Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Конец эпохи великих держав в европейской политике
К. Цернак
Сегодня широко распространено мнение, что, вступая в девяностые годы нашего столетия, мы приобретаем исторический опыт смены эпох европейс кой истории. Однако понимание того, о какой эпохе идет речь, очень различно. Чаще всего полагают, что ныне завершается послевоенный пери од, поскольку преодолен раздел Германии. Во внимание принимается, однако, и более широкая перспектива. Т. М. Говард ' видит эпохальный поворот в прекращении гонки вооружений, в факторе, который более всех прочих изменил основные критерии мировой политики после 1945 года. Э. Нольте ' смотрит еще шире и констатирует конец мировой гражданской войны. Под нею он подразумевает эпоху мировых войн XX в., в то время как еще несколько лет назад считал возможным говорить о медленном течении «холодной войны». Наконец, В. Лепенис ' призывает немцев вспом нить, «что их революционный 1989 год был бы немыслим без французской революции 1789 г.» Кроме того, в восточноевропейских революциях полу чила подтверждение точка зрения Ф. Фюре ", согласно которой Великая французская революция являлась провозвестницей русской революции. Все мирный рубеж теперь уже не 1917, а 1989 год!
По-иному может расценить эпохальный поворот конца 80-х годов нашего века специалист по истории европейской государственной системы, особенно если обратит свой взор на треугольник Германия — Польша — Россия. Он увидит конец европейской гегемонии России, завершение эпохи, которая определялась «сокрушительной мощью и всемирно-историческими амбициями России». Без вступления России и русских в «сообщество полит-изированных народов» (как говорилось в заявлении русского Сената по случаю заключения Ништадского мира 1721 г.) ' территориальное государ ство Бранденбург-Пруссия никогда бы не приобрело своего политического могущества как самая малая из европейских великих держав со всеми последствиями этого факта для отношений, с одной стороны, между нем цами и поляками и между поляками и русскими — с другой.
Гегемония России в Европе со времен Петра Великого основывалась на власти над Польшей и ослаблении ее государственности, чего было
Цернак Клаус — профессор, заведующий кафедрой восточноевропейской истории Института Ф. Мейнеке Свободного университета Берлина, автор исследований по проблемам меж государственных и международных отношений.
41
невозможно достичь без союзнических отношений с Пруссией. Но и при случавшихся усилении антипрусской позиции в русской гегемонистской политике и при ее колебаниях, как во время Семилетней войны или даже при крушении Германской империи во второй мировой войне, Россия не ослабляла давления на польский суверенитет. Перемены произошли лишь в 1989 году. И их можно назвать эпохальными потому, что с этого момента Россия позволяет Польше суверенно определять свое политическое буду щее, и Россия впервые в истории включается в мировой процесс конституци онно-государственной демократизации. Уже не автократия или диктатура в соединении с экспансией государственной власти, а сочетание позитивного внутреннего порядка и свободы народов определяет ход вещей во всей Европе, и Россия начинает в этом участвовать.
Образцовый внутренний порядок и свобода народов — это заповедь еще польской конституционной реформы 1791 г., первого в европейской истории конституционного акта, который предшествовал французской кон ституции сентября того же года. Создатели польской конституции провозг лашали: «Каждая нация свободна и независима и имеет право принимать ту форму правления, которую считает для себя наилучшей; никакое иное государство неправомочно вмешиваться в ее устройство — это есть первый и наиважнейший принцип права народа» ^'. Это было написано в 1793 г., когда великие державы на Востоке прореагировали на революционный вызов Запада расколом Европы.
Разделив конституционное государство Польшу, они продемонстриро вали тем самым всесилие империй. Тогда оправдались не оптимистические надежды И. Г. Гердера на «весну народов», а мрачные прогнозы графа Гертцберга, который в 1794 г. в связи с разделами Польши писал прусскому королю Фридриху Вильгельму II, что, если россия будет и дальше рас ширяться в Европе, то Пруссия погибнет ". В 1806 г. так и случилось. Государство, не способное к реформированию, каковым вследствие раз делов Польши стала Пруссия, рассыпалось, как карточный домик. И если оно все же выжило, то лишь благодаря гегемонистским амбициям России. Когда решался вопрос о разделе Европы между Францией и Россией — между революцией и кнутом, как тогда говорили,— Александр 1 не до пустил в Тильзите «полного уничтожения Пруссии» и изгнания Гогенцол-лернов, как мыслил Наполеон.
Гегемония России, которая свои владения в Польше использовала как плацдарм, могла быть реализована скорее с помощью Пруссии, чем Франции, то есть через сохранение той системы «негативной польской политики», которую Россия и Пруссия вместе создали после 1720 года. При такой перспективе наполеоновская Польша — Княжество Варшавс кое — являлось «величиной ничтожной», и действия русской дипломатии и русской военной силы преследовали цель восстановить владельческие права Пруссии в Великой Польше. Это было осуществлено на Венском конгрессе в 1815 году. Еще несколько лет назад, до пропагандистских заявлений в период подъема «прусской волны» в ГДР, не возникало даже сомнения в неизбежности и естественности включения Пруссии в си стему восточноевропейской гегемонии России. Такая расстановка сил и в се годняшней историографии принимается как обязательное условие воз вышения Пруссии. Более того, достаточно часто это используется для защиты от какой бы то ни было критики.
Историографическую суть дела наилучшим образом представил А. Ранке, в частности, в своем очерке «Великие державы» (1833 г.) ". Со времени Северной войны, то есть с начала XVIII в., писал он, «Россия начала диктовать законы на Севере». При этом на всем континенте была нарушена та система, которую незадолго до этого создали Франция и Шве ция. Северо-Восточная Европа попала «совсем под иное, не идущее непо средственно от Франции господство; большая нация вступала здесь в новое, собственно европейское развитие». В основе этого суждения Ранке лежат его раздумья о структурах европейской политики. В ней, как показано в его очерке, Россия играла центральную роль.
42
И в «Девяти книгах прусской истории» (1847 г.) Ранке старается рас крыть «державное» влияние России, ставшее с начала XVIII в. одним из условий, необходимых для возвышения Пруссии. Но при этом, как и всегда у Ранке, на второй план уходят взаимоотношения России и Пруссии на «польской почве». Вместе с тем систематика политических отношений между этими двумя державами хорошо видна. Незамеченными остаются только исторические последствия.
К. Маркс подошел к проблеме по-другому, в частности в своих наброс ках по польскому вопросу 1864 года ". Там, где Ранке видел историческое право великих держав, утверждаемое их способностью силой преодолеть революцию, Маркс апеллировал к праву истории. Его темой были издерж ки, приносимые этой системой великих держав, подавлявшей процессы социальной модернизации наций. Именно Маркс был критиком приходя щей лишь в наши дни к концу эпохи великих держав. Такому Марксу мало уделялось внимания в марксистской историографии главным образом в си лу того, что вопрос о негативных исторических последствиях этой эпохи для затронутых ею народов вообще не рассматривался.
Правда, структурно-исторический метод исследования системы держав привел Л. Дехио в его эскизных набросках '°, а также П. Кеннеди в большой монографии ' ' к значительным достижениям в интерпретации этой пробле мы. Они не побоялись критиковать утвердившиеся традиции. Однако и в данном случае внимание не было нацелено на то, чтобы политическую историю соединить с проблемами международных отношений. Начинания такого рода, ставшие не так давно предметом обсуждения в ходе дискуссии немецких и польских историков, порой все еще вызывают подозрения в недооценке якобы железных законов «державной» политики (совсем неда вно это вновь обнаружилось ^). Но дело не столько в том, чтобы подтвер дить существование истории великих держав в ее закономерностях, сколько в том, чтобы подвергнуть эту историю в ее эпохальных последствиях историко-критическому анализу. Поэтому речь должна идти о современном исследовании истории системы государств, то есть о структурно-политичес кой истории.
Что значит: Россия в период Северной войны 1700—1721 гг. начала «диктовать законы на Севере»? Война за господствующее положение на Балтийском море, подорвавшая позицию Швеции, в корне изменила вза имоотношения европейских держав. Россия заняла теперь место держав, господствовавших здесь в XVI—XVII вв.,— Польши и Швеции — и на долгое время создавала систему своего доминирования в Северо-Восточной и Центральной Европе. При этом еще более эффективным, чем установле ние определенного контроля над положением в Швеции, явилось включение Речи Посполитой в сферу гегемонии России.
В то время как западные соседи Польши — Пруссия и Австрия — оказались в русле русской политики, Франция, являвшаяся наиболее вли ятельной державой на западе континента, уже вскоре после окончания Северной войны стала антиподом гегемонистской системы России. Париж был озабочен тем, чтобы ее «укрепленным позициям» противопоставить управляемый Францией «восточный барьер». Таким образом, упразднение порядка 1617—1648 гг. посредством большой «смены декораций» на Севере привело к формированию системы русской гегемонии. Обеспечение ее гара нтий держало в напряжении всю международную политику Европы. Эту систему можно назвать «системой Ништадта», основанной на «негативной польской политике».
Эта система, несмотря на некоторые внутренние сбои, стала определя ющим условием как для выживания Пруссии в период Семилетней войны (тогда свершилось чудо, спасшее династию Бранденбургов), так и для такого проявления «негативной польской политики», как первый раздел Польши, приведший к краху Речи Посполитой. Путь системы государств к такому (ценой Польши) разрешению кризиса 1772 г. пролагался под знаком усиления прусско-русского сотрудничества. Но прусско-русские тис ки, в которых оказалась шляхетская республика,— эта характерная примета
43
эпохи — вызвали своеобразное возбуждение энергии политических реформ как единственного шанса выживания Польши. Впервые эта энергия дала о себе знать после гражданской войны — Барской конфедерации, вспыхнувшей в 1768 г. как следствие смыкания интервенции и внуТрипольской ситуации и привед шей к первому разделу. И последующие поколения поляков вновь и вновь реагировали на гегемонистский гнет соседних держав ускоренной конституци онной работой. В этом противостоянии антагонизм политической культуры Польши и универсалистского деспотизма Европы, переведенный еще Ж-Ж. Руссо в плоскость философских понятий, становится проблемой целой эпохи.
Тогда, после первого раздела, даже имевшие преимущественно шля хетское происхождение идеологи реформ стремились обосновать новое представление об обществе на основе идеи естественного, а не сословно-исторического права, что соответствовало просветительским намерениям короля Станислава Августа. Это давало духовный рычаг, с помощью которого можно было вызволить шляхетскую республику из «феодального варварства» (Руссо), не отказываясь от ее идеального значения как типа истинного и верного «государства».
Для анализа эпохи важно рассмотреть деятельность Четырехлетнего сейма и работу над Конституцией 3 Мая 1791 г., чтобы проследить взаимо связь между польской конституционной реформой и всемирно-историчес ким поворотом, совершенным Великой Французской революцией ". «Вели кий сейм» собрался 6 октября 1788 г. как очередной, но заседал как конфедерационный, то есть мог принимать решения большинством голосов и был, таким образом, способен заниматься законодательной работой. Такого не случалось в течение 12 предшествующих лет, так как державы-гаранты, наблюдавшие за положением в Польше, заботились, чтобы сеймы были «ординарными», завершавшимися по принципу «единогласия».
Начавшийся же сейм был на этот раз с согласия России конфедератив ным. Поэтому казалось возможным осуществить в Польше перемены пу тем законных реформ. К тому же и внешнеполитическое положение давало полякам надежду: появились симптомы, что прочная прусско-русская соли дарность подрывается в 80-е годы XVIII в., в частности вследствие Тешинс-кого мира, который придал России новый вес как державе — гаранту положения в так называемой Священной Римской империи и принудил Австрию к терпимости по отношению к политике Екатерины II в Юго-Восточной Европе. К тому же с осени 1787 г. Россия и Австрия вели совместную войну против Османской империи; летом 1788 г. Швеция, воспользовавшись сложившейся ситуацией, начала с целью реванша воен ные действия против России. Пруссия и Англия сближаются для союза. Таким образом, Россия и Австрия попадают в явно стесненное положение. Казалось, что все в Европе меняется.
В этой ситуации сторонники реформ и усовершенствования государст венного устройства Речи Посполитой не были все же склонны довериться в своих рискованных действиях поддержке Франции, потрясаемой револю цией. Напротив, в надежде, что все меняется, они в мае 1790 г. заключили формальный союз со своим западным соседом —Пруссией. Отношение же ее к польскому обновлению с самого начала было неоднозначным. Попыт ки создания польско-прусского союза оказались в зависимости от характер ных для той эпохи различий в позиции этих двух соседних государств. Чтобы не быть уничтоженной в процессе борьбы великих держав за сферы влияния, старосословная Речь Посполитая вынуждена была усилить свой либерально-конституционный потенциал и суверенитет. Пруссия же — на именьшая из великих держав — видела шансы своего возвышения в осла блении польского соседа. Этим и объясняется индифферентность ее как союзника Речи Посполитой в отношении к политическому обновлению шляхетской республики путем реформаторских усилий Четырехлетнего сей ма. Намерение развивать экспансию, а не поддерживать польские реформы, определяло цели «польской политики» Пруссии. Поэтому дипломатический поворот ее от мнимого партнерства с Речью Посполитой не заставил себя долго ждать: летом 1791 г. он стал необратимым.
Из анализа государственно-политических взаимосвязей 1790—1793 гг., в контексте которых прусская политика прокладывала путь от союза с Польшей к ее второму разделу, следует, что Пруссия и Польша не были способны к союзу друг с другом и именно потому, что никакая попытка восстановить барьер против России не могла смягчить ее жесткую гегемо-нистскую политику, охраны своей «сферы интересов». Здесь-то как раз и ошибался Гертцберг. Оставив службу в 1791 г., но не отойдя от волнова вших его проблем, он в июле 1794 г. еще раз обратился к королю с пред ложением «новой восточной политики», размышляя о том, как Пруссия могла бы предотвратить угрозу рокового третьего раздела Польши.
Для Гертцберга очевидной была дилемма: расширение влияния России в Европе и интересы Пруссии, которым оно совершенно не отвечало. Сохранить же Польшу между Пруссией и Россией теперь можно было только путем мира с Францией. Впрочем, Гертцберг, по-видимому, чув ствовал безнадежность своего обращения и смог лишь высказать пред остережение по поводу уже заключенного договора о втором разделе: «Вообще право, на основании которого три державы делят между собою Польшу, столь презренно и отвратительно, что станет вечным позорным клеймом на славе трех правителей. Их имена в истории этим очернятся, и я не понимаю, как такое действие соотносится с их совестью и верой» '".
Система «негативной польской политики», удивительным образом ста билизировавшаяся в период революционного взрыва 1789 г., устояла в кон це концов и перед последней попыткой старой Польши путем вооруженного восстания 1794 г. вернуть себе независимость и создать альтернативный союз, направленный против триады, осуществившей разделы. Хотя в ходе революционной мобилизации в Варшаве и Вильно впервые проявился действительно якобинский элемент, и это ощущалось державами как реаль ная угроза, не могло быть и речи об объединении революционных потенци алов запада и востока Европы. Скорее напротив, военные успехи французс кой революционной армии в борьбе против Пруссии и Австрии заставляли их отказаться от экспансионистских целей на западе.
Оценка значения битвы при Вальми, данная И. В. Гете, содержит геополитический аспект. Пруссия и Австрия не могли и не хотели продол жать экспансию на запад. Свои устремления они направляли в сторону управляемой Россией интервенции против восставшей Польши, чтобы не допустить здесь еще большего нарушения равновесия в отношениях между державами. Теперь стало очевидным, насколько верным было высказанное еще в 1772 г. суждение (его, вероятно, можно приписать Э. Бёрку), что первый раздел Польши был «первой очень большой брешью в политичес кой системе Европы» ".
То обстоятельство, что самая малая из великих держав всегда чув ствовала узы, связывавшие ее с системой держав, и, конкретно, свою зависимость от «негативной польской политики», делает очень значимым понимание роли Пруссии для выяснения всемирно-исторической связи между Великой французской революцией и разделами Польши. С начала XVIII в. на протяжении длительного времени государственность Пруссии развивалась под влиянием специфической восточной политики. Госуда рственно-политические обоснования положения Пруссии имели при этом больший исторический вес, чем действия реформаторских сил, которые после революции на Западе, произросли на почве просвещенческой по литики государства.
Если бы и эти силы стали в такой же мере определяющим фактором развития Пруссии, это оказало бы влияние и на восточный аспект ее имперской политики. Тогда, возможно, в 1795—1806/7 гг., после заверше ния экспансионистской борьбы, мог бы быть развит реформистский потен циал, имевшийся в большей части прусского государства, а значит и потен циал Конституции 3 Мая. До этого дело дошло разве что в отдельных начинаниях, которые можно проследить в области образования и сослов ного самоуправления ". Жизнеспособным оказалось не реформаторски сла бое государство, рухнувшее в 1806 г., а союз с империями, возникший на
45
основе разделов Польши. Он проявил способность к возрождению, как только революция в лице Наполеона решительно поставила под вопрос само его существование.
Таким образом, «негативная польская политика» XVIII в. оставалась и в системе 1815 г. фундаментом, поддерживавшим соотношение имперских сил в Восточной Европе вплоть до кануна первой мировой войны. Прусско-русское силовое «согласие» смогло выстоять под напором либеральных и демократических освободительных движений угнетаемых наций во время революционных кризисов 1830, 1848 и 1863 г. потому, что оно последовате льно подкреплялось союзом, направленным против восстановления незави симой Польши, то есть той Польши, которая, по мнению деятелей наци онального движения, могла существовать только в границах 1772 года. Расчленение Польши Должно было по «системе Меттерниха» задержать все попытки социальной модернизации неимперских народов Центральной и Восточной Европы.
Уже И. Г. Гердер в «Славянской главе» своих «Идей к философии истории человечества» сумел закономерным образом вывести антагонизм угнетающих (имперских) и угнетенных (борющихся за независимость) на ций, столь характерный для XIX в., из конфликта между абсолютизмом и движением республиканского либерализма в условиях Старого порядка. Историческая парадигма этого противостояния в XIX в. рассматривается в современной историографии также в связи с «функциональным изменени ем национализма». Пруссия и Россия, с одной стороны, и Польша — с другой, логично оказались в ходе этого процесса на разных берегах: национальная общность Польши смогла при этом сохранить «предмартовс-кую» сущность своего национализма как идеологии освободительного дви жения, а в великих державах элита сформировала тот великорусский и, соответственно, прусско-германский имперский национализм, который во второй половине XIX в. (в Пруссии — после 1848 г., а в России — после 1864 г.) значительно укрепился в своих интеграционных устремлениях, наблюдавшихся в обеих империях.
Старания партнеров по антипольскому союзу нацелить мощь им перского государства против взрывной силы «малых народов» не были всегда успешными, хотя Пруссия при этом приобрела ранг покровителя «малогерманского» национального государства. В условиях такой двойной стратегии пригодной оказалась политика О. Бисмарка: подавляя наци ональные движения на территории прусско-русского «согласия», подде рживать союзническую благосклонность России в отношении германской национальной империи. Связанная с этим и возведенная в квадрат «не гативная польская политика» оставила глубокий след в политическом менталитете обеих наций.
Но речь шла уже не только о Польше, а вообще о подавлении наци ональных движений в обеих империях. Ведь Бисмарк свою русскую полити ку строил, конечно же, исходя из существования Российской империи, а значит, и ее русификаторской политики в Прибалтике. Ив 1864 г. во время войны за Шлезвиг-Гольштейн Россия была готова отблагодарить Пруссию за осуществление ею при заключении конвенции в Альвенслебене в 1863 г. дипломатическое тыловое прикрытие военной мобилизацией на финской границе, направленной против скандинавских выступлений в защиту оказав шейся под угрозой Дании ".
С созданием и упрочением Германской империи произошла оконча тельная кристаллизация империалистической системы господства над уг нетаемыми народами. И это не могло не дать о себе знать: Пруссия за всю историю своего так называемого восхождения к империи, будучи способной на успешную модернизацию в индустриальной, административной, право вой и культурной областях, никогда не была в состоянии основательно пересмотреть традиционализм своей восточноевропейской политики, кото рая через союз ради разделов Польши привела к своеобразной взаимосвязи с Россией. Об альтернативе — союзе свободной Польши с Германской империей,— если и шла порой речь, то лишь в порядке теоретизирования.
46
Приоритетным оставался принцип: только союз на основе разделов Польши может обуздать амбиции России в отношении Центральной Ев ропы, являвшейся с XVIII в. «полосой обеспечения» русской гегемонии.
Преемники Бисмарка отказались от главной великодержавной цели — сооружения плотины против прирученной благодаря этому союзу царской империи, что со времени первого раздела Польши всегда ставилось в центр политики Пруссии в отношении России. Однако при этом «негативная польская политика», теперь ставшая, по сути, несостоятельной, не была заменена конструктивной. В политическом менталитете прусской властной элиты сохранялось тяготение к России как верной опоре. Длительное нагнетание негативного отношения к Польше как в Пруссии, так и в России было преодолено, в конечном счете, в результате кризисов и перемен в их отношениях.
Но даже после свержения Гогенцоллернов и Романовых и восстановле ния в 1918—1919 гг. Польши не произошло никаких существенных перемен в отношении держав к Польше. Ведь даже демократическая Веймарская республика свою польскую политику основывала на прусской традиции и, соответственно, на совместных действиях с советской Россией. Обе дер жавы — и Германия, и Россия — не желали мириться с границами Польши. Хотя на западе они приблизительно соответствовали той линии, которая в предыдущие столетия (с 1466 по 1772 г.) оставалась стабильной, в Вей марской республике говорили о «кровавой границе» на востоке '".
Обеим державам, лишенным прав и «деклассированным» Версальской системой, было, конечно, трудно понять, в чем заключалось положительное значение возникшего соотношения государств. Обе державы видели, что попытки создать новую основу европейского общежития при полном рав ноправии больших и малых народов делалась прежде всего за их счет. И поэтому они возвращались к своим традиционным концепциям, в частно сти в своем отношении к Польше. Вопрос, когда Германия и Россия смогут совместно реализовать свой антипольский реваншизм, стал, но сути, воп росом соответствующей конъюнктуры в политике европейских держав.
Французский посол в СССР Р. Кулондр пишет в своих мемуарах '" о политических настроениях в Москве после заключения Мюнхенского договора в сентябре 1938 года. Тогда заместитель народного комиссара иностранных дел В. П. Потемкин комментировал ситуацию следующим образом: решение западных держав якобы не оставляло Советскому Союзу иного выхода, как пойти на четвертый раздел Польши. На самом деле центр мирового коммунизма очень скоро предпринял другой шаг в польской политике: осенью 1938 г. Коминтерном была распущена Ком мунистическая партия Польши. Встать на сторону Сталина в его анти польской политике представлялось Гитлеру соблазнительным вариантом, хотя до поры до времени он, казалось бы, и стремился к компромиссу в отношениях с Польшей. Но теперь он в свои планы развязывания войны включил и Польшу. И оказалось, что шлюзы для прежнего антиполонизма .в Германии открыты.
Поляки вновь были взяты в клещи «негативной польской политики» двух соседних держав. Версальская система оказалась лишь эпизодом ^°. Для нации, первой пострадавшей в результате гитлеровской агрессии, вряд ли могло иметь значение то обстоятельство, что политика Гитлера яв лялась восстановлением прежней прусской и прусско-германской «восточ ной политики». Так или иначе был продолжен дележ Польши, то есть прежняя система великих держава Восточной и Центральной Европе все еще функционировала.
Однако нападение Гитлера на Советский Союз свидетельствовало уже о конце этой прусской традиции в германской «восточной политике». При этом Польше впервые за более чем 200 лет предоставился шанс не только освободиться от прусско-русских тисков, но и в союзе с Россией раз и навсегда покончить со смертельной угрозой с запада. В этом случае значительная напряженность и тяготы отношений со сталинским Советским Союзом представлялись терпимыми. Что касается целей такого союза, то
47
здесь была и определенная общность интересов: Пруссию как носительницу извечного германского «Дранг нах Остен» следовало уничтожить не только посредством отсечения от нее провинций к востоку от рек Одер и Нейсе, но и вообще ликвидировать как государство.
Реакция польской общественности на эти события показала, что нахо дящаяся все еще под смертельной угрозой нация вносит в контекст своего исторического самосознания все, что для Польши связывалось с сентябрем 1939 г. и его последствиями. Здесь сконцентрировался опыт многих поколе ний поляков, испытавших политику разделов на ее разных этапах. Теперь в этой истории страданий Польши наступала справедливая развязка: конец Пруссии и раздел Германии исцеляли ее рану и давали гарантию спасен ному государству "\
Большая волна ненависти к Пруссии, поднявшаяся тогда, определяла почти все заявления и действия относительно побежденной Германии. Эта ненависть нашла отражение в выселении немцев из восточных прусских провинций. Но при всей жестокости этой акции в ней нельзя не увидеть рациональное зерно, если речь идет о будущем Польши. Имея собственный исторический опыт, включавший непримиримость к национальным мень шинствам, поляки только при этнической однородности государства могли обезопасить себя от возможности возрождения «негативной польской поли тики» своих соседей. Из них — один СССР был теперь на стороне поляков, и это являлось новым обстоятельством.
Правда, для Советского Союза в связи с германским вопросом на карту было поставлено больше, чем просто гарантии для польских жиз ненных интересов. Воздействие его на послевоенную Польшу должно было очень скоро показать, что советско-польский союз толковался в Москве в прежнем, гегемонистском смысле. Частичные элементы «негативной польской политики», а именно ограничение суверенитета, вмешательство во внутренние дела сохранялись, хотя и без внешних тисков, в которых дер жала Польшу старая система. Однако осмысление многими поколениями преемственности в поведении соседних держав сделало историко-политичес-кое самосознание польской нации достаточно чувствительным к элементам традиции в европейской политике. Неизбежно возникало подозрение, что и в сталинской империи продолжают действовать элементы старой царской политики, нацеленной на создание в Центральной и Восточной Европе «полосы обеспечения» своих интересов. И даже невольное отвлечение поля ков фактом приобретения и присоединения западных земель не должно здесь, как мы сегодня знаем, вводить в заблуждение. Позже, когда струк туры советской империи в восточной Европе стали укрепляться, польские коммунисты стремились обратить антирусские компоненты в националь ном самосознании против Германии (подразумевая под нею ФРГ).
Наиболее чувствительным пунктом в польско-немецких отношениях в послевоенный период была граница по рекам Одер и Нейсе — зримая примета ликвидации Пруссии. Усердная работа по созданию в лице ФРГ образа врага, включение ее в цепь непреодолимой прусской преемствен ности, облегчалась и была убедительной благодаря тому, что ФРГ долго упорствовала в своей политике непризнания западной границы Польши. Только в 70-е годы вследствие «восточной политики», начатой правитель ством Брандта — Шееля, этот мотив в настроениях поляков стал терять свою силу. Но он постоянно возрождается, когда публицисты или политики ФРГ пускаются в теоретические разговоры с абстрактными суждениями о праве. И поскольку до недавнего времени советское влияние на внутреннее положение в Польше тоже сохранялось, поляков все еще преследует страх перед возрождением антипольского духа времен Бисмарка. «Пост»-период в истории «негативной польской политики» великих держав все еще не был закончен.
Но 1989 год положил начало переменам. В этом его эпохальный характер. Впервые с 1709 г. открылась перспектива не ставить свободу Польши в зависимость от прусско-германских либо русских (советских) гегемонистских устремлений. Ясно, что теперь преодолен осуществленный
48
Россией и Пруссией раздел Европы на стремящийся к эмансипации Запад и находящийся под гегемонистским гнетом Восток. Впервые после возник новения великих держав поляки, а вместе с ними и другие нации Централь ной и Восточной Европы, свободны в своих решениях. Представления Вильсона 1918 г. и Черчилля 1946 г., что свобода народов не может зависеть от размеров и мощи их национальных государств, кажется, наконец, осуще ствляются.
В событиях 1989 г. реализовалось то, что наметилось в середине 80-х годов: категории международной политики стали другими. П. Кеннеди в своем анализе новой истории великих держав нисходящие фазы их раз вития объяснил испытываемой многими поколениями огромной нагрузкой, связанной с гонкой вооружений. М. Говард показывает, как меняется международная политика при устранении главенства гонки вооружений. На первый план выступают категории иного порядка: удовлетворение стремле ний к социальной и национальной эмансипации, их конституционные гаран тии, свобода передвижения, право на образование, связь экономики и эко логии, наконец, путь к миру третьего тысячелетия.
России впервые после первой «перестройки» при Петре Великом над лежит участвовать в этих переменах в гармонии со всей Европой, а не с позиций мировой державы, расположенной на краю этого континента. Равным образом и Германия с существованием федеративной республики между Рейном и Одером также не может более практически исходить из преемственности имперской политики. Определение ее в качестве цели ФРГ было до 1970 г. ошибкой западногерманских политиков, а постановка этой преемственности под вопрос, может быть, единственным достойным упо минания достижением ГДР.
Итак, завершается эпоха, когда Россия (как и Советский Союз) могла «диктовать законы на Севере», то есть в Восточной Европе. Под какой бы угрозой ни находились реформы в этой части континента с их общеевро пейскими последствиями (обретением свободы народами бывших Советско го Союза и социалистических стран Центральной Европы), одно совершен но ясно: стремление народов к самоопределению, к лучшему внутреннему устройству, свободному передвижению вне своих границ стоит на повестке дня. Переживает ли Европа новую «Весну народов»? В отличие от 1919 г., когда над либеральной демократией (в том числе и в Центральной Европе) нависла опасность, поскольку разгромленные империи не захотели прими риться с новой реальностью — существованием национальных государств, в 1989 г. система великих держав исчезла. Шансы на восстановление преем ственности с 1848 годом велики ". И сегодня, после 1989 г., следует пере смотреть опрометчивый приговор Маркса, что могильщики революции 1848 г. будут ее же душеприказчиками. Европа, ас нею Россия и Германия вступили в завершающую фазу революции нового времени.
Примечания
1. HOWARD М. 1989 — eine neue Zeitwende? — Europa-Archiv 14, 1989.
2. Frankfurter AUgemeineZeitung, 17.11.1990.
3. Ibid., 24.11.1990.
4. FURET F. 1789 — 1917: Ruckfahrkarte— Europaische Revue, 1991, 1.
5. DOERRIES H. RuBlands Eindringen in Europa in der Epoche Peters des GroBen. K5nigsberg — Bri. 1939, S. 97f.
6. KOH^ TAJ H„ POTOCKI J., DMOCHOWSKI F. K. 0 ustanowieniu i upadku Konstytucji Trzeciego Maja. Metz. 1793.
7. Staatsarchiv Darmstadt E I М: 91/1—3. Выражаю признательность X. Шульце (Мюнхен), ознакомившему меня с письмом Гертцберга.
8. Цит. по: «Vandenhoeck-Reihe», Gottingen, 1955.
9. MARX К. Manuskripte uber diepolnische Frage. Amsterdam. 1961.
10. DEHIO L. Gleichgewicht ober Hegemonic. Krefeld. 1948; ejusd, Deutschland und die Weltpolitik im 20. Jahrhundert. Munchen. 1955.
49
11. KENNEDY P. Aufstieg und Fall der GroBen Machte. Frankfurt a. M. 1989.
12. SCHOLLGEN G. Sicherheit durch Expansion? — Historisches Jahrbuch 1984, 104, S. 43f.
13. KOCOJ H. Wielka Revolucja Francuska a Polska. Warszawa. 1987; etc.
14. Staatsarchiv Darmastadt. E I M: 91/1—3.
15. Annual Register von 1772; GROH D. RuBland im Blick Europas. Frankfurt a.M. 1988, S. 74.
16. Сколь ограниченными были эти начинания в системе образования показано в: JEISMANN К. E. Bildungsreform in Deutschland als staatliche MaBnahme und socialer ProzeB.— Polen und Deutschland im Zeitalter der Aufklarung. Braunschweig. 1981.
17. Восточноевропейский контекст политики Бисмарка на пути к созданию империи представ лен X. Верешицким (WERESZYCKI H. Sojusz trzech Cesarzy. Warszawa. 1965); см. также: HILLGRUBER A. Bismarcks AuBenpolitik. Freiburg. 1979; REXHAUSER R., RUFFMANN К.—H. RuBland und die staatliche Einheit Deutschlands im 19. und 20. Jahrhundert.— Aus Politik und Zeitgeschichte В 9/82, 6. Marz 1982.
18. BROSZAT M. Zweihundert Jahre deutsche Polenpolitik. Frankfurt a.M. 1972, S. 213f.; Die deutsch-polnischen Beziehungen 1919—1932. Braunschweig. 1985, S. 22f.
19. COULONDRE R. Von Moskau nach Berlin 1936—1939. Bonn. 1950. S. 239f.
20. Подробнее об этом в материалах конференции: «1939. An der Schwelle zum Weltkrieg». Bri. 1990. S. 259f.
21. LAWATY A. Das Ende PreuBens in polnischer Sicht. Bri. 1986, S. 103 f; DMITROW E. Nierncy i okupacja hitlerowska w oczach polakow. Warszawa. 1987.
22. DAHRENDORF R. Betrachtungen uber die Revolution im Europa in einern Brief, der an einen Herm in Warschau gerichtet ist 1990. Stuttgart. 1990; см. также статьи в журнале «Transit» (Hf. 1. 1990) по теме: «Восточная Европа: переход к демократии?».