Психология субъекта: индивида и группы (часть I) // Психол. журн. 2002. Т. 23. N 1. С. 71 - 84.
8. Брушлинский А. В. О критериях субъекта // Психология индивидуального и группового субъекта / Под ред. А. В. Брушлинского. М.: ПЕР СЭ, 2002. С. 9 - 33.
9. Войтенко Т. П. Сенсорная тренировка как фактор развития чувствительности: Дисс. ... канд. психол. наук. М., 1989.
10. Войтенко Т. П., Бардин К. В. Влияние когнитивных особенностей на эффективность различения акустических сигналов // Когнитивные стили: Тез. научно-практического семинара / Под ред. В. Кол-га. Таллинн: Таллиннский пед. ин-т, 1986. С. 68 - 72.
11. Высоцкий В. Б. Личностные и процессуальные условия формирования уверенности в правильности решения задачи: Дис. ... канд. психол.наук. М., 2001.
12. Забродин Ю. М. Некоторые методологические и теоретические проблемы развития психофизики // Психофизика дискретных и непрерывных задач / Под ред. Ю. М. Забродина, А. П. Пахомова. М.: Наука, 1985. С. 3 - 26.
13. Забродин Ю. М., Лебедев А. Н. Психофизиология и психофизика. М.: Наука, 1977.
14. Забродин Ю. М., Фришман Е. З., Шляхтин Г. С. Особенности решения сенсорных задач человеком. М.: Наука, 1981.
15. Кочетков В. В., Скотникова И. Г. Индивидуально-психологические проблемы принятия решения. М.: Наука, 1993.
16. Скотникова И. Г. Психофизические характеристики сенсорных признаков в связи с различными типами физических признаков объектов // Психол. журн. 1992. Т. 13. N 1. С. 40 - 48.
17. Скотникова И. Г. Когнитивные стили и стратегии решения познавательных задач // Стиль человека: психологический анализ / Ред. А. В. Либин. М.: Смысл, 1998. С. 64 - 78.
18. Скотникова И. Г. Психология сенсорных процессов. Психофизика // Современная психология / Ред. В. Н. Дружинин. М.: ИНФРА-М, 1999. С. 97 - 136.
19. Скотникова И. Г. Зрительное различение и импульсивность- рефлективность // Психол. журн. 1999. Т. 20. N 4. С. 82 - 89.
20. Скотникова И. Г. Проблема уверенности: история и современное состояние // Психол. журн. 2002. Т. 23. N 1. С. 52 - 60.
21. Скотникова И. Г. Развитие субъектно-ориентированного подхода в психофизике // Психология индивидуального и группового субъекта / Под ред. А. В. Брушлинского. М.: ПЕР СЭ, 2002. С. 220 - 269.
22. Скотникова И. Г. Развитие психофизики в Институте психологии РАН (АН СССР) // Современная психология: состояние и перспективы исследований / Под ред. А. Л. Журавлева. М.: Изд-во Института психологии РАН, 2002. Ч. 2. С. 20 - 34.
23. Скотникова И. Г. Современное состояние субъектной психофизики // Психология: современные направления междисциплинарных исследований / Под ред. Н. В. Тарабриной. М.: Изд-во Института психологии РАН, 2003.
24. Скотникова И. Г., Иванов М. А., Шендяпин В. М. Асимметрия суждений о равенстве и различии и ее возможные детерминанты // Современная психология: состояние и перспективы // Отв. ред.
стр. 130
А. В. Брушлинский, А. Л. Журавлев. М.: Изд-во Института психологии РАН, 2002. Т. 1. С. 140 - 142.
25. Холодная М. А. Психология интеллекта: парадоксы исследования. Москва-Томск: Изд-во Томского ун-та, 1997.
26. Чуприкова Н. И. Организация и механизмы произвольных познавательных процессов и двигательных актов человека // Вопросы психологии. 1980. N 3. С. 32 - 44.
27. Шендяпин В. М. Нейросетевой подход к моделированию принятия решения при вынесении сенсорных суждений // Психология: современные направления междисциплинарных исследований / Под ред. Н. В. Тарабриной. М.: Изд-во Института психологии РАН, 2003.
28. Baranski J. V., Petrusic W. M. Realism of confidence in sensory discrimination // Perception and psychophysics. 1999. V. 61. P. 1369 - 1383.
29. Gusev A. N., Shapkin S. A. Individual differences in auditory signal detection task: subject-oriented study // Fechner Day'2001: Proceedings of the 17th Annual Meeting of the International Society for Psychophysics / Eds. E. Sommerfeld, R. Kompass, T. Lachmann. Leipzig: Pabst Science Publishers, 2001. P. 397 - 402.
30. Hellstrom A., Rammsayer T. Time-Order Effects in Duration Discrimination of Noise Bursts // Fechner Day'2000: Proceedings of the 16th Annual Meeting of the International Society for Psychophysics / Ed. C. Bonnet. Strasbourg, 2000. P. 221 - 226.
31. Messer S. B. Reflection-impulsivity: a review // Psychol. Bull. 1976. V. 83. P. 1026 - 1052.
32. Shendyapin V. M., Skotnikova L. G. Neural network model as a possible tool for modeling of confidence in sensory judgments // Fechner Day' 2001: Proceedings of the 17th Annual Meeting of the International Society for Psychophysics / Eds. E. Sommerfeld, R. Kompass, T. Lachmann. Leipzig: Pabst Science Publishers, 2001. P. 597 - 601.
33. Skotnikova L. G. I. Accuracy, confidence-unconfidence and response times in unordered discrimination: subject-oriented research. II. Confidence judgments specificity in same-different procedure (visual duration discrimination) // Fechner Day'94: Proceedings of the 10th Annual Meeting of the International Society for Psychophysics / Ed. L. Ward. Vancouver: University of British Columbia, 1994. P. 208 - 219.
34. Usher M., Zakay D. A neural network model for attribute-based decision processes // Cognitive Science. 1993. V. 17. P. 349 - 396.
35. Vickers D., Lee M. D. Dynamic models of simple judgments: I. Properties of a self-regulating accumulator model // Nonlinear dynamics, psychology and life sciences. 1998. V. 2. P. 169 - 194.
PSYCHOPHYSICS OF THE SUBJECT: RESULTS OF RESEARCHES
I. G. Skotnikova
Cand. sci. (psychology), sen. res. ass., IP RAS, Moscow
The subject-oriented approach in psychophysics is described. The empirical data and theoretical approaches that elaborate previously obtained results generalized in publications of 1991 - 1993 years (co-authored with K. V. Bardin and E. Z. Frishman) have received much consideration as well as the studies of the last five years.
Key words: psychophysics, the subject-oriented approach, sensory activity, strategies, cognitive styles, confidence.
стр. 131
НАУЧНАЯ КОНФЕРЕНЦИЯ "ПСИХОЛОГИЯ: СОВРЕМЕННЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ МЕЖДИСЦИПЛИНАРНЫХ ИССЛЕДОВАНИЙ", ПОСВЯЩЕННАЯ ПАМЯТИ АНДРЕЯ ВЛАДИМИРОВИЧА БРУШЛИНСКОГО
Автор: С. В. Кравец, В. А. Агарков
8 октября 2002 г. в Москве в Президиуме РАН состоялась научная конференция "Психология: современные направления междисциплинарных исследований", посвященная памяти члена-корреспондента РАН Андрея Владимировича Брушлинского.
Ее организаторы: Институт психологии РАН и Российский фонд фундаментальных исследований. В конференции приняли участие ученые из различных научных центров Москвы (ИП РАН, МГУ, НИИ психиатрии МЗ РФ, Научного центра психического здоровья, медико-стоматологического университета и др.) и из других городов России (Санкт-Петербург, Смоленск, Ульяновск, Казань, Ярославль, Владимир, Курск и др.).
Работе трех секций предшествовало пленарное заседание. Открывая работу конференции, и.о. директора ИП РАН А. Л. Журавлев подчеркнул, что А. В. Брушлинский, будучи широко мыслящим ученым, всегда интересовался проблемами междисциплинарных исследований, взаимодействия психологии с другими науками. Это и определило тему конференции, к работе которой привлечены специалисты различных отраслей психологии и других наук - социологии, философии, физиологии, ряда областей медицины и др. Особую значимость конференции придает присутствие на ней Тамары Константиновны Мелешко (Брушлинской), которая также поддержала тему данной конференции.
А. Л. Журавлев поблагодарил Президиум РАН за предоставление возможности провести эту конференцию в стенах его нового здания и Российский фонд фундаментальных исследований, выделивший грант для нее и оказавший тем самым финансовую поддержку. Он также выразил признательность академику Г. М. Бонгард-Левину, очень много сделавшему для организации и проведения этой конференции, а также - Отделению общественных наук и секции философии, социологии, психологии и права РАН.
С приветственным словом от Отделения общественных наук РАН к участникам конференции обратился член-корреспондент РАН Р. Г. Яновский. Он отметил, что психология - это наука будущего. Задача психологов вместе со специалистами других наук - помочь людям осознать проблемы и способы их решения на стадии крутого перелома, на которой находится сейчас наше общество. Он рассказал, что совместно с Андреем Владимировичем они готовили важный документ по программе патриотического воспитания молодежи, который уже обсужден, и важнейшая задача - найти пути его реализации. Р. Г. Яновский пожелал успехов в обсуждении большой и актуальной темы конференции.
В докладе А. Л. Журавлева "Особенности междисциплинарных исследований в психологической науке" обосновывалась мысль о том, что междисциплинарный характер исследований психики является атрибутивной характеристикой психологии. Атрибутивная междисциплинарность, составляющая специфику именно психологической науки, определяется ее центральным положением в системе современных наук - она находится на пересечении естественных, технических, общественных и гуманитарных наук. Докладчик проанализировал основные уровни междисциплинарных исследований в психологической науке: внутрипсихологический - между различными отраслями психологии; внешнепсихологический - на стыке с другими науками; вне-психологический, - когда та или иная отрасль психологии развивается в структуре других наук.
А. Л. Журавлев рассмотрел также исторический опыт организации междисциплинарных исследований в отечественной психологии на примере работ В. М. Бехтерева, Б. Г. Ананьева и Б. Ф. Ломова. В этом ряду классических работ особое место занимают исследования А. В. Брушлинского. Успешно развиваемая им субъектно-деятельностная теория основывалась на междисциплинарных знаниях о психическом, строилась на постоянном сопоставлении психологических факторов с данными, накапливаемыми в области философии, математики, логики, кибернетики, лингвистики и др.
В докладе показано, что междисциплинарные исследования способствуют пониманию природы психического, в частности, в решении как мини-
стр. 132
мум трех фундаментальных проблем: психофизической, психофизиологической и психосоциальной. Подчеркивается при этом наиболее острая необходимость обоснования и разработки психосоциального подхода к исследованию психики. От продуктивности психологов в разрешении этого вопроса, по мнению докладчика, во многом будет зависеть принципиальное изменение уровня востребованности психологической науки в современном противоречиво изменяющемся обществе.
В заключительной части доклада было обращено внимание, с одной стороны, на серьезные ограничения и трудности междисциплинарных исследований в психологии, а с другой - на их интегрирующую роль в современной науке, эффективно продвигающую психологов в познании своего предмета - психики.
В докладе члена-корреспондента РАН В. Ф. Петренко (МГУ) "Психология и политика: конструктивистская парадигма", посвященном светлой памяти Андрея Владимировича Брушлинского, обосновывалась мысль о том, что гуманитарные науки, и в первую очередь связанные с осознанием бытия, - философия, психология, социология, не только описывают мир человека, но и, создавая категориальную систему этого описания, конструируя возможные модели и варианты развития, по принципу "кольцевой причинности" влияют на становление бытия, создают миры, в которых осуществляют свою жизнедеятельность люди. По мнению Петренко, принцип субъектности, теоретическое обоснование которого дано в работах А. В. Брушлинского и К. А. Альбухановой-Славской, когерентен теории личностных конструктов Дж. Келли и отечественной психосемантике (В. Ф. Петренко, А. Г. Шмелев), где субъект рассматривается как конструктор гипотетических моделей себя, других людей, окружающего мира. Эти конструктивные модели, в свою очередь, определяют как осознание мира субъектом, так и направления его поведения. Другими словами, мы действуем в рамках тех представлений, через призму которых воспринимаем события.
Докладчик рассмотрел ряд эмпирических исследований общественного сознания россиян и его динамики в ходе политической и экономической реформ в новейшей истории России. В заключение он подчеркнул, что методология субъектного подхода, развиваемая в школе Рубинштейна, Брушлинского, Альбухановой-Славской, дает трактовку человека, более релевантную (чем, например, бихевиоризм или теории социальных ролей) открытому демократическому обществу. А. В. Брушлинский как крупный организатор психологической науки и директор Института психологии РАН не только способствовал демократизации общества и науки как некоего социального института, но и как ученый закладывал основы такой демократической трактовки человека, которая дает представление о нем как свободном суверенном субъекте.
В докладе Е. Т. Соколовой (МГУ) "Психология и психотерапия: междисциплинарный подход" отмечалось, что психотерапия сегодня активно осваивается не только как область психологической практики, но также в качестве объекта и метода квазиэкспериментального исследования ряда смежных проблем внутри самой психологической науки. Между тем, подобные исследования поднимают множество методологических проблем, прежде всего это касается уровня интеграции психотерапии с самой психологией, а последней - с номотетическими и/или идеографическими науками, взаимодействия естественно-научного и гуманитарного методов научного познания в психологии. В этом смысле приходится признать "пограничный" статус психотерапии, привлекающий к ней неослабевающий интерес философов и методологов науки, поскольку именно на ее поле разворачивается конфликт между "объяснительной" и "понимающей" парадигмами, ни в одну из которых психотерапия полностью не укладывается.
Психотерапия представляет для современной психологии уникальную возможность "реабилитации" метода единичного случая (case study), последовательная реализация которого с учетом требований, предъявляемых к традиционным научным исследованиям (дословной фиксации процесса, супервизии), снимает до некоторой степени обозначенные противоречия. Следование герменевтическим принципам открытости "текста" бесконечному процессу интерпретации заключенных в нем смыслов и эмпатического их понимания позволяет реконструировать "вероятностный" генез, строение и пути движения индивидуального самосознания в контексте отношений Я -Другой на модели психотерапевтического взаимодействия и проективной психодиагностики.
Однако здесь мы пока находим гораздо больше вопросов, чем ответов. Междисциплинарная интеграция предполагает как минимум два побудительных фактора: 1) вызревание внутри каждой из дисциплин потребности во взаимодействии; 2) зрелость, развитую дифференцированность и целостность каждой из вступающих во взаимодействие сторон. С этой точки зрения, исследования в области психотерапии на сегодняшний день скорее готовы "заимствовать" в большей степени, чем взаимодействовать.
Ю. И. Александров (Москва, ИП РАН) в докладе "Психология и нейронауки" проанализировал содержание и динамику сознания, которое докладчик определил как пристрастную оценку субъектом своего поведения и во время реализа-
стр. 133
ции действия - как внешнего, так и внутреннего (первый, низший уровень), и при достижении его результата (второй, высший уровень). Отмечено, что субъективный опыт, используемый для этой оценки, реорганизуется при ее осуществлении. Сознание и эмоции рассмотрены в докладе как характеристики разных, одновременно актуализируемых уровней системной организации поведения, представляющих собой трансформированные этапы развития и соответствующих различным уровням системной дифференциации. Эмоции характеризуют реализацию систем, формирующихся на самых ранних этапах онтогенеза и обеспечивающих минимальный уровень дифференциации ("хорошо-плохо", "приближение-избегание" и т.п.). Сознание - реализацию систем, формирование которых на более поздних этапах развития обусловливает прогрессивное увеличение дифференцированности в отношениях организма и среды.
В докладе В. М. Русалова (Москва, ИП РАН) "Темперамент и характер человека: поиск природных предпосылок" были представлены теоретические и экспериментальные данные о природе и соотношении темперамента и характера человека. На основе идей А. В. Брушлинского о роли субъекта в формировании индивидуальности докладчиком было предложено выделять три основных уровня в организации индивидуальных свойств: 1) субъектно-содержательные (мировоззрение, смысл жизни, убеждения и т.д.) 2) динамико-содержательные (например, характер) и 3) формально-динамические, или темперамент. В докладе утверждается, что формирование первых зависит всецело от воспитания, обучения, деятельности и общения. Темперамент формируется непосредственно под влиянием биологических факторов. Формирование же характера зависит как от темперамента, так и от социальных факторов. В экспериментальной части приводятся конкретные данные о связи темперамента и характера. Темперамент определяли с помощью метода ОФДСИ. Для измерения характера был разработан специальный метод, теоретическую основу которого составили представления Леонграда о десяти основных акцентуациях. Было установлено, что каждой исследуемой черте характера соответствует определенный набор темпераментальных свойств.
В. В. Николаева (МГУ) в докладе "Психосоматика в системе психологического знания: проблемы и перспективы" отметила, что психосоматика как область междисциплинарных исследований еще только начинает обретать свою научную специфику в системе психологического знания. Включению данной проблематики в контекст психологии препятствует, по мнению докладчика, сложившееся представление, согласно которому собственно человеческое в человеке ограничивается его психикой, а телесное бытие рассматривается лишь как биологическое условие развития психики. Междисциплинарные психосоматические исследования факультета психологии МГУ с опорой на идеи культурно-исторической концепции развития психики Л. С. Выготского, позволили выдвинуть гипотезу о социокультурной детерминации телесного развития человека. Наряду с физическим и психическим следует выделить особый план развития - психосоматический, отдельные этапы которого закономерно сменяют друг друга и сопряжены с общим ходом психического развития. Психосоматический онтогенез имеет два аспекта: внешний - социализация телесных функций и внутренний - формирование психологических механизмов их регуляции. Аномалии психосоматического функционирования могут возникать как вследствие искажения самого пути социализации телесных функций, так и некоторых механизмов их социопсихологической регуляции. Включение линии психосоматического развития в общий контекст развития человека делает психосоматику междисциплинарной проблемой "внутри" психологии, вводит ее в систему общей, возрастной, социальной и клинической психологии.
На заседании секции "Психология в системе гуманитарного знания" (сопредседатели: член-корреспондент РАН В. Ф. Петренко, член- корреспондент РАН Б. Г. Юдин и доктор психол. наук, профессор В. В. Знаков) были заслушаны следующие доклады.
В. В. Селиванов (Смоленск, СГУ) "Психология мышления в трудах А. В. Брушлинского".
В докладе отмечен вклад А. В. Брушлинского в разработку проблемы мышления. Являясь учеником С. Л. Рубинштейна, Брушлинский определял мысль как социально обусловленный, непрерывный, связанный с речью психологический процесс, направленный на открытие существенно нового. Каждый человек открывает новое, хотя бы и субъективно новое, иначе он не мыслит. Креативность, как это раскрыл Брушлинский в своих работах, является специфической чертой мышления, отличающей его от других психических процессов и функций.
Особым достижением Брушлинского в разработке проблемы мышления является определение свойств самих мыслительных схем, умственных действий. К этим свойствам относятся неизоморфность, неаддитивность, холистичность, недизъюнктивность. Он объединяет их под общим термином "процессуальность мышления". Главный вклад Брушлинского в теорию мышления состоит в разработке процессуальной природы мышления. Для него процессуальность мышления - не просто указание на динамику и "временную разводку", но целостную парадигму в изучении мыслительной активности субъекта. Это более глу-
стр. 134
бокий уровень деятельности, онтологический способ осуществления психического, определенного соотношения внешних и внутренних условий в его функционировании.
Брушлинский вслед за Рубинштейном продолжил разработку фундаментальной идеи разделения мыслительной активности на деятельность и процесс. Первая связана с познавательной деятельностью и составляет личностный план мышления. Процесс мышления выступает для него как первичный по отношению к уже сформированным мыслительным действиям, операциям. Мышление как процесс выражается в непрерывном взаимодействии субъекта с познаваемым объектом.
В теории Брушлинского важнейшим составляющим процесса мышления является прогнозирование. Брушлинский решает многовековую антиномию из области психологии мышления и теории познания: если человек знает, что он ищет, то зачем он это ищет, а если он не знает, что он ищет, то как он это может искать? Он предлагает рассматривать мышление как процесс прогнозирования. Его открытие, касающееся различия между искомым и требуемым при решении задачи, проливает свет на фундаментальную психологическую закономерность и имеет большое практическое значение, в частности, в теории обучения.
Исследование живого мышления требует специальных методов. Брушлинским был разработан и предложен континуально-генетический метод изучения мыслительной активности, сочетающийся с техниками микросемантического анализа протоколов решения задач, который на сегодняшний день является единственным методом, позволяющим раскрыть всю глубину мыслительного процесса, преодолевая рамки определения одних лишь операциональных характеристик мышления.
Докладчик отметил также мастерство и значительность Андрея Владимировича как экспериментатора, которые проявились и в его открытии немгновенного инсайта. Это позволило ему обосновать ряд фундаментальных положений в теоретической интерпретации соотношения сознательного и бессознательного в мышлении.
Основные принципы личностной обусловленности мышления входят как неотъемлемый компонент в содержание субъектно-деятельностного подхода психологии, по сути, впервые разработанного и сформулированного Брушлинским. Он развил теорию субъекта, внеся ряд новых трактовок в понимание природы и характера функционирования субъекта в онтогенезе. Открытие новых характеристик субъекта позволяет выявить целый ряд особых граней личностной обусловленности мышления, соотношения познавательной и аффективной областей регуляции мышления. Предложенный им подход, в котором личность выступает в качестве предиката субъекта, одним из многих его свойств, позволил выделить новое проблемное поле психологии, которое позволяет говорить о субъектной психотерапии, субъектной педагогике и представляет собой основу междисциплинарного знания.
В целом, как отмечено в докладе, вклад Брушлинского в разработку субъектной парадигмы и психологии мышления состоит в том, что он наделяет онтологическими характеристиками гносеологические отношения между субъектом и объектом. Этот вклад невозможно переоценить. Являясь последователем отечественной школы психологии, основанной Рубинштейном, Андрей Владимирович основал свою собственную школу.
С докладом "Психология субъекта и герменевтика" выступил зам. директора ИП РАН, В. В. Знаков, который показал, что А. В. Брушлинский разработал целостный, оригинальный и сформированный вариант психологии субъекта, принципиальная новизна которого заключается в трех основных положениях: значительном расширении представлений о содержании активности как фактора детерминации психики; переходе от микросемантического к макроаналитическому методу познания психического; целостном системном характере исследования динамического, структурного и регулятивного планов анализа психологии субъекта.
С позиции психологии субъекта, учитывающей и объективные причинно- следственные связи внешнего мира, и принимаемые субъектом ценности, следует, что одной из главных процедур психологического анализа конкретных ситуаций человеческого бытия должна стать процедура их интерпретации. Стремление искать адекватную интерпретацию общественных явлений (таких, как тоталитаризм) и социокультурных феноменов неизбежно приводило А. В. Брушлинского к размышлениям о сходстве и различии психологических проблем интерпретации с теорией, методологией и методами герменевтики.
Понимание и интерпретация являются центральными категориями герменевтики. Ее задача состоит в том, чтобы показать, что человеческое существование достигает смысла благодаря интерпретации всех смыслов, которые рождаются в мире культуры. Существование субъекта становится подлинно зрелым человеческим существованием только с присвоением смыслов, которые сначала находятся вовне - в произведениях, памятниках культуры и других объективированных проявлениях духовной жизни.
Отличительная особенность герменевтики заключается в том, что ее представители всегда делали акцент прежде всего на способах конструирования, порождения человеком новых реальнос-
стр. 135
тей - в искусстве, психоанализе и других областях человеческой жизни. Герменевтика ищет истоки понимания не столько в самом объекте понимания, сколько в социальном, культурном, историческом контексте, в который он включен. Например, смысл любого произведения искусства считается понятным, если его удалось проинтерпретировать с позиций той культурно- исторической эпохи, в которой оно создавалось.
Такой подход представляется явно недостаточным любому психологу, со студенческой скамьи знающему о том, что психология является и гуманитарной, и естественной наукой. Это знание требует от психолога- исследователя не только обращать внимание на смыслы и ценности, но и выявлять объективные причинно-следственные связи как отражаемых, так и порождаемых, конструируемых субъектом реальностей.
Психология субъекта с ее исходной направленностью на взаимно дополнительное описание закономерностей первого и второго типа открывает новый взгляд на проблему интерпретации. Соответственно это означает расширение междисциплинарных связей между психологией и герменевтикой. Большая заслуга в этом принадлежит А. В. Брушлинскому.
Доклад А. О. Прохорова (Казань, Университет) был посвящен функциональным структурам регуляции психических состояний субъекта. Говоря о теории психического как процесса, разработанной С. Л. Рубинштейном и представителями его школы, при конкретизации субъектного подхода, А. В. Брушлинский подчеркивал необходимость "учитывать специфику саморегуляции субъекта, особенно четко выявляемую именно при изучении психического как процесса". Такая специфика саморегуляции субъекта связана с его целостностью. А целостность субъекта, согласно А. В. Брушлинскому, есть "объективное основание для системности всех его процессов, состояний и свойств".
Важной стороной этой проблемы является изучение системно-функциональных механизмов регуляции психических состояний - функциональных структур, инвариантных и динамических отношений между составляющими регуляторного процесса в ходе достижения цели - регуляции психического состояния. Функциональные структуры могут рассматриваться не только в аспекте регуляции состояний, но и регуляции психической деятельности в целом.
Целостная функциональная структура регуляции психических состояний представляет собой иерархическую организацию, а основными ее составляющим являются: психические процессы и психологические свойства, личностный смысл, рефлексия переживаемого и представление желаемого состояния (осознанный образ), актуализация соответствующей мотивации и психорегулирующие средства (приемы, способы и пр.), а также характеристики самоконтроля (обратная связь). Это - базовый уровень в функциональной структуре регуляции состояний.
Процесс регуляции осуществляется при участии психических процессов с опорой на индивидуально-психологические свойства (темперамент, характер и др.), в конкретной социальной среде на фоне культуральных, этнических, профессиональных и др. влияний.
На уровне сознания регуляторный процесс характеризуется перестройкой семантических пространств состояний, использованием семантических оперантов перехода и актуализацией личностных смыслов.
Другой, более сложный по организации, уровень регуляции состояний формируется в связи со спецификой комплексов, состоящих из типичных состояний, образующихся в диапазоне текущего времени и в условиях повторяющихся ситуаций жизнедеятельности.
Более высокий уровень - целостная функциональная структура регуляции. Она включает в себя предыдущие уровни. Взаимоотношения между уровнями - отношения включения, где качественные характеристики нижележащего уровня являются компонентами вышестоящего уровня. Целостная структура регуляции психических состояний характеризуется разной степенью устойчивости, осознанности, обусловлена спецификой жизнедеятельности и особенностями личностной организации. Она связана с образом жизни субъекта, субъективными моделями мира, включающими в себя жизненные стратегии, ориентации, ценности, цели и отражает влияние последних. Направленность жизни субъекта создает целостную функциональную структуру регуляции состояний. Ее становление осуществляется в ходе онтогенеза.
С докладом "Взаимосвязь психологии с другими науками при оказании помощи детям и населению в экстремальных ситуациях" выступил А. С. Чернышев (Курск, КГПУ). На примере выполнения комплексной программы "Дети Чернобыля" докладчик раскрыл практическое значение субъектно-деятельностного подхода, развиваемого А. В. Брушлинским и его учениками при решении конкретных междисциплинарных задач, связанных с преодолением негативных социопсихологических последствий экологической катастрофы, вызванной аварией на Чернобыльской АЭС в 1986 г.
В докладе И. Г. Скотниковой (Москва, ИП РАН) охарактеризовано современное состояние субъектной психофизики, для которой эвристичной стала категория субъекта, центральная в разработанном А. В. Брушлинским субъектном
стр. 136
подходе в психологии. А именно: утверждение ею активности человека как субъекта своей психической деятельности и возможности на ее основе системности психологических исследований. Субъектная психофизика объединила психофизическую парадигму с психофизиологической, процессуально-деятельностной, дифференциально-психологической и изучением функциональных состояний. Активность наблюдателя в сенсорных измерениях - это его индивидуально-психологическая деятельность по решению сенсорных задач. В последние три года изучалось психологическое содержание восприятия времени человеком, а именно: роль экологической значимости для человека воспринимаемых им временных интервалов, степени его уверенности и индивидуальных особенностей; исследовались искажения суждений при восприятии времени.
Экологический подход к изучению восприятия времени, сближающийся с субъектным, конкретизируется в оригинальной процессуальной концепции времени, предложенной В. А. Садовым: понимание временных интервалов как целостных реальных процессов (а не только как последовательности дискретных событий), восприятие которых определяется качественным содержанием сенсорно-перцептивной информации. Результаты методически уникальных экспериментов показали, что естественные звуковые интервалы воспроизводятся устойчивее, чем искаженные.
Установлены субъектные детерминанты искажений при различении зрительных временных интервалов: строгость критерия решения об их различии и субъективное укорочение второго из сравниваемых интервалов, в силу чего суждения о равенстве интервалов более часты, чем о различии; а также сверхуверенность в правильности различения интервалов, по сравнению с его реальной правильностью, в силу склонности человека недооценивать сложность трудных задач и потому переоценивать свою уверенность в их решении. У лиц с более выраженным ригидным когнитивным стилем снижена различимость интервалов, уверенность в различении и ее адекватность, у более импульсивных уверенность тоже неадекватна, но завышена. Эти факты объяснимы на основе психологического содержания изучаемых когнитивных стилей и развивают дифференциально-психологическое направление субъектной психофизики.
В целом субъектный подход в психофизике - междисциплинарный, многофакторный, многоуровневый, методически многомерный.
Цель доклада Т. А. Ребеко (Москва, ИП РАН) - показать пути развития идеи субъекта, разработанной А. В. Брушлинским и его учениками, на материале исследования, посвященного лицевой экспрессии, атрибуции пола и прогнозу эмоционального поведения, в котором изучалась активность субъекта. Интерпретируя, в частности лицевую экспрессию эмоций, человек "вычерпывает" содержание, которое затем может быть реализовано в его поведении. Эмоция, в силу наличия обратных связей, служит целям сохранения гомеостаза и предполагает некий поведенческий репертуар. В качестве стимульного материала в настоящем исследовании были использованы прототипы базовых эмоций.
Основная идея А. В. Брушлинского состоит в том, что субъект - это системное качество, позволяющее определить некоторую последовательность детерминаций, которые способствуют формированию определенного конечного продукта.
В исследовании были получены результаты:
1. Способ нейтрализации эмоционального состояния зависит от атрибутируемого пола. Для женского пола значимо чаще в качестве причины предлагается внешний агент ("кто-то или что-то изменит настроение"), для мужского - внутренний ("сам изменю").
2. Показано, что различные лицевые экспрессии (независимо от атрибутируемого пола) связаны с различными способами нейтрализации эмоционального состояния.
3. Разным лицевым экспрессиям атрибутируется различный пол (страху, печали, удивлению - женский; радости и отвращению - мужской; в отношении лицевой экспрессии гнева нет значимых различий).
4. В зависимости от атрибутируемого пола изменяется ранг эмоционального состояния. В целом мужчинам приписывается меньшая интенсивность эмоциональных состояний по сравнению с женщинами (по всей совокупности лицевых экспрессии).
5. В зависимости от атрибутируемого пола изменяется продолжительность эмоционального состояния. В целом мужчины имеют менее продолжительные эмоциональные состояния, чем женщины.
6. Методом структурного моделирования (модуль SEPATH, Statistica) построена модель взаимодействия явных и латентных переменных. В качестве явных переменных используются: прототипы лицевых экспрессии, атрибутируемый пол, ранговая оценка интенсивности эмоций, предполагаемый способ нейтрализации, правильность категоризации лицевой экспрессии.
В качестве латентных переменных вводятся переменные "перцепт", "представление о себе" и "манера поведения".
7. Расчет параметров модели позволяет предположить, что "перцепт" влияет на прототип лицевой экспрессии, "представление о себе" и "ма-
стр. 137
неру поведения". "Представление о себе" влияет на "манеру поведения", атрибутируемый пол, продолжительность и ранг эмоционального состояния. "Манера поведения" влияет на правильность оценки лицевой экспрессии и предполагаемые способы нейтрализации эмоционального состояния.
А. К. Мукашева (Владимир, ВГПУ) в докладе "Мышление в психологической системе социального познания" остановилась на роли социального познания в системе психологической науки, а также на проблеме дефиниции этого понятия. В отечественной психологии область социального познания была выделена в работах Абульхановой (1984). Автор доклада понимает его как сложнейший процесс взаимодействия человека с внешним миром, процесс познания других людей и самого себя. Исследование этих процессов возможно только на основе системного подхода. Опираясь на идеи и положения теории функциональных систем школы Анохина и Судакова, а также системные исследования Ломова, Брушлинского, Шадрикова и других, разработана концептуальная модель психологической системы социального познания, которая состоит из восьми взаимосвязанных, взаимодействующих блоков: социального мышления; социального знания; мотивов и потребностей личности; социально-психологических механизмов социального познания: аттитюдов, стереотипов, атрибуций, схем и т.д.; блок социально- психологических механизмов социального познания во взаимодействии с блоком мотивации формируют пятый блок - фильтр, в котором отсеивается поступающая информация; принятия решений; системы способностей; волевых качеств субъекта, имеющих социальное развитие и генетические предпосылки.
По-видимому, считает автор доклада, система социального познания имеет два основных режима функционирования социального мышления: а) мышления как процесса, который, по Брушлинскому, функционирует, в основном, на уровне бессознательного, и б) мышления как деятельности субъекта, который функционирует на уровне сознания. Некоторые аспекты бессознательного мышления находят отражение в стереотипах, непонимании людьми чувств своих и других людей. Проблема соотнесения сознательного и бессознательного уровней мышления в социальном познании актуальна в современном обществе.
Социальное познание - это процесс аналитической деятельности особого вида, социальное мышление личности о своей социальной действительности. Оно осуществляется во взаимодействии субъекта с социальным миром.
Системный анализ социального познания, построенный на методологической базе, разработанной А. В. Брушлинским, позволит вскрыть возможность личности стать субъектом своей собственной судьбы.
Работа секции "Психология и медицина" (сопредседатели: докт. психол. наук, проф. А. Ш. Тхостов, докт. мед. наук, проф. Л. З. Велыпер, канд. психол. наук Н. В. Тарабрина) открылась докладом А. Ш. Тхостова (МГУ) "Клиническая психология - междисциплинарные аспекты". Докладчик представил тему с точки зрения оригинального взгляда на одну из базовых понятийных оппозиций клинической психологии - проблему соотношения нормы и патологии. Представление о четком разграничении областей нормы и патологии, которые определяют друг друга "от обратного" и замкнуты рамками клиники, докладчик предложил переформулировать с учетом того факта, что с позиции патологии часто интерпретируются многие социальные феномены. При таком взгляде на проблему они лучше поддаются интерпретации и пониманию, а также открываются новые направления междисциплинарных исследований, в которых достижения клинической психологии и других областей психологии могут быть эффективно направлены на решение актуальных для культуры проблем. В качестве примера в докладе был приведен психоанализ организаций, идея которого состоит в том, что любой общественный организм может воспроизводить отношения, связи, стереотипы, паттерны того, что было описано на модели развития индивидуального и малых групп.
Докладчик рассмотрел такие возможные направления междисциплинарных исследований, как связь психопатологии, особенно дефектов развития, с некоторыми современными технологиями и областью политики, призвав собравшихся изучать ту специфическую патологию, которую создает каждая эпоха, и вырабатывать методы, позволяющие перенести достижения клинической психологии в область социального, вывести клиническую психологию из "патологического гетто", превратить в науку, имеющую общественное значение.
Н. В. Тарабрина (Москва, ИП РАН) в докладе "Посттравматический стресс: междисциплинарные аспекты" отметила, что понятие посттравматического стресса обязано своим возникновением анализу клинических наблюдений последствий влияния на человека экстремальных факторов. Планирование и проведение исследований в этой области должно быть сопряжено с пониманием многоаспектности и многоуровневости этого феномена. Одной из первоочередных задач для исследователей является поиск объективных критериев при диагностике посттравматического стрессового расстройства (ПТСР). В качестве одного из таких критериев докладчик рассматривает физиологическую реактивность (Pitman К.,
стр. 138
Orr S. et al., Shalev A.). Важная проблема коморбидности психопатологии при ПТСР частично решается в исследованиях влияния генетических факторов на его развитие (Pitma R ., et al., True et al., Yehuda, Solomon и др.).
Особое внимание докладчик уделила исследованиям "невидимого" стресса: угроз радиационного, химического и биологического поражений, стресса, вызванного опасными для жизни заболеваниями, такими как рак, жизнью в условиях постоянной угрозы терроризма. Отметив, что психологические последствия воздействия угрозы терроризма способны принять характер психической эпидемии, Н. В. Тарабрина подчеркнула, что для специалистов очевидна острая актуальность фундаментальных клинико-психологических исследований, направленных на изучение индивидуальных особенностей субъективно-личностного переживания угрозы террора, выявление предикторов развития посттравматического стресса, вызванная этим специфическим стрессором.
С докладом "Клиническая психология и психиатрия: соотношение предметов и общие методологические модели исследований" выступила А. Б. Холмогорова (Москва, НИИ психиатрии МЗ). Она отметила, что развитие клинической психологии было связано с постоянным расширением ее предмета - от изучения психологических механизмов психических нарушений до психодиагностики и методов психологической помощи. Это привело ко все большему смыканию клинической психологии с такими пограничными областями, как психиатрия и психотерапия. Предметы клинической психологии и психиатрии в их современном понимании очень близки: это психические расстройства. Модели, разрабатываемые в данных дисциплинах, иногда не имеют существенных различий. Знание о природе психических расстройств является сложным и комплексным, поэтому к их интеграции вполне приложимы теоретические разработки неклассических наук (Э. Г. Юдин, Н. Г. Алексеев, В. Г. Горохов и др.), которые, в отличие от классических, изучают объект не ради постижения истины, а ради активного влияния на него, когда линейные причинно-следственные модели сменяются более сложными и системными. Важнейшим достижением в разработке проблемы психической патологии на современном этапе можно считать все большее признание интегративного подхода, тенденцию синтеза частичных научных проекций, за которыми стоят знания и практика различных специалистов - психиатров, психологов, социологов, отказ от претензии на владение истинным знанием у представителей различных наук, доминирование конструктивистской установки в решении проблем психического здоровья через осмысление различных практик в конкретном культурном контексте и постоянное обогащение представлений о норме и патологии. Традиционно биологически ориентированная психиатрия постепенно превращается из науки о психических болезнях в науку о психическом здоровье, что требует опоры на данные клинической психологии. Конфликт двух парадигм - медико-биологической и социально-гуманитарной - носит преходящий характер и, выполнив свою транзиторную функцию на этапе кризиса парадигмы, должен быть завершен созданием интегративной метаконцепции.
Заседание секции продолжалось докладом клинических онкологов Л. И. Коробковой и Г. П. Гене (Москва, кафедра онкологии медико-стоматологического университета) на тему "Взаимосвязь посттравматического стрессового расстройства и психоиммунных нарушений у больных раком молочной железы". В 1994 г. Американская ассоциация психиатров включила болезни, угрожающие жизни, такие, как онкологические заболевания, в перечень стрессоров, которые могут вызвать посттравматическое стрессовое расстройство. Диагностика ПТСР у онкологических больных является растущей областью исследований. Болезни, угрожающие жизни, отличаются от обычных травматических стимулов, по крайней мере, двумя аспектами: угроза находится внутри индивида, если человек заболел злокачественным заболеванием и выжил, то переживание угрозы жизни относится не к прошлому, а к будущему - болезнь может возвратиться и ускорить его смерть.
Исследований по диагностике ПТСР у больных раком молочной железы мало, и их результаты зачастую противоречивы. Одни исследователи обнаружили, что стадия рака молочной железы существенно влияет на тяжесть ПТСР, другие не выявляют такой связи. S. Coopman показала, что те, кто получает более агрессивное лечение, обнаруживают более высокий уровень травматических симптомов, это, вероятно, связано с представлением больных о том, что более интенсивное лечение получают самые тяжелые больные, а также побочными эффектами, которые тяжело переносятся заболевшими. Развитие депрессивных состояний и хронизация стресса значительно снижают качество жизни пациентов и отрицательно влияют на их иммунную систему. Доказано, что хронический стресс вызывает супрессию иммунитета. В исследовании доктора Tjemsland показано статистически достоверное влияние психологических параметров на иммунную систему у больных раком молочной железы. Кафедра онкологии МГМСУ совместно с психологами Института психологии РАН проводит работу по изучению ПТСР у больных с данным заболеванием. Исследование выполняется на основе комплексного подхода и направлено на изучение психологических последствий воздействия стрессовых факторов, вызванных раком молочной железы,
стр. 139
выявление взаимосвязей психологического и иммунного статуса этих больных и изучение роли психологических, социально-демографических, генетических факторов в этиопатогенезе рака молочной железы.
Тему исследования онкологических заболеваний продолжил доклад Н. А. Русиной (кафедра педагогики и психологии Ярославской государственной медицинской академии) "Психологическая диагностика и коррекция онкологических больных с калечащими операциями". Были рассмотрены вопросы: изучение факторов риска, способствующих развитию онкологических заболеваний; личностные особенности больных; изучение и изменение личностных смыслов больного; проблемы, связанные с ухудшением соматического состояния больного и изменением его внешнего вида; выбор методов психологической помощи больным; особенности общения больных с родственниками и врачами; особенности общения психолога с родственниками больных; психологическая и психотерапевтическая помощь персоналу, работающему с онкологическими больными.
С. Н. Ениколопов (Москва, лаборатория психосоциальных исследований НЦПЗ РАМН) посвятил свой доклад проблеме биологического и социального в агрессивности человека. Он отметил, что традиционно проблема агрессивности рассматривалась в контексте обсуждения вопросов преступности и правонарушений, однако сегодня мы можем подойти к этой проблеме с точки зрения здравоохранения, так как насильственная смертность выходит на первое место по сравнению со смертностью в результате различных заболеваний. Настораживает то, что в значительной мере это проблема молодежи, и в последние четыре года число убийств, совершенных молодыми людьми, возросло в полтора раза. Также возросло количество женщин, совершающих насильственные преступления, во всех странах отмечается рост насилия по отношению к пожилым людям, выросло число самоубийств, массовых убийств в школе, в семье, на работе.
Плодотворным в изучении агрессии, по мнению докладчика, является эволюционный подход, который показывает возможные выгоды от агрессивного поведения. Большое количество исследований в нейропсихологии подтверждают влияние гнева и других негативных эмоций на проявление агрессии. Масса исследований направлена на выявление генетической предрасположенности к агрессии. Один из серьезных факторов агрессивного поведения - проблемы, связанные с переработкой информации, сочетающей агрессию с депрессией, что связано с восприятием по большей части негативных сторон действительности. В целом ряде исследований агрессивность становится индикатором благополучия-неблагополучия. Ни один из перечисленных факторов - биологический, социальный, психологический - не может быть единственным объяснением агрессивного поведения. Докладчик подчеркнул необходимость междисциплинарного подхода к изучению проблемы агрессивности и напомнил собравшимся слова Фрейда, утверждавшего, что единственная сила, удерживающая человека от агрессии, это культура.
О. Н. Манолова (Москва, ИП РАН) представила выступление на тему "Структура акцентуаций: количественный анализ". Она отметила, что характер как система относительно устойчивых во времени поведенческих стратегий и тактик индивида, опирающихся на позитивный и негативный личностный опыт в процессе развития и социализации, преодолении экстремальных, стрессовых, психотравмирующих ситуаций, призван обеспечивать адекватную адаптацию индивида к постоянно изменяющимся условиям среды. Своеобразие и прогностическая сложность изучаемой проблемы составляет предмет исследования целого ряда дисциплин: психологии, педагогики, медицины.
В лаборатории психологии и психофизиологии индивидуальности Института психологии РАН под руководством профессора В. М. Русалова был разработан специальный тест-опросник "Определение черт характера" (ОЧХ). В соответствии с теоретической моделью К. Леонгарда, опросник ОЧХ содержит 10 шкал характера. Все шкалы являются гомогенными и соответствуют психометрическим стандартам.
В диагностической практике принято, как правило, отмечать одну акцентуацию. В действительности было обнаружено, что большинство здоровых испытуемых обладают двумя, тремя и более акцентуированными чертами. Разработанный и используемый в рамках традиционного теоретического подхода тест-опросник позволяет количественно анализировать профиль характерологических особенностей индивида, что определяет ценность и объективность научного прогноза, а также точность и адекватность обучающих и коррекционных программ.
Завершилось заседание секции "Психология и медицина" свободной дискуссией, в которой основной темой стала проблема значения и смысла психотерапии как социальной практики и конкретной профессии.
Работа секции "Психология и нейронауки" (сопредседатели: докт. психол. наук., проф. А. И. Александров, докт. биолог, наук., проф. А. Н. Лебедев, докт. психол. наук., проф. А. М. Черноризов) открылась докладом академика РАО профессора ЕМ. Соколова (МГУ) на тему "Векторный код и осцилляции мозга". Были изложены правила работы с векторами - математичес-
стр. 140
ким выражением возбуждения определенных детекторов. Вектор возбуждения - комбинация ограниченных детекторов, включающих on- и off-нейроны, входящих в ансамбль. Векторы проецируются на некую поверхность, которая является картой детекторов. Все векторы равны по своей длине. Постоянство длины означает, что детекторная карта представляет собой сферическую поверхность, размерность которой определяется количеством синаптических связей. Пик негативной волны вызванного потенциала коррелирует с восприятием величины межстимульных различий. Функциональные состояния и вызванные потенциалы (ВП) определяются общими механизмами деятельности фазических нейронов, осуществляющих on- и off-ответы, функционирующими при вычислении межстимульных различий.
С докладом "Роль частотно-специфических кодов в процессах внимания" выступила Н. Н. Данилова (МГУ). Было рассмотрено, как на основе регистрации многоканальной ЭЭГ человека (BRAINSYS) исследована функция узкополосных осцилляторов гамма-ритма (30 - 45 Гц) в процессах произвольного и непроизвольного внимания. Методы расчета координат эквивалентных диполей тока гамма-осцилляторов (модель одного подвижного диполя, BRAINLOC) и наложения их на томографические срезы мозга испытуемых были применены для определения пространственной локализации источников гамма-ритма, который исследовался в составе звукового ВП на интервале 0 - 100 мс после стимула. В полосе 30 - 45 Гц выделены узкополосные гамма-осцилляторы шириной в 1 Гц с различной степенью активности, измеряемой числом локализованных диполей во временном окне 0 - 100 мс. Спектр их активности характеризуется дискретностью и меняется в зависимости от внимания. В составе ВП на интервале 0 - 100 мс после индифферентных звуков преобладает активность ограниченного набора узкополосных гамма-осцилляторов, источники которых локализованы в модально-специфической коре. При задаче реагировать на звук движением узкополосные гамма-осцилляторы включаются в процесс связывания модально-специфической коры с префронтальной: источники гамма-осцилляторов появляются либо синхронно на удаленных друг от друга участках мозга, либо при минимальной задержке во времени в 2.5 мс. При этом группа активных гамма-осцилляторов, работающих на разных частотах, втягивается в общий ритм, создавая суммарный эффект чередования периодов активации/инактивации.
Т. Н. Греченко (Москва, ИП РАН) в докладе "Микроэлектродная техника в психологии" отметила, что современные психофизиологические исследования интегрируют методы и представления естественных наук, в частности биохимии, биофизики, нейрофизиологии. На примере изучения одного из видов эндонейрональной активности нервных клеток - пейсмекерного потенциала - была показана роль регистрации внутриклеточных процессов для анализа механизмов регуляции функциональных состояний. При помощи микроэлектродной регистрации установлено, что пейсмекерный потенциал обладает особыми свойствами, которые дают возможность изменять работу многих, связанных с пейсмекерной клеткой, нейронов. По причине чрезвычайной чувствительности к смещениям мембранного потенциала пейсмекерные нейроны запускают или подавляют генерацию эндогенной активности. Функции пейсмекерной активности в работе мозга разнообразны - они выполняют роль командных элементов, запускающих поведенческие ответы, участвуют в автоматизации двигательных навыков, а объединения пейсмекерных нейронов с пейсмекерной активностью одной и той же частоты выполняют роль генераторов ритмов мозга. Среди различных влияний, вызывающих включение-выключение эндогенных осцилляции, особый класс составляют воздействия различной природы (эндогенные и экзогенные) сверхмалой силы. Опыты показывают, что, влияя на состояние пейсмекерных клеток, эти воздействия детектируются и могут значительно изменять функциональное состояние биологического объекта.
Работа секции продолжилась докладом Т. М . Марютиной (Москва, ПИ РАО) "Вклад генотипа в межвозрастные корреляции ВП и интеллекта". Докладчиком проведено сравнение фено-типических и генетических корреляций между амплитудно-временными параметрам ВП и показателями интеллекта. Зрительные ВП на разные стимулы были получены у 36 пар близнецов в возрасте 10 - 11 лет. Спустя 12 лет у тех же близнецов (в возрасте 22 - 23 лет) оценивался уровень интеллекта по тесту Векслера. Ставилась задача проанализировать межвозрастные корреляции и применительно к ВП определить эффекты: стимула (сенсорные, семантические), зоны (проекционная Oz, передние и задние ассоциативные: F3, F4, T5, T6), компонента (экзогенные, эндогенные) и параметра (латентность, амплитуда). Установлено, что межвозрастные фенотипические корреляции параметров ВП и показателей интеллекта в большинстве случаев статистически не значимы. Однако латентности эндогенных компонентов N200 и P 300 в ответе на вспышку в затылочной зоне положительно и достоверно коррелируют с показателями интеллекта. Соответствующие генетические корреляции по абсолютной величине существенно больше фенотипических: генетическая общность применительно к этим парам признаков составляет от 53 до 74%. Выраженных специфических эффектов стимула и зоны не обнаружено: элементарные сенсорные стимулы (вспышка, ответ в проекционной зоне коры Oz) и
стр. 141
семантические (слово ДОМ, рисунок дома в проекционной и ассоциативных зонах) дают как фенотипические, так и генетические корреляции одного порядка.
В докладе Е. А. Сергиенко (Москва, ИП РАН) "Пересмотр психологических постулатов в свете психогенетических данных" рассматривались несколько общепринятых представлений о природе психических функций и источниках их развития в отечественной психологии. Так, становление высших психических опосредованных функций связывалось с ростом значения социальных средовых факторов, что позволило А. Р. Лурия предсказать снижение генетического вклада с возрастом. Данные психогенетики указывают на обратное соотношение: низкие значения генетических и максимальный вклад средовых влияний - в самом раннем возрасте, и высокие значения генетической составляющей - в пожилом. Показана неравномерность в развитии общей когнитивной способности в онтогенезе человека. Психогенетическое исследование, проведенное в лаборатории когнитивных процессов ИП РАН, позволяет также опровергнуть представление о ведущей роли социальной ситуации в переходные периоды развития. Отмечено резкое усиление генетического влияния на ментальное развитие в критический период 1.5 - 2 года, оно обусловливает реорганизацию когнитивных и психомоторных способностей. Психогенетические исследования также опровергают мнение о более существенной генетической обусловленности невербальных функций в отличие от вербальных. Именно последние оказались наиболее генетически детерминированы по сравнению с невербальными. Современные достижения в психогенетике ставят вопрос о включении новых представлений в традиционную психологию.
А. Н. Лебедев (Москва, ИП РАН) в докладе "Единицы внутреннего мира человека и его личностные особенности" отметил, что в фокусе внимания А. В. Брушлинского постоянно была проблема дискретности- континуальности психических процессов. Ее решение чрезвычайно актуально для психологов и специалистов в области искусственного интеллекта. Мы предположили, что подобно внешнему миру внутренний мир человека дискретен. "Атомами" внутреннего мира служат единичные пакеты волн согласованной нейронной активности. Волны в пакете различаются своими фазами. Размер алфавита "нейронных букв" не превышает частного от деления периода (около 100 мсек) на относительную рефрактерность (около 10 мсек). Единицами долговременной памяти, подобными молекулам или словам, можно назвать комбинации из "нейронных букв", возникающие за один период. При этом условии запас "нейронных слов" не превышает полумиллиарда. Периодичность активности нейронных ансамблей, формирующая "буквы" и "слова" внутреннего мира человека, объясняется тесной связью нейронных импульсов с метаболизмом клетки.
Оказалось, что теоретические расчеты известных и ряда новых психологических показателей по параметрам ЭЭГ, в том числе скорости обработки информации и зависимости объема кратковременной памяти от алфавита стимулов, с высокой точностью согласуются с нашей гипотезой. Более сложные психологические показатели, включая интеллектуальную и музыкальную одаренность, а также иные личностные особенности, распознаваемые обычно по опросникам типа MMPI, также являются функциями определенных наборов из параметров ЭЭГ. По записи ЭЭГ в состоянии покоя испытуемого мы вычисляем с приемлемой в психологии точностью до 50 личностных показателей без единого вопроса к нему.
Результаты выполненного исследования, поддержанного грантами РФФИ и РГНФ, были опубликованы ранее отчасти в трудах И. Ю. Мышкина, В. В. Майорова, А. В. Маркиной, Н. А. Скопинцевой, Т. С. Князевой, Л. П. Бычковой, И. В. Мальцевой, О. И. Артеменко, Ю. А. Шпатенко, И. К. Шеховцева и многих других. Докладчик с благодарностью отметил вклад всех своих сотрудников в развитие новой концепции.
Б. Н. Безденежных (Москва, ИП РАН) выступил с докладом на тему "P 300 как показатель содержательных и динамических характеристик межсистемных отношений". В докладе отмечалось, что ЭЭГ- показатели довольно часто используются в дифференциальной психологии, психогенетике. Например, считается, что латентный период позитивного потенциала P 300 может быть использован напрямую для оценки скорости обработки информации индивидом и т.п. Однако, как показывают психофизиологические исследования, характеристики P 300 в первую очередь определяются степенью тренированности в выполнении экспериментальной задачи, при которой этот потенциал регистрируется. Информативным для дифференциальной психологии и психогенетики, скорее всего, является динамика этого компонента в процессе тренировки выполнения экспериментальной задачи и описание данной динамики на языке межсистемных отношений.
В дискуссии выступила И. В. Равич-Щербо (Москва, ПИ РАО) с сообщением "Концепция СНС и генетика" (совместно с Н. Ф. Шляхтой). В докладе было показано, что психологические исследования, помимо собственных задач - оценки генотип-средовых соотношений в изменчивости тех или иных признаков - дают надежный материал и для решения других - не генетических задач. В близнецовых исследованиях СНС ранее было показано, что в синдром одного и того же свойства входят как генетически обусловленные,
стр. 142
так и детерминированные средой ("средовые") показатели, причем ко вторым иногда относятся и референтные индикаторы свойства. Это делает неясным само происхождение синдромов СНС (хотя еще в работах школы И. П. Павлова предполагалась их наследственная природа и специально для решения этой задачи была создана лаборатория в Колтушах). Включение генетической обусловленности в качестве вторичного критерия при описании синдрома СНС может помочь решению этой задачи. Примером служит проведенная заново обработка методами современной математической генетики экспериментального материала, касающегося диагностики силы НС. Разложение фенотипической дисперсии входящих в ее синдром показателей и получение генетических корреляций между ними дали весьма интересные результаты. Во-первых, нижний и верхний пороги силы НС (т.е. в соответствии с гипотезой Б. М. Те плова и В. Д. Небылицына - чувствительность и предел работоспособности НС) оказались связанными генетической корреляцией, иначе говоря, они детерминируются (хотя бы частично) одной системой генов. Это подтверждает гипотезу Теплова-Небылицына об их связи. Но одновременно вокруг референтного индикатора чувствительности коэффициента b, говорящего о выраженности "закона силы" в двигательных реакциях, формируется синдром показателей, связанных с референтными генетическими корреляциями, имеющими в своей фенотипической дисперсии существенную генетическую компоненту. В него входят показатели только ЭЭГ-навязывания ритмов, что делает этот синдром вполне интерпретируемым. Но одновременно дисперсия "угашения с подкреплением" - индикатора предела работоспособности - определяется средой, и вокруг него формируется синдром очень разнородных показателей, не поддающихся единой интерпретации.
Выступая в дискуссии, В. М. Шендяпин (Москва, МЭИ) отметил, что исследование процесса вынесения сенсорных суждений об идентичности или различии двух объектов, воспринимаемых наблюдателем последовательно, является важной и актуальной междисциплинарной задачей. Разрабатываемый нейросетевой подход опирается на обобщенную модель информационных процессов в биологических нейронных сетях, предложенную Е. Н. Соколовым. Кроме того, используется теория Соколова о векторном представлении стимулов в сенсорном пространстве человека. Для построения нейросетевой модели в работе предлагается модель адаптивного нейрона, основанная на теории адаптивного сумматора Уиндроу. В результате обсуждения существующих моделей принятия сенсорных решений с оценкой уверенности был сделан вывод о том, что для моделирования процесса вынесения сенсорных суждений необходимо использовать гипотезу Виккерса о балансе доказательств в пользу каждой из рассматриваемых альтернатив. Была предложена нейросетевая модель детектора новизны предъявляемых стимулов, использующая в качестве основного элемента для построения нейронной сети адаптивный нейрон.
В заключение можно с уверенностью отметить, что проведенная научная конференция (ее материалы будут опубликованы) стала определенной вехой в осмыслении творческого наследия Андрея Владимировича Брушлинского. Тема конференции - направления междисциплинарных исследований в психологии, представленная широким спектром докладов и выступлений, отразила современные тенденции научной жизни как сотрудников Института психологии РАН, так и представителей других научных организаций. Итоги проведенной конференции показывают, что междисциплинарные исследования, безусловно, приоритетны и перспективны на данном этапе развития психологической науки.
С. В. Кравец, канд. филос. наук, ИП РАН, Москва
В. А. Агарков, научный сотрудник лаборатории ППСП ИП РАН, Москва
стр. 143
АКАДЕМИЧЕСКАЯ ПРЕМИЯ им. С. Л. РУБИНШТЕЙНА ЗА 2002 ГОД
Автор:
10 сентября 2002 года Президиум Российской академии наук по представлению Ученых советов Института психологии РАН и факультета психологии МГУ, экспертной комиссии под председательством профессора Е. В. Шороховой и Бюро Отделения общественных наук РАН принял решение о присуждении премии имени С. Л. Рубинштейна за научные труды в области психологии.
Лауреатами премии стали профессор, доктор психологических наук, заведующий лабораторией Института психологии РАН В. А. Барабанщиков, профессор, доктор медицинских наук, заведующий лабораторией Института психологии РАН В. А. Бодров и действительный член Российской академии образования, доктор психологических наук, профессор факультета психологии Московского государственного университета им. М. В. Ломоносова Е. А. Климов.
Авторы получили признание научной общественности в России и за рубежом своими исследованиями, результаты которых используются в практике.
Премия присуждена за цикл теоретических и экспериментальных работ по единой тематике "Системно-генетические исследования профессиональной деятельности". Результаты научных исследований, в течение многих лет проводившихся Е. А. Климовым, В. А. Бодровым и В. А. Барабанщиковым, отражены в обобщающих монографиях: Е. А. Климов "Образ мира в разнотипных профессиях". М., 1995; "Психология профессионала", М. -Воронеж, 1996; "Конфликтующие реальности в работе с людьми". М., 2001 и др.; В. А. Бодров "Психологический стресс". М., 1995; "Психология профессиональной пригодности". М., 2001 и др.; В. А. Барабанщиков "Окуломоторные структуры восприятия". М., 1997; "Системогенез чувственного восприятия". М., 2000; "Восприятие и событие". М., 2002 и др. В удостоенных премии работах рассмотрены актуальные и научно значимые проблемы психологии деятельности, изучения структурно-функциональных свойств и качеств человека, их развития на этапах профессионального пути, системного согласования взаимодействия человека и технических комплексов, изучения механизмов зрительного восприятия и его трансформации в процессе деятельности.
Премия Российской академии наук им. С. Л. Рубинштейна присуждается один раз в четыре года ко дню рождения этого ученого за выдающиеся научные труды в области психологии.
Первыми лауреатами премии в 1992 году стали К. А. Абульханова-Славская, А. В. Брушлинский и М. Г. Ярошевский.
В 1996 г. - В. Н. Дружинин и В. Д. Шадриков. В 1999 г. - В. В. Знаков и В. Ф. Петренко.
стр. 144