Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
на тему: «Военный коммунизм»
Выполнил: Хабибуллин Радик Миннерашитович
студент II курса юридического факультета
39-221 группы заочного отделения
2006
Содержание
1. Введение
2. Была ли альтернатива военному коммунизму
3. Практика и идеология
4. Политика «военного коммунизма»
5. Экономико-технологический уровень общества и внутренняя логика развития политики «военного коммунизма»
6. Свертывание политики «военного коммунизма» и начало поворота к НЭПу в экономической политике партии
7. Заключение
8. Литература
Введение
В последние годы роль «военного коммунизма», которую он сыграл в нашей экономике, вызывает особый интерес. И видимо, это не случайно. Сначала публицисты, а за ними и историки обратили внимание на то, что ряд элементов командно-административной системы управления народным хозяйством восходит к эпохе «военного коммунизма». За этим открытием последовали и «оргвыводы», и «военный коммунизм» был объявлен источником практически всего зла, которого немало было в нашей истории последних десятилетий.
Нередко приводят цифры падения промышленного производства в нашей стране к 1921 г., а затем добавляют: вот до чего довела страну политика «военного коммунизма»! При этом зачастую обходят целый ряд обстоятельств. И то, что падение производства началось после вступления России в первую мировую войну, и уже накануне Октября страна оказалась на грани хозяйственной катастрофы. И то, что по территории России прокатилась разрушительная гражданская война, причинившая колоссальный ущерб народному хозяйству. И то, что интервенты нещадно грабили страну. И, наконец, то, что среди советских республик к началу 1921 г. не было ни Финляндии, ни Польши, ни Прибалтики, ни Грузии, ни Дальнего Востока, а ведь на этих территориях перед первой мировой войной находилась значительная часть промышленности России.
Обычно обходят и то, что само применение В. И. Лениным термина «военный коммунизм» было лишено какого-либо пиетета, что в нем самом (кстати, впервые употребленном А.А. Богдановым в 1916 г. применительно к экономике европейских держав, втянутых в мировую войну) первоначально содержался сугубо критический подтекст, который лишь с течением времени стал постепенно утрачиваться. И только потом термин «военный коммунизм» стал официальным обозначением определенной эпохи нашего хозяйственного развития.
БЫЛА ЛИ АЛЬТЕРНАТИВА ВОЕННОМУ КОММУНИЗМУ?
Переосмысление, а точнее, более глубокое осмысление проблемы «военного коммунизма» диктуется всей логикой изучения истории советского общества на современном этапе. Слишком много, как оказалось, корней уходит в тот период, слишком много вопросов, относящихся к нему, остаются без должных ответов. Но не только исторический интерес движет нами. Заявляют о себе теоретические и социально-философские аспекты данной проблемы. Как ни крути, но надо признать, как это сделал О. Р. Лацис, что «военный коммунизм»— это первый опыт социалистического хозяйствования и первая историческая модель социализма в нашей стране»[1], а следовательно, и в мире. Как известно, этот опыт и эта модель, позволив Советской власти решить краткосрочную, но судьбоносную задачу — защитить революцию и страну в ходе гражданской войны, — обнаружили затем свою несостоятельность и ввергли Советскую Россию в такой кризис, из которого удалось выбраться почти чудом — крутым поворотом к НЭПу.
«Военный коммунизм» как историческое явление и как определенная социально-экономическая и политическая система многогранен. Правда, некоторые ставят вопрос, а можно ли говорить о нем как о системе? Полагаю, что можно и нужно, хотя я не согласен с теми, кто полагает, что «военный коммунизм» с неизбежностью вытекал из предоктябрьских доктринальных представлений В. И. Ленина, большевиков о социализме как о военно-государственном социализме. Чтобы разобраться в теоретических основаниях «военного коммунизма» и. тем самым дать ответ на вопрос, был ли он запрограммирован большевиками или явился порождением суровой вынужденной необходимости, надо обратиться заново к оценке экономической платформы большевиков в канун Октября, а затем ее видоизменений и практики в первые месяцы социалистической революции. Здесь важно иметь в виду постановку В.И.Лениным проблемы непосредственного и опосредованного перехода к социализму. Как мне представляется, Ленин в общем и целом вплоть до апреля 1918 г. исходил из возможности опосредованного перехода России к социализму. Больше того, изучая посвященную теме «военного коммунизма» литературу, я вынес убеждение, что продлись мирная передышка после Бреста еще полгода - год — и Ленин уже тогда отказался бы от общемарксистских взглядов на социализм как на бестоварную, без рыночную систему общественного устройства.
Поэтому, когда ставят вопрос, была ли альтернатива «военному коммунизму», то ответ на него требует, так сказать, двухуровневого подхода. В «военном коммунизме», несмотря на разруху и необходимость мобилизации и централизации ресурсов страны, не было бы необходимости, если бы гражданская война не помешала начать опосредованный, постепенный, без крутой ломки переход к социализму. А вот когда дело дошло до гражданской войны, до борьбы не на жизнь, а на смерть, альтернативы ему уже не могло быть. Равным образом мне представляется, что не было реальной альтернативы и продразверстке как нейтральному звену всей военно-коммунистической системы. Можно сегодня сколько угодно причитать по поводу тяжелейших последствии продразверстки, но сохранение свободной торговли хлебом не спасло бы, а погубило Советскую власть. Для сопоставления посмотрим на опыт продовольственной политики Колчака и Деникина. Они остались верны принципу свободной торговли (хотя белогвардейские генералы не сумели наладить снабжения своих армий иными методами, кроме открытого грабежа населения) и потерпели поражение. Этот урок нельзя игнорировать.
Нашим историкам еще предстоит полнее изучить объективные и субъективные предпосылки и факторы перехода к «военному коммунизму», а также основные этапы его формирования. Более трудным является определение его идеологии, роли теоретических, доктринальных начал в их соотношении с историческими обстоятельствами. В вопросе об оценке «военного коммунизма» как ошибочной модели коммунистического строя я солидаризируюсь с В. П. Дмитренко. Он, на мой взгляд, прав, когда утверждает, что в случае с этим историческим феноменом теория шла вслед за практикой. То есть сначала, в основном в силу суровых императивов гражданской войны, создали некую военно-политическую и экономическую систему, а потом, увидев, ее сходство с некоторыми основополагающими постулатами марксизма, сочли, что это и есть искомое — социализм, а то и коммунизм. В этом-то и заключалась главная ошибка Ленина и большевиков. Из нее проистекала и другая. Курс на продолжение военно-коммунистической политики в мирное время. Как видим, в иллюзии, причем опасные, могут впадать не только массы, но и целые партии и их «многоопытные» вожди. Как справедливо заметила Р. Люксембург в своей «Рукописи - о русской революции», «опасность начинается тогда, когда нужду выдают за добродетель...». Тем не менее вопрос о диалектике теории и практики в формировании «военного коммунизма» подлежит дальнейшему обсуждению и разработке.
ПРАКТИКА И ИДЕОЛОГИЯ
Ситуация, в какой оказалось наше постоянно перереформируемое государство не может не вызывать интереса к так называемому «военному коммунизму» — экономической политике Советского государства, проводившейся в годы гражданской войны (1918—1920).
Объясняется это, в частности, тем, что ряд сторон этого феномена стал характерен для административно-командной системы, сложившейся в конце 20-х начале 30-х годов. В результате проблема «военного коммунизма» приобрела принципиальное, концептуальное значение. Особую остроту она получила в связи с ведущимися поисками истоков сталинизма, полемикой о «доктринальных» причинах «деформации социализма».
Авторы ряда публицистических статей утверждают, будто в советской экономике задачи и методы гражданской войны были изначальны, что большевики, взяв власть в 1917 году, сразу стали строить коммунизм, «пусть пока и военный» приступили к ликвидации товарно-денежных отношений, и все это делалось в соответствии с представлениями Маркса и Энгельса, согласно которым якобы «социализм тут же начинается» после победы революции, причем «военный коммунизм» 1918—1920 гг. — это «классическая модель» социализма в их видении.
Не столь категоричны специалисты-историки. И в прошлом эти вопросы обсуждались в советской и западной историографии. Дискуссии продолжаются и ныне. Объясняется это сложностью, противоречивостью явления. Не на каждый вопрос можно дать однозначный ответ. Да и сами «творцы» «военного коммунизма» его оценивали по-разному, в зависимости от их представлений о путях и методах движения к социализму, коммунизму.
Освещение темы начну с констатации: под «военным коммунизмом» имеется в виду экономическая политика 1918-1920 гг., характеризовавшаяся крайней централизацией управления народным хозяйством (главкизм), национализацией не только крупной, но и средней, и частично мелкой промышленности, государственной монополией на хлеб и многие другие продукты сельского хозяйства (продразверстка), запрещением частной торговли и свертыванием товарно-денежных отношений, уравнительностью в распределении на основе классового пайка, милитаризацией труда. Перечисленные особенности экономической политики того времени напоминали принципы, на основе которых, по мнению марксистов, возникнет коммунистическое общество: отсутствие частной собственности на средства производства, денег и товарно-денежных отношений, равенство в распределении материальных благ. Но коммунизм, согласно учению марксизма, предполагает высокоразвитую техническую базу и изобилие материальных благ. «Коммунистические» же начала периода гражданской войны возникали при отсутствии этих условий, насаждались административно-приказными методами. Отсюда появившееся уже после перехода к нэпу название—«военный коммунизм»
Был ли переход к этим началам попыткой сразу и непосредственно «ввести» коммунизм?
Прежде всего, напомню известное положение основоположников марксизма о том, что между капитализмом и социализмом лежит целый исторический период, - период революционного преобразования одного общественного строя в другой, что общество не может ни перескочить через естественные фазы развития, ни отменить последние декретами. На первых порах в руки пролетариата должны перейти лишь основные средства производства (путем экспроприации капиталистов), частное же мелкое производство пролетарское государство должно будет переводить в общественное не насильно, а посредством примера, оказывая ему помощь[2].
Маркс и Энгельс считали, что при коммунизме уже не будет товарно-денежных отношений, им на смену придет непосредственный продуктообмен. Этого взгляда придерживался и Ленин. История показала утопичность этого подхода. Однако основоположники марксизма, а также Ленин вовсе не предполагали, что отмена товарно-денежных отношений произойдет сразу, они считали, что это процесс, который потребует длительного времени
Свершилась Октябрьская революция, но не с первых ее дней началась национализация всей крупной промышленности. Предполагалась определенная постепенность с использованием переходных мер. Такой мерой должен был стать рабочий контроль над производством и распределением. Политические противники большевиков даже обвиняли их в том, что они изменили своей программе: мол, до революции были за немедленную национализацию всей частной собственности, за «введение» социализма, а придя к власти, «позабыли» об этом требовании. В связи с этим Ленин в конце декабря 1917 г. писал, что обыватели «повторяют пошлые измышления о «введении социализма», которые они приобрели «понаслышке», хватая обрывки социалистического учения, повторяя перевирание этого учения невеждами и полузнайками, - приписывая нам, марксистам, мысль и даже план «ввести» социализм. Нам, марксистам, такие мысли, не говоря о планах, чужды. Мы всегда знали, говорили, повторяли, что социализма нельзя «ввести», что между капитализмом и социализмом лежит долгий период «родовых мук».[3]
Кратковременный период «красногвардейской атаки на капитал» не был отказом от постепенности преобразований. Он был ответом на ожесточенное сопротивление капиталистов, пытавшихся саботажем парализовать экономическую жизнь Советской республики. И как только саботаж был сломлен и перед страной после Брестского мира открылась перспектива мирного строительства. Ленин предложил программу дальнейших преобразований экономики. В основе ее — та же идея постепенности. Суть ее: обуздание мелкобуржуазной стихии, борьба с уравниловкой, направление развития частного капитализма в русло государственного капитализма, постепенное расширение социалистического уклада в экономике.
Партия продолжала придерживаться взглядов основоположников марксизма на социализм, как на общество не товарно-денежных отношений, которые будут отмирать лишь в переходный период. Видимо, на этом основании в публицистике утверждается, что сразу после Октября был взят курс на отмену товарно-денежных отношений, отмену денег. В действительности ставилась задача укрепления расстроенного в годы первой мировой воины финансового хозяйства страны. И программа партии, принятая в марте 1919 г., хотя и исходила из задачи продолжать «замену торговли планомерным, организованным в общегосударственном масштабе распределением продуктов», в то же время указывала:
«В первое время перехода от капитализма к коммунизму, пока еще не организовано полностью коммунистическое производство (выделено мной) и распределение продуктов, уничтожение денег представляется невозможным». А через два месяца в мае, Ленин возвращается к этому вопросу и разъясняет, почему революция не «отменила» деньги, почему социалисты даже не ставили такую задачу: для этого нет условий «Мы говорим: пока деньги остаются, и довольно долго останутся в течение переходного времени от старого капиталистического общества к новому социалистическому».
Таким образом, планы партии вовсе не преследовали задачу «ввести» социализм. Правда, «левые» коммунисты считали возможным сделать это с «сегодня на завтра», требовали в кратчайшие сроки обобщить все производство, ввести уравнительность, свертывать товарно-денежные отношения, форсировать отмену денег. По существу, это и была программа «военного коммунизма», хотя тогда она так не называлась. Как известно, партия отвергла левокоммунистическую программу и приняла ленинскую стратегию, обоснованную в «Очередных задачах Советской власти».
Многочисленные меры, проводившиеся в народном хозяйстве весной—летом 1918 г., после заключения Брестского мира, являлись первыми шагами в осуществлении этой стратегии: разработка государственного бюджета в расчете на укрепление денежной системы; покрытие расходов государства доходами, введение элементов хозрасчета. Велись переговоры (правда, безрезультатные) с промышленниками о создании смешанного госкапиталистического треста. Были разработаны принципы предоставления концессий иностранным предпринимателям. «Условия наших концессий таковы,— отмечал Ленин 24 мая 1918 г. — что ничего кроме пользы для нас не получится...».
Ретроспективно в 1921 г. Ленин так определил взятый тогда курс преобразований экономики: «Мы предполагали, что обе системы—система государственного производства и распределения и система частноторгового производства и распределения—вступят между собой в борьбу в таких условиях, что мы будем строить государственное производство и распределение, шаг за шагом отвоевывая его у враждебной системы».
Конечно, теоретические и законодательные установки не реализовывались в «чистом» виде. В жизни все было сложнее, неоднозначнее. Условия острейшей классовой борьбы заставляли прибегать к мерам приказного характера уже в это время. Примером могут служить майские декреты 1918 г., провозглашавшие «продовольственную диктатуру)»,— запрещалась свободная торговля хлебом, крестьян обязывали сдавать хлебные излишки государству по твердым ценам, создавались рабочие продовольственные отряды для выявления и реквизиции излишков. Но тут уже вмешался такой фактор, как надвигавшийся голод.
Развернувшиеся в широких масштабах лета 1918 г. интервенция и гражданская война создали новую ситуацию, вынуждавшую применять формы, методы, и иные решения экономических задач в соответствии с требованиями войны. «Мы приноравливались к задачам войны», — позже констатировал Ленин (стали применяться военноцентралистские методы управления, внеэкономические меры мобилизации продовольственных, сырьевых, топливных ресурсов, пайковое распределение милитаризация труда — все то, что составило систему «военного коммунизма». В ситуации страны, оказавшейся на положении «осажденной крепости» подобные методы решения насущных задач были неизбежны. Им просто не было альтернативы. Об этом свидетельствует и история ряда буржуазных государств, находившихся в экстремальных военных условиях. Наиболее характерна в этом отношении Германия периода первой мировой войны, когда неимоверно усилилась централизаторская директивная роль государства.
Вспомним, что в России в конце 1916 г. была введена своего poда разверстка и запрещена свободная торговля зерном. В марте 1917 г. Временное правительство установило хлебную монополию и ввело карточки на хлеб и другие продовольственные продукты. Другое дело, что буржуазные государства в отличие от Советского не вторгались в отношения капиталистической собственности, сохраняли в неприкосновенности буржуазные производственные отношения.
В свете марксистских представлений о социализме (общество без товарно-денежных отношений, без денег и т. д. ) советские законодательные акты о национализации промышленности, отменявшие частную торговлю, суживавшие товарно-денежные отношения, рассматривались сквозь призму их «социалистичности», как идущие в направлении к социализму. Сказалась и живучесть взглядов «левых» коммунистов. Их фракция в партии была распущена, но носители этих взглядов остались. Более того, практика как бы подтверждала их правоту. Чем дальше, тем больше усиливались процессы национализации промышленности, натурализации заработной платы, свертывания частной торговли. Получалось, что практически осуществлялось то, о чем в свое время говорили «левые» коммунисты.
Воодушевленные иллюзией, будто переход к социализму, коммунизму — это дело сегодняшнего дня, многие партийные и советские деятели соответствующим образом трактовали ряд положений и Программы партии, принятой на VIII съезде РКП (б). Так, положение Программы о проведении мер, «расширяющих область безденежного расчета и подготавливающих уничтожение денег», рассматривалось как указание на необходимость уже сейчас держать курс на отмену денег. Между тем смысл этого положения программы был другой: отмена денег—это задача на перспективу. Не случайно Ленин в мае 1919 г., спустя два месяца после принятия Программы, со всей решительностью и категоричностью говорил о невозможности уничтожить деньги, что они еще долго останутся.
И все же в условиях деформированной экономики идея социалистичности «отмирания денег» оказывала определенное влияние на процессы в области финансовой политики, да и на саму идеологию.
Как пример влияния войны на идеологию и практику можно рассматривать милитаризацию труда. В Программе партии о милитаризации еще ничего нет. Здесь по вопросу о мобилизации рабочей силы упор сделан на роль в этом профессиональных союзов, на перевоспитание масс, на воспитание социалистической дисциплины. В тезисах же ЦК РКП (б), принятых к IX съезду партии (март 1920 г.), уже появляется следующее положение: «В переходной стадии развития в обществе, отягощенном наследием самого тяжкого прошлого, переход к планомерно организованному общественному труду немыслим без мер принуждения как в отношении к паразитическим элементам, так и в отношении к отсталым элементам крестьянства и самого рабочего класса. Орудием государственного принуждения является его военная сила. Следовательно, элемент милитаризации труда в тех или других пределах, в той или иной форме неизбежно присущ переходному хозяйству, основанному на всеобщей трудовой повинности».[4]
Как оценивался «военный коммунизм» вождями партии? Начну с Ленина. Его подходы в осмыслении этого феномена были различны, одни—в годы гражданской войны, т е. тогда, когда эта политика проводилась, другие— после гражданской войны. В работах Ленина 1918—1920 гг.—статьях, докладах, выступлениях—мы не «найдем ни одного высказывания, которое дало хотя бы малейший повод считать, что он в это время разделял иллюзии, будто экономическая политика имеет целью переход к коммунизму и что страна уже вступает в коммунизм. Приведу лишь несколько его высказываний конца 1919 и 1920 гг. когда «военный коммунизм» уже сложился в определенную систему.
Декабрь 1919 г.: «Мы думаем, что сейчас вводить социалистический порядок мы не можем — дай бог, чтобы при наших детях, а может быть, и внуках он был установлен у нас»[5] « Если название «коммунистическая партия» истолковать так, как будто коммунистический строй осуществляется сейчас, то получится величайшее извращение и практический вред, сводящиеся к пустейшему бахвальству».[6]
Февраль 1920 г.: «Переход к социализму—это самая трудная задача, и он займет много лет, а внутри перехода «наша политика распадается на ряд еще более мелких переходов».
Октябрь 1920 г.: «Поколению, воспитанному в капиталистическом обществе, еще не суждено создать общество коммунистическое».[7]
Но кончилась гражданская война. Страна перешла к НЭПу и Ленин, осмысливая предыдущую политику, рассматривает ее уже в двух аспектах. С одной стороны как вынужденную, как следствие войны и разорения. С другой — как нацеленную в известной мере в будущее. Эта политика, говорил он, «до известной степени предполагала — можно сказать, безрасчетно предполагала, — что произойдет непосредственный переход старой русской экономики к государственному производству и распределению на коммунистических началах... Не могу сказать, что именно так определенно и наглядно мы нарисовали себе такой план, но приблизительно в этом духе мы действовали»[8]. На этом пути партия потерпела тяжелое экономическое поражение.[9]
Высказывания Ленина, относящиеся к двум периодам (1919—1920 гг. и 1921—l922 гг. на первый взгляд противоречивы. Одни говорят только о вынужденности экономических мер, другие — о расчетах на переход к коммунистическому производству по распределению. Если рассматривать высказывания Ленина в сумме, не противопоставляя одни другим, то суть проблемы, на наш взгляд, сводится к следующему: чрезвычайные экономические меры, составившее систему «военного коммунизма», определялись нуждами войны, но объективно они не только закрепляли и защищали социалистические завоевания Октября, но и осуществляли лобовую атаку капитализма, как бы форсировали переход к социализму. «...Мы с налету, на гребне энтузиазма рабочих и крестьян, захватили необъятно много.. .»[10], —отмечал Ленин.
Н. И. Бухарин, являвшийся весной 1918 г. одним из лидеров «левых» коммунистов, в последующее время гражданской войны по существу оставался на «левых» позициях. В изданной в 1920 г. книге «Экономика переходного периода» он теоретически обосновывал политику тех лет как направленную к коммунизму. После перехода к нэпу он уже более трезво оценивал ее: «Военно-коммунистическая политика,— говорил он в 1925 г.,— имела своим содержанием раньше всего рациональную организацию потребления... Эту историческую роль система военного коммунизма выполнила».[11]
Так же оценивал «военный коммунизм» Л. Б. Каменев. На IX Всероссийском съезде Советов в 1921 г. он говорил: «Мы вынуждены были превратить Россию в укрепленный лагерь и разрешать все вопросы хозяйства с точки зрения фронта, а не с точки зрения правильных хозяйственных расчетов. У нас был тогда единственный расчет—победить врага».[12]
Л Д. Троцкий в ряде выступлений начала 20-х годов оценивал «военный коммунизм» как «режим осажденной крепости», все его составные части определялись необходимостью сломать сопротивление контрреволюции и отстоять Советскую власть.[13] В изданной в 1923 г. брошюре Л. Д. Троцкий ответил и на такой вопрос: «Не надеялись ли мы перейти от военного коммунизма к социализму без больших хозяйственных поворотов, потрясений и отступлений, т. е. по более или менее прямой восходящей линии? Да,— писал он,— действительно, в тот период мы твердо рассчитывали, что революционное развитие в Западной Европе пойдет более быстрым темпом. Это бесспорно». Предполагалось, что если европейский пролетариат возьмет власть, то он «поможет нам технически и организационно и, таким образом, даст нам возможность путем исправления и изменения методов нашего военного коммунизма прийти к действительно социалистическому хозяйству. Да, мы на это надеялись».[14]
Нельзя согласиться с авторами, утверждающими, что будто бы сам Ленин признавал, что «военный коммунизм» был ошибкой. Нет, не так однозначно Ленин оценивал эту политику. По его словам, в тех условиях «в основе эта политика была правильна».[15] « Меньшевики, эсеры, Каутский и К" ставили нам в вину этот «военный коммунизм». Его надо поставить нам в заслугу»[16], он был «условием победы в блокированной стране, в осажденной крепости»[17]. «Не в том дело, что была экономическая система, экономический план политики, что он был принят при возможности сделать выбор между той и другой системой. Этого не было».[18]
Не об ошибочности «военного коммунизма» говорил Ленин, а о том, что в ходе его осуществления были допущены серьезные ошибки. Это, конечно, не одно и то же. В 1922 г., осмысливая предыдущий этап экономической политики, Ленин подчеркивал мы «очень много погрешили, идя слишком далеко, мы слишком далеко зашли по пути национализации торговли и промышленности, по пути закрытия местного оборота мы меры не соблюли», «мы зашли дальше, чем это теоретически и политически было необходимо», «был целый ряд преувеличений».
Итак, в «военном коммунизме» нужно различать то, что было неизбежно, необходимо, диктовалось условиями войны и не имело альтернативы, и то, что определялось иллюзиями теоретической мысли, субъективными взглядами
ПОЛИТИКА «ВОЕННОГО КОММУНИЗМА» И ТРАНСПОРТ
Как уже было отмечено выше, В. И. Ленин расценивал «военный коммунизм», во-первых, как вынужденную меру, благодаря которой, несмотря на всю ее жестокость, удалось отстоять независимость советской республики, во-вторых, как ошибку, которую нужно было исправить.
Если прежде делался упор на первой ленинской оценке этой политики, то теперь «военный коммунизм» нередко представляется чуть ли не исторической моделью социализма, которая-де оказалась сплошной ошибкой, а потому и несостоятельной. На мой взгляд, и та и другая точки зрения односторонни, находятся в противоречии с диалектической, неоднозначной оценкой политики «военного коммунизма», данной В. И. Лениным.
Представляется, что неправы те авторы, которые считают «военный коммунизм» деятельностью большевиков, направленной на реализацию идей Маркса о коммунистической формации, приведшей к катастрофическим результатам.
Во-первых, неправомерно винить «военный коммунизм», как это иногда делается, в падении производства за 1913—1920 годы. Необходимо учитывать, что сначала экономика России понесла весьма ощутимые удары в результате первой мировой войны. Далее развал продолжался при Временном правительстве и только затем последовала Октябрьская революция, приведшая к смене владельцев собственности. И лишь после всех этих событий начинаются разрушения периода гражданской войны. Кстати, гражданская война — вовсе не синоним политики «военного коммунизма». Война — это всегда разрушения на территории, где ведутся боевые действия, и винить ту или иную политику — неправомерно. А если обратиться к состоянию транспорта, то стоит посчитать, сколько русских судов было угнано за рубеж, продано другим странам, сожжено на речных путях. Из одной только Одессы французские интервенты увели 120 судов. Только в Чусовую Колчак согнал 200 судов, выпустил 200 тыс. пудов керосина, поджег его и огненной стихией уничтожил флот до основания. Если посмотреть, сколько паровозостроительных заводов оставалось на территории Советской России, то сразу станет понятным, что увеличить выпуск паровозов Советское государство не могло, материальных возможностей для этого просто не имелось.
Во-вторых, нельзя согласиться и с тем, что действия Советского правительства в годы войны представляли собой попытку ввести в практику непосредственно коммунистические начала. Так, в числе «коммунистических» декретов иногда называют декреты о национализации торгового флота и железнодорожного транспорта, принятые еще до начала гражданской войны. Необходимость такой меры признавалась большевиками и, кстати, другими социалистами еще до революции, а ныне признается и многими капиталистическими странами, которые национализировали наиболее важные средства транспорта. Единство позиций достаточно различных политических сил в этом вопросе вызывается тем, что на транспорте границы собственности «технологически» ломаются раньше, чем в любой другой отрасли экономики. Ведь именно Россия, которую заслуженно называли военно-феодальной, была первой в мире страной, которая еще в 1869 г установила бесперегрузочное товарное сообщение между отдельными группами железных дорог, принадлежавшими разным собственникам. В 1889 г. такой порядок был введен на всей территории страны, на всей сети железных дорог, чем и была обеспечена их технологическая целостность. В дореволюционное время функционировало МПС, осуществлявшее централизованное управление железными дорогами. Оно утверждало тарифы на перевозку грузов и пассажиров, наблюдало за организацией перевозок и технической политикой на железнодорожном транспорте, устанавливало общие технические условия на постройку железных дорог, утверждало их уставы. Так что национализация являлась естественным завершением этой прогрессивной тенденции. И большевики, отстаивавшие необходимость обобществления транспортных средств, защищали не столько коммунистические идеалы, сколько руководствовались технико-экономической целесообразностью
Вместе с тем нельзя забывать, что после Октябрьской революции против национализации выступили прежние владельцы частных дорог и служащие правлений казенных дорог. Кроме того, национализация была неправильно воспринята рабочими транспортных предприятий. Речники, моряки, железнодорожники действовали по принципу: «Урал — уральцам», «Волга—волгарям», создавали на дорогах и пароходствах свои комитеты, отстаивали групповые интересы. На железных дорогах были образованы свои самостоятельные Советы, как органы хозяйственного управления железными дорогами, последовательно действовали Викжель (Всероссийский исполнительный комитет железнодорожного профессионального союза), Викжедор (Всероссийский исполнительный комитет железнодорожников). Таким образом, на железных дорогах утверждался своеобразный анархо-синдикализм. Более того, транспортники противопоставляли свои выборные организации государственным органам управления. И правительство Ленина в первые послереволюционные месяцы вынуждено было пойти на уступки транспортным, рабочим, согласившись на самоуправление транспортных предприятий и выборность коллегий, хотя Ленин неоднократно подчеркивал необходимость для железных дорог жесткой централизации. Ленин критиковал попытки «социализации» флота, предпринимавшиеся во многих пароходствах. Он говорил: «Задача социализма—переход всех средств производства в собственность народа, а вовсе не в том, чтобы суда перешли к судовым рабочим, банки к банковским служащим. Если такие пустяки люди всерьез принимают, то надо национализацию отменить».[19]
Как оценить эту политику? Как соответствующую «социалистическому идеалу» или, напротив, как отход от идей Маркса? На деле установление самоуправления на транспорте и выборность коллегий железнодорожников на местах, а не назначение органами Советской власти были шагом назад по сравнению с дореволюционным временем, когда действовало МПС. Однако эта мера была единственно правильной, так как, благодаря ей, уже в непродолжительное время можно было убедить рабочих в том, что такой метод управления транспортом парализует его работу. Самоуправление и коллегиальность порождали местнические тенденции и расхлябанность, нарушали хозяйственные связи, дисциплину, график движения поездов. И только после этого «наглядного» урока Советское правительство постепенно усиливает централизацию управления и вводит на транспорте единоначалие. Коллегиальное управление водным транспортом было отменено постановлением СНК от 25 мая 1920 г., т. е. уже на завершающей стадии гражданской войны
Политику «военного коммунизма» иногда связывают с отменой денег и видят в этом осуществление, идей Маркса о бестоварной природе социализма. Однако это утверждение представляется излишне категоричным, что можно подтвердить данными об организации работы транспорта в те годы. Конечно, в ходе войны произошло сужение сферы действия товарно-денежных отношений Многие массовые грузы перевозились бесплатно, но и то только с 1920 г., т. е. с тех пор, когда хозяйство было окончательно подорвано Определенная часть грузов в течение всей гражданской войны перевозилась за плату. При этом плата за перевозки осуществлялась по системе дифференцированных тарифов, применявшихся еще в дореволюционное время. В ходе войны, а именно с 1 июля 1920 г., эта тарифная система была упрощена, однако не отменена, хотя еще в январе был принят декрет об упразднении Народного банка.
Спрашивается, если большевики совсем отказались от действия товарно-денежных отношений, зачем было думать о тарифной системе? Ведь платность перевозок отменялась совсем только через год после упразднения Народного банка—с января 1921 г. Как понять эти действия Советского правительства? Как стремление воплотить идею Маркса о несовместимости товарного хозяйства с социализмом или как отчаянную попытку в невыносимо трудных условиях найти выход из трудностей? Как известно, с марта 1921 г. с переходом к нэпу платность была восстановлена. Именно непоследовательность этого шага, так же, как и допущение самоуправления на транспорте в первые послереволюционные месяцы, перекосы в национализации, а они, конечно, имели место, принятие декрета об упразднении Народного банка при сохранении платности перевозок, хотя и не для всех грузов, говорят о том, что законченной концепции «военного коммунизма» у партии Ленина не существовало. Многое из того, что было приписано ей позже в порядке обобщения событий тех лет, проводилось в поисках выхода из складывающейся ситуации.
В современных публикациях период «военного коммунизма» рисуется сплошной черной краской, приведшей к катастрофическим результатам. Между тем на транспорте, от работы которого зависел успех войны и который подвергался разрушениям той и другой воюющей стороной в первую очередь, имелись даже определенные организационные достижения, обусловившие, например, некоторое улучшение технико-экономических показателей транспортных средств. Здесь следует назвать создание Высшего Совета по перевозкам, осуществлявшего планирование; проведение в условиях войны Межведомственного совещания для рационального распределения перевозок между железнодорожным и речным транспортом (для чего проводились расчеты различных вариантов доставки и выбирались наиболее экономичные). В те годы были организованы распределительные продовольственные базы в Арзамасе. Вологде, Рязани, Ряжске, Орле, что позволило избежать многих встречных перевозок и обеспечить экономию транспортных средств. Тогда же отказались от установления маршрутов следования топлива самими заготовителями дров: эта функция была передана исключительно НКПС. Такой порядок установления маршрутов следования позволял учитывать пропускные способности транспортных линий, устранять излишние пробеги, более рационально использовать вагоны и паровозы, что имело важное значение в условиях их острой нехватки.
В числе мер по рационализации использования транспортных средств следует назвать маневрирование подвижным составом (паровозами, вагонами, автомобилями), его переброску из района в район в зависимости от ситуации на фронте, что в условиях частной собственности невозможно. Организация продовольственных перевозок в бассейне Волги была передана в руки Волгопрода — Волжской транспортной комиссии, которая заменила многочисленные конторы. Отделения Волгопрода выполняли задачу перевалки и переотправки продовольствия в пункты потребления. Такой порядок перевозок позволил увеличить их объем. В 1918—1920 г.г. были приняты меры к объединению и улучшению работы гужевого транспорта: организовывались государственные обозы, привлекались ведомственные, применялись меры содействия развитию легкового извоза на губернских, уездных и проселочных дорогах.
Некоторые современные публицисты считают, что система рабочего самоуправления, важнейшим элементом которой изображают рабочий контроль, себя не оправдала. Но, во-первых, рабочий контроль вводился до начала гражданской войны и он не являлся составляющей «военного коммунизма». Во-вторых, рабочий контроль и самоуправление не одно и то же. Ленин мыслил рабочий контроль как переходную меру, необходимую для использования буржуазных специалистов в новых условиях. На практике этому воспрепятствовали две силы: рабочие и буржуазия. Последняя не подчинилась большевикам, а рабочие, как и транспортники, неправильно поняли национализацию и свои групповые интересы поставили выше общенародных. Поэтому этот конфликт, на наш взгляд, следует рассматривать не как подтверждение тезиса о гибельности политики «военного коммунизма», а как проявление несовместимости интересов двух классов, которые Ленин предполагал взаимоувязать, сочетая борьбу и сотрудничество. На деле же один из них (буржуазия) отчаянно сопротивлялся, а другой (рабочий класс) испытывал нетерпение.
ЭКОНОМИКО-ТЕХНОЛОГИЧЕСКИЙ УРОВЕНЬ ОБЩЕСТВА И
ВНУТРЕННЯЯ ЛОГИКА РАЗВИТИЯ ПОЛИТИКИ
«ВОЕННОГО КОММУНИЗМА»
При проведении политики, впоследствии названной военным коммунизмом, большевикам пришлось столкнуться и с рядом противоречий в концепциях, которые существовали к этому времени. Так, вряд ли можно было примирить два общеизвестных тезиса - введение самоуправления вооруженного народа и установление государственного контроля с целью проведения социалистических преобразований. Вспомним, что у В. И Ленина в работе «Государство и революция» в качестве исторической аналогии была избрана Парижская коммуна. Но Россия по своим размерам, экономическим условиям и ряду других параметров была несопоставима с Коммуной. И логика подтолкнула большевиков к решению отказаться от идеи прямого самоуправления, использовать в управленческой структуре страны иерархический принцип, который больше подходил для такого огромного объекта управления.
Другим противоречием, которое неизбежно возникало, являлось несоответствие идеи политической свободы идее экономического равенства. В нищей, разоренной стране воплотить идею экономического равенства можно было только через ограничение политической свободы, мало того, через политическое насилие. И это политическое насилие нельзя было ограничить рамками воздействия только на крупную буржуазию. Условия разрухи заставляли во имя экономического равенства распространить ограничения политической свободы и на другие слои населения. Так логика событий заставила заменить идею демократии при использовании насилия против эксплуататорских слоев на политическое насилие в отношении достаточно широких кругов населения.
И третье противоречие, свойственное тому времени. Большевики считали себя верными сторонниками К. Маркса, стремились точно следовать его идеям. Н И. Бухарин на VIII съезде партии заявил: «Мы ни на йоту, ни на один волосок не отступаем от Маркса». Но разве сама революция в стране, мягко говоря, не самой экономически развитой, не являлась отступлением от Маркса? А если так, то, значит, далее нельзя было следовать по Марксу. Но это поняли не сразу и далеко не все. Потребовалось время и мучительный опыт. В результате в послеоктябрьское время приходилось отказываться от одних социалистических идей в пользу других. Отказ этот был не результатом чьей-то злой воли, а вынужденным шагом. Противоречия в концепциях нельзя было разрешить в конкретных исторических условиям иначе как путем возобладания упрощенного подхода.
В экономической области, также сказались предпосылки, которые подтолкнули к идее «военного коммунизма». Империалистическая война, разруха, две революции привели к параличу товарной экономики. Товарно-денежные отношения сворачивались. Как остановить разруху, как накормить людей? Соблазнял простой ответ - ввести карточки, а затем всеобщее нормирование. Можно ли за это осуждать то время, когда и сейчас, имея за спиной уроки исторического опыта, мы все же были вынуждены прибегнуть к этой мере в перестроечный период. Итак, ввели карточки, всеобщее нормирование, и, естественно, настроения революционной романтики не могли не подтолкнуть к сравнению с идеями Маркса о бестоварной экономике. Экономическая разруха приводила к парадоксальному выводу, что можно перекинуть мост к социализму. И мостом к социалистической бестоварной экономике будет тотальное государственное регулирование. Опять мы сталкиваемся с логикой событий, которая предопределила этот, а не иной путь.
Логика экономических мероприятий в условиях упрощенного метода преодоления концептуальных противоречий неизбежно приводила к определенным политическим противоречиям. Вряд ли кто будет отрицать тот факт, что военно-политический характер Советской власти в период «военного коммунизма» был обусловлен остротой классовой борьбы, гражданской войной и хозяйственной разрухой того времени. Но наступает момент, когда государство начинает развиваться, имея определенную автономию от социально-экономической ситуации. Вспомним, что еще В. И. Ленин в работе «Государство и. революция» приводил цитату Ф. Энгельса о том, что государство получает известную самостоятельность по отношению к борющимся классам в тот момент, когда достигается равновесие классовых сил. Между тем развитие событий привело к появлению иерархической структуры управления в масштабах целого государства. Всеобщее регулирование и нормирование осуществилось через громадные управленческие структуры. А проведенная национализация создавала прекрасную экономическую базу для функционирования данной системы. Обезличенная государственная собственность естественно приводила к обезличке в экономике и создавала прекрасные условия для появления целому армии управленцев.
Важно отметить, что в это время в экономической теории господствовала идея безусловного преимущества крупного хозяйства перед мелким как в промышленности, так и в сельском хозяйстве. В результате возникали и теоретические предпосылки для создания соответствующей системы управления. Сложилась громадная пирамида управления сверху вниз, от наркома до последнего рабочего-крестьянина, через бесчисленные этажи власти .в виде главков, отделов и так далее. И все это основывалось на государственной собственности Сейчас можно осуждать, критиковать, указывая на неэффективность подобного принципа управления. Но тогда все это выглядело разумным и естественным.
Здесь следует сделать небольшое отступление теоретического характера. Для анализа механизма функционирования подобной системы управления в конкретных исторических условиях России нужно разделить понятие власти и политики. Власть неадекватна политике. Не претендуя на всеобъемлющее определение, власть можно рассматривать как оперативное вмешательство, которое в ряде случаев способно вступать в противоречие с объективными тенденциями и препятствовать их развитию. Политика же — это в первую очередь осуществление долговременной функции регулирования. Политика регулирует взаимоотношения, в том числе взаимоотношения индивида и производства. Успех той или иной политики заключается в умении урегулировать интересы различных социальных слоев за счет достижения взаимоприемлемого компромисса. В результате на определенном этапе исторического развития крупные производственные структуры отражают крупные государственные структуры.
Подобные крупные структуры могут играть роль компенсирующего фактора, но только за счет подавления индивида. Крупное производство приводит к специализации, дроблению операций труда, который утрачивает индивидуальный смысл и не может способствовать гармоничному развитию человека. Крупное производство требует создания многозвенной структуры управления. В результате производитель отделен от управленческих» решений. Управленческие структуры обособляются в отдельную социальную группу, чьи интересы подчас противоречат интересам других групп. Создается громоздкая система, в которой индивид не может играть главную роль, он обособляется и становится лишь винтиком громадного механизма. В итоге крупное машинное производство, рожденное индустриальным этапом развития, вне зависимости от типа общественно-политического уклада не может адекватно способствовать развитию индивида.
Нельзя забывать, что в России к 1917 году сложился именно такой технологический уровень производства, который подталкивал к подобному ходу развития. Россия отличалась большой концентрацией производства, и на больших заводах, кроме директора, были инженеры, технологи, мастера и так далее. Рабочий был отчужден не только от собственности, но и от функций управления. В этой связи с точки зрения привлечения рабочего к управлению национализация носила формальный характер. В силу технологических особенностей производства рабочий и на национализированном предприятии не мог ежечасно и ежеминутно участвовать в управлении. Он продолжал быть отчужденным от функций управления, которые оказывались в руках управленческой структуры.
Необходимо отметить, что в условиях индустриального этапа развития добиться социальной стабильности возможно двумя путями. Первый путь—это когда государство берёт на себя регулирование всех абсолютно процессов, объясняя подобное стремление необходимостью быстрее решить задачи ускоренного общественного развития
Некоторые государства XX века начинали свою деятельность с объявления ускоренного развития в качестве главного приоритета, что обещало им занять в будущем лидирующее место в мире. В таком случае производственные структуры оказываются подчиненными государственным, а интересы индивида отодвигаются на последний план, а затем полностью игнорируются и приносятся в жертву главному приоритету, достижение которого берет на себя государство. Государство, оправдывая свои действия высокими мотивами (идея национального превосходства, форсированное построение невиданного ранее общества и т. д.), уже не регулирует взаимоотношения между другими элементами общества а вмешивается в них на каждом шагу. Для производственной деятельности создаются планы-директивы, сводятся до минимума или уничтожаются саморегулирующиеся механизмы в экономике (рыночные отношения). Как результат, политика теряет свою главную функцию регулирования и разработки стратегии развития, низводится до уровня осуществления оперативного вмешательства, которое, как указывалось выше, может действовать в противоречии с объективными тенденциями развития. На этом пути государство становится на путь тотального контроля. Общественные структуры не могут сбалансированно развиваться и, как следствие этого вместо форсированного развития происходит все большее отставание, растет социальная напряженность.
Второй путь—это создание государства, которое регулирует отношения в обществе, но не вмешивается в них и не берет на себя функций тотального контроля. Кроме того, индивид получает возможность достичь определенной степени свободы. Одним из официальных приоритетов общества становится не только производство, но и развитие социальных гарантий для существования человека. Государственные структуры не подавляют производственную сферу, а взаимодействуют с ней на паритетных началах. Это не означает, что такое государство является искомым идеалом. Крупные структуры сохраняются и в производственной и государственной сфере, что ограничивает гибкость общественного развития, а также не позволяет полностью преодолеть отчуждения работника от функций управления. Однако подобная модель развития создает предпосылки для дальнейшей эволюции при вступлении общества на новый технологический уровень.
В России к 1917 году технологический уровень предполагал противоречия, которые нельзя было разрешить в тогдашних условиях. Голод, гражданская война, стремление к экономическому равенству усугубляли эти противоречия и неизбежно, вне зависимости от воли и желания большевиков, толкали в сторону иерархического принципа управления в обществе. Пирамида управления разрослась до предела. Казалось, рядом искомый результат — теперь все контролируется, все управляется, а следовательно, неизбежно будут проведены социалистические преобразования.
Но чем больше пирамида управления, тем больше в ней этажей власти, тем больше времени требуется для прохождения импульса команды. В подобной системе сигнал, прошедший через все этажи власти, не говоря уже о неповоротливости, неоперативности, подвергается увеличивающемуся искажению. Эффективность системы падает. Нарастает неразбериха. И чем старательнее пытались в эпоху «военного коммунизма» действовать через иерархическую структуру, тем меньше было порядка и реального контроля за ситуацией, тем меньше можно было говорить о какой-то системе в работе и достижении целей в социалистических преобразованиях. Имеются поразительные примеры попыток довести иерархическую систему управления до абсолюта. В государственную собственность были переданы даже крохотные ремесленные мастерские, а крестьян заставляли сеять в соответствии с обязательными правилами. Логика подобных действий все та же — проконтролировать все до мельчайших элементов, используя возможность воздействовать через государственную собственность. Обоснованием служили тяготы гражданской войны, которые было необходимо преодолеть. Общество в своем большинстве воспринимало это как условие для победы в гражданской войне. Но с окончанием войны прекращал свое существование главный аргумент для тотального государственного вмешательства—не стало суровой необходимости и широкие массы не хотели далее мириться с подобным положением.
Таким образом, политика «военного коммунизма» была вызвана логикой чрезвычайной экономической и политической ситуации. Не случайно, что элементы «военного коммунизма» начинали использоваться еще царским правительством (например, продразверстка), аналогичные мероприятия проводились и в других странах в годы войны. Но к этому подталкивал и технологический уровень общества, для которого наиболее естественным было введение иерархической системы управления. Для большевиков подобные обстоятельства подкреплялись идеей доминирующей роли государства в проведении социалистических преобразований.
Государственная собственность позволяла довести иерархическую структуру управления до общегосударственных масштабов. Но это не приближало заветную цель. Рабочий продолжал оставаться отчужденным от функций управления, а иерархическая структура, все менее эффективная, становилась базой для установления власти бюрократических слоев. Государственная собственность являлась материальной основой для выражения интересов разросшегося управленческого аппарата, который все больше претерпевал бюрократическое вырождение:
К 1920 г. произошло осознание невозможности продолжать форсировать подобное развитие дальше. Произошел поворот в экономике, когда среди других рычагов развития стала использоваться децентрализация управления. Внутренняя логика развития политики «военного коммунизма» дошла до абсурда, и эпоха нэпа появилась как результат диалектического отрицания предшествующего развития. Маятник соотношения иерархического управления и децентрализации, государственного вмешательства и самоуправления качнулся в другую сторону. Теория учла горький опыт развития, это позволило найти успешный выход из тупика.
СВЕРТЫВАНИЕ ПОЛИТИКИ «ВОЕННОГО КОММУНИЗМА» И НАЧАЛО ПОВОРОТА К НЭПУ В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКЕ ПАРТИИ
«Военный коммунизм», как стали называть после поворота к нэпу экономическую политику периода гражданской войны, был лишь частью всей той экономической политики, которую намечалось менять.
Характеризуя, «в каком положении оказалась наша революция при решении своих социалистических задач в области хозяйственного строительства», Ленин выделил два периода: с одной стороны, период приблизительно с начала 1918 г. до весны 1821 г., с другой— тот период, в котором страна находилась с весны 1921 года. И в подтверждение Ленин вспоминает о заявлениях своих и партии с конца 1917 г.
Урок, извлеченный партией из слишком поспешного «штурма» капитализма мелкотоварного производства в первые годы после Октября, привел к повороту к нэпу. И суть этого поворота, наряду с заменой разверстки налогом, заключалась в том, о чем Ленин написал в начале 1922 г. в «Проекте тезисов о роли «задачах профсоюзов в условиях новой экономической политики», а именно: «В частности, теперь допущены и развиваются свободная торговля и капитализм, которые подлежат государственному регулированию, а, с другой стороны, государственные предприятия переводятся на так называемый хозяйственный расчет, то есть но сути в значительной степени на коммерческие и капиталистические начала».[20]
В значительной мере этому аспекту нэпа были посвящены весной 1923 г. подробный доклад Троцкого «О промышленности» на XII съезде РКП (б) и принятая в соответствии с докладом резолюция. Однако претворить ее в жизнь не позволила продолжавшая укрепляться административно-командная система, «правосознание» которой, в частности применительно и к хозрасчету, не преодолел еще и Ленин. Например, в его письме наркомфину Г. Сокольникову от 1 февраля 1922 г. читаем: «Я думаю, что тресты и предприятия на хозяйственном расчете основаны именно для того, чтобы они сами отвечали и притом всецело отвечали за безубыточность своих предприятий. Если это оказывается ими не достигнуто, то, по-моему, они должны быть привлекаемы к суду и караться в составе всех членов правления длительным лишением свободы, конфискацией всего имущества и т. д.
Если мы, создав тресты и предприятия на хозяйственном расчете, не сумеем деловым, купцовским способом обеспечить полностью свои интересы, то мы окажемся круглыми дураками».[21]
В наиболее утвердившихся в советской литературе определениях сути и задач нэпа задача использования коммерческих методов в госпромышленности не отражена, хотя вне этих методов невозможна здоровая экономика, включающая и прочную смычку промышленности с сельским хозяйством, о чем как о сущности нэпа говорил на XI съезде РКП (б) Ленин. Но несколькими месяцами позже Ленин писал (и это было опубликовано «еще» в начале 1926 г.): «Действительная сущность новой экономической политики состоит в том, что пролетарское государство, во-первых, разрешило свободу торговли для мелких производителей, и, во-вторых, в том, что к средствам производства для крупного капитала пролетарское государство применяет целый ряд принципов того, что в капиталистической экономике называлось «государственным капитализмом».
Не касаясь неясностей и плюрализма мнений относительно трактовки Лениным понятия «госкапитализм» в советских условиях, бесспорно, что свобода торговли только для мелких производителей — ведь именно так и было во время нэпа — не соответствует действительному, коммерческому хозрасчету в государственных предприятиях, «купцовскому способу» ведения дел в них.
Замена распределения торговлей в государственной промышленности не была предложена и в упомянутом докладе Троцкого на XII съезде, хотя он по сути вплотную подошел к этой задаче и четко в общем виде сформулировал «нэп есть использование рабочим государством методов, приемов и учреждений капиталистического общества для построения или для подхода к построению социалистического хозяйства». Семантика формулировки «использование методов и учреждений капитализма» предполагает экономику в целом, включая и госпредприятия, а утвердившаяся в литературе сталинская формулировка на XIV съезде «допущение капитализма» уже и относится лишь к мелкому, отчасти среднему, производству, к торговле и сфере услуг.
Важно и интересно, что в начале 20-х годов так же боялись слова «капитализм», как и пару лет назад. При публикации в «Правде» упомянутых выше ленинских тезисов слово «капиталистических» (на 343 странице Ленин его использовал как синоним «коммерческих») было исключено и не попало в постановление ЦК. В дальнейшем такая непоследовательность и «военно-коммунистические» пережитки способствовали провалу нэпа, который вначале, как известно, привел к существенному улучшению в экономике Не надо в этом деле повторять прежних ошибок. Таков актуальный урок исторического опыта.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Размышляя сегодня о демократии применительно к прошлому, важно признать за всеми этими классами, партиями и т. п. право на самоутверждение в борьбе с соперниками и конкурентами. Ведь для крестьянина как мелкого частного собственника право быть хозяином на собственной земле реализовывалось не только в черном переделе земли, но и в требовании коренного пересмотра (а может быть, и ломки) всей ранее сложившейся системы взаимоотношений между городом и деревней. Какие проблемы должны были возникнуть перед государством, городом, всеми слоями населения, зависимыми в той или иной мере от деревни. В каких ответных меpax возникала необходимость? Это лишь одна из глобальных проблем, рожденных революцией. Прибавим сюда еще проблемы центра и окраин, социального и национального, русских и «инородцев», передовых форм хозяйства и патриархальных, самоопределения народов и национальной независимости республик, унитарности и федерализма и др., и придем к пониманию того, что понятие «братоубийственная» применительно к гражданской войне отнюдь не полно и не точно отражает характер той ожесточенной схватки, которая происходила во всех уголках огромной страны.
Сказанного вполне достаточно, чтобы решительно отказаться от этого крайне неудачного термина – «Военный коммунизм». Своим словосочетанием он услужливо предлагает искаженные временные и содержательные рамки этой политики.
Важнейшие компоненты этой чрезвычайной политики достались ей в наследство от прежних правительств (царского и Временного). Разверсточный принцип заготовки хлеба, твердые цены, государственные монополии, карточная система распределения, растущая роль кооперации и других форм участия общественности в организации и регулировании экономической жизни, в контроле за частным предпринимательством, натурализация экономических отношений (в частности, в форме массового «мешочничества»), инфляция, стремительное расширение функций государства в организации экономической жизни.. Все это не несло с собой ни социализма, ни коммунизма, но становилось или стало нормой уже к Октябрю, определенной системой мер по преодолению углубляющегося экономического кризиса.
«Красногвардейская атака» на капитал в первые месяцы после революции подхлестнула эти процессы, ускорила и расширила их рамки. Помимо национализации ряда ключевых отраслей экономики (банки, транспорт, внешняя торговля), она внесла еще один принципиально новый элемент, породив гигантскую волну самодеятельности масс. Кстати, и этот феномен не изучен в достаточной мере, что препятствует познанию логики и диалектик революционного процесса. Еще раз следует напомнить о проблемах и противоречиях дореволюционной России, о сочетании разных революций в Октябре, чтобы понять, что в деятельности центральных и местных органов власти речь могла идти в основном о решении самых неотложных и самых разнохарактерных задач.
Новая власть начинала функционировать с защиты насущных интересов различных слоев населения, подпиравших эту власть своей революционной инициативой. Естественно, что практические меры по преодолению разрухи, хаоса, голода предлагались и самые радикальные (в духе самой революции) и самые «простые» по исполнению. В их числе — реквизиции, контрибуции, конфискации, национализации, раздел, уравнительности» натуральный обмен, открытое насилие над теми, кто отстаивал иные методы хозяйствования.
ЛИТЕРАТУРЫ
1. Л а ц и с О. Р. Экономическая централизация и централизация управления. Проблемы взаимосвязи. — М., 1987
2. Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. - 2-е изд.
3. Ленин В. И. Полное собрание сочинений
4. Бухарин Н. И. Избранные произведения, М., Политиздат, 1988
5. Троцкий Л. Д Новая экономическая политика и перспективы мировой революции
6. Клименко В.А. Борьба с контрреволюцией в Москве, М., Наука, 1978
7. Новое в жизни науке и технике, сер. История, 1991, №6 «Военный коммунизм»
8. Шоль Е.И. Прослойка или истоки революций и перестрое, М., МАИ, 1996 г..
9. Исаев И.А. История отечества, Юрист, М., 1997 г.
[1] Л а ц и с О.Р. Экономическая централизация и централизация управления. Проблемы взаимосвязи. — М., 1987 -С 75—76.
[2] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. - 2-е изд. — Т 22.—С 518
[3] Ленин В. И. Полн. собр. Соч. - Т 35 —С 192
[4] IX съезд РКП (б). Протоколы.-М., 1960.-С. 556.
[5] Ленин В. И. Полн. Собр. соч. — Т. 39. — С. 380.
[6] Ленин В. И. Полн. Собр. соч. — Т. 40.—С. 34.
[7] Ленин В. И. Полн. Собр. соч. — Т. 41. — С. 298.
[8] Ленин В. И. Полн. собр. соч. — Т 44.—С. 156, 157.
[9] См.: там же.— С 158
[10] Ленин В. И. Полн. собр. соч. — Т. 45. — С. 88.
[11] Бухарин, Н. И. Избранные произведения — М., 1988— С. 124—125.
[12] IX Всесоюзный съезд Советов рабочих, крестьянских, красноармейских и казачьих депутатов. Стенографический отчет. — М., 1922.—С. 50.
[13] Правда.— 1922 — 6 декабря
[14] Троцкий Л. Д Новая экономическая политика и перспективы мировой революции - М, 1923 —С 16
[15] Ленин В. И Полн. Собр. Соч. — Т 43. — С 78
[16] Там же.—С 220
[17] Там же.—С 230
[18] Там-же.—С 151.
[19] Л е н и н В. И. Полн. собр. соч. Т 35. — С. 411.
[20] Л е н и н В. И. Полн. Собр. соч.— Т. 44 — С. 342
[21] Л е н и н В. И. Полн. Собр. соч. — Т. 54.— С. 150—151.