Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
The Awful German Language
Об ужасающей трудности немецкого языка
Appendix to A Tramp Abroad
Приложение к книге "Пешком по Европе"
Перевод Р.Гальпериной. Цитируется по собранию сочинений М.Твена в 12 томах. Том пятый, стр.405-435. Гос. изд. Худ.лит. 1960 г.
A little learning makes the whole world kin.
Proverbs xxxii, 7
Достаточно крупицы знаний, чтобы породнить весь мир.
Притчи, XXXII, 7.
I went often to look at the collection of curiosities in Heidelberg Castle, and one day I surprised the keeper of it with my German. I spoke entirely in that language. He was greatly interested; and after I had talked a while he said my German was very rare, possibly a "unique"; and wanted to add it to his museum.
В Гейдельберге я часто засаживал в кабинет редкостей и однажды привел его хранителя в восторг своим немецким языком. В тот день я изъяснялся только по-немецки. Он слушал меня с интересом и, когда услышал достаточно, сказал, что моя немецкая речь – настоящий раритет, даже "уникум", и что он охотно приобрел бы ее для своей коллекции.
If he had known what it had cost me to acquire my art, he would also have known that it would break any collector to buy it. Harris and I had been hard at work on our German during several weeks at that time, and although we had made good progress, it had been accomplished under great difficulty and annoyance, for three of our teachers had died in the mean time. A person who has not studied German can form no idea of what a perplexing language it is.
Бедняга не подозревал, чего мне стоило достичь такого совершенства, иначе он понимал бы, что подобная покупка разорила бы любого коллекционера. Мы с Харрисом уже несколько недель, не помня себя, долбили немецкие вокабулы, и хотя достигли многого, однако ценой невероятных усилий и трудностей: достаточно сказать, что нам за это время пришлось похоронить трех учителей. Люди, никогда не изучавшие немецкий, понятия не имеют, до чего он путаный.
Surely there is not another language that is so slipshod and systemless, and so slippery and elusive to the grasp. One is washed about in it, hither and thither, in the most helpless way; and when at last he thinks he has captured a rule which offers firm ground to take a rest on amid the general rage and turmoil of the ten parts of speech, he turns over the page and reads, "Let the pupil make careful note of the following EXCEPTIONS." He runs his eye down and finds that there are more exceptions to the rule than instances of it. So overboard he goes again, to hunt for another Ararat and find another quicksand. Such has been, and continues to be, my experience. Every time I think I have got one of these four confusing "cases" where I am master of it, a seemingly insignificant preposition intrudes itself into my sentence, clothed with an awful and unsuspected power, and crumbles the ground from under me. For instance, my book inquires after a certain bird – (it is always inquiring after things which are of no sort of no consequence to anybody): "Where is the bird?" Now the answer to this question – according to the book – is that the bird is waiting in the blacksmith shop on account of the rain. Of course no bird would do that, but then you must stick to the book. Very well, I begin to cipher out the German for that answer. I begin at the wrong end, necessarily, for that is the German idea. I say to myself, "REGEN (rain) is masculine – or maybe it is feminine – or possibly neuter – it is too much trouble to look now. Therefore, it is either DER (the) Regen, or DIE (the) Regen, or DAS (the) Regen, according to which gender it may turn out to be when I look. In the interest of science, I will cipher it out on the hypothesis that it is masculine. Very well – then THE rain is DER Regen, if it is simply in the quiescent state of being MENTIONED, without enlargement or discussion – Nominative case; but if this rain is lying around, in a kind of a general way on the ground, it is then definitely located, it is DOING SOMETHING – that is, RESTING (which is one of the German grammar's ideas of doing something), and this throws the rain into the Dative case, and makes it DEM Regen. However, this rain is not resting, but is doing something ACTIVELY, – it is falling – to interfere with the bird, likely – and this indicates MOVEMENT, which has the effect of sliding it into the Accusative case and changing DEM Regen into DEN Regen." Having completed the grammatical horoscope of this matter, I answer up confidently and state in German that the bird is staying in the blacksmith shop "wegen (on account of) DEN Regen." Then the teacher lets me softly down with the remark that whenever the word "wegen" drops into a sentence, it ALWAYS throws that subject into the GENITIVE case, regardless of consequences – and therefore this bird stayed in the blacksmith shop "wegen DES Regens."
Смею вас заверить, что такого безалаберного, бессистемного, скользкого и увертливого языка, как немецкий, во всем свете не сыщешь. Вас носит в этом хаосе, как щепку в волнах; а когда вы уже думаете, что нащупали твердую почву среди бултыхания и сумятицы десяти частей речи, вы, перевернув страницу, читаете: "Учащемуся необходимо усвоить следующие исключения". Пробегаете страничку до конца и видите, что исключений больше, чем примеров на самое правило.
И снова вы за бортом – и в поисках нового Арарата вязнете в зыбучих песках неизвестности. Вот какую муку я претерпел и претерпеваю доныне! Каждый раз, как мне покажется, что из четырех загадочных падежей я выбрал единственно правильный, в мое предложение вторгается какой-нибудь замухрышка – предлог, обладающий, однако, чудовищной разрушительной силой, – и все летит вверх тормашками. Допустим, учебник спрашивает о местонахождении некоей птицы (учебнику всегда нужно знать то, что решительно никому не интересно): "Где птица?"- допытывается он. На каковой вопрос я должен ответить – опять таки по учебнику, – что птица залетела в кузницу по причине дождя. Разумеется, ни одна уважающая себя птица в кузницу не залетит, но я обязан держаться учебника. Вот я и начинаю подбирать немецкие слова. Начинаю, конечно, с конца, как и полагается у немцев. И рассуждаю так: Regen (дождь)-слово мужеского рода, а может быть, женского или среднего; ладно, сейчас но время это выяснять. Итак, это либо der Regen, либо die Regen, либо das Regen, смотря по тому, что скажет словарь, когда я к нему обращусь. Предварительно же, в интересах науки, будем исходить из гипотезы, что Regen-мужескою рода. Итак, дождь – der Regen, но лишь при условии, если он дан в исходном положении, то есть только назван, но не дополняет и не объясняет другие слова, – иначе говоря, если он стоит в именительном падеже; но ведь дождь падает на землю и, как водится, лежит на ней лужами, а лежать – это "действие, указывающее на состояние" (по законам немецкой грамматики, лежать-тоже действие), и следовательно, тут требуется дательный падеж – dem Regen. На самом же деле здесь есть указание на переходное действие – дождь не просто лежит, он идет, и даже идет назло птице, а это означает движение, глаголы же, обозначающие движение, требуют после себя винительного падежа, и, следовательно, тут не dem Regen, a den Regen. Составив, таким образом исчерпывающий грамматический гороскоп слова "Regen", я уверенно отвечаю учебнику, что птица залетела в кузницу wegen (по причине) den Regen. Но тут мой учитель вежливо осаживает меня, поясняя, что словечко "wegen", затесавшись в фразу, при всех условиях и невзирая на лица ввергает предмет в родительный падеж, и птица, стало быть, забралась в кузницу "wegen des Regens".
N.B. – I was informed, later, by a higher authority, that there was an "exception" which permits one to say "wegen DEN Regen" in certain peculiar and complex circumstances, but that this exception is not extended to anything BUT rain.
N.B. В дальнейшем из еще более авторитетного источника я узнал, что и на это правило существует исключение, позволяющее говорить "wegen den Regen", – правда, лишь в особо указанных и трудно объяснимых случаях; но исключение это распространяется только на слово "дождь".
There are ten parts of speech, and they are all troublesome. An average sentence, in a German newspaper, is a sublime and impressive curiosity; it occupies a quarter of a column; it contains all the ten parts of speech – not in regular order, but mixed; it is built mainly of compound words constructed by the writer on the spot, and not to be found in any dictionary – six or seven words compacted into one, without joint or seam – that is, without hyphens; it treats of fourteen or fifteen different subjects, each enclosed in a parenthesis of its own, with here and there extra parentheses, making pens with pens: finally, all the parentheses and reparentheses are massed together between a couple of king-parentheses, one of which is placed in the first line of the majestic sentence and the other in the middle of the last line of it – AFTER WHICH COMES THE VERB, and you find out for the first time what the man has been talking about; and after the verb – merely by way of ornament, as far as I can make out – the writer shovels in "HABEN SIND GEWESEN GEHABT HAVEN GEWORDEN SEIN," or words to that effect, and the monument is finished. I suppose that this closing hurrah is in the nature of the flourish to a man's signature – not necessary, but pretty. German books are easy enough to read when you hold them before the looking-glass or stand on your head – so as to reverse the construction – but I think that to learn to read and understand a German newspaper is a thing which must always remain an impossibility to a foreigner.
Существует десять частей речи, и с каждой хлопот не оберешься. Самое обычное рядовое предложение в немецкой газете представляет собой неповторимое, внушительное зрелище: оно занимает полгазетного столбца; оно заключает в себе все десять частей речи, но не в должной последовательности, а в хаотическом беспорядке; оно состоит из многоэтажных слов, сочиненных тут же, по мгновенному наитию, и не предусмотренных ни одним словарем, – шесть – семь слов наращиваются друг на дружку просто так, без швов и заклепок (разумей, дефисов). Такое предложение трактует о четырнадцати – пятнадцати различных предметах, каждый – в своем особом вводном предложении, причем несколько малых вводных включены в одно большое, как круглые скобки в квадратные; наконец, все большие и малые скобки заключены в скобки фигурные, из коих первая стоит в начале величественного предложения, вторая – на середине последней строчки, а уже за нею идет глагол, и только тут вы узнаете, о чем, собственно, речь; следом же за глаголом – как я понимаю, украшения ради-пишущий подсыпает с десяток всяких "haben sind gewesen gehabt haben geworden sein", и прочее и тому подобное, и только теперь импозантное сооружение завершено. Это заключительное "аминь" представляет собой нечто вроде росчерка при подписи: не обязательно, но красиво. Немецкую книгу читать не так уж трудно – надо только поднести ее к зеркалу или стать на голову, чтобы перевернуть порядок слов, – научиться же читать и понимать немецкую газету не способен, по моему, ни один иностранец.
Yet even the German books are not entirely free from attacks of the Parenthesis distemper – though they are usually so mild as to cover only a few lines, and therefore when you at last get down to the verb it carries some meaning to your mind because you are able to remember a good deal of what has gone before. Now here is a sentence from a popular and excellent German novel – which a slight parenthesis in it. I will make a perfectly literal translation, and throw in the parenthesis-marks and some hyphens for the assistance of the reader – though in the original there are no parenthesis-marks or hyphens, and the reader is left to flounder through to the remote verb the best way he can:
Впрочем, даже немецкая книга не свободна от увлечения вводными предложениями, хотя здесь они укладываются в несколько строк, и раз уж вы добрались до глагола, он кое в чем вам помогает – поскольку вы не все еще перезабыли.
Вот для примера фраза, позаимствованная мною из превосходного популярного романа, она заключает в себе небольшое вводное предложение. Я даю здесь буквальный перевод и ставлю в помощь читателю скобки и дефисы, хотя в подлиннике ни того, ни другого нет. Там вы полностью предоставлены самому себе – добирайтесь как знаете в потемках до отдаленного глагола.
"But when he, upon the street, the (in-satin-and-silk-covered- now-very-unconstrained-after-the-newest-fashioned-dressed) government counselor's wife MET,"* etc., etc.
"Когда же он на улице (в-шелку-и-бархате-щеголяющую-и-крикливо-по-последней-моде-разодетую) государственную советницу встретил" и т. д. и т. д.
* Wenn er aber auf der Strasse der in Sammt und Seide gehuellten jetz sehr ungenirt nach der neusten mode gekleideten Regierungsrathin begegnet.
That is from THE OLD MAMSELLE'S SECRET, by Mrs. Marlitt. And that sentence is constructed upon the most approved German model. You observe how far that verb is from the reader's base of operations; well, in a German newspaper they put their verb away over on the next page; and I have heard that sometimes after stringing along the exciting preliminaries and parentheses for a column or two, they get in a hurry and have to go to press without getting to the verb at all. Of course, then, the reader is left in a very exhausted and ignorant state.
Я взял это предложение из "Тайны старой девы" г-жи Марлит. Оно построено по всем правилам немецкого синтаксиса; обратите внимание на то, как далеко отстоит глагол от операционной базы читателя. А вот в немецкой газете вы обнаружите глагол разве что на следующей странице; бывает, говорят, и так, что, нанизав колонки две эффектнейших вводных предложений и прочих прелиминариев, пишущий второпях и вовсе забывает о глаголе,–и получается, что читатель зря потратил время и силы: его любознательность осталась неудовлетворенной.
We have the Parenthesis disease in our literature, too; and one may see cases of it every day in our books and newspapers: but with us it is the mark and sign of an unpracticed writer or a cloudy intellect, whereas with the Germans it is doubtless the mark and sign of a practiced pen and of the presence of that sort of luminous intellectual fog which stands for clearness among these people. For surely it is NOT clearness – it necessarily can't be clearness. Even a jury would have penetration enough to discover that. A writer's ideas must be a good deal confused, a good deal out of line and sequence, when he starts out to say that a man met a counselor's wife in the street, and then right in the midst of this so simple undertaking halts these approaching people and makes them stand still until he jots down an inventory of the woman's dress. That is manifestly absurd. It reminds a person of those dentists who secure your instant and breathless interest in a tooth by taking a grip on it with the forceps, and then stand there and drawl through a tedious anecdote before they give the dreaded jerk. Parentheses in literature and dentistry are in bad taste.
Наша литература тоже отчасти подвержена этой заразе: случаи заболевания вводными предложениями встречаются повседневно в наших книгах и газетах; но у нас это указывает на неопытность автора и некоторое затмение ума, тогда как у немцев это, по видимому, свидетельство литературной изощренности и того фосфоресцирующего интеллектуального тумана, который выдает себя у них за ясность мысли. А между тем ни о какой ясности здесь не может быть и речи. У любого суда присяжных достанет соображения в этом разобраться. Какой ералаш в голове, какое несварение мозгов должно быть у человека, если, желая сказать, что кто то повстречал на улице жену советника, он вдруг перерывает естественный ход событии, своих героев на полдороге и не дает им с места сдвинуться, пока не отбарабанит целый список того, во что героиня была одета. Это явная нелепость. Невольно вспомнишь зубною врача, который, наложив щипцы на ваш зуб и пригвоздив к нему все ваше внимание, вдруг пустится рассказывать бесконечный анекдот, прежде чем сделать роковой рывок. Вводные предложения в зубоврачевании и в литературе одинаково свидетельствуют о дурном вкусе
The Germans have another kind of parenthesis, which they make by splitting a verb in two and putting half of it at the beginning of an exciting chapter and the OTHER HALF at the end of it. Can any one conceive of anything more confusing than that? These things are called "separable verbs." The German grammar is blistered all over with separable verbs; and the wider the two portions of one of them are spread apart, the better the author of the crime is pleased with his performance. A favorite one is REISTE AB – which means departed. Here is an example which I culled from a novel and reduced to English:
У немцев встречается еще одна разновидность скобок: глагол делят на две части, из которых первая ставится в начале увлекательного пассажа, а вторая приберегается к концу.
Трудно представить себе большую путаницу и неразбериху. Такие глаголы называются приставочными. Немецкая литература кишмя кишит приставочными глаголами. И чем дальше обе части глагола отскакивают одна от другой, тем больше доволен собой автор. Один из популярнейших глаголов этого типа reiste ab, что значит – уехал. Поясню на цитате другого романа, – я перевел ее на английский, значительно сократив:
"The trunks being now ready, he DE- after kissing his mother and sisters, and once more pressing to his bosom his adored Gretchen, who, dressed in simple white muslin, with a single tuberose in the ample folds of her rich brown hair, had tottered feebly down the stairs, still pale from the terror and excitement of the past evening, but longing to lay her poor aching head yet once again upon the breast of him whom she loved more dearly than life itself, PARTED."
"Наконец чемоданы были уложены, и он – У -, поцеловав мать и сестер и снова прижав к груди возлюбленную Гретхен, которая в своем простеньком кисейном платьице, с единственной туберозой в пышных волнах густых волос, неровным, спотыкающимся шагом спустилась по лестнице, все еще бледная от ужасов и волнений вчерашнего вечера, но мечтая еще хоть раз приникнуть к груди того, кого она любила больше жизни,– ЕХАЛ".
However, it is not well to dwell too much on the separable verbs. One is sure to lose his temper early; and if he sticks to the subject, and will not be warned, it will at last either soften his brain or petrify it. Personal pronouns and adjectives are a fruitful nuisance in this language, and should have been left out. For instance, the same sound, SIE, means YOU, and it means SHE, and it means HER, and it means IT, and it means THEY, and it means THEM. Think of the ragged poverty of a language which has to make one word do the work of six – and a poor little weak thing of only three letters at that. But mainly, think of the exasperation of never knowing which of these meanings the speaker is trying to convey. This explains why, whenever a person says SIE to me, I generally try to kill him, if a stranger.
Однако не стоит задерживаться на приставочных глаголах. С ними всякое терпение потеряешь! А не послушаетесь моего доброго совета – не миновать вам размягчения мозга или затвердения. Личные местоимения и прилагательные тоже источник невообразимой путаницы, и желательно по возможности их упразднить. Так, например, одно и то же словечко означает "вы, означает "она", означает "ее", означает "оно", означает "они" и означает "их". Представьте же себе, как нищенски беден должен быть язык, где одно слово исполняет обязанности шести, будучи при том хилым, хрупким созданием из трех букв. А главное, представьте себе положение слушателей, которые не знают, о чем с ними говорят. Вот почему, когда я слышу обращенное ко мне словечко sie, я готов растерзать говорящего, особенно если мы незнакомы.
Now observe the Adjective. Here was a case where simplicity would have been an advantage; therefore, for no other reason, the inventor of this language complicated it all he could. When we wish to speak of our "good friend or friends," in our enlightened tongue, we stick to the one form and have no trouble or hard feeling about it; but with the German tongue it is different. When a German gets his hands on an adjective, he declines it, and keeps on declining it until the common sense is all declined out of it. It is as bad as Latin. He says, for instance:
Перехожу к прилагательным. Казалось бы, чего тут мудрить: чем проще, тем лучше. Но именно поэтому изобретатель злополучного немецкого языка все усложнил и запутал, как только мог. Возьмем выражение "наш добрый друг" или "наши добрые друзья". В нашем – просвещенном – языке существует одна лишь эта форма, и нам ее вполне хватает. Иное дело немецкий язык. Когда немцу попадает в руки прилагательное, он принимается склонять его на все лады, пока не досклоняется до абсурда. Это, если хотите, та же латынь. Так, он говорит
SINGULAR
Единственное число:
Nominative – Mein gutER Freund, my good friend.
Genitives – MeinES GutEN FreundES, of my good friend.
Dative – MeinEM gutEN Freund, to my good friend.
Accusative – MeinEN gutEN Freund, my good friend.
Именительный: Mein guter Freund
Родительный: Meines guten Freundes
Дательный: Meinem guten Freunde
Винительный: Meinen guten Freund.
PLURAL
Множественное число:
N. – MeinE gutEN FreundE, my good friends.
G. – MeinER gutEN FreundE, of my good friends.
D. – MeinEN gutEN FreundEN, to my good friends.
A. – MeinE gutEN FreundE, my good friends.
Именительный: Meine guten Freunde
Родительный: Meiner guten Freunde
Дательный: Meinen guten Freunden
Винительный: Meine guten Freunde
Now let the candidate for the asylum try to memorize those variations, and see how soon he will be elected. One might better go without friends in Germany than take all this trouble about them. I have shown what a bother it is to decline a good (male) friend; well this is only a third of the work, for there is a variety of new distortions of the adjective to be learned when the object is feminine, and still another when the object is neuter. Now there are more adjectives in this language than there are black cats in Switzerland, and they must all be as elaborately declined as the examples above suggested. Difficult? – troublesome? – these words cannot describe it. I heard a Californian student in Heidelberg say, in one of his calmest moods, that he would rather decline two drinks than one German adjective.
Пусть кандидат в сумасшедший дом запомнит все эти варианты, и за его избрание можно быть спокойным. В Германии лучше вовсе не иметь друзей, чем столько с ними возиться.
Выше я показал, как адски трудно склонять "мой добрый друг"; но это лишь треть ожидающих вас неприятностей: ведь прилагательные бывают не только мужеского, но и женского и среднего рода и в зависимости от этого подвергаются все новым чудовищным искажениям. Прилагательных в этом языке больше, чем черных кошек в Швейцарии, и каждое из них так же обстоятельно склоняется, как и в указанном примере. Трудно? Хлопотливо?.. Словами этого не передашь! Один студент калифорниец говорил мне, что предпочтет уклониться от доброй выпивки, чем просклонять два немецких прилагательных.
The inventor of the language seems to have taken pleasure in complicating it in every way he could think of. For instance, if one is casually referring to a house, HAUS, or a horse, PFERD, or a dog, HUND, he spells these words as I have indicated; but if he is referring to them in the Dative case, he sticks on a foolish and unnecessary E and spells them HAUSE, PFERDE, HUNDE. So, as an added E often signifies the plural, as the S does with us, the new student is likely to go on for a month making twins out of a Dative dog before he discovers his mistake; and on the other hand, many a new student who could ill afford loss, has bought and paid for two dogs and only got one of them, because he ignorantly bought that dog in the Dative singular when he really supposed he was talking plural – which left the law on the seller's side, of course, by the strict rules of grammar, and therefore a suit for recovery could not lie.
Человек, выдумавший немецкий язык, явно не жалел трудов, чтобы запутать его елико возможно. Так, например, в обычных случаях вы пишете дом – Haus, лошадь – Pferd, собака Hund; но если те же слова встретятся вам в дательном падеже, извольте прибавлять к ним этакий бессмысленный довесок в виде никому не нужной буквы "е" и пишите – Hause, Pferde, Hunde. Однако такое же "е" служит в немецком, как "s" в английском, для обозначения множественного числа. Вот и получается, что бедный новичок, не разобравшись, ходит месяц дурак дураком, принимая одну дательную собаку за двойняшек; и не раз бывало, что такой же новичок, не располагающий большими капиталами, покупая одну собаку, платил за двух: он, видите ли, думал, что покупает собаку во множественном числе, тогда как это была собака в дательном падеже единственного числа. Закон, неукоснительно придерживающийся грамматики, будет на стороне продавца, так что в суд подавать бесполезно.
In German, all the Nouns begin with a capital letter. Now that is a good idea; and a good idea, in this language, is necessarily conspicuous from its lonesomeness. I consider this capitalizing of nouns a good idea, because by reason of it you are almost always able to tell a noun the minute you see it. You fall into error occasionally, because you mistake the name of a person for the name of a thing, and waste a good deal of time trying to dig a meaning out of it. German names almost always do mean something, and this helps to deceive the student. I translated a passage one day, which said that "the infuriated tigress broke loose and utterly ate up the unfortunate fir forest" (Tannenwald). When I was girding up my loins to doubt this, I found out that Tannenwald in this instance was a man's name.
По-немецки все существительные пишутся с прописной, и это, надо сказать, удачная идея, а удачные идеи в этом языке особенно бросаются в глаза по причине их большой редкости. Я считаю такое написание удачным потому, что вы с первого же взгляда видите, что перед вами существительное. Правда, и тут возможна путаница, ведь любое имя собственное можно принять за обозначение предмета, а это заведет вас в такие дебри, что потом уже не докопаетесь до смысла. Это тем более возможно, что немецкие имена собственные всегда что-нибудь значат. Я как-то перевел одно предложение следующим образом: "Разъяренная тигрица сорвалась с привязи и начисто сожрала злополучный еловый лес" (Tannenwald) но когда, набравшись храбрости, я усомнился в этом факте, выяснилось, что Tannenwald в данном случае фамилия человека.
Every noun has a gender, and there is no sense or system in the distribution; so the gender of each must be learned separately and by heart. There is no other way. To do this one has to have a memory like a memorandum-book. In German, a young lady has no sex, while a turnip has. Think what overwrought reverence that shows for the turnip, and what callous disrespect for the girl. See how it looks in print – I translate this from a conversation in one of the best of the German Sunday-school books:
У каждого существительного свой род, но не ищите здесь ни логики, ни системы; а посему род каждого существительного в отдельности нужно вызубрить наизусть. Иного пути нет. Чтобы справиться с этой задачей, надо иметь память, емкую, как гроссбух. В немецком девушка лишена пола, хотя у репы, скажем, он есть. Какое чрезмерное уважение к репе и какое возмутительное пренебрежение к девушке! Полюбуйтесь, как это выглядит черным по белому, – я заимствую этот диалог из отлично зарекомендованной хрестоматии для немецких воскресных школ:
"Gretchen. Wilhelm, where is the turnip?
Гретхен. Вильгельм, где репа?
"Wilhelm. She has gone to the kitchen."
Вильгельм. Она пошла на кухню.
"Gretchen. Where is the accomplished and beautiful English maiden?"
Гретхен. А где прекрасная и образованная английская дева?
"Wilhelm. It has gone to the opera."
Вильгельм. Оно пошло в театр.
To continue with the German genders: a tree is male, its buds are female, its leaves are neuter; horses are sexless, dogs are male, cats are female – tomcats included, of course; a person's mouth, neck, bosom, elbows, fingers, nails, feet, and body are of the male sex, and his head is male or neuter according to the word selected to signify it, and NOT according to the sex of the individual who wears it – for in Germany all the women either male heads or sexless ones; a person's nose, lips, shoulders, breast, hands, and toes are of the female sex; and his hair, ears, eyes, chin, legs, knees, heart, and conscience haven't any sex at all. The inventor of the language probably got what he knew about a conscience from hearsay.
Чтобы покончить с родом немецких существительных, остается добавить следующее. В этой области царит полнейший беспорядок: так, дерево – мужеского рода, почки на нем – женского, а листья – среднего рода; лошади – бесполые животные, собаки – мужеского, а кошки – женского пола, – в том числе, понятно, и коты; рот у человека, шея, грудь, локти, ноги, пальцы, ногти и тело – мужеского рода; голова – мужеского или среднего, смотря по тому, какое слово вы употребили, а но в зависимости от того, кто обладатель головы: так что голова у немок – мужеского, или – в лучшем случае – среднего рода; нос, губы, руки, бедра и большие пальцы ног – женского рода; а волосы, уши, глаза, подбородок, колени, сердце и совесть вовсе не имеют пола. Очевидно, изобретатель этого языка только понаслышке знал, что такое совесть.
Now, by the above dissection, the reader will see that in Germany a man may THINK he is a man, but when he comes to look into the matter closely, he is bound to have his doubts; he finds that in sober truth he is a most ridiculous mixture; and if he ends by trying to comfort himself with the thought that he can at least depend on a third of this mess as being manly and masculine, the humiliating second thought will quickly remind him that in this respect he is no better off than any woman or cow in the land.
Из вышеприведенного анатомического исследования видно, что в Германии мужчина только мнит себя мужчиной, – при ближайшем рассмотрении у него должны возникнуть сомнения. Он убеждается, что, по сути дела, представляет собой нелепую смесь полов; и если он может утешаться тем, что хотя бы на добрую треть принадлежит к мужественному мужескому полу, то ведь то же самое может сказать о себе любая женщина в корова в стране.
In the German it is true that by some oversight of the inventor of the language, a Woman is a female; but a Wife (Weib) is not – which is unfortunate. A Wife, here, has no sex; she is neuter; so, according to the grammar, a fish is HE, his scales are SHE, but a fishwife is neither. To describe a wife as sexless may be called under-description; that is bad enough, but over-description is surely worse. A German speaks of an Englishman as the ENGLAENDER; to change the sex, he adds INN, and that stands for Englishwoman – ENGLAENDERINN. That seems descriptive enough, but still it is not exact enough for a German; so he precedes the word with that article which indicates that the creature to follow is feminine, and writes it down thus: "die Englaenderinn," – which means "the she-Englishwoman." I consider that that person is over-described.
Правда, слово "женщина" по-немецки – женского рода, по явному недосмотру изобретателя этого языка, но зато жена (Weib) – отнюдь нет, и это крайне огорчительно. Жена по-немецки-существо бесполое, она-среднего рода. Но точно так же, если верить грамматике, рыба – мужеского пола, рыбья чешуя – женского, а рыбачка – среднего. Однако определить жену как существо бесполое, значит дать неполное, суженное ее определение, – это плохо; но еще хуже, когда определение страдает излишней полнотой. Англичанин по-немецки – Englander; чтобы превратить его в англичанку, достаточно к концу слова прибавить – "in" – Englanderin. Кажется, ясно, однако немцу этого мало, и он впереди слова ставит артикль женского рода: die Englanderin. Это все равно что сказать "она – англичанка". Такое определение, на мой взгляд, страдает излишней полнотой.
Well, after the student has learned the sex of a great number of nouns, he is still in a difficulty, because he finds it impossible to persuade his tongue to refer to things as "he" and "she," and "him" and "her," which it has been always accustomed to refer to it as "it." When he even frames a German sentence in his mind, with the hims and hers in the right places, and then works up his courage to the utterance-point, it is no use – the moment he begins to speak his tongue files the track and all those labored males and females come out as "its." And even when he is reading German to himself, he always calls those things "it," where as he ought to read in this way:
Но, предположим, что новичок вызубрил десятки существительных и освоил, какого они рода,–этого еще мало, ибо, как дойдет до дела, язык у него отказывается, говоря о неодушевленном предмете, вместо привычного англичанину "оно" произнести "он", "она". И если он даже мысленно составит предложение с положенными местоимениями на положенных местах- у него язык не повернется вместо законного "оно" произнести эти немыслимые "он" и "она". И даже пробегая текст глазами, он будет невольно подставлять привычные ему местоимения, тогда как должно это звучать примерно так
TALE OF THE FISHWIFE AND ITS SAD FATE*
ПОВЕСТЬ О РЫБАЧКЕ И ЕГО ГОРЕСТНОЙ СУДЬБЕ*
* I capitalize the nouns, in the German (and ancient English) fashion. * Я пишу здесь существительные с прописных букв – на немецкий (и староанглийский) лад. – М. Т.
It is a bleak Day. Hear the Rain, how he pours, and the Hail, how he rattles; and see the Snow, how he drifts along, and of the Mud, how deep he is! Ah the poor Fishwife, it is stuck fast in the Mire; it has dropped its Basket of Fishes; and its Hands have been cut by the Scales as it seized some of the falling Creatures; and one Scale has even got into its Eye. and it cannot get her out. It opens its Mouth to cry for Help; but if any Sound comes out of him, alas he is drowned by the raging of the Storm. And now a Tomcat has got one of the Fishes and she will surely escape with him. No, she bites off a Fin, she holds her in her Mouth – will she swallow her? No, the Fishwife's brave Mother-dog deserts his Puppies and rescues the Fin – which he eats, himself, as his Reward. O, horror, the Lightning has struck the Fish-basket; he sets him on Fire; see the Flame, how she licks the doomed Utensil with her red and angry Tongue; now she attacks the helpless Fishwife's Foot – she burns him up, all but the big Toe, and even SHE is partly consumed; and still she spreads, still she waves her fiery Tongues; she attacks the Fishwife's Leg and destroys IT; she attacks its Hand and destroys HER also; she attacks the Fishwife's Leg and destroys HER also; she attacks its Body and consumes HIM; she wreathes herself about its Heart and IT is consumed; next about its Breast, and in a Moment SHE is a Cinder; now she reaches its Neck – He goes; now its Chin – IT goes; now its Nose – SHE goes. In another Moment, except Help come, the Fishwife will be no more. Time presses – is there none to succor and save? Yes! Joy, joy, with flying Feet the she-Englishwoman comes! But alas, the generous she-Female is too late: where now is the fated Fishwife? It has ceased from its Sufferings, it has gone to a better Land; all that is left of it for its loved Ones to lament over, is this poor smoldering Ash-heap. Ah, woeful, woeful Ash-heap! Let us take him up tenderly, reverently, upon the lowly Shovel, and bear him to his long Rest, with the Prayer that when he rises again it will be a Realm where he will have one good square responsible Sex, and have it all to himself, instead of having a mangy lot of assorted Sexes scattered all over him in Spots.
Хмурый, пасмурный День! Прислушайтесь к Плеску Дождя и барабанному Дроби Града, – а Снег, взгляните, как реют ее Хлопья, и какой Грязь кругом! Люди вязнут по Колено. Бедное Рыбачка застряло в непролазном Тине, Корзина с Рыбой выпал у него из Рук; стараясь поймать увертливых Тварей, оно укололо Пальцы об острую Чешую; одна Чешуйка попала ему даже в Глаз, и оно не может вытащить ее оттуда. Тщетно разевает оно Рот, призывая на Помощь, Крики его тонут в яростной Вое Шторма. А тут откуда ни возьмись – Кот, хватает большого Рыбу и, видимо, хочет с ним скрыться. Но нет! Она только откусила Плавник и держит ее во Рту,–уж не собирается ли она проглотить ее? Но нет, храбрый рыбачкин Собачка оставляет своих Щенков, спасает Плавник и тут же съедает ее в Награду за свой Подвиг. О ужас! Молния ударил в рыбачкин Корзину и зажег его. Посмотрите, как Пламя лижет рыбачкину Собственность своим яростным пурпурным Языком; а сейчас она бросается на беспомощный рыбачкин Ногу и сжигает его дотла, кроме большую Палец, хотя та порядком обгорела. Но все еще развеваются его ненасытные Языки; они бросаются на рыбачкину Бедро и пожирают ее; бросаются на рыбачкину Руку и пожирают его; бросаются на его нищенскую Платье и пожирают ее; бросаются на рыбачкино Тело и пожирают его; обвиваются вокруг Сердца – и оно опалено; обвивает Шею-и он опален; обвивают Подбородок- и оно опалено; обвивают Нос-и она опалена. Еще Минута, и, если не подоспеет Помощь, Рыбачке Конец. Время не ждет, неужто никто не явится и не утешит Бедняжку! О Счастье! Проворной Стопой приближается Она-Англичанка! Но увы! Благородная Она Женщина опоздала: ибо где теперь злополучное Рыбачка? Оно избавилось от Страданий, отойдя в лучший Мир; единственное, что осталось во Утешение его близким, это дымящийся Кучка Пепла. О бедный, бедный Куча Пепла! Соберем же его нежно и почтительно на презренное Лопата и предадим вечному Упокоению, вознося Молитву о том, чтобы, вернувшись к новой Жизни, он обрел один- единственный, непреложный и верный Пол, закрепленный за ним в вечную Собственность, вместо множества лоскутных разномастных Полов, усеивающих его Клочьями, словно шелудивого Собаку.
There, now, the reader can see for himself that this pronoun business is a very awkward thing for the unaccustomed tongue. I suppose that in all languages the similarities of look and sound between words which have no similarity in meaning are a fruitful source of perplexity to the foreigner. It is so in our tongue, and it is notably the case in the German. Now there is that troublesome word VERMAEHLT: to me it has so close a resemblance – either real or fancied – to three or four other words, that I never know whether it means despised, painted, suspected, or married; until I look in the dictionary, and then I find it means the latter. There are lots of such words and they are a great torment. To increase the difficulty there are words which SEEM to resemble each other, and yet do not; but they make just as much trouble as if they did. For instance, there is the word VERMIETHEN (to let, to lease, to hire); and the word VERHEIRATHEN (another way of saying to marry). I heard of an Englishman who knocked at a man's door in Heidelberg and proposed, in the best German he could command, to "verheirathen" that house. Then there are some words which mean one thing when you emphasize the first syllable, but mean something very different if you throw the emphasis on the last syllable. For instance, there is a word which means a runaway, or the act of glancing through a book, according to the placing of the emphasis; and another word which signifies to ASSOCIATE with a man, or to AVOID him, according to where you put the emphasis – and you can generally depend on putting it in the wrong place and getting into trouble.
Читатель и сам теперь видит, как трудно неискушенному человеку управиться с этой свистопляской местоимен
Мне кажется, о каком бы языке ни шла речь, чисто внешнее, начертательное, и звуковое сходство между словами, не сходными по значению, неизбежно служит для иностранца камнем преткновения. Такие случаи можно наблюдать и в английском языке, но особенно их много в немецком. Есть, например, слово vermahlt,–будь оно неладно! Благодаря то ли действительному, то ли воображаемому сходству, я постоянно путаю его с тремя-четырьмя другими словами – vermalt, verschmдht, verdдchtigt и verschдmt*, и только обратившись к словарю, убеждаюсь, что единственное его значение – "женатый". Таких слов не перечесть, и со всеми ними просто мучение. В довершение всех бед немало есть слов, между которыми существует кажущееся сходство, но мороки с ними не меньше. Таковы, например, слова "verheuern" (сдавать внаем, снимать), и "verheirathen" (другой синоним для "жениться"). Мне рассказывали об англичанине, который постучался к некоему гейдельбергскому жителю и на чистейшем немецком языке, какой только был ему доступен, заявил, что не прочь "жениться" на его вилле. Есть слова, которые при ударении на первом слоге означают одно, а при ударении на последнем слоге – другое. Так, одно и то же слово означает "беглец" и "беглое проглядывание книги"; одно и то же слово "umgehen" означает "часто встречаться" с человеком и "избегать его, смотря по тому, куда падает ударение. Поставишь его не туда – и нарвешься на неприятность!
* Причастия, образованные от глаголов разного значения: малевать, презирать, подозревать, стыдиться.
There are some exceedingly useful words in this language. SCHLAG, for example; and ZUG. There are three-quarters of a column of SCHLAGS in the dictonary, and a column and a half of ZUGS. The word SCHLAG means Blow, Stroke, Dash, Hit, Shock, Clap, Slap, Time, Bar, Coin, Stamp, Kind, Sort, Manner, Way, Apoplexy, Wood-cutting, Enclosure, Field, Forest-clearing. This is its simple and EXACT meaning – that is to say, its restricted, its fettered meaning; but there are ways by which you can set it free, so that it can soar away, as on the wings of the morning, and never be at rest. You can hang any word you please to its tail, and make it mean anything you want to. You can begin with SCHLAG-ADER, which means artery, and you can hang on the whole dictionary, word by word, clear through the alphabet to SCHLAG-WASSER, which means bilge-water – and including SCHLAG-MUTTER, which means mother-in-law.
В немецком языке существует ряд очень полезных слои. Например, слово Schlag и слово Zug. В словаре "Шлягу" отведено три четверти колонки, а "Цугу" – все полторы. "Шляг" означает-удар, ушиб, розга, рана, сотрясение, грохот, размер, ритм, такт, темп, род, сорт, вид, штрек, апоплексия, огород, поле, валка леса, пенье, щебетанье, чириканье, щекот соловья. Но таковы только собственные, прямые значения этого слова, его постоянные, строго прикрепленные значения; дело в том, что есть тысячи способов открепить его, и тогда оно взовьется к небу и пойдет парить на крыльях, так что и не удержишь. Достаточно прикрепить к его хвосту то или иное слово-довесок, и оно примет любое угодное вам значение. Начните хотя бы с Schlagader – "артерия", а потом пройдитесь по всему алфавиту – вплоть до Schlagwasser – "трюмная вода" и включая Schlagmutter – "теща"*.
* Последнее немецкое слово вымышлено.
Just the same with ZUG. Strictly speaking, ZUG means Pull, Tug, Draught, Procession, March, Progress, Flight, Direction, Expedition, Train, Caravan, Passage, Stroke, Touch, Line, Flourish, Trait of Character, Feature, Lineament, Chess-move, Organ-stop, Team, Whiff, Bias, Drawer, Propensity, Inhalation, Disposition: but that thing which it does NOT mean – when all its legitimate pennants have been hung on, has not been discovered yet.
То же самое и "Цуг". Его прямое значение – тяга, сквозняк, движение, шествие, колонна, вереница, стадо, стая, упряжка, обоз, поезд, караван, черта, линия, штрих, шахматный ход, закидывание сети, дыхание, предсмертная судорога, агония, орудийная нарезка, шнурок. Когда к слову "Цуг" присоединены его законные довески, оно может значить решительно все на свете, – значения, которое ему несвойственно, ученым еще не удалось открыть.
One cannot overestimate the usefulness of SCHLAG and ZUG. Armed just with these two, and the word ALSO, what cannot the foreigner on German soil accomplish? The German word ALSO is the equivalent of the English phrase "You know," and does not mean anything at all – in TALK, though it sometimes does in print. Every time a German opens his mouth an ALSO falls out; and every time he shuts it he bites one in two that was trying to GET out.
Таким словам, как "Шляг" и "Цуг" цены нет. Вооружаясь ими, а также неизбежным "Альзо!", иностранец может на что угодно отважиться на немецкой земле. Немецкое "Альзо!" тождественно нашему "Знаете ли" и в разговорной речи ничего не значит, хотя, напечатанное, имеет порой какой-то смысл. Стоит немцу открыть рот, как оттуда выпадает очередное "Альзо!", а стоит ему закрыть его, как он раскусывает пополам новое "Альзо", рвущееся следом.
Now, the foreigner, equipped with these three noble words, is master of the situation. Let him talk right along, fearlessly; let him pour his indifferent German forth, and when he lacks for a word, let him heave a SCHLAG into the vacuum; all the chances are that it fits it like a plug, but if it doesn't let him promptly heave a ZUG after it; the two together can hardly fail to bung the hole; but if, by a miracle, they SHOULD fail, let him simply say ALSO! and this will give him a moment's chance to think of the needful word. In Germany, when you load your conversational gun it is always best to throw in a SCHLAG or two and a ZUG or two, because it doesn't make any difference how much the rest of the charge may scatter, you are bound to bag something with THEM. Then you blandly say ALSO, and load up again. Nothing gives such an air of grace and elegance and unconstraint to a German or an English conversation as to scatter it full of "Also's" or "You knows."
Оснастившись этими тремя магическими словами, иностранец сразу почувствует себя хозяином положения. Он может говорить не задумываясь, что ни придет в голову, может излить наудалую весь свой нехитрый запас немецких слов, а случись заминка, не беда – пусть только кинет в пробоину слово "Шляг": девяносто девять шансов против одного, что оно заткнет дыру, как пробка или затычка. В крайнем случае пусть, не робея, бросит следом "Цуг". "Шляг" и "Цуг" вместе могут законопатить любую брешь; если же паче чаяния и они не выручат, у него еще есть в запасе "Альзо!". "Альзо!" даст ему возможность перебиться до подыскания следующего слова. В Германии, готовясь к словесному бою, не забудь прихватить парочку "Шлягов" и "Цугов" – с ними не пропадешь. Если даже остальные твои заряды будут расстреляны в воздух, эти что-нибудь да зацепят, А потом скажи спокойно: "Альзо!" – и перезаряди снова. Ничто так не способствует впечатлению плавности, непринужденности и свободы в немецкой (и английской) речи, как вовремя ввернутое "Альзо!" (и "Знаете ли").
In my note-book I find this entry:
В своей записной книжке я нашел следующую интересную заметку:
July 1. – In the hospital yesterday, a word of thirteen syllables was successfully removed from a patient – a North German from near Hamburg; but as most unfortunately the surgeons had opened him in the wrong place, under the impression that he contained a panorama, he died. The sad event has cast a gloom over the whole community.
1 июля. – Вчера в местном лазарете у больного путем иссечения было успешно удалено из горла тринадцатисложное слово; пациент – немец из окрестностей Гамбурга. К сожалению, хирурги, полагая, что он носит в себе целую панораму, неправильно определили место для разреза, вследствие чего больной скончался. Этот трагический случай произвел в города тяжелое впечатление.
That paragraph furnishes a text for a few remarks about one of the most curious and notable features of my subject – the length of German words. Some German words are so long that they have a perspective. Observe these examples:
Текст этой заметки подводит меня к самой интересной и поучительной части моей темы – к вопросу о длине немецких слов. Иные из них так длинны, что их видишь в перспективе. Вот несколько примеров:
Freundschaftsbezeigungen.
Freundschaftsbezeiigungen.
Dilettantenaufdringlichkeiten.
Dilettanleiiaufdringlichkoiton.
Stadtverordnetenversammlungen.
Stadtverordnetenversammlungen.
These things are not words, they are alphabetical processions. And they are not rare; one can open a German newspaper at any time and see them marching majestically across the page – and if he has any imagination he can see the banners and hear the music, too. They impart a martial thrill to the meekest subject. I take a great interest in these curiosities. Whenever I come across a good one, I stuff it and put it in my museum. In this way I have made quite a valuable collection. When I get duplicates, I exchange with other collectors, and thus increase the variety of my stock. Here rare some specimens which I lately bought at an auction sale of the effects of a bankrupt bric-a-brac hunter:
Этого уже не назовешь словами – это алфавитные процессии. К тому же они не какая-нибудь редкость. Разверните любую немецкую газету, и вы увидите, как они торжественно маршируют через всю страницу, а при некотором воображении увидите знамена и услышите духовой оркестр. Как бы скромны ни были сами по себе речи, подобные слова придают им воинственное звучание. Я большой любитель курьезов, и когда мне встречается подобный интересный экземпляр, я набиваю его и ставлю за стекло. У меня уже собралась ценная коллекция. Дубликаты я пускаю в обмен и таким образом ее пополняю. Вот несколько забавных экземпляров, которые мне удалось приобрести на распродаже имущества одного прогоревшего коллекционера:
Generalstaatsverordnetenversammlungen.
Generalstaatsverordnotenversaiamlungen.
Alterthumswissenschaften.
Altertumswissenschaften.
Kinderbewahrungsanstalten.
Kinderbewahrungsanstalten.
Unabhaengigkeitserklaerungen.
Unabhangigkeitaerklarungen.
Wiedererstellungbestrebungen.
Wiederherstellungsbestrebungen.
Waffenstillstandsunterhandlungen.
Waffenstillstandsunterhaltungen
Of course when one of these grand mountain ranges goes stretching across the printed page, it adorns and ennobles that literary landscape – but at the same time it is a great distress to the new student, for it blocks up his way; he cannot crawl under it, or climb over it, or tunnel through it. So he resorts to the dictionary for help, but there is no help there. The dictionary must draw the line somewhere – so it leaves this sort of words out. And it is right, because these long things are hardly legitimate words, but are rather combinations of words, and the inventor of them ought to have been killed. They are compound words with the hyphens left out. The various words used in building them are in the dictionary, but in a very scattered condition; so you can hunt the materials out, one by one, and get at the meaning at last, but it is a tedious and harassing business. I have tried this process upon some of the above examples. "Freundshaftsbezeigungen" seems to be "Friendshipdemonstrations," which is only a foolish and clumsy way of saying "demonstrations of friendship." "Unabhaengigkeitserklaerungen" seems to be "Independencedeclarations," which is no improvement upon "Declarations of Independence," so far as I can see. "Generalstaatsverordnetenversammlungen" seems to be "General-statesrepresentativesmeetings," as nearly as I can get at it – a mere rhythmical, gushy euphuism for "meetings of the legislature," I judge. We used to have a good deal of this sort of crime in our literature, but it has gone out now. We used to speak of a things as a "never-to-be-forgotten" circumstance, instead of cramping it into the simple and sufficient word "memorable" and then going calmly about our business as if nothing had happened. In those days we were not content to embalm the thing and bury it decently, we wanted to build a monument over it.
Конечно, когда такие грандиозные горные цепи тянутся через всю страницу, они облагораживают и украшают литературный ландшафт, – но вообразите, каково приходится неискушенному новичку, когда они преграждают ему дорогу; он не может ни проползти под ними, ни перевалить через них, ни проложить в них туннель. В смятении он кидается к словарю, но и словарь бессилен ему помочь. Словарь должен же где-то провести черту, он знать не хочет подобных словообразований. И он, конечно, прав. Эти длинные штуки едва ли можно считать словами, это скорее словосочетания, и человека, их придумавшего, следовало бы убить.
Это составные слова с опущенными дефисами. Отдельные их элементы можно найти в словаре, но только в свободном, рассеянном состоянии. Вы можете выловить их поодиночке и кое как уразуметь их слитное значение, но это скучное и хлопотливое занятие Я испытал этот способ на некоторых приведенных выше экспонатах.
"Freundschaftsbezeugungen" – это, по видимому, "Дружбоизъявления", – неудачный и неуклюжий вариант более обычного "Изъявления дружбы". "Unabhangigleilserklarungen" – как я догадываюсь – не что иное, как "Независимостипровозглашения", – по-моему, это ничуть не лучше, чем "Провозглашения независимости". "Generalstaatsverordnetenversammlungen" – очевидно, переводится как "Общиепредставителейзаконодательнойпалатысобрания", – но разве это не напыщенный синоним для менее вычурных "Сессий законодательной палаты"? Было время, когда и наша литература грешила такими словесными выкрутасами, но, к счастью, эта мода миновала. В ту пору мы говорили о "приснопамятных" делах и обстоятельствах, тогда как теперь довольствуемся менее пышным – "памятные" и как ни в чем не бывало переходим к очередным делам. В те дни нам мало было набальзамировать событие и предать его приличествующему погребению – нет, подавай нам в каждом случае роскошный монумент!
But in our newspapers the compounding-disease lingers a little to the present day, but with the hyphens left out, in the German fashion. This is the shape it takes: instead of saying "Mr. Simmons, clerk of the county and district courts, was in town yesterday," the new form put it thus: "Clerk of the County and District Courts Simmons was in town yesterday." This saves neither time nor ink, and has an awkward sound besides. One often sees a remark like this in our papers: "MRS. Assistant District Attorney Johnson returned to her city residence yesterday for the season." That is a case of really unjustifiable compounding; because it not only saves no time or trouble, but confers a title on Mrs. Johnson which she has no right to. But these little instances are trifles indeed, contrasted with the ponderous and dismal German system of piling jumbled compounds together. I wish to submit the following local item, from a Mannheim journal, by way of illustration:
К сожалению, в наших газетах патологическая страсть к словообразованию встречается и по сей день, как вредный пережиток, причем и мы, по немецкой методе, опускаем дефисы. Вот какие формы принимает это заболевание. Вместо того, чтобы писать: "Мистер Сименс, секретарь окружного и районного судов, приезжал вчера в город", мы на новый лад пишем: "Секретарь окружного и районного судов Сименс приезжал вчера в город". Это не экономит нам ни времени, ни чернил и вместе с тем звучит куда корявее
У нас часто встретишь на страницах газет такого рода сообщения: "Миссис товарищ прокурора окружного суда Джонсон возвращается на днях к началу сезона в свою городскую резиденцию". Поистине, порочное титулование – оно не только не экономит время и труд, но еще и приписывает миссис Джонсон официальный чин, который она носить не вправе. Но эти робкие попытки наших борзописцев бледнеют перед тяжеловесной и мрачной немецкой системой нагромождать несуразные многоэтажные слова. Для примера приведу сообщение из отдела городской хроники, напечатанное в маннгеймской газете.
"In the daybeforeyesterdayshortlyaftereleveno'clock Night, the inthistownstandingtavern called 'The Wagoner' was downburnt. When the fire to the onthedownburninghouseresting Stork's Nest reached, flew the parent Storks away. But when the bytheraging, firesurrounded Nest ITSELF caught Fire, straightway plunged the quickreturning Mother-Stork into the Flames and died, her Wings over her young ones outspread."
"В третьегоднядвенадцатомчасу ночи в небезызвестномнашемугородутрактире "Возчик" вспыхнул пожар. Когда огонь достиг аистомнаконькекрышисвитого гнезда, оба аистородителя его покинули. Но как только в бушующем океанепламени загорелось и самое гнездо, быстровернувшаяся аистихамать ринулась в огонь и погибла, осеняя птенцов крылами".
Even the cumbersome German construction is not able to take the pathos out of that picture – indeed, it somehow seems to strengthen it. This item is dated away back yonder months ago. I could have used it sooner, but I was waiting to hear from the Father-stork. I am still waiting.
Даже тяжеловесные немецкие обороты не в силах умалить величия этой картины и, наоборот, выгодно оттеняют его. Заметка датирована прошлым месяцем. Я не воспользовался ею раньше, так как ждал вестей об аистотце. Я жду их и поныне.
"ALSO!" If I had not shown that the German is a difficult language, I have at least intended to do so. I have heard of an American student who was asked how he was getting along with his German, and who answered promptly: "I am not getting along at all. I have worked at it hard for three level months, and all I have got to show for it is one solitary German phrase – 'ZWEI GLAS'" (two glasses of beer). He paused for a moment, reflectively; then added with feeling: "But I've got that SOLID!"
"Альзо!" Если мне так и не удалось показать, что немецкий язык труден для изучения, то это вышло вопреки и наперекор моим стараниям. Мне рассказывали об американском студента, который на вопрос, каковы его успехи в немецком, сказал, не обинуясь: "Какие там успехи! Я битых три месяца корплю над грамматикой, а выучил всего-навсего одну фразу: "Цвей гляс" ("Два стакана пива"). После минутного молчания он прибавил с чувством: "Но уж ее-то я знаю".
And if I have not also shown that German is a harassing and infuriating study, my execution has been at fault, and not my intent. I heard lately of a worn and sorely tried American student who used to fly to a certain German word for relief when he could bear up under his aggravations no longer – the only word whose sound was sweet and precious to his ear and healing to his lacerated spirit. This was the word DAMIT. It was only the SOUND that helped him, not the meaning;* and so, at last, when he learned that the emphasis was not on the first syllable, his only stay and support was gone, and he faded away and died.
Если мне также не удалось показать, что изучение немецкого способно довести человека до исступления, то виновато в этом мое неумение – намерения у меня были самые честные. Недавно мне пришлось услышать об одном вконец исстрадавшемся американском студенте: единственное полюбившееся ему немецкое слово, в котором он находил прибежище и отдохновение, когда мужество изменяло ему и терпение его иссякало, было слово "damit" (ср. английское "damn it" – "проклятье!"). Но оно радовало его своим звучанием, а не смыслом*. И вот, узнав, что ударение в нем падает не на первый слог, бедный малый, лишившись последней опоры и утехи, стал чахнуть и вскоре отдал богу душу.
* It merely means, in its general sense, "herewith." * Слово это по-немецки всего-навсего означает: "чтобы". – М. Т.
I think that a description of any loud, stirring, tumultuous episode must be tamer in German than in English. Our descriptive words of this character have such a deep, strong, resonant sound, while their German equivalents do seem so thin and mild and energyless. Boom, burst, crash, roar, storm, bellow, blow, thunder, explosion; howl, cry, shout, yell, groan; battle, hell. These are magnificent words; the have a force and magnitude of sound befitting the things which they describe. But their German equivalents would be ever so nice to sing the children to sleep with, or else my awe-inspiring ears were made for display and not for superior usefulness in analyzing sounds. Would any man want to die in a battle which was called by so tame a term as a SCHLACHT? Or would not a comsumptive feel too much bundled up, who was about to go out, in a shirt-collar and a seal-ring, into a storm which the bird-song word GEWITTER was employed to describe? And observe the strongest of the several German equivalents for explosion – AUSBRUCH. Our word Toothbrush is more powerful than that. It seems to me that the Germans could do worse than import it into their language to describe particularly tremendous explosions with. The German word for hell – Hoelle – sounds more like HELLY than anything else; therefore, how necessary chipper, frivolous, and unimpressive it is. If a man were told in German to go there, could he really rise to thee dignity of feeling insulted?
Мне кажется, что описание грандиозного, волнующего, потрясающего события должно звучать по-немецки бледнее, чем по-английски. Наша звуковая палитра этого плана богата глубокими, сильными, раскатистыми оттенками, тогда как соответствующие немецкие слова представляются мне тусклыми, будничными, невыразительными. Треск, гул, шум, взрыв, зов, рев; гром, гроза, грохот; вопль, крик, визг, вой, стон, бой, ад- великолепные слова, в них чувствуется сила и экспрессия, родственные описываемым предметам, тогда как их немецкие эквиваленты, вялые и пресные, скорее пригодны для колыбельной, навевающей на младенца сон, – таково мое убеждение, а если я ошибаюсь, то, значит, эти мои внушительные уши предназначены скорее для декоративных целей, нежели для более высокой миссии – правильно воспринимать и оценивать звуки. Вряд ли кто захочет пасть в битве, скромно именуемой "Шляхт"! Даже чахоточному показалось бы, что он укутан слишком жарко, если бы он в одном крахмальном воротничке и кольце с печаткой собрался погулять в грозу, называемую таким чирикающим словом, как "Гевиттер". А до чего тускло звучит даже самое выразительное из немецких слов, означающих взрыв, – "Аусбрух"! Наше "арбуз" и то лучше. Думается, немцы не прогадали бы, если бы позаимствовали у нас это слово для обозначения более сильных взрывов. Немецкое "Хелле", соответствующее нашему "ад", напоминает "еле-еле". До чего же это мелко, легкомысленно и неубедительно! Вряд ли кому-нибудь покажется обидным, если ему предложат провалиться в "еле-еле".
Having pointed out, in detail, the several vices of this language, I now come to the brief and pleasant task of pointing out its virtues. The capitalizing of the nouns I have already mentioned. But far before this virtue stands another – that of spelling a word according to the sound of it. After one short lesson in the alphabet, the student can tell how any German word is pronounced without having to ask; whereas in our language if a student should inquire of us, "What does B, O, W, spell?" we should be obliged to reply, "Nobody can tell what it spells when you set if off by itself; you can only tell by referring to the context and finding out what it signifies – whether it is a thing to shoot arrows with, or a nod of one's head, or the forward end of a boat."
Разобрав подробнейшим образом недостатки немецкого языка, я перехожу к более приятной и не столь трудоемкой задаче – к выяснению его достоинств. Я уже упомянул о правиле писать существительные с прописной. Но гораздо важнее другое преимущество немецкого языка, состоящее в том, что слова пишутся так, как слышатся. Выучив за один урок немецкий алфавит, вы можете верно произнести любое слово, не обращаясь ни к чьей помощи.
Но пусть человек, изучающий английский язык, спросит, как прочесть слово из трех букв: BOW. Разве вам не придется ему ответить: "Никто не скажет, как это слово читается само по себе, без контекста. Только выяснив, что оно значит в каждом данном случае: оружие, стреляющее стрелами, поклон или нос корабля, – мы сможем сказать вам, как его произносить".
There are some German words which are singularly and powerfully effective. For instance, those which describe lowly, peaceful, and affectionate home life; those which deal with love, in any and all forms, from mere kindly feeling and honest good will toward the passing stranger, clear up to courtship; those which deal with outdoor Nature, in its softest and loveliest aspects – with meadows and forests, and birds and flowers, the fragrance and sunshine of summer, and the moonlight of peaceful winter nights; in a word, those which deal with any and all forms of rest, respose, and peace; those also which deal with the creatures and marvels of fairyland; and lastly and chiefly, in those words which express pathos, is the language surpassingly rich and affective. There are German songs which can make a stranger to the language cry. That shows that the SOUND of the words is correct – it interprets the meanings with truth and with exactness; and so the ear is informed, and through the ear, the heart.
В немецком немало слов необычайно выразительных и впечатляющих. Таковы слова, характеризующие мирную домашнюю жизнь скромных людей, исполненных родственной приязни друг к другу; слова, имеющие отношение к любви во всех ее формах и проявлениях, начиная с добрых чувств и доброй воли, обращенных на случайного прохожего, и кончая нежной страстью; слова, живописующие природу в ее самых кротких и пленительных проявлениях, – луга и леса, птицы и цветы, благоухание и солнечный свет лета и лунное сияние тихих зимних вечеров, – короче говоря, слова, обнимающие все формы и оттенки покоя, отдохновения и душевной гармонии; слова из мира волшебной сказки; но особенно богат этот язык выразительными словами для обозначения высоких и сильных чувств. У немцев есть песни, исторгающие слезы даже у тех, кто не знает их языка. А это верный знак того, что слово звучит правдиво, что оно правильно и точно передает заключенный в нем смысл. Так ухо внемлет миру, а через ухо – и сердце.
The Germans do not seem to be afraid to repeat a word when it is the right one. they repeat it several times, if they choose. That is wise. But in English, when we have used a word a couple of times in a paragraph, we imagine we are growing tautological, and so we are weak enough to exchange it for some other word which only approximates exactness, to escape what we wrongly fancy is a greater blemish. Repetition may be bad, but surely inexactness is worse.
Немцы, видимо, не боятся повторять одно и то же слово, лишь бы оно соответствовало своему назначению. Они, если нужно, обращаются к нему вновь и вновь. Это мудро! Мы, пишущие по-английски, смертельно боимся повторений; стоит слову два-три раза встретиться в абзаце, и мы, из страха, как бы нас не заподозрили в неряшестве, готовы пожертвовать точным значением и удовлетвориться приблизительным смыслом, лишь бы не впасть в эту воображаемую ошибку вкуса. Быть может, повторение и не очень приятно, но насколько же хуже неточность!
There are people in the world who will take a great deal of trouble to point out the faults in a religion or a language, and then go blandly about their business without suggesting any remedy. I am not that kind of person. I have shown that the German language needs reforming. Very well, I am ready to reform it. At least I am ready to make the proper suggestions. Such a course as this might be immodest in another; but I have devoted upward of nine full weeks, first and last, to a careful and critical study of this tongue, and thus have acquired a confidence in my ability to reform it which no mere superficial culture could have conferred upon me.
Есть люди, которые с пеной у рта критикуют чужую религию или чужой язык, а потом преспокойно переходят к своим делам, так и не преподав спасительного совета. Я не из их числа. Я показал, что немецкий язык нуждается в коренной реформе, и не отказываюсь провести эту реформу. Во всяком случае, я готов преподать дельный совет. Такое предложение могло бы показаться нескромным. Но я посвятил свыше двух месяцев тщательному и кропотливому изучению немецкого языка, и это дает мне уверенность, что я вполне способен сделать то, на что не решился бы при более поверхностных знаниях.
In the first place, I would leave out the Dative case. It confuses the plurals; and, besides, nobody ever knows when he is in the Dative case, except he discover it by accident – and then he does not know when or where it was that he got into it, or how long he has been in it, or how he is going to get out of it again. The Dative case is but an ornamental folly – it is better to discard it.
Во-первых, я упразднил бы дательный падеж, так как его не отличишь от множественного числа. К тому же дательный падеж – дело темное: вы никогда не знаете, в дательном вы падеже или нет, и узнаете об этом только случайно, – и никто не скажет вам, с каких пор вы в нем находитесь, почему, и зачем, и как вы из него выберетесь. Словом, дательный падеж это бесполезное украшательство, и самое лучшее – от него отказаться.
In the next place, I would move the Verb further up to the front. You may load up with ever so good a Verb, but I notice that you never really bring down a subject with it at the present German range – you only cripple it. So I insist that this important part of speech should be brought forward to a position where it may be easily seen with the naked eye.
Во-вторых, я передвинул бы глагол поближе вперед. Какой бы дальнобойной силой ни обладал глагол, он, при нынешних немецких расстояниях, не накроет подлежащего, а разве только покалечит его. А потому я предлагаю, чтобы эта важнейшая часть речи была перенесена на более удобную позицию, где ее можно было бы увидеть невооруженным глазом.
Thirdly, I would import some strong words from the English tongue – to swear with, and also to use in describing all sorts of vigorous things in a vigorous ways*.
В-третьих, я позаимствовал бы из английского десятка два слов покрепче, чтобы было чем ругаться* и чтобы можно было о ярких делах: говорить ярким языком.
* "Verdammt," and its variations and enlargements, are words which have plenty of meaning, but the SOUNDS are so mild and ineffectual that German ladies can use them without sin. German ladies who could not be induced to commit a sin by any persuasion or compulsion, promptly rip out one of these harmless little words when they tear their dresses or don't like the soup. It sounds about as wicked as our "My gracious." German ladies are constantly saying, "Ach! Gott!" "Mein Gott!" "Gott in Himmel!" "Herr Gott" "Der Herr Jesus!" etc. They think our ladies have the same custom, perhaps; for I once heard a gentle and lovely old German lady say to a sweet young American girl: "The two languages are so alike – how pleasant that is; we say 'Ach! Gott!' you say 'Goddamn.'" * Слову "verdammt" со всеми его видоизменениями и вариациями нельзя отказать в содержательности, но звучит оно так вяло и пресно, что не оскорбляет вашего чувства приличия даже в устах дамы. Немки, которых никакие уговоры и понуждения не заставят совершить грех, с поразительной легкостью отпускают это ругательство, когда им случится порвать платье или если им не понравится бульон. Это звучи т почти так же безобидно, как "Бог мой!". Немки то и дело говорят: "Ах, Готт!", "Мейн Готт!", "Готт им Химмель!", "Херр Готт!" и т. п. Должно быть, они считают, что и у наших дам такой обычай. Однажды я слышал, как милая и славная старушка немка говорила молодой американке: "Наши языки удивительно похожи, – не правда ли? Мы говорим: "Ах, Готт!", а вы: "Годдам!".–М. Т.
Fourthly, I would reorganizes the sexes, and distribute them accordingly to the will of the creator. This as a tribute of respect, if nothing else.
В-четвертых," навел бы порядок в определении рода, сообразуясь с волею всевышнего. Этого требует простое уважение, не говоря уже о чем-то большем.
Fifthly, I would do away with those great long compounded words; or require the speaker to deliver them in sections, with intermissions for refreshments. To wholly do away with them would be best, for ideas are more easily received and digested when they come one at a time than when they come in bulk. Intellectual food is like any other; it is pleasanter and more beneficial to take it with a spoon than with a shovel.
В-пятых, я упразднил бы в немецком языке непомерно длинные составные слова или потребовал бы, чтобы они преподносились по частям – с перерывами на завтрак, обед и ужин.
Советую, впрочем, совсем их упразднить: понятия лучше перевариваются и усваиваются нами, когда они приходят не скопом, а друг за дружкой. Умственная пища похожа на всякую другую – приятнее и полезнее вкушать ее ложкою, чем лопатой.
Sixthly, I would require a speaker to stop when he is done, and not hang a string of those useless "haven sind gewesen gehabt haben geworden seins" to the end of his oration. This sort of gewgaws undignify a speech, instead of adding a grace. They are, therefore, an offense, and should be discarded.
В-шестых, я попросил бы каждого оратора не тратить лишних слов и, закончив фразу, не сопровождать ее залпом никчемных "хабен зинд гевезен гехабт хабен геворден зейв". Такие побрякушки лишь умаляют достоинство слога, не способствуя его украшению. Следовательно – это соблазн, и я предлагаю всячески с ним бороться.
Seventhly, I would discard the Parenthesis. Also the reparenthesis, the re-reparenthesis, and the re-re-re-re-re-reparentheses, and likewise the final wide-reaching all-enclosing king-parenthesis. I would require every individual, be he high or low, to unfold a plain straightforward tale, or else coil it and sit on it and hold his peace. Infractions of this law should be punishable with death.
В-седьмых, я упразднил бы все вводные предложения, а также скобки – круглые скобки, и квадратные скобки, и фигурные, и расфигурные скобки всех степеней и видов. Я потребовал бы от человека любого сословия и состояния говорить по делу, просто и без затей, а не умеешь – сиди и молчи. Нарушение этого закона должно караться смертью.
And eighthly, and last, I would retain ZUG and SCHLAG, with their pendants, and discard the rest of the vocabulary. This would simplify the language.
В-восьмых, я сохранил бы "Шляг" в "Цуг" с их привесками и убрал бы все прочие слова. Это значительно упростит язык.
I have now named what I regard as the most necessary and important changes. These are perhaps all I could be expected to name for nothing; but there are other suggestions which I can and will make in case my proposed application shall result in my being formally employed by the government in the work of reforming the language.
Я перечислил здесь самые, на мой взгляд, необходимые и важные мероприятия. Большего на даровщинку не ждите. У меня есть еще немало ценных предложений, – придержу их на тот случай, если меня, после проявленной мною инициативы, официально пригласят на государственный пост по проведению реформы немецкого языка.
My philological studies have satisfied me that a gifted person ought to learn English (barring spelling and pronouncing) in thirty hours, French in thirty days, and German in thirty years. It seems manifest, then, that the latter tongue ought to be trimmed down and repaired. If it is to remain as it is, it ought to be gently and reverently set aside among the dead languages, for only the dead have time to learn it.
Глубокие филологические изыскания привели меня к выводу, что человек, не лишенный способностей, может изучить английский язык в тридцать часов (исключая произношение и правописание), французский – в тридцать дней, а немецкий – в тридцать лет. Отсюда как будто следует, что не мешало бы этот последний язык пообкорнать и навести в нем порядок. Если же он останется в своем нынешнем виде, как бы не пришлось почтительно и деликатно сдать его в архив, причислив к мертвым языкам. Ибо, поистине, только у мертвецов найдется время изучить его.
A FOURTH OF JULY ORATION IN THE GERMAN TONGUE, DELIVERED AT A BANQUET OF THE ANGLO-AMERICAN CLUB OF STUDENTS BY THE AUTHOR OF THIS BOOK
РЕЧЬ В ЧЕСТЬ 4 ИЮЛЯ, ПРОИЗНЕСЕННАЯ ПО-НЕМЕЦКИ НА БАНКЕТЕ АНГЛО-АМЕРИКАНСКОГО СТУДЕНЧЕСКОГО КЛУБА АВТОРОМ ЭТОЙ КНИГИ
Gentlemen: Since I arrived, a month ago, in this old wonderland, this vast garden of Germany, my English tongue has so often proved a useless piece of baggage to me, and so troublesome to carry around, in a country where they haven't the checking system for luggage, that I finally set to work, and learned the German language. Also! Es freut mich dass dies so ist, denn es muss, in ein hauptsaechlich degree, hoeflich sein, dass man auf ein occasion like this, sein Rede in die Sprache des Landes worin he boards, aussprechen soll. Dafuer habe ich, aus reinische Verlegenheit – no, Vergangenheit – no, I mean Hoflichkeit – aus reinishe Hoflichkeit habe ich resolved to tackle this business in the German language, um Gottes willen! Also! Sie muessen so freundlich sein, und verzeih mich die interlarding von ein oder zwei Englischer Worte, hie und da, denn ich finde dass die deutsche is not a very copious language, and so when you've really got anything to say, you've got to draw on a language that can stand the strain.
Джентльмены! С самого моего прибытия месяц назад в эту страну чудес, в этот обширный вертоград германского духа, мой английский язык часто бывал мне в тягость, словно лишнее место в багаже, которое зря таскаешь за собой по стране, где нет даже камер хранения; и вот на прошлой неделе я сел за работу и выучил немецкий язык.
Also! Es freut mich dass dies so ist, denn es muss, in ein hauptsachlich степени, hoflich sein, dass man при такой оказии sein Rede in die Sprache des Landes, где ты гостишь, aussprechen soll. Dafur habe ich, aus reinische Verlegenheit, – то бишь, Vergangenheit, – то бишь, Hoflichkeit aus reinische Hoflichkeit я решил произнести свою речь на немецком языке, um Gottes willen! Also! Sie mussen so freundlich sein und verzeih mich, если мне случится где-нибудь обмолвиться von ein oder zwei Englischer Worte, hie und da, denn ich finde dass die deutsche ist не слишком богатый язык, и когда человеку действительно есть что сказать, приходится ему кое-что призанять у языка, которому есть чем поделиться.
Wenn haber man kann nicht meinem Rede Verstehen, so werde ich ihm spaeter dasselbe uebersetz, wenn er solche Dienst verlangen wollen haben werden sollen sein haette. (I don't know what wollen haben werden sollen sein haette means, but I notice they always put it at the end of a German sentence – merely for general literary gorgeousness, I suppose.)
Wenn aber man kann nicht meinem Rede verstehen, so werde ich ihm spater dasselbe ubersetz, wenn er solche Dienst verlangen wollen haben werden sollen sein hatte. (Я не знаю, к чему нужны воллен хабен верден золлен зейн хэтте, но, по моим наблюдениям, их всегда ставят в конце немецкого предложения, – эффекта ради, как я полагаю).
This is a great and justly honored day – a day which is worthy of the veneration in which it is held by the true patriots of all climes and nationalities – a day which offers a fruitful theme for thought and speech; und meinem Freunde – no, meinEN FreundEN – meinES FreundES – well, take your choice, they're all the same price; I don't know which one is right – also! ich habe gehabt haben worden gewesen sein, as Goethe says in his Paradise Lost – ich – ich – that is to say – ich – but let us change cars.
Это великий и заслуженно почитаемый во всем мире день, – день, который недаром чтут истинные патриоты всех широт и национальностей, день, дающий обильный материал для раз мышлений и речей; und meinem Freunde, то бишь – meinen Freunden, то бишь – meines Freundes, а впрочем, берите любое на выбор, всем им одна цена, а я совсем запутался в этих падежах – also! Ich habe gehabt haben worden gewessen sein, как говорит Гете в своем "Потерянном Рае", ich... ich... то есть ich... но не пересесть ли нам на другой поезд?
Also! Die Anblich so viele Grossbrittanischer und Amerikanischer hier zusammengetroffen in Bruderliche concord, ist zwar a welcome and inspiriting spectacle. And what has moved you to it? Can the terse German tongue rise to the expression of this impulse? Is it Freundschaftsbezeigungenstadtverordnetenversammlungenfamilieneigenthuemlichkeiten? Nein, o nein! This is a crisp and noble word, but it fails to pierce the marrow of the impulse which has gathered this friendly meeting and produced diese Anblick – eine Anblich welche ist gut zu sehen – gut fuer die Augen in a foreign land and a far country – eine Anblick solche als in die gew:ohnliche Heidelberger phrase nennt man ein "schoenes Aussicht!" Ja, freilich natuerlich wahrscheinlich ebensowohl! Also! Die Aussicht auf dem Koenigsstuhl mehr groesser ist, aber geistlische sprechend nicht so schoen, lob' Gott! Because sie sind hier zusammengetroffen, in Bruderlichem concord, ein grossen Tag zu feirn, whose high benefits were not for one land and one locality, but have conferred a measure of good upon all lands that know liberty today, and love it. Hundert Jahre vorueber, waren die Englaender und die Amerikaner Feinde; aber heut sind sie herzlichen Freunde, Gott sei Dank! May this good-fellowship endure; may these banners here blended in amity so remain; may they never any more wave over opposing hosts, or be stained with blood which was kindred, is kindred, and always will be kindred, until a line drawn upon a map shall be able to say: "THIS bars the ancestral blood from flowing in the veins of the descendant!"
Also! Die Anblick so viele Grossbnttanischer und Amerikanischer hier zusammengetroffen in Bruderliche согласии, ist zwar весьма утешительное и волнующее зрелище. Но что же пробудило в вас эти высокие чувства? И может ли лаконичный немецкий язык подняться до изображения такого импульса? Вы скажете, что это Freundsschaftsbezeugungenstadtverordneten-versammlungenfamilieneigenthumlichkeiten? Nein, o nein! Пусть это и короткое, и благородное слово, но оно бессильно проникнуть в самую сердцевину импульса, приведшего к этому дружескому собранию и породившего diese Anblick, – eine Anblick welche ist gut zu sehen, – gut fьr die Augen на чужбине, в далекой, незнакомой стране – eine Anblick solche als, по любимому выражению гейдельбергских жителей, nennt man "ein schцnes Aussicht"! Ja, freilich naturlich wahrscheinlich ebensowohl! Also! Die Aussicht auf dem Konigsstuhl mehr grosserer ist, aber geistliche sprechend nicht so schon, lob Gott! Потому что sie sind hier zusammengetroffen, in Bruderlichem согласии, ein grossen Tag zu feiern – великий день, который даровал великие преимущества не одной только местности или стране, но осчастливил своими дарами и все другие страны, познавшие ныне свободу и научившиеся ее любить Hundert Jahre voruber die Englander und die Amerikaner Feinde; aber heute sind sie herzlichen Freunde, Gott sei Dank! Так пусть же эта добрая дружба пребудет нерушимой, пусть эти знамена, перемешавшиеся в дружеском единении, не расстанутся вовек; пусть никогда они больше не реют над враждующими полчищами и не обагряются братской кровью, что искони была, есть и останется братской, – доколе на карту не будет нанесена линия, которая могла бы сказать нам: "Здесь преграда, не позволяющая крови предков влиться в жилы потомков!"