Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Сказание о Хочбаре, уздене из аула Гидатль,
о Кази-кумухском хане, о Хунзахском нуцале
и его дочери Саадат
С утра до полудня играла зурна,
С полудня послышался плач
Народная песня
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
В сердцах хунзахского Нуцала
И хана из Кази-Кумуха
То дружба громко ликовала,
А то вражда рычала глухо.
То пир у них, а то сраженье,
То тишина стоит полгода.
Менялись быстро отношенья,
Как на вершинах гор погода.
То вдруг сердца у них теплели
И был союз их так же тесен,
Как если б разные свирели
Вели одну и ту же песню.
То набегали хмуро тучи
И застилалась мглой округа,
И злой Нуцал и хан могучий
Точили сабли друг на друга.
Но наш рассказ берет начало,
Когда слились два этих рода.
Вино лилось, зурна звучала,
И смешивалось масло с медом.
То в честь Нуцала хан пирует –
И пьет вино и ест без страха,
А то в честь хана джигитуют
Джигиты около Хунзаха.
Гонец летит путем знакомым
Сказать, что гость уже в дороге.
Бычка свежуют возле дома,
Встречают гостя на пороге.
Грохочет эхо в дальних скалах,
Охотой угощают друга.
С охоты движутся устало
Нуцал и хан Кази-Кумуха.
За бурдюком вина однажды
Друзья сидели, словно братья.
Тут в верности поклялся каждый,
Соединились рук пожатья.
И укрепить родство при этом
Надумали, чтобы жить не споря,
– Ведь наши жены, по приметам,
Нам принесут подарки вскоре.
Раздастся детский смех в дому.
На радость нам достанется
Кому наследник, а кому
Наследница-красавица.
То будут радостные дни
Без горести, без жалобы...
Уже меняются они
Папахами, кинжалами.
Слова любви расточены,
И дети в те мгновения
Обручены, обречены
Еще до дня рождения.
– Так укрепим мы дружбу, хан.
– Так сильными, Нуцал, мы станем. –
И снова в пенистый бокал
Они впиваются устами.
– Едины будем и крепки,
Как пальцы, если крепко сжаты.
– Теперь не просто кунаки,
Теперь мы два родные брата.
Как сабли и как их ножны,
Что на одном ковре скрестились.
Как две певучие струны,
Что музыканту подчинились,
Мы будем песню петь одну –
И племя, что от войн устало,
Провозгласит на всю страну
Хвалу и хану и Нуцалу.
...И вот однажды, в день весны,
На плоских, белых крышах хана
Запели звонкие зурны
На все пространство Дагестана.
На кровлях выстрелы гремят,
Как будто вспыхивают звезды.
И залпы сорок раз подряд
В округе сотрясают воздух.
А над Хунзахом лишь дымок
Над кровлей вьется струйкой тонкой.
У хана сын, джигит, стрелок,
Нуцал – довольствуйся девчонкой.
Так рассудил аллах. Горька
И солона Нуцала чаша.
Коня не дарят иль быка,
А принесли тарелку каши.
Лишь стихотворец невпопад
Принес Нуцалу поздравленье,
Но тотчас в ту же дверь назад
Едва унес он сочиненье.
А дочке только есть да спать.
Позор, а ей и горя мало!
И плачет потихоньку мать,
Жена несчастного Нуцала.
А весть ползет во все концы,
До каждого доходит слуха.
И вот в пыли летят гонцы –
Посланцы из Кази-Кумуха.
Подарки хана по пятам
За ними следуют арбою.
И золотое было там,
Но было там и голубое.
Нуцала горечь смягчена.
Гонцы с обратной скачут вестью,
Что Саадат наречена
Кази-кумухская невеста!
Где дети, там и плач и смех,
Но путь повествованья длинен.
В горах кружится белый снег,
Дожди проходят по долине.
И расцветает до поры
Жених в суровом горном крае.
По эту сторону горы
Растет невеста молодая.
Там поясом затянут стан,
Кинжал на поясе свисает.
Здесь жемчуг из далеких стран
На девичьей груди сверкает.
Берите, пальчики, еще
Все кольца, серьги, самоцветы.
Идут к румянцу юных щек
И ожерелья и браслеты.
У юноши в уме другое –
Седло, ружье и пистолет.
Промчалось детство золотое,
Обоим уж по двадцать лет.
Своими семьями хранимы,
Растут они, обречены.
Их узы прочно и незримо
Отцовской дружбой скреплены.
Но уж ходило средь народа
В мечетях, в саклях, у гумна,
Что, как весенняя погода,
У ханов дружба неверна.
Когда спросили у Хочбара,
Лихой абрек ответил так:
– Цена у этого товара
В базарный день один пятак.
И засмеялся, и при всех,
Ничуть презренья не скрывая,
Он плюнул в ноги, плюнул вверх –
Мол, вот ему цена какая.
– Да, пятачок в большой базар
За их слова я дал бы, сжалясь. –
Так людям говорил Хочбар.
И был он прав, как оказалось.
2
То время было и минуло.
Гремела по горам война.
Горели гордые аулы,
Вода в ручьях текла красна.
У нас же скромная задача –
Вести сказание о том,
Что уж гонцы давно не скачут
Ни в ханский, ни в Нуцалов дом,
Охоты нет, пиров не слышно,
Забыты давние слова.
Народ судачил, так и вышло!
Молва, она всегда права.
Не знаю, по каким причинам
Распалась дружба двух мужчин.
Да я и не судья по чину,
Докапываться до причин.
Но изменил Нуцал решенье,
А дочь послушна и смирна.
Легко распалось обручение,
Как у цепочки два звена.
И вот уж к хану на рассвете
Везут отвергнутый калым,
Но в гневе хан подарки эти
Велел развеять со скалы.
Затем, что их хунзахцев руки
Касались, потны и грязны.
И унесли покорно слуги
Узлы, которым нет цены.
– Вы, скифских пленников потомки,
Что свой построили Хунзах,
Не отсидеться вам в сторонке
И не спастись нигде в горах!
– А вы, тех пленников собаки,
Что свой построили Кумух.
Хвалиться надо после драки,
Мы перебьем вас, словно мух.
Так и распалась эта дружба,
И обрученье, и венец.
А тут с известием похуже
В Кази-Кумух примчал гонец.
Да, отдается дочь Нуцала
(В расцвете девичья пора)
Сынку кумыкского Шамхала
В далекий Темир-Хан-Шура.
Да, ожерелья уж печально
Невеста меряет на грудь.
Да, уж прислужницы в молчанье
Невесту одевают в путь.
Но стойте, пиршествовать рано.
Доехать надобно сперва.
И засучают люди хана
Своих черкесок рукава.
– Эй вы! Заставы и засады
Повсюду ставьте на пути,
Завалы ставьте и отряды,
Чтоб ни проехать, ни пройти.
Эй, молодцы мои, герои,
Чтобы и птица не могла
Пройти над вашей головою,
Как оперенная стрела!
Теперь посмотрим, как проскочит
С невестой пышный фаэтон!
Как он меня объехать хочет,
Как Шишилик минует он!
Какая б ни была подмога,
Пусть все под саблями умрут.
Для Саадат одна дорога
Ко мне в Кумух, а не в Шуру.
Когда ж она посмотрит косо
И не захочет ехать к нам,
Пусть ей взлелеянные косы
Кривой отрежет ятаган.
Одну из кос в Хунзах пошлите,
Чтобы порадовать отца.
В Шуру другую отвезите
Для желторотого птенца.
3
Так хан сердитый приказал,
Мечтая о жестокой мести.
Но знал об этом и Нуцал,
Не спал ночей отец невесты.
Не спит и думает о том,
Как избежать беды и горя,
Как переправить фаэтон
До Темир-Хан-Шуры, до моря.
Как вокруг пальца обвести
От ярости слепого хана,
Да дочку целой довезти
До жениха ее Улана.
В тревоге и жених не спит,
Тоскует, веря и не веря:
«Неужто птичка долетит,
Не растеряв в дороге перья?
Как переедет по мостам
И как минует все ущелья?
И не пришлось бы плакать нам,
Когда готовится веселье?
Приедет ли живой она
Из горного, глухого края?
И не напрасно ли зурна
В моем дворце уже играет?
За ней вступают чередом
И бубна звон и звуки саза.
Не рано ли созвал я в дом
Гостей со всех концов Кавказа?
От дагестанских гордых скал,
Из Грузии, где светлы реки,
Певец и воин прискакал,
Приехали князья и беки.
Неужто, надо мной смеясь
И осквернив очаг почтенный,
Зурнач и бек, певец и князь
Покинут этот кров и стены?
Неужто зря горят костры
У дома под открытым небом,
Неужто зря кипят котлы
И добрые пекутся хлебы?
И насмеется хан сполна
Над молодой моей любовью?
И вместо красного вина
Придется угощаться кровью?
Хунзахцы мне должны привезть
Невесту и подарки с нею.
А здесь за жизнь ее и честь
Я постоять уже сумею».
...Не спит ночей седой Нуцал,
Глаз не смыкает до рассвета.
Всех стариков к себе созвал
Спросить их мудрого совета.
Один, чтоб саблею сверкнуть,
Ее из ножен вырвал резко.
– Друзья! Вот самый верный путь
От хана защищать невесту.
Но старец, ветх и убелен,
Заговорил, в сторонке сидя.
Немало крови видел он,
Немало свадеб перевидел,
Немало передумал дум
И не в одном бывал ауле.
– Острее сабли мудрый ум,
А хитрость повернее пули. –
Так он сказал. – Совет я дам.
Вы мимо вражеских заслонов
В Шуру по нескольким путям
Пошлите двадцать фаэтонов.
Красавиц выбрав молодых,
Их, как на свадьбу, нарядите,
Чадрой закройте лица их
И в фаэтоны посадите.
Прислужниц добрых всем назначь
По дюжине, как было раньше.
Пусть впереди идут зурнач,
Певец, плясун и барабанщик.
А так как свадьбе все равно
Пути не раз перегородят,
Пусть впереди несут вино,
Как встарь заведено в народе.
Вино пусть виночерпий льет
И людям рог подносит бычий,
Чтобы поздравить мог народ
Невесту, как велит обычай.
Саму ж невесту кое-как
В крестьянское оденьте платье
И на осле, что весь в репьях,
Как будто на базар отправьте.
Когда ж опасность позади
Останется, тогда невесту,
Пересадив и нарядив,
Легко доставите до места.
А там – ваалейкум ассалам,
Подарков разных не жалейте.
Жених навстречу выйдет к вам
И скажет – ассалам ваалейкум!
И что ж останется тогда
Кази-кумухскому владыке?
Скрипеть зубами от стыда
Под ваши свадебные крики.
Пускай в затылке он скребет,
Как тот охотник из рассказа,
Которому достался кот,
Хотя прицеливался в барса.
Об стол пусть бьется головой,
Как парень, если верить в байку,
Что вместо внучки молодой,
Не разглядев, похитил бабку.
Но, хитрый выслушав совет,
Собранье старцев загудело.
Старейшины сказали: – Нет!
Нам не подходит это дело.
Хоть мудрой эта речь была,
Но не к лицу и не пристало
В тряпье садиться на осла
Прекрасной дочери Нуцала.
Пока злословят без причин,
А уж тогда сживут со света.
В Хунзахе, скажут, нет мужчин,
И храбрецов в Хунзахе нету.
К тому же девушек других
Хан захватить спокойно может,
Но есть ведь матери у них
И есть отцы и братья тоже.
Хоть план разумен и хитер,
Не все рассчитано заранее:
Как отдадим своих сестер
В Кази-Кумух на поруганье?
У них ведь есть и стыд и честь,
И со счетов нельзя убрать их,
И право на защиту есть
Со стороны отцов и братьев.
Да и у нас в груди – сердца,
А не какие-то тряпицы.
Готовы биться до конца,
А перед ханом не склониться.
Или зазубрены клинки?
Или дрожат коленки в страхе?
На головах у нас платки
Иль настоящие папахи?
Гони, Нуцал, ты хитрецов
Подальше от ворот дворцовых,
А слушай истинных бойцов,
Сражаться за тебя готовых!
Нуцал в безмолвии внимал,
Как старцы спорили, отважась.
Два камня он в руках держал
И как бы сравнивал их тяжесть.
Потом, в раздумья погружен,
Оставив всех в недоуменье,
В покои удалился он,
Так и не высказав решенья.
Потом светильники задул,
Аллаху на ночь помолился,
И весь дворец, и весь аул
Во тьму ночную погрузился.
Лишь водопады со скалы
Вблизи уснувшего аула
Гремели под покровом мглы,
Сливая два протяжных гула.
О чем их давний разговор,
Какие в нем и быль и небыль?
О высях ли аварских гор,
Плечами подперевших небо?
Или о горестной судьбе
Племен враждующих кроваво?
Иль, может, о самих себе
И о своей судьбе неправой?
Близки, но все ж разделены...
И жадно слушает округа.
То ль вечно ссорятся они,
То ли страдают друг без друга.
4
Пронесся слух по гребням скал
И по всему Аваристану,
Что думу думает Нуцал
И днем и ночью непрестанно.
В большой беде Нуцалов дом.
По горным тропам, по извивам
Та весть попала чередом
В Гидатль, аул вольнолюбивый.
В ауле этом жил Хочбар,
С ним скрипка, сабля и отвага.
Лишь их в друзья себе он взял,
Без них Хочбар не делал шага.
И независим и удал
Делами славными своими.
Нуцал не понаслышке знал
Его прославленное имя.
Бесстрашно ездил, где хотел,
Не часто спал в своей постели,
А песни, что себе он пел,
Потом во всех аулах пели.
Не трепетал в родном краю
Перед владыками нимало,
И побеждал не раз в бою
Отборных воинов Нуцала,
И гнал их яростно назад,
Приехавших за сбором дани.
Боялись все они подряд
Его воинствующей длани.
От гидатлинцев много раз
Он отводил лихие беды.
О нем певцы, настроив саз,
Слагали песни и легенды.
Набеги, быстры и дерзки,
Он совершал в огне и громе,
И потрошил он сундуки
В Нуцаловом богатом доме.
Крал табуны, овец, стада
Иль через окна, в дом врываясь,
Он безо всякого стыда
Богатых похищал красавиц.
За женщин выкуп брал Хочбар,
А табуны, стада, отары
Он гидатлинцам раздавал,
Аульцам раздавал задаром.
А деньги на оружье шли:
Клинки, винтовки для народа,
Чтоб земляки его могли
Свою отстаивать свободу.
Нуцал ни хитростью не мог,
Ни силой сокрушить тот горный
Свободы гордый островок
Среди земель, ему покорных.
Хочбар немало снов прервал,
Богатым смерть и горе сея.
И обещал тогда Нуцал:
«Храбрец, что голову злодея
В мешке Нуцалу принесет,
Получит дорогую плату.
Тотчас мешок кровавый тот
Наполнят серебром и златом».
Но никакого узденя
Приманки не прельстили эти.
И снова белого коня
Хочбар седлает на рассвете.
Услышал дерзкий удалец
О ссоре злой Нуцала с ханом.
И вот к Нуцалу во дворец
Въезжает гостем он незваным.
Нуцал проснулся зол и хмур
И подивился: что за притча!
Так перед волком встал бы тур:
Мол, вот и я – твоя добыча.
Связать! И вмиг схватили цепко.
– Ага! Попался наконец! –
И цудахарской крепкой цепью
Опутан крепко молодец.
Конь уведен. Подругу саблю,
Отняв, куда-то унесли,
– Послушаем теперь, – сказали, –
Что запоешь, повесели!
Запой, повесели, бродяга. –
Но рассмеялся лишь абрек.
– Чему смеешься ты, однако,
В силки попавший человек?
Ты не взмахнешь крылами гордо,
Ты не стряхнешь неволи с плеч.
Уж два кинжала возле горла
Готовы голову отсечь.
Сейчас конец наступит жалкий,
У нас коротким будет суд.
И голову твою на палке
По всем аулам понесут.
– А я тому смеюсь, что утром,
Когда я был уже в седле,
Совет напутственный и мудрый
Мне дали люди в Гидатле.
Смотри, сказали мне, хунзахцы
Давно забыли уж про честь,
Они трусливы, словно зайцы,
На низкую способны месть.
Но я ответил, не поверю.
Они обычай свято чтут.
Как гостю, мне откроют двери,
Почет, как гостю, воздадут.
Я не арканом ночью пойман,
Не в плен захвачен на войне,
Я сам приехал добровольно
На белом собственном коне.
К тому ж по делу к вам приехал
И с предложеньем как-никак.
Я был для вас всегда абреком,
Сегодня я для вас – кунак.
А вам обычаи известны,
Они прошли через века.
Возможно ль, чтоб мужчина честный
Связал цепями кунака?
Про ваши тяжкие заботы
Издалека услышал я,
Забудем про былые счеты,
Хунзахцы, – вот рука моя!
Пусть вы разбойником и вором
Меня считали до сих пор.
Не дам бесчестьем и позором
Покрыть невесту наших гор.
Жестоки молодцы у хана,
Готовы к действиям они,
Но я нарушу эти планы,
Разрушу эти западни.
Из темных кос невесты вашей
Когда хоть волос упадет,
Ваш правый суд да будет страшен,
Пусть ваша месть меня найдет!
Я перед вами сам предстану,
Я не боюсь уже давно
Ни смерти, ни смертельной раны...
Но есть условие одно.
Мое условие такое:
Невесты хану не видать,
А вы оставите в покое
Навеки наш аул Гидатль.
Забудьте все набеги, беды,
Обиды, что нанесены.
Да и пора. Ведь мы соседи,
Одних и тех же гор сыны,
Одной Аварии страдальцы,
Зачем сосед соседу враг?
Племен разрозненные пальцы
Пора нам сжать в один кулак.
Что цепь, которой я закован?
В цепях мы у вражды своей.
Ты сам, Нуцал, живешь в оковах
Покрепче кованых цепей.
К единству надо бы стремиться,
Но каждый зол, спесив, жесток.
И бьется мысль твоя, как птица,
Что ловко поймана в силок.
К тому же – честь. Допустим, гостя
Убьешь ты, злостью обуян.
Но, потеряв характер горцев,
Мы потеряем Дагестан.
Две песни существуют вместе,
На выбор каждому даны.
Одна о мужестве, и чести,
И о заветах старины.
Другая, знаешь сам – какая.
В ней трусость, низость и позор.
Не промахнись же, выбирая,
Не очерни аварских гор.
Пора, Нуцал, тебе решиться.
Я предложил, я жду ответ.
Не медли, солнце уж садится
За гидатлинский наш хребет.
5
Но у Нуцала нет решенья,
Молчит, не сводит с гостя глаз.
В душе его одно сомненье
Другим сменяется тотчас.
А вдруг, болтающий о чести,
Хочбар поступит словно вор
И увезет в Гидатль невесту,
Схватив, как горлицу орел?
Потом в Хунзах приедут сваты,
Пора, мол, породниться нам.
Зять – богатырь, а тесть – богатый,
Ударим, что ли, по рукам?
От мыслей ум за ум заходит,
С гримасой боли на лице,
Схватившись за голову, бродит
Он по палатам во дворце.
Ни разу не было такого,
Раскинь умом и вдаль, и вширь.
И терпеливо ждет в оковах
Хочбар, абрек и богатырь.
Но, видно, лопнуло терпенье,
Тяжелой цепью забряцал
И тихо, с грустным сожаленьем
Он говорит: «Эх ты, Нуцал...
Не для того седлал коня я
И закрутил свои усы,
Чтоб, честь невесты охраняя,
Отрезать две ее косы.
Не для того папаху трижды
Я на затылке заломил,
Чтобы прослыть в горах бесстыжим.
Я слов на ветер не сорил
Ни разу в жизни. Если б надо,
Дорогу к хану знаю я,
И там ждала б меня награда,
Но мне дороже честь моя.
Когда б задумал я нажиться
И нанести тебе урон,
То из аула гидатлинцы
Меня бы вышвырнули вон.
Обычай соблюдая старый,
Потом от сакли до воды
Золой посыпали б, пожалуй,
Мои поганые следы.
Тогда любой юнец безусый
Смеяться надо мной бы мог,
Затем, что трус и хуже труса,
Кто женщину не уберег.
К тому же есть и божья кара.
Пусть поразит аллах меня...»
– Хунзахцы, развязать Хочбара,
Вернуть и саблю и коня!
Накрыть столы, расставить вина,
Что золотее янтарей!
Певцов сюда гоните в спину
И танцовщиц сюда скорей!
Я понял, что Хочбар не врет
И не готовит нам измену.
Он дочь к Улану провезет
За им назначенную цену.
Давным-давно наслышан хан
О злой враждебности меж нами.
Не заподозрит он обман,
А мы его обманем сами.
Коварный замысел тая,
К прыжку готовясь хуже зверя,
Хан не поверит, чтобы я
Абреку дочь свою доверил.
Наверно – он решит – Хочбар
Везет какую-то девицу,
Которую в горах украл,
Чтобы на выкупе нажиться,
А гидатлинец – это смерч,
Орел и барс, огонь и ветер.
Живет, как будто ищет смерть,
Но до сих пор ее не встретил.
Он – пуля, молния, клинок,
Что устали в бою не знает.
Я изловить его не смог,
Так почему же хан поймает?
И мысль еще была одна
На самом дне в душе Нуцала.
Но кто же разглядит до дна
Все, что в душе его мерцало?
Бывал он весел и угрюм,
Случалось, в бой летел без страха,
Но скрыть до часа тайны дум
Умел он даже от аллаха.
6
Нуцал заговорил: – Вражда
Нас ослепила. Мы как бабы.
В могиле темной навсегда
Похоронить ее пора бы.
Мои слова не звук пустой,
Я подкреплю их делом сразу.
Я то в Шуру пошлю с тобой,
Что драгоценней всех алмазов.
Еще из юношей никто
Не слышал голоса голубки.
Любовных снов во сне и то
Не лепетали эти губки.
Счастливых дней я знал немало,
Но несравненным будет тот,
Когда вернешься от Шамхала,
Вручив Улану наш цветок.
Пять сундуков подарков ценных
Я шлю с тобой Улану в дар,
И провожатых дам отменных.
Твои условия, Хочбар?
Готовы всадники. Одели
Уже невесту до зари.
Но, может, что не доглядели,
Ты не стесняйся, говори.
– Твое доверие – награда,
Ты большего не можешь дать.
А провожатых мне не надо.
Чтобы свободен был Гидатль,
Мое условие сегодня.
И вот тебе моя рука,
Чтоб был аул Гидатль свободным
С минуты этой – на века.
А провожатых мне не надо.
Совсем один поеду я.
Дороже целого отряда
Мне сабля острая моя.
К тому же скрипка, конь и бурка
Всегда со мной, чтоб знали вы.
Да и папаху я как будто
Ношу не с чьей-то головы.
Во мне не мог ты обмануться,
Плохих вестей, Нуцал, не жди.
Не дам к невесте прикоснуться
Я даже ветру на пути.
Пять дней прошу я только сроку.
Уеду завтра на заре.
Два дня истрачу на дорогу,
Три проведу в самой Шуре.
Там на ковре цветном, кумыкском
Оставлю деву наших гор.
Не выдаст конь в пути неблизком,
Меня примчит к тебе во двор.
На пятый день, тебя завидя,
Он остановится, заржав.
И ты, Нуцал, навстречу выйдя,
Поймешь, что слово я сдержал.
Повадки рек и гор известны,
Тропинки все знакомы мне.
И люди знают повсеместно,
Что значит горец наконец,
Что значит в схватках опаленный
Хочбар с решимостью своей,
Врагов я знаю поименно,
Но знаю также и друзей.
Мне дорога земля родная,
Дороже всех прекрасных стран.
Но и меня, как сына, знает
Седой и гордый Дагестан.
7
Прости, отец и мать родная,
Не избежать своей судьбы.
Зурна с утра не то рыдает,
Не то исполнена мольбы.
Уж сундуки несут в подарок,
Уже на крышах весь народ.
И белоснежный конь Хочбара
Уже оседлан у ворот.
Копытом бьет, ушами водит.
А во дворце и плач и стон.
Невесту под руки выводят,
Сажают в мягкий фаэтон.
Чадра опущена надежно,
Не видно глаз, не видно слез.
Простите, горы, если можно,
Скорее трогайте обоз!
– Вы меня извините,
Удальцы-земляки.
Больше вы не звените
Под скалой, родники.
Плачьте, горные цепи,
Белоглавый Кавказ,
На равнинные степи
Променяла я вас.
Уезжаю, подружки,
Песен больше не петь.
Буду плакать в подушки
Да неволю терпеть.
Вы, аварские струны,
Перестаньте звучать.
Ты до края аула
Проводи меня, мать!
Вошла и села на подушки,
Вокруг нее уселись там
Четыре в черных платьях служки,
Как воронихи, по углам.
Народ на крышах, на балконах,
С порогов машут и глядят,
Последним кланяясь поклоном,
Благословить ее хотят.
Поставив бережно на плечи
Кувшины, полные воды,
Несут их девушки навстречу,
Чтоб не было в пути беды.
Ус покрутив, при верной сабле,
У всех аульцев на виду
Хочбар до самой крайней сакли
Коня доводит в поводу.
Но лишь успел за скалы скрыться
Хунзах, встревоженный аул,
Абрек в седло вскочил, как птица,
Поводья крепко натянул.
– Ну что же, друг, – коню сказал он, –
Пора, пора в опасный путь.
В аул Хунзах к дворцу Нуцала
Назад уже не повернуть.
Орлы легко скользят под нами
И замирают на весу.
А впереди гремят камнями
Четыре грозные Койсу.
С высоких гор в долины течь им,
Извечный жребий их таков,
Они вобрали сотни речек
В себя и сотни родников.
Еще они в себя собрали
Всю красоту, все краски гор.
И льды они вверху видали,
И луговой цветной ковер.
Олень, спустившийся напиться,
В них отражался, тонконог.
И молодых аварок лица
Как высший дар унес поток,
Когда струя, звеня о глину,
Бежала в горлышко, в кувшин.
Все, все несут Койсу в долины
С аварских сумрачных вершин,
Потом спокойно и широко
Текут среди степного дня.
За ними вниз и нам дорога, –
Сказал Хочбар, хлестнув коня.
Уже ущелье Аракани
Преодолели напрямик,
Родник Гоцатля миновали,
Уже достигнут Шишилик.
От верхней точки перевала
Пошла дорога вниз и вниз.
Запела скрипка у Хочбара,
Свободно звуки полились.
От этих звуков сердце тает,
Трепещет, словно на грозу.
Чадру невеста подымает,
Чтобы с ресниц смахнуть слезу.
Глядит, как на вечернем солнце
Вершины дальние горят.
Потом украдкой и на горца
Из-под чадры бросает взгляд.
Вот он, гроза, легенда, мститель
И нарушитель мирных снов.
Как вышло, что ему – смотрите! –
Она доверилась без слов.
Конь белоснежен, всадник статен,
Все хорошо. Смахнуть слезу.
Уж впереди сверкнула сталью
Кази-Кумухская Койсу.
Вот мост. Конец Аваристана.
Мост переехали, пыля.
И за мостом – владенья хана,
Его земля, его поля.
Меж тем уж сумерки синели,
Дохнула холодом река.
И у коня бока вспотели,
И смолкла скрипка седока.
Вдруг свист и крик, стрельба и топот,
И вопли, ужаса полны.
В одно мгновенье фаэтоны
И сам Хочбар окружены.
И тотчас спереди и сзади,
Чтоб ни проехать, ни пройти
(Мол, уж таков обычай в свадьбу),
Закрыли бревнами пути,
Потом всерьез или для виду:
Мол, извините, господа,
Вам не хотим чинить обиды,
Но – кто, откуда и куда?
Увидев, что седой полковник
Стоит немного в стороне,
Хочбар достойно и спокойно
К нему подъехал на коне.
– Салам алейкум! Добрый вечер, –
Сказал Хочбар и тронул ус. –
Такой почетной громкой встречи
Не ожидал я, признаюсь.
Да и не слышал никогда я,
Хоть в Дагестане жизнь прожил,
Чтоб так вот, путников встречая,
Полковник всем руководил.
Тогда уж, может, и коврами
Дорогу выложите мне,
Чтоб я проехал между вами
На белоснежном скакуне?
В ответ смиренно и притворно
Полковник молвил: – Господа,
Спрошу я все-таки повторно:
Кто вы, откуда и куда?
Гостей давно мы не видали,
Все проезжают стороной.
Уж не Хочбар ли из Гидатля
Вдруг оказался предо мной?
Благословеньем ли аллаха?
К какому едете двору?
Уж не невесту ль из Хунзаха
Вы провожаете в Шуру?
И замолчал, играя плетью,
И засмеялся тихо он.
Абрек с достоинством ответил,
Как будто вовсе не пленен.
– Святой обычай есть в народе,
Все надо делать чередом:
Сначала в дом гостей проводят,
Вопросы задают потом.
Да, я Хочбар. Но мы не воры,
Чтоб нас задерживать в пути.
И если надо, разговоры
Мы можем за столом вести.
Иль мы забыли, может статься,
Заветы дедов и отцов?
Иль мы уже не дагестанцы,
А сброд бесчестных подлецов?
На женщин вы подняли сабли.
Ведь я один мужчина здесь.
Где ваш аул? Где ваши сакли?
Где ваша совесть, гордость, честь?
Я не скажу ни слова больше.
Не бабы мы вступаться в спор.
Ведите к хану. Там продолжим,
Пока не кончим, разговор.
Приветить нас – пусть хан не тужит –
Ему не будет тяжело.
Не будет будущее хуже
Того, что было и прошло.
8
Все вести, черные и злые,
Похоронить бы навсегда,
Одну беду едва осилим –
Крадется новая беда.
Вестям и слухам потакая,
Беды и горя не избыть.
Но вот приходит весть такая,
Что заставляет все забыть.
Так наводненье затопляет,
Так засыпает все обвал,
Так с неба тучки прогоняет
Тяжелый ураганный вал.
Во всех аулах вдруг узнали
Стократ, как эхо, повторяя:
В плену Хочбар, сидит в подвале,
В конюшне конь богатыря.
Черкеска витязя и бурка,
Столь знаменитые везде,
Как от овец убитых шкуры,
Висят уныло на гвозде.
Служанки на резном балконе
Сидят и плачут, как одна.
Их госпожа, о горе, горе,
Куда-то в дом уведена.
В темнице лань холмов альпийских,
Не преступая за порог,
Сын хана бродит, чуя близко
Нежданный лакомый кусок.
И выбирает лишь минуту,
Но не пришла еще пора.
А между тем Хочбар, опутан,
Лежит средь ханского двора.
Лихой абрек лежит в неволе
У всех кумухцев на виду,
Как сноп ржаной, забытый в поле,
Когда уж сложили скирду.
Крепка веревка, держит туго
Хочбар открыл свои глаза:
– Скажи мне, хан Кази-Кумуха,
Ты для чего меня связал?
Хан
Таков, Хочбар, у нас обычай,
Тебе отвечу, не солгу:
Когда разбойник стал добычей,
Его – веревками к столбу.
Да и петля уже готова,
Наутро вздернем на столбе.
Теперь какое скажешь слово?
Готовы мы внимать тебе.
Xочбар
Твои веревки, правда, крепки,
Но я тебе отвечу, хан,
Чтоб голос вольного абрека
Услышал целый Дагестан.
Скажу, хоть мой клинок отобран,
Висит, бедняга, на крюке,
Скажу, хотя с напитком добрым
Рог не держу в своей руке.
Скажу тебе поскольку спрошен,
А ты не окажись глухим:
Пусть будет хорошо – хорошим,
Пусть плохо будет всем плохим.
Пусть, час рожденья проклиная,
Скрипя зубами в маете,
Все подлецы и негодяи
Умрут от болей в животе.
Пусть кара подлеца достанет
И в сакле и среди дворца,
Чтоб не осталось в Дагестане
Ни труса больше, ни лжеца!
Хан
Эй ты, болтун, абрек аварский,
Давно я слышал эту речь!
Теперь рассказывай не сказки,
Чтоб голову свою сберечь.
Теперь без болтовни и толком
Загадку разъясни одну:
Скажи нам, что случилось с волком,
Что сам он прыгнул в западню?
Видал я многое на свете,
Но не видал таких чудес,
Чтоб сам Хочбар в петлю залез.
Твоя судьба – в твоем ответе.
Как камень, что сорвался в реку
С горы высокой и крутой,
Слетит и голова абрека
На землю завтра, с плеч долой!
Хочбар
Мне эти речи слышать дико,
Я огорчу тебя, увы.
Ведь я пока что сам владыка
Моей отпетой головы.
Владелец я коня и сакли,
Хожу в папахе, при усах.
Моя отточенная сабля
Не может выспаться в ножнах.
Танцуют туры на утесах,
Когда я песню запою,
Ты скрипке задавай вопросы,
Она расскажет жизнь мою.
И у коня, что заточили
В конюшню нукеры твои,
Спроси, в каких краях мы были,
Какие видели бои?
Как звонкие его копыта
Топтали головы врагов,
И сколько золота добыто,
И сколько было тех голов?
У бурки, что овчиной жалкой
Теперь повешена на гвоздь,
Спроси, каких красавиц жарких
Я, завернув в нее, увез?
Дымок над ханским домом тонкий
Всегда ли вьется, не видал,
Но из ствола моей винтовки
Он виться не переставал.
Меня кидало и носило,
Немало выдержать пришлось,
Но слово, что сдержать не в силах,
Ни разу с губ не сорвалось.
Абреку воля – вся отрада,
Горит вверху моя звезда.
Усы закручены, как надо.
И не повиснут никогда.
Пусть голова моя скатится,
Да не склонится все равно.
Пусть сердце с песнями простится,
Не дрогнет все-таки оно.
Не знал ни отдыха, ни сна я,
Повсюду сеял смерть, беду…
Но, впрочем, ты Хочбара знаешь,
И я напрасно речь веду.
Хан
Гидатль под нашей строгой властью
Не находился никогда.
Откуда ж мне такое счастье,
Знать, кто ты и зачем сюда?
Xочбар
Да, мы не виделись. Однако
Наслышан ты. Абрек Хочбар
Не раз с Нуцалом из Хунзаха
Беседы ваши прерывал.
Мы не встречались – это точно,
Но слухи – лучшие гонцы.
Мои набеги в час полночный
Будили ханские дворцы.
Я враг покоя и услады,
Беспечных снов и тишины.
Я никогда не знал пощады,
Все ханы знать меня должны!
Хан
Ты прав, я о тебе наслышан,
Твои пути, Хочбар, круты.
Но объясни, как это вышло,
Что сам ко мне явился ты?
Как вышло, что Нуцал Хунзахский
Доверил дочь свою врагу?
Чем взял ты, страхом или лаской,
Понять никак я не могу?
Что не случилось ли с Нуцалом?
Уж не сошел ли он с ума?
Иль, может, вверх ногами встала
В горах Авария сама?
На то способны лишь безумцы
Да дети малые, прости,
Чтоб без охраны, без аульцев
Принцессу в дальний путь везти.
Вы про мои засады знали,
Вы знали про мою вражду,
Вы мне загадку загадали.
Рассказывай, Хочбар, я жду.
Хочбар
Обычай ты забыл со злости,
Который знаешь хорошо:
Три дня не спрашивать у гостя,
Кто он, зачем к тебе пришел?
Но я упорствовать не буду,
Ты будешь удовлетворен.
Хотя умно ответить трудно,
Когда вопрос не столь умен.
Все поднесу я, как на блюде,
Все рассказать я буду рад.
Но чтоб послушали и люди,
Ты созови-ка джамаат.
Не для того, чтоб смерть отсрочить,
Но чтобы правду знать могли.
А после делай что захочешь:
Простить вели, казнить вели.
Все волен так и так решать ты,
Так отложи же до утра... –
На минарете уж глашатай,
В аулы скачут нукера.
По узким улочкам картинно,
Как будто каждый тоже хан,
И по кривым идут тропинкам
Старейшины на годекан.
9
Зеваки – кто на плоских крышах,
Кто на балконах – смотрят вниз.
Иные, кто хотел повыше,
И на деревья забрались.
А листья все уже опали,
Уже ручьи изнемогли,
Уж холоднее серой стали
На горы тучи возлегли.
Уже осенние туманы
Сквозь арки клочьями летят,
В ворота лезут как бараны,
Цепляют камни у оград.
При всем собравшемся народе,
Почтенно к хану обратясь,
Хочбар достойно речь заводит,
Как будто сам он тоже князь.
Сперва он рассказал недлинно
О трудной жизни, о судьбе
И о семье своей старинной,
И вместе с этим о себе.
Он рассказал, на хана глядя
Глазами горца, не раба,
О гордых узденях Гидатля,
Что за горами Кахиба.
Поведал он о битвах жарких,
И, сняв рубаху, – на, гляди! –
Он обнажил рубцы и шрамы –
Следы кинжалов на груди.
Все на груди они, не сзади,
Спины врагу он не казал.
И, наконец, чего же ради
Пришел к Нуцалу, рассказал.
– Мне не страшны кинжал и пуля,
Погибну, честь не уроня,
О вольных, мирных днях аула
Одна забота у меня.
За то, что дочь его доставлю
Я в Темир-Хан-Шуру, Нуцал
Аулу нашему Гидатлю
Покой навеки обещал.
На что ж, беря поводья в руки,
Была надежда? На народ
На то, что здесь, в Кази-Кумухе,
Живут мужчины, а не сброд.
Я знал, что горцы здесь по праву
В папахах ходят и усах,
Я знал, что честь, любовь и славу
Не взвешивают на весах.
Я знал, что здесь, в орлином месте,
Людьми хранимы с древних пор
Мужская доблесть, слово чести –
Превыше дагестанских гор.
Я был один, а вас не меньше,
Пожалуй, целого полка.
Судите люди: против женщин
Кумухцы бросили войска.
Там были пешие и конники,
Летела пыль из-под подков
И возглавлял лихой полковник
Войну папах против платков.
И хоть в наряде строгом горца
Он в этой «битве» был смешон,
Но с ним мы старые знакомцы,
Друг друга знаем хорошо.
Он позабыть успел едва ли,
Как к нам водил «орлов» своих.
У них коней мы отобрали,
Живыми отпустили их.
Но все ж сорвал я с плеч погоны,
И до сих пор еще храню…
И хороши же были кони,
Раздал я нашим по коню.
Еще лоскут храню я дома…
Одно есть место на штанах…
Нет, мы с полковником знакомы,
Да сохранит его аллах!
Лоскут тот лично я отрезал,
Когда домой их отпускал,
Когда полковник слишком резво
В Кази-Кумух козлом скакал.
В то время были вы друзьями,
Нуцал и хан, не как теперь
Светило солнышко над нами
Теперь – зима стучится в дверь.
Ненастье, холод. Где же песни,
Что в стужу согревали нас?
Вражда покрыла, словно плесень,
Сердца людские. Плачь, Кавказ!
А хан – что не было от века,
Судите, если я не прав,
Выходит в бой против абрека,
Кинжал и пояс отобрав.
Хан
Эй ты, зарвался не по чину,
Тебя веревки ждут и столб,
Здесь суд идет, не поединок,
С тобой ли драться мне, холоп!
А впрочем, если ты не терпишь,
С тобой расправиться готов
Любой из слуг моих теперь же,
Любой из сотни нукеров.
Сам выбери себе любого,
Хотя б из целого полка.
Но завещанье-то готово,
Твоим отправить землякам?
Пускай сюда скорее скачут,
Чтобы забрать презренный прах,
Воронам выбросим иначе,
Собакам выкинем в овраг.
Зови дружков своих свободных,
Пиши письмо без лишних слов.
Облезлых, жадных и голодных
В окрестных селах мною псов.
Хочбар
Ты, хан, не прячься вроде труса
За спину целого полка.
Воронам жирные по вкусу.
Зачем им кости бедняка?
Вот и поляна перед нами,
Пусть расстилают бурку там.
Готов бороться с нукерами,
Не трусишь – выходи и сам.
Шли силачей своих отборных,
Но только, чур, по одному
Сойдемся, как быки, упорно.
Посмотрим, чья возьмет. Кому
Еще ходить придется в гости,
Кому придется умирать.
Посмотрим, чьи придется кости
В овраге грязном собирать.
Вот я готов. Так кто же хочет? –
Закончил речь свою Хочбар.
Народ шумит, народ хохочет,
Разволновались мал и стар.
Кто терпеливее, те зреют,
Лишь ногти принялись кусать.
Нетерпеливые скорее
Хватаются за рукоять.
Один с балкона прыгнул. – В драке
Мне равного не может быть.
Я покажу ему, где раки…
Заставлю мельницу крутить!
Полковник вышел и спокойно
Напомнил, к хану обратясь:
– Он у меня сорвал погоны,
Я должен отомстить сейчас.
Вдруг ханский сын – орленок гордый,
Собою овладев вполне,
Спор прекратил, сказавши твердо:
– Хочбара вы оставьте мне.
Его, как ни был бы он страшен,
Вам уступить я не могу.
Мою невесту, а не вашу
Он вез другому жениху.
Я опозорен, я и смою
Горячей кровью свой позор,
Иначе я плевка не стою,
Не то что званья сына гор.
Стелите ж бурку на поляне
Андибских славных мастеров,
Пусть секундантом нашим станет
Один из старых нукеров.
Пусть поединок будет начат,
И пусть решит все споры он.
Но за победу что назначим?
И что тому, кто побежден?
– Победа – лучшая награда.
Чему еще ты будешь рад?
А проигравшему не надо
Ни утешений, ни наград.
Не сыщешь горше наказанья,
Чем злость бессилья день за днем.
Нелегким будет состязанье.
Теперь давай. С чего начнем?
Народ глядит, народ не дышит.
А как же хану поступать?
Тут ничего уж не попишешь,
Велит Хочбара развязать.
И бурку расстелить велит он.
Вокруг расселся джамаат.
Издалека на двух джигитов
Красавицы стоят – глядят.
10
И вот сошлись и встали рядом
Хочбар могучий и юнец.
Им объясняет все порядки
Седой, испытанный борец.
С чего начать – заботы мало:
Пускай подскажет годекан.
– Кто дальше плюнет! Для начала
Попробуйте, – вмешался хан.
Хан рассчитал удар заранее
И предложил плевок не зря,
Чтоб недостойным состязаньем
Унизить вдруг богатыря.
Но богатырь вздохнул и плюнул
Поверх папах до дальних скал.
А юноша... неловко дунул
И только брызги разметал.
Хочбар сказал судье: – Смотри же,
Он победил, признать должны.
Он плюнул, правда, чуть поближе,
Но сколько выплюнул слюны!
Юнца, как видно, душит злоба.
Но что тут сделаешь? Стерпел.
– Теперь свистите в пальцы оба.
Кто лучше свистнет, – хан велел.
Хочбар легко рассыпал трели,
Как соловей вблизи воды
Или как будто на свирели
Игрок искусный взял лады.
Надулся ханский сын немало
И что есть духу свистнул так,
Что даже эхо отвечало
В ущелье ближнем и в горах.
– Отдать ему победу надо, –
Сказал Хочбар. – Признаем, что
Чуть-чуть поменьше было ладу,
Но сколько громкости зато!
– Теперь кидайте камень с места.
Потом прыжки. А дальше – бег. –
Но тут с решительным протестом
Перед народом встал абрек.
– Пускай плюется он на славу,
Мне эти игры не с руки.
Оставим детские забавы.
Мужчины мы иль сопляки?
Я не плевать на свет родился,
И не рожден я свистуном.
Ему все это пригодится,
Но я не вижу толку в том.
Вражду прыжками не измерить.
У игр не может быть конца.
Чтоб состязаться в полной мере,
На бурку я зову бойца.
Пусть чья-то мать заплачет вскоре,
Его ль в дворце, моя ль в горах,
Иль, может, в траурном уборе
Обеим быть судил аллах.
Иль, если бурка не подходит
И нежелателен кинжал,
Пусть нам коней лихих выводят,
Винтовку я бы в руки взял…
Хотите, саблю. Лук и стрелы.
Хотите русский пистолет.
Рука владеет всем умело,
И для меня препятствий нет.
Пронижу пулей, саблей срежу,
Рванусь как буря на коне…
Но лучше, если бы теперь же
Мою вы скрипку дали мне.
Возьму смычок, струну настрою,
И вместо нашей крови здесь
Песнь полилась бы. Не о бое,
А о любви нашлась бы песнь.
Какие песни есть на свете!
Веселый их и чистый звук
Прогнал бы с неба тучи эти,
Красавиц выманил на круг.
Все веселились бы и пели
В застолье общем до утра,
Потом гостей бы проводили,
Им пожелав в пути добра.
Иль путь другой: я клятвой полной
Пред вами всеми поклянусь,
Что я, как только долг исполню,
Сюда немедленно вернусь.
Тогда схвачусь я с этим юным,
Но благороднейшим бойцом.
Пусть я его не переплюнул,
Но встанем мы к лицу лицом.
Тут зашумели, завопили,
Заулюлюкали: – Ату! –
Уже и бурку расстелили
Средь годекана на виду.
Тут быть рукам сильней железа,
Пусть пар пойдет от потных спин.
Хоть ты умри, хоть будь изрезан,
За бурку шагу не ступи!
Будь ты медведь, иль будь ты юрким,
Ступил за бурку – проиграл.
И вот они подходят к бурке,
В ладони каждый поплевал.
Чуть-чуть согнулись корпусами,
Друг против друга топчут круг.
Пока борьба идет глазами,
Еще не протянули рук.
Потом сцепились. Вот разведка
Пошла по шеям, по плечам.
Башку к башке прижали крепко,
Как подобает силачам.
Все глубже дышат. Хрипы, стоны
На расстоянии слышны.
Их ноги прочны, как колонны,
И нервы их напряжены.
Но вдруг – бросок, клубок, удары
О бурку двух могучих тел.
Сын хана, поднятый Хочбаром,
Плашмя на землю полетел.
На крышах шум. Довольны боем.
Но закричал в испуге хан:
– Убьет наследника разбойник!
Задушит мальчика, шайтан!
Но приподнял Хочбар легонько,
Затем спокойно завернул
И хану сына, как ребенка,
В косматой бурке протянул.
– Кричать не надо, хан, не надо.
Я пожалел ведь сосунка.
Свое возлюбленное чадо
Бери. Живой еще пока.
Быть может, станешь ты добрее,
Увидев, как окончен спор… –
Но сын вскочил: – Кинжал скорее!
Позор! Кинжалом смыть позор!
11
И вот бойцы на бурке снова.
Остры и, как мечи, длинны,
Теперь кинжалы скажут слово.
Они уже обнажены.
Юнец взмахнул, но как клещами
Усатый воин руку сжал.
Раскрылись пальцы словно сами.
К ногам бойца упал кинжал.
Рыдайте, мать и все родные,
Хочбар готов вонзить клинок...
Но тотчас женщина меж ними
Свой черный бросила платок.
Затем перед Хочбаром встала,
Ее слова услышал он:
– В горах и так нас, горцев, мало.
Друг друга резать не резон.
Затем пред ним старик согбенный
Покорно голову склонил,
И, как велит обычай древний,
Собой он жертву заслонил.
И отпустил Хочбар Муслава,
И свой кинжал вложил в ножны.
– Ну что ж, я бился не за славу.
Мы помириться с ним должны.
Муслав меж тем схватил проворно
Свой обесславленный кинжал
И острием, как ворон, черным
К своей груди его прижал.
– Пускай умру, чем жить с позором! –
И к небу поднял он зрачки,
Но тут Хочбар движеньем скорым
Оружье выбил из руки.
Хочбар
Наследный сын Кази-Кумуха,
Ты смел, ты полон юных сил,
Ты, как орленок, крепок духом,
И я тебя не победил.
Забудем ссору, перебранку.
Тебе я буду кунаком.
Победа нынче за горянкой,
Что разделила нас платком.
Сын хана
Твои слова, конечно, сладки,
Но милость не возьму из рук.
Меня ты бросил на лопатки,
Все это видели вокруг.
Хочбар
То было брошено лишь тело,
А тело – это, мальчик, вздор.
Но победило наше дело,
Святой обычай наших гор.
Дух горцев, гордый дух героев,
Он в нашей выиграл борьбе.
Его в могилу не зароешь
И не повесишь на столбе.
Сын хана
Овца цела, и волки сыты.
Но я в горах рожден на свет.
Но честь моя? О ней забыл ты?
Я дагестанец или нет?
Хочбар
Я сомневался в том сначала,
Тебе признаюсь так и быть.
Что ж честь твоя вчера молчала,
Когда пошел меня ловить?
Когда пленил ты женщин ловко,
Полк целый бросив на меня?
Когда связал меня веревкой,
Отняв оружье и коня?
Когда вокруг невесты пленной
К дверям принюхиваться стал,
Когда переплевал надменно
Меня ты, и пересвистал,
И тотчас важно поклонился
Зевакам всем, раскрывшим рты,
Признаться, сильно усомнился
Я в том, что дагестанец ты.
По вот дошло до честной драки,
До поединка, наконец.
Не устрашась меня, однако,
Ты доказал, что ты – боец.
Когда же в бурке, как барана,
Тебя я поднял на руках,
А ты потребовал у хана
Смертельной драки на ножах,
Тогда я понял: благородством
Аллах тебя все ж наградил,
Что бьется все же сердце горца
В твоей неопытной груди.
Перед лицом беды не лгущей
В тебе проснулись совесть, честь
И дух, с младенчества присущий
Мужчинам, что рождались здесь.
Так не давай им распылиться,
Их свято пестуй и лелей.
Тебе все это пригодится
И для врагов, и для друзей,
Для свадьбы мирной и для боя.
В том нашей стойкости секрет.
Без чести нет и нас с тобою,
Без нас и Дагестана – нет.
Сын хана
По-твоему, выходит, стану
Нуцала я благословлять
За то, что отдал дочь Улану,
А мне не захотел отдать?
Так получилось, что уместно
Тебе спасибо говорить
За то, что ты мою невесту
В Шуру хотел препроводить?
И в этом совесть, честь, отвага!
Жить с этим можно не скорбя?
Но я спрошу тебя, однако:
Как ты сейчас бы вел себя,
Когда бы на мое встал место,
Когда бы сам был женихом
И видел, как твою невесту
Увозят к морю прямиком?
Xочбар
Я для тебя ее не сватал,
И сам не сватался я к ней.
Да и она не виновата,
Отцу, как знаешь сам, видней.
Мы ни при чем. Напрасно рьяно
На нас вчера ты бросил рать,
Но... Можешь ты сказать Улану
Все, что хотел бы мне сказать.
Вам как-то более пристало
Делить девицу меж собой.
Иль можешь ты сказать Нуцалу
Все, если ты такой герой.
Но на твоем-то месте я бы,
Тебе отвечу без затей,
Не стал бы спорить из-за бабы,
В дорогу проводив гостей.
Мы в путь бы дальний без заботы
Рассветной двинулись порой.
А там… своди, пожалуй, счеты
С Хунзахом, с Темир-Хан-Шурой.
Кто я? Гонец и провожатый,
Но если б мне башку отсек,
Перед потомками, пожалуй,
Не оправдался бы вовек.
Когда б под радостные крики
Ваш суд бы совершился скор,
Позор бы пал на вас великий,
В горах неслыханный позор.
Да если б и сорвать папаху
С моей отпетой головы,
Потом последнюю рубаху
Неволей отдали бы вы.
Нас, гидатлинцев, так учили,
Что каждый долг отдачей свят.
Не прав я разве? Что молчите,
Кази-кумухский джамаат!
12
Когда кумухцы спорить станут,
То горячатся, как в бою.
Одни к себе веревку тянут,
Другие в сторону свою.
Но хан взъярился, зол и страшен,
Спор прекратил рывком руки.
– Хочу услышать самых старших,
Пусть слово скажут старики.
Пускай подумают без шума,
Чай, набрались ума, пожив –
И погрузились старцы в думу,
На палки руки положив.
Усердно думают, степенно,
Не поднимая головы.
Хан вопрошает в нетерпенье:
– Ну, говорите! Что же вы?
Но отвечает самый белый
И с бородой по всей груди:
– Нет, хан, постой... Такое дело...
Еще немного подожди.
Сидят не мудрствуют, не спорят,
Не тараторят всей гурьбой,
То кверху на небо посмотрят,
То в землю прямо под собой.
Как будто слушают, как травы
Растут и вянут на земле,
Как облака плывут, курчавы,
Как тучи копятся во мгле.
Река грохочет в жестком ложе,
И ей внимают старики.
Им это все доступно тоже,
Понятен им язык реки.
Кругом задумались утесы,
Примолкли скалы, словно ждут
Они решения вопроса,
Что наконец решится тут.
А на дорожном повороте
И от аула в стороне
Надгробья каменные вроде
Насторожились в тишине.
Они застыли в напряженье,
Все, как один, сюда глядят,
Как будто тоже ждут решенья,
Что скажет горский джамаат.
Кто год назад в жилище тесном,
Кто три столетья погребен,
Им вековая честь известна,
Они свидетели времен.
Все было отдано свободе,
Смешны мольбы, кровавы дни.
Но все же кажется сегодня,
Что милосердья ждут они.
Молчат деревья в хороводе.
Молчит, задумавшись, гора.
И все, что мудрого в природе,
Как будто тоже ждет добра.
Притихли люди, дышат реже,
Отбушевал страстей разгул.
На стариков глядит с надеждой,
Как говорится, весь аул.
Не торопя с решеньем скорым,
И хан на них глядит в упор
У них же перед мудрым взором
Весь Дагестан в скопленье гор.
Седой Кавказ. В снегу вершины.
Эльбрус, печальный Арарат.
Ущелья горные, стремнины,
Казбек – родной Эльбруса брат.
Потоки, что текут, сливаясь,
Чей путь до Каспия не прям.
Аулы, что к горам прижались,
Как дети жмутся к матерям.
И вот выходит самый старший
И хану смело говорит:
– Ты, хан, послушай слово наше,
И нас за правду не кори.
Мы, старцы, милостью хранимы,
И ты нам должное воздашь.
Хоть власть твоя неоспорима,
Неоспоримей возраст наш.
Тебе немало жить на свете,
А мы – в преддверье темноты,
Но то, что мы оставим детям,
И то, что им оставишь ты,
Одно и то же. Чуждый тленья,
Дороже всех земель и стран,
Мы оставляем поколеньям
Наш Дагестан, наш Дагестан.
Сокровище среди сокровищ,
Среди алмазов всех – алмаз.
Сквозь море слез, огня и крови
Он проводил по жизни нас.
Его высоты не измерить,
Не указать его пути.
Мы все умрем, а он бессмертен,
Нам истлевать, ему – цвести.
Из многих он камней построен
Народов многих и племен.
Обычаи – его устои,
Их растрясти, и рухнет он.
Так без корней засохнет крона,
Как ни заботься, ни храни,
Их много, правил и законов,
Порой сменяются они.
Одни уходят – ни следа их,
Другие лишь обновлены,
Те сохраняются в преданьях
Седой и славной старины.
Они ушли своей дорогой,
Их голос умер и затих.
Но три обычая не трогай.
Наш Дагестан стоит на них.
Им не гореть в огне, не тлеть им,
За них в огонь и в тлен идут.
Их из столетия в столетье,
Из рода в род передают.
Без них ни славы и ни стати,
Погибнет войско, вымрет рожь.
Мужчины в целом Дагестане
Ты для папахи не найдешь.
Без них погибнет дело наше,
И все развеется как прах.
Вот первый – уваженье к старшим –
Священнейший закон в горах.
За непочтительность к сединам,
За небрежение к годам
От очага родного сына
Отец прогонит навсегда.
Иль обречет на гибель даже.
Суров, но справедлив закон:
Сопляк! Ты старость не уважил?
Так сам не будешь стариком?!
Блюдя закон, ты, хан, без злости
Дослушай слово стариков.
Безмерно уваженье к гостю –
Второй обычай наш таков.
Аулы наши не богаты,
Бывают голод и нужда.
Но принимаем мы, как брата,
Любого гостя завсегда.
Из поколенья в поколенье
Народ обычай соблюдал:
Достоин высшего презренья,
Кто гостю в крове отказал.
Случайным гостем дом украшен,
Забудь вражду, и месть, и злость.
Пусть молод гость, но выше старших
Его сажают, если гость.
Пусть незнаком. Ведут, сажают,
Гостеприимством окружив.
С почтеньем место уступают
Седобородые мужи.
А здесь по твоему приказу
Связали гостя, как овцу.
Такого видеть нам ни разу
Не приходилось. Не к лицу
Кази-кумухскому владыке
Вязать веревками гостей.
Но есть еще один великий
Обычай, всех других святей.
Он крепость отчего порога,
Подчас причина всех причин.
Из-за него погибло много
И наших и чужих мужчин.
С ним нету места перебранке,
Миг – и ножи обнажены.
Обычай этот – честь горянки,
Честь дочери, сестры, жены.
Весь Дагестан закроет двери
Перед носителем вины.
По чести женщины мы мерить
Достоинство мужчин должны.
Такой закон, скажу я к месту,
Он народился в старину.
А ты чужую, хан, невесту
Схватил и держишь, как в плену.
От беззаконья горы стонут,
Рыдают звери в дебрях гор,
Когда ее хоть пальцем тронут,
Позор падет на нас, позор!
Сказал старик, нахмурил брови
И поклонился хану, бел.
– Не обессудь на смелом слове,
Вот все, что я сказать хотел.
Вперед тут вышел старец новый.
– Почтенный хан и джамаат!'
Скажу и я свое вам слово –
Хочбар ни в чем не виноват.
Судя поспешно, зло и рьяно,
Убьем его в конце концов.
Но завтра ночью к нам нагрянут
Таких же двадцать удальцов.
Его друзья, забыв про жалость,
По нем устроят тризну здесь,
На остриях своих кинжалов
Неся в аулы кровь и месть.
Конечно, мы умеем тоже
Врагов встречать и провожать.
Мы не боимся их, но все же
Смертей никак не избежать.
Поверьте мне, не будет сладким
Рассвет, когда минует ночь.
И чей-то сын погибнет в схватке,
И чей-то брат, и чья-то дочь.
А для чего нам это надо?
Врага творить из кунака?
Мы полонили женщин, правда,
Но эта честь невелика.
Насильем не добьемся счастья. –
Тут третий старец вышел вкруг.
Два разных мненья на две части
И войско разделяет вдруг.
– Я, хан, хоть говорю не первым,
Не буду тоже лгать и льстить.
Мои друзья сказали верно –
Хочбара надо отпустить.
Вернуть коней и фаэтоны,
Невесту и прислужниц с ней.
Не нанесем себе урона,
Коль их проводим как гостей.
Тут хан вскочил: – Все правы трое.
Довольно! Развели базар...
Эх, мне б такого же героя
Хоть одного бы, как Хочбар!
Хоть у меня мужчин достаток,
Бесстрашных, ловких, молодых.
Я за Хочбара дам десяток,
И сотню дам за пятерых.
Тогда бы сила заиграла,
Мы показали б что почем.
Да на Хунзахского Нуцала,
Да на Шамхала бы потом!
Тут слово взял Хочбар: – Сказать ли,
Что никакой я не герой.
Я защищаю честь Гидатля
И честь папахи. Долг простой.
Допустим, враг нагрянет страшный
И край ваш запылает весь,
Неужто струсит кто из ваших?
Героем каждый станет здесь.
Тут помирились, зла не помня,
И бурку подняли с земли.
Пир начался. Бокал наполнив,
Его Хочбару поднесли.
– Скажи еще нам слово, просим.
Твой тост услышать мы хотим.
– Пусть будет хорошо – хорошим,
Пусть плохо будет всем плохим.
Пусть, час рожденья проклиная,
Скрипя зубами в маете,
Все подлецы и негодяи
Умрут от болей в животе…
Пусть кара подлеца достанет
И в сакле и среди дворца,
Чтоб не осталось в Дагестане
Ни труса больше, ни лжеца.
Еще скажу, что дружба – сила,
Вражда ж не стоит ни гроша.
Казикумухцы, вам спасибо
От старца и до малыша!
Давай считать – была ошибка
И не пленяли вы меня.
Теперь, когда вернули скрипку,
Вернули саблю и коня,
Когда вернули женщин бедных,
Когда вернули честь горам,
Три песни я спою заветных,
Оставлю их на память вам.
Абрек Хочбар играет если,
Замри и каждый звук лови.
Спел первую свою он песню,
Была та песня о любви.
Вдруг заиграла скрипка с болью,
Как не слыхали до сих пор…
То зазвучала песнь о воле
Суровых дагестанских гор.
Был в третий раз подобен стону
Напев великий и простой.
Сильнее всех сердца он тронул –
Напев о родине святой.
Слеза у всех – силен ли, слаб ли…
Окончив песнь, спросил скрипач:
– Что ж лучше – скрипка или сабля?
Дороже – песня или плач?
Но в путь пора. Опять – свобода.
Сажает женщин в фаэтон.
Хочбар прощается с народом,
В свое седло взлетает он.
Дорога вниз, то горным лесом,
То степью ровной и сухой.
Никто не видит у принцессы
Слезы под спущенной чадрой.
Уже беда осталась сзади,
Так отчего же грустно ей?
Внизу, в Шуре, готовят свадьбу,
Вверху, в Хунзахе, ждут вестей.
Мала страна, но бед немало,
Оружье дремлет в серебре.
Кумух готовит месть Нуцалу,
Готовит месть он и Шуре.
Нуцалы, ханы в вечной драке,
Страну терзают зуб на зуб,
Так рвут безжалостно собаки
На нищем страннике тулуп.
Но люди есть другого рода,
Встают за правду лишь они,
Певцы и витязи свободы,
Гор дагестанских уздени!
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Чьи затуманились очи, чьи надежды погасли?
Кто говорит: прощайте, ущелья, реки, орлы?
На синий плещущий Каспий, на вечный тревожный Каспий
Глядит Шамхалова крепость, зубцы Темир-Хан-Шуры.
Дикий приморский берег. Сюда не подходят челны.
Петр пока еще не был и порта не основал.
Вздымаются в море волны, грохочут морские волны
И разбиваются грудью о грани прибрежных скал.
К свадьбе уж все готово. Пылает огонь под котлами.
Вино молодое в бочках способно их разорвать.
Только пока невеста все еще за горами.
Все глаза проглядели – «поезда» не видать.
Шахи, князья, султаны – уже съезжаются в гости
С разных концов Кавказа, с высоких и низких мест.
Жених к волнам подступает, жених у Каспия просит:
– Где же моя невеста, невеста из всех невест?
Но отбегают волны, они ничего не знают.
Улан вопрошает снова скалы горы Тарки:
– Вы поднялись высоко, доступна вам даль сквозная,
Не едут ли фаэтоны степью из-за реки?
Но на вопрос Улана скалы мертвы и немы.
Тогда, обращаясь к ветру, он говорит опять:
– Ты по равнинам дуешь, тучи гоняешь в небе.
Где же моя невеста? Нету терпенья ждать.
Те, что пошли навстречу, тоже пропали где-то.
Черные думы душат, сердце болит к беде.
Гости уже съезжаются, люди уже одеты,
В бочках вино готово. Где ты, невеста, где?
А фаэтоны мчатся, кони в горячем мыле,
Степь пошла ковылями, словно бы в седине.
Вдруг говорит принцесса, чтобы остановили,
Хочет сказать Хочбару слово наедине.
Поднял мужчина руку. Все моментально встало,
Только по ветру гнутся белые ковыли.
– Что, Саадат, случилось? Может быть, ты устала?
Может быть, заболела? Что тебе, говори!..
Чадру подняла невеста. Слезы как крупный жемчуг.
Слезами лицо омыто, во взгляде немой вопрос.
– Что с Саадат случилось? Боже мой, неужели
Ты ничего не видишь. Спроси же у этих слез.
Спроси у моей подушки, спроси у сердечной раны,
Или тебе невнятен женской любви язык?
Я не хочу к Шамхалу. Я не хочу к Улану,
В горы хочу обратно. В горы меня вези!
Ты, гидаглинец гордый, в мужчинах рождавший зависть,
Ты, чья скрипка играет, то радуясь, то скорбя,
Сколько ты ради выкупа в жизни украл красавиц?
Так неужели не можешь одну украсть для себя?
Жизнь моя будет рабской, жизнь моя будет черной.
Как же меня отдашь ты другому и навсегда?
Конь твой быстрее лани, бурка твоя просторна,
Дом твой в горах высоких. Меня отвези туда.
Буду твоей плененной, буду твоей рабыней.
Ты настоящий горец. Буду твоей женой.
Разве ты не сумеешь меня защитить отныне
Перед отцом, Шамхалом и перед всей страной?
Я тебя полюбила. Ты настоящий горец.
Бери же свою принцессу, в бурку ее заверни,
Теперь от тебя зависит, обречешь ли меня на горе,
Или ты мне подаришь любви золотые дни.
Так Саадат просила, так Саадат молила,
Слезы из глаз катились – к алмазу другой алмаз.
Хочбар ничего не ответил. Молча в седло вскочил он,
Жестом руки могучей трогаться дал приказ.
Но про себя подумал: «Это все бесполезно.
Пусть без тебя мне будет в жизни моей темно.
Но я же дал слово горца. Слово мое железно.
Слова второго нету. Оно у меня одно.
Пусть без тебя не будет ни радости и ни счастья.
Пусть без тебя засохнут реки, сады, поля.
Можно меня разрезать надвое и на части.
Слова я не нарушу. На этом стоит земля».
– Ах, ты мою надежду не хорони в могиле... –
Слезы глотает дева, в горле слышится стон.
– Я не хочу к Улану. Давай мы умчимся, милый,
Милый, еще не поздно. – Но непреклонен он.
Медленно с тяжким скрипом тронулись фаэтоны,
Словно кнуту не верят шестеро лошадей.
Над головой Хочбара вьются, крича, вороны:
– В жизни мы не встречали мужчины, чтоб был глупей!
Но выше ворон летели в небе орел с орлицей,
Громко проклекотали, словно небесный гром:
– Трудно ради любимой честью не поступиться,
Люди, ворон не слушайте, зовите его орлом!
Тут ручеечек тонко пискнул из-под копыта:
– Редко глупец подобный переезжал меня.
Но возразили камни, этим ручьем омытые:
Камни и то завидуют твердости узденя.
Движутся фаэтоны, мчатся в темные дали.
Вот уж вдали виднеется сама Темир-Хан-Шура.
Тут Шамхаловы всадники путников увидали,
Торжественно их встречают, громко кричат «ура!».
Выстрелы, шум и крики, словно никто не верит,
Что богатырь невесту целой сюда привез.
Плещется синий Каспий, волны бегут на берег.
Брызжутся синей солью, что солонее слез.
Бьют барабаны, бубны. Девы поют и пляшут.
Люди сидят на крышах, там не смолкает смех.
Девы в Шуре прекрасны, и все же невеста краше,
И все же она милее, но и печальней всех.
Взгляда поднять не хочет, есть ничего не хочет.
С утра и до вечера свадьба, с ночи и до утра.
Люди поют и пляшут ровно три дня и три ночи,
Шумно гуляет свадьба, не спит Темир-Хан-Шура.
Всадники лихо скачут. Гулко стучат подковы.
Все еще едут гости, много еще гонцов.
Шапками машут «Здравствуйте!», «Приветствуем!», «Будьте здоровы!»,
«Слава!», «Салам алейкум», – слышно со всех концов.
Гости с коней слезают, прямо за стол с дороги,
Сто лет Шура не видала столько больших гостей.
Мясо дымится в блюдах, ходят по кругу роги
За жениха, за невесту, за будущих их детей!
Свежуют бараньи туши, горят огни под котлами,
Мясо едят руками, не тратя излишних слов.
Белее горного снега и облаков над горами
В блюдах гостям разносят белый и жирный плов.
Охотники поспешают, неся на плечах добычу.
Певцы на ходу расчехляют чунгуры, сазы, зурны.
В шалях несут подарки, как повелел обычай.
«Дерхат», «сахли» и «савбол» за каждым столом слышны.
Словно белые птицы, кружатся в танце девы,
Словно черные вороны, вьются вкруг них удальцы.
В бок рукой упираясь, другую поднявши к небу,
Кинжал зубами сжимая, топорщат они усы.
Если же в круг выходит старец седой и белый,
Все ударяют в ладоши, ему отдавая почет.
Из боевых пистолетов вверх палят то и дело,
А музыка-лиходейка течет, течет и течет.
Играют зурны и сазы. Но этого людям мало.
Свистят залихватски в пальцы нежной музыке в лад.
Бьют по пяти барабанам палочки из сандала,
Но этого людям мало, они по столам стучат.
Танцует жених с невестой на белой шелковой шали.
Золото и бумажки под ноги им летят.
Червонцев, туманов, рупий вдоволь им набросали,
В зеленых хрустких бумажках туфельки шелестят.
Деньги летят как дождик, но люди Шамхала зорко
Их на лету считают, копейка не пропадет.
Пляшет по ним невеста, думает горько-горько:
«Интересно бы знать, за сколько отец меня продает».
Все учтены копейки, все учтены подарки
На звонкий денежный дождик рассыпалась жизнь Саадат,
Танцует невеста нежно, танцует невеста жарко,
Но незаметно в сторону бросает ищущий взгляд.
Где же тот лучший горец, который сквозь все преграды
Провез такое сокровище и другому его отдал?
Сидит на почетном месте, с ним там пируют рядом
Шейхи, паши, генералы, ханы и сам Шамхал.
Смотрят они на танцы и поглощают пищу,
Дружно сидят с Шамхалом, словно бы кунаки.
Эти глядят надменно, эти сидят напыщенно
Важно князья улыбаются и лебезят князьки.
А гидатлинский витязь, телом он здесь пирует,
Но сердцем в родном ауле, зажатом в теснине гор.
Видит чужие лица, слышит он речь чужую,
Еда для него безвкусна, тягостен разговор.
Праздничные одежды, свадебные уборы…
Вина и угощенья несносны для узденя.
Бросить бы эти степи, умчаться в синие горы,
Печальное это веселье оставить, вскочив на коня.
Но, соблюдая обычай, он сидит терпеливо,
Пирует вместе со всеми, как самый почетный гость.
За вежливыми улыбками он видит, что души лживы,
За говором и весельем он видит хитрость и злость.
Веселье пройдет со свадьбой, а хитрость и злость останется.
Легко врагом обернется, кто нынче как лучший друг…
Тут подплывают девушки, его вызывают на танец,
Гидатлинец взметнулся птицей, выходит в широкий круг.
Готовится танец гнева. Зурнач, начинай лезгинку!
Руки до плеч взметнулись, треплются рукава.
Как сдавленная пружина, сильно, легко и гибко
Он пролетел по кругу. Спущена тетива.
То танцует руками, то ногами одними,
Десять княжон устали, десять выходят вновь.
Куда б они ни метнулись, он всегда перед ними.
Сверху взгляд ястребиный, и нависает бровь.
Народ шумит и ликует. Пусть танцует с невестой.
Снова и снова просят: – Пусть станцует для нас.
– Нет, для другого танца будет другое место.
Будет другое время, выпадет нужный час.
Прошелся последним кругом. Круг для танцора тесен.
Уходит Хочбар на место. Тогда попросил Шамхал:
– Если плясать не хочешь, спой дорогую песню.
Все говорят – ты мастер, а я еще не слыхал.
Песня, как пленный беркут, крыльями заплескала,
Толпа замерла на слове, и зазвенел чонгур.
В песне – родные горы, в песне – родные скалы.
В песне – родные горцы, в песне – родной аул.
Песня взмывает кверху и расправляет крылья,
Крыло у нее – свобода, страсть – другое крыло.
Мужчины сдвинули брови, юноши рты раскрыли,
Даже Каспийское море затихло и замерло.
Народ превратился в бурю, словно сброшено бремя.
Хлопают от восторга, просят спеть еще раз.
– Нет, для другого раза будет другое время,
Будет другое место, выпадет нужный час.
Чонгур прозвенел и замер в руках удалого горца.
Уходит Хочбар на место. Но попросил Шамхал:
– Вот тебе рог тяжелый, полный вином заморским,
Просим застольное слово, чтобы ты нам сказал.
Слышали мы сторонкой, что ты говоришь отлично,
Теперь на веселой свадьбе сами слышать хотим.
– Тост у меня короткий, тост у меня привычный.
Пусть хорошо – хорошим, а плохо будет плохим.
Всех, кто труслив и бесчестен, кто любит ложь и доносы,
Пусть настигнет кара в сакле и средь дворца.
Пусть они умирают от рвоты и от поноса,
Чтобы во всем Дагестане – ни труса, ни подлеца!
Все повскакали с места, каждый, как видно, рад бы
Снова послушать речи, смелые, без прикрас.
– Нет, для другого рога будет другая свадьба,
Будет другое время, выпадет нужный час.
Три дня подряд и три ночи свадьба в Шуре гремела,
Пять барабанов, бубны, чонгуры, сазы, зурны…
Смешалось умное с глупым, смешалось черное с белым,
Пьяные были трезвыми, а трезвые были пьяны.
Но кончились танцы и пенье, затихли шумные тосты,
Самое длинное пиршество имеет конец, увы.
По всем от Шуры дорогам растекаться начали гости,
Как возвращается стадо, наевшись сочной травы.
Так и спектакль кончается, и опускается занавес.
Стирают с лица лицедеи черный и жирный грим.
И забывают роли, что в спектакле достались им.
Каждый опять становится только собой самим.
Огни под котлами погашены. Где же княжна хунзахская?
Грудью она прижалась в спальне к стеклу окна.
Жених еще не явился, но постель широкая застлана,
Ждет молодого тела, ждет Саадат она.
Дождик пошел за стеклами, сначала мелкий и редкий,
Потом ударила молния, словно выстрел в упор.
Море забушевало, словно бы тоже в клетке.
Испуганная принцесса падает на ковер.
Над ней жених наклонился, держит. Прощай, надежда.
Ей захотелось вырваться и броситься вниз, в окно.
Но подошли прислужницы, снимают с нее одежду,
Кладут ее на подушки, на белое полотно.
Никто никогда не касался даже одежд девицы,
Никто не мечтал и в мыслях коснуться ее, и вот
В объятьях черного ворона трепещет белая птица!
Мужчина глядит бесстыже на плечи, грудь и живот.
Мужчина глядит на юность, и юность мужчину радует,
А грудь у мужчины черная, он весь, как баран, оброс.
Утром на белой простыне кровинку будут разглядывать,
Но не увидят, что наволочка мокра от горючих слез.
Море разбушевалось, кипит, волнуется Каспий...
Сколько впадает речек в его голубой простор.
У каждой своя дорога, но все они будто наспех
Гибнут в его просторах, сбегая с окрестных гор.
Ходят крутые волны, буен и грозен Каспий.
Чайка кричит на отмели, ветер сломал крыло.
Но море не слышит жалоб, будь ты хоть трижды распят.
Что ему речки, чайки, люди, добро и зло?
Тьма над землей как море, и тишина, как море.
Сердце твое, как чайка, стонет в глухую ночь.
Но равнодушным людям горе твое – не горе,
Жалобы не услышат и не придут помочь.
Как бы ты ни металась в тесных стенах, бедняжка,
Вся твоя боль не стоит ломаного гроша.
Как тебе очень больно, как тебе очень тяжко,
Знает на целом свете только одна душа.
Знает о боли сердца сердце еще второе.
Сердце совсем глухое... Но полно его винить...
Конь уж давно оседлан, землю копытом роет,
Искра надежды гаснет, последняя рвется нить.
Только бы боль разлуки в сердце не затихала.
Хуже с пустым-то сердцем жить в беспросветной мгле.
Хочбар, уезжая, прощается, благодарит Шамхала,
Счастья ему желает, роду и всей земле.
– Путь и тебе счастливый. Мы кунаки отныне. –
Витязь в седло садится. Конь заплясал под ним.
– Можно ли мне подъехать к окну молодой княгини?
Может, она захочет что передать родным?
Хочбар
Будь счастлива, дочь Нуцала. Мне уж пора в дорогу.
Дело свое я сделал. Дело пришло к концу.
Могу от тебя поклониться твоему родному порогу,
Твоему родному аулу. Но что передать отцу?
Саадат
Будь счастлив и ты, гидатлинец. Скажи там отцу и матери,
Что дочка благополучна, спасибо им и привет
За то, что меня взлелеяли, за то, что меня просватали,
За то, что отдали в рабство в самом расцвете лет.
За то, что уделом сделали сухие чуждые степи,
За то, что чужие руки впервые раздели меня,
За то, что чужие губы выпили первый трепет,
Чужое сердце согрелось у моего огня.
Ну и тебе спасибо за то, что ты так умело
Просьбу отца исполнил и меня в этот плен привез.
Спасибо тебе, мужчина, умеющий делать дело,
Но оценить не умеющий женской любви и слез.
Мое влюбленное сердце только тебя искало.
Все остальное в жизни лишь мишура и тлен.
Вместо сладкого плена в Гидатле в горах и скалах
Ты меня отдал в этот ужасный и темный плен.
Будь же, Хочбар, ты проклят. Уезжай скорей без оглядки.
Знать я тебя не знаю, видеть тебя не хочу!
Знай, что Улан прекрасен. Знай, мне с Уланом сладко.
Знай, на его восторги восторгами я плачу.
Я тебя ненавижу. Знай же ты, уезжая,
Но в благодарность за службу совет я тебе подам:
Не езди в Хунзах к Нуцалу, отца я все-таки знаю,
Тебе западня готова, вмиг ты погибнешь там.
Речи ее умолкли, закрылось окно резное.
Всадник печально едет через сухую степь.
Пылью пылит дорога, дышат просторы зноем.
Шура позади осталась, не видно крепостных стен.
Но конь оживленно вдыхает перекаленный воздух.
Видно, от гор уж тянет запахами снегов.
Всадник коня торопит, он позабыл про отдых,
Пыль поднимается облаком из-под глухих подков.
Вот уж они и горы. А всадник опять не весел.
Так в Гидатль возвратился со свадьбы похмельный гость.
Тут он в собственной сакле на собственный столб повесил
Собственную папаху на собственный крепкий гвоздь.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
Конец истории печальный
Мне остается рассказать.
Зурна была в ее начале,
В конце играть ли ей опять?
Прошел со свадьбы месяц целый,
Как к ночи ночь и день ко дню.
И вот Нуцал в свои пределы
Зовет всю новую родню.
И дочь, и зять, весь род старинный,
Все из Шамхалова дворца
Спешат в Хунзах на праздник чинный
Поздравить древний род отца.
Как бы вторая свадьба. Значит,
Должна не хуже первой быть.
Гонцы во все аулы скачут
Певцов на свадьбу пригласить.
Вот одного в Гидатль примчало:
– Хочбару слава и почет.
Есть приглашенье от Нуцала,
На праздник он тебя зовет.
Мне наказал он очень строго
Твое согласье привезти.
– Скажи Нуцалу – буду к сроку.
Считай, что я уже в пути.
Но тут второй гонец за первым
Примчался, худ и запылен.
От Саадат со словом верным,
Со словом тайным прислан он.
Отвел подальше, шепчет в страхе:
– Сказать велела госпожа,
Что гибель ждет тебя в Хунзахе,
Умрешь от подлого ножа.
– Не возвращусь, в дорогу выйдя.
Скажи спасибо Саадат.
Когда смогу ее увидеть,
То и погибнуть буду рад.
Что подл Нуцал, я это знаю.
Пускай готовит западню.
Быть может, жизнь я потеряю,
Но честь наверно сохраню.
Но был гонцу на этот случай
Еще наказ от Саадат.
Собрал он, госпожой научен,
Весь гидатлинский джамаат.
На годекан собрались люди,
Седые старцы, молодежь.
– Что без тебя мы делать будем?
– Зачем ты сам на смерть идешь?
– Вы, старцы, мудры, белоусы,
И вас я слушался всегда.
Но примут там меня за труса,
Куда деваться от стыда?
Я уважаю слово ваше.
Но горы, что вокруг стоят,
Они белее вас и старше.
Они мне трусить не велят.
Я, может, глуп, того не скрою,
Но честь дороже мне ума.
Выходят женщины к герою,
К нему подходит мать сама.
Нет человека в мире ближе...
Совета сын отважный ждет.
– Мой сын, тебя в огне я вижу,
Поверь мне, сердце не солжет.
– Мать, хочешь встану на колени,
Приникну к платью головой?
Да, просьба матери священна,
Но все же долг превыше мой.
Тут даже птицы, что летели
Над годеканом в этот миг,
Вдруг дружно, громко загалдели,
И был тревожным этот крик.
– Спасибо, мать, спасибо, птицы,
Спасибо, старцы, за совет.
Спасибо, люди-гидатлинцы,
Но мне назад дороги нет.
Пусть в роге мне, большом и старом,
Преподнесет Нуцал вина…
– Но в этом роге яд коварный,
Заставят пить его до дна.
Князья и беки встанут сзади,
Вокруг блистательная знать…
– Но кто не выпьет рог на свадьбе,
Мужчиной можно ли считать?
Пусть ждет меня судьба лихая.
Но я скажу себе – держись!
– Но жизнь ведь штука не плохая…
– Жизнь труса? Разве это жизнь?
С позорным именем не стану,
Не проживу и трех я дней.
– Но ты возьми хотя б охрану,
Надежных выбери друзей.
– Мои друзья всегда надежны,
К тому ж они всегда со мной.
То – скрипка, бурка, сабля в ножнах,
Винтовка, конь походный мой.
Еще с собой возьму подарки,
Коль гостем буду при дворе:
С камнями серьги, перстень жаркий
И ожерелье в серебре.
Для жениха кинжал с насечкой.
Сверкает лезвие – не тронь!
А для Нуцала конь с уздечкой,
Во всем Гидатле лучший конь.
Быка отборною из стада
В его владенья пригоню.
Пусть запекут его как надо,
Согласно свадебному дню.
Так вышел в путь Хочбар могучий.
Вот перешел он Ураду,
Вот поднимается по кручам,
Вот и Хунзах уж на виду.
Вот по плато, стрелой промчавшись,
Конь оставляет пыльный след.
– Салам алейкум вам, хунзахцы,
От гидатлинцев всем привет!
– А, главный гость! – Нуцал с улыбкой
Встречает гостя. – Как житье?
Давай коня, давай и скрипку,
Давай оружие свое.
Коня накормят под навесом.
Почет и скрипке непростой:
На гвоздь серебряный повесим,
Оружье все – на золотой.
А дочь Нуцала тенью белой
Мелькнула в глубине окна.
Хочбара, знак руками сделав,
Спасти пытается она.
«Не слушай их речей угарных,
Вскочи обратно на коня.
Здесь припасли тебе коварно
Измену, гибель, столб огня».
Бежать? Охоты, как на зайца,
Хочбар не предоставит вам!
Он саблю отдает хунзахцам,
Он скрипку отдает рабам.
В ладоши бьет Нуцал Хунзаха
(Приветлив, а в глазах черно):
– Коню Хочбара – белый сахар,
Кунаку – красное вино!
По этой фразе, как по знаку,
Как псы со всех сторон двора,
Стремглав напали на «кунака»,
Свалили наземь нукера.
Его цепями окрутили,
Его к столбу ведут, смеясь:
– Вином, считай, что угостили,
А закусить дадим сейчас.
Торопится Нуцал проклятый,
Наказ глашатаю дает:
– На минарет иди, глашатай,
Скорее собирай народ.
Глашатай должен подчиняться,
Не надо лишний раз просить.
Чтобы без хлеба не остаться,
Глашатай знает, что гласить.
Глашатай
Слушайте все, кто имеет уши,
И не говорите потом, что вы не слышали.
Все закоулки Хунзаха, слушайте.
Покидайте, хунзахцы, дома и крыши.
У кого есть быки – быков запрягайте,
У кого ишаки – седлайте своих ишаков.
Безлошадники, жен и старух снаряжайте,
На Верхнее гумно несите побольше дров.
Собирайтесь скорее, так Нуцалу угодно.
Там, на Верхнем гумне, разводите костер.
По приказу Нуцала будет сожжен сегодня
Гидатлинец Хочбар, разбойник и вор!
Но слов одних хунзахцам мало,
Чтобы собрать народ скорей,
Уже и плетка засвистала
По спинам и плечам людей.
Хочбар смеется: – Волчья стая,
Так вот что припасли вы мне?
Пускай, пускай костер пылает,
Ведь я и вырос-то в огне.
С каким усердьем навалились
Вы на меня огню предать,
Вы, что отцов своих лишились
В набегах подлых на Гидатль!
Вам их обратно не отдать ли?
Всех поименно помню я.
И вы, отцы, чьи под Гидатлем
Лежать остались сыновья.
Бежали от меня не вы ли,
Не подобрав тела с земли?
Все вы, что вышли-то живыми,
Но лишь уздечки унесли.
Ну, что же медлите? Давайте,
Настал и вашей мести час.
В костер меня скорей бросайте,
Исполнив подлеца приказ.
С боков, и спереди, и сзади,
Держа веревки за концы,
Идут, в глаза людей не глядя,
Ведут Хочбара «удальцы».
Ведут паршивые шакалы
Красавца барса на костер,
Который уж пылает яро,
Объятья жарко распростер.
Дрова трещат, огонь пылает,
А рядом, подл, хитер и лжив,
Нуцал на троне восседает,
На ногу ногу положив.
Дрова пылают подожженны,
Кровавой, страшной жертвы ждут.
Тут рядом и молодожены,
И сын Нуцала тоже тут.
Не отомстил ему, однако,
Хочбар, ах, жаль – не отомстил
За то, что год назад собаку
Хочбарову он застрелил.
Лицо, и правда, как у барса,
Когда ощерится он, яр.
Вдруг громко-громко рассмеялся
Цепями связанный Хочбар.
– Над чем смеешься ты, собака! –
Вскочил Нуцал на этот смех.
– Над тем, что ты дрожишь от страха,
Меня боишься больше всех!
Я понимаю это просто:
Мою ты саблю увидал.
Лишь вид моей подруги острой
Тебя до смерти напугал.
Тогда схватил булат Хочбара
Надменный княжеский сынок
И о коленку в три удара
Сломал пружинистый клинок.
Глядит на грозного рубаку,
Такой же подлый, как Нуцал:
– Вот я убил твою собаку,
Теперь и саблю поломал.
– Прощай, прощай, клинок мои верный,
Моя подруга и краса.
Средь сабель всех была ты первой,
Нуцалов и князей гроза.
Но подлецы, они живучи.
У них в руках ярмо и плеть.
Вон, вон они! Но все же лучше б
Их через мушку разглядеть.
Тогда Нуцала отпрыск цепкий
Винтовку пленника схватил,
И полетели только щепки,
Когда ее о камень бил.
В лицо Хочбару он хохочет.
Глаза озлобленно горят.
– Твою собаку я прикончил,
Дошел и до винтовки ряд.
– Прощай, прощай, моя подруга,
Ты верно послужила мне.
Но подлецов полна округа,
Когда бы был я на коне…
Тотчас коня пригнали слуги,
Конь ржет, пугается огня.
Сынок Нуцала – саблю в руки,
Рубить прекрасного коня.
И говорил сынок Нуцала,
Пока струилась кровь из жил:
– С собаки начал я помалу,
Теперь коня тебя лишил.
– Прощай же, конь мой благородный,
Довольно ты топтал врагов,
В ночных трудах, в трудах походных
Довольно стесано подков.
Но подлецов живуче семя,
Немало их еще у нас.
Я сосчитался бы со всеми,
Когда б мне времени запас...
Тут загремел приказ Нуцала:
– Подбросьте дров еще! Пора!
Чтобы потрескались все скалы
От жара этого костра!
А шакаленок, сын Нуцала,
Кричит Хочбару, как врагу:
– Убил собаку я сначала,
Теперь и самого сожгу.
– Зачем ты тявкаешь задаром,
Пса шелудивою щенок?
Когда не трус, налей Хочбару
Ты перед смертью полный рог.
Одни кричали: – Не давайте!
Другие: – Дать ему вина!
Вина не жалко. Наливайте,
Пусть перед смертью пьет до дна!
Пусть перед смертью скажет слово!
Не отвертится все равно.
Да развяжите руку, чтобы
Он мог держать свое вино!
Вот развязали руку
Витязю удалому,
Вот ему дали в руку
Полный, тяжелый рог.
– Ладно, за рог спасибо.
Ладно, скажу вам слово.
Слово мое простое,
Его я всю жизнь берег.
Слово мое как плетка,
Знаете вы отлично.
Все вы и каждый лично
Довольны будете им.
Тост у меня короткий,
Тост у меня привычный:
«Пусть хорошо – хорошим,
А плохо будет плохим».
Всех, кто труслив и бесчестен,
Кто любит ложь и доносы,
Пусть настигнет кара
В сакле и средь дворца.
Пусть они умирают
От рвоты и поноса,
Чтобы во всем Дагестане –
Ни труса, ни подлеца!
Чтобы не знать коварным
Ни очага, ни кровли,
Чтобы погибло семя,
Чтобы их род заглох.
Чтобы на их могилах
Не каменные надгробья,
А сорняки, крапива,
Колючий чертополох!
Слова секут острее сабли,
Среди придворных визг и вой.
Хочбар, вино допив до капли,
В огонь швыряет рог пустой.
Сынок Нуцала злобу кажет,
Словечко кстати вставить рад:
– Сейчас и ты пойдешь туда же,
Усы-то быстро обгорят.
Ты, говорят, гордился ими.
– Щенок! Пускай меня убьешь,
Но не сожжешь мое ты имя
И песни тоже не сожжешь!
Я умирать иду с улыбкой,
Приму достойно смерть свою.
Когда не трус, подай мне скрипку,
На память песню вам спою.
Одни кричали: – Не давайте!
Другие: – Дайте, пусть поет!
Чего бояться? Дайте, дайте! –
Разбушевался весь народ.
Кричат, любой потехе рады,
Гонцы, джигиты, старики.
Но, чтоб играть на скрипке, надо
Иметь свободных две руки.
Второй руке свободу дали
И скрипку подали молчком.
И вот запели, заиграли
Певуньи-струны под смычком.
Звук разрастался постепенно,
Он плавно крылья распростер.
Орлицей вырвавшись из плена,
Взлетела песня на простор.
– Горы твои пусты, Нуцал.
Где же отары твои, Нуцал?
За одну овцу, что угнал Нуцал,
Десять овец я угнал, Нуцал.
Горы твои пусты, Нуцал,
Где же твои табуны, Нуцал?
За клячу одну, что угнал Нуцал,
Сто коней у тебя я угнал, Нуцал.
Вижу сирот я вокруг, Нуцал,
Вижу – вдовы сидят, Нуцал,
Это я их отцов убил, Нуцал,
Это я их мужей убил, Нуцал.
Но кто их в Гидатль посылал, Нуцал,
Чтобы нашу свободу отнять, Нуцал?
Мы землю свою пахали, Нуцал,
Ты ходил урожай собирать, Нуцал.
Ты поля топтать им велел, Нуцал,
Убивать и жечь им велел, Нуцал,
Но за каждого, кто был убит, Нуцал,
Десять слуг твоих я убил, Нуцал.
Я, Хочбар, проклинаю тебя, Нуцал,
Вместе с родом твоим до конца, Нуцал,
Знай, что песней моей, Нуцал,
Проклинают горы тебя, Нуцал.
Так пел Хочбар. Безмолвно горы
Внимали голосу певца.
Но род Нуцалов, злой и гордый,
Едва дослушал до конца.
По знаку подлетели слуги
И скрипку вырвали из рук.
И вот уж нет его подруги.
Лишь из огня раздался звук.
Струна, что крикнула прощально,
Мол, не взыщи, хозяин мой.
Веселых песен и печальных
Немало спели мы с тобой.
А сын Нуцала клонит снова:
– Вот видишь, сжег и скрипку я.
Теперь уж нет пути иного,
Теперь уж очередь твоя.
– Да, не нашли пути иного
Моя винтовка, сабля, конь.
А с ними мне идти не ново.
Я с ними – в воду и в огонь.
За ними вслед отправлюсь сам я,
И нет нужды меня бросать.
Хочу из пляски прыгнуть в пламя,
Когда не трус, позволь сплясать.
Одни кричали: –Дайте, дайте!
Чего бояться, спляшет пусть! –
Другие спорят: – Так кидайте! –
«А что я, в самом деле, трус? –
Нуцал подумал: – Всюду люди,
Моя охрана, нукера.
Одна минута не остудит
Огонь огромного костра.
Пускай ударят барабаны,
Зурна выводит свой узор.
Последний раз смотреть я стану,
Как пляшет гидатлинский вор.
Ему уж нет другой дороги,
Настал его последний час».
– Эй, развязать Хочбару ноги,
Пускай потешит пляской нас.
В круг танцевальный прыгнул барсом,
Почуяв волю ног и рук.
Глаза сверкают: асса, асса!
Пошел по кругу – узок круг.
– А где ж красавицы Хунзаха
И их особенная стать?
Или попрятались от страха,
Иль не обучены плясать?
Стесняться, право, не к лицу им,
А мне тут скучно одному!
У нас в Гидатле гость танцует –
Выходят семеро к нему.
Ногами в землю бьет, как в бубен,
В мгновенье десять поз сменя,
Красив, стремителен и буен,
Хочбар танцует у огня.
Народ любуется танцором,
Его натурой огневой.
Поднимет руки, словно горы
Он держит все над головой.
И кулаки сжимает тут же,
Лицо мгновенно изменя,
Как будто зло людское душит...
Хочбар танцует у огня.
Вокруг теснящиеся горы
Глядят на танец узденя.
«Вот как должны держаться горцы».
Хочбар танцует у огня.
Последний раз танцует витязь.
Последний круг, последний взгляд.
Но, люди, что это? Смотрите!!
Идет к танцору Саадат!
Поплыли руки лебедями,
Сама как лебедь поплыла.
Хочбар с могучими усами
Над ней навис, как тень орла.
Танцуют... Ахнуть не успели.
Никто и глазом не моргнул.
Лишь по толпе прошелестели
Недоуменья шум и гул.
Рокочет танец. Руки – крылья.
Легко летают и светло.
Но нукера, как псы, схватили
По десять каждое крыло.
Уволокли бедняжку силой
От танца, музыки, огня,
Как будто солнце погасили
Средь солнечного летом дня.
Хочбар же, вставши на колена
И простирая руки вслед,
Сказал: – Благодарю, царевна...
А впрочем, не царевна, нет!
Спасибо, что сумела ярким
Ты сделать день из черноты.
Ты не царевна, а горянка,
Не пава, а орлица ты.
Такие гибнут без оглядки,
В таких сердцах живет Кавказ.
Спасибо, что сумела сладким
Ты сделать этот горький час.
Не двадцать раз живем на свете.
Я умираю, как в бою.
………………………………
Как хорошо бы кончить этим
Мне повесть грустную мою.
Закрыть бы книгу, словно ставни,
Остановить бы песню мне,
Пока герой сказаний давних
Еще живой, а не в огне.
Чтоб не грустить вам благородно
И над судьбой княжны-красы,
Что ждет ее не через годы,
А через малые часы.
Но что ж, преданье есть преданье.
Полету песни есть предел.
И не по нашему желанью,
Но и не как Нуцал хотел
Случилось все. В ужасном гневе
Нуцалов сын вскочил тогда
И нукерам кричит: – Эй, где вы?
Чего вы спите, все сюда!
Он не герой, а самозванец,
Не богатырь, а просто вор!
Пускай в огне продолжит танец,
Бросай разбойника в костер!
– Бросать меня никто не смеет.
Я сам. Мне это по плечу.
Но, чтобы было веселее,
Тебя, пожалуй, захвачу.
И, поперек схвативши принца,
Как тигр козленка у реки,
Хочбар в огонь с добычей прыгнул,
В его большие языки.
Все скрылось в пламени. Однако
Свирепый голос слышен был:
– Ну что, убил мою собаку?
И моего коня убил?
Нуцал, как раненный стрелою,
За грудь схватился: – Награжу!
Все сундуки тебе открою,
На трон наследный посажу!
– Твой трон, Нуцал, не для Хочбара,
Сиди на троне, царствуй сам.
Сынка тебе отдам задаром,
Иди сюда, тогда отдам.
Рыдают, плачут и стенают
Нуцал и вся его родня.
Поленья яростно пылают,
Слабеет голос из огня:
– Запомнят люди все, что было,
И все положат на весы.
Еще огнем не опалило
Мне гидатлинские усы.
Терзайтесь, плачьте, рвите груди,
Меня забвенью не предать,
Пока в горах не псы, а люди,
Пока стоит аул Гидатль!
И ничего не слышно боле.
Все онемели. Все стоят
Но вдруг хватились поневоле –
Нигде не видно Саадат.
А Саадат бежать пустилась,
Скала и пропасть впереди.
На миг она остановилась,
Скрестила руки на груди.
Что силы есть рванула платье,
Сверкнула груди белизна.
В тяжелых каменных объятьях
Навеки замерла она.
* * *
Мой Дагестан! Начал начало.
Того, что было не иначь.
С утра полдня зурна звучала.
С обеда начинался плач.
Полжизни – пляска и веселье,
Полжизни – сабли острие.
Твоя история пред всеми,
Тьма и величие ее.
Горели горные аулы,
Горели в мире города.
Хочбары, жены – все минуло,
Народ не сгинет никогда.
Не минут свадьбы, песни в поле,
Не минет древняя молва,
Не минут мужество и воля,
Не минут давние слова:
«Запомнят люди все, что было,
И все положат на весы.
Еще огнем не опалило
Мне дагестанские усы.
Терзайтесь, плачьте, рвите груди,
Меня забвенью не предать,
Пока в горах не псы, а люди,
Пока стоит аул Гидатль!»
Когда же рог, налив полнее,
Подносят мне, а я лишь гость,
Я повторяю, не робея,
Хочбара-гидатлинца тост.
Я говорю, поскольку спрошен,
Негромким голосом глухим:
– Пусть будет хорошо хорошим,
Пусть плохо будет всем плохим.
Пусть час рожденья проклиная,
Скрипя зубами в маете,
Все подлецы и негодяи
Умрут от болей в животе.
Пусть в сакле, в доме и в квартире
Настигнет кара подлеца,
Чтоб не осталось в целом мире
Ни труса больше, ни лжеца!