Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
19. Николай I: психологический портрет
Третий сын Павла I, брат Александра I, Николай (1796-1855 гг.) вступил на престол в 1825 г. и правил Россией три десятилетия. Его время — апогей самодержавия в России.
В 1796 г ., в последний год царствования Екатерины II, у нее родился третий внук, которого нарекли Николаем. Он рос здоровым и крепким ребенком, выделяясь среди сверстников высоким ростом. Отца он потерял в четыре года. Со старшими братьями у него не сложилось близких отношений. Детство он провел в бесконечных военных играх с младшим братом. Глядя на Николая, Александр I с тоской думал о том, что этот насупленный, угловатый подросток со временем, наверно, займет его трон.
Учился Николай неровно. Общественные науки казались ему скучными. Однако к точным и естественным наукам он испытывал тяготение, а военно-инженерным делом по-настоящему увлекался. Однажды ему было задано сочинение на тему о том, что военная служба — не единственное занятие дворянина, что есть и другие занятия, почетные и полезные. Николай ничего не написал, и педагогам пришлось самим писать это сочинение, а затем диктовать его своему ученику.
Годы учения оставили в Николае непреодолимое отвращение к "отвлеченным предметам" — философии, праву, политэкономии. Зато с упоением он предавался военным занятиям. Однако политика Николая I не была лишь следствием его ограниченности. Николай царствовал в эпоху революционных потрясений на Западе. Правление его предшественника Александра I, обильное либеральными начинаниями, завершилось в 1825 г. восстанием декабристов. В связи с этим Николай уверовал в пагубность человеческой свободы, самостоятельности общества. Обеспечить благоденствие страны могли, по его мнению, строгое выполнение всеми своих обязанностей, регламентация всей общественной жизни, всеохватный контроль за ней сверху.
В отличие от Александра I, Николай I всегда был чужд идеям конституционализма и либерализма. Это был милитарист и материалист, с презрением относившийся к духовной стороне жизни. В быту он был очень неприхотлив. Суровость сохранял даже в кругу семьи. Однажды, будучи уже императором, он беседовал с наместником на Кавказе. В конце беседы, как водится, спросил о здоровье супруги. Наместник пожаловался на ее расстроенные нервы. "Нервы? — переспросил Николай. — У императрицы тоже были нервы. Но я сказал, чтобы никаких нервов не было, и их не стало".
Посетив Англию, Николай высказал пожелание, чтобы лишились дара речи все эти болтуны, которые шумят на митингах и в клубах. Зато в Берлине, при дворе своего тестя, прусского короля, он чувствовал себя как дома. Немецкие офицеры удивлялись, как хорошо он знает прусский военный устав.
Большинство современников видело в Николае I лишь гасителя свободы и мысли, упоенного, и ослепленного самовластием деспота. Так считали видные общественные деятели Б.Н.Чичерин, К.Д.Кавелин и др. Не многие хотели замечать, что в своей деятельности Николай стремился воплотить определенный идеал, по-своему радел о благе России. Самодержавную власть Николай воспринимал не как право, а как обязанность. Вся его жизнь была жестко регламентирована и заполнена работой; он вставал рано утром, спал на жесткой постели, был крайне умерен в еде. Одна из современниц метко назвала Николая I Дон-Кихотом самодержавия.
Его царствование началось с подавления восстания декабристов 14 декабря 1825 г. и завершилось в феврале 1855 г., в трагические дни обороны Севастополя во время Крымской войны.
Восстание декабристов произвело сильное впечатление на Николая I. Он рассматривал его как следствие влияния западноевропейских революций и "разрушительных" идей. И все же он не мог не задумываться и над внутренними причинами вероятных в будущем революционных выступлений в России. Именно поэтому он входил во все детали следствия по делу декабристов, сам выступал в роли искусного следователя, чтобы докопаться до корней заговора. По его приказу был составлен Свод показаний декабристов о внутреннем состоянии России, куда были включены основные положения планов и проектов декабристов, записки подследственных на его имя с критикой современного состояния страны. Этот свод постоянно находился в кабинете Николая I.
Из материалов дела декабристов перед Николаем I раскрылась широкая картина колоссальных безобразий в управлении, суде, финансах и в других сферах. Царь понимал необходимость проведения преобразований. 6 декабря 1826 г. был учрежден Секретный комитет для обсуждения программы преобразований в управлении и социальной сфере.
В нашей историографии вплоть до недавнего времени внутренняя политика Николая I рассматривалась как всецело реакционная. Не учитывалась ее сложность и противоречивость: с одной стороны, стремление Николая I предотвратить возможность революционных потрясений, подобных тем, какие происходили в 30 — 40-х годах XIX в. в странах Западной Европы, постоянная борьба против распространения в России "разрушительных" идей; с другой — проведение мер, направленных на решение острых социальных проблем, в первую очередь крестьянского вопроса.
Николай I был убежден в необходимости отмены крепостного права, поощрении экономического и культурного развития страны. В целом все это было направлено на укрепление целостности и могущества Российской империи. Николая I ранее нередко изображали как некую "самодовольную посредственность с кругозором ротного командира". В действительности это был достаточно образованный для своего времени, волевой, прагматически мыслящий самодержец. Он профессионально знал военно-инженерное дело с приемами тактики, любил архитектуру и сам участвовал в проектах многих общественных зданий, хорошо разбирался в литературе и искусстве, был неплохим дипломатом. Был искренне верующим человеком, но чуждым мистицизма и сентиментализма, присущих Александру I, не обладал и его искусством тонкой интриги и притворства, ясный и холодный ум Николая действовал прямо и открыто.
Поражал иностранцев роскошью двора и блестящими приемами, но был крайне непритязателен в личном быту, вплоть до того, что спал на походной солдатской койке, укрывшись шинелью. Удивлял огромной работоспособностью. С семи часов утра весь день он трудился в своем скромном кабинете Зимнего дворца, вникая во все мелочи жизни огромной империи, требуя подробных сведений обо всем случившемся. Любил внезапно инспектировать казенные учреждения в столице и в провинции, неожиданно являлся в присутственные места, в учебное заведение, суд, таможню, сиротский дом.
Николай I стремился придать всей системе управления "стройность и целесообразность", добиться на всех уровнях максимальной исполнительности. В этом смысле идеалом для него являлась военная служба. "Здесь порядок, строгая безусловная законность, никакого всезнайства и противоречия, все вытекает одно из другого, никто не приказывает, прежде чем сам не научится повиноваться, все подчиняется одной определенной цели: все имеет одно назначение, — говаривал он, — потому-то мне так хорошо среди этих людей и потому я всегда буду держать в почете звание солдата. Я смотрю на человеческую жизнь только как на службу, так как каждый должен служить". Отсюда и стремление Николая к милитаризации управления.
Почти все министры и почти все губернаторы при Николае I были назначены из военных. Одной из первоочередных задач внутриполитического курса Николая I было укрепление полицейско-бюрократического аппарата. Последовательное проведение принципов бюрократизации, централизации и военизации рассматривалось им как эффективное средство борьбы с революционным движением и укрепления самодержавных порядков. При нем создавалась продуманная система всесторонней государственной опеки над общественно-политической, экономической и культурной жизнью страны. Вместе с тем Николай I ставил задачу все сферы управления подчинить своему личному контролю, сосредоточить в своих руках решение как общих, так и частных дел, минуя соответствующие министерства и ведомства. Для решения того или иного важного вопроса учреждались многочисленные секретные комитеты и комиссии, находившиеся в непосредственном ведении царя и часто подменявшие министерства. Существенно была ограничена компетенция Сената и Государственного совета, так как многие дела, подлежащие их ведению, решались в специально созданных комитетах и комиссиях.
20. Система государственного управления в царствование Николая I: высшие и центральные государственные учреждения
Николай I Павлович (1825–1855) вступил на престол в 1825 г., во время неудачного восстания декабристов. Новый император правил Россией в течение 30 лет. Характерной чертой николаевского режима стали: централизация; милитаризация всей системы управления.
При Николае I была создана система всесторонней опеки государства над всеми сферами жизни общества: политической, экономической, социальной. После вступления на престол Николай сформировал секретный комитет, который должен был подготовить проект преобразований в системе государственного управления. К его работе был привлечен М.М. Сперанский. Комитет, проработав до 1830 г., целостной программы реформ так и не создал.
Важнейшим органом государственного управления при Николае I стала его личная канцелярия, которая состояла из трех отделений.
I отделение канцелярии ведало документами, которые поступали к царю, и исполняло царские поручения.
Во II отделении сосредоточилась работа по упорядочению (кодификации) законов.
III отделение осуществляло функции полиции, должно было быть всевидящим оком царя, наблюдать за точным исполнением законов.
Этому отделению поручались также все политические дела и контроль за умонастроениями в обществе.
Основные направления внутренней политики Николая I:
1) кодификация законодательства – под руководством М.М. Сперанского были подготовлены и изданы Основные государственные законы Российской империи. Эта работа должна была завершиться созданием нового уложения, но Николай I ограничился существующим законодательством;
2) крестьянский вопрос – в 1837–1844 гг. под руководством графа П.Д. Киселева была проведена реформа управления государственными крестьянами. В соответствии с ней в поселениях государственных крестьян было введено самоуправление, начали открываться школы и больницы. Малоземельные крестьяне смогли теперь переселяться на свободные земли. В 1841 г. были приняты меры, которые касались помещичьих крестьян, согласно которым было запрещено продавать крестьян без земли. В 1843 г. права приобретать крепостных были лишены безземельные дворяне. С 1847 г. крепостные крестьяне получили право выкупать свободу, если помещик продавал свое поместье за долги. Но все же данные меры не отменяли институт крепостного права, он в целом продолжал сохраняться;
3) денежная реформа – в 1839–1843 гг. под руководством министра финансов Е.Ф. Канкрина была проведена денежная реформа. Главным платежным средством стал серебряный рубль. Затем были выпущены кредитные билеты, которые можно было обменивать на серебро. В стране поддерживалась пропорция между количеством кредитных билетов и запасом серебра. Это позволило укрепить финансовое положение в стране;
4) реакционные меры в сфере образования – в период николаевского царствования ряд реформ был проведен и в сфере образования. В 1835 г. был принят новый университетский устав, который являлся самым реакционным из всех университетских уставов дореволюционной России;
5) ожесточение цензуры в отношении печати. Но еще больше ожесточились порядки в России после ряда европейских революций 1848 г., которые привели в ужас Николая I.
Как и в начале царствования Александра I, первые шаги императора были направлены на переустройство государственного управления и разрешения извечного крестьянского вопроса. Однако в отличие от предшествующей эпохи смысл управления государством был сразу возведён до принципа самодовлеющей власти императора.
Личную волю Николая I стала проводить в жизнь специально созданная Собственная его императорского величества канцелярия, разделённая на шесть отделений.
|
Собственная Е. И.В. канцелярия |
|||||
|
1-е отделение Подготовка бумаг для царя и надзор за исполнением распоряжений |
2-е отделение кодификация законов Сперанский М. |
3-е отделение высшая полиция, политический сыск А. Бенкендорф |
4-е отделение благотворительные учреждения мать царя Мария Федоровна |
5-е отделение подготовка реформы гос. деревни П.Д. Киселёв |
6-е отделение управление Закавказьем |
|
Сенат |
Государственный совет |
|
Прежние министерства |
Три первых отделения были учреждены в 1826, а четвертая - в 1828 г. Первое отделение ведало непосредственные распоряжения государя и рассматривало прошения, подаваемые на его имя. Второе отделение - заменило прежнюю Комиссию составления законов и занималась приведением в порядок действующих законов. Этим отделением приготовлены были Полное Собрание Законов, Свод Законов и Уложение 1845 года. Третье отделение представляло высшую полицию; круг его ведомства: секты и расколы; фальшивомонетчики; лица подозрительные в политическом отношении; периодическая печать; кроме того, оно ведало театральную цензуру, дела о жестоком обращении помещиков с крестьянами. Четвертое отделение ведало учреждения, находившиеся под управлением императрицы (ныне Ведомство императрицы Марии): женские учебные заведения, воспитательные дома, дома трудолюбия, опекунский совет. Пятое и шестое отделения (управление казенными крестьянами и Закавказским краем) учреждены были одновременно и вскоре закрыты.
Практически сразу же после вступления на престол по распоряжению Николая I было сформировано 2-е отделение царской канцелярии для систематизации и публикации законов Российской империи. Руководителем кодификационных работ царь назначил М.М. Сперанского.
Оставив мечты о конституции, Сперанский теперь стремился к наведению порядка в управлении, не выходя за рамки самодержавного строя. Он считал, что эту задачу не возможно решить без четко составленных законов. Со времени Соборного уложения 1649 года накопились тысячи манифестов, указов и "положений", которые друг друга дополняли, отменяли, противоречили один другому. Разобраться в них мог только очень опытный юрист. Отсутствие свода действующих законов затрудняло деятельность правительства, создавало почву для злоупотреблений чиновников.
Сперанским был составлен план работ не только по кодификации прежнего законодательства, но и по частичному его улучшению и обновлению. Работы, согласно плану Сперанского, должны были пройти в три этапа:
собрание и издание всех законов с 1649 года в хронологическом порядке;
издание Свода действующих законов в предметно-систематическом порядке без исправлений;
составление Уложений действующих законов с изменениями, дополнениями, улучшениями в соответствии с практикой законодательства.
Обширная архивная работа была проделана Сперанским за 6лет. Впервые все обилие законов, начиная с Соборного уложения 1649 года, было собрано по архивам, переписано современным языком, разбито по разделам и отраслям права. Редактирование заключалось в устранении противоречий между ними. Иногда действующих законов не хватало для заполнения схемы, и Сперанскому со своими помощниками приходилось "дописывать" закон на основании норм зарубежного права. Результатом этой работы явилось издание 45 томов "Полного собрания законов Российской империи" и 15 томов "Свода законов Российской империи". В первый том "Свода" были включены законы, касающиеся высших, центральных и местных органов власти. "Император всероссийский есть монарх самодержавный и не ограниченный, - гласила статья "Свода законов". - Повиноваться верховной его власти не токмо за страх, но и за совесть Сам Бог повелевает
23. Крестьянский вопрос в царствование Николая I
Вопрос о крепостных крестьянах в законодательных работах николаевской эпохи. Новое царствование началось с обостренного внимания к реформе крепостных крестьян, основание к чему во многом дали освобожденческие проекты декабристов. Новый комитет, долженствовавший обсудить вопросы, до крестьян относящиеся, был создан 6 декабря 1826 года, в связи с чем и вошел в историю под названием Комитета 6 декабря. Председательствовать в нем был назначен гр. В. П. Кочубей, а задачи были в частности определены собственноручной запиской Николая I, в которой он поставил вопрос о запрещении продавать и закладывать имения по числу душ и прекращении перевода крестьян в дворовые, произведя предварительно ревизии наличного числа дворовых.
На основании данной записки Сперанским был составлен проект, который устанавливал различие между прежним и новым крепостным правом, как крепостью земле (servage) и крепостью личной (esclavage). Личную крепость, как продукт позднейшего злоупотребления помещичьей властью, Сперанский предлагал уничтожить и вернуться к чисто земельному прикреплению. Граф Кочубей, с своей стороны, предложил государю опубликовать запрещение личной продажи людей без земли не в виде отдельного акта, а в составе общего законоположения о правах состояний, чтобы смягчить раздражение дворянства. Такого рода «дополнительный закон о состояниях» и был проектирован комитетом, причем в отделе о «крестьянстве» предполагалось установить новый способ отпущения крестьян на волю «лично без земли» (за увольняемого взыскивались и вносились подати до новой ревизии, затем он приписывался «в особый разряд вольноотпущенных земледельцев» и получал свободу перехода и право быть собственником земли, арендатором или наемным рабочим), также предлагалось разрешить заключать владельцам с сельскими обществами договоры вечной аренды. По настоянию некоторых членов государственного совета, введен был в проект и параграф, дозволявший увольнять крестьян целыми селениями без земли; но большинство решило требовать в этих случаях каждый раз особого Высочайшего разрешения. Проекты комитета обсуждались в государственном совете 24 и 27 марта 1830 г. и, с некоторыми смягчениями, были приняты огромным большинством; только адм. Мордвинов противился «вечным» договорам, считая неизменные повинности невыгодными для владельца. Император согласился с большинством, но велел пересмотреть проект еще раз, что и было сделано, а в окончательном заседании 26 апреля 1830 г., в личном присутствии государя, решено было, большинством 23 против 7, обнародовать закон о состояниях немедленно. Между тем в середине июня В. К. Константин Павлович, отнесшийся к проекту крайне неодобрительно, передал государю свои замечания, считая, между прочим, опасным обнародовать сразу так много существенных перемен в одном законе – ему возражал гр. Кочубей. Однако, вследствие польского восстания 1830 – 1831 гг. в делах комитета наступила задержка, закон о состояниях остался неизданным, как и другие проекты, комитетом разработанные, а затем возвращения к ним уже не было. Правительство попыталось пойти по другому пути – начать с реформы государственных крестьян, как в наименьшей степени могущей вызвать беспокойство общества, а затем уже полученный опыт использовать в деле устроения крестьян казенных. Подобные идеи встречались уже в ходе деятельности комитета 6 декабря, предлагавшего в дополнительном законе о состояниях внести некоторые изменения касательно казенных крестьян, а самих освобождаемых крепостных сравнивать с ними по статусу.
Новое дело было прочено П. Д. Киселеву, снискавшему значительный опыт и авторитет в крестьянском вопросе организацией освобождения крепостных крестьян в Молдавском и Валашском княжествах. Для обсуждения общих принципов реформы государственной деревни, а равно и в отношении последствий оной для крестьян частновладельческих был составлен секретный комитет «для изыскания средств к улучшению состояния крестьян разных званий» (т. н. «комитет Васильчикова», по имени его председателя), членом в который был введен Киселев, занявший главенствующую роль. Несколько подробнее о нем говорилось выше, касательно статуса крестьян государственных. Здесь же важно отметить следующее: важнейшей целью комитета было постановлено добиться замены крепостного права свободными договорными отношениями и на государственных, и на помещичьих землях. Т. е. вся земля должна была остаться в собственности наличных землевладельцев, крестьяне же получали по проекту право свободного перехода и, следовательно, гражданское право свободного состояния; условия работы крестьян на помещичьих землях должны были каждый раз определяться особым соглашением. Важнейшей переменой, отразившейся в последующем имперском законодательстве, стал переход комитета 1835 г. от политики изыскания средств поземельного освобождения к освобождению безземельному – т. е. впервые, после многочисленных подобных частных проектов 1800-х – 1820-х гг. эта точка зрения была воспринята властью.
Комитет 1839 года и закон об обязанных крестьянах. С порученной ему реформой государственных крестьян Киселев справился превосходно – по меньшей мере так результаты его работы были оценены Николаем I и значительной частью современников и потомков. После того, как общие положения были выработаны и реформа казенной деревни стала набирать ход, гр. П. Д. Киселев обратился к положению крепостных крестьян, представив императору записку со своими соображениями. Одобрив в целом, для реализации конкретных мер по исполнению предложений гр. Киселева император приказал составить очередной секретный комитет, открывшийся в 1839 году.
Своей задачей последний секретный комитет имел осуществить пересмотр закона о вольных хлебопашцах, наметить новые условия, на которых помещики могли бы отпускать на волю своих крепостных, не стесняясь условиями акта 21 февраля 1803 года, что изначально речь шла о частной реформе законодательства о вольных хлебопашцах, о выработке на основе последнего новых, более удобных для применения положений. Однако, после исследования С. В. Мироненко, выяснилось, что широко известный проект Киселева является уже второй редакцией, созданной под воздействием жесткой оппозиции, с которой встретились его первоначальные намерения.
В первой же записке, представленной императору на докладе П. Д. Киселева 18 марта 1840 года, выдвигались следующие предложения:
Таким образом, общий проект преобразования крепостных поземельных отношений предполагал активное вмешательство государства в положение крестьян и помещиков и хотя в качестве общего принципа и принимал тезис о неприкосновенности дворянской собственности, однако в конкретных мерах создавал совершенно иную ситуацию, а именно, когда помещик уже не мог более произвольно распоряжаться своими владениями, но долженствовал постоянно находиться в границах, люстрационными инвентарями определенных. Однако, даже секретному комитету эта записка сообщена не была, а представлена оказалась иная, куда более узкая по содержанию, а именно включавшая в себя историческое обозрение и предложения мер о способах усиления действия закона о переходе крестьян в вольное состояние. В ней П. Д. Киселев указывал две, на его взгляд, коренных черты, препятствовавших успеху закона о вольных хлебопашцах, а именно: 1) обязанность освобождать крестьян непременно с землей и 2) необходимость для освобождения огромной выкупной операции, средствами для которой не располагали ни сами крепостные, ни государство.
Центральное место в проекте занимал вопрос о крестьянском наделе и о способе регламентирования повинностей. Последние Киселев предлагал исчислять не в денежном размере и не рабочими днями, а размером участка, каковой крестьянин должен был обработать. Размер участка в личном пользовании должен был по общему правилу составлять 1/3 от всей возделываемой в имении земли, хотя предусматривалась возможность местных изъятий. Землей наделялись не отдельные крестьяне, а все крестьянское общество, соответственно, в общем составе несшее ответственность перед помещиком. Кроме того, как отмечал критик проекта кн. А. С. Меншиков, общинный принцип лишал помещика распоряжаться участками, оставленными теми или иными крестьянами – они вновь поступали в ведение общины, которая и должна была ввести их снова в обработку.
Результатом должно было стать коренное изменение отношений между крестьянами и помещиками: на смену частному праву и произвольному установлению повинностей крепостных, ограничиваемых токомо их платежеспособностью, должно было прийти публично-правовое регулирование, прямо и внешним образом устанавливавшее бы взаимные права и обязанности крестьян и помещиков. Леса, оброчные статьи и недра должны были оставаться в безусловной вотчинной собственности помещика.
Хотя сохранение вотчинных прав помещиков особо подчеркивалось, однако реальность законодательных предложений в существе расходилась с данным утверждением: так, в частности, заключенные с крестьянами соглашения помещики не имели права пересматривались, заключенные условия становились постоянными и обязательными для обеих сторон, хотя в то же время в ряде случаев сами освобожденные крестьяне могли требовать внесения изменений.
Уже во втором варианте предложений, поданном Киселевым в комитет в ноябре 1840 года, автор, столкнувшись с изрядным сопротивлением, внес ряд существенных изменений. Во-первых, был дифференцирован размер крестьянского надела – вместо общей ранее присутсвовавшей подушной нормы в 5,25 дес. (3,5 из коей обрабатывались крестьянином на помещика, а 1, 75 – на самого себя), теперь для разного качества земель и «земельной свободы» были установлены различные наделы – от 3 дес. для крестьян промышленных имений до 8 с лишним дес. для крестьян имений многоземельных. Вторым – и куда более существенным изменением – было введение ограничений на крестьянский уход. Если по первому проекту он оставался сугубо внутрикрестьянским вопросом, то теперь было также введено требование получить согласие на уход от помещика, что подрывало суть первоначальных инициатив. Также изменение претерпело и терминологическое определение статуса крестьян, подпадавших под действие предполагаемого закона – вместо ранее употреблявшегося обозначения «вольные хлебопашцы» был введен термин «обязанные крестьяне», поскольку, как указывалось в ноябрьской записке, первый термин связан был с владением крестьянами землей на праве собственности, чего обсуждаемый проект вводить не собирается327. Второй проект, однако, более твердо касался определения крестьянских обязанностей – вместо присутствующих в мартовском варианте общих расплывчатых указаний, второй прямо говорит о введении инвентарей в имениях, в которых производиться будет перевод крестьян в обязанные, по модели описаний, составленных в казенных имениях Западных губерний.
Проект был принят в разработку, итогом коей стал закон 1842 года об обязанных крестьянах. Однако, в отличие от проекта, ни одна из основных мер принятого закона не носила и оттенка обязательного характера или придания ему оного в будущем – перевод крестьян в обязанное состояние совершался исключительно по желанию помещика, а определение размеров отводимых наделов было предоставлено «свободному усмотрению» сторон. Широко задуманная реформа обратилась в фарс: только трое помещиков со всей империи воспользовались предоставленным им правом, но при этом первый из них – граф М. С. Воронцов, тот самый, что еще в 1820 году хотел участвовать в обществе для освобождения крестьян, изъявивший желание перевести всех своих крепостных на статус крестьян обязанных, встретил столь большие трудности и сопротивление в кругах бюрократических, что смог осуществить его только в отношении одного своего села, да и то лишь при деятельной поддержке П. Д. Киселева. Понятно, что если даже влиятельный петербургский сановник не мог без больших трудностей применить изданный закон, то сколь малы для этого были возможности иных – менее значительных – лиц. Всего за время действия закона на статус обязанных крестьян было переведено 24’708 душ м. п. – все из имений М. С. Воронцова, графов Витгенштейнов и гр. Потоцких. Еще ряд предложенных к утверждению соглашению между крестьянами и помещиками был отклонен самой властью, по причине явной их невыгодности и обременительности для крестьян.
Из сказанного ясна практическая скудность прямых последствий принятого закона. Однако совсем другим было значение его в системе русского права, в направлении выработки юридических понятий крестьянской реформы:
Итак, конкретные действия были мелки и осторожны, однако и они представляют для нас некоторый интерес, как подготовка к эпохальным преобразованиям 1861 года. Укажем в заключение только один закон конца николаевского правления, относящийся до крестьянского вопроса (всего в царствование Николая Павловича было издано свыше ста высочайших актов, до положения лиц крепостного состояния относящихся), а именно закон от 3 марта 1848 года, обычно в литературе, посвященной крепостному праву третируемый. Однако то обстоятельство, что интересуют нас вопросы законодательного регулирования и соответственно формы правовой фиксации существующих отношений или отношений, государственной властью признаваемых желаемыми, заставляет видеть некоторые акты, и в том числе только что названный нами, в несколько ином свете. Согласно данному акту крепостным крестьянам было предоставлено приобретать ненаселенные земли в свою собственность и соответствующим образом записывать ее в крепостных книгах. Делать это крестьяне могли только с разрешения помещика. Споры же о ранее купленных крестьянами землях, записанных на имя помещика, не допускались: «никаких о том от крепостных споров не допускать и никаких по оным розысканий не делать». Кроме того, предоставив крепостным право приобретать земли в собственность, закон не предоставил им право иска против своих помещиков и, следовательно, например, в случае неправомерного посягновения на собственность крепостного, у того не имелось никаких средств защититься.
Разумеется, закон этот оставался частным и не мог получить достаточного действия, но значение его по преимуществу в ином – в юридической подготовке реформы 1861 г., в фиксации нового статуса крестьянина. Меры, предпринятые в царствование Николая I все были ограничены, компромиссны, зачастую за утверждением даже этих неполных предприятий следовал отказ от уже введенных положений, фактическое игнорирование раз принятого – но это был необходимый этап, который Россия должна была пройти, прежде чем освобождение превратилось бы из прекраснодушных бесед в либеральных салонах, в практический вопрос, где надо было разрабатывать дефиниции и уточнять процедуры, а не ставить общие проблемы. Именно в правление Николая I вопрос о том, следует ли освобождать крестьян получил однозначный положительный ответ и все последующее в этот период состоит в искании средств и путей. Это был период выжидательный, приготовительный, но свой «процесс против крепостничества» императору удалось начать и сделать так, что преемнику должно было только подвести итоги и, проявив волю и решительность, поставить точку в затянувшейся подготовке.
27. Внешняя политика России 1820-1850-х гг.
Во внешней политике николаевской России доминировали, чередуясь, два направления:
1) борьба с революционным движением в Европе
2) попытки разрешить восточный вопрос.
Главным из них царизм считал первое направление. Продолжая курс Священного союза, Николай I вместе с монархами Австрии и Пруссии как младшими партнерами возглавлял европейскую реакцию. Ради сохранения единства монархов в борьбе с революцией царизм готов был жертвовать своими интересами в восточном вопросе. Зато всякий раз, когда революционный ураган в Европе временно утихал, в центре внимания царизма, как и других европейских правительств, немедленно оказывался восточный вопрос - вечное яблоко раздора между ними.
Восточный вопрос с конца XVIII в. стоял остро: как быть с Турцией, которая переживала тогда общее загнивание своей военно-феодальной системы (западные дипломаты с легкой руки Николая I стали называть ее "больным человеком"), хотя и контролировала территорию на стыке трех частей света - Европы, Азии и Африки, главный нерв мировой торговли и важнейший стратегический плацдарм. Европейские державы стремились воспользоваться "болезнью" Турции и прибрать к рукам ее территориальное наследство, причем каждая из них рассчитывала на большую долю. Российское дворянство стремилось к господству на Черном море и даже к захвату Константинополя, о котором Александр I говорил: "La clef de notre maison"[1].
Николай I, едва заняв трон, возобновил подготовку к войне с Турцией, начатую при Александре, но воевать пришлось... с Ираном. Англия спровоцировала Иран напасть на Россию, чтобы таким образом отвлечь царизм от войны с Турцией и вообще от ближневосточных дел. Летом 1826 г. иранские войска вторглись в долину Куры с намерением захватить все Закавказье и отбросить русских за Терек. Их удар принял на себя Отдельный Кавказский корпус, которым уже 10 лет бессменно командовал генерал от артиллерии Алексей Петрович Ермолов - противник аракчеевщины и блюститель суворовских традиций, герой всех войн России с Наполеоном. Наместник Кавказа с 1816 г., Ермолов за 10 лет покорил ряд кавказских народов, не останавливаясь перед жестокими военно-колониальными методами. В то же время он укрепил и благоустроил завоеванный край. Никто не мог предположить, что после его смещения Кавказская война затянется еще на 37 лет.
И в армии, и в обществе Ермолов был тогда самым популярным из русских полководцев. Лучшие поэты России (Пушкин, Лермонтов, Жуковский) воспевали его в стихах. Но цари его не любили за "гордыню", вольнодумство, дерзость суждений, острый язык, а в особенности за связь с декабристами, которые считали Ермолова одним из кандидатов в члены Временного революционного правительства после свержения царизма. Александр I, вначале благоволивший к Ермолову, позднее стал судить о нем по-аракчеевски: "Сердце Ермолова так же черно, как его сапог". Николай I определил свое отношение к Ермолову сразу и навсегда: "Ему менее всех верю".
Корпус Ермолова в тяжелых условиях, не получая никаких подкреплений, отразил нашествие вчетверо превосходивших его численностью иранских войск и отбросил их за Аракс. После этого в марте 1827 г. Николай I сместил Ермолова и назначил на его место своего фаворита - Ивана Федоровича Паскевича. Этот генерал отличался средними способностями, но, благодаря /119/ благоволению монарха, стойкости русских солдат (особенно тех, которые прошли школу Ермолова) и капризу фортуны, сделал ослепительную военную карьеру, став фельдмаршалом и светлейшим князем. Придворные псалмопевцы расточали ему хвалу как гению. Отец Паскевича - бывалый украинский помещик - заметил по этому поводу: "Що гений, то не гений, а що везе, то везе..."[2]
Получив крупные подкрепления, Паскевич успешно продолжил наступление, уже начатое Ермоловым. Он освободил Ереван, вступил в Тебриз и чуть ли не церемониальным маршем повел свои войска на столицу Ирана Тегеран. Иранский шах запросил мира. 10 (22) февраля 1828 г. в иранском местечке Туркманчан был подписан мирный трактат между Ираном и Россией. Текст его большей частью составил А.С. Грибоедов, проявивший себя блистательным дипломатом. Он же доставил трактат в Петербург. По условиям Туркманчайского мира Россия отняла у Ирана восточную Армению с городами Ереван и Нахичевань и развязала себе руки для борьбы с Турцией.
Николай I еще летом 1827 г. заявил о необходимости "принудительных мер" против Турции в защиту греков, которые продолжали с 1821 г. борьбу за независимость. Чтобы удержать Россию от единоличного выступления, Англия и Франция согласились вместе с ней блокировать греческое побережье и тем самым воспрепятствовать переброске турецких войск в Грецию. При этом западные державы хотели ограничиться "дружеской демонстрацией силы", не ввязываясь в войну с турками. Но, когда союзная эскадра вошла в Наваринскую гавань, где располагался турецкий флот (20 октября 1827 г.), турки открыли огонь. Завязалась ожесточенная битва, в которой флот турок был уничтожен. Решающую роль сыграли здесь русские моряки, в особенности экипаж крейсера "Азов" под командованием капитана 1-го ранга М.П. Лазарева - замечательного мореплавателя (первооткрывателя Антарктиды) и флотоводца. На борту "Азова" сражались ученики Лазарева - П.С. Нахимов, В.А. Корнилов, В.И. Истомин, будущие герои Севастопольской обороны. "Азов" один потопил два больших фрегата и корвет, сжег флагманский корабль турок с главнокомандующим на борту, заставил выброситься на мель 80-пушечное линейное судно. За этот подвиг крейсер "Азов" был награжден Георгиевским флагом - первый случай такой награды в истории русского флота.
В Лондоне и Париже о Наваринском сражении узнали с досадой. Король Англии Георг IV публично, в тронной речи назвал его "горестным событием". На полях указа о награждении адмирала Э. Кодрингтона, который командовал соединенной эскадрой при Наварине, король приписал: "Я посылаю ему ленту, /120/ хотя он заслуживает веревки". Послы Англии и Франции старались успокоить возмущенного султана, заверяя его в том, что их державы не хотят войны с Турцией и не поддержат Россию в случае русско-турецкого столкновения. Султан расхрабрился и призвал своих подданных к "священной войне" против России.
Война началась весной 1828 г., как обычно в русско-турецких войнах, - на двух фронтах: дунайском и кавказском. На Дунае русскими войсками командовал первый николаевский фельдмаршал П.Х. Витгенштейн, на Кавказе - Паскевич. Русская армия была явно сильнее турецкой, но Витгенштейн чрезмерно осторожничал всю кампанию 1828 г. и расположился на зимние квартиры, почти ничего не добившись. Паскевич, тоже не торопясь, успел тем не менее взять несколько турецких крепостей и подступил к сильнейшей из них - Карсу. Штурм Карса он назначил на 25 июня (день рождения Николая I), что могло бы кончиться для него плохо, ибо на помощь карскому гарнизону спешили войска Киос-паши. Только инициатива дивизионных генералов, завязавших бой 23 июня, погубила Карсе и выручила Паскевича. То был первый в истории русско-турецких войн победоносный штурм Карса[3]. Все лавры этой победы достались Паскевичу, которому теперь царский двор курил фимиам больше прежнего, как "русскому Ахиллу".
В феврале 1829 г. Николай I заменил Витгенштейна Дибичем. Немецкий барон по имени Иоганн Карл Антон, переименованный на русский лад в Ивана Ивановича, Дибич был отличным начальником штаба, но не отличался талантами главнокомандующего. По мнению Дениса Давыдова, "ему была бы по плечу какая-нибудь войнишка с каким-нибудь гессенским курфюрстом, но вряд ли он мог бы управиться и с королем саксонским". В армии Дибича не любили, посмеиваясь над его внешностью: он был уродливый гном, толстый и кривоногий, с большой головой на маленьком теле и глазами навыкат. Мало кто не знал расхожего анекдота о том, как Павел I, едва увидев Дибича на гвардейском смотру, повелел: "Сего безобразного карлу уволить немедля за физиономию, наводящую уныние на всю гвардию".
Узнав о назначении Ивана Дибича главнокомандующим на Дунае, в то время как на Кавказе командовал Иван Паскевич, русские офицеры загрустили: "Ну, на двух Ваньках далеко не уедем!" ("ваньками" звали в России плохих извозчиков). Однако все обошлось как нельзя лучше. На Кавказе Паскевич взял Эрзерум и пошел к Трапезунду - по турецкой земле. На Дунае же Дибич перевалил через Балканы и вступил в древнюю столицу /121/ турецкой империи Адрианополь. Русские авангарды появились в 60 км от Константинополя.
Турция была на краю гибели. Чтобы не допустить падения Константинополя, западные державы побудили султана идти на любой мир с Россией. 2 (14) сентября 1829 г. мирный договор был подписан в Адрианополе, в старинном дворце турецких султанов, что подчеркивало унижение Турции. Согласно договору Россия завершила присоединение к себе основной территории Закавказья. Кроме того, Адрианопольский договор предоставил автономию Молдавии, Валахии и Сербии (ранее бесправным провинциям Турции), а через год - и независимость Греции. Царизм торжествовал победу, не скупясь на боевые награды. Дибич и Паскевич одновременно (22 сентября 1829 г.) были пожалованы в фельдмаршалы.
Выиграв войну 1828-1829 гг., Россия на этом не остановилась. Ее дипломатия воспользовалась конфликтом между Турцией и вассальным по отношению к ней Египтом в 1831-1833 гг. Дело в том, что наместник Египта, знаменитый Мухаммед-Али (основатель правившей в Египте до 1952 г. династии, "Наполеон Востока", как его называют) восстал против своего сюзерена, разбил турецкие войска и подступил к Константинополю. В этот критический для Турции момент Николай I дал понять, что поможет ей, если султан попросит о помощи, - султан попросил. В феврале 1833 г. эскадра наваринского героя М.П. Лазарева бросила якорь в Босфоре, а русский десант из 10 тыс. штыков высадился в местечке Ункяр-Искелеси (что значит "государева пристань") под самым Константинополем. После этого Мухаммед-Али ушел восвояси.
Следуя правилу "куй железо, пока горячо", российская дипломатия склонила правительство султана к подписанию 26 июня (8 июля) 1833 г. в Ункяр-Искелеси договора между Россией и Турцией о вечном мире, дружбе и оборонительном союзе. Россия обязалась предоставить султану при необходимости военную помощь, а Турция - закрыть пролив Дарданеллы от иностранных военных судов. Таким образом, Россия становилась неуязвимой со стороны Черного моря для любой нечерноморской державы.
Все эти успехи царизма вызвали ревнивое недовольство европейских правительств. Англия официально опротестовала Адрианопольский договор, Австрия расценила его как "несчастье". Еще больше были раздражены правительства Запада Ункяр-Ис-келесийским договором. Англия и Франция в два голоса заявили, что если Россия осмелится ввести в Турцию свои войска, они будут действовать так, как если бы Ункяр-Искелесийского договора "не существовало". Царизм проявил твердость, ответив, что если Турция призовет для своей защиты русские войска на основании Ункяр-Искелесийского договора, то Россия будет действовать так, как если бы протест Англии и Франции "не /122/ существовал"[4]. Договор 1833 г., закрепивший господство России на Черном море, явился наивысшим успехом царизма в восточном вопросе; никогда еще царизм не был так близок к осуществлению своих ближневосточных замыслов, как в то время.
Сталкиваясь с великими державами в колониальной борьбе на Востоке, царизм действовал рука об руку с ними против революционного движения в Европе. Революция, в какой бы стране она ни произошла, рассматривалась правителями Европы как общий и самый страшный их враг, гораздо более опасный, чем все колониальные конкуренты, вместе взятые. Между тем в 30- 40-е годы революция назревала по всей Европе. В июле 1830 г. она вспыхнула во Франции, еще раз после 1789 г. и теперь окончательно низвергнув Бурбонов. Система Священного союза получила внушительную пробоину. "Мы отброшены на 41 год назад!" - ужасался брат Николая I Константин. Царизм начал готовиться к интервенции во Францию. Через месяц разразилась революция в Бельгии, где королевствовала родная сестра Николая Анна (та, к которой в 1810 г. неудачно сватался Наполеон). Анна Павловна обратилась к брату за помощью. Николай с готовностью усилил подготовку к интервенции, рассчитывая подавить не только французскую, но и бельгийскую революцию.
К осени 1830 г. основные приготовления были завершены. Николай I ждал только известий о расправе с крестьянскими бунтами в центральной России, чтобы объявить о начале интервенции. Но 29 ноября 1830 г., как гром среди ясного неба, грянуло восстание в Польше, которое заставило царизм отложить интервенцию. "Теперь вы сами заняты у себя дома", - со вздохом сказал русскому послу в Вене император Австрии.
Главной причиной польского восстания 1830 г. был национальный гнет, которому подвергался народ Польши со стороны царизма. Наместник Царства Польского вел. кн. Константин Павлович грубо нарушал конституцию 1815 г., поощрял насильственную русификацию и произвол русских властей. Поводом же к восстанию послужили слухи о том, что царизм готовит мобилизацию поляков для интервенции в Бельгию. Восставшие захватили арсенал и дворец наместника (Константин Павлович едва успел бежать из Варшавы). 25 января 1831 г. сейм Польши объявил Николая I и его семью лишенными прав на польский престол.
Повстанческое правительство возглавил князь Адам Чарторыйский - крупнейший магнат, один из "молодых друзей" Александра I. Он и его соратники (дворяне, аристократы) преследовали только национальные задачи - восстановление государственности Польши, игнорируя задачи социальные. Они не /123/ пожелали отказаться от своих феодальных привилегий, не дали польскому крестьянству ни земли, ни свободы, тем самым оттолкнув его от себя, что и обрекло восстание на гибель.
Повстанческая армия Польши численно в 2-3 раза уступала царским войскам, которыми командовал Дибич, а после его смерти (в июне 1831 г. от холеры) - Паскевич. 8 сентября 1831 г. Паскевич штурмом взял Варшаву, завершив разгром восстания. Отныне русская часть Польши была фактически лишена автономии и, по выражению Ф. Энгельса, "оккупирована так крепко, что не могла и шевельнуться". Зато Польша ценой самопожертвования, вторично после восстания Т. Костюшко в 1794 г., спасла европейскую революцию, сорвав поход царизма против Франции и Бельгии.
Революционные бури 1830-1831 гг. напугали и озлобили Николая I. Он решил любой ценой возродить Священный союз, развалившийся из-за осложнений восточного кризиса 20-х годов. После долгих споров Николай в октябре 1833 г. заключил в Берлине договор о взаимопомощи с монархами Австрии и Пруссии, а чтобы привлечь к договору Англию, пожертвовал даже самым важным из своих завоеваний на Востоке: в 1840 г. он согласился утопить выигрышный для России Ункяр-Искелесийский договор в Лондонской конвенции четырех держав (России, Англии, Австрии, Пруссии), установивших коллективную опеку над Турцией. Однако новый Священный союз, менее сплоченный и мощный, чем прежний, не смог удержать под своей пятой Европу, которая с 20-х годов значительно окрепла духом. В феврале 1848 г. во Франции началась третья буржуазная революция, а вскоре она охватила и другие страны. Европейские троны зашатались.
Николай I получил известие о французской революции 20 февраля на балу. "Господа, - обратился он к свите, раскрасневшейся от танцев. - Седлайте коней! Во Франции провозглашена республика". 24 февраля он уже начал мобилизацию русской армии. Но вслед за Францией революция началась в Пруссии, затем в Австрии. Николай уже не знал, куда посылать войска. Царизм ощетинился штыками и ждал, не начнется ли очередная революция где-нибудь по соседству. Почти 400-тысячная армия была придвинута к западным границам империи. Царский манифест от 14 марта 1848 г. был своего рода объявлением войны революции, где бы она ни случилась. "Разумейте, языцы, и покоряйтеся, яко с нами Бог!" - устрашающе восклицал царь.
Готовый к интервенции царизм оказывал европейским монархам материальную и прочую помощь. Австрийскому императору он предоставил шестимиллионный заем для борьбы с революцией в Италии, турецкому султану - своему исконному внешнему врагу - помог подавить волнения в Дунайских княжествах. Каждое поражение революции приводило Николая I в восторг. Он радостно приветствовал душителя июньского 1848 г. восстания /124/ в Париже генерала Э. Кавеньяка, могильщика итальянской революции фельдмаршала И. Радецкого, погромщика восстаний в Праге и Вене генерала А. Виндишгреца.
К лету 1849 г. реакции удалось взять верх почти повсеместно. Но в Венгрии, неподалеку от русских границ, революционное движение продолжало угрожающе нарастать. Победа венгерской революции, по мнению К. Маркса и Ф. Энгельса, могла привести к тому, что "Австрия исчезла бы, а Россия отброшена к границам Азии".
Разумеется, царизм не хотел допустить такого исхода. Собираясь помочь Австрийской империи, в состав которой входила тогда Венгрия, Николай I рассчитывал не только расправиться с венгерской революцией, но и связать Австрию чувством благодарности и вовлечь ее таким образом в фарватер российской политики. Положение Австрии было отчаянным. Насколько нуждалась она в помощи царизма, видно из того, что австрийский фельдмаршал Кабога чуть ли не от имени своего императора публично упал на колени перед фаворитом царя И.Ф. Паскевичем и, целуя ему руки, с плачем умолял спасти Австрию от венгров.
В июне 1849 г. Николай I двинул на помощь Австрии 150-тысячную русскую армию. О том, какое значение придавал Николай интервенции в Венгрию, ярко свидетельствует царский выбор главнокомандующего. Им был назначен сам Иван Федорович Паскевич - граф Эриванский, князь Варшавский, фельдмаршал трех европейских армий, наместник Польши, кавалер всех российских орденов, высший военный авторитет того времени и единственное лицо в России, которому при его появлении перед войсками отдавали такие же почести, как и царю. Николай I, который смотрел свысока на все и на всех в мире, перед Паскевичем благоговел, как солдат перед генералом, называл его своим "отцом-командиром" и считал панацеей от всех зол.
Инструкции Николая Паскевичу заняли всего три слова: "Не щади каналий!" Паскевич следовал им два месяца. 13 августа 1849 г. под Вилагошем армия революционной Венгрии была предана ее главнокомандующим А. Гергеем и сложила оружие. Венгерская революция погибла. Зато Австрийская империя была спасена.
Расправившись с венгерскими инсургентами, царизм закрепил поражение европейской революции. Международная реакция торжествовала победу и чествовала царизм как жандарма Европы, а Николая I как своего "Агамемнона". "Император Николай - господин Европы, - писал муж английской королевы Виктории одному из своих друзей. - Австрия - его орудие, Пруссия одурачена, Франция - ничтожество, Англия меньше нуля"[5]. Но Николай I после Вилагоша, как Наполеон после Тильзита, явно /125/ переоценил свои силы и возможности. Минута, когда он прочел донесение Паскевича: "Венгрия у ног Вашего Величества", - была пиком его величия. С той высоты, на которую вознес его 1849 год, быстрый и полный разгром Турции стал казаться ему легким делом, и он вознамерился одним ударом меча разрубить гордиев узел восточного вопроса. Николай схватился за меч, разразилась Крымская война, а с ней не замедлило последовать историческое возмездие. Таким образом, уже в триумфальном перезвоне 1849 г. прозвучал для царизма, говоря словами Ф. Энгельса, "первый удар похоронного колокола".
Историографическая справка. Режим Николая I почти все российские, как дореволюционные, так и советские, историки, кроме дворянских официозов (М.А. Корф, С.С. Татищев, Н.К. Шильдер), оценивают как апогей самодержавия и дворянско-крепостнической реакции. Подлинно научной биографии Николая I до сих пор нет. Апологетический труд Шильдера и критический - А.Е. Преснякова[6] устарели.
Зато все аспекты внутренней политики Николая исследованы обстоятельно, хотя и несколько односторонне, с акцентом на обличении карательного (жандармского, цензурного и прочего) террора. Наиболее содержательны обзоры николаевской внутренней политики в 85-й лекции пятого тома "Курса русской истории" В.О. Ключевского, а из советской литературы - в "Очерках" и "Лекциях" по истории СССР С.Б. Окуня и в монографии А.С. Нифонтова "Россия в 1848 г." (М., 1949). Правительственный аппарат царизма при Николае I исследован П.А. Зайончковским и Н.П. Ерошкиным[7], карательная политика - М.К. Лемке и И.М. Троцким[8]. Расправу николаевского режима с волнениями крестьян и военных поселян подробно, на солидной документальной базе освещали Е.С. Гессен, П.П. Евстафьев, С.В. Токарев и особенно Я.И. Линков[9].
В литературе о внешней политике Николая I выделяется глубокая и яркая работа А.В. Фадеева[10]. Обзорно о том же писала Н.С. Киняпина, а интервенцию царизма против венгерской революции исследовала Р.А. Авербух.
Николаевские реформы не вызывают у историков большого /126/ интереса. Капитально изучена только реформа П.Д. Киселева. Ей посвящен классический труд Н.М. Дружинина[11] - один из самых значительных в советской историографии по содержанию и крупных по объему (102 п. л.). В нем исчерпывающе рассмотрены предпосылки, смысл и последствия реформы Киселева как серьезной, тщательно продуманной, но тем не менее заведомо обреченной на неудачу попытки царизма отыскать выход из назревшего кризиса феодально-крепостнической системы, не разрушая ее основ.
Наряду с книгой Н.М. Дружинина в обширной литературе о крестьянском вопросе при Николае I доныне сохраняет большую научную ценность давний труд В.И. Семевского[12].
Зарубежная литература о николаевской России невелика. В ней выделяется наблюдательностью, глубиной и остроумием (не без русофобской предвзятости) памфлет французского маркиза А. де Кюстина[13], о котором Герцен сказал: "Без сомнения, это - самая занимательная и умная книга, написанная о России иностранцем". Заслуживают внимания также две биографии Николая I: апологетическая, но ценная обилием фактов, автор которой - французский писатель П. Лакруа, и более научная, хотя и менее насыщенная фактами, написанная русским эмигрантом К.К. Грюнвальдом[14].
28. Крымская война
Крымская война: Планы сторон
Борьба европейских монархий с революцией лишь на время отвлекла их от восточных дел. Задушив совместными усилиями революцию 1848—1849 гг., державы Священного союза вновь обратились к восточному вопросу — этому «яблоку раздора» между ними, — и сразу бывшие союзники стали врагами.
Царизм, памятуя о том, что он сыграл в подавлении революции главную роль, хотел и на Востоке преуспеть больше всех. Выступая против Турции, он надеялся на договоренность с Англией, правительство которой с 1852 г. возглавлял личный друг Николая I Д. Эбердин, и на изоляцию Франции, где в том же 1852 г. провозгласил себя императором Наполеоном III племянник Наполеона I (во всяком случае, Николай был уверен, что с Англией Франция на сближение не пойдет, ибо племянник никогда не простит англичанам заточения своего дяди). Сам Наполеон III довольно униженно домогался тогда, чтобы европейские правительства хотя бы признали его императором. С этой целью в Берлин, Вену и Петербург был командирован его специальный уполномоченный барон Ж. Дантес де Геккерен (убийца А.С. Пушкина, доживший, кстати сказать, до 1895 г.). Николай I принял Дантеса милостиво и даже пригласил его покататься вместе верхом. Далее царизм рассчитывал на лояльность Пруссии, где король Фридрих Вильгельм IV, брат жены Николая, привык повиноваться своему могущественному зятю, и на признательность Австрии, которая с 1849 г. была обязана России своим спасением от революции.
Все эти расчеты оказались битыми. Англия и Франция объединились и вместе выступили против России, а Пруссия и Австрия предпочли враждебный к России нейтралитет.
Крах внешнеполитических расчетов царизма накануне Крымской войны во многом объяснялся личными качествами царя и его первого министра. Николай I как дипломат отличался, по компетентному мнению Е.В. Тарле, «глубокой, поистине непроходимой, всесторонней невежественностью». Между тем он решал дипломатические задачи самонадеянно и опрометчиво, а предостеречь и отрезвить его было некому. Его министром иностранных Дел бессменно был граф Карл Васильевич Нессельроде (с 1845 г. канцлер империи) — человек не только без роду и племени, личность которого могла служить, как выразился А.И. Герцен, /155/ «кратким руководством по географии», поскольку он родился в португальском порту, на английском корабле, от еврейки и немца, принявшего русское подданство; главное, это был человек без собственного лица. С.Б. Окунь верно заметил, что упомянутый в сказке Н.С. Лескова «Левша» среди министров Николая I граф Кисельвроде — не просто намек, а убийственный шарж на николаевского министра иностранных дел: «Лишенный индивидуальности, Нессельроде — Кисельвроде, подобно студенистой массе, всегда принимал форму того сосуда, в котором ему в данный момент приходилось помещаться».
Весь смысл своей жизни и деятельности Нессельроде видел в том, чтобы угадывать, куда склоняется воля царя, и спешно забегать вперед в требуемом направлении. Зато он и просидел в кресле министра иностранных дел последние 10 лет царствования Александра I и все 30 лет царствования Николая I. «Николай застал его там, всходя на престол, и оставил на том же месте, сходя в могилу»[1]. Безликий приспособленец, Нессельроде дожил до того, что известие о его смерти было встречено с удивлением, так как все считали, что он давно умер. Разумеется, такой министр не мог ни подсказать царю свое, ни разумно повлиять на царское решение.
Итак, царизм не разобрался в хитросплетениях европейской политики. Но главное было не в этом. Главное заключалось в том, что ни царю, ни его дипломатам и генералам недоступно было понимание тех экономических сдвигов, которые произошли в Европе за 30—40-е годы. Все это время не только в Англии, но и во Франции, и даже в Австрии и Пруссии капитализм неуклонно развивался и, усиливая экономический потенциал держав, подогревал их аппетиты к новым рынкам, источникам сырья, сферам влияния. При таких условиях западные державы, которые охотно сотрудничали с царизмом в борьбе с революцией, не хотели ни сотрудничать с ним, ни тем более понести ущерб от него в дележе рынков. Наоборот, растущая активность царизма в районах, где они сами надеялись поживиться, усиливала их противодействие России.
Причины Крымской войны коренились главным образом именно в столкновении колониальных интересов России и Англии, а также России и Франции и, отчасти, России и Австрии на Ближнем Востоке и на Балканах. И Англия в союзе с Францией, и Россия стремились в Крымской войне к одинаковой цели, т. е. к господству в указанных районах, хотя и разными путями: Англия и Франция, которым выгодно было иметь в лице Турции постоянный противовес и угрозу России, предпочитали закабалить Османскую империю, тогда как Россия хотела уничтожить ее. Турция, в свою очередь, преследовала давнюю цель — отторгнуть /156/ от России Крым и Кавказ. При этом каждое из правительств стран— участниц войны надеялось одерживать победы и отвлекать ими свой народ от внутренних затруднений. Правители Англии и Франции умело использовали всеобщую ненависть европейской демократии к царизму как жандарму Европы. Война с царизмом могла стать популярной и не только прославить внешне заправил Англии и Франции, но и примирить их с внутренней оппозицией. Английские дипломаты еще до начала войны стали говорить о ней как о «битве цивилизации против варварства».
Итак, по своему происхождению Крымская война была захватнической, грабительской со стороны всех ее участников. Ближайшим поводом к войне послужил спор между католическим и православным духовенством о так называемых святых местах в Иерусалиме, т. е. о том, в чьем ведении должен находиться «гроб Господень» и кому чинить (знак величайшей чести!) купол Вифлеемского храма, где по преданию родился Иисус Христос. Поскольку право решать этот вопрос принадлежало султану, Николай I и Наполеон III, оба искавшие поводов для нажима на Турцию, вмешались в спор: первый, естественно, на стороне православной церкви, второй — на стороне католической. Религиозная распря вылилась в дипломатический конфликт. Россия и Франция начали бряцать оружием.
Царизм, будучи уверен в том, что Англия, Австрия и Пруссия останутся по меньшей мере нейтральны в русско-французском конфликте, а Франция не решится воевать с Россией один на один, действовал напролом. В феврале 1853 г. по высочайшему повелению в Константинополь отплыл с чрезвычайными полномочиями князь Александр Сергеевич Меншиков — правнук знаменитого временщика, генералиссимуса А.Д. Меншикова, один из трех главных фаворитов Николая I, который уступал по влиянию на царя фельдмаршалу И.Ф. Паскевичу, но с третьим фаворитом, шефом жандармов А.Ф. Орловым, соперничал не без успеха. Ему было велено потребовать, чтобы султан не только решил спор о «святых местах» в пользу православной церкви, но и заключил особую конвенцию, которая сделала бы царя покровителем всех православных подданных султана. В этом случае Николай I становился, как говорили тогда дипломаты, «вторым турецким султаном»: 9 млн. турецких христиан приобрели бы «двух государей, из которых одному они могли бы жаловаться на другого». Такое положение М.Н. Покровский приравнивал к тому, как если бы казанские татары получили право жаловаться на Николая I турецкому султану.
Турки отказались от заключения такой конвенции, но, чтобы смягчить отказ, «утешили» Меншикова тем, что султан запретил в своих владениях называть христиан собаками. «Это очень важно, — съязвил Меншиков, — и в благодарность я буду просить своего государя, чтобы он запретил в России называть собак султанами». /157/
Меншиков держался в Константинополе нарочито грубо, вызывающе. Он приплыл с громадной свитой на военном корабле под названием «Громоносец», а свои визиты властителям Турции обставил с кричащей дерзостью: к великому визирю явился без мундира, в домашнем сюртуке (что было вопиющим нарушением дипломатического этикета); от визита к министру иностранных дел отказался, заявив, что не желает иметь дело «с этим лживым субъектом», поскольку тот «за французов»; к самому султану вломился в апартаменты, не пожелав сделать предусмотренного этикетом поклона у порога двери (при следующем посещении султана Меншиков нашел дверь специально укороченной так, что в нее нельзя было войти, не согнувшись; однако он лишь присел в коленях — довольно неприлично, — но не пригнул головы).
В том же резком, бесцеремонном духе вел Меншиков и переговоры. Английский посол в Константинополе лорд Ч. Стрэтфорд-Рэдклиф посоветовал дивану (правительству Турции) признать контроль православной церкви в «святых местах», но не соглашаться на подписание конвенции. Расчет Англии был таков: разжечь русско-турецкую войну, а затем превратить ее — под видом «защиты Турции» — в коалиционную и повергнуть Россию. Английский посол понимал, что России нужны не «святые места» в Иерусалиме, а господство на Балканах, поэтому царизм будет добиваться заключения конвенции о покровительстве турецким христианам. Англия и стремилась это доказать европейской общественности, т. е. что суть дела не в религиозном споре, а в русской агрессии против Турции.
Все вышло так, как спланировало правительство Англии. 21 мая Меншиков, не добившись заключения конвенции, уведомил султана о разрыве русско-турецких отношений (хотя султан отдавал «святые места» под контроль России!) и отбыл из Константинополя восвояси. «Диван здесь на английских пружинах», — заявил он перед отъездом. Вслед за тем русская армия вторглась в Дунайские княжества (Молдавию и Валахию). После долгой дипломатической перебранки 4 (16) октября 1853 г. Турция объявила России войну.
Крымская война: Россия против Турции
Все еще господствовавшие тогда в России феодально-крепостнические отношения тормозили экономическое развитие страны и обусловливали ее военно-техническую отсталость. Военных заводов было мало, и работали они непродуктивно из-за примитивной техники и непроизводительного крепостного труда. Основными двигателями служили вода и конная тяга, отчего заводы назывались «вододействующими» и «коннодействующими». Зимой, когда замерзала вода и кончались запасы корма для лошадей, эти предприятия свертывали свое производство. /158/
Всего перед войной Россия производила в год 50—70 тыс. ружей и пистолетов (за год войны их потребовалось 200 тыс.), 100—120 орудий (потребовалось втрое больше) и 60—80 тыс. пудов пороха (израсходовано только за 11 месяцев обороны Севастополя 250 тыс. пудов)[1]. Отсюда видно, как страдала русская армия от недостатка вооружений и боеприпасов. Новые образцы оружия почти не вводились, русскую пехоту вооружали гладкоствольными ружьями, которые заряжались в 12 приемов, а стреляли на 200 шагов. Между тем на вооружении англо-французской (отчасти и турецкой) пехоты состояли дальнобойные винтовки с нарезными стволами, стрелявшие на 1300 шагов. Было, конечно, и в русской армии нарезное оружие, но, как заметил М.Н. Покровский, «в гомеопатическом количестве».
Условия жизни русских солдат при Николае I были просто невыносимыми. За 1825—1850 гг., по официальным данным, в армии умерли от болезней 1 062 839 «нижних чинов», тогда как во всех сражениях того времени (в русско-иранской войне 1826—1828 гг. и русско-турецкой 1828—1829 гг., кавказской войне против Шамиля, при подавлении восстания в Польше 1831 г. и революции в Венгрии 1849 г.) погибли 30 233 человека. Всего в русской армии числилось за 1825—1850 гг. 2 604 407 солдат. Стало быть, от болезней умерли 40,4% «нижних чинов»[2]
Ниже всякой критики была военно-тактическая подготовка русских войск. Военное министерство России 20 лет кряду перед Крымской войной возглавлял князь А.И. Чернышев (ранее шпион при Наполеоне I и палач декабристов) — царедворец, падкий на внешние эффекты, готовивший армию не для войны, а для парадов. Солдаты живописно маршировали на плацу, но не знали, что такое применение к местности. В атаку шли сомкнутым строем, как при Суворове, поклонялись суворовскому правилу: «Пуля — дура, штык — молодец». Для обучения стрельбе Чернышев выделял по 10 боевых патронов на солдата в год. Ружье расценивалось тогда лишь как держатель для штыка. Иной раз ружья намеренно развинчивали, чтобы они эффектнее звякали, когда полк брал «на плечо» или «на караул».
Только традиционная стойкость русских солдат и теперь была на высоте, но офицерский и особенно генеральский состав не всегда мог ею распорядиться должным образом. Один остроумный француз обрисовал армию Николая I такими словами: «В русской армии солдаты — с головой льва, офицеры — с головой осла и генералы — без головы»[3].
Наконец, пагубно отражалось на боеспособности русской армии убийственное состояние транспорта и путей сообщения. Из центра на юг страны не было ни одной не только железной, но даже и шоссейной дороги. Войска проделывали тысячеверстные переходы пешком, оружие, боеприпасы и снаряжение перевозились на волах. Многие из них околевали в дороге, трупы их тонули в грязи, и по ним проходили обозы. Легче было доставить солдат в Крым из Англии или Франции, чем из центра России. Военно-морской флот России был третьим в мире после английского и французского, но перед флотом Англии и Франции он выглядел, как лилипут перед Гулливером: англо-французы имели 454 боевых судна, включая 258 пароходов, а Россия—115 судов при 24 пароходах.
Пока царизм имел дело с Турцией, гораздо более отсталой и слабой, чем Россия, он мог еще побеждать, но для успешной борьбы с таким противником, как Англия и Франция вместе взятые, у него не было сил. Таким образом, в Крымской войне России предстояла, по словам Ф. Энгельса, «безнадежная борьба нации с примитивными формами производства против наций с современным производством».
В первый период войны, когда Россия боролась один на один с Турцией, она добилась больших успехов. Как уже повелось в частых войнах между Россией и Турцией, и на этот раз открылись два театра военных действий — дунайский и кавказский. Правда, на Дунае поначалу не все шло гладко. Главнокомандующий князь, М.Д. Горчаков боялся царя больше, чем всех войск Турции, жил в страхе перед царской немилостью и поэтому не смел предпринять хоть что-то, не предписанное царем. Так, он бесплодно протоптался на левом берегу Дуная все лето, осень и зиму, и лишь в марте следующего 1854 года заменивший Горчакова 72-летний «отец-командир» Николая I И.Ф. Паскевич перешел Дунай и осадил Силистрию — главную крепость турок на Балканах.
Осада затянулась. Паскевич не хотел брать Силистрию штурмом, так как боялся, что не возьмет ее и, таким образом, в конце жизни посадит себе пятно на незапятнанную до тех пор военную карьеру. В конце концов он воспользовался тем, что на рекогносцировке турецкое ядро подкатилось к ногам его лошади, объявил себя контуженным и уехал из армии, сдав командование тому же М.Д. Горчакову.
Зато на Кавказе победы не заставили себя ждать. Командовал там отдельным корпусом наместник Кавказа, тоже 72 лет от роду, князь М.С. Воронцов — тот, кто когда-то травил А.С. Пушкина и кого Пушкин высмеял в эпиграмме: «Полумилорд, полукупец, полумудрец, полуневежда, полуподлец, но есть надежда, что будет полным, наконец». К 50-м годам Воронцов был уже полным... Не его заслуга в том, что русские войска под командованием генерала В.О. Бебутова 19 ноября 1853 г. разбили турок под Башкадыкларом, сорвав их расчеты на вторжение в /160/ Закавказье. Накануне еще более выдающуюся победу одержала эскадра русского Черноморского флота под командованием адмирала Нахимова.
Павел Степанович Нахимов — блистательный флотоводец, второй по значению в истории России после Ф.Ф. Ушакова, — резко выделялся внутри николаевского адмиралитета своим демократизмом. «Колоссальная личность, гордость Черноморского флота» (по отзывам современников), он был доступен и прост в обхождении с рядовыми матросами, держась такого правила: «Матрос есть главный двигатель на корабле, а мы только пружины, которые на него действуют». Семьи у него не было, «сухопутных» друзей — тоже. Моряки заменяли ему и дружеский круг, и семейный очаг. Почти все свое адмиральное жалованье он раздавал матросам и их семьям. Зато он мог вполне положиться на них во всем. Они же боготворили его и готовы были идти за ним в огонь и воду. Тогда родилась народная песня с такими словами:
С нами Бог и сам Нахимов с нами,
Он не даст нам, братцы, потонуть!
Итак, 18 (30) ноября 1853 г. эскадра Нахимова всего из восьми судов блокировала в гавани Синоп и полностью уничтожила турецкий флот из 14 кораблей (один взлетел на воздух, другой выбросился на берег, остальные утонули). Лишь пятнадцатый, английский корабль, пароход, спасся бегством — догнать его парусники Нахимова не могли.
Турки потеряли в этой битве от 3 до 4 тыс. человек, русские — 38 убитых и 240 раненых (остальным Нахимов «не дал потонуть»). Сам Нахимов был ранен. Шинель его, которую он перед боем снял и повесил рядом на гвоздь, оказалась пробитой осколками ядра. Командующий же турецким флотом Осман-паша со всем своим штабом был взят в плен. Так закончилось последнее крупное сражение парусных флотов и была одержана одна из самых ярких побед русского флота. С тех пор на воротниках матросских рубах три полоски символизировали три победы: Гангут (1714), Чесма (1770) и Синоп.
Официальная Россия, узнав о синопском триумфе, ликовала. Николай I после Синопа решил, что счастливый конец войны не за горами. Он уже начал серьезно думать и в шутку говорить о близком завоевании Турции. Когда турецкий диван объявил, что все перебежчики из России будут приниматься на службу в Турции с тем же чином, какой они имели на русской службе, Николай I сострил: «Жаль, что я не узнал об этом раньше, а то и я перешел бы на службу в Турцию со своим чином».
Под впечатлением побед Нахимова и Бебутова в разных слоях российского общества стали расти шовинистические настроения. Их разжигала официальная пропаганда. Реляции с фронта составлялись в ухарски-молодеческом тоне. «За стереотипной /161/ фразой: "Неприятель понес значительную потерю убитыми и ранеными" — обыкновенно следовало: "у нас убит один казак"», — вспоминала современница[4]. Известные всей стране литераторы, далеко не ретрограды, выступали с ура-патриотическими сочинениями. Так, бывший декабрист Ф.Н. Глинка радовался случаю призвать россиян к войне с Англией и Францией, которые стояли за спиной Турции:
Ура! На трех ударим разом!
Тончайший поэт-лирик Ф.И. Тютчев вопрошал задиристо:
Уж не пора ль, перекрестясь,
Ударить в колокол в Царьграде?
Старый друг Пушкина П.А. Вяземский жаждал ратных утех:
Брошусь в бурю боевую За
алтарь, за Русь Святую И за
белого царя!
Все они оправдывали агрессивный характер войны со стороны царизма, замазывали истинную суть дела, о которой поэт революционной демократии Н.А. Некрасов сказал просто и ясно:
Царь дурит — народу горюшко!
Тем временем Англия и Франция расценили русские победы на Черном море и в Закавказье как удобный предлог для войны с Россией под флагом «защиты Турции». Самый влиятельный из министров Англии лорд Г. Пальмерстон выдвинул программу расчленения России. «Моя заветная цель в войне, начинающейся против России, — писал он доверенному лицу, — такова: Аландские острова и Финляндию отдать Швеции, часть остзейских провинций России у Балтийского моря передать Пруссии, восстановить самостоятельное королевство Польское как барьер между Германией и Россией. Валахию, Молдавию и устье Дуная отдать Австрии <...> Крым, Черкесию и Грузию отторгнуть от России: Крым и Грузию отдать Турции, а Черкесию либо сделать независимой, либо передать под суверенитет султана»[5].
Эта программа стала известной в России, но вызвала у русских людей не страх, а смех. Именно о ней поэт В.П. Алферьев и композитор К.П. Вильбоа сочинили популярную песню:
Вот в воинственном азарте
Воевода Пальмерстон
Поражает Русь на карте
Указательным перстом. /162/
Наполеон III отнесся к программе Пальмерстона сдержанно, Франция усматривала в Англии своего потенциального противника и не хотела чрезмерного ее усиления за счет России. Но пока Наполеон считал войну с Россией необходимой, поэтому вынужденным для него становился и союз с Англией. 4 января Англия и Франция ввели свои эскадры в Черное море, а Николаю I предложили вывести русские войска из Дунайских княжеств. Николай через Нессельроде уведомил их, что на такое «оскорбительное» требование он даже отвечать не будет. Тогда 27 марта Англия и 28 марта Франция объявили России войну.
Явно антирусски повели себя и старые партнеры царизма — монархи Австрии и Пруссии. Правда, втянуть их в войну с Россией английская дипломатия, как ни старалась, не смогла, но и Австрия, и (менее решительно) Пруссия заняли враждебную к России позицию. 20 апреля 1854 г. они заключили между собой «оборонительно-наступательный» союз и в оба голоса потребовали, чтобы царизм снял осаду Силистрии и очистил Дунайские княжества. Николай I, давно уверовавший в то, что «ребят» (как он выражался по адресу Австрии и Пруссии) всегда можно будет одернуть, прикрикнув на них: «Эй, ребята, не дурачься, не то я вас!» »[6], — пережил горькое разочарование. Осаду Силистрии пришлось снять, Дунайские княжества очистить. Царизм оказался в положении международной изоляции.
Крымская война: Англия, Франция и Турция против России
А нгло-французская дипломатия попыталась организовать против России широкую коалицию, но сумела вовлечь в нее только зависимое от Франции Сардинское королевство. Вступив в войну, англичане и французы предприняли грандиозную демонстрацию у берегов России, атаковав летом 1854 г. почти одновременно Кронштадт, Соловецкий монастырь на Белом море и Петропавловск-Камчатский. Союзники рассчитывали дезориентировать русское командование и заодно прощупать, не уязвимы ли границы России. Расчет не удался. Русские пограничные гарнизоны отбили все атаки союзников. Английский адмирал Д. Прайс, не сумевший взять Петропавловск, посчитал сие таким для себя позором, что даже застрелился. Тем же летом новые поражения потерпели на Кавказе турецкие войска. Поэтому с осени 1854 г. союзники перешли от демонстраций к решительным действиям на берегах Крыма.
В течение пяти дней (с 2 по 6 сентября) 62-тысячная союзная армия на 360 судах беспрепятственно высаживалась близ Евпатории, а затем двинулась на юг, к Севастополю — главному опорному пункту России в Крыму. Пока все складывалось для /163/ союзников как нельзя лучше. Очень помогла им феноменальная беспечность русского главнокомандующего А.С. Меншикова. Именно он, николаевский фаворит князь Меншиков, командовал русскими войсками в Крыму. Хотя он был и генералом, и адмиралом, однако как следует не знал ни военного, ни морского дела, но совмещал в себе одновременно военно-морского министра, сухопутного главкома в Крыму, командующего Черноморским флотом и... генерал-губернатора Финляндии. Сам он считал себя авторитетным специалистом по делам войн как на суше, так и на море, а тех, кто был чином ниже его (Нахимова, в частности), ни в грош не ставил. «Ему бы канаты смолить, а не адмиралом быть!» — говорил он о Нахимове и за глаза называл его «боцманом».
Союзные генералы тоже не блистали полководческими дарованиями. Правда, французский главнокомандующий маршал А. Сент-Арно был отменным солдатом. Типичный кондотьер XIX в., авантюрист и сорвиголова по натуре, он и в мирное время не пропускал ни одного пожара, если таковой был поблизости, участвовал в тушении, рисковал жизнью. Но как стратег, командующий армией, Сент-Арно никуда не годился. По словам К. Маркса и Ф. Энгельса, он «оказал своему императору услугу тем, что скоро умер».
Еще худшим командующим был английский фельдмаршал лорд Ф. Раглан, который в противоположность Сент-Арно, всю жизнь проведшему на войне, хотя и потерял в битве под Ватерлоо руку, с тех пор 40 лет не нюхал пороху... В 1855 г. он жил представлениями 1815 г. и на военных англо-французских совещаниях удивлял и злил французов тем, что называл врагов не «русскими», а по старинке «французами».
Зато войска союзников почти вдвое превосходили русскую армию и почти втрое были лучше оснащены и вооружены. Их перевес в людях и технике решил исход сражения 8 сентября 1854 г. на р. Альма. Меншиков с 35-тысячной армией попытался здесь остановить союзников и так был уверен в успехе, что пригласил на поле битвы светских дам, обещая показать им зрелище позорного бегства неприятеля. Бежать, однако, пришлось ему самому. Спасая себя, он потерял свой портфель с ценными бумагами, но сохранил органически присущую ему беспечность и даже острил на бегу: «Если бы я выиграл эту битву, меня сделали бы графом Альмавива!»
Русские солдаты, не в пример своему главнокомандующему, сражались на Альме героически, и союзники понесли большие потери, особенно англичане. Герцог Кембриджский даже воскликнул[1]: «Еще одна такая победа, и у Англии будут две победы, но не останется армии!» /164/
После битвы на Альме Меншиков отступил к Севастополю, а затем к Бахчисараю, бросив Севастополь на произвол судьбы. «Молвил: "Счастия желаю", сам ушел к Бахчисараю, ну вас всех...» — так поется об этом в солдатской песне. На вопрос адмирала В.А. Корнилова, что ему делать с флотом в Севастополе, Меншиков ответил: «Положите его себе в карман!»
В дальнейшем он дал союзникам еще два сражения. Под Балаклавой 13 октября 1854 г. была почти полностью истреблена английская легкая кавалерия, в которой служила самая родовитая знать; в Англии по этому случаю был объявлен национальный траур. Вплоть до 1914 г. в «долину смерти» под Балаклавой из Англии тянулись паломники, чтобы посетить могилу английской кавалерии. Будь на месте Меншикова другой военачальник, русские могли бы одержать под Балаклавой решительную победу, но с Меншиковым и здесь потерпели неудачу. После этой битвы русские солдаты стали называть Меншикова «Изменщиковым».
Проиграл Меншиков и сражение в районе Инкермана под самым Севастополем 24 октября 1854 г. Действия русского штаба в этом сражении похожи на анекдот. Незадолго до начала боевых действий выяснилось, что в штабе нет плана местности: Меншиков вспомнил, что забыл его в Петербурге. Запросили Петербург, но не дождались плана, а начали сражение, положившись на генерала П.А. Данненберга, заявившего, что знает местность, «как свои карманы». По ходу битвы, к удивлению Данненберга, там, где он ожидал встретить высоты, оказывались ложбины и наоборот. Битва была проиграна, а на следующий день штаб Меншикова получил из Петербурга план местности. Один Меншиков ничему не удивлялся, а только констатировал, что теперь «видов к разбитию неприятеля больше не представляется».
Лишь за .три дня до собственной смерти, 15 февраля 1855 г., Николай I отважился уволить Меншикова «полечиться», а новым главнокомандующим назначил опять М.Д. Горчакова. Горчаков сделал 4 августа 1855 г. в сражении на Черной речке последнюю, подготовленную из рук вон плохо попытку заставить союзников снять осаду Севастополя, но был отбит. Об этом несчастном сражении Лев Толстой сочинил тогда известную песню: «Как четвертого числа нас нелегкая несла...» Севастополь оказался целиком на попечении гарнизона.
Героическая оборона Севастополя началась 13 сентября 1854 г. и продолжалась 349 дней. Организатором обороны стал адмирал В.А. Корнилов, по словам Л.Н. Толстого, — «герой, достойный Древней Греции». Он сразу призвал защитников города: «Будем Драться до последнего! Отступать нам некуда, сзади нас — море». Ближайшими помощниками Корнилова были адмирал П.С. Нахимов, контр-адмирал В.И. Истомин и военный инженер полковник Э.И. Тотлебен. /165/
Неприступный с моря Севастополь был легко уязвим с суши. Поэтому пришлось наскоро возводить целую систему пригородных укреплений, в строительстве которых участвовало все военное и гражданское население города от мала до велика. Однако союзники сами отчасти «помогли» городу в том, что обошли его с севера, где он был еще беззащитен, и осадили с юга, где он уже опоясался укреплениями. Нахимов в те дни говорил, что после войны он поедет в отпуск за границу и там публично назовет Сент-Арно и Раглана... «ослами»[2].
Подступив к Севастополю, союзники 5 октября 1854 г. предприняли первую бомбардировку города. Они сосредоточили против него 1340 орудий (больше, чем имели французы и русские, вместе взятые, при Бородине) и выпустили по его укреплениям 150 тыс. снарядов, но ничего не добились. Севастопольские укрепления выдерживали огонь тяжелых орудий, а гарнизон сохранял присутствие духа и был готов к отражению штурма. Не рискнув пойти на штурм, союзная армия, численность которой достигла уже 120 тыс. человек, приступила к осаде города. Защищали его 35 тыс. бойцов.
В день первой бомбардировки Севастополя погиб Корнилов. Его последние слова были: «Отстаивайте Севастополь!..» Оборону города возглавил Нахимов. Под его командованием защитники Севастополя демонстрировали образцы воинской доблести, стараясь, как они говорили, «равняться по Павлу Степановичу»: стойко держались во время бомбардировок, отражали штурмы, совершали смелые вылазки.
Легендарный матрос Петр Кошка участвовал в 18 вылазках, лично взял в плен и привел в город шесть неприятельских «языков», в числе которых были три турка, англичанин, француз и даже сардинец, т. е. солдаты всех армий, осаждавших Севастополь. Кошке не уступали в героизме матросы Федор Заика, Аксений Рыбаков, солдаты Афанасий Елисеев, Иван Димченко, первая в мире сестра милосердия Дарья Севастопольская[3]. В защите Севастополя участвовали и два русских гения: хирург Н.И. Пирогов возглавлял военно-санитарную часть; писатель Лев Толстой командовал артиллерийской батареей. Вся передовая Россия гордилась тогда севастопольцами. Декабрист Н.А. Бестужев, умирая в далекой Сибири, с надеждой спрашивал: «Держится ли Севастополь?»
Условия обороны были неимоверно трудными. Недоставало всего — людей, боеприпасов, продовольствия, медикаментов. Военный министр В.А. Долгоруков самоустранился от всякой помощи /166/ Севастополю. Князь Меншиков зло острил по его адресу: «Долгоруков имеет тройное отношение к пороху: он пороха не нюхал, пороха не выдумал и пороха не посылает в Севастополь». Царь же вместо пороха и пушек прислал в Севастополь, дабы поднять его боевой дух, собственных чад — Николая и Михаила, которые потом, много лет спустя, но с учетом этого обстоятельства, были сделаны фельдмаршалами.
Рядовые защитники города знали, что они обречены на смерть, но не теряли ни достоинства, ни выдержки. Князь М.Д. Горчаков как-то спросил у одного из них: «Сколько людей на бастионе?» Тот хладнокровно, не рисуясь, ответил: «Дня на три хватит».
В таких условиях севастопольский гарнизон продержался одиннадцать месяцев, выбив из строя 73 тыс. неприятельских солдат и офицеров. 6 (18) июня 1855 г., в 40-ю годовщину битвы при Ватерлоо, где, как известно, англичане победили французов, союзники предприняли штурм Севастополя, надеясь совместной, англо-французской победой над общим противником придать этому дню новую историческую окраску. Одетые в парадную форму 30 тыс. французов и 15 тыс. англичан 9 раз за этот день шли на приступ и все 9 раз были отбиты. Английский главнокомандующий Раглан — участник Ватерлоо — вскоре после этого штурма умер (как полагают, от горя).
С каждым днем таяло число защитников Севастополя, один за другим гибли их руководители. Вслед за Корниловым 7 марта 1855 г. погиб Истомин (ему ядром оторвало голову). 8 июня был тяжело ранен и выбыл из строя Тотлебен, а 28 июня французская пуля смертельно ранила Нахимова, когда он, стоя по обыкновению в полный рост на бруствере того бастиона, где был убит Корнилов, осматривал в подзорную трубу позиции французов.
Павел Степанович Нахимов умер через день, не приходя в сознание. Хоронил его весь Севастополь, все, кто был свободен от боевой вахты. Тело его накрыли флагом, изорванным ядрами, — тем самым, что реял на корабле Нахимова в Синопской битве. Даже англичане и французы прекратили на время похорон обстрел города и приспустили флаги на своих кораблях в знак уважения к всемирной славе русского флотоводца.
Лишь 27 августа 1855 г. французам удалось, наконец, взять господствовавший над городом Малахов курган, после чего Севастополь стал беззащитен. В тот же вечер остатки гарнизона затопили сохранившиеся корабли, взорвали уцелевшие бастионы и оставили город, который даже враждебная России печать именовала тогда «русской Троей».
Так закончилась севастопольская эпопея. Она вписана славной страницей в историю русского народа. Такова диалектика исторического развития: Крымская война была несправедливой со стороны России, но не народ начал ее; когда же враги пришли на русскую землю, русские люди, защищая отчизну, совершали /167/ чудеса героизма. Значение севастопольской обороны 1854—1855 гг. заключается в том, что она показала всем исключительную силу патриотического чувства русского народа, стойкость его национального характера.
К моменту падения Севастополя Россия после двух лет войны ощутила истощение сил. Не помог и январский 1855 г. призыв крестьян в народное ополчение. Страна понесла огромные людские потери (больше 500 тыс. человек на всех фронтах) и оказалась на грани финансового краха. Если к началу войны, в 1853 г., дефицит государственного бюджета составлял 52,5 млн. руб., то в 1855 г. он вырос до 307,3 млн.[4] Но борьба за Севастополь исчерпала и силы союзников. Они потеряли в Крымской войне до 350 тыс. человек. Провозившись целый год под Севастополем, союзники уже не надеялись разгромить Россию. Им удалось лишь занять несколько крымских городов, но прорваться из Крыма в глубь России они даже не рискнули.
Между тем на Кавказском фронте русские войска до конца войны сохраняли инициативу. К 1855 г. престарелого и безынициативного князя М.С. Воронцова заменил в должности главнокомандующего на Кавказе генерал Н.Н. Муравьев — один из первых декабристов, родной брат основателя «Союза спасения» А.Н. Муравьева и раскаявшегося декабриста М.Н. Муравьева Вешателя. Он был на 12 лет моложе Воронцова и, главное, активнее. Под его командованием русские войска 16 ноября 1855 г. взяли Каре, слывший одной из самых сильных крепостей мира, и открыли себе дорогу на Эрзерум — в пределы Турции.
Не рассчитывая на близкое окончание войны, обе стороны, точнее Наполеон III, который не хотел ни усиливать Англию, ни ослаблять Россию сверх меры, и Александр II, заговорили о мире. В России сын Николая I — Александр II — сменил на престоле отца, который умер 18 февраля 1855 г. в такой ипохондрии от непереносимых для его гордости поражений и так скоропостижно, что тотчас после его смерти распространилась и доныне бытует в художественной, а отчасти даже в исследовательской литературе версия о его самоубийстве[5].
Английские верхи жаждали продолжения войны. Узнав о миролюбивых намерениях Наполеона III, премьер-министр Англии Г. Пальмерстон пожаловался брату: «Нам грозит мир!» Но Франция больше воевать не хотела, Турция не могла, а бороться против России (как и вообще против кого бы то ни было) один на один было не в правилах Англии. Пришлось и ей поэтому соглашаться на мир. /168/
Мирный договор был подписан 18 (30) марта 1856 г. в Париже на международном конгрессе с участием всех воевавших держав, к ним присоединились Австрия и Пруссия. Председательствовал на конгрессе глава французской делегации министр иностранных дел Франции граф Александр Валевский — двоюродный брат Наполеона III (сын Наполеона I от польской графини Марии Валевской). Русскую делегацию возглавил граф А.Ф. Орлов — старый фаворит Николая I, шеф жандармов, родной брат декабриста, революционера М.Ф. Орлова, который 30 марта 1814 г. принял капитуляцию Парижа перед Россией и ее союзниками. Теперь, ровно через 42 года (день в день!) жандарму Орлову пришлось в том же Париже подписать капитуляцию России перед Францией и ее союзниками.
Надо отдать должное А.Ф. Орлову — он понял, что Наполеон III, боясь усиления Англии, готов поддержать Россию. Две-три беседы с ним за чашкой кофе позволили Орлову сориентироваться и действовать с максимальными шансами на минимальный (только и возможный для России) успех. Он знал, что Англия одна воевать с Россией не будет. Значит, русская делегация должна по всем вопросам, где налицо единство позиций Англии и Франции, уступать, но там, где такого единства нет, упорствовать. Так Орлов и действовал. В результате ему удалось добиться условий, менее тяжких и унизительных для России, чем ожидалось после столь несчастной войны.
Россия теряла устье Дуная, южную Бессарабию, а главное, лишалась права иметь на Черном море военный флот и прибрежные арсеналы, поскольку море было объявлено нейтральным. Таким образом, русское Черноморское побережье становилось беззащитным от возможной агрессии. Другие условия Парижского договора задевали интересы России в меньшей степени. Покровительство турецким христианам было передано в руки «концерта» всех великих держав, т. е. Англии, Франции, Австрии, Пруссии и России. Территории, оккупированные во время войны, подлежали обмену. Поэтому Россия возвращала Турции Каре, а союзники — России Севастополь, Евпаторию и другие русские города.
Крымская война нанесла сокрушительный удар всей внешнеполитической системе царизма. Рушились сколоченные им в результате военно-дипломатических побед 1826—1833 гг. ближневосточные позиции, резко упал его международный престиж. «Европа перестала бояться северного колосса на обнажившихся крепостных ногах» — так написал об этом В.О. Ключевский.
В то же время Крымская война явилась сильнейшим толчком к развалу внутренней социальной базы самодержавия. Царизм, по словам Ф. Энгельса, скомпрометировал в этой войне не только «Россию перед всем миром», но и «самого себя перед Россией». /169/
Война обострила всеобщую ненависть россиян к феодально-крепостническому строю и поставила в порядок дня вопрос об уничтожении крепостного права. Словом, Крымская война ускорила назревание революционной ситуации, которая вынудила царизм отменить крепостное право.
Таким образом, если крепостнический режим внутри страны привел к внешнеполитическому краху царизма в Крымской войне, то внешнеполитический крах царизма, в свою очередь, ускорил падение крепостнического режима в России.
Историографическая справка. Крымская или, как ее часто называют, Восточная война царской России против Англии, Франции, Турции и Сардинского королевства — одна из популяр-ных тем не только российской, но и зарубежной историографии. Ей посвящены сотни книг и тысячи статей.
Западная (особенно английская и французская) историография изображает Крымскую войну как «защиту территориальной целостности Турции» от русской агрессии и преувеличивает успехи союзных войск, причем английские историки ставят во всех отношениях на первое место англичан, а французские — французов. Наиболее характерны монографии француза К. Базанкура «Крымская экспедиция» (1858) и англичанина А. Кинглека «Вторжение в Крым» (1868)[6]. Оба автора были участниками войны, писали о ней с большим знанием фактической стороны дела и остались главными авторитетами в изучении этой темы для последующих — не только английских (Г. Темперлей, Д. Ген-дерсон) и французских (А. Рамбо, Э. Гишен), но и американских (Д. В. Пурьир) исследователей.
Русские дореволюционные историки, напротив, пытались доказать, что Россия в Крымской войне защищалась от агрессии со стороны Англии, Франции и Турции. Вопрос о причинах поражения России они переносили из социально-экономической, области в чисто военную, т. е. сводили их (причины) к ошибкам, военачальников. Что же касается вопиющих безобразий крепостного режима, который на деле и привел Россию к крымской катастрофе, то они затушевывались или вовсе замалчивались. Такая концепция характерна для трех самых крупных в России до 1917 г. исследований на эту тему под одинаковым названием «Восточная война» — М.И. Богдановича (1877), Н.Ф. Дубровина (1900), A.M. Зайончковского (1908—1913). Главное достоинство этих трудов заключается в обилии фактического материала. Авторы (все трое — генералы, а Дубровин к тому же еще академик) досконально изучили предмет исследования и подробно воссоздали ход всех боевых действий. /170/
В советской историографии до конца 30-х годов преобладала точка зрения М.Н. Покровского, который в общих курсах русской истории и в статье «Крымская война»[7] справедливо разоблачал захватнические цели царизма и связывал крымское поражение с тотальной отсталостью дореформенной России, но, с одной стороны, он преуменьшал агрессивность противников России, а с другой — недооценивал героизм русского народа.
С конца 30-х годов советские историки освободились от заблуждений Покровского, но обратились в другую крайность — к некоторой идеализации внешней политики России и ее военного искусства с негативной оценкой военачальников «николаевской школы», которой будто бы противостояли В.А. Корнилов, П.С. Нахимов, В.И. Истомин, Э.И. Тотлебен. Этот недостаток заметен в работах И.В. Бестужева, Ш.М. Левина, Б.И. Зверева, Л.Г. Бескровного и даже в капитальном труде Е.В. Тарле[8], который, однако, по глубине, масштабности, редчайшему сочетанию научной монументальности с художественно яркой формой изложения поныне остается лучшим не только в российской, но и в мировой литературе о Крымской войне. Здесь впервые комплексно освещены все основные — как военные, так и дипломатические, социальные, экономические — сюжеты Крымской войны на широком фоне европейской и мировой политики.