Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Адам Браун
Космическая оперетта
На дворе десятый день месяца марта года 1453, и Кардинал Бессарион подобен полубогу в своем моллюсочном ракушколете романского стиля, влекомом роторами из золота и серебряной филиграни. Вот он блистает над Альпами, прежде чем спуститься на землю в Вене, где ему назначена аудиенция с Фридрихом III, Императором Священной Римской Империи, правителем Германии, Пруссии и Австрии.
Фридрих рад видеть Кардинала и принимает его с должным великолепием, окружая диковинками и плодами с хитрым механизмом, наученными испускать дымку милостивого благоволения; но Кардинал (и в лучшие-то времена невеликий весельчак) не склонен отвлекаться на пустое. Он прибыл по делу: просить у немцев военной поддержки против турок, занявших Константинополь месяцем ранее (неверный город, константа непостоянности, вечно переметывается то к вашим, то к нашим — так что, пожалуй, давно нуждается в перемене имени).
При таком повороте беседы Император снижает настрой своей гостеприимности на полтона, потому что относится к туркам с большим (скажем так) почтением. Вызвано оно преимущественно талантом турецкой стороны создавать вооружения biologische — вроде тех, о каких Фридрих наслышан от греков: воздушно-капельные злодеяния, парящие над Эгейским морем. Чума и злосчастье из турецкой пасти. Флегматичные болезненности; стул, зловонием и консистенцией подобный разложившейся падали; язвы, наделенные языками, чтобы шепотом вплетать святотатства в кисею человеческих снов.
Короче говоря, Турция — враг странный и жестокий, против которого, считает Император, не след связывать себя военными обязательствами. Но точно также не желает он заслужить нерасположение Кардинала и самого Рима, источника императорской власти.
Himmel! издает Император вздох из своей груди.
И приходит ему мысль: для решения этого требуется заручиться содействием звезд.
И вот он ссылается на утомление и молит Кардинала покинуть покой (Бессарион удаляется с видом нетерпения) — и призывает своего астролога Иоганна Мюллера фон Кенигсберга, известного как Региомонтан, почтенного старца и провидца, сморщенного, как вечно юные райские яблочки. Является он в королевский апартамент в собственном перамбуляторе, подобном миниатюрному галеону из меди и нефрита в зыбких переплетениях витых полировок и лакировок: судно, достойное того, чтобы бороздить волны точных наук, увлекаемое ураганами ученых умозаключений.
Астролог преклоняет слух к сетованиям Императора и с нижних палуб достает свои провидческие инструменты. Астрономический альманах из мягкого золоченого пергамена, армиллярную сферу замечательной красоты и точности, и редкого искусства астролябию.
И старый книжник чертит звезды своего Императора на усыпанном золотыми созвездиями главном парусе.
Но гороскоп не благоприятен. Звезды противятся согласию Германии на просьбу Кардинала. И так говорит Региомонтан:
— Ярость и восточная тройственность Овна, Льва и Стрельца свидетельствуют, что кампания Германии против Оттоманов находится в аспекте к пагубам и злонамеренным планетам. Марс расположен дурно в шестом доме, так что властитель, направивший войско к востоку, повстречает на пути своем холерические фантазмы, несчастные начатия, бесчестие и смерть.
Теперь Фридриха и вовсе одолел смур, но Региомонтан молит его сдержать вздохи:
— Это дурное течение можно и повернуть, — говорит он, и кораблик его возносит внезапной волной вдохновения. — Если будет угодно Вашему Величеству, у меня в моей мануфактории имеется устройство — великий Двигатель, недавно завершенный постройкой, и он мог бы нам весьма помочь в этом деле.
Император, известный своей любовью к механическим искусствам, выражает свою радость. Он посылает за Кардиналом с приглашением присоединиться к ним, затем требует подать (ибо он не прочь подзакусить) свой съедобный автомотор с шасси из пирожной корки и колесами из сыра, на топливе из крепчайшего горячего чая — и вскоре Фридрих уже возлегает на зефирных подушках меж Кардиналом и Региомонтаном, а королевский фаршеробот везет их сквозь славословия смятенной толпы в индустриальную зону в пригороде Вены. Где стоит дом астролога.
Подобный маске смерти грозовой тучи.
Архитектурно решенный как прослойка сверхлегких металлов поверх тропических громов; тончайшая пластинка слюды драпирует гордые башни и взбитые ветрами клубы печного дыма. Слоисто-кучевая конструкция из перемежений сполохов и туманной дымки обеспечивает конструкционную прочность… А внутри Император и Кардинал следуют за Астрологом, влекомые ввысь вальсом лабораторий, мастерских и хитрых кузниц с адовыми горнилами (ибо Региомонтан не только астролог, но также выдающийся мастер файерворков и потешных огней). Вдоль залов в форме атмосферных завихрений идут они, и все вокруг них озаряет свет ламп цвета полночных молний.
Так приходят они к цеху на широкой крыше, нараспашку небу. А в нем обретается удивительный аппарат.
Отчасти похожий на мясистую виолончель в восемь этажей высотой, весь из стекла и легчайшей сети зеленого кварца. А с вершины его тянется ввысь гигантский трос, дрожа от натяжения, как шкура барабана, выше облаков, туда, в небеса.
— Трос этот, — говорит Региомонтан, отчасти предаваясь греху гордыни, — прикреплен к Северной Звезде. — Звезда Polaris, или Alpha Ursae Minoris, располагается ближе всех к Северному Небесному Полюсу, что означает, что ось вращения Земли приходится ближе чем на 1, 20434 градуса от него до звезды. — На конце его гарпун моего собственного изобретения, — говорит Астролог, — запущенный из катапульты в твердь небесную. Нацеленный с замечательным хитроумием при посредничестве ракетного двигателя, летел он мимо комет и звезд, летел тысячу миль (это, государи мои, трос замечательной длины), пока наконец, по милости Божией, не достиг цели — и вцепился в нее крепко гарпунными крючками в том самом месте, где все звездные лучи сходятся в хрустальной тверди.
Фридрих изучает судно, линии его корпуса и его ножки-подпорки, задрапированные приличия ради тяжелой тканью.
— Теперь, — говорит он, — с помощью этого кабеля твой Двигатель может подняться в небо наподобие фуникулера… Региомомонтан сияет. Император хлопает в ладоши. — Sehr schon! Остроумная конструкция, сударь!
Бессарион разглядывает машину с властительным безразличием.
— Да, Ваше Величество, прелестное устройство. Но какой в нем прок?
— Государи, звезды против нас, — говорит Региомонтан. — Так почему бы нам не подняться к звездам и не переменить их расположение в нашу пользу?
Двенадцатого дня марта 1453 года происходит запуск судна. Рывками тянет его вверх лебедка с дизельным двигателем. Вена под ногами стремительно уменьшается в размерах. Скоро и сама Земля исчезает за облаками, а корабль входит в верхний слой воздуха — затем проходит сквозь него выше, в лучисто-лазоревые лунные лагуны: громадина Луны подкатывает-подваливает поближе, и уже может команда разглядеть малейшие черточки ее лика.
Все три важные особы, Фридрих, Региомонтан и Бессарион, стоят на наблюдательной палубе корабля. Региомонтан управляет подзорной трубой и прочими астрономическими приборами, погруженный в таблицы и карты. Фридрих прижался носом к стеклу, охлажденному луною.
— Мне виден огромный обод, по которому странствует Луна!
— Да, Император, — говорит Кардинал Бессарион, которому не терпится продемонстрировать свои познания в астрономии. — Божественные тела обращаются вокруг Земли на эпициклических обручах из идеальной материи, движимые по орбите своей любовью к Богу.
За стеклом иллюминатора Луна раскачивается и громыхает, и вся ее поверхность (теперь путешественники видят это ясно) кишит птицами: цаплями, и чайками, и величественными орлами в безрадостных гнездовищах. Гуси плещутся в Море Спокойствия и гогочут, подобно унылым флюгельгорнам. На корме взметается ввысь стая ворон, бахвалясь и куражась. И тут воздух наполняется кружевом птичьего пения — это множество соловьев устремилось, подобно радостному ливню, мимо иллюминаторов.
Региомонтан рассуждает вслух:
— Возможно, что эти птицы, или их далекие предки, были подняты в эти высоты бурей. — У штирборта отдыхает на крыле альбатрос, презрение к кораблю в каждом мановении перьев. — Они превратили Луну в подобие высокого насеста, подальше от своих земных ворогов… Возможно, это объясняет фосфорическую белизну поверхности светила — и в этом случае всё, что освещает наши ночи и вдохновляет наших менестрелей — это тысячелетние залежи птичьего дерьма.
Фридрих заходится хохотом, в восторге от шутки; и так корабль продолжает путь, покидает подлунное царство и вздымается сквозь слои излучений и струй внутреннего света. Радуги рентгеновских лучей отбрасывают невидимые переливы цвета, пробирающие до мозга костей. Кометы, подобно гигантским конфетам, раскинули хвосты из ванильной сахарной ваты.
Когда наши путешественники минуют Венеру (грациозная розовая планетка, вся укрытая облаками из пастельной пастилы), они отмечают повышение окружающей температуры. Объясняет Региомонтан:
— Великим астрономом Птолемеем доказано, что устройство мира состоит из семи небесных сфер. — Он повышает голос, чтобы его расслышали в проносящемся мимо граде падающих звезд. — В центре стоит наша Земля, затем идет Луна, затем Венера… А вот и малютка Меркурий, самый жаркий из миров. — Эта планета покрыта колоссальными соцветиями, каскадами зелени, роскошная флора благоденствует в изобилии тепла и света… Но глаза путешественников прикованы не к ней, а дальше, к бурлящему лику Солнца, славному и державному, дышащему и пышущему яростными языками языческого пламени. Перед кораблем встают чудеса огненной природы, термоядерные мегамегатонны, где атомы друг о друга бьются, трутся и рассыпаются в порошок. Светило вздымается перед ними, подобно сотне грозовых июлей, и свет его так силен, что Фридрих клянется, что тот давит на его кожу.
Но вот они уже пролетели мимо.
В воздухе холодеет, Солнце умаляется в размерах: это путешественники достигают внешних областей Солнечной системы.
Все ввысь и ввысь, сквозь безмерные океаны светлейшей лазури. Сквозь зоны изумления и захватывающей необычности. Проходят часы, возможно, и дни; Бессарион и Региомонтан пытаются определить дату путем наблюдений за луной, но дело это скользкое. С позиции перемещающегося в пространстве корабля Луна не стоит на месте, но качается, кренится и крутится кувырком, туда-сюдакает за спиной у Солнца и меняет фазы за считанные минуты. Время начинает валять дурака: бортовой хронометр то убыстряет, то замедляет ход, идет то вперед, то назад, то в сторону, а подчас и вовсе наизнанку. Вот проходит неделя из одних вторников. Затем день разворачивается задом наперед, и путешественники встают поутру еще до того, как легли спать; обед подают уже после того, как он съеден… Затем все листочки осыпаются разом с календаря, и даты уносит прочь ветер. Бороды путешественников то растут, то укорачиваются. Марс проносится мимо, как кроваво-красное мгновение ока.
Времена года ускоряют ход. Лето догнивает навозом, а на дворе уж осень. Корабль шмыгает мимо Юпитера: едва успели заметить его желтую тыквенную физиономию — значит, настал Хэллоуин.
Когда они пролетают мимо Сатурна, зима трещит первым морозом.
Вьюги и пушистые перины пороши. Кристаллики льда высыпали на переборках. Туманы облекли корпус. На передней палубе возле печки трое наших путешественников жмутся друг к другу, согревая кровь вином с добавлением корицы.
— Мужайтесь, государи мои, — говорит Региомонтан, — скоро в виду покажется цель нашего плавания — Стеллатум, гигантский хрустальный купол, заключающий в себе нашу Солнечную систему.
Бессарион кивает.
— Крыша неба, которую Господь, в его чудесном умении гармонически расположить все сущее, усеял висячими звездами.
Но зима продолжается еще какое-то время и трещит под окнами. Буря налетает на путешественников, поглотив их, и они попадают в ее исполненное молний нутро, где грохочет громом ее беспокойное сердце, где внутренности ее скручены смерчем. Региомонтан любуется, тоскует по своему грозоподобному дому в Вене. Время идет рывками, отмеченное морганием молний и зелеными язычками фосфоресценции. В освещенном свечами уюте передней палубы наши благородные путешественники садятся за хлеб с ветчиной, а вокруг них месяцы теплеют и тают, январь рассыпается в февраль, а тот в март…
И ужин тот длится до самой весны.
Последний рыкающий громораскат, и зима позади. Теплеет воздух, легчают ветры. Судно поднимается все выше и выше в материнское тепло и свет светлейший, как вдруг облака расступаются — и путешественники видят, что достигли наконец своего назначения.
Они тормозят и встают против Полярной звезды, утопая по ватерлинию в звездах — невозможно представить зрелища, более приятного глазу! Малая Медведица озаряет верхние палубы алмазными каплями света. Вдалеке над головой различим Стеллатум, неохватных размеров хрустальная линза, пронизанная паутинами звездных дорог — стезей Птолемея — вечных путаников небесного движения, проложенных нитями волшебных световодов. Созвездия прецессируют и окутывают корабль, подвешенные на узлах и пружинах склонения и асцедента. Стезя поблизости гудит: мимо проносится галактика Андромеды, белее белого, позванивая подобно гигантской люстре. Затем созвездие Дракона начинает роиться роем: поток полужидких самоцветов, наполняющий каюту роскошными всплесками цвета.
Региомонтан прищуривается в окно, снимая показания карманным секстантом. Он морщится, недовольный результатом.
— Tempus fugit, государи мои — время бежит! — объявляет он. — Созвездия расположены еще менее благоприятно, чем ранее. Надлежит нам приступить к делу без колебаний.
Прочие следуют за ним, а он спешит вниз, в корабельный трюм.
А там находится прелестное стекловидное суденышко. Сравнительно небольшое по размеру, подобное субмарине из гуттаперчи и паутин и засахаренного алюминия. — Се есть светомобиль, — говорит Астролог, указывая на осыпанные стеклярусным сверканием призмы и диаболические параболоиды. — Он передвигается в звездном свете. Лупы и линзы расположены на его поверхности таким образом, чтобы дать мне возможность перемещать его то туда, то сюда…
Фридрих пищит от восторга:
— Как винты морского судна!
— Совершенно так, Ваше Величество.
Император охотно прыгает на борт. Он таращится на прочих сквозь прозрачные переборки, и линзы так увеличивают его лицо, что видны все накожные воспаления.
— Так поедем же, господа, — хохочет он, — поедем колотить в двери Домов Зодиака!
Звеня, суденышко устремляется вперед, покидает корабль и качается на световых волнах. Киль омывает приливом жизнерадостности, когда кораблик диньдинькает мимо Ориона. Региомонтан налегает на руль, дабы обойти пурпурное завихрение подле Альдебарана, и посылает корабль спиралями вверх по течению рек серебристых осколков сланца. Вот они обходят Кассиопею, которая висит под самым куполом неба, где переливаются и бликуют косяки рыбоподобных существ — это манта-лучи, и гамма-лучи, и радиочастотные барракуты плещутся в электромагнитных волнах.
Сжиженная радиация брызгами осыпает одеяния наших путешественников, оставляя пятна, подобные очертаниям древних гербов. Корпус суденышка содрогается, члены его остова стонут всякий раз, когда кораблик меняет направление. Бессарион сидит на скамеечке как вкопанный от страха и смиренно бубнит псалмы. Подле него, однако, Фридрих счастлив как никогда — вот это жизнь, не то что в покоях на подушках лежать! Он покрякивает на радостях и хохочет, когда они проносятся сквозь ультрафиолетовую качку, поднятую Арктуром в завихрении протуберанцев, блистающих подобно каменным цветкам.
Пока суд да дело, суденышко добирается до первого порта следования: Стрельца.
Региомонтан тянет за рычаги и стропы, и кораблик замирает, покачиваясь, у самой северной звезды созвездия, Kaus Borealis (желтый гигант класса К-1, прямое восхождение 18 ч 27 мин, склонение -25°029'). Он открывает люк в корпусе, предоставляя судно на милость межзвездным ветрам. Одинокий аромат звезды омывает рубку, минеральный парфюм, чем-то напоминающий запах испарившихся бриллиантов.
Без промедления принимается Региомонтан за работу.
Облокотившись с риском для жизни о планшир, он вглядывается сквозь сильнейшую лупу в поверхность звезды — многообразие бронзовых гребешков и бороздок и потаенных складочек из фольги, напоминающих завитушки некой мерцающей морской раковины. Наконец в одной из нижних граней обнаруживает он отверстие: вход внутрь, в часовой механизм звезды.
Из чемоданчика с инструментами извлекает он тончайшую отверточку, какие бывают у часовщиков.
— Изменения, каковые надлежит произвести, ничтожно малы, — говорит он. — Подправив ход механизма звезды, я ускорю ее движение по кругу Зодиака, а с ней и всего созвездия. Перемещение на 1, 04 градуса по арке к востоку должно переместить гороскоп Императора, — кивает он в сторону Фридриха, — от невзгод к благоденствию.
— Точно так, — говорит Бессарион, — но будьте осторожны, сударь: похоже, что этот механизм превосходит собой человеческое разумение. Эти тончайшие ходовые пружины, эти светлейшие опаловые зубцы — думается мне, что это творение богоподобно и представляет собой самую субстанцию механики. — Почтительно рассматривает он качающиеся и вращающиеся внутренности звезды. — Это механизм куда более хрупкий и мастерски собранный, чем грубые машины земного изготовления. Молю вас обращаться с ним с предельной осторожностью, чтобы он не рассыпался у вас под руками.
— Верно замечено, Ваше Преосвященство. — Региомонтан осеняет себя крестом, воздев глаза к небу, до которого теперь рукой подать. — Да оградит меня милость Божия в деле сем.
Осторожно просовывает он отверточку и вставляет ее в центральное колесико анкерного механизма — и осторожненько, по миллиметрику, проворачивает ее по часовой стрелке.
Kaus Borealis потикивает, покликивает, потикитокивает, и ее пробирает легчайшая дрожь. Стрелец в свою очередь содрогается. Желтый карлик неподалеку промахивается мимо орбиты и со звоном врезается в соседей. Облаком перца осыпается звездная пыль. Региомонтан пыхтит от напряжения, отирает лоб и вновь берется за отвертку. И снова содрогается Kaus Borealis; и вот наконец трогается с места. За ней преданно следует Стрелец. Над головами путешественников (их суденышко следует по нитевидным стезям параллельно звезде) система двойной звезды сотрясается в головокружительном шимми, отбрасывая абрикосово-зеленые спирали света. На западе квазар испускает лучи натуральной физики и шипит, словно он недоволен, что его потревожили.
Созвездие набирает скорость и торжественно устремляется вдоль хрустального купола Солнечной системы. Его туманности полощутся на ветру, как сотканные из синевы вуали. Плазменные зайчики скачут и прыгают, и блистают в воздухе, и Стрелец приближается к заданной точке — вот, осталось всего несколько десятых градуса…
Как вдруг: из самых глубин Kaus Borealis внезапный треск.
— Останавливайте скорее, сударь! — бросает Бессарион. — Что-то не так!
Мгновенно Региомонтан перестает вертеть отверткой. Но треск внутри звезды переходит в грохот. Трах-тарабах-тарабум, а потом дзинь-дилинь и хрум-хрум-хрррум… и Фридрих узнает этот хрум-хрум по своей давней любви к механическим игрушкам. — Это зубчатая передача, сударь, — вглядывается он внутрь, — она соскочила! А пружина щеколды вот-вот…
Он морщится от пронзительного металлического скрежета. Kaus Borealis встряхивает, звезда клонится набок и катится прочь, увлекая за собой Стрельца. Звезды созвездия удаляются, багровея, а оно таранит себе дорогу по небу, по-допплеровски просвистывает мимо Овна — и с размаху врезается в Рыб, дринькая, как сломанная шарманка.
И небеса начинают темнеть, а снизу подымается болотный туман.
— Это безусловно дурное предзнаменование, — говорит Региомонтан, листая свои таблицы. — Стрелец встал под ненадежным и зловещим углом. В таком положении он допускает странные происшествия, несогласия и недоразумения — и, возможно, даже нападения врагов…
Фридрих и Бессарион оглядываются на злонамеренные звезды, меняющие цвет свой на противоположный. Нетвердо стоят они на небесной тверди, источая застывающие на воздухе эманации зловестия.
И тут Фридрих отмечает, что чувствует странный запах. — Табак, — говорит он. — Пахнет табаком. И… кофе. Турецким кофе.
И тут в виду их появляется вражеский корабль.
Наводящая ужас черная извилина парит на испарениях туманов кровяной саламандрой, мечетью смерти. Вся она из минаретов, винты из кружащихся дервишей… и что это вон там, на фюзеляже? — неужели вены? — каракули сосудов и тромбов, вздувшиеся синие жилы арабской вязи… А по бокам крылья уставлены всякой всячиной: голенастые механизмы из дуба и черного тряпья, серебряные когти крыльев выбивают молнии из тумана, и судно снижается по облакам, устремляясь прямо к немцам.
Региомонтан рассматривает судно в подзорную трубу. — Похоже, что не нам одним пришла в голову мысль посетить небеса.
И тут турецкое судно, покачиваясь, как верблюд, обнажает орудийную батарею.
Региомонтан налегает на руль, стремительно разворачивая суденышко, а пушки турок блюют пламенем. — Ух ты! — восклицает Фридрих. Орудийный залп взбивает воздух в пену, поблескивающие двадцатисторонние ядра ложатся за кормой, промахнувшись мимо корабля на ладонь.
— Это не ядра! — восклицает Бессарион. — Эти мерзавцы зарядили пушки звездами! — Турки испускают еще один залп, и сверкающая топазами шрапнель осыпает немецкий борт. Бессарион багровеет в гневе.
— Эти мародеры пустили небесную твердь на боеприпасы! Есть ли предел их языческой нечестивости?
Вновь бухают пушки, и осколки звездной субстанции трассируют в воздухе. Мимо пролетает порядочный обломок красного гиганта — опять перелет. Региомонтан кренит нос кораблика влево и ускоряет ход — прочь, в обход Крабовидной туманности, одним махом мимо Центавра. Враг преследует, стремительный и беспощадный, и лупит изо всех пушек. Вот бирюзовый астеризм ударяет прямо в немецкие тросы управления — сотрясения, потрясения; блистающий звездами фейерверк.
— Фу ты ну ты! — вопит Фридрих, а суденышко опасно кренится, и две из его линз безнадежно погублены.
Региомонтан тщится управлять судном. Один из кормовых рефлекторов покрывается тончайшими трещинами, начинает мигать и рассыпается в порошок. Бешеные буруны бьются об борт и кидают кораблик — он заплетыкивается, Региомонтан еле удерживает его на плаву. Из последних сил он обходит Эпсилон Эридана и вновь налегает на руль, устремляя пошатывающееся суденышко вперед, к крыше неба.
Все выше и выше — рывками минуя кометы, карабкаясь по звездным лучам, завязая в кисельных берегах Млечного Пути… И вот наконец видят впереди они ясно: хрустальный купол, заключающий в себе Солнечную систему, блистающий вечностью, нависающий над головами…
Региомонтан сражается с корабельной оптикой, силясь увеличить скорость — но турецкий корабль продолжает настигать: всего две лиги разделяют их, затем одна… затем сотня ярдов… скрежет и биение его крыльев усиливаются, и корабль выкатывает свое самое тяжелое орудие.
Немцы и ахнуть не успевают.
Огонь.
И Региомонтан в последний момент налегает на руль, и суденышко кренится на правый борт.
Ядро пролетает мимо, промахнувшись на ширину ладони. Зависает над головами — и врезывается в хрустальную звездность неба…
Стеллатум, крыша неба: ядро пробило в нем дыру аккурат насквозь. Черная дыра неподалеку от созвездия Лебедя, подобно ране, притягивающей грозу громов, выстеганных молниями и зарницами Апокалипсиса, засасывает в воронку своего апоплексического притяжения турецкий корабль (немцы уже успели унести ноги)…
Все ближе и ближе — и наконец, растягиваясь и разрываясь, разламываясь и разматываясь, турецкий корабль вспыхивает в последний раз и навеки исчезает из нашей вселенной.
И проваливается на самое дно преисподней.
Наши благородные путешественники, кое-как добравшись до Полярной звезды и состыковавшись с кораблем-носителем, направляются на верхнюю палубу, где Фридрих и Бессарион восстанавливают силы щедрой порцией коньяку (а Кардиналу также требуется прилечь), а Региомонтан в подзорную трубу изучает состояние небес. Многие из созвездий, находит он, спутались и изодрались; а протараненный турками участок — лоскут тьмы, отныне известный как Туманность Угольный Мешок (прямое восхождение 12 ч 07 мин; склонение -60° 017').
Но в целом, обнаруживает он, светила тверди небесной расположились в весьма благоприятном порядке. Между боевыми действиями турок и попытками немцев починить небесную механику, Зодиак волей случая принял еще более счастливое положение, чем рассчитывал Региомонтан.
Приподнявшись на оттоманке, Бессарион это тоже замечает.
— Вижу я, что Рыбы поднялись в четвертый дом… а Лев, Скорпион и Дева находятся в первом, втором и десятом секстилях… В высшей степени странное совпадение. — Он делает добрый глоток коньяку и поднимается на нетвердые ноги. — Думается мне, что такое влияние звезд одаряет рожденного благорасположением людей и духов Воздуха и наделяет здоровьем и долголетием.
— Именно так, Ваше Преосвященство, — говорит Региомонтан. — Более того, оно наделяет силой примирять и улаживать споры между царями, князьями и прочими людьми — и всем нести радость и мир вечный.
— Виват! — Фридрих хохочет и хлопает астролога по спине. — В таком случае дело сделано, не так ли, господа хорошие? Пора и домой!
И путешественники отправляются в обратный путь, домой в Вену.
Все ниже и ниже. Падают мимо звезд, проносятся мимо Сатурна с Юпитером; сквозь Весну и Зиму, проходя сквозь грозы и бури времени; недели выворачиваются наизнанку; дни текут то вперед, то назад; створожившийся вторник затянул корабль в свою воронку и крутит, крутит все быстрей и быстрей… и по прошествии неопределенного времени отшвыривает корабль прочь.
И корабль бухает об землю, приземлившись в Вене на одиннадцатый день марта года 1453. Днем ранее того, как наши путешественники отправились в странствие.
Спустившись с корабля на крышу дома астролога, путешественники изумляют самих себя (прежних самих себя, скажем мы), которые готовятся в цеху к отправке судна. После краткого обмена любезностями старший Региомонтан объясняет остальным, что необходимость в экспедиции отпала, поскольку поставленная задача уже выполнена.
И так странствие закончилось, не успев начаться (что, разумеется, означает, что вышеописанные приключения не имели места, сколько бы раз ни пересказывал их потом Фридрих за праздничным столом) и шестеро друзей вместо этого удаляются в императорский Kaiserapartaments, где их поджидает пир из филейной вырезки, соблазнительных сластей и аппетитных танцовщиц.
И всем на удовольствие настает радость и мир вечный.