Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Нетрудно показать, что в научном познании мы имеем дело не с одной или несколькими, а со сложным многообразием традиций, которые отличаются друг от друга и по содержанию, и по функциям в составе науки, и по способу своего существования. Начнём с последнего.
Достаточно всмотреться более внимательно в дисциплинарную матрицу Куна, чтобы заметить некоторую неоднородность. С одной стороны, он перечисляет такие её компоненты, как символические обобщения и концептуальные модели, а с другой, – ценности и образцы решений конкретных задач. Но первые существуют в виде текстов и образуют содержание учебников и монографий, в то время как никто ещё не написал учебного курса с изложением системы научных ценностей. Ценностные ориентации мы получаем не из учебников, мы усваиваем их примерно так же, как родной язык, т. е. по непосредственным образцам. У каждого учёного, например, есть какие-то представления о том, что такое красивая теория или красивое решение задачи, изящно поставленный эксперимент или тонкое рассуждение, но об этом трудно говорить, это столь же трудно выразить на словах, как и наши представления о красоте природы.
Известный химик и философ М. Полани убедительно показал в конце 50-х годов нашего века, что предпосылки, на которые учёный опирается в своей работе, невозможно полностью вербализовать, т. е. выразить в языке. «То большое количество учебного времени, – писал он, – которое студенты-химики, биологи и медики посвящают практическим занятиям, свидетельствует о важной роли, которую в этих дисциплинах играет передача практических знаний и умений от учителя к ученику. Из сказанного можно сделать вывод, что в самом сердце науки существуют области практического знания, которые через формулировки передать невозможно». Знания такого типа Полани назвал неявными знаниями. Ценностные ориентации можно смело причислить к их числу.
Итак, традиции могут быть как вербализованными, существующими в виде текстов, так и невербализованными, существующими в форме неявного знания. Последние передаются от учителя к ученику или от поколения к поколению на уровне непосредственной демонстрации образцов деятельности или, как иногда говорят, на уровне социальных эстафет. Об этих последних мы ещё поговорим более подробно. А сейчас важно то, что признание неявного знания очень сильно усложняет и обогащает нашу картину традиционности науки. Учитывать надо не только ценности, как это делает Кун, но и многое, многое другое. Что бы ни делал учёный, ставя эксперимент или излагая его результаты, читая лекции или участвуя в научной дискуссии, он, часто сам того не желая, демонстрирует образцы, которые, как невидимый вирус, «заражают» окружающих.
Вводя в рассмотрение неявное знание и соответствующие неявные традиции, мы попадаем в сложный и мало исследованный мир, в мир, где живёт наш язык и научная терминология, где передаются от поколения к поколению логические формы мышления и его базовые категориальные структуры, где удерживаются своими корнями так называемый здравый смысл и научная интуиция. Очевидно, что родной язык мы усваиваем не по словарям и не по грамматикам. В такой же степени можно быть вполне логичным в своих рассуждениях, никогда не открывая учебник логики. А где мы заимствуем наши категориальные представления? Ведь уже ребёнок постоянно задаёт свой знаменитый вопрос «почему?», хотя никто не читал ему специального курса лекций о причинности. Все это – мир неявного знания. Историки и культурологи часто используют термин «менталитет» для обозначения тех слоев духовной культуры, которые не выражены в виде явных знаний и тем не менее существенно определяют лицо той или иной эпохи или народа. Но и любая наука имеет свой менталитет, отличающий её от других областей научного знания и от других сфер культуры, но тесно связанный с менталитетом эпохи.
Противопоставление явных и неявных знаний даёт возможность более точно провести и осознать давно зафиксированное в речи различие научных школ, с одной стороны, и научных направлений, с другой. Развитие научного направления может быть связано с именем того или другого крупного учёного, но оно вовсе не обязательно предполагает постоянные личные контакты людей, работающих в рамках этого направления. Другое дело – научная школа. Здесь эти контакты абсолютно необходимы, ибо огромную роль играет опыт, непосредственно передаваемый на уровне образцов от учителя к ученику, от одного члена сообщества к другому. Именно поэтому научные школы имеют, как правило, определённое географическое положение: Казанская школа химиков, Московская математическая школа и т. п.
А как быть с образцами решений конкретных задач, которым Т. Кун придаёт очень большое значение? С одной стороны, они существуют и транслируются в виде текста, и поэтому могут быть идентифицированы с эксплицитным, т. е. явным знанием. Но, с другой, – перед нами будут именно образцы, а не словесные предписания или правила, если нам важна та информация, которая непосредственно в тексте не выражена. Допустим, например, что в тексте дано доказательство теоремы Пифагора, но нас интересует не эта именно теорема, а то, как вообще следует строить математическое доказательство. Эта последняя информация представлена здесь только в форме примера, т. е. неявным образом. Конечно, ознакомившись с доказательством нескольких теорем, мы приобретём и некоторый опыт, некоторые навыки математического рассуждения вообще, но это опять-таки будет трудно выразить на словах в форме достаточно чёткого предписания.
В свете сказанного можно выделить два типа неявного знания и неявных традиций. Первые связаны с воспроизведением непосредственных образцов деятельности, вторые предполагают текст в качестве посредника. Первые невозможны без личных контактов, для вторых такие контакты необязательны. Все это достаточно очевидно. Гораздо сложнее противопоставить друг другу неявное знание второго типа и знание эксплицитное. Действительно, прочитав или услышав от преподавателя доказательство теоремы Пифагора, мы можем либо повторить это доказательство, либо попробовать перенести полученный опыт на доказательство другой теоремы. Но, строго говоря, в обоих случаях речь идёт о воспроизведении образца, хотя едва ли нужно доказывать, что второй путь гораздо сложнее первого. Разницу можно продемонстрировать на примере изучения иностранного языка. Одно дело, например, заучить и повторить какую-либо фразу, другое – построить аналогичную фразу, используя другие слова. В обоих случаях исходная фраза играет роль образца, но при переходе от первого ко второму происходит существенное расширение возможностей выбора. В то время как простое повторение исходной фразы ограничивает эти возможности особенностями произношения, создание нового предложения предполагает выбор подходящих слов из всего арсенала языка. В дальнейшем мы ещё вернёмся к этому различению.
Итак, введённое М. Полани представление о неявных знаниях позволяет значительно обогатить и дифференцировать общую картину традиционности науки. Сделаем ещё один шаг в этом направлении. Не трудно заметить, что в основе неявных традиций могут лежать как образцы действий, так и образцы продуктов. Это существенно: одно дело, если вам продемонстрировали технологию производства предмета, например, глиняной посуды, другое – показали готовый кувшин и предложили сделать такой же. Во втором случае вам предстоит нелёгкая и далеко не всегда осуществимая работа по реконструкции необходимых производственных операций. В познании, однако, мы постоянно сталкиваемся с проблемами такого рода.
Рассмотрим несколько примеров. Мы привыкли говорить о таких методах познания, как абстракция, классификация, аксиоматический метод. Но, строго говоря, слово «метод» здесь следовало бы взять в кавычки. Можно продемонстрировать на уровне последовательности операций какой-нибудь метод химического анализа или метод решения системы линейных уравнений, но никому пока не удавалось проделать это применительно к классификации или к процессу построения аксиоматической теории. В формировании аксиоматического метода огромную роль сыграли «Начала» Евклида, но это был не образец операций, а образец продукта. Аналогично обстоит дело и с классификацией. Наука знает немало примеров удачных классификаций, масса учёных пытается построить нечто аналогичное в своей области, но никто не владеет рецептом построения удачной классификации.
Нечто подобное можно сказать и о таких методах, как абстракция, обобщение, формализация и т. д. Мы можем легко продемонстрировать соответствующие образцы продуктов, т. е. общие и абстрактные высказывания или понятия, достаточно формализованные теории, но никак не процедуры, не способы действия. Кстати, таковые вовсе не обязательно должны существовать, ибо процессы исторического развития далеко не всегда выразимы в терминах целенаправленных человеческих действий. Мы все владеем своим родным языком, он существует, но это не значит, что можно предложить или реконструировать технологию его создания.
Мы не хотим всем этим сказать, что перечисленные методы и вообще образцы продуктов познания есть нечто иллюзорное, мы отнюдь не собираемся преуменьшать их значение. Они лежат в основе целеполагания, формируют те идеалы, к реализации которых стремится учёный, организуют поиск, определяют форму систематизации накопленного материала. Однако их не следует смешивать с традициями, задающими процедурный арсенал научного познания.
Из всего изложенного напрашивается ещё один вывод: каждая традиция имеет свою сферу распространения, и есть традиции специальнонаучные, не выходящие за пределы той или иной области знания, а есть общенаучные или, если выражаться более осторожно, междисциплинарные. Вообще говоря, это достаточно очевидно и на уровне явных знаний: методы физики или химии широко применяются не только в естественных, но и в общественных науках, выступая тем самым как междисциплинарные методы. Однако изложенное выше позволяет значительно расширить наши представления и в этой области. Аксиоматические построения в геометрии стали в своё время образцом для аналогичных построений в других областях знания. Современные физические теории стали идеалом для других дисциплин, стремящихся к теоретизации и математизации. Возникает мысль, что одна и та же концепция может выступать и в роли куновской парадигмы, и в функции образца для других научных дисциплин. Речь идёт об образцах продукта. Так, например, экология, возникшая в прошлом веке в качестве раздела биологии, вызвала после этого к жизни уже немало своих двойников типа экологии преступности, этнической экологии и т. п. Нужно ли говорить, что все эти дисциплины не имеют никакого прямого отношения не только к биологии, но и к естествознанию вообще.
В этом пункте концепция Т. Куна начинает испытывать серьёзные трудности. Наука в свете его модели выглядит как обособленный организм, живущий в своей парадигме точно в скафандре с автономной системой жизнеобеспечения. И вот оказывается, что никакого скафандра нет и учёный подвержен всем воздействиям окружающей среды. Возникает даже вопрос, который никак не мог возникнуть у Куна: а в каких традициях учёный работает прежде всего – в специальнонаучных или междисциплинарных? И почему биолог, на каждом шагу использующий методы физики или химии и нередко мечтающий о теоретизации и математизации своей области по физическому образцу, почему он все же биолог, а не кто-либо другой? Чем обусловлен такой его Я-образ? Этот вопрос о границах наук вовсе не так прост, как это может показаться на первый взгляд. Найти ответ – это значит выделить особый класс предметообразующих традиций, с которыми наука и связывает свою специфику, своё особое положение в системе знания, свой Я-образ.
Глава 3 «Философия общего дела»
«Философия общего дела» открывала перед человечеством невиданные дали и звала к гигантским преобразованиям как в мире, так и внутри каждого человека. «В регуляции же, в управлении силами слепой природы и заключается то великое дело, которое может и должно стать общим», - писал Фёдоров.
В своей работе Федоров показал две существенные ограниченности нынешнего человека, тесно связанные между собой. «Ограниченность в пространстве препятствует повсеместному действию разумных существ во все миры Вселенной, а ограниченность во времени - смертность - одновременному действию поколений разумных существ на всю Вселенную». Таким образом, сверхзадачей «проекта» Федорова была грандиозная цель восстановления конкретной общности всего человечества с божеством в сферах мистической, оккультной, а также в чувственно-конкретной действительности.
Таким образом красной нитью понятий, лежащих в основании учения, проходят три основных: «общее дело», «регуляция природы», «долг сынов», а основной идеей является идея патрофикации (воскрешение отцов). В «Философии общего дела» Федоров призывает к познанию в самом широком его понимании, к познанию, переходящему в преобразование мира и человека. Истинное знание, не отделяющееся от дела, необходимо включает в себя и нравственное чувство. Истинное просвещение у философа - это настройка всего человека на высокую гармонию его призвания, изменение и преображение всех способностей ума, души, тела.
Таким образом, в моём реферате я хотела бы остановиться подробнее на трёх главных проблемах учения Н.Ф.Фёдорова: небратском отношении людей, жизни, смерти и бессмертии и заселении других планет.
Глава 3.1. О небратском отношении людей
В первую очередь хотелось бы проследить, как в анализе человеческого существования Фёдоров находит основные элементы для построения всей метафизики. Если вчитаться в произведения Федорова, то очень скоро станет ясным, что два болезненных чувства «язвили» его душу и определяли его мысли и построения. Первое чувство, которое мучительно томило его, – это чувство людской разобщенности и отсутствия братских отношений. В реальном мире живых людей обычно царит холодная разобщённость. Второе чувство, может быть, не менее властно владевшее его душой, – невозможность забыть о всех тех, кто ушел уже из жизни. Как невозможно не думать о том, что в отношениях живых людей обычно в мире царит холодная отчужденность – также нельзя не думать и о том, что в отношении к покойникам царит в мире та же отделённость от них, вытекающая из сосредоточенности всех на самих себе. Поэтому «общее дело», борьба всех против смерти, может и должно объединить всех людей и помочь ликвидировать небратские отношения. В сущности, дело идет об одной и той же центральной идее в применении к двум категориям – к живым и к покойникам, – идея эта есть признание неправды замыкания каждого в самом себе, в отдалении себя от живых и умерших. Одна из основных статей Федорова (в I т.) называется очень типично: «Вопрос о братстве или родстве и о причинах небратского, неродственного, т.е. немирного состояния мира, и средствах к восстановлению родства». «Жить нужно, – писал в этой статье Федоров, – не для себя (эгоизм) и не для других (альтруизм), а с каждым и для каждого; это союз живущих (сыновей) для воскрешения мёртвых (отцов)[2]». Это очень типичная для Федорова формула, вводящая в самую исходную его идею: ему нужны «все» – и все живые, и все покойники, ему нужна, иными словами, та «полнота», которая входит в понятие Царства Божия. Не будет преувеличением поэтому сказать, что у Федорова была исключительная и напряженнейшая обращенность к Царству Божию, было глубочайшее отвращение к тому, что все как-то примирились, что Царства Божия нет в мире. Эта неутолимая жажда Царства Божия, как полноты, как жизни «со всеми и для всех», не была простой идеей, но была движущей силой всей его внутренней работы, страстным горячим стимулом всех его исканий – его критики окружающей жизни, его размышлений о том, как приблизить и осуществить Царство Божие. Именно потому можно сказать, что все вдохновение в творчестве Федорова определялось этой всецелой и горячей устремленностью к Царству Божию. Именно это превращает все его творчество в христианскую философию, – и если Федоров в ряде своих построений далеко отходит от Церкви и церковного мировоззрения, то это не ослабляет подлинности его всецелой погруженности в темы христианства.
Обратимся к подробному изучению его основных идей, и прежде всего к его размышлениям о «небратском» состоянии мира. Острое ощущение «небратства» в мире определяет его суровое отношение к современности, ко всей истории, ибо «история, - замечает он в одном месте, – есть (в сущности) разорение природы и истребление друг друга». Тот лозунг «братства», который часто встречается в наши дни, по существу своему есть ложь, ибо «свобода исполнять свои прихоти и завистливое искание равенства не могут привести к братству: только любовь приводит к братству». «Крайнее развитие личности, разделение занятий, приведшее людей к совершенной внутренней разобщенности» – такова сущность современной цивилизации, которая «пришла к тому, что все, предсказанное, как бедствие, при начале конца, – под видом революции, оппозиции, полемики, вообще борьбы – стало считаться условием прогресса». «Мир идет к концу, – тут же пишет Федоров, – а человек своей деятельностью даже способствует приближению конца».
Для Федорова ясно, что благодаря основной неправде современная цивилизация, выросшая на «небратской» жизни, «держится только вечным страхом и насилием», – а так называемая «нравственность» в современном мире есть в сущности «нравственность купеческая или утилитарная». «В настоящее время все служит войне, – читаем в другом месте, – нет ни одного открытия, которым бы не занимались военные в видах применения его к войне»; «человек сделал, по-видимому, все зло, какое только мог, а относительно природы (истощение, опустошение, хищничество) и относительно друг друга... самые пути сообщения и те служат лишь стратегии или торговле, войне или барышничеству».
«Индустриализм, – однажды писал Федоров,– есть порождение половой страсти, страсти наряжаться, молодиться, бриться, румяниться»). Завет любви и братства окончательно превратился в современной цивилизации в слово, лишенное содержания, – что особенно ясно в городах, как скоплениях людей. «Город, – писал однажды Федоров, – есть совокупность небратских состояний». Эта «страшная сила небратства» связана с тем, что «небратство коренится в капризах», – это есть «упорная болезнь, имеющая свои корни вне и внутри человека». При этом надо иметь в виду, что «современная неустранимость небратского состояния является коренным догматом ученых».
Кроме «неродственных отношений людей между собой», не следует упускать из виду «неродственное отношение природы к людям» – в природе «чувствующее принесено в жертву бесчувственному». (т.е. живое приносится в жертву неживому) – поэтому вопрос о преодолении «неродственности» между людьми нельзя отделять от «слепоты» природы в отношении к нам. Федоров не раз возвращается к теме о неправильности отделения антропологии от космологии». Если «природа пока остается адской силой», то это не есть «естественный» и «неизменный» порядок вещей,— человек призван владеть природой и преображать «хаос» бытия в космос.
Глава 3.2.
Жизнь, смерть и бессмертие.
Величайшей несправедливостью Н.Ф.Фёдоров считал ограничение жизни определённым временем. «Все философии, разноглася во всём, сходятся в одном - все они признают действительность смерти, несомненность её, даже не признавая, как некоторые из них, ничего действительного в мире». Фёдоров считал, что главной целью человеческой деятельности должна стать борьба за человеческое бессмертие. Все усилия людей должны быть направлены на то, чтобы продлить жизнь. В его понимании эта проблема приобретает трагический смысл, всё своеобразие мысли Фёдорова в этой точке достигает своего высшего напряжения и раскрытия. Бессмертие трактуется не только как космичность жизни, но и как следствие всеобщей этичности космоса. Атомы нравственны. Эта своеобразная форма панморализма связана с христианской этикой. Вечная жизнь возможна, и её достижение трактуется Фёдоровым в терминах активной эсхатологии, суть которой заключается в отрицании фатального конца мира согласно христианской идее свободы.
Фёдоров писал: « Сознание неразрывно связано с воскрешением; воскрешение было первой мыслью, вызванной смертью, первым сознательным движением человека, или, точнее, первого сына и дочери человеческих; поэтому первый сын человеческий должен быть назван и смертным и воскресителем.» Позже мы видим: «Человек есть существо, которое погребает » - вот самое глубокое определение человека, которое когда-либо было сделано.
Нравственное противоречие «живущих сынов» и «отцов умерших» может разрешиться только долгом всеобщего воскрешения. «Для первого сына человеческого, видевшего первого умершего, погребение не могло быть ничем иным, как только попыткою воскрешения; и все, что теперь обратилось в обряд лишь погребения, как-то: обмывание, отпевание, или отчитывание, и прочее - все это прежде могло употребляться лишь с целью оживления, с целью привести умершего в чувство, с целью воскрешения.» Для осуществления этой грандиозной идеи необходимо выполнить ряд конкретных задач. Огромная роль в реализации «общего дела» принадлежит науке. Первая задача: максимально продлить жизнь человека, а уже затем сделать его организм бессмертным. После этого наука поможет воскресить всех людей, когда-либо живших, причём не в мистически-духовном, а в телесном виде. Для Фёдорова наука – мощное средство претворения в жизнь христианской идеи создания рая посредством такого научного развития, когда человек сможет безгранично управлять природой. Религия, по Фёдорову, даёт науке цель - воскрешение и бессмертие, а также нравственное осознание сыновьего долга.
Своеобразие фёдоровской идеи заключается в том, что само воскрешение достигается в первую очередь не благодаря Богу, а при помощи науки и техники, усилиями самого человека. Поэтому Фёдоров различает религиозное понятие «воскресение» и естественно - научное «воскрешение». Именно поэтому многие русские религиозные мыслители критически относились к приниженной роли божественного явления. Е. Трубецкой назвал эту идею «рационалистическим юродством», а П. Флоренский очень настороженно относился к его «методике» воскрешения мёртвых.
Н.Ф. Фёдоров считал, что все люди должны задуматься о проблеме воскрешения. Он даже наметил и основные пути воскрешения: первый это собирание частиц праха умерших, второй непосредственно связан с понятием наследственности. Ведь каждый человек несет в себе частичку своего отца, предка, поэтому так необходимо тщательно изучать себя и свои корни – ради дела будущего воскрешения предыдущих поколений. Воскрешая жизнь, человек действительно доказывает превосходство, господство над природой, так как совершает акт сознательно направленной регуляция природного типа бытия.
В «Философии общего дела» он пишет: «Только предавшись великому делу воскрешения, человечество может освободиться от торгово-промышленной суеты». И дальше: «Устраняя роскошь, вопрос о воскрешении делает доступным для всех хлеб насущный; и именно потому, что не придаёт большого значения материальным благам, вопрос о воскрешении тождественен с вопросом о полном обеспечении средств к жизни». Фёдоров настаивал на необходимости сознательного управления эволюцией природы. Он считал, что человечество должно поставить перед собой задачу переделать природу согласно нравственным нормам, установить господство над ней. Только покорив её, человечество сможет победить смерть, воскресить людей и добиться братства всех людей и народов. Только после этого люди станут свободными. Он пишет: «Не из личной свободы вытекает долг воскрешения, а из сего последнего должна произойти свобода, без исполнения же того долга свобода даже невозможна». По Н.Ф.Фёдорову, человек, победив смерть, становится Творцом, то есть по существу – всесильным Богом. Если человечество соединится для всеобщего воскрешения и вселенской победы над смертью, то оно может избежать конца мира и Страшного суда.
Глава 3.3. О заселении других планет
Н.Ф.Фёдоров думал не только о том, чтобы воскресить людей, но и заселении людьми других планет. Он мыслил глобально. Наука, по его мнению, должна не только помочь воскресить всех умерших и дать бессмертие будущему человечеству, но и обеспечить его местом для нормального существования. Эту проблемы мыслитель решает с помощью освоения космоса. Для этого, по Фёдорову, нужно «всего лишь» переселить людей на другие планеты для освоения новых «мест обитания». Космизация земной жизни является необходимым условием всеобщего воскрешения предков.
До этого никто до Фёдорова не говорил об этом! Не К.Э. Циолковский, как часто полагают, а Н.Ф.Фёдоров первым заявил, что Земля не является границей для человека: «нужно считать Землю только исходным материалом, пунктом, а целое мироздание – поприщем нашей деятельности[3]». Огромное значение в этом деле опять отводится науке, новым открытиям, именно с их помощью «солнечная система будет обращена в хозяйственную силу». Он считает, что для достижения освоения других планет нужно создать невиданные раньше технические средства. Позже это было блестяще теоретически обосновано К.Э.Циолковским, на которого философия Н.Ф.Фёдорова оказала сильное идейное влияние.
У Фёдорова была своя особенная идеи освоения космоса. Он полагал, что для начала необходимо освоить электромагнитную энергию земного шара. Это позволило бы регулировать его движение в пространстве и превратило бы Землю в комический корабль («земноход») для полётов в космос.[4] После это человек объединит все миры и станет «планетоводом». Во всех этих путешествиях и в расселении людей на других планетах проявляется главная идея русского космизма - идея единства человека и космоса.
Заключение
В своё время идеи Фёдорова производили огромное впечатление, однако сейчас они мало известны. Н.Ф. Фёдоров, несомненно, оригинальный философ, внешне достаточно реалистичный, но подчинивший себя, свою мысль доказательству, по сути, одной привлекательной, но трудно осуществимой идеи. Несмотря на очевидную утопичность многих проектов Н.Фёдорова, его идеи носят жизнеутверждающий, гуманистический характер. Сегодня тема «братства» всех живущих на Земле людей звучит более чем актуально перед лицом бесконечной череды насилия и войн.
Кроме того, решать грандиозные задачи бессмертия и освоения космоса можно лишь объединив усилия учёных всех стран, всего человечества. Именно это мы и видим сегодня. Например, это создание совместных космических стаций, совместная борьба против болезней, угрожающих всему человечеству, генные опыты.
«Философия общего дела» Н.Ф.Фёдорова оказало очень сильное идейное влияние на творчество других представителей русского космизма, в том числе и на таких выдающихся учёных - естествоиспытателей, как К. Циолковский, В. Вернадский, А. Чижевский. Идеи русского космизма оказали плодотворное влияние на последующее развитие отечественной философии и даже естественных наук. Достаточно упомянуть учение о ноосфере В.И.Вернадского. Идеи Фёдорова о необходимости тесного сотрудничества учёных всех стран в решении в насущных проблем бытия, главной из которых является проблемы выживания, находят сегодня своё практическое воплощение (охрана окружающей среды, совместные исследования космического пространства и т. п.). Таким образом, можно сказать, что учение Фёдорова и русский космизм в целом вызывает бурный интерес и в наше сложное время.