Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Жизнеописание
св. Иосафата
Кунцевича
С благодарностью
и признательностью
авторам, составителям,
переводчикам
и
всем,
помогавшим
в создании этой
книги
С искренним волнением предлагаем жизнеописание св. Иосафата Кунцевича, католического святого восточного обряда. Книга может быть интересна и католикам и православным, трудящимся над исполнением воли Божьей о его Церкви – «да будут все едины».
Его жизнь представляет собой самый короткий и верный путь на небо: через мученичество. Он сам сказал в одном из своих явлений: «Это кровь, пролитая за Христа, за древнюю, истинную, православную веру и за святую Церковь». На его земном пути лежит отблеск пути нашего Господа. Начните читать – и слова Святого Евангелия сами войдут в это повествование и будут его комментировать.
Здесь осознание, до боли в сердце, своей крестной миссии: проповедь, труд, путешествия, уединенная молитва Отцу, предсмертное томление, толпа с криками «распни!», есть даже бич и удавившийся убийца. Есть и многочисленные обращения и покаяние – плод «крови мучеников – семени Церкви».
Те же, кто хоть немного представляет себе проблемы современных униатов (Греко-католиков), увидят вокруг дела единства современной Церкви знакомую суету. Святой Иосафат не видел преграды для единства Церкви ни в догматике, ни в литургике, ни в канонах, ни в обычаях, ни в правилах. Есть только одна причина разделения – грех.
Он добровольно пролил свою кровь за то, что так дорого сердцу русского православного, - за веру Отцов Восточной Церкви, за литургию по чину Иоанна Златоуста и Василия Великого, в которой заключено всё богословие. В нём нет ничего от равнодушной «веротерпимости» или прохладного гуманизма.
Смешанная международная католическо-православная комиссия, встретившаяся 17-24 июня 1993 г. в Баламанде (Ливан), откровенно признала: «с одной стороны, как и во Фрейзинге, римско-католические делегаты признают, что униатство как метод достижения церковного единства должен быть отвергнут, и что они больше не принимают Греко-Католические Церкви за образец такого единства. С другой стороны, православные делегаты приняли факт существования Греко-Католических Церквей и признали за ними право осуществлять собственное пастырское служение. Более того, Православная и Католическая Церкви признали друг друга в качестве Церквей-Сестер». (Базилиус Грун. “400 лет Брестской церковной унии, критическая переоценка”, сборник материалов международного симпозиума. Неймеген, Голландия).
Жаль, что в этой встрече не принимали участие представители Московского Патриархата.
Будем молиться вместе, чтобы Господь простил нам грех разделения и указал путь будущего единства во исполнение Его воли.
Будущий святой родился во Владимире Волынском. Времени и места рождения никто не выбирает, однако это обстоятельство в значительной степени повлияло на всю его жизнь.
Владимир был одним из древнейших городов на стыке разных национальных культур. Город был основан киевским князем Владимиром Великим, крестившим Русь, и назван в его честь. Он упоминается в исторических документах с 988 года. Город пережил лихолетье в XIII веке, когда во время нашествий татаро-монгольских орд на Европу был разрушен почти до основания. Галицко-волынские князья Даниил и Василий восстановили город, но набеги повторялись ещё два раза: в 1491 и 1500 годах. Расцвет Владимира Волынского приходится на рубеж XIII-XIV веков, когда он был столицей княжества. Потом пришли литовские переселенцы, и в итоге возникло польско-литовское государство. Еще в XVI веке Владимир оставался административно-культурным и торговым центром Волыни. Со временем он утратил своё значение и уступил место Луцку и Бресту. Однако город сохранил блеск былой славы, поскольку после раздела Польши австрийский император не преминул добавить к своим многочисленным длинным титулам и титул «апостольского короля земель Галицких и Владимирских». А сколько столетий меж тем прошло от «золотого века» этих земель!
Всё это имеет немаловажное значение: Владимир наряду с другими городами Червоной Руси представлял собой пёструю смесь национальных культур. В нём жили русины и поляки, белорусы, немцы, итальянцы, греки и евреи, и возможно, армяне. Административное устройство было построено на основах Магдебургского права (Магдебургское городское право - систематизированное немецкое городское право, применяемое в Магдебурге и служащее образцом для городов), ставшего преимущественным государственным правом. Под его эгидой многонациональное сообщество училось не только совмещать интересы разных народов и сословий, но и мудрой терпимости по отношению к различным культурам и обычаям. В действительности, городское общество училось гораздо большему: широте взглядов. Лишь евреи жили изолированно в гетто. Все остальные вдыхали влияния запада и востока, всего огромного мира. Так возникал сплав культур.
В XVI-XVII веках Русью (Рутенией) называли земли, некогда входившие в состав Киевской Руси (совр. Украина и Белоруссия). Современная Россия именовалась Московией, а жители её - московитами, московлянами или московитянами. Например, «Иван Фёдоров друкарь Москвитин». Население Руси именовалось русскими, русинами или рутенами (по-латыни). Например, «князь Ееремия Вишневецкий воевода Русский». Название “украинцы” и “белорусы” появились лишь к концу XVIII-XIX в.в.
Любопытно, что в этой пограничной зоне регулярно рождались интересные люди с блестящими разнообразными дарованиями и талантами. В металлургии смешение металлов ведёт к их обогащению: бронза благороднее меди и олова, из которых она отливается. Видимо, подобные закономерности действуют и в многонациональных сообществах: немецкая цивилизация приобретает размах, русины и поляки учатся организованности порядку, греки и армяне привносят невероятную активность и быстроту мысли. Итальянцам присуща любовь к искусству, умение оценить внутреннюю ценность вещей, единственным поводом существования которых является их красота; поляки, в свою очередь, отличаются богатым воображением. Но неверно было бы проецировать на ту эпоху стереотипы XIX века относительно городского населения. Из летописей и хроник, а также иных письменных источников видно, что в те времена многие отпрыски мещанского сословия, особенно из верхнего его слоя, имели коллекции оружия отнюдь не для показа. Книг же и предметов искусства у них было куда больше, чем у среднего дворянина. Был у них и интерес к знаниям. Ежедневно встречаясь с представителями иных народов, они не могли ограничиться кругозором своих предков, к тому же приходилось поддерживать и широкие торговые контакты.
Со времен короля Казимира во Владимире стояли наряду с римско-католическими храмами старинные православные церкви. Католические монастыри соседствовали с монастырями византийского обряда: Свято-Георгиевским, святого Михаила Архангела, святых Апостолов. Каждая этническая группа обогащала здешнюю жизнь своими традициями.
В пестром разнообразии обычаев и рос маленький Кунцевич, отпрыск мещанского рода. Он был сыном этой страны, достойным своих предков. В его фамилии лишь окончание типично славянское: «вич». Поверхностный фонетический анализ может привести к скоропалительному выводу, что в истоках рода стоит некий Кунце, средневековый немецкий поселенец. По-видимому, родовые корни надо искать в другом месте. В летописи Нестора упоминается о том, что в 944 году, когда князь Игорь направил в Константинополь послов для заключения мира и торговых договоров, в посольстве уже находились скандинавы-варяги из княжеской дружины. Нестор зафиксировал множество варяжских имён, среди которых было имя некоего Кунца, Кунци, либо Куни. Князь основал город Владимир, а скандинавские дружинники всегда оставались при киевском великокняжеском дворе, и вряд ли умерли бездетными. Их ждала та же судьба, что и остальных пришельцев - ассимиляция. В начале XV-го века в хрониках упоминается то же имя, но уже в славянской огласовке: Кунча. Отец будущего архиепископа Полоцкого подписывался то Кунцичем, то Кунцевичем. Видимо, после прихода поляков род распространился в разные стороны, и кто-то выбился в люди, а кто-то нет. В Литве, к примеру, жили Кунцевичи, на гербовой печати которых был изображен лебедь, герб же их волынских однофамильцев украшала белая роза. Никто из них не происходил из поляков. Можно предположить, что это потомки варягов, хотя это и не достоверно доказано.
После убийства Иосафата Кунцевича на его могиле было установлено надгробие с его портретом и фамильным гербом - белой розой. Это отражено в официальных документах. Скорее всего, сделано это было для придания похоронам большей пышности. Доподлинно известно, что отец архиепископа, Гавриил Кунцич-Кунцевич, был родом из владимирских мещан и торговал зерном. Дворянин тоже мог продавать свой урожай, и многие ездили торговать даже в Гданьск, но никто из благородного сословия не мог быть купцом. Кунцич-Кунцевич был членом городской Рады, что также представляет некоторый интерес. Мещанин становился членом городской Рады благодаря своей состоятельности и заслугам перед городом или же благодаря особому уму и древности рода. Кунцич-Кунцевич был не из богатых, но, тем не менее, его выбрали в Раду. Следовательно, он происходил из старинного рода.
Анализировать человеческое лицо - занятие весьма сомнительное, легко приводящее к ошибочным выводам. За грубоватыми чертами порой скрывается высокий ум и обширные познания, нередко и благородное происхождение. Писаные красавцы, напротив могут оказаться пустозвонами и холопами. Архимандрит (настоятель монастыря в восточном обряде, на западе - аббат) - не барышня на выданье. Но Богу было угодно, чтобы именно он, архимандрит, был красивым. Откуда нам это известно? Сохранились портреты Кунцевича. В 1643 году, по случаю беатификации Иосафата некий Антоний Жерарди издал в Риме книжечку, где на офорте изображен мученик с топором в голове и ангелы, возносящие над ним пальмовую ветвь мученичества. В одной руке Кунцевич держит митру, а в другой жезл - епископский атрибут. Лицо, однако, не обладает выраженной индивидуальностью. Знатоки утверждают, (и могут убедительно доказать), что существуют по крайней мере два портрета, верно изображающих внешность Кунцевича. Один - из собрания иезуитской коллегии св. Казимира в Вильнюсе, второй был собственностью рода Сапега в Кодне. Как и виленские иезуиты, семья Сапега тесно общалась с Кунцевичем.
Портреты различаются по стилю. На портрете из собрания Сапега Кунцевич изображен с непокрытой головой и в светском костюме, в то время как на виленском он одет в монашеский капюшон и епископскую ризу. Но с обоих портретов смотрит на нас один и тот же человек, хотя и разного возраста. Смуглое овальное лицо с прекрасным высоким лбом, большими и глубокими темными глазами, густыми ресницами, тонким изящным носом и совсем не аскетическими устами. Руки изящны, как у пианиста. «Ах, сокол, если бы тебя не постригли! Если бы ты, сынок, не облачился в рясу, любовались бы тобой девушки и благодарили матушку за то, что родила такого красавца». Портреты отца не сохранились, а о матери известно лишь то, что звалась она Мариной и, скорее всего, была местная, владимирская. Впрочем, кто знает, ведь впоследствии Кунцевич писал Григорию Сапеге, что есть у него родственники на Днепре. Среди них был один по имени Григорий Островецкий, запорожский казак, хотя и дворянин - из тех польских шляхтичей, что по велению души бежали в дикое поле, часто скрываясь от приговоров. Кунцевич не избегал препятствий. Богобоязненно раздумывая о принятии мученичества за веру, он смело шел навстречу опасностям, не прячась от них. И, в конце концов, умер мученической смертью.
Возможно, и в красоте Кунцевича был свой смысл. Владыка Ипатий Потий - воспитанник Краковской академии, бывший кастелян (кастелян - первоначально управляющий замком и прилегающей к нему т.н. кастелянией, с XIV века титулярный земский чиновник, с XV века заседавший в королевском Совете, позднее в Сенате) и сенатор Речи Посполитой (Речь Посполитая - форма феодального государства, специфическая для Польши с начала XVI столетия вплоть до раздела, основанная на демократической власти шляхты) был мудрым и энергичным человеком и хорошо говорил как в церкви, так и в сейме. Но черты его лица были грубыми, а лицо одутловатое, как у большого карпа. Митрополит Рутский, происходивший из деревеньки Рута в Новогрудской области, был человеком Божиим, честным, искренним и добрым. Но, в свою очередь, был он маленький и тощий, и когда одевался в ризы, людям казалось, что он буквально тонет в облачении.
На Руси поют как нигде, и когда церковный хор начинает петь, будто море разливается вокруг. Вдруг пение смолкает, и в тёплом сиянии свечей перед иконостасом предстаёт высокий, весь в золоте Кунцевич с лицом прекрасного архангела. В тот миг люди замирали - перед ними оживала икона. Бог дал Иосафату дар слова и ум, а в довершение щедро наградил прекрасным голосом - сильным, глубоким и тёплым. Во время его пения казалось, будто стены раздвигаются, а Сам Создатель на куполе церкви уже не столь далёк от простых смертных. Его простые, но мудрые речи проникали в сердца и души, покоряя их. Злопыхатели, которых было немало, называли его «ловцом душ», совратителем, слугой дьявола-искусителя. Сквозь ненависть в этих прозвищах просматривается изумлённое восхищение. Воистину этот человек обладал магнетической притягательностью для всех, кто общался с ним. По нему скучали, если он отсутствовал, а когда возвращался, охотно ходили к нему. Даже те, кто отказывался признавать то, что он проповедовал, изумлялись проповеднику: «Эх, Кунцевич, будь ты наш, мы б тебе ноги мыли и ту воду пили». Эти грубые слова простолюдинов отражают восхищение недругов. Такое влияние ощущали все.
Золотая искра в душе
2
Первые годы жизни Кунцевича окутаны покровом тайны. Нет данных о месте его рождения, о том, были ли у него братья и сёстры, и если да, то сколько. Судя по всему, были, поскольку младенец был окрещён Иоанном, а не Гавриилом по отцу. Значит, он не был старшим сыном - тот получал при крещении отцовское имя. Кунцевича звали Ясем, Ивашкой и даже Джаннико. Никому это не мешало. Неизвестна и точная дата рождения. В процессе канонизации приводится 1584 год, но точнее представляется год 1580. Об этом свидетельствует отец Геннадий Хмельницкий, почти ровесник Иосафата, его ближайший друг и сподвижник из василианского ордена. Хмельницкий был духовником и свидетелем жизни и смерти Кунцевича, ему были известны документы из архива Виленского монастыря св. Троицы. Кунцевич был рукоположен в иереи в 1609 году - Православная церковь дозволяла рукоположение лишь по достижении тридцатилетнего возраста. Это подтверждает правильность 1580 года в качестве даты рождения. Эту же дату приводит и биограф Яков Суса, епископ Хелмский, а вслед за ним Никколо Контиери, Альфонсо Гуепин и Калинка. Крестили Кунцевича во Владимире, в Православной Церкви Параскевы Пятницы.
О детстве и отрочестве Иосафата, известно от свидетелей на процессе беатификакции. Во то время ещё были живы люди, помнившие Кунцевича ребёнком. В своё время рассуждали о том, что же вырастет из маленького Кунцевича? Он был тихоней, но не трусом, замкнутым и сосредоточенным мальчиком, всё вбиравшим в себя, углублённым в свои мысли, мало говорившим с окружающими. Был он, судя по всему, очень чувствительным: когда церковь наполнялась пением, глаза его увлажнялись. Сторонясь других, он частенько оставался один в опустевшей церкви. Как зачарованный, стоял мальчик перед иконами, видя в них окна в иной, высший мир в этой тишине, полумраке и лесном аромате ладана. Однажды он стоял долго перед иконой распятого Христа, и вдруг из неё вылетела золотая искра и ударила его прямо в сердце так, что оно заболело. Было ему тогда пять лет, но эту искру он помнил всю жизнь. Однако лишь раз в жизни рассказал об этом, да и то с большим трудом. Мир мальчика не ограничивался церковью; на владимирских улицах он жадно впитывал городскую жизнь. Когда Иосафат пошёл в школу, обнаружились его большие способности. Павло Радочинский рассказывал епископу Мороховскому, что в школе маленький Кунцевич хорошо учился благодаря не столько прилежанию, сколько своим способностям. Учение шло легко, и было его не так много: чтение и письмо по-русски, по-польски, основы математики - ровно столько, сколько надо для практической жизни. Остальному учились в церкви: Священное Писание, агиография, литургика. Школа была городская, обычная.
Лишь в 1597 году, когда Кунцевича уже не было во Владимире, униатский владыка Ипатий Потий основал школу с весьма серьёзной программой. Там обучали латыни, греческому и даже «свободным (естественным) наукам». Но Кунцевичу не суждено было там учиться. Вспоминали, что было у него и дарование художника, он интересовался тайнами иконописи, изучал живопись и дома тайком - не без успеха - пытался писать иконы. Об этом рассказал городской советник Шомаха, который удивлённо хвалил юношу за неожиданно прекрасное знание Библии. Трудно уберечь тогдашние письменные источники, собранные с агиографической целью, от восторженной идеализации. Есть, однако, факты, которые нельзя искусственно приукрасить. Спустя полвека, во время сбора свидетельств, владимирские старики, вспоминая Кунцевича, говорили: «Честный, порядочный был парнишка», «Честно, по-хорошему прожил своё детство и отрочество». Это значит, что ребёнок был совестливый, доброжелательный, искренний, правдивый и потому заслуживавший уважения и доверия. Такими качествами мог отличаться скорее взрослый человек, занимавший положение, которое требовало ответственного общения с другими людьми. Ребёнок же отличается хорошими качествами, присущими его возрасту - был добрым и милым, послушным и богобоязненным, но как же он может быть и порядочным? Тем не менее, о Кунцевиче-ребёнке говорили именно как о взрослом: «порядочный и честный».
Становление
3
В 1596 году в жизни 16-летнего юноши начался новый период: Вильнюсский купец Яцентий Попович по пути из Волыни домой прихватил с собой сына своего владимирского друга Кунцевича. Ехали по полесскому бездорожью и болотам до Бреста, потом до Варшавы, где у Поповича тоже были дела. И лишь потом через Гродно добрались до Вильна. Попович был богат, но бездетен (впрочем, утверждают, что у него была единственная дочь). Купцу понравился смышлёный паренёк. Решено было, что тот будет изучать у Поповича купеческое ремесло, а если и дело найдёт, то дорога открыта. Вильно - столица Литовского княжества и второй по значению город Речи Посполитой (Польско-Литовское королевство).
Кунцевич уезжал из дома в удивительное время и пока вовсе не подозревал, что 1596 год будет так богат событиями: это был год ратификации унии (воссоединения Православной Церкви с Римом) на Брестском синоде. За Греко-Католическую Церковь Иосафату предстояло отдать жизнь. Но пока этот красивый паренёк едет на купеческом возу и смотрит на мир широко открытыми глазами.
Вильно в то время бурлил как кипящий котёл. Сколько самых разных людей! Влиятельные сановники в присутственных местах, академиях, коллегиях. Школы - почти постоялые дворы. А сколько вероисповеданий: католики, православные, даже протестанты всех возможных разновидностей.
В этой пестроте стачивались острые грани взаимной нетерпимости. Город был красивым, впечатляющим и тотчас прикипал к сердцу. Готические и ренессансные строения и храмы гармонично раскрывали в нём свою красоту. Вильно находился как бы на стыке культур. Жители ещё помнили, как совсем недавно король Сигизмунд Август писал свои королевские грамоты по-русински: «Мы, Божьей милостью...». Жизнь в Вильне била ключом и предоставляла гораздо больше свободы, чем во Владимире. Даже евреи здесь были другими. Поговаривали, что виленские евреи печатают свои учёные книги в Италии, Германии, Фландрии, но содержание их неизвестно никому. Лишь по субботам из синагог возносились к небу трогательные песнопения. А под городскими валами вызывающе предлагали себя девицы лёгкого поведения. Богобоязненному владимирскому юноше порой казалось, что он очутился в Вавилоне. Верь во что хочешь и как хочешь. Или ни во что не верь. Твори крестное знамение, как привык - или не твори, но помалкивай. И живи в своё удовольствие. Но верить во что-то просто необходимо в этой жизни.
Вскоре выяснилось, что планы относительно Кунцевича не сбываются так, как предполагали его отец с купцом Поповичем. Паренёк был смиренный, послушный, но, чем дальше, тем более углубляющийся в себя. Купеческое дело не привлекало его, он отбивался от рук, исчезал, читал книжки по углам магазина, либо ночью при свече. Неудивительно, что днём он был сонный как рыба, и выглядел совсем больным. Старик Попович был добряком, он просил, предупреждал, разъяснял, подробно приводил всевозможные разумные доводы, но ничего не помогало. Раз в отчаянии купец решил поколотить нерадивого помощника. Однако ударил его лишь раз: лицо юноши залил румянец, а в глазах появилось такое выражение, что старик в испуге отбросил палку. Не раз пытался купец выяснить, что же творится с парнем: ведь при отъезде он дал его отцу обещание.
Ничего страшного, однако, не происходило. Шла усиленная работа души, и в итоге, Кунцевич отправился к своему владимирскому владыке Потию, который заключил унию с Римом вместе с остальными епископами. Но юноша не хотел действовать вслепую, наугад. Он хотел больше знать. Но пока ни знаний, ни умений не доставало.
Первые шаги вели к иезуиту о. Фабрицию Ковальскому из Ярославской области на Украине. В то время он был профессором риторики, философии и богословия и королевским исповедником. Вторым учителем стал белорус Грушевский, профессор этического и догматического богословия, человек также весьма образованный. После 1610 года молодой человек обратился к Петру Аркадию, ректору греческой коллегии, призванному Потием из Рима. Кунцевич не знал латыни и потому не мог посещать публичные лекции. Но недаром он уже смолоду был «ловцом душ»: люди тянулись к нему. Упомянутые учёные богословы были настолько восхищены его успехами, старанием, жаждой знаний и необыкновенной восприимчивостью, что учили его частным образом, не жалея времени и не требуя денег. Они любили вести с Кунцевичем долгие дискуссии, ведь профессорская душа радуется, видя, что слова падают в плодородную почву, а не разлетаются по ветру. Молодому человеку давали книги, которые ему уже было по силам одолеть: сочинения Бенедикта Гербеста, «Жизнеописания святых Ветхого и Нового Завета» и «О единстве Церкви Божией» Скарги. Кроме того, «В защиту Флорентийского собора» Генадия Сколара, «Катехизис» Петра Канизия и др.
У юноши пылали голова и сердце. Протестантство во всех его разновидностях не заинтересовало его, хотя оно было, несомненно, динамичным и живым. Но Кунцевичу протестантство представлялось волюнтаристическим, а он хотел иметь под ногами твердую почву, надёжную истину, скалу. Кроме того, мешала некоторая неестественность и экстравагантность протестантов, ибо Литургия занимала важное место в набожности Иосафата. Протестантские проповедники были, несомненно, очень образованными и горячо верующими, но каждый с непоколебимой самоуверенностью утверждал нечто своё. Складывалось такое впечатление, будто эти учёные господа приукрашивают Бога и веру по своему усмотрению и в соответствии со своим характером. И всё это со ссылками на Священное Писание.
Кунцевич стал уважать католичество за его упорядоченность и послушание. И это всё? Нет. Кунцевичу нравилось, как Рим охраняет веру, но главное было даже не в том. В Священном Писании говорится, что даже язычники не отважились разрывать под крестом одежду Иисуса и бросали жребий. А здесь нечто больше, чем одежда - живое Христово Тело. И говорят об этом не современные богословы, а сам апостол, свидетель жизни и смерти Иисуса Христа. Насколько же мы хуже язычников, ведь мы уже давно разорвали Божью Церковь, а ныне по лености и равнодушию делаем всё, чтобы закрепить этот разрыв. Когда Византия разошлась с Римом, в оправдание приводили четыре различия в вере, ныне их насчитывалось семьдесят два. Но правду не скроешь: раздел живого Христова Тела - это большой грех, заслуживающий осуждения. Когда Кунцевич сказал это своим образованным друзьям ещё до того, как прочитал ту же мысль в книгах, и пальцем показал в Евангелии место, где говорилось о брошенном жребии за Иисусово одеяние, друзья посмотрели на него с уважительным удивлением: этот птенец хотел взлететь так быстро. В юноше пылал неугасимый огонь.
Однако радоваться было рано: Кунцевич, как и многие другие, сначала просто подчинялся своему владимирскому пастырю, епископу Потию (принявшему унию). Ныне же выяснилось, что воссоединение церкви - это внутренняя потребность его души, сердца и ума. Но сколько ещё оставалось нерешённых вопросов...
Он любил Православную Церковь. При всей нелюбви к расколу, Иосафат никогда не отрёкся бы от неё. Но дела Православной Церкви были плохи. Он вырос в этой стране и все видел сам. В отличие от многих, он преодолел противоречия и, как бы раздирая собственные раны, хотел знать правду, пусть даже она и принесёт боль.
По православному обычаю митрополит избирался епископами, а затем это решение подтверждалось королём и Константинопольским патриархом. Митрополит назначал епископов. Однако с конца XV века митрополита и епископов назначал король. Затем Патриарх подтверждал назначение митрополита, а затем утверждал епископов. Так должно было быть по законам Церкви. На самом же деле митрополит вовсе не просил подтверждения Патриарха, а епископы, в свою очередь, не обращались к митрополиту. Случалось и так, что епископом назначался ставленник влиятельных семей в обход короля и митрополита. Так делали в Подлесье князья Глинские, а на Волыни - Острожские. И даже Патриархами становились, как следовало бы, не образованные монахи, живущие святой жизнью по закону церкви, а совершенно случайные светские люди, стремившиеся к этому ради получения оброка. В Римской церкви также бывали случаи протекционизма, но стать епископом без ведома и согласия митрополита, было невозможно, так же, как светское лицо не могло без всякой подготовки и рукоположения занять епископскую кафедру.
Практиковались «экспектативы» - обеспечение будущего церковного сана ещё при жизни прежнего епископа. В середине XVI века Ян Борзобогатый Красенский, утомлённый пирами и излишествами, купил в королевской канцелярии экспектативу на Владимирское епископство. Однако от него утаили, что одновременно с ним ту же экспектативу купил Хелмский епископ Лазовский, так как Владимирское епископство было куда богаче, нежели Хелмское. Когда в 1565 году умер прежний Владимирский владыка, двое соперников начали вооружённую борьбу к возмущению всех, кому был известен предмет спора. В конце концов, Владимир достался Лазовскому, а Красенский удовлетворился Луцкой епархией, которую возглавлял много лет, не будучи даже рукоположенным в сан священника. Лишь в 1571 году под угрозой анафемы митрополита он принял рукоположение, что, впрочем, не помешало ему разогнать монастырь в Дубне, забрать его имущество и владения и даже грабительски вывезти из местной церкви все ценные предметы. Красенский вместе со своими сыновьями силой ворвался в богатый Жидичинский монастырь, пролил там кровь, вытолкал вон жившего в изгнании епископа Феофана, а затем ограбил монастырь. В самом Луцке он закрыл десять церквей. Его бывший конкурент точно так же вёл себя во Владимирской епархии. Собственное духовенство обвинило его в грабежах, вымогательствах и насилии. И тогда король принудил его к отставке. По законам Православной Церкви епископы должны были соблюдать безбрачие, но владыки Хелма, Пинска и Перемышля вопреки этому жили с жёнами и детьми. Они разрешали вести богослужение вторично женатым священникам-вдовцам, что противоречило канонам.
В 1592 году Львовский ставропигий (ставропигий - монастырь Православной Церкви, основанный самим Патриархом либо синодом и подчиняющийся ему, а не местному епископу) послал Константинопольскому Патриарху письмо, в котором указывалось на то, что православный народ обращается с надеждой к Риму, не видя выхода из возмутительного и бесправного положения. Так, Львовский владыка Гедеон Балабан насильно завладел епархией после вооружённой схватки с Яном Лопаткой Осталовским и все тридцать лет своего правления был причиной всеобщего возмущения, беспрерывно притесняя, грабя и обирая православный народ, церкви и монастыри. Патриарх проклял его, но Балабан и в ус не дул. Он украл сокровища униатского монастыря, литургические церковные сосуды продал евреям, монахов посадил в колодки в своём поместье, чтобы те не могли жаловаться и свидетельствовать против него. То же самое горе епископ учинил со львовским ставропигием, хотя монастырь подчинялся не епископу, а напрямую патриарху, который и отозвался о Львовском владыке следующим образом: «Сотворив все лукавство неправедное и бессовестное». Балабан вошёл у православных в поговорку. Если говорили о «балабановских привычках», это означало нечто крайне постыдное и заслуживавшее наказания. Впрочем, и Полоцкий архиепископ Симеон продавал бенефиции и разрешал разводы без всяких канонических доводов, только бы удовлетворить просьбу. Самому королю Сигизмунду пришлось вмешаться, когда Симеон обобрал собственный кафедральный собор, почти доведя его до уничтожения; а также разрешил некоему боярину развестись и жениться на собственной двоюродной сестре.
Можно продолжать ряд печальных примеров, но в этом нет нужды. Разумеется, не все православные служители были таковы. Но, обобщая, можно сказать, что организационная структура Православной Церкви была слабой и запущенной, а церковные каноны обходили без всяких правовых последствий. Когда синод пытался этому воспрепятствовать - его решения оставались на бумаге, так как «столпы православия», влиятельные семьи на Украине, Белой Руси и Литве были могущественнее, чем полуразрушенная церковная структура. Кто должен был покарать разросшееся зло? Предшественник униата Рагозы, Онисифор Девочка, тоже попал на престол незаконным путём. На него жаловалось православное дворянство, что он не заботится он о вере и благе церкви, оскверняет её святость, закрывает храмы, продаёт колокола торговцам, а «в честных монастырях игумены с жёнами и детишками живут и церквями святыми владеют». Даже светские православные братства и ставропигии, предназначенные для обновления церкви, отнюдь не всегда способствовали её процветанию, часто не могли хорошенько определить, в чём заключается благо церкви, а порой попадали под влияние протестантства.
Неисповедимы пути Господни, по которым он входит в людские души. Все люди живут по Божьей милости и потому сохраняют веру. Но ведь Сам Спаситель дал Своему стаду пастырей, дабы они указывали путь, оберегая стадо от заблуждений, и проповедовали Слово Божье. Церковь нуждается в столпах. Если они сотрясаются, дела её плохи. Плохо обстояло дело даже низшего и монашеского священства. Вопреки этому злу в людях жила огромная вера, проистекавшая неизвестно откуда, но такая, которая не знает Слова Божьего и не может ничего о нём сказать. Молодой попович, как правило, учился у отца основам богослужения, и в этом заключалось всё его обучение и воспитание. До середины XVI века не существовало даже церковно-средних школ. Кое-где при монастырях и церквях обучали чтению, письму и церковному пению. Часто люди не знали «Отче наш» и десяти заповедей. По обычаю, если где-то была еврейская община с синагогой, то она должна была платить за разрешение проводить свои религиозные обряды. Но бывало и так, что православный землевладелец требовал дань и с церквей собственной веры. Порой суммы превышали даже еврейскую дань. Попы платили, так как никаких прав у них не было, и они зависели от помещика. Русское дворянство ни во что не ставило священников, обращалось с ними как с подданными и требовало такие виды оброка, от которых духовные лица должны были бы быть освобождены.
Первую Академию основал князь Острожский в 1580 году, но она была заражена кальвинистским влиянием. Братства при православных церквях часто основывали учебные заведения, в которых также нередко преподавали кальвинисты либо лютеране. Сам князь Острожский видел это зло и в 1593 году послал Потию письмо, в котором писал, что церковь гибнет, так как ей недостаёт учителей и проповедников Слова Божьего. Нет никого, кто наставлял бы паству проповедями. Дубович-Дерманский, архимандрит из Волыни, писал, что значительная часть русского дворянства отворачивается от православия и обращается в католичество только потому, что им некому исповедаться и не от кого получить спасительные религиозные наставления. Многие священники, даже не знают формулу прощения грехов и, вообще не умеют исповедовать, при этом, указать на совершённый грех. Всё это была чистая правда. Сам Кунцевич в молодости видел в церкви грешников, которым не досталось ни совета, ни наставления, ни отпущения грехов. Измученные угрызениями совести, они бились лбами о пол, простирались крестом перед иконами, будто из пропасти взывая к Божьему милосердию. Не находилось, однако, никого, кто бы снял с них бремя греха и наставил на путь истинный. Всё это была правда, и у Кунцевича волосы вставали дыбом, когда он раздумывал над этим. Он любил эту Церковь. Однако Церковь находилась в упадке, и многие православные становились латинскими католиками, другие уходили к протестантам. Унию заключили не иезуиты, не король Сигизмунд с канцлером (канцлер - один из высших государственных чиновников в Польше и Литве, сферой деятельности которого была заграничная политика и руководство королевской канцелярией), не Матейовский с нунцием, и даже не Скорса.
Мало кто так болезненно переживал раскол, как Кунцевич. Если бы Православная церковь была иной, до унии дело не дошло бы. Кое-кто из епископов, дворян или богобоязненных людей понимал, что «русинская вера» рушится. И этот кто-то, любивший Православную церковь, искал выход из положения. Этим людям уже не мог помочь бессильный константинопольский патриарх, который ещё до турецкого порабощения заключил во Флоренции унию с Римом. Сейчас патриарх был в рабстве и услужении у султана и беспомощно наблюдал за тем, как греческих девушек волокут в гаремы, а из греческих юношей воспитывают янычар (янычары - с XIV века элитные пехотные отряды турецкой армии, обладавшие особыми привилегиями и состоявшие из пленных и отуреченных христиан. Распущены в 1826 году). Русь его интересовала, лишь, как источник средств на выкупы и взятки туркам. Москва тоже не могла помочь. Все видели, что царь собирается сделать Православную Церковь опорой самодержавия и использовать её в этом качестве. Надо было действовать во имя спасения своей души, взращённой в этих краях и не ставшей латинской. Действовать во имя установления церковных порядков и торжества Святой Веры, для спасения православия. В воздухе висела идея о возобновлении унии, хотя многие к этому не были готовы и их мучило сознание безнадёжности, может быть, не безосновательной. А, что же ты, Кунцевич?
Тяжелый путь к единству Церкви
4
Многое изменилось с тех пор, как Кунцевич совсем молоденьким парнишкой уехал из Владимира: в 1593 году умер владыка Мелетий Хребтович. Его преемником в епископстве по протекции князя Острожского стал его друг, овдовевший брестский кастелян Адам Потий. Согласно православной традиции, он должен был сперва постричься в монахи под именем Ипатия, а затем уже быть поставленным на Владимирский престол. Ещё в своей мирской жизни Потий усматривал спасение русской Православной Церкви в унии с Римом. Став Владимирским епископом, он не изменил своих взглядов и в проповедях постепенно готовил почву для примирения, смягчая неприязнь и предрассудки православных прихожан. Он не знал, что русский епископат уже несколько лет договаривается с королём о принятии унии. Впрочем, вскоре это стало ему известно, хотя и несколько своеобразным путём. Князь Острожский, впоследствии заклятый враг унии, в своё время сам подумывал о ней. В письме Потию князь предлагал, чтобы на ближайшем синоде Потий “с митрополитом и остальными епископами обдумали каким образом покончить разделение с Западной Церковью”. Князь говорил и с Поссевино, и даже отправился в Италию с намерением провести переговоры с самим Папой.
Если бы князь Острожский, защитник Православной Церкви, могущественный, богатый и весьма влиятельный благодаря своим военным заслугам вельможа, остался верен планам заключения унии. И если бы эти планы более соответствовали реальной действительности, нежели княжеским прихотям, совершенно ясно, что судьба унии сложилась бы иначе: всё осуществилось бы легче и спокойнее. Но в княжеском послании содержались и такие вещи, которые поразили Потия. У князя были свои представления об унии, порой совершенно неприемлемые. Например, главным условием унии с Римом, по мнению Острожского, было присоединение к ней, наряду с Русской Церковью, всех православных Патриархов. В то время это было нереально. Сам первенствовавший в православном мире константинопольский Патриархат был в подчинении у султана. А тот, разумеется, не стал бы спокойно взирать на объединение патриархата с заклятым врагом ислама - римским Папой. Такое и во сне никому не могло присниться. И Москве были совершенно чужды подобные идеи, в чём недавно убедился сам Антоний Поссевино - иезуит, папский дипломат, легат в Польше.
Только в 1589 году Русская Церковь стала автокефальной и вышла из юрисдикции Константинополя. Не для того Москва стала «третьим Римом», которому должны подчиниться все истинные христиане, чтобы ныне подумывать об унии с католическим Римом. «Заботься, набожный царь, о том, чтобы все христианские державы соединились с твоей. Ибо твоей христианским царством не завладеть больше никому, такова всемогущая воля Божья» - утверждал ещё в 1511 году, в беседе с великим князем Иваном III, монах Филофей. С того времени ничего не изменилось, лишь упрочнилась идея, что Москва - третий Рим. Так что условие князя Острожского было неосуществимо, тем более, что и остальные Православные Церкви были автокефальными, а единодушие в таком принципиальном вопросе было немыслимо, даже если бы созвали всеправославный собор, чего никто делать не собирался... У князя был ещё один странный проект: он считал самого себя защитником и хранителем Православной Церкви, а также правителем православного народа. Притом он находился под очевидным и сильным влиянием протестантизма. В случае воссоединения Православной и Католической Церквей князь во многих важных вопросах, а особенно в вопросе о таинствах, ожидал ревизии вероучения. По его мнению, необходимо было устранить эти «людские вымыслы». Иными словами, Острожский полагал, что необходима протестантская реформа обеих Церквей в случае их воссоединения. Ни одна из сторон на это, разумеется, не пошла бы. Православное духовенство часто не имело достаточного образования. Это обстоятельство не позволяло ему разбираться в богословских вопросах. Часто протестантские книги, коварно написанные на церковно-славянском языке, воспринимались ими как православное учение. Но по сути своей она была привержена традициям и совершенно не склонна к ревизии доктрины или изменению обрядов.
Слово «русское» используется здесь не в современном смысле, а для обозначения населения и языка исторических земель киевской Руси, т.е. сегодняшней Украины и Белоруссии, а также непольских восточных славян и их языков. Русское дворянство на Волыни или в Новогрудской области могло отойти от православия и обратиться к протестантизму, но Православную Церковь никак не переделать в протестантскую общину - она никогда не отречётся от православия. Что касается Рима, то после Тридентского Собора он не для того организовал контрреформацию для защиты вероучения, чтобы ныне, вопреки убеждениям, признать своё поражение. Все идеи князя Острожского были «взяты с потолка» и не имели связи с действительностью. Епископ Потий верно рассуждал, что князь из Острога либо не желает унии и потому выдвигает заранее невыполнимые условия, либо (может быть, вдобавок к этому) он православный человек лишь номинально, в русской вере не укоренился и весьма переоценивает собственные силы.
Влиятельные помещики, а таковым был и Острожский, обыкновенно считают, что мир должен плясать под их дудку. Они даже не понимают, как далеки от истины. На князя Острожского нечего было рассчитывать, их пути расходились. Потий ответил князю-воеводе уклончиво и по мере возможности тихо действовал по-своему. Переговоры русских епископов относительно унии шли ещё с 1590 года, однако князю воеводе об этом не было известно. В 1594 году Луцкий владыка Кирилл Терлецкий собрал подписи всех епископов Православной Церкви, кроме Потия. Почему же его обошли? Это понятно по-человечески: он был новым человеком на епископском престоле. Терлецкий сам был любимцем князя Острожского, но затем поссорился с ним из-за пустяка. Поэтому он предполагал, что Потий, ставленник князя на владимирском престоле, непременно будет защищать его интересы как доверенное лицо и слуга князя. Потий мог выдать князю секрет раньше времени. И Терлецкий обошёл его, но просчитался. Владимирская епархия занимала в структуре Православной Церкви важное место, и король Сигизмунд с канцлером хотели иметь согласие Потия. И когда Терлецкому всё-таки пришлось отправиться к владимирскому владыке, он неожиданно застал Потия в Торчине у латинского епископа Луцка (Бернард Матейовский впоследствии стал кардиналом), весьма склонявшегося к идее унии. В присутствии Матейовского Потий, подробно ознакомленный с результатами переговоров, охотно и с облегчением подписал подготовительный документ. Он убедился, что не одинок в своих стремлениях, и что условия, предложенные русскими епископами, честны и реально достижимы. С тех пор они с Терлецким действовали заодно.
Было очевидно, что князь Острожский резко выступил против унии потому, что его расчёты не осуществились, и потому, что русские епископы договорились за его спиной. По мнению чванливого и честолюбивого вельможи, это была их непростительная вина. Потому, когда он узнал обо всём, его чуть не хватил удар. Он назвал епископов предателями, перетянул из униатского лагеря вначале Львовского владыку Балабана, а затем епископа Копыстенского из Перемышля. Ему удалось сильно напугать киевского митрополита. Михаил Рагоза, бывший придворный писарь виленского воеводы князя Корецкого, был человеком боязливым и нерешительным. Страх заставлял его чаще оглядываться на могущественного князя из Острога, который был близко и курировал тысячи церквей, нежели на Папу в далёком Риме. И хотя Рагоза подписал унию, под нажимом Острожского он теперь растерялся и хотел было аннулировать свою подпись. Но на это он, видимо, не решился. Рагоза не был дурным и продажным человеком, ему мешала просто робость. Ведь даже у тех, кто носил саблю, тряслись коленки, когда перед ними появлялся сенатор из Острога, вспыльчивый и жестокий, например, когда его родной сын примирился с Римом, князь собственноручно отрубил ему голову. Потому и митрополит поёживался от страха, собираясь предстать перед влиятельным князем. Между тем Острожский отправил гонца на протестантский синод в Торуни, так как, по его словам, братья - протестанты были ему ближе, чем Рим. Затем он показал королю мощь своего войска, насчитывавшего более двадцати тысяч вооружённых солдат. В ноябре 1595 года епископ Терлецкий и Потий прибыли в Рим в качестве уполномоченных делегатов русского епископата. Папа Климент VIII, бывший нунцием в Польше и потому хорошо знавший проблемы этого края, уже на третий день принял их с великой радостью. Несколько недель в ватиканских кабинетах продолжались совещания с целью максимального сближения разных точек зрения. Делегаты убедились, что апостольский престол более склонен к воссоединению, нежели Церковь в Польше и сословия Речи Посполитой. Ожидания русского епископата сбылись: все его условия были целиком приняты и одобрены, в том числе условие сохранения обрядов, обычаев и церковных канонов, что было так важно для церкви. Рим не требовал добавления «филиокве» к Константинопольскому исповеданию веры; отказываясь от введения григорианского календаря для Русской Церкви, он тем самым соблюл все традиции. От короля и сейма Рим потребовал равноправия греческих епископов с латинскими. Епископам должны были предоставить сенаторские кресла (чего Польша так и не выполнила).
23 декабря в Константиновском зале ватиканского дворца состоялся торжественный акт подписания унии. Текст был составлен на латинском и русском языках. Позднее Папа сообщил христианскому миру об этом событии в булле «Magnus Dominus et laudabilis nimis». Назад на родину епископы везли много папских посланий: королю и сенаторам, коронному и литовскому канцлеру, епископам обоих обрядов. Если бы митрополит остался верным унии, то получил бы привилегию назначать и возводить в сан епископов независимо от Рима. Было решено, что епископа из трёх кандидатов, предложенных епископами и митрополитом, выбирает король. Так должен был прекратиться протекционизм и епископство без рукоположения в сан. Предполагалось открыть церковные школы и семинарии. Рим обязался всячески поддерживать их. Ныне церковь могла заняться обновлением и самой своей структуры...
Как и следовало ожидать, на русских землях закипели страсти, ведь подобное событие не могло пройти незаметно. На варшавском сейме поднял страшный шум князь Острожский. В Вильне резко протестовало против унии ставропигиальное братство, в котором верховодили священники Василь и Герасим, и учитель (дидаскал) Стефан Зизания. Не бралось в расчёт, что в январе 1595 года православный синод проклял их за лютеранское заблуждение и лишил права учить и наставлять. Ныне они вопияли, что защищают святую православную веру от Антихриста из Рима с его прислужниками... К ним прислушивались: казалось, православные люди не принимают анафему православного синода. Невзирая на эти события, было решено созвать в 1596 году ратификационный синод в Бресте Литовском.
Унию ратифицировали: Киевский митрополит Михаил Рагоза, имевший резиденцию в Вильне; Владимирский епископ Ипатий Потий, епископ Луцкий патриарший экзарх Кирилл Терлецкий, Полоцкий архиепископ Гермоген, Пинский епископ Ян Гоголь, Холмский епископ Дионисий Збируйский. А также три архимандрита - Брацлавский, Лаврышский и Минский, кроме того, многие представители епархиального духовенства и дворянства. Присутствовали и папские делегаты: латинский архиепископ Львова Ян Димитрий Соликовский, епископ Луцкий Бернард Матейовский и епископ Холмский Станислав Гомолинский. В синоде приняли участие католические богословы о. Петр Скарга, о. Юстик Раб, бывший проповедник короля Батори, о. Мартин Латерна и о. Каспер Негэй. Князь Острожский прибыл в Брест с вооружённым отрядом. Его сопровождали двое епископов: Львовский Балабан и Перемышленский Капыстянский. Последний, хотя и был владыкой, вопреки канонам Православной Церкви жил с женой и детьми. Униатские порядки ему были совсем не по душе. Князь привёз с собой и многочисленное монастырское духовенство, представителей дворянства, братств и горожан - в первую очередь тех, кто был послушен ему либо иным вельможам- противникам унии, например, князю Ежи Чарторыйскому, князьям Олельковичам или кальвинистам Радзивиллам.
Все те, кто не желал общаться с «папистами», созвали собственный синод под руководством Никифора из Молдавии, выдавшего себя за посланца и наместника Константинопольского Патриарха. Однако это был сомнительный титул, если принять во внимание, что в то время патриарший престол опустел и не был занят вплоть до 1597 года. Константинопольский перечень патриархов говорит о Матфее и Габриэле как о наместниках Патриарха; никакого упоминания о Никифоре в нём не содержится. Параллельный синод отверг унию и проклял униатских епископов. Но когда позднее Никифор скончался в Мальборском замке, вышли на свет Божий его интриги с султаном. Именно в этом, 1596 году, Кунцевич приехал в Вильно.
Монашество св. Иосафата
5
Несколько лет Кунцевич выбирал свой жизненный путь, что сопровождалось нелёгкой внутренней борьбой. В 1599 году умер Рагоза, митрополитом стал Потий (что вовсе не обрадовало Терлецкого). С каждым годом расширялись познания способного юноши - самоучки, который никогда не посещал ни коллегии, ни академии. Ему помогала врождённая интеллигентность и быстрый ум. Много лет спустя, когда Кунцевич уже был Полоцким епископом, иезуит Станислав Косиньский, ректор тамошней коллегии и человек весьма образованный, вспоминал с удивлением, что во время их долгих диспутов с Кунцевичем того нельзя было поймать ни на одном спорном вопросе. Косиньский знал, что его собеседник не посещал школ, и говорил о нём как о прирождённом богослове.
Но всё это было ещё впереди. Кунцевич находился в постоянной тревоге. Вначале он хотел идти к митрополиту, ища истину, совесть и веру. Сейчас же иные думы одолевали юношу: в чём его жизненное призвание? Конечно, он не будет стоять за купеческим прилавком. Как-то раз Кунцевич поклонился в ноги своему благодетелю купцу Поповичу: он должен найти собственный путь. Затем он на несколько дней затворился в монастырской келье у св. Троицы. Лишь Бог поможет ему на новом жизненном поприще! Не польский, русский, латинский или греческий, но один - единственный, Всемогущий Господь. Кунцевич простаивал в истовой молитве так долго, что уже не чувствовал колен.
Он раздумывал о том, входит ли в Божий замысел молитва Христа на тайной вечере: «Да будут все едины». На Червоной Руси - литовских, белорусских и украинских землях - это исполняется. Идеи князя Острожского противоречат Богу и Церкви. Воистину так.
Как-то на вечернюю службу в церковь св. Троицы собралось не больше двадцати человек. Нестройное пение звучало в полупустом помещении, как вдруг от купола эхом отбился молодой красивый голос. Все обернулись и, несмотря на полумрак, сразу узнали Кунцевича, помощника купца Поповича. Молодой человек решил уйти в монастырь. Но это было не так- то просто, он жалел своего отца. А отец не соглашался, он хотел для сына добра и благополучия по своему разумению. Да и старик Попович грустил, он привык к своему молодому другу. Ни отец, ни опекун не хотели отпускать его, а он был ещё несовершеннолетним и не мог самостоятельно выбирать свою судьбу. Старшие надеялись, что молодой человек ещё передумает. Мало ли что кому в голову приходит! А может, влюбится - он ведь не урод. Надо ждать. Ждать. И он смирился. Жизнь продолжалась по-прежнему. С 1601 года при храме св. Троицы заслугами Потия была открыта духовная семинария, ректором которой стал Федорович. Среди преподавателей был грек Аркадий, знаток Священного писания и учения восточных Отцов Церкви. Когда Кунцевичу было 24 года, умер его отец.
В 1604 году молодой человек ушёл в монастырь и получил при постриге имя Иосафат. Вскоре его рукополагают в дьяконы, ибо он умеет и знает всё необходимое. Сам митрополит облачал Иосафата в монашеское одеяние. Он возлагал на Кунцевича большие надежды, так как был наслышан о нём от виленских профессоров. Кунцевичу казалось, что он достиг цели.
На распутье
6
Да, он у цели. О почёте и привилегиях не думалось. Здесь он будет жить, молиться, петь, служить Богу, трудиться во имя единства Церкви. Смелости ему не занимать. Вспоминались раздражённые голоса прохожих на виленских улицах. Кунцевич усмехнулся: «Ах, русины, пуще сатаны боитесь вы католических нововведений. Чтобы - упаси Господь! - ничего не менялось и даже зло оставалось привычным, как во времена отцов». Душа народная - словно большой пруд, заросший тиной и тростником. Есть в нём неизведанные глубины, слабо освещённые на поверхности солнцем, есть и тёмные бездны.
Кунцевич полюбил римскую строгость и упорядоченность, науку, стоящую на страже веры. Но душа у него православная. Откровенно говоря, и в нём шевелится сомнение, хотя он твёрдо знает, что выполняет Божье предназначение. Но есть тень сомнения, есть. И не столько о верховенстве приемника Петра, сколько о духовном и идейном различии обоих миров. Есть вещи, которые понимает Скарга и некоторые друзья-иезуиты, но в целом ни Запад, ни даже Рим не способны их до конца понять. То же относится и к польско-латинскому духовенству. Это два обособленных мира. Взять, к примеру, литургию. До Тридентского Собора на Западе: для святой Мессы использовали различные обряды; никому не мешало, что французы служат святую Мессу иначе, чем итальянцы. Да и в самой Италии существовали разные обряды; некоторые из которых были по-старинному прекрасны. Но вот грянул Тридентский Собор, и после него было установлено единое, новое Римское богослужение. Полифоническое пение, расцветшее по-своему в каждой стране, было сохранено только потому, что композитор Палестрина понравился Папе и кардиналам, намеревавшимся устранить полифонию как чересчур вычурную. Исчезло и разнообразие обрядов: лишь Карло Борромео, будучи кардиналом и занимая высокое положение при папском дворе, сохранил в своей Миланской епархии старинный амвросианский обряд, установленный ещё св. Амвросием. Что же произошло после нововведений? Ничего. Старые священники повздыхали, что приходится заново учить Мессу, затем привыкли, а вместе с ними привык и народ. У Рима есть право решать все вопросы, даже вносить изменения в святую Мессу.
Для православной души такое было немыслимо. Разумеется, и здесь существовало разнообразие мелодий, и почти каждая деревня исполняла богослужение по-своему. Но сам обряд был установлен раз и навсегда, как часы, которые следуют друг за другом в неизменной очередности. Ни единое слово не должно быть пропущено. Литургию здесь понимали совсем иначе, чем на Западе: не просто как жертву, приносимую определённым образом. Никто не имел права изменить её или даже помыслить об этом - всё равно, что солнце и месяц поменять местами. Вспомним, хотя бы, о тех бурных временах, когда патриарх Никон приказал креститься не двумя перстами, означающими двойную природу Христа, а тремя - в честь Пресвятой Троицы. Раздумывали и над тем, как ходить крестному ходу – «по солнцу» или «против солнца»; говорить «Иисус» или же «Исус». Эти споры внесли раскол в церковь; за правду люди были готовы идти на плаху, на костёр или в ссылку. На Западе этого никто не мог понять.
Во Владимире - не Волынском, а другом, что на Клязьме, в самом сердце Руси - стоит храм св. Димитрия, построенный в XII веке. На его белых стенах изображён весь мир в литургической символике. Господь Вседержитель правит вселенной. Лицом и фигурой Пантократор напоминает Спасителя, своего Сына. Дух Святой изображён в виде летящего голубя. Святые и всё сущее, все Божьи твари, деревья, кусты и цветы - сама земля поёт хвалу вместе с царём Давидом перед иконостасом из звёзд, за которым скрыт непостижимый Всевышний Бог. Разве можно это изменить? Сократить литургию - не означает ли искалечить Божий мир, нарушить гармонию небесных сфер? Такова православная душа, и её надо понять. В землях русского православия, часто непросвещённых, но полных искренней веры, во время богослужения чувствуется, как бледно-голубое небо нежно склоняется над золотистыми колосьями, неспешно текут величавые реки, и туман поднимается над камышовыми зарослями. В бескрайней шири покорно склоняются избушки под серыми шапками крыш, в них течёт убогая жизнь бедняков. Псалмы Давида, Тело Христово, подобные белому хлебу, Кровь Спасителя как вино примирения - за этим хлебом и вином приходили покорные, богобоязненные люди. Красиво это выражено в молитве перед причащением: «Верую, Господи, и исповедую...» Они не нуждались в руководителе, пели от души, порой участвуя в богослужении без осознания богословских проблем, лишь сердцем. Откуда это в них, никто не знает. В глухих лесных селениях, среди дровосеков, пчеловодов и смолокуров объявлялись иконы, похожие на сказочных жар-птиц. Люди понимали их и принимали по какому-то чудесному наитию. Никто не мог отнять у них мира, заключавшегося в Литургии, в иконе. Да и сам он, Кунцевич, не отдал бы этого богатства, как не отдал бы своей души. Когда-то он прочитал у Скарги: «Божья Церковь богата своим разнообразием, как королева разноцветным убором». Да, Скарга, хотя и латинянин, понимает нас. Но способны ли на такое там, на Западе, а также польская Церковь?
Польским шляхтичам, ездившим в Россию и даже в саму Москву, Восточная Литургия очень нравилась. Но на поверку оказывалось, что они ничего в ней не понимали и вообще не интересовались. Если уж брать, так целиком, вместе с душой. Если мириться, то не перенимать всё чужое, пусть хорошее, прекрасное, заслуживающее уважения. Смогут ли они? Может, правы те, кто предостерегает: «погодите, униаты, латиняне отнимут у вас душу…» На Западе, да и в самом Вильне, тоже рисуют картины, но никто не понимает значения иконы.
Икона есть отражение тайной сути – Имени Божьего, написанного красками, слегка откинутое покрывало окутывающее святую тайну. И это вовсе не язычество. Здешние люди понимают, что икона - всего лишь разрисованная деревянная доска, подобно тому, как окно-стекло в деревянной раме. Но через окно проникает свет и виден окружающий мир. Так сквозь икону просматривается сияние величавого Бога и Богородицы, святых - живых свидетелей Божьих. Потому-то и прикладываются к иконе люди, желая выразить свою робкую любовь. Человек слаб и привязан к земным заботам, не всем дано видеть суть души. Надо помочь людям: тот, кто пишет иконы по закону правды, - заслуживающий уважения друг. А кто уничтожает иконы, обедняет свою душу, изгоняет из неё светлого учителя, ведущего к Божьей природе. Нельзя выдумать икону, её надо вымолить, ведь икона знаменует откровение. Это трудно выразить словами, но именно так её воспринимали на Руси. Что об этом знают западные латиняне, ценящие тонкие полутона живописи и реальную перспективу? Как могут понять мучения святого Себастьяна художники, рисовавшие его, как этюд с мускулистой модели натурщика? Для православного иконописца была важна не красивая внешность, а лишь само мученичество.
Захотят ли Запад и Восток сблизиться и взаимно обогатиться своим видением мира, не боясь утерять вековые традиции и чванливую уверенность в собственном превосходстве? И не тогда ли Церковь будет богато изукрашена разнообразными оттенками в восприятии сущего, как королева разноцветным одеянием? Кунцевич опасался, что такое невозможно. Скорее христианский Запад и Восток будут надменно отрицать друг друга только по одной прозаической причине: православных-де не интересует живописная перспектива в иконописи и они не могут понять, как с её помощью выразить святость. Копилось взаимное непонимание. Какой должна быть уния? Будет ли это тяжкое, но обогащающее единение, или, судя по названию, довесок к могучей Римской Церкви, который в соответствии с иерархией будет со временем включён в латинский мир? В Божий замысел не могло входить разделение Христова Тела. Это большой грех. Из Евангелия не вычеркнешь слов о ключах Петра. Главой Церкви является сам Иисус Христос, а на земле его наместником выступает князь апостолов, архиерей Рима. Бог явно желает единого пастыря и единого стада. Но сможет ли престол Петра понять, что не все овцы одинакового цвета, то есть, что у каждого христианина своя душа? Ведь и пальцы на одной руке разнятся. Кому из них дать первенство? Нет смысла спорить о том, кто заслуживает большего уважения. Папа это уже понимает и настаивает на том, чтобы король и польские епископы соблюдали условия унии и не перетягивали русский народ в латинское католичество. Однако же до сих пор любой виленский каноник становился впереди униатского митрополита греческого обряда.
Кунцевич внезапно устыдился перед самим собой. Создатель правит вселенной и всем сущим: всё будет по Его воле. А кто же сам Иосафат? Слуга Божий. «Раз отдался Божьей воле, так не терзайся понапрасну». «Не заглядывай наперёд в уготовленное тебе». «Пути Господни неисповедимы». Что, если не пришло время для совершения задуманного, для сближения и взаимопонимания? Ведь и ошибки пред ликом Господним могут служить поучительным примером и для будущей единой Церкви, и для сущей ныне. Дыхание перехватило: а если для Бога всё это время существует лишь одна Церковь Сына, и нет Ей границ, и неизвестно, кто в Ней состоит - вчера, сегодня, во веки веков? Может быть «Побивавшие Стефана каменьями ныне пребывают вместе с ним?» Они хватались за камни, думая, что служат вере и истине, но не догадывались о том, что истина превышает их разумение. Неразумные дети! А может быть, в огне Страшного суда сгорит не одна епископская митра и инфула, и окажется, что вернее всех были те, кто пребывал в немилости и у латинян, и у православных? А это как раз они, униаты.
Иосафат поймал себя на мысли о том, что душа у него византийская. А ты, Иосафат, новое явление: восточный католик. Речь Посполитая - твоя родина. Ты русин из Червенских градов, одинаково хорошо говорящий по-польски и по-русски. Ты здешний, русинский. Посмотри же, скольких перетягивает в «латинскую веру» Речь Посполитая. Взять хотя бы самые известные фамилии: Збарасские, Сангусские, Слуцкие, Вишневецкие и многие-многие другие. Они перешли в другую веру добровольно, никто их не принуждал. Но с другой стороны, в Речи Посполитой никто не считался с «русской верой», не любил её, не хотел распространять. Да, это так: Кунцевич всем сердцем предан престолу Петра, но не отрекается от своей русской веры. Однако мыслить он начал шире, избавился от предрассудков и не считал себя хуже других, хотя и был простым мещанином, имевшим неизвестного варяжского предка. Сердце желало вместить в себя и Восток, и Запад. Надо попробовать это сделать. Каждому в жизни суждено своё. Может быть, он опередил своё время. А может, необходимость в нём появилась именно сейчас. Бог желает сделать его знаменем и горящим факелом. «Надейся, не мучь себя, не рассуждай, делай добро, служи Божьей Церкви, а об остальном не заботься. Всё в руках Божьих».
В церкви было старое распятие, расписанное и позолоченное, хотя и почерневшее от времени. Лишь раны на пробитых ногах светлели от поцелуев. Кунцевич встал, приложился к распятию и поклонился ему. Он не задумывался над тем, как именно делает это. Православный падал ниц, отвешивал земные поклоны. Он же кланяется стоя, свесив руки до пола. Так кланяется шляхта в костелах перед Святыми Дарами, словно при дворе повелителя. И православные казаки из Сечи делали так же.
Реформы св. Иосафата
в монастыре
7
Храм и монастырь св. Троицы основала в XIV веке Ольга, московская жена Ольгерда Гедиминаса. Здесь хранились мощи первых христианских мучеников Литвы, соратников Ольгерда. Была и чудотворная икона Божьей матери, привезённая в неза памятные времена из Византии. Старинную икону весьма почи тали. Каменный храм и монастырь были построены в 1511 году. При монастыре жило братство, которому впоследствии была дарована привилегия (exemptia) патриаршего ставропигиального монастыря. Когда после заключения унии монастырь присоединился к ней, братство при монастыре перешло в пра вославный храм св. Духа. Монастырь св. Троицы некогда полу чал щедрые великокняжеские даяния, о которых по приказу короля Батория заботился магистрат. И магистрат действительно «старался» изо всех сил. В течение 20 лет всё было разворовано, люди не постеснялись даже вселиться в здание монастыря, оставив монахам всего лишь несколько келий. Большего и не требовалось, так как монахи были наперечёт. В монастыре царили бедность и разруха.
Когда сюда пришёл Кунцевич, архимандритом был Геласий, большой знаток славянских церковных книг и языков; он был сторонником унии, добрым, но весьма вольным, если не сказать распущенным, человеком. Немало дивился Геласий, глядя на облачение Иосафата в монашескую рясу. Как же мог юноша отвергнуть богатства купца Поповича и придти сюда, в нищету, навстречу неизвестному? С чисто человеческой точки зрения это казалось безумием. Если бы архимандрит догадывался о намерении Кунцевича реформировать общину, то удивился бы ещё больше. У Кунцевича была горячая кровь, и он хорошо знал об этом. Поэтому он всячески умерщвлял плоть, постился и каялся, избегал тепла и уюта, спал на жёсткой постели, вставал спозаранку, до того, как посветлеет предрассветное небо. День нередко начинался самобичеванием. На полу виднелась кровь, когда Иосафат надевал вериги на израненную спину. Лишь тогда душа его освобождалась, как бабочка из отброшенной куколки. Архимандрит с добродушной улыбкой глядел на аскетизм послушника, уговаривал его: «Перестань, подорвёшь здоровье, потеряешь силы, людей отпугнёшь».
Иосафат и впрямь исхудал, почернел, только глубоко запавшие глаза горели ещё ярче. Людей, однако, он не отпугивал. Напротив, в Вильно стали поговаривать о молодом монахе - ведь такого здесь давно не видывали. К нему начали приходить, чувствуя его силу и искренность. Он не притворялся, а сил не убавлялось, будто Кунцевич был из железа. Он искал одиночества, много молился, раздумывал, читал книги. Его крохотная келья находилась у самых ворот, и он почти не выходил из неё, разве что на богослужения. Когда же многочисленные посетители начали мешать ему, он переселился прямо в часовню св. Луки в храме. Стали говорить, что Иосафат делает из церкви келью. Три года он не выходил из своей церковной кельи, но связи с миром не утратил: общался с иезуитами, с виленскими профессорами, с Аркадием и Федоровичем. Брал у них книги, главным образом труды Отцов Церкви. В монастыре он обрёл друга, некоего Хмельницкого, тёзку и, возможно, родственника знаменитого впоследствии запорожского гетмана. Хмельницкий, хоть и был шляхтичем, отличался скромностью и набожностью, добросердечием и верностью. Нашлись и другие друзья.
Самым ценным из них был Иоанн Вельямин Рутский - человек достаточно необычный. Родился он в деревеньке Рута в Новогрудской области в семье русского боярина. Семья исповедовала кальвинизм, но его, единственного сына, крестили в Православной Церкви. Так уж сложились обстоятельства. Затем Иоанн посещал кальвинистские школы в Вильно, учился в университетах Праги и Вюрцбурга. Уже в Праге добровольно перешёл из кальвинизма в католичество. Родители, разгневанные таким поступком сына, перестали материально поддерживать его. Он отправился пешком из Вюрцбурга в Рим, где иезуиты поместили его в греческую коллегию. В молодости Рутский с неприязнью относился к Православной Церкви, ведь в Литве он видел множество примеров притворства, излишеств, злоупотреблений. С горячностью молодости он перестал верить в спасительность православной веры. Воспитанный в кальвинистском духе, он не понимал византийской веры и обрядности, хотя и был русский. Но, к его отчаянию, Папа Римский пожелал, чтобы талантливый молодой доктор богословия и философии служил делу спасения именно Православной Церкви. Поэтому по окончании учёбы в 1602 году Рутский послушно явился в Вильно в распоряжение Потия. Тот принял его довольно холодно и подозрительно, опасаясь, что молодому богослову недостаёт любви и понимания византийского обряда, и он будет калечить его красоту. Прежде всего, Потий послал его за границу с сыновьями Радзивилла, а затем назначил ректором здешней Греческой коллегии. Рутский был настолько недоволен, что решил уехать в Персию вместе с миссионером- кармелитом Павлом Симеоном от Иисуса и Марии, который по пути остановился в Вильне. Оба добрались до Москвы, но царь изгнал католических миссионеров, выбросив их за городские врата. Всю ночь они бродили во тьме и тумане за городскими воротами, а утром очутились на прежнем месте. Набожный кармелит усмотрел в этом знамение Божье, а Рутский представлялся ему пророком Ионой, бегущим от Божьего приказания. Пусть возвращается в Вильно. Если Православная Церковь представляется ему Левиафаном, пусть даст проглотить себя согласно Божьей воле.
Рутский вернулся и познакомился с Иосафатом Кунцевичем. Иосафат сильно повлиял на молодого учёного, выпускника двух университетов, показал ему сияние и величие Византийской Церкви, которую Рутский до того считал умершей. Иоанн был в восхищении, тотчас вместе с Кунцевичем отправился к св. Троице и вместе с пятью другими молодыми кандидатами стал монахом-василианином. Его нарекли Иосифом. Сам Иосафат старался уменьшить аскетическую практику Рутского, ибо тот обладал слабым здоровьем. Они очень подружились, сблизились. Рутский получил от Кунцевича больше, чем дал ему - несмотря на то, что был старше, образованнее, знал языки, путешествовал по свету. Кунцевич горел внутренним духовным огнём - а тихий, застенчивый Рутский при всей своей учёности обладал простотой маленького ребёнка. Это притягивало Кунцевича, и он всегда уважал Рутского и был ему предан. Но Рутский без Иосафата никогда не стал бы человеком Византийской Церкви. Запад обращённого «Ионы», наконец, убедил даже старого Потия, и он поверил Рутскому.
Время было неспокойное. В 1608 году тогдашний архимандрит Виленской св. Троицы Самуил Сенчилло, монах старой закалки, вместе с протоиереем Варфаломеем Зашковским и монахами при церкви св. Духа устроили заговор против унии и митрополита. Нити заговора тянулись к Минску, Гродно, Новогрудку. Сперва следовало овладеть св. Троицей - опорным пунктом унии резиденции митрополита. Сенчилло выслал Рутского под предлогом церковных дел, а Кунцевича начал горячо убеждать в опасности унии и призывать к монашескому послушанию. Было у него и неоспоримое доказательство: король ещё в 1603 году (во время угрозы бунта Зебжидовского) пошёл православным на уступки и разрешил униатским епископам управлять своими территориями лишь пожизненно. После них должны были прийти люди «чисто греческой веры». Это означало конец унии. Когда Кунцевич отверг все эти аргументы, архимандрит в гневе надавал ему пощёчин. Иосафат покорно вынес унижение: вспыльчивость ранней молодости была далеко позади. Почтенные горожане, призвав его, попеременно то грозили, то коленопреклоненно умоляли, целуя ноги. Но и это не помогло. Кунцевич известил обо всем Рутского, а тот послал письма Потию. Старец как раз в это время спорил со своими противниками в Варшаве. С особым курьером он передал Рутскому специальные полномочия как своему генеральному викарию для всей литовской части митрополии. Затем поспешно возвратился в Вильно, а вслед за ним приехал и король. Сенчилло и Зашковского сняли с постов и выслали из города. Славная польская толерантность часто напоминала сонно-ленивое равнодушие. Сенчилло подал жалобу на Потия и Рутского литовскому трибуналу и, как ни в чём ни бывало, разгуливал по Вильно. На улицах открыто собирали средства на подкуп трибунала и, если надо, самого Сейма. Никто из городских, воеводских или королевских чиновников этому не воспротивился. Но подкуп и не потребовался. Литовский трибунал, в котором заседали протестанты и православные противники унии, отнял у Потия звание митрополита, вернул архимандритство св. Троицы Сенчилле, а Рутского приговорил к штрафу в 10 тысяч золотых.
Только теперь король разгневался и отменил решение трибунала. Король лично подписал именной декрет Рутскому, как в своё время Потию. Радзивилл навёл порядок, отменил приговор и приговорил к штрафу в 10 тыс. золотых теперь уже противников унии. Все церкви, кроме храма св. Духа, были подчинены Потию. Но 12 августа 1609 г., когда митрополит Потий шёл к королю и нунцию, на него было совершено покушение на улице Вильна. Один из заговорщиков, монах-расстрига Иоанн Тупека, который должен был по плану с оружием в руках атаковать вместе с Кононовичем монастырь св. Троицы, откупился и послал гайдука убить Потия. Митрополит, защищаясь, вытянул руку, вооружённую только епископским посохом. Сильный удар сабли перерубил его и отрубил митрополиту два пальца, поранив третий. Сабля перерубила также золотую цепь, но большего вреда не причинила. Рутский закрыл падавшего Потия своим телом. Покушавшийся был задержан, и короля с нунцием тотчас известили о случившемся. Король лично присутствовал при расследовании дела. Рутский положил отрубленные пальцы на алтарь св. Троицы, а Кунцевич, только что рукоположенный в священники, исповедал осуждённого на смертную казнь. В немом удивлении смотрели королевские гвардейцы, как на эшафот в обнимку поднимаются двое: смертник и его исповедник.
Кровь Потия не пролилась напрасно, так как в Вильне и в округе всё успокоилось. Злоба прошла, люди будто отрезвели. Поговаривали: «Конечно, спорили, кричали, шумели. Таскали друг друга по судам, но убить духовное лицо, да ещё по церковному соизволению - это уж чересчур». Начиналась, однако, русская смута, война. Беглые монахи и беженцы, перейдя через границу и чуть отогревшись от ледяного панциря, рассказывали вещи столь чудовищные, что трудно было поверить. Стоило над этим задуматься. Рутский стал архимандритом монастыря св. Троицы, но в 1611 году Потий назначил его своим викарным епископом и преемником. Выбор был не случаен, никто другой из русского духовенства не имел такой подготовки и образования. В отношении Рутского к Византийской Церкви и её обрядом уже никто не сомневался.
Св. Иосафат - священник
8
Как уже было сказано, в 1609 году Иосафат Кунцевич был рукоположен в священники. Сан он принял неохотно, так как считал себя недостойным; однако Рутский преодолел его сопротивление. Так взошла его звезда. Но не только его. В это же время в Вильне появился новый духовный вождь православия - Максим Герасимович Смотрицкий, дворянин по происхождению, хотя родословная его неизвестна. Родом украинец, он, тем не менее, изъяснялся по-польски так свободно и изысканно, что современники называли его «польским Цицероном» Судьбы этих двоих людей переплелись особенным образом, словно судьбы героев романа. Кунцевич и Смотрицкий были удивительно похожи друг на друга: оба были талантливы, набожны, аскетичны. Кроме того, один избрал воссоединение с Римом, а другой – автокефалию (православие), отличались они только своим образованием: Смотрицкий учился в Лейпцигском, Виттенберском и Вюрцбурском университетах, а также в Острожской академии. Смотрицкий также размышлял об обновлении церкви. В 1610 г. он издал свой лучший труд – «Тренос» («Плач Русской церкви»), в котором под псевдонимом Теофил Орфолог изложил догмы веры. Хотя «Тренос» был представлен как перевод с древнегреческого, авторство книги целиком принадлежит Смотрицкому. Это является свидетельством его исключительной образованности и эрудиции. Смотрицкий опирался не только на Священное Писание, Отцов Церкви и греческих богословов, но и на труды Петрарки, Эразма Роттердамского и Савонаролы - западную литературу он знал в совершенстве. К его книге православные относились с глубочайшим почтением. С другой стороны, изданная впоследствии «Палинодия» навлекла на Смотрицкого обвинения в излишних симпатиях к католичеству. Православные братства эту книгу сжигали. Поговаривали и о тайном союзе Смотрицкого с униатами, что не соответствовало действительности.
Кунцевич и Смотрицкий, каждый по-своему, были сложными людьми. Углублённый в себя, истово верующий монах, Кунцевич шёл по стопам Отцов Церкви. Но в душе он был рыцарем, хотя, видимо, не догадывался об этом. Ни одна из его проповедей не была соткана из одной лишь набожности; в них всегда содержались спорные вопросы, и молодой проповедник был счастлив, гарцуя на поле битвы между обеими сторонами. Иосафат был самоучкой, но обладал глубокой верой, возвышенностью мысли и феноменальной памятью. Прочитав книгу дважды, он мог излагать её на память слово в слово. Обладая риторическим и певческим даром, прекрасным голосом, он умел убеждать, будто нёс пылающий факел. При этом он не впадал в фанатизм или сарказм, был всегда спокоен. Образно говоря, он не размахивал саблей, что в те беспокойные времена многих удивляло. Ясно было, что он хочет не ранить, а принести свет людям. Холодный острослов и критик не нашёл бы пути к людским душам, как это удавалось Кунцевичу. В монастыре он был молчалив, а у алтаря загорался.
На его проповеди начали ходить толпами - воссоединившиеся вместе с противниками унии, даже протестанты заглядывали из любопытства. Таких проповедей здесь ещё не слышали. Смотрицкий, учёный полемист, мастер слова, не мог проповедовать в храме св. Духа так горячо и искренне, как Иосафат. Смотрицкий нуждался в тихом уединении, чтобы привести мысли в порядок и гармонично их выразить. Но многим Иосафат пришелся не по душе. Вскоре в храме св. Духа стали появляться картинки, на которых «искуситель» и «ловец душ» Кунцевич прямиком ведёт православный люд в огонь вечной погибели. Изображение даже имело портретное сходство. Если какая-нибудь женщина восхищённо заглядывалась на Иосафата, будто бы в набожном страхе, её ругали: «Глупая, верит перекрещенцу». И, чтобы отогнать зло, троекратно крестились. Встретив Кунцевича на улице, тоже открещивались, мужчины же бросали в него камнями. Но с ним никогда ничего плохого не случалось, может быть, потому, что в нём не было и тени страха. Кунцевич стоял перед недругами будто бы вооружённый невидимой силой. Однако ему не удавалось убедить белорусов - ведь они редко поддавались на аргументы - чаще трясли головами и вздыхали: «Ах, Кунцевич, будь ты наш…».
Иосафат знал на память все литургические службы на все будние дни, воскресенья, праздники. Знал от начала и до конца все тексты, варианты, рубрики и все напевы. Он понял, что в Литургии заключено всё богословие, и тем отличался от священников старой школы. В каждом литургическом тексте умел найти, развить и объяснить его богословское содержание. И это не были толкования дилетанта. Его образ мысли отличался оригинальностью, ведь он не учился в университетах. Александр Тышкевич, земский судья из Полоцка, знавший Иосафата ещё по Вильно и умевший ценить чёткость мысли, считал молодого священника человеком великого разума и души, способным раскрыть тонкости Божьих тайн. Приехавший в Вильно ректор Варшавской иезуитской коллегии сперва отнёсся к Иосафату весьма скептически, но после долгих бесед и учёных споров отозвался о нём с большим уважением. Более всего ректор восхищался умением Кунцевича выразить по-польски все тончайшие проблемы католической веры - так что не было нужды в латинских дополнениях и исправлениях. Ранее ему это представлялось невозможным.
В монастыре имелся небольшой приют для калек, инвалидов, бездомных и больных. Антоний Селава, преемник Иосафата на Полоцком престоле, проживший бок о бок с ним весь 1612 год, убедился, что всё время, свободное от богослужений, молений в келье и душеспасительных бесед в городе, Кунцевич проводит в приюте для сирых и убогих. Он прислуживал им, мыл, кормил и ухаживал за калеками. Милосердие его достигало высот героизма. Однажды он навестил больную старуху, за которой никто не смотрел. Открытые раны её гноились. Иосафат принялся за уборку, промывку и перевязку. В комнате стоял такой смрад, что сопровождавший Кунцевича монах поспешил к двери, теряя сознание. Иосафат покосился на него: «Брат мой, учись терпеть это во имя любви к Богу и людям. Так ты избегнешь адского смрада, который наверняка ещё отвратительнее”.
Когда Иосафат навсегда уезжал в Полоцк, кружила метель, и вою ветра вторил плач убогих и калек, провожавших своего заступника. Кунцевич был миролюбивым человеком, легко прощал оскорбления, часто обращая их в шутку. Если кто-либо неуважительно относился к нему и позже раскаивался в этом на исповеди, Иосафат не накладывал епитимию за оскорбление своей особы - ему достаточно было искреннего сожаления и смирения. И всё-таки один раз его видели разгневанным. Глазам его собратьев предстала странная картина: через церковный двор с криком бежит какая-то женщина, а за ней - Иосафат с бичом в руке. Выяснилось, что женщина под предлогом духовной беседы стала признаваться в глубокой и безудержной страсти к нему. Остановить её было невозможно, и тогда Иосафат разгневался. Сам он потом смеялся, вспоминая об этом.
Истовость Кунцевича порой доходила и до опасных крайностей. Будучи ещё диаконом в Виленском соборе св. Троицы, он едва не отправился странствовать вместе с юродивым монахом Варсанофием. Друзья - иезуиты и Рутский - всё же отговорили его от этого намерения. Инициативный, однако в силу своей застенчивости часто поверявший свои замыслы другим, архиепископ Рутский при помощи Иосафата скромно и незаметно провёл реформу василианского монашества, вернувшись к традиции Отцов Восточной Церкви. Брали они пример и с образа жизни монастырей Запада, которых коснулись реформы Тридентского Собора. Учёный Рутский рассказывал послушникам учение древних Отцов Церкви, правила монашеской жизни согласно сочинениям св. Василия, читал Священное Писание и церковные книги. При монастыре также возникла отдельно и семинария для белого (епархиального) духовенства. Не один слушатель впоследствии поступил из нее в Академию. Церковь уже не теряла лица, становилась иной. Кунцевич учил Литургии и монашеским канонам. Посредством Литургии преподавалось и богословие. Рутский был единственным сыном в семье. Став монахом, он подарил монастырю значительную часть своего имущества. Помогли и Николай Радзивилл, и Виленский епископ. Мещане-униаты также не скупились. Началась реставрация церкви и монастыря, прибавилось монахов. Молодые люди слетались, как бабочки на свет. В церкви царил более свободный, богоугодный дух.
Монастырь св. Троицы был открыт целый день, молитвы длились почти непрерывно до самой ночи. В 1614 году в монастыре насчитывалось уже 60 монахов обновленного Василианского ордена. Среди них были и студенты греко-римской коллегии - Элиат Мороховский (с 1615 г. епископ Владимирский) и Лаврентий Лев Кревза, известный впоследствии писатель. Монастырь св. Троицы имел и свою живую легенду: в 1610 году именно сюда попросился жить Московский Патриарх Игнатий, назначенный Лжедимитрием. Когда Лжедимитрий был убит, Патриарх вместе со своим секретарём - греком Иммануилом Кантакузеном попросил здесь убежище. Трудно сказать, почему он выбрал униатский монастырь св. Троицы, а не центр православия в Вильне - храм св. Духа. Как и всем Великороссам (хотя он был греческого происхождения), уния должна была быть ему чужда. Может быть, он сделал так из любопытства, желая познать нечто новое. Но именно в католическом монастыре восточного обряда он увидел сохранённые в своей первозданной красоте службы, богословское образование и такое горение веры, какого ранее не познал.
Много вечеров провёл Патриарх в беседе с Рутским и Кунцевичем и, в конце концов, принял католичество византийского обряда и остался в монастыре вплоть до самой своей смерти в 1616 году. Немало дивился этому Сапега, знавший недоверие русских к католичеству. В Москве он узнал, что, подав ему руку, бояре тотчас тайком бежали к миске с водой смыть «латинскую порчу», а также плевали через левое плечо. А здесь добровольно перешёл к униатам сам Патриарх со своим секретарём Имануилом Кантакузином. Для грека такое решение было не из лёгких, однако, он остался верен Кунцевичу до конца, уехал с ним в Полоцк и стал там управляющим архиепископским дворцом. Впоследствии как свидетель он дал прекраснейший отзыв о Кунцевиче, хотя и не был его земляком, а с детства воспитывался в православной вере. Так побеждаются предрассудки в душах людей.
Началась открытая борьба против греко-католиков. Сенчилло вместе с Варфоломеем после своего отступничества от католической веры разослали по всем епархиям письма, в которых призывали народ и священников к неповиновению греко-католическому митрополиту и его Церкви. Виленское братство - одно из самых богатых на Руси - печатало листовки против митрополита и распространяло по всей Руси. Кроме того, они начали усердно собирать деньги для подкупа Сейма, чтобы впредь приобрести привилегии для своей Церкви. Когда митрополит узнал о распространении бунта, он предал Сенчиллу анафеме, чтобы тот опомнился и извинился.
Король Сигизмунд положительно относился к греко-католикам. Он понимал, что это дело Божие, а не политическое. Искренние католические убеждения и голос Папы Римского в этом деле убеждали его всесторонне поддерживать греко-католиков. Но теперь он находился в трудной ситуации. Ему требовались средства богатых польских шляхтичей для ведения войны, поэтому ему необходимо было проявлять дипломатичность. Эту ситуацию использовали в своих целях противники воссоединения Церкви с Римом, имевшие поддержку со стороны некоторых знатных дворян, кроме того, у них были средства для подкупа чиновников. Таким образом, большинство храмов, отобранных у греко-католиков, осталось в руках их противников. Почти все храмы византийского обряда принадлежали им. Король был вынужден подписать декрет, в котором запрещался переход храмов из одной Церкви в другую под угрозой штрафа в 10 тысяч серебряных марок.
Митрополит Потий добивался справедливости в Польском Сейме: «Мы были осуждены без суда и возможности защищаться, что разрешено даже преступникам. Мы страдаем из-за того, что хотим единства и мира, а наши противники, виновники бунтов и смятения, радуются. Они могут объединяться с протестантами против католиков, а мы не можем объединиться с католиками, чтобы жить с ними в дружбе. Господа и сенаторы! Мы не просим вас о милости, не используем Церковное право, которое явно на нашей стороне; мы даже готовы принять наказание, но просим Вас, судей, ищите сначала истину, потом наказывайте. Мы просим Короля, мы просим Речь Посполитую, чтобы нас и наших противников выслушали, а потом решили, кто прав. Но этого не произошло. Дважды мы приезжали, чтобы ответить на претензии, но дважды не было никакого расследования».
Латинский епископ Вóйна, которой был очевидцем всех угнетений греко-католиков, привёл их к Королю и добился того, что Постановление было дополнено следующими словами: «Если какой-либо стороне был нанесён ущерб, то она может обратиться в церковный суд». Но вопреки этому, греко-католики были ущемлены в своих правах, потому что отнятое у них во время бунта имущество они должны были возвращать при помощи длительных судебных процессов, причём противники продолжали отнимать у них имущество силой.
На основе этого Декрета священник Сенчилло, противник греко-католиков, вернулся в Виленский монастырь. Митрополит Потий попросил Короля Сигизмунда назначить Рутского архимандритом Виленского монастыря Святой Троицы. Его пригласили в Варшаву и вручили ему королевские письма с этим назначением и с рекомендацией вернуть в Вильне все церкви греко-католикам. Рутский, не задерживаясь в Варшаве, сразу вернулся в Вильно. После прочтения королевских писем Вильно взбунтовался. Городские власти - сторонники Синчилло - не только не послушалиcь приказа короля, но сами объединились с бунтовщиками. Кроме того, Синчилло сам приехал в город и во время богослужения заявил, что Польский Сейм якобы дал ему право архимандритства, и поэтому он собирается взять монастырь Святой Троицы силой.
На самом деле, 9 марта 1609 года, в день Сорока мучеников, Синчилло с вооружённой толпой напал на церковь Святой Троицы, из церкви вышел Рутский вместе с Иосафатом и остальными монахами. Увидев Синчилло, они спросили: «Что значит это нападение?» Но внезапно все нападающие разбежались в разные стороны, словно узрев пред собой большое войско. Никто не знал причины этого. Историк Корсак пишет, что монахиня Василия Сапежанка, одарённая многими Божьими благодатями, молясь в другой Церкви, была в Духе перенесена ко входу в церковь Святой Троицы и увидела св. Василия вместе с Сорока мучениками, в полном вооружении защищающих храм от нападающих. А те, заметив чудо, разбежались в разные стороны. Позже над входом в Церковь была написана картина, изображающая это чудо.
Синчилло передал дело в светский суд. Из 40 членов суда было только 12 католиков, поэтому не удивительно, что Синчилло процесс выиграл Его признали архимандритом, а митрополит Потий вместе с Рутским были сняты. После этого митрополит передал дело в церковный суд, т.к. речь шла о духовных делах, в которых светский суд не компетентен. Король назначил своим представителем в суде канцлера Льва Сапегу, человека всеми уважаемого за его мудрость и совестливость. Тот, разобравшись в деле, приказал вернуть митрополиту Потию все церкви, подтвердил назначение архимандритом Рутского и приказал бунтовщикам заплатить штраф 10 тысяч марок за нарушение порядка. Синчилло и Варфоломей были осуждены к выселению из города. Митрополиту были возвращены все церкви, кроме Святого Духа, которую противники унии построили сами.
Обиженные решили отомстить митрополиту. Несмотря на то, что король со многими сенаторами находился в Вильне, они уговорили, как было упомянуто ранее, некоего слугу Иоанна Тупеку, убить митрополита.
Иосафат был рукоположен митрополитом Потием в священники, когда ему было 30 лет. Он начал выполнять желание Спасителя: «Да будут все едины». Во время его проповедей церковь Святой Троицы была переполнена. Он знал ответ на каждый вопрос. Один историк говорил о нём, что его можно было назвать «ходячей книгой, живым сокровищем Святых Отцов Восточной Церкви». Он был усерден не только в проповедях, но и в беседах с противниками. Его можно было встретить везде. Любимым занятием Иосафата были беседы с простым народом, который до этого не имел возможности свободно говорить со священниками. Многие не знали даже молитвы «Отче наш», не говоря уже об истинах веры. Иосафат ходил по улицам, площадям, домам, пастбищам и везде учил основам веры, необходимым для спасения.
Результаты служения Св. Иосафата были огромными. Массы народа толпами приходил в греко-католическую Церковь. Обратилось в веру и много семей мещан. Всех привлекала его любовь, радость - знаки святых людей. Достаточно ему было шутя сказать противнику воссоединения Церкви: «А когда ты обратишься?» раньше или позже милостью Божьей тот становился католиком. Священники, противники унии, не зная, что предпринять, запрещали своим верующим не только ходить на проповеди Иосафата, но даже говорить с ним. Они прозвали его «душехватом». Не удивительно, что была нарисована карикатура, где изобразили Иосафата в виде злого духа с рогами, с железным крюком в руках, притягивающего человеческие души. Иосафат, узнав об этой картинке, с улыбкой сказал: «Дал бы Господь, чтобы я смог все ваши души притянуть к Нему».
Он старался укрепить своих верующих. Зная, что только очищенная от грехов душа способна служить Богу, старался прежде всего, чтобы верующие часто исповедовались. До сих пор люди исповедовались только раз в год, часто быстро и формально. Иосафат не принимал пожертвований за исповедь, а наоборот, сам дарил что-нибудь на память, а малоимущим давал деньги. Он целыми днями исповедовал в церкви. Когда исповедь заканчивалась, он спешил на поля и пастбища, чтобы вдохновлять работающих там к исповеди, садился на камень и исповедовал желающих.
Иосафат слёзно умолял других священников помочь несчастным грешникам. Однажды он задержался у реки Кеман, и потому что лёд был тонкий, не смог перейти на другой берег. Вместе с ним ждало на берегу много людей. Иосафат использовал это время, чтобы в ближайшей гостинице провести для них духовные упражнения, и всех исповедовал. Он посещал тюрьмы, и разбойники обращались к Богу; поддерживал духовно осуждённых на смерть, не оставлял их, пока не передавал их души в руки Божьи. Он больше любил ходить к этим несчастным людям, чем на богатую трапезу. В больнице ухаживал за больными: убирал постели, приносил еду, лекарства, перевязывал гноящиеся, зловонные раны, исповедовал, причащал.
Священники-противники унии, служили Литургию один раз в неделю. Св. Иосафат служил её ежедневно, если это разрешали святые каноны. К каждой Литургии он готовился умерщвлением плоти – самобичеванием - и исповедью. Во время святой Литургии он был так глубоко сосредоточен, что казался похожим на ангела. Набожные верующие имели видения Иосафата, сияющего и окружённого ангелами. Случалось, что когда он с чашей обращался к народу, люди видели Младенца Иисуса, благословляющего из чаши народ, и рядом с Иосафатом стояли ангелы, одетые в диаконские ризы. Это чудо было подтверждено после его смерти перед беатификационной комиссией, свидетелями, давшими присягу. При такой большой заботе о ближних он не забывал о своих монашеских обязанностях.
Зимой он вставал в 3 часа утра, летом в 2 часа. После самобичевания и молитвы он будил братьев, пел в хоре, был помощником Рутского, выполнял функции эконома, юриста, исповедника монахов и монахинь, руководил новициатом (послушниками), проповедовал. Одним словом, он стал душой монастыря. Он всюду и всегда успевал приходить вовремя. Казалось, чем больше работы, тем больше у него времени. Иосафат увеличивал телесные самоистязания, ежедневно немилосердно бичевал себя. Однажды, когда он подверг себя очень сильному бичеванию, монахи увидели в его комнате яркое сияние. Они подумали, что там что-то горит, прибежали с водой и, открыв дверь, увидели Иосафата, лежащего на полу после бичевания и молящегося.
Его никогда не видели грустным, хотя он был обременён многими заботами. Радость святых его не оставляла, он её передавал и другим. Приходившие к нему уходили утешенными: не только католики, но и не принявшие унию, и даже протестанты. Его лицо сияло сверхъестественной радостью, потому что он был в постоянном единении с Богом.
Св. Иосафат - архимандрит
9
Старый митрополит Потий умер 13 июля 1613 года. В 1614 году коадъюнктор Рутский стал митрополитом. Кунцевич, назначенный архимандритом, стал настоятелем монастыря св. Троицы. Вопреки всем трудностям, уния продолжала распространяться. Рутский и Кунцевич по просьбе Виленского кастеляна приняли монастырь в Супрасле в Троцком воеводстве, в трёх милях от Белостока. Тамошняя церковь славилась прекрасными фресками сербских мастеров. Шляхтич Гжегож Тризна, потомок старого литовского рода, просил Рутского принять монастырь в Бытени у Слонима в Новогрудском воеводстве. Этот монастырь Тризна и подарил Виленским василианам. Туда ушли несколько молодых монахов из св. Троицы.
Под руководством Иосафата монастырь в Бытени расцветал. В XVII веке здесь принимали послушников виленской епархии (первый монастырь для послушников - noviciat в Вильне. Новиции носят монашеское облачение, исполняют монашескую обязанность, но еще не дают обетов). Институт послушничества (новициата) до сих пор не был особенно распространён в Восточной Церкви, и Рутский использовал опыт Западной Церкви. Но Иосафат добился включения византийских элементов в систему воспитания послушников. Ян Мелешко, смоленский кастелян, приятель Тризны, перешёл в унию под влиянием Кунцевича и, став его другом, подарил ему деревню Жировице, где была церковь со старой чудотворной иконой Божьей Матери, к которой отовсюду стекались паломники. Церковь достроили и обновили, и Лев Сапега, великий канцлер Литвы, подарил монастырю земли и несколько деревень. И сюда пришли из Вильны василиане. Более двухсот лет, вплоть до административной ликвидации унии после раздела Польши, Жировице были гордостью униатов Белоруссии. И здесь велика заслуга Иосафата как проповедника, миссионера и исповедника. Солтан, белорусский аристократ (его род имел над Жировицами попечительство) вначале принял Иосафата с оскорблениями и проклятьями. Но вскоре и сам перешёл в унию. Затем в монастыре возникли школы и типография. Икону Жировицкой Богородицы навещали и польские короли. В 1750 году Папа Бенедикт XIII послал ей золотую корону. В начале XVIII века в Риме на стене василианского монастыря изобразили копию Жировицкой иконы. И она стала чудотворной. Римляне назвали ее Мадонна дель Пасколо.
Три года (1614-1617) Кунцевич был архимандритом виленской св. Троицы. Он мог чувствовать себя счастливым. Еще 10 лет назад он был единственным новым послушником в разоренном монастыре, а теперь в цветущем, восстановленном монастыре жили десятки молодых монахов, наполненных новым духом, не считая тех, которые ушли в Супрашлу, Бытень и в Жировицы. Потий обеспечил легализацию унии и отдал все свои силы на ее защиту и укрепление. Рутский наладил организацию и руководство, Иосафат вдохнул в нее дух. Он был учителем, проповедником, полемистом, исповедником - словом, живым примером, горящим во тьме факелом. Однако если нет поленницы, костер не разгорится даже от факела.
Интереса к унии, в общем, недоставало. Карьеристы уходили в латинский обряд, так как мало кто понимал суть нового, странного явления - русского католичества. И даже русская молодежь, радея о карьере, уходила в иезуитские коллегии западного обряда. Уния не была искусственно созданным образованием, как думают многие в наши дни. Просто у неё были слишком мощные противники - от аристократов до казаков. Польская же позиция была довольно изворотливой, были против унии и многие римские католики. Уже Потий говорил на сеймах о том, какой же внутренней силой должна была обладать уния, если она выстояла в таких чудовищных условиях. И тут роль Кунцевича неоценима: он притягивал к себе и примирял людей, как свет пылающего факела. Он будил, зажигал свет надежды, молился, учил, служил таинствами, ободрял. Но всё было бы бесполезно, если бы в людях не пылало ответное чувство.
Иосафат отличался беспредельным смирением. Роскошные облачения надевал лишь у алтаря, как того требует византийская Литургия. В иное время, даже будучи епископом, не снимал простого монашеского одеяния и капюшона, в то время как другие расхаживали в шелках. Когда Григорий Тризна подарил ему плащ на теплой подкладке, то просил Рутского, чтобы тот приказал Иосафату принять подарок за послушание, но Иосафат сделал из подкладки шапки для братьев. На упрёки «недоучка» отвечал «а кем может быть владимирский купчик?» Когда его оскорбляли, отвечал: «Брат мой, ты прав относительно особы Кунцевича. Но не обижай человека, который отдал сердце Богу и хочет быть другом всех, и твоим тоже». Людская злоба не касалась его, в его сердце царил Божественный покой. Многие с удивлением убеждались в том, что единственный вид чести, который нельзя оскорбить, - это смирение. Множество людей встречало его проклятьями и оскорблениями, но затем видели, что оскорбляют самих себя. Он был действительно добрым человеком. Неисправимых грешников, у которых не было сил освободиться от греха - вновь и вновь впадавших в грех - он не осуждал, не был к ним нетерпим, но убеждал их не терять надежду, а сам молился и совершал покаяние за их грехи и недостаток воли.
Один из монахов-собратьев Иосафата впоследствии рассказывал, что по ночам Кунцевич, думая, что все спят, вставал и вполголоса горячо молился за всех этих грешников, бичевал себя за их слабость. Один человек, причинивший много зла другим из-за того, что не мог совладать со своей вспыльчивостью, склонностью к насилию, как-то встретил Кунцевича зимой на кладбище у могилы одного из тех, кому сотворил зло. Иосафат на коленях просил умершего простить обидчика, помочь ему исправиться...
Иосафат часто исповедовался; своему исповеднику он как-то с улыбкой сказал: «Отче, если б я мог носить тебя с собой!» Люди приходили к нему беспрерывно. Он был поистине ловцом душ, для Бога и единства Церкви, способным возлюбить и самого закоренелого грешника за одну только его добрую волю. Отсюда удивительная способность Кунцевича завязывать дружбу с людьми иных вероисповеданий. Однако немало из них его ненавидело. В нём видели прислужника латинян, взявшегося разрушить Византийскую Церковь; за его харизму, способность пленить человеческую душу, его провозглашали чернокнижником, а то и самим сатаной. Можно считать это суеверием и темнотой, но нельзя отвергнуть свидетельство образованного человека, иезуита отца Иоанна Лосенского из Полоцка, который говорил: «Моё сердце прикипело к нему. Мне нравилось смотреть на него и слушать его речь. Можно также привести свидетельство бывшего кальвиниста, выпускника швейцарских университетов, перешедшего в унию и всегда утверждавшего, что Иосафат Кунцевич является ангелом спасения, которого послал Бог. Как же можно удивляться тому, что простые люди не только видели в нём слугу дьявола, которого надо было ненавидеть, но что устоять перед его «соблазнами» считали духовным подвигом? Шляхтич Подбипента спустил на него собак, когда Иосафат хотел поговорить с ним о вере. Собаки, обычно послушные хозяину, легли и не двигались. То же самое попробовала сделать жена капитана Кишки. Страшные английские доги, покусавшие или разорвавшие уже не одного человека, на этот раз подбежали к нему, начали заигрывать, требуя, чтобы он их погладил. Поражённая этим женщина попросила его об исповеди. Шляхтича Сороку не тронули ни слова Иосафата, ни слёзы дочерей, но неожиданно, когда Иосафат сел в повозку и благословил шляхтича, тот бросился к его ногам, не дал ему уехать и исповедовался прямо во дворе.
Иосафат привлёк к католичеству и более высокопоставленных людей, например, Полоцкого воеводу князя Друцкого-Соколинского, убеждённого кальвиниста. Выбирайте же, кто такой Иосафат? Божий человек, или воплощённый дьявол? Ведь отцы Церкви учат, что и сатана сначала был ангелом, и после падения у него осталось способность принимать ангельский облик, обманывая людей. Казалось, будто Иосафат любил врагов больше, чем друзей. Поскольку попасть к нему сквозь толпы, его окружавшие, было зачастую сложно, некоторые шли на хитрость: делали вид, будто поссорились с приятелем. Тогда Иосафат сам приходил к ним вечером на ужин и говорил о мире, согласии. Он не любил споров и ссор. Всем, чем мог, Кунцевич жертвовал из монастыря ради страждущих. Многим было удивительно, как его монахи вообще не голодают при таком управлении монастырским хозяйством. «Нет у меня - Бог подаст», - отвечал Иосафат. Своим примером он воспитал новое поколение монахов, живших праведно и праведно умиравших.
Не прошло и ста лет, как вопреки трудностям все русинские епархии Речи Посполитой объединились с Римом, хотя при жизни Кунцевича это казалось невозможным, и более того: все ожидали распада унии. Те, кто работал тихо, без желания прославиться, для объединения Церкви, были воспитанниками Иосафата. Став архимандритом, Иосафат уже не мог вести образ жизни простого монаха, о чём сожалел. Среди его новых обязанностей были частые поездки, которые у Кунцевича были подобны апостольским путешествиям. Деревенские хаты и городские тюрьмы он посещал так же охотно, как дома вельмож. В 1614 году он сопровождал Рутского в Киев. Рутский был Киевским митрополитом, но, как и его предшественники, жил то в Вильне, то в Новогрудке. Официально он был архимандритом Печерской Лавры - самого старого и крупного монастыря на Украине. Однако архимандритом он был только по названию, поскольку Киевская Русь до сих пор не приняла унию. Даже энергичный Потий, обладатель того же титула, не отваживался показаться в Киеве, хотя и был назначен самим королём.
Прибыв в Киев, Иосафат сразу же отправился в Лавру, несмотря на предупреждения Рутского. В то время вокруг Киева рос густой лес - там Кунцевичу встретилась компания охотников с собаками. Предводитель её, по виду помещик, приказал ему остановиться и спросил, кто он такой и куда держит путь. «Иосафат Кунцевич, архимандрит монастыря св. Троицы в Вильне, иду в Лавру навестить монахов, поклониться святым мощам», - последовал ответ. Услыхав это, всадник пришёл в ярость и стал проклинать Кунцевича, называя его предателем, достойным смерти. Иосафат догадался, что перед ним архимандрит Лавры Иезекииль, в миру Иосиф Курцевич, потомок знатного русинского рода. Оба уже много слышали друг о друге, и вот встретились лицом к лицу. Ожидая нового взрыва ярости, Иосафат сказал: «Я удивлён, ибо не помню, чтобы по уставу святого отца Василия монахам разрешено было охотиться». Это было рискованным выпадом, однако Иезекииль не взял бы на душу позорного греха - убийства безоружного. К тому же Кунцевич был прав относительно устава. И они отправились в Лавру вместе. При их появлении зазвонили колокола. Весть о приходе Кунцевича разнеслась мгновенно. Монахи сбежались в трапезную, поднялся крик. Слышны были проклятия в адрес Иосафата, призывы бросить в Днепр предателя - искусителя православных. Наконец архимандрит Иезекииль утихомирил собравшихся и перед ними ещё раз спросил Кунцевича, зачем тот пришёл. “Братья, - сказал Иосафат, - я пришёл, чтобы поклониться древним святыням, преклониться перед святыми мощами и посмотреть славный Киев. Я не замышляю против вас зла. Моё сердце радуется, когда я вижу здесь столько иноков, и я буду счастлив остаться с вами, если докажете мне по Святому Писанию и книгам Отцов нашей Церкви, что доселе я заблуждался…” Воцарилась тишина. Иезекииль решил покончить с витавшей в воздухе враждебностью и приказал подать хлеб-соль. Иосафат попросил книг. Когда их принесли, он прочитал собравшимся молитву Иисуса на тайной вечере - все те места, где предупреждалось об опасностях разногласия: о разделённом царстве, о ключах апостола Петра, послания апостолов, столько раз взывавшие к единству христиан. Из старославянских книг прочитал о крещении Руси: в те времена Рим с Константинополем не были ещё разделены.
Так Иосафат показал монахам, что сами они молятся во время Литургии о том, что только что проклинали. “За что зовёте меня предателем,- вопрошал он, - когда я пытаюсь всего лишь вернуть былое единство? Не все ли мы братья во Христе?”. Те мрачно молчали. “Верно зовут тебя ловцом душ, архимандрит,- сказал кто-то - уходи восвояси, не искушай нас”. И вновь дано было Иосафату услышать: “если б ты был наш, мы бы руки тебе лобызали...” И всё-таки в нём признали человека доброй воли и искренней веры. Об этом свидетельствует хотя бы то, что многие из монахов вызвались охранять Иосафата на обратном пути. Проводили его до самого жилища Рутского, который уже не ожидал увидеть его в живых. Той ночью к Кунцевичу пришли двое православных священников - Антон Грекович и Иван Иосипович, и один горожанин. Они приняли унию. Всех троих впоследствии зарубили казаки.
Кунцевич осознавал, какую грозную силу представляли собой казаки. Набожностью они не отличались. “Славни хлопци запорожци вик звикувалы, церкви нэ видалы”, пелось в казацкой песне о том, как увидел молодец в степи кого-то чёрного, бородатого и думает: “козёл это или поп?”. При этом, однако, казаки являлись опорой православия на Украине. В их глазах униат выглядел человеком, продавшимся ляхам и их вере. Это было достаточным поводом, чтобы свести с ним счёты. Ещё существовала возможность закончить дело миром, но сигнал тревоги услышан не был. В Речи Посполитой о будущем не думали, жили сегодняшним днём. После разговора с запорожской роднёй с чубами на бритых макушках, Кунцевич грустно возвращался в Вильно. В его молитвах появились новые мотивы. Теперь он молился и за Русь, и за Украину, и за Речь Посполитую.
Св. Иосафат - епископ
10
Летом 1617 года на василианском капитуле митрополит Рутский вручил Иосафату королевскую грамоту, подписанную Сигизмундом III. Кунцевич назначался коадъюнктором архиепископа Полоцкого с правом преемственности, а также епископом Витебским и Мстиславльским. Для Иосафата это означало конец монашеской жизни, поэтому новый сан он принял неохотно. Однако Рутский убедил его в необходимости этого. Тогдашнему архиепископу Полоцкому, Гедеону Брольницкому, было уже 90 лет; после апоплексического удара он был частично парализован. Огромная епархия, в которую входила вся Белоруссия, оказалась под угрозой остаться без пастыря; при этом она находилась в упадке. У митрополита не было другой достойной кандидатуры, кроме Иосафата Кунцевича. В воскресенье 12 ноября Рутский рукоположил Иосафата в епископы. Холодной зимой 1618 года санный поезд отправился на восток. Въезд в Полоцк и интронизация прошли очень торжественно. Был дан артиллерийский салют; многолюдную процессию, встречавшую Иосафата у ворот города, возглавил сам воевода Полоцкий. У ворот же был сооружён алтарь, около которого Иосафат, надев литургическое облачение, отслужил четырёхчасовую праздничную службу. Потом снова был салют, ударили во все колокола, и процессия отправилась к кафедральному собору св. Софии.
Собор этот, построенный в ХIII веке, был прекрасен, однако сильно обветшал - точно символ епархии. Иосафат проницательно поступил, когда попросил иезуитов и латинское духовенство не входить в храм во время интронизации. Ему было обещано, что этого не произойдёт. Однако когда кто-то громко спросил, вошли ли в церковь иезуиты, ему ответили из толпы: “Вошли!”. На что тот сказал: “Значит, церковь уже не наша”. Иосафат понял, что придётся нелегко. Ему вспомнилось, как в предместье Полоцка через стражу к нему пробился бородатый старик, поклонился ему и вопросил: “Владыка, хранишь ли ты святорусскую веру?” А, из толпы кто-то крикнул: “Коли приходишь к нам с добрым умыслом, так добро пожаловать, если же нет - лучше бы тебе было никогда не приходить сюда!» Последовала краткая молитва перед иконостасом. Иосафата привели к епископскому престолу. После богослужения отправились к немощному Гедеону Брольницкому. Тот же едва говорил и прожил после этого недолго. По свидетельству очевидцев Кунцевич заботился о нём, как о родном отце. Торжества кончились, начались будни.
В Белоруссии в то время царило церковное безвластие. Умирающий владыка Гедеон был униатом лишь в той степени, что признавал верховенство митрополита Рутского. Народ и дворяне крепко держались «русской веры», но в вопросах религии не разбирался никто. Даже священникам недоставало знаний, некоторые не помнили даже Десяти заповедей. “Русская вера” понималась как византийский обряд, календарь, иконы, доставшиеся от предков, образ мыслей и вековое недоверие ко всему “латинскому” - угрозе для русской веры. Иосафат энергично стал наводить порядок. Начал он с церквей и завёл в них ежедневное богослужение, что было внове. Он стал посещать приходы, и деревенские жители впервые в жизни видели живого епископа и слушали его проповедь. Иосафат прогонял пьянчуг и дебоширов. Нашлись священники двоежёнцы и троежёнцы, то есть овдовевшие священники, женившиеся во второй и третий раз. Это было нарушением предписаний, но Иосафат отнёсся к ним по-человечески и оставил их на местах, так как у них были большие семьи. Но им запретили служить литургию, и это право было передано викарным священникам. Монастырям были возвращены василианские распорядки и устав. Архиепископ так щедро подавал нищим, что к нему самому во дворец заглянула нужда. Затем на его руках умер подготовленный им к смерти архиепископ Брольницкий.
Кунцевич резко выступил против светских злоупотреблений в церкви. А их было немало. Земельные угодья и доходы раскрадывались. Лично найдя в архивах документы, Кунцевич подал на виновных в суд. В Полоцке, Могилеве, Мстиславле и Витебске ему удалось отсудить для церкви половину отобранного имущества. В городах и весях поднимал он церкви из развалин; выступал против помещиков, возводивших на своих землях бездоходные церкви, в которых духовенство полностью зависело от помещика. Стоило священнику впасть в немилость, и ему приходилось хуже, чем чернорабочему. Кунцевич объезжал приход за приходом, проповедовал, воодушевлял, помогал. В Полоцке, Витебске и Мстиславле учредил ежегодные синоды, чтобы хоть раз в год собрать вместе и выслушать всех священнослужителей. И для них самих важно было не находиться в постоянном одиночестве.
Кунцевич составил катехизис, записал также свои советы и указания, каноническое право; все это издал и раздавал по приходам. Ему больно было видеть, как во многих местах дворянство обращается со священнослужителями, словно с подданными крестьянами, вмешиваясь в приходские дела, в бракоразводные споры. Иосафат запретил священникам ходить в светские суды. Если кто из них провинился, то представал перед судом епископским. Как-то раз он встретил одного человека, который когда-то, при его приезде в Полоцк, крикнул из толпы: “Коли приходишь с добрым умыслом!..” Сейчас Кунцевич спросил его: “Что думаешь, брат мой, добры ли мои умыслы? Скажи честно, ничего тебе за это не будет”, - спросил Иосафат. “Да, владыка. Хорошо поступаешь”, - ответил тот. Кунцевич завоёвывал Белоруссию, хотя и осознавал, что не в человеческих силах искоренить вековые предрассудки за несколько лет. Для этого нужно много времени. Он не вводил никаких литургических новшеств, напротив, строго настаивал на полном исполнении прекрасных старинных обрядов, которые и сам хорошо знал. Такой порядок всем пришёлся по душе, равно как и забота об образовании. Владыка был прост в общении, доступен, не высокомерен. Поэтому он легко сходился с людьми. Говоря о единстве Церкви, опирался на Священное писание и Отцов Церкви. Люди слушали, размышляли, привыкали к новым идеям. Иосафат не скрывал своей дружбы с латинскими католиками, ибо не усматривал в ней ничего дурного. Никто не смог бы упрекнуть в лицемерии и притворстве полоцкого архиепископа. Руками униата наводился порядок, обновлялись церкви и монастыри, строже исполнялись законы и обычаи. Кунцевич посетил и Витебск. Витебчане, взглянув на королевские грамоты, признали его своим пастырем, восхищаясь его набожностью, верностью традициям греческой Церкви и заветам Отцов Церкви.
Могилёв не принял архиепископа. Виной тому были монахи, поверившие многочисленным письмам и листовкам от виленских монахов из монастыря св. Духа. В пасквилях писали о назначении Иосафата латинянами для погибели русской Церкви. Ворота города были закрыты, на городских стенах стояли вооружённые стражи. Кунцевич уехал ни с чем и написал письмо королю. Канцлер Сапега, назначенный королевским комиссаром по этому делу, провёл расследование и в 1619 году вынес смертный приговор зачинщикам заговора за оскорбление короля и епископа; церкви предлагалось отдать в течение шести недель. Смертные приговоры не были приведены в исполнение, а церквей Иосафат дожидался не 6 недель, а 6 месяцев. Затем призвал на помощь закон. Тогда православные пришли к нему с подкупом, предлагая за церкви 30 тысяч флоринов отступного. Иосафат ответил: “Нельзя торговать дарами Святого Духа. Мне не деньги ваши нужны, а ваши души”. Ага, насторожились горожане, вот он, ловец душ. Так о нём говорили и до сих пор. Могилёв тревожился, ожидая отнятия церквей латинянами, но этого не случилось, и город успокоился.
Положение склоняет человека к гордыне, и от этого не уйти. Но Кунцевич всё-таки остался прежним, невзирая на то, что изменилась и вся его деятельность, и его окружение. Он отыскал самую маленькую комнату во дворце архиепископа и устроил в ней для себя монашескую келью. Пустые же залы и комнаты дворца отдал полоцким беднякам и бездомным. Рутский хотел сшить ему одеяние из шёлка, по образцу русских епископов, но Кунцевич истратил эти деньги на ремонт кафедрального собора. Шляхте не нравилось, что архиепископ не соблюдает “декорум”, внешние приличия, и тем умаляет достоинство Церкви. Он же отвечал, что лишь грех унижает, а блеск и величие Церкви заключается в твёрдой вере, надежде и любви. Ведь, стоя у алтаря и служа Богу, он надевает роскошные одежды. Но в остальное время Иосафат - всего лишь смиренный монах. Стол его был очень скромным, он даже не обращал внимания на подаваемую пищу. В одиночестве он не обедал - всегда с челядью, включая последних слуг. Всякий мог прийти к его трапезе в любой день. Случалось, у него в день обедало по 60 человек. Единственное, чего не терпел Иосафат вокруг себя, - это бездействие и лень. Он считал их началом всех грехов. Тот, кто хотел быть рядом с ним, должен был заниматься полезной деятельностью. Никто из его челяди никогда не слонялся без дела. Финансовое положение архиепископа было незавидным, но он во всех делах такого рода полагался на Провидение Божие.
И получалось так, что, хоть лишнего гроша в хозяйстве не было, но средства на обучение способных молодых людей находились всегда. Была у Иосафата ещё одна слабость. Он любил встречаться со своими земляками. Запорожскому родственнику он мог выдать на обратный путь 20 золотых флоринов, а потом мучаться угрызениями совести: разорил, мол, Церковь. Вообще над имуществом Церкви он трясся, как Гарпагон. Вёл долгие тяжбы, возвращая в итоге церковное имущество, строил церкви и школы. Иногда тайком делал пожертвования православным церквям, если священник был уж совсем беден, но казался человеком доброй воли, пусть даже и недолюбливал унию.
На восстановление разрушенного Полоцкого кафедрального собора XIII века Кунцевич истратил две тысячи венгерских талеров. Реставрацию вели лучшие мастера того времени, и остаётся только сожалеть, что этот прекрасный храм не сохранился до наших дней. В XVII веке на его месте построили совершенно новую церковь. Полоцкие горожане видели, что архиепископ одевается бедно, но на церкви денег не жалеет. И они тряхнули мошной, стали давать деньги на собор. Мощный центральный купол был окружён четырьмя меньшими. Иосафат начал ремонт с большого купола. Его оппоненты говорили: “Вот, он чинит главный купол, символизирующий Папу Римского, а четыре малых купола он оставит, как образы патриархов, без ремонта”. Но до своей смерти Иосафат успел закончить восстановление всех пяти куполов.
Строительством его деятельность далеко не ограничивалась: обновленный василианский собор в Полоцке стал центром обновления монашеского образа жизни. Кунцевичу достались также монастыри в Могилеве, Черее, Браславе и Мстиславе. Всего Вильнюсская василианская конгрегация имела уже восемь монастырей. Больше всего усилий, однако, ушло на обновление духовенства - здесь ситуация казалась почти безнадёжной. Повсюду царило незнание основ веры, бедность, одиночество, страх за семью, зачастую и пьянство, отсутствие связи с другими священниками и с епископом, подкупы и зависимость от вельмож. Это очень его мучило, и он пытался постепенно улучшить положение. Иосафат был загадкой и для самого Рутского, ведь он знал Кунцевича как набожного монаха, человека молитвы и проповедника Божьего слова. Назначая его архиепископом, Рутский не мог знать наперёд, что из этого получится. Позднее он писал о нем: “Все мы к чему-то пригодны, а к чему-то не способны. Этот удивительный человек был пригоден ко всему. Будучи неспособным к чему-либо - милостью Божьей эту способность тут же обретал. Это был мыслитель, человек молитвы, книжник и отшельник, затворившийся в келье, и при том никто не умел так беседовать с людьми, как он, будто бы в этом и заключалось его предназначение. Все приходили к нему за утешением и получали его. Католики, православные, протестанты - все ценили его за эту Божью искру. Блестящий проповедник, лучший певчий - всё он делал тщательно и с любовью. Воистину, не видел я другого человека, в котором всё это так сочеталось”.
Препятствия единству Церкви
11
В 1620 году Речь Посполитая допустила на редкость грубую ошибку. В Москву прибыл Иерусалимский патриарх Феофан, чтобы совершить хиротонию (посвящение в патриархи) Филарета - отца царя Михаила Романова. Феофан уговаривал царя отменить мирный договор с Польшей. Польские власти пропустили Феофана в свою страну и оставили его без присмотра. В этом не было бы ничего особенного, если бы не тот факт, что Феофан был агентом султана. В этом конкретном случае интересы султана и царя совпадали, и поэтому такое стало возможно. Дело в том, что патриархат в Стамбуле должен был за своё существование немало платить Порте (султанский совет). Каждый год дань составляла около 20.000 пиастров (перед Второй Мировой войной эта сумма равнялась 3.000 фунтам стерлингов в золоте).
Оплате подлежали также и выборы патриарха, которые фактически имитировались: патриархом становился тот, кто даст султану больше. Рекорд составляли 36000 пиастров. Когда султан снимал патриарха, надо было платить за выборы нового. Кто платил? Прежде всего, греческие купцы, проживавшие в Фанаре, греческом квартале Стамбула. Они были богаты, однако денег всё равно не хватало. Московская Русь уже давно отошла от Царьграда, следовательно, оттуда налоги не поступали. Речь Посполитая на своих русских землях закрепила объединение с Римской Церковью, тем самым уменьшив налоги, потому что Константинополю платили только православные противники унии, которых становилось со временем всё меньше и меньше. В интересах цареградского патриарха и султана было и то, чтобы в подчиненной патриарху Польше удержалось православие. Кроме того, Речь Посполитая была врагом турок, и мир на её границах их не удовлетворял. Туркам следовало внести смятение в эту страну, для чего удобно было использовать выступление против греко-католиков. Вся акция была скоординирована в Турции.
Феофан сначала вёл себя тихо, выясняя ситуацию, терпе ливо ожидал до момента поражения польских войск у Цекоры. После этого события уже никому не приходило в голову при сматривать за ним. Тогда он выполнил свою турецко-патриар шию задачу: тайно основал в Речи Посполитой церковную иерархию епископов, подчинённых Стамбулу. В Киевские митрополиты он посвятил Иова Борецкого, игумена монастыря св. Михаила, в Перемышль - епископа Исаию Копинского, архиепископом Полоцким - Мелетия Смотрицкого вместо Кунцевича. В 1621 году Феофана уже сопровождали вооружённые казаки, потому что тайна вышла наружу. Он ещё рукоположил Иосифа Курцевича в епископы Владимирские; Исаака Борисковича для Луцка, и Таисия Ипполитовича для Холма. Епископом Пинским назначил сопровождавшего его грека Авраама. После этого Феофан спокойно уехал, а из Молдавии послал казакам письма, в которых прославлял Москву и запрещал воевать против неё. Он требовал также проявить лояльность к Речи Посполитой и тем самым поддержать православие. Если бы такое случилось в царских землях, то обиженный царь отдал бы, вероятно, приказ обезглавить виновных. Польский король не признал новых епископов, но было ясно, что со временем он будет вынужден их принять, по крайней мере, из-за казацкого вопроса.
Турция правильно предвидела ситуацию: только сейчас возникло настоящее смятение. Получившие свою иерархию православные подняли голову. Русин противостоял русину, хва тали кто что мог. Польша устала от этих распрей. Кунцевичу принесли новость, что некоторые польские епископы убеждают Папу Римского, что пришло время покончить с унией, по скольку никто не понимает, что это за католики византийского обряда, с иными законами, обычаями и календарем. Пусть их переведут в латинский обряд, а кто не хочет, пусть вернётся в православие. Папа Римский не благоволил к таким мнениям, но слухи продолжали распространяться. Они дошли не только до Рутского и Кунцевича, но и до православных, которые начали распространять, особенно через монахов, письма, написанные Смотрицким: “и вот правда явилась, униатов будут перево дить в латинство. Не говорили ли мы вам, что униатская ие рархия коварна? Особенно этот Иосафат, лицемер, уводивший людей, после того, как он стал папистом; только для того ло вил души, чтобы Божию церковь отдать латинянам, чтобы её уничтожить. Он дружит с иезуитами, а в иезуитских колле гиях русскую молодежь переманивает в латинство!” Широко распространялись слухи, будто бы Кунцевич вредил Византий ской Церкви и уничтожал её.
Что касалось его дружбы с иезуитами - это было правдой, но не все иезуиты негативно относились к православным. Ио сафату было тяжело на душе, потому что люди волновались и гневались; в них просыпалось недоверие к нему. Его дни и ночи были пустыми и чёрными. Ему казалось, что, может быть, он не нужен никому: ни апостольскому престолу Рима, ни Речи По сполитой, ни местным русским из Византийской Церкви. Что будет, если Папа Римский отвергнет идею унии? Тогда Кунце вичу придётся уходить в пустыню, потому что он не найдёт себе места ни в одной Церкви: в латинский обряд он не перейдёт, поскольку этим он отверг бы церковь византийского обряда, а вернуться в Православную Церковь не сможет, чтобы не быть раздвоенным. Может быть, уния - это его фантазии, которые он себе сам придумал и не сможет превратить их в реальность?
Для Иосафата настали первые тяжёлые дни. Но он, обод ряя сам себя, вспоминал первые ночи в келье виленского мона стыря: “Не мучайся Иосафат! Единство Тела Христова, един ство Церкви превыше всяких границ, привычек, Литургии и традиции; это Божие дело, доброе и справедливое, всё осталь ное - человеческая слабость. Если ты вручил себя в руки Бога, то не ропщи и не бойся. Свою душу не изменишь. Она такова, какова есть: не латинская, не православная, но все-таки визан тийская. Следовательно, иди до конца по своей стезе”. Он шёл по ней, но временами ему было очень тяжко. В Витебске он на чал ремонт кафедрального собора. В ходе ремонтных работ не обходимо было разобрать и вынести иконостас, потому что иначе нельзя было ремонтировать стены. По Витебску тут же пошла молва: “Кунцевич превращает церковь в латинский кос тел, уже вынес иконостас!” Иконостас, естественно, после ре монта вернулся на своё место. Но те, кто клеветал на Кунце вича, не опомнились и не сказали “Владыка, мы плохо думали о тебе, мы были неправы, прости”. Не пришёл никто.
Однажды ему пришло в голову, что ему достанется муче нический венец, о котором он просил в своих молитвах в мона стыре. Наверно, ему придётся отдать жизнь за единство Божьей Церкви, потому что он не может отказаться от этой идеи. Смерти он не боялся. Сам себе он говорил: “Если до этого дой дёт, то твоя жертва будет чистой. Не твоя забота, что сде лает Бог. Ты должен верить”. Он не предполагал, что путь к единству Церкви будет так труден в постоянной борьбе с жалобами, письмами, листовками. Когда он в Варшаве вёл переговоры с королём Польским и сеймом, по Витебску распространился ложный слух, что Кунцевич поменял обряд и сейчас передаёт Беларусь в руки латинян. И сразу во все стороны были разосланы письма. Узнав об этом, Кунцевич направил с кальвинистом Гжегожем Бонецким из Варшавы в Витебск послания, в которых он утверждал, что это вымысел и ложь. Но Бонецкий не только не передал письма, но в Витебске утверждал, что он “своими глазами видел, как Кунцевич служит в Варшаве латинскую Литургию”. Ну и Бог с ним! Хотя Бонецкий мог бы не брать писем вообще, что было бы честнее. Кунцевичу казалось, что он попал в какое-то болото. Сейчас ситуация была тяжелее, чем в первые годы его епископства, когда ему не противостоял православный архиепископ Полоцка, и православных было меньше.
Зимой 1623 года польский сейм снова решал униатско-православный спор. Король Сигизмунд назначил комиссию из пяти сенаторов и девяти депутатов Сейма под руководством примаса Гембицкого; предложено было собрать совместный православно-униатский синод и на нём примирить обе стороны, создав федерацию под руководством общего патриарха. Но на переговорах не было и не могло быть достигнуто никакого результата. Спор снова отложили, все судебные процессы между Церквами были остановлены, суды оказались перегружены. Но напряжение вновь возросло. Произошел настоящий передел: Земли Галиции, Киевской Волыни и Подолия были практически полностью православными, и епископы, назначенные Феофаном, хотя и неофициально, без препятствий выполняли своё служение. Хелмские земли, Северские, Полесье и Смоленск, где жили преимущественно униаты, были поддержаны Вильной и Белоруссией.
Кунцевич в глазах врагов унии казался соринкой. Смотрицкий, православный епископ Полоцкий, благодаря своему писательскому дару, стал широко известен. Он распространял против греко-католиков следующие мысли: “Уже приближается конец вредной деятельности унии, конец латинским еретикам и иезуитам. Бог услышал молитвы православного народа, и восточные патриархи дали ему истинных пастырей. И славное запорожское войско высказалось за православие. Король и польский сейм думают только о том, каким образом отобрать у униатов церкви и имущество, чтобы передать их православным. Униаты открыли карты и переходят в латинство. Латинский ловец душ Кунцевич уже служил в Варшаве литургию по латинскому обряду, видели его очевидцы в польском костеле, одетого в латинское облачение. Пришло время наводить порядок. Кто не подчинится, того выгони прочь вместе с захватчиком Иосафатом! С ведома и по воле короля я, Смотрицкий, являюсь истинным архипастырем Полоцким и Витебским!” Сохранились до сих пор листовки и письма, красиво написанные с литературной точки зрения, полные огня, распространяемые в большом количестве по городам и весям, в основном в церквях и на площадях. Вследствие этого Витебск, Орша, Мстиславль, а также частично Полоцк поверили Смотрицкому, а Иосафату отказали в послушании.
Ещё в 1621 году, Кунцевич, вернувшись из польского сейма, нашёл своё дело разрушенным. Православный священник Сильвестр, посланник Смотрицкого в Полоцке, сразу убежал в Витебск, но церкви были пусты и безлюдны, и на Кунцевича сыпались одни угрозы и проклятия. Он не убежал. Не скрывался. Служил Литургию, как будто ничего не случилось, публично выступал, проповедовал в церквях, опровергал клевету, посещал прихожан. У него были на руках письма, написанные королём, опровергающие утверждения Смотрицкого. Он совершал визиты к властителям городов и замков. Исходил всю епархию и удивлялся, что в сёлах царит спокойствие. Многие священники и дворяне не участвовали в бунте против него. Сохранили ему верность и те простые люди, которым он часто делал выговоры за пьянство и невежество, но которых, в то же время, защищал от гнёта князей и наместников.
Витебск отпал от Иосафата: городской совет отобрал у униатов церкви, многих изгнал из города, принял епископом Смотрицкого. Потом отпали города Орша и Могилев. Движимый отчаянием, Иосафат приехал туда, но его не хотели выслушать. Король Сигизмунд послал в бунтующие города королевское письмо. В Полоцке во время чтения письма в ратуше возникло такое смятение, что многие думали, что архиепископ Иосафат и воевода не выйдут оттуда живыми. Чтение письма было прервано. Потом Кунцевич отправился в Витебск. Там он и воевода Завиш подверглись опасности: в церковь ворвалась толпа, избила слуг и священников, ограбила сокровищницу и ризницу, но перед Иосафатом остановилась, как перед стеной. Несмотря на всевозможные трудности, он не сдавался и добился успеха: его самый закоренелый православный противник и организатор сопротивления в Полоцке Иоанн Терликовский первым подал Иосафату руку примирения, соглашаясь, что был неправ, и признавая Иосафата своим епископом. Кунцевич не был сентиментален, но когда дошло до примирения, он от радости заплакал. Переговоры шли медленно и трудно, но неделю за неделей он терпеливо и бесстрашно склонял полоцких горожан на свою сторону. Все восхищались его мужеством и решительностью, уже было ясно: несмотря ни на что владыка не отступит. Не уедет. Судья Самуил Мирский из Брацлава узнал, что во время плавания на корабле кто-то стрелял в Иосафата. В Орше также в него стрелял шляхтич Массальский.
Тучи над владыкой Иосафатом
12
Кунцевич получил два письма от канцлера Льва Сапеги. Письма эти были полны гнева, обвинений и критики. Иосафату вменялось в вину, что он якобы силой отбирал церкви у православных, навязывал им унию, оскорблял их. Канцлер написал также, что Кунцевич пренебрегает интересами государства, для которого, по его словам, уния в данный момент была ненужной, а то и пагубной. И вообще, Сапега считал архиепископа непримиримым максималистом, которому не хватает рассудительности. Иосафат хорошо знал Льва Сапегу как человека искреннего и справедливого. И Сапега давно знал Иосафата, был всегда к нему дружески расположен и поддерживал унию. Отчего же такая резкая перемена? Иосафат вскоре понял причину. Причиной были, прежде всего, жалобы православных, вернее, их методы. Методы эти были просты - отнимать у униатов церкви и притом жаловаться, что им, православным, причиняется ущерб. Короче говоря - бить, и при том плакать, что “нас бьют”. Это подействовало очень хорошо. Если кто-то кричит, значит, его бьют и ему нанесен ущерб, кто-то на него напал и обокрал его. Если жалоб много и они постоянно приходят, человек в конце концов теряет терпение, и нет у него желания вникать в суть споров или искать правду.
И Лев Сапега потерял терпение. Все суды, трибуналы и канцелярии были завалены жалобами православных на то, что у них отнимают церкви, переманивают их верующих, насильно принуждают переходить в унию. Но в жалобах обыкновенно отсутствовали конкретные данные, числа, количество, а часто и имена, чтобы при расследовании никто не смог схватить за руку. Часто случалось, что если униаты судебным путем приобрели какую-то церковь, как например в Могилёве, сразу посылалась новая жалоба (православными) об отнятии у них церкви, без определения сути юридических оснований. Суды могли считать жалобы необоснованными, но если жалоб много - у кого найдется столько сил все их читать?
Суд и канцелярия работает как машина: что в неё приходит, то перерабатывается. Комиссия ищет свидетелей того, что и как произошло. Но свидетелей нет: один в отъезде, другой на жатве в отдаленном хозяйстве, у третьего родит жена, у четвертого эпидемией охватило скот. Один свидетельствует одно, другой нечто совсем иное, один выкручивается, иной добавляет то, чего в жалобе и не было. Все это нужно доказывать заново, проверять... Дело не закончено, откладывается “на попозже”, без результатов. Все устали, терпения не хватает из-за этих споров.
Это было действенным методом борьбы: у властей сложилось впечатление, что уния не приносит ничего, кроме конфликтов и брожения в обществе, что она и есть первопричина всех религиозных споров в Белоруссии и на Украине. К тому же за православием стояла Московская Русь. Плохо продуманный Сапегой план союза двух держав обернулся войной, в которой Речь Посполитая в 1612 году потерпела поражение. Таким образом, хотя канцлер Сапега, возможно, сердцем своим по-прежнему ратовал за унию, в то же время его крайне раздражали бесконечные споры между униатами и православными. В них он видел причину отчуждения Москвы - не будь унии, считал он, не потеряла бы Речь Посполитая Новгород, Псков, Стародуб, Чернигов, Козельск и другие православные города. А, всему виной мерзкие деяния архиепископа Кунцевича...
Иосафат догадался об этих его тягостных мыслях. Могли сыграть роль и другие мотивы – например, личные обиды, казалось бы, давно уже забытые. Так, ещё будучи архимандритом в Вильне, Иосафат обновлял устав отца Василия в одном женском монастыре, когда с одной монахиней случилась истерика и она стала выкрикивать проклятие в адрес Кунцевича. Монахиня эта происходила из рода Сапег. Крик её всё не утихал; вдобавок с ней приключилась падучая, так что присутствовавшие решили, что в неё вселился злой дух. Наконец Иосафату пришлось утихомирить её с помощью бича. Возможно, это ожило в памяти канцлера Сапеги? Очень напряжёнными были отношения и с казаками. Сапега был высокопоставленным лицом и не спешил приветствовать на сейме казацких старшин, которым был дан дворянский титул. Казаки защищали “православие” и были настроены против “унии”. Канцлер, опытный политик, видел, что казацкая мощь на Днепре растёт и казаков надо как-то успокоить, что-то им дать, пойти на компромисс. Но, как человек справедливый, он знал, чем платила Речь Посполитая за казацкую кровь, пролитую на полях сражений. Такая неблагодарность ему была не по душе. Надо от чего-то отказаться; чтобы успокоить казаков, он пишет два критических письма Кунцевичу. Это была слабая награда для казаков, но, по крайней мере, это втянуло его в суть событий и не позволило оставаться в стороне. Всем было известно, что канцлер Литвы поддерживал унию и что за свою позицию в этом вопросе получил несколько похвальных писем от Папы Римского.
Кунцевич в своём письме от 22 апреля 1622 г. со спокойным достоинством писал: “Перед моим Богом, видящим сердце и поступки людей, свидетельствую, что я никогда никаким плохим примером или строгим решением не отпугивал полочан или верующих других приходов. Не найдется малейшего знака строгости с моей стороны, которым я дал бы толчок к обострению настроений бунтовщиков в ущерб Речи Посполитой.
Всегда я старался и стараюсь выполнять своё апостольское служение по воле Божией и воле Его Величества короля и для блага Речи Посполитой. Об этом свидетельствуют многие лица, не только католики, но и отступники моей епархии... О послушных мне священниках говорят, что они плохие и необразованные, если они слушаются меня. Если бы они были сторонниками противников унии, они сразу же стали бы хорошими и образованными. Никто не докажет, что я кого-то насильно принуждал перейти в унию... Моя епископская клятва обязывает меня, по праву и законам Церкви, защищаться ... А я это делаю скромно и уважительно, не отступая от примера святого Амвросия и святого Иоанна Златоуста, которые стойко защищали правду Божию... что же это за мир, который будет достигнут оскорблением Бога? И будет ли в безопасности наша родина, если вопреки справедливости будет разрешено казакам и псевдовладыкам то, чего они добиваются, то есть, подчиниться пастырю Цареградскому, и таким образом быть подчинены Турецкому государству, враждебному и сильному? В результате откроются ворота всем турецким шпионам в государство Его Королевского Величества, Господина нашего милостивого”.
Никто не может быть свидетелем в собственном споре. Свидетели пришли слишком поздно. После убийства Иосафата, во время расследования, недостаточно было говорить: “Я читал в разбросанных листовках” или “Я слыхал...” Надо было присягнуть, положив руку на Евангелие. Лжесвидетельство является страшным грехом как для католика, так и для православного, кальвиниста или лютеранина. Сразу после этого исчезли жалобы об ущербах, насильственном обращении в униатство, бесправии, или о плохих словах и обидах. Кроме приглашенных, любой человек мог придти свидетельствовать о причинах убийства, и если бы Иосафат дал хоть какой-то повод, то тем бы уменьшилась вина убивших его. Но ничего из приписываемого Кунцевичу не было доказано. Ни одной провинности.
Было допрошено и много православных. Положив вначале руку на Евангелие и на крест, они затем отвечали на вопросы о причине убиения Иосафата: “правдой является то, что он был убит из-за Унии. Примирил византийскую Церковь с католической, а это что-то ужасное. Он дружил с латинянами, и этой дружбой заразил верующих восточной Церкви. Это была единственная причина. Он сам, Кунцевич, был честным человеком, против него лично мы ничего не имеем. Только то, что он униат. И мы всегда сожалели, что он не принадлежит нам”.
И все же письма Кунцевича Льву Сапеге были грустными. Если кто-то видит в тебе черта, как ему доказать, что у него с глазами не всё в порядке? Ситуация складывалась серьёзная. Лучше всего было бы забиться в щель, как мышь, укрыться за стенами архиепископского дворца или же окружить себя вооружённой охраной и в её сопровождении ходить в церковь. Но Кунцевич не хотел и не мог так поступать. Он отдаст себя в руки Бога – и будь что будет. Ещё никогда он так ясно не ощущал, что его судьба в руках Божьих. Обдумав все как следует, он приказал выкопать для себя могилу в кафедральном соборе Полоцка возле алтаря. Сам следил за надлежащим ходом работ. Он всегда уважал простых людей, которые, предвидя свое отбытие из этого мира, принимали это нормально. Без страха и стенаний заранее сколачивали гроб и ставили в углу дома. На всякий случай, как ещё до рождения ребенку готовят колыбель. Человек рождается и умирает. Это так естественно. Если Иосафат умрёт за свою веру и за единое Тело Христово, то заслужит великий почёт и уважение. Потому он и выбрал себе могилу у алтаря. Пусть Бог простит его за то, что он, Кунцевич, в первый и последний раз выбирает себе почётное место у алтаря.
Преследование св. Иосафата и грустная участь объединённой Церкви.
13
Ненависть к Иосафату и нападки на него постоянно росли. Во многих городах и сёлах сговаривались убить его. Ему был уже уготовлен мученический венец - на небе и на земле. Его мечтой было отдать жизнь за святое дело единства Церкви. Он не бежал от смерти, скорее желал её, мужественно держался до последней минуты на своём месте, имея перед глазами свою задачу. “Вы меня ненавидите”, - говорил Иосафат своим противникам, - “и хотите убить меня, а я вас ношу в своём сердце и буду счастлив, если смогу за вас умереть”. Но эти слова, полные любви, не смягчили очерствевшие сердца. Как когда-то, перед смертью Своего Сына, Бог допустил для Иудеев самое тяжкое наказание - злобное ожесточение сердца, так и сейчас - для противников Иосафата. Как же несчастны те, кто заслужил подобное наказание!
Наибольшие трудности Иосафат испытал в Витебске. Православные, чтобы прогневать его, собирались к молитве за рекой Двиной, против епархиального дворца, и специально, назло епископу, громко пели. Он горько плакал и просил Бога не зачесть им этого греха. Так как витебчане видели безразличие польских властей к их поведению, в них возрастала от безнаказанности отвага и дерзость по отношению к Иосафату и его слугам. Если кто-либо из слуг выходил по делам в город, они швыряли в него комьями грязи, камнями и палками, всячески издевались над ним. На Иосафата открыто нападали во время богослужений в церквях и во время крестных ходов.
В праздник Св. Духа епископ Иосафат возглавлял крестный ход к церкви Св. Духа в Витебске. Когда процессия взошла на мост, на него набросился с оскорблениями шляхтич Василевский. А так как его сопровождал отряд воинов, он стал угрожать, что если церковное шествие не повернёт назад, то он сбросит Иосафата с моста. Епископ вынужден был вернуться. Шляхтич недолго радовался своей победе - его заживо съели черви. Так он никчёмно закончил свою пустую жизнь. Ещё большее злодеяние совершили витебчане в 1622 году на праздник Преображения Господня. Во время Великого выхода на херувимской литургии отец Максим Турчинович, облачённый в священнические ризы, вышел из диаконских дверей на солею перед иконостасом. Противники унии, несмотря на святость места, бросились на него и избили почти до смерти. Они хотели броситься и на Иосафата, но присутствующие шляхтичи окружили и защитили его. В другой раз, когда епископ Иосафат, несмотря на угрозы, смело проповедовал единство христиан, некий противник воссоединения Церкви Адам Коссив хотел прямо в церкви застрелить св. Иосафата, но когда готовился к выстрелу, внезапно ослеп.
Св. Иосафат часто переправлялся через Двину. Витебчане подговорили перевозчика, чтобы он его утопил во время переправы. Подкупленный мещанин согласился, но так как он не знал епископа хорошо в лицо, а в лодке было много священников, он не смог завершить дело. Позже он рассмотрел епископа в церкви и, перевозя его, уже хотел наброситься на него. Но, обернувшись, вспомнил, что взял с собой своего маленького сына; и из страха, что сын может выдать его, не исполнил задуманного.
И в других городах к Иосафату относились не лучше. Посланники Смотрицкого уже повсюду распространили ненависть к нему и к Греко-Католической Церкви. Во всех городах был составлен заговор с целью убить Иосафата. Воспрянувшие противники унии думали, что со смертью Иосафата падёт и уния. Когда Иосафат прибыл в Могилев, перед ним закрыли городские ворота, жители с городских стен направили на него пушки и криком предупредили, что если он приблизится, они начнут стрелять. Иосафат хотел пройти, но сопровождавшие его верующие с трудом отговорили его.
Св. Иосафат продолжал поездку в Мстиславль. Здесь жил некий Масальский, противник унии, который решил убить Иосафата. Но час смерти Иосафата ещё не пробил; в тот же день, в который было назначено убийство, сам Масальский пал от смертельной раны, нанесённой одним из его врагов. Иосафат, узнав об этом, поспешил к нему, помня слова Спасителя: “творите добро ненавидящим вас”. Своими словами он успокоил сердце Масальского, так что тот принял католичество, исповедался у Иосафата, и, приняв Причастие, с надеждой на вечную жизнь умер. Также и жители г. Орши договорились, что утопят своего пастыря в Днепре, но и им не удалось осуществить свой замысел. Противники унии ненавидели не только Иосафата: их ненависть обратилась на всех воссоединённых. Видя, что Польское правительство не наказывает и не может наказывать за преступления, они совершали против католиков византийского обряда всё большие и большие насилия: не только отбирали у греко-католиков церкви и изгоняли священников, но и начали проливать невинную кровь.
В 1618 году казаки напали на священника Антонина Ахремовича, заместителя митрополита в Киеве. Его вытащили из постели и утопили в Днепре. Пока он тонул, ему кричали: “Призови Римского Папу, пусть спасёт тебя”. В 1620 году на Русь прибыл некий священник Феофан, противник унии, и вместе со своим братом убил в праздник Пасхи отца Антония Руткевича, визитатора из Перемышля, прямо в алтаре. В Киеве были убиты бургомистр Баталия и два священника, принявшие унию при посещении Киева Иосафатом. В 1622 году казаки обезглавили шаргородского декана, отца Матфея, а его тело бросили в реку. В том же самом году казаки напали на церковь Св. Софии, избили там четырех василиан, израненных и связанных отвезли в Трехтимиров и через шесть недель выпустили с тем условием, что они больше не появятся в Киеве. Услышав об этих мучениках, Иосафат прослезился и сказал Василию Хотельскому: “О, если бы меня настоятели освободили от епископской должности и послали в Киев, с какой радостью я бы там умер и окропил своей кровью неплодородный виноградник, чтобы он дал стократный урожай”. В другой раз он предложил Иммануилу Кантакузину: “Давай пойдём в Киев, будем там распространять истинную веру и единство Церкви”. Когда же Иммануил ответил, что он не хочет умереть там, св. Иосафат сказал: “Зато раньше попадём на небо”.
При таком тяжком угнетении, несправедливости и убийствах воссоединенная Церковь не нашла защитников. Над нею сгущались темные тучи. Люди малодушные и слабой веры ожидали ее близкого конца. На самом деле человек должен был иметь веру крепкую, как сталь, чтобы, видя все препятствия, не сомневаться, что она выдержит. Воссоединенные имели защитника в лице Папы Римского, его нунциев и короля – смелого, но ослабленного противящимся ему дворянством. Но против Греко-Католической Церкви стояло почти все латинское духовенство и дворянство католическое и некатолическое. Неразумная политика помутила разум всем. Польская шляхта думала, что когда исчезнет Греко-Католическая Церковь и она переведет всех объединенных в латинский обряд, ослабнет Русь и укрепится Польша. Вопреки естественным и Божьим законам, она поставила земное королевство над Царством Божьим.
Смерть св. Иосафата
14
В 1623 году Кунцевич не поехал на Варшавский сейм, хотя на нём и должны были обсуждаться споры между сторонниками и противниками унии. Он помнил о том, какую роковую роль сыграло его отсутствие в Белоруссии два года тому назад. Однако ему пришлось поехать на василианский капитул в Руте, созванный архиепископом Рутским в связи со сложившейся в унии ситуацией. Кунцевич уехал с капитула, не дожидаясь его завершения - на заключительных документах нет его подписи. Больной, изнуренный Рутский намеревался посвятить 1624 год духовным упражнениям и отдыху. Иосафат побывал в Новогрудке, куда его также пригласил Рутский, а в октябре он уехал в Витебск, который беспокоил его больше всего. Многие отговаривали его от этой поездки, прямо говоря, что он едет навстречу смерти; ему предлагали вооружённую охрану, от которой он отказался. Ехал он в сопровождении Лециковича, Ушацкого, Околова, Краевского, Поссовского, Кантакузина и других своих помощников.
Нельзя согласиться с тем, что трагедия, происшедшая 12 ноября, была вызвана спонтанным гневом витебчан, как утверждала православная апологетика, дипломатично огласившая: “Витебчане потеряли терпение и бросили его в реку”. После установления православной иерархии, т.е. уже не один месяц, последовательно подогревались антиуниатские настроения. Те, кто добивался взрыва народного гнева, не чурались и лжи. Центром заговора стало братство Святого Духа в Вильне, которое оказалось в новых условиях, поскольку возглавлявший его Мелетий Смотрицкий в противовес унии был возведён в сан архиепископа Полоцкого. Сперва надежды возлагались на изоляцию Кунцевича в его полоцкой резиденции, откуда он не смог бы ни во что вмешиваться. Считалось, что если бы это продлилось достаточно долго, он уехал бы, оставшись ни с чем, кроме символического титула. Вскоре стало ясно, однако, что Кунцевич не допустит, чтобы его изолировали, и не станет принимать во внимание возможность отъезда.
Тогда в неизвестное время и неизвестными людьми был вынесен приговор. Замысел держался в тайне даже от Смотрицкого. Таким образом, причиной убийства Кунцевича послужил, собственно, не гнев простого народа, а хладнокровный расчёт организаторов. Было известно о письмах канцлера, из которых вытекало, что тот стал считать унию бесполезной и даже пагубной для государства. Неважно, действительно ли канцлер придерживался такого мнения, и не было ли это лишь политической игрой, проявлением усталости и раздражения канцлера. Однако письмо с печатью канцлера - больше, чем простое письмо. Существовали и другие материалы, позволявшие предположить, что за смертью Кунцевича не последует бурной реакции со стороны государственных властей. Конечно, учитывая позицию короля и Папы Римского, Речи Посполитой придётся проявить гнев: возможно, полетят головы, если кто-нибудь будет пойман. Однако, по мнению заговорщиков, игра стоила свеч. Хотя заслуги Рутского бесспорны, именно Кунцевич был наиболее способным, активным и влиятельным деятелем в греко-католической иерархии и заботился об образовании. Кунцевич вселил в церковь дух и запал; он стал воспитателем и наставником монашества и духовенства, опорой Византийской Церкви. Не станет его - падут духом греко-католики, зародятся сомнения, стоит ли и дальше добиваться объединения с Римом. Воцарится страх перед силой православных, и противникам греко-католиков откроется широкое поле деятельности. Самым удобным было бы, если бы Кунцевич сам навлёк на себя гнев витебчан. Поэтому со дня приезда Кунцевича Илья Давидович - отщепенец Греко-Католической Церкви, торчал у перевоза и клеветал на архиепископа и его помощников. Но эти провокации, как и прежде, не дали результата, так как Кунцевич приказал попросту игнорировать их.
Невзирая на все обстоятельства, на 12 ноября уже было назначено покушение. Сигналом к нападению должны были послужить удары колокола на ратуше. Все витебчане с оружием в руках должны были сбежаться в центр. У кого не было оружия, обязан был принести хотя бы палку. Казалось, день был выбран удачно, воевода отсутствовал, он поехал по деревням. Местные руководители заговора: Наум Волк, Семён Неша и городской нотариус Григорий Бонецкий (симпатизирующий кальвинистам) - ещё в субботу покинули Витебск, чтобы создать себе алиби.
В толпе должны были действовать доверенные лица заговорщиков - провокаторы. Известно, что дерево легче срубить незаметно в лесу, чем в поле. Утром 12 ноября, как обычно, зазвучал колокол, созывающий на утреннюю службу. Кунцевич со своим архидиаконом Дорофеем направился к храму. Во время богослужения, говорят, он пел так красиво, как никогда. Помощники ничего не подозревавшего Кунцевича заперли священника Илью в дворцовой кухне. По сведениям, Илья снова чернил архиепископа у ворот церкви, и Дорофей приказал убрать его от ворот. Тут забил набат колокол на ратуше. Совершив утреню, Кунцевич вышел из церкви и направился к дворцу. Однако ворота внутреннего двора были уже закрыты, а сам дворец окружён толпой народа.
Занимался рассвет, багровое солнце всходило из-за дымных облаков, и казалось, что небо горит. Толпа между церковью и дворцом кричала: “Смерть!” Но когда Кунцевич вышел из церкви, люди расступились перед ним. Никто не осмелился поднять на него руку. Церковные колокола уже били тревогу. Кунцевич приказал выпустить Илью из кухни. Этим дело и кончилось бы, если бы касалось только Ильи, но кто-то в толпе начал отдавать приказания. Ворота дворца были выбиты, раздались первые выстрелы. Слуги и помощники Иосафата разбежались кто куда. Двери в залы и комнаты взламывались, людей избивали. У отца Дорофея было 18 ран на голове, сломанные кости; Кантакузин получил 13 ранений, а на Ушацкого его знакомые из толпы кричали: “Почему ты с ними? Ты же знал, что всё так кончится!”
С Иосафатом остался лишь старый ризничий Тихон; архиепископ намеревался готовиться к литургии, невзирая ни на что. Когда рухнули ворота, он прервал занятия, ушёл в соседнюю комнату, где пал ниц на пол и молился. Затем встал и вышел навстречу нападавшим. Закрыв за собой дверь, он осенил их крестным знамением и вопросил: “Дети, почему вы избиваете мою челядь? Не убивайте их из-за меня. Вот он я - перед вами”. И скрестил руки на груди. Тяжело раненый Ушацкий был в сознании и всё видел. Наступила тишина, у людей опустились руки. В эту минуту решалось всё. Но из боковых дверей вышли двое с застывшими лицами и с неподвижными, как у слепцов, взглядами. Один из них ударил Кунцевича палкой, а второй рассёк голову топором. Тело выволокли во двор, и там в толпе, при виде содеянного начался массовый психоз. В тело стреляли из арбалетов, кололи пиками, оскверняли, топтали. В толпе были женщины и дети. Поставив мертвеца на ноги, убийцы глумливо вопрошали: “Разве сегодня не воскресенье? Что ж ты не проповедуешь, архиепископ?” Затем тело поволокли через кладбище, по пути срывая с него одежду. На Кунцевиче была старенькая василианская ряса, штопаное бельё, а под ним вериги. Кто-то закричал: “Стойте! Это не он. Так архиепископы не одеваются. Да его и не было во дворце! Нам подсунули кого-то другого, монаха, наверное”. Из дворца приволокли раненого Ушацкого, бывшего в сознании. Его заставили присягнуть, что это труп Кунцевича. Без сомнения, отвечал Григорий, архиепископ всегда ходил именно так. Тело втащили на крутой обрыв, нависший над речным берегом, и сбросили его вниз. Сорвали вериги, наполнили камнями и привязали к шее. Камни привязали и к ногам. Тело положили в лодку, отплыли на несколько вёрст от Витебска к глубокому месту и там сбросили его в воду. Остальные в это время грабили и разрушали дворец. Вынесли всё, что можно, разбили печь, уничтожили всё документы и дарственные грамоты. Крушили всё подряд. Из челяди там оставался только сильно избитый дворцовый сторож Андрей. Кантакузина милосердные люди отнесли к хирургу, отца Дорофея на речном берегу нашли витебские евреи и спрятали у себя, заплатив лекарю 10 золотых флоринов за лечение.
Итак, свершилось задуманное, Но вскоре выяснилось, что всё пошло не так. Не били колокола в честь одержанной победы, не нашлось ни одного священника, который отслужил бы в городе Литургию. Церкви, католические и протестантские, были закрыты. Витебск выглядел как после чумы: улицы пусты, окна наглухо захлопнуты. Тишина. Люди сидели по домам, боясь посмотреть друг другу в глаза. В них начинала просыпаться совесть. Главари заговора, вернувшись ночью, не узнали города и горожан. Люди избегали смотреть на них и отворачивались. Ночью в одном из дворов раздался крик. Первый из ударивших Иосафата повесился. Ночные курьеры повезли новости из Витебска. Под покровом тьмы бежали из города виновные. Хмурым утром начались аресты и допросы. Наступал дождливый и мрачный ноябрьский день. По двое, по трое, а затем и толпами приходили люди к реке Двине и, стоя на берегах, всматривались в чёрную студёную воду. Начали выплывать лодки с баграми и сетями. Людей вдоль реки прибывало, их стало как муравьёв. Сети шарили по дну. Прошло три дня. На четвёртый день обещали награду 100 флоринов тому, кто найдёт тело. Повсюду царила тишина. На шестой день тело нашли и вытащили. Обнажённый труп был изувечен, на голове зияла огромная рана, шея обвязана была веригами с камнями. В воде “смуглое от природы тело побелело” - отметил свидетель Иоанн Ходыка. Господин Храповицкий, витебский шляхтич, накрыл труп персидским ковром. “Может, это и не он”, - с надеждой сказал кто-то. «Увы, это Кунцевич”, - ответили ему. В толпе стоял православный виленский мещанин, приехавший по делам и случайно ставший свидетелем трагедии. Ни к кому не обращаясь, он глухо сказал: “Витебчане, вы убили прекрасного человека”. Кто-то рядом с ним заплакал, и вскоре рыдала вся толпа. Тело перевезли на лодке к замку, сплели для него носилки из прутьев. Горячо спорили, кому достанется честь нести тело. Трудно поверить, что те же самые люди недавно требовали его смерти.
Что же произошло? Убоялись ли они? Возможно, их ждал строгий суд за убийство архиепископа. Но ведь была возможность бежать, скрыться на просторах России или в степях Украины. Вряд ли их когда-либо там настигло бы правосудие. Однако бежала только дюжина-другая людей; остальные - несколько тысяч - смиренно ожидали суда. Смотрицкий тоже уехал из Вильно после смерти Иосафата, и никто долго не знал место его укрытия. Также и все православные епископы, рукоположенные Феофаном, на какое-то время разбежались и спрятались, хотя на Украине или Волыни они могли себя чувствовать в безопасности. Мёртвый Кунцевич продолжал жить в Церкви византийского обряда. Утихли жалобы, не было больше памфлетов, и никогда раньше столько людей не принимало католичество. Страх и сомнения не постигли объединенных с Римом – наоборот, у них прибыло сил. Словно разошлись тучи и засияло солнце, словно смерть Иосафата стала жертвой во имя жизни. Уже не могло быть и речи о возможности перевода греко-католиков в латинский обряд. Этому воспрепятствовала тень человека, отдавшего жизнь за объединение с Римом. Тело перевезли в Полоцк. Во время переноса тела из замковой церкви на корабль витебчане потеснили делегацию из Полоцка. Рыдавшие убийцы просили у Бога милости, а у Иосафата - заступничества. В траурном шествии участвовали и кальвинисты во главе со своим пастором, и множество евреев, помнившие об искреннем, хорошем к ним отношении со стороны Кунцевича. Евреи называли его справедливым человеком и во время процесса беатификации (провозглашения блаженным) настойчиво требовали права свидетельствовать о Иосафате. И, вещь неслыханная, им это право было дано. А православные? Все витебчане до единого признавали Кунцевича своим пастырем.
Тело отвезли, и на следующий день лёд сковал Двину. Тело Иосафата покоилось в Полоцком кафедральном соборе очень долго, люди шли и шли к гробу, не разрешая закрыть его. По свидетельству очевидцев, господина Тышкевича и остальных, тело не разлагалось и становилось всё прекраснее, красивее, чем при жизни. Архиепископом Полоцка был назначен василианец Антоний Селава - ученик Иосафата.
9 декабря 1623 года король Сигизмунд III назначил комис сию по расследованию и наказанию преступления в Витебске. Возглавил её Лев Сапега; в состав комиссии входили витебский воевода Самуил Сангушко, мстиславский кастелян - Кшиштоф Соколинский и другие высокопоставленные лица. Комиссия приехала в Витебск 15 января 1624 года и включила в свой со став ещё восьмерых уважаемых горожан, судей и рыцарей. К расследованию призвали как свидетелей представителей ми трополита Рутского, полоцкий капитул и челядь Иосафата. Процесс длился от 17 до 22 февраля и вошёл в историю как “чёрные дни Витебска”. Сапега утратил свою дипломатич ность, забыл о политических мотивах. Он вёл себя так, будто у него убили родного брата и смертельно оскорбили его самого. Строгий и холодный, с неподвижным лицом он выслушивал каждого свидетеля защиты и обвинения. Стремясь к справедли вому суду, он не хотел карать невинных. Но сердце его остава лось ледяным. Он вынес 22 смертных приговора, в том числе члену магистрата Науму Волку и Самуилу Неше. 75 непосредст венных участников и виновников вовремя скрылись в ночь по сле кровавого воскресенья. Им вынесли заочные приговоры. Но нет свидетельств о том, что кого-либо из них схватили и на месте казнили. Тех, кто мог оправдаться, освободили. Постра давшая челядь могла подавать жалобы в суды, ими не занима лась комиссия. Поразительно, что все осуждённые на казнь (за исключением одного, но тот человек не был из Витебска) перед смертью приняли католичество восточного обряда, будто в час смерти хо тели опереться на руку убитого и отвергнутого ими человека. Их решение нельзя обосновать тем, что этим шагом они искали себе выгоды, поскольку на их земную судьбу это не могло повлиять.
Король был прав: город постигло помешатель ство. Виновны те, кто манипулировал людьми и сеял зло. Никто из участников не мог на допросах толком объяснить, почему он бил, кричал, нападал. У Витебска была отнята привилегия ма гдебургского права, ратуша была разрушена, а на её месте к стыду города построен кабак. Город был отдан под военный надзор, все льготы в налогообложении отменены. На пять лет церковное проклятие легло на Витебск. Сняты колокола со всех церквей, кроме кафедрального собора, где Иосафат служил свою последнюю заутреню. Только в 1628 году, во время процесса беатифитикации, горожане во главе с воеводой явились в четвёртое воскресенье поста к епископскому дворцу, где заседала апостольская комиссия. Они просили Антония Селаву наложить на них епитимию и простить грех убийства архиепископа. И вновь зазвучали витебские колокола. До раздела Польши в Витебске ни одна церковь не выступала против объединения с Римом. Городские привилегии были возвращены городу только в 1641 году за его военные заслуги.
Но на дворе было 22 февраля 1624 года. Смертный приговор был подписан. На нём отсутствовала подпись Витебского воеводы (канцлера), который решил, что он - заинтересованная сторона, и взял город под защиту. Красивое решение. Поговаривали, - и сам король с нунцием были того же мнения, - что Сапега перегнул палку. Но что происходило в душе этого человека? Ещё недавно он сам упрекал Иосафата в излишней строгости, жестокости, недостатке милосердия. Канцлер, впрочем, знал, что жалобы на Кунцевича лживы, а упрёки к нему несправедливы. Никогда за свою жизнь, ни в Полоцке, ни в Могилеве, Иосафат не домогался наказания тех, кто оскорблял и поносил его. И вот теперь судит Сапега. В сердце каменный холод. Если бы Иосафат провинился хоть в чём-либо, Сапега был бы более милосерден к его убийцам. В полоцком кафедральном соборе Сапега отдал себя и свою семью под защиту того, кто лежал здесь под алтарём. Но он не осмелился сказать: “Я отомстил за тебя”. Он сказал только: “Прости”. И склонил голову к плите. Через несколько лет сын литовского канцлера Лев Казимир князь Сапега поместил тело Иосафата в саркофаг из чистого серебра. 30 апреля 1624 года, после ознакомления с документами, присланными Руцким, Конгрегация Пропаганды веры решила начать процесс беатификации слуги Божьего Иосафата Кунцевича, архиепископа Полоцкого. После многих расследований и свидетельств, 16 мая 1643 года был подписан декрет о провозглашении Иосафата блаженным. Декрет был подписан Папой Урбаном VIII. Декрет о канонизации подписал Папа Пий IX 29 июня 1867 года.
Посмертная слава и погребение св. Иосафата.
15
Земля вознаградила св. Иосафата по-своему. За долгие годы его труда, страданий, заботы и любви, с помощью которых он хотел приблизить неблагодарную землю к небу, она оставила его, возненавидела, преследовала и, в конце концов, убила. Таково очередное вознаграждение этого мира людям, усердно работающим во славу Божию и творящим подлинное добро своим ближним. От этого пострадал наш Спаситель и его ученики. Поэтому-то Спаситель и сказал Своим избранным “Потому, что вы не от мира сего, мир возненавидел вас... Слуга не больше господина своего”. Но небо способно загладить несправедливость, которая досталась его возлюбленным от мира сего. За смирение Бог вознаграждает великой славой, так что и мир, пребывающий во зле, должен признать величие и славу тех, кого хочет прославить Бог. Так и в этом случае небо начало явно являть славу св. Иосафата. С момента его смерти до положения его останков в могилу постоянно происходили чудеса. Их видели тысячи людей, не только католики, но и его убийцы и те, кто не принимал его. Эти чудеса, подтверждённые присягой перед церковной беатификационной комиссией, лучше всего подтверждают славу святого мученика.
Завершался день злодеяния, начало смеркаться. Королевские чиновники и католики латинского обряда весь день держали свои глаза закрытыми и уши глухими, чтобы не видеть этих злодеяний. Лишь только, когда город погрузился в могильную тишину, королевские чиновники, подвоевода Ян Узенецкий и городской судья Филипп Осиповский отважились войти и осмотреть опустошённый дворец и составили протокол. Некоторые люди утверждали, что чиновники ничего не сделали в защиту св. Иосафата из страха, другие говорили, что они были подкуплены. Войдя в церковь, они нашли закрытый шкаф, который убийцам не удалось открыть, несмотря на то, что у них был ключ, и они не смогли его разбить даже топорами. Узнав, что в нём сложено литургическое архиепископское облачение, воевода отдал приказ отнести его в замок. Когда же они ступили на место, где ещё не высохла кровь святого мученика, шкаф рухнул, словно какая-то сила выбила его из рук. Шкаф сам растворился и на окровавленное место выпал илитон, а за ним выпали чаша, дискос, звездица и крест. Чаша перевернулась в луже крови и затем встала ровно, словно приготовилась к жертвоприношению. Все ризы выпали в таком порядке, будто архиепископ собрался облачаться в них, готовясь к литургии. Это чудо видели все присутствующие. Никто не осмелился прикоснуться к этим вещам, пока наконец трясущимися руками их не собрал верный слуга епископа - Тимофей Чечерский. Он сложил ризы, обагрённые святой кровью, в шкаф, который затем унесли в замковую часовню. В день совершения убийства жители Полоцка видели над Витебском, отстоящим от него на 100 километров, огненный столб, устремлённый к небу. В Полоцке случилось и следующее: двухлетний сын председателя городского магистрата Дорофея Ахремовича на другой день, утром после убийства, проснувшись, в присутствии родителей и слуг начал кричать скорбно: “Папа, святой умер!”. Все удивились, потому что дитя ещё не говорило. И когда его спросили, какой святой умер, сын отвечал: “Тот, который строил белую церковь”. Так называли церковь, обновлённую св. Иосафатом. После этих слов дитя умолкло и опять не говорило ничего. Только на второй день в Полоцк пришла весть, что св. Иосафат убит. Видные люди Витебска, желавшие уменьшить свою вину, проявили большое усердие в поисках тела святого епископа. И хотя они обещали тому, кто найдёт святые останки, 100 золотых, никто не мог их найти. Тем более, что реку покрывал густой туман. Только на шестой день рыбаки увидели в одном месте свет, исходящий из воды и освещающий надводное пространство. Здесь и нашли тело. Когда новость о нахождении тела распространилась в городе, все побежали на берег реки. Первым примчался Иоанн Ходыга из Полоцка, большой друг св. Иосафата, и одновременно с ним - шляхтич Храповицкий. Слуги епископа принесли одеяла и одежды, вытащили тело из воды и начали его одевать. Ходыга им в этом помогал - держал над обнажённым телом одеяло, чтобы закрыть его от взоров присутствующих. Храповицкий удерживал людей, которые со всей силы рвались к останкам. Как только тело было извлечено из воды, чёрные тучи покрывавшие небо в течение шести дней, разошлись, и засияло солнце. Одетое тело положили в лодку и прикрыли. В другую лодку положили его рубашку с камнями. Печальное плавание. Люди бежали по берегу к месту, где должна была причалить лодка. У замка лодка остановилась, тело вынесли на берег, где ожидало духовенство. Когда народ увидел своего пастыря, поднялся великий плач. Останки святого положили на носилки, прикрыли драгоценным покровом и под печальный звон колоколов понесли в церковь св. Михаила. После прибытия в церковь людям приказали выйти, привели архидиакона Дорофея, еле держащегося на ногах после избиения, чтобы он послужил своему архиепископу в последний раз. Со слезами на глазах, кровоточащим сердцем и дрожащими от волнения руками Дорофей одел останки святого мученика в архиепископские ризы. Их положили в центре церкви и украсили, как должно в таких случаях. Здесь тело было выставлено для почитания на девять дней. Всё это время церковь была переполнена людьми, приходящими даже из далёких мест посмотреть на тело епископа и оплакать его.
Бог хотел, чтобы тело осталось нетленным. Пролежав в реке пять дней, оно не начало разлагаться, наоборот - стало красивее. В лице не было ничего мертвенного, отталкивающего. Лицо белое, уста розовые, словно говорящие: “Да будут все едины”. Глаза немного приоткрытые, как у спящего человека. Лицо, при жизни побуждавшее к покаянию, сейчас приветливо улыбалось.
Казалось, что св. Иосафат сейчас встанет, чтобы проповедовать и учить. Большая рана от топора на голове была открыта, и в ней видна была свежая кровь. На теле Иосафата осталось столько красных пятен, сколько ран было причинено ему убийцами. На лице сохранились следы каблуков женщин, которые его топтали. Всё тело было мягкое, суставы подвижные. Когда это чудо увидели люди, пришедшие посмотреть из любопытства, они с плачем и раскаянием принимали католичество восточного обряда.
Когда весть о смерти Иосафата пронеслась по Полоцку, все жители, даже евреи испытали глубокую скорбь, боль и сожаление. Только сейчас они осознали, какого пастыря потеряли, как несправедливо обходились с ним в последние годы. Полочане решили перевезти останки в свой город, поэтому послали в Витебск делегацию представителей города под руководством Геннадия Хмельницкого, исповедника-духовника Иосафата и его друга с первых лет монашеской жизни. Витебчане не имели права оставить у себя тело св. Иосафата, поскольку были его убийцами, а в Полоцке находился архиепископский собор. И сам Иосафат хотел быть похоронен здесь, в приготовленном склепе. Дягилевич, член апостольской комиссии, позже провозгласил: “Мы увидели св. Иосафата, красивого, как ангела, с лицом, выражающим доброту и святость больше, чем при его жизни”. Тело св. Иосафата положили в привезённый с собой гроб и решили переправить в Полоцк по реке. На третий день после приезда тело святого пастыря вынесли. Для Витебска это был день был плача и рыдания. Витебчане, ещё недавно не хотевшие принять Иосафата, сейчас не могли с ним расстаться. Когда он лежал в церкви св. Михаила, они чувствовали что он находится среди них, сейчас же на их лицах отражались скорбь и печаль. Полочане сами желали отнести тело к реке, но витебчане этого не допустили. Они понимали, что недостойны оставить останки у себя, но хотели оказать Иосафату последние почести. Все старались хоть немножко пронести гроб на своих плечах. Даже сами его убийцы пробивались силой к носилкам, на которых покоилась их жертва. Каждый считал самым большим счастьем хоть пальцем прикоснуться к гробу. Плач и рыдания были так велики, что почти перекрыли звон колоколов и церковные песнопения. Одни ударяли себя в грудь, другие простирали руки к небу, иные проклинали убийц. По всему городу звучало: «Убили отца. Пастыря! Боже, не наказывай нас, Иосафат, прости наше злодеяние!»
Когда шествие проходило мимо кальвинистского молитвенного дома, пастор, стоявший на пороге, вскричал: “О, как несчастны те, кто убил невинного!”. В этот момент произошло следующее: Чаша, до сих пор стоящая прямо и прикреплённая к гробу, наклонилась в сторону от молитвенного дома. Даже после смерти Иосафат свидетельствовал, что настоящая литургия приносится в Кафолической Церкви, поэтому чаша, в которой совершается жертва Христова, отвернулась от молитвенного дома кальвинистов.
Когда останки положили в лодку и полочане приготовились к отплытию, все начали так громко плакать, что среди народа не нашлось бы сухого ока. Когда лодки двинулись, люди долго бежали по берегу, как зачарованные. И снова Бог прославил Иосафата чудом. В то время стоял сильный мороз, но река замёрзла только до половины, так что по ней можно было плыть. Как только лодки прибыли в Полоцк, вся река полностью стала. По всему водному пути из городов и сёл выходили люди, чтобы почтить св. Иосафата. Те, кто видели его тело, удивлялись, что оно ещё не разлагается, а наоборот, выглядит лучше, чем при жизни. Кто может описать принятие останков жителями Полоцка? Прощаясь с ним, они не думали, что он умрёт таким образом, хотя он сам это предсказывал. Весть о нетленности тела, осознание святости убиенного пастыря, любовь католиков и уважение к нему остальных - все это привело весь город на встречу останков. На берегу его ждали все - без различия вероисповедания, обряда или положения в обществе. Все хотели как можно скорее увидеть своего епископа. Так как невозможно было не пойти навстречу их просьбам, с гроба была снята крышка. Когда они увидели лицо, полное покоя, святости и доброты, они до глубины души прониклись жалостью, пали на колени и просили святого мученика со слезами печали и радости, чтобы он не переставал быть их защитником, заботливым пастырем и заступником перед лицом Божьим. Останки с большим почтением отнесли в недавно отремонтированный собор, так как этого желал Иосафат. Здесь его положили, чтобы все могли восхищаться делами, которые Бог совершает через своих святых.
Сами похороны из-за разных трудностей и препятствий совершились лишь через 14 месяцев спустя - 18 января 1625 года. Господь в своей мудрости соблаговолил ещё более прославить святого мученика. В течение всего этого времени тело совсем не изменялось, оставалось подобным живому. У останков совершались чудеса. Бог пожелал вознаградить своего слугу после смерти почитанием, поскольку в момент смерти он был унижен.
Когда приблизилось время похорон, всю неделю в городе звонили колокола: по часу утром, в обед и вечером... В день похорон в 8 часов шествие началось выстрелами из замковых пушек. Впереди шли горожане со свечами в руках, потом школяры со своими учителями, певшие духовные песни, за ними духовенство в красных ризах, а за ними 112 греко-католических священников несли илитон и чашу, на которых были пятна крови мученика... На катафалке, покрытом драгоценной пурпурной тканью, стоял гроб, рядом священники в красных ризах и воины в красных одеждах, отдающие честь поднятым оружием. За катафалком шли нарядно одетые епископы, священники, шляхтичи. При взгляде на это торжественное шествие каждый сказал бы, что это скорее коронация какого-то государя, чем похороны. Все были убеждены в святости Иосафата, поэтому духовенство надело не чёрные ризы, а красные - мученические .
Когда шествие входило в замок, опять раздались выстрелы из пушек. Церковь была украшена красным дамаском, горело множество свечей. Гроб поместили на катафалк посередине церкви, митрополит Рутский вместе с епископами служили Литургию, звучали красивые церковные песнопения, которые Иосафат так любил. Проповедовал епископ из Смоленска Лев Кревза. Он говорил с таким вдохновением, что многие противники присоединились к унии. В заключение выступил самый близкий друг Иосафата - Иосиф Рутский. Гроб опустили в склеп, который Иосафат сам велел приготовить для себя. Все без исключения, несмотря на разное вероисповедание, отдали св. мученику последние почести. Это был день славы, день победы, день триумфа для святого Иосафата и его дела воссоединения Церкви, ради которого он всю жизнь трудился и даже пролил свою кровь.
Плоды крови св. Иосафата
16
Смерть св. Иосафата вызвала противоположные чувства. Враги воссоединения Церкви радовались, а некоторые малодушные католики были печальны. И те, и другие думали, что со смертью Иосафата дело воссоединения Церкви быстро угаснет, потому что нет сильных защитников единства. Но дело воссоединения Церкви - дело Божье, и как таковое не может быть остановлено или уничтожено. Сбывались слова нашего Спасителя: “Истинно, истинно, говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно. А если умрёт, то принесёт много плода”. Можно воспользоваться примером ветхозаветного Самсона: “ ... так что убил больше умирая, нежели при жизни”.
Намного больше людей обратил св. Иосафат своей кровью, нежели своей жизнью. Самые лютые его враги, не желавшие раньше даже слышать его слов, призывающих к воссоединению, сейчас, после его смерти, просили со слезами на глазах о принятии в Церковь, за которую он положил жизнь. Разве могло быть иначе, разве св. Иосафат на небе мог забыть дело, которому посвятил всего себя? Мог ли Бог не выслушать просьбы своего возлюбленного?
На самом деле, невозможно было наблюдать чудесные обстоятельства, в которых был прославлен св. Иосафат, и не увидеть в них перст Божий, указывавший на невинность и святость епископа и на грех злодеяния его преследователей и убийц. Следовательно, ничего нет особенного в том, что люди обращались тысячами, и что были среди них и самые большие враги Иосафата.
Таким был полоцкий мещанин Иоанн Хлодыка, который ненавидел Иосафата и дело воссоединения до того, что не мог смотреть на епископа и уходил из церкви во время его проповеди. Он участвовал во всех заговорах против св. епископа. Он сам в Полоцке побуждал людей к бунту. “Бог хотел показать, - говорил он позже, - что Иосафат обращает после смерти тех, кто не хотел слушать его при жизни”. Когда после убийства Иосафата он приехал в Витебск по своим делам, то из любопытства пошёл вместе с остальными на берег реки, где нашли тело святого. Уже здесь, тронутый Божией благодатью, он помогал при одевании тела св. епископа и провожал его в церковь. “Тот взгляд на останки, - сказал он позже перед апостольской комиссией, - произвёл на меня, недостойного, такое глубокое впечатление, что я сразу отказался от раскола и восемь дней спустя принял причастие в греко-католическом храме в Полоцке”. С тех пор он стал одним из усерднейших католиков восточного обряда и одновременно почитателем св. Иосафата, который отблагодарил его многими милостями. Вот одна из них: ночью на него напал его враг Глинский и причинил ему 12 ран. Чтобы уйти от смерти, он бросился в реку со словами: “Святой Иосафат, помоги мне!” Он призывал не напрасно, потому что счастливо доплыл до берега, несмотря на сильную потерю крови и на то, что глубокая и широкая река была полноводна. Вскоре он выздоровел. Похожие обращения случались ежедневно. Пока останки были выставлены в Витебске и Полоцке, не было дня, чтобы враги воссоединения не присоединялись к греко-католической Церкви. Из множества этих обращений мы приведём ещё одно.
В Вильне жила усердная православная, жена Стефана Рыпницкого. Когда Стефан однажды поехал в Полоцк к могиле св. Иосафата, чтобы выполнить обет благодарности за услышанную просьбу, он взял с собой жену. Она сначала не хотела и слышать об этом, но позже согласилась с условием, что она не будет смотреть на останки св. Иосафата. Когда же они пришли в церковь св. Софии, она специально встала за столбом, чтобы не видеть останков. Но случилось именно то, чего она не хотела. Жертва св. Иосафата коснулась её, потому что в свете Божией благодати она познала несчастное состояние своей души и, сердечно сокрушённая, начала так громко плакать, что обратила на себя внимание всей церкви. Люди подумали, что ей стало плохо, предлагали помощь, но она успокоилась только после того, как воссоединилась со Вселенской церковью и примирилась с Богом.
Весть об убийстве св. Иосафата один из его слуг принёс митрополиту в Руту. Боль Рутского была велика, ведь он потерял верного друга, но, сильный верой, он не поддался грусти и унынию, а передал эту жертву воссоединения Господу. Он сразу собрал епископов, чтобы посоветоваться, как поступить. Кровь святого сделала своё. Собранные епископы ощущали духовный подъём, все они провозгласили: “Мы готовы отдать кровь и жизнь за кафолическую веру!»
Суд над убийцами начался 17 января 1624 года, на нём была доказана невиновность св. Иосафата. Все убийцы признались в злодеянии и указали его причину. Сами утверждали, что причиной убийства была не суровость св. Иосафата, а их ненависть к делу воссоединения, подстрекаемая письмами Смотрицкого и речами его посланников: “Когда в 1618 году Отец архиепископ вступил на свою кафедру, мы его приняли как своего пастыря. Мы видели, что он святой, усердный и правильно живущий, что он точно соблюдает все обряды нашей Церкви, в согласии с постановлениями церковных соборов и правилами Отцов Церкви. Мы любили его и почитали как своего пастыря, восхищались его миролюбием и великой любовью к нам. Так продолжалось три года, пока к нам, по попущению Божью за наши грехи и грехи наших отцов, Смотрицкий не послал монаха Сильвестра с письмами, призывающими нас к бунту”. Красивее и яснее свидетельствовать о невиновности св. Иосафата не мог никто - так ценно свидетельство убийц св. Иосафата. Против Иосафата не прозвучало ни одного обвинения.
23 января 1624 года был вынесен приговор: Витебск с сегодняшнего дня перестаёт быть свободным городом... Девятнадцать убийц приговорено к смертной казни, семьдесят четыре к изгнанию».
Молитвами св. Иосафата, тронутые Божьей благодатью, все осуждённые на смерть, кроме одного, перед смертью покаялись - с большим сокрушением приняли католичество и исповедовались у василиан или иезуитов. Сокрушенно, с надеждой на прощение грехов, они сами положили свои головы под меч палача. Не являются ли чудными такие плоды крови св. мученика, когда самые злобные враги и даже убийцы исповедуют святость и невиновность своей жертвы и сами себя обвиняют, в конце концов, принимая веру, за которую убили своего пастыря?
Только один из убийц остался в окаменении со своей злобой и в таком состоянии закончил свою бедную жизнь. Это был полочанин Петр Василевич. Он приехал в Витебск, чтобы здесь помогать подстрекать к злодеянию. Как известно, он сам крестил детей и исповедовал умирающих, не имея при этом священнического рукоположения, лишь бы только к страждущим не пришли греко-католические священники. По Божьему попущению он умер страшной смертью. Когда палач хотел отсечь ему голову, он начал защищаться руками. И палач отсёк сначала одну руку, потом другую, затем уши и напоследок голову. Все поняли справедливость наказания Божьего. Руками этот злодей крестил, ушами слушал исповеди, а в голове вынашивал умысел убийства. Все, кто уходил с этого страшного места, вспоминали слова пророка: «Ты, Господи, прав и прям в своих судах».
Подробные свидетельства о невиновности св. Иосафата дали жители Витебска в 1628 году. Комиссия, назначенная Римом, рассматривала в храме Пресвятой Девы Марии доказательства святости, причины мученичества и благодати, полученные при посредничестве святого. Акты беатификации упоминают, что было приглашено более тысячи жителей Витебска, которые признались в соучастии в убийстве. Со слезами на глазах они просили представителя комиссии дать им исповедников, чтобы можно было получить прощение за это святотатство и воссоединиться со Вселенской Церковью. Все единогласно свидетельствовали о святости, миролюбии и доброте св. Иосафата и признавались в своей ненависти, злобе и злодеяниях. Не напрасно св. Иосафат хотел умереть в Витебске: он должен был принять раны и пролить кровь, чтобы смягчить сердца витебчан и обратить их к Господу.
Невозможно отказаться от мысли, что самой большой победой св. Иосафата стало обращение Мелетия Смотрицкого. Как известно, Смотрицкий являлся самым яростным противником св. Иосафата. Он был причиной всех бунтов, преследований и, в конце концов, смерти св. мученика. Хотя сам Смотрицкий не призывал к убийству, своими письмами, статьями и книгами он вызывал брожение в народе и ненависть к воссоединению Церкви и к Иосафату лично. Эту ненависть он разжигал через своих посланцев и довёл людей до того, что они совершили святотатственное убийство. Народ поверил даже его сведениям о королевских грамотах, которых не существовало. Поверил, не глядя. А он, Смотрицкий, всё это время отсиживался в безопасном месте и писал, писал, писал, думая, что на руках у него нет крови. А ведь слово - страшное оружие, способное причинить много зла. Да, он виновен. Виновен. Так же считали про себя и виленские горожане, даже православные. Безумие прошло, и хотя неприятие осталось, всплывала беспощадная истина: и Смотрицкий виновен в смерти Кунцевича, а платит за его вину весь обманутый город Витебск. Люди начали сторониться Смотрицкого. Кунцевич добровольно пошёл на смерть. Наверное, униат умирал за правое дело? Ведь за ложь никто не пожертвует собой. Узнав о смерти св. Иосафата и о суровом наказании виновных, Смотрицкий испугался, что его - причину злодеяния - настигнет рука правосудия. Поэтому он просто бежал за границу.
А был ли он вообще истинным защитником православия? Он не был убеждён в правоте своей веры и думал укрепить её в центре Византийской Церкви. За этим Смотрицкий поехал в Константинополь к патриарху Кириллу Лукарису, своему бывшему учителю, давнему знакомому из Острожской Академии. Но каково было удивление Смотрицкого, когда он узнал, что “глава православия” распространяет вместо православной веры лютеранство. Из Константинополя Смотрицкий поехал в Иерусалим, в надежде успокоить свою совесть в местах, освященных присутствием Спасителя. Ночью он пошёл в Гефсиманский сад, где скрученные древние деревья застыли в ртутном свете месяца. Смотрицкий задрожал от страха: ведь это он и есть заснувший ученик, который оставил своего Учителя наедине со смертельной опасностью. И снова он возвращается к книгам. В нём созревала главная мысль: между верой Запада и Востока нет коренных различий. Столетиями нарастало чисто человеческое неприятие, из-за недопонимания, языковых барьеров, трудностей с переводами, разницы культур, да просто из тщеславия. Все эти людские споры слишком мелки, чтобы из-за них делить Тело Христово. Кунцевич никогда не был ни в Константинополе, ни в Святой земле, которая на самом деле является пятым Евангелием. Не посещал он европейских университетов, не листал старинных книг, в которых говорилось об истинной церкви. Да, был такой русско-польский провинциал, Кунцевич. Талантливый, смекалистый - но провинциал. И что же? Он-то и был прав! Этот самый Кунцевич обладал более универсальными взглядами и большей свободой духа, нежели он, учёный Смотрицкий. Странно, но Смотрицкий не чувствовал, что эта мысль его унижает…
Затем Смотрицкий побывал и у Александрийского Патриарха. Повсюду он находил крайнее невежество в основах веры среди народа и духовенства, упадок нравственности, заброшенные и неухоженные храмы, торговлю святынями и зависимость от мусульман.
Собственными глазами Смотрицкий видел вызывающее жалость состояние некогда процветающей Церкви, давшей миру тысячи святых. Только здесь он пришёл к конечной мысли: “Где нет Петра - нет истинной Церкви Христовой”. Уже во время путешествия он стал католиком в душе, и понял, что спасение Руси зависит только от воссоединения с преемником св. Петра. Осознав это, Смотрицкий почувствовал сильные угрызения совести за то, что своими письмами он воспрепятствовал тысячам душ объединиться с Римской Церковью. Но он был настоящим патриотом Руси, и потому решил вернуться и изо всех сил стараться исправить то, что сделал ранее. Для этого ему нужно было найти уединённое место, где он бы мог спокойно работать и совершать покаяние за свои грехи. Подходящим местом представлялось архимандритство в Свято-Троицком монастыре в Дермани, где в тот момент не было архимандрита.
23 февраля 1627 года Смотрицкий принял католичество, оставаясь в восточном обряде, и сокрушённо исповедовался у митрополита Рутского. Он написал также письмо Папе Римскому Урбану VIII с просьбой о прощении грехов и о воссоединении с католической Церковью. Папа простил ему грехи и принял его в католическую Церковь, но это событие не было обнародовано. Смотрицкий начал действовать. В Дермани он написал книгу под названием “Апология пути на Восток”, в которой отметил упадочное состояние всех восточных Церквей, разделённых с католической Церковью, называл все заблуждения, которые проникали в “обезглавленные” Церкви без главенства. При этом он осудил свою книгу “Плач Русской Церкви”, признался в лживых местах в этой книге и в заключение написал, что спасение Русской Церкви видит в воссоединении с Римом. Эту книгу он послал в Киев православному митрополиту Борецкому, чтобы тот её напечатал.
Меж тем противники воссоединения Церкви собрались 15 августа 1628 года в Киеве на синод. Смотрицкий надеялся, что там удастся воссоединить Церковь, поэтому он с радостью поспешил туда. Но произошло совершенно обратное. Как только члены синода прочитали “Апологию”, они сразу поняли, что автор стал католиком. Поэтому после его приезда в Киев его стали принуждать к возвращению в Православную Церковь и подписанию заявления, что он отказывается от католической веры. Смотрицкий сначала сопротивлялся, но потом из страха перед угрозой смерти отказался от принятого католичества. Едва вырвавшись из их рук, Смотрицкий уехал во Львов, где написал “протест”, в котором отказывался от любого общения со «схизматиками-православными». Он начал каяться за своё отступничество и, подобно Петру апостолу, “вышел и горько заплакал». Затем Смотрицкий уехал в Дермань, где предался молитве, умерщвлению плоти, духовной жизни, писанию книг и делам покаяния. После своего падения он осознал, что неспособен к апостольской работе, поэтому до самой смерти не оставлял монастырь и заботился, прежде всего, о возрастании святости своей души. Так он жил до 1633 года. Папа Урбан VIII простил ему и второе падение, и в знак отеческой любви послал письмо, в котором назначил его титулярным архиепископом Иерапольским.
Перед смертью Смотрицкий исповедовался за всю свою жизнь, стоя принял елеопомазание и Причастие, приказал сжечь некоторые свои письма и, прощаясь с братьями, просил, чтобы после смерти ему вложили в руки письмо от Римского Папы, в котором понтифик прощает его отступничество и принимает его во Вселенскую Церковь. Через пять часов после смерти, когда его тело уже застыло, один из монахов вспомнил о его последнем желании. Нашли папское письмо и вложили его в руку усопшего. И вот - чудо! Как только пергамент коснулся его пальцев, они так сжали его, что уже никто не смог взять письмо из его руки. Кто-то попробовал вложить ему в руку письмо Константинопольского патриарха, но рука отодвинулась, а пальцы были сжаты так, что невозможно было ничего в них вложить. Четыре недели лежало тело в таком состоянии, и чудо постоянно повторялось.
Весть об этом разнеслась по всей окрестности, и многие католики и их противники приходили, чтобы убедиться в его достоверности. Мэр города Дубницкий, пришедший посмотреть на это, пробовал вынуть письмо из руки покойного. Он почти поднял тело из гроба, но рука так и не отпустила пергамент. На похороны Смотрицкого прибыл и митрополит Рутский. Он помолился у тела усопшего Мелетия и попросил его в присутствии многих отдать папское письмо. На эту просьбу рука сразу разжалась, и письмо выпало из неё, как будто этим Мелетий хотел подтвердить, что он и после смерти послушен настоящим преемникам апостолов. Прочитав письмо, Рутский вложил его снова в руку Мелетия, и пальцы опять сжались так, что легче было поднять тело из гроба, чем взять письмо из руки. В присутствии митрополита ему давали в руку и письмо от патриарха, но рука отодвинулась. Благодаря этому чуду, после смерти Смотрицкого ещё больше людей приняли католичество, чем при его жизни.
Так в покаянии, как верный сын католической Церкви, закончил свою мятежную жизнь главный преследователь и противник св. Иосафата. “Его кровь изменила Савла на кающегося Павла”, - как говорил в проповеди во время похорон о. Котисский. Митрополит Рутский написал об этом Папе Урбану VIII: “Иосафат был для Смотрицкого тем, чем Стефан для Павла, почему бы нам не приписать его обращение молитвам Иосафата”. “Савл и Павел русинской Церкви”, - называл их и епископ Суша.
Да, Смотрицкий был когда-то Савлом. Но через смерть Иосафата, мёртвой его рукой Бог поверг Смотрицкого на землю и обратил его. За прекрасный слог Смотрицкого называли “польским Цицероном”. В “Ексаетезис» он писал: “Несмотря на давнюю вражду против унии, размышляйте о причине ее возникновения, росте и распространении. Господь Бог сурово наказал православных несвободой, бесплодием и голодом по слову Божьему, нигде и ни в чём не благоволит им. Делами спасения и святынями торгуют, как в лавке... Монашеское послушание в упадке, бывшая совестливость исчезла. Человека духовного, даже среди монашествующих, надо искать со свечой в руке, а среди мирян лучше не ищи. Школы в упадке. Усердие Церкви слабеет. Хорошего диакона тяжело найти, образованного священника ещё тяжелее, мудрого проповедника вообще не найти. Низшее и высшее духовенство неуважаемо у своих прихожан: в Москве ему строят козни бояре, если духовенство не подчиняется им в духовных делах. Не пастыри пасут овец, а овцы пасут пастырей. А за что им такое унижение? Так не за то ли, что они бесчестят Отца Отцов (Папу Римского), безусловно, нет другой причины, поэтому их Господь Бог передал в рабство людям мирским”...
Виленскому православному братству Смотрицкий писал: “Тому верь, уважаемое братство, что ты заблудилось, уверовав Зизанам, заблудишься и сейчас, если не задумаешься и пойдёшь вслед за теми, кто проклинает истины Божии и догматы истинной веры. Если бы я не был обязан тебе благодарностью за твои великие ко мне благодеяния, если бы я не был архимандритом твоего виленского монастыря, если бы я не был архиереем Русской Церкви, то я бы молчал. Но из-за этих трёх обязанностей чувствую, что должен напоминать тебе и предупредить тебя”.
Смотрицкий не любил терминологию “уния”, “униат”, но не стыдился её и использовал эти названия. Считая себя православным, полагал ныне, что истинное православие - в единении Церкви, а не в её схизме. Он славил Рим за терпимость, за понимание человеческих слабостей. Рим ведь не требовал от воссоединённых, чтобы они приняли западное понятие о чистилище, Риму не мешала великая вера православных в Божье милосердие.
Смерть примирила давних соперников Кунцевича и Смотрицкого. Для Смотрицкого святой Иосафат был Божьим человеком, которого он убил чужими руками, но тот в отмщение взял его с собой в “новую веру”. Иосафат Кунцевич жил, хотя тело его покоилось в Полоцком кафедральном соборе. Недаром его звали “ловцом душ” - чтобы Тело Христово осталось неразделенным. Чтобы Русь не уничтожала Русь. В Речи Посполитой после смерти Иосафата уже не нашлось ни одного епископа, который бы поднял голос против Греко-Католической Церкви. Объединение Церкви – это Кунцевич, скрепивший его своей кровью. Некоторые даже считают, что радикализм Смотрицкого после принятия Унии повредил делу воссоединения Церквей.
Чудеса св. Иосафата
17
Мало кого из святых прославил Господь сразу после смерти таким множеством чудес, как св. Иосафата. Почти каждый день после его смерти приносил ему новые почести и являл его великую небесную славу. Если бы мы захотели подробно описать все чудеса, которые совершились благодаря св. Иосафату, нужно было бы написать много книг. Акты беатификации перечисляют восемьдесят четыре факта, подтверждённые присягой свидетелей. Приведём здесь некоторые в знак того, что жертва Иосафата была угодна Богу.
Если св. Иосафат благодаря своему великодушию приобрёл столь многие блага для своих врагов, он тем более не может на небе забыть своих друзей и слуг, которые остались верными ему. Он всегда помогал им духовно и материально в великой нужде. Расскажем о тех, кто вместе с ним страдал и трудился во славу Божью.
В 1636 году архидиакон св. Иосафата Дорофей Лецикович заболел так тяжело, что врачи уже перестали о нём заботиться, потеряв надежду сохранить ему жизнь. Оставленный врачами, он обратился с просьбой к своему епископу, погрузил мощи св. Иосафата в воду и потом её выпил. Он сразу же выздоровел и на следующий день уже служил святую Литургию, на которой благодарил Господа и святого за своё чудесное исцеление.
У второго друга, пострадавшего при мученичестве Иосафата, заболела сильной горячкой четырёхлетняя дочь. Поскольку врачи не смогли помочь, отец отнёс её к могиле св. Иосафата и отдал под его защиту - дитя сразу исцелилось. Геннадий Хмельницкий - исповедник и друг св. Иосафата, позже игумен монастыря в Полоцке, вскоре после смерти св. Иосафата заболел тяжёлым параличом, так что три года не мог выйти из кельи. Когда лекарства ему не помогли, он дал обет, что в случае выздоровления посетит могилу святого. Назавтра он был полностью здоров, встал с кровати, пошёл в кафедральный собор и там, у могилы св. Иосафата, служил благодарственную Литургию.
Михаил Тышкевич, хороший друг св. Иосафата, предлагавший святому идти с ним в последний путь в Витебск, приобрёл много благодати. Так, например, оставленная врачами его жена Кристина, к которой уже приближалась смерть, выздоровела сразу после того, как он передал её под защиту св. Иосафата. Сразу исцелилась его служанка София, лежавшая сутки в предсмертной агонии, именно тогда, когда он поручил её молитвам св. Иосафата и повесил ей на шею кусочек ткани, пропитанной кровью святого. Сам Тышкевич так тяжело заболел, что с помощью двух палок и слуг едва добрался до могилы святого. У могилы он был исцелён, оставил там костыли и без посторонней помощи вернулся домой.
Когда в 1627 году митрополит Рутский, самый близкий друг Иосафата, ехал в город Замостье, он увидел сильный пожар. Поспешив в церковь, он попросил зажечь свечи у останков св. Иосафата и начал молиться о помощи вместе с канцлером. Более получаса он молился и призывал святого на помощь. И вот: внезапно ясное небо покрылось тучами, из которых хлынул сильный дождь, потушивший огонь. Митрополит под присягой свидетельствовал, что всегда при обращении к св. Иосафату в духовных или материальных нуждах он был услышан.
Особую защиту св. Иосафата получил второй исповедник о. Станислав Косиньский. 11 ноября 1626 года в полночь вспыхнул пожар в иезуитском колледже в Полоцке. Горела уже вся деревянная часть монастыря. Косиньский был тогда ректором колледжа. Когда же он увидел, что не в силах человеческих потушить огонь, он пообещал поместить около могилы святого благодарственную серебряную табличку, при этом вместе со всеми людьми он призывал: “Иосафат, спаси нас”. Огонь погас, как будто потушенный чей-то рукой. В другой раз, переправляясь через Двину, он начал тонуть с повозкой и лошадьми, но, обратившись к святому, благополучно добрался до берега. Будучи ректором в Дермани, он тяжело заболел глазной болезнью, искренне помолился и приложил к глазам часть рубашки Иосафата. Тотчас он был исцелён. Просил милости о. Станислав не только для себя, но, как свидетельствовал перед Комиссией, при молитвах св. Иосафата он прикладывал его останки к разным больным. Одним из исцелённых таким образом был провинциальный настоятель доминиканцев о. Келестин. Он страдал параличом и совсем не мог двигаться. В своём несчастии он попросил о. Станислава Косиньского отслужить св. Литургию об исцелении у могилы св. Иосафата. Вскоре он выздоровел.
Благодать получали не только друзья святого. Иосафат отвечал каждому, кто с верой взывал о помощи. Упомянем только некоторые из самых известных чудес. Князь Александр Заславский из Острога был исцелён от тяжёлой болезни; монахиня-василианка Агата Росовская - от серьёзного заболевания ног; София, жена одного известного дворянина, исцелена накануне праздника св. Иосафата, попросив святого о помощи после того, как она 24 месяца пролежала в кровати. Уже умиравшие Александр Засеньский и Григорий Корсак были также исцелены молитвами святого. Князь Иоанн Чарторыйский был болен 13 недель. Он почувствовал приближение конца, написал завещание и ожидал смерти. Когда у него прервалось дыхание, он попросил перевернуть его на другой бок, увидел висящее изображение св. Иосафата - и вспомнил блага, которые получили другие от этого возлюбленного Господом. Тотчас он передал себя под защиту св. мученика с обещанием, что посетит его могилу. Он сразу же почувствовал облегчение своих страданий и вскоре полностью выздоровел.
Многие получили большие блага, когда с набожностью и верой приложились к останкам святого. Девушка Горская из Полоцка, Маркета Солтанивна и юноша Афанасий страдали тяжёлой болезнью глаз; когда они приложили останки святого к больным местам, то были исцелены. Этим способом приобрёл потерянное зрение и Пётр Данковский из Полоцка. Долгое время он страдал головными болями и болезнью глаз, так что впоследствии полностью ослеп. Вечером того дня, когда останки святого Иосафата были принесены в Полоцк, он попросил, чтобы его привезли в церковь. Из-за великого множества народа он не мог подобраться к телу святого, и оказался около жёсткой рубашки святого (вериги), набитой камнями. Пав на колени, Данковский умолял святого помочь ему, прижимаясь к рубашке и камням. При этом противники воссоединения смеялись, что он “кланяется камням”. Но он не обращал внимания на насмешки и продолжал делать по-своему. Он тут же прозрел и увидел множество людей. Удивленный, он встал и без сопровождения отправился домой. На следующий день утром Данковский снова явился в церковь, где молился ещё усерднее и был исцелён полностью. Это внезапное исцеление на глазах всех врагов католической Церкви было первым чудом, подтверждённым Римской конгрегацией обрядов.
Могила св. Иосафата стала источником благодати. Многие, не нашедшие помощи в лекарствах и потерявшие надежду на исцеление, получили здесь эту благодать. Из многих чудес, происходивших на могиле святого, приведём ещё одно. В иезуитской больнице в Полоцке содержалась женщина, у которой 14 лет были парализованы ноги, так, что она ходила только на четвереньках, подобно младенцу. Она много слышала о чудесах, совершавшихся у могилы св. Иосафата, и однажды с помощью других людей добралась до могилы св. епископа. Как только она помолилась с верой, почувствовала силу в ногах, встала и сама сошла с горы, на которой была построена церковь, и, полностью здоровая, вернулась домой.
Иногда св. Иосафат являлся тем, кто его просил о помощи, и сам лечил их. Расскажем об одном таком явлении. Женщина по фамилии Воловичовая, приведённая к обращению св. Иосафатом, тяжело заболела в марте 1627 года. От своего брата, Виленского епископа Евстахия, она получила немного земли, пропитанной кровью св. мученика, приложила её на больное место и, усердно помолившись, заснула. Во сне ей явился св. Иосафат в архиепископском облачении с большой раной на голове, из которой сочилась кровь. Она в страхе спросила: “Кто это?”. Получив ответ, что это Иосафат, она снова обратилась к нему с просьбой воспользоваться своими заслугами, чтобы вернуть ей здоровье. Святой, омочив перст в ране на голове, помазал больные места и сказал: “Эта кровь, пролитая за Христа, за древнюю, истинную, православную веру и за святую Церковь, пусть поможет тебе по твоей вере”. Видение исчезло, а когда женщина пробудилась, у неё не было никаких болей.
Мы рассказали здесь о некоторых чудесах, совершившихся до беатификации. Все они были подтверждены присягой свидетелей. Так как чудеса происходили ежедневно, позже их уже не записывали.
В результате частых чудес возросло почитание святого Иосафата на католической Руси, в Литве и Польше. Все старались иметь хоть частичку останков святого Иосафата, в крайнем случае, нитку от его одежды или жесткой рубашки, и потому как не удавалось приобрести останки, старались получить хоть образ св. Иосафата. Из далеких стран к могиле приходили люди со своими нуждами. О том, что к этому сокровищу благодати они являлись не напрасно, свидетельствует множество драгоценных даров: церковные облачения, золотые и серебряные таблички с благодарностями и подарки на память от самых скромных до самых ценных, которые люди оставляли около могилы святого, еще до того, как он был провозглашен блаженным. Св. Иосафата прославляла вся Русь, повсюду звучали песни в его честь, и имя его славили все уста. Св. Иосафат отблагодарил за это почитание. Испросил всем многие блага и , прежде всего, добился их для всей Руси, которую он при жизни так любил и за которую отдал свою жизнь.
Чудесное сохранение останков
и беатификация св. Иосафата
18
Большое множество чудес, случившихся после смерти св. Иосафата, было причиной того, что 1 ноября 1624 года король Сигизмунд вместе со своим сыном Владиславом, русинскими и польскими епископами передали Папе Римскому Урбану VIII просьбу о провозглашении Иосафата святым (канонизации). Хотя был недавно принят закон, что никто не может быть канонизирован раньше, чем через 3 года после смерти, Папа сделал исключение в этом случае и в 1625 году назначил комиссию для изучения святости жизни Иосафата, причин мученичества и чудес по его молитвам. Из-за разных препятствий комиссия начала работать только через 3 года.
Выслушали 116 достоверных свидетелей, хотя свидетельствовать хотело ещё большее количество людей. Даже евреи, протестанты и православные свидетельствовали о его невиновности. Комиссия открыла гроб, так как этого требует предписание об осмотре тела. Когда гроб был открыт, тело оказалось нетленным и гибким, как бы живым, хотя все одежды в сырой могиле прогнили. Как только разнеслась эта новость, множество народа пришло в церковь, чтобы увидеть своего пастыря. Члены комиссии пошли навстречу желаниям верующих, одели тело в новые архиепископские облачения и посадили Иосафата на престоле в центре церкви. Когда люди увидели своего пастыря нетленным, с лицом небесной славы, они не могли сдержать слёз. Юрий Тышкиевич, викарный епископ из Вильно, поднял правую руку Иосафата и благословил ею народ знамением креста. Люди в волнении падали ниц, с плачем и рыданием принимали благословение своего пастыря. Иосафат как бы был тоже взволнован плачем верующего народа, потому что на его лице проступил пот и из глаз лились слёзы. Епископ Юрий вытер этот пот и слёзы несколькими платочками. Позже они были разделены на маленькие лоскуты и розданы верующим; они способствовали многим чудесам. Потом останки положили в новый гроб, обитый внутри и снаружи дорогим дамаскином, гроб запечатали и вложили опять в склеп. Процесс провозглашения Иосафата святым продвигался очень медленно: Конгрегация святых обрядов признала комиссию неполной. Грустный митрополит Рутский написал Галицкому епископу Корсаку (находившемуся в то время в Риме) следующее: “Пусть Иисус, за наместника которого отдал жизнь святой архиепископ, поспособствует, чтобы ты не вернулся без того, чтобы этот верный слуга Господа и наш отец не был провозглашён святым. Это было бы единственным утешением в нашем грустном положении, единственная надежда воссоединения и причина стыда для отделенных”. По неотступным просьбам Корсака, Римский Папа разрешил провести в 1635 году новое расследование. Но появились новые трудности, так что вторая комиссия начала свою работу только 3 августа 1637 года.
Митрополит Рутский к тому времени уже умер. Не было ему дано радости увидеть своего друга на алтаре среди святых, но он верно нёс свой крест до последнего часа жизни. Папа Римский Урбан VIII назвал Рутского “столпом церкви, борцом за дело воссоединения, русинским Афанасием”. С полным правом он заслуживает эти три титула. Он трудился для Церкви на Руси до последнего дыхания. Никакие трудности не приводили его в уныние. Хотя его насущным хлебом были неудачи, трудности, однако его подвиги приносили плоды. Как митрополит он принял воссоединённую Церковь слабой, а оставил сильной и крепкой. Жизнь Рутского была весьма аскетичной. Он мало спал, никогда не ел мясо и часто не вкушал пищи целыми днями. Умер он 5 февраля 1637 г. в Дермани. Когда же тело его весной того же года перенесли в Вильно и гроб открыли, оно оказалось нетленным. Похоронили его в церкви св. Троицы в Вильно. Когда в 1655 г. Вильно взяли русские войска и открыли гроб, тело было ещё нетленным, белого цвета, гибкое. Его куда-то увезли, и никто не знает, что с ним сделали или где его похоронили. Вторая комиссия снова тщательно расследовала причины мученичества св. Иосафата, потому что его противники повсюду распространили слухи, что он был убит за то, что сурово и немилосердно обращался с православными. Свидетели-католики и православные под присягой подтверждали, что единственной причиной мученичества было его горячее стремление к воссоединению и послушание Апостольскому престолу. 21 августа комиссия направилась в кафедральный собор, чтобы еще раз осмотреть останки. В протоколе комиссии пишется следующее: “Верующие люди украсили могилу Иосафата многими дорогими дарами... После открытия гроба епископскую одежду нашли разложившейся..., волосы на голове и борода распались, но тело осталось целым и нетленным... ” После завершения расследований Корсак отправился в Рим, он был митрополитом после смерти Рутского. Но и он не дожил до беатификации Иосафата. 16 мая 1643 года папским бреве (посланием) Папа Урбан VIII разрешает причислить Иосафата к лику блаженных... После провозглашения Иосафата блаженным почитание его всё растёт. Новые чудеса, совершающиеся при заступничестве святого, как бы всех хотели убедить в величии святого перед Богом. Приведём хоть несколько этих чудес: Герасим Кулчинский, друг епископа Крупецкого, был несправедливо посажен в тюрьму и его жизнь находилась в опасности. В своём страдании он обратился за помощью к св. Иосафату, которого давно почитал. Иосафат явился ему во сне, и дело обернулось во благо. Судья признал его невиновность и освободил его. Св. Иосафат исцелил двух священников-иезуитов, и одному из них, Тетерскому, предсказал день смерти. Когда польская королева Цецилия Рената перед смертью потеряла сознание и из-за этого не могла исповедоваться, исповедник вверил её под защиту св. Иосафата и положил под подушку умирающей мощи святого мученика; королева сразу пришла в сознание и приняла таинства. В Люблине один ювелир спас свой дом от чумы, передав его под защиту св. Иосафата. В благодарность он подарил святому серебряную картину. Один православный, не веривший в чудеса св. Иосафата, однажды плыл по Двине с 6-ю лодками, наполненными зерном. Внезапно водное течение перевернуло его лодку, и он упал в воду. В опасности неотвратимой смерти он призвал: “Иосафат, если ты настоящий мученик, то спаси меня и я приму воссоединение”. Сразу он увидел какого-то епископа, идущего к нему по воде и протягивающего руку; когда он за неё ухватился, явление исчезло и он очутился в другой лодке, держа в руке весло. Этот человек обратился и установил на могиле Иосафата серебряную табличку.
Приведём ещё одно чудо тех времен, благодаря которому св. Иосафат получил новый гроб. Уже давно почитатели св. Иосафата просили заменить его скромный гроб на более красивый. Эту просьбу выполнил Лев Казимир Сапега, сын того Сапеги, который был Иосафату другом. Способствовало тому следующее видение: В 1646 г. Казимир вместе с другими сенаторами приехал в Гданьск встречать невесту короля Владислава IV. Однажды, лежа в кровати, он думал о чудесах св. Иосафата и решил, что он сделает бронзовый саркофаг, в который можно было бы поместить гроб с останками. Внезапно раскрылся занавес у кровати и перед ним стоял некто одетый в ризы восточного епископа, который ему сказал: “Разве у тебя нет денег для серебряного? На такой-то улице ты найдёшь мастера». Явление исчезло. Казимир вскочил с кровати, призвал всех слуг, и спросил, не видели ли они какого-то епископа. Все удивлённо отвечали, что в дом никто не заходил и не выходил. Тогда Сапега понял, что это, несомненно, был св. Иосафат. Он направился в указанный ему дом ремесленника. Как он удивился, когда узнал, что и у него был епископ восточного обряда, заказал серебряный гроб, дал размеры и описание, какой он должен быть.
Больше он не сомневался, что это был св. Иосафат и, поскольку хотел отблагодарить его за все благодати, полученные его семьей, он приказал ювелиру сделать саркофаг из чистого серебра по плану, явленному ему в видении. Изготовление этого поистине королевского дара длилось почти пять лет. На стенках была чеканка, изображающая 4 события из мученичества св. Иосафата, на крышке изображен Иосафат в натуральную величину, лежащий с топором в голове и с руками, сложенными на груди. Гроб несли на плечах 6 серебряных ангелов, одновременно поклоняющихся. Только одно серебро стоило 35 тысяч талеров, не считая работу ремесленников. В 1650 году Сапега подарил этот саркофаг церкви в Полоцке. Простой гроб вложили в этот серебряный и поставили на мраморный алтарь. Когда вкладывали гроб в саркофаг, случилось еще одно чудо. Рана на голове 27 летней давности открылась и из нее начала сочиться свежая кровь.
Бегство с мощами св. Иосафата
19
В первой половине XVII столетия Польша вела постоянные войны. Многие города лежали в руинах. Полоцк был благодаря помощи св. Иосафата несколько раз огражден от унижения. Например, в 1627 году шведы подошли к самым стенам города. Испуганные жители обратились за помощью к святому, и шведы совершенно неожиданно отошли от города, как бы кем-то напуганные. В 1633 году Полоцк заняли царские войска, готовясь взять замок, где была церковь св. Софии, и в ней мощи св. Иосафата. Внезапно они испугались множества защитников, которых увидели на стенах крепости, и бежали. Было это, несомненно, чудом, потому что в замке было только 50 человек, способных защищаться. Позже, когда в войне 1650-55 годов Россия завладела почти всей Литвой, почитатели св. Иосафата увезли его мощи в серебряном саркофаге вместе с другими драгоценностями в надёжное место, чтобы защитить их от святотатства и разграбления.
Гавриил Коленда, второй преемник св. Иосафата в Полоцке, четыре года скрывался с мощами св. Иосафата в разных местах Литвы и Белоруссии. В 1655 году он всё-таки попался с мощами св. Иосафата и св. Казимира в руки шведов, но с Божьей помощью счастливо освободился из их рук. Это постоянное паломничество было полным опасности, потому что через Литву и Белоруссию часто проходили отряды шведских или русских солдат. Последней остановкой мощей был г. Супрашёл, где они оставались до заключения мира в Андрусове. После заключения этого мира российские войска оставили страну.
Коленда, бывший тогда митрополитом, решил торжественно перевезти мощи в Полоцк. Путь был далёкий, надо было проехать всю Белоруссию и Литву. Было это настоящим триумфом для воссоединённых и сторонников св. Иосафата. Во всех городах, городках и сёлах выходили люди, приветствующие св. Иосафата как своего защитника и благодетеля, который помог им избавиться от оккупантов, убивающих их священников, чтобы насильно отнять церкви и передать их православным настоятелям. Им удалось отобрать семьдесят храмов, но всё-таки большинство верующих оставалось верными воссоединению и с радостью приветствовало св. Иосафата. Митрополит приехал благополучно в Троки (предместье Вильно), где находились польские войска. Когда до них дошли слухи о приближении процессии с мощами св. Иосафата, навстречу вышло более 100 тысяч воинов. Одну военную палатку переделали в часовню и там поместили мощи.
На следующий день, 25 сентября 1667 года, их торжественно внесли в г. Вильно, который св. Иосафат так любил и в котором много трудился. Всю ночь звучали церковные песнопения, стреляли пушки, трубили трубы, воздавая честь св. мученику. В торжестве участвовал митрополит Коленда, окружённый всеми своими епископами и пятью латинскими епископами, вместе со всеми вельможами Литвы. Тело положили в красивую карету, запряжённую шестью прекрасными лошадьми митрополита, возившими это драгоценное сокровище во время войны. Потом случилась удивительная вещь: запряжённые лошади никак не хотели двинуться с места. Перепрягли других шесть лошадей начальника Польского Войска, но и те не двинулись с места…
Сразу поднялись тысячи рук, чтобы выполнить желание небес и отнести мощи на своих плечах. Все были наполнены почитанием и любовью к св. Иосафату. При песнопениях, сочинённых в честь мученика, стрельбе из пушек и звуках колоколов всех храмов, мощи св. Иосафата были доставлены по украшенным улицам к церкви св. Троицы. В сам храм гроб внесли четыре епископа. Именно в этом храме он, когда-то молодым юношей, а позже монахом, усердно молился за единство христиан. Тело св. Иосафата находилось в его любимой церкви 15 дней. Постоянно приходило множество людей, чтобы вверить себя его защите. Что пребывание св. Иосафата в его любимом городе Вильно было ему приятным, можно увидеть из того, что там случились многие новые чудеса, и много людей приняло воссоединение именно там, где он начинал монашескую жизнь. Мощи притягивали многих людей, очищавших свою совесть исповедью и укреплявшихся Святым Причастием.
Противники воссоединения, чтобы погасить усердие католиков, распространяли по городу различные выдумки: “этот серебряный гроб стоит дороже, чем то, что в нём лежит, тела Иосафата уже нет, на его место положены католиками камни, и если что-то и сохранилось, то это уже съедено червями и распалось в прах”. В ответ на эти нападки митрополит Коленда приказал в присутствии множества народа открыть гроб. Все увидели нетленное тело св. Иосафата, одетое в архиепископское облачение. Архимандрит обратился к противникам со словами: “Коснитесь меня и убедитесь... Это я”. Он говорил с таким усердием, что многие из них воссоединились со Вселенской Церковью.
Потом мощи перенесли в кафедральный собор, а в годовщину смерти св. Иосафата их привезли в Полоцк. Какая радость была для жителей Полоцка! Как доказательство, что это были те самые мощи, совершались новые чудеса. Из далёких мест приходили тысячи верующих поблагодарить за полученную благодать, и получали новую. Но половчане недолго радовались своему пастырю. После смерти короля Иоанна III Собесского в Польше началась борьба за королевский трон. Кандидаты на трон искали поддержки у окружающих правителей, а те занимали Польшу своими войсками и немилосердно грабили её. В 1696 году шведские и российские войска снова заняли всю Литву. Война длилась с переменным успехом несколько лет, и весной 1705 года российские войска заняли Витебск.
С греко-католиками обходились жестоко, уничтожая всё, что имело отношение к почитанию св. Иосафата. Монахи - василиане в Полоцке не могли ожидать лучшего к себе отношения, поэтому они решили увезти мощи св. Иосафата из города, тем более, что разнеслась весть, что царь Пётр I хочет их уничтожить. Так как не было безопасного места для их укрытия, мощи с драгоценностями перевезли к князю Карлу Радзивиллу - литовскому канцлеру, у которого было большое войско. Князь обещал при наступлении мира вернуть мощи со всеми драгоценностями василианам. Один василианин остался с мощами в качестве сопровождающего.
Вскоре российские войска под командованием непримиримого врага воссоединения Петра I заняли Полоцк. Перед отъездом в Литву Пётр I принял благословение православных священников, молящихся за ликвидацию Греко-Католической Церкви в Литве. Пётр I был этой мыслью совершенно одержим, не только посылая во все стороны убийц для преследования греко-католиков, но и сам стал палачом и убийцей невиновных и беззащитных монахов-василиан. Мы можем смело сказать, что он превзошел в этом славу императора Нерона, однако Нерон был язычником, а Пётр I носил на своей короне знак св. Креста. Василианский историк так писал об одном событии в Полоцком монастыре: “11 июля 1705 года Пётр I во время вечерни вошёл со своими придворными в греко-католический храм и из ненависти к воссоединению стал его всячески осквернять, даже высыпал на пол святое Причастие, которое было на Алтаре св. Иосафата для причащения верующих латинян. Отец Феофан Кобельчинский, увидевший это, подошёл к рассыпанному Причастию, стал собирать его и есть. Озлобленный царь Пётр I бросился на него и собственноручно пронзил его мечом. Когда тот в муках умирал, он подскочил к нему и добил его. Но ему ещё было мало крови. Трёх василиан - игумена отца Иакова Кизиковского, викария Константина Заячковского и еклесиарха Иакова Книшевича он приказал всю ночь мучить и на следующий день повесить, а остальных василиан избил и раненых приказал закрыть в подвале. Церковь и монастырь Пётр I отдал солдатам, чтобы те делали с ними, что хотят. При этом он обещал, что так будет поступать со всеми греко-католиками. Он хотел также сжечь мощи св. Иосафата, но те уже были увезены из Полоцка”.
Это событие ужаснуло весь мир как злодеяние, не имеющее себе равных. Убийство беззащитных, невиновных монахов российским императором на чужой земле вызывало огорчение и отвращение каждого, в ком еще осталось что-то человеческое. Даже сам Пётр I испугался своего злодеяния. Пытаясь извиниться перед другими странами, он объяснял это тем, что был пьян и что монахи спровоцировали его на это преступление. Что это сожаление было неискренним, можно понять из того, что Пётр I оставил в тюрьме искалеченных и избитых монахов, а церковь превратил в военный склад, разрешив ограбить все греко-католические монастыри в Полоцке и его окрестностях. Пётр I показал перешедшим в его стан изменникам способ, которым они должны были распространять свою веру. Доказательством тому, что изменники держались примера этого реформатора России, являются тысячи невиновных и беззащитных простых верующих и священников, поплатившихся кровью за кафолическую веру.
После окончания войны князь Радзивилл не выполнил свое обещание. Серебряный гроб и драгоценности он вернул, но тело св. Иосафата оставил в г. Белая Подляска. Василиане неоднократно просили возвратить мощи, но все напрасно. После смерти князя об этом же они просили его вдову и сыновей. Ничего не помогало. Тогда они подали в суд в Апостольский Римский Престол. В 1743 году посредничеством папского делегата был заключен договор, в котором Радзивиллы обязывались построить в Белой Подляске церковь с монастырем и передать его Полоцким василианам, а также отдать в Полоцк часть кости левой руки мученика. Этот договор был подтвержден Римом. Но так как полоцкий епископ не был согласен с этим, а российские войска между тем снова заняли все Полесье, игумен монастыря в Белой Подляске тайно замуровал мощи св. Иосафата в стене замка. Никто не знал, куда они делись. Когда же наступили более спокойные времена, мощи снова выставили в 1767 году к почитанию в церкви Белой Подляски.
Провозглашение святым -
канонизация св. Иосафата
20
С этого времени Белая Подляска стала центром духовной жизни греко-католиков и главным местом паломничеств на Руси. К могиле мученика приходило отовсюду множество людей. Это не понравилось тем русским, которые думали только о том, как уничтожить ненавистное воссоединение. Во многих епархиях Греко-Католическая Церковь была уже уничтожена, теперь же они искали повод, как это сделать в Полесье, чтобы привести его к юрисдикции Православной Церкви. Подходящая ситуация возникла в 1862 году. Поляки, готовясь к очередному восстанию, чтобы привлечь на свою сторону белорусов, взяли в покровители восстания св. Иосафата. Они купили красивую большую картину, изображавшую св. Иосафата, и пришли с нею паломничеством в Белую Подляску.
Когда в 1863 году восстание было подавлено, московское правительство закрыло последние четыре василианских монастыря, среди них и монастырь в Белой Подляске. Была конфискована упоминавшаяся картина св. Иосафата, и в монастырской церкви разрешили временно служить двум монахам-священникам. Преследование, длившееся почти все столетия, резко усилилось. Повсюду насильно ликвидировалась уния. Кровь восточных католиков лилась по земле. По телам верных воссоединению входили в храмы православные епископы и захватывали их, поддерживаемые оружием солдат. Некоторые греко-католические священники были сосланы в далёкую Сибирь, иные замучены в монастырях, иные изгнаны из страны. На место этих мучеников пришли православные настоятели или отступники из Галиции, ради карьеры ставшие “православными”. Плач преследуемых монахов дошёл до Папского престола. Папа Пий IX, хотя сам испытывал трудности и был окружён врагами, не оставил бедных белорусов без утешения. Он дал им то, что мог, - начал процесс канонизации Иосафата.
Узнав о подготовке канонизации Иосафата, православные стали устраивать нападки на св. мученика. Сам царь писал Папе Пию IX, что Иосафат недостоин такой чести и доказывал это разными фальшивыми свидетельствами, среди которых было и известное письмо Льва Сапеги. Все Московские журналы одновременно нападали на Иосафата Кунцевича и Католическую Церковь, высмеивая её за то, что она хочет принять в число святых “преследователя, насильника и вора”.
На всю эту клевету и нападки ответило несколько французских и итальянских писателей, и некоторые католики из числа давних почитателей св. Иосафата - Сапега, Чарторыйский и другие, направившие Папе просьбу об ускорении канонизации.
2 февраля 1865 года Папа Римский прибыл в греческую церковь св. Афанасия в Риме, участвовал в восточной Литургии и приказал прочитать декрет, разрешающий канонизацию св. Иосафата. Он восславил Провидение Божие, отодвинувшее канонизацию до тех пор, пока Католическая Церковь не стала особо нуждаться в том, чтобы св. Иосафат пришёл на помощь. Чтобы “тот, который мужественно защищал первенство Папы до пролития своей крови, уничтожил своими молитвами замыслы врагов” - пишет Папа. Дата канонизации была определена на праздник св. апостолов Петра и Павла 29 июня 1867 года. Папа Пий IX хотел, чтобы триумф русинского епископа, преданного Апостольскому престолу до самой своей смерти, увидела вся Церковь. Потому что именно в этот день епископы всего мира должны были собраться на Первый Ватиканский собор. Пятьсот епископов из разных стран прибыло в Рим. Канонизационный процесс был ещё один раз перенесён на 12 июля 1867 года. Папа провозгласил Иосафата святым и назначил его праздник во всей Церкви 12 ноября.
Судьба мощей св. Иосафата после канонизации
21
По всей территории Белоруссии, которая в то время была под властью Москвы, началось жестокое преследование, при котором, если и не было пролито столько крови, как в первое преследование при императоре Нероне, то было много страдания, унижения, слёз и трудностей. Когда читаешь об этих временах, не знаешь, чему больше удивляться: суровости преследователей или твёрдости веры простых греко-католиков в городах и селениях.
Мощи Кунцевича не находили покоя. Как уже было сказано ранее, во время войны 1653 года их тайком увезли и прятали на Руси, в Литве, в Польше. Затем тело св. Иосафата вернулось в Полоцк. Когда в 1705 году царь Петр I занял город, он очень хотел найти и сжечь мощи св. мученика. Но Радзивиллы вовремя спрятали их в Белой Подляске. Царь страшно отомстил: одного из братьев он в гневе убил, троих приказал пытать, чтобы выведать место захоронения. Те ничего не сказали, и их повесили, а тела сожгли, а кафедральный собор превратили в склад. В 1764 году тело Иосафата было замуровано в стене замка; об этом знали только трое. В 1765 году мощи были перенесены в василианский монастырь в Белой Подляске. Там они и оставались, и люди приходили к мощам взывать о заступничестве. Хотя царское правительство и ликвидировало унию, но никто не посмел осквернить мощи.
Православным епископам и священникам, внедрившимся в среду греко-католических верующих, во многом помогало московское войско. Многие русские сочувствовали гонимым греко-католикам. Но самыми свирепыми были, как всегда, отступники от католичества, за тридцать серебряников и светскую славу перебежавшие к преследователям. Сначала Россия платила им много денег. Но когда дело разрушения Греко-Католической Церкви было завершено, сделали то, что обыкновенно делают с предателями: наградой им было пренебрежение и от православных, и от католиков. Фамилии Симашко, Попела или Калиновского будет помнить восточная Католическая Церковь наряду с именами Нерона, Северия, Декия и Диоклетиана.
В 1864 году василианский монастырь в Белой Подляске обвинили в поддержке январского антироссийского восстания, вследствие чего запретили почитание Иосафата, которого повстанцы провозгласили своим покровителем. Память людей раздражала власть, хотевшую заставить всех забыть о святом.
Власти уже давно подумывали, как бы убрать мощи св. Иосафата из алтаря и из церкви. Сами они этого не хотели делать, боясь осуждения всей католической Церкви. Надо было придумать какой-то повод. И вот, нашёлся священник Ливчак, пришедший из Галиции, который предал свою веру и верно служил российскому императору. До 1873 года мощи св. Иосафата находились в Белой Подляске. Мученики воссоединения приходили сюда искать утешения и твёрдости в вере. Весной 1873 года надо было для ремонта поставить в церкви леса. Настоятель прихода Ливчак решил использовать эту ситуацию и прислужиться властям. Собрав церковное братство, он сказал, что гроб надо “временно” перенести в ризницу, чтобы при ремонте он не был повреждён. Для этого необходимо разрешение губернатора, о чём и должно ходатайствовать братство. Члены братства не догадались, что это предательство, и согласились. Ливчак написал письмо губернатору Громеко, что жители Белой Подляски согласны поместить мощи в подвале под храмом...
В подвале в одной из стен было малое пространство, в которое и поместили гроб. Сделали двери, а место опечатали. Через несколько дней гроб был засыпан песком, мусором, и замурован. Над Иосафатом вновь сомкнулись волны забвения, как когда-то чёрные воды Двины. Но так лишь казалось со стороны. Все эти годы уцелевшие от гонений, преследований и ссылок, греко-католики прикладывали ладони к заброшенным стенам, черпая из них силу и надежду. Все молчали, никто не проговорился, почему они приходят сюда.
Мощи св. Иосафата были запрятаны таким образом в Белой Подляске сорок три года. Внешне казалось, что они осуждены на забвение и сгниют. Но провидение Божье решило иначе. Мощи св. мученика были найдены и стали предметом всенародного почитания. Первым человеком, который обнаружил следы замурованных мощей, был учитель Федор Заяц. В сентябре 1915 года он проходил, как старшина российского войска, в Венгрию. По дороге заночевал в Белой Подляске, где и узнал от Эмилиана Радоминского, что тут замурованы мощи св. Иосафата. Радоминский ему рассказал, что в 1873 году он мальчиком смотрел с хоров церкви, как из алтаря уносят мощи. Он также помогал своему отцу-каменщику, который по приказу жандармерии замуровал мощи в подвале. Федор Заяц передал эту информацию василианам во Львов. 20 ноября 1915 года гроб удалось найти. Свидетели подтвердили, что это тот самый гроб с окошками, через которые видно нетленное тело св. Иосафата. Так как была угроза, что в Холмскую область снова вернутся российские войска, летом 1916 года были получено разрешение на перевоз останков в Вену. Гроб под действием сырости почти полностью сгнил, лицо Иосафата почернело и было покрыто пылью. Мощи очистили. В Вене, в церкви св. Варвары, они оставались более 30 лет.
С 1949 г. тело св. Иосафата покоится в гробнице базилики св. Петра в Риме, совсем близко от Петра - князя апостолов и первого римского архиерея. Рискуя жизнью, американский лётчик перевёз в Рим мощи перед самым занятием Австрии Советской армией. Ныне они в надёжном месте.
Кто-нибудь может сказать: почему же сейчас не слышно о чудесах, совершающихся по молитвам св. Иосафата? Виноват ли св. Иосафат, или мы сами? Святые не меняются, не стареют. Как св. Иосафат любил Русь раньше, так любит её и сейчас, молится за её обращение и освящение, “...много молится за народ и святой город”. Если не слышно о новых чудесах и милостях, то причина в том, что мы перестали почитать того, кто этому способствовал, что нет в нас такой сильной веры и надежды, какая была у наших предков. Что мы забыли, как в нуждах наших прибегать под защиту нашего покровителя. Многие не помнят, когда праздник святого, многие не видели его изображения или иконы, не знают молитвы к нему…
Содержание
Введение
1. Родина св. Иосафата Кунцевича
2. Золотая искра в душе
3. Становление
4. Тяжелый путь к единству Церкви
5. Монашество св. Иосафата
6. На распутье
7. Реформы св. Иосафата в монастыре
8. Св. Иосафат - священник
9. Св. Иосафат – архимандрит
10. Св. Иосафат - епископ
11. Препятствия единству Церкви
12. Тучи над владыкой Иосафатом
13. Преследование св. Иосафата
14. Смерть св. Иосафата
15. Посмертная слава и погребение св. Иосафата
16. Плоды крови св. Иосафата
17. Чудеса св. Иосафата
18. Чудесное сохранение мощей и беатификация св. Иосафата
19. Бегство с мощами св. Иосафата
20. Провозглашение святым - канонизация св. Иосафата
21. Судьба мощей св. Иосафата после канонизации
Оглавление