Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
love_history
Тери Дж. Браун
Семейная тайна
год. Англия. Эпоха короля Эдуарда. Высшее аристократическое общество, в котором живут по неписаным, но незыблемым законам.
Три молодые женщины, вынужденные после смерти отца переехать в огромное поместье дяди неподалеку от Лондона, не желают подчиняться традициям. Ровена Бакстон считает, что в человеке главное не богатство и не положение в обществе, ее младшая сестра Виктория мечтает поступить в университет и стать ученым, как ее отец. Выросшая и воспитанная вместе с ними Пруденс Тэйт, дочка горничной, мечтает занять достойное положение в обществе. Узы, связывающие этих трех женщин, сильнее, чем узы крови. Они бросают вызов высшему свету в годы, когда над Англией сгущаются тучи грядущей войны.
Впервые на русском языке!
.0 — создание файла (Изольда);
Тери Дж. Браун
СЕМЕЙНАЯ ТАЙНА
Я посвящаю эту книгу отцу.
Он родился в 1916-м, во время Первой мировой войны, и многое пережил. При его жизни человек высадился на Луне, появилась Всемирная паутина, а его непослушная младшая дочь стала писательницей. Не знаю, что поразило его больше.
Я люблю тебя, папа.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Пруденс Тэйт задержалась перед арочным входом, чтобы Виктория успела собраться с духом. Внутри церкви виднелось такое множество шляп с черными перьями, что казалось, туда слетелась стая ворон. Из помещения плыл запах ладана, увядших цветов и древних молитв, но Пруденс едва ли замечала такие вещи.
Хрупкая Виктория содрогалась от горя и усталости.
— Неужели я должна туда идти? — чуть слышно выдохнула она.
Виктория родилась раньше срока, и роды стоили матери жизни. Девочка всегда была хрупкой, но живой темперамент с лихвой восполнял недостаток здоровья, и лишь недавняя смерть отца сумела погасить живой блеск небесно-голубых глаз.
— Мы обязаны.
Пруденс ласково приобняла девушку за плечи. По лицу Виктории катились слезы, и Пруденс опасалась, что та расклеится прежде, чем они дойдут до алтаря.
Похороны всегда следовали заведенному порядку, не менее строгому, чем коронации. Семейный обычай требовал, чтобы в церкви процессия выстраивалась в порядке родства. Ровена, старшая дочь сэра Филипа Бакстона, стояла впереди под руку с дядей и, несомненно, ждала, когда Виктория займет свое место рядом с ней. Позади выстроились друзья Филипа Бакстона, в основном мужчины в дорогих черных пальто. Они, переминаясь с ноги на ногу, ожидали очереди войти внутрь и смотрели на что угодно, только не на двух девушек.
Согласно традиции, Пруденс, дочери гувернантки, полагалось находиться в хвосте процессии, вместе с прислугой, но богемным домочадцам сэра Филипа не было дела до традиций.
При взгляде на Викторию у Пруденс так защемило сердце, что стало трудно дышать. Последние недели сильно сказались на Виктории; шерстяное, отделанное траурным крепом платье подгоняли на днях, но оно уже болталось на ней, как на бесплотном призраке. Викторию нельзя было назвать красавицей: узкое личико и огромные глаза не соответствовали общепринятым понятиям о красоте, однако свойственная девушке жизнерадостность позволяла ей выделяться из толпы, даже несмотря на тихий голос и слабые легкие. Сегодня этот яркий свет угас, а вокруг глаз залегли тени.
Пруденс крепко сжала руку Виктории:
— Пойдем. Нас ждут.
Виктория ответила дрожащей улыбкой. Они ступили под арку и направились к Ровене и дяде сестер, графу Саммерсету.
Когда Пруденс поравнялась со скамьей, граф посмотрел на нее так высокомерно, что она чуть не споткнулась, и при этом презрительно сморщился, будто учуял ирландскую крестьянку в заляпанных навозом башмаках.
Перед кончиной мать осторожно предупредила Пруденс, что, хотя сэр Филип и вырастил ее как родную дочь, всегда найдутся люди, которые будут видеть в ней лишь нахальную, зазнавшуюся прислугу. Похоже, граф Саммерсет был из таких.
Рядом с дядей блистала красотой Ровена в черном шелковом платье, доходившем до лодыжек. На забранных кверху темных волосах сидел изящный маленький ток,[1] на шее была цепочка с золотым медальоном. Ровена протянула руку, и Пруденс с облегчением сжала ее. Держась за руки, Виктория с Пруденс проскользнули мимо графа и встали рядом с Ровеной.
Процессия торжественно двигалась по церкви, люди занимали свои места, но Пруденс ни на кого не обращала внимания, радуясь тому, что стоит между теми, кто был ей дорог больше всего на свете.
При виде гроба, изысканно украшенного, утопающего в лилиях, гвоздиках и пальмовых ветвях, к ее горлу подкатил ком. Если бы не душевная щедрость покойного, она сейчас не стояла бы рука об руку с Ровеной и Викторией, осталась бы позади, среди слуг. Мать Пруденс, служившая горничной в поместье сэра Филипа, по смерти мужа была приставлена ухаживать за немощной хозяйской супругой. Когда жена сэра Филипа скончалась, тот попросил верную служанку помочь в воспитании дочерей. И Пруденс, которая по возрасту находилась как раз между Викторией и Ровеной, стала частью семьи. А поскольку дочь гувернантки часто помогала в городских приютах для бедных, она прекрасно знала, что случается с одинокими юными девушками. Пруденс никогда не устанет благодарить сэра Филипа за то, что спас ее от подобной участи.
Она сморгнула слезы и стала разглядывать собравшихся. Знакомых лиц было мало. Вот Руперт Брук, восторженный красивый молодой человек, пишущий стихи; вот профсоюзный лидер Бен Тиллетт с чугунной челюстью; вот скандально известный художник Роджер Фрай, который несколько лет назад шокировал лондонскую публику картинами постимпрессионистов. Все они входили в круг друзей Бакстонов — разношерстную компанию художников, интеллектуалов и неприкаянных чудаков.
Поскольку похороны готовил граф, он пригласил людей своего круга, тех, кто принадлежал к сливкам лондонского общества и заседал в палате лордов.
Сэр Филип такого на дух не выносил.
Прекрасные золоченые арки и полированный мрамор церкви Святой Бригитты сияли, как и всегда, когда семейству случалось бывать в храме. Сэр Филип выбрал этот приход, потому что, как он частенько любил говорить, «сэр Кристофер Рен строил церкви, куда Бог заглядывает с удовольствием».
Через некоторое время Пруденс заметила, что ее разглядывает молодой человек, сидящий с другой стороны прохода. Она скользнула по нему взглядом. Через несколько секунд не выдержала и глянула вновь. Молодой человек по-прежнему смотрел на нее. Пруденс вспыхнула, слегка повернулась и уставилась на бронзовый канделябр, стоявший слева от него.
Виктория позади нее подалась к Ровене:
— Гляди, лорд Биллингсли приметил нашу Пруденс.
— Я все слышу, — шепотом отозвалась Пруденс и стиснула им руки для пущей убедительности.
Больше на молодого человека она не смотрела.
Началась служба, и Пруденс погрузилась в скорбь, грозившую затопить ее. Горе накатывало волнами, накрывало с головой, так что все расплывалось перед глазами. Сердце разбилось, обильно излив печаль. С одного бока тихо всхлипывала Виктория, с другого — словно статуя, сидела Ровена. Пруденс держала их за руки в течение всей заупокойной службы.
Так они досидели до конца, пока не пришла пора рассаживаться по черным с золотом экипажам, которые должны были доставить их на поминки домой, в Мейфэр. За экипажами вереницей выстроились автомобили. Большинство богатых жителей Лондона давно сменили конные экипажи на удобные и быстрые машины. У дяди их было несколько, да и у сэра Филипа томился в каретном сарае элегантный голубой «белсайз», но граф настоял на традиционных конных экипажах.
— Мисс Тэйт поедет с прислугой.
Тон графа звучал непререкаемо, квадратная челюсть закаменела, Пруденс было знакомо это выражение. В минуты упрямства милое личико Ровены становилось таким же.
Виктория недоуменно распахнула глаза:
— Пруденс поедет с нами.
— Вздор! К нам желает присоединиться герцог Плимут, а места мало.
Пруденс положила руки на плечи Виктории. По худому телу девушки пробежала дрожь, и Пруденс похолодела, уверенная, что Виктория сейчас закатит истерику вроде тех, что устраивала в детстве, когда родные называли ее деточкой или когда ей хотелось получить самую большую конфету в кондитерской. Даже в свои восемнадцать Виктория не стеснялась громко выразить неудовольствие, если считала, что ситуация это оправдывает. Но внезапно она растеряла всю решимость, и нижняя губа задрожала.
— Все будет хорошо, — прошептала Пруденс. — Я поеду со слугами и встречу тебя дома.
Но дома она закрутилась, помогая дворецкому Ходжкинсу и экономке миссис Таннин, и только мельком видела Ровену и Викторию, которые стояли в мраморном холле, встречая прибывающих на поминки. Приглушенно выразив соболезнования, гости шли направо, в бело-зеленую гостиную, или налево, в парадную столовую, где неприлично объедались.
Пруденс ловко лавировала в толпе, приглядывая, чтобы гости не испытывали недостатка в портвейне, бренди и глинтвейне. Лакей Карл разносил блюда с запеченными устрицами и крокетами, а на буфете выстроились серебряные тарелки с имбирными бисквитами из Биаррица и бельгийским шоколадом.
С утра дом украсили оранжерейными цветами. Везде стояли задрапированные черным вазы с лилиями, а в столовой на обеденном столе огромная серебряная чаша ломилась от белых хризантем. От запаха у Пруденс свело желудок; она сомневалась, что когда-нибудь вновь будет наслаждаться ароматом цветов.
Занимаясь рутинными делами, Пруденс заметила, что гости, за исключением ближайших друзей сэра Филипа, выразивших ей сердечные соболезнования, смотрели сквозь нее, как будто ее не было вовсе. Когда женщина с острым личиком под черным бархатным тюрбаном вручила ей пустой бокал, Пруденс поняла, почему превратилась в невидимку.
Друзья графа считали ее прислугой.
Она стояла посреди просторного мраморного холла, сжимая бокал из уотерфордского стекла, и слезы подступали к глазам. Пруденс не знала, смеяться или плакать.
Она поставила бокал на ближайший столик и спряталась в укромной нише вблизи витой лестницы красного дерева. Приложив ладони к пылавшим щекам, Пруденс сделала несколько глубоких вдохов.
— Конечно, я знакома с дочерями покойного, — произнес женский голос, прозвучавший очень близко к ее убежищу. — Минувшим летом они с графской семьей были на приеме в Стэнтоне, но я не знаю девушку, которая сидела с ними на службе.
— Это дочь гувернантки, — ответила другая женщина. — Сэр Филип воспитывал ее как родную и оставил при себе даже после смерти матери. Та умерла несколько лет назад. Можете себе представить? Он всегда тяготел к либеральным идеям. В Лондоне его дочери творили, что им вздумается.
Голоса приблизились, и Пруденс вжалась в нишу.
— Как странно. Они казались очень милыми девушками.
— О да, они вполне милы. Но я слышала, что старшая состоит в Национальном союзе суфражисток, а младшая порой рассуждает о странных вещах. Часто затевает разговоры на темы, о которых девицам и думать не подобает. Разглагольствует о растениях, травах и тому подобном. И она очень впечатлительна. Вы понимаете, о чем я говорю.
— Я ни разу не видела их ни в Саммерсете, ни на сезонных балах.
— Конечно нет, — прыснула одна из женщин. — Вы же не думаете, что сэр Филип хотел подвести графа?
Голоса удалились, и Пруденс прислонилась к стене, чуть не опрокинув столик с мраморной статуэткой Цирцеи. Девушка поправила безделушку, ее щеки горели огнем. Что имели в виду эти женщины, когда говорили, что сэр Филип не хотел подвести графа? Пруденс отчаянно не хотелось покидать укрытие, но было бы несправедливо взвалить всю работу на Ходжкинса и миссис Таннин. У них тоже горе.
Выбросив подслушанный разговор из головы, Пруденс поспешила в кладовую и взяла с полки две бутылки портвейна. Пруденс стерла с них пыль и отнесла в буфетную, чтобы Ходжкинс перелил вино в графины.
Покончив с этим, девушка решила, что с нее хватит. Пускай она покойному не дочь, но все равно часть семьи. Пруденс остро нуждалась в обществе Ровены и Виктории, чтобы забыть о звеневших в ушах обидных словах. Она завернула за угол и чуть не столкнулась с мужчиной, который надевал черное пальто.
— Прошу прощения.
Пруденс хотела обойти гостя, но вдруг поняла, что именно он разглядывал ее во время службы. От обсидиановой черноты его глаз у нее перехватило дыхание.
— Нет, это я виноват. Хотел ускользнуть через черный ход. — Молодой человек посмотрел на Пруденс и покраснел, когда узнал ее. — Извините. Я имел в виду, что не хотел доставлять семье усопшего излишнее беспокойство. Я плохо знал сэра Филипа.
— Тогда почему вы здесь?
Щеки Пруденс вспыхнули от собственной грубости. Что на нее нашло? Юноша стоял так близко, что она не могла ни соображать, ни даже дышать. Она отступила на шаг.
— Моя мать болеет и захотела, чтобы я отдал дань уважения. Родители хорошо знают графа, а я дружен с его сыном Колином.
— Ах вот оно что.
Девушка рискнула бросить взгляд на лицо гостя. Напомаженные каштановые кудри спадали на высокий лоб, под ними вопросительно вздымались брови. Молодой человек не сводил с нее глаз, и Пруденс гадала, испытывает ли он ту же неловкость. Момент затянулся. Сердце Пруденс колотилось все сильнее. Наконец она отвела глаза:
— Спасибо вам.
Она посторонилась, чтобы пройти, но гость придержал ее за локоть.
— Постойте. — Он чуть не молил. — Я даже не знаю, как вас зовут.
— Пруденс. — Она отняла руку и устремилась по коридору.
— Но кто вы? — донеслось сзади.
Пруденс не могла ответить, ибо уже не понимала сама. Она нашла сестер на прежнем месте, в мраморном холле. Пруденс охватила тревога при виде Виктории, стоявшей у кадки с высокой пальмой. Она поспешила к графу, который беседовал с костлявым джентльменом в цилиндре.
— Прошу прощения, сэр, — прошептала она.
Граф продолжал говорить, хотя и покосился на нее.
Пруденс поджала губы и тронула его за руку.
— Лорд Саммерсет, у меня важное дело.
Граф повернулся к ней, всем видом выказывая раздражение.
— Что? — спросил он отрывисто.
— Виктория плохо выглядит, сэр. По-моему, ее нужно избавить от обязанностей по приему гостей.
— Я уверен, с ней все в порядке.
Он посмотрел туда, где стояла Виктория, и его губы сжались в тонкую линию. Девушка была белее снега, ее шатало. Граф вздохнул:
— Уведите ее наверх и посидите с ней. Ровена справится одна.
Пруденс не удостоила графа ответом и устремилась к Виктории. Взяв девушку за талию, она шепнула:
— Пойдем. Хватит с тебя на сегодня.
Виктория, всегда пребывавшая начеку — не дай бог, с ней вздумают нянчиться, — раздраженно посмотрела на Пруденс. Нельзя было взбесить ее сильнее, чем указанием на слабые легкие, но Пруденс улавливала содрогания ее худощавого тела.
— Я прекрасно себя чувствую, — начала Виктория, но тут у нее затряслись ноги, и она сдержанно улыбнулась. — Но можно и перерыв сделать. — Она привалилась к Пруденс и позволила себя увести. — Я просто расстроена, вот и устала, — объяснила Виктория, пока они медленно поднимались по лестнице в спальню.
— Поспишь — и станет легче. — Пруденс поцеловала ее в щеку.
— Ты правда так думаешь?
Пруденс замялась, снедаемая тоской.
— Не совсем так. Но что нам еще остается?
Ровена провожала их взглядом: темная головка Пруденс вплотную к светлой — Виктории. Ровене очень хотелось последовать за ними. Но кто-то должен был изображать хозяйку, и эту роль Ровена, становясь старше, играла все чаще, хотя и в менее торжественной обстановке. Отец редко соблюдал формальности. При необходимости он умел пустить пыль в глаза, однако предпочитал ужин на скорую руку с друзьями или огромные сэндвичи в гостиной с парой бутылок доброго вина. Друзья же были из тех, кому приходилась по нраву щедрая безыскусность отцовского гостеприимства.
Поняв, что готова залиться слезами, Ровена быстро повернулась к только что вошедшей дородной женщине. Если расплачешься, то уже не остановишься, а до конца жуткого приема оставалось еще несколько часов.
— Огромное спасибо, что пришли… — Ровена тщетно пыталась вспомнить имя женщины.
— Ваш отец был замечательным человеком, дорогая. — Дама, по-прежнему безымянная, потрепала Ровену по руке и устремилась дальше.
Когда наплыв скорбящих уменьшился, девушка смогла наконец оставить свой пост. Она подхватила бокал бренди и залпом выпила, не обращая внимания на хмурый взгляд дяди с другого конца комнаты. Иначе ей было не продержаться до конца вечера.
Затем Ровена побродила по комнатам, стараясь смотреть поверх голов, чтобы избавиться от необходимости поддерживать светскую болтовню. Отец презирал пустопорожние разговоры, и Ровена разделяла его чувства. Аристократический щебет пробуждал в ней дух противоречия и заставлял отпускать замечания типа «Отвратительная погода сегодня, не правда ли?», даже когда на небе сияло солнце.
Итак, она уклонилась от подобных бесед и принялась поправлять подушки на диване да вытирать воду, натекшую на китайский столик из бамбука. Прежде чем перебраться в старый запущенный викторианский особняк, отец полностью перестроил его: расширил комнаты, возвел над лестницей стеклянный купол, чтобы стало светлее, и поменял обои, выбрав кремовые оттенки. От раздвижных окон по фасаду до блестящих полов красного дерева с восточными коврами весь дом излучал любовь. Мать, которая, как и отец, не любила пускать пыль в глаза, обустроила просторные, светлые и уютные комнаты.
— Как только гости немного разойдутся, — сказал подошедший к Ровене дядя, — жду тебя в кабинете. Стряпчий твоего отца хочет обсудить завещание.
— Завещание? — тупо переспросила она.
Возможно, она погорячилась с бренди.
— Разумеется. Неужели ты думаешь, что отец оставил вас с Викторией без средств к существованию?
Без средств? Ровена так и сяк повертела в голове эту фразу. Наверное, нет. Она вообще никогда не задумывалась о деньгах. Отец брал на себя все домашние расходы. Внезапно Ровена осознала, что больше этим некому заниматься. У нее перехватило горло. Может, об этом позаботится стряпчий? Или банк?
— Надо обсудить ваше будущее, — продолжал дядя. — Отец ничего не говорил на сей счет? — Ровена недоуменно покачала головой, и дядя неуклюже потрепал ее по плечу. — Ничего страшного, дорогая. Мы обо всем поговорим с мистером Барри.
Граф отошел, оставив Ровену обдумывать его слова. Будущее? Размышления о будущем наполняли ее некоторой тревогой. У подруг и их родителей всегда было множество планов, тогда как ее перспективы неизменно оставались в тумане. Несмотря на старания устранить пробел, Ровена так и не понимала, чем же ей хочется заниматься. Однажды летом она по совету друга занялась спортом, пока не освоила лаун-теннис, а в гольф научилась играть не хуже мужчин. Но в конце концов Ровена осознала, что пробел сохранился, и клюшки с ракетками перекочевали на чердак. Потом, по осторожному настоянию сэра Филипа, Ровена вступила в Национальный союз суфражисток. Поскольку ей не хотелось разочаровывать отца, она усердно занималась общественными делами даже после того, как они ей наскучили. Рядом с уверенными и независимыми женщинами она чувствовала себя крайне неуютно. Они шли своими путями, а ее собственный оставался загадкой. Когда-нибудь она выйдет замуж, но брак не стоял для нее на первом месте, да и никто из молодых людей пока не привлек внимания Ровены. Большинство подруг детства считали свадьбу апофеозом жизненных устремлений, тогда как суфражистки на своих собраниях клеймили брак, приравнивая его к рабству. Отец не разделял последнего мнения, но мысли о раннем замужестве дочери тоже не вызывали у него восторга. «Всегда успеется» — так говаривал он. И вот Ровена плыла по течению, до странного равнодушная к своему будущему. И как же быстро все изменилось. Отец прекрасно себя чувствовал, пока не простудился несколько недель назад. Простуда быстро перешла в воспаление легких, и отцу стало не до разговоров о будущем.
Ровена прихватила еще один бокал бренди и направилась через толпу в библиотеку, располагавшуюся наверху.
Она вошла в помещение и замерла: запах вытертой кожи, трубочного табака и засушенных растений вызвал тысячи воспоминаний. Эта комната была отцовской больше, чем какая-либо другая. Она служила и кабинетом, и библиотекой. Ровена, Виктория и Пруденс проводили там многие часы за чтением или тихими играми, пока отец работал, разбирая и раскладывая дюжины ботанических образцов, собранных на природе или выращенных в оранжерее. Известный ботаник, он любил поговорить о работе, и Ровена часто задавала вопросы с единственной целью услышать теплый, пропитанный радостным возбуждением голос отца.
Сглотнув комок, она не стала садиться в отцовское кресло за полированным столом и опустилась в удобное кресло напротив одного из четырех мансардных окон.
Ровена потягивала бренди, и по телу медленно растекалось успокаивавшее нервы тепло.
— Жаль, что ваша супруга не смогла прийти, — раздался за спиной Ровены голос, и девушка узнала отцовского стряпчего.
— Она плохо себя чувствует, и я подумал, что будет благоразумнее, если она останется дома. Осенью Лондон кишит болезнями, — ответил дядя.
— Мудрое решение.
Ровена подалась вперед, желая обозначить свое присутствие, но дядя продолжил:
— К тому же она не одобряет полученное племянницами воспитание. Боюсь, что бедный Филип был одинок в своих взглядах. Просто чудо, что девочки не выросли отъявленными суфражистками.
Надо немедленно положить этому конец. Ровена сдержанно кашлянула, поднялась и оказалась лицом к лицу с дядей. Мужчины вздрогнули.
— Извините, — произнесла она. — Я, видно, задремала.
— Неудивительно, — быстро подхватил мистер Барри. — У всех нас был тяжелый день. Мои глубочайшие соболезнования, мисс Бакстон.
— Благодарю. — Ровена повернулась к дяде. — Гости уже ушли?
— Расходятся последние. Слуги о них позаботятся. Присядем?
Ровене нравился мистер Барри. Его тонкий крючковатый нос, которым он гордился, словно медалью, составлял разительный контраст с неряшливыми седыми космами, торчавшими из-под шляпы. Стряпчий прошел к письменному столу и открыл саквояж. Когда он уселся в отцовское кресло, Ровена поспешно отвела взгляд и устроилась на стул перед столом. Дядя занял соседний.
Мистер Барри откашлялся:
— Ничего неожиданного в завещании нет. Помимо доли в семейном поместье, ваш отец получил крупную сумму, когда был удостоен рыцарского звания. Он удачно вложил деньги, и вы с Викторией являетесь единственными наследницами.
Ровена кивнула. Кто же еще? Отец был младшим сыном в семье, а потому не имел благородного титула, который мог бы передать наследникам мужского пола, если бы они у него были.
— Тем не менее он назначил доверенным лицом и хранителем капитала вашего дядю до тех пор, пока вам не исполнится двадцать пять, или до сочетания браком с достойным человеком — в зависимости от того, что произойдет раньше.
Ровена нахмурилась и забарабанила пальцами по подлокотнику:
— И что это означает?
— Ваш дядя или его поверенный будут оплачивать все ваши расходы и надзирать за вашими вложениями, пока вы не достигнете возраста наследования. Таким образом ваш отец хотел защитить вас и Викторию от многочисленных охотников за богатством.
И хотя эти меры казались разумными, при более пристальном рассмотрении обозначились первые неудобства. Означает ли это, что на ближайшие три года ответственность за ее судьбу возлагается на дядю? И он займется одобрением гипотетических женихов? Не то чтобы свадьба была на носу, но мысль о надобности заручаться дядиным разрешением в случае денежных расходов…
— Значит, по сути, ничего не изменится? Отныне счета будут отсылаться дяде, а не… отцу? — На последнем слове Ровена запнулась.
— Именно так, — кивнул мистер Барри.
— Мы с вашей тетей обсудили положение дел и пришли к выводу, что вам лучше провести зиму в Саммерсете, — подал голос граф.
— Благодарю за предложение, дядя. — Ровена тщательно подбирала слова. — Но мне кажется, что чем меньше перемен, тем полезнее для здоровья Виктории. Нам лучше по возможности придерживаться привычного образа жизни… — Она замолчала, понимая, что прошлую жизнь уже не вернешь.
— Будьте добры, оставьте нас наедине, мистер Барри. Теперь это семейное дело, — произнес дядя Конрад.
— Еще раз приношу свои соболезнования, мисс Ровена, — сказал стряпчий. — Ваш отец был хорошим человеком и добрым другом.
Она кивнула, не в силах выговорить ни слова.
Когда мистер Барри ушел, дядя повернулся к Ровене. Его глаза светились такой добротой, что она поразилась. От сходства с отцом у нее перехватило дыхание. Тот же решительный подбородок, те же нос с горбинкой и зеленые глаза. Впрочем, нет. Во взгляде отца читалась добродушная веселость, а дядюшка смотрел серьезно и мрачно — без сомнения, результат многолетней ответственности за родовое имение и титул.
— А ты не думаешь, что лучше полностью порвать с прошлым? В этом доме вас с сестрой будут преследовать печальные воспоминания. К тому же мы с тетей Шарлоттой не уверены, что вообще будем его содержать. Особняк в Белгравии намного просторнее и расположен удачнее.
Ровена вздернула подбородок:
— Что это значит — не содержать наш дом? Конечно же содержать! Он наш!
— Но как долго? Когда вы с Викторией выйдете замуж, у вас появятся собственные дома. Мне не очень хочется расходовать средства на содержание двух особняков в Лондоне.
Ровена подалась вперед, вцепившись в подлокотники:
— Зачем вам тратиться? Ведь содержание дома оплачивается из отцовских денег.
— Этот дом не принадлежал вашему отцу, — мягко возразил дядя. — Он является частью поместья. Наш отец подарил его Филипу на свадьбу, но оставил купчую у себя.
Ровена обвела взглядом любимый отцовский кабинет, — оказывается, отец вовсе не был здесь хозяином. А значит, и она тоже.
— Пожалуйста, не продавайте дом, — взмолилась она. — А как же мебель? Слуги?
Он потрепал ее по руке.
— Я не хочу тебя расстраивать, — успокаивающе произнес он и встал, будто считал разговор оконченным. — Необязательно принимать решение сегодня. Но я вынужден настоять, чтобы вы с Викторией отправились со мной. Мы упокоим вашего отца в семейном склепе. Вы, разумеется, захотите присутствовать. К тому же Виктории нравится Саммерсет.
Ровена откинулась в кресле; ее трясло от горя и злости.
— Конечно. Когда вы предполагаете уехать?
— Приличия требуют провести церемонию как можно быстрее, но утром меня ждут неотложные дела. Мы можем выехать послезавтра.
В голосе графа звучало облегчение оттого, что племянница не стала поднимать шум. Но с чего бы? Она уже не ребенок, да и доводы дядя привел убедительные. С домом она разберется позже. Ровена не позволит продать их дом. Но сейчас ей хотелось одного: запереться у себя и все обдумать.
— Очень хорошо. Я передам Виктории и Пруденс, чтобы собрались.
Дядя уже подошел к двери, но остановился:
— Прислугу брать незачем. В поместье о вас, как всегда, позаботятся.
— Пруденс не прислуга! — Ровена замерла.
— Конечно прислуга. Она дочь гувернантки. Ее оставили в доме после кончины матери только благодаря душевной щедрости вашего отца.
— Отец любил Пруденс, как и мы с сестрой! — вспылила Ровена. — Она член нашей семьи.
Дядя побледнел:
— Боюсь, что ваш отец поощрял в вас чрезмерную широту взглядов относительно этой девушки. Она ни в коем случае не является членом семьи.
— Нет, является! Она живет с нами, сколько я себя помню. Отец не делал между нами различий. Мы вместе учились, ходили по магазинам и…
— Твой отец был хорошим человеком, но придерживался опасных либеральных убеждений. Я даровал ему это право лишь потому, что он ни разу не опозорил фамилию. Хотя он уже играл с огнем, когда отказался вывести вас в свет как положено.
Ровена встала и подступила к дяде:
— Нас вывели в свет по всем правилам! И меня, и Викторию должным образом представили королеве, но нам не хотелось устраивать бал для дебютанток. Мы не любим показную шумиху. Известно ли вам, что на деньги, которые тратятся на одни цветы для бала, можно целый год кормить сотню семей бедняков? Мы отдаем должное светским обязанностям, посещаем приемы и благотворительные вечера, но нам это совершенно неинтересно. Отец уважал наше мнение.
Граф стиснул зубы:
— Именно об этом я и говорю. Как вы найдете достойных мужей, если не выходите в свет? Ваша тетя очень волнуется за вас обеих. Мне давно следовало вмешаться. Но прошлого не исправить. Вы с сестрой поедете в Саммерсет, а Пруденс останется в Лондоне.
Тон дяди не допускал возражений, и Ровена умолкла. Внутри все кипело, но чутьем она понимала, что открытое неповиновение ничего не даст. Однако она и мысли не допускала о том, чтобы бросить Пруденс. Ровена глубоко вдохнула, собралась с мыслями и попробовала иной подход:
— Мы всегда относились к Пруденс как к сестре, но важнее то, что они с Викторией неразлучны. Лучше ее с Викторией не справиться никому, а сестра такая хрупкая… Боюсь, что еще одна потеря подорвет ее здоровье. — Ровена выдержала паузу, чтобы слова достигли цели. Лишить больную племянницу верной компаньонки будет бессердечным поступком. К тому же даже дядя питал слабость к Виктории. — Если вы позволите взять Пруденс в качестве камеристки, это пойдет на пользу Виктории. И все приличия будут соблюдены. Вы же не станете отрицать, что нам нужна камеристка? — Ровена сложила руки и опустила глаза. В душе у нее все кипело от ярости.
Дядя задумчиво пожевал губами. Обоим было ясно, что племянница загнала его в угол.
— Разумеется, если ты настаиваешь. Но помни, что в моем доме к ней будут относиться не как к гостье, а как к прислуге. — Слегка поклонившись, он вышел из комнаты.
Ровену трясло; она упала в кресло и закрыла руками лицо, задыхаясь от груза свалившейся на нее ответственности. Папа, что ты наделал? Человек, воспитавший в ней независимость, в итоге отдал ее на попечение тому, кто отрицал саму идею женской самостоятельности. Они могут потерять дом, Пруденс… решительно все.
Ровена сделала глубокий вдох и собралась с мыслями. Если задуматься, была ли она столь независима? Она ничего не понимала в финансовых делах, да они ее и не интересовали. Наслаждалась почти безграничной, не обремененной обязанностями свободой и была так глупа, что даже не знала, чего еще пожелать. Она держалась эгоистично — бездумно порхала от одной прихоти к другой, так и не научившись ничему полезному. Неудивительно, что отец возложил финансовые заботы на брата.
Но сейчас она не имеет права повторять ошибку. Судьбы Пруденс и Виктории зависят от нее, хотя сама мысль об ответственности за людей приводила Ровену в ужас. Решения всегда давались ей с трудом, особенно важные. Она встала и оглядела комнату. Взгляд переходил с деревянного телескопа в угловом окне на глобус, с которым они так часто играли в детстве, воображая себя путешественницами, и дальше, на коврик из овечьей шерсти у камина — там они с Пруденс вытягивались во весь рост и читали, а тепло огня согревало босые ноги.
Именно ей предстояло сберечь эту бесценную комнату и свою маленькую семью. Только ей, и больше никому.
ГЛАВА ВТОРАЯ
У Виктории был секрет.
С ним она просыпалась и засыпала. Прижимала к груди, как сокровище, принадлежащее ей, и только ей. Конечно, отец знал ее тайну, и еще горничная Кейти, но вот отца не стало, и секрет перешел в ее полное распоряжение. Папа.
Викторию вновь охватила невыносимая боль потери, и она свернулась калачиком, плотнее подоткнув одеяло. Меж занавесок струились лучи раннего утреннего солнца, отражавшиеся от изголовья кровати из французского глазкового клена,[2] из-за чего казалось, будто дерево дрожит и переливается, как живое существо. Виктория провела пальцем по инкрустации с цветочным мотивом, оставляя на воске смазанную дорожку.
Папа.
Она выбралась из кровати и взбрыкнула ногами, выпутываясь из тонкого хлопка длинной, от шеи до пят, ночной рубашки. Во время сна ткань часто перекручивалась, и Виктория ощущала себя закутанной в погребальный саван. Спавшая рядом Пруденс вздохнула и зарылась поглубже в одеяло, лишенная тепла соседки по ложу. Виктория не любила спать одна. Ее постоянно мучили кошмары, а присутствие Пруденс создавало уют.
Кейти уже затопила выложенный кремовой плиткой камин, и за решеткой жизнерадостно трещало пламя, сражавшееся с осенней стужей. Вблизи на оттоманке грелись халат и вязаные тапочки Виктории. Девушка запахнула халат, надувшись при виде розовых шелковых лент и розочек на рукавах и вороте. Подарок Ровены на прошлое Рождество; Виктория ничего не сказала, но в этом наряде неизменно ощущала себя ребенком.
Вчера вечером старшая сестра зашла в спальню и сообщила, что лондонский дом закрывается на зиму, а они переезжают в Саммерсет. Виктории нравилось поместье, но она чуяла, что Ровена чего-то недоговаривает.
Виктория любила только собственные секреты.
Хмурясь, она пристроилась на бархатном диванчике у окна и отодвинула занавески ровно настолько, чтобы выглянуть наружу. Молочник развозил молоко, сыр, масло и яйца. В дверях его караулили кухарки, чтобы ко времени, когда пробудятся господа, к их утреннему чаю и кофе уже были поданы свежие сливки. Виктория знала, что слуги поедят между хозяйским подъемом и выходом к завтраку.
Ей было известно, что и у слуг бывают секреты. Кейти, например, подворовывала из кладовой и отправляла посылки матери в Ист-Энд. Виктория всегда подозревала, что знал об этом и отец, но предпочитал закрывать глаза на подобные прегрешения.
Она провожала взглядом фургон, пока тот не скрылся из виду, после чего вернулась к своим мыслям. Что скрывала Ровена? Другая беда, похуже: как переправить в Саммерсет ее секрет? Виктория покосилась на гардеробную, где в самом дальнем углу пряталась новенькая пишущая машинка «Ундервуд № 5». Ровене и Пруденс никогда ее не найти. Они думали, что Виктория занимается музыкой, но она уже несколько месяцев вместо уроков фортепиано на пару с Кейти посещала Школу секретарей для юных леди под руководством мисс Фистер, где тайно училась машинописи и стенографии. Виктория обхватила себя руками. Может быть, мисс Фистер разрешит ей заочное обучение? Надо будет сегодня же сходить и спросить, пока девочки заняты сборами. Придется выдумать причину для выхода из дому.
Конечно, теперь, после кончины отца, секретное обучение отчасти утратило свою прелесть. Изначально Виктория намеревалась помогать отцу в работе. Машинопись пригодилась бы при составлении ботанических каталогов, а стенография — при написании примечаний к лекциям. Ребенком Виктория поклялась, что не выйдет замуж и навсегда останется с отцом, чтобы странствовать по миру в поисках экзотических растений. Отец посмеялся, но согласился и сохранил ее тайну. Он знал, что младшая дочь обожает секреты.
Но и сейчас, когда все рухнуло, Виктория не собиралась никому рассказывать о курсах. Это было ее последним общим делом с отцом. Придется немного изменить планы, только и всего.
Возможно, она поступит в университет и получит образование, хотя пока и не знала, как это делается и с чего начинать. Но Виктория не сомневалась, что справится. На самом деле она не сомневалась, что справится с чем угодно, несмотря на хрупкое тело, которое слишком быстро уставало и временами отказывалось дышать.
Дверь за спиной бесшумно отворилась, и Кейти внесла поднос с дымящимся чайником и двумя чашками для нее и Пруденс.
— Спасибо, Кейти, — шепнула Виктория. — И вот что я думаю: сегодня мы с тобой отправимся погулять.
Кейти поставила поднос на оттоманку и разлила чай. Протянув чашку Виктории, она серьезно кивнула, благо сообразила, о чем идет речь.
— Неплохо бы, мисс.
Виктория присела к туалетному столику. Тот, тоже изготовленный из глазкового клена, сиял так, что ей почти удавалось разглядеть в нем свое отражение. Горничная проворно расплела ей косы и принялась расчесывать волосы, пока те не рассыпались по плечам блестящим русым покрывалом.
— Спасибо, Кейти.
— Что-нибудь еще, мисс?
— Пока все, потом поможешь мне одеться. Выходим после завтрака.
Горничная ответила заговорщицкой улыбкой и удалилась. Смышленая Кейти осваивала стенографию быстрее хозяйки. В служанках она не задержится.
Пруденс заворочалась, и Виктория подала ей чашку:
— Просыпайся. Нам надо многое обсудить.
Пруденс зевнула и села на постели. За ночь ее волосы выбились из косы и спадали на плечи пушистым темным облаком. Виктория взбила подушки, и Пруденс откинулась, с удовольствием вдыхая аромат из дымящейся чашки.
— И что мы обсудим с утра пораньше? — Виктория взяла свою чашку и присела на край кровати.
— Ровену. Она что-то скрывает.
— Не понимаю, о чем ты, — ответила Пруденс, но отвела свои зеленые глаза.
Виктория подпрыгнула, чуть не опрокинув обе чашки:
— Нет, ты все понимаешь!
— Осторожнее! Я же пролью чай! И я все равно не знаю, что она скрывает.
— Но ты же согласна, что она о чем-то умалчивает? — не унималась Виктория.
— Я думаю, они с вашим дядей обсудили много вещей, о которых Ровена нам не сказала. Вчера мы все вымотались. Это не означает, будто она умышленно что-то утаивает. — Пруденс внимательно посмотрела на Викторию. — Как ты себя чувствуешь? У тебя лицо горит.
Виктория соскочила с кровати:
— Я чувствую себя настолько хорошо, насколько могу. Перестань кудахтать. Я не маленькая.
В самом деле — как ей было окрепнуть, когда все только и знали, что нянчиться с ней. Пруденс и Ровена возились с ней, как с младенцем, хотя минувшей весной ей исполнилось восемнадцать.
— Я приму ванну и переоденусь, — с достоинством заявила Виктория. — Нет, не вставай. Я вполне справлюсь сама, а Кейти скоро придет и поможет нам одеться.
После завтрака, который состоял из сконов,[3] медового масла, свежих фруктов и кеджери[4] и к которому никто не притронулся, хотя все старательно делали вид, что поглощены едой, Пруденс с Ровеной засуетились со сборами и подготовкой к отъезду. Никто не попросил Викторию помочь, и она впервые в жизни была благодарна за это. Теперь не придется сочинять предлог, чтобы выйти из дома. Дядя остановился в своем чудовищном семейном особняке в Белгравии, так что Виктория была предоставлена самой себе. Прежде чем надеть пальто и позвать Кейти, она на цыпочках прокралась в кабинет. Преимуществом малого роста было то, что ей часто удавалось шнырять по дому незамеченной. В этом заключалась одна из многих причин, по которым домашним бывало трудно хранить от нее секреты. Виктория знала в доме каждый закуток и с легкостью следила как за слугами, так и за членами семьи. Поэтому она точно знала, где именно отец хранил ключ от сейфа, скрытого за странной картиной — подарком его приятеля по фамилии Пикассо. Виктория пробежалась пальцами по задней стенке ящика стола и запустила механизм, отворявший тайник. Вынула ключ и прислушалась, нет ли кого в коридоре. Убедившись, что все тихо, она сняла картину и открыла сейф. Отец хранил там папку со старыми бумагами, а также дополнительные деньги на домашнее хозяйство. Виктория взяла фунтовые банкноты и замешкалась. Может, лучше не оставлять здесь бумаги, раз дом закрывается на зиму? Ладно, там видно будет. Она осторожно заперла сейф, повесила на место картину и сунула ключ в потайной ящичек. Затем тихонько поднялась в свою спальню, достала из шкафа новое шерстяное пальто от торгового дома «Люсиль» и отправилась на поиски Кейти.
Светило блеклое осеннее солнце, и на Брук-стрит было людно. Все хотели насладиться остатками тепла перед затяжными дождями. Девочки с огромными бантами и мальчики в бриджах носились по тротуарам. Их сдерживали лишь строгие взгляды нянек в накрахмаленных чепцах. Экономки и горничные с озабоченным видом торопились по делам в надежде успеть к пятичасовому чаю. По проезжей части грохотали двухколесные экипажи, брогамы[5] и фаэтоны; им то и дело приходилось уступать дорогу автомобилям, которых с годами становилось все больше. Ядовитая смесь выхлопных газов вытесняла чистый, травяной запах конского навоза.
День выдался неприлично погожим, и Виктория, переживавшая кончину отца, помалкивала, неспешно направляясь в компании с Кейти в заведение мисс Фистер. Идти было недалеко, но, как обычно, Виктория выдохлась. У школы они присели на скамейку.
— Мисс Виктория, вам нехорошо?
Девушка улыбнулась подруге и сосредоточилась на дыхании. Медленный вдох и выдох, как учил врач.
— Сейчас пройдет. — Она сделала несколько осторожных вдохов.
— Мне очень жаль вашего отца, мисс. Он был хорошим человеком. Оплатил мое обучение, да и вообще…
Веснушчатое лицо Кейти скривилось, как будто горничная старалась не разрыдаться. У Виктории перехватило горло, что не способствовало ее поверхностному дыханию. Вместо ответа она потрепала Кейти по руке. Когда дыхание наладились, Виктория велела горничной дожидаться снаружи и вошла в старое кирпичное здание, где располагались курсы мисс Фистер. Той не было на месте, и Виктория расстроилась, что не сможет проститься, однако написала короткую записку, где объяснила ситуацию, и передала ее клерку вместе с адресом и деньгами, еще не уплаченными за их с Кейти обучение. Когда Виктория вышла, та сдвинула темно-рыжие брови.
— Все в порядке, мисс?
— Да, я лишь хотела убедиться, что мой отъезд не отразится на твоей учебе. Заплатила за нас обеих.
По дороге домой собственная щедрость придавала походке Виктории необычайную легкость. Неудивительно, что отец любил помогать людям. Прекрасное чувство.
— О, благодарю вас, мисс!
Повинуясь импульсу, Виктория взяла Кейти под руку:
— Ты была верным другом и хранила мою тайну.
Кейти удивленно распахнула глаза:
— Но это и моя тайна. Если бы Ходжкинс узнал, он сказал бы, что я уселась не в свои сани.
— Когда-нибудь ты станешь хорошим секретарем.
— Надеюсь, что так. Этот день может наступить раньше, чем мы думаем.
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, учитывая, что ваш дядя собирается продавать дом… Все работники в панике, боятся лишиться места.
Виктория остановилась и сжала руку Кейти:
— От кого ты это услышала?
— От Ходжкинса, конечно. Ваш дядя сообщил ему, что к лету, скорее всего, продаст дом. Он хочет, чтобы прислуга успела подыскать новую работу.
У Виктории подкосились колени, и Кейти подхватила ее за талию.
— Мисс!
Перед глазами заплясали черные точки, в груди образовалась пустота, означавшая, что вскоре дыхание прекратится. Виктория широко открывала рот, борясь за каждый вдох. Черные точки сливались, превращаясь в туннель, и она понимала, что упадет в обморок, если не глотнет воздуха. Кейти подвела ее к шляпному магазину, и Виктория с благодарностью прислонилась к кирпичной стене. Она сжала губы, досчитала до трех и сделала неглубокий вдох.
— Мисс! Вам нужен ингалятор, мисс?
Испуганный голос Кейти доносился будто издалека.
Виктория отрицательно покачала головой и продолжала считать. Один, два, три, вдох. Один, два, три… Пульс понемногу замедлился, и грудь отпустило.
— Мисс, что с вами? Эта девица вам докучает?
К ним подбежал мужчина, одетый в дорогой фланелевый пиджак и жилет.
Виктория потрясенно открыла глаза — неужели он вообразил, будто Кейти в поношенной форме горничной пристает к ней?
— Конечно же нет. Не ваше дело, — выдохнула Виктория. — Как вы смеете судить по одежде! Стыдитесь!
Тот в смятении приподнял котелок и ретировался:
— Вам лучше? Я что-то не то сказала, мисс?
— Нет, — покачала головой Виктория. — Разумеется, нет. Просто… очередной приступ. Все как обычно.
Впрочем, новый доктор назвал ее болезнь астмой. Виктория ненавидела слово «астма» и отказывалась использовать как это слово, так и производные от него. Оно звучало… тошнотворно.
Кейти сморщила лицо, но ничего не сказала, помогла Виктории выпрямиться и медленно повела ее по улице.
Пальцы на руках и ногах покалывало, и Виктория не понимала причины: то ли это последствия приступа, то ли гнев, укреплявшийся в ее сердце.
Так вот что скрывает Ровена. Они собираются продать ее дом! Любимый дом, чистый и светлый, с бессчетными окнами и годами драгоценных воспоминаний. Как Ровена могла допустить подобное?
Пруденс сидела, прикрыв глаза. От малейшего толчка экипажа ныли кости, а нервы скручивались узлом. Вчера, в начале путешествия, она ощутила легкое волнение, пробившееся сквозь неизбывную скорбь, которая, словно пелена, припудривала кожу. Но так было рано утром, и вскоре бесконечные зеленые поля и тронутые осенью деревья примелькались. К моменту, когда экипаж остановился возле гостиницы в Бедфорде, у Пруденс все затекло, а на душе стало еще мучительнее. Сегодня же каждая мышца вопила о навязанной неподвижности. Пруденс жалела, что поездку не отложили хотя бы на неделю, — ведь шофер собирался отогнать новый автомобиль сэра Филипа в Саммерсет, но граф настоял на традиционной похоронной процессии. Сам он ехал в экипаже перед ними, сразу за каретой из черного дерева, в которой везли гроб с телом сэра Филипа.
Автомобили встречались довольно часто, и кучерам приходилось останавливаться и успокаивать лошадей, а Пруденс готова была сорваться на крик. Ей казалось, что они никогда не достигнут Саммерсета.
После вчерашней ссоры Ровена с Викторией не обменялись и парой слов. Виктория закатила такую истерику, что весь остаток дня ее продержали на ингаляторе. Из-за мрачного молчания, воцарившегося между сестрами, нескончаемая езда казалась Пруденс еще более невыносимой.
Ее рассудок пока не вместил открывшегося намерения графа продать их дом. Ровена пообещала не допустить этого. Пруденс понятия не имела как, но была вынуждена поверить ей.
Сидевшая рядом Виктория потянулась:
— Ро, сколько еще ехать?
В ее голосе звучало раскаяние, и Ровена ответила тем же тоном:
— Уже недалеко. Смотри, мы проезжаем мельницу поцелуев.
— Почему ее так называют? — спросила Пруденс.
Они с Викторией вытянули шеи, выглядывая в окно экипажа.
— Среди местных жителей существует поверье: если попросить руки любимой у водяного колеса, то девушка ни за что не откажет, — ответила Виктория.
— По-моему, это просто укромное место для парочек. Тут никто не помешает им целоваться, — фыркнула Ровена.
— Красиво. — Виктория повернулась к Пруденс. — Мы уже на земле Саммерсета. Поместье стоит вон за тем холмом. Неужели ты никогда здесь не была?
— Действительно, странно, — согласилась Ровена. — Мы с Викторией проводили здесь чуть ли не каждое лето, с раннего детства.
Пруденс внимательно рассматривала свои руки:
— Маме хватало ежегодных поездок в Бат. Ваш отец оплачивал расходы. Она говорила, что мы еще успеем побывать в Саммерсете.
— Но вы не успели, — подхватила Виктория.
— Нет. Так и не вышло.
— Разве ты родилась не в деревне? — (Пруденс кивнула.) — Ну, тогда ты можешь найти здесь родню.
Пруденс никогда об этом не думала, однако это было вполне возможно. Но почему мать никогда не навещала родных? Большинство женщин после замужества с трудом переносят разлуку с близкими, но мама даже не упоминала о своей семье. Если на то пошло, она вообще редко заговаривала о детстве и аббатстве Саммерсет. Не было ли это как-то связано с графом, о чем говорили те женщины на поминках?
— Ну так расскажите мне о Саммерсете, — попросила Пруденс, желая отчасти сменить тему, отчасти — скоротать время.
— Прекрасное, ужасное и грандиозное, — мгновенно отозвалась Виктория.
— Ужасное? Почему? — удивилась Пруденс.
— В нем жутковато — слишком оно большое, а кое-где и вообще страшно. Но все равно там красиво.
Виктория оживилась, и Пруденс узнала, что Саммерсет возвели в начале семнадцатого столетия на месте старого дома, который был, в свою очередь, построен на руинах замка восьмого века. Вокруг раскинулся парк на тысячу акров с тремя ухоженными садами, огородом, озером и несколькими прудами. В особняке было более сотни комнат, а его обслуживала небольшая армия из шестидесяти слуг, куда входили не только горничные, лакеи и садовники, но и плотник, каменщик, а также механик, содержавший автомобили в идеальном состоянии.
— По-моему, тебе тут понравится, хотя все очень не похоже на наш дом, — закончила Виктория. — Особенно библиотека, там больше пяти тысяч книг.
Ровена кашлянула — чрезвычайно нервно, типа «мне нужно кое-что вам сказать». Пруденс с Викторией выжидающе взглянули на нее.
— Боюсь, что я не полностью передала вам разговор с дядей Конрадом.
— То есть ты намекаешь, что продавать исподтишка наш дом — это еще не все? — пробормотала Виктория, и Пруденс шикнула на нее.
Ровена глянула на Пруденс и отвернулась. Та стиснула кулаки и выдавила улыбку, хотя на сердце стало тяжело от дурных предчувствий.
— Не тяни, Ро. У тебя вид, будто ты лимон проглотила.
— Вроде того. — Ровена прикусила губу. — Понимаешь, дядя не хотел, чтобы ты ехала с нами. Не знаю почему.
Улыбка Пруденс угасла, тело напряглось.
— Нет, знаешь, — тихо произнесла она. — Он считает, что вы слишком близко сошлись с дочерью гувернантки, горничной в прошлом.
— Чушь какая! — вспылила Виктория.
Пруденс не обратила на нее никакого внимания.
— Если граф против моего приезда, то почему я здесь?
— Потому что я не вынесу разлуки с тобой. Только не сейчас. Нам нужно держаться вместе. — Ровена бросила на нее умоляющий взгляд. — Поэтому я договорилась с ним. Сказала, что ты будешь нашей камеристкой, и он, разумеется, не нашелся что возразить.
У Пруденс все обрывалось внутри.
— Что ж, не так все и плохо. — Она попыталась рассмеяться, но вышло похоже на всхлип. — Все равно я за вами приглядываю.
Изящные губы Ровены сжались.
— Боюсь, дядя довольно категорично сказал, что собирается считать тебя прислугой, а не гостьей. Не знаю, что он имел в виду, но прозвучало довольно зловеще.
Пруденс облизала губы внезапно пересохшим языком, который сделался как пергамент.
— Почему ты рассказываешь об этом только сейчас?
— Я боялась, что иначе ты не поедешь. — Ровена уставилась в пол.
Виктория, сидевшая бок о бок, взяла Пруденс за руку:
— Но ты бы все равно поехала, правда, Пру?
Та обнадеживающе сжала руку Виктории:
— Конечно поехала бы. Все будет хорошо.
— Обязательно будет. И это не навсегда. Я что-нибудь придумаю. — Ровена старалась говорить уверенно.
Однако Пруденс, уловив в ее голосе нотки сомнения, отвернулась к окошку. Поехала бы она, если бы знала заранее? Скорее всего, да. Она всегда жила между двумя мирами. С одной стороны, она была Пру, носившейся по дому с подругами, сидевшей с книгой у ног сэра Филипа, выезжавшей с семейством на побережье. С другой — она помогала матери прибирать в классной комнате, а порой и выполнять другие обязанности. Пока был жив сэр Филип, негласная договоренность никому не мешала, и все были счастливы. Но теперь все изменилось, и она сама не знала, к какому миру принадлежит.
Карета завернула за угол, и Виктория возбужденно выкрикнула:
— Вот оно, аббатство Саммерсет! Пруденс, смотри!
Пруденс вытянула шею, и ее сердце упало. Стройные шпили в итальянском стиле, казалось, возносились в небо. Они венчали величественное строение, столь массивное, что оно могло вместить небольшой лондонский квартал. Окрестный ландшафт был настолько ухожен и вылизан, что Пруденс не могла вообразить, чтобы какой-нибудь лист или камень посмел очутиться не на своем месте. Это был не уютный дом, где девочки играют в прятки и прячутся в уютных нишах или, хихикая, поглощают мясные пироги. Здесь не было поэтов и художников, ведущих долгие беседы за кружкой эля перед камином. В этом замке — а впереди возвышался не особняк, а замок — все знали свое место.
Когда они достигли парадного входа, лорд Саммерсет выбрался из экипажа и подошел к племянницам, чтобы открыть им дверь. Пруденс сошла первой, и у нее сразу заныли колени. Перед ней замерла столбом высокая, худая женщина в колыхавшемся на ветру старомодном платье из черной полушерстяной ткани. Пруденс неуверенно улыбнулась ей. Неужели это леди Саммерсет? Лорд Конрад взял ее за руку, и Пруденс вздрогнула от неожиданности.
— Пруденс, это миссис Харпер, наша экономка. Миссис Харпер, это Пруденс, камеристка моих племянниц. Будьте добры, покажите ей крыло для слуг и помогите устроиться. Вещи принесут позже.
— Да, сэр.
Женщина крепко схватила Пруденс за локоть и повела в обход здания. Пруденс обернулась и увидела Викторию и Ровену, глядевших на нее с разинутым ртом.
Не меньше удивился и лакей, который ждал у кареты, чтобы помочь девушкам сойти. Он тоже видел эту сцену и было дернулся следом, но другой лакей толкнул его локтем, и парень замер на месте.
— Куда это миссис Харпер уводит Пруденс? — спросила Виктория, готовая взорваться.
Дальше Пруденс не слышала. Экономка провела ее по крутой лесенке вниз до маленькой боковой двери.
Вход для слуг.
Если раньше она не знала своего места, то ныне уяснила вполне.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Леди Саммерсет, Амброзия Хаксли Бакстон, наблюдала за прибытием своих новых подопечных, укрывшись в личном будуаре. Окно с частым переплетом выходило на парадный двор, что позволяло графине наблюдать за всеми, кто приезжал в Саммерсет или уезжал из него. Она видела, как ее супруг с должной поспешностью избавился от докучливой девицы. Правильно сделал. Ведь именно он был виновен в создавшейся неразберихе. Леди Саммерсет не любила возводить обвинения понапрасну, но в данном случае все было предельно ясно.
Она придвинулась к окну, однако картина по-прежнему оставалась по краям размытой. Один из многих подарков преклонного возраста, о которых ее никто не предупреждал. Разумеется, дело не безнадежное. Альтернативой старению была кончина в расцвете лет, и хотя некоторые находили в этом романтику — умереть без морщин, леди Саммерсет мыслила слишком здраво, чтобы считать это истиной.
— Гортензия! Подай мне очки.
Не отрывая взгляда от окна, графиня протянула руку. Она знала, что Гортензия давно стоит с очками наготове. Конечно, тактичность не позволяла ей первой предложить их госпоже — одна из массы причин, по которым Гортензия слыла самой ценной камеристкой в Британском королевстве.
Леди Саммерсет надела очки и нахмурилась. Похоже, Виктория собирается устроить скандал. Дитя всегда отличалось склонностью к мелодрамам, но пусть с ней разбирается супруг. Поделом ему, если вдуматься.
Графиня присела в кресло у окна и снова протянула руку:
— Гортензия, будь добра, налей мне чашку чая. Благодарю.
На ее благородном лице засияла самодовольная улыбка, проистекавшая от сознания полнейшей непричастности к сцене, разыгрывавшейся внизу. Все эти годы леди Саммерсет предупреждала, умоляла, угрожала и уговаривала, но ее мудрость и дальновидность были сброшены со счетов, словно домыслы «глупой» женщины. И вот разразилась беда, причем настолько серьезная, что ей было не до ликования по поводу того, что она была права. Придется изыскивать способ уладить дела.
Леди Саммерсет вытянула шею, чтобы разглядеть, вышла ли из кареты Ровена, объект ее истинного интереса. Каждое лето графиня, затаив дыхание, ожидала приезда Ровены в страхе, что у рано расцветшей девочки испортился цвет лица, или она чересчур выросла, или стала слишком полной. Полнота ее собственной дочери Элейн в детстве доставляла леди Саммерсет немало хлопот. Но нет, Ровена с каждым годом расцветала. Леди Саммерсет знала, что красота является одним из немногих оружий, отпущенных в этом мире женщинам, и очень хотела научить племянницу пользоваться своим даром. Она умоляла заблудшего беднягу-деверя разрешить ей вывести Ровену в свет, но он отказался и увез девочек за границу, когда Ровене следовало дебютировать в обществе. Отвратительный тип. Затем он проделал то же самое с Викторией, хотя младшая девочка, бледная, хрупкая и расположенная к нелепым и неуместным замечаниям, была далеко не столь хороша, как ее грациозная сестра.
Но леди Саммерсет не могла спокойно смотреть, как такое добро расходуется впустую. Положение еще можно спасти, хотя в двадцать два года свежесть Ровены уже начала увядать, однако, поскольку девушка не успела примелькаться на приемах и раутах, из которых состояла жизнь лондонского высшего общества, ее появление обещало стать новостью. А коль скоро для Элейн еще не нашли пару, девушки могли посещать балы вместе.
Ровена, вооруженная ингалятором, склонилась над Викторией, которая так разволновалась из-за камеристки, что доигралась до приступа. Леди Саммерсет пожала плечами. Она терпеть не могла истерических выкрутасов.
Раздраженно поеживаясь, графиня отвернулась от окна. Филип остался верен себе, взвалив на нее подобную проблему. И что ей делать с двумя испорченными барышнями, которые выросли среди эстетов, богемы, марксистов и бог знает кого еще? Даже с ее связями и положением в обществе ей будет нелегко устроить им достойный брак. С другой стороны, она потратила столько денег на образование собственной дочери — лучший пансион для благородных девиц в Швейцарии, — что ожидала свадьбы после первого выхода в свет, однако Элейн не только завершила сезон без обручального кольца, но и выказывала глубокое пренебрежение к браку. Подобные взгляды разделяли многие сверстницы дочери. Леди Саммерсет часто обсуждала с подругами новомодную философию и нежелание детей связывать себя матримониальными узами. Впрочем, неважно. Они считали себя умными, но скоро юные кавалеры посмотрят на товарок по детским играм иными глазами, и девушкам семейства Бакстон не миновать внимания противоположного пола: живость и прекрасные манеры Элейн, очарование и современные взгляды Ровены и даже хрупкость и острый как бритва ум Виктории не позволят им остаться в тени. Вполне возможно, что избалованный донельзя мальчик Катерины Киттредж увлечется Викторией. Колин, слава богу, пользовался любовью сверстников — его товарищи с удовольствием гостили в Саммерсете.
Девочки абсолютно не понимали, сколь важен хороший брак. Помимо красоты, он был для женщин одним из немногих способов обрести власть. Пусть суфражистки кричат о праве голоса. Леди Саммерсет отлично знала, что лишь красота и достойный супруг — желательно со средствами — могли уберечь женщину от ужасов мира, которые выпадали на долю менее удачливых особ.
Но самым главным было как можно скорее избавиться от служанки. Та явно не понимает, какой может вызвать скандал; в противном случае она бы не приехала ни при каких обстоятельствах. Глаза графини сузились. А может быть, понимала и рассчитывала извлечь из него выгоду? Леди Саммерсет покачала головой. Бакстоны не потерпят шантажа, чем бы это ни грозило.
Но как избавиться от девицы, не вызвав ненужных вопросов у племянниц, не говоря уже о собственных детях? Ее интерес к обычной служанке вызовет подозрения. Будь прокляты эти мужчины! Вечно попадают в переделки, но редко соображают, как из них выпутаться.
— Гортензия, — обратилась она к камеристке, — к обеду мне понадобится синее шелковое платье с кремовым рюшем.
Отказом от траура леди Саммерсет надеялась подать мужу недвусмысленный знак. На службу она, конечно, наденет черное, но ни секундой раньше. За годы замужества графиня поняла, что брак является не столько сотрудничеством, сколько военной кампанией. Моменты согласия, когда чета хотела одного и того же, выпадали довольно редко. Она глубоко вздохнула. По крайней мере, они с мужем сходились в желании избавиться от неудобной девицы.
Графиня подняла руки, чтобы Гортензия оправила нижнюю сорочку.
— Девочки привезли с собой камеристку, так что обязанностей у тебя не прибавится. Конечно, появление в доме новой служанки всегда немного нарушает ход вещей.
Гортензия аккуратно развернула госпожу к зеркалу, чтобы надеть корсет. Леди Саммерсет подозревала, что, если бы ей было видно, каких трудов стоило Гортензии зашнуровать его, она отказалась бы от малинового мороженого и эклеров.
Теперь леди Саммерсет могла наблюдать в зеркале за лицом камеристки. Его выражение редко менялось, и временами по тонким, непроницаемым чертам не удавалось понять, оказывают ли слова госпожи хоть какое-то влияние на Гортензию. По правде говоря, леди Саммерсет побаивалась своей вымуштрованной, шикарной камеристки-француженки. Но утешал тот факт, что ни одна служанка не была настолько востребована, а преданность Гортензии не вызывала сомнений. Однажды, когда леди Саммерсет сражалась в бридж с беднягой Берти и отчаянно старалась якобы честно проиграть его высочеству, в верхнем зале графиня Фетерингтон попыталась переманить Гортензию у нее из-под носа таким щедрым жалованьем, что леди Саммерсет ошеломленно заморгала, едва узнала об этом. Камеристка отказалась от предложения, и когда леди Фетерингтон рассказала о верности Гортензии (подумать только, в ее же присутствии!), леди Саммерсет ничего не оставалось, как только вознаградить ту прибавкой.
— Ты, разумеется, будешь докладывать мне, как приживается новенькая и насколько исправно выполняет свои обязанности, — сказала графиня, внимательно наблюдая за лицом камеристки.
Гортензия слегка затянула шнуровку; черные глаза взметнулись вверх и встретились в зеркале с глазами госпожи.
— Конечно, миледи.
— Присматривай за ней. Мы не хотим, чтобы она решила, будто новички в Саммерсете могут рассчитывать на поблажки. Она должна работать и вести себя как любая другая камеристка в аббатстве.
Гортензия изобразила дежурную улыбку, но та не затронула глаз, и леди Саммерсет недовольно повела плечами. Право же, Гортензии следовало быть более признательной.
— Не тревожьтесь, я лично проверю, обладает ли камеристка ваших племянниц всеми необходимыми навыками. — Француженка ответила быстро, как будто почуяла неудовольствие госпожи.
К той вернулось хорошее настроение.
— Ты просто душечка, Гортензия, благодарю тебя. Не хочу, чтобы бедную девочку встретили негостеприимно, но всякое пополнение среди слуг всегда чревато некоторыми проблемами, а она довольно необычна.
— Что вы имеете в виду, миледи? — Камеристка перехватила ее взгляд в зеркале.
— Она воспитывалась не как прислуга. Уверена, что бедняжке больше подойдет место за пределами Саммерсета. Может быть, ты и других слуг попросишь присматривать за ней?
— Конечно, миледи.
Леди Саммерсет наблюдала, как горничная ловко и быстро застегивает нижнюю юбку. Затем она села и откинулась на спинку кресла. Проворные пальцы колдовали над прической — у графини на глазах творилось французское волшебство. По взгляду камеристки леди Саммерсет поняла, что намек принят к сведению и объяснять в открытую незачем. Существование новенькой осложнится.
Она утаила от Гортензии одно: будущее семьи зависело исключительно от скорейшего выдворения этой девицы. И если супруг не сумел этого сделать, то действовать будет леди Саммерсет.
Приняв лекарство, которое помогало ей восстановить дыхание, Виктория невольно разгневалась — нет, испытала отвращение к собственной немощи, лишавшей ее сил в самый ответственный момент. Едва она выступила в защиту Пруденс, как приступ превратил ее в беспомощного ребенка. Как тут стать взрослой, если она не в состоянии исправить простейшую несправедливость?
Когда Виктория наконец смогла дышать, она вернула ингалятор Ровене.
— Прекрасно разыграно, девочки. — (Услышав язвительный голос дяди, Виктория вскинула голову). — Вы уже вынудили меня привезти Пруденс сюда, — продолжил граф. — Можете не надеяться, что и впредь с той же легкостью будете мной вертеть. Виктория, отправляйся в комнату и отдохни до обеда. Ровена, будь добра, проследи, чтобы вещи доставили в ваши комнаты. — Поджав губы, он развернулся и пошел прочь, не удостоив их взглядом.
— Почему ты его не остановила? — спросила Виктория, когда к ней вернулся дар речи.
Ровена стояла, оправляя юбку черного дорожного костюма:
— Ты не понимаешь. Пока мне не исполнится двадцать пять, все наше имущество находится в руках дяди.
— Значит, до тех пор у нас не будет денег? — нахмурилась Виктория.
— Да у нас их полно. — Ровена одарила сестру мрачной улыбкой. — Мы просто не можем к ним прикоснуться, а живем у него. Ты что, серьезно надеешься победить дядюшку в его собственном доме?
— Если Пруденс нельзя остаться со мной, я лучше вернусь домой, — проворчала Виктория.
Она оперлась на руку Ровены, выпрямилась и пошатнулась: мышцы сводило от долгой поездки в карете, а ноги еще дрожали от лекарства.
— Ох, Вик, — вздохнула Ровена и тихо добавила: — Боюсь, что сейчас нам не найти лучшего места.
Они стояли рука об руку, оглядывая величественный фасад особняка, где вырос их отец и многие поколения Бакстонов до него. Строительный камень, доставленный из Бата, выветрился и выгорел до теплого медового цвета, который больше подошел бы итальянской вилле, чем английской усадьбе. Высоко над парадным входом восседали горгульи, охранявшие дом от незваных гостей. Отец рассказывал девочкам, что горгулий звали Гог и Магог, и сочинял истории об их приключениях после захода солнца, когда они освобождались от несения службы.
Виктория любила в этом доме каждый уголок, хотя, как было сказано Пруденс, тот многих пугал.
— Может, и так… Но что будет с Пруденс?
Не успела Ровена ответить, как парадная дверь распахнулась и из нее выскочила модно одетая молодая женщина с золотисто-каштановыми волосами. Она легко пробежала по вымощенной гравием дорожке и стиснула Викторию в объятиях.
— Мне ужасно жалко дядю Филипа. Вы, наверное, убиты горем.
Виктория позволила себя обнять, затем отстранилась и потрясенно оглядела кузину:
— Элейн! Только посмотрите на нее, какая красивая и модная!
— Неужели мы не виделись больше года, — рассмеялась Элейн.
Виктория не могла наглядеться на кузину. В последнюю встречу Элейн была симпатичной пышкой с красивыми голубыми глазами и милой улыбкой, однако застенчивость превращала ее в невидимку. Нынешняя обновленная Элейн с очаровательно подвитыми локонами и стройной фигурой, подчеркнутой зауженным полосатым платьем, едва ли напоминала девочку, которая позапрошлым летом играла с Викторией в прятки.
— Идем. — Элейн взяла ее под руку. — Ты, наверное, устала с дороги. Не понимаю, почему папа отказался от машины. Он такой старомодный.
Ровена не тронулась с места:
— Я присмотрю за вещами. Скоро поднимусь к вам.
Виктории снова стало трудно дышать. Она догадалась, что сестра собирается отделить чемоданы Пруденс, чтобы их отнесли в помещения для прислуги. Ошеломленная и подавленная, Виктория позволила кузине увести себя в дом.
У нее, как обычно, захватило дух при входе в длинную галерею, которая вела в Главный зал в виде ротонды с куполообразным потолком. Галерея располагалась в центре дома, напоминая о временах Средневековья, когда лорды и их супруги встречали в конце изысканно убранной галереи именитых гостей. В Главном зале высоко над головой вздымался сводчатый потолок с кессонами — жемчужина зала, украшенного позолоченными лепными розетками и являвшегося самым высоким помещением в особняке. В круглое отверстие по центру купола лился солнечный свет, плясавший и отражавшийся от мраморных колонн. Верхняя часть стен была расписана огромными фресками, где над жестокими батальными сценами безмятежно парили ангелы.
— Мама отдыхает, но обещала выйти к обеду. Ты, как всегда, будешь в Розовой комнате? Я перебралась в Покои принцессы, это рядом с вами.
Виктория не прерывала болтовню кузины. Долгое путешествие, приступ и тревога о Пруденс вымотали ее. Она почти не вслушивалась, пока не прозвучало имя Пруденс.
— Прошу прощения?
— Я говорила, пусть камеристка приготовит ванну перед обедом. Это же та самая девушка, Пруденс? Которая жила с вами? Я не знала, что она твоя камеристка.
Виктория застыла под натиском любопытства Элейн. У Виктории не было желания говорить об этом, но Элейн ждала ответа.
— Она не камеристка. Просто временно помогает нам.
— Но кто же она тогда, если не камеристка?
Виктории не хотелось объяснять.
— Ты только посмотри! У вас электричество? — Она указала на ряд ламп вдоль парадной лестницы в конце зала.
— Ну да. — Внезапная перемена темы сбила Элейн с толку. — Прошлым летом папа распорядился провести освещение на нижних этажах. В верхних комнатах его еще нет.
Девушки поднялись по лестнице, свернули налево, оставив позади гостевые комнаты, которые выходили в галерею над Главным залом, и направились в южное крыло, где располагались семейные покои. В конце коридора висел огромный портрет их деда, восьмого герцога Саммерсета. Невидимая аура, исходившая от полотна, создавала зловещую атмосферу. При виде его Виктория споткнулась и по ее телу пробежала дрожь. Элейн задержалась и заметила, на что смотрит ее кузина.
— Ах да. Отец велел перенести портрет из столовой. Сказал, что у него от одного взгляда на эту картину случается несварение.
Виктория недоверчиво распахнула глаза, и Элейн закивала:
— Когда я жалуюсь матери на строгость отца, она всегда говорит, что надо быть благодарной. Отец в тысячу раз лучше старого герцога.
— Жуть какая, — пробормотала Виктория, чем вызвала смех кузины.
Виктория говорила не о дядиных навыках воспитания, а о самом портрете. Как у большинства Бакстонов, у герцога были густые темные волосы, волевой подбородок и зеленые глаза. Но если у всех ныне здравствующих родственников глаза постоянно, как океан, меняли цвет, то художник запечатлел взгляд герцога таким, каким его запомнила Виктория. Неподвижный, как у ящерицы, без малейшего намека на чувства.
— Я видела деда всего несколько раз, в раннем детстве, и плохо его помню. Мне кажется, или он действительно был таким страшным?
Элейн придвинулась ближе и прошептала на ухо:
— Хуже. Когда он совсем ослаб, мама водила меня к нему. Забавно, что она не доверяла это ни няне, ни гувернантке. Она всегда делала это сама и ни на шаг не отходила. Деду не было до нас дела, как и нам до него, но мать хотела исполнить долг. И она, по-моему, никогда не навещала его в одиночку, что странно, если учесть ее амбиции. — Элейн взяла Викторию под руку, и обе свернули к Розовой комнате. — Никому не говори, но стоило матери подойти поближе, как старик не упускал случая ущипнуть ее за зад.
Виктория потрясенно расхохоталась, представив вдруг эту сцену, и выбросила неприятный портрет из головы, едва переступила порог своей спальни. На самом деле тут была не одна комната, а три: маленькая гостиная с просторной гардеробной и ванная по одну сторону и спальня по другую. Название комната получила благодаря расписному бордюру из голубых роз под изящнейшей лепниной на потолке. У задней стены, между двумя большими окнами, располагался туалетный столик в стиле ампир и резное зеркало, а перед маленьким белым камином стояли две полосатые сине-белые кушетки со спинкой в изголовье. Паркет покрывал мягкий аксминстерский ковер, на столиках стояли свежие цветы из оранжереи.
Виктория вынула шпильки, державшие шляпку, и заглянула в спальню. Такая же цветовая гамма: синее французское покрывало и белоснежные подушки-думки с вышивкой. Сколько раз ленивыми летними днями она читала и грезила в этой изысканной дамской обители! Раз уж пришлось покинуть родной дом, то лучшего места ей не найти.
— Тебе что-нибудь нужно? Может, позвонить горничной, чтобы принесла чай?
Виктория положила шляпку на туалетный столик и повернулась к кузине:
— Было бы здорово, но сперва отведи меня в крыло для слуг.
— В крыло для слуг? Зачем? — заморгала Элейн.
Виктория пригвоздила ее взглядом, и той хватило совести покраснеть, тем самым подтвердив, что догадки Виктории верны. Элейн откуда-то знала о положении Пруденс. Может быть, дядя предупредил ее телеграммой? Виктория пока не понимала, что происходит в Саммерсете, но собиралась выяснить.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Пруденс следовала по темному лабиринту коридоров за костлявой недовольной спиной миссис Харпер.
— Справа зал для слуг. — Экономка указала на длинное узкое помещение, куда просачивался лишь свет из маленьких окон под потолком. — Кухня с другой стороны, но тебе не придется там часто бывать, разве что юным госпожам захочется чая в неурочное время.
Из кухни доносились звон посуды и громкие голоса.
— Кухню я покажу позже. Сейчас там заняты обедом. Тут комната для шитья.
Экономка приоткрыла очередную дверь справа. В середине лишенной окон комнаты стоял длинный стол, дальше — швейная машинка и стеллаж с толстыми рулонами ткани.
— Здесь есть все необходимое для починки платьев и нижнего белья твоих барышень.
Пруденс так удивилась, что не задумываясь выпалила:
— Я не умею шить.
Миссис Харпер неодобрительно сморщила свой длинный нос:
— Тогда тебе лучше научиться. Гортензия слишком занята с леди Саммерсет и леди Элейн, чтобы выполнять и твою работу.
Должным образом пристыженная, Пруденс последовала за миссис Харпер наверх по крутой лестнице. Тесный колодец освещался газовыми лампами. Ступеньки просели по центру, вытертые бесчисленным количеством ног. Сколько же слуг так и прожили жизнь в беготне по этой лестнице?
После показавшегося бесконечным подъема на несколько этажей женщины вышли в узкий темный коридор, по обе стороны которого тянулись двери. Здесь пахло плесенью, потом и, как ни странно, ванилью.
— Мы называем это место юбочным коридором. Здесь находятся комнаты для прислуги. Мужчины живут на другой половине крыла, и сюда им доступ заказан. Если тебя поймают за вольностями с противоположным полом — уволят без предупреждения. Жалованье тридцать два фунта в год, на руки будешь получать ежемесячно.
Миссис Харпер остановилась перед одной из дверей и достала из вместительного кармана внушительную связку ключей на медном кольце. После долгих переборов она отыскала нужный, отворила дверь и посторонилась, приглашая Пруденс войти.
Сглотнув комок, та вошла в каморку восемь на восемь футов. После милого дома, который она покинула, убогая обстановка комнаты подействовала на Пруденс так, словно ее ударили. Железная кровать в середине шелушилась старой зеленой краской, матрас прятался под тощим лоскутным одеялом. Единственное окно было завешано грубой желтой мешковиной. Под ним стоял шаткий комод без ручек. На умывальном столике возле кровати приютились белая, со сколами, чаша и кувшин. Над столом висело маленькое зеркало в трещинах. Шкафа для одежды не было.
На кровати лежали две ситцевые блузы в черно-белую полоску и две простые черные юбки из бомбазина.
— Разумеется, стоимость форменной одежды вычтут из жалованья. Я дам тебе список правил. Будь добра ознакомиться с ними как можно скорее. Мы с мистером Кэрнсом гордимся тем, что дела в этом доме идут гладко, а новички всегда вносят некоторый беспорядок.
По спине Пруденс пробежали мурашки, и вызваны они были не сквозняком. Что она делает в этой конуре на пару с брюзгливой, придирчивой женщиной? Это не ее жизнь. Ее жизнью были Вик, Ро и сэр Филип в теплом, гостеприимном доме, наполненном музыкой и весельем. Но сэра Филипа не стало, и Пруденс с новой остротой осознала, что прошлого не вернуть.
Миссис Харпер снова порылась в кармане и протянула ей лист бумаги и ключ на длинной цепочке:
— Это ключ от комнаты. Носи его на шее. А правила повесь над умывальным столиком, пока не выучишь наизусть. Я всегда так советую юным девушкам, вы же любите постоянно вертеться перед зеркалом.
Пруденс безмолвно взяла ключ и бумагу. Из коридора донеслись приглушенные проклятия и топот. Миссис Харпер выглянула за дверь:
— Это что, ее вещи?
Пруденс уже смирилась с мыслью, что не услышит в голосе экономки ничего, кроме неодобрения, но сейчас в нем звучало явное удивление.
Обеим пришлось прижаться к стене, пока четверо мужчин — двое в ярких бархатных ливреях, двое в грубой рабочей одежде — вносили в каморку сундуки. Пруденс признала в одном лакее симпатичного молодого человека, который был так шокирован ее изгнанием из экипажа. У парня было простое, но приятное лицо и дружелюбные зеленые глаза.
Лакированные дубовые сундуки вмиг сделались самыми привлекательными предметами обстановки. Мужчины с ухмылками взирали на них, пока миссис Харпер не выставила слуг из комнаты. Перед выходом лакей тепло улыбнулся Пруденс.
Девушка какое-то время выждала, но затем поняла, что миссис Харпер никуда не уйдет, пока не заглянет в сундуки. Пруденс нехотя присела и под критическим взором экономки отомкнула первый. Поскольку ей было известно, что в Саммерсет они едут надолго, она захватила с собой дорогие ее сердцу вещи. Детские книги, бросить которые не поднималась рука, сверкающую шкатулку для драгоценностей — подарок сэра Филипа на двадцатилетие — и серебряные щетку и расческу, оставшиеся от матери. Она почти обоняла неодобрение миссис Харпер, пока расставляла на комоде книга, шкатулку и укладывала расческу и щетку на столик для умывания. В спартанской обстановке комнаты эти вещи выглядели неуместно яркими, как орхидеи среди чертополоха. Последней Пруденс достала фотографию матери в изысканно украшенной серебряной рамке. Снимок сделали, когда мать была чуть моложе, чем она теперь. Ноздри миссис Харпер раздулись, она взяла снимок в руки.
— Кто эта женщина?
— Моя мать.
Экономка бросила на девушку острый взгляд и поджала губы.
Пруденс оглядела привезенную с собой одежду. Ей, как и Ровене с Викторией, сшили несколько траурных нарядов, но даже простые черные платья выглядели неуместными для служанки благодаря дорогим тканям и модному фасону. Пруденс перешла к нижнему белью. Комбинация покроя «принцесса» из тонкого льна с валансьенскими кружевами на груди, несколько сорочек с продетыми по вороту голубыми шелковыми лентами и мягкая батистовая ночная рубашка с вышитыми фестонами.
— В жизни не видела подобной нелепицы, — фыркнула миссис Харпер. — Не знаю, чем ты занималась до приезда в Саммерсет, но здесь таких подарков не жди. — С этими словами экономка вылетела из комнаты.
Пруденс готова была сгореть от стыда. Судя по всему, ее приняли за избалованную содержанку. Миссис Харпер с ее вечно поджатыми губами понятия не имела, что несколько часов назад к Пруденс относились так же, как к Ровене и Виктории. Пруденс захлопнула дверь и на миг почувствовала себя лучше. Но следом накатала волна глубокого, полнейшего одиночества.
Она тяжело опустилась на кровать, комкая листок с правилами. Затем разгладила бумагу и прочла:
Леди и джентльмены не должны слышать вашего голоса.
Если к вам обращаются, отвечайте вежливо, но не заговаривайте, если вас не спрашивают.
При встрече на лестнице с господами или их гостями опустите глаза и посторонитесь.
Никогда не разговаривайте с другими слугами в присутствии госпожи.
Не подзывайте никого из другой комнаты криком.
На звук колокольчика отвечает только дворецкий.
Слуги сами следят за тем, чтобы в положенное время не пропустить прием пищи. Повар не будет готовить еду для вас лично.
Слугам ни под каким предлогом не разрешается выносить ножи, вилки и другие приборы из Большого зала, а также забирать оттуда еду.
Женщинам запрещается курить.
Слугам запрещено приглашать гостей.
Сумма любого ущерба, причиненного хозяйству, вычитается из жалованья.
С каждым прочитанным правилом Пруденс, казалось, слышала, как наглухо захлопываются двери, связывавшие ее с прошлым. Какое отношение имеют к ней эти жуткие распоряжения? Она оглядела голую комнату, и глаза наполнились слезами. Что она тут делает? Ей хотелось найти утешение у Ро и Вик, но Пруденс не могла рассказать им, в какую пучину отчаяния она низверглась. Им было достаточно горя, чтобы переживать еще и за нее. Пруденс обхватила себя руками, мысленно твердя, что она вовсе не одинока, даже если правила выглядят так, будто писались специально для того, чтобы разлучить ее с сестрами.
В дверь робко постучали. Пруденс наспех вытерла глаза, отворила и чуть не упала под напором Виктории, заключившей ее в объятия. Чуть дальше, не решаясь войти, стояла молодая женщина в красивом платье.
— Пруденс, какой кошмар, прости! Я точно знаю, что Ровена этого не хотела.
Пруденс расслышала надсадные хрипы, скрывавшиеся за слезами Виктории. Она прижалась щекой к блестящим волосам девушки:
— Все хорошо. Не надо так убиваться, Вик. И не приходи сюда больше. Эта лестница тебя убьет!
Виктория сердито высвободилась из объятий и оглядела комнату:
— Так вот куда они тебя поселили? Наша ванная в Лондоне и то просторнее!
Давняя привычка успокаивать младшую дочь сэра Филипа утвердила Пруденс в намерении не жаловаться на собственную судьбу.
— Ну а сколько, по-твоему, мне нужно места? Я покрупнее тебя, но все равно прекрасно устроюсь.
Пруденс перевела взгляд на стоявшую в дверях девушку.
— А вы, должно быть, Элейн, — догадалась она и сразу прикусила губу.
Она пробыла здесь совсем недолго, а уже нарушила правило миссис Харпер.
Не заговаривайте, если вас не спрашивают.
Элейн смотрела на Викторию, и на лице ее отражалась борьба между воспитанием и хорошими манерами. Неловкое молчание затянулось; Виктория упрямо поджала губы и с терпеливостью Иова ждала, когда кузина примет ее новомодные понятия. Элейн помешкала еще секунду и наконец протянула руку с ослепительной улыбкой, отточенной за многие поколения безупречной родословной Бакстонов.
Стоило Элейн сдаться, как Виктория изящно вмешалась:
— Элейн, это моя обожаемая названая сестра Пруденс. Пруденс, это моя кузина Элейн.
Хотя Пруденс годами выслушивала рассказы сестер о саммерсетской родне, их отзывы часто бывали смешанными. Похоже было, что вдали от матери Элейн становилась милейшей девушкой, однако в ее присутствии превращалась в легкомысленную пустышку.
Тем не менее Пруденс улыбнулась в ответ. Не ее дело судить людей. Особенно теперь.
— Это никуда не годится. — Виктория повернулась к ней. — Ты не можешь здесь оставаться. Тут даже скотину нельзя держать, не то что мою сестру.
Пруденс заметила через ее плечо, как поморщилась Элейн. Та не осмеливалась согласиться и тем оскорбить хозяйку дома, да и что могла сделать Виктория?
Пруденс потрепала Викторию по плечу:
— Отличное временное пристанище. Это же не навсегда. К тому же я вряд ли буду проводить здесь много времени.
— Это верно, — согласилась Элейн. — Большую часть дня она будет с тобой и Ровеной. Мамина камеристка так занята, что почти не появляется в своей комнате.
Виктория прищурилась и мрачно зыркнула на кузину. Элейн не обратила на нее внимания и прошлась по комнате, как будто видела ее впервые в жизни. «А почему бы и нет», — внутренне усмехнулась Пруденс. Элейн остановилась перед туалетным столиком.
— Это твоя мать? — спросила она, рассматривая фотографию и озадаченно хмурясь. — Она очень красивая.
— Да, это она, спасибо. Мама умерла несколько лет назад.
— О, мне очень жаль. — Элейн поставила снимок на место.
Что-то неуловимое в ее тоне навело Пруденс на мысль, что Элейн прекрасно знала, чья это фотография.
— Нам пора. — Кузина обернулась к Виктории. — Пора переодеться к обеду, да и мама будет в ярости, если узнает, что мы сюда заходили.
У Виктории задрожали губы, но Пруденс легонько подтолкнула ее к выходу.
— Ступай. Я переоденусь, умоюсь и спущусь к вам.
— Обещаешь?
— Обещаю. Только объясни, как добраться до твоей комнаты.
Когда девушки ушли, Пруденс быстро переоделась и причесалась. Все, что угодно, лишь бы не думать об одиночестве. Она не знала судьбы страшнее, чем оказаться одной в целом мире. Пруденс не чувствовала себя потерянной после смерти матери, потому что ее окружала семья; пусть в их жилах текла другая кровь, она знала, что всегда может на нее положиться. Теперь, когда не стало сэра Филипа, у нее остались только Виктория и Ровена. Виктория была почти ребенок и мучилась приступами, а Ровена отличалась непостоянством и нерешительностью. Опереться на Ровену мог разве что глупец, и Пруденс, осознав эту правду, испытала легкий озноб.
Но разве у нее был выбор?
Отогнав тревожные думы, она взглянула на материнское фото и после — на свое отражение в зеркале. В ней было мало сходства с милой миниатюрной женщиной на снимке. У матери, как она помнила, были светло-каштановые волосы и небесно-голубые глаза, тогда как локоны Пруденс отливали красным деревом, а глаза были зелеными, как трава. Нос, подбородок и скулы были тонко заострены и разительно отличались от круглого и славного лица мамы.
Оглядевшись, Пруденс вдруг поняла, что мать могла остаться в этих холодных казематах. Могла работать под командованием миссис Харпер, сновать по служебной лестнице и мечтать о дне, когда покинет Саммерсет.
Конечно же, мать знала и графа, и сэра Филипа, когда все были молоды. Пруденс нахмурилась, в очередной раз задавшись вопросом: с какой такой стати сэр Филип возвел простую горничную в гувернантки? Конечно, мать отличалась умом и начитанностью, но не могла сравниться образованностью с большинством гувернанток.
Пруденс охватила тоска по матери. Возможно, здесь она хотя бы узнает больше о той, кого беззаветно любила, но чье прошлое было покрыто тайной. Быть может, она даже отыщет своих родных.
Потому что сейчас ей, как никогда, нужна поддержка семьи.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Ровена расхаживала по спальне, кутаясь в шаль, едва замечая новый, зеленый с золотом ковер от Морриса.[6] С последнего визита покои претерпели значительные изменения: обои с махровыми розами заменили зелеными с плющом, а темную антикварную мебель — современной, из полированной горной сосны.
Но даже элегантная отремонтированная комната не могла скрыть тот факт, что Ровена чувствовала себя лисицей, загнанной в нору, — загнанной непривычной ответственностью, положением в обществе и принадлежностью к женскому полу. Дядя забрал всю власть, а у нее не было никакой. И она, и Виктория, и Пруденс превратились в беспомощных марионеток вроде Панча и Джуди, полностью подчиненных кукловоду.
Когда Ровена принимала ванну, к ней по пути в свою комнату заглянула Виктория и с полным упрека взглядом описала каморку Пруденс. Как будто Ровена могла это изменить.
Или вообще хоть что-то сделать.
Вконец раздосадованная, Ровена распахнула сундук, чтобы выбрать подходящее вечернее платье. Почему ее вещи до сих пор не распаковали? Где горничная?
Ровена замерла, в горле образовался комок. Ее горничной была Пруденс.
— Проклятье! — пробормотала она, извлекая черное шелковое платье с кружевной верхней юбкой.
В дверь осторожно постучали. Ровена бросила платье на кровать и в домашнем капоте направилась к выходу. Она была не в том настроении, чтобы принимать посетителей. На пороге стояла Пруденс в простой полосатой блузке, едва сходившейся на груди, и черной юбке, болтавшейся на стройных бедрах. Обе на миг застыли. Слишком многое изменилось с тех пор, как они расстались нынешним полднем.
— Можно войти? — спросила Пруденс.
Она стояла прямо, с достоинством, но глаза были красные, будто заплаканные.
У Ровены сжалось сердце, и нерешительность как рукой сняло.
— Дуреха. Заходи. — Она втащила Пруденс в комнату, захлопнула дверь и обняла ее.
— Прости, ради бога. Я не знала, что так получится.
Пруденс коротко обняла ее в ответ, затем отступила.
— Это не навсегда, — ответила она.
Ровена кивнула, хотя тон Пруденс показался ей фальшивым.
— Я что-нибудь придумаю, обещаю. — И тут же невидимая петля затянулась туже. — Просто… сейчас я не знаю, что делать, — прошептала она и обхватила себя руками.
Пруденс отошла, кивнула, и до Ровены донесся ее глубокий вздох. Когда девушка повернулась обратно, на ее лице играла неуверенная улыбка.
— Ну и бедлам. Мне придется серьезно потолковать с твоей горничной. Теперь хорошую прислугу не сыщешь днем с огнем. — Она вынула из сундука стопку одежды и принялась развешивать в шкафу.
Ровена улыбнулась в ответ, хотя комок в горле стал больше.
— У меня нет горничной, у меня есть сестра.
Пальцы Пруденс путались в лентах, которые она пыталась завязать, но теперь ее улыбка показалась более искренней.
— Тогда почему бы твоей сестре не убрать кое-что лишнее, пока ты одеваешься к ужину?
Пруденс кинула ей простую белую хлопковую сорочку, Ровена развязала пояс, и капот соскользнул на пол. Она надела сорочку через голову и ловко поймала брошенные шелковые чулки.
— Я познакомилась с вашей кузиной, — продолжала Пруденс, не отрываясь от дела.
— И как она тебе?
Ровена натянула чулки и встала, чтобы Пруденс смогла надеть на нее легкий корсет. Все три девушки давно отказались от тяжелых утягивающих корсетов и предпочитали простые модели для верховой езды, благо те куда меньше стесняли движения. В итоге портным пришлось перешить большинство платьев, чтобы талия сидела как надо, но сестры Бакстон давно сообща решили, что возможность свободно дышать того стоит. Корсет с длинной прямой планшеткой насчитывал совсем немного косточек; Пруденс застегнула передние пуговицы, оправила бока и приступила к шнуровке на спине:
— Она мало что говорила, но ее заинтересовала фотография матери.
Ровена задержала дыхание, покуда Пруденс затягивала шнуровку.
— И что она сказала? — Ровена пристегивала чулки.
— Просто спросила, не моя ли это мать. — Пруденс пошарила в сундучке для обуви и достала пару черных французских туфель на каблуке. — Но вот что странно. Мне показалось, что она уже знала, кто это.
Пока Ровена надевала туфли, Пруденс разложила кругом на полу нижнюю юбку. Ровена ступила в центр, и Пруденс потянула материю вверх. Девушки годами помогали друг другу одеваться и знали, что делать.
— Почему странно? Разве твоя мама не служила здесь до замужества? Возможно, Элейн о ней слышала.
Ровена подняла руки, и Пруденс натянула на нее платье, затем проделала то же с кружевной верхней юбкой.
— Это и странно. С чего бы ей слушать про обычную горничную, которая служила здесь до ее рождения?
— Я не подумала. Ты права, — нахмурилась Ровена. — Я просто забыла, что мы не дома. Там мы прекрасно знали всех. А здесь, по-моему, не знают в лицо и половины своих людей.
— Вот и я о том же. — Пруденс наклонила голову и критически оглядела сестру. — Уложить тебе волосы?
Ровена помотала головой и присела за туалетный столик.
— Зачешу их назад и стяну в низкий узел. — Она глянула в зеркало и замялась. — Так непривычно: ты помогаешь мне одеваться, а я тебе — нет.
— По-твоему, они не оценят мое вечернее платье? — криво улыбнулась Пруденс.
Она закружилась по комнате, и Ровена ответила вялым смешком. Даже от мимолетной улыбки лицо Пруденс озарилось внутренним светом, и Ровена в который раз подивилась ее непониманию собственной красоты.
— По-моему, ты прекрасна в любом наряде.
Улыбка поблекла, а затем пропала.
— Но дело же не в нем? Даже если я буду в роскошном наряде от Пуаре,[7] они все равно не пустят меня за свой стол.
Ровена вертела в руках щетку для волос, чтобы не встречаться глазами с Пруденс.
— Прости, Пру. — Вот все, что она сумела сказать.
Она никогда не рассматривала свою семью под таким углом. Только сейчас она поняла, насколько отец оградил их от принятых в Саммерсете обычаев, ныне вдруг представших во всей красе. Однако он никогда не скрывал от дочерей прочую правду жизни — к чему утаивать глубину высокомерия и предвзятости, царивших в подобных Саммерсету местах? Потому что ему нравилось здесь, сообразила Ровена. Отец видел изъяны и понимал, что дочери не примут таких порядков, но все же хотел, чтобы они ценили красоту, достоинство и элегантность его обожаемого дома. Ровена поморщилась, вновь вспомнив о нетерпимости, которую выказала по отношению к Пруденс даже легкомысленная Элейн.
— Я очень сожалею, Пру, — повторила она.
— Я знаю. — В наступившей тишине, казалось, звенели невысказанные слова. — Пойду помогу одеться Виктории.
Ровена кивнула и повернулась к зеркалу. Скрутила волосы в пучок и беспорядочно воткнула гребни из слоновой кости и перламутра. Если ее прическу не одобрят, пусть отправляются к чертовой матери. Она оказалась здесь не по своей воле. Она не выбирала ни кончины отца, ни семьи, в которой полно несносных снобов.
— Тогда почему я чувствую себя виноватой? — спросила Ровена у зеркала.
Она извлекла из шкатулки изящное жемчужное ожерелье, передумала и выбрала простой золотой медальон, подарок отца. Не находя себя покоя, Ровена решила спуститься в гостиную, хотя до обеда еще оставалось время.
Из комнаты Виктории донесся смех Пруденс. Сестра с присущей ей пылкостью занималась очередной веселой чепухой: читала стихи, заменяя слова. Виктория могла расшевелить кого угодно. Ровена уже собралась войти, но остановилась. Ее не покидало чувство, что девушки, пусть это и несправедливо, во всем винили ее, и она решила не омрачать их веселье. Видит Бог, они нуждались в этом.
Элейн уже расположилась в гостиной, когда явилась Ровена.
— Надо же, твоя матушка трудилась не покладая рук. Я здесь всего ничего, а вижу вторую комнату, которую полностью переделали с прошлого раза.
Всю мебель покрывали кремовые чехлы с набивным рисунком из ярко-алых роз. Ковер, напротив, был темно-красным. Стены оклеили золотистыми обоями. Но главным украшением комнаты была огромная хрустальная люстра, которая свисала с потолка с лепниной настолько искусной, что она казалась вырезанной из камня.
— А чем ей еще заниматься? — хохотнула Элейн и подошла к сервировочному столику. — Хочешь попробовать американский коктейль, пока родителей нет?
— Что-что ты пьешь? — удивленно спросила Ровена.
— Пробовала джин-слинг? — (Ровена покачала головой.) — Колин научил меня делать этот коктейль, когда приезжал из Оксфорда. Вкусно и голову дурит, но очень приятно.
— А почему бы и нет?
Ровена подумала, что малость одуреть будет в самый раз. Она наблюдала, как Элейн умело смешивает содержимое нескольких граненых графинов — явно не в первый раз.
— Как поживает Колин?
Элейн усмехнулась, и Ровена в очередной раз поразилась, насколько ее кузина изменилась за год. Алебастровая кожа, черный шелк, французские каблуки — лишние дюймы превращали пышные формы в воздушные.
— Тебе родительскую версию или правду?
— Я всегда предпочитаю правду. — Ровена забрала у Элейн стакан.
— Он ненавидит университет почти так же сильно, как и поместье. О, не пойми меня неправильно, Колин любит Саммерсет, но не хочет похоронить себя в заботах о ценах на шерсть, пшеницу и ренте. Он был бы счастлив не вылезать из гаража, но кто и когда слышал о графе Моторов?
Ровена осторожно отпила из бокала и поежилась, когда содержимое обожгло горло.
— И что он собирается делать?
— А что ему остается? — пожала плечами Элейн. — Что остается нам всем? Только то, разумеется, чего от нас ждут.
В груди Ровены растеклось тепло, напряжение в плечах и шее отпустило. Она с удовольствием глотнула еще.
— Значит, он не станет механиком, лучше быть графом?
— Кто не станет механиком? — Виктория неслышно подошла сзади.
— Король Георг, — быстро ответила Элейн и бросила на Ровену предупреждающий взгляд.
Виктория плюхнулась на кушетку.
— Значит, маетесь дурью. Ну и пожалуйста, секретничайте дальше. У меня и свои тайны имеются.
— Например?
Ровена допила коктейль и передала бокал кузине. Элейн тоже сделала последний глоток и спрятала бокалы за мраморным изваянием Артемиды.
— Скоро узнаешь, — отмахнулась Виктория.
— Девочки! Мои милые племянницы! Как вы справляетесь с трагической потерей вашего дорогого отца?
Ровену передернуло при звуке холодного, светского голоса тети.
— Не буду, конечно, говорить за Викторию, но сама чувствую себя хорошо, насколько это возможно.
— Тетя, я совершенно убита. — Виктория поднялась с кушетки и сцепила руки перед собой. — Совсем как в поэме Элизабет Баррет Браунинг:
Скорбь безнадежная бесстрастна.
Пусть обезумевший от боли
И от отчаянья кричит
Упреки Богу…[8]
— Как я тебя понимаю, бедняжка, — прервала ее тетя Шарлотта.
Виктория поняла намек и подошла поцеловать ее в щеку, не дочитав до конца.
Ровена глубоко вздохнула и последовала за ней.
Тетя Шарлотта прославилась как самая красивая дебютантка своего сезона, а то и всех восьмидесятых. Почтенные дамы до сих пор вспоминали ее красоту и особую грацию в столь юные годы, которые выделяли графиню даже в изысканном окружении принца Уэльского. Тетя завершила поразительно успешный светский сезон блестящим замужеством и вскоре уже сама давала роскошные балы, куда стекались сливки английского общества. Долгие годы свет славил ее красоту и ум, и даже сейчас только пристальный наблюдатель мог заметить легкое увядание милых черт, как у хорошо сохранившегося прошлогоднего яблока. Зато хваленое остроумие испарилось давным-давно.
Дама стоически вытерпела поцелуй Виктории и повернулась к Ровене:
— Я глубоко соболезную твоей потере, дорогая. Бедный Конрад вне себя от горя. Твой отец был замечательным человеком.
Ровена знала, что отец с тетей соблюдали негласную договоренность и всячески избегали друг друга. Но поменяйся они ролями, отец произносил бы сейчас такие же вежливые, пустые слова.
— Благодарю вас, тетя Шарлотта. Как вы себя чувствуете? Очень жаль, что вы не смогли присутствовать на поминках.
Девушка подалась к тете, чтобы поцеловать ее в щеку, и осознала ошибку, когда тетя принюхалась. Должно быть, от нее разило джином.
Голубые глаза графини наскоро оценили ее с головы до ног, но Ровена знала, что та промолчит. До поры до времени.
— Мне уже гораздо лучше. Спасибо, что спросила. Завтра в домашней церкви состоится небольшая заупокойная служба по вашему отцу. О, Конрад, вот и ты. Не пора ли за стол?
Это означало, что обмен любезностями окончен, и Ровена отошла в сторону. Граф подал руку жене, и процессия направилась в столовую.
Столовых в Саммерсете было две: большая парадная предназначалась для приема гостей и званых вечеров, а вторая, поменьше, — для обеда в семейном кругу. Ровене всегда нравилась малая столовая с низкими потолочными балками и встроенными шкафчиками для фарфора, как будто специально созданная для того, чтобы счастливые семьи преломляли хлеб насущный.
Разумеется, Бакстоны не «преломляли хлеб», они обедали. Даже в домашней обстановке, в своем кругу, на стол подавалось не менее семи перемен.
За длинным полированным темным столом свободно могла разместиться дюжина человек. Тетя Шарлотта сидела в одном конце, дядя Конрад — в другом. Девушки устроились посередине. Ровена задумалась, так ли рассаживалось семейство без гостей, оставаясь втроем, и решила, что скорее всего — да. Сейчас Элейн сидела рядом с ней, а Виктория — напротив.
Ровена с тревогой посматривала на сестру. После дневного приступа та выглядела бледной, и только глаза выдавали возбуждение: взгляд то и дело перебегал с дяди Конрада на тетю Шарлотту. Ровена нахмурилась. Что она затеяла?
Вскоре все выяснилось. Подали отварного лосося, и Виктория заявила:
— Я не могу не сказать, что мне очень не понравилось, как вы обходитесь с гостями.
Элейн уронила вилку на тарелку. По столу разлетелись капельки белого соуса. У Ровены перехватило дыхание при виде дяди Конрада, застывшего в шоке, и тети Шарлотты, которая не моргнула и глазом.
На миг за столом воцарилась тишина, затем тетя ласково улыбнулась:
— И чем же тебя не устроило наше гостеприимство? Тебе не подготовили комнату? Если хочешь, я поговорю с экономкой.
— Нет-нет. Комната прекрасна, тетя, как и всегда. — Виктория, высказавшись, не спешила продолжать и с напускным равнодушием намазала маслом булочку. Откусив немного, запила водой и только потом повернулась к тетушке Шарлотте, явно расценив, что толку от той будет больше, чем от дяди Конрада. — Как вы знаете, с нами приехала подруга. Я ожидала, что ее примут как гостью, но вместо этого обнаружила, что ее поселили в каморке наверху.
— Ты привезла гостью? — Тетя Шарлотта покачала головой, сверкнув бриллиантовыми серьгами-капельками. — Я ничего не слышала о гостье. Только о тебе, Ровене и вашей камеристке.
В голосе леди Саммерсет сквозило участие, и Виктория на миг растерялась, однако она не зря славилась упрямством.
— Пруденс. Пруденс и есть моя подруга. Я хочу, чтобы ее переселили, будьте так добры, в другую комнату. А если это невозможно, она может спать со мной. Дома мы часто спали вместе, ничего страшного.
Сидевшая рядом Элейн охнула, а у Ровены бешено заколотилось сердце. Она взглянула на тетю Шарлотту, чтобы оценить реакцию, но та сохраняла непроницаемый вид.
— Ох, милочка. Я понимаю твое смущение, но эта девушка твоя камеристка, а не подруга. Со слугами можно — и должно — вести себя по-дружески, но если видеть в них равных, они отобьются от рук. Даже моя Гортензия, в которой я души не чаю, сорвется на вольности, если я допущу излишнюю фамильярность.
Виктория сидела ошеломленная.
— Но времена меняются, тетя, — попыталась она опять, но ее перебили:
— И вовсе не к лучшему. У всех есть обязанности: у нас свои, у прислуги свои. Моей, например, является обеспечить бедным осиротевшим племянницам хорошее воспитание и найти им достойных мужей, хотя порой я недоумеваю, за что Господь наградил меня тремя девицами на выданье.
Ровена больше не могла сдерживаться:
— Поймите же, тетя Шарлотта, мы с Викторией очень признательны и вам, и дяде Конраду, но наше воспитание уже завершилось.
— Я не обрету покоя, пока не передам вас на попечение подходящих мужей. Только тогда я смогу сказать, что выполнила свой долг. Разве не так, Конрад?
— Полностью согласен, — кивнул дядя.
Виктория потрясенно переводила взгляд с одного на другого. Ровена послала ей яростный взгляд, но та проигнорировала его.
— Простите, но я не понимаю, какое отношение это имеет к тому, чтобы Пруденс осталась со мной.
— В том-то и дело, дорогая, — натянуто улыбнулась тетя Шарлотта. — Ты молода и естественным образом склоняешься к идеализму. Как старшие, мы с дядей обязаны защитить вас от тех, кто может воспользоваться вашей врожденной добротой. Давайте не будем больше об этом говорить.
Виктория раздраженно швырнула салфетку:
— Защитить меня от Пруденс? О чем вы говорите?
— Довольно! — загремел дядя.
Все замерли, в той или иной мере потрясенные. Даже дворецкий Кэрнс, двадцать лет прослуживший в особняке, чуть не споткнулся, подавая жаркое из зайца. Ровена никогда не слышала, чтобы дядя повышал голос. Ему и не требовалось — он и так получал что хотел.
Она потупилась, но краем глаза наблюдала за ним. Его грудь вздымалась, а на щеках выступили красные пятна, однако выглядел он не разгневанным… скорее расстроенным.
С другой стороны стола умоляюще смотрела Виктория. Напрасно, добра не будет. Ровена опустила глаза и промолчала.
И за это она себя ненавидела.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Все было неправильно.
Семейный склеп располагался в миле от особняка, позади старой часовни, которая пришла в запустение, после того как прадед Виктории возвел новую, примыкавшую к дому. Усыпальницу, встроенную в небольшую берму,[9] переносить не стали. На верху бермы на высокой мраморной стене были выбиты имена упокоившихся мужчин из рода Бакстонов. Женщин же хоронили вокруг бермы.
Вся семья собралась наверху, созерцая недавно выгравированное в самом низу имя Филипа Александра Бакстона.
Хотя нет, не вся, отметила про себя Виктория. Не хватало Пруденс.
Перед выходом из особняка Виктория шепотом обратила внимание Ровены на этот факт, но в ответ получила убийственный взгляд. Ровена не хотела раскачивать лодку; она боялась выпасть и утонуть.
А вот Виктория не боялась.
Она то и дело поеживалась и переминалась, чтобы согреться. Сестры с кузиной отказались от поездки в карете и отправились к склепу пешком. Они предусмотрительно закутались в вязаные шарфы и надели твидовые платья и удобные туфли, но холод пронизывал, и Виктории не терпелось, чтобы викарий перестал наконец вещать и перешел к делу. Но тот все говорил и говорил, хотя в его речи не было ни малейшего смысла. Вчера за обедом Виктория усвоила урок — лучше помалкивать.
Разговорами отца не вернешь.
В основании стены белели принесенные кем-то лилии-звездочеты, и Виктория подалась к Ровене:
— Ему же не нравились Ulium orientalis, он любил Scilla nutans.
Она старалась говорить шепотом, однако тетя Шарлотта шикнула на нее, а викарий выдержал паузу.
— А куда деться, если это правда, — упрямо пробормотала Виктория.
Желая отвлечься, она рассматривала старую каменную часовню, сплошь заросшую английским плющом. Hedera helix, сказала она себе. Каштаны, разросшиеся на задворках, скрыли старый сад, а многие витражные окна были разбиты. Вид часовни вполне отвечал настроению девушки: одиночество, пустота и холод.
Со вздохом она повернулась к викарию и заметила, как что-то метнулось в окне. Она присмотрелась, но ничего не увидела. Что это было? Лицо? Животное? По спине пробежали мурашки. Может быть, призрак?
Виктория выбранила себя за разыгравшееся воображение и сосредоточилась на службе. Викарий наконец замолчал, и люди зашевелились. Гроб подняли и чинно понесли по узкой тропинке, ведущей от памятной стены на вершине к склепу по другую сторону бермы.
Сердцебиение Виктории участилось под впечатлением бесповоротности происходившего.
Папа!
Она вдруг поняла, что не вынесет удара железной двери, которая навсегда отрежет отца от солнечного света, и повернулась к роще по другую сторону часовни.
— Увидимся дома, — бросила она через плечо.
— Виктория, подожди! — окликнула Ровена.
Но девушка уже спешно спускалась по склону холма.
Ей хотелось бежать, но она понимала, что со своими легкими далеко не уйдет, и ограничилась быстрым шагом, молясь, чтобы никто не последовал вдогонку.
В роще она ощутила себя в безопасности. Виктория автоматически взялась перечислять роды и семейства деревьев в осеннем убранстве, мимо которых шла. Береза белая, Betula pendula, береза пушистая, Betula pubescenc, яблоня дикая, Malus sylvestris, вяз горный, Ulmus glabra.
Названия были знакомы ей благодаря многолетним прогулкам с отцом по таким же лесам, где сэр Филип готовился к лекциям, а она слушала. Страсть к ботанике оказалась заразна, и Виктория не знала дела милее, чем изучать растения, выхаживать их и классифицировать. Наблюдения за тем, как семя преобразуется в росток, который расцветет и даст новые семена, являли бесконечное круговращение жизни, утешавшее и восхищавшее Викторию. Она гадала, есть ли в мире ботаники-женщины. Ей следовало спросить у отца.
Ныне ее мечта стала почти несбыточной.
Возле ручья Виктория приметила большой, покрытый мхом камень и села, тоскуя о Пруденс. В ее обществе она неизменно чувствовала себя лучше — не то что с Ровеной, особенно теперь. После приезда в Саммерсет Ровена почти не разговаривала с ней и только смотрела с печалью, затаившейся в больших зеленых глазах. Почему она не боролась за Пруденс? Ситуация сложилась поистине возмутительная.
Виктория обхватила себя руками, жалея, что не оделась потеплее и ограничилась твидовым жакетом. Внезапно слева что-то хрустнуло. Виктория резко обернулась и уставилась в сумрачный лес, выглядывая зверя. Ничего. Звук повторился, и на сей раз она уловила движение за старым вязом.
— Кто здесь? — неуверенно и совсем по-детски крикнула Виктория.
Из-за дерева выступила пожилая женщина в старомодном черном платье до пят. Голову и плечи закрывала вязаная шаль. Лицо избороздили морщины, совсем как у сказочной карги.
— Вы ведьма? — спросила Виктория. — Предупреждаю, я совершенно невкусная.
Женщина рассмеялась:
— Да, мои юные подопечные называли меня ведьмой, а то и хуже, но я пока не съела ни одного из них.
Ее голос звучал на удивление молодо, что вовсе не обрадовало Викторию.
— Тогда кто же вы?
— А ты кто?
— Вы всегда отвечаете вопросом на вопрос?
Женщина улыбнулась, и лицо ее сморщилось вконец.
— А ты всегда скрываешь свое имя?
Виктория усмехнулась и уселась на камне поудобнее:
— Я могу пожаловаться на вас за вторжение в частные владения. Это земля моего дяди.
— Неужели? Тогда ты, видно, из дочек Филипа. Соболезную тебе, дитя.
Виктория кивнула, будучи не в силах ответить из-за комка, внезапно образовавшегося в горле.
Старуха подошла ближе и протянула джутовый мешок:
— Я собираю алтей. Племянница кашляет, надо приготовить отвар.
— Значит, вы ведьма, только добрая. — Виктория соскочила с камня. — Althaea officinalis из семейства Malvaceae. Я видела ее по дороге сюда. Пойдемте, я покажу вам.
— О, ты папина дочка, — насмешливо фыркнула та.
Они пошли назад, повторяя маршрут Виктории.
— Откуда вы знаете моего отца?
— Я меняла ему пеленки, шлепала по мягкому месту и обучала грамоте.
Виктория в изумлении остановилась:
— Так вы няня Айрис!
— Она самая, — торжественно кивнула та.
— Но этого не может быть! Няня Айрис была краса… — Виктория в ужасе зажала рот рукой, но старуха лишь рассмеялась:
— Красавицей? Твой папа бывал горазд на похвалу. Но веришь или нет, в свое время я была очень мила.
Они шли, и Виктория лихорадочно соображала.
— Но что вы здесь делаете? Папа говорил, что вы исчезли после того, как родители наняли ему гувернера.
— Едва ли я исчезла. Получила пособие и отправилась путешествовать. Мне всегда хотелось повидать пирамиды и греческие острова, так что почти двадцать лет я скиталась по свету. Несколько раз была замужем и пережила великое множество приключений.
— Приличное же вам выплатили пособие.
— Я экономила, — фыркнула няня Айрис, — а когда деньги вышли, преподавала английским всем, кто платил. Как только надоедало, снималась с места и ехала дальше.
История была в высшей степени любопытной.
— И как же вы снова оказались здесь?
— В какой-то момент я решила провести последние годы в окружении близких, которые обо мне позаботятся.
Девушка указала вперед:
— Вот вам Althaea officinalis.
— Отлично. Не соберешь ли семян? Я посажу их в огороде.
Виктория кивнула и опустилась на колени подле старухи, позабыв о новом платье для прогулок.
— Откуда вы знаете, что алтей помогает при кашле? Что он делает?
— Смягчает горло и прочищает нос. Научила меня мать, а она узнала от своей матери. К тому же во время путешествий я узнала о травах много нового. Хочется верить, что это я привила твоему отцу любовь к растениям. Я учила его возиться в саду задолго до того, как мы приступили к буквам и цифрам.
— А дядю вы тоже учили? — спросила зачарованная Виктория.
— Этого я ничему не могла научить, — фыркнула няня Айрис и насмешливо скривилась. — Он уродился слишком высокомерным, чтобы водиться с такими, как я. С детства считал, что ничего нового от меня не услышит, а мать знай поддакивала. Зато твой отец впитывал знания как губка.
У девушки снова перехватило дыхание, и старуха потрепала ее по руке, но промолчала, за что Виктория прониклась к ней еще большей симпатией.
Какое-то время они молча собирали травы, покуда няня Айрис не натрудила спину.
— Достаточно. Не надо опустошать лужайку.
Виктория встала и помогла няне подняться на ноги.
— Проводить вас до дома?
— Боже упаси, дитя мое. Я знаю дорогу. И я не ошибусь, если скажу, что если ты вскоре не вернешься, то в доме поднимется переполох.
Виктория вздохнула, признав ее правоту:
— Ровена будет волноваться. И Пруденс тоже.
— Это девочки, с которыми ты стояла у часовни?
— Ровена — моя сестра. Та, что темненькая, в шляпке. А другая — это моя кузина Элейн.
— А где же была Пруденс?
Виктория насупилась, вновь охваченная негодованием.
— Пруденс не разрешили пойти.
— А, вот оно что.
Няня Айрис не стала расспрашивать, а Виктория — объяснять.
— Ну что же, ты милая девушка, и я буду рада, если ты меня как-нибудь навестишь. Я очень любила твоего отца.
— С удовольствием. Где вы живете?
— В маленьком коттедже по эту сторону Бакстона. Спроси любого, тебе покажут.
Повинуясь порыву, Виктория обняла пожилую женщину.
— Спасибо. Как сумею — сразу приду.
— Очень хорошо. И знаешь что, Виктория? — Она вдруг заговорила серьезно, и девушка вскинула голову.
— Да?
— Не ходи по этому лесу одна. Он не особо приветлив к таким юным барышням.
Не успела Виктория спросить почему, как старая женщина повернулась и шустро заковыляла прочь.
— Здесь все работают. — Стряпуха — главная повариха — швырнула Пруденс тряпку. — Помоги Сюзи надраить кастрюли.
Пруденс недоуменно посмотрела на тряпку в руке. Она хотела только чая. Утро обернулось кошмаром. Миссис Харпер разбудила ее ни свет ни заря, хотя Пруденс знала, что пройдет еще несколько часов, прежде чем Ровене или Виктории что-нибудь понадобится. Но ее отправили помогать Сюзи чистить морковь и лук для консоме; овощам предстояло весь день томиться на плите. Не успела Пруденс глотнуть чая, как экономка послала ее наверх разжечь камины в комнатах сестер. Затем пришлось бежать вниз, чтобы перекусить в зале для слуг.
Это помещение ничем не походило на шикарный Главный зал наверху. То, что оба назывались залами, было, видимо, чьей-то шуткой. Пол покрывал старый коричневый линолеум, а вокруг шаткого стола сгрудились такие же ненадежные стулья. Зал был жалок и мал — второстепенное место в доме, где кухня, наоборот, отличалась продуманной планировкой и современным стилем. Привезенная из Индии напольная плитка была надраена до блеска; одну стену целиком занимали огромная плита и фаянсовые раковины. Над плитой громоздился пузатый медный бак с краном — постоянный источник горячей воды.
Единственной дневной передышкой явилась помощь Ровене и Виктории — они переодевались к выходу, но даже это событие омрачилось тем, что сестры отправлялись проститься с отцом, а Пруденс этого не позволили, невзирая на ее безутешное горе.
И вот она таращилась на тряпку, не вполне понимая, чего от нее хотят. Ей никогда не приходилось чистить кастрюли и сковородки. Этим всегда занималась Кейти. Сюзи схватила ее за руку и потащила в моечную — грязную комнату без окон с двумя гигантскими раковинами.
— Давай покажу. Вдвоем мы быстро управимся.
Мышиного цвета волосы Сюзи были забраны в тугой пучок. Закатанные до локтя рукава бело-синей полосатой блузки обнажали руки, удивительно крепкие для миниатюрной особы. Сюзи была ниже и моложе Виктории — Пруденс не дала бы ей больше пятнадцати, — но делала свое дело толково и споро.
Сюзи поставила перед собой небольшую миску и смешала в ней белый садовый песок, соль, уксус и немного муки. Потом нанесла полученную пасту на стенку кастрюли:
— И трешь, вот так.
Она быстро растерла средство круговыми движениями.
Состроив гримасу, Пруденс зачерпнула горсточку пасты. Сюзи ободряюще кивнула:
— Да. А теперь натирай.
От соли и уксуса щипало руки, но Пруденс осторожно терла, пока Сюзи не вмешалась и не прижала ее руку к кастрюле.
— Нет, нажимай сильнее. Поэтому и чистят рукой, а не тряпкой, понимаешь?
И Пруденс терла что было мочи.
Кастрюля до того закоптилась, что девушке казалось невозможным ее отскрести, но когда дело было сделано, Пруденс испытала некоторое удовлетворение, видя, как тусклая кастрюля засияла свежим блеском.
— И так каждый день? — поинтересовалась она.
— Каждый чертов день, — мрачно подтвердила Сюзи. — Посмотри на мои руки.
Она вытянула ладошки. Те были маленькие и ловкие, но кожа покраснела, а суставы распухли.
— Выражения! — рявкнула Стряпуха из кухни.
Сюзи закатила глаза и продолжила скрести.
— Тебе нравится твоя работа? — спросила Пруденс.
— Я судомойка, — фыркнула Сюзи. — Как ты думаешь? Ниже некуда. — Она придвинулась ближе и прошептала: — Но я надеюсь когда-нибудь стать Стряпухой.
Пруденс не представляла жизни, где поварская должность являлась пределом мечтаний. С другой стороны, чем были лучше ее собственные желания? Она хотела одного: заботиться о близких. Может, когда-нибудь завести семью. То, что она хотела, не шло ни в какое сравнение с тем, чего она не хотела: остаться в одиночестве. Но Сюзи такая судьба не страшила, а ведь повара не вступали в брак.
— Что хорошего быть поваром? — спросила Пруденс.
— Платят намного больше. И целый день командуешь! — Последнюю фразу Сюзи выкрикнула через плечо.
— Я все слышу! — свирепо отозвалась Стряпуха, и девушки прыснули.
— Я здесь уже восемь месяцев. Тут неплохо. Кормят хорошо. У меня есть крыша над головой, я работаю на графа, а значит, помыкаю сестрами на выходных. Они обычные поденщицы в городе.
— Тебе нравится граф?
— Я его в глаза не видела. А с графиней говорила только раз, когда нанималась. Она сказала, что я подходящая деваха, и место было мое. Я так переживала!
Пруденс нахмурилась и заскребла посуду с удвоенным рвением. Как странно гордиться службой у графа, когда тот даже не удосуживается познакомиться с работниками.
Хотя Сюзи сказала, что вдвоем они управятся быстро, кастрюли тянулись вечно. Затем проснулись колокольчики на доске, и все засуетились.
— Они возвращаются со службы. — Стряпуха достала из шкафчика серебряные подносы. — Им захочется чая.
По узкой лестнице сбежала Гортензия. Пруденс видела камеристку лишь однажды, мельком, и отметила, что той не приходится носить уродливую форму. Сегодня француженка-брюнетка надела сшитый по последней моде саржевый костюм в черно-белую клетку, который подчеркивал ее великолепную фигуру.
— Тебя зовет мисс Ровена. Она в своих покоях. — Гортензия хлопнула в ладоши. — Rapidement![10]
Пруденс вытерла руки о фартук, одолженный у Сюзи, и направилась к лестнице.
— Non! Отнеси ей чай. Бестолочь!
Девушка вернулась и забрала у Стряпухи поднос с чайником и чашками. Затем она устремилась наверх, покуда Гортензия что-то ворчала себе под нос по-французски.
На всех этажах имелись неприметные двери для слуг, чтобы те могли свободно ходить по дому, не попадаясь на глаза господам. Пруденс находила это странным — содержать небольшую армию безмолвных, невидимых работников, поддерживающих дом в идеальном состоянии, и даже не знать об их присутствии. Задумывалась ли Элейн, кто разжигает камин в ее комнате поутру, пополняет неистощимый запас печенья в коробке на прикроватном столике и греет ей халат и тапочки, чтобы нырнуть в них после ванны? Пруденс не думала, что ей самой была бы по нраву такая роскошь.
Пруденс ходила бы на цыпочках даже без правил о соблюдении тишины. Внутреннее убранство дома с бесценными произведениями искусства, роскошными коврами и широкой сверкающей лестницей, которая будто вела в поднебесье, внушало известное почтение. К тому же ей меньше всего хотелось разгневать миссис Харпер — похоже было, что экономка и без того невзлюбила ее с первого взгляда.
Пруденс застала Ровену в ее комнате. Девушка смотрела в окно с частым переплетом. Его окружал плющ, которому было дозволено виться по этой стене особняка, и Ровена как бы заглядывала в потаенный сад.
— Я принесла чай, — холодно произнесла Пруденс.
И хотя она любила Ровену, внутренне возмущалась тем, что та обманом поставила ее в такое положение.
— Спасибо, Пру. — Ровена отвернулась от окна, и сердце Пруденс растаяло при виде ее печали. Она поставила поднос на столик и обняла Ровену. — Ужасно грустно. Он любил Саммерсет, но я думаю, он не хотел бы упокоиться здесь навсегда. Наш дом он любил не меньше, если не больше, так и ездил туда-сюда.
Руки Пруденс напряглись.
— Не думай об этом. Ты же знаешь, что он сейчас в лучшем мире.
— Знаю, — вздохнула Ровена. — Виктория уже вернулась?
— О чем ты? — нахмурилась Пруденс. — Я думала, она пошла с вами.
— Да, но потом нервы у нее не выдержали и она решила пройтись. Я попыталась ее остановить, но ты же знаешь, какая она упрямая. Мне не хотелось кричать и догонять, это было бы неприлично. Кто-то должен был остаться.
От тревоги у Пруденс заколотилось сердце.
— Но на улице холодно. А вдруг она заблудится?
Ровена помотала головой:
— Вик гостила здесь каждое лето с рождения. С ней ничего не случится, если вернется до темноты.
— Надо ее найти. — Пруденс направилась к двери, но Ровена придержала ее за руку:
— Да нет же, она уже здесь.
Пруденс разглядела фигурку Виктории, шагавшей по дорожке парадного розария. К зиме кусты подрезали, и сад выглядел куцым и впавшим в немилость.
Тихий стук в дверь заставил обеих вздрогнуть.
— Войдите, — пригласила Ровена.
В дверь грациозно вплыла леди Саммерсет, и Пруденс нервно сглотнула. При виде девушки ее светлость помедлила миг, но после возобновила свое величественное шествие к Ровене. Леди Саммерсет уже успела переодеться к чаю в кружевное платье цвета слоновой кости с простым, в виде туники верхом и собранными у локтей рукавами. В пышных каштановых волосах кое-где проглядывали серебристые пряди, но было бы жестоко назвать это сединой. Когда она приблизилась, Пруденс обдало утонченным ароматом тальковой пудры и цветов, как будто ее светлость припрятала букет пыльных роз.
Пруденс не знала, что делать: присесть в реверансе или скрыться за ширмой, а потому застыла на месте и отвела взгляд.
— Я хотела убедиться, дорогая, что у тебя все в порядке. Виктория вернулась?
— Она уже входит, тетя Шарлотта.
— О, прекрасно. Я хотела поговорить с тобой наедине. — Она сделала паузу, и обе девушки одновременно уловили намек.
Пруденс метнулась прочь, но Ровена поймала ее за руку:
— Тетя Шарлотта, вы, наверное, еще не знакомы с моей близкой подругой Пруденс. Она жила с нами с детства. Пруденс, это моя тетя Шарлотта.
На миг показалось, что элегантность и безупречные манеры графини сию секунду слетят, как покров под дуновением ветра, но в последний момент она чуть заметно кивнула, признав присутствие Пруденс.
Не желая остаться в долгу, Пруденс изогнула губы в подобии улыбки и вежливо присела:
— Рада знакомству, миледи. — Затем она повернулась к Ровене и тронула ее за плечо. — Пойду присмотрю за Викторией. Она наверняка продрогла, ей нужен горячий чай.
На пороге Пруденс перехватила взгляд графини, но та поспешно опустила ресницы. В отличие от мужа, который взирал на Пруденс равнодушно, как на червя, в голубых глазах леди Саммерсет читалась недоброжелательность — весьма и весьма личного свойства, как показалось девушке.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
— Всего неделя прошла, к тому же дядя Конрад уехал в Лондон. Чего я могла добиться за неделю?
Ровена умышленно изображала легкость, но терпение ее подходило к концу. Виктория осаждала ее с вопросами о Пруденс, о возвращении домой, о судьбе лондонского особняка — обо всем подряд, и она не понимала, чего от нее хотят.
— Но ты ничего и не сделала! — Виктория стояла посреди спальни, уперев руки в боки. — Невыносимо, что Пруденс спит на чердаке, носит ужасную форму и не имеет права читать в библиотеке! Мне приходится таскать для нее книги!
Глаза Виктории сверкали, а на щеках проступил горячечный румянец. Ровена боялась, что сестра опять доведет себя до приступа.
— Я не знаю, что можно сделать сейчас. Не забывай, мы только-только похоронили отца! Не время закатывать истерики! Возьми себя в руки и успокойся.
— Я знаю, что мы только что похоронили отца! Еще я знаю, что он бы такого не допустил. И я не буду успокаиваться, пока ты не скажешь, что собираешься предпринять.
Тот факт, что у Ровены не было никакого плана, взбесил ее еще больше. Она знала, что Пруденс несчастна, и понимала, что это ее, Ровены, вина. Но она не могла справиться с дядей. Стоило ей заговорить о Пруденс, как граф замыкался, мрачнел, и она отступала.
И ненавидела себя за это.
Виктория не унималась и сыпала соль на раны.
— Не можешь ответить, да? Ты, как обычно, верна себе: ждешь, пока кто-нибудь решит за тебя. — Она плюхнулась на кровать и скрестила на груди руки.
Ровене впервые в жизни захотелось ударить сестренку. С большим трудом ей удалось сохранить ровный тон.
— Я не унижусь до ответа. И сейчас намерена прокатиться верхом, чтобы спокойно все обдумать, а не выслушивать твои обвинения.
Тут вошла Пруденс, сделавшая большие глаза:
— Что здесь происходит? Вас в коридоре слышно.
При виде Пруденс Ровена еще сильнее почувствовала себя виноватой.
— Принеси костюм для верховой езды. Я собираюсь на прогулку.
Она поморщилась от обиды в глазах Пруденс. Она не имела в виду… А, проехали. Сгорая от стыда, но не желая идти на попятную, Ровена решительно направилась в ванную комнату. Она едва сдерживала слезы.
Ветер с холмов продувал вуалетку, но Ровена не обращала на это внимания. Губы обветрились, щеки заледенели, однако эти досадные мелочи не могли сравниться с клубком эмоций, бушевавших внутри.
Почему все это свалилось на нее? Когда и как она вдруг стала отвечать за все на свете?
Когда умер отец.
Ровена направила лошадь к семейному кладбищу Бакстонов. Аккуратно держась ухоженных дорожек, она читала имена женщин, которые родились и прожили всю жизнь в Саммерсете. Возле могилы матери она задержалась, и на глаза навернулись слезы. У Ровены сохранились лишь смутные воспоминания о маленькой златовласой женщине, которая большую часть жизни Ровены провела прикованной к постели. Но ей было никогда не забыть, как загорались любовью глаза матери и как освещалось ее лицо, когда мать Пруденс подсаживала на постель маленькую Ровену.
Рядом с материнской могилой стояла статуя херувима. Здесь покоилась Халперния. Она скончалась в трехлетнем возрасте, как раз в год рождения Пруденс. Ее смерть настолько всех потрясла, что впредь о ней не заговаривали, как будто ее и не было. Ровена глянула поверх надгробий на возвышенность, где упокоился отец. Грудь сдавило, пришлось отвернуться. О чем она думала, когда решилась бередить раны? Она развернулась и устремилась по размытой дороге к Вересковому холму. Неспешной рысью Ровена проезжала живые изгороди, каменистые осыпи и густые заросли пламенеющей малины. Ровена любила ездить верхом. Конечно, выезжала и в Лондоне, но чинные прогулки в Гайд-парке не шли ни в какое сравнение с ездой по лесам и полям графства Суффолк.
На вершине холма Ровена пустила лошадь шагом и поехала вдоль гребня, откуда открывался прекрасный вид на долину. Между холмами и речкой Ларк приютился городок Саммерсет. За годы он чуть разросся. Ребенком она помнила его как сельский городишко, жители которого обслуживали и кормили окрестные имения. Но вот там построили перчаточную фабрику, обеспечив массу рабочих мест, кожевенный завод, несколько торговых кварталов и даже автомастерскую.
Ровена вдруг уловила низкое жужжание за спиной. Шум становился все громче, и она повернулась в седле, выискивая источник. Звук походил на гул мотора, но был громче и доносился сверху. Лошадь дернулась, и Ровена отвлеклась, успокаивая ее. И вот из ниоткуда вынырнул аэроплан. Он пролетел так низко, что воздушная волна пригнула сухую траву и чуть не сорвала с головы шляпку. Лошадь шарахнулась, перешла на галоп, и Ровена сумела остановить ее только через сотню с лишним ярдов.
Она уже видела аэропланы, но не так близко. Двигатель чихал и сбивался с ритма. Ровена в ужасе наблюдала, как крыло задело дерево, аппарат накренился и рухнул посреди склона искореженной кучей холста, дерева и металла.
Несколько секунд она оторопело смотрела на место крушения, затем подстегнула еще дрожавшую лошадь и стала медленно спускаться. На полпути животное остановилось и отказалось двигаться дальше. Лошадь ржала и протестующе фыркала, покуда Ровена спешивалась и наспех обматывала поводья вокруг ветки.
Кустарник и камни цеплялись за подол и мешали идти. Ровена подобрала юбку и продолжила путь. Стук сердца отдавался в ушах при мысли о картине, которую она вот-вот увидит.
Приблизившись к обломкам аэроплана, Ровена различила мужскую руку, торчавшую из-под крыла.
— О боже, пусть только он будет цел, — взмолилась она вслух.
Она ухватилась за край крыла и приподняла его достаточно, чтобы разглядеть пилота целиком. Это был молодой мужчина, лицо которого скрывали кожаный шлем и летные очки.
Он не шевелился.
Ровена тянула и толкала, пока не вытащила его из-под обломков. Сняла очки и наклонилась проверить, дышит ли он еще. Убедившись, что пилот жив, Ровена осмотрела его в поисках кровотечения, но он был цел, если не считать небольшой царапины на виске. Серьезнее выглядел лиловый кровоподтек, наливавшийся над правым глазом.
Она сняла жакет, свернула и подложила под голову раненому. Затем присела на пятки, проклиная себя за незнание, что делать дальше.
Мужчина застонал, и Ровена тревожно взглянула на него в надежде, что он очнется. Веки его подрагивали, но глаза не открывались, и она гадала, как поступить. Он явно нуждался в помощи, но ей не хотелось оставлять его одного. Возможно, крушение заметил кто-то еще и прибежит на подмогу. А может быть, пилота где-то ждут, а не дождавшись, поднимут тревогу.
Мужчина снова застонал, и Ровена взяла его за руку.
— Ш-ш-ш. Все будет хорошо, — мягко сказала она.
Осторожно, чтобы не потревожить раненого, Ровена уселась рядом, отчаянно выискивая знак, который намекнул бы ей на дальнейшие действия.
Пилот выглядел ее ровесником. Из-под шлема выбились золотисто-рыжие пряди — значит, долговолосый эстет. Но ни один из знакомых эстетов не увлекался воздухоплаванием. Их больше интересовали поэзия и живопись. Рот у пилота был тонкий, но четко очерченный; челюсть мощная, квадратная. Она поразилась, каким надо быть сорвиголовой, чтобы рвануть в широкое синее небо на дурацком новомодном аэроплане. И каково это — оторваться от земли.
С губ пилота сорвался стон, глаза открылись — чистая синева на обветренном лице. Он потерянно озирался, пока не сосредоточился на Ровене.
Моргнул, но взгляда не отвел.
— Вы не Дуглас. — Голос его дрожал и срывался.
— Нет, — помотала она головой. — Я не Дуглас.
Он пристально разглядывал ее лицо:
— Должно быть, вы мой ангел-хранитель. Вы не представляете, насколько он кстати сейчас. Пожалуйста, не бросайте меня, хорошо?
Молодой человек попытался нащупать ее руку, и у Ровены перехватило дыхание. Она вложила свою ладонь ему в пальцы, и мужчина вцепился намертво. Их руки словно ждали друг дружку, ибо естественным образом обмякли и сомкнулись в замок.
Пилот отвел глаза, и Ровена ощутила внезапную пустоту, как будто лишилась чего-то исключительно ценного. Молодой человек огляделся, и Ровене почудилось, будто за считаные секунды он, пока не вернулся взором к ней, вобрал в себя все: деревья, обломки аэроплана и заходящее солнце. Ровена заметила, что он старается не двигать головой, и встревожилась.
— Где я? — спросил он.
— У Верескового холма.
Он кивнул и поморщился.
Ровена в панике наклонилась к нему:
— Нет-нет. Пожалуйста. Вам нельзя шевелиться.
— Значит, вы собираетесь провести здесь всю ночь? — Губы пилота дрогнули в улыбке.
Она огляделась. Если не знать, где искать, то их не найдут.
— За вами обязательно снарядят поиски.
— Да, — кивнул мужчина и поморщился. — А за вами?
Ровена подумала. Да, ее начнут искать, но уже вечером, когда стемнеет. Мелькнула мысль, что, если она не вернется домой, Виктория будет корить себя за ссору.
— Да, но не сразу.
Он скользнул по ней взглядом, и Ровена почувствовала, что краснеет.
— Не сразу, — пробормотал он.
Затем его глаза закрылись. Девушка подалась ближе, не зная, как быть.
— Вам плохо?
Он снова открыл глаза, и небесная синева оказалась в считаных дюймах от лица Ровены.
— Все будет хорошо. — Веки смежились, и он прошептал: — Но вы же меня не бросите?..
Она молча сжала его руку и, повинуясь порыву, коснулась губами чуть выше ссадины на виске.
Его глаза расширились и засияли, когда он глянул на нее, но тут же вновь погрузился в беспамятство. Ровена прикидывала, что будет делать, если к ним никто не придет. Ему же не поможет, если она будет мерзнуть рядом с ним всю ночь? Если начнется дождь, они окажутся в большой беде. В полной беспомощности она провела над ним около часа — достаточно много, чтобы тусклое осеннее солнце приблизилось к горизонту. Ровена почти решилась нарушить слово и отправиться за помощью, когда сверху раздались крики:
— Эй! Вы в порядке?
Она встала, шатаясь после длительного пребывания в одной позе.
— Мы внизу! Пилот без сознания.
В ответ донеслись хруст кустарника и приглушенные ругательства. Кто-то спускался по холму, и не особенно грациозно. Через несколько секунд из кустов вывалился гигант — Ровене еще не доводилось видеть таких здоровяков. Мужчина был одет в летную кожанку и высокие шнурованные ботинки. Волосы под кепкой отливали ярким пламенем. При виде девушки он изумился, но тут же с усилием опустился рядом с ней на колени.
— Парень живой?
Судя по акценту, он был северянин, может быть, даже шотландец.
— Да, но он постоянно теряет сознание. Я не могла втащить его на холм, поэтому просто сидела рядом.
Мужчина коснулся лица пилота, потрогал лоб.
— Его нельзя тормошить. Неизвестно, повредил ли он внутренности, но и здесь оставлять не годится. — Он сдвинул брови. — Это ваша лошадь стоит на привязи у дерева? — (Ровена кивнула.) — Сюда привести сможете?
— Попробую. Он послушный, но крушение его напугало.
— Если получится, закинем парня на спину и довезем до моего автомобиля.
Ровена кивнула и пошла вверх по склону. Солнце почти село, и пробираться через темную рощу стало труднее. Конь стоял точно там, где его оставили. При виде хозяйки он заржал, и Ровена потрепала его по носу.
— Дома тебя ждет вкусное угощение, мальчик.
Она осторожно повела коня вниз по холму, но животное чувствовало себя увереннее, и обратный путь дался легче.
Пилот все еще не пришел в себя, и великан обеспокоенно нависал над ним.
— Плохо дело. Очень плохо. Пора бы ему очнуться…
Он же приходил в себя, подумала Ровена. Ее захлестнула тревога. Он не должен умереть. Она сама не понимала, почему так хотела, чтобы он жил, но всеми фибрами души желала ему благополучия. Ровена придерживала коня, пока мужчина бережно, как ребенка, поднимал пилота на руки. Тот застонал.
— Черт возьми, Дуглас, ты меня прикончишь, — пробормотал молодой человек, и великан осклабился с нескрываемым облегчением.
— Будешь знать, как ломать мои самолеты. — Он осторожно уложил пилота на седло. — И как вы, женщины, так ездите — ума не приложу.
— Мы так устроены, — ответила Ровена. — Он ваш друг?
— Точно. Знакомы с детства. Сейчас он на меня работает.
— А чем вы занимаетесь? — Она расспрашивала из вежливости, хотя ее намного больше заботило состояние раненого.
— У меня автомобильный завод в Кенте, но сейчас я пробую наладить производство аэропланов. Джон родом из этих мест, и мы привезли сюда несколько аппаратов для испытаний. Тут равнина, сплошные поля.
Значит, его зовут Джон. Ровена покрутила имя в уме. Джон. Оно выговаривалось так же естественно, как слились в пожатии их руки.
Дуглас замолчал, намереваясь поберечь дыхание для подъема на холм. С последними лучами заходящего солнца процессия поднялась на вершину.
Пилот опять потерял сознание — очевидно, от езды. Он не пришел в себя, даже когда великан уложил его на заднее сиденье вытянутого, элегантного «силвер госта».[11]
— Вы доберетесь до дома? — обеспокоенно спросил Дуглас.
— До Саммерсета недалеко, да и конь знает дорогу, — ответила Ровена.
— Вы живете в Саммерсете?
— Да. Меня зовут Ровена Бакстон. Вас не затруднит послать мне весточку о его состоянии?
Великан кивнул и завел мотор:
— Меня зовут Дуглас Диркс. И да, конечно. Спасибо за помощь, мисс.
Она проследила, как автомобиль тронулся с места и затарахтел по каменистой дороге. Ей хотелось помочь ощутимее. Часть ее взывала к тому, чтобы последовать за ними в город и лично убедиться в благополучном исходе. Она нутром чуяла, что этот человек не должен уйти из ее жизни. Но Ровену ждали дома и, несомненно, уже сходили с ума. Вздохнув, она оседлала коня и направилась к особняку. Затем она подумала о Виктории, Пруденс и о мириаде проблем, ожидавших ее в Саммерсете, и возмечтала ехать вечно.
— Сконы уже готовы, милая, пора вынимать, если тебя не затруднит. Полотенце вон там. — Няня Айрис неопределенно кивнула, и Виктория бросилась за полотенцем.
Это был ее второй визит в коттедж няни Айрис, и она полюбила этот дом едва ли не так же сильно, как и его хозяйку. Коттедж стоял посреди небольшого луга, ныне выцветшего и голого, но весной и летом наверняка усыпанного полевыми цветами. Соломенная крыша теплого медового оттенка приятно контрастировала с вившимся по стене красным плющом. По обе стороны двери сторожки глядели два глубоко утопленных в стене окна. За изгородью из штакетника был небольшой огород, где няня Айрис выращивала овощи и лечебные травы. Коттедж напоминал сказочный домик или жилище, где заколдованная принцесса ждет своего принца. Старуха покатилась со смеху, когда Виктория поделилась этим сравнением при первом посещении, но та осталась при своем мнении.
Виктория принюхалась к густому, маслянистому аромату сконов и поставила противень остывать на каменной столешнице. Затем подошла к няне, которая готовила настойку из душицы.
— Какое масло вы добавляете?
Виктория заинтересованно наблюдала, как няня Айрис обмакивает марлевый мешочек с настриженной травой в банку с теплым маслом.
— Можно взять оливковое или из виноградных семечек. Я обычно использую оливковое, потому что его проще найти.
Няня выжала мешочек, опустила его в банку, долила масла и закрутила крышку.
— А от чего помогает настойка?
— Она помогает получать деньги от городского аптекаря, — улыбнулась няня Айрис. — А вообще ее применяют при больном горле и расстройствах пищеварения. Некоторые используют ее при мышечных болях. — Няня вытерла банку чистой тряпкой и поставила на полку к другим. — Через пару недель можно продавать.
Пока старуха убирала отвары и травы, над которыми они трудились, Виктория накрыла стол к чаю. Работа с няней Айрис в теплой, уютной кухне приносила ей своеобразное бесхитростное удовольствие, какого она не испытывала с той поры, когда помогала отцу в его кабинете. Отец научил ее разбираться в родах, видах и химических свойствах растений. У няни Айрис она познакомилась с легендами, мифами и медицинским применением трав. Смешивая и заливая последние, Виктория порой почти ощущала живое присутствие отца.
Няня поставила греться чайник.
— Как тебе дышится? Настойка помогает?
— По-моему, да, — кивнула Виктория. — Мне легче подниматься по лестнице, и я реже задыхаюсь. Но вообще судить сложно. Мне всегда лучше в Саммерсете.
— Не сомневаюсь. Воздух здесь куда чище, чем в городе. А в июне-июле хуже не становится?
Виктория снова кивнула:
— Да, в эти месяцы я себя чувствую тут хуже, чем в городе.
— А ваши новомодные доктора не говорили хоть раз о сенной лихорадке?
— Немецкий врач, когда мы отдыхали в Давосе. Но он говорил, что дело может быть и в разреженном воздухе.
— Да уж, ты случай особенный. Я готовлю тебе другое средство, оно может оказаться еще лучше. Ну а теперь расскажи, как поживает твоя сестра.
Виктория разлила чай, а няня Айрис выставила топленые сливки и варенье. Наконец они сели, и Виктория прикрыла глаза, пока та проговаривала короткую молитву.
Затем она щедро намазала скон вареньем со сливками и откусила большой кусок. С няниной стряпней не могло сравниться даже кулинарное творчество саммерсетской Стряпухи.
— Ровена ведет себя как лунатик. С Пруденс обращаются ужасно, а Ровена и пальцем не шевельнет.
— Не забывай, дитя, она скорбит не меньше тебя. Горе странно сказывается на человеке.
Виктория кивнула, горло сдавило.
— Я понимаю, но нельзя же сидеть сложа руки и отдаваться на волю случая. А меня они слушать не станут, это уж точно знаю.
— Кто не станет слушать?
— Дядя и тетя.
— Почему ты думаешь, что к Ровене они прислушаются больше, чем к тебе?
Виктория отпила чая и пожала плечами:
— Вряд ли они вообще прислушаются, но меня раздражает, что Ровена даже не пытается. Ради бога, ведь Пруденс — член нашей семьи!
Няня Айрис наполнила опустевшие чашки:
— Почему бы вам не вернуться в Лондон?
— Дядя Конрад не отпускает. Ему не нравится, что в Лондоне мы будем предоставлены сами себе. По-моему, он боится, что мы опозорим его имя.
— Этот мальчик всегда слишком много пекся о чужом мнении, — заметила няня.
Виктория чуть улыбнулась, представив дядю избалованным мальчишкой.
— Не то чтобы мне было плохо в Саммерсете, — сказала она. — Мне нравится здесь. Если бы Пруденс приняли как положено, я была бы не против остаться. Но в ней видят служанку лишь потому, что ее мать была гувернанткой. А ведь Пруденс не прислуга, мы выросли вместе, как сестры. И хуже всего то, что я ничем не могу помочь… Это ужасно. Я совершенно бессильна.
— Похоже, так оно и есть. Какое им дело? Ну, вашу тетю я могу понять. Эта всегда была королевой. Ты говоришь, что мать девочки умерла?
— Несколько лет назад. Пру осталась с нами. Отец ее очень любил. Мы все любили. А теперь ее заставляют носить форму и изображать из себя камеристку. Одному Богу известно, что с ней делают, когда нас нет поблизости. Вы могли знать маму Пру, — продолжила Виктория после некоторого раздумья. — В молодости она служила в поместье.
— О, в самом деле? — Няня Айрис поставила чашку. — Она местная? Как ее звали?
— Элис Тэйт.
Няня Айрис застыла; морщинистое лицо на миг исказилось от потрясения. Но это выражение сразу исчезло, будто ничего и не было.
— Что? Вы ее знали? — обомлела Виктория.
— Нет. Никогда о ней не слышала, — покачала головой пожилая женщина.
— Может, не лично, имя-то наверняка вам знакомо? — настаивала Виктория.
— В Саммерсете служило много людей, которых я и в глаза не видела, — отрезала няня Айрис. — Ничего удивительного в том, что я ее не знаю. Ну что, допила?
Виктория кивнула, и няня Айрис принялась убирать со стола. Девушка и без слов поняла, что разговор окончен. Она помогла с посудой и, на прощание обнявшись и пообещав в скором времени заглянуть снова, отправилась домой.
Под ногами хрустела замерзшая трава. Виктория плотнее закуталась в шарф и зашагала через поле к дороге на Саммерсет.
Почему няня Айрис так посмотрела? Солнце тонуло за холмами, и девушка ускорила шаг. Няня не могла не знать, кто была мать Пруденс. Ведь она покинула особняк сразу после трагической смерти маленькой Халпернии, тети Виктории. Девушка уловила, что няня не хотела говорить об этом. Но и отец помалкивал о своей младшей сестре. Молчали все.
Виктория размышляла о матери Пруденс. Даже Элейн явно узнала ее, увидев лицо на снимке. Зачем солгала няня Айрис, сказав, будто не была с ней знакома? Может, случился какой-то скандал? Виктория загорелась. Еще один секрет? В свою бытность гувернанткой мисс Тэйт запомнилась сердечностью и эрудицией, а к Ровене с Викторией относилась почти как родная мать. Но в отличие от сэра Филипа, который не делал различий между родными дочерями и Пруденс, мисс Тэйт всегда выказывала сдержанность в своих привязанностях.
Солнце спустилось ниже. Не мешало бы поторопиться, но Виктория боялась спровоцировать приступ. Когда же она запомнит, что надо повсюду носить с собой противный черный ящичек с ингалятором? Виктория выросла под опекой Ровены и Пруденс, которые тряслись над ней, словно наседки, и не давали делать то, делать се — достали. Если не выходить из дома, она рехнется, как героиня старого французского романа. Пруденс была занята поручениями миссис Харпер, а Ровена, как обычно, куксилась у себя в комнате. В последнее время сестра только и знала витать в облаках и кататься верхом.
Виктория читала, пока в глазах не начинало рябить, или болтала с Элейн о малознакомых людях. Мисс Фистер вернула деньги за остаток курса с извинениями. Она не могла научить секретарскому делу по переписке. Значит, и этого не осталось, хотя у Виктории зародилась идея, которая могла выгореть… а заодно стать забавным секретом.
Правда была в том, что Виктории недоставало отца. Ей не хватало прежней жизни. В Саммерсете никто ничего не делал. Дома Виктория помогала отцу по работе, выполняла задания с курсов или практиковалась в эскизах. Сестры ходили в театр, ужинали в ресторанах, а каждые понедельник и среду Виктория отправлялась в благотворительное заведение миссис Хамфри Уорд,[12] где помогала присматривать за малышами, пока их матери зарабатывали на хлеб.
Ровена и Пруденс тоже не сидели без дела. Пруденс писала, играла на фортепиано, помогала на добровольных началах в больнице, посещала музеи. Ровена ходила на собрания суфражисток, читала и подолгу гуляла или каталась верхом в Гайд-парке и Кенсингтонском саду или занималась очередным видом спорта.
Здесь же дни проходили в переодеваниях из утреннего платья в дневное, а после в вечернее. Для прогулки или выезда приходилось полностью сменить наряд, а остаток времени, как саркастически заметила Элейн, уходил на подбор следующей перемены.
Виктория перелезла через низкую каменную ограду и вышла на дорогу.
Можно было сократить путь и отправиться лесом, но няня Айрис взяла с нее слово, что она и близко не подойдет к роще ночью, а днем будет гулять в сопровождении друзей. Виктория решила, что это чересчур, но няня Айрис по-стариковски боялась призраков.
Позади сверкнули огни, запел автомобильный рожок. Она отскочила на обочину; машина проехала мимо, но тут же затормозила. Из машины доносились мужские голоса и смех. Виктория замерла, готовая бежать, если придется.
— Кузина Виктория! Что ты здесь делаешь одна-одинешенька? Маму хватит удар, если узнает.
Девушка всмотрелась в сгущающиеся сумерки:
— Колин? Это ты?
— Собственной персоной. Себастьян, подвинься, чурбан неотесанный. Вик, залезай в машину. Я тебя подвезу.
Высокий мужчина невозмутимо перебрался на заднее сиденье, где уже кто-то сидел. Виктория узнала в нем лорда Биллингсли. Второго пассажира она раньше не видела.
Девушка открыла дверь дорогого открытого автомобиля и села рядом с кузеном.
— Я даже не слышала о твоем приезде. Родители знают?
— Нет, я хочу сделать им сюрприз на выходные. Себастьян и Кит отправились за компанию. На самом деле я приехал ради Элейн.
— Элейн?
— Да. Бедная сестренка твердит, что ей ужасно скучно в глуши, вот я и стараюсь расшевелить ее, когда удается задвинуть учебу. А ты не заскучала?
Виктория замялась, не желая никого обидеть. Колин догадался о причине смущения и рассмеялся:
— О, можешь сказать как есть. Я знаю, каково здесь приходится.
— Честно говоря, у меня появилось небывалое количество свободного времени.
Колин запрокинул голову и покатился со смеху. Виктория всегда находила его симпатичным, но последний раз видела еще подростком. За два года он неожиданно возмужал. Как у Элейн, у него были каштановые волосы и голубые глаза, но краше прочего оказалась улыбка, смягчавшая волевой подбородок Бакстонов. Колин смахивал на сказочного героя — не того, что завоевывал принцессу, а на его верного друга, благодаря которому все и налаживалось.
— Весьма здраво сказано, кузина. Тебе же исполнилось восемнадцать? А почему ты не вышла в свет?
— Мы с Ровеной не хотели устраивать бал, а отец не настаивал, — пожала плечами Виктория.
— Молодец. Вся эта ерунда скоро кончится. — Колин бросил на нее быстрый взгляд и поджал губы. — Мне очень жаль твоего отца, Вик. Уникальный был человек.
Она кивнула, в очередной раз пытаясь справиться с живучим комком.
Лорд Биллингсли подался вперед и просунул голову между ними.
— Хватит болтать, надо торопиться. Если не успеем до захода солнца, придется останавливаться и зажигать фары. Сам знаешь, какая начнется потеха.
С фарами, судя по его глумливому тону, вышла какая-то история.
— Будь по-твоему!
Колин нажал на газ, и автомобиль рванул по дороге, не заботясь о поворотах. Виктории пришлось вцепиться в дверную ручку. Они чуть не врезались в стадо ни о чем не подозревавших овец. Пастух разразился воплями, и Виктория начала смеяться умышленно мелко, дабы избежать приступа. Она закрыла глаза и сосредоточилась на дыхании, пока машина не остановилась у парадного входа.
— Открывай глаза, кузина. Я доставил тебя целой и невредимой.
— Чудом, — добавил с заднего сиденья Себастьян. — Между прочим, у пастуха мог случиться разрыв сердца.
Широкие двери распахнулись, и подъездную дорожку залило ярким светом. Из дома, кутаясь в шаль, выбежала Пруденс:
— Где ты была? Ты хоть представляешь, как мы волновались?
Виктория выбралась из автомобиля, готовая выслушать лекцию.
Но Пруденс замерла, сосредоточившись на чем-то позади нее. Виктория никогда не видела у нее такого лица. Она обернулась и обнаружила, что лорд Биллингсли не сводит с Пруденс глаз. Какое-то время казалось, что вот сейчас они устремятся друг к другу, настолько мощное электрическое поле образовалось между ними. И Виктории вдруг стало неловко.
— Придется мне взять приличия на себя, раз уж вы оба онемели. Пруденс, это лорд Биллингсли. Думаю, вы уже встречались на папиных похоронах. Лорд Биллингсли, это моя обожаемая подруга Пруденс Тэйт. — Виктория оглядела пару, так и стоявшую в оцепенении. — Да отомрите уже, ради всего святого!
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Пруденс залилась краской и отвернулась. Судя по выражению лица молодого человека, он тоже узнал ее с первого взгляда. Она потупилась, так как осознала, насколько невзрачно выглядит, но все-таки была благодарна Вик за то, что та представила ее подругой, а не камеристкой. Пруденс вновь посмотрела на лорда Биллингсли и даже в темноте различила румянец на его щеках.
Значит, они произвели друг на друга равное впечатление.
Из машины выбрался и присоединился к ним еще один молодой человек.
— Теперь я знаю, что вы не кузина Ровена, хотя у вас такие же волосы. — Он повернулся к Виктории. — Ты не сказала, что у вас гости.
Взгляд Виктории переходил с одного на другого.
— О, прошу прощения. Кузен Колин, это моя подруга и компаньонка Пруденс Тэйт. Пруденс, это мой кузен лорд Клайвен и его друг, с которым ты уже знакома, и… — Она запнулась, когда подошел третий, сидевший в машине сзади. — Боюсь, я не знаю…
Тот протянул руку:
— Чарльз, но можете называть меня Кит.
Колин и лорд Биллингсли дружно рассмеялись, как будто не слышали имени забавнее. Начались поклоны и рукопожатия. Мужчины даже стали жать руки друг другу, смеша Викторию. Когда они кликнули слуг выгружать багаж, Пруденс воспользовалась моментом и отвела Викторию в сторону.
— Где тебя носило? Ты же замерзла. Я до смерти перепугалась.
— Ходила в гости к старой знакомой. Я не хотела тебя волновать.
Пруденс смотрела на нее в задумчивости. В голосе Виктории звучало раскаяние, но сама она стала живее, чем утром, когда Пруденс ее одевала. Будто с плеч упала тяжелая ноша.
Может быть, Виктории не хватало общения? Веселые молодые люди заведомо были лучшей компанией, чем она с Ровеной в последнюю пару недель. Пруденс бросила быстрый взгляд на лорда Биллингсли — тот тоже исподтишка рассматривал ее, и она, зардевшись, отвернулась. Увлекая Викторию, она позвонила в звонок для мистера Кэрнса — пусть мчится бегом. Он разведет молодых людей по комнатам и разнесет их вещи. Пруденс хотелось одного: скорее препроводить Викторию в дом. И хотя глаза ее сияли, чувствовалось, что она устала, и Пруденс это угадывала.
В зале им повстречалась Элейн. Она уже переоделась к обеду в розовое платье из китайского атласа и плиссированный жакет, воротник и низ которого были отделаны горностаем, и Пруденс подумала, что в жизни не видела такой красоты.
— Виктория, где ты была? Мама вне себя и отыгрывается на всех подряд, большое тебе спасибо. Поторопись и переоденься к обеду, пока она совсем не потеряла голову. — Тут до нее донеслись голоса от парадного входа, и она, прислушавшись, сорвалась с места. — Колин! Я так тебя ждала на выходные!
— Идем скорее переодеваться, пока не влипла опять. — Пруденс потянула Викторию за руку.
— А ты заметила, что мы только этим и занимаемся? — спросила уже на лестнице Виктория. Пруденс промолчала, и Виктория спохватилась: — Ох, извини, Пру. Я не подумала.
— Ничего страшного. Мне даже лучше носить эту жуткую старую форму, чем менять платья по четыре раза на дню.
Но в глубине души Пруденс знала, что это не так. Ее красивые платья лежали в сундуках. Почти сплошь новые — ввиду похорон им всем подготовили полный траурный гардероб. Хотя большинство были черными, у нее имелось несколько платьев из темной ткани сливовых и бордовых оттенков и еще одно, очаровательного полночно-синего цвета. Пруденс так и не пришлось их надеть. Она часто открывала сундук и гладила нежный шелк, кружева и тюль. Ладони до того загрубели от ежедневной утренней чистки кастрюль в обществе Сюзи, что царапали тонкую ткань.
У Розовой комнаты Пруденс подавила вздох и быстро помогла Виктории снять уличный костюм; затем погнала сестру в сорочке и нижней юбке в ванную комнату.
Взамен черного наряда она выбрала темно-синее шелковое платье с гофрированной юбкой, кружевным верхом и широким синим поясом. Виктории едва исполнилось восемнадцать — зачем заставлять юную девушку постоянно ходить в черном, пусть даже отец и почил всего несколько недель назад. И если общество молодых людей хотя бы отчасти смягчит ее скорбь, то Пруденс поможет ей всем, чем сумеет.
Она вспыхнула, вспомнив, как глазела на лорда Биллингсли, одетая в мешковатую юбку и блузу. Что он о ней подумал?
Не в первый раз ей отчаянно захотелось повернуть время вспять. Но что изменится? Даже в лучшем наряде, с замысловатой прической она останется дочерью гувернантки. Иному не бывать, тогда как лорд Биллингсли наследовал образ жизни, далекий от ее собственного. Ровена и Виктория пренебрегали устоями, но могли обратиться к ним в любой момент. Они принадлежали к высшему свету, о чем свидетельствовала легкость, с которой они подлаживались под саммерсетские порядки. Она же, заурядная Пруденс Тэйт, — нет.
Девушка помогла Виктории облачиться в вечерний наряд. Сперва она переживала, что Вик возмутится выбором цвета не беспросветно-траурного, но та лишь улыбнулась:
— Отец любил этот цвет.
Пруденс улыбнулась в ответ, ловко вытащила шпильки из блестящих золотистых волос и стала расчесывать. Волосы доходили Виктории до пояса. Потом Пруденс разделила их посередине и стала подкалывать с боков, пока те не завернулись сами. Закрепив волосы шпильками, она добавила двойной ряд синего бисера, создав подобие ободка, приколола у виска темно-синий перьевой кок. Завершили наряд маленькие материнские серьги из слоновой кости в виде чаек.
Виктория птичьим движением склонила голову набок: привычка, которая всегда вызывала у Пруденс улыбку.
— Пру, я просто красавица. Спасибо.
Негромкий стук в дверь явился сигналом к обеду.
В комнату заглянула Ровена:
— Готовы?
Виктория обернулась, и взгляд старшей сестры смягчился.
— Чудесно выглядишь, Вик.
Виктория ответила робкой улыбкой, которая, как заметила Пруденс, вскоре увяла. Три девушки замерли, ощущая свою разделенность как никогда остро. Нарядных Викторию и Ровену ждал обед с друзьями и близкими, а неказистой Пруденс предстояло отправиться в зал для слуг. Пруденс не выдержала первой:
— Давайте-ка поживее. Не надо заставлять тетю Шарлотту ждать.
Проходя мимо, Виктория сжала ей руку, но Ровена, дожидавшаяся сестру, отвела глаза.
Когда они вышли, Пруденс оглядела комнату, испытывая глубочайшее одиночество. Ей настолько претило оставаться одной, что она, спешно прибрав покои Виктории, чуть не бегом устремилась к служебной лестнице. У двери Ровены Пруденс помедлила, но потом пожала плечами. Ровена запросто обойдется и без ее помощи. Пруденс понимала, что поступает несправедливо, но не могла не винить Ровену во всех своих бедах.
Она потянула за ручку двери черного хода, но та не подалась. Попробовала еще раз — тщетно. Заперли ее, что ли? Зачем? Пруденс нахмурилась и оглядела широкую парадную лестницу. Слугам разрешали ступать на нее исключительно для уборки, но Пруденс не видела другого выхода. Только не ценой обеда, а есть ей хотелось. Да и бояться нечего — наверняка Бакстоны и их гости сейчас в гостиной или столовой, а миссис Харпер и мистер Кэрнс заняты. Оглядевшись, Пруденс поспешила вниз. Рука легко скользила по гладким, как шелк, перилам.
— О, прошу меня извинить.
Вздрогнув, она споткнулась на последней ступеньке. Крепкие руки тут же подхватили ее.
Лорд Биллингсли улыбнулся, и ее сердце пойманной птицей забилось в груди. Молодой человек придерживал ее одной рукой под локоть, другой — за плечо, и от его касания по телу разлился жар.
— Вы же Пруденс, если не ошибаюсь? Спешите на обед? Могу я сопровождать вас?
Его темные глаза до того завораживали, что она не сразу уловила смысл. Но когда поняла, на нее словно вылили ушат ледяной воды.
Она вырвалась и отпрянула как ошпаренная, пылая от гнева и унижения.
— Вы смеетесь надо мной, лорд Биллингсли? Мне совсем не смешно.
Тот отшатнулся, как от пощечины:
— Прошу прощения?
В глазах щипало от горьких, горячих слез.
— Разве похоже, что я направляюсь к столу?
Лорд Биллингсли оглядел ее наряд, и его глаза недоуменно расширились. Пруденс сжала кулаки. Отлично. Теперь до него дошло. Она резко развернулась и зашагала к черному ходу позади лестницы, который, к счастью, не был заперт. Пруденс с горечью отметила, что на сей раз лорд не окликнул ее, дабы узнать, кто же она такая.
Он уже знал это.
По кухне как угорелая носилась Сюзи. Кухарки, судомойки, лакеи и дворецкий будут есть после господ. Горничные, камеристки и камердинеры получали обед одновременно с семейством. Такой порядок гарантировал, что кто-нибудь да ответит, случись господам позвонить, и был удобен, ибо в полном составе прислуга не уместилась бы за столом.
Сюзи рассеянно помахала рукой, когда Пруденс подошла к большому котлу с луковым супом на курином бульоне, предназначенном для прислуги. Господ наверху ждал обед из девяти перемен. Он начинался с легкого овощного консоме с толикой сливок, которые при подаче добавляли в тарелку; далее шли запеченные устрицы, жареный гусь, пирог с почками, тушеный фенхель и сельдерей с ломтиками дичи, вишневый пирог, малиновое мороженое, фрукты и сыр.
Пруденс налила себе тарелку супа и посмотрела, как Стряпуха вынимает из духовки гуся, золотистого от стекающих капелек жира. Гуся выложили на серебряное блюдо и украсили розочками из жареного картофеля. Он все еще скворчал и оставлял после себя густой аромат жареного мяса, когда Стряпуха понеслась к кухонному лифту.
Пруденс отвернулась, отрезала ломоть хлеба от общей буханки, накрыла тарелку и, балансируя, направилась в обеденный зал. Стоило ей переступить порог, как все перестали есть и уставились на нее. Обычно Пруденс наспех перекусывала в кухне или в укромном уголке, но она устала от одиночества. Помявшись, она присела рядом с Гортензией и робко улыбнулась остальным.
— Надо же, кто к нам пожаловал, — фыркнула одна из служанок.
— Смотрите-ка, пава почтила нас своим присутствием, — хихикнула другая.
Пруденс уставилась в свою тарелку, горло перехватило от обиды. Возможно, она сделала ошибку.
— Хватит, девочки, — вмешалась миссис Харпер. — Раздорам у нас не бывать. — Экономка поджала губы и осуждающе посмотрела на Пруденс, как будто винила во всем ее, хотя та не сказала ни слова. — Надеюсь, ты прочла правила? Они запрещают пользоваться парадной лестницей. Считаем ли мы, что нынче вышло недоразумение, которое больше не повторится?
Пруденс мучительно сглотнула. Она хотела возразить экономке, что дверь черного хода не открывалась, но дерзкие взгляды служанок возбудили в ней подозрения. Она прикусила губу и опустила глаза:
— Да, мэм.
Миссис Харпер кивнула и вернулась к своим делам.
— Вы болтливые сороки и больше никто, — отчитала служанок Гортензия и повернулась к Пруденс: — Не обращай на них внимания, девочка. Они просто завидуют твоему положению.
Пруденс уставилась на француженку. Внутри зародился истерический смех. Ее положению? Затем ей стало не до веселья. Тут не поспоришь: в сравнении с чисткой кастрюль и сковородок, чем целый день занималась Сюзи, ее обязанности и вправду казались сущими пустяками. Развесить красивую одежду, приготовить ванну и сделать прическу — действительно, завидное положение среди прислуги. Пруденс не рассмеялась, а лишь робко улыбнулась Гортензии.
Краем глаза она заметила, как закатили глаза две служанки, заговорившие с ней. Ей захотелось спрятаться и не высовываться. Но поздно, ее уже записали в снобы.
— Как долго вы работаете у леди Саммерсет? — обратилась она к Гортензии.
Француженка удивленно приподняла бровь:
— Лет семь. Раньше я служила камеристкой у маркизы дю Эноль до самой ее смерти.
Служанки опять закатили глаза. Пруденс опустила голову, скрывая улыбку. Сравнение Гортензии попало в точку — в своей черно-белой форме они действительно походили на докучливых сорок.
Француженка сняла очки для чтения и отложила газету:
— А ты чем занималась до того, как стала камеристкой достопочтенных Ровены и Виктории?
Разговоры за столом стихли, и, хотя в открытую никто на нее не смотрел, Пруденс чувствовала, что все ждут ее ответа. Интуиция подсказывала, что лучше не распространяться об истинном положении дел, хотя в глубине души ей отчаянно хотелось заявить, что она не их круга и вообще не служанка.
— Я всегда жила с ними, — тихо произнесла Пруденс. — Моя мать была у них гувернанткой.
— Да ну! — удивилась Гортензия.
Пруденс понимала, что от нее ждут подробностей, но сосредоточилась на еде. В итоге разговор перешел на другие темы, и Пруденс, покончив с обедом, вымыла за собой тарелку, чтобы не добавлять хлопот Сюзи. Та, все еще занятая обеденной посудой, наградила ее благодарной улыбкой.
— Не уходи пока, побудь с нами. Ты еще не скоро понадобишься своим девочкам и можешь со спокойной душой отдыхать.
Пруденс помялась, затем уступила. Лучшее средство от одиночества — знакомство с людьми. Она уселась рядом с Гортензией, и Сюзи принесла ей новую чашку чая.
Едва она села, те самые две служанки обменялись взглядами и встали из-за стола. Пруденс хмуро следила за ними, но вскоре Гортензия вновь завладела ее вниманием.
— Давай-ка я расскажу тебе о моем первом месте. Может, тебе полегчает, oui?
Гортензия взяла ее за руку — жест, несомненно, дружеский, — но чем дальше заходил рассказ, тем больше Пруденс казалось, что ее заковали в кандалы, не позволяя вырваться. Она слушала историю о прошлой хозяйке во Франции, которая ставила Гортензию так низко, что даже не озаботилась узнать ее имя.
Как ни тошно было Пруденс, она поняла, что могло быть и хуже. Когда она встала, чтобы уйти, Гортензия поднялась вместе с ней.
— Ты же еще не ложишься? — резко спросила француженка.
Пруденс покачала головой и наморщила лоб.
— Нет, сначала надо прибрать комнату Ровены. А что такое?
— О, ничего, — отмахнулась Гортензия. — Просто еще рано, а ты уже уходишь. Но если тебя ждет работа…
Убирая комнату Ровены, Пруденс пыталась разобраться в собственных мыслях. Почему ей так нравилось, когда другие слуги считали ее выше себя? Несмотря на слова сэра Филипа о равенстве между людьми, она не хотела считаться обычной прислугой, однако была к ней ближе, чем к Ровене и Виктории. Или лорду Биллингсли. Ее мать начинала горничной. Пруденс понятия не имела, чем занимался отец, поскольку мать никогда о нем не говорила, но девушка знала, что у нее была семья, жившая в деревне. Не приходилось сомневаться, что многие ее члены работали на Бакстонов или другие титулованные семейства в округе.
Неужели между высшим и низшим сословием действительно существует принципиальная разница, помимо обстоятельств рождения на свет — нечто неподвластное человеку? Почему простые люди мирятся с тем, что к ним относятся как к людям второго сорта? Пруденс могла понять надобность в неквалифицированном труде — в конце концов, кому понравится чистить нужники. Она потерла лоб. Неудивительно, что все меняется так медленно. Простых решений не существует.
Ровена не явилась принять ванну, и Пруденс пошла к Виктории. Интересно, какую комнату отвели бы ей, будь она настоящей гостьей? Пруденс пока не имела возможности изучить как следует особняк — она видела только крыло для слуг, комнаты сестер и Главный зал. Она даже в парк не выходила со дня приезда и вместо этого читала книги, которые таскала из библиотеки Вик.
Уставшая как никогда, Пруденс поднялась по бесконечной лестнице и добралась до своей комнаты. Ровена и Виктория улягутся спать и без ее помощи. Все равно она не камеристка, как бы это ни выглядело на деле. Встреча с лордом Биллингсли и общение с прислугой в столовой окончательно вымотали ее; еще одна неприятность — и она развалится на куски.
Газовые рожки в длинном коридоре женского крыла располагались далеко друг от друга и еле горели.
— Правильно, зачем слугам свет, — пробормотала Пруденс.
Войдя в комнату, она оставила дверь открытой, чтобы не искать свою маленькую газовую лампу вслепую. Потом заперла дверь и разделась, не потрудившись даже повесить одежду. Зубы заклацали от холода, едва она нырнула в тонкую батистовую сорочку. Ткань ласкала кожу, но сейчас Пруденс готова была согласиться на шерстяную дерюгу — лишь бы не мерзнуть. Комната больше напоминала продуктовый ледник, нежели спальню.
Теперь уже в спешке она пересекла помещение и юркнула в постель, но, когда попыталась вытянуть ноги, на полпути встретила какое-то препятствие. Пруденс недоуменно толкнула сильнее и тут поняла, что случилось. Кто-то устроил ей «мешок»[13] — прокрался в спальню и подшутил. Рыдания вырвались прежде, чем она сумела сдержать их, и Пруденс закрыла лицо руками, зажала рот. Пусть не радуются и не думают, что допекли ее. Несколько минут она просидела на постели, подтянув колени к груди и пытаясь восстановить самообладание. Друзей здесь нет, подумала она. Разве что Сюзи; в иных отношениях она была совершенно одна, о чем надлежало помнить.
Коль скоро тебе соорудили «мешок», не остается ничего другого, как вылезти и перестелить заново. Пруденс с трудом выбралась из постели. Ноги занемели от холода, мышцы сводило от усталости, но она кое-как справилась.
Забравшись под одеяло, с мокрыми от слез щеками, Пруденс решилась. Завтра у нее выходной. Она отправится в город и попробует разыскать родственников. Всяко лучше, чем оставаться в капкане между двумя мирами Саммерсета, не принадлежа ни к одному.
На следующее утро Пруденс извлекла свой новый саржевый, рыжеватого цвета костюм для прогулок и почистила щеткой, будучи особенно аккуратной с черной тесьмой и обтянутыми тканью пуговицами. Натянула юбку, доходившую до лодыжек, заправила белую блузку и надела жакет. Пруденс понравилось, как кружевные манжеты блузки кокетливо выглядывают из рукавов. Она, как могла, уложила волосы перед треснувшим зеркалом, а затем надела большой черный бархатный берет. Наряд завершали темно-коричневые высокие ботиночки со шнуровкой. Нынче никто не примет ее за горничную.
Она вошла в зал для прислуги и налила себе чая, не обращая внимания на взгляды.
Глаза Гортензии расширились.
— Belle fille,[14] — только и смогла произнести француженка.
Пруденс понимала, что так друзей не заводят, но ей было все равно. Теперь стало ясно, что слуги относятся к ней не менее предвзято, чем лорд Саммерсет.
Из-за угла выглянула изумленная Сюзи. В желудке у Пруденс было настолько неладно, что она предпочла отказаться от овсянки и ограничиться чаем.
— У тебя выходной, oui? Куда-то пойдешь? — осведомилась Гортензия.
— Наведаюсь в город, — ответила Пруденс.
— Чего ради? — фыркнула француженка. — Он и не город вовсе — скорее деревня.
— Давно ли ты там была? — возразил один из лакеев. — За последнюю пару лет он здорово вырос. Промышленность наступает. — Парень широко улыбнулся Пруденс, блеснув здоровыми белыми зубами. — Кстати, меня зовут Эндрю. Эндрю Уилкс.
Она улыбнулась в ответ, признав в нем добродушного малого, которого видела в свой первый день в Саммерсете. Разумеется, она встречала его и после, но процедуры знакомства не было, так как обедали они в разное время. Она решила, что для прислуги формальности соблюдены вполне.
— Пруденс Тэйт, — сказала она и почувствовала себя крайне глупо. Все и так знали, как ее зовут.
Одна из горничных фыркнула и подхватила свою чашку с тарелкой.
— Мне рассиживаться некогда. Кому-то надо работать.
Эндрю продолжал улыбаться:
— Не обращай внимания. Она просто завидует. Все понимают, что ты настоящая леди.
— Довольно, Эндрю. Я уверен, что у тебя тоже найдутся дела, — вмешался с порога мистер Кэрнс.
— Но… — начал было парень.
— Ступай, — отрезал тот.
Эндрю лихо подмигнул на прощание, прихватил свою посуду и вышел из зала. Мистер Кэрнс испепелил Пруденс взглядом, и она отвернулась, пылая румянцем.
— Тебе лучше не попадаться на глаза миссис Харпер и поскорее уйти, милочка, — посоветовала Гортензия. — Иначе начнется кромешный ад.
— Но это моя одежда, и у меня выходной. Она же не может запретить мне одеваться на свое усмотрение в свободное время?
— О, способ она найдет. Беги скорее. Наслаждайся отдыхом, хотя я не понимаю, чем можно развлечься в такой грязной дыре, как Саммерсет.
Пруденс отнесла чашку в моечную.
— Оставь, — проворчала Сюзи, не глядя на подругу. — Платье испачкаешь.
— Спасибо, Сюзи. Я принесу тебе что-нибудь из города.
Ей показалось, что на лице посудомойки промелькнула улыбка, но поручиться она не могла. Мятежный настрой побудил Пруденс избегать в этот день Ровену и Викторию и даже не спрашивать, не нужно ли им что-то в городе. Сами они уже несколько раз пропадали и не отчитывались перед ней, куда ходили.
Трудно дружить, когда совместное времяпрепровождение омрачено. Хотя им случалось собираться с книгами перед огнем, Ро и Вик не могли день-деньской сидеть в своих комнатах. Они не были узницами.
В отличие от нее.
Отогнав эти мысли, Пруденс вышла с черного хода, стараясь не показываться у парадных дверей. Последнее, чего ей хотелось, — получить нагоняй за спесивость, а после нынешнего утра было понятно, что она под прицелом. Щеки горели от стыда. Что на нее нашло? Явилась к завтраку в наряде, за который любому присутствовавшему пришлось бы выложить годовое жалованье.
Но вот она все-таки вырвалась на свободу и снова могла дышать полной грудью. Нависали серые тучи, однако ненастьем не пахло. Ей было удобно в прочной прогулочной обуви. Деревья вдоль подъездной аллеи облетели и высились суровыми обнаженными стражами.
Дойдя до ее конца, Пруденс остановилась. И почему она, глупая, не догадалась спросить дорогу до города? Позади затарахтел мотор, и она отошла на обочину, однако машина замедлила ход.
— Доброе утро, мисс Тэйт, — приподнял шляпу лорд Биллингсли.
— Доброе утро, лорд Биллингсли.
Пруденс залилась краской и оглянулась на особняк.
— Нас оттуда не видно, если вы об этом беспокоитесь.
— Конечно нет.
Воцарилась долгая пауза.
— Вам в город? Могу я вас подвезти?
Пруденс внутренне содрогнулась, вспомнив, как убегала от него к черному ходу. Одновременно она досадовала на свою реакцию. Стоило выбраться из особняка, и он тут как тут — красавец, перед которым она робела.
— Да, в город, но я преспокойно дойду. Мне нравится ходить пешком. Хорошего вам дня, сэр. — Пруденс повернула налево и решительно зашагала по дороге.
— Мисс Тэйт?
Она остановилась и на миг прикрыла глаза, почему-то не сомневаясь, что разговор не закончен.
— Да, лорд Биллингсли? — спросила Пруденс, не оборачиваясь.
— Вы думаете добраться пешком до Лондона? Потому что Саммерсет в другой стороне.
Ну конечно. Она оценила абсурдность ситуации, и смех вырвался сам собой, не успела Пруденс сдержаться. Впервые после смерти сэра Филипа она смеялась от души. Мысль уколола ее, но не заставила замолчать. Когда с ее смехом слился хохот лорда Биллингсли, она наконец обернулась. Да что за беда, если она сядет в машину? В ее положении — большая, но Пруденс беспечно пренебрегла риском.
— Лорд Биллингсли, я буду очень признательна, если вы подвезете меня до города.
Тот вышел и распахнул дверь. Потом вернулся за руль, порылся на заднем сиденье и протянул ей накидку для защиты от пыли:
— Не стоит пачкать такой прекрасный наряд.
Пруденс прикрылась, и автомобиль тронулся с места — направо, в сторону города.
— Итак, мисс Тэйт. Насколько я понял, вы крайне загадочная персона.
Он говорил непринужденно, и она украдкой бросила на него испытующий взгляд.
Вьющиеся черные волосы ниспадали на ворот из-под котелка, сбитого набок. В профиль были видны чуть приподнятые уголки рта, как будто лорд Биллингсли во всем находил забавную сторону.
— Поверьте, лорд Биллингсли, во мне нет ничего загадочного.
— Посмею не согласиться. При нашей первой встрече мне не удалось вытянуть из вас и пары слов. Впрочем, это вполне объяснялось обстоятельствами. Вчера мы увиделись снова: вы были одеты служанкой и вели себя, так сказать, несколько агрессивно. Сегодня же вы опять совершенно другая. Понимаете? Сплошные загадки.
Глаза его весело сверкнули, и Пруденс расслабилась. В нем угадывалось добродушие, от которого ей сделалось легче.
— Все это можно объяснить, лорд Биллингсли.
— Буду рад, если вы меня просветите, мисс Тэйт.
На губах у нее играла улыбка. Было донельзя приятно ехать в автомобиле со смешливым молодым человеком симпатичной наружности, как будто Пруденс ничем не отличалась от других. Если узнает миссис Харпер или, не дай бог, леди Саммерсет, то они придут в ярость, но в это мгновение ей не было до них дела.
— Мне кажется, будет лучше сохранить тайну еще ненадолго. Меня никогда не называли загадочной, и мне, признаться, это нравится.
— Справедливо. Но окажите мне честь и ответьте на один вопрос. В конце концов, я везу вас в город.
Тот уже показался впереди. Пруденс покосилась на собеседника:
— Это зависит от того, что вы хотите узнать, лорд Биллингсли.
— Откуда у вас эта шляпка?
Пруденс разинула было рот, затем рассмеялась:
— Не думала, что вы носите бархатные береты, но если угодно знать, я купила его в новом магазине Каролины Ребо[15] на Бонд-стрит.
— Спасибо от моей младшей сестренки, — подчеркнул молодой человек. — Как вы думаете, найдется в этом городишке местечко, где можно выпить чашку чая? Если не откажетесь составить мне компанию.
Лорд Биллингсли притормозил и теперь внимательно изучал спутницу. В темных глазах затаился вопрос, на который она не смела ответить.
Сердце Пруденс забилось чаще, но ей удалось справиться с чувствами. Несмотря на внезапное желание побыть с ним еще, Пруденс знала, что чай с лордом Биллингсли добром не кончится.
— Не знаю, есть ли здесь такое местечко, лорд Биллингсли, но чая мы с вами не выпьем. И дело не только в том, что у меня много дел в городе. Я не сомневаюсь, что наше совместное чаепитие приведет к одним неприятностям. — Она сняла с колен накидку и аккуратно ее сложила.
— Но что же плохого в обычной чашке чая, мисс Тэйт?
— Мне кажется, вы знаете ответ, — криво улыбнулась Пруденс. — Спасибо, что подвезли, лорд Биллингсли. Надеюсь, вашей сестре понравится берет.
— Да нет у меня сестры! — выпалил молодой человек, пока она открывала дверь автомобиля.
Пруденс вышла из машины и взглянула на лорда Биллингсли. Его темные глаза смотрели неожиданно серьезно.
— Тогда почему вы спросили, где я купила берет?
Лорд Биллингсли улыбнулся, сверкнув зубами.
— Я догадывался, что на любой другой вопрос вы не ответите.
Пруденс поневоле улыбнулась, но тут же постаралась скрыть это.
— Очень умно. Еще раз спасибо за поездку, — сухо сказала она и заспешила по тротуару, прикидываясь, будто знает, куда идет, хотя на самом деле это было решительно не так.
Отчасти она жалела, что не пошла с ним в чайную — таких заведений здесь оказалось полно. Но нет. Как там говорится — «не ищи себе приключений»? Пруденс переключила внимание на окрестности.
Эндрю был прав. С первого взгляда становилось ясно, что Саммерсет процветает и наполняется чувством собственной важности. Увы, он оказался не деревушкой в две улочки, как надеялась Пруденс, — там было бы намного легче разузнать о семье. У слуг же она не спросила, стыдясь признаться, что ничего не знает о родных.
Она оглянулась в поисках магазина тканей или готовой одежды, где будет уместно поинтересоваться некими Тэйтами.
Насколько она могла судить, на севере стоял старый город, а новостройки тянулись на юго-запад, к холмам. Она пошла на север, решив, что Тэйты уже давно поселились в Саммерсете. Конечно, тот факт, что ей было известно всего одно имя, являлся очередным препятствием из многих.
Она рассматривала прохожих. Женщины в бесформенных старомодных нарядах и шалях вышагивали бок о бок с девушками в современных облегающих платьях, едва достигавших лодыжек. В этой части города автомобилей было меньше, чем экипажей.
Пруденс свернула за угол и на другой стороне заметила обшарпанное здание библиотеки, зажатой между пансионом и прачечной. В воздухе стоял ядовитый запах доброго стирального порошка и конского навоза, но Пруденс не было до этого дела. Она не сомневалась, что перед ней нарисовалась единственная в Саммерсете библиотека, а если учесть любовь матери к чтению, то здесь ее должны были помнить.
Девушка устремилась через дорогу. Деревянная дверь скрипнула, и Пруденс подумала, велик ли наплыв посетителей. Внутри было сумрачно — источником света служили несколько газовых ламп и грязное окно. Полки поражали опрятностью; книги стояли ровными рядами. Дверная створка, уложенная на деревянные ящики, служила столом. За ним сидел пожилой мужчина и выжидающе смотрел на посетительницу.
Непокрытая лысина отсвечивала розовым. Белые кустистые брови сливались двумя пушистыми гусеницами. В них было больше волос, чем на всей голове. Старик заложил пальцем пухлый фолиант и улыбнулся:
— Могу ли я чем-то помочь?
— Наверное, да.
Теперь, когда поиски родни перестали быть абстракцией, Пруденс занервничала.
Старик просиял:
— И какую же книгу вы ищете?
— Я ищу не книгу. Мне нужно навести справки.
— Дорогу можно спросить у прохожих. — Библиотекарь явно огорчился.
— Вообще-то, я собираю сведения о человеке.
— Вот как. — Необычная просьба немного смягчила старика. — Не уверен, что смогу быть полезен.
Пруденс виновато улыбнулась:
— Видите ли, я всегда считала, что библиотекари держат руку на пульсе всех городских событий.
Старик просветлел лицом, но вскоре опять помрачнел:
— Так оно и было, мисс, но времена меняются. Судя по всему, молодежь не любит читать. Теперь ее заботят автомобили, аэропланы и телефоны. Я сижу в этой библиотеке со дня ее основания, уже тридцать пять лет, и никогда в ней не было так безлюдно.
Лицо старика горестно сморщилось.
У Пруденс захватило дух. Если библиотекарь проработал здесь так долго, он должен знать ее мать.
— Я люблю книги, — заверила она старика. — В следующий раз я обязательно посмотрю, что у вас есть, но сегодня мне надо кое-кого разыскать.
— Ну, давайте попробуем, — вздохнул тот.
— Я собираю сведения о семье Тэйт.
Пруденс стыдилась того, что не знает ни девичьей фамилии матери, ни имени отца. Как можно без этого кого-то найти? Внутри ее все оборвалось.
— Или о девушке, выросшей здесь лет двадцать — двадцать пять назад. Ее звали Элис.
С библиотекарем произошла разительная перемена. Его лицо замкнулось, как ставни перед грозой.
— Сожалею. Это имя мне незнакомо. — Он потупился.
— Вы уверены? — настаивала Пруденс. — Я знаю, что…
— Абсолютно уверен. Прошу прощения, мисс, но библиотека закрывается на ланч. Человеку нужно питаться.
Он встал и, крепко придерживая Пруденс за локоть, выпроводил ее за дверь.
Она не успела опомниться, как очутилась на улице. Старик задернул шторы.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Ровена откинулась на кушетке со спинкой, дожидаясь чая и благодаря небеса за своевременный приезд Колина с друзьями. Тетя продолжала от случая к случаю высказываться насчет ее недавнего исчезновения, а Ровена не хотела говорить об этом ни с кем, кроме Виктории. Крушение аэроплана прямо над головой и спасение жизни пилота не были, как ни странно, подходящими темами для светской застольной беседы. К тому же тот вечер оставил глубокий след в ее душе. Сумерки, раненый на склоне холма — все это казалось реальнее, чем любое событие после смерти отца. Время в Саммерсете плелось унылой чередой дней, зато каждый миг, прошедший от падения аэроплана до перевоза пилота к машине, изобиловал красками. Ровена не хотела делиться этим ни с кем — все равно не поймут.
Тетушка, словно королева, восседала в другом конце гостиной в окружении сына и дочери. Дяди Конрада не было, он еще утром уехал осматривать какие-то владения.
Памятуя о живом интересе лорда Биллингсли к Пруденс, Ровена украдкой следила за ним. Он был, несомненно, красив — темные кудри, темные глаза, однако Ровена не доверяла красавчикам, особенно своего круга — слишком они раздувались от важности. Выпестованные, разумеется, слепыми мамашами, подумала она при виде обожания, с которым тетя взирала на сына. Но в поведении лорда Биллингсли было мало тщеславия — напротив, насмешливый рот выдавал чувство юмора, и молодой человек держался чрезвычайно учтиво со всеми, включая слуг.
В отличие от второго друга, приехавшего погостить с Колином. Как его — Кип? Кит? Еще один симпатичный юноша, высокий, хорошего сложения, с темно-рыжими волосами и голубыми глазами. Нос был с горбинкой. Кит выглядел старше товарищей, но Ровену отталкивало другое: насмешка над всеми вокруг, которую тот еле сдерживал. Неприятно общаться и думать, что над тобой потешаются.
Виктория сидела рядом с Элейн и казалась отдохнувшей, несмотря на вчерашнюю отлучку. Куда она ходила? Виктория не сказала, а Ровена не стала допытываться. Хватит того, что Виктория чувствует себя лучше.
Хоть кому-то полегчало — и то хорошо. Ровена ловила себя на том, что избегает Пруденс из-за полнейшей беспомощности в ее присутствии, о которой и думать-то было больно. Она то досадовала на собственную апатию, то смирялась. Ровена знала о своей трусости, но не могла перебороть страх. Она ненавидела конфликты и покрывалась мурашками, воображая столкновение с дядей. Она завидовала Виктории — та обладала непреклонной уверенностью в своей способности усилием воли менять порядок вещей. Откуда что взялось?
Лакей вкатил сервировочный столик с закусками к чаю: традиционные сэндвичи с салатом и огурцами на изящной тарелке, а также с пряной ветчиной и говядиной на огромном блюде, несомненно, в расчете на молодых людей. И конечно же, сконы с джемом и топлеными сливками, а также бисквиты, клубника в шоколаде, соленая рыба и сваренные вкрутую яйца. Когда все расселись в эркере за круглым столом, тетя Шарлотта повернулась к дочери:
— Элейн, дорогая, окажи нам честь и разлей чай.
— Конечно, мама.
Ровена заметила, как брат с сестрой обменялись изумленными взглядами, но не поняла почему.
— Себастьян, мой дорогой мальчик, как поживает твоя матушка?
— Хорошо. Благодарю, что спросили, леди Саммерсет.
— Надеюсь, вы посетите нас в праздники?
— В мире нет силы, способной нам помешать.
Ровена перехватила очередной обмен взглядами; на сей раз участвовал и лорд Биллингсли. Виктория наморщила лоб, и Ровена поняла, что младшая сестра тоже почуяла странный подтекст происходящего.
— Надеюсь, что вы, молодежь, не соскучитесь за городом. Мы с Элейн планируем устроить несколько вечеров в тесном кругу, да и наш бал для слуг всегда проходит весело. Будет и новогодний бал; я уверена, что он удастся на славу. Элейн отлично с этим справляется, лорд Биллингсли.
— Мама, ты мне льстишь.
Ровена подавила улыбку. Ответ кузины прозвучал в высшей степени скромно, благонравно… и фальшиво.
Тетя Шарлотта склонила голову набок, будто тоже что-то заподозрила, но не уловила сути.
— Вздор! — отрезала она. Но тут же смягчила свою резкость деланой улыбкой: — Ты образованная девушка с изысканным вкусом.
Леди Саммерсет пристально посмотрела на лорда Биллингсли и Кита. Те отвели глаза.
— Так где же ты пропадал с утра, Биллингсли? — сменил тему Колин.
— Ездил по делу.
Лорд Биллингсли намазал варенье на скон с таким безразличием, что Ровена мгновенно насторожилась.
— Дело в этом городишке? — насмешливо переспросил Кит. — Какие могут быть дела в Саммерсете?
— О, ты не поверишь. — Юноша бросил взгляд на Ровену и зарделся, будто выдал себя.
Опять недомолвки. Хотя… возможно, это связано с Пруденс. Ровена наблюдала за лордом Биллингсли с удвоенным интересом.
Чаепитие закончилось без происшествий, и все облегченно выдохнули, когда лакей укатил столик, а тетя Шарлотта удалилась в свой будуар.
— Вот наказание. Я думал, она никогда не уйдет. — Колин откинулся на канапе.
— Следите за своим тоном, молодой человек, — сказала Элейн. — Прошу не забывать, что речь идет о моей праведной матушке.
— Точно, — засмеялся Колин. — Наша праведная матушка способна окрутить покойного короля, перехитрить Конфуция, довести до слез папу римского и уложиться до завтрака. Страшная женщина. — Он притворно содрогнулся и продолжил: — Сестренка, не окажешь услугу? Принеси мне коктейль.
— Всем по коктейлю, — вмешался Кит. — Раз уж ты, Элейн, настолько образованная и изысканная по этой части.
Элейн сделала реверанс и повернулась к Ровене:
— Ты будешь, Ро? А ты, Вик?
Ровена чуть было не запретила Виктории, но младшая сестра заинтересованно встрепенулась, и Ровена не осмелилась разочаровать ее.
— Да, пожалуйста. Спасибо.
Кит вызвался помочь, и вскоре все получили по бокалу.
— За что выпьем?
— Как насчет Каверзного комитета? — спросил Колин, изогнув бровь.
— Может, за возрождение Каверзного комитета в Рождество? — предложила Элейн.
— Люблю толковую аллитерацию, — одобрил брат.
— Что такое Каверзный комитет? — спросила Виктория.
Ровена отдалась на волю спиртного, которое разлилось в ней теплом и ввергло в еще большую апатию, давая возможность безучастно наблюдать за происходящим. Неудивительно, что люди спиваются, подумалось ей. Прекрасный способ приглушить нежеланные чувства.
— А, так у нас новички, — заметил Кит.
— Зеленая поросль, — улыбнулся Себастьян.
— Может, заманить их к нам? — предложила Элейн.
— И тогда мы станем кузинами Каверзного комитета? — хмыкнула Виктория.
— Умно! — одобрительно хлопнул в ладоши Колин.
— Красноречиво, — подхватил Себастьян.
— Бестолково, — удосужилась вставить Ровена, и все засмеялись.
— Каверзный комитет, как его чаще всего называют… — вполголоса начал Кит.
— Его также называют Порочным и Космополитским, — встряла Элейн.
Кит продолжил, будто не слышал:
— …был основан в Королевском колледже и со временем открылся для прекрасного пола, ибо никакой клуб не стоит членства, если в нем нет дам. Поскольку многие из нас пребывают под гнетом благонамеренных…
— Или не столь благонамеренных, — добавил Колин.
— …родственников, которые заставляют нас посещать одни и те же балы, вечеринки и спортивные мероприятия, мы основали собственное общество, дабы не помереть от скуки.
— Но чем вы занимаетесь? — недоуменно спросила Ровена, хотя идея ей нравилась.
— Устраиваем розыгрыши, — пожал плечами Кит.
— Развлекаемся, — подхватила Элейн.
— Резвимся, — добавил Себастьян.
— Узакониваем дурость, — пробормотала Виктория, и все покатились со смеху.
— Другими словами, не очень многим, — подытожил Кит и отхлебнул из бокала.
— Зато много об этом говорим. Разве не этим занимаются в клубах? — спросил Колин.
— Беседуют о том, как они прекрасны, — кивнул Кит.
Он посигналил Элейн пустым бокалом. Та поднялась, чтобы налить ему еще. Кит же в ожидании коктейля вальяжно развалился на канапе.
— Я не против. Пусть присоединяются, но надо дождаться праздника, чтобы все было официально. Подтянутся остальные, и мы устроим настоящую инициацию в духе старых времен.
Виктория оживленно подалась вперед:
— Это же тайное общество, да? Что за инициация? Вы заставите нас пройти по доске? Принести с луны зеленого сыра? Сразиться с драконами?
Кит наградил ее улыбкой едва ли не хищной, и Ровена обеспокоенно встрепенулась.
— Ты идеальный кандидат. Красивая и с фантазией. И я не позволю такому прелестному созданию сражаться с драконами. — Он галантно поцеловал ей руку.
Виктория наклонила голову набок и кокетливо улыбнулась.
— Раз мы не вынесем все это из семьи, есть смысл выяснить, к какому обществу принадлежал дедушка граф и как у них проходили инициации, — предложил Кит, покосившись на Колина.
Тот пожал плечами, но Ровена уловила, что это предложение задело его за живое.
— Если он и числился в каком-то клубе, то состоял в нем в одиночестве. Никто не мог подолгу выносить общество деда. По крайней мере, мы с сестрой.
— Как и мы с Вик. — Неизвестная сила побудила Ровену стряхнуть оцепенение и встать. Отец был верен семье, хотя часто пикировался с братом. Она встала позади Элейн и небрежно, как будто годами так делала, положила кузине руку на плечо, демонстрируя преданность. — Мы звали его дедулей-носулей.
Бакстоны расхохотались.
— А кстати, что за шишка росла у него на носу? — спросил Колин, позабыв о недавнем напряжении.
Но Ровена видела, что ее жест не ускользнул от острого взгляда Кита и был понят правильно.
— Есть и другое соображение: если добавить в шайку новых Бакстонов, одна сторона перевесит — верность семье и все такое прочее. — Кит говорил легко, иронично, однако Ровена уловила скрытое предупреждение.
Элейн сощурила глаза, но Виктория опередила ее. Она вскочила на пышную турецкую оттоманку и замерла перед Китом. Затем помахала бокалом у него перед носом. Сколько она выпила? Виктория до того хрупка, что один коктейль для нее — все равно что два для кого-нибудь покрепче.
— Нет уж, мистер Кит, — заявила Виктория. — Раз обещали настоящий клуб, извольте обеспечить. Или мне рассказать вашей матушке, как вы держите слово, данное леди?
— О ужас! — завопил Кит и замахал руками. — Спасите-помогите!
— Сам кашу заварил, сам и расхлебывай, — хохотнул Колин.
Журча смехом, Виктория погрозила ему кулаком со своего возвышения. Ее черно-белое полосатое платье с черным болеро развевалось, золотистые волосы выбились из-под черной шляпки с розочками. Она была мила, как никогда, и Ровена быстро встала между ней и Китом. Элейн присоединилась, подстегнутая вновь обретенным семейным единством.
— Поздно, мистер Кит. Теперь в клубе три женщины из рода Бакстонов.
Элейн помогла кузине сойти с пьедестала. Девушки выстроились плечом к плечу, и Кит усмехнулся:
— Если это считается проигрышем, то я готов проигрывать чаще.
— Может быть, ты и прав, — улыбнулся Себастьян, глядя на разыгравшуюся сцену. — Рад бы остаться и болтать с вами до вечера, но мне пора в город. — Он встал.
— Опять дела? — спросил Колин.
— Я жду посылку. — На губах Себастьяна играла улыбка. — Можно еще раз взять твой автомобиль?
— Конечно бери.
Ровена приняла решение головокружительно быстро:
— А вас не затруднит меня подвезти?
— Зачем тебе в город? — спросила Виктория.
— Хочу проведать друга, о котором тебе рассказывала.
Ровене до смерти надоело сидеть без дела и лишь лелеять в себе усталость, печаль и тоску. Может быть, какое-нибудь дело и вправду вернет ее к жизни.
Виктория поняла и сделала большие глаза:
— Давай развлекись. К обеду вернешься?
Уныние в ее голосе заставило сжаться сердце Ровены.
— Сто раз успею, да и Элейн, конечно, составит тебе компанию.
— Пошли, мелюзга, — кивнула Элейн. — Я устала от мужского общества. Давай послушаем граммофон. Научу тебя новым па, о которых рассказывала.
Кит встал и потянулся:
— Нас бросили, Биллингсли. Похоже, пора захватить знаменитую саммерсетскую бильярдную.
— Через двадцать минут у входа? — обратился Себастьян к Ровене.
— Через двадцать пять, — ответила Ровена, оглядев свое платье для чая.
Она поспешила наверх, проклиная негласное тетино правило, предписывавшее менять наряды по любому случаю. Тонкое черное платье с кружевами и тюлем совершенно не подходило для посещения больницы. Оно годилось только на то, чтобы сидеть за чайным столом и украшать собой комнату. Его единственным достоинством было отсутствие корсета.
Да где же Пруденс? Ровена путалась в увертливых боковых пуговках, обтянутых шелком. Наконец она справилась с платьем, бросила его на кровать и наугад выбрала черную твидовую юбку для прогулок. Придется обойтись без корсета; к тому же в одиночку его все равно не затянуть.
Последние два дня Ровена томилась желанием узнать о здоровье раненого пилота, но не представляла, с чего начать. Она надеялась, что мистер Диркс пришлет ей весточку, но так и не дождалась ни слова. Конечно, можно было послать в больницу записку, однако она не знала полного имени пострадавшего и могла вызвать недоумение интересом к самочувствию незнакомца. Вдобавок она опасалась, что о расспросах узнают дядя и тетя, которые не одобрят ее действия. В ее беспокойстве не было ничего предосудительного, но те вконец помешались на этикете.
Ровена заправила блузку и потянулась за жакетом. Сбросила бесполезные туфельки, надела ботинки и неожиданно обнаружила, что без корсета ей легче завязать шнурки. Она сделала глубокий вдох и медленно выдохнула, наслаждаясь свободой. Да, без корсета стало проще решительно все.
Она попыталась натянуть вязаную шапочку, но мешала замысловатая прическа с каскадом локонов. В раздражении Ровена вынула шпильки, расчесала волосы, перехватила их лентой, заправила концы под воротник жакета и только тогда надела шапочку. Она прихватила шерстяную накидку с запахом на случай, если замерзнет.
Сбежав по лестнице, Ровена задержалась у черного хода. Где же все-таки Пруденс? Это был первый случай, когда ее не оказалось с утра. Пусть у нее выходной, но Пруденс в такие дни всегда читала у Виктории или оставалась в студеной каморке, которую именовали спальней.
Затем ей пришла в голову другая мысль. Ровена свернула на лестницу для слуг и влетела в кухню:
— Кто-нибудь видел Пруденс?
Слуги застыли, взирая на нее, как на модно одетого призрака, который явился сеять хаос в их владениях. Ровена огляделась. За годы, проведенные в Саммерсете, она не была здесь ни разу. Несмотря на внушительные размеры и современную обстановку, кухня казалась темной, полной чада и с кучей народа.
Вперед шагнула невысокая жилистая девица с каштановыми волосами:
— У Пруденс сегодня выходной, леди Ровена. Она отправилась в город. Вам что-то нужно?
Полная, добродушная на вид женщина легонько шлепнула девочку полотенцем по затылку:
— Следи за манерами и убирайся к своим кастрюлям. Прошу прощения, леди Ровена. Я здесь главный повар. Чем могу помочь?
Ровене хотелось одного: сбежать отсюда. Так вот, значит, где обретается Пруденс?
— Я хочу навестить больного приятеля и надеялась, что Пруденс поможет мне собрать корзинку — печенье и все такое, но…
Кухня мгновенно пришла в движение — Стряпуха и горничные ринулись выполнять поручение.
— Не волнуйтесь, мисс, мы все приготовим в лучшем виде. Не хотите ли чашку чая, пока ждете?
— Нет, спасибо, — оторопело выдавила она.
Какая-то женщина — по виду горничная — сняла с полки корзину:
— Такая подойдет, мисс?
Корзина для семейных пикников была размером с небольшую лодку.
— Право слово, не знаю…
— Конечно нет, дуреха, — ответила Стряпуха. — Лучше не мешайся. Сюзи, возьми сконов, которые остались от чая, и заверни в чистое полотенце. Регина, принеси из кладовой две баночки. В одну нальешь сливового варенья, в другую топленых сливок. И смотри не измажь стекло.
Ровена потрясенно наблюдала, как корзинка наполняется сконами, пирожками с лимоном, бисквитами и сэндвичами с ветчиной. Через считаные секунды та оказалась у нее в руках, а прислуга стояла в ожидании новых распоряжений.
— Спасибо, — выдавила Ровена.
Она снова приметила Сюзи, которая выглядывала из-за угла. Точно ли Пруденс назвала это имя — Сюзи? О прочих слугах она не говорила ничего, но Ровена в последние дни была никудышной слушательницей. Само присутствие Пруденс напоминало ей о провале. Стремилась ли та сойтись с посудомойкой? В этом не было ни малейших сомнений. Пруденс не переделаешь.
— Спасибо за помощь, Сюзи, — сказала Ровена, выходя из кухни.
Девочка покраснела от удовольствия: ее заметили и выделили.
Когда Ровена спустилась по парадной лестнице, Себастьян уже ждал внизу.
— Я уж думал, что вы заблудились. — Он с улыбкой взял у нее корзину. — Собрались на пикник?
— Нет, это другу.
— Везет же ему.
Лорд Биллингсли помог ей сесть в машину и зашел с капота, чтобы завести мотор. Они ехали в молчании, и только на дороге в Саммерсет молодой человек заговорил:
— Знаете, я могу долго ходить вокруг да около, но что-то мне подсказывает, что вы не любительница светских бесед.
Ровена удивленно посмотрела на него:
— Я не против светской беседы, но не выношу бессмысленных разговоров, принятых в обществе.
— Согласен, — кивнул он. — Должно быть, чаепитие с тетушкой — это серьезное испытание для вас.
— Вы очень проницательны, — вздохнула она.
— Поэтому позвольте сразу перейти к делу, леди Ровена.
— Пожалуйста, зовите меня Ро.
Ей нравился Себастьян. Ровесник Колина и Кита, он выглядел более рассудительным и зрелым.
— Хорошо, Ро. Кто такая Пруденс?
Вопрос застал ее врасплох.
— Пруденс? Моя сестра. Вернее, не совсем сестра. — Ровена повернулась к Себастьяну и прищурилась. — Откуда вы знаете Пруденс?
— Я видел ее на похоронах вашего отца. А вчера вечером столкнулся с ней в особняке. В буквальном смысле.
— В буквальном смысле? — удивилась Ровена.
— Да, — улыбнулся он. — А нынче утром я подвез ее до города. Пруденс сказала, что ей нужно с кем-то увидеться.
Ровена нахмурилась. С кем это вдруг? Пруденс никого не знала в Саммерсете. Или нет? «Откуда мне знать?» — подумала она с горечью. Дни, когда они шептались, делились секретами и знали, куда кто пошел, миновали. Ровена тяжело откинулась на спинку сиденья и прижала ко лбу ладонь. Ей казалось, будто она теряет решительно все. Она молчала несколько минут, слушая урчание двигателя.
— Что вы хотите узнать о Пруденс?
— Как получилось, что она ваша сестра, но не совсем?
Сколько открыть этому странному молодому человеку, чтобы не подвести Пруденс? Себастьян проявлял к ней неподдельный интерес. Ровена видела это по блеску в глазах и тому, как он подался к ней в ожидании ответа.
— Она выросла в нашем доме, вместе со мной и Викторией. Мы всегда были втроем.
Горло перехватило. До недавнего времени так и было, но Ровена не собиралась выкладывать остальное. Что скажет Пруденс, если она сообщит, что ее мать служила гувернанткой? Ровена решила промолчать. Интересно ему или нет, это никого не касалось. И Ро начинала понимать, что мать-гувернантка — фигура неподобающая, и то же относится к Пруденс, которая, иными словами, не соответствует светскому обществу и не будет им принята. Ро с удивлением узнала, что на свете живет много людей, которые не соответствуют критериям тети Шарлотты и ее окружения. А если ты не соответствуешь этим критериям, то в глазах света тебя не существует.
— Отец был опекуном Пруденс. — Ровена решила, что это лучший ответ. Нет, не лучший. — По возрасту Пруденс как раз посередине между мной и Викторией. Она всегда о нас заботилась. Хотя я старше, Пруденс — прирожденная нянька и взяла эту роль на себя. У Виктории очень слабое здоровье, и никто не справляется с ней лучше Пру. Мы обожаем ее.
Себастьян задумчиво нахмурил брови:
— Она ведь никогда не бывала в Саммерсете? Я бы запомнил, случись увидеть ее раньше.
— Ни разу. Они с матерью ездили летом на побережье, пока мы с Викторией гостили здесь.
— Но вы же сказали, что она росла под опекой сэра Филипа? При живой матери?
Обычно под опеку брали сирот, и Ровена чуть не прикусила со злости язык. Они въезжали в город, и она ухватилась за возможность сменить тему.
— По-моему, больница находится в старой части города. — Ровена указала направление.
Лорд Биллингсли кивнул и развернул машину. Через несколько минут они подкатили к старому кирпичному зданию, где последние двести лет размещалась городская больница. Недавно Бакстоны сделали крупное пожертвование на переустройство, и к зданию с тыла прижималась новая пристройка, подобная пышному банту на рубище.
— Вы точно не хотите, чтобы я подождал? Могу отвезти вас домой.
— Нет. Я пройдусь пешком. Не знаю, как долго задержусь. Спасибо за поездку.
Ровена помахала рукой отъезжающему автомобилю. Интересно, отправится ли Себастьян на поиски Пруденс.
Она повернулась к больнице и глубоко вдохнула. Теперь, когда она оказалась у цели, ей стало не по себе. Ровена обругала себя за глупость. Его, быть может, здесь вовсе нет, а если есть, то он ее не особенно и запомнил.
Собравшись с духом, она плотнее запахнула накидку и вошла в широкую деревянную дверь. Старую часть здания с грехом пополам переоборудовали в административную. Вместо кроватей вдоль стен расставили столы и шкафчики с лекарствами. За одним из столов сидела девушка не старше Ровены. На ней был модный черно-коричневый костюм, отделанный черной тесьмой; волосы забраны в тугой пучок.
— Могу ли я вам чем-нибудь помочь?
— Да. Я пришла навестить одного из пациентов.
— Имя?
Ровена кашлянула, чувствуя себя все более неловко в присутствии этой деловитой молодой особы.
— Его зовут Джон.
Та вскинула брови, и Ровене пришлось сознаться, что она не знает фамилии пилота.
— Вам повезло, — улыбнулась женщина. — Сейчас у нас числится только один Джон, и вы не первая, кто его навещает.
Щеки Ровены зарделись. Девушка преподнесла дело так, будто Ровена явилась лишь очередной обожательницей в длинном списке.
— Вообще-то, я не собиралась заходить к нему в палату, а лишь хотела оставить вот это…
— Ровена! Виноват, мисс Бакстон.
Она повернулась и увидела мистера Дугласа Диркса, который шел к ней по коридору.
— Здорово, что пришли. Наш мальчик немного загрустил.
Наш мальчик? Ровена не думала, что может покраснеть сильнее, однако ошиблась.
— Но я не в гости, я просто хотела передать…
Ее слабые возражения не возымели эффекта.
— Конечно же, вы прибыли проведать! Как же не справиться после такой истории.
Он предложил ей руку, и Ровена, смущенно сдавшись, ее приняла. Новое больничное крыло выглядело неплохо. Высокие окна, от пола до потолка, обеспечивали хорошее освещение и свежий воздух, а напольная плитка сияла чистотой. Пациентам было просторно; некоторые кровати были отгорожены ширмами, чтобы больные чувствовали себя свободнее.
— Как он? — спросила Ровена, и в горле у нее вдруг пересохло.
Что, если он до сих пор без сознания? Зачем она вообще сюда пришла?
— Сами увидите, — отозвался мистер Диркс, победно помахивая рукой.
Молодой человек, о котором шла речь, сидел в постели, а над ним суетилась хорошенькая темноволосая сиделка. Золотисто-рыжие волосы пилота расчесали, и медсестра мыла бритвенные принадлежности.
При первом взгляде на пострадавшего пульс у Ровены скакнул. То, что он симпатичный, она поняла еще на холме, но знать не знала, что встретила самого красивого мужчину в своей жизни. Нет, он не был похож на классического Давида работы Микеланджело и не отличался традиционной приятной наружностью кузена Колина или лорда Биллингсли. Его очарование объяснялось солнечной гаммой золота и корицы в излишне длинных волосах и лучистых глазах цвета небесной лазури. Губы чересчур тонкие, черты лица — острые и четко очерченные, однако весь он словно светился изнутри, и тусклый мир Ровены вновь заиграл красками. Она осознала, что беззастенчиво пялится на него, и снова покраснела. К счастью, мистер Диркс сгладил неловкую паузу:
— Позвольте вас должным образом познакомить, хотя с учетом обстоятельств это выглядит довольно глупо. Леди Ровена Бакстон, позвольте представить вам Джонатона Уэллса. Джонатон Уэллс, это мисс Ровена Бакстон, спасшая тебя от гибели в языках пламени.
— О нет. Ничего подобного не было. — Щеки Ровены вновь стали пунцовыми.
— Не спорьте, мисс Бакстон. Дугласа все равно интересует только собственная версия. По его мнению, бесстрашная героиня спасла недостойного героя от участи много худшей, чем смерть, хотя я так и не понял, что может быть хуже. — Уэллс широко улыбнулся сиделке. — Спасибо, Нора. У тебя золотые руки.
От их общения внутри Ровены все сжалось, хотя медсестра лишь подмигнула ему. Она хмуро посмотрела на Ровену, забрала тазик для бритья и вышла.
— Так объясните же, мисс Бакстон, зачем такая видная леди навещает меня, ничтожного?
Холодный взгляд голубых глаз без стеснения сверлил Ровену. Она неуверенно улыбнулась; ей не понравилось, как он произнес слово «леди». Но не успела она ответить, как юноша продолжил:
— Уверен, мисс, что вас не оскорбит моя неспособность встать и поклониться. — Он дотронулся до ноги, и только сейчас Ровена заметила гипс. — С этим мне придется трудновато.
— Разумеется, нет. — Она прикусила губу, ощущая абсурдность происходящего, и поспешила добавить: — Вам вообще незачем передо мной кланяться.
— Незачем? — вздернул бровь пилот.
— Нет.
— Я рассказал Джону о вашей храбрости, мисс. Вы вытащили его из-под обломков и сидели с ним, пока не подоспела помощь, — вмешался мистер Диркс.
— Любой на моем месте поступил бы так же, — поежилась Ровена.
— Я в этом сомневаюсь, мисс. Вы, будучи благородного происхождения, не оставили в беде совершенно незнакомого человека. В вашем кругу мало кто вообще удосужился бы помочь.
Ровене хотелось провалиться сквозь землю.
— Но вы же знали, где упал аэроплан. Я уверена, что рано или поздно его бы нашли.
— Не при том освещении. — Великан повернулся к пилоту, которому было так же неловко, как и Ровене. — Я говорил тебе, что уже стемнело, но она все равно сидела с тобой?
Чего добивался мистер Диркс?
— Ты ей серьезно обязан, молодой человек, — продолжал гнуть свое мистер Диркс.
— Ты бы и так нашел меня, — выдавил Джон.
Теперь его лицо сделалось того же цвета, что и волосы.
Ровена от удивления открыла рот. Да, она сама только что говорила примерно то же, но пилот мог хотя бы поблагодарить ее. Обычная вежливость, не больше.
Она подтолкнула к нему корзину:
— Я принесла вам кое-что вкусненькое. — Ее лицо пылало. — Вдруг вы проголодались.
— Потому что в больницах людей морят голодом? — покровительственно улыбнулся молодой человек.
Ровена задохнулась, готовая швырнуть корзину ему в лицо. Какая наглость!..
— Нет, просто так поступают воспитанные люди.
— Ах да. Ведь Бакстоны — воплощенное приличие, не так ли, леди Саммерсет?
Ровена секунду смотрела на него, затем поднялась во весь рост. Очевидно, ее семья чем-то досадила этому человеку. Или он так считал. В любом случае, она к этому непричастна. И если на том холме ей почудилось, что Джон достоин знакомства более близкого, то она ошиблась, только и всего. Не в первый раз.
Она окружила себя коконом привитых с детства манер и наградила обоих мужчин снисходительной улыбкой.
— Благодарю за прием. Я очень рада, что вы сегодня столь… бойки. — Ровена вручила корзинку мистеру Дирксу. — Надеюсь, вам понравятся остатки от нашего чаепития. Я хотела послать слугу, но решила, что следует исполнить долг до конца и приехать лично. Теперь же… — Ровена грациозно дернула плечиком.
Джон скрестил на груди руки и сверлил ее взглядом. Казалось, из его синих глаз летят искры.
— Теперь позвольте откланяться, джентльмены. Приятного дня.
Она кивнула обоим, стараясь не замечать укора во взгляде мистера Диркса. Не его вина, что друг оказался неблагодарным невежей.
С высоко поднятой головой Ровена прошла мимо подслушивавшей медсестры, миновала деловую женщину за столом и вышла за дверь.
Внутри бушевали эмоции — в первую очередь разочарование. Там, на холме, когда она склонялась над пилотом, в ней поселилось предчувствие, что он сыграет важную роль в ее жизни.
Очевидно, она ошибалась.
— Итак, дорогой, ты получил за дом хорошую цену?
Леди Саммерсет сидела перед туалетным столиком, раздумывая над выбором украшений на вечер. Когда Колин приезжал с друзьями, у нее всегда поднималось настроение. Особенно если приезжали лорд Биллингсли и Кит Киттредж. Оба юноши могли составить прекрасную пару Элейн, если та перестанет быть всем и каждому сестренкой и немножко пококетничает.
Леди Саммерсет быстро просматривала шкатулки в руках Гортензии. Она предпочитала подбирать наряды под украшения, а не наоборот. В конце концов, платье — это всего лишь кружево и шелк, тогда как драгоценности тысячелетиями достигали совершенства.
— Да. Но мне жаль девочек. Они так привязаны к дому.
Графиня наблюдала в зеркало, как муж расхаживает по комнате, изучая бумаги, которые держал в руке. Она часто говорила подругам, что секрет ее успешного брака кроется в будуаре, а те посмеивались, как будто с ними делились пикантными подробностями. Леди Саммерсет тоже смеялась — зачем им знать, что она говорит совершенно серьезно. Большинство дам украшали свои покои на расточительный женский лад, позабыв о сдержанности, с которой эти особы вели себя в прочих апартаментах. Графиня целый год изучала мужа, прежде чем полностью поменять обстановку в своем уголке; с тех пор будуар стал для графа одним из любимых помещений, хотя тот и сам затруднялся сказать почему. В комнате напрочь отсутствовали вычурные безделушки, присущие дамским покоям. Их место заняли клетчатые шерстяные пледы — они не выглядели так, будто могут расползтись от неловкого прикосновения, — и удобные подушки в твидовых наволочках без единого намека на кружева. Возможно, свою роль сыграли клубные кожаные кресла перед камином или серебряные пепельницы. Они внушали мужу уверенность, что здесь никто не возмутится дымом его сигар, хотя граф курил редко. Никто не счел бы будуар мужским помещением; скорее, в нем гармонично соседствовали женское и мужское начало, и представителей обоих полов охватывало чувство покоя и благополучия. Так оно или нет, но в будуаре развязывались языки как подруг леди Саммерсет, так и ее супруга. Здесь, и только здесь, они с графом могли ослабить бдительность и стать партнерами в управлении своим маленьким королевством. Леди Саммерсет указала на золотое ожерелье с топазами и брильянтами и подходившие к нему серьги. Их прекрасно подчеркнет парчовая юбка цвета слоновой кости и туника, отделанная горностаем. Покончив с выбором украшений, она жестом отпустила Гортензию и повернулась к мужу:
— Но не кажется ли тебе, что девушкам лучше пожить в Саммерсете? Твой брат горячо любил своих дочек. Ты же сам понимаешь, что, если бы не его неортодоксальные методы воспитания, Ровена давно уже сделала бы завидную партию.
— На часть сезона Филип привозил их сюда, — заступился за брата граф. — Они бывали здесь чуть не каждое лето.
— Но ни разу на праздниках! Я считаю, что после смерти Кристины он потерял всякое понятие о приличии. Смотри, как он перевел в гувернантки горничную. — Она знала, что затронула больное место, и внимательно наблюдала за супругом.
Годами раньше, когда графиня впервые дала понять, что ей все известно, Конрад хотел одного: выяснить, кто выдал секрет. Он не отказывался принимать помощь от жены, пытаясь сохранить позор в тайне. Но мать предупреждала графиню, что мужчины никогда не понимают, какую серьезную помощь способны оказывать их жены, и ее делом было стать главной союзницей мужа, хочет он того или нет. Графу потребовалось несколько лет, пока он не оценил, какое сокровище ему досталось. К тому времени леди Саммерсет успела выдвинуться на роль ценнейшей советницы во всех его светских и политических делах. Только наедине с собой она решалась признаться, что манипулирование и власть не одно и то же. И если ей приходилось манипулировать Конрадом, вместо того чтобы открыто потребовать желаемое, то в их отношениях не было равноправного партнерства.
Граф достал сигару и огляделся в поисках резака. Гортензия услужливо вручила ему искомое и вновь растворилась в тени.
— Я искренне полагал, что девчонка уже сбежит. Она не привыкла прислуживать, кем бы ни была ее мать.
В его голосе звучало недоумение, и леди Саммерсет протянула ему прикуриватель.
— Очевидно, она более предана семье, чем мы ожидали, и это, безусловно, похвально, однако чем дольше она здесь пробудет…
— Тем больше шансов, что обнаружит нашу тайну. — Граф раскурил сигару и в задумчивости уставился в камин. — Если история всплывет, она запятнает и детей, и внуков.
Леди Саммерсет наградила мужа мрачной улыбкой, которую мало кому доводилось увидеть.
— Значит, нам придется сделать все, чтобы она не всплыла. Когда мы сообщим девочкам о том, что их дом сдан в аренду?
— Я поговорю с Ровеной и попрошу ее известить Викторию.
Уголки губ графини чуть изогнулись, и граф покаянно улыбнулся в ответ.
— Ты права, я праздную труса. Но мне больно видеть, как страдает это дитя, а она всегда доводит себя до приступа.
— Мне жаль мужчину, который женится на ней, — согласилась леди Саммерсет.
— Не исключено, что именно Виктория будет ухаживать за нами, когда мы выживем из ума. Она интересная штучка.
Леди Саммерсет не стала говорить мужу, что чувствует себя неуютно в присутствии Виктории с ее дерзкими замечаниями и птичьими манерами. Милое дитя, но до чего же… не похожее на других.
— Хочешь, я буду присутствовать при разговоре с Ровеной?
— Я справлюсь сам, — покачал головой муж. — В конце концов, это было деловое решение. — Он встал. — Схожу на конюшню, хочу до обеда осмотреть нового пони для поло.
Графиня подставила щеку для поцелуя:
— Не опаздывай к столу, дорогой. И не стоит так волноваться из-за девочек. У них все будет хорошо. Молодость строптива, но отходчива. А о нашем деле мы так или иначе позаботимся.
Граф потрепал ее по руке и ушел, хотя чувствовалось, что проблема продолжает беспокоить его.
— Гортензия.
Камеристка выступила из тени:
— Да, миледи.
— Ты уверена, что твоя приятельница видела вчера лорда Биллингсли именно с Пруденс? Я знаю, что и Ровена ездила с ним в город после чая, они обе темноволосые и белокожие.
— Она не сомневалась, что это Пруденс, миледи, — решительно кивнула Гортензия. — Она знает обеих девушек.
Леди Саммерсет смерть как хотелось узнать личность ее подруги, но спрашивать не следовало. Гортензия приобрела немалую власть, будучи осведомленной о вещах, не известных ее господам. И если сведения верны, а усомниться в этом не было оснований, то у графини существовали другие поводы для беспокойства. Зачем, например, лорд Биллингсли катал по городу горничную? Быть может, он не знал, с кем имеет дело? Но как же ему не знать — ведь на ней была форма?
Гортензия помогла хозяйке одеться, и леди Саммерсет отметила, что драгоценности действительно хорошо смотрятся на фоне парчи. Но стоило графине присесть за туалетный столик, чтобы Гортензия уложила ей волосы, как мысли ее вернулись к неразрешенному вопросу. Настало время сделать нечто большее, чем отравить Пруденс жизнь.
— Думаю, тебе пора подружиться с девчонкой. Войди к ней в доверие. Как говорится, держи друзей под рукой, но врагов — еще ближе. — Леди Саммерсет глянула в зеркало, и Гортензия одобряюще улыбнулась. — Прежде чем придумать, как от нее избавиться, придется выяснить, что она собой представляет и чего хочет. Как у нас с прислугой, ее недолюбливают?
Камеристка ловко намотала на палец тонкую прядь и закрутила, заколола шпилькой и перешла к следующей.
— Да, миледи. Ее манеры слишком изысканны для служанки, и остальные чувствуют разницу.
Конечно, как не быть разнице. Кровь не обманет. Но ее мать, опять же, была никем. Никогда не угадаешь, чья сторона возьмет верх.
— Скажи, что ей разрешено носить свою одежду. Прислуга возненавидит ее еще сильнее. И распускай слухи, но так, чтобы никто не связал их с тобой. Нам ни к чему, чтобы миссис Харпер начала вынюхивать.
— Что же мне сказать? — вопросительно приподняла бровь Гортензия.
— Откуда я знаю? — Леди Саммерсет повела плечом, вдруг придя в раздражение. — Уверена, что ты придумаешь не хуже меня. Напряги воображение.
Лицо камеристки застыло, она молча заканчивала прическу. Леди Саммерсет с трудом сдержалась, чтобы не закатить глаза. Право слово, слишком обидчива. Графиня вздохнула:
— На этой неделе прибудут новые лайковые перчатки от Перрин.[16] Если хочешь, возьми себе пару от прошлого сезона.
Она пристально наблюдала за камеристкой. Темные глаза Гортензии и острые черты ее лица осветились радостью.
— Благодарю вас, миледи!
Леди Саммерсет знала, что камеристка отложит перчатки к прочим подаркам до следующей поездки в Лондон, где сдаст их в лавку подержанных вещей. Денег с таких продаж хватало на несколько шикарных нарядов от французского модельера-экспатрианта. Гортензия никогда не показывалась на людях в обносках леди Саммерсет. О, только не это. Графине приходилось признать скрепя сердце, что она уважает свою камеристку.
— Спасибо, Гортензия. Пока все. Сообщай мне о том, как продвигается наше маленькое дельце.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
В сумрачном, похожем на тоннель коридоре было тихо. Большую часть газовых рожков притушили, поэтому выросли тени — длинные и призрачные. Виктория ждала, едва осмеливаясь вздохнуть и прислушиваясь к любому шороху. По телу пробежала сладкая дрожь. Она еще ни разу так не переживала после приезда в Саммерсет.
Убедившись, что все спокойно, Виктория проскользнула обратно в свою комнату и подхватила чехол с пишущей машинкой. Для равновесия ей пришлось изогнуться в другую сторону. И почему эти штуковины такие тяжелые? Свободной рукой Виктория придерживала на плече большой кожаный ранец. В нем лежали учебник по стенографии, конспекты уроков мисс Фистер, несколько выпусков «Ежеквартального ботанического вестника», бумага и запасные свечи. Виктория пожалела, что на ней были только ночная сорочка и пеньюар, но она не хотела возбудить подозрения Пруденс, когда та помогала ей переодеться ко сну. Придется растопить камин, когда она окажется на месте.
Виктория на цыпочках прошла мимо парадных апартаментов. Если ее не заметят здесь, то дело в шляпе, если только она не налетит на ночного сторожа. Она не знала даже, была ли такая должность в особняке, но здравый смысл подсказывал, что да.
Целую неделю она исследовала южное крыло и наконец нашла подходящее помещение. Этой частью здания не пользовались уже несколько поколений. Саммерсет насчитывал около сотни комнат, но жилыми было не более тридцати. Еще двадцать содержались в порядке на случай крупных торжеств, за остальными же следили кое-как и посещали редко, с единственной целью проверить, не течет ли крыша, не завелся ли грибок и целы ли оконные стекла. Туда не заглядывали даже слуги, и это полностью устраивало Викторию. В детстве они часто играли в пыльных покоях в прятки, пока однажды Колин не споткнулся на шаткой ступеньке и не сломал руку, но Виктория хорошо помнила планировку крыла.
Она бесшумно отворила дверь на черную лестницу и замерла. Снизу доносились тихие голоса, а временами приглушенный смех. Они вообще спят? В сердце кольнуло, и Виктория подумала, что, может быть, Пруденс тоже сидит там и смеется с той девочкой, Сюзи, о которой постоянно твердила. В ней пробудилась ревность: возможно, Сюзи полностью вытеснила из сердца Пруденс ее саму.
Вместо того чтобы спуститься, Виктория поднялась на пролет и вышла на площадку с другой стороны лестницы. Здесь жили мужчины, подальше от девушек в другом крыле. Коридор скудно освещали газовые рожки, но там, куда она направлялась, царил полный мрак. Виктория захватила спички, и все-таки у нее сосало под ложечкой от перспективы торчать в одиночестве на темной стороне особняка. Она даже пожалела, что маленькой девочкой в фартучке и с косичками слушала россказни Колина о привидениях. Вдобавок сейчас она шла по коридору, который называли галереей со статуями. По обе стороны на расстоянии нескольких футов одна от другой зияли ниши, где высились жуткие изваяния, и в лунном свете даже добрейший Франциск Ассизский казался бледным и призрачным.
В конце галереи Виктория повернула направо, оставив призрачные статуи позади. Она подошла к огромным (почти шестнадцать футов высотой) резным двойным дверям из красного дерева. Створка оказалась такой тяжелой, что Виктории пришлось положить вещи на пол и поднажать изо всех сил. Она поставила свечу в специальную выемку. По ту сторону придется все повторить или оставить дверь открытой. Придя сюда в первый раз, Виктория боялась, что все будет заперто для сохранности ценных вещей. К счастью, владельцы особняка были слишком самоуверенны, чтобы опасаться краж.
Дверь медленно отворилась, пахнуло затхлым холодом. Тишину нарушил громкий треск, и Виктория замерла, вскинув голову. На верхней губе выступили капельки пота. Ей казалось, вот-вот из темноты вынырнут Колин, Себастьян или тот грубоватый красавчик Кит и спросят, что она тут забыла.
Но ничего не случилось. Виктория короткими рывками приоткрыла створку на достаточную ширину, содрогаясь при каждом скрипе ржавых петель. Пусть остается как есть, решила она. Не хватит никаких нервов открывать ее и закрывать.
Она собрала вещи и шагнула в ту часть дома, где уже несколько столетий не разжигались камины. Ей с детства запомнился особый холод в этом самом старом крыле особняка, которое никогда не прогревало даже солнце. Здесь стоял тяжелый запах прошедших столетий: плесени, сырости и пыли.
Виктории казалось, что она шла целую вечность, но вот и выбранная ею комната. За прошлую неделю она перенесла сюда все необходимое: от газеты и дров для растопки камина до чистых одеял, чернил, карандашей и блокнотов. Передвигаться по дому, не возбуждая при этом подозрений, было удобнее днем, хотя охапки дров заставили ее понервничать.
Виктория разожгла припасенную лампу и с облегчением вздохнула. Надо только не смотреть на призрачные тени, заплясавшие по стенам.
Видимо, когда-то комната служила кабинетом какому-то далекому и аскетичному пращуру. С выцветших синих стен строго взирали лики ушедших предков. Виктория гадала, кому из них принадлежал кабинет и не стал ли бы хозяин возражать против ее присутствия. Наверняка это был мужчина, пользовавшийся массивным круглым столом в середине комнаты и инкрустированными шкафчиками для бумаг по обе стороны каменного камина. Через подошвы тапочек просачивался холод мраморных плит; Виктория пристроила вещи на столе и поспешила к заранее приготовленным дровам, молясь, чтобы дымоход не был забит.
Вчера она немного прибрала в комнате в надежде, что запах воска перебьет сырость и пыль, но ни на шаг не приблизилась к цели. По здравому размышлению ей это понравилось. Что бы сказала об этом месте няня Айрис? Пожилая женщина решила бы, что книг маловато, но пришла бы в восторг от безделушек со всех концов света.
Помещение ожило; огонь разогнал мрак и бодро потрескивал. Виктория зажгла еще несколько свечей, расставила их по комнате и осталась довольна своей работой. Давно ей не было так хорошо. Виктория извлекла из чехла пишущую машинку и разложила на столе вещи. Теперь у нее появился новый секрет — тайное место. Ее собственное, где можно спокойно работать и заниматься вдали от пытливых взоров Ровены и Пруденс. Сегодня она решила все разложить и почитать журналы. Если упорно заниматься, то можно сдать вступительные экзамены в колледж. Или еще что придумать.
Но тут из коридора донесся пронзительный скрежет, и Виктория оледенела. Секунды растянулись в вечность, она напрягала слух, пытаясь расслышать что-то за стуком сердца. Это в камине. Или просели перекрытия. Дому больше трех сотен лет. Все старые дома издают странные звуки.
Она бросила взгляд на дверную ручку, но запора не обнаружила. Ничего страшного. Это же ее дом. Ладно, пусть будет родовое гнездо. Призраки предков не причинят ей вреда, в ее жилах течет их кровь.
Не думать о крови.
Дыхание начало учащаться, и Виктория прикрыла глаза. Если не успокоиться, ее ждет приступ и смерть прямо здесь. Сколько времени будут искать ее тело? Нет. Вместо того чтобы гадать, кто или что таится за дверью, нужно сосредоточиться на дыхании. Раз, два, три. Короткий вдох. Раз, два, три. Короткий выдох.
— Виктория?
Крик, вырвавшийся из груди, разорвал неподвижный воздух. Она открыла глаза и увидела Кита, смотревшего на нее в неподдельном ужасе.
— Боже правый, женщина! Ты хочешь, чтобы тебя застукали? Ты хоть представляешь, какой начнется скандал?
Виктория закрыла рот и рухнула в кресло. Она снова смежила веки и возобновила дыхательные упражнения.
— Виктория? — Встревоженный голос приблизился. — Вам плохо?
Она помотала головой и продолжила дышать, пока не почувствовала, что тело успокаивается и легкие наполняются воздухом. Затем открыла глаза и осуждающе уставилась на Кита:
— Вы следили за мной!
Кит выразительно глянул в ответ, затем улыбнулся:
— Я решил, вы затеяли что-то забавное. — Он оглядел комнату. — Но что вы тут делаете?
Виктория поморщилась. Что бы она ни сказала, Кит все равно ее высмеет. Тот еще тип, и нечего ему потешаться над чужими секретами.
— Ищу кроличью нору.
Тот моргнул.
— И как, нашли? — весело поинтересовался он.
— Еще нет. Но не теряю надежды.
— И что же вы сделаете, если найдете?
— Засыплю, конечно. Страна чудес представляется мне скверным местом.
Кит рассмеялся и принялся бродить по комнате, всюду суя свой нос. Про пишущую машинку и канцелярские принадлежности он не сказал ни слова, тем самым чуть улучшив мнение Виктории о нем.
— Нет, правда, что вы здесь делаете?
Смутное томление в его голосе удержало ее от признания в постройке машины времени.
— Неужели вы никогда не мечтали найти место, где можно спрятаться от мира? Читать и размышлять в тишине, чтобы никто не мешал?
Вместо ответа Кит надолго занялся огнем в камине — добавил полено и помешал кочергой угли.
— Большинство людей не любят оставаться наедине с мыслями, — наконец произнес он.
— Значит, у них скучные мысли.
Кит созерцал пламя. Виктория встала из-за стола и присоединилась к нему. Огонь приятно согревал. Ей следовало стыдиться того, что она вопреки всем правилам приличия стоит в пеньюаре перед практически незнакомым мужчиной, однако неловкости не было. Если кто-то застанет их здесь, ей конец, но ее и это не волновало.
— А вам не приходит в голову, что каждому кажется, что он думает интересно? — Кит нахмурился. — Неудачно выразился.
— Я поняла.
— А если продолжить, то мне безразлично, скучные ли у людей мысли, — лишь бы люди со скучными мыслями не сочли своим долгом поделиться ими с другими, то есть со мной.
Виктория взглянула на него. В его голосе звучала неприятная пресыщенность, будто Кит обшарил весь мир в поисках чего-нибудь интересного и обрел горькое разочарование.
— И что же вам небезразлично, мистер Кит?
— Наверное, я должен вспомнить о матери, Британии или о бедняках. Что у нас нынче в моде? Но моя мать — это сплошной кошмар, патриотизм смертельно скучен, и я ничем не могу помочь бедным.
— Незачем говорить неправду, — возмутилась Виктория. — Здесь некого впечатлять.
— Вы хотите сказать, что я не сумею произвести на вас впечатление? — Он стрельнул глазами, на губах у него играла улыбка.
Виктория ответила таким же взглядом:
— Мы слишком мало знакомы, и вы не знаете, что может произвести на меня впечатление. По-моему, вы достаточно умны, чтобы не утруждать себя понапрасну.
— Обычно я знаю, как заинтриговать дебютанток, но вы на них не похожи, — рассмеялся Кит. — Эти особы не прячутся в заброшенном крыле старого замка, чтобы учиться машинописи. — (Девушка промолчала.) — Итак, вернемся к первоначальному вопросу. Что мне небезразлично? Пожалуй, я неравнодушен к друзьям. Мне нравится развлекаться. Я хочу сдать экзамены достаточно хорошо, чтобы не опозорить мать. К тому же, если я преуспею, меня ждет солидный ежегодный пенсион и возможность путешествовать, куда захочу. А что волнует вас, мисс Виктория? Большинство молодых леди заняты только нарядами, балами и мечтами о завидном муже.
Виктория подобрала одеяло и набросила на плечи. Затем опустилась на вытертый, пыльный ковер перед камином.
— Я тоже люблю наряды, но на балах тоска, а замуж я вообще не собираюсь. — (Кит недоверчиво рассмеялся и устроился рядом.) — О, да вы мне не верите? Ну, как угодно. Я знаю, что почем, и брака в моем будущем не предвидится. Я давно поняла, что самые интересные женщины с необычными судьбами либо не выходили замуж вообще, либо делали это в почтенном возрасте. Я собираюсь путешествовать, читать и пережить множество приключений.
Ей сразу вспомнилась няня Айрис. Она хотела точно того же. Было бы любопытно услышать мнение няни о Ките.
— А при чем тут машинопись?
— Надо же как-то зарабатывать на жизнь. Об этом вы не подумали? А вдруг в Стамбуле меня ограбят разбойники? Устроюсь в какую-нибудь контору и заработаю на билет до Каира.
Виктория не сказала, что мечтает о карьере ботаника. Этот секрет укоренился в ее сердце слишком глубоко, чтобы поделиться им с легкостью.
— Да вы уже все продумали, — удивился Кит.
Виктория заподозрила насмешку и обиженно повела плечами:
— Не верите, да?
— Я верю, что верите вы. Возможно, вы даже искренни. Но я знаю, как настойчива бывает семья, а ваши дядя и тетя только и думают, как бы выдать вас замуж. Конечно, сначала Элейн и Ровену, по старшинству, так что у вас есть в запасе несколько лет свободы. Бедняга Себастьян.
— При чем тут Себастьян? О чем вы?
— Ваша тетушка присмотрела его для дочери, и мамаша Биллингсли согласна, что из них выйдет прекрасная пара. Себастьян и Элейн — давние друзья, но не испытывают друг к другу ничего сверх этого. Однако я могу с уверенностью предсказать, что до их помолвки остались считаные месяцы. Никто не сломит объединенную волю леди Саммерсет и леди Биллингсли.
— Бедная Лейни, — фыркнула Виктория. — Но дядя и тетя не смогут заставить меня сделать то, чего я не хочу, — убежденно сказала она, однако в душе была не настолько уверена.
Хотела ли Пруденс, чтобы ее отправили к слугам?
— Сомневаюсь, что вы сами верите в это, — добродушно произнес Кит.
Виктория покосилась на него:
— Ну, только не насчет брака. Договорные браки противозаконны, а я хорошо знаю свои права. Отец об этом позаботился.
— Только не говорите, что вы суфражистка! — в притворном ужасе воскликнул Кит. — Упаси меня боже от благонамеренной суфражистки!
— Конечно, я суфражистка, — огрызнулась Виктория. — Как всякая здравомыслящая женщина.
Тот засмеялся, но уже без тепла:
— По мне, они такие же зануды, как и жеманные дебютантки. Делают вид, что хотят избирательных прав, но стоит посвататься мужчине из хорошей семьи — и вот они в мгновение ока позабудут о своих политических взглядах.
Виктория встала:
— Что лишь показывает, сколь мало вы уважаете женщин. Суфражисток хоть что-то волнует. А самыми большими занудами я всегда считала тех, кому все надоело. Прошу прощения, мистер Кит, но сейчас мне пора возвращаться к себе.
Тот был удивлен ее реакцией. Виктория не винила его, она и сама удивилась собственной горячности. Она вспомнила отцовскую страстность по отношению ко всему на свете: политике, искусству, науке, музыке. Викторию огорчало и злило, что отца уже нет в живых, а этот молодой человек, у которого вся жизнь впереди, твердит, будто в мире нет ничего интересного.
Кит примиряющим жестом придержал ее за руку, и тепло его пальцев передалось через тонкий хлопок ночной сорочки.
— Я шучу. Половину всего, что я говорю, не нужно воспринимать всерьез.
В его голосе звучало удивление, и Виктория смягчилась:
— Тогда зачем говорить? Вы излагаете вполне убежденно.
— Наверное, ибо это проще, чем разобраться, во что я верю по-настоящему.
Теперь он был огорошен, и Виктория рассмеялась:
— Гораздо легче изобразить разочарование, чем признаться в обычной лени.
Уголки его губ дрогнули.
— Это аргумент. Но вы правы, нам пора идти.
Они загасили камин и установили экран. Виктория почти жалела, что их беседа тет-а-тет подошла к концу. Она была довольна собой. Они зажгли по свече, задули лампу и быстро пошли по темному коридору. Теперь он казался совсем не страшным.
Вот и главная дверь.
— Отсюда дорогу найдете? — спросил Кит шепотом.
— Конечно. Я здесь практически выросла.
Кит кивнул:
— И вы ошибаетесь, мисс Виктория.
Она задержалась:
— В чем это?
— На свете имеется нечто весьма меня волнующее и интригующее.
Виктория замерла на пороге, ее сердце забилось сильнее.
— Это вы.
Наутро Викторию разбудила возня Сюзи, которая растапливала камин. При свете дня ночные бдения казались едва ли не сном. Виктория даже задумалась, не сочинила ли она разговор с Китом. Он в самом деле считал ее интригующей?
Она приподнялась на локте, наблюдая за Сюзи. Той нынче приходилось нелегко, и Виктории было видно, как дрожат ее руки.
— Ты не заболела?
Девушка вздрогнула и уронила щепки для растопки.
— О черт! — произнесла она, глядя на кучку мусора на коврике из овечьей шерсти. — Ох, простите, мисс.
Ее щеки стали пепельными, и Виктория решила, что девочка вот-вот потеряет сознание.
— Извини, я не хотела тебя напугать. — Она сбросила одеяло и направилась к Сюзи, на ходу надевая промерзший пеньюар. — Давай помогу.
— Нет-нет, мисс. У меня будут неприятности…
— Глупости. Никто не узнает. А почему нынче ты? Куда подевалась Пруденс?
— Гортензия, камеристка леди Саммерсет, сказала ей, что разводить по утрам огонь не ее забота, а моя.
Виктория ловко скомкала газету и затолкала в камин, затем добавила щепок и подожгла бумагу:
— Вот и все.
— Откуда вы знаете, как это делается?
— Отец научил, когда в Швейцарии мы отправились в поход. Значит, это твоя работа — разжигать по утрам камины?
— Да, мисс, — кивнула Сюзи. — Я обхожу женские комнаты, а коридорный — мужские. Но потом Гортензия сказала, что к вам и мисс Ровене будет приходить Пруденс.
Виктория села на пятки:
— А затем сказала Пруденс, что, наоборот, этим должна заниматься ты. Какая-то бессмыслица.
Озадаченная, она помогла Сюзи собрать рассыпавшуюся растопку. Зачем это понадобилось? Жестокая шутка?
— А расскажи-ка мне, как Пруденс уживается с остальными слугами?
Сюзи вытянула губы в трубочку, как будто не знала, что ответить.
— Да все в порядке, Сюзи. Мне нужно знать.
— Ну, мне она нравится. И Стряпухе тоже, хотя она редко выказывает кому-либо симпатию. Но все остальные считают ее выскочкой из-за манер и тому подобного. Она ведет себя, словно и не служила никогда, и всем охота узнать, как она так ловко устроилась. Поэтому они подшучивают над ней и вообще.
Виктория встала и плотнее запахнула пеньюар, но продолжала дрожать, несмотря на потрескивавший в камине огонь. Сюзи отвернулась и подбросила дров.
— А что ты думаешь о Гортензии?
Сюзи скривила рот, скрывая чуть выступавшие зубы.
— О, ее никто не любит, но госпожа в ней души не чает, вот ей никто и не перечит.
— А с Пруденс они ладят?
— Поначалу нет, но сейчас Гортензия стала любезнее. Но Пруденс не изучила ее так хорошо, как мы.
Виктория задумчиво наклонила голову набок. Возможно, Сюзи поможет ей прояснить тайну миссис Тэйт.
— Сюзи? Можно, я задам тебе несколько вопросов? Даю слово, что неприятностей не будет.
Та кивнула, но страдальческое выражение на ее лице показывало, что ей не нравится подобный поворот событий. Покуда Сюзи не передумала, Виктория метнулась к кровати, схватила покрывало и завернулась в него вместе со служанкой. Когда она опустилась перед огнем, у Сюзи не осталось иного выбора, как только последовать за ней.
— Ты всю жизнь прожила в Саммерсете?
— Да, мисс.
— А что тебе рассказывали странного про Саммерсет? Что-то же было. Любой старый замок хранит предания.
Сюзи слегка побледнела:
— О, я ничего плохого не слушаю, иначе не смогла бы здесь работать. Какая тогда от меня польза? — спросила она. — Еще засветло я ползаю по всему дому, развожу огонь и так далее. Зато есть много страшных преданий об окрестностях Саммерсета.
На худом девичьем лице было написано волнение, связанное со страшным преданием, вертевшимся на языке, и Виктории не пришлось просить дважды — россказни полились рекой.
— Вы же знаете о колодце поцелуев? Ну так позвольте заметить, это не помогает…
— Сюзи!
— Я не пробовала! Это все моя мама. Она, еще маленькой, нашла там молодую девушку, повешенную на балках поверх колеса.
— Ужас какой! Но это не предание, это действительно произошло. Может, вспомнишь что-нибудь еще?
— Конечно произошло! — Сюзи задохнулась от негодования. — По-вашему, я обманываю?
После заверений, что у Виктории и в мыслях этого не было, Сюзи продолжила. Виктории внезапно пришло в голову, что собеседница — пропахшая потом, стиральным порошком и золой — была моложе ее всего на несколько лет. Как же она не заметила? Виктория и раньше видела девочек, рожденных в нищете и бывших еще моложе Сюзи, уже обремененных двумя-тремя детьми, и всякий раз у нее разрывалось сердце. Но ей и в голову не приходило, что ее дядя и тетя усугубляли проблему. Она полностью потеряла нить, но вот слова Сюзи вновь привлекли ее внимание.
— Погоди… Ты говоришь, нашли еще одну молодую женщину?
Та кивнула, широко распахнув глаза.
— В том же месте?
Почему она ничего об этом не слышала? В Саммерсете имелась настоящая тайна, а ей никто не сказал!
— Нет. Вы не слушали! Ее нашли в старой часовне, где поворачивает ручей, и там же в свое время обнаружили леди Халпернию. — Сюзи в ужасе зажала рот руками.
— Нет-нет. Все в порядке. Нас только двое, никто тебя не накажет.
Сюзи это не убедило. Она встала:
— Мне пора к мисс Ровене, а то она замерзнет. Спасибо, что дали погреться. Мне уже намного лучше.
— Приходи когда хочешь, Сюзи. Мы же никому не расскажем, о чем говорили?
Сюзи закивала и выскочила за дверь.
Но в самом деле: говорили — о чем? Виктория начала собирать местные сплетни о деде, а вместо них выслушала добрую старую страшилку. И где теперь искать сведения? Кэрнс мог что-то знать, но он скорее бы умер, чем повторил что-то нехорошее, сказанное о Бакстонах, — даже собственно Бакстону. Она отправится к Колину или Элейн, а после — к единственному человеку, от которого могла надеяться получить ответ.
К няне Айрис.
Утро в крыле для прислуги всегда оказывалось ранним. Ранним и холодным, наступавшим под ненавистный стук миссис Харпер в дверь. Если кто-то не выказывал расторопности, экономка распахивала дверь на обратном пути, впуская в комнаты сквозняк, тянувшийся будто из самой Сибири. Пруденс быстро усвоила, что лишние пять минут сна не стоят выделки.
— Я встала! — довольно резко прокричала она миссис Харпер.
Так и было — она действительно встала, успела надеть нижнюю рубашку и рассматривала разложенную одежду. Когда Пруденс тронула пальцем мягкую шерстяную ткань платья, в ее памяти всплыла вчерашняя беседа с Гортензией.
После ланча камеристка отозвала ее под предлогом важного разговора. Пруденс дождалась, пока та доест, и они поднялись к господским покоям. Держа ее под руку в неприятно интимной манере, Гортензия нашептывала:
— Чем, скажи на милость, ты занимаешься по утрам? А чистка кастрюль? А прочие поручения, которыми они тебя нагружают? Ты камеристка, это не твое дело.
— Как это? — Пруденс не понимала, к чему она клонит.
— Да они же тебя терпеть не могут.
Когда Пруденс спросила почему, Гортензия рассмеялась:
— Но мы же не такие, как они? Мы в некотором роде друзья господам. Хорошо образованны. Это наш выбор. Мы можем, если захотим, найти себе другое занятие.
Пруденс видела в старшей сослуживице загадку и непонятную угрозу. Сплошная экзотика — особенная прическа; строгие, но дорогие наряды и даже само французское происхождение.
— Другое занятие?
— Я могла выйти замуж, — пожала плечами Гортензия. — Открыть магазин одежды. Много чего. Но зачем? Здесь хорошо платят, ценят мои услуги, и мне не нужно отчитываться перед мужчиной. Мы с леди Саммерсет отлично ладим, даже когда она не в духе. И я, поверь, умею напомнить графине, когда ей вздумается обращаться со мной дурно, насколько она зависит от меня. Я не всегда выполняю ее указания от и до. Иногда вообще поступаю наоборот, а после делаю вид, что ничего не знаю. Многие дамы дали понять, что с восторгом примут мои услуги и готовы щедро за них платить. Я… как бы сказать? Сама себе профсоюз. — Камеристка самодовольно усмехнулась.
Пруденс не сразу решилась спросить, но ей необходимо было получить ответ.
— А вас не страшит… не отпугивает одиночество?
— Non! — поразилась та. — Я мечтаю об одиночестве! Но ты молода и должна быть сейчас осторожной. Остальные слуги будут ставить тебе палки в колеса. Если возникнут неприятности — обращайся ко мне, договорились?
— Благодарю, — настороженно кивнула Пруденс.
Она доверяла Гортензии немногим больше, чем самой леди Саммерсет.
— И знаешь, Пруденс? Оденься иначе. Посмотри на меня. Пусть твои девочки решают, как тебе выглядеть, а не миссис Харпер. Ведь у тебя есть свои платья? А что на тебе сейчас?
Издав шипящий звук, Гортензия удалилась.
И вот Пруденс стояла перед разложенным платьем, воплощавшим серьезный шаг с ее стороны. Права Гортензия или нет? Что скажут миссис Харпер и мистер Кэрнс? С другой стороны, если верить камеристке, какое у них право возражать? Она вдруг поняла эту простую истину, и ее сердце радостно забилось. Она прислуживает Ровене и Виктории и не имеет никакого отношения к штату слуг в Саммерсете. Как она раньше не додумалась? Когда в лондонском доме останавливались гости, они порой привозили слуг, которые не подчинялись никому, кроме своих господ. Она испытала великое облегчение, надев свое изящное траурное платье. Она, конечно, будет соблюдать правила, принятые в Саммерсете, но они не имеют над ней никакой власти. Только Ровена и Вик!
Пруденс легко сбежала по лестнице, окрыленная новым знанием. Итак, слуги ее не жаловали, беднягам предстояло корячиться под сводной железной пятой мистера Кэрнса и миссис Харпер. Но только, слава богу, не ей.
Молодые джентльмены уехали накануне, и пусть они пробыли здесь всего несколько дней, а Пруденс редко их видела, из дома с отъездом честной компании словно выкачали воздух. Виктория довольно живо сообщила, что они вернутся на праздники. К сожалению, она не уточнила, приедет ли лорд Биллингсли. Сердце Пруденс замирало при одной мысли о нем. Она раздраженно повела плечами. Что в нем такого, если всякий раз в его присутствии она начинает таять? Может, дело в чуть неровной улыбке? Или в смехе, заполнявшем комнату? Или в том, как он смотрит на нее, будто хочет угадать ее чувства и мысли обо всем на свете? С каждой встречей ее все сильнее тянуло к нему, и это лишь укрепляло решимость избегать его, надумай он вернуться. Пруденс отлично знала, что бывает с молодыми служанками, ступившими на скользкий путь. Ее мать имела на этот счет самое строгое мнение, а помощь Пруденс обездоленным добавила мрачных впечатлений. Конечно, девушки путались с кем угодно, но развлечения с представителями высшего светя лишь гарантировали, что счастливому концу навертка не бывать. Она прекрасно понимала, что с лордом Биллингсли ей не быть. Романтические истории о служанках, вышедших замуж за герцогов, фигурировали только в дешевых романах. В действительности столь скандальный брак похоронил бы для обоих всякие надежды на счастье.
Пруденс сбежала по ступенькам в пропахшую кофе теплую кухню. Стряпуха что-то проворчала в качестве приветствия и сунула ей чашку чая. Должно быть, это означало расположение, так как остальные наливали себе сами. Пруденс не знала, чем приглянулась этой старой брюзге — возможно, тем, что никогда не отказывалась помочь Сюзи. Стряпуха постоянно шипела на посудомойку, но про запас всегда держала кусочек пудинга с господского стола, который и подсовывала украдкой.
Пруденс благодарно улыбнулась и уже повязывала фартук, чтобы помочь Сюзи с посудой, когда звякнул колокольчик.
— Кто-то рано проснулся, — зевнула Гортензия.
Все автоматически взглянули на доску. Обычно в такую рань вызывали только личных слуг, то есть Гортензию, Пруденс и Каца, графского камердинера. Да еще конюхи вставали пораньше на случай, если кому-то из господ захочется прокатиться верхом до завтрака.
Эндрю кивнул в сторону Пруденс; его лицо просияло дружеской улыбкой.
— Боюсь, это по твою душу.
Сверившись с доской, она поняла, что звонила Ровена. Почему так рано? И зачем колокольчик? Хорошее настроение улетучилось — Ровена вызывала ее к себе.
Пруденс свернула фартук, отложила и взяла серебряный поднос. Стряпуха успела нагрузить его чайником, чашками и сливками, без которых Ровена не могла обойтись. Пруденс устремилась по лестнице тем же путем, каким только что пришла.
Ровена, все еще в ночном одеянии, возбужденно ходила по комнате и поджимала губы. Густые пряди длинных темных волос разметались по спине. Она вскинулась, едва Пруденс переступила порог.
— Съезди в город, у меня там дело.
Пруденс молча поставила поднос на маленький позолоченный столик возле кровати. Ей не понравился тон Ровены, та едва ли не требовала.
— Я принесла тебе чая, — лаконично сказала Пруденс.
— Боюсь, что я повела себя кое с кем непозволительно грубо. Тебе нужно срочно доставить записку. Может быть, уже поздно.
Пруденс в недоумении подняла брови. Она так и не услышала «пожалуйста». Сестры начали привыкать к новой жизни: Пруденс, как и дома, помогала им одеваться, убирала комнаты, но делала это, как ей казалось, для того, чтобы меньше времени проводить с другими слугами. Но сейчас Ровена опасно близко подошла к той грани, за которой Пруденс превращалась в настоящую камеристку.
Ровена проигнорировала чай и не потрудилась поблагодарить. Она протянула Пруденс конверт:
— Вот, возьми. Отвези в больницу и убедись, что это передадут Джонатону Уэллсу. Он еще наверняка там. Но если нет, то узнай, где он, а если уехал из города, раздобудь адрес, тогда я отправлю почтой.
Пруденс посмотрела на конверт:
— Ты хоть знаешь, который час?
— Да-да, еще рано. Пусть тебя отвезет кто-нибудь из слуг.
Пруденс нахмурилась. Гладкая кожа Ровены пожелтела, лицо осунулось, под глазами залегли темные круги. Если Виктория как будто окрепла в Саммерсете, то Ровена стала вялой и безразличной к делам сестры и Пруденс. Она много спала и, разговаривая с ней, почти на нее не смотрела. Что бы нынче ни стряслось, было ясно, что для Ровены крайне важно передать письмо. Пруденс давно не видела ее такой, а потому, вопреки обиде на хозяйское обращение, беспрекословно взяла конверт.
— Загляну к Виктории и сразу поеду, — сказала она. — Давай выпей чая. Передать на кухню, что тебе нездоровится? Завтрак принесут прямо сюда.
Ровена слабо улыбнулась и опустилась в кресло возле столика с подносом, как будто ноги ее уже не держали.
— Не откажусь. Спасибо, Пруденс. Я так устала. Мне кажется, что я могу проспать целую неделю.
Пруденс спрятала конверт в карман, вышла из комнаты и на цыпочках заглянула в спальню младшей сестры. Виктория, уже одетая, сидела с книгой.
— И что тебя подняло в такую рань? Одеться успела, — улыбнулась Пруденс.
— Сюзи мне помогла. Ты, случаем, чая не принесла?
— Сейчас попрошу Сюзи принести завтрак. Ровене нездоровится, и мне надо выполнить ее поручение.
— Что случилось с Ро? — вскочила Виктория.
Голос ее сорвался от тревоги. После внезапной кончины сэра Филипа Пруденс не могла ее не понять.
— По-моему, она просто устала.
И тоскует по отцу. Пруденс сочувствовала Ровене, несшей тяжкое бремя, но сердцем чуяла, что та изменила свое отношение к ней не только в силу усталости и горя. Под ложечкой заныло. Это ее не оправдывает.
— Я подниму ей настроение, — прикусив губу, сказала Виктория.
— Не сомневаюсь.
Когда она вышла, Пруденс споро заправила постель и поспешила в свою комнату за пальто и шляпкой, после чего вернулась в кухню.
Эндрю еще допивал чай и доедал завтрак.
— Не мог бы ты отвезти меня в город? — спросила Пруденс. — Ровена дала мне поручение.
— Мисс Ровена, — поправила от плиты Стряпуха.
— Мисс Ровена и мисс Виктория будут завтракать у себя. — Она повернулась к Сюзи. — Не будешь так добра приглядеть за ними, пока меня нет? Когда им понадобится переодеться, я, наверное, уже вернусь, но если нет — приготовь им ванны и спроси, не нужно ли чего еще, хорошо?
Какая-то горничная неодобрительно хмыкнула, но Сюзи, получив задание, сияла от радости.
У Пруденс сжалось сердце. Как печально, что даже такая мелочь может доставить кому-то столь большое удовольствие.
— Девочки не хотят ничего особенного? — спросила Стряпуха.
— Их устроит общий завтрак, — покачала головой Пруденс.
Эндрю надел шоферскую кепку, снял с крюка куртку, втиснулся в нее и на глазах превратился из лакея в водителя.
— Заведу автомобиль и встречу тебя у двери.
Через несколько минут Пруденс уже сидела в машине, а Эндрю укутывал ее колени накидкой.
— Зачем, это лишнее, — запротестовала она.
— Жаль, если такое красивое платье заляпает грязью.
Пруденс глянула на него, когда он стал выезжать. Молод — наверное, немногим старше Ровены; добрые зеленые глаза, мощный подбородок и ничем не примечательные каштановые волосы. Его привлекательность — а он был симпатичным — объяснялась добродушным характером и чувством юмора. Пруденс поняла, что ему удобнее оставаться в простой деревенской одежде, нежели в ярко-красной ливрее.
— Ты вырос здесь? — спросила Пруденс, желая нарушить молчание.
— У моих родителей есть ферма ближе к Холлингсу, чем к Бакстону, — кивнул Эндрю. — Мистер Кэрнс навещал поблизости каких-то родственников и заметил, какой я высокий. Мне не особо хотелось идти в услужение, но нам было тесно на ферме с тремя старшими братьями. А так я какое-то время продержусь. Надеюсь когда-нибудь обзавестись собственным клочком земли. А ты?
— Что — я? — уклончиво переспросила Пруденс.
— Да наши только о тебе и говорят. Для служанки у тебя слишком благородные манеры, а форму ты больше не носишь, так что платья тоже приличные. Ты сплошная загадка.
Пруденс вдруг вспомнила лорда Биллингсли, который сказал то же самое. Тогда она отмолчалась, но с Эндрю чувствовала себя в безопасности. Не значит ли это, что ей легче со слугами, чем с Бакстонами и их окружением? Да и важно ли оно в самом деле?
— Моя мать была гувернанткой Ровены и Виктории. До этого она служила горничной в Саммерсете. Но в Лондоне это не имело никакого значения. Мы с девочками всегда были вместе, и сэр Филип растил меня как родную дочь.
— Тогда почему ты сейчас у них в камеристках?
— Потому что граф не захотел принимать в своем доме человека из низкого сословия. — В ее голосе прозвучала горечь. — Ровена сказала ему, что я горничная и компаньонка Виктории, чтобы нам не пришлось расставаться.
— Мне бы это не понравилось, — фыркнул Эндрю.
— Мне тоже не нравится, — призналась Пруденс. — Но Вик и Ровена только что потеряли отца. Им не хочется потерять и меня.
— Но почему вы просто не остались в Лондоне?
— Граф настоял, — пожала плечами Пруденс. — Судя по всему, наш дом принадлежал не сэру Филипу, а ему.
— Да уж, попала ты в оборот, — присвистнул Эндрю.
— Ты же никому не расскажешь? — забеспокоилась Пруденс. — Я не хочу, чтобы о Вик и Ро сплетничали в людской.
— Ничего не поделаешь, — рассмеялся молодой человек. — Слуги только и делают, что перемывают косточки своим господам.
— Они не их господа, — отрезала Пруденс.
— Нам с тобой это ясно, а вот остальным — вряд ли. Да ладно, обо мне не волнуйся. Я никому не скажу.
Эндрю широко улыбнулся, и у нее отлегло от сердца. Похоже, она обрела еще одного друга, на которого могла положиться. Они достигли городской окраины.
— Куда тебя отвезти?
— В больницу. Знаешь, где она?
Он кивнул и свернул на узкую улочку. Пруденс вынула из кармана конверт, гадая о содержимом. Когда Ровена успела познакомиться с Джонатоном Уэллсом? Может, это старый друг? Но она ни разу не упоминала этого имени.
— Ты знаком с Джонатоном Уэллсом?
Будь Пруденс настоящей прислугой, то не спросила бы, однако она не была ею и беспокоилась за Ровену, свою названую сестру и подругу.
Эндрю в задумчивости нахмурил лоб:
— Конечно, я слышал о семействе Уэллс. Как и все. Но я не знаю Джонатона.
— И кто они такие?
— Дворяне. Землевладельцы. Их поместье граничит с Бакстонами. По-моему, предки Бакстонов наделили их приличным участком земли за верную службу на какой-то войне. Сейчас же они не ладят, но я не знаю почему. Никогда особо не интересовался. Меня больше волновали цены на коров и овец.
Эндрю смущенно улыбнулся, и Пруденс окончательно поняла, что он ей нравится.
— Вполне разумно. Я бы тоже не сплетничала о знати, если под боком есть семья, о которой надо заботиться.
Тот кивнул и остановил машину у больницы:
— Приехали. Тебя подождать?
— Не надо, можешь заехать пока на почту. Я до твоего возвращения немного прогуляюсь.
Они договорились встретиться у больницы через час, чтобы Пруденс, отдав письмо, успела спокойно дойти до библиотеки и обратно. Она хотела еще раз поговорить с тем стариком.
— Чем могу помочь? — спросила сидевшая за огромным столом молодая женщина, едва Пруденс вошла.
На скамье в уголке примостился юноша, читавший газету.
— У меня записка для мистера Джонатона Уэллса. — Пруденс протянула конверт.
Секретарша взяла его:
— Ваше имя, пожалуйста.
— О, это не от меня. Это от моей… подруги.
— Мне все равно нужно знать, кто его доставил. Таковы правила, — улыбнулась женщина.
Пруденс почувствовала себя глупо.
— Извините. Меня зовут Пруденс Тэйт.
За спиной зашуршали газетные листы.
— Будете ждать ответ? — поинтересовалась женщина.
Пруденс замешкалась. Ровена ничего на сей счет не сказала.
— Да, наверное.
— Присядьте.
Пруденс направилась к скамье. Оттуда на нее с недоумением смотрел русоволосый юноша, и она забеспокоилась: может, у нее что-то расстегнулось или не так с лицом.
— Я не ослышался, ваша фамилия Тэйт?
— Да, — кивнула она. — Пруденс Тэйт.
Затем она осознала, что мог означать этот вопрос, и пульс у нее участился.
Юноша встал и протянул руку:
— Моя тоже. Меня зовут Уэсли Тэйт. Я думал, что знаю всех Тэйтов в округе, но вас не припоминаю.
Пруденс растерялась, на миг позабыв о манерах. Он мог оказаться ее родственником.
— Здесь родились мои мать и отец, — ответила она, вновь обретя голос. — Возможно, мы родня. Отец умер, когда я была совсем маленькой. Я даже не знаю его имени, но мать звали Элис. Девичья фамилия мне неизвестна.
Брови юноши взлетели над голубыми, словно небо, глазами. В горле Пруденс образовался комок. Совсем как мамины.
— Постойте. Вашу мать звали Элис Тэйт?
— Вы ее знали?
Молодой человек замер, так и не отпуская ее руку.
— Нет.
У Пруденс все оборвалось внутри. Молодой человек отреагировал почти так же, как и библиотекарь, когда она упомянула имя матери, однако Уэсли ответил:
— Она уехала, когда я был ребенком. — Он улыбнулся и крепко сжал руку Пруденс. — Мой отец — ее старший брат. Выходит, мы с вами кузены.
Пруденс пришлось отвернуться, настолько ее переполняли эмоции. Признательность и надежда мешались с облегчением. У нее есть семья. Она всегда считала своей семьей Ро и Вик, но за последние недели все перевернулось с ног на голову, и Пруденс уже не знала, кто ей родня. А когда Ровена замкнулась в себе и стала обращаться с ней как со служанкой, она ощутила себя совсем чужой. Может быть, сейчас ей повезет и она обретет настоящую семью.
Пруденс глубоко вдохнула и с дрожью в голосе произнесла:
— Очень приятно познакомиться, Уэсли. Мне даже не выразить… — Она замолчала, не в силах вынести избытка чувств.
Юноша подвел ее к скамье:
— Присядьте. Вы сейчас в обморок упадете.
— Спасибо. Обычно я не склонна к обморокам. — Пруденс с облегчением села.
Они устроились друг против друга, почти соприкасаясь коленями.
— Дома редко упоминают вашу мать. Я только знаю, что она переехала в Лондон, когда ей исполнилось семнадцать. Я и понятия не имел, что у нее есть дочь.
— Вы не знали о ребенке? — нахмурилась Пруденс. — Странно. Я родилась здесь. Мы переехали в Лондон после смерти отца.
И вдруг она задохнулась от догадки. Выражение лица Уэсли красноречиво свидетельствовало о том, что он тоже все понял. Тэйт — девичья фамилия матери. Как и Пруденс. Щеки вспыхнули от стыда. Мать никогда не была замужем.
Пруденс даже не пыталась притвориться, будто не поняла, что он все знает. Она уставилась на свои дрожавшие руки. Мир пошатнулся, затем выровнялся. Она попробовала сложить пальцы домиком, но промахнулась.
— Понятно, — с трудом сглотнула она. — Теперь я знаю, почему мама ни разу не привозила меня домой на праздники.
Пруденс вымучила улыбку, и Уэсли сжал ее ладони:
— Вы правда ничего не знали?
— Нет, — помотала она головой. — Даже не подозревала. Да и с чего? Мама редко говорила о своих родителях, об отце, но я и не спрашивала. У меня были семья и счастливое детство. Мне и в голову не приходило выискивать нестыковки. Она умерла несколько лет назад, теперь уже не спросить.
В голове мелькнула мысль: знал ли сэр Филип? Возможно, он пожалел ее мать и потому произвел горничную в гувернантки. И кто же ее отец? Она поежилась. Кем была ее мать, если на то пошло? Она помнила степенную, здравомыслящую женщину, любившую свою дочь, но оказалось, что мать всю жизнь лгала ей. Теперь, быть может, она никогда не узнает правды. Все, кому она была известна, лежали в могиле.
— Счастливое детство? Значит, ваша мать вышла замуж?
Пруденс бросила взгляд на кузена, чьи голубые глаза потемнели от тревоги. Переживает за нее? Или боится семейного скандала? Она зарделась при мысли, что ее позор был известен человеку, которого она едва знала.
— Нет. Мы жили у Бакстонов. Мама служила гувернанткой у дочерей сэра Филипа.
— Чтоб мне провалиться. — Брови Уэсли взлетели чуть не до линии волос.
Она прикрыла глаза, боясь, что и впрямь лишится чувств. И что теперь делать с обретенным знанием? Ей предстояло разобраться слишком во многом, но только не в присутствии незнакомца, пусть даже тот оказался ее кузеном. Пруденс проглотила комок и сменила тему:
— Ну а вы? Получается, ваш отец приходится мне дядей?
Уэсли, похоже, понял ее желание.
— Очевидно, да. Он содержит платную конюшню, чуть дальше по улице. Они с мамой отказывали себе во всем и накопили денег на собственное дело. Пришлось нелегко, но они справились.
Пруденс услышала гордость в его голосе и испытала тоску. Не так давно она тоже гордилась собой и своим семейством, теперь же знала обо всем этом меньше, чем прежде.
— Они собирались завещать дело нам, но даже им ясно, что будущее за автомобилями. Старший брат уже трудится на заводе за городом; там же в конторе работает и сестренка, так что конюшня, скорее всего, отойдет мне. Хорошо хоть, что мне нравится ухаживать за лошадьми.
— А кроме мамы, у вашего отца есть братья и сестры? — Информационный голод Пруденс десятикратно усилился.
— Еще четверо и куча двоюродных, — усмехнулся Уэсли. — Кинь в этом городишке камень — и обязательно попадешь в Тэйта. Рождественские сборы, было дело, смахивали на ярмарку, но в последнее время мы не собираемся всей семьей. Нас слишком много.
— Здорово.
Она не лукавила, хотя Рождество в доме Бакстонов ей тоже нравилось. Сэр Филип осыпал всех подарками, и она получала не меньше, чем Ровена и Виктория. Пруденс сморгнула навернувшиеся слезы. Что с ней творится? До чего же она стала сентиментальной.
— Так что же вы здесь делаете? У вас, надеюсь, все в порядке? Это, разумеется, не мое дело, я не хочу быть навязчивой.
— Да полно вам, о чем речь. Я пришел навестить бабушку. Она недавно упала и сломала ногу. Жду, пока медсестра закончит процедуры. — Неожиданно Уэсли посмотрел на Пруденс широко раскрытыми глазами. — Она ведь и ваша бабушка.
Сердце Пруденс едва не выскочило из груди.
— Я никогда ее не видела.
Вернулась секретарша с запиской в руке:
— Ответ для мисс Ровены Бакстон.
Пруденс встала, взяла записку. Сунув ее в карман, она повернулась к кузену:
— Очень рада была познакомиться. И буду счастлива увидеться снова, если не обременю. Мне еще столько всего нужно узнать.
— Могу себе представить. — В голубых глазах юноши читалось сочувствие, затем он просиял. — А может, прямо сейчас заглянете к бабушке?
Пруденс отступила на шаг и замотала головой:
— Не думаю, что это хорошая мысль. Совершенно очевидно, что мама покидала дом под давлением обстоятельств, и мы теперь знаем каких. Я не хочу огорчать бабушку, тем более с такой серьезной травмой.
— Ха! Вряд ли сломанная лодыжка сильно подействовала на нее. Нора, а ты как думаешь?
Вопрос адресовался вернувшейся за стол женщине. Та фыркнула.
Уэсли понизил голос:
— Мы ей не скажем, кто вы такая. Объявим просто, что вы моя хорошая знакомая. Я видел фотографию вашей мамы. Вы с ней не очень похожи. Только линией рта. Мне кажется, все выйдет отлично. Разве вам не хочется познакомиться с бабушкой?
Пруденс сделала глубокий вдох. Мамина мама.
— Да. Вероятно, хочу.
Женщина выглянула из-за стола. Она откровенно подслушивала.
— Медсестра уже закончила, можете идти.
Уэсли посмотрел на Пруденс, и та кивнула.
Они проследовали в главное крыло больницы. Удушливо пахло лимоном и серой, и Пруденс на миг задумалась, за какой ширмой скрывается Джонатон Уэллс, но тут же позабыла обо всем. Уэсли подвел ее к узкой белой кровати, на которой лежала пожилая женщина. Ее лицо с годами чуть расплылось и размякло, как это случается с дородными женщинами. Помимо зорких голубых глаз, Пруденс не заметила в ней почти никакого сходства с матерью.
— Я уж решила, что ты устал ждать и оставил меня страдать одну, как принято у вас, безбожников.
Женщина говорила резко, но взгляд, которым она наградила Уэсли, был нежен, и Пруденс поняла: любимый внук, несмотря ни на какие слова.
— Ты, видно, спутала меня с неблагодарными братьями и сестрами, ибо я ни за что на свете не покину свою досточтимую бабулю. — Уэсли выдержал паузу и усмехнулся. — Кому-то же надо присмотреть за сиделками.
Женщина фыркнула, а он подмигнул в ответ, затем потянул за руку Пруденс:
— Смотри, кого я привел. Это моя подруга, знакомьтесь.
— Я заметила, но предпочла не верить глазам. Неужто внучек решил развлечь бабушку знакомством, когда та лежит беспомощная и никого не в состоянии напугать.
— Уверен, что ты изыщешь способ. Бабушка, это Пруденс. Пруденс, это моя бабушка Милдред.
Пожилая женщина моргнула и зашарила по прикроватному столику, пока внук не протянул ей очки в проволочной оправе.
— Было бы очень приятно познакомиться, дорогая моя, не будь я в столь невыгодном положении. Как твоя фамилия? Очевидно, моему внуку неизвестно, как правильно представлять людей.
Единым острым взглядом женщина мгновенно оценила одежду, прическу и осанку Пруденс. Та замялась, подбирая ответ.
— Бакстон, — не думая, выпалила она. — Пруденс Бакстон.
Мертвая тишина была красноречивее слов. Все долго молчали, и грудь Пруденс сдавило стальным обручем.
— Ты из Бакстонов, — наконец произнесла Милдред. — Темные волосы, зеленые глаза. Погубили многих городских девушек. — В ее голосе проступила горечь, но затем она стряхнула ее недовольным кивком седой головы. — Я слышала, вы приехали в Саммерсет после смерти отца. Зачем же ты якшаешься с моим внуком? Он вроде чуть ниже тебя по статусу.
— Не волнуйся, бабуля. Ты не о том подумала. Мы просто друзья.
Уэсли бросил на Пруденс свирепый взгляд, и та слабо улыбнулась в ответ.
Она не собиралась называться Бакстон. Фамилия сама сорвалась с ее губ. Вот и вышла путаница. Очевидно, Милдред приняла ее за Ровену.
— В мое время девочки дружили с девочками, а мальчики с мальчиками. Но ваше поколение считает, что нужно перевернуть мир с ног на голову, так что разницы, думаю, нет. Но помяните мои слова, ничего хорошего из такой дружбы не выходит. — Она пристально смотрела на Пруденс.
— А по-моему, выходит много хорошего, — уязвленно ответила та. — Если бы я не дружила с вашим внуком, мы бы с вами не познакомились.
— Ты унаследовала красноречие Бакстонов. — Губы женщины дрогнули в улыбке. — Некоторые люди вашего круга считают, будто могут получить все, что угодно, по праву рождения, но вы, Бакстоны, добиваетесь своего речами. Это ничего не меняет. В итоге вы все равно делаете, что хотите. А теперь ступайте, оба. Уэсли, постарайся быть джентльменом, даже если ты им не родился. — Она откинулась на подушку и закрыла глаза.
Уэсли наклонился и поцеловал ее в щеку.
Затем он взял Пруденс за руку и молча вывел ее из больницы на свежий осенний воздух.
— Зачем вы это сделали? Все равно она рано или поздно узнает правду.
— Простите. Само вырвалось.
Уэсли вытащил карманные часы и проверил время:
— Мне пора в конюшню. Может, как-нибудь заглянете на ужин? Я уверен, что отец будет рад познакомиться.
— Уверены, да? Я бастард. — Пруденс буквально выплюнула это слово. — Незаконнорожденная дочь падшей женщины. Если в вашей семье не вспоминают о моей матери, то ясно, что они хотят забыть о позоре.
— Я подготовлю их. Постепенно, конечно. А потом пришлю вам приглашение на чай или обед. Пусть мое семейство поколеблется во мнении. В конце концов, вы же не виноваты в обстоятельствах вашего рождения.
Простившись с кузеном, Пруденс присела на скамью перед больницей в ожидании Эндрю. Горло болело от проглоченных слез. Она гадала, кто ее отец и сколько истины содержалось в рассказе матери. Правда ли, что он умер? И было ли это важно?
Она настолько погрузилась в свои мысли, что не заметила, как подъехал Эндрю, пока тот не посигналил рожком.
Краснея, Пруденс села в машину.
— У тебя вид, будто ты где-то за миллион миль отсюда.
— Так и есть, — признала она. — Я думала о своей семье.
Эндрю вывел автомобиль на проселочную дорогу:
— Ты говорила, что твоя мать служила в Саммерсете. Значит, у тебя здесь родня?
Пруденс колебалась, не зная, как много ему можно сказать, а Эндрю ободряюще улыбался. Что он подумает, если узнает, что она незаконная дочь служанки?
— Я сегодня встретила двоюродного брата, — произнесла она наконец. — Он пришел в больницу навестить мою бабушку, которую я тоже увидела впервые в жизни.
— Вот здорово! И как они тебе? У меня есть пара родственничков, которых я хотел бы не знать.
— Было занятно, — улыбнулась Пруденс. — Но кузен оказался милейшим человеком. Надеюсь, мы с ним еще увидимся.
— Тогда рад за тебя.
Ее удивил натянутый тон. Эндрю закаменел лицом и смотрел прямо. Может, он ревнует? Поскольку лондонские Бакстоны избегали светского общества, девушки так и не научились главному: заманивать мужчин. Им были глубоко чужды кокетство и флирт. Мать Пруденс была слишком прямолинейна, чтобы учить их этому, хотя, с горечью подумала Пруденс, кое о чем на сей счет та все-таки знала и умела если не удержать мужчину, то по меньшей мере привлечь.
Она быстро выбросила мысли об Эндрю из головы. Пруденс не собиралась задерживаться в Саммерсете дольше необходимого, и не было смысла привязываться к аббатству и его обитателям. Она надеялась, что они с Вик и Ро вернутся в Лондон и заживут, как им хочется.
Правда, она не представляла себе этой жизни.
Эндрю кашлянул:
— Может, в следующий выходной прогуляемся по Бакстону? Конечно, если у нас совпадут свободные дни.
Пруденс глянула на него, терзаемая сомнениями. Ей не хотелось сближаться с Эндрю, но она не могла отрицать, что сейчас ей отчаянно не хватает друга. Затем в голове неожиданно возник образ лорда Биллингсли, но Пруденс немедленно отогнала воспоминание о его темных глазах. Им никогда не стать друзьями. Такая дружба лишь навредит его семье. Чему-чему, а этому она в Саммерсете научилась. Поразительно на самом деле. Пруденс прожила жизнь, даже не подозревая, что значит родиться дочерью горничной. А теперь ей придется смириться еще и с тем, что она оказалась незаконным ребенком.
— С большим удовольствием, — ответила она. — И не волнуйся о выходных. Я могу отпроситься в любое время, так что просто сообщи, когда у тебя будет выходной.
— Ты сумеешь? Хорошо же тебе, тогда не придется уламывать миссис Харпер. Как насчет следующего четверга? Дальше пойдет предпраздничная неделя, и Саммерсет заполонят гости. Нам обоим будет не до того.
Пруденс улыбнулась. Автомобиль подъехал к черному входу.
— Грандиозная мысль.
И она не лгала. Перспектива провести день с молодым человеком казалась праздником по сравнению с кухонным бдением или чтением в кровати.
Или раздумьями, с чего начать распутывать нагроможденную матерью ложь.
Ровена выхватила конверт из рук Пруденс, едва потрудившись поблагодарить. За последние дни она извелась по поводу своего поведения в больнице. И что за бес в нее вселился, коли заставил прикинуться, будто Джон и мистер Диркс в подметки ей не годятся? Она поступила как настоящий сноб, как ее тетя и другие заносчивые дамы, ревниво охранявшие свое положение в обществе. Перед глазами стоял укоряющий взгляд мистера Диркса.
Что бы сказал отец?
Ровена дождалась, пока Пруденс выйдет, и распечатала конверт.
Дорогая мисс Бакстон,
Вам не за что извиняться. Я сам вел себя недостойно и заслужим гораздо более суровое наказание, чем полученный от Вас нагоняй. От Дугласа я тоже заработал хорошую взбучку и осознал, что должен загладить вину. Сегодня меня выписывают, и я почту за честь, если Вы завтра присоединитесь ко мне за чаем в гостинице «Фримонт», а после прогуляетесь в нашем с мистером Дирксом обществе. За нами будет должный надзор, и Вы можете не беспокоиться на сей счет. Не утруждайте себя ответом. Если Вы не приедете, я пойму.
Ровена прижала на миг письмо к груди, прежде чем поняла, что творит. Конечно, она не пойдет. Пошлет короткую записку, где скажет, что этот жест примирения необязателен и будет достаточно простить друг другу грубое поведение.
С другой стороны, ответить отказом на его попытку извиниться покажется именно грубостью. Не лучше ли принять приглашение, показать себя за чаем настоящей леди и навсегда забыть о Джонатоне? В конце концов, надо же ему доказать, что не все Бакстоны ведут себя как невоспитанные снобы. Да. Так она и поступит. Пойти с ним она никуда не пойдет, и чая вполне достаточно.
На следующее утро Ровена проснулась рано. Пруденс, застав ее роющейся в гардеробной в поисках подходящего наряда, сильно удивилась. Зачем девушке столько черного? Ровена устыдилась, напомнив себе причину, по которой в ее гардеробе преобладали темные тона. Отец скончался всего месяц назад, а она уже жалуется на траур. Может, вообще не ходить?
Нет, отец не желал ей затворничества. Он порицал традиции, которые запрещали молодым людям наслаждаться жизнью. Когда не стало бабушки, он вообще не стал принуждать их к глубокому трауру.
Значит, она пойдет.
— Что ты делаешь? — спросила из-за спины Пруденс.
— Ищу, что надеть, но у меня нет ничего подходящего. — Ровена была в отчаянии.
— Если объяснишь, что тебе нужно, я смогу помочь, — рассудительно сказала та.
Ровена терпеть не могла, когда кто-то оказывался рассудительнее ее.
— Черт возьми! Я не знаю. Если бы знала, давно бы нашла.
— Куда ты собираешься?
— В город на чаепитие, а потом на короткую автомобильную прогулку. — Ровена бросила на Пруденс косой взгляд. — Может быть.
Пруденс не спросила с кем, и Ровена была ей признательна. Она не сумела бы объяснить, почему мысль о встрече с Джонатоном одновременно пугает и радует ее. Определенно, такого не было ни с лордом Биллингсли, ни с Китом. Возможно, причина кроется в том, что она видела Джона беспомощным и беззащитным. Ровене казалось, что она знает его глубже, чем любого другого мужчину.
— Ты сядь. — Пруденс подтолкнула ее к креслу. — Посмотрим, что у нас есть. Где он назначил встречу?
— Откуда ты знаешь, что меня ждет мужчина? — подозрительно нахмурилась Ровена.
— Не нужно быть Шерлоком Холмсом, все и так ясно. Вчера я относила письмо, адресованное молодому человеку, а сегодня ты отправляешься пить чай и кататься на машине, да к тому же мечешься по комнате как угорелая.
Щеки Ровены покраснели еще сильнее.
— Мы встречаемся в гостинице «Фримонт». Отец водил нас туда перекусить, когда мы ездили верхом. Место милое, но без претензий.
Пруденс достала накрахмаленную белую хлопковую блузку с высоким кружевным воротничком и облегающими рукавами. Положив ее на кровать рядом с Ровеной, она подобрала практичную юбку из темно-бордовой шерсти, отделанную черной тесьмой. Комплект завершал черный приталенный жакет для верховой езды с оборкой на манжетах и двойной оборкой понизу жакета. В таком наряде даже Ровена не могла обойтись без корсета. Костюм выгодно подчеркнет стройную фигуру, но без излишнего кокетства. Он подойдет и для чаепития, и для всего остального.
— Чудесно. Спасибо, Пру.
— Вместо «спасибо» расскажешь мне все потом. Обещаешь? — (Ровена кивнула.) — Теперь прими ванну. А я пока почищу шерстяное пальто. Слишком холодно, чтобы идти в одном жакете.
Ровена повиновалась и вскоре уже лежала в огромной белой ванне, не веря своему безрассудству. Младшая сестра была вне себя от горя, Пруденс на кухне скребла кастрюли и занималась бог весть чем еще, а она летит на встречу с молодым человеком, которого даже толком не знает. На глаза навернулись слезы, и Ровена прикрыла веки. Она не сделала ничего, чтобы помешать дяде продать дом. Весь последний месяц она существовала в сером тумане, обесцвечивавшем мысли и чувства. Ровена понимала, что нужно очнуться и заняться делами, но не могла бороться с апатией, которая наваливалась на нее по утрам. Апатия отступила только дважды: когда она сидела с Джоном после крушения аэроплана и когда навестила его в больнице. Она хотела лишь стать такой, как обычно. Неужели это великое преступление?
Ровена позволила Пруденс завернуть себя в широкое турецкое полотенце, а затем расчесывать волосы, пока те не стали шелковыми. Обе молчали. Ровена боялась, что Пруденс на нее злится. В конце концов, у нее были на то причины, но Ровена не хотела об этом говорить. Только не сегодня. Ей было ясно, что в скором времени им придется все обсудить, однако нынче Ровена желала жить настоящим, забыть о горе и тяжком бремени ответственности, а также о нарушенных обещаниях, данных Вик и Пру.
Пруденс затянула корсетом талию Ровены, и та стала тоньше, чем у ребенка. Потом наступил черед прически: пальцы Пру искусно подкручивали и подкалывали волосы, как будто она училась у лучших французских парикмахеров.
— А где Виктория? — нахмурилась Ровена.
Близилось время второго завтрака, а младшей сестры все не было.
Пруденс пожала плечами:
— Сюзи помогла ей одеться с утра и велела мне оставить ее в покое до конца дня. Она как будто не собиралась выходить, но вид был сама понимаешь какой — загадочный. Наверное, очередной секрет.
Ровена покачала головой. Сейчас она могла заниматься только своими тайнами.
— Ладно, пусть развлекается. И все же лучше убедиться, что все лошади в стойле. Проверишь? А я расспрошу шофера, когда поеду в город.
Пруденс кивнула, затем откашлялась и сообщила:
— В следующий четверг меня не будет, я беру выходной.
— И у тебя секреты? — удивилась Ровена.
— Нет, — печально улыбнулась Пруденс. — Ты просто не спросила. Но если хочешь знать, я буду с Эндрю.
— Кто такой Эндрю?
Ровена осведомилась об этом резче, чем намеревалась.
— Вообще-то, лакей.
— О, Пруденс!
Вот опять: Ровена не хотела выказывать разочарование, однако была шокирована. Даже в мыслях она никогда не представляла Пруденс с мужчиной, а если бы тот появился, то был бы из круга Ровены. Она покраснела от своей напыщенности и поспешно сказала:
— Прости, я неудачно выразилась. Мне лишь вспомнился Себастьян — лорд Биллингсли. Он сильно увлекся тобой.
Сама сдержанность, Пруденс отложила расческу и щетку:
— Прическа готова, мисс Ровена. Могу еще чем-то помочь?
Ровена повернулась к ней, испытывая угрызения совести:
— Не надо так, Пруденс. Я совершенно не то имела в виду.
— Ровена, лорд Биллингсли не про меня, — тихо произнесла Пруденс. — Возможно, твой отец поторопился увериться, что отношения между классами меняются, так как в том же Саммерсете все осталось по-прежнему. Пусть Эндрю лакей, но он очень приятный молодой человек. Да и не забывай, что я всего лишь дочь горничной, превратившейся в гувернантку.
Будничный тон так поразил Ровену, что она даже не заметила, как Пруденс вышла из комнаты. Затем подступили слезы. Она тупо сидела за туалетным столиком, не в силах посмотреть в зеркало. Через несколько минут она встала и забрала пальто, оставленное Пруденс на подлокотнике кресла. Ее не заботило слишком раннее появление в городе. Здесь она не могла оставаться ни секунды.
Ровена прошла мимо комнаты Виктории, но той так и не было. Кэрнс бросился подавать автомобиль по первому знаку. Отец, быть может, противился возвышению, которое порождалось армией слуг, но это было, безусловно, удобно.
Из-под опущенных ресниц Ровена украдкой изучала шофера. За всю дорогу Эндрю не произнес ничего, кроме «да, мисс» и «нет, мисс», и она гадала, чем же он так увлек Пруденс, что та согласилась посвятить ему выходной. Удавалось ли им разговаривать и смеяться непринужденно? Пруденс любила читать, — может, и у него имелось тайное пристрастие к книгам? Беседовали ли они о музыке или политике? И как ее угораздило брякнуть «О, Пруденс», как будто в знакомстве с лакеем было что-то постыдное? Эндрю, рот на замке, не отрывал взгляда от дороги. Простое, грубоватое лицо — милое, но ничего особенного. Но он мог открыться Пруденс совсем другой стороной.
Снедаемая тревогой, Ровена осведомилась:
— Надеюсь, вы знаете, где находится гостиница «Фримонт»?
Она возненавидела свой капризный, недовольный тон.
— Да, мисс.
Ровена отвернулась и замолчала. Очевидно, Пруденс обладала неким недоступным ей шармом. А может быть, Эндрю просто умен. Она вспомнила недавние слова Пруденс о классах — ничто не менялось. Возможно, отчасти дело было в самой Ровене. Не так ли считает и Джонатон? И кто он вообще такой? Нервы были натянуты как струна. Настроение неудержимо падало.
— В какое время прикажете подъехать за вами, мисс Бакстон?
Ровена моргнула, осознав, что автомобиль стоит перед гостиницей. Она подождала с ответом, пока Эндрю не обогнул машину и не открыл ей дверь.
— Обратно меня подвезут. Спасибо, Эндрю. И не волнуйтесь о Пруденс. Она сможет взять выходной, когда захочет.
Тот вышколено уставился на нее пустым взглядом:
— Да, мисс. Благодарю, мисс.
Ровена поспешно выбралась из машины. Что ни делай, она все время попадает впросак. Она имела в виду не то, что даст Пруденс выходной, а то, что Пруденс сама вправе выбрать себе день. Что это личное дело Пруденс. Ее снова неправильно поняли.
Ровена тяжело вздохнула, разгладила юбку и вошла в гостиницу, надеясь, что явилась не слишком рано. За столиком сидел в одиночестве мистер Диркс, и она испытала горькое разочарование, однако заставила себя улыбнуться и приблизилась, на ходу протягивая руку:
— Мистер Диркс, очень рада вас видеть вновь.
— Добрый день, мисс Бакстон. Джон скоро спустится. Присаживайтесь.
Повеселев, она опустилась на стул:
— Пожалуйста, зовите меня Ровеной. Как себя чувствует Джон? Я беспокоилась, что он еще слишком слаб для чаепития, он же только что выписался.
— О нет. Он еще тот артист. Джона в постели не удержишь, поэтому я и взял его в дело.
— Будьте добры, напомните, мистер Диркс, чем вы занимаетесь? — учтиво попросила Ровена.
Ей было не так уж важно это знать, и она поглядывала на лестницу, ведущую к номерам.
— Я занимаюсь автомобилями, но расширяюсь и теперь вот заинтересовался аэропланами. Сейчас все испытания возложены на Джонатона, но и в разработке он тоже участвует.
Ровена переключила внимание на него. Мистер Диркс стал интересным рассказчиком, когда речь пошла о Джонатоне.
— А вам не кажется, что это дань моде? Мой дядя так и считает, хотя отец видел в них будущее.
— Ну так аристократы не терпят столь стремительных перемен. Большинству из них этого не пережить. Надеюсь, что вы, молодежь, окажетесь гибче.
Отец говорил то же самое слово в слово.
— И я не считаю это модой, — продолжил Диркс. — Думаю, что аэропланы совершат революцию в транспорте, грузовых перевозках и военном деле. Мои соотечественники полагают, что я либо гений, либо безумец.
— А, снова о будущем воздухоплавания? Хочешь, чтобы наша прелестная гостья померла от скуки?
Джонатон Уэллс даже с тростью сумел подкрасться совершенно бесшумно. Он улыбнулся, глядя на Ровену сверху, и у нее перехватило дыхание от пронзительной синевы его глаз. Все посторонние звуки — беседы обедающих, позвякивание приборов и посуды, уличный шум — скрылись за оглушительным биением сердца. Ровена улыбнулась в ответ, и впервые со смерти отца ей стало так радостно, что у нее чуть не вырвался беспричинный смешок. Она опустила глаза, взяла себя в руки и уже спокойно встретила взгляд Уэллса.
— Очень рада видеть вас в добром здравии, мистер Уэллс. Благодарю за приглашение.
— Спасибо. — Джонатон сверкнул ровными зубами и постучал по ноге тростью. — Как видите, нога заживает быстро. И прошу, зовите меня Джон. Когда я слышу «мистер Уэллс», мне вспоминается отец. А я, с вашего разрешения, буду называть вас Ровеной. После пережитого нам странно обращаться друг к другу официально.
— Адаптация или смерть! Это мое кредо, — вставил мистер Диркс, взмахнув руками.
Черные кудри были тронуты серебром, усы густо набриолинены и приглажены. Он выглядел сущим безумцем, но добродушным и безобидным.
— Вам разрешается называть меня Ровеной. — Выждав секунду, она добавила: — Джон.
Тот улыбнулся и коротко поклонился. Официантка в накрахмаленной черной форме вкатила столик с чайными принадлежностями и наполнила чашки. Мужчины взялись оживленно беседовать о всякой всячине, и Ровена настолько увлеклась, что совершенно позабыла о манерах.
— Но разве вы не считаете, что рано или поздно профсоюзы получат слово в суде? Я знаю, что последний иск закончился разгромом, но я уверена, они вскоре подадут на апелляцию или ответят встречным иском, что создаст прецедент.
Мистер Диркс откинулся на спинку и моргнул:
— Не утомили ли мы вас, смею спросить?
Губы Джонатона дрогнули в улыбке, обозначив ямочки на щеках.
— Не думаю. Она отлично разбирается в теме. Может быть, лучше тебя. Как ты там выражаешься? Адаптация или смерть? Вот тебе живой пример. Ровена, похоже, из Новых женщин, о которых ты хорошо наслышан.
— Туше. — Мистер Диркс отсалютовал чашкой.
Ровена укоризненно улыбнулась, якобы уязвленная насмешкой Джона.
— Мой отец дружил с Беном Тиллеттом. Разговоры о правах трудящихся были обычным делом. И если вам угодно знать, не суфражистка ли я, то да, конечно, я из них. Женщины должны получить не только право голоса, но и равные возможности в образовании, чтобы понимать, за что голосуют. Вы с этим согласны?
Джон удивленно вскинул брови:
— Согласен. Я просто не знал, что среди вашего сословия встречаются суфражистки. К примеру, мне трудно поверить, что ваш дядя разделяет эти воззрения на женскую независимость.
— Я не могу отвечать за дядю, — повела плечом Ровена. — Мы никогда не касались этих тем.
— Ничуть не удивлен.
Ровена нахмурилась. Настроение за столиком резко изменилось. Вместо улыбки на лице пилота появилось кислое выражение, будто он съел что-то не то.
— Еще сконов? — Мистер Диркс приподнял блюдо.
Ровена и Джонатон отказались, и он принял разочарованный вид.
— Ну что ж, если вы покончили с чаем, пришло время для второй половины нашей встречи. Ты готов, мой мальчик?
Джонатон кивнул, но казался не столь воодушевленным, как прежде. Его отношение к ней очевиднейшим образом изменилось, но что явилось причиной? Упоминание о семье? Не оно ли повергло его в уныние в прошлый раз?
Они вышли из гостиницы и уселись в зеленый «силвер гост» мистера Диркса. Ровена села впереди, рядом с Дирксом, а Джон со своей раненой ногой устроился сзади. Ровена затылком ощущала его взгляд и отчаянно надеялась, что прическа не растрепалась, а шляпка сидит ровно. Шея покраснела от смущения. Наконец Ровена не выдержала и повернулась.
— Итак, куда же мы едем, мистер Уэллс? — спросила она, перекрывая шум двигателя.
— Итак, мы снова перешли на официальный тон, леди Саммерсет?
— Я не леди Саммерсет! Этот титул принадлежит моей тете. И граф мне не отец. Я достопочтенная Ровена Бакстон, но мы же не зайдем так далеко, мистер Уэллс?
Тот улыбнулся в ответ на короткий урок светского этикета.
— Джонатон! Нет, Ровена, конечно, мы не зайдем. Нам будет намного проще остаться Джонатоном и Ровеной.
Ее щеки вспыхнули оттого, что они беседовали на манер закадычных друзей. Она кивнула, не находя сил ответить, но между ними вновь пробежала искра, и Ровена снова могла расслабиться и наслаждаться поездкой.
Ветер щипал губы и щеки; она пожалела, что не взяла вуалетку. Когда они доберутся до места, вся кожа уже обветрится. Голые деревья сурово высились на фоне зловещего серого неба.
— Собирается снег, — обратилась она к мистеру Дирксу.
— Похоже на то, но будем надеяться, что он потерпит до окончания полета.
— Полета? — Внутри Ровены все оборвалось.
— Ну вот, ты испортил сюрприз! — подал голос Джонатон, протиснувшись между сиденьями.
В эту секунду мистер Диркс свернул с дороги в поле. Глаза Ровены расширились при виде нескольких человек вдали, которые трудились над аэропланом.
— Что скажете, леди Ровена? — В голосе Джонатона зазвенел вызов. — Вы готовы прокатиться на аэроплане?
— Я не леди, — выдавила она, таращась на аппарат.
Уэллс рассмеялся, а мистер Диркс помог ей выбраться из машины.
— Справишься? — спросил мистер Диркс.
Ровена открыла рот, чтобы ответить: «Нет, ни за что, уж я-то не справлюсь!», но вовремя сообразила, что вопрос предназначался Джонатону.
— Поживем — увидим, — засмеялся тот и вызывающе глянул на Ровену.
Она вздернула подбородок и расправила плечи. Теперь пути назад не было. Испытанию подвергались ее пол и класс.
Джон захромал к аппарату, Ровена последовала за ним.
— Не волнуйся! — крикнул Джон через плечо. — Его уже испытывали. Обычно это вполне безопасно.
Они подходили все ближе, и Ровена старалась не подавать признаков паники. Аэроплан казался слишком маленьким, чтобы поднять в небо двух взрослых людей.
— Что это за модель? — спросила она, стараясь не выдать своего страха.
Мужчины, обслуживавшие аэроплан, с улыбками переглянулись. Очевидно, она не очень хорошо притворялась.
— «Бристоль Т.В.8Н». Мы построили его для Королевских военно-воздушных сил, — ответил мистер Диркс.
— А это что? — Ровена ткнула пальцем в бок аэроплана, пытаясь поддержать разговор. Может, так ей удастся забыть о тошнотворном ужасе.
— Фюзеляж.
Один из механиков передал Джонатону планшет с листом бумаги. Тот сразу посерьезнел, двинулся в обход аэроплана и стал сверяться со списком. Ровена поняла, что еще не видела его таким. Кокетливым — да, с больничной медсестрой; сердитым — тоже да, на нее саму, но сейчас красивое лицо Джона приобрело совсем иное выражение. Ровена настолько увлеклась наблюдением за человеком, с головой ушедшим в работу, что забыла свой страх.
Вдруг Джонатон кивнул:
— Сажайте ее!
Один из механиков взял Ровену под руку, — оказывается, говорили о ней.
— Послушайте, я не уверена, что это хорошая мысль, — обратилась она к мистеру Дирксу, пока ее вели к переднему сиденью.
— Да не волнуйтесь, Джон — хороший пилот, — заверил тот.
— Но мы познакомились как раз из-за крушения!
— То была экспериментальная модель! — Мистеру Дирксу пришлось повысить голос, чтобы перекричать запущенный пропеллер.
Сзади неожиданно оказался Джон; так близко, что она чувствовала на шее его дыхание. Одной рукой он снял с нее шляпку, и Ровена задохнулась от возмущения, когда он принялся вытаскивать шпильки.
— Что вы делаете?
Она развернулась, но вырваться не удалось — помешал фюзеляж. Джон невозмутимо вынимал шпильки одну за другой, будто готовил лошадь. Брови его сосредоточенно сдвинулись, но глаза лучились весельем.
И вот ее волосы рассыпались по спине и плечам. Пришлось собрать их рукой и отвести от лица, чтобы хоть что-то видеть. Джонатон протянул Ровене небольшой кожаный шлем с летными очками.
— Это для вашей безопасности. Глаза не пострадают, и волосы не разлетятся.
— Могли бы и предупредить.
— Но так веселее, — ухмыльнулся Джонатон.
Какая наглость! Отъявленный грубиян. Но она поймала себя на том, что улыбается в ответ, и взяла у него шлем и свои шпильки. Не успела Ровена опомниться, как Джон развернул ее лицом к аэроплану и крепко обхватил за талию. Она задохнулась, когда Джонатон поставил ее на специальную лесенку. На негнущихся от страха ногах Ровена забралась на пассажирское сиденье. Она быстро сунула шпильки в карман пальто, собрала волосы, заправила под воротник блузки и только потом надела кожаный шлем. Когда она устроилась, Джонатон пристегнул страховочные ремни. Ровена не смела взглянуть на него. Ее тело под корсетом до сих пор горело от прикосновения его рук.
Один из механиков помог Джонатону забраться на заднее сиденье. Она оглянулась посмотреть. Мужчины убрались с дороги, и у Ровены пересохло во рту, когда она увидела, как они машут пилоту, проверявшему приборы. Сердце заколотилось, отступать было некуда. Мистер Диркс что-то крикнул ей, но она не расслышала.
— Что? — потянулась к нему Ровена.
— Адаптация или смерть!
Она кивнула и постаралась не показать, что пребывает на грани обморока. Аппарат вдруг рванулся с места, и Ровена вцепилась в ремень. Она бы завопила, но в легких не осталось воздуха. Мотор завыл, скорость нарастала. Ровене хотелось зажмуриться, но она не желала встретить смерть с закрытыми глазами. Отец называл ее храброй девочкой. Что бы он подумал о ней сейчас?
Адаптация или смерть.
Аэроплан до того трясло и подбрасывало при разбеге по неровному полю, что взлет явился некоторым облегчением. Крылья покачивались, и Ровене на миг почудилось, что аппарат вот-вот упадет, но тот вскоре выровнялся и начал уверенно набирать высоту. Ровена бросила взгляд вниз, и у нее захватило дух — поле стремительно удалялось и уменьшалось в размерах. Аэроплан вспорол низкие облака, и мир заволокло серым туманом. Сердце неистово билось, а разум отказывался смириться с происходящим, настолько невероятным оно казалось.
Она летела.
— Как ты можешь что-то видеть? — прокричала Ровена, перекрывая гул мотора.
— Я и не вижу! — откликнулся Джон.
От этого ей лучше не стало. И вдруг туман обернулся серебристым сиянием. Крохотные частицы света плясали вокруг, словно микроскопические танцоры. С каждым пируэтом сияние усиливалось, и вдруг аэроплан вынырнул из облаков в совершенно иной мир. Там, в бескрайней синеве, неспешно плыли белые и серые подушки облаков, залитых золотым солнцем.
Внутри у Ровены все екало в унисон с аэропланом, дурашливо нырявшим и воспарявшим. Джон помалкивал, и Ровена была рада этому, ибо не находила слов для описания захватывающего зрелища. В горле щипало от подоспевших слез. Она никогда не задумывалась о небесах, а отец, ценивший свободную волю, редко говорил о своих верованиях, но здесь, наверху, Ровена чувствовала присутствие Бога. Кто еще мог создать такое великолепие? И кто, как не человек, сотворенный по Его образу и подобию, сумел бы найти пути к созерцанию Божественной картины?
Ровена кое-как повернулась на сиденье в намерении крикнуть что-нибудь Джону, но не придумала ничего даже отдаленно близкого к ее чувствам. Губы Джона изогнулись в мягкой улыбке, и он кивнул, понимая глубину ее восхищения.
Казалось, они летели вечность, пока аэроплан не развернулся, сделав крен и чуть не коснувшись крылом облаков. Сердце Ровены билось пойманной птицей, но в жилах разливалось возбуждение. Знать бы, каково это, управлять такой машиной и заниматься этим когда вздумается!
Джонатон медленно направил аэроплан вниз, и они вновь скрылись в облаках. Холодный туман пробирал до костей. Когда аппарат вынырнул, Ровена упала духом при виде серого мира внизу. Но теперь она знала, что существует место, где всегда светит солнце, а под ногами сверкает туман.
Пока они летели, Ровена разглядела Саммерсет и соседний Тетфорд. Джонатон оставил позади гряду пологих холмов. Поля лежали, испещренные большими и малыми домами, и Ровена задохнулась при виде родного поместья. На миг ей захотелось взмолиться, чтобы Джонатон свернул, но она тут же сообразила, что снизу ее никто не увидит. Ровена расхохоталась от вдруг обретенной свободы и обернулась к Джону. Тот подмигнул из-за очков. Она ухмыльнулась, кивнула, и вот они снизились. Вскоре аэроплан уже пролетал над башенками поместья — так близко, что стали видны лица работников, которые потрясенно глазели на них. Ровена приметила одинокую женскую фигуру — Пруденс или Виктория? Она завертелась, чтобы привлечь внимание Джона, и указала на женщину. В ответ он развернул аэроплан и снизился еще, а пролетая над ней, приветственно покачал крыльями. Та вскинула голову, прикрыв ладонью глаза, и Ровена узнала Пруденс.
Все завершилось обидно быстро: Джонатон повернул к холмам и устремился обратно к полю. Ровена закрыла глаза, вновь охваченная страхом. Она вспомнила, чем закончился последний полет Джона, и ей уже слышался треск сучьев и скрежет металла.
Мягкий толчок известил о благополучном приземлении, и Ровена открыла глаза. Джонатон выруливал к огромному жестяному ангару и ждавшим снаружи людям.
Двигатель смолк, но в ушах продолжало гудеть, и Ровена усомнилась, вернется ли слух. Но ей было все равно, игра стоила свеч.
Механик помог Джону выбраться из кабины, пока другой высвобождал Ровену из ремней. На сей раз Ровена не колебалась, когда Джонатон протянул к ней руки. Он ненадолго прижал ее к груди и бережно поставил на ноги.
Со смехом она сорвала кожаный шлем.
— В жизни не делала ничего удивительнее!
Джон все еще придерживал ее за плечи; обоих разделяли считаные дюймы. Голубые глаза изучали Ровену, на губах играла улыбка. Ровене хотелось броситься к нему в объятия и поблагодарить за полет, за новый взгляд — просто за то, что он рядом. Она смущенно посмеялась над своими мыслями, но посмотрела ему в глаза, будучи беспечнее и смелее, чем когда бы то ни было.
На долгий миг ей почудилось, что он собирается ее поцеловать, и часть ее существа надеялась, что так и будет. Она почти призывала его, но Джонатон отстранился и выставил локоть. Ровена взяла его под руку.
— Видите, совсем не страшно, — улыбнулся Джонатон, пока они шли к машине.
Она испытала легкое разочарование, но полет был слишком свеж в ее памяти.
— Ужасно страшно! Но там, наверху, просто здорово. Мне хотелось, чтобы это никогда не кончалось.
К ним подошел мистер Диркс:
— Все прошло безупречно. Королевские ВВС получат королевское удовольствие.
Ровена взглянула на Джонатона:
— А трудно научиться летать? Вы давно этим занимаетесь?
— Последний год. И научиться не очень трудно. Самое сложное — действия при аварии. Иногда остается только держаться изо всех сил.
— Слава богу, тебе это выпадало редко, — усмехнулся мистер Диркс.
— Так это не в первый раз? — тревожно вскинулась Ровена.
— Это было четвертое крушение, хотя в двух случаях я ошибся при взлете. Даже не оторвался от земли. Но современные машины намного надежнее.
— А что случилось в последний раз?
— Я испытывал новую модель. Воздухоплавание — еще молодая наука, и не все эксперименты проходят гладко.
— А женщины-пилоты бывают?
Мужчины рассмеялись, и она напряглась.
— В Англии их мало, — ответил мистер Диркс.
— Почему?
— Не думаю, что это им интересно.
— Я хочу научиться управлять самолетом. — Ровена постаралась произнести это со всем возможным достоинством.
Мужчины снова развеселились.
— Вы приняли это решение через считаные минуты после первого полета. Наверное, вам стоит подумать еще, — отозвался мистер Диркс, качая головой.
— Но должен признать, что из вас получился бы отличный второй пилот, — заметил Джонатон.
Он устало улыбался, и Ровена моментально раскаялась.
— Извините. Вы, наверное, выбились из сил, вам нужно отдохнуть.
— Да, просто с ног валюсь, — признался Джон.
— Тогда поехали обратно, а после я отвезу домой мисс Ровену.
Возле гостиницы Джонатон взял ее за руку:
— Надеюсь, что сюрприз загладил мою грубость в больнице. Я буду очень рад увидеться снова. Может быть, еще полетаем.
В его глазах отражалась синева далекого неба над облаками.
— С большим удовольствием, — ответила Ровена, и сердце ее чуть сбилось с ритма.
Джон сжал ее руку и заковылял к гостинице. Когда он скрылся за дверью, Ровене почудилось, что мир, еще недавно столь ослепительный, вновь сделался привычно серым и тусклым.
Затаив дыхание, Ровена проскользнула в особняк. У нее уже была готова на случай расспросов история о том, где она была и что за незнакомец доставил ее домой.
Она отдала пальто Кэрнсу; тот вышел в Главный зал через секунду после нее. Уму непостижимо, как он ухитрялся не пропустить ничего, что происходило в доме. На него, несомненно, работала целая шпионская сеть.
— Добрый вечер, Кэрнс. На улице очень холодно. Попросите, пожалуйста, Пруденс принести чай ко мне в комнату.
Ровена твердо решила рассказать Пруденс все и попросить прощения за былые просчеты. Жизнь вдруг показалась слишком прекрасной, чтобы ссориться с близкими.
— Мисс Ровена, ваш дядя просил, чтобы вы сразу, как придете, зашли к нему в кабинет.
Она застыла. Неужели дяде что-то известно? Откуда?
— Боже мой, и давно он ждет? Я, знаете ли, потеряла счет времени.
Ровена следила за лицом дворецкого в надежде уловить намек и уяснить, насколько опасна ситуация.
— Точно не могу сказать, мисс.
Лицо осталось бесстрастным, но в голосе прозвучало неодобрение.
— Я только на секунду поднимусь в свою комнату, приведу себя в порядок. Представляю, как я выгляжу. Отнесите мой чай прямо в дядин кабинет.
Ровена поспешила наверх, на бегу снимая перчатки. Что вдруг понадобилось дяде? Ее охватило дурное предчувствие. Неужели он прознал о ее чаепитии с двумя незнакомцами? Почему бы и нет? У дяди наверняка имелись обширные связи в городе.
Ровена ворвалась в спальню, трепеща от впечатлений и в то же время тревожась насчет приглашения на ковер к дядюшке. Надо привести себя в порядок, но где Пруденс? Тут она вспомнила, как они расстались с утра, и на нее навалилась действительность. О господи! Ровена тяжело опустилась на край кресла и приложила ко лбу ладонь, в очередной раз сломленная неумением поступать правильно.
Она поискала глазами звонок, чтобы позвать Пруденс, но не решилась им воспользоваться. Пруденс уже рассердилась и разгневается пуще, если снова вызвать ее как обычную горничную. С другой стороны, Ровена нуждалась в помощи. Дядя ждал, а что еще делать сестрам, как не помогать друг дружке?
Но тут вошла Пруденс, и дилемма разрешилась без звонка. Ее милое лицо оставалось бесстрастным, нейтральным, и Ровену захлестнула масса эмоций: обида, вина, досада, но главное — сожаление, ибо еще два месяца назад Пруденс стала бы первой, кому она бросилась бы рассказывать о сегодняшнем приключении. Никто не умел слушать лучше Пруденс.
— Дядя хочет со мной поговорить. Поможешь переодеться? Я не хочу опаздывать.
Пруденс кивнула, но ничего не сказала.
— Надо лишь сменить блузку и уложить волосы. Мне не хочется заставлять его ждать.
Должно быть, она выдала свое волнение, так как Пруденс посмотрела на нее с тревогой.
— Думаешь, он узнал, где ты была?
Ровена пожала плечами, стараясь не выказать великого облегчения при виде того, что не сделалась безразличной для Пруденс и та за нее переживает.
— Не знаю, может быть. — Она помялась, но не сумела сдержаться. Ей было нужно с кем-то поделиться… — Я сегодня летала на аэроплане! — выпалила она. — По-настоящему!
Пруденс разинула рот:
— Ты же сказала, что тебя пригласили на чаепитие.
— Да. А потом он меня прокатил. На аэроплане.
— Ты пила чай с человеком, у которого есть аэроплан?
Голос Пруденс сорвался на писк, и Ровена засмеялась. Как хорошо. Почти как раньше. Мысль об этом и радовала, и огорчала. Как же все изменилось!
И тут зеленые глаза Пруденс широко распахнулись.
— Так вот кто меня перепугал! Я думала, настал конец света! — Пруденс закончила подкалывать волосы и протянула широкий пояс для юбки. — А теперь тебя вызывает дядя? Это плохой знак.
— Да. Никак не хороший, — покачала головой Ровена и неуклюже встала.
Раньше она обняла бы сестру, попросила прощения за свое поведение, и все уладилось бы. Пруденс всегда была более чем добра. Но сейчас… причин извиняться накопилось слишком много, да и какой толк в извинениях, если они все равно ничего не изменят?
— Лучше поторопись. — Пруденс подобрала сброшенную блузку.
Ровена замешкалась, но не нашла слов, способных сократить пропасть.
— Да, конечно. Спасибо.
В подавленном настроении она направилась к кабинету, сделала глубокий вдох и постучалась. Голос изнутри пригласил ее войти. Ровена не помнила, чтобы вообще здесь бывала. В детстве ей, разумеется, строго-настрого запрещали сюда приходить. Кабинет полностью соответствовал вкусам хозяина дома. Обтянутые испанской кожей стенные панели придавали помещению деловой вид и подчеркивали роскошь обстановки. Ровена узнала изгибы французской темной мебели и несколько суровых полотен голландских мастеров. Неуместным казался лишь небольшой рояль в углу, инкрустированный перламутром.
Ровена присела перед дядей в реверансе и устроилась на кожаном диване. Граф расположился напротив и скрестил ноги.
— Дядюшка, вы разве играете?
Тот непонимающе уставился на племянницу. Ровена указала на рояль, и граф улыбнулся, что случалось с ним редко.
— Раньше играл. Да и сейчас иногда сажусь, но практики уже не хватает. А вы с сестрой умеете? Боюсь, я многого о вас не знаю, коль скоро вы росли в такой дали от Саммерсета.
В дверь робко постучали: доставили чай. Ровена налила себе и дяде и с удовольствием отпила из своей чашки. Терпкий аромат укрепил ее в решимости не поддаваться излишнему волнению. В конце концов, она не сделала ничего плохого и уже достигла совершеннолетия.
— Я должен обсудить с тобой кое-какие новости, но сперва вынужден поинтересоваться, кто подвозил тебя до дома и почему его не представили нам с графиней?
Ровена была готова к этому вопросу.
— Некий мистер Диркс. Он владеет автомобильным заводом в Суррее, а также производит аэропланы для Королевских военно-воздушных сил. Я встретила его с другом в городе, мы выпили чаю. Уже темнело, и мне казалось неразумным возвращаться домой пешком, в одиночестве… Пришлось намекнуть, что я буду признательна, если меня подвезут. Я собиралась его представить, но ему не терпелось вернуться в Суррей. — Она отпила еще, надеясь, что речь не прозвучала как заученный монолог.
— Я слышал о мистере Дирксе, — кивнул дядя. — Его компания занимается весьма интересными изысканиями в сфере воздухоплавания. — Взглянув на лицо племянницы, он не удержался от смеха. — По-твоему, я не могу передумать? Я начинаю считать, что будущее за аэропланами. Не забывай, я не только землевладелец, но и деловой человек, стараниями которого Саммерсет поддерживается в должном состоянии. Если многие старые поместья разоряются или идут с молотка, то Бакстоны и Саммерсет остаются кредитоспособными — отчасти благодаря нелегким решениям, которые мне приходится принимать. Ваш отец… — Дядя запнулся, и у Ровены перехватило горло, когда до нее дошло, что и графу недостает младшего брата, как бы мало ни было у них общего. — Ваш отец не разбирался в бизнесе и бывал только рад перепоручить финансовые дела Саммерсета мне, но если мораль не позволяла ему одобрить те или иные вложения, он заявлял об этом без колебаний.
Ровена улыбнулась сквозь слезы, застрявшие в горле. Как это похоже на отца.
— И часто он побеждал?
Дядя страдальчески улыбнулся:
— Порой ему удавалось доказать свою точку зрения, и я отзывал деньги. Обычно его беспокоили, как он выражался, права человека. Но в прочих случаях мне приходилось довериться интуиции и действовать во благо Саммерсета, а он либо склонялся перед моей опытностью, либо лишал своего расположения на несколько месяцев.
С каждой секундой Ровену все сильнее охватывало дурное предчувствие. Она поняла, что граф готовит ее к чему-то неприятному.
— Вы продали наш дом, — вырвалось у нее.
Дядя вздрогнул от удивления, затем покачал головой:
— Нет, не продал, но сдал его в длительную аренду — сроком на семь лет. К тому времени вы с Викторией уже обзаведетесь мужьями и будете лучше представлять, как с ним поступить. Заметь, мне было бы проще продать, но я не хочу, чтобы вы с сестрой считали меня людоедом.
Ровена разрыдалась, а граф спокойно протянул ей белый льняной платок с вышитым гербом Бакстонов.
— А слуги? — всхлипнула она.
— Все, кроме одной, пожелали остаться у новых хозяев. Дом сняли американцы, их кошелек намного толще родословной, — улыбнулся дядя.
— Кто же не захотел остаться? — поинтересовалась Ровена.
— Судомойка. Судя по всему, брат оплачивал ее курсы, и она нашла работу секретарем в доках.
Помогать Кейти — это было очень похоже на отца. И хотя Ровена обрадовалась за нее, в сердце все глубже укоренялась неприятная истина. У них вроде бы есть крыша над головой, но возвращаться им некуда. У них больше нет дома.
Теперь их домом стал Саммерсет — и раньше был, как вдруг осознала Ровена. Детьми они проводили здесь почти каждое лето. Знали все секреты старого особняка, лучшие луга для джимканы,[17] лучшие места, где можно подвесить тарзанку, чтобы с нее нырять. Кому из грумов лучше не попадаться на глаза, а кого можно уговорить отвернуться. А у Виктории даже приступы случались здесь реже, чем в городе. Саммерсет всегда был их домом, а ныне стал единственным.
Но не для Пруденс. У той и вправду не было дома.
Ровена вполуха слушала, как разглагольствовал дядя. Он расписывал, как счастливы они с тетей приютить девочек до замужества. И вот он встал, давая понять, что беседа подошла к концу. Он потрепал племянницу по плечу, и Ровена сильнее, чем когда-либо, ощутила себя малым ребенком, которого одновременно наставляют и утешают. Думать она могла лишь о том, что неотступно вертелось в голове.
Как я скажу Пруденс?
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Мансарда Пруденс напоминала модный магазин, сорванный ураганом с Бонд-стрит и хаотично осевший в комнате. Девушка вытряхнула из сундуков все привезенные с собой платья. Откуда ей было знать, что для работы в Саммерсете лишь три окажутся отдаленно пригодными.
Стоя в ночной сорочке, Пруденс растерянно рассматривала наряды. Хорошо бы спросить Ровену — та же искала ее совета несколько дней назад. Но Ровена не вернулась в свои покои после разговора с дядей и с тех пор избегала встреч, а Виктория тоже куда-то пропала.
И вот вместо Ро и Вик костюм для прогулки с Эндрю помогала выбирать Сюзи, которую красивые платья привели в состояние священного восторга, и толку от нее было не много.
— Ты только погляди на чулки! — простонала Сюзи, вытягивая пару шелковых чулок столь тонких, что сквозь них можно было смотреть.
Пруденс снисходительно улыбнулась. Все, чего Сюзи добилась на сей момент, — вопиющий беспорядок, созданный ею в экстазе, пока она рылась в сундуках и разбрасывала вещи.
— Можешь взять себе, если хочешь. У меня шесть пар.
Голубые глаза изумленно распахнулись. Сюзи поспешно сунула чулки в карман фартука и вытащила из коробки четыре пары лайковых перчаток разной длины. Судомойка благоговейно прижала одну к щеке.
— Кожа такая мягкая, словно бархат.
Пруденс тяжело вздохнула. Как все изменилось после отъезда из Лондона — тогда она считала, что ей придется менять платья по нескольку раз в день, посещать соседние поместья, а потому надо запастись нарядами для чая, ужина и верховой езды.
Дура она была, только и всего.
Закусив губу, Пруденс повернулась к Сюзи:
— Но что же мне надеть?
Сюзи указала на черное обеденное платье — кружевное, воздушное. Подол и ворот были украшены нитями черного бисера.
— Вряд ли оно подходит для поездки в Саммерсет и обеда в гостинице.
По словам Сюзи, которая слышала от горничной, услышавшей, в свою очередь, от механика, который узнал от самого Эндрю, последний затевал обед в городе. Пруденс кольнуло: это обойдется ему в месячное жалованье. Она могла бы заплатить за себя, но боялась обидеть молодого человека. У нее имелись собственные деньги, да еще после смерти матери осталось восемьсот фунтов. Сэр Филип не велел их трогать, и Пруденс послушалась совета. И она, как Ровена и Виктория, всегда носила при себе пятифунтовую банкноту, на всякий случай, — тоже его требование.
Она едва не спросила Сюзи, не заплатить ли ей за обед, но вовремя одумалась. Пруденс и так становилось не по себе от чрезмерного восхищения подруги — как будто она нарочно пускает пыль в глаза. Но сердце Пруденс соскучилось по женскому обществу. Ей не хватало близости и непринужденных отношений с Ро и Вик.
Ей не хватало семьи.
Вчера пришла записка от Уэсли. Тот сообщал, что при известии о кончине младшей сестры отец сломался и со слезами согласился встретиться с племянницей. Бабушка как раз переезжала к ним после больницы, чтобы немного оправиться от травмы, и Уэсли обещал связаться с Пруденс, когда все утрясется. На лице девушки мелькнула улыбка. Значит, у нее все-таки может появиться семья.
Но родственники все равно не заменят Ро и Вик.
Пруденс выбрала темно-фиолетовое шелковое платье с драпировкой на бедрах. Узкая юбка не стесняла движений, а кружевные оборки на широком воротнике и рукавах придавали наряду достаточно элегантности для обеда в гостинице.
Сюзи только кивнула и соскочила с кровати, чтобы помочь ей одеться.
— Ну и что же ты делаешь с такой прорвой одежды? Это мисс Ровена и мисс Виктория подарили?
Пруденс колебалась. Ей не хотелось создать у Сюзи впечатление, будто она ставит себя выше обычной прислуги, но и лгать тоже не хотелось. В конце концов она решила рассказать правду. Сюзи молча слушала и одновременно застегивала крохотные пуговки на спине. Когда Пруденс договорила, она развернула ее и звучно поцеловала в щеку.
— Прямо как в сказке. Злая миссис Харпер держит в плену прекрасную принцессу, а принц Эндрю спешит на помощь.
Это было настолько похоже на Викторию, что Пруденс не удержалась от смеха.
— Эндрю слишком милый и честный для принца.
— Верно, — фыркнула Сюзи. — Значит, принцем будет кто-нибудь из тех красивых лордов, что приезжали на выходные.
Пруденс вспомнила темные, выразительные глаза и короткие черные кудри лорда Биллингсли. Да, задохнулась она, из него выйдет прекрасный принц. Пруденс досадливо тряхнула головой, и Сюзи, занятая прической, зашипела:
— Перестань вертеться, не то опоздаешь. — Она отступила на шаг и оглядела дело своих рук. — Не так уж плохо. Бог ты мой, настоящая леди. Но ты и в уродливой форме была такой же.
Пруденс ответила дрожащей улыбкой. Сейчас, когда дошло до дела, она трепетала от волнения. Дома ее, скорее всего, не пустили бы на прогулку без Виктории или Ровены. Сэр Филип был либералом, но ревностно охранял своих девочек от посягательств противоположного пола.
Она подобрала кое-что из одежды, разбросанной по всей комнатушке, но Сюзи вручила ей обшитый черным бисером ридикюль и подтолкнула к двери:
— Ступай, я приберу. И не забудь, ты обещала мне все рассказать!
Когда Пруденс добралась до Эндрю, ее нервы дребезжали, как мелочь на блюде для пожертвований. Пиджак был ему явно тесноват в плечах и короток в рукавах. У Пруденс перехватило горло от нежности при мысли, что Эндрю, видно, одолжил его у кого-то. Волосы были зачесаны назад и прилизаны, на подбородке — мелкие порезы от недавнего бритья. Эндрю стоял навытяжку — точно так же он встречал леди Саммерсет.
При виде девушки он сделал большие глаза, откашлялся, скованно повернулся и распахнул дверь солидного зеленого автомобиля. Растроганная, Пруденс тронула его за рукав.
— Спасибо, — просто сказала она.
Этот невинный жест разбил лед, и Эндрю широко улыбнулся:
— Я одолжил машину у егеря. Вряд ли ты хочешь идти до Саммерсета пешком.
Она вспомнила последнюю прогулку в Бакстон и смех лорда Биллингсли, звеневший в холодном утреннем воздухе. Пруденс тряхнула головой, отгоняя лишние мысли. Стыд и срам, и совершенно не к месту.
Она глянула на профиль Эндрю, когда автомобиль тронулся по аллее. Его шея побагровела, будто он кожей чувствовал взгляд. В отличие от большинства мужчин, Эндрю не носил шляпу, и его волосы трепал ветер. Это делало его беззащитным, как если бы он позабыл предмет амуниции.
Он резко повернулся, словно ему в голову пришла некая мысль. Пруденс быстро опустила глаза, устыдившись того, что ее застали за подглядыванием.
— Надеюсь, ты не против, если мы сперва заедем к моим родителям? Лошадь заболела, а братья не знают, что делать. Я лучше управляюсь с животными, чем они.
Пруденс скрыла свое удивление. Она ни в коем случае не готовилась к знакомству с родителями. Но умоляющий взгляд Эндрю побудил ее сдержаться.
— Конечно заедем. Вырваться из особняка для меня уже счастье.
— Мне тоже там не нравится, — кивнул Эндрю. — Слишком тесно. Я люблю работать на свежем воздухе.
— Хочешь стать фермером? — из вежливости спросила она.
— В некотором роде. Понимаешь, я хочу поступить в ветеринарное училище в Лондоне, потом купить небольшой участок и заняться фермерством, а заодно практиковать. Но дело, как обычно, в деньгах. — Он осторожно рассмеялся, как будто смекнул, что не должен о них говорить.
Пруденс заметила, что в высшем свете редко говорили о деньгах, тогда как низшее сословие не стеснялось вспоминать о них при каждом удобном случае и обладало, казалось, врожденным и лучшим, чем у правительства, пониманием прибыли и убытков, допустимых рисков и скачков экономики.
— По-моему, отличная идея.
— Пустые мечты, — покачал головой Эндрю. Теперь он заговорил резче, и Пруденс сообразила, что он, очевидно, повторял вещи, которые выслушивал постоянно. — Когда я начал работать в Саммерсете, то пытался откладывать, но семье постоянно что-то нужно, и я вскоре понял, до чего это трудно. — Он вдруг отвлекся и указал на развалины старого замка на холме. — Это Холлингсворт. Вернее, то, что от него осталось.
Пруденс взглянула, понимая его желание сменить тему.
Остаток пути прошел в беседе о пустяках, и вот автомобиль съехал на ухабистую дорогу.
— Держись. Будет тряска.
«Тряска» даже близко не описывала езду по идущей вдоль поля дороге. С другой стороне ее обрамляли деревья. Пруденс испугалась, что растеряет все зубы. Машина завернула за угол и остановилась перед небольшим каменным коттеджем. Рядом была пристроена просторная современная конюшня. Пруденс задумалась, как много из сэкономленных Эндрю денег ушло на такую добротную постройку.
Коттедж разительно отличался от соседнего строения, и даже сумрак пасмурного дня не скрывал упадка. В одном окне уголок стекла был отколот, и дыру заткнули тряпкой, чтобы не дуло. Дом был мал, отчаянно мал для оравы чумазых ребятишек, высыпавших во двор. Дети радостно прыгали и висли на Эндрю. Малый помельче смутился бы, но Эндрю лишь широко и застенчиво улыбнулся Пруденс. Она рассмеялась в ответ и неожиданно поняла, что при желании могла бы его полюбить. В дверном проеме показался старик с большой шишковатой головой и согбенной спиной. За ним шел мужчина помоложе, очень похожий на Эндрю, несмотря на убогое одеяние, — конечно же брат.
Ровена сама выбралась из машины, сообразив, что увешанный детьми Эндрю не сможет открыть ей дверь. Тот оглянулся. Пруденс увидела, что он смущен до глубины души и не знает, как представить свою семью. Она вновь исполнилась сострадания. Тут дети заметили ее и мигом спрятались за спинами отца и деда.
Эндрю быстро перезнакомил всех. Мужчины неуклюже поклонились, как будто движения причиняли им боль, и увлекли Эндрю в хлев.
— Я быстро! — крикнул он через плечо, затем жестом указал на платье — поаккуратнее! — и скрылся в пристройке.
Пруденс неловко маялась во дворе, жалея, что вышла из машины. И чем ей заняться? Она улыбнулась детям, изучавшим автомобиль. На улице остались две девочки и мальчик; еще один паренек, старше прочих, поплелся за взрослыми. Курносая девочка с каштановыми волосами вскарабкалась на подножку, чтобы лучше разглядеть салон. Полы тонкого коричневого пальтишка расходились спереди, и Пруденс понимала, что ей холодно.
— По-моему, так делать не стоит, — предупредила она.
— По-моему, так делать не стоит, — передразнила девочка.
Ее брат и сестра, с виду лет трех-четырех, с пухлыми щечками, захихикали. Старшая осмелела от достигнутого, спрыгнула с подножки и бочком придвинулась к Пруденс.
— Ты кто — возлюбленная дяди Эндрю?
— Просто приятельница, — ответила Пруденс.
Девочка склонила голову набок:
— А зачем ты так нарядилась? Я думала, ты его невеста.
Она нахально потянулась и потрогала тонкую ткань платья.
Позади распахнулась дверь, и Пруденс оглянулась. На пороге стояла усталая женщина. Подол зеленой полушерстяной юбки, сидевшей кое-как, был заляпан навозом. Тыльной стороной руки, перепачканной в муке, женщина откинула мышиного цвета волосы. Пруденс вдруг осознала, что она не намного старше ее самой.
— Живо домой! Оставьте леди в покое, — распорядилась женщина, не сводя с Пруденс глаз.
Дети припустили в дом. А женщины долго смотрели друг на друга, пока невестка Эндрю не захлопнула дверь. С отчаянно бьющимся сердцем Пруденс вернулась в машину. Ей здесь не место. Это понимали и дети, и мужчины, и женщина в дверях. На этой ферме она была такой же чужой, как в Главном зале Саммерсета.
Так где же ее место? Пруденс обхватила себя руками, чтобы согреться. Хоть бы Эндрю поторопился. Она прижалась лбом к холодному стеклу и затосковала. Найдется ли дом, где ей будут рады? Раньше у нее таких мыслей не возникало, но только сейчас она поняла, сколько усилий приложил сэр Филип, чтобы оградить ее от спеси высшего света. Даже если вернуться в Лондон, что за жизнь там ждет? Пруденс содрогнулась, осознав, что прошлое ушло безвозвратно. У Ро и Вик своя судьба, и Пруденс не принять в ней участия, хотят того сестры или нет, — по крайней мере, в привычном качестве.
Печально знать, что ты чужая в своей семье, а мнимое будущее — достойный брак и жизнь по соседству с Ро и Вик где-нибудь в Белгравии или Мейфэре оказались попросту невозможными. И о лорде Биллингсли тоже придется забыть. Мать это знала. Почему она не предупредила? Почему не держала ее подальше от дочерей сэра Филипа, а позволяла считать себя одной из них? Она должна была понимать, что со временем все рухнет.
И тут ее осенило. Пруденс даже задохнулась.
Мать знала, поэтому и оставила ей так много денег.
Женщине с достатком Элис Тэйт такую сумму не скопить даже за всю жизнь. Откуда взялись деньги? Мать многое скрывала, но Пруденс доподлинно знала, что воровство не числилось среди ее прегрешений. Значит, она раздобыла деньги где-то еще, причем при разумных запросах их хватит, чтобы купить приличный дом. Достаточно, чтобы защитить Пруденс от перспективы оказаться на улице. Конечно, ей придется самой зарабатывать на жизнь, но она получила хорошее образование и многое умела — хватило бы одних уроков музыки.
Печаль окутала ее подобно корнуоллскому туману. Даже если девушки Бакстон вернутся в Лондон, в чем Пруденс сомневалась все больше, жизнь будет совсем другой, и ей предстояло что-то придумать. О должности камеристки в большом поместье не могло быть и речи — неважно, сколь сильно любила она Викторию и Ровену. У нее есть средства, чтобы взять судьбу в свои руки, ей вдруг отчаянно захотелось так и поступить. Пора перестать оттягивать неизбежное. Но внутренне Пруденс содрогнулась. В ней зародился страх — страх шагнуть в открытый мир, страх остаться в одиночестве. Он разрастался, оплетал ее, как ядовитый плющ.
Пруденс вздрогнула от неожиданности, когда Эндрю завел мотор. Она задумалась настолько глубоко, что не заметила, как тот вернулся.
— Извини, что так долго, — сказал он, усаживаясь рядом. — Обычный понос, но отец не жалует современные средства и любит действовать по старинке. И риска больше, и запаха. — Эндрю рассмеялся.
— Ничего страшного, — улыбнулась Пруденс. — Откуда ты столько знаешь о животных?
— Наш местный ветеринар всегда разрешал мне наблюдать за его работой, и я убегал к нему в клинику при каждой возможности. По-моему, он взял бы меня в долю, не будь у него своего сына, который и выучится на ветеринара.
Несколько минут они ехали молча, и Пруденс расслабилась, чувствуя себя легко и непринужденно в обществе Эндрю.
— Зачем тебе быть сразу и фермером, и доктором? По-моему, что-то одно и так отнимет массу времени.
— И много сверх того, — согласился Эндрю. — Но мне нравится заниматься исследованиями, особенно сельскохозяйственными. Пару лет назад я прочел книгу под названием «Сельское хозяйство, наука и мифы о производстве», и она изменила мои взгляды на пищевую промышленность. Отец и братья слышать не хотят о новшествах, а ведь столько можно изменить к лучшему! Я решил, что попробую, пока буду работать ветеринаром. — Он закусил губу, глянул в окно и повторил: — Напрасные мечты, я понимаю.
— Ни в коем случае, — возразила Пруденс. — Я кое-что читала у Мюркрея. Это здорово. Во всяком случае, то, что я прочла.
Эндрю потрясенно уставился на нее и чуть не съехал с дороги, когда колесо угодило в выбоину. Несколько секунд ушло на борьбу, и вот он справился с машиной.
— Что-что ты сделала?
— По-твоему, я не умею читать? У сэра Филипа было полно книг, а Мюркрей — его современник.
— Прости, — рассмеялся Эндрю. — Я и мужчины-то, который его читал, в жизни не видел, а тут хорошенькая девушка.
При слове «хорошенькая» Пруденс не сдержала улыбки, и щеки Эндрю зарделись, когда он понял, что сказал.
Он кашлянул:
— К сожалению, мы пропустили чай. Можем устроить ранний обед.
— Я ничуть не против, — заверила его Пруденс.
Она не могла не заметить, какая милая у Эндрю улыбка. Она представила их общее будущее, и вышло всяко лучше, чем должность камеристки. Затем ей вспомнилась женщина на пороге коттеджа, и Пруденс содрогнулась. Нет. Этому не бывать. У нее есть собственные средства. Их хватит, чтобы обустроиться в жизни, даже если придется прожить ее в одиночестве. Но образ уютного домика с Эндрю не выходил из головы.
Рождество расцвело в Саммерсете, как пышный фейерверк. Все деревья вдоль подъездной дорожки украсили венками из перевязанного бархатом остролиста, а с чугунных фонарных столбов у фасада свисали гирлянды из красных лент и серебряных колокольчиков. Лондон тоже наряжался в праздничное убранство, но с блеском самовлюбленного Саммерсета не могло сравниться ничто.
Ровена стояла у окна в холле и наблюдала за Викторией с Элейн, которые прогуливались по парадному розарию. Она боялась, что с приближением святок Викторию одолеет хандра, но при виде смеющихся девушек ей пришлось признать, что сестра, пусть даже сама она об этом не подозревает, вполне освоилась в Саммерсете, будто была рождена для него.
Но так оно и было, с удивлением осознала Ровена. Порядки в Саммерсете сильно отличались от привычного образа жизни в Лондоне, но тем не менее сестры приспособились к ним легко, будто влезли в любимый старый халат. Надолго ли? Как скоро они возропщут под гнетом многих и многих запретов? Бездельничать дни напролет было невыносимо, а непостижимо строгий раздел между Бакстонами и слугами, которые фактически содержали дом, заставлял страдать. И все же… история, предания, величие и элегантность поместья кружили голову. Пусть она знала, что этот стиль жизни уходит — должен уйти — в прошлое, ее вдруг опечалила мысль о том, что все закончится, когда она только начинает входить во вкус.
Ровена отвернулась от окна и поймала взгляд опального деда, взиравшего с портрета. Они с сестрой едва помнили старика — тот почти все время проводил наверху, в роскошных парадных апартаментах. Лишь иногда детей выстраивали гуськом, и она с Колином впереди, Элейн позади и Виктория на руках у няни шли к деду, чтобы пожелать ему спокойной ночи. Ровена не понимала, зачем все это нужно, улавливая настроение взрослых, которые тоже относились к происходящему со смешанными чувствами.
Старый граф правил домом железной рукой, как и всем в Саммерсете. Ровена подумала, что ему было тяжко ощущать приближение старости; возраст пощадил разум, но искалечил тело. Наблюдать, как власть постепенно ускользает из рук и переходит к сыну, которого он всегда считал ниже себя.
Тишину нарушил звук мотора, и мысли о предке сразу вылетели из головы Ровены, ибо гул доносился не с подъездной дорожки, а с пасмурного неба. Она распахнула окно, и порыв зимнего ветра мигом выдул из коридора вековой запах затхлости. Ровена высунулась из окна и выгнула шею. Вот он, аэроплан, уже над коньком крыши. Джон прилетал не каждый вечер, но достаточно часто, чтобы дать ей понять, что помнит о ней, и шум мотора неизменно вызывал у нее улыбку.
Самолет приблизился, и Ровена прижала руки к груди, дабы сердце не воспарило следом. Девушки внизу замолчали. Прикрыв ладонями лицо от хилого зимнего солнца, они наблюдали, как аэроплан непринужденно выполняет петлю и облетает замок, прежде чем вновь устремиться на запад.
Ровене больше всего на свете хотелось лететь с Джоном в погоне за солнцем, куда бы оно ни привело. Она провожала аэроплан взглядом, пока тот не скрылся из виду, и только тогда отвернулась и захлопнула окно.
Ее мысли вдруг обратились к Пруденс. Ровена никак не решалась сказать ей, что лондонский дом продан и они с Викторией останутся в Саммерсете, пока не найдется другое жилье. Если найдется. В горле образовался комок. Она вполне поймет Пруденс, если та не захочет жить в особняке… Возможно, придется поискать другие варианты на время, пока они с Викторией не примут какого-то решения. Конечно, она все расскажет Пруденс, но лучше подождать до окончания праздников. Рождество и так тяжело встречать без отца. Она боялась представить, что будет с Вик, если и Пруденс решит уйти.
Виктория сидела на верхней ступеньке приставной лестницы и свысока наблюдала за кривляниями других, благо сделалась на четыре фута выше. Рождество принесло с собой постоянный круговорот гостей, преисполненных благих намерений заставить Викторию и Ровену забыть, что они впервые встречают праздник без отца. Это ужасно утомляло, и Виктория считала, что чувствовала бы себя гораздо лучше, если бы ей предоставили веселиться одной по своему усмотрению. Она никогда не гостила в Саммерсете зимой и нашла бы себе занятие, если бы окружающие перестали с ней нянчиться и обращались как со взрослой.
Коттедж няни Айрис тоже претерпел чудесное превращение, хотя и не такое грандиозное. За прошлый месяц Виктория побывала в нем несколько раз и, даже зная, что пожилая женщина не будет страдать от одиночества в рождественское утро, искренне жалела, что не может присоединиться к ее семейству.
Сейчас же Виктории хотелось одного: спрятаться в тайной комнате, позаниматься стенографией и полистать «Ежеквартальный ботанический вестник», в конце которого, оказывается, публиковались объявления о вакансиях и стипендиях. Некоторые касались исследования флоры и фауны в отдаленных уголках света. Она поупражнялась в ответах и напечатала все варианты, гадая, наберется ли когда-нибудь смелости отослать хоть один. К тому же у нее все равно не было ни званий, ни степеней. Виктория нахмурилась и выбросила это из головы. Главное — захотеть, а способ найдется.
Само помещение отчасти преобразилось по сравнению с первым визитом, когда Виктория прокралась туда со своей машинкой. Она, разумеется, затеяла уборку и почти извела затхлый запах. Его остаток, напоминая о седой старине, нравился ей. Виктория обыскала другие комнаты на предмет подушек, покрывал, ширм и украшений, так что на всех свободных поверхностях воцарилась милая ее глазу бессистемная вакханалия безделушек. Африканские маски на каминной полке соседствовали с расписными восточными веерами и миниатюрными, в серебряных рамках портретами давно умерших предков.
Виктория прикидывала, как отнесся бы ко всему этому Кит.
Она повесила очередное украшение на шестнадцатифутовую ель, установленную в дальнем конце Главного зала. Притворяясь безразличной, она поглядывала на Кита, который беседовал с тетей Шарлоттой и матерью Себастьяна, грозной леди Биллингсли. Кит был во фраке, безупречно сидевшем на его широких плечах, и в темном жилете. Он стоял навытяжку с бокалом в одной руке и заложенной за спину другой, являя собой образец истинного джентльмена. Виктория знала, что это не больше чем театр.
Знала она потому, что, стоило им встретиться взглядами, Кит нахально подмигивал, а Виктория краснела. Они не общались с вечера, когда он напугал ее в тайной комнате, хотя после прибытия гостей Виктория проводила там каждый вечер, в глубине души надеясь на встречу.
В другом конце зала застыла перед окном Ровена, не обращавшая внимания на праздничную суету. Виктория заметила, что сестра стала замкнутой, как никогда, но теперь чего-то ждала. Но это было очень похоже на Ро — лучше ждать у моря погоды, нежели сделать что-либо самой. Возможно, причиной был летун, с которым она пила чай. Весь дом гудел насчет странного аэроплана, который изо дня в день кружил над поместьем. Элейн наконец вытянула из Ровены часть истории и объявила ее красивой сказкой, но предупредила, что мнение родителей окажется иным.
Виктория подумывала поговорить с Ровеной, но, поскольку у нее имелись собственные секреты, оставила сестру в покое. Был бы с ними отец, он бы знал, что делать.
Боль утраты всколыхнулась вновь; стеклянная фигурка выскользнула из рук и полетела вниз. По мраморному полу разлетелись осколки.
На миг все застыли, затем тишину нарушила тетя Шарлотта:
— Надеюсь, дорогая, что это было не одно из уотерфордских хрустальных украшений.
— Простите, тетя Шарлотта, — вяло улыбнулась Виктория.
— Ничего страшного, — вздохнула тетя. — Вот что случается, когда наряжаешь елку сама.
— Это тоже часть праздника, леди Саммерсет, — вставил Кит.
На самом деле слуги уже проделали основную работу и оставили гостям завершающие штрихи, если те пожелают развлечься.
Через несколько секунд появилась горничная, замела осколки и удалилась так же бесшумно, как и возникла. Виктория не знала, как ее зовут. Она вздохнула. Странно жить в окружении незнакомых людей.
— Позвольте вам помочь, мисс Бакстон.
Кит взобрался на лестницу, и Виктория нервно вцепилась в ступеньку, чтобы не свалиться, отметив блеск в его глазах.
Он оказался непривычно близко и одной рукой обхватил ее за талию.
— Не бойтесь. Я не дам вам упасть.
У Виктории пересохло во рту. Кит был атлетического сложения — фигура человека, все школьные годы игравшего в крикет, а ныне увлекавшегося гольфом, охотой и верховой ездой. Он протянул ей очередное украшение из коробки, которая покачивалась у нее на коленях.
— Давайте.
Виктория сглотнула и потянулась к веткам. Рука на талии напряглась, отчего по ее телу пробежала дрожь, а Кит ухмыльнулся, как будто точно угадывал ее ощущения. Виктория испытывала сильнейшее желание стукнуть его по макушке.
Парадная дверь распахнулась, Виктория оглянулась на звук — Кэрнс встречал новых гостей. Лакеи занялись багажом, а дворецкий объявил о вновь прибывших.
— Леди Саммерсет, позвольте представить вдовствующую леди Люсиль и ее внучек, леди Изабеллу и леди Гертруду.
Гости присоединились к уже собравшимся. Начались реверансы, поклоны и целование ручек. Элейн проводила девушек в уголок и прихватила с собой упиравшуюся Ровену. Виктория повесила очередную фигурку. От близости Кита ей было трудно дышать, и она ловила его взгляд всякий раз, когда смотрела вниз.
— По-моему, пора передвинуть лестницу. У нас получилась куча мала на одном пятачке.
Кит говорил с подковыркой. Виктория увидела, что он прав. Она развесила около двадцати игрушек на небольшом участке.
— Не волнуйтесь, — шепнул Кит. — Никто и не заметит. Они слишком заняты восхвалением друг друга. Сами посмотрите.
Он указал на угол, где царила тетя Шарлотта, и Виктория признала его правоту. Женщины сбились в стайку, лебезили перед нею и леди Эдит Биллингсли и сплетничали о тех, кто еще не приехал. Кит взял коробку; Виктория осторожно развернулась и начала спускаться. Ее крайне смущало, что Киту снизу открылся прекрасный вид на ее зад.
Кит указал на коробки, стоявшие на столе:
— Продолжим? Похоже, из нас получилась хорошая команда.
Виктория бросила на него испытующий взгляд. Издевается? Трудно сказать. С другой стороны, как ни было это глупо, ей нравилось его общество.
— Можно и продолжить. Все равно больше никто не доделает.
Они трудились еще с полчаса, не обращая внимания на постоянное звяканье колокольчика и выкрики дворецкого. Саммерсет казался девушке заколдованным дворцом, а не обычным домом из камня. Отец всегда пренебрегал приглашениями в аббатство, и Бакстоны встречали Рождество у себя, однако, невзирая на украшения и званые ужины, праздники в Лондоне не шли ни в какое сравнение со здешними.
Зал был украшен еловыми ветками от парадной двери до гостиной в противоположном конце. Через каждые пять футов их перехватывали банты из красного бархата с золотой обшивкой. Повсюду стояли высокие белые свечи, с балок свисали сотни крошечных серебряных снежинок, преломлявших свет пламени, который рассыпался по стенам и даже по потолочным фрескам. Ель была одной из сотни ей подобных, и эти деревья специально выращивали к Рождеству на протяжении нескольких десятилетий. Всего в доме установили десять елей: в Главном зале, гостиной, зале для слуг и в каждой семейной спальне. Виктория еще не нарядила свою, но ей очень нравился свежий хвойный запах, разливавшийся в воздухе.
— У меня для вас сюрприз, — сказал вдруг Кит чуть ли не в самое ее ухо. — Вы сможете улизнуть минут через двадцать?
Виктория огляделась. Около сотни гостей прохаживались по залу, угощаясь рождественским пуншем, глинтвейном и портвейном. Сестра сидела в углу в окружении Элейн, Колина, Себастьяна и еще полудюжины молодых людей. Каверзный комитет? Пруденс, конечно, не пригласили.
Она коротко кивнула. Безумие, да, но никто не заметит ее отсутствия, а после того, как Кит игнорировал ее последние два дня, ей было любопытно взглянуть на его сюрприз. Интуиция подсказывала не доверять этому странному молодому человеку, но воспоминания о беседе в тайной комнате только подогревали интерес.
— Встретимся в библиотеке, — прошептал Кит и неторопливо двинулся прочь.
Виктория подала знак стоявшему навытяжку лакею, чтобы забрал лестницу, и развесила оставшиеся украшения на нижних ветвях.
Затем подошла к чаше с пуншем, слуга налил ей бокал. Виктория прошлась по комнате; она старательно глядела поверх голов, чтобы никто не вздумал завести с ней беседу. Дамы блистали драгоценностями, их наряды были украшены перьями, мехом и хрустальными бусинами. Ровена выбрала черное кружевное платье с короткими рукавами из перьев баклана и такую же шляпку. От красоты сестры у Виктории перехватило горло, и она с трудом отвела глаза.
Темные фраки джентльменов выгодно подчеркивали экстравагантные наряды их жен. Чуть в стороне дядя беседовал с группой почтенного вида мужчин. Время от времени он обменивался довольными взглядами с тетушкой, как будто они аплодировали друг другу по случаю успешного званого вечера. И действительно, прием под елкой удался на славу. Далее предстоял обед из двенадцати перемен, а затем — музыкальная часть. Завтра же торжества начнутся всерьез: их откроет знаменитый двойной бал в Саммерсете. Сначала из Главного зала вынесут мебель, и там состоится бал для слуг. Семейство и гости почтут его своим присутствием, а затем перейдут уже в роскошно обставленный бальный зал. Прислуге дадут еще час на танцы и развлечения — ни минутой больше, ни минутой меньше. Никто не смел оспорить традиции, установленные леди Саммерсет. Большинство гостей уедут на следующий день, чтобы встретить Рождество дома, но как минимум пара десятков останутся в особняке до кануна Нового года.
Стараясь не выказать спешки, Виктория грациозно лавировала между гостями к лестнице, где отдала бокал лакею, которого наняли в городе в помощь постоянной прислуге, ибо та разрывалась между обычными обязанностями и подготовкой к единственной ночи в году, когда им разрешалось повеселиться. Незаметно выскользнув из Главного зала, Виктория поспешила по темному коридору в библиотеку.
Библиотека сама по себе являлась произведением искусства и не нуждалась в дополнительных украшениях. Все равно они не затмили бы римские фрески на стенах и потолке в обрамлении изумительной бело-голубой лепнины. Кресла, столы и обивка были выдержаны в нейтральных белых тонах, что подчеркивало красочность росписи. В детстве Виктория и Ровена бывали тут редко, хотя любили собственную библиотеку в Лондоне. Здесь было много хороших книг, но все они в основном представляли собой редкие антикварные издания — совсем не те, что способны разжечь воображение ребенка.
На низком кофейном столике перед камином из белого мрамора лежали два толстых, переплетенных в кожу тома, один на другом. Верхний оставили открытым. Виктория нахмурилась и подошла ближе, в Саммерсете вещи не бросали как попало. Но вскоре она поняла, в чем дело.
Перед ней лежали памятные альбомы. На полках стояло много подобных томов. Темную блестящую кожу переплета украшал тисненый герб Саммерсета. Альбомы создавались каждый год. Обычно хозяйка дома с любовью заполняла страницу за страницей, хотя многими занимались слуги, если дамы, в частности леди Саммерсет, не испытывали желания вести записи.
Несколько альбомов сейчас демонстрировалось внизу, чтобы гости могли взглянуть, как выглядело Рождество в былые годы. Хроника велась последние четыреста лет и считалась лучшим образцом подобных летописей в Соединенном Королевстве.
Виктория нахмурилась и присмотрелась к датам. Почему эти два альбома решили оставить в библиотеке? Они относились к смежным годам, 1890-му и 1891-му. Возможно, хозяева сочли их недостаточно старыми, чтобы представлять интерес. Виктория опустилась на колени рядом со столиком — ее разбирало любопытство. Что это — чья-то рассеянность или секрет? Она усвоила главное о секретах: с ними можно столкнуться в совершенно неожиданном месте.
Совпадение или нет? Девушка подвинула к себе открытую книгу. Вот фотография челяди и господ на лужайке перед особняком. С улыбкой Виктория узнала Кэрнса, у которого, оказывается, двадцать три года назад были волосы. Миссис Харпер совсем не изменилась. Многие лица были знакомы; как странно, что эти люди всю жизнь служили чужой семье, вместо того чтобы завести собственную. Виктория прочла начертанный крохотными буквами список имен и должностей справа от фотографии. Многие фамилии тоже оказались знакомыми, и она задумалась о числе семей, населявших Саммерсет с момента его основания.
Ее внимание привлекла подпись: «Айрис Комбс — няня», и Виктория склонилась над снимком. Да, вот она, слева от хозяев, ее роскошные темные волосы сверкают на солнце. Справа стояла жена старого графа, невысокая робкая женщина. Бабушка всегда напоминала Виктории сестричку-синичку из сказок Беатрикс Поттер. В центре рядом с супругой возвышался сам граф. Должно быть, снимок был сделан до его болезни, поскольку в позе деда угадывалось лишь хищное высокомерие, заставившее Викторию поежиться. В его тени — как в буквальном, так и переносном смысле — расположились сыновья. Дядя Конрад выглядел одиноким и забитым, зато отец, недавно женившийся на миниатюрной сказочной красавице, откровенно сиял. По округлившемуся лицу матери Виктория поняла, что та уже вынашивала Ро. Она погладила краешек фотографии, гадая, как изменилась бы их жизнь, если бы мать благополучно перенесла ее рождение. Конечно, она и раньше видела снимки матери, но каждый новый становился подарком, ибо мать неизменно лучилась счастьем. И все в один голос твердили, что супруга сэра Филипа буквально рождена для счастливой жизни.
Виктория сморгнула слезы и отвернулась. Ей меньше всего хотелось, чтобы Кит застал ее плачущей над старым альбомом. Решив не глядеть на родителей, она стала рассматривать няню Айрис, которая придерживала за плечи девочку лет трех. Дыхание перехватило — вот она, Халперния. Поздний ребенок, чья смерть подорвала здоровье старого графа и навсегда изменила ее семью. Девочка унаследовала темные волосы Бакстонов; не приходилось сомневаться, что под густой кудрявой челкой искрились зеленые глаза. Странно представить, что у нее, Ровены, Колина и Элейн могла быть тетушка всего на несколько лет старше их самих.
Девушка склонилась над снимком и нахмурилась. К кому это прильнула Халперния? Не к матери и даже не к няне Айрис, а к молодой, до боли знакомой женщине. Ответ явился так быстро, что у Виктории заныло между глазами. Мать Пруденс! Пальцы Виктории пробежались по списку справа и остановились на старательно зачеркнутом имени. Но она и так знала, что там написано. В лондонском доме стояло несколько фотографий матери Пруденс, и мисс Тэйт сыграла важную роль в жизни Виктории. На снимке определенно была Элис Тэйт.
Виктория вернулась к фотографии. Элис носила форму горничной, но любовь маленькой девочки к ней не оставляла сомнений. Почему же обычной служанке разрешили держать за руку драгоценную принцессу рода Бакстонов? И почему мисс Тэйт стоит с господами, а не со слугами?
Виктория бросила взгляд на дверь. Где же Кит? Может, его задержали? Придется возвращаться в зал, пока ее не хватились. Но перед уходом Виктория проверила второй альбом. Пролистав страницы, посвященные крещениям и рождениям, она нашла ежегодный коллективный портрет обитателей Саммерсета, и ее подозрения полностью подтвердились. Хотя на этой странице имелась короткая, в три строчки, приписка о смерти Халпернии, на снимке больше не было Элис Тэйт.
Виктория сложила альбомы, и тут из одного выпала газетная вырезка. С колотящимся сердцем девушка поняла, что перед ней лежит… заметка о смерти Халпернии. Она заглянула в оба альбома, но вырезка была только одна. Виктория аккуратно сложила листок и спрятала за корсет.
Она выяснит, что связывало Халпернию с мисс Тэйт. Пруденс заслужила ответы на кое-какие вопросы.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
— Дело пойдет намного быстрее, если ты перестанешь вертеться, — заметила Пруденс утром.
Хорошо, что она держала шпильки в зубах, ибо ее подмывало воткнуть их Ровене в голову. Та ерзала, извивалась, дергалась и вела себя как капризное дитя. Пруденс уже надела на нее темно-бордовое кружевное платье с черными шелковыми вставками. Гостьи прибыли в блистательных одеяниях, но девушки Бакстон продолжали чтить память отца и носили только темные тона. С другой стороны, к фарфоровой коже и темным волосам Ровены подходило решительно все. Пруденс потянула за непослушный локон достаточно сильно, чтобы вызвать короткую боль, и Ровена глянула на нее в зеркало.
— Поверить не могу, что надо опять переодеваться. Какая беда, если я приду на ужин в платье для чая? Еда испортится? И сколько можно устраивать приемы? Адское количество для одного праздника.
— Кто-то у нас не в духе, и позволь напомнить, что я сюда не напрашивалась. — Пруденс подчеркивала слова, вонзая шпильки в сложную прическу.
Ровена опустила глаза:
— Из тебя выйдет отвратительная камеристка, Пру, ты это знаешь?
Та фыркнула. Опять же не ее идея, но Пруденс не сказала этого вслух. Вещей, о которых она умалчивала перед Ровеной, стало слишком много. Пруденс металась между яростью и сочувствием к подруге, но сегодня осталась только злость. И обида.
— Да хватит вам, прекратите!
Виктория, с уже готовой прической, осторожно присела на кровать сестры, стараясь не помять черное шелковое платье от Пуаре с характерными восточными мотивами. Черное шло Виктории меньше, чем Ровене. Бледная кожа становилась почти прозрачной, а глаза на худом лице казались еще больше прежнего. Даже с подведенными кармином губами она все равно выглядела ребенком, нарядившимся в мамино платье.
Пруденс мрачно взглянула на нее и бесстрастно осведомилась:
— Что с тобой?
Она устала разыгрывать из себя камеристку, когда последнюю неделю подруги только и делали, что меняли нарядные платья и поглощали деликатесы, над которыми день и ночь трудилась вся кухня. Сегодня у нее впервые появилась возможность приодеться, но вот она, разумеется, тут как тут и наряжает их первыми. Ей тоже хотелось, чтобы над ней кто-нибудь поколдовал.
— Со мной ничего, — отрезала Виктория. — Я устала слушать ваши постоянные споры. Ругаетесь, как базарные торговки. Я понимаю, что все это невыносимо, но нам надо продержаться до Пасхи, и мы вернемся домой. Правильно, Ро?
— Правильно, — подтвердила та после чересчур затянувшейся паузы.
— Готово. — Пруденс небрежно швырнула расчески и щетки на туалетный столик. — Теперь моя очередь подготовиться.
— Не торопись. — Виктория встала. — Как ты подготовишься без платья?
— Какого платья? — непонимающе нахмурилась Пруденс.
Ровена робко улыбнулась и повернулась к сестре — та уже скрылась в гардеробной.
— У Виктории для тебя сюрприз.
— Твой черед прихорашиваться. У тебя сегодня тоже бал.
В тоне Виктории, только что дерзком, обозначилось предвкушение. Она вернулась с бальным платьем изумрудного шелка. В покрое угадывались восточные мотивы, а короткие, стилизованные под кимоно рукава заканчивались золотыми кисточками.
— Откуда это? — выдохнула Пруденс. — Мы его не упаковывали, я бы точно запомнила.
Ровена ответила улыбкой — печальной, но все же улыбкой.
— Я заказала его пару лет назад в Париже, а платье по ошибке отправили сюда. — Она с наслаждением погладила пальцами шелк. — Я так его и не надела.
Пруденс закусила губу. Можно ли появиться в таком платье, если сэр Филип совсем недавно ушел из жизни…
— Даже не думай о папе! — вмешалась Виктория, да так яростно, что Пруденс подпрыгнула. — Папа хотел, чтобы ты была счастливой, красивой и веселой. Немедленно прекрати.
Ровена кивнула со слезами на глазах:
— Она права, Пруденс. Носи платье и будь счастлива. Видит Бог, ты это заслужила.
Ровена говорила из последних сил, и Пруденс наконец сдалась.
Виктория ударила в ладоши, и вот Пруденс застыла посреди комнаты, а она принялась обряжать ее с головы до ног.
Пруденс не поверила глазам, когда посмотрелась в зеркало. Зеленый шелк подчеркивал цвет ее глаз, а тугая талия делала ее тонкой, как тростинка. Девушки собрали волосы копной на затылке и подвязали павлиньим шелковым шарфом наподобие диадемы. Его концы падали на смело оголенную спину чуть ниже лопаток.
— Что вам известно о бале для слуг? — отважилась спросить Пруденс.
— Могу рассказать, — ответила с порога Элейн. — А я-то думала, почему вы так долго. Теперь понятно!
Девушки разом смолкли, внося последние исправления в прическу Пруденс.
— О, я не хотела мешать вашему веселью. Пруденс выглядит потрясающе.
Элейн, само очарование в розовом бархатном платье, отделанном кружевами, обошла вокруг Пруденс и сделала большие глаза.
— Спасибо, мисс, — сухо поблагодарила Пруденс.
— Я серьезно! Ты красива почти как Ро. Знаете, какая шальная мысль пришла мне в голову? Что, если провести ее на наш бал, под носом у матушки? Она и пикнуть не посмеет! — Элейн вскинула руки, защищаясь от протестов. — Хорошо, я не настаиваю, но было бы забавно, признайте. А что до бала для слуг, то это большая потеха. Все начинается официально: папенька танцует с миссис Харпер, а маменька — с Кэрнсом, а после и мы, если захотим. Большинство гостей станцуют раз-другой, чтобы показать свою прогрессивность, а затем уходят в гостиную и ждут обеда. — Элейн фыркнула и пожала плечами. — Не знаю, что происходит дальше, потому что ужин подают городские слуги, а к началу нашего бала уже все заканчивается.
— Мне рассказывали про Уэлбеков, — кивнула Виктория. — Они закатывают прислуге бал с таким размахом, что приходится приглашать пятьдесят официантов из Лондона.
— Поэтому мама устраивает оба в один день, — подхватила Элейн. — Оркестр сначала играет для слуг в Большом зале, а затем переходит в бальный.
Элейн покачала головой, не сводя с Пруденс глаз. Та начинала чувствовать себя гусыней в витрине мясника.
— Ты шикарно выглядишь, поверить не могу. Можешь считать меня снобом, но ты больше похожа на сестру Ровены, чем Виктория.
Пруденс видела, как Виктория вздрогнула и притихла, но Ровена рассмеялась печальным смешком, ранившим Пруденс в сердце.
— Нам это говорили не раз. Отец сказал, что мы постоянно вместе — вот и похожи.
— Мы готовы? Пора идти? — неожиданно вмешалась Виктория.
Повинуясь порыву, Пруденс простерла руки к ней и Ровене. Ей отчаянно хотелось восстановить привычный ход вещей. Виктория подошла с сияющим взглядом, но Ровена замялась, избегая встречаться глазами с Пруденс. Элейн, не знавшая о подоплеке происходившего, весело взяла Пруденс под руку.
Ровена указала на дверь, и девушки вышли.
Они почти спустились, когда Ровена схватилась за шею.
— Медальон. Я забыла отцовский медальон.
Она оглянулась на троицу, которая шла чуть не в обнимку.
Пруденс раздраженно высвободила руки и сделала шаг назад.
— Идите, я принесу медальон. Встретимся внизу.
— Да я сама, — запротестовала Ровена. — Я не имела в виду…
— Не говори глупостей. Я его убирала последней, так что сразу найду.
Пруденс поспешила обратно, чувствуя себя настоящей горничной, каким бы роскошным ни был ее наряд.
Она быстро нашла медальон и в задумчивости направилась вниз.
— А я надеялся с вами столкнуться.
Пруденс вздрогнула, услышав позади глубокий голос лорда Биллингсли.
Приталенный темный смокинг сидел на нем идеально. Волосы были зачесаны назад, но несколько непослушных прядей выбивались на лоб. Темные глаза смотрели весело, но удивленно расширились при взгляде на ее платье и прическу.
Пруденс бросило в жар, и она не смогла сдержать ответную улыбку.
— И зачем бы это, лорд Биллингсли? Вам, может быть, чего-нибудь принести?
Она говорила бойко, не желая показать, что в его присутствии у нее участился пульс.
В глазах Себастьяна опять мелькнуло удивление, но вскоре губы изогнулись в улыбке.
— Нет. У меня есть камердинер, как вам прекрасно известно. Откуда эта неловкость? Я, может быть, просто хотел поболтать с вами.
— Правило номер один, — ответила Пруденс.
— Пардон? — поднял брови Себастьян.
— Правило номер один — одна из причин, по которым я испытываю неловкость. Вместо того чтобы принять меня здесь как друга семьи или хотя бы как почтенную гостью, мне выдали список правил и выделили каморку в крыле для слуг. А первое правило требует, чтобы леди и джентльмены никогда не слышали моего голоса. Правда, его дополняет второе: «Если к вам обращаются, отвечайте вежливо».
Она не успела договорить, а уже пожалела о сказанном. Лорд Биллингсли держался непринужденно и с юмором, в согласии с ситуацией, — в конце концов, наступил праздник, во время которого сословия причудливым образом перемешивались, — а она, вместо того чтобы ловить момент, ощетинилась как еж.
Секунду казалось, что Себастьян ничего не ответит, но вот он кивнул:
— Сочувствуя вашему положению, я вынужден признать, что мне нравится это правило.
— Прошу прощения? — Пруденс потрясенно отшатнулась.
Губы лорда Биллингсли подрагивали, словно он собирался улыбнуться.
— Правило номер два — насчет вежливого ответа на обращение; оно означает учтивую беседу, а именно это и было у меня на уме. Ждете ли вы начала торжеств, мисс Тэйт?
Он помогал ей сгладить неловкость, и она с благодарностью воспользовалась предложенным выходом.
— Разумеется, лорд Биллингсли. Иногда и прислуге необходимо отдохнуть и повеселиться.
Ну вот, опять. Терзаемая своим положением, она не могла пустить эту тему побоку.
Себастьян предложил ей руку:
— Я вижу, с учтивой беседой нынче придется трудно. Наверное, нам будет лучше просто потанцевать.
Пруденс сделала глубокий вдох и приняла его руку:
— С большим удовольствием, лорд Биллингсли.
Его черные как уголь глаза сверкнули, и Пруденс постаралась ответить тем же, желая показать, что он нисколько не уязвил ее, пусть даже его присутствие одновременно возбуждало и приводило в отчаяние.
Взгляд Себастьяна смягчился.
— Но если бы мы беседовали, а не просто танцевали, то моей первоочередной заботой стало бы выяснить, как вы все-таки здесь живете. Вас оскорбляют?
Пруденс отвернулась и начала спускаться по лестнице, увлекая его за собой.
— А хоть бы и да, лорд Биллингсли? Что вы можете сделать? Вызвать лорда Саммерсета на дуэль? В теперешней ситуации повинны обстоятельства и мое происхождение, и я справляюсь с ней, как могу. Я останусь с Ровеной и Викторией до Пасхи, а потом… — Пруденс запнулась.
— Да, что потом? Что вы собираетесь делать дальше, Пруденс? — Его было плохо слышно из-за шума гулянья, но она различила беспокойную нотку.
Ее смутило обращение по имени. Они смотрели друг на друга, и секунды растягивались в вечность. Пруденс сопротивлялась тяге, которую испытывала к нему. В доме сэра Филипа она бы могла думать, будто все закончится хорошо. Поддразнивала бы лорда Биллингсли на равных, рассказывала ему о прочитанных книгах или своих журналах. Она могла бы сделать массу вещей, но находилась не дома, а в чуждом ей мире Саммерсета. Их разделяла целая классовая система.
— Ровена! Ты опоздаешь на праздник из-за моего мальчика. Что скажет твоя дорогая тетушка?
Пруденс испуганно развернулась и поскользнулась на ступеньке. Лорд Биллингсли успел поймать ее за талию.
— О, вы не Ровена.
Несколькими ступеньками выше стояла невысокая пожилая женщина, взиравшая на них через пенсне. Изысканная прическа обрамляла заостренное проницательное лицо, а цепкий взгляд темных глаз настолько напоминал взор лорда Биллингсли, что Пруденс моментально поняла, кто она такая, потупилась и принялась изучать узоры на ковре.
— Нет, миледи.
— Тогда кто же вы? — Голос женщины звучал несколько сварливо.
Эта особа не любила попадать впросак.
— Меня зовут Пруденс Тэйт, миледи, — ответила девушка и присела в глубоком реверансе.
В другом конце зала она заметила Викторию, которая помахала ей, едва грянул оркестр. Пруденс повернулась к лорду Биллингсли и его матушке:
— Прошу прощения. Меня ждут Виктория и Ровена.
Приседая вторично, она понимала, что ведет себя грубо, но ей совершенно не хотелось вести светскую беседу с леди Биллингсли — не менее страшной, чем леди Саммерсет.
Пробираясь сквозь толпу, Пруденс заметила, что за ее спиной перешептываются. Не аристократы, которые знать ее не знали, а слуги, которые ждали, когда смогут повеселиться на свой манер по завершении традиционных танцев лорда и леди с экономкой и дворецким. Они даже не пытались приглушить голос и явно хотели, чтобы она их услышала.
— Смотрите, как вырядилась, будто из благородных.
— Погоди, вот миссис Харпер увидит — получит пинка под зад, помяни мое слово.
Пруденс затравленно огляделась. Ее окружали люди, с которыми она работала бок о бок каждый день. Они приоделись, как могли, но выходные наряды отличались от обыденных лишь новой блузкой или кружевным воротничком. Их взгляды полнились злобой, завистью и откровенной угрозой. Виктория и Ровена хотели ее порадовать, но Пруденс лишь чувствовала себя предательницей, посмешищем и, что еще хуже, — чужой.
Она покраснела, затем вздернула подбородок. Она не даст себя запугать. Простолюдины судили ее по своим меркам, дворяне — по своим, а ей чертовски надоело быть судимой. Пруденс сосредоточилась на приветливых лицах Виктории и Ровены в другом конце зала, но каждый шаг давался с трудом, словно она шла сквозь строй.
— Интересно, за какие услуги можно получить такое платье, — заметил кто-то.
— Я слышал, она считает себя настолько выше других, что даже в нашу уборную не заходит, — хихикнул другой.
Пруденс сжала кулаки, ногти вонзились в кожу.
И в это мгновение Сюзи, отважная как никогда, протолкнулась через толпу и стиснула ее в объятиях.
— Ты просто красавица! А на меня посмотри, твоя работа! — Она завертелась, не обращая внимания на людей вокруг. Как часто случается с задирами, если их игнорировать, они растерялись и начали расходиться. Пруденс едва не расплакалась от облегчения.
— Ну?
Сюзи гордо подбоченилась. Она явилась в прежней убогой полушерстяной юбке, зато новая блузка из тонкого льна с пышным кружевами на вороте и на манжетах была просто блеск.
— Носи на здоровье. Это самое малое, чем я могу отблагодарить тебя за доброту. — Пруденс обняла подругу в ответ.
Садовник подхватил Сюзи и увлек танцевать, но не успела Пруденс добраться до сестер, как ее остановил Эндрю, сверкнувший серо-голубыми глазами:
— Я собирался пригласить тебя на танец, но ты сегодня такая изысканная! Боюсь, что сломаешься в моих лапах.
Пруденс тряхнула головой, чтобы окончательно забыть об оскорблениях.
— Я хочу добраться до Ровены и Виктории, но в этой толпе мне, наверное, к ним не протиснуться.
Пруденс посмотрела туда, где видела их в последний раз, и обнаружила, что Виктория танцует с Китом, а Ровена — с кузеном Колином. Пруденс вскинула руки, сдаваясь:
— С удовольствием потанцую с вами, мистер Уилкс. И обещаю не сломаться!
Эндрю взял ее за руку, и Пруденс обратила внимание, что он явился в том же тесном костюме.
— Ровена! — позвала она, когда та проносилась мимо с Колином.
Ровена протянула руку, и Пруденс на ходу передала ей медальон.
— Что это было? — поинтересовался Эндрю, но Пруденс лишь покачала головой и указала на танцующих.
Он обнял ее за талию, и Пруденс расслабилась, впервые за вечер почувствовав себя сносно. Вскоре она заметила, что Эндрю сосредоточенно отсчитывает такт, и про себя улыбнулась.
— Все пойдет веселее, если перестанешь задумываться.
— Но и опаснее для тебя! — ухмыльнулся он.
— Я же обещала, что не сломаюсь.
Музыка смолкла.
— Нас подвели с этим танцем. Может, еще один? — Эндрю улыбнулся и сжал ее руку. — Даю слово, что не сломаю.
Пруденс не успела открыть рот, как рядом возник лорд Биллингсли.
— Боюсь, что мисс Тэйт пообещала второй танец мне.
Он кивнул Эндрю, который недоуменно свел брови. Воспользовавшись замешательством соперника, лорд Биллингсли взял Пруденс за руку и увлек за собой.
— Я совершенно уверена, что у нас не было подобного уговора, лорд Биллингсли! — вспылила Пруденс, высматривая из-за его плеча Эндрю.
Но вот рука Себастьяна легла ей на талию, по спине пробежали мурашки, и Пруденс забыла обо всем.
— Я знал, что, если не поспешу, он ангажирует вас до конца вечера. И пожалуйста, зовите меня Себастьян. По-моему, мы знакомы достаточно долго, чтобы считаться друзьями.
Пруденс чуть запрокинула голову и посмотрела ему в глаза — на сей раз он не подтрунивал. Он смотрел серьезно, будто ждал ответа на важный вопрос. Она и была бы рада ответить так, как ему хотелось, но знала, что это невозможно. Такая дружба навредит обоим. И как он этого не понимает? До приезда в Саммерсет она и сама не понимала.
— Я не вижу в этом смысла. Дружба между лордом и камеристкой не поощряется даже в наши просвещенные времена.
— Смысл в том, что вы мне нравитесь и я хочу стать вашим другом. И вы отлично знаете, Пруденс, что на самом деле вы никакая не камеристка.
Ее щеки зарделись. Он ничего о ней не знал. Того, например, что она была незаконнорожденной дочерью служанки. Возможно, ее отец был конюхом или лакеем — она понятия не имела. И что понадобилось от нее молодому, симпатичному лорду в идеально сидящем смокинге, с безупречной родословной? Как он отреагирует, если узнает правду?
— Нет, но я дочь горничной. — Пруденс прервала танец, у нее сжалось горло. — Наша дружба не приведет ни к чему хорошему, лорд Биллингсли, и мне не нужны неприятности. С вашего позволения.
Всеобщее внимание привлекла громкая возня в другом конце зала. Музыканты на миг сбились, но тут же подхватили мелодию. Танцующие вытягивали шею, желая выяснить, в чем дело. Пруденс смотрела, как Кэрнс за руки тащит к выходу двух упирающихся мужчин. Она задохнулась, узнав в одном из них Эндрю.
Леди Саммерсет плыла сквозь толпу, и на лице у нее застыло выражение беспечного удовольствия. Именно такой она хотела предстать и представала перед гостями, несмотря на множество острых ситуаций, которыми всегда сопровождались столь пышные мероприятия. Порядок на двойных балах поддерживали ее верные помощники — Гортензия, миссис Харпер и Кэрнс. Все трое понимали, что им придется пожертвовать развлечениями ради исполнения своих обязанностей. Леди Саммерсет могла нанять в городе слуг для обслуживания обеда, но эта троица была незаменима. Графиня была уверена, что если бы командование британской армией перешло в руки ее дворецкого, экономки и горничной, то бурская война закончилась бы намного быстрее.
Бал для слуг удался на славу, за исключением небольшой стычки между лакеем и камердинером сэра Далтона. Но Кэрнс уже обо всем позаботился и предоставил графине отчет. И — какой сюрприз! — причиной ссоры явилась Пруденс Тэйт. Леди Шарлотта развернула веер из слоновой кости и неспешно обмахивалась, осматривая зал.
Уже второй раз за вечер всплывало имя этой девушки. Она превращалась в занозу, как и боялась леди Саммерсет, хотя и совершенно по другим причинам. К ней уже подходила добрая подруга Эдит и спрашивала, кто такая мисс Пруденс Тэйт. Она застала своего сына на лестнице за оживленной беседой с очаровательной Пруденс. Леди Шарлотте пришлось пережить худшее: несколько унизительных минут, на протяжении которых она объясняла подруге, что та познакомилась с камеристкой ее племянниц. Они с Эдит давно лелеяли надежду, что их семьи породнятся через брак детей, и леди Саммерсет питала уверенность, что со временем дружба между Себастьяном и Элейн перерастет в нечто большее. Однако до той поры любое существо женского пола являлось потенциальной угрозой, а если дочь унаследовала хитрость и уловки своей матери…
Леди Саммерсет приметила Пруденс рядом с Викторией, Ровеной, Элейн и еще несколькими девушками из их окружения. Они наблюдали за танцующими и непринужденно болтали. Только врожденная сила воли и воспитание позволили графине скрыть раздражение, которое тлело в ее душе. Как она посмела так нарядиться? Леди Саммерсет, не будь она в курсе, могла бы принять ее за аристократку. Было очень немного слуг, которые — неважно, насколько благовоспитанные и приодетые, — сумели бы сойти за людей благородного происхождения. Их выдавали манеры и особенности речи. Но эту девочку можно представить ко двору, и никто не узнает, что она дочь гулящей служанки, которая прижила ребенка, когда еще только начинала носить длинные корсеты.
Гнев усилился, когда к девушкам подошла герцогиня Кентская. Леди Саммерсет в ярости наблюдала, как ей представили Пруденс, а та сделала вызывающе правильный реверанс, да еще и вступила в беседу, будто имела на то полное право. Герцогиня отошла, и леди Шарлотта вторглась в толпу. Придется остановить эту тварь, пока она не наделала новых бед. Через несколько шагов ей пришлось свернуть, поскольку к обществу присоединился лорд Биллингсли в сопровождении Колина и юного Киттреджа; все трое смеялись. Сколько ни мотала Пруденс темноволосой головой, Себастьян вывел ее танцевать, не замечая больше никого, даже пригожей леди Дианы Мэннерс, которая тоже пристроилась к их компании.
По мере того как леди Саммерсет наблюдала за танцующей парой, не сводившей друг с друга глаз, ее все сильнее охватывала тревога. Оглядев зал, она заметила Гортензию в объятиях сэра Джеймса Маклеода, отставного главнокомандующего флота ее величества. Леди Шарлотта перехватила ее взгляд, давая понять, что нуждается в ней. Если француженку и раздосадовал неуместный призыв, она не подала виду и в считаные секунды очутилась при госпоже.
— Мне нужно как можно скорее переговорить с Пруденс. Проводи ее в гостиную до начала ужина. И передай Кэрнсу, что я поменяла порядок гостей за столом. Элейн сядет рядом с лордом Биллингсли. Кто бы там ни сидел, переместите его, пожалуйста, к мистеру Петтигрю.
Покончив с делом, леди Саммерсет неторопливо прошлась по залу. По пути она останавливалась переброситься словом с гостями и осведомиться у слуг, нравится ли им бал. Те рассыпались в благодарностях и перешептывались за спиной, довольные, что хозяйка запомнила их имена.
Когда она добралась до своей новой очаровательной гостиной, с минуты на минуту ожидался звонок к обеду — сложный момент, поскольку нанятые в городе слуги неизменно путались, в отличие от местных работников, которые всегда выполняли свои обязанности безукоризненно. Леди Саммерсет провела пальцами по гладкому, как атлас, мрамору каминной доски, обдумывая следующий ход. Тот факт, что девушка оставалась в особняке, несмотря на все попытки выжить ее отсюда, указывал на удручающую верность и упрямство. В других эти черты заслуживали похвалы, но в данном случае только мешали. Ее затянувшееся пребывание в Саммерсете не только грозило скандалом, но и могло помешать счастью единственной дочери. С этим придется что-то делать.
Она услышала, как вошла Пруденс.
— Вы хотели меня видеть, миледи?
Леди Саммерсет повернулась к ней и ощутила сильнейшее неудобство под взором зеленых глаз Бакстонов. Она сожалела, что Элейн унаследовала ее собственные, обычные голубые глаза, а не зеленые глаза мужа. Но тут Пруденс склонила голову с покорностью, которая, как леди Саммерсет знала, была притворством.
— Ты знаешь, зачем я попросила тебя прийти? Конечно нет. — Леди Саммерсет не стала дожидаться ответа. — Откуда тебе знать.
Девушка вскинула на нее глаза, но сразу же опустила — единственный признак недоумения.
Главным непризнанным талантом леди Саммерсет была карточная игра. Она быстро осваивала модные в сезоне игры, но вершиной ее мастерства являлось умение выигрывать и проигрывать по желанию. Сдать партию так, чтобы не возбудить подозрения у других игроков, — настоящее искусство. Она точно знала, когда следует разыграть нужную карту, и вот это время пришло.
— Уверена, что ты прекрасно понимаешь: в Саммерсете тебе не рады. — Девица снова вздернула голову и побледнела. Графиня продолжила: — Не считай это личными счетами, дорогая, я говорю о ситуации в целом.
Теперь Пруденс уже не казалась покорной. Она в упор смотрела на леди Саммерсет, и той стало не по себе.
— Мне хотелось бы знать, чего будет стоить твой отъезд?
— Прошу прощения?
Леди Саммерсет подавила нетерпеливый вздох.
— Я полагаю, что ты осталась здесь из преданности Виктории и Ровене, что весьма похвально, но ты уже могла убедиться, что они в надежных руках. Это их дом, они окружены близкими. Мне известно, что ты воспитана в необычной манере, но невозможно не понять, что они рождены для подобной жизни, тогда как ты — ни в коем случае.
— Разве? — с вызовом переспросила девушка. — Я дочь горничной и прибыла сюда в качестве камеристки. Вам нет нужды сомневаться, что именно для этого я и рождена.
Леди Саммерсет испытала сильное желание ударить ее, но вместо этого улыбнулась:
— Ты неправильно меня поняла. Да, твоя мать была горничной, но тебя не воспитывали в услужении. И если правду сказать, твое присутствие только усугубляет горе девочек, хотя и по-разному. — Она пристально наблюдала за лицом девушки и сразу заметила, что стрела попала в цель. Леди Саммерсет надавила: — Я не жестока. Я лишь придерживаюсь традиционных убеждений, согласно которым подобное сочетается с подобным, а потому боюсь, что чем дольше ты живешь в моем доме, тем горше расстраиваются мои племянницы. — Леди Шарлотта замолчала, чтобы сказанное уложилось в голове Пруденс. — Так что тебе нужно, чтобы уехать отсюда без обид?
Пруденс так стиснула руки, что побелели костяшки пальцев.
— Вы предлагаете мне деньги?
Леди Саммерсет неприязненно поджала губы. Молодежь только и думает о деньгах.
— Я предлагаю тебе… содействие.
Пруденс откашлялась:
— Я нахожусь здесь, потому что так хотят Виктория и Ровена. Им нужно мое общество, их отец хотел бы того же. Я уеду, когда они перестанут во мне нуждаться.
Она повернулась к двери, но леди Саммерсет придержала ее за руку:
— Итак, ты останешься, даже если причинишь боль девочкам, которых якобы любишь? — (Пруденс хранила ледяное молчание.) — Предложение остается в силе. Я подожду, пока к тебе вернется здравый смысл.
Девушка стряхнула ее руку, и леди Саммерсет вновь горько пожалела о старых добрых временах, когда могла ударить служанку и не опасаться последствий. С высоко поднятой головой Пруденс вылетела из гостиной.
Колокольчик пригласил к столу, и леди Саммерсет помедлила, восстанавливая самообладание. Затем она нацепила улыбку и отправилась к гостям.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Бал для слуг продолжался, и Ровена окунулась в веселье. Она сплетничала с подругами, восторгалась взбалмошными планами кузена устроить завтра катание на коньках, никому не отказывала в танце и даже приняла участие в подготовке вечерней каверзы. За обедом она грациозно кокетничала со старым глухим майором, сидевшим справа, и внимательно слушала женщину слева, питавшую страсть к разведению корги.[18] Однако ничего не помогало. Мир оставался холодным и тусклым, а в душе зияла пустота. Что с ней не так? Ведь что-то точно было не так. Юные женщины не теряют вкуса к жизни из-за смерти отца. Виктория горевала не меньше, но осталась сама собой: по-прежнему пылкая, вменяемая и переменчивая, как ртуть, а Ровена не узнавала себя. Конечно, она была не столь темпераментна, как Вик. Может быть, смерть отца обнажила ее истинный характер? Она скучная, холодная, вялая женщина, не знающая страстей и неспособная к оригинальным идеям. Она состарится и умрет, так и не начав жить.
Ровена тряхнула головой, утомленная мрачными мыслями. Силы небесные, до чего она сама себе не рада!
Элейн воровато передала флягу, и Ровена пожала плечами. Почему бы и нет. Впереди был еще один бал. Надо же как-то его пережить. Праздник для слуг закончился, музыканты перешли в большой бальный зал, где начинались семейные торжества. Ровена чуть отхлебнула, поперхнулась и вернула флягу Элейн:
— Что это? Очень приторно.
— Вишневый бренди, Кит привез. Гадость, правда? Мы собираемся подлить его в пунш. Посмотрим, заметят ли гости.
— Кто-нибудь — обязательно. Ужасная дрянь.
Однако выпитое теплом разлилось в груди, согрело желудок, и Ровена немного оттаяла.
У двери она заметила Викторию с Китом. В последние дни лорд Киттредж вдруг сделался ее тенью. Сначала Ровену встревожил интерес этого светского льва к ее маленькой сестренке, но тот, насколько она могла судить, был очарован намного больше Виктории. Бедняга. Он вскоре поймет, что Виктория до сих пор считает юношей подругами, только в брюках.
— Это мой любимый момент Рождества. — Элейн взяла Ровену под руку. — Пусть на балах тоска — зал этого стоит.
Ровена согласилась. Хотя в бальный зал уже провели электричество, сегодня его заливал мягкий свет сотен свечей. Они горели в низко подвешенных хрустальных канделябрах и бело-золотых китайских фонариках, и все великолепие отражалось в высоких позолоченных зеркалах. Ровена знала, что огромную ель в углу украсили в этом году электрическими гирляндами, которые ждали своего часа. Они оставались редкостью в загородных имениях и могли стать сенсацией.
Ровена скрыла улыбку. Только Каверзный комитет знал истинные масштабы готовящегося сюрприза.
Под высоченными пальмами в кадках группками были расставлены белые с позолотой стулья с парчовыми подушками, дабы леди и джентльмены смогли отдохнуть, если устанут от танцев. Диваны и кресла восемнадцатого века, изготовленные Томасом Чиппендейлом по специальному заказу, стояли точно под зеркалами. Пол был настоящим произведением искусства. Отборное дерево доставили из Южной Америки еще во времена колоний. Паркет ослеплял; чтобы добиться такого блеска, над ним неделю трудились полдюжины слуг.
Ровена заметила тетю Шарлотту, стоявшую при чаше с пуншем, — само величие в розовом бальном платье из кружев, с рукавами-фонариками, и в сверкающей диадеме. На шее переливалась бриллиантами бархотка. Леди Саммерсет оживленно болтала с матерью Себастьяна и голубоволосой австрийской принцессой. Дядя стоял близ оркестра, беседуя с турецким дипломатом и членами палаты лордов. Кузен Колин, Себастьян, Кит и Виктория наблюдали за музыкантами — те разыгрывались после часового перерыва. Не было только Пруденс. И быть не могло. Ее не пригласили.
Ровена испытала привычные боль и вину. Забавно, что они сохранялись, несмотря на пустоту внутри.
Заиграл оркестр, и Колин подал ей руку прежде, чем его успели опередить. Ровена любила танцевать, и если музыка поможет приглушить боль и мысли, жужжавшие бестолковыми мухами, то она была готова кружиться до восхода солнца.
Музыканты знали свое дело; классические произведения чередовались с современными мелодиями для фортепиано. Прозвучали и «Glow Worm», и «Moonstruck», и обожаемая Викторией «Lily of Laguna». Ровена танцевала в основном с Колином — отточенное чувство юмора, нескрываемое восхищение ею и непритязательная болтовня выгодно выделяли его из прочих партнеров. Те пытались либо флиртовать, либо впечатлить ее родословной. По сравнению с отцом, человеком трудолюбивым и страстно влюбленным в ботанику, молодые богатые бездельники казались скучными пустышками. И никто из них даже отдаленно не напоминал Джона, любовь которого к аэропланам делала его неотразимым в глазах Ровены. Любит ли он танцевать? Она прикрыла глаза и представила, что на талии лежат его руки и Джон кружит ее по бальному залу. Дыхание на миг перехватило, но тут музыка смолкла и мир вернулся к реальности — перед ней был всего лишь кузен.
На следующий танец ее пригласил Себастьян. Ровена и против него ничего не имела, так как подозревала, что его интерес направлен не на нее, а танец — предлог, за которым скрывались иные мотивы.
Уже на четвертом такте ее догадка подтвердилась.
— Почему я не вижу здесь Пруденс? — без обиняков спросил Себастьян.
Его тон был уныл, и Ровена напряглась. Что ему рассказала Пруденс? Злая сестра превратила ее в служанку? И что ответить? Обвинение справедливое, но она не хотела этого, так что извините. Ровена сумела откликнуться лишь через полкруга по залу.
— Тетушка не обрадуется, если увидит здесь Пруденс.
— Ты не находишь это бессовестным?
— Что я могу поделать?! — вскипела Ровена и быстро огляделась, дабы убедиться, что вспышка не привлекла внимания, после чего продолжила уже тише: — Дядя не хотел видеть Пруденс в Саммерсете и смирился, только когда я представила ее как нашу камеристку.
— Вы могли оставить ее в Лондоне. — Себастьян явно упрекал ее, и Ровена поморщилась:
— И что потом? Дядя Конрад хотел продать наш лондонский дом.
— Хотел? А сейчас не хочет?
Ровена прикусила губу. Она не собиралась никому говорить, что дом отдали в аренду, пока не сообщит об этом Пруденс, которая и без того чувствует себя преданной. Если она узнает из вторых рук…
— Я имела в виду другое. У меня нет сомнений, что он по-прежнему намерен избавиться от дома, хотя я умоляла его не делать этого. Да, кстати, лорд Биллингсли, чем вызван ваш интерес к нашим делам? — Ровена в отчаянии пошла ва-банк, лишь бы тот прекратил расспросы.
Себастьян сжал зубы и вскинул голову, глядя поверх ее плеча. Какое-то время они молча кружились под «Голубой Дунай», словно в калейдоскопе, ибо зеркала бесконечно множили танцующие пары в ярких, сверкающих нарядах.
— Неужели ты поверишь, если я скажу, что не имею личного интереса? Что меня волнует обращение с прислугой?
Ровена откинула голову, чтобы лучше разглядеть лицо Себастьяна. Недавно подмеченное чувство юмора отразилось в изгибе губ, однако улыбка не трогала глаз, в темных глубинах которых затаилась грусть.
— Нет, я и вправду не поверю ни в первое, ни во второе, — покачала головой Ровена.
— Я и не рассчитывал. — Себастьян тяжело вздохнул. — Истина заключена в том, что мисс Тэйт очаровала меня с первого взгляда, и я совершенно потерял голову. Я страстно хочу познакомиться с ней поближе. К несчастью, я не уверен, что это возможно в сложившихся обстоятельствах, и после каждой нашей встречи чувствую себя либо дураком, либо невежей.
У Ровены сжалось сердце. В свое время она и представить не могла, куда приведет бездумная сделка с дядей. Но разве у нее был выбор?
— Пруденс особенная. Слишком особенная для положения, в которое я нечаянно ее поставила.
— Зачем?
Тон был отрывист, как и вопрос, и Ровена высвободила руку, едва закончилась музыка. Она ощущала его досаду и сочувствовала ему, но не хотела взваливать на себя еще одно горе.
— Мы лишились отца и могли лишиться родного дома. И ты считаешь, что нам следовало пожертвовать и сестрой?
Ровена развернулась, чтобы уйти, но Себастьян придержал ее за руку:
— Но именно это и произошло! Разве вы не лишились ее так же бесповоротно, как и отца?
Она вырвала руку и со слезами на глазах устремилась прочь.
Ударил колокол, и тетя Шарлотта, вставшая возле оркестра, хлопнула в затянутые мягкими перчатками ладоши. Когда толпа затихла, она оглядела гостей с нежной улыбкой, скрывавшей сталь под личиной женственности.
— Позвольте лично поблагодарить всех за то, что пришли. Мы с супругом благодарим Бога, пославшего нам столько чудесных друзей. Сейчас пришло время зажечь семейное рождественское древо Бакстонов. Возьмите по бокалу шампанского, и мой супруг произнесет тост. Затем к вашим услугам буфет в дальнем углу зала, а бал, разумеется, будет продолжаться еще долго.
Ровене хотелось улизнуть и спрятаться в спальне, но в данный момент это было невозможно. Она согласилась участвовать в розыгрыше, и отступать уже поздно. Ровена сделала глубокий вдох и, действуя как можно незаметнее, извлекла из висевшей на запястье миниатюрной бархатной сумочки пригоршню петард. Виктория, Элейн и еще несколько барышень последовали ее примеру. Если кто и обратил внимание на эти сумочки, болтавшиеся на манер танцевальных карт, то, несомненно, счел их веянием моды. Сумочки придумала Элейн. Много петард в них было не положить, но они позволили женщинам тоже поучаствовать в каверзе — подумать только, кузина всегда казалась чопорной молодой леди.
Зал оживился, гости расхватывали узкие хрустальные бокалы у слуг, сновавших в толпе. Себастьян прошел мимо, не глядя Ровене в глаза; они якобы чуть столкнулись, и Ровена украдкой передала ему петарды.
Лорд Саммерсет начал речь, и молодые люди из Каверзного комитета потихоньку начали расходиться по разным углам зала. Элейн оказалась права: в помещении горело столько свечей, что поджечь петарды не составляло труда.
Дядя Конрад стоял рядом с женой и обнимал ее за талию. Они были красивой парой — высокие, статные, величественные в манерах и выражении лиц. Вдвоем они являли блистательный образчик британской аристократии.
— Как сказала моя супруга, Провидение наградило нас множеством добрых друзей, и сегодня мы собрались, чтобы встретить Рождество. Давайте забудем все тяготы вроде профсоюзного движения… — Он выдержал пару, так как многие мужчины ответили смехом. — И обратимся к веселью. Я предлагаю выпить за все хорошее, что есть в нашей великой стране. — Граф поднял бокал, и все последовали его примеру.
Ровена стиснула хрустальную ножку, но пить не стала. Когда собравшиеся поднесли бокалы к губам, на восемнадцатифутовой ели радугой вспыхнули разноцветные гирлянды. Толпа ответила восторженным вздохом, и тут зал взорвался оглушительным треском и шипением.
Хотя Ровена знала, чего ожидать, она все же подпрыгнула, несколько дам пронзительно вскрикнули. Одна пожилая леди лишилась чувств, когда по залу расползся густой дым. Грохот оглушил, но вот последние петарды взорвались, и шум постепенно стих. Толпа осознала, что случилось, но кто-то еще пребывал в истерике.
Все глаза обратились к балкону, где сгрудились наблюдающие за балом слуги. Пруденс, все еще в праздничном наряде, прижимала к себе Сюзи, чьи вопли постепенно сменялись испуганными всхлипываниями.
Ровена посмотрела на Пруденс, и внутри ее все оборвалось. Она ни разу не видела такого выражения на обычно доброжелательном лице подруги. На щеках Пруденс горел гневный румянец, вздернутый подбородок и плотно сжатые губы выражали решимость. Ровена даже издалека различила огонь, который бушевал в ее глазах, взиравших на кого-то в толпе. Слава богу, не на нее. Ровена проследила за взглядом и с дрожью предчувствия поняла, кому адресовался упрек. Ибо из толпы в Пруденс вонзался ответный взгляд, не менее яростный.
И принадлежал он тете Шарлотте.
На следующее утро Ровена копалась в куче коньков, пытаясь найти подходящую по размеру пару. Импровизированный поход на каток с подачи Колина вызвал у нее сдержанное оживление; по крайней мере, она вырвется из дома, однако сегодня Ровена недоумевала, зачем вообще пришла. Виктория укатила с Китом, едва тот появился, и хотя поначалу Ровена тревожилась за ее дыхание, она заметила, что Кит необычайно внимателен к сестре: двигается медленно и часто останавливается для передышки. Ровена улыбнулась. Виктория выглядела сказочным существом в ярко-синем, отделанном мехом плаще, одолженном у Элейн.
Ровена удивилась тому, что тетя Шарлотта позволила им отправиться на замерзший пруд без присмотра, но после устроенной ими проказы на балу графиня, без сомнения, поняла, что молодежи нужно сбросить избыток энергии. К тому же они не будут путаться под ногами, пока хозяйка развлекает других гостей. Знала бы она, подумала Ровена, заметив, как одна девушка передала другим сигареты. Курить на публике! И, судя по всему, не в первый раз.
Подобрав наконец подходящую пару коньков, Ровена села на бревно, чтобы обуться. В последний раз, когда она каталась, с ней была Пруденс и они помогали друг другу. Сегодня же та вообще не появилась в ее покоях к утреннему туалету, и Ровена сперва рассердилась, а потом чуть не сгорела от стыда. Дома они никогда не отчитывались, куда собрались идти. При мысли о доме ей захотелось швырнуть коньки на землю. Пока она сидит тут, пытаясь справиться с дурацким коньком, незнакомые люди упаковывают их личные вещи, а Ровена так и не отважилась сообщить об этом ни Пруденс, ни Виктории.
Но вот она ступила на лед и сделала пару нерешительных шажков, прикидывая, не разучилась ли кататься. В Саммерсете и прилегавших к нему владениях насчитывалось несколько водоемов, но лишь один был широк и достаточно мелок, чтобы исправно промерзать каждую зиму. Здесь катались и Бакстоны, и прочие горожане, а летом этот пруд облюбовывали мальчишки.
При мысли о Пруденс Ровена вспомнила ее вчерашний обмен взглядами с тетей Шарлоттой. От беспокойства заныли плечи и шея. Пруденс не представляла, на что способна графиня. Горе тому, кто окажется ее врагом.
Колин хлопнул в ладоши, прервав ее размышления:
— Комитет!
Он подкатил к Ровене и лихо затормозил, обдав снегом подол ее платья. Она собиралась возмутиться, но Колин улыбнулся так задорно, что ей расхотелось его отчитывать. Ровена завидовала этой бесхитростной радости, хотя знала, что кузена готовят к жизни, которая была ему не по нутру, а потому его веселость могла быть наигранной.
К ним подкатили остальные. Ровена, конечно, перезнакомилась накануне со всеми, но не могла, хоть убей, вспомнить их имена. Ей понравилась только леди Диана, но утром та уехала с родителями в Лондон, где, как она выразилась, ее ждала смерть на убийственно скучном королевском приеме. Помимо четверых Бакстонов, на каток вышли еще восемь молодых людей. Старшим был Кит — ему недавно исполнилось двадцать шесть, а младшей — восемнадцатилетняя Виктория. Ровене было очевидно, что все они отличаются высоким происхождением, достатком и пылким нравом, а также всячески воротят нос от общественных установлений, одновременно наслаждаясь привилегиями, которые те даровали.
Колин откашлялся, и Кит заботливо передал ему флягу. Тот сделал солидный глоток и благодарно кивнул:
— Спасибо, добрый человек. Итак, все уже познакомились с нашими кузинами, достопочтенными Ровеной и Викторией. Они подали прошение о вступлении в наш скромный клуб.
Грубоватая блондинка с выраженными славянскими чертами лица рассмеялась:
— Когда это Бакстоны скромничали? Конечно, пусть присоединяются. Все равно у нас нет приемной комиссии.
— И что, Дафна, даже такой малюсенькой комиссии? — расхохоталась Элейн, раздвинув большой и указательный пальцы примерно на дюйм.
— Боже упаси меня от комиссии, — пробормотал Кит.
Виктория улыбнулась ему, и Ровена нахмурилась. Не то чтобы она не желала сестре счастья, но Кит был циничен. Вряд ли он будет счастлив с кем бы то ни было, не говоря о ее взбалмошной, впечатлительной сестренке.
— Смерть по приговору комиссии? — спросила Виктория.
— Конечно нет! Смерть не является необходимым условием для приема. Мы ведь живы. Но все это сплошная теория. Вы либо подходите комитету, либо нет, — пожала плечами Дафна.
— Но как вы это определяете? — Даже Ровена заинтересовалась. — По-моему, вступительные требования весьма расплывчаты.
— Думаю, что и весь клуб довольно расплывчат, — рассмеялся Себастьян.
Позади пропел рожок, и все обернулись. К их компании приближался автомобиль Бакстонов с несколькими слугами. За ним пыхтела еще одна машина, но она свернула на противоположную сторону пруда.
Из машины вылезли двое слуг и начали доставать с заднего сиденья здоровенные корзины. Третий принес складной столик и принялся накрывать — оказалось, прибыл горячий ланч. К Колину подошел Эндрю и вытянулся в струнку:
— Прошу прощения, сэр. Ваша матушка прислала закуски.
— Но мы же взяли перекусить! — встрепенулся Колин и заглянул в маленькую корзинку на берегу. — Элейн, ты что же, положила только горячий шоколад и спиртное?
Сестра замахнулась на него муфтой:
— Ты сам захотел суровых условий.
Эндрю стоял навытяжку в ожидании, когда его отпустят и он сможет помочь остальным. Ровена нахмурилась при виде ссадины над глазом и синяка на лбу. Подрался он, что ли?
Пока Колин с приятелем горячо спорили о толковании понятия «суровые условия», Эндрю все стоял навытяжку. Ровена больше не могла смотреть на его нелепую позу.
— Спасибо, Эндрю. Можешь идти, — сказала она, и тот, благодарно кивнув, поспешил к автомобилю.
Колин посмотрел на графин:
— Раз уж сестра обеспечила нас спиртным, предлагаю выпить за новых членов.
— Что? — У Виктории вытянулось лицо. — А как же клятва на крови? Секретная инициация?
— Всегда можно прыгнуть в кроличью нору, — произнес Кит, растягивая слова, и вновь Ровена заметила, как Виктория с Китом обменялись понимающими улыбками.
Было ли это чем-то большим, нежели безобидный флирт? Может, ей необходимо вмешаться? Она в очередной раз ощутила груз ответственности, свалившейся на нее после смерти отца. Почему ей по-прежнему кажется, что ноша не по плечу?
— Пока никакой крови, — откликнулся Себастьян, впервые за все время подавший голос. — С опиумными притонами мы познакомим тебя чуть позже.
Все засмеялись. Слуги как раз расставляли на столе подносы с грудами сэндвичей. Ровена зябко поежилась. Она чувствовала себя лишней и не в своей тарелке. У кромки льда лакеи пристраивали стулья для дам. Виктория села и похлопала по соседнему:
— Иди поешь, Ро. Неужели не хочешь?
С другой стороны пруда, где остановилась вторая машина, донеслось улюлюканье. Компания, занятая едой и напитками, не обратила на это никакого внимания, но Ровена заметила, что слуги посматривают на них и потешаются. Она покраснела, наблюдая, как те снуют между конькобежцами, разнося чай и горячий шоколад. Бакстоны и их гости выглядели избалованными детьми, а не взрослыми, способными себя обслужить.
Она прищурилась, когда разглядела в толпе рыжего малого, уставившегося на нее. Неужели Джон?.. Сердце гулко забилось. Она отослала записку с благодарностью за прекрасную прогулку, но ответа не получила, за исключением вечерних воздушных визитов.
Джонатон сидел на камне и смотрел, как катаются его друзья. Время от времени он что-то кричал им, и каждый раз у Ровены учащался пульс. Не раздумывая, она, к немалому удивлению Эндрю, вернула недоеденный сэндвич на серебряный поднос.
— Прошу прощения, — пробормотала Ровена и ступила на лед.
На середине пруда она едва не передумала, но друзья Джонатона уже заметили ее приближение и сообразили, что девушка направляется к ним. Они окружили Джона, который был краше обычного — разрумянился на морозе, а непослушные рыжие волосы растрепались, как будто он сию секунду снял шапку. Свое удивление при виде Ровены он выдал лишь быстрым взглядом на нее.
Ровена осторожно притормозила перед ним и нервно улыбнулась собравшимся. Они же, буйные всего минуту назад, уподобились смирным хористам, хотя все выглядели лет на двадцать пять.
— Привет, Джонатон. Как поживает ваша нога?
Четыре пары глаз удивленно распахнулись при его имени, и молодые люди укоризненно повернулись к товарищу, а тот покраснел еще сильнее под их пристальными взглядами.
— И как же вы познакомились с моим беспутным братом, мисс?
Ровена, вздрогнув, повернулась к говорившему. Да, несомненно похож, особенно глаза. Тот дерзко ее рассматривал, и Ровена вскинула брови:
— Считайте, что он свалился мне прямо в руки.
Джонатон засмеялся и осторожно встал. Он взял ее за руку, словно заявлял на нее права, и Ровена вспыхнула от удовольствия.
— Джентльмены, позвольте представить вам одну из так называемых Новых женщин. Лучше ее не злить, так как она запросто окоротит вас очень острым, эмансипированным языком.
Мужчины загоготали, и брат Джонатона шагнул вперед.
Он одобрительно оглядел ее с головы до пят, и Ровена порадовалась, что оделась подходяще для ситуации. Другие девушки щеголяли в мехах, она же выбрала синий вязаный костюм для катания на коньках с узкой юбкой, шапочку, шарф и шерстяные перчатки в тон. Практично и со вкусом, хотя брюки, конечно, подошли бы для катания гораздо лучше, чем юбка.
— Если это Новая женщина, то я не пойму, зачем занимался старыми, — заявил брат Джонатона. — А имя у этой Новой женщины есть?
Джон напрягся и крепче сжал ее руку:
— Вообрази себе, да. Джордж, позволь представить тебе достопочтенную Ровену Бакстон. Ровена, это мой старший брат Джордж. Не обращайте на него внимания. Из нас двоих хорошие манеры достались мне.
Однако при упоминании ее имени компания мгновенно утратила благодушный настрой. Еще в больнице Ровену поразила реакция Джона, однако ледяной холод, которым веяло от его брата, не шел ни в какое сравнение с реакцией Джона.
— Ровена Бакстон, братишка?! Тебя что, немного занесло?
Она поморщилась, но Джон выпустил ее руку, покровительственно обнял за плечи и притянул к себе:
— Ты даже не знаешь ее, а если познакомишься поближе, тебе станет стыдно. Идемте, Ровена, прогуляемся.
Она молча кивнула, и они медленно побрели прочь — Ровене мешали коньки, а Джон прихрамывал.
— Извините за брата. Редкостный зануда.
Ровена бросила на него взгляд, но Джон уже плотно сжал губы и смотрел вперед.
— Насколько я понимаю, отношения между нашими семьями оставляют желать лучшего. Вы не расскажете почему?
— А вы не знаете? — удивился он.
— Не забывайте, я росла не здесь, — покачала головой Ровена. — Мы приезжали в Саммерсет только летом, да и то стараниями тети ходили с приема на прием, и нам редко удавалось побыть в кругу семьи. Поэтому, если что-то произошло, я совершенно не в курсе.
— Наверное, ваш дядя не заговаривал о случившемся, потому что привык вытирать ноги о низшее сословие. Он, конечно, не особо задумывается. Ровно столько, чтобы объяснить своим стряпчим, что ему нужно и как это сделать. Те выполняют всю грязную работу, а он охотится, разъезжает верхом или бог его знает чем занимается, когда не выжимает из арендаторов соки.
Ровена остановилась, пораженная горечью в голосе Джона. Чувство долга подсказывало защитить дядю, но как? Скорее всего, Джон прав.
Тот увидел выражение ее лица и тяжело вздохнул.
— Извините. Уэллсы немного свихнулись насчет Конрада Бакстона. Но вы тут ни при чем, — неуверенно произнес Джон.
— Ни при чем, — твердо сказала Ровена и заскользила вперед. — Мой отец уехал из Саммерсета в Оксфорд, когда ему исполнилось девятнадцать, и ни разу не захотел вернуться. Если мой дядя причинил неприятности вашей семье, мне очень жаль.
— Извинения ничего не исправят, но спасибо за сочувствие. Видите ли, я считаю, что ваш дядя виновен в смерти моего отца.
Ровена ахнула и прикрыла рот рукой. Они снова остановились, и девушка повернулась к Джону. Коньки добавили ей роста, и теперь молодой человек был всего на дюйм выше. Ее пульс участился, когда глаза Джона оказались совсем близко — глубокие, цвета неба, в которое они недавно поднимались вдвоем.
— Примите мои соболезнования, но вряд ли дядя… — Ровена замолчала, так как Джон нежно прижал палец к ее губам.
— Послушайте, а потом уж судите. Я не собираюсь выдвигать беспочвенные обвинения, но обсуждать их мы тоже не будем. Уразумели?
Ровена кивнула, и они двинулись дальше: он шел, она скользила рядом.
— Дружеские отношения между Уэллсами и Бакстонами начались еще во времена войны Алой и Белой розы. Молодой паж по фамилии Уэллс спас жизнь наследнику Саммерсета. В награду отец юноши посвятил пажа в рыцари и одарил наделом. Земля оказалась плодородной, и семья Уэллс процветала. Так что я дворянин, хотя во мне нет благородной крови. — Джон криво усмехнулся, но Ровена не сумела улыбнуться в ответ. Внутри ее все трепетало, ибо она предчувствовала ужас дальнейшего. — Со временем дружба немного ослабела, так как Бакстоны сколотили состояние, а Уэллсы довольствовались просторным каменным домом и достойным доходом от фермы. Денег хватало, чтобы обеспечить детей начальным капиталом, и наша семья неизменно участвовала во всех городских делах.
— Хорошая жизнь, — отважилась вставить Ровена, но Джон так увлекся рассказом, что не расслышал.
— Отец был отчасти мечтателем. Он оказался амбициознее предков. Он вбил себе в голову, что возле старой каменоломни залегает угольная жила. Должно быть, у него имелись какие-то основания так считать, если он нанял специалиста для анализа почвы.
— И они нашли уголь?
Ровена уже догадалась, чем завершится рассказ. Осталось только понять, как дядя оказался причастен к смерти мистера Уэллса.
— Нашли, — подхватил Джон. — Немного, но нашли. Конечно, наша залежь не могла сравниться с месторождениями на севере или в Уэльсе, но уголь был очень хорошего качества и мог принести семье небольшое состояние. Вот только Уэллсы не получили с него ни пенни. Лорд Саммерсет, действуя в лучших традициях Бакстонов, вспомнил о старом переделе границ имения, и суд, разумеется, решил дело в его пользу.
На лбу Ровены пролегла скорбная складка.
— Мне очень жаль, — произнесла она тихо.
— Худшее еще впереди, — продолжал Джон, и Ровене захотелось зажать уши, чтобы не слышать дальнейшего, но она сочла своим долгом выдержать до конца. — Отец был уверен, что времена изменились и суд невозможно купить богатством и положением. Он решил бороться. Жестко. По мере того как становилось ясно, что мы проигрываем, он озлоблялся все больше, и процесс лишил нас всех сбережений. По его завершении мы потеряли почти все, а денег едва хватало, чтобы поддерживать кредитоспособность фермы. А Бакстоны, конечно, набили и без того пухлые кошельки, в то время как мы балансировали на грани банкротства. Когда к отцу вернулся здравый смысл, он понял, что натворил, взял револьвер, отправился в старую каменоломню, где полным ходом шло строительство шахты, и выстрелил себе в голову. Вот почему, милая Ровена, Уэллсы на дух не переносят Бакстонов.
К концу истории они остановились. У Ровены подкашивались ноги, услышанное не укладывалась в голове. Печальная истина заключалась в том, что ей было нечего сказать в защиту дяди. Наверное, бумаги, касавшиеся Уэллсов, несколько дней пролежали на его столе и после с положенной скоростью перешли в руки стряпчих. «Мне нужна эта собственность». Должно быть, так он сказал, и законники сделали свое дело. При этом Бакстоны не нуждались в деньгах. Многие старые аристократы едва сводили концы с концами, но Бакстоны обладали врожденным талантом к умножению капитала, и каждый граф увеличивал фамильное состояние, а не наоборот.
Ровена повернулась к Джону, взяла его за руки и стиснула их. Мягкая шерсть перчаток цеплялась за мозоли между большим и указательным пальцем. Никогда раньше она не видела мозолей на мужских руках. Мозолей не было ни у дяди, ни у кого-либо из молодых людей, резвившихся по ту сторону пруда.
— Я до глубины души сожалею о вашей трагедии. Здесь не помогут никакие мои слова. Просто знайте, что я не осталась к ней равнодушной и надеюсь, что прошлое не повлияет на нашу дружбу.
Их лица оказались так близко, что Ровена видела зеленые крапинки на голубых глазах. Точно так же, как она растворилась в глубокой синеве неба, она могла раствориться и в синеве этих глаз.
— Друзья утешали нас после смерти отца, но ваши слова просто бальзам на душу, — улыбнулся Джон. — Спасибо, Ровена. И я согласен, пусть это не омрачит наши дружеские отношения.
Он наклонил голову, и его губы слегка коснулись губ девушки. Это длилось миг, но Ровена затосковала по ним в ту же секунду, когда Джон отстранился. Вздрогнув, она оглянулась. Виктория и Элейн глазели на нее через пруд — много ли они видели? Ее и вправду только что поцеловали? Все случилось так быстро, будто и не было вовсе, но губы еще покалывало от прикосновения.
Джон рассмеялся ее потрясению, и Ровена поспешно высвободила руки. Что, ради всего святого, ей теперь делать? Ее поцеловали. На людях. Чертики в его глазах намекали: он знал, что ей это понравилось.
— Не хотите полетать еще? — спросил Джон, когда она отступила.
Ровена замешкалась. Надо отказаться. После этой сцены она, конечно же, должна сказать «нет».
— Да, — выдохнула она и оттолкнулась коньком. — О да.
И покатила к своей компании под звонкий смех Джона.
Солнце только садилось, и его последние лучи вкупе с мертвенным светом луны, отраженным от снега, наполняли заброшенное крыло причудливыми тенями. Виктория учуяла огонь еще до того, как заметила полоску света под дверью. Какая-то ее часть вознегодовала на то, что Кит пришел в ее комнату без нее, но это было глупо. На пруду он объяснил, что в прошлый раз его задержали, и предложил возобновить вечерние встречи. На миг ей захотелось послать его ко всем чертям лишь с тем, чтобы посмотреть на реакцию, но затем она вспомнила о находках, касавшихся матери Пруденс. Виктория подозревала, что Кит, как и она сама, знает многое из того, чего ему знать не полагалось. В любом случае, он мог направить ее в нужную сторону.
Она тихонько вошла в комнату. Сперва кабинет показался безлюдным, но затем она заметила Кита перед красавицей-елкой. Вот он зажег последнюю свечу. Отблески очага дополняли атмосферу милого праздника.
Кит услышал порывистый вздох и с улыбкой обернулся.
— С Рождеством, — сказал он просто.
Виктория восхищенно зааплодировала, и его улыбка стала шире.
— Вот здорово! Как вам удалось протащить ее сюда?
— Пришлось потрудиться, — признался Кит. — Я попросил лакея срубить елку и отнести в мои покои. Стащил украшения из запасов вашей тети и в течение последних двух дней прятал их в комнате напротив холла. Ужасно боялся, что мы столкнемся в коридоре и вы спросите, чем я тут занимаюсь.
Он был в восторге оттого, что сюрприз удался. Впервые Виктория увидела его без скучающей надменной маски. Таким он нравился ей намного больше.
Она подошла к нему, и оба застыли в молчании, глядя на елку. На миг тишина нарушилась шорохом: Виктория взяла Кита под руку:
— Большущее спасибо. Это лучший сюрприз из всех, что когда-либо делали мне. Конечно, здесь прекрасны все елки. В Лондоне мы отмечали Рождество намного скромнее, и это дерево в маленькой комнате… напоминает мне о доме.
Кит накрыл ее ладонь своей:
— Очень рад. Первое Рождество после смерти отца было самым тяжелым. Потом становится легче, хотя прежней радости от праздника уже не вернуть.
— У вас были близкие отношения с отцом?
— Не особенно. Маленькие английские аристократы не имеют обыкновения сближаться с родителями. Нас растят няни и гувернантки, а в восемь-девять лет мы разъезжаемся по школам. Но отец любил меня, а я его на наш особенный лад. Мне кажется, с вашим отцом дело обстояло иначе.
— Да, — кивнула Виктория, не отрывая взгляда от мерцавших свечей. — Мы все были очень дружны. Нас растили совсем не так. Отец придерживался радикальных идей в воспитании, и большую часть времени мы проводили вместе.
Она умолкла, не будучи в силах продолжить, и Кит потрепал ее по руке:
— Я ждал здесь не для того, чтобы вы грустили. У меня есть еще один сюрприз.
— Еще один? — удивилась Виктория.
Он кивнул, скорее напоминая шкодного мальчишку, чем пресыщенного аристократа. Он указал под елку, и Виктория нагнулась посмотреть. Под ветками притаилась бархатная шкатулка, перевязанная серебристой лентой.
— А я вам ничего не приготовила, — пробормотала Виктория.
Кит со смехом протянул ей шкатулку:
— На то и Рождество, чтобы давать, а не брать.
Она с удивлением заглянула в его голубые глаза:
— Это поистине сентиментальнейший сантимент, мистер Киттредж.
— Со мной случается. Только никому не говорите.
Виктория осторожно развязала ленту, давая сердцу уняться. Ее дыхание пресеклось, когда она увидела цепочку с небольшой камеей. Изящный женский профиль из слоновой кости мягко поблескивал на круглой подложке из оникса. Медальон висел на филигранной серебряной цепочке.
— Какая прелесть! — вырвалось у Виктории.
— Рад, что вам понравилось.
— Спасибо за подарок. И за елку.
Кит, ласково улыбаясь, покосился на нее:
— Не за что. Порой я сам себе удивляюсь.
Она наклонила голову, чтобы лучше разглядеть его лицо. Он смотрел на нее очень серьезно.
— Но нам надо кое-что обсудить, — сказал Кит.
Виктория согласно кивнула, разделяя его настрой.
— Я бьюсь над этим уже несколько дней. Мне хорошо с вами. Очень хорошо. Я даже не мечтал встретить женщину, с которой было бы так интересно и легко. Из всех, кого я знаю, в вас одной нет ни тени занудства. — Кит запнулся, будто сам дивился обороту событий, и Виктория встревоженно отшатнулась. Бог ты мой. Куда он клонит? Неужели собрался сделать предложение? Тогда все меняется… — Я хочу, чтобы мы остались друзьями. Близкими друзьями. Но я боюсь, что окружающие решат, будто меня привлекает нечто большее, чем дружба, а это совершенно не так, поскольку меня не интересует брак.
Виктория слегка качнулась и подавила смешок. Он так серьезно к себе относится! По крайней мере, Кит не просил ее руки; это было бы возмутительно.
— Прошу прощения, но я хотела бы уточнить… вас пугает, что люди составят о нас неверное мнение?
Кит быстро кивнул. Он выглядел настолько не в своей тарелке, что ее осенило:
— Вы боитесь, что неверное мнение сложится у меня.
Тот поежился и отвел глаза. Виктория с силой ущипнула его за руку, и Кит возмутился:
— Эй!
— Если мы будем друзьями, вам придется говорить мне правду. Вы действительно боялись, что это у меня сложится неверное мнение? — (Он уныло кивнул.) — Но я же сказала, что не собираюсь замуж. На вас это никакого впечатления не произвело? Вы не поверили?
Было почти забавно смотреть, как этот высокий, атлетически сложенный джентльмен пытается сжаться в комок.
— Ну, не совсем так…
— Вы полагали, что раз я женщина, то я обязательно захочу замуж. — Виктория наставила на него палец и покачала головой. Лицо Кита говорило само за себя. — Раз мы теперь друзья, тебе придется учесть: все, что ты знаешь о женщинах, скоро перевернется с ног на голову. Понял?
Кит глянул на ее маленькую руку и усмехнулся.
— Сколько, говоришь, тебе лет? — с восхищением спросил он.
— Теперь мне нужна твоя помощь, но дело следует сохранить в строжайшем секрете. Тебе можно довериться?
Он кивнул и с недоумением посмотрел на девушку:
— Ты увидишь, что дружба для меня не пустой звук.
— Отлично. Будь добр, прочти это и скажи, что думаешь.
Нахмурясь, Кит взял газетную вырезку. Виктория ждала, пока он дочитает.
— Как по-твоему, почему после смерти Халпернии устроили расследование? — наконец спросила она. — Может, им что-то показалось подозрительным?
— При утоплении всегда так делают, — покачал головой Кит. — Они сочли это несчастным случаем.
— Я вижу, — кивнула Виктория. — Меня просто не покидает чувство, что здесь кроется нечто большее. — Она забрала вырезку и приняла решение: — Идем. Я знаю, кто может ответить. Ты пойдешь со мной?
Кит с улыбкой протянул руку:
— В данный момент, моя дорогая, я последую за тобой даже в кроличью нору.
— Когда сделаем дело, тебе может показаться иначе, — отозвалась Виктория.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Пруденс осторожно шагала по замерзшей колее к Саммерсету, опасаясь поскользнуться и упасть. Можно было попросить Эндрю отвезти ее в город и обратно, но после недавнего бала она не знала, что ему сказать.
Ее щеки вспыхнули при мысли о причине, по которой он подрался с садовником. Тот заявил во всеуслышание, что лорд Биллингсли, должно быть, и есть тот джентльмен, который купил камеристке роскошное платье, и не надо быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться за что. Кто мог знать, что обычный бальный наряд вызовет столько шума? И надо же, Эндрю вступился за нее с кулаками. Она не знала, как выразить признательность и смущение, а потому предпочла отправиться в город пешком. Если верить слухам, Эндрю с садовником лишились недельного жалованья.
Что ж, рано или поздно она разберется с этим. Сейчас ей хватало о чем подумать, помимо Эндрю. Среди помогавших на балу горожан был и кузен Уэсли. Он сообщил, что семья намерена познакомиться с ней. Единственным условием было не упоминать Элис Тэйт при бабушке. Очевидно, та была ее любимицей, и горе едва не убило старуху. И вот Пруденс провела утро в обществе Уэсли, его родителей и бабушки, которая гостила у сына до выздоровления.
При мысли о семье на сердце у нее потеплело. С момента приезда в Саммерсет и потери сестер внутри стало пусто, и Пруденс боялась, что больше уже никогда не изведает этой сердечной связи.
Сначала воссоединение протекало неловко, поскольку все пытались найти тему для разговора, не затрагивающую Элис, но за ланчем расслабились, беседа потекла непринужденно, и Пруденс осталась довольна. У дяди были мамины глаза и широкая улыбка, она сразу прониклась к нему теплыми чувствами. Семья пока не сложилась, но начало было положено, и Пруденс не сомневалась, что приглашение заходить в любое время прозвучало от чистого сердца.
Это было истинным облегчением. Пруденс еще не знала, как поступить, но жизнь в особняке с каждым днем становилась все более невыносимой. Хотя она отчасти надеялась, что все вернется на круги своя после Пасхи, в душе ей было ясно, что прошлого не вернуть. Пора перестать праздновать труса и позаботиться о себе самой. Леди Саммерсет открыто выказала свои чувства, и Пруденс знала, что активные действия с ее стороны — вопрос времени.
Пруденс поспешно завернула за угол к черному ходу. Утром она никому не сказала, что идет в город, и сейчас торопилась проведать Викторию, которая в последний раз показалась ей расстроенной. Перед дверью стоял грузовой фургон, но Пруденс не обратила на него никакого внимания. При таком наплыве гостей продуктов было не напастись.
В коридоре она кивнула горничной и пожелала Стряпухе доброго дня. После рождественского бала прошло двое суток, и Пруденс старалась вести себя как обычно. Толку от этого, правда, не было. Прислуга никогда ее не примет.
— Тебе лучше поторопиться наверх и помочь молодым госпожам, — раздался за спиной голос Гортензии.
После праздника француженка охладела к Пруденс, что было неудивительно, коль скоро вскрылась враждебность графини. Пруденс не понимала лишь, почему камеристка вначале пыталась с ней подружиться.
— А что случилось? — спросила она.
— Пока ты шаталась по городу, из Лондона прибыли их вещи. У моей госпожи и так дел по горло, а тут, в придачу к гостям, привезли целый мебельный магазин!
— Там никакой не магазин, — возразил один из лакеев, как раз вносивший большой сундук. — Только личные вещи и разные мелочи.
— Чьи личные вещи? — Пруденс ощутила неладное.
— Твоих хозяек, чьи же еще, — фыркнула Гортензия. — Хорошая камеристка должна бы и знать.
— Я не камеристка, — отрезала Пруденс.
Расстегивая пальто, она устремилась по лестнице в Главный зал. Большинство гостей уже разошлись по своим покоям вздремнуть или принять ванну; остальные играли в гостиной в карты. Пруденс пренебрегла черной лестницей и воспользовалась парадной — кратчайшим путем до комнаты Ровены.
— Пруденс! — окликнул ее лорд Биллингсли, но она не остановилась.
Она уже обо всем догадалась, однако хотела услышать правду из уст Ровены.
Вся комната была заставлена сундуками и мелкой мебелью. Пруденс узнала хорошенький туалетный столик, который сэр Филип привез Ровене из Франции, и небольшое полированное кресло-качалку матери Ро и Вик.
Ровена стояла посреди своей золотисто-зеленой комнаты, ее красивое лицо исказилось от паники. Напротив, сжимая кулаки, застыла Виктория.
— Так что же происходит?
Высокий голос младшей сестры срывался — верный признак неминуемого удушья, если она не успокоится.
— Мне тоже хотелось бы знать, — присоединилась Пруденс, внешне спокойная, но внутри обезумевшая от страха.
— Простите. — Ровена побелела. — Я не хотела, чтобы это выяснилось таким образом.
— Выяснилось — что? — Виктория топнула ногой. — Если ты сейчас же не объяснишь…
Пруденс машинально подошла к Вик и положила руку ей на плечо:
— Дыши, Вик. Закрой глаза и делай мелкие вдохи. Мы узнаем, что происходит, но сначала восстанови дыхание.
Она растирала ей плечи малыми круговыми движениями, пока Виктория не последовала совету. Едва та закрыла глаза, Пруденс метнула взгляд на Ровену. Они застыли, глядя друг на друга. В глазах Ровены читалась боль, но также и стыд, и он ранил Пруденс сильнее всего.
Щеки Виктории порозовели, и она резко открыла глаза.
— Ты позволила ему продать наш дом. Разрешила и даже не соизволила сообщить нам. — Она прикрыла рукой рот и разрыдалась.
— Нет. Нет, я этого не делала. Дядя не продал дом, только сдал в аренду. Особняк все еще наш. Дядя говорит, что мы сами решим, как с ним быть.
Слова были правильные, но Пруденс заметила, что Ровена не двинулась с места, не обняла их, чтобы утешить.
— Отлично. Тогда поехали домой, — заявила Виктория. — Незачем ждать Пасхи. Мы можем отменить аренду.
Ровена промолчала. Пруденс рассмеялась — горько и до того враждебно, что остальные вздрогнули.
— Нет, не можем. Он сдал его в длительную аренду, правильно? Иначе ты бы давно рассказала все нам.
Голова Виктории вновь повернулась к сестре.
— На какой срок он сдал дом? Сколько нам ждать, пока не сможем решить?
Ровена уставилась в пол, как будто надеялась прочесть ответ на новом ковре.
— На семь лет, — наконец выдавила она.
— Семь лет?! — крикнула Виктория. — Семь лет?
По щекам Пруденс потекли слезы, вызванные скорее предательством сестры, нежели потерей дома.
— И когда ты собиралась нам сказать? Сколько мне еще притворяться твоей горничной? Или тебе понравилось? Ты хоть представляешь, что мне пришлось вынести? На что я пошла ради твоего обещания, что все будет хорошо? — Пруденс остановилась и прикрыла глаза — комната кружилась. Сделав глубокий вдох, она открыла их снова. — Я верила тебе.
— Прости, Пру. Я не хотела…
Но терпение Пруденс истощилось. Она пожертвовала всем и даже больше во имя любви и благодарности сестрам. Считала их семьей. Но сейчас она убедилась, что ошибалась. Сестра никогда не поступила бы так.
Пруденс вытянула руки по швам и крепко сжала кулаки:
— Твой отец сгорел бы от стыда за тебя.
Пруденс развернулась. В дверях застыла побелевшая Элейн. За ее спиной возвышался потрясенный Себастьян, с глазами, полными сочувствия. Пруденс вылетела из комнаты и сбежала по ступенькам. Никто не пытался ее остановить. Она сама не знала, куда мчится, — лишь бы вырваться из этого дома.
Очутившись снаружи, Пруденс неслась по подъездной аллее, пока не закололо в боку. Далеко ей не убежать. Она остановилась, прижалась к вековому дубу и заплакала.
Горести навалились со всех сторон. Смерть сэра Филипа, предательство матери, тайна собственного рождения, отношение слуг и графского семейства из-за ее происхождения, но хуже всего последний удар — двуличность Ровены.
Почему Ровена просто не сказала, что им некуда возвращаться? Пусть бы Пруденс пришлось искать себе другое жилье и заработок. Они бы придумали что-нибудь вместе, как поступали всегда, но нет, Ровена оказалась слишком эгоистичной, или слабой, или еще бог весть какой, чтобы сказать правду. Ее постоянная ложь заставила Пруденс вести невыносимую жизнь. Последние месяцы она спала в холоде, пренебрегала чувством собственного достоинства, становилась жертвой жестоких розыгрышей, а два дня назад кто-то назвал ее уличной девкой. При одном воспоминании об этом щеки Пруденс заливало краской.
Пруденс всхлипнула и вытерла лицо рукавом. Пальто нараспашку, а берет где-то потерялся. Пруденс застегнулась и оглянулась на особняк. Быстро темнело. Придется вернуться в дом. Нельзя проторчать здесь всю ночь. Нужно собрать вещи и решить, что делать дальше.
— По-моему, это ваш.
Она оглянулась и заметила Себастьяна, который шел к ней с черным беретом в руках.
Пруденс попыталась улыбнуться, но тщетно, а потому просто взяла и нацепила берет на голову.
— Как дела? — мягко спросил Себастьян.
— Хорошо, насколько это возможно, — пожала плечами она и вздернула подбородок. — Все будет хорошо. Мне нужно найти, где остановиться, пока не решу, чем заниматься дальше.
— Вернемся в дом, или, может, подвезти вас до города? — спросил лорд Биллингсли, прочистив горло.
Пруденс вспомнила об Уэсли и его родителях, но тут же отказалась от этой мысли. Нет. Они едва знакомы. Можно остановиться в гостинице, но при себе денег у нее было мало, а банки закрыты на рождественские праздники. Да и гостиница наверняка переполнена, а есть ли в Саммерсете еще один отель, Пруденс не знала.
— Придется вернуться, — нехотя сказала она. — По крайней мере, на время.
Себастьян подал ей руку, и они медленно направились к дому.
— Можно внести предложение? Из уст моей матери оно прозвучало бы уместнее и приличнее, но, учитывая обстоятельства… У меня есть на примете подходящее место.
Пруденс бросила на него косой взгляд, но Себастьян смотрел прямо перед собой.
— И что же это за место?
— Закадычная подруга моей кузины — инвалид. В детстве Кара упала с лошади и теперь прикована к инвалидному креслу. Кроме того, у нее бывают приступы удушья, как у Виктории. Она чуть старше меня и полна жизни. Мне кажется, она вам понравится.
— Себастьян, я не сиделка, — вырвалось у Пруденс, и она покраснела, ибо назвала его по имени. Оно совершенно естественно сорвалось с губ.
Тот проигнорировал ее замечание и продолжил:
— У нее есть сиделка, которая обслуживает ее физические нужды. Кара подыскивает компаньонку для путешествия в Испанию и Италию на всю оставшуюся зиму. Обычно ее сопровождала моя кузина, но осенью она вышла замуж. По-моему, для вас это прекрасный выход, пока не придумаете что-то еще.
Он был прав. То, что нужно.
— Есть и другая причина, по которой это было бы замечательно. — Лорд Биллингсли остановился и повернулся к Пруденс. Его темные глаза загадочно поблескивали в сумерках. — Вы не исчезнете, и я смогу вас видеть.
Ее сердце тяжело билось в груди, и Пруденс на миг почудилось, будто Себастьян собирается ее поцеловать, но он отвернулся и зашагал дальше. Похоже, он понимал, что еще одно бурное переживание может ее надломить. Пруденс сглотнула:
— Как скоро вы сможете с ними связаться?
— Кара как раз гостит у сестры. Я отправлю записку немедленно.
— Спасибо, — сказала она.
Себастьян кивнул, и они молча устремились к тому, что осталось от прежней жизни Пруденс.
Виктория села в кабинете напротив дяди и тети, подозревая, что ее нарочно усадили на высокий изящный стул времен королевы Анны, чтобы ноги ее не доставали до пола. Ей пришлось приложить все усилия, чтобы не болтать ими, как капризный ребенок, и тем не поставить себя в невыгодное положение.
Тетя, все еще в просторном платье для чаепития, заговорила первой. Дядя сидел молча с видом благожелательным и в то же время укоризненным. Виктории не терпелось поделиться своим открытием. Интересно, сколь быстро изменятся их лица.
— Виктория, у нас гости. Я считаю крайне невежливым, что вы с сестрой устроили в коридоре скандал, а затем ты потребовала встречи с дядей и мной. — Тетя Шарлотта беспомощно пожала плечами. — Это граничит с грубостью.
Виктория обдумывала, что скажет. Жаль, что здесь нет Кита. Накануне у няни Айрис он показал себя безупречным партнером. Когда та сдалась и выложила всю правду, Виктория уже была на грани срыва, но Кит сохранял спокойствие и сумел привести ее в чувство не хуже Пруденс. Но ей было ясно, что кое в чем действовать придется одной. Сначала она хотела поделиться с Ровеной и выступить против дяди и тети совместно, но после сегодняшнего Виктория не знала, сможет ли когда-нибудь снова довериться старшей сестре.
— Тетя, мне очень жаль, если наша ссора вам помешала, — начала Виктория. — Но вы должны понять наше с Пруденс потрясение, когда мы узнали, что не вернемся домой на Пасху, да и вообще не имеем дома. И это часть того, о чем мне нужно с вами поговорить.
С красивого лица тети не сходило выражение недовольства и раздражения.
— Не забивай свою голову такими вещами, дорогая. Этот сезон поживете у нас в Белгравии. Там намного просторнее и хватит места и нам, и гостям.
— Именно это я и сказал Ровене, — подал голос дядя. — Я учитываю ваши с сестрой пожелания. Дом не продан; он сдан в аренду до тех пор, пока вы не окажетесь в более выгодном положении для принятия подобных решений. Хотя он принадлежит поместью, я проявил любезность, ибо вы там выросли и дом полон воспоминаний об отце. С другой стороны, прошу простить мне старомодность, но я не допущу, чтобы вы жили сами по себе в столь юном возрасте.
Виктория хотела возразить, но решила не отвлекаться от главного. Пререкания с дядей о женских правах не приведут ее к цели.
— Хотя я не согласна с вашим решением, бессмысленно спорить с тем, что уже сделано.
— Тем не менее вы занимались именно этим, причем на повышенных тонах, не могу не отметить, — возразила тетя Шарлотта, кривя лицо.
— Но я настаивала на встрече совсем по другой причине, — быстро вставила Виктория.
Следует рассказать все, пока она не потеряла присутствия духа. Она боялась струсить в последнюю минуту. Они попали в эту передрягу прежде всего потому, что у Ровены сдали нервы, а может, их и не было вовсе.
— И по какой же? — Дядя Конрад сверился с карманными часами, словно его ждала важная встреча.
— Я пришла поговорить о Пруденс.
Тетя отмахнулась, показывая, что обсуждать нечего, а дядя с отвращением покачал головой.
— Или, скорее, о ее матери.
Взмахи и покачивания прекратились.
Виктория сделала глубокий осторожный вдох, пусть даже внутри все тряслось.
— Мне бы хотелось обсудить положение Пруденс в этой семье или, точнее, причину, по которой она живет в служебном крыле, где ей совершенно не место.
Дядя встал, но тетя Шарлотта не сводила с нее глаз. Виктория попыталась выдержать ее взгляд, однако у тети была сильная воля и хорошая закалка, а потому Виктория повернулась к дяде.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — заявил он, но его шея медленно наливалась кровью и становилась красной, как помидор, изобличая ложь.
— Она знает, — наконец произнесла леди Саммерсет. — Дитя знает. — Тетя Шарлотта повернулась к мужу и потрепала его по руке. — Позволь мне уладить это, дорогой. Виктория — член семьи, все будет хорошо.
Виктория увидела, как дядя вздохнул с облегчением:
— Спасибо, дорогая. Встретимся перед обедом в гостиной?
— Конечно, — кивнула тетя Шарлотта. — Того американца, мистера Данворта, я посадила, как ты просил, рядом с тобой. Вы сможете вдоволь наговориться о лошадях.
— Спасибо, дорогая. — Граф коротко поклонился жене и племяннице и вышел из комнаты.
Виктории хотелось закричать в голос. Ее распирало от тайны, способной уничтожить семейство Бакстон, а они обсуждают, кто где сидит за столом!
Она устроилась поудобнее и приготовилась к схватке. То, как обращались с Пруденс — и лгали ей, — было вопиющей несправедливостью. Пусть ей придаст сил сознание борьбы за правое дело. Коль скоро ей не спасти отчий дом, она хотя бы защитит сестру.
Леди Саммерсет выпрямилась в кресле и внимательно оглядела племянницу. Ровена была намного красивее и куда менее хрупкой, но графиня явно недооценила стальную решимость этого особенного ребенка. Несомненно, эта сила развилась из немощи. Так часто случается с болезненными людьми — верх одерживают либо они, либо недуг. В борьбе обретается сознание собственной крепости. И эта крошка обладала большой отвагой и сильным характером, не то что родная дочь графини, которая знай развлекалась с друзьями — комитетом, или как там они себя назвали. Нет, Элейн — милая девочка и сделает хорошую партию, но никогда не будет обладать весом в обществе.
Но кто бы мог подумать, что малютка Виктория с ее эксцентричными увлечениями и огромными глазами будет смущать ее взглядом, словно и впрямь надеется выиграть это мелкое сражение?
Была ли графиня сама такой занозой в свои восемнадцать? Она манипулировала и плела интриги, но редко выступала открыто. Леди Саммерсет вспомнила о суфражистках, голодавших в тюрьме ради права голоса. Новое поколение беззастенчиво попирало авторитеты.
Но добьются ли они своего?
Немного помариновав племянницу в ожидании, леди Саммерсет встала и подошла к столу мужа. Там она быстро набросала записку и позвонила. Виктория смотрела на нее с недоумением и некоторой опаской. Хорошо. В дверях бесшумно возник слуга, и графиня вручила ему листок:
— Будь добр, отнеси сейчас же Гортензии. Спасибо.
Выдерживая паузу, леди Саммерсет села за стол и расправила складки кружевного платья. Затем невозмутимо уставилась на Викторию:
— Я попросила твоего дядю уйти, потому что предмет разговора несколько деликатен для девушки твоих лет, чтобы беседовать при мужчине.
— Помилуйте, тетушка. Мне почти девятнадцать.
— И все же. Я не понимаю современных манер, так что будем соблюдать приличия. А теперь почему бы не перейти сразу к делу? Что тебе представилось ясным и чего ты хочешь добиться?
Девушка вздернула подбородок:
— Я знаю, кто отец Пруденс.
— И откуда же ты знаешь ответ на вопрос, известный лишь Господу Богу? — негромко спросила графиня.
Виктория смешалась, но только на миг.
— Видите ли, когда у меня зародились подозрения, я боялась, что ее отцом окажется дядя Конрад или… — Она закрыла глаза, сделала глубокий вдох и продолжила: — Или, что еще хуже, мой собственный отец. Но это не так, верно?
На языке леди Саммерсет вертелась колкость, но она понимала, как тяжело далось девочке даже подумать подобное об отце, а потому сдержалась.
— Нет, не так.
Виктория уставилась в пол, и леди Саммерсет испытала к ней некоторую жалость. Жизнь бьет куда больнее тех, кто не боится смотреть ей в лицо.
— Дедушка был настоящим чудовищем, да? — прошептала Виктория.
У леди Саммерсет вырвался удивленный смешок.
— Чудовищем? Вряд ли. Он обладал своеобразными вкусами и властью получать то, что хотел. Прошу прощения за прямоту, но ты сама напомнила, что тебе почти девятнадцать.
— Но что, если он взял ее против воли? — выкрикнула Виктория.
— Кто знает? Не нам судить, нас там не было.
— Значит, вы не отрицаете, что бывший граф Саммерсет — отец Пруденс?
В дверях вскрикнули: там стояли Гортензия и Пруденс. Последняя побелела как полотно. Виктория бросилась к ней и при содействии Гортензии усадила в кресло.
— Гортензия, можешь идти. Вели подать чай в мой будуар. И будь добра, приготовь ванну.
Француженка испарилась, а Виктория присела рядом с Пруденс и стала растирать ей руки. Девушка была на грани обморока.
— Прости, Пруденс. Я собиралась все тебе рассказать после беседы с тетей.
Пруденс лишь покачала головой.
Леди Саммерсет наблюдала за ними. Пруденс отличалась заметным семейным сходством — одна из причин, по которым Филип прислушался к мольбам графини и держал ее подальше от Саммерсета. Какой же он был дурак, что выручил Элис Тэйт и воспитал ее дочь как родную. Как будто у нее было право! Она покачала головой. Что бы ни говорили муж и деверь, его как не было, так и нет.
Но даже в такой ситуации графиня не оказалась бесчувственной. Проблему можно было решить достойным путем. Придется решить. Они избегали скандала слишком долго, чтобы дать делу вскрыться по глупости двух девиц. Графиня вновь сосредоточилась на происходившем.
— Я ничего не понимаю, — выдавила наконец Пруденс.
— Виктория? Может быть, ты скажешь ей сама?
Та встала, не отпуская рук Пруденс:
— Вчера вечером я навестила няню Айрис и поделилась с ней подозрениями. Она рассказала всю правду.
Пруденс озиралась в смятении:
— Няню Айрис? Няню сэра Филипа и графа? При чем тут она?
Виктория не успела ответить. Леди Саммерсет тряхнула головой:
— Наверное, лучше дать слово тому, кто знает все факты.
— У няни Айрис набралось достаточно фактов, чтобы Бакстоны откупились от нее круглой суммой! — вспылила Виктория.
— Сядь, — осадила ее леди Саммерсет. — Ты забываешь, что дело касается не только Пруденс, но и Халпернии. Это не просто семейный скандал, произошла трагедия. Давайте же вести себя соответственно.
Виктория умолкла. Леди Саммерсет взглянула на Пруденс:
— Ты знаешь, кто такая Халперния?
Та кивнула.
Леди Саммерсет встала и налила себе бокал бренди из хрустального графина. Сделала глоток, потом другой. Девушки взирали на нее молча. Неудивительно, что супруг без ума от бренди — действительно успокаивает.
— Виктория права, Пруденс. Насколько нам известно, ты дочь старого графа Саммерсета, Гарольда Ксавьера Конрада Бакстона. Твоя мать работала здесь горничной. Граф положил на нее глаз, и вскоре она забеременела. — Виктория попыталась вмешаться, но леди Саммерсет вскинула руку. — Нет, мы не будем гадать, была ли эта связь добровольной или вынужденной. Это не имеет никакого отношения к сложившейся ситуации.
— Потому что речь идет не о вашей матери, леди Саммерсет. И не о вашем появлении на свет. — В натянутом голосе Пруденс звучала горечь, и графине захотелось ударить ее.
— Твоя мать была не единственная, — встряла Виктория. — Были и другие, а одна городская девушка даже покончила с собой!
— Хватит! — рявкнула леди Саммерсет. Она взглянула на бокал в своей руке и отпила снова. — Не будем отвлекаться от нашей истории. Случилось что-то с другими женщинами или нет, это не касается ни матери Пруденс, ни Халпернии. — Виктория замолчала, и леди Саммерсет продолжила: — Элис дружила с няней Айрис, и та обучала подругу, когда заканчивала дела. Маленькая Халперния тоже привязалась к Элис и, когда у няни Айрис бывал выходной, не хотела оставаться ни с кем, кроме Элис. Однажды они отправились на прогулку…
Она помедлила, чтобы собраться с силами. Они с Конрадом тоже гуляли с маленьким Колином и услышали крики. Ей хотелось навсегда забыть о том дне, но сейчас обстоятельства вынудили пережить его заново. Сделав глубокий вдох, она решительно заговорила вновь:
— Никто не знает точно, что произошло, но Элис, будучи с графом, каким-то образом отвлеклась, и Халперния утонула в пруду.
Пруденс ахнула, и Виктория придвинулась к ней.
— Итак, девочки, что после этого оставалось делать родным? У леди Маргарет, супруги графа, произошел нервный срыв. Сам граф так и не оправился от случившегося и через девять месяцев перенес первый удар. Няня Айрис получила щедрый пенсион, ибо в ее услугах больше не нуждались. Элис, разумеется, уволили. Ей все равно пришлось бы уйти, поскольку скоро беременность стала бы заметна.
— Конечно, — с горечью кивнула Пруденс.
— А как, по-твоему, им было поступить? Наградить ее за обнаружение тела? — рявкнула леди Саммерсет, и Пруденс отвела взгляд. — Незадолго до этого Филип женился и переехал в Лондон. Он знал, что твоя мать ожидает ребенка, нанял частного сыщика и разыскал ее. Она пребывала в отчаянном положении. Филип переговорил с супругой, и они предложили ей место в своем доме. Я уверена, он считал себя обязанным что-то предпринять, ведь ты его сводная сестра. Остальное вы знаете. — Леди Саммерсет сложила руки на коленях и выжидающе посмотрела на девушек.
Виктория заговорила первой:
— Зачем же, зная все это, вы сделали из нее прислугу? Она тоже Бакстон! Она моя тетя!
— Нет! — вскочила на ноги Пруденс, сверкая глазами. — Я живое свидетельство семейного скандала и трагедии; ублюдочное дитя либо постыдной связи, либо злонамеренного принуждения. Из-за моей матери погибла твоя настоящая тетя. Кто, кроме твоего отца, добрейшего человека в мире, принял бы меня с распростертыми объятиями? По светским меркам я хуже чем никто!
— Но мы так не считаем! — закричала Виктория.
— Неважно, как вы считаете, Вик. Так устроен мир. Они не хотели видеть меня здесь и устроили мне невыносимую жизнь, чтобы я не осталась.
В кабинете воцарилась тишина. Тиканье старинных часов было единственным звуком, помимо чуть сиплого дыхания Виктории.
Наконец леди Саммерсет кашлянула:
— Мне кажется, Виктория шла ко мне с намерением подтвердить свои подозрения, а также вооруженная некой светлой идей насчет того, что тебя каким-то образом примут в семью и ей не придется тебя терять, но этого не будет, правда, Пруденс?
Пруденс, все еще в изящном прогулочном наряде, встала перед графиней. Благородная кровь Бакстонов и отменное воспитание сквозили в каждом жесте, манерах, наклоне головы. Действительно, жаль.
— Не будет, — согласилась Пруденс. — Я пережила ложь, предательство и унижение. С какой стати, ради всего святого, мне метить в Бакстоны и уподобляться таким, как вы?
— Пруденс! Остановись! — крикнула Виктория.
Леди Саммерсет кивнула. Именно такой реакции она и добивалась.
— Я вовсе не лишена сердца. Если тебе нужны средства, мы будем счастливы…
Пруденс покачала головой. Сжатые губы и стиснутые кулаки лишь выдавали усилия, с которыми она сдерживала себя. Леди Саммерсет прониклась к ней уважением. Ей тоже не раз приходилось испытывать те же чувства.
Она предприняла еще одну попытку:
— Завтра Рождество, но я могу позвонить в гостиницу…
— В этом нет необходимости. У меня есть родственники в городе.
Леди Саммерсет наклонила голову, и Пруденс, не оглянувшись, вышла из комнаты.
— Пруденс! — позвала ее Виктория. — Подожди!
Графиня остановила ее, схватив за руку:
— Дай ей время. Подумай, какое потрясение она только что пережила.
— Но я нужна ей!
Леди Саммерсет вздохнула. Молодежь всегда тешит себя надеждами, что сможет все изменить. Отъезд Пруденс станет тяжелым ударом, но Виктория оправится. Преимущество юности в том, что можно принять неприемлемое. Она бережно обняла племянницу. Как давно она не прижимала к себе собственную дочь? Наверное, с тех пор, как та закончила школу.
— Сейчас Пруденс надо побыть одной. Дай ей пару дней, а потом приходи. От тебя будет больше пользы, когда вы обе успокоитесь. К тому времени она обязательно изменит свое мнение.
Однако леди Саммерсет знала, что этого не случится, но предоставила Виктории горевать в ее объятиях. Одновременно она прикидывала, сумеет ли Гортензия отстирать кружева от слез.
ЭПИЛОГ
Мерный перестук колес убаюкал бы Пруденс, будь она в состоянии спать, но девушка не спала уже пять ночей и вряд ли сможет заснуть теперь. По крайней мере, она была не одна.
Оглядываясь назад, Пруденс радовалась, что пригласила на свадьбу Викторию. Если и была во всей истории невинная душа, то это Вик — она всего лишь хотела, чтобы Пруденс переехала из мансарды в ее покои. Виктория унаследовала милый идеализм отца, но не его мудрость. Она вообразила, что стоит лишь доказать принадлежность Пруденс к роду Бакстонов, и дядя с тетей раскаются и примут ее в семью. И еще удивлялась, когда другие девушки называли ее фантазеркой.
Конечно, присутствие на свадьбе Виктории подчеркивало отсутствие Ровены. Но Пруденс не хотелось вспоминать о ней. Может быть, и вовсе никогда, но не сейчас точно.
Пруденс мечтала забыть, что она наполовину Бакстон и в ее жилах кровь людей, которые видят окружающих только как средство для достижения цели. Кому еще придет в голову заплатить слугам, чтобы замять смерть собственного ребенка или погубить молодую женщину?
Прекрасные черты Ровены, не спросясь, всплыли в памяти, и сердце Пруденс болезненно сжалось, как бывало всегда, когда она вспоминала юную особу, которую считала сестрой. Пруденс хотелось забыть об их родственных узах и не думать о той, что предала близкого человека, посчитав трудным или неудобным рассказать правду.
Она подумала о матери, и боль усилилась. Однако особенно тяготила ее память о родстве с человеком, который не терпел отказов, когда дело касалось молодых женщин.
За последнюю неделю, проведенную в гостинице, у Пруденс нашлось достаточно времени, чтобы разузнать о своей семье. Кузен помог ей раздобыть и другие сведения о старом графе, которого так ненавидели, что к концу жизни он боялся показаться в городе. Неудивительно, что нынешний граф Конрад угробил столько денег на постройку больничного крыла и улучшение жизни арендаторов.
Он платил за грехи отца.
Пруденс беспокойно заерзала, устраиваясь поудобнее. Мужчина рядом пошевелился, и она замерла, не желая его разбудить. Бог свидетель, он тоже не выспался за эту неделю. Пруденс с нежностью улыбнулась. Хороший человек. И она научится его любить, даже если сейчас не уверена в своих чувствах.
Он оказался рядом, стоило ему услышать о раздоре между сестрами, и отказался уйти. Его не заботили скандал, сословные различия и мнение семьи. Он думал только о ней.
Девушка перевела взгляд на букет, который так и хранила. Да, она правильно сделала, что пригласила Вик. Та каким-то образом догадалась, что Пруденс не вспомнит о цветах и прочих мелочах, до которых нет дела, если свадьба планируется за пять дней, а потому нарвала в оранжерее любимых цветов и сделала букет.
— Я знаю, в нем многовато Gardenia jasminoides, но выбор в оранжерее небольшой, — сказала она, кривя губы.
Это был единственный случай за день, когда Пруденс чуть не сломалась. Но в конце концов ей удалось взять себя в руки и выстоять короткую церемонию, где присутствовали только Виктория, Сюзи и Уэсли с родителями. Посаженной матерью стала Стряпуха, а со стороны жениха пришли его отец, брат и золовка.
Эндрю снова пошевелился. Пруденс нерешительно протянула руку и потрепала его по плечу. Он открыл глаза, улыбнулся и снова заснул. В тот вечер, когда он пришел к Пруденс, она рассказала почти все, включая правду об отце, и умолчала лишь о предложенном лордом Себастьяном месте, поскольку все равно больше не рассматривала его. У Пруденс вспыхнули щеки при воспоминании о собственной трусости. Она даже не нашла в себе сил поговорить с Себастьяном лично и отправила записку, в которой благодарила его за участие, но не упоминала Эндрю.
Быть может, она и не ведала, к какому кругу принадлежит, но точно знала, с кем не имела ничего общего: с Бакстонами, Биллингсли, Киттреджами и прочими семействами из высшего света. Нет. Такая жизнь не для нее. Она не желала иметь с ними никаких дел. Ни с кем.
Она поедет в Девон. Тяжелым трудом и самопожертвованием наладит счастливую жизнь с ветеринаром-фермером. Но вдруг она затоскует о семье и доме, где выросла?
Пруденс сделала глубокий вдох и медленно выдохнула. Что ж, тогда придется обзавестись собственной семьей. Своим домом. Только и всего.
ПРИМЕЧАНИЕ АВТОРА
Любой автор исторических романов сталкивается с вопросом: насколько он вправе поступиться фактами ради сюжета и сюжетом ради фактов. В данном случае мне помогал изумительный историк и исследователь Эвангелина Холланд (www.edwardianpromenade.com). Она неизменно поправляла меня, когда я чересчур увлекалась, и мне приходилось выбирать между сюжетом и достоверностью. В большинстве случаев побеждали факты. Мне очень хотелось сохранить дух прекрасной эпохи, но повествование порой выходило на первый план. Например, описанная в первой и второй главах траурная церемония больше похожа на современные американские похороны. (О традициях Викторианской и Эдвардианской эпох можно прочитать на сайте Эвангелины.)
Помимо указанного сайта, я пользовалась и другими историческими источниками, как первичными, так и вторичными. Заранее приношу извинения за все возможные исторические неточности, в которых виновата я и больше никто.Nicolson. The Perfect Summer: England 1911, Just Before the Storm.and Rules of Good Society: An Etiquette Classic.and Edwardian Fashions from «La Mode Illustree».Cooper. The Opulent Eye.Powell. Below Stairs.Fellowes. The World of Downton Abbey. Alison Gernsheim. Victorian and Edwardian Fashion: A Photographic Survey.. M. Forster. A Room with a View.. M. Forster. Howards End.Sackville West. The Edwardians.Morton. The House at Riverton.
БЛАГОДАРНОСТИ
В первую очередь хочу выразить признательность блестящему литагенту Молли Глик. Она и глазом не моргнула, когда нежданно-негаданно получила письмо с предложением издать книгу об Эдвардианской эпохе. Молли умеет не только подстраиваться под любые обстоятельства; иной раз ее стараниями творится волшебство. Затем нужно отдать должное Лорен Маккенна, отличнейшему редактору. Лорен прекрасно знает, чего добивается и как заставить меня работать в полную силу. Я также благодарна Александре Льюис, не пожалевшей на меня времени, а наша обширная переписка помогла придать этой книге должный вид. Благодаря ее советам вещь стала намного лучше. Великолепная обложка — дело рук Лизы Литвак. Я искренне благодарна выпускающему редактору Джону Полу Джонсу и редактору Джейн Элиас за профессиональную подготовку книги к печати и прекрасное знание пунктуации.
Я благодарна Арту Браччиофорте, который прочел первые главы и убедил меня, что стоит писать дальше. Огромное спасибо Дайанн Кук, внештатному редактору, за помощь в отыскании ошибок и настойчивость, а также отличному писателю и знатоку эпохи Эвангелине Холланд.
И разумеется, я хочу поблагодарить мою безумную, не похожую на другие семью. Мужа, который заботится обо мне, поскольку я понятия не имею, как делать это самостоятельно, и готова забыть о правах женщин, лишь бы избавиться от необходимости платить по счетам, содержать машину, чинить бытовую технику и ходить за покупками. Наших чудесных детей: Итан всегда умеет меня рассмешить и все понимает с полуслова, а Меган компенсирует мою бестолковость тем, что учится ремонтировать машины и хорошо смотрится за этим занятием. Мне не хватает слов, чтобы описать, как глубоко я люблю вас. С вашей поддержкой мне нипочем никакие невзгоды, включая рак, придирки редактора и зомби-апокалипсис.
Примечания
Ток — женская шляпа без полей. — Прим. ред.
Глазковый клен, или птичий глаз, — сорт древесины, получающийся в результате нарушения роста некоторых деревьев, в первую очередь клена сахарного. — Прим. ред.
Скон — пшеничная или ячменная булочка из несдобного дрожжевого теста. — Прим. ред.
Кеджери — индийское блюдо из риса и рыбы. — Прим. перев.
Брогам — двух- или четырехместная карета, запряженная одной лошадью. — Прим. ред.
Уильям Моррис — выдающийся английский дизайнер XIX века. — Прим. ред.
Поль Пуаре — парижский модельер высшего класса, один из самых влиятельных создателей моды. — Прим. ред.
Перевод Якова Фельдмана. — Прим. ред.
Берма — горизонтальная площадка на откосе. — Прим. ред.
Живо! (фр.) — Прим. ред.
«Силвер-гост» («Silver Ghost» — «Серебряный призрак») — легковой автомобиль премиум-класса, разработанный и выпускавшийся британской компанией «Роллс-Ройс». — Прим. ред.
Мэри Августа Арнольд — британская романистка, писавшая под именем миссис Хамфри Уорд (Mrs Humphry Ward). — Прим. ред.
Известная шутка: сложить постельное белье так, чтобы под одеяло было не влезть. — Прим. ред.
Красавица (фр.). — Прим. перев.
Каролина Ребо — модистка и дизайнер одежды из Франции. — Прим. ред.
Компания мадам Перрин, известный производитель перчаток, основана в 1860 г. — Прим. ред.
Джимкана — любительские состязания по конному спорту. — Прим. ред.
Корги — порода декоративных собак. — Прим. ред.