Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Министерство внутренних дел Российской Федерации
Сибирский юридический институт
О.Ф.Нескрябина
МЕДИАПСИХОЛОГИЯ И МЕДИАЭТИКА
Монография
Красноярск
СибЮИ МВД России
2008
ББК 88.4
УДК159.9
|
Рецензенты: |
З.И.Палиева – заведующая кафедрой журналистики Сибирского федерального университета, кандидат философских наук, доцент; |
|
Ю.Г.Панюкова – профессор кафедры философии Сибирского юридического института МВД России, доктор психологических наук, профессор. |
Нескрябина,О.Ф.
Медиапсихология и медиаэтика : монография / О.Ф.Не скрябина. – Красноярск : Сибирский юридический институт МВД России, 2008. – 180 с.
Книга «Медиапсихология и медиаэтика» охватывает широкий круг проблем современных СМИ: психология аудитории; самосознание журналистской профессии; участие масс-медиа в формировании психологического климата; взаимодействие психологического климата и правосознания общества и др.
Работа предназначена для специалистов в области социальной психологии, психологии журналистики, журналистской этики. Она может быть использована в качестве учебного пособия по дисциплинам: «Коммуникативная психология», «Психология журналистики», «Конфликтология», «Юридическая психология», «Психология рекламы и пиара», «Культурология».
© О.Ф. Нескрябина, 2008.
ОГЛАВЛЕНИЕ
|
[1]
[2] [2.1] 1.1. Особенности психологического медиадискурса
[2.2] 1.2. Соотношение социального и психологического [2.3] 1.3. Природа человека в психологии и медиапсихологии
[3] [3.1] 2.1. Самосознание личности и профессиональное самосознание журналиста [3.2] 2.2. Журналистский текст: истина и аргументация
[3.3] 2.3. Журналистское творчество:
[4] [4.1] 3.1. Мифология и мистика в пространстве медиа [4.2] 3.2. СМИ и проблема манипулирования сознанием
[4.3] 3.3. Медиапсихология времени
[5] [5.1] 4.1. Состояния правового медиадискурса и задачи СМИ [5.2] 4.2. СМИ о природе нормы и правовая культура
[5.3] 4.3. Агрессия и насилие [5.4] 4.4. Образ преступления и наказания в СМИ
[5.5] 4.5. Имидж правоохранительных органов
[6]
[6.1] 5.1. Массовая и элитарная культура [6.2] 5.2. СМИ и воспитание вкуса [6.3] 5.3. Философия в медиадискурсе
[7] |
Состояние духовности современного российского общества отражается в средствах массовой информации, принимая в медиапродукте иную форму и, частично, новое содержание, которое оказывает обратное воздействие на психологию людей.
Средства массовой информации – часть общества с присущей ей социосферой (организация СМИ, движение медиапродукта, экономика СМИ), культуросферой (духовные ценности и смыслы) и психосферой.
Медиапсихология (МП) изучает психические процессы, включенные в работу, когда человек выступает в роли субъекта восприятия и объекта воздействия средств массовой информации. Предметом анализа МП являются: мотивы участия в массовой коммуникации, специфика порождения и восприятия информации, распространяющейся по каналам СМИ. Такое определение предмета МП абстрагируется от реальных взаимодействий, благодаря которым МП выходит за свои пределы. Она пронизывает все сферы и использует все средства коммуникации, включая книжный рынок, Интернет, мобильную связь и непосредственное общение.
В силу целостности психики и вездесущести масс-медиа, можно утверждать, что в поле зрения медиапсихологии попадают все психологические проблемы современного человека. Тут требуется одно уточнение. Существует приватная психология, включающая интимные переживания, которыми делятся только частично и только с близкими людьми. Кроме «чисто личного», сюда следует отнести и некоторые аспекты межнациональных, межконфессиональных, гендерных и других отношений, которые проявляются в непосредственном общении людей и, может быть, не вполне осознаются или не обсуждаются ими. Данная психологическая реальность может попасть в СМИ в качестве инцидента в смягченной или искаженной форме. В этом случае, она должна быть предметом особенного внимания со стороны медиаэтики (МЭ). Одна из задач МЭ – защита неприкосновенности частной жизни.
Медиаэтику можно рассматривать как часть культуросферы общества и как часть медиапсихологии. В первом случае она есть система моральных норм, регулирующих отношения участников медийной коммуникации. Во втором случае МЭ включает нравственные чувства, возникающие в процессе медиакоммуникации. Этическая составляющая присутствует во всех темах, связанных с масс-медиа, хотя и не всегда в явной форме. В данном тексте задействован второй смысл медиаэтики. Точнее было бы назвать книгу: «Медиапсихология и ее этические аспекты», но это звучит излишне академично.
Медиаэтика (МЭ) является по сути философией СМИ. Она призвана давать ответы на смысложизненные вопросы о правах аудитории, о свободе и ответственности журналиста и др. Вместе с медиапсихологией медиаэтика решает проблему «физических» и моральных границ манипулирования сознанием человека. Судя по тому, какое место эта тема занимает в СМИ, манипулирование можно назвать основным философским вопросом журналистики.
Спорить о том, является ли человек объектом манипулирования, – все равно, что полемизировать на тему: влияет ли воспитание на формирование личности. Ответы на поставленные в такой обобщающей форме вопросы очевидны. И насколько банальны общие формулировки, настолько же проблемными оказываются многие аспекты этих социальных реалий.
Границы манипулирования, его когнитивные и мотивационные механизмы, причины индивидуальных различий в манипулятивных способностях, кросскультурные различия – вопросы, представляющие теоретический и практический интерес, поэтому тема манипулирования поднимается во многих разделах данной работы.
Медиапсихология и психология журналистики – почти тождественные понятия. А медиаэтика близка профессиональной этике журналиста. Отличие в том, что первые термины в этих парах акцентируют взаимозависимость коммуникатора и его аудитории, вторые – выделяют роль журналиста как активного субъекта и рассматривают аудиторию как объект воздействия. Не всегда важно различать эти тонкости, поэтому в данной работе термины «медиапсихология» и «психология журналистики» часто употребляются как синонимы.
Вряд ли нужно оговаривать все связи МП и МЭ с близкими им понятиями. Многое само собой разумеется, что-то будет ясно из контекста изложения, некоторые отношения станут предметом обсуждения в дальнейшем. Здесь скажем о значении медиапсихологии в системе журналистского образования.
Бытует мнение, что профессионал должен изучать не общую психологию, а адаптированные к его профессии версии психологии. Считается, что так практичнее. Это было бы не плохо, вот только случается, что практичность отождествляется с простотой, а последняя – с поверхностным представлением о человеке и поверхностным его изучением. Разумеется, существуют специфические проблемы психологии масс-медиа, но профессиональная психологическая культура журналиста ими не исчерпывается. Можно даже сказать, что эта специфика довольно бедна. Поэтому авторам так называемых «практических изданий» скромность специфики приходится компенсировать обилием схем и простоватыми тренингами. Сказанное не означает, что надо прекратить выпуск специализированных учебников. Однако они должны либо содержать добротную, без изъятий и упрощений, общую часть, либо служить дополнением к учебникам по общей психологии.
Данная работа не претендует на полное изложение медиапсихологии, как и на освещение всех психологических проблем, связанных с масс-медиа. Существует богатая литература по теории и психологии журналистики, в которой исследованы особенности журналистского творчества и качества журналистской профессии, средства воздействия на аудиторию и проблемы профессиональной этики (см. работы Я.Н.Засурского, И.М.Дзялошинского, Л.В.Матвеевой, Т.Я.Аникеева, Ю.В.Мочалова, И.И.Засурского, Е.И.Пронина, Е.Е.Прониной, Г.В. Кузнецова, А.П.Короченского, Г.В.Лазутиной, А.А.Тертычного, М.В.Шкондина, Р.Харриса, Д.Брайанта и С.Томпсон и многих других авторов). Вместе с тем остается много вопросов, требующих дальнейшего исследования.
Современное информационное пространство отличает сильная зашумленность, что проявляется в обилии ненужных и невразумительных сведений. Каждый гражданин имеет право на информацию, но он также имеет право на защиту от шума, который крадет у людей время и психическую энергию, порождая недовольство и агрессию. Много нареканий в этом плане вызывает лидер масс-медиа – телевидение.
В мировом информационном пространстве есть тенденция размывания границ нормы. Это касается норм языковых и правовых, принципов научной объективности и эстетических критериев. Масс-медиа, являясь коммуникацией, способны, как это ни странно звучит, усиливать отчуждение в обществе. Отчуждение порождается аномией – отсутствием единых правил отношения к социуму и поведения в нем.
Стереотипность социальных оценок, упрощенность и вульгаризация в суждениях вкуса – приметы современной медиареальности.
Можно назвать несколько причин отсутствия должной глубины социального познания в современной журналистике. Начнем с того, что в отечественных СМИ господствует установка на развлекательность. Отсюда скромное присутствие экспертных оценок в СМИ, так как академический дух и развлекательность – вещи несовместные. Вот характерный эпизод: на одном из последних заседаний телеклуба «Свобода слова» кто-то из присутствующих задал вопрос: «Почему в данной аудитории не обсуждаются значимые проблемы?» Смысл ответа ведущего сводился к следующему: всерьез вести разговор никто не рискует – ни политики, ни журналисты, да и аудитории будет скучно, полетят рейтинги. Хотя этот случай, с точки зрения журналистики, довольно давняя история, подобный подход актуален и сегодня.
Другая причина – слабая мотивация. Журналисты не заинтересованы в глубоком анализе общества – нет социального заказа. В настоящее время резко снизился спрос на социальную аналитику со стороны власти. Роль СМИ видится не в отражении общественных процессов, а в определенном на них воздействии.
Слабость социальной аналитики имеет также причиной нерешенность многих теоретических проблем обществознания и разобщенность гуманитарного знания.
В данной работе рассматриваются особенности использования психологической парадигмы в анализе социальных событий. Образ «человека и человечности» – важный элемент картины мира, которую имеет каждый мыслящий человек. Многое в профессиональной деятельности зависит от отношения к человеческой природе.
Есть смысл применить к анализу медиапсихологии понятие о природе человека, чтобы упорядочить и углубить суждения о людях и их поступках. Природа или сущность человека – это представление о человеке вообще, об общих свойствах, присущих всем людям. Если таких свойств не существует, то нет и обобщенного образа Человека и «природа человека» превращается в почти пустое понятие. Почти, потому что в этом случае остается сказать, что люди меняются в зависимости от ситуации, и в этом смысле все они одинаковы.
Актуальная проблема медиапсихологии – самосознание участников массмедийной коммуникации. Неадекватная самооценка присутствует и у корреспондентов, и у респондентов. По данным исследований, большинство опрошенных не доверяет рекламе и не считает, что реклама реально влияет на их потребительское или электоральное поведение. Иллюзию «третий человек» разделяют все участники массмедийной коммуникации. И аудитория, и журналисты считают, что СМИ не столько информируют, сколько манипулируют людьми, но говорится об этом в третьем лице, то есть себя самих никто не относит к жертвам внушения.
Пример переоценки значимости масс-медиа – отождествление количества передаваемой информации с силой ее воздействия. Так, количество негативной информации, передаваемой по каналам СМИ, служит основанием для оценки уровня отрицательных эмоций, возбуждаемой данной информацией. Ошибки такого рода часто встречаются в дипломных сочинениях. Из курсов «Мастерство журналиста», «Психология журналистики» и других студенты узнают, что воздействие информации зависит от доверия к ее источнику. Они также знают, что рейтинг доверия к СМИ невысок и держится на уровне 10%. Однако это не мешает будущим журналистам верить в идею манипулирования своей аудиторией.
Представление многих журналистов о внушаемости людей завышенное, недифференцированное и отчужденное (не проецируется на себя). Это относится не только к молодым и потому задорным будущим журналистам. Судя по опросам, эти представления разделяют большинство аудитории и некоторые теоретики СМИ.
Люди склонны преувеличивать свои возможности. Хорошим противоядием от самообольщения является изучение психологии. Погружение в глубины человеческой индивидуальности открывает уникальность, неоднозначность, а иногда и парадоксальность реакций личности на попытки лишить ее разума и ответственности.
Причина слабости медийной аналитики, как считают некоторые теоретики СМИ, кроется в том, что у журналистов нет понятийной сетки, которую они могли бы использовать для ориентации в мире социальных событий. Нужна ли такая система понятий? Если нужна, то какой она должна быть?
В последние десятилетия в отечественных СМИ стала популярной психологическая парадигма объяснения, сменившая монопольно господствовавший социологизм. Сама по себе такая замена не гарантирует глубину анализа социальных явлений, последняя зависит от состояния психологической парадигмы, работающей в пространстве медиа. В свою очередь состояние медийной психоаналитики – производная многих факторов. Среди них: особенности журналистики как рода деятельности; психологический климат, существующий в медиасообществе; отношение к науке вообще и к психологической науке, в частности.
В журналистике особую значимость имеют: новизна сведений, скорость их обработки и передачи, сенсационность и игровая манера подачи информации. Преобладание данных черт над аналитичностью и культурной ценностью информации есть проявление «журнализма» в медиапсихологии. По мнению некоторых исследователей, этот стиль проник далеко за рамки медиапространства и влияет на все гуманитарное знание. «Журнализм» – стиль журналистики массовой культуры с характерным для нее принципом: новое – значит лучшее. «Журнализм» отличает интерес к новым терминам и теориям с акцентом не на содержание, а на форму подачи сообщения. В результате предпочтение отдается не академической, а занимательной психологии, часто сомнительного научного свойства.
Из-за спешки и стремления к развлекательности в медиапсихологии отдаются предпочтения простым и эффектным объяснениям. Это выражается в преобладании обобщений над дифференцированными психологическими оценками. Обобщающее суждение менее ответственно. В одной из научно-популярных программ (22 канал ТВ) психолог, рассказывая биографию Миклухо-Маклая, сделал акцент на том, что наш выдающийся соотечественник был авантюристом. По мнению психолога, у него отсутствовала четкая самоидентификация, как у всех авантюристов. Поэтому он мог ответить на вопрос «кто я есть», только совершив нечто экстраординарное. Однако осталось без объяснения: почему именно у авантюристов существуют проблемы с самоидентификацией и почему именно с ней, и каковы основания для причисления Миклухо-Маклая к авантюрным личностям. У легендарного ученого могли быть и более возвышенные мотивы, равно как и более прозаичные, для того чтобы совершать свои научные подвиги. Такого рода теоретизирование мало что проясняет и в личности ученого, и в духе авантюризма, зато в нем присутствует занимательность, что, зачастую, только и требуется от медиатекста.
Неточные или ошибочные обобщения происходят от невнимания к индивидуальным особенностям и конкретным обстоятельствам. Недавно в популярном ток-шоу «К барьеру» (НТВ, 20.09.07) психолог оценила позицию А.Проханова как «недостаточно уверенную», на том основании, что в его выступлении было много эмоций. Психолог прибегла к аргументу: «Юпитер – ты сердишься, Юпитер – ты не прав». Ссылка на древний афоризм способна подвести к неверному выводу. Бурные эмоции действительно могут свидетельствовать о слабости позиции, но они могут говорить и совершенно о другом – о темпераменте полемиста либо его отношении к оппоненту. «Юпитером» провоцируют оппонента на еще большее проявление агрессии, что усиливает развлекательность.
СМИ представляют собой игровую реальность, поскольку одна из их основных функций – развлечение. Притом журналисты не могут обходиться без аналитических суждений, но на качество аналитики влияет репутация науки, создаваемая самими же масс-медиа.
Иллюзию легкости вынесения психологических оценок поддерживают некоторые эксперты-психологи, приглашаемые в СМИ. Одно то, что многие их них соглашаются давать оценки мотивам поведения и характерам участников какой-либо программы, способно дезориентировать неспециалиста. Чтобы вынести квалифицированное суждение, психолог должен иметь возможность наблюдать человека довольно долго. Согласно научным стандартам, необходимо не менее десяти экспертов на одного человека, чтобы вынести суждение о какой-то черте его характера. И это еще не все требования. Стоит ли говорить, как далеко отстоят эти условия от ситуаций, разыгрываемых в телеэфире, как далек журналист от возможности вынесения корректных личностных оценок.
Диалог в эфире психолога и журналиста, если он идет по поводу происходящего в студии, часто сводится к банальностям, что и понятно. Надо сказать, что в последние годы таких ситуаций в телеэфире стало заметно меньше. Хотя не уменьшается количество шоу, имитирующих психологический анализ.
Кто-то может возразить, что в жизни мы легко и быстро даем оценки себе и другим. Да, но как же часто мы при этом ошибаемся! Количество этих ошибок не поддается учету. Косвенно о нем свидетельствует частота межличностных конфликтов, возникающих на почве непонимания людьми друг друга.
Многое в отношениях журналистики и медиапсихологии объясняет коммерциализация СМИ. Реальные отношения рекламы, «пиара» и журналистики таковы, что «журнализм» в МП фактически означает «рекламизм». Это неуклюжее слово обозначает столь же несимпатичное явление, каковым является проникновение в журналистику психологии рекламы. Пример тому – появление на телевидении психотерапевта доктора Курпатова. Сообщается, что этот молодой человек является автором более тридцати работ по психологии. О качестве этих работ специалисты могут вынести суждение исходя только из их количества, но медиадискурс такого рода не рассчитан на специалистов.
В настоящее время под влиянием практицизма снижены стандарты научности в отношении психологического знания. Научный подход зачастую не отделяется от квазинаучных и так называемых эзотерических учений, которые берутся предсказывать и программировать поведение человека. Это создает иллюзию, что человека легко понять и им можно безгранично манипулировать.
Медийный образ психологического знания неадекватен. Он и завышен, и занижен одновременно. Завышены претензии психологии на объяснение социальных фактов, а качество объяснения оставляет желать лучшего.
В одной из передач «Черные дыры, белые пятна» (канал «Культура», 14 октября 2005 г.) психолог рассказывал об отношении Петра I к царевичу Алексею. По мнению ученого, сын был для царя постоянным напоминанием о нелюбимой жене, сосланной Петром в монастырь. Данное объяснение (в основе своей фрейдистское) сильно упрощает ситуацию. Реальные причины нелюбви носили более сложный характер, о чем известно историкам. И дело не только в упрощении, но и в том, что приведенное рассуждение не опирается на факты, оно носит умозрительный характер и потому непроверяемо. Не хотелось бы, чтобы у телезрителей сложилось впечатление, что такого рода психологический дискурс являет собой научную норму.
Вот более свежий пример из той же передачи («Черные дыры, белые пятна», 30 ноября 2006 г.). Психолог, рассказывая о Ньютоне, выносит суждение о характере ученого на основании физиогномических признаков. Видимо, психологу неизвестно, что научная практика не подтверждает данных физиогномистики.
В последние годы подвергся эрозии (в числе других) принцип практики. Издаются книги с «зазывными» названиями, вроде таких: «Практическая психология», «Психология – это просто» и т.п. Подобные названия можно отнести к так называемому «черному пиару», поскольку они вводят читателя в заблуждение. Слово «практическая» в этих словосочетаниях означает, что в данной книге есть описание приемов психологического воздействия. При этом не предлагаются способы оценки эффективности этих методов, без чего практичность теряет всякий смысл, а вопрос: «Как проверить действительно ли работают приемы, описанные в книге?» – часто даже не ставится.
Практичность реально, но не явно отождествляется с понятностью, а не с эффективностью. Понятность – приравнивается к доступности изложения, а последняя подразумевает занимательность. Если понятно и просто, значит практично. Увы, но это не так. В конечном счете простые объяснения оказываются неверными, а поверхностная практичность – иллюзорной.
Вот несколько штрихов к «словесному портрету» типичного учебного пособия под названием «Занимательная психология для…». Авторы утверждают, что обучение общению в системе подготовки работников некоей профессии должно носить ярко выраженную прагматическую направленность; что данный принцип может быть реализован в результате применения активных форм обучения, таких как деловые игры и тематические дискуссии, решение задач и психолого-педагогический тренинг. Дальше излагаются устаревшие идеи и схемы (например, Кречмера или Ломброзо), причем без всяких критических помет. Используется в этом пособии и словесная магия: «психотехника», «тренинг влияния» и др. Затем предлагаются упражнения на «позы», которые укрепляют и без того стойкие, даже закоснелые стереотипы восприятия.
Прагматизм не следует ассоциировать со схематизмом и стереотипностью, как бы нам ни хотелось, чтобы люди были проще, понятнее и послушнее.
В природе человека есть склонность совершать поступки, которые не отвечают его же собственным интересам. Поведение человека бывает неразумно и непредсказуемо. Однако склонность к парадоксальному реагированию еще не означает, что надо всегда и всюду применять парадоксальные объяснения. Так же как принцип простоты, работающий в науке, не означает, что реальность проста. Как известно, объяснение должно быть простым, но не более чем само объясняемое явление. Мне кажется, что у нас есть тенденция злоупотреблять «перевертышами» и парадоксами. Например, агрессивность трактуется как компенсация внутренней тревожности, самоуверенность – как скрытый комплекс неполноценности, а застенчивость объявляется следствием крайнего самомнения. Видимо, людям не очень психологически грамотным такие объяснения кажутся глубокими или, по крайней мере, интересными.
Вот пример того, как делается вывод из известной формулы У.Джеймса («Культура», «Черные дыры, белые пятна», 14 октября 2004 г.). Формула гласит: самооценка индивида прямо пропорциональна уровню его достижений и обратно пропорциональна уровню притязаний. Эксперт-психолог рассказывает о Н.Боре. По его мнению, великий физик был застенчивым, а это значит, что у него была низкая самооценка. Бор часто говорил, что он ничего особенного не придумал и ничего не знает. В соответствии с классической формулой психолог объясняет, что самооценка является низкой потому, что Бор был зациклен на своем интеллекте, у него был очень высокий уровень притязаний.
Думается, такая трактовка не приближает нас к пониманию индивидуальности ученого. Многие люди науки предъявляют к себе высокие требования, но далеко не все так застенчивы, как Бор. А он, по словам самого эксперта-психолога, выделялся этим качеством. Только что представляет из себя это свойство – застенчивость? Достаточно ли сказать, что оно является оборотной стороной самомнения? По словам психолога-эксперта о застенчивости Бора свидетельствует такой факт: на аудиенции у короля физик несколько раз перебивал монарха словами: «Это не я», – когда тот по ошибке приписывал Бору чужие заслуги. Хороша застенчивость! Это скорее скромность вкупе со смелостью и чувством собственного достоинства. Пример Н.Бора может служить иллюстрацией психологической формулы, но формула не объясняет индивидуальности великого физика.
Из сказанного можно сделать вывод, что в медиапространстве отечественных СМИ преобладает психологический инфотейнмент. Термин «инфотейнмент» (infotainment) возник в результате объединения двух слов: информация (information) и развлечение (entertainment) и выражает стремление продюсеров подавать новости в форме развлекательных передач или с оттенком развлекательности. Инфотейнмент зародился в 1980-е гг. в США. Начавшееся в те годы падение рейтингов информационных программ вынудило журналистов изменять формат телевизионных новостей. Наши медийщики переняли эту развлекательную стратегию. Принцип занимательности распространяется и на способы подачи психологической информации. Это можно назвать психотейнментом. (Трудно бороться с соблазном словесного изобретательства.)
Было бы неверно ответственность за эту ситуацию возлагать только на СМИ. Многое зависит от состояния психологического знания. Нерешенные проблемы психологии и множественность теорий не способствуют росту авторитета академической психологии. Свобода, субъективность, творчество и др. характеристики сознания ограничивают возможности эмпирической проверки, что затрудняет выбор единственной теоретической схемы.
Многие трудности психологического анализа связаны со сложностью языка психологического описания. Один из путей «размножения» терминов в психологии – обозначение свойств, выявленных при помощи разных методик. Поскольку неясно, насколько общими являются эти свойства, то они и не объединяются. Так, в настоящее время выделено несколько параметров когнитивных стилей, неясно как связанных между собой.
Самосознание также вносит свой вклад в усложнение языка. Оно обобщает данные наблюдений над нашими мыслями, чувствами, поведением и дает названия этим обобщениям. Бывает, что новое слово воспринимается как обозначение отдельного явления психики, а не как обобщающий термин. Кроме этого, мы даем оценку нашим мыслям, поведению, эмоциям, а также их сочетаниям. Так появляются понятия: «сила Я», «самость», «уровни развития индивидуальности» и др.
Другая трудность языка психологии кроется в необходимости создавать цельный текст в ситуации, когда каждый ученый знает какую-то часть реальности и имеет собственные суждения по поводу некоторых конкретных ее аспектов. Поскольку изменение содержания одного понятия влечет за собой изменения смысла других – приходится либо менять все термины, либо вводить такие, которые специально отражают отношение нового термина к традиционному. Так «умножаются сущности», как говорили в старину.
Многие психические явления непредставимы в зрительных образах. Психология чаше имеет дело не с суждениями факта, а с суждениями об отношениях. Такие понятия как «мотив», «направленность», «личность» и др. нельзя представить наглядно. Это абстракции, визуализация которых зависит от личного опыта и воображения.
Опыт дидактики свидетельствует: представимость – условие понимания. Поэтому в учебных и в академических психологических текстах так много схем. Однако они представляют собой квазивизуализацию, так как не являются подобием, отражающим топографию психики. Обычно схемы приносят пользу их автору, но мало помогают читателю.
Существенно и явление конкуренции личного языка и языка учебной и научной литературы. Все люди в какой-то мере психологи. Чем больше индивид склонен к рефлексии, тем более сложным и индивидуализированным становится его собственный «толковый словарь» психологических понятий. Что, как ни странно, создает трудности при изучении психологии, потому что приходится соединять свое и чужое. Как известно, легче учиться заново, чем переучиваться. Можно предположить интерференцию индивидуальных и академических значений в семантике терминов «влечение», «характер», «темперамент», «сила Я», «саморегуляция» и др.
Добавляет сложности переводная литература. Она создает проблему совмещения самоанализа, сложившегося на базе родного языка, и терминов пришедших из западной психологии.
Изменение языка связано со стремлением науки повысить свой статус. Психологию частенько стремятся выдать за нейрологию, потому что приставка «нейро-» ассоциирует ее с естественнонаучным знанием.
Особенно показательно в этом плане популярное НЛП – нейролингвистическое программирование. Строго говоря, НЛП является психолингвистической суггестивной техникой, поскольку не проникает на уровень нейрофизиологии и не применяет специфичные для этого уровня методы исследования и воздействия. Приставка «нейро-» в данном случае выполняет ту же роль, что и забавный аргумент в рекламе косметики: «этот крем действует на клеточном уровне». Если крем вообще действует, то только на клеточном уровне. НЛП – это не только не «нейро-», это еще и не «программирование», так как программирование предполагает предсказуемый результат, чего НЛП не обеспечивает. Думается, для имиджа психологии важно не столько заигрывание с естественными науками, сколько умение проникать в суть социальных событий.
Подытоживая сказанное, приходится признать, что в психологическом медиадискурсе много явлений масскультности и популизма. Популистская психология – это психология лести и обещаний, таких же беспочвенных, как популистские выступлениях политиков. Противостоять этим тенденциям можно и нужно. В частности, преподавание психологии журналистам представляет собой далеко еще не исчерпанный ресурс, требует развития система психологического последипломного образования.
Социологизм официального обществознания времен исторического материализма уступил место психологизму. Однако спор этих двух методологий имеет глубокие корни и его не стоит сводить к идеологической составляющей. Обе парадигмы имеют свой когнитивный ресурс и свои ограничения. Психологизм не работает в одиночку, также как и его антитеза.
Но одно дело – теоретическая формула, и иное – ее воплощение в конкретных решениях конкретных вопросов. Как реализуется идея системного единства гуманитарного знания применительно к медийной сфере? Успешный синтез зависит от состояния психологической парадигмы, работающей в пространстве медиа.
При общении с будущими журналистами по поводу их курсовых и дипломных работ складывается впечатление, что они видят границу между социологией и психологией, но не знают, как ее надо пересекать. Другими словами студенты не понимают, как связаны эти измерения медиапространства. И немудрено, в научном сообществе нет единства взглядов на этот вопрос.
Совмещение языков социологического и психологического описания – важная и трудная тема медиадискурса.
В одной из программ «Культурная революция» («Культура», март 2005 г.) обсуждалась тема: «Восток и Запад – могут ли они понять друг друга?». Историк С.Караганов высказал мнение, что Восток и Запад интегрированы в единое информационное, экономическое и политическое пространство и поэтому вынуждены понимать друг друга. Это верно, однако никакая интеграция не снимает проблему понимания. И здесь уместно, на наш взгляд, социологические обобщения редуцировать к психологии человеческих отношений. Никакая взаимозависимость не решает проблему взаимопонимания супругов или коллег в производственном коллективе и не снимает с людей ответственности за выстраивание отношений.
Другой пример «законной» аналогии: если мы знаем из истории своей семьи, что дети повторяют ошибки родителей, то почему в обществе должно быть иначе.
Большой и еще не востребованной эвристической ценностью обладает также аналогия между этническим сознанием и психологией семейных, родственных отношений.
С.Н.Булгакову принадлежит прекрасная формула сущности этноса: национальное – есть духовно-кровнородственная связь [12]. «Духовно-кровнородственная связь» не означает «культура, духовность и плюс еще родство». В этом высказывании говорится о духовном смысле кровных уз. И общее имя – эндоэтноним – обозначает и закрепляет эти узы. Никто не спорит с тем, что наличие собственного имени – обязательный признак этноса, имеющий важное этноконсолидирующее значение, но смысл этому значению придается разный. Различно толкование вопросов: признаком чего является наличие эндоэтнонима, каков характер связей, обозначаемых данным собственным именем. Название своего народа, на наш взгляд, составляет один семантический ряд с родовым именем – с фамилией. Степень близости, идентификации, бесспорно, разная. Хотя есть люди, для которых семейное имя – такой же пустой звук, как и имя их нации.
Обычно этничность определяют как культурную общность. Безусловно, культура – важный признак этнической принадлежности, но культура обретается человеком при жизни, культуру можно перенять, как и религию, а родство – нечто неотъемлемое и неизменяемое по воле человека. В одной из популярных книг о психологии семейных отношений предлагается совет, как воспитывать у людей чувство прочности брачных уз. Совет таков: надо культивировать в себе такое отношение к супругу, как будто это ваш родственник, с которым невозможно разойтись.
Идея этноса как кровнородственной связи обсуждалась и подвергалась критике во многих исследованиях. Немало написано о субъективности критерия родства, его зависимости от случайных факторов. Имеет значение и то, что степень родства народов не поддается пока никакому, даже качественному, учету. Но «учет» – дело науки, и то, что он невозможен или затруднен – это, как говорится, ее проблема, а вовсе не проблема той реальности, которой наука занимается. В конце концов другие признаки этноса не дают большей определенности.
Противники идеи родового значения этноса приводят такой аргумент: если люди не знают о своем биологическом родстве, то оно не влияет на отношения между ними. Это само по себе верно, но ничего не доказывает. Бывают случаи, когда родственники не знают о своем родстве. В этом случае нет одной определенной семьи. Но будет ли это аргументом в пользу следующего утверждения: «Семья не есть общность, основанная на отношениях кровного родства»? Если люди не знают о своем историческом родстве, то это значит, что не существует одного определенного этноса. Но в ряде случаев они знают, и этот ряд содержит столько единиц, сколько на Земле существует народов.
Представления о родстве у людей не так просты, как, видимо, считают те, кто не видит в них биологической связи. Родня мужа – это родня, хотя и состоит из людей другой крови, а бывает и расы. Породнились две семьи, значит, следующее поколение будет иметь общую кровь, общие гены. А для данного поколения эта родственность носит еще духовный характер, кровность в нем содержится потенциально. Это не единственный пример того, что реальность нашей самости существует в настоящем времени лишь потенциально, как реальность представляемого будущего.
Так и этносы. Они могут изначально быть далекими, а потом породниться и образовать один народ. Это будет новый этнос, например бразильцы, кубинцы и др. Существование этих народов идею кровного родства нисколько не подрывает, как это кажется некоторым авторам.
Когда заходит речь об этносах как родственных общностях, то контраргументы черпаются не из реальных отношений людей, их психологии или речевой практики, а из «академических» ситуаций, например как определить степень родства в этносе, возможно ли установить генотипическое сходство, и т.п. В довольно специфичных ситуациях людям требуются анализы крови и карты генов для установления родства в решении семейных проблем. Так почему нас должна волновать точность в установлении этнического родства? Разумеется, это – проблема большой научной важности, но не следует ставить в зависимость от ее решения смысл национальных отношений.
Значение этнической принадлежности для человека – это значение его корней, его происхождения. В отличие от биологического термина «онтогенез», имеющего смысл индивидуальной человеческой жизни, «биография» означает, что жизнь человека не начинается с момента рождения, а продолжается как факт биографии его родителей и прародителей. И только в этом смысловом континууме возможно ощущение своего бессмертия в ряду последующих поколений. Так нам видится духовность кровнородственных связей. Об этой психологической общности семейных и национальных уз свидетельствует и лексика этих отношений: «Родина», «родня», «народ» и пр.
Близость этих отношений может быть использована с целью компенсации. Когда, в силу определенных обстоятельств, в обществе появляется дефицит одного чувства, то другое чувство обостряется и заполняет возникший вакуум. Так, у нас в годы сталинизма было не принято расспрашивать об истории семьи. Спросить о том, «где жили и чем занимались ваши родственники?», было равносильно вопросу: «Чем ваш отец занимался до Советской власти?». Но зато в это время культивировалось национальное чувство.
Приведенными рассуждениями не исчерпывается психосемантика национального чувства, но их достаточно, чтобы понять насколько сложной и тонкой материей является этносознание. Это слишком деликатная тема, чтобы быть предметом досужих разговоров. Не всякая журналистская форма подходит для того, чтобы выразить корректно и адекватно суть какой-то проблемы национальных отношений.
При использовании таких неадекватных приемов появляются в лучшем случае ничего не значащие штампы. Например такой: «Нет хороших и плохих народов, в каждой нации есть хорошие и плохие люди». Этот аргумент довольно часто появляется на ТВ в интервью со случайными прохожими. В условиях дефицита времени, информации о контексте вопроса, средств выражения, человек склонен отделываться стереотипной реакцией. Поэтому от такого речевого шаблона веет инфантилизмом. Но в условиях интервью-экспромта он неизбежен, и он лучше, чем поверхностные характеристики.
Общество и история масштабнее, чем психология отдельного человека, живущего в своем окружении. Укрупнение масштаба делает неразличимыми некоторые детали, но они при этом не исчезают и не утрачивают значения.
Можно ли определить отношение социального и психологического описания событий каким-то одним способом и задать критерий: когда верно, а когда неверно сводить социальные события к психологии их участников? Отношения этих уровней настолько сложны, что общая формулировка бывает малосодержательной.
Цель в данном случае не в том, чтобы правильно отнести какое-то явление к «социальному» или «психологическому». Мы не решаем логических задач на деление понятий. Речь идет о конкретных ситуациях, которые подвергаются анализу. И здесь бывают ошибки разного рода: часть значения понятия выдается за целое, делаются неверные обобщения и проводятся малообоснованные аналогии.
Психология и социология «говорят» по-разному, но об одном и том же. При этом психологизация неверна и неэтична. И в этом нет противоречия. Все зависит от того, как трактуется природа психики. Она такова, что без социологического объяснения неполно психологическое и, с другой стороны, изнутри психосферы не видны различия между образом реальности и самой этой реальностью. Известно, что человеку не дано понять, насколько точны его воспоминания. Существует только один надежный способ увидеть разницу между памятью и воображением – сравнить с реальностью, когда это возможно. Представим себе, что мы долго и безуспешно ищем какую-то вещь и вдруг нас пронзает воспоминание: «Да ведь я положил ее туда-то». И когда в том месте вещи не оказывается, мы понимаем, насколько обманчивыми могут быть наши «прозрения».
Если верна теория психического, то не должно быть никаких коллизий между психологией и социологией. И наоборот, полная социальная наука включает знание природы человека и законов работы его психики. Психологизация означает не искажение отношений между социологией и психологией, как это часто представляется, а искажение «внутри» самой психологии и, как следствие этого, появляются противоречия в системе социологических описаний.
Рассмотрим с этой точки зрения популярную в СМИ идею о том, что положение человека в обществе зависит от него самого. Согласно этой теории, если индивид находится внизу социальной иерархии, значит ему не хватило настойчивости, смелости либо каких-то иных личных качеств, чтобы подняться наверх. Это очень старая, простая и опасная идея. Она в какой-то мере ответственна за аномию, существующую в нашем обществе. В обыденной психологии «аномия» имеет другое имя – «беспредел». Ведь известно из истории, из мировой художественной литературы, из жизненного опыта, наконец, что люди, способные на сделку с собственной совестью находятся в более выгодном положении. Они более свободны в выборе средств достижения целей. Если общество не обеспечивает достаточное количество возможностей, чтобы способные и амбициозные личности могли улучшать свое социальное положение, то проповедью равных возможностей оно провоцирует определенный «естественный» отбор – на верх социальной лестницы поднимаются люди, которых этические соображения сдерживают в меньшей степени. Это давно известно, как и то, что есть истины, которые должны открываться каждым новым поколением заново.
Ссылка на индивидуальные различия между людьми при объяснении и оправдании социального неравенства не верна и этически неприемлема. Не верна, потому что не все качества личности берутся во внимание, отбрасываются природные основы способностей и моральные запреты. Не этична потому, что на человека возлагается ответственность за те качества, обладание которыми от него не зависит.
Разница между социосферой и психосферой выражается в различном проникновении социальных воздействий в структуру личности. Возьмем в качестве примера такой феномен культуры: в средние века, когда католического священника хоронили в соборе, то на плите выбивали только имя покойного. Позже стали указывать его социальный статус, а во времена Возрождения отмечались личные качества и заслуги умершего. Какой вывод в отношении индивидуальности можно сделать из факта изменения погребального обряда? Очевидно, ко времени Возрождения индивидуальность становится ценностью в западной культуре. Ценность – это факт психологии, но какого уровня? Можно ли заключить, что представители духовного сословия эпохи Ренессанса стали более развитыми индивидуальностями, чем в прежние времена? Такой вывод вряд ли корректен. Возможно, меняется не сама индивидуальность, а отношение к ней.
Важной особенностью социума является соединение двух типов порождения событий: вероятностного и динамического. В обществе как большой системе действует статистическая вероятность, а в поведении отдельного индивида присутствует истинная (онтологическая) вероятностность событий. Однако если положение некоего индивида в системе социальных взаимодействий таково, что от него многое зависит, то в этом месте социальная система приближается к истинно вероятностной системе. Благодаря этой закономерности, в обществе ограничено действие закона усреднения, который проявляется в больших системах с однородными связями.
Общественная система (ОС) соединяет вероятностный и динамический типы детерминации, что означает неоднозначный характер связи между прошлым состоянием ОС и ее будущим. Общество представляет собой систему с рефлексией. Какую часть своей истории включать в процесс порождения будущего – эту задачу «система решает» всякий раз заново.
Отношения социологии и психологии просты в принципе. Но все очень сложно, когда мы переходим на уровень анализа конкретной ситуации и пытаемся понять, что в данном случае объясняет поведение человека – окружающая его среда (социум) или его диспозиции (личность).
Природа человека необъяснима без теории общества: элемент и система взаимозависимы. Обратное также справедливо: знание человеческой природы необходимо для анализа состояния социосферы и медиасферы как ее части.
Перед гуманитарным знанием стоит задача теоретической реконструкции воздействия свойств человеческой психики на социум. Обычно речь идет о поиске универсальных измерений психосферы, значимых с точки зрения социально-исторической динамики. Принято утверждать наличие психических свойств, которые закономерно проявляют себя в социуме, проявляют везде и всегда. Мы считаем, что наряду с этим необходим анализ уникальных свойств психосферы в ситуациях, чувствительных к индивидуальным особенностям субъекта социального действия.
Потенциально все свойства и состояния психики могут играть самостоятельную роль в детерминации социального действия. Актуально же большинство из них либо не проявляется, либо элиминируется. Какое из свойств или состояний психосферы заявит о себе в данном случае? Ответ на этот вопрос требует конкретного анализа ситуации.
Если психика человека подчиняется законам детерминизма и функционирует как единое целое, то причинно-следственные связи в ней образуют непрерывные последовательности. А если детерминизм и целостность представляют собой крайние значения в континууме возможностей, то тогда необходим индивидуализирующий подход, ограничивающий глубину анализа и уровень обобщения.
Термин «глубина» здесь означает не оценку результата анализа, а количество охватываемой им информации. Поле порождения события имеет пространственно-временное ограничение, что и должна учитывать логика социального познания. Глубина нисхождения по цепочкам причинно-следственных связей и пространство передачи социальных воздействий ограничены точками бифуркации, которые в ОС являются точками творчества или выбора. Локализация этих точек в пространстве и времени разная для разных событий. Она отражает меру индивидуализации социального события.
Объяснение социальных событий глубокими историческими причинами далеко не всегда корректно. Тенденция авторитаризма, существующая в современной политической жизни, не является следствием отечественной истории. Авторитаризм присущ природе человека и имеет глубокие корни. Но он может присутствовать в латентном состоянии, а может и актуализироваться под воздействием гетерогенных ситуативных факторов, включая провоцирующую информационную политику.
Уточним отличие психологического и социологического способов объяснения. Первый апеллирует либо к общим свойствам психического реагирования, либо к индивидуальным особенностям психики конкретного субъекта. И те, и другие отчасти восходят к генетическому фактору. Социологическое объяснение также подразумевает психику, но только как инструмент отражения воздействия культуры (истории) и/или индивидуальных особенностей социализации субъекта.
Социологическое объяснение применительно к авторитаризму подразумевает, что «любовь сильной власти», является актуальным свойством, которое присутствует в менталитете и передается из поколения в поколение, выступая по отношению к отдельному индивиду в качестве элемента социальной среды. Если бы авторитаризм не существовал в виде мнений, убеждений и предрассудков, то он не передавался бы следующему поколению. Это кажется очевидным, если не прибегать к «коллективному бессознательному» К.Юнга или гипотезе «родовой памяти». Обе эти идеи, как известно, не обоснованы ни теоретически, ни фактически.
Другое дело объяснение авторитаризма особенностями человеческой природы. Оно подразумевает, что причины этого комплекса находятся не в прошлом, а в настоящем. Это значит, что черты авторитарного мышления появляются в данной социальной ситуации заново, люди их продуцируют самостоятельно. Вернее, часть людей, притом меньшая. Другие (которых всегда значительно больше) перенимают эти мысли и чувства, поскольку они отвечают их интересам. Явление конформизма универсально, но оно не объясняет социальные изменения, а значит и не исчерпывает сущности социального детерминизма. В самом деле, если бы путем конформизма опыт передавался от человека к человеку без изменений, то откуда взялись бы новые образы, мысли и виды деятельности!
Комплекс авторитаризма может существовать в обществе на безопасном минимуме, если отсутствуют благоприятные для него условия и перекрываются каналы его распространения, в частности, СМИ. Пока же речь не о том, какие социальные условия вкупе с природой человека порождают авторитаризм. Это отдельные темы. Мы лишь подчеркнули различие между «социологическим» и «психологическим» подходом к данному явлению, чтобы яснее представить тождество и различие психологического и социологического анализа.
Итак, психологическое объяснение предполагает обращение к общим законам функционирования психики человека и его индивидуальности.
Субстратность психики, устойчивость ее собственных свойств, создает «зазор между высокой скоростью распространения новых образцов и тяжелой инертностью их восприятия и интериоризации психикой человека» [107, с.168]. Примеров тому много. Это и межнациональные отношения, и установки в отношении прав женщин, детей, это и отношение к новым законам и налогам и др. [Там же].
Итак, психологическое объяснение апеллирует к закономерностям функционирования психики, а в числе этих закономерностей есть такие, как противоречивость и индивидуализация.
Индивидуальное своеобразие и противоречивая сущность субъектов социального действия – важные переменные в анализе социальных состояний и тенденций развития. Другое дело, что эти факторы трудно поддаются учету.
Преобладание психологической парадигмы в анализе социума означает признание факта, что свойства общественной системы зависят от природы составляющих ее элементов (в противовес теории исторического материализма, которая утверждала, что сознание и поведение людей определяется характером общественных отношений, то есть структурой целого).
Особенность социальной системы состоит в том, что ее элементы – индивиды, обладают автономией свойств и отношений. И дело не в том, что существуют системные качества. Такие качества присутствуют в относительно простых объектах. Простые системы потому таковыми и являются, что могут быть описаны одним способом. Очевидно, что свойства воды не составлены из свойств водорода и кислорода. Свойства, которые появляются у молекулы воды, не могут быть описаны в терминах свойств составляющих ее элементов. А вот особенности ОС выразимы в терминах природы человека, или специфики его психологии.
Психологи считают, что все мыслящие люди имеют представления относительно человеческой природы или человеческой сущности, что то же самое [138, с.40]. Эти представления отчасти коренятся в опыте общения, отчасти складываются под воздействием образования и собственных раздумий о людях и о себе. С накоплением интеллектуального и нравственного опыта личность может изменить свои взгляды на человеческую природу.
Образ человека и человечности, сложившийся у данного индивида, влияет на его отношение к людям и служит средством психологической защиты. Природа человека – важный элемент профессионального сознания, оказывающий воздействие на отношение коммуникатора к своей профессии и к аудитории. Медиаэтический аспект темы человеческой природы связан с пониманием духовной миссии СМИ.
Аргумент «к природе человека» является важным элементом журналистского текста, часто выполняющим функцию опорной идеи. С точки зрения МП представляет интерес, какие взгляды на сущность человека бытуют в СМИ, в какой степени они основаны на научных данных и насколько осознаны и взаимосогласованы. Можно предположить, что по всем этим позициям психология медиа отстает от психологии научной, что нормально. Желательно, однако, чтобы разрыв между обыденным и научным знанием не увеличивался, а сокращался.
Люди не всегда понимают, какой вывод следует сделать из принятого ими общего утверждения, часто не знают, каких решений требуют от них принятые идейные позиции – христианская, демократическая, патриотическая и пр. Это верно и в отношении мнения о природе человека. Обыденное сознание по определению менее системно и последовательно, чем научное. Нередко человек искренне думает, что все люди одинаковы, и при этом уверен, что он-то лично ни за что не будет так себя вести в соответствующих обстоятельствах.
Если теоретик считает, что человек есть существо социальное, то можно догадаться, как он решает вопрос о, скажем, воздействии СМИ на уровень агрессии в обществе. Сложнее обстоит дело с мышлением медиасообщества, в нем соответствие между общей идеей и выводами из нее менее определенно. Общие понятия, как «ответственность», «объективность», «информационная безопасность» и др., по-разному понимаются и, соответственно этому пониманию, используются для обоснования и оправдания определенной информационной политики.
По мнению специалистов, в отечественных СМИ культивируется сниженный образ Человека. Это и понятно, если учесть господство масскультуры в медиапространстве. Складывается парадоксальная ситуация: человек эпохи высоких технологий представляется существом, движимым по большей части низменными инстинктами. Судя по медиапродукту, который предлагают потребителю, его считают прагматичным и иррациональным, любящим сплетни и скандальные истории. Идет ли речь о причинах голосования или об организации компании – мотивом поведения объявляется материальный интерес. Редко и стыдливо говорится о духовных ценностях, которыми руководствуются некоторые избиратели и некоторые профессионалы. Снижение образа человека и человечности служит оправданием сниженных стандартов медиакультуры.
Впрочем, следует уточнить, на чем основан вывод об искажении образа Человека в СМИ.
Есть основания полагать, что природа человека противоречива, поскольку вбирает в себя все человеческое разнообразие. Человек рационален и иррационален, свободен и зависим и т.п. Различные психологические теории отражают какую-то часть человеческой сущности, а синтетической концепции пока не создано.
В труде «Теории личности» Л.Хьелла и Д.Зиглера основные положения о природе человека представлены в виде девяти пар понятий. Каждая пара образует биполярную шкалу. Эти шкалы (или позиции, или измерения) относительно самостоятельны, так как содержание каждой из них частично перекрывается другими [138, с.40].
Авторы создали данную схему для сравнительной оценки различных психологических концепций. Теории личности отличаются друг от друга тем, к какому полюсу по этим позициям они тяготеют. Мы используем эту схему с иными целями, что оправдывает вмешательство в ее содержание.
Рассмотрим основные свойства ПЧ и то, как они представлены в медиапсихологии. Начнем с позиции: «детерминизм-свобода».
Вечная загадка человеческой природы – наличие свободы воли. Если люди обладают свободой выбора, значит они ответственны за свои поступки. Свобода подразумевает способность людей преодолевать воздействие окружающей их среды. Детерминистски ориентированные концепции утверждают зависимость сознания и поведения человека от объективных факторов. Это могут быть условия воспитания или наследственность, опыт ранних лет жизни или биологические мотивации. Все обстоятельства не поддаются учету, но если они известны, то мысли, чувства и поведение человека можно предсказать, – считают те, кто отрицает свободу воли.
Иная формулировка темы свободы звучит так: является ли наша психическая жизнь реакцией на внешние стимулы, или причины происходящих с нами событий лежат внутри нас? В последние десятилетия популярно понятие «локус контроля». Внутренний локус контроля означает, что личность признает себя причиной своей деятельности, внешний – выносит ответственность в социальную среду. Внутренний локус контроля соответствует высокому уровню субъективного контроля.
Проблема уровня субъективного контроля не решается альтернативным способом: либо свободен, либо зависим. Та и другая возможности проявляют себя своеобразно у разных людей в разных ситуациях. Здесь (как и в других случаях) заявляет о себе индивидуальность как свойство человеческой природы.
Что касается уровня субъективного контроля масс-медиа, то он противоречив. Журналистам свойственно подчеркивать зависимость аудитории от СМИ в одних случаях и перекладывать ответственность на публику – в других. В медиапсихологии присутствуют два убеждения. Первое: СМИ создают установки восприятия (стереотипы), потом сами же «находят» их у своей аудитории и оправдывают свою информационную политику тем, что должны отражать интересы публики. Второе: содержание медиа зависит от вкусов публики. Действительно, благодаря рейтингам «как никогда четко выявились предпочтения аудитории» [130, с.13]. Любимый аргумент, который приводится для оправдания информационной политики: «Мы показываем людям то, что они хотят смотреть».
Отношение «СМИ – аудитория» представляет собой систему с обратной связью. Что на что влияет в большей степени или какое причинное направление первично – в общем виде эта задача не имеет решения. Практически важно то, что зависимость СМИ от рейтингов означает ориентацию на усредненные вкусы и не создает мотивацию на развитие запросов ни у создателей, ни у потребителей медиапродукции.
Проблема манипулирования, о которой разговор еще впереди, проявляет отношение к сущности человеческого сознания, его назначения и возможной безграничности.
Следующая позиция в комплексе «ПЧ» – «объективное – субъективное». Смысл этой шкалы можно выразить дилеммой: что определяет поведение индивида – его внутренние субъективные предпочтения или объективные условия существования? Как известно, назначение психики состоит в том, чтобы быть инструментом ориентации в мире. С другой стороны, в ней присутствует не только отражение внешней и внутренней среды. Символизация, метафоризация, репрезентация – все это неотражательные операции, не говоря уж о функции оценки и целеполагания.
Объективная подача информации – основная задача СМИ, но журналист – человек, и он не может отрешиться от собственных представлений о том, что и как сообщать публике. Совершенно необходимая профессионалу уверенность в своей объективности может обернуться своей противоположностью – субъективизмом.
Так называемый «онтологический аргумент» в системе доказательств бытия Бога основан на убеждении, что человек не может придумать или вообразить нечто, что никак не связано с его восприятием. Как говорится, нет дыма без огня. Все наши фантазии являются переработкой впечатлений, из чего религиозное мышление делает вывод, что образу Бога соответствует реальный прообраз. Данная идея недооценивает творческий характер восприятия.
Нередко уверенность человека в том, что чувства его не обманывают, является единственным аргументом в пользу реальности какого-то явления. Но, учитывая фантазийность психики человека, не стоит слишком доверять этому аргументу. Наши СМИ склонны доверять свидетелям. «Я видел» – это утверждение вполне серьезно выдается за доказательство во многих телевизионных программах, рассказывающих о всякого рода аномальных явлениях.
«Рациональное или иррациональное» – эта оппозиция тесно связана с предыдущей. В основе измерения «рациональность-иррациональность» лежит вопрос о том, в какой степени сила нашего разума способна оказывать влияние на наше поведение? Являемся ли мы разумными существами, или людьми движут неосознаваемые ими силы? [138, с.42]. Иррациональное начало проявляется в случаях, когда разум подчиняется эмоциям, за которыми стоят мотивы. Многочисленные психологические защиты – это иррациональная часть нашей индивидуальности.
«Иррациональное» – не совсем то же самое, что «неосознаваемое». Если человек не осознает мотив какого-то своего поступка, это еще не значит, что причиной тому являются какие-то «глубинные мотивации», «комплексы» или еще что-то столь же загадочное. Мотив может не осознаваться просто потому, что человек не задумывается о нем. Что им тогда управляет? Часто руководят ситуативные стимулы. Скажем, если репортеру в редакции дали задание, то какой нужен еще специальный мотив, кроме того, что человек понимает, что он обязан выполнить свою работу? Мотив был, когда он выбирал место работы. И этот мотив мог быть неосознаваемым и может продолжать оставаться таким. Например, некоторые не хотят сознаваться в том, что главным их стимулом является жажда популярности. Такого рода бессознательность залегает неглубоко. При желании можно задуматься о своих устремлениях и понять, что движет поведением на самом деле, во всех тех случаях, когда человек говорит: «У меня интересная работа».
Одно дело, когда кто-то просто не хочет думать о себе, и другое, когда размышление есть, но оно алогично и предрассудочно. В результате чего, человек приходит к далеким от реальности, а порой и совершенно фантастическим выводам. Это пример иррационального сознания.
Иррациональным может быть поступок. Например, начальник «Х» справедливо полагает, что его подчиненный «У» заинтересован в своей работе и не хочет ее потерять. Допустим, есть для этого веские причины, и они известны обоим. Начальник уверен, что подчиненный от него зависим. Эта уверенность приводит к тому, что «Х «все меньше склонен считаться с настроением «У». И вот в какой-то момент подчиненный говорит начальнику все, что он о нем думает, и уходит, хлопнув дверью. Рациональные убеждения начальника столкнулись с иррациональным поведением подчиненного. Поведение «У» может казаться иррациональным даже ему самому, но таковым на самом деле не являться. По зрелому размышлению, бунт может быть признан единственно верным решением в условиях угрозы самоуважению. Оценка деяния как иррационального очень часто относительна, поскольку нет возможности оценить все последствия альтернативного поведения.
Иррациональное поведение не всегда деструктивно, а рациональная адаптация может привести к странным последствиям. Социальная психология давно занимается исследованием «ловушек рациональности», о которых еще будет сказано в следующих главах.
Иррациональное проявляется неслучайными сбоями в работе когнитивной сферы. Иррациональное мышление склонно к сверхобобщениям и преувеличениям; оно акцентирует внимание на негативном содержании и игнорирует позитивные моменты; оно склонно к произвольным выводам, «а ситуация оценивается как личностно значимая, даже когда не имеет для субъекта никакого значения» [59, с.333].
В СМИ есть тенденция акцентировать иррациональное. Она проявляется в мифологизации бессознательного, в распространении неомистики, в утрате критериев объективности познания.
«В современной политической культуре российского общества доминантное значение начинают приобретать так называемые архетипы коллективного бессознательного. Один из сильнейших архетипов подобного рода – образ врага» – пишет С.Ф. Лисовский [61, с.37]. «Образ врага» действительно популярный архетип современных СМИ, но почему он относится к бессознательному? Концепция архетипов коллективного бессознательного К.Г.Юнга подверглась критике за то, что культурные феномены подобные архетипам автор считал проявлением бессознательного без достаточных на то оснований. Люди, прибегающие к образу врага, не осознают своих мотивов – это другое дело. «Российский избиратель склонен искать причины собственных неудач во внешнем окружении, а не внутри себя», – справедливо отмечает С.Ф.Ли совский [Там же].
Тенденция видеть бессознательное там, где его нет, дополняется противоположной. Стремление воздействовать на людей провоцирует рациональный подход к человеку. Рационализм представляет собой уверенность, что можно все познать и предвидеть, что существует решение всех проблем, только оно нам до времени может быть неизвестно. Вера в безграничные возможности разума также иррациональна, как и отрицание разумности.
Есть данные, что у людей возникает иллюзорное ощущение возможности контроля случайных событий, которые не поддаются контролю по определению. Например, выбор выигрышного лотерейного билета. [102, с.365]. В социально-психологических экспериментах обнаружено, что человеку, выигравшему в лотерею, люди приписывают положительные качества, такие как трудолюбие, целеустремленность, смелость. Действует своеобразная логика: «Не зря же ему так повезло, значит, заслужил». Так желание сохранить иллюзию рационального мироустройства приводит к иррациональному (на уровне абсурда) результату.
Иррациональное проявляется в различии между логическим и психологическим следованием. Если основание суждения, его посылки считать причиной, то вывод из этих посылок будет следствием. Рациональность в данном случае означает признание однозначной связи между причиной и следствием. Но в реальном мышлении это правило далеко не всегда выполняется. Логическое и психологическое следования нетождественны, а безупречная логика не всегда убеждает.
Иногда приходится выбирать между логикой и прагматикой в решении проблемы, связанной с гуманистическими ценностями. Если нет возможности однозначно ответить на вопрос об отношении между демонстрацией насилия в СМИ и ростом агрессии в обществе, то решать надо с позиции наименьшего зла. Автор уже упоминавшейся заметки сетует на неопределенность научных выводов о воздействии ТВ: «И влияет, и не влияет на ребенка телевизионное насилие – такой не очень внятный вывод делает наука» [29]. Понятна ирония, но не вина науки, если такова реальность. В данном случае не реальность как таковая, а объективные ограничения ее научного анализа.
Психика нередко оказывается в ситуации неопределенности. В таких случаях действует правило соотношения выигрыша-проигрыша при принятии решения. В какую сторону лучше ошибиться: если мы примем, что теленасилие оказывает негативное воздействие, или если будем считать, что такого воздействия нет? Разумнее принять первое допущение.
Во все времена у людей существовала иллюзия, что с помощью каких-то магических сил можно влиять на ход событий. И в наше время многие разделяют веру, что можно предложить человеку такую стратегию отношения к себе и миру, которая избавит его от чувства нереализованности и неполноты бытия.
Считается, что массовые процессы более предсказуемы, чем поведение отдельного индивида. Так получается, потому что предсказание в отношении массы касается специфических процессов, таких как, поведение болельщиков на стадионе или зрителей в фойе театра. В них обычно вовлекаются индивиды, объединенные общими стремлениями, что делает ситуацию более определенной. Если же это непосредственно массовые процессы, в которых действует заражение, то при этом нивелируется индивидуальность, что также облегчает предсказание поведения.
Из коллизий объективного-субъективного, рационального-иррационального проистекает нетривиальность вопроса: познаваема ли природа человека или в нем есть нечто превосходящее потенциал научного познания? Познаваемость-непознаваемость – отдельная позиция в комплексе представлений о природе человека.
Существует мнение, что непознаваемость и непредсказуемость человека преувеличены, поскольку люди действуют в соответствии со своими интересами. Исходя из анализа объективной ситуации, можно понять, в чем будет состоять интерес субъекта социального действия, – считают некоторые исследователи. Это рассуждение относительно верно, если речь идет о крупномасштабных событиях, где действуют массы людей и проявляется закон усреднения. Но для того чтобы понять какую-то отдельную социальную ситуацию, нужно учесть индивидуальные решения, предсказать которые чаще всего не удается. Непредсказуемость является реальным фактом повседневной жизни. Часто ли можно услышать в новостях или в аналитической программе, например, такой оборот речи: «Как было предсказано таким-то аналитиком (политиком, обозревателем и т.п.), это событие произошло». Вряд ли будет ошибкой сказать, что событий, которых никто не предсказывал, происходит несоизмеримо больше.
Элементализм-целостность (холизм) – одно из самых сложных измерений человеческой природы. Какая из противоположностей характеризует человека? Согласно холистическому подходу личность можно понять только в качестве целостной сущности. «Сторонники элементализма доказывают, что понимание поведения человека может быть достигнуто только посредством детального анализа его составных частей» [138, c.43]. Идея целостности имеет массу подтверждений для самых разных проявлений человеческой активности. Например, экспериментально установлено, что способы организации субъектом своего восприятия, или перцептивные стили, есть часть более сложного комплекса индивидуальных свойств, включающего когнитивные, эмоциональные, мотивационные и личностные переменные [59, c.92].
По-видимому, обе позиции должны дополнять друг друга, так как человек представляет собой сложную систему, а в понятие сложности включается относительная независимость элементов от целого. И это тоже экспериментально подтвержденная идея.
Различные личностные структуры имеют разный генезис и в разной степени интегрированы в целостность. Относительно самостоятельный вклад в индивидуальность вносят такие образования, как темперамент, когнитивные способности, потребности, эмоции, свойства характера, убеждения. Причина поведения, а значит и его объяснение могут находиться на разных уровнях личности и в разных ее подструктурах.
Рассмотрим, как позиция целостности-элементализма представлена в медиадискурсе. Возьмем для примера «адреналиновый аргумент». Стало общим методом объяснять поведение участников и зрителей экстрима деятельностью гормональной системы. «Зрители получили заряд адреналина» – сказал телеведущий о корриде (7 канал, «Новости», 9.09.05). Такие же комментарии можно услышать по поводу прыжков с парашютом, восхождений и т.п. Они не ошибочны, а пусты, поскольку ничего не объясняют. Смысл экстрима состоит вовсе не в выбросе адреналина, так как этого результата можно достичь гораздо более легким и безопасным способом. «Адреналиновый аргумент» работает в тех случаях, когда переживание страха является самоцелью, как при просмотре очередного «ужастика». Иное дело – стремление к риску. Смысл экстремального спорта не в переживании страха, а в его преодолении. Победить мощнейший инстинкт самосохранения, ощутить власть над собственным телом, испытать самоутверждение – этот комплекс в эстетике называют «возвышенным» или «вдохновением». Спорт и искусство – два вида деятельности, принадлежащие одному роду – творчеству. Что не исключает присутствия и иных, прозаичных мотивов, таких как известность, внимание, наконец деньги. Разные люди совершают похожие поступки, наполняя их собственным индивидуальным смыслом.
Элементализм означает множественность источников индивидуального разнообразия. Следовательно, существует несколько возможностей объяснения поступка. Это важно для журналиста, когда он ставит вопрос: почему произошло некоторое событие; почему оно произошло с этим человеком?
Оппозиция «целостность-элементализм» выражается отношением биологического и социального в человеке.
Предопределено ли поведение человека биологически или оно определяются социальными условиями? Этот вопрос многие сотни лет занимает умы теоретиков и практиков. Сейчас большинство исследователей придерживаются той точки зрения, что природа человека представляет собой единство биологического (природного) и социального (культурного). Но смысл и значение этих факторов видится, во-многом, по-разному.
Человеческое биологическое (точнее специфика природной организации человека) обеспечивает его социальность. Это звучит вполне тривиально на уровне общего суждения, но неясно в отношении многих конкретных процессов. Биологическое присутствует в нас актуально, оно не снято культурой когда-то в филогенезе и не подавлено социализацией в онтогенезе. Борьба этих начал идет во все периоды жизни индивида, изменяется ее конкретное содержание и интенсивность. Исход этой борьбы тоже не одинаков.
Мера социальности является индивидуальной характеристикой, у разных людей она разная. Социальность человека есть «производное» темперамента, когнитивных способностей, воздействий среды и собственной воли личности. Важный показатель личностной зрелости – умение человека управляться со своим темпераментом. Своеволие темперамента свидетельствует о дефиците социальности. Хорошо, если при этом в темпераменте не слишком выражена агрессивность и эмоциональная возбудимость. Тогда последствия не столь серьезны. Если же низкий самоконтроль сочетается с высокой агрессивностью – это опасно.
В последнее время в СМИ (отечественных и не только) стала актуальной тема насилия в семье. В статье «Кукла для битья» Л.Полонская пишет: «Подлинные причины домашнего насилия – вовсе не пересоленный обед или невыглаженная рубашка, а желание удержать контроль и власть над супругой, пожелавшей остаться личностью» [96]. Верно подмечено, не так все просто с причинами семейной агрессии. Развивая тему истоков, автор пишет: «Из поколения в поколение передавался патриархальный уклад жизни, согласно которому мужчина – глава семьи…». А вот это часто встречающееся рассуждение вызывает желание возразить. Как же быстро исчезает патриархальный уклад в иных житейских сферах, почему же не все, и далеко не лучшее передается из поколения в поколение!
В советские времена все пороки общества объяснялись двумя способами. Они объявлялись либо тлетворным влиянием запада, либо наследием прошлого и назывались пережитками (надо заметить, что оба эти аргумента – «пережиток» и «происки врагов» – популярны и в постсоветских СМИ). Явления «переживают свое время» по той причине, что выражают устойчивые свойства человеческой природы. В подавляющем большинстве случаев жертвами домашних истязаний становятся женщины, и этот факт имеет банальное объяснение. Большая агрессивность и большая физическая сила – природные свойства мужского пола. Из этого конечно не следует, что семейное насилие неискоренимо. Культура (социальность) для того и появилась когда-то и существует сегодня, чтобы контролировать биологическую часть человеческой целостности.
Оценка какого-то свойства как высшего или низшего довольно условна, что проявляется в судьбах некоторых выдающихся личностей, соединявших креативность с психопатией. Соседство гениальности и безумия не является правилом, однако, это и не единичная аномалия.
Гомеостаз-гетеростаз – еще одно измерение природы человека. Гомеостаз означает внутреннее равновесие, гетеростаз – выход за пределы устойчивого состояния. В данном случае имеется в виду мотивация поведения. Движет ли человеком стремление сохранить внутреннее равновесие или он направлен на поиск новых стимулов?
С этим измерением тесно связана шкала: «изменяемость-неизменность». Способны ли люди меняться на протяжении своей жизни или мы находимся в плену характера, который формируется не нами, а средой и наследственностью. Возможны ли такие изменения, которые происходят по воле самой личности, а не вызваны гормональными сдвигами или поражениями мозга? Теоретики гетеростаза считают, что основой мотивации людей является непрерывный поиск личностного роста и самореализации. Они не принимают постулат фрейдизма, согласно которому поведение взрослого является следствием пережитого в детстве. По их мнению, человек свободен от своего прошлого, он может изменяться на протяжении всей жизни.
Это мнение тоже односторонне. Скорее всего, люди не одинаковы и в этом отношении. Индивидуальность человека выражается в том, какой полюс ему ближе гомео- или гетеро-, неизменность или саморазвитие. Многие выбирают стратегию снятия напряжения, наименьшего сопротивления, попросту – лени.
Ответственная культура (светская и религиозная) придерживается правила недопустимости провокаций в отношении человека. В нашей природе есть склонность выбирать то, что дается меньшими физическими и психическими затратами. Например, проще удовлетворять потребность в самоутверждении, не возвышая себя, а унижая других. Лень и цинизм представляют собой вариант, требующий меньших затрат, чем личностный рост. Определяя информационную стратегию медиа, следует учитывать эту особенность природы человека. Люди склонны к тому, чтобы потакать своим слабостям, с другой стороны, они способны к личностному росту. Следовательно, нужно создавать препятствия на пути деградации и направлять, а то и заставлять делать выбор в сторону развития.
Рассмотренные выше измерения природы человека проявляют глубинные свойства человеческого организма и психики как его части. Но в этих измерениях не заложено смысла жизни и не определены главные ценности. Для понимания медиапсихологии нужен анализ содержания мотивации и убеждений. Определяется ли поведение человека эгоцентрическими мотивами или же интересы других людей могут быть для него столь же важными и близкими, как и личные – вот самая глубокая суть проблемы человеческой природы. На этот вопрос требуется такой же индивидуальный ответ, как и в отношении всех иных глубинных человеческих качеств.
Параметры природы человека, о которых говорилось выше, представляют собой шкалы, где каждая часть антиномичной пары является экстремумом. Человеческие индивиды располагаются на этих шкалах каждый в своем месте: ближе к одному из полюсов или посередине.
Кривая распределения на этих шкалах, видимо, подобна нормальному гауссовскому распределению. Значит, чем ближе к середине между полюсами, тем большее количество людей «занимает это место». Крайние точки шкал отражают границы нормы, за пределами которой находится область патологии.
Образ шкалы является теоретическим конструктом, так как не существует способа измерить уровень рациональности человека или меру его целостности. Не для того существует концепция природы, чтобы измерять людей на степень человечности. Суть в том, что людям присущи некие фундаментальные свойства, в отношении которых индивидуальный разброс столь велик, что на вопрос «Какова природа человека?» мы получаем ответы, как говорится «с точностью до наоборот». Поэтому предельные обобщения о человеческой сути выражаются в виде противоречия. Образ биполярной шкалы отражает эту противоречивость. Человек вообще, то есть человеческий род, представляет собой единство биологического и социального, индивидуального и социального, рационального и иррационального и т.п.
Не только общие рассуждения о природе человека, но и суждения о конкретных ее проявлениях зачастую требуют противоречивой формы выражения. В одном человеке уживается конформизм и нонконформизм, критичность и доверчивость, вера и безверие и пр.
В одной из студенческих работ по поводу реалити-шоу написано: «Рейтинг подобных программ всегда будет высоким, потому что мы любим подглядывать, даже если и не признаемся себе в этом». Подобные суждения – не редкость. То, что должно ощущаться как двойной стандарт и доставлять психологический дискомфорт, СМИ норовят превратить в норму, что и отражается в сознании молодых людей, собирающихся посвятить себя журналистской профессии. Когда-то в ходу была поговорка: «Не стоит превращать нужду в добродетель».
Продолжим разговор о природе человека, о ее присутствии в медиа, теперь акцентируя внимание на внутреннем устройстве индивидуальности. Без этого не понять, как культура, в частности медиакультура, влияет на личность.
Много говорится о том, что новые информационные технологии влияют на психологию людей. Человек эпохи масс-медиа – иной человек – это повторяется в разных вариантах, но без серьезного анализа характера и глубины изменений.
Природа человека характеризуется индивидуальным разбросом, но нельзя сказать, что она различается в разных культурах, в разные исторические эпохи. Природа человека, если и меняется с историческим временем, то не столь заметно. А культура очевидно изменчива. При этом мы говорим, что культура меняет человека. Что и как меняется в людях под воздействием культуры – проблема, которую решает гуманитарное знание не одну сотню лет.
Соотношение индивидуальной и культурной изменчивости проявлено в различии западной и восточной культур.
В беседе с ведущим программы «Разночтения» («Культура», 22.09.06) китайская писательница Шань Са на вопрос о том, отличается ли, по ее мнению, восточная литература от западной, сказала: «Да, это две противоположные традиции». Китайская проза рисует внешний контур, а внутри лица – пусто. Как в живописи, так и в литературе. Писатель не прорисовывает внутренний мир, он описывает поступки. А на западе главное – внутренний мир. Она сказала, что любит Достоевского и что сама старается писать, опираясь и соединяя обе традиции.
Из этого свидетельства следует, что при всей разнице подхода к индивидуальности двух культур для заинтересованного сознания между ними нет непроходимой грани. Можно понять, принять и пользоваться чужой культурой. Эзотерику Востока исповедуют на Западе и у нас довольно много людей. К сожалению, восточная мистика в отечественных СМИ представлена в основном масскультурой.
Из беседы с писательницей можно вывести следующее: если восточный автор не прорисовывает внутренний мир, из этого совсем не следует, что этого мира нет или что он не интересует людей Востока. Из этого следует только то, что традиции художественной культуры различаются вниманием к разным сторонам человеческой души. Если оптимист и пессимист по-разному судят о том, полна бутылка или пуста, то содержание бутылки остается при этом одним и тем же. Различия культур проявляются в отношении к какому-то явлению, далеко не всегда изменяя сами эти явления.
Ценность, культивируемая в каком-то обществе, проникает в структуру личности индивидов на «разную глубину». Степень овнутрения культурной нормы варьирует в зависимости от конкретных условий социализации и от индивидуальных качеств, врожденных и самостоятельно сформированных данной личностью. Сказанное относится и к воздействию на личность информационной среды.
Западная мифологема судьбы или божественного провидения и восточная карма – они, при всем их идейном и образном своеобразии, одинаково воздействуют на отношение к жизни и поведение людей, если эти индивиды сходны по своим личностным качествам.
Представители западной культуры не намного более самостоятельны в своих решениях, чем представители восточной культуры. Западный человек, если он индивидуальность, имеет больше возможностей, больше степеней свободы. Состояние социума, его нормы и духовные традиции обеспечивают объективные условия для проявления личности.
Различия в психологии и поведении людей существуют, но они количественно не такие большие. Образ человека восточной культуры и человека западной культуры создается за счет небольшого численного перевеса. Это важный момент, который следует иметь ввиду, рассуждая о русской культуре, русской душе и т.п.
Культура одобряет что-то или не одобряет. Можно внешне соглашаться с какой-то идеей и при этом не следовать ей в оценках и поступках. Культурная ценность или норма – это еще не потребность личности и не черта характера.
Итак, во-первых, идеи культуры можно по-разному понимать: чем более общий характер имеет культурная ценность, тем больше истолкований она допускает. Далее обсудим этот вопрос подробнее.
Во-вторых, нормы культуры можно умом принимать, но им не следовать. Всегда и везде было немало людей, у которых расходились между собой разум, чувства и воля. Выше говорилось о том, что люди отличаются друг от друга степенью целостности своей личности.
В третьих, человек может соблюдать требования культуры, конформистски им подчиняясь. Это означает соблюдение норм при внутреннем сопротивлении, когда при первой же возможности люди отказываются от старых идей и привычек. Социальное лицемерие важное свойство человеческой натуры и культуры.
Мотивация поведения человека – может быть самая важная структура психики, потому что мотив – это то, что движет поведением. И хотя мотивация давно и пристально изучается разными науками – кроме психологии ею занимаются анатомия и физиология, педагогика и психиатрия, экономика и криминология и др. – многое в этой сфере нам еще непонятно.
И специалисты, и аудитория – все заинтересованы в понимании мотивов производства и потребления информации. Что смотрят, слушают и читают люди и чем определяется их выбор – важнейшая проблематика медиапсихологии.
Уже говорилось о том, что СМИ занижают образ человека, прежде всего тем, что искажают мотивацию поведения.
В учебной психологической литературе, в учебной литературе по рекламе и пиару популярна теория мотивации А.Маслоу. Эти сегменты рынка образовательных услуг непосредственно влияют на информационную политику, формируя профессиональные стереотипы людей, работающих в СМИ. Поэтому важно разобраться с этой теорией. Отметим сразу, что Маслоу у нас плохо понят.
По его теории мотивационная сфера состоит из потребностей. По сути, смысл терминов «мотив» и «потребность» почти одинаков. Систему потребностей автор представил в виде пирамиды. В ее основании лежат физиологические или витальные потребности. Выше находится слой потребностей в безопасности. Затем идут социальные потребности в любви, внимании, принадлежности к группе. Над этим уровнем находятся потребности в самоутверждении. Последняя ступень пирамиды – потребность в самоактуализации.
Маслоу считает, что удовлетворение потребностей более низкого уровня является условием удовлетворения вышележащих уровней. Вот этот момент вызывает много недоразумений. Можно подумать, что люди сначала должны насытить свои физиологические нужды, а потом только актуализируются высшие мотивации. Это только отчасти верно. Во-первых, база есть база, она всегда остается на своем месте. Физиологические потребности сохраняют свою важность, изменяясь с возрастом, с ростом экономических возможностей и т.п. Если человек не аскет, конечно.
Во-вторых, потребности в безопасности являются условием обеспечения физиологических нужд. Люди всегда были вынуждены охранять свою экономическую деятельность. Значит потребность, находящаяся на более высокой ступени, является основой для удовлетворения «нижележащего уровня».
В-третьих, за счет объединения с потребностями самоутверждения, витальные потребности становятся ненасыщаемыми. Это престижное потребление, ныне называемое «гламуром».
С другой стороны, физиологические потребности, обеспечивая безграничное потребление, сами по себе не обеспечивают мотивацию достижения. Ошибаются те, кто считает, что все дело в зарплате, что от вознаграждения зависит стремление человека лучше работать.
Пирамида потребностей А.Маслоу – образ крутой лестницы, по которой трудно и опасно взбираться наверх. Не будет ошибкой сказать, что пирамида-лестница – архетипический образ. Египетские пирамиды символизируют восхождение к божеству. По лестнице потребностей до вершины доходит только небольшой процент людей, считает А.Маслоу. Он называет таких людей «самоактуализирующимися личностями». Поскольку, это трудно произносимое сочетание, назовем их «творческими личностями».
В пространстве медиа имеют хождение несколько ошибочных суждений, касающихся сферы мотивации. Пожалуй, главная ошибка – это некорректные обобщения. «Все люди любят смотреть...», «все хотят знать о…» и тому подобные суждения игнорируют индивидуальность человека.
Другой тип ошибки – неразличение эмоций и мотивов. Мотив, по определению, связан с действием, поскольку мотив есть то, что инициирует и направляет поведение. Эмоция сама по себе мотивом еще не является. Если человек испытывает невольное и мимолетное чувство радости при виде чужой неудачи, это, конечно, неэтично. Культура не поощряет такие чувства. Однако это – часть нашей природы, ее низменная биологическая часть, которой надо стесняться, только если человек не может или не хочет с ней бороться. Тогда с ним действительно что-то не так.
Третий тип ошибки – когда суждение о личности выносится на том основании, что данный человек испытывает какую-то потребность. Это еще ничего не значит или значит только то, что «ничто человеческое ему не чуждо». Индивидуальность проявляется в ситуациях выбора. «Все люди любят деньги» – допустим, что все. Но один при этом выбирает работу менее оплачиваемую, но более интересную, а другой идет туда, где больше платят. «Все люди любят почет и уважение» – опять-таки, допустим, что все. Но один ради самоутверждения готов отказаться от любви и от семейного уюта, а другой предпочтет карьерной суете расслабленный образ жизни. Мотив конкретного поведения является обычно результатом выбора. Мотив раскрывает структуру потребностей данного человека или, что то же самое, иерархию его ценностей.
Выбор зависит и от объективных условий. Если кому-то недоступно некое благо, он неосознанно запускает в действие свои психологические механизмы защиты. Человек старается не смотреть в ту сторону, где лежат недоступные для него вещи. Это психологическое правило «мотивационного барьера» действует не во всех ситуациях.
В психике сосуществуют разные свойства и тенденции, которые могут дополнять друг друга, а могут конкурировать между собой. Какое из свойств окажется сильнее и проявится в данном случае – это часто невозможно предсказать.
Любопытный пример, с точки зрения психологического анализа, представляет собой обсуждение в СМИ темы гламура. На наш взгляд, в этом дискурсе проявляются основные ошибочные суждения о мотивах человека. 14 июня 2007 г. в программе «Культурная революция» (канал «Культура») тема была заявлена примерно в такой формулировке: «Гламур разрушает гражданское общество в России». Оппонировал этому мнению редактор одного глянцевого журнала – человек из тусовки.
На критику гламура И.Петровской редактор отреагировал так: «Вы нападаете на тусовку может быть потому, что завидуете?». На реплику: «Гламурная тусовка злит людей», – его реакция была аналогично провокационной: «Злит? И потому они все на нее смотрят?». Защитник гламура продемонстрировал несколько заблуждений. Первое, что передачи «из жизни звезд» любят смотреть все. Второе неверное суждение: если человек любит смотреть, как развлекается элита, значит, он не испытывает к ней злости. Люди умеют любить и ненавидеть одновременно – эта амбивалентность чувств тоже не всем присуща, однако встречается часто. И третье, зависть, если она есть, что в данном случае маловероятно, ровно ничего не решает и ни о чем не говорит. Если кто-то упрекает в этом чувстве своего собеседника, то, как правило, это можно квалифицировать как прием из арсенала мелкого психологического хулиганства. Не стоит на такой упрек всерьез реагировать. И последнее. В зависимости от духовных запросов можно выбирать разный гламур. Если те, кто определяет содержание эфира, считают, что люди любят смотреть на «красивую жизнь», то пусть показывают жизнь действительно красивую.
Данная программа проявила некоторые особенности медиапсихологии: манипулятивность журналистики, неточное представление об аудитории. Но был в ней и положительный психологический момент. К концу передачи позиции оппонентов сблизились, что бывает не часто. Гламурный персонаж признал, что наша тусовка действительно цинична. Это свидетельствует о его, в целом, не пошлой позиции.
В статье А.Макарова речь идет об отношениях между двумя народами русскими и грузинами [69]. Автор удивляется, что грузины, жившие в среднем лучше, чем русские, при этом считали себя угнетенной нацией. С точки зрения психологии мотивации, тут нет ничего удивительного. Быть богаче кого-то и при этом от него зависеть – такие ситуации потенциально конфликтны.
Русские получали моральное удовлетворение от сознания того, что они хоть и живут скромно, зато создали сверхдержаву. Грузинам испытывать такую гордость мешало, что их за границей отождествляли с русскими. Они находились «в тени» великой нации. Только инфантильный человек доволен тем, что постоит рядом со звездой и возьмет автограф. Грузинской интеллигенции не нравилось быть неразличимыми. Разумеется, далеко не все люди чувствительны к таким вещам, и дело не только в этих амбициях. Но свою роль в вызревании конфликта такой мотив, как национальная гордость, безусловно, сыграл.
«Раз богатые, значит должны быть довольными» – это логика бедных людей, которым трудно себе представить, что самоутверждение – самостоятельная мотивация, что ее нельзя заменить материальными потребностями. В рассуждениях, подобных тем, что представлены в данной статье, звучит нотка осуждения. Многие у нас считают народы, отсоединившиеся от России, неблагодарными. На мой взгляд, в материалах СМИ на данную тему часто встречается ошибка. Она состоит в том, что этическая оценка предваряет, а то и подменяет психологический анализ. Психология и этика – их отношения сложны и требуют к себе особого внимания. В данном случае речь идет об отношениях мотивации самоутверждения и этики благодарности.
Одна сила заставляет покупать дорогую машину, участвовать во флэшмоб-акциях, выступать на конференциях и звонить на «Авторадио». Бывает, что эта сила толкает на преступление. Эта сила идентична во всех случаях, но внутренне она сложно устроена. И главное, она приобретает столь разные выражения за счет соединения с другими свойствами личности и с объективными условиями. Эта сила имеет много названий: «самовыражение», «самоутверждение» и др. Смысл ее состоит в том, чтобы заметили, оценили и запомнили твое неповторимое «Я».
Потребность самоутверждения (Я-мотивация) обеспечивает энергией мотивацию достижения. Без нее человек не мог бы добиться успеха в профессиональной и всякой другой сложной деятельности, где цель и результат далеко отстоят во времени. Сильно или слабо выражена потребность в самоутверждении у данной личности – это не имеет отношения к нравственности. Объектом моральной оценки Я-мотивация становится тогда, когда личность выбирает способы самоутверждения. Выбор средств удовлетворения данной мотивации зависит от многих факторов. К их числу относятся состояние других потребностей, а также способности, навыки и система убеждений.
Тщеславие представляет собой особое проявление потребности в самоутверждении. Оно присуще всем людям, хотя далеко не в равной мере. Привлечь положительное для собственной гордости внимание других – простительная слабость. Личность зрелая старается уйти от инфантильных форм удовлетворения Я-мотивации. Честолюбие можно считать «повзрослевшим и поумневшим» тщеславием.
Человек может быть тщеславным и честолюбивым. Тщеславие проявляется в вещах несерьезных, в отличии от честолюбия. Честолюбие – сложный мотив. Оно включает не только потребность самоутверждения, но и другие потребности, какие именно –зависит от индивидуальности. Нередко честолюбие кроме самоутверждения включает стремление к творческой самореализации.
Отношение к власти – всегда актуальная тема медиадискурса. Большее число ошибочных суждений об этом предмете связано с оценками мотивации властных отношений.
Еще совсем недавно в предвыборных компаниях применялся такой риторический ход: «Давайте переизберем старых, так как они уже решили свои проблемы, а если придут новые, им надо обогащаться». В этом нехитром аргументе присутствуют две ошибки в отношении мотивации. Первая та, что все идут во власть ради наживы. Это, по меньшей мере, неточно. Власть притягательна сама по себе. Это отдельная потребность самоутверждения, она не зависит от удовлетворения других мотиваций даже у животных. Обладание материальным ресурсом обычно является средством удержания власти. Это иное дело.
В природе человека заложено желание славы, причем заложено так, что у разных людей это стремление развито в очень разной степени. Индивидуальный разброс здесь такой же большой, как в показателях способностей. Есть люди, которые не понимают даже элементарной математики, и есть те, кто находит в ней новые решения.
Вторая ошибка обсуждаемого аргумента состоит в том, что мотивация обогащения обычно ненасыщаема. Если у человека преобладает эта страсть, то по мере роста благосостояния растут его аппетиты. В социологии, в экономической психологии это описано как «престижное потребление», «потребительская гонка» и т.п.
Для МП особую важность имеют социальные или коммуникативные потребности личности. В широком смысле слова все потребности человека социальны в той или иной мере. Коммуникативные потребности реализуют разнонаправленные личностные тенденции. Одна из них представляет собой потребность присоединения к группе, потребность ощущать себя частью некоего целого «Мы». Другая тенденция заставляет личность самоутверждаться как индивидуальное Я. Эти тенденции не существуют в отдельности друг от друга.
Люди это чувствуют, когда говорят, что потребность выделиться из общей массы, на самом деле проявляет не свободу, а зависимость от принятых в обществе ценностей. Хотя иногда оценки самоутверждения грешат морализаторством. Все же христианская добродетель скромности глубоко укоренена в психике человека.
Хуже осознается, что и другая тенденция – «присоединение» не означает полную деиндивидуализацию. Личность проявляет свою особость тем, что выбирает общность, к которой присоединяется. Стремление чувствовать единство с группой есть у всех. Индивидуальность проявляется в том, к кому данный зритель хочет присоединяться, к обитателям «Дома 2» или к героям «Линии жизни».
Присоединение содержит двоякий смысл. Желание смотреть сюжет может проистекать из потребности соучастия по принципу близости: «Это интересно смотреть, потому что это обо мне». Здесь возникает понимание и сочувствие (эмпатия) на основе сходства. Возможен другой вариант: «Смотрю потому, что это другой интересный мир». Другой, но желанный. Бывает совпадение обоих смыслов: «В желанном, но другом мире нахожу что-то с собой сходное». Последний вариант – наиболее захватывающий.
Мотивация может рассматриваться с двух позиций: с точки зрения содержания и с точки зрения динамики. Содержательный аспект – это вопрос о том, чего хочет человек; динамический – как сильно его желание. Сила мотива зависит от многих условий, в частности, от наличия конкурирующих мотивов. Для одного человека главное – публичность профессии, для другого важнее ее денежное наполнение, третий выбирает свободу творчества.
Подводя итог главы, отметим следующее: СМИ являются важным источником и потребителем социально-психологического знания, что предъявляет высокие требования к качеству медиадискурса. Пока что в МП много обыденного и масскультного содержания. Для исправления ситуации необходима профессиональная рефлексия, о ней речь пойдет в следующей главе.
Состояние медиапсихологии и медиаэтики не в последнюю очередь зависит от самосознания журналистики. Среди актуальных тем профессиональной рефлексии обозначим следующие:
Все эти темы взаимоувязаны и зависят от мотивации деятельности и от уровня профессионального мастерства.
Создатели медиапродукции склонны отделять себя от аудитории. Обсуждая проблему общественного контроля за медиапространством, дискутанты часто обращаются к аргументу: «кто будет судить и отбирать». Те, кто выступают против контроля за СМИ, видимо, не доверяют способности людей регулировать отношения, не впадая при этом в произвол. Общественный контроль за СМИ существует во многих цивилизованных странах. И в виде отдельных органов, как во Франции, и в виде самоцензуры, подкрепляемой активностью со стороны гражданского общества. Цензура в виде инстанций прежних времен совсем не нужна, но «очищение эфира от грязи» (в сфере языка, например) нам необходимо.
На одной из ежегодных журналистских конференций, выступал известный аналитик масс-медиа. Он говорил о том, как исследуются предпочтения аудитории. По полученным данным оказалось, что люди хотят не столько потреблять информацию, сколько участвовать в медиапроцессе. Людям интересно заявить о себе. Докладчик говорил об этом результате так, будто для него это явилось полной неожиданностью. Хотя, что тут удивительного! Если журналист или телеведущий стремится появляться на публике, почему другим не хотеть того же! Надо думать, популярный медиадеятель не единственный, кто удивляется, что журналисты и все прочие люди, оказывается, похожи в своих стремлениях к самовыражению.
«Мы и Они» – неравенство журналистов и аудитории проявляется в том, что психическая деятельность коммуникатора и коммуниканта описывается по-разному. Коммуникатор взаимодействует «со стороны личностных характеристик, особенностей самоотношений и самоактуализации в общении,…телевизионная аудитория со стороны ее индивидуальных особенностей восприятия и процессов понимания целей и содержания передачи…» [75, с.39]. Аудитория предстает в качестве объекта, а коммуникатор в творческой роли субъекта медиаобщения. У такого взгляда есть свои резоны, ролевые различия существуют. Но это именно различия, а не антиномия: активный субъект – пассивный объект воздействия.
В противопоставлении «Мы-Они» можно предположить неосознаваемый перенос собственных мотивов на публику: «публика хочет это видеть», вместо: «мне самому это интересно».
Социальные психологи установили факт ассиметрии между тем, что и как человек думает о себе, и что и как он думает о других. «Я так подумал, значит так подумают другие», «Я так не думаю, но считаю, что это вполне логично, и значит, так думают многие». «Я-то так не подумаю, но другие скорее всего подумают». Эти и иные возможные варианты имеют психологические основания и ограничения, которые надо знать медиа специалисту, чтобы точнее представлять связь между собой и своей аудиторией. Когда мы выносим суждения о том, что думает или подумает в этой ситуации другой человек, мы должны помнить о том, что этот другой – индивидуальность. Подстановка своего сознания на место другого проблематична, хотя и естественна.
Людям свойственно соглашаться с критикой профессии и не относить ее к себе. В качестве примера можно привести одну из программ «Апокриф» (телеканал «Культура»). Она была посвящена модной теме клипового сознания. Участники говорили о разорванности, мозаичности и т.п. признаках сознания человека эпохи массовых коммуникаций. Причем говорили вообще, бессубъектно, и напрашивался вопрос: о чьем сознании идет речь? Кто-нибудь из присутствующих свое сознание считает клиповым? Едва ли. Выше уже отмечалось стремление отождествлять свойства подачи информации с ее восприятием. Если и верно, «что средство есть сообщение», то из этого еще не следует, что сообщение есть его прочтение. Клиповая подача информации не обязательно имеет следствием возникновение клипового сознания. Психика может отреагировать просто усталостью и эмоциональным дискомфортом. Активный характер психического проявляется в отсутствии тождества между информацией «на входе» и результатами ее обработки субъектом восприятия.
В журналистском сознании присутствует что-то похожее на манию величия. Встречается мнение, что журналисты «фактически занимают место «пророка» или «оракула» во взаимоотношениях индивидуального и коллективного сознания» [75, с.35]. И это при том, что на отечественных телеэкранах роль оракула закреплена за представителями совсем иных социальных сфер. В материале с характерным названием «Журналист как законодатель общественного мнения» С.А.Болталин пишет: «Посредством печатного или звучащего слова журналист доносит до сограждан те идеи, ценности, которыми они живут» [10, с.7].
О том, что самосознание тележурналистов часто не адекватно, пишут и говорят многие. И. Логвинов в беседе с Л.Володарским, озаглавленной «Телевизор бьет в голову» (ЛГ) по этому поводу выразился так: «Работа на ТВ меняет людей, причем не в лучшую сторону. Многие, видя свое изображение на экране, начинают считать себя властителями дум…». С чем согласился его собеседник: «Люди, которые часто появляются на экране и поэтому считают себя властителями дум, мне кажется, заблуждаются кардинальным образом» [63].
Одним из парадоксов психики является то, что часто лгущий человек, не защищен от излишней доверчивости. У журналиста вполне может существовать иллюзия, что его-то не обманешь, поскольку он считает себя специалистом в области манипуляции. Самоуверенность, и как следствие утрата осторожности, одна из причин профессиональных ошибок в разных видах деятельности. Медиа профессия не составляет исключения. Журналисту полезно помнить, что информатор может ввести его в заблуждение, и адресат не склонен доверять ему только потому, что он является представителем средств массовой информации.
Самосознание СМИ проявляется в том, какие теории медийной коммуникации популярны в профессиональной среде. Прежде всего, это М.Макклюен с его тезисом «Средство есть сообщение». Это утверждение читается так, что медиа являются не посредником, а творцом содержания информации, что в них делаются открытия и формулируются все идеи об окружающей нас действительности. Нельзя сказать, что это полная неправда, но это очень сильное преувеличение. Самое интересное и глубокое знание чаще рождается в иных сферах. Кажется, что это очевидно. Но именно очевидности часто выпадают из поля зрения некоторых идеологов СМИ.
Самосознание журналистской профессии представляет собой сложное единство противоречивых установок. С одной стороны, присутствует гипертрофированное чувство собственной значимости, с другой стороны, легковесное представление о роли убеждающего Слова. Установка на развлекательную журналистику – следствие коммерциализации СМИ – снижает чувство ответственности, поскольку предполагается, что массмедийная информация всерьез никем не воспринимается.
«Если мы будем назидательны, нас не будет смотреть зритель», сказал как-то ведущий «Культурной революции» М. Швыдкой. Верно, только, что значит развлекать и что значит информировать? Смысл этих функций журналистики не всегда ясен, когда речь идет о конкретном сюжете.
Всегда ли сознают тележурналисты, зачем они снимают тот или иной кадр? Вот несколько примеров из недавнего прошлого. 3 августа 2005 г. на одном из краевых каналом в местных новостях показывают роящихся на мертвой собаке червей. Зачем нужен был именно этот кадр? Лучше бы сказать о том, от кого конкретно зависит гигиена на наших улицах. Что это некрофилия местных журналистов? Вряд ли, скорее всего это неосознанный, а может и осознанный, социальный страх. Безопаснее дать страшную картинку, чем назвать имена виновных. А незадолго до этого экспонировался труп с жуткими комментариями о его состоянии. О чем проинформировал журналист телезрителей!
Иногда нужна и назидательность. 4 августа 2005 г. в местных новостях прозвучал (не дословно) такой текст: «в троллейбусе стало плохо пассажиру, видимо, от жары. В салоне ни у кого не оказалось мобильника. И пока троллейбус дошел до вокзала, где из диспетчерской позвонили в «скорую», то когда она приехала, было уже поздно» Дальше кадр: в пустом салоне на сиденье умерший пассажир. Конец сюжета. Страшно оттого, что рассказ прозвучал совершенно бесстрастно, как будто ничего особенного не произошло. Что ж, никто не виноват, так получилось, ни у кого не оказалось мобильного телефона. Здесь нужен был комментарий, нужно было непосредственное, живое участие.
Думаю, важную роль в этом случае сыграл возраст журналиста. Наверное, молодой человек действительно не знал какие требования – ролевые, нравственные – предъявляет такого рода ситуация к ее участникам. Возможно, автор сюжета очень удивится, если узнает, что его работа вызвала у некоторых телезрителей ощущение дикости происходящего. Надо заметить, что речь шла о работе одного канала, и одной группы людей и, кажется, они повзрослели, поскольку, подобные примеры исчезли из эфира. Это значит, есть подвижки в сторону профессионализма.
Журналистская рефлексия изобилует психологическими защитами и оправданиями, которые выдаются за объяснения. Один из вариантов защиты – объяснение качества журналистики потребностями аудитории, которые проявляются в рейтингах программ. Есть в этом мнении доля истины, но есть и некая уловка.
Когда речь заходит о рейтингах СМИ надо иметь в виду, что объективные измерения предпочтений аудитории не отвечают на вопрос о причинах выбора и об отношении респондентов к факту собственного выбора. Высказывания людей, отражающие их сиюминутные предпочтения, не совпадают с их общим мнением, не привязанным к конкретной ситуации. Это происходит по вине мотиваций, которые проявляются в эмоциях. Встречаются жалобы зрителей на ТВ-зависимость. Эти люди любят смотреть определенные программы, но не любят эту свою любовь. Недостаток саморегуляции – дело обычное. Самосознание аудитории не менее и не более адекватно, чем профессиональное медийное самосознание.
Недовольство информационной политикой СМИ – массовое явление в нашем обществе, и в то же время, эта политика строится на предпочтениях аудитории. Отчасти, это парадокс. Ничего удивительного, психика человека как раз то место, где рождаются парадоксы!
В данном случае проявляются следующие психические закономерности. Первая: у большинства людей не совпадают сиюминутные мотивы и долгосрочные. Как часто можно встретить ситуацию: человек поставил цель бросить курить, но это – в будущем, а в данный момент он закуривает сигарету. Это касается и потребления медиапродукции. Телезритель нередко думает примерно так: «Хорошо бы на ТВ было больше образовательных программ, но сейчас я устал и посмотрю боевик». Вторая: эффект массы или «мой голос ничего не решает». Многие зрители недовольны присутствием насилия в СМИ. И при этом они создают рейтинг агрессивному ТВ, включая определенный канал. Эффект тут точно такой же, как в отношении выборов. Происходит растворение ответственности в массе, и в сумме выходит общая ее нехватка. И третья особенность психического реагирования: эффект «Я – это другое дело». На вопрос, оказывают ли СМИ отрицательное воздействие на моральное и правовое сознание общества, многие отвечают уверенное «Да», исключая себя из абстрактного множества «сознание общества».
Чтобы оценить отношение аудитории к СМИ, недостаточно одних рейтингов. Надо задавать людям вопросы: довольны ли они своим досугом, состоянием культуры, общественной моралью, наконец.
Приведенные соображения рассчитаны на то, что профессионалов медиа действительно интересуют мнения людей. Но даже, если им важен только рейтинг передачи, эти соображения не бесполезны. Всегда стоит задумываться над тем, как со стороны выглядят объяснения и оправдания. Если работник медиа заявляет, что показывает публике то, что она желает смотреть, то это звучит столь же малоубедительно, как объяснение продавца, что он продает плохой продукт, зато дешево, и других продуктов на этом рынке все равно нет. Все другие аргументы – в лучшем случае, самообман, и обман – в худшем. Следует оговориться, что сказанное относится не к индустрии массовой культуры в целом. В мировой и отечественной массовой культуре много интересных талантливых авторов и произведений, но и пошлости много, о чем и речь.
Самосознание журналиста отражается в его представлении о своей аудитории. Можно сказать, что это взаимозависимые данности – образ профессии и образ публики.
Одной из причин аберрации самосознания профессионалов СМИ является образ человека, в одиночестве сидящего перед телевизором. Такая картинка сильно искажает реальную ситуацию телевизионной коммуникации.
В теории коммуникации выделяют два контура циркуляции информации. Первый контур включает канал СМИ и аудиторию. Второй контур представляет собой обмен мнениями по поводу увиденного, услышанного и прочитанного. Адресаты «оценивают сведения, полученные из СМИ, с учетом суждений о них авторитетных людей – лидеров мнений, имеющих собственные взгляды на события и характер их освещения в масс-медиа» [11, с.177; 34, с.112]. Роль второго контура в наше время не всегда заметна. Некоторые теоретики склонны ее вообще игнорировать. Она возрастает в периоды политических компаний и в ситуации, когда человеку предстоит серьезный выбор: за кого проголосовать, где найти надежных дилеров и т.п. Тогда реципиент не полагается на политическую и коммерческую рекламу, а ищет экспертов, или советчиков из числа своих знакомых.
Значимым моментом является общение с домашними по поводу происходящего на экране и влияние обмена впечатлениями на дальнейшее восприятие информации. В процессе обмена мнениями рождаются новые идеи и оценки. Эти процессы трудно отследить, поэтому значение непосредственного общения в МП не попадает в теоретические работы, не становится частью профессиональной рефлексии.
Существует стереотип психологии зрителя: человек приходит с работы, садится у телевизора и с этого момента начинается восприятие – так представляют и описывают видимое поведение. В самом деле, общение с миром онтогенетически и логически начинается с ощущения. Но когда речь идет о воздействии СМИ на реципиента, то начинать надо не с элементарного психического акта – ощущения, а с мотивации. Телезритель по какой-то причине включил ТВ и выбрал канал. Мотивация воздействует на качество восприятия, наряду с другими личностными и ситуационными факторами. МП имеет дело с процессами апперцепции, что означает нагруженность непосредственных актов восприятия прошлым опытом. В содержание опыта, в частности, входит память о том, как часто масс-медиа давали неверные сведения, от чего зависит установка на доверие или недоверие к источнику информации.
Коммуникант является субъектом сложной когнитивной деятельности, которая называется восприятием медиаинформации. Он видит, слышит, оценивает и делает выводы о событиях, сравнивая свой образ реальности с медиаобразом. Правда, не все люди одинаково доверяют своим глазам и своим мнениям. Индивидуальность проявляется в том, насколько человек, как потребитель информации, самостоятелен. К активной аудитории относят примерно 30% населения.
Восприятие информации – процесс, индивидуализированный по многим параметрам. Личность обладает когнитивной уникальностью, свободой и целостностью. Хотя разные люди обладают когнитивной индивидуальностью в очень разной степени. Уникальность, свобода и целостность – взаимосвязанные характеристики. Когнитивная уникальность состоит не просто в колоссальном разнообразии информации, которой обладают индивиды. Она является следствием таких процессов как мотивация, выбор и творчество.
В последнее время ведется много разговоров о целевой аудитории, о сегментации рынка, деверсификации информационной стратегии и интерактивном телевидении. Может это и есть возвращение индивидуальности в пространство медиа? В какой-то мере. Но, во-первых, эти дискурсы еще не реализованы на практике. Пока что на ТВ господствует унификация. А во-вторых, вещание, рассчитанное на простые интеллектуальные функции и примитивные чувства не способно удовлетворять запросы индивидуализированной аудитории.
Выше говорилось о том, что в самосознании журналиста есть тенденция противопоставлять себя аудитории. Дело не в самом по себе различении, а в том, по каким параметрам оно проводится. Психическая деятельность коммуникатора и реципиента, конечно, отличаются. Различия эти, преимущественно, ролевые, а это значит, что они функциональны и существуют в рамках соответствующего процесса. Если коммуникатор и реципиент поменяются местами, то и психические процессы будут протекать по-другому, в соответствии с играемой в данный момент ролью. В этом месте надо сделать поправку на то, что исполнять роль можно по-разному, и что профессиональная роль играется людьми несколько по-иному, нежели не связанная с профессией.
Давно стало общим местом сравнивать жизнь человека с игрой. «Человек играющий» – книга И.Хейзинги признана философской классикой, естественно, что и журналистская рефлексия старается определиться в этой системе понятий [136]. В.Третьяков в учебном пособии «Как стать знаменитым журналистом» представил СМИ как карнавал, который не ограничен временем и местом, а «превратился в постоянную реальность» [126, с.216]. Авторы «Психологии телевизионной коммуникации» считают, что СМИ превращают в игру не только медиа, но и другие пространства. «Глобальная театрализация образа жизни человека» – так, по их мнению, можно идентифицировать формы телевизионной коммуникации современных информационных технологий [75, с.34]. Мало того, что «весь мир театр», так этого театра становится все больше и больше. Как у И.Ильфа и Е.Петрова: «Быстро. Как только можно быстро, ….и еще быстрее».
Едва ли верно, что ТВ делает жизнь людей более театральной. В режиме несерьезной игры с медиа общается аудитория. Естественно, ведь это не сама жизнь, это только часть, причем не самая главная. Иное дело роль коммуникатора. Она требует большей личностной вовлеченности, потому что коммуникатор – это профессия и работник СМИ играет свою роль серьезно.
Приспосабливаться к обстоятельствам своей профессиональной деятельности естественно для человека. Не обязательно, но случается, что адаптация идет с некоторым перекосом. Тогда говорят о профессиональной деформации личности. Отличие профессиональной деформация от адаптации к профессии состоит в утрате критичности и произвольности поведения. Если профессионал подстраивается под реципиента соответственно своим конкретным коммуникативным задачам – одна ситуация. Если же он не осознает и не контролирует процесс подстройки, то это уже не тактический прием, а стереотипная реакция. Она проявляется в утрате гибкости, произвольности поведения, в субъективизме. Профдеформацию отличают крайности растворения личности в профессии либо, наоборот, отстранения от нее. В первом случае, отсутствует самокритика, во втором случае появляется цинизм.
Профдеформацию отличает также приоритетность корпоративных интересов и норм. Частная правовая норма, как известно, не может главенствовать над общей. Это правило справедливо не только для юридической сферы, но и для групповых норм.
Продолжая тему профессиональной рефлексии, рассмотрим варианты стилей ролевой игры, или варианты имиджей.
Социальная роль – одна из тех личностных составляющих, которые демонстрируют зависимость человека от общества. Самоопределяемость в данном отношении проявляется в том, что человек выбирает стиль игры, или имидж. Профессионал выбирает имидж в соответствии со своими личностными качествами: мотивами, чертами характера и ценностями.
1. Имидж, который можно назвать «идеальное воплощение роли». Это: «настоящий мужчина», «типичный бизнесмен», «секс символ» и пр. и пр. Обычно для поддержания данного стиля требуются большие усилия и самоограничения.
2. «Я не идеал, но стремлюсь быть к нему ближе». Эта позиция может считаться самой продуктивной, если не связана с идеализацией профессии и не перерастает в комплекс несовершенства.
3. Имидж «Раз уж мы играем в эти игры, то давайте соблюдать правила» – менее социально желателен, но вполне оправдан по отношению к какой-то конкретной ролевой ситуации. Не все грани даже горячо любимой профессии нас устраивают. Какие-то периферийные требования роли могут исполняться формально.
4. Дистанцирование от роли, демонстрация критического к ней отношения, оправдано лишь в том случае, если личность ставит перед собой задачу переделать сценарий данной роли. В боль шинстве же случаев этот имидж означает личностное поражение.
Набор игровых стилей не так велик, и не всегда делается верный выбор. И все же имидж содержит элемент самоопределения, являясь компромиссом между ролью и индивидуальностью.
Журналистская профессия относится к творческим, и на нее распространяются профессиональные «вредности», присущие этим видам деятельности. Одна из них – ревностное отношение к собственной одаренности. Отсюда проистекает стремление демонстрировать те личностные качества, которые во мнении публики, ассоциированы с талантом. Внешняя экстравагантность, радикальность оценок, подчеркнутая экстравертность, артистизм, самоуверенность – таковы некоторые черты профессионального имиджа, которые вызывают негативную реакцию, если их демонстрируют неталантливо.
В беседе с ведущим передачи «Ночной полет» на телеканале «Культура», известный режиссер А.Лысенко сказал, что профессия тележурналиста представляет опасность для индивидуальности. Очень трудно отстоять свободу от звездной болезни, от власти денег, от мнения сообщества. («Ночной полет», телеканал «Культура», 18.04.07). Лысенко высказал важную идею о том, что расчет на потребности и вкусы средней массы зрителей ведет к деградации, о чем свидетельствует статистика. Информационная политика должна ориентироваться на уровень выше среднего.
Самосознание журналиста складывается под воздействием профессиональных особенностей медиапознания. У журналиста часто нет обратной связи с информатором, и нет возможности проверить свою правоту. Ему важно доверять способностям быстрого реагирования и интуиции, чтобы не застревать на тревожных ощущениях неуверенности. Когнитивная самоуверенность служит средством психологической защиты, она проявляется в переоценке значимости первого впечатления и вере в профессиональную интуицию.
Мотив самоутверждения личности в качестве субъекта интеллектуальной активности провоцирует защиту в виде отрицания ценности аргумента. Как известно каждому из жизненного опыта, трудно убедить человека в чем-то, с чем он не хочет или не готов согласиться. Требуется больше доводов, чтобы преодолеть психологическую защиту отрицания значимости неугодного аргумента. Встречаются индивиды совершенно глухие к доводам разума, хотя они и не составляют большинство. Кажется, что это всем известно и не вызывает сомнений. Однако ситуация меняется, когда предметом обсуждения становится тема манипулирования сознанием аудитории. Авторы, пишущие на тему воздействия СМИ, как будто забывают и о своей собственной психологии, и об опыте истории, и о теоретических выкладках академической науки. Последняя утверждает, что восприятие человека избирательно и зависит от многих факторов, прежде всего от мотивации. Но вопреки всему, постоянно звучит одно и тоже: «Телевидение навязывает людям, что им думать и как представлять ту или иную ситуацию».
Недоказуемость какого-то утверждения действует, как правило, в обе стороны, если нельзя доказать тезис, то и антитезис недоказуем. Однако психологические защиты работают так, что аргумент недоказуемости действует как недоказанность позиции оппонента, и как доказательство в защиту собственного мнения.
В качестве средства психологической защиты может быть использовано обобщение. Самокритика, использующая язык абстрактных понятий, звучит отстраненно и переносится легче, чем рассказ о конкретной ситуации и ее анализ. Бывает, оратор, выступающий перед аудиторией, вполне искренне произносит такие общие суждения: «Вы в этой области знаете больше меня», или «Многие из присутствующих здесь старше и опытнее меня» и т.п. Что можно считать проявлением искреннего желания умерить свою гордыню. Но если кто-то из слушателей не согласится с мнением оратора по обсуждаемому вопросу… – куда девается эта уступчивость. Считать скромность самообманом в данном случае было бы упрощением. Скорее, это неосознаваемая и потому, честная психологическая игра. Человек может искренне высказать о себе какое-то суждение, но конкретные жизненные ситуации он решает так, что они противоречат этому общему суждению. В таких случаях логика и психология обобщения расходятся.
Одним из механизмов психологической защиты является «гиперболизация». Гиперболизация придает больший вес событию, либо персоне и служит защитой от смеха. В обоих случаях мотивом выступает потребность самоутверждения. Придание большего масштаба и значимости событию или психическому явлению облегчает его переживание, как это ни странно кажется на первый взгляд. «Я не хотел выглядеть смешным, я хотел выглядеть страшным» – говорит герой Л.Н.Толстого («Крейцерова соната»).
Были времена, когда комедия считалась низким жанром. Такая эстетическая оценка смехового искусства отражает биологическую оценку. Смех за спиной отзывается тревогой на уровне инстинктивной реакции. Еще И.Кант заметил, что в структуре смеха присутствует страх, рожденный неожиданностью, оценка этого страха как напрасного и радость по данному поводу. Удивление, страх, оценка страха как неоправданного и разрядка – эти переживания, быстро сменяя друг друга, сливаются в смех. В смехе, следовательно, присутствует обесценивание ситуации, если судить с точки зрения биологической логики выживания, диктующей правило: не опасное не заслуживает внимания. Смех представляет угрозу самоуважению личности, поэтому, способность смеяться над собой считается признаком сильной личности.
В психологической науке не так уж много тем, которые не вызывают разногласий. Одна из них – отношение личности к смеху. Самоирония свойственна развитой индивидуальности, а склонность к насмешкам над другими компенсирует неуверенность в себе и свидетельствует о чувстве неполноценности. В эстетике комического еще недавно господствовал злой смех. В последнее время, по мнению специалистов, МП стала освобождаться от засилья «стеба», что является признаком возросшего профессионализма.
В современной психологической литературе приобрел популярность термин «интернальность». Несмотря на методологические претензии к этому концепту, он является частью современной теории индивидуальности и может быть полезным для оценки профессионального самосознания. Интернальная личность берет ответственность на себя, объясняя события, происходящие в ее жизни собственными решениями, характером или способностями. Если человек склонен приписывать ответственность за события своей жизни внешним причинам, то такая позиция называется «экстернальной». В роле внешних причин могут выступать другие люди, судьба или случай.
По результатам некоторых исследований, экстерналов отличает повышенная тревожность, меньшая терпимость к другим и повышенная агрессивность, а также конформность и невысокая популярность. Что естественно связано «с их зависимостью от внешних обстоятельств и неспособностью управлять своими делами» [106, с.93]. Корреляция качеств еще не указывает на причинно-следственные связи между ними. В психологической литературе не дается объяснение причин интернальности-экстернальности, да и само понятие недостаточно ясно. Отражает ли это понятие реальность поведения, или это факт самосознания личности? Возможно, более зрелые личности демонстрируют интернальность, поскольку такое самосознание не угрожает их самооценке, а наоборот, укрепляет уверенность в себе: «мой успех зависит от меня, следовательно, и дальше так будет. Никакая судьба или случай не украдет его, поскольку это просто химеры». Экстерналы – люди, испытывающие недостаток саморегуляции и экстернальное сознание – их психологическая защита. Самоконтроль является той переменной, от которой зависит сознание себя как ответственной или неответственной личности.
В обсуждении этой темы есть одна сложность. Не ясно, как концепт «интернальности-экстернальности» соотносится с фундаментальным свойством психики – объективностью. В некоторых исследованиях предлагается разделять и измерять отдельно экстернальность в отношении прошлых событий и в отношении к будущему [106]. Считается, что это не плохо, если человек по-разному себя ощущает. Если он экстернал в отношении прошлого, и интернал в отношении будущего, то он не берет ответственность за прошлое. Данная позиция будто-бы, продуктивна, ведь прошлое все равно не изменишь. Такой человек активно работает над своим будущим полагая, что от него зависит, каким оно будет. Подобный подход выглядит желательным, но не очень реалистичным. Как у человека может совместиться два столь разных представления? Ведь, если он не отвечает за причины, то почему он может отвечать за следствия? Логики здесь явно недостает, но это не единственный пример человеческой иррациональности. Если человек так мыслит, значит он постоянно решает начать новую жизнь.
Пожалуй, некоторым сегментам отечественной журналистики стоит начать «жить заново» и перестать перекладывать ответственность за качество СМИ на потребителя или на объективные обстоятельства.
Главный принцип, который должен работать в оценке смысла интернальности-экстернальности – принцип объективности. Позицию интернальности следует выбирать там, где ситуация действительно зависит от субъекта, а не от внешних причин. В противном случае «интернальность» является психологической защитой, как и «экстернальность». Невротическое стремление всегда брать вину на себя может служить защитой от чувства несправедливости. Такая интернальность свидетельствует не о силе, а о слабости личности. В конечном счете, профессионал сам выбирает позицию. Он может принять установку на истинное и глубокое самосознание, а может предпочесть оборону, созданную из защитных механизмов психики.
«В споре рождается истина» – эта мудрость сопровождает человека всю жизнь и редко кто из нас отказывает себе в удовольствии повторить ее в подходящий момент. Однако это не доказывает, что данная мысль справедлива. Спор ведет себя по отношению к истине двояким образом: иногда истина в нем рождается, иногда умирает. Ситуация острой полемики провоцирует несогласие оппонентов. Расхождения во мнениях после бурного обсуждения становятся более явными, чем были до него. Правда после окончания спора у его участников продолжается процесс обдумывания проблемы, в процессе которого доводы оппонента могут повлиять на ход мысли и подтолкнуть к верному решению.
Эффективность спора зависит от формы его ведения. И здесь нелишне задать вопрос: подходят ли форматы медиа для ведения продуктивной полемики? В заметке, посвященной впечатлениям от телевизионного ток-шоу он звучит так: «Можно ли вообще в прямом эфире выяснить истину?... Да и рождается ли она в споре? [47]. Автор подводит читателя к отрицательному ответу.
Скорее всего, дело не в формате как таковом, а в целях, которые преследуют его создатели. Если Малахов, ведет свое шоу так, что ни один из участников «полемики» не может до конца высказать свою мысль, то ясно из происходящего в студии, что главная задача шоу – устроить скандал. Какая уж тут истина!
Этика спора требует, чтобы полемика велась «на равных». Для этого все позиции должны быть представлены экспертами, либо все журналистами. Это правило не всегда выдерживается. В одной из передач «Культурная революция» (07.10.04) речь шла об эволюционной теории. Религиозную позицию отстаивал богослов, а научную – журналист. Ситуация повторилась, когда обсуждалась проблема педагогики в той же программе (02.02.06). И хотя журналист вел полемику грамотно, но, не имея квалифицированной поддержки, позиция, которую он отстаивал, выглядела слабее, хотя она не была таковой на самом деле. Хорошие примеры равнопредставленности позиций дают программы «Тем временем» М.Архангельского, «Времена» В.Познера, «Что делать?» В.Третьякова.
Социальные психологи выяснили, что роль лидера предоставляет человеку больше возможностей проявить свои положительные личностные качества, чем позиция подчиненная. Это относится и к ситуации полемики. Ведущий находится в более выгодном положении, тем более, если берет на себя роль критика. Полемический блеск В.Соловьева в программе «К барьеру», отчасти, определяется тем, что он не озабочен формулированием позитивной концепции. Критиковать, как известно, легче. Такая ситуация, когда ведущий оказывается явно и неизменно в интеллектуальном выигрыше, оставляет впечатление психологического перекоса. В.Соловьев с одинаковым интеллектуальным и эмоциональным напором задает вопросы обоим участникам «поединка». Причем вопросы на самом деле не вопросы, а критические замечания, обычно умные и глубокие. Он с одинаковым успехом поднимается над обеими позициями, что отдает некоторым равнодушием к проблеме. Бывают, конечно, ситуации, когда человек может сказать: «я не согласен с обеими сторонами», но если так происходит почти всегда, может сложиться впечатление, что ему не важно, на чьей стороне истина.
Условия ведения дискуссии должны соответствовать свойствам перцептивного процесса. Практика показывает, что оптимальным для плодотворной работы является состав группы не свыше 4-5 человек, включая ведущего или того, кто исполняет его роль. В противном случае реципиенту физиологически трудно уловить сущность различных подходов к обсуждаемому вопросу. Примером такой перегрузки может служить интересная программа «Что делать?», идущая на канале «Культура». Ведущий В.Третьяков приглашает для беседы знающих людей, поднимает серьезные вопросы, но темы столь сложны, что следить за ходом мысли шестерых участников бывает довольно трудно.
В познании социальных явлений действует закон малых чисел. Его смысл в том, что одновременно в поле зрения человек может удерживать небольшое количество предметов – 5, 7, 9. В литературных источниках цифры несколько разнятся, но эти различия не существенны. Данная закономерность вступает в противоречие с тем, что для всестороннего обсуждения какой-то темы требуется много субъектов познания и широкий круг гипотез. Широкая полемика способствует конкуренции мнений и служит препоной субъективизму. Это в идеале, а в реальности, для того, чтобы заметили твою точку зрения, чтобы она не растворилась в многоголосии, надо войти в небольшое количество популярных в данном сообществе идейных (политических, религиозных, научных и пр.) позиций. Из этого следует, что в социальном познании, как и в политике, неизбежны союзы, а значит и компромиссы.
Характерной особенностью медиаполемики является обилие споров, ведущихся по поводу абстрактных понятий. Примеры тому дают интеллектуальные ток-шоу: «Что делать?», «Культурная революция» (телеканал «Культура»), «Времена» (1 канал) и др. Иной раз возникает вопрос, что мешает разобраться в сути какого-то явления? Если участникам полемики известна вся совокупность фактов, странно, что люди не могут прийти к единому мнению относительно того, как эти факты обобщить одним понятием. Впечатление бесплодности возникает от дискуссии по поводу роли интеллигенции в российском обществе. Она недавно опять всколыхнулась на страницах «Литературной газеты». В который раз оказывается, что спор упирается в непроясненность понятия «интеллигент». Непонятна сама причина, по которой не удается добиться внятного представления об этой абстракции. Отчасти такое же впечатление складывается о полемике вокруг понятий «элита», «русская идея», «индивидуализм», «коллективизм», «патриотизм» и др. По большей части причина споров кроется в различии политических ориентаций дискутантов. Но дело не только в этом. Мотивы, рождающие различие в подходах, соединяются с особенностями мышления, ответственными за неоднозначность когнитивных процессов.
Разногласия в таких спорах часто рождаются из-за неоднозначного понимания терминов, а неоднозначность происходит от скрытой образности. Понятия высокой степени общности индивидуализированы за счет уникального образного наполнения.
Когнитивная индивидуальность дополняется своей противоположностью. Идеи высокого уровня абстрактности могут казаться более далекими друг от друга за счет того, что с ними связаны понятия среднего логического уровня. Они, по определению, более конкретны, значит, несут больше информации и больше образности.
Ярким примером сложного соотношения генерализованности-индивидуализации являются догматы веры. В философских аспектах религиозных представлений много содержания, общего всем вероисповеданиям. В догматах и практиках, выражающих средний логический уровень, велики культурно-исторические различия. А на уровне индивидуальных смыслов появляется уникальность. Уникальность толкования постулатов веры такова, что люди, принадлежащие одной конфессии, могут не понимать друг друга. Примеров тому не счесть в истории одних только христианских ересей.
Казалось бы есть простой выход: не спорить о словах, а договариваться об их значении. Жизнь показывает, что тактика прояснения понятий дает результат далеко не всегда. Унификация личностного смысла – задача почти утопическая. Более продуктивной полемической тактикой является переход с уровня общих понятий на средний логический уровень. Переход означает конкретизацию понятия и работу с его функциональными проекциями.
Существует еще одна возможность выхода из логического тупика – использование так называемого инструментального подхода к определению понятий. Он сводится к выяснению вопроса о логических следствиях из принятия того или иного значения термина. Каковы будут последствия, если условиться, что, к примеру, «интеллигент» и «интеллектуал» – разные понятия, и что изменится, если мы примем другое толкование терминов; как это продвинет нас в понимании реальности и перспектив ее развития? Данный подход основан на логике здравого смысла. Тем не менее, он слабо себя проявляет в медиадискурсе. Дело тут и в логике, и в мотивации мышления. Принимая значение какого-то исходного термина, субъект тем самым принимает смыслы, которые из этого значения следуют. Трудность в том, что в мышлении нет точки, которую мы называем «началом». Так что благое намерение сначала договориться о понятиях, а потом уже вести полемику, редко удается осуществить.
Одно из бытующих заблуждений по поводу особенностей медиадискурса состоит в том, что в этой сфере преобладает обыденно-практическое, следовательно, конкретное мышление. Все наоборот, обыденное мышление склонно к быстрым и поверхностным обобщениям.
Особой популярностью у обыденного познания пользуются классификации. Любовь к выделению типов понятна, она отражает стремление к порядку и предсказуемости. При этом мышление оставляет лазейку, сквозь которую «просачивается» индивидуальность. О себе человек чаще всего думает не как о представителе определенного типа, а как о каком-то промежуточном варианте. Ну а промежуточность- это уже и не тип вовсе. Привычка классифицировать людей и события предоставляет когнитивные удобства, но может приводить к ошибкам.
В отличие от логики, где главное внимание уделяется условиям правильности умозаключений, психология делает акцент на мотивации логических процедур и на их эффективности.
Одна из основных операций мышления – обобщение – с точки зрения мотивации представляет собой разные психические деятельности. Она служит и самосознанию и самообороне. В качестве защитного механизма психики обобщение дает несколько смысловых оттенков. Во-первых, обобщение придает больший вес событию. Как известно, масштаб оправдывает. Во-вторых, рассказ о событии в общих выражениях снижает эмоциональную значимость слов, защищая, таким образом, от негативных эмоций. На этом основано действие эвфемизма. Если человек вместо того, чтобы произнести слово «ложь», употребляет обобщающий термин «искажение информации», то в зависимости от намерений – это либо психологическая защита, либо прием манипуляции, возможно и то и другое сразу.
Информационные и мотивационные особенности операции обобщения являются основанием для выделения индивидуального когнитивного стиля (ИКС).
В зависимости от того, как индивид трактует роль обобщения, выделяют аналитический и генерализующий ИК стили. «Что значит знать?» – вопрос Фауста, звучит осмысленно в применении к индивидуальности познающего субъекта. Для любителей обобщать, важно подвести явление под общее, представить его элементом некоего множества. Хотя при этом природа общего не проясняется, им кажется, что явление становится более понятным. «Обобщители», или приверженцы «мета – стратегии», проявляют склонность к языковой магии. Журналисты, по большей части, не склонны проявлять данный ИКС, но относятся с неким пиететом по отношению к его носителям. МП тяготеет к языковой изменчивости и «обобщители» для СМИ представляют интерес как изобретатели новых терминов.
Для аналитиков познание представляет собой поиск отличительного признака изучаемого явления. С их точки зрения важнее определить специфику данного объекта, чем его принадлежность целому.
Генерализация может иметь разные векторы. Она может быть направлена в прошлое, и тогда это стратегия редукционизма. Объяснение явления его генезисом лишает это явление индивидуальности. Злоупотребление данным способом анализа приводит к тому, что новизна и самобытность уступают место зависимости объекта от своего прошлого, будь то личность, культура или нация.
Кроме роли обобщения в познании, индивидуальную выраженность имеет количество информации, необходимой для подведения конкретного события под общее. В зависимости от количества информации, необходимой для опознания образа, выделяют «объединительный» и «дифференцирующий» ИКС. Оба эти ИКС имеют плюсы и минусы. Те, кто достраивает образ до целого на небольшой базе данных, выигрывают во времени, но проигрывают в точности и надежности распознавания. Такая стратегия характерна для журналистского познания, из чего проистекают некоторые когнитивные риски. Одна из причин профессиональных ошибок – спешка.
Проявлением редукционизма можно считать склонность к дискретному, либо слитному восприятию текста. Пространство логического вывода дискретно. Это видно из того, что любой автор строит свои умозаключения, как ему кажется, последовательно и непрерывно, выводя из одного суждения другое. В восприятии реципиента эта непрерывность распадается. С одним суждением в ряду аргументов автора он соглашается, с другим – нет. Способность к «точечному» согласию является выражением критической способности. Вера в однозначность логического следования, наоборот, понижает критичность к чужому и собственному мышлению.
Способность к внутреннему диалогу – еще одна особенность ИКС. Эта способность может быть выражена, а может быть нет, в этом случае мышление приближается к монологическому. В данном случае человек слышит только себя и не склонен вести полемику с самим собой. Если он пересматривает свои взгляды, то делает это исподволь. Вести диалог, одновременно выступая «за» и «против», «монологисту» удается плохо.
Монологизм мышления в норме – вещь естественная и полезная. Он проявляется в том, что психика работает на доказательство и развитие какой-то одной идеи, притом, что другая идея со всеми ее обоснованиями известна субъекту. Информация, противоречащая убеждениям, не включается в процесс мышления, не является аргументом во внутреннем споре, и спора, как такового, нет. Такое происходит в творческом процессе. На стадии выдвижения гипотезы, в особенности гипотезы смелой, автор должен верить в нее некритично.
Наконец, индивидуальный стиль мышления характеризует скорость, с которой на смену удивлению приходит привычка думать, видеть и понимать нечто определенным образом. Бывает, что вопрос как бы решается просто потому, что перестает удивлять и споры вокруг него сами собой утихают.
На этом основан «полемический прием» повторения одного аргумента с некоторыми его видоизменениями. Индивидуальный стиль проявляется в том, чему и как человек удивляется, насколько устойчиво его чувство новизны.
Среди описанных ИКС есть такой как «толерантность к нереалистическому опыту» [28, с.113–114]. В сочетании с талантом эта черта дает хорошие результаты, а будучи неподкрепленной способностями она превращается в пустое оригинальничанье. Близко к этому ИКС примыкает особенность мышления, которую можно назвать «экстремум-стратегией». Она проявляется в тенденции выявлять экзотические свойства событий. Это своего рода психологическая проекция логического принципа фальсификации К.Поппера. Данный принцип требует находить факты или условия не в подтверждение гипотезы, а в ее опровержение. В таком случае, утверждает автор данного концепта, нам понятны границы, в рамках которых, рассматриваемое предположение истинно. Вырожденное состояние фальсификационизма проявляется в сенсационности на пустом месте, многозначительности и склонности к преувеличениям.
Темперамент, мотивы, волевые свойства являются активными участниками интеллектуальных процессов. Когнитивные стили представляют собой индивидуальные особенности мышления, сплавленные из логики, психологии и риторики в самых разных сочетаниях и пропорциях.
В научных текстах принято называть по-разному дисциплину, которая изучает данный предмет, и сам этот предмет. Например, «биология» – название науки, а ее предметом являются «биотические процессы». Такое словесное различение не всегда удобно с точки зрения стилистики, поэтому правило часто нарушается. В данном случае оно как раз нарушено. Термины «логика», «психология» и «риторика» означают не науки, а процессы, которые они изучают.
Иметь представление об ИКС полезно, так как от индивидуальных особенностей мышления во-многом, зависит, каков будет результат взаимодействия коммуникатора и реципиента, журналиста и его аудитории.
Важнейшей проблемой медиапсихологии и медиаэтики является отношение к истине и ее критериям, хотя специально эта тема не обсуждается и слово «истина» сегодня не в почете. Однако надо ведь отличать информацию от «дезы», заблуждение от истины, мнение от теории. Надо! Как бы при этом мы ни сопротивлялись философскому дискурсу, сколько бы ни язвили по поводу бесплодности философских споров.
Какое представление об истине ближе непосредственному восприятию индивидом себя, людей, мира? Кажется, человеку естественно считать, что «у каждого – своя истина». Если исходить из того, что эта фраза произносится всегда, когда речь заходит о проблеме истины, то можно так и подумать. Но это поверхностное суждение. Не стоит безоговорочно доверять словесным штампам и стереотипным самооценкам. Многолетние беседы на эту тему в студенческой аудитории дают основание утверждать, что людям свойственно понимание истины, которое наводит на реальность и уводит от субъективизма. Психологизм часто ассоциируется с точкой зрения индивидуальности, или субъективности, что неверно. Не менее психологично считать, что существует возможность преодоления субъективизма.
Если людям естественно верить в собственную способность к объективности, то почему разговор об истине сбивается на декларации равноправия разных позиций, почему люди соглашаются, что «у каждого истина своя»? Дело в том, что они внутренне не соглашаются, но вынуждены делать вид, что согласны в условиях, когда не могут убедить других в том, что только их позиция имеет право называться истинной. Известно, что реальность одна и ей соответствует одна истина, только часто мы не знаем, какова эта реальность и, соответственно, которая из существующих точек зрения истинна. Но это ничего не меняет в сущности проблемы и если когерентная теория истины считается неприемлемой, это грозит разрушением коммуникации.
Пробиться к реальности сквозь культурные стереотипы и индивидуальные предрассудки – сто лет назад такую задачу поставила феноменология. Позже традицию продолжил постмодерн, который завел проблему в другую сторону.
В теории коммуникации принято говорить о полифонии, о диалогичности сознания. Хотя на практике заметна другая тенденция – монологическая. Как ни странно, угроза разрушения коммуникации исходит от философии языка. Представление мира как текста рождает тексты, которые невозможно прочесть. Видимо, так получается потому, что центр внимания перемещается во внутреннюю структуру языка.
Аргумент к индивидуальности: «каждый понимает по-своему» – чаще всего это лукавство. Так говорят, когда надо отстоять свое право на индивидуальное мнение, и забывают об этом аргументе, когда другой человек заявляет свою оригинальную позицию. В самом деле, люди не должны и не могут мириться с субъективностью, пока они находятся в трезвом уме и твердой памяти. Ведь осознанная, принятая за принцип, позиция субъективизма делает коммуникацию невозможной.
Реально работающее представление о каком-то предмете и осознанно принимаемое понятие – совсем не одно и то же. Ситуация с понятием «истина» являет тому хороший пример.
В одном из поединков программы «К барьеру» состоялся любопытный обмен репликами между ведущим Владимиром Соловьевым и лидером КПРФ Геннадием Зюгановым (НТВ, 29.03.03). На заявление г-на Зюганова, о том, что Сталин за две пятилетки поднял промышленность, Соловьев возразил примерно так: «Когда я думаю о костях, на которых поднимались эти пятилетки!..». «За последние пятнадцать лет людей погубили больше» – ответил Зюганов. На что Соловьев отреагировал: «Худшее не оправдывает плохое. То, что позже стало еще хуже, не может оправдать злодеяния». С точки зрения логики, наверное, это так. А с точки зрения психологии – как-то не убеждает. «Оправдание», «злодеяния» – суть оценочные термины, их применение предполагает сравнение с прошлым. Но если аргумент Соловьева сомнителен с точки зрения эмоциональной оценки, то аргумент Зюганова не верен фактически и построен на неопределенности термина «погубили».
Когнитивные и эмоционально-волевые процессы устроены неодинаково. То, что с позиции логики является ошибкой, с точки зрения психологии таковой не является, и – наоборот.
Конкретное утверждение, занимающее в рассуждении место аргумента, имеет логическую и внелогическую – психологическую составляющую. Всем известно, что в полемике важную роль играет последнее слово. Никакой логической значимости порядковый номер аргумента не представляет, но усиливает позицию в споре. И дело тут не только в том, что последнее слово запоминается. Просто победа остается за тем, кто, образно говоря, нанес последний удар.
Различия психологии мышления и логики не исключают их тесного взаимодействия в процессе познания. Единство проявляется в том, что психология часто ответственна за логические ошибки, как и наоборот.
Распространенной логической ошибкой, нарушающей закон тождества, является подмена тезиса. В медиадискурсе она проявляется подменой либо предмета разговора, либо его субъекта. Последнее бывает не так заметно и аудитории, и автору текста. Подмена субъекта проявляется в том, что журналист додумывает мысль за своего респондента, как бы вкладывает свои мысли и чувства в партнера по общению. Психологически этот процесс является противоположностью внушению, поскольку он характеризует психические изменения не респондента, а субъекта воздействия – корреспондента. Чтобы обнаружить и ликвидировать подмену субъекта требуется долгое и внимательное общение, в ходе которого уточняются исходные позиции, фиксируются промежуточные итоги, делаются четкие и развернутые выводы. Форматы медиа, чаще всего, не благоприятствуют такому общению. Можно сказать, что додумывание за своего респондента – когнитивная черта, проистекающая из особенностей медийной коммуникации. Журналистам об этом стоит помнить, хотя додумывание встречается в любом дискурсе, в научном – в том числе.
Нередко нарушается известный в логике со времен Аристотеля закон достаточного основания. Это происходит, когда в медиатексте фактические и логические доводы подменяются эмоциональной оценочной лексикой.
Закон достаточного основания требует аргументировать высказывания. Если кто-то рассуждает совершенно голословно, то предложение обосновать свое суждение звучит естественно и может произвести должное впечатление. Но доказать, что данный логический закон нарушен, вряд-ли получится, поскольку алгоритма доказательства не существует. Так, например, многих журналистов не убеждают аргументы, утверждающие способность реципиента сопротивляться манипулированию. С точки зрения формальной логики к ним трудно придраться, так как не существует критериев, по которым можно судить о достаточности приведенных доводов.
Довольно распространенной логической ошибкой является неоправданная альтернативность мышления: «либо А, либо Б и третьего не дано». Хотя в жизни часто работает иная схема: «и то, и другое». Ложная альтернативность встречается в текстах периода предвыборной агитации. Тогда появляются формулировки вида: «Либо кандидат Х, либо кандидат У». Другие варианты игнорируются.
Наиболее частое нарушение логической нормы связано с законом, исключающим противоречие. По данному закону не может быть истинным суждение, которое высказывает прямо противоположные утверждения о предмете, если он берется в одно и то же время, в одном и том же месте и в одном и том же отношении. Не может быть одновременно истинными суждения «А есть Б» и «А не сеть Б».
Противоречия встречаются даже у таких опытных полемистов, каковым является профессор Московской духовной академии диакон Андрей Кураев. В статье «Как относиться к Исламу после Беслана?», опубликованной в газете «Известия» 16 сентября 2004 г., он утверждает, что в начале ХХ1 в. судьба человечества оказалась в руках мусульманских богословов, спорящих о том, как следует читать некоторые суры. Одни толкователи дают им миролюбивые, другие – воинственные трактовки, коими пользуются террористы. Далее Андрей Кураев пишет, что воинственный ислам является лишь марионеткой в руках сил, которые находятся в западном мире [52].
Так доказан ли заявленный тезис: «судьба мира оказалась в руках мусульманских богословов»! Вопрос, риторический. Если только не впадать в изощренную софистику и не начать доказывать, что на самом деле марионетка управляет своим хозяином, а не наоборот. Этот пример приведен здесь не для того, чтобы уличить автора интересной, хотя и спорной статьи. Надо признать, что противоречивые суждения в медиатекстах – не редкость. В данном случае противоречие появилось потому, что автору нужна была эффектная формулировка. Логика оказалась принесенной в жертву риторике.
В одном предвыборном тексте в первой строчке читаем: «сегодня побеждает тот, у кого больше денег», через две строки: «избиратель, от тебя зависит, кто будет управлять нами…». Следуя логике автора надо бы сделать вывод, что избиратель – это как раз тот человек, у кого больше денег. Конечно, это пример не типичный, так как обычно противоречия так явно в глаза не бросаются.
Почему мы часто не замечаем свои и чужие противоречия? Одна из причин кроется в языковой форме. Чтобы противоречие стало явным, надо, чтобы все предложения, входящие в структуру умозаключения были выражены в одних терминах. Однако такое словесное однообразие неуместно в публицистической речи. Яркая речь маскирует логические ошибки. Поэтому, и задаются вопросом журналисты: не мешает ли образность глубине и аналитической ясности текста? Надо признать, что иногда мешает.
В психологии с логическим законом, запрещающим противоречие, соотносится теория когнитивного диссонанса (КД) Л.Фес тин гера [129]. Буквально «когнитивный диссонанс» означает то же самое, что и «противоречие». Точнее сказать, это ослабленное противоречие, так как оно не выражено в строгой словесной форме, соответственно, оно не имеет вида логической формулы. КД возможен внутри мыслительной сферы, а также между идеей и образом, между мыслью и чувством и т.д. При желании когнитивный диссонанс можно привести к виду логического противоречия, только такого желания обычно не возникает. Наоборот, наша психика настроена на то, чтобы избегать диссонансов. Поэтому, противоречия часто маскируются тем, что его части имеют разное словесное выражение. В сознании журналистов уживаются прямо противоположные утверждения: «Мы вами управляем» и «мы такие, потому, что такими мы вам нравимся».
Когнитивный диссонансе в мыслях, часто возникает как мысль о несоответствии между сделанным выбором и его обоснованием. Выбор существует в тех случаях, когда варианты находятся у точки равновесия. Антиномия выбора была известна еще древним: если возможности явно не равны, выбор очевиден, и тогда его все равно, что нет. Если шансы равны совершенно, то выбор невозможен. В таких случаях остается полагаться на жребий. Многие темы, активно обсуждаемые в СМИ, находятся, видимо, у точки равновесия. В том смысле, что каждая из спорящих сторон располагает одинаково сильной системой доказательств.
В последнее время в МП востребован термин «толерантность». Он имеет массу политических коннотаций. В теории КД толерантность трактуется, как устойчивость к когнитивному диссонансу и означает следующее: человек осознает противоречие и не считает, что от него надо избавляться любыми средствами. КД должен быть действительно разрешен, а не вытеснен. КД не должен приводить к искажению образа реальности, он не должен приводить к иррациональным решениям.
В психологии популярен список иррациональных суждений, присущих современному человеку. Он весьма приблизителен и может быть дополнен иррациональными суждениями, имеющими хождение в современных СМИ.
К числу таких иррациональностей МП принадлежит аргумент, который можно выразить так: «Вы в те годы жили хорошо, Вы всем обязаны советской России, поэтому не имеете права ее осуждать». Он встречается и в печатных, и в электронных СМИ. Вот как этот довод прозвучал в адрес ведущих программы «Школа злословия» [141]. По словам одного из гостей данной передачи «Самое удивительное для меня в позиции Дуни и Татьяны заключается в том, что это люди из вершин советской элиты, они внуки и дети знаменитых советских писателей…». Нет тут ничего удивительного! Это нормально, что человек сам формирует свои взгляды, а не перенимает их у старшего поколения. Другое дело, что эти взгляды могут быть негибкими или чрезмерно воинственными. К телеведущим можно предъявить много претензий, но довод «вы всем обязаны той России» выглядит некорректно. Он основан на убеждении, что добродетель послушания важнее, чем все другие нравственные нормы.
Иррациональность данного аргумента в этом конкретном примере не столь очевидна, но если видоизменить ситуацию, иррациональность проявляется. Странно, даже дико, звучит этот упрек в адрес А.Ахматовой, приведенный автором другой публикации, помещенной в том же номере газеты. «Та же Ахматова провела лучшую часть жизни в «той» России, которую мы потеряли» – пишет Ю.Архипов [4]. Хорошо, что Ахматова этого не прочитает. А как этот довод прозвучит в адрес Радищева, декабристов, Герцена, Кропоткина, Ленина и многих других великих недовольных той страной, которой они, как считают те, кто пользуется этим аргументом, «всем обязаны»!
Дух иррациональности есть в аргументе «раньше люди верили», в приложении к религии, власти и т.п. Особенно интересно, когда говорят, что раньше люди доверяли СМИ, а теперь нет. Этот тезис часто мирно уживается с утверждением, что люди говорят и думают так, как им внушают медиа. В таком случае – это противоречие, рождающееся благодаря неверным обобщениям. Во-первых, не все верили, а во-вторых, доверие бывает разным. Среди читающей публики были те, которые не верили печатному слову, но понимали, что если информация дается в центральной газете, то она имеет статус официальной. На недифференцированном понятии о «вере вообще» строится много ложных доводов.
В работе человеческой психики одинаково важную роль играют два противоположных принципа – повтора и новизны. Они участвуют в процессах восприятия, памяти и мышления. В логике и риторике эти принципы существуют как «аргумент к новизне» и «аргумент к традиции». Правильность использования этих аргументов не имеет строгого обоснования, в силу чего они могут использоваться как ложные доводы.
В медиадискурсе встречаются суждения, опирающиеся на сомнительное убеждение, что новые слова заключают в себе новое знание. Часто так и бывает, и новое слово рождается потому, что появились новые факты или трактовки. Но так бывает не всегда. Ложность данного аргумента возникает от ошибочного обобщения некоторых ситуаций на весь процесс познания.
Часто трудности объяснения как бы преодолеваются средствами «терминологической магии» (по выражению Л.М.Веккера), то есть простым изобретением нового термина [13, с.507].
Д.Машовец озаглавил свою заметку: «Церковь – это уникальная компания связи». Он утверждает, что «в сложной модели «Бог-религия-церковь-человек» различные религии, но признающие единого Бога, могут рассматриваться как разные стандарты связи – как, например, различные частотные диапазоны, используемые разными операторами...» [76]. По мнению автора, применение физических терминов к метафизическим сущностям проливает новый свет на их природу. Это иллюзия, но на людей непосвященных такая словесная магия оказывает заметное воздействие.
Аргумент к традиции опирается на константность психики. Его разновидностью является прием апелляции к «коллективному духу». Он часто используется для характеристики национального характера. Проявлением народного духа принято считать особенности языка, пословицы, поговорки. Между тем пословицы представляют собой поверхностный, а не глубинный уровень сознания. Поверхностный потому, что фольклорные языковые формы допускают разное толкование, им придается разный личностный смысл. Как правило, на какую-то народную мудрость находится парная к ней, с прямо противоположным смыслом. Фольклор выполняет разные функции, включая игровую. За традицией можно скрыть свои убеждения, поговорка может быть использована как отговорка и т.п.
Успех предвыборной кампании блока «Единство» можно объяснять, применяя «аргумент к традиции». В этом варианте образ медведя предстает как призыв к тотемным символам коллективного бессознательного нации. Такой способ толкования применяется, но он совсем не обязателен. Можно обойтись без терминов «тотем», «коллективное» и «бессознательное». Образ медведя ассоциируется с силой, с густой лесной чащей, и все это легко представимо не «тотемно», а современно, не коллективно, а личностно и притом вполне сознательно. Традиция жива, если ее образы актуальны, то есть основаны на действительном восприятии, а не только на памяти поколений.
Психологическое воздействие некоторых аргументов основано на эффекте соответствия ожиданиям. При прочих равных условиях, более благоприятный эмоциональный отклик вызывает то сообщение, которое совпадает с прогнозом респондента.
В литературе, посвященной психологии рекламы, отмечается, что информатор, который свидетельствует против себя, вызывает доверие аудитории. В данном случае создается впечатление, что человек выдает истину вопреки своим интересам. На этом эффекте работает аргумент, который можно назвать «дозированный цинизм». Создается он с помощью сниженной лексики. В этом аргументе задействуется также эффект присоединения: «ничто человеческое мне не чуждо».
На ежегодной журналистской конференции в МГУ в 2006 г. проходила встреча с журналистами радиостанции «Эхо Москвы». Отвечая на вопросы об отношениях с властью, о самоцензуре, один из редакторов так объяснил свою позицию: «Пусть каждый делает свою работу. Я говорю, что считаю нужным, а власти пусть реагируют. Зачем я буду думать за них, что можно сказать, а что нельзя». Журналист не произносил «пышных фраз», которые вызывают недоверие. Вместо слов «свобода», «профессиональный долг» и т.п. были слова: «моя работа», «их задача»…Надо сказать, это звучало органично.
«Логика начинает и проигрывает» – так можно было бы озаглавить критическую заметку о радиодиспуте между логиком и математиком Б.Расселом и католическим священником, посвященном доказательству бытия бога. Выдающийся ученый применил в споре сложные и глубокие логические построения. Но в конце возникает ощущение, что простые и понятные рассуждения епископа вызывают больше доверия. Что происходит вопреки логике, потому, что Б.Рассел считал себя победителем в этом споре, в противном случае он бы вряд ли поместил запись этого диспута в книгу под названием «Почему я не христианин» [105]. Его самооценке как логика, можно доверять, в этой области авторитет Б.Рассела общепризнан. Получается, что верная логическая оценка расходится с оценкой психологической. Это еще один довод в пользу утверждения, что логика и психология мышления нетождественны.
История с давним радиодиспутом, интересна как иллюстрация отношений между логикой, риторикой и психологией. Содержание полемики не столь интересно, так как в современном медиадискурсе тема доказательства бытия бога не актуальна. Иное дело рациональное обоснование националистических установок.
Не единожды из уст известных медиаперсонажей звучал довод: «вы говорите, что я антисемит, хотя среди моих друзей есть евреи». Как быть с этим аргументом? Он, без сомнения, принадлежит к числу ложных доводов. Хитрость в том, что данная неправильность не логического, а фактического свойства. В принципе, ее можно подвести под логическую ошибку, но вряд ли стоит развивать эту линию рассуждения. Скорее всего, такие построения не будут выглядеть убедительными, так как, логичное может быть не психологичным. Факты говорят о том, что человек может иметь националистические предрассудки, имея хорошие отношения с представителями данной нации. Хотя эти факты не имеют вполне убедительного объяснения. Здесь опять стоит вспомнить об иррационализме, присущем природе человека. В данном случае он проявляется в том, что далеко не все явления психики поддаются логическому обоснованию.
Все же логика является сильным средством воздействия, нередко склоняя мышление к выводу: «если логично, значит истинно», на чем основан прием «подведения к выводу».
На многих разнообразных примерах мы видели, что существуют сложные переплетения сходства и различий между логикой, риторикой и психологией. В практике аргументации эти сложности используются в целях убеждения.
По определению убеждение отличается от внушения. Убеждение предполагает апелляцию к рациональному мышлению и воздействие посредством логики аргументов. Внушение использует внелогические средства. Различие между убеждением и внушением в идеале провести можно, а в реальных процессах передачи информации они часто нераздельны. Сообщение может по форме быть убеждением, а по характеру воздействия оказывается суггестивным. Это значит, что эффект воздействия определяется не содержанием аргументов, а уверенностью информатора и его привлекательностью, количеством аргументов, порядком их представления и т.п. В литературе, посвященной воздействию медиаинформации, такое воздействие называют периферийным или окольным, в отличие от прямого воздействия, рассчитанного на осмысленное критическое восприятие [3, c.51]. На окольном пути получатель сообщения мало внимания уделяет обработке информации и почти не затрачивает на нее усилий. Примерами могут служить просмотр телепередач, совмещенный с какими-то другими делами, или прослушивание дебатов по проблеме, которая вас не очень волнует и т.п.
«Аргументация нужна для убеждения других и для достижения взаимопонимания» – так обычно говорится. «Аргументация нужна для самоубеждения и самоутверждения» – так не говорят, но это больше похоже на правду. Люди религиозные утверждают, что вера не нуждается в доказательствах, и вопреки логике тратят много умственной и эмоциональной энергии на обоснование приоритета веры над разумом. Такова природа нашей рациональности. Аргументация нередко играет компенсаторную роль, подменяя собой познание.
К психологии мышления относится воздействие яркого примера на восприятие информации. Анализ языкового оформления яркого примера переводит разговор в плоскость риторики. Например, автор может найти образ, сравнив цвет грозового облака с цветом меда, а дальше для этого образа надо найти словесную форму. Риторика как искусство убедительной речи предполагает синтез логического и филологического аспектов текста.
Психологический анализ отличается от лингвистического, но зона перехода между ними точно не определяется. Рассмотрим ситуацию на примере слова «ведутся», недавно вошедшего в обиход. Лингвистический анализ исследует его грамматический статус, и его значение, связанное с грамматической формой. Семантика данного слова выражает идею неявной пассивности или полупассивности: людей не ведут, но они и не сами действуют, потому что употребляется не глагол «идут», а «ведут(ся)». Прагматика как часть лингвистики, интересуется мотивацией речевого поведения. Почему возникла нужда в новом слове? Может быть, люди стали менее самостоятельны? Возможно, но, скорее всего, речь идет об осознании какого-то явления, об изменении отношения к нему. Отчасти, появление неологизмов объясняется потребностью в новизне, отчасти – потребностью молодого поколения выделиться среди остального населения. В данном случае, это еще и знак ментальных изменений. Возможно, реакция на рекламную зависимость. Вроде никто не заставляет, и все же люди поддаются – «ведутся». Здесь смысловой ряд идет к «замороченному» сознанию. Так лингвистический анализ плавно перетекает в социально-психологический.
С точки зрения МП представляет интерес не столько атрибуция какого-то элемента текста как логического, психологического или риторического, сколько выяснение его мотивации и действенности. Важно понять, какую цель преследовал автор, используя тот или иной прием, на какие свойства психики он мог рассчитывать и какой эффект ожидал получить. «Что в информации содержится такого, что мы можем прогнозировать и в аудитории?» – так ставит вопрос аналитик содержания медиасообщения [128, c.69]. Многие приемы манипуляции, или ложные доводы по иной терминологии, обнаружить не трудно. Такие как «присоединения к аудитории», «лести», прием «новизны и повтора», «фрагментации текста» и др. Сложно бывает понять действительно ли это манипулятивный прием, а не средство, повышающее выразительность текста.
Пространство медиа – место поклонения культу новизны, а слово «креативность» – одно из самых любимых в языке медиа. Творческой характер журналистики сомнений не вызывает, другое дело, какой смысл вкладывается в слово «творчество». Оно может быть ассоциировано с глубиной анализа, а может – с языковой игрой. В последнее время вошло в интеллектуальную моду подчеркивать преимущества невербального аспекта коммуникации и значение визуализации. Данный перекос в оценках, на практике оборачивается языковой небрежностью, о которой пишут многие исследователи медиакоммуникации [112]. «Общая установка на творческую свободу приводит к излишней раскованности, речевой небрежности, к заметному снижению качества телеречи» – пишет И.Ю.Ломыкина [64, с.344].
Особенность журналистского творчества состоит в его системном характере, в том, что оно включает мотивацию и иные внелогические элементы (1), собственно когнитивные процессы (2) и вербализацию (3).
Современная наука не располагает теорией творческого процесса. На этот счет существуют две точки зрения. Согласно первой творчество является проявлением особых способностей, согласно второй креативность представляет собой высокий уровень развития качеств, которые присущи всем и не являются творческими в средних значениях выраженности. Как нет и особого креативного процесса, отличного от интеллекта и общего для всех видов творчества. В последнее время чаша весов склоняется в сторону второй концепции.
Неизвестно, чем отличается продуктивное мышление от репродуктивного, в пределах одной определенной деятельности. Креативное мышление – мышление создающее новизну. Что касается самого процесса, то его особенность ускользает от наблюдения и анализа. Неизвестно, что произошло, когда мы поняли, как решать данную задачу. Перебирая различные варианты, мы попадаем на истинные, как потом оказывается, отношения. Можно несколько раз ставить рядом два суждения и не видеть их связь. «Видеть» или «понимать» – не важно, как сказать, потому, что тут нет процесса, а значит, не нужен глагол. Суждение «я понял» означает, что человек увиденную им связь может поместить в более широкий контекст.
Та самая интуиция, которая у нас ассоциируется с открытиями, присутствует в каждом акте понимания. Поэтому, мы присоединяемся к той точке зрения, что творчество как создание новизны не имеет никаких особых механизмов, отличающих его от любого продуктивного мышления, в котором человек не просто воспроизводит известное, а решает задачу.
Если бы существовала отдельная от интеллекта общая черта креативности, то люди творческие должны бы быть универсально талантливы. Разносторонняя одаренность встречается, но не является правилом, вопреки часто повторяемому: «талантливый человек талантлив во всем». Данная сентенция не имеет серьезного обоснования, ни теоретического, ни фактического, что не мешает ей звучать в телеэфире.
В медиатекстах часто встречается утверждение, что каждый человек в чем-то талантлив, только не все знают свои возможности. Оно верно только отчасти, поскольку применимо, к сожалению, не ко всем. Как и в иных отношениях, люди располагаются по всему континууму свойства «креативность» от одного экстремума до другого. Известно, что творчеству нельзя научить, однако талант можно развить или, наоборот, погубить. Все зависит от мотивации и воли. К сожалению, у молодых людей встречается пренебрежительное отношение к образованию. Перефразируя известное выражение, скажем: «Если вы не гений, у вас нет оснований не учиться профессии». Беда в том, что некоторые индивиды не могут смириться с посылкой данного вывода.
Итак, существуют конкретные способности, разные в разных областях деятельности, и есть степень их развития. Способности находятся в тесном взаимодействии с мотивационной сферой, их гармоничное сочетание дает творческую личность.
В психологии творчества есть тенденция нагружать понятие «творческая личность» конкретными характеристиками. Творцам приписывают свойства: открытость новому, гибкость мышления, способность к эмпатии, игривость и т.п. Эта концепция вызывает много справедливой критики. То, что считается чертами, присущими творческим людям, либо просто иные названия для креативности, либо действительно черты характера, но тогда они присущи не всем творцам. Это относится к свойствам эмпатия и артистизм. Альберт Эйнштейн отличался артистизмом, но многие из его талантливых коллег этим качеством не обладали. Равно, как и наоборот. Люди творческого склада очень разные, возможно, настолько разные, что только креативность их и объединяет.
Все сказанное важно для выбора стратегии личностного роста. Главным направлением является традиционное – развитие креативных способностей посредством образования и тренинга навыков. Что касается «психологии заклинаний» – той, которая делает упор на самоубеждение – можно сказать, что это неплохое средство для поддержания эмоционального тонуса, подпитывающее учебную деятельность. Саму деятельность оно заменить не может. Психология заклинаний чаще вовлекает в свою сферу людей среднего возраста и старше, когда тема одаренности уже не досаждает так, как в юности. Однако некоторые «популистские» психологические идеи расходятся как круги на воде, захватывая самую разную аудиторию.
Одно время казалось, что появление новых информационных технологий, в частности Интернета, приведет к прорыву в области творчества. В литературе (отечественной и зарубежной) до сих пор есть проявления «технологического оптимизма». В одной из статей на эту тему О.Б.Скородумова пишет: «Структура гипертекста позволяет строить мозаику идей, в которой целостность, рождение новой связующей идеи достигается не путем установления четких логических последовательностей, а путем скачка (инсайта, озарения, своего рода «интеллектуальной флуктуации» [115, с.131]. Не очень понятна роль субъекта в этой системе. Если это структура среды задает последовательность, тогда гипертекст скорее заменяет творчество, чем способствует ему.
В принципе, в глобальной сети есть то, что должно способствовать творчеству: информационная сверхпроводимость, анонимность, бесцензурность, интерактивность, дискуссионность – отличительные черты интернет-коммуникации. Однако за годы, прошедшие с появления Сети не произошло качественного сдвига в социальном познании. Существует, по-видимому, предел насыщения, когда от количества информации и количества ее источников уровень осмысления уже не зависит.
Интернет, безусловно, отражает состояние общества, но это отражение своеобразное, в чем-то гротескное, в чем-то одностороннее. Интернет не изменил степень «прозрачности» общества. Он содержит все особенности социума, включая аутодеструктивность, потребность в сокрытии и искажении информации. Мифологичность присутствует в семантическом поле новых информационных технологий в той же степени, что и в обычных СМИ.
Интернет не увеличивает и количество субъектов аналитического процесса. Он создает лишь абстрактную возможность такого увеличения творческого потенциала. «Интернет создает исключительные по сравнению с другими областями культуры возможности для формирования каждым пользователем позиции автора», считают исследователи [142, с.130]. Добавим, не предъявляя при этом к нему никаких требований, что грозит снижением качества. В результате в сети проявились все признаки массовой культуры: квазианалитика, скандальность, ничем не контролируемое словотворчество.
Интернет остро ставит проблемы ответственности за использование информации в условиях ее доступности. Чувство ответственности подверглось эрозии во многих областях информационной промышленности [108, с.97]. В Интернете положение усугубляется анонимностью, которая, как известно, снижает этические стандарты. Таким образом, Интернет, предоставляя богатые возможности для творчества и познания, предъявляет новые требования к зрелости и ответственности общества как коллективного пользователя и коллективного субъекта.
Когнитивный аспект современной МП полон противоречивых тенденций, что естественно, поскольку медиапространство неоднородно. Дифференциация – свидетельство присутствия индивидуальности в МП. Проблема соотношения индивидуального сознания и его взаимодействия с другими сознаниями – коммуникация – аккумулирует все когнитивные аспекты медиадискурса, о которых шла речь в данной главе.
В медиапсихологии (МП) присутствует множество установок, стереотипов, мифов и других форм коллективного сознания. Миф в этом ряду представляет собой наиболее сложное явление. Как известно, миф – это не просто выдумка, а сложное сплетение реального и фантастического, в котором отсутствует грань между фактом и вымыслом, в нем нет стремления к верификации. Он включает в себя архетипы массового сознания, в которых зафиксированы некие базовые представления и ценности, отражающие природу человека.
В постсоветской МП изменилось отношение к мифу. Идеология советского времени была пронизана мифологическими представлениями, но этот факт большинством граждан не осознавался. Отношение к мифологии как таковой было либо враждебным, либо снисходительным. Теперь миф претендует по меньшей мере на равенство, если не на первенство, среди феноменов массового сознания.
Теоретически представляет проблему различие между мифологическими идеями и ошибочными представлениями. С практической точки зрения важно оценить роль мифологии в жизни индивида и общества. В этом вопросе есть вполне очевидные позиции и оценки, но есть и неясные. Не вызывает сомнений социокультурное значение мифологии как силы, сплачивающей социум и разъединяющей его. По мнению С.Сергеева, миф необходим и «мифологическое представление – это то, чем народ себя хочет ощущать» [113].
Миф и мифотворчество – одна из актуальных проблем МП. Как влияет атмосфера мифотворчества на сознание человека? Можно ли говорить о генерализованном эффекте или восприимчивость носит избирательный характер: к одним мифам есть доверие, а к другим – нет? Обосновано ли опасение, что мифотворчество в медиа превращает человека в существо некритичное и зависимое? Решать эти дилеммы альтернативно вряд ли возможно.
В пользу генерализованного эффекта говорит та особенность психики, что вера нуждается в рациональных подкреплениях, и общая атмосфера когнитивной путаницы (где реальность, где выдумка – все смешалось) снижает критичность и облегчает веру. В пользу избирательности свидетельствует зависимость мышления от мотивации, о чем уже шла речь в предыдущей главе. Мотивация склоняет к тому, что человек верит мифу, который соответствует желаемому образу реальности. Оба эффекта присутствуют как отдельные факторы, подкрепляющие друг друга. Далее к ним «присоединяются» когнитивные и другие индивидуальные особенности личности. Завершают этот причинный ряд ситуативные факторы. В итоге образуется податливость или толерантность по отношению к тому или иному мифу.
Относительно конкретного мифа система детерминант выглядит более или менее индивидуализированно. Так, например, деятельность Гробового имела успех потому, что была рассчитана на людей, сломленных горем. В трагических ситуациях у многих снижается не только критичность, но и общий интеллект, не говоря уж о повышении внушаемости к информации, обещающей облегчение страданий.
Отношения мифологии и масс-медиа можно рассматривать в нескольких ракурсах. С точки зрения авторства – разделение на мифы, которые порождают СМИ, и мифы, которые СМИ транслируют. Анализ содержания дает иную типологию. В ней интересны мифы, которые СМИ создают о самих себе. Всякая социальная структура определенную часть своей активности посвящает самообслуживанию. Доля этой активности сильно варьирует. Похоже, что СМИ – такая структура, которая максимально использует этот резерв.
Аналитики отмечают, что медиа много говорят и пишут о самих себе. Об этом уже шла речь в разделе, посвященном самосознанию журналистики. Разумеется, не весь дискурс на эту тему мифологичен, но доля мифа в нем весома. Главное место в этом дискурсе занимает миф о тотальном манипулировании сознанием посредством медиа. К этой теме еще вернемся, а пока дополним типологию.
Существуют мифы-истории, или сюжетные мифы, и есть отдельные мифологемы. К мифам-историям относится, например, рассказ о детях «индиго» (НТВ, 3.06.07.). В отличие от мифа мифологема не обладает цельностью, она представляет собой отдельный идейный комплекс и может встраиваться в разные мифы. Например, мифологема судьбы, мифологема справедливого мира и др. Есть мифологема, гласящая, что древние народы и культуры являются носителями некоего эзотерического знания, недоступного современному человеку.
Миф о способности цыган предсказывать судьбу – из этого ряда. На первом канале ТВ 5 января 2006 г. прошел сюжет о цыганах. Речь в нем шла о простых, но эффективных приемах мошенничества: элементарные знания психологии человека, и никакой мистики. Но была одна фраза, которая перечеркнула рациональный дух обсуждения. Смысл ее был такой, что «цыгане действительно умеют предсказывать будущее». Обоснования данного утверждения, как это обычно бывает, не последовало. Поэтому пришлось остаться в убеждении, что на цыган работает миф, имеющий древние культурные корни. Культурные, но не научные, не надо путать эти понятия.
Миф о семье Рерихов являет собой хороший пример мифотворчества и сотворения культа. В его создании большую роль сыграли медиа, но если бы не талант художника и не тематика его творчества, коей стала восточная мистика, едва ли этот миф получил бы столь широкую поддержку у аудитории. Н.К.Рерих, без сомнения, фигура выдающаяся. Но одно дело его вклад в отечественную художественную культуру, другое – создаваемый вокруг его имени культ. Особенно интересны методы мифотворчества, в числе которых не последнюю роль играют слабые аналогии и далеко идущие выводы из сомнительных посылок. Сошлемся только на один (вообще их создано несколько) документальный фильм о Рерихе, прошедший на канале «Культура» 9 октября 2004 г. В этом фильме много внимания было уделено супруге художника Елене Ивановне. Как известно из мировой практики, культ подкрепляется тем, что главного героя окружают «предстоящие». Жена художника – красивая женщина, видимо, обладавшая большим обаянием, очень подходила на эту роль. В закадровом тексте фильма много говорилось о том, что Елена Ивановна обладала сверхчувственным знанием. Она, якобы, знала, как закончится русско-японская война, знала, чем обернется для России первая мировая, и что революция принесет много бед ее семье. Надо заметить, что первые два предсказания (если они вообще были, что невозможно достоверно подтвердить) делались тогда многими современниками событий, не говоря уж о предчувствии трагических последствий революции.
В фильме просматриваются два параллельно идущих текста. Один голос принадлежит апологету культа и, видимо, написан кем-то из сотрудников московского музея семьи Рерихов, другой текст составлен с опорой на известные биографические данные, из коих следует, что Н.К.Рерих, вернувшись из азиатской экспедиции в революционную Москву, привез письмо от «учителей Востока», адресованное новой власти. В результате его стали подозревать в связях с заграницей, но тут умер Ф.Дзержинский, и все обошлось. Надо сказать, что данная ситуация не соответствует образу человека, у которого жена обладает даром предвидения. Два голоса текста фильма звучали диссонансом.
В создании культа Рериха задействованы все основные архетипические образы: книга, священный камень, встреча с учителями, пророчества, символ учения, магия чисел «3» и «7», признание сильными мира сего, ученики…
К мифам тесно примыкают такие социально-психологические образования как стереотипы или когнитивные схемы. В психологии традиционно большое внимание уделяется перцептивным и эмоциональным установкам. Установка, по определению, представляет собой устойчивую предрасположенность воспринимать нечто определенным образом. «Стереотип» – то же самое, что и «установка». Мы говорим о стереотипе, когда хотим подчеркнуть, что в данном мыслеобразе стерлись индивидуальные признаки предмета, осталась только его упрощенная схема. Стереотипы необходимы, они сильно упрощают и ускоряют обработку информации. Однако если ими злоупотреблять, они превращают медиатекст в набор штампов.
Стереотипное мышление впадает в ошибку, если не замечает индивидуальных черт предмета и игнорирует способность социального мира порождать уникальные события. Соединяясь с негативной эмоциональной оценкой, установка (или стереотип) превращается в предубеждение или, что то же самое, в предрассудок.
Существует стереотип физической привлекательности – презумпция того, что люди, наделенные обаянием, обладают социально желательными чертами. В силу своей эстетической функции медиа воспроизводят и закрепляют установку на связь внешности и личности.
В литературе, посвященной МП, много внимания уделяется тому факту, что пространство медиа насыщено гендерными, этническими, политическими и др. мифами, стереотипами и предрассудками. Нет нужды повторять все сказанное на эту тему, отметим один сюжет, не столь популярный у критиков СМИ. В массовом сознании присутствует мифологема, называемая по-разному. Вот варианты: «Мысль материальна»; «Понять проблему – значит устранить ее»; «Осведомлен – следовательно, вооружен» и т.п. Есть в этих словах смысл. Только надо помнить, что вооруженность – это еще не победа и что информированность должна превратиться в деятельность, иначе не будет никаких изменений, а это как раз упускается из виду.
Установка на то, что объяснение заменяет воздействие, имеет поддержку в лице классического психоанализа и таких направлений психологии, которые мы называем психологией заклинаний, например НЛП. Словесная магия является неотъемлемой частью человеческой культуры, но она не может заменить более новые виды деятельности, такие, как медицина или политика. О политике здесь зашла речь потому, что словесная магия незаметным образом проникает и в эти, весьма трезвомыслящие, сферы. Она дает о себе знать, когда для решения какой-то проблемы предлагается создать специальную структуру: комиссию, комитет, отдел по борьбе с… и т.д.
Мифологические представления могут быть более или менее фантастическими. Как сказки, среди коих есть и волшебные, и бытовые. Область, казалось бы, совершенно рациональная, каковой является система власти, порождает мифы, и среди них немало мистических. Психоаналитика власти создает «глубинные» объяснения вроде некрофилии Гитлера и садомазохизма Сталина. Родной миф для социокультурной модели: «Деньги решают все». Мифы заменяют объяснение фактов. Сказал: «За этим политическим решением стоят большие деньги», – и вроде все ясно. На самом деле с подобного предположения настоящий анализ только должен начинаться. Неверным в данном случае является сам подход: легкость, с которой «аргумент денег» возникает, и быстрота, с которой он ставит точку в объяснении.
Суггестивная концепция власти создает мифы о всесилии манипуляторства и коварстве имиджмейкеров. В сознании людей есть «изначальная интуиция» об авторстве, о том, что идея всегда чья-то, что кто-то в нее верит, хотя бы один только ее автор. Предполагается, что если появилась идея, есть и ее сторонники. Когда их не видно, произносятся слова «сила», «в определенных кругах» и т.п. На этом предположении авторства можно сыграть, создавая иллюзии о тайных союзах, о врагах и их происках. Самое интересное, что коварные интриги и заговоры действительно существуют, только не там, где «светло», не там, где их видит общественность. Фактами массового сознания они становятся в том случае, если не удаются, или по прошествии времени.
Технологические революции не могут радикально менять структуру и уровень менталитета общества. По крайней мере, до настоящего времени миф демонстрировал способность к ассимиляции достижений научно-технического прогресса и новых информационных технологий. Пусть эта ассимиляция и выглядит поверхностной с позиции научной рациональности, она устраивает заинтересованную публику. Эпоха глобальной сети породила собственные мифологемы, в частности такую, как особость виртуальной реальности.
Если верить масс-медиа, можно подумать, что на рубеже ХХ–ХХI вв. полностью размылись критерии объективности познания. Кажется, что научная рациональность выпала из сферы массовых коммуникаций и замкнулась в академической среде.
В одной из передач «Культурная революция» (канал «Культура», 10.05.07) М.Швыдкой заметил, что наше население знает все о гороскопах, но не знает, что делается в науке.
В советские времена борьба с мистикой была едва ли не главной задачей философии. В апологии научности принимали участие видные ученые, журналисты, деятели культуры. В отношении естествознания каноны научности в основном соблюдались, в области социально-гуманитарного знания они, по крайней мере, декларировались.
В постсоветские времена ситуация резко изменилась. У людей складывается впечатление, что наука уже не претендует на истину и вообще утрачено представление о том, что такое истина.
Отход от норм научности происходит параллельно с размыванием критериев жанровой специфики в журналистике. Современная техника может придать иллюзию достоверности любому искусственно сконструированному кадру. По картинке нет возможности определить, относится ли данный видеоряд к документальному жанру или перед нами постановочная журналистика. Что касается звучащего текста, тут неспециалисту также сложно отделить реальность от вымысла.
Анонсируя в передаче «Нота Бене» (канал «Культура», 20.09.06.) якобы документальный фильм «Колеса судьбы», искусствовед Е.Деготь очень серьезно, без намека на критику говорил о том, что в данном фильме исследуется влияние космических сил на судьбы людей. Является ли искусствовед профессионалом, чтобы судить: действительно ли этот медиапродукт можно считать документальным фильмом? – вопрос скорее риторический.
В закадровом тексте человек, гадающий на картах Таро, называется психологом. О хиромантии говорится, что она «наука такая же древняя, как астрология». Данный текст настолько типичен для современного телеэфира, что не стоит называть, где, когда и в каком формате это прозвучало.
Чтобы уловить манипуляцию, требуется высокий уровень внимания и критический настрой. Эти установки отсутствуют у большинства зрителей. Массовая аудитория настроена на развлекательное телевидение, к чему оно само ее и приучило.
Когда ушла из эфира «Цена любви», показалось, что прошла пора телебреда. Но, нет. По НТВ прошел сюжет «Зомби среди нас» (15.05.07), где обсуждалось: «Что нужно мертвым от живых?», «Что делают инопланетяне на Земле?». Вопрос о том, есть ли они на Земле, даже не ставится в соответствии с нехитрым приемом манипуляции: «Это ясно само собой».
Часто применяется прием постепенного переноса значения. К ясному и простому термину присоединяется близкий к нему, но уже менее ясный, далее присоединения становятся все более сомнительными, пока понятие окончательно не утратит первоначальный смысл. 12 мая 2007 г. по каналу НТВ в программе «Русские сенсации» прошел сюжет о масонстве. Лейтмотивом материала была идея: в современном мире существуют могущественные организации, скрыто управляющие миром. Для обоснования этой идеи надо было представить эти организации серьезной силой, обладающей неким тайным знанием. Чтобы создать впечатление угрозы в сюжете каббала соединилась с масонством, а оно, в свою очередь, с неким элитным политическим клубом. Единственный общий признак этого клуба с масонами: в него трудно проникнуть, так как члены этого сообщества не хотят афишировать свою деятельность. Последовательность присоединения, возможно, была другой, но сам прием «переноса значения» отчетливо проглядывал.
В той же программе «Русские сенсации» (08.09.07) походя произносятся слова «гипнотизеры и ясновидящие» с расчетом на то, что на ясновидение «падет свет научности» от близости с гипнозом. Прием нехитрый и виден при критическом восприятии текста, но, как известно, существует периферийны путь воздействия, рассчитанный на расслабленное мышление и рассеянное внимание.
Впрочем, в путанице между мистикой и научной загадкой не всегда повинен умысел, случается и непонимание. 14 сентября 2007 г. на канале «Афонтово» прошел действительно документальный фильм об экстрасенсах. Информация давалась вполне объективно, комментарии не выходили за рамки видеоряда. Одно только вызвало возражение – авторы не провели границы между гипнотизером Г. Кашпировским и экстрасенсом А.Чумаком. О гипнозе науке известно еще далеко не все, но ясно, что информация от суггестора к реципиенту передается обычным путем. В гипнозе используется вербальное воздействие, в отличие от того, о чем заявляет А.Чумак. Его воздействие подразумевает неизвестный науке способ передачи информации. Кашпировского и Чумака можно сравнивать между собой и ставить рядом лишь рассматривая их необычайную популярность. Но если анализировать их деятельность с позиции научности применяемых ими методов, то это совершенно несопоставимые явления. Кашпировскому профессионалы ставят в вину то, что он применял такое сильное средство, как гипноз, недифференцированно. Суггестивные техники должны применяться индивидуально, с учетом личности и конкретного диагноза пациента. Что касается Чумака, то с позиции науки его деятельность просто ниже всякой критики.
Яркий пример «переноса значения» и еще многих других ложных доводов дает программа «Военная тайна» (РенТВ, ведущий Игорь Прокопенко). 24 июля 2005 г. в ней речь шла о том, что экстрасенсы используются военными. Тут были ссылки на Н.Рериха, Вернадского, Гитлера с «его» экспедицией на Тибет и пятьюдесятью институтами, которые занимались восточной мистикой в третьем рейхе. Была ссылка на древний текст на санскрите с описанием ядерной бомбы... А в конце передачи ведущий подвел итог, сказав, что использование экстрасенсов – это гипотеза, которая еще нуждается в подкреплении, но тот факт, что их используют военные, «о чем-то говорит». При этом не было представлено ни одного серьезного свидетельства, а ссылка на древний текст такова, какими буквально пестрит мировая мифология. Апокалиптические картины непонятно почему выдаются за предсказания ядерной катастрофы и ко всему этому примешивается наука. От ее имени выступал физиолог, рассказавший об анатомической особенности строения головного мозга, которую он назвал «третьим глазом». При этом ученый подчеркнул, что это – условное сходство. Однако в комментариях ведущего метафоричность была незаметно подменена на прямое значение, что было явной подтасовкой. Относить такой медиапродукт к апологии мистики как-то неудобно, ведь мистика бывает и умной, и эстетичной.
Магическое воздействие на аудиторию производит довод: «Это было засекречено, а теперь материалы рассекретили». А в обоснование того, что акт рассекречивания действительно имел место, экспонируется скоросшиватель или фрагмент текста, напечатанный на старой машинке. Как ни странно, но часть аудитории совершенно не ощущает недостоверности подобного рода «информации».
В очередной раз тему применения экстрасенсов в военных целях Игорь Прокопенко поднял 21 октября 2007 г. (НТВ, «Военная тайна»). На этот раз насторажили такие нюансы: имена людей, изучающих данную проблему, даются без указания ученой степени и звания, что у нас, вообще-то, не принято; мельком проскакивает название института, директор или сотрудник которого дают интервью. Настолько мельком, что прочитать его с двух попыток удается только критически настроенному зрителю, причем название дается без указания ведомственной принадлежности данного «научного» заведения. Видеоряд смонтирован так, что видна подтасовка. Сначала идут кадры с оснащенной приборами лабораторией. Они сопровождаются закадровым текстом, в котором говорится, что здесь занимаются изучением экстрасенсорного восприятия. Потом человек, представленный как научный сотрудник данной лаборатории, рассказывает не об опытах, а об экстрасенсах вообще, находясь уже в другом интерьере. Причем этот интерьер подогнан (не слишком, правда, тщательно) под предыдущий видеоряд. Картинка сменилась, в результате нет никакой возможности увязать вид серьезного научного заведения с сюжетом об экстрасенсах. Наивный телезритель может спросить: «Да зачем им (авторам) это нужно?». Все просто: такие рассказы поднимают рейтинги, а создать подобный видеосюжет не так уж трудно.
«Определение неизвестного через неизвестное», «знание того, чего знать нельзя», «подмена тезиса», «полисемия» – эти и другие ложные доводы применяются в паранаучных текстах.
Голос ведущего многозначительным тоном сообщает, что сотрудница наиболее интересные материалы взяла домой и «никто не знает, что содержится в этих папках» (1 канал, 16.01.06). Так и кажется, что в этих-то бумагах как раз и были неопровержимые свидетельства о пришельцах. Кажимость длится недолго, буквально доли секунды, но опять-таки у зрителей, настроенных критически. Многие другие принимают подобную медиапродукцию за чистую монету.
Примеры манипулирования можно множить до бесконечности, потому что все каналы будто соревнуются друг с другом в деле освещения проблем приворотной магии, чудесных исцелений, ясновидения и пр. и пр.
Хорошо действует манипулятивный прием «нет дыма без огня». «Ведь не могут же они (создатели этой программы) от начала и до конца все это придумать!», – так возразил один телезритель на критические замечания в адрес создателей сюжета о том, как некий генерал проник в подсознание М.Олбрайт и выведал тайны американской администрации. Могут, еще как могут придумать!
С точки зрения свободы слова, надо, чтобы все виды мировоззрения были представлены в медиапространстве в истинном свете. К сожалению, встречаются искажения вплоть до неприличных подтасовок. Яркий тому пример – анонс передачи «Линия жизни» с Петром Капицей, несколько раз прозвучавший в эфире телеканала «Культура». Анонс нарезан так, что на вопрос: «Как Вы думаете, существует ли бог?», ученый отвечает: «Спросите что-нибудь полегче». В самой же передаче 25 марта 2007 г. эти слова относились к другому вопросу, о боге же Капица сказал: «Мы расходимся с церковью. Она считает, что бог создал человека, а я – что человек бога». Это совершенно определенная позиция неверующего человека. Не понять Капицу было невозможно, значит его мнение умышленно исказили.
В последнее время в медиа часто звучат несправедливые упреки в адрес официальной науки. 22 октября 2007 г. на Первом канале показывают сюжет об уфологии. С досадой в голосе комментатор говорит, что ученые не интересуются новыми фотографиями НЛО. У человека неискушенного в этом месте естественно возникает вопрос: «Почему наука этим не занимается?». На эту-то неискушенность…и рассчет. Когда-то выдающийся нейрофизиолог П.В.Симо нов на подобный вопрос ответил примерно так: «почему ученый должен тратить свое время и казенные деньги на разбирательство со свидетельствами, в достоверность которых он не верит!». Действительно, существует презумпция невиновности – пусть тот, кто выдвигает гипотезу, берет на себя бремя ее доказательства.
Может быть наука не терпит никакого урона от того, что СМИ искажают ее образ, так как ученый мир не особенно чувствителен к обывательским оценкам? Это не так. Профессионалов волнует отношение общества к их деятельности. И ученые – не исключение. В письме обращении Президиума РАН к российскому интеллектуальному сообществу (1999г.) звучала озабоченность тем, что СМИ пропагандируют лженауку. Недавнее свидетельство интеллектуального протеста – выступления нобелевского лауреата Е.Гинзбурга в нескольких телепрограммах. Выдающийся ученый стал на короткое время медийной персоной только благодаря премии. Его научные достижения мало интересуют современные СМИ.
Справедливости ради надо сказать, что не все в отношениях науки и медиа так плохо. Попадаются тексты, в которых голос ученых звучит громко и убедительно, например сюжет о замораживании тел с целью будущего воскресения на телеканале «Домашний» в программе «Частная жизнь» (16.05.07) или программа А. Городницкого на канале «Культура». Есть много удачных проектов, зарубежных и отечественных, представляющих историю науки и техники. Жаль, что закончился замечательный проект Александра Гордона на телеканале «Культура».
Нельзя не видеть наличия социального заказа на мистику. Дело не только в том, что публика нуждается в развлечении, существует распространенная иллюзия, что мистическое мировидение тождественно религиозному. Это очень большое упрощение. Сознание может быть мифологичным, но не религиозным, каким оно и было во времена господства советской идеологии.
Одна из особенностей менталитета современных медиа состоит в том, что не обозначается граница между религией и мистикой по отношению к науке. Путаница в вопросах веры и разума царит такая, что кажется, будто религия и мистика одинаково противопоставлены научной рациональности, что религия и мистика находятся «по одну сторону баррикад», а наука – по другую. Это представление, по меньшей мере, поверхностное.
Религиозная философия, мировая и отечественная, положила много душевных и интеллектуальных сил на то, чтобы доказать возможность гармонии между религией и наукой. Современные мировые религии не противопоставляют свои доктрины научному знанию, хотя история взаимоотношений веры и знания, тянущаяся со времен раннего средневековья, свидетельствует о неоднозначности отношений между верой и знанием.
Наука не противоречит религии – это положение часто декларируется в современном медиадискурсе, но оно звучит отдельно от обсуждения мировоззренческих проблем. Когда же речь заходит о таких вещах, как, например, происхождение человечества, ситуация меняется. На место единства приходит противостояние. Вопрос решается по принципу: чем ближе к вере, тем дальше от науки, и наоборот. «Немного о свободе слова, или почему Познер произошел от обезьяны» – так назвал священник А.Спиридонов свою статью [121, с.21]. И от заголовка, и от аргументации веет стародавним духом обскурантизма. Если ссорить науку и религию, то можно получить только поверхностную религиозность, так как сегодня невозможно отрицать достижения науки, включая ее философские основания.
«Так называемое научное мышление скучно и страшновато», реальность богаче и разнообразнее», – сказал Петр Вайль, анонсируя «Библейский сюжет» на канале «Культура» 22 января 2005 г. С подобным утверждением вряд ли согласится ученый, влюбленный в тайны мироздания. К сожалению, альтернативой научности часто оказывается не богатая духовность, а интеллектуальный инфантилизм и плохой вкус.
Поразительная интеллектуальная доверчивость проявляется в том, что переживания отдельных личностей и разного рода психоделический опыт принимаются в качестве надежных аргументов существования паранормальных явлений. Это при том, что психология и психиатрия представляют собой весьма уважаемую СМИ часть культуросферы. Не стоит забывать, что христианская духовная традиция не приветствует субъективное своеволие мышления. Она с вполне понятной опаской относится к «свидетельствам», «откровениям». Мудрость есть достоинство, признаваемое и научной, и религиозной системами миропонимания.
Иногда и в СМИ высказывается мнение адекватное, современному состоянию науки и религиозной культуры. Так, обсуждая проблемы эволюции в программе «Культурная революция» (07.10.04), священник Андрей Кураев сказал, что наука должна рассказать нам, как шел процесс эволюции, это ее задача.
И все же позиция православной церкви в отношении науки и мистики могла бы быть более отчетливой. Мистика осуждается религией, но как-то смутно. Чем принципиально отличается окропление святой водой от ворожбы, простому смертному понять трудно. В пояснение христианской точки зрения А.Кураев рассказал евангельский сюжет о поклонении волхвов. После встречи с новорожденным Иисусом волхвы пошли «другой дорогой» – дорогой иного духовного опыта, отличного от колдовства и магии. Но почему нужен иной путь?
Так и не объяснил в телеэфире священник А.Кураев, почему православие не приветствует магию. Зато его беседу на страницах газеты «Конкурент» можно считать хорошим примером разговора о религии и суеверии (если не брать во внимание попсовый заголовок статьи, но это – на совести готовившего материал журналиста) [51]. Интересна мысль А.Кураева о том, что настоящая вера предполагает идею служения, а не потребления. Потребительская же психология и культура попсы проявляются в том, что люди совершают какие-нибудь легкие незатратные ритуалы, ожидая получить определенную магическую гарантию своим действиям
Особый интерес представляет тема отношений между религией и моралью. «Атеизм безнравственен» – под таким названием вышла в эфир программа «Культурная революция» 20.09.07. В этой программе были соблюдены принципы равенства сторон, и позиции оказались одинаково аргументированными. Чаще других звучал довод, что нравственность и религиозная вера – вещи разные. По-видимому, эта точка зрения ближе к истине, если учитывать всю совокупность исторических и психологических фактов.
Тема манипулирования, точнее, способы ее «подачи» в средствах массовой информации высвечивают многие проблемные точки современного российского менталитета.
Разговоры о том, что СМИ всевластны, что они внедряют в сознание людей любые идеи и чувства, идут постоянно внутри масс-медиа и по их поводу. Внимание к этой теме выгодно, прежде всего, самим медиа. Влияние на аудиторию – их важнейшая задача, а умение создавать убедительный текст является главным профессиональным качеством журналиста. Идею тотального манипулирования сознанием посредством СМИ можно считать профессиональным журналистским мифом.
Манипуляцию принято трактовать расширительно, за счет чего она приобретает видимость вездесущести. Фактически, под это понятие подводится любое воздействие на психику. Одно дело обсуждать, как СМИ воздействуют на убеждения, и другое – как они манипулируют. Путать эти вещи – уже манипуляция.
Как отделить приемы манипуляции от средств выразительности, применение которых необходимо для создания качественного журналистского текста? Логически трудно отделить манипулятивные техники от средств художественной выразительности. И в том, и в другом случае используются одни и те же приемы, но их различает мотивация. В случае манипулирования целью воздействия является суггестия, когда внушается мысль или образ, в чем-то не соответствующий реальности. Бывает, что само сообщение подается неискаженным, но если при этом скрывается источник информации, оно фактически становится дезинформацией. Художественный текст изначально заявлен как суггестивный, а журналистский текст обладает «презумпцией объективности», его заявленная цель – информационная. Манипулирование – это не просто скрытое воздействие, как иногда считают, а внедрение информации, искажающей реальность.
Манипулятивный прием не должен быть замечен, но он должен быть сильным раздражителем, в противном случае не будет достигнут психологический эффект. Если цель автора – создание красивого текста, то он не маскирует свои приемы. Априори ясно, что журналист хочет быть убедительным, для этого он привлекает художественность с полным на то правом, поскольку художественность есть вымысел по определению. Как сказал О.Ман дельштам: «Поэзия есть сознание своей правоты». Итак, манипуляцию специфицируют не приемы, а мотивы и отношение к истине. А это область профессиональной этики, если считать, что СМИ должны соответствовать своему названию и призванию.
Существует масса, казалось бы, очевидных фактов внушаемости людей, но с другой стороны, нет достоверных данных об эффективности манипулирования, полученных научными средствами и поддающихся однозначной интерпретации. Условия неопределенности облегчают манипуляцию.
Рассмотрим некоторые из этих условий. Они применяются либо в качестве прямых или косвенных аргументов внушаемости человека, либо в качестве фоновых раздражителей, мешающих человеку самостоятельно разобраться в сути данной проблемы.
Выше уже говорилось о приеме «присоединения», «переноса значения» или «маскировки» (он по-разному называется в перечнях средств воздействия). Прием состоит в том, что не разграничиваются манипулирование и гипноз, в результате свойства сильной суггестивной техники, каковой является гипноз, переносятся на всякое внушение. С помощью словесной игры на неопределенности понятий «суггестивные техники», «технологии внушения», «зомбирование», «программирование» и т.п. усиливается эмоциональная компонента, что само по себе оказывает внушающее воздействие.
Приведем пример одиозного журналистского продукта. Дается сюжет о девушке, которая украла деньги в банке, находясь, видимо, под гипнотическим воздействием, хотя этого слова не произносилось (ТНТ, 4.12.05). От этого эпизода рассказ плавно перетекает в разговор о зомби и прочей мистике. От гипноза – к воздействию на расстоянии, а от него – к зомбированию при помощи психотропных веществ. Существенно разные явления выстраиваются в один ряд и преподносятся как тождественные. Возможности гипноза достаточно хорошо изучены. Иное дело психическое воздействие на расстоянии. Наличие такого явления в науке не зафиксировано. И третье – воздействие фармакологическое. Средствами химии с человеком можно сделать действительно все, что угодно, кроме, разве что, воскрешения из мертвых.
В реальности существуют множество видов социальных влияний, при которых воздействие на человека оказывается качественно различным способом. Это может быть прямое воздействие – в виде просьбы или приказа. Часто в обществе используется игровое воздействие, для которого характерно, что участники понимают правила игры и принимают их. Такая коммуникация описана Д.Карнеги. Если начальник говорит своему подчиненному: «У меня к Вам просьба, сделайте то-то и то-то», – это пример социальной игры, так как ситуация прозрачна для обоих ее участников. Понятно, что дан приказ, но оба делают вид, что речь идет о просьбе.
В отличие от манипуляции, игра предполагает равноправную интеракцию. Это значит, что люди общаются по определенным правилам, которые известны, понятны и не вызывают возражений ни у одного из участников. Многие ситуации, связанные с восприятием СМИ, являются игровыми, а не манипулятивными. «Вы делаете вид, что действуете в наших интересах, мы делаем вид, что вам верим», – так можно обозначить игровую ситуацию.
Сторонний наблюдатель не всегда может уловить отличие игровой и манипулятивной интеракции.
Манипулятивное воздействие подразумевает управление поведением человека, осуществляющееся помимо его воли и сознания, хотя, возможно, и в его интересах. Неважно, удалось ли скрыть манипуляцию, важно, что манипулятор рассчитывал на это.
Если манипулятивный прием проводится слишком «тонко», он может быть просто не замечен реципиентом. Манипулятивные техники должны балансировать на грани между откровенным внушением – с одной стороны, и слабым воздействием – с другой. Первое вызывает сопротивление, последнее не воспринимается, поскольку недостаточно сильно для преодоления сенсорного порога.
Таким образом, манипулирование как особый тип воздействия не всегда может быть обнаружено. Манипулирование вплетено в систему различных интеракций и нечасто существует в чистом виде. Как уже было отмечено, о наличии манипуляции свидетельствуют не столько техники, сколько мотивы манипулятора. Но если манипуляции так трудно вычленяются из общего потока человеческих взаимоотношений, то на каком основании утверждают, что современный человек лишен свободы воли?
Понять сущность и возможности манипуляции можно в том случае, если рассматриваются все параметры манипулятивной ситуации. Основные ее составляющие таковы:
В медиапространстве тема внушаемости обсуждается частями, из которых трудно сложить целостный образ данного феномена. Осознанно или нет, но здесь проявляется манипулятивный прием, который в литературе по методам пропаганды и пиара называется «дробление картинки». Парциальное восприятие сложного объекта бывает неточным или даже искаженным.
В дискурсе о манипулировании неявно присутствует аргумент, аналогичный одному из тезисов схоластов, используемый для доказательства бытия Бога: если люди имеют образ Бога, следовательно, Бог существует. В данном случае тезис читается примерно так: манипулирование – это миф, и если люди в него верят, значит они действительно внушаемы, и тогда манипулирование – это уже не миф, а наичистейшая реальность. Верна ли такая логическая конструкция? Только отчасти. Мнение о манипулируемости и реальное подчинение манипуляции – не одно и тоже.
В текстах на тему манипулирования часто используется прием односторонней подачи информации, то есть прием умалчивания. Возьмем, к примеру, типичный текст из Интернета – в нем картина всеобщей внушаемости рисуется историческими «штрихами». В частности, говорится, что Гитлер сумел внушить идеи фашизма молодому поколению за 7 лет, Сталин идеи коммунизма – за 10. При этом недоговаривается одна важная вещь: диктаторы внушали массам те идеи, которые отвечали их потребностям, по крайней мере, тому, как они эти потребности понимали. Это факт, давно установленный историками, философами и социологами. Но тема манипулирования в популярных изданиях и в Интернете обсуждается так, будто она находится в интеллектуальном вакууме, будто она не является элементом системы гуманитарного знания.
Тезис о всесилии манипуляции часто аргументируется не примерами, показывающими ее эффективность, а усилиями манипуляторов. Говорится, например, сколько денег тратится на организацию соответствующих акций. Такой прием как будто бы опирается на здравый смысл: если нечто продается, следовательно, кто-то его покупает. Однако здравый смысл может подвести, если, к примеру, мы присутствуем при последних минутах продавца перед банкротством.
Данный прием доказательства можно назвать «затратным», так как существование какого-то явления аргументируется стараниями, положенными на его создание. Затраты могут быть самые разные: время, деньги или психическая энергия, эмоции, внимание, воображение и пр. Фокус в том, что эти усилия могут быть потрачены зря.
В Интернете есть сайт «Быстрый учитель», который предлагает программу обучения с использованием 25 кадра. Расчет на то, что адресат сделает вывод: «Раз так много предложений с 25 кадром, значит, в этом что-то есть». Манипулятивный прием: «Дыма без огня не бывает».
В одном из выпусков ночной программы Гордона на НТВ (давно прекратившей свое существование) вредоносное воздействие 25 кадра аргументировалось тем, что его можно обнаружить в самой разной видеопродукции. Правда, в этой же передаче звучало и другое экспертное мнение – об отсутствии надежных доказательств в пользу действенности 25 кадра. Бессознательные процессы, к коим относится восприятие 25 кадра, существуют, но из факта их существования не следует автоматически, что они способны вызвать определенное поведение. Нет достоверных данных о том, что люди, подвергавшиеся внушению с помощью 25 кадра выбирали рекламируемый товар или политика [3, c.309].
Влияние неосознаваемых вербальных и невербальных сигналов на поведение здорового человека – реальный факт, «но оно столь трудноуловимо и неустойчиво, что не может применяться в практических целях. За исключением случаев, когда неосознаваемые стимулы связаны с переживаниями и вызывают так называемые безотчетные эмоции или служат поводом, сигналом возникновения неосознаваемой мотивации или влечения» [48, с.108].
Другой распространенный довод в пользу могущества манипуляции – описание многочисленных методов и приемов манипулирования. Данный аргумент тоже сомнителен. Если средств очень много, то это скорее говорит о недостаточной эффективности каждого из них.
Недостаток аргументов в пользу тезиса о тотальной манипуляции пытаются скомпенсировать наведением подходящего ментального фона. Применяется метода создания семантического «шума» вокруг темы манипулирования. Разновидностью шума является дезориентация и мифологизация общественного сознания. Известно, что внушаемость повышается, если реципиент растерян, встревожен, если он плохо ориентируется в ситуации. Ментальная дезориентация – под этим словосочетанием подразумевается хаотичность, бессистемность мышления, размытость границ между рациональным и иррациональным, реальным и мистическим, возможным и невозможным.
Успеху мифа о тотальном манипулировании способствует языковая магия. Происходит постоянное терминологическое обновление темы манипулирования. В последнее время в разных сочетаниях используются слова: «технология», «политтехнология», «новые информационные технологии», «виртуальная реальность», а также «зомбирование» и «брэндирование». Последнее изобретение в этой сфере – «сетевые войны». Автор этого термина – Александр Дугин – не поясняет его смысла [25]. Все это не просто новые термины, это эмоционально нагруженная лексика, нагнетающая атмосферу смутной, но неотвратимой угрозы. Вернее, эти слова употребляются с целью вызвать чувство опасности, достигают ли они этой цели – вопрос другой.
К созданию ментального хаоса привлекается авторитет новых информационных технологий, связанный с ними терминологический ряд: «виртуальная реальность», «виртуальная коммуникация» и т.п. Новый термин, как известно, создает иллюзию нового знания и неизвестных дотоле возможностей. «Виртуальный» – новомодное слово, в дело и без дела употребляемое в журналистике» – пишет Э.П.Кессарийский [41, с.23].
В строгом смысле слова «виртуальная реальность» (ВР) относится к особому продукту информационных технологий. «Виртуальная реальность» – это физическая модель психики, созданная в компьютерной информационной структуре. Информационные технологии «проникают» на уровень обыденного сознания и обозначают свое присутствие в естественном языке, становясь фактом массовой коммуникации. Но в тоже время они еще недостаточно освоены, не стали обычными, и эта необычность нуждается в выражении. Когда-то слово «виртуальный» означало «возможный, но еще не существующий в реальности». В последние несколько лет «виртуальность» с легкой руки журналистов поменяла смысл на почти противоположный. Теперь она означает «невозможный, но существующий в реальности» [82, с.252].
Понятие ВР, точнее его использование в медиатекстах, является элементом мифа о тотальном манипулировании сознанием людей. ВР вносит в этот миф элемент загадочности и, одновременно, научности. «Виртуальная реальность» принадлежит двум семиосферам: миру художественного творчества, до недавнего времени выражавшего себя в концептах постмодернизма, и миру технократической утопии. Являясь элементом системы «новых информационных технологий», ВР несет в себе магию действенности, практичности, технического могущества. Сегодня все, что соединяется со словом «технология» – «политтехнология», «информационная технология» и пр. – приобретает смысл профессионального эзотерического знания, способного служить могучим средством воздействия на непосвященных.
Такова, по-видимому, интенция «виртуальной реальности». Однако если некий смысл вкладывается адресантом, это не значит, что он так и прочитывается адресатом. Термин «ВР», расширивший предметное значение до любого интернет-общения, применяется к простым объектам и ситуациям. А это не может не привести к девальвации термина. Возвышая до необыденности простые вещи, слово снижает свой собственный имидж, срабатывает «эффект бумеранга».
Нередко после того, как аудиторию изрядно напугают угрозой зомбирования, ей предлагают вопрос: можно ли избежать внушения? В большинстве случаев не стоит даже избегать, достаточно просто уйти из зоны воздействия.
До сих пор существует проблема оценки эффективности манипулятивного воздействия. Часто бывает просто невозможно сказать, что повлияло на поведение человека: приемы манипуляции или какие-то иные факторы. Эта ситуация хорошо известна специалистам по рекламе.
Очевидно, что если нет рекламы товара, то этот товар плохо продается или не продается вообще. Но значит ли это, что реклама – есть инструмент манипулирования, от эффективности которого зависит количество продаж? Нет, не значит. Реклама информирует покупателя о товаре, она действенна в том случае, если товар нужен потребителю. Таково общее правило, хотя оно не исключает возможности манипулятивного навязывания образцов потребления. Особенно это касается подростковой аудитории, видимо, ее образ «стоит перед мысленным взором» тех, кто драматизирует ситуацию с манипулированием. Если особенности поведения одной части респондентов выдаются за общее правило – это либо ошибка, либо манипуляция.
Реклама помогает в ситуациях не особенно серьезного выбора, когда речь идет о покупке зубной пасты, например. Человек не хочет долго думать о всякой ерунде и, глядя на витрину, останавливает взгляд на том, что ему знакомо. Известно, что зависимость продаж от рекламы не линейна. На стадии знакомства с товаром или фирмой – это кривая роста. Затем наступает стадия насыщения, когда от увеличения рекламы не меняется уровень продаж. Последнее обстоятельство объясняется просто – поведение покупателя управляется преимущественно его потребностями и умением оценивать потребительские свойства товара.
Не всегда ясно, можно ли считать аргументом в пользу манипулирования тот факт, что люди узнают о чем-то из средств массовой информации. По данным «Фонда общественного мнения» за 2005 г., 33% опрошенных считают, что россиян никто не любит. Одним из источников подобного мнения были названы сообщения в СМИ о дружественных либо недружественных по отношению к России шагах зарубежных лидеров и политиков [54, с.29]. 33% – это много или мало? А что же остальные 67%? Они не слушали эти сообщения в СМИ? Выскажу сомнение по поводу того, что идея нелюбви к России навязана СМИ. Помнится, в советские времена этот комплекс у нас также присутствовал. Хотя тогда наши медиа навязывали идею, что нас не любят господствующие классы капиталистических стран и, наоборот, очень любят «все прогрессивные силы». Верили этому мифу только в довоенные годы и то далеко не все. Так может быть дело не в сообщениях СМИ, а в том, что эти сообщения отвечают представлениям и комплексам (чаяниям) трети наших граждан?
Человек видит то, что готов увидеть в данной ситуации, и то, что хочет увидеть – такова максима психологии, она работает только «в условиях плохой видимости», то есть при неопределенных стимулах. То же относится и к внушаемости.
Обнаружить подавляющее большинство воздействий вполне доступно для пользователей, которые имеют базовые представления о психологии, лингвистике, риторике и логике. Но главное все же – мотивация. Если есть установка на критическое восприятие информации, то обмануть большинство людей довольно трудно, а некоторую часть – невозможно.
Если основательно ставить вопрос о манипулировании сознанием, то надо проанализировать, какую роль играют медиа в профессиональной деятельности людей, в семейных отношениях… В наших СМИ полемика о манипулировании вращается вокруг политики, коммерческой рекламы да еще развлечений. Между тем главные сферы интересов большинства людей – это семья и работа. Станет ли кто-то всерьез утверждать, что от СМИ зависит количество детей в семье или уровень алкоголизации общества, количество разводов или уровень безработицы? Медиа во всех этих проблемах участвуют, конечно, но не определяют ни их появление, ни их ликвидацию.
Сильным аргументом в пользу воздействия СМИ является зависимость уровня агрессии в обществе от показа насилия по телевидению. Однако и в этом отношении не стоит взваливать на медиа основную ответственность. Криминологи едва ли согласятся с тем, что насилие в СМИ является основным фактором роста преступности.
Одним из аргументов в пользу манипулируемости является тот факт, что СМИ формируют повестку дня. Что, конечно, верно. Но из этого вовсе не следует, что люди воспринимают все новости, как нечто важное. Мы видим на небе только те звезды, свет которых до нас доходит. И что из этого следует? Да ничего. Так и по ТВ человек смотрит то, что ему показали. Но смотреть – одно, подвергаться воздействию – другое, и не следует путать эти вещи. Подмена терминов – это либо ошибка, либо манипуляция.
В дискурсе на тему «СМИ нами манипулируют» используется прием «ложная многозначительность». Смысл его в том, что тривиальная фраза, сказанная с нажимом, приобретает как бы новый смысл. Например, такое выражение: «Если политик не появляется в СМИ, то он вообще не существует». Это все равно, что сказать: «Если не воспользоваться транспортом, то невозможно добраться до работы». Ну, так на то и создан транспорт, чтобы доставлять, а СМИ, чтобы оповещать.
В оценке воздействия медиа на социальные процессы нужна объективность. Нельзя ни преуменьшать, ни преувеличивать роль СМИ. А главное, необходимо объяснять, почему одно сообщение влияет на аудиторию, а другое – нет. В позднесоветские времена было для всех очевидно, что основная масса пропагандистских усилий пропадает зря.
Суггестивные намерения вполне отчетливо проявляются в разговорах на тему манипулирования, а вот насколько эти интенции действенны – далеко не так ясно. Поэтому, вряд ли стоит драматизировать ситуацию, как это часто делается. Обратимся за примером к Интернет-ресурсу. Вот типичный, на наш взгляд, текст Дмитрия Жмурова «Теленасилие». Автор данного текста считает, что телесериалы оказывают серьезное влияние на восприятие новостей. Они настраивают человека на преобладание определенного типа восприятия: «Как правило, это некритичная, пассивная позиция стороннего наблюдателя». «Не исключено, продолжает Жмуров, – что именно такое восприятие будет преобладать и при просмотре вечерних новостей. Человек просто не успеет перестроить мышление».
Подобная ситуация, конечно, не исключена, но она не очень естественна с точки зрения особенностей человеческой психики. Во-первых, восприятие не столь инертно, как кажется автору. Тот факт, что новостные программы окружены плотным кольцом телесериалов, вполне отвечает адаптивным возможностям человеческой психики. Однообразие утомляет человека так же, как и слишком высокий темп переключений. Во-вторых, почему автор решил, что люди смотрят сериалы отстраненно. Любители этого жанра сопереживают своим героям. А вот новости они как раз смотрят как «сторонние наблюдатели», что тоже вполне понятно и естественно. И если бы это было не так, то вместо медиапсихологии существовала бы одна сплошная медиапсихиатрия.
Далее автор «Теленасилия» излагает «теорию «смысловых рядов». Смысловой ряд – это группа новостей, объединенная единым эмоциональным фоном. То есть информация, которая, по мнению редактора, будет оценена зрителем как «положительная» или как «отрицательная», подается отдельным блоком. Сообщения о войнах, авариях и природных бедствиях зачастую идут подряд, не перемешиваясь с «хорошими» новостями, и наоборот. Негативные смысловые ряды – это, как правило, два–три репортажа, следующие один за другим, и повествующие о болезнях и террористических актах, и т.д. Сведения, оцениваемые как нейтральные или позитивные, напротив, образуют «позитивные смысловые ряды».
Значительная часть выпусков новостей построена именно по этому принципу: с чередованием блоков положительной и отрицательной информации [143, с.140].
Закономерность построения новостей, о которой пишет автор «Теленасилия», действительно существует, но она оправданна, так как отвечает особенностям эмоционального реагирования телезрителя. Вплетение хорошей новости в ряд плохих новостей может бросить на нее «тень», что противоречит требованиям медиаэтики. Если это делается сознательно, то это манипулятивный прием. Но, в принципе, драматургия новостей – необходимое профессиональное умение.
В рассматриваемом материале не различаются средства манипуляции и приемы журналистского творчества, что не верно. Между этими элементами текста существует тонкая и часто незаметная разница, но она все же существует. К средствам искажения информации автор «Теленасилия» причисляет обычную гиперболу. При описании относительно безопасного, рядового происшествия, как пишет Д.Жмуров, используются преувеличения, военные термины. В выпуске новостей от 14.02.04 г. (Е. Андреева) по поводу снегопада в Крыму была использована фраза «снежный плен». На мой взгляд, «снежный плен» являет пример журналистского штампа, а вовсе не приема манипуляции.
О вере много рассуждают либо когда верят фанатично и надо поддержать этот фанатизм на экстатичном уровне, либо когда веры нет. Так и с манипуляцией. На самом деле нет веры в то, что люди верят. Их надо в этом убеждать, им надо это постоянно твердить. СМИ заинтересованы в повышенной внушаемости аудитории. Ведь воздействие на сознание – это их профессиональная задача. Как известно, лучший прием ослабить сопротивление – сказать, что сопротивление бесполезно. Поэтому не будет большим преувеличением утверждать, что миф о тотальном манипулировании – это профессиональный миф журналистов. При этом надо помнить, что миф – не сплошная выдумка, а сложное единство рационального и иррационального, объективного и субъективного. 14 июня 2004 г. в программе «Сегодня» (НТВ), прошел сюжет журналиста Р.Соболя о роли НЛП в выборах. В качестве эксперта был приглашен известный политолог Г.Павловский. Он сказал, что НЛП не имели никакого отношения к выборам, но Р.Соболь завершил разговор так, что фактически проигнорировал это мнение. Настолько силен мотив веры в этот миф, что журналист выказал неуважение к своему гостю – популярному телеведущему.
Не только профессиональная заинтересованность заставляет журналистов настаивать на тезисе о манипулируемости. Как и все прочие, журналист подвержен действию эффектов восприятия, в частности, эффекту: «Я – это другое дело». В данном случае речь идет об иллюзии, что другие люди не способны сопротивляться давлению информационной среды.
Люди тем охотнее верят в сверхвозможности влияния, что они не относят это к себе лично, зато других считают недостаточно самостоятельными. Таким образом, всяческое зомбирование и брэндирование загадочно, занимательно и, плюс к тому, питает чувство собственной исключительности.
«Я – это другое дело» – это именно эффект, его нельзя однозначно определить как заблуждение. Это, скорее, предрассудок, поскольку он не основан на рациональной деятельности, включающей изучение фактов, логические выводы, приемы верификации и другие процедуры научного мышления. Следовательно суждения, полученные под действием этого эффекта, могут совпасть с реальностью, а могут и не совпасть.
Манипуляторы часто оказываются жертвами самовнушения. Многие журналисты заворожены мифами, которые сами же создают. Даже Ирина Петровская, которая часто упрекает тележурналистов в завышенной самооценке, подпала под «обаяние» идеи манипулирования. Анализируя результаты спора М.Леонтьева и Б.Немцова в программе «К барьеру!», посвященной делу М. Ходорковского, она пишет, что зрители в большинстве своем проголосовали за Леонтьева, который не объяснил, чем опасен для государства опальный олигарх, «но головы несчастным зрителям, видать, заморочил изрядно» [94].
Не думаю, что зрители в данном случае были жертвами внушения, просто М.Леонтьев говорил то, что «отвечает чаяниям». У многих телезрителей сработал «рефлекс» против Немцова как представителя мира богатых. В любом случае оказывается задействованной внутренняя мотивация аудитории.
Рассуждения о подчиняемости людей маскируют тот факт, что манипулирование – это чаще всего воздействие на потребности человека. Оно удается тогда, когда желания манипулятора совпадают с желаниями реципиента, хотя последние и не всегда осознанны. Они могут или не осознаваться вообще, или осознаваться только в момент манипуляции. Человек сам создает благоприятные условия для манипулирования собой либо потому, что «сам обманываться рад», либо потому, что не выставляет защиты против внушения, так как не придает значения возникающей ситуации. В любом случае имеет место сложное взаимодействие мотивов суггестора и реципиента, СМИ и своей аудитории. Как правило, люди поддаются внушению, когда их это устраивает. Если реципиенты отбирают – каким воздействиям поддаваться, а каким нет, то встает вопрос: кто кем управляет – манипуляторы или манипулируемые? Тотальное манипулирование возможно только в отношении людей, лишенных индивидуальности, а развитая личность способна сопротивляться суггестивным техникам.
Теория тотального манипулирования сознанием выгодна корреспондентам, но она также удобна и с точки зрения респондентов, как это ни парадоксально звучит. С одной стороны, люди не любят манипуляцию, она унижает человеческое достоинство. Но, с другой стороны, если мы поддаемся влиянию, то нам бы хотелось, чтобы это влияние признавалось дьявольски мощной силой, которой человек не может сопротивляться. Такое преувеличенное представление о манипулировании не слишком ранит наше самолюбие, тем более, если предполагается, что это влияние идет в обход сознания. Есть экспериментальные данные, свидетельствующие о том, что люди хотят верить в возможности влияния на подсознание [3, с.310].
Для доказательства могущества манипуляции приводят такой аргумент: по оценкам специалистов процент людей, поддающихся внушению, составляет 70%. Надо заметить, что само по себе количество воспринявших информацию мало о чем говорит. Их может быть и 70%, и больше. Чаще всего такого рода внушаемость свидетельствует о подчинении, а не о манипулируемости. Это близкие, но не тождественные явления.
Термин «конформизм» в обыденной и публицистической речи толкуется расширительно. Им называют и ложное согласие, то есть подчинение авторитету, и действительное принятие – овнутрение – чужой мысли. «Конформизм» в словарном варианте означает «приспособленческое отношение к статус-кво, пассивное принятие существующей реальности, отсутствие собственной позиции в общественной жизни, некритическое следование установкам массовой культуры, распространяемой СМИ» [34, с.103].
Специалисты суггестивных техник считают, что внушение включает самовнушение. Это справедливо и для конформизма. Он вовсе не является пассивным процессом, как это кажется на первый взгляд. Соглашательство требует психологического напряжения, хотя и не столь сильного, как в случае сопротивления давлению чужого мнения.
Овнутрение мысли, или интериоризация, проходит при участии интеллектуальных эмоций, возникающих в процессе восприятия информации. Это эмоции истины или сомнения, сложности или простоты. Субъективная окраска этих эмоций варьирует от нетерпения, любопытства и ожидания чуда до ощущения досады и скуки. «Прием повтора» является универсальной суггестивной техникой. Он гасит эмоцию непринятия, которая появляется в ответ на ложные, с точки зрения реципиента, суждения.
Еще повтор вызывает привыкание к мысли, которое заменяет понимание, потому что гасит эмоцию удивления. Как известно, повтор гасит любую эмоцию. Трижды просмотренный ужастик не леденит кровь, а трижды рассказанный анекдот не смешит.
Трансформация ложного согласия в конформную реакцию происходит, когда человек обдумывает навязываемую ему идею. Он ищет аргументы «за и против» и постепенно к данной идее привыкает. Привычка гасит отрицательные интеллектуальные эмоции, связанные с ощущением неправильности. Дальше процесс может раздваиваться, и его направление зависит от мотивации. Если соглашаться выгодно или страшно сопротивляться, то индивид разворачивает мыслительную деятельность на поиски аргументов «за».
Если это получается, то приятное чувство интеллектуальной удачи переносится на сам тезис. В особенности это свойственно людям, испытывающим удовольствие от процесса мышления. Этим грешат политики, журналисты, преподаватели, юристы – их профессионализм выражается в способности убедить аудиторию. Но эти же профессионалы подвержены действию противоположного фактора: им нужна интеллектуальная свобода. Ведь далеко не всегда удается обосновать все положения официальной идеологии. Приходится не договаривать, кривить душой, бояться проговориться. Все это, конечно, унижает достоинство человека. Поэтому, освободившись от груза своего интеллектуального самовнушения, они порой становятся непримиримыми врагами прежней идеологии в отместку за долгое терпение несвободы.
Кроме вопроса о возможностях манипулирования, важен вопрос о его моральном статусе. Проблема нравственного оправдания манипулирования не имеет алгоритмического решения, она всегда предполагает нравственный выбор. Манипулятор всякий раз сам решает вопрос о его этичности или неэтичности.
Бытует мнение, что если люди узнают, кто и как манипулирует их сознанием, то это знание оградит их от манипулирования. Однако, это не так. Само по себе знание не изменяет природы данного феномена. Дело в том, что на поведение человека оказывают влияние не только его установки, знания и пр., но и малозаметные ситуативные факторы. Чтобы противостоять действию внушающих воздействий – скажем, рекламе, – надо быть начеку, надо осознавать и сопротивляться, когда подходишь к витрине и выбираешь товар. Люди же либо заняты более важными мыслями, либо расслаблены, чтобы сопротивляться манипуляции в простых житейских ситуациях.
Из сказанного можно сделать вывод, что в медиадискурсе на тему манипулирования сознанием посредством СМИ очень много ложных доводов и манипулятивных приемов. Заметно стремление представлять аудиторию однородной и пассивной массой, что выражает суггестивные интенции данной темы.
«Масса», «сознание массы», «массовая коммуникация» – все эти выражения не точны, когда речь идет о восприятии информации, а не просто о ее циркуляции. В этих понятиях как-то странно «перекручивается» тема манипуляции. Образ человека манипулируемого берется из представления о толпе, в которой индивидуальное сознание «растворяется» в массовых процессах. С другой стороны, перед мысленным взором маячит образ индивида, оставленного один на один с телевизором: этакого беспомощного, одинокого телезрителя, не способного сопротивляться магии голубого экрана. На самом деле повседневное общение людей опосредует и серьезно корректирует манипулятивные медиаэффекты. Слухи, настроения, когнитивные и эмоциональные установки, стереотипы и пр. не дают идеологии внедриться в сознание аудитории, несмотря на ее монопольное владение СМИ.
Если человек имеет собственное мнение по какому-то вопросу, то его толерантность к внушению возрастает, при наличии хотя бы слабой поддержки его позиции. И, конечно, нельзя забывать о том, что люди сильно отличаются друг от друга по степени суггестивности и конформности. А на крайний случай информационного беспредела, есть вариант бегства. «В условиях тотальной информационной недобросовестности» происходит «информационное отчуждение как защитная реакция адресата – это, как пишет О.Ш.Нарибаидзе, единственно свободный выбор несвободного человека. [80, с.249].
Оценивая уровень информационного воздействия, нужно помнить о том, что объект и субъект воздействия – существа одной природы, а в ней заложены противоположные свойства: активность и подчиняемость, свобода и несвобода, конформизм и нонконформизм.
Одна из актуальных проблем, обсуждаемых в СМИ – проблема самоопределения российской культуры. Она заявляет о себе как тема национальной идеи.
В программе «Тем временем» (канал «Культура», ведущий М.Архангельский, 06.06.05.) историк И.Волгин русской идеей назвал задачу спасения нации, а кинорежиссер А.Кончаловский подчеркнул правовой смысл национальной идеи, определив ее как гражданскую ответственность.
О национальном проекте шла речь в программе «Что делать?» 29 января 2006 г. Дискутанты пришли к выводу, что необходимы конкретные социальные программы и их постоянное присутствие в пространстве медиа. По мнению участников, национальная идея 1990-х реализовалась, поскольку состояла она в переходе к рыночной экономике и создании потребительского общества.
А.И.Солженицын в интервью журналу «Шпигель», напечатанному в «Известиях», на вопрос журналиста «нужна ли России национальная идея, и как она может выглядеть?» заметил, что термин «национальная идея» не имеет четкого научного содержания». По его мнению, это некое объединительное представление о желаемом образе жизни. Оно может оказаться полезным, но «никогда не должно быть искусственно сочинено в верхах власти или внедрено насильственно», подчеркнул Александр Исаевич [117].
Несколько лет идет обсуждение «русской идеи», но тема не кажется проясненной и не утрачивает актуальность.
Продолжает будировать умы вопрос о русском характере. Кто-то начинает вести «русскость» со времени татаро-монголь ского нашествия, кто-то видит начало в эпохе Василия третьего. Разброс и разброд мнений особенно бросается в глаза в Интернет дискуссии на эту тему. В осеннем телеэфире 2007 г. В.Третьяков предложил вопросительную форму «Что есть Россия, что такое «русскость»?» для цикла передач программы «Что делать?».
За спорами и разногласиями стоит непростая теоретическая ситуация, о которой уже шла речь выше. Имеется ввиду отношение между культурной традицией и жизнью современников. Как передается культурная информация следующему поколению и как происходят изменения в культуре – вот в чем средоточие проблемы.
Чаще всего в СМИ воспроизводится мнение, что информация передается от предыдущего поколения следующему, согласно обычной причинной связи – от прошлого к настоящему и будущему. «Почему обременяю вас напоминанием о прошлом? – спрашивает своих читателей автор одной интересной аналитической заметки, – Да потому, что менталитет возникает не вдруг, это дело накопительное, наживное» [16]. Кажется, что данное утверждение вполне очевидно истинно. Но это не так. Накапливать можно знания, а как «копится» традиция – это не поддается прямому замеру.
В программе «Времена», посвященной преподаванию в школе отечественной истории (24.06.07, 1 канал), состоялся любопытный обмен мнениями. Главный редактор газеты «Московские новости» Виталий Третьяков предложил такое решение: изучение истории можно сравнить с рассказом об истории семьи. Ребенку не следует сообщать всю правду о грехах его родственников, точно так же ему не надо знать об ошибках и преступлениях своего народа. На это предложение возразил историк Александр Ципко. Он сказал, что аналогия между историей семьи и историей народа неверна и многие участники беседы его поддержали. Только никто из них не указал, в чем состоит ошибочность данного сравнения. Я думаю, что Третьяков прав и аналогия вполне законна в данном конкретном аспекте обсуждения. Другое дело, что вопрос о том, нужно ли говорить всю правду, этим сравнением не решается, ведь и в отношении семейной истории могут быть сомнения, стоит ли скрывать от ребенка истину.
Владимир Познер на предложение Третьякова ответил, что если мы не будем говорить правду, а позже ученик ее узнает, он перестанет доверять всем официальным источникам информации.
Проблема состоит в том, что психика ребенка не рассчитана на понимание сложных жизненных проблем, поэтому правдивый рассказ без поправки на особенности детского интеллекта является правдивым только формально. Решение Познера вступает в противоречие с педагогической психологией и вековой педагогической практикой, требующей адаптации любого текста к возрастным особенностям восприятия. Но решение, предложенное Третьяковым, тоже сталкивается с проблемой, так как в наше время ученик получает информацию из разных источников. Следовательно, адаптированная школьная история потребует ее приведения в соответствие с неадаптированными текстами СМИ и Интернета. И все же предпочтительной является эта стратегия, хоть она и трудо- и наукоемкая.
Стоит обратить внимание на причины, по которым мнение о ложности сравнения истории отдельной семьи с историей народа, получило такую дружную поддержку участников программы «Времена». Любая аналогия приблизительна, но именно с помощью данной логической операции было сделано, и делается до сих пор, множество научных открытий. В данном случае противники отождествления индивидуальной и общественной истории, видимо, подразумевали различие между частной и публичной информацией.
Владение частной информацией налагает определенные моральные и правовые обязанности по ее хранению и распространению. Эти обязанности отличаются от правил в отношении публичной информации, но есть и то, что их объединяет. В семейной истории случаются тайны, которые охраняются нормами морали, защищающими личную жизнь. Но и в отношении истории существует подобная проблема. Например, вопрос о праве наследников публиковать частную переписку выдающихся деятелей культуры. Тут возможны разные мнения, и ответственность за выбор решения лежит на владельце информации. Что и как рассказывать о предках – это дело нравственного выбора, идет ли речь об истории семьи, или об истории отечества.
Данная тема представляет интерес не только для решения вопроса о том, как надо освещать историю, но и с позиции прав личности. Рассмотренное отношение частного и публичного проецируется на проблему отношения между правом на информацию – с одной стороны и правом на защиту личной жизни – с другой.
Восприятие истории зависит от отношения к настоящему. Это видно из того, как идет обсуждение исторической темы в СМИ. В ходе обсуждения вопроса о том, как образ истории влияет на настоящее, используется такая аргументация, которая доказывает прямо противоположный тезис: сегодняшние интересы людей определяют образ прошлого (телеканал «Культура», «Тем временем», 27.03.06).
Верно сказано, что история учит только одному, а именно тому, что она никого ничему не учит. Правда, это высказывание цитируется гораздо реже, чем противоположное ему по смыслу. В полемике на страницах ЛГ многие выступления включали тезис: не будем знать историю, будем повторять ее ошибки. С этим согласны и участники программы «Что делать» – профессиональные историки. Привычно звучит подзаголовок литературного обзора: «Как разобраться в настоящем с помощью прошлого?» [16]. Как известно, часто повторяемая мысль не становится от этого истинной, но она начинает таковой казаться.
12 декабря 2005 программа «Тем временем» (ведущий М.Архангельский) была посвящена декабристам, по случаю восьмидесятилетия со дня восстания на Сенатской площади. В ходе беседы, директор исторического архива высказал мнение, что историю надо не оценивать, а знать и понимать. Это, безусловно, верный подход профессионала. Вряд ли правомерно обвинять прошлое в наших сегодняшних грехах и ошибках. Прошлое ответственно только за свое настоящее.
Профессиональный взгляд на изучение истории и взгляд с позиции МП – не одно и тоже. МП выражает точку зрения настоящего, а историк смотрит на минувшие события с позиции их предыстории. Историк мотивирован на постижение реальности, как ученый любой другой специальности.
Непрофессионал, тот, кого мы называем неблагозвучным словом «обыватель», нуждается в истории по иным соображениям. Люди обращаются к прошлому для решения своих сегодняшних проблем. Следует уточнить, что история нужна вовсе не в качестве советчика или наглядного примера. Аргумент «к истории» чаще всего нужен для легитимации настоящего.
В заметке, помещенной в журнале «Нэйче» известный физик хорошо выразил эту обывательскую точку зрения на историю. Он советует молодым специалистам изучать историю науки, чтобы почувствовать свое присутствие на линии мирового времени [157, p.389]. Ощущение собственной значимости – в этом кроется смысл знания о прошлом для мыслящего и чувствующего человека.
А.Шопернгауэр писал, что страх смерти побеждается чувством причастности роду [146, с.105]. Культ исторического знания имеет глубокие психологические корни. Если человек не видит в окружающем его социуме должного уважения к предкам, он вправе задуматься о том, что будет с памятью о нем. Может ли он рассчитывать на то, что его жизнь оставит хоть какой-то след в будущем, если сам он не помнит своих прародителей. Знание истории и «аргумент к истории» являются элементами культа рода, который наполняет смыслом индивидуальное существование.
Тема исторического знания непосредственно связана с решением проблемы смысла жизни, которая касается каждого человека. В современном же медиадискурсе эта тема обсуждается в публицистическом ракурсе, личностный смысл которого довольно глубоко запрятан. Однако этот личностный смысл существует и его надо эксплицировать.
В массовом сознании особенность русской культуры ассоциирована с культом интеллигентности, в противовес западному культу индивидуализма.
Оба вида светской духовности – интеллигентность и индивидуализм – проистекают из духа Просвещения, акцентируя в ней разные идейные комплексы. Образование и сегодня преследует просветительские цели, независимо от того, насколько отчетливо это осознается. Интеллигентность и индивидуализм не однопорядковые системы ценностей. Интеллигентность тяготеет к должному. А индивидуализм «отстаивает права» обыденного сознания и естественного поведения. Если индивидуализм утверждает самоценность человеческой индивидуальности, то интеллигентность требует подчинения интересов индивида общественному благу. Индивидуализм связан с высокой самооценкой личности и самопрезентацией. Интеллигентность же требует истинной самооценки и скромности. Для индивидуализма сила Я проявляется в стремлении к успеху, а с точки зрения интеллигентности сила я – это душевная гармония и согласие с собственной совестью. Индивидуализм предполагает чувство ответственности за жизнь свою и своих близких, интеллигентность – чувство ответственность за судьбу мира, из чего проистекает непрактичность интеллигентского сознания.
Интеллигентность – русский вариант просветительской идеи тождества разума и доброй воли – качество, предъявляющее высокие требования к духовности его носителя. А высокие требования часто недемократичны. Полемика по поводу единого государственного экзамена в программе «Культурная революция» (03.04.08) наводит на размышление об особенностях российской духовности. Писатель А Быков, профессор и известный телеведущий Ю.Вяземский и др. выступали против ЕГЭ с позиций апологии таланта. Здесь обнаруживает себя сопротивление российского менталитета признанию прав среднего человека. Многим нашим интеллигентам не нравится само название экзамена – «единый». У них это слово ассоциируется с унылой усидчивостью и серостью. С профанацией литературы и вообще культуры, которая провоцируется самим форматом «Единого», конечно, нужно бороться, но ориентация системы образования на оригинальность, творческую индивидуальность, талант – по меньшей мере, спорная стратегия. К сожалению, голоса в пользу демократизации образования звучали на этом ток-шоу слабее. Что логично, конечно, так как искусство риторики связано с литературным талантом.
Интеллигентность и индивидуализм – обе традиции страдают несоответствием между отдельными признаками и разноречивостью требований. Человеческая культура не создала духовную систему, свободную от противоречий. Психология личности, созданная на идейной базе индивидуализма их также не лишена.
«Нет проповедям!», «потакай своим желаниям», «живи без комплексов» – все это модные слоганы, выражающие культ успеха и самовосхваления. Общеизвестно, что СМИ влияют на формирование уровня притязаний. И нет смысла в медиа вести утешительные речи о том, что каждый сам определяет, что значит быть успешным и что все люди талантливы по-своему.
Индивидуализм – сложное понятие, за которым стоит комплекс идей, понять смысл которых, можно только рассматривая их в историческом контексте. Большое упрощение считать индивидуализм противоположностью коллективизма.
Индивидуализм, как почти всякая общая идея имеет разный смысл и разные уровни обоснования. Смысл индивидуализма историчен, он зависит от окружающей его духовной атмосферы в конкретном пространстве и времени культуры. Нет и не должно быть одной единственной оценки сути и духовной миссии индивидуализма, что следует учитывать и апологетам, и критикам этой идеологии.
Индивидуализм не столько предписывает жизненные принципы, сколько позволяет иметь собственные суждения. Для многих людей индивидуализм существует в виде набора тривиальных истин о ценности успеха, уверенности в себе и т.п. Проявления нормального обыденного индивидуализма – стремление усилить себя и ослабить других, мнение, что «у меня все будет по-другому» и другие мысли, к которым люди приходят самостоятельно.
С одной стороны, мы говорим и пишем об особенностях русского менталитета, хотим подчеркнуть нашу самобытность, а с другой стороны, при помощи медиа внедряем в сознание людей индивидуализм, причем обыденный, не связанный ни с западной, ни с русской духовностью.
В ходе истории меняется интерпретация культурной традиции. Последнее особенно важно учитывать. Когда индивидуализм появился как философская и этико-правовая доктрина, он имел иной смысл, чем тот, который мы вкладываем сегодня в этот термин. Чтобы понять идеологию, надо учесть какой системе идей она себя противопоставляла, кто были ее противники и союзники. Одним словом, важен исторический контекст, в котором данная идея существовала.
Из сказанного следует, что с одной стороны, не стоит ссылаться на влияние запада, когда мы говорим о состоянии отечественного менталитета. С другой стороны, не стоит уповать на то, что историческая культурная традиция России может заметно повлиять на состояние современного общества.
В некотором смысле, индивидуализм – уже отработанная, отслужившая свое, доктрина, и правы авторы «Гражданского общества», что нам нет смысла ее повторять [17, с.9].
Индивидуализм и коллективизм – эти обобщения имеют разный смысл, когда переводятся на язык конкретных традиций и психологии поведения. А настойчивое стремление найти причины сегодняшней жизни в исторической традиции можно рассматривать как нежелание брать на себя ответственность за происходящее. Последнее свойство присуще духу авторитаризма.
В современной отечественной экономической и социо-политической реальности Интеллигентность противостоит Авторитаризму. Комплекс авторитаризма есть, на наш взгляд, такая психическая реальность, которая дополняет картину современного российского менталитета.
Из всех теоретических конструктов власти концепция «авторитарного человека» до сих пор почти неизвестна отечественному читателю. Смысловое ядро комплекса «авторитаризм» составляет непринятие ответственности. Авторитарная (не путать с авторитетной) личность стремится найти внешний источник всех жизненных неустройств. «Найти врага и обезвредить» – так можно выразить это агрессивное стремление. Данная позиция тождественна одному из основных понятий фрейдовского психоанализа – проекции. От Фрейда в комплексе авторитаризма происходит идея глубинной бессознательной и амбивалентной психологической тяги к власти, ее двойственной притягательности: как объекта и любви, и ненависти одновременно. Основные составляющие «антидемократической тенденции» и, соответственно, черты авторитарной личности: уважение к сильной власти, непринятие ответственности, агрессия, особая приверженность патриархальной морали, склонность к предрассудкам, стереотипное мышление и антиинтеллектуализм.
Современная проблематика комплекса авторитаризм связана с той его составляющей, которая роднит его с национализмом. Национализм, как считают некоторые ученые, означает идентификацию не столько с нацией, сколько с государством. Так, когда мы говорим: «национальные интересы», «межнациональные отношения», «объединенные нации» и др. мы подразумеваем не этнические объединения и отношения, а государство [156, c.3].
Как бы мы ни относились к антидемократическим идеям, мы должны понимать, что они имеют глубокие корни в человеческой психике и всколыхнуть эти слои в массовом сознании совсем не трудно.
В печатных СМИ авторитарная тенденция проявляется, в частности, мотивом «во всем виноваты Штаты». Примеров можно приводить много, возьмем один из почты «Литературки» (25–31 января 2006 г.). В письме, подписанном «Интеллигент» утверждается, что «реформаторы 90-х годов выполнили заказ США…». Автор не ставит вопрос о том, что внутри страны сделало возможным исполнение заказа иностранной державы. И, видимо, не чувствует, до какой степени он унижает российское достоинство, если думает, что перевернуть жизнь в стране смогли немногочисленные и неукорененные в ней силы.
Образ врага так заворожил наше сознание, что даже летающие тарелки поменяли создателей и экипаж. В очередном «документальном» фильме про НЛО, прошедшем по каналу НТВ 20 декабря 2007 г., акцент делался не на инопланетном контакте, как это было раньше, а на том, что НЛО – это новые разработки американского ВПК.
Авторитарная тенденция проявляется в том, что многие люди у нас готовы предпочесть сильную власть правовым нормам. Для русской истории характерно то, что государственный подход определял сам взгляд на человека. «Да и сами русские никогда не мыслили себя вне государства…Семейственное начало в России было развито относительно слабо, оно затмевалось началом общинным», – считает С.В.Лурье [67, с.261]. Возможно, что особенностью русского этнического сознания является то, что в нем чувство родства представлено относительно слабо сравнительно с соседскими отношениями и с идеологией государственности. Можно сказать и по-другому: в русском сознании слабо выражен собственно этнический компонент: «Русское переставало быть этнической характеристикой и становилось государственной» – пишет С.В.Лурье [Там же, с.276]. Верно, но из этого не следует вывод, что этнос – это государство и религия. Из этого следует то, что этнос как общность и этническое сознание – не одно и тоже, и что общность такая как, «русские люди», гетерономна. И главное, что из особенностей национального самосознания двухвековой давности не следует, что это сознание остается таким же сегодня.
Культурные традиции, стереотипы переходят из поколения в поколение не так, как знания и навыки. Они не накапливаются. Точнее они могут усиливаться, могут ослабевать и пропадать вовсе. Между тем, обсуждение этой темы в СМИ способно создавать у людей впечатление, что чем древнее традиция, тем она сильнее. Другими словами, обсуждая историю, мы внушаем себе мысль, что наше сознание должно быть отягощено грузом определенных, традиционно сложившихся установок и стереотипов.
В одной из своих воскресных программ на тему «Что есть Россия» (16.09.07) В.Третьяков предложил считать атрибутами «русскости» следующие константы:
Пожалуй, можно назвать такие константы, только это константы чего? Духа или реальности, должного или сущего? Много вопросов возникает в этой связи и мнения специалистов расходятся. В.Никонов, например, в одном из эфиров «Что делать?» (25.11.07) высказался в том духе, что русская нация атомизирована. В самом деле, о коллективизме, как реальной ценности, в настоящее время говорить как-то странно.
Любопытный разговор на тему об устройстве русской души состоялся на страницах «Литературной газеты». В материале С. Громова «Уравнение русской души» изложена беседа с П.В.Калитиным, который считает, что русский разгульный купец бросает деньги на ветер не глупой прихоти ради, а для того, чтобы прочь «гнать чертей» – демонов корысти и стяжательства. Капиталы «жгут ему руки», и это есть коренное отличие русской православной духовности от Запада, полагает Петр Калитин. [22]. Данная интерпретация сомнительна. Если купцу, представлялось, что разбрасывая деньги, он тем самым выражает презрение к богатству, то это самообман.
Реальное стремление к богатству и осознание греховности данного стремления, порождает русский душевный надрыв, который выражался показным презрением к деньгам. Так что подобная «широта души» психологически есть ни что иное, как недостаток самоконтроля и самоопределения. Такое демонстративное поведение можно интерпретировать как психологическую защиту по типу инверсии. Последняя, как известно, означает придание прямо противопопложного смысла мыслям и чувствам, в которых человек не хочет признаться самому себе и окружающим. Дух нестяжательства присущ русскому православному сознанию, но не русской душе, отсюда в ней и разлад.
Тенденция объяснять особенности гражданско-правового сознания вековыми традициями, которая явно проявляет себя в медиадискурсе, страдает внеисторизмом, как это ни парадоксально звучит. Эта тенденция способна завести в тупик социальную полемику по такому важному вопросу как теория гражданского общества.
Гражданское общество (ГО) – это независимые от государства формы активности граждан по защите своих интересов, прежде всего экономических. ГО является основанием, на котором надстраивается сфера публичной политики. Необходимым (но не достаточным) условием причисления какой-то формы самоорганизации к системе ГО является ее существование в рамках правового поля. Вряд ли оправдано относить теневые экономические и неэкономические структуры к ГО, поскольку такое расширение значения термина лишает смысла понятие о гражданственности.
В западной философии концепция гражданского общества создавалась в рамках либерально-демократической доктрины. По мнению авторов монографии, посвященной данной теме, в политической науке термин «гражданское общество» в Х1Х веке приобрел свои главные и окончательные черты: «во-первых, это часть общества, независимая от государства; во-вторых, гражданское общество обеспечивает права индивидов, и в частности право собственности; в-третьих, в гражданском обществе независимо от государства действует множество автономных экономических ассоциаций...» [17, с. 34]. Главное, что ГО предполагает определенное состояние правового поля, и нет оснований пересматривать это понятие.
Гражданское общество предполагает чувство причастности к нормотворчеству и нормоприменению. Наличие ГО напрямую связано с реальным действием принципа разделения властей. Обязательным условием существования гражданского общества является независимый суд, сильная адвокатура, способная влиять на суд, а также независимые средства массовой информации.
Надо сказать, что «гражданское общество» перестало быть модной темой. Недоверие к западному опыту и всему, что с ним связано – особенность сегодняшнего российского менталитета. В статье доктора юридических наук Н.Бобровой, озаглавленной «Утраченные иллюзии» пишется, что в конце восьмидесятых с высоких трибун много говорили о необходимости создания правового государства, но «не прошло и пяти лет, как сама же власть стала стыдиться этого понятия, вытесненного более удобным для политического маневрирования понятием "легитимности", которое осенью 1993 года также кануло в Лету…» [8]. Такое впечатление, что автор хочет сказать: «Ну и бог с ними, не жалко!». Не понятно ни из этого пассажа, ни из всей статьи, как надо оценивать эти несбывшиеся проекты. То ли они вообще не имеют никакой цены, то ли «правовое государство» и «легитимность» – «не про нашу честь», то ли идеи хороши, но исполнение было бездарным. В конце автор выписывает слово «псевдодемократия», из чего можно заключить, что доктор юридических наук все-таки видит смысл в различении демократического и недемократического политического устройства.
Обсуждения в печатных СМИ (В частности, в «Литературной газете») оставляют впечатление большой путаницы в политико-правовых воззрениях, воцарившейся в умах многих представителей образованной публики. Одна из причин данного состояния в том, что на современное значение накладывается исторический смысл политико-правовых понятий. Когда смысл понятия пытаются найти в его прошлом, часто получается не прояснение, а, наоборот, его замутнение.
В том же номере «Литературки» В.Толстых задает вопрос, какое общество мы строим, рыночное с явно выраженной властью денег, «где буквально все становится предметом покупки и продажи, или общество социальной справедливости, где основной и высшей ценностью провозглашается сам человек?…». Рассуждение построено таким образом, что рыночное общество может быть только таким, где все покупается и продается, а общество социальной справедливости не может быть рыночным. Нет такой альтернативы: рыночное или справедливое. Это все равно, что решать: «дорогу будем строить длинную или ровную?». Исторический опыт многих стран демонстрирует, что к социальной справедливости общество продвигается в рамках рыночной экономики. Такое впечатление, что у нас все не «как у людей» и это нам нравится. Вряд ли автор статьи сознательно путает читателя, видимо, так он понимает соотношение экономики и права.
Можно множить примеры, но и приведенных достаточно, чтобы сделать грустный вывод: в МП наблюдается процесс размывания политико-правовых понятий: «либерализм», «демократия», «гражданское общество» и происходит это с помощью спекуляций вокруг темы исторических традиций. Миф об особой правовой традиции России (точнее об отсутствии таковой) продолжает жить в пространстве медиа. Граждане России в большинстве своем действительно не обладают развитым правосознанием, однако, вековые традиции тут ни при чем. Эта идейная область достаточно подвижна и при желании, с помощью СМИ, навыки самоорганизации и гражданской ответственности могут сформироваться быстро. Но мифы способны продлевать жизнь феноменам массового сознания.
В настоящее время правовой менталитет российского общества имеет ряд особенностей: низкая информированность о правах и обязанностях граждан, правовой нигилизм, мифологизированность, противоречивость и стереотипность правовых и политических оценок. Впрочем, о качестве правосознания лучше всего свидетельствует криминальная обстановка.
Правосознание включает связанные с юридической сферой знания, эмоциональные оценки и мотивации. Содержанием правосознания выступает отношение к норме как таковой, и к юридической норме, в частности. В этом юридическом аспекте речь идет о рациональном обосновании и принятии идей справедливости, легитимности, вины, наказания и других категорий права.
Общественное правосознание формируется прямыми и опосредованными воздействиями СМИ.
Прямое присутствие правовой тематики в СМИ включает: представление и анализ криминальной ситуации, освещение работы правоохранительных органов, обсуждение проблем совершенствования законодательства.
Тема влияния СМИ на правосознание граждан активно обсуждается медиасообществом. Преобладают критические оценки. Отмечается, что в телевизионной версии правовой темы много пошлой развлекательности, а в популярных ток-шоу, посвященных проблемам криминала, слабо представлена позиция юридической науки.
Кроме непосредственно правового медиадискурса, существует многообразное опосредованное воздействие СМИ на состояние правосознания, которое может быть не так заметно, но не менее серьезно. Опосредованное воздействие СМИ на правосознание основывается на зависимости правового менталитета от состояния общественной системы в целом. Оно осуществляется воздействием на мотивационную, эмоционально-волевую и интеллектуальную сферы личности. Опосредованное воздействие состоит в создании ментальной атмосферы рациональности или мистицизма, критичности либо бездумного подражания, эмоциональной вовлеченности или апатии и аномии.
Теоретики СМИ выделяют несколько функций журналистики, связанных с общественным противостоянием криминалу. Во-первых, журналистика выступает как информатор общества и исследователь корней преступности, фиксирующий внимание на особо опасных ее проявлениях.
Во-вторых, журналистика «выступает в роли социального контролера, стимулирующего совершенствование деятельности систем и органов по охране правопорядка [21, с.244].
Третья функция ориентирована на предупреждение преступности. Повышая правовую грамотность аудитории и укрепляя ее правосознание, СМИ участвуют в создании такого нравственного климата, при котором «непримиримость к преступлениям и милосердие к осознавшим свою вину становятся естественной нормой поведения. В этой ситуации журналистика играет роль просветителя и социального педагога» [Там же].
Правосознание граждан зависит от информационной политики, проводимой средствами массовой информации, но СМИ – не главный фактор. Потребители медиапродукции являются в значительной части активными субъектами, самостоятельно мыслящими и чувствующими. Материал для порождения смыслов и отношений люди черпают из двух источников: во-первых, это окружающая людей реальность, доступная для восприятия и включающая обмен информацией в непосредственном общении; во-вторых, информация, полученная по каналам СМИ. Результат воздействия медиа на сознание, и в частности на правосознание зависит от суммарного эффекта этих информационных потоков. Точнее будет сказать, что результат представляет собой не сумму информационных потоков, а их активную обработку субъектом восприятия.
Когда заходит речь о присутствии в медиапространстве серьезной социальной проблемы, встает вопрос о том, как повлияет на ее разрешение внимание со стороны СМИ. Известно, что сам факт публикации события является значимым для его последующей динамики. Существует эффект замкнутого круга, который может привести к завышению уровня выраженности какого-то социального явления.
Как влияет сообщение, переданное по каналам СМИ: предупреждает, предостерегает или провоцирует на определенные мысли и действия? Это трудно установить. Так, весьма неоднозначное отношение вызывает освещение фактов суицида в СМИ. Привлечение внимания к этой теме вроде бы важная задача. Но есть другое мнение. Психиатр в ток-шоу «Тем временем» («Культура», 17.01.05) говорила о том, что внимание со стороны медиа героизирует суицид. Речь тогда шла о конкретном случае подросткового самоубийства и его освещении. Такие вещи социально заразительны, считают суицидологи, и СМИ должны понимать свою ответственность.
Сложно обстоит дело с освещением межэтнических конфликтов и криминальной ситуации. И сторонники, и противники привлечения общественного внимания к данным явлениям приводят веские аргументы.
Медийная информация создает эффект замкнутого круга, который может привести к завышению уровня коррумпированности общества. Довольно трудно оценивать масштабы коррупции, основываясь на объективных данных. Они отражают не саму коррупцию, а деятельность правоохранительной системы и работу масс-медиа по выявлению фактов взяточничества. Поскольку объективные оценки затруднены, приходится прибегать к субъективным методам экспертных оценок, а они чувствительны к эффектам группового давления, которые возникают в данном случае, благодаря масс-медиа.
В материалах «Трансперенси Интернешнл» (ТИ) – международного общества по противодействию коррупции –приводятся ответы на наиболее часто поступающие в адрес данного общества вопросы [158]. Среди них такой: «Влияет ли публикация "Индекса восприятия коррупции" (ИВК) на ответы респондентов?». Тот факт, что ИВК получил широкое признание в международных СМИ, вызвал опасение, что его публикация может повлиять на мнение экспертов в следующем опросе. Знание, что многие уже поставили уровню коррупции в какой-то стране большие баллы, может побудить респондента присоединиться к их мнению. Специалисты ТИ считают, что им удалось избежать ситуации замкнутого круга, однако повод для сомнений остается.
Следующий принципиальный вопрос, связанный с публикацией данных в СМИ, – о характере воздействия факта публикации на динамику явления: СМИ помогают бороться с коррупцией или индуцируют ее, порождая ощущение ее вездесущести и неизбывности? По данным межрегиональной общественной организации «Комитет по борьбе с коррупцией» (официальный сайт), 80% россиян считает взяточничество стихийным бедствием, с которым невозможно бороться.
Особенностью отечественной медиааналитики в отношении причин коррупции является частое обращение к «историческому аргументу». Взяточничество – национальная черта, по мнению психолога, «озвученному» в материале «Народная коррупция» («Газета», 2007, №4). Ссылаться на историю – сильная ментальная привычка. Однако «аргумент к прошлому» мало что проясняет в ситуации с коррупцией. Традиция не порождает настоящее, она освящает его, что, конечно, облегчает его существование. И все же сохранение традиции детерминировано настоящим: люди выхватывают из прошлого те идеи, оценки и настроения, которые нужны им сегодня. Такое направления взгляда – от настоящего к прошедшему – дает понимание, что традиция принципиально прерывна и корень зла находится не в прошлом, а в сегодняшнем положении дел.
В современном лексиконе стало модным слово «толерантность», которое означает «терпимость» и имеет не только позитивный смысл. На социальные пороки терпимость тоже распространяется. Не без помощи СМИ коррупция стала статистическим понятием, для описания которого используются слова, имеющие не оценочное, а номинативное значение: «откат», «взяткоемкость», «взяткодатель». Мздоимство поспешно объявляется национальной чертой. Подобная риторика только усиливает толерантность, способствуя «одомашниванию» данного явления (есть и такой манипулятивный прием). Разговор, если он не воплощается в действие, приносит больше вреда, чем пользы, потому что в таком случае обсуждение заменяет действие. Это касается психологии воздействия вообще, это верно и в отношении психологии воздействия масс-медиа на динамику социальных явлений.
Нельзя топить проблему в разговорах, но и без публичной полемики не обойтись. Российское медиапространство перенасыщено информацией о преступлениях, расследованиях и судопроизводстве. И вместе с тем многие серьезные правовые темы обсуждаются недостаточно глубоко и серьезно.
В углубленном рассмотрении проблем права нуждаются не только общественность, но и профессионалы. По некоторым вопросам правоприменительной практики им не помешала бы большая убежденность и для профилактики профдеформаций, и в качестве инструмента воздействия. Как известно, уверенность в собственной правоте – лучший аргумент в арсенале средств убеждения.
Некоторые нормы права таковы, что опираются не только на карательные меры, и даже не столько на них, сколько на общественное настроение нетерпимости в отношении определенного деяния. В числе таких норм – запреты на курение в общественных местах, запреты в отношении ненормативной лексики, защита права на частную жизнь, антикоррупционные законы и др.
В передаче «Воскресный вечер с Владимиром Соловьевым» 30 марта 2008 г., обсуждая проблему коррупции, один из участников высказал мысль, что мы совершаем ошибку, когда говорим о коррупции вообще. Есть большая разница между взятками работников Госавтоинспекции и взятками, получаемыми за разграбление национальных богатств. По мнению этого участника разговора, пока что стоит забыть о мелочах и сосредоточить внимание общества на фактах коррупции, представляющих угрозу национальной безопасности. Логика понятная, но не бесспорная.
Другой участник высказался в ином духе. Он обратил внимание на то, что абсолютное большинство людей не совершают преступлений, потому что в их сознании существуют табу на определенные поступки. В отношении же коррупции в нашем обществе табу разрушены. Ни брать, ни давать взятки не считается постыдным делом. Для искоренения коррупции требуется изменение отношения к ней.
Данная точка зрения выглядит теоретически более обоснованной. В самом деле, если взятка приемлема в малых размерах, значит она принимается как таковая. Однако такая позиция – позиция принципа – в практической перспективе не очень обнадеживает, так как предполагает изменение массовой психологии права, которая с трудом поддается реформированию.
В разговорах о проблемах права часто можно услышать, что в отечественном менталитете мораль и принцип справедливости (в юридической науке это называется естественным правом) господствуют над законом, так называемым позитивным правом, то есть принятым в данное время законодательством. С известной долей огрубления можно выразить противопоставление морали и права как отношения между психологией и идеологией права.
Состояние правосознания явно себя проявило в том, как СМИ и общественность отреагировали на «дело Калоева». Виталия Калоева, зарезавшего швейцарского диспетчера, виновного в гибели его семьи, «на Родине встречали, как прежде космонавтов, корреспонденты с телекамерами сопровождали его на всем пути следования из Швейцарии домой, снимали о нем документальные фильмы…» [92].
Ирина Петровская пишет (и пишет с осуждением), что в сознании общественности «народная справедливость выше закона».
В той же газете помещена заметка, написанная бесстрастным языком, но составленная так, что нет сомнений: автор – на стороне обыденной правовой психологии. В ней говорится о том, что Калоев получил ответственный пост в правительстве Северной Осетии, и в этом нет ничего противоправного, поскольку в России Калоев не является лицом, осужденным за преступление, поэтому может занимать посты в правительстве.
Принцип главенства естественного права (понятия о справедливости) над правом позитивным (действующим законодательством) в данном моменте не соблюдается. Так как основой для суждения о правомерности назначения на должность выступает как раз формальное право, его условность – действие в границах конкретного государства. Ведь если исходить из принципа справедливости как основы правовых суждений, то какая разница, где было вынесено решение, о том, что данный человек виновен в совершении преступления?
В данном случае «справедливость» не опирается на определенные принципы, она прибегает к субъективной гибкости понятий, решая по правилу: какой аргумент в данном случае выгодно использовать, к какому праву удобно апеллировать – естественному или позитивному. В этом субъективизме скрыта опасность волюнтаристских решений, что хорошо известно из истории права.
К недостаткам правового дискурса надо отнести непроясненность оснований таких серьезных акций, как публикация компромата. Обычно его считают приемом «грязной» журналистики, которая использует неправовые методы ведения политической борьбы. Как бы мы ни относились к данному явлению, приходится считаться с тем, что оно не будет искоренено в обозримом будущем.
В массовом сознании распространилось мнение, что если на шантаж не реагировать, то смысл в нем пропадет. Хотя за обнародование компрометирующих материалов журналистов обвиняли во вмешательстве в личную жизнь. У значительной части молодых людей (по нашим данным, полученным в ходе бесед в студенческой аудитории), существует неверное или упрощенное представление о таких категориях, как общественная польза и угроза общественным интересам. Они склонны игнорировать существенную разницу между политиком и частным лицом в отношении прав и обязанностей.
От внимания молодых людей ускользает, что возможность шантажа порождается ценностью семейных отношений. Есть такие неустранимые вещи, как страх потерять любовь и уважение близких: родителей, супруга, детей. Некоторым молодым людям еще трудно прочувствовать важность этих связей, поэтому их правовое сознание носит черты формализма. Не всегда понятно, что нормы морали укоренены в природных отношениях полов и поколений и что несоблюдение нравственных норм является частой причиной правовых нарушений.
Смысл гласности в данном отношении состоит в одном: показать, что на некоего высокопоставленного чиновника есть компрометирующий материал, а это значит – существует опасность, что он мог, или в будущем может, попасть в зависимость от шантажистов. Угрозу общественным интересам представляет именно данное обстоятельство, и СМИ обязаны предупредить об этом общественность. Разумеется, субъективные мотивы журналистской акции могут быть отнюдь не столь серьезны и чисты, но объективно дело обстоит именно так. Все эти сложности отношений между правом на защиту частной жизни и правом на информацию должны быть разъяснены аудитории, в противном случае, разоблачительные акции выглядят как правонарушение.
«А может такова наша ментальность – нарушать законы, – прозвучало в передаче «Большие» (канал «Культура», 28.11.07). Участники этого телеэфира дружно обвинили СМИ в том, что они поощряют правовой нигилизм и отметили особенность отечественного менталитета – недоносительство. В Америке, если видят, что кто-то нарушает закон, звонят в полицию. Добавим – не только в Америке.
Существует ли специфика российского правового сознания? Если да, то что в ней можно отнести на счет исторической традиции, и что есть порождение настоящего времени?
Как-то телеведущий Виталий Третьяков в одной из программ «Что делать?» (16.12.07) высказал мысль, что сытое и спокойное существование не является идеалом для нашего менталитета, и «нет в Швеции ничего такого, что могло бы вдохновить русскую душу». Гости передачи согласились с тем, что шведская модель скучна. Получается, что благополучное и законопослушное общество – не наш удел, что Россия – страна экстрима. О каком правосознании можно говорить, если мы возводим в добродетель неуважение к норме и мере!
В другой передаче, посвященной той же проблеме российской идентичности, в числе констант, которые определяют понятие «российское», В.Третьяков назвал максиму: «Справедливость выше закона» («Что делать?», 16.09.07).
На наш взгляд, не следует правосознание противопоставлять морали справедливости. А именно это и получается, когда мы говорим о существовании христианской традиции в российском менталитете и в то же время говорим о низком уровне правосознания. Вольно или невольно получается, что православное христианство плохо уживается с идеей закона, что не соответствует истории отношений между российской церковью и государством.
По нашему мнению, специфика российского правосознания в СМИ не столько объясняется, сколько романтизируется и, скорее всего, преувеличивается.
Как уже отмечалось, в природе человека заложена сильная индивидуальная вариативность. Большой разброс по всем глубинным свойствам и огромное разнообразие отклонений – это наша родовая особенность. Девиантность, по-видимому, является расплатой за сложность, она проявляется и в поведении отдельного индивида, и в исторических судьбах народов.
Понятие о норме и отношение к ней – с этим связаны многие проблемы МП и МЭ. Одна из статей на эту тему имеет характерный заголовок «Конец эпохи «нельзя». В ней говорится о разрушении языковой и этической нормы. [65]. Разговор о норме актуален, наверное, во все времена, но особенно, в эпоху перемен.
В широком смысле слово «норма» означает границы проявления свойства, в пределах которых оно имеет адаптивное значение. Это – во-первых. А во-вторых, норма есть среднее, распространенное в данной популяции значение свойства. В психодиагностике нормативное определяется сравнением тестового показателя развития свойства данного испытуемого со среднегрупповым уровнем [85, с.31]. Аксиома нормы «опирается на предположение, что психические характеристики также как и биологические явления – имеют в популяции так называемое нормальное распределение по Гауссу. Однако эта гипотеза до сих пор не была научно ни доказана, ни опровергнута. Фактом является то, что в практике психологического тестирования она себя оправдывает» [109, с.174]. Признаки нормы – адаптивность и обычность – относятся и к свойствам человека, и к его поведению.
Люди склонны воспринимать себя как некую норму. К такому выводу давно пришли социальные психологи на основании экспериментальных данных. Этому есть объяснение: чувствовать себя хорошо адаптированным субъектом психологически комфортно, но не очень приятно чувствовать себя средней величиной. Два значения «нормы» имеют разный психологический смысл. Первый соответствует мотивации присоединения «Мы», второй – противоречит мотивации самоутверждения «Я». Многие медиаперсоны делают девиантность нормой своей жизни, следуя логике – скандал лучше, чем забвение.
22 декабря 2005 г. в программе «Человек и закон» (1 канал) разговор шел о папарацци. Ведущий сказал, что они будут активны и в следующем году, так как люди хотят знать подробности жизни звезд. «И не спешите возмущаться – признайтесь: Вы ведь тоже в курсе обстоятельств развода Аллы Борисовны и Киркорова», – продолжил ведущий. Я не была «в курсе обстоятельств» и не поленилась обзвонить знакомых и спросить, в курсе ли они? Оказалось, что журналист не прав, полагая, что всех интересует жизнь звезд. Данная ситуация демонстрирует особенности самосознания профессии и общую человеческую черту – люди склонны свое сознание и поведение считать нормой. В данном случае ведущий был уверен – то, чем интересуется он, интересует всех людей или, по крайней мере, большинство.
Норма как таковая не часто становится предметом медиадискурса. На эту тему размышляли участники ток-шоу «Культурная революция» 23 ноября 2006 г. Программа шла под названием «Можно есть и руками». Защищал этот тезис известный писатель А.Быков. Он говорил о том, что соблюдение приличий и нравственное поведение – разные вещи. Это верно. Этика и этикет – совсем не одно и то же. Затем выступила психолог и сказала, что нормы рождают у человека страх, что он не сможет им соответствовать. Тоже справедливо. В результате получилось, что нормы не помогают, а мешают людям жить.
Очень слабо в этой передаче прозвучал другой мотив – во многих ситуациях нормы помогают человеку обрести уверенность в себе. Одной из задач этикетных норм является маскировка индивидуальных различий по темпераменту. Это очень важная культурная функция. Застенчивым людям владение этикетом помогает справляться с тревогой. Наличие ритуальных стереотипных форм поведения может компенсировать ригидность и т.п. Армейский этикет рассчитан на тот же эффект, хотя у него есть, конечно, и другие функции.
В обсуждаемой программе обнаружилась тенденция противопоставлять этические нормы и правила хорошего тона. «Прилично» и «нравственно» – отношения между этими аспектами коммуникации не так просты, как кажется. При всем различии этих понятий, они взаимосвязаны и не стоит их резко противопоставлять. Чаще всего соблюдение этикетных норм не составляет труда, зато несоблюдение свидетельствует о невнимании к людям.
Всякий дискурс, склоняющий мышление в пользу ненормативности, способствует размыванию понятия о правовой норме, даже такой, казалось бы безобидный, как спор о ненормативной лексике. Обсуждение этой темы в одном из выпусков программы «Культурная революция» на канале «Культура» пошло по пути романтизации мата. Акцентировалась его способность служить эмоциональной разрядкой, снимающей агрессию. При этом выпала из поля зрения противоположная функция ненормативной лексики: она предшествует физическому насилию, подготавливая его психологически. Применение языковой агрессии имеет целью принизить жертву, что дает иллюзию оправдания и облегчает переход к насильственным действиям.
«Сексуализация речи, – считает Л.А.Китаев-Смык, – целесообразна только при стрессе в сугубо мужских сообществах, но вредна во всем многообразии обыденной жизни, а распространение матерщины в разных социальных слоях является маркером культурной деградации» [43, с.127].
Следует отметить, что ненормативной является всякая лексика, унижающая человеческое достоинство. Когда известная писательница в телеэфире (программа «К барьеру», 27.03.08) называет клоуном одного из участников популярного ток-шоу – это нарушение культурной нормы. Будь она хоть трижды права в своих претензиях к данной медиаперсоне, подобный выпад должен вызывать осуждение.
МП – область повышенной девиантности, и это понятно, ведь норма скучна. На борьбе с нормальностью поднялось движение в философии, литературе, музыке – великая культура Романтизма, а дух романтизма притягателен и сегодня. «Наше ТВ… умеет создавать и поддерживать интерес к людям, попавшим в аномальные ситуации» – пишет И.Петровская в «Теленеделе» [92]. Вот один штрих к сказанному: рассказывая о Пабло Пикассо, психолог сказала, что, выдающийся человек потому и гений, что не придерживается принятых норм, что он хулиганит и эпатирует публику (телеканал «Культура», «Черные дыры, белые пятна», 17.05.07). Это факт, что Пикассо любил морочить людей и на счет хулиганства можно отнести многое из того, что он написал. Но тут не ясно, что является причиной, а что следствием. С тем же успехом можно сказать, что, получив признание, художник стал позволять себе вольности. Видимо, так правильнее думать, потому что его раннее творчество вовсе не грешит эпатажем, а еще потому, что истории известны спокойные добропорядочные гении.
Скандалы, которые так любят раздувать СМИ, являются ярким примером девиантных ситуаций. С другой стороны, скандал служит средством утверждения социальных норм. Общее неприятие какого-то события сплачивает людей, хотя временно и вносит конфликтность [154]. Однако чтобы скандал выполнял позитивную социальную функцию, надо, чтобы был понятен его смысл, должны быть ясно обозначены позиции участников. Если журналисты не объясняют своей аудитории, зачем нужна публикация скандального материала, то скандал становится самоцелью. В таком виде он способствует размыванию нравственных норм и деградации правосознания.
Масс-медиа, с одной стороны, разрушают нормы, с другой – создают их фантомы, придавая какому-то событию видимость нормы. В одной из студенческих работ будущий журналист отметил, что участники реалити-шоу «Дом-2» уверены в этичности проекта и отвергают все рассуждения о морали. Здесь связь приличий и нравственности видна как бы в негативном отображении. Откуда у молодых людей такая уверенность, что они не нарушают норм? Сам факт публичности является в их глазах моральным оправданием вольного поведения, что, конечно, неверно. Но их так ориентируют, точнее – дезориентируют.
Между нормой и ее нарушением (преступлением) существуют множество пограничных явлений. На грани нормы существуют: сенсация, эпатаж, психологический «экстрим», присущий поведению акцентуированных личностей.
В пространстве медиа присутствуют несколько градаций нормальности. Есть норма медицинская (психиатрическая), норма социальная и юридическая. В МП присутствуют понятия об этих нормах, а не термины, и эти понятия довольно расплывчаты. Причем смысл «плывет» в сторону нормы медицинской. Ведущий теленовостей, например, произносит тираду: «Я считаю, что только человек в чем-то ущербный стремится доказать всем, что он самый-самый…» (Телеканал «СТС-Прима», «Детали. Красноярск», 02.08.05).
По «НТВ» 1 декабря 2005 г. в сюжете о криминальных группировках идет текст: «Если бандиты в свою коза ностра принимают с ритуалами, завязывают глаза, произносят клятву верности организации, то ими должны заняться психиатры». Почему это? Ритуальным поведением пронизана вся человеческая культура, другое дело, что оно может принимать патологические формы, но в описываемом событии ничего аномального не было. В программе «Честный детектив» (2.12.06), например, серийного убийцу, душившего пожилых женщин с целью грабежа, журналист называет маньяком. И таких примеров много.
Другой пример: характерное название заметки: «Диагноз: террорист» [15]. В ней речь идет о книге, посвященной терроризму, и слово «диагноз» используется как метафора. Могут спросить: «А чем, собственно, плоха психиатрическая метафора?» Дело вот в чем. Создается впечатление, что авторы прибегают к «ненормальному» объяснению, потому что этическое осуждение им кажется недостаточным. Сказать: «сие поведение аморально», –такой оценкой теперь никого не проймешь, а сказать: «ненормально», – гораздо сильнее. Однако, повторяясь, яркий образ превращается в журналистский штамп и попутно утрачивает метафоричность, то есть обретает первоначальный смысл, что создает ментальную путаницу. В результате, люди перестают различать биологическую (медицинскую) и социальную (моральную, правовую) нормы.
Одной из причин путаницы является неосознанный мотив психологической защиты. В защите в данном случае нуждается чувство справедливости. Средства массовой информации представляют преступника ущербной личностью, движимой комплексом неполноценности. Людям хочется думать о преступнике как личности уязвленной, злосчастной и как бы уже заранее наказанной за свои будущие деяния. Хоть какая-то видимость расплаты. Наша обыденная психология требует соразмерности вины и наказания, а страдания жертв деликта несравнимы с наказанием. Таким образом, «патологическое» объяснение несет защитную функцию, как бы восстанавливая образ справедливого мира.
Трудно смириться с таким положением дел, что нормальные люди способны совершать нечеловеческие поступки, что поведение, которое кажется маниакальным, является вполне разумным. Примером поведения, по видимости маниакального, может служить самоубийство, замаскированное убийством. Есть случаи, когда человек убивает, рассчитывая, что его застрелят при задержании. Возможно, что убийца, стреляющий в толпу, не сумасшедший, а жестокий и трусливый самоубийца.
Сейчас специалисты не считают, что любой самоубийца является сумасшедшим, хотя процент психически ненормальных среди них большой [125, с.286]. Можно предполагать, что во время, непосредственно предшествующее акту самоубийства, у каждого человека наступает измененное состояние сознания. Но это ситуативное помешательство не является причиной принятия рокового решения, скорее, наоборот, оно является его следствием. Важно подчеркнуть, что само по себе наличие патологического состояния сознания еще не является достаточным объяснением ненормального, с социальной точки зрения, поведения.
Сказанное вовсе не отрицает того факта, что доля медицинской ненормальности в девиантном поведении велика. При исследовании групп бездомных, алкоголиков, наркоманов и правонарушителей среди них обнаруживали до 90% лиц, которым можно было установить диагноз одного из расстройств личности [1, с.207]. Расстройства личности (психопатии) представляют собой отдельную группу пограничных расстройств. Их особенностью является снижение способности руководить своими действиями при сохранности интеллекта [1, с.218]. К таким личностям применимы критерии ограниченной вменяемости, в зависимости от конкретных обстоятельств совершенного деяния.
Правовое сознание формируется отношением не только к юридической норме, но и к норме как таковой, а последнее включает понимание нормы этической и языковой, научной и художественной. Мистичность ставит мышление на грань нормы рациональной, скандальность – на грань моральной нормы. «Легитимность» и «рациональность» – между этими двумя понятиями существуют тесные логические и исторические связи. Парадигма легитимности в теории права складывалась при активном участии философии позитивизма, которая, как известно, отстаивала идеал строгой научности. Признание законности юридической нормы осуществляется при условии понимания ее смысла и целесообразности.
Между психической и культурной аномальностью (асоциальностью) нет резко обозначенной границы. В психологическом эксперименте ученые создают ситуации, в которых обычные здоровые люди выдают необычные реакции. При этом они нарушают социальные нормы, но так, что это оказывается на грани патологии.
Широко известны эксперименты на выявление свойств человеческой природы, проведенные в Стэнфордском университете. Студентов произвольным порядком разделили на две группы и предложили одной группе играть роль заключенных, а другой – надсмотрщиков. Через неделю эксперимент прекратили, по причине резко проявившей себя агрессии со стороны «надзирателей».
Некоторые исследователи объясняли эти результаты тем, что студенты просто копировали поведение киногероев и персонажей криминальных хроник: в фильмах часто встречается образ тюремщика, издевающегося над заключенными. Верно, что молодые люди воспроизводили стереотипы, навязанные им СМИ, но это потому, что они попали в экстремальную ситуацию. Никто из них не видел себя в подобной роли в реальной жизни. В данной неестественной ситуации наступает ощущение нереальности происходящего и происходит утрата самоидентичности. Людям свойственно заигрываться и переступать границы собственно игрового поведения. Игра на грани социальной нормы, на грани представлений о том, что может и должно быть, а чего быть не может, ставит психику человека в пограничную с патологией ситуацию.
В экспериментах С.Милграма, описанных им в книге «Подчинение авторитету» [155], людям предлагали принять участие в опытах, в ходе которых они должны были наказывать разрядом электрического тока человека, когда он делал ошибки при воспроизведении слов. Таким образом, якобы, изучалась память человека в условиях стресса, вызываемого болевым шоком. С каждой новой ошибкой сила разряда повышалась, и испытуемый давно хотел бы отказаться от продолжения опыта, но экспериментатор настаивал на продолжении, ссылаясь на важность эксперимента для науки. Участники, конечно, не знали, что ситуация подстроена и электрическому удару никто не подвергался. Истинная цель этих опытов состояла в выяснении уровня подчинения экспериментатору. Этот уровень довольно высок, в среднем почти 2/3 участников попадают в категорию подчиняющихся. Это те люди, которые пошли в наказании до предела.
Испытуемый хочет выйти из игры, но его заставляет подчиняться абсурдность ситуации. Человек не понимает, что происходит, при этом подразумевается, что он должен вести себя адекватно. В данном случае «адекватно» означает, что он должен сопротивляться психическими средствами, его ведь никто не держит насильно. На испытуемого оказывают психическое давление в виде убеждения, объяснения, то есть действуют «рациональными» средствами. И он должен вести себя соответственно. Как человек разумный, испытуемый считает, что должен объяснить, почему он до сих пор подчинялся, а вот теперь отказывается. Чем ситуация «до сих пор» отличается от «теперь» [110, c.99]. Так постепенное нагнетание изначально непонятной атмосферы превращает ситуацию в абсурд, затягивающий человека в деятельность, которая ему не нужна и неприятна.
Из анализа данных экспериментов следует извлечь урок, что психология абсурда, вообще, и в пространстве медиа, в частности, – вещь небезобидная, а концепция информационной безопасности имеет важный психогигиенический аспект.
Пока что со стороны СМИ видно стремление транслировать и усиливать стереотипы массового сознания в отношении аномальности психики и поведения человека. Удобно все этически сомнительное или негативное объявлять ненормальным. Плохо только, что в этом случае нас успокаивает видимость объяснения.
Показательно для оценки правовой психологии отношение общественности к убийству насильника, случившемуся в Петербурге, когда отчим забил до смерти педофила, совершившего акт насилия в отношении его ребенка. Ведущий воскресного «Времени» Петр Толстой в одобрении этого деликта обнаружил даже признаки формирования гражданского общества (1 канал, 03.02.08). Хотя подобные реакции масс существовали во всех обществах, даже самых примитивных с политико-правовой точки зрения. Журналист в данном случае встал на точку зрения обыденного сознания. Симпатии и возмущения людей понятны, но с точки зрения права убийство было совершено в состоянии аффекта, а это значит, что на момент совершения преступления убийца был ненормальным и только поэтому был признан невменяемым. Со стороны суда это не было оправданием поступка, но Петр Толстой придал данной ситуации совершенно иной правовой статус, когда обобщил неподсудность на другие ситуации «справедливой» мести. Нельзя из патологической реакции на насилие делать норму и пример для подражания.
Непосредственное отношение к правовому медиадискурсу имеет тема лжи. Она тесно связана с родной для СМИ проблемой манипулирования человеческим сознанием. В одном из выпусков программы «Культурная революция» тезис «Без вранья мир рухнет» защищали ведущий М.Швыдкой и известный юрист М. Барщевский. Обсуждение оставило странное впечатление. Пропоненты и оппоненты находились как будто в параллельных пространствах. Одни говорили, что без лжи невозможна нормальная жизнь, другие, что лгать неэтично.
Бывает, что люди лгут потому, что доверяют другим. Подводит доверие к информатору. Эта особенность психологии помогает распространяться слухам. Некто Х, услышав сенсационную новость от человека, которому он доверяет, поверив в эту новость, хочет, в свою очередь, поделиться с У. Но Х понимает, что У скорее поверит ему, чем кому-то, кого он не знает. Чтобы усилить эффект доверия, Х говорит, что это событие он сам наблюдал. Подмена собой информатора возможна, если данное сообщение соответствует убеждениям. Люди лгут, потому что верят информации и информатору – один из парадоксов человеческой психики.
Общественная жизнь пронизана игрой и притворством. Как оценивать игровое поведение? С одной стороны, оно есть проявление естественности, как игра детей и животных, с другой – это ненастоящесть. Двойственна вся культура. С одной стороны, она есть традиция и норма, с другой – игра творческих сил. Культурным человеком считается тот, кто «умеет себя вести», кто «держит при себе» мысли и чувства, когда их проявление неуместно. Общий вывод в отношении этого противостояния может быть таким: проблема имеет решение только на уровне конкретных ситуаций, и это решение представляет собой акт воли и нравственного творчества.
Священник, присутствовавший на упомянутом ток-шоу, сказал, что вопрос «Можно ли обойтись без вранья?» не следует обсуждать, потому что ложь – это грех. С этим заявлением не поспоришь. Только в некоторых (и не редких) обстоятельствах сказать правду, значит взять на душу еще больший грех.
Возможно, вопрос о лжи не следует выносить на обсуждение. Разве это не все равно, что обсуждать, можно ли говорить человеку, что он не умен, не красив, не интересен и пр.? Говоря о лжи, легко можно дойти до таких вещей, которые не должны быть предметом публичного обсуждения.
Если не откровенная ложь, то умолчания и эвфемизмы оправданы, в числе прочего, еще и биосоциальным неравенством людей. Великий мудрец древности Платон поставил на вершине иерархии идей «благо», а не «правдивость», за что и признан христианством в качестве философского авторитета. Во благо человека – главный критерий оценки возможности или невозможности лжи. Вопрос о лжи – это вопрос нравственного выбора, а часто и нравственного творчества. Есть ситуации, когда все варианты выбора неприемлемы и требуется решить нравственную задачу.
В ряде случаев сказать правду вовсе не есть обязанность, а право, которое еще надо заслужить. Речь идет о праве на критику: художественную, научную, личностную.
Представляет интерес вопрос о культурно-исторической специфике российского менталитета в отношении лжи. Пол Экман, автор научного бестселлера о лжи, считает, что можно говорить о различиях в этом плане между американской и российской культурами. Американец подходит к этому вопросу с позиции прав того, кого дезинформировали, акцентируя на ущербе, нанесенном ложью. В российской культуре делается упор на нравственной оценке того, кто прибегает ко лжи [147]. В этой разнице подходов можно усмотреть отличие в отношении к правовой норме. Американская «модель» – утверждает примат права, в данном случае права личности на информацию, а российская – примат моральной оценки.
Отношение к насилию – главный показатель уровня правового сознания общества. Роль СМИ в формировании образа насилия – одна из важнейших позиций оценки их социальной ответственности.
Эпоха перестроечной гласности дала сильный перекос в освещении проблемы соотношения власти, насилия и права. Во время криминального беспредела и засилья «чернухи» в медиа под прицелом публицистической критики оказались революция и революционеры, деятели искусства и их творения – все, где теоретически и практически допускалось применение силы. Напомним о таком значимом на ТВ явлении, как исторический цикл драматурга Э.Радзинского. Рассказывая о покушениях на Александра Второго, с присущим ему артистизмом он восклицал: «Оказывается, революционеры делились на первый и второй сорт. Первые могли делать с остальными все, что хотели!» Разоблачительный пафос тут, я думаю, не уместен. Революционеры придерживались принципа устройства революционной организации как военной структуры. Ни больше и не меньше. Следует отметить, что тема преступного приказа и преступного подчинения является болезненной не только для отечественной истории. [152].
В освещении темы «Насилие и власть» давно преодолен наивный разоблачительный пафос. Теперь наши СМИ, впадают в другую крайность – о власти, как о покойнике: либо хорошее, либо ничего. Окажет ли эта умиротворяющая стратегия воздействие на уровень агрессивности в обществе, сказать трудно. Пока что он оценивается как высокий и экспертами, и аудиторией СМИ.
По данным опроса студентов Сибирского юридического института уровень агрессивности в современном обществе оценивается молодыми людьми как довольно высокий. Причины агрессивности видятся и во внешних, и во внутренних факторах, с некоторым перевесом в сторону внешних: «неустроенность жизни в России», «недостатки воспитания». Среди внутренних названы: «слабая нервная система», «тупость», «несдержанность» и т.п. На большинство участников опроса в качестве важной причины роста социальной враждебности называют воздействие СМИ.
Общий уровень агрессивности в учебном заведении оценивается «выше среднего». В то же время свой индивидуальный уровень оценивают как средний 66% опрошенных, ниже среднего – 26%, а выше только 8%. Наиболее агрессивной профессией, по мнению молодых людей, является профессия политика, на второе место ставится предприниматель. Властного человека студенты определяют посредством прилагательных: «твердый», «сильный», «волевой», «умный», «уверенный в себе», «смелый», «решительный», «дисциплинированный». Из нейтральных и отрицательных прилагательных для характеристики властного человека использовались: «жесткий», «гордый», «важный». Количественно прилагательные с положительным знаком явно преобладают. Иное дело характеристика подчиняющейся личности. Чаще всего это «слабый», «робкий», «мягкохарактерный» и даже «суетливый». Из положительных и нейтральных свойств называются: «спокойный», «вежливый», «исполнительный», «добрый».
Перевес положительных оценок властных личностей для многих молодых людей явился неожиданностью. Они не сразу готовы были согласиться с тем, что данное обстоятельство следует объяснять влиянием природных психологических факторов. В данном случае это подверженность обаянию силы, культивирующаяся в обществе.
Агрессивность в качестве природной составляющей властности присутствует и как самостоятельная детерминанта властных отношений и как элемент комплекса авторитаризма. В данном комплексе она играет уже иную роль, обеспечивая подчинение власти.
Главный вклад в размывание правового сознания вносит, конечно, присутствие насилия в СМИ. «В настоящее время исследователи единодушны в том, что насилие в фильмах оказывает небольшое, но значимое влияние на последующую агрессию зрителей» [7,с.274].
Российское медиапространство заполнено агрессией, что называется, до краев. В беседе с корреспондентом «Известий» (2007, №154) Станислав Говорухин сказал, что наши фильмы гораздо вреднее западных: «В голливудском кинематографе – годами отработанная система дозволенного, и есть принципы, через которые общество не позволит переступить… В отличие от нового русского кино, где абсолютное, на мой взгляд, отсутствие гражданского сознания и ответственности».
По мнению исследователей агрессивного поведения, одно из фундаментальных препятствий для борьбы с агрессией состоит в общественном мнении, которое «с чрезмерной готовностью считает агрессию и насилие врожденными и неизбежными свойствами человеческой натуры» [49, с.259]. Надо сказать, что и в научных текстах широко бытует мнение о врожденной предрасположенности к асоциальному поведению. Сила агрессии, а следовательно и предрасположенность к асоциальному поведению, связана «…с врожденно обусловленной слабостью развития морально-этической сферы» [1, с. 217]. СМИ подкрепляют эти представления, и не факт, что это ошибка.
Самое неприятное в этой ситуации то, что, видимо, есть основания говорить о врожденной агрессивности. Только надо отделять природную агрессивность как свойство темперамента от ее асоциальных проявлений так же, как мы отделяем потребность человека в обеспечении себя необходимыми жизненными благами от стремления завладеть чужим богатством.
Одним из стойких стереотипов массового сознания является представление о разрядке агрессии. Несмотря на то, что теория разрядки (теория катарсиса) определенно оспорена в науке, она имеет широкое хождение в пространстве медиа. Отчасти потому, что якобы соответствует житейскому опыту, отчасти потому, что оправдывает несдержанность «психогигиеническими» соображениями. В программе «Тем временем» (17.01.05) один участник говорил, что мультфильмы вроде «Том и Джерри» отводят детскую агрессию, и это, как он выразился, «давно доказано психологами», другой говорил прямо противоположное, а именно, что насилие в мультиках воспитывает жестокость, и тоже ссылался на «данные психологов». Причина таких разногласий кроется в том, что прямые и очевидные доказательства в данном случае получить трудно.
Связь насилия в медиа с криминальной обстановкой сложная и опосредованная. Засилье агрессии в СМИ отражается на уровне психического благополучия, что увеличивает риск социальной дезадаптации, которая, в свою очередь, провоцирует разные формы девиантного поведения.
Медиасообщения активируют уже сформированные понятия, мысли или знания, которые связаны с содержанием этих сообщений. Содержание медиаматериалов ассоциируется с активированными мыслями или понятиями и подкрепляется ими [11, с.106]. В некоторых случаях формируются устойчивые связи между содержанием медиасообщения, или раздражителем, с одной стороны, и близкими к нему мыслями и воспоминаниями, с другой. Воспоминания телезрителя определяют реакцию зрителя на сообщение в новостях, то есть вызывают эффект прайминга [Там же, с.107]. В когнитивном подходе праймингом называют предварительную подготовку аудитории масс-медиа. В сходном смысле употребляют термин «установка». Крайним (патологическим) проявлением нежелательного прайминга являются преступления-копии, навеянные определенным фильмом или передачей. Таких преступлений, которые буквально копируют случаи, описанные в СМИ, по счастью, немного. Но когда они случаются, то производят сильное впечатление на общество. У большинства телезрителей прайминг вызывает умеренную реакцию, которая ослабевает с течением времени или может вообще не проявляться.
Связь между праймингом агрессивных мыслей и фактическим проявлением агрессии довольно слабая, но она может значительно укрепляться некоторыми факторами. К таким усилителям относятся: 1) оценка воспринимаемой информации; 2) оправданность агрессивного поведения персонажей; 3) степень отождествления зрителей с теле- и киноперсонажами; 4) восприятие медиасообщений как отражения реальных событий; 5) предыдущий опыт или эмоциональная память реципиента [6, c.115].
Классические эксперименты свидетельствуют о том, что агрессивность существует в виде готовности реагировать определенным образом в подходящих условиях. Социальные условия либо сдерживают, либо поощряют проявления природной агрессивности и провоцировать людей не следует. Культурные нормы существуют для того, чтобы подавлять либо вводить в рамки природную агрессивность.
Науке еще точно неизвестно, как наполнить психологическим и психофизиологическим содержанием понятия «агрессия высвобождается» и «агрессия формируется», но на уровне поведения видно, что агрессия высвобождается, а способы ее проявления формируются, в том числе под влиянием масс-медиа [7, с. 267]. Генотип и среда действуют в одном направлении и поэтому маскируют друг друга. «Индивидуумы с агрессивными наклонностями предпочитают и выбирают жестокие телевизионные передачи, просмотр которых, в свою очередь, влияет на уровень агрессии в дальнейшем» [Там же, с.275].
Важным элементом правосознания является идеология наказания.
На одной из конференций по проблемам борьбы с преступностью в Сибирском регионе в докладе, посвященном проблемам вынесения условного наказания, прозвучала такая статистика: 40% условно осужденных совершают повторное преступление. Судя по реакции зала, эта цифра вызвала сомнение в целесообразности вынесения подобных приговоров. Почему во мнении людей 40% рецидива психологически больше чем 60% его отсутствия? На этот вопрос, видимо, нет рационального ответа, что свидетельствует об эмоциональной основе подобных правовых суждений.
Алогизм суждений проявляется в публичном дискурсе на тему смертной казни. Проблема сохранения «высшей меры» периодически обсуждается на ТВ, чаще всего в формате ток-шоу. Из последних программ на эту тему – «Апокриф» (телеканал «Культура»), «Времена» (1 канал).
Как известно, юридическая наука не подтверждает зависимость между применением смертной казни и статистикой тяжких преступлений. Но этот аргумент не действует на сторонников отмены моратория. В программе «Времена» Познера (1 июля 2006) на утверждение, что в тех штатах США, где нет смертной казни, преступлений совершается не больше, чем там, где она существует, защитник отмены моратория ответил: неизвестно, что бы произошло с преступностью, если бы в тех штатах, где имеется смертная казнь, она была бы отменена. Этот довод остался без ответа, а так ли он убедителен? Ведь по логике вещей, аргумент вида: «Мы не знаем, что было бы, если бы этого не было», – может служить основанием только в пользу сохранения существующего положения. В данном случае такой довод используется для обоснования изменения – для отмены моратория на смертную казнь.
12 августа 2006 г. по каналу НТВ в программе «Особо опасен» прошел сюжет о жизни приговоренных к пожизненному заключению. Текст выстроен так, чтобы подвести зрителя к выводу: надо отменять мораторий. Автор утверждает, что вероятность судебной ошибки крайне мала – 0,1%. При этом не уточняется, как эта вероятность вычислена и что отражает данная цифра: действительные ошибки правосудия или только обнаруженные? Далее говорится, что никто из осужденных не кончает жизнь самоубийством, что у них есть цветные телевизоры в камерах и надежда освободиться через 25 лет. Прозвучала цифра, что после введения моратория число убийств возросло многократно. При этом молчаливо предполагается, что введение моратория есть причина роста преступности. Это классический манипулятивный прием – связь корреляции выдается за причинно-следственную связь. Вне зависимости от того, как относиться к самой проблеме, данный медиапродукт, заявленный как документальный, являет пример предвзятого, одностороннего освещения проблемы.
Обсуждение в студенческой группе СибЮИ показало, что тема смертной казни актуальна, она воспринимается как трудно решаемая и теми, кто за, и теми, кто против. Аудитория разделилась пополам, 4% воздержались.
Обсуждение показало отсутствие четко определенных приоритетов в системе смыслов смертной казни. Все основные аргументы «за и против» приводятся участниками дискуссии, но они воспринимаются как слитные, то есть в защиту одного тезиса приводится соответствующий ему аргумент, а когда его не хватает, то его подкрепляют уже другим тезисом. Получается, что тезисы «за» воспринимаются дискутантами как единая система взаимосвязанных аргументов, хотя это не так. Обсуждение было интересно тем, что студенты готовились и читали (хоть и не всю) специальную литературу, и тем не менее обсуждение мало отличалось от обывательского разговора на эту тему. Выступавшие против отмены моратория, главную ставку делали на этический момент, стараясь рационально подкрепить эмоциональные суждения.
Любопытно, что тезис о статистике преступности и об отсутствии связи с тяжестью наказания почти не влияет на ход полемики. Похоже, что это верно в отношении любой аудитории: и профессиональной и массовой. Это косвенно свидетельствует о том, что в обсуждении данной темы главную роль играют эмоции, а не доводы разума.
Обыденное сознание, за стереотипами которого СМИ зачастую следуют, вместо того, чтобы их преодолевать, демонстрирует интерес и готовность некритически принимать различные экзотические типологии криминальных личностей. Вообще, большинство людей предпочитают идею типов характера идее индивидуализации. Мыслить о людях в рамках какой-то схемы, конечно, проще, чем воспринимать человека как уникальную личность. Между тем, часть людей, совершивших преступление, не попадает ни под какую классификацию, так как их преступление было актом свободной воли. Их преступление не объясняется их характером, как не объясняется, скажем, музыкальное произведение личностью его творца. Некто совершил проступок, до этого в его личности не было факторов, которые могли бы объяснить содеянное, были лишь предпосылки.
Что значит слово «предпосылки», которое часто употребляется в разговоре о причинах криминального поведения. Иметь предпосылку – значит иметь такие условия, которых недостаточно для наступления события. Предпосылка есть только часть детерминирующей системы.
В отечественных медиа встречается героизация преступления, правда, чаще в художественных, чем в журналистских текстах. СМИ поддерживают стереотипы массового сознания в отношении криминальных личностей. Есть примеры демонизации преступления и личности преступника, что проявляется в создании ореола таинственности вокруг деяния и его субъекта.
В целях драматизации медиатекста к мотивам преступного поведения нередко примешивают «сверхценные идеи», теории заговора, черную магию и прочую эзотерику. Вместо того чтобы показать, что психика преступника чаще всего устроена просто и нет в ней особой тайны, кроме самой примитивной мистики.
Cерьезную опасность представляет стереотипность этнических представлений. Аналитики отмечают, что в прессе нарушается запрет называть национальность нарушителя, если правонарушение совершено не на националистической почве [53, c.9].
В определении информационной политики следует исходить из того, что медийное правосознание склонно к упрощенным схемам, стереотипам и предрассудкам. В числе них такие:
Состояние правового сознания во-многом зависит от медиаграмотности сотрудников данной сферы.
Медиакультура сотрудника правоохранительной системы включает:
Реальные отношения между этими системами далеки от состояния гармонии. Такие медиапродукты, как «Федеральный судья» (1 канал), искажают представление о деятельности правоохранительных органов. Создатели данной передачи добиваются того, чтобы она была развлекательной. Эта цель достигается введением неожиданных ситуаций. Их можно создать за счет того, что что-то важное было упущено в ходе следствия. У зрителей создается впечатление, что в нашем судопроизводстве вообще отсутствует предварительное расследование.
Занимательность сюжета обеспечивается снижением имиджа либо милиции, либо защиты. И это обычный для данного медиапродукта «драматургический» ход. Можно возразить, что телезрители не вникают в такие тонкости, однако это не значит, что они их не чувствуют.
Для данного шоу характерна нереалистичность ситуаций, психологический анализ в духе упрощенного фрейдизма и плохая игра «фигурантов» судебного разбирательства. И хоть имидж судьи внешне вполне респектабелен – сдержанные манеры, профессиональная уверенность, но вся ситуация настолько абсурдна, что нормативность и корректность образа приобретает комический оттенок.
Несколько лучше смотрится телешоу «Дела семейные» на «Домашнем». Наиболее корректно, по мнению специалиста по гражданскому праву, выглядит передача «Час суда» с адвокатом Павлом Астаховым в роли судьи. За исключением некоторых несущественных неточностей, добавляемых авторами для занимательности сюжета, эта программа верно отражает состояние гражданского судопроизводства.
Что касается художественной продукции, то здесь ситуация неоднозначная. Кому-то кажется, что есть перекос в сторону создания негативного имиджа сотрудника правоохранительных органов. Сейчас на ТВ «приличного человека почти и не встретить, – пишет критик, – а они есть на самом деле, те, которые трудятся, рискуют жизнью…». Но, продолжает автор заметки, «наконец-то на телеэкране появился образ хорошего человека» – следователь Хромов в телесериале «Вызов», на канале «Россия» [46]. А.Кондрашев несколько преувеличивает, Хромов не единственный положительный персонаж на ТВ. Можно даже сказать, что положительных образов слишком много, только вопрос не в количестве, а в том, насколько они реалистичны.
Имидж правоохранительных органов создается тем, как представлена картина преступности в обществе.
Заметной особенностью криминальной информации является искажение образа преступности. Общество в СМИ имеет зеркало, в котором видит свое отражение. Это значит, что СМИ в идеале должны давать срез общественной структуры – распределение аудитории по интересам, установкам, предпочтениям и т.п. Но СМИ – это не социологическая модель, в них не отделено реальное от идеального, нормальное от маргинального и даже аномального.
В масс-медиа непропорционально много места занимают сообщения об убийствах и других преступлениях, связанных с насилием. СМИ искажают картину социального мира в сторону большей частоты трагических событий. Это порождает страхи и провоцирует людей поддерживать популистские призывы к ужесточению законодательства [148, c.213].
По подсчетам американских специалистов, шансов «быть убитым» у телегероя примерно в десять раз больше, чем у жителя большого города. «В последней четверти ХХ столетия в любых средствах массовой информации можно было встретить публикации о стремительном росте подростковой преступности, о юных хищниках, затаившихся среди нас, о падении нравов в молодежной среде». На самом деле ситуация не столь ужасна, как ее представляют СМИ, есть даже положительная динамика в отношении молодежной преступности [5, с.33]. Можно ли эти последние слова о положительной динамике отнести к российской действительности? Едва ли, но тенденция нагнетать и без того сложную ситуацию для наших медиа очень даже характерна. В некоторых изданиях публикации по криминальной проблематике занимают до 30% от общего объема информации [21, с.244].
Развлекательность – совершенно необходимая функция СМИ. Однако эта функция – не та цель, которая оправдывает средства. Проблема современных медиа в плане освещения проблем права – самоценность развлекательности и ее низкий художественный уровень.
С развлекательностью связана и такая особенность освещения криминальной темы, как отсутствие связи между преступлением и наказанием. О преступлениях сообщается регулярно, а наказаний за них как бы нет [20, c.34]. В нашей правоохранительной системе существуют серьезные проблемы с раскрываемостью преступлений, поэтому не стоит занижать впечатление о ней с помощью СМИ. Однако рассказ о ходе расследования и его финале – дело трудоемкое, а результат получается отсроченный и не такой эффектный в сравнении с легкостью и занимательностью сюжетов криминальной хроники. Но ведь известно, что именно неотвратимость наказания, а не его жесткость, является фактором снижения уровня преступности в обществе.
СМИ можно сравнить с кривым зеркалом. Внедрение новых информационных технологий в некоторых отношениях шлифует это зеркало, а в некоторых еще больше его искривляет.
Так, Интернет способствует размыванию норм тем, что в нем не видна доля данной групповой нормы в общем поле. Интернет способен искажать частотность событий и их масштабность. Публикация в газете дает эффект легитимации события, поднимает его значимость, это характерно и для Интернета. Но если по тиражу газеты можно представить степень ее влияния, то в Сети степень публичной значимости более замаскирована.
Одна из задач медиакультуры – выработка адекватных реакций на различные формы социальных конфликтов, правовой статус которых определяется достаточно сложно. К таким конфликтам относятся противоречия между профессиональными задачами средств массовой информации и деятельностью сотрудника ОВД.
Отношения, сегодня сложившиеся между правоохранительными органами и средствами массовой информации можно назвать если не конфликтными, то проблемными. Тому есть много причин. Одна из них – негативизм общественного сознания.
Негативизм означает обилие отрицательных эмоций в обществе, недовольство условиями жизни и отсутствием ясных перспектив. Отрицательные эмоции необходимо разряжать на каких-то объектах. СМИ предъявляют своей аудитории объект, часто используя для этой цели образ сотрудника правоохранительной системы.
На содержание материалов о деятельности ОВД влияет отсутствие должного взаимопонимания между журналистами и представителями правоохранительных органов, «слабое представление названными сторонами о функциях, задачах, способах деятельности друг друга…» [21, с.242].
Между правоохранительными органами и СМИ существуют отношения конкуренции. И те, и другие позиционируют себя в качестве сил, ведущих борьбу с криминалом. Но главная задача журналиста – воздействовать на свою аудиторию так, чтобы ей понравиться. Для этого надо соответствовать ее ожиданиям, удовлетворять ее потребности. Как сказано во всех пособиях по маркетингу: дай информацию и тут же помести практический совет, как ею воспользоваться. Информация должна быть практичной, то есть удовлетворять какую-то потребность людей или создавать иллюзию удовлетворения. И если сотруднику ОВД надо найти преступника, то журналисту надо информировать о ситуации и показать выход из нее, или создать иллюзию, что выход найден или хотя бы найдена причина. Журналист тут же «отвечает» на вопрос: кто виноват.
«Кто виноват?» – ответить на этот вопрос обычно легче, чем на вопрос: «Кто совершил данное преступление?». «Органы» обязаны найти виновного и доказать его вину, а журналисты могут и должны – это надо подчеркнуть – говорить о социальных причинах преступности.
Разные профессиональные задачи – разные подходы к ситуации. Это естественно и конструктивно, если есть приоритет истины.
Три фактора участвуют в формировании имиджа, в частности образа профессиональной группы. Эти факторы: 1) свойства прообраза, 2) установки и потребности аудитории СМИ, 3) установки журналистов в отношении данного объекта отображения. В конкретных ситуациях общения сотрудников ОВД и журналистов роль каждого из факторов различна по силе и по качеству.
Масс-медиа отчасти заинтересованы в создании негативного образа сотрудника ОВД, и в этом интересы СМИ совпадают с интересами некоторой части аудитории. Трудное социальное положение порождает эмоциональное неблагополучие и провоцирует усиление механизмов психологической защиты на индивидуальном и групповом уровне.
СМИ в нашем обществе имеют плохую репутацию, имидж журналистской профессии негативен. Недовольство общества состоянием средств массовой информации рождает стремление показать, что есть профессиональные группы с еще более низким рейтингом. Известно: чем больше в обществе групп с низким статусом, тем выше потребность в «козлах отпущения». Группа, в отношении которой публика охотно формирует негативные установки, предрассудки обладает следующими признаками: а) ее представители хорошо заметны, б) не вызывают симпатию, в) не обладают властью. Сотрудник милиции – тот человек, на которого как на препятствие натыкается репортер в поисках информации. ОВД – удобный объект для демонстрации журналистской отваги, объект «разрешенной критики». Власти нередко используют ОВД для «перевода стрелок». С точки зрения аудитории масс-медиа ОВД – удобный объект для сброса негативных эмоций.
Негативный образ сотрудника ОВД создается при участии так называемой «фундаментальной ошибки атрибуции». Она проявляется в ситуациях, где требуются психологические механизмы защиты, и состоит в том, что свои действия человек оценивает с учетом обстоятельств, а действия другого человека или группы объясняет его (или ее) внутренними качествами. Дело в том, что, оценивая деятельность милиции, журналисты не склонны должным образом учитывать объективные особенности профессии.
Например, каково отношение к профессиональным ошибкам. Профессия милиционера находится в неравном положении в сравнении с другими профессиями, отмеченными высоким профессиональным риском. В отличие от сотрудников ОВД работники МЧС обычно борются со стихией, проигрывать в такой борьбе не зазорно. Врачебные ошибки, как правило, квалифицируются как свидетельство халатности либо низкой квалификации. А если ошибка допущена сотрудником ОВД – то она уже и не ошибка, а злонамеренность.
Нередко образ сотрудника ОВД снижается тем, что в СМИ демонстрируют недостатки его речи. Риторические навыки – главное профессиональное качество журналиста. Требовать, чтобы речь милиционера или политика соответствовала этому уровню, – это все равно, как если бы врач требовал от журналиста знаний в области анатомии человека.
С другой стороны, особенности профессии сотрудника ОВД провоцируют развитие соответствующих этой деятельности механизмов психологической защиты и профдеформаций. К числу психологических особенностей работника системы ОВД относят, в частности, склонность к сверхконтролю, которая проявляется в установке на информационную и эмоциональную закрытость, что ведет к стремлению ограничить контакт с масс-медиа.
В психологии профессионального поведения существует такое явление, как идентификация: принятие черт и особенностей поведения, характерных для контингента, с которым имеет дело данная профессия. Идентификация более или менее явно присутствует во многих коммуникативных профессиях, таких как учитель, воспитатель, психиатр, журналист и сотрудник ОВД. Понятно, что и в этом плане сотрудник ОВД находится в наименее благоприятном для своего имиджа положении.
Конечно, речь не о том, чтобы поставить профессию сотрудника ОВД вне критики. Только критика должна быть конструктивной, то есть конкретной и адресной. Существует понятие о деструктивной критике. Она не способствует искоренению общественных пороков, зато усиливает недоверие к профессиональной группе, подрывает ее самоуважение. Негативный имидж ослабляет волю, поскольку именно самоуважение и страх его потерять дает силу сопротивляться внешнему давлению и соблазнам. Социально ответственная и высокопрофессиональная журналистика должна учитывать все эти профессиональные различия и работать на устранение барьеров общения между медиа сферой и правоохранительными органами.
Правовое сознание общества – это и социальная практика, и духовность, оказывающие воздействие на правовую психологию, проявляющуюся в способах атрибуции нормы, порядка, ответственности и рациональности. Правовая психология формируется под воздействием медиапсихологии.
Анализ состояния правосознания в сфере медиа подводит к выводу, что причин, объясняющих его невысокий уровень много, и они основательны. Поэтому вряд ли возможно радикальное изменение ситуации, по крайней мере в рамках действующих тенденций развития российского общества и его средств массовой информации. Однако, стоит отметить и некоторые позитивные тенденции: сегодня можно говорить о повышении профессионального уровня отечественной журналистики, о смещении общей тональности вещания в сторону «светлых тонов» по сравнению с прошедшим десятилетием.
Правосознание зависит от социокультурной ситуации, поэтому условием его развития является работа, направленная на повышение культурного уровня всех участников медиакоммуникации.
Художественный уровень отечественных СМИ вызывает много справедливой критики. Больше всего резко отрицательных оценок получает телевидение, его критикуют за бездуховность, однообразие, подражание не лучшим западным образцам, засилье попсы. На все упреки теледеятели привычно возражают, что они делают такое ТВ, которого ждет публика, что наивно ставить какие-то серьезные воспитательные цели, если масс-медиа работают в условиях рынка. Подобные оправдания звучат неубедительно, так как и воспитывать, и развлекать можно по-разному. Может быть резко по форме, но по сути правильно сказал в интервью «Литературной газете» Ю.Шевчук, что качество нашего телеэфира объясняется недостатком профессионализма тех, кто определяет культурную политику на ТВ [62].
Объясняя состояние отечественного искусства, привычно ссылаются на пагубную власть денег. Некоторым диссонансом к этому дружному хору стало обсуждение проблем отечественного искусства в программе «Тем временем» (29.10.07) на телеканале «Культура». В ходе дискуссии звучала мысль, что художнику трудно жилось во все времена. В советское – из-за цензуры, сегодня из-за духа коммерции. На защиту либеральных ценностей весьма определенно встал режиссер Марк Захаров. Он говорил о том, что дух конкуренции лучше регулирует культурный процесс, чем цензура, о чем свидетельствует и отечественный опыт, и опыт западных стран, демонстрирующих высокие достижения.
В журналистском сообществе высказываются разные суждения по поводу отношения между популярностью медиапродукта и его качеством. Если для одних высокий рейтинг является синонимом ширпотреба, другие так не считают или делают вид, что не считают. Так в интервью газете «Известия» гендиректор телеканала «Россия» А. Златопольский сказал, что «совпадение высоких рейтингов и высокого качества встречается чаще, нежели наоборот» [37]. Вполне возможно поднять художественный уровень медиапродукции, не выходя за пределы популярного жанра.
И все же в экспертном журналистском сообществе сильна озабоченность по поводу распространения масскульта. 23.04.06 в эфире программы «Что делать?» беседа на эту тему была совсем не оптимистичной. Третьяков выразил мысль, встречающуюся у искусствоведов: «Время высокого искусства позади, но масскульт ведет нас в никуда». Участники были единодушны в том, что масскульт – явление агрессивное. В частности отмечалась такая деталь: фольклор никогда не претендовал на то, что он создает что-то высокое, не претендовал даже на авторство, а масскульт выдает себя за высокое искусство. В программе звучала мысль, что культурная политика требует определенного насилия, что необходима государственная поддержка одних явлений культуры и система запретов в отношении других и т.д.
Высокая культура включает сокровенное (или прикровенное) и откровенное. В масскульте же этого различия нет, все открыто, все можно вынести на публику. Хороший тому пример – программа «Пусть говорят» на 1 канале 29 марта 2006 г. В ней был сюжет о том, как Алсу страдает от папарацци. Создалось впечатление, что все действо произведено для того, чтобы был повод показать отснятый материал о свадьбе певицы. Для этого привлекли «журналистку», которая якобы делала незаконный репортаж со свадьбы. Она устроила плохо сыгранную истерику с просьбами о защите от чьей-то мести. Все происходящее в студии выглядело довольно дико.
Итак, основная претензия к современной художественной культуре – это ее захваченность масскультом. По оценкам социологов – участников программы «Тем временем» (10.12.07), классику и авангард, то есть элитарную культуру, потребляет около 3% населения. Было отмечено, что в медиа дается неверное представление о соотношении культурных потоков. Например, журналисты говорят, что происходит оживление театральной жизни, а социологи считают, что все наоборот. Театров стало больше, но театральной публики – меньше.
Классическое искусство всегда было сложным для понимания. Его восприятие требует усилий, тренировки, знаний. В условиях возросшего ритма жизни, сложнее находить силы и время на серьезное чтение или прослушивание концерта симфонической музыки, и часть публики на какое-то время отходит от высокого искусства. Другая же часть тянется к классике в силу того, что она престижна. В результате получается, что потребление искусства неточно отражает эстетические пристрастия аудитории.
Массовая культура, по определению, культура широко тиражируемая, коммерциализированная, ориентированная на рынок. Продукция масскульта носит, как правило, зрелищный характер. Ее потребление не требует особых психических усилий, не понуждает к развитию художественного вкуса.
Сегодня отношение двух культур – массовой и немассовой – можно назвать конфронтацией. С обеих сторон проявляется враждебность. Снобизм – со стороны культуры элитарной, агрессивное непринятие – со стороны масскульта.
Отечественная культура привыкла к высокой самооценке. Поскольку она отождествляла себя с классической традицией и с новаторством русского авангарда. Великие писатели и композиторы, традиции театрального и музыкального образования, читающая и понимающая публика – все это до недавнего времени было предметом нашей гордости.
Воспитанная на отечественной классике, публика испытывает раздражение при виде экспансии американской культуры, которая оценивается как агрессивное внедрение. И здесь «образ врага» помогает снять ответственность за собственную пассивную позицию. Беда, однако, в том, что массовая культура не нуждается в том, чтобы ее навязывали. Она просто не встречает сопротивления, так как рассчитана на вкусы широкой публики.
Возможно, появление массовой культуры не изменило в сущности состояние художественного процесса. Оно лишь проявило извечную непопулярность высокого искусства. Вероятно, тут мы имеем дело с ситуацией, когда недостаток в чем-то ощущается реально, но это ощущение свидетельствует о возросшей потребности во внимании и признании (в данном случае речь идет о недостатке внимания к высокому искусству). Тут, на наш взгляд, возникает ситуация аналогичная положению с индивидуальностью. В двадцатом веке было много сказано о том, что в прежние времена никогда не было у людей такой настоятельной потребности «быть индивидуальностью» и о том, что двадцатый век человека деиндивидуализирует. И тут нет противоречия. Дело в том, что потребность в самоутверждении выросла, а средств ее удовлетворения не стало больше. Может быть и с элитарной культурой так же. Не стало меньше ценителей, чем было прежде, но выросли требования к эстетической культуре, поскольку в двадцатом веке она, в принципе, доступна всем слоям населения.
Воспитание вкуса – процесс длительный и постепенный (исключая те семьи, где ребенок с раннего возраста погружен в атмосферу художественного творчества), что требует наличия разнообразных промежуточных форм. Но в нашей культурной практике встречается неприятие ничего промежуточного. Такого рода эстетство есть не что иное, как снобизм.
Споры о вкусах зачастую ведутся не вполне корректно. Так, в учебном пособии «Психология музыки» утверждается, что восприятие музыки учащимися связано с их успеваемостью и со статусом семьи. В целом лучше относятся к классике те, кто хорошо учится, и дети из приличных семей – говорится в этой книге [95, с.154]. Тяжелый рок хорошо воспринимают неуспевающие, поэтому можно предположить наличие в этом жанре особой компенсаторной функции. «Высокая оценка и признание классической музыки как важного элемента своего духовного багажа возникает у человека как результат определенной зрелости его просоциальных установок...» [Там же, с.155]. С данным тезисом согласиться довольно трудно. Если в медиа вести разговор о классике в таком ключе – будет больше вреда, чем пользы. Просоциальные установки – это ведь не только личностная зрелость, но и банальный конформизм. Не секрет, что положительное отношение к классике может быть связано со стремлением присоединиться к статусной модели эстетического поведения. И это не плохо, но и не хорошо. Это «никак» – в отношении личностной зрелости.
Интересное обсуждение проблемы классической музыки в России состоялось 07 апреля 2004 г. в программе «Оркестровая яма» («Культура», ведущий А.Варгафтик). В процессе обсуждения проявились три позиции. Известный пианист Н. Петров высказался в том духе, что государство должно вести активную пропаганду классического искусства, как, например, в Голландии. Там классика идет по двум телеканалам. Другая точка зрения встречается редко. Она примерно сводится к следующему: классическая музыка, и вообще классическое искусство, всегда было «не для всех». И поэтому не следует вкусы меньшинства навязывать всему обществу. Есть аудитория, которая заполняет филармонические залы, и она должна сама нести ответственность за свою любовь к классике. Было и третье мнение: демократия обязана защищать права меньшинства, поэтому мы вправе ожидать, что телевидение будет учитывать вкусы любителей серьезной музыки.
В данной дискуссии проявились три позиции по отношению к массовой культуре. Первая, назовем ее наступательной, – это позиция активного внедрения классики в художественный процесс, «борьба» за аудиторию.
Вторая – позиция отстранения и признания на позициях демократического участия. Третья – позиция отстранения и экономической самостоятельности. Данная позиция наиболее полно выражает дух либерализма и также непривычна российскому менталитету, как и либерально-демократическая доктрина в целом. Нам представляется, что все три варианта развития отношений между массовой и элитарной культурой имеют позитивный потенциал. Если исключить излишний радикализм, который встречается у представителей первой позиции, то надо признать, что без активного навязывания сам собой хороший вкус у массы людей не разовьется.
Проблема вкуса остро стоит еще и потому, что медиапространство наполнено непрофессиональной деятельностью. Одна из социальных функций СМИ состоит в том, чтобы служить площадкой для самовыражения публики. О том, что потребность самовыражения важна для очень многих людей, не принадлежащих к публичным профессиям, свидетельствует широкое распространение Интернет-творчества, культура «хип-хоп», спрос на интерактивное ТВ и т.п. Единственным способом решения встающей в этой связи проблемы качества творчества, является воспитание вкуса и развитие культуры языка, мышления, самосознания. Общая и художественная культура личности является внутренним цензором, способным обеспечить адекватные средства самовыражения.
Можно ли спорить о вкусах и нужно ли? Чье мнение авторитетно: профессионала или потребителя искусства? Обо всем этом надо вести разговор в пространстве медиа.
О вкусах не спорят не потому, что они равноценны, а потому, что их разноценность невозможно доказать рациональными доводами. Смысл эстетической эмоции в том, что человек ощущает себя творцом. Психологический узор данного переживания составляют чувства вдохновения, удивления и гордости собой. Возникновение эстетического переживания явилось следствием длительного процесса психоэмоционального развития. Одним из необходимых условий генезиса эстетического сознания было появление сакрального чувства – чувства суеверного ужаса перед творением и творцом. Превращение обычного животного страха в священный трепет восхищения перед создателем, вероятно, связано с пониманием огромности, мощи и т.п. чувств и с переживанием удивления и восторга. Появление способности чувствовать прекрасное, по мнению многих мыслителей, связано с возникновением религиозного чувства. [6, с.206; 131, с.427].
Эстетическое вдохновение присутствует в научном творчестве и в деятельности познания. Давно замечено и описано, что научное открытие и создание красоты имеют одинаковые механизмы. Постижение сущности геометрических отношений дает тоже чувство, что и наслаждение произведением искусства. Это не подобные, а те же самые переживания. Акт научного творчества есть акт одновременно эстетический. Это сходство маскируется тем, что рациональное постижение связано с усилием, которое разрушает эмоцию наслаждения. И все же «момент истины» – явление эстетического порядка.
Можно сказать, что эстетическое чувство есть переживание чуда открытия или присоединения к акту творчества. Есть ли у людей, не сделавших открытий, не создавших произведений искусства, основания для отождествления себя с творцом? Дело в том, что реакция присоединения не имеет достаточных рациональных оснований в каждом конкретном случае. Возможно, в этом проявляется глубинное качество нашей природы, а именно, ее социальность.
Переживая эстетическое чувство, человек отождествляет себя не с личностью художника (которая для него загадка, как и любая индивидуальность), а с творчеством.
Существует грань, которая обозначилась в эпоху романтизма и ярко проявилась в эстетической ситуации эпохи современности и постсовременности. Эта грань проходит между эмоцией «как красиво!» и чувством возвышенного – эмоцией творческого вдохновения. Первая является только основой эстетического восприятия, вторая указует на природу эстетического чувства.
Чувство красоты еще не есть собственно эстетическое чувство, оно еще простовато гедонистично, как физиологическое ощущение приятного. «Возвышенное» точнее выражает суть эстетического переживания, чем «красота». Эстетическим переживание становится, когда ощущение красоты соединяется с возвышающим душу осознанием своей причастности творчеству. Эстетическое переживание – это способность испытывать сильные эмоции – удивление, радость, гордость – по поводу осознания своих творческих способностей и своей близости Творцу. В обычном и сакральном смысле этого слова.
Эстетическое чувство сложно по своей структуре, оно нуждается в развитии так же, как и другие высшие психические функции. Само собой художественное видение у человека не появится, разве что в качестве исключения. Данное утверждение не противоречит тому, что эстетические эмоции имеют, видимо, генетическую основу. Так же, как наследуемые интеллектуальные задатки, эстетические требуют для своего проявления соответствующих средовых факторов.
Любовь к искусству следует прививать, используя те же педагогические методы воздействия, что и в отношении развития интеллекта и воли. Эстетическую восприимчивость необходимо формировать, опираясь на разум, любознательность, интерес к людям. Узнавание рождает положительную эмоцию, поэтому средством музыкального воспитания является сопоставление элементов музыкального языка с языком чувств и экспрессией движений человека. Важно пробудить воображение, в игре узнавания развить эмоционально положительные связи, приучить к музыкальной гармонии. То же относится и к другим искусствам. Интеллект и социальная мотивация присоединения к образцам, являются подспорьем в эстетическом воспитании.
Не только картина, мелодия, поэма выступают средством общения автора и публики. Но и наоборот, автор является посредником между творением и его зрителем, читателем или слушателем. От индивидуальности автора, через понимание мотивов творчества – к любви к искусству; от желания приобщиться к сообществу ценителей – к самостоятельным суждениям и оценкам – таков сложный процесс формирования вкуса.
Надо сказать, что в ХХ в. авангардное искусство сильно усложнило общение художника и публики. Искусство, заявившее об отказе от классических традиций (т.н. авангард), являет тенденцию: (1) оригинальность – (2) деформация – (3) разрыв коммуникации – (4) самоиндукция и (5) самопрезентация.
4
1 2 3
5
Вывод о различии между методом изображения и методом деформации в их отношении к свободе творчества есть суждение логическое. История искусства идет более сложными путями. Воссоздание всегда в той или иной степени условно, и трактовка отношений подобия отличается в разные художественные эпохи. При общей установке на естественность живописи полотна реалистов не похожи на творения импрессионистов. Игра в театре Станиславского отличается от стиля игры Брехта, при общем их стремлении к отражению правды жизни.
Ортега-и-Гасет говорил о том, что современный художник придушивает натуру, но не изгоняет ее совсем, ввиду того что частичное изгнание предмета «предполагает дар более высокий» [88, с.235]. Не только предполагает этот дар, но и демонстрирует его.
Узнавание натуры важно, так как оно дает представление о технике. Первозданная суть живописи – подражание зрительному восприятию – и принцип деформации лишь обнажают эту сущность изобразительного искусства, как и стиль игры в театре Брехта дает возможность увидеть мастерство перевоплощения в явном виде, так как актер демонстрирует границу, разделяющую его Я и персонаж. Вживание в роль «по Станиславскому» делает эту грань невидимой.
Таким образом, принцип деформации выступает средством обнаружения таланта и методом обоснования права на предъявление своей индивидуальности. Разумеется, господство деформации объясняется не только потребностью в индивидуализации. Здесь участвуют и внутри-, и внеэстетические факторы, образуются контуры обратных связей. Художник, уже сказавший свое слово в искусстве, может обратиться к методу деформации по каким-то совершенно иным соображениям. Это может быть потребность в новизне, концепция творчества, самоирония, вызов и т.п. Выбор принципа деформации считается выбором выразительности в противовес изобразительности. Как показывает практика, часто выразительность нуждается в дополнительных вербальных средствах.
Искусство следует объяснять для того, чтобы сделать его ближе. Объяснение выступает средством, запускающим механизмы релевантные эстетическому переживанию. Однако сущность восприятия искусства состоит вовсе не в понимании, не в рациональном объяснении. Последнее есть только средство. Развитый вкус предпочитает чистоту оценок. В том смысле, что на эстетические суждения не должны влиять посторонние факторы, в том числе отношение к личности творца. Но на этапе формирования вкуса образ творца – важная составляющая процесса приобщения к искусству. Большое значение имеет имидж создателя, его легенда. Личное знакомство с деятелями искусства эмоционально настраивает на принятие их творчества.
Знание биографии художника не важно для восприятия его творений, потому что творец может создавать художественные смыслы как по «логике» своей личности, так и вопреки ей. Кроме того, это глубоко личное. Психологическое реагирование идет по типу прямого ответа и по парадоксальному типу – компенсаторному. В произведении автор может выражать себя, а может себя дополнять. На то оно и творчество, чтобы создавать нечто новое, в том числе новое по отношению к своей личности.
Творчество означает создание новизны, в личности творца эта новизна не содержится, она создается в самом процессе. Творчество – загадка для самого созидающего. Сказать, что мы понимаем художника, все равно, что заявить, что мы его понимаем лучше, чем он понимает себя сам. Хотя жажда понимания присуща автору и проявляется в потребности писать программную музыку и сочинять художественные манифесты. Художник – человек и, как это свойственно человеку, часто хочет невозможного, понимая или не понимая, что это невозможно. При этом можно сколь угодно долго сохранять ощущение, что мы понимаем автора. Ведь верность этого ощущения нельзя проверить, даже если автор живет и здравствует, не говоря уж о старых мастерах.
Деятельность научения отличается от сформированной деятельности. Процесс воспитания эстетических чувств имеет иную структуру, чем восприятие искусства. Поэтому не следует отождествлять правила дидактики с принципами эстетического восприятия. Мы отдаем себе отчет в условностях этического воспитания, но не осознаем в должной мере условность воспитания эстетического.
Разъяснение смысла музыкального произведения, объяснение пластического образа и т.п. являются средствами привлечения внимания. Это как строительные леса на фасаде строящегося здания. Разъяснение музыки имеет смысл дидактический: не научить человека воспринимать конкретное произведение, и даже не дать пример его возможного восприятия – что можно услышать за непосредственно звучащей данностью. Перевод музыкального языка на язык психологии автора – его чувства, идеи, самосознание – помогает воссоздать мотивацию и вдохновение композитора, приближает к личности и готовит к восприятию его творчества. Знакомое кажется нам более привлекательным – эту закономерность установили социальные психологи. Рассказ о произведении можно сравнить с настройкой музыкального инструмента. Он помогает аудитории настроить душу на определенный тон, но не задает восприятию ни мелодии, ни ритма.
Одним из мотивов постижения художественной культуры является стремление приобщиться к определенному культурному кругу. Хорошим признаком является стремление молодежи понять, почему классическое искусство считается эталонным; что чувствуют люди, умеющие наслаждаться классикой?
Значительная часть аудитории имеет неверные установки относительно того, что подразумевает роль зрителя. Что значит понимать искусство? В репортажах с художественных выставок камера подолгу задерживается на лицах посетителей. Они обычно сосредоточены и серьезны. Какая психическая работа скрывается за маской непроницаемости? Куда направлен взгляд зрителя: вглубь души автора, или в картинное зазеркалье – в мир прообразов?
Когда мы любуемся произведениями искусства, нам важен сам результат деятельности, ее итог – картины. Зрительская позиция должна находиться «на стороне» исполненного намерения. Такая установка для публики естественна. Но публика в массе своей утратила непосредственность восприятия. И надо признать, что не ее в том вина. Идеологи авангарда много сделали для того, чтобы запутать зрителя. Целый век они объясняли, толковали, обосновывали свое искусство. Они уверяли людей, что в зримых образах следует искать некий тайный смысл, что надо увидеть нечто, чего непосредственно нет в изображении. И убедили. Прошло сто лет, прежде чем наваждение спало настолько, чтобы в публичном дискурсе стали говорить об этом искренне, с позиции непосредственного чувства.
12 апреля 2004 г. в гостях у передачи «Школа злословия» (канал «Культура») был нобелевский лауреат, физик академик Л.А.Гинзбург. Он спросил у ведущих об их отношении к «Черному квадрату» Малевича. На что те ответили, что это жульничество. Интересна была реакция академика. Этот уверенный в себе человек признался, что он тоже так думает, «но боялся сказать». «Черный квадрат» может служить символом разорванной коммуникации между художником и публикой. М.Архангельский («Тем временем», 19.12.05) задал вопрос своим гостям в студии: «Русская икона и "Черный квадрат" – это антагонизм? Можно ли сказать, что "Квадрат Малевича" – это символ русской духовности?» На этот последний вопрос священник дал категорически отрицательный ответ и сослался на авторитет русских религиозных философов, которые оценили это произведение как символ безбожия.
Казимир Малевич создал ситуацию, которая может быть осмыслена следующим образом: данное полотно написано для того, чтобы зрители запомнили автора, оно не имеет никакого внутреннего смысла, кроме того, чтобы служить меткой и логотипом художника. Перед нами не что иное, как способ презентации. В определенном смысле – удачной, хотя и не совсем. Возможно, автор желал привлечь внимание не столько к своему имени, сколько к своему творчеству. Наверное, он хотел, чтобы запомнили благодаря «квадрату», но ценили за другие полотна.
Данная интерпретация «Черного квадрата» являет пример приращения смысла, которое выражает преемственность, и разрывность культурных значений. Преемственность в том, что художник и его творение живут в современном культурном пространстве; прерывность в том, что они имеют не тот (или не только тот) смысл, который был присущ этому явлению изначально.
Для искушенного зрителя «Черный квадрат» часто является предметом напряженного внимания, имеющего мало общего с эстетическим переживанием. Как-то известный журналист Владимир Познер поведал о своем отношении к этому предмету. Он сказал, что испытывает раздражение при виде и воспоминании о нем. Видимо, сказывается то, что Познер любит живопись и уважает ее творцов. И эта позиция мешает ему просто отбросить эмоции и не смотреть в «эту сторону», как это сделал, например, политик А. Морозов, который в одной из «Культурных революций» назвал «Квадрат» «приколом».
Директор Эрмитажа академик Пиотровский как-то отметил, что «Черный квадрат» – это первое ценнейшее приобретение Эрмитажа за многие годы [39]. Между этими оценками нет противоречия. Эстетическое суждение отличается от иных ценностных суждений. Так, какой-то артефакт может иметь культурную ценность, но не представлять собой ценности художественной. Это относится и к произведению Малевича. Для его оценки нужен иной язык, это не язык искусства, а язык «новых коммуникативных технологий», а именно рекламы и пиара. Как пиар-акция – это, безусловно, знаковый объект. Хороший художник Малевич, каких тогда было много, благодаря своим супрематическим экспериментам обрел славу, несоразмерную его таланту.
Развитый художественный вкус предполагает самостоятельность оценок. Дается эта самостоятельность непросто. В сфере искусства конформизма не меньше, чем в иных областях жизни. Современное искусство часто играет с самим собой и со зрителем, оно самоиронично, но плохо переносит шутки в свой адрес, оно настаивает на свободе самовыражения и склонно нарушать свободу зрительского восприятия.
Заражение, подражание, внушение – мощные психические реалии. Они лежат в основе социализации и обеспечивают преемственность культуры. Допустим, что за счет суггестии «Мона Лиза» признается многими шедевром живописи. Многими, но почему-то не всеми. Конформизм не объясняет различий во вкусах, не объясняет, почему один человек считает «Венеру Милосскую» лучшей в мире скульптурой, а другой к ней равнодушен, но испытывает восторг перед «Никой Самофракийской».
Сущность эстетического такова, что обрекает личность на свободу эстетических суждений. Свобода это – неоднозначность и выбор. В ситуациях неопределенности возрастает конформизм. Требуется свобода, а появляется конформизм – таков парадокс данной сферы. Восприятие искусства часто предполагает смелость и труд души остаться самим собой, сказать: «Это не мое», – или – «А мне, наоборот, эта вещь нравится».
Произведение абстрактной живописи можно воспринимать как красочные пятна, красивые той же красотой, что и небо на закате солнца. Любуясь видом, мы восторгаемся его Творцом (или Природой), и тот же восторг охватывает нас, когда мы видим красоту, созданную человеком. Полотна вызывают удивление и радость, если просто на них смотреть. Если взгляд стремится проникнуть сквозь них в закартинную глубь, то он бывает исполнен мрачной сосредоточенности. Такое настроение адекватно изучающей позиции. С выражением глубокой задумчивости от картины к картине ходит критик или собрат по цеху – художник. Эти люди вникают в технические детали и стараются воссоздать сам процесс письма. У художников свой особый профессиональный взгляд. Только им дано понять, как трудно даются те или иные эффекты. У зрителя же взгляд потребительский, в хорошем смысле слова. Его не интересуют трудности автора, не дано публике оценить и степень новизны творчества. Но это и не нужно, ведь остается так много: радоваться авторской фантазии, любоваться игрой цвета и света, сопереживать вдохновению от сознания своих (человеческих) творческих способностей.
Надо говорить об искусстве, четко обозначая при этом цель и возможности «объяснения» художественного образа – музыкального, поэтического, живописного и пр.
Для обретения уверенности в своей позиции нам выгодно считать, что есть объективные критерии художественного вкуса. Так же, как нам естественно признавать, что существует истина, о чем уже шла речь выше. А субъективность нужна, когда человек отстаивает право на собственное мнение. Обычно мы уверены (если не лукавим перед собой), что наше суждение об эстетическом факте правильно, а другое – ошибочно, хотя при этом мы считаем, что каждый человек имеет право на собственное мнение. В условиях отсутствия способов верификации человеку психологически удобнее считать, что существуют объективные основания для оценки истинности суждений вкуса. Потому что, если мы отстаиваем право на субъективность, то у нас нет возможности обосновать приоритетность и своей собственной позиции.
Эстетическое призвание СМИ – развивать вкус аудитории – требует владения риторикой эстетического дискурса. А последнее предполагает понимание природы эстетического суждения.
В художественной коммуникации выработались риторические приемы, ограждающие индивидуальность автора и зрителя. Популярная формула защиты зрительской индивидуальности: «Я не понимаю такое искусство». Защитную нагрузку здесь несет «не понимаю» вместо, казалось бы, более уместного «не люблю». В самой этой фразе нет указания на то, кого говорящий обвиняет – то ли он такой непонятливый, то ли автор создал нечто невразумительное. Если человек говорит: «Мне не нравится такое искусство», – то подобное утверждение обнаруживает его эстетический вкус. Оно более определенно и потому имеет большие психологические последствия. «Мне не нравится» – констатация настоящего момента и проекция в будущее. Ведь предполагается, что наши пристрастия не меняются мгновенно. В то время как суждение «я не понимаю» оставляет возможность изменить ситуацию. В самом деле, может быть это не так уж трудно – понять. Все дело просто в недоразумении, а оно есть нечто легко устранимое. Поэтому люди предпочитают сказать: «Я не понимаю», – вместо «Мне не нравится». Хотя последнее выражение точнее выражает суть эстетического восприятия. А первое создает превратное впечатление, что искусство связано с когнитивной, а не эмоциональной психической деятельностью.
Любимый риторический прием защиты авторской индивидуальности – сказать: «Я так вижу». Она имеет двоякий смысл: во-первых, защищает право на самобытность, ведь видению разрешено быть субъективным в большей мере, чем мысли. Во-вторых, эта фраза ставит барьер для непосвященных, так как с ее помощью легко отгородиться, закончить разговор без объяснений. Если же человек говорит: «Я так думаю», то от него требуется аргументация.
Не существует надежного метода оценки истинности конкретного эстетического суждения. Есть критерии для оценки общей эстетической культуры человека, характеризующие увлеченность искусством. Осмысленным является суждение такого рода: «У этого человека развитый эстетический вкус, к его мнению стоит прислушаться». В обыденной речи используются слова «плохой либо хороший вкус», мы предпочитаем определения «развитый», «неразвитый».
Критерии вкуса таковы: 1) широта эстетических интересов и пристрастий; 2) эстетическая грамотность; 3) развитость эстетических потребностей.
Широта эстетических пристрастий – данный показатель означает, что человек с развитым эстетическим вкусом обычно испытывает эстетическое наслаждение от восприятия широкого круга художественных ценностей и редко замыкается в рамках одного вида и жанра искусства. Если некто заявляет, что он любит только Пушкина и Есенина, то можно смело сказать, что этот человек не любит поэзию. Широта пристрастий не противоречит избирательности. Человек с разносторонними интересами может обладать четкой градацией художественных ценностей и быть требовательным ценителем.
Эстетическая грамотность подразумевает психологическую культуру, которая выражается в стремлении понять, что движет создателем произведения, какими мотивами он руководствуется. Эстетическая грамотность проявляется в готовности признать права автора на творчество, а не считать его заведомо шарлатаном. Принцип презумпции невиновности хорош не только в области права, хотя ему трудно следовать и там, и здесь.
Полезно относиться с доверием к оценкам экспертов. Никакая область человеческой деятельности невозможна без опоры на авторитет и компетентность. Эстетические восприятия специалиста и зрителя не тождественны и оценки специалистов имеют свою специфику. Эти различия надо знать, чтобы скорректировать личную оценку. Людям искусства можно доверять, но не в оценках собственного творчества, (самооценки часто ошибочны), а в оценках творчества других в их сравнении друг с другом. И еще надо делать поправку на то, что какой-то автор ближе по духу к субъекту оценки. Близость может привести и к завышенным требованиям. Часто можно установить из текста, какое отношение берет верх: подчеркивание сходства с собой, или подчеркивание различий. Обычно оценки обосновываются, и в этих обоснованиях проступает качество отношения.
Эстетическая грамотность – обязательное, хотя и не единственное, условие формирования вкуса к высокому искусству. Она подразумевает психологическую культуру, которая выражается в стремлении понять, что движет создателем произведения, какими мотивами он руководствуется.
Развитость эстетических потребностей проявляется в готовности преодолевать неприятные эмоции ради будущего эстетического наслаждения. У людей возникает естественное сопротивление перед сложной психической деятельностью, и чтобы погрузиться в мир прекрасного и возвышенного, нужно победить в себе инерцию и усталость.
Человек, любующийся пейзажем или натюрмортом, может восхищаться не им, как произведением искусства, а той природой, которая отображена. Он воспринимает полотно как прозрачное стекло, сквозь которое виден ландшафт. Понятно, что человек с таким вкусом предпочел бы любоваться самой природой, а не ее изображением. Однако прозрачные стены неудобны по многим причинам, поэтому он все-таки приобретает картины. Но если бы не соображения престижа, этот потребитель предпочел бы полотнам фотопродукцию. Развитость вкуса определяется наличием потребности именно в эстетическом переживании.
Перечисленные показатели не дают гарантий точности в суждениях вкуса. Они всегда оставляют место для сомнения, для полемики и для проявления индивидуальности и творца, и потребителя эстетических ценностей.
Какие объекты кажутся красивыми, и почему данное произведение нравится, а другое – нет? В этом вопросе достигнут такой же уровень понимания, как и в вопросе: почему один человек думает так, а другой – иначе. Как в медицине не ясны многие причины и механизмы индивидуальной изменчивости, так и в суждениях вкуса мы далеко не всегда можем понять причины формирования индивидуальных эстетических пристрастий. Отчасти вкус зависит от индивидуального, возможно, наследуемого качества эстетической способности, как содержание мыслей зависит от уровня развития интеллекта данной личности.
Одно дело выяснять природу эстетического чувства и природу индивидуальных различий во вкусах. И другое – понять причины конкретных эстетических предпочтений. Они могут лежать вне сферы эстетики, а в сфере общепсихологических закономерностей. Например, неприятные ассоциации могут испортить человеку впечатление от шедевра. И он признает, что перед ним шедевр, но остается равнодушным. Что-то может не нравиться по причине полного несоответствия предыдущему опыту.
Эстетическое – сфера сравнительно легкого самоопределения. В ней разногласия между людьми не ведут к серьезным конфликтам. Нонконформизм не опасен, но и конформизм не обиден. Если человек ловит себя на мысли, что полюбил иконы, потому что это модно – неважно, важно, что он их в самом деле полюбил. В эстетическом измерении разрешено быть «националистом» и заявлять: «В нашей культуре самые мелодичные мелодии, самые ритмичные ритмы, самые гармоничные пропорции и т.п.». Здесь индивидуальность имеет нишу, которую можно использовать либо для компенсации, либо для самосовершенствования.
О. Генри вложил в уста своего персонажа такие слова: «Я не снес за свою жизнь ни одного яйца, но могу судить о качестве яичницы». Этим сравнением выдающийся юморист сказал о праве потребителя искусства на самостоятельность эстетических суждений. Тезис остается спорным, несмотря на остроумную аргументацию. Вероятно, если человек примет и исполнит все многотрудные требования, предъявляемые к развитому вкусу, то он может присвоить себе право на критику. И все же в этом деле требуется помощь специалистов.
По мнению некоторых экспертов, в современных медиа мало квалифицированной критики. Преобладает либо пиар, либо, наоборот, хула. Как отметила в телеинтервью Любовь Казарновская, редактор требует: дайте негатив, публика это любит. В результате есть ругань, но нет профессионального анализа исполнения. Можно надеяться, что эта характеристика не касается всех сфер искусства.
Медийная критика пользуется теми же критериями оценки, что и художественная, с прибавлением тех позиций анализа, которые проистекают из родства медиапродукта с научным текстом. Это такие свойства текста, как информативность, объективность, верифицируемость и простота. О том, как работают эти критерии, шла речь в предыдущих главах, теперь остановимся на эстетических критериях.
Признаком плохого вкуса является ситуация, когда средство (форма) начинает довлеть над содержанием. Одним из проявлений этой ситуации является несоответствие между серьезностью темы и обстоятельствами, в которых она обсуждается. «Замысел передачи «Мифы о России» на канале «ТВ Центр» неплох: опровергнуть ложь о наших национальных особенностях. Но вот исполнение вызывает много сомнений. «Зачем обсуждать сложные вопросы в поездном ресторане?» – ставит резонный вопрос В.Поляков [97].
Одна из вполне очевидных позиций критики – требование выдерживать формат. Автор обычно хороших критических заметок Ю.Чехонадский посвятил довольно большой материал работе К.Собчак, озаглавив его «Стильные штучки Ксении». В нем много цитат из ее выступлений и почти нет комментариев. В какой-то мере оправдывает данный подход то, что «Литературку» читает образованная публика, которой не нужны комментарии. Но, с другой стороны, лишний раз напоминать этой аудитории о кумире тинэйджеров – да стоит ли? [140].
В телепродукции встречается несоответствие материала заявленному жанру. Например, жанр передачи определяется как расследование, но никакого расследования не содержит. Такая претензия предъявляется к программе «Максимум» (НТВ).
Бывает, что материал с трудом втискивается в заданный формат, пример чему – «Школа злословия» (НТВ). Режиссерскими приемами создается атмосфера, требуемая названием проекта: Евдокия Смирнова и Елена Толстая в домашних шалях в условно-кухонном интерьере приглушенными голосами обсуждают своего гостя. Этот прием не убеждает в том, что беседа ведется совершенно приватно, что соблюдены все внешние приличия. Искусственность портит впечатление от беседы.
Эстетический вкус плохо уживается с нарочитостью и навязчивостью. Вот несколько примеров неудачных заголовков в солидном издании: «Лучше Познер, чем никогда», «Шагал дошагал до Третьяковки» – грубовато и как-то уж очень просто («Известия», 2005, №23). «Природа ухмылки и ухмылка природы» – такого рода прием давно уже стал штампом («ЛГ», 2006, №51).
Бывшая оригинальность вызывает чувство досады, как и этически сомнительный юмор. В этой связи стоит сказать о популярной юмореске М.Задорнова «Выпей, нефтяником будешь». Она подается автором как рассказ о реальном событии, которое у человека непредвзятого не может вызвать не только восторга, но и сочувственной улыбки. Это рассказ о дикой ситуации, которой нам предлагают умилиться. Задорнов льстит публике, вероятно, прибегая к приему, который используют западные психоаналитики, исходя из простой психологической модели человека: лесть – лучший способ понравиться. Это тем более прискорбно, что не нужно. Талант автора всем и так очевиден, и не стоит выдавать этически сомнительные ситуации за достоинства российской «широкой души».
Несоответствие видеоряда и текста, несоответствие между значимостью события и тональностью его освещения, нарочитость, как и многие другие ошибки вкуса заметны более или менее искушенному зрителю и читателю. Другое дело, что, во-первых, не все одинаково резко реагируют на такие нюансы; во-вторых, ошибка вкуса может быть скомпенсирована какими-то авторскими удачами. Пример плохого вкуса подала не так давно видная тележурналистка, когда в интервью одному солидному изданию поведала, что главная помеха для женщины в политике – это месячные.
Анализ недостатков не должен превращаться в огульную критику. Нельзя не видеть, что в отечественной культуре много отрадных явлений. С начала 90-х годов ХХ в. наша культура начала процесс возвращения духовного наследия русского зарубежья, которое в советские времена искажалось и замалчивалось; возвращается репрессированное искусство. Отечественная культура познакомилась с мировой художественной практикой и философией ХХ в., доступ к которым был закрыт или затруднен по идейным соображениям [99, с.152]. Возрождается отечественный кинематограф. Радует, что большой резонанс в пространстве медиа имеет фильм П.Лузгина «Остров». В последние годы на ТВ случилось много удачных экранизаций отечественной классики, заметна потребность аудитории в обсуждении смысложизненных проблем в форматах медиа.
В современных российских СМИ философский дискурс занимает, по мнению некоторых исследователей, довольно скромное место. Появился термин «периферизация философии», означающий ее отлучение от «ведущей интеллектуальной и нравственной роли в осмыслении мира, в создании широких и перспективных идей его практического преобразования» [107, с. 552].
Здесь следует сделать оговорку, что понятие «философия» не имеет строго определяемого объема. Представление о философии, как знании о наиболее общих законах бытия, надо признать устаревшим. Понятие «философия» может быть определено посредством указания специфических признаков, отличающих философский дискурс. Это такие признаки: серьезность проблемы и глубина ее рассмотрения, критичность и рефлексивность, доказательность и красота мышления, аксиологичность. Особо надо отметить, что оценочная функция философии не исключает, а наоборот, подразумевает желание и умение размышлять о предмете объективно, отвлекаясь от субъективных устремлений. Только в этом случае можно верно соотнести свойства данного предмета с потребностями человека. Философское мышление склонно выходить за пределы известного в область еще непознанного. В исторической традиции эта интенция называется весьма сухо и строго – «методологическая функция». Нам представляется, что размышления о методе, напротив, пронизаны эстетическим началом, поскольку философия – это искусство мыслить.
Философия в СМИ не популярна – это не значит, что ее там нет. Такого просто не может быть, пока не перевелись мыслящие люди, у которых есть потребность поделиться своими выводами, сомнениями и надеждами по поводу серьезных проблем нашего бытия. И все же есть чувство, что философия – это сегодня не «мейн стрим». Впечатление о периферизации складывается, наверное, потому, что философия ассоциируется с глубоким и эстетичным мышлением. А этих качеств современным медиа в самом деле недостает. В СМИ мало науки, но много паранауки, мало религиозной мысли и чувства, но много мифологии, мало высокого искусства и много попсы. Это и значит, что в пространстве медиа философия занимает слишком скромное место.
Истина–Добро–Красота – духовные ценности, анализом и утверждением которых издревле занята философская мысль. Как обстоит дело с этими вечными ценностями сегодня?
В отношении Истины: в масс-медиа господствует представление об иррациональном характере познания. Фактически понятие истины используется в значении «то, с чем согласно большинство» и еще в значении «то, что полезно». Это проявляется в характере аргументации. Для доказательства какого-то утверждения апеллируют к мнению аудитории, к традиции и утилитарному смыслу.
Что касается ценности Добра – тут ситуация противоречивая. С одной стороны – много разговоров о морали, с другой стороны – насаждается индивидуализм в его примитивном, неисторичном понимании. При этом западный индивидуализм декларативно противопоставляется русской ментальности. Что касается Красоты, то в этой области господствует западная философия масскульта («Что делать?», 23.04.06)
Философия современности имеет ту же структуру, что и художественная культура. Ее основные «пласты» – масскульт, авангард и классика – представлены в пространстве медиа.
Философия масскульта представлена в медиа фрейдизмом, прагматизмом, иррационализмом в их неакадемических, упрощенных версиях. Прагматизм проявляется как приземленность, как тенденция снизить образ человека.
В религии и философии традиционно противопоставляются душа и дух. Дух – это сфера должного, идеального. Душа является средоточием непосредственных чувств и земных устремлений. Одно из противоречий человеческой сущности состоит в несоответствии между реальными и идеальными ценностями. Идеальные – те, что провозглашаются и культивируются, реальные – те, за что уважают и чему завидуют. Встречаются индивиды, у которых нет или почти нет этого разлада, и во все времена такие люди почитались святыми. Обычные люди стесняются не того, чего бы надо стесняться, если исходить из требований морали; многие больше боятся быть смешными, чем жестокими. Они нередко испытывают чувства, в которых не хотят сознаваться даже самим себе. Подлый поступок и досадная неловкость часто вызывают в человеке чувство стыда одинаковой силы, что не соответствует идеальной иерархии ценностей. Все это известно издревле и глубоко продумано в новой европейской литературе, философии и публицистике. Однако эта истина из числа тех, что должны заново открываться каждым поколением.
В юности многие самостоятельно приходят к мысли о том, что реальная жизнь не соответствует идеалам. Реакция на это открытие сильно разнится в зависимости от уровня развития индивидуальности. Люди, остановившиеся в своем развитии на стадии конформизма, не склонны придавать этому значения. Другой крайностью является неприятие мира в отместку за его несовершенство. Отвержение может принимать крайние формы вплоть до асоциального поведения.
Ситуация разлада души и духа в медиапространстве представлена разнообразно: от проповеди христианской морали до откровенного потакания низменным стремлениям. Хорошим тоном у нас считается признание человеческих слабостей и их оправдание. Нынешняя ментальность своей противоречивостью напоминает эпоху Ренессанса, а в чем-то медиамораль пошла еще дальше. Никколо Макиавелли провозгласил право властителя решать судьбы людей, но он поясняет, что жестокостью можно добиться власти, но нельзя обрести величие. В наших СМИ эпитетом «великий» тиранов награждают запросто.
Приземленность философии масскульта проявляется в стремлении эстетизировать гедонизм и уравнять стремление к роскоши с потребностями в творчестве, в индивидуализации.
В философской литературе «гедонизмом» называют этическую позицию, утверждающую наслаждение как высшее благо и критерий человеческого поведения и являющуюся антитезой аскетизму. В сегодняшнем медиадискурсе «гедонизм» рассматривается в несколько иной проекции – в противопоставлении материальных и духовных ценностей. Интересный разговор на эту тему состоялся в эфире телеканала «Культура» в программе В.Третьякова «Что делать» 16 декабря 2007 г. Один из участников назвал себя гедонистом, но оказалось, что при этом он, во-первых, отвергает некоторые удовольствия по моральным причинам и, во-вторых, не испытывает удовольствия от обладания вещами. Он считает, что мысль Фрейда о сублимации справедлива и настоящее удовольствие дает творчество. При таких оговорках от смысла понятия «гедонизм» мало что остается.
Гедонизм, как любая иная философия жизни, проявляется в выборе. Гедонист – тот человек, который телесные удовольствия, комфорт и гламур, предпочтет творчеству и самореализации. Главное в гедонизме не наслаждение как таковое, а что его доставляет. Просто и верно суть гедонистической позиции выразил редактор глянцевого журнала: «Для меня гедонист тот, кто унаследовал деньги и может их спускать, наслаждаясь этим процессом». Себя он к этой публике не относит с полным на то основанием.
Квазифрейдистская тенденция в медиа проявляется в повышенном внимании к биологическим мотивациям и бессознательным проявлениям психики, в интересе к психопатологическим объяснениям поведения. Похоже, что в МП есть склонность подсознание отождествлять с эмоциональным реагированием. О чем свидетельствует такая, например, фраза: «Произведения массовой культуры обращены прежде всего к чувствам, эмоциям читателя и зрителя. Массовая культура в принципе ориентирована на подсознание человека. Она всегда питается мифологией и сказкой, древними архетипами и древней психологией сюжетосложения и потому доступна человеку в большей степени, чем иная профессиональная культура» [99, с.147]. О воздействии на эмоции и о доступности сказано справедливо. Что же касается применения в данной связи понятия «подсознание», то кажется спорным, уместно ли его применение. Эмоциональное восприятие может быть вполне осознаваемым, как и обращение к архетипам.
«В духе Фрейда» объяснения создают иллюзию глубокого понимания, кроме того, они драматургичны и практически не поддаются верификации. Занимательно, наглядно и неопровержимо.
Неожиданно для основателя психоанализа его концепция сублимации в масскульте поменяла смысл на почти противоположный. Сублимация по Фрейду означает возвышение, облагораживание, «выход из» телесности. «Философская попса» при помощи таких ее пропагандистов, как, например, С.Дали (как бы ни был велик его художественный дар), придала сублимации нисходящий смысл. Творчество стало пониматься как выражение биологических мотиваций и даже как проявление невротических тенденций личности. Популярность подобной интерпретации мотивирована просто: творец лишается ореола избранности и становится человеком обычным.
Апелляция к бессознательной сфере психики дает уверенность в том, что человеком можно управлять, воздействуя на эту часть его души – выгодная конструкция для оправдания манипулирования. Потому так популярен З.Фрейд у авторов учебных пособий по рекламе и пиару.
Прагматизм в медийной редакции выражается, в частности, в культе успеха. Признаком успеха считается публичность. Вместо ценности профессионализма реально утверждается культ медийного персонажа. Если человек в силу каких-то причин получает этот статус, его мнение становится авторитетным, он получает право судить чуть ли не обо всем.
Эта медийная магия распространяется и на идеи. В одной статье, помещенной в научном сборнике, протокол телепрограммы используется как аргумент в защиту тезиса о возможности дальнодействия. «Идеи несилового дальнодействия находят различное преломление и постепенно осваиваются общественным мнением, в том числе и посредством масс-медиа» – говорит автор статьи [74, c.79]. Согласно данной логике получается, что идеи, зародившиеся в лоне науки, но еще не развившиеся как научные, выходят в свободное путешествие по медиапространству, где утверждаются как массовые и тем самым обретают статус истинных. Представленная данным примером позиция не имеет отношения к науке, она характеризует умонастроение «эпохи массовых коммуникаций».
Последние десятилетия в мире распространена мода на философский авангард, представленный философией постмодерна. В отечественной культуре отношение к этому явлению по большей части критическое. А.Пятигорский, один из немногих представителей профессиональной философии на ТВ, в программе А.Архангельского «Тем временем» («Культура», 21.05.07) дал резкую отповедь постмодернизму. Это было грубо по форме и не вполне справедливо по сути. Историк Феликс Разумовский, автор и ведущий цикла передач «Кто мы?», тоже поместил постмодерн в негативный смысловой ряд. По его словам на телеканале «Культура», где идет его программа, «нет подделок и поделок, нет исторического постмодернизма», нет «исторической попсы» [104].
Критики философии постмодерна склонны отождествлять ее с той реальностью, над которой она рефлексирует. Это обычное дело, так было с фрейдизмом и экзистенциализмом. Их критика ненормальной или неидеальной (отчужденной) формы при трансляции и коммуникации превращалась в апологию этой формы. Невротическое – в случае Фрейда, несвобода и одиночество – у экзистенциалистов. Как получается, что критика в сознании реципиента превращается в апологию? Это отчасти связано с логикой аргументации. Идейная борьба с каким-то явлением предполагает обоснование его опасности, а значит, серьезности. Аргументация поневоле акцентирует значимость критикуемого явления, что создает иллюзию апологии. Так позиция обвинения в восприятии аудитории превращается в позицию защиты.
Появление новой философской позиции есть знак того, что существует некая проблема, поэтому все без исключения философии важны для понимания современности.
Смысл постмодернистского опуса во-многом «определяется присущим ему пафосом критики «медиа» [38]. По мнению постмодернистов, СМИ мистифицируют массовое сознание, порождая в изобилии мифы и иллюзии. Они пропагандируют гедонистическое отношение к жизни и закрепляют бездумное потребительское отношение к искусству [Там же]. Термин «постмодернизм» используется для констатации ментального хаоса, характерного для современных СМИ.
Средства массовой информации – главный объект критики постмодерна, поскольку они аккумулируют те черты культуры, которые «постмодернистская чувствительность» видит, переживает и оценивает в особенном авангардистском стиле. Тексты Ж.Дерриды, М.Фуко, Ф.Лиотара и др. – философская эзотерика, всегда существовавшая в интеллектуальной сфере. Она необходима в той же степени, в какой необходимо «искусство для искусства» в художественной практике. Авангардная форма постмодернового философского дискурса делает его непопулярным. Как известно, всякий авангард непопулярен. В меньшей степени это относится к художественной и интеллектуальной классике.
Главная черта постмодерна, которая вызывает к нему пристрастное и неоднозначное отношение в медиадискурсе, это его декларируемая антииерархичность. Взаимозаменяемость текстов, равноправие ценностей, равнодушие к этической проблематике – эти черты постмодернизма вызывают наиболее острую критику. Они же, по нашему мнению, лучше всего проявляют его онтологический статус. Отсутствие иерархии ценностей – не признак современной социальной реальности, а ее вольное художественное «прочтение».
Проблема ценностей существует, но это именно проблема, которая вызывает озабоченность и стремление изменить ситуацию к лучшему. В философском медиадискурсе присутствует не просто констатация факта падения нравов и, тем более, не апология принципа «все позволено», а серьезный разговор об идеалах и ценностях.
В программе «Что делать?» (13.04.08) один из участников высказался в том духе, что эпоха постмодерна уравняла все ценности. Например, содомский грех в массовой культуре грехом уже не считается. Постмодерн, по мнению дискутанта, запрещает иерархию, запрещает измерения «выше-ниже», «лучше-хуже».
Данные рассуждения могут показаться обоснованными. Только вот остальные участники обсуждения придерживаются точки зрения, что вечные ценности существуют, как существует и их иерархия. «Постмодерн» не возобладал в данной аудитории, он не господствует и в МП. По-видимому, постмодернизм не есть рассказ о мире и его ценностях. Он представляет собой совокупность текстов, передающих переживания по поводу определенных тенденций культуры – медиапсихологии, медиаэтики, философии.
Движение философской мысли, которое завершает постмодернизм – это движение от классического рационального субъекта, познающего мир, к субъекту понимающему, на практике оборачивается разрывом коммуникации. Понимание предполагает рефлексию – знание о той позиции, с которой субъект познания изучает мир. Пользуясь геометрической метафорой, скажем, что рефлексия познающего субъекта не просто надстраивается над непосредственными смыслами, она смещается в позицию, с которой виден взгляд индивида на мир. Описание этой парадоксальной ситуации не имеет языка прямых смыслов и может быть только метафорическим. Известно пожелание, высказанное в свое время П.Сезаном: «Хочу видеть, как только что родившись». Трудность состоит в том, что такое видение невозможно выразить, оставаясь внутри данной позиции. Его можно воплотить и передать, только если прервать непосредственное переживание и подвергнуть его деструкции (Ж.Деррида). Обратная трансформация в «непосредственное переживание мира» предполагает особый путь и особые – медитативные – навыки, либо она может существовать в виде эстетического переживания.
Доктрина «понимания» наполнена трагедийной тоской по невозможному: невозможно проникновение в чужое сознание с сохранением собственной самости, невозможно превращение индивидуальных смыслов в объективные и переводные. Барьер невыразимости индивидуальности не может быть преодолен ни путем усиления метафоры «в-чувствования», «со-знания», «со-переживания», «умо-зрения»... ни путем придания метафоре прямого смысла. Индивидуальность не хочет быть узнанной, она хочет быть понятой. Герменевтические процедуры вчувствования свидетельствуют не о постижении, а о рождении новой индивидуальности. Такими новыми индивидуальностями являются тексты М.Мерло-Понти, М.Фуко, Э.Левинаса, В.А.Подороги и др. Они предстают фактами эстетического творчества, возможно, представляющими особый жанр, соединяющий язык поэтической речи с языком интеллектуальных игр.
Индивидуализация текстов авторов постмодернизма дополняется протовоположностью – деиндивидуализированным образом человека как объекта отображения. Вот как видится человек в зеркале постмодернизма: он не имеет возможности держать в голове идею автора, которая разворачивается посредством сконструированной другим человеком фабулы, развивающей эту идею. Человеку проще заглянуть в телевизор, как в окно, зафиксировав событийный момент, не утруждая себя вопросами о сущности происходящего. Причем особенность восприятия такова, что человек в любой момент может выйти из воспринимаемой системы без ощущения неоконченности, а также вновь с любого места войти в нее. Этот феномен современной массовой культуры можно назвать фрагментарным сознанием [2, с.201]. В данном рассуждении отражена суть постмодернистского образа человека, особенностью которого является обезличенность. Многие представители современной читающей публики не узнают себя в этом описании. Равно, как и наоборот, многие из прошлых, непостмодернистских эпох, могли бы отнести этот образ к себе.
Как бы ни были значимы СМИ в современной культуре, они остаются все-таки средством. Главной задачей философии в медиадискурсе была и остается задача апологии научной рациональности и духовности, включая духовность религиозную. Этой цели, по нашему мнению, более всего соответствует «классическая» философия, поскольку она стремится к идеалу.
В последнее время получила широкое признание и распространение в академической и учебной литературе схема исторического развития научной рациональности. По этой схеме современная наука находится в постнеклассической стадии [124]. Данная периодизация не отменяет преемственности между этапами развития. Наш термин «классическая» относится к тому, что объединяет эти стадии в единый процесс развития знания, а не к тому, что их дифференцирует. Что касается существа данной схемы, то, на наш взгляд, последняя стадия может быть представлена как незавершенность неклассического проекта науки. И еще одно замечание: реальный процесс развития науки свидетельствует о преемственности в большей степени, чем о стадиальности. Прерывность характерна для рефлексии над процессом развития знания.
Размышления о методе отвечают интеллектуальным и глубоко личностным потребностям, они инициируются мотивом самоутверждения и желанием поделиться истиной. Человеку творческому часто присущи миссионерские устремления. По нашему мнению, размышления о методе дают ощущение возвышенного, поэтому потребность в них неизбывна, а их содержание носит эстетический характер, более или менее явный и осознанный.
Эстетика метода проявляется в том, какой возвышенный смысл имеет философская рефлексия для познающего субъекта (1); эстетическая составляющая проявляется в игровом содержании и в той роли, какую в методологическом дискурсе играет метафора (2), а также в том, какую роль играет индивидуализация в этой рефлексии (3).
Эстетическое чувство включает чувство сродства с созидательными силами природы. Открытие вызывает вдохновение и как созданное, и как тождественное реальности – истинное. Этот комплекс переживаний, когда он осознается и проговаривается на новом (мета)языке и составляет суть философской рефлексии.
Внутренняя потребность в методологии определяется стремлением иметь целостную картину мира. Творческая индивидуальность стремится к внутренней целостности и проецирует ее вовне, и уже гармония внешнего мира выступает «гарантом» гармонии внутренней. Истоки способности человека к творчеству часто видятся в творчестве природы. Стремление к согласованности и гармонии может парадоксальным образом оборачиваться дивергентными тенденциями. Одна из причин того, что существует множество теорий сущности человеческого бытия, состоит в стремлении к стилевому единству мысли и слова о человеке. Чувство гармонии подчас мешает объединять в единое концептуальное целое индивидуальное и социальное, практическое и духовное, профанное и сакральное.
Монизм не имеет теоретических и, тем более, фактических оснований, кроме веры в его естественность и красоту. Монизм – своеобразный классицизм в методологии. Он отражает потребность в порядке, простоте и предсказуемости мира. Рационалистическая установка, если не на доказательство, то хотя бы на подтверждение своей мысли отчасти объясняет универсалистские тенденции. Потребность опереться на «авторитет» природы подкрепляется потребностью убедить других.
В последние десятилетия приобрела популярность обновленческая (неклассическая) концепция рациональности, утверждающая, что реальное мышление человека не соответствует идеалу рациональности.
Сторонники обновления считают, что надо сформировать некий новый образ рациональности, который был бы больше похож на индивидуальное мышление. По их мнению, на место классической или жесткой рациональности приходит нео- или постклассическая «мягкая» рациональность. Мягкая потому, что не имеет строгих критериев истины и четких границ, отделяющих рациональное (научное) мышление от иррационального (мифологического и художественного).
На наш взгляд, так называемая «новая рациональность» фокусирует внимание на особенностях человеческой рациональности, которые существовали всегда. Ожидать, что она кардинально изменит наше познание – значит отождествлять отражение реальности с ее изменением. «Новая рациональность» – это уровень рефлексии. Обратное воздействие самосознания на процесс познания существует, но не в таком непосредственно реверсивном виде: обнаружили границы рациональности – раздвинули эти границы.
По нашему мнению, правильнее говорить не о «новой рациональности», а об индивидуализации субъекта рационального мышления. Признание неоднозначности логического следования приводит к пониманию того, что, вклиниваясь в цепочку чьих-то умозаключений, субъект может привнести в какое-то звено свое понимание, и конечный результат размышлений может измениться. Часто люди не замечают, где кончается мысль автора и начинается их субъективное толкование. Автор, пишущий о ком-то, полагает, что он может подставлять свое мышление вместо этого другого, что он понимает ситуацию так же, только делает из нее более последовательные и четкие выводы.
Подстановка своего разума представляется естественной, если мыслить познание как объективность строгих логических процедур. Такого субъекта классической рациональности Мамардашвили называл «прозрачным» [70, с.50]. Этот субъект выстраивает логические цепи, не видя, что они могут ветвиться. Он убежден, что определенные рациональные предпосылки ведут к определенным комплексам идей, из которых, в свою очередь, люди обязаны сделать и делают вполне однозначные выводы.
В жизни мы видим, что человек может действовать как рациональный агент в одних обстоятельствах и не быть им в других. Если индивид в одних условиях мыслит рационально, а в других – иррационально и при этом не ощущает разницы, то это говорит в пользу отсутствия четких границ между рациональным и иррациональным, а следовательно и между «типами рациональности».
Подытоживая разговор о «новой» рациональности, можно зсделать заключение о появлении индивидуализирующего «принципа» познания. Слово «принцип» здесь используется метафорически, поскольку оно не предполагает четко обозначенных границ применения и не связано с выработкой особых инструментов познания и процедур верификации. Речь идет не о замене старого принципа новым, а о смягчении напряженности вокруг темы метода. Многие противоречия представляют собой редуцированное многообразие. Конкретизация смягчает некоторые из них, восстанавливая всю гамму особенностей и переходных состояний. Так, например, индивидуализация снимает антиномию «индивидуального – социального»: индивидуальное тождественно социальному, если люди мыслятся одинаковыми. Но если они – индивидуальности, то данное отношение теряет форму противоречия, поскольку понятия, его составляющие, приобретают разный и легко вычленяемый смысл.
Индивидуализирующий принцип стимулирует развитие науки, так как о наличии теории какого-то предмета свидетельствует способность объяснить уникальный случай. Например, мы не можем говорить, что знаем сущность творчества, пока не будем в состоянии объяснить причины появления индивидуальной одаренности. Рассуждать с позиции индивидуализирующего подхода – это значит возвращаться к истокам своих абстракций и не терять при этом ориентацию на идеал познания, выработанный в рамках рационализма.
Отстаивая идею уникальности каждого индивидуального мышления, «индивидуализирующий принцип» отрицает правомерность подстановки «своего» мышления на место индивидуального сознания.
Классическая традиция представлена в медийной коммуникации рационализмом, критичностью, стремлением к стилевому единству и, главное, способностью признать приоритет истины над интересами субъекта. Представление, что философия оторвана от жизни, верно в том смысле, что она свободна (или стремится быть свободной) от всего, что делает мышление субъективным. Философия кажется далекой от жизни тем людям, которые в состоянии думать о чем-то только с позиции своих личных интересов. Она действительно должна абстрагироваться от субъективности. Является ли мышление в наших медиа достаточно философичным? Можем ли мы о чем-то важном и дорогом рассуждать глубоко и объективно? Да, и тому есть много примеров. Вот бы еще контрпримеров стало меньше!
В завершение разговора о философском медиадискурсе приведем отрывок из беседы ведущего программы «Ночной полет» Андрея Максимова («Культура», 8.05.2008 г.) с поэтом Валерием Краснопольским:
Вопрос ведущего: «Что будет, если исчезнет поэзия?»
«Без поэзии нет философии общества» – ответил поэт.
«А если не будет философии?»
«А без философии не будет смысла жизни».
***
Говорят, что СМИ не могут быть иными, чем общество, в котором они функционируют. С этим трудно не согласиться, но с другой стороны: как определить степень их соответствия друг другу? Какой части социума и которой из ипостасей человеческой природы должны отвечать масс-медиа? Ответы на данные вопросы зависят от того, как субъект медийной коммуникации понимает ситуацию и какой вывод из этого сделает. Будем надеяться, что СМИ представляют собой «систему с рефлексией». Так называются объекты, будущее которых зависит от того, как они видят и оценивает свое настоящее.
План издания №15
Ольга Федоровна Нескрябина
МЕДИАПСИХОЛОГИЯ И МЕДИАЭТИКА
Монография
Печатается в авторской редакции
Корректор Л.В.Ефимова
Технический редактор М.Н. Киценко
СЭЗ № 24.49.07.953 П 000315.07.03 от 21.07.2003
Подписано в печать ____________________
Формат Р 60х84. Бумага типографская. Гарнитура Таймс.
Печать офсетная. Уч. изд. листов 10,44.
Тираж ________ экз. Заказ ________.
Организационно-научный и редакционно-издательский отдел.
Сибирский юридический институт МВД России.
660131, г. Красноярск, ул. Рокоссовского, 20.
Отпечатано на участке оперативной полиграфии
Сибирского юридического института МВД России.
660050, г. Красноярск, ул. Кутузова, 6.