Unrvel me 2013 Перевод- whocres22 Kir Riz Амина Строева niretc Редактирование- Амина Строева Обложка и оформление - Ki
Работа добавлена на сайт samzan.net:
Данная книга предназначена только для предварительного ознакомления! Просим Вас удалить этот файл с жесткого диска после прочтения. Спасибо.
Тахера Мафи
Распутай меня
Разрушь меня -2
Оригинальное название: Tahereh Mafi «Unravel me» 2013
Перевод: whocares22, Kira Raiz, Амина Строева, ani_retac
Редактирование: Амина Строева
Обложка и оформление : Kira Raiz
Переведено для группы: http://vk.com/club57204535
Любое копирование без ссылки
на переводчиков и группу ЗАПРЕЩЕНО!
Аннотация
Пришло время войны.
Джульетта сбежала в Пункт назначения Омега. В место для таких, как она, - людей, обладающих даром, а также штаб-квартиру повстанческого сопротивления.
Она, наконец, свободна от Восстановления, от планов ее использования в качестве оружия, и свободна для отношений с Адамом. Но, тем не менее, свободной от своего смертоносного прикосновения Джульетта не будет никогда. А также от Уорнера, который хочет ее заполучить больше, чем кто-либо.
В увлекательном продолжении "Разрушь меня" Джульетте предстоит сделать выбор, который полностью изменит ее жизнь, между тем, что она хочет, и тем, что она считает правильным. И это решение может оказаться выбором между желанием сердца и жизнью Адама.
Благодарности
Моей матери. Моему отцу. Моим братьям. Моей семье. Я люблю вас, когда вы смеетесь. Я люблю вас, когда вы плачете. Я люблю вас, когда вы смеетесь и плачете в каждый заварочный чайник, который нам удается вместе выпить.
Вы - самые невероятные люди, которых я когда-либо встречала и вы будете вынуждены знать меня всю мою жизнь, и вы никогда не жаловались. Вечное спасибо вам, за каждую горячую чашку чая. За то, что никогда не отпускаете моей руки.
Джоди Ример. Я сказала тебе "привет" и ты улыбнулась, поэтому я спросила о погоде, а ты сказала - погода? Погода непредсказуема. Я спросила - а что насчет дороги?
Ты сказала - дорога славится ухабистостью. Я спросила - ты знаешь, что произойдет? Ты ответила - точно нет. И затем ты представила меня нескольким лучшим годам моей жизни. Я говорю: забыть тебя - невозможно.
Тара Вейкум. Ты читаешь слова, которые я пишу своим сердцем и своими руками, и понимаешь их с такой точностью, которая является одновременно и болезненной, и поразительной. Спасибо твоему сиянию, твоему терпению, твоей неизменной доброте. Твоим искренним улыбкам. Работать с тобой - огромная честь.
Тана. Ранда. Мы пролили вместе много слез - в печали, в радости. Но больше всего слез я пролила в те моменты, когда я смеялась вместе с вами. Ваша дружба является самым величайшим подарком; это благословение, которая я полна решимости пытаться заслуживать каждый день.
Сара. Натан. Спасибо вам за вашу неослабевающую поддержку. Вы оба - невероятно потрясающие.
Сумайя. Спасибо за твое плечо и за твои уши, и за безопасное место, которое ты мне даруешь. Не знаю, что бы я без этого делала.
Огромное, огромное спасибо всем моим дорогим друзьям в "HarperCollins" и "Writers House", которых просто невозможно отблагодарить за все, что они делают: Мелисса Миллер, спасибо за твою любовь и твой энтузиазм; Кристина Коланджело, Диана Нотон и Лорен Флауэр, спасибо за вашу энергию и страсть, и бесценные маркетинговые способности; спасибо Хэлли Паттерсон, моему исключительно талантливому публицисту, которая умна и неизменно добра.
Спасибо Каре Петрус и Саре Кауфман, за их изумительную дизайнерскую работу; и Колин Андерсон, цифровому иллюстратору, чья работа продолжает меня поражать.
Спасибо Бренне Франзитта: потому что я каждый день благодарна за наличие такого потрясающего выпускающего редактора, как ты; Алеку Шейну, за все, но, в частности, за то, что он знает, как любезно реагировать в тех случаях, когда в его офисе появляются детские игрушки странной формы; Сесиль де ла Кампа, за постоянную работу над тем, чтобы мои книги были доступны в разных уголках мира; Бет Миллер, за ее постоянную поддержку; и Кэсси Евашевски из "UTA", за ее безмолвное милосердие и острый, как бритва, инстинкт.
Вечное спасибо всем моим читателям! Без вас я могла бы разговаривать только лишь с персонажами, живущими в моей голове. Спасибо, что вместе со мной принимаете участие в путешествии Джульетты.
И всем моим друзьям в Twitter, Tumblr, Facebook и в моем блоге: спасибо. Серьезно. Интересно, узнаете ли вы когда-нибудь в полной мере, как сильно я ценю вашу дружбу, вашу поддержку, и ваше великодушие.
Вечное спасибо.
Глава 1
Наверно, сегодня солнечный день.
Наверно, среди облаков плывет большой желтый шар, зыбкий и размытый в синем-синем небе. Он сияет холодными надеждами и ложными обещаниями теплых воспоминаний, дружных семей и сытных завтраков в мире, которого больше не существует.
А, может, все по-другому.
Может быть, сегодня пасмурно и промозгло, а свистящий ветер настолько резок, что жалит кожу даже взрослых людей. Может быть, идет снег или дождь, может, я не знаю, мороз, град, ураган, закручивающийся в торнадо, а земля раскалывается на части, проглатывая наши ошибки.
Понятия не имею, что там.
У меня больше нет окна, и нет возможности выглянуть наружу. Моя кровь застыла на отметке миллион градусов ниже нуля, я погребена на глубину пятидесяти футов под землей в тренировочном зале, в последнее время ставшим моим вторым домом. Каждый день я смотрю на эти четыре стены и напоминаю себе: «я не пленница, я не пленница, я не пленница», но иногда мурашками по коже всплывают былые страхи, и я хватаюсь за горло, не в силах избавиться от клаустрофобии.
Я дала так много обещаний, когда приехала сюда.
Теперь уверенности поубавилось, и я беспокоюсь. Мой разум предает меня, каждое утро я просыпаюсь в постели с безумными мыслями и бегающими глазами, с потными ладонями и нервными смешками, рвущимися из груди, и это давление все усиливается и усиливается и усиливается.
Жизнь здесь не такая, как я ожидала.
Мой новый мир окрашен в бронзу, запечатан в серебро и утопает в ароматах камня и стали. Воздух ледяной, циновки оранжевые; светильники и выключатели электронные и электрические, неоново-яркие. Здесь кипит деятельность, кругом снуют тела, коридоры наполнены шепотом и криками, топотом и размеренными шагами. Прислушавшись, я замечаю, как работают мозги, морщатся лбы, стучат по губам и подбородкам пальцы и хмурятся брови. Карманы полнятся идеями, кончики языков дрожат от мыслей, глаза сосредоточенно сужаются, тщательно обдумывая планы, о которых мне очень хочется узнать.
Но у меня ничего не получается, я полностью разбита.
Касл сказал, что я должна управлять своей энергией. Наш дар - это разные формы энергии. Материя никогда не создавалась и не уничтожалась, сказал он, и, как изменился наш мир, так же изменилась и энергия в нем. Наши способности взяты из вселенной, из другой материи, из другой энергии. Мы не аномалии, мы - неизбежное следствие порочного воздействия на нашу планету. Наша энергия появляется откуда-то, сказал Касл, и это «откуда» происходит из хаоса, окружающего нас.
В этом есть смысл. Я помню, на что был похож покинутый мною мир.
Я помню разгневанное небо и заходящее несколько раз подряд солнце на фоне сияющей луны. Я помню потрескавшуюся землю и колючий кустарник, и нечто коричневое, что когда-то было буйной зеленью. Я думаю о воде, которую нельзя пить, и о птицах, которые уже не летают, и о жалких остатках человеческой цивилизации. Все, что осталось от нашей истерзанной земли - череда обжитых территорий.
Эта планета - сломанная кость, которую не сумели вправить, это склеенные воедино осколки хрусталя. Нас разрушили и восстановили, нам приказали каждый божий день усердно притворяться, что все функционирует, как и прежде. Но это ложь, это все ложь.
Я не функционирую надлежащим образом.
Я всего лишь следствие катастрофы.
Две недели за бортом, брошенная, всеми забытая. Две недели я нахожусь здесь, две недели обживаю постель, хрупкую, как яичная скорлупа, гадаю, когда что-нибудь, наконец, сломается, когда я первая что-нибудь разрушу, когда разрушится все. После двух недель, проведенных в стенах этого безопасного места, мне надлежало стать счастливее, здоровее, надлежало лучше спать и быть разговорчивее. Вместо этого я беспокоюсь о том, что произойдет, когда если я не смогу все сделать верно, если я не смогу понять, как правильно тренироваться, если я специально случайно причиню кому-то боль.
Мы готовимся к кровопролитной войне.
Вот почему я тренируюсь. Мы все активно готовимся к тому, чтобы свергнуть власть Уорнера и его людей. Чтобы выиграть битву в один заход. Чтобы показать жителям нашего мира, что еще есть надежда - что они не обязаны соглашаться с требованиями Восстановления и становиться рабами режима, который лишь использует их ради власти.
И я решила бороться. Быть воином. Судить их с помощью своей силы. Вот только одна мысль о том, чтобы положить на кого-то руку, обрушивает на меня шквал воспоминаний, чувств; я переживаю такой всплеск энергии, всего лишь вступая в контакт с кожей, не обладающей иммунитетом. Я ощущаю наплыв несокрушимости, мучительную эйфорию, волну энергии, затопляющей каждую пору моего тела. Я не знаю, что эта энергия сделает со мной. Я не знаю, смогу ли удержаться, если вдруг начну получать удовольствие от чужой боли.
Все, что знаю - это то, что последние слова Уорнера поразили меня в самое сердце, и я уже не могу выдавить из себя тот холод или правду, которая буквально режет глотку.
Адам понятия не имеет, что Уорнер может касаться меня.
Никто не знает.
Уорнеру полагалось умереть. Уорнеру полагалось умереть, так же, как мне полагалось застрелить его, но никто не полагал, что я даже не знаю, как пользоваться оружием, и теперь я полагаю: он пришел, чтобы найти меня.
Он пришел, чтобы бороться.
За меня.
Глава 2
Резкий стук, и дверь распахивается.
- Ах, мисс Феррарс. Я не понимаю, чего вы хотите добиться, сидя в этом углу, - Касл с легкой усмешкой протанцевал в комнату.
Я делаю глубокий вздох и пытаюсь заставить себя взглянуть на Касла, но не могу. Вместо этого шепчу извинения и слушаю жалкое эхо своих слов, рассеивающихся по комнате. Чувствую, как мои трясущиеся пальцы судорожно сжимают ворс толстых, мягких ковров, расстеленных на полу, и думаю о том, что я ничего не добилась с тех пор, как появилась здесь. Как же это унизительно, разочаровывать одного из тех людей, которые были так добры к тебе.
Касл стоит передо мной и ждет, пока я, наконец, подниму голову. - Нет необходимости извиняться, - говорит он. Проницательные карие глаза и приветливая улыбка заставляют легко забыть, что он лидер Омега Поинт. Лидер крупного подпольного движения, посвященного борьбе против Восстановления. Его голос слишком мягкий, слишком добрый, - хуже не придумаешь. Иногда я желаю, чтобы он просто накричал на меня. - Но, - продолжает Касл, - вам придется научиться управлять своей энергией, мисс Феррарс.
Пауза.
Шаг.
Он опирается на груду кирпичей, которые я должна была разбить. Делает вид, будто не замечает красные круги у меня под глазами или металлические трубы, которые я расшвыряла по комнате. Взгляд его старательно избегает кровавых пятен на деревянных досках, отлетевших в сторону; он не спрашивает, почему мои кулаки так крепко сжаты, и не поранила ли я себя на этот раз. Его голова повернута в мою сторону, но смотрит он в точку позади меня, и когда заговаривает, голос его мягок.
- Знаю, это сложно для вас, - говорит Касл. - Но вы должны научиться. Придется. От этого будет зависеть ваша жизнь.
Я киваю, прислоняюсь спиной к стене и приветствую холод и боль от вонзающихся в позвоночник кирпичей. Подтягиваю колени к груди и чувствую, как ступни прижимаются к защитным коврикам, устилающим пол. Я боюсь, что сейчас закричу от подступающих слез.
- Я просто не знаю, как, - отвечаю, наконец. - Я ничего не знаю. Я даже не понимаю, что должна делать, - уставившись в потолок, я моргаю без остановки и чувствую, что мои глаза блестят и наполняются влагой. - Я не знаю, как надо сделать, чтобы все получилось.
- Значит, придется подумать, - ничуть не смутившись, отвечает Касл. Он подбирает брошенную металлическую трубу и взвешивает ее в руках. - Придется найти связь между произошедшими событиями. Когда вы сломали бетон в камере пыток Уорнера и когда пробили стальную дверь, спасая мистера Кента - что случилось? Почему в этих двух случаях вы смогли отреагировать столь необычным способом?
Он садится в нескольких футах от меня. Толкает трубу в мою сторону. – Я хочу, чтобы вы проанализировали свои способности, мисс Феррарс. Вы должны сосредоточиться.
Сосредоточиться.
Одно слово, но его хватает. Его достаточно, чтобы мне опять стало плохо. Всем, похоже, нужно, чтобы я сосредоточилась. Сначала Уорнер добивался от меня сосредоточенности, а теперь и Касл.
Но я никогда не была способна идти до конца.
Глубокий, печальный вздох Касла возвращает меня в настоящее. Он поднимается на ноги, разглаживает темно-синий блейзер (видимо, это единственная его личная вещь), и я ловлю серебристый блеск символа Омеги, вышитого на спине.
Касл рассеянно дотрагивается до кончика хвоста, - он всегда завязывает дреды в тугой узел у основания шеи. - Вы противостоите самой себе, - говорит он со всей мягкостью. - Может быть, вам стоит для разнообразия поработать с кем-то другим. Возможно, партнер поможет вам прояснить ситуацию - поможет обнаружить связь между этими двумя событиями.
Мои плечи от неожиданности напрягаются. – Кажется, вы говорили, что мне нужно тренироваться в одиночку.
Он на мгновение отводит взгляд в сторону. Чешет за ухом, прячет свободную руку в карман. - На самом деле, я не хотел, чтобы вы работали в одиночку, - говорит он. - Просто никто не вызвался на это задание.
Не знаю, почему так перехватило дыхание, почему я так удивлена. Я не должна удивляться. Не каждый может быть Адамом.
Не каждый может чувствовать себя в безопасности рядом со мной так, как он.
Никто, кроме Адама, не прикасался ко мне, получая при этом удовольствие. Никто, за исключением Уорнера. Но, несмотря на лучшие намерения Адама, он не может тренироваться со мной, у него полно других дел.
Дела, о которых никто не хочет мне говорить.
Но Касл смотрит на меня глазами, полными надежды, добрыми глазами, которые понятия не имеют, что слова, предложенные им, гораздо хуже. Хуже, потому что, несмотря на то, что я знаю правду, мне все равно больно ее слышать. Больно помнить о том, что, хоть я и живу в безопасной раковине с Адамом, остальной мир по-прежнему видит во мне угрозу. Чудовище. Мерзость.
Уорнер был прав. Неважно, куда я пойду, я не смогу убежать от себя.
- Что изменилось? – спрашиваю у него. - Кто теперь желает тренировать меня? - Я замолкаю. - Вы?
Касл улыбается. От этой улыбки стыдливый румянец жаром разливается по шее и, проходя по спине, жалит мое самолюбие. Я едва справляюсь с желанием выскочить за дверь.
Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, хочу я сказать, не жалейте меня.
- Хотелось бы мне иметь свободное время, - говорит мне Касл. - Но Кенджи, наконец, свободен, - мы смогли перестроить его график - и он сказал, что будет счастлив поработать с вами, - секунду он колеблется. - То есть, если вы не против.
Кенджи.
Я хочу громко рассмеяться. Конечно, Кенджи, возможно, единственный человек, готовый рисковать, работая со мной. Однажды я его ранила. Случайно. Но мы нечасто встречались с тех пор, как он привел нашу компанию в Омега Поинт. И то, казалось, он лишь выполняет задание - после его завершения он вернулся к своим делам. Очевидно, Кенджи здесь важная птица. У него может быть миллион занятий, дел, которыми нужно управлять. Похоже, что люди любят его, более того - уважают.
Интересно, они когда-нибудь видели его в роли противного сквернослова Кенджи, с которым я впервые повстречалась?
- Конечно, - отвечаю я Каслу и впервые с тех пор, как он пришел, пытаюсь состроить гримасу радости. - Здорово.
Касл встает. Его горящие глаза светятся удовлетворением. - Прекрасно. Завтра я попрошу его встретиться с вами за завтраком. Вы можете вместе поесть и сразу начать.
- Ох, но я обычно...
- Я знаю, – обрывает меня Касл. Теперь его улыбка вытягивается в тонкую линию, а лоб морщится от беспокойства. – Вам нравится есть вместе с мистером Кентом. Мне известно об этом. Но вы почти не проводите время с остальными ребятами, мисс Феррарс, и если вы намереваетесь остаться здесь, то придется научиться доверять нам. Люди в Омега Поинт любят Кенджи. А он сможет поручиться за вас. Если они увидят, как вы проводите время вместе, то почувствуют себя более уверенно в вашем присутствии. Это поможет вам освоиться.
Жар разливается по моему лицу горячим маслом; я вздрагиваю, чувствую, как дергаются пальцы, пытаюсь остановить бегающие глаза, пытаюсь притвориться, что не ощущаю боль, засевшую в груди.
- Они… они боятся меня, - я говорю, потом шепчу и замолкаю. – Я не… я не хотела никого беспокоить. Я не хотела путаться под ногами...
Касл вздыхает, громко и протяжно. Он смотрит вверх-вниз, почесывая мягкое местечко под подбородком. - Они боятся только потому, - наконец, говорит он, - что не знают вас. Если вы хоть немного постараетесь, приложите хоть малейшие усилия, чтобы узнать кого-нибудь…, - он останавливается. Хмурится. - Мисс Феррарс, вы здесь уже две недели и вряд ли разговаривали с соседками по комнате...
- Вовсе нет… я думаю, они замечательные...
- И все же игнорируете их? Не общаетесь с ними? Почему?
Потому что у меня никогда не было подруг. Потому что я боюсь, что сделаю что-то не так, скажу что-то не так, и они в конечном итоге возненавидят меня, как и все другие девочки до этого. Они мне нравятся слишком сильно, поэтому будет больнее принять их неизбежное неприятие.
Но я ничего не говорю.
Касл качает головой. - Вы отлично справились в первый день приезда. Вы, казалось, почти сдружились с Бренданом. Я не знаю, что произошло, - продолжает Касл. - Я думал, вы без проблем вольетесь в коллектив.
Брендан. Худой мальчик с платиново-светлыми волосами и электрическим током, бегущим по его венам. Я помню его. Он был добр ко мне. - Мне нравится Брендан, - говорю я Каслу, сбитая с толку. - Он расстроен из-за меня?
- Расстроен? - Касл качает головой, громко смеясь, но не отвечает на мой вопрос. - Я не понимаю, мисс Феррарс. Я пытался быть терпеливым с вами, пытался дать вам время, но, признаюсь, я растерян. Вы были совсем другой в день приезда - вы были взволнованы своим появлением здесь! Но прошло меньше недели, и вы совсем ушли в себя. Вы ни на кого не обращаете внимания, даже когда ходите по коридорам. Что случилось с общением? С дружбой?
Да.
Мне понадобился один день, чтобы поселиться здесь. Один день, чтобы осмотреться. Один день, чтобы восхититься совсем иной жизнью, и один день для остальных, чтобы выяснить, кто я и что я натворила.
Касл ничего не говорит о матерях, которые, завидя меня в коридоре, спешат убрать своих детей с моего пути. Он не упоминает о враждебных взглядах и недоброжелательных словах, которые сопровождают меня со дня приезда. Он ничего не говорит о детях, которых предупредили держаться подальше, и горстке пожилых людей, которые слишком пристально наблюдают за мной. Я могу только представить, что они слышали и откуда набрались этих историй.
Джульетта.
Девушка со смертельным касанием, которая вытягивает силы и энергию у людей, пока они не начинают слабеть, безвольными тушами оседая на пол. Девушка, которая провела большую часть своей жизни в больницах и центрах для несовершеннолетних. Девушка, которую отвергли собственные родители, которой навесили ярлык безумной и приговорили к изоляции в приюте, где даже крысы боялись жить.
Девушка.
Ее настолько переполнила энергия, что она убила маленького ребенка. Замучила малыша. Заставила задохнуться взрослого человека. Ей даже не хватило порядочности убить себя.
И все это правда.
Поэтому я и смотрю на Касла с алыми пятнами на щеках, с застывшими словами на губах, и с глазами, не желающими раскрывать свои тайны.
Он вздыхает.
Пытается что-то сказать, но бросает внимательный взгляд на мое лицо и передумывает. Лишь коротко кивает, глубоко вздыхает, смотрит на часы, говорит: - Три часа до отключения света, - и поворачивается на выход.
Останавливается в дверях.
- Мисс Феррарс, - неожиданно говорит он, тихо, не оборачиваясь. - Вы решили остаться с нами, бороться вместе с нами, стать членом Омега Поинт. - Пауза. – Скоро нам понадобится ваша помощь. И, боюсь, времени у нас почти не осталось.
Я смотрю, как он уходит.
Прислонившись затылком к стене, я слушаю его удаляющиеся шаги. Поднимаю глаза к потолку. Слышу его голос, торжественный и размеренный, звенящий в ушах.
Времени у нас почти не осталось, сказал он.
Как будто время было чем-то таким, что мы могли бы израсходовать, как будто его отмерили в плошках и передали нам при рождении, и если мы съедим слишком много или слишком быстро, или перед тем, как прыгнуть в воду, то наше время будет потеряно, упущено, потрачено впустую.
Но ведь время находится за пределами нашего понимания. Оно бесконечно, оно существует вне нас; мы не можем израсходовать или потерять его, или найти способ, чтобы замедлить его. Время идет, даже когда мы бездействуем.
У нас полно времени, вот что Касл должен был сказать. У нас есть все время этого мира, вот это он должен был сказать.
Но он этого не сделал, потому что имел в виду тик-так – наше время, что отсчитывается на часах. Оно мчится вперед, бежит в абсолютно новом направлении, деловито стучит стрелками и
тик
так
тик
так
почти настало
время войны.
Глава 3
Мне хотелось прикоснуться к нему.
Эти синие глаза. Эти каштановые волосы. Рубашка, облегающая тело в нужных местах, губы, воспламеняющие мое сердце, и я глазом не успеваю моргнуть, как оказываюсь в его объятиях.
Адам.
- Привет, - шепчет он куда-то в шею.
Я еле сдерживаю дрожь, кровь приливает к щекам, и на мгновение, всего лишь на одно мгновение, я расслабляюсь и разрешаю обнять себя.
- Привет, - я улыбаюсь, вдыхая его запах.
Роскошный - вот он какой.
Мы редко остаемся наедине. Адам поселился в комнате Кенджи и его младшего брата, Джеймса, а я осталась с близняшками-целительницами. У нас есть минут двадцать, не больше, прежде чем вернутся девушки, и я намерена на всю использовать представившуюся возможность.
Мои глаза закрываются.
Руки Адама обнимают меня за талию, притягивая ближе, и удовольствие от этого так велико, что я с трудом сдерживаюсь, чтобы не задрожать. Мое тело так долго жаждало прикосновений, теплой близости, человеческого внимания, что теперь я не знаю, как себя вести. Я, словно голодный ребенок, пытаюсь набить живот, поглощаю свои чувства на пике этих моментов, как будто проснусь утром и пойму, что я все та же золушка при мачехе.
Но затем губы Адама прижимаются к моей голове, и мои переживания на какое-то время наряжаются в маскарадный костюм и скрываются под чужой личиной.
- Как ты? – спрашиваю я, и, хотя Адам едва сжимает меня, я не могу заставить себя отойти, и голос так неловко дрожит.
Глубокий, мягкий и снисходительный смех сотрясает его тело. Но он не отвечает на мой вопрос, и я знаю, что не ответит.
Мы столько раз старались улизнуть вдвоем, но лишь для того, чтобы быть пойманными и наказанными за невнимательность. После отбоя нам не дозволяется выходить за пределы наших комнат.
Как только период снисходительности, предоставленный в связи с внезапным прибытием, закончился, нам с Адамом пришлось следовать правилам (а их оказалось великое множество), как и всем остальным.
На каждом углу, в каждом коридоре установлены бесчисленные камеры: эти меры безопасности нужны для того, чтобы мы были готовы на случай нападения. По ночам здесь дежурят охранники, которые реагируют на любой подозрительный шум, деятельность или признаки нарушения.
Касл и его команда подходят к защите Омега Поинт со всей ответственностью, не желая подвергать нас ни малейшему риску; если злоумышленник подходит к убежищу слишком близко, они делают все возможное, чтобы удержать его на расстоянии.
Касл утверждает, что благодаря такой бдительности они до сих пор живы, и, откровенно говоря, я и сама вижу в этом рациональное зерно. Но именно эти меры мешают нам с Адамом быть вместе. Мы практически не видимся с ним, разве что во время приема пищи, когда нас окружают другие люди, а все свободное время я провожу в тренировочном зале, где учусь управлять своей энергией. Адам недоволен этим так же, как и я.
Я прикасаюсь к его щеке.
Он тяжко вздыхает. Поворачивается ко мне. Его глаза говорят мне так много, что от нахлынувших эмоций я вынуждена отвернуться. Чувствительность моей кожи обостряется до предела, и, наконец-то, наконец-то, она просыпается и (это почти неприлично) чуть ли не мурлычет от удовольствия.
Я даже не могу это скрыть.
Он видит, что делает со мной, что происходит со мной, когда его пальцы гладят мою кожу, когда его губы едва касаются моего лица, когда его горячее тело прижимается к моему, и мои глаза закрываются, конечности выбивают дрожь, а колени бессильно подгибаются.
Я вижу, что с ним происходит то же самое, знаю, что он точно так же реагирует на меня. Он мучает меня, улыбается так, будто целую вечность преодолевал препятствия на пути к нашему воссоединению, упивается биением моего трепещущего сердца. Между резкими вздохами, сглатывая сотни раз, я стараюсь не потерять самообладание, когда он делает шаг, чтобы поцеловать меня.
Я не могу смотреть на него и не оживлять в памяти каждый миг, который мы провели вместе. Каждое воспоминание о его губах, его руках, запахе, коже. Это слишком много для меня, слишком много, так много, так ново, столько изысканных ощущений, о которых я никогда не знала, никогда не чувствовала, и которые никогда прежде не были доступны для меня.
Иногда я боюсь, что это убьет меня.
Я высвобождаюсь из его рук; мне жарко и холодно, меня бьет дрожь, и я надеюсь, что не потеряю самоконтроль, надеюсь, что он забудет, как легко воспламеняет меня, и я знаю, что мне нужно время, чтобы взять себя в руки.
Спотыкаясь, я отступаю назад; прикрываю лицо руками и пытаюсь придумать, что сказать, но в голове все смешивается. Я ловлю его взгляд, и возникает ощущение, будто он может поглотить меня одним своим вздохом.
Нет, - слово, которое, как я думаю, он шепчет.
Все, что я затем осознаю - это его руки и отчаяние в голосе, когда он произносит мое имя, и я слабею в его объятиях, я таю и распадаюсь на атомы и даже не пытаюсь унять дрожь; его кожа так обжигает, что я перестаю понимать, где нахожусь.
Его правая рука скользит по моему позвоночнику, расстегивает молнию на костюме, доходит до середины спины, и я не возражаю. Я ждала семнадцать лет и теперь собираюсь наверстать упущенное и попробовать все. Я больше не хочу ждать, постоянно думать о «кто знает» и «что, если», а потом сидеть и сожалеть.
Я хочу испытать все эти ощущения, потому что, вдруг я проснусь и обнаружу, что это чудо исчезло, что срок годности истек, что мой шанс пришел и ушел и никогда не вернется. Что никогда больше не почувствую тепло этих рук.
Я не могу.
Я не буду.
Даже не осознавая этого, я буквально впечатываюсь в Адама, пока не ощущаю каждый контур его тела под тонким хлопком одежды. Мои руки скользят под рубашку, и я слышу его напряженное дыхание; я поднимаю глаза и замечаю, что он зажмурился, черты лица приобрели какое-то болезненное выражение. Неожиданно его руки с таким отчаянием зарываются в мои волосы, и губы приближаются к моему лицу.
Он наклоняется, и земное притяжение оставляет его, мои ноги отрываются от пола, и я парю, я лечу, легкие охвачены ураганом, сердце пропускает удар за ударом и колотится все быстрее.
Наши губы
соприкасаются
и я знаю, что сейчас рассыплюсь на мельчайшие частицы. Он целует меня так, будто сначала потерял меня, а затем вновь обрел, и я ускользаю, а он совершенно не собирается меня отпускать.
В какой-то момент я хочу закричать, я хочу взорваться, я хочу умереть, понимая, что узнала, каково было бы жить этим поцелуем, этим сердцем, этим тихим мягким взрывом, словно я проглотила кусочек солнца, словно я побывала на седьмом, восьмом и девятом небе.
Вот.
Вот отчего боль охватывает каждую клеточку тела.
Адам отстраняется, тяжело дыша, его руки скользят под мягкой тканью моего костюма. Какой же он горячий, как обжигает его кожа, - кажется, я уже говорила это, не могу вспомнить, я такая рассеянная, что, когда он говорит, я совсем ничего не понимаю.
Но что-то он говорит.
Хриплый голос льет слова в мое ухо, но я ловлю только неразборчивое произношение, гласные и согласные, и прерывистые слоги вперемешку.
Удары сердца пробивают его грудную клетку и врываются в мою грудь. Его пальцы чертят тайные послания на моем теле. Его руки скользят по атласной материи моего костюма, плавно перемещаются по внутренней стороне бедер, огибают колени и снова идут вверх, вверх. Я гадаю, можно ли упасть в обморок и в то же время быть в сознании, доказываю себе, что именно так чувствуешь себя, когда легкие перенасыщаются кислородом, и в этот момент Адам тянет нас назад. Он врезается спиной в стену, крепко сжимает мои бедра и припечатывает меня к своему телу.
Я задыхаюсь.
Его губы ласкают мою шею. Ресницы щекочут кожу под моим подбородком, он что-то бормочет, что-то похожее на мое имя, осыпает поцелуями ключицы, округлость плеча. И везде его губы, губы, его руки и губы исследуют изгибы моего тела, он делает глубоких вздох, ругнувшись, останавливается и говорит Боже, как ты прекрасна,
и мое сердце улетает на Луну.
Я люблю, когда он говорит это мне. Я люблю, когда он говорит, что ему нравится, как я чувствую, ведь это противоречит всему, что я слышала за всю свою жизнь, и я мечтаю положить его слова в карман, прикасаться к ним время от времени и напоминать себе, что они существуют.
- Джульетта.
Я едва дышу. Я гляжу куда-нибудь, но едва вижу что-то, кроме абсолютного совершенства этого момента, но даже это не имеет значения, потому что Адам улыбается.
Он улыбается так, будто кто-то рассыпал звезды на его губы, и он смотрит на меня так, будто я все в этом мире, и мне хочется зарыдать.
- Закрой глаза, - шепчет он.
Я доверяю ему.
И делаю, как он просит.
Мои глаза закрываются, и он целует сначала один, а потом другой. Потом целует мой подбородок, нос, лоб. Щеки. Каждый висок.
Каждый
дюйм
моей шеи
и
он так резко отскакивает, что ударяется головой о шершавую стену. Выругивается, не сдержавшись. Я замираю, вздрагиваю и вдруг пугаюсь. - Что случилось? - шепчу я, не понимая, почему шепчу. - Ты в порядке?
Адам, тяжело дыша, пытается не кривиться; он озирается, заикается «П-прости» и хватается за голову.
- Это было... в смысле, я думал... - он отводит взгляд, прочищает горло. - Я... кажется... кажется, я что-то слышал. Я подумал, кто-то собирается войти сюда.
Ну, конечно.
Адаму не положено находиться здесь.
В Омега Поинт парни и девушки живут в разных крыльях здания. Касл говорит, это нужно для того, чтобы девочки чувствовали себя в безопасности и комфорте в своих комнатах — особенно потому, что у нас общие ванные - поэтому, по большей части, проблем у меня не возникает. Хорошо, что нам не приходится мыться со стариками.
Только из-за этих правил нам с Адамом почти не удается найти время, чтобы побыть вместе, - а если что-то получается, мы до жути боимся, что нас засекут.
Адам облокачивается на стену и морщится. Я тянусь, чтобы коснуться его головы.
Он вздрагивает.
Я застываю.
- Ты в порядке…?
- Да, - вздыхает он. – Я просто... то есть... – он трясет головой. - Я не знаю, – и шепотом. - Я не знаю, что, черт возьми, не так со мной.
- Эй, - я касаюсь кончиками пальцев к его торсу. Ткань футболки до сих пор теплая, и мне приходится бороться с желанием зарыться в нее лицом. - Все хорошо, - говорю ему. – Просто надо было быть осторожнее.
Он улыбается странно и как-то грустно. - Я говорю не о своей голове.
Я пристально смотрю на него.
Он открывает рот. Закрывает. Снова открывает. - Это... Я имею в виду, это... – он дергается.
Не хочет продолжать. Не смотрит на меня.
- Я не понимаю...
- Я теряю голову, - шепчет он, но так, будто не уверен, что вообще произнес это.
Я смотрю на него, моргаю и застреваю на словах: я не вижу и не нахожу и не могу говорить.
Он трясет головой.
Он с силой потирает затылок, выглядя при этом смущенным, и я изо всех сил пытаюсь понять, почему. Адам не смущается. Адам никогда не смущается.
И, наконец, он произносит твердым голосом. - Я так долго ждал, чтобы побыть с тобой, - говорит он. - Я хотел этого… Я так долго желал тебя, и вот, после всего…
- Адам, что ты...
- Я не могу спать. Я не могу спать и думаю о тебе всегда… все время, и я не могу…
Он прерывается, сжимает ладонями лоб. Крепко зажмуривается и поворачивается лицом к стене. - Ты должна знать, ты обязана знать, - слова как будто жалят, истощают его, - что я никогда ничего не хотел так, как хочу тебя. Ничего. Потому что это… это… то есть, Боже, я хочу тебя, Джульетта, я хочу… хочу…
Адам поворачивается ко мне с горящими глазами и запинается, захлестываемый эмоциями. Его взгляд, пожирающий изгибы моего тела, вполне способен зажечь жидкость, бегущую в моих жилах.
И я воспламеняюсь.
Я хочу что-то сказать, что-то правильное и обнадеживающее. Я хочу сказать ему, что я понимаю, что я хочу то же самое, я хочу его, но этот момент настолько пронизан энергией и напряжением, и мне начинает казаться, что это сон.
Как будто я забыла все буквы алфавита и помню только, что кто-то изобрел словарь, когда он, наконец, отрывает свой взгляд от меня.
Он напряженно сглатывает, опустив глаза. Снова смотрит в сторону. Одной рукой он стискивает волосы, другой, сжатой в кулак, опирается о стену.
- Ты даже понятия не имеешь, - отрывисто говорит он, - что ты значишь для меня. Что я чувствую к тебе. Когда ты прикасаешься ко мне…
Дрожащей рукой он проводит по лицу. Почти смеется, но дышит тяжело и прерывисто и не встречается со мной глазами. Делает шаг назад, выругавшись себе под нос. Стучит кулаком по лбу. - Какого черта я говорю. Прости… забудь это, забудь, что я сказал, я лучше пойду…
Я пытаюсь остановить его, пытаюсь обрести голос, сказать, что Все в порядке, все хорошо, но я так нервничаю, так растеряна, ведь все это не имеет никакого смысла.
Я не понимаю, что происходит, почему он так не уверен во мне и в нас, и в себе, и во всех эти местоимениях, вместе взятых. Я не отвергаю его. Никогда не отвергала. Мои чувства к нему всегда были так ясны, - у него нет оснований не доверять мне, и я не знаю, почему он смотрит на меня таким взглядом, будто что-то не так…
- Прости, - говорит он. - Я... я не должен был ничего говорить. Я просто... я... черт. Я не должен был приходить. Мне нужно идти... Я должен идти...
- Что? Адам, что случилось? О чем ты говоришь?
- Это была плохая идея, - говорит он. - Я идиот, мне вообще нельзя быть здесь…
- Ты не идиот… все нормально…
Он смеется, громко, неискренне. Затем улыбка медленно сползает с лица, он останавливается и неподвижно смотрит куда-то мимо меня. Какое-то время проходит в молчании, когда он, наконец, говорит: - Что ж, - его голос звучит почти оптимистично. – Это совсем не то, о чем думает Касл.
- Что? - я вздыхаю, застигнутая врасплох, и понимаю, что мы говорим уже не о наших отношениях.
- Ага, - он прячет руки в карманы.
- Нет.
Адам кивает. Пожимает плечами. Смотрит на меня и в сторону. - Я не знаю. Я так думаю.
- Но тестирование... оно... то есть…, - я не переставая, качаю головой, - он что-то обнаружил?
Адам не хочет смотреть на меня.
- Боже мой, - я произношу эти слова шепотом, как будто это может облегчить ситуацию. - Значит, это правда? Касл прав?
Я повышаю голос, мышцы начинают напрягаться, и я не знаю, почему ощущаю страх, но именно это чувство ползет сейчас по моей спине.
Я не должна была бояться, если у Адама есть такой же дар, как у меня; я должна была понять, что не все так просто. Это была теория Касла, - что Адам может прикасаться ко мне, потому что он тоже обладает какой-то энергией вроде моей. Касл никогда не считал, что иммунитет Адама к моему дару, это счастливая случайность. Он думал, что это должно быть нечто большее, научно обоснованное. А я всегда хотела верить, что мне просто повезло.
А Адам хотел знать. На самом деле, он горел нетерпением все выяснить.
Но как только Адам начал проводить тестирования с Каслом, у него пропало желание говорить об этом. Он никогда не давал мне больше информации, чем скупые крупицы новых данных. Волнение из-за эксперимента исчезло слишком скоро.
Что-то не так.
Что-то не так.
Я уверена.
- Мы ничего не знаем точно, - говорит Адам, но я вижу, что он что-то скрывает. – Необходимо провести еще пару тестов - Касл говорит, что остались кое-какие мелочи, которые нужно... изучить.
От моего внимания не ускользает тот факт, насколько механически Адам преподносит эту информацию. Что-то здесь не так, поверить не могу, что я до сих пор не замечала никаких знаков. Вернее, не хотела замечать, осознаю я.
Я не хотела признаваться самой себе, что Адам выглядит изможденным, более напряженным, более замкнутым, чем когда-либо. В его глазах поселился страх.
- Адам…
- Не беспокойся обо мне, - слова звучат не грубо, но в голосе проскальзывает скрытая настойчивость, которую я не могу игнорировать. И, прежде чем я успеваю что-то сказать, он заключает меня в свои объятия. Его пальцы застегивают молнию моего костюма. – Все хорошо, - говорит он. - Правда. Я просто хочу знать, что ты в порядке. Если тебе здесь нравится, то и мне тоже. Все отлично.
У него перехватывает дыхание. – О’кей? Все будет в порядке. - Нетвердая улыбка на его лице заставляет моё сердце забыть, что надо биться.
- О’кей, - мне требуется время, чтобы обрести голос. - Конечно, но...
Дверь открывается, Соня и Сара застывают, едва перешагнув порог; глаза, прикованные к нашим телам, собираются в кучу.
- О! – восклицает Сара.
- Гм, - Соня опускает глаза.
Адам ругается себе под нос.
- Мы зайдем чуть позже… - одновременно говорят близняшки.
Они разворачиваются на выход, но я останавливаю их. Я не собираюсь выгонять девочек из собственной комнаты.
Я прошу их не уходить.
Они спрашивают, уверена ли я.
Я бросаю взгляд на лицо Адама и знаю, что буду сожалеть о каждой украденной у нас минуте, но я также знаю, что не могу поступать корыстно с соседками по комнате. Это их личное пространство, да и время отбоя почти настало. Не могут же они блуждать по коридорам.
Адам больше не смотрит на меня, но и не отпускает. Я наклоняюсь вперед и оставляю легкий поцелуй на его сердце. Он, наконец, встречается со мной взглядом и дарит короткую, вымученную улыбку.
- Я люблю тебя, - говорю ему тихо, чтобы только он меня слышал.
Он коротко, неравномерно выдыхает, шепчет: - Ты даже понятия не имеешь, - и отстраняется. Затем разворачивается на одной ноге и бросается за дверь.
Сердце стучит в горле.
Девушки пристально смотрят на меня. Беспокоятся.
Соня хочет что-то сказать, но вдруг
щелчок
мерцание
и лампы гаснут.
Глава 4
Мои сны вернулись.
Они прекратились на некоторое время, сразу после того, как меня заперли на базе с Уорнером. Я думала, что потеряла птицу, белую птицу с золотистыми полосами в форме короны на голове. Обычно она встречала меня в моих снах, уверенно и спокойно летала, парила над миром, как будто все знала, как будто хранила секрет, о котором мы не подозревали, как будто она вела меня в безопасное место. Она была моим кусочком надежды в горькой темноте психиатрической больницы, пока я не увидела татуировку с ее изображением на груди Адама.
Было похоже на то, будто она вылетела из моих снов только затем, чтобы отдохнуть на вершине его сердца. Я подумала, что это был сигнал, послание, говорящее о том, что я, наконец, в безопасности. Что я смогу улететь и, наконец, обрету покой и приют.
Я не ожидала увидеть эту птицу снова.
Но вот она вернулась и выглядит все так же. Та же самая белая птица в том же голубом небе в той же золотой короне. Только, на этот раз, она застывшая. Хлопает крыльями на одном месте, будто пойманная в невидимую клетку, будто ей суждено повторять одни и те же движения вечно. Кажется, что птица летит: она находится в воздухе, она машет крыльями. И вроде ничто не мешает ей парить в небесах. Но она застряла.
Не может взлететь.
Не может упасть.
Я видела один и тот же сон, каждую ночь, всю прошлую неделю, и каждый раз в семь утра я просыпалась, дрожа, изо всех сил хватая ртом ледяной воздух, пытаясь успокоить бешеное биение сердца в груди.
Пытаясь понять, что это означает.
Я выползаю из кровати и облачаюсь в тот же самый костюм, что ношу каждый день; единственный предмет одежды, который у меня есть. Его цвет – насыщенно-фиолетовый, почти черный. Ткань мягко блестит, слегка переливается на свету. Костюм представляет собой единое целое от шеи до запястий и лодыжек, он плотно прилегает, но совсем не жмет.
Я двигаюсь, как гимнастка, в этом наряде.
Еще у меня есть ботинки из прочной кожи: они идеально повторяют форму моих ног и придают беззвучность шагам. И черные кожаные перчатки, которые защищают меня от прикосновения к чему-либо. Соня и Сара одолжили мне одну из своих резинок для волос, и впервые за много лет я смогла убрать волосы с лица. Я делаю высокий хвост и без посторонней помощи умею застегиваться на молнию. В этом костюме я чувствую себя необычно. Я чувствую себя непобедимой.
Это Касл подарил его мне.
Он специально разработал его для меня, еще до того, как я приехала в Омега Поинт. Он подумал, что мне понравится, наконец, иметь наряд, который защитит меня и других от самой себя, и одновременно даст мне возможность навредить другим. Если я захочу. Или буду вынуждена. Этот костюм сделан из какого-то специального материала, который, предположительно, охлаждает меня в жару и согревает, когда холодно. До сих пор это было прекрасно.
До сих пор, до сих пор, до сих пор
Я иду завтракать в одиночестве.
Соня и Сара всегда уходят до того, как я просыпаюсь. Они бесконечно работают в медицинском крыле - и они не только лечат раненых, но также постоянно трудятся над созданием противоядий и лекарств.
Единственный раз, когда мы разговаривали, Соня объяснила мне, что некоторые виды энергии можно исчерпать, если мы будем слишком усердствовать; мы можем так истерзать свой организм, что он просто сломается. Девочки сказали, что они хотят научиться создавать лекарства, которые можно будет использовать в случае множественных повреждений, когда они не смогут исцелить все за один раз. Их, в конце концов, только двое. А война кажется делом неизбежным.
Головы как обычно поворачиваются в мою сторону, когда я захожу в столовую.
Я зрелище, аномалия даже среди аномалий. Я должна была привыкнуть к этому, после стольких лет. Я должна была стать более жесткой, искушенной, равнодушной к чужому мнению.
Я должна много чего.
Я расслабляю глаза, прижимаю руки к бокам, и притворяюсь, будто я не в состоянии оторвать взгляд от того маленького знака на стене в пятидесяти футах от меня.
Я делаю вид, что я просто цифра.
Ни одной эмоции на лице. Губы совершенно неподвижны. Спина прямая, руки расслаблены. Я робот, призрак, скользящий сквозь толпу.
Шесть шагов вперед, пройти пятнадцать столов, 42, 43, 44 секунды, и далее.
Я боюсь
Я боюсь
Я боюсь
Я сильная.
Еда подается всего три раза в течение дня: завтрак с семи до восьми утра, обед с двенадцати до часу, и ужин с пяти до семи вечера. Ужин длится часом дольше, потому что это конец дня, это наша награда за усердную работу. Но прием пищи - это не сказочное, роскошное событие, в отличие от обеда с Уорнером. Здесь мы просто стоим в длинной очереди, разбираем предварительно наполненные миски и идем в сторону обеденной зоны, которая является обычным рядом прямоугольных столов, стоящих друг за другом по всей комнате. Если нет ничего лишнего, значит, ничто и не тратится впустую.
Я взглядом нахожу Адама, стоящего в очереди, и иду в его сторону.
68, 69, 70 секунд, и далее.
- Эй, красотка, - что-то комковатое ударяет меня в спину и падает на пол. Я оборачиваюсь - мое лицо сокращает все сорок три мышцы и уже готово нахмуриться - но тут я вижу его.
Кенджи.
Широкая, открытая улыбка. Глаза цвета оникса. Волосы более темные, прямые и остриженные, лезут прямо в глаза. Его челюсть дергается, губы тоже дергаются, и резкие линии скул так и норовят расплыться в улыбке. Он таращится на меня так, будто я хожу с туалетной бумагой в волосах, и я невольно задумываюсь, почему я не встречалась с ним с тех пор, как мы сюда попали. Ведь он, фактически, спас мою жизнь. И жизнь Адама. И Джеймса тоже.
Кенджи наклоняется, чтобы подобрать нечто, похожее на пучок связанных носков. Он взвешивает их в руке, как будто снова хочет бросить в меня.
– Куда направляешься? – спрашивает он. - Я думал, ты хотела встретиться здесь со мной? Касл сказал…
- Зачем ты притащил сюда носки? – прерываю его. - Люди здесь пытаются поесть.
Замерев на долю секунды, он закатывает глаза. Подходит ко мне и дергает за хвостик. – Я спешил на встречу с вами, Ваше Высочество, поэтому у меня не было времени надеть носки, - он указывает на носки в руке и сапоги на ногах.
- Отвратительно.
- Знаешь, у тебя действительно странный способ сказать, что я тебе нравлюсь.
Я трясу головой, пытаясь сдержать изумление. Кенджи - ходячий парадокс: Непоколебимо Серьезный Человек и Двенадцатилетний Мальчик в период полового созревания в одном флаконе. Я совсем забыла, как легко дышать, смеяться по-настоящему, когда он рядом. Так что я молча продолжаю свой путь и, когда хватаю поднос и иду на кухню, улыбка так и не покидает моих губ.
Кенджи не отстает от меня ни на шаг. - Итак. Сегодня мы работаем вместе.
- Ага.
- Что, вот так пройдешь мимо? Даже не скажешь «привет»? - он прижимает носки к своей груди. - Я раздавлен. Я уже заказал нам столик и все такое.
Я бросаю на него взгляд, продолжаю идти.
Он догоняет. - Нет, я серьезно. Ты можешь представить себе, как это неловко, когда ты кому-то машешь рукой, а тебя в ответ игнорируют? И тогда ты, как осел, вертишь головой по сторонам, и, типа, говоришь, «нет, серьезно, клянусь, я знаю эту девушку», и никто не верит те…
- Ты смеешься? - я останавливаюсь посреди кухни и разворачиваюсь кругом, недоверчиво хмурясь. - Ты разговаривал со мной всего лишь раз за все две недели, что я здесь. Да я едва замечала тебя.
- Погоди-ка, - говорит он, вставая у меня на пути. - Мы оба знаем, что ты никоим образом не могла бы проигнорировать все это, - он показывает на себя, - так что, если ты задумала поиграть со мной, предупреждаю сразу – ничего не выйдет.
- Что? – переспрашиваю хмуро. - О чем ты вообще гово…
- Нет смысла играть в недотрогу, малыш, - он выгибает бровь. - Я ведь даже не могу к тебе прикоснуться, и это выносит статус «недотроги» на совершенно новый уровень, если ты понимаешь, что я имею в виду.
- О, Боже, - беззвучно шевелю губами, закрыв глаза и качая головой. - Ты сумасшедший.
Он падает на колени. - Сошел с ума от тебя, любимая!
- Кенджи! - я не смею поднять глаза, боюсь посмотреть вокруг, но мне просто необходимо заставить его замолчать, сделать так, чтобы мы оказались на разных концах комнаты.
Я знаю, что он шутит, но не при всех же, в конце концов.
- Что? - его голос гулко разнесся по комнате. – Значит, мои чувства смущают тебя?
- Пожалуйста, пожалуйста, встань и говори тише…
- Черт, нет.
- Почему нет? – уже умоляю я.
- Потому что, если я понижу голос, то не услышу самого себя. А ведь это, - говорит Кенджи, - моя любимая часть.
Я не осмеливаюсь взглянуть на него.
- Не отвергай меня, Джульетта. Я так одинок.
-Да что не так с тобой?
- Ты разбиваешь мое сердце, - Кенджи еще повышает голос, глупо размахивает руками, чуть не ударяя меня, поэтому я испуганно отскакиваю назад. Но затем до меня доходит, что все наблюдают за ним.
И веселятся.
Смущенно улыбаясь, я оглядываю столовую и с удивлением обнаруживаю, что на меня никто и не смотрит. Усмехаясь, явно привыкшие к выходкам Кенджи, они пожирают его глазами со смесью обожания и чего-то еще.
Адам тоже застыл с подносом в руках, сбитый с толку. Когда наши взгляды пересекаются, он изображает некое подобие улыбки.
Я направляюсь в его сторону.
- Эй, погоди, малыш, - Кенджи, подпрыгнув, хватает меня за руку. - Ты же знаешь, я просто прикалывался…, - он следует за моим взглядом туда, где стоит Адам, и хлопает ладонью по лбу. - Конечно! Как я мог забыть? Ты же влюблена в моего соседа.
Я поворачиваюсь к нему лицом. - Послушай, я признательна тебе за то, что ты собираешься помочь мне с тренировками…, действительно, спасибо. Но ты не можешь ходить тут и петь о нашей фальшивой любви – тем более в присутствии Адама, - и тебе придется пропустить меня, прежде чем закончится час завтрака, хорошо? Я почти никогда не вижу его.
Кенджи очень медленно кивает, выглядя почти торжественно. - Ты права. Прости, теперь я понял.
- Спасибо.
- Адам завидует нашей любви.
- Да иди уже, поешь! - я сильно толкаю его, еле сдерживая раздраженный смешок.
Кенджи здесь единственный парень – за исключением Адама, разумеется, - который не боится прикоснуться ко мне. Действительно, никто особо не беспокоится, когда я хожу в этом костюме, хотя, как только я снимаю перчатки во время еды, моя слава идет впереди меня. И люди сторонятся. Однажды я случайно напала на Кенджи, но он все равно не боится. Я думаю, только падение какого-нибудь астероида может нарушить его непоколебимость.
И меня это в нем восхищает.
Когда мы встречаемся, Адам почти не говорит, кроме «Эй». Его рот дергается с одной стороны, и я уже вижу, как он становится более отстраненным, напряженным и жестким. И хотя мои знания об этом мире невелики, но я вполне могу прочитать то, что написано в его глазах.
То, как он смотрит на меня.
Я вижу печаль в его глазах, но взгляд его по-прежнему так нежен, так внимателен и полон чувств, что я с трудом сдерживаюсь, чтобы не кинуться в его объятия. Я ловлю себя на том, что наблюдаю за тем, как он делает простейшие вещи: вот он делает шаг, хватает поднос, приветственно кивает кому-то, - я просто отслеживаю движения его тела. Мы так редко с ним видимся, что сердце каждый раз сжимается при встрече, и появляется желание творить безумные вещи.
И он всегда держит меня за руку.
- Ты в порядке? - спрашиваю у него, все еще ощущая небольшую тревогу из-за вчерашней ночи.
Адам кивает. Пытается улыбнуться. - Да. Я, эм…, - прочищает горло, делает глубокий вдох, отводит взгляд. - Да, я сожалею из-за вчерашнего. Я немного… Я немного испугался.
- Из-за чего?
Он смотрит через мое плечо и хмурится.
- Адам…?
- Что?
- Почему ты так взволновался?
Его круглые, широко открытые глаза снова встречаются с моими. - Что? Все нормально.
- Я не понима…
- Чего, черт возьми, вы там застряли?
Я оборачиваюсь. Кенджи стоит позади меня, его поднос просто завален едой, странно, что никто ему ничего не сказал. Он, должно быть, убедил поваров дать ему добавки.
- Ну? – Кенджи, не моргая, смотрит на нас и ждет, пока мы ответим. Наконец, он машет головой через плечо, как бы говоря «идите за мной», и уходит.
Адам вздыхает, выглядя при этом таким растерянным, что я решаю оставить обсуждение вчерашней ночи на потом. Скоро. Мы поговорим скоро. Уверена, это все ерунда. Это ничего особенного не значит.
Мы скоро поговорим, и все будет хорошо.
Глава 5
Кенджи ждет нас за пустым столом.
Джеймс раньше кушал с нами, но теперь он дружит с младшими детьми из Омега Поинт и предпочитает сидеть с ними. Он, кажется, больше всех нас рад находиться здесь (и я счастлива, что он счастлив), но, признаться честно, я скучаю по его компании. Я боюсь спрашивать об этом; иногда я не уверена, что хочу знать, почему он не проводит время с Адамом, когда я рядом. И мне не хочется знать, что другие дети, возможно, убедили его, что я опасна. В смысле, я, конечно, опасна, но ведь…
Адам садится на скамью, и я примащиваюсь поближе к нему. Кенджи сидит напротив нас. Мы с Адамом прячем под столом переплетенные руки, и я позволяю себе насладиться незатейливой роскошью этой близости. Мои руки все еще в перчатках, но мне достаточно просто быть рядом с ним; в животе распускаются цветы, и мягкие лепестки щекочут каждый дюйм моей нервной системы. Как будто исполнились три моих желания: трогать, пробовать на вкус, чувствовать. Очень странное явление. Сумасшедше-счастливая невероятность, завернутая в папиросную бумагу, перевязанная бантом и упрятанная в моем сердце.
Иногда мне кажется, что это привилегия, которую я не заслуживаю.
Адам придвигается так, что его нога теперь плотно прижата к моей.
Я поднимаю глаза и обнаруживаю, что он улыбается мне той тайной, еле заметной улыбкой, которая говорит о многом, о тех вещах, о которых не принято говорить за столом. Я заставляю себя дышать, пытаюсь подавить усмешку и отворачиваюсь, чтобы сосредоточиться на своей еде. Надеюсь, я не покраснела.
Адам наклоняется к моему уху. Я чувствую мягкий шелест его дыхания перед тем, как он начинает говорить.
- Вы, ребята, отвратительны, но вы и так это знаете, да?
Я испуганно поднимаю глаза и вижу Кенджи, застывшего на середине движения: ложка на полпути ко рту, голова наклонена в нашу сторону. Он указывает ложкой на наши лица:
- Что это, черт возьми, такое? Вы что, ребята, играете в грязные игры под столом, или еще какую фигню делаете?
Адам отодвигается от меня, всего лишь на дюйм или два, глубоко и раздраженно вздыхает. - Знаешь, если тебе не нравится, то мы не держим. - Он кивает на столы вокруг нас. - Никто не просил тебя сидеть здесь.
Адам, таким образом, делает попытку быть тактичным с Кенджи. На базе эти двое были друзьями, но, тем не менее, Кенджи точно знает, как спровоцировать Адама. Я чуть не забыла, что они соседи по комнате.
Интересно, на что похоже их совместное проживание?
- Ты знаешь, что это чушь собачья, - говорит Кенджи. - Я уже говорил вам этим утром, что мне придется сидеть с вами, ребята. Касл хочет, чтобы я помог вам ко всему привыкнуть, - с фырканьем он кивает в мою сторону.
- Слушай, я понятия не имею, что ты нашла в этом парне, - говорит он, - но ты должна попытаться ужиться с ним. Чувак капризный, как черт.
- Я не капризный...
- Да, брат, - Кенджи опустошает свою плошку с едой. - Ты капризный. Только и слышу: «Кенджи, заткнись», «Кенджи, спи», «Никто не хочет видеть тебя голым, Кенджи». Хотя я точно знаю, что есть тысячи людей, которые хотели бы увидеть меня голым…
- И как долго тебе нужно сидеть здесь? - Адам смотрит в сторону, свободной рукой потирая глаза.
Кенджи выпрямляется, берет свою ложку и снова рассекает ею воздух. – Да ты должен быть счастлив, что я сижу за твоим столом. Благодаря мне, вас будут считать клевыми.
Я чувствую, как напрягается Адам, и решаю вмешаться. - Эй, мы можем поговорить о чем-нибудь другом?
Кенджи ворчит. Закатывает глаза. И отправляет в рот еще одну полную ложку еды.
Я взволнована.
Теперь, приглядевшись внимательнее, я замечаю усталость в глазах Адама, нахмуренный лоб, напряженно сжатые плечи, и мне очень хочется узнать, из-за чего он переживает, что не договаривает. Я дотрагиваюсь до руки Адама, и он поворачивается ко мне.
- С тобой точно все в порядке? - шепчу я. Такое ощущение, как будто я постоянно задаю и задаю ему один и тот же вопрос.
Его глаза мгновенно смягчаются и смотрят устало и немного удивленно. Адам отпускает мою руку под столом, но лишь для того, чтобы положить свою ладонь мне на колени: проводит по моему бедру, нежно целует в макушку, и я почти забываю свое имя. Мне трудно глотать, вилка чуть не падает на пол. Мгновение спустя я вспоминаю, что он так и не ответил на мой вопрос.
И только когда он отводит взгляд, сосредоточив все внимание на миске, тогда он, наконец, кивает и отвечает: - Я в порядке.
Но я все еще не дышу, и его рука все так же чертит узоры на моей ноге.
- Мисс Феррарс? Мистер Кент?
От звука голоса Касла я так резко выпрямляюсь, что ударяюсь костяшками пальцев под столом. Его присутствие заставляет меня чувствовать себя школьницей, которую поймали за плохое поведение в классе. А вот Адам, наоборот, не выглядит даже удивленным.
Уцепившись за пальцы Адама, я поднимаю голову.
Касл возвышается над нашим столом, а Кенджи срывается на кухню со своей плошкой. Он хлопает Касла по спине, как будто они старые друзья, и тот мимолетно улыбается ему вслед.
- Я скоро вернусь, - кричит он через плечо, с излишним энтузиазмом поднимая вверх большой палец. - Постарайтесь не раздеться на глазах у всех, ладно? Здесь дети.
Вздрогнув, я бросаю взгляд на Адама, но необычайно сосредоточен на своей еде. С того момента, как подошел Касл, он не произнес ни слова.
Я решаю ответить за нас обоих. Приклеиваю на лицо ослепительную улыбку.
- Доброе утро.
Касл кивает, касается отворота своего пиджака и широко мне улыбается. – Я просто подошел поздороваться и проверить, все ли в порядке. Рад видеть, что вы расширили круг знакомых, мисс Феррарс.
- Спасибо, конечно, только это вовсе не моя идея, - оправдываюсь я. – Это же вы посоветовали мне сесть рядом с Кенджи.
Улыбка Касла немного померкла. - Да. Ну, в общем, - говорит он, - приятно, что ты последовала моему совету.
Я киваю, уткнувшись в плошку. Рассеянно потираю лоб. Адам вообще сидит застывшей статуей. Я уже собираюсь что-то сказать, но Касл обрывает меня. - Итак, мистер Кент, - говорит он. - Мисс Феррарс уже рассказала вам, что отныне она будет тренироваться с Кенджи? Я очень надеюсь, что так она быстрее добьется успеха.
Адам не отвечает.
- На самом деле, я подумал, что ей будет интересно работать и с вами тоже, - продолжает Касл. – До тех пор, пока я здесь.
Адам, наконец-то отмирает, взволнованно моргая. - О чем вы толкуете?
- Что ж, - Касл замолкает. Я наблюдаю, как он попеременно смотрит то на меня, то на Адама. - Я подумал, что было бы интересно провести для вас несколько совместных тестов.
Адам так резко подскакивает, что чуть не впечатывается коленом в стол. – Совершенно невозможно.
- Мистер Кент…, - начинает Касл.
- Черт, нет никакого шанса…
- Это ей выби…
- Я не собираюсь обсуждать это здесь…
Я вскакиваю на ноги. Адам выглядит так, будто сейчас что-нибудь подожжет: он сжал кулаки и гневно сузил глаза, нахмурил лоб и все его тело дрожит, переполняемое энергией и тревогой.
- Что происходит? – требую я ответа.
Касл качает головой и произносит, не обращаясь ко мне. - Я только хочу посмотреть, что происходит, когда она прикасается к вам. Вот и все.
- Вы спятили…
- Это для ее блага, - продолжает Касл, его голос осторожен и очень спокоен. - И никак не связано с развитием твоей…
- Какое развитие? - вставляю я.
- Сейчас мы пытаемся помочь ей научиться влиять на неживые организмы, - говорит Касл. – Мы уже выяснили, что в отношении животных и человека достаточно одного прикосновения. Растения, похоже, вовсе никак не реагируют на ее силу. Но все остальное? Это… другое. Пока она понятия не имеет, как нужно действовать, и я хочу помочь ей. Вот и все, что мы делаем, - говорит он. - Помогаем мисс Феррарс.
Адам придвигается ближе ко мне. - Если вы помогаете ей выяснить, как уничтожать неживые предметы, зачем вам нужен я?
На секунду Касл выглядит пораженным. - Я не знаю, - говорит он. - Уникальный характер ваших отношений - это довольно занимательно. Особенно, учитывая то, что мы недавно узнали, это…
- Что вы узнали? – снова вмешиваюсь я.
- … вполне возможно, - продолжает Касл, - это все как-то связано, но мы еще не поняли, как.
Адам выглядит неубежденным. Сжав губы в тонкую линию, он не спешит отвечать.
Касл поворачивается ко мне, и, добавив оптимистичности в голос, говорит. - Что вы думаете? Вам это интересно?
- Интересно ли? - я смотрю на Касла. - Я даже не знаю, о чем вы говорите и почему никто не отвечает на мои вопросы. Что вы обнаружили насчет Адама? – спрашиваю я. - Что с тобой? Что-то не так?
Адам очень тяжело дышит, но старается не показывать этого; он сжимает и разжимает кулаки.
- Кто-нибудь, пожалуйста, скажите мне, в чем дело.
Касл хмурится.
Растерявшись, он изучает меня, сведя брови к переносице. - Мистер Кент, - говорит он, по-прежнему глядя на меня. - Я так понимаю, вы еще не делились своими открытиями с мисс Феррарс?
- Какими открытиями? - мое сердце стучит так сильно, что становится больно дышать.
- Мистер Кент…
- Это не ваше дело, - произносит Адам сквозь зубы.
- Она должна знать…
- Но мы еще сами ничего не знаем!
- Мы знаем достаточно.
- Чушь собачья, мы еще не закончили…
- Единственное, что осталось сделать, это совместные тесты…
Адам подходит вплотную к Каслу, слишком сильно сжимая поднос с завтраком. - Может быть, - очень, очень осторожно говорит он, - в другой раз.
Он поворачивается, чтобы уйти.
Я прикасаюсь к его руке.
Он останавливается. Роняет поднос, разворачивается в мою сторону. Между нашими телами меньше половины дюйма, и я почти забываю, что мы находимся в переполненном зале. Он опаляет меня своим дыханием, а тепло, исходящее от его тела, плавит мою кровь и заставляет ее прилиться к щекам.
От паники у меня все внутренности переворачиваются.
- Все в порядке, - говорит Адам. - Все будет в порядке. Я обещаю.
- Но...
- Я обещаю, - схватив меня за руку, повторяет он. – Клянусь, я это исправлю…
- Исправишь это? – мне кажется, что я сплю. Мне кажется, что я умираю. – Что исправишь? – в моей голове что-то щелкает, и я теряю контроль, я погибаю, я утопаю в замешательстве. - Адам, я не понима…
- Что, серьезно? - Кенджи пробирается к нашей группе. - Вы собираетесь сделать это здесь? На глазах у всех? Вообще-то, эти столы на самом деле не такие уж и удобные…
Адам, замедлив шаг, хлопает Кенджи по плечу.
- Не стоит.
И это все, что он говорит, перед тем как исчезнуть.
Глава 6
Кенджи медленно, со свистом вздыхает.
Касл окликает Адама, просит притормозить, обсудить все без эмоций. Но не в привычках Адама возвращаться назад.
- Я же говорил, что он капризный, - бормочет Кенджи.
- Он не капризный, - я слышу свои слова, но они приходят издалека и как будто не из моих губ. В оцепенении я чувствую, будто от рук осталась только пустая оболочка.
Где же мой голос, Я не могу найти свой голос, Я не могу найти свой
- Итак! Ты и я, да? - Кенджи хлопает в ладоши. - Готова получить по заднице?
- Кенджи.
- Да?
- Отведи меня туда, куда они пошли.
Кенджи смотрит на меня, как если бы я только что попросила его ударить себя по лицу. - Э-э, хм - как насчет категоричного «черт, нет» на эту просьбу? Разве тебя приглашали? Меня вот - нет.
- Мне нужно знать, что происходит, - в отчаянии взываю к нему, чувствуя себя глупо. - Ты ведь знаешь? Ты знаешь, что случилось…
- Конечно, знаю, - он скрещивает руки на груди и серьёзно смотрит на меня. - Я живу вместе с этим бедным парнем и практически управляю этим местом. Я все знаю.
- Так почему ты не расскажешь мне? Кенджи, пожалуйста…
- Да, гм, я думаю покончить со всем этим, но знаешь, что я сделаю сейчас? Я помогу тебе выйти из этой столовой, где каждый, черт возьми, слушает все, что мы говорим, - последние слова он сказал громче, при этом оглядывая помещение и качая головой. – Народ, возвращайтесь к своим завтракам. Не на что тут смотреть.
Только сейчас я поняла, какой спектакль мы устроили: взгляды всех присутствующих направлены на меня. Я выдавливаю из себя слабую улыбку и нервно машу рукой, прежде чем позволяю Кенджи вытащить меня из комнаты.
- Не обязательно махать людям, принцесса. Это не коронация, - он тянет меня в один из длинных, тускло освещенных коридоров.
- Скажи мне, что происходит, - мне приходится поморгать, чтобы глаза привыкли к освещению. - Это не справедливо - все знают, что происходит, кроме меня.
Он пожимает плечами, опирается на стену. - Это не я должен тебе говорить. В смысле, я люблю пошутить над этим парнем, но я же не такая сволочь. Он просил ничего тебе не говорить. Так что я буду молчать.
- Но… я имею в виду… он в порядке? Ты можешь хотя бы сказать мне, все ли с ним хорошо?
Кенджи трет рукой глаза, раздраженно выдыхает. Стреляет в меня взглядом. Говорит:
- Ладно, ты когда-нибудь видела крушение поезда? - он не ждёт моего ответа. - Я видел однажды, когда был ребенком. Это был один из тех больших, сумасшедших поездов с бесконечным числом вагонов; он полностью сошел с рельсов и чуть не взорвался. Все вокруг было объято огнем, и все кричали, и ты точно знаешь, что люди либо мертвы, либо они вот-вот умрут, и ты действительно не хочешь смотреть, но просто не можешь отвести взгляд, понимаешь? - он кивает, прикусив внутреннюю сторону щеки. - Это что-то подобное. Твой парень как долбанное крушение поезда.
Я не чувствую своих ног.
- Я имею в виду, не знаю, - Кенджи продолжает. - Честно? Я думаю, что он слишком эмоционально реагирует. С нами случились страшные вещи, так? Черт, да мы увязли по самые уши в сумасшедшем дерьме. Но нет, мистер Адам Кент, кажется, не знает об этом. Я даже думаю, что он совсем не спит. И знаешь, что, - добавляет он, наклоняясь ближе, - думаю, он начинает немного пугать Джеймса и, честно говоря, это начинает меня бесить, потому что этот парнишка слишком славный, чтобы сталкиваться с трагедией Адама…
Но я больше не слушаю.
Я уже представляю себе худшие из возможных сценариев, худшие из возможных результатов. Ужасно, страшно подумать, что все закончится умирающим Адамом.
Должно быть он больной, или у него какой-то ужасной недуг, или что-то такое, что заставляет его терять контроль, или о, Боже, нет
- Скажи мне!
Я не узнаю собственный голос. Кенджи в шоке смотрит на меня, с широко раскрытыми глазами, на его лице читается неподдельный страх, и я осознаю, что буквально впечатала его в стену.
Десятью пальцами я впиваюсь в его рубашку, ткань горстями комкается в каждом кулаке, и я могу только представить себе, какой он меня видит сейчас.
Самое страшное, что мне все равно.
- Ты скажешь мне, Кенджи. Ты должен. Мне нужно знать.
- Ты, гм, - он облизывает губы, оглядывается, нервно смеется, – может, отпустишь меня?
- Ты мне поможешь?
Он кряхтит, чуть съеживается.
- Нет?
Я еще сильнее прижимаю его к стене и ощущаю прилив дикого адреналина, закипающего в венах. Возникает странное чувство, что я способна голыми руками разорвать землю.
Кажется, что это будет легко. Очень легко.
- Ладно-ладно, черт тебя побери, - учащенно дыша, Кенджи поднимает руки. – Давай так: ты меня отпустишь, а я, э-э, я отведу тебя в лаборатории.
- В лаборатории.
- Да, это место, где они проводят тестирование. Там мы проводим все наши тестирования.
- Ты обещаешь, что отведешь меня, если я отпущу?
- А ты собираешься вбить мои мозги в стену, если я этого не сделаю?
- Возможно, - лгу я.
- Тогда, да. Я отведу тебя. Черт.
Я отталкиваю его и пячусь назад; пытаюсь взять себя в руки. Теперь, когда я отпустила его, мне немного стыдно. Какая-то часть меня чувствует, что я, должно быть, слишком остро реагировала.
- Прости за это, - говорю я Кенджи. - И все же спасибо. Я ценю твою помощь. – Я делаю попытку с достоинством поднять подбородок.
Кенджи фыркает. Он смотрит на меня так, будто понятия не имеет, кто я такая, будто не уверен, должен он смеяться или аплодировать, или бежать от меня со всех ног. Он потирает затылок, внимательно изучает мое лицо. Пялится и пялится.
- Что? – спрашиваю я.
- Сколько ты весишь?
- Ничего себе. Такой вопрос ты задаешь каждой девушке, с которой знакомишься? Это многое объясняет.
- Во мне сто семьдесят пять фунтов, - говорит он. - Мышц.
Я смотрю на него. – Ты ждешь награду?
- Так-так-так, - он наклоняет голову, на лице мелькает легкий намек на улыбку. - Смотрите, кто умничает.
- Кажется, ты передразниваешь меня, - отвечаю я.
Но он больше не улыбается.
- Слушай, - говорит он. - Я не собираюсь хвастаться, но я мог бы швырнуть тебя через всю комнату одним мизинцем. С виду, ты весишь меньше, чем ничего, а я почти в два раза тяжелее. - Кенджи делает паузу. - Так как же, черт возьми, ты умудрилась пришпилить меня к стене?
- Что? – хмурюсь я. - О чём ты говоришь?
- Я говорю о тебе, - он указывает на меня, - прижимающей меня, - указывает на себя, - к стене, - и указывает на стену.
- Ты хочешь сказать, что на самом деле не мог сдвинуться с места? – я хлопаю ресницами. - Я думала, ты просто боишься дотронуться до меня.
- Нет, - повторяет он. - Я по-настоящему не мог двигаться. Я едва мог дышать.
- Да ты шутишь.
- Ты никогда не делала этого раньше?
- Нет, - я качаю головой. – В смысле, не думаю, что я…
Я задыхаюсь, когда в мысли врывается воспоминание об Уорнере и его камере пыток; мне приходится закрыть глаза, чтобы изгнать череду картинок. На меня накатывает невыносимый приступ тошноты, и я чувствую, как кожа покрывается холодным потом. Уорнер проводил на мне тесты, пытаясь создать такие условия, при которых я была вынуждена применить свою силу на ребенке. Я была в таком ужасе, в такой ярости, что пробила бетонное заграждение, чтобы добраться до Уорнера, который ждал на другой стороне. Я точно так же прижала его к стене. Только тогда я не поняла, что он испугался моей силы. Я думала, что он боялся пошевелиться, потому что я была слишком близко и могла прикоснуться к нему.
Судя по всему, я ошибалась.
- Ага, - кивает Кенджи в подтверждение того, что он, должно быть, увидел на моем лице. – Вот об этом я и подумал. Мы должны помнить об этой пикантной подробности, когда начнем тренироваться по-настоящему, - он бросает на меня тяжелый взгляд. – Когда бы это ни происходило.
Я киваю, не особо обращая внимание на его слова. - Конечно. Непременно. Но сначала отведи меня в лаборатории.
Кенджи вздыхает. Витиевато взмахивает рукой в поклоне. - После вас, принцесса.
Глава 7
Мы блуждаем по коридорам, которые я прежде никогда не видела.
Мы проходим бесконечные залы и крылья, минуем комнату для тренировок, в которой я обычно занимаюсь, и в первый раз с тех пор, как я здесь, я по-настоящему обращаю внимание на окружающие меня предметы. Внезапно, все мои чувства обостряются, становятся чётче, всем своим существом я ощущаю вибрацию нового вида энергии.
Я – средоточие энергии.
Это огромное убежище, вырытое в земле - не что иное, как пещеры и туннели, и взаимосвязанные проходы, снабжаемые ресурсами и электроэнергией, украденными из тайных запасников Восстановления.
Это место просто бесценно. Касл как-то сказал нам, что ему понадобилось не менее десяти лет, чтобы спроектировать убежище, и еще десять лет, чтобы закончить все работы. К тому времени он сумел завербовать всю действующую команду этого подземного мира. Я понимаю, почему он так неустанно печется о здешней безопасности, почему не желает, чтобы здесь что-либо случалось. Не думаю, что смогла бы так же.
Кенджи останавливается.
Мы достигли чего-то, похожего на тупик, - чего-то, что может быть конечной точкой Омега Поинт.
Кенджи вытаскивает ключ-карту (я и не подозревала, что она у него есть) и рукой нащупывает скрытую в камне панель, скользящим движением открывает ее. Делает что-то, что ускользает от моего взгляда. Прикладывает ключ-карту. Нажимает на кнопку.
Вся стена с грохотом оживает.
Части ее распадаются на куски, сдвигаются с места, открывая отверстие, достаточно большое для того, чтобы можно было протиснуться. Кенджи жестом показывает следовать за ним, я пробираюсь через отверстие, и, оглянувшись, замечаю, что стена позади меня закрывается.
Мои ноги ступают на землю с другой стороны.
Это помещение похоже на пещеру: массивное, широкое, разделенное на три продольные секции. Средняя секция - самая узкая и играет роль коридора; квадратные стеклянные комнаты с тонкими стеклянными дверями образуют левую и правую секции. Каждая прозрачная стена выступает в качестве комнатной перегородки – и все видно насквозь. Все окружающее пространство охватывает электрическая аура; каждый куб светится белым светом и мерцанием механизмов; в уши бьет резкий и монотонный гул энергии.
Здесь как минимум двадцать комнат.
По десять с каждой стороны, и все они доступны на обозрение. Я обнаруживаю здесь нескольких человек из столовой. Некоторые привязаны к аппаратам, в их тела воткнуты иглы, и мониторы передают сигналы об информации, значение которой я не понимаю. Двери бесконечно открываются и закрываются; в воздухе витают слова и шорохи, шаги, жесты и обрывки мыслей.
Вот оно.
Вот то самое место, где все происходит.
Две недели назад (на следующий день после того, как я приехала) Касл сказал, что у него есть очень хорошая идея насчет того, кто мы такие и почему. Сказал, что они уже многие годы проводят исследования.
Исследования.
Я вижу бегущие фигуры, тяжело дышащие над чем-то, что напоминает суперскоростные беговые дорожки. Я вижу женщину, перезаряжающую пистолет в комнате, наполненной выстрелами. И я вижу мужчину, удерживающего нечто, что излучает ярко-голубое пламя. Вижу человека, стоящего в камере, заполненной водой; потолок скрыт переплетением свисающих тросов, кругом стоят всевозможные жидкости, химические вещества и хитроумные приспособления, названия которых я даже не знаю. Мой мозг не прекращает кричать, легкие объяты пламенем, и это уже слишком, слишком, слишком…
Слишком много механизмов, слишком много света, слишком много комнат, слишком много людей, делающих заметки, говорящих о чем-то, поглядывающих на часы каждые несколько секунд, и я спотыкаюсь, глядя слишком близко и не достаточно близко, а затем слышу это. Я изо всех сил стараюсь не слушать, но эти толстые стеклянные стены совершенно не сдерживают его, и он доносится снова.
Низкий, гортанный звук человеческой агонии.
Он поражает меня прямо в сердце. Пробирает до костей. Осознание происходящего прыгает мне на спину, взрывается под кожей, впивается когтями в шею, и я задыхаюсь от невероятности.
Адам.
Я вижу его. Он уже здесь, в одной из стеклянных комнат. Раздетый до пояса, он привязан к каталке, руки и ноги закреплены, провода, тянущиеся из аппарата, приклеены к вискам, лбу и в местах под ключицами. Адам сильно зажмурил глаза, сжал кулаки и стиснул челюсти. Он прилагает большие усилия, чтобы не закричать.
Я не понимаю, что они делают с ним.
Я не знаю, что происходит, я не понимаю, почему это происходит или зачем ему нужен этот аппарат, и почему он непрерывно мигает и пищит. И я, кажется, не могу двигаться и дышать, я пытаюсь вернуть свой голос, почувствовать руки, голову и ноги, а затем он
вздрагивает.
Он бьется в конвульсиях от боли, пока кулаки не начинают стучать по каталке. Я слышу, как он плачет от муки, и на мгновение мир останавливается, все замедляется, звуки приглушаются, цвета тускнеют, и пол начинает крениться на бок. И я думаю, ничего себе, кажется, я собираюсь умереть.
Я упаду замертво, или убью человека, ответственного за это.
Одно из двух.
Именно тогда я замечаю Касла. Касла, который стоит в углу комнаты Адама, безмолвно смотрит, как этот восемнадцатилетний мальчик загибается в агонии, и ничего не делает. Ничего, только наблюдает и вносит заметки в свою книжечку. Что-то шепчет, склонив голову набок. Бросает взгляд на монитор пищащего аппарата.
И мысль, проскальзывающая в моей голове, так легка. Так спокойна. Так проста.
Очень, очень проста.
Я собираюсь убить его.
— Джульетта… нет…
Кенджи хватает меня за талию, его руки стискивают меня железной хваткой, и, кажется, я кричу, кажется, я выкрикиваю вещи, которые никогда не слышала от себя прежде, а Кенджи уговаривает меня успокоиться.
- Вот почему я не хотел, чтобы ты попала сюда – ты не понимаешь… это не то, чем кажется на первый взгляд.
И я решаю, что, возможно, мне следует убить и Кенджи. Просто за то, что он идиот.
— ОТПУСТИ МЕНЯ…
— Прекрати брыкаться…
— Я хочу убить его…
- Тебе лучше прекратить произносить это вслух, ладно? Ты не делаешь себе одолжения…
- ОТПУСТИ МЕНЯ, КЕНДЖИ, КЛЯНУСЬ БОГОМ…
- Мисс Феррарс!
Касл стоит в конце коридора, в нескольких футах от стеклянной комнаты Адама. Дверь открыта. Адам больше не дергается, но он, кажется, потерял сознание.
Белая, горячая ярость.
Это все, что я сейчас знаю. Мир выглядит настолько черно-белым, его так легко разрушить и подчинить. Подобного гнева я никогда раньше не испытывала. Настолько мощный, настолько неукротимый, что он на самом деле успокаивает, как будто он, наконец, нашел свое место, устроился с комфортом, обосновался в моем естестве.
Я превратилась в сосуд для жидкого металла; по телу разливается обжигающий жар, энергия наполняет руки, с удивительной силой сжимает кулаки. Энергия настолько интенсивная, что, кажется, она может поглотить меня, я не справляюсь с головокружением.
Я могу сделать что угодно.
Что угодно.
Кенджи резко одергивает руки. Нет нужды оглядываться на него, чтобы знать, что он, спотыкаясь, отходит назад. Испуганный. Смущенный. Вероятно, встревоженный.
Мне все равно.
- Так вот где вы были, - говорю я Каслу и удивляюсь, как жесток и холоден мой голос. - Вот, чем вы занимались.
Касл подходит ближе и, кажется, сожалеет об этом. Он выглядит пораженным, удивленным тем, что видит на моем лице. Он пытается заговорить, но я перебиваю его.
- Что вы с ним сделали? - допытываюсь я. - Что вы делаете с ним…
- Мисс Феррарс, прошу…
- Он не ваш эксперимент! - я взрываюсь, мое самообладание тает, твердость исчезает из голоса. Так неожиданно я снова теряю устойчивость и едва сдерживаю дрожь в руках. – Думаете, вы можете так просто использовать его в своихисследованиях…
- Мисс Феррарс, прошу, вы должны успокоиться…
- Не просите меня успокоиться! - Я не могу даже представить, что они тут с ним делают, проверяют его, испытывают, как какой-то образец.
Они мучают его.
- Я не ожидал, что у вас будет такая враждебная реакция на эту комнату, - говорит Касл. Он пытается вести диалог, быть рассудительным, даже харизматичным. Это заставляет меня задуматься, как же я сейчас выгляжу, и что, если он боится меня. - Я думал, что вы поняли всю важность исследований в Омега Поинт, - говорит он. - Без этого, как мы вообще сможем понять наше происхождение?
- Вы причиняете ему боль…, вы убиваете его! Что вы сделали….
- Ничего такого, на что бы он не согласился, - голос Касла становится жестче, его губы плотно сжаты, и я замечаю, что он начинает терять терпение. - Мисс Феррарс если вы намекаете, что я использовал его для своих личных опытов, я рекомендовал бы вам повнимательнее разобраться в ситуации.
Он делает особое ударение на последних словах, особо подчеркивает их, и я осознаю, что никогда раньше не видела, как он сердится.
- Я вижу, что ты страдаешь здесь, - продолжает Касл. - Я знаю, ты не привыкла быть частью группы, и я старался понять, откуда ты пришла, - я пытался помочь тебе приспособиться. Но оглянись вокруг! - он указывает в сторону людей за стеклянными стенами. - Мы все одинаковы. Мы работаем в одной команде! Я не стал бы подвергать Адама тому, чего бы не испытал на себе. Мы проводим обычные тесты, чтобы узнать суть его сверхъестественных способностей. Мы не можем знать наверняка, на что он способен, пока не проведем исследования.
Его голос падает на одну-две октавы. - И у нас нет такой роскоши, чтобы ждать несколько лет, пока он случайно не обнаружит что-то, что в данный момент может быть полезным для нашего дела.
Так странно.
Эта ярость ощущается настолько реально.
Я чувствую, как она окутывает мои пальцы, я словно могу швырнуть ее в лицо Касла. Я чувствую, как она обвивает мой позвоночник, укореняется в моем животе, пускает ветви по моим ногам, по рукам, добирается до шеи. Она душит меня. Душит, потому что ей нужно вырваться наружу, ей нужна свобода. И немедленно.
- Вы, - говорю я ему, с трудом выплевывая слова. - Вы думаете, что вы лучше, чем Восстановление, если всего лишь используете нас - ставите на нас эксперименты для дальнейшего дела…
- МИСС ФЕРРАРС! - орет Касл.
Его глаза ярко сверкают, слишком ярко, и я осознаю, что все в этом подземном туннеле теперь уставились на нас. Его пальцы сжаты в кулаки, челюсти крепко стиснуты, и я чувствую руку Кенджи на своей спине, а затем понимаю, что земля вибрирует под ногами. Стеклянные стены начинают дрожать, а в эпицентре происходящего стоит Касл, выражая собой непреклонность, негодование и чистый гнев. Я вспоминаю, что у него невероятно продвинутый уровень психокинеза.
Я вспоминаю, что он может двигать предметы силой мысли.
Он поднимает правую руку ладонью наружу, стеклянная панель в нескольких футах от нас начинает трястись, и я осознаю, что едва дышу.
- Не стоит меня расстраивать, - голос Касла не в пример спокойнее его глаз. - Если вы недовольны моими методами, прошу изложить свои претензии в разумной форме. Я не собираюсь терпеть подобные высказывания. Мои опасения за будущее нашего мира гораздо больше, чем вы можете себе представить, но не нужно обвинять меня в собственном невежестве! - он опускает правую руку, и стекло тут же принимает свою обычную форму.
- Мое невежество? – снова задыхаюсь я. - Значит, если я не понимаю, почему вы подвергаете кого-либо… подобному, - я обвожу комнату рукой. – Это значит, что я невежественна?
- Эй, Джульетта, все в порядке…, - начинает Кенджи.
- Уведите ее, - говорит Касл. - Отведите ее на тренировочную площадку. - Он бросает печальный взгляд на Кенджи. – А мы с тобой… мы обсудим это позже. О чем ты думал, когда вел ее сюда? Она не готова это видеть - сейчас она едва справляется ссобой…
Он прав.
Я не могу справиться с этим. Я не слышу ничего, кроме пищащих, жужжащих аппаратов, не вижу ничего, кроме недвижимого тела Адама на тонком матраце. Я не могу избавиться от мысли, через что ему пришлось пройти, что ему пришлось вынести, чтобы понять, кто он есть. И я осознаю, что это все моя вина.
Я виновата, что он здесь, виновата, что он подвергается опасности, что Уорнер жаждет убить его, а Касл испытывает его. И если бы не я, он по-прежнему жил бы с Джеймсом в неразрушенном доме. Он был бы в безопасности и комфорте и не ведал о том хаосе, в который я ввергла его жизнь.
Я привела его сюда. Если бы он не прикоснулся ко мне, то ничего из этого не случилось бы. Он был бы здоров и полон сил, он не страдал бы, не скрывался и не попал в ловушку в пятидесяти метрах под землей. Он не проводил бы свои дни привязанным к каталке.
Это моя вина моя вина моя вина, это все моя вина.
Что-то ломается внутри меня.
Как будто меня набили ветками, и мне достаточно просто согнуться, чтобы тело разломалось на кусочки. Вся вина, гнев, разочарование, скрытая во мне агрессия нашли выход, и теперь их невозможно контролировать.
Энергия течет во мне с такой силой, которую я никогда прежде не чувствовала. Даже не раздумывая, я знаю, что должна сделать что-то, прикоснуться к чему-то, я сгибаю пальцы, падаю на колени, отвожу назад руку и
кулаком
пробиваю
пол
насквозь.
Земля трещит под моими пальцами, и ответная вибрация волнами проходит сквозь мое тело, рикошетит через кости, череп дребезжит, а сердце маятником ударяется о грудную клетку. Мое зрение тускнеет, картинка расплывается, и приходится сто раз поморгать лишь затем, чтобы увидеть, как под ногами расходится трещина и тонкая линия раскалывает пол. Внезапно, все вокруг меня теряет равновесие. Камни стонут под нашим весом, стеклянные стены грохочут, аппараты сдвигаются с места и вода выплескивается из контейнера, а люди...
Люди.
Люди застыли в смертельном ужасе, и страх на их лицах разрывает меня на части.
Я отскакиваю назад, прижимая к груди правую руку, сжатую в кулак, и пытаюсь напомнить себе, что я не монстр, я не должна быть монстром, я не хочу причинять боль людям я не хочу причинять боль людям, я не хочу причинять боль людям
но это не работает.
Потому что все это ложь.
Поскольку это была я - я пыталась помочь.
Я оглядываюсь.
На землю.
На то, что я натворила.
И впервые за все время я понимаю, что обладаю силой, способной уничтожить все.
Глава 8
Касл отмирает.
Его рот открывается, руки повисают плетями по бокам, глаза расширяются от беспокойства, удивления и щепотки страха, и хотя он шевелит губами, но не в состоянии издать ни звука.
Я чувствую, что сейчас самое подходящее время, чтобы прыгнуть со скалы.
Кенджи трогает меня за руку, я поворачиваюсь к нему лицом и понимаю, что окаменела. Я всегда ждала, когда он, Адам и Касл поймут, что хорошее отношение ко мне - это ошибка, что все закончится плохо, что я того не стою, и я всего лишь инструмент, оружие, тайный убийца.
Но он так нежно берет мой правый кулак в свою руку. Стараясь не прикасаться к голой коже, снимает с моей руки разорванную перчатку и, затаив дыхание, смотрит на костяшки пальцев. Кожа разодрана и кровоточит, и я даже не могу пошевелить пальцами.
Я понимаю, что горю.
Я вздрагиваю, и как будто тысячи осколков одновременно пронзают мою плоть, и не могу произнести ни слова.
Я судорожно вздыхаю
и
мир
и с ч е з а е т.
Глава 9
Губы онемели.
Я с трудом раздираю глаза и тут же чувствую дикую боль в правой руке. Мою ладонь перевязали столькими слоями марли, что невозможно пошевелить пальцами, и я понимаю, что благодарна за это. Я так измучена, что плакать нет сил.
Я моргаю.
Пытаюсь оглядеться, но шея задеревенела.
Чьи-то пальцы касаются моего плеча, и мне хочется исчезнуть. Я снова моргаю. И снова. Перед глазами расплывается лицо девушки. Я поворачиваю голову, пытаясь присмотреться, и моргаю еще несколько раз.
- Как ты себя чувствуешь? - шепчет она.
- Я в порядке, - говорю я мутному пятну, но, кажется, вру. - Кто ты?
- Это я, - говорит она. Даже не имея возможности четко видеть, я слышу доброту в ее голосе. - Соня.
Ну, конечно.
Сара, скорее всего, тоже здесь. Должно быть, я в больничном крыле.
- Что произошло? - спрашиваю я. - Как долго я была в отключке?
Она не отвечает, и я думаю, может, она не расслышала.
- Соня? - я пытаюсь поймать ее взгляд. - Как долго я спала?
- Ты серьезно заболела, - говорит она. - Твоему телу нужно было время…
- Как долго? - мой голос падает до шепота.
- Три дня.
Я резко сажусь и чувствую приступ тошноты.
К счастью, Соня предвидела мои нужды. Ведро появляется как раз вовремя, и я опустошаю скудное содержимое своего желудка. Затем меня переодевают в какой-то больничный халат, и кто-то протирает мое лицо влажной, горячей тканью.
Надо мной нависают Соня с Сарой с теплыми тряпками в руках. Они протирают мои обнаженные конечности, подбадривают, говоря, что все будет хорошо, что мне просто нужно отдохнуть, что я долго спала и нужно поесть, что мне не стоит ни о чем беспокоиться и что они позаботятся обо мне.
Но затем я приглядываюсь внимательнее.
Я замечаю, что их руки надежно скрыты резиновыми перчатками; замечаю капельницу, тянущуюся к руке; замечаю их быстрые, но осторожные движения, и, наконец, понимаю, в чем проблема.
Целители не могут ко мне прикасаться.
Глава 10
До сих пор им не приходилось сталкиваться с такой проблемой, как я.
Целители всегда излечивают травмы. Они могут срастить сломанные кости и вылечить пулевое ранение, восстановить поврежденные легкие и заживить даже самые страшные порезы – мне известно об этом потому, что Адама пришлось нести в Омега Поинт на носилках. Он пострадал от рук Уорнера и его людей, когда мы бежали с военной базы, и я думала, что его тело навсегда останется покрытым шрамами. Но он идеален, тело совершенно новое. Потребовался всего один день, чтобы волшебным образом привести его в порядок.
Но для меня не существует никаких волшебных лекарств.
Никаких чудес.
Соня и Сара объясняют, что я, должно быть, пострадала от какого-то сильного шока. Они говорят, что мое тело не справилось со своими собственными возможностями, и это чудо, что мне вообще удалось выжить. Они также предполагают, что я оставалась без сознания достаточно долго для того, чтобы восстановить психическое равновесие, но я не очень в это верю, - для такого дела потребовалось бы много энергии. Психологические проблемы поселились во мне слишком давно. Но, по крайней мере, физическая боль уменьшилась. А редкие ноющие приступы я способна игнорировать.
Я вспоминаю кое-что.
- Раньше, - рассказываю им. – ни в комнате пыток Уорнера, ни с Адамом и стальной дверью… я никогда… это никогда не случалось…, я никогда не травмировала себя…
- Касл сказал нам об этом, - говорит Соня. - Но пробить одну дверь или стену это совсем не то же самое, что расколоть землю надвое, – она пытается улыбнуться. – Мы уверены, это не идет ни в какое сравнение с тем, что ты делала прежде. Все было гораздо страшнее, - мы почувствовали, когда это случилось. Если честно, мы подумали, что произошел взрыв. Туннели – они почти обрушились.
- О, нет, - я цепенею.
- Да все в порядке, - Сара пытается меня успокоить. – Ты вовремя опомнилась.
Я не могу отдышаться.
- Ты же не могла знать…, - начинает Соня.
- Я почти убила… Я почти убила всех вас…
Соня качает головой. – В тебе безумно много энергии. Но это не твоя вина, ты не знала, на что способна.
- Я могла убить вас. Я могла убить Адама… я могла… - я верчу головой. - Он здесь? Адам здесь?
Девушки смотрят на меня. Смотрят друг на друга.
Я слышу, как кто-то прочищает горло, и дергаюсь в сторону звука.
Из-за угла выходит Кенджи. Он слегка взмахивает рукой, дарит мне кривую улыбку, которая не затрагивает глаза. - Прости, - говорит он мне, - но нам пришлось держать его подальше отсюда.
- Почему? - спрашиваю я, и боюсь услышать ответ.
Кенджи убирает волосы с глаз. Обдумывает мой вопрос. – Так, с чего же мне начать? - Он считает по пальцам. - После того, как Адам узнал о происшествии, он попытался убить меня, он сорвал свой гнев на Касле, он отказался покидать больничное крыло, затем он…
- Хватит, - останавливаю его и крепко зажмуриваю глаза. – Неважно. Не стоит. Я не могу.
- Это ты спросила.
- Где он? - я открываю глаза. – С ним все хорошо?
Кенджи потирает затылок, отводит взгляд в сторону. - С ним все будет в порядке.
- Я могу его увидеть?
Кенджи вздыхает. Поворачивается к девушкам: - Слушайте, можно нас оставить на секунду? - и обе целительницы тут же торопятся на выход.
- Конечно, - говорит Сара.
- Нет проблем, - говорит Соня.
- Мы оставим вас наедине, - говорят они одновременно.
И уходят.
Кенджи хватает один из стульев у стены и несет его к моей кровати. Садится. Кладет лодыжку одной ноги на колено другой и откидывается на спинку. Закладывает руки за голову. Смотрит на меня.
Я меняю положение на матрасе, чтобы лучше видеть его. - В чем дело?
- Вам с Кентом нужно поговорить.
- О, - я глотаю. – Да, я знаю.
- Правда?
- Конечно.
- Хорошо, - кивает он и смотрит в сторону, слишком быстро постукивая ногой по полу.
- Что? - спрашиваю я через мгновение. - Что ты не договариваешь?
Он прекращает стучать, но в глаза мне не смотрит. Прикрывает рот левой рукой. Опускает ее. – То, что ты там натворила, было сплошь безумием.
Внезапно я чувствую себя униженной. - Мне жаль, Кенджи. Мне очень жаль… Я не думала… не знала…
Он поворачивается ко мне и взглядом останавливает поток слов. Он пытается прочитать меня. Пытается понять меня. Пытается (как мне кажется) решить, можно ли мне доверять. Верны ли слухи о том, что я чудовище.
- Я никогда раньше такого не делала, - слышу я свой шепот. – Клянусь, я не хотела, чтобы это произошло…
- Ты уверена?
- Что?
- Это вопрос, Джульетта. Логический вопрос, - он никогда не выглядел таким серьезным. - Я привел тебя сюда, потому что этого хотел Касл. Потому что он думал, что мы сможем помочь тебе - он думал, что мы сможем дать тебе безопасное место для жизни. Оградить от кретинов, которые хотят использовать тебя ради своей выгоды. Но, придя сюда, ты даже не пытаешься быть частью чего-либо. Ты ни с кем не разговариваешь, не делаешь никаких успехов в тренировке. Ты в принципе ничего не делаешь.
- Мне жаль, я, правда…
- Я верю Каслу, когда он говорит, что беспокоится о тебе. Он говорит, что тебе сложно приспособиться, что у тебя сложный период. Что люди слышали плохие вещи о тебе и они не так радушны, как должны быть. И мне следовало бы побить самого себя, потом что я сочувствую тебе. В общем, я сказал ему, что помогу. Я перестраиваю весь свой проклятый график, только чтобы помочь тебе справиться с проблемами. Мне кажется, что ты хорошая девушка, просто мы тебя немного неправильно поняли. Касл самый порядочный парень из всех, кого я знаю, и поэтому я хочу помочь ему.
Мое сердце бешено колотится, странно, что оно еще не истекло кровью.
- И вот, возникает вопрос, - говорит он; сбрасывает ногу, лежавшую на колене, наклоняется вперед и опирается локтями о бедра. – Возникает вопрос, возможно ли, что все это - простое совпадение. Я имею в виду, было ли это просто каким-то безумным совпадением, что именно я стал работать с тобой? Я? Один из очень немногих здесь людей, у кого есть доступ к той комнате? Или было совпадением то, что ты буквально вынудила меня отвести тебя в лаборатории? Что ты каким-то образом, совершенно случайно, неосознанно заехала кулаком по полу, и все вокруг затряслось так сильно, что мы подумали: стены вот-вот разрушатся.
Он прожигает меня взглядом. - Было ли совпадением то, - продолжает он, - что еще несколько секунд твоего воздействия, и все это место просто взорвалось бы?
В моих глазах, широко распахнутых, застывают ужас и бессилие.
Он откидывается назад, опускает взгляд, прижимает к губам два пальца.
- Ты действительно хочешь быть здесь? - спрашивает он. - Или ты просто пытаешься уничтожить нас изнутри?
- Что? – задыхаюсь я. - Нет...
- Потому что, или ты точно осведомлена о том, что творишь – правда, ты чертовски трусливее, чем пытаешься показать, - или действительно ни в чем не замешана, и тебе просто дико везет. Я все никак не решу.
- Кенджи, клянусь, я никогда... н-никогда…, - я вынуждена замолчать, чтобы смахнуть выступившие слезы. Какое это гадкое чувство, когда не знаешь, как доказать собственную невиновность. Вся твоя жизнь снова и снова мелькает перед глазами, пока пытаешься убедить людей, что ты не опасна, что никогда не думала никому навредить и ничего не делала преднамеренно. Что ты неплохой человек.
Но это никогда не срабатывает.
- Мне очень жаль, - слезы текут ручьем, и я захлебываюсь, чувствуя отвращение к самой себе. Я так старалась быть другой, быть лучше, быть хорошей, но я приходила, разрушала и снова все теряла, и я даже не представляю, как сказать ему, что он ошибается.
Потому что он, вполне возможно, прав.
Я знаю, что разозлилась. Знаю, что хотела навредить Каслу, и плевать на остальное. В момент ярости, я действительно, серьезно хотела этого. Я не знаю, что случилось бы, если бы Кенджи вовремя не подоспел и не осадил меня. Я не знаю, понятия не имею. Я даже не понимаю, на что я способна.
Ну, сколько раз, слышу я шепот в своей голове, сколько еще раз ты будешь извиняться за то, какая ты есть?
Я слышу, как вздыхает Кенджи, ерзает на стуле, но даже не осмеливаюсь поднять на него глаза.
- Я должен был спросить, Джульетта, - голос Кенджи звучит неловко. - Мне жаль, что довел тебя до слез, но я не сожалею о своем вопросе. Это моя работа, постоянно думать о нашей безопасности, - и это значит, что мне приходится следить за всем и вся. Никто не знает, что еще ты можешь натворить. Даже ты сама. Но ты продолжаешь вести себя так, будто твои способности – это мелкий пустяк, и они ни на что не повлияют. Тебе пора прекратить притворяться, что ты не опасна.
Я резко вскидываю глаза. - Но я не... я н-не пытаюсь кому-то навредить...
- Это не имеет никакого значения, - отвечает он, поднимаясь. - Добрые намерения похвальны, но они не меняют факты. Тыопасна. Черт, ты страшно опасна. Больше, чем я или кто-либо еще отсюда. Так что не проси меня вести себя так, будто это знание само по себе не представляет для нас никакой угрозы. Если ты все еще хочешь остаться здесь, - продолжает он, - придется научиться контролировать свои силы, сдерживать себя. Придется смириться с тем, кто ты есть, и понять, как с этим жить. Как и все мы.
Три удара в дверь.
Кенджи все смотрит на меня. Ждет.
- Хорошо, - шепчу я.
- И вам с Кентом придется разобраться в своих отношениях, и как можно скорее, - добавляет он в тот момент, когда в комнату заходят Соня с Сарой. - У меня нет ни времени, ни сил, ни интереса отвлекаться на ваши проблемы. Мне нравится иногда сидеть с вами за одним столом, потому что, давай посмотрим правде в глаза, - он пожимает плечами, - мир снаружи катится к чертям, и, думаю, если меня застрелят прежде, чем мне стукнет двадцать пять, мне хотелось бы иметь воспоминания о том, что значит улыбаться. Но не нужно делать из меня клоуна или вашу няньку. К концу дня я хочу точно знать, наладили вы свои отношения с Кентом или нет. В этом месте нам приходится заботиться о миллионах вещей, и ваши любовные перипетии значат меньше, чем ничего. – он прерывается. - Все ясно?
Я киваю, не доверяя своему языка.
- Так ты с нами? - спрашивает он.
Снова киваю.
- Хочу, чтобы ты произнесла это. Если ты с нами, то целиком и полностью. Больше никаких сожалений насчет себя. Никакого сидения дни напролет в тренировочном зале, стенаний о том, что не можешь расколоть железную трубу...
- Как ты уз...
- Ты с нами?
- С вами, - говорю ему. - С вами. Обещаю.
Он глубоко вздыхает. Проводит рукой по волосам. - Отлично. Жди меня у обеденного зала завтра в шесть утра.
- Но моя рука...
Он отмахивается. - Ерунда. Ты будешь в порядке. Ты даже ничего не сломала. Повредила костяшки пальцев, слегка перевозбудилась и в течение трех дней отсыпалась. Я бы не назвал это травмой, - говорит он. - Я называю это чертовыми каникулами. - Он прерывается, что-то обдумывая. - Ты даже не представляешь, сколько прошло времени с тех пор, как у меня были каникулы...
- Но, разве мы не тренируемся? - прерываю его. - Я же не могу чем-то заниматься, если моя рука повреждена?
- Поверь, - вскидывается он. - Ты будешь в порядке. Все… будет происходить немного по-другому.
Я смотрю на него, ожидая.
- Можешь считать это официальным приглашением в Омега Поинт, - говорит он.
- Но...
- Завтра. В шесть утра.
Я открываю рот, чтобы задать еще один вопрос, но он прижимает палец к губам, салютует и идет на выход, в то время как Соня с Сарой приближаются к моей кровати.
Я наблюдаю, как он кивает им обеим на прощание, разворачивается на одной ноге и делает шаг за дверь.
В шесть утра.
Глава 11
Я бросаю беглый взгляд на настенные часы. Сейчас только два часа пополудни.
Это значит, что до шести утра еще шестнадцать часов.
А это значит, что у меня еще много свободного времени.
И это значит, что нужно одеться и выбраться отсюда.
И еще очень нужно поговорить с Адамом.
- Джульетта?
Выскочив из своих мыслей, я возвращаюсь в реальность и замечаю Соню с Сарой, пристально смотрящих на меня. – Может, тебе что-то нужно? - спрашивают они. - Ты хорошо себя чувствуешь, чтобы встать с кровати?
Я перевожу взгляд с одной пары глаз на другую. Я не могу ответить на их вопросы, потому что в глубине души ощущаю сокрушительное чувство стыда и невольно возвращаюсь к прежней версии себя. Маленькая испуганная девочка, которая хочет свернуться в комочек и исчезнуть, чтобы ее больше никогда не смогли найти.
И я повторяю без умолку: - Простите, мне так жаль, простите за все, за все эти неприятности, за весь ущерб, честное слово, мне очень, очень жаль…
Я слышу, как я говорю и говорю и говорю и не могу заставить себя остановиться.
Как будто в моем мозгу сломалась кнопка, как будто я заразилась болезнью, которая заставляет меня извиняться за все, за то, что я существую, за то, что пожелала большего, чем мне могли дать, и никак не могу остановиться.
Вот, что я постоянно делаю.
Я всегда извиняюсь. Вечно прошу прощения. За то, кто я есть, и кем я никогда не хотела быть, за это тело, с которым я родилась, за ДНК, которое не просила, и за то, что не могу быть другой. Все свои семнадцать лет я пыталась быть другой. Каждый божий день. Пыталась быть кем-то другим для кого-то другого.
Это стало обыденной вещью.
Но затем я осознаю, что со мной говорят.
- Тебе не за что извиняться…
- Пожалуйста, все в порядке…
Они обе пытаются говорить со мной, но Сара стоит ближе, и когда я встречаюсь с ней взглядом, то удивляюсь мягкости в ее глазах. Добрые, нежные, улыбающиеся глаза. Она садится на правую сторону моей кровати. Надев латексную перчатку, поглаживает мою незащищенную руку, не боясь, не колеблясь. Соня стоит рядом с ней, глядит на меня с беспокойством, будто печалится обо мне. Но мое внимание уже отвлечено другим. Я чувствую, как комнату наполняет аромат жасмина, как и в первый раз, когда я зашла сюда. Когда мы только прибыли в Омега Поинт. Когда Адам был ранен; и умирал.
Он умирал, а они спасли его жизнь. Вот эти две девушки. Они спасли его жизнь, и я живу с ними уже две недели, и только сейчас, совершенно неожиданно, понимаю, какой эгоистичной я была.
Поэтому я решаю подыскать новый набор слов.
- Спасибо, - шепчу я и чувствую, что краснею.
Удивительно, почему я не умею быть непринужденной в словах и чувствах. Почему я не умею подшучивать, болтать о пустяках, говорить какие-нибудь глупости, чтобы сгладить неловкие моменты. У меня нет в запасе готовых клише, которые можно вставить в начало и конец предложения. Я не знаю, что значит быть глаголом, наречием или каким-либо определением. Я насквозь существительное.
Я переполнена людьми, местами, предметами и идеями, которые я даже не знаю, как выудить из своей головы, как начать разговор.
Я хочу доверять людям, но это пугает меня до мозга костей.
Но затем я вспоминаю о своем обещании Каслу, об обещании Кенджи, об опасениях за Адама, и думаю, может, мне следует рискнуть. Может, мне следует попытаться найти нового друга или даже двух. А как замечательно было бы подружиться с девушкой. Такой же, как и я.
Никогда прежде у меня не было друга.
Поэтому, когда Соня и Сара улыбаются и говорят, что они «рады помочь», что они здесь «в любое время», и что они всегда рядом, если мне «нужно с кем-нибудь поговорить», то я отвечаю: «с удовольствием».
Я говорю, что буду очень признательна за это.
Говорю, что мне хотелось бы иметь друга, с которым можно поговорить.
Ну, может, как-нибудь.
Глава 12
- Давай-ка оденем тебя в этот костюм, - предлагает Сара.
Воздух здесь внизу свеж и прохладен и зачастую влажен, зима не сдает позиции, пока они там наверху пытаются подчинить себе мир. Даже в своем костюме я чувствую холод, особенно ранним утром, особенно сейчас. Соня и Сара помогают мне снять больничный халат и надеть привычную форму, пока я трясусь от холода. И только, когда они до конца застегивают молнию, материал начинает принимать температуру моего тела, но я по-прежнему ощущаю слабость после нескольких дней бездействия и с трудом удерживаю вертикальное положение.
- Мне, правда, не нужна коляска, - в третий раз повторяю Саре. - Спасибо... я... я, действительно, ценю вашу помощь, - запинаюсь я, - но мне необходимо разогнать кровь в ногах, им нужно вернуть силу, - мне нужно быть сильной, и точка.
Касл и Адам ждут меня в моей же комнате.
Соня сказала, что, пока я разговаривала с Кенджи, они с Сарой известили Касла о том, что я проснулась. И вот. Сейчас они здесь. Ждут меня в комнате, которую я делю с Соней и Сарой. Как же я боюсь того, что сейчас случится, и переживаю о том, как бы не забыть дорогу к своей собственной комнате. Потому что я уверена: что бы я там ни услышала, это не будет приятным.
- Ты не можешь сама идти в комнату, - начинает Сара. - Да ты едва стоишь на своих...
- Я в порядке, - настаиваю я, пытаясь улыбнуться. - Серьезно, я справлюсь сама, надо только держаться ближе к стене. Уверена, как только начну двигаться, я сразу приду в норму.
Соня с Сарой переглядываются, потом внимательно изучают мое лицо. - Как твоя рука? - спрашивают они хором.
- Все в порядке, - отвечаю я, на этот раз более убедительно. – Уже намного лучше. Правда. Большое вам спасибо.
Раны практически зажили, и я уже могу шевелить пальцами. Я внимательно оглядываю свежие, аккуратно наложенные на ладонь бинты. Девочки объяснили мне, что большинство повреждений были внутренними; будто бы травма любой невидимой кости моего тела, это ответ на проклятый «дар».
- Ладно, идем, - говорит Сара, качая головой. - Мы проводим тебя до комнаты.
- Нет... пожалуйста... все нормально, - я пытаюсь протестовать, но они уже хватают меня за руки, а я слишком слаба, чтобы сопротивляться. - В этом нет необходимости...
- Ты ведешь себя нелепо, - говорят они хором.
- Я не хочу причинять вам неудобства...
- Ты ведешь себя нелепо, - снова отвечают в унисон.
- Я... я, действительно, не..., - но они уже выводят меня в коридор, и я, прихрамывая, иду, зажатая между ними. - Уверяю, со мной все отлично, - убеждаю я. - Честно.
Соня и Сара обмениваются многозначительными взглядами и усмехаются, вполне добродушно, но, пока мы идем через коридоры, стоит неловкая тишина. Я замечаю людей, проходящих мимо, и мгновенно вжимаю голову в плечи. Не хочу сейчас ни с кем встречаться взглядом. Даже не могу представить, что им порассказали об учиненном мною беспорядке. Уверена, я подтвердила их самые худшие опасения на мой счет.
- Они боятся только потому, что не знают тебя, - тихо произносит Сара.
- Точно, - поддакивает Соня. - Мы едва знакомы с тобой, но считаем, что ты замечательная.
Я отчаянно краснею и удивляюсь, почему смущение всегда разливается ледяной водой по жилам. Как будто замерзают все внутренности, несмотря на то, что кожа жарко пылает.
Я ненавижу это.
Я ненавижу это чувство.
Соня и Сара резко останавливаются. - Вот и пришли, - говорят они хором.
Мы стоим перед дверью нашей спальни. Я делаю попытку вырваться из их хватки, но мне не дают. Настаивают на том, что останутся со мной, пока не удостоверятся, что внутри все будет нормально.
Поэтому я остаюсь с ними.
И стучусь в свою собственную дверь, потому что не знаю точно, что делать дальше.
Один раз.
Второй.
Я жду ответ всего лишь несколько секунд, лишь несколько мгновений, когда осознаю со всей полнотой чувств, что Соня с Сарой стоят рядом. Они одаривают меня улыбками, в которых сквозит ободрение, поощрение и призыв собраться с духом. Девочки стремятся поделиться со мной своей силой, так как знают, что мне предстоит встретиться с чем-то, что не добавит мне радости.
Но сама эта мысль приносит мне радость.
Лишь на одно мимолетное мгновение.
Я думаю, «Ух, ты», и понимаю: вот что значит иметь друзей.
- Мисс Феррарс.
Касл приоткрывает дверь ровно настолько, чтобы я могла увидеть его лицо. Кивает мне. Глядит на травмированную руку, затем снова на лицо. - Очень хорошо, - говорит он, большей частью самому себе. - Отлично, отлично. Рад видеть, что вы поправляетесь.
- Да, - успеваю сказать я. - Я... с-спасибо, я...
- Девочки, - обращается он к Соне и Саре и посылает им живую, искреннюю улыбку. - Спасибо вам за помощь. Теперь моя очередь.
Они кивают. Сжимают мои руки и отпускают их, и я на секунду покачиваюсь, но тут же восстанавливаю равновесие. - Я в порядке, - говорю им, когда они уже тянутся ко мне. - Все будет прекрасно.
Они снова кивают, кратко машут на прощание и уходят.
- Входите, - говорит мне Касл.
Я следую за ним.
Глава 13
Двухъярусная кровать у одной стены.
И односпальная кровать у другой.
Вот и вся обстановка в комнате.
Это, и Адам, который сидит на моей узкой кровати, поставив локти на колени и пряча лицо в ладонях. Касл прикрывает за нами дверь, и Адам вздрагивает. Вскакивает на ноги.
- Джульетта, - произносит он, но при этом не глядит на меня, он просто пожирает меня взглядом. Его глаза исследуют мое тело, будто хотят убедиться, что я невредима, мои руки, ноги и все остальное. И как только он доходит до лица, то встречается с моим пристальным взглядом. Я окунаюсь в синее море его глаз, погружаюсь в их глубину и тону. Я чувствую себя так, будто кто-то ударил кулаком по легким и вышиб весь воздух.
- Присаживайтесь, пожалуйста, мисс Феррарс, - Касл жестом указывает на нижнюю Сонину койку, прямо напротив того места, где сидит Адам. Я проделываю свой путь как можно медленнее, стараясь скрыть головокружение и чувство тошноты. Грудная клетка поднимается и опускается слишком быстро.
Руки падают на колени.
Присутствие Адама тяжестью ложится на грудь, и я переключаю внимание на аккуратную перевязку - туго забинтованная марля на костяшках правой руки, - потому что мне не хватает смелости, чтобы поднять глаза.
Я ничего не желаю больше, кроме как подойти к нему, позволить ему обнять меня, вернуть меня в прошлое, в те краткие мгновения счастья, которые я познала, но что-то гложет мое нутро, терзает, нашептывает, что что-то здесь не так, и лучше всего оставаться на своем месте.
Касл стоит между кроватями, между мной и Адамом. Он внимательно изучает стену, сцепив руки за спиной. Когда он говорит, его голос тих: - Я очень, очень разочарован вашим поведением, мисс Феррарс.
Горячий, жестокий стыд заливает мою шею и заставляет снова опустить голову.
- Мне очень жаль, - шепчу я.
Касл делает глубокий вдох и очень медленно выдыхает: - Буду с вами откровенен, - говорит он, - признаю, что я еще не готов обсуждать произошедшее, я слишком подавлен, чтобы спокойно говорить о столь важных вещах. Ваши действия, - продолжает он, - были ребяческими. Эгоистичными. Безрассудными! Нанесенный вами ущерб... годы работы, что мы проектировали и обустраивали то помещение, я даже не решаюсь сказать...
Он обхватывает себя руками, с трудом сглатывает.
- На эту тему мы поговорим, - ровно говорит он, - в следующий раз. Возможно, наедине. Но сегодня я пришел, потому что меня попросил об этом мистер Кент.
Я поднимаю глаза. Смотрю на Касла. Смотрю на Адама.
Адам выглядит так, будто хочет сбежать.
Я решаю, что больше ждать нельзя. - Вы о нем что-то узнали, - говорю я, и это не столько вопрос, сколько констатация факта. Это же очевидно. Больше нет никакой причины, по которой Адам мог бы вызвать Касла на разговор со мной.
Нечто ужасное уже случилось, и скоро случится снова.
Я это чувствую.
Теперь Адам таращится на меня, не мигая, сжав руки, лежащие на бедрах, в кулаки. Он выглядит взволнованным, испуганным. Я не знаю, что мне делать еще, кроме как пялиться на него в ответ. Я не знаю, как приободрить его. Я даже не знаю, как сейчас улыбнуться. Чувствую себя так, будто меня заманили в чью-то чужую историю.
Касл неспешно кивает и произносит:
- Да. Да, мы открыли, что природа способностей мистера Кента весьма загадочна, -
он шагает к стене и прислоняется к ней, позволяя мне беспрепятственно смотреть на Адама. - Мы, кажется, выяснили, почему он может прикасаться к вам, мисс Феррарс.
Адам отворачивается, прижимая кулак к губам.
Его рука, кажется, вот-вот затрясется, но он все равно выглядит лучше, чем я. Потому что внутри меня все кричит, голова объята пожаром, а к горлу подступает паника, готовая задушить меня до смерти. Беда не приходит одна.
- Почему же? - я не отрываю глаз от пола, пересчитывая камни, швы и трещины.
Один
Два, три, четыре
Один
Два, три, четыре
Один
Два, три, четыре
Он... может блокировать, - произносит Касл.
Пять, шесть, семь, восемь миллион раз я моргаю, совершенно растерявшись. Все мои числа рушатся на пол, складываясь, вычитаясь, умножаясь и разделяясь. - Что? - переспрашиваю я.
Это совсем неправильная новость. Она вовсе не звучит устрашающе.
- Вообще-то, мы открыли это совершенно случайно, - объясняет Касл. - Все проведенные нами тесты практически ничего не показали. Но вот однажды, в разгар тренировки, мистер Кент попытался привлечь мое внимание. Он коснулся моего плеча.
Жду дальше.
- И... неожиданно, - рассказывает Касл, набирая полную грудь воздуха, - Я словно отключился. Это было, как будто... как будто внутри меня перерезали проводок. Именно так я себя и почувствовал. Он хотел привлечь мое внимание и, попытавшись сделать это, случайно вырубил меня.
- Это не было похоже ни на что, виденное мною ранее, - он трясет головой. – И сейчас мы занимаемся с ним, чтобы понять, сможет ли он управлять своей способностью усилием воли. И, - взволнованно добавляет Касл, - мы хотим узнать, сможет ли он проецировать свою силу.
- Понимаете, мистеру Кенту не нужно прикасаться к коже - я был в куртке, когда он дотронулся до моей руки. Это означает, что он уже умеет проецировать, но совсем немного. И я уверен, что, упражняясь, он сможет развить свой дар до невероятного уровня.
Я абсолютно не представляю, о чем он говорит.
Я пытаюсь поймать взгляд Адама; хочу, чтобы он сам рассказал мне обо всем этом, но он не поднимает глаз. Он не хочет говорить, и я не понимаю, почему. Это не похоже на плохую новость. Если честно, она звучит вполне приятно, и это как-то неправильно. Я поворачиваюсь к Каслу.
- Значит, Адам просто может чью-то силу... чей-то дар... что бы там ни было... он может просто взять и остановить его? Он может выключить его?
- Да, все выглядит именно так.
- А вы проверяли это на ком-нибудь еще?
Касл выглядит оскорбленным. - Конечно, проверяли. Мы испытали его на каждом одаренном участнике Омега Поинт.
Но одна вещь кажется бессмысленной.
- А как же тот случай, когда он прибыл сюда? - интересуюсь я. - Когда его ранили? Девочки могли лечить его, и он не отключил их способности?
- А-а, - кивает Касл и прочищает горло. - Да-да, весьма проницательно, мисс Феррарс, - он вышагивает по комнате. - Тут... есть некоторая хитрость. После усердных исследований мы сделали вывод, что его способность – это разновидность...защитного механизма, которым он пока не знает, как управлять. Это всегда срабатывало на автопилоте, хотя и действовало только на другие сверхъестественные способности. Если существовал малейший риск, если мистер Кент подвергался хоть какой-то опасности, в любой ситуации, когда его тело находилось в состоянии повышенной готовности, ощущая угрозу или риск повреждения, эта способность срабатывала автоматически.
Он прерывается. Смотрит на меня, очень внимательно смотрит.
- Например, когда вы впервые встретились, мистер Кент играл роль солдата, охранника, всегда осведомленного о возможных опасностях в его окружении. Он был в состоянии постоянного электрикума - этот термин мы применяем, когда наша сила находится, так сказать, в положении «включено», - так как он ежесекундно подвергался опасности, - Касл прячет руки в карманы куртки. - Дальнейшие серии тестов показали, что температура его тела поднимается, когда он входит в состояниеэлектрикума - всего на пару градусов выше нормы. Повышенная температура тела сигнализирует о том, что он расходует больше энергии, чем обычно, чтобы поддерживать это состояние. И, в конечном итоге, - завершает Касл, - это постоянное напряжение просто опустошает его. Ослабляет его защитные реакции, иммунную систему, самоконтроль.
Повышенная температура тела.
Вот почему кожа Адама всегда была такой горячей, когда мы были вместе. Вот почему, когда он был со мной, все происходило в таком напряжении. Его способность включалась, чтобы бороться с моей силой. Его энергия работала, чтобыразрядить мою энергию.
И это истощало его. Ослабляло его защитные реакции.
О, Боже.
- Ваши личные отношения с мистером Кентом, - продолжает Касл, - честно говоря, не мое дело. Но, учитывая уникальную природу ваших даров, они представляют для меня огромный интерес с чисто научной точки зрения. И будет вам известно, мисс Феррарс, что, хотя эти открытия глубоко меня очаровывают, я не нахожу в них абсолютно никакого удовольствия. Вы ясно дали понять, что имеете невысокое мнение о моей компетентности, но смею вас уверить, что я никогда не находил ничего смешного в ваших проблемах.
В моих проблемах.
Мои проблемы с чисто светской непринужденностью ворвались в этот разговор.
- Пожалуйста, - шепчу я. - Прошу, просто скажите, в чем проблема. Ведь есть какая-то проблема, да? Что-то ведь не так.
Я смотрю на Адама, но он по-прежнему изучает взглядом стену и все, что угодно, кроме моего лица. И я вдруг осознаю, что вскакиваю на ноги в попытке привлечь его внимание. - Адам? Ты знаешь? Тебе известно, о чем он говорит? Прошу...
- Мисс Феррарс, - бросает Касл. - Сядьте, умоляю. Я понимаю, что для вас это должно быть тяжело, но позвольте мне закончить. Я попросил мистера Кента ничего не говорить, пока все не объясню. Кто-то должен преподнести эту информацию ясным, разумным языком, и, боюсь, он не в том положении, чтобы сделать это.
Я опускаюсь на кровать.
Касл выдыхает. - Ранее вы затронули очень интересный момент - насчет того, почему мистер Кент, только прибыв сюда, был способен взаимодействовать с нашими близнецами-целительницами. Но это был особый случай, - говорит Касл. - Адам был слаб; и он знал, что нуждается в помощи. Его тело не стало бы - и, что важнее, не смогло бы - отвергнуть такой вид медицинского ухода. Он был уязвим и, следовательно, неспособен защитить самого себя, даже если бы захотел. Он исчерпал остаток своей силы, когда прибыл к нам. Мистер Кент почувствовал себя в безопасности и искал помощи; его телу ничего не угрожало, оно ничего не опасалось и поэтому не планировало оборонительных действий.
Касл поднимает взгляд. Смотрит мне прямо в глаза.
- У мистера Кента появилась подобная проблема с вами.
- Что? - задыхаюсь я.
- Боюсь, что теперь он не знает, как контролировать свою способность. Мы надеемся поработать над этой проблемой, но это займет кучу времени... сил и внимания...
- Что вы имеете в виду, - слышу я свой голос, полный паники, - «у него появилась подобная проблема со мной»?
Касл делает короткий вдох. - Ну... кажется, что слабее всего он себя чувствует, когда находится с вами. Чем больше времени он проводит в вашей компании, тем более защищенным ощущает себя. И чем... ближе вы становитесь, - Касл чувствует себя заметно неловко, - тем меньше он может контролировать свое тело. - Пауза. - С вами он слишком открыт, слишком уязвим. И в отдельные моменты, его защитная реакция настолько ослабевает, что он испытывает явную боль, связанную с вашим прикосновением.
Вот оно.
Вот моя голова, упавшая на пол, расколотая надвое, и мои мозги, брызнувшие во все стороны, и я не могу это терпеть, но сижу здесь, пораженная, ошеломленная, чуть не теряющая сознание.
Застывшая от ужаса.
У Адама нет ко мне иммунитета.
Адаму приходится напрягать силы, чтобы защитить себя от меня, а я его опустошаю. Я делаю его больным, я ослабляю его тело, даже если он потом восстанавливается, даже если забывает. Если совершает ошибки или становится невнимательным, или очень хорошо понимает, что расходует свой дар, чтобы контролировать мое воздействие...
Я же могла поранить его.
Я могла убить его.
Глава 14
Касл внимательно смотрит на меня.
Ждет моей реакции.
Но я не могу и двух слов связать, чтобы хоть что-то ответить ему.
- Мисс Феррарс, - торопливо проговаривает Касл, - мы работаем с мистером Кентом, помогаем ему вернуть контроль над своими способностями. Он собирается тренироваться - так же, как и вы, - учиться использовать эту специфическую особенность. Должно пройти некоторое время, прежде чем мы будем уверены, что он с вами в безопасности, но, уверяю вас, все будет хорошо...
- Нет, - я встаю с кровати. - Нет, нет, нет, нет, - отскакиваю в сторону. - НЕТ.
Смотрю на свои ноги и руки, на эти стены и хочу закричать. Хочу убежать. Хочу упасть на колени. Я хочу проклясть мир, который проклял меня, который мучает меня, отнимает у меня единственную хорошую вещь, которую я когда-либо знала. Спотыкаясь, я иду к двери, ищу выход, чтобы сбежать из этого ночного кошмара под названием жизнь, и...
- Джульетта... пожалуйста...
Голос Адама останавливает мне сердце. Я принуждаю себя обернуться. Посмотреть ему в лицо.
Но в тот момент, когда наши глаза встречаются, его рот закрывается. Он тянет ко мне руку, пытаясь остановить меня с расстояния в десять футов, и мне хочется одновременно зарыдать и рассмеяться от нелепости этой ситуации.
Он не притронется ко мне.
Я не позволю ему прикоснуться ко мне.
Никогда больше.
- Мисс Феррарс, - мягко произносит Касл. - Уверен, сейчас вам тяжело собраться с силами, но, как я уже сказал, все это временно. Если усердно практиковаться...
- Когда ты прикасаешься ко мне, - мой голос ломается, когда я задаю Адаму вопрос, - это напрягает тебя? Истощает? Тебя выматывает то, что нужно постоянно бороться со мной и моей сущностью?
Адам пытается ответить. Он пытается что-то сказать, но вместо этого молчит, и его невысказанные слова звучат в стократ хуже.
Я поворачиваюсь к Каслу. - Это вы имели в виду, да? - Мой голос уже дрожит от подступающих слез. - Что он тратит свою силу, пытаясь противостоять мне, и что даже если он забывает... если он с-становится больным или с-слишком уязвимым... что я причиняю ему боль... что уже навредила ему...
- Мисс Феррарс, пожалуйста...
- Просто ответьте на вопрос!
- Что ж, да, - говорит он, - по крайней мере, это все, что нам известно сейчас...
- О, Боже, я... не могу, - я снова срываюсь к двери, но ноги еще слабы, голова кружится, перед глазами все расплывается, и мир взрывается всеми цветами радуги, когда знакомые руки обхватывают меня за талию и тянут назад.
- Джульетта, - торопливо проговаривает Адам, - прошу, нам нужно все обсудить...
- Пусти меня, - почти шепчу я. - Адам, пожалуйста... я не могу...
- Касл, - перебивает меня Адам. - Как думаете, можно нам побыть пару минут наедине?
- О, - вздрагивает тот. - Ну, конечно, - продолжает он после секундной заминки. - Безусловно, да, да, конечно.
Он направляется к двери. Медлит. - Я буду... в общем, да. Вы знаете, где меня найти. - Он кивает нам обоим, натянуто улыбается и выходит из комнаты. Дверь за ним захлопывается со щелчком.
Нас накрывает тишина.
- Адам, пожалуйста, - наконец, произношу я и ненавижу себя за эти слова. - Отпусти меня.
- Нет.
Я чувствую его дыхание на своем затылке, и хочется умереть от того, как близко он стоит. Меня убивает осознание того, что приходится заново отстраивать стены, которые я так беспечно разрушила в тот момент, когда он снова вошел в мою жизнь.
- Давай поговорим, - говорит он. - Не убегай. Пожалуйста. Просто поговори со мной.
Я не могу сдвинуться с места.
- Пожалуйста, - повторяет он, на этот раз более мягко, и моя решимость улетучивается.
Я следую за ним к кроватям. Он садится по одну сторону комнаты, я - по другую.
Адам пристально смотрит на меня уставшими, измученными глазами. Такое ощущение, будто он недоедает, не спит неделями. Он медлит, облизывает губы и крепко сжимает их, прежде чем заговорить.
- Прости меня, - произносит он. - Прости, что не сказал тебе. Я просто не хотел тебя расстраивать.
А мне хочется смеяться, смеяться и смеяться, пока не высохнут все слезы.
- Я понимаю, почему ты не сказал мне, - шепчу я. – Ясно, что ты хотел избежать всего этого, - слабым взмахом руки обвожу комнату.
- Ты не злишься? - его глаза полны надежды. Адам выглядит так, будто хочет броситься ко мне, и мне приходится выставить руку, чтобы удержать его.
Безудержная улыбка буквально убивает меня.
- Как я могу сердиться на тебя? Ты мучил сам себя, просто чтобы выяснить, что с тобой происходит. И ты мучаешь себя сейчас, пытаясь исправить ситуацию.
Он смотрит с облегчением.
С облегчением и смущением, и боясь своего счастья одновременно. - Но что-то не так, - говорит он. - Ты плачешь. Почему ты плачешь, если не расстроена?
И теперь я хохочу. Во весь голос. Хохочу и икаю и отчаянно хочу умереть. - Потому что я была идиоткой, думая, что что-то могло быть по-другому, - объясняю ему. - Я думала, что тебе повезло. Думала, что моя жизнь может измениться к лучшему, что я смогу стать лучше, - я хочу еще что-то сказать, но вместо этого закрываю рот рукой, будто не верю в свои слова. Вымученно глотаю комок в горле. Опускаю руку.
- Адам, - мой голос безликий и болезненный. - Это не сработает.
- Что? - он застывает на месте, распахнув глаза и учащенно дыша. - О чем ты говоришь?
- Ты не можешь ко мне прикоснуться, - объясняю ему. - Ты не можешь ко мне прикоснуться, а я уже и так причинила тебе боль...
- Нет... Джульетта..., - Адам подскакивает, пересекает комнату; вот он уже стоит передо мной на коленях и тянется к моим рукам, и мне приходится отдернуть их, потому что перчатки были испорчены в лаборатории, и пальцы незащищены.
Они опасны.
Адам пялится на руки, которые я спрятала за спину, так, будто я влепила ему пощечину. - Что ты делаешь? - спрашивает он, не глядя на меня. Его взгляд по-прежнему прикован к рукам, он едва дышит.
- Я не могу так поступить с тобой, - я с силой встряхиваю головой. - Я не хочу, чтобы из-за меня ты причинил себе боль или ослабел, и не хочу, чтобы ты постоянно беспокоился, что я вдруг случайно убью тебя...
- Нет, Джульетта, выслушай меня, - он в отчаянии поднимает глаза, изучая мое лицо. - Я тоже волновался, понятно? Я тоже очень волновался, я думал... думал, что, возможно... я не знаю, думал, может быть, будет хуже или мы не сумеем справиться, но я поговорил с Каслом. Я поговорил с ним и все объяснил, и он сказал, что мне просто нужно учиться контролировать себя. Я научусь применять свою способность по желанию...
- Кроме тех случаев, когда ты со мной? Когда мы вместе...
- Что? Нет! Нет, особенно, когда мы вместе!
- Прикасаясь ко мне, ты вредишь себе! Когда мы вместе, у тебя начинается лихорадка, разве ты не понимаешь, Адам? Ты заболеваешь, всего лишь попытавшись нейтрализовать мою способность...
- Ты даже не слушаешь меня... пожалуйста... я говорю, что научусь все это контролировать...
- Когда? - спрашиваю я и фактически ощущаю, как ломаются мои кости, одна за другой.
- Что? Что ты имеешь в виду? Сейчас буду учиться... да я уже учусь...
- И как все проходит? Это не сложно?
Он прикрывает рот, но все еще смотрит на меня, борясь с каким-то чувством, стараясь взять себя в руки. - Что ты пытаешься мне сказать? - спрашивает он, наконец. - Ты..., - он тяжело дышит, - ты... в смысле... ты не хочешь, чтобы я тренировался?
- Адам...
- Что ты говоришь, Джульетта? – он вскочил, нервно проводя рукой по волосам. - Ты не... не хочешь быть со мной?
Я вскакиваю на ноги, смахиваю с глаз обжигающие слезы, отчаянно хочу подбежать к нему, но не в силах сдвинуться с места. Голос ломается, когда я заговариваю. - Конечно же, я хочу быть с тобой.
Его рука безвольно падает. Он смотрит на меня с болью в распахнутых глазах, хотя челюсти крепко сжаты, мускулы напряжены, а тело дрожит от судорожных вдохов и выдохов.
- Тогда, что сейчас происходит? Потому что что-то происходит, и это нельзя назвать «хорошо», - его голос прерывается. - Это совсем не хорошо, Джульетта, это нечто, черт возьми, совершенно противоположное, я всего лишь хочу обнять тебя...
- Я не хочу при-причинить тебе боль...
- Ты вовсе не причинишь мне боль, - говорит он и встает передо мной с мольбой в глазах. – Клянусь, все будет хорошо - у нас все будет хорошо - сейчас мне уже лучше. Я тренируюсь и уже набрался сил...
- Пожалуйста, Адам, это слишком опасно, - умоляю я его, отступая назад, и яростно вытираю текущие по лицу слезы. - Так будет лучше для тебя. Будет лучше держаться от меня подальше....
- Но это не совсем не то, чего я хочу - ты даже не спрашиваешь, чего хочу я..., - он наступает, а я уворачиваюсь от его объятий. - Я хочу быть с тобой, и мне плевать, если это будет нелегко. Я все равно хочу. Все равно хочу тебя.
Я в ловушке.
Я зажата между ним и стеной, бежать некуда, да я и не хочу, даже если бы могла. Я устала бороться, хотя все внутри меня кричит, что нельзя быть такой эгоистичной, нельзя позволить ему быть со мной, если, в конечном итоге, я принесу ему лишь боль. Но он смотрит на меня, смотрит так, будто я убиваю его, и я вдруг осознаю, что своим отказом раню его гораздо сильнее.
Меня трясет. Я так отчаянно желаю его и в то же время знаю лучше, чем когда-либо: моим желаниям придется повременить. И я ненавижу, что все получается именно так. Так сильно ненавижу, что хочется закричать.
Но, возможно, мы могли бы попытаться.
- Джульетта, - голос Адама охрип от нахлынувших чувств. Его руки, лежащие на моей талии, слегка подрагивают в ожидании разрешения. - Прошу.
И я не возражаю.
С тяжелым дыханием Адам прислоняется лбом к моему плечу, сжимает ладонями мой живот и медленно, дюйм за дюймом, ведет ими по телу, - и я задыхаюсь.
В моем теле словно происходит землетрясение, тектонические плиты сдвигаются от паники к удовольствию, когда его пальцы сжимают мои бедра, поднимаются к спине, ложатся на плечи и спускаются по рукам, задерживаясь на запястьях.
Там заканчивается ткань и начинается моя кожа.
Но он делает глубокий вдох.
И берет мои ладони.
Я на секунду застываю, пытаясь отыскать на его лице малейшие признаки боли или опасности, но затем мы оба выдыхаем, и я вижу, как он нерешительно улыбается с новой надеждой, с новым оптимизмом, что все, возможно, получится так, как надо.
Но вот Адам моргает, и его глаза меняются.
Глубокие, отчаянные, голодные глаза: он изучает меня таким взглядом, будто пытается прочесть слова, отпечатанные внутри меня. Я почти ощущаю жар его тела, силу конечностей, мощь груди, и больше не остается времени остановить его.
Адам целует меня.
Левой рукой обхватывает мой затылок, правой - сжимает талию, крепко притягивая к себе и уничтожая любую здравую мысль в голове. Сильное, глубокое ощущение. Адам открывается с той стороны, о которой я никогда не подозревала, и я задыхаюсь, задыхаюсь, задыхаюсь.
Меня накрывает горячий дождь и высокая влажность и сломанные термостаты. Свистящие чайники и взрывающиеся паровые машины, и дикое желание сорвать с себя одежду, лишь бы ощутить хоть дуновение легкого бриза.
Это поцелуй из разряда тех, что заставляют усомниться в незаменимости кислорода.
Знаю, что не следовало этого делать. Знаю, что наш поступок, наверно, выглядит глупо и безответственно после всего, что мы узнали. Но пусть меня застрелят, потому что остановиться я не в силах.
Я цепляюсь за его рубашку, отчаянно нуждаясь в какой-нибудь лодке или спасательном круге или хоть в чем-то, что вытянет меня на поверхность, в реальность, но он отстраняется, чтобы перевести дыхание, разрывает рубашку, бросает ее на пол, сгребает меня на руки, и мы оба падаем на кровать.
Каким-то образом я оказываюсь сверху.
Он приподнимается и тянет меня вниз, целует шею, щеки; мои руки исследуют его тело, изучают линии, изгибы, мышцы. Мы прижимаемся лбами друг к другу, Адам зажмуривается и произносит: - Как такое возможно, что я так близко к тебе, и в то же время ты так далека, что хочется умереть?
Я вспоминаю: две недели назад я пообещала ему, что когда ему станет лучше, когда он выздоровеет, я изучу каждый миллиметр его тела своими губами.
И я решаю, что сейчас самое время выполнить свое обещание.
Я начинаю с его губ, двигаюсь по линии подбородка к щекам, спускаюсь по шее к плечам и рукам, обнимающим меня. Адам стягивает мой костюм, он так разгорячен и напряжен, он пытается сдерживаться, но сердце гулко и быстро бьется о его грудную клетку. И о мою тоже.
Я провожу по белой птице, парящей на его коже: это самая невероятная татуировка из всех, что я когда-либо мечтала увидеть. Птица. Белая, с золотистыми полосками на макушке наподобие короны.
Когда-нибудь она взлетит.
Птицы не летают, говорят ученые, но история утверждает обратное. Я хочу увидеть ее, хочу потрогать. Хочу смотреть, как она парит в воздухе, как ей и положено, как это происходит в моих снах.
Я склоняюсь, чтобы поцеловать желтую корону, глубоко татуированную на груди Адама, и его дыхание резко прерывается.
- Мне нравится эта татуировка, - я поднимаю голову и ловлю его взгляд. – Я не видела ее с тех пор, как мы попали сюда, и тебя без рубашки не видела столько же, - шепчу я. - Ты по-прежнему спишь без одежды?
Адам отвечает мне загадочной улыбкой, как будто смеется над только ему известной шуткой.
Он отнимает мою руку от своей груди и дергает меня вниз, так что мы оказываемся лицом к лицу. Странно, с тех пор, как мы попали в эту комнату, я не ощущала даже легкого дуновения, но сейчас чувствую, будто внутри моего тела поселился ветер, он гуляет по моим легким, разгоняет кровь, смешивается с дыханием и не дает вздохнуть.
- Я совсем не сплю, - говорит Адам, так тихо, что мне приходится напрячь слух, чтобы расслышать. – Мне кажется, что это неправильно проводить каждую ночь без тебя. – Он запускает левую руку в мои волосы, а правой обнимает за талию. - Боже, как же я скучал по тебе, - хрипло шепчет он мне в ухо. - Джульетта.
И меня
охватывает
пожар.
Он целует, и я словно окунаюсь в густую патоку, целует, и я ныряю в расплавленное золото, я погружаюсь в океан эмоций, тону в бурлящем потоке, и больше ничего не имеет значения. Ни то, что моя рука может причинить боль, ни то, что у этой комнаты есть и другие жильцы, ни грядущая война, ни даже мои тревоги о том, кем или чем я являюсь или могу стать.
Это единственное, что сейчас имеет значение.
Только это.
Это мгновение. Эти губы. Это сильное тело, прижимающееся ко мне, и эти крепкие руки, жаждущие обнять еще крепче. Я так сильно хочу его, хочу его всего, хочу прочувствовать всю красоту этой любви кончиками пальцев, ладонями, всеми фибрами души и каждой косточкой своего тела.
Я хочу все это.
Я зарываюсь пальцами в его волосы и тяну к себе, пока он практически не падает мне на грудь, хочет вздохнуть, но я снова притягиваю его, целую шею, плечи, грудь, скольжу руками по спине, бокам. Это невероятно, но сила, дикая мощь переполняют меня просто потому, что он рядом, что я прикасаюсь к нему, держу его в объятиях. Меня захлестывает такой мощный прилив адреналина, такая эйфория, что я ощущаю себя помолодевшей и несокрушимой…
Я резко отталкиваюсь.
Дергаюсь так, что подпрыгиваю и падаю с кровати. Ударяюсь головой о каменный пол, пошатываясь, пытаюсь встать, прислушиваюсь, но различаю только хрипы и прерывистые вдохи. Мысли путаются, я ничего не вижу, все размыто, и я отказываюсь верить, что это происходит на самом деле…
- Д-джул…, - пытается он произнести. - Я-я не…
И я падаю на колени.
Кричу.
Кричу, как никогда в жизни не кричала.
Глава 15
Я пересчитываю все подряд.
Четные числа, нечетные числа, числа кратные десяти. Я считаю тиканье часов, считаю линии между строк на листе бумаги. Я считаю неровные удары своего сердца, свой пульс, моргание ресниц, я считаю, сколько требуется раз, чтобы вдохнуть достаточно кислорода в свои лёгкие. Я не двигаюсь с места и считаю, пока чувства не исчезают. Пока не заканчиваются слезы, пока сжатые кулаки не перестают дрожать, пока сердце не прекращает болеть.
Чисел никогда не хватает.
Адам находится в больничном крыле.
И меня попросили не навещать его. Меня попросили дать ему пространство и время для исцеления, оставить его, черт возьми, в покое. С ним все будет в порядке, - так мне сказали Соня и Сара. Они попросили не волноваться, но их улыбки уже не так приветливы, как раньше, и мне кажется, что они, наконец, увидели, кем я на самом деле являюсь.
Ужасное, эгоистичное, презренное чудовище.
Я забрала то, что хотела. Я прекрасно понимала и все же забрала. Адам не знал, он никогда не должен был узнать, что значит по-настоящему пострадать от моих рук. Он был защищен от этой жестокой реальности. Он чувствовал только всплески моей силы, как утверждал Касл, только легкие уколы, и мог с легкостью избежать последствий.
Но я-то знала лучше.
Я знала, на что способна. Я понимала, чем рискую, и все равно сделала это. Я позволила себе забыться, быть безрассудной, жадной и глупой, потому что пожелала того, что иметь не могла. Я хотела поверить в сказку со счастливым концом. Я хотела сделать вид, что я лучше, чем есть на самом деле, но вместо этого показала себя угрозой, какой меня всегда и считали.
Мои родители правильно сделали, что избавились от меня.
Касл даже не разговаривает со мной.
Кенджи, тем не менее, все еще ждет, что я приду завтра в шесть и буду делать, что мы там планировали, и за это я ему очень благодарна. Я только мечтаю, чтобы это завтра наступило скорее. Надо начинать жить уединенно, как это было всегда, и лучше всего найти себе какое-нибудь занятие в свободное время.
Забыть.
Но все это будет бесконечно терзать меня: абсолютное одиночество, отсутствие Адама в моей жизни, осознание того, что я больше никогда не почувствую тепло его тела, нежность его прикосновений. Воспоминания о том, кто я и что я натворила, и чему принадлежу.
Но я приняла условия моей новой реальности.
Я не могу быть с ним и не буду. Я не рискну снова причинить ему боль, не рискну стать существом, которого он всегда будет бояться, не осмелится прикоснуться, поцеловать, обнять. Я не буду мешать ему завести нормальные отношения с кем-то, не убьет его даже случайно.
Поэтому мне придется отрезать себя от его мира. Вырезать его из своей жизни.
Но как же это трудно сделать теперь. Как трудно смириться и существовать в ледяной пустоте, когда я, наконец, познала тепло, нежность и страсть; непередаваемый уют от возможности прикоснуться к другому существу.
Как же унизительно.
Ведь я думала, что смогу вжиться в роль обычной девочки, у которой есть обычный парень; думала, что смогу жить по тем историям, что читала в книгах, когда была ребенком.
Я.
Джульетта с мечтой.
Простая мысль об этом наполняет меня унижением. Так стыдно, ведь я думала, что смогу изменить то, с чем давно смирилась. Думала, что посмотрю в зеркало, и мне понравится бледное лицо в нем.
Как грустно.
Я осмелилась сравнить себя с принцессой, которая убегает и находит добрую фею-крестную, превращающую ее в красавицу с безоблачным будущим. Я цеплялась за надежду, за бесконечные «может быть», «возможно» и «пожалуй». Мне следовало прислушаться к родителям, которые сказали, что такие, как я, не имеют права мечтать. Таких, как я, надо уничтожать, - так сказала моя мама.
И я начинаю думать, что они были правы. Начинаю представлять, что мне нужно просто похоронить себя под землей, но вспоминаю, что технически я уже там. Мне даже не понадобилась лопата.
Как странно.
Какую пустоту я чувствую.
Кажется, что внутри меня звучит эхо. Как будто я один из тех шоколадных зайцев, что везде продают на Пасху: сладкая оболочка, а внутри пустота. Я похожа на них.
Я состою из пустоты.
Все здесь ненавидят меня. Слабые узы дружбы, которые начали было формироваться, теперь разрушены. Кенджи устал от меня. Даже Касл раздражен, разочарован, сердит. С момента своего появления здесь, я приношу одни неприятности, а единственный человек, который старался найти во мне что-то хорошее, теперь платит за это своей жизнью.
Единственный человек, который осмелился прикоснуться ко мне.
То есть, один из двух.
Кажется, я слишком часто думаю об Уорнере.
Я вспоминаю его глаза и странную доброту и его жестокое, расчётливое поведение. Я вспоминаю, как он смотрел на меня, когда я выпрыгнула из окна, чтобы сбежать, и помню ужас на его лице, когда я приставила пистолет к его сердцу. И меня удивляет моя озабоченность этим человеком, который одновременно похож и не похож на меня.
Интересно, увижу ли я его снова, и как он встретит меня. Я даже не знаю, хочет ли он все еще сохранить мне жизнь, особенно после того, как я попыталась убить его, и совсем не понимаю, что могло подвигнуть девятнадцатилетнего мужчину-мальчика вести такой жалкий и жестокий образ жизни. Я осознаю, что лгу сама себе, потому что на самом деле все понимаю. Потому что я, наверно, единственный человек, кто действительно может его понять.
И вот, что мне удалось узнать:
Я знаю, что он человек с измученной душой, который, как и я, вырос без теплоты дружбы, любви или мирного сосуществования. Я знаю, что его отец – лидер Восстановления, и он одобряет преступления сына вместо того, чтобы осудить их. И я знаю, что Уорнер понятия не имеет, что такое быть нормальным.
Как и я.
Он провел свою жизнь в борьбе, чтобы оправдать ожидания отца о мировом господстве. Не спрашивая почему, не задумываясь о последствиях, не останавливаясь для того, чтобы взвесить ценность человеческой жизни. У него есть власть, сила, положение в обществе, которые позволяют ему чинить огромные разрушения, и которыми он с гордостью обладает. Он убивает без раскаяния или сожаления, и хочет, чтобы я присоединилась к нему. Он видит меня такой, какая я есть, и ожидает, что я начну жить в соответствии со своими возможностями.
Опасная, чудовищная девочка со смертельным прикосновением. Грустная, жалкая девочка, которой больше нечего дать этому миру. Не годная ни на что, кроме как быть оружием, инструментом для пыток. Вот, чего он от меня хочет.
И в последнее время я уже не уверена, ошибается ли он. Я ни в чем не уверена. Я ничего знаю о том, во что верила раньше, и меньше всего знаю о том, кто я есть. Мысли забивает тихий голос Уорнера, который нашептывает, что я могу сделать больше, я могу быть сильнее, я могу быть всем. Я могу быть намного больше, чем маленькой испуганной девочкой.
Он говорит, что я могу быть всесильной.
Но пока что я не решаюсь.
Пока что я не вижу ничего привлекательного в той жизни, которую он предложил. Я не вижу в ней будущего, не нахожу в ней удовольствия. Пока что, говорю я себе, несмотря ни на что, я не хочу вредить людям. Не этого я желаю.
И даже если мир ненавидит меня, даже если они всегда будут ненавидеть меня, я никогда не буду мстить за это невинному человеку. Если я умру, если меня убьют, даже во сне, я, по крайней мере, умру с достоинством. Та толика человечности, которую я еще сохраняю, полностью под моим контролем. И я никому не позволю отнять ее у меня.
То есть, я постоянно должна помнить, что Уорнер и я - два разных слова.
Мы как синонимы, но не тождественны.
Синонимы знают друг друга как старые коллеги, как друзья, которые обошли весь мир вместе. Они обмениваются историями, воспоминаниями о своем происхождении и забывают, что, хотя они похожи, они совершенно разные. Хотя они обладают схожим набором характерных признаков, один никогда не сможет быть другим. Тихая ночь – не то же самое, что безмолвная, решительный человек – не непреклонный, яркий свет – не ослепительный, потому что цели, с которыми эти слова добавляются в предложение, абсолютно различны.
Они не тождественны.
Всю свою жизнь я провела, пытаясь стать лучше. Пытаясь стать сильнее. Поскольку, в отличие от Уорнера, я не хочу быть ужасом для этой Земли, не хочу причинять людям боль.
Я не хочу использовать свою силу, чтобы калечить кого-либо.
Но затем смотрю на свои руки и вспоминаю, на что я способна. Вспоминаю, что я натворила, и что могла бы натворить. Потому что очень трудно бороться с тем, что ты не можешь контролировать, а сейчас я не могу справиться даже со своим собственным воображением. Оно хватает меня за волосы и тянет в темноту.
Глава 16
Странная вещь – одиночество.
Оно подкрадывается тихо и неспешно, садится рядом с тобой в темноте, поглаживает по волосам, пока ты спишь. Одиночество обволакивает твое тело, стягивает его так сильно, что ты не можешь дышать, оно оседает в твоем сердце, лежит рядом с тобой по ночам, высасывает свет из каждого уголка. Одиночество – неизменный спутник, оно сжимает твою руку только для того, чтобы потянуть вниз, тогда как ты изо всех сил пытаешься подняться.
Ты просыпаешься утром и спрашиваешь себя – кто ты? А ночью не можешь заснуть и дрожишь, как осиновый лист. Ты сомневаешься, сомневаешься, сомневаешься.
должна ли я
хочу
или не хочу
и почему
И даже, когда ты готова отпустить, когда готова освободиться и стать совершенно другим человеком. То и тогда, одиночество, старый друг, стоит рядом с тобой у зеркала, смотрит тебе в глаза и спрашивает, рискнешь ли ты жить без него. Ты не можешь подобрать слов, чтобы побороться с собой и сопротивляться словам, кричащим о том, что у тебя не хватит сил, что их всегда, всегда будет слишком мало.
Одиночество – горький и презренный спутник.
Однажды оно тебя просто не отпустит.
- Эээй?
Я моргаю, задыхаюсь и уворачиваюсь от пальцев, щелкающих перед моим лицом, в то время как знакомые каменные стены Омега Поинт возвращаются в поле зрения. Я ухитряюсь развернуться.
Кенджи пристально смотрит на меня.
- Что? - я бросаю на него испуганный, нервный взгляд, сжимая и разжимая руки без перчаток и желая, чтобы у меня было что-то теплое, в чем можно спрятать пальцы. У этого костюма нет карманов, а я не смогла сберечь перчатки, испорченные в лаборатории. И другой пары мне тоже не дали.
- Ты рано, - говорит Кенджи, наклонив голову, и смотрит на меня со смесью удивления и любопытства в глазах.
Я пожимаю плечами и пытаюсь спрятать лицо, не желая признаваться в том, что едва ли спала прошлой ночью. Проснувшись в три часа, к четырем я была уже полностью одета и готова идти. Мне отчаянно требовалось какое-нибудь оправдание, чтобы отвлечься от своих мыслей. - Я очень волнуюсь, - лгу я. - Чем мы сегодня займемся?
Он слегка качает головой и, уставившись на что-то за моим плечом, говорит. - Ты, гм, - прочищает горло, - ты в порядке?
- Да, вполне.
- Гм.
- Что?
- Ничего, - отвечает он быстро. - Просто, знаешь ли, - неловко тычет в сторону моего лица. - Ты неважно выглядишь, принцесса. Примерно так же, как и в тот день, когда появилась на базе вместе с Уорнером. Вся испуганная и бледная, и, без обид, но ты выглядишь так, словно было бы не лишним воспользоваться душем.
Я улыбаюсь и притворяюсь, что не чувствую, как от напряжения дрожит лицо. Пытаюсь расслабить плечи, стараюсь выглядеть нормальной, спокойной: - Я в порядке. Честно, - я опускаю глаза. - Просто... здесь немного холодновато, вот и все. Я не привыкла ходить без перчаток.
Кенджи кивает, по-прежнему не глядя на меня. – Ага, ну, ладно. Знаешь, с ним все будет в порядке.
- Что? – дышать, у меня так плохо получается это делать.
- Кент, - он поворачивается ко мне. - Твой парень. Адам. Он будет в порядке.
Одно слово. Одно простое, глупое напоминание о нем пробуждает бабочек, спящих в моем животе, но потом я вспоминаю, что Адам - больше не мой парень. Он больше вообще не мой. Он не может быть моим.
И бабочки падают замертво.
Я не могу так поступить.
- Ну, так, - говорю я слишком оживленно. - Не пора ли нам приступать? Нам ведь пора приступать?
Кенджи смотрит на меня странным взглядом, но никак это не комментирует. - Да, - говорит он. - Да, конечно. Идем за мной.
Глава 17
Кенджи подводит меня к двери, которую я никогда прежде не видела. И дверь ведет в комнату, в которой я никогда прежде не была.
Я слышу голоса, раздающиеся внутри.
Кенджи дважды стучит, затем поворачивает ручку, и в один миг меня поглощает какофония звуков. Мы заходим в комнату, заполненную людьми, чьи лица я видела лишь издалека - они обмениваются улыбками и смехом, с которыми меня никогда не встречали.
В обширном пространстве комнаты расставлены отдельные столы и стулья, отчего она напоминает школьный класс. Рядом с белой доской, встроенной в стену, висит монитор, на котором мерцает какая-то информация. Я замечаю Касла. Он стоит в углу и смотрит на клипборд с такой сосредоточенностью, что даже не замечает нас до тех пор, пока Кенджи громко не приветствует его.
Лицо Касла мгновенно оживляется.
Я уже заметила существующую между ними связь, - но теперь мне становится все более и более очевидно, что у Касла есть какая-то особенная привязанность к Кенджи. Та самая умилительная привязанность с примесью гордости, которая обычно является прерогативой родителей. В голове настойчиво вертится вопрос о природе их взаимоотношений. Где они начались, при каких обстоятельствах, какое событие свело их вместе. Это заставляет меня задуматься о том, как мало я знаю о людях, проживающих в Омега Поинт.
Я оглядываюсь на нетерпеливые лица вокруг - мужчины и женщины, молодые и пожилые: все разных национальностей, сложений и размеров. Они общаются друг с другом так, словно все являются частью одной семьи, и я ощущаю странную боль, пронзающую меня, проделывающую во мне отверстия до тех пор, пока я не сдуюсь, как воздушный шар.
Словно я прижалась лицом к стеклу и издалека наблюдаю за этой сценой, и я желаю и жажду быть частью чего-то такого, чего, как я знаю, никогда на самом деле не буду. Порой я забываю о том, что существуют люди, которым по-прежнему удается каждый день улыбаться, несмотря ни на что.
Они еще не потеряли надежду.
Неожиданно я ощущаю застенчивость, даже стыд. При дневном свете мои мысли кажутся мрачными и печальными, и мне хочется сделать вид, что я тоже полна надежды на лучшее, мне хочется верить, что я найду способ жить. Что, может быть, каким-то образом, где-нибудь у меня еще остался шанс.
Кто-то свистит.
- Итак, внимание, - кричит Кенджи, приложив руки ко рту. – Рассаживаемся по местам, хорошо? Мы проведем еще один инструктаж для тех, кто не в курсе дела, и мне нужно, чтобы все успокоились, - он осматривает толпу. – Хорошо, вот так. Просто сядьте, где угодно. Лили... не обязательно... ладно, сойдет. Просто успокойтесь. Начнем через пять минут, ладно? - он поднял ладонь, растопырив пальцы. - Пять минут.
Я сажусь на ближайшее свободное место, не глядя по сторонам. Не поднимая головы, я разглядываю частички дерева на столе, пока все вокруг меня усаживаются на стулья. Наконец, я решаюсь посмотреть направо. Сверкающие белые волосы и белоснежная кожа, смотрящие на меня ясные голубые глаза.
Брендан. Парень с электричеством.
Он улыбается. Машет мне двумя пальцами.
Я киваю головой.
- О... привет, - говорит кто-то. - Что ты здесь делаешь?
Я быстро поворачиваюсь налево и вижу светло-рыжие волосы, черные пластиковые очки, сидящие на кривоватом носе, и ироничную улыбку на бледном лице. Уинстон. Я помню его. Он задавал мне вопросы, когда я только появилась в Омега Поинт. Сказал, что он кто-то вроде психолога. А еще он оказался тем, кто спроектировал мой костюм. И перчатки, которые я уничтожила.
Я думаю, что он своего рода гений. Не знаю.
Прямо сейчас он пожевывает колпачок своей ручки и пристально смотрит на меня. Указательным пальцем поправляет очки, поднимая их до переносицы. Я вспоминаю, что он задал мне вопрос, и пытаюсь ответить.
- На самом деле, я точно не знаю, - говорю я ему. - Кенджи привел меня сюда, но не сказал, зачем.
Кажется, Уинстона это не удивляет. Он закатывает глаза. - Все время он со своими чертовыми загадками... Не знаю, почему он считает, что держать людей в неведении - шикарная идея. Словно парень думает, что жизнь - это кино или что-то вроде того. Вечно все драматизирует, и это чертовски раздражает.
Понятия не имею, что я должна на это ответить. Я не могу удержаться от мыслей о том, что Адам согласился бы с ним, затем мои мысли перескакивают на Адама, а затем...
- Ой, да не слушай его, - в беседу вклинивается английский акцент. Я оборачиваюсь, и вижу, что Брендан по-прежнему мне улыбается. - Уинстон всегда отвратителен в такую рань.
- Господи, а сколько времени-то? - спрашивает Уинстон. - Я бы пнул солдата в пах ради чашки кофе.
- Ты сам виноват в том, что никогда не спишь, приятель, - возражает Брендон. - Думаешь, что сможешь выжить, если спишь по три часа? Сумасшедший.
Уинстон бросает обкусанную ручку на стол. Устало проводит рукой по волосам. Стаскивает очки и потирает лицо. - Это все гребаные патрули виноваты. Каждую чертову ночь. Что-то происходит, и ситуация становится все напряженнее. Не слишком ли много солдат, праздно прогуливающихся? Какого черта они делают? И я просто вынужден бодрствовать все время...
- О чем это ты? - спрашиваю я, не успев себя остановить. Мои уши навострились и проснулся интерес. Новости из внешнего мира были тем, что мне никогда раньше не представлялось возможным услышать. Касл был поглощен тем, чтобы я сосредоточила все внимание на своей энергии или тренировалась. И я никогда не слышала ничего, кроме его постоянных напоминаний о том, что у нас истекает время, и что мне необходимо научиться до того, как станет слишком поздно. Мне уже становится интересно, может, все на самом деле гораздо хуже, чем я думала.
- Патрули? - спрашивает Брендан, отмахиваясь со знанием дела. - Ай, это просто... мы работаем посменно. В парах... посменно дежурим по ночам, - объясняет он. - Большую часть времени не бывает никаких проблем, обычная рутина, ничего особо серьезного.
- Но в последнее время все как-то странно, - прерывает Уинстон. – Как будто теперь они действительно ищут нас. Как будто это перестало быть просто какой-то безумной теорией. Они знают, что мы представляем собой реальную угрозу, и все выглядит так, будто они на самом деле имеют представление о том, где мы находимся, - он качает головой. - Но это невозможно.
- Очевидно, что нет, приятель.
- Ну, как бы там ни было, это начинает нервировать меня, - говорит Уинстон. – Солдаты, они повсюду, слишком близко к нашему убежищу. Мы видим их на камере, - объясняет он, замечая мое замешательство. - И, что самое странное, - добавляет он, наклоняясь и понижая голос, - Уорнер всегда с ними. Каждую ночь. Ходит, отдает приказы, которые я не могу слышать. И его рука все еще повреждена. Он ходит с повязкой.
- Уорнер? - мои глаза расширяются. - Он с ними? И это... это... необычно?
- Это довольно странно, - говорит Брендан. - Он - ГКР... главнокомандующий и регент... Сектора 45. В обычных обстоятельствах он поручил бы эту задачу полковнику или даже лейтенанту. В его задачу должны входить база и контроль над солдатами, - Брендан качает головой. - Он глупо поступает, на мой взгляд, идя на такой риск и проводя время вдали от своего лагеря. Кажется странным, что он может покидать базу так часто.
- Вот, - говорит Уинстон, кивая. - Именно, - он тычет в нас двоих, рассекая воздух. - И это заставляет задуматься о том, кого он оставляет вместо себя. Парень, кажется, никому больше не доверяет... и, вообще, он не отличается навыками передачи полномочий... оставлять базу каждую ночь? - пауза. - Что-то здесь не то. Что-то происходит.
- Ты думаешь, - спрашиваю я, испытывая страх и храбрость, - что он, возможно, ищет кого-то что-то?
- Ага, - Уинстон выдыхает. Почесывает нос. - Именно так я и думаю. И мне очень хочется знать, что он, черт возьми, ищет.
- Нас, это же очевидно, - говорит Брендан. - Он ищет нас.
Уинстона это, кажется, не убедило. - Не знаю, - говорит он. - Сейчас все иначе. Они годами нас ищут, но раньше они ничего подобного не делали. Никогда не привлекали такое количество личного состава для подобных миссий. И они никогда не подбирались так близко.
- Ух, ты, - шепчу я, не настолько доверяя себе, чтобы высказать хоть одну из своих теорий, и не желая слишком сильно раздумывать над тем, кого что именно ищет Уорнер. И все это время мне не дает покоя вопрос: почему эти два парня так свободно со мной разговаривают - словно я заслуживаю доверия, словно я - одна из них.
Я не осмеливаюсь высказаться на это счет.
- Да, - говорит Уинстон, снова поднимая свою изжеванную ручку. - Безумие. Как бы там ни было, если мы сегодня не получим новую партию кофе, я, честное слово, потеряю над собой контроль.
Я осматриваю комнату. И нигде не вижу кофе. И еды тоже нет. Интересно, что это означает для Уинстона. - Мы позавтракаем перед тем, как начнем?
- Не-а, - говорит он. - Сегодня мы будем принимать пищу по другому расписанию. Кроме того, у нас будет большой выбор блюд, когда мы вернемся. Мы сможем выбрать первыми. Это единственное преимущество.
- Вернемся откуда?
- Из внешнего мира, - говорит Брендан, откидываясь на спинку стула. Он указывает на потолок. - Мы собираемся подняться наверх и выйти наружу.
- Что? – я задыхаюсь, впервые испытывая настоящее приятное волнение. - Серьезно?
- Ага, - Уинстон снова надевает свои очки. - И, кажется, ты вот-вот получишь первое представление о том, чем мы тут занимаемся, - он кивает в сторону передней части комнаты, и я вижу Кенджи, водружающего на стол огромный сундук.
- В смысле? - спрашиваю я. - Чем мы занимаемся?
- О, ну, знаешь, - Уинстон пожимает плечами. Сцепляет руки за головой. - Воровство в крупных масштабах. Вооруженное ограбление. Все в таком духе.
Я начинаю смеяться, но Брендан останавливает меня. Он на самом деле кладет руку мне на плечо, и на секунду я испытываю тихий ужас и удивляюсь, не сошел ли он с ума.
- Он не шутит, - говорит мне Брендан. - И я надеюсь, ты умеешь обращаться с оружием.
Глава 18
Мы выглядим как бездомные.
А это означает, что мы похожи на гражданское население.
Мы вышли из класса и углубились в коридоры. Все одеты примерно одинаково - на нас рваная, бесцветно-серая, потрепанная одежда. Пока мы идем, каждый поправляет свое одеяние. Уинстон снимает очки, убирает их в карман пиджака и застегивает пальто. Воротник доходит ему до подбородка, и он прячется в нем. Лили - одна из девушек среди нас – укутывается в плотный шарф и натягивает на голову капюшон от пальто. Я замечаю, как Кенджи натягивает перчатки и поправляет свои брюки в стиле карго так, чтобы в них можно было получше спрятать оружие.
Брендан суетится рядом со мной.
Он достает из кармана шапку, натягивает ее на голову и застегивает пальто до подбородка. Поразительно, как темная шапка оттеняет голубизну его глаз, делая их еще ярче, пронзительнее, чем раньше. Брендан улыбается мне, когда замечает, что я наблюдаю за ним. Затем он бросает мне пару старых перчаток, на два размера больше, чем надо, и наклоняется, чтобы потуже завязать шнурки на ботинках.
Я делаю небольшой вдох.
Пытаюсь сконцентрировать всю свою энергию на том, где я нахожусь, что я делаю и что собираюсь сделать. Я приказываю себе не думать об Адаме, не думать о том, что он делает или о том, как он поправляется или что он, должно быть, сейчас чувствует. Я умоляю себя не думать о нашей последней встрече, о том, как он касался меня, как обнимал меня, о его губах и руках, и учащенном дыхании...
Я терплю поражение.
Я не могу не думать о том, как он всегда пытался защитить меня и как из-за этого он чуть не расстался со своей жизнью. Адам всегда защищал меня, всегда присматривал за мной, не осознавая, что это я, я всегда была самой большой угрозой. Самой опасной. Он слишком хорошо обо мне думает, ставя на пьедестал, которого я никогда не заслуживала.
Я определенно не нуждаюсь в защите.
Мне не нужно, чтобы кто-то волновался за меня или интересовался мною, или рисковал влюбиться в меня. Я нестабильна. Меня необходимо избегать. Люди правильно делают, что боятся меня.
Им следует бояться.
- Эй, - Кенджи останавливается рядом, хватая меня за локоть. - Ты готова?
Я киваю. Слегка улыбаюсь ему.
Одежда, которая сейчас на мне, позаимствована. Карта, свисающая с моей шеи и скрытая под костюмом, совершенно новая. Сегодня я получила поддельную РКВ - регистрационную карту Восстановления. Это доказательство того, что я живу и работаю в компаундах – особых жилых соединениях; доказательство того, что я зарегистрирована в качестве гражданского лица на регулируемой территории. У каждого законного гражданина есть такая карта. У меня ее никогда не было, потому что в психиатрической больнице нет нужды в карте. На самом деле, я была абсолютно уверена в том, что они ждали, когда я умру там. Идентификация и не требовалась.
Но эта РКВ - особенная.
Не каждый в Омега Поинт может получить фальшивую карту. Вероятно, их чрезвычайно сложно подделать. Они представляют собой тонкие прямоугольники, сделанные из какой-то редкой разновидности титана, с выведенными лазером штрих-кодом и личными данными владельца. Карты оснащены следящим устройством, которое отслеживает местоположение гражданина.
- РКВ - вещь первой необходимости, - объяснил Касл. – Ее предъявляют при входе и выходе из компаундов, а также на месте работы. Жителям выплачивают REST-доллары - это заработная плата, основанная на сложном алгоритме, в котором учитывается сложность определенной профессии, а также количество часов, которые люди тратят на работу. В зависимости от этого определяется стоимость их труда. Электронная валюта перечисляется еженедельно и автоматически загружается в чип, встроенный в РКВ. Затем REST-доллары можно обменять в «Центрах снабжения» на еду и предметы первой необходимости.
- Потеря РКВ, - сказал он, - означает потерю средств к существованию, своих денег, своего законного статуса зарегистрированного гражданина.
- Если вас останавливает солдат и просит предъявить удостоверение личности, - продолжил Касл, - вы обязаны показать ему свою РКВ. Отказ, - добавил он, - приведет к... очень неблагоприятным последствиям. Гражданские лица, перемещающиеся по территории без карт, расцениваются как угроза Восстановлению. Их считают теми, кто намеренно бросает вызов закону; их считают лицами, достойными подозрения. Отказ от сотрудничества в любом его проявлении - даже если вы просто не желаете, чтобы каждый ваш шаг отслеживался и контролировался - превращает вас в тех, кто симпатизирует повстанцам. А это, в свою очередь, превращает вас в угрозу. А угрозу, - сказал он, - Восстановление устраняет не колеблясь.
- Таким образом, - сказал Касл, делая глубокий вдох, - вы не имеете права потерять и не потеряете свою РКВ. На наших поддельных картах нет ни следящего устройства, ни чипа, необходимого для контроля за REST-долларами, поскольку их у нас тоже нет. Но! Это не значит, что они не обладают той же ценностью, - сказал он. - И, в то время, пока для гражданских лиц на регулируемой территории они являются неотъемлемой частью существования, здесь, в Омега Поинт, они считаются привилегией. И относиться к ним вы будете соответствующе.
Привилегия.
Помимо множества других вещей, о которых я узнала на утренней встрече, я поняла, что эти карты дают только тем, кто отправляется на миссии за пределы Омега Поинт. Все люди, присутствовавшие сегодня в той комнате, были тщательно отобраны как лучшие, сильнейшие, самые надежные. Пригласить меня туда было смелым шагом со стороны Кенджи. Теперь я понимаю, что это был его способ сказать мне о том, что он доверяет мне. Несмотря ни на что, он говорит – как и все остальные – что мне здесь рады. Это объясняет и то, почему Уинстон и Брендан чувствовали себя так комфортно, открываясь мне. Потому что они доверяют системе Омега Поинт. И они доверяют Кенджи, если он говорит, что доверяет мне.
Так что теперь я - одна из них.
И каково же мое первое официальное задание?
Я должна сыграть роль воровки.
Глава 19
Мы поднимаемся наверх.
Касл присоединится к нам в любую минуту для того, чтобы вывести нашу группу из этого подземного города в реальный мир. Для меня это будет практически первая за три года возможность увидеть то, что случилось с нашим обществом.
Мне было четырнадцать, когда меня забрали из дома за убийство невинного ребенка. В течение двух лет я находилась то в больнице, то в адвокатском бюро, то в исправительном центре, то в психиатрической палате, после чего они, наконец, решили избавиться от меня навсегда. Заточить меня в психиатрической больнице было худшим решением, чем тюрьма; по мнению родителей, было бы разумнее отправить меня в тюрьму, потому что тогда охранникам пришлось бы обращаться со мной как с человеком. Вместо этого, за последний год со мной обращались так, словно я - бешеное животное, заточенное в темной дыре без всякой связи с внешним миром. Большую часть того, что стало с нашей планетой, я видела через окно камеры или когда бежала, спасая свою жизнь. И теперь я не знаю, чего ожидать.
Но мне хочется увидеть.
Мне необходимо это увидеть.
Я устала бродить вслепую, устала полагаться на свои воспоминания о прошлом, на кое-как собранные воедино частички и кусочки настоящего.
Единственное, что я действительно знаю, так это то, что Восстановление за последние десять лет стало привычным понятием.
Я знаю об этом, потому что они начали свою кампанию, когда мне было семь лет. Я никогда не забуду те мгновения, когда все начало разваливаться на части. Я помню те дни, когда все еще было вполне нормальным, когда люди умирали от естественных причин, когда еды, и денег для нее, было достаточно. Это было до того, как рак стал повсеместным заболеванием, и до того, как погода превратилась в буйное, полное гнева создание. Я помню, как все были рады Восстановлению. Помню надежду на лицах учителей и новостные выпуски, которые нас заставляли смотреть посреди учебного дня. Я помню все это.
И всего лишь за четыре месяца до моего непростительного, самостоятельно совершенного преступления в возрасте четырнадцати лет, Восстановление было избрано народом нашего мира для того, чтобы привести нас в лучшее будущее.
Надежда. У них было столько надежды. У моих родителей, соседей, учителей и одноклассников. Приветствуя Восстановление, все надеялись на лучшее и обещали оказывать неустанную поддержку.
Надежда может толкнуть людей на совершение ужасных вещей.
Я помню акции протеста - перед тем, как меня забрали. Я помню улицы, заполненные разгневанными толпами людей, которые требовали возмещения своих затрат. Помню, как Восстановление облило протестантов красной краской с головы до ног и сообщило, что им следовало прочесть то, что написано мелким шрифтом, прежде чем покидать свои дома в то утро.
Все сделки являются окончательными.
Касл и Кенджи позволяют мне участвовать в этой операции, потому что хотят, чтобы меня приняли в самом сердце Омега Поинт. Они хотят, чтобы я присоединилась к ним, поверила им, поняла, почему их миссия так важна. Касл хочет, чтобы я сражалась против Восстановления и их глобальных планов: они намереваются уничтожить книги, артефакты, язык и историю; будущим поколениям они хотят навязать убогую, пустую, одноцветную жизнь. Касл хочет, чтобы я увидела, что наша планета еще не безнадежна, что все еще поправимо; он хочет доказать, что наше будущее еще можно спасти, что все может стать лучше, если передать власть в нужные руки.
Он хочет, чтобы я доверяла.
Я хочу доверять.
Но порой мне становится страшно. По своему достаточно ограниченному опыту я уже поняла, что людям, стремящимся к власти, нельзя доверять. Люди с высокими целями, пылкими речами и непринужденными улыбками нисколько не успокаивали мое сердце. Мужчины с оружием всегда тревожили меня, независимо от того, как много раз они обещали, что убивают во благо.
От моего внимания не ускользнуло то, что люди в Омега Поинт превосходно вооружены.
Но меня терзает любопытство. Просто разрывает.
Поэтому я нацепила старую, потрепанную одежду и плотную, шерстяную шапку, практически скрывающую глаза. Эта тяжелая куртка, должно быть, принадлежала мужчине, а непомерно большие штаны, собравшиеся складками вокруг лодыжек, практически скрыли из глаз кожаные ботинки. Я выгляжу как законопослушный гражданин. Бедный, измученный гражданин, отчаянно пытающийся разыскать еду для своей семьи.
Щелкает дверь, и мы все, как один, оборачиваемся. Касл подмигивает. Осматривает нашу группу.
Я. Уинстон. Кенджи. Брендан. Девушка по имени Лили. И еще десяток человек, которых я пока не знаю. Вместе с Каслом нас шестнадцать. Идеально четное число.
- Итак, ребята, - говорит Касл, шумно хлопая в ладоши. Я замечаю, что он тоже надел перчатки, как и все остальные. Сегодня я просто девушка из компании, в обычной одежде, в обычных перчатках. Сегодня я просто порядковый номер. Не кто-то значимый, а обыкновенный человек. Только сегодня.
Настолько абсурдная ситуация, что я улыбаюсь.
А затем вспоминаю, что вчера я практически убила Адама, и губы тут же немеют.
- Все готовы? - Касл оглядывается кругом. - Не забывайте о том, что мы обсуждали, - говорит он и замолкает. Внимательно смотрит в глаза каждому из нас. На мне задерживается чуть дольше. - Отлично. За мной, ребята.
Пока мы следуем за Каслом коридорами, все молчат, а у меня в голове засел один вопрос: как легко было бы просто исчезнуть в этом неприметном наряде. Я могла бы сбежать, слиться с окружающим пространством, и меня никогда бы не нашли.
Как трус.
Я придумываю, что сказать, чтобы как-то скрасить эту тишину. - Так как мы туда доберемся? - спрашиваю я, не обращаясь ни к кому в частности.
- Мы пойдем пешком, - отвечает Уинстон.
Наши ноги согласно стучат по полу.
- У большинства жителей нет машин, - объясняет Кенджи. - И мы чертовски уверены в том, что не можем себе позволить быть пойманными в танке. Если мы хотим слиться с толпой, то нужно вести себя, как обычные люди. И идти пешком.
Я запутываюсь в туннелях и направлениях, пока Касл ведет нас к выходу. Я все отчетливее понимаю то, как мало мне известно об этом месте, как мало я видела. Но, если быть честной, следует признать, что я и не прилагала особых усилий, чтобы хоть что-то изучить.
Это нужно как-то исправить.
Только когда покрытие под ногами меняется, я осознаю, как близко мы подобрались к выходу. Мы поднимаемся в гору, идем вверх по череде каменных лестниц. Потом я замечаю небольшой квадрат железной двери, запертой на задвижку.
Кажется, я немного нервничаю.
Испытываю тревогу, нетерпение и боязнь.
Сегодня я увижу мир глазами обычного человека, увижу все в первый раз и на близком расстоянии. Я увижу, какие лишения переносят люди нового общества.
Увижу, что, должно быть, испытывают мои родители, где бы они ни были.
Касл останавливается у двери, которая по размерам больше напоминает окно. Поворачивается к нам. - Кто вы? – требовательно спрашивает он.
Никто не отвечает.
Касл выпрямляется в полный рот. Скрещивает руки. - Лили, - говорит он. - Имя. Идентификационный номер. Возраст. Сектор и род занятий. Живо.
Лили убирает шарф от лица. Отвечает механическим голосом: - Меня зовут Эрика Фонтейн, 1117-52QZ. Мне двадцать шесть лет. Я проживаю в Секторе 45.
- Род занятий, - повторяет Касл, в его голосе проскальзывает намек на нетерпение.
- Текстиль. Фабрика 19A-XC2.
- Уинстон, - приказывает Касл.
- Меня зовут Кит Хантер, 4556-65DS, - говорит Уинстон. - Тридцать четыре года. Сектор 45. Работаю в металлургии. Фабрика 15B-XC2.
Не дожидаясь вопроса, Кенджи говорит: - Хиро Ямасаки, 8891-11DX. Двадцать лет. Сектор 45. Оружейная фабрика 13A-XC2.
Касл кивает, пока все по очереди повторяют свои данные, записанные на поддельных РКВ. Он удовлетворенно улыбается. Затем его взгляд останавливается на мне, и все смотрят, наблюдают, ждут, не облажаюсь ли я.
- Делия Дюпон, - говорю я, и слова слетают с губ гораздо легче, чем я ожидала.
Мы не думаем, что нас остановят, но это дополнительная предосторожность на тот случай, если нас попросят представиться; мы обязаны знать данные наших РКВ, словно они являются нашими собственными. Еще Кенджи предупредил, что солдаты, надзирающие за компаундами Сектора 45, и охранники с базы - разные люди, поэтому он не думает, что мы натолкнемся на кого-то, кто нас узнает.
Но.
Просто на всякий случай.
Я прочищаю горло. - Идентификационный номер: 1223-99SX. Семнадцать лет. Сектор 45. Работаю в металлургии. Фабрика 15A-XC2.
Касл еще пару секунд сверлит меня взглядом.
Наконец, он кивает. Оглядывает всех. - И какие, - говорит он глубоким, чистым звонким голосом, - три вопроса вы зададите себе перед тем, как ответить?
И снова все молчат. Но не из-за того, что не знают ответа.
Касл отсчитывает на пальцах. - Первое! Необходимо ли это говорить? Второе! Необходимо ли это говорить именно мне? И третье! Необходимо ли мне говорить это в данный момент?
Все по-прежнему молчат.
- Мы разговариваем только в случае крайней необходимости, - говорит Касл. - Мы не смеемся, не улыбаемся. По возможности не встречаемся друг с другом глазами. Мы ведем себя так, будто не знакомы друг с другом. Мы не делаем абсолютно ничего для того, чтобы привлечь лишнее внимание, - пауза. – Всем понятно?
Мы киваем.
- А если что-то пойдет не так?
- Мы бросаемся врассыпную, - Кенджи прочищает горло. - Мы бежим. Прячемся. Заботимся только о себе. И никогда, ни при каких обстоятельствах не выдаем местоположение Омега Поинт.
Все разом глубоко вздыхают.
Касл открывает небольшую дверь. Быстро осматривается, а затем жестом показывает, чтобы мы следовали за ним. Один за другим, мы выбираемся наружу, тишина заменяет невысказанные слова.
Я не была на поверхности почти три недели, а кажется, что прошло три месяца.
В тот момент, когда я выхожу на свежий воздуху, ветер, как старый знакомый, хлещет меня по лицу. Словно делает выговор за то, что меня так долго не было.
Мы стоим посреди мерзлого пустыря. Воздух - ледяной и резкий, мертвые листья кружатся в танце вокруг нас. Несколько оставшихся деревьев покачиваются на ветру, их сломанные, одинокие ветки умоляют пообщаться с ними. Я смотрю налево, направо. Смотрю прямо перед собой.
Кругом пустота.
Касл рассказал, что раньше эта земля была покрыта сочной, густой растительностью. Он сказал, что в то время, когда он только-только приступил к поискам тайного места для Омега Поинт, этот участок земли выглядел идеальным укрытием. Но это было так давно - несколько десятилетий назад, - а сейчас все изменилось. Сама природа изменилась. И уже слишком поздно переносить убежище в другое место.
Поэтому мы делаем то, что можем.
Эта часть, как он сказал, самая сложная. Здесь мы уязвимы. Нас легко заметить даже в гражданской одежде, потому что мы находимся за пределами города. А у граждан нет повода находиться вне компаундов; они не покидают регулируемые территории, которые Восстановление считает безопасными. Если вас засекают на нерегулируемой территории, то это расценивается как нарушение законов, установленных нашим новым псевдо-правительством, и влечет за собой суровое наказание.
Поэтому нам нужно как можно скорее добраться до компаундов.
План состоит в том, что Кенджи - чей дар позволяет ему сливаться с любым окружающим пространством - идет впереди группы, оставаясь невидимым, и проверяет, чист ли наш путь. Остальные следуют за ним - осторожно, в полнейшей тишине. Мы идем на расстоянии нескольких футов друг от друга, готовые бежать, спасаться в случае необходимости. Странно, что Касл не призвал нас держаться вместе, учитывая сплоченность сообщества Омега Поинт. Но это, как он объяснил, для блага большинства. Это жертва. Один из нас должен быть готов к тому, что его поймают, чтобы остальные могли спастись.
Принести себя в жертву ради команды.
Наш путь чист.
Мы идем уже почти полчаса, но, кажется, никто не охраняет этот пустынный уголок. Вскоре в поле зрения появляются компаунды: квартал за кварталом, металлические сооружения, коробки домов, теснящиеся на древней стонущей земле. Я сильнее кутаюсь в пальто, которое распахивает ветер, пытаясь добраться до живой плоти.
Сегодняшний холод не придает бодрости.
Под этим нарядом на мне надет костюм, который регулирует температуру тела, но я все равно замерзаю. Представить не могу, что сейчас, должно быть, испытывают все остальные. Я смотрю на Брендана и обнаруживаю, что он делает то же самое. Наши глаза встречаются менее чем на секунду, но могу поклясться, что он улыбнулся мне. Его щеки порозовели и покраснели благодаря ветру, позавидовавшему его загадочным глазам.
Они такие голубые.
Такого странного, светлого, практически прозрачного оттенка, но все же очень, очень голубые. Кажется, голубые глаза всегда будут напоминать мне об Адаме. И я снова чувствую ее: сильную, бьющую в самый центр моего существа.
Боль.
- Поторапливайтесь! - сквозь ветер до нас доносится голос Кенджи, но его самого нигде не видно. Мы и пяти футов не прошли по первой группе компаундов, но я вдруг застываю на месте, по позвоночнику скрежещут кровь и лед, и сломанные зубцы.
- ВПЕРЕД! - голос Кенджи снова рассекает воздух. - Держитесь зданий и прячьте лица! Солдаты справа!
Мы одновременно ускоряемся, бросаемся вперед, пытаясь при этом оставаться незаметными, и вскоре ныряем за стену металлического жилого блока. Мы пригибаемся, притворяясь одними из тех, кто собирает куски стали и железа из куч мусора, разбросанного по всей земле.
Компаунды расположены на одном огромном поле отбросов. Мусор, пластик и искореженные куски металла походят на поделки, разбросанные по всей детской комнате. Все вокруг покрыто тонким слоем снега, словно Земля предприняла слабую попытку скрыть свое уродство аккурат перед нашим появлением.
Я смотрю наверх.
Оглядываюсь через плечо.
Осматриваюсь вокруг так, как не должна бы, но ничего не могу с собой поделать. Мне положено смотреть под ноги, словно я живу здесь многие годы, словно здесь нет ничего нового, на что можно было бы посмотреть, словно я не могу остановиться и поднять свое лицо лишь для того, чтобы ощутить жалящий холод. Я должна кутаться в свою одежду, как и все остальные незнакомцы, пытаясь согреться. Но здесь столько всего, на что можно посмотреть. Столько всего, за чем можно понаблюдать. Столько всего, что мне было недоступно раньше.
Поэтому я осмеливаюсь поднять голову.
И ветер хватает меня за горло.
Глава 20
Уорнер стоит в двадцати футах от меня.
Его сделанный на заказ костюм плотно прилегает к форме настолько богатого черного оттенка, что почти ослепляет. На плечи накинут открытый бушлат цвета мшистых стволов, который на пять оттенков темнее, чем его зеленые-зеленые глаза. Яркие золотые пуговицы прекрасно дополняют золотистую шевелюру. Черный галстук. Черные кожаные перчатки. Блестящие черные ботинки.
Окруженный самыми мрачными оттенками пейзажа, он выглядит безупречно, безукоризненно, особенно посреди этой грязи и разрухи. В отражении солнечного света он подобен изумруду и ониксу. Он как будто светится. Как будто вокруг его головы сияет ореол. Как будто мир приводит нам яркий пример иронии. Ведь Уорнер красив настолько, что до него даже Адам не дотягивает.
Потому что Уорнер не человек.
В нем нет ничего нормального.
Жмурясь от утреннего света, он смотрит по сторонам, и ветер всего на секунду распахивает расстегнутое пальто, но я замечаю его руку. Она висит на перевязи.
Так близко.
Я была так близко.
Толпящиеся вокруг солдаты ждут приказов, а я не могу оторвать от него глаз. Я против воли испытываю странное волнение, находясь так близко к нему, и в то же время так далеко. Возможность смотреть на Уорнера без его ведома ощущается почти как преимущество.
Очень странный и запутавшийся мальчик.
Не знаю, смогу ли я забыть, что он сделал со мной. Что он заставил меня сделать. Как я снова оказалась на грани убийства. За это я буду ненавидеть его вечно, хотя точно знаю, что пересекусь с ним еще раз.
Однажды.
Я никогда не думала, что увижу Уорнера в компаундах, даже не представляла, что он вообще сюда заглядывает. Хотя, по правде говоря, я не так уж много знала о том, как он вообще проводил свои дни, когда был не со мной. Понятия не имею, чем он тут вообще занимается.
Наконец, он что-то говорит солдатам, и они, коротко кивнув, исчезают.
Я притворяюсь, что внимательно изучаю что-то справа от него, склонив голову вниз и чуть в сторону. Таким образом, он не сможет увидеть мое лицо, даже если посмотрит в мою сторону. Левой рукой я тянусь к шапке, нахлобучиваю ее на уши, а правой – делаю вид, что перебираю мусор, собираю объедки, дабы прожить еще один день.
Вот так некоторые люди зарабатывают себе на жизнь. Убогий род занятий.
Уорнер проводит здоровой рукой по лицу, на мгновение скрывая глаза, после чего его рука перемещается ко рту, прижимается к губам, словно он хочет что-то сказать, но не решается.
Его глаза кажутся такими... обеспокоенными. Хотя, скорее всего, я попросту неправильно это понимаю.
Я наблюдаю за ним, пока он наблюдает за окружающими его людьми. Я нахожусь достаточно близко к нему, чтобы заметить, что его взгляд задерживается на маленьких детях: они с таким простодушием бегают друг за другом и понятия не имеют, какой мир они потеряли. Это унылое, мрачное место – единственный мир, который они когда-либо знали.
Я пытаюсь прочесть выражение лица Уорнера, пока он изучает детей, но он тщательно скрывает все свои эмоции и только моргает, стоя неподвижно, как статуя, на ветру.
Прямо на него бежит бездомная собака.
Я разом окаменела. Я волнуюсь за это потрепанное создание, за это слабое, замерзшее маленькое животное, которое, вероятно, ищет крохотные кусочки еды, хоть что-нибудь, чтобы не умереть с голоду в течение последующих часов. Мое сердце начинает учащенно биться в груди, слишком быстро и слишком сильно перекачивая кровь, и не знаю, почему, но мне кажется, что вот-вот случится что-то ужасное.
Собака налетает сзади на ноги Уорнера, словно почти ослепла и не может видеть, куда идет. Она тяжело дышит, свесив набок язык, и как будто не знает, как вернуть его на место. Она подвывает и поскуливает, слюнявя невероятно изысканные брюки Уорнера, и, когда золотой мальчик оборачивается, я задерживаю дыхание. Я почти жду, что он достанет свое оружие и выстрелит собаке прямо в голову.
Я уже видела, как он делает это с человеком.
Но при виде собачки лицо Уорнера меняется, лепные черты искажаются морщинками, бровь от удивления приподнимается, и глаза расширяются на одно краткое мгновение. Но достаточно долго для того, чтобы я это заметила.
Он оглядывается вокруг, глаза быстро сканируют окружающее пространство, после чего он подхватывает животное на руки и исчезает за невысоким ограждением – одним из тех, что разделяют квадратные участки земли каждого компаунда. Мне вдруг отчаянно хочется увидеть, что он собирается сделать, я ощущаю огромную тревогу и все еще не могу дышать.
Я видела, что Уорнер может сделать с человеком. Я видела его черствое сердце и бесчувственные глаза, его полнейшее равнодушие и безразличное, расчетливое поведение после хладнокровного убийства человека. Могу только представить, что он задумал сделать с ни в чем не повинной собакой.
Я должна это увидеть.
Я должна вышвырнуть его лицо из своей головы, и это именно то, что нужно. Это доказательство того, что он болен, испорчен, что он неправ и всегда будет неправ.
Мне бы только выпрямиться, тогда я смогу увидеть его. Я смогу увидеть, что он делает с бедным животным, и, может быть, найду способ остановить его до того, как станет слишком поздно. Но я слышу голос Касла, громким шепотом зовущего нас. Он объявляет, что наш путь свободен, сейчас, когда Уорнер находится вне поля зрения, мы можем двигаться вперед.
- Каждый идет по отдельности, - говорит он. - Придерживаемся плана! Никто ни с кем не пересекается. Встречаемся в условленном месте. Если кто-то не появится, уходим без него. Даю вам полчаса.
Кенджи дергает меня за руку, чтобы я поднималась, напоминает, что нужно сосредоточиться и смотреть в одном направлении. Я гляжу по сторонам ровно столько, чтобы заметить, что остальная часть группы уже разошлась; однако Кенджи даже не шевелится. Он тихо ругается до тех пор, пока я, наконец, не встаю. Я киваю, говорю ему, что понимаю план, и жестом показываю, чтобы он шел без меня. Напоминаю ему о том, что нас не должны видеть вместе. Что мы не можем ходить группами или парами. Что нельзя привлекать внимание.
И вот, наконец, он отворачивается.
Я наблюдаю за тем, как Кенджи уходит. Затем делаю несколько шагов вперед, после чего разворачиваюсь и стрелой мчусь к углу здания, прижимаюсь спиной к стене, скрывшись из поля зрения.
Глазами обшариваю территорию, пока не замечаю ограждение, возле которого в последний раз видела Уорнера; я встаю на носочки, заглядывая внутрь.
Мне приходится закрыть рот ладонью, чтобы не ахнуть вслух.
Уорнер присел на корточки и чем-то кормит собаку здоровой рукой. Дрожащее, костлявое тельце животного ютится внутри расстегнутого пальто Уорнера, подрагивая, оно пытается согреть лапки после долгого пребывания на холоде. Собака энергично виляет хвостом, отскакивает, чтобы посмотреть этому мальчику в глаза, затем снова зарывается в теплое пальто. Я слышу смех Уорнера.
Я вижу его улыбку.
Эта улыбка превращает его в совершенно другого человека, от этой улыбки в его глазах зажигаются звезды, на губах появляется сияние, и я осознаю, что никогда прежде не видела его таким. Я никогда не видела его зубов – таких ровных, таких белых, просто идеальных. Безупречная, безукоризненная внешность для мальчика с черным, черствым сердцем. Сложно поверить, что руки человека, на которого я так пристально смотрю, заляпаны в крови. Он кажется таким нежным и уязвимым, таким... человеком. Его глаза щурятся от широкой улыбки, а щеки порозовели от холода.
И у него есть ямочки.
Он, бесспорно, является самым красивым из всего, что я когда-либо видела.
И мне хочется, чтобы я никогда его не видела.
Потому что что-то внутри моего сердца разваливается на части, и это похоже на страх, это похоже на панику, тревогу и отчаяние, и я не знаю, как понимать представшую моим глазам картину. Мне не хочется видеть Уорнера таким. Мне не хочется думать, что он кто-то другой, не монстр.
Это неправильно.
Я перемещаюсь слишком быстро и слишком далеко отклоняюсь в неверном направлении, неуклюже теряю равновесие и ненавижу себя за то, что трачу время, которое могла использовать для побега. Я знаю, что Касл и Кенджи убили бы меня за то, что я иду на такой риск, но они не понимают, что сейчас происходит в моей голове, они не понимают, что я...
- Эй! - кричит он. - Ты, там...
Я бездумно поднимаю голову, неосознанно реагирую на голос Уорнера, пока не становится слишком поздно. Он уже поднялся, замер на месте, открыв рот, он смотрит мне прямо в глаза, его здоровая рука застывает в воздухе на середине движения, потом безвольно опускается; он потрясен, ошеломлен.
Я наблюдаю, как слова застревают у него в горле.
Я парализована, поймана в ловушку его глаз, а он стоит там, тяжело вздымая грудь, и его губы уже готовы произнести слова, которые, несомненно, приговорят меня к смерти, и все из-за моего глупого, бестолкового, идиотского...
- Что бы ты ни делала - не кричи.
Чья-то рука закрывает мне рот.
Глава 21
Я застыла на месте.
- Я сейчас отпущу тебя, хорошо? Я хочу, чтобы ты взяла меня за руку.
Я, не глядя, повинуюсь и чувствую, как соединяются наши руки в перчатках. Кенджи убирает другую руку от моего лица.
- Да ты совсем свихнулась, - высказывает он мне, но я не отрываю глаз от Уорнера. От Уорнера, который теперь озирается вокруг так, будто увидел привидение. Он моргает и трет свои глаза, будто пребывает в замешательстве, он смотрит на собаку так, словно этот малыш каким-то образом околдовал его.
Он крепкой хваткой вцепляется в свои светлые волосы, разрушая идеальный порядок на голове, и убегает так быстро, что мои глаза не успевают за ним уследить.
- Что с тобой, черт возьми, не так? - говорит мне Кенджи. - Ты вообще слушаешь меня? Ты в своем уме?
- Что ты только что сделал? Почему он не... о, Боже, - задохнувшись, я бросаю взгляд на свое тело.
Я абсолютно невидима.
- Всегда пожалуйста, - перебивает Кенджи, уводя меня из компаунда. - И говори потише. Если тебя не видно, это не значит, что мир не может тебя услышать.
- Ты умеешь делать это? - я пытаюсь найти его лицо, но с тем же успехом я могла бы разговаривать с воздухом.
- Да... это называется проецированием, помнишь? Разве Касл не рассказывал тебе? - спрашивает он, желая поскорее покончить с объяснениями и продолжить отчитывать меня. - Не все могут это делать... не у всех способности одинаковы... но, может быть, если тебе удастся не быть тупицей достаточно долго, и при этом не умереть, я, так и быть, когда-нибудь научу тебя.
- Ты вернулся за мной, - говорю я ему, еле поспевая за его быстрым темпом и совершенно не обижаясь на его гнев. - Почему ты вернулся за мной?
- Потому что ты - тупица, - повторяет Кенджи.
- Я знаю. Мне так жаль. Я ничего не могла с собой поделать.
- Ну, тогда возьми себя в руки сейчас, - сердито говорит он, дергая меня за руку. - Нам придется бежать, чтобы наверстать то время, которое ты только что потратила впустую.
- Почему ты вернулся за мной, Кенджи? - снова спрашиваю я, не сдаваясь. - Как ты узнал, что я все еще там?
- Я наблюдал за тобой, - отвечает он.
- Что? Что ты...
- Я наблюдаю за тобой, - говорит он, снова раздражаясь. - Это часть моей работы. Я занимаюсь этим с самого первого дня. Я вступил в армию Уорнера из-за тебя и только из-за тебя. Касл отправил меня именно за этим. Ты была моей работой, - его голос звучит резко, быстро, бесчувственно. - Я уже говорил тебе это.
- Подожди, что это значит, наблюдаешь за мной? - я торможу, тяну его за невидимую руку, чтобы немного сбавить темп. - Ты всегда ходишь за мной по пятам? Даже сейчас? Даже в Омега Поинт?
Он молчит какое-то время. А когда отвечает, слова звучат неохотно. - Вроде того.
- Но зачем? Я же здесь. Ты выполнил задание!
- Мы уже разговаривали на эту тему, - говорит он. - Помнишь? Касл хотел, чтобы я убедился в том, что ты в порядке. Он попросил меня присматривать за тобой... ничего серьезного... просто, ну, знаешь, просто чтобы быть уверенным в том, что у тебя нет никаких психических срывов и все такое, - я слышу, как он вздыхает. - Ты через многое прошла, и он просто беспокоится о тебе. Особенно сейчас... после, что там только что произошло? Ты не выглядишь нормально. Ты выглядишь так, будто жаждешь броситься под танк.
- Я бы никогда ничего подобного не сделала, - уверяю я.
- Ага, Хорошо, не важно. Я просто указываю на очевидное. У тебя бывает только два варианта действий: ты либо хандришь, либо зажимаешься с Адамом... и, вынужден признаться, я вроде как предпочитаю хандру...
- Кенджи! - я практически выдергиваю руку из его хватки, но он сильнее сжимает мои пальцы.
- Не отпускай, - снова рявкает он. - Если отпустишь мою руку, связь оборвется, - Кенджи тянет меня за собой через пустошь.
Мы уже достаточно далеко отошли от компаундов, и нас не должны услышать, но в тоже время мы еще слишком далеко от места сбора, чтобы считать себя в безопасности. К счастью, снега выпало не настолько много, чтобы на нем оставались наши следы.
- Поверить не могу, что ты шпионил за нами!
- Я не шпионил за вами, ясно? Проклятье. Успокойся. Черт, вам обоим надо успокоиться. Адам уже хотел подпортить мне лицо из-за этого...
- Что? - я чувствую, как кусочки этого паззла, наконец, начинают собираться воедино. - Поэтому он был так груб с тобой за завтраком на прошлой неделе?
Кенджи слегка замедляет шаг. Делает глубокий, длинный вдох. - Он думал, что я вроде как извлекаю для себя выгоду из этой ситуации. Он произносит слово «выгода» так, словно это нечто чудное, пошлое. - Он считает, что я становлюсь невидимым только для того, чтобы увидеть тебя обнаженной или что-то в этом духе. Слушай... я сам не знаю, понятно? Он просто вел себя как идиот. А я всего лишь выполняю свою работу.
- Но... ты ведь этого не делаешь, верно? Не пытаешься увидеть меня обнаженной и все такое?
Кенджи фыркает, давится смехом. - Слушай, Джульетта, - говорит он сквозь смех, - я не слепой, ясно? На чисто физическом уровне? Да, ты очень сексуальна... и этот костюм, который ты все время должна носить, только добавляет остроты. Но, даже в том случае, если бы у тебя не было всех этих «дотронься, и ты труп» проблем, то ты все равно, определенно, не мой тип. И, что более важно, я не какой-то там извращенец, - продолжает Кенджи. - Я серьезно отношусь к своей работе. Мне удалось достичь неплохих результатов, и, хочется думать, люди уважают меня за это. Но твоему парню, Адаму, совсем затмевает разум то, что находится у него в штанах. Может быть, тебе следует что-то с этим сделать.
Я опускаю глаза. Некоторое время молчу. А затем говорю: - Не думаю, что тебе когда-нибудь еще придется об этом беспокоиться.
- О, черт, - вздыхает Кенджи, словно не может поверить, что застрял в выслушивании проблем о моей личной жизни. - Я затронул опасную тему, да?
- Пойдем, Кенджи, нам нет нужды говорить об этом.
Раздраженный вздох в ответ.
- Дело не в том, что меня не волнует то, через что ты проходишь, - говорит он. - И мне вовсе не хочется смотреть, как ты погружаешься в депрессию. Просто, эта жизнь сама по себе достаточно сложна. И я по горло сыт тем, что ты все время пребываешь в своем собственном маленьком мирке. Ты ведешь себя так, словно все это... все, что мы делаем... просто какая-то забава. Ты ничего не воспринимаешь всерьез...
- Что? - перебиваю его. – Но это неправда... Я очень даже серьезно...
- Чушь собачья, - у него вырывается короткий, резкий, сердитый смешок. - Все, что ты делаешь, это сидишь и мусолишь своичувства, свои проблемы. Ох-чтоб-меня-ох. Твои родители ненавидят тебя, и это так тяжело, но ты вынуждена носить перчатки всю оставшуюся жизнь, потому своим прикосновением ты убиваешь людей. Да кого это волнует? – я слышу его громкое дыхание. - Насколько я могу судить, у тебя есть еда, есть одежда, ты можешь спокойно сходить в туалет в любое время. И здесь нет никакой проблемы, это называется жить по-царски. И я действительно буду очень тебе признателен, если ты, черт возьми, повзрослеешь и перестанешь расхаживать повсюду с таким видом, будто мир нагадил на твой единственный рулон туалетной бумаги.
- Потому что это глупо, - говорит Кенджи, едва сдерживая эмоции. - Это глупо и неблагодарно. Ты понятия не имеешь о том, через что сейчас проходят все остальные в этом мире. Ты понятия не имеешь, Джульетта. И, кажется, тебя это совершенно не волнует.
Я с трудом сглатываю.
- Сейчас я пытаюсь, - продолжает он, - дать тебе шанс все исправить. Я все еще даю тебе возможность начать все заново. Мне хочется увидеть, как ты оставишь в прошлом ту маленькую, грустную девочку, которой ты привыкла быть... за которую ты продолжаешь цепляться... – и начнешь бороться за себя. Прекрати плакать. Прекрати сидеть в темноте и подсчитывать, сколько у тебя накопилось чувств на предмет грусти и одиночества. Проснись, - говорит он. - Ты не единственная в этом мире, кому по утрам не хочется выбираться из постели. И ты не единственная, у кого есть проблемы, уходящие корнями в детство, и нестандартная ДНК. Сейчас ты можешь быть, кем захочешь. Ты больше не живешь со своими чертовыми родителями. Ты больше не в чертовой психушке, и ты больше не гребаный мини-эксперимент Уорнера.
- Так что, сделай выбор. Сделай, наконец, выбор и перестань тратить впустую время других людей. Перестань тратить свое собственное время. Договорились?
Стыд заливает каждый дюйм моего тела.
Пламя разгорается в самом центре моего существа, сжигая изнутри. Я так шокирована, так напугана правдивостью его слов.
- Давай, - говорит Кенджи, и его голос звучит чуточку мягче. - Нам нужно бежать.
И я киваю, хотя он и не может меня видеть.
Я киваю, и киваю, и киваю, и я так рада, что никто сейчас не может видеть моего лица.
Глава 22
- Прекрати бросаться в меня коробками, осел. Это же моя работа, - Уинстон смеется и хватает большой целлофановый пакет лишь затем, чтобы бросить его в голову какого-то парня. Парня, стоящего рядом со мной.
Я уклоняюсь.
Тот парень с ворчанием ловит посылку, а затем, ухмыляясь, предлагает на обозрение Уинстону превосходный вид среднего пальца.
- Так держать, Санчес, - говорит Уинстон и бросает ему другой пакет.
Санчес. Его зовут Йен Санчес. Я узнала об этом лишь несколько минут назад, когда он, я и еще несколько человек объединились, образуя конвейер.
Сейчас мы находимся на одном из официальных складов-компаундов Восстановления.
Нам с Кенджи как раз вовремя удалось догнать остальных. Мы сгрудились на разгрузочной площадке (которая по размерам оказалась немногим больше какой-нибудь хваленой канавы), Кенджи кинул быстрый взгляд на меня, усмехнулся, и оставил с остальной частью группы, пока он и Касл договаривались о следующем этапе нашей миссии.
Этим этапом было проникновение в склад-компаунд.
Ирония, однако, заключается в том, что мы совершаем вылазку за провизией над землей, чтобы затем получить ее же под землей. Склады-компаунды, фактически, остаются невидимы.
Эти подземные блоки заполнены всем, что можно представить, - едой, лекарством, оружием, всем необходимым для выживания. Касл объяснил все тонкости на нашем ориентировании этим утром. Он сказал, что хранение припасов под землей – весьма разумный способ сокрытия их от гражданских лиц, и у него это с успехом получается. Касл также сказал, что он может почувствовать – и передвинуть – объекты на большом расстоянии, даже если это расстояние составляет двадцать пять футов вглубь. Он сказал, что, когда приближается к какому-нибудь складу, то мгновенно чувствует разницу: он распознает вид энергии в каждом объекте. Именно это, объяснил он, позволяет ему перемещать вещи силой мысли: он в состоянии прикоснуться к любой внутренней энергии. Каслу и Кенджи удалось разыскать пять компаундов в пределах двадцати миль от Омега Поинт, просто нарезая круги; Касл распознавал, а Кенджи сохранял объекты в невидимом состоянии. Они определили местонахождение еще пяти складов в пределах пятидесяти миль.
Склады-компаунды, к которым они получают доступ, чередуются. Они никогда не берут те же самые предметы и никогда в том же самом количестве, наоборот: чем больше отсеков почистят, тем лучше. И чем дальше находится компаунд, тем более сложной становится миссия. Именно этот компаунд – самый близкий из всех, поэтому миссия, собственно говоря, проще пареной репы. Вот и объяснение, почему мне разрешили пойти.
Вся работа, требующая беготни, наконец-то сделана.
Брендан разузнал, как запутать электрическую сеть, чтобы дезактивировать все датчики и камеры видеонаблюдения; Кенджи добыл защитный код, просто следуя тенью за солдатом, который нажал правильные цифры. Все эти действия дают нам тридцатиминутный запас времени: нам придется работать как можно быстрее, перетащить весь груз на разгрузочную площадку, где потом большую часть дня мы будем ждать, когда украденное погрузят в машины и увезут.
Система, которую они используют, просто бесподобна.
Шесть фургонов, чуть отличающихся внешне, прибывают в разное время. Подобный график сводит к минимуму их шансы быть захваченными, и увеличивает вероятность того, что, по крайней мере, один из фургонов вернется в Омега Поинт нетронутым. И еще Касл в общих чертах обрисовал то, что смахивает на сотню различных планов действий в случае опасности.
Я здесь единственный человек, кто, кажется, хоть как-то озабочен этим заданием. Фактически, за исключением меня и еще троих, вся компания уже делала это по нескольку раз, поэтому они и ходят тут, как по своему двору. Каждый действует осторожно и рационально, но в то же время они чувствуют себя достаточно комфортно, чтобы смеяться и шутить. Они точно знают свое дело. Как только мы вошли внутрь, они разделились на две группы: первая группа образовала конвейер, а вторая собрала необходимые предметы.
Другие выполняют более важные задачи.
Лили имеет фотографическую память, которой и фотоаппарат позавидует. Она вошла первой и сразу же осмотрела комнату, собрав и разложив по полочкам каждую мелкую подробность. Именно Лили должна будет удостовериться, что мы не оставим следов при уходе, и что, кроме взятых нами предметов, ничего не пропало и лежит на своих местах.
Брендан наш резервный генератор. Он сумел отключить питание от системы безопасности, и в то же время освещает все укромные уголки нашего помещения.
Уинстон наблюдает за обеими группами, выполняя роль посредника между дающими и принимающими. Смотрит, чтобы мы брали нужные предметы в нужном количестве. Его руки и ноги имеют способность растягиваться по желанию, что позволяет ему быстро и легко достигать обеих сторон комнаты.
Касл работает снаружи. Он стоит в самом конце конвейера и постоянно держит связь с Кенджи по радио. И, пока на горизонте все чисто, Касл может орудовать всего одной рукой, чтобы управлять сотнями фунтов груза, скопившегося на разгрузочной площадке.
Кенджи, конечно же, стоит на карауле.
Если бы это задание поручили не ему, остальную часть плана было бы невозможно осуществить. Он - наши невидимые глаза и уши. Без Кенджи мы бы вовсе не были уверены в том, что на столь опасной миссии все пройдет, как надо.
Уже в который раз за сегодня, я начинаю понимать, почему этот парень так важен.
- Эй, Уинстон, поручи кому-нибудь проверить, есть ли тут шоколад? – Эмори, еще один парень из моей команды, улыбается Уинстону, как будто надеется на хорошие новости. Впрочем, Эмори всегда улыбается. Я знакома с ним всего несколько часов, но он не перестает улыбаться с шести утра, когда мы все собрались в координационной комнате. Супервысокий, суперкрупный, с суперпышной прической в стиле «афро», при взгляде на которую можно растечься лужицей у его ног. Он перекидывает коробки с такой легкостью, будто они набиты ватой.
Уинстон качает головой, пытаясь не рассмеяться и одновременно задать вопрос. – Что, серьезно? - Он бросает взгляд на Эмори, поправляя на носу свои пластиковые очки. – Из всего многообразия здешнего выбора ты хочешь шоколад?
Улыбка Эмори тает. - Заткнись, чувак, ты же знаешь, моя мама любит сладости.
- Ты говоришь это каждый раз.
- Потому что это правда, каждый раз.
Уинстон просит кого-то захватить еще одну коробку с мылом, и снова возвращается к Эмори. - Знаешь, я еще никогда не видел, чтобы твоя мама ела шоколад.
Эмори в ответ советует Уинстону сделать что-то очень неприличное с его сверхъестественно гибкими конечностями. Я бросаю взгляд на коробку, которую Йен только что передал мне, и останавливаюсь, тщательно изучая упаковку.
- Эй, ты не знаешь, почему на всех коробках напечатаны буквы В Н М?
Йен ошеломленно оборачивается. Смотрит на меня так, будто я только что попросила его раздеться. - Будь я проклят, она умеет говорить.
- Конечно, умею, - теперь я теряю интерес к разговору.
Йен передает мне другую коробку. Пожимает плечами. - Ну, буду знать.
- Ага.
- Тайна раскрыта.
- Ты серьезно думал, что я не могу говорить? - спрашиваю я секунду спустя. - Думал, я немая? - Интересно, какие еще слухи ходят обо мне.
Йен смотрит на меня через плечо, улыбается, пытаясь не засмеяться. Качает головой и отвечает на другой вопрос. – Это просто марка. Они печатают ВНМ на любом грузе, чтобы можно было проследить его маршрут. Ничего необычного.
- Но что значит ВНМ? И кто их печатает?
- ВНМ, - говорит Йен, повторяя эти три буквы так, будто я должна узнать их. – Восстановленные Народы Мира. Понимаешь, теперь все происходит на глобальном уровне. Они занимаются торговлей, но об этом никто ничего толком не знает. Вот еще одна причина, почему все это Восстановление просто чушь собачья. Они монополизировали все ресурсы планеты и просто держат их для себя.
Я кое-что припоминаю. Мы разговаривали с Адамом на эту тему, когда были заперты в психушке, еще до того, как я узнала, что значит прикасаться к нему. Быть с ним. Причинять ему боль. Восстановление всегда было глобальным движением. Я просто не понимала, что у него есть какое-то название.
- Да, - отвлекшись от воспоминаний, отвечаю Йену. - Конечно.
Передавая мне очередной пакет, Йен придерживает его в руках. - Так это правда? - спрашивает он, изучая мое лицо. - Ты серьезно понятия не имеешь, что произошло в мире?
- Я слышала кое-что, – сердито отвечаю я. – Просто я не знаю всех подробностей.
- Ну, если ты все еще будешь помнить, как говорить, по возвращении в Омега Поинт, то можешь присоединиться к нам за обедом. Мы введем тебя в курс дела.
- Правда? - я поворачиваюсь к нему лицом.
- Да, малыш, - смеется он и бросает мне коробку. - Правда. Мы не кусаемся.
Глава 23
Порой я размышляю о клее.
Все постоянно спрашивают у клея о том, как он держится. Не устал ли он приклеивать вещи друг к другу, не переживает ли он о том, что все развалится, и задумывается ли о том, как будет оплачивать счета на следующей неделе.
Кенджи – почти то же самое.
Он словно клей. Он работает за кулисами, следя за ходом процессов, а я постоянно думаю о том, какая у него история. Почему он прячется за шутками, иронией и едкими замечаниями.
Но он был прав. Все, что он сказал мне, было правдой.
Вчерашний день был хорошей идеей. Мне нужно было убежать, выбраться отсюда, почувствовать себя полезной. А теперь нужно воспользоваться советом Кенджи и преодолеть саму себя. Мне нужно рационально поразмыслить и сосредоточиться на своих приоритетах. Нужно разобраться в том, что я здесь делаю и чем могу помочь. И если я хотя бы немного забочусь об Адаме, то постараюсь держаться подальше от его жизни.
Какая-то часть меня хочет увидеть его; хочет убедиться в том, что с ним все в порядке, что он идет на поправку, достаточно ест и спит по ночам. Но другая часть меня боится встретиться с ним сейчас. Потому что встреча с Адамом означает прощание. Она означает реальное признание того факта, что я больше не могу быть с ним, и что мне необходимо найти для себя новую жизнь. Без него.
Но в Омега Поинт мне, по крайней мере, есть из чего выбирать. И, может быть, если я сумею преодолеть свой страх, то научусь заводить друзей. Научусь быть сильной. Перестану тонуть в своих проблемах.
Сейчас все должно быть иначе.
Я накладываю еду на поднос и заставляю себя поднять голову; приветливо киваю вчерашним знакомым. Не все знают о моем участии в операции – приглашения на миссии за пределами Омега Поинт являются особенными, – но, в целом, люди кажутся чуть менее напряженными рядом со мной. Наверно.
Или я все это выдумываю.
Я ищу место, чтобы присесть, но замечаю, как Кенджи машет мне рукой. За его столом уже сидят Брендан, Уинстон и Эмори. Пробираясь к ним я чувствую, как мои губы растягиваются в улыбке.
Брендан отодвигается в сторону, освобождая мне место на скамье. Уинстон и Эмори, запихивая еду в рот, кивают в знак приветствия. Кенджи посылает мне полуулыбку, а его глаза смеются над моим удивлением по поводу того, что мне рады за его столом.
Я чувствую себя здорово. Так, словно все, быть может, наладится.
- Джульетта?
Кажется, я сейчас упаду.
Я очень медленно оборачиваюсь, наполовину убежденная в том, что голос, который я слышу, принадлежит привидению, потому что просто невозможно, чтобы Адама так быстро выпустили из медицинского крыла. Я не ожидала, что придется столкнуться с ним так скоро. Не думала, что так скоро придется поговорить. Не здесь. Не посреди столовой.
Я не готова. Я не готова.
Адам выглядит ужасно. Бледный. Слабый. Руки в карманах, губы сжаты, а глаза - уставшие, измученные, глубокие бездонные колодцы. Волосы растрепаны. Футболка обтягивает торс, татуированные предплечья выделяются больше, чем когда-либо.
Больше всего мне хочется утонуть в его объятьях.
Вместо этого я сижу, напоминая себе о необходимости дышать.
- Мы можем поговорить? - спрашивает он, выглядя так, будто боится услышать мой ответ. - Наедине?
Я киваю, все еще не в состоянии говорить. Я оставляю свою еду, не оглядываюсь на Кенджи или Уинстона, или Брендана, или Эмори, и понятия не имею, что они сейчас, должно быть, думают. Меня это вовсе не волнует.
Адам.
Адам здесь, передо мной, и он хочет поговорить со мной, а я должна сказать ему то, что, несомненно, станет для меня погибелью.
Но я все равно следую за ним через дверь. Выхожу в холл, иду по темному коридору.
Наконец, мы останавливаемся.
Адам смотрит на меня так, словно знает, что я собираюсь сказать, поэтому я не утруждаю себя словами. Я не хочу ничего говорить до тех пор, пока в этом не возникнет крайней необходимости. Я предпочту просто стоять здесь и смотреть на него, бесстыдно упиваясь им в последний раз, не говоря ни слова. Вообще ничего не говоря.
Он с трудом сглатывает. Поднимает голову. Смотрит в сторону. Вздыхает и потирает заднюю часть шеи, сцепляет руки за головой и отворачивается, поэтому я не вижу его лица. Но из-за того, что он поднял руки, футболка на торсе задралась, и мне приходится до боли сжать пальцы, лишь бы не дотронуться до полоски кожи, виднеющейся внизу его живота, поясницы.
Он по-прежнему смотрит в сторону, когда говорит: - Мне очень... Очень нужно, чтобы ты что-нибудь сказала.
Звук его голоса – такой несчастный, такой мучительный – вселяет в меня желание упасть на колени.
Но я все еще молчу.
И он оборачивается.
Оказывается лицом к лицу со мной.
- Должно быть что-то, - говорит он, теперь вцепившись руками в волосы и сжимая голову. - Что-то вроде компромисса... из-за чего я мог бы убедить тебя пойти на это. Скажи мне, что такое существует.
И я так напугана. Так напугана, что вот-вот зарыдаю прямо перед ним.
- Пожалуйста, - просит он и выглядит так, будто сейчас сломается, будто он дошел до края и все кончено, - скажи что-нибудь. Умоляю...
Я закусываю дрожащую губу.
Он застывает на месте, смотрит на меня, ждет.
- Адам, - я дышу, стараясь, чтобы голос оставался твердым. - Я всегда... вс-всегда буду любить тебя...
- Нет, - прерывает он. - Нет, не говори так... не говори так...
И я трясу головой, так быстро и сильно, что испытываю головокружение, но не могу остановиться. Я не могу больше произнести ни слова, иначе закричу, и я не могу взглянуть на его лицо, не могу вынести того, что делаю с ним...
- Нет, Джульетта... Джульетта...
Я отступаю, спотыкаясь, путаясь в своих собственных ногах, но как только вслепую прислоняюсь к стене, его руки обвивают меня. Я пытаюсь выпутаться, но он слишком сильный, он крепко держит меня, и его голос срывается.
- Это я виноват... все я... мне не следовало целовать тебя... ты пыталась сказать мне, но я не слушал, и мне так... мне так жаль, - говорит он, тяжело выдыхая слова. - Мне следовало послушать тебя. Я был слаб. Но в этот раз все будет иначе, клянусь, - говорит он, опуская лицо на мое плечо. - Я никогда не прощу себя за это. Ты была готова дать нам шанс, а я все испортил, и мне так жаль, так жаль...
Все внутри меня развалилось на мелкие части.
Я ненавижу себя за то, что случилось, ненавижу себя за то, что мне приходится делать, ненавижу, что я не могу унять его боль, не могу сказать ему о том, что мы попытаемся, что это будет сложно, но мы все равно справимся. Потому что это ненормальные отношения. Потому что наши проблемы непоправимы.
Потому что моя кожа всегда будет такой.
Никакие тренировки на свете не смогут исключить вполне реальную вероятность того, что я могу навредить ему. Я могу убить его, если мы когда-нибудь зайдем слишком далеко. Я всегда буду для него угрозой. Особенно во время самых нежных, самых важных, уязвимых моментов. Тех моментов, которых я жажду больше всего. Есть вещи, которые я никогда не смогу с ним пережить, и он заслуживает гораздо, гораздо большего, чем я, чем этот измученный человек, которому практически нечего предложить взамен.
Но я лучше буду просто стоять и чувствовать на себе его руки, чем хоть что-то скажу. Потому что я такая слабая и так сильно хочу его, что это убивает меня. Я не могу унять дрожь, я не могу ничего разглядеть сквозь пелену слез, заслонившую мне обзор.
А он не отпускает меня.
Он продолжает шептать «Пожалуйста», и мне хочется умереть.
Но если я проведу здесь еще хотя бы мгновение, то точно сойду с ума.
Поэтому я поднимаю дрожащую руку к его груди и чувствую, как он напрягается, отстраняется. Я не осмеливаюсь взглянуть ему в глаза даже на секунду, потому что не вынесу светящейся в них надежды.
Я пользуюсь моментом его краткого замешательства и ослабленных объятий, чтобы выскользнуть, выбраться из теплого убежища, подальше от его бьющегося сердца. И вытягиваю перед собой руку, чтобы не позволить ему снова дотянуться до меня.
- Адам, - шепчу я. - Пожалуйста, не надо. Я не могу... я н-не могу...
- У меня никогда не было никого другого, - говорит он, больше не заботясь о том, чтобы понизить голос, не волнуясь, что его слова эхом разносятся по тоннелям. Дрожащей рукой он прикрывает рот, проводит ею по лицу, по волосам. - Никогда не будет никого другого... Я никогда не пожелаю никого другого...
- Перестань... ты должен перестать..., - я не могу дышать, не могу дышать, не могу дышать. - Ты не хочешь этого... ты не хочешь быть с кем-то вроде меня... с кем-то, кто, в конечном счете, причинит тебе только б-боль...
- Черт побери, Джульетта, - он поворачивается и ударяет ладонями по стене. Опустив голову, он тяжело дышит, голос хрипит и срывается на каждом слоге. - Ты причиняешь мне боль сейчас, - говорит он. - Ты убиваешь меня...
- Адам...
- Не уходи, - напряженно говорит он, закрывая глаза, как будто уже знает, что я собираюсь уйти, и не может вынести этого зрелища. - Пожалуйста, - шепчет он измученно. - Не уходи от проблемы.
- Мне... мне бы хотелось, - говорю я ему, жутко дрожа. - Мне бы хотелось избежать всего этого. Мне бы хотелось, чтобы я могла любить тебя меньше.
Я слышу, как он зовет меня, пока я убегаю по коридору. Я слышу, как он выкрикивает мое имя, но я все бегу, убегаю прочь, пробегаю мимо огромной толпы, собравшейся в холле возле столовой, наблюдающей и все слышащей. Я убегаю, чтобы спрятаться, хотя знаю, что это будет невозможно.
Мне придется видеть его каждый день.
Желать его с расстояния миллионов миль.
Я вспоминаю слова Кенджи. Он настаивал, чтобы я очнулась, перестала плакать и изменилась, и я осознаю, что выполнение моих новых обещаний может занять куда больше времени, чем я ожидала.
Потому что прямо сейчас я не могу придумать лучшего занятия, кроме как найти темный угол и расплакаться.
Глава 24
Кенджи находит меня первым.
Он стоит посреди моей тренировочной комнаты. Оглядывается вокруг так, словно никогда прежде не видел этого места, хотя я уверена, что этого просто не может быть. Я по-прежнему не знаю точно, чем он занимается, но теперь мне, по крайней мере, совершенно ясно, что Кенджи – один из самых важных людей в Омега Поинт. Он всегда в движении. Всегда чем-то занят. Никто – за исключением меня, и то в последнее время – не видит его дольше нескольких мгновений за раз.
Как будто он проводит большую часть своей жизни... оставаясь невидимым.
- Что ж, - говорит он, медленно кивая головой, и неторопливо расхаживает по залу, сложив руки за спиной. - Это было чертовски хорошее шоу. Таких развлечений у нас под землей действительно не бывает.
Унижение.
Я окутана им. Окрашена в него. Похоронена в нем.
- В смысле, нет, я должен сказать... вот та последняя реплика? «Мне бы хотелось, чтобы я могла любить тебя меньше»? Это было гениально. Очень, очень здорово. Думаю, Уинстон даже проронил слезу...
- ЗАТКНИСЬ, КЕНДЖИ.
- Я серьезно! - обиженно говорит он. - Это было... я даже не знаю. Это было, вроде как, изумительно. Я понятия не имел, что у вас, ребята, все так пылко.
Я подтягиваю колени к груди, сильнее вжимаюсь в угол комнаты, прячу лицо в ладонях. - Не обижайся, но мне серьезно не хочется сейчас с тобой раз-разговаривать, ладно?
- Нет. Не ладно. У нас с тобой есть, чем заняться.
- Нет.
- Давай, - говорит он. - Поднимайся, - он хватает меня за локоть и поднимает на ноги, пока я пытаюсь отбиться.
Я сердито тру щеки, стирая следы недавних слез. – У меня нет настроения для твоих шуток, Кенджи. Пожалуйста, просто уйди. Оставь меня в покое.
- Никто не шутит, - Кенджи поднимает кирпич из груды, сваленной у стены. - И мир не прекратит воевать с собой только из-за того, что ты рассталась со своим парнем.
Я пялюсь на него, кулаки дрожат, и мне хочется кричать.
А его это, кажется, не тревожит. - Ну так, и чем ты здесь занимаешься? - спрашивает он. - Просто сидишь, пытаясь сделать... что именно? - он взвешивает кирпич в своей руке. - Сломаешь его?
Я сдаюсь, потерпев поражение. Опускаюсь на пол.
- Я не знаю, - я шмыгаю носом, прогоняя остатки слез. - Касл все говорил мне о том, чтобы я «сосредоточилась» и «обуздала свою энергию», - я черчу в воздухе кавычки, поясняя свои слова. - Но мне известно только то, что я могу ломать вещи... и не знаю, почему это происходит. Поэтому я не понимаю, каким образом, по его мнению, я смогу повторить то, что уже сделала. Я понятия не имею, что тогда делала, и что я делаю сейчас, я тоже не знаю. Ничего не изменилось.
- Погоди-ка, - говорит Кенджи, возвращая кирпич на место и опускаясь на маты напротив меня. Он ложится на пол, вытягивается, сцепляя руки за головой, и смотрит в потолок. - О чем мы сейчас говорим? Какую последовательность событий тебе необходимо повторить?
Я тоже ложусь на маты, повторяя позу Кенджи. Наши головы находятся лишь в нескольких дюймах друг от друга. - Помнишь? Бетон, который я разрушила в экспериментальной комнате Уорнера. Металлическая дверь, на которую я набросилась, когда искала А... Адама, - мой голос срывается, и мне приходится крепко зажмуриться, чтобы унять боль.
Сейчас я не могу произнести даже его имени.
Кенджи хмыкает. Я чувствую движение его головы через маты, когда он кивает. - Хорошо. Вот что Касл сказал мне: он думает, что у тебя есть что-то большее, чем просто смертельное прикосновение. Что, может быть, ты обладаешь этой странной сверхчеловеческой силой или типа того, - пауза. - Ты видишь в этом какой-то смысл?
- Думаю, да.
- Так что же случилось? - спрашивает он и наклоняет голову, внимательно глядя на меня. - Когда ты крушила все, как психомонстр? Ты не помнишь, не было ли чего-то вроде спускового крючка?
Я качаю головой. – Я, честно, не знаю. Когда это происходит, я чувствую себя так... так, словно совсем лишилась рассудка, - объясняю я. - Что-то в моей голове щелкает, и это сводит... сводит меня с ума. Как будто я по-настоящему безумна, - я мельком гляжу на него, но его лицо не выражает никаких эмоций. Он просто моргает, ждет, когда я закончу. Поэтому я делаю глубокий вдох и продолжаю. – Как будто я не могу нормально думать. Адреналин парализует меня, и я не могу остановиться; не могу себя контролировать. Как только это сумасшедшее чувство начинает одерживать верх, оно сразу же требует выхода. Я должна дотронуться до чего-нибудь и выпустить его.
Кенджи приподнимается на локте. Смотрит на меня. - Так что же именно сводит тебя с ума? - спрашивает он. – Какие чувства ты испытываешь? Это случается только тогда, когда ты в бешенстве?
Я на секунду задумываюсь, после чего отвечаю. - Нет. Не всегда, - колеблюсь я. - В первый раз, - говорю я ему, и голос слегка дрожит, - мне хотелось убить Уорнера за то, что он заставил меня сделать с тем малышом. Я была опустошена. Я была зла... по-настоящему зла... но еще мне было... очень грустно, - я замолкаю. - А в другой раз, когда я искала Адама, - глубоко вздыхаю. - Я была в отчаянии. В диком отчаянии. Я должна была спасти его.
- А в тот раз, когда ты сыграла роль Супермена рядом со мной? Когда впечатала меня в стену?
- Мне было страшно.
- А потом? В исследовательских лабораториях?
- Гнев, - шепчу я, глядя в потолок, перед глазами все расплывается, и я вспоминаю всю ярость того дня. – Никогда в своей жизни я не испытывала такого гнева и не подозревала, что способна на такое. Быть настолько злой. И еще я чувствовала вину, - добавляю я очень тихо. - Я винила себя в том, что Адам вообще очутился там.
Кенджи делает глубокий, долгий вдох. Он садится, прислоняется к стене и не произносит ни слова.
- Что ты думаешь...? - спрашиваю я, тоже вставая и присоединяясь к нему.
- Не знаю, - наконец, отвечает Кенджи. - Но очевидно, что все эти инциденты стали результатом действительно сильных эмоций. У меня такое чувство, что вся эта система имеет довольно простое объяснение.
- Что ты имеешь в виду?
- Ну, в общем, тут должно быть что-то вроде спускового крючка, - говорит он. – То есть, когда ты теряешь над собой контроль, твое тело переходит в автоматический режим самозащиты, понимаешь?
- Не особо.
Кенджи поворачивается ко мне лицом. Скрещивает ноги и опирается на руки за спиной. - Ладно, слушай. Когда я впервые понял о том, что могу становиться невидимым? Это произошло чисто случайно. Мне было девять лет и я был чертовски напуган. Пропустим детали и перейдем к сути: я отчаянно искал место, где можно спрятаться, и никак не мог найти. Но испуг мой был так силен, что тело автоматически нашло выход: я просто растворился в стене. Слился с нею или типа того, - он смеется. - Это еще больше напугало меня, потому что я добрых десять минут не осознавал, что вообще произошло. А потом я не знал, как вернуться в прежнее состояние. Это было сумасшествием. Я на полном серьезе думал, что был мертв пару дней.
- Да, ладно, - выдыхаю я.
- Ага.
- Офигенно.
- Я так и сказал.
- Так... так что? Ты думаешь, что мое тело включает защитный режим, когда я выхожу из себя?
- Вроде того.
- Понятно, - я раздумываю. - Ну и как я должна включать этот защитный режим? Как ты разобрался в своем?
Кенджи пожимает плечами. – Как только я понял, что не был каким-то привидением, и меня не донимали глюки, это на самом деле стало прикольно. Я ведь был ребенком и испытывал дикий восторг. Я мог, например, убить плохих парней, затянув потуже их галстуки и все такое. Мне нравилось это состояние, нравилось, что я мог воспользоваться им в любой момент.
- Но, - добавляет он, - этого не происходило до тех пор, пока я не начал всерьез тренироваться. Я научился контролировать свою способность и поддерживать ее работу в течение продолжительного времени. Это потребовало от меня больших усилий и сосредоточенности.
- Больших усилий.
- Да... в смысле, нужно усердно стараться, чтобы разобраться во всем. Но, как только я принял свою способность, ею стало легче управлять.
- Ну, - говорю я, снова откидываясь на стену и раздраженно вздыхая, - я уже приняла это. И легче определенно не стало.
Кенджи хохочет. – Черта лысого ты приняла.
- Я была такой всю свою жизнь, Кенджи... Я вполне уверена в том, что приняла это...
- Нет, - перебивает он меня. - Черт, нет. Ты же ненавидишь находиться в собственной шкуре. Ты ее терпеть не можешь. Это нельзя назвать принятием. Это называется... я не знаю... противоположностью принятия. Ты, - говорит он, тыча в меня пальцем, - ты - противоположность принятия.
- Что ты хочешь сказать? – защищаюсь я. - Что мне это должно нравиться? - не давая ему времени ответить, я продолжаю. - Ты понятия не имеешь, каково это – быть в моей шкуре... быть в ловушке этого тела, бояться лишний раз вздохнуть, стоя рядом с кем-то живым. Если бы ты знал, ты никогда бы не просил меня радоваться такой жизни.
- Да брось, Джульетта... Я просто говорю...
- Нет уж. Позволь мне прояснить, Кенджи. Я убиваю людей. Я убиваю их. Вот в чем моя «особенность». Я не сливаюсь с окружающим пространством, не перемещаю вещи силой мысли и не умею растягивать конечности. Задержи свою руку на мне чуть дольше – и ты труп. Попробуй пожить так семнадцать лет, а затем расскажи мне о том, как легко принять самого себя.
На языке скопилось слишком много горечи.
Это для меня в новинку.
- Слушай, - говорит он, заметно смягчив голос. - Я не пытаюсь судить, ясно? Я просто хочу сказать, что твое нежелание может подсознательно саботировать любую попытку разобраться во всем этом, - он всплескивает руками в напускном поражении. - Просто вставляю свои пять копеек. В смысле, ты обладаешь какими-то сумасшедшими способностями, ты касаешься людей - и бум, их больше нет. Но еще ты можешь разрушать стены и все такое, верно? В смысле, черт возьми, ты что, прикалываешься – на твоем месте мне уж точно захотелось бы выяснить, как это делать! Это было бы потрясно.
- Да, - я откидываюсь на стену. - Думаю, эта часть не была бы такой уж плохой.
- Вот видишь? - оживляется Кенджи. - Это было бы потрясающе. И потом... знаешь, если бы ты оставалась в перчатках... ты могла бы крушить, никого при этом не убивая. Тогда бы ты чувствовала себя получше, а?
- Наверно.
- Вот и замечательно. Тебе просто нужно расслабиться, - он поднимается на ноги. Хватает кирпич, с которым игрался раньше. - Давай, - говорит он. - Вставай. Иди сюда.
Я подхожу к Кенджи, гипнотизируя кирпич в его руке. Он передает его мне с таким видом, будто вручает какую-то семейную реликвию. - А теперь, - говорит он. - Ты должна расслабиться и почувствовать комфорт. Позволь своему телу связаться с центром твоего существа. Перестань блокировать свою энергию. В твоей голове засел, наверное, целый миллион психологических барьеров; перестань себя сдерживать.
- Нет у меня никаких психологических барьеров...
- Есть, - фыркает он. - Определенно, есть. У тебя серьезный психологический запор.
- Психологический что...
- Сосредоточь свой гнев на этом кирпиче. На кирпиче, - говорит он мне. – Запомни и сосредоточься. Ты хочешь сломать кирпич. Напоминай себе, что ты хочешь сделать именно это. Это твой выбор. Ты делаешь это не для Касла, ты делаешь это не для меня, ты делаешь это не для того, чтобы кому-то противостоять. Тебе просто хочется это сделать. Ради забавы. Пусть тобой сейчас руководят разум и тело. Идет?
Я делаю глубокий вдох. Киваю несколько раз. - Хорошо. Думаю, я...
- Во дела, - он низко присвистывает.
- Что? - я верчу головой по сторонам. - Что случилось...
- Разве ты не почувствовала это?
- Не почувствовала чего...
- Посмотри на свою руку.
Я задыхаюсь. Я спотыкаюсь и пячусь назад. Моя ладонь наполнена чем-то, что выглядит как красный песок и мелкие частички коричневой глины. Более крупные кусочки падают на пол, и я позволяю оставшейся крошке струиться между пальцев, а затем виновато подношу руку к лицу.
Я поднимаю голову.
Кенджи качает головой, трясясь от смеха. – Ты просто не представляешь, как я тебе сейчас завидую.
- О, Боже.
- Я знаю. ЗНАЮ. Это круто. Теперь подумай: если ты можешь сотворить такое с кирпичом, то представь, что будет с человеческим телом...
Не стоило этого говорить.
Не сейчас. Не после того, что случилось с Адамом. Не после того, как я пыталась собрать в единое целое осколки моих надежд и мечтаний. Потому что теперь от них ничего не осталось. Теперь я знаю, что где-то, глубоко внутри, я лелеяла призрачную надежду на то, что мы с Адамом сможем найти способ все исправить.
Глубоко внутри я по-прежнему цеплялась за такую возможность.
А теперь ее больше нет.
И дело уже не только в том, что Адам должен бояться моей кожи. Дело не только в моем прикосновении, но и в моих объятиях, ласках, поцелуе... любое мое действие может навредить ему. Мне придется быть осмотрительной, даже просто держа его за руку. И это новое знание, новые сведения о том, как смертельно я опасна...
Не оставляют мне иного выбора.
Я всегда, всегда, всегда буду одна, потому что находиться рядом со мной – самоубийство.
Я оседаю на пол, в голове поднимается гул, мой собственный мозг больше не оплот безопасности: я не могу перестать думать, не могу перестать спрашивать, вообще не могу остановиться. Я словно оказалась в ситуации, похожей на лобовое столкновение, и я – не сторонний свидетель.
Я - поезд.
И меня уже невозможно контролировать.
Иногда ты видишь себя – видишь себя таким, каким мог бы быть – таким, каким ты наверняка был бы, если бы все было иначе. И если хорошенько приглядеться, то увиденное испугает тебя и заставит задуматься о том, что бы ты сделал, если бы был шанс все исправить. Ты знаешь, что есть другая сторона тебя, которую ты не хочешь признавать и не хочешь видеть ее при дневном свете. Ты тратишь целую жизнь, пытаясь подавить эту сторону, выкинуть ее из головы и сердца, притворяешься, что этой части тебя просто не существует.
И ты живешь так долго-долго.
И долго-долго чувствуешь себя в безопасности.
А потом – раз, и безопасность исчезает.
Глава 25
И снова утро.
Снова завтрак.
Я иду в столовую в надежде встретить Кенджи перед нашей очередной тренировкой.
Вчера он сделал вывод насчет моих способностей: он считает, что нечеловеческая сила моих прикосновений – всего лишь внешнее выражение энергии. Кожный контакт – лишь вершина айсберга, а мой истинный дар на самом деле некая всепоглощающая сила, которой пропитана каждая частичка моего тела.
Мои кости, моя кровь, моя кожа.
Я сказала ему, что это интересная теория. Сказала, что всегда рассматривала себя, как безумную версию Венериной мухоловки, и он ответил: - БОЖЕ МОЙ. Да. ДА. Тебе это определенно нравится. Черт побери, да.
Достаточно красивая, чтобы заманить свою жертву, сказал он.
Достаточно сильная, чтобы подавить и обезвредить ее.
Достаточно ядовитая, чтобы, соприкоснувшись, переварить плоть жертвы.
- Ты перевариваешь свою добычу, - смеясь, сказал он, как будто это жутко забавно, как будто сравнивать девушку с плотоядным растением – это комплимент. А то и похвала. - Согласись? Ты же сказала, что, когда касаешься людей, будто бы забираешь их энергию, да? Ты чувствуешь себя сильнее после этого?
Я не ответила.
- Короче, ты точь-в-точь Венерина мухоловка. Ты очаровываешь их. Притягиваешь. Съедаешь.
Я не ответила.
- Хммм, - сказал он. - Ты как супер-секси, супер-страшное растение.
Я закрыла глаза. Прикрыла в ужасе рот.
- Почему это так неправильно? – Кенджи наклонился, ловя мой взгляд. Потянул за прядь волос, заставляя меня поднять голову. - Почему это должно быть так ужасно? Почему ты не замечаешь, насколько это удивительно? - он покачал головой. – Знаешь, ты упускаешь такой шанс. Просто обладать этим даром, это уже так здорово!
Обладать им.
Да.
Как легко будет просто подавить окружающий меня мир. Высосать его жизненные силы и оставить валяться мертвым только потому, что кто-то говорит: ты должна. Потому что кто-то указывает пальцем и говорит: «Это плохие парни. Вон там, которые». Убей, говорят они. Убей, потому что ты доверяешь нам. Убей, потому что ты в правильной команде. Убей, потому что они плохие, а мы хорошие. Убей, потому что мы приказываем. Некоторые люди такие глупые, они всерьез думают, что добро и зло разделяют толстые неоновые нити. Раскидал все по признакам и иди спать с чистой совестью. Все нормально.
Нормально убить человека, потому что кто-то посчитал его недостойным жить.
Я хочу крикнуть: кто ты, черт возьми, такой, чтобы решать, кому жить, а кому умереть. Кто ты такой, чтобы решать, кого убить. Кто ты такой, чтобы приказывать мне, чьего отца я должна уничтожить, чьего ребенка я должна сделать сиротой. Чью мать оставить без сына, а брата лишить сестры, чью бабушку заставить остаток жизни стенать по утрам из-за того, что ее внука похоронили раньше нее.
Я хочу сказать: что ты о себе возомнил, если говоришь мне, что это удивительно – иметь возможность убить живое существо, что это интересно – заманить в ловушку другую душу, что это справедливо – выбирать жертву просто потому, что я могу убивать без оружия.
Я хочу наговорить всякие гадости, злые и скверные слова, хочу разразиться ругательствами и убежать далеко-далеко. Я хочу раствориться за горизонтом и столкнуть себя с обрыва, если это даст мне хотя бы видимость свободы. Но я не знаю, куда идти. Мне больше некуда идти.
И еще я чувствую себя ответственной.
Гнев иссушает меня капля за каплей, и скоро не останется ничего, кроме неукротимой боли. Я смотрю на этот мир и удивляюсь, во что он превратился, что стало с людьми; я думаю о надежде, о разных возможностях и вероятностях. Я думаю о наполовину полных стаканах и очках, в которых можно четко увидеть мир. Я думаю о жертвах и компромиссе. Я думаю о том, что случится, если люди опустят руки и перестанут сопротивляться злу.
А вдруг они все здесь правы?
Вдруг пришло время бороться?
И будет ли оправдание убийству, если его назовут средством для достижения цели? Тут я вспоминаю о Кенджи и о том, что он сказал. Интересно, посчитал бы он удивительным, если бы я решила сделать его своей добычей?
Предполагаю, что нет.
Глава 26
Кенджи уже ждет меня.
Он сидит за столом вместе с Уинстоном и Бренданом, и я опускаюсь на свое место, рассеянно кивая и бегая глазами по сторонам.
- Его здесь нет, - говорит Кенджи, запихивая полную ложку еды в рот.
- Что? - какая очаровательная вилка, и эта ложка, и этот стол. - Что ты...
- Не здесь, - повторяет он с набитым ртом.
Уинстон откашливается, чешет затылок. Брендан перемещается ближе ко мне.
- Э-э, я… гм, - я окидываю взглядом троих парней, сидящих за столом, и шею заливает краска. Мне хочется спросить Кенджи, где Адам, почему его нет в столовой, как у него дела, все ли с ним в порядке, хорошо ли он ест. Хочется задать миллион вопросов, но я не должна спрашивать – очевидно же, что ни один из них не горит желанием обсуждать щекотливые подробности моей личной жизни. Я не хочу быть грустной, вызывающей жалость девочкой, и видеть неловкое сочувствие в их глазах.
В общем, я усаживаюсь и прочищаю горло.
- Что там с патрулями? - спрашиваю Уинстона. – Ситуация ухудшается?
Уинстон, не дожевав, удивленно вскидывает глаза. Затем спешно проглатывает еду, кашляет раз, другой. Делает глоток крепкого кофе и нервно наклоняется вперед. – Ситуация становится все более странной.
- Серьезно?
- Да, помните, я сказал вам, что Уорнер появляется каждую ночь?
Уорнер. Я не могу выбросить из головы его веселое смеющееся выражение лица.
Мы киваем.
- Ну, вот, - он откидывается на спинку стула и поднимает руки. – А вчера вечером? Ничего!
- Ничего? - брови Брендана ползут вверх. – Что значит, ничего?
- Это значит, что там никого не было, - Уинстон пожимает плечами. – Ни Уорнера, ни одного из его солдат. Позавчера было, – окидывает нас взглядом, – пятьдесят, может, семьдесят пять солдат. Вчера – ноль.
- Ты доложил об этом Каслу? – Кенджи забыл про еду, он сосредоточено смотрит на Уинстона и выглядит слишком серьезно. Я начинаю волноваться.
- Да, - кивает Уинстон, делая еще один глоток кофе. - Я сдал отчет около часа назад.
- Ты что, еще даже спать не ложился? – удивленно спрашиваю я.
- Я спал вчера, - говорит он, неопределенно махая рукой. - Или позавчера. Не помню. Боже, этот кофе отвратителен.
- Что ж, возможно, тебе не стоит его пить? - Брендан пытается выхватить чашку у Уинстона.
Уинстон шлепает приятеля по руке, бросая на него мрачный взгляд. - Не у каждого из нас по венам бежит ток. Я не долбаная электростанция, в отличие от тебя.
- Я сделал это всего раз…
- Дважды!
- …и ситуация была чрезвычайная, - робко оправдывается Брендан.
- О чем это вы говорите? - интересуюсь я.
- Этот парень, - Кенджи тычет пальцем в Брендана, - может в буквальном смысле заряжать свое тело, и ему не нужно спать. Улетная способность.
- Это не справедливо, - бормочет Уинстон, разрывая пополам кусок хлеба.
Я поворачиваюсь к Брендану с открытым ртом. - Не может быть.
Он кивает. Пожимает плечами. - Я сделал это всего один раз.
- Два раза! - повторяет Уинстон. - Долбаный недоносок. Он и так получил слишком много энергии, - блин, она есть у всех нас, - но все же только ему досталась перезаряжаемая батарея.
- Я не недоносок, - Брендан брызгает слюной и глядит на меня с наливающимися румянцем щеками. – Он… это не то, что… ты чокнутый, - заканчивает он, впиваясь взглядом в Уинстона.
- Ага, - кивает Уинстон, снова набив рот едой. - Я чокнутый. Я злой, - он глотает. - И я капризный, как черт, потому что устал и голоден. Мне нужно больше кофе.
Он отталкивается от стола. Встает. – Пойду, возьму себе еще кофе.
- Кажется, ты сказал, что у него отвратительный вкус.
Он меряет меня взглядом. - Да, но я очень расстроенный человек с очень низкими требованиями.
- Это точно, - отвечает Брендан.
- Заткнись, недоносок.
- Тебе можно только одну чашку, - напоминает Кенджи, встречаясь глазами с Уинстоном.
- Не волнуйся, я всегда говорю, что беру для тебя, - отвечает он и важно удаляется.
Кенджи трясётся от смеха.
Брендан бормочет «я не недоносок» и со злостью протыкает еду вилкой.
- Сколько тебе лет? – с любопытством спрашиваю я. Яркий блондин с голубыми глазами совсем не кажется реальным. Он выглядит как человек, который никогда не стареет, который навсегда останется в этом эфемерном виде.
- Двадцать четыре, - отвечает он, благодарный за возможность высказаться. – Если честно, только что исполнилось двадцать четыре. На прошлой неделе.
- О, ничего себе, - я удивлена. На вид ему не дашь и восемнадцати. Интересно, каково это отпраздновать свой день рождения в Омега Поинт. - Ну, с днем рождения, - улыбаюсь я ему. – Желаю хорошего года и... - я стараюсь придумать еще что-нибудь приятное, - и много счастливых дней.
Повеселев, он, не отрываясь, смотрит мне прямо в глаза. Усмехается. – Спасибо, - улыбается еще шире. - Большое спасибо.
И по-прежнему не отводит взгляд.
Мое лицо заливается краской.
Я изо всех сил пытаюсь понять, почему он так улыбается мне, почему не перестает улыбаться, даже когда, наконец, отводит взгляд. Почему Кенджи продолжает глядеть на меня, как будто еле сдерживает смех. Я нервничаю, чувствую себя очень неловко и ищу, что сказать.
- Итак, чем мы займемся сегодня? – спрашиваю я Кенджи, надеясь, что мой голос звучит нейтрально, обыденно.
Кенджи опустошает стакан воды. Вытирает губы. – Сегодня, я собираюсь научить тебя стрелять.
- Из пистолета?
- Ага, - он берет свой поднос, прихватывает заодно и мой. - Жди здесь, схожу, уберу за нами. - Он делает шаг, потом останавливается, оборачивается, смотрит на Брендана и говорит: - Не бери в голову, братан.
Брендан, смутившись, поднимает голову. - Что?
- Этого не случится.
- Чег...
Кенджи сверлит его взглядом, подняв брови.
Рот Брендона закрывается, щеки снова краснеют. - Я знаю.
- Угу, - Кенджи трясет головой и уходит.
Брендан внезапно тоже срывается по делам.
Глава 27
- Джульетта? Джульетта!
- Пожалуйста, проснись...
Я сажусь, тяжело дыша, сердце неистово колотится, глаза быстро моргают, пытаясь сфокусироваться. Я моргаю, моргаю, моргаю. - Что такое? Что происходит?
- Там Кенджи, - говорит Соня.
- Он говорит, что ты нужна ему, - добавляет Сара, - что-то случилось...
Я так быстро выпрыгиваю из кровати, что тащу за собой одеяла. Шарю руками в темноте, отыскивая свой костюм – я сплю в пижаме, которую мне одолжила Сара – и пытаюсь не паниковать. - Вы не знаете, что случилось? - спрашиваю я. - Вы не знаете... он рассказал вам что-нибудь...
Соня сует мне в руки костюм: - Нет, он просто сказал, что это срочно, что что-то случилось и мы немедленно должны разбудить тебя.
- Ладно. Я уверена, все будет в порядке, - отвечаю я, хотя даже не понимаю, зачем я это говорю и зачем вообще вселять в них какое-то спокойствие. Мне бы хотелось включить свет, но все лампы подведены к одному выключателю. Так они экономят энергию, и благодаря этому способу, им удается поддерживать здесь видимость дня и ночи, - свет вкючают только в определенные часы.
Мне, наконец, удается натянуть свой костюм, я уже застегиваю его по дороге к двери, когда слышу, как Сара окликает меня. Она держит мою обувь.
- Спасибо тебе... спасибо вам обеим, - говорю я.
Они несколько раз кивают.
Я рывком натягиваю ботинки и выбегаю за дверь.
И налетаю на что-то твердое.
Что-то человеческое. Мужское.
Я слышу резкий вдох, чувствую сильные руки на своем теле, чувствую кровь, забурлившую в моих жилах. - Адам, - у меня перехватывает дыхание.
Он не отпускает меня. Я слышу, как бьется его сердце - быстро, сильно и громко, в тишине, окружающей нас, и он кажется слишком неподвижным, слишком напряженным, словно пытается сохранить хоть какой-то контроль над своим телом.
- Привет, - шепчет он, но так, будто задыхается.
Мое сердце разрывается.
- Адам, я...
- Я не могу отпустить, - говорить он, и я чувствую, как дрожат его руки, едва заметно, как будто сама попытка удержать их на одном месте отнимает у него слишком много сил. - Не могу отпустить тебя. Я пытаюсь, но...
- Ну, разве не здорово в таком случае, что я здесь, а? - Кенджи выдергивает меня из рук Адама и глубоко, неровно вздыхает. – Господи, вы закончили, ребята? Нам нужно идти.
- Что... что происходит? – заикаюсь я, пытаясь скрыть смущение. Мне бы очень сильно хотелось, чтобы Кенджи не оказывался каждый раз рядом, посреди самых уязвимых моментов. Мне бы хотелось, чтобы он видел меня сильной и уверенной в себе. А затем я удивляюсь, когда это меня начало волновать мнение Кенджи обо мне. - Все в порядке?
- Понятия не имею, - произносит Кенджи, продвигаясь по темным коридорам. Должно быть, он выучил эти тоннели наизусть, потому что лично я ничего не вижу. Приходится практически бежать, чтобы поспевать за ним.
- Но, - продолжает он, - я полагаю, что случилось что-то действительно серьезное. Касл пятнадцать минут назад прислал мне сообщение... сказал, чтобы я, ты и Кент пришли в его кабинет как можно скорее. Вот именно это я и делаю.
- Но... сейчас? Посреди ночи?
- Серьезные происшествия не подстраиваются под твой график, принцесса.
Я решаю замолчать.
Мы следуем за Кенджи до двери, одиноко расположившейся в конце узкого тоннеля.
Он стучит два раза, останавливается. Затем три раза и еще один раз.
Интересно, нужно ли мне запомнить этот код.
Дверь со скрипом открывается, и Касл приветственно машет рукой.
- Закройте за собой, пожалуйста, - просит он со своего места. Мне приходится несколько раз моргнуть, привыкая к свету. На столе Касла стоит обычная настольная лампа, мощности которой хватает, чтобы осветить небольшое помещение. Я пользуюсь моментом и осматриваюсь кругом.
Кабинет Касла представляет собой обычную комнату с несколькими книжными шкафами и простым столом в качестве рабочего места. Каждый предмет сделан из переработанного металла. Стол выглядит так, будто раньше он был деталью пикапа.
По всему полу разложены стопки книг и бумаг, диаграммы, механизмы и компьютерные детали свалены кучами в книжных шкафах, тысячи проводов и электрических частей торчат из металлических корпусов; должно быть, они повреждены либо сломаны, либо являются частью проекта, над которым работает Касл.
Другими словами, его кабинет – царство беспорядка.
Это совсем не то, что я ожидала от такого невероятно собранного человека.
- Присаживайтесь, - предлагает Касл. Я оглядываюсь вокруг в поисках стульев, но обнаруживаю лишь два перевернутых мусорных бака и табурет. - Я присоединюсь к вам через минуту.
Мы киваем. Сидим. Ждем. Осматриваемся.
Только теперь я начинаю осознавать, почему Касла не волнует беспорядок в его кабинете.
Он, кажется, по уши увлечен каким-то процессом, но я не вижу, чем именно, да это и не важно. Я очень внимательно наблюдаю за тем, как он работает. Его руки поднимаются и опускаются, двигаются туда-сюда, и все, что ему нужно, просто притягивается к нему. Конкретный клочок бумаги? Блокнот? Часы, погребенные под стопкой книг вдалеке от стола? Он находит взглядом карандаш и поднимает руку, чтобы поймать его. Он ищет какие-то заметки и поднимает пальцы, чтобы найти их.
Ему не нужен порядок. У него есть своя собственная система.
Невероятно.
Наконец, он поднимает голову. Откладывает карандаш. Кивает. Еще раз кивает. - Хорошо. Хорошо, вы все здесь.
- Да, сэр, - говорит Кенджи. - Вы сказали, что вам нужно поговорить с нами.
- Действительно, - Касл складывает руки на столе. – Действительно, - коротко вздыхает.
- Верховный главнокомандующий, - говорит он, - прибыл в штаб-квартиру Сектора 45.
Кенджи чертыхается.
Адам застывает.
Я прихожу в замешательство. – Что это за верховный главнокомандующий?
Взгляд Касла останавливается на мне. - Отец Уорнера, - прищурившись, он изучает меня. - Ты не знала, что отец Уорнера является верховным главнокомандующим Восстановления?
- Эм, - я сбиваюсь с дыхания, не в силах представить того монстра, которым, должно быть, является отец Уорнера. - Я... да... я знала об этом, - отвечаю я. - Просто не знала, какое у него звание.
- Да, - говорит Касл. - В мире есть всего шестеро верховных главнокомандующих, по одному на каждый из шести округов: Северная Америка, Южная Америка, Европа, Азия, Африка и Океания.
- Каждый округ поделен на 555 секторов, и в общей сложности – 3330 секторов по всему миру. Отец Уорнера не только возглавляет командование на этом континенте, он еще является одним из основателей Восстановления, и самой большой для нас, в настоящее время, угрозой.
- Но я думала, что было 3333 сектора, - говорю я Каслу, - а не 3330. Я неправильно запомнила?
- Остальные три – это столицы, - объясняет Кенджи. - Мы уверены в том, что одна из них находится где-то в Северной Америке, но никто не знает точно, где именно. Так что, да, - добавляет он. - Ты права. У Восстановления есть какая-то сумасшедшая одержимость точными числами. 3333 сектора всего и 555 на каждый округ. Всем достается одинаковое количество, независимо от размеров. Они думают, это показатель того, что все поделено поровну, но это просто чушь.
- Вау, - каждый день я поражаюсь тому, сколь многого я еще не знаю. Я смотрю на Касла. - Так из-за этого весь сыр-бор? Из-за того, что папаша Уорнера здесь, а не в одной из столиц?
Касл кивает. - Да, он... - он колеблется. Прочищает горло. - Что ж. Думаю, стоит рассказать с самого начала. Крайне важно, чтобы вы были в курсе всех деталей.
- Мы слушаем, - говорит Кенджи, выпрямляясь. В его глазах мелькает настороженность, мышцы напряжены и готовы к действиям. - Продолжайте.
- Судя по всему, - говорит Касл, - он находится в городе уже некоторое время... прибыл пару недель назад, без лишнего шума, приняв меры предосторожности. Видимо, до него дошли слухи о том, что за последнее время натворил его сын, и не пришел от этого в восторг. Он... - Касл делает глубокий, ровный вдох. - Его... особенно разозлило то, что случилось с вами, мисс Феррарс.
- Со мной? - сердце неистово бьется. Сердце неистово бьется. Сердце неистово бьется.
- Да, - говорит Касл. – Наши источники сообщают о том, что он пришел в бешенство из-за того, что Уорнер позволил вам сбежать. И еще, что в процессе этого он потерял двух своих солдат, - он кивает в сторону Адама и Кенджи.
- Что хуже, теперь среди гражданских лиц ходят слухи о девушке со странной способностью, и у них начинает складываться цельная картина; они скоро поймут, что существует еще одно движение - наше движение, – готовое начать борьбу. Это порождает волнения и неповиновение среди граждан, которые просто жаждут присоединиться к нам.
- Поэтому, - Касл сцепляет руки, - отец Уорнера, вне всяких сомнений, прибыл для того, чтобы возглавить эту войну и подтвердить могущество Восстановления, - он делает паузу и окидывает взглядом каждого из нас. - Другими словами, он приехал, чтобы одновременно наказать и нас, и своего сына.
- Но это не меняет наших планов, верно? - спрашивает Кенджи.
- Не совсем. Мы всегда знали, что сражение неизбежно, но это... меняет все. Теперь, когда отец Уорнера находится здесь, эта война начнется гораздо раньше, чем мы надеялись, - говорит Касл. - И она будет гораздо масштабнее, чем мы ожидали, - он внимательно смотрит на меня. - Мисс Феррарс, боюсь, нам понадобится ваша помощь.
Пораженная, я смотрю на него. - Моя?
- Да.
- Разве вы... вы уже не злитесь на меня?
- Вы же не ребенок, мисс Феррарс. Я не буду винить вас за чрезмерную реакцию. Кенджи утверждает, что ваше поведение в последнее время является результатом незнания, а не злого умысла, и я доверяю его суждениям. Я доверяю его слову. Но я хочу, чтобы вы понимали, мы – команда, и нам необходима ваша сила. Ваша способность, ваша сила – вещь уникальная. Нам понадобится ваша помощь, особенно сейчас, когда вы занимаетесь с Кенджи и уже имеете хоть какое-то представление о том, на что способны. Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы поддержать вас... мы усилим ваш костюм, обеспечим оружием и защитой. И Уинстон... - Касл прерывается, переводит дыхание. - Уинстон, - говорит он уже тише, - только что создал для вас новую пару перчаток, - он всматривается в мое лицо. - Мы хотим, чтобы вы присоединились к нашей команде. И если вы будете сотрудничать со мной, я обещаю, вы увидите результаты.
- Да, конечно, - шепчу я и решительно, серьезно гляжу на него в ответ. - Конечно, я помогу.
- Хорошо, - говорит Касл. - Очень хорошо, - он рассеянно откидывается на спинку стула, устало проводя рукой по лицу. - Спасибо.
- Сэр, - говорит Кенджи. - Ненавижу быть прямолинейным, но не могли бы вы, пожалуйста, поведать мне, что, черт возьми, происходит?
Касл кивает. - Да, - говорит он. - Да, да, конечно. Я... простите меня. Это была тяжелая ночь.
Что случилось? – настойчиво спрашивает Кенджи.
- Он... отправил послание.
- Отец Уорнера? - спрашиваю я. - Отец Уорнера отправил послание? Нам? - я оглядываюсь на Адама и Кенджи. Адам быстро моргает, слегка приоткрыв рот от шока. Кенджи выглядит так, словно собирается упасть в обморок.
Я начинаю паниковать.
- Да, - отвечает Касл. - Отец Уорнера. Он хочет встретиться. Он хочет... поговорить.
Кенджи вскакивает на ноги. Его лицо белее мела. - Нет... сэр... это ловушка... он не будет разговаривать. Вы же понимаете, что он лжет...
- Он взял в заложники четырех наших людей, Кенджи. Боюсь, у нас нет другого выбора.
Глава 28
- Что? - Кенджи обмяк. Его голос охрип от ужаса. - Кто? Как...
- Уинстон и Брендан дежурили сегодня на поверхности, - Касл качает головой. - Я не знаю, что случилось. Должно быть, они угодили в засаду. Они находились слишком далеко, и камеры показали только то, как Эмори и Йен услышали какой-то шум и попытались разобраться, в чем дело. На этом записи обрываются. Эмори и Йен, - добавляет он, - тоже не вернулись.
Кенджи оседает в кресле, закрыв лицо руками. Вдруг он поднимает голову со вспышкой надежды. - Но Уинстон и Брендан... может быть, они смогут выбраться? Они что-нибудь придумают... у них достаточно сил на двоих, чтобы выпутаться.
Касл посылает Кенджи сочувственную улыбку. - Я не знаю, куда их отправили или как с ними обращаются. Если он избил их, или если он уже... - он колеблется, - если он уже пытал их, стрелял в них... если они истекают кровью... то определенно не смогут дать отпор. И даже если они вдвоем могли бы спастись, - говорит он через мгновение, - они не бросят остальных.
Кенджи упирается кулаками в бедра.
- Значит, он хочет поговорить, - впервые за все это время Адам открыл рот.
Касл кивает. - Лили нашла этот рюкзак в том месте, где они исчезли, - он бросает нам небольшой рюкзак, и мы по очереди осматриваем его. Внутри лежат только разбитые очки Уинстона и радиоприемник Брендана, заляпанные кровью.
Я с силой сжимаю руки, пытаясь унять в них дрожь.
Я только-только начала узнавать этих ребят, только познакомилась с Эмори и Йеном. Я училась заводить друзей, чувствовать себя комфортно рядом с людьми Омега Поинт. Совсем недавно я завтракала с Бренданом и Уинстоном. Я смотрю на часы, висящие на стене кабинета. Тридцать одна минута четвертого ночи, в последний раз я видела их около двадцати часов назад.
На прошлой неделе у Брендана был день рождения.
- Уинстон знал, - оказывается, я говорю это вслух. - Он знал, что что-то было не так. Он знал, что это было странно, эти солдаты повсюду...
- Я знаю, - говорит Касл, качая головой. - Я читал и перечитывал все его рапорты, - он зажимает переносицу большим и указательным пальцами. Закрывает глаза. - Я только начал собирать все кусочки воедино. Но оказалось слишком поздно. Я опоздал.
- Что, на ваш взгляд, они планируют? - спрашивает Кенджи. - Есть какие-то предположения?
Касл вздыхает. Убирает руку с лица. - Что ж, теперь мы знаем, почему Уорнер каждую ночь дежурил со своими солдатами... почему он имел возможность покидать базу в течение многих дней.
- Его отец, - говорит Кенджи.
Касл кивает. - Да. Я считаю, верховный главнокомандующий отправлял сына вместо себя. Он хотел, чтобы Уорнер начал настоящую охоту. Он всегда о нас знал и не был глупцом. Он верил слухам о нас, был уверен, что мы находимся где-то неподалеку. Но мы никогда не были для него угрозой. До настоящего времени, - говорит он. - Потому что сейчас, когда о нас заговорили гражданские лица, нарушился баланс силы. Люди оживляются... они ищут надежду в лице нашего сопротивления. Но сейчас Восстановление не может этого допустить.
- Как бы там ни было, - продолжает он, - очевидно, что они не смогли найти вход в Омега Поинт и решили взять заложников, надеясь спровоцировать нас и заставить выйти к ним. - Касл достает листок бумаги из стопки и показывает нам. Это записка. - Но есть условия. Верховный главнокомандующий дал нам весьма специфичные указания о том, как действовать дальше.
- И? - Кенджи посуровел и напрягся.
- Вы пойдете втроем. Только вы.
Вот, черт!
- Что? - Адам потрясенно смотрит на Касла. - Почему мы?
- Он не просил встречи со мной, - говорит Касл. - Во мне он не заинтересован.
- И вы просто так согласитесь на это? - спрашивает Адам. - Просто бросите нас в пасть льва?
Касл наклоняется вперед. – Конечно же, нет.
- У вас есть план? - спрашиваю я.
- Верховный главнокомандующий хочет встретиться с вами завтра ровно в полдень – точнее, уже сегодня – в условленном месте на нейтральной территории. Все подробности в записке, - он делает глубокий вдох. - И, несмотря на то, что он хочет именно этого, я считаю, нам стоит пойти всем вместе. Ведь именно для этого, в конечном счете, мы и тренировались. Я уверен в его плохих намерениях и крайне сомневаюсь в том, что он приглашает вас поболтать за чашечкой чая. Поэтому нам следует быть готовыми к отражению массивной атаки. Думаю, его люди будут вооружены и готовы к сражению, и я готов повести в бой своих людей.
- Так мы будем наживкой? - спрашивает Кенджи, хмуря брови. – Пойдем для отвода глаз и даже не будем принимать участия в сражении?
- Кенджи...
- Чушь собачья, - говорит Адам, и я удивлена такому проявлению чувств от него. - Должен быть другой способ. Нам не обязательно играть по его правилам. Нужно использовать эту возможность для того, чтобы напасть на них из засады или... я не знаю... устроить диверсию или как-то отвлечь их, чтобы мы могли нанести удар первыми! В смысле, черт, неужели никто не умеет превращаться в пламя или типа того? Неужели у нас нет никого, кто мог бы сделать что-то настолько сумасшедшее, чтобы разметать все вокруг и дать нам преимущество?
Касл поворачивается в мою сторону.
Адам выглядит так, словно готов ударить Касла по лицу. - Вы что, лишились рассудка...
- Тогда – нет, - отвечает Касл. - У нас больше нет никого, кто мог бы сделать что-то столь... поразительное.
- Думаете, это забавно? - взрывается Адам.
- Нам сейчас не до развлечений, мистер Кент. И ваш гнев никак не помогает нашей ситуации. Вы можете не участвовать, если не хотите, но я – со всем уважением – попрошу мисс Феррарс помочь нам в этом деле. Она – единственная, кого верховный главнокомандующий действительно желает видеть. Отправить вас двоих с ней было уже моей идеей.
- Что?
Мы все ошарашены.
- Почему меня?
- Мне бы очень хотелось ответить вам, - говорит мне Касл. - Очень хотелось бы знать больше. Но сейчас я могу использовать только ту информацию, которая у меня имеется, и пока что я понял лишь то, что Уорнер совершил грубую ошибку, которую необходимо исправить. Каким-то образом вам удалось оказаться в центре заварушки.
- Отец Уорнера, - после паузы продолжает он, - очень ясно дал понять, что хочет обменять вас на наших заложников. Он сказал, что, если вы не прибудете к условленному времени, то наших людей убьют. И у меня нет никаких оснований не доверять его слову. Убийство невинных людей для него – вещь естественная.
- И вы собирались просто позволить ей пойти туда! - Адам вскакивает на ноги, опрокидывая корзину с мусором. - И даже не намеревались ничего рассказать? Собирались позволить нам думать, что она не является мишенью? Да вы безумец!
Касл потирает лоб. Делает несколько вдохов, чтобы успокоиться. - Нет, - говорит он сдержанным голосом. - Я не собирался позволять ей идти одной куда бы то ни было. Я говорю о том, что мы все будем сражаться вместе, но вы двое пойдете с мисс Феррарс. Вы уже работали в команде, и у вас с Кенджи есть военная подготовка. Вы знакомы с правилами, методами, стратегией, которыми они могут воспользоваться. Вы обеспечите ей безопасность и можете стать элементом неожиданности, - тогда у нас будет преимущество в этой ситуации. Если он так сильно жаждет заполучить ее, то ему придется сильно постараться, чтобы управиться с вами тремя...
- Или же... ну, я не знаю, - говорит Кенджи, имитируя беспечность, - может быть, он просто выстрелит нам обоим в голову и заберет Джульетту, пока мы будем слишком заняты смертью, чтобы остановить его.
- Все нормально, - говорю я. - Я сделаю это. Я пойду.
- Что? - Адам смотрит на меня круглыми от ужаса глазами. - Джульетта... нет...
- Да, может, тебе стоит все обдумать хотя быть секунду, - чуть нервно перебивает Кенджи.
- Вам не обязательно идти со мной, если не хотите, - говорю я им. - Но я пойду.
Касл улыбается, на его лице отчетливо написано облегчение.
- Ведь мы пришли сюда для этого, верно? - я гляжу на остальных. - Мы хотели дать отпор. Так это наш шанс.
Касл сияет, его глаза светятся чем-то, что напоминает гордость. - Мы будем охранять каждый ваш шаг, мисс Феррарс. Можете рассчитывать на нас.
Я киваю.
И осознаю, что, возможно, именно это мне суждено сделать. Может быть, я здесь именно по этой причине.
Может быть, я просто должна умереть.
Глава 29
Утро в туманной дымке.
Сколько всего нужно сделать, ко многому подготовиться, и сколько людей сейчас готовятся к операции. Но я знаю, что, в конечном итоге, это моя битва; у меня осталось незаконченное дело, с которым необходимо разобраться. Я знаю, что эта встреча не имеет никакого отношения к верховному главнокомандующему. У него нет никаких причин так сильно обо мне волноваться. Я никогда даже не встречалась с этим человеком; для него я не более, чем расходный материал.
Это ход Уорнера.
Именно Уорнер попросил о встрече со мной. Это имеет отношение к нему и только к нему; это дымовой сигнал, говорящий о том, что он все еще хочет меня и что он еще не сдался. И я должна встретиться с ним лицом к лицу.
Мне только интересно, как ему удалось использовать отца в своих целях.
Полагаю, в скором времени я узнаю это.
Кто-то окликает меня.
Я останавливаюсь.
Оборачиваюсь.
Джеймс.
Он догоняет меня на выходе из столовой. Какие светлые у него волосы, какие голубые глаза, совсем как у его старшего брата. Но я так соскучилась по нему, и это не имеет никакого отношения к тому, как сильно он напоминает мне Адама.
Джеймс – особенный ребенок. Очень сообразительный. Он относится к тому типу десятилетних детей, которых все время недооценивают. И он просит меня поговорить с ним, указывая на один из множества коридоров.
Я киваю. Следую за ним в пустой тоннель.
Он останавливается и на мгновение отворачивается. Ему как будто неловко. Я удивлена, что он вообще захотел со мной поговорить; за три недели я не сказала ему ни слова. Он начал проводить время с другими детьми Омега Поинт вскоре после того, как мы прибыли, а затем между нами все стало каким-то неловким. Он перестал улыбаться при встрече, перестал махать рукой в столовой. Я все время представляла, что он услышал от других детей слухи обо мне и решил держаться от меня подальше. И вот теперь, после всего, что случилось с Адамом – после нашей публичной сцены в тоннеле – я потрясена тем, что он вообще пожелал заговорить со мной.
Он все еще стоит с опущенной головой, когда шепотом произносит: - Я был очень, очень зол на тебя.
И швы на моем сердце начинают лопаться. Один за другим.
Он поднимает голову. Смотрит на меня так, словно пытается оценить, расстроили меня его слова или нет, закричу я на него или нет за такую откровенность. Не знаю, что он прочел на моем лице, но это, кажется, успокаивает его. Он засовывает руки в карманы. Водит кроссовкой по полу. И говорит: - Ты не рассказывала мне о том, что кого-то убила в прошлом.
Я делаю судорожный вдох и спрашиваю себя, научусь ли когда-нибудь нормально реагировать на подобные заявления. И скажет ли кто-нибудь, кроме Джеймса, такое еще раз. Думаю, нет. Поэтому я просто киваю и говорю.
- Мне очень жаль. Мне следовало сказать те...
- Тогда почему не сказала? - кричит он, шокируя меня. - Почему ты не сказала мне? Почему об этом знали все, кроме меня?
На какое-то время я замираю, я потрясена болью в его голосе, гневом в его глазах. Я даже не подозревала о том, что он считал меня другом, и теперь я осознаю, что следовало бы. У Джеймса было не так много знакомых за его короткую жизнь; Адам – весь его мир. А мы с Кенджи – единственные люди, с которыми он познакомился до Омега Поинт. И для осиротевшего ребенка в подобных обстоятельствах завести новых друзей, должно быть, значит многое. Но я была настолько озабочена своими собственными проблемами, что никогда не задумывалась о том, что Джеймса это может так сильно волновать. Я не осознавала, что мое молчание может показаться ему предательством. Слухи, которые он слышал от других детей, должно быть, ранили его так же сильно, как они ранят меня.
Поэтому я решаю присесть на пол, прямо в тоннеле, и приглашаю его сесть рядом со мной. И говорю ему правду. - Я не хотела, чтобы ты ненавидел меня.
Он буравит взглядом пол и отвечает:
- Я не ненавижу тебя.
- Нет?
Он теребит шнурки кроссовок. Вздыхает. Качает головой. - И мне не понравилось то, что они говорили о тебе, - говорит он, уже тише. - Другие дети. Они говорили, что ты была грубой и противной, а я сказал им, что ты не такая. Я сказал им, что ты была спокойной и милой. И что у тебя красивые волосы. А они сказали, что я врун.
Я с трудом сглатываю, пораженная в самое сердце. - Ты считаешь, что у меня красивые волосы?
- Зачем ты убила его? - спрашивает Джеймс, широко открыв глаза, готовый все понять. - Он пытался навредить тебе? Тебе было страшно?
Я делаю несколько вздохов, прежде чем ответить.
- Помнишь, - говорю я, ощущая дрожь, - что Адам рассказывал тебе обо мне? Что я не могу прикоснуться к человеку, не причинив ему при этом боли?
Джеймс кивает.
- Что ж, именно это и случилось, - говорю я. - Я коснулась его, и он умер.
- Но зачем? - спрашивает он. - Зачем ты дотронулась до него? Ты хотела, чтобы он умер?
Я чувствую, как мое лицо, словно китайская ваза, разбивается на осколки. - Нет, - говорю я ему, качая головой. - Я тогда была маленькой... всего на несколько лет старше тебя. Я не понимала, что делала. Я не знала, что могу убивать людей своим прикосновением. Он упал в продуктовом магазине, а я просто пыталась помочь ему подняться на ноги, - долгое молчание. - Это был несчастный случай.
Джеймс какое-то время молчит, смотрит то на меня, то на свою обувь, то на колени, прижатые к груди. Пялится в пол и, наконец, шепчет. - Прости, что я злился на тебя.
- Прости, что не сказала правду, - шепчу я в ответ.
Он кивает. Чешет кончик носа. Смотрит на меня. - Так мы друзья?
- Ты хочешь дружить со мной? - я усиленно моргаю, пытаясь побороть жжение в глазах. - Ты не боишься меня?
- А ты будешь груба со мной?
- Никогда.
- Тогда зачем мне бояться тебя?
И я смеюсь, в основном, чтобы не расплакаться. Я энергично киваю. - Да, - говорю я ему. - Давай снова будем друзьями.
- Хорошо, - отвечает он и поднимается на ноги. - Потому что мне больше не хочется обедать с другими детьми.
Я поднимаюсь. Отряхиваю от пыли свой костюм. – Давай есть с нами, - предлагаю ему. - Ты всегда можешь сесть за наш столик.
- Хорошо, - кивает он. Снова смотрит на меня. Слегка теребит ухо. - Ты знала, что Адам все время грустит? - он обращает на меня свои голубые глаза.
Я не могу говорить. Не могу произнести ни слова.
- Адам говорит, что он грустит из-за тебя, - Джеймс смотрит на меня, словно ждет, что я опровергну это. - Ты и его поранила случайно? Он находился в медицинском крыле, ты знала об этом? Он болел.
Кажется, я сейчас развалюсь на части, прямо здесь, но по какой-то причине этого не происходит. Я не могу лгать ему. - Да, - говорю я Джеймсу. - Я случайно ранила его, но сейчас... с-сейчас я держусь от него подальше. Поэтому я больше не смогу причинить ему боль.
- Тогда почему он все еще грустит? Если ты больше не ранишь его?
Я качаю головой, сжимаю губы, потому что не хочу плакать и не знаю, что сказать. И Джеймс, кажется, все понимает.
Он обвивает меня руками.
Обнимает за талию, прижимает к себе и умоляет не плакать, потому что он верит мне. Он верит, что это было случайностью. Как и с тем ребенком. А затем он говорит:
- Будь сегодня осторожной, хорошо? И надери кому-нибудь задницу.
Я так ошарашена, что некоторое время пытаюсь сознать, что он не только использовал плохое слово, но еще и впервые прикоснулся ко мне. Я пытаюсь не двигаться так долго, сколько возможно, чтобы между нами не возникло неловкости, но чувствую, что мое сердце по-прежнему валяется в луже где-то на полу.
И именно в этот момент я понимаю: все знают.
Мы с Джеймсом вместе заходим в столовую, и, кажется, на меня теперь смотрят иначе. Их лица при взгляде на меня полны гордости, силы и признания. Никакого страха. Никакой подозрительности. Меня официально признали своей. Я буду бороться вместе с ними, за них, против общего врага.
Я могу прочесть, что написано в их глазах, потому что вспоминаю это чувство.
Надежда.
Это слово, как капля меда, как поле тюльпанов, цветущих весной. Это как свежий дождь, как сказанное шепотом обещание, как безоблачное небо, как безупречный знак препинания в конце предложения.
И это единственная вещь на свете, которая не дает мне пойти ко дну.
Глава 30
- Мы надеялись, что все случится по-другому, - говорит Касл, - но обычно в таких случаях мало что идет по плану.
Адам, Кенджи и я готовимся к сражению. Мы собрались в одном из больших тренировочных залов вместе с пятью ребятами, с которыми я никогда прежде не встречалась. Они отвечают за оружие и охрану. Невероятно, но у каждого человека в Омега Поинт есть работа. Каждый вносит свой вклад. У каждого есть своя задача.
Они все работают сообща.
- Мы по-прежнему не знаем точно, почему или как вы можете делать то, что делаете, мисс Феррарс, но, я надеюсь, что в нужный момент ваша энергия проявит себя. Подобные стрессовые ситуации идеально подходят для того, чтобы спровоцировать проявление наших способностей – на самом деле, семьдесят восемь процентов членов Омега Поинт сообщили о том, что они узнали о своих способностях в условиях критических, крайне рискованных обстоятельств.
Это звучит логично, и я не поддакиваю.
Касл берет что-то у одной женщины в зале – Алия, так, кажется, ее зовут. - И вам не стоит ни о чем переживать, - говорит он. - Мы будем рядом на тот случай, если что-то случится.
Я не указываю на тот факт, что я ни разу не сказала о том, что переживаю. По крайней мере, вслух.
- Это новые перчатки, - говорит Касл, протягивая их мне. - Примерьте.
Эти новые перчатки короче и мягче: он доходят мне до запястья и застегиваются на пуговицу. Кажется, что они плотнее и чуть тяжелее, но они идеально облегают мои пальцы. Я сжимаю руку в кулак. Слегка улыбаюсь. - Они невероятны, - говорю я. - Разве вы не говорили, что их спроектировал Уинстон?
Лицо Касла омрачается. - Да, - говорит он тихо. - Только вчера он закончил работать над ними.
Уинстон.
Он был первым, кого я увидела, когда проснулась в Омега Поинт. Его кривоватый нос, пластиковые очки, песочного цвета волосы и познания в психологии. Его тяга к отвратительному кофе.
Я вспоминаю разбитые очки, которые мы нашли в рюкзаке.
Представить не могу, что с ним случилось.
Алия возвращается с кожаной конструкцией в руках, которая смахивает на упряжь. Женщина просит меня поднять руки и помогает надеть ее; я понимаю, что это наплечная кобура. Плотные кожаные ремни, обвивая плечи, пересекаются в центре спины. Пятьдесят различных тонких, кожаных ремешков покрывают мое туловище от талии до груди, напоминая незаконченное бюстье. Что-то вроде бюстгальтера без чашечек. Алия пристегивает детали друг к другу, а я по-прежнему не понимаю, что на мне надето, и жду какого-нибудь объяснения.
Затем я вижу оружие.
- В записке ничего не говорилось о том, что нужно прийти безоружными, - говорит Касл, когда Алия передает ему два автоматических пистолета, которых я узнаю по форме и размерам. Только вчера я упражнялась с ними в стрельбе.
И получалось это у меня ужасно.
- Не вижу никакой причины оставлять тебя без оружия, - говорит Касл. Он показывает мне кобуры, расположенные по обе стороны от грудной клетки. Затем учит меня, как подготавливать оружие, как вставлять обойму, где держать дополнительные патроны.
Я даже не заикаюсь о том, что понятия не имею, как перезаряжать оружие. Мы с Кенджи ни разу не доходили до этой части во время наших уроков. Он был слишком занят, постоянно напоминая мне о том, чтобы я не размахивала пистолетом, когда задаю вопросы.
- Я надеюсь, что огнестрельное оружие будет применено лишь в крайнем случае, - говорит мне Касл. - Вам достаточно и собственного оружия, поэтому нет необходимости убивать кого бы то ни было. И, на всякий случай, если вдруг решите воспользоваться своим даром для того, чтобы что-то разрушить, я и предлагаю надеть вот это, - он протягивает мне набор предметов, похожих на усовершенствованную версию кастета. - Их разработала Алия.
Я перевожу взгляд с нее на Касла и на неизвестные предметы в его руке. Он прямо-таки сияет. Я благодарю Алию за то, что она потратила время, что-то создавая для меня, и она, краснея, бессвязно бормочет в ответ, словно не может поверить в то, что я разговариваю с ней.
Я сбита с толку.
Я забираю предметы у Касла и рассматриваю их. Нижняя сторона представляет собой четыре концентрических круга, соединенных друг с другом, - они достаточно большие для того, чтобы налезть на мои перчатки, подобно кольцам. Я просовываю пальцы в отверстия и поворачиваю ладонь, изучая верхнюю часть. Она напоминает мини-щит: миллионы бронзовых кусочков охватывают мои костяшки, пальцы, всю заднюю часть ладони. Я сжимаю кулак, и металл двигается вместе с суставами. И это приспособление совсем не такое тяжелое, как кажется.
Я надеваю второй кастет. Сгибаю пальцы. Тянусь к оружию, теперь пристегнутому к телу.
Это легко.
У меня получится.
- Нравится? - спрашивает Касл. Никогда прежде я не видела, чтобы он так широко улыбался.
- Очень, - отвечаю я. - Все идеально. Спасибо.
- Отлично. Я рад. А теперь, - говорит он, - прошу прощения, мне нужно еще кое о чем позаботиться перед уходом. Скоро вернусь, - кивнув мне, он выходит за дверь. Следом за ним помещение покидают все, кроме меня, Кенджи и Адама.
Я оборачиваюсь, чтобы узнать, как дела у парней.
На Кенджи надето что-то вроде гимнастического костюма.
Его угольно-черные волосы и глаза идеально сочетаются с черным нарядом, сидящим на фигуре, как влитой. На первый взгляд, костюм сделан из синтетического волокна, похожего на пластик; он мерцает в флуоресцентном освещении комнаты и кажется слишком жестким для того, чтобы в нем можно было передвигаться. Но затем я вижу, как Кенджи вытягивает руки, покачивается взад-вперед на пятках, и костюм вдруг начинает переливаться и двигаться вместе с ним. Перчаток у него нет, зато есть ботинки и наплечная кобура, точь-в-точь как моя, только выглядит она иначе: простые ремни, перекинутые через плечи, как лямки рюкзака.
И Адам.
Адам просто великолепен в темно-синей футболке с длинным рукавом, опасно облегающей его грудь. Я ничего не могу с собой поделать, рассматриваю детали его одежды и вспоминаю его близость, его объятия.
Он стоит прямо передо мной, а я скучаю по нему так, будто несколько лет не видела. Черные брюки «карго» заправлены в те же самые черные ботинки, которые он носил, когда я впервые встретилась с ним в психиатрической лечебнице. Кожаные, мягкие и блестящие, длиной до середины голени, они сидят на ноге так идеально, что удивительно, почему их не сделали специально для него. Но у Адама нет никакого оружия.
И мне очень любопытно узнать ответ.
- Адам?
Он задирает голову и застывает. Моргает, подняв брови и приоткрыв рот. Его глаза путешествуют по моему телу, задерживаются на переплетающей грудь кобуре, на оружии, прикрепленном в районе талии.
Он ничего не говорит. Проводит рукой по волосам, прижимает ладонь ко лбу и, проговорив что-то о том, что сейчас вернется, выходит из комнаты.
Мне становится плохо.
Кенджи громко прочищает горло, покачивает головой. - Вау. В смысле, ты серьезно что ли пытаешься убить парня?
- Что?
Кенджи смотрит на меня, как на идиотку. - Нельзя же так просто вертеться перед ним «Ой, Адам, посмотри на меня, посмотри, какая я сексуальная в этом новом наряде» и хлопать ресницами...
- Хлопать ресницами? - перебиваю я его. - О чем ты вообще говоришь? Я не хлопаю перед ним ресницами! И это тот же самый костюм, который я ношу каждый день...
Кенджи вздыхает. Пожимает плечами и говорит: - Да? Ну, выглядит это иначе.
- Ты чокнутый.
- Я просто хочу сказать, - оправдывается он, поднимая руки вверх в притворной капитуляции, - что, если бы я был на его месте? И ты была бы моей девушкой? Ты бы расхаживала в таком виде, а я не мог бы дотронуться до тебя? - он отводит взгляд. Снова пожимает плечами. – Короче, я не завидую бедному парню.
- Я не знаю, что делать, - шепчу я. – У меня и в мыслях не было причинять ему боль...
- О, блин. Забудь все, что я сказал, - говорит Кенджи, размахивая руками. - Серьезно. Это вовсе не мое дело, - он бросает на меня взгляд. - И не расценивай это как приглашение к тому, чтобы немедленно начать выкладывать мне свои сокровенные тайны.
Я прищуриваюсь. - Я и не собираюсь рассказывать тебе о своих чувствах.
- Вот и славно. Потому что я не хочу знать.
- Кенджи, у тебя когда-нибудь была девушка?
- Что? - он выглядит обиженным до смерти. - Я что, похож на парня, у которого никогда не было девушки? Ты просто еще не встречалась со мной!
Я закатываю глаза. - Забудь, что я спросила.
- Поверить не могу тому, что ты только что сказала.
- Это же ты вечно ноешь о том, что не хочешь говорить о своих чувствах, - огрызаюсь я.
- Нет, - говорит Кенджи. - Я сказал, что не хочу говорить о твоих чувствах, - он указывает на меня. - О своих я могу говорить безо всяких проблем.
- Хочешь поговорить о своих чувствах?
- Черт, нет.
- Но...
- Нет.
- Отлично, - я отвожу взгляд, дергаю за ремни, обтягивающие спину. - Так что там с твоим костюмом?
- В каком смысле, что с ним? – Кенджи, хмурясь, проводит руками по своей одежде. - Крутой костюм.
Я сдерживаю улыбку. – Я имею в виду, почему ты надел костюм, а Адам - нет?
Он пожимает плечами. - Адаму он не нужен. Костюм требуется лишь немногим из нас – это зависит от того, каким даром мы обладаем. Мне, например, он чертовски облегчает жизнь. Я не всегда его ношу, но если задание намечается серьезное, он реально помогает.
- Например, когда мне необходимо слиться с окружающей обстановкой, - объясняет Кенджи, - гораздо проще сделать это, если на мне надето что-то однотонное, черное. А если на теле будет слишком много слоев одежды и куча ненужных вещей, то мне придется сильнее концентрироваться, чтобы сделать невидимыми все эти детали. В сплошном однотонном костюме я настоящий хамелеон. Кроме того, - добавляет он, играя мышцами на руках, - я выгляжу в нем чертовски сексуально.
Мне приходится собрать все свое самообладание, чтобы не расхохотаться.
- А что насчет Адама? - спрашиваю я. – Разве ему не нужен костюм или, хотя бы, оружие? Это как-то неправильно.
- У меня есть оружие, - произносит Адам, возвращаясь в комнату. Его глаза прикованы к кулакам, которые он сжимает и разжимает, держа перед собой. - Ты его просто не видишь.
Я не могу оторвать от него глаз, не могу перестать пялиться.
- Ха, невидимое оружие? - ухмыляется Кенджи. - Мило. Кажется, такую стадию я не проходил.
Адам смотрит на Кенджи. - На мне сейчас спрятаны девять различных видов оружия. Не желаешь выбрать то, из которого прострелю твою голову? Или мне самому выбрать?
- Это была шутка, Кент. Я просто пошутил...
- Внимание, народ.
Мы разворачиваемся кругом, заслышав голос Касла.
Он внимательно осматривает нас троих. - Все готовы?
Я говорю «Да».
Адам кивает.
Кенджи говорит. - Разделаемся уже с этой фигней.
Касл отвечает: - Все за мной.
Глава 31
10:32 утра. У нас остался ровно час и 28 минут до встречи с верховным главнокомандующим.
Вот наш план:
Касл и все участвующие члены Омега Поинт ушли полчаса назад и заняли свои позиции. Они скрываются в заброшенных зданиях, расположенных вокруг условленного места, указанного в записке. Как только Касл подаст сигнал, они будут готовы начать массированную атаку, - но подаст он его только в том случае, если почувствует, что нам грозит опасность.
Мы с Адамом и Кенджи пойдем пешком.
Кенджи и Адам знакомы с нерегулируемой территорией, так как, будучи солдатами, они обязаны были знать, какие участки находятся под строжайшим запретом. Никто не имеет права ступать на земли нашего прошлого мира. Причудливые аллеи, переулки, старые рестораны и офисные здания превратились в запретную зону.
Кенджи объясняет, что место встречи находится в одном из пригородов, который хорошо ему знаком. Судя по всему, во время службы его несколько раз отправляли туда с поручениями, каждый раз приказывая опускать неподписанные конверты в заброшенный почтовый ящик. Про эти свертки никогда ничего не объясняли, а он не был так глуп, чтобы спрашивать.
Странно, говорит, он, что эти старые дома вообще функционируют, особенно, учитывая то, как строго Восстановление следит за тем, чтобы гражданские лица не предпринимали попыток вернуться. Действительно, большая часть жилых кварталов была уничтожена сразу же после смены власти. Поэтому районы, оставшиеся нетронутыми, - огромная редкость. И все же, вот мы здесь, в соответствии с адресом, написанным в записке убористым подчерком:
1542, СИКАМОР
Встреча с верховным главнокомандующим пройдет внутри здания, бывшего раньше чьим-то домом.
- Так что мы, по-вашему, должны сделать? Просто позвонить в дверной звонок? - Кенджи ведет нас к выходу из Омега Поинт. Я смотрю прямо перед собой в тусклом свете тоннеля, пытаясь не обращать внимание на монстров, грызущих мое нутро.
- Так что вы думаете? - снова спрашивает Кенджи. – Или это чересчур? Может, просто постучимся?
Я пытаюсь засмеяться, но попытка получается, в лучшем случае, неуверенной.
Адам молчит.
- Ладно, ладно, - Кенджи становится серьезным. - Как только выйдем отсюда, вы знаете, что делать. Мы хватаемся за руки, я проецирую на вас свою силу, и делаю нас невидимыми. Держитесь по обе стороны от меня. Ясно?
Я энергично киваю, пытаясь при этом не смотреть на Адама.
Для него и его способностей это будет один из первых тестов; ему придется подавлять свою энергию, пока он будет держаться за Кенджи. Если ему не удастся этого сделать, проекция Кенджи не будет работать на Адаме, и тогда он окажется у всех на виду. В опасности.
- Кент, - говорит Кенджи, - ты ведь понимаешь, чем рискуешь? Если не сможешь сдержаться?
Адам кивает с выражением полной решимости на лице. Он говорит, что тренировался каждый день, работал с Каслом, учась контролировать себя. Уверяет, что с ним все будет в порядке.
И при этом смотрит на меня.
Мои чувства совершают затяжной прыжок.
Я почти не замечаю, как мы приближаемся к поверхности, пока Кенджи жестом не показывает следовать за ним по лестнице. Я поднимаюсь вверх и одновременно прокручиваю в голове план, который мы разрабатывали рано утром.
Добраться до места – самая легкая часть.
А вот действовать внутри будет куда сложнее.
Мы должны сделать вид, что совершаем обмен – заложники, предположительно, будут находиться рядом с верховным главнокомандующим, и я должна проследить за их освобождением.
Меня в обмен на них.
Но правда заключается в том, что мы понятия не имеем, как на самом деле все произойдет. Например, мы не знаем, кто откроет дверь. Мы не знаем, откроет ли вообще кто-нибудь дверь. Мы даже не знаем, встретят нас внутри дома или снаружи. Мы также не знаем, как они отреагируют, увидев Адама и Кенджи, и то самодельное снаряжение, прикрепленное к нашим телам.
Мне не знаем, начнут ли они сразу стрелять.
Эта часть пугает меня. Я не столько переживаю за себя, сколько за Адама и Кенджи. Они – непредвиденный поворот в этом плане. Элемент неожиданности. Они будут либо темными лошадками, которые дадут нам единственное возможное преимущество, либо темными лошадками, которые будут мертвы в ту же минуту, как их заметят. Я уже думаю о том, что это была очень плохая идея.
Я спрашиваю себя, а не ошиблась ли я. Что, если я не справлюсь.
Но уже слишком поздно поворачивать назад.
Глава 32
- Ждите здесь.
Кенджи приказывает нам пригнуться и высовывает голову за дверь. Он уже исчез из поля зрения, слившись с окружающей обстановкой, и разведывает, можно ли выйти на поверхность.
Я слишком нервничаю, чтобы говорить.
Слишком нервничаю, чтобы думать.
Я смогу это сделать, мы сможем это сделать, у нас нет другого выбора, кроме как сделать это – без конца повторяю я.
- Идем, - слышу я над головой голос Кенджи, и мы следуем за ним по оставшемуся пролету лестницы. Мы предпринимаем все необходимые меры предосторожности и пользуемся одним из альтернативных выходов из Омега Поинт – тем, о котором, по словам Касла, знают лишь семь человек.
Мы с Адамом, наконец, выбираемся на поверхность, и я тут же чувствую холод и руку Кенджи, обхватившую меня за талию. Холод, холод, холод. Он режет воздух, и будто маленькие ножи вонзаются в кожу. Я смотрю вниз на свои ноги и не вижу ничего, кроме едва заметного мерцания в том месте, где они должны находиться. Я шевелю пальцами перед лицом.
Ничего.
Осматриваюсь по сторонам.
Ни Адама, ни Кенджи, лишь невидимая рука Кенджи, теперь покоящаяся на моей пояснице.
Сработало. Адаму удалось это сделать. Я испытываю такое облегчение, что хочется запеть.
- Ребята, вы слышите меня? - шепчу я, радуясь, что никто не может увидеть мою улыбку.
- Ага.
- Да, я здесь, - говорит Адам.
- Отличная работа, Кент, - отвечает ему Кенджи. - Я знаю, что для тебя это не легко.
- Все в порядке, - говорит Адам. - Я в порядке. Пойдемте.
- Вперед.
Мы похожи на человеческую цепь.
Мы крепко держимся за руки, Кенджи идет между мной и Адамом и ведет нас по пустырю. Я понятия не имею, где мы находимся, и начинаю осознавать, что я вообще редко когда знаю ответ на этот вопрос. Это мир по-прежнему так чужд мне, так нов. В то время, как планета распадалась на части, я сидела взаперти и ничего не знала.
Чем дальше мы продвигаемся, тем ближе подходим к шоссе и компаундам, до которых осталось не больше мили. Я уже могу различить стальные кубические конструкции.
Кенджи резко останавливается.
Ничего не говорит.
- Почему мы остановились? - спрашиваю я.
Кенджи шикает на меня. - Вы слышите?
- Что?
Адам втягивает воздух. - Черт. Кто-то приближается.
- Танк, - поясняет Кенджи.
- И не один, - добавляет Адам.
- Так чего мы тут стоим...
- Погоди секунду, Джульетта...
А затем я вижу их. Колонна танков, передвигающихся по шоссе. Я насчитываю шесть штук.
Кенджи изрыгает дюжину проклятий себе под нос.
- Что такое? - спрашиваю я. - В чем проблема?
- Была только одна причина, по которой Уорнер приказывал нам выводить более двух танков по одному маршруту, - объясняет Адам.
- Какая...
- Они готовятся к бою.
У меня перехватывает дыхание.
- Он знает, - говорит Кенджи. - Проклятье! Конечно же, он знает. Касл был прав. Ему известно о засаде. Вот, черт.
- Сколько времени, Кенджи?
- У нас в запасе около сорока пяти минут.
- Тогда вперед, - говорю я. - У нас нет времени гадать о том, что может случиться после. Касл готов... он ожидает чего-то вроде этого. С нами все будет в порядке. Но, если мы вовремя не доберемся до этого дома, Уинстон, Брендан и все остальные могут сегодня умереть.
- Мы можем сегодня умереть, - говорит он.
- Да, - отвечаю я, - и это тоже.
И вот мы спешно лавируем по улицам. Стремительно пробираемся через пустошь в сторону некого подобия цивилизации, тогда-то я и замечаю это: остатки до боли знакомого мира. Приземистые квадратные домишки с маленькими квадратными двориками, заросшими буйным сорняком, качающимся на ветру. Увядшая трава хрустит под ногами, замерзшая и неприглядная. Мы отсчитываем дома.
1542, Сикамор.
Должно быть, это он. Его невозможно пропустить.
Это единственный дом на всей улице, который выглядит целиком и полностью обитаемым. Краска свежая, чистая, насыщенного ярко-синего оттенка. Несколько ступенек ведут на крыльцо, где я замечаю два белых плетеных кресла-качалки и огромную кадку, полную нежно-голубых цветов, незнакомых мне. Резиновый преддверный коврик, ветряные колокольчики, свисающие с деревянной балки, глиняные горшки и небольшой совок в углу. Все то, чего у нас никогда больше не будет.
Кто-то здесь живет.
Не могу поверить в это.
Охваченная эмоциями, я тяну Кенджи и Адама прямиком к дому, практически забыв о том, что у нас больше нет права жить в этом старом, прекрасном мире.
Кто-то дергает меня назад.
- Это не тот дом, - говорит мне Кенджи. - Мы перепутали улицу. Вот, блин! Это не та улица... Нужно было зайти двумя улицами ниже...
- Но этот дом... он... в смысле, Кенджи, здесь кто-то живет...
- Никто здесь не живет, - бросает он. - Кто-то, вероятно, привел его в порядок, чтобы сбить нас с толку... держу пари, что этот дом стоит параллельно C4. Скорее всего, это ловушка, придуманная для того, чтобы ловить людей, забредших на нерегулируемые территории. Пойдем, - он снова тянет меня за руку, - нужно торопиться. У нас в запасе всего семь минут!
И, несмотря на то, что мы бежим вперед, я продолжаю оглядываться, в надежде увидеть хоть какие-то признаки жизни, увидеть, что кто-нибудь выйдет проверить почтовый ящик, в надежде увидеть пролетающую птицу.
И может быть, это все мое воображение.
Может быть, я сошла с ума.
Но, клянусь, я только что увидела дрогнувшую занавеску в окне второго этажа.
Глава 33
90 секунд.
Настоящий дом 1542 по улице Сикамор оказывается таким же обветшалым, каким я его и представляла: рассыпающаяся развалина с крышей, стонущей под весом долгих лет забытья.
Адам, Кенджи и я стоим за углом, вне поля зрения, хотя чисто технически мы все равно невидимы. Вокруг нет ни единой души, и весь дом выглядит заброшенным. Я начинаю думать, что все это было лишь изощренной шуткой.
75 секунд.
- Ребята, оставайтесь невидимыми, - говорю я Кенджи и Адаму, пораженная внезапным воодушевлением. - Я хочу, чтобы он думал, что я пришла одна. Вы вступите в игру только в том случае, если что-то пойдет не так, хорошо? Я больше, чем уверена, что в вашем присутствии события начнут разворачиваться слишком быстро.
Какое-то мгновение они оба молчат.
- Черт возьми, а это неплохая идея, - говорит Кенджи. - Мне следовало подумать об этом.
Я не могу сдержать ухмылку. – Ну, все, отпускаю руку.
- Эй... удачи, - неожиданно мягко говорит Кенджи. - Мы будем рядом.
- Джульетта...
Я колеблюсь при звуке голоса Адама.
Он уже собирается что-то сказать, но, видимо, передумывает. Прочищает горло и шепчет: - Обещай, что будешь осторожна.
- Обещаю, - говорю я сквозь ветер, борясь с чувствами. Только не сейчас, я не справлюсь. Я должна сконцентрироваться.
Поэтому я набираю в легкие воздух.
Делаю шаг вперед.
Отпускаю руку.
Десять секунд, и я пытаюсь дышать
девять
и я пытаюсь быть храброй
восемь
но правда в том, что я ужасно боюсь
семь
и я понятия не имею, что ждет меня за этой дверью
шесть
кажется, у меня сейчас случится сердечный приступ
пять
но я не могу повернуть назад
четыре
потому что вот она
три
дверь – прямо передо мной
две
мне всего лишь нужно постучать
одна
но дверь сама распахивается передо мной.
- Отлично, - говорит он мне. - Ты как раз вовремя.
Глава 34
- Серьезно, это приятно, - говорит он. - Приятно осознавать, что молодежь еще ценит такие вещи, как пунктуальность. Всегда расстраиваюсь, когда люди впустую тратят мое время.
Моя голова переполнена пропавшими пуговицами, осколками стекла и огрызками карандашей. Я слишком медленно киваю, моргаю как идиотка, не в силах найти слов в своем рту, потому что они потерялись, или потому что их никогда не существовало, или попросту потому, что я понятия не имею, что сказать.
Не знаю, чего я ожидала.
Может быть, я думала, что он окажется старым, сгорбившимся и подслеповатым. Или у него на одном глазу будет повязка, и он будет передвигаться с помощью трости. Или у него будут гнилые зубы и сморщенная кожа, и выпадающие волосы. Он окажется кентавром, единорогом, старой ведьмой в заостренной шляпе - каким угодно, каким угодно, каким угодно, только не таким. Потому что это невозможно. Все, чего я ожидала, оказалось неверно, абсолютно, невероятно, чудовищно неверно.
Я не могу оторвать глаз от совершенно, поразительно красивого человека.
И он настоящий мужчина.
Лет сорока пяти, высокий и сильный, облаченный в костюм, который сидит на нем настолько идеально, что это почти несправедливо. Густые волосы, гладкие, как скорлупа лесного ореха; четко очерченная линия подбородка, идеально симметричные черты лица, скулы, огрубевшие под действием прожитых лет. Но больше всего внимания привлекают глаза. Его глаза – самое захватывающее зрелище в мире.
Практически аквамариновые.
- Прошу, - говорит он, демонстрируя мне невероятную улыбку. - Проходи.
И вот в этот момент вся ситуация внезапно обрушивается на меня, все вдруг обретает смысл. Его облик; его фигура; его спокойное, размеренное поведение; легкость, с которой я практически забыла о том, что он злодей... этот мужчина.
Он – отец Уорнера.
Я захожу в помещение, похожее на небольшую гостиную. Маленький кофейный столик, окруженный старыми, потрепанными диванчиками. Пожелтевшие и обвисшие от времени обои.
В доме стоит странный, заплесневелый запах, свидетельствующий о том, что потрескавшиеся окна не открывались годами. Ковер под моими ногами травянисто-зеленого цвета, стены украшены панелями из искусственного дерева, в которых я совершенно не вижу смысла. Одним словом, дом безобразен. Кажется нелепым то, что такой потрясающий мужчина может находиться в доме с таким ужасным интерьером.
- Постой-ка, - говорит он, - еще кое-что.
- Чт...
Схватив за горло, он прижимает меня к стене. Его руки надежно укрыты парой кожаных перчаток, он уже готов лишить меня кислорода, задушить до смерти, и я почти уверилась в том, что умираю, уверилась, что именно так и умирают – когда чувствуют себя парализованными, онемевшими.
Я цепляюсь за него, пытаюсь ударить, но моя энергия иссякает, и я сдаюсь. Я расплачиваюсь за собственную глупость, остаточные мысли осуждают меня за то, что я была такой идиоткой, что надеялась прийти сюда и чего-то добиться, а затем я осознаю, что он снимает с меня кобуру, отбирает оружие и рассовывает его по своим карманам.
Он отпускает меня.
Я падаю на пол.
Он предлагает мне присесть.
Я качаю головой, кашляю, несмотря на боль в легких, задыхаюсь в грязном, заплесневелом воздухе, делая странные, жуткие вздохи и всем телом скрючиваясь от боли. Я провела здесь менее двух минут, и он уже превзошел меня. Нужно срочно придумать, что делать и как остаться в живых. Сейчас не время сдерживаться.
Я на мгновение зажмуриваю глаза. Пытаюсь прочистить дыхательные пути, обрести ясность мысли. Когда я, наконец, поднимаю глаза, то замечаю, что он уже сел на один из стульев и смотрит на меня, словно забавляясь.
- Где заложники? – с трудом произношу я.
- С ними все в порядке, - мужчина, имени которого я не знаю, неопределенно машет рукой в воздухе. - С ними все будет в полном порядке. Ты уверена, что не хочешь присесть?
- Что... - я пытаюсь прочистить горло и тут же жалею об этом, не сдержав предательские слезы, обжегшие глаза. - Что вам нужно от меня?
Он подается вперед на своем стуле. Сцепляет руки. - Знаешь, теперь я не совсем уверен.
- Что?
- Ну, ты уже, конечно, поняла, что все это, - он кивает на меня, на комнату, - только для отвода глаз, да?
Он улыбается все той же невероятной улыбкой. - Разумеется, ты поняла, что моей конечной целью было заманить твоих людей на мою территорию? Мои люди ждут одного только слова. Одно мое слово – и они найдут и уничтожат всех твоих друзей, терпеливо ждущих в радиусе полумили.
На меня накатывает ужас.
Он коротко смеется.
- Если вы, юная леди, думаете, что я не осведомлен до мельчайших подробностей о том, что происходит на моей собственной территории, то весьма и весьма заблуждаетесь, - он качает головой. - Я позволил этим безумцам слишком свободно жить среди нас, и это было моей ошибкой. Они создают слишком много проблем, пришло время их устранить.
- Я – одна из этих безумцев, - отвечаю я, пытаясь унять дрожь в голосе. - Зачем надо было приглашать меня сюда, если вы хотите просто убить нас? Почему я? Я ничем не выделяюсь.
- Ты права, - кивает он. Затем поднимается на ноги и засовывает руки в карманы. - Я прибыл сюда с определенной целью: устранить тот беспорядок, который устроил мой сын, и пресечь, наконец, наивные попытки кучки заблуждающихся идиотов. Стереть вас с лица этого жалкого мира. Но потом, - говорит он, посмеиваясь, - когда я только приступил к разработке своих планов, ко мне пришел мой сын и умолял не убивать тебя. Только тебя, - он останавливается. Поднимает глаза. - Он серьезно умолял меня не убивать тебя, - он снова смеется. - Это было настолько же жалко, насколько и удивительно.
- После этого я, конечно же, был просто обязан встретиться с тобой, - говорит он, улыбаясь, смотрит на меня так, как будто очарован. – «Я должен встретиться с девушкой, которой удалось околдовать моего мальчика!», сказал я себе. С девушкой, которой удалось заглушить в нем гордость – чувство собственного достоинства – настолько, чтобы умолять меня о милости.
Пауза.
- Известно ли тебе, - говорит он мне, - когда мой сын в последний раз просил меня о милости? - он наклоняет голову. Ждет ответа.
Я качаю головой.
- Никогда, - он делает вдох. - Никогда. Ни разу за все девятнадцать лет он никогда ни о чем меня не просил. Сложно поверить, не правда ли? - широкая, сверкающая улыбка. - Разумеется, все это моя заслуга. Я прекрасно его воспитал. Научил его быть абсолютно уверенным в себе, сдержанным, свободным от потребностей и желаний, губящих большинство других мужчин. Поэтому слышать эти позорные, умоляющие слова, вылетающие из его рта? - он качает головой. - Естественно, я был заинтригован. Я должен был увидеть тебя воочию. Мне нужно было понять, что такого особенного он увидел в тебе, что могло вызвать такую разительную перемену. Хотя, скажу откровенно, я не ожидал, что ты придешь, - он вынимает одну руку из кармана, жестикулируя ею в процессе монолога. – То есть, я безусловно надеялся на это. Но думал, что ты, по крайней мере, придешь с поддержкой... с некоторым прикрытием. Но вот ты стоишь здесь, одетая в какой-то ужасный спандекс, - он громко смеется, - и совсем одна.
Он изучает меня. - Очень глупо, но храбро. Мне это нравится, я восхищаюсь храбростью.
- Как бы там ни было, я пригласил тебя, чтобы преподать урок своему сыну. У меня было сильное желание убить тебя, - говорит он, важно и неспешно прохаживаясь по комнате. - И я решил сделать это там, где он точно увидит. Война – это хаос, - добавляет он, взмахивая рукой. - Там легко запутаться, кого убили, каким способом, кто кого убил, и так далее, и тому подобное. Мне хотелось, чтобы эта конкретная смерть была такой же ясной и простой, как и послание, которое она будет нести. В конечном счете, это не хорошо для него – питать подобную привязанность. Мой долг, как отца, положить конец этому сумасбродству.
Мне плохо, так плохо, какое ужасное чувство в животе. Этот человек гораздо хуже, чем я могла себе представить.
Когда я заговариваю, мой голос представляет собой лишь тяжелое дыхание, лишь громкий шепот. - Так почему вы просто не убьете меня?
Он колеблется.
- Я не знаю. Я понятия не имел о том, что ты окажешься такой милой. Боюсь, мой сын никогда не упоминал о том, какая ты красивая. А мне всегда так сложно убивать красивое создание, - он вздыхает. - Кроме того, ты удивила меня. Ты пришла вовремя. Одна. Ты всерьез была готова пожертвовать собой ради того, чтобы спасти бесполезных существ, оказавшихся настолько глупыми, что умудрились попасться.
Он делает резкий вдох. - Может быть, мы могли бы оставить тебя. Если ты не окажешься полезной, то, по крайней мере, развлечешь нас.
Он задумчиво наклоняет голову. - Хотя, если бы мы оставили тебя, то, полагаю, тебе пришлось бы вернуться вместе со мной в столицу, потому что я больше не верю в то, что мой сын может сделать что-то должным образом. Я дал ему слишком много шансов.
- Спасибо за предложение, - говорю я ему. - Но я предпочту спрыгнуть со скалы.
Его смех похож на сотню маленьких колокольчиков, счастливый, здоровый и заразительный. – Ох, ты ж, - он улыбается, ослепительно и тепло, и ужасающе искренне, качает головой. Кричит через плечо в сторону другой комнаты – возможно, кухни, не знаю точно: - Сын, подойди сюда, пожалуйста.
И все, о чем я могу думать, это о том, что бывают мгновения, когда ты умираешь, находишься на грани взрыва, погребен на шесть футов под землей, ты ищешь окно, и кто-то выливает горючее на твои волосы и поджигает спичкой твое лицо.
Я чувствую, что мои кости воспламеняются.
Уорнер здесь.
Глава 35
Он появляется в дверном проеме прямо напротив того места, где я сейчас стою, и выглядит в точности, как я запомнила. Золотистые волосы, безупречная кожа, глаза, сверкающие бледным изумрудным оттенком. Изысканно красивое лицо, которое, как я теперь знаю, он унаследовал от своего отца. Тот тип лица, в которое никто больше не верит; линии и ракурсы, простая симметрия, которая практически оскорбляет своей идеальностью. Никто никогда не должен желать себе такого лица. Это лицо – как расплата за все проблемы, опасности, свалившиеся на голову ничего не подозревающему, невинному человеку.
Это перебор.
Это слишком.
Это пугает меня.
Черный, зеленый и золотой – вот его цвета. Черный как смоль костюм, пошитый специально на его худощавую, но мускулистую фигуру, оттеняется белоснежной рубашкой и дополняется простым, черным галстуком, завязанным узлом у горла. Он стоит, прямой как столб, высокий, непоколебимый. Любому другому он показался бы величественным, даже несмотря на перевязанную правую руку. Он из того сорта парней, которого учили только тому, как быть мужчиной, которому приказали стереть само понятие детства из своих жизненных ожиданий. Его губы не смеют улыбаться, его лоб не морщится от беспокойства. Его научили скрывать свои эмоции, прятать свои мысли от мира и не доверять никому и ничему. Брать то, что он хочет, любыми средствами. Я так четко вижу все эти мелочи.
Но я вижу его совсем другим.
Его взгляд слишком тяжелый, глаза слишком глубокие. Выражение его лица переполнено тем, что мне не хочется признавать. Он смотрит на меня так, словно я достигла своей цели, словно я выстрелила ему в сердце и разрушила его, словно я бросила его умирать после того, как он сказал, что любит меня, а я отвергла саму мысль о том, что это вообще возможно.
И я вижу в нем эту перемену. Я вижу, что изменилось.
Он не пытается скрыть от меня свои чувства.
Мои легкие притворяются, что не могут расшириться, они смеются за мой счет, а пальцы дрожат, отчаянно пытаясь сбежать из тюрьмы костей, словно все семнадцать лет ждали возможности вырваться на волю.
Беги – твердят мне пальцы.
Дыши – продолжаю повторять я самой себе.
Уорнер – ребенок. Уорнер – сын. Он всего лишь парень, который имеет ограниченное понимание собственной жизни. Уорнер с отцом, который может преподать ему урок, убив то единственное, ради чего он когда-либо был готов умолять.
Уорнер, как человеческое существо, пугает меня больше, чем что-либо другое.
Верховный главнокомандующий теряет терпение. - Сядь, - приказывает он своему сыну, жестом указывая на диван, на котором он только что сидел.
Уорнер даже слова мне не говорит.
Его глаза прикованы к моему лицу, к моему телу, к ремням на моей груди; его взгляд задерживается на моей шее, на следах, которые, скорее всего, оставил его отец. Я замечаю движение в его горле, вижу, как трудно ему переварить то, что он видит перед собой. Затем он, наконец, отмирает и заходит в гостиную.
Как же сильно он похож на своего отца, думаю я. Его походка, выбор одежды, одержимость гигиеной. И все же нет никаких сомнений в том, что он испытывает отвращение к мужчине, которому так безуспешно пытался не подражать.
- Итак, мне бы хотелось узнать, - говорит верховный главнокомандующий, - как именно тебе удалось сбежать, - он смотрит на меня. – Меня разбирает страшное любопытство, а из моего сына очень трудно вытянуть какие-либо подробности.
Я беспомощно моргаю.
- Расскажи мне, - говорит он. - Как ты сбежала?
Я сбита с толку. - В первый или во второй раз?
- Дважды! Тебе удалось сбежать дважды! – заливисто смеется он, хлопая себя по колену. - Невероятно. Тогда про оба раза. Как тебе удалось сбежать в обоих случаях?
Интересно, зачем он тянет время. Я не понимаю, почему он хочет поговорить, когда столько людей ждут начала войны, и я очень надеюсь на то, что Адам и Кенджи, и Касл, и все остальные снаружи не замерзли до смерти. И, несмотря на то, что у меня нет плана, у меня есть предчувствие. Я чувствую, что наших заложников могут прятать на кухне. Поэтому, придется ему немного подыграть.
Я рассказываю ему о том, что в первый раз я выпрыгнула из окна. А во второй выстрелила в Уорнера.
Верховный главнокомандующий больше не улыбается. - Ты выстрелила в него?
Я бросаю взгляд на Уорнера и вижу, что его глаза все так же прикованы к моему лицу, рот по-прежнему крепко сжат. Я понятия не имею, о чем он думает, и меня вдруг разбирает любопытство, мне хочется спровоцировать его.
- Да, - говорю я, встречаясь взглядом с Уорнером. - Я выстрелила в него. Из его собственного пистолета.
Его челюсть резко напрягается, взгляд опускается вниз к рукам, которые слишком сильно сжимают колени – он выглядит так, будто голыми пальцами вытащил пулю из своего тела.
Верховный главнокомандующий проводит рукой по волосам, потирает подбородок. Я замечаю, что впервые с того момента, как я пришла, он выглядит нерешительным. У меня в голове вертится вопрос: как он мог не знать о том, каким образом я сбежала?
Интересно, что Уорнер мог сказать ему о своем пулевом ранении.
- Как вас зовут? - спрашиваю я, не успевая остановить себя и ловя слова именно в тот момент, когда уже слишком поздно. Мне не следует задавать глупых вопросов, но я ненавижу, что приходится называть его «верховным главнокомандующим», будто он какая-то неприкасаемая фигура.
Отец Уорнера смотрит на меня. - Как меня зовут?
Я киваю.
- Ты можешь называть меня верховный главнокомандующий Андерсон, - говорит он, по-прежнему сбитый с толку. – А какое это имеет значение?
- Андерсон? Но я думала, что ваша фамилия Уорнер, - я надеялась, что он назовет какое-нибудь имя, чтобы я могла различать его и того Уорнера, к которому я слишком привыкла.
Андерсон тяжело вздыхает, бросая на своего сына взгляд, полный отвращения. - Определенно, нет, - говорит он мне. - Мой сын думал, что будет хорошей идей взять фамилию своей матери, подобные глупости совершенно в его стиле. Эту ошибку, - говорит он так, будто делает официальное заявление, - он совершает постоянно, раз за разом – он позволяет своим эмоциям затмевать чувство долга; какое жалкое зрелище, - говорит он, плюясь в сторону Уорнера.
- Поэтому, как бы сильно мне не хотелось позволить тебе жить, дорогуша, боюсь, что ты – слишком большой соблазн в его жизни. Я не могу позволить ему защищать человека, который пытался его убить, - он качает головой. - Поверить не могу, что мне вообще приходится вести эту беседу. Позор на мою голову.
Андерсон засовывает руку в карман, достает пистолет и целится мне в лоб.
Затем передумывает.
- Я устал вечно прибирать за тобой, - резко говорит он Уорнеру, хватая его за руку и стаскивая с дивана. Он подталкивает сына в мою сторону, вкладывая пистолет в его здоровую руку.
- Застрели ее, - говорит он. - Застрели ее немедленно.
Глава 36
Взгляд Уорнера прикован к моему лицу.
Эмоции переполняют его глаза, и я больше не уверена в том, что вообще его знаю. Я не уверена, что понимаю его, не уверена в том, что он собирается сделать, когда сильной, твердой рукой поднимает пистолет и направляет его в мое лицо.
- Пошевеливайся, - говорит Андерсон. - Чем быстрее ты сделаешь это, тем быстрее сможешь двигаться дальше. А теперь кончай с этим...
Но Уорнер качает головой. Оборачивается.
Направляет пистолет на своего отца.
Я буквально задыхаюсь.
Андерсон выглядит скучающим, сердитым, раздраженным. Нетерпеливо проведя рукой по лицу, он достает из кармана еще один – снова мой – пистолет. Поверить не могу.
Отец и сын, оба угрожают убить друг друга.
- Направь пистолет в нужном направлении, Аарон. Это смешно.
Аарон.
Я чуть не расхохоталась посреди этого безумия.
Имя Уорнера – Аарон.
- Я не заинтересован в том, чтобы убивать ее, - отвечает Уорнер, Аарон, он своему отцу.
- Прекрасно, - Андерсон снова целится в мою голову. - Тогда это сделаю я.
- Выстрелишь в нее, - предупреждает Уорнер, - и я пущу тебе пулю в голову.
Смертельный треугольник. Уорнер целится в отца, его отец целится в меня. И только у меня нет оружия, и я ума не приложу, что делать.
Если я шевельнусь – я труп. Если ничего не предприму – я труп.
Андерсон улыбается.
- Очаровательно, - говорит он. На его лице играет легкая, ленивая усмешка, хватка на пистолете обманчиво непринужденная. – Что это? Она заставляет тебя чувствовать себя храбрым, мой мальчик? - пауза. - Она заставляет тебя чувствовать себя сильным?
Уорнер молчит.
- Из-за нее тебе хочется стать хорошим? - короткий смешок. - Она забила твою голову мечтами о будущем? - громкий смех.
- Ты лишился рассудка, - говорит он, - из-за глупой трусливой девчонки, которая не может защитить себя, даже когда на ее лицо направлено дуло пистолета. И в эту, - он указывает пистолетом в моем направлении, - маленькую, глупенькую девчонку ты имел наглость влюбиться, - он коротко, тяжело вздыхает. - Не знаю даже, чему я удивляюсь.
Дыхание чуть напрягается. Хватка на оружии чуть усиливается. Это единственные признаки того, что на Уорнера слова его отца оказали какое-то воздействие.
- Сколько раз, - спрашивает Андерсон, - ты грозился убить меня? Сколько раз я просыпался посреди ночи и видел – даже когда ты был маленьким мальчиком, – как ты пытаешься застрелить меня во сне? - он наклоняет голову. - Десять раз? Может быть, пятнадцать? Должен признаться, я сбился со счету, - он смотрит на Уорнера. Снова улыбается.
- И сколько раз, - громыхает его голос, - тебе удалось сделать это? Сколько раз ты добился своей цели? Сколько раз, - говорит он, - ты заливался слезами, извинялся, цеплялся за меня, как какой-то сумасшедший...
- Закрой свой рот, - голос Уорнера такой низкий, такой спокойный, он стоит так неподвижно, что это пугает.
- Слабак, - с отвращением выплевывает Андерсон. – Жалкий и сентиментальный. Не хочешь убивать своего отца? Испугался, что это разобьет твое бедное сердечко?
Челюсть Уорнера напрягается.
- Стреляй в меня, - говорит Андерсон, в его глазах пляшут искры. - Я сказал, стреляй в меня! - кричит он, на этот раз дотягиваясь до поврежденной руки Уорнера, хватает ее, и крепко впиваясь пальцами в кожу вокруг раны, так выворачивает руку, что Уорнер начинает задыхаться от боли, часто моргая и отчаянно пытаясь сдержать зарождающийся крик. Его хватка на пистолете в здоровой руке лишь слегка ослабевает.
Андерсон отпускает сына. Отталкивает его так сильно, что Уорнер спотыкается, пытаясь сохранить равновесие. Его лицо белое, как мел. А повязка на руке окрашивается кровью.
- Одна болтовня, - говорит Андерсон, качая головой. - Одна болтовня, а довести дело до конца никогда не хватает сил. Ты позоришь меня, - говорит он Уорнеру с перекошенным от отвращения лицом. - Меня тошнит от тебя.
Резкий удар.
Андерсон так сильно бьет Уорнера по лицу, что тот покачивается, уже и без того ослабев от потери крови. Но он ничего не говорит.
Не издает ни звука.
Он просто стоит, терпит боль, часто моргает, и, сжав челюсть, смотрит на отца без всяких эмоций на лице. Нет никаких признаков того, что его только что ударили, об этом напоминает лишь красный след на щеке, на виске и частично на лбу. Но повязка на руке теперь залита кровью, Уорнер выглядит таким нездоровым, и непонятно, как еще умудряется стоять на ногах.
И он по-прежнему молчит.
- Снова будешь мне угрожать? – произносит Андерсон, тяжело дыша. - Все еще думаешь, что можешь защитить свою маленькую подружку? Думаешь, я позволю твоей глупой влюбленности загубить на корню все то, что я построил? Над чем я работал?
Андерсон больше не целится в меня. Он забывает обо мне и подносит дуло пистолета ко лбу Уорнера, прокручивает его, чуть не пронзает кожу. - Неужели я ничему тебя не научил? - кричит он. - Неужели ты ничему у меня не научился...
Я не знаю, как объяснить дальнейшее.
Я знаю только то, что моя рука сжимает горло Андерсона, я пришпиливаю его к стене, переполняемая слепой, пылающей, всепоглощающей яростью, и мне кажется, будто мой мозг вспыхнул и сгорел дотла.
Я чуть сильнее сжимаю его горло.
Он хрипит, задыхается. Он пытается схватить меня за руки, цепляется слабеющими пальцами за мое тело, он краснеет, синеет, багровеет, а я наслаждаюсь этим зрелищем. Так откровенно наслаждаюсь.
Кажется, я улыбаюсь.
Я приближаю свое лицо вплотную к его уху и шепчу. - Брось пистолет.
Он повинуется.
Я отпускаю его и одновременно хватаю пистолет.
Андерсон задыхается, кашляет, лежа на полу, пытается дышать, пытается говорить, пытается дотянуться до чего-нибудь, чем можно было бы защититься, а меня забавляет его боль. Я погружаюсь в океан абсолютной, чистейшей ненависти к этому человеку и ко всему, что он сделал. Мне хочется сесть и смеяться, пока выступившие слезы не окунут меня в подобие благословенной тишины. Теперь я многое понимаю. Очень многое.
- Джульетта...
- Уорнер, - очень тихо говорю я, по-прежнему пялясь на тело Андерсона, распластавшееся передо мной на полу, - я хочу, чтобы ты немедленно оставил меня в покое.
Я осматриваю пистолет в своих руках. Пробую пальцем спусковой крючок. Пытаюсь вспомнить, как Кенджи учил меня целиться, говорил о том, что руки и оружие не должны дрожать. Что нужно приготовиться к отдаче... что тебя швырнет назад… после выстрела.
Я наклоняю голову. Изучаю его конечности.
- Ты, - удается, наконец, выдохнуть Андерсону, - ты...
Я выстреливаю ему в ногу.
Он кричит. То есть, я так думаю, что он кричит. На самом деле, я больше ничего не слышу. Такое ощущение, что мои уши забиты ватой, кто-то, вроде бы, пытается говорить со мной или кричит на меня, но звуки такие приглушенные. Мне сейчас очень нужно сконцентрироваться, и некогда обращать внимания на надоедливое жужжание на заднем плане. Все, что я знаю, это отдача оружия в моих руках. Все, что я слышу, это выстрел, эхом раздающийся в моей голове. И я решаю, что мне хочется сделать это снова.
Я простреливаю Андерсону другую ногу.
Сколько криков.
Меня забавляет ужас в его глазах. Кровь портит дорогую ткань одежды. Так хочется сказать ему, что сейчас, с раскрытым ртом, он не кажется особо привлекательным, но затем мне приходит в голову, что его не особо волнует мое мнение. Я для него всего лишь глупая девчонка. Маленькая девочка, глупый ребенок с красивым личиком, который слишком труслив для того, чтобы защитить себя. И, ох, разве ему не хотелось оставить меня. Разве не хотелось ему оставить меня при себе в качестве домашней зверушки. И затем я понимаю – нет. Не стоит утруждать себя и делиться с ним своими мыслями. Нет смысла тратить слова на того, кто вот-вот умрет.
Я целюсь ему в грудь. Пытаюсь вспомнить, где находится сердце.
Не совсем слева. Не совсем по центру.
Просто... здесь.
Идеально.
Глава 37
Я – воровка.
Я украла блокнот и ручку из лабораторного халата одного из докторов, пока он не видел, и спрятала их в своих штанах. Это произошло как раз перед тем, как он приказал этим людям схватить меня. Они были одеты в странные костюмы, толстые перчатки и противогазы с пластиковыми стеклами для защиты глаз. Я помню, как подумала о том, что они пришельцы. Они должны быть пришельцами, потому что те, кто сковал мои руки за спиной наручниками и привязал меня ремнями к стулу, не могут быть людьми.
Они били меня электрошокером снова и снова, безо всякой причины, разве что хотели услышать, как я кричу, но я не доставила им такого удовольствия. Я хныкала, но с губ не сорвалось ни слова. Я чувствовала, как по щекам струятся слезы, но я не плакала.
Кажется, это разозлило их.
Они влепили мне пощечину, чтобы разбудить, хотя мои глаза и так были открыты, когда мы прибыли на место. Кто-то отвязал меня, не снимая наручников, постучал по моим коленным чашечкам, а затем приказал встать. Я попыталась. Я попыталась, но не смогла, тогда шесть рук вытолкали меня за дверь, и мое лицо какое-то время заливало кровью бетон. Я не совсем помню ту часть, когда они затащили меня внутрь.
Я все время ощущаю холод.
Я ощущаю пустоту, словно внутри меня не осталось ничего, кроме разбитого сердца. Я чувствую ноющее эхо, чувствую грохот, молотом бьющий по скелету. У меня есть сердце, говорит наука, но я – монстр, твердит общество. Я понимаю, конечно же, все понимаю. Я знаю, что натворила, и не прошу сочувствия.
Но порой я думаю... спрашиваю себя... если бы я на самом деле была монстром, разве бы я этого уже не почувствовала?
Я бы чувствовала гнев и злость, и желание отомстить. Я бы знала, что такое слепая ярость и жажда крови, и потребность в оправдании.
Вместо этого я ощущаю внутри себя бездну, настолько глубокую, настолько темную, что не могу ничего разглядеть; не могу разглядеть, что там внутри. Я не знаю, что я такое, и что может со мной случиться.
Я не знаю, что я могу еще натворить.
Глава 38
Взрыв.
Звон бьющегося стекла.
Кто-то рывком оттаскивает меня как раз в тот момент, когда я нажимаю на спусковой крючок, и пуля попадает в окно за головой Андерсона.
Я оборачиваюсь.
Кенджи свирепо встряхивает меня, - чувствую, как голова болтается туда-сюда, - он что-то кричит, тяжело дышит, уговаривает уходить, бросить оружие: - Я хочу, чтобы ты пошла со мной, хорошо? Джульетта? Ты понимаешь, что я говорю? Я хочу, чтобы ты остановилась прямо сейчас. С тобой все будет в порядке... с тобой все будет хорошо... с тобой все будет прекрасно, ты просто должна...
- Нет, Кенджи... – я пытаюсь сопротивляться, не дать ему увести меня, стою на месте, как приклеенная, потому что он не понимает. Но ему нужно понять. – Я должна убить его, должна убедиться в том, что он умирает, - объясняю я. – Просто дай мне еще минуту...
- Нет, - отвечает он, - еще не время, - и смотрит на меня так, будто вот-вот сдастся, будто увидел на моем лице что-то такое, чего желал бы никогда не видеть: - Мы не можем. Пока не можем убить его. Еще слишком рано, хорошо?
Но это вовсе не хорошо, и я не понимаю, что происходит. Кенджи дотягивается до моей руки и выгребает пистолет из пальцев, - я даже не сознавала, как сильно сжимала рукоятку. Я хлопаю ресницами, чувствую замешательство и разочарование. Опускаю взгляд на свои руки, на костюм. И несколько секунд не могу понять, откуда взялась вся эта кровь.
Я смотрю на Андерсона.
Его глаза закатились. Кенджи проверяет его пульс, потом смотрит на меня: - Кажется, он потерял сознание.
Мое тело начинает сотрясать такая жуткая дрожь, что я едва могу удержаться на ногах.
Что я натворила.
Я пячусь назад, отчаянно ищу стену, к которой можно привалиться, что-нибудь надежное, за что можно подержаться. Кенджи подхватывает меня, одной рукой крепко прижимает к себе, другой поддерживает мою голову, и кажется, что я сейчас заплачу, но по какой-то причине не могу этого сделать. Я не могу сделать ничего, кроме как стоять и терпеть эту дрожь, сотрясающую все тело.
- Нам нужно идти, - говорит Кенджи, поглаживая мои волосы с неожиданной для него нежностью. Я утыкаюсь носом в его плечо, желая обрести силу в его тепле. – Ты справишься? - спрашивает он меня. – Я хочу, чтобы ты пошла со мной, хорошо? Нам придется бежать.
- Уорнер, - задохнувшись и распахнув глаза, я выбираюсь из объятий Кенджи. - Где...
Он без сознания.
Лежит бесформенной кучей на полу. Руки связаны за спиной, рядом на ковре валяется пустой шприц.
- Я позаботился об Уорнере, - говорит Кенджи.
На меня внезапно обрушивается все вместе. Причины, по которым мы пришли сюда, то, чего мы изначально пытались добиться, осознание того, что я натворила и что собиралась натворить. - Кенджи, - судорожно выдыхаю я, - Кенджи, где Адам? Что случилось? Где заложники? Они в порядке?
- Адам в полном порядке, - заверяет он. - Мы пробрались через заднюю дверь и обнаружили Йена и Эмори, - он смотрит в сторону кухни. - Они в тяжелом состоянии, но Адам пытается привести их в чувство и ведет в безопасное место.
- А что насчет остальных? Брендан? И… и Уинстон?
Кенджи качает головой. - Понятия не имею. Но у меня такое чувство, что мы сможем их вернуть.
- Как?
Кенджи кивает в сторону Уорнера. - Мы возьмем этого парня в заложники.
- Что?
- Это наша лучшая ставка, - отвечает он. - Еще один обмен. На сей раз, настоящий. Кроме того, это будет здорово. Забери у него оружие – и золотой мальчик безвреден, - он шагает к неподвижной фигуре Уорнера. Слегка подталкивает его носком ботинка, затем поднимает и взваливает тело Уорнера на плечо. Я замечаю, что поврежденная рука Уорнера полностью пропиталась кровью.
- Идем, - мягко говорит Кенджи и смотрит на меня оценивающе, словно не уверен, пришла ли я в себя. - Давай выбираться отсюда... снаружи творится безумие, и нам нужно успеть уйти до того момента, как они доберутся до этой улицы...
- Что? – я начинаю усиленно моргать. - Что ты имеешь в виду...
Кенджи смотрит на меня с недоверием на лице. - Война, принцесса. Они там сражаются не на жизнь, а на смерть...
- Но Андерсон не отдавал приказа... он сказал, что они ждут его слова...
- Нет, - говорит Кенджи. - Андерсон не отдавал приказа. Это сделал Касл.
О.
Боже.
- Джульетта!
Адам врывается в дом, озирается в поисках меня, я бегу навстречу, и он, не раздумывая, ловит меня в свои объятья, даже не вспоминает о том, что мы больше так не делаем, что мы больше не вместе и что ему вообще не следует меня касаться. - Ты в порядке... ты в порядке...
- ИДЕМ УЖЕ, - в последний раз кричит Кенджи. - Я знаю, что это волнующий момент и все такое, но мы должны уносить отсюда свои чертовы задницы. Клянусь, Кент...
Но тут Кенджи тормозит.
Опускает глаза.
Адам упал на колени: в каждой черточке его лица застыло выражение страха и боли, и отвращения, и гнева, и ужаса. Я пытаюсь трясти его, пытаюсь заставить его сказать, в чем дело, но он не может двинуться, он застыл на полу, прикованный взглядом к телу Андерсона. Он тянет руки, чтобы дотронуться до волос, которые всего мгновение назад были так идеально уложены; я умоляю его поговорить со мной, умоляю сказать, что случилось, и мир словно меняется в его глазах, словно ничто и никогда больше не будет в этом мире правильным и хорошим. Он разжимает губы.
Он пытается заговорить.
- Мой отец, - говорит он. - Этот человек – мой отец.
Глава 39
- Вот хрень.
Кенджи зажмуривает глаза, словно поверить не может в то, что происходит. – Черт, черт, черт, - он слегка подбрасывает Уорнера на плече, разрываясь между чувствами и долгом: - Адам, чувак, прости, но нам действительно нужно убираться отсюда...
Адам поднимается на ноги, скрывая во взгляде, как я представляю, тысячи мыслей, воспоминаний, переживаний, предположений, и я зову его по имени, но он будто вовсе не слышит. Он сбит с толку, дезориентирован, и я не могу понять, как этот человек может быть его отцом, если Адам говорил мне, что его отец умер.
Но сейчас не время для разговоров.
Что-то взрывается вдалеке, сотрясая пол, окна, двери дома, и Адам, кажется, возвращается к реальности. Он подпрыгивает, хватает меня за руку, и мы выбегаем за дверь.
Кенджи указывает нам дорогу; каким-то образом ему удается бежать, несмотря на тяжесть тела Уорнера, безвольно свисающего с плеча, и прикрикивать, чтобы мы держались поблизости от него. Я верчу головой по сторонам, оценивая хаос, царящий вокруг нас. Звуки выстрелов слишком близко, слишком близко, слишком близко.
- Где Йен и Эмори? - спрашиваю я у Адама. - Ты вытащил их?
- Пара наших ребят, которые сражались неподалеку отсюда, смогли захватить один из танков... и я попросил их доставить этих двоих в Омега Поинт, - выкрикивает он, чтобы я могла расслышать. - Это был самый доступный и безопасный транспорт.
Я киваю, хватаю ртом воздух, пока мы бежим по улицам, и пытаюсь сосредоточиться на звуках, окружающих нас, пытаюсь понять, кто побеждает, чьи ряды редеют. Мы сворачиваем за угол.
Вы бы подумали, что это бойня.
Пятьдесят наших против пяти сотен солдат Андерсона, которые раз за разом перезаряжаются и стреляют по всему, что можно принять за цель. Касл и остальные, израненные и окровавленные, еще держатся на ногах, но дают отпор уже на пределе своих возможностей.
Наши люди вооружены и бросаются вперед, отвечая на выстрелы противника. Другие сражаются, как умеют: один мужчина прижимает руки к земле, замораживая ее под ногами солдат, отчего они теряют равновесие; другой носится среди солдат с такой скоростью, что напоминает размытое пятно, - он дезориентирует людей, сбивает их с ног и отбирает оружие.
Я поднимаю голову и вижу женщину, скрывающуюся на дереве, - она так быстро метает ножи или стрелы, что они дождем сыплются на солдат, не давая им времени среагировать.
В центре заварухи находится Касл. Вытянув руки над головой, он кончиками пальцев собирает вихрь из частиц, обломков, разбросанных кусков стали и сломанных веток. Вокруг него образовалась живая стена, люди защищают его, пока он формирует огромных размеров циклон. И я отчетливо вижу, как он напряжен, пытаясь удержать над ним контроль.
А затем
выпускает на волю.
Солдаты кричат, вопят, отступают и ищут укрытие, но большинство из них слишком медлительны для того, чтобы спастись от этой разрушительной силы, и они падают, осколки стекла и камней, и дерева, и сломанного металла пронзают их тела, но я знаю, что эта защита не продлится долго.
Кто-то должен сказать Каслу.
Кто-то должен сказать ему, что нужно уходить, что нужно убираться отсюда, что Андерсон выведен из строя и что мы вызволили заложников и прихватили с собой Уорнера. Ему нужно увести людей в Омега Поинт до того момента, как солдаты поумнеют, и кто-нибудь сбросит бомбу, уничтожая все вокруг. Наши люди не продержатся долго, и сейчас у нас есть идеальная возможность спасти их.
Я высказываю Адаму и Кенджи свои мысли.
- Но как? - кричит Кенджи посреди хаоса. - Как нам добраться до него? Если побежим через солдат, то погибнем! Нам нужен какой-нибудь отвлекающий маневр...
- Что? - кричу я в ответ.
- Отвлекающий маневр! - повторяет он. - Нам нужно что-то, что отвлекло бы солдат на то время, пока один из нас доберется до Касла и уведет его... у нас мало времени...
Адам уже хочет схватить меня, пытается остановить, умоляет не делать того, что я, как он думает, собираюсь сделать, но я заверяю его, что все в порядке. Говорю, что волноваться не о чем. Я прошу его позаботиться о безопасности остальных и обещаю, что со мной все будет в полном порядке, но он тянется ко мне, смотрит умоляюще, и как же сильно искушение остаться здесь, рядом с ним, но я вырываюсь.
Наконец-то я знаю, что нужно сделать; наконец-то я готова помочь; наконец-то я почти уверена в том, что, может быть, на это раз я смогу взять ситуацию под контроль, я должна попытаться.
Поэтому я пячусь назад.
Я закрываю глаза.
Я отстраняюсь от окружающего.
Я падаю на колени и прижимаю ладонь к земле. Я чувствую, как сила переполняет меня, чувствую, как она сгущается в моей крови и смешивается с гневом, со страстью, с огнем, пылающим внутри. Я вспоминаю каждый тот раз, когда родители называли меня монстром, ужасной, чудовищной ошибкой, я думаю о всех ночах, когда я рыдала до тех пор, пока не засыпала, я вижу каждого, кто желал, чтобы я умерла. Затем в моей голове, подобно слайд-шоу, проносится череда образов: мужчины, женщины, дети, невинные протестующие на улицах; я вижу оружие и бомбы, огонь и разрушения, бессчетное множество страданий, страданий, страданий, и я ожесточаюсь. Я сжимаю кулак. Я поднимаю руку и
с о к р у ш а ю
жалкие остатки этой земли.
Глава 40
Я все еще здесь.
Я открываю глаза, и на какое-то мгновение теряюсь, сбитая с толку, я почти ожидала увидеть себя мертвой или с травмой головы или, по меньшей мере, корчащейся на земле, но эта реальность отказывается исчезать.
Мир под ногами грохочет, дребезжит, трясется и гремит, мой кулак по-прежнему упирается в землю, и я боюсь его убрать. Я стою на коленях, смотрю на противоборствующие стороны и замечаю, что солдаты сбавляют темп.
Я вижу их бегающие глаза, вижу, как скользят их ноги, не в состоянии удержаться на земле. Скрежет, скрип, четкие трещины, расползающиеся по земле, и кажется, будто челюсти самой жизни разминают свои суставы, скрежещут зубами, зевают, пробуждаясь и становясь свидетелями нашего позора.
Земля оглядывается кругом, разинув рот при виде такой несправедливости, жестокости, расчетливых ухищрений в борьбе за власть, которая не останавливается ни перед кем и не перед чем, которая насыщается кровью слабых, криками непокорных. Земля словно невзначай бросила взгляд на то, чем все это время занимались люди, и ее разочарованный рев вселил в них ужас.
Адам бежит.
Он вихрем мчится через толпу, жадно глотающую воздух и ждущую объяснения землетрясению, налетает на Касла, сбивает его с ног, что-то кричит людям, пригибается, уклоняется от шальной пули, поднимает Касла на ноги, и наша армия срывается в бег.
Солдаты противника бегут по головам и путаются в ногах, пытаясь обогнать друг друга, а я думаю, сколько еще я продержусь, сколько нужно времени, чтобы все устоялось, и Кенджи кричит:
- Джульетта!
Я оборачиваюсь как раз вовремя, чтобы услышать, как он велит мне отпускать.
Что я и делаю.
Ветер, деревья, опавшая листва, покружив, устремляются вниз в едином гигантском порыве, и все замирает, и на секунду я забываю, каково это – жить в мире, который не разваливается на части.
Кенджи рывком поднимает меня за руку, и мы убегаем последними из нашей группы. Он спрашивает, в порядке ли я, а в моей голове бьется мысль, как он до сих пор умудряется тащить Уорнера. Я думаю, что Кенджи, должно быть, гораздо сильнее, чем выглядит, и еще думаю, что временами я слишком строга с ним, и что недостаточно доверяю ему. И в этот момент начинаю понимать, что он – один из тех, кого я люблю на всей этой планете, и как же я рада, что с ним все в порядке.
Как же я счастлива, что он мой друг.
Я цепляюсь за его руку, позволяю ему вести меня к танку, оказавшемуся на нашей территории, и неожиданно осознаю, что нигде не вижу Адама. Я не понимаю, куда он делся, в неистовстве выкрикиваю его имя до тех пор, пока не чувствую его руки на своей талии и шепот в ухе. В отдалении слышны последние звуки выстрелов, и мы по инерции пригибаемся.
Мы забираемся в танк.
Закрываем люки.
И исчезаем.
Глава 41
Голова Уорнера лежит на моих коленях.
Его лицо выражает мир, спокойствие и умиротворение – таким его я никогда прежде не видела, и уже протягиваю руку, чтобы погладить его волосы, но затем вспоминаю, насколько это его волосы.
Убийца на моих коленях.
Убийца на моих коленях.
Убийца на моих коленях.
Я гляжу направо.
Ноги Уорнера покоятся на коленях Адама, и, судя по всему, ему так же некомфортно, как и мне.
- Потерпите, ребята, - говорит Кенджи, ведя танк в сторону Омега Поинт. - Я знаю, что это жутко странно, но у меня не было времени придумать план получше.
Он бросает взгляд на двоих из трех, но никто не произносит ни слова, пока
- Я так рада, что с вами все хорошо, ребята, - я произношу эти звуки так, будто они целую вечность копились внутри, а теперь хотят вырваться, вылететь из моего рта, и только сейчас я осознаю, как сильно переживала, что мы не вернемся назад живыми. - Я очень, очень рада, что вы в порядке.
Кабина наполняется глубоким, торжественным, размеренным дыханием.
- Как ты себя чувствуешь? - спрашивает меня Адам. - Твоя рука... ты в порядке?
- Да, - я сгибаю запястье, стараясь не морщиться. - Я в порядке. Кажется, перчатки и эта металлическая штуковина действительно помогли, - я шевелю пальцами. Осматриваю свои перчатки. – Ничего не сломано.
- Это было реально круто, - говорит Кенджи. – Ты действительно спасла нас.
Я качаю головой. - Кенджи... насчет того, что произошло... в том доме... мне, правда, жаль, я...
- Эй, как насчет того, чтобы поговорить об этом попозже.
- О чем это вы? - спрашивает Адам, насторожившись. - Что случилось?
- Ничего, - быстро говорит Кенджи.
Адам игнорирует его и смотрит на меня. - Что случилось? Ты в порядке?
- Я просто... п-просто... – с усилием выдавливаю я. - То, что случилось... с отцом Уор...
Кенджи матерится во весь голос.
Мои губы замирают на полуслове.
Щеки начинают гореть, когда я осознаю, что сейчас сказала. Когда вспоминаю, что сказал Адам как раз перед тем, как мы убежали из того дома. Он вдруг бледнеет, поджимает губы и отводит взгляд, уставившись в крошечное окно танка.
- Слушайте... - Кенджи прочищает горло. - Нам необязательно говорить об этом, ладно? Если честно, я думаю, что нам лучше вовсе не говорить об этом. Потому что все это слишком странно для меня, и...
- Я не представляю, как такое вообще возможно, - шепчет Адам. Он моргает, смотрит прямо перед собой, моргает и моргает, и: - Я все думаю, что это сон, - говорит он, - что все это – какое-то наваждение. Но, в то же время, - он опускает голову на руки, горько смеясь, - это лицо я не забуду никогда в жизни.
- Разве... разве ты никогда не встречал верховного главнокомандующего? - осмеливаюсь задать вопрос. - Или не видел его хотя бы на фотографии...? Разве это не одна из тех штук, что можно увидеть в армии?
Адам качает головой.
Кенджи говорит. - Его цель всегда заключалась в том, чтобы оставаться, скажем так, невидимым. Он испытывал какое-то больное удовольствие, оставаясь невидимой силой.
- Страх перед неизвестностью?
- Ага, что-то вроде того. Я слышал, что он не хотел, чтобы его фотографии появлялись где-либо – и он не произносил никаких публичных речей – он считал, что, если люди будут знать его в лицо, это сделает его уязвимым. Человеком. Он всегда испытывал наслаждение, пугая всех до смерти. Считал себя исключительной силой, исключительной угрозой. То есть, как можно бороться с тем, кого ты даже не видишь? Не можешь найти?
- Вот почему его приезд туда был таким значимым событием, - размышляю я вслух.
- Примерно так.
- Но ты думал, что твой отец мертв, - говорю я Адаму. – Мне кажется, ты говорил, что он умер?
- Просто, чтобы вы знали, ребята, - вмешивается Кенджи, - я по-прежнему за то, чтобы мы не говорили на эту тему. Вот так. Ну, просто, чтобы вы были в курсе. Просто ставлю вас в известность.
- Я так думал, - говорит Адам, по-прежнему не глядя на меня. - Так мне сказали.
- Кто сказал? - спрашивает Кенджи. Одергивает себя. Морщится. – Вот, черт. Ладно. Ладно. Мне любопытно.
Адам пожимает плечами. – Теперь все складывается в целую картину. Все то, что я раньше не мог понять. То, какой ужасной была наша с Джеймсом жизнь. После смерти мамы, отец появлялся только в тех случаях, когда хотел напиться и поколотить кого-нибудь. Я думаю, он вел совершенно другую жизнь где-то еще. Вот почему он все время оставлял нас с Джеймсом одних.
- Но это какая-то чушь, - говорит Кенджи. - В смысле, я сейчас говорю не о той части, где твой отец придурок, а в целом. Потому что, если вы с Уорнером братья, и тебе восемнадцать, а Уорнеру – девятнадцать, и Андерсон всегда был женат на матери Уорнера...
- Мои родители никогда не были женаты, - говорит Адам, и на последнем слове его глаза расширяются.
- Ты был незаконнорожденным ребенком? - говорит Кенджи с отвращением. - В смысле... без обид, ты же знаешь... просто мне не хочется думать, что у Андерсона была какая-то страстная, любовная интрижка на стороне. Это просто ненормально.
Адам похож на замерзшую статую. - Черт возьми, - шепчет он.
- Я говорю о том, что зачем вообще заводить романы на стороне? - спрашивает Кенджи. - Никогда не понимал этой хрени. Если ты несчастлив, просто уйди. Не изменяй. Не нужно быть гением, чтобы это понимать. В смысле, - он колеблется, - я просто предполагаю, что это был роман, - говорит Кенджи, по-прежнему управляя танком и не имея возможности увидеть выражение лица Адама. - Может быть, это был не роман, а одна из тех ситуаций, когда чувак-ведет-себя-как-ду... - он обрывает себя, съеживаясь. – Блин, вот почему я не разговариваю с людьми об их личных проблемах...
- Это был роман, - едва дыша, говорит Адам. - Понятия не имею, почему он не женился на ней, но я знаю, что он любил мою маму. Он никогда не интересовался нами, - продолжает он. – Всегда была только она. Все было ради нее. Он приезжал дома всего лишь несколько раз в месяц, и я всегда должен был оставаться в своей комнате. Я должен был вести себя очень тихо, должен был постучать в собственную дверь и получить разрешение выйти из комнаты, даже для того, чтобы просто воспользоваться ванной комнатой. И он приходил в бешенство всякий раз, когда мама позволяла мне выйти. Он не хотел меня видеть, если только не был вынужден. Маме приходилось тайком приносить мне ужин, чтобы он не приходил в ярость из-за того, что она слишком много кормила меня и ничего не оставляла себе, - говорит он, качая головой. - И он стал вести себя еще хуже, когда родился Джеймс.
Адам моргает так, будто вот-вот ослепнет.
- А потом, когда она умерла, - говорит он, делая глубокий вдох, - когда она умерла, он только и делал, что винил меня в ее смерти. Он постоянно повторял, что она заболела и умерла по моей вине. Что я требовал слишком много, что она не наедалась досыта и ослабела из-за того, что была слишком занята, заботясь о нас, что она отдавала нам еду, отдавала нам… все. Мне и Джеймсу, - он хмурит брови. - И я долго верил ему. Я думал, что именно поэтому он все время оставлял нас. Я думал, что это было чем-то вроде наказания. Я думал, что заслужил это.
От ужаса я не могу говорить.
- А потом он просто... В смысле, он даже не видел, как я рос, - говорит Адам, - он всегда был придурком. Но после ее смерти просто... лишился рассудка. Обычно он приходил только для того, чтобы напиться до одури. Он заставлял меня стоять перед ним, и бросал в меня пустые бутылки. И если бы я дрогнул... если бы я только дрогнул...
Он с трудом сглатывает.
- Это все, что он делал, - говорит Адам, уже гораздо тише. - Приходил. Напивался. Избивал меня. Когда мне стукнуло четырнадцать, он перестал приходить, - Адам смотрит на свои руки, развернув их ладонями вверх. - Каждый месяц он присылал деньги, чтобы мы могли выжить, а потом...
Пауза.
- Два года спустя я получил письмо от нашего нового правительства, в котором сообщалось о том, что мой отец умер. Я решил, что он, наверно, снова напился и совершил что-нибудь глупое. Попал под машину. Упал в океан. Что угодно. Это было неважно. Я был рад тому, что он умер, но мне пришлось бросить школу. Я пошел служить в армию, потому что у нас закончились деньги, нужно было заботиться о Джеймсе, и я знал, что не найду никакой другой работы.
Адам трясет головой. - Он ничего нам не оставил, ни единого пенни, ни куска мяса, чтобы выжить, а теперь я сижу здесь, в этом танке, бегу от глобальной войны, которую помог развязать мой собственный отец, - надрывно и глухо смеется, - а другой самый бесполезный на этой планете человек лежит без сознания на моих коленях.
Теперь Адам откровенно хохочет, жестко и недоверчиво; зарывшись пальцами в волосы, он чуть не вырывает их с корнями. - И это мой брат. Моя собственная плоть и кровь.
- У отца была отдельная жизнь, о которой я даже не подозревал, но вместо того, чтобы лежать в земле, как ему положено, он отдал в мое распоряжение того, кто чуть не замучил меня до смерти, - руки Адама трясутся, он стискивает их в кулаки, прижимает ко лбу. - Он должен умереть.
Я не дышу, совсем, абсолютно, когда он говорит:
- Мой отец, я должен убить его.
Глава 42
Хотите, поделюсь секретом.
Я не жалею о том, что сделала. Мне совершенно не жаль.
Если честно, будь у меня еще один шанс, то на этот раз я бы сделала все как надо. Я бы выстрелила Андерсону прямо в сердце.
И наслаждалась бы.
Глава 43
Даже не знаю, с чего начать.
Боль Адама – словно пригоршня соломы, которую затолкали в мое горло. У него нет родителей, за исключением отца, который избивал его, издевался над ним, бросил его только для того, чтобы разрушить остальной мир, и оставил ему новоявленного брата – полную его противоположность во всех мыслимых и немыслимых смыслах.
Уорнер, чье имя больше не является тайной, Адам, чья фамилия на самом деле не Кент.
Адам сказал, что Кент – его второе имя. Он сказал, что не хотел иметь ничего общего со своим отцом и никогда не называл людям своей настоящей фамилии. В этом, по крайней мере, он схож со своим братом.
В этом, и в том, что они оба имеют странный иммунитет к моему касанию.
Адам и Аарон Андерсоны.
Братья.
Я сижу в темноте своей комнаты и изо всех сил пытаюсь сравнить Адама с его новым братом, который на самом деле – всего лишь мальчик, ребенок, возненавидевший своего отца, и, как следствие, принявший череду очень неудачных в своей жизни решений. Два брата. Два абсолютно разных выбора.
Две абсолютно разные жизни.
Касл пришел ко мне этим утром – после того, как всех пострадавших уже разместили в больничном крыле, и безумие сошло на нет, – и сказал: - Мисс Феррарс, вчера вы показали себя очень храброй. Я хотел бы выразить свою признательность, и поблагодарить вас за все, что вы сделали – за поддержку, которую оказали нам. Не знаю, как бы мы без вас справились.
Я улыбнулась, старательно пытаясь проглотить комплимент, и подумала, что на этом все, но он продолжил: - На самом деле, я впечатлен настолько, что хочу предложить первое официальное задание.
Мое первое официальное задание.
- Вас это интересует? - спросил он.
Я сказала: да, да, да, конечно же, меня это интересует, меня это определенно интересует, я очень, очень заинтересована в том, чтобы, наконец, что-то сделать – чего-то достичь, – а он улыбнулся и сказал: - Я очень рад это слышать. Потому что не представляю, кто подошел бы для этого дела лучше, чем вы.
Я просияла.
Солнце, луна и звезды позвонили мне разом и сказали: «Приглуши-ка свое сияние, потому что нам ничего из-за тебя не видать», а я не послушалась и продолжала сиять. А затем спросила у Касла подробности своего официального задания. Того самого, идеального.
И он ответил:
- Я хочу, чтобы вы взялись руководить содержанием и допросом нашего нового гостя.
И мое сияние угасло.
Я уставилась на Касла.
- Я, конечно же, буду наблюдать за процессом, - продолжил Касл, - поэтому не стесняйтесь приходить ко мне с вопросами и заботами. Нам нужно воспользоваться моментом, пока он находится здесь, и попытаться заставить его говорить.
Касл на мгновение умолкает.
- Он... кажется, питает какую-то странную привязанность к вам, мисс Феррарс, и – простите меня – но я считаю, что нам следовало бы этим воспользоваться. Я не думаю, что мы можем позволить себе роскошь игнорировать любое доступное нам преимущество. Все, что он расскажет о планах своего отца или о том месте, где могут держать заложников, будет бесценной информацией. Времени у нас не много, - сказал он. – Поэтому, боюсь, вам придется приступить к своему заданию немедленно.
И я попросила мир разверзнуться у моих ног, я сказала: пожалуйста, мир, развернись, совсем на чуть-чуть, я просто упаду в море магмы и умру. Но мир меня не слышал, потому что Касл продолжал говорить: - Может быть, вы сможете его вразумить, скажете, что ему не причинят вреда? Убедите его помочь нам вызволить заложников?
- О’кей, - бодро ответила я, - его содержат в какой-то камере? За решеткой?
Но Касл рассмеялся, его позабавила моя внезапная, неожиданная оживленность; он сказал: - Не глупите, мисс Феррарс. У нас здесь нет ничего подобного. Я никогда не думал, что в Омега Поинт нам придется кого-то удерживать в плену. Но – да, его поселили в отдельной комнате, и – да, дверь заперта.
- Так вы хотите, чтобы я зашла в его комнату? - спросила я. - Оставалась с ним? Наедине?
Успокойся! Разумеется, я была спокойна. Я, определенно, была полнейшей, абсолютнейшей противоположностью спокойствия.
Но тут Касл встревожился, нахмурил лоб. – Есть какая-то проблема? - спросил он. - Я подумал – учитывая, что он не может до вас дотронуться – подумал, что он, возможно, не будет представлять для вас угрозу. Ему ведь известно о ваших способностях? Полагаю, ему хватит разума, чтобы для своего же блага держаться от вас подальше.
Ага, это было забавно: над моей головой нависает кадка, полная льда, стекающие вниз капли просачиваются в кости, - хотя нет, в этом не было ничего смешного, потому что мне пришлось сказать: - Да. Верно. Конечно же. Чуть не забыла. Конечно, он не сможет дотронуться до меня, - вы совершенно правы, мистер Касл, сэр, и чем я только думала.
Касл так обрадовался, будто окунулся в теплый бассейн, который, по его мнению, должен был оказаться ледяным.
И теперь я битый час сижу в одной позе и размышляю
сколько еще времени
я смогу держать это в тайне.
Глава 44
Вот эта дверь.
Та самая дверь, прямо передо мной, за ней находится Уорнер. Окон нет, и нет никакой возможности заглянуть внутрь, и я начинаю думать, что эта ситуация является точным антонимом слова «превосходно».
Да.
Я собираюсь зайти в его комнату, совершенно безоружная, потому что оружие хранится на складе и потому что я сама смертоносна, зачем мне вообще нужно оружие? Никто в здравом уме не протянет ко мне руку, никто, кроме Уорнера, конечно же, чья полубезумная попытка остановить меня от побега через окно вылилась в это открытие, в его открытие: что он может коснуться меня без вреда для себя.
И я никому ни слова не сказала об этом.
Я по-настоящему верила, что мне все привиделось, до тех самых пор, пока Уорнер не поцеловал меня и не сказал, что любит меня. Тогда-то я и поняла, что больше не могу притворяться, будто ничего не было. Вот только с того дня прошло около четырех недель, а я все не знала, как поднять эту тему. Надеялась, что, может быть, и не придется упоминать об этом. Мне, правда, отчаянно не хотелось.
А теперь, как вообще можно думать о том, чтобы рассказать кому-то, позволить Адаму узнать, что единственный человек, которого он больше всех ненавидит – после собственного отца – тоже может ко мне прикасаться? Что Уорнер уже прикасался, что его руки помнят изгибы моего тела, а губы знакомы со вкусом моих губ – неважно, что в действительности я хотела совсем не этого – я просто не могу сказать.
Не сейчас. Не после всего случившегося.
Так что в сложившейся ситуации виновата только я. И я должна справиться сама.
Я набираюсь мужества и делаю шаг вперед.
Двое мужчин, которых я никогда раньше не встречала, охраняют дверь Уорнера. Это ничего особо не меняет, зато дает мне чуточку спокойствия. Я киваю охранникам в знак приветствия, и они отвечают мне с таким энтузиазмом, что я удивляюсь, не перепутали ли они меня с кем-то.
- Огромное спасибо, что пришли, - говорит один их них, длинные, густые светлые волосы лезут ему прямо в глаза. - Он ведет себя совершенно безумно с тех самых пор, как проснулся... разбрасывает вещи и пытается разрушить стены... грозится всех убить. Утверждает, что вы – единственная, с кем он будет разговаривать. Он успокоился только тогда, когда мы сказали, что вы уже идете.
- Нам пришлось вынести всю мебель, - добавляет другой охранник, его карие глаза выражают недоверие. - Он ломал все подряд. Даже не притронулся к принесенной нами еде.
Антоним слова «превосходно».
Антоним слова «превосходно».
Антоним слова «превосходно».
Я выдавливаю слабую улыбку и обещаю, что постараюсь усмирить его. Они кивают, отчаянно желая верить, что я способна на то, во что сама-то не верю, и отпирают дверь. - Просто постучите, когда будете готовы уходить, - говорят они. - Позовите нас, и мы тотчас откроем дверь.
Я согласно киваю – конечно, разумеется, - и пытаюсь игнорировать тот факт, что нервничаю даже сильнее, чем во время встречи с его отцом. Находиться одной в комнате с Уорнером – находиться наедине с ним и не знать, что он может выкинуть или на что он способен... я сбита с толку, потому что больше не понимаю, кто он такой.
В нем уживаются сто различных людей.
Он – человек, который заставил меня мучить малыша. Он – ребенок, настолько запуганный, настолько психологически измученный, что пытался убить своего отца, пока тот спал. Он – парень, который выстрелил в голову дезертировавшему солдату; парень, которого научил быть хладнокровным, бессердечным убийцей человек, которому, казалось, он мог доверять.
Я представляю Уорнера ребенком, отчаянно ищущим одобрения отца. Я вижу его лидером целого сектора, желающим подчинить меня, использовать в своих целях. Вижу, как он кормит бездомную собаку. Вижу, как пытает Адама до смерти. А потом слышу, как он признается мне в любви, чувствую, как целует меня с такой неожиданной страстью и отчаянием, и я не знаю, не знаю, не знаю, куда я скатываюсь.
Я не знаю, кем он будет на сей раз. Какую сторону себя покажет мне сегодня.
Но затем я думаю, что все будет иначе. Потому что теперь он находится на моей территории, и я всегда могу позвать на помощь, если что-то пойдет не так.
Он не причинит мне боль.
Надеюсь.
Глава 45
Я захожу в комнату.
Дверь с шумом захлопывается, но Уорнер, которого я обнаруживаю внутри, совершенно не похож на того, кого я знаю. Он сидит на полу, прижавшись спиной к стене и вытянув скрещенные в лодыжках ноги. На нем нет ничего, кроме носков, простой белой футболки и черных брюк. Пальто, обувь и дизайнерская рубашка ненужной кучей валяются на полу. Футболка плотно облегает подтянутое, мускулистое тело; на голове – блондинистый беспорядок, его волосы растрепаны, наверно, впервые в жизни.
Но он не смотрит на меня. Он даже не поднимает головы, не шевелится, когда я подхожу ближе.
Я забыла, как надо дышать.
А затем:
- Ты имеешь хоть какое-то представление, - тихо произносит он, - сколько раз я читал его? - он поднимает руку – но не голову, – зажимая двумя пальцами небольшой, выцветший прямоугольник.
Я не понимаю, как в мой живот могут одновременно ударить такое множество кулаков.
Мой блокнот.
Он держит мой блокнот.
Ну, точно.
Поверить не могу, что я забыла. Он же последним дотрагивался до моего блокнота; последним видел его. Он забрал его у меня на базе, когда обнаружил, что я прятала его в кармане платья. Это случилось как раз перед тем, как я сбежала, перед тем, как мы с Адамом выпрыгнули в окно и удрали. И перед тем, как до Уорнера дошло, что он мог прикасаться ко мне.
И вот теперь, знать, что он читал мои полные боли мысли, мои самые мучительные признания – те вещи, которые я написала во время полнейшей и абсолютной изоляции, уверенная в том, что так и умру в той камере, что никто никогда не прочтет мою писанину – знать, что он прочел этот отчаянный сокровенный шепот моего разума...
Я чувствую себя абсолютно, невыносимо обнаженной.
Окаменевшей.
Дико уязвимой.
Он наугад открывает блокнот. Просматривает страницу, останавливается. Наконец, поднимает голову и смотрит на меня глазами самого пронзительного, самого яркого, красивого оттенка зеленого; мое сердце срывается в бег, и я его больше не чувствую.
И он начинает читать.
- Нет... – задыхаюсь я, но слишком поздно.
- Я сижу здесь каждый день, - цитирует он. - Уже 175 дней, как сижу здесь. Иногда я поднимаюсь, потягиваюсь и чувствую эти одеревенелые кости, эти скрипящие суставы, этот растоптанный дух, закованный внутри меня. Я разминаю плечи, моргаю, считаю секунды, ползущие по стенам, минуты, дрожащие под кожей, вдохи, которые, напоминаю себе, я должна делать.
Порой я позволяю своему рту раскрываться, совсем чуть-чуть; я дотрагиваюсь языком до внутренней стороны зубов, до линии соединения губ и нарезаю круги по небольшому пространству камеры; я вожу пальцами по трещинам в бетоне и представляю, представляю, как бы это было – говорить вслух и быть услышанной.
Я задерживаю дыхание, внимательно прислушиваюсь к любому живому звуку и удивляюсь красоте, невозможной возможности слышать, как рядом со мной дышит кто-то еще.
Он на мгновение прижимает тыльную часть кулака ко рту, а затем продолжает.
- Я останавливаюсь. Я замираю. Я закрываю глаза и пытаюсь вспомнить мир за этими стенами. Я представляю, каково было бы знать о том, что я не сплю, что это изолированное существование не заключено в моем собственном разуме.
- И я размышляю, - откинув голову на стену и закрыв глаза, он шепотом цитирует слова по памяти. - Я размышляю над этим, думаю об этом все время. Как это будет, если убить себя. Потому что я все еще не знаю, все еще не могу понять, в чем разница, я никогда не бываю уверена до конца в том, жива ли я на самом деле или нет. Вот я и сижу здесь. Сижу здесь каждый божий день.
Я приросла к полу, застыла, не в состоянии сдвинуться с места, боясь пробудиться и осознать, что это на самом деле происходит. Кажется, я сейчас умру от стыда, от того, что в мое личное пространство так нагло вторглись, и я хочу убежать, убежать, убежать, убежать.
- Беги, сказала я себе, - Уорнер снова взялся за блокнот.
- Пожалуйста, - умоляю его. - Пожалуйста, п-перестань...
Он поднимает голову, смотрит так, словно видит меня насквозь, словно хочет, чтобы я посмотрела на него так же, а затем опускает глаза, прочищает горло и снова начинает цитировать дневник.
- Беги, сказала я себе. Беги, пока твои легкие не разорвутся, пока ветер не разметает и не сорвет потрепанную одежду, пока ты не станешь пятном, которое сольется с окружающим миром.
- Беги, Джульетта, беги быстрее, беги до тех пор, пока твои кости не сломаются, пока голени не рассыплются, пока мышцы не изнурятся и не откажет сердце, потому что оно всегда было слишком большим для твоей груди и билось слишком сильно и слишком долго, беги.
- Беги, беги, беги, до тех пор, пока не перестанешь слышать их шаги позади. Беги, пока они не разожмут свои кулаки, и их крики не растворятся в воздухе. Беги с открытыми глазами и закрытым ртом, и сдерживай стремительный поток, застилающий взор. Беги, Джульетта.
- Беги, пока не упадешь замертво.
- Убедись, что твое сердце перестанет биться до того, как они доберутся до тебя. До того, как даже коснутся тебя.
- Беги, сказала я.
Мне приходится так сильно сжать кулаки, чтобы почувствовать боль, да что угодно, чтобы заглушить эти воспоминания. Я не хочу вспоминать. Я больше не хочу думать об этих вещах, не хочу думать о том, что еще я написала на тех страницах, что еще Уорнер знает обо мне, что он, должно быть, думает обо мне. Я могу только догадываться, какой жалкой и одинокой, и отчаянной я представилась ему. Не знаю, почему меня это волнует.
- Знаешь, - говорит он, закрывая дневник и кладя сверху руку. Защищая его. Не отводя взгляд. - Я днями не мог спать после того, как прочел его до конца. Я все хотел узнать, что за люди гнались за тобой по улице, от кого ты тогда убегала. Я хотел найти их, - очень тихо говорит он, - и поотрывать им все конечности, одну за другой. Хотел убить их такими способами, о которых тебе страшно было бы слышать.
Дрожа всем телом, я шепчу: - Пожалуйста, пожалуйста верни его мне.
Он дотрагивается кончиками пальцев до своих губ. Слегка отклоняет голову. Улыбается странной, печальной улыбкой. Говорит: - Ты должна знать, как мне жаль. Что я, - он сглатывает, - поцеловал тебя таким образом. Признаться, я понятия не имел, что ты выстрелишь в меня за это.
И тут до меня доходит кое-что. - Твоя рука, - я потрясенно втягиваю воздух: на нем нет никакой повязки. Он свободно двигается. Я не вижу ни синяков, ни отеков, ни шрамов.
Он робко улыбается. - Да, когда я очнулся и обнаружил себя в этой комнате, рана уже зажила.
Соня и Сара. Они помогли ему. Интересно, зачем кому-то здесь оказывать ему такое одолжение. Я заставляю себя отодвинуться на шаг назад.
- Пожалуйста, - прошу я. - Мой блокнот, я...
- Клянусь, - говорит он, - я никогда бы не поцеловал тебя, если бы видел, что ты не хочешь этого.
На секунду меня охватывает такой шок, что я совершенно забываю о блокноте. Я встречаюсь глазами с его тяжелым взглядом. Стараюсь, чтобы голос не дрожал. - Я сказала тогда, что ненавижу тебя.
- Да, - кивает он. – И ты удивилась бы, зная, как много людей говорят мне это.
- Не думаю, что удивилась бы.
Его губы дергаются. - Ты пыталась убить меня.
- Тебя это забавляет.
- О, да, - говорит он, ухмыляясь еще шире. - Я нахожу это увлекательным, - умолкает.
- Хочешь узнать, почему?
Я пялюсь на него.
- Потому что все, о чем ты когда-либо говорила мне, - объясняет он, - было посвящено тому, что ты никому не хочешь причинять боль. Ты не хочешь убивать людей.
- Я и не хочу.
- За исключением меня?
Я растеряла все буквы. Забыла доступ к словам. Кто-то украл весь мой словарь.
- Тебе было так легко принять это решение, - говорит он. - Так просто. У тебя было оружие. Ты хотела сбежать. Ты нажала на спусковой крючок. Вот и все.
Он прав.
Я твержу о том, что не хочу убивать людей, но каким-то образом нахожу себе оправдание, рациональное объяснение, когда мне этого хочется.
Уорнер. Касл. Андерсон.
Я жаждала убить каждого из них. И я бы сделала это.
Что со мной происходит.
Я совершила огромную ошибку, придя сюда, согласившись на это задание. Потому что я не могу находиться один на один с Уорнером. Только не так. Когда я с ним, все внутри меня болит так, что даже нет сил понять почему.
Я должна уйти.
- Не уходи, - шепчет Уорнер, его глаза снова прикованы к моему блокноту. – Пожалуйста, останься, посиди со мной. Я просто хочу видеть тебя. Можешь даже не говорить ничего.
Какая-то свихнувшаяся, сбитая с толку часть моего сознания серьезно хочет остаться рядом с ним, послушать, что он скажет. Но затем я вспоминаю об Адаме и о том, что бы он подумал, что сказал, если бы пришел и увидел, как мне нравится общаться с тем, кто выстрелил ему в ногу, кто сломал ему ребра, подвесил на конвейере в заброшенной бойне и оставил истекать кровью в одно время.
Я сошла с ума.
Но по-прежнему не двигаюсь с места.
Уорнер расслабленно откидывается к стене. - Хочешь, я почитаю тебе?
Я качаю головой снова и снова, и снова, и шепчу: - Зачем ты так поступаешь со мной?
Он как будто собирается ответить, но затем передумывает. Поднимает глаза к потолку и слегка улыбается.
- Знаешь, - говорит он, - я бы сказал, что все началось с того дня, как я впервые встретил тебя. В тебе было что-то такое, что показалось мне необычным. В твоих глазах было что-то нежное, ранимое. Словно ты еще не научилась скрывать от мира свое сердце, - он задумчиво кивает самому себе.
- Это открытие, - мягко продолжает он, похлопывая по обложке моего блокнота, - было так... – хмурит брови, - так необычайно болезненно.
Теперь он смотрит на меня и кажется совершенно другим человеком; он будто пытается решить безумно сложное уравнение. – Как будто я впервые в жизни встретил друга.
Почему мои руки дрожат.
Он глубоко вздыхает. Опускает глаза. Шепчет: - Я так устал, милая. Я очень, очень сильно устал.
Почему мое сердце так бешено скачет.
- Сколько времени, - спрашивает он минуту спустя, - у меня осталось до того, как меня убьют?
- Убьют тебя?
Он уставился на меня.
- Мы не собираемся убивать тебя, - с недоумением отвечаю ему. – Никто не желает причинять тебе вред. Ты нужен нам, чтобы вернуть наших людей, ты здесь заложник.
Глаза Уорнера расширяются, плечи напрягаются. - Что?
- У нас нет причин убивать тебя, - объясняю я. - Нам всего лишь нужно обменять твою жизнь...
Уорнер громко, от души смеется. Качает головой. Дарит мне такую улыбку, какую я видела лишь однажды, смотрит на меня так, будто я – самое сладкое блюдо, какое он когда-либо решался отведать.
Эти ямочки.
- Дорогая, милая, прелестная девочка, - говорит он. - Твоя команда явно переоценила привязанность отца ко мне. Мне жаль, что приходится говорить тебе об этом, но держать меня в заложниках не самое лучшее решение – это не даст вам того преимущества, на которое вы надеялись. Сомневаюсь, что отец вообще заметил мое отсутствие. Поэтому, пожалуйста, либо убейте меня, либо отпустите. Но, умоляю, не тратьте понапрасну мое время, удерживая здесь.
Я выворачиваю карманы в поисках запасных слов и предложений, но ничего не нахожу, ни наречия, ни предлога, ни даже завалявшегося причастия, потому что не существует ни одного ответа на такую необычную просьбу.
Уорнер по-прежнему улыбается, его плечи подрагивают от сдерживаемого смеха.
- Но это даже не аргумент, - говорю я ему. - Никому не нравится сидеть в заточении...
Он делает глубокий вдох. Проводит рукой по волосам. Пожимает плечами.
- Ваши люди впустую тратят время, - говорит он. - Мое похищение не даст вам ничего. Это я могу гарантировать.
Глава 46
Время ланча.
Мы с Кенджи устроились по одну сторону стола, Адам и Джеймс – по другую.
Уже полчаса сидим тут и обсуждаем мой разговор с Уорнером. Я опустила моменты, касающиеся блокнота, хотя сейчас думаю, что, может, стоило упомянуть об этом. И еще я раздумываю, а не рассказать ли им о том, что Уорнер может прикасаться ко мне. Но всякий раз, бросая взгляд на Адама, я просто не могу заставить себя это сделать. Я ведь даже не знаю, почему Уорнер может ко мне прикасаться. Может быть, он является тем самым исключением из правил, каким я считала Адама. Может быть, все это – какая-то грандиозная шутка в мою сторону.
Пока что я не знаю, как поступить.
Но по какой-то причине подробности моей встречи с Уорнером кажутся слишком личными, слишком постыдными для того, чтобы ими делиться. Например, я не хочу, чтобы кто-то знал о словах Уорнера, что он любит меня. Я не хочу, чтобы кто-то знал о том, что у него мой дневник, или что он читал его. Адам – единственный, кому было известно о существовании это блокнота, и он, по крайней мере, с достаточным уважением отнесся к моему личному пространству. Это он сберег мой блокнот, забрав его из психушки, и это он вернул его мне. Но Адам заверил, что никогда не читал написанного там, что знал, насколько личные мысли скрывает блокнот, и что ему не хотелось вторгаться в них.
Уорнер же, напротив, разворошил мой разум.
Рядом с ним я испытываю куда большие опасения. Одна лишь мысль о том, что он где-то поблизости, вызывает во мне тревогу, нервозность, уязвимость. Я ненавижу, что он знает мои тайны. Мои сокровенные мысли.
Это не он должен знать обо мне.
А другой. Тот, кто сейчас сидит напротив. Тот, у кого темно-синие глаза и темно-каштановые волосы, и руки, которые касались моего сердца, моего тела.
И сейчас он выглядит совсем не хорошо.
Голова Адама опущена, брови нахмурены, сложенные ладони лежат на столе. Он не притронулся к своей еде и не сказал ни слова с тех пор, как я описала свою встречу с Уорнером. Кенджи тоже ведет себя тихо. После недавнего сражения каждый пребывает в скорбном настроении; Омега Поинт потерял нескольких бойцов.
Я глубоко вздыхаю и делаю еще одну попытку.
- Так что вы думаете? - спрашиваю я у них. – Насчет того, что он сказал про Андерсона? - я стараюсь не использовать слова «папа» или «отец», особенно в присутствии Джеймса. Я не знаю, что Адам рассказал ему об этом – если вообще что-то рассказал – не мое это дело. Хуже всего то, что Адам не произнес ни слова с тех самых пор, как мы вернулись, уже целых два дня. - Как думаете, это правда, что Андерсону наплевать, что его сына взяли в заложники?
Джеймс ерзает на своем месте, пережевывая пищу, и, сузив глаза, смотрит на нас так, словно ожидает возможности увековечить в памяти каждое сказанное слово.
Адам потирает лоб.
- Возможно, - наконец, говорит он, - в этом что-то есть.
Нахмурившись, Кенджи складывает руки на груди, подается вперед. - Мда. Странно, однако. Мы не слышали от него ни слова, а ведь прошло уже более сорока восьми часов.
- Что думает Касл? - спрашиваю я.
Кенджи пожимает плечами. - Он измотан. Йен и Эмори были в плачевном состоянии, когда мы нашли их. Кажется, они все еще без сознания, хотя Соня и Сара круглосуточно наблюдают за ними. Думаю, он волнуется, что нам не удастся вернуть Уинстона и Брендана.
- Может быть, - говорит Адам, - их молчание связано с тем, что ты прострелил Андерсону обе ноги. Может быть, он просто приходит в себя.
Я чуть не давлюсь водой, которую все пыталась попить. Украдкой бросаю взгляд на Кенджи – не собирается ли он возразить Адаму, но парень даже не дергается. Поэтому я тоже молчу.
Кенджи несколько раз кивает, произносит: - Верно. Я уж и забыл об этом, - минуту спустя. - В этом есть смысл.
- Ты прострелил ему ноги? - спрашивает Джеймс, глядя на Кенджи с выпученными глазами.
Кенджи прочищает горло, с завидным упорством избегая моего взгляда. Интересно, почему он покрывает меня. Почему думает, что лучше не рассказывать правду о том, случилось на самом деле. - Ага, - говорит он и отправляет в рот порцию еды.
Адам выдыхает. Закатывает рукава рубашки, изучает ряд концентрических кругов, вытатуированных на предплечьях, - напоминание о военном прошлом.
- Но почему? – допытывается Джеймс.
- Что почему, малыш?
- Почему ты не убил его? Почему просто выстрелил в ноги? Разве ты не говорил, что он – само зло? Что он – причина всех наших проблем?
Кенджи на мгновение затихает. Стиснув ложку, ковыряется в еде. Наконец, отодвигает миску и жестом приглашает Джеймса пересесть на нашу скамью. Я отодвигаюсь, освобождая место. - Иди сюда, - говорит он парнишке, крепко прижимая его к своему боку. Джеймс обнимает Кенджи за талию, и тот опускает руку на голову Джеймса, тормоша его волосы.
Я понятия не имела, что они так близки.
Я все время забываю о том, что они втроем живут в одной комнате.
- Ну, ладно, так и быть. Готов к небольшому уроку? – спрашивает Кенджи.
Джеймс кивает.
- Ну, так вот: Касл всегда учит нас, что нельзя просто отрезать людям головы, понимаешь? - он колеблется, собирается с мыслями. - В смысле, если мы просто убьем предводителя врагов, то, что тогда? Что будет дальше?
- Мир во всем мире, - говорит Джеймс.
- Неправильно. Воцарится всеобщий хаос, - Кенджи трясет головой, потирает кончик носа. - А с хаосом бороться чертовски сложнее.
- Тогда как же нам победить?
- Верно, - говорит Кенджи. - В этом и вопрос. Мы можем устранить лидера оппозиции только в том случае, когда будем готовы... когда новый лидер будет готов занять место прежнего. Людям нужен человек, вокруг которого они могли бы сплотиться, верно? А мы пока что не готовы, - он пожимает плечами.
- Предполагалось, что это будет борьба с Уорнером – убрать его не велика проблема. Но свержение Андерсона приведет к абсолютной анархии по всей стране. А анархия даст шанс кому-то – может, еще более плохому человеку – захватить контроль над массами до того, как это сделаем мы.
Джеймс говорит что-то в ответ, но я не слышу.
На меня пристально смотрит Адам.
Он смотрит на меня и не притворяется, будто не смотрит. Он не отводит взгляда, не говорит ни слова. Его глаза опускаются, задерживаются на губах. Наконец, отвернувшись на краткий миг, Адам возвращается к моим глазам, и его взгляд теперь жадный, голодный.
Как же болит сердце.
Я наблюдаю, как тяжело он глотает. Как поднимается и опускается его грудь. Как напряжен подбородок. Он сидит совершенно неподвижно, он ничего не говорит, вообще ни слова.
Как отчаянно мне хочется дотронуться до него.
- Хитрец, - Кенджи посмеивается, качая головой в ответ на какую-то реплику Джеймса. - Ты же знаешь, что я не это имел в виду. В любом случае, - вздыхает он, - мы пока что не готовы столкнуться с подобным безумием. Мы устраним Андерсона только когда будем готовы передать власть другому. Это единственно правильное решение.
Адам резко встает. Отталкивает нетронутую тарелку с едой и прочищает горло. Смотрит на Кенджи.
- Так вот почему ты не убил его, когда он уже был у тебя в руках.
Кенджи смущенно почесывает затылок. - Слушай, чувак, если бы я только знал...
- Забудь, - перебивает его Адам. – Это мне только на руку.
- В смысле? - спрашивает Кенджи. - Эй, чувак... куда ты...
Но Адам уже уходит прочь.
Глава 47
Я бегу за ним.
Выйдя из столовой, я следую за Адамом по пустому коридору, хотя знаю, что не должна. Знаю, что не стоит разговаривать с ним вот так, не стоит обнадеживаться насчет моих чувств к нему, но я беспокоюсь и ничего не могу с собой поделать. Он замыкается в себе, погружается в мир, куда мне нет доступа, и я даже не могу винить его за это. Могу только представить, что он сейчас, должно быть, испытывает.
Более слабый человек уже давно бы сошел с ума от свалившихся на его голову открытий. И, хотя в последнее время нам везло работать вместе, это всегда происходило во время таких стрессовых ситуаций, что едва ли находилось время на обсуждение личных проблем.
И я должна убедиться, что с ним все в порядке.
Я просто не могу перестать заботиться о нем.
- Адам?
Он останавливается при звуке моего голоса. Его спина напрягается от неожиданности. Он оборачивается, и я вижу, как всего лишь за несколько секунд надежда на его лице сменяется замешательством, а затем тревогой.
- Что такое? - спрашивает он. - Все в порядке?
Неожиданно он оказывается передо мной, во все шесть футов своего роста, и я тону в воспоминаниях и чувствах, которые даже не пыталась забыть. Никак не могу вспомнить, почему я хотела поговорить с ним. Почему я вообще сказала ему, что мы не можем быть вместе. И зачем я упорно отказываюсь от шанса побыть в его руках хотя бы пять секунд. Он зовет меня по имени:
- Джульетта... что-то не так? Что случилось?
Мне так отчаянно хочется сказать – да, да, случились ужасные вещи, и мне плохо, мне так плохо, я так устала, мне очень хочется упасть в твои объятья и забыть обо всем на свете. Вместо этого я беру себя в руки, поднимаю голову, встречаюсь с его глазами. Какой же у них насыщенный глубокий синий цвет.
- Я беспокоюсь о тебе, - признаюсь я.
И его глаза мгновенно меняются, взгляд становится неловким, отстраненным.
- Ты беспокоишься обо мне, - он тяжко вздыхает, проводит рукой по волосам.
- Я просто хотела убедиться, что ты в порядке...
Он недоверчиво качает головой. - Что ты делаешь? - говорит он. - Ты насмехаешься надо мной?
- Что?
Он прижимает сжатый кулак к губам. Смотрит вверх. Выглядит так, будто не знает точно, что ответить. А когда он, наконец, заговаривает, в голосе слышится напряженность и боль, и замешательство: - Ты порвала со мной. Ты решила, что у нас нет шансов... что у нашего совместного будущего нет шансов. Ты протянула руку к моему сердцу и вырвала его, а теперь спрашиваешь, в порядке ли я? Как, черт возьми, я могу быть в порядке, Джульетта? К чему вообще этот вопрос?
Меня качает в сторону.
- Я не хотела... - я с трудом сглатываю. - Я... я г-говорила о твоем... твоем отце... я думала, что, может быть... о, Боже, прости... ты прав, я такая глупая... мне не следовало приходить, не с-следовало...
- Джульетта, - с отчаянием говорит Адам. Я отступаю назад, но он хватает меня за талию, крепко зажмурившись. - Пожалуйста, скажи, что мне нужно сделать. Как мне себя чувствовать? Эти гребаные события, одно за другим, и я пытаюсь держаться... Изо всех сил пытаюсь, но это чертовски сложно, и я скучаю, - его голос дрожит, - я скучаю по тебе. Я так сильно скучаю по тебе, что это убивает меня.
Мои пальцы сжимают его рубашку.
Мое сердце молотом стучит в тишине.
Я вижу, как трудно ему встретиться со мной взглядом, когда он шепчет: - Ты еще любишь меня?
Я напрягаю каждый мускул своего тела, чтобы удержаться, не протянуть руку, не коснуться его. - Адам... конечно же, я по-прежнему люблю тебя...
- Знаешь, - говорит он хриплым от нахлынувших чувств голосом, - у меня никогда раньше не было ничего подобного. Я едва могу вспомнить свою мать, что-то еще; всегда были только я и Джеймс, и мой гребаный отец. Да, Джеймс всегда любил меня, по-своему, но ты... с тобой... - он запинается, опускает взгляд. - Как я могу отступить? – очень тихо спрашивает он. - Как я могу забыть, каково это быть с тобой? Быть любимым тобой?
Я даже не осознаю, что плачу, до тех пор, пока не становится слишком поздно.
- Ты говоришь, что любишь меня, - продолжает Адам. - И я знаю, что я люблю тебя, - он поднимает голову, смотрит мне в глаза. - Так какого черта мы не можем быть вместе?
И я не могу ответить ничего, кроме как: - Мне ж-жаль, мне так жаль, ты понятия не имеешь, как мне жаль...
- Почему мы не можем просто попробовать? - настойчивые, вымученные слова; теперь он сжимает меня за плечи, наши лица находятся в опасной близости друг от друга. - Я готов получать в ответ даже самую малость, клянусь, я просто хочу знать, что ты есть в моей жизни...
- Мы не можем, - пытаюсь объяснить ему. - Этого будет недостаточно, Адам, и ты это знаешь. Однажды мы сделаем что-нибудь глупое или недозволенное. Однажды мы решим, что все в порядке, но ошибемся. И все кончится плохо.
- Но посмотри на нас сейчас, - говорит он. – У нас же получается... я могу находиться рядом с тобой, не целуя тебя... мне просто нужно еще несколько месяцев потренироваться...
- Твоих тренировок всегда будет мало, - перебиваю его, понимая, что нужно обо всем рассказать сейчас, что он имеет право знать то, что знаю я. - Потому что, чем больше я тренируюсь, тем больше узнаю о том, насколько я на самом деле опасна. И ты н-не можешь находиться рядом со мной. И дело уже не только в моей коже. Я могу причинить тебе боль, просто держа за руку.
- Что? - он несколько раз моргает. - О чем ты говоришь?
Я делаю глубокий вдох. Прикладываю ладонь к стене тоннеля, а затем вонзаюсь в нее пальцами, погружая их прямо в камень. Собираю руку в кулак в толще стены, захватываю кусок твердой скалы и, сжимая его в руке, позволяю мелким кусочкам, словно песок просочиться между пальцев на пол.
Адам ошеломленно смотрит на меня.
- Это я выстрелила в твоего отца, - говорю я ему. - Я не знаю, почему Кенджи покрывает меня. Я не знаю, почему он не сказал тебе правду. Но я была так ослеплена этой… всепоглощающей яростью... я хотела убить его. И я мучила его, - шепчу я. - Я выстрелила ему в ноги, потому что мне не хотелось спешить. Мне хотелось насладиться этим моментом. Этой последней пулей, которую я готовилась пустить ему в сердце. Я была так близка к тому, чтобы сделать это, и Кенджи, - продолжаю я, - Кенджи пришлось оттаскивать меня. Потому что он понял, что я лишилась рассудка.
- Я не могу себя контролировать, - мой голос, как скрежет, как надорванная мольба. - Я не знаю, что со мной не так, что со мной происходит, и даже не знаю точно, на что я способна. Я не знаю, насколько все будет хуже. Каждый день я узнаю о себе что-то новое, и каждый день это пугает меня. Я причинила людям столько зла, - шепчу я, проглатывая рыдания, рвущиеся из горла. - И я не в порядке, Адам, я не в порядке, и тебе небезопасно находиться рядом со мной.
Он пристально смотрит на меня, настолько потрясенный, что забыл, как говорить.
- Теперь ты знаешь, что слухи правдивы, - шепчу я. - Я безумная, я монстр.
- Нет, - выдыхает он. - Нет...
- Да.
- Нет, - говорит он уже с отчаянием. – Это неправда... ты сильнее этого... я знаю, что ты сильнее... я знаю тебя, - говорит он. – За десять лет я узнал, что у тебя на сердце. Я видел, что тебе пришлось пережить, через что пришлось пройти, и я не откажусь от тебя сейчас, не из-за этого, не из-за такой...
- Как ты можешь так говорить? Как ты можешь по-прежнему верить в это, после всего... после всего того...
- Ты, - говорит он, сильнее сжимая мои руки, - одна из храбрейших, сильнейших людей, которых я когда-либо встречал. У тебя самое чистое сердце, самые лучшие намерения... - он останавливается. Глубоко, прерывисто вздыхает. - Ты – лучший человек из всех, кого я знаю, - говорит он мне. - Ты прошла через ужаснейшие испытания и выжила, сохранив свою человечность. Как же, черт возьми, - его голос ломается, - я могу отпустить тебя? Как могу уйти от тебя?
- Адам...
- Нет, - говорит он, качая головой. - Я отказываюсь верить в то, что это конец для нас. Не в том случае, если ты все еще любишь меня. Потому что ты со всем справишься, - говорит он, - а я буду ждать тебя, пока ты не будешь готова. Я никуда не уйду. Для меня не будет никого другого. Ты – единственная, кого я когда-либо желал, и это никогда, - говорит он, - никогда не изменится.
- Как трогательно.
Мы с Адамом замираем. Медленно оборачиваемся в сторону непрошеного голоса.
Он здесь.
Прямо перед нами стоит Уорнер, его руки связаны за спиной, глаза ярко горят гневом, болью, отвращением. Следом появляется Касл, который куда-то, зачем-то ведет пленного, он замечает, что Уорнер остановился и, не мигая, смотрит на нас. Адам напоминает мраморную глыбу: он не двигается, не осмеливается дышать или говорить, или отвести взгляд в сторону. А я нисколько не сомневаюсь в том, что пылаю так сильно, что уже прожарилась до состояния хрустящей картошки.
- Ты так прекрасна, когда краснеешь, - говорит мне Уорнер. - Но мне действительно хотелось бы, чтобы ты не тратила свои симпатии на того, кому приходится вымаливать твою любовь, - он кивает в сторону Адама. - Как прискорбно, - говорит он. - Должно быть, тебя безумно смущает такое положение.
- Ты, больной ублюдок, - со сталью в голосе говорит ему Адам.
- По крайней мере, я еще не лишился чувства собственного достоинства.
Касл раздраженно качает головой. Подталкивает Уорнера вперед.
- Пожалуйста, вернитесь к работе... оба, - кричит он нам, когда они с Уорнером продолжают свой путь. – Стоя здесь, вы понапрасну тратите драгоценное время.
- Катись в ад, - выкрикивает Адам Уорнеру.
- Только то, что я отправлюсь в ад, - отвечает Уорнер, - не означает, что ты хоть когда-нибудь станешь достоин ее.
И Адам не отвечает.
Он просто стоит и внимательно наблюдает за тем, как Уорнер и Касл исчезают за углом.
Глава 48
Джеймс присоединяется к нам во время вечерней тренировки.
С тех пор, как мы вернулись, он все время держится рядом, и от этого, кажется, все мы становимся гораздо счастливее. В его присутствии есть что-то обезоруживающее, очень радушное. Чудесно, что он снова с нами.
Я показывала ему, как легко я теперь могу разрушать предметы.
Кирпичи – ерунда, словно кусок пирога сжимаешь в руке. Железные трубы в моих руках сгибаются, как пластиковые соломинки. Дерево чуть хитрее, потому что, если я сломаю его неправильно, то рискую подцепить занозу. Но больше ничто не кажется мне сложным. Кенджи обдумывает новые эксперименты для моих способностей; в последнее время он пытается разобраться, могу ли я проецировать... могу ли концентрировать свою силу на расстоянии.
Вероятно, не каждую способность можно спроецировать. Лили, например, обладает невероятной фотографической памятью. Но она никогда не сможет спроецировать свою способность на кого-то другого.
Проецирование, в значительной степени, является самой мудреной вещью, которую я когда-либо пыталась сделать. Это чрезвычайно сложно и требует от человека и психических, и физических усилий. Я должна полностью контролировать свой разум, должна в точности знать, как именно мозг взаимодействует с той невидимой частичкой тела, которая отвечает за мой дар. А это, в свою очередь, означает, что я должна уметь определять источник своей силы, сосредоточить ее на определенной точке, и удерживать с ней контакт из любого места.
Это просто взрывает мой мозг.
- Можно мне тоже попробовать что-нибудь сломать? - спрашивает Джеймс. Он хватает один кирпич из кучи и взвешивает его в руке. - Может быть, я такой же супер-сильный, как и ты.
- А ты когда-нибудь ощущал супер-силу? - спрашивает его Кенджи. - Ну, знаешь, аномальную силу?
- Нет, - говорит Джеймс, - но и что-нибудь сломать я тоже никогда не пытался, - он прищуривается. - Как думаете, ребята, может, я такой же, как вы? Может, у меня тоже есть какая-нибудь сила?
Кенджи изучающе смотрит на него. Он как будто мысленно пытается в чем-то разобраться.
- Такое вполне возможно. В ДНК твоего брата явно что-то есть, а значит, и у тебя может быть.
- Правда? - Джеймс начинает подпрыгивать на месте.
Кенджи усмехается. - Я понятия не имею. Я просто говорю, что это вполне мож... нет, - вскрикивает он, - Джеймс...
- Ой, - Джеймс морщится, бросает кирпич на пол и сжимает кулак, пряча глубокий кровоточащий порез на ладони. - Думаю, я надавил слишком сильно, и он выскользнул, - говорит он, изо всех сил пытаясь не заплакать.
- Ты думаешь? - Кенджи качает головой, его дыхание участилось. - Черт, малыш, нельзя вот так просто взять и кромсать свою руку. Ты доведешь меня до чертова сердечного приступа. Иди сюда, - говорит он уже мягче. - Дай взглянуть.
- Да все в порядке, - с пылающими щеками говорит Джеймс, пряча руку за спиной. - Ничего особенного. Скоро пройдет.
- Такой порез просто так не пройдет, - говорит Кенджи. - А теперь дай мне посмотреть...
- Погоди, - перебиваю я его, уловив напряженное выражение лица Джеймса и то, как сосредоточенно он сжимает спрятанный кулак. - Джеймс... что ты имеешь в виду, говоря, что это «пройдет»? Ты хочешь сказать, что рана затянется? Сама по себе?
Джеймс удивленно моргает. - Ну, да, - говорит он. - Это всегда очень быстро проходит.
- Что? Что быстро проходит? – Кенджи теперь тоже изучающе смотрит на него, уже уловив мою теорию, и бросает на меня взгляды, произнося одними губами «Вот, черт» снова и снова, и снова.
- Когда я получаю травму, - объясняет Джеймс, глядя на нас так, словно мы лишились рассудка. – В смысле, если ты порежешься, - говорит он Кенджи, - разве это не проходит само по себе?
- Это зависит от величины пореза, - отвечает Кенджи. - Но в случае с такой глубокой раной? - он качает головой. - Мне пришлось бы промыть ее, чтобы не подцепить инфекцию, затем перебинтовать и намазать какой-нибудь мазью, чтобы не осталось рубцов. Затем, - говорит он, - где-то через пару дней рана покроется струпьями. И только после этого она начнет затягиваться.
Джеймс моргает так, будто ничего более абсурдного никогда в своей жизни не слышал.
- Дай мне взглянуть на твою руку, - говорит ему Кенджи.
Джеймс колеблется.
- Все в порядке, - говорю я. - Правда. Нам просто любопытно.
Медленно, очень медленно, Джеймс вытаскивает из-за спины сжатый кулак. Еще медленнее он разгибает пальцы, все время наблюдая за нашей реакцией. И на том месте, где лишь мгновение назад находился огромный порез, теперь нет ничего, кроме идеально-розовой кожи и маленькой лужицы крови.
- Чтоб меня! - выдыхает Кенджи. - Прости, - бросает мне извинение, и, еле сдерживая улыбку, подскакивает к Джеймсу и хватает его за руку, - но я должен отвести этого парня в медицинское крыло. Ты не против? А завтра начнем заново...
- Но мне уже не больно, - возражает Джеймс. - Я в порядке...
- Я знаю, малыш, но, поверь, тебе захочется пойти со мной.
- Но зачем?
- Как ты смотришь на то, - говорит он, ведя Джеймса к двери, - чтобы провести время с двумя чертовски симпатичными девчонками...
И они уходят.
А я смеюсь.
Я сижу в одиночестве посреди тренировочного зала, когда слышу два знакомых стука в дверь.
Я уже знаю, кто это может быть.
- Мисс Феррарс.
Я резко оборачиваюсь, но не потому, что удивилась, услышав голос Касла, а потому, что меня поразил его тон.
Суженые глаза, сжатые губы, колкие и сверкающие в тусклом свете ламп глаза – он очень, очень зол.
Вот, черт.
- Простите насчет коридора, - говорю я ему, - я не...
- Ваше публичное и крайне неуместное проявление чувств мы обсудим позже, мисс Феррарс, но прямо сейчас у меня есть к вам очень важный вопрос, и советую отвечать на него честно, настолько честно, насколько это вообще возможно.
- В чем... - я едва могу дышать, - в чем дело?
Касл прищуривается. - Только что у меня состоялась беседа с Уорнером, который сообщил, что он способен прикасаться к вам без всяких последствий, и что вы прекрасно осведомлены об этом факте.
И я думаю, Вау, у меня получилось. Мне действительно удалось умереть от сердечного приступа в семнадцатилетнем возрасте.
- Мне нужно знать, - торопливо продолжает Касл, - является ли эта информация правдивой или нет, и знать это я хочу прямо сейчас.
Мой язык утонул в клею, мои зубы, губы, нёбо – все склеилось, я не могу говорить, не могу двигаться, у меня совершенно точно случился приступ или появилась аневризма или паралич сердца или еще что-то ужасное. Я не могу ничего объяснить Каслу, потому что не в силах сдвинуть свою челюсть даже на дюйм.
- Мисс Феррарс. Сдается мне, вы не понимаете всю важность этого вопроса. Мне нужен от вас ответ, и он был нужен мне еще тридцать секунд назад.
- Я... я...
- Сегодня, мне нужен ответ сегодня, прямо сейчас, немедленно...
- Да, - выдыхаю я, краснея до мозга костей и ощущая ужасный стыд, смущение, страх. И я могу думать только об Адаме, Адаме, Адаме, о том, как сейчас Адам отреагирует на эту новость, и почему это должно происходить сейчас, зачем Уорнер вообще что-то сказал. Мне хочется убить его за то, что он поделился моим секретом, это я имела право рассказывать о нем, скрывать его, хранить его.
Касл сейчас похож на воздушный шарик, который влюбился в кнопку, он приблизился к ней слишком близко, и она навсегда уничтожила его. - Так это правда?
Я опускаю глаза. - Да, это правда.
Ошеломленный, он опускается на пол напротив меня. – Как, по-вашему такое вообще возможно?
Потому что Уорнер является братом Адама, не говорю я ему.
Не говорю потому, что это секрет Адама, и не собираюсь говорить до тех пор, пока это не сделает Адам. Хотя мне отчаянно хочется рассказать Каслу, что эта связь, должно быть, у них в крови, что они оба, должно быть, разделяют похожий дар или вид энергии, или ой, ой, оой...
О, Боже.
О, нет.
Уорнер – один из нас.
Глава 49
- Это все меняет.
Касл не обращает на меня внимания. - Это... в смысле... это же столько всего подразумевает, - говорит он. – Нам придется обо всем ему рассказать, нужно будет протестировать его, чтобы знать наверняка, но я вполне уверен в том, что это единственное объяснение. И ему были бы рады предоставить здесь убежище, если бы он этого захотел... Я бы выделил ему целую комнату, позволил жить среди нас на общих условиях. Я не могу держать его под стражей, по меньшей мере...
- Что... но, Касл... почему? Он же чуть не убил Адама! И Кенджи!
- Вы должны понять - эта новость перевернет его взгляды на жизнь, - с широко раскрытыми глазами, Касл качает головой, одной рукой прикрывая рот. - Возможно, он воспримет это негативно... возможно, будет сильно взволнован... или полностью лишится рассудка... а, возможно, на утро он проснется новым человеком. Вы бы удивились, что творят с людьми подобные открытия.
- Двери Омега Поинт всегда будут открыты для нашего вида, - продолжает он. - Эту клятву я дал себе много лет назад. Я не могу отказать ему в еде и крове, если, к примеру, его отец решил навсегда изгнать его.
Это просто не может происходить.
- Но я не понимаю, - неожиданно говорит Касл, поднимая на меня взгляд. - Почему вы ничего не сказали? Почему не сообщили об этой информации? Нам же так важно знать об этом, и это никоим образом не дискредитирует вас...
- Я не хотела, чтобы Адам узнал, - впервые я признаюсь в этом вслух, и мой голос – шесть осколков стыда, нанизанных на одну нить. - Я просто... - я качаю головой. - Я не хотела, чтобы он узнал.
Каслу, похоже, действительно жаль меня. - Мисс Феррарс, я бы очень желал сохранить ваш секрет, но не уверен, что Уорнер захочет.
Я переключаю внимание на маты, лежащие на полу. Мой голос кажется таким тоненьким, когда я задаю вопрос: - А почему он вообще рассказал вам об этом? Как эта тема всплыла в разговоре?
Касл задумчиво потирает подбородок. - Он сам заговорил об этом. Я вызвался сопровождать его – в туалет, и тому подобное, – мне хотелось понаблюдать за ним, поспрашивать об отце и узнать, что ему известно о заложниках. Он пребывал в отличном расположении духа. На самом деле, он выглядел куда лучше, чем когда только появился здесь. Он вел себя послушно, даже вежливо. Но его поведение существенно изменилось после того, как мы наткнулись на вас с Адамом в коридоре... – его голос обрывается, глаза останавливаются на мне, шестеренки в голове начинают быстро крутиться, собирая воедино все кусочки. Он пялится на меня, разинув рот, совершенно непохожий на привычного Касла, напрочь выбитый из колеи.
Никак не могу понять, надо ли мне обижаться.
- Он влюблен в вас, - шепчет Касл, и его голос прямо расцветает от этого революционного открытия. Он громко хмыкает, качает головой. - Он держал вас в плену и по ходу дела умудрился влюбиться.
Я так внимательно изучаю маты, словно они - самая захватывающая вещь, которую я когда-либо встречала в своей жизни.
- Ох, мисс Феррарс, - говорит мне Касл, - не завидую я вашему положению. Теперь я понимаю, почему эта ситуация так смущает вас.
Мне хочется сказать - да вы вообще понятия не имеете, Касл. Вы понятия не имеете, потому что даже не знаете всей истории. Вы не знаете, что они - братья, братья, которые ненавидят друг друга, братья, которые, кажется, согласны друг с другом только в одном, и так уж получилось, что это – убийство их собственного отца.
Но я не говорю об этих вещах. На самом деле, я вообще ничего не говорю.
Я сижу на матах, опустив голову на руки, и пытаюсь понять, что еще может пойти не так. Я спрашиваю себя о том, сколько еще ошибок придется совершить перед тем, как все, наконец, утрясется.
Если такое вообще когда-нибудь случится.
Глава 50
Я так унижена.
Я думала об этом всю ночь и осознала только к утру. Уорнер, должно быть, специально рассказал Каслу. Он играет со мной в игры, он нисколько не изменился и по-прежнему пытается убедить меня выполнять его приказы. По-прежнему пытается убедить меня стать его проектом и он пытается причинить мне боль.
Я не допущу этого.
Я не позволю Уорнеру лгать мне, манипулировать моими чувствами, чтобы получить то, чего он хочет. Поверить не могу, что я испытывала к нему жалость... испытывала к нему сочувствие, нежность, когда увидела его рядом с отцом... что я поверила ему, когда он делился со мной своими мыслями насчет моего дневника. Я доверчивая дура.
Я была идиоткой, когда думала, что он может быть способен на человеческие чувства.
Я сказала Каслу, что ему, возможно, следует поручить это задание кому-нибудь другому, поскольку теперь он знает о том, что Уорнер может прикасаться ко мне; я сказала ему, что теперь это может быть опасно.
Он смеялся и смеялся, и смеялся, а затем сказал:
- Ох, мисс Феррарс, я вполне, вполне уверен в том, что вы сможете за себя постоять. Если честно, вы, пожалуй, вооружены куда лучше любого из нас. Кроме того, - добавил он, - это идеальная ситуация. Если он действительно в вас влюблен, то вы должны каким-нибудь образом использовать это в нашу пользу. Нам нужна ваша помощь, - сказал он мне, снова став серьезным. - Нам пригодится любая возможная помощь, и прямо сейчас именно вы способны получить нужные нам ответы.
- Пожалуйста, - сказал он, - попытайтесь узнать все, что сможете. Что угодно. Жизни Уинстона и Брендана находятся в опасности.
И он прав.
Я откладываю в сторону собственные заботы, потому что Уинстон и Брендан где-то там в плену, они страдают, и их необходимо найти. И я собираюсь сделать все, что в моих силах, чтобы помочь им.
А это означает, что мне снова придется поговорить с Уорнером.
Мне придется держаться с ним, как с преступником, коим он и является. Больше никаких разговоров на посторонние темы. И не поддаваться его попыткам сбить меня с толку. Нет, нет и нет. Я буду сильнее. Умнее.
И я хочу вернуть свой блокнот.
Охранники отпирают дверь его комнаты, я решительно захожу внутрь, закрываю за собой и готовлюсь произнести перед ним речь, которую отрепетировала заранее, но застываю на месте.
Не знаю, чего я ожидала.
Может быть, я думала, что застану его, пытающимся проделать отверстие в стене или планирующим убийство каждого человека в Омега Поинт, или я не знаю, не знаю, не знаю, что угодно. Ведь я умею лишь противостоять разгневанному телу, дерзкому созданию, высокомерному монстру, но я напрочь не знаю, что мне делать с этим.
Он спит.
Кто-то принес сюда матрас, обычный прямоугольник сносного качества, тонкий и потрепанный, но это, по крайней мере, лучше, чем спать на полу, и он лежит на этом матрасе в одних черных боксерах.
Одежда разложена на полу.
Его брюки, рубашки, носки слегка влажные и мятые, видимо, постиранные вручную и оставленные сушиться; на обуви лежит аккуратно сложенное пальто, поверх которого покоится пара перчаток.
С того момента, как я вошла, он не сдвинулся ни на дюйм.
Он отдыхает на боку, спиной к стене, левую руку подложив под щеку, а правую вытянув вдоль туловища; идеальное тело открыто взору, сильное, гладкое, слегка пахнущее мылом. Не знаю, почему я никак не могу оторвать от него глаз. Я не знаю, почему во сне наши лица кажутся такими мягкими и невинными, такими умиротворенными и уязвимыми, я пытаюсь отвести взгляд, но не могу.
Я забываю, с какой целью пришла сюда, забываю все те храбрые вещи, которые я повторяла себе до того, как переступить порог его комнаты. Потому что есть в нем что-то такое... в нем всегда было что-то такое, какая-то интрига, которую я не могла разгадать. Мне бы хотелось это игнорировать, но я не в силах.
Я смотрю на него и спрашиваю себя, может быть, дело во мне? Может быть, я наивна?
Но я вижу наслоения, оттенки золотого и зеленого, вижу того, кому никогда не давали шанса быть человеком. Я спрашиваю себя, буду ли я так же жестока, как мои собственные угнетатели, если решу, что общество право, что некоторые люди зашли слишком далеко, что иногда уже невозможно повернуть назад, и что есть на этом свете те, кто не заслуживает второго шанса, и я не могу, не могу не могу...
Ничего не могу с собой поделать, потому что я не согласна.
Я считаю, что девятнадцать лет – это слишком мало для того, чтобы ставить клеймо, что девятнадцать лет - это только начало пути, что еще слишком рано говорить человеку, что в этом мире ему уготовано быть воплощением зла.
Я спрашиваю себя, как бы повернулась моя жизнь, если бы кто-то в прошлом дал мне шанс.
Поэтому я пячусь назад. Разворачиваюсь, чтобы уйти.
Я позволю ему поспать.
Я застываю на месте.
На кровати рядом с его вытянутой рукой, я замечаю уголок блокнота, Уорнер как будто только-только выпустил его из рук. Вот она, идеальная возможность, чтобы забрать блокнот, только нужно проделать это тихо.
Я подкрадываюсь на носочках, безмерно благодарная за то, что мою обувь сделали совершенно бесшумной. Но, чем ближе я подхожу к нему, тем больше мое внимание привлекает что-то на его спине.
Маленький, черный, размытый прямоугольник.
Я подбираюсь ближе.
Моргаю.
Щурюсь.
Наклоняюсь вперед.
Татуировка.
Никаких изображений. Только слово. Одно слово, начертанное чернилами в самом центре верхней части спины.
ВОСПЛАМЕНИ.
Его кожа изрешечена шрамами.
Кровь так резко приливает к голове, что я чувствую головокружение. Меня тошнит. Все содержимое моего желудка словно захотело выпрыгнуть наружу. Я хочу запаниковать, хочу встряхнуть кого-нибудь, хочу узнать, как расшифровать те эмоции, которые душат меня, потому что я даже не могу представить, не могу представить, не могу представить, как он сумел стерпеть такие страдания.
Вся его спина – это карта боли.
Крупные, тонкие, неровные, ужасные. Шрамы – словно дороги, ведущие в никуда. Рваные и глубокие раны, происхождение которых я не могу понять, следы пыток, которые я вовсе не ожидала. Это единственные изъяны на всем его теле, глубоко запрятанные и хранящие свои секреты изъяны.
И уже в который раз я осознаю, что понятия не имею, кем на самом деле является Уорнер.
- Джульетта?
Я застываю.
- Что ты здесь делаешь? - его глаза широко раскрыты, насторожены.
- Я... я пришла поговорить с тобой…
- Боже, - тяжело дыша, он отскакивает от меня. - Я польщен, милая, но не могла бы ты, по крайней мере, дать мне шанс надеть штаны, - он вытягивает вдоль стены, но не предпринимает никаких попыток взять свою одежду. Его глаза мечутся от меня к брюкам, лежащим на полу так, будто он не знает, что предпринять. Кажется, он полон решимости не поворачиваться ко мне спиной.
- Не возражаешь? - спрашивает он, кивая в сторону одежды у моих ног и пытаясь казаться беспечным, что, впрочем, не особо скрывает тревогу в его глазах. - Здесь становится прохладно.
Но я все пялюсь на него, пялюсь на его тело, пораженная тем, как невероятно безупречно он выглядит спереди. Сильная, стройная фигура, подтянутая и мускулистая, но не перекаченная. Светлая, но не бледная кожа, окрашенная солнечными лучами в такой степени, чтобы без всяких усилий выглядеть здоровой. Тело идеального парня.
Какой обманчивой может казаться внешность.
Какой ужасной, ужасной ложью.
Его взгляд прикован к моему, в глазах полыхает неугасимое зеленое пламя, грудь поднимается и опускается так быстро, так быстро, так быстро.
- Что случилось с твоей спиной? – слышу я свой шепот.
Я вижу, как его лицо теряет весь цвет. Он отводит взгляд, проводит рукой по рту, подбородку, потирает затылок.
- Кто причинил тебе боль? - тихо спрашиваю я. И тут же ощущаю какое-то странное чувство, которое обычно возникает перед тем, как я совершаю нечто ужасное. Вот как сейчас. Прямо сейчас я чувствую, что могла бы убить кого-нибудь за это.
- Джульетта, пожалуйста, моя одежда...
- Это был твой отец? – резко спрашиваю я. - Это он сотворил с тобой...
- Это неважно, - расстроенно перебивает меня Уорнер.
- Конечно же, это важно!
Он молчит.
- Эта татуировка, - говорю я ему, - это слово...
- Да, - говорит он уже тише. Прочищает горло.
- Я не... - я беспомощно моргаю. - Что она означает?
Уорнер качает головой, запускает руку в волосы.
- Это из какой-то книги?
- Какая тебе разница? - спрашивает он, снова отводя взгляд. - Почему тебя вдруг так заинтересовала моя жизнь?
Я не знаю, - хочу я сказать ему. Я хочу сказать, что я не знаю, но это неправда.
Потому что я кое-что чувствую. Я чувствую щелчки и вращения, и скрип миллионов ключей, открывающих миллион дверей в моей голове. Словно я, в конце-то концов, разрешила себе понять то, что на самом деле думаю, на самом деле чувствую, словно я впервые узнала о своих секретах. И вот я ищу его глаза, изучаю его черты в поисках чего-то, чему даже названия подобрать не могу. И осознаю, что мне больше не хочется быть его врагом.
- Все в прошлом, - говорю я ему. - В этот раз мы не на базе. Я не буду твоим оружием и ты никогда не заставишь меня передумать. Думаю, что ты уже понял это, - я изучаю пол. - Так почему мы по-прежнему противостоим друг другу? Зачем ты все пытаешься манипулировать мной? Зачем все эти уловки?
- Понятия не имею, - произносит он и смотрит на меня так, будто не уверен, настоящая ли я вообще, - понятия не имею, о чем ты говоришь.
- Зачем ты рассказал Каслу о том, что можешь дотрагиваться до меня? Это ведь была не твоя тайна.
- Верно, - он тяжко вздыхает. - Конечно, - как будто говорит сам себе. - Слушай, милая, может быть кинешь мне хотя бы пиджак, если уж решила остаться здесь и завалить меня вопросами?
Я бросаю ему пиджак. Он ловит его, опускается на пол. Но вместо того, чтобы надеть, расстилает его у себя на коленях. И затем говорит:
- Да, я сказал Каслу, что могу дотрагиваться до тебя. Он имел право знать.
- Это было не его ума дело.
- Конечно же, это его дело, - говорит Уорнер. - Целый мир, созданный им здесь, держится на подобной информации. И ты тоже тут живешь. Поэтому он должен знать.
- Но ему не было необходимости знать об этом.
- Да что в этом такого важного? - спрашивает он, внимательно изучая мои глаза. - Почему тебя так сильно волнует, если кто-то узнает о том, что я могу тебя касаться? Почему это нужно держать в секрете?
Я стараюсь отыскать слова, но они не находятся.
- Ты беспокоишься о Кенте? Думаешь, если он узнает о том, что я могу до тебя дотрагиваться, это станет для него проблемой?
- Я не хотела, чтобы он узнал об этом таким образом...
- Но почему это так важно? - настаивает он. – Мне кажется, тебя слишком сильно волнуют вещи, которые никак не меняют положение дел в твоей личной жизни. Это ничего, - повторяет он, - не изменит в твоей личной жизни. Конечно, если ты, как и прежде, не испытываешь ко мне ничего, кроме ненависти. Ты ведь именно это сказала, да? Что ты ненавидишь меня?
Я опускаюсь на пол напротив Уорнера. Подтягиваю колени к груди. Сосредотачиваю внимание на камнях под ногами.
- Я не ненавижу тебя.
Уорнер, кажется, перестал дышать.
- Знаешь, иногда я понимаю тебя, - говорю я ему. - На самом деле понимаю. Но именно в тот момент, когда я уже думаю, что наконец-то тебя поняла, ты снова меня удивляешь. И я никогда до конца не знаю, кто же ты такой или кем ты станешь, - я поднимаю голову. - Но я точно знаю, что больше не испытываю к тебе ненависти. Я пыталась, - говорю я, - отчаянно пыталась ненавидеть тебя. Потому что ты натворил столько ужасного. С невинными людьми. Со мной. Но сейчас я слишком много узнала о тебе. Слишком многое увидела. Ты слишком человечен.
Какие золотистые у него волосы, какие зеленые глаза. И как измучен его голос:
- Ты говоришь, - спрашивает он, - что хочешь быть моим другом?
- Я... я не знаю, - я просто окаменела, окаменела от возможности этого. - Я не думала об этом. Я просто говорю, что не знаю... - я колеблюсь, вздыхаю, - больше не знаю, как ненавидеть тебя. Даже несмотря на то, что мне этого хочется, честно, хочется, и знаю, что должна, но я просто не могу.
Он отводит глаза в сторону.
И улыбается.
Эта улыбка просто заставляет меня забыть обо всем, я тупо моргаю и моргаю, и понять не могу, что со мной такое происходит. И почему я не могу убедить свои глаза сосредоточиться на чем угодно другом.
У моего сердца поехала крыша.
Как будто совершенно бессознательно, он дотрагивается до моего блокнота. Его пальцы поглаживают обложку раз, другой; тут он замечает, к чему прикованы мои глаза, и останавливается.
- Ты написала все эти слова? - он снова дотрагивается до моего блокнота. - Каждое слово?
Я киваю.
- Джульетта.
Я затаила дыхание.
- Мне бы очень сильно хотелось этого. Быть твоим другом, - говорит он. – Очень сильно.
Совершенно не понимаю, что творится в моей голове.
Может быть, дело в том, что он упал духом, а я такая глупая, потому что думаю, что смогу помочь ему восстановиться. Или в том, что я вижу себя трех-, четырех-, пяти-, шести-, семнадцатилетней Джульеттой, брошенной, отвергнутой, униженной, замученной тем, с чем не смогла справиться. Я думаю о том, что Уорнер очень похож на меня, что ему тоже никогда не давали в жизни шанса. Думаю о том, что все заведомо ненавидят его, что ненависть по отношению к нему является общепринятым фактом.
Уорнер ужасен.
Без обсуждений, без оговорок, без вопросов. Априори решено, что он – презренное существо, поднявшееся за счет пыток, убийств и власти.
Но я хочу знать. Мне нужно знать. Я должна знать.
Неужели все на самом деле так просто.
А что, если однажды оступлюсь я? Что, если однажды я упаду в пропасть, и никто не пожелает меня оттуда вытащить? Что тогда станется со мной?
Я встречаюсь с ним взглядом. Глубоко вздыхаю.
И бегу.
Выбегаю прямиком за дверь.
Глава 51
Всего лишь одно мгновение.
Всего одну секунду, еще одну минуту, просто дайте мне еще один час или, может быть, выходные, чтобы все обдумать; это не так уж и много, не так уж и сложно, это все, чего мы просим, совсем простая просьба.
Но мгновения, секунды, минуты, часы, дни и года становятся одной большой ошибкой, одной невероятной возможностью, утекающей сквозь пальцы, потому что мы не смогли решить, мы не смогли понять, мы хотели больше времени и не знали, что делать.
Мы и теперь не знаем, что натворили.
Мы понятия не имеем, как докатились до такого, ведь нам хотелось всего лишь просыпаться по утрам и ложиться спать по вечерам, и, может быть, по дороге домой купить мороженого. И всего одно решение, один выбор, одна случайность вдребезги перевернули все то, что мы когда-либо знали, во что когда-либо верили, и что же нам делать?
Что же нам делать
теперь?
Глава 52
Наше положение ухудшается.
С каждым проходящим часом в рядах жителей Омега Поинт растет напряженность. Мы пытались выйти на контакт с людьми Андерсона, но не добились никакого результата... мы ничего не слышали ни от их команды, ни от солдат, равно как не узнали ничего нового о заложниках.
Но жители сектора 45 – того самого сектора, за которым надзирал Уорнер, – начинают сомневаться. Слухи о нашем сопротивлении распространяются как пожар.
Восстановление сделало попытку скрыть новости о недавнем сражении, называя его обыденной стычкой с кучкой повстанцев, но люди-то умнеют. Среди них вспыхивают протесты, некоторые отказываются работать, ропщут на власть, пытаются сбежать из компаундов и вернуться на нерегулируемую территорию.
Ничем хорошим это не кончается.
Потери растут, и Касл рвется что-нибудь предпринять. У всех такое чувство, что скоро снова придется выбраться на поверхность. Мы не получали никаких сообщений о том, что Андерсон мертв, а значит, вероятнее всего, он просто дожидается подходящего момента, или Адам прав, и он поправляет здоровье. Но, как бы там ни было, молчание Андерсона не предвещает ничего хорошего.
- Чем это вы тут занимаетесь? - спрашивает Касл.
Я только что собрала полную тарелку к ужину. Только села на свое привычное место, в компании с Адамом, Кенджи и Джеймсом. Я смущенно хлопаю ресницами, глядя на Касла.
Кенджи интересуется: - Что происходит?
Адам спрашивает: - Все в порядке?
Касл отвечает: - Мои извинения, мисс Феррарс, я не хотел мешать. Признаюсь, я просто слегка удивился, увидев вас здесь. Я думал, вы заняты своим заданием.
- Ой, - я вздрагиваю, взгляд мечется между едой и Каслом. - Я... эм, да... но я уже дважды разговаривала с Уорнером... на самом деле, я виделась с ним буквально вчера...
- О, это превосходная новость, мисс Феррарс. Просто превосходная, - Касл потирает руки; на лице написано явное облегчение. - И что же вам удалось выяснить? - он выглядит так оптимистично, что мне становится стыдно.
Все уставились на меня, а я не знаю, что делать. Не знаю, что сказать.
Я качаю головой.
- Ох, - Касл опускает руки. Опускает взгляд. Кивает самому себе. - Что ж. Вы решили, что двух визитов будет более чем достаточно? - он не хочет на меня смотреть. – Каково ваше профессиональное мнение на этот счет, мисс Феррарс? Вы считаете, что в данной ситуации не стоит торопиться? Что Уинстон и Брендан будут отдыхать в комфортных условиях до тех пор, пока вы не отыщете в своем загруженном графике немного времени, чтобы допросить единственного человека, который, может быть, способен помочь нам найти их? Вы думаете, что...
- Я пойду немедленно, - я хватаю свой поднос, выпрыгиваю из-за стола, чуть не спотыкаясь о собственные ноги. - Простите... я просто... я уже иду. Увидимся за завтраком, ребята, - шепчу я и выбегаю в дверь.
Брендан и Уинстон.
Брендан и Уинстон.
Брендан и Уинстон, твержу я про себя.
Я слышу смех Кенджи за спиной.
Да, наверно, я не мастак в проведении допросов.
У меня накопилось столько вопросов к Уорнеру, но ни один из них не имеет отношения к ситуации с заложниками. Всякий раз, когда я напоминаю себе, что нужно задать правильные вопросы, Уорнеру, каким-то образом, удается меня отвлечь. Будто он знает, о чем я собираюсь спросить, и с готовностью направляет разговор в другое русло.
Это выбивает из колеи.
- У тебя есть татуировки? - с улыбкой спрашивает он меня, облокачиваясь на стену. На нем надеты только футболка, брюки и носки, обуви нет. – Кажется, в наши дни у всех есть татуировки.
О такой беседе с Уорнером я даже не помышляла.
- Нет, - отвечаю ему. – Мне не представлялось удобного случая, чтобы сделать татуировку. Кроме того, не думаю, что кому-нибудь захотелось бы так близко приближаться к моей коже.
Он изучает свои руки. Улыбается. Говорит: - Может, когда-нибудь.
- Может быть, - соглашаюсь я.
Молчание.
- Так что там насчет твоей татуировки? - спрашиваю я. - Почему ВОСПЛАМЕНИ?
Его улыбка становится шире. Снова появляются ямочки. Он трясет головой: - А почему бы и нет?
- Я просто не понимаю, - я смущенно наклоняю голову. – Напоминаешь себе, что можешь играть с огнем?
Он опять улыбается. - Набор букв не всегда образует слово, милая.
- Я... понятия не имею, о чем ты говоришь.
Он делает глубокий вдох. Садится, выпрямляя спину.
- Итак, - говорит он, - ты раньше много читала?
Я застигнута врасплох. Какой странный вопрос; в голове проскакивает мысль, а не уловка ли это. Не вляпаюсь ли я, если признаюсь. А затем я вспоминаю, что это Уорнер мой заложник, а не наоборот.
- Да, - киваю я. - читала.
Его улыбка становится чуть серьезнее, обдуманнее. На лице абсолютно никаких эмоций. - И когда же у тебя была возможность читать?
- В каком смысле?
Он слегка пожимает плечами, взгляд направлен в никуда. - Просто кажется странным, что у девушки, которая всю жизнь провела в полнейшей изоляции, мог быть доступ к литературе. Особенно в нашем мире.
Я ничего не говорю.
Он ничего не говорит.
Я делаю несколько вздохов, прежде чем ответить.
- Я... я никогда не выбирала, какие книги читать, - не могу понять, почему, сообщая об этом громким голосом, я так нервничаю, почему мне приходится напоминать себе не шептать. - Я читала все, что было доступно. В моих школах всегда были небольшие библиотеки, и дома у родителей было несколько книг. А потом... – я колеблюсь. - Потом я пару лет провела в больницах и психушках, и в из-изоляторе для несовершеннолетних, - лицо вспыхивает, как по сигналу, в любой миг готовое застыдиться моего прошлого, того, кем я была и продолжаю быть.
Но это странно.
В то время, как часть меня сопротивляется такой откровенности, другая часть ощущает настоящий комфорт в общении с Уорнером. Безопасность. Близость.
Потому что ему известно обо мне все.
Он знает каждую деталь моих семнадцати лет. У него есть все мои медицинские карты, он знает все о моих инцидентах с полицией и болезненных отношениях с родителями. И теперь он прочел мой дневник.
В моей истории больше нет ничего, что можно рассказать и при этом удивить его; ничего из того, что я сделала, не шокировало бы и не ужаснуло его. Я не переживаю о том, что он осудит меня или сбежит.
И понимание этого – возможно, больше, чем что-либо другое, – потрясает мое естество.
И дарит некое чувство облегчения.
- Там всегда были книги, - продолжаю я, приковав глаза к полу и по какой-то причине не находя в себе сил остановиться. - В изоляторе. Большинство из них были старыми и потрепанными, с оторванными обложками, поэтому я не всегда знала, как они назывались или кто их написал. Я просто читала все, что находила. Сказки и детективы, историю и поэзию. Не имело значения, о чем книга. Я перечитывала их снова и снова, и снова. Книги... они удерживали меня от потери рассудка... - я замолкаю, одергивая себя, чтобы не сказать больше. Я прихожу в ужас, понимая, сколь много всего мне хочется доверить ему. Уорнеру.
Ужасному-преужасному Уорнеру, который пытался убить Адама и Кенджи. Который сделал меня своей игрушкой.
Мне невыносимо чувствовать себя в безопасности и так свободно общаться с ним. Невыносимо, что из всех людей именно с Уорнером я могу быть абсолютно честной. Мне всегда кажется, что я должна защищать Адама от самой себя, от ужасной истории моей жизни. Мне никогда не хотелось пугать его или рассказывать слишком много, потому что я боюсь, что он передумает и поймет, какую ужасную ошибку он совершил, доверившись мне; проявив ко мне чувства.
Но с Уорнером мне нечего скрывать.
Мне хочется увидеть выражение его лица; хочется узнать, что он думает теперь, когда я открылась ему, предложила взглянуть на свое прошлое. Но не могу заставить себя посмотреть ему в глаза. Поэтому я сижу неподвижно, взгромоздив унижение на свои плечи, и он ничего не говорит, не шевелится, не издает ни звука. Секунды пролетают мимо, заполняют пространство комнаты, мне хочется прогнать их; хочется поймать их и спрятать в карманах, пока время, наконец, не остановится.
Наконец, он нарушает тишину.
- Мне тоже нравится читать, - признается Уорнер.
От изумления я вскидываю голову.
Прислонившись к стене, он теребит волосы. Пробегает пальцами по золотистым локонам. Опускает руку вниз. Встречается со мной своими безумно-зелеными глазами.
- Тебе нравится читать? - спрашиваю я.
- Ты удивлена.
- Я думала, что Восстановление уничтожило подобные вещи, думала, что они вне закона.
- Так и есть, и будет, - говорит он, чуть шевельнувшись. - В обозримом будущем. Вообще-то, они уже уничтожили кое-что, - он в первый раз выглядит неловко. – Какая ирония, я по-настоящему начал читать как раз тогда, когда было решено все уничтожить. Мне поручили проанализировать несколько списков – высказать мнение насчет того, что следует оставить, а от чего избавиться, что нужно отредактировать и в дальнейшем применять в военных операциях, учебных планах, и так далее и тому подобное.
- И ты считаешь, что это нормально? - спрашиваю я у него. - Уничтожать то, что осталось от культуры... все языки... тексты? Ты согласен?
Он снова играется с моим блокнотом. – Я бы… много чего сделал по-другому, - говорит он, - если бы все зависело от меня, - глубоко вздыхает. - Но для того, чтобы подчиняться, солдату вовсе не обязательно с чем-то соглашаться.
- Что бы ты сделал иначе? - спрашиваю я. - Если бы все зависело от тебя?
Он смеется. Вздыхает. Смотрит на меня, улыбаясь уголками глаз.
- Ты задаешь слишком много вопросов.
- Ничего не могу с собой поделать, - отвечаю я. - Просто теперь ты кажешься совсем другим. Все, что ты говоришь, удивляет меня.
- Как это?
- Я не знаю, - говорю я. - Ты просто... такой спокойный. Чуть менее сумасшедший.
Он смеется тем самым бесшумным смехом, от которого подрагивает только грудь, а затем говорит: - В моей жизни не было ничего, кроме битв и разрушений. Поэтому находиться здесь, - он обводит комнату взглядом. - Вдали от обязанностей, от ответственности. От смерти, - говорит он, уставившись в стену. - Это похоже на каникулы. Мне не нужно все время думать. Не нужно ничего делать, ни с кем разговаривать, нигде появляться. У меня никогда не было столько лишних часов, чтобы просто поспать, - улыбается он. - На самом деле, это своего рода роскошь. Думаю, мне бы хотелось почаще попадать в плен, - добавляет он, в основном, самому себе.
Я не могу удержаться и изучаю его.
Я рассматриваю его лицо так, как не осмеливалась никогда прежде, и понимаю, что не имею даже слабого представления о том, каково это – жить его жизнью. Однажды он сказал, что я ничего не знаю, что мне не понять странных законов его мира, и только сейчас я начинаю осознавать, как он был прав. Я ничего не знаю о подобном кровавом, заведомо расписанном существовании. Но неожиданно мне захотелось узнать.
Мне захотелось понять.
Я наблюдаю за его осторожными движениями, за усиленными попытками выглядеть беспечным, расслабленным. Но замечаю, как он все продумывает. За каждым движением, за каждой позой скрывается своя причина. Он всегда прислушивается, постоянно касается рукой пола, стены, смотрит на дверь, изучает ее контур, петли, ручку.
Я вижу, как он напрягается – самую малость – от слабого шума, скрипа металла, приглушенных голосов по ту сторону двери. Очевидно, что он всегда настороже, всегда бдителен, готов драться, реагировать. Я спрашиваю себя, знает ли он вообще, что такое спокойствие. Безопасность. Спал ли когда-нибудь всю ночь, не просыпаясь. Шел ли куда-нибудь, не оглядываясь поминутно через плечо.
Его руки крепко сжаты.
Он теребит кольцо на левой руке, поворачивая и поворачивая, и поворачивая его на мизинце. Поверить не могу, я только сейчас заметила, что он носит кольцо; сделанное из нефрита, светло-зеленого оттенка, оно идеально сочетается с его глазами. И тут я резко вспоминаю, что уже видела это кольцо.
Всего лишь раз.
Тем утром, когда я травмировала Дженкинса. Уорнер пришел, чтобы увести меня из комнаты. Он заметил, что я смотрю на его кольцо, и быстро натянул перчатки.
Дежа вю.
Он замечает, что я смотрю на его руки, и быстро сжимает левую в кулак, накрывая сверху правой.
- Чт...
- Это просто кольцо, - говорит он. - Ничего особенного.
- Зачем ты прячешь его, если в нем нет ничего особенного? – мое любопытство разгорается, я ищу любую возможность раскусить его, понять, что происходит в его голове.
Он вздыхает.
Сгибает и разгибает пальцы. Смотрит на свои руки, держа их ладонями вниз и растопырив пальцы. Стягивает кольцо с мизинца, разглядывает его в свете флуоресцентной лампы. Маленький кружок зеленого цвета. Наконец, он встречается со мной глазами. Кладет кольцо на ладонь и сжимает кулак.
- Не хочешь рассказать? - спрашиваю я.
Он качает головой.
- Почему?
Он потирает шею, разминает затылок. Я не могу оторваться от этого зрелища, я представляю, какими были бы ощущения, если бы кто-нибудь так же массажировал мое тело, прогоняя из него боль. Его руки кажутся такими сильными.
Я уже практически забыла, о чем мы говорили, когда он произносит: - Я ношу это кольцо уже лет десять. Раньше оно налезало на указательный палец, - он бросает на меня быстрый взгляд. - И я не говорю на эту тему.
- Никогда?
- Нет.
- Жаль, - я разочарованно прикусываю нижнюю губу.
- Тебе нравится Шекспир? - спрашивает он.
Какой странный переход.
Я качаю головой. - Я знаю о нем только то, что он украл мое имя и неправильно его написал.
Уорнер целую секунду смотрит на меня, а затем взрывается смехом – громким и непринужденным, – пытается взять себя в руки и терпит неудачу.
Мне вдруг становится неуютно рядом с этим странным парнем, который смеется и носит кольцо с секретом, и спрашивает меня о книгах и поэзии.
- Я вовсе не шутила.
Но его глаза по-прежнему полны смеха: - Не переживай. Где-то год назад я тоже мало знал о нем. Я по-прежнему не понимаю половину из того, что он говорит, поэтому мы, скорее всего, избавимся от большей части его работ. Но одна его фраза мне очень понравилась.
- Что за фраза?
- Хочешь поглядеть на нее?
- Поглядеть на нее?
Но Уорнер уже вскочил на ноги, расстегивая брюки, а у меня в голове забилась мысль, что сейчас произойдет, в какую новую, дурную игру он втягивает меня. И тут он останавливается, замечает выражение ужаса на моем лице и говорит: - Не переживай, милая. Обещаю, я не разденусь догола. Просто хочу показать еще одну татуировку.
- Где? - спрашиваю я, застыв на месте, желая одновременно отвернуться и не отводить взгляд.
Он не отвечает.
Его брюки расстегнуты, но еще держатся на талии. Снизу виднеются боксеры. Он заворачивает резинку нижнего белья до тех пор, пока оно не опускается чуть ниже тазовой кости.
Я краснею до корней волос.
Никогда прежде я не видела этой интимной части мужского тела, и я не могу заставить себя отвести взгляд. Мои встречи с Адамом всегда происходили в темноте и всегда чем-то прерывались; я никогда не видела его тело настолько открытым – не потому, что мне не хотелось, а потому, что у меня никогда не было такой возможности. А теперь лампы горят, и Уорнер стоит прямо передо мной, и я так поглощена, так заинтригована очертаниями его фигуры. Против своей воли я замечаю, как узкая талия переходит в бедра и скрывается под клочком трикотажа. Мне хочется узнать, хочется понять кого-то, без всяких преград.
Узнать кого-то настолько близко.
Мне хочется изучить тайны, прячущиеся меж его локтей, послушать тихие перешептывания, заплутавшие за его коленями. Мне хочется проследить линии его фигуры глазами и кончиками пальцев. Мне хочется исследовать реки и долины, извивающиеся вдоль мышц его тела.
Мои мысли шокируют меня.
В животе разливается отчаянное тепло, которое я не могу игнорировать. В груди порхают бабочки, которым я не могу дать объяснение. Внутри нарастает ноющая боль, которой я не желаю давать название.
Прекрасен.
Он просто прекрасен.
Кажется, я свихнулась.
- Она занимательна, - говорит Уорнер. - Она кажется очень... актуальной. Даже несмотря на то, что была написана очень давно.
- Что? - я отрываю глаза от нижней части его тела, отчаянно умоляя свое воображение обойтись без подробностей. Переключаю внимание на слова, вытатуированные на его коже.
- О, - говорю я. - Вау.
Две строчки. Четким шрифтом, будто напечатанные на пишущей машинке, в самом низу его торса.
а д п у с т
в с е б е с ы з д е с ь
Да. Интересно. Ага. Без сомнений.
Кажется, мне нужно прилечь.
- Книги, - говорит он, подтягивая резинку боксеров на место и застегивая брюки, - легко уничтожить. Но слова будут жить так долго, пока люди будут помнить их. Татуировки, например, очень сложно забыть, - он застегивает пуговицу. – Я думаю, что современная жизнь настолько непостоянна, что нам просто необходимо оставлять подобные следы на коже, - говорит он. - Они напоминают нам о том, что мы были помечены этим миром, что мы все еще живы. Что никогда не забудем.
- Кто ты?
Я не знаю этого Уорнера. Я бы никогда не смогла узнать этого Уорнера.
Он улыбается себе под нос. Снова садится.
- Никому и никогда не потребуется этого знать.
- Что ты имеешь в виду?
- Я знаю, кто я, - объясняет он. - Мне этого достаточно.
Я на мгновение затихаю. Хмурюсь, глядя в пол. - Должно быть, замечательно шагать по жизни, имея за пазухой такую уверенность.
- Ты тоже уверенная,- говорит он мне. - Ты решительная и стойкая. Такая храбрая. Такая сильная. Такая нечеловечно красивая. Ты могла бы покорить мир.
Я от души смеюсь и поднимаю голову, чтобы встретиться с ним взглядом.
- Я слишком много плачу. И у меня нет никакого желания покорять мир.
- Вот это, - говорит он, - я никогда не пойму, - он качает головой. - Ты просто напугана. Ты боишься того, с чем не знакома. Ты слишком сильно беспокоишься о том, что разочаруешь людей. Ты подавляешь свой собственный потенциал, - говорит он, - ты делаешь то, что ожидают от тебя другие... ты по-прежнему следуешь навязанным правилам, - он пристально смотрит на меня. – Я хочу, чтобы ты перестала это делать.
- А я хочу, чтобы ты перестал ждать, что я стану использовать свою силу для убийства людей.
Он пожимает плечами. - Я никогда не говорил, что ты обязана это делать. Но это случится, так или иначе, на войне это неизбежно. Убийств по статистика нельзя избежать.
- Ты ведь шутишь, да?
- Определенно, нет.
- Всегда можно избежать убийства, Уорнер. Его избегают посредством того, что не отправляются на войну.
Но он ухмыляется, так ослепительно, и вовсе не обращает внимания на мои слова.
- Мне очень нравится, когда ты произносишь мое имя, - говорит он. - Даже не знаю, почему.
- Уорнер – это не твое имя, - отмечаю я. - Тебя зовут Аарон.
Нереально широкая улыбка. - Боже, мне это нравится.
- Твое имя?
- Только, когда ты произносишь его.
- Аарон? Или Уорнер?
Он закрывает глаза, откидывается головой к стене. Эти ямочки.
Неожиданно, меня поражает реальность того, что я здесь делаю. Сижу тут, треплюсь с Уорнером, как будто у меня в запасе куча свободного времени. Как будто за этими стенами не существует ужасного мира. Не знаю, как мне удается все время отвлекаться, и я даю себе обещание, что на сей раз я не позволю ситуации выйти из-под контроля. Но, когда я уже открываю рот, он произносит:
- Я не собираюсь возвращать тебе блокнот.
Мой рот захлопывается.
- Я знаю, ты хочешь получить его обратно, - говорит он, - но, боюсь, я оставлю его у себя навсегда.
Он поднимает его вверх, демонстрируя мне. Ухмыляется. А затем убирает в свой карман. В то место, до которого я никогда не осмелюсь добраться.
- Почему? – не могу не спросить я. - Почему он тебе так сильно нужен?
Он слишком долго смотрит на меня. Не отвечает на вопрос. А затем цитирует:
- В самые темные дни необходимо искать светлое место, в самые холодные дни необходимо искать теплое место; в самые суровые дни необходимо смотреть только вперед и наверх, а в самые печальные дни необходимо держать глаза открытыми и позволить им пролить слезы. А затем позволить им высохнуть. Дать им шанс смыть боль ради того, чтобы взгляд снова был ясным и чистым.
- Поверить не могу, что ты запомнил это наизусть, - шепчу я.
Он снова откидывается к стене. Снова закрывает глаза и продолжает: - Ничто в этой жизни никогда не будет иметь для меня смысла, но я упорно собираю все новое и надеюсь, что этого хватит, чтобы расплатиться за ошибки.
- Я и это написала? - спрашиваю я, не в состоянии поверить, что это возможно, что он воспроизводит те же самые слова, которые с моих губ слетели на кончики пальцев и просочились на страницу. Я по-прежнему не могу поверить, что теперь он посвящен в мои личные мысли, чувства, которые я поймала измученным разумом, облекла в предложения и поместила в параграфы; в идеи, объединенные мною в знаки препинания, которые служат только для того, чтобы определить, где заканчивается одна мысль и начинается другая.
Мои секреты теперь живут на губах этого светловолосого парня.
- Ты много чего написала, - говорит он, не глядя на меня. - О своих родителях, о своем детстве, о своем опыте общения с другими людьми. Ты говорила о надежде и искуплении, о том, каково было бы увидеть пролетающую птицу. Ты написала о боли. О том, каково чувствовать себя монстром. Каково это, когда тебя успели осудить, не дав сказать и пару слов в свою защиту, - глубокий вдох. – Во многих строчках я как будто увидел самого себя, - шепчет он. – Как будто прочитал то, что никогда не мог выразить словами.
Я пожелала, чтобы мое сердце просто заткнулось, заткнулось, заткнулось, заткнулось.
- Я каждый день сожалею, - его слова теперь напоминают едва заметное дыхание. - Сожалею, что верил всему, что о тебе твердили. Что причинил тебе боль, думая, что помогаю. Я не могу извиниться за то, кто я есть, - говорит он. - Этой части меня уже не существует, она уничтожена. Я давно наплевал на себя. Но я сожалею о том, что не смог понять тебя лучше.
- Все, что я делал, я делал потому, что хотел помочь тебе стать сильнее. Хотел, чтобы ты использовала свой гнев в качестве инструмента, в качестве оружия, способного контролировать силу, живущую внутри тебя; я хотел, чтобы ты могла противостоять миру. Я специально провоцировал тебя, - признается он. - Я упорно подталкивал тебя к краю, творил вещи, которые вызвали в тебе ужас и отвращение, и все это я делал специально.
- Потому что именно так меня научили противостоять этому ужасному миру. Так научили давать отпор. И мне хотелось научить тебя. Я знал, что в тебе есть силы, чтобы стать кем-то гораздо большим. Я видел в тебе величие.
Он смотрит на меня. По-настоящему смотрит на меня.
- Ты продолжаешь делать невероятные вещи, - говорит он. - Я всегда это знал. Думаю, мне просто хотелось быть частью этого.
Я стараюсь. Я так отчаянно стараюсь вспомнить все причины, по которым я должна ненавидеть его, стараюсь вспомнить все ужасные вещи, которые он совершил на моих глазах. Но я измучена, я слишком хорошо понимаю, что значит быть измученной. Делать что-то только потому, что не умеешь ничего другого. Потому, что тебе кажется, что так правильно, ведь тебя никогда не учили неправильному.
Потому что так сложно быть добрым к миру, от которого ты не чувствовал по отношению к себе ничего, кроме ненависти.
Потому что так сложно увидеть в мире добро, когда ты не знал ничего, кроме страха.
И мне хочется сказать ему что-нибудь. Что-то проникновенное и вдумчивое, и запоминающееся, но он, кажется, и так все понимает. Он улыбается мне странной, нерешительной улыбкой, которая не затрагивает его глаз, но говорит о многом.
А затем:
- Скажи своей команде, - говорит он, - чтобы готовились к войне. Если его планы не изменились, то послезавтра мой отец организует атаку на гражданское население, и это будет ничем иным, как бойней. Для вас это единственная возможность спасти своих людей. Их держат в плену где-то на нижних уровнях штаб-квартиры сектора 45. Боюсь, это все, что я могу сообщить.
- Как ты...
- Я знаю, зачем ты пришла, милая. Я не идиот. Я понимаю, почему ты вынуждена проводить свое время со мной.
- Но почему ты так просто делишься этой информацией? - спрашиваю я у него. - Зачем тебе помогать нам?
Что-то промелькнуло в его глазах и так же быстро исчезло, не давая мне шанса понять. Несмотря на то, что его лицо остается непроницаемым, что-то в витающем вокруг нас воздухе внезапно изменилось, стало насыщеннее.
- Иди, - говорит он. - Ты должна сообщить им прямо сейчас.
Глава 53
Адам, Кенджи, Касл и я собрали совет в кабинете Касла, чтобы обсудить стратегию.
Прошлым вечером я побежала прямиком к Кенджи, – который затем отвел меня к Каслу – чтобы рассказать ему то, что сообщил мне Уорнер. Касл испытал одновременно облегчение и ужас, и, кажется, до сих пор не переварил услышанную информацию.
Он сказал мне, что утром сходит к Уорнеру, просто, чтобы проверить, чтобы узнать, не пожелает ли тот добавить что-нибудь (он не пожелал), а мы с Кенджи и Адамом должны зайти к нему в кабинет во время ланча.
И теперь мы теснимся в этой каморке вместе с семью другими. Лица многих я помню с того раза, как мы делали вылазку на склад Восстановления; значит, эти люди важны, они – неотъемлемая часть операции. Удивительно, как вообще такое случилось, что я нахожусь в Омега Поинт, да еще и попала в состав основной группы Касла.
Я испытываю гордость за себя и легкий трепет, потому что на меня рассчитывают, от меня ожидают помощи.
Удивительно также то, как сильно я изменилась за такой короткий промежуток времени. И как изменилась моя жизнь, я чувствую себя сильнее и слабее в одно и то же время. Интересно, было бы все иначе, если бы мы с Адамом нашли способ остаться вместе. Рискнула бы я выйти за пределы той безопасности, в которую он заключил мою жизнь.
Я задаю себе кучу вопросов.
Но, когда я поднимаю голову и ловлю на себе его взгляд, все вопросы испаряются; остается одна лишь боль от тоски по нему, одно лишь желание: чтобы он не отводил глаз, когда я смотрю на него.
Это был мой жалкий выбор, моих рук дело.
Касл сидит за своим столом, облокотившись и подпирая сцепленными руками подбородок. Брови нахмурены, губы сжаты, глаза сосредоточены на бумагах, лежащих перед ним.
За последние пять минут он не произнес ни слова.
Наконец, он поднимает голову. Смотрит на Кенджи, сидящего прямо перед ним, между мной и Адамом.
- Что думаешь? - спрашивает Касл. - Наступление или оборона?
- Партизанская война, - не колеблясь, отвечает Кенджи. – Без вариантов.
Глубокий вздох.
- Да, - кивает Касл. - Я тоже так думаю.
- Нам необходимо разделиться, - говорит Кенджи. - Сформируете группы сами, или мне этим заняться?
- Я распределю людей в предварительные группы. А ты посмотришь и внесешь изменения, если потребуется.
Кенджи согласно кивает.
- Отлично. А оружие...
- Я займусь этим, мне знаком оружейный склад, - говорит Адам. - Удостоверюсь, чтобы все было вычищено, заряжено и готово к использованию.
Я и не подозревала.
- Превосходно. Одной группе мы поручим пробраться на базу и разыскать Уинстона и Брендана; все остальные рассредоточатся по компаундам. Наша миссия проста: спасти столько гражданского населения, сколько возможно. Уничтожить столько солдат, сколько будет необходимо, не более того. Мы сражаемся не против этих людей, а против их лидеров – никогда не забывайте об этом.
- Кенджи, - продолжает Касл, - я хочу, чтобы ты взял под контроль те группы, которые отправятся в компаунды. Согласен?
Кенджи кивает.
- Я возглавлю группу, которая отправится на базу, - говорит Касл. - Несмотря на то, что ты и мистер Кент были бы идеальным вариантом для проникновения в сектор 45, мне бы хотелось, чтобы вы остались с мисс Феррарс; вы трое хорошо сработались, и нам пригодятся ваши таланты на поверхности. И вот еще что, - добавляет он, раскладывая перед собой бумаги, - я изучал эти планы всю но...
Кто-то барабанит по стеклянному окну в двери кабинета.
Моложавый мужчина, которого я никогда прежде не видела, с блестящими, светло-карими глазами и волосами, постриженными так коротко, что невозможно определить их цвет. Он выглядит крайне встревоженным.
- Сэр! - кричит он. То есть, должно быть, кричит, думаю я. Только его голос звучит приглушенно, и до меня не сразу доходит, что стены этого кабинета, видимо, обладают слабой звукоизоляцией.
Кенджи резко подскакивает и рывком открывает дверь.
- Сэр! – запыхавшись, говорит мужчина, очевидно, что он бежал всю дорогу. - Сэр, пожалуйста...
- Сэмюэл, - поднявшись, Касл огибает стол и хватает парня за плечи, заставляя его сосредоточиться. – Что такое... что случилось?
- Сэр, - снова говорит Сэмюэл, на сей раз более нормальным голосом, его дыхание практически выровнялось. - У нас сложилась... ситуация.
- Говори как есть... сейчас не время медлить, если что-то случилось...
- Это не имеет никакого отношения к происходящему на поверхности, сэр, просто... - его взгляд на долю секунды метнулся в мою сторону. - Наш... гость... он... он не желает сотрудничать, сэр, он... он доставляет много хлопот охранникам...
- Каких хлопот? - глаза Касла сузились в две щелочки.
Сэмюэл понижает голос.
- Он проделал вмятину в двери, сэр. Ему удалось сделать вмятину в стальной двери, сэр, он угрожает охранникам, и они начинают волноваться...
- Джульетта.
О, нет.
- Мне нужна ваша помощь, - говорит Касл, не глядя на меня. - Знаю, вам не хочется, но вы – единственная, кого он послушает. В данный момент мы не можем позволить себе отвлекаться, - его голос такой тоненький, такой натянутый, и звучит так, будто сейчас треснет. - Пожалуйста, сделайте все возможное, чтобы обуздать его, а затем, когда решите, что к нему будет безопасно войти одной из наших девушек, мы постараемся найти способ, чтобы успокоить его, не подвергая людей опасности.
Мои глаза почти случайно останавливаются на Адаме. Он не кажется счастливым.
- Джульетта, - челюсть Касла напрягается. - Пожалуйста. Идите прямо сейчас.
Я киваю. Поворачиваюсь, чтобы уйти.
- Готовьтесь, - произносит Касл, когда я выхожу за дверь, и нереально мягким голосом добавляет. - Если нас не ввели в заблуждение, то завтра верховный главнокомандующий будет уничтожать безоружных граждан, и мы не можем позволить себе думать, что Уорнер сообщил ложную информацию. Выдвигаемся на рассвете.
Глава 53
Адам, Кенджи, Касл и я собрали совет в кабинете Касла, чтобы обсудить стратегию.
Прошлым вечером я побежала прямиком к Кенджи, – который затем отвел меня к Каслу – чтобы рассказать ему то, что сообщил мне Уорнер. Касл испытал одновременно облегчение и ужас, и, кажется, до сих пор не переварил услышанную информацию.
Он сказал мне, что утром сходит к Уорнеру, просто, чтобы проверить, чтобы узнать, не пожелает ли тот добавить что-нибудь (он не пожелал), а мы с Кенджи и Адамом должны зайти к нему в кабинет во время ланча.
И теперь мы теснимся в этой каморке вместе с семью другими. Лица многих я помню с того раза, как мы делали вылазку на склад Восстановления; значит, эти люди важны, они – неотъемлемая часть операции. Удивительно, как вообще такое случилось, что я нахожусь в Омега Поинт, да еще и попала в состав основной группы Касла.
Я испытываю гордость за себя и легкий трепет, потому что на меня рассчитывают, от меня ожидают помощи.
Удивительно также то, как сильно я изменилась за такой короткий промежуток времени. И как изменилась моя жизнь, я чувствую себя сильнее и слабее в одно и то же время. Интересно, было бы все иначе, если бы мы с Адамом нашли способ остаться вместе. Рискнула бы я выйти за пределы той безопасности, в которую он заключил мою жизнь.
Я задаю себе кучу вопросов.
Но, когда я поднимаю голову и ловлю на себе его взгляд, все вопросы испаряются; остается одна лишь боль от тоски по нему, одно лишь желание: чтобы он не отводил глаз, когда я смотрю на него.
Это был мой жалкий выбор, моих рук дело.
Касл сидит за своим столом, облокотившись и подпирая сцепленными руками подбородок. Брови нахмурены, губы сжаты, глаза сосредоточены на бумагах, лежащих перед ним.
За последние пять минут он не произнес ни слова.
Наконец, он поднимает голову. Смотрит на Кенджи, сидящего прямо перед ним, между мной и Адамом.
- Что думаешь? - спрашивает Касл. - Наступление или оборона?
- Партизанская война, - не колеблясь, отвечает Кенджи. – Без вариантов.
Глубокий вздох.
- Да, - кивает Касл. - Я тоже так думаю.
- Нам необходимо разделиться, - говорит Кенджи. - Сформируете группы сами, или мне этим заняться?
- Я распределю людей в предварительные группы. А ты посмотришь и внесешь изменения, если потребуется.
Кенджи согласно кивает.
- Отлично. А оружие...
- Я займусь этим, мне знаком оружейный склад, - говорит Адам. - Удостоверюсь, чтобы все было вычищено, заряжено и готово к использованию.
Я и не подозревала.
- Превосходно. Одной группе мы поручим пробраться на базу и разыскать Уинстона и Брендана; все остальные рассредоточатся по компаундам. Наша миссия проста: спасти столько гражданского населения, сколько возможно. Уничтожить столько солдат, сколько будет необходимо, не более того. Мы сражаемся не против этих людей, а против их лидеров – никогда не забывайте об этом.
- Кенджи, - продолжает Касл, - я хочу, чтобы ты взял под контроль те группы, которые отправятся в компаунды. Согласен?
Кенджи кивает.
- Я возглавлю группу, которая отправится на базу, - говорит Касл. - Несмотря на то, что ты и мистер Кент были бы идеальным вариантом для проникновения в сектор 45, мне бы хотелось, чтобы вы остались с мисс Феррарс; вы трое хорошо сработались, и нам пригодятся ваши таланты на поверхности. И вот еще что, - добавляет он, раскладывая перед собой бумаги, - я изучал эти планы всю но...
Кто-то барабанит по стеклянному окну в двери кабинета.
Моложавый мужчина, которого я никогда прежде не видела, с блестящими, светло-карими глазами и волосами, постриженными так коротко, что невозможно определить их цвет. Он выглядит крайне встревоженным.
- Сэр! - кричит он. То есть, должно быть, кричит, думаю я. Только его голос звучит приглушенно, и до меня не сразу доходит, что стены этого кабинета, видимо, обладают слабой звукоизоляцией.
Кенджи резко подскакивает и рывком открывает дверь.
- Сэр! – запыхавшись, говорит мужчина, очевидно, что он бежал всю дорогу. - Сэр, пожалуйста...
- Сэмюэл, - поднявшись, Касл огибает стол и хватает парня за плечи, заставляя его сосредоточиться. – Что такое... что случилось?
- Сэр, - снова говорит Сэмюэл, на сей раз более нормальным голосом, его дыхание практически выровнялось. - У нас сложилась... ситуация.
- Говори как есть... сейчас не время медлить, если что-то случилось...
- Это не имеет никакого отношения к происходящему на поверхности, сэр, просто... - его взгляд на долю секунды метнулся в мою сторону. - Наш... гость... он... он не желает сотрудничать, сэр, он... он доставляет много хлопот охранникам...
- Каких хлопот? - глаза Касла сузились в две щелочки.
Сэмюэл понижает голос.
- Он проделал вмятину в двери, сэр. Ему удалось сделать вмятину в стальной двери, сэр, он угрожает охранникам, и они начинают волноваться...
- Джульетта.
О, нет.
- Мне нужна ваша помощь, - говорит Касл, не глядя на меня. - Знаю, вам не хочется, но вы – единственная, кого он послушает. В данный момент мы не можем позволить себе отвлекаться, - его голос такой тоненький, такой натянутый, и звучит так, будто сейчас треснет. - Пожалуйста, сделайте все возможное, чтобы обуздать его, а затем, когда решите, что к нему будет безопасно войти одной из наших девушек, мы постараемся найти способ, чтобы успокоить его, не подвергая людей опасности.
Мои глаза почти случайно останавливаются на Адаме. Он не кажется счастливым.
- Джульетта, - челюсть Касла напрягается. - Пожалуйста. Идите прямо сейчас.
Я киваю. Поворачиваюсь, чтобы уйти.
- Готовьтесь, - произносит Касл, когда я выхожу за дверь, и нереально мягким голосом добавляет. - Если нас не ввели в заблуждение, то завтра верховный главнокомандующий будет уничтожать безоружных граждан, и мы не можем позволить себе думать, что Уорнер сообщил ложную информацию. Выдвигаемся на рассвете.
Глава 54
Охранники без единого слова впускают меня в комнату Уорнера.
Мои глаза бегло осматривают теперь уже частично обставленное мебелью пространство, сердце колотится, кулаки сжимаются, кровь мчится, мчится, мчится. Что-то не так. Что-то случилось. Уорнер был в полнейшем порядке, когда я оставила его вчера; не могу представить, что могло подтолкнуть его выйти из себя, но мне страшно.
Кто-то принес ему стул. Теперь я понимаю, как он умудрился оставить вмятину на стальной двери. Не стоило давать ему стул.
Уорнер сидит на нем, спиной ко мне. Со своего места я могу разглядеть лишь его голову.
- Ты вернулась, - говорит он.
- Конечно, я вернулась, - отвечаю ему, мелкими шажками подбираясь ближе. - Что с тобой? Что-то случилось?
Он смеется. Запускает руку в волосы. Поднимает глаза на потолок.
- Эй, что с тобой? - теперь я очень беспокоюсь. - Ты... с тобой что-то случилось? Ты в порядке?
- Мне нужно выбраться отсюда, - говорит он. - Мне необходимо уйти. Я больше не могу здесь оставаться.
- Уорнер...
- Ты знаешь, что он сказал мне? Он сообщил тебе о том, что он сказал мне?
Молчание.
- Этим утром он просто зашел в мою комнату. Он вошел прямо сюда и сказал, что хочет со мной побеседовать, - Уорнер снова громко смеется, слишком громко. Качает головой. - Он сказал, что я могу измениться. Сказал, что, возможно, у меня есть дар, как у всех остальных здесь... что, возможно, у меня есть какая-то способность. Он сказал, что я могу быть другим, милая. Он сказал, что верит в то, что я могу быть другим, если только захочу.
Касл сказал ему.
Уорнер поднимается на ноги, но не поворачивается, и я замечаю, что на нем нет рубашки. Кажется, он даже не против, чтобы я видела шрамы на его спине, слово ВОСПЛАМЕНИ, вытатуированное на его теле. Волосы его взлохмачены, они беспорядочно падают на лицо, брюки застегнуты только на молнию, но не на пуговицы, и я никогда прежде не видела его таким растрепанным.
Вытянув руки, Уорнер упирается ладонями в каменную стену; корпус наклонен вперед, голова опущена, словно он молится. Все его тело напряжено, натянуто, как тетива, под кожей играют мышцы. Одежда свалена в кучу на полу, матрас валяется посреди комнаты, стул, на котором он только что сидел, повернут к стене, в пустоту, и до меня доходит, что Уорнер начал сходить с ума.
- Можешь в это поверить? - спрашивает он, по-прежнему не глядя в мою сторону. – Ты можешь поверить, будто он всерьез думает, что я проснусь однажды утром и стану другим? Буду петь веселые песни и раздавать деньги беднякам, и умолять мир простить меня за то, что я сделал? Ты думаешь, такое возможно? Думаешь, я могу измениться?
Он, наконец, поворачивается ко мне лицом, и его глаза, как два изумруда, сверкающие в лучах заходящего солнца, смеются, а губы подрагивают, сдерживая улыбку.
- Думаешь, я могу стать другим?
Он делает несколько шагов в мою сторону, и я не знаю, почему у меня перехватывает дыхание. Почему я не чувствую свой рот.
- Это всего лишь вопрос, - и вот он уже стоит прямо передо мной, и я не понимаю, как он здесь оказался. Он по-прежнему смотрит на меня, его глаза – сосредоточенные и расстроенные, сверкающие, искрящиеся чем-то, что я никак не могу определить.
Мое сердце никак не успокоится, оно отказывается биться, биться, биться ровнее.
- Скажи мне, Джульетта. Мне очень хочется узнать, что ты на самом деле думаешь обо мне.
- Почему? - слабый шепот в попытке выиграть немного времени.
Губы Уорнера дергаются и растягиваются в улыбке, а затем приоткрываются, совсем немного, ровно настолько, чтобы скопировать странный, любопытный взгляд, застывший в его глазах. Он не отвечает, не говорит ни слова. Лишь придвигается ближе, изучая меня, и я застываю на меня, мой рот наполнен секундами, в течение которых он молчит, и я сражаюсь с каждым атомом в своем теле, с каждой глупой клеткой в организме за то, что меня так тянет к нему.
О.
Боже.
Меня ужасно тянет к нему.
Во мне с дикой силой нарастает раскаяние, оно оседает на моих костях, разрывая меня пополам. Канат, обвитый вокруг моей шеи, гусеница, ползущая по моему животу. Этот вечер, и полночь, и сумерки, полные нерешительности. Слишком много секретов, которых я больше не держу.
Я не понимаю, почему я хочу этого.
Я – ужасный человек.
Мне кажется, будто он видит, о чем я думаю, будто может чувствовать перемены, происходящие в моей голове, потому что неожиданно он становится другим. Его возбуждение утихает, взгляд становятся более глубоким, беспокойным, нежным; губы, по-прежнему слегка приоткрытые, смягчаются. И воздух в комнате густеет, становится ватным, я чувствую, как кровь приливает к голове, уничтожаю любую разумную мысль.
Кто-нибудь, напомните мне о том, как надо дышать.
- Почему ты не отвечаешь на мой вопрос? - он так пристально вглядывается в мои глаза, что удивительно, как я еще не рухнула от такого напора, и лишь теперь, в этот самый момент я осознаю, что он весь – напор и напряжение. Ничто в нем не поддается управлению, никакую черту не выделить с легкостью. Он накрывает с головой. Все в нем накрывает с головой. Его эмоции, его действия, его гнев, его агрессия.
Его любовь.
Опасный, будоражащий, необузданный. Наполненный энергией, настолько неординарной, что она осязаема даже тогда, когда он спокоен.
Но во мне поселилась странная, пугающая вера в то, кем Уорнер является на самом деле, и в то, кем он имеет возможность стать. Я хочу отыскать того девятнадцатилетнего парня, который накормил бы бездомную собаку. Я хочу поверить в парня, у которого было с ужасное детство и жестокий отец. Я хочу понять его. Разгадать его.
Мне хочется верить, что он является чем-то большим, чем та оболочка, в которую его насильно заключили.
- Я думаю, что ты можешь измениться, - слышу я свой голос. - Я думаю, что каждый может измениться.
И на его лице появляется улыбка.
Неспешная, радостная. Улыбка, которая переходит в смех, озаряет черты лица и заставляет его вздохнуть. Уорнер закрывает глаза. Он взволнован и удивлен.
- Это так мило, - говорит он. - Так невыносимо мило. Потому что ты действительно в это веришь.
- Конечно же, я верю.
Наконец, он открывает глаза и шепчет: - Но ты ошибаешься.
- Что?
- Я бессердечен, - говорит он мне, и его слова холодные, бездонные, проникающие внутрь. - Я - бессердечный ублюдок, жестокое, злобное создание. Меня не волнуют чувства других людей. Меня не волнуют их страхи и их будущее. Меня не волнует, чего они хотят, не волнует, есть ли у них семья, и мне не жаль, - говорит он. – Я никогда не сожалел о том, что я сделал.
Мне требуется несколько секунд, чтобы прийти в себя.
- Но ты извинился передо мной, - возражаю я. – Буквально вчера ты извинялся передо мной...
- Ты другая, - перебивает он. - Ты не в счет.
- Я не другая, - говорю я. - Я всего лишь человек, как и все остальные. И ты уже показал, что способен на сожаление. На сочувствие. Я знаю, что ты можешь быть добрым...
- Я вовсе не такой, - его голос неожиданно становится жестким, резким. - И я не собираюсь меняться. Я не могу стереть девятнадцать лет своей жалкой жизни, не могу забыть все то, что я натворил. Я не могу однажды утром проснуться и решить, что нужно жить чьими-то надеждами и мечтами. Чьими-то планами на светлое будущее.
- И я не стану тебе лгать, - продолжает он. - Меня никогда не волновали другие люди, я ничем не жертвую и не иду на компромиссы. Я не хороший, не справедливый, не порядочный, и никогда таким не буду. Я не могу таким быть. Пытаться быть таким – стыдно.
- Как ты можешь так думать? - мне хочется встряхнуть его. - Как ты можешь стыдиться стать лучше?
Но он не слушает. Он смеется. И говорит: - Ты вообще можешь представить меня таким? Улыбающимся маленьким детям и раздающим подарки на приемах в честь дня рождения? Можешь представить меня помогающим незнакомому человеку? Играющим с соседской собакой?
- Да, - отвечаю я. - Да, могу, - «Потому что такое я уже видела», но этого я ему не говорю.
- Нет.
- Почему нет? - настаиваю я. - Почему в это так сложно поверить?
- Такая жизнь, - говорит он, - невозможна для меня.
- Но почему?
Уорнер сжимает и разжимает кулак, а затем запускает пятерню в волосы. - Потому что я это чувствую, - говорит он, уже тише. - Я всегда это чувствовал.
- Чувствуешь что? - шепчу я.
- То, что люди думают обо мне.
- Что...?
- Их чувства... их энергетику... это... я не знаю, что это, - расстроенно говорит он, чуть отодвигаясь и качая головой. - Я всегда мог сказать. Я знаю, что все ненавидят меня. Знаю, как мало я волную своего отца, какая агония живет в сердце моей матери. Я знаю, что ты не такая, как все остальные, - его голос срывается. - Я знаю, что ты не врешь, когда говоришь, что не ненавидишь меня. Что ты этого хочешь, но не можешь. Потому что в твоем сердце нет неприязни по отношению ко мне, ее нет, и, если бы была, то я бы знал об этом. Как знаю о том, - говорит он, его голос сдержанно-хриплый, - что ты почувствовала что-то, когда мы поцеловались. Ты почувствовала то же самое, что и я, и ты стыдишься этого.
Паника затопляет меня.
- Откуда ты знаешь? - спрашиваю я у него. - К-как... ты не можешь знать подобные вещи...
- Никто никогда не смотрел на меня так, как ты, - шепчет он. - Никто никогда не разговаривал со мной так, как ты, Джульетта. Ты другая, - говорит он. - Ты совершенно другая. Ты бы поняла меня. Но остальной мир не желает моего сочувствия. Им не нужны мои улыбки. Касл – единственный человек на Земле, который стал исключением из этого правила, и его попытки доверять мне, принять меня демонстрируют только то, насколько слабо ваше сопротивление. Они здесь не понимают, что делают, и итог будет один – их просто всех перебьют...
- Это неправда... это не может быть правдой...
- Послушай меня, - говорит Уорнер, уже торопливо. - Ты должна понять... в этом жалком мире имеют значение только те люди, которые обладают настоящей силой. И ты, - говорит он, - ты обладаешь ею. Ты обладаешь такой силой, которая могла бы сотрясти планету... которая могла бы покорить ее. И, может быть, пока еще слишком рано; может быть, тебе нужно больше времени на то, чтобы ты познала свой потенциал, но я буду ждать всегда. Я всегда буду хотеть, чтобы ты перешла на мою сторону. Потому что мы с тобой... мы с тобой, - говорит он и останавливается. Кажется, что он задыхается.
- Можешь себе такое представить? – нахмурив брови, он сверлит меня взглядом, изучает меня. - Конечно же, ты можешь, - шепчет он. - Ты все время об этом думаешь.
Я задыхаюсь.
- Ты не принадлежишь этому месту, - говорит он. - Тебе не место среди этих людей. Они погубят тебя и приведут к смерти...
- У меня нет другого выбора! - теперь я рассержена, возмущена. - Я лучше останусь здесь с теми, кто пытается помочь... пытается что-то изменить! И они, по крайней мере, не убивают невинных людей...
- Ты думаешь, что твои новые друзья никого раньше не убивали? - кричит Уорнер, указывая на дверь. - Ты думаешь, что Кент никого никогда не убивал? Что Кенджи никогда не пускал пулю в тело незнакомого человека? Они были моими солдатами! - говорит он. - Я своими собственными глазами видел, что они делали!
- Они пытались выжить, - говорю я ему, дрожа и изо всех сил пытаясь игнорировать ужас, вызванный собственным воображением. - Они никогда не были преданы Восстановлению...
- Я тоже, - говорит он, - не предан Восстановлению. Моя преданность – с теми, кто умеет выживать. У меня есть лишь два варианта в этой игре, милая, - он тяжело дышит. - Убивать. Или быть убитым.
- Нет, - я пячусь назад, чувствуя тошноту. - Все должно быть не так. Ты не должен жить так. Ты мог бы уйти от своего отца, от такой жизни. Ты не обязан быть таким, каким он хочет тебя видеть...
- Урон, - говорит он, - уже нанесен. Для меня уже слишком поздно. Я уже принял свою судьбу.
- Нет... Уорнер...
- Я не прошу тебя беспокоиться обо мне, - говорит он. - Я прекрасно знаю, каким будет мое будущее, и со всем согласен. Я рад жить в уединении. Я не боюсь провести оставшуюся жизнь в компании самого себя, не боюсь одиночества.
- Ты не должен так жить, - пытаюсь убедить его. - Ты не должен быть один. - Я не останусь здесь, - говорит он. - Мне просто хотелось, чтобы ты знала об этом. Я собираюсь найти способ убраться отсюда, и планирую сделать это при первой же возможности. Мои каникулы, - говорит он, - официально подошли к концу .
Глава 55
Тик-так.
Касл вызвал импровизированное собрание, чтобы ознакомить людей с деталями завтрашнего боя; до отхода остается менее двенадцати часов. Мы собрались в столовой, потому что места здесь хватает всем.
Мы в последний раз покушали, натянуто пообщались. Два часа тянулись, заполненные краткими, спастическими моментами смеха, который больше походил на удушье. Под конец в столовую проскальзывают Сара с Соней, заметив меня, быстро машут в знак приветствия, и занимают свои места в противоположной стороне комнаты. Затем Касл произносит речь.
Сражаться придется каждому.
Всем трудоспособным мужчинам и женщинам. Старики, не способные принять участия в сражении, останутся в убежище вместе с самыми юными, среди которых будут и Джеймс с друзьями.
Сейчас Джеймс изо всех сил сжимает руку Адама.
Андерсон преследует людей, говорит Касл. Сейчас народ активнее, чем когда-либо, устраивает беспорядки, бунтует против Восстановления. Последнее наше сражение подарило людям надежду, говорит нам Касл. Раньше до них доходили только слухи о сопротивлении, но сражение подкрепило эти слухи. Они ждут, что мы поддержим их, поможем им, и сейчас мы впервые будем сражаться и, не таясь, использовать наши способности.
В компаундах.
Там, где гражданское население наконец-то увидит настоящих нас.
Касл советует нам приготовиться к агрессии с обеих сторон. Он говорит, что, испугавшись, люди будут отрицательно реагировать на наши действия. Они предпочтут знакомые им страхи, нежели нечто неизвестное или необъяснимое, и наше присутствие, публичная демонстрация способностей может породить новых врагов.
Мы должны быть готовы к этому.
- Тогда какого черта мы беспокоимся? - выкрикивает кто-то из глубины зала. Девушка вскакивает на ноги, и я отмечаю блестящие черные волосы, сплошной чернильный лист, заканчивающийся в районе талии. Ее глаза сверкают в флуоресцентном свете ламп.
- Если они собираются возненавидеть нас, - говорит она, - зачем нам вообще защищать их? Это нелепо!
Касл глубоко вздыхает.
- Мы не можем винить всех за глупость одного.
- Но ведь это будет не один человек, а? – вторит девушке другой голос. – Сколько их ополчится против нас?
- Этого мы не знаем, - говорит Касл. - Может быть, один. Может быть, никто. Я всего лишь советую вам проявить осторожность. Помните о том, что эти люди не вооружены и ни в чем не виноваты. Их убивают за неповиновение... за откровенность и требования справедливого к ним отношения. Они голодают, они потеряли свои дома, родных. Уверен, вы их поймете. У многих из вас близкие числятся пропавшими без вести и разбросаны по всей стране, не так ли?
По толпе проносится невнятный гул.
- Вы должны представить, что это ваша мать. Ваш отец. Что среди них находятся ваши братья и сестры. Их унижают и причиняют боль. Самую малость, чем мы можем помочь, мы обязаны сделать. Другого пути нет. Мы – их единственная надежда.
- А что насчет наших людей? - еще один поднимается на ноги. Коренастый и крепкий, лет под пятьдесят, он возвышается над толпой. - Где гарантия, что нам удастся вызволить Уинстона и Брендана?
Лишь на секунду Касл опускает взгляд. Интересно, заметил ли кто-нибудь еще, кроме меня, боль, вспыхнувшую в его глазах.
- Нет никаких гарантий, друг мой. Их никто никогда не дает. Но мы сделаем все, что в наших силах. Мы не сдадимся.
- К чему тогда было брать в заложники того парня? - протестует мужчина. - Почему бы просто не убить его? Зачем держать его в живых? Он не сделал для нас ничего доброго, он ест нашу еду, пользуется ресурсами, которые должны доставаться нам!
Толпа взрывается неистовством, гневом, сходя с ума от эмоций. Все кричат одновременно, выкрикивая фразы вроде «Убить его!» и «Покажем верховному главнокомандующему!», и «Дайте нам сделать заявление!», и «Он заслуживает смерти!».
Неожиданно мое сердце сжимается. С участившимся дыханием я впервые осознаю, что мысль о смерти Уорнера звучит для меня как угодно, но только не привлекательно.
Я застываю от ужаса.
Я бросаю взгляд на Адама, чтобы увидеть другую реакцию, но не знаю, чего я ожидала. Я глупо удивляюсь, замечая напряжение в его глазах, нахмуренный лоб, сжатые губы. Было глупо ожидать от Адама чего-то, кроме ненависти. Конечно же, Адам ненавидит Уорнера. Это естественно.
Уорнер пытался убить его.
Разумеется, он тоже жаждет смерти Уорнера.
Кажется, мне сейчас станет плохо.
- Прошу вас! - кричит Касл. - Я понимаю, что вы расстроены! Завтра будет трудный день, но мы не можем вымещать агрессию на одном человеке. Мы должны приберечь ее для сражения, и нам нельзя разделяться. Нельзя позволять чему-то разобщить нас. Не сейчас!
Шесть ударов тишины.
- Я не стану сражаться, пока он не будет мертв!
- Мы сегодня же убьем его!
- Доберемся до него немедленно!
Толпа превратилась в ревущее месиво разозленных тел, решительных, перекошенных лиц, страшных, свирепых, искаженных нечеловеческой яростью. Я даже не осознавала, что люди Омега Поинт скрывали в себе столько негодования.
- ХВАТИТ! – Касл вскидывает руки в воздух, его глаза пылают. Столы и стулья в столовой заходили ходуном. Испуганные люди растерянно озираются по сторонам.
Им по-прежнему не хочется подрывать авторитет Касла. По крайней мере, сейчас.
- Наш заложник, - начинает Касл, - больше не является заложником.
Невозможно.
Это невозможно.
Это не воз мож но.
- Сегодня он пришел ко мне, - говорит Касл, - и попросил предоставить ему убежище в Омега Поинт.
Мой разум кричит, бунтует против тринадцати слов, только что произнесенных Каслом.
Не может быть. Уорнер сказал, что он собирается уйти. Он сказал, что найдет способ убраться отсюда.
Но Омега Поинт изумлен даже больше, чем я. Даже Адама рядом со мной трясет от гнева. Я боюсь посмотреть ему в лицо.
- ТИШИНА! ПОЖАЛУЙСТА! - Касл поднимает руку, чтобы подавить взрыв протеста.
Он говорит:
- Совсем недавно мы обнаружили, что у него тоже есть дар. И он сказал, что хочет присоединиться к нам. Он сказал, что завтра будет сражаться вместе с нами. Сказал, что будет сражаться против своего отца и поможет нам найти Брендана и Уинстона.
Хаос.
Хаос.
Хаос
вспыхивает в каждом углу зала.
- Он лжет!
- Докажите это!
- Как вы можете ему верить?
- Он предал своих собственных людей! И нас предаст!
- Я не собираюсь сражаться бок о бок с ним!
- Я первым убью его!
Глаза Касла сужаются, сверкая в флуоресцентном светом, его руки двигаются в воздухе, собирая каждую тарелку, каждую ложку, каждую стеклянную чашку, он удерживает посуду в воздухе, ожидая, осмелится ли кто-нибудь заговорить, закричать, не согласиться.
- Вы не дотронетесь до него, - тихо говорит он. - Я поклялся помогать нашему виду, и не нарушу эту клятву. Вспомните себя! - выкрикивает он. - Вспомните тот день, когда вы узнали о своих способностях! Вспомните одиночество, изоляцию, ужас, который охватил вас! Подумайте о том, как ваши семьи и друзья отказались от вас! Вы не думаете, что он мог измениться? Так же, как изменились вы, друзья? И теперь вы осуждаете его! Вы осуждаете одного из нас, того, кто просит помилования!
Касл полон отвращения.
- Если он подвергнет риску хоть кого-то из нас; если сделает хоть что-то, что опровергнет его преданность... только тогда вы сможете осудить его. Но сначала нужно дать ему шанс! - Касл больше не пытается скрывать свой гнев.
- Он говорит, что поможет найти наших людей! Он говорит, что будет сражаться против своего отца! Он располагает ценной для нас информацией! Почему бы нам не воспользоваться этим шансом? Это всего лишь девятнадцатилетний парень! Он один, а нас – много!
Народ тихо переговаривается, перешептывается, я слышу обрывки фраз, что-то, похожее на «наивно» и «нелепо», и «из-за него нас всех убьют!»; но никто не высказывается в открытую, и я облегченно вздыхаю. Я не доверяю собственным ощущениям, мне хочется, чтобы меня вообще не волновало то, что происходит с Уорнером.
Мне хочется, чтобы я желала ему смерти. Мне хочется, чтобы я ничего к нему не чувствовала.
Но я не могу. Я не могу. Я не могу.
- Откуда вам знать? - спрашивает кто-то. Новый голос, спокойный голос, голос, изо всех сил пытающийся быть рациональным.
Голос того, кто сидит рядом со мной.
Адам поднимается на ноги. С усилием сглатывает.
- Откуда вы знаете, что у него есть дар? Вы тестировали его?
И он смотрит на меня, Касл смотрит на меня, он смотрит на меня так, словно предоставляет мне возможность ответить. А я чувствую себя так, будто проглотила весь воздух в этой комнате, будто меня бросили в кадку с кипящей водой, будто я больше никогда, никогда не заставлю свое сердце биться, и я умоляю, молю, надеюсь и желаю, что он не скажет этих слов, но он их произносит.
Конечно же, произносит.
- Да, - говорит Касл. - Мы знаем, что он, подобно вам, может прикасаться к Джульетте.
Глава 56
Я чувствую себя так, будто целых полгода провела, пытаясь вдохнуть хоть глоток воздуха.
Будто напрочь забыла, как шевелить мышцами, и заново проживаю каждый отвратительный момент своей жизни, и изо всех сил стараюсь вытащить из-под кожи все эти занозы. Будто однажды утром я проснулась и провалилась в кроличью нору, а светловолосая девочка в голубом платьице все спрашивала дорогу, но я понятия не имела, что ей ответить. Я все пыталась заговорить, но горло забилось дождевыми облаками. И как будто кто-то взял океан, наполнил его тишиной и выпустил в этот зал.
Вот как я себя чувствую.
Никто не говорит. Никто не шевелится. Они все уставились.
На меня.
На Адама.
На Адама, который тоже уставился на меня.
Широко распахнув глаза, он моргает и моргает, на лице смешались смятение и гнев, и боль, и замешательство, столько замешательства, и намек на предательство, на подозрение, на огромное замешательство, и двойная доза боли, и я заглатываю воздух, словно рыба в ее предсмертные секунды.
Мне хочется, чтобы он сказал что-нибудь. Мне хочется, чтобы он спросил или упрекнул, или потребовал хоть чего-нибудь. Но он молчит, он просто пристально смотрит, изучает меня, и я вижу, как свет покидает его глаза, как гнев уступает место боли и крайней невыносимости, и он опускается на свое место.
Он отводит взгляд.
- Адам...
Он встает. Он встает. Он встает и пулей вылетает из столовой, и я вскакиваю на ноги, я выбегаю вслед за ним и слышу хаос, взорвавшийся за моей спиной. Толпа снова растворяется в гневе, и я практически налетаю на Адама, я задыхаюсь, а он оборачивается и произносит:
- Я не понимаю, - в его глазах столько боли, столько глубины и синевы.
- Адам, я...
- Он прикасался к тебе, - и это не вопрос. Он не осмеливается посмотреть мне в глаза и напрочь смущается, произнося следующие слова. - Он дотрагивался до твоей кожи.
Если бы только это. Если бы только все было так просто. Если бы только я могла выдворить из своей крови эти разряды, а Уорнера – из своей головы, и почему я так сконфужена
- Джульетта.
- Да, - едва шевелю губами. Ответ на его не-вопрос – да.
Адам дотрагивается пальцами до своих губ, поднимает глаза вверх, отводит в сторону, издает странный недоверчивый звук.
- Когда?
И я все ему рассказываю.
Я рассказываю ему о том, когда это случилось, как все это началось, рассказываю о том, что на мне было надето одно из тех платьев, что Уорнер постоянно заставлял меня надевать; о том, что он яростно пытался остановить меня, когда я собиралась выпрыгнуть в окно, и о том, что его рука случайно задела мою ногу, он дотронулся до меня и ничего не произошло.
Я рассказываю ему о том, как я старательно притворялась, будто это всего лишь плод моего воображения – до тех пор, пока Уорнер снова не поймал нас.
Я не рассказываю ему о том, как Уорнер признался мне, что он скучает, что он любит меня и как он поцеловал меня, как поцеловал меня с диким, безрассудным напором. Я не рассказываю ему о том, как я притворилась, будто отвечаю на чувства Уорнера, а потом засунула руки ему под пальто и вытащила пистолет из внутреннего кармана.
Я не рассказываю ему о том, что очутившись в объятиях Уорнера, я испытала удивление и даже шок, и что я прогнала прочь эти странные чувства, потому что ненавидела его, потому что я так испугалась, что он застрелит Адама, что захотела убить его.
Адаму известно только то, что я чуть не сделала. Что я чуть не убила Уорнера.
И теперь Адам беспомощно моргает, переваривая мои слова, безобидную часть того, о чем я умалчивала.
Какое же я чудовище.
- Я не хотела, чтобы ты знал, - выдавливаю я. - Я думала, это все усложнит... после всего, с чем нам пришлось столкнуться... я просто думала, что будет лучше, если не придавать этому значения, и я не знаю, - бормочу я, не находя слов. - Это было глупо. Я была глупой. Мне следовало рассказать тебе, и мне жаль. Мне так жаль. Я не хотела, чтобы ты вот так узнал об этом.
Тяжело дыша, Адам потирает затылок, запускает руку в волосы, говорит: - Я не... я не понимаю... в смысле... известно, почему он может прикасаться к тебе? Это похоже на меня? У него такие же способности? Я не... Боже, Джульетта, и все это время ты была с ним наедине...
- Ничего не случилось, - заверяю я. – Мы просто разговаривали, и он никогда не пытался дотронуться до меня. Я понятия не имею, почему он может прикасаться ко мне... наверно, никто не знает. Касл еще не тестировал его.
Адам вздыхает, проводит рукой по лицу и произносит так тихо, что только мне его слышно:
- Даже не знаю, чему я удивляюсь. У нас же с ним одна и та же чертова ДНК, - он чертыхается сквозь зубы. И еще раз. – Когда же я, наконец, получу передышку? – вскрикивает он в пустоту. – Когда жизнь уже перестанет подбрасывать мне всякую хрень? Боже. Кажется, этому безумию никогда не придет конец.
Я не думаю, что такое когда-нибудь случится, хочется ответить ему.
- Джульетта.
Я застываю при звуке этого голоса.
Я крепко-крепко зажмуриваюсь, я отказываюсь верить своим ушам. Уорнер не может здесь находиться. Конечно же, его здесь нет. У него нет никакого шанса появиться здесь, но затем я вспоминаю.
Касл сказал, что он больше не заложник, и, видимо, выпустил его из комнаты.
Ох.
О, нет.
Этого не может быть. Уорнер ведь не стоит в эту самую секунду рядом со мной и Адамом, только не так, только не после всего, что случилось, быть того не может.
Но Адам смотрит поверх моего плеча, смотрит мне за спину на человека, которого я так усиленно пытаюсь не замечать, и я не могу поднять глаза. Я не хочу видеть то, что сейчас произойдет.
Голос Адама похож на пролившуюся кислоту.
- Какого черта ты тут делаешь?
- Приятно снова видеть тебя, Кент, - я буквально слышу, как улыбается Уорнер. - Знаешь, нам обязательно нужно наверстать упущенное. Особенно в свете нового открытия. Я даже не догадывался, что у нас с тобой столько общего.
Да уж, ты даже отдаленно не имеешь никакого понятия, хочется сказать мне вслух.
- Ты – больной кусок дерьма, - отвечает ему Адам низким, ровным голосом.
- Плачевно бедный лексикон, - качает головой Уорнер. – К подобной грубости прибегает лишь тот, кто не умеет рассудительно выражать свои мысли, - он прерывается.
- Я тебя пугаю, Кент, да? Я заставляю тебя нервничать? - он смеется. – Такое чувство, что ты изо всех сил пытаешься сдержаться.
- Ты покойник... - Адам бросается вперед, чтобы схватить Уорнера за горло, и в тот момент в него, в них обоих врезается Кенджи, и с выражением абсолютного отвращения на лице отбрасывает противников в разные стороны.
- Какого черта вы тут устроили? - его глаза метают молнии. – Если ты еще не заметил, Кент, ты стоишь у двери и до ужаса пугаешь маленьких детей, так что я вынужден попросить тебя успокоиться, - Адам пытается заговорить, но Кенджи перебивает его. - Слушай, я понятия не имею, почему Уорнер разгуливает за пределами своей комнаты, это не мне решать. Здесь главный – Касл, и мы должны уважать его решения. Ты не можешь убить человека только потому, что тебе вдруг приспичило.
- Да этот парень хотел замучить меня до смерти! - выкрикивает Адам. – Это он приказал своим людям избить тебя! И я должен с ним жить? Сражаться бок о бок с ним? Делать вид, что все замечательно? У Касла что, совсем крыша поехала...
- Касл знает, что делает, - взрывается Кенджи. – Твое мнение здесь не играет никакой роли, так что придется подчиниться его решению.
Адам в ярости всплескивает руками.
- Поверить не могу. Это какой-то прикол? Кто так вообще делает? Когда это заложникам устраивали курортные условия? - снова кричит он, даже не думая понизить голос. - Он может вернуться и описать это место во всех подробностях... он может выдать наше точное местоположение!
- Это невозможно, - говорит Уорнер. - Я понятия не имею, где мы находимся.
Адам мгновенно поворачивается к Уорнеру, и я разворачиваюсь с той же скоростью, чтобы не упустить происходящее. Адам что-то выкрикивает, он уже готов наброситься на Уорнера, и Кенджи пытается удержать его, но я едва слышу, что происходит вокруг.
Кровь бешено стучит в голове, и мои глаза забывают, как моргать, потому что Уорнер смотрит на меня, только на меня, так сосредоточенно и проницательно, и эти душераздирающе-бездонные глаза буквально приковывают меня к месту.
Я вижу, как равномерно поднимается и опускается грудь Уорнера. Он не обращает внимания на суматоху рядом с ним, на хаос в столовой или на Адама, порывающегося сбить его с ног; он не сдвинулся с места ни на дюйм. Он не отведет взгляда, и я понимаю, что это придется сделать мне.
Я поворачиваю голову.
Кенджи вопит, чтобы Адам успокоился, и я тянусь, хватаю Адама за руку, слегка улыбаюсь ему, и он застывает.
- Пойдем, - говорю я ему. - Давай вернемся. Касл еще не закончил, и нам нужно послушать, о чем он говорит.
Адам делает попытку взять себя в руки. Делает глубокий вдох. Быстро кивает и разрешает мне увести его. Я заставляю себя сосредоточиться на Адаме, потому что так можно сделать вид, что Уорнера здесь нет.
Уорнеру мой план приходится не по душе.
Он становится перед нами, загораживая дорогу, и вопреки своим лучшим намерениям, я поднимаю на него взгляд, и замечаю то, чего никогда прежде не видела. По крайней мере, не до такой степени.
Боль.
- Отойди, - рявкает Адам, но Уорнер, кажется, вовсе его не замечает.
Он смотрит на меня. Он смотрит на мою руку, сжимающую перевязанную руку Адама, и от муки в его глазах у меня подкашиваются колени, я не могу говорить, я не должна говорить, я даже не знаю, что бы я сказала, если бы могла говорить, и тут он произносит мое имя. Снова.
- Джульетта...
- Отойди! – выкрикивает Адам, на сей раз теряя контроль, и отталкивает Уорнера с такой силой, что тот непременно упал бы на пол. Но Уорнер не падает. Споткнувшись, он чуть отступает назад, и от этого движения в нем что-то срабатывает, словно пробудился дремлющий гнев, который он слишком сильно жаждал выпустить на волю. Он бросается вперед, готовый порвать в клочья; я пытаюсь сообразить, как все это прекратить, пытаюсь придумать какой-то план и совершаю глупость.
Я по глупости встаю между ними.
Адам хватает меня, пытаясь отодвинуть в сторону, но я уже упираюсь ладонью в грудь Уорнера, и проблема не в том, о чем я думала в этот момент, а в том, что я не думала вообще. Я стою здесь, зажатая в миллисекундах между двумя братьями, готовыми уничтожить друг друга, и это вовсе не мне удается исправить ситуацию.
А Кенджи.
Он хватает парней за руки и пытается разнять их, но неожиданно из его горла вырывается звук такого страдания и ужаса, что мне хочется вырвать его из своей головы.
Он падает на землю.
Он задыхается, хватает воздух ртом, корчится на полу, пока не кончаются силы, пока не слабеет дыхание, а затем он затихает, становится совершенно неподвижным. И, кажется, я кричу, я трогаю и трогаю свои губы, пытаясь понять, откуда исходит этот звук, я падаю на колени. Я встряхиваю его, пытаясь привести в сознание, но он не шевелится, не реагирует, и я понятия не имею, что сейчас случилось.
Я понятия не имею, жив ли Кенджи.
Глава 57
Я определенно кричу.
Чьи-то руки поднимают меня с пола, я слышу голоса и звуки, которые даже не стараюсь распознать. Я знаю только то, что этого не может происходить, только не с Кенджи, не с моим веселым, загадочным другом, прячущим секреты за своими улыбками. И я вырываюсь из рук, удерживающих меня, ослепленная, я забегаю в столовую, и сотня размытых лиц отходит на второй план, потому что единственный человек, которого я хочу видеть, носит темно-синий блейзер и собранные в конский хвост дреды.
- Касл! - кричу я. До сих пор кричу. Наверно, я упала на пол, не знаю, но мои коленные чашечки начинают болеть, и мне наплевать, наплевать, наплевать. - Касл! Там Кенджи... он... пожалуйста...
Я никогда раньше не видела, чтобы Касл бегал.
Он с нечеловеческой скоростью проносится по залу, мимо меня, и вылетает в коридор. В столовой все уже на ногах, что-то кричат, паникуют, а я выбегаю за Каслом в тоннель. Кенджи все еще здесь. Все еще неподвижен.
Слишком неподвижен.
- Где сестры? - выкрикивает Касл. - Кто-нибудь... позовите девушек!
Он придерживает голову Кенджи, пытается взять на руки его тяжелое тело; я никогда не слышала, чтобы он говорил таким тоном, даже, когда рассказывал о наших заложниках и о том, что Андерсон сотворил с гражданским населением.
Я оглядываюсь по сторонам и замечаю стоящих вокруг членов Омега Поинт: их лица искажены болью, многие плачут, держатся друг за друга, и я осознаю, что так и не успела узнать Кенджи по-настоящему. Я не понимала масштабов его авторитета. На самом деле, я никогда не замечала, как много он значит для людей, находящихся в этой комнате.
Как сильно они любят его.
Я моргаю и вижу, что Адам – один из пятидесяти, порывающихся помочь нести Кенджи, и вот они бегут вперед, они надеются, несмотря ни на что, кто-то произносит: - Они направились в медицинское крыло! Ему готовят койку!
Это похоже на паническое бегство, все мчатся за толпой, пытаются понять, что случилось, и никто не посмотрит на меня, никто не встретится со мной взглядом, и я отступаю назад, за пределы видимости, заворачиваю за угол и погружаюсь в темноту.
Я чувствую вкус слез, попадающих в рот, я считаю каждую соленую слезинку и не могу понять, что сейчас случилось, как это случилось, как такое вообще возможно, ведь я не дотрагивалась до него, я не могла дотронуться до него, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, я не могла дотронуться до него, и тут я застываю. Мои руки покрываются ледяными сосульками, когда я осознаю:
На мне нет перчаток.
Я забыла надеть перчатки. Сегодня я так спешила попасть в столовую, что просто выскочила из душа и оставила свои перчатки в комнате. Это кажется нереальным, невозможным, разве я могла это сделать, разве я могла забыть, неужели я в ответе за еще одну оборвавшуюся жизнь, и я просто, я просто, я просто
Я падаю на пол.
- Джульетта.
Я поднимаю голову. Я вскакиваю.
- Держись от меня подальше, - дрожа, произношу я, пытаюсь сдержать слезы, и превращаюсь в ничто, по крайней мере, я так думаю. Должно быть, это мое последнее наказание. Я заслужила эту боль, я заслужила быть убийцей одного из своих немногочисленных друзей, и мне хочется сжаться и исчезнуть навсегда. - Уходи...
- Джульетта, прошу, - говорит Уорнер, подходя ближе, его лицо скрыто в тени. Этот тоннель освещен лишь наполовину, и я не знаю, куда он ведет. Я знаю только то, что не хочу оставаться здесь наедине с Уорнером.
Не сейчас. И никогда больше.
- Я сказала, держись от меня подальше, - мой голос дрожит. - Я не хочу с тобой разговаривать. Пожалуйста... просто оставь меня в покое!
- Я не могу бросить тебя в таком состоянии! - говорит он. – Не тогда, когда ты плачешь!
- Тебе, наверно, не понять этого чувства, - резко отвечаю ему. – И, возможно, тебе наплевать, потому что убийство людей для тебя ничего не значит!
- О чем ты говоришь? – он тяжело и учащенно дышит.
- Я говорю о Кенджи! - взрываюсь я. - Я сделала это! Это моя вина! Я виновата в том, что вы с Адамом дрались, я виновата в том, что Кенджи попытался остановить вас, и я виновата в том, что... - мой голос срывается раз, другой. - Я виновата в том, что он мертв!
Глаза Уорнера расширяются.
- Не говори глупостей, - говорит он. - Он не умер.
Я схожу с ума.
Я рыдаю из-за того, что я наделала, потому что он, конечно же, мертв, вы же видели, он даже не шевелился, я убила его, а Уорнер хранит полнейшее молчание. Он не произносит ни слова, пока я бросаю в него ужасные, отвратительные оскорбления и обвинения в том, что он слишком бессердечен, чтобы понять, что значит горевать.
Я даже не осознаю, что он прижал меня к себе, пока не устраиваюсь поуютнее в его объятиях и не сопротивляюсь. Совершенно не сопротивляюсь. Я крепко держусь за него, потому что нуждаюсь в этом тепле, потому что соскучилась по сильным рукам, и только сейчас начинаю понимать, как быстро я стала зависеть от целебных свойств чудесного объятия.
Как же отчаянно я скучала по этому ощущению.
А он просто держит меня. Поглаживает мои волосы, нежно проводит рукой по спине, и я слышу, как странно, безумно колотится его сердце, слишком быстро для человека.
Его руки окутывают всю меня, и он говорит: - Ты не убила его, милая.
И я отвечаю: - Может быть, ты не видел того, что видела я.
- Ты совершенно не правильно поняла ситуацию. Ты не сделала ничего, чтобы причинить ему боль.
Я трясу головой, прижимаясь к его груди. - О чем ты говоришь?
- Это была не ты. Я знаю, что это была не ты.
Я отодвигаюсь. Поднимаю голову и заглядываю ему в глаза.
- Откуда тебе известно об этом?
- Оттуда, - говорит он. - Это не ты вырубила Кенджи. Это был я.
Глава 58
- Что?
- Он не умер, - говорит Уорнер, - хотя и серьезно пострадал. Думаю, они смогут вылечить его.
- О чем… - паника пронзает меня до мозга костей, - о чем ты говоришь...
- Пожалуйста, - говорит Уорнер. - Присядь. Я все объясню, - он опускается на пол и похлопывает рядом с собой. Я больше не знаю, что делать, да и ноги слишком слабы, чтобы удерживать вес тела.
Мои конечности растекаются по земле, мы оба прислоняемся к стене, и лишь крошечная полоска воздуха разделяет правую сторону его тела и левую сторону моего.
одна
две
три секунды проходят.
- Мне не хотелось верить Каслу, когда он рассказал, что у меня может быть... дар, - говорит Уорнер. Он так понизил голос, что мне приходится прислушиваться, даже несмотря на то, что я сижу всего в нескольких дюймах от него. – Я даже надеялся, что он просто пытается свести меня с ума в каких-то своих целях, - он тихо вздыхает.
- Но, если хорошенько подумать, в его словах был определенный смысл. Касл рассказал мне о Кенте, - говорит Уорнер. – О том, что он может прикасаться к тебе, и что они выяснили, почему. На мгновение я представил, что у меня, возможно, похожая способность. Такая же ничтожная. Настолько же бесполезная, - он смеется. - Я совершенно не желал в это верить.
- Это не бесполезная способность, - слышу я свой голос.
- Серьезно? - он поворачивает ко мне лицо. Наши плечи практически соприкасаются. - Скажи мне тогда, милая. Что же он умеет делать?
- Он может дезактивировать предметы. Способности.
- Точно, - говорит он, - но как это сможет ему помочь? Какая ему выгода в том, что он может заблокировать силу своих собственных людей? Это нелепо. И расточительно. Это совершенно никаким боком не пригодится в войне.
Я злюсь. И решаю игнорировать этот факт. - Какое отношение все это имеет к Кенджи?
Он снова отворачивается от меня. Но, когда говорит, его голос смягчается: - Ты поверишь мне, если я скажу, что именно в эту минуту я чувствую твою энергию? Чувствую ее силу и вес?
Уставившись на него, я изучаю его черты и размышляю над серьезными, осторожными нотками в голосе.
- Да, - отвечаю я. - Думаю, я бы поверила тебе.
Уорнер улыбается так, будто мои слова опечалили его.
- Я могу чувствовать, - говорит он, делая глубокий вдох, - твои самые сильные эмоции. И, зная тебя, я способен увязать их с конкретной ситуацией. Например, я знаю, что страх, который ты сейчас испытываешь, направлен не на меня, а на тебя саму, и ты думаешь о том, что ты сделала с Кенджи. Я чувствую твои сомнения... твое нежелание верить в то, что это случилось не по твоей вине. Я чувствую твою грусть, твою скорбь.
- Ты серьезно можешь чувствовать все это? - спрашиваю я.
Он кивает, не глядя на меня.
- Я не подозревала, что такое возможно, - признаюсь я.
- Я тоже... не был осведомлен об этом, - говорит он. – Очень-очень долгое время. Если честно, я думал, что это нормально – так остро чувствовать человеческие эмоции. Я думал, что я просто, наверно, более проницателен, чем большинство людей. Этот фактор, по большей части, и убедил отца доверить мне сектор 45, - рассказывает Уорнер. - Потому что я обладаю необъяснимой способностью точно сказать, скрывает ли человек что-то, испытывает ли он чувство вины, или, что самое важное, лжет ли он, - пауза. – И еще потому, что я не боюсь сталкиваться с последствиями, если того требует ситуация.
- Когда Касл предположил, что я обладаю чем-то более значительным, я начал по-настоящему анализировать это. Я чуть не лишился рассудка, - он качает головой. - Я размышлял снова и снова, думал о том, что доказывает и что опровергает его теорию. Все тщательно взвесив, я отклонил его предположение.
- И, несмотря на то, что я немного сожалею – из-за тебя, – что Кенджи так глупо вмешался сегодня, мне кажется, это был действительно удачный случай. Потому что теперь у меня, наконец-то, есть доказательство. Доказательство того, что я ошибался. Что Касл, - говорит он, - был прав.
- О чем ты говоришь?
- Я взял твою Силу, - объясняет Уорнер, - и даже не знал, что способен на такое. Я все очень отчетливо ощутил, когда мы вчетвером соединились. Адам был мне недоступен – это, кстати, объясняет, почему я никогда не подозревал его в предательстве. Его эмоции всегда были скрыты, всегда заблокированы. Я наивно полагал, что он действовал, как робот, был лишен какой-либо индивидуальности и интересов. Он ускользнул от моего внимания, и винить в этом нужно лишь себя. Я слишком сильно доверял себе, поэтому оказался не в состоянии заметить брешь в системе.
А мне хочется сказать: в конечном счете, способность Адама не такая уж и бесполезная, да?
Но я не говорю этого.
- А Кенджи, - мгновение спустя говорит Уорнер. Он потирает лоб, тихо смеется. - Кенджи был... очень умен. Гораздо умнее, чем я предполагал – что, как оказалось, и было его тактикой. Кенджи, - говорит он, вздыхая, - старательно пытался быть заметной угрозой, а не скрытой.
- Он всегда ввязывался в передряги – требовал дополнительные порции во время приемов пищи, дрался с другими солдатами, не соблюдал комендантский час. Он нарушал простые правила, чтобы привлечь к себе внимание. Чтобы одурачить меня, заставить считать себя безвредным хулиганом. Я всегда чувствовал, что было в нем что-то еще, но списал это на его буйное поведение и неспособность соблюдать правила.
- Я счел его плохим солдатом. Тем, кто никогда никуда не продвинется, кого всегда будут считать пустой тратой времени, - он качает головой. Поднимает брови, глядя в пол. - Блестяще, - говорит он, выглядя впечатленным. - Это было блестяще.
- Его единственной ошибкой, - чуть помедлив, добавляет Уорнер, - было то, что он открыто проявлял дружелюбие к Кенту. И эта ошибка чуть не стоила ему жизни.
- Так... что? Сегодня ты пытался прикончить его? - по-прежнему сбитая с толку, я предпринимаю попытку перевести беседу в другое русло. - Ты специально причинил ему боль?
- Не специально, - Уорнер качает головой. – Я, правда, не знал, что делал. Не с самого начала. Раньше я просто чувствовал Энергию; я не подозревал, что могу ее принимать. Но я прикоснулся к твоей энергии, просто дотронувшись до тебя... адреналин в нашей группе прямо-таки бил через край, и твоя сила практически перетекла в меня.
- И в тот момент, когда Кенджи схватил мою руку, - говорит он, - мы с тобой все еще были соединены. И мне... каким-то образом, мне удалось перенаправить твою силу на него. Это вышло совершенно случайно, но я почувствовал, как все происходит. Я чувствовал, как твоя сила врывается в меня. И стремительно вырывается наружу, - он поднимает голову, встречается со мной взглядом. - Это была самая невероятная вещь из всех, что я когда-либо испытывал.
Думаю, я бы упала, не сиди я уже на полу.
- Значит, ты можешь принимать... ты просто можешь принимать силу других людей? - спрашиваю я у него.
- Очевидно.
- И ты уверен в том, что не травмировал Кенджи специально?
Уорнер смеется и смотрит на меня так, будто я сейчас сказала нечто крайне забавное.
- Если бы я пожелал убить его, я бы так и сделал. И мне не понадобилось бы создавать такие сложные условия, чтобы осуществить задуманное. Не люблю театральность, - говорит он. - Если я хочу кому-то навредить, то мне хватает для этого двух моих руки.
Я ошеломленно молчу.
- Честно говоря, я поражен, - говорит он, - как тебе удается удерживать в себе такое количество энергии и не пытаться выпустить наружу ее избыток. Я едва мог удержать ее. Передача энергии в тело Кенджи оказалась не просто мгновенной, а необходимой. Я бы не смог долго вынести такое напряжение.
- И я не причинила тебе боль? - я изумленно смотрю на него, хлопая глазами. - Совсем? Моя сила просто перетекает в тебя? Ты просто впитываешь ее?
Он кивает.
- Хочешь поглядеть?
И я говорю «да» кивком головы и глазами, и губами, и никогда за всю свою жизнь я не была столь испугана и столь возбуждена.
- Что я должна делать? - спрашиваю я у него.
- Ничего, - тихо говорит он. - Просто дотронься до меня.
Мое сердце бьется, колотится, мчится, несется вприпрыжку, пока я пытаюсь сосредоточиться. Пытаюсь сохранять спокойствие. Все будет в порядке, говорю я себе. Все будет в порядке. Это просто эксперимент. Не стоит так волноваться из-за возможности снова до кого-то дотронуться, продолжаю я повторять самой себе.
Но, ох, я очень, очень волнуюсь.
Он протягивает свою ничем не прикрытую руку.
И я беру ее.
Я ожидаю, что почувствую что-то, какую-нибудь слабость, опустошение, какой-нибудь признак того, что энергия переходит из моего тела в его, но я не чувствую абсолютно ничего. Все так же, как и раньше. Я наблюдаю за лицом Уорнера: закрыв глаза, он усиленно пытается сосредоточиться. Затем я чувствую, как, задохнувшись, он крепко сжимает мою руку.
Его глаза распахиваются, и свободная рука пробивает пол.
Испугавшись, я отскакиваю назад. Заваливаюсь на бок и, опираясь на руки, задерживаю свое падение. Должно быть, у меня галлюцинации. Должно быть, мне мерещится эта дыра в полу, менее чем в четырех дюймах от того места, где по-прежнему сидит Уорнер. Должно быть, мне привиделось, что он слишком сильно прижал ладонь к полу и проломил его. Все это точно галлюцинации. Я вижу сон, и наверняка скоро проснусь. Точно-точно.
- Не бойся...
- К-как, - заикаюсь я, - как ты с-сделал это...
- Не пугайся, милая, все в порядке, обещаю... для меня это тоже в новинку...
- Моя... моя сила? Разве она... ты не чувствуешь никакой боли?
Он качает головой.
- Наоборот. Это самый невероятный заряд адреналина... такого я еще никогда не испытывал. На самом деле, у меня немного кружится голова, - говорит он, - в хорошем смысле, - смеется Уорнер. Улыбается самому себе. Опускает голову на руки. Потом смотрит на меня. – Давай еще раз попробуем?
- Нет, - слишком быстро отвечаю я.
Он усмехается. - Уверена?
- Я не могу... я просто, я все еще не могу поверить, что ты можешь дотрагиваться до меня. Что ты действительно... ну, то есть... - я трясу головой, - никаких препятствий? Никаких условий? Ты дотрагиваешься до меня, и никому из нас не больно? И не просто не больно, но ты еще и получаешь удовольствие? Тебе, правда, нравятся те ощущения, когда ты прикасаешься ко мне?
Он беспомощно смотрит на меня, будто не знает точно, как ответить на мой вопрос.
- Ну, так?
- Да, - затаив дыхание, произносит он.
- Что да?
Я слышу, как сильно бьется его сердце. Я действительно слышу его стук в установившейся между нами тишине.
- Да, - говорит он. - Мне нравится.
Невероятно.
- Тебе не нужно бояться дотрагиваться до меня, - говорит он. - Это не причинит мне боли, а только придаст сил.
Мне хочется засмеяться тем странным, пронзительным, безумным смехом, сигнализирующим о том, что человек слетел с катушек. Потому что у этого мира, кажется, ужасное-преужасное чувство юмора. Такое ощущение, что он вечно смеется надо мной, да еще и за мой счет. И все время беспредельно усложняет мою жизнь. Разрушает все мои самые продуманные планы, делая каждый выбор таким сложным. Делая все таким запутанным.
Я не могу прикоснуться к парню, которого люблю.
Но зато могу использовать свое прикосновение и передавать силу парню, который пытался убить того, кого я люблю.
Никому, хочется мне крикнуть миру, не смешно.
- Уорнер, - я поднимаю голову, пораженная внезапным осознанием. - Ты должен рассказать Каслу.
- Зачем мне это делать?
- Потому что он должен знать! Это бы объяснило произошедшее с Кенджи и могло бы помочь нам завтра! Ты ведь будешь сражаться вместе с нами, и это бы пригодилось...
Уорнер смеется.
Он смеется и смеется, и смеется, глаза его ярко блестят даже при таком тусклом освещении. Он смеется до тех пор, пока не остается лишь тяжелое дыхание и мягкий вздох, перетекающий в веселую улыбку. А затем, продолжая ухмыляться самому себе, он ухмыляется и мне, потом его взгляд опускается вниз, перемещается на мою руку, покоящуюся на колене, и, посомневавшись всего мгновение, он легко проводит пальцами по мягкой, тонкой коже моих костяшек.
Я не дышу.
Я не говорю.
Я даже не шевелюсь.
Он колеблется, будто ожидает, что я одерну руку, и я должна это сделать, я знаю, что должна, но я не делаю. Поэтому он берет мою руку. Изучает ее. Проводит пальцами по линиям на ладони, по изгибам суставов, по чувствительному местечку между большим и указательным пальцами. Его прикосновение такое нежное, такое чувственное и мягкое, и мне хорошо настолько, что становится больно, действительно больно. Сейчас это слишком для моего сердца, оно не в состоянии такого вынести.
Я резко, неловко вырываю свою руку; мое лицо краснеет, пульс сбивается.
Уорнер не вздрагивает. Он не поднимает глаз, он даже не выглядит удивленным. Он просто смотрит на свои, теперь уже пустые, руки и говорит:
- Знаешь, - его голос одновременно сдержанный и мягкий, - я думаю, что Касл – просто оптимистичный дурак. Он слишком усердно старается приютить огромное количество людей, и это проведет к обратному результату, просто потому, что всем угодить невозможно.
- Касл – идеальным пример человека, который не знаком с правилами игры. Он слишком полагается на свое сердце и слишком отчаянно цепляется за воображаемую идею надежды и мира. Ему это никогда не поможет, - он вздыхает. – На самом деле, я абсолютно уверен, это погубит его.
- Но вот в тебе что-то есть, - продолжает Уорнер, - твой способ выражать надежду, - он качает головой. - Это так наивно и до странного умилительно. Ты охотно веришь людям, когда они что-то говорят. Ты предпочитаешь доброту, - он слегка улыбается, поднимает голову. - Забавно.
И внезапно я чувствую себя идиоткой.
- Ты ведь не будешь завтра сражаться вместе с нами.
Глаза Уорнера потеплели, теперь он открыто улыбается. - Я собираюсь уйти.
- Ты собираешься уйти, - я застываю.
- Это место не для меня.
Я качаю головой. - Я не понимаю... как ты можешь уйти? Ты же сказал Каслу, что будешь завтра сражаться... а он знает, что ты уходишь? Хоть кто-нибудь знает? - спрашиваю я, изучая его лицо. - Что ты задумал? Что ты собираешься делать?
Он не отвечает.
- Что ты хочешь сделать, Уорнер...
- Джульетта, - шепчет он; его глаза внезапно наполняются решительностью и болью. – Я должен спросить у тебя кое...
По тоннелям кто-то бежит.
Зовет меня по имени.
Адам.
Глава 59
Я резко подскакиваю, и говорю Уорнеру, что сейчас вернусь.
Я прошу его не уходить и вообще сидеть на месте, говорю, что сейчас вернусь, но не дожидаюсь ответа и уже бегу в сторону освещенного коридора и практически врезаюсь в Адама. Он придерживает меня, притягивает к себе, опасно близко – он всегда забывает о том, что ему нельзя вот так до меня дотрагиваться. Он встревоженно спрашивает «ты в порядке?», а затем «мне так жаль», и «я повсюду искал тебя», и «я думал, что ты придешь в медицинское крыло», и «это была не твоя вина; я надеюсь, что ты понимаешь это...».
И осознание того, как же сильно я беспокоюсь о нем, все бьет и бьет меня по лицу, по голове, по позвоночнику. Как сильно, я знаю, он беспокоится обо мне. Эта близость служит болезненным напоминаем того, от чего я заставила себя отказаться. Я делаю глубокий вдох.
- Адам, - спрашиваю я, - как там Кенджи?
- Он еще не пришел в сознание, - отвечает он, - но Сара и Соня думают, что с ним все будет в порядке. Они останутся с ним на всю ночь, просто чтобы быть уверенными в том, что с ним все благополучно, - пауза. - Никто не знает, что случилось, - говорит он. - Но это была не ты, - его глаза удерживают мои. - Ты же понимаешь? Ты даже не дотрагивалась до него. Я знаю, что не дотрагивалась.
И я миллион раз открываю рот, чтобы сказать – это был Уорнер. Уорнер сделал это. Он сделал это с Кенджи, вы должны найти его, поймать его, остановить его! Он лжет всем вам и завтра собирается сбежать! - но я продолжаю молчать и понятия не имею, почему.
Я не знаю, почему защищаю его.
Наверно, что-то во мне боится произнести эти слова вслух и, тем самым, превратить их в реальность. Я по-прежнему не знаю, серьезно ли Уорнер хочет уйти, и каким образом он вообще собирается сбежать; не знаю, возможно ли это в принципе. Я даже не знаю, можно ли кому-то рассказать о даре Уорнера. Как-то меня не тянет объяснять Адаму, что, в то время как они ухаживали за Кенджи, я пряталась в тоннеле с Уорнером – нашим врагом и заложником – держала его за руку и испытывала его новую силу.
Я не хочу этого стыдиться.
Не хочу больше чувствовать вину из-за общения с Уорнером. Каждый миг, проведенный с ним, каждый наш разговор заставляет меня чувствовать себя так, будто я каким-то образом изменяю Адаму. И это несмотря на то, что формально мы больше не вместе.
Я по-прежнему всем сердцем привязана к Адаму; и эта связь просто обязывает меня компенсировать все причиненные ему мучения. Я не хотела, чтобы из-за меня его глаза снова наполнились болью, и поэтому решила, что держать свои тайны при себе – это единственный способ оградить его от страданий. Но в глубине души я понимаю, что это не правильно. Я понимаю, что это может плохо кончиться.
Но я просто не знаю, что еще можно придумать.
- Джульетта? - Адам все еще крепко обнимает меня, он, как и прежде, такой же близкий, теплый и замечательный. - Ты в порядке?
Не знаю, что толкает меня задать это вопрос, но мне вдруг становится необходимо узнать.
- Ты расскажешь ему когда-нибудь?
Адам слегка отстраняется. - Что?
- Уорнеру. Ты когда-нибудь расскажешь ему правду? О вас двоих?
Адам беспомощно моргает, застигнутый врасплох моим вопросом.
- Нет, - наконец, говорит он. - Никогда.
- Почему?
- Потому что нужно гораздо больше, чем кровные узы, для того, чтобы стать семьей, - объясняет он. - И я не хочу иметь с ним ничего общего. Я бы с радостью посмотрел, как он умирает, и не испытывал при этом никакого сочувствия, никаких угрызений совести. Он – чудовище, в словарном значении этого слова, - говорит мне Адам. - Как и мой отец. И я скорее умру, чем признаю его своим братом.
Я вдруг чувствую, что сейчас упаду.
Адам поддерживает меня за талию, настойчиво ловит мой взгляд. - Ты все еще в шоке, - говорит он. – Тебе нужно что-то поесть ... или, может, воды...
- Все в порядке, - заверяю его. - Я в порядке.
Я позволяю себе насладиться одной последней секундой в его руках, после чего разрываю объятья, нуждаясь в глотке воздуха. Я упорно убеждаю себя в том, что Адам прав, что Уорнер совершил страшные, ужасные вещи, и я не должна прощать его. Не должна улыбаться ему. Даже общаться с ним не следует. А затем мне хочется закричать, потому что мой мозг, кажется, не в состоянии справиться с той двойственной личностью, в которую я превратилась.
Я прошу Адама подождать минуту. Говорю, что мне нужно заглянуть в уборную, и он отвечает «хорошо», он подождет меня.
Он говорит, что подождет, как я буду готова.
И я на цыпочках возвращаюсь в темный тоннель, чтобы предупредить Уорнера, что мне нужно идти, и что потом я не вернусь, но, слепо щурясь в темноте, я никого не вижу.
Я оглядываюсь по сторонам.
Он уже ушел.
Глава 60
Для того чтобы умереть, нам вовсе не нужно стараться.
Мы можем всю жизнь прятаться в чулане под лестницей, и смерть все равно найдет нас. Она появится в плаще-невидимке, взмахнет волшебной палочкой и заберет нас с собой в тот момент, когда мы меньше всего этого ждем. Она сотрет все следы нашего пребывания на этой планете и проделает всю работу совершенно бесплатно, ничего не попросив взамен. Она раскланяется на наших похоронах, примет похвалу за хорошо проделанную работу, а затем исчезнет.
Жить намного сложнее. Есть одна вещь, которую мы обязаны делать всегда.
Дышать.
Вдыхать и выдыхать, каждый божий день, каждый час, минуту и мгновение мы должны дышать, и не важно, нравится нам это или нет. Даже когда мы планируем на корню задушить наши надежды и мечты, мы все равно дышим. Даже когда отчаиваемся и продаем чувство собственного достоинства человеку на углу, мы дышим. Мы дышим, когда ошибаемся, дышим, когда мы правы, мы дышим даже тогда, когда соскальзываем с выступа и летим навстречу ранней смерти. Это невозможно изменить.
Поэтому я дышу.
Я считаю шаги, взбираясь к петле, свисающей с потолка моего существования, считаю, сколько раз я совершала глупости, и чисел не хватает.
Кенджи чуть не умер сегодня.
Из-за меня.
Я так же виновата в том, что Адам и Уорнер подрались. Я виновата в том, что встала между ними. Я виновата в том, что Кенджи решил разнять их, и, если бы я не стояла между ними, Кенджи не пострадал бы.
И вот я стою здесь. Смотрю на него.
Он едва дышит, а я умоляю его. Я умоляю его сделать всего одну вещь, которая имеет значение. Единственную вещь, которая имеет значение. Мне нужно, чтобы он не сдавался, но он не слушает. Он не слышит меня, а мне необходимо, чтобы с ним все было в порядке. Мне необходимо, чтобы он выкарабкался. Мне нужно, чтобы он дышал.
Мне нужен он.
Касл был немногословен.
Народ топтался вокруг, кто-то зашел в медицинское крыло, другие стояли снаружи, молчаливо наблюдая через стекло. Касл произнес небольшую речь о том, что нам нужно держаться вместе, что мы – семья, и, если у нас не будет друг друга, то кто тогда будет? Он сказал, что, да, все мы напуганы, но сейчас настало время поддержать друг друга. Настало время объединиться и дать отпор. Настало время, сказал он, вернуть наш мир.
- Пришло время жить, - сказал он.
- Завтра мы немного отсрочим время выхода, чтобы последний раз совместно позавтракать. Нельзя идти в бой разобщенными, - сказал он. - Мы должны иметь веру в себя и друг в друга. Утром уделите немного времени на то, чтобы обрести гармонию с самими собой. А после завтрака все дружно выступаем.
- А как же Кенджи? - спросил кто-то, и я вздрогнула, услышав знакомый голос.
Джеймс. Он стоял там, сжимая кулаки, лицо было заплаканным, он изо всех сил пытался скрыть боль в голосе, но нижняя губа все равно дрожала.
Мое сердце раскололось пополам.
- Что ты имеешь в виду? - спросил у него Касл.
- Он будет завтра сражаться? – потребовал ответа Джеймс, шмыгая носом, и кулаки его задрожали. - Он хотел сражаться. Он сказал мне, что хочет завтра сражаться.
Лицо Касла исказилось. Он помедлил, прежде чем ответить. - Я... боюсь, что завтра Кенджи будет не в состоянии присоединиться к нам. Но, возможно, - добавил он, - возможно, ты мог бы остаться здесь и составить ему компанию?
Джеймс ничего не ответил. Он просто посмотрел на Касла. Затем посмотрел на Кенджи. Моргнув несколько раз, он протиснулся через толпу и забрался на койку. Устроившись под боком у Кенджи, он мгновенно заснул.
Все восприняли это как сигнал, что пора уходить.
Ну, все, кроме меня, Адама, Касла и девочек. Я нахожу интересным тот факт, что все зовут Соню и Сару «девочками», как будто они являются единственными девушками во всем Омега Поинт. Я даже не знаю, как они получили это прозвище. С одной стороны, мне очень хочется узнать, но, с другой стороны, я слишком вымоталась, чтобы спрашивать.
Я устраиваюсь на своем месте и пристально смотрю на Кенджи, который изо всех сил пытается вдыхать и выдыхать. Я подпираю голову кулаком, борясь со сном, прокладывающим тропинку в мое сознание. Я не заслужила сна. Я должна остаться здесь на всю ночь и присматривать за ним. Даже если бы я могла дотрагиваться до него, не убивая при этом, я бы все равно осталась.
- Вам двоим нужно пойти и как следует отдохнуть.
Вздрогнув, я прихожу в себя, даже не заметив, что на секунду действительно задремала. Касл смотрит на меня с мягким, странным выражением на лице.
- Я не устала, - лгу я.
- Идите в постель, - повторяет он. - Завтра нас ждет великий день. Вам просто необходимо поспать.
- Я могу проводить ее, - предлагает Адам, начиная вставать. - И сразу же вернусь обратно...
- Пожалуйста, - перебивает его Касл, - идите. Мы с девочками справимся.
- Но вам нужен отдых гораздо больше, чем нам, - говорю я.
Касл грустно улыбается.
- Боюсь, сегодня мне не удастся поспать.
Развернувшись, он бросает взгляд на Кенджи, и в глазах проскальзывает радость или боль, или что-то среднее.
- Вам известно, - говорит Касл, - что я знаком с Кенджи с тех самых пор, когда он был еще маленьким мальчиком? Я нашел его вскоре после того, как построил Омега Поинт. Он вырос здесь. Когда я впервые встретил его, он жил в старой магазинной тележке, которую нашел на обочине шоссе, - Касл прерывается. - Он когда-нибудь рассказывал вам эту историю?
Адам опускается на свое место. Я вдруг ощущаю прилив бодрости.
- Нет, - одновременно произносим мы.
- Ох... простите, - Касл качает головой. - Мне не стоит тратить ваше время на подобные разговоры, - говорит он. – Просто моя голова сейчас переполнена разными мыслями, и я забываю, какие истории нужно держать при себе.
- Нет... пожалуйста... я хочу знать, - говорю я ему. - Правда.
Касл смотрит на свои руки. Слегка улыбается. – Да, тут особо нечего поведать, - говорит он. - Кенджи никогда не рассказывал мне о том, что случилось с его родителями, и я стараюсь не расспрашивать. Имя и возраст – это все, что у него когда-либо было. Я наткнулся на него совершенно случайно. Он был обычным мальчишкой, сидящим в магазинной тележке, вдали от цивилизации. Шла глубокая зима, а на нем не было ничего, кроме старой футболки и тренировочных штанов, которые были велики ему на несколько размеров. Он выглядел так, будто замерз до смерти, будто ему не помешало бы поесть и найти место для ночлега. Я не мог просто взять и уйти, - рассказывает Касл. - Не мог просто оставить его там. Поэтому я спросил, не голоден ли он.
Он прерывается, охваченный воспоминаниями.
- Кенджи, по крайней мере, секунд тридцать ничего не отвечал. Он просто смотрел на меня. Я уже собрался уходить, подумав, что напугал его. Но тут он, наконец, подался вперед, схватил меня за руку, сжал ее своей ладонью и потряс. Довольно-таки сильно. А затем сказал: «Здравствуйте, сэр. Меня зовут Кенджи Кишимото и мне девять лет. Очень приятно познакомиться с вами».
Касл громко смеется, в его глазах светится что-то такое, что заставляет его улыбаться. - Бедный ребенок, он, должно быть, умирал с голоду, - говорит Касл, теперь уставившись в потолок, - он всегда обладал сильным, волевым нравом, был таким гордым. Этот парень просто непреклонен.
На какое-то время нас окутывает молчание.
- Я понятия не имел, - говорит Адам, - что вы были так близки.
Касл поднимается на ноги. Оглядывает нас и улыбается чересчур ослепительно, чересчур натянуто. - Да. Что ж, уверен, с ним все будет прекрасно. Уже к утру все будет в порядке, так что вам двоим определенно стоит немного поспать.
- Вы уве...
- Да, пожалуйста, идите. Обещаю, мы с девочками справимся.
В итоге, мы встаем. Адаму удается поднять Джеймса с кровати Кенджи и взять его на руки, не разбудив при этом. Мы выходим за дверь.
Я оглядываюсь.
Касл опускается на свое место, и, опираясь локтями о колени, роняет голову на руки. Я вижу, как он протягивает дрожащую руку и кладет ее на ногу Кенджи, и я удивляюсь, как мало мне по-прежнему известно о людях, с которыми я живу. Как мало я позволяла себе стать частью их мира.
И я знаю, что хочу это исправить.
Глава 61
Адам провожает меня до комнаты.
Отбой был почти час назад, и, за исключением тусклых дежурных ламп, расположенных через каждые несколько футов, все вокруг в буквальном смысле погружено во мрак. Но, несмотря на абсолютную темноту, охранникам, несущим вахту, все же удается заметить нас и предупредить, чтобы мы без промедления расходились по своим комнатам.
Мы с Адамом толком не разговариваем до тех пор, пока не подходим к женскому крылу. Между нами столько напряженности, столько невысказанных переживаний. Столько мыслей о сегодняшнем дне и завтрашнем, и о том, сколько недель мы уже провели вместе. Сколько всего мы не знаем о том, что происходит с нами и что случится после. Просто смотреть на него, быть так близко к нему и все же так далеко... это больно.
Как отчаянно мне хочется преодолеть расстояние между нашими телами. Хочется прижаться губами к каждой частичке его тела, хочется насладиться запахом его кожи, силой рук и сердца. Хочется укутаться в тепло и уверенность, на которые я привыкла полагаться.
Но.
С другой стороны, я осознала, что, находясь вдали от него, научилась полагаться на саму себя. Я позволила себе испытывать страх и находить собственный способ избавляться от него. Мне пришлось тренироваться без него, бороться без него, противостоять Уорнеру и Андерсону, и хаосу своего разума без него. И сейчас я чувствую себя иначе. С тех пор, как между нами появилась дистанция, я чувствую себя сильнее.
И я не знаю, что это значит.
Я знаю только то, что теперь мне небезопасно полагаться на кого-то другого и нуждаться в постоянном заверении в том, кто я и кем я, может быть, стану. Я могу любить его, но не позволю быть моей опорой. Я не смогу быть полноценным человеком, если постоянно буду нуждаться в чьей-то поддержке.
В моей голове полный бардак. Я каждый день прихожу в замешательство, испытываю неуверенность, переживаю, что совершу новую ошибку, что потеряю контроль, что потеряю себя. Но мне придется справиться с этим. Потому что всю оставшуюся жизнь я всегда, всегда буду сильнее, чем те, кто меня окружает.
Но, по крайней мере, мне никогда больше не придется бояться.
- С тобой все будет в порядке? – наконец, спрашивает Адам, нарушая молчание. Я поднимаю взгляд и замечаю в его глазах беспокойство, попытку прочесть меня.
- Да, - отвечаю я. - Да. Со мной все будет хорошо, - я натянуто улыбаюсь, но это кажется таким неправильным – находиться так близко и не иметь никакой возможности прикоснуться к нему.
Адам кивает. Помедлив, говорит:
- Это был адский вечер.
- А завтра будет адский день, - шепчу я.
- Да, - тихо произносит он и по-прежнему глядит на меня так, будто пытается что-то отыскать, будто ищет ответ на незаданный вопрос, и я думаю, видит ли он сейчас в моих глазах что-то новое.
Он чуть усмехается. - Мне, пожалуй, стоит идти, - и кивает на Джеймса, свернувшегося калачиком в его руках.
Я киваю, не уверенная в том, что еще нужно сделать. Что сказать.
Сколько неопределенности.
- Мы пройдем через это, - говорит Адам, отвечая на мои невысказанные мысли. – Мы со всем справимся. С нами все будет в порядке. И с Кенджи все будет хорошо, - он дотрагивается до моего плеча, позволяя пальцам спуститься вниз по руке, и притормаживает чуть выше участка обнаженной кожи.
Я прикрываю глаза, стараясь насладиться моментом.
И вот его пальцы скользят по коже, и мои глаза распахиваются, а сердце в груди ускоряет свой ритм.
Он так внимательно смотрит на меня, словно намекает, что мог бы сделать гораздо больше, чем просто дотронуться до моей руки, если бы не прижимал к своей груди Джеймса.
- Адам...
- Я найду способ, - говорит он мне. - Я найду способ, чтобы это было возможно, обещаю. Мне просто нужно немного времени.
Я боюсь говорить. Боюсь того, что могу сказать, что могу сделать; боюсь надежды, возрождающейся во мне.
- Спокойной ночи, - шепчет он.
- Спокойной ночи, - откликаюсь я.
Я начинаю считать надежду опасной, страшной вещью.
Глава 62
Зайдя в комнату, я чувствую себя настолько уставшей, что практически в полусне переодеваюсь в топ на бретельках и пижамные штаны – подарок Сары. Это она посоветовала мне снимать костюм на время сна; они с Соней считают, что моей коже очень полезен непосредственный доступ к свежему воздуху.
Я уже практически забираюсь под одеяла, когда слышу тихий стук в дверь.
Адам
первая мысль, которая приходит мне в голову.
Но затем я открываю дверь. И моментально захлопываю ее.
Должно быть, я сплю.
- Джульетта?
О. Боже.
- Что ты здесь делаешь? - громко шепчу я через закрытую дверь.
- Мне нужно поговорить с тобой.
- Прямо сейчас. Тебе нужно поговорить со мной прямо сейчас.
- Да. Это важно, - говорит Уорнер. - Я слышал, как Кент говорил тебе, что эти двойняшки останутся на ночь в медицинском крыле, и подумал, что это отличный шанс поговорить с тобой наедине.
- Ты слышал мой разговор с Адамом? - я начинаю паниковать, переживая, что он мог услышать слишком многое.
- Меня совершенно не интересует твой разговор с Кентом, - его голос неожиданно становится сухим, равнодушным. - Я ушел сразу же после того, как услышал, что сегодня ты будешь одна.
- Ох, - выдыхаю я. - Как ты вообще смог попасть сюда, почему охранники не остановили тебя?
- Может быть, откроешь дверь, тогда я все объясню.
Я не шевелюсь.
- Милая, прошу, я не собираюсь причинять тебе боль. Пора бы тебе уже знать это.
- У тебя есть пять минут. А потом мне нужно ложиться спать, хорошо? Я очень устала.
- Хорошо, - соглашается он. - Пять минут.
Я делаю глубокий вдох. Открываю дверь. Выглядываю.
Он улыбается. И ни капли раскаяния во взгляде.
Я качаю головой.
Он проскальзывает мимо меня и садится прямо на мою кровать.
Закрыв дверь, я иду на другой конец комнаты и присаживаюсь на кровать Сони. И вдруг ясно осознаю, что на мне надето, и чувствую себя невероятно обнаженной. Я скрещиваю руки поверх тонкого хлопка, прикрывающего мою грудь – хотя вполне уверена, что он на самом деле не может меня видеть, – и изо всех сил стараюсь игнорировать холодный воздух. Я все время забываю о том, как чудесно мой костюм регулирует температуру тела, даже здесь, глубоко под землей.
Уинстон просто гений, что создал его для меня.
Уинстон.
Уинстон и Брендан.
О, как же я надеюсь на то, что с ними все хорошо.
- Ну, так... в чем дело? - спрашиваю Уорнера. В этой кромешной тьме ничего не видать; я едва могу разглядеть очертания его силуэта. – Тогда, в тоннеле, ты просто взял и ушел. Хотя я просила тебя подождать.
Несколько ударов тишины.
- Твоя кровать гораздо удобнее моей, - тихо произносит он. - У тебя есть подушка. И настоящее одеяло? - он смеется. - Ты живешь, как королева. Они тебя балуют.
- Уорнер, - я уже начинаю нервничать, тревожиться. По телу пробегает легкая дрожь, и дело вовсе не в холоде. - Что происходит? Зачем ты пришел?
Тишина.
Ответа нет.
И вдруг.
Тяжелый вздох.
- Я хочу, чтобы ты пошла со мной.
Земля перестает вращаться.
- Завтра, когда я уйду, - говорит он, - я хочу, чтобы ты пошла со мной. У нас раньше не было возможности нормально поговорить, и я подумал, что утро будет не совсем подходящим временем для такого вопроса.
- Ты хочешь, чтобы я ушла с тобой, - я не уверена в том, что еще дышу.
- Да.
- Ты хочешь, чтобы я сбежала с тобой, - такого просто быть не может.
Пауза.
- Да.
- Поверить не могу, - я трясу головой снова и снова, и снова. – Да ты окончательно спятил.
Я практически слышу, как он улыбается в темноте.
- Где твое лицо? Я как будто разговариваю с привидением.
- Я здесь.
- Где?
Я встаю. – Здесь.
- Я все еще не вижу тебя, - повторяет Уорнер, но его голос внезапно раздается гораздо ближе. - А ты меня видишь?
- Нет, - лгу я, пытаясь игнорировать моментально возникшее между нами напряжение, гудящее в воздухе электричество.
Я делаю шаг назад.
Я чувствую его руки на своих плечах, чувствую прикосновение его кожи, и дыхание перехватывает. Я застыла, как статуя. Я не произношу ни слова, пока его руки опускаются на мою талию, на тонкий материал, едва прикрывающий тело. Пальцы скользят по нежной коже поясницы, под кромкой топика, и я сбиваюсь со счета, сколько раз мое сердце пропускает удар.
Я отчаянно пытаюсь вдохнуть хоть глоток кислорода.
И отчаянно пытаюсь удержать свои руки при себе.
- Разве такое возможно, - шепчет он, - что ты не чувствуешь этого пожара между нами?
Его руки поднимаются вверх по моим предплечьям, легко касаясь кожи, пальцы проскальзывают под бретельки топика – и это движение разрывает меня на части, пронизывает ноющей болью изнутри, каждый дюйм тела наполняется пульсацией, и я убеждаю себя не терять рассудок, когда чувствую, что бретельки падают вниз, и все замирает.
Воздух застыл.
Моя кожа онемела.
Даже мои мысли зашелестели.
две
четыре
шесть секунд я забываю дышать.
Затем я чувствую его губы на своем плече, мягкие, обжигающие, нежные, такие ласковые, что я почти поверила в то, что меня целует не парень, а легкий бриз.
И снова.
Губы уже на моей ключице, и кажется, что это сон, где оживает нежность забытого воспоминания; это боль, ищущая облегчения, это раскаленная чаша, брошенная в ледяную воду, это жаркая, жаркая, жаркая ночь, когда ты прижимаешься горящей щекой к прохладной подушке. И я думаю – да! я думаю – вот оно, я думаю – спасибо, спасибо, спасибо тебе,
и вдруг вспоминаю, что его губы гуляют по моему телу, а я даже не пытаюсь остановить его.
Он отстраняется.
Мои глаза не хотят открываться.
Его палец прикасается к моей нижней губе.
Обрисовывает форму рта, изгибы, разделяющую линию, и мои губы приоткрываются, хотя я просила их этого не делать, и он делает шаг вперед. Я остро чувствую его близость: он заполняет воздух вокруг меня до тех пор, пока не остается ничего, кроме него и тепла его тела, запаха свежего мыла и чего-то непонятного, чего-то обманчиво-сладкого, чего-то настоящего и жаркого – его запаха. Его будто залили во флакон, и я тону в нем, я даже не осознаю, что прижимаюсь к нему, вдыхаю аромат его шеи, и тут же осознаю, что его пальцы покинули мои губы, и руки уже обвивают талию.
- Ты, - он шепчет это слово, буква за буквой впечатывая его в мою кожу, и замирает.
Затем.
Уже мягче.
Вдыхает поглубже, и практически задыхаясь, произносит:
- Ты уничтожаешь меня.
И я рассыпаюсь на кусочки в его руках.
Мои кулаки полны несчастливых монет, сердце, как музыкальный автомат, требующий больше пятицентовиков, а голова все подбрасывает четвертаки: орел или решка, орел или решка, орел или решка...
- Джульетта, - он произносит мое имя одними губами, еле слышно, и заливает жидкую лаву в мои конечности: я даже не подозревала, что могу расплавиться до смерти.
- Я хочу тебя, - говорит он. - Всю тебя. Хочу тебя изнутри и снаружи, я хочу ловить твое дыхание и хочу, чтобы ты жаждала меня так же, как я жажду тебя, - он произносит эти слова так, словно в его горле застряла зажженная сигарета, словно он хочет погрузить меня в теплый жидкий мед: - Это никогда не было тайной. Я никогда не пытался скрыть это от тебя и никогда не притворялся, что хочу чего-то меньшего.
- Ты... ты сказал, что хочешь д-дружить...
- Да, - он сглатывает. - Я хотел. И хочу. Я хочу быть твоим другом, - он кивает, и я ощущаю легкое движение в воздухе между нами. - Я хочу быть таким другом, в которого ты безнадежно влюблена. Другом, которого ты принимаешь в свои объятья, приглашаешь в свою постель, в свой личный мир, запертый на замок в твоей голове. Я хочу быть именно таким другом, - продолжает он. - Другом, который будет наизусть запоминать все, что ты говоришь, и запоминать форму твоих губ, когда ты говоришь. Я хочу узнать каждый изгиб, каждую веснушку, каждый трепет твоего тела, Джульетта...
- Нет, - задыхаюсь я. - Не... не г-говори так...
Я не знаю, что сделаю, если он не остановится; я не знаю, что сделаю, потому что не доверяю себе.
- Я хочу знать, где прикасаться к тебе, - говорит он. - Я хочу знать, как прикасаться. Я хочу знать, как убедить тебя дарить улыбку только мне одному, - я чувствую, как его грудь поднимается, опускается, вверх и вниз, вверх и вниз, и:
- Да, - говорит он, - я, правда, хочу быть твоим другом. Я хочу быть твоим лучшим другом на всем белом свете.
Я не могу думать.
Я не могу дышать.
- Я столько всего хочу, - шепчет он. - Я хочу твой разум. Твою силу. Я хочу быть достойным твоего внимания.
Его пальцы скользят по кромке моего топа: - Я хочу поднять это наверх.
Он тянет за пояс моих штанов: - Я хочу опустить это вниз.
Кончики пальцев прижимает к бокам моего тела: - Я хочу почувствовать, как пылает твоя кожа, почувствовать, как твое сердце ускоряется вместе с моим, и хочу знать, что оно ускоряется из-за меня, и потому что ты хочешь меня. Потому что ты никогда, - выдыхает он, - никогда не пожелаешь, чтобы я остановился. Я хочу каждую секунду. Каждый твой дюйм. Я хочу все это.
И я замертво падаю на пол.
- Джульетта.
Я не могу понять, почему я все еще слышу его, ведь я мертва, я уже умерла, я умерла снова и снова, и снова.
Он тяжело сглатывает, напрягается и, затаив дыхание, прерывисто шепчет: - Я так... так отчаянно влюблен в тебя...
Я приросла к земле, я вращаюсь, стоя на месте, потрясение проникает в мою кровь и в кости. Я дышу так, будто я первый человек на земле, научившийся летать, будто глотаю сильно разреженный воздух, и я пытаюсь, но не знаю, как приказать своему телу перестать реагировать на него, на его слова, на боль в голосе.
Он дотрагивается до моей щеки.
Нежно, так нежно, как будто не уверен в том, что я настоящая, и боится, что, если подойдет слишком близко, я просто охну, исчезну, испарюсь. Четыре пальца легко скользят по краю лица, медленно перемещаются на затылок, задерживаясь в местечке чуть повыше шеи. Большой палец поглаживает румянец на щеке.
Уорнер, не отрываясь, смотрит на меня, ищет в моих глазах помощи, подсказки, какого-нибудь намека на протест, будто совершенно уверен в том, что я сейчас начну кричать или плакать, или вовсе убегу, но я не стану. Я не смогла бы этого сделать даже в том случае, если бы хотела, но я не хочу. Я хочу остаться здесь. На этом месте. Хочу застыть в этом мгновении.
Он придвигается на дюйм ближе. Поднимает свободную руку и мягко прижимает ее к другой стороне моего лица.
Он держит меня так, словно я соткана из перышек.
Он держит мое лицо, разглядывает свои руки, и, кажется, поверить не может в то, что он поймал ту птицу, которая всегда так отчаянно рвалась улететь. Его руки слегка дрожат, но я кожей ощущаю эту дрожь. Тот парень, с пистолетами и скелетами в шкафу, исчез. Руки, обнимающие меня, никогда не держали оружия. Эти руки никогда не касались смерти. Эти руки – идеальные, добрые, и нежные.
Очень осторожно, он подается вперед. Мы дышим и не дышим, сердца колотятся между нами, и он так близко, так близко, и я больше не чувствую своих ног. Я не чувствую ни пальцев, ни холода, ни пустоты этой комнаты, все, что я чувствую – только он, повсюду он, он заполняет собой все вокруг, и он шепчет:
- Пожалуйста.
- Пожалуйста, не стреляй в меня за это.
И целует меня.
Его губы мягче, чем все, что я когда-либо знала; мягкие, как первый снегопад, как сладкая вата, они заставляют плавиться и парить, и чувствовать приятную невесомость. Как нежно, как бесконечно нежно.
А затем поцелуй меняется.
- О, Боже...
Он снова целует меня, на этот раз сильнее, отчаяннее, как будто поставил целью сделать меня своей, как будто ему до смерти хочется запомнить ощущение наших слившихся губ. Его вкус сводит меня с ума; он весь – дикий жар и желание, и мята, и мне хочется еще и еще. Я только начала удерживать его, я притягиваю его к себе, и вдруг он разрывает объятья.
Уорнер дышит как сумасшедший, он смотрит на меня так, будто что-то треснуло внутри него. Он будто проснулся и обнаружил, что его кошмары были только кошмарами, что они никогда не существовали, и все это было просто плохим сном, который показался слишком реальным, но теперь он проснулся, он в безопасности, и все будет хорошо и
Я падаю.
Я разваливаюсь на части и, как стихийное бедствие, врываюсь в его сердце.
Он изучает меня, ищет в моих глазах какое-нибудь «да» или «нет», или, может быть, сигнал не останавливаться, но все, чего я желаю – утонуть в нем. Я желаю, чтобы он целовал меня до тех пор, пока я не рухну в его руки, пока не отброшу бренные кости и не уплыву в новое пространство, принадлежащее только нам двоим.
Никаких слов.
Лишь его губы.
Снова.
Глубокий и торопливый поцелуй, будто он больше не может позволить себе медлить, будто хочет почувствовать все и сразу, но времени на это не хватает.
Его руки путешествуют по моей спине, изучая каждый изгиб тела; он покрывает поцелуями мою шею, впадинку между ключицами, изгибы плеч, его дыхание ускоряется, становится тяжелее. Руки неожиданно запутываются в моих волосах, и меня качает, ноги подгибаются, я подаюсь вперед и обнимаю его за шею, цепляюсь за него, и эта ледяная жара, эта боль атакует каждую клеточку моего тела. Это желание настолько отчаянное, потребность настолько острая, что соперничает со всем, с каждым счастливым моментом, который я когда-либо переживала.
Я прижата к стене.
Он целует меня так, будто весь мир катится с обрыва, а он пытается зацепиться за что-то и решил держаться за меня. Он будто изголодался по жизни и любви, и впервые познал, насколько это чудесно – быть так близко к кому-то. Впервые почувствовал что-то, кроме голода, и не знает, как сбавить обороты, не знает, как откусывать маленькими кусочками, не знает меры хоть чему-нибудь, чему-нибудь, чему-нибудь.
Мои штаны спадают на пол, и его руки в ответе за это.
Я зажата в его руках, в одном нижнем белье и топе, которые почти не помогают мне соблюсти скромность. Он отстраняется лишь для того, чтобы поглядеть на меня, поупиваться моей фигурой, и все повторяет «ты такая красивая», «ты невероятно красивая». И снова притягивает меня в свои объятья, поднимает на руки, несет в сторону кровати, я неожиданно оказываюсь на своих подушках, он раздвигает мои бедра, и на нем больше нет рубашки, и я понятия не имею, куда она подевалась. Я уверена лишь в одном: я смотрю в его глаза и думаю, что нет ни единой мелочи, которую мне захотелось бы изменить для этого момента.
У него есть сотня, тысяча, миллион поцелуев, и все их он дарит мне.
Он целует мою верхнюю губу.
Он целует мою нижнюю губу.
Целует местечко под подбородком, кончик моего носа, лоб, виски, щеки, скользит по всему овалу лица. Покрывает поцелуями шею, чувствительные места за ушами, спускается вниз по горлу, и
его руки
скользят
по моему телу. Все его тело движется вдоль моего туловища, исчезает где-то внизу, и вот его торс уже нависает над моими бедрами, и я больше не вижу его. Различаю лишь макушку, линию плеч, сбивчивые движения спины, пока он вдыхает и выдыхает.
Его руки поглаживают мои обнаженные бедра, снова поднимаются вверх, пробегают по ребрам, вдоль по пояснице, и снова вниз, задевая тазовую кость. Его пальцы скользят по эластичной резинке моего нижнего белья, и я задыхаюсь.
Его губы слегка касаются моего обнаженного живота.
Это всего лишь намек на поцелуй, но в моей голове что-то взрывается. Легкое, словно перышко, прикосновение его рта к моей коже, в том месте, которое я не могу разглядеть. И мой разум говорит на тысяче языках, недоступных моему пониманию.
Я осознаю, что он прокладывает губами дорожку вверх по моему телу.
Уорнер оставляет огненные следы на моей коже, поцелуй за поцелуем, и, кажется, я больше не в состоянии это выносить; мне кажется, что я не смогу пройти через это живой. В моем горле нарастает хныканье, молящее об освобождении, и я запускаю пальцы в его волосы, и тяну его к себе, наверх.
Мне необходимо поцеловать его.
Я тянусь к нему навстречу, руки скользят по его шее, по груди и по всему телу, и я понимаю, что никогда ничего подобного не чувствовала так остро – я могу взорваться в любой момент, каждый вдох может стать для нас последним, любого касания хватит, чтобы воспламенить этот мир.
Я забываю обо всем на свете, забываю опасность и страх, и ужас завтрашнего дня, я даже не могу вспомнить, почему я забываю, что я забываю, и, кажется, уже забыла. Почти нереально переключить внимание на что-то, кроме его горящих глаз, его обнаженной кожи, его идеального тела.
Мое прикосновение не причиняет ему никакого вреда.
Он действует осторожно, старается не раздавить меня, упираясь локтями по обе стороны от моей головы, и, кажется, я улыбаюсь ему, потому что он улыбается мне, но делает это так, будто окаменел; дышит так, будто забыл, что ему необходимо это делать; смотрит на меня так, будто не уверен, как правильно это нужно делать, колеблется, будто не знает, нужно ли позволять мне видеть его таким. Он, кажется, понятия не имеет, каково это – быть таким уязвимым.
Но вот он.
И вот я.
Уорнер прижимается своим лбом к моему, его нос касается моего носа, его кожа жарко пылает. Он переносит вес на одну руку, и свободной рукой мягко гладит меня по щеке, обхватывает мое лицо, словно оно сделано из стекла, и я чувствую, что все еще задерживаю дыхание, и не могу вспомнить, когда я в последний раз делала выдох.
Его взгляд перемещается на мои губы и снова поднимается: жадный, голодный взгляд, пропитанный эмоциями, - я даже не подозревала, что Уорнер способен на такие чувства. Не подозревала, что он может быть таким эмоциональным, таким человечным, таким настоящим. Но я вижу это, прямо сейчас. Все открыто написано на его лице, будто вырванное из груди.
Он протягивает мне свое сердце.
И произносит только одно слово. Торопливо шепчет всего одно слово:
- Джульетта.
Я закрываю глаза.
- Я больше не хочу, чтобы ты звала меня Уорнером.
Я открываю глаза.
- Я хочу, чтобы ты узнала меня, - одними губами произносит он, его пальцы убирают с моего лица выбившуюся прядку волос. - Я не хочу быть с тобой Уорнером, - говорит он. - Я хочу, чтобы теперь все было иначе. Я хочу, чтобы ты звала меня Ароном.
И я почти говорю, да, конечно, я все понимаю – но что-то в этом моменте тишины сбивает меня с толку. Этот момент и ощущение его имени на языке настежь распахивают другие части моего разума, и что-то давит на мою кожу, тянет ее и пытается напомнить, пытается сказать мне и
бьет меня по лицу
наносит прямой удар в челюсть
выбрасывает в открытый океан.
- Адам.
Мои кости покрываются льдом. Все мое существо хочет вывернуться наизнанку. Я быстро выбираюсь из-под его тела, отскакиваю, практически падаю на пол, и это чувство, это чувство, это всепоглощающее чувство абсолютного отвращения к самой себе вонзается в живот подобно лезвию ножа – слишком острое, слишком широкое, слишком смертоносное. Я не в состоянии удержаться на ногах, я хватаюсь за саму себя, пытаюсь не расплакаться, твержу – нет, нет, нет, такого не может быть, этого не может происходить, я люблю Адама, мое сердце с Адамом, я не могу так с ним поступить,
а Уорнер выглядит так, будто я снова выстрелила в него, будто голыми руками впечатала пулю в его сердце, и он поднимается на ноги, но едва может удержаться. Он весь дрожит и смотрит на меня так, будто хочет что-то сказать, но всякий раз, пытаясь заговорить, терпит неудачу.
- Мне ж-жаль... – заикаюсь я, - мне так жаль... я не хотела, чтобы так случилось... я не думала...
Но он не слушает.
Он трясет головой снова и снова, и снова, смотрит на свои руки, как будто ждет той части, где ему скажут, что все это не по настоящему, и шепчет: - Что со мной происходит? Я сплю?
И мне так плохо, мне так стыдно, потому что я хочу его, я хочу его и Адама я тоже хочу, я хочу слишком многого, и никогда еще я не чувствовала себя таким чудовищем, как сегодня.
На его лице отражается отчетливая боль, и она просто убивает меня.
Я чувствую ее. Я чувствую, как она убивает меня.
Я отчаянно пытаюсь отвести взгляд, забыть, стереть то, что сейчас произошло, но в голову лезет только одна мысль – жизнь похожа на сломанные качели, на не рожденного ребенка, на горсть обглоданных косточек. Все зависит от возможностей и потенциала, верных и неверных шагов, что мы делаем в сторону будущего, которое нам даже не гарантировано, и вот я, я чертовски ошибаюсь. Все мои шаги – неверные, всегда неверные. Я просто олицетворение ошибки.
Потому что это никогда не должно было случиться.
Это было ошибкой.
- Ты выбираешь его? - спрашивает Уорнер, едва дыша, и по-прежнему выглядит так, словно вот-вот упадет. - Это только что случилось? Ты выбираешь Кента вместо меня? Потому что я, кажется, не понимаю, что сейчас произошло, и мне нужно, чтобы ты что-нибудь сказала, мне нужно, чтобы ты объяснила, какого черта со мной происходит...
- Нет, - задыхаюсь я. - Нет, я никого не выбираю... я не... я н-не...
Но так оно и есть. И я даже не представляю, как такое получилось.
- Почему? - настаивает Уорнер. - Потому что он для тебя – более безопасный выбор? Потому что ты думаешь, что чем-то обязана ему? Ты совершаешь ошибку, - он повышает голос. - Ты испугалась. Ты не хочешь выбрать сложный вариант и бежишь от меня.
- Может быть, я просто н-не хочу быть с тобой.
- Я знаю, что ты хочешь быть со мной! - взрывается он.
- Ты ошибаешься.
Боже, что я говорю, я даже не знаю, где я нахожу эти слова, откуда они появляются, с какого дерева я сорвала их. Они просто вырастают из моего рта, и иногда я слишком сильно надкусываю наречие или местоимение, порой слова горькие, порой – сладкие, но прямо сейчас у них вкус романтики и сожалений, и лжи, лжи, лжи, огнем выжигающей мое горло.
Уорнер так и не отводит от меня глаз.
- Серьезно? - изо всех сил пытаясь обуздать свой темперамент, он подбирается ко мне все ближе, и я так отчетливо вижу его лицо, так отчетливо вижу его губы, я вижу гнев и боль, и неверие, исказившее его черты, и, кажется, оставаться на ногах – не лучшая идея. Не думаю, что мои ноги смогут и дальше удерживать меня.
- Д-да, - я срываю еще одно слово с дерева в моем лживом рту, на моих лживых, лживых, лживых губах.
- Значит, я ошибаюсь, - очень, очень тихо произносит он. - Я заблуждаюсь в том, что ты хочешь меня. Что ты хочешь быть со мной.
Его пальцы легко пробегают по моим плечам, рукам; скользят вниз вдоль тела, прослеживая каждый дюйм, и я сжимаю губы, чтобы правда не вырвалась наружу. И терплю неудачу, потому что единственная правда, которую я знаю прямо сейчас, состоит в том, что от потери рассудка меня отделяют считанные секунды.
- Скажи мне, милая, - шепчут его губы у моего подбородка. - Я тоже слепой?
Я сейчас точно умру.
- Я не хочу быть твоим клоуном! - он отстраняется от меня. - И не позволю глумиться над моими чувствами к тебе! Я могу уважать твое решение выстрелить в меня, Джульетта, но делать это... делать... поступать так, как ты только что поступила... – с трудом выговаривает Уорнер.
Он проводит рукой по лицу, запускает пальцы в волосы и выглядит так, будто сейчас закричит, что-нибудь сломает, будто вот-вот всерьез, по-настоящему сойдет с ума. И, наконец, грубым голосом шепчет:
- Так ведут себя только трусы, - говорит он. – Я был о тебе лучшего мнения.
- Я не трусиха...
- Тогда будь честна с собой! Будь честна со мной! Скажи мне правду!
Моя голова катается по полу, вертится, как деревянный волчок, кружится снова и снова, и снова, и я не могу ее остановить. Я не могу заставить мир остановиться, смущение выливается в вину, резко трансформируется в гнев, и вот он уже кипит, бурлит, поднимается на поверхность. Я смотрю на Уорнера и сжимаю дрожащие руки в кулаки.
- Правда, - говорю я ему, - заключается в том, что я никогда не знаю, что о тебе думать! Твои поступки, поведение… ты не поддаешься логике! Сначала ты ведешь себя жестоко, затем проявляешь ко мне доброту и говоришь, что любишь меня, и вдруг причиняешь боль тем, кто мне небезразличен!
- И ты лжец! - выкрикиваю я, пятясь от него подальше. - Ты говоришь, что тебя не волнует то, что ты творишь... что тебе плевать на других людей, но я в это не верю. Я думаю, ты прячешься. Думаю, что за этой жестокостью прячется настоящий Уорнер, и что ты достоин лучшей жизни, чем, та, которую ты для себя выбрал. Я думаю, что ты можешь измениться, ты мог бы стать другим. И мне так жаль тебя!
Эти слова, эти глупые, глупые слова никак не перестанут вылетать из моего рта.
- Мне жаль, что у тебя было ужасное детство. Мне жаль, что твой отец – такое никчемное ничтожество, и мне жаль, что никто и никогда не давал тебе шанса. Мне жаль, что ты принял такие ужасные решения. Мне жаль, что из-за этого ты чувствуешь себя, как в ловушке, что ты считаешь себя чудовищем, которому не дано измениться. Но больше всего, - добавляю я, - больше всего мне жаль, что в тебе нет ни капли жалости к самому себе!
Уорнер вздрагивает так, будто я ударила его по лицу.
Опустившаяся между нами тишина убила тысячу невинных секунд, и, когда он, наконец, заговаривает, в голосе его, едва различимом, плещется неверие.
- Ты меня жалеешь.
У меня перехватывает дыхание, моя решимость ослабевает.
- Ты думаешь, что я какой-то загубленный проект, который можно восстановить.
- Нет... я не...
- Да ты понятия не имеешь, что я натворил! – яростно бросает он, подходя ближе. - Ты понятия не имеешь, чего я нагляделся, в чем мне приходилось участвовать. Ты понятия не имеешь, на что я способен, сколько жалости я заслуживаю. Я знаю свое сердце, - выкрикивает он. - Я знаю, кто я такой. Не смей меня жалеть!
Черт, мои ноги определенно отказывают мне.
- Я думал, что ты сможешь полюбить меня настоящего, - продолжает он. - Я думал, что ты будешь единственным человеком в этом Богом забытом мире, который примет меня таким, какой я есть! Я думал, что из всех людей на планете только ты смогла бы понять меня, - его лицо оказывается прямо передо мной. - Я ошибся. Я жестоко, жестоко ошибся.
Он отходит от меня, и, схватив свою рубашку, поворачивается на выход. И мне следует позволить ему уйти, позволить ему выйти за эту дверь и из моей жизни, но я не могу, я хватаю его за руку, тяну обратно: - Пожалуйста... я не это имела в виду...
Он оборачивается и говорит:
- Мне не нужно твое сочувствие!
- Я не хотела причинить тебе боль...
- Правда, - говорит он, - является болезненным напоминанием того, почему я предпочитаю жить во лжи.
Я не в силах выдержать этот взгляд, эту невыносимую, страшную боль, которую он нисколько не пытается скрыть. Я не знаю, что сказать, чтобы все исправить. Я не знаю, как забрать свои слова назад.
Я знаю только, что не хочу, чтобы он уходил.
Только не так.
Он, кажется, собирается что-то сказать; но передумывает. Тяжко вздыхает, сжимает губы, будто удерживая рвущиеся наружу слова, и я уже собираюсь что-то сказать, сделать еще одну попытку, когда он делает судорожный вдох и произносит:
- Прощай, Джульетта.
Почему эта фраза убивает меня, что за внезапная тревога накатила, мне нужно знать, я должна спросить, я должна задать вопрос, который и не вопрос вовсе.
- Я больше не увижу тебя.
Я смотрю, как он старательно пытается отыскать слова, смотрю, как он поворачивается ко мне и тут же отворачивается, и на долю секунды я улавливаю перемену в его глазах, блеск каких-то эмоций – такое мне даже присниться не могло. Я тут же понимаю, почему он не хочет смотреть на меня, и не могу в это поверить. Мне хочется рухнуть на пол, пока он борется с самим собой, борется с желанием заговорить и, пытаясь унять дрожь в голосе, наконец, произносит:
- Очень надеюсь, что нет.
Вот и все.
Он выходит за дверь.
Меня разорвало на части, а он просто ушел.
И ушел навсегда.
Глава 63
Завтрак – пытка.
Уорнер исчез и оставил за собой след хаоса.
Никто не знает, как он сбежал, как смог выбраться из своей комнаты и найти лазейку наружу, и все винят в этом Касла. Говорят, что он был глуп, доверяя Уорнеру, зря дал ему шанс и зря верил, что тот мог измениться.
Слово гнев звучит оскорбительно для того накала агрессии, которая бушует сейчас в стенах столовой.
Но я не собираюсь рассказывать им о том, что Уорнера уже прошлым вечером не было в своей комнате. Я не буду рассказывать им, что он, наверняка, без особых усилий нашел выход. Я не стану объяснять им, что он – не идиот.
Я уверена, что он легко во всем разобрался и нашел способ миновать охранников.
Теперь сражаться готов каждый, но по совершенно другим причинам. Они хотят убить Уорнера: во-первых, за все, что он натворил; во-вторых, за то, что предал их доверие. Люди волнуются, что он выдаст о нас всю самую секретную информацию, - и это пугает больше всего. Я понятия не имею, что там Уорнеру удалось выяснить о нашем укрытии, но ничто из происходящего сейчас не может быть даже гипотетически хорошим.
К завтраку никто не притронулся.
Все уже одеты, вооружены, бесстрашно готовы встретиться с тем, что может обернуться мгновенной смертью, а я нахожусь в полнейшем оцепенении. Я не спала всю ночь, мои сердце и разум измучены борьбой друг с другом, я не чувствую своих рук и ног, не чувствую вкуса еды, которую не ем, перед глазами все расплывается, и окружающие звуки рассеиваются.
Все мои мысли о предстоящих потерях и губах Уорнера на моей шее, о его руках на моем теле, о боли и страсти в его глазах, и о том, как я сегодня могу умереть. Я думаю только о том, как Уорнер прикасается ко мне, целует меня, мучает своим сердцем, что сидящий рядом Адам даже не подозревает о том, что я натворила.
Скорее всего, после сегодняшнего дня все это уже не будет иметь значения.
Может быть, меня убьют, и вся агония прошедших семнадцати лет рассыплется в прах. Может быть, я просто исчезну с лица Земли, уйду навсегда, и все мои подростковые переживания обернутся нелепой, запоздалой мыслью, смехотворным воспоминанием.
А, может быть, я выживу.
Может быть, я выживу, и тогда придется столкнуться с последствиями своих поступков. Мне придется перестать лгать самой себе; мне придется принять решение.
Я должна поставить себя перед фактом, что я борюсь с чувствами к парню, который, ничуть не колеблясь, может убить человека. Я должна обдумать вероятность того, что я, видимо, на самом деле превращаюсь в монстра. В ужасное, эгоистичное создание, которое заботится только о себе.
Может быть, Уорнер все это время был прав.
Может быть, мы с ним, действительно, идеально подходим друг другу.
Уже почти все покинули столовую. Бойцы прощаются с детьми и стариками, которых оставляют здесь. У Джеймса и Адама продолжительное прощание состоялось еще утром. Минут через десять мы с Адамом должны уходить.
- Ну и ну. Кто-то умер?
Я резко оборачиваюсь при звуках этого голоса. Кенджи на ногах. Он здесь. Он стоит рядом с нашим столиком и выглядит так, будто сейчас снова упадет, но он очнулся. Он жив.
Он дышит.
- Ну, ни хрена себе, - у Адама отвисла челюсть. - Черт возьми.
- Я тоже рад тебя видеть, Кент, - криво усмехается Кенджи. Кивает мне. - Готова сегодня надрать чью-нибудь задницу?
Я стискиваю его в объятьях.
- ОГО... эй... спасибо, да... это... хм... - он прочищает горло. Пытается отодвинуться, и, вздрогнув, я отстраняюсь. Все мое тело, кроме лица, скрыто одеждой; я надела свои перчатки и усовершенствованные кастеты, и застегнула костюм до самой шеи. Обычно Кенджи не сторонится меня.
- Слушай, хм, может быть, тебе какое-то время не стоит дотрагиваться до меня, а? - Кенджи пытается улыбнуться, превратить все в шутку, но я четко ощущаю тяжесть его слов, напряжение и нотку страха, который он так усиленно пытается скрыть. - Я пока не очень хорошо стою на ногах.
Кровь отхлынула от моих членов, ослабляя колени и вынуждая меня присесть.
- Это была не она, - говорит Адам. - Ты же знаешь, она даже не дотрагивалась до тебя.
- Если честно, я не знаю, - отвечает Кенджи. - И я не пытаюсь обвинить ее... я просто говорю, что, может, она проецирует свою способность, не подозревая об этом? Потому что, насколько я знаю, другого объяснения тому, что случилось вчера, у нас нет.
- Совершенно точно, что это был не ты, - говорит он Адаму, - и, черт, исходя из того, что нам известно, это может быть чистой случайностью, что Уорнер способен дотрагиваться до Джульетты. Пока что мы ничего о нем не знаем, - он умолкает, осматривается по сторонам. - Верно? Разве что Уорнер прошлым вечером достал какого-нибудь волшебного кролика из своей задницы в то время, пока я пытался не откинуть копыта?
Адам хмурится. Я молчу.
- Верно, - говорит Кенджи. - Так я и подумал. Поэтому, думаю, будет лучше держаться на расстоянии, за исключением случаев крайней необходимости, - он поворачивается ко мне. - Без обид, ладно? В смысле, я ведь чуть не умер. Ты могла бы быть и понежнее.
Я едва слышу свой голос:
- Ага, конечно.
Я пытаюсь засмеяться, пытаюсь понять, почему я не рассказываю им про Уорнера. Почему я по-прежнему защищаю его. Вероятно, потому, что я виновата точно так же, как и он.
- Ладно, фиг с ним, - говорит Кенджи, - когда мы выступаем?
- С ума сошел, что ли, - отвечает Адам. - Ты никуда не пойдешь.
- Чушь собачья, еще как пойду.
- Да ты едва стоишь без посторонней помощи! – замечает Адам.
И он прав. Ясно видно, как Кенджи опирается о стол, поддерживая себя.
- Я лучше умру там, чем буду сидеть здесь, как какой-то идиот.
- Кенджи...
- Кстати, - перебивает он меня, - до меня дошли слухи, что прошлой ночью Уорнер убрал отсюда свою чертову задницу. Как это понимать?
Адам издает странный звук, похожий на смешок.
- Мда, - говорит он. - Я никогда не считал хорошей идею держать его здесь в плену. Еще более глупой идеей было доверять ему.
- Ты, что, оскорбляешь мою идею, да еще и идею Касла в придачу? - Кенджи поднял бровь.
- Это были никудышные решения, - напирает Адам. - Никудышные идеи. И теперь нам приходится расплачиваться за них.
- Ну, откуда ж мне было знать, что Андерсон с такой охотой позволит сгнить в аду своему собственному сыну?
Адам вздрагивает, и Кенджи притормаживает.
- Упс, эй... прости, чувак... я вовсе не это хотел сказать...
- Забудь, - перебивает его Адам. Его лицо вдруг ожесточается, становится холодным и отчужденным. - Наверно, тебе следует вернуться в медицинское крыло. Мы скоро уходим.
- Я не пойду никуда, кроме как на поверхность.
- Кенджи, пожалуйста...
- Не-а.
- Ты ведешь себя безрассудно. Это не шутки, - настаиваю я. – Сегодня многие умрут.
Но он смеется над моими словами и смотрит на меня так, будто я сказала что-то дико забавное.
- Прости, что? Ты серьезно пытаешься учить меня реалиям войны? - он трясет головой. - Забыла, что я служил в армии Уорнера? Ты хоть какое-то представление имеешь о том, сколько всякой хрени мы повидали? – он жестом показывает на себя и Адама. - Я прекрасно знаю, чего ожидать от сегодняшнего дня. Уорнер был психом. Если Андерсон хотя бы вдвое хуже своего сына, то мы попадем прямиком в кровавую баню. Я не смогу бросить вас в такой ситуации, ребята.
Но мое внимание зацепилось за одно предложение. Одно слово. Мне просто хочется спросить.
- Он действительно был настолько плохим...?
- Кто? - Кенджи уставился на меня.
- Уорнер. Он, правда, был таким безжалостным?
Кенджи громко смеется. Сгибается пополам от безудержного смеха. Он практически хрипит в ответ:
- Безжалостным? Джульетта, этот парень – больной. Животное. Не думаю, что он вообще знает, что значит быть человеком. Если ад существует, то, уверен, он был спроектирован специально для него.
Как же сложно вытащить из моего живота этот меч.
Топот шагов.
Я оборачиваюсь.
По плану, мы должны выходить из тоннелей по очереди, длинной вереницей, чтобы сохранить порядок. Кенджи, Адам и я – единственные бойцы, которые еще не присоединились к группе.
Мы дружно поднимаемся на ноги.
- Слушай... так Касл знает, что ты делаешь? - Адам смотрит на Кенджи. – Мне кажется, он бы не согласился с тем, что ты собираешься подняться на поверхность.
- Касл хочет, чтобы я был счастлив, - непринужденно говорит Кенджи. - А я не буду счастлив, если останусь здесь. У меня есть работа, которую нужно выполнить. Люди, которых нужно спасти. Дамы, которых нужно впечатлить. Он бы отнесся к моему решению с уважением.
- А что насчет остальных? - спрашиваю я у него. - Все так беспокоились о тебе... ты уже виделся с ними? По крайней мере, чтобы сообщить, что с тобой все в порядке?
- Не-а, - отвечает Кенджи. – Они бы, наверное, кирпичей наложили, если бы узнали, что я собираюсь пойти наверх. Я подумал, что безопаснее будет сделать все по-тихому. Не хочу, чтобы кто-нибудь с ума сошел от переживаний. А Соня с Сарой – бедные девочки, – по моей вине они совершенно выбились из сил, но по-прежнему твердят, что сегодня пойдут с нами. Они хотят сражаться, хотя и так будут перегружены работой после того, как мы покончим с армией Андерсона. Я пытался убедить их остаться здесь, но они умеют быть чертовски упрямыми. Девочкам необходимо беречь силы, - говорит он, - они и так слишком много потратили на меня.
- Это не трата... - пытаюсь переубедить его.
- Да лааадно, - отмахивается Кенджи. – Пожалуйста, давайте уже пойдем? Я знаю, ты только и думаешь о том, как выследить Андерсона, - говорит он Адаму, - Но лично мне очень хочется поймать Уорнера. Пустить пулю в этот никчемный кусок дерьма и покончить с ним навсегда.
Что-то бьет меня в живот настолько сильно, что я боюсь потерять сознание. Перед глазами мелькают пятна, и я изо всех сил пытаюсь удержаться в вертикальном положении, игнорируя образ мертвого Уорнера, его залитого кровью тела.
- Эй... ты в порядке? - Адам тянет меня в сторону, внимательно всматривается в лицо.
- Я в порядке, - вру ему. Часто-часто киваю. Раз-другой трясу головой. - Я просто не выспалась прошлой ночью, но со мной все будет хорошо.
Он колеблется:
- Ты уверена?
- Да, - снова вру я. Замолкаю. Хватаюсь за его рубашку. - Просто будь осторожнее, хорошо?
Он тяжело вздыхает. Кивает.
- Да. Ты тоже.
- Вперед, вперед, вперед! - обрывает нас Кенджи. - Сегодня наш черед умирать, дамы.
Адам легонько толкает его.
- Ох, ты еще и жестоко обращаешься с травмированным парнем, а? - Кенджи требуется секунда, чтобы занять устойчивое положение, после чего он стукает Адама по руке. - Прибереги свои переживания для поля боя, братан. Тебе это пригодится.
Вдалеке раздается пронзительный свист.
Пора.
Глава 64
Идет дождь.
Мир рыдает у наших ног в ожидании того, что мы собираемся сделать.
По плану, мы должны разделиться на небольшие группки и сражаться в плотной связке друг с другом, чтобы не быть убитыми всеми сразу. Нам не хватает людей для ведения наступательного боя, поэтому действовать придется незаметно. Я ощущаю укол вины, но признаюсь – я очень рада тому, что Кенджи решил пойти с нами. Без него мы были бы слабее.
Но нам просто необходимо укрыться от дождя.
Мы уже промокли насквозь, и, если на нас с Кенджи надеты костюмы, обеспечивающие хоть и небольшую, но все же защиту от природной стихии, то на Адаме нет ничего, кроме простой одежды из тонкого хлопка, и я беспокоюсь, что долго мы в таких условиях не протянем.
Все члены Омега Поинт уже рассредоточились. Территория, прилегающая непосредственно ко входу в Омега Поинт, по-прежнему представляет собой пустынный участок земли и делает людей уязвимыми.
К счастью, у нас есть Кенджи. Мы втроем уже невидимы.
Люди Андерсона где-то рядом.
Насколько нам известно, с самого момента своего прибытия Андерсон пытался утвердить свою власть железной хваткой Восстановления. Любой голос оппозиции, независимо от того, каким слабым или незначительным, каким безвредным или безобидным он ни был, подавлялся. Андерсона злит, что мы подарили мятежу вдохновение, и теперь он пытается сделать заявление. Хотя, на самом деле, он жаждет уничтожить всех нас.
Бедные граждане просто оказались на перекрестном огне.
Выстрелы.
Мы машинально движемся в сторону звука, эхом отражающегося в отдалении. Мы не произносим ни слова, четко знаем, что нужно делать и как действовать. Наша единственная задача заключается в том, что мы должны подобраться как можно ближе к сражению и вывести из строя столько солдат Андерсона, сколько сможем. Мы защищаем невиновных. Мы поддерживаем своих товарищей из Омега Поинт.
Мы изо всех сил стараемся не умереть.
Я уже более-менее различаю компаунды вдалеке, но из-за дождя вся картина смазана. Краски перемешиваются друг с другом, сливаясь на горизонте, и мне приходится вглядываться, чтобы хоть что-то разглядеть впереди. Я инстинктивно дотрагиваюсь до пистолетов, закрепленных в заплечной кобуре, и мгновенно вспоминаю о своей последней встрече с Андерсоном – своей единственной встрече с этим ужасным, жалким человеком – и задумываюсь о том, что с ним случилось. Я думаю о том, что Адам, наверно, был прав, когда сказал, что Андерсон мог быть тяжело ранен, что он, вероятно, до сих пор выздоравливает. Я думаю, появится ли Андерсон на поле боя. И думаю, что он, наверно, слишком труслив для того, чтобы принимать участие в собственных битвах.
Крики предупреждают о том, что мы уже близко.
Окружающий мир представляет собой расплывчатый пейзаж из синих, серых и пестрых тонов; оставшиеся деревья возводят к небу, словно в молитве, сотни дрожащих трясущихся рук, торчащих из стволов, - будто молят освободить их от трагедии, в которую они вросли корнями. И я уже сочувствую бедным растениям и животным, вынужденным быть свидетелями того, что мы натворили.
Они этого точно не просили.
Кенджи ведет нас на окраину компаундов; проскользнув вперед, мы прижимаемся к стене одного из маленьких, квадратных домиков и укрываемся под навесом, который, пусть ненадолго, но защитит нас от сжатых кулаков, падающих с небес.
Ветер терзает окна, бьется о стены. Дождь стучит по крыше, как лопающийся в автомате попкорн.
Послание небес ясно: мы рассержены.
Мы рассержены, и мы накажем вас, мы заставим вас заплатить за кровь, которую вы проливаете с такой легкостью. Мы больше не будем безучастными, никогда, никогда больше. Мы уничтожим вас – вот что говорят нам небеса.
Как вы можете поступать так со мной? - шепчет небо сквозь ветер.
Мы дали вам все, - говорит оно нам.
Ничто и никогда больше не будет прежним.
Странно, почему я до сих пор не вижу никакого признака армии. Я не вижу никого из Омега Поинт. Я вообще никого не вижу. Если честно, я начинаю чувствовать, что в этом компаунде все как-то слишком мирно.
Я уже собираюсь предложить двигаться дальше, когда слышу звук распахивающейся настежь двери.
- Эта – последняя, - выкрикивает кто-то. - Она прям тут пряталась, - солдат выволакивает из здания, к которому мы прижались, плачущую женщину, - она кричит, они молит о пощаде, спрашивает о своем муже, но солдат резко приказывает ей заткнуться.
Я яростно сдерживаю эмоции, чтобы они не выплеснулись из моих глаз, моего рта.\
Я не говорю.
Я не дышу.
Откуда-то из-за поворота выбегает еще один солдат. Он кричит что-то одобрительное и делает непонятный мне знак руками. Я чувствую, как Кенджи, стоящий рядом со мной, напрягается.
Что-то не так.
- Брось ее к остальным, - кричит второй солдат. – А потом доложим, что этот сектор чист.
Женщина бьется в истерике. Она пронзительно визжит, цепляется за солдата, настойчиво твердит, что она не сделала ничего плохого, что она не понимает, где ее муж, что она повсюду искала свою дочь, и что вообще происходит; она плачет, кричит, бьет кулаками человека, схватившего ее как какое-то животное.
Он прижимает дуло пистолета к ее шее.
- Если ты не заткнешься, я пристрелю тебя сию же секунду.
Она всхлипывает раз-другой, а затем обмякает. Она заваливается в руки солдата, и тот с отвращением на лице оттаскивает ее в невидимое глазу место, где удерживают всех остальных. Я не знаю, что происходит. Я просто не понимаю, что происходит.
Мы идем следом за ними.
Ветер и дождь все усиливаются, в воздухе достаточно шумно, между нами и солдатами приличное расстояние, и я решаюсь заговорить. Я сжимаю руку Кенджи. Он по-прежнему выступает в роли клея между мной и Адамом, проецируя свою способность и делая нас невидимыми.
- Как ты думаешь, что происходит? – спрашиваю я.
Он отвечает не сразу.
- Они собирают их вместе, - говорит он мгновение спустя. - Чтобы легче было убить всех сразу.
- Женщина...
- Да, - я слышу, как он прочищает горло. - Да, ее и всех тех, кто, по их мнению, может иметь отношение к протестам. И убивают они не только подстрекателей, - говорит Кенджи. – Заодно они уничтожают друзей, и членов семей. Это самый действенный способ запугать оставшихся в живых и держать их в подчинении.
Мне приходится сдерживать рвущуюся наружу рвоту.
- Должен быть способ вытащить их оттуда, - говорит Адам. - Может, получится убрать тех, кто тут всем заправляет.
- Да, но в таком случае мне придется отпустить вас, ребята. Я и так уже теряю силу, моя энергия тает на глазах. Вы окажетесь у всех на виду, - говорит Кенджи. – И будете отличной мишенью.
- Ты знаешь другие варианты? - спрашиваю я у него.
- Можно попытаться вывести их из строя снайперским методом, - говорит Кенджи. - Нам необязательно вступать в бой, - он делает паузу. - Джульетта, ты прежде не оказывалась в подобной ситуации. Знай, я с уважением отнесусь к твоему решению остаться в стороне от линии огня. Не каждому под силу вынести то, что мы можем увидеть, если последуем за этими солдатами. В этом нет ничего постыдного, и винить здесь тоже не за что.
Произнося ложь, я ощущаю металлический привкус во рту:
- Со мной все будет в порядке.
Секунду он молчит.
- Просто... ладно... только не бойся, если вдруг придется использовать свои способности в целях самозащиты, - наконец, отвечает Кенджи. - Я знаю о твоих заморочках насчет «я никому не хочу причинить вред» и все такое, но эти парни не цветы поливать пришли. Они непременно попытаются убить тебя.
Я киваю, хотя знаю, что он меня не видит. - Верно.
- Ну, вот.
Но паника уже окутывает меня своим холодом.
- Пойдемте, - шепчу я.
Глава 65
Я не чувствую своих коленей.
В центре огромного пустыря, выстроившись в линию, стоят бок о бок двадцать семь человек. Мужчины, женщины и дети разных возрастов и комплекций стоят перед расстрельной группой из шести солдат. Безжалостный ливень поливает землю вокруг нас, яростно обрушивая на всех и вся свои слезы, твердые, как мои кости. Ветер неистовствует со всей мощи.
Солдаты совещаются. Решают, как им убить людей. Как избавиться от двадцати семи пар глаз, неотрывно следящих за ними. Кто-то рыдает, кто-то дрожит от страха, скорби, и ужаса, а кто-то стоит с прямой спиной, проявляя мужество перед лицом смерти.
Один из солдат стреляет.
Первый мужчина замертво падает на землю, а меня будто огрели хлыстом по позвоночнику. За несколько секунд через меня проносится столько эмоций, что я боюсь лишиться чувств; с животным отчаянием я цепляюсь за сознание, пытаюсь сглотнуть слезы, пытаюсь игнорировать боль, насквозь пронзающую меня.
Я никак не могу понять, почему никто не движется, почему мы не движемся, почему никто из пленных просто не отскочит в сторону, не увернется из-под прицела. А потом до меня доходит – попытка бегства или ответное нападение в этой ситуации попросту нереальны. Люди сокрушены. У них нет никакого оружия, никакой защиты.
Но у меня есть.
У меня есть пистолет.
Вообще-то, даже два.
Момент настал, именно сейчас мы должны разъединиться и сразиться втроем против всех. Трем рано повзрослевшим детям нужно принять бой, спасая двадцать шесть человек, и, возможно, умереть. Мой взгляд прикован к маленькой девочке, примерно ровеснице Джеймса, - ее глаза испуганно распахнуты, передняя часть штанов уже намокла от страха. Это убивает меня, буквально разрывает на части, свободная рука уже тянется к оружию, и я сообщаю Кенджи, что я готова.
Я смотрю, как все тот же солдат целится в следующую жертву, и вот Кенджи отпускает нас. Три заряженных пистолета вскинуты в воздух, и я слышу свист пуль еще до того, как они разрезают воздух; одна из пуль находит свое место в шее солдата, а я понятия не имею, была ли она моей.
Теперь это неважно.
Предстоит расправиться еще с пятью военными, но теперь они могут видеть нас.
Мы срываемся в бег.
Мы уклоняемся от летящих в нашу сторону пуль, я вижу, как Адам падает на землю, он стреляет с идеальной точностью и все равно не попадает в цель. Я оглядываюсь в поисках Кенджи, понимаю, что он исчез, и безумно этому рада; три солдата в мгновение ока падают замертво. Адам пользуется тем, что оставшиеся солдаты отвлеклись, и пускает пулю в четвертого. Позади я стреляю в пятого.
Не знаю, убила я его или нет.
Мы кричим людям «идите за нами», уводим их в компаунды и приказываем не высовываться; говорим, что помощь уже в пути, и что мы сделаем все возможное, чтобы защитить их. Они тянутся к нам, хотят поймать за руки, хотят поблагодарить, но времени нет. Мы торопимся увести их в какое-нибудь относительно безопасное место и двигаться дальше, туда, где творится такая же бойня.
Я все еще не забыла о мужчине, которого нам не удалось спасти. Я не забыла число 27.
Я не хочу, чтобы такое снова случилось.
Мы пулей проносимся через компаунды, больше не утруждаясь прятаться или придумывать какой-то план. Мы до сих пор не поговорили, не обсудили свои прежние и будущие действия, мы только знаем, что необходимо двигаться вперед.
Мы ни на шаг не отстаем от Кенджи.
Он пробирается через развалины компаундов, и мы понимаем, что случилось нечто ужасное. Кругом нет ни единого признака жизни. Металлические коробки, служившие людям домами, полностью уничтожены, и мы даже не знаем, был ли кто внутри, когда все это случилось.
Кенджи приказывает глядеть в оба.
Мы углубляемся в самый центр регулируемой территории, на отведенный для проживания людей клочок земли, и, наконец, слышим поспешное движение, гудящий, механический звук.
Танки.
Они работают на электричестве, поэтому практически бесшумно движутся по улицам, но я достаточно знакома с подобной техникой и без труда узнаю этот электрический гул. Как и Адам с Кенджи.
Мы идем вслед за шумом.
Мы сражаемся с ветром, который настойчиво отталкивает нас назад, словно знает что-то, словно пытается защитить нас от того, что ожидает по другую сторону этого компаунда. Он не хочет, чтобы мы увидели. Не хочет, чтобы мы умирали.
Что-то взрывается.
Огонь яростно прорезает воздух менее чем в пятидесяти футах от того места, где мы остановились. Языки пламени лижут землю, поглощают кислород, и даже дождю не под силу быстро погасить такое бедствие. Огонь рассекает воздух, колеблется на ветру и медленно затухает, смиренно покоряясь небесам.
Нам нужно срочно попасть на место взрыва.
Ноги увязают в грязи, пока мы бежим; я не чувствую холода, не чувствую дождя – сплошной адреналин курсирует по моим конечностям, заставляет двигаться вперед; в кулаке крепко зажат пистолет, готовый целиться и стрелять по первому зову.
Но в тот момент, когда мы добираемся до пожара, оружие чуть не вываливается из руки.
Я чуть не падаю на землю.
Я не верю своим глазам.
Глава 66
Мертвые, мертвые, мертвые повсюду.
Земля просто усеяна трупами, и я понятия не имею, чьи они – наши или врагов. В голове бьется мысль, что все это значит, я начинаю сомневаться в себе и в этом оружии, зажатом в моей руке. Я невольно думаю об этих солдатах, - они могли быть такими же, как Адам, как миллион других измученных, осиротевших душ, стремившихся просто выжить, и поэтому взявшихся за ту единственную работу, которую могли получить.
Моя совесть объявила войну самой себе.
Я отмахиваюсь от слез и дождя, и ужаса, я знаю, что нужно заставить ноги двигаться, нужно идти вперед и быть храброй, я должна принять бой, нравится мне это или нет, потому что мы не можем позволить этому случиться.
Кто-то хватает меня сзади.
Меня толкают наземь, лицо зарывается в грязь, и я пинаюсь, я пытаюсь закричать, но чувствую пистолет, вырванный из моей хватки, ощущаю чей-то локоть на спине; я знаю, что Адам и Кенджи ушли, они в самой гуще сражения, и я знаю, что скоро умру.
Я знаю – это конец, но почему-то он не кажется реальным. Будто кто-то со стороны рассказывает чужую историю, будто смерть – странная, далекая вещь, которая случается только с теми, кого ты даже не знал, и, конечно же, это не произойдет ни со мной, ни с тобой, ни с кем-то из нас.
Но вот оно случилось.
К затылку прижимается пистолет, на спину давит сапог, рот полон грязи, и перед глазами отчетливо проносится миллион ничтожных моментов, которые я так и не пережила.
Кто-то переворачивает меня на спину.
Все тот же некто, прижимавший пистолет к моему затылку, теперь направляет его на лицо, внимательно рассматривает меня, словно пытается прочесть; и я сбита с толку, я не могу понять его серых сердитых глаз или крепко сжатых губ, ведь он не нажимает на курок. Он не убивает меня, и этот факт, больше, чем что-либо другое, вводит меня в ступор.
Мне нужно снять перчатки.
Мой захватчик что-то выкрикивает, но я не могу понять что, потому что он обращается не ко мне и смотрит не на меня. И я использую этот момент, чтобы стянуть стальной кастет со своей левой руки и бросить его на землю. Я должна снять перчатку. Я должна снять перчатку, потому что это мой единственный шанс выжить, но из-за дождя кожа сильно намокла, перчатка прилипает к руке и не желает стаскиваться, и солдат оборачивается слишком скоро.
Заметив мои попытки, он резко дергает меня вверх, захватывает рукой шею и прижимает пистолет к голове.
- Я знаю, что ты пытаешься сделать, маленькая чертовка, - говорит он. - Я слышал о тебе. Только шелохнись, и тебе конец.
Я почему-то не верю ему.
Не думаю, что ему поручено застрелить меня, потому что, если бы хотел, давно бы убил меня. Но он чего-то ждет. Я не понимаю, чего, и поэтому действовать нужно быстро. Мне нужен какой-то план, но придумать ничего не получается, и я только цепляюсь за его прикрытую одеждой руку, за мышцы, сжимающие мою шею. Он встряхивает меня, кричит, чтобы я перестала извиваться, его захват усиливается, перекрывая доступ к кислороду, и я сжимаю пальцы на его предплечьях, пытаясь бороться с железной хваткой, я не могу дышать, я паникую. Внезапно уверенность в том, что он не собирается меня убивать, покидает меня, и я даже не осознаю, что сделала, пока не слышу его крики.
Я сломала все кости в его руке.
Он валится на землю, роняет свой пистолет, хватаясь за травмированную руку, и так мучительно кричит от боли, что я почти начинаю жалеть о содеянном.
Вместо этого я пускаюсь в бегство.
Но, не пробежав и нескольких метров, я врезаюсь в трех солдат, привлеченных криками товарища; они видят меня, и на их лицах проносится тень узнавания. Один из них кажется мне смутно знакомым, я будто бы уже видела раньше эти растрепанные, каштановые волосы, и я понимаю: они знают меня. Эти солдаты видели меня, когда Уорнер держал меня в плену. Уорнер сделал из меня настоящее зрелище. Конечно же, теперь они узнают мое лицо.
И они не отпускают меня.
Втроем они толкают меня вниз, лицом на землю, крепко скручивают по рукам и ногам, пока меня не посещает полная уверенность в том, что они решили лишить меня конечностей. Я пытаюсь дать отпор, пытаюсь очистить разум, чтобы сконцентрировать энергию, и уже готовлюсь скинуть их с себя, но тут
резкий удар по голове практически полностью лишает меня сознания.
Звуки смешиваются, голоса превращаются в беспорядочный гул, краски блекнут, и я не понимаю, что со мной происходит, потому что больше не чувствую своих ног. Я даже не знаю, иду ли я сама или меня несут, но я чувствую дождь. Я чувствую, как он барабанит по лицу, и вдруг слышу скрежет металла о металл, слышу знакомый электрический гул, а затем дождь прекращается, он исчезает с небес, и я знаю только две вещи, и только в одной из них я уверена.
Я в танке.
Я скоро умру.
Глава 67
Я слышу ветряные колокольчики.
Я слышу ветряные колокольчики, яростно раздуваемые ветром, будто они представляют для него реальную угрозу, и думаю лишь о том, что их трели кажутся мне невероятно знакомыми. Голова все еще кружится, но нужно взять себя в руки и оставаться настороже. Я должна знать, куда меня тащат, где я нахожусь. Мне необходимо найти ориентир, и я изо всех сил пытаюсь держать голову прямо и при этом не дать им понять, что я в сознании.
Солдаты хранят молчание.
Я надеялась выудить хоть немного информации из их разговоров, но они не говорят ни слова. Они похожи на механических роботов, запрограммированных на выполнение особого задания, и меня разбирает любопытство, я хочу понять, зачем им понадобилось уводить меня с поля боя, чтобы убить. Почему моя смерть должна быть такой особенной. Зачем меня достали из танка и несут в этот хаос, созданный сердитыми ветряными колокольчиками. Я осмеливаюсь слегка приоткрыть глаза и задыхаюсь.
Это дом.
Тот самый дом на нерегулируемой территории, выкрашенный в цвет морской волны, единственный традиционный, жилой дом в радиусе пятисот миль. Именно тот дом, который, как упоминал Кенджи, может оказаться ловушкой; дом, где, как я была уверена, произойдет встреча с отцом Уорнера, а затем меня озаряет. Будто кувалдой бьет. Сносит скоростным поездом. Понимание сокрушает мой разум.
Должно быть, Андерсон находится здесь. Должно быть, он хочет убить меня своими руками.
Я – особый заказ.
Они звонят в дверь.
Я слышу шарканье ног. Слышу скрипы и треск. Слышу гуляющий по миру ветер, и, наконец, вижу свое будущее, я вижу Андерсона, пытающего меня до смерти самыми невозможными способами, и отчаянно придумываю, как буду выкарабкиваться из этой ситуации. Андерсон слишком умен. Он, вероятнее всего, прикует меня к полу цепями и будет отрезать все конечности одну за другой. И, наверняка, он будет наслаждаться этим зрелищем.
Он отворяет дверь.
- Аа! Джентльмены, безмерно вам благодарен, - произносит он. - Прошу, следуйте за мной.
Я чувствую, как солдат, держащий меня на руках, слегка пошатывается под весом моего промокшего, ослабевшего, внезапно отяжелевшего тела. Я начинаю ощущать холод, просачивающийся внутрь костей, и понимаю, что слишком долго бегала под проливным дождем.
Меня всю трясет, и дело вовсе не в страхе.
Я вся горю, и дело тут не в гневе.
Меня так сильно лихорадит, что даже, если бы у меня были силы защитить себя, я не уверена, что смогла бы сделать все как надо. Поразительно, сколько путей могут привести меня сегодня к концу.
Андерсон пахнет богатством и благополучием; я чувствую его запах даже несмотря на то, что нахожусь в других руках, и этот запах тревожно-приятный. Он закрывает за нами входную дверь, попутно приказывая солдатам возвращаться к службе. Что для них, в общем-то, означает: идите и убейте еще больше народу.
Кажется, у меня начинаются галлюцинации.
Я вижу теплый камин – о таком я только в книжках читала. Вижу уютную гостиную, уставленную мягкими, плюшевыми кушетками, и пол, украшенный толстым восточным ковром. Я вижу каминную полку с фотографиями, которые не могу разглядеть, и Андерсон просит меня проснуться, говорит, что мне необходимо принять ванну, что я сильно испачкалась, и так дело не пойдет. «Мне нужно, чтобы ты была в сознании и все понимала, иначе будет совсем не интересно», - говорит он, и я уверила в то, что схожу с ума.
Я чувствую гулкое «бух, бух, бух» тяжелых шагов, поднимающихся по лестнице, и осознаю, что мое тело движется вместе с ними. Я слышу скрип открывающейся двери, затем шарканье еще чьих-то ног, и слова, которые я уже не могу разобрать. Кто-то что-то кому-то говорит, и я валюсь прямо на холодный, твердый пол.
Я слышу собственное хныканье.
- Осторожнее, не дотрагивайтесь до ее кожи, - единственная фраза, которую я могу разобрать в едином потоке слов. Еще «ванная» и «спать», и «утром», и «нет, вряд ли», и «отлично», и я слышу, как захлопывается еще одна дверь. Прямо рядом с моей головой.
Кто-то делает попытку снять мой костюм.
Я так резво подскакиваю, что становится больно; чувствую, как что-то прожигает мое нутро, мою голову, бьет по глазам, я сейчас похожа на какую-то дикую непонятную массу. Я не могу вспомнить, когда в последний раз ела, и я точно не спала уже более суток. Я насквозь промокла, моя голова раскалывается от боли, мое тело скручивали, его топтали, у меня болит все и везде. Но я не собираюсь позволить какому-то чужаку снимать с меня одежду. Я лучше умру.
Но голос, который я слышу, принадлежит вовсе не мужчине. Он звучит мягко и нежно, по-матерински. Она обращается ко мне на языке, которого я не понимаю, но, может быть, все дело в моей голове, которая совершенно перестала соображать. Она бормочет что-то успокаивающее и кругами растирает мне спину. Я слышу звук льющейся воды, чувствую струящийся вокруг меня жар, он окутывает меня своим теплом, и я думаю: наверно, это ванная комната или просто бадья для помывки, а ведь я не принимала горячий душ с тех самых пор, как попала в штаб-квартиру Уорнера.
Я пытаюсь открыть глаза и терплю поражение.
На мои веки будто накинули две наковальни, и все вокруг черное и беспорядочное, и запутанное, и утомительное, и я лишь в общих чертах понимаю, что со мной происходит.
Я всматриваюсь через щелочки глаз и вижу везде только сияющий фарфор, из которого и сделана эта, по моим предположениям, ванна; я переползаю через край, несмотря на протесты в своем ухе, и с трудом вскарабкиваюсь внутрь.
Полностью одетая, в перчатках, ботинках, костюме, я погружаюсь прямиком в горячую воду: такое немыслимое наслаждение я совершенно не ожидала испытать.
Мои кости начинают оттаивать, зубы постепенно перестают стучать, а мышцы учатся расслабляться. Мои волосы плавают вокруг лица, я чувствую, как они щекочут мой нос.
Я погружаюсь под воду.
Я засыпаю.
Глава 68
Я просыпаюсь в постели, сотканной из небес, в одежде, принадлежащей какому-то парню.
Мне тепло и уютно, хотя я по-прежнему чувствую ломоту в костях, головную боль и замешательство, туманящее разум. Я сажусь, осматриваюсь по сторонам.
Я нахожусь в чьей-то спальне.
Я запуталась в оранжево-голубых простынях с рисунком маленьких бейсбольных перчаток. Небольшой столик с отодвинутым в сторону стулом, комод и коллекция пластиковых трофеев, безупречно ровными рядами выставленных на крышке верхнего ящика. Простая деревянная дверь с традиционной латунной ручкой – должно быть, она ведет в коридор; набор раздвижных зеркал, за которыми, видимо, скрывается шкаф. Я перевожу взгляд направо и замечаю небольшую прикроватную тумбочку с будильником и стаканом воды, который я тут же хватаю.
Мне почти стыдно, что я так быстро осушаю его.
Выбравшись из постели, я замечаю на себе темные тренировочные шорты, слишком низко сидящие на бедрах, - боюсь, как бы они совсем не свалились. Серая рубашка с каким-то логотипом - я в ней просто утопаю. Нет ни носков, ни перчаток, никакого нижнего белья.
На мне нет ничего.
Я раздумываю, можно ли мне выйти из комнаты, и решаю, что попробовать стоит. Понятия не имею, что я тут делаю и почему я еще не мертва.
Я застываю перед зеркальными дверями.
Мои волосы начисто вымыли, и теперь они густыми, мягкими волнами обрамляют лицо. Кожа сияет и, за исключением нескольких царапин, кажется относительно нетронутой. Я широко раскрыла глаза: причудливое, яркое сочетание зеленого и голубого моргает мне в ответ, удивленное и удивительно бесстрашное.
Но шея.
Моя шея – сплошное фиолетовое месиво, один большой синяк, на фоне которого все остальное выглядит совершенно бледным. Я даже не осознавала, как сильно меня вчера душили – предполагаю, что это было вчера, - и только сейчас понимаю, как больно мне глотать. Я резко втягиваю воздух и толкаю зеркала. Нужно найти способ выбраться отсюда.
От моего прикосновения дверь отворяется.
Я оглядываю коридор в поисках каких-нибудь признаков жизни. Даже не представляю, сколько сейчас времени и во что я вляпалась. Не знаю, есть ли в этом доме кто-нибудь, кроме Андерсона – и того, кто помог мне в ванной, - но нужно трезво оценить ситуацию. Нужно выяснить степень опасности и придумать план, чтобы вырваться отсюда.
Крадучись, на цыпочках, я спускаюсь вниз по лестнице.
Но все старания напрасны.
Лестница скрипит и стонет под моим весом и отступать уже некуда: я слышу, как он зовет меня по имени. Он стоит внизу.
Андерсон стоит внизу.
- Не стесняйся, - говорит он. Я слышу какое-то бумажное шуршание. - У меня приготовлена еда, - ты, должно быть, умираешь с голоду.
Мое сердце внезапно заколотилось в районе горла. Я раздумываю, какой у меня есть выбор, что можно предпринять, и, наконец, решаю, что нет смысла прятаться от него в его собственном логове.
Я встречаюсь с ним у подножья лестницы.
Андерсон все так же красив, как и раньше. Идеально приглаженные волосы, стильная, чистая, отутюженная одежда. Он сидит в гостиной, утопая в мягком кресле, с накинутым на колени одеялом. К подлокотнику прислонена вычурная трость с замысловатой резьбой. В руке он держит стопку бумаг.
Я чувствую запах кофе.
- Прошу, - произносит он, совершенно не удивленный моим неожиданным появлением. - Присаживайся.
Я подчиняюсь.
- Как ты себя чувствуешь? - спрашивает он.
Я закатываю глаза. Молчу.
Он кивает.
- Да, что ж, думаю, ты весьма удивилась, увидев меня здесь. Милый, маленький домик, правда? - он осматривается вокруг. – Он стал моей собственностью вскоре после того, как я перевез свою семью в район, который теперь называется Сектор 45. В общем-то, весь сектор должен был перейти в мои руки. Это место оказалось идеальным для содержания моей жены, - он взмахивает рукой. - Очевидно, она не очень хорошо чувствует себя в компаундах, - говорит он так, будто мне полагается быть в курсе того, о чем он толкует.
Для содержания его жены?
Не знаю, почему я позволяю хоть чему-то, вылетающему из его рта, удивлять меня.
Кажется, Андерсон улавливает мое замешательство. Он усмехается.
- Я правильно понимаю: мой безумно влюбленный мальчик не рассказал тебе о своей дражайшей матери? Он не болтал без умолку о своей жалкой любви к созданию, которое подарило ему жизнь?
- Что? - первое слово, которое я произношу.
- Честно, я потрясен, - говорит Андерсон, но в его веселой улыбке нет даже намека на потрясение. - Он не дал себе труда упомянуть о том, что у него есть больная, чахнущая мать, которая живет в этом доме? Не рассказал, что именно по этой причине он так отчаянно хотел получить пост именно в этом секторе? Нет? Он ничего такого не рассказывал? - он наклоняет голову. - Я безумно потрясен, - он снова лжет.
Я пытаюсь удержать в узде свое бешено скачущее сердце, пытаюсь понять, почему он рассказывает мне именно об этом, пытаюсь оставаться на шаг впереди, но ему чертовски хорошо удается сбивать меня с толку.
- Когда меня назначили верховным главнокомандующим, - продолжает Андерсон, - я собирался оставить мать Аарона здесь, а его забрать с собой в столицу. Но мальчик не хотел покидать свою мать. Он хотел заботиться о ней и не оставлять одну. Ему нужно было находиться подле нее, как какому-то глупому ребенку, - под конец он повышает голос, забывшись на мгновение. Сглотнув, берет себя в руки.
А я жду.
Жду, когда наковальня, которую он готовит, свалится мне на голову.
- Он рассказывал тебе о том, сколько других солдат жаждали управлять сектором 45? Из скольких превосходных кандидатов нам пришлось выбирать? Ему единственному было восемнадцать лет! - он смеется. - Все подумали, что он сошел с ума. Но я дал ему шанс, - говорит Андерсон. - Я подумал, что ему будет полезно взять на себя такую ответственность.
Я жду.
Глубокий, довольный вздох.
- Он когда-нибудь рассказывал тебе о том, - продолжает Андерсон, - что ему пришлось сделать, чтобы доказать, что он достоин?
Вот оно.
- Он рассказывал, что я заставил его сделать, чтобы заслужить это место?
Я, кажется, умерла внутри.
- Нет, - глаза Андерсона ярко блестят, слишком ярко. - Подозреваю, ему не хотелось упоминать об этой части своей жизни, а? Держу пари, он исключил эту историю из своего прошлого?
Я не хочу это слушать. Я не хочу это знать. Я больше не хочу слышать...
- Не переживай, - говорит Андерсон. - Я не стану раскрывать его секреты. Пусть лучше он сам поделится с тобой всеми подробностями.
Моя выдержка испарилась. Я по-настоящему начала паниковать.
- В ближайшее время я собираюсь вернуться на базу, - говорит Андерсон, перебирая свои бумаги; кажется, он совершенно не возражает против того, что в нашей беседе участвует лишь он. - Не выношу долгого пребывания под одной крышей с его матерью, – к сожалению, с болезнями у меня натянутые отношения – но, при существующих обстоятельствах, этот домик оказался весьма удобным лагерем. Он стал для меня базой, с которой я веду наблюдение за всем, что происходит в компаундах.
Битва.
Сражение.
Кровопролитие и Адам, и Кенджи, и Касл, и все остальные, кого я покинула
Как я могла забыть
В голове мелькают страшные, ужасающие варианты развития событий. Я ведь даже не представляю, что там случилось. В порядке ли они. Знают ли они, что я еще жива. Удалось ли Каслу вызволить Брендана и Уинстона.
Погиб ли кто-то из тех, кого я знаю.
Мои глаза безумно заметались по сторонам. Я вскакиваю на ноги, убежденная в том, что все это – лишь тщательно продуманная ловушка, что кто-то уже готовится поразить меня ударом сзади или поджидает на кухне с большим ножом в руке. Я задыхаюсь, хриплю, пытаюсь понять, что же мне делать, что делать, что делать, и спрашиваю: - Что я здесь делаю? Зачем меня привели сюда? Почему вы до сих пор не убили меня?
Андерсон смотрит на меня, наклонив голову.
- Я очень разочарован в тебе, Джульетта. Я очень, очень расстроен, - говорит он. – Ты совершила ужасную вещь.
- Что? - кажется, это единственный вопрос, который я в состоянии задавать. - О чем вы говорите?
На один безумный миг я подумала, что ему известно о том, что случилось с Уорнером. Я почти чувствую, как краснею.
Но он делает глубокий вдох. Берет прислоненную к креслу трость. Ему приходится изрядно потрудиться, чтобы подняться на ноги. Он шатается, несмотря на то, что опирается на трость.
Андерсон стал калекой.
- Ты сделала это со мной. Тебе удалось превзойти меня. Ты прострелила мне ноги. Чуть не выстрелила в сердце. Ты похитила моего сына.
- Нет, - я задыхаюсь, - это была не...
- Ты сделала это со мной, - перебивает он. - И теперь я жажду расплаты.
Глава 69
Дыши. Я заставляю себя помнить о том, что нужно дышать.
- Это весьма неординарно, - говорит Андерсон, - что тебе удалось сделать без посторонней помощи. В той комнате было всего три человека – ты, я и мой сын. Мои солдаты обозревали всю территорию – вдруг кто-то придет вместе с тобой, но они сказали, что ты была совершенно одна.
Пауза.
- Знаешь, я был уверен, что ты заявишься с поддержкой. Думал, тебе не хватит смелости встретиться со мной один на один. Но затем ты в одиночку нейтрализовала меня и забрала заложников. Тебе пришлось тащить двух мужчин – не считая моего сына – в безопасное место. Совершенно не понимаю, как тебе удалось это провернуть.
И тут меня озаряет: выбор прост.
Либо я расскажу ему правду про Кенджи и Адама, рискуя тем, что Андерсон станет их преследовать, либо приму удар на себя.
И я встречаюсь с Андерсоном взглядом.
Я киваю.
- Вы назвали меня маленькой, глупой девчонкой. Вы сказали, что я слишком труслива, что защитить себя.
Впервые за все это время он выглядит смущенным. Будто осознал, что, если я вдруг захочу, то снова могу сделать с ним то же, что и в тот раз.
А я думаю – да, наверно, я смогла бы. Блестящая идея.
Но сейчас мне гораздо интереснее понять, что ему от меня нужно. Почему он разговаривает со мной. Я не собираюсь нападать на него немедленно; я знаю, что сейчас у меня есть над ним преимущество. Побороть его, скорее всего, будет несложно.
Андерсон прочищает горло.
- Я планировал вернуться в столицу, - говорит он, глубоко вздыхая. - Но очевидно, что моя работа здесь еще не закончена. Твои люди бесконечно усложняют ситуацию, и мне все труднее становится просто убить весь народ.
Пауза.
- Хотя, нет, если честно, это неправда. Убивать их не трудно, просто это перестает быть целесообразным, - он смотрит на меня. - Если я убью всех, то мне будет некем править, а?
Он откровенно смеется. Будто сказал нечто очень забавное.
- Чего вы хотите от меня? - спрашиваю я у него.
Он снова вздыхает. Улыбается.
- Должен признаться, Джульетта... я совершенно впечатлен. Тебе удалось обставить меня в одиночку. Тебе хватило дальновидности взять моего сына в заложники. Ты спасла двух ваших людей. А чтобы спасти остальную часть команды, ты вызвала землетрясение! - он смеется и смеется, и смеется.
Даже нет смысла говорить ему о том, что только две вещи из сказанного им являются правдой.
- Теперь я понимаю, что мой сын был прав. Ты могла бы стать для нас бесценной, особенно сейчас. Тебе известно гораздо больше об их штаб-квартире, чем может вспомнить Аарон.
Значит, Уорнер виделся с отцом.
Он выдал наши секреты. Конечно же, выдал. Не понимаю, чему я так удивляюсь.
- Ты, - говорит мне Андерсон, - могла бы помочь мне уничтожить всех своих маленьких друзей. Ты могла бы рассказать все, что мне нужно знать. Могла бы рассказать мне о том, на что они способны, каковы их сильные и слабые стороны. Ты могла бы отвести меня к их убежищу. Ты бы сделала все, что я ни попросил.
Мне хочется плюнуть ему в лицо.
- Я скорее умру, - отвечаю я. - Я лучше сгорю заживо.
- Ой, в этом сильно сомневаюсь, - он переносит свой вес на трость, чтобы увереннее стоять на ногах. - Если бы тебе по-настоящему представилась возможность почувствовать, как плавится, сползая с лица, твоя кожа, ты бы точно передумала. Но, - говорит он, - я не такой уж черствый. Если тебя действительно заинтересует этот вариант, я не стану препятствовать его осуществлению.
Ужасный, ужасный человек.
Он широко улыбается, удовлетворенный моим молчанием.
- Да, так я и подумал.
Входная дверь распахивается настежь.
Я не шевелюсь. Не оборачиваюсь. Я не знаю, хочу ли я увидеть то, что вот-вот произойдет, но тут слышу, как Андерсон приветствует посетителя. Приглашает его войти. Просит поприветствовать их нового гостя.
В поле зрения появляется Уорнер.
Мои члены внезапно слабеют, я ощущаю боль и какое-то оцепенение. Уорнер не произносит ни слова. В своем безупречном костюме, с идеально уложенными волосами он выглядит точно так же, как тот Уорнер, с которым я когда-то впервые познакомилась; единственное отличие заключается в его взгляде. Он с таким бессилием и изумлением пялится на меня, что выглядит серьезно больным.
- Кажется, вы знакомы, ребята? – веселится Андерсон.
Уорнер дышит так, словно покорил несколько вершин. Он будто никак не поймет, что он видит и почему он это видит, и все смотрит на мою шею, на этот, должно быть, уродливый, разноцветный синяк, украшающий мою кожу, и на его лице появляется смесь гнева, ужаса и горечи.
Он опускает взгляд на мою рубашку, на шорты, и я успеваю заметить, как на мгновение приоткрывается его рот, но он быстро берет себя в руки, стирая с лица все эмоции. Он изо всех сил старается сдерживаться, но я замечаю быстрые движения его груди. На удивление слабым голосом он спрашивает: - Что она здесь делает?
- Я прихватил ее для нас, - незатейливо отвечает Андерсон.
- Зачем? - допытывается Уорнер. - Ты же сказал, что она не нужна тебе...
- Ну, - задумчиво говорит Андерсон. - Это не совсем так. Конечно, от ее присутствия можно было получить какую-то пользу, но в последний момент я решил, что ее компания меня больше не интересует, - он качает головой. Опускает взгляд на свои ноги.
- Просто эта хромота так сильно расстраивает, - говорит он, снова смеясь. – Ну, просто невероятно расстраивает. Но, - улыбается он, - к счастью, я нашел быстрый и легкий способ, чтобы все исправить. Привести все, как говорится, в норму. Это будет похоже на магию.
Что-то в его глазах, в нездоровом смехе, в том, как он произносит последнее предложение, заставляет меня похолодеть от ужаса.
- Что вы имеете в виду? - спрашиваю я, боясь услышать ответ.
- Я удивлен, что ты задаешь подобный вопрос, дорогая. То есть, в самом деле... неужели ты надеялась, что я не замечу совершенно здоровое плечо своего сына? - он смеется. - Ты думала, я не сочту странным то, что он вернулся домой не только невредимым, но еще и полностью исцеленным? Никаких шрамов, болезненности или слабости – будто в него никогда и не стреляли! Это чудо, - говорит он. - Чудо, которое, как сообщил мне мой сын, произошло благодаря двум маленьким сестричкам.
- Нет.
Во мне нарастает ослепляющий ужас.
- О, да, - он бросает взгляд на Уорнера. – Это же правда, сын?
- Нет, - я задыхаюсь. - Боже... что вы наделали... ГДЕ ОНИ...
- Успокойся, - говорит Андерсон. - Они в целости и сохранности. Я просто забрал их для своей коллекции, как и тебя. Если они собираются вылечить меня, нужно проследить, чтобы с ними ничего не случилось, так ведь?
- Ты знал об этом? – пылая от ярости, я оборачиваюсь к Уорнеру. - Это ты сделал? Ты знал...
- Нет... Джульетта, - защищается он. - Клянусь... это была не моя идея...
- Вы оба волнуетесь из-за всякой ерунды, - говорит Андерсон, лениво махая рукой в нашу сторону. - Сейчас мы должны сосредоточиться на более важных вещах. Решить более срочные проблемы.
- О чем, - спрашивает Уорнер, - ты говоришь? - кажется, он даже не дышит.
- О справедливости, сын, - теперь Андерсон смотрит на меня. - Я говорю о справедливости. Я горю идеей, все расставить по своим местам, вернуть в этот мир порядок. И я ждал, когда ты придешь, чтобы показать, что я имею в виду. Это, - говорит он, - следовало сделать еще в прошлый раз, - он бросает взгляд на Уорнера. - Ты слушаешь? Теперь смотри внимательно. Смотришь?
Он достает пистолет.
И стреляет мне в грудь.
Глава 70
Мое сердце взорвалось.
Меня отбрасывает назад, я путаюсь в собственных ногах, пока не приземляюсь на пол, голова врезается в покрытый ковром пол, руки едва помогают замедлить падение. Меня пронзает такая боль, которой я никогда прежде не знала; я никогда не думала и не представляла, что можно испытывать подобную боль. Кажется, что в груди взорвался динамит, меня будто подожгли изнутри, и вдруг все замедляется.
Так вот, думаю я, каково это умирать.
Я моргаю, кажется, целую вечность. Передо мной проплывает череда расплывчатых образов, цвета и тела, покачивающиеся, колеблющиеся движения, сливающиеся воедино. Искаженные, бессмысленные звуки, слишком высокие и слишком низкие для их различения. В венах пульсируют ледяные, электрические взрывы, каждая частичка моего тела словно пытается пробудиться ото сна.
Передо мной чье-то лицо.
Я пытаюсь сосредоточиться на форме, цвете, пытаюсь сфокусировать зрение, но сил не хватает, и внезапно я больше не могу дышать, в глотку будто вонзились ножи, в легких проделали огромные дыры, и чем больше я моргаю, тем хуже получается видеть.
Вскоре я могу делать лишь тяжелые, короткие вдохи, которые напоминают о том времени, когда я была ребенком, и доктора сказали, что я страдаю от приступов астмы. Хотя они ошиблись; мои одышки не имели никакого отношения к астме. Все дело было в панике, тревоге и гипервентиляции легких. Но то, что я чувствую сейчас, очень похоже на прошлый опыт. Ты будто пытаешься получить кислород, вдыхая его через тончайшую соломинку, а твои легкие заперли все двери и укатили в отпуск.
Я чувствую, как головокружение берет надо мной верх, как ускользает сознание. И боль, боль, боль. Боль просто чудовищна. Боль – хуже всего. Кажется, что она никогда не прекратится.
Внезапно я слепну.
Я скорее чувствую кровь, чем вижу ее, я чувствую, как она вытекает из меня, пока я моргаю и моргаю, и моргаю в отчаянной попытке вернуть зрение. Но я не вижу ничего, кроме белого тумана. Я не слышу ничего, кроме стука в барабанных перепонках, и мои отрывистые, отрывистые, отрывистые, отчаянные вдохи. И мне жарко, так жарко, и кровь, вытекающая из моего тела, такая свежая и теплая, она разливается подо мной, вокруг меня.
Жизнь капля за каплей покидает мое тело, и я начинаю думать о смерти, о том, какую короткую жизнь я прожила, и как бесполезно. Большую часть своих лет я сжималась от страха, никогда не могла постоять за себя и всегда пыталась быть тем, кем меня хотели видеть другие. В течение семнадцати лет я пыталась вылепить из себя то, рядом с чем другие люди почувствовали бы себя комфортно, защищенно, в безопасности.
Но я ничего не добилась.
Я умру, не достигнув ничего. Я по-прежнему никто. Всего лишь маленькая глупая девочка, лежащая на полу в доме безумца и истекающая кровью в ожидании конца.
И если бы я могла прожить свою жизнь заново, думаю я, то сделала бы все иначе.
Я была бы лучше. Я изменила бы что-нибудь в себе. Я изменила бы что-нибудь в этом жалком, ничтожном мире.
И начала бы с убийства Андерсона.
Как жаль, что смерть уже близко.
Глава 71
Мои глаза открыты.
Я оглядываюсь вокруг и удивляюсь этой необычной версии загробной жизни. Странно, что Уорнер здесь, я по-прежнему не могу пошевелиться и по-прежнему испытываю запредельную боль. Еще более странно видеть перед собой Соню и Сару. Я даже не могу сделать вид, что понимаю, почему они здесь.
Я что-то слышу.
Звуки становятся все отчетливее, и, так как я не могу поднять голову и оглядеться, то пытаюсь сосредоточиться на том, что они говорят.
Они спорят.
- Вы должны это сделать! - кричит Уорнер.
- Но мы не можем... мы не можем д-дотронуться до нее, - говорит Соня, еле сдерживая слезы. - Мы ничем не можем помочь ей...
- Поверить не могу, что она действительно умирает, - задыхается Сара. – Я думала, ты все врал...
- Она не умирает! - говорит Уорнер. - Она не умрет! Прошу, послушайте, я ведь уже говорил, - он приходит в отчаяние, - что вы можете помочь ей... сколько можно объяснять. Вам нужно просто прикоснуться ко мне, и я возьму вашу силу... я смогу передавать ее, я смогу контролировать и перенаправлять вашу энергию...
- Это невозможно, - повторяет Соня. - Это не... Касл никогда не говорил, что ты можешь это делать... он сказал бы нам, если бы ты мог...
- Черт, пожалуйста, просто поверьте мне, - его голос срывается. - Я не пытаюсь вас одурачить...
- Ты похитил нас! - выкрикивают они одновременно.
- Это был не я! Не я похитил вас...
- Как мы можем доверять тебе? - говорит Сара. - Откуда нам знать, что это не ты выстрелил в нее?
- Вам что, наплевать? - он тяжело дышит. – Разве вам все равно? Почему вас не волнует, что она умрет, истекая кровью... я думал, вы были ее подругами...
- Разумеется, нам не все равно! - вскрикивает Сара, и ее голос срывается на последнем слове. - Но как мы можем ей помочь? Куда мы ее отнесем? К кому? Никто не может до нее дотронуться, и она уже потеряла столько крови... да ты взгляни на нее...
Резкий вдох.
- Джульетта?
Шаги стучат, стучат, стучат по полу. Проносятся над моей головой. Звуки врезаются друг в друга, сталкиваются, вращаются вокруг меня. Поверить не могу, что я все еще жива.
Понятия не имею, сколько я уже здесь лежу.
- Джульетта? ДЖУЛЬЕТТА...
Голос Уорнера – трос, за который мне хочется ухватиться. Мне хочется поймать его и обвязать вокруг своей талии, хочется, чтобы он вытянул меня из этого парализованного мира, в котором я застряла. Мне хочется сказать ему, чтобы он не волновался, что все хорошо, что со мной все будет в порядке, потому что я приняла это, я готова умереть, но я не могу. Я не могу произнести ни слова. Я все еще не могу дышать, и едва ли могу губами придать форму словам. Я могу лишь делать маленькие, мучительные вдохи и удивляться, какого черта мое тело до сих пор не сдалось.
Внезапно над моим истекающим кровью телом появляется Уорнер; осторожно, пытаясь не задеть меня, он закатывает рукава моей рубашки. Обхватывает неприкрытые руки и говорит:
- С тобой все будет в порядке. Мы все исправим... они помогут мне, и с тобой... с тобой все будет хорошо, - глубоко вздыхает. - С тобой все будет чудесно. Ты слышишь меня? Джульетта, ты можешь меня слышать?
Я смотрю на него и моргаю. Я моргаю и моргаю, и моргаю, и нахожу, что меня по-прежнему пленяют его глаза. Какой потрясающий оттенок зеленого.
- Вы, двое, возьмите меня за руки, - кричит он девочкам, его ладони по-прежнему сжимают мои плечи. – Ну, же! Пожалуйста! Умоляю...
И по неведомой причине они повинуются.
Может быть, они видят в нем что-то, в чертах, в выражении лица. Может быть, они видят то, что вижу я с этой расплывчатой, туманной перспективы. Отчаяние на его лице, боль, исказившая черты, его взгляд, обращенный на меня, будто он может умереть, если умру я.
И в голове настойчиво бьется мысль: какой замечательный прощальный подарок приготовил мне мир.
В конце концов, мне не придется умереть в одиночестве.
Глава 72
Я снова ослепла.
Тепло вливается в меня таким бурным потоком, что буквально лишило зрения. Я не чувствую ничего, кроме горячего, горячего, обжигающего жара, он заполняет мои кости, нервы, кожу, каждую клетку тела.
Все охвачено огнем.
Поначалу мне кажется, что это все тот же жар в моей груди, все та же боль из-за дыры на месте сердца, но затем я понимаю, что это тепло на самом деле не причиняет мне боли. Оно успокаивает. Такое мощное, интенсивное тепло, но почему-то я рада ему. Мое тело не хочет его отвергать. Не хочет уклоняться от него, не ищет способа защититься от него.
Я чувствую, как моя спина отрывается от пола, когда огонь охватывает легкие. Внезапно я начинаю резко, глубоко, учащенно дышать, набираю полные легкие воздуха, как будто, если я не сделаю этого, то могу расплакаться. Я упиваюсь кислородом, жадно поглощаю его, давлюсь им, вдыхаю его так часто, как только возможно, все мое тело движется, напряженно пытаясь вернуться в нормальное состояние.
Мою грудь как будто зашили, плоть самовосстанавливается, самоисцеляется с нечеловеческой скоростью, и я моргаю и дышу, верчу головой, пытаясь что-нибудь разглядеть – все вокруг такое расплывчатое, нечеткое, но уже получше, чем прежде.
Я уже чувствую пальцы на руках и ногах, чувствую, как конечности наполняются жизнью, и я по-настоящему слышу свое вновь бьющееся сердце, и вдруг нависшие надо мной лица становятся четкими.
Тепло исчезает в один миг.
Рук больше нет.
Я снова оседаю на пол.
И все чернеет.
Глава 73
Уорнер спит.
Я знаю это, потому что он спит рядом со мной. Меня окружает темнота, поэтому мне приходится несколько раз поморгать, чтобы понять, что слепота отступила. Я бросаю взгляд в окно и замечаю полную луну, заливающую своим светом небольшую комнату.
Я по-прежнему здесь. В доме Андерсона. В комнате, которая раньше, вероятно, была спальней Уорнера.
И его голова покоится на подушке рядом с моей.
В лунном свете его черты кажутся такими мягкими, утонченными. Лицо обманчиво-спокойное, скромное и невинное. И я думаю, как это невероятно, что он здесь, лежит рядом со мной. И что я здесь, лежу рядом с ним.
Что мы вместе лежим в его детской кровати.
Что он спас мне жизнь.
Невероятно – какое глупое слово.
Я чуть шевелюсь, но Уорнер реагирует мгновенно: садится в кровати, тяжело вздыхает, прищуривается. Он смотрит на меня, видит, что я проснулась, что мои глаза открыты, и застывает на месте.
Мне столько всего хочется сказать ему. Я столько всего должна ему сказать. Мне нужно столько всего сделать, во многом разобраться, многое решить.
Но прямо сейчас у меня есть только один вопрос.
- Где твой отец? - шепчу я.
Уорнеру требуется мгновение, чтобы обрести голос.
- Он вернулся на базу. Ушел сразу же после, - секунду он колеблется, - сразу после того, как выстрелил в тебя.
Невероятно.
Он бросил меня истекать кровью на полу своей гостиной. Какой милый подарочек он оставил для своего сына. Какой прекрасный урок преподал. Влюбись, а затем наблюдай, как убивают твою любовь.
- Так он не знает, что я здесь? - спрашиваю я у Уорнера. - Он не знает, что я жива?
Уорнер качает головой.
- Нет.
Хорошо, думаю я. Это очень хорошо. Просто отлично, если он будет считать меня мертвой.
Уорнер так и смотрит на меня. Смотрит и смотрит, и смотрит, будто хочет дотронуться до меня, но боится приблизиться. Наконец, он шепчет:
- Ты в порядке, милая? Как ты себя чувствуешь?
И я улыбаюсь самой себе, думая обо всех вариантах, как бы я могла ответить на этот вопрос.
Я думаю о том, что мое тело измучено, разбито, истощено, как никогда в жизни. Я думаю о том, что за два дня я выпила лишь стакан воды. О том, что никогда я так не заблуждалась насчет людей, насчет того, кем они кажутся и кем являются на самом деле. Думаю о том, что лежу на кровати, в доме, которого, как нам говорили, больше не существует, рядом с человеком, которого больше всех ненавидят и боятся в секторе 45. Думаю о том, как такое ужасное создание может быть способно на такую нежность, и о том, что он спас мне жизнь. О том, что его отец выстрелил мне в грудь. О том, что лишь несколько часов назад я лежала в луже собственной крови.
Я думаю о том, что мои друзья, вероятно, до сих пор сражаются, о том, что Адам, должно быть, мучается незнанием того, где я и что со мной случилось. Что Кенджи по-прежнему трудится изо всех сил. Что Брендан и Уинстон, должно быть, по-прежнему находятся в плену. Что все люди Омега Поинт, возможно, уже мертвы.
И еще я думаю, что чувствую себя лучше, чем когда-либо в своей жизни.
Поразительно, но я чувствую себя совершенно иначе. И я знаю, что теперь все будет иначе. Мне нужно столько всего сделать. Со многими расквитаться. Многим помочь.
Все изменилось.
Потому что раньше я была просто ребенком.
Сейчас я по-прежнему ребенок, но теперь у меня появилась железная воля и два стальных кулака, и полвека опыта за спиной. Теперь я, наконец, раскрыла тайну. Я, наконец-то, поняла, что я достаточно сильная, что я достаточно храбрая, что, возможно, на этот раз я смогу сделать то, что планировала.
Теперь я – сила.
Отклонение в человеческой природе.
Я – живое, дышащее доказательство того, что природа по-настоящему запуталась, что она боится того, что сотворила, во что превратилась.
И я сильнее. Я злее.
Я готова сделать то, о чем наверняка пожалею, но на сей раз мне плевать. Я больше не буду милой. Не буду робкой. Я больше ничего не боюсь.
Мое будущее – бесконечный хаос.
И я не возьму свои перчатки.
2. Использование и уничтожение товаров и транспортных средств, проходящих таможенное оформление
3. РЕФЕРАТ Наука і техніка Штучні та синтетичні волокна Реферат з хімії підготував Сергій Голубєв Зд
4. АНАЛИЗ ФОРМИРОВАНИЯ И ИСПОЛЬЗОВАНИЯ ПРИБЫЛИ ООО «КОЛОРИКА»
5. Если размер Ваших требований к банку превышает сумму причитающегося Вам страхового возмещения то удовле
6. Еврейское книгопечатание
7. Общая психология 1курс 1 семестр очное отделение Что изучает психология как наука
8. Масленица. Масленичные песни
9. Депонирование музыкальных произведений
10. 1аддетивныеэффект воздействия равен сумме воздействия факторов 2синергитическиесуммарный эффект выше а
11. экономическую сущность налога его родовые признаки
12. Я-концепция как социально-психологический феномен
13. На тему - Социальные проблемы отношений между поколениями Выполнил- Skinny Проверил
14. . Японские свечи универсальны ими могут пользоваться как зрелые профессионалы так и новички в техническом
15. ПОЯСНИТЕЛЬНАЯ ЗАПИСКА К КУРСОВОЙ РАБОТЕ Отопление и вентиляция четырёхэтажного двухсекционного жилого
16. Политические системы и авторитарные режимы
17. Реферат Рецепт на ЛСД
18. процессуальных правоотношений
19. Человечество впервые осозналочто оно отныне обрнчено жить в одном историческом пространстве в пределах од
20. Законам XXII таблиц отец имел право лишить жизни сынамладенца продать взрослого сына т