Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
1 вопрос
Пытаясь определить роль и место славянофилов в истории русской общественной мысли, многие исследователи считают необходимым снять с них «обвинения» в «реакционности», якобы неизбежно вытекающей из приверженности русских мыслителей консервативным принципам, и объявляют их либералами (1). Не вступая в полемику, можно лишь отметить то обстоятельство, что в консервативном, так называемом «охранительном лагере» в период 1840–1890 гг. были и западники и славянофилы, религиозно индифферентные люди и деятели Церкви, аристократы и простолюдины, русские и «инородцы», государственные чиновники и люди свободных профессий, которых объединяло одно — следование общим консервативным принципам, главными из которых были антибуржуазность, религиозное мировоззрение, «роевое начало», вера в свой, «особый путь» России, противостоящие рационализму, индивидуализму, с его «неотъемлемыми правами», и «общечеловеческим ценностям». Здесь черты сходства превосходили степень различий, делая несущественными «отстаивание классовых интересов», «тягу к капитализму», «сходство с руссоизмом» тех или иных русских консерваторов, чьи политические предпочтения укладывались в универсальную формулу «самодержавие, православие, народность».
Как славянофил и политический мыслитель консервативного направления Иван Сергеевич Аксаков (1823–1886) руководствовался рядом идеологических принципов, отличавших русский консерватизм от современного ему западноевропейского и, в упрощенном виде, сводимых к формуле «православие, самодержавие, народность».
Тезис консерваторов гласил, что самодержавная монархия является единственным институтом русского государства, который за всю его историю не претерпел изменений, поэтому без него не может существовать весь социально-политический строй России. Такая позиция консерваторов подкреплялась политической доктриной православной церкви, согласно которой Церковь должна существовать только вместе с царской властью, которая есть Божественное учреждение на земле. Во второй половине XIX века религиозная трактовка самодержавия была дополнена идеей надклассовой народной сущности русского самодержавия, обоснованием идеала неограниченной народной монархии. В своих политических воззрениях И.С. Аксаков исходил из убеждения, что наилучшей из форм государственного устройства является самодержавие, поскольку именно оно может дать народу свободу. При этом имелась в виду не политическая свобода в либеральном смысле этого понятия, а внутренняя духовная свобода (2). И.С. Аксаков, как и остальные славянофилы, придерживался концепции «народного самодержавия», вытекавшей из их представлений об истории России, о месте и роли в ней государства. Согласно их воззрениям, народ не должен государствовать, а сама государственная власть обязана своим бытием народу. Добровольно призывая власть, народ наделяет ее неограниченными полномочиями, а сам живет своей внутренней духовно-материальной жизнью (3). Монарх, в представлениях славянофилов, — выразитель интересов всего народа, а не отдельных его сословий (4). Считая исторически неоправданными попытки создания в России политической аристократии, И.С. Аксаков противопоставлял аристократическо-монархический тип государства, присущий Западу и являющийся органическим продуктом его развития, народно-монархическому, свойственному России (5).
Однако славянофилам вообще, и И.С. Аксакову в частности, не было свойственно отождествление идеала самодержавия как формы правления с реально существующим в России самодержавием. Взглядам И.С. Аксакова был присущ резко критический настрой по отношению к преобразованиям Петра I и по отношению к современному ему бюрократическому самодержавию. Основания для подобных настроений у Аксакова были вполне существенные: в России после 1861 г. бюрократия превратилась в значительную силу, действующую во многом самостоятельно, руководствуясь своими корпоративными интересами. Рост управленческого аппарата усиливал бюрократизацию общества, приводил к неэффективности управления и требовал вложения огромных денежных средств. Умение бюрократии доводить до абсурда правительственные распоряжения, саботировать государственные мероприятия подрывало авторитет власти в глазах общества, порождало личные конфликты издателей, писателей и многих, болеющих о судьбе России людей, с различными влиятельными правительственными чиновниками. История издания И.С. Аксаковым славянофильских журналов и газет являет тому яркий пример.
Нужно подчеркнуть, что традиционные для славянофильства упреки в формализме, относящиеся к западной цивилизации, И.С. Аксаков распространяет и на современное ему русское правительство, считая, что чуждые бюрократические начала пропитали и отравили «русскую самородную жизнь». Развернутое определение бюрократизма И.С. Аксаков дал в 1865 г.: «Что такое бюрократизм в обширном смысле слова? Это преобладание государственного начала над жизнью, это притязание заменить новые силы народного организма искусственным механизмом администрации; это господство теории или теоретической благонамеренности, опирающейся на власть и понимающей жизнь как послушный материал, как tabula rasa, как белую бумагу, на которой можно начертить что угодно усердным резцом администрации» (6). В 1882 г., признавая, что «обличение прискорбных фактов нашей административной практики и общественной жизни» нужно и полезно, мыслитель предостерегал от либеральных выводов из этих фактов и обобщений — подобного рода обобщения, как верно подметил И.С. Аксаков, обычно «переходят в грубое отрицательное отношение ко всем проявлениям русского народного духа, — в проповедь об его беспомощности и бессилии — вне европейской культуры и всего, что мыслится в связи с нею» (7).
Критика формализма, канцелярщины, казенщины, в целом бюрократии, у И.С. Аксакова не была огульной, основывалась на личном опыте и чутком анализе явлений и тенденций русской жизни. Это не была критика ради самой критики. И.С. Аксаков выдвинул и конструктивную программу борьбы с формализмом, которую коротко и ясно назвал «личным подвигом для преуспеяния гражданской жизни». Задавшись вопросом «Что делать?», в одной из статей он формулирует простые правила: «Делать честно то, что предлежит каждому делать — в кругу его гражданских обязаностей; делать все то, что только возможно сделать; хотеть неослабно и горячо, сделать все то благое, что по-видимому, даже нет возможности сделать, — полагать душу в дело, не скучать препятствиями, не свыкаться и не мириться со злом... Вот что прежде всего надлежит делать, а потом можно будет думать и о том, что еще делать следует» (8). Этим правилам сам И.С. Аксаков следовал всю свою жизнь.
Следуя в рассмотрении самодержавия как формы правления за братом, К.С. Аксаковым, отделившим сферу деятельности государства от народной жизни, он идет дальше, называя современное ему бюрократическое правление, распространяющее свое влияние на духовную и бытовую жизнь народа, «тиранией». «Действие самодержавия, — заявлял И.С. Аксаков, — простирается только нагосударство: вот его область. Но что лежит вне этой области (в нравственном смысле), лежит вне круга самодержавия. Если самодержавие переступает эти пределы, вторгаясь в сферу церковную и частную, вторгаясь в область личной совести и личной свободы человека, то оно переходит в уродство, становится узурпацией, тиранией. Так оно и есть в России со времен Петра» (9).
Задаваясь вопросом о том, как удержать самодержавие в пределах государственной сферы, как воспрепятствовать его вторжению в область частной жизни, минуя при этом известные конституционные формы, И.С. Аксаков самым простым и надежным считает метод нравственного ограничения. О нравственном ограничении самодержавия писали и Н.М. Карамзин, и М.П. Погодин, и многие другие русские консерваторы, считавшие единственным средством ограничения деспотии и тирании — нравственные качества, добродетели монарха, чья монаршая доля — всегда «испытание» ее носителя. Однако И.С. Аксаков расширяет сферу нравственного ограничения самодержавия до масштабов общества. Для него идеален монарх, «который ограждается не внешней формальностью, не буквой только, а сознанием всего общества» (10).
Народный характер самодержавия, о котором говорили славянофилы, предполагал равенство перед троном всех сословий. Такая позиция основывалась на принципиальном консервативном постулате, гласящем, с одной стороны, о неравенстве людей и необходимости в обществе иерархии, с другой — о недопущении самостоятельной роли любого сословия (которое в силу этой своей самостоятельности может ограничивать самодержавие). В исследовании проблемы изменений общественной структуры И.С. Аксаков использовал славянофильскую историософскую методологию: для решения насущной проблемы он предлагал изучить историю вопроса, учесть предшествующий опыт.
Опираясь на концепцию мирного происхождения русского государства (преимущественно в интерпретации К.С. Аксакова, в свою очередь опиравшегося на разработки М.П. Погодина), И.С. Аксаков исходил из положения о том, что в условиях отсутствия завоевания сословия образовывались не по происхождению, а согласно роду и виду занятий, сопряженных с элементом наследственности. Сословные границы в этом случае не становились непроницаемыми, так как сохранялась возможность перемены занятий.
Выделяя два основных сословия древней Руси — народ и дружину, земское и служилое сословие, И.С. Аксаков показывал, что их разделяет род занятий и отношение к государству. Служилое сословие исполняло государственную службу, а земское — возделывало землю, занималось промыслами и торговлей, несло повинности по отношению к государству: платило подати, поставляло войско, содержало служивых людей. Основа существования земства — община, с ее обычаем и поземельным владением. Деятельность служилых людей была личная, землю они получали за службу от государя в пожизненное или потомственное владение. Принадлежность к служилому сословию сначала была наследственной по обычаю, впоследствии такой порядок был закреплен законом, однако сами чины не передавались по наследству.Согласно воззрениям И.С. Аксакова, такой порядок не приводил к образованию аристократии. Сравнив дворянство и другие сословия de facto и de jure, он не находит существенных отличий между ними (11). Он полагает, что объем и определение земства теперь расширяются, говорит о возможном объединении в земстве личного и общинного начал. Но возвращению в земство препятствуют как призраки прежней исключительной сословности, за которые крепко держится дворянство, так и недоверие крестьян к помещикам (12).
В решении вопроса о социальном устройстве России И.С. Аксаков призывает действовать согласно методологическому консервативному принципу следования за велениями жизни, а не навязывания ей новых форм и правил. Показателен в этой связи аксаковский проект «самоуничтожения дворянства как сословия» начала 1860-х гг., сводящийся, в конечном счете, к требованию распространения остающихся у дворянства привилегий на все остальные сословия. Он предлагает: «Чтобы дворянству было позволено: торжественно, пред лицом всей России, совершить великий акт уничтожения себя, как сословия.
Чтобы дворянские привилегии были видоизменены и распространены на все сословия в России» (13).
И.С. Аксакову видится следующий вариант социально-политического переустройства: всех дворян следует разделить на два разряда — владеющих землями и безземельных. Последние, по его мысли, либо должны состоять на государственной службе, либо заниматься ремеслом и торговлей, поступая в один разряд с лицами, имеющими с ними одинаковые занятия, либо причисляться к городам и селам, в которых живут в качестве обывателей. Владеющие землей входят в разряд землевладельцев, образующийся без различия происхождения и имущественного ценза (14). Осуществлению этих преобразований, которые расцениваются И.С. Аксаковым как «необходимая ступень общественного развития», должно способствовать учреждение специального Комитета, в состав которого вошли бы представители всех уездов. Этот Комитет осуществлял бы подготовку необходимых документов, а также широкое обсуждение их в печати, чтобы избежать односторонности в решении столь трудной задачи.
Несмотря на определенную поддержку, оказанную некоторыми мыслителями (в частности, Ф.И. Тютчевым), аксаковская идея самоупразднения дворянства и превращения его в совершенно земское сословие в момент выдвижения ее в качестве политического проекта, не нашла сочувствия в рядах единомышленников и подверглась нападкам оппонентов. Этот проект вызвал бурную дискуссию, в которой, в частности, выступили либерал Б.Н. Чичерин, сторонники дворянского конституционализма Н.А. Безобразов, В.П. Орлов-Давыдов и др.
Много позже, в 1880-е гг., откликаясь на будоражащие общество идеи о грядущей «дворянской эре» (15), И.С. Аксаков развенчал попытки противопоставления дворянства и земства. Исходя из того, что «никакого «дворянского вопроса» у нас в России не существует, и ничего нет в современной нашей жизни такого, что подавало бы даже повод возбуждать подобный вопрос» (16), И.С. Аксаков вновь настаивает на необходимости различения дворянства, понимаемого как общественная группа, как бытовое явление, несомненно, имеющее право на существование, и дворянства, рассматриваемого в качестве привилегированного душевладельческого сословия, имеющего собственную организацию. На последнее дворянство утратило право, так как в качестве душевладельческой корпорации «не дало народу ни воспитания, ни образования, даже не приучило его к лучшим формам хозяйства» (17). Однако И.С. Аксаков не был склонен умалять заслуги дворянского сословия перед Отечеством — именно дворяне двигали вперед науку, искусство и литературу, именно им принадлежит огромная роль в освобождении крестьян. И.С. Аксаков видит высокое призвание и широкое поприще, которое раскрывается русскому дворянству вне обычной области казенной службы — это «служба государству и народу в качестве интеллигентного слоя русской земли, в качестве личных землевладельцев и земских людей» (18).
Особое место в политическом творчестве И.С. Аксакова занял консервативный принцип народности. Вслед за многими консервативными мыслителями, И.С. Аксаков трактовал «народность» как «духовную самостоятельность», национальную самобытность, включающую идею патриотизма, связывал ее с ростом самосознания русского народа (19).
Славянофилы проблему народности рассматривали в контексте размышлений об особом характере русского исторического и общественного развития. Следствием признания культурной самобытности России, обусловленной принятием православия, явился их тезис о всемирно-исторической роли русского народа, который поддерживал и И.С. Аксаков (20). В качестве формообразующего признака русской нации в концепции славянофилов рассматривалась принадлежность к православию.
Наряду с принципом религиозного единства, объединявшим всех славянофилов, для И.С. Аксакова важным было и этнокультурное единство русской нации. При этом, признавая ведущим формообразующим признаком нации духовную общность (ядром которой является вероисповедание), указывая также и на особую роль языка в деле формирования российской нации, он считал необходимым учитывать и такой признак, как наличие территории (21)что русскому народу удалось создать на огромном пространстве «сплошную, христианством просвещенную русскую силу», оценивалось И.С. Аксаковым как исторический подвиг (22). Поэтому, стремление других национальных групп (поляков, балтийских немцев и других) сформировать собственные политические институты на территории России вызывало в нем протест. И.С. Аксаков, также как многие русские консерваторы-националисты, отстаивал принцип однонационального государства: «Одна господствующая национальность — русская, которой вера православная, прочие национальности и веры — польская, жидовская, латинство и Моисеев закон — могут быть в ней допущены на правах чужестранных гостей, но не могут иметь притязаний на хозяйское место» (23).
Сопоставляя две важнейшие категории славянофильской теории — «народность» и «православие», И.С. Аксаков отдает предпочтение религии. Он выдвигал тезис, согласно которому и славянофилы, и в целом народ должны «возродиться не к прежним началам (ибо многие из них противны учению Христа), а к новой жизни. Наше стремление к народности должно быть стремлением к бытовому, жизненному христианству, и любовь к народным явлениям должна проходить через христианскую оценку» (24). При этом И.С. Аксаков на протяжении всей своей творческой жизни последовательно выступал проводником той точки зрения, согласно которой, чтобы служить общечеловеческим интересам, прежде всего надо послужить своей народности, посодействовать развитию ее сил и талантов.
Вполне по-славянофильски и в соответствии с консервативными постулатами, великое значение народа усматривается И.С. Аксаковым в сохранении коренных начал, своего самобытного внутреннего строя вопреки попыткам вогнать все и вся в «заготовленные формы заграничных изделий». В политической безучастности и бездействии русского народа находит он положительные стороны — благодаря им не поддался народ опасным искушениям и соблазнам (25). Однако, исходя из того, что слаба та народность, которая «не вооружена сознанием и опирается на одну непосредственность быта», И.С. Аксаков полагал, что перед Россией и всеми славянскими народами стоит задача обретения собственного самосознания, которое выработает соответствующие органические формы жизни (26).
Полнота жизни для славянофилов — это, прежде всего самобытность народных начал. Во-первых, братство, начало христианского равенства, «при котором могут законно и свободно существовать различия в звании, положении и состоянии, предоставленные естественной переработке истории и жизни» (27). Затем «свобода быта, которую народ тщательно оберегал… от начала государственности» (28). И.С. Аксаков считал русский народ бытовым, не политическим и не испытавшим завоевания, как другие европейские народы. Свобода быта предполагает, в свою очередь, общинное устройство крестьянского мира, душой которого стало «нравственное зиждительное начало любви и братства». Именно это обеспечивало, по мнению И.С. Аксакова, духовное единство всего русского общества. Однако реформы Петра I, привив России под видом «общечеловеческих начал» распущенность нравов, немецкую бюрократию и т.п. негативные явления, разорвали единство русского общества, привели не только, как писал еще Н.М.Карамзин, к расслоению единого до того народа, когда «высшие степени отделились от низших, и русский земледелец, мещанин, купец увидел немцев в русских дворянах» (29), но и к тому, что русское общество разделилось на «публику» и «народ» (30). Об этом И.С. Аксаков, в частности, прямо заявил еще в 1849 г. императору Николаю I: «при Петре Великом верхние слои общества отчуждались от народа и поддались обаянию Запада, увлеклись блестящим соблазном его цивилизации и презрели коренные, основные начала русской народности» (31). Для И.С. Аксакова Петр I — «творец новой Российской империи», в которой «все поступило на службу идее государства, все взято в казенное ведомство, — не только жизнь и достояние людей, но и нравы», он «успел… вдохнуть во все движения общественной жизни всемогущество казенного духа…» (32). В результате петровских реформ «русский язык был весь изломан, исковеркан и нашпигован иностранными выражениями; администрация, с ее немецкими учреждениями и названиями, подавила жизнь своим формализмом; чиновники, с своими немецкими чинами, были поставлены в неискренние и странные отношения к народу, которому было трудно не только понять, но и выговорить имена их» (33).
На противопоставлении двух сил — народной, органической, и казенной, государственной основываются представления И.С. Аксакова об «обратном прогрессе». Он считал, что «непрестанное тайнодействие» народа, его «могущественных подземных исторических сил» постоянно сталкивается с «ложью», бездушием и мертвенностью государства (34). Эта ложь, проникает во все сферы жизни: «Ложь! Ложь в просвещении, чисто внешнем, лишенном всякой самодеятельности и творчества… Ложь в литературе… Ложь в порицании нашей народности, не в силу негодующей, пылкой любви, но в силу внутреннего нечестия, инстинктивно враждебного всякой святыне чести и долга» (35). Идея Петра I, это не идея прогресса, развития, напротив, это — «идея государства», идея оказенивания России. И.С. Аксаков опровергал известное изречение Петра I: «Мы от тьмы к свету вышли». С точки зрения И.С. Аксакова, исторический путь России, вопреки логике, направлен не поступательно, от плохого к хорошему, а по нисходящей — от хорошего к плохому. Еще раз подчеркнем, что речь здесь идет о состоянии «народного духа», а не о внешних материальных признаках комфорта и цивилизации (36). На Западе, указывал И.С. Аксаков, развитие есть «действительно прогресс и сила. У нас развитие есть большей частью оскуднение и ослабление, у нас вся жизненная и творческая сила сосредоточена в неразвитости и, развиваясь, слабеет и оскудевает» (37). Однако противоестественным развитие стало только в силу петровского переворота, устранившего из общественной и государственной жизни «ум миллионов», ум, который остается бесплоден», ибо «умные и способные… нередко и даже большей частью не находят себе доступа в сферы высшей гражданской деятельности» (38). Нравы, считал И.С. Аксаков, не смягчаются, как везде, а становятся еще более суровыми: «Если мы сличим нашу историю с историей западных государств, то ход нашего исторического развития представится нам в совершенно обратном направлении» (39). Он исходил из того, что развитие совершается только при взаимодействии двух исторических сил: земли и государства. Когда же союз между ними нарушился, а сила государственная подавила самобытное творчество народа и подменила народ, развитие пошло вспять. Отвечая на вопрос о том, «Какая же причина такого странного обратного прогресса?», И.С. Аксаков пришел к выводу о том, что основная причина противоречащего всему ходу мировой истории развития России заключается в отсутствии между государством и землею «среды, которую мы называем обществом и которая — независимою духовною деятельностью народного самосознания — могла бы придать силу земской стихии и сдержать напор государственного начала…» (40). Иначе говоря, причина в том, что народ не перешел от ступени непосредственного бытия к более высокой ступени — осознанного бытия.
Используя антитезу ряда важных для славянофилов понятий — «рабство» и «свобода», «жизнь» и «застой», «земля» и «государство» — И.С. Аксаков своей теорией «обратного прогресса» опровергает стереотипное, насаждавшееся со времен Петра I представление о благотворности перемен, о величии реформ, и приходит к мысли о важности независимой от государства духовной деятельности «общества» — народа самосознающего. Свою «теорию общества» И.С. Аксаков строит, опираясь на концепцию К.С. Аксакова (41), выделившего две главные составляющие русской общественной жизни — «Землю» и «Государство» («народ» и «правительство»), констатируя разрыв между ними, пытаясь показать пути возможного восстановления утраченной целостности народного организма.
Понятие «общества» употребляется И.С. Аксаковым не в привычном смысле объединения людей по образу жизни, занятию или для осуществления какой-либо цели; и не в самом широком смысле, когда значение этого слова совпадает со значением слова «народ». В свое время К.С. Аксаков определял «общество» как «союз людей, основанный непременно на единстве верований, убеждений, на единстве нравственных начал» (42). Для И.С. Аксакова «общество» — это среда, слой мыслящих людей, духовно высокоразвитых и осознающих свою задачу по отношению к народу, это, по большому счету, слой людей, имеющих национально-консервативные взгляды (43). Общество — это «народ самосознающий». Понятие «народ» рассматривается И.С. Аксаковым в двух смыслах — широком, когда этим термином обозначается «все население известной страны, представляющее целостность нравственную и физическую, единство происхождения и предания, единый общий тип физический и духовный», и узком, когда под этим термином понимается простой народ, «то народное множество, которое живет жизнью непосредственной» (44). По мысли И.С. Аксакова, простой народ является хранителем духовной особенности своей национальности. Согласно его представлениям, народ не является простой суммой составляющих его людей, он предстает как цельный духовный организм, живущий, действующий и мыслящий самостоятельно. Когда отдельные люди постигают личным сознанием мысль, выработанную народным творчеством, народ поднимается на новую ступень в своей жизни — ступень народного самосознания. По сути, И.С. Аксаков создает социально-политическую схему, где, с одной стороны — народ, в его непосредственном бытии, с другой — государство, как его внешнее определение, а между ними — общество (45). Отсутствие общества приводит к гипертрофии государственного начала, которое подвергает искажению и регламентации народную жизнь.
Рассматривая деятельность самосознания в качестве основной функции общества, Аксаков-исследователь не оставляет без внимания и внешнюю область жизни народа — сферу деятельности гражданского местного самоуправления. По славянофильской традиции для обозначения этой области деятельности народа, чтобы отличить ее от правительственной и государственной, Аксаков использует термин «Земство» (46). Как и все славянофилы, И.С. Аксаков проводил границу, разделяющую власть и «землю», или народ. Государство в его концепции наделялось всей полнотой политической власти, не ограниченной ни конституцией, ни парламентом; единственным ограничением было традиционное для славянофилов требование уважения гражданских свобод народа. При этом, интерпретируя взаимоотношения «государства» и «земли», И.С. Аксаков шел дальше тех неопределенных обобщений, которыми ограничивались его соратники. В отличие от них, он не идеализировал народ России и не считал, что тот содержит «в своей душе» секрет некой высшей правды, потерянной для образованных людей. Не разделял он и того мнения, что народ, якобы сам по себе способен создать в России действительно национальную культуру. Безграмотный и вследствие этого пассивный в культурном отношении, русский народ представлялся ему нацией в потенции. Для того чтобы эта нация могла стать реальностью, народу необходимо было поднять себя на более высокий уровень «общества» — народа самосознающего и выполняющего функцию гражданского самоуправления (47). Подъем на этот уровень сознания, как считал Аксаков, невозможен без ряда гражданских свобод: активное «общество» может быть создано «пассивным» народом только в том случае, если ему позволят образовывать себя не «сверху», а «снизу», предоставят свободу проведения дискуссий и экспериментаторства в рамках местного самоуправления (48).
Самоуправление России, понимаемое как местные правительственные центры, с которыми центральная власть делится своими полномочиями для эффективного управления страной, представляется в 1860-е гг. И.С. Аксакову по существу принадлежащим сфере чисто государственной. Опираясь на исторические факты, он показывает, что простой народ всегда смотрел на такую «общественную службу» как на тяжкую повинность. Однако гораздо больше беспокоит его иная опасность — он полагает, что насаждаемые «сверху» формы общественного самоуправления способствуют разрушающему проникновению казенного формализма в недра общественного быта (49).
Взгляды И.С. Аксакова на земство и самоуправление претерпели с течением времени ряд существенных изменений. Анализ его поздних работ позволяет сделать вывод о том, что в идеале он рассматривал земство как самостоятельное учреждение, местное самоуправление как выражение общественной мысли и интересов (50). Важность местного самоуправления, по И.С. Аксакову, обусловливается необходимостью учесть разнообразные потребности всех местностей, а задача государства — следить за тем, чтобы местный эгоизм не вредил интересам целого, чтобы права отдельной личности не попирались деспотизмом местного общества. В русле размышлений старшего брата, И.С. Аксаков полагал, что на Руси целью правительства всегда была охрана интересов черного люда, «сирот государевых», земщины в строгом смысле этого слова. В качестве базовой ячейки местного самоуправления И.С. Аксаков рассматривал сельское общество, как органическую, сословную, территориальную и хозяйственную единицу. И в этом смысле он уже склонен оценивать крестьянство как «настоящую политическую силу» (51). Сложившуюся структуру местного самоуправления И.С. Аксаков не рассматривал как данность, он призывал исследовать действительные потребности населения в различных местностях, и с учетом этих потребностей, ее реформировать (52).
Таким образом, И.С. Аксаков активно развивал идею гармоничного сочетания самодержавной власти и самоуправляющейся местной жизни. Специфический русский путь государственного развития для него заключался в формуле: «Самоуправляющаяся местная земля с самодержавным царем во главе — вот русский политический идеал» (53). По большому счету, И.С. Аксаков своей «теорией общества» пытался доказать, что национальное развитие России может совершаться по верному «русскому» пути без задержек и набирать силу, если правительство будет опираться на инициативы и энтузиазм просвещенной части граждан, а не на полицейские репрессии и бюрократический формализм.
Взглядам Аксакова был присущ резко критический настрой и по отношению к современному ему бюрократическому самодержавию. О крайности критического настроя Аксакова свидетельствует хотя бы то, что, по его мнению, «апостолами» отвлеченного отношения и презрения к народу в России являются революционеры - «отступники русской народности» и ... петербургская власть, которые вредят народу с разных, противоположных концов: «пульса народной жизни, этой души народной не ведают, не чтут, не слышат, не понимают лишь петербургские дипломаты с бюрократической канцелярией, да наши убогие умом и душою, вольные и невольные отступники русской народности»108.
Основания для подобных заявлений у Аксакова были вполне существенные. Дело не только в том, что критика бюрократии, сваливание всех ошибок власти на бюрократию - давняя российская традиция, дань которой вынужден был отдать и Аксаков. Дело также не только и не столько в том, что обвинения чиновничества в произволе и нарушении государственных законов были вполне справедливы. Дело в том, что во второй половине XIX века управленческий аппарат рос чрезвычайно быстро, усиливая в обществе бюрократизацию, коррумпированность, неэффективность управления, поглощение аппаратом огромных денежных средств. Особую роль в этих процессах сыграло то обстоятельство, что реформы 1961-1864 годов были проведены «сверху» руками чиновничества, во многом оттеснившего дворянство от управления. Одновременно произошла «плебеизация» чиновничества. Доля дворян-помещиков уменьшилась даже среди высшей бюрократии109. Бюрократия после 1861 года превратилась в значительную силу, действующую во многом самостоятельно, руководствуясь своими корпоративными интересами. Усложнение задач управления привело к возрастанию роли технических специалистов, имеющих соответствующее образование. Многие из таких технических специалистов вышли из социальных низов. В свою очередь, дворяне, утратившие свое прежнее значение первенствующего сословия, часто не могли в новых условиях выдвинуться на государственной службе.
Неприязнь к бюрократии у большинства дворян была совершенно искренняя. Многие консерваторы, находящиеся на службе государству, также совершенно искренне осуждали бюрократию110. Волокита, коррупция, пренебрежение прямыми обязанностями, характерные для российского чиновничества бросались в глаза всем, кто с этим чиновничеством так или иначе сталкивался. Умение бюрократии доводить до абсурда правительственные распоряжения, саботировать государственные мероприятия, подрывало авторитет власти в глазах общества. Наконец, личные конфликты издателей, писателей, и многих, болеющих о судьбе России людей, с различными влиятельными деятелями, министрами и т.п. -все это давало убедительные доводы консерваторам для критических суждений о самостоятельной и во многом враждебной самодержавию роли бюрократии.
Так и Аксаков, не понаслышке знающий государственную службу111, на протяжении всей своей творческой деятельности резко критиковал бюрократические порядки. Начало этой теме было положено уже в первой славянофильской по духу статье Аксакова 1849 года «О служебной деятельности в России (письмо к чиновнику)», в которой чиновник по особым поручениям И.С. Аксаков прямо заявлял: «Служебная деятельность в России лишена всякой жизненной почвы. Она есть высшее выражение формализма... Мы совершенно оторваны от живой жизни и народа»112. Подобный формализм приводит к серьезным негативным социально-политическим последствиям. Так, в статье «О судебной реформе» 1862 года Аксаков пишет о «несочувствии» народном «к суду формальному, основанному на одной формальной, внешней, а не на живой, нравственной
XIX столетие стало веком национального самосознания . Если прежде этническая идентичность смешивалась с вероисповеданием и подданством (а в традиционном обществе также с племенной и клановой принадлежностью), 199 т-г то в новую эпоху этого стало уже недостаточно . Первыми к национальным проблемам обратились консерваторы. Это не было случайностью, так как другие ведущие политические идеологии того времени - космополитический по сути либерализм и интернационалистский социализм - оставляли эти проблемы на периферии своего внимания. Так, например, для философии Просвещения - основы либерализма - было характерно обращение к «естественному» человеку, независимому индивиду, свободному от государства, этноса и церкви. Космополитический характер либерализма приводил к тому, что для либеральной мысли с ее упором на негативную свободу («свободу от...») национальные проблемы существовали только в виде преследований государством индивидов по национальному признаку, во всем остальном либерализм был «выше» национального. Более того, если национализм стремился защитить экономические, политические и культурные интересы господствующей нации, отстаивая принципы сильной государственной власти в политике, покровительственную систему в экономике, объединение диаспоры, то либерализм, напротив, выступал за сведение государственного вмешательства в экономическую и общественную жизнь к минимуму, отстаивал ликвидацию не только сословных, но и национальных различий.
В свою очередь, социалистическая мысль XIX века была интернационалистской. Для социалистов и коммунистов всех мастей классовая принадлежность была несравненно более значима, чем национальная. Конечно, они не игнорировали национальные проблемы и противоречия, но считали их подчиненными по сравнению с борьбой рабочего класса. Поддерживая национально-освободительные движения (ирландцев, поляков, итальянцев, венгров и других народов), они считали, что национальные революции будут способствовать классовой революции пролетариата. При этом для всех социалистов и коммунистов того времени было характерным отношение к существованию различных наций как к временному явлению, поскольку в будущем человечество будет единым обществом, в котором исчезнут национальные различия.
В отличие от универсальных и интернациональных идеологий социализма или либерализма, консерватизм всегда представляет собой сугубо национальное явление, что с присущей ему прямотой четко сформулировал еще К.Н. Леонтьев: «... охранение у всякой нации свое, у турка - турецкое, у англичанина - английское, у русского - русское; а либерализм у всех один».200 Для консерватизма, ключевой принцип которого - конкретность против универсализма, нация есть такая же общность, как государство, церковь, правящая элита. Нужно отметить то обстоятельство, что в России XIX века народники и либералы уделяли самое пристальное внимание социальным проблемам страны, но игнорировали этнический аспект жизни государствообразующей нации. Только консерваторы обращали внимание на русский вопрос как на национальный.
В пореформенной России многие мыслители уделяли пристальное внимание «народности», являющейся составной частью идеологемы «православие, самодержавие, народность»201.
Однако идея «народности», ставшая чуть позже элементом знаменитой уваровской «формулы» и предметом дискуссий, рождается в России намного раньше, на рубеже XVIII и XIX веков. Не вдаваясь в подробности, отметим ряд существенных, на наш взгляд, моментов, касающихся этой «триединой формулы» и особенно термина и идеи «народности» как части этой формулы.
Обычно возникновение формулы или теории официальной народности относят к 1840-м годам и даже указывают точную дату автора и адрес - 1843 год, Уваров, «Десятилетие Министерства Народного Просвещения». Даже если признать, что единственным автором этой теории является С.С. Уваров, то одномоментность возникновения триады «православие, самодержавие, народность» даже в рамках творческой деятельности одного человека - в нашем случае Уварова, - как нам кажется, не представляется возможным202. Так, термин «народность» имел сложную историю утверждения в общественном сознании. Вопрос о «народности», прежде всего как признаке литературы, возникает как «воспроизведение» в литературе образа мыслей народа. Некоторые исследователи связывают возникновение термина с творчеством Н.М. Карамзина, другие его «родителем» считают П.А. Вяземского. А декабрист М.С. Лунин утверждал даже, что сама формула «самодержавие, православие, народность» была впервые произнесена за 50 лет до Уварова одним из профессоров Московского университета
Что же касается содержания термина, то и здесь все так же неоднозначно. Еще А.С. Пушкин сетовал на то, что «с некоторых пор вошло в обыкновение говорить о народности, жаловаться на отсутствие народности,., но никто не думал определить, что разумеет он под словом «народность»
При ознакомлении с работами И.С. Аксакова, в которых он развивал идею общества, становится понятным, что также как, например, во взглядах на самобытность истории России, в создании своей «теории общества» мыслитель во многом опирался на разработки брата - К.С. Аксакова, но при этом в ряде моментов значительно корректировал их.
В основе общественной жизни К.С. Аксаков выделил две главные составляющие - «землю» и «государство» («народ» и «правительство») первой из которых в русской истории принадлежало, согласно его представлениям, право мнения и слова, второй - неограниченное право действия и закона: «действие - право государево, мнение - право страны» . В сферу деятельности государства входит обеспечение безопасности, вопросы законодательства и судопроизводство. «Государево дело», - писал К.С. Аксаков, - «все дело управления государственного, и внешнего и внутреннего, - и по преимуществу дело военное, как самое яркое выражение государственной силы». В этой связи Аксаков предлагает замечательный образ «стражи, охраняющей храм, где совершается богослужение» («стража» лее здесь - правительство, а молится - народ) . В земском же ведении оказывается быт народа, понимаемый как обеспечение материального благосостояния и духовная, общественная его жизнь. «Земское дело», по Аксакову, «весь быт народный, вся жизнь народа, куда относится, кроме духовной, общественной его жизни и материальное его благосостояние: земледелие, промышленность, торговля»256.
Согласно воззрениям К.С. Аксакова, с которыми солидаризовался А. С. Хомяков, политические отношения в обществе являются второстепенными, народ не имеет властных устремлений. Огромную роль в отношениях «земли» и «государства» играет общественное мнение. «Самостоятельное отношение безвластного народа к полновластному государству есть только одно: общественное мнение, - указывал Аксаков. - В общественном или народном мнении нет политического элемента, нет другой силы, кроме нравственной, следовательно, нет и принудительного свойства, противоположного нравственной силе. В общественном мнении (разумеется, выражающем себя гласно) видит государство, чего желает страна, как понимает она свое значение, какие ее нравственные требования, и чем, следовательно, должно руководствоваться государство, ибо цель его -способствовать стране исполнить свое призвание. Охранение свободы общественного мнения, как нравственной деятельности страны, есть, таким образом, одна из обязанностей государства...Общественноемнение - вот чем самостоятельно может и должен служить народ своему правительству, и вот та живая, нравственная и нисколько не политическая связь, которая может и должна быть между народом и правительством»257. Ярчайшим примером такой связи являются, по мнению К.С. Аксакова, Земские соборы, состоявшие из выборных от всех сословий России. Такой, изначально сложившийся на Руси союз земли и государства, был разрушен в петербургский период истории России, когда государство стало вмешиваться в дела общества. Славянофилы видели задачу в восстановлении этого союза, они мечтали о «дружной» работе «земли» и «государства», о «полных доверенности отношений» народа и правительства.
Авторитетный исследователь творчества И.С. Аксакова Н.И. Цимбаев отметил возникновение у него интереса к «обществу» еще в 1850-е годы. В то время под «обществом» он понимал среду, в которой происходит разработка идей, определяющих развитие России. «В 1850-е годы И.Аксаков видел в «обществе», составленном из представителей «мыслящего класса», некую альтернативу учению своего брата о «земле» и «государстве» и был далек от мысли соединить эти теории».258 В начале 1860-х годов Аксаковым была разработана новая теория, синтезировавшая эти воззрения.
Весной 1862 года И.С. Аксаков опубликовал в газете «День» серию статей «О взаимном отношении народа, государства и общества», в которых ввел в традиционную славянофильскую схему «земли» и «государства» новую действующую силу - «общество». В письме к Ю. Ф. Самарину от 22 марта 1862 года он писал: «Эти статьи восполняют некоторый пробел в славянофильском учении Константина о государстве и земле. Там не было места обществу, литературе, работе самосознания. Непосредственность народного бытия и деятельность сознания, безличность единиц, народ составляющих, и личная деятельность их в обществе - все это не было высказано, а потому сбивало с толку публику и читателей; потому что понятия эти и представления, как не разграниченные, постоянно смешивались. В представлении нашем о допетровской Руси нет места обществу, да и вообще нет места всем этим вопросам».
2 вопрос
Аксаков был за отмену крепостного права с наделением крестьян землей.
Будучи руководителем Московского славянского комитета, являлся
консолидатором помощи в борьбе балканских народов против гнета Турции, а во
время Русско-турецкой войны 1877-1878 гг. собирал средства и организовывал
отправку оружия болгарским дружинам.
Иван Сергеевич вышел из известной патриархальной и культурной семьи, в
которой чтились традиции православия. При этом он не терял пытливого
интереса к догматам других конфессий и их носителям, к философии и
естественно-научным изысканиям своего времени. Об этом, например, говорят
книги из библиотеки Аксакова: М.М. Стасюлевич. "Опыт исторического обзора
главных систем философии истории". - СПб., 1866; L. Farley. "Turks and
christians". - London, 1876; Н.А. Сергиевский. "Творение мира и человека:
Изъяснение библейской истории в связи с естественною историею". - М., 1883.
3 вопрос
Славянофил, «правдиво-истинный» мыслитель. Аксаков сочетал в своих воззрениях монархизм с критикой государственной власти, утверждая, что «Государство, конечно, необходимо, но не следует верить в него как в единственную цель и полнейшую норму человечества. Общественный и личный идеал человечества стоит выше всякого… государства, точно так, как совесть и внутренняя правда стоят выше закона и правды внешней».[4]
Общественная деятельность и теоретические построения Ивана Аксакова отразили своеобразие роли и места славянофильского учения в социальной и культурной ситуации пореформенной России 1860--1880 гг. И. Аксаков пытался осмыслить новые тенденции русской общественной жизни в свете религиозно-философских идей своего брата и “старших” славянофилов -- А.С. Хомякова и И.В. Киреевского. Славянофилы надеялись, что крестьянская реформа приведет к сближению сословий в России, а институт “земства” будет способствовать возвращению той гармонии общественных отношений, которая, по их мнению, была характерна для допетровской Руси. Уже в 1861 г. И. Аксаков писал, что “дальнейшее существование дворянского сословия на прежних основаниях, после великого дела 19 февраля 1861 г., невозможно”. Он выражал надежду, что в земстве возникнет “взаимный союз” крестьян-общинников и дворян-землевладельцев. Как и Ю.Ф. Самарин, И. Аксаков видел в крестьянской реформе начало осуществления социальных прогнозов славянофилов и, соответственно, говорил о реформе как о “громаднейшей социальной революции”;
В начале 1862 г. им был предложен проект самоупразднения дворянства как сословия, “отмены всех искусственных разделений сословий” и распространения дворянских привилегий на все сословия России.
Как и у других славянофилов, у И. Аксакова монархизм и антиконституционализм сочетались с признанием необходимости политических свобод для личности и общества (свобода слова, печати, совести).
Чувствуя себя преемником “старших” славянофилов и действуя в ситуации, когда практическая осуществимость их религиозно-нравственных идеалов представлялась все более и более сложной, И. Аксаков, продолжая спор с рационализмом (“логическим знанием, отрешенным от нравственного начала”), вынужден был отстаивать уже саму славянофильскую веру в действенность христианских ценностей и идеалов в реальном культурно-историческом процессе. “Нельзя не поражаться узкостью и ограниченностью понимания сторонниками “современного прогресса” мировой задачи христианства: то взваливают на него ответственность -- зачем в течение почти двух тысяч лет оно не водворило на земле всеобщего благополучия, -- то обвиняют его в непрактичности, в том, что христианский идеал стоит вне действительной исторической жизни человечества... В том-то и дело, что идеал христианский вечен, вне условий места и времени... не укладывается в жизнь, всегда выше ее, не мирится с нею, вечно будит и будит человеческое общество и стремит его вперед и вперед”.
Иван Аксаков уже в середине 1860-х гг. отказался, от своей идеи, сочтя, что в России “общество” оказалось “бессильным”, так и не стало “народною интеллигенцией в высшем смысле этого слова”. Единственными представителями российского образованного слоя, верными “народным началам”, он признал самих славянофилов. Однако у него в 1870--1880 гг. оставалось немного надежд на то, что завет Хомякова “завоевать Россию, овладеть обществом” может быть еще осуществлен. Пессимистический вывод сделал И. Аксаков, переживший распад славянофильского кружка: “И где общество? И какие у общества православной России церковные, политические, социальные -- русские идеалы? Наше старое общество разлагается, и нового мы еще не видим. Потому что к старому обществу должны мы отнести и все наше молодое поколение, в котором нет ничего, кроме более искренней и энергичной силы отрицания”.
4 вопрос
Увы...
Увы, не в лучшем — в худшем положении мы ныне, сто с лишним лет спустя. Выросли целые поколения русских, оторванные от корней. В 90-е годы во второй раз в XX веке в России победила нерусская власть, обслуживаемая откровенно антирусской русскоязычной интеллигенцией. Но не о ней сейчас речь. Речь о тех, вроде бы русских по крови, интеллигентах, кто духовно облагораживал, обустраивал и сейчас продолжает облагораживать новый режим, — о так называемой интеллигенции, которая сама о себе бессовестно, впрочем, еще в позапрошлом веке, придумала легенду, что она — совесть народа, не спросив народ, считает ли он так... За редким исключением, после некоторой растерянности она тоже бросилась угождать очередной власти, это тем более гнусно, что новая власть, в отличие от прежней, коммунистической, силой не заставляла этого делать, более того, не очень-то нуждалась в этом. И потому цинично-снисходительно принимала эти книксены.
Увы, парадокса тут никакого нет. У «народных» и «заслуженных» это уже в крови. Больно и стыдно было на них смотреть во время ельцинских выборов — как они старались в одном строю с ворами в законе и вне закона, как выпрыгивали из штанов и юбок. И непременно, чтобы их рвение заметили, а потом отблагодарили! Но отблагодарили не прямо, а мягко, интеллигентно. Чтобы в нужный момент можно было встать как бы несколько в оппозицию, мало ли что. Это в какой-то мере было бы простительно, если бы они это делали по политическим или нравственным убеждениям. Но ведь они не хуже других понимали, что толкают народ выбирать в «цари» человека, на котором висит тень беловежского антиславянского, антирусского, антироссийского сговора. К тому же больного, уже давно неспособного управлять страной.
Россия ныне стоит перед страшным, может быть, уже свершившимся выбором. Положение наше куда страшнее, чем большинству из нас представляется. Дело даже не в разрушенной экономике и разложенной армии. Дело гораздо глубже: в самые беспросветные годы гонения, в том числе при большевиках, церковь была более церковью, чем ныне. Не остались ли уже от нее лишь внешние обрядовые одежды? Не потому ли она так поддерживается нынешней мафиозно-финансовой властью в тайне от тысяч рядовых священников и уж тем более прихожан? Не стала ли она уже тоже одной из ячеек вездесущего масонского ордена-спрута?.. Определяя нынешнюю трагедию России, мы, невольно или специально смещая акценты и тем самым уводя от истины, акцентируем на обнищании народа, половина которого в результате новой революции оказалась за чертой бедности. Но как раз в этом смысле Россия знавала времена и пострашнее, но народ не рассматривал их как конечно трагические. Потому как у него была внутренняя идея. Он знал, что это беда временная. Что у него есть будущее, которое прежде всего от него, народа, и зависит. Только надо на время, ради этого будущего, затянуть пояса. Народ русский ныне вымирает не от голода — прямо скажем, голода в стране нет, это не более как треп вчерашних партноменклатурных функционеров, народ вымирает даже не от алкоголизма и наркомании, а от безнадежности, бессмысленности своего существования, что его повели по чужим, не русским путям к не русским конечным целям. Дайте ему надежду, верните ему национальную идею, о которой нынешние правители стесняются даже упоминать или сводят ее к насыщенности рынка памперсами и сникерсами, и он накормит не только себя, но и, как раньше, еще полсвета. В России всегда коренным вопросом был вопрос земли. Сколько веков русский крестьянин мечтал о ней! И вот сейчас, пожалуйста, вроде бы бери ее сколько хочешь. А он не хочет брать. И не только потому, что в результате всех революций и контрреволюций источены его жизненные силы, но и потому, что земля для него не просто предмет купли-продажи, а нечто более святое, а вот это святое у него и отобрали...
Что дальше будет? Что мы заслужили. Поживем — увидим. Гадать не будем. Сейчас речь лишь о том, что так называемая русская интеллигенция, в очередной раз польстившись, как ныне говорят, на халяву, или, точнее сказать, поставив во главу угла совсем не православный, чуждый русской сути принцип — живем-то один раз, — в большинстве своем предала народ, из которого вышла, как оказалось, в прямом смысле этого слова. При всей незначительности влияния ее на судьбы России какую-то, пусть и самую ничтожную роль, народно-дворовая интеллигенция на выборах власти сыграла. Она лишний раз доказала, что она не только не совесть народа, а, за редкими исключениями, лишь грязная пена на перекатах народной судьбы.
Выборы—96 скоро забыли, потому что на смену пришли более суровые и гнусные времена. Были проедены и не очень-то уж стоящие ныне тридцать сребреников, за которые народно-дворовые артисты продались, и вот тогда-то у некоторых из них наступило тяжелое похмелье: кого мы выбрали?! — но было уже поздно. В волчьей схватке за власть о них забыли. И вот некоторые вспомнили о многострадальном русском народе, вот тогда они снова стали липнуть к оппозиции, громко кричать, в надежде, что к ним прислушаются, ведь они совесть народа. А народ уже никого не слушает...
Но я был бы не нрав, если бы закончил свое слово об интеллигенции на этой безнадежной ноте, хотя дело наше более чем безнадежное. Есть сотни и тысячи других, в том числе священников, учителей и артистов, которые не мельтешат на телевидении, не потому, что они бесталанны, а потому, что их туда не пускают по причине, что они не лгут. Что их объединяет с народно-дворовыми артистами? То, что им (и их семьям) тоже хочется есть. И что они живут, в общем-то, по тому же принципу: «Живем-то один раз!!!». Только с обратным смыслом: раз живем один раз, то совесть свою продавать преступно, потому как мы ответственны как перед Богом, так и перед народом…
1 марта 1881 года был убит царь Александр II.
Потрясенный И. С. Аксаков на экстренном собрании Славянского благотворительного комитета выступил с речью: «...Это суд Божий творится над нами. Это сам Бог, живущий в истории, ниспосылает нам свое страшное откровение, перед Его лицом мы стоим, позванные к ответу... Какой же ответ мы даем, мы дадим?.. Пусть, пусть испытует каждый сам свою совесть: нет ли и его доли участия в той скверне, за которую карает нас Бог и которою запятналась перед всем миром наша земля?
Нечего себя обманывать. Мы подошли к самому краю бездны. Еще шаг в том направлении, в котором с таким преступным легкомыслием мы двигались до сих пор — в кровавый хаос!.. Кто же дерзнул осквернить грехом русскую землю, осрамить, опозорить русский народ, да еще во имя народа, и не только надругаться над ним, но и распоряжаться его историческими судьбами?
Кто же они? Одна ли горсть злодеев — бессмысленных, лютых, одержимых демоном разрушения? Откуда же она завелась на нашей земле? Спросим себя строго по совести, не есть ли она продукт той духовной измены, того отступничества от народности, в котором повинны более или менее мы все — так называемая интеллигенция? Если она не что иное, как логическое, крайнее выражение того самого западничества, которым уже с времен Петра снедаемо как недугом и наше правительство, и наше общество, — которое искажает все отправления нашего государственного организма, ослабляет и уже ослабило живое творчество духовных начал, таящихся в глубине народного духа? Ибо мы не удовольствовались теми сокровищами знания и науки, которыми богата Европа, но и приобщились самому ее духу, воспитанному в ней ее историей, ее религией, — сотворили из нее себе кумира. Поклонились ее богам, устремились к ее идеалам. Мы отвернулись от своей трапезы, пошли на пир чужой, и вот вкушаем и похмелье в чужом пиру! На кого же сетовать?..»
«Великая» русская интеллигенция, уходя от ответственности, привыкла искать причины российской трагедии только вовне, в том числе в происках жидомасонства. Так легче договориться со своей совестью. И. С. Аксаков же прямо сказал: нельзя путать следствие с первопричиной. А первопричина — это прежде всего отпадение русской интеллигенции от Бога. Он писал: «Но христианин не может просто перестать быть христианином; он то и дело будет бороться со своим бывшим Богом и в самом себе и вокруг себя; он не перестанет вечно бунтовать против начала, которым проникнуто все существо исторических современных обществ, бунтовать — непременно озлобленно — везде и всюду. Попирать все, что этим началом освящалось в мире. Поэтому окончательный удел всякого христианского, отрекшегося от Бога общества — бунт и революция. Но бунт ничего не созидает, и общество, положившее революционный принцип в основание своего развития, должно неминуемо, от революции к революции, дойти до анархии, до совершенного самоотрицания и самозаклания...».
Он далеко вперед видел. Перечитывая его послание-предупреждение «К сербам», поражаешься: в нем предугадана будущая трагедия конца XX века: «Мы знаем, что после испытаний, через которые вы уже прошли, предстоят вам другие испытания, не менее опасные... Свобода, величайшее благо для народов, налагает на них в то же время великие обязанности; ибо многое прощается им во время рабства, ради самого рабства, и извиняется в них бедственным влиянием чужеземного ига. Свобода удваивает для людей и для народов их ответственность перед людьми и перед Богом. С другой стороны, счастье и благоденствие преисполнены соблазна, и многие, сохранившие достоинство в несчастьях, предались искушениям, когда видимое несчастье от них удалилось и, заслужив Бога наказанье, навлекли на себя бедствия хуже тех, от которых уже избавились. Всякие внешние и случайные несчастья могут быть легко побеждены. Часто же, испытывая народную силу, они еще укрепляют и воспитывают для будущей славы; но пороки слабости, вкравшиеся в жизнь и душу народа, раздваивают его внутреннюю сущность, подрывают в нем всякое живое начало, делаются для него источником болезней неисцелимых, готовят ему гибель в самые, по-видимому, цветущие его годы благоденствия и преуспеяния. Поэтому да дозволено будет нам, нашим братьям, любящим вас любовью глубокой и искренней и болеющим душевно при всякой мысли о каком-либо зле, могущем вас постигнуть, обратиться к вам с некоторыми предостережениями и советами... Мы старше вас в действующей истории, мы прошли более разнообразные, хотя не более тяжелые испытания и просим Бога, чтобы опытность наша, слишком дорого купленная, послужила нашим братьям в пользу и чтоб наши многочисленные ошибки предостерегли их от опасностей, часто невидимых и обманчивых в своем начале, но гибельных в своих последствиях; ибо опасности для всякого народа зарождаются в нем самом и истекают часто из начал самых благородных и чистых, но не ясно осознанных или слишком односторонне развитых...
Первая и величайшая опасность, сопровождающая всякую славу и всякий успех, заключается в гордости...».
Все, что мы ныне имеем со славянами и между славянами, все, что мы ныне имеем с Россией, — печальный результат и того, что век с лишним назад не прислушались к И. С. Аксакову. Он уже тогда явственно видел, какие беды могут встать перед нами, если мы не просто будем врозь, а если нас к тому же разделит гордыня или взаимная подозрительность. Об этом в то время с горечью писал и другой великий славянин, Ф. М. Достоевский: «Но, увы, чуть ли не вся интеллигенция райи (райя — презрительная кличка христианских подданных Оттоманской империи, буквально: стадо. — М. Ч.) хоть и зовет Россию на помощь, но боится ее, может быть, столько же, сколько и турок: «Хоть и освободит нас Россия от турок, но поглотит нас и, «больной человек», не даст развиться нашим национальностям» — вот их неподвижная идея, отравляющая все их надежды! А сверх того у них и теперь уже сильней разгораются между собой национальные соперничества; начались они, чуть лишь просиял для них первый луч образования». И еще: «Выгода России не в захвате славянских провинций, а в искренней и горячей заботе о них и покровительстве им. В братском единении с ними... Одной материальной выгодой, одним «хлебом» — такой высокий организм, как Россия, не может удовлетвориться. И это не идеал и не фраза: ответ на это — весь русский народ и все движение его в этом году. Движение почти беспримерное в других народах по своему самоотвержению и бескорыстию, по благоговейной религиозной жажде пострадать за правое дело... Славянское дело во что бы то ни стало должно было наконец начаться... Но если уж началось славянское дело, то кто, как не Россия, должна была встать во главе его. В том назначение России... Русские уйдут, но великая идея останется. Великий дух русский оставит следы в их душах — и на русской крови, за них пролитой, вырастет и их доблесть. Ведь убедятся же они когда-нибудь, что помощь русская была бескорыстная и что никто из русских, убитых за них, и не думал их захватывать!»
Боже мой, теперь-то, через сто с лишним лет, неужели братья-славяне не убедились, что помощь русская была бескорыстной?! Но режет кому-то глаза эта великая очевидность: мне показывают одну из российских демократических газет со статьей, цинично доказывающей, что не было никакого освободительного похода на Балканы, была обыкновенная российская экспансия...
...Особенно трудными были последние годы И. С. Аксакова, он видел трагическую невозможность хотя бы частичного воплощения своих идеалов и, как следствие, чувствовал приближение великой беды. В декабре 1885 года нависла угроза закрытия его последней газеты «Русь». 26 января 1886 года он писал одному из своих корреспондентов: «Как трудно живется на Руси!.. Есть какой-то нравственный гнет, какое-то чувство нравственного измора, которое мешает жить, которое не даст установиться гармонии духа и тела, внутреннего и внешнего существования, фальшь и пошлость нашей общественной атмосферы и чувство безнадежности, беспроглядности давят на нас...».
В 1860–1880-е годы Аксаков стремился осмыслить новые тенденции общественной жизни пореформенной России в свете идей К.С.Аксакова и А.С.Хомякова. Аксаков надеялся, что крестьянская реформа приведет к сближению сословий в России, а институт земства будет способствовать восстановлению органичности общественных связей, характерной, по убеждению славянофилов, для истории Руси. Аксаков считал, что дальнейшее существование дворянского сословия после 1861 невозможно, и предложил проект самоупразднения дворянства как сословия, отмены всех «искусственных разделений сословий» и распространения дворянских привилегий на все сословия России. Идея самоупразднения дворянства была выдвинута Аксаковым в полемике с идеологами дворянского конституционализма. Аксаков вскоре утратил надежды на возможность быстрого достижения в России бессословной общественной гармонии, но продолжал выступать с критикой конституционализма. Требуемая либеральным дворянством конституция, по его убеждению, чужда народному духу и ведет к окончательному разрыву между народом и властью.
Как и у первых славянофилов, в воззрениях Аксакова монархизм сочетался с признанием необходимости личной и общественной свободы и несовершенства любых форм государственности: «Государство, конечно, необходимо, но не следует верить в него как в единственную цель и полнейшую норму человечества. Общественный и личный идеал человечества стоит выше всякого... государства, точно так, как совесть и внутренняя правда стоят выше закона и правды внешней». В начале 1860-х годов Аксаков формулирует идею «общества». На его взгляд, в России, покончившей с крепостным правом, развивается и крепнет новая социальная сила – «общество», «народ самосознающий» – по существу, народная интеллигенция, призванная преодолеть отчуждение между государством и народом. «Общество, – утверждал Аксаков, – объединяет людей всех сословий, оно есть сила именно социальная и духовная, а не политическая», и для нормального ее развития совершенно необходимы основные свободы (слова, печати, совести). Но уже в середине 1860-х годов, наблюдая за социальными процессами в стране, он приходит к выводу, что «общество» оказалось «бессильным», неспособным выполнить столь необходимую для России объединяющую и творческую миссию. Аксаков стремился следовать не только общественно-политическим, но и религиозно-философским идеям первых славянофилов, продолжил начатый его предшественниками спор с рационализмом, видя в нем логическое знание, «отрешенное от нравственного начала».
Сам Аксаков, человек мягкий в общении, был непримиримым врагом либерализма, заявляя: "Нет русского либерального направления, может быть только истинное и ложное, здоровое и вредное, направление русское и антирусское"; "либерализм - это пена взбаламученной мысли".