Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
oob.ru
Б.С. БРАТУСЬ
АНОМАЛИИ ЛИЧНОСТИ
ГЛАВА I
ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ НОРМЫ ПСИХИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ
1. ОСНОВНЫЕ ПОДХОДЫ К ДИХОТОМИИ «НОРМА — ПАТОЛОГИЯ»
Хотелось бы начать эту главу с одного личного воспоминания — первого столкновения с реальной сложностью проблемы нормы и патологии.
Лет двадцать тому, в конце 60-х годов, мне, тогда старшему лаборанту кафедры нейро- и патопсихологии факультета психологии Московского университета, до верили проведение нескольких демонстраций в клинике душевных заболеваний, которые приурочивались к соот ветствующим разделам общего курса лекций по пато психологии, читаемых тогда на факультете профессором Б. В. Зейгарник. Студенты-третьекурсники, для которых готовились эти демонстрации, с нескрываемым любо пытством впервые переступали порог психиатрической клиники, где им должны были показать проявления патологии мышления, нарушений личности и самосозна ния. Больные для демонстраций подбирались соответ ствующие, что на преподавательском жаргоне назы вается «студенческими случаями», т. е. с предельно ясным, без диагностических вариаций выражением именно тех нарушений, о которых шла речь в общем курсе лекций.
Однако демонстрации на большинство студентов производили разочаровывающее впечатление. Дело в том, что студенты не видели в больных, которых приво дили к ним, ничего особенно «патологического». Вместо ожидаемых с замиранием сердца «сумасшедших», «безумцев» с опасным и непонятным поведением, перед ними оказывались вполне по внешнему виду «нормаль ные люди», которые вели себя «как все»: здоровались, охотно беседовали, высказывали иногда весьма инте ресные мысли и т. п. А то, что они могли вдруг начать с жаром говорить о преследовании их со стороны со седей или инопланетян, казалось студентам попра вимым, для чего надо лишь найти действенный способ убедить их, что они заблуждаются.
Когда же я добросовестно выдвигал один за другим общепринятые критерии анормальности, указывая на явные ошибки в суждениях больных, на алогичность их высказываний, на отсутствие в реакциях психологи чески понятной связи с фактами реальной жизни и т. п., тo чуть ли не каждый студент спешил привести похожие, на его взгляд, случаи из своего опыта, из наблюдений за другими, из описаний художественной и популярной литературы, короче, сводил все к формуле — «а с кем этого не бывает».
Словом, демонстрация рассыпалась, цели своей не достигала: студенты не видели искомого патологи ческого явления, например бреда как такового, а видели в целом нормального, «как все», разве немного в чем-то ошибающегося и почему-то упорствующего в своих ошибках человека. Разумеется, тут сказывалась и моя неопытность как преподавателя — сам был лишь вче рашним студентом. Однако и позднее приходилось на блюдать подобную тенденцию — представления о пато логии до тех пор кажутся ясными и очевидными, пока думаешь, как думает большинство непосвященных, усвоивших, что сумасшедший — это обязательно бро сающийся на стенку и выкрикивающий непонятное. Когда же имеешь дело не с описанием в учебнике того или иного изолированного синдрома, а с его конкретным носителем — живым человеком, со своей судьбой, инте ресами и особенностями,— то вопрос, что есть норма и что — патология, теряет свою ясность и простоту, стано вится расплывчатым и трудноуловимым. И хотя профес сиональные клиницисты — психиатры и психологи — научаются со временем безошибочно, иногда по одному лишь жесту, слову, внешнему виду человека определять его внутреннее состояние, относить его к нормальному или патологическому, сущность и теоретические (а не интуитивно-эмпирические) основания дихотомии «нор ма-патология» до сих пор остаются и для них самих не достаточно ясными. Впрочем, судите об этом сами.
Пожалуй, самым расхожим остается для многих психологов и психиатров понимание нормы как, во-пер вых, чего-то среднего, устоявшегося, не выделяющегося из массы и, во-вторых (что необходимо связано с пер вым) — наиболее приспособленного, адаптированного к окружающей среде. Такое понимание хорошо согла-
суется со здравым смыслом и имеет весьма глубокие корни в житейском сознании, прочно отождествляющем нормальное и общепринятое (заметим, что и студенты не видели патологии именно на этом основании, по скольку демонстрируемые больные вели себя, по их мнению, «как все»).
Данный статистически-адаптационный подход к по ниманию нормы вызывает, однако, резкую и, видимо, столь же, как и сам этот подход, давнюю критику. Интересно, что его критиковали еще старые психиатры, хотя, казалось бы, они должны были первыми найти в нем опору для тех особых и редких, по статистике, отклонений психики, с которыми встречались в клинике душевных болезней. Они указывали на то, что отождест вление нормальности с часто встречающимся резко снижает представление о человеческом развитии, низ водя его до уровня приспособления к расхожим шабло нам поведения. Старый французский психиатр К. Кюль-ер говорил, что «в тот самый день, когда больше не будет полунормальных людей, цивилизованный мир погибнет, погибнет не от избытка мудрости, а от избытка посред ственности». Согласно Ч. Ломброзо, «нормальный чело век — это человек, обладающий хорошим аппетитом, порядочный работник, эгоист, рутинер, терпеливый, ува жающий всякую власть, домашнее животное». М. Фер-ри сравнивал нормального человека с готовым платьем, которое продают в больших магазинах, и т. п.'
Непринятие статистических и адаптивных критериев нормы как достаточных звучит и во многих современных исследованиях. Приведем для примера два критических рассуждения. Первое, касающееся принципа адаптив ности и основывающееся на клинико-психологическом и общегуманистическом подходах (по сути парафраз и развитие вышеприведенных мнений старых психиат ров), принадлежит известному польскому психологу и клиницисту К. Домбровскому. Он считает, что способ ность всегда приспосабливаться к новым условиям и на любом уровне свидетельствует о моральной и эмоцио нальной неразвитости. За этой способностью скрывают ся отсутствие иерархии ценностей и такая жизненная позиция, которая не содержит в себе элементов, необ ходимых для положительного развития личности и твор чества 2.
Второе критическое рассуждение исходит из более строгих, естественнонаучных оснований. Статисти ческий подход предполагает необходимость количест венного измерения свойств исследуемого объекта и установление с помощью математики соответствующих средних показателей. Понятно, что для столь сложного объекта, каким является психика, необходимы выделе ние и учет не одного и не двух, а по крайней мере не скольких свойств. Однако, даже если отвлечься от слож нейшей, не решенной до сих пор (и неизвестно, решаемой ли в принципе *) проблемы верификации этих свойств и адекватного перевода в количественные показа тели, применение такого подхода сталкивается на прак тике с серьезными трудностями. Это убедительно пока зано Ю. Б. Гиппенрейтер. Она пишет: «Пусть «нормаль ными» будут считаться такие степени отклонения ка кого-нибудь свойства от математического среднего, ко торыми обладает половина популяции; тогда по '/4 по пуляции разместятся на обоих полюсах «оси» этого свойства в зонах «отклонения» от нормы. Если мы теперь возьмем не одно, а два независимых свойства, то при тех же условиях в «нормальной» зоне окажется уже '/4 часть популяции, а остальные 3/4 попадут в зоны «отклонения»; при пяти независимых свойствах «нор мальным» окажется один человек из 32, а при десяти свойствах — один из 1024!» 4 Так что последовательное применение статистического подхода может обернуться парадоксом — среднестатистическим нормальным ока жется крайне редкое явление вопреки исходному ап риорному представлению о среднем, нормальном как о наличном у большинства.
Чтобы обойти эти сложности, исследователи — осоз нанно или неосознанно — используют разные приемы. Наиболее простой и весьма распространенный из них — принятие негативных критериев нормы. Согласно этому подходу, норма понимается прежде всего как отсутствие
* Согласно строгому определению ГОСТа, измерение — это на хождение значения физической величины опытным путем с помощью специальных технических средств. Сразу возникает вопрос: возмож но ли представить все существенные показатели характера и личности в виде «физических величин», а если нет, то применимо ли к ним тогда само понятие «измерение» в строгом значении слова? Или здесь при-ложимо лишь менее жесткое представление? «Надо помнить,— писал академик А. Н. Крылов,— что есть множество «величин», т. е. того, к чему приложимы понятия «больше» и «меньше», но величин, точно не измеримых, например: ум и глупость, красота и безобразие, храб рость и трусость, находчивость и тупость и т. д. Для измерения этих величин нет единиц, эти величины не могут быть выражены чис лами...» 3
каких-либо выраженных патологических симптомов. Если у человека не обнаруживается этих симптомов, значит, он нормален, значит, он здоров. Понятно, что данный подход в лучшем случае очерчивает границы круга, в котором следует искать специфику нормы, од нако сам на эту специфику никоим образом не указы вает.
Не решает проблемы и подход с позиций культурного релятивизма, который является по сути вариацией ста тистически-адаптационного подхода. Согласно этой ва риации, о норме и патологии можно судить лишь на основании соотнесения особенностей культуры опреде ленных социальных групп, к которым принадлежат ис следуемые индивиды: то, что вполне нормально для одной социальной группы, для другой будет выглядеть как патология. Существует целый ряд солидных иссле дований, дающих примеры межкультурных различий, как в макромасштабе (например, между Востоком и Западом), так и в микромасштабе (например, между различными слоями и социальными группами одного и того же общества). Однако, по справедливому суж дению В. В. Лучкова и В. Р. Рокитянского, при таком подходе по крайней мере два обстоятельства делают невозможным однозначное определение нормального и патологического поведения: множественность социаль ных общностей, «социумов», к которым принадлежит любой индивид, и неоднородность предъявляемых каж дым таким «социумом» требований. «В силу этих об стоятельств поведение индивида регулируется не еди ным набором норм, а множеством требований, хотя и связанных между собой, но не совпадающих и подчас не согласуемых друг с другом (требования семьи, рефе рентной группы, рабочего коллектива, социальной сре ды и т. д.; явные и скрытые нормы, юридические и нравственные и т. п.)... Очевидно, что, последовательно придерживаясь этого подхода и переходя ко все более мелким подразделениям социальной среды, мы для каж дого индивида получим множество критериев нормы и патологии, вплоть до представления, что «все нормально по отношению к самому себе».. » 5, или — если восполь зоваться старой русской пословицей — «всяк молодец на свой образец».
Однако такое представление в научном плане есть не что иное, как снятие проблемы нормы, капитулирова-ние перед ее сложностью и переход к описанию инди-
10
вида только как особенного, уникального в своем роде. Наиболее последовательно эта точка зрения выражена в экзистенциалистском подходе к душевной болезни и в так называемом течении антипсихиатрии. Экзистен циалисты при этом больше упирали на уникальность внутреннего мира человека, на необходимость интуитив ного проникновения, творческого сопереживания для его познания. Один из классиков этого направления, Л. Бинсвангер, например, писал: «Поскольку и в какой-то мере диагностические суждения врача исходят не из наблюдения организма пациента, а из его понимания как человеческого существа, понимания человеческого существования, постольку отношение его к больному — это уже не только отношение «медицинского работника» к своему научному объекту. Здесь уже имеет место его связь с пациентом,— связь, основанная на заботе и любви. Следовательно, сущность «бытия психиатра» в том, что он выходит за пределы всякого фактуального знания и соответствующих способностей, выходит за пределы научного знания, получаемого из психологии, психопатологии и психотерапии» 6. В высказываниях антипсихиатров больше звучали социальные ноты (не даром, видимо, это движение возникло в Англии, США и других западных странах в 60-е годы — годы высо кого подъема социальной активности, бурных общест венных протестов и манифестаций). Психически боль ные нередко рассматривались в рамках этого направле ния как жертвы плохого, патогенного общества, которое признает сумасшедшим того, кто не соглашается с пред писаниями религии и государства. Движение, лидерами которого стали Д. Купер, Р. Лэинг, Т. Шаш и др., требовало отмены больничных порядков, отмены самих терминов «психиатрия», «психиатр». Согласно их взгля дам, психиатрические больницы есть не что иное, как воплощение дегуманизирующего начала в обществе, ибо здесь «каста» врачей беспрепятственно творит наси лие над беззащитной «кастой» больных. Что касается психиатрических понятий, то они расценивались как сбивчивая наукообразная классификация, цель кото рой — замаскировать социальные функции психиатрии, а именно функции репрессии, изоляции неугодных об ществу лиц 7.
Затушевывание проблемы критериев нормы (дейст вительно столь «неудобной» и трудноуловимой) ти пично, однако, не только для экзистенциальных и анти-
11
психиатрических подходов. Есть область исследования, сам объект которой заставляет усомниться в строгости таких критериев. Это область так называемой малой психиатрии, область пограничных между нормальными («как у всех») и патологическими («не как у всех») состояниями психики. Не случайно, что эта колеблю щаяся, зыбкая область порождала и весьма колеблю щиеся, зыбкие взгляды на разграничения патологии и нормы. Так, выдающийся отечественный исследова тель пограничных психических состояний П. Б. Ганнуш-кин не раз подчеркивал относительность границ нормы. Вот например, характерные для него высказывания:
«...в таком, с одной стороны, хрупком и тонком, а с другой — в таком сложном аппарате, каким является человеческая психика, можно у каждого найти те или иные, подчас довольно диффузные, конституционально-психопатические черты»; ««гармонические» натуры по большей части есть плод воображения». Эти представ ления во многом определяли для Ганнушкина и гума нистический смысл преподавания психиатрии врачам. Он писал: «Главная цель и изучения, и преподавания психиатрии должна состоять в том, чтобы научить мо лодых врачей быть психиатрами и психопатологами не только в больнице и клинике, но прежде всего в жизни, т. е. относиться к так называемым душевно здоровым, так называемым нормальным людям с тем же пониманием, с той же мягкостью, с той же вдумчи востью, но и с той же прямотой, как к душевно нездо ровым; разница между теми и другими, если иметь в виду границы здоровья и болезни, вовсе не так уж ве лика» .
Следует заметить, что приведенные взгляды не есть в строгом смысле полное снятие со счетов проблемы нормы, признание ее не существующей. Представление о норме здесь остается, правда, по большей части в скрытом, имплицитном виде. Оно в основном заклю чается в том, что человек здоров настолько, насколько он избегает крайностей невроза или психопатии, на сколько он, даже имея в себе зачатки, признаки, скры тые процессы, относящиеся к этим страданиям, не дает им разрастись дальше положенной черты, границы (чаще всего эта граница, с теми или иными оговорками, усматривается в мере адаптивности, приспособленности к окружающему, т. е. на основании одного из уже разобранных выше критериев нормы). Иными словами,
12
здоровье определяется через нездоровье, норма — через аномалию, но в отличие от описанных ранее чисто нега тивных критериев здесь дается и некоторое содержа тельное представление о здоровье, построенное, однако, на основе терминов и понятий психопатологии.
По такому пути идут многие исследователи за рубе жом, которые в своих тестах и опросниках исходят из представлений и категорий, заимствованных из психиат рии (причем не только «малой», но и «большой», зани мающейся психозами, явными, часто необратимыми на рушениями психики), и на их основе строят структуру как больной, так и здоровой личности. Достаточно в качестве примера перечислить все 10 основных (базис ных) шкал, используемых в одном из самых популяр ных опросников — так называемом Миннесотском мно гопрофильном личностном тесте (MMPI). Это шкалы ипохондрии, депрессии, истерии, психопатии, маскулин-ности-фемининности, паранойяльности, психастении, шизоидности, гипомании, социальной интраверсии. Су губо клиническими являются и многие распространен ные классификации характера, рассматривающие нор му сквозь призму представлений об «эпилептоидности», «шизоидности» и т. п.
Как реакцию на такой подход можно рассматривать появление описательных критериев психического здо ровья, в которых взамен психиатрической терминологии стали звучать общечеловеческие принципы и понятия. Следует отметить общность взглядов большинства ав торов, использующих подобные описательные критерии, по вопросу о том, какими свойствами должна обладать здоровая личность. Наиболее часто отмечаются такие черты, как интерес к внешнему миру, наличие «жизнен ной философии», которая упорядочивает, системати зирует опыт, способность юмористически окрашивать действительность, способность к установлению душев ных контактов с окружающими, целостность личности, и ряд других.
Как можно оценить такой подход? Прежде всего он представляется необходимым шагом в изучении проб лемы нормы. Если негативные критерии указывают (и то весьма приблизительно) границу между обширными об ластями нормы и патологии, если статистические и адап тационные критерии определяют нормальность как по-хожесть на других и соответствие требованиям окру жающих, если культурный релятивизм все сводит к мик-
13
росоциальным установкам и отсутствию патологических с точки зрения рассматриваемой культуры симптомов, то данный подход пытается выделить то позитивное, несводимое к психопатологическим понятиям, что несет в себе нормальная личность. В отличие от узкосимпто-матических критериев предыдущих подходов здесь ши роко ставится вопрос о здоровье личности как о неко тором особом достоянии, полноте, а не об одном отсут ствии тех или иных ущербов и недугов *. Примечатель ной деталью, которую стоит еще раз отметить, является сходство в описании характерных черт здоровья лич ности. Таким образом, мы встречаемся как бы с методом «компетентных судей», которые независимо друг от друга сходятся в оценке интересующего нас феномена.
Вместе с тем описательный подход имеет свои оче видные ограничения. Во-первых, большинство описаний не соотнесено с психологическим категориальным аппа ратом и потому не может быть непосредственно исполь зовано научной психологией. Во-вторых, как правило, описывается конечный продукт — ставшая личность, и ничего или крайне мало говорится о самом главном и ценном для теории и практики — о том процессе, ко торый привел к ее появлению, и о тех внутренних зако номерностях, что лежат в основе этого процесса. Кроме того, даже самые, казалось бы, распространенные, устоявшиеся описательные критерии при более внима тельном их анализе часто оказываются неоднознач ными, требующими для своего применения существен ных оговорок и дополнений. Возьмем, например, такой критерий, как «целостность», на который часто указы вается как на один из главных показателей нормального развития в противовес «расщеплению личности». И дей ствительно, целостность — важный признак здорового
* Эта тенденция согласуется с общим определением, данные в Уставе Всемирной организации здравоохранения: здоровье есть состояние полного физического, духовного и социального благополу чия, а не только отсутствие болезней или физических дефектов. Такой подход все чаще находит отклик и в современной отечественной науке. Б. Д. Карвасарский констатирует, что в последние годы все более распространяется мнение, согласно которому психическое здо ровье «определяется не негативным образом — лишь как отсутствие дезадаптации,— а с точки зрения позитивного ее аспекта как способ ность к постоянному развитию и обогащению личности за счет повы шения ее самостоятельности и ответственности в межличностных отношениях, более зрелого и адекватного восприятия действитель ности, умения оптимально соотнести собственные интересы с инте ресами группы (коллектива)»9.
14
функционирования любой живой системы личности в том числе. К. Г. Юнг указывал (и это не случайно, ви димо, совпадает в немецком, английском и русском языках), что слова «целостность», «целый» и «целить», «исцелять» — однокоренные, подчеркивая тем самым связь психического здоровья с интегрированностью лич ности, а психических аномалий — с личностной дезин-тегрированностью 10. Напомним также, что «целост ность», «интегрированность» — центральные категории такого важного течения, как гештальт-терапия. Однако нельзя не заметить, что «целостность» (как, впрочем, и многие перечисленные выше критерии такого рода) не отделяет однозначно норму от патологии, не яв ляется специфическим, присущим лишь норме призна ком: клинический опыт дает множество примеров внут ренней цельности явно патологических натур. Можно сказать больше: целостность должна иметь свои града ции и степень, свою меру. Если внутренняя структура слишком монолитна, спаяна, жестко состыкована, то это может стать не меньшим тормозом для развития, чем отсутствие должного связующего, структурирую щего начала (с некоторыми психологическими послед ствиями жесткого сцепления внутренних целей деятель ности мы столкнемся в главе IV).
Что касается внутренних закономерностей и меха низмов нормального и аномального развития личности, то суждения о них «компетентных судей» обнаруживают все те принципиальные разногласия, которые сущест вуют между разными психологическими концепциями и теориями. Далеко не в каждой из этих концепций специально ставится проблема нормального развития личности. Такая проблема в качестве самостоятельной и требующей сложного анализа по сути вообще не су ществует для бихевиоризма. Под нормальностью здесь изначально подразумевается приспособляемость, адап тивность, стремление (по аналогии с биологическими системами) к гомеостатическому равновесию со средой.
Проблема специфики нормального развития факти чески не ставилась и в теории психоанализа, поскольку не усматривалось отличие невротической личности от нормальной и свойства мотивации «невротика» распро странялись на здорового индивида. Это прежде всего такие свойства, как генетическая и функциональная связь мотивации с либидозным, сексуальным влечением, бессознательность определяющих мотивов поведения
15
человека, гомеостазис как главный принцип функциони рования мотивации, и ряд других.
В психологии бытует старая аналогия психического мира человека с всадником на лошади. Всадник — это «я», «самость», то, что воспринимает и ощущает, оценивает и сравнивает; лошадь — это эмоции, чувства, страсти, которыми призвано управлять «я». Воспользо вавшись этой аллегорией, 3. Фрейд говорил о всаднике как о сознании, а о лошади — как о бессознательном. Сознание находится в безнадежном положении: оно пытается управлять значительно более сильным сущест вом, сильным не только физически, но и своей хит ростью, близостью к инстинктивной природе, умением обмануть прямолинейное сознание и поворачивать его в нужном направлении, оставляя при этом сознание в неведении относительно причин этих поворотов. Поэтому, чтобы понять механизмы развития психики, надо изучать бессознательное, ибо отдельные поступки и целые жизненные судьбы определяются этим конем, а не близоруким наездником *. Правда, Фрейд говорил, что идеалом человека был бы для него тот, кто на место «оно» (бессознательного) смог поставить «я». Но сам дух его сочинений оставляет слишком малую уверен ность в возможности такого подчинения...
Подобная точка зрения, критика которой широко дана в отечественной психологической литературе, ко нечно, не могла удовлетворить и многих зарубежных исследователей, прежде всего тех, кто пытался непо средственно изучать продуктивную здоровую личность.
* Фрейду, не менее чем бихевиористам, западная психология обязана столь типичным для нее смешением, сближением психики животных и человека. К. Медсон, автор солидных обзоров и книг по проблемам мотивации, пишет, например: «В мотивационной психо логии представляется весьма трудным продолжать верить в фунда ментальное отличие людей от животных, по крайней мере после того, как Фрейд показал, что даже в вопросах, касающихся его собст венной личности, «человек не является хозяином в своем доме», так как рациональное «я» детерминировано бессознательными силами сексуальной агрессивной природы». После этих слов Медсон с неко торым удивлением вынужден, однако, констатировать: «Несмотря на убедительные доказательства Фрейда, остаются психологи, даже американские психологи, которые уверены в том, что мотивация человека фундаментально отлична от мотивации животных» ". Под этими строптивыми и, мало того, «даже американскими» психологами Медсон разумеет прежде всего Абрахама Маслоу и Гордона Олпорта. Краткая оценка воззрений последнего на проблему нормы дана чуть ниже.
16
Наиболее ярким здесь стало направление гуманисти ческой психологии (Бюллер, Гольдштейн, Олпорт, Маслоу, Роджерс и др.). Представители этого направ ления строили свои концепции в острой полемике с бихе виоризмом и фрейдизмом, особо подчеркивая роль само сознания в нормальном развитии, стремление здоровой личности к совершенствованию, ее уникальность и т. п. Следует отметить, однако, что гуманистический пафос этого направления нередко приводил его последовате лей к явному смещению внимания лишь на тех, кто за ведомо импонировали как совершенные личности. Ана лизируя, например, концепцию Г. Олпорта, Л. И. Ан-цыферова констатирует, что основной метод, которым тот «руководствуется при построении своей теории,— это метод обобщения личностных качеств выдающихся, творческих, прогрессивных представителей челове чества» 12.
В самом обращении к выдающимся, творческим представителям человечества нет, разумеется, ничего предосудительного: их личности вполне заслуживают пристального внимания и исследования. Однако в этих совершенных образцах, как во всяком готовом продукте, умирает процесс, приведший к его появлению, здесь нам указывают на вершину (esse Homo), оставляя неизвест ным путь к ней,— путь, который и есть не что иное, как нормальное развитие личности. Путь этот — общий для людей, а не прерогатива выдающихся. Последние более продвинуты, нежели остальные, но составляют с этими остальными единую цепь движения. Концепции типа олпортовской, фактически разрывая эту цепь, часто не в состоянии исходя из своих категорий, объяс нить поведение обычных, «грешных» людей, природу отклонений личности от нормального развития,— от клонений как серьезных, так и достаточно преходящих, временных. Совершенно не случайно поэтому, когда надо описать аномалию, Олпорт приводит список пато генных, или, как он их называет, «катаболических механизмов» 13, который выглядит во многом попросту заимствованным из теоретических представлений фрей дизма *.
Недаром приходится констатировать: теорией Олпорта многие восхищаются, но мало кто ею пользуется. О судьбе теории Фрейда в психологии можно было бы сказать обратное: ее столь же охотно критикуют, сколь часто и используют. И сам Олпорт, как мы видим пример тому.
17
Таким образом, концепция Олпорта лишний раз ут верждает дилемму, которая весьма характерна для представлений психологов о норме: с одной стороны, «растворение» здоровой личности в невротической, психопатической, акцентуированной и т. п., а с дру гой — абсолютизация выдающейся, творческой, само актуализирующейся личности и неспособность объяс нить аномальное развитие. В результате понятие нормы как бы повисает в воздухе, оно не связано со всем мно гообразием реальной психической жизни. Задача же подлинной теории личности состоит в объяснении как случаев нормального развития, ведущих в своей пер спективе к гармоническому и полному раскрытию лич ности, так и случаев аномалий этого развития. Для этого необходимо прежде всего выяснить и обосновать, что является критерием нормального человеческого раз вития, его исходным мерилом.
Подходы, которые мы рассмотрели, не дают убеди тельного ответа, отсылая нас либо к выраженной пато логии (раз не болен, то здоров), либо к статистике (раз «как все», то нормален), либо к адаптивным свойствам (здоров, если хорошо приспособлен), либо к требова ниям культуры (нормален, если исполняешь все ее пред писания), либо к совершенным образцам (здоровье личности как атрибут выдающихся, творческих пред ставителей человечества) и т. д.
Не спасают дело и различные вариации, объедине ния в разных пропорциях этих и других сходных с ними принципов. Например, известный польский ученый Я. Щепаньский предлагает называть нормальной сред нюю (в статистическом смысле) личность; личность адаптировавшуюся и ведущую себя в рамках установ ленных социальных критериев; целостную личность, т. е. такую, все основные элементы которой функционируют в координации с другими 14. Но если каждый из пред ставленных трех критериев (статистика, адаптация и целостность) оказался, как мы видели, недостаточным для определения нормы развития личности, то где га рантия, а главное, убедительное обоснование того, что, взятые вместе, они раскроют содержание этого понятия?
Часто критерием нормы психического развития пола гают оптимальные условия этого развития. С таким по ниманием можно было бы согласиться, если бы оно до полнялось четким представлением о том, что конкретно-психологически представляют собой эти оптимальные
18
условия, сводимы ли они все к тем же адаптивности, статистике и пр. или имеют свою качественную, собст венно человеческую специфику. Малопродуктивными кажутся и попытки растворить понятие нормы психи ческого развития во множестве «норм», свойственных человеку (от норм анатомического строения тела и его частей до норм правовых отношений), поскольку на деле они пока что ведут к смешению разных уровней (биологических, социальных и психологических), аспек тов человеческого бытия, к их взаимной подмене 15.
В чем же причина того, что проблема психической нормы каждый раз как бы выскальзывает из рук, неза метно покидая пределы психологии и обнаруживая себя уже в других, непсихологических областях — психопа тологии, биологии, статистике и т. п.?
Может быть, стоит предположить, что мы сталки ваемся здесь не просто с частными ошибками, заблуж дениями отдельных авторов, а с некоторой общей тен денцией, которую настала пора осмыслить и назвать. Тенденция эта состоит в том, что авторы, стремясь, казалось бы, к изучению психологии, и только психо логии, тем не менее с удивительным постоянством ока зывались в других областях. «...Вся история психоло гии,— писал Л. С. Выготский,— борьба за психологию в психологии» 16. Психологов можно с известным осно ванием разделить на тех, кто упорно ведет эту борьбу, и тех, кто смирился с той или иной формой редукцио-низма *. Что же касается критериев нормального раз вития (разумеется, самых общих, принципиальных, а не частных), то неудачи в их поиске могут свидетель ствовать либо о слабости, зыбкости самой психологии, ее основных понятий, теорий и методов, ее объяснительных возможностей, либо о том, что данный предмет действительно находится вне поля психологии. Мы скло няемся ко второму мнению, которое никак не означает отказа от «борьбы за психологию в психологии». Речь идет о том, чтобы выявить специфику психологического познания, поскольку психология лишь тогда сможет ут вердить свою важную и незаменимую роль, когда найдет
* Примером последнего может служить даже такой корифей психологической науки, как Жан Пиаже, который считал что у пси хологии в конечном итоге лишь два объяснительных пути — опора на биологию или опора на логику (либо, добавлял он, «на социологию, хотя последняя сама в конце концов оказывается перед той же аль-тернативой 17 )
19
свою специфику, когда сумеет твердо почувствовать границы своих возможностей и компетенции.
Это обретение себя не означает также изоляции от других областей знания: чтобы определить свои гра ницы, их надо перейти, преодолеть, неизбежно соприкос нувшись и даже углубившись в другую область, с тер ритории которой во всей самобытности и цельности предстанет нам своя *.
Нельзя сказать, что эти выходы за свою границу, стыковка с другими областями являются чем-то новым в психологии. За сто с небольшим лет ее существования как науки, на стыке с другими науками образовались и успешно развиваются многие пограничные, дочерние ответвления: на стыке с физиологией — психофизиоло гия, с медициной — медицинская психология, с инжене рией — инженерная психология и др. Однако, как мы видели, области, с которыми достаточно устойчиво свя зана психология и в союзе с которыми она образует ряд пограничных дисциплин, не смогли дать убедительных для нее критериев нормы психического развития. Так, именно из биологии, в частности из физиологии, пришли понятия адаптивности и гомеостазиса, из медицины — модели здоровья как отсутствия болезней и т. п. Следо вательно, для поисков общих критериев нормы ** необ ходимо найти такую сферу, относительно которой психо логия предстанет как частная, нижележащая по уровню область, обретающая через нее смысл и назначение, а потому и критерий общей оценки того, чем она зани мается. Речь в данном случае идет о философии, о фило софской концепции человека. За проблемой психичес кого «закономерно, необходимо встает другая, как ис ходная и более фундаментальная,— о месте уже не пси хического, не сознания только как такового во взаимо связи явлений материального мира, а о месте человека в мире, в жизни»,— писал С. Л. Рубинштейн 18.
* Парадокс этот, впрочем, известен и в науке, и в житейской практике. Так, для того чтобы лучше понять свой язык, надо изучить иностранный, а чтобы оценить своеобразие какого-либо города или края, надо побывать и пожить в других городах и краях.
** Специально, во избежание недоразумении, еще раз обратим внимание, что сейчас мы говорим именно об общих критериях и прин ципах, а не о частных психологических механизмах и критериях работы психического аппарата, которые, разумеется, никакая иная, кроме психологии, область не сможет должным образом понять и исследовать.
20
Насущную необходимость уяснения этой проблемы осознавали не только наши ведущие отечественные психологи (А. Н. Леонтьев, С. Л. Рубинштейн и др.), для которых всегда была свойственна высокая фило софская культура, не только ученые-марксисты других стран (Ж. Политцер, Л. Сэв, Т. Ярошевский и др.), но и ученые иных ориентации, пытавшиеся противостоять позитивистским тенденциям и узкопрагматическому подходу, столь свойственному современной психологии. Сошлемся, например, на А. Маслоу, который писал, что психологи, прежде чем планировать свои исследования, формулировать гипотезы и производить эксперименты, должны иметь и ясно осознавать определенную фило софскую концепцию человека 19, или на П. Фресса, кото рый подчеркивал, что никакая наука о человеке, и пси хология в первую очередь, не может абстрагироваться от общефилософского контекста, в который она вклю чена
20
Почему же, несмотря на подобные призывы, переход границы психологии в сторону философского размыш ления о человеке осуществляется крайне недостаточно и робко? В отечественной психологии можно назвать, пожалуй, лишь одну по-настоящему развернутую и зна чительную по глубине попытку такого рода — послед нюю (посмертно опубликованную) книгу С. Л. Рубин штейна «Человек и мир». Обстоятельство это во многом объяснимо самой историей взаимоотношения филосо фии и психологии. И поскольку нам ниже предстоит перейти названную границу и предпринять философско-психологическое исследование проблемы нормы, крат кое напоминание общего хода этой истории окажется не лишним.
Психология как область познания, ориентированная на понимание деятельности души, существует издревле. В европейской культуре первое (из дошедших до нас) систематическое описание психических явлений сделано Аристотелем в его трактате «О душе». В течение всех последующих столетий, вплоть до XIX в., психологи ческие исследования рассматривались не как самостоя тельная область, а как составная часть философии. Развитие XIX в., особенно его второй половины, шло под знаком крепнущего авторитета естественнонаучного знания, которое все более дерзко, смело наступало на метафизические догмы мышления. Чтобы представить атмосферу той эпохи, можно привести слова швейцар-
21
ского ученого и общественного деятеля Августа Фореля из его доклада на съезде естествоиспытателей в 1894 г.:
«В прежнее время начало и конец большинства науч ных трудов посвящали богу. В настоящее же время почти всякий ученый стыдится даже произнести слово «бог». Он старательно избегает всего, что имеет какое-либо отношение к вопросу о боге... Наука... на место бога поставила себе материалистические кумиры или слова, представляющие собой отвлеченные понятия (материя, сила, атом, закон природы...)»21. Этот «дух времени» затрагивает и философию, в которой в проти вовес отвлеченным мировоззренческим проблемам все больший вес приобретают сугубо позитивистские суж дения, отвергавшие вслед за основателем подхода — О. Контом метафизические размышления о причинах и сущности явлений и ставящие своей задачей «чистое» описание и интерпретацию лишь опытных данных науки, и прежде всего естествознания *. Однако в исследова ниях естествоиспытателей накапливалось все больше фактов, которые нельзя было объяснить чисто физиоло гическими или физическими понятиями. Требовались собственно психологические объяснения, но не в преж нем, спекулятивно-философском ключе, а в духе вре мени, т. е. объяснения строгие, научные, объективные. Эти тенденции и привели наконец к рождению психо логии как науки, которая была отнята естествоиспыта телями у ослабевшей, утратившей связь с жизнью идеалистической философии.
Поэтому нет ничего удивительного в том, что пер выми психологами были преимущественно физиологи или физики (Фехнер, Гельмгольц, Сеченов и др.). Имен но им принадлежат первые психологические сочинения и опыты. Причем эта зарождающаяся психология так и называлась — «физиологическая психология», чем лишний раз подчеркивалось значение физиологии как родового, определяющего понятия, в свете которого пси хология может стать позитивной, научной. Круг первых проблем экспериментальной психологии — это проб лемы элементарных ощущений, скорости реакции и т. п.,
* Только такой подход и мог удовлетворить большинство тогдаш них ведущих ученых. Л. Пастер писал, например: «Дело совер шенно не в религии, не в философии, не в какой-либо иной системе. Малосущественны априорные убеждения и воззрения. Все сводится только к фактам» 22.
22
т. е. то, что могло измеряться, регистрироваться хроно скопами, кимографами и прочей аппаратурой физиоло гических экспериментов того времени.
Поэтому, когда говорят, что психология была отнята естествоиспытателями в конце XIX в. из-под опеки фило софии, это нуждается в уточнении. Была отнята только та часть психологии, которая непосредственно смы кается с физиологией. Общие же, более высокие проб лемы психологии оставались по-прежнему прерогативой философии. Эту раздвоенность можно наглядно увидеть и в мировоззрении родоначальников психологии. На пример, Фехнер, которому принадлежит первый труд по экспериментальной психологии, определял основанную им экспериментальную психофизиологию как «точную теорию об отношениях между душой и телом и вообще между физическим миром и психическим миром». Вундт, с именем которого связано возникновение первой в мире психологической лаборатории (1879), применял экспе риментальный подход лишь к решению некоторых эле ментарных психологических вопросов, твердо считая, что высшие психические процессы (мышление, воля и др.) недоступны опытному исследованию. В анализе последних он прямо придерживался идеалистических философских воззрений.
Дальнейшее историческое развитие психологии как самостоятельной науки было во многом связано с от-воевыванием у философии вышележащих уровней пси хологического знания: от простых ощущений к целост ным видам восприятия, от механической памяти к опо средствованной, от элементарных мыслительных опера ций к сложным моделям интеллекта и, наконец, от ис следования отдельных поведенческих актов к комп лексным, системным проблемам личности. В этом дви жении психология — в своей конкретной методологии, способах анализа и обработки результатов — по-преж нему стремилась равняться прежде всего на естествен ные науки, постоянно видя в них образец объектив ности, научности. Психология, заметил, например, не мецкий психолог Курт Левин, вообще очень медленно выходила в своих исследованиях из поля элементарных процессов и ощущений к изучению аффекта, мотивации, воли не столько из-за слабости экспериментально-тех нических средств, сколько из-за того, что нельзя было ожидать, что один и тот же случай повторится вновь, а следовательно, представится возможность математа-
23
ческой, статистической обработки материала, столь принятой в естественных науках 23.
И тем не менее, несмотря на все сложности, кризисы, периоды застоя, психология поднялась, казалось бы, nq самых высоких уровней познания внутренней жизни человека. Интенсивное развитие психологии сделало возможным появление смежных областей знания на стыках с другими науками. Однако, на что уже обра щалось внимание, психология охотно шла на союз по преимуществу с естественными науками, тогда как союз с конкретными отраслями философской науки (напри мер, с этикой, которая в прежнем, «донаучном» сущест вовании психологии была теснейшим образом связана с любым психологическим знанием) осуществлялся крайне редко, и к таким попыткам многие психологи относились и до сих пор относятся с явным предубеж дением. Между тем, по нашему мнению, необходимо более тесное единение не только в плане разрабаты ваемой философией общей методологии всех наук, в том числе и психологии, но и в плане решения многих вполне конкретных научно-исследовательских задач, одна из которых — определение общих критериев нормы психи ческого развития человека.
2. ФИЛОСОФСКИЕ ОСНОВАНИЯ ПРОБЛЕМЫ
Поскольку речь идет не о чем ином, как о человеке, то в представлениях о его «норме» мы должны исходить из понимания основной сущности человека, которая и де лает его собственно человеком, отличая, отграничивая от других живых и обладающих психикой обитателей планеты. В наиболее общей форме сущность человека выражена К. Марксом в широко известном положении, согласно которому «в своей действительности она есть совокупность всех общественных отношений»24. При развертывании, конкретизации этого тезиса необходимо учитывать несколько важных моментов. Во-первых, неоднократно подчеркнутую К. Марксом пагубность противопоставления человека, индивида, с одной сторо ны, и общества, общественных отношений — с другой. «Прежде всего,— писал он,— следует избегать того, чтобы снова противопоставлять «общество», как аб стракцию, индивиду. Индивид есть общественное су щество. Поэтому всякое проявление его жизни — даже
24
если оно и не выступает в непосредственной форме коллективного, совершаемого совместно с другими, про явления жизни,— является проявлением и утвержде нием общественной жизни» 25. Человек, таким образом, находится не «вне», не «над», не «под», не «за», не «против» общества, он есть «общественное существо», есть всегда образ общества, более того, в пределе своем, родовой сущности — образ Человечества (мы остав ляем пока вопрос о том, каким может быть этот образ в каждом конкретном случае — искаженным или ясным, частичным или полным) *.
Другой момент, который следует подчеркнуть, может показаться чисто внешним, терминологическим, хотя на самом деле он имеет принципиальное значение для определения «норм» психического развития человека. В рукописи «Тезисы о Фейербахе» нет слов «совокуп ность всех», а стоит короткое французское слово «ан самбль», имеющее иной смысловой оттенок. На этот мо мент справедливо обращают внимание современные фи лософы (Л. П. Буева, М. С. Каган, А. Г. Мысливченко и др.), отмечая ненужность перевода этого слова, став шего интернациональным. Действительно, если сам К. Маркс использовал для тезисного, т. е. наиболее точ ного и краткого, выражения своих мыслей именно это, иноязычное для него, пишущего по-немецки, слово, то нет нужды и в переводе этого слова на русский язык» поскольку оно находится в равном отношении и к рус скому, и к немецкому языкам — в отношении ассими лированного, не требующего перевода иностранного
* В конце прошлого века в России выходили две популярные серии биографий выдающихся ученых и общественных деятелей раз ных времен и народов. Первая, получившая наиболее широкую из вестность, выходила с 1890 г. в издательстве Ф. Павленкова и назы валась «Жизнь замечательных людей» (в 1935 г. серия была на новой основе возобновлена А. М. Горьким). Другая подобная, но менее известная серия выходила в академическом издании Брокгауза и Ефрона и называлась «Образы человечества». Надо признать, что второе название куда более верно определяет место и роль подоб ного рода биографий в нравственном воспитании. Восприятие должно фиксироваться не на самой по себе особости и замечательности описываемых лиц (что подспудно, по контрасту рождает мысли о на шей собственной обыкновенности, «незамечательности», незамечен-ности на фоне других, а следовательно, об исторической периферий-ности, отделенности от судьбы замеченных и замечательных), а на том, чго описываемые лица сумели наиболее полно и ярко воплотить, явить собой образ Человечества, тот же самый образ, полномочными (другое дело — далеко не всегда достойными) представителями которого яв ляемся и все мы.
25
слова, широко вошедшего в культурный обиход. Не стоило, быть может, говорить об этом подробно, если бы слово «ансамбль» в этом основополагающем тезисе было переведено в адекватном смысловом ключе. Меж ду тем слово «совокупность» далеко не синоним слова «ансамбль». Смысловым синонимическим рядом здесь являются скорее «слаженность», «соподчинешюсть», «содружество», «организованное единство» и т. п.* Мы часто, например, слышим слово «ансамбль» в отно шении музыкальных коллективов, объединенных общей задачей исполнения музыки и достигающих выполнения этой задачи слаженными, соподчиненными, взаимодо полняющими, взаимооттеняющими друг друга усилия ми, подчиненными некоему единому замыслу. Чем более выражены эти свойства, тем в большей степени группа музыкантов представляет собой единый, сыгранный ансамбль. Если же названные свойства находятся в за чаточном состоянии или отсутствуют вовсе, то перед нами не ансамбль, а лишь совокупность всех находя щихся на сцене музыкантов. Можно, таким образом, сказать, что «совокупность всех» — это нижняя смыс ловая граница «ансамбля» или, напротив, его началь ная отправная точка, но никак не отражение сути по нятия.
Эта терминологическая неточность привела к целому ряду смысловых смещений не только в философском плане **, но и в конкретно-психологическом. Последнее выразилось прежде всего в том, что, несмотря на столь частое цитирование Марксова тезиса о сущности чело века как совокупности всех общественных отношений, это положение не удалось убедительно связать с кон кретным представлением о психике, и прежде всего о высшем отражательном и интегративном ее уровне — личности. Основная трудность состояла в том, что ни какой конкретный человек не мог, разумеется, претен довать на воплощение всей совокупности обществен-
* Вот как определяет слово «ансамбль» словарь иностранных слов: «взаимная согласованность, органическая взаимосвязь, строй ное единство частей, образующих какое-либо целое».
** Так, А. Г. Мысливченко считает, что слово «ансамбль» более точно, чем слово «совокупность», отражает взаимодействие, диалек тику сущностных сил человека и социальной культуры 26. Л. П. Буева подчеркивает, что термин «ансамбль» более адекватно отражает мысль К. Маркса, подразумевая системный подход, наличие опреде ленных пропорций между различными аспектами человеческого бытия и т. д.
26
ных отношений, и уже по этому чисто арифметическому признаку конкретный человек непроходимой полосой от делялся от своей родовой сущности. «Могу ли я,— спрашивал, например, И. С. Кон,— не погрешив против истины, назвать себя совокупностью всех общественных отношений, когда сфера моей (и вашей, и любого кон кретного индивида) деятельности заведомо включает лишь незначительную часть этих отношений?» 28 По нятно, что при такой постановке вопроса ответ может быть только отрицательным, а родовая сущность чело века в конечном счете — отделенной от жизнедеятель ности конкретного, живого, «грешного» человека. До стигнуть же приближения к этой сущности можно только путем увеличения числа реализуемых личностью отношений, т. е. опять же арифметическим путем:
чем больше будет этих отношений, тем ближе к родовой сущности. Отсюда, в частности, сведение понятия все стороннего развития личности к представлению о ее много- и разносторонности, задействованности в как можно более различных видах деятельности. (Понятно, что, согласно такому представлению, дилетант, овладев ший многими видами деятельности, имеет несомненное преимущество перед ученым, всю жизнь посвятившим решению одной узкой проблемы; первого исходя из арифметического подхода можно назвать все-, много-или разносторонне развитым, второго — развитым одно-или малосторонне.)
Чтобы избежать этих недоразумений, необходимо вернуться к двум отмеченным выше моментам рассма триваемой концепции. Во-первых, что человек всегда есть общественное существо, что он «живет миром». Во-вторых, сущность человека — не просто сумма, со вокупность, но сложный ансамбль общественных отно шений, т. е. их соподчинение, сопряженность, гармони ческое единство, иерархия. Таким образом, от родовой сущности каждый конкретный индивид отделен не ариф метически, не разностью (всегда, разумеется, удру чающе бесконечно большой) между совокупностью всех общественных отношений и количеством отношений, реально осуществляемых индивидом. Человек, как об щественное существо, изначально связан, исходит из этой сущности, он являет ее образ, хотя, как мы уже говорили, этот образ может быть весьма разным, в том числе и глубоко извращенным. При этом не само коли чество общественных отношений играет главенствую-
27
щук» роль. Как верно заметил М. С. Каган, не «совокуп ность всех», а «ансамбль» предполагает объединение в человеческой сущности отнюдь не всех отношений, а только тех, которые способны персонифицироваться и интериоризироваться 29. Далее — эти персонифициро ванные и интериоризированные отношения не строятся по некоему установленному шаблону, не появляются сразу в виде готового предмета с заданными свойст вами, они всегда процесс, всегда движение. Человек «не стремится оставаться чем-то окончательно устано вившимся, а находится в абсолютном движении станов ления»,— писал К. Маркс 30. Поэтому нет такой итого вой совокупности всех отношений, которая определила, замкнула бы своим числом сущность человека, и задача исследования этой сущности, что особо подчеркивает Г. С. Батищев, должна состоять не в поисках какой-либо ее «собственной» конечной природы, а в объяснении того, каким образом и почему человек есть безмасштаб ное существо . Наконец, на что мы уже обращали вни мание, представление об ансамбле (в отличие от сово купности) подразумевает определенное сопряжение, соподчиненность его составляющих. Возникает, следо вательно, задача выделить основные линии этого ан самбля, его системообразующий фактор, задающий его «мелодию», его «движение становления», его иерархи ческое единство и гармонию.
Таким главным, системообразующим представ ляется способ отношения к самому человеку. К. Маркс писал: «Так как человеческая сущность является истин ной общественной связью людей, то люди в процессе деятельного осуществления своей сущности творят, производят человеческую общественную связь, общест венную сущность...» 32 Эта связь, составляющая челове ческую сущность, и есть отношение человека к человеку. В применении к психологии об этом ярко и проникно венно сказал С. Л. Рубинштейн: «...первейшее из первых условий жизни человека — это другой человек. Отно шение к другому человеку, к людям составляет основ ную ткань человеческой жизни, ее сердцевину. «Сердце» человека все соткано из его человеческих отношений к другим людям; то, чего оно стоит, целиком определяет ся тем, к каким человеческим отношениям человек стремится, какие отношения к людям, к другому чело веку он способен устанавливать. Психологический ана лиз человеческой жизни, направленный на раскрытие
28
отношений человека к другим людям, составляет ядро подлинно жизненной психологии. Здесь вместе с тем область «стыка» психологии с этикой» 33.
Как всякий жизненный, живой процесс, отношение к человеку несет в себе некое исходное противоречие, борьбу противоположных возможностей и тенденций. Этими противоположно направленными возможно стями, векторами, тенденциями является, с одной сто роны, рассмотрение человека как самоценности, как непосредственно родового существа, а с другой — пони мание человека как средства, подчиненного внешней цели, как вещи, пусть даже особой и уникальной, но вещи среди других вещей. Это противоречие в понима нии человека проходит через всю историю человечества, которую в этом плане можно рассматривать как борьбу за свободу и достоинство, за признание родовой чело веческой сущности, против вещных отождествлений (раба — с орудием, крепостного — с собственностью, наемного рабочего — с производимой им технической операцией и т. п.).
Разумеется, те или иные вещные отношения, вещные цели будут всегда оставаться насущными—отсюда и постоянная проблема приведения их в соответствие с целями невещными. И это соответствие, если мы хотим развития человека именно как человека, может быть только одним — цели невещные должны в конечном счете обусловливать, подчинять цели вещные. Лишь тогда возможно воспитание человека, который мерилом своей ценности считает не меновую полезность, возмож ность обмена и продажи своих качеств, а свою родовую человеческую сущность, уравнивающую, соединяющую «истинной общественной связью» всех людей *. Дея тельность такого Человека (справедливо написать это слово с большой буквы), конечно, подразумевает и кон кретную «полезность», материальную отдачу обществу, однако ее никогда нельзя прямо свести к этой пользе, ибо любое дело в конце концов пронизано не вещными, а возвышенными, общечеловеческими идеями. Заметим также, что размеры и качество этой материальной от дачи обычно неизмеримо более высоки, нежели от «час-Продажа, обмен своей внутренней человеческой сути, сопри частности роду — «бессмертной души» — на любые возможные вещ ные блага — вечную молодость, славу, богатство, власть — в мифах, преданиях и сказках всех народов расценивались как тягчайшее падение человека, его «сделка с дьяволом».
29
тачного» человека, воспитанного в вещной традиции и тем самым изолированного от человеческой сущности. Вот почему, по словам Маркса, «уничтожение этой изолированности и даже частичная реакция, восстание против нее, являются настолько же более бесконеч ными, насколько человек более бесконечен, чем граж данин государства, и насколько человеческая жизнь более бесконечна, чем политическая жизнь»34.
Итак, главным для человеческой сущности является отношение к самому человеку, которое формируется в борьбе двух разнонаправленных векторов, один из которых ведет к пониманию и реализации человека как самоценности, как существа, способного к развитию «безотносительно к какому бы то ни было заранее уста новленному масштабу», а другой, противостоящий ему,— к пониманию и реализации человека как сред ства. Разрешение конфликта, противоречия в пользу первого отношения ведет к утверждению сущности че ловека, тогда как в случае превалирования второго рода отношений человек выступает в меновой, вещной, т. е. в конечном счете нечеловеческой форме своего сущест вования. Отсюда проистекают по крайней мере два необходимых вывода. Во-первых, вся конкретная струк тура общественных отношений, персонифицированных и интериоризированных тем или иным человеком, во многом зависит от особенностей разрешения названного противоречия. Во-вторых, степень приобщения к родо вой сущности определяется не количеством, объемом усвоенных общественных отношений, а прежде всего выбором и осуществлением главного, системообразую-щего отношения — отношения к людям и к каждому отдельному человеку.
Сказанное может быть отнесено к любой деятель ности человека. Даже такой вид деятельности, как труд, может (в зависимости от лежащего в его основе отноше ния к себе и другим) либо способствовать развитию человеческой сущности, либо вести к замкнутости, отъе-диненности, узкоэгоистическим тенденциям. А. С. Мака ренко, столь высоко ставивший воспитательную роль труда, специально подчеркивал, что труд в известном смысле — процесс воспитательно-нейтральный, он оди наково может воспитать и коллективиста, и индиви дуалиста, что зависит прежде всего от способа связи и отношений между собой участников трудового про цесса.
30
Развитие деятельности не как технологических опе раций и действий, а как способа обретения и реализа ции родовой сущности зависит, однако, не только от отношения индивида к себе и другим людям, но и от того, будет ли это отношение сопровождать, точнее, по рождать ряд других, необходимо связанных с родовой сущностью свойств. Кратко остановимся на некоторых из них.
Прежде всего деятельность может побуждаться раз ными обстоятельствами. Она может быть причинно обусловленной, т. е. вытекающей из сложившихся усло вий, которые являются непосредственно причинно по рождающими для данной деятельности. Она может рас цениваться как причинно-сообразная, т. е. сообразую щаяся с кругом породивших ее условий — причин, но уже не прямо и непосредственно вытекающая из них. Она может быть целесообразной, т. е. в качестве глав ной ее характеристики, согласованной с заранее постав ленными целями. Наконец, она может быть целеобусловленной, т. е. по преимуществу определяемой, про изводной от цели. Понятно, что в первых двух случаях (причиннообусловленности и причинносообразности) источник деятельности локализуется в прошлом, в уже сложившейся ситуации; в двух остальных случаях (це лесообразности и целеобусловленности) — в будущем, в том, что предстоит. В свою очередь это предстояние может быть двух родов. Цели могут браться человеком уже в готовом виде и даже быть прямо навязанными ему извне. Этот путь, в самом крайнем своем выраже нии, превращает человека в «вещь среди вещей», в сред ство достижения совершенно чуждых ему анонимных институциональных целей 36. Качественно другой род предстояния целей — когда они выработаны самим че ловеком, когда мы можем говорить о свободном целепо-лагании, целепроектнровании, целетворен.ии человека. Именно здесь находится грань между деятельностью исполнения (пусть сложного, иерархически и опосред ствованно организованного) и деятельностью творения. Творчество же и есть тот вид деятельности, точнее, тот способ выполнения деятельности, который наиболее отвечает трансцендирующей сущности человека.
При таком подходе к деятельности не просто возни кают новые предметы, но происходит развитие сущност-•ных сил человека, которое отнюдь не сводится к изоли рованному, личному достижению творящего, но стано-
31
вится достоянием всех, принадлежит через произведен ные предметы любому человеку, человечеству в целом. Через человека творящего происходит, таким образом, обогащение родовой человеческой сущности: «...мы имеем перед собой под видом чувственных, чужих, по лезных предметов... опред меченные сущностные силы человека» 37.
Здесь необходимо сделать два важных для нашего изложения примечания. Прежде всего, когда говорят о творчестве, традиционно ассоциируют его, а нередко и вовсе ограничивают его искусством и наукой. Это создает представление, согласно которому лишь худож никам, писателям, ученым и прочим представителям «творческих профессий» доступно повседневное творе ние, лишь они создают новое, раскрывают новые сущ ностные силы, формирующие новые способности, новые пласты человеческих отношений, тогда как на долю «серого» большинства с их узкими «нетворческими профессиями» остаются механические, репродуктивные, причинно обусловленные виды деятельности с редкими вкраплениями целетворящих, творческих моментов. Та кое понимание крайне пагубно для развития самосозна ния, оно принижает и искажает его, отводя человеку роль винтика, детали механизма, смысл и назначение которого ему неведомы. Между тем для любого человека независимо от его профессии, пусть требующей лишь механической деятельности, главным остается как раз тот предмет, который постоянно, ежечасно требует твор ческого, целетворящего подхода. Предмет этот — сама жизнь человека, творимые, поддерживаемые или отвер гаемые им отношения, центральным из которых яв ляется отношение к другим людям. «...Именно личное, индивидуальное отношение индивидов друг к другу, их взаимное отношение в качестве индивидов создало — и повседневно воссоздает — существующие отноше ния» 38. Те самые, и никакие иные, отношения, которые и есть сущность человека. Обычно, для того чтобы подчеркнуть социальную природу человека, внимание исследователей акцентируется исключительно на том, что человек есть совокупность общественных отноше ний, т. е. человек, его сущность определяются через образующие его социальные связи. Но при этом выпа дает из поля зрения необходимость другого угла рас смотрения той же формулы, а именно что совокупность, вернее, ансамбль общественных отношений и есть че-
32
ловек, т. е. общественные отношения определяются че рез образующую их деятельность человека. Об щество — это «сам человек в его общественных отно шениях» 39. Общественная сущность «не есть некая абстрактно-всеобщая сила, противостоящая отдель ному индивиду, а является сущностью каждого отдель ного индивида (подчеркнуто нами.—Б. Б.), его собст венной деятельностью, его собственной жизнью, его собственным наслаждением, его собственным богатст вом» ю. Упуская из виду этот важнейший угол рассмот рения, мы как бы призываем: «познай мир (общест венных отношений), и ты познаешь себя (человека)» — в противовес: «познай себя, и ты познаешь весь мир». На деле это две взаимосвязанные стороны, два основ ных пути познания, и нельзя, изучая и возвеличивая роль общественных отношений, умалять в сравнении с ними роль человека, ибо они равносущны.
Другой момент, который необходимо отметить, со стоит в том, что в рамках деятельности творческие и нетворческие стороны отнюдь не исключают друг друга, а находятся в тесной взаимосвязи. Творчество всегда подразумевает операционально-технические моменты, и нередко, чем сложнее творческий акт, тем сложнее и развитее должно быть лежащее в его основе ре месло — круг освоенных навыков и умений. И напротив, расширение операционально-технических умений рас ширяет и возможности применения новых творческих подходов, приемов, способов.
Однако, даже если мы найдем, что сугубо рутинную, вовсе исключающую моменты творчества деятельность предпочитают деятельности «творческой», это еще не го ворит прямо об отходе человека от своей способной к развитию сущности. Все будет зависеть от того, какого рода отношение к другим людям, какого рода понятие о человеке лежит в основе такого предпочтения. Если некто выбрал рутину, сделав это ради жизни и блага другого человека, то он несравнимо выше в челове ческом плане и ближе к своей родовой сущности, не жели тот, кто выбором творческой стези попирает конкретного человека или делает его подножием, сред ством своего возвышения. Специально обратим внима ние, что тот и другой выбор не определен самой ситуа цией, не является причинно обусловленным (даже если это так кажется самому субъекту). Он есть акт твор ческий, целетворящий, проявленный в русле главного,
'- Б С Впятуг1».
Б С Братусь
33
систсмообразующегодля остальных отношения — отно шения к человеку. Из этих творческих актов, беско нечной череды выборов, пусть не всегда ярко очерчен ных и приметных самому субъекту, и состоит не прекра щающийся всю жизнь процесс самотворения человека, любой предстоящий этап которого не дан, а задан, яв ляет собой задачу, смысл и решение которой не могут быть определены вне самого действующего человека, живущего своей, а не чьей-либо чужой, заемной, навя занной жизнью.
Таким образом, не следует приписывать творчество лишь какому-то особому роду деятельности; это харак теристика куда более широкая, атрибут полноценной жизни человека, его отношений к себе и миру, необ ходимый способ реализации его родовой сущности.
Целетворение, самопроектирование жизни в качест ве своего необходимого условия требуют наличия сво боды, которую подразделяют, как известно, на свобо ду негативную, т. е. свободу от внешних стеснений и ограничений, и свободу позитивную, нужную для до стижения каких-либо поставленных целей и задач. Объективную основу свободы первого рода (ее можно еще назвать независимостью) составляет система прав (свобод), бытующих в данном обществе. При этом, что важно для нашего рассмотрения, эти свободы не даны извне как произвол или подарок безличных сил и институтов. Они в конечном счете порождены (завое ваны, отстаиваются, выигрываются или, напротив, проигрываются) самими субъектами, самими гражда нами данного общества: «Государство фиксирует (должно фиксировать) то, что сформировалось в ре альной жизни, а не «одаривает» по своему усмотрению или произволу юридическим статусом своих граждан, не «дарует» им права и свободы, коренящиеся на самом деле в совокупности тех общественных, в том числе и юридических, отношений, которые складывают ся на базе существующих объективно производствен ных отношений... Для юридического статуса личности необходимо, конечно, государственное (официальное) признание масштаба свободы, которым она пользует ся или на который претендует, но сама эта свобода и ее рамки даны отнюдь не властью и могут ею лишь признаваться в силу объективной необходимости или не признаваться вопреки этой необходимости, что по дрывает ее собственные основы» 41.
34
Свобода первого рода — при всей ее важности — лишь расчищает площадку, создает условия для пол ного проявления свободы второго рода — свободы созидания и самостроительства, свободы преобразова ния себя и мира в соответствии с поставленными субъ ектом задачами, его собственным пониманием смыс ла и цели своей жизни. Человек становится «свободен не вследствие отрицательной силы избегать того или другого, а вследствие положительной силы проявлять свою истинную индивидуальность» 42.
Как только свобода из потенциального состояния переходит в созидающее действие, возникает необхо димость проявления воли субъекта — контролирую щего, мобилизующего начала этого действия. Подлин ная воля прежде всего связана со свободой позитив ной, с возможностью творческой постановки целей, прямо не вытекающих из данных обстоятельств, но направленных на преобразование этих обстоятельств и себя в них. Этим она отличается от своеволия, само дурства, т. е. в конечном счете от потакания самому себе, своему прежнему, уже сложившемуся, а не пред стоящему образу. Подлинная, свободная воля (несво бодная воля есть неволя) необходимо связана с транс-цендирующей сущностью человека, с целетворением. Поэтому «проблема свободы воли формулируется не как проблема осознания необходимости действующих причин и «свободного» подчинения их действию. Сво бодное действие человека, свободная воля к дейст вию — это реальная его свобода от непосредственного подчинения обстоятельствам, это деятельная актив ность человека, изменяющего обстоятельства в соот ветствии с идеально представляемой целью» 43.
Целетворение, постановка идеальных проектов пре образования себя и мира подразумевают наряду с во лей еще одно важнейшее условие. Это условие — вера человека в возможность, правильность, осуществимость этих идеально представленных целей и проектов.
Долгое время из ложной боязни ассоциации с ре лигиозными воззрениями проблема веры обходилась в научной литературе "'. Лишь в последние годы появи-
* «В представлении многих людей,— пишет С. Л. Соловейчик,— слово «вера» связывается с понятием «вера в бога», и это неуди вительно, до недавнего времени вся сфера нравственности находи лась в ведении религии, и почти все понятия, с помощью которых только и можно выразить духовно-нравственные идеи, носят рели-
2*
35
лись работы, в которых феномен веры рассматривает ся как необходимый атрибут человеческого существа. Человек без веры, ни во что не верящий — это чело век без будущего, без нравственных перспектив и опор в жизни, не способный к преодолению и преобразова нию себя и действительности, человек причинно обус ловленного, но отнюдь не целесозидающего действия. Творческое решение даже единичной жизненной зада чи подразумевает выбор из множества возможных хо дов, причем нередко достаточно равновероятных, т. е. в каждый из которых можно поверить'как в должный. Человек, следовательно, чтобы действовать, не просто выбирает ход, решение, но и опирается (часто не осознанно) на веру, что именно этот, а не какой-либо иной ход, иное решение нужны, подходят ему.
Еще более вера необходима в сложных жизненных коллизиях. Для осуществления идеальных целей и дол госрочных проектов необходимо верить в свой выбор, постоянно восстанавливать в себе эту веру, что состав ляет часто специальную задачу, поскольку, чем более отдаленны и возвышенны наши идеальные построения, тем менее они могут быть доказаны рациональным, логическим путем, т. е. перейти в конкретные знания и убеждения, стать не верой, а уверенностью. Вера находится, конечно, в определенной связи с уверен ностью, равно как и с надеждой. Можно сказать, на пример, что исход, решение жизненных коллизий за рождаются как надежда на их осуществимость (малая субъективная вероятность успеха), затем она уступает место вере (большая вероятность) и, наконец, пере ходит в уверенность (вероятность успеха, близкая к единице). Для жизненных решений надежда—слабо ватая опора, а уверенность, напротив, слишком жест кая и твердая, годная более для реализации уже гото вого, проверенного прежде опыта. Вера же наиболее
ГИОЗНУН"» п^пж'1/^. ""^ "—••" ---
гиозную окраску: дух, душа, вера, надежда, милосердие, грех, со весть. Но что же делать? Мы по десять раз на дню произносим «спасибо» — «спаси бог», вовсе о боге не думая». Более того, «в реальной жизни, в реальной речи и, значит, в практическом нашем сознании слово «вера» на каждом шагу используется в его нерели гиозном значении. Мы говорим: вера в победу, вера в людей, вера в правду, с верой в будущее; люди верят в себя, в удачу, в судьбу;
мы говорим о доверии к человеку и уверенности в себе. Наконец, мы говорим: верность Родине, верность долгу, верность любви, вер ность своему призванию, беспредельная верность своему народу. Все высшие качества человека и лучшие его поступки связаны с верой и верностью!» 41.
36
отвечает творческому акту как шагу в неизвестное, стремящемуся, однако, исключить безрассудство и упование на случай, равно как не требующему в ка честве условия обязательной гарантии успеха.
Таким образом, подлинная вера (к которой приме нимы эпитеты «зрячая», «ясная», «светлая» в отличие от «слепая», «темная», «фанатичная») есть не просто украшение, добавка к целостному развитию человека и уже, разумеется, не индульгенция бездействия * и прибежище слабых, а необходимое условие вне «заранее установленных масштабов» развития, ибо для того, чтобы обрести то новое, которого пока нет в наличии, надо поверить в него как в существующее и потен циально достижимое. Отметим также, что вера в реаль ность, жизненность наших проектов и конструкций в значительной мере позволяет им, чье конкретное бытие еще не осуществлено и только возможно в порой весь ма отдаленном и неопределенном будущем, активно участвовать в сегодняшней жизни. Тем самым наряду с горизонтальной, линейно выраженной причинно-след ственной цепью, в которой, для того чтобы достигнуть последнего звена, надо последовательно перебрать все предыдущие, возникают вертикальные смысловые свя зи между образом будущего и настоящим, что позво ляет будущему не только реально формировать пред шествующие ему по времени звенья жизни, но и вы брать любое из этих звеньев как форму своего ко нечного бытия. «Будущее,— справедливо замечает В. Н. Назаров,— возможно не только как уходящая в бесконечность стрела времени, но и как воспарение
* Даже безоговорочная вера в свою судьбу и предназначение, в свой предуготованный путь далеко не всегда делает человека лишь пассивным наблюдателем, ожидающим, когда же свершится предначертанное свыше. «Фатализм,— замечает Г. В. Плеханов,— не только не всегда мешает энергическому действию на практике, но, напротив, в известные эпохи был психологически, необходимой основой такого действия». В качестве примера Плеханов приводит Оливера Кромвеля. Кромвель «называл свои действия плодом воли божьей. Все эти действия были наперед окрашены для него в цвет необходимости. Это не только не мешало ему стремиться от победы к победе, но придавало этому его стремлению неукротимую силу» 45. Понятно, что свойство «наперед окрашивать действия в цвет не обходимости» не прерогатива одной религиозной веры, но общее свойство веры как специфически человеческого феномена. Вера про лагает пути к действию, мобилизует волю, которая в свою очередь цементирует ее, образуя основание уверенности в правоте избран ного приложения сил.
37
над его линейным процессом. Подобное будущее вы носится из общего потока времени и заземляется в любой его точке...» 46 Для того чтобы быть вынесен ным «из общего потока времени», это будущее долж но быть представлено как независимое от времени, как уже существующее, что есть на деле продукция акта веры, ибо как такового его нет, оно лишь пред стоит, но через этот специфически человеческий акт оно появляется и обретает возможность активно реали зовать себя в настоящем, привнося, опредмечивая, узнавая идеально мыслимое в реально существующем.
Разумеется, направляя человека к тому, чего нет на деле, вера может способствовать не только творческо му движению, преобразованию себя и наличных ситуа ций, но и уходу от реальности, формированию иллю зий, на которые можно смотреть как на отклонения развития *. Однако следует помнить, что сфера идеаль ного, с которой взаимосвязана вера, никогда не являет ся (да и не может являться) безупречно точным отра жением реальности. Идеальные образы, которые мы строим, всегда в той или иной степени — «иллюзии», поскольку между ними и их воплощением непременно есть зазор, угол, расстояние — тем большие, чем слож нее, отдаленнее по времени проектируемый результат. Это расстояние и определяет долю «иллюзии», рас хождения ожиданий, замысла и результата. Иными словами, для достижения некоторого результата жиз ненной деятельности мало стремиться к нему как к таковому, стремление должно обязательно перехлес тывать, превосходить этот результат, быть всегда вы ше, «иллюзорнее» его **. Определить оптимум этого превышения, разрыва реального и идеального — спе циальная психологическая задача (мы отчасти коснем ся ее в гл. IV), здесь же хотелось лишь отметить па-
* Психологический механизм формирования одного из видов аномальной иллюзорно-компенсаторной деятельности будет специ ально рассмотрен в гл. V.
** Замечательный по простоте и силе образ соотношения иде ального устремления и реального результата дал Л. Н. Толстой при обсуждении картины Н. К. Рериха «Гонец». Он тогда (видимо, не столько о самой картине, сколько в жизненное напутствие мо лодому художнику) сказал: «Случалось ли в лодке переезжать быстроходную реку? Надо всегда править выше того места, куда вам нужно, иначе снесет. Так и в области нравственных требований надо рулить всегда выше — жизнь все снесет. Пусть ваш гонец очень высоко руль держит, тогда доплывет» 47.
38
губность отношения к возвышенности жизнетворче-ских конструкций как излишней «иллюзии», зря расто чающей, отвлекающей от реальности силы человека. Напротив, такого рода «иллюзии» — необходимый ис точник сил в борьбе с трудностями, ориентир, указы вающий главное направление в меняющихся и часто противоречивых обстоятельствах жизни.
Для полноты заметим, что отмеченные выше атри буты — целетворение, свобода выбора, вера — имеют определенные филогенетические предпосылки. Опере жающее отражение действительности — важнейшая форма приспособления живой материи к среде. Это опережение подразумевает известную творческую (т. е. не заданную прямо наличными условиями) активность, необходимость предвосхищения обстоятельств и осу ществления выбора решения, «веру» в исполнимость намеченного. С появлением психического отражения «вместо поля взаимодействующих тел,— замечает П. Я. Гальперин,— окружающий мир... открывается перед индивидом как арена его возможных действий. Возможных — значит не таких, что неизбежно долж ны произойти... Индивид не может действовать вне условий, и с условиями нельзя обращаться «как угод но», произвольно, однако свойства вещей благодаря представительству в образах можно учитывать зара нее и при этом намечать разные действия. Благодаря психическому отражению ситуации у индивида откры вается возможность выбора. А у бильярдного шара вы бора нет» 48.
Думается, что при анализе сущностных свойств человека не нужно забывать об этих предпосылках их возникновения. Рассматриваемые свойства не появ ляются сами по себе, но имеют материальную исто рию своего зарождения и развития. Иначе говоря, появление многих из них может быть показано исходя не только из общих абстрактных положений, но и из самой природы психического отражения. Такой подход вовсе не умаляет основополагающей значимости пути от «абстрактного к конкретному», но служит его важ ным корригирующим дополнением.
Дана ли человеку способность, возможность непо средственного постижения своей сущности, целостно сти, своей приобщенности к роду, или в этом плане он ограничен лишь теоретическим знанием и актом веры?
Чтобы ответить на этот вопрос, вспомним, во-пер-
39
вых, что центральным составляющим сущность чело века является отношение его к другому. Во-вторых, что в основе этого отношения лежат две противоре чащие друг другу тенденции: рассмотрение другого человека как самоценности, самоцели и рассмотрение его как средства. И наконец, в-третьих, что именно от особенностей разрешения этого противоречия зави сит в первую очередь приобщение самого человека к родовой сущности либо, напротив, отъединение от нее, ее извращение. Основным парадоксом самосознания, саморазвития человека является, таким образом, то, что это самосознание, саморазвитие производно от отношения к другому человеку, т. е. отношение к себе возникает через отношение к другим *. Напомним ши роко известные слова К. Маркса о том, что «человек сначала смотрится, как в зеркало, в другого человека. Лишь отнесясь к человеку Павлу как к себе подобному, человек Петр начинает относиться к самому себе как к человеку. Вместе с тем и Павел как таковой, во всей его павловской телесности, становится для него фор мой проявления рода «человек»» 5'.
Отсюда постижение своей сущности не как теоре тического знания (так должно быть исходя из таких-то и таких постулатов) и не через акт веры (я верю вопре ки сомнениям, что так должно быть), а в своей само очевидности и целостности возможно только через осо бое отношение к другому, в котором этот другой пред станет во всей самоочевидной значимости и целостно сти, не как вещь среди вещей, а как ценность сама по себе, воплощающая в своей неповторимой форме все достоинства и красоту человеческого рода. Спо собность увидеть так другого, способность забыть себя в восхищении другим есть способность любви как выс шего из доступных человеку способов реализации отно шения к другому. «С началом любви,— писал С. Л. Ру бинштейн,— человек начинает существовать для дру гого человека в новом, более полном смысле как некое завершенное, совершенное в себе существо. Иными
* тт _ _
* Для психологии это представляет важнейшую, хотя еще мало разработанную проблему. Л. С. Выготский в 30-х годах писал: «...че рез других мы становимся самими собой...» 49 А. Н. Леонтьев спустя сорок лет говорил о насущной необходимости «коперника некого по нимания» в психологии, поскольку «я наюж!/ двое «д,> не в gggg имею
самом (его во мне видят другие), а вовне меня существующем— в собеседнике, в любимом, в природе...» 50.
40
словами, любовь есть утверждение существования дру гого и выявление его сущности» 52.
Могут возразить: о каком выявлении сущности мо жет идти речь, когда любовь столь часто слепа, склон-на преуменьшать, а то и вовсе закрывать глаза на недостатки своего объекта или возвеличивать до небес не бог весть какие достоинства. Но мы уже говорили, что сущность человека не простой набор отношений, а их ансамбль, центром которого является отношение к другому. Овладевая этим центром, любовь овладе вает ключом к постижению всей сущности человека в целом *.
С понятием любви нередко прочно ассоциируются лишь отношения между мужчиной и женщиной и в иной ряд ставится любовь к ребенку, к матери, к Родине, к Человечеству. Однако во всех столь разных на первый взгляд проявлениях любовь едина в главной сути — в отношении к своему предмету как к самоценности **. На разные виды любви следует смотреть скорее как на ступени все большего постижения человека, все боль шего расширения сферы собственно человеческого (в противовес вещному) отношения к миру. Поэтому фик сация на одной какой-либо ступени (любить челове-
* «Любовь является единственным способом понять другого человека в глубочайшей сути его личности,— констатирует заме чательный психотерапевт современности Виктор Франкл.— Никто не может осознать суть другого человека до того, как полюбил его. В духовном акте любви человек становится способным увидеть существенные черты и особенности любимого человека, и, более того, он видит потенциальное в нем, то, что еще не выявлено, но должно быть выявлено. Кроме того, любя, любящий человек застав ляет любимого актуализировать свою потенциальность. Помогая осознать то, кем он может быть и кем он будет в будущем, он пре вращает эту потенциальность в истинное» . Напомним также сло ва К. Маркса: «Чем я не могу быть для других, тем я не являюсь и не могу быть и для самого себя» 54. Пока любовь не открывает через любящего совершенств любимого, последний их не знает и не обладает, ими. Любовь при этом становится не только перво открывателем нового видения себя и мира, но и внутренним усло вием, мерилом глубины и силы его реализации, судьей, чье доверие воспринимается как дорогой, часто незаслуженный, неслыханный, неожиданный дар и обмануть которое поэтому кажется страшным.
** Сомнения подлинной любви (подчас многочисленные и мучи тельные) могут относиться к ответности, силе, дальнейшей судьбе чувства, но самоценность объекта любви, его несводимость к средству, пользе, выгоде сомнению не подлежат. Любовь в принципе нельзя продать или обменять на что-то, ибо она погибает в тот же самый момент, когда свершается сделка, т. е. когда она обменивается на нечто третье, вещное, теряя тем самым свою самоценность.
41
честно, но не любить конкретных людей; любить близ ких, свою семью, свою группу, «кучу», но быть равно душным к чужим, «дальним» и т. п.) есть гибель под линной любви, пресекновение ее развития. Выход здесь, конечно, не в отворачивании от «близких» ради «даль них» или, напротив, в жертве «дальними» ради «близ ких», а в полном и широком развертывании природы любви как человеческого, т. е. не имеющего оконча тельных границ, трансцендирующего отношения.
Вовсе не похвально, например, перешагивая ближ него, считать единственно достойным предметом любви все человечество — это будет не любовь, а гордыня, пьедестал для снисходительного, сверху вниз, отноше ния к людям, простой способ самоутверждения (неда ром говорят — легко любить человечество, но не легко любить человека). Подлинная любовь к человечеству начинается с любви к конкретному ближнему, с рас крытия в нем человеческой сути и восхищения этой сутью, с постепенного постижения его как образа Че ловечества. Снятие противопоставления между ближ ним и дальним «заключается в том, чтобы в ближнем узреть и вызвать к жизни дальнего человека, идеал человека, но не в его абстрактном, а в его конкретном преломлении»,— пишет С. Л. Рубинштейн 55. Тогда и человечество, если мы дорастем до того, чтобы позво лить себе назвать его предметом своей любви, будет не безликой массой и не пестрой, малопонятной, разно языкой толпой, мелькающей в кадрах кино или теле видения, а собранием, связью конкретных людей, кото рые при всей их непохожести друг на друга, при всей их реальной заземленности и далекости от идеализи рованных представлений составляют единый, бесконеч но совершенный в своем потенциальном развитии род. Прекрасна древняя мудрость: «самый главный для тебя человек — тот, с которым ты говоришь сейчас», ибо в каждом — человечество и человечество — в каждом.
Только будучи способным на такое отношение к дру гому, через это отношение человек осознает, прини мает (не теоретически, не усилием верования, а как здесь-и-теперь-реальность) и себя как равносущного роду, как самоценность. Это открытие (что является парадоксом для логики житейского сознания) тем оче виднее, ярче, полнее, чем в большей степени человек способен «децентрироваться», отречься от себя, чем больше он забывал, «терял» себя ради другого. Эта
42
«потеря» и осуществляется в наибольшей степени в акте любви. «Подлинная сущность любви состоит в том, чтобы отказаться от сознания самого себя, забыть себя в другом «я» и, однако, в этом исчезновении и забвении впервые обрести себя самого и овладеть собою» 5в.
Таким образом, на поставленный выше вопрос — дано ли человеку непосредственное постижение своей родовой сути в целостном и самоочевидном восприя тии себя? — можно ответить положительно: дано в спо собности любить, в способности к развитию этого от ношения к миру.
До сих пор мы говорили о творчестве, о вере в бу дущее, о целеполагании и самопроектировании, о по зитивной свободе и свободном волепроявлении, о люб ви как способе постижения человеческой сущности. Но жизнь каждого человека конечна, смерть обрывает все названные движения, и одно сознание этого факта ставит проблему ответственности за содержание своей жизни, каждого ее дня и часа в число первейших. Это ответственность * перед обществом, перед прошлыми и будущими поколениями, перед конкретными людьми — близкими и далекими, перед начатым тобой делом, перед созданными, выношенными тобой образами, пред ставлениями о жизни, которые вне тебя, без твоего участия реализованными быть не могут; это ответствен ность перед самим собой за свою осуществленную или неосуществленную, искаженную тобой (и не кем иным, как тобой) человеческую сущность. «...Наличие смер ти,— писал С. Л. Рубинштейн,— превращает жизнь в нечто серьезное, ответственное, в срочное обязатель ство, в обязательство, срок выполнения которого мо жет истечь в любой момент» 5Э. Эта серьезность, ответ ственность не означает забвения радости, ощущения полноты жизненного момента, но оттеняет, придает ему цену, выявляя главное и второстепенное, сущест венное и наносное. Подлинная ответственность — это
* Следует, конечно, отличать эту психологическую ответствен ность от ответственности юридической, которая понимается как обязанность, исполняемая в силу государственного принуждения или приравненного к нему общественного воздействия, тогда как добровольное исполнение обязанности юридической ответствен ностью не является 57. Что касается сугубо конкретно-психологи ческих аспектов изучения ответственного поведения, существующих здесь методов и основных проблем, то с ними можно познакомиться, прочтя монографию К. Муздыбаева 58.
43
не фрейдовский пресс «сверх-я» на слабую душу чело века, а условие его возвышения и приобщения к Чело вечеству, его нуждам, заботам, страданиям и радо стям.
Осознание конечности своего бытия впервые во всей его грандиозности ставит вопрос о смысле жизни, за ставляя искать этот смысл в том, что превосходит конечную индивидуальную жизнь, что не уничтожимо фактом смерти.
Что переживет нас? Вещь истлеет, и имя забудется. Переживают нас дела, вернее, последствия наших дел и поступков, их отражение в судьбах других, людей. Дела эти и поступки можно, отвлекаясь от частностей, свести к двум видам. В одних случаях они направлены на утверждение человека как самоценности, его разви тия как потенциально бесконечного, вне любых «зара нее установленных масштабов» (в нравственно-оце ночном плане такие дела и поступки обычно именуют добрыми). В других случаях обнаруживается направ ленность на попрание человека, отношение к нему как к средству, вещи, его развитию как заранее определи мому и конечному (такие дела и поступки большей частью именуют злыми). Дела и поступки первого ви да — основа приобщенного к родовой сущности самосознания (через означенный выше «парадокс само сознания» — возникновение отношения к себе через отношение к другим). Дела и поступки второго вида — основа самосознания, отъединенного от этой сущности и замкнутого на самом себе. Отсюда самосознание первого вида способно к обретению далеко выходяще го за границы собственного конечного бытия смысла жизни, в то время как самосознание второго вида к такому обретению принципиально не способно: в жиз ни других, как и в своей жизни, оно усматривает лишь обрывок, островок в океане времени, который исчезает после смерти без следа, войну каждого за себя и всех против всех.
И хотя зло, как некая обобщенная категория, со путствует человечеству и имеет такой же срок своего существования, как и добро, человек со «злым» само сознанием, видя во всех средство, вещь, и сам стано вится вещью, конец которой положен ее физическим износом. Самосознание добра, напротив, видя в других не вещную, не обменную ценность, обретает тем самым и собственную не обменную ценность, собственную
44
причастность к роду человеческому. Поэтому смысл жизни человека и смысл жизни человеческого рода просто не могут существовать один вне другого, ибо и то и другое (осознанно или чаще неосознанно) ре шается человеком всегда по сути синхронно, одновре менно, так как по своей природе человек не существует, не находит себя вне отношения к обществу, а в пре деле — и к человечеству в целом. Даже такая позиция, как «моя хата с краю», «гори все синим пламенем, лишь бы мне (моей семье) хорошо было», есть одновремен но позиция в отношении остального человечества, есть определенное решение смысла жизни человеческо го рода и каждого его члена в отдельности, представ ляемого в данном случае как стремящегося грести под себя, жить ради своих узкоэгоистических или узко-групповых интересов.
Связь зла и смерти (не физической, а духовной), добра и бессмертия (тоже не физического, а в памяти, душе народной и общечеловеческой) — излюбленная тема легенд и преданий. Не обходят вниманием эту тему и художественная литература, поэты и писатели. Значительный след оставили разработки этой темы в трудах мыслителей и философов прошлого. «Глубокая связь вопроса о смысле человеческой жизни с пробле мой долголетии, смерти и бессмертия человека,— пи шет, например, И. Т. Фролов,— прослеживается через всю историю философии и науки, и ее хорошо выразил уже Сенека, сказавший, что важно не то, долго ли, а правильно ли ты ее прожил. Всякая жизнь, хорошо прожитая, есть долгая жизнь, отмечал и Леонардо да Винчи. Эту же мысль подчеркивал и Монтень, говоря, что мера жизни не в ее длительности, а в том, как вы ее использовали. Ясно, что мера жизни определяется здесь ее человеческой, т. е. социально-личностной и нравственной, формой» 60.
Развивая эту тему, можно было бы сказать, что краткий по времени отрезок жизни способен вместить целую вечность, тогда как долгое время прожитой жизни — оказаться пустым, изолированным мгнове нием. Согласно старой грузинской притче, на каждом надгробии одного забытого древнего кладбища было кроме даты рождения и смерти выбито: этот человек про жил один час, этот — день, этот — три года, этот — десять лет, этот не жил вовсе. Речь шла не об отпущен ных календарных сроках, которые были относительно
45
равны, а о сроках жизни, наполненных высоким чело веческим смыслом *.
К сожалению, насущные смысложизненные пробле мы бытия крайне мало затрагиваются в современных науках о человеке, и в том числе философии **. Меж ду тем, коль скоро смысл жизни обретается в отно шении к тому, что превосходит индивидуальную жизнь, то встают вопросы: что есть это превосходящее? является ли оно конечным (а вместе с ним оказывает ся конечным и найденный нами смысл) или бесконеч ным, неуничтожимым (тогда бесконечным становится и найденный смысл)? Понятно, что человека по-настоя щему может удовлетворить лишь последний смысл как единственно отвечающий, релевантный его «безмас штабному» развитию. Но оппозиция «конечного» и «бесконечного» смысла есть не что иное, как оппози ция «смертности» и «бессмертия» человека. Всякое конечное основание смысла жизни — утверждение
* о,...- - -
* Ясно, что речь идет о чисто человеческом, духовном измере нии, категории вечности, т. е. не о том, что определено самим по себе бесконечным течением времени, а скорее о том, что просту пает сквозь время, способно свершаться в любой день и час. Или, напротив, не свершаться, исчезать в погоне за преходящим. И если это становится массовым, превалирующей формой — говорят о без временье. Физически время течет как обычно, оно может быть за нято весьма разнообразной и кипучей деятельностью, теряется лишь связь с вечным, непреходящим, а значит — теряется подлинная связь, сцепление со всеми другими временами человечества, «связь времен». Известна формула: «бессмертие человека в бессмертии человечества», однако человечество вечно нс потому, что никогда не прекратит своего существования (гарантии тому нет), а потому и до тех только пор, пока борется, отстаивает, служит вечным, не преходящим ценностям и истине, постоянно и объективно испытую щим нас, но вне нас не могущим олицетвориться и быть.
** Так, И. Т. Фролов, отмечая, что современная наука открыла многое в понимании биологического и социального смысла жизни и смерти человека, справедливо указывает на слабость в разработ ке индивидуально-психологических проблем смысла жизни, смерти и бессмертия человека, в отношении которых «нужны не только «чисто» научные подходы... но и философские, то, что Л. И. Толстой называл мудростью, отказывая в ней науке своего времени... Одна ко многие относящиеся сюда важные мировоззренческие, социаль но-этические и гуманистические проблемы, волнующие каждого чело века, по-прежнему еще мало занимают науку. В результате мы оставляем открытой, неудовлетворенной значительную часть жиз ни человеческого духа...»6'. Проблемы смысла жизни практически не затрагиваются ни в школе (на пагубность этого положения не раз обращал внимание В. А. Сухомлинский), ни в вузе. «Студент выс шего учебного заведения (не говоря уже о школьнике),— констатирует Л. Н. Коган,— на протяжении 4—5 лет изучения общественных наук может ни разу не услышать слов «смысл жизни»»62.
46
смертности человека (опять же не физической, а его дел, поступков, борений, страданий, мыслей, желаний), нахождение бесконечного основания такого смысла равносильно утверждению бессмертия человека. И коль скоро человек ищет бесконечных оснований жизни, не уничтожимого фактом смерти смысла — он ищет своего бессмертия. Поэтому на эти поиски, на эту потребность надо смотреть не как на «вредную», «излишнюю», «иде алистическую» и т. п., а как на полноценную, необходи мую для осуществления этой (а вовсе не потусторонней) жизни, для ее высокого творческого накала, для осоз нания себя как непосредственно родового существа, способного развиваться вне «заранее установленных масштабов».
Рассматриваемая проблема не решается, если идти по пути приписывания атрибута бессмертия лишь «исто рическим личностям», «творческим деятелям» и т. п. При таком чрезвычайно распространенном подходе са ма проблема внутреннего поиска отношения к смерти и бессмертию затушевывается, подменяется задачей усвоения, принятия готовых социальных оценок и штам пов социальной памяти. Встав на эту точку зрения, мы в известной мере уподобляемся полушутливой фран цузской традиции именовать избираемых в члены Ака демии «бессмертными», и тогда вековая проблема бес смертия решается весьма просто — надо всеми силами и путями стараться стать академиком, лауреатом, орде ноносцем. Данный подход, конечно, весьма удобен, прост и безопасен: уж если и ошиблись в присуждении «бессмертности» при жизни, так время покажет и через 40—60 лет точно постановит, кто смертей, а кто нет. Однако удовлетворить жажду понимания проблемы смерти и бессмертия такое решение не может, ибо нахождение не устранимого смертью смысла жизни есть, повторяем, насущная потребность человека,— потребность, ждущая своего удовлетворения в этой его жизни, в его индивидуальном самосознании. И возни кает она не из себя самой и не как извне заданная или кем-то надуманная, но в силу объективных, неустра нимых внутренних причин, а именно как следствие действия основного родовидового противоречия между ограниченностью, конечностью, заведомой уничтожи-мостью, смертностью индивидуального бытия и всеобщ ностью, безмасштабностью родовой сути. Причем в фокусе данной проблемы это противоречие достигает
47
порой наивысшего накала и драматизма. И понятно:
на смысловом уровне (в отличие от уровня социальных решений) оно должно быть разрешено сейчас, для ме ня живущего, а не откладываемо на будущее, когда меня уже не станет и кто-то иной (будь то единичное лицо или общество) ретроспективно оценит мою жизнь.
Психология до сих пор этих проблем не касалась, и их исследование — дело будущего. Но одно ясно:
главное и, пожалуй, единственно верное направление пути обретения подлинного смысла жизни связано с выходом за границы узкого «я», служением обществу, другим людям. Если человек «живет, отрекаясь от личности для блага других, он здесь, в этой жизни, уже вступает в то новое отношение к миру, для которого нет смерти и установление которого есть для всех лю дей дело этой жизни» 63. Это отношение можно опре делить как сопричастность и единство с живущими, с историей и будущим, потеря заданных здесь-и-теперь строгих границ «я» и свободный переход в любое там-и-тогда человека и человечества. Понятно, что речь идет не о декларации, не об абстрактно мыслимых представлениях, а о состояниях, переживаемых, раз вертывающихся как насущная внутриличностная смыс ловая реальность. И тогда действительно нет времени и нет границ, а значит, при всем осознании "своей оче видной смертности человек обретает почву и смысл, смертью не уничтожимые. «Я чувствую себя настолько солидарным со всеми живущими,— писал во время тя желой болезни молодой еще, 37-летний А. Эйнштейн,— что для меня безразлично, где начинается и где кон чается отдельное» 64.
Итак, смысл жизни будет зависеть от того, какую позицию выбрал и осуществил человек: например, отно сится ли он к другому как к самоценности, к своему делу как к самоотдаче на пользу и радость людям или видит в человеке средство, вещь, в труде — до кучную обязанность и т. п. Первое отношение — залог непосредственного приобщения к родовой сущности, осмысленности жизни, не уничтожаемой неизбеж ностью смерти. Второе — залог отчужденности от ро да, обрывочности, лоскутности жизни, лишенной обще го сквозного смысла, дорога в никуда *.
* Есть два наглядных образа, олицетворяющих названные от ношения к жизни. Первый принадлежит Б. Шоу, который сравнивал жизнь с великолепным факелом, врученным ему по эстафете преды-
48
Непосредственной формой, в которой представляет ся, репрезентируется человеку дух ответственности пе ред жизнью, миром и людьми, является совесть. Муки совести — это в конечном счете муки разобщения с родовой сущностью, с целостным общечеловеческим бытием. Психология, занимаясь в основном частностя ми душевной жизни, отступает перед этими явлениями (можно сказать и так — не поднимает глаз на эти явле ния), зато в художественной литературе они представ лены с потрясающей глубиной и силой. Вспомним пушкинского царя Бориса. Средством, подножием вос хождения к власти он сделал одну, «всего лишь» одну человеческую жизнь — жизнь ребенка. И эта власть, такая внешне удачная («шестой уж год я царствую спо койно»), полезная народу («я отворил им житницы»), не приносит радости царю, не рождает любви к нему народа, ибо попранная им жизнь разобщила его с людьми, с народом, с самой человеческой сущностью и, следовательно, с самим собой, лишила сна и покоя, превратила жизнь в муку и трагедию, а все его дела и даже благодеяния — в мертвые, не приносящие пло да ответных чувств и связей с миром.
Мы кратко затронули лишь некоторые аспекты, вытекающие из представления о человеке, но сказан ного уже достаточно для того, чтобы иметь основания сформулировать наше понимание психической нормы. Прежде всего из рассмотренного выше следует, что ведущим, определяющим для собственно человече ского развития является процесс самоосуществления, предметом которого становится родовая человеческая сущность, стремление к приобщению, слиянию с ней и обретение тем самым всей возможной полноты своего существования как человека *. Нормальное развитие
дущими поколениями, а свою задачу видел в том, чтобы заставить этот факел гореть еще сильнее и ярче, прежде чем он передаст его другим поколениям. Этот образ противостоит другому и весьма рас пространенному пессимистическому сравнению человеческой жизни с полетом мотылька из тьмы во тьму.
* Проведенный анализ делает достаточно очевидным, что пред ложенное понимание самоосуществления отлично от большинства зарубежных концепций, в которых затрагиваются проблемы само актуализации, самореализации и т. п. Обычно в этих концепциях постулируется некая потребность как главная детерминанта разви тия. Согласно такому приему, любое поведение индивида может быть объяснено достаточно просто: преступление — потребностью в его совершении, творчество — потребностью в нем, самоактуали зация — потребностью в последней и т. п. Остается, далее, назвать
49
положительно согласуется с этим процессом, направ ляется на его реализацию, иными словами, нормаль ное развитие — это такое развитие, которое ведет че ловека к обретению им родовой человеческой сущно сти. Условиями и одновременно критериями этого раз вития являются: отношение к другому человеку как к самоценности, как к существу, олицетворяющему в себе бесконечные потенции рода «человек» (централь ное системообразующее отношение); способность к де-центрации, самоотдаче и любви как способу реализа ции этого отношения; творческий, целетворящий ха рактер жизнедеятельности; потребность в позитивной свободе; способность к свободному волепроявлению;
возможность самопроектирования будущего; вера в осуществимость намеченного; внутренняя ответствен ность перед собой и другими, прошлыми и будущими поколениями; стремление к обретению сквозного обще го смысла своей жизни.
Обычно оппозицией норме должно являться сужде ние о патологии. Но, как гласит старая истина, при рода не делает скачков, между условными полюсами . «нормы» и «патологии» находится обширное поле от-
эти потребности врожденными и приписать им инстинктивную при роду, тогда в одних случаях человек будет рассматриваться как носитель исходно «светлых» начал, а в других — как носитель «тем ных», низменных инстинктов. Проблема внутренних противоречий развития, самодвижения, активности субъекта тем самым упрощает ся, если не снимается вовсе. В стороне остается и проблема связи с миром, ведь в случае постулирования врожденных потребностей и инстинктов (равно добрых или злых) общество становится сугубо внешним моментом, мешающим или потакающим их развитию. Разу меется, это не означает вообще умаления роли" потребностей, в том числе и потребности в самоосуществлении как исключительно важ ной для развития человека. Но надо понять, что потребность эта не дана, а задана, она возникает и оформляется в ходе реальной жизни, а не предшествует ей. Вот почему именно в зависимости от этого хода возникают и разные по направленности потребности этого рода — «самоосуществляется» и негодяй, и фашист, и пре ступник. Во многих зарубежных концепциях последний момент вооб ще не рассматривается — главное, самораскрыться, самоактуализи роваться, самореализоваться, а в чем, ценой чего, ценой каких отно шений к окружающим и миру — не так значимо. По сути процесс такой самоактуализации замыкается эгоцентрическим смысловым уровнем. Мы же, говоря в дальнейшем о самоосуществлении, о соответствующей потребности в нем, будем иметь в виду, во-первых, производность этой потребности от реального хода жизни человека и, во-вторых, то, что подлинное содержание самоосуществления, подлинный его предмет есть приобщение ко всеобщей родовой сущ ности посредством целенаправленной, целетворящей активной дея тельности субъекта.
50
клонений, аномалий развития. Поэтому правильнее, на наш взгляд, сформулировать общее представление об аномалиях, имея в виду, что лишь в крайних своих вариантах они переходят в выражение патологические явления. Тогда аномальным, согласно рассмотренным выше положениям, следует считать такое развитие, которое не согласуется, подавляет самоосуществле ние, ведет к извращению его сути, или, иными словами, аномальным, отклоняющимся от нормального являет ся такого рода развитие, которое ведет человека к отъединению, отрыву от его всеобщей родовой сущно сти. Условиями и одновременно критериями такого развития следует считать: отношение к человеку как к средству, как к конечной, заранее определимой вещи (центральное системообразующее отношение); эго центризм и неспособность к самоотдаче и любви; при чинно обусловленный, подчиняющийся внешним об стоятельствам характер жизнедеятельности; отсутствие или слабую выраженность потребности в позитивной свободе; неспособность к свободному волепроявлению, самопроектированию своего будущего; неверие в свои возможности; отсутствие или крайне слабую внутрен нюю ответственность перед собой и другими, прошлы ми и будущими поколениями; отсутствие стремления к обретению сквозного общего смысла своей жизни *.
Теперь нам предстоит обосновать еще одно исходно важное положение. Дело в том, что, как заметил, на-
* Сразу отметим известные ограничения этого определения. Во-первых, оно имеет сугубо общий, методологический характер, во-вторых, отвечает принятой в данной работе логике рассужде ний — найти признаки нормального развития и, лишь исходя из них, понять общую суть аномалий как собственно отклонений, от ступлений от этого развития. Если же мы предпримем «восхожде ние от абстрактного к конкретному», обратимся к исследованию реальных видов аномалий, то, во-первых, с неизбежностью подтвер дим старую истину, что «здоровье — одно, а болезней много», не исчислимы виды, подвиды и вариации психических уклонов и из вращений. Во-вторых, обнаружим отнюдь не одни только признаки ущерба, негативные отклонения от нормы, но и присущие каждой аномалии позитивные, лишь ее отличающие характеристики или их особое, специфическое сочетание. Следует помнить, что и в слу чаях нормы, и в случаях аномалий речь идет не об одномоментных, застывших состояниях, а о развитии. Всякое же развитие не может быть лишь цепью потерь и ущербов, но обязательно и обретений, новообразований. Другое дело — какого рода эти обретения в ано мальном развитии, какую роль они играют в судьбе человека, к каким поступкам и действиям приводят. Некоторые иллюстрации к сказанному читатель найдет в гл. IV и V.
51
верное, внимательный читатель, мы практически не употребляли в нашем анализе понятия личности. Это было вполне сознательным приемом, согласующимся с фундаментальным правилом науки — не вводить поня тия до той поры, пока нужда в нем не станет совер шенно очевидной. И вот оказалось, что можно дойти до представлений о психической норме, ее условиях и критериях, минуя понятие личности — кардинальное, казалось бы, понятие всей психологии. Из этого не ожиданного обстоятельства вытекали в свою очередь два следствия, два возможных дальнейших пути: либо и впредь обходиться без упоминания личности, либо найти и твердо обозначить такое ее понимание, кото рое вносило бы качественно новый аспект в рассмотре ние проблемы.
Чтобы разобраться в этом вопросе, мы попытались прежде всего проанализировать, что именно подразу мевают, когда употребляют понятие личности. Карти на оказалась до чрезвычайности пестрой. Одни отож дествляют с личностью черты человека как индивида, другие идентифицируют личность с характером, тре тьи — с социальным статусом и функциями, четвер тые — с родовой сущностью, пятые — с совокупностью различных уровней: от физических качеств до духов ного содержания. Эта разноголосица усугубляется, точнее, помножается на разные представления о сро ках и возможностях достижения свойства «быть лич ностью»: некоторые считают это свойство присущим чуть ли не изначально, с первого «я сам» ребенка;
другие указывают, что личность рождается не сразу, не один, а несколько раз; наконец, есть мнение (его придерживаются главным образом философы), что по нятие личности имеет значение идеала, к которому надо стремиться, но который достижим отнюдь не каж дым. Таким образом, наше предположение о том, что при анализе психического развития можно обойтись без употребления понятия личности, оказалось вовсе не лишенным основания, ведь в обозначенных выше взглядах личность по преимуществу выступает как ре дуцированная либо к индивидным свойствам человека, либо к его индивидуальным, характерологическим свой ствам, либо к особенностям его социального функцио нирования и т. п. Тем самым по существу определяется не особое содержание понятия личности, а разные по своим основаниям аспекты понятия человека, и, что
52
самое главное, эти определения, выделяя отдельные, пусть чрезвычайно важные стороны деятельности и сознания человека, обычно не указывают основных функций свойства «быть личностью», цель и назна чение этого новообразования в человеке. Не случайно поэтому Е. В. Шорохова отмечала, что в «большин стве психологических исследований советских ученых проводится детальное изучение отдельных психических явлений, их материальных основ, нередко речь идет и об общественной обусловленности этих явлений. Одна ко же эти исследования... не поднимаются, не доходят до уровня изучения функций личности». В результате «в большинстве современных учебников психологии человеческая психика предстает в виде набора деталей недействующей машины. В лучшем случае в учебниках демонстрируются «узлы», «блоки» деталей, но из этой демонстрации по сути дела ничего нельзя узнать о субъективной жизни человека...»63. Что касается лич ности, то демонстрация «блоков» и «узлов» (пусть та лантливая, изощренная и изобретательная, снабженная самой современной математической обработкой) ока зывается мало полезной как теории, так и практике *, потому что она лишена представления о всем «двига теле» в целом, о том, ради чего собраны и взаимосвя заны в нем все эти «блоки» и «узлы».
Цитированные выше слова Е. В. Шороховой отне сены ею к большинству, но, к счастью, не ко всем иссле дованиям и направлениям в области личности; следует учесть также, что они написаны в 1974 г., а с того вре мени картина значительно изменилась. В рамках веду щей в отечественной психологии теории — теории дея тельности — важнейшим в этом плане событием стал выход монографии А. Н. Леонтьева «Деятельность. Сознание. Личность» (1975), а также ряда его статей и выступлений, посвященных проблемам личности. И хотя разработанные А. Н. Леонтьевым положения но-
* Между тем сторонники такого подхода очень часто любят говорить о требованиях практики, подчеркивать прикладную направ ленность своих исследований в противовес отвлеченным, ничего, на их взгляд, не дающим для жизни теориям. Но теория в своем под линном назначении не досужая игра ума, не бегство от требований действительности, а -источник все нового понимания этой действи тельности, более верных и адекватных подходов к ней. Как заметил выдающийся физик Больцман, нет ничего более практичного, чем хорошая теория. Подчеркнем, однако, что речь идет именно о хоро шей, а не о какой-либо иной теории.
53
сили сугубо общеметодологический характер и цело стной теории личности создано им не было, именно эти положения дали мощный толчок к последующим раз работкам в этой области. В сохранившемся конспекте одного из последних своих выступлений А. Н. Леонтьев писал: «Личность =/^= индивид; это особое качество, которое приобретается индивидом в обществе, в цело-купности отношений, общественных по своей природе, в которые индивид вовлекается...
Иначе говоря, личность есть системное и поэтому «сверхчувственное» качество, хотя носителем этого ка чества является вполне чувственный, телесный инди вид со всеми его прирожденными и приобретенными свойствами...
С этой точки зрения проблема личности образует новое психологическое измерение: иное, чем измерение, в котором ведутся исследования тех или иных психи ческих процессов, отдельных свойств и состояний чело века; это — исследование его места, позиции в систе ме, которая есть система общественных связей, обще ний, которые открываются ему; это — исследование того, что, ради чего и как. использует человек врожден ное ему и приобретенное им (даже черты темперамента и уж, конечно, приобретенные знания, умения, навыки... мышление)» 66.
Значение этих положений велико. Как справедливо замечает А. Г. Асмолов, данная в них характеристика предмета психологии личности «представляет собой пример той абстракции, развертывая которую можно создать конкретную картину психологии личности» 67. Обратим внимание на следующие основополагающие моменты леонтьевских абстракций. Во-первых, на ре шительную констатацию несовпадения личности и ин дивида; во-вторых, на то, что личность есть приобре таемое в ходе жизни в обществе особое, психологи ческое измерение, качественно иное, нежели то, в кото ром предстают отдельные психические процессы;
в-третьих, на то, что это измерение является систем ным и потому «сверхчувственным» качеством, и, в-чет вертых, на то, что исследование личности должно за ключаться в изучении общений, позиции и того, что, ради чего и как использует человек все врожденное и приобретенное им.
Полностью соглашаясь с этими утверждениями, к некоторым из которых мы будем еще возвращаться,
54
следует, однако, признать, что ни в них, ни в дальней ших исследованиях этого русла не дается четкого отве та на вопрос: в чем цель и назначение выделенного «измерения» личности? Констатируется лишь, что это измерение — новое,системноорганизованное, сверхчув ственное, возникающее в общественных отношениях
•и т. д. Изучая эти особенности, мы, разумеется, значи тельно продвинемся в понимании человеческой лично сти, но останемся по-прежнему в неведении относитель но того, чему в конечном итоге служит, какова точка приложения этого измерения. Могут возразить, что эта точка, более того, целый ряд этих точек уже даны в вышеприведенных абстракциях: это определение пози ции, общений, использование унаследованных и благо-
• приобретенных особенностей. Все это, несомненно, клю чевые моменты, важнейшие функции личности, пони маемой в таком случае в качестве «управителя» пси хических процессов и отношений. Однако по-прежнему остается вопрос: чему в конце концов служит личность, несет ли она в себе самой свою конечную цель или ее служба — средство достижения чего-то большего? Пер вое обозначало бы растворение понятия личности в понятии человека, понимание личности как высшего проявления, конечной цели и олицетворения человека, и отсюда, в частности, представление о личности как об идеале, вершине, доступной далеко не каждому. Второе возвращает к уже поставленной выше задаче:
выяснению того, чему, если не только самой себе, не «личности ради личности», служит ее особая, сверх чувственная, системная и т. д. организация.
Для рассмотрения этого, крайне важного для кон текста данной книги, положения продолжим прерван ный на время ход наших основных рассуждений. На помним, что в качестве ведущего, определяющего для собственно человеческого, т. е. специфического и, сле довательно, нормального, на наш взгляд, для челове ка, развития рассматривался процесс самоосуществле ния, предметом которого становится всеобщая родо вая человеческая сущность, стремление к приобщению, слиянию с ней и обретению тем самым всей возможной полноты своего существования как человека. Реализа ция этого стремления возможна лишь через последо вательное развитие определенного рода отношения к Другому человеку (как к самоценности, но не как к средству), способностей к целетворящей деятельности
55
(в противовес деятельности только причинно обуслов ленной), свободному волепроявлению (в противовес пассивной зависимости) и т. п. Это развитие, хотя, безусловно, требует определенных внешних и внутрен них условий *, никогда не идет спонтанно, как развер тывание некоего инстинкта, но всегда есть процесс непрекращающегося самопроектирования и самострои тельства. Специально подчеркнем — непрекращающе гося, т. е. идущего не по пути привычных взаимоотно шений архитектурного бюро и строительной конторы (сначала — проект, потом, после его утверждения,— стройка, затем уже готовое здание передается в прак тическое пользование), а по пути беспрестанных, на ходу идущих поправок и переиначиваний проекта, по бочных отвлечении от него **, иногда заведомо фантас тичных, сделанных ради пробы и эксперимента, и одно временно с этим идущих все новых, часто отрицающих прежние способов, приемов и направлений строитель ства, бесконечных перестроек, достраивании, частич ных, а иногда и полных разрушений сделанного, так что здание поэтому никогда не бывает законченным «под ключ», раз и навсегда переданным в пользование. Такого рода процесс самоосуществления требует по стоянных усилий, направленных к его побуждению и движению, к обнаружению себя именно в этой, а не в другой точке выбранного пути, к сравнению намеченно го и сделанного, наличного и должного» будущего и настоящего. Если любое животное, будь то заяц или лев, проснувшись, сразу найдет себя зайцем или львом, а не кем иным, то человек ежедневно, если не ежечасно, осуществляет выбор, выбор себя, и, даже если перед нами по видимости совершенно тот же человек, с та кими же взглядами и манерами, как вчера и год назад, все равно это продукт выбора себя, выбора и отстаива ния именно такого, а не какого-либо иного из множест ва доступных данному человеку образов-Я и способов поведения.
Конечно, существуют внутренние установки разных
* Проблему соотношения этих условий, соотношения биологи ческого, психологического и социального при нормальном и аномаль ном развитии личности, мы будем обсуждать в следующей главе
** «Параллельно «видимой», «единственной» жизни,— замечает Н В Наумова,— тянутся психологическим, ценностным и поведен ческим пунктиром жизни другие Человек внутренне как бы проиг рывает нескочько жизненных сценариев и стратегий»68
56
уровней, роль которых в психической жизни чрезвы чайно велика (основная заслуга в изучении установок по праву принадлежит грузинской школе психологов, основанной Д. Н. Узнадзе). Мы склонны, однако, со гласиться с А. Г. Асмоловым в том, что главная роль установки — это сохранение процесса, поддержание избранного направления деятельности 69. Иными сло вами, это не более, хотя и не менее, чем инерция, т. е. не движитель, а маховик, придающий в зависимости от своих характеристик (мы говорим, например, об инертности психических процессов или об их лабиль ности) большую или меньшую устойчивость движению в целом, которое для сколь-нибудь длительного, не затухающего продолжения нуждается в постоянном отстаивании перед собой и людьми, во внутреннем утверждении, в оправдании выбора.
Отстаивание это может быть конечно же существен но разным — и активным, и пассивным, и сознатель ным, и неосознанным,— но именно оно составляет стер жень самосознания, основу позиции человека. Знаме нитые слова Гете: «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой» — носят поэтому отнюдь не метафорический, а прямой психологический смысл: и счастье, и свободу человек не может завоевать раз и навсегда, на всю оставшуюся жизнь, он (и это единственный путь) должен завоевывать, отстаивать их ежедневно *. Так что, проснувшись утром, человек
* Заметим для полноты, что мысль о необходимости постоян ной, ежедневной внутренней борьбы за «человека в человеке» была всегда чрезвычайно близка представителям русской классической литературы Ф М Достоевский писал, например, что «все дело-то человеческое, кажется, действительно в том только и состоит, чтоб человек поминутно доказывал себе, что он человек, а не штифтик*» Эта традиция с честью продолжена в современной отечественной литературе Она ярко обосновывается и у ряда современных фило софов Приведем, например, следующие слова М К Мамардашвили, в которых речь идет о краткости тех мгновений, когда «молнией, на одну секунду» нам открывается ощущение устройства мира, его лада «И если,— пишет философ,— мы упустили эту секунду и не расширили работой этот открывшийся интервал, то ничему не быть, ибо, по метафизическому закону, все необратимо и не сделанное нами никогда не будет сделано То, что ты оказался здесь, это только ты оказался здесь, только ты мог понять в том, что только тебе посветило Ты ни на кого другого не можешь положиться, никто другой тебе не может помочь, и ты не можешь положиться ни на будущее, ни на вчерашнее, ни на разделение труда, что мы, мол, вместе сплотимся и разберемся Не разберемся И лишь упустим часть мира в полное небытие» 70
57
не просто продолжает с той же точки остановившуюся на время сна активную жизнь, словно кем-то заведен ный механизм, но выбирает, оправдывает, намечает свои пути осуществления, «заячьи» и «львиные» в том числе *. Это самостроительство в себе человека, спо собность и возможность такого самостроительства подразумевают наличие некоего психологического ору дия, «органа», постоянно и ежечасно координирующе го и направляющего этот невиданный, не имеющий аналогов в живой природе процесс Этим «органом» и является личность человека.
Таким образом, личность как специфическая, не сводимая к другим измерениям (темпераменту, инди видным свойствам и т. п.) конструкция не является самодостаточной, в себе самой несущей конечный смысл своего существования. Смысл этот обретается в зависимости от складывающихся отношений, связей с сущностными характеристиками человеческого бытия. Иначе говоря, сущность личности и сущность человека отделены друг от друга тем, что первое есть способ, инструмент, средство организации достижения второго, и, значит, первое получает смысл и оправдание во вто ром, тогда как второе в самом себе несет свое высшее оправдание. Действует, любит, ненавидит, борется не личность, а человек, обладающий личностью, через нее, особым, только ему присущим образом органи зующий свою деятельность, любовь, ненависть и борь бу. Отсюда и характеристика личности, ее «нормаль ность» или «аномальность» зависят от того, как слу жит она человеку, способствуют ли ее позиция, конкрет ная организация и направленность приобщению к ро-
* Приведем, справедливости ради, по-видимому не согласное с нашим, мнение американского философа А Грюнбаума «Я никогда не просыпаюсь совершенно свободным от каких либо мыслей и не спрашиваю свое чистое сознание «Какими мотивами я наполню свое сознание в это утро? Будут ли это устремления типа Аль Каноне или Альберта Швейцера^»» 7' С психологической точки зрения ни о какой «чистоте сознания» речи, конечно, быть не может — оно полно прежде накатанных мотивов и установок Мы говорим лишь о том, что при всей важности и несомненной силе этого инерционного мо мента сам по себе он не может единственно объяснить и оправдать поведение, ибо за каждым актом последнего лежит принципиаль ная возможность, а часто необходимость жизненного выбора, поэто му, даже когда поведение предстает как сугубо преемственное и реак тивное, за ним на деле скрываются разные формы и степени актив ного (т е содержащего выбор) отстаивания именно такого, а не иного пути
58
повой человеческой сущности или, напротив, разоб щают с этой сущностью, запутывают и усложняют свя зи с ней. Итак, к прежде сформулированному представ лению о нормальном развитии как пути обретения чело веческой сущности нам остается добавить представле ние о личности как инструменте, способе конкретной организации этого пути.
А поскольку центральным, системообразующим яв ляется здесь отношение к другому человеку, к другим людям, то, не претендуя на строгое и всеобъемлющее определение, но выделяя, подчеркивая один, хотя и чрезвычайно важный, на наш взгляд, аспект — под ход к проблеме личности,— сформулируем теперь сле дующее исходное положение. Стать личностью — зна чит, во-первых, занять определенную жизненную, преж де всего межлюдскую нравственную, позицию; во-вто рых, в достаточной степени осознавать ее и нести за нее ответственность; в-третьих, утверждать ее своими поступками, делами, всей своей жизнью. И хотя эта жизненная позиция выработана самим субъектом, при надлежит ему и глубоко пристрастна (если не ска зать — выстрадана им), тем не менее по своему объек тивному значению она есть принадлежность челове ческого общества, продукт и одновременно причина общественных межлюдских связей и отношений. Поэто му истоки личности, ее ценность, наконец, добрая или дурная о ней слава в конечном итоге определяются тем общественным, нравственным значением, которое она действительно являет (или являла) своей жизнью.
Из предложенного рассмотрения вытекает целый ряд выводов и следствий. Кратко обозначим лишь два из них — наиболее важные и непосредственно относя щиеся к теме данной книги
Первое. Понимание личности не должно иметь зна чение лишь идеала; личность — рабочий инструмент человеческого развития, хотя, разумеется, инструмент этот может быть «плохим», «очень плохим» и даже «никудышным», равно как «хорошим», «очень хоро шим» и даже «идеальным» — в зависимости от того, как он служит своему назначению. Поэтому, когда го ворят, что личностью является далеко не каждый, а лишь некоторые, наиболее продвинутые и выдающие ся, за этим лежит подмена сущносги личности сущ ностью человека. Да, человек, скажем мы, должен сде латься Человеком,- и это действительно удается пока
59
далеко не каждому, и одна из причин тому — недо статки, аномалии личности как инструмента и способа организации этого движения. Поэтому надобно не «ли шать» человека личности, не рассматривать ее как доступный лишь избранным приз за успешное разви тие, а понять, что в присущей данному человеку орга низации личности мешает выделке его в Человека.
Второе. Понимание человека как самоценности, как способного к развитию вне любых «заранее установ ленных масштабов» — великая заслуга философской мысли. Но психология, как правило, не может прямо и непосредственно приступить к изучению этих и других умопостигаемых сущностных свойств. Хотя нельзя ска зать, что здесь нет и определенных достижений. Как справедливо отмечает И. С. Кон, целый ряд категорий, которые еще недавно считались отвлеченно-философ скими и чуть ли не идеалистическими (эмпатия, напри мер), сегодня прочно вошли в арсенал психологии. Даже такое, казалось бы, «мистическое явление», как трансцендирование, нашло в известной степени науч ный эквивалент в понятии «надситуативная актив ность» 72.
Совершенно ясно, однако, что мы пока находимся лишь в самом начале пути психологического освоения богатства философской мысли. Сложностей на этом пути, конечно, немало, но едва ли не главная, на наш взгляд, кроется в следующем. Психология как позитив ная наука прилагает себя лишь к тем проявлениям человека, которые можно представить как относитель но постоянные и устойчивые в своих характеристиках и доступные тем самым объективному, научному, т. е. фиксируемому, конечному (пусть с той или иной долей приближения), описанию и анализу. Однако такое опи сание, т. е. попытка мерой измерить безмерное, устано вить масштаб явления безмасштабного, заранее проти воречит человеческой сущности. Предложенное пони мание позволяет подойти к решению этого противо речия и увидеть взаимосвязь и взаимозависимость об щефилософского и конкретно-психологического подхо дов. Объектом психологического изучения в этом слу чае становится личность человека, которая, будучи способом организации достижения человеческой сущ ности, приобщения, овладения сущностными силами, сама по себе не является безмасштабной — ее масштаб и границы определены тем вышележащим уровнем, к
60
достижению которого она направлена. Психология, та ким образом, нуждается в философском анализе, ибо без него теряется понимание общего смысла и назна чения тех механизмов и процессов, которые она изу чает. Поэтому глубоко заблуждаются те, кто полагает, что психолог не должен отвлекаться от своих экспери ментов, практики, клиники и делать экскурсы в другие области знания, выходить за рамки своих (благо их всегда в избытке) специальных задач. Должен, ибо это совершенно необходимо ему для осмысленного про движения в решении тех же специальных, узкопро фессиональных задач. При этом психологу не надо те шить себя надеждой, что он сразу найдет в готовом виде то, что ищет, все без исключения нужные «секреты» и объяснения. Он найдет положения, которые, несмотря на всю их ценность, надо еще уметь приладить, при менить в своей области. Ни философ, ни этик, ни мето долог науки не могут сделать это за психолога, по скольку они не обладают профессиональным понима нием специфики психологического исследования.
И пусть одобрением на этом пути послужат следую щие слова выдающегося французского психолога Пье ра Жане: «Ограниченность разума и узость специали зации никогда не являются достоинствами, и это при водит к плачевным результатам особенно тогда, когда занимаются психологией... В психологических исследо ваниях, напротив, необходимы универсальный харак тер исследователя, его способность к обобщениям...» 73 Философия в свою очередь нуждается в данных психо логии, ибо без них ее общие представления могут утра тить связь, оказаться несообразующимися с реаль ностью психической жизни, ее закономерностями. Фи лософия и психология, видим мы, необходимо взаимо связаны в изучении человека, и если психологические данные обретают через философию смысл, то данные философские обретают через психологию почву.
Теперь, когда в самых общих чертах выяснены философские основания и смысл проблемы нормы, на стало время приблизиться к психологической почве — перейти к изложению исходных предпосылок и гипотез исследования и, далее, к описанию его конкретных ме тодов. Иначе говоря, от уровня общефилософского перейти к уровню конкретно-научному, т. е. следовать принятой логике восхождения от абстрактного к кон кретному.
61
ГЛАВА II
ИСХОДНЫЕ ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ
ПРЕДПОСЫЛКИ И ГИПОТЕЗЫ
1. ВВОДНЫЕ ЗАМЕЧАНИЯ
Знакомство с современным состоянием психологии личности обнаруживает отсутствие какой-либо одно значности, элементарной согласованности в понимании самого термина «личность». Мы уже обращали внима ние в прошлой главе на частое смешение понятия «лич ность» с понятиями «индивид», «человек», «индивиду альность», «темперамент», «характер», «субъект» и т. п., причем каждый исследователь привносит в это смеше ние свой особый акцент, долю своего понимания (или непонимания), что еще более увеличивает пестроту взглядов. Понятие «личность» как бы разбрелось по всем разделам психологической науки, стало расхожим, часто повторяемым. Любопытно заметить в этом плане, что обсуждение проблем личности даже в профес сиональном кругу психологов (например, на кафедре общей психологии факультета психологии Московского университета, где работает автор) резко отличается от обсуждения проблем психофизиологии, восприятия или памяти. Если во втором случае спор обычно локализует ся между непосредственными специалистами в данной узкой области, тогда как остальные, и прежде всего «личностники», занимают позицию сторонних наблюда телей, не решающихся высказать свое мнение в силу его заведомой некомпетентности, то в первом случае бук вально каждый — специалист ли он в области исследо вания личности или нет — активно вступает в обсужде ние и считает себя вполне компетентным для спора и утверждения (часто категорического) своего мнения.
Истоки такого отношения к проблеме личности в общем вполне понятны и объяснимы. В отличие, скажем, от исследования движений глаз или оператив ной памяти проблема личности интересует всех, но в то же время является необыкновенно широкой, сложной и многомерной. Эта многомерность отражена уже в са-
62
мом богатстве языковых возможностей описания лич ности. Олпорт и Одберг обнаружили, например, в английском языке 17 тыс. слов, с помощью которых можно охарактеризовать поведение, относящееся к лич ности, из них 4505 являются названием черт как тако вых; Клагес насчитал 4 тыс. таких слов в немецком языке, а Баумгартен, выбравший более строгие крите рии,— 1093.' К. К. Платонов считает, что только в «Сло варе русского языка» С. И. Ожегова среди 52 тыс. вклю ченных в него слов 1548 определяют свойства личности;
по его же данным, в грузинском языке таких слов еще больше — около 4 тыс.
Как же возможно учесть все это обилие красок, их смешение, оттенки, полутона и найти то, что существен но для конкретного понимания личности, для выявления предмета ее психологического изучения? Наиболее оче видным и едва ли не единственным путем поиска ответа часто считается путь исследования тех или иных отдель ных черт личности и их последующего соотнесения между собой. Согласно этому направлению, надо вни мательно изучить и описать все детали, а затем уже составлять общее представление о конструкции в целом.
Однако, несмотря на всю, казалось бы, разумность, такой подход продемонстрировал по сути его полную несостоятельность. Архивы психологии стали необозри мыми, они буквально переполнены данными, получен ными с помощью экспериментов, опросников, тестов, наблюдений и т. п. Но чем более накапливается фактов, тем очевиднее становится, что, ни взятые сами по себе, ни в своей совокупности, они не способны дать пред ставление о целостной живой человеческой личности. Из этих данных можно было бы вполне составить обширную многоплановую экспозицию, целый «музей» психологических черт и механизмов, но сама фигура личности как таковая в этом «музее» явно бы отсут ствовала, причем для полноты образа добавим, что устроителей такого «музея» — психологов, изучающих личность,— это обстоятельство практически мало бы смущало и единственное, чем бы они были серьезно озабочены,— это изысканием новых площадей (т. е. научных журналов, лабораторий и т. п.) для размеще ния и представления результатов своих очередных изысканий и опытов, направленных на поиск еще одной (n+1-й) детали неизвестного целого.
Следование психологов по этому пути было, конечно,
63
не результатом их личного заблуждения, а следствием вполне определенных исторических причин. Мы уже говорили в предыдущей главе, что, отделившись от фи лософии, психология в стремлении стать самостоятель ной наукой обратилась прежде всего к опыту естест венных дисциплин. Это выразилось, в частности, в заим ствовании моделей научного исследования, образцов методологического подхода. Одна из таких моделей состояла в том, что последовательное и полное изучение отдельных частей некоторой системы, их взаимных связей приводит к познанию всей системы в целом. Однако, как показал еще Кант, это может быть верно на уровне механических систем. На уровне живых систем такая модель не работает. Здесь целое определяет части, а не части целое. Функция и назначение отдель ных частей и деталей могут быть поняты только в свете целостного представления.
Необходимость поворота к целостным, обобщающим гипотезам, к выработке широких теоретических взгля дов, способных объединить, осветить частности психо логических исследований и наблюдений, стала особенно очевидной и острой в отечественной психологии где-то с начала 70-х годов. А. Н. Леонтьев неоднократно подчеркивал, что главным препятствием, камнем преткновения в изучении личности является вопрос о со отношении общей и дифференциальной психологии. Подавляющее большинство авторов идет путем диф ференциальных исследований, суть которых сводится к тому, что выделяются признаки, имеющие или спо собные иметь какое-либо отношение к личности, затем они коррелируются между собой, вследствие чего выде ляются факторы, индивидуальные профили и т. д. Не ставя под сомнение правомерность и просто необходи мость во многих случаях применения дифференциаль ного подхода (проблемы профотбора, диагностики и т. п.), приходится, однако, констатировать, что следо вание преимущественно лишь по этому пути уводит психологию от изучения личности как таковой, подменив его по сути изучением индивидуальных различий. В ре зультате и создалось нынешнее парадоксальное положе ние: несмотря на обилие работ, в заголовке и тексте которых фигурирует слово «личность», реальная лич ность человека, если воспользоваться замечанием одно го западного психолога, «растворилась в тумане мето да». Едва ли не основную причину этого А. Н. Леонть-
64
ев усматривал в том, что «изучение корреляций и фак торный анализ имеют дело с вариациями признаков, которые выделяются лишь постольку, поскольку они выражаются в доступных измерению индивидуальных или групповых различиях» и, далее, «подвергаются обработке безотносительно к тому, в каком отношении находятся измеренные признаки к особенностям, существенно характеризующим человеческую лич ность»3.
Увлечение формализованными методами вызвало беспокойство и многих психологов за рубежом. Так, В. Метцгер на вопрос о том, как он оценивает состоя ние психологии, писал: «Прогноз не является очень радостным, потому что как раз среди молодых людей энтузиазм по отношению к новым методам, пришедшим в большинстве случаев из англосаксонских стран, столь велик, что часто они, как мне кажется, рассматривают психологию как резервуар для упражнений на статисти ческие и другие методические задачи, так что собствен ные основания проблем больше не видятся, а метод в из вестной степени становится самостоятельным» . Об этом же писал и известный американский ученый С. Тулмин: «Принятый позитивистский подход привел к тому, что бихевиористские методы проникли всюду, в множество никак не сообщающихся между собой, часто узкоспециализированных дисциплин... преобла дающим стал принцип: чем уже и определеннее ставится вопрос исследователя, тем он более «научен». Так, на пример, зачастую задача исследования сводится к по лучению статистических корреляций между числовыми значениями «поддающихся подсчету» вариативных данных» 5.
Альтернативой подобным подходам является разви тие общей психологии личности. И здесь, в частности, одной из главных задач должно стать выделение того, что с точки зрения психологии относится к собственно личности. Не к личности ученого, инженера, рабочего, студента, астеника, флегматика и т. п., что обычно составляло предмет психологического рассмотрения, а к личности как к совершенно особому психологи ческому образованию, особому уровню отражения, ко торый будет конечно же по-разному преломляться в людях разных профессий, обладающих разными темпераментами и особенностями нервной организации. Без создания такого целостного представления о лич-
3 Б. С. Братусь
65
ности нельзя с достаточной степенью осознанности и полноты подойти к насущным вопросам развития, воспитания и коррекции личности.
Особенно пагубно сказывается отсутствие целостной общепсихологической концепции при исследовании ано малий личности. Отдельные, даже блестяще разрабо танные, аспекты, «куски» теории личности оказываются явно недостаточными для такого рода исследований. Проблемы аномального развития настолько тесно взаимосвязаны с реальной жизнью, многосторонни, «целостны», что их возможно сколь-либо глубоко отра зить только в достаточно целостной теоретической кон цепции, причем, и это важно подчеркнуть, теорети ческой. концепции «среднего уровня», т. е. исходящей из общих методологических принципов, но в то же время могущей быть примененной к исследуемой реальности, ее анализу и коррекции.
При этом перед нами по крайней мере два возмож ных основных пути. Один — использовать уже имею щиеся подходы к изучению аномалий, данные психоло го-клинического опыта и исходя из этого материала строить подходящую теорию. Здесь, однако, сразу вста ет вопрос: как будет относиться построенная таким пу тем теория к развитию нормальному и что мы, исходя из патологии, будем подразумевать под нормой?
В начале первой главы мы уже приводили типичные ответы на этот вопрос, согласно которым норма пони мается лишь как отсутствие или слабая, не мешающая социальной адаптации выраженность болезненных яв лений, их относительная скомпенсированность. Пато логия при этом часто рассматривается как увеличитель ное стекло, сквозь которое становится явно заметным, гипертрофированным и потому легко обозримым скрытое от нас в норме. В этом плане можно сослаться еще на Гарвея, который писал: «Нигде так явно не открываются тайны природы, как там, где она отклоняется от прото ренных дорог». Однако сама констатация отклонения подразумевает некое понимание меры, эталона, относи тельно которого оно произошло, поэтому, постулируя изучение аномалий как исходный момент, мы тем самым неизбежно (а вовсе не вследствие частных заблужде ний) приходим к пониманию нормы как отсутствия недостатков, но не присутствия некоего достоинства со всей уже отмеченной ранее методологической огра ниченностью этого взгляда.
66
Другой, принципиально иной путь требует в качестве первого необходимого шага создания развернутого, ме тодологически обоснованного, позитивного представле ния об общем, нормальном развитии, его принципах, закономерностях, отталкиваясь от которых появляется реальная возможность судить об аномалиях, отклоне ниях от этого развития. Надо ли говорить после всего сказанного, что мы отдаем решительное предпочтение данному подходу. Если образно представить теорию как зеркало, призванное отражать мир, то, на наш взгляд, аномалии должны видеться, познаваться, исследоваться через отражение их в ориентированной на позитивное представление о норме теории и рассматриваться тем самым как собственно отклонения, искривления разви тия, нежели принимать за должное обратную позицию, столь свойственную пока современной психологии,— судить о норме на основании ее отражения в искрив ленных зеркалах ориентированных на патологию теорий *.
2. ГИПОТЕЗА ОБ УРОВНЯХ ПСИХИЧЕСКОГО ЗДОРОВЬЯ
В контексте нашего изложения сказанное выше должно означать, что предстоит продолжить движение от абстрактного к конкретному, начатое в первой главе, с тем чтобы данное там общее представление о личности
* Нелишне заметить, что взгляд на норму только через анализ, гипертрофию ее возможных недостатков, проникая в широкое обы денное сознание, может сыграть (и уже во многом вследствие своей распространенности сыграл) весьма пагубную роль в формировании нравственных ориентации. Он как бы развенчивает человека, давая любым самым возвышенным проявлениям заземленное, часто прямо идущее от болезни объяснение, сводя все к «сублимации», действию замаскированных элементарных эгоистических «инстинктов» и т. п Продолжив аналогию с зеркалом, как не вспомнить здесь мудрую андерсеновскую историю-предостережение о злом тролле, который «смастерил такое зеркало, в котором все доброе и прекрасное умень шалось дальше некуда, а все дурное и безобразное так и выпирало, делалось еще гаже... А если у человека являлась добрая мысль, она отражалась в зеркале такой ужимкой, что тролль так и покатывался со смеху, радуясь своей хитрой выдумке. Ученики тролля — а у него была своя школа — рассказывали всем, что сотворили чудо: теперь только, говорили они, можно увидеть мир и людей в их истинном свете. Они бегали повсюду с зеркалом, и скоро не осталось ни одной страны, ни одного человека, которые бы не отразились в нем в искаженном виде».
З*
67
по возможности довести, конкретизировать до разверну той психологической концепции *.
Напомним, что в этом общем представлении лич ность рассматривалась как способ организации, инстру мент, орудие присвоения человеческой сущности. Этим мы как бы подтверждали, экстраполировали идущее в отечественной психологии от Л. С. Выготского понима ние человека как существа производящего, строящего орудия и инструменты своего развития. Причем орудия эти могут быть не только внешними, вещными, конкрет но представленными — лопата, топор, станок, ЭВМ, но и внутренними, психологическими — способ мышления, специальные приемы запоминания, воображение, построение образа, использование знака и т. п.
Следующим шагом в этом направлении должно было стать понимание развитых внутренних психологических орудий не только как средств решения возникающих перед индивидом задач, но и как особого рода «психо логических органов», в функции которых входит относи тельно самостоятельное продуцирование самих задач, обеспечение и закрепление определенных, достаточно единообразных способов их решения, взаимодействие с другими подобными «психологическими органами» и т. п. Ценной аналогией здесь служит представление о «функциональных органах» **, которые возникают, складываются в нервной системе в единое целое при жизненно, в тесной зависимости от конкретных внешних
* Путь этот пока не является в психологии частым. Как справед ливо замечает В. Е. Кемеров, обычно «психология шла не по пути «реконструкции» психики на основе истолкования личностного бытия, а, наоборот,— по пути «реконструкции» бытия личности на основе описания ее психики» 6.
** «...Одним из крупнейших современников И. П. Павлова, А. А. Ухтомским, была выдвинута мысль о существовании особых физиологических, или функциональных органов нервной системы... Это органы, которые функционируют так же, как и обычные морфоло гически постоянные органы; однако они отличаются от последних тем, что представляют собой новообразования, возникающие в про цессе индивидуального (онтогенетического) развития. Они-то и пред ставляют собой материальный субстрат тех специфических способ ностей и функций, которые формируются в ходе овладения человеком миром созданных человечеством предметов и явлений—1ворениями культуры... Теперь мы можем более ясно представить себе и то, в чем именно выразилось очеловечивание человеческого мозга... Оно выра зилось в том, что кора человеческого мозга с ее 15 миллиардами нервных клеток стала в гораздо большей степени, чем у высших жи вотных, органом, способным формировать функциональные ор ганы» 7.
68
условий и обстоятельств, и затем начинают функциони ровать с той же устойчивостью, что и морфологически наследственно обусловленные органы. «Органом,— писал А. А. Ухтомский,— может быть всякое временное сочетание сил, способное осуществить определенное достижение» 8. Эта, безусловно, важнейшая гипотеза была направлена по преимуществу в сторону высшей физиологии и не касалась сути психологических проб лем. Лишь в трудах А. Н. Леонтьева, А. В. Запорожца, а в последнее время В. П. Зинченко и его сотрудников гипотеза получила развитие применительно к ряду об ластей психологии и стало возможным говорить об отдельных психологических структурах (мышления, па мяти, действия) не только как о психологических ору диях, но и как о психологических органах.
Настает, видимо, пора применить эти представления и к изучению личности. Прежде всего обратим внима ние на взаимосвязь двух обсуждаемых понятий — «психологическое орудие» и «психологический орган». Орудие, будучи развитым и обретшим относительную самостоятельность в рамках целостной организации, приобретает функции органа. С генетической точки зре ния орудие есть то, что может стать органом, есть орган в потенциале. Орган же в свою очередь — зрелое орудие,— орудие, переставшее быть только средством, способом реализации чужой воли, но приобретшее собственную волю (а порой своеволие), собственную активность. Эта активность в рамках психической организации человека имеет по крайней мере два осно вополагающих направления. Одно состоит в познании внешнего мира, производстве предметов, преобразова нии окружающего. Другое направление связано с на хождением смысла своего бытия в мире и многочислен ных продуктов, следствий этого бытия. Каждое из этих направлений порождает и соответствующие сферы приложения психической активности. Одна из них есть «мир вещей», причинно-следственных отношений, другая есть «мир идей», мир смыслов. Соответственно этому деятельность в «мире вещей» можно назвать деятельностью производства «вещных» продуктов, предметов, измерений, тогда как деятельность в «мире идей» следует назвать деятельностью смыслообразова-ния, производства смыслов. Если продукты деятель ности первого рода зримы и осязаемы, могут быть не посредственно и в объективной форме предъявлены
69
другому, то продукты деятельности второго рода субъективны, мало и трудно поддаются объективации, непосредственной передаче другому.
Следует сразу подчеркнуть, что две указанные сферы существуют во взаимосвязанных, хотя и во многом противоречивых, отношениях. Дело в том, что первая сфера не несет в себе смысла своего существования, смысл этот должен быть найден, доказан, и тем самым она нуждается в постоянном и все новом, по мере ее раз вития, осмыслении, т. е. в продуктах деятельности другой сферы — сферы смыслообразования. В то же время «производство» смыслов никогда не существует в некоем «чистом» виде, но всегда нуждается в мате риале реальности, с одной стороны, как источнике, толчке к смыслообразованию, а с другой стороны,— поле, полигоне реализации уже обретенного смысла, по пыток его объективации. П. А. Флоренский, который еще до Л. С. Выготского четко поставил проблему ору-дийности человеческой психики, писал, что творчество разума распадается на производство вещей, смысл ко торых не нагляден, и производство смыслов, реальность которых не очевидна. Необходимо поэтому доказывать осмысленность вещей и вещность смысла.
Это несовпадение и одновременно взаимозависи мость, взаимосвязанность двух сфер, создаваемое меж ду ними внутреннее напряжение, противоречие есть по сути отражение общего противоречия между обуслов ленной данной конкретной ситуацией ограниченностью каждого отдельного человека и его потенциальной универсальностью, безграничными возможностями, без масштабным развитием, предполагаемым родовой чело веческой сущностью *. На уровне индивидуального сознания это противоречие обычно отражается как про тиворечие между «я» реальным и «я» идеальным, между
* «Убеждение в том, что вещи существуют не сами по себе, а об ладают еще каким-то важным и существенным для человека «смыслом», растет из особого положения человека в мире,— пишет В. М. Межуев.— В своем стремлении постичь смысл вещи, раскрыть его средствами мифологического, религиозного, художественного или философского сознания люди исходят не из своей чисто природной потребности в ней, а из своей общественной, «родовой» потребности, определяемой существованием того общественного целого, к которому они принадлежат. Они как бы смотрят на вещь глазами этого целого, пытаясь увидеть в ней то, что имеет значение для их жизни в границах данного целого. Будучи сам «родовым» существом, человек и в вещах ищет то, что составляет их общий «вид», «эйдос», «идею», что обра зует их «родовую» сущность» 9.
70
«я» сегодняшним и «я» будущим; как противоречие между бытием и долженствованием, реальным и потен циальным, вещным и смысловым.
Ниже, когда мы будем рассматривать строение смысловой сферы, динамику деятельности, мы поста раемся развить эти исходно важные для нас общие положения, а теперь вернемся к определению личности как способу организации, орудию присвоения челове ческой сущности. Нетрудно после сделанных выше замечаний увидеть, в каком новом дополнении, конкре тизации нуждается это определение. Поскольку при своение человеческой сущности распадается на присвоение «мира вещей», причинно-следственных свя зей и отношений и на присвоение «мира идей», производ ство смысловых образований, то соответственно и ору дия, органы психической деятельности неоднородны, но распадаются, вернее, тяготеют к двум соответствующим сферам. Если же применить «поуровневый» подход *, то следует говорить о разных измерениях, уровнях психического аппарата. Один уровень мы назовем собственно личностным или личност но-смысловым, «ответственным» за производство смысловых ориента ции, определение общего смысла и назначения своей жизни, отношений к другим людям и к себе. Специально подчеркнем при этом, что речь идет не об абстрактной философской рефлексии, а о вполне насущной и каждым так или иначе решаемой задаче осмысления, смысло вого оправдания своего бытия **.
Однако смысловые ориентации не могут сами по себе
' «Поуровневый» подход имеет весьма давнюю историю. Де ление на «душу» и «тело», которому тысячи лет, можно рассматри вать как первую попытку такого рода. Не менее почтенный возраст имеет и трехчленное деление на «телесное», «душевное» и «духовное». Двух- и трехчленное деление, наполненное, разумеется, иным содержанием, остается наиболее распространенным и сейчас. На помним лишь некоторые примеры: индивид — личность (А. Н. Ле-онтьсв); субъект — личность (П. Я. Гальперин); индивид — лич ность—индивидуальность (Б. Г. Ананьев, А. Г. Асмолов); инди вид — субъект —личность (Ш. А. Надирашвили); организм — инди вид — личность (М. Г. Ярошевскнй) и др. В развиваемых ниже взглядах на проблему психического здоровья мы также будем при держиваться трехчленной традиции.
" Напомним в данной связи слова Л. Н. Толстого о том, что «неизбежно необходимое для живых людей знание было и есть всегда одно: .танце своего назначения в том положении, в котором находит себя человек в этом мире, и в той деятельности- или в том воздержании от деятечьности, которое вытекает из понимания этого назначения» '°.
71
обеспечить присвоение человеческой сущности, они лишь определяют те или иные устойчивые отношения к ней. Для реализации,овеществления,опредмечивания этих отношений необходима соответственно организо ванная активность человека, его деятельность, неизбеж но несущая при этом на себе печать всех его индиви дуальных особенностей, характерологических черт и свойств. Этот другой уровень мы назовем уровнем реализации, индивидуально-исполнительским или инди видуально-психологическим уровнем.
Кроме двух обозначенных уровней необходимо, особенно в контексте изучения аномального развития, ввести в рассмотрение еще один — психофизиологи ческий уровень. В противном случае личностные процес сы как бы повиснут в воздухе и будут пониматься без учета роли биологической, нейрофизиологической базы, которая обусловливает как саму возможность функци онирования процессов психического отражения, так и существенные особенности строения и динамики, ре жимов этого функционирования.
В соответствии с таким подходом будет строиться и наше представление о психическом здоровье. Его сле дует рассматривать не как однородное образование, а как образование, имеющее сложное, поуровневое строение. Высший уровень психического здоровья — личностно-смысловой, или уровень личностного здо ровья, который определяется качеством смысловых отношений человека. (В первой главе мы уже называли некоторые философско-психологические основания кри териев нормальности.) Следующий уровень — уровень индивидуально-психологического здоровья, оценка ко торого зависит от способностей человека построить адекватные способы реализации смысловых устремле ний. Наконец, уровень психофизиологического здо ровья, который определяется особенностями внутрен ней, мозговой, нейрофизиологической организации актов психической деятельности.
Нетрудно предположить, что каждый из данных уровней, имея свои критерии, должен иметь и свои осо бые закономерности протекания. Из этого в свою очередь следует и другая гипотеза: несмотря на взаимо связь и взаимообусловленность уровней, возможны са мые различные варианты их развитости, степени и качества их здоровья. Иначе говоря, психическое здоровье, будучи многоуровневым, может страдать на
72
одних уровнях при относительной сохранности других *. Представим последнюю гипотезу в формализованном виде.
Если рассматривать психофизиологический уровень как первый, тогда здоровье этого уровня, психофизиоло гическое здоровье, можно обозначить как n[, а отклоне ния от него — как Ni. Соответственно здоровье и откло нения следующего уровня — индивидуально-исполни тельского — обозначим как Na и Nz, а личностное здо ровье и отклонения от него — как Мз и Мз. Отсюда мож но в принципе построить трехмерный массив данных и соответствующее «трехмерное пространство психи ческого здоровья», каждая ось которого будет соответ ствовать тому или иному измерению, плоскости этого здоровья — личностной, индивидуально-исполнитель ской и психофизиологической. Тогда любое психи ческое состояние человека может быть представлено как точка в этом пространстве, координаты которой заданы наличными—либо положительными (степени здоровья), либо отрицательными (степени нездо ровья) — показателями по каждой из осей. Общий вид предполагаемых здесь сочетаний может быть представ лен в виде следующих двух матриц, первая из которых (I) показывает, какие варианты могут соседствовать с личностным здоровьем (положительное значение соответствующей оси рассматриваемого трехмерного пространства, обозначенное нами как Мз), а вто рая (II) — какие варианты могут соседствовать с откло нениями личностного здоровья (отрицательное значение соответствующей оси, обозначенное нами как Мз).
* Нелишне заметить, что применение термина «уровень» является здесь в достаточной степени условным (равно, впрочем, как и в перечисленных выше в примечании примерах «поуровневых» делений). Об уровнях в строгом значении уместнее было бы говорить при изменении какого-либо свойства или качества, когда, скажем, каждая новая ступень подъема вбирает в себя, как бы «затопляет» нижележащие, пройденные, оставленные уже уровни (так говорят о повышении уровня образования, культуры и т. п.). В нашем же случае речь идет скорее о составляющих, параметрах, этажах психического здоровья, существующих (живущих) одновременно, пусть глубоко взаимосвязанно и взаимозависимо, но все же не поглощая и не заменяя друг друга. Но поскольку понятие поэтажного подхода пока не привычно, да и ассоциируется больше со строитель ным делом, нежели с психологией, мы с учетом высказанных оговорок будем в основном использовагь устоявшуюся, «уровневую» термино логию.
73
1._NiN2N3
2. NiN2N3
3._Ni_N2N3
4. NiN2N3
5._NiN2N3
6. NiN^ 7-_М^2Мз 8. NiN2N3
В нашу задачу не входит подробное рассмотрение всех выделенных классификационных ячеек, поскольку это заняло бы слишком много места и увело от основной логики работы. Ниже (гл. IV и V) мы остановимся лишь на некоторых типичных структурах психического здо ровья, характерных прежде всего для тех видов ано мального развития личности, которые непосредственно попадут в фокус нашего рассмотрения. Однако одно, поистине фундаментальное, взаимоотношение сразу требует особого и пристального рассмотрения в кон тексте данной книги: это взаимоотношение первого — психофизиологического — с двумя вышележащими — собственно психологическими — уровнями. Нетрудно видеть, что по сути своей способ определения этих взаимоотношений является частным, производным от того или иного решения более общей методологической проблемы — проблемы соотношения биологического и социального в человеке, поскольку первый уровень непосредственно связан с наследственными, биологи ческими характеристиками, тогда как два последующих зависят от социальных условий обучения и воспитания.
3. О РОЛИ БИОЛОГИЧЕСКОГО В ФОРМИРОВАНИИ ЛИЧНОСТИ
Поскольку речь идет о биологическом и социальном в психике человека, то необходимо рассмотреть соотно шение трех реальностей: биологической, психологи ческой и социальной. Сузим картину, возьмем прежде соотношение двух реальностей — биологической и психологической, а затем уже вернемся к третьей — внешней, социальной реальности.
Собственно человеческая, сложно организованная психика может сформироваться и успешно функциони ровать в каждом отдельном человеке лишь при опре деленных биологических условиях, куда входят и требо вания к содержанию кислорода в крови и обеспечению питания мозга, и необходимость для успешной жизне-
74
деятельности солнечных излучений, и согласная работа отделов нервной системы и многое, многое другое. Су щее гвует огромное количество этих параметров и звень ев нашего телесного существования, живое содру жество которых обеспечивает «на выходе» необходи мые для протекания психических процессов условия. В норме все системы находятся в динамическом внут реннем равновесии, создавая относительное постоян ство диапазона условий, нужного для продуктивной работы психического аппарата. Степень здоровья орга низма определяется запасом прочности, стойкости в от ношении пагубных влияний, т. е. тем, насколько легко и надежно защитные силы гасят, компенсируют эти влияния, не допуская искажения условий работы психики (подобно тому как рессоры хорошего автомо биля гасят неожиданные ухабы дороги, не допуская лишних помех и неудобств для работы водителя). Что касается больных организмов, то, как писал А. Л. Чижевский, их можно рассматривать как системы, находящиеся в состоянии неустойчивого равновесия. Здесь отсутствует или крайне мал запас прочности (здоровья) в отношении вредоносных воздействий;
такие воздействия вовремя не гасятся, в результате чего общая неустойчивость еще более возрастает. Все это создает «на выходе» перебои, искажения основных физиологических условий протекания психических про цессов, что не может не сказаться на качестве этих процессов.
Итак, психическое всегда действует, протекает, развертывается в рамках определенных биологических (физиологических, организмических) условий. Для постоянства и «самостоятельности» логики развития психики (т. е. ее относительной независимости от пери-пегий жизнедеятельности организма) необходимы обеспечение нужного диапазона этих условий, их устой чивость. Серьезное нарушение внутреннего равновесия изменяет характер протекания психических функций, тем самым так или иначе влияя на эти функции. Причем надо ясно осознавать, что это именно две реальности, которые можно различить, с одной стороны, как класс условий, а с другой — как процесс, протекающий в этих условиях.
Вернемся теперь к роли третьей реальности — реальности внешней, социальной — миру предметов и явлений, общения и борьбы, в котором живет человек.
75
Эта реальность является формообразующей, «ответ ственной» за содержание психических процессов ", ведущей специфической детерминантой развития чело веческой психики. Но при этом следует помнить, что реальность социальная, воздействия социального мира прямо не переходят в реальность психическую. Вот здесь-то мы и должны применить ценную формулу С. Л. Рубинштейна: внешние причины действуют, пре ломляясь через внутренние условия. Следует только помнить, что внутренние условия не есть соединенные в одну совокупность биологические и психологические особенности *. «Внутреннее» есть собственно душевная, психическая реальность. Однако конкретные процессы этой реальности в свою очередь постоянно протекают в рамках условий, определяемых биологической, фи зиологической природой.
Формула «внешнее через внутреннее» описывает в основном характер воздействия на психику внешних, социальных причин, бытия — на сознание. Для того чтобы выделить другой важнейший аспект (который в философско-психологическом плане мы уже затраги вали в гл. I) — созидательную творческую активность психики человека, в частности ее преобразующее влия ние как на социальные общественные процессы, так и на собственное развитие,— необходимо воспользоваться следующей формулой, предложенной А. Н. Леонтьевым:
* Мы делаем эту оговорку, поскольку у самого С. Л. Рубинштей на внутренние условия понимались как раз в таком расширенном толковании. «При объяснении любых психических явлений,— писал он,— личность выступает как воедино связанная совокупность внут ренних условий, через которые преломляются все внешние воздей ствия». Структура личности при этом рассматривалась как включаю щая в себя и черты, обусловленные природными данными и общие для всех людей (например, свойства зрения, вызванные распространением солнечных лучей на Земле), и условия, которые изменяются в ходе исторического развития (например, особенности фонематического слуха, вызванные строем родного языка), и свойства высшей нервной системы, и, наконец, систему мотивов и свойств характера 12. Подобный «тотальный» подход к личности, слияние в одно разноуровневых образований, отнесение к ней как физиологи ческих, так и собственно психических свойств во многом, на наш взгляд, снижали ценность формулы «внешнее через внутреннее» и, возможно, явились причиной, по которой эта формула не нашла пока должного применения в исследованиях личности. При таком подходе оказывается затрудненной и возможность конкретно разоб раться в той специфической роли, которую играют различные особенности организма, перипетии его «биологии» в нормальном и отклоняющемся развитии.
76
«Внутреннее... действует через внешнее и этим само себя изменяет» 13. Важно заметить, что данная формула вовсе не отменяет, а существенно дополняет, корректи рует действие предыдущей, взятые же вместе, они достаточно полно отражают реальное движение психи ки, подчеркивая, акцентируя разные моменты постоян ного «кольцевого» взаимодействия, взаимосозидания внутреннего и внешнего, бытия и сознания.
В этом взаимодействии биологическая природа че ловека участвует как необходимое условие протекания, развертывания внутренних психических процессов. По нятно отсюда, что изменение физиологических парамет ров изменяет и характер протекания психических процессов, что может сказываться на формировании сложных психических образований, включая и личность человека. Нельзя поэтому сколько-нибудь игнорировать биологические особенности, сводить чуть ли не все в характеристике человека к производственным, об щественным отношениям, социологизаторскому подхо ду, которому, по мнению Б. Ф. Ломова, присуща трактовка человека как некоторого сгустка экономики, культуры или социума, начисто лишенного всего биоло гического, органического, вообще природного н. Между тем биологическое составляет необходимое условие, в котором разыгрывается драма психической жизни. Соматическое, психофизиологическое здоровье есть постоянство и оптимум * этих условий; болезнь есть большее или меньшее их искажение. Особенно пагубны-
Здесь, что отметил, наверное, внимательный читатель, мы уже второй раз используем критерии, о которых критически отозвались в начале предыдущей главы. Сначала это был критерий внутреннего равновесия, гомеосгазиса; теперь — критерий оптимальности. Однако подчеркнем во избежание недоразумений, что наша критика была направлена не на сами по себе кригерии — каждый из них правомерен на своем месте, а на неадекватность или по крайней мере малую эффективность их применения к собственно психологическим уровням человеческого развития, в особенности к уровню личностному. Сейчас же речь идет об организменных системах, к которым вполне применимы критерий внутреннего равновесия и критерий оптималь ности. Под последним в данном случае подразумевается такой результат работы рассматриваемых систем, который обеспечивает широту и постоянство диапазона условий функционирования психи ческого аппарата. Критерий оптимальности вообще является безлич ным, чисто «технологическим» показателем, и в этом плане он при меним по сути к любому процессу с обязательным, однако, условием четкого представления о том, что именно должен представлять собой данный оптимум, что он должен обеспечивать, чему (обычно вышеле жащему по уровню) он призван служить.
77
ми являются психические болезни. Рамки условий при неблагоприятном течении таких болезней настолько суживаются, что образуют как бы сходящийся коридор, воронку. Это накладывает резкие ограничения на сво боду психического развития и может создавать впе чатление, что биологическое непосредственно продуци рует, производит ту или иную аномалию или дефект личности. Однако следует помнить, что сами по себе эти рамки, сколь бы узкими и ограниченными они ни были, не формируют психики, не наполняют ее содержанием и смыслом. Они, повторяем вновь, составляют класс условий, в которых развертывается собственно психоло гический процесс — процесс формирования аномалий личности.
Такая постановка отнюдь не отводит биологическим особенностям малозначимую роль в аномальном разви тии. Напротив, именно ими создаются условия, необхо димые для формирования данного вида патологии личности, вне их невозможно появление присущих этому виду психопатологических черт, как невозможна и сама психическая болезнь. Поэтому психологическое исследование в этой области должно не просто конста тировать те или иные биологические характеристики болезни, но рассматривать всякий процесс психических изменений как протекающий в рамках этих условий *.
Конечно, для психолога вовсе не обязательно (хотя, вероятно, и желательно) изучение биохимических или анатомических основ болезни. Но совершенно необходи мы знание и учет тех условий, которые могут непосредст венно влиять на протекание психических процессов. А это прежде всего высшая физиология, которая обеспе чивает работу психического аппарата, обусловливая инертность или подвижность, уравновешенность или неустойчивость, силу или слабость нервной системы и другие показатели внутренней нейрофизиологической, психофизиологической организации актов психической
* А. Н. Леонтьев неоднократно подчеркивал, что будущее психо логии зависит от способности освоения «межуровневых переходов», которые связывают психологический уровень с биологическим и социальным. Но надо согласиться с М. Г Ярошевским, что главные результаты в анализе деятельности получены пока лишь на одном из «переходов» — от социального уровня к психологическому. Другой же важнейший «переход» — от биологических уровней к психологии — остался фактически не разработанным 15. Анализ аномального разви тия может дать, на наш взгляд, очень многое для заполнения этого пробела.
78
деятельности. Поэтому мы обозначили в качестве перво го уровня, требующего учета в психологическом анализе, именно уровень психофизиологический, а не уровень, , скажем, организма вообще. Организм в свою очередь — сложная, многоуровневая система, в которой далеко не все имеет непосредственное касательство к обеспечению психических процессов. Так, организм может быть болезненно изменен на тонком биохимическом уровне, в нем достаточно долгое время могут зреть и развивать ся злокачественные явления, однако до поры, пока они существенно не затронут психофизиологические про цессы, это не будет сказываться на психическом отра жении *, Поэтому для психолога оперативно важны не все знания об организме, не вся область физиологии, а лишь та ее часть, которая непосредственно влияет на функционирование психического аппарата. Так,неврал гия тройничного нерва иногда сопровождается значи тельными изменениями психического облика — человек перестает интересоваться окружающим, замыкается в себе и т. д. Для исследования психологической приро ды этих изменений не обязательно подробно знать ана томическое строение тройничного нерва или особен ности нервного импульса, но необходимо постоянно учитывать, что психика, личность страдающего этой невралгией формируются в условиях непрерывного ожидания острой психофизиологической реакции — приступов боли, которая иногда настолько резка и не стерпима, что «лишь уверенность в окончании приступа примиряет больного с жизнью» 17.
Изменить биологические условия болезни — задача не психологическая, а .медицинская. Но есть и другая важнейшая задача, разрешение которой имеет поистине общегосударственное значение,— социальная и трудо вая адаптация больного человека, приобщение его к полноценной жизни. И разработка этой проблемы немыслима без широких психологических исследований, ведь человек не просто пассивно приспосабливается к биологическим условиям болезни, которые, подобно жесткому клише, единообразно оттискивают его психи ческий облик, но способен компенсировать, преодоле вать их, строить, творить себя даже в стесненных
* «Редко кто проходит медицинское обследование,— констати рует И. И. Брехман,— без одного или нескольких диагнозов в заклю чении, хотя сам человек чувствует себя здоровым и трудоспособ ным» "'
79
условиях. Мы, правда, с детства прочно затвердили, что «в здоровом теле — здоровый дух», а следовательно, в теле больном и дух болен, но реальность учит . другому — тому, что помимо этих вариантов (которые,, согласно изложенной в предыдущем параграфе типо логии, занимают позиции 1 и 8) есть еще два, и тоже достаточно типичных, иллюстрации к которым легко подберет из своего опыта не только профессиональный психолог, но и любой психолог-любитель, любой внима тельный наблюдатель жизни. Эти варианты (в нашей типологии они значатся под номерами 2 и 7) суть сле дующие: во вполне здоровом теле может бытовать дух упадка и разложения, и, напротив, духовное здоровье и ясность сочетаться с тяжкими болезнями тела *. Поэтому конечная цель психологического исследования отклонений в развитии личности, наблюдаемых при тех или иных болезненных страданиях, есть нахождение путей преодоления диктуемых болезнью условий, путей полноценной компенсации идущих от болезни симпто мов и соответственно психологическая помощь и под держка человека в следовании по этим нелегким пу тям.
4. СМЫСЛОВАЯ СФЕРА ЛИЧНОСТИ
Мы видели, что биологическое, точнее, быть может, сказать, органическое** составляет необходимое условие
* Распространенность этих двух вариантов и дала, видимо, повод к появлению следующего четверостишия, построенного как оппозиция затасканной латинской пословице:
В здоровом теле —
Здоровый дух,
На самом деле —
Одно из двух 1в. Что касается профессиональных свидетельств существования вариан тов соотношения биологической и социальной полноценности, то сошлемся, например, на мнение столь опытного клинического пси холога, как В. Н. Мясищев. «...Могут быть выделены,— писал он,— четыре основных типа: 1) тип социально и биологически полноцен ный; 2) социально полноценный при биологической неполноценности;
3) биологически полноценный, а социально неполноценный и 4) соци ально и биологически неполноценный» 19.
** Следует, видимо, согласиться с П. Я. Гальпериным 20, который настаивает на том, что термин «органическое» является более подходящим, поскольку не содержит в отличие от понятия «биологи ческое» указания на «животное в человеке», а ориентирует прежде всего на имеющиеся анатомо-физиологические предпосылки и воз можности, которые играют совершенно бесспорную и очень важную роль в развитии человека, особенно наглядно (как мы увидим ниже, в § 1 гл. IV) проявляющуюся в аномалиях этого развития.
80
психического развития. Другое важнейшее условие — социальное окружение, мир культуры. Но, как уже под черкивалось выше, из самих по себе условий, предпосы лок, сколь бы мы их детально ни изучали, никакое живое развитие невыводимо. Требуется «идти даль ше,— писал по этому поводу А. Н. Леонтьев,— и иссле довать развитие как процесс «самодвижения», т. е. ис следовать его внутренние движущие отношения, проти воречия и взаимопереходы, так что его предпосылки выступают как в нем же трансформирующиеся, его собственные моменты» 21. Что же тогда определяет внут реннее движение этого развития, что составляет его движущие противоречия и взаимопереходы?
В отечественной общепсихологической науке, преж де всего в трудах А. Н. Леонтьева, С. Л. Рубинштейна, А. В. Запорожца, П. Я. Гальперина, Д. Б. Эльконина и др., дан достаточно однозначный ответ на этот вопрос:
источники движущих противоречий надо искать в систе ме предметной деятельности субъекта. Следует, однако, сразу сказать, что изучение деятельности отнюдь не прерогатива психологии. Деятельность — важнейший общефилософский объяснительный принцип. В истории европейской философии выделяется всего три таких принципа: Космос (в античной философии и науке), Природа (в философии и науке Нового времени) и Деятельность (начиная с XVIII—XIX вв.— в класси ческой немецкой философии) 22. Психологию интересует прежде всего роль деятельности в формировании психического аппарата отражения и в связи с этим ее внутреннее строение и динамика.
Кратко обозначим основные понятия, которыми обычно оперируют в рассуждениях о психической деятельности. Исходным является понятие «потреб ность». Потребность трактуется как требование, нужда, ожидание, стремление к какому-либо недостающему, желаемому предмету, содержание которого может быть самым разным — от необходимости размять энергич-- ным движением затекшее от долгого сидения тело до стремления к познанию и истине. От содержательных показателей мы можем отвлекаться, однако лишь в формально-логическом плане, в плане же конкретно-психологическом они составляют ключевую характе ристику потребности, наполняя ее энергетическую ем кость и потенциал определенностью и осмысленной направленностью. Не зная, не представляя себе предме-
81
та потребности, рассматривая ее как «потребность вообще», мы почти ничего не можем сказать и о собст венно психологической характеристике самой потреб ности, о тех конкретных актах, которые будут предпри няты для ее удовлетворения. Эта направляющая, побуждающая к активности функция предмета особо выделена в общепсихологической теории А. Н. Леонть-ева, где ей придана роль двигателя, мотива всей деятельности в целом.
Предмет потребности, как правило, не может быть достигнут сразу, он дан в сложной, часто препятствую щей достижению жизненной среде с присущими ей жесткими условиями и преградами, так что обычно требуется не одно, а целая цепь, система взаимосвя занных действий, направляемых на некоторые про межуточные, опосредующие цели, объединенные зада чей этого достижения. В свою очередь каждая цель может быть выполнена разными способами, разными конкретными операциями. Все вместе эти цели, дей ствия, способы, операции и образуют наличный, или, как говорят, операционально-технический, состав деятель ности. Схематически это можно представить себе так:
П-
/ Л| Д2 An ,
(-^-Ц1 ->• Ц2...^Ц„)
м
(1)
где для удовлетворения потребности (П) развертывает ся деятельность, состоящая из ряда действий (дь Д2,..., рп), направленных на осуществление целей (ui, цз, ..., Цп), подчиненных в конечном счете задаче достижения предмета, мотива (М) всей деятельности в целом.
Однако такая схема, взятая сама по себе, вполне укладывается в рамки сугубо бихевиористских пред ставлений, одинаково по сути отражая и поведение кры сы в сложном лабиринте, и внешнюю сторону действий человека, стремящегося в условиях стоящих перед ним преград обойти, преодолеть их и достичь желаемого. Даже поправка на то, что животное действует инстинк тивно, а человек выбирает пути и действия по разуму, не устраняет некоторой механистичности представлен ного. Чтобы понять специфику человеческого поведения, необходимо ввести в рассмотрение некоторые характе ристики сознания, которые тесно связаны с регуляцией предметной деятельности.
Важнейшей образующей сознания, исследованию
82
которой посвящены многие работы психологов, являет ся значение. А. Н. Леонтьев описывал значение как идеальную, духовную форму кристаллизации общест венного опыта, общественной практики человечества. «Человек в ходе своей жизни усваивает опыт пред шествующих поколений людей; это происходит именно в форме овладения им значениями... Итак, психологи чески значение — это ставшее достоянием моего созна ния (в большей или меньшей своей полноте и много сторонности) обобщенное отражение действительности, выработанное человечеством и зафиксированное в фор ме понятия, знания или даже в форме умения как обобщенного «образа действия», нормы поведения и т. п.» 23.
Исходя из данного подхода совокупность значений может быть представлена как культура, т. е. система понятий, норм, образцов, представлений, бытующих в рассматриваемой среде *.
Важность значения как идеальной формы общест венного опыта для психического развития очевидна. Человек видит явления прежде всего через призму усвоенных категорий, он как бы накладывает сетку значений, понятий и определений (Л. С. Выготский сравнивал это с параллелями — горизонтальными свя-
* Такое понимание культуры не является общепринятым. Но дело в том, что термин «культура» вообще чрезвычайно много значен и в различных частных науках и даже внутри каждой из них толкуется по-разному. В последнее время в отечественной фило софской литературе стала преобладать точка зрения, согласно ко торой в основу понимания культуры кладется исторически активная деятельность человека и, следовательно, развитие самого человека в качестве субъекта этой деятельности. Развитие культуры при таком подходе фактически совпадает с развитием человечества, причем не в какой-то особой (например, специфически духовной — научной, художественной и т. п.), но в любой области общественной жизне деятельности 24. Подобное философское понимание, комментирует В. М. Межуев, «имеет дело с культурой не как с особым объектом, подлежащим специальному изучению (наряду, например, с приро дой, обществом, человеком и т. д.) в границах отдельной дисциплины, а как с всеобщей характеристикой всего действительного мира» 25 Для конкретного психологического анализа такая точка зрения пред ставляется чересчур глобальной, не позволяющей расчленять компоненты и условия развития личности. Поэтому мы понимаем здесь культуру более узко — как систему бытующих в обществе значений (понятий, норм, образцов и т. п.), относя деятельность в иную категорию анализа, хотя понятно, что как знаки мертвы вне культурогворческой и культуропотребляющей деятельности, так и сама деятельность (в качестве собственно человеческой) немыслима вне этих знаков.
83
зями и меридианами — связями вертикальными, иерар хическими) на окружающий мир, познает и выражает, передает плоды своего познания не иначе как через систему значений. И все же следует признать, что, взятые сами по себе, в своей объективной представлен-ности, знаки культуры могут быть отчуждены от реаль ной душевной жизни человека; они, повторяем, объек тивны, т. е. существуют до встречи с конкретным челове ком, и остаются, пусть даже измененными, после этой встречи, являя собой отражение действительности независимо от индивидуально-личностного отношения к'ней самого человека.
Привнесение же этого отношения неизбежно порож дает субъективное значение данного объективного зна чения («значение значения»). Чтобы избежать удвоения терминов, А. Н. Леонтьев предложил говорить в этом случае о личностном смысле. Таким образом, «смысл выступает в сознании человека как то, что непосредст венно отражает и несет в себе его собственные жизнен ные отношения» 26.
Выше мы уже определили смысловой уровень как собственно личностный. Теперь подробно рассмотрим смысл (смысловое образование, смысловую динами ческую систему) как «живую клеточку», «единицу» анализа * этого уровня.
* Л. С. Выготский выделял два принципиально отличных способа анализа, применяемых в психологии. Первый можно назвать разложением сложных психологических целых на элементы. Его Л. С. Выготский сравнивал с химическим анализом воды, разлагаю щим ее на кислород и водород. Другой путь анализа — это анализ, расчленяющий сложное единое целое на единицы. «Под единицей,— писал далее Л. С. Выготский,— мы подразумеваем такой продукт анализа, который в отличие от элементов обладает всеми основными свойствами, присущими целому, и который является далее неразло жимыми живыми частями этого единства. Не химическая формула ,воды, но изучение молекул и молекулярного движения является ключом к объяснению отдельных свойств воды... Психологии, желаю щей изучить сложные единства, необходимо понять это. Она должна заменить методы разложения на элементы методами анализа, расчле няющего на единицы» 27. Позже об этом писал и С. Л. Рубинштейн:
«Для того чтобы понять многообразные психические явления в их существенных внутренних взаимосвязях, нужно прежде всего найти ту „клеточку", или „ячейку", в которой можно вскрыть зачатки всех элементов психологии в их единстве» 28. Эти положения актуальны и поныне. Необходимо добавить также, что выделение и обоснование этих единиц — особая теоретическая работа, поскольку «единицы анализа не могут непосредственно заимствоваться в самой реаль ности в качестве ее вещественно экземплифицированных представи телей, но каждый раз являются продуктом мысленного конструиро-
84
Сама проблема смысла в научном рассмотрении человека появилась не сразу. Выдающийся отечествен ный ученый Н. А. Бернштейн писал, что каждая наука применительно к явлениям в своей области должна прежде всего ответить на два определяющих вопроса:
как происходит явление и почему оно происходит? . Для наук о неживой природе эти вопросы оказываются и необходимыми, и достаточными. Долгое время и наука о живой природе — биология— пыталась со всей стро гостью следовать лишь этим вопросам, однако много численные наблюдения и факты, указывающие на не оспоримую целесообразность устройств и процессов, присущих живым организмам, неминуемо привели к постановке нового, третьего вопроса: «для чего су ществует то или иное приспособление в организме, к какой цели оно направлено, какую доступную наблю дению задачу оно предназначено решать»? 30
Все эти вопросы сохраняют первостепенное значение и для психологии, в частности для исследования поведе ния и деятельности. Первый вопрос ставит проблему феноменологии деятельности, качественных характе ристик этого явления. Ответ на второй вопрос подразу мевает исследование причинности, механизмов движе ния деятельности. Наконец, при ответах на третий вопрос мы должны анализировать цели и мотивы, на которые непосредственно направлен процесс деятель ности. Однако эти три вопроса не затрагивают или, точнее, затрагивают лишь косвенно проблему смысло вой регуляции поведения. Между тем в психологии накопилось множество фактов, показывающих особую значимость этого уровня регуляции для судьбы деятель ности, ее продуктивности и конкретного хода. И как биология в рамках ответов на вопросы как и почему приходила к выводам, оказывавшимся, по словам Н. А. Бернштейна, крайне бедными предсказательной силой, так и психология, ограниченная на этот раз тремя вопросами — как, почему и для чего,— оказы вается недостаточной для понимания многих сторон человеческого поведения и деятельности, реальных
вания (разумеется, отнюдь не произвольного по отношению к реаль ности)» . Собственно, в каждой сколько-нибудь развитой психоло гической теории можно выделить такую единицу: «знак» — у Л. С. Выготского, «установка» — у Д. Н. Узнадзе, «деятельность» — у А. Н. Леонтьева, «действие», «поступок» — у С. Л. Рубинштейна, «акт поведения» — у М. Я. Басова и др.
85
проблем их развития. Для преодоления этой недоста точности необходимо включить в рассмотрение еще один аспект, задать еще один, четвертый вопрос, внешне сходный с третьим, но все же имеющий свой особый оттенок: это вопрос, ради чего совершается то или иное действие, деятельность человека или в чем подлин ный смысл достижения тех или иных целей, мотивов, задач,— смысл, стоящий за взятыми самими по себе или в своей совокупности целями, задачами, моти вами?
Что же требуется для ответа на данный вопрос, как рождаются смысловые образования, или, если восполь зоваться более точным термином Л. С. Выготского, динамические смысловые системы, несущие в себе и осо бое отражение действительности, ее знак, и эмоциональ но-личное, пристрастное к ней отношение?
Мы уже касались некоторых вопросов смыслообра-зования в первой главе книги, когда рассматривали философские аспекты проблемы личности, определения ее нормы и аномалии. Там, как помнит читатель, речь шла об одном, но, разумеется, главном, вершинном для человека смысле — смысле жизни, здесь же речь идет о всем многообразии динамических смысловых систем. Однако, на наш взгляд, основная внутренняя законо мерность остается единой для всех случаев — психоло гические смысловые системы рождаются в сложных, многогранных соотнесениях меньшего к большему, отдельных ситуаций, актов поведения к более широким (собственно смыслообразующим) контекстам жизни. В соответствии с этим их осознание — всегда процесс определенного внутреннего соотнесения.
Поясним сказанное простым примером. Ради чего стоит посещать лекции в институте? Ради чего стоит стремиться к высшему образованию? Ради чего стоит жить? Для того чтобы ответить на подобные вопросы, надо соответствующую данному явлению деятельность соотнести с контекстом деятельностей более широких, и соотнесение это тем сложнее и индивидуальное, чем выше мы поднимаемся по ступеням, уровням смысловой иерархии. Скажем, смысл посещения лекций для боль шинства очевиден — он в том, чтобы успешно сдать сес сию, закончить вуз. Труднее ответить на вопрос: ради чего нужно кончать вуз? Ответы могут захватить много взаимосвязанных деятельностей и мотивов, различные их сочетания и оттенки: интерес к профессии, престиж-
86
ность мотивы самоопределения, материальные интересы, поступление в аспирантуру и т. д. И уже совсем нелегко ответить на вопрос: ради чего стоит жить? Ведь здесь, как мы уже говорили в прошлой главе, надо соотнести не что иное, как всю свою жизнь с каким-то более широким и общим контекстом, с тем, что больше нашей индивидуальной жизни и не оборвется с ее физическим прекращением (дети, счастье будущих поколений, прогресс науки и т. п.).
При этом необходимо подчеркнуть два важных момента. Во-первых, смысл той или иной деятельности не порождается, на наш взгляд, самим по себе мотивом более общей, вышележащей по иерархическому уровню деятельности. Так, в последнем примере не сами по себе дети, счастье будущих поколений или прогресс науки являются смыслом, а те многочисленные и слож ные связи, принципы, соотнесения, противоречия, кото рые завязываются, возникают вокруг этих предметов, составляя как бы «кристаллическую решетку», внут реннюю психологическую структуру смыслового образо вания *. Поэтому, в частности, за ссылкой на один и тот же смыслообразующий мотив могут, как показы вают психологические исследования, стоять совершенно разные по содержанию и динамике смысловые образо вания. При ответе на вопрос «ради чего» называемый предмет следует рассматривать не как твердо установ ленное значение, объективный знак, а скорее как сим вол, символическое оформление сложного по своему генезису и структуре переживания. Символ этот склады вался, формировался в ходе жизни человека (Л. С. Вы готский часто повторял — «за сознанием лежит жизнь»), и, следовательно, расшифровка его не может быть лишь умозрительной задачей, решаемой путем анализа, сопоставления самих по себе речевых знаков, опросов исследуемого человека (в особенности если мы имеем дело с аномалиями, где диссоциация осозна ваемого и реального часто весьма очевидна). Решение этой задачи возможно лишь при обращении к анализу
* Как и во многих других случаях проявления жизненной диалектики, здесь скорее важен не результат, а процесс, реальные формы его достижения и утверждения. Дело потому часто не в смыслообразующем мотиве как таковом, а в тех способах, соотне сениях, связях, каковыми произошло его становление. Эти способы, эта живая сеть соотнесений и рождает, питает смысловые системы (о важности изучения процессуальной, динамической стороны мы будем говорить подробнее в следующей главе).
87
самой жизни человека, ее индивидуальной истории, приведшей именно к такому, а не иному способу смысло вого опредмечивания, смыслового опосредствования ду шевного бытия.
Отсюда следует второй момент, который надо выде лить особо. Уяснение человеком смысла того или иного отношения к миру не дается ему прямо и автомати чески, но требует сложной и специфической внутренней деятельности оценивания своей жизни, решения особой «задачи на смысл» (А. Н. Леонтьев). Причем, как мы видели, чем выше по иерархическим ступеням смысло вые образования, тем труднее работа по их осознанию, поскольку все шире и неопределеннее становится об ласть смыслопорождающей действительности, все сложнее и опосредствованнее те связи и отношения, из которых завязывается динамическая смысловая си стема.
Вот почему, с одной стороны. Самые главные вопро сы — о смысле жизни, любви, добра, зла и т. п.— тре буют таких больших внутренних усилий человека в поисках ответа на них, а с другой стороны, сами эти ответы, если они наконец найдены, часто кажутся стороннему наблюдателю неопределенными, малозначи мыми (вспомним гамлетовское: «Слова, слова, слова»), расплывчатыми. Причем последнее указывает вовсе не на слабость человеческого языка и мышления, а на мно-гоаспектность, системность самой сути смысловых реалий, которые заведомо шире и многостороннее реалий языковых. С этим связаны и писательские «муки слова», и недовольство словом уже найденным, его недостаточностью для определения живого предме та *, и то, наконец, почему художники порой отказыва ются определить основной смысл или, даже проще, основную мысль своего произведения **. Что же касает ся психологических изысканий, то в структуру смысло вого образования входят эмоционально-непосредствен ный смысл и вербализированный смысл 32. Первый как
Напомним признание Александра Блока:
Ведь я — сочинитель, Человек, называющий все по имени, Отнимающий аромат у живого цветка.
** Л. Н. Толстой писал: «...нужны люди, которые бы показывали бессмыслицу отыскивания мыслей в художественном произведении и постоянно руководили бы читателей в том бесконечном лабиринте сцеплений, в котором и состоит сущность искусства, и к тем законам, которые служат основанием этих сцеплений» 3'.
88
бы составляет пристрастную, изменчивую, недоговорен ную подоплеку второго, т. е. смысловые образования (о чем писал уже Л. С. Выготский) являют собой сплав сознательных (интеллектуальных) и эмоциональ ных (аффективных) процессов, чем во многом и объяс няется сложность их адекватного осознания.
Совершенно особый вопрос — кто и как ставит «задачу на смысл» перед человеком. Чисто внешне, феноменологически, кажется, что все зависит только от уровня самосознания, желаний данного человека, от того, захочет ли он задуматься над смыслом своих поступков или нет, направляют ли его к тому события жизни, друзья, воспитатели, учителя, семья — словом, внешние, окружающие его обстоятельства. Существуют, однако, и вполне объективные внутренние законы дви жения деятельности, его собственная логика, изнутри подготавливающая ситуацию осмысления себя, своих действий и места в жизни. И сознание тогда играет роль скорее подытоживателя, активатора, реализатора, нежели причины постановки «задачи на смысл». (На некоторых законах этой логики мы остановимся в сле дующем параграфе.)
Когда же «задача на смысл» все же решена и речь идет о той или иной форме осознанности, отрефлекси-рованности наиболее общих смысловых образований, то уместно, на наш взгляд, говорить о ценностях личности или, лучше, о личностных ценностях, отличая их от личностных смыслов, которые далеко не всегда носят осознанный характер. Таким образом, личностные цен ности — это осознанные и принятые человеком общие смыслы его жизни *. Их следует отличать и от чисто декларируемых, назывных ценностей, не обеспеченных «золотым запасом» соответствующего смыслового, эмо ционально-переживаемого, задевающего личность отно шения к жизни, поскольку такого рода ценности не
* Мы не берем здесь социологические аспекты изучения цен ностей, а рассматриваем ценность в ее психологической характеристи ке как разновидность смыслового образования. Отметим также во избежание недоразумений, что в психологии личности часто говорят о смысле во множественном числе (например, личностные смыслы), тогда как в традиции русского языка слово «смысл» принято употреб лять в единственном числе. Это расхождение легко объяснимо: в от личие от обыденного языка под смыслом в психологии подразуме вается особая составляющая сознания, которая имеет разные виды и формы, поэтому вполне правомерно говорить о множественности этих смыслов, их системе, иерархии и т. п.
89
имеют по сути дела прямого касательства к смысловой сфере, более того, могут стать бутафорией, маскирую щей совсем иные личностные устремления *.
Заметим также, что осознанные ценностно-смысло вые отношения могут быть не только позитивными, т. е. определять то, что по восприятию человека хорошо, но и негативными, т. е. занимать на субъективной ценностной шкале отрицательные значения, быть как бы «отрица тельными ценностями», определять восприятие чего-ли бо как недостойного, плохого. Если в динамическом пла не отношения первого рода можно назвать отношениями притягивания («положительная валентность», по К. Ле вину 33), центростремления, то отношения второго рода тяготеют к отталкиванию («отрицательная валент ность») , центробежности **.
Понятно, что позитивные смысловые переживания,
* Различия, несоответствия, а часто прямые противоречия между желанием «быть» и соблазном «казаться» не столь уж редко случаются в жизни любого человека, и потому борьба за искренность, постоянство, подлинное, без «приписок», самовыражение—одна из основных линий нравственного развития и воспитания. Генезис многих видов отклонений, аномалий личности связан с теми или иными запущенными формами этого несоответствия. Например, клиницистам и психологам хорошо известно, что пышные уверения в любви к людям и подвигах самопожертвования у лиц истероидного склада часто не имеют под собой никакой смысложизненной основы и являют ся лишь способом прикрытия безоглядного эгоцентризма и само любования.
** Напомним, однако, что в рассуждениях Левина речь шла о ва лентности предметов, данных в конкретном, здесь-и-теперь возник шем «психологическом поле», о побудительной силе, от них исходя щей. Сейчас же мы говорим об отношениях к предметам, точнее, к их взаимосвязям, о способах, принципах смыслового восприятия, при дания личностно-субъективной цены возникающим в окружающем мире связям и отношениям. Так, в работе кубинского психолога М. Кальвиньо мы читаем: «Можно рассматривать четыре возможных отношения, в качестве которых может выступать то или иное явление:
1) явление выступает в качестве мотива; 2) явление представляет условие, препятствующее достижению мотива; 3) явление представ ляет условие, способствующее достижению мотива; 4) явление пред ставляет условие, способствующее достижению одного мотива и пре пятствующее достижению другого. Этим четырем отнбшениям соот ветствуют и четыре возможных смысла явления- смысл мотива, нега тивный смысл, позитивный смысл, конфликтный смысл» 'и. Положение это тонко фиксирует возможность разного смыслового отношения к одному и тому же явлению в зависимости от его места в структуре деятельности. Однако, как мы увидим ниже, далеко не все смысловые образования, не все его уровни можно прямо приписать к конкретной деятельности, сведя роль смысла к оперативной регуляции достиже ния мотива, к взаимоотношению мотива и преграды или мотива и по собника достижения.
90
связанные с ожиданием, верой в лучшее, чаще бывают радостными, нежели негативные, являющиеся по пре имуществу горькими и разочаровывающими. Не следует думать, однако, что лишь первые хороши, а вторые все гда дурны и должны подлежать искоренению. Отрица тельные смысловые переживания столь же важны для развития человека, как и положительные: в них нередко заложены точки роста, они могут дать толчок к поискам нового взгляда на жизнь, могут быть источником нетер пимости (не головной, а внутренней, душевной) к недо статкам и порокам как в себе, так и в окружающем мире. Другое дело, когда они начинают исключительно прева лировать, определяя весь тон и направление жизни, все формы отношения к миру и самому себе. Такая одно сторонность — начало аномального, отклоняющегося развития, уводящего от общих сущностных задач, за мыкающих человека в узкий круг негативных пережива ний и в конце концов ненависти (чаще бессильной) к себе и другим. Личностные ценности такого человека, т. е. то, чем он поддерживает смысл своего существова ния,— это ценности, точнее, придание ценности отталки ванию, но, отталкивая все и вся, он остается один на один со своим озлоблением, которое уже оттолкнуть не может, ибо оно составило его суть, стало привычным и единственным способом видения и осмысления мира.
Именно общие смысловые образования (в случае их осознания—личностные ценности), являющиеся, на наш взгляд, основными конституирующими (образую щими) единицами сознания личности, определяют глав ные и относительно постоянные отношения человека к основным сферам жизни — к миру, к другим людям, к самому себе. Нельзя говорить о нормальном или ано мальном развитии личности, не рассматривая эти отно шения — как их динамическую сторону (характер их напряженности, способы осуществления, соотношение реальных и идеальных целей и т. п.), так и сторону со держательную.
Надо заметить, что если задача изучения механиз мов динамической стороны психической деятельности без оговорок принимается большинством психологов, то задача изучения содержательной стороны нередко вы зывает резкие возражения, которые наиболее часто сво дятся к тому, что это скорее предмет философии, этики, но не психологии. Однако с этим мнением нельзя согла ситься, иначе будет упущена из виду важнейшая детер-
91
минанта, определяющая черты как конкретных, так и общих свойств личности. Необходимость учета содержа тельной стороны становится, пожалуй, особенно явной при встречах с трудным, аномальным, отклоняющимся развитием (как в подростковом, так и в более зрелом возрасте), которое, как показывают исследования, не редко является прямым следствием эгоцентрической ориентации человека. Наиболее благоприятные условия для развития личности, что уже давно замечено опытны ми психологами, создает противоположная эгоцентриче ской — альтруистическая ориентация. Например, еще у русского психолога А. Ф. Лазурского мы находим, что духовное здоровье в наибольшей степени обеспечивает идеал альтруизма. «Альтруизм в том или ином виде представляется формой и средством, и показателем наи лучшей гармонии между личностью и средой. Здесь из вращенных нет» 35. Современные экспериментально-психологические данные в целом подтверждают эти суждения.
Итак, совокупность основных отношений к миру, к людям и себе, задаваемых динамическими Смысловы ми-системами, образует в своем единстве и главной своей сущности свойственную человеку нравственную позицию. Такая позиция особенно прочна, когда она становится сознательной, т. е. когда появляются лич ностные ценности, рассматриваемые нами как осознан ные общие смысловые образования. Исповедание этих ценностей закрепляет единство и самотождество лично сти в значительных отрезках времени, надолго опреде ляя главные характеристики личности, ее стержень, ее мораль.
Может возникнуть принципиальный вопрос: о какой морали, о какой нравственности может идти речь при грубых отклонениях в развитии личности, например у злостного пьяницы или правонарушителя? Здесь, скажут многие, налицо их отсутствие, хотя никто не бу дет отрицать, что совершивший преступление — лич ность.
Моральная шкала, в нашем понимании, включает в себя не только положительные, но и отрицательные с общепринятой точки зрения ценности (подобно тому как, скажем, условно выделенная шкала ума должна располагать сравнительными отметками не только для высот ума, но и для его, с точки зрения наблюдателя, ущерба, т. е. глупости). Даже в тех случаях, когда мы
92
говорим об аморальности, речь идет не просто об отри цании морали, а о моральной позиции, нам чуждой, из вращенной. Именно своя мораль, своя достаточно очер ченная и жесткая система ценностей, характерна и для асоциальных групп, в частности для противоправного, преступного мира 36. Исследование Е. Н. Голубевой, выполненное под нашим руководством на факультете психологии МГУ (1978), показало, что главные трудно сти в перевоспитании даже малолетних правонарушите лей состоят не в том, что подросток «не хочет» испра виться или «не понимает», что надо жить честно, а в том, что он порой не может этого сделать из-за наличия уже сформировавшейся и ставшей достаточно инертной системы смысловых образований, которая, несмотря на «хотение» и «понимание», продолжает определять преж нее, извращенное («преступное») отношение к миру.
Сказанное позволяет прийти к выводу, что сущность личности не совпадает ни с темпераментом, ни даже с характером. Разумеется, характер неотделим от лично сти и в широком понимании входит в нее, поскольку реа лизует прежде всего не случайные побуждения, а глав ную, генеральную линию жизненных устремлений лич ности. Плоскость характера — это плоскость действова-ния, способов осуществления основных смысловых ли ний, и здесь мы обычно говорим о таких параметрах, как сила — слабость, мягкость — твердость, воля — безво лие и т. п. Многие не без основания рассматривают силу воли как стержень характера, и это верно, ибо синоним безволия — бесхарактерность, т. е. неумение организо вать свои намерения и побуждения, довести их до конца.
Иное дело — личность. Здесь основная плоскость движения — нравственно-ценностная. Личность в уз ком понимании (ядро личности) — это не способ осуще ствления позиции, а сама позиция человека в этом слож ном мире, которая задается системой общих смысловых образований *. Лишь в более широком понимании (включая характер) — это динамическая система смыс ловых образований, опосредствующих ее главных моти-
* В этом плане наиболее сжатой и яркой формулой личности (а не просто темперамента или характера) является, на наш взгляд, известное восклицание Лютера: «На том стою, и не могу иначе», фор-' мула эта отражает все три момента, которые мы обозначили в конце первой главы в качестве существенных для нашего понимания лично сти: она подразумевает и определенную позицию, и ее достаточно ясное осознание, и, наконец, готовность постоять за нее как за нечто главное и неизменное.
93
bob и способов их реализации. Не случайно поэтому лич ность, ее ядро могут контрастировать с характером в уровне своего развития и качества; известно, что можно встретить «хорошего человека» (нередкое житейское определение личности) с плохим характером (скажем, вспыльчивым, недостаточно сдержанным) и, напротив, негодяя с прекрасным характером (уравновешенным, покладистым, сильным).
Сказанное ни в коей мере не умаляет роли и значения характера. Старая мудрость «Посеешь привычку — пожнешь характер, посеешь характер — пожнешь судь бу» имеет глубокий психологический смысл, ибо привыч ки ребенка, его характер — это реальные «кирпичи», из которых строятся затем такие важнейшие психологиче ские образования, как стиль действия, манеры общения с другими, способы выражения и достижения целей и мотивов — словом, все то, что в конечном счете во мно гом строит судьбу человека, определяет ее повороты и перипетии. Речь идет лишь о том, что все эти важнейшие образования сами по себе еще не отвечают на вопрос, ради чего они существуют, какие смысловые устремле ния призваны осуществлять, иными словами, прямо и непосредственно не определяют нравственно-ценност ных плоскостей развития человека, совпадение или не совпадение этих плоскостей с общечеловеческими идеа лами и устремлениями. Отсюда, в частности, вытекает один важный вывод. При оценке личности, полагании ее нормальной или аномальной, отклоняющейся, нако нец, при ее воспитании, психокоррекции и психотерапии следует иметь в виду не только и даже не столько осо бенности ее отдельных проявлений, их сочетания, корре ляции и т. п., но и то, как общие смысловые устремления, общие мотивы и способы их достижения соотносятся с социальными и нравственными плоскостями общечело веческого бытия.
Прежде чем перейти к обозначению некоторых из основных свойств и функций динамических смысловых систем, заметим, что они являются в известном плане сверхчувственными образованиями. Как пишет И. С. Кон, подобного рода образования не являются непосредст венными данностями, но предполагают, разумеется, систему индикаторов, способы верификации гипотез и т. д. Качество сверхчувственности представляется некоторым авторам в отношении личности слишком отдаленным, чуть ли не идеалистическим 38, на деле же
94
речь идет о хорошо известном феномене. «Со времени своего возникновения,— констатирует Б. С. Грязнов,— наука постоянно вынуждена решать, казалось бы, три виальный вопрос: существуют ли объекты, знанием о ко торых она является, а если существуют, то как они су ществуют...» 39 Что касается собственно психологии лич ности, то, как справедливо замечает В. Г. Норакидзе, исследователи, работающие в этой области, «давно при шли к общему мнению, что прямое наблюдение свойств личности невозможно (они непосредственно не даны). Считается, что свойство — это определенного рода ги потеза, без которой невозможно понять характерные для деятельности индивида устойчивость, стабильность и последовательность» 40.
В исследованиях Л. С. Выготского, С. Л. Рубинштей на, А. Н. Леонтьева, А. В. Запорожца, в публикациях последних лет *, обозначены ряд свойств смысловых образований, их отличия от сферы значений, знаний и умений человека.
* В рамках развития общепсихологической теории деятельности история разработки гипотез и понятий, связанных с выявлением роли смысловых компонентов, достаточно коротка. Первый ее этап связан с исследованиями основателей теории деятельности (Л. С. Выготский, А. Н. Леонтьев и др.). Второй'— с созданием на факультете психоло гии МГУ в 1976 г. по инициативе А. Н. Леонтьева Межкафедральной группы по изучению психологии личности (на общественных началах). Общие результаты работы группы были изложены в двух итоговых статьях 4', которые определили контуры нового направления в иссле довании личности. В 1980 г. Межкафедральная группа, которая в це лом выполнила к тому времени свою координирующую роль, была рас пущена, и начался последний, современный уже этап развития. Ве дущие участники группы продолжили и во многом, как при всяком творческом движении, видоизменили свои представления; появились новые имена, направления и творческие группы, которые строили исследования на других основаниях, во многом часто отталкиваясь и полемизируя с работами Межкафедральной группы. Укажем, напри мер, на концепции А. Г. Асмолова, В. А. Петровского, Е. В. Суббот-ского, А. У. Хараша, на работы М. Кальвиньо и В. В. Столина, на психосемантические изыскания В. Ф. Петренко и А. Г. Шмелева, на яркое исследование смысловых переживаний, предпринятое Ф. Е. Ва-силюком, и на ряд других психологических работ, исходящих из прин ципов теории деятельности. Разумеется, проблемы смысла затраги ваются (правда, не столь интенсивно) и в иных психологических шко лах, находят они отражение и в зарубежных исследованиях. Но мы не можем здесь обсуждать эти взгляды, поскольку это составляет особую и требующую подробного изложения задачу. Заметим лишь-, что во многих зарубежных исследованиях речь идет о смысле скорее как об обобщенной мировоззренческой категории, тогда как в отечественных работах делаются попытки изучения более конкретных механизмов смысловой динамики и структуры личности.
95
К числу таких основных отличий можно отнести по крайней мере следующие четыре. Во-первых, смысловые образования существуют не только в осознаваемой, но часто и в неосознаваемой форме, образуя, по выраже нию Л. С. Выготского, «утаенный» план сознания. Во-вторых, они не поддаются прямому произвольному конт ролю и чисто словесным, вербальным воздействиям («личность не учат, личность воспитывают»,— подчер кивал А. Н. Леонтьев). В-третьих, смыслы не имеют сво его «надындивидуального», «непсихологического» су ществования; они не бытуют сами по себе, как мир зна чений, культуры, который может быть отторгнут от нас и представляет собой нечто объективное, заданное. На конец, в-четвертых, смысловые образования не могут быть поняты и исследованы вне их деятельностного, жизненного контекста; заостряя это положение, можно сказать, что психологию личности должны интересовать не отдельные факты, а акты поведения, т. е. целостные ситуации и их взаимосвязи, в которых возникают и на ходят свое проявление те или иные смысловые отноше ния к действительности.
Перейдем теперь к специфическим функциям смыс ловых образований как основных конституирующих единиц сознания личности. Обозначим здесь лишь две функции, являющиеся наиболее значимыми в контексте нашего изложения.
Во-первых, это создание образа, эскиза будущего, той перспективы развития личности, которая не выте кает прямо из наличной, сегодняшней ситуации. Если в анализе реальной человеческой деятельности ограни читься единицами мотивов как предметов потребностей, единицами целей как заранее предвидимых результатов, то будет непонятно, за счет чего человек способен пре одолевать сложившиеся ситуации, сложившуюся логику бытия, что ведет его к выходу за грань устоявшейся сообразности, к тому будущему, которому он сам сего дня не может дать точных описаний и отчета. Между тем это будущее есть главное опосредующее звено движения личности, без предположения которого нельзя объяс нить ни реального хода развития человека, ни его бес конечных потенциальных возможностей.
Смысловые образования и являются, на наш взгляд, основой этого возможного будущего, которое опосре-дует настоящее, сегодняшнюю деятельность человека, поскольку целостные системы смысловых образований
96
задают не сами по себе конкретные мотивы, а плоскость отношений между ними, т. е. как раз тот первоначаль ный план, эскиз будущего, который должен предсущест-вовать его реальному воплощению.
Не надо думать при этом, что будущее, о котором идет речь, всегда локализовано где-то неопределенно впереди во времени. Когда мы говорим о смысловом поле сознания, следует иметь в виду, что будущее при сутствует здесь постоянно как необходимое условие, как механизм развития, в каждый данный момент опосредуя собой настоящее.
Во-вторых, важнейшая функция смысловых образо ваний заключена в следующем: любая деятельность че ловека может оцениваться и регулироваться со стороны ее успешности в достижении тех или иных целей и со стороны ее нравственной оценки. Последняя не может быть произведена «изнутри» самой текущей деятельно сти, исходя из наличных актуальных мотивов и потреб ностей. Нравственные оценки и регуляция необходимо подразумевают иную, внеситуативную опору, особый, относительно самостоятельный психологический план, прямо не захваченный непосредственным ходом собы тий. Этой опорой и становятся для человека смысловые образования, в особенности в форме их осознания — личностных ценностей, поскольку они задают не сами по себе конкретные мотивы и цели, а плоскость отношений между ними, самые общие принципы их соотнесения. Так, например, честность как смысловое образование — это не правило или свод правил, не конкретный мотив или совокупность мотивов, а определенный общий прин цип соотнесения мотивов, целей и средств жизни, в том или ином виде реализуемый в каждой новой конкретной ситуации. В одном случае это будет оценка и отсеива ние, селекция некоторых способов достижения целей, в другом — изменение, смещение целей, в третьем — прекращение самой деятельности, несмотря на ее успеш ный ход, и т. п. Смысловой уровень регуляции не предпи сывает, таким образом, готовых рецептов поступкам, но дает общие принципы, которые в разных ситуациях мо гут быть реализованы разными внешними (но едиными по внутренней сути) действиями *. Лишь на основе этих
* «Человек нравственный,— писал А. И. Герцен,— должен носить в себе глубокое сознание, как следует поступать во всяком случае, и вовсе не как ряд сентенций, а как всеобщую идею, из которой всегда можно вывести данный случай; он импровизирует свое поведение» 42
4 Б, С. Братусь
97
принципов впервые появляется возможность оценки и регуляции деятельности не с ее целесообразной, праг матической стороны — успешности или неуспешности течения, полноты достигнутых результатов и т. п., а со стороны нравственной, смысловой, т. е. со стороны того, насколько правомерны с точки зрения этих принципов реально сложившиеся в данной деятельности отношения между мотивами и целями, целями и средствами их до стижения.
В самых общих словах специфика этой формы регу ляции такова: если в плане достижения успеха цели определяют и диктуют подбор соответствующих средств и по сути все средства хороши, лишь бы вели к успеху, то в плане нравственном главными становятся не цели, а нравственная оценка этих целей, не успехи, а средства, которые были выбраны для их достижения. Говоря об разно, если в первом случае победителей не судят, а побежденных не оправдывают, то во втором — побе дителей могут судить, а побежденных оправдывать; если в первом случае цель оправдывает средства, то во вто ром — средства полномочны оправдать или исказить цель, ее первоначальную суть. Речь идет о той плоскости общечеловеческого бытия, где люди выступают как рав ные, вне зависимости от их социальных ролей и достиг нутых на сегодня внешних успехов, равные в своих воз можностях нравственного развития, в праве на свою, соотносимую с нравственными принципами оценку се бя и других.
До сих пор мы говорили о динамических смысловых системах, по сути почти не затрагивая вопроса об их связи с конкретным строением деятельности. Если взять приведенную выше схему деятельности (1), то в ней, казалось бы, вообще нет места этим системам и все дви жение может быть вполне объяснено в терминах мотива, цели, действия, операции. Однако помимо общего опре деления личностного смысла как «значения значения» А. Н. Леонтьев дает и второе, более конкретное, опера циональное определение через указание места (в извест ной степени — механизма порождения) личностного смысла в структуре деятельности. Согласно этому опре делению, личностный смысл есть отражение в сознании отношения мотива (деятельности) к цели (действия) 43. Данное определение представляется чрезвычайно важ ным и во многом не до конца оцененным и использован ным, поскольку в отличие от других подходов выделяет
98
природу смысла не как непосредственно предмета, «ве щи», а как сущность отношения между «вещами», в данном случае — между мотивами и целями деятель ности.
Вместе с тем дальнейшее развитие этого подхода тре бует предпринятая целого ряда шагов 43а. Наиболее существенным, на наш взгляд, должно явиться рассмот рение смысловых систем не только в связи с протека нием конкретной деятельности, но и как особых орудий, «органов» целостного психического организма, направ ленных в конечном итоге на выполнение функций ориен тации в присвоении родовой человеческой сущности. Иначе говоря, смысловые отношения, будучи порожден ными в деятельности, не остаются к ней непосредственно приписанными, возникающими лишь тогда, когда вновь и вновь воспроизводится данная деятельность, но они, как мы уже писали, образуют особую сферу, особый, относительно самостоятельный план отражения — иной, нежели план конкретных взаимосвязей целей, действий и операций. Поэтому мы можем вслед за Г. В. Биренбаум и Б. В. Зейгарник говорить о смысловом поле и о действенном поле 44. Или, если обратиться к со временным изысканиям, первое .определить как смысло вое строение, второе — как собственно бытийный слой сознания, проявляющийся в образах, представлениях, значениях, программах решений, действий и т. д.4 Именно смысловое строение, смысловое поле и состав ляют особую психологическую субстанцию лично сти, определяя собственно личностный слой отраже ния.
Специально отметим, что в жизнедеятельности че ловека возникает множество конкретных смысловых зависимостей и отношений, далеко не все из которых могут быть отнесены к личностному слою отражения. Ведь ни одна операция, ни одно действие человека не являются бессмысленными, они включены в некоторую цепь, в нечто большее, в свете чего они получают свою осмысленность, свой смысл. Операция получает свой смысл в зависимости от целей и масштабов действия, цель действия смыслообразуется мотивом и т. д., есть, наконец, биологический смысл в функционировании любого физиологического органа, любого физиологиче ского отправления. Психология личности, не найдя сво его стержня, своего взгляда, критерия, может легко по теряться в этих многочисленных и взаимосвязанных
4*
99
проявлениях смыслообразования, смыслового оправда ния различных форм активности души и тела.
Рассмотрение личности как способа, орудия форми рования отношений к родовой человеческой сущности, прежде всего к другому человеку (как самоценности на одном полюсе, как вещи — на другом), и является, на наш взгляд, тем самым общим критерием, водоразде лом, отделяющим собственно личностное в смыслообра-зовании от неличностного, могущего быть отнесенным к иным слоям психического отражения. Воспользовав шись этим критерием, наметим следующие уровни смыс ловой сферы личности.
Нулевой уровень — это собственно прагматические, ситуационные смыслы, определяемые самой предметной логикой достижения цели в данных конкретных усло виях. Так, зайдя в кинотеатр и увидя перед самым на чалом сеанса большую очередь и объявление о том, что в кассе осталось мало билетов, мы можем сказать: «Нет никакого смысла стоять в этой очереди — билеты нам не достанутся». Понятно, что такой смысл вряд ли мож но назвать личностным, настолько он привязан к ситуа ции, выполняя служебную регулятивную роль в ее осо знании.
Следующий, первый уровень личностно-смысловой сферы — это эгоцентрический уровень, в котором исход ным моментом являются личная выгода, удобство, пре стижность и т. п. При этом все остальные люди ставятся в зависимость от этих отношений, рассматриваются как помогающие (удобные, «хорошие») либо как препятст вующие («плохие», враги) их осуществлению *.
* Этот уровень может представлять иногда по внешности весьма привлекательные и даже как бы возвышенные намерения, скажем самосовершенствование, но если последнее направлено лишь на благо себе, оно есть на поверку не более чем эгоцентризм. Поэтому, если судить по некоторым утверждениям А. Маслоу (например, что окружающие представляют собой не более чем средство достижения целей самоактуализации46), предлагаемую им самоактуализацию можно в значительной мере отнести к эгоцентрическому уровню. За метим также, что такой подход к задаче самоосуществления, самоак туализации и т. п. является в конечном итоге тупиковым. По верном) замечанию В. Франкла, самоактуализация вообще невозможна, когда ее превращают в конечную цель, а все остальное — в средство ее достижения, ибо она есть не прямой, а побочный продукт направлен ности человека «вовне себя на что-то, что не является им самим.. И лишь постольку, поскольку человек таким образом трансцендирует самого себя, он и осуществляет себя в служении делу или в любви к другому» .
100
Второй уровень — группоцентрический; определяю щим смысловым моментом отношения к действительно сти на этом уровне становится близкое окружение чело века, группа, которую он либо отождествляет с собой, либо ставит ее выше себя в своих интересах и устремле ниях. Отношение к другому человеку существенно за висит при этом от того, является ли он «своим» или «чу жим», «дальним». Третий уровень, который включает в себя коллективистскую, общественную и, как свою выс шую ступень, общечеловеческую (собственно нравст венную) смысловые ориентации, можно назвать, ис пользуя принятый в психологии термин, просоциальным. В отличие от предыдущего, где смысловая, личностная направленность ограничена пользой, благосостоянием, укреплением позиций относительно замкнутой группы, подлинно просоциальный уровень, в особенности его высшие ступени, характеризуется внутренней смысло вой устремленностью человека на создание таких ре зультатов (продуктов труда, деятельности, общения, познания), которые принесут равное благо другим, даже лично ему незнакомым, «чужим», «дальним» людям, обществу, человечеству в целом. Если на первом уровне другой человек выступает как вещь, как подножие эго центрических желаний, а на втором уровне другие де лятся на круг «своих», обладающих самоценностью, и «чужих», ее лишенных, то на третьем уровне принцип самоценности становится всеобщим, определяя собой главное и, как мы знаем, единственно верное направле ние приобщения к родовой человеческой сущности. По жалуй, в литературе нет недостатка в описаниях, кото рые могут служить иллюстрациями последнего уровня. Психологи же этих «вершинных» проблем касались крайне редко, вот почему так ценны следующие два вы сказывания классиков отечественной психологии. Одно принадлежит А. Н. Леонтьеву и взято из его лекции, об ращенной к молодежи: «Растите в себе чувство ответст венности и беспокойства за общее дело, развивайте со знание своего долга перед обществом, человечеством! Привыкайте быть соучастником всех событий окружаю щего мира. Определяйте свое место в нем. Вершина со творения себя — вырасти «в человека Человечества». Желаю вам достичь этой вершины!» 48 Второе принадле жит С. Л. Рубинштейну. Он заканчивает свою послед нюю (посмертно опубликованную) работу «Человек и мир» такими замечательными словами: «Смысл челове-
101
ческой жизни — быть источником света и тепла для других людей. Быть сознанием Вселенной и совестью человечества. Быть центром превращения стихийных сил в силы сознательные. Быть преобразователем жиз ни, выкорчевывать из нее всякую скверну и непрерывно совершенствовать жизнь» 49.
Различение смысловых уровней улавливается даже в самом языке описания человеческого поведения. Так, в плане действенного поля и соответствующего ситуа ционного, прагматического смысла мы говорим о дейст виях, и, если они неудачны,— об ошибках, промахах. Как только мы переходим в план смыслового поля, нрав ственных смыслов, мы говорим о поступках, деяниях, ко торые бывают низкими (т. е. определяемыми эгоцент ризмом, себялюбием, как бы прижатыми к прагматиче ским смыслам) и высокими (т. е. устремленными к обще человеческим идеалам).
Судят также о падении или возвышении человека через его поступки и деяния, подразумевая тем самым как бы некоторую плоскость, относительно которой можно возвыситься или пасть. В применении к этому говорят уже не об ошибке, сбое, промахе, а о поступке, преступлении, грехе. Очень красиво различие действия и поступка выразил однажды в лекции профессор П. Я. Гальперин: «Действуем мы бесконечно: обуваем ся, садимся в автобус, обедаем. Поступок — изменение судьбы; возвеличение или гибель наших ценностей, пе реосмысление жизненно значимого...» Имея это в виду, мы уже не ошибемся в оценке личности, зная, что она проявляет себя не в действиях, а в поступках, т. е. дейст виях, соотнесенных с ценностями и идеалами, с опреде ленными уровнями нравственного сознания, действиях, требующих морального выбора.
Необходимо добавить, что поступок — это тот объект, в котором прямо пересекаются интересы и психологии, изучающей личность, и философии, прежде всего этики. Многие видные психологи говорили о важ ности поступка для характеристики личности, рассмат ривали поступок как «начало личности». Что касается философов, занимавшихся проблемами этики, то они всегда придавали поступку особое значение. Еще Гегель писал, что «действительное моральное сознание есть со знание, совершающее поступки» 50. Современные фило софы-этики также отводят поступку центральное место, называя его первичной «клеточкой морали», «сердцеви-
102
пои морального выбора» и т. п. До сих пор, однако, пси хология практически не доходила до уровня разверну того анализа поступков, занимаясь в основном исследо ванием закономерностей и механизмов психической деятельности безотносительно к проблемам нравствен ного сознания и морального выбора. А. Н. Леонтьев с го речью констатировал, что психология «вообще не рас полагает понятиями, в которых этические категории могут быть психологически раскрыты...»51. Этики, на против, сразу начинают с уровня поступков, минуя пути реального восхождения к нему, пути трансформации действий в поступки. Думается, что в будущем эти две линии познания должны сомкнуться при исследовании природы человеческих поступков в этически ориентиро ванной психологии личности, с одной стороны, и в психо логически обоснованной этике — с другой.
Итак, смыслы не являются однородными, а тем более одноуровневыми образованиями, но существенно раз личаются в зависимости от отнесенности к тому или иному уровню. Помимо уровневой отнесенности для характеристики конкретного смыслового образования крайне важно ввести представление об его интенсивно сти, степени присвоенности личностью. Е. 3. Басина предлагает говорить, например, о трех типах смысловых образований — смысловых содержаниях, частных смыс ловых образованиях и общих смысловых ориентациях Под смысловыми содержаниями понимаются локальные личностные смыслы, под частными смысловыми обра зованиями — более обобщенные психические образова ния, лишенные непосредственной предметности, в кото рых выражено некоторое частное отношение личности к тем или иным аспектам действительности. Смысловые ориентации рассматриваются как наиболее общие и основные «единицы» личности, которые формируются не в конкретной деятельности, а на протяжении всей жизни личности.
Эта классификация представляется ценной, хотя предлагаемые термины выглядят, на наш взгляд, не совсем удачными. Так, определенное «смысловое содер жание» имеется, безусловно, во всех трех видах смысло вых образований, поэтому не стоит выделять его в ка честве отдельной характеристики. Речь должна идти лишь о разной степени присвоенности, генерализован-ности этого содержания. Поэтому мы в дальнейшем бу дем говорить о неустойчивых, ситуативных смысловых
103
содержаниях, характеризующихся эпизодичностью, за висимостью от внешних обстоятельств; об устойчивых, личностно присвоенных смысловых содержаниях, во шедших, вплетенных в общую структуру смысловой сферы и занявших в ней определенное место; и наконец, о личностных ценностях, которые мы уже определили выше как осознанные и принятые человеком наиболее общие, генерализованные смыслы его жизни.
Если уровни смысловой сферы (эгоцентрический, группоцентрический, просоциальный) составляют как бы вертикаль, ординату сетки смысловых отношений, то намеченные степени присвоенности их личностью (си туативная, устойчивая, личностно-ценностная) состав ляют горизонталь, абсциссу этой сетки. В каждом кон кретном случае можно в принципе выделить ведущий для данной смысловой сферы уровень, характер его свя зей со смысловыми образованиями, степень его внутрен ней устойчивости и т. п. Понятно, что ход нормального в нашем понимании, т. е. направленного на присвоение ро довой человеческой сущности, развития смысловой сфе ры должен состоять в одновременном движении по вер тикали и горизонтали — к общечеловеческим представ лениям, смысловой идентификации с миром и по линии перехода от нестойких, эпизодически возникающих от ношений к устойчивым и осознанным ценностно-смысло вым ориентациям.
Разумеется, это движение идет отнюдь не линейным путем, а подразумевает и сложности, и отступления, и кризисы. Причем каждая ступень подъема по лестнице уровней смысловой сферы и каждое усиление степени присвоенности данного смыслового содержания не уничтожает вовсе предшествующие смыслы и пред ставления, но включает их в новые системные отноше ния, собирает в новый узор, отделяя главное от неглав ного, качественно меняя «смысл их смысла» в жизни человека. В реальности смысловое обеспечение даже отдельно взятой, искусственно изолированной деятель ности никогда нельзя полностью замкнуть, ограничить рамками только одного какого-либо уровня, напротив, полная характеристика определяется соотнесением, кон фигурацией нескольких уровней с той или иной силой интенсивности, представленных в сознании. Скажем, для эгоцентриста вполне могут существовать и группо вые, и коллективистские, и даже общечеловеческие мо тивы и смысловые отношения, только последние так или
104
иначе, но постоянно уступают, «проигрывают», иска жаются в угоду эгоцентрическому отношению, постепен но теряя при этом реально переживаемое содержание и девальвируясь в конце концов до пустой деклара ции.
Эта нередкая одновременная представленность в том или ином виде, с той или иной степенью присвоенности каждого из разобранных уровней не означает их «мир ного сосуществования», напротив, они обычно сосуще ствуют в обстановке более или менее выраженной внут ренней оппозиции. Стойкий эгоцентрист, чтобы уважать и оправдать себя, свои действия и поступки, стремится рассматривать свое миропонимание отнюдь не как ло кальное, лишь ему и ему подобным присущее, но как объективное, общее, пригодное для всех и, более того, так или иначе всеми разделяемое, но лишь у некоторых маскируемое громкими словами и фразами. Потому он охотно и часто с .изрядной долей агрессии дискредити рует более высокие уровни, выискивая в них скрытые «корыстолюбие», «хитрость», «глупость», «ненуж ность», «вредность» и т. п. Исповедание собственно нравственных, просоциальных уровней также подра зумевает противостояние, но на этот раз побуждениям, идущим от нижележащих уровней. Ни один уровень, даже интенсивно присвоенный, ставший личностно-цен-ностным, не дается человеку как некий постоянный ка питал, который можно раз заслужить, заработать, а за тем уже безбедно существовать всю остальную жизнь на ренту, проценты от него. Смысловую сферу каждого че ловека можно рассматривать как арену противоборства между ее основными векторами, направленностями:
с одной стороны, направленностью к коллективистскому, общему, всеобщему, а с другой стороны — к частному, ситуационному, прагматическому. (Легко усмотреть за этим противоборством то внутреннее движущее проти воречие развития, о котором мы писали в гл. I,— между отношением к другому человеку как самоценности, трансцендирующему существу и отношением к нему как к конечной вещи.) Можно смело поэтому говорить о природе смысла как живой системы, т. е. системы, имею щей противоречия, соединяющей в себе разнонаправ-ленные тенденции. Вспомним афоризм: «Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо». Если каждого чело века строго «разобрать» на составляющие его желания, помыслы, потребности, то отдельные «детали» по своей
105
внутренней структуре окажутся, во-первых, во многом сходными, а во-вторых, их набор, наименование — во многом одинаковыми. Важны не столько части, сколько их неповторимое соотнесение, сочетание, общая устрем ленность, противоборство, которые и составляют захва тывающую картину человеческого духа, его восхожде ние или нисхождение, подвижничество или прозябание, подвиг или падение. Пристрастность человеческого со знания, эмоциональная насыщенность смыслов реаль ного бытия во многом определяются именно этим об стоятельством.
В этом плане представляет интерес разработка по нятия о конфликтных личностных смыслах. Выше мы уже приводили интерпретацию конфликтного смысла М. Кальвиньо — это смысл явления, которое способст вует достижению одного мотива и препятствует дости жению другого. Конфликтный смысл, по В. В. Столину, выявляется в трудности преодоления человеком той или иной преграды ради достижения чего-то для него важ ного. Так, проведя многочисленные опросы и подвергнув результаты математической обработке, он пришел к вы водам (в целом оказавшимся достаточно самоочевид ными), что «ситуации, требующие активности в обще нии, делаются преградными для того, кто обладает ро бостью», «ситуации, требующие от личности безнравст венного поведения (солгать, нарушить обещание), пред полагают в качестве внутренней преграды совесть* и т. п.52
Из этого в свою очередь выводится, что поступок — «это либо преодоление преграды, либо, под ее влия нием, отказ от действий» 3.
Эти экспериментальные факты подтверждают слож ный и во многом внутриконфликтный характер рассмат риваемых явлений. Следует заметить, однако, что иссле дуемые конфликты в основном относимы к действенному полю и рассматриваются как могущие возникать, а могущие и не возникать на пути достижения мотива в данных конкретных условиях. Мы же сейчас касаем ся проблемы более общей — проблемы движущих, т. е. постоянных, неустранимых противоречий собствен но смыслового, в нашем понимании, поля. Если, по В. В. Столину, «пока поступок не свершен — смыслы «я» не находятся в противоречии» 54, то, по нашему мне нию, смысловая система «я», если таковая наличест вует, есть внутренне напряженная, живая, т. е., повто-
106
ряем, содержащая противоречия, система *, которая конечно же проявляет, формирует, изменяет себя через действенный, бытийный план своей активности, но не может быть вся без остатка сведена к этому, не являет ся в своем развитом состоянии лишь отражением конк ретных коллизий — преодоления или непреодоления преград на пути к цели. Иначе говоря, закономерности действенного плана (поведение индивида в лабиринте преград) вряд ли следует прямо переносить на функцио нирование смыслового поля. Преодоление преград (т. е. по сути отголоски старого понимания проблемы воли как выбора наиболее сильного желания из ряда конку рирующих и подавление, преодоление остальных) пред ставляется весьма удобной моделью для построения формальных исследовательских процедур и дальнейшей математической обработки результатов их применения, но все же далеко не отвечающей сложности порождения и функционирования смысловой сферы человека.
Смысловые системы, по крайней мере высшие, нрав ственно-ценностные их уровни, несут в себе функцию не столько отражения, сколько преображения действи тельности, связывания разнородных и частных интере сов, нижележащих смыслов («преградных» и «кон фликтных» в том числе) в единый, определяющий суть и назначение человека взгляд на самого себя и на окру жающую жизнь. Ценностное восприятие, по верному замечанию Ф. Е. Василюка, дает возможность человеку преодолевать неудачи и преграды действенного поля . Это не значит, что при этом человек вовсе не испытывает конфликтных состояний и переживаний, что в его смы словой системе нет и не может быть конфликтных смыс лов. Их может быть сколько угодно. Но конфликты нижележащие (чаще в ходе специальной деятельности смыслопонимания) снимаются, точнее, преображаются ценностным уровнем, рассматриваются и получают свою истинную цену в зависимости от того или иного ре шения исходного движущего родовидового противоре-
* Гегель писал: «Таким образом, нечто жизненно, только если оно содержит в себе противоречие и есть именно та сила, которая в состоянии вмещать в себе это противоречие и выдерживать его» 55. Что касается конфликтов, то они не более чем внешний слой (конста тируемый и обыденным, донаучным сознанием) лежащего более глу боко противоречия. Конфликты возникают и исчезают; движущее противоречие может исчезнуть лишь с прекращением жизнедеятель ности той системы, которая была способна его «вмещать и выдержи вать».
107
чия. Поэтому, в частности, обилие конфликтных смы слов, неудачи в их «расконфличивании» могут не менять ни общего уровня самоуважения личности, ни ее устой чивости, ни уверенности в себе, и, напротив, перемены ценностной ориентации всегда сопровождаются глубо ким кризисом личности, даже в том случае, если нет видимых конфликтов на других уровнях смыслового сознания *. В этом плане очень верно следующее опре деление смысла, которое мы находим у А. А. Брудного:
смысл — это такое отражение действительности в со знании, которое может изменить действительность58. Надо лишь добавить и уточнить: не только может из менить, но обязательно изменяет, преобразует, преобра жает в акте смыслового восприятия действительность, делая ее в своем внутреннем видении вовсе не той, чем она является номинально, но придавая ей особый, прямо не усматриваемый «объективным зрением» других и прямо не вытекающий из самой этой действительности смысл, связь событий.
Распадение же этой связи равносильно утере общего смысла, кризису смысловой сферы. При этом действи тельность, ее отражение, даже «объективность» этого отражения остаются, но теряется то, ради чего стоит ее
* В возвеличивании конфликтов как главных единиц личности кроется и еще одна опасность. О ней хорошо сказал современный латышский философ А. А. Милтс: «Людям нередко не хватает легко сти... Чуть ли не на каждом шагу нам мерещатся враги... Мы «борем ся» там, где проще было бы снисходительно улыбнуться. Жена борется с мужем, покупатель с продавцом, учитель с учеником, под чиненный с начальником, лентяй с наставником, пьяница с водкой. Сколько в этой борьбе ничтожных побед и поражений! Но самое пе чальное состоит в том, что после этого у нас уже не остается ни сил, ни времени на истинно принципиальную борьбу, на настоящий ге роизм... Мелкие победы при более широком взгляде на вещи порой оказываются лишь составными частями крупного поражения. Это вовлекает личность в неразбериху беспрерывных конфликтов, вихрь мелких удач и неудач, которые никак не способствуют совершенство ванию ни личности, ни семьи, ни общества»". Напомним в связи с этим и известное высказывание Б. Паскаля: «Кто преуспевает в ма лом, тот не способен достичь большого». Таким образом, конфликтный смысл есть скорее единица анализа личности особого типа (к сожале нию, ныне весьма распространенного) — личности конфликтной, за дерганной, потерявшей общие ориентиры и на место их поставившей сиюминутные запросы. Повышение же уровня смыслового восприя тия действительности ведет к интегрированию личности, пониманию происходящего (в том числе и затруднений — больших и малых) в свете борьбы за общие цели и идеалы, за человеческое достоинство и совершенство — как высокую трагедию, а не мелкотравчатую склоку человеческой жизни.
108
отражать,— общий взгляд, общая, связующая жизнь воедино идея. Клинический опыт убедительно показы вает, что так называемые неврозы потери смысла (нусо генные, экзистенциальные неврозы и др.) связаны преж де всего не с преодолением преград, не с трудностями выбора поведения в пользу того или иного мотива, а с отсутствием, потерей нравственно-ценностного взгляда на жизнь как главного условия ее осмысленности, из которого как частность вытекает и стремление к дости жению тех или иных мотивов со всеми связанными с за дачами этого достижения текущими переживаниями. Понятно, что в каждодневном бытии человека в боль шей степени отражаются именно эти, здесь-и-теперь одолевающие заботы, что и создает порой иллюзию их главности, их реальности и зримости в противовес отда ленным и расплывчатым общим идеям. Но достаточно резкой смены обстоятельств, кризиса, поворота внешних событий, чтобы увидеть стержневую для всей судьбы личности роль последних.
Что касается конкретной деятельности, то она может существенно по-разному осмысливаться в зависимости не только от ее места в иерархии иных деятельностей, ее взаимоотношений, пересечений с другими деятельностя-ми, но и от того, в какой стадии своего движения, раз вития она находится. Сейчас мы и перейдем к анализу закономерностей этого движения.
5. ЦИКЛЫ РАЗВИТИЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
Центральным для понимания природы деятельности является вопрос о соотношении развернутой человеком целенаправленной активности (собственно деятельно сти в узком смысле слова) и потребности, связанной с этой активностью. Л. Сэв, специально исследовавший эту проблему, говорит о двух принципиальных форму лах такого соотношения. Согласно первой, потребность порождает деятельность, направленную на удовлетво рение данной потребности (сокращенно П — Д — П). Согласно второй, деятельность порождает потребность (Д — П — Д). Л. Сэв отдает предпочтение второй фор муле как формуле «расширенного воспроизводства» потребности, в то время как первая формула, по его мне нию, есть формула «простого воспроизводства» потреб ности 59. К этим выводам полностью присоединялся А. Н. Леонтьев в своей последней книге
ЙО
109
Между тем, на наш взгляд, по крайней мере в конк ретно-психологическом плане, с такого рода резким про тивопоставлением двух формул согласиться трудно. Бо лее того, любую из этих формул можно представить фигурой следующего замкнутого цикла:
(п) W
Тогда первая формула будет исходить из потребности и через соответствующую деятельность вновь приходить к той же потребности, а вторая будет исходить из деятельности и через возникшую в ней потребность вновь приходить к деятельности.
Совершенно понятно, что подобные замкнутые цик лы возможны, и то с очень большими оговорками, толь ко для простых органических потребностей. Что же ка сается развитых, высших потребностей человека, то здесь циклы становятся разомкнутыми: потребность в ходе деятельности всякий раз изменяется, равно как изменяется и деятельность, побуждаемая этой изменив шейся потребностью.
Схематически это можно представить в следующем виде:
Перед нами, таким образом, некоторая спираль раз вития, в которой преобразуются как потребности (т. е. По:т^ ni=^ Па...), так и соответствующие деятельности (До^ Д|=т^ Да...). Следует сделать еще одно добавле ние, точнее, примечание к нашей схеме. Согласно тради ционным формулам П — Д — П и Д — П — Д, по лучается так, что деятельность и потребность отделены друг от друга по времени. Сначала возникает потреб ность, а затем деятельность или, наоборот, сначала дея тельность, а затем потребность. На деле, в функциони ровании собственно человеческих потребностей, нет та кого временного разрыва, поскольку потребность слита здесь с реализующей ее деятельностью, равно как дея тельность является непосредственным проявлением, формой жизни соответствующей потребности. Поэтому
ПО
для полноты мы добавим в схему ось психологического времени (t^,), чтобы показать одновременность, психо логическую синхронность протекающих здесь процес сов, которые, что также значимо, можно разделить на две основные сферы — сферу потребностно-мотива-ционную (А) и сферу, в узком смысле, деятельностную, производственную, операционально-техническую (Б).
Данная схема дает возможность достаточно нагляд но представить те движущие отношения и противоречия, которые заложены в системе предметной деятельности. Противоречия эти являются частным случаем, проявле нием более общего, основного противоречия между лич ной (индивидной) ограниченностью каждого отдельного человека и универсальностью, безграничными возмож ностями, предполагаемыми всеобщей родовой человече ской сущностью. На уровне индивидуального сознания это противоречие обычно отражается как противоречие, несоответствие между «я» реальным и «я» идеальным, между «я» сегодняшним и «я» будущим, между бытием и долженствованием. На уровне индивидуальной дея тельности оно предстает в виде противоречия между по-требностной (в более широком понимании — потреб-ностно-мотивационно-смысловой) и операционально-технической сферами.
На особую значимость последнего отношения при менительно к детскому развитию неоднократно указыва ли многие отечественные психологи, но наиболее после довательно и развернуто его роль была прослежена в работах Д. Б. Эльконина, посвященных проблеме перио дизации в детском возрасте. Д. Б. Эльконин выделял две группы ведущих деятельностей *. К первой группе он
* Напомним, что понятие «ведущая деятельность», или «ведущий тип деятельности», было применительно к детскому возрасту введено А. Н. Леонтьевым в работе, опубликованной впервые в 1945 г. Он вы делял три главных признака такого вида деятельности: «Во-первых, это такая деятельность, в форме которой возникают и внутри которой дифференцируются другие, новые виды деятельности. Так, например, обучение в более тесном значении этого слова, впервые появляющееся уже в дошкольном детстве, возникает впервые в игре, т. е. именно в ведущей на данной стадии развития деятельности. Ребенок начинает учиться играя. Во-вторых, ведущая деятельность — это такая дея тельность, в которой формируются или перестраиваются частные психические процессы. Так, например, в игре впервые формируются процессы активного воображения ребенка, в учении — процессы от влеченного мышления... В-третьих, ведущая деятельность — это та кая деятельность, от которой ближайшим образом зависят наблюдае мые в данный период развития основные психологические изменения
til
относил деятельности, при осуществлении которых про исходит развитие мотивационно-потребностной сферы, ко второй группе — те деятельности, при осуществлении которых происходит «формирование интеллектуально-познавательных сил детей, их операционально-техниче ских возможностей». В детском возрасте, по мнению Д. Б. Эльконина, происходит постоянное чередование этих групп деятельности, что и определяет ход психоло гического развития ребенка. Что же касается зрелого возраста, то на него, считал Д. Б. Эльконин, нельзя пе реносить эти закономерности, поскольку и социальная ситуация развития, и ведущая деятельность остаются у взрослого постоянными в течение всей трудовой жиз ни, а не сменяются, как в детстве, одна другой 62.
Тем самым выделенные закономерности фактически рассматриваются как «детскопсихологические», но не «общепсихологические», с чем вряд ли можно согласить ся, поскольку, как мы уже говорили, несоответствие по-требностно-мотивационной и операционально-техниче ской сторон есть прямое выражение более общего, дви жущего (т. е. неустранимого) противоречия развития личности, а не следствие лишь какого-либо одного (в данном случае начального) периода жизни человека.
Вместе с тем признание общей внутренней законо мерности не означает, что формы ее конкретной реали зации во взрослой и детской жизни будут идентичными. Коренным отличием здесь является то, что в детском возрасте смена одного типа деятельности другим во мно гом непосредственно диктуется социально-культурными условиями, а в зрелом возрасте нормальная личность (о чем мы подробно писали в гл. I) способна сама выби рать объекты и формы своей активности. Не случайно поэтому набор ведущих деятельностей взрослого (и в этом, конечно, прав Эльконин) может длительно оста ваться постоянным (семья, работа и т. п.), не меняя, как в детском возрасте (единообразно, достаточно рег ламентирование в рамках нашей культуры), свою после довательность, однако внутри каждой такой деятельно сти могут возникать самые различные перипетии, изме няющие как характер самих этих деятельностей, так и соотношение между ними. Что касается социальной
личности ребенка. Так, например, ребенок-дошкольник именно в игре осваивает общественные функции и соответствующие нормы поведе ния людей...» "Ниже мы коснемся-современной критики положения о ведущей деятельности и нашего отношения к этой критике.
112
ситуации развития, то хотя и не столь резко и внешне заметно, но она сменяется и в зрелом возрасте. Действи тельно, на тридцатилетнего смотрят по-иному, нежели на сорокалетнего: первый может еще ходить в подаю щих надежды, от второго ждут реального подтвержде ния этих надежд. Тем самым, для того чтобы понять малоизученные кризисы взрослой жизни, необходимо обратиться к анализу движения самих личностно-зна-чимых деятельностей и возникающих здесь внутренних противоречий, а не искать эти противоречия только в оппозиции одних деятельностей к другим. Поэтому тезис о строгом различении ведущих деятельностей, одни из которых по преимуществу направлены на мотивацион-ную сферу, а другие — на операционально-техническую, не следует абсолютизировать, особенно в применении к зрелому возрасту. Обе эти стороны не существуют порознь, а обретают особого рода единство в любой кон кретной деятельности человека — от простой до слож ной и разветвленной. Ведь любая деятельность под разумевает для своего осуществления как производст венную, операционально-техническую, так и мотива-ционную стороны.
Причем видимость исключительно «мотивационных» или «операционально-технических» деятельностей воз никает нередко как акцентация различных моментов. Например, возникающее серьезное несоответствие пред метной стороны деятельности ее прежнему мотиву часто обращает человека к пристальному анализу своих моти вационных ориентиров. Напротив, при мелких поломках операционально-технического аппарата деятельности внимание сосредоточивается на их исправлении, что в свою очередь может представляться как особая деятель ность. Между тем и в том и в другом случае перед нами нередко одна общая деятельность на разных этапах сво его движения, с разной представленностью в нем двух основных сторон — мотивационной и операционально-технической. Так, невозможность осуществления преж ними, привычными средствами важной для человека деятельности, например, профессиональной (вследствие болезни, серьезного нарушения трудоспособности) или интимно-личной (потеря близкого), обычно ведет к пе ресмотру, порой глубоко драматическому и мучительно му, мотивационной, ценностной стороны жизни, тогда как обычные неприятности на работе или препятствия в любви заставляют лишь больше напрягать силы в из-
113
бранном направлении. (Старая мудрость говорит, что мелкие неприятности выводят нас из себя, большие — возвращают нас себе.)
И наконец, последним моментом, который отмечал и Д. Б. Эльконин, является слабая разработка проблемы переходов от одного периода развития деятельностей к другому. О явной недостаточности изучения «стыков» между этапами развития говорят и другие ученые 63. В особенности это касается, на наш взгляд, тех случаев, где встречаются серьезные препятствия в реализации деятельностей, т. е. случаев, представляющих особый интерес в плане поиска истоков и мер коррекции откло няющегося поведения.
Все эти моменты требуют более пристального и спе циального обращения к внутренним психологическим закономерностям движения деятельности, возникаю щим здесь преобразованиям, и прежде всего тем зонам этого движения, которые соответствуют переломам, качественным сдвигам, кризисам развития.
Для этого вернемся к нашей схеме (1), представив ее теперь для удобства дальнейшего изложения в следующем линейном виде:
При этом вновь обратим внимание на то, что формулы Д — П — Д и П — Д — П являются лишь разными фрагментами, звеньями живой цепи: если мы возьмем отрезок, начинающийся с деятельности (на схеме он обозначен цифрой «I»), то получим первую формулу, если возьмем отрезок, начинающийся с потребности (цифра «2»), то получим вторую формулу*.
* Справедливости ради надо отметить, что, отдав предпочтение формуле Д — П — Д, Л. Сэв в конце своей книги тем не менее при знает правомерность и важность в анализе человека другой формулы, а именно формулы П — Д — П. Это признание вполне объяснимо, и в нем не следует видеть противоречия, ведь для Сэва, так же как для Леонтьева, было важно показать, что нет исходно заложенного в человеке перводвигателя, предшествующего развертыванию самой деятельности. Но когда мы переходим к анализу реального плана психологического движения деятельности, его актуальных форм, то становится уже невозможным не признать взаимосвязь, взаимо-
114
Возможность кризисов, сбоев в развитии деятельно сти, в том числе деятельности, которая нас наиболее интересует, т. е. личностно-значимой, занимающей важ ное или даже ведущее место в жизни человека, является не одиозным случаем, а психологической закономер ностью; эта возможность заложена по сути в самой при роде рассматриваемой цепи преобразований. Назовем несколько механизмов таких кризисов, но прежде выде лим два основных направления, два вида развития цепи преобразований. Один условно назовем восходящим (он обычно характерен для нормального, продуктивного формирования), другой—нисходящим (он свойствен в большей степени аномальным случаям).
Теперь о механизмах восходящего пути. Их в свою очередь два. Первый связан с тем, что изменяющаяся потребность требует для своего удовлетворения все но вых и новых средств, операционально-технических воз можностей деятельности. Наконец, может настать такой момент, когда возможности эти исчерпываются, когда в наличии, в сфере реально доступного, для человека не оказывается необходимых для осуществления деятель ности средств, что субъективно иногда очень остро пере живается как состояние неудовлетворенности, расте рянности, остановки, кризиса. Второй тип кризисных состояний связан с тем, что деятельность, напротив, постоянно усложняется, разветвляется, приобретает та кие новые средства осуществления, операционально-технические возможности, что она как бы перерастает лежащую в ее основе потребность. Подобная логика возникновения кризисов нормального развития (глав ным образом в плане расширения связей и отношений) была впервые выявлена в рамках теории деятельности применительно к детскому возрасту в фундаментальных трудах А. Н. Леонтьева, А. В. Запорожца, Д. Б. Элько-нина, Л. И. Божович.и др.
Обратимся теперь к тому направлению изменений деятельности, которое названо нисходящим. Здесь так же можно обозначить два варианта. В основе первого
обусловленность рассматриваемых формул этого движения, посколь ку, говоря словами самого же Л. Сэва, если рассматривать как уже данный процесс удовлетворения развитых человеческих потребностей, то здесь «каждый момент может быть взят за отправной по отношению к другому, и тогда схема потребность — деятельность — потребность, П — Д — П, не менее законна, чем обратная схема,— деятельность — потребность — деятельность, Д — П — Д, так как одна из них непре рывно соединяется с другой» 64.
115
лежат происходящие вследствие тех или иных причин искажение потребностей, возрастание их принудитель ной силы и т. п., что ведет к перестройке — часто далеко не автоматической и не бескризисной — соответствую щих деятельностей по удовлетворению данных потреб ностей. Причинами кризисов другого типа становятся обеднение деятельности, искажение ее структуры, что приводит к перестройке потребностей и мотивов. (Ниже мы увидим, что примером первого типа кризисов могут служить изменения деятельности при хроническом алко голизме, примером второго — изменения деятельности при эпилепсии *.)
Таким образом, в любой отдельно взятой деятельно сти возможно усмотрение действия противоречий меж ду ее операционально-технической и мотивационно-по-требностной сторонами, что позволяет подойти как к по ниманию внутренних закономерностей, затруднений, кризисов взрослой жизни, где не происходит видимой смены одной деятельности другой, так и к случаям фру-страций, разного рода отклонений в реализации лич-ностно-значимых деятельностей детского и подростково го возраста, когда кризисные явления трудно объяснить лишь взаимоотношениями между двумя ведущими типа ми деятельности. Вместе с тем для построения разверну той схемы преобразования деятельности не хватает од ного важного звена, которое отражало бы структуру самого кризисного состояния.
В самом деле, обобщая представленные выше ва рианты кризисов **, нетрудно увидеть, что сбой в выде-
* Можно искать и иные пути изучения природы кризисов. Так, согласно выдвинутой В. Г. Асеевым системно-уровневой концепции детерминации развития психики, возможны двоякого рода противо речия: между субъектом и внешними условиями протекания деятель ности, с одной стороны, и между отдельными внутриличностными об разованиями — с другой65. Интересным является и описанный В. С. Ротенбергом и В. В. Аршавским «синдром Мартина Идена», ко торый проявляется тогда, когда, казалось бы, все заветные цели до стигнуты и человек находится на гребне успеха 66. Целевая сторона оказывается исчерпанной, а вместе с тем постепенно гаснут и мотивы, освещавшие и направлявшие все силы на их достижение.
** Следует, видимо, специально подчеркнуть, что мы не вносим в понятие «кризис» оценочную, только негативную окраску и не рас сматриваем это явление как по преимуществу признак аномального развития, отклонения, болезненности. Кризисы, переломы, скачки — обязательные спутники всякого живого развития. Разумеется, в зави симости от обстоятельств эти периоды могут проходить по-разному — сглаженно или резко, легко или обостренно, краткосрочно или долго временно, наконец, они могут иметь разный исход с точки зрения нрав-
116
ленной цепи преобразований возможен либо в звене П — Д, когда потребность не может удовлетвориться прежним набором средств деятельности, либо в звене Д — П, когда, напротив, изменившиеся операциональ но-технические возможности перестают соответствовать (перерастая в восходящем и обедняясь в нисходящем пути) прежним потребностям. Что же в психологиче ском плане происходит при этих сбоях, какого рода со стояния образуются?
Если обратиться к внешним проявлениям кризисных состояний, к их феноменологии, то они, в особенности начиная где-то с подросткового возраста, могут быть описаны как особые психические состояния, состояния неопределенности, как бы неопредмеченности, неструк турированности желаний субъекта, невыраженности намерений и планов, их размытости, легкой смены одно го другим и т. п. Часто об этом состоянии можно сказать, что человек, находящийся в нем, жаждет (порой очень страстно) того, чегв сам толком не знает, чему не может дать однозначного описания. Подобное состояние, взя тое как фрагмент развития деятельности, может быть обозначено как переходное мотивационно-потребност-ное состояние.
Следует, однако, сразу заметить, что наше понима ние потребностного состояния отличается от его понима ния А. Н. Леонтьевым. Согласно последнему, уровень собственно психологического анализа начинается с по требности, которая рассматривается как нужда, обрет шая свой предмет или мотив. «Подобное понимание мо тивов,— пишет А. Н. Леонтьев,— кажется по меньшей мере односторонним, а потребности — исчезающими из психологии. Но это не так. Из психологии исчезают не потребности, а лишь их абстракты — «голые», предмет но не наполненные потребностные состояния субъек та» 67. Тем самым потребностные состояния фактически выводятся из сферы психологического анализа. На наш же взгляд, психологический анализ переходных потреб-ностных состояний является важнейшим условием пони-
ственно-ценностного развития, борьбы просоциальных и эгоцентриче ских тенденций. Задача воспитания и психологической помощи — способствовать созданию, с учетом возрастной специфики и индиви дуальных отличий человека, таких условий, которые обеспечивали бы наилучшие формы прохождения кризисных периодов как со стороны общей нравственной направленности, так и со стороны внешних про явлений и реакций.
117
мания реального движения деятельности. Эти состояния, в особенности возникающие по ходу развития сложных общественно обусловленных видов деятельности, не яв ляются лишь «голыми» негативными состояниями субъекта. Они имеют внутреннюю структуру и динами ку, которые во многом определяют выбор конкретного предмета — мотива деятельности. Наконец, психология не вправе упускать эти состояния из сферы своего вни мания, поскольку именно они (что мы, в частности, уви дим ниже, при анализе раннего алкоголизма) очень часто являются наиболее опасными, ломкими момента ми, в которых значительно возрастает вероятность воз никновения больших и малых отклонений в развитии личности.
Достаточно схематично суть потребностного состоя ния (Спотр) можно определить как состояние, которому отвечают не жестко закрепленные предметы, а веер, ва риация, целый круг достаточно разнообразных потен циальных объектов, предметов (Пр1, Пр2, Прз, .... Прп) или:
Потребности же соответствует более или менее опреде ленный предмет или мотив, т. е. потребность — предмет (мотив), или П—Пр (М).
Лишь учитывая потребностное состояние, мы можем построить полную цепь движения деятельности и отра зить в этой цепи периоды кризисных явлений. Начнем построение с переходного потребностно-мотивационного состояния, хотя понятно, что и до него могла существо вать некая цепь развития деятельности, которая, одна ко, нарушилась вследствие действия одного из указан ных выше механизмов кризиса.
Потребностное состояние по самой своей сути не может длиться долго *, и через некоторое время обычно
* Хотя встречаются в практике случаи, когда потребностное состояние затягивается, что может переходить в особую личностную аномалию, требующую тогда применения специальных психокоррек-ционных приемов.
118
происходит обнаружение, опробование действием того или иного предмета, который представляется, видится субъекту в наибольшей степени отвечающим данному моменту. Так осуществляется переход потребностного состояния в качественно иной психологический ранг — ранг опредмеченной потребности, т. е. потребности, на шедшей свой предмет — мотив *. Вслед за этим по требность через найденный мотив побуждает к деятель ности, в ходе которой она воспроизводится и, как уже говорилось, несколько видоизменяется, толкая на но вый, в свою очередь измененный по сравнению с преж ним цикл деятельности и т. д.; т. е. речь идет уже о цепи преобразований, рассмотренной нами выше. В то же время внутренняя логика трансформации потребности и деятельности может по одному из представленных механизмов кризиса привести к фактическому разрыву данной цепи, к возникновению нового потребностного состояния, ждущего своего разрешения 68.
Изобразим сказанное в виде итоговой схемы:
* Ожидание первой любви, грёзы о ней, пожалуй, наиболее яркий пример потребностного состояния, переходящего затем в осознанную потребность. Стендаль сравнивал это ожидание с солевым раствором, насыщенным до такой степени, что на предмете, помещае мом в его среду, могут образовываться кристаллы — чувства (мы ведь порой и говорим: «кристаллизация чувств»). То же и в известных пушкинских строках:
Давно сердечное томленье
Теснило ей младую грудь;
Душа ждала... кого-нибудь,
И дождалась... Открылись очи;
Она сказала: это он!
119
В схеме этого движения можно условно выделить три основные стадии, или зоны: 1 — зона переходного потребностно-мотивационного состояния, или зона вы бора предмета; 2 — зона первичного освоения и закреп ления предмета в качестве мотива, или зона мотивооб-разования; 3 — зона преобразования потребности и деятельности.
Из сказанного следует ряд выводов. Так, если рас сматривать человека как существо деятельное, постоян но осуществляющее какую-либо деятельность, то необ ходимо учитывать этапы, зоны движения этой деятель ности. Состояние смысловой сферы также существенно зависит от того, в какой стадии находится деятельность. Можно говорить поэтому, например, о смысловой струк туре потребностного состояния или смысловой структу ре первичного мотивообразования, т. е. о достаточно типичных для тех или иных периодов становления дея тельности смысловых структурах. Разумеется, степень «затронутое™» смысловой сферы, входящих в нее смы словых образований будет существенно разной (в за висимости от отнесенности этих образований к тому или иному уровню): действенные поля оказываются вовле ченными в перестройки куда более непосредственно, чем высшие ценностные смысловые уровни. Это в свою очередь порождает вопрос об изменяющихся соотноше ниях между высшими и низшими уровнями смысловой сферы, между отражающимися в сознании структу рами идеальных (общих) и реальных (конкретных) целей. Приведенная схема хорошо согласуется и с пред ставлениями А. Г. Асмолова и В. А. Петровского о чере довании в развитии деятельности этапов, где главен ствуют установочные, инерционные моменты и моменты ломки инерции, так называемой «надситуативной ак тивности» . Исходя из представленного легко увидеть, что побуждения к «надситуативной активности» воз никают не сами по себе, а как следствия определенной логики развития деятельности, лежащих внутри ее дви жущих противоречий. Ниже мы еще вернемся к этим и другим общепсихологическим выводам и постараемся показать их значение для исследования аномалий лич ности и психокоррекционной работы, а сейчас попытаем ся увязать вместе, в единую систему те основные поня тия, которые рассматривались в этой главе.
120
6. КООРДИНАТЫ
«ПРОСТРАНСТВА ЛИЧНОСТИ»
Чтобы соотнести между собой введенные выше ос новные понятия, воспользуемся следующей аналогией. Представим себе некоторое трехмерное пространств&г-Если считать плоскостями этого пространства, во-пер вых, деятельность, или, более обобщенно, бытие чело века, определяемое как система сменяющих друг друга деятельностей; во-вторых, значение, или, обобщенно, культуру как систему значений, программ, образцов, норм, правил и т. п. и, наконец, в-третьих, смыслы как «значения значений», как динамические системы созна ния, несущие пристрастные отношения человека к дей ствительности, преображающие в сознании саму эту действительность, то личность можно представить как некий предмет, идеальное «тело», существующее в этих плоскостях и особым образом связанное, отражающееся в каждой из них *.
Очевидна условность такой аналогии, однако, при няв ее, мы сможем наглядно показать соотношение рас смотренных в главе основных понятий, каждое из кото рых освещает разные аспекты развития личности. Деятельность, бытие отвечает в основном на вопрос, как и почему происходит это развитие; обращение к плоскости культуры — на вопрос, для чего, для каких целей, задач, для достижения каких норм и образцов происходит развитие; наконец, плоскость смыслов соот носится с вопросом, ради чего человек живет, ради чего осуществляются все эти «как», «почему», «для чего».
Каждая из этих плоскостей имеет и свои собствен ные параметры: говоря о деятельности, необходимо иметь в виду меру ее внутренней сложности, опосред-ствованности, стадии развития, широту связей и т. п.;
говоря о культуре — качество, развитие и взаимосвязи
• В. В. Давыдов считает, что исследования, связанные с изуче нием смысловых образований, динамических смысловых систем от носятся к сфере сознания, а не к области личности 70. С этим заме чанием согласимся лишь отчасти. Действительно, если брать системы смыслов сами по себе, то они суть составляющие сознания, опреде ляющие пристрастность отношений. Иное дело, однако, если рас сматривать эти системы во взаимосвязи с жизнедеятельностью че ловека в мире: тогда они, точнее, сама эта взаимосвязь есть харак теристика личности. Об этом единстве и взаимосвязи и идет речь в нашей схеме, хотя понятна вся ее приблизительность в отношении столь сложного предмета, каким является личность.
121
значений, программ, образцов поведения, движение рассматриваемых значений от житейских и разрознен ных до научных и системных. Что касается смысловой плоскости, то выше уже шла речь об ее уровнях, о борь бе двух основных векторов, один из которых направлен к коллективному, общему, всеобщему, а другой, проти воборствующий — к частному, прагматическому, эго центрическому.
Исходя из представленного становится более понят ной суть некоторых распространенных в психологии подходов, их возможности и ограничения. Так, если рас сматривать личность как образование, целиком произ водное от культуры (культурологические теории), то личность предстанет как некий слепок, сколок культуры (проекция на плоскость значений), и тогда каждый че ловек, каждая личность может быть в конечном итоге охарактеризована ходячей фразой заголовка школьных сочинении: такой-то как типичный представитель своей эпохи, места, окружения. Подход, разумеется, важный и правомерный. С этой позиции можно объяснить фак тически все многообразие личностных проявлений, не исключая таких, как творчество и мораль, ведь и то и другое так же имеют объективно существующие в об ществе (т. е. предшествующие по отношению к конкрет ному человеку) предпосылки, свое разработанное века ми быгие и пути достижения, зафиксированные, крис таллизованные, свернутые в знаках, значениях, по нятиях, символах, поучениях, правилах, представлен ных в той или иной форме, будь то книга, писаный или неписаный закон, народный обычай, предрассудок дан ного времени и т. п.
Но этот подход имеет и свои ограничения, ибо остав ляет в тени по крайней мере два важнейших момента. Во-первых, активность человека по усвоению всех этих знаков, навыков, норм и правил культуры и, во-вторых, возможность нравственной свободы человека в его дей ствиях, в способах, формах и уровнях осмысления про исходящего, без чего нельзя, в частности, понять, поче му и как при одних и тех же обстоятельствах, в одина ковых эпохах, «культурных нишах» вырастают столь разные по своему личностному достоинству люди *.
v Кроме того, следует помнить, что со знаками, установлениями, схемами кулыуры связаны не одни высоты человеческого духа. Нали цо также и сковывающая роль культуры. «Бюрократизм культуры,— писал, например, М. А. Лифшиц,— начиная с иероглифической
122
Другой весьма распространенный подход может быть уподоблен (в рамках нашей условной модели) проекции личности на деятельностную, бытийную плос кость, и тогда личность начинает рассматриваться как субъект или даже как только «момент деятельности». Это также чрезвычайно важный и плодотворный ас пект, подчеркивающий деятельностную природу челове ка, значение труда, продуктивной деятельности для фор мирования и проявления личности.
Однако принятие лишь такого взгляда Ъпять-таки обнаруживает известную недостаточность. Да, личность проявляет и формирует себя через деятельность, у нее нет по сути других путей формирования и реализации себя. Но она не сводится, не растворяется без остатка в любой из форм этой реализации, не сливается пол ностью и безраздельно с субъектом деятельности *, а составляет особое, системное, прямо не сводимое к дея тельности и прямо не выводимое из деятельности об разование, существенной характеристикой которого яв ляется нравственно-ценностное (или ценностно-смысло вое) отношение к происходящему. Образно говоря, че ловек лишь как субъект каких-то отдельных видов дея тельности не всегда подлинный «хозяин» собственной личности в целом, а часто лишь ее исполнитель, наня тый хозяином работник, которого нельзя полностью
письменности Египта и канцелярской мудрости шумерских писцов и кончая «чернильной культурой», на которую жаловался Гердер, и омертвевшими штампами средств информации более поздних вре мен,— страшная вещь... Нельзя забывать, что общественное мышле ние воплощается не только в телевизионных башнях, клубах, храмах и статуях или книгах. Оно воплощается и в «церебральных структу рах» людей особого типа, грамотеев, служителей культуры, «мозго-виков», образующих в каждой области мысли свою ничтожную моно полию, свою кастовую мафию». Поэтому «мы вовсе не обязаны всегда, без дальнейшего анализа, без distingio, «я различаю», становиться на сторону общественных воплощений» 71. Но это distingio, это разли чение (иначе оно и немыслимо вовсе), может быть лишь функцией чего-то, с самой культурой прямо не совпадающего, но подразумеваю щего свободный и нравственный выбор, т. е. в нашем понимании — функцией позиции личности.
* Б. Г. Ананьев писал по этому поводу, что в единой структуре человека характеристика субъекта деятельности так или иначе вза имосвязана с характеристиками человека как личности Однако сов падение личности и субъекта относительно даже при максимальном сближении их свойств 72. Другой психолог, В. Г. Норакидзе, справед ливо подчеркивает, что утверждения «личность есть субъект деятель ности» и «личность проявляет себя в каждый данный момент как субъект деятельности» вовсе не равнозначны, не эквивалентны между собой 73.
123
отождествлять с тем, кто будет (сейчас или, быть может, через много лет) принимать и оценивать произведен ную работу. Можно согласиться поэтому с Н. И. Сардж-веладзе, который пишет, что «субъект деятельности в каждый конкретный момент — преходящее явление;
фактически сколько деятельностей, столько и субъектов деятельности. Но за -этим преходящим субъектом стоит относительно устойчивое и перманентное образование, именуемое личностью. Личность, как относительно устойчивая и перманентная система, имеет множество своих преходящих проявлений в виде субъекта деятель ности» .
Даже совершение одних и тех же действий, точнее, поступков (или проступков), движимых сходными моти вами, не уравнивает пути и шансы личностного разви тия, определяемого внутренним отношением к происхо дящему (а чаще — к происшедшему), тем, как отразит ся поступок в ценностно-смысловой плоскости сознания, с какими уровнями этой плоскости будет соотнесен, ка кой урок сам человек (а не персонифицированная в его лице культура или преходящий субъект деятельности) извлечет сейчас или по происшествии времени из слу чившегося. «Каждому,— свидетельствует писатель М. Ибрагимбеков,— если он захочет вспомнить, будет за что краснеть, просыпаясь по утрам, будет за что испытывать чувство стыда, но для одного эти плохие поступки в сумме составляют опыт, благодаря которому он становится еще хуже, для другого — это раскален ная решетка, на которой он корчится, но очищается и становится лучше... Но разница между подлецом и до стойным человеком в том, что они сделали разные вы воды из своих прегрешений» 75.
Теперь о понимании личности как проекции на смысловую плоскость. Если рассмотрение личности со стороны деятельности или усвоения значений, культуры достаточно широко представлено в научной психологии, то психологическое рассмотрение ее со стороны смысло вой, нравственно-ценностной плоскости разработано по ка крайне недостаточно. Этим отчасти и объясняется то, что мы уделили этой стороне особое внимание. Нами двигало при этом не только желание в какой-то степени по мере сил способствовать заполнению некоторого пробела общей психологии личности, но и сознание дей ствительно особой значимости этой плоскости для пони мания сути человеческой личности, путей ее нормально-
124
го и аномального развития. Как мы пытались показать выше, главным в этой плоскости (плоскости, по нашей классификации, собственно личностного здоровья) ста новятся не успехи человека и его социальные роли, не сама по себе его продуктивная деятельность, не харак тер, не темперамент (т. е. то, что можно по преимущест ву отнести к показателям индивидуально-психологи ческого здоровья и здоровья психофизиологического), а мера участия, заинтересованности, пристрастности, проникновения его в нужды другого человека, общества, человечества в целом. Если рассматривать человека лишь как индивидуальность, то люди предстанут как бесконечно разные миры, становящиеся все более обо собленными, особыми, неповторимыми по мере их раз вития. Через восходящее движение в нравственно-цен ностной плоскости происходит реальное единение лю дей, приобщение к той, по словам А. Н. Леонтьева, не всегда видимой индивидом подлинной человеческой действительности, которая не обосабливает человека, а сливает его жизнь с жизнью других людей, их бла гом 76. Сжато и точно сказано у М. М. Пришвина:
«В знании общего дела есть сущность личности, потому что просто индивидуум знает только себя» 77. Психоло гия личности, не приобщенная к этому знанию, зако нам нравственного мира, будет по своей сути оставать ся психологией «знающих только себя» человеческих индивидов.
Однако и эта взятая сама по себе точка зрения не является исчерпывающей. Проекция исключительно на данную плоскость может породить представление о лич ности лишь как решающей и оценивающей те или иные нравственные проблемы и коллизии; при этом бытие начинает рассматриваться только как сценическая пло щадка, на которой вновь и вновь, на разной обществен но-исторической основе разыгрывается репертуар че ловеческих судеб.
Известны слова Л. Н. Толстого о том, что люди де лают только вид, что воюют, торгуют, строят, главное же, что они делают всю жизнь,— это решают нравствен ные проблемы. В противовес этому мнению .современ ная научная психология чаще всего, напротив, либо старается вовсе игнорировать в своих исследованиях нравственную сферу, либо рассматривает ее как некий довесок, добавок к продуктивной деятельности и воз никающим вокруг нее производственным отношениям.
125
И тот и другой подход следует признать односторонним, высвечивающим важную, 'но только одну сторону про блемы, поскольку, если воспользоваться нашей моделью, в первом случае личность целиком и полностью проеци руется на смысловую, нравственно-ценностную плос кость, а во втором — на плоскость бытийную, деятель-ностную.
Итак, понятно, что личность в целом не проекция на одну какую-нибудь из представленных плоскостей, но системное образование, по-своему отражающееся в каждой из них *. Если же попытаться все же обозначить принцип, который является сквозным, связывающим всю систему, то для процесса формирования личности таким принципом будет принцип деятельностного опос-редствования 78. Суть его заключается в производности личностных образований от реального бытия субъекта и, следовательно, в необходимости при исследовании, воспитании, коррекции личности выхода за рамки са мих этих образований в мир реальной жизни, в мир деятельностей, их опосредующих. Именно через сово купность деятельностей, через бытие человека происхо дит присвоение культуры, происходит удвоение значе ний (появление субъективного значения данного объек тивного значения), которое и порождает личностные смыслы человеческого существования. Вне целенаправ ленной активности, не будучи освоенной деятельностью, культура выступает для человека лишь разрозненным и отчужденным набором значений, правил, норм и т. п. Проходя через деятельность, опосредствуясь деятель ностью **, эти значения приобретают смысл, порождают особый внутренний план — нравственное сознание с присущими ему уровнями и функциями.
* Отсюда, в частности, ход к типологии личностей: ведь, к при меру, на одной и той же бытийной, деятельностной основе могут воз никнуть существенно разные нравственно-ценностные построения и развитая система значений может сочетаться с низким смысловым уровнем (эгоцентризм, группоцентризм).
** Надо сказать, что именно понятие «опосредствование» было первоначально центральной характеристикой деятельности у Л. С. Вы готского и А. Н. Леонтьева 79. В дальнейшем этот момент был несколь ко затушеван, а деятельность в ряде трактовок стала представляться как самодовлеющая психическая реальность. Видимо, как реакцию на такого рода перегиб можно рассматривать некоторые недавние выступления в научной печати по поводу понятия «ведущая дея тельность». А. В. Петровский, например, считает, что это понятие вообще лишено достаточных оснований, поскольку определяющим для развития является не какая-либо ведущая деятельность, а тип
126
Итак, мир человеческой культуры предшествует лич ности и являет собой неисчерпаемый источник возмож ностей, депо смысловыражения. Однако, прежде чем стать смысловой, внутриличностной реальностью, зна чения должны быть опосредствованы деятельностью, пройти через жизнь, бытие человека *, которое пред ставляет собой бесконечное в своих возможностях депо смыслопорождения. Если же попытаться коротко опре делить взаимосвязь всех трех плоскостей, то это будет следующая формула: смысл есть прошедшее через жизнь (систему деятельностей) человека значение.
Что касается практических, в частности воспита тельных, психопрофилактических выводов, то эта фор мула лишний раз свидетельствует о том, что ни значе ния, ни слова, ни сама по себе активная предметная деятельность не являются гарантами воспитания полно ценной, нравственной личности. Только слова, значения, соотнесенные, сопряженные с жизнью, пропущенные через нее, через нелегкий труд бытия, через сложную
взаимоотношений личности, которые складываются у нее с референт ными группами и лицами 8 . Такое противопоставление кажется, од нако, излишне категорическим. Два понятия — «смежличностное об щение» и «деятельность» (что показано в самих работах А. В. Пет ровского и его сотрудников) — не только не противополагаются, но прямо подразумевают друг друга, поэтому ведущая (т. е. наиболее соответствующая, лидирующая для данного возраста) деятельность во многом задает круг референтного общения, равно как этот круг видоизменяет характер данной деятельности.
Другое дело, что нельзя сводить все многообразие и взаимозави симость форм активности -только к одной ведущей деятельности «Ве дущая» не должна пониматься как «подавляющая». Именно забве ние этого момента, считает К. А. Абульханова-Славская, привело к тому, что в некоторых психологических исследованиях личностная активность оказалась сведенной к ведущей деятельности 8'. Но, на наш взгляд, с водой выплескивается и ребенок — ценнейшая идея стержневого вида, типа деятельности, с которым связывается, ассо циируется соответствующий возрастной этап и отнятие, отсутствие которого было бы фактическим лишением человека детства или зрело сти. И разве в последних случаях это не будет игра и труд, т. е. дея тельности не рядовые, а именно ведущие для соответствующих этапов жизни? Ну а то, что в «производстве» этих деятельностей важнейшую роль играют общение, социальные институты, референтные группы, другие формы активности и т. п., разумеется, безусловно, верно. Ины ми словами, то, что ведущая деятельность формируема и зависима, пусть даже производив от многих обстоятельств, не умаляет ее значе ния и не устраняет необходимости ее учета и рассмотрения
* Надо ли говорить, что «проход» этот практически никогда не напоминал собой легкой, увеселительной прогулки. «Жизнь про жить — не поле перейти»,— говорит пословица, подчеркивая слож ность и тяжесть реальных путей человеческой жизни.
127
совокупность и многообразие деятельностей, могут стать подлинной основой нравственного сознания. Сле довательно, при воспитании необходимо так строить и направлять деятельности воспитанника, чтобы в ходе этих деятельностей, в ходе их развития, их последо вательных этапов объективные и поначалу как бы вне человека существующие значения и идеалы, прежде всего значения и идеалы нравственные, приобретали личностный смысл, становились собственным, пережи тым, активным отношением воспитанника к миру *.
Роль воспитателя при этом чрезвычайна, поскольку он выступает как реальное, живое олицетворение, так сказать, держатель тех смысловых уровней, которыми пока не обладает и которые чаще всего и не предугады вает воспитанник. Но на эти уровни — через общение с прямым или даже косвенным воспитателем, через сов местные переживания, через совместную деятель ность — он может со временем подняться **. Всякая высшая психическая функция, писал Л. С. Выготский, обнаруживает себя дважды: сначала как форма взаимо действия и сотрудничества между людьми, как катего рия интерпсихологическая, затем уже как функция субъекта, как категория интрапсихологическая. Сход ным путем возникают, завязываются и смысловые отно шения к действительности — сначала как бы разделен ные между ребенком и взрослым, ребенком и его окру жением, а затем становясь внутренними, собственными отношениями ребенка к действительности. Когда ребе нок подрастает, роль взрослого, т. е. второго члена на чального интерпсихологического отношения, может вы полняться другим человеком, группой, коллективом, обществом, теми или иными событиями и идеями, но путь в целом остается прежним: через деятельность, через жизнь и труд бытия завязываются, осваиваются
* Этот принцип хорошо иллюстрируется следующей американ ской пословицей: «Расскажи мне, и я забуду, покажи мне, и я запом ню, вовлеки меня, и я пойму».
" * Когда мы говорим о воспитателе, то невольно подразумеваем нравственное, облагораживающее начало, но нелишне заметить в контексте данной книги, что помимо воспитания позитивного, поло жительного существует и воспитание негативное. Так, мы увидим ни же, что в случаях аномального развития человек, например, не просто привыкает к алкоголю, регулярному пьянству, но часто ак тивно к нему кем-то приобщается (в данном случае — «негативными воспитателями»), вовлекаясь в так называемую алкогольную ком панию, усваивая через ее лидеров ценностные установки и особое, «алкогольное» смысловое видение мира.
128
все новые и новые аспекты и уровни смысловых отноше ний к действительности.
Причем, разумеется, жизнь не есть лишь сплошное формирование все новых и новых качеств и образова ний. Будучи раз сформированными, войдя в целостную структуру смысловой сферы, они начинают свою само стоятельную жизнь, приобретают собственную инерцию (смысловую установку, по А. Г. Асмолову), порождают собственные требования, т. е. становятся полноценными чертами личности, нравственного сознания, не просто отражающими действительность, но и творящими ее. Поэтому необходимо различать и стимулировать не только активность присвоения, формирования, завоевы-вания тех или иных позиций и смысловых содержаний, но и активность отдачи, активность проникновения, влияния на ценностно-смысловые уровни другого чело века, других людей. Важные аспекты активности пос леднего рода были разработаны в «концепции вкладов». Центральным для этой концепции является введенное В. А. Петровским понятие отраженной субъектности, которое «воплощает в себе представление о личностном аспекте бытия человека в мире как формы активного «идеального» присутствия человека в жизни других лю дей, «продолженности человека в человеке»»82. Эта концепция справедливо останавливает внимание на том постоянно действующем личностном, смысловом влия нии, которое оказывается всяким человеком на окру жающий его мир. Отсюда личность выступает как иде альная представленность индивида в других людях, как его «инобытие» в них. Для пояснения этого хода мыслей А. В. Петровский приводит метафорическое сравнение подлинной личности с источником некоего мощного из лучения, радиации, способной изменять, преобразовы вать других людей (радиация, как известно, может быть полезной и вредоносной, может лечить и калечить, уско рять и замедлять развитие, становиться причиной раз личных мутаций и т. д.). Тогда индивида, обделенного личностными характеристиками, можно уподобить нейт рино — гипотетической частице, которая пронизывает любую, сколько угодно плотную среду, не производя в ней никаких — ни полезных, ни вредных — изменений. ««Безличность»,— продолжает автор,— это характери стика индивида, безразличного для других людей, чело века, от которого «не жарко.и не холодно», чье присут ствие или отсутствие ничего не меняет в их жизни, не
5 Б С Братусь
129
преобразует их поведение, не обогащает и не обездоли вает их и тем самым лишает его самого личности» 83.
Таким образом, человеческую активность можно подразделить на активность присвоения и активность отдачи. Причем их несомненная и тесная связь не оз начает, однако, их идентичности. Если первая своей энергетикой, мобилизующим действием способствует образованию, структурированию определенной позиции, присвоению и завоевыванию новых свойств и рубежей, то накал, энергетический потенциал второй обнаружи вает себя через проникающее, «радиационное» влияние на других. Соотношения этих двух видов личностной энергии, личностной активности могут быть существен но разными. В известной мере их можно уподобить двум каналам, двум руслам, по которым способна распреде ляться энергия активности. Личность может выявлять себя в какие-то моменты как той, так и другой формой активности, поэтому, в частности, вряд ли стоит гово рить о «лишении» личности того, кто на рассматривае мый период «не обогащает и не обездоливает» других, поскольку личностная активность может быть устремле на просто по другому каналу — каналу присвоения. Несомненна связь активности и с содержательным на полнением мотивационных устремлений: эгоцентри ческие ориентации в большей степени переключают, ориентируют активность человека на приобретение, на использование, на превращение окружающего в средст во достижения своих целей, тогда как алоцентрические, просоциальные устремления по самой сути своей пере ключают активность на процессы отдачи себя, преобра зования мира в пользу других. Мир и люди становятся не средствами, но целью. Понятно отсюда, что актив ность такого рода есть несомненный признак личностно го здоровья.
Сказанное не означает, конечно, что человек эгоцен трической ориентации, будучи занят собой, мало влияет на окружающих, не проявляет вовне направленную активность. Напротив, он, как мы упоминали, часто рас сматривает свои ценности как достойные и должные быть присущими всем и порой не просто в активной, но даже в агрессивной форме пытается навязать, привить их другим. В этом плане следует говорить как бы о смы словом силовом поле, возникающем вокруг каждого человека, его деятельности и миропонимания. Всякий случай нормального, в нашем понимании, полноценного,
130
ведущего к приобщению к родовой сущности развития создает мощное силовое поле благотворного влияния на других людей, благотворных «вкладов» и возвышающих смысловых преобразований, тогда как всякий случай извращенного, аномального развития создает свое сило вое поле, на этот раз отрицательного по отношению к задачам достижения человеческой сущности свойства, направленного на низведение помыслов, задач и смы словых устремлений других до уровня эгоцентризма, а следовательно, в конце концов межлюдской разобщен ности, психологической войны всех против всех и внут реннего одиночества каждого из участников этой войны. Вот почему всякая удача воспитания, всякая удача психокоррекции аномального развития есть не просто удача индивидуальной судьбы отдельного человека, счастливое преобразование свойств и структуры его личности, но реальный фактор оздоровления, облагора живания среды.
Разумеется, речь идет не просто о прямом и беспре пятственном радиировании смысловых влияний. Чело век не пассивный восприниматель, экран проекции «ино бытия», бытия-другого-в-нем, но если продолжить ана логию с радиацией, может быть либо в разной степени открыт ее проникающим влияниям, либо, напротив, на глухо закрыт, иметь труднопробиваемую психологи ческую защиту, подчас капсулирующую его в себе са мом, отторгающую внешнее влияние как чуждое, заве домо инородное. Поэтому всякое влияние, чтобы быть действенным, усвоенным, требует в качестве необходи мого условия ответное усилие, ответную активность принятия, присвоения *. В этом акте должны соединить ся два вида активности, направленные, настроенные на одну смысловую волну, чтобы в дальнейшем образо вать, замкнуть, генерировать собой единое смысловое поле. Даже искусство, призванное, казалось бы, прямо, непосредственно транслировать личностные смыслы другим людям, на деле лишено этой способности. Оно до стигает своих результатов лишь тогда, когда активно
* Отметим, что периоды преимущественного принятия или от торжения тесно связаны с вышеобозначенными циклами деятель ности: в переходных потребностно-мотивационных, поисковых состоя-ниях проницаемость для влияния других быстро возрастает, в перио ды же стабильного развития деятельности, относительного равнове сия операционально-технической и мотивационно-смысловой сфер сте пень этой проницаемости всегда заметно меньше.
^* 131
вовлекает воспринимающего его человека в свою сферу и образует не просто вербальное или чисто эмоциональ ное воздействие, но особую, всегда совместную, друг к другу идущую деятельностную активность, призван ную соединить в общем смысловом поле исполнителя и слушателя, актера и зрителя. Недаром говорят не толь ко о хорошем или плохом исполнителе и актере, но и о хорошем или плохом зрителе, о хорошей или плохой ау дитории, которая может зажечь и поддержать или пога сить и затормозить творчество артиста: в первом слу чае — чутким реагированием, точнее, сопереживанием, а во втором — отчуждением и равнодушием, т. е. раз общенностью с исполнителем, отсутствием единой сов местной деятельности *.
Таким образом, мы вновь приходим к утверждению важности идеи деятельностного опосредствования: для того чтобы сформировать устойчивые смысловые струк туры, необходимо вовлечение человека в такого рода деятельности, в такого рода жизненные проблемы, где бы он мог реально осуществить, отстоять, испытать свои принципы и устремления, где бы они срослись, сплавились с его поступками и деяниями, стали личност ными ценностями, т. е. осознанными смысловыми обра зованиями, направляющими и оправдывающими весь конкретный ход его жизни. Такое деятельностное опос-редствование важно и для воспитания, и для коррекции отклонений личности, с той, однако, существенной раз ницей, что в первом случае мы исходим из представле ния о еще не сформированной личности, достаточно от-
* Заметим, однако, что и в случае образования такой сов местной деятельности, возникшего общего смыслового поля воспи тательное, преобразующее личность воздействие искусства имеет из вестные пределы и ограничения. Пределы эти обнаруживаются уже за дверью театра, когда зритель возвращается в привычный ему мир жизни, в мир его субъективных деятельностей, их иерархии, накатанных смысловых отношений и установок. И тот, кто только что сочувствовал Гамлету (а в театре это делают практически все), ведет себя как Полоний или даже Розенкранц. Искусство растормо зило, всколыхнуло, показало возможность нового видения мира, пусть даже — по Аристотелю — очистило (катарсис) человека, но если все это не будет подкреплено его дальнейшей конкретной дея тельностью, его жизнью, трудом и подвигом его бытия, эффект окажется временным, собственные смысловые образования останут ся почти не затронутыми. Еще В. Джеймс приводил в пример ба-рыньку, которая проливает в театре слезы над страданиями просто людина, в то время как ее кучер стынет на морозе у театрального подъезда.
крытой нашим влияниям, а во втором — о личности уже сформировавшейся, и, следовательно, если в первом случае мы готовимся личность строить, то во втором — нам предстоит ее перестраивать. В обоих случаях про движение возможно лишь тогда, когда работа и воспи тателя, и коррекциониста основана на знании внутренних законов развития личности, знании того, что есть норма этого развития, к чему в итоге следует направлять стре мления человеческой личности. В этой и предыдущей главах мы пытались обосновать некоторые ответы на эти вопросы и наметить ряд самых общих положений, гипо тез о нормальном и аномальном развитии личности. Ра зумеется, за рамками раздела осталось значительно больше проблем, нежели вошло в него, что объясняется не только нежеланием говорить скороговоркой о важ ных вещах, но и тем, что в нашу задачу входило не отыс кание как можно большего количества детерминант, частей, свойств личности, а попытка определить неко торые стержневые, главные проблемы и ракурсы, ис ходя из которых возможно в дальнейшем проникнове ние и в более частные области.
...Однако любые теоретические рассуждения, сколь бы полны, искусны, изощренны они ни были, не в силах до конца разрешить ими же вскрываемые проблемы и противоречия. Для разрешения теоретических споров о личности необходимо вернуться на землю, к предме ту, их порождающему,— самой реальной жизни. Но как психологу подойти к объективному исследованию жизни личности и возможно ли это в принципе?
ГЛАВА 111
МЕТОДЫ ИССЛЕДОВАНИЯ (ВЗАИМООТНОШЕНИЕ «ОБЪЯСНЕНИЯ» И «ПОНИМАНИЯ» В ПСИХОЛОГИИ)
Достаточно часто психологу приходится слышать от специалистов других областей, прежде всего естествен-нотехнических, что психология вовсе не наука, посколь ку не располагает строгими объективными методами ис следования. Когда же психология стремится к формали зации методов и достигает известного уровня этой фор мализации, то сразу же появляются обвинения — на этот раз со стороны представителей гуманитарных об ластей,— которые говорят о принципиальной невозмож ности однозначного определения человеческой личнос ти. Но дело не ограничивается критикой извне, по сути та же борьба, борьба двух подходов: одного — стре мящегося к формализации, другого — выступающего принципиально против таковой, происходит и в самой психологии. Л. С. Выготский, характеризуя кризис пси хологии начала века, писал, что он вообще привел «к понятию о двух психологиях». Мысль о разделении этих «двух психологии» была особенно ясно высказана не мецким психологом Э. Шпрангером, который резко от делил друг от друга психологию как науку естественную, занимающуюся по преимуществу элементарными про цессами, и психологию как науку о духе. Последняя, по его мнению, не может пользоваться какими-либо иными методами, нежели целостное постижение, вчувст-вование, сопереживание, понимание (отсюда и наиболее распространенное название такого подхода — «пони мающая психология»). Было бы весьма поучительно проследить, как развивались и трансформировались эти два подхода в истории психологии, но, поскольку такая задача выходит за рамки содержания данной кни ги, ограничимся лишь констатацией, что в западной психологии наиболее последовательным выражением первого подхода стал бихевиоризм, сводящий все к
134
фиксируемым поведенческим реакциям, а второго экзистенциальная психология, ставящая во главу угла акты понимания и вчувствования. Общая критика этих направлений достаточно полно представлена в отечест венной науке, поэтому нет нужды повторять ее здесь. Следует отметить, однако, что эта критика выглядит пока сугубо негативной: она отвергает аргументы чужих школ, но не предлагает своих решений действительно острого, принципиального вопроса о том, может ли пси хология научно, т. е. строго и объективно, определять, измерять, исследовать то, что по сути своей не имеет меры, границ, то, что трансцендирует, преодолевая в своем развитии любые «заранее установленные масшта бы».
К сожалению, этот вопрос часто и не ставится сов ременными психологами. Большинство из них, априори считая себя представителями естественнонаучного на правления (о некоторых исторических причинах такой приверженности мы говорили в гл. I), строят свои ис следовательские программы, применяют методики, об рабатывают результаты и делают выводы так, будто че ловек есть фиксированный объект наподобие физиче ского. Но именно этот подход, прежде всего в отноше нии личности, и вызывает наиболее резкую критику М. М. Бахтин, например, отвергая возможность одно значного определения личности, писал: «...подлинная жизнь личности совершается как бы в точке этого несов падения человека с самим собой, в точке выхода его за пределы всего, что он есть как вещное бытие, которое можно подсмотреть, определить и предсказать помимо его воли, «заочно». Подлинная жизнь личности доступ на только диалогическому проникновению в нее, которо му она сама ответно и свободно раскрывает себя. Прав да о человеке в чужих устах, не обращенная к нему диа логически, т. е. заочная правда, становится унижающей и умертвляющей его ложью, если касается его «святая святых», т. е. «человека в человеке»» '.
Очевидно, однако, что безусловное согласие с таким мнением означало бы по сути приговор многим, претен дующим на объективность методам в психологии лич ности. «Трудно найти,— пишет по поводу приведенных слов М. М. Бахтина А. В. Петровский,—другое столь сильно и лаконично выраженное обвинительное заклю чение, предъявленное детерминистической психологии, которая в своей экспериментальной практике, минуя
13'"
интроспекцию, пытается получить (подсмотреть, пред сказать, определить) эту заочную правду о личности другого человека, исследуя как раз то ее «вещное бы тие», которое Бахтин... объявляет «унижающей и умерт вляющей ложью»» 2. Далее, принципиально возражая Бахтину, Петровский утверждает, что как раз при опоре на «вещное бытие», только принимая во внимание его реалии, возможно объективное познание личности, в том числе и «диалогическое проникновение» в ее глубины.
Этим утверждением, при всей его авторитетности, не снимается, однако, едва ли не главная проблема:
если возможна «заочная правда о личности» (а это действительно необходимое условие научности психоло гии), то какова должна быть эта правда, чтобы она со гласовывалась, не противоречила трансцендирующей, не имеющей фиксированных границ природе человече ского развития, чтобы, будучи высказанной, не оберну лась, как предупреждал Бахтин, обманом, уводящим и ложным суждением, ибо человек, которого мы опреде лили сегодня, завтра или в любой другой день способен измениться, перейти установленные нами для не.го огра ничения, совпадения с самим собой, и тогда выходит, что мы при всех наших стремлениях к объективности описали, следовательно, не его реального, движущегося, живого, а мертвый слепок с одного лишь варианта, пово рота, изгиба его жизненного пути, может быть, к тому же и случайного, временно возникшего, не имеющего к нему, изменившемуся, непосредственного актуального касательства.
Решение проблемы, на наш взгляд, заключается в достаточно четком различении понятий «личность» и «человек», определении личности как способа организа ции присвоения человеческой сущности и исходя из это го — сосредоточении внимания преимущественно не на готовых, сложившихся свойствах личности, а на меха низмах их формирования, становления, непрекращаю щегося движения. Тогда данные исследования (полу ченные или путем изучения конкретных продуктов дея тельности, «вещного бытия», или анализа диалоги ческих форм общения, или применения лабораторных экспериментов и т. п.) могут стать одновременно и объективными, и не противоречащими трансцендирую щей, изменяющейся природе человека, ибо в такого ро да исследованиях мы будем стремиться фиксировать, овеществлять, ставить границы и определять масштабы
136
не развития человека как такового, которое не имеет фиксированной, заранее установленной границы и масштаба *, но психологическим механизмам, путям, которые опосредствуют это развитие, существенно влияя на его ход и направление. Что же касается неиз бежно возникающего, движущего, а следовательно, и неустранимого противоречия между «вещным» (конеч ным) и «смысловым» (потенциально бесконечным), то оно в свете сказанного не есть препятствие объектив ному познанию личности, обходить которое надо посту лированным современной академической психологией возвеличиванием осязаемого «вещного» в ущерб неяс ному смысловому (в противовес «понимающей психоло гии», феноменологическим, экзистенциальным подходам или литературоведческим толкам о превалировании второго над первым). Следует не избегать, не маскиро вать это противоречие, а, напротив, выделить и зафикси ровать его как первую объективную данность, как важ нейший внутренний механизм личности, который подра зумевает преодоление, отрицание овеществленных форм бытия через изменение смыслового восприятия, равно как изменение смыслового восприятия обусловливается изменившимися формами бытия вещного.
Но для исследования личности, прежде всего такого, которое ставит задачей понимание ее реального жиз ненного движения, необходимо накопление достаточно го эмпирического материала, данных о клинике, т. е. подробного, систематического описания изменений ин тересующих нас личностных феноменов. Здесь мы сразу сталкиваемся, однако, с серьезными трудностями. Дело в том, что клиника нормального поведения человека (без анализа которого, как мы знаем, нельзя должным образом понять и развития аномального) оставалась, как ни странно, по сути закрытой для научной психоло гии личности. Это касалось даже такой наиболее изу ченной ее отрасли, как детская психология, которой, по словам Д. Б. Эльконина и Т. В. Драгуновой, явно не хватало клиники детского развития, т. е. описания «од них и тех же детей на протяжении всего возрастного
* Кстати, постулируя феномен несовпадения с самим собой, М. М. Бахтин говорит, в строгом смысле, не о личности, а о человеке:
«Человек никогда не совпадает с самим собой. К нему нельзя приме нить формулу тождества: А есть А» 3. Эти слова по сути целиком со гласуются с Марксовым определением человека как безмасштабного существа.
137
периода с фиксацией их поведения, деятельности и взаимоотношений с окружающими во всех основных сферах жизни» 4. Что касается клиники взрослой жизни человека, то она была представлена в сочинениях по психологии и вовсе отрывочно. В отечественной науке, пожалуй, один Б. Г. Ананьев систематически и настой чиво выступал с призывом широко развернуть исследо вания возрастной психологии зрелости или взрослости 5, но в его собственных работах и в работах его учеников нашла отражение в основном психофизиологическая, а не собственно внутриличностная, мотивационно-смы-словая динамика взрослости.
В последнее время интерес к развитию личности, перипетиям ее жизненного пути стал заметно активизи роваться, что определяется не только внутренней логи кой движения науки, но и насущными требованиями практики, в особенности в области воспитания и кор рекции личности. Но, как мы уже говорили, приступить к развертыванию этого анализа оказывается по сути невозможным без наличия исходного ориентирующего материала — систематического описания интересую щих нас феноменов поведения.
Пожалуй, первый, самый очевидный выход из соз давшегося затруднения — рекомендовать обращение к уже существующим жизнеописаниям, и прежде всего к богатейшему материалу художественной литературы. Нельзя сказать, что такое обращение — редкость для психологии: примеры из художественной литературы можно встретить на страницах самых солидных обще теоретических исследований. Однако использование ху дожественного образа как метода психологического исследования, определение его возможностей и ограни чений не нашли должного отражения в научной литера туре, в том числе в той, которая непосредственно обра щена к психологии искусства. Обычно в подобного рода работах делается попытка раскрытия тайн литературно го творчества, искусства вообще с помощью гипотез научной психологии. Нас же сейчас интересует обратная задача — понять, чем и с какой стороны накопленные в литературе образы и описания могут быть полезны для психологии.
В качестве примера немногих исключений можно назвать статью Г. Олпорта 6, в которой .обсуждается проблема существования двух подходов — психологи ческого и художественного — к пониманию личности и
)38
делается ряд ценных для психологии выводов, из кото рых отдельные мы используем ниже, и небольшую, но яркую заметку Б. М. Теплова, где тонкому психологи ческому разбору известных пушкинских образов — Татьяны, Германна, Моцарта, Сальери — предпосланы слова, до сих пор не утратившие своей актуальности и остроты: «Анализ художественной литературы обычно не указывается в числе методов психологического ис следования. И фактически психологи этим методом не пользуются». Между тем автор «глубоко убежден, что художественная литература содержит неисчерпаемые запасы материалов, без которых не может обойтись научная психология...» 7. Полностью солидаризируясь с этими словами, остановимся, ввиду недостаточности специальных разработок, подробнее на этом вопросе. - Действительно, в художественных произведениях находим самые разнообразные характеры и модели по ведения людей во всевозможных жизненных ситуациях. Развернутые и яркие описания эволюции человеческой души, истории ее возвышений и деградации, удивитель ных побед духа и его же постыдных поражений, рас смотрение путей, ведущих к подвигу и подвижничеству, и путей, приводящих к падению и прозябанию, показ внутренней логики и цепи внешних событий, толкающих человека на преступление и предательство или, напро тив, к раскаянию, самоотречению и жертве, описание дум и смятения человека перед казнью или самоубий ством, описание радости и просветления при неожидан ном избавлении от гибели, раскрытие многообразия любовных перипетий и семейных тайн, отношений меж ду детьми и родителями, начальниками и подчиненными, учителями и учениками — все это и многое другое, что наполняет человеческую жизнь от рождения до смерти, вдумчивый психолог (как и любой вдумчивый читатель) найдет в художественной литературе.
К этому, особенно в контексте данной книги, необхо димо добавить, что художественные описания и образы вовсе не ограничены кругом обыденно понимаемой нор мы как некоей среднестатистической середины, но, на против, нередко стремятся к прорыву этого круга, к по стижению внутренней сути случаев исключительных, отклоняющихся как в сторону героического, возвышен ного, так и в сторону низменного, извращенного. Не обходит при этом литература и явных психических ано малий. Среди множества описаний симптомов аномаль-
139
ного поведения и душевной патологии видное место за нимают те, первооткрывателями которых были писате ли. Комментируя этот факт, врач-психиатр М. И. Буянов пишет в рецензии на словарь психиатрических терминов В. М. Блейхера: «На первый взгляд нет ничего более чуждого литературе и искусству, нежели медицинские термины. Большинству читателей-неспециалистов они представляются чем-то вроде китайской грамоты. Одна ко стоит даже очень не сведущему в медицине человеку заглянуть в словарь Блейхера, как он с удивлением об наружит множество знакомых имен и словосочетаний, давным-давно вошедших в его интеллектуальный ба гаж. Фактически в этом словаре отражена вся мировая литература. Тут и синдромы Отелло, Алисы в стране чу дес, Мюнхаузена, Пиквикский синдром, и геростратизм, и комплексы Эдипа, Антигоны и других героев древних мифов... Писатели и художники первыми поведали нам о многих нарушениях и отклонениях психики, за иссле дование которых медики принимались, как правило, спустя десятилетия. В «Записках сумасшедшего» Гоголь убедительно показал этапы бреда, описанные учеными только через полвека. Феномен двойника, поч ти исчерпывающе проанализированный Гофманом, Эд гаром По и особенно Ф. М. Достоевским, узаконен в медицине спустя 77 лет после выхода повести «Двой ник»... Подобных фактов можно привести много» *.
Беглому и далеко не полному перечню достижений литературы в области познания личности научная пси хология может пока противопоставить лишь несисте матизированные и отрывочные исследования, да и то чаще всего по узким и ограниченным аспектам внутри изолированных проблем. Поэтому первое, что мы долж ны констатировать,— это богатство описаний, которое содержится в художественной литературе, и, следова тельно, возможность использования этих описаний в психологии.
* Новый мир. 1985. № 1. С. 261. К приведенным словам доба вим лишь, что не следует думать, что открытия писателей делают излишними все дальнейшие наблюдения и описания рассмотренных ими личностных аномалий. Напротив, без этих дальнейших скру пулезных научных наблюдений объективность сделанных открытий не была бы подтверждена, не говоря уже об анализе многих сторон, которые остаются в тени писательского видения. Все это требует не смешивать продукцию писателя и, скажем, психиатра в отношении описаний даже одних и тех же явлений (ниже мы будем специально говорить о специфике психиатрических наблюдений).
140
Это использование может идти в свою очередь по разным каналам. Можно по совету Олпорта выяснять, как определенные воздействия на человека приводят к определенным («эквивалентным») ответам. Литерату ра, однако, дает нечто большее, чем материал для тако го рода «жизненного бихевиоризма». Она позволяет увидеть и рассмотреть те случаи, когда определенные воздействия не приводят к ожидаемым реакциям, т. е. рассмотреть человека в его. свободном, далеко не всегда программируемом развитии.
На материале художественной литературы можно выделить типичные варианты внутри- и межличностных коллизий, в которые вступает человек на протяжении жизни. Утверждается, например, что во всей мировой литературе наличествует не более 36 определяющих сю жетов, а по еще более строгим подсчетам — всего 12. Даже в области вымысла — волшебных сказок мира — число сюжетов остается весьма ограниченным 8. Рас смотрение эти» родовых сюжетов человеческой жизни с позиций научной психологии было бы чрезвычайно важно для построения типологии личности, типологии лич ностных конфликтов, стилей и способов их разрешения. Но признание родовых сюжетов ведет к еще более слож ной проблеме — поиску законов, их определяющих. Здесь собственно литература уже кончается, и начи нается философско-психологический анализ. Пока в этой области известны в основном лишь психоаналити ческие изыскания 3. Фрейда, К. Юнга и др., которые сегодня вряд ли могут полно удовлетворить нас. Одна ко, если кто-то не так решал проблему, это вовсе не оз начает ее дискредитации и отмены поиска новых под ходов. Заметим еще, что число законов, определяющих основные сюжеты жизни, также, по-видимому, весьма ограниченно. Л. Н. Толстой писал: «Есть малое число клавиш, различная последовательность их, есть все раз нообразие как личностей людей, так и семей историчес ких. Везде те же сказки, те же муки, тот же деспотизм, те же войны и т. д. и т. д. Сравнение с клавишами. Все те же. Музыка разная, но результат один и тот же... По пытка найти эти вечные клавиши» 9.
Важным примером, который может извлечь из лите ратуры психология, является рассмотрение личности в движении, в постоянном развитии как форме ее суще ствования. Особенно интересны в этом плане произве дения, прослеживающие весь жизненный путь личности,
!4'
смену поколений, развернутые семейные истории и т. п. Что же касается научной психологии, то Олпорт в упо мянутой статье еще в 30-х годах говорил о необходи мости такого «длительного интереса к личности». Но призыв этот до сих пор остается малореализованным, поскольку психология чаще предпочитает рассматри вать личность в данный момент, как неизменно тож дественную самой себе, раз выявленному в ней набору черт и качеств. Даже так называемые лонгитюдные исследования строятся обычно по принципу «попереч ных срезов» на пути развития личности, оставляя без внимания внутренние связующие законы самого этого движения.
К сказанному следует добавить, что художествен ному видению свойственно рассмотрение любой черты в совокупности взаимосвязей с другими чертами и качест вами личности. В художественном произведении разы грывается всегда не просто тема (ревность, попусти тельство, мещанство), но всегда тема с вариациями, подразумевающими возможность иных толкований, иных и часто неоднозначных исходов и перспектив ее развития. Психология пока что довольствуется в основ ном констатацией отдельных черт, параметров и очень редко последующим прослеживанием их изменений в ограниченном жизненном промежутке, т. е. выхваты-ванием малых фрагментов разветвленной сети бытия личности.
Еще один момент, который хотелось бы выделить, относится прежде всего к самосознанию и самовоспита нию психолога-профессионала. Л. Н. Толстой в разгово ре с А. М. Горьким заметил, что писатель может оши баться в чем угодно, выдумывать все, кроме психоло гии,— психология должна быть точной 10. И литература не только всегда стремилась к этой точности, но, что самое поразительное, достигала ее. Поразительное не с точки зрения рядового читателя, который привык видеть в писателе учителя жизни, а с точки зрения профессио нального психолога, поскольку он давно и сознательно отказался от веры в возможность точного психологи ческого знания на материалах наблюдений, пережива ний, бесед и т. п. Все это рассматривалось как атрибуты «житейской психологии», тогда как научной психоло гии — и соответственно научному психологу — приста ло опираться лишь на эксперимент, опросники, тесты, семантические дифференциалы, математически выве-
)4Г
ренные корреляции и т. п. Думается, что постоянно де монстрируемая художниками принципиальная способ ность достаточно точного познания человека путем на блюдения, размышления и сопереживания должна, с од ной стороны, поубавить спесь у некоторых профессиона лов-психологов, снисходительно, сверху вниз, смотря щих на «житейских психологов», «психологов-любите лей» вроде Толстого и Достоевского, а с другой — под нять веру психологов в возможность своего видения мира личности, в возможность достаточно точного и объективного понимания, постижения этого мира без обязательной (и просто-напросто далеко не всегда вы полнимой по ходу конкретного исследования) пошаго вой опоры на тесты, опросники, узколабораторные экс перименты. Надо ли говорить при этом, что автор име ет в виду не перечеркивание или умаление достижений экспериментального и тестового подходов, а лишь более сбалансированный взгляд на роль наблюдения и про фессиональной интуиции в психологическом познании.
И последнее, что хотелось бы отметить. У литературы психологи должны постоянно учиться ясности, выпук лости, стереоскопичности изображения личности. Необ ходимо, следовательно, развивать в себе вкус и внима ние к языку как инструменту познания личности, как важнейшему условию, от которого зависит точность и полнота передачи целей, задач, результатов и общего смысла проведенного психологом исследования. Разу меется, психолог не должен стремиться конкурировать в овладении языком с писателем — это не только тщет но, но вовсе и не требуется. Однако надо помнить, что личность есть особый объект науки, поскольку мы не только исследуем ее, но одновременно ей же, для ее нужд и пользы адресуем результаты исследования и от нее в конечном счете ждем их оценок. Следовательно, изложение должно быть таким, чтобы личность могла в конце концов узнать себя в нем, не отвергла его как невнятицу и чужеродность. Такое положение, что впол не понятно, требует постоянного совершенствования языка описания, в частности умения в случае необходи мости свободно выйти за рамки «птичьего языка», по нятного только узким специалистам.
Вместе с тем, несмотря на всю ценность художест венного материала, следует помнить о существенных ограничениях возможностей его использования научной психологией в изучении личности, ее нормальных и ано-
143
мальных проявлений. Прежде всего герои художествен ных произведений живут в определенном времени, в определенной «социальной ситуации развития», что, ра зумеется, является не просто «декорацией» для развер тывания внутренних закономерностей, но переменной, существенно влияющей на конкретное содержание и характер этих закономерностей. Так, описание конф ликта барчука Николеньки с гувернером-французом, которое столь часто разбирают психологи, при всей его тонкости и глубине не может служить полным анало гом конфликта современного подростка с учителем мас совой школы. Изменившееся социальное поле, на кото ром развертывается даже один и тот же по внутренней структуре конфликт, не может не влиять как на психо логические характеристики самого конфликта, так и на человека, переживающего, оценивающего этот конф ликт.
Следующее ограничение в использовании художест венного материала состоит в том, что перед нами не реальные люди, а вымышленные герои. Ясно, о чем часто говорили и сами писатели, что (и это одна из важней ших характеристик, один из признаков подлинно хоро шего литературного произведения), раз возникнув в воображении писателя, оттолкнувшись от тех или иных прототипов, герои не терпят произвола, а, напротив, на чинают как бы сами вершить свою судьбу, диктовать поступки, по-своему развертывать сюжет *. Однако, несмотря на все это, в художественном произведении описывается саморазвитие не реального человека, но все того же героя произведения. И поэтому, исследуя психологию личности на материале художественных произведений, мы познаем не саму жизнь, реальную «клинику» развития мотивов, потребностей, эмоций, а ее отражение в художественном видении автора.
Надо ли говорить, что это отражение не бывает бес страстным, напротив, оно глубоко пристрастно, выра жает определенные взгляды и идеи. Иначе говоря, худо жественный образ всегда более или менее сдвинут, сме щен, эксцентричен по отношению к реальности. Отсюда для правильного его восприятия необходимо, по спра ведливому высказыванию Л. С. Выготского, «созерцать сразу и истинное положение вещей, и отклонение от
* Вспомним, например, искреннюю скорбь Флобера по поводу самоубийства мадам Бовари.
144
этого положения» ". Уже одно это обстоятельство огра ничивает возможности познания душевной жизни толь ко через художественные образы. При восприятии пос ледних необходимо как знание реальной действитель ности, так и (хотя бы самое общее) представление о том «коэффициенте смещения», который свойствен худо жественной манере данного автора. Учтем также, что смещение это бывает как относительно постоянным, устойчивым, так и неожиданным, вдруг врывающимся в повествование, разрывающим (взрывающим) его прежний строй и логику. «Внезапное смещение рацио нальной жизненной плоскости,— замечает В. Набо ков,— может быть осуществлено различными способа ми, и каждый великий писатель делает это по-своему» 12.
Таким образом, при опоре на материал художест венной литературы следует учитывать определенные ограничения. Важно, в частности, иметь в виду особую манеру творчества каждого мастера и фокусировать внимание не на характере внешних событий, которые благодаря «коэффициенту смещения» могут быть не правдоподобно нагромождены с точки зрения житей ской логики, а на особенностях личности героя, раскры вающихся в этих событиях, ибо последние и подобраны автором для того, чтобы, действуя в них, герой проявил, испытал интересующие автора особенности человека, их прочность, своеобразие, подвижность, глубину. По сути дела, и это для нас важный момент, этот прием пред ставляет собой своеобразный «мысленный психологи ческий эксперимент», состоящий из двух частей. Пер вая — это воображение, сотворение героя, который имеет некоторый анамнез, историю, оправдывающую, объясняющую его таким, каков он есть к началу дейст вия. Вторая часть состоит в собственно эксперименте с данным героем, помещенным в обстоятельства, раскры вающие, испытывающие, изменяющие его исходные чер ты. Разумеется, это не единственный путь построения художественного исследования. Не имея возможности углубляться более в эту тему, ограничимся следующим замечанием Новалиса: «Автор романа может поступить различным образом. Например, он может сначала из мыслить множество эпизодов, а героя сочинить позд нее — для осмысления их (отдельные эффекты, а затем особый принцип общего построения, изменяющий эти эффекты, придающий им специальный смысл). Или же он может сделать обратное: сперва прочно обдумать
145
индивидуального героя и лишь затем подобрать к нему соответствующие происшествия» 13.
Подчеркнем также, что рассматриваемые «мыслен ные эксперименты» не просто творческое отражение художником реалий душевного мира, но и одновременно их означение, предлагаемый другим людям способ и путь переживания и осмысления, т. е. проекты психоло гической жизни, бытия личности. Так, молодые люди конца XVIII — начала XIX в. не просто находили в «Страданиях юного Вертера» Гёте художественное опи сание романтической любви Вертера к Лотте, но сами начали страдать, думать, мучиться и даже кончали жизнь самоубийством «по Вертеру». Речь идет, таким образом, об исследовании, «мысленном эксперименте», в котором спроектированные методом художественного творчества представления, гипотезы об особенностях, возможностях и путях развития человека проверяются самой жизнью, тем, насколько предлагаемые образы признаются обществом и отдельными людьми как дей ствительные, реальные и верные, насколько, наконец, они меняют жизнь общества и отдельных людей, откры вая новые горизонты и направления осмысленной ду шевной жизни *.
Понятно, что изучение этого удивительного по силе и значимости «мысленного эксперимента» с его прямы-
* К слову сказать, в современной культуре роль «проектиров щиков», «означителей» душевной жизни уже не принадлежит без раздельно художникам и философам, как^в прошлом. Психология, психологическое толкование начинают проникать в широкое созна ние и не только объясняют, но и формируют его. П. Б. Ганнушкин еще в 1933г. писал, например, что уже можно говорить об одержимых «болезнью Фрейда» не в том смысле, что это новая форма болезни, описанная Фрейдом, а в том смысле, что многие люди начинают осо бым образом изменяться от неумеренного применения фрейдовского метода . Со времени написания этих слов влияние психологических построений (разумеется, не только фрейдовских) на формирование сознания людей возросло еще более, давая основание некоторым уче ным называть наш век «психологическим». Действительно, сейчас все реже наблюдается стремление обозначать и объяснять свои пережи вания в столь свойственных прошлому веку понятиях — страдание, сграсть, проступок, грех, искупление и т. д. Зато все чаще в этих слу чаях слышится психологическая терминология — комплекс, стресс, скрытые мотивы, невроз и т.д. Подобная редукция в объяснении д^ шевной жизни не может не вызвать беспокойство, поскольку ведет к вульгаризации научного психологического метода и, что главное, способствует снятию нравственной ответственности с человека, ко торый любому своему поступку (и проступку) легко находит расхо жее психологическое объяснение и оправдание.
146
ми (от жизни) и обратными (к жизни) связями являет ся важнейшим и, на наш взгляд, обязательным под спорьем научной пеихологии личности. Однако из всего вышесказанного следует и другой, достаточно ясный вывод: анализ литературных данных не может быть ос новным, а тем более единственным в познании живого движения личности человека. Его необходимо допол нять или, вернее, делать его дополнительным к собст венно психологическим методам исследования реально го развития личности. Поиски этих методов — одна из насущных и ближайших задач современной психологии.
В контексте данной книги перед нами стоит пробле ма более частная — обосновать способы объективного исследования не всего многообразия личностного раз вития, а его отклонений, аномалий. И хотя последние не могут быть поняты, о чем неоднократно говорилось, без общепсихологического представления о норме, лич ностном здоровье и т. п., исследования аномального развития имеют свою специфику и даже свои извест ные преимущества перед исследованиями развития нор мального. Эти преимущества состоят в том, что ано мальное развитие протекает обычно в рамках достаточ но ограниченных по сравнению с нормой (см. гл. II, § 3). И следовательно, оно менее вариативно, менее свободно (вспомним формулу: болезнь есть ограничение сво боды) и соответственно более поддается обзору и одно значному определению, нежели развитие нормальное. Кроме того, описания нормы, ее реального поведения, как мы видели, крайне бедны: психолог, который за хочет такие сведения получить, должен обращаться либо к художественной литературе со всеми ограниче ниями этого подхода, о которых речь шла выше, либо к жизнеописаниям «великих людей», зная при этом, что, несмотря на всю документальность подобных описаний, они, как правило, носят явный отпечаток субъективных восприятии и воззрений биографов. Причина дефицита сведений понятна: внутренний мир, основные мотивы, помыслы нормального человека обычно закрыты, спря таны от постороннего взгляда и вмешательства.
Всякая болезнь ставит человека в новые, стеснен ные, неудобные для него положения, толкает его к рас крытию своего страдания, поискам помощи. Когда же это страдание психическое, то речь идет не о чем ином, как о раскрытии внутреннего мира пациента, о его, час то сокровенных, особенностях души. Разумеется, само-
147
анализ и жалобы больного, тем более больного психи чески, далеко не всегда объективны и отражают под линную подоплеку страдания, но даже в таком виде они представляют собой ценнейший для понимания ано мального развития личности материал. К этому надо добавить и то, что необычные, отклоняющиеся от при вычного акты поведения легче наблюдать, выделить, нежели стертые формы поведения обычного.
Как следствие отмеченных особенностей объектив ные описания аномального развития личности пред ставлены несомненно богаче, нежели описания разви тия нормального. Как правило, они выполнены не пси хологами, а психиатрами, и надо признать, что многие из этих описаний сделаны с такой замечательной точ ностью, образностью, что дают самое наглядное, вы пуклое представление о разных оттенках и ступенях психических отклонений. Причем в отличие от собствен но художественных описаний, разобранных выше, речь идет при этом не о собирательных образах, не о резуль татах «мысленных экспериментов», а о конкретных слу чаях и наблюдениях над реальными людьми, что значи тельно повышает объективную научную ценность ма териала. Многие психиатры по праву гордятся архивом своей науки, открыто порой противопоставляя его су хим и маловыразительным текстам психологических сочинений и учебников, считая, что именно психиатрия должна вырасти со временем в «практическое челове коведение». Пожалуй, наиболее определенно высказы вался в этом духе известный немецкий психиатр Г. Гру-ле. «Можно очень внимательно слушать психологичес кие лекции и изучать труды по психологии и, однако, ни на йоту не приблизиться к действительному знанию людей, подобно тому как есть ученые-искусствоведы, которые обладают богатыми знаниями в области наук об искусстве и, однако, ни разу в своей жизни не были осчастливлены действительным эстетическим пережи ванием. Пониманию душевного своеобразия ближне го надо учиться не от психологии... Изучать практичес кое человековедение в настоящее время можно толь ко путем опыта, и именно того, который собирается под руководством психиатрии... только у психиатра есть материал, на котором можно учиться по-настоящему пониманию человека; кроме психиатров такой же ма териал можно найти, пожалуй, еще только у воспита телей и учителей... Часто в каком-нибудь положении
Н8
легче всего ориентироваться, если сознательно допус тить преувеличение, если придумать крайний одно сторонний случай. А какой опыт может доставить преувеличения в большем количестве и ярче, чем пси хиатрический? Не в нем ли мы находим самые острые и глубокие чувства? Разве не он учит нас тому, как по терявшие соразмерность страсти в своем действии неу молимо разрушают все препятствия? Разве не он пока зывает все степени расстройства интеллекта — от мель чайших нарушений мысли до полного ее распада, во ли — от полного ее уничтожения до непрерывного стрем ления к насильственным действиям и отношения к окружающему миру — от легкой подозрительности до господствующего над всей психикой бреда?» 15
Мы привели столь длинную цитату из Груле, по скольку в этих словах, написанных еще в начале века, достаточно ясно намечаются те тенденции, которые в дальнейшем стали определяющими для ряда психиат рических подходов к изучению личности. Прежде все го это все то же разведение «двух психологии» — пси хологии «понимания» душевного своеобразия ближних и психологии «объяснения», которая относится к пер вой как реальное эстетическое переживание — к сухим рассуждениям о нем. Предпочтение понимающей пси хологии переросло затем в феноменологический под ход, экзистенциальную психиатрию. Но даже у тех пси хиатров, которые не придерживаются этих крайних направлений, роль и значение понимания, вчувство-вания в жизнь большого рассматривается как важней шее профессиональное качество. При этом часто рас познание и описание различных степеней и оттенков психических расстройств видятся как вполне самодос таточная задача. Когда же необходимо перейти к стро гому объяснению, то оно либо отбрасывается вовсе, как во многих случаях экзистенциального подхода, где сам акт сопереживания и понимания является и исход ным моментом, и конечной целью, либо, что более рас пространено, делается перескок к физиологическому уровню, в котором ищут непосредственные причины наблюдаемых нарушений *. В любом случае из сферы
* В последнем случае легко усмотреть прямое перенесение моделей соматических страданий на область отклонений душевной сферы. Это физиологический, фармакологический подход в психи атрии, сводящий все к лекарственной терапии и не принимающий во внимание значимость психологических механизмов болезни.
149
внимания выпадает важнейшее опосредствующее зве но, важнейший слой движения всего процесса аномаль ного развития, а именно слой психологический, анализ тех внутренних, разыгрывающихся именно в психике (а не в биологии мозга или на поверхности внешних событий) коллизий и конфликтов, которые конечно же протекают, развертываются в определенных (в данных случаях — извращенных) биологических условиях, но не могут быть сведены к ним, равно как они являют, реализуют себя через внешне наблюдаемое или внут ренне сопереживаемое поведение, но не могут быть пря мо истолкованы лишь на основе этих наблюдений и сопереживаний.
Фактическое игнорирование психологических опосред-ствований приводило к тому, что, с одной стороны, пси хиатрия отчуждалась от достижений психологии, а с другой стороны, накопленный психиатрией богатейший феноменологический материал оставался так по-настоящему и не освоенным, внешним по отношению к психологической науке.
Каковы же должны быть методы освоения психо логических опосредствований, нахождения психологи ческих закономерностей аномального развития? Оче видно, исходной базой, основой поисков таких методов должны стать уже существующие, апробированные в психологической науке подходы и разработки, требую щие, однако, в применении к специфике аномальной клиники дополнений и творческого развития. Просле дим в этом плане возможности и судьбу наиболее ав торитетного в позитивной науки метода — экспери мента.
Основателем экспериментального подхода в пси хологии личности является известный немецкий пси холог Курт Левин. Знакомство с его работами до сих пор остается кратчайшим путем к пониманию сути ос новных проблем эксперимента в психологии личности. Пойдем этим путем и мы. Сразу оговоримся при этом, что мы не будем касаться общей оценки К. Левина как представителя гештальтпсихологии, равно как и раз бора конкретных положений созданной им теории лич ности, поскольку такого рода анализ широко и полно представлен в отечественной литературе. Нас будут интересовать лишь сами истоки и возможности экспе риментального подхода.
Для того чтобы разобраться в общей методологии
150
экспериментального подхода, К. Левин обращается к истории естественных наук, и прежде всего к эталон ной для его времени науке — физике *. Согласно фи зическим представлениям, заложенным Аристотелем, закономерность связывалась исключительно с повто ряемостью, наблюдаемой регулярностью тех или иных явлений. Отсюда строгая классификация наблюдаемых явлений, отнесение их к тем или иным рядам, классам считались магистральными для определения закона. Скажем, такого наблюдения, что легкие материи (дым, например) поднимаются вверх, было достаточно, что бы приписать им «восходящую тенденцию», имманент но присущее им «внутреннее стремление» к определен ной цели. Отдельный класс составляло (и, следователь но, имело собственный закон) движение тел небесных («высшие движения») и отдельный класс — движение тел земных.
Эти прочно установившиеся и казавшиеся в течение веков столь очевидными и наглядными тенденции и способы понимания явлений физического мира были поставлены под сомнение Галилеем. Согласно его воз зрениям, один и тот же закон определяет разнообраз ные формы движения: и движение звезд, и падение кам ня, и полет птицы. Это усмотрение внутреннего един ства физического мира требовало пересмотра того стро гого деления всех объектов на классы, которое занима ло столь важное положение в аристотелевской физике. Поэтому теряли свое значение и разного рода логи ческие дихотомии, контрарные пары: сухое — влажное, горячее — холодное у т. п. Жесткие классификации сменялись рядом непрерывных, опосредующих друг друга этапов, переходов. Лишалось в связи с этим поч вы и представление об имманентно, изначала прису щих физическим явлениям целях.
Эти преобразования, с одной стороны, кардиналь но изменили прежние представления о характере и сущ ности научного закона, а с другой — послужили осно ванием для начала собственно экспериментального под хода к изучению действительности. В самом деле, если для Аристотеля отдельный случай, выпадающий по ка ким-либо параметрам из однородного класса, не мог быть принят во внимание и находился буквально «вне
* Наиболее последовательно Левин излагает свои взгляды в специальных методологических работах 16, на которые мы и будем в основном опираться при изложении его взглядов.
151
закона» (ибо закон отождествлялся с регулярностью и включение предмета в класс полностью определяло его сущность и природу), то для Галилея закон уже не отождествлялся с регулярностью, частотностью наблю даемых явлений (скажем, формула свободного паде ния выводилась и рассматривалась вне зависимости от того, часто или нет наблюдается такое падение). За кон апеллировал, следовательно, не только к случаям, реализованным в действительности, но и к тем, которые не были реализованы или реализованы лишь частич но, не в полной мере. Отсюда значимость для познания закона, в принципе любого индивидуального случая, любого, даже выпадающего из класса явления, отсю да же и необходимость эксперимента как создания ис кусственных условий, которые позволяют приблизить ся к фактам, имеющим связь с законом.
Перейдя после этого исторического экскурса к пси хологии мотивационных процессов, К. Левин справед ливо констатировал, что здесь не произошло кардиналь ного, галилеевского переворота и господствующие ме тодологические представления могли быть смело отне сены к аристотелевским. Разработки психологии нахо дятся под «роковым влиянием» представлений об обя зательной регулярности, повторяемости процессов как условии выявления их психологических закономернос тей. В результате все усилия психологов сводятся лишь к отшлифовке и расширению методов статистики, стрем лению «показать общие черты через вычисление сред них величин». Закономерность связывается тем самым с регулярностью, частотой, а индивидуальность про тивостоит этому как антитеза.
Следствия из такого положения дел в психологии, по мнению К. Левина, по крайней мере двояки. С одной стороны, у большинства профессиональных психологов исчезает стремление понять индивидуальный, единич ный путь конкретного человека, его живую уникальную судьбу. А с другой — как реакция на засилье частот ного, статистического подхода частью психологов по стулируется необходимость свободной интуиции, пости жения и эмпатии как единственно возможных методов изучения конкретного человека *. Эти, казалось бы, противоположные пути сходны, однако, в одном: в
* Здесь Левин очень точно, на наш взгляд, указывает на одну из важнейших причин, лежащих в основе разделения «двух психо логии», о которых мы уже говорили выше.
152
обоих случаях поле индивидуальности отделяется от экспериментального исследования, и то, что не случает ся несколько раз, рассматривается как находящееся за сферой того, что может быть рационально понято.
С этими положениями тесно связано и важное раз личение между правилом и законом, которое К. Левин предлагал ввести в психологию. Обычно «закон» по нимается в психологии как «правило», для которого доказательство состоит в том, чтобы показать возмож но большее количество одинаковых случаев, следуя формуле индукции: «от многих случаев — на все слу чаи». Это направление ведет к накоплению как мож но большего числа сходных случаев, с тем чтобы уве личить вероятность ожидаемого события и уменьшить рассеяние (дисперсию) получаемых данных. Между тем значение эксперимента в познании закона зависит не от реализации возможно большего числа одинаковых случаев, а от систематического варьирования, анализа условий при осуществлении различных случаев. И если при экспериментировании должно найти место повто рение, то вовсе не потому, что перенесение обобщения конкретного исследуемого события на аналогичные слу чаи сомнительно, а потому, что возможна следующая ошибка: действительно ли те условия, которые мы ука зали при формировании закона, существовали в дан ном конкретном случае? В целом же исходящие из эксперимента заключения необходимо делать не по принципу: «от многих случаев — на все случаи», а по принципу: «от одного конкретного случая — на все аналогичные случаи». Переход от опытов в отдельных случаях к всеобщему и обязательному закону (в про тивовес вероятностному правилу) соответствует переходу от «примера» к «типу» и принципиально несравним с пе реходом от отдельных членов множества ко всему множеству. Отсюда перспективы экспериментальной психологии Левин усматривал не в накоплении одно родных данных и выделении на этой основе средне статистических и вероятностных показателей, а в глу боком качественном анализе отдельных случаев и эк спериментов.
Мы достаточно подробно остановились на методо логических исследованиях К. Левина, поскольку выво ды из рассмотренных выше положений отнюдь не ста ли принадлежностью лишь истории психологии, но яв ляются актуальными и в настоящее время. Действи-
153
тельно, современная научная психология личности пош ла в основном по пути собирания, классификации фак тов и их математической, статистической обработки, тем самым, во-первых, во многом закрыв себе возмож ность понимания реальных жизненных событий (ко торые в конечном счете всегда единичны) и, во-вторых, сузив зону понимания психологического закона до ве роятностно определяемых «правил» поведения. Харак теризуя многие современные исследования в области мотивации и личности, А. В. Петровский называет их «коллекционерскими», поскольку задача психолога в рамках этого подхода сводится к накоплению фактов и их каталогизации 17. Подводя итог огромному коли честву исследований самооценки личности в зарубеж ной психологии, Л. Уэлс и Г. Марвслл используют то же определение, говоря о них как о «коллекции» без общего осмысления '8. Все эти характеристики являют ся не чем иным, как определениями типично аристоте левского подхода, которому свойственно стремление к собирательству, классификации, коллекционированию фактов.
Другим моментом, явно перекликающимся с изло женными положениями К. Левина, является характер современного увлечения формализованными метода ми, математической обработкой. Мы уже писали в прошлой главе, что это увлечение стало настолько рас пространенным и приняло такие формы, что вызывает беспокойство многих психологов. Разумеется, речь идет не о том, чтобы отрицать важность дифференциального подхода или применения статистических методов, а о том, что подобные исследования, полученные с их по мощью данные и математическая обработка начина ют рассматриваться как достаточные для построения психологии личности. Не случайно поэтому, подводя итоги положению дел в современной психологии лич ности, А. Н. Леонтьев вынужден был констатировать, что отношение между общей и дифференциальной пси хологией оказалось камнем преткновения для этой об ласти, причем выход из создавшейся ситуации видел ся прежде всего в развитии общей психологии личности как ориентирующей конкретно-дифференциальные ис следования *.
* Ту же мысль последовательно проводил Левин, который, в частности, не уставал повторять своим ученикам: «Эксперимент без теории глух и слеп» 19.
154
Но помимо несогласованности общего и дифферен циального подходов приверженность аристотелевскому пути тесно связана с сохранением, консервацией в пси хологии личности еще ряда недостаточно отрефлекси-рованных противопоставлений, в основном производ ных от этого главного. Прежде всего это касается со отношения между качественным и количественным спо собами обработки материала, между измерением и ин туицией, между экспериментальными и клиническими методами или, если выразиться наиболее обобщенно, соотношения и противопоставления исследовательских линий уже отмеченных двух психологии личности — психологии академической, но бесконечно далекой от реальной жизни и психологии понимающей, но не спо собной, более того, часто принципиально отвергающей строгие «овеществляющие» объяснения (иначе говоря, психологии научной, но не жизненной и психологии жиз ненной, но не научной). Понятно, что путь преодоле ния этого разрыва, включение в сферу психологии науч ной не только выхолощенных, заформализованных (ес ли не сказать заформалиненных) и отрывочных черт, но и личности как целостного и живого образования тесно зависит от возможности построения адекватных методов исследования, сочетающих в себе как доста точную строгость результатов, так и предоставление естественной свободы проявлениям личности, живое, диалогическое с ней общение. Таким образом, мы вновь вернулись к тому же самому кардинальному вопросу, перед которым нас ранее поставили рассмотрение ху дожественной литературы как метода психологии лич ности и анализ возможностей клинического подхода к личности, а именно — сможет ли научная психология найти адекватное, отвечающее ее требованиям понима ние душевной жизни, соответствующие этой задаче спо собы и методы анализа.
Казалось бы, после важных методологических пре образований К. Левина открылась наконец возмож ность для уверенного позитивного ответа на этот во прос, для перехода к анализу индивидуальных слу чаев, реального поведения реальных субъектов. При чем в качестве основного метода такого анализа пред лагался наиболее объективный, признанно-авторитет ный метод научного познания — эксперимент. И дей ствительно, первые опыты применения эксперименталь ного подхода К- Левином и его учениками были чрез-
155
вычайно обнадеживающими. Почему же эксперимент, так много обещавший, был в дальнейшем столь явно оттеснен опросниками, тестами и другими способами познания, в основном тяготеющими к аристотелевско му подходу?
Объяснить это, видимо, следует прежде всего тем, что главного обещания эксперимент все же не выпол нил — реальный человек так и не вошел в сферу его изучения. В экспериментальных условиях действовал, выбирал решение человек здесь-и-теперь, без прошло го и будущего, вне социального и жизненного контек ста, вне живой истории его борьбы за присвоение че ловеческой сущности. Это обстоятельство обычно свя зывают с ограниченностью психологической концеп ции, которой придерживался Левин. Думается, одна ко, что дело обусловлено не только этим. Действитель но, Левин, как хорошо известно, был представителем гештальтпсихологии, и конкретные психологические гипотезы, которые он пытался проверять с помощью эксперимента, носили отпечаток всех присущих дан ной теории недостатков. Но достойно удивления и наводит на размышления другое — что эксперимент как метод исследования личности, основы которого бы ли заложены Левином, не предоставил возможности другим использовавшим его исследователям, исходив шим из иных теоретических позиций, подойти к изу чению живой человеческой личности. Очевидно, поэ тому, что какие-то причины неудач эксперимента сле дует искать и в нем самом, в его собственных ограни чениях, которые надо снять или обойти, для того чтобы получить новый импульс к его использованию в поз нании личности.
Чтобы обнаружить эти ограничения, проследим судь бу эксперимента после утверждения его Левином в качестве метода. В психологии личности эта судьба све лась, как мы уже говорили, к короткому периоду рас цвета, а затем к дальнейшему прозябанию в качестве «бедного родственника», теснимого более почитаемыми тестами, опросниками и тому подобными методами. Зато, как это часто бывает в истории науки, метод, не нашедший должного признания в «своем отечестве», был с успехом применен в областях смежных. Таких областей можно назвать по крайней мере три.
Во-первых, это социальная психология, начала экс периментального подхода которой были заложены Ле-
156
вином (проблемы групповой динамики, типы лидерс кого поведения и т. д.) *. Во-вторых, это детская пси хология, прежде всего психология дошкольника, где от носительная легкость организации игры, т. е. ведущей для ребенка деятельности, изменение ее различных условий создают уникальную возможность для экспе риментальной проверки психологических гипотез. На конец, в-третьих, это область патопсихологии. Экспе риментальная патопсихология была основана в СССР бывшей сотрудницей Левина — Б. В. Зейгарник, ко торая перенесла на психологическое изучение больного многие принципы левиновской школы: внимание к про цессу, а не только к результату выполнения, варьи рование условий внутри одной и той же ситуации, постоянное общение экспериментатора и испытуемо го и т. п. Общая направленность патопсихологического эксперимента была в основном обращена к изучению познавательной сферы, тонкостей патологии мышления, при этом каждый полученный результат ставился в контекст определенного поведения, от-ношения к опыту, всей ситуации эксперимента, оценкам эксперимента тора и другим, по сути мотивационным, личностным компонентам. Иными словами, по сравнению с левиновс-кими опытами здесь как бы сменились фигура и фон:
если для Левина главными были поведенческие реак ции и стоящие за ними механизмы, тогда как позна вательные, интеллектуально-мнестические способности испытуемых оставались фоном, то в опытах Б. В. Зей гарник и ее школы последнее стало «фигурой», основ ным объектом внимания, а личностные реакции — фо ном исследования. Помимо этого в школе Зейгарник были непосредственно повторены многие опыты Леви на в применении к различным вариантам психических отклонений.
Однако дальнейшее продвижение в каждой из пе речисленных областей обнаружило и ряд недостатков, тормозов, ограничений применяемого эксперименталь ного подхода, главным из которых продолжала оста ваться оторванность от жизненных реалий и контекс-
* Б. В. Зейгарник в своих лекциях о Левине, которые она в те чение долгих лет читала на факультете психологии МГУ, любила шутить: «Подобно тому как, по словам Достоевского, вся русская классическая литература вышла из «Шинели» Гоголя, так и вся американская социальная психология вышла из работ Левина». До ля истины в этой шутке весьма велика.
157
тов, тех самых, которые с такой тонкостью описывали в это время писатели или клиницисты-феноменологи. Иначе говоря, разделение двух психологии роковым образом останавливало продвижение и здесь. «Экспе рименты в вакууме» — так охарактеризовал современ ную социальную психологию известный исследователь в этой области Анри Тешфел 20, подчеркивая их ос новную черту — оторванность от жизни. Что касается экспериментальной детской психологии, то она, по сви детельству американского психолога Ури Бронфенбрен-нера, постепенно превратилась в «науку об искусствен ном поведении детей, помещенных в искусственные ситуации с необычно ведущими себя взрослыми» 2'.
Явные ограничения обнаружило и патопсихологи-ческое экспериментирование. Как мы говорили, описа ние личностных особенностей служило здесь в основ ном лишь фоном, оттеняющим те или иные характери стики интеллектуально-мнестической деятельности больного; что касается попыток перенесения левиновс-ких опытов на изучение патологического материала, то эти попытки, несмотря на смену теоретических по зиций, продолжали нести общий для экспериментиро вания в области личности недостаток — оторванность от реальных смысложизненных контекстов. С особой остротой этот недостаток обнаружился, когда практи ка поставила перед психологией задачу коррекции мо-тивационных аномалий, что потребовало перехода от сугубо диагностических задач, от анализа познаватель ной сферы к анализу конкретных личностных особен ностей, к построению новых, более приближенных к жизненной реальности методов исследования.
Итак, дальнейшее продвижение в исследовании личности подразумевало нахождение способов сбли жения «двух психологии», внесения конкретных смы сложизненных контекстов в опытное изучение личности, или, что то же, придание анализу реального жизнен ного материала статуса объективности и научности.
Для решения требовалось по крайней мере сле дующее: 1) доступ к этому жизненному материалу, к получению необходимых данных об интересующих нас феноменах, формах и особенностях их протекания; 2) нахождение адекватных способов «прочтения» этих эмпирических данных, перевода их с языка феномено логических описаний на язык научной психологии и построение на этой основе соответствующих гипотез
158
о внутренних механизмах процесса; 3) обеспечение воз можности осуществления необходимых для проверки наших гипотез вариаций условий (независимых пере менных) исследуемого процесса; 4) построение целост ной психологической модели, в которой могли бы быть обобщены полученные результаты проверки гипотез, рассмотрения отдельных сторон и механизмов изучае мого явления; 5) нахождение достаточно надежных способов проверки адекватности построенных моделей, возможностей их теоретического и практического при менения.
Выполнение этой программы сразу наталкивается на ряд труднопреодолимых препятствий, особенно в применении к так называемому нормальному разви тию. Трудности начинаются с первого же пункта — получения необходимых эмпирических данных и описа ний. Выше мы не раз говорили, насколько бедна пси хология такими данными, насколько они недостаточны для начала соответствующих исследований и в то же время какие значительные ограничения лежат на воз можностях привлечения в этом отношении богатейше го архива литературно-художественных исследований. Еще более серьезные препятствия возникают на пути выполнения третьего пункта. Искусственные вариации условий протекания жизненного процесса, нужные нам для проверки психологических гипотез, весьма ограни ченны, причем не только и даже не столько из-за огра ниченности самих принципиальных возможностей и способов такого вмешательства, сколько из-за элемен тарных этических соображений — нравственного запре та сколь-нибудь серьезно, а тем паче кардинально ме нять ход личностного развития ради внешних по от ношению к этому развитию, в данном случае чисто на учных, опытных целей.
Эти и целый ряд других ограничений в значитель ной степени снимаются, когда мы переходим к анализу аномального развития. Мы уже упоминали, что описа ния отклонений в развитии личности представлены зна чительно богаче, чем описания развития нормального. Парадокс современных представлений о личности как раз и состоит в том, что мы куда больше знаем, по крайней мере в сугубо эмпирическом плане, о ее анома лиях, нежели о том, что есть личность нормальная. Но пожалуй, наиболее важное преимущество состоит в том, что область аномального развития дает уникальную
159
возможность проследить влияние самых различных ва риаций условий на ход и качество внутриличностных процессов. Варьирование условий, введение действия «независимых переменных», порой кардинальным обра зом меняющих судьбу человека, осуществляются при этом отнюдь не лабораторным, оторванным от кон текста жизни путем (что, впрочем, было бы и невозмож но), но характером событий самой реальной жизни, будь то внезапная болезнь, сдвиг социальных обстоя тельств, нарушение отдельных психических функций и т. п. По сути даже с достаточно строгой научной точки зрения можно сказать, что речь идет об эксперименте, отличающемся от лабораторного тем, что вмешатель ство в исследуемый процесс организуется и осуществля ется не самим исследователем, а обстоятельствами, на ми фиксируемыми как случившиеся, данные. Искус ство состоит здесь, следовательно, не в создании и варьировании стимульных ситуаций, а во-первых, в вы боре из представляемого патологией широчайшего диа пазона и точной фиксации условий, необходимых для проверки интересующих нас гипотез, и, во-вторых, в «чтении», интерпретации происшедшего жизненного эк сперимента. Сразу оговоримся, что подобный экспери мент (его можно вполне подвести под рубрику того, что в литературе обозначается как «эксперимент, на кото рый можно ссылаться» или «эксперимент уже случив шийся» 22) отнюдь не противоречит эксперименту тра диционному, лабораторному. Более того, и это надо подчеркнуть сразу, они дополняют и даже подразуме вают один другого, ибо лабораторное поведение не мо жет быть до конца понято вне жизненного контекста, равно как существенные психологические детали не редко оказываются пропущенными в анализе жизнен ного эксперимента и могут быть восполнены лишь в тонком лабораторном опыте.
Итак, если до сих пор мы были заняты в основном тем, что старались подвести общепсихологическую ба зу под изучение аномального развития личности, по казать, что вне общепсихологического, даже — более широко — философско-психологичёского, контекста эти исследования не могут быть сколь-нибудь зна чимыми и серьезными, то теперь мы подошли к тому, что патологический материал в свою очередь чрезвы чайно полезен для общего понимания психологической природы человека, поскольку дает уникальную воз-
160
можность анализа жизненных экспериментов, с разных сторон испытывающих эту природу.
Для естествоиспытателей мысль об особой ценнос ти патологического материала давно стала очевидной. Что касается врачей-психиаторов, то мы уже говори ли, насколько высоко многие из них ставили изучение душевной патологии именно как путь к «человеко-знанию», к пониманию психики конкретных людей. В истории психологии мы также встречаем имена очень авторитетных ученых, подчеркивающих значение пато логического материала. Можно назвать, например, Теодюля Рибо, который был, видимо, первым среди психологов, кто предложил рассматривать область пси хической патологии как эксперимент. «Болезнь,— пи сал он,— является самым тонким экспериментом, осу ществленным самой природой в точно определенных обстоятельствах и такими способами, которыми не рас полагает человеческое искусство». Однако надо при знать, что это был скорее призыв, нежели разработка и реализация конкретного подхода. Не случайно поэ тому взгляд этот фактически не получил развития, и в дальнейшем пути клинического и научно-психологи ческого исследований, как мы знаем, существенно ра зошлись: интересы первого сосредоточились на описа нии феноменологии душевных отклонений и поисках их причин в прямых корреляциях с патофизиологичес кими процессами; интересы второго — на изучении взя тых изолированно от жизненных контекстов механиз мов и качеств личности. Понятие же эксперимента по сравнению с предложением Рибо сузилось до лабора торного или в лучшем случае естественного, полевого, понимаемого как изучение некоей сложившейся и, как правило, недолго длящейся ситуации. Все же, что вы ходит за эти рамки, способно удостоиться лишь эпи тета «наблюдения», т. е. метода, по научному рангу значительно нижестоящего, чем метод эксперименталь ный. И хотя многие крупные ученые (в отечественной психологии достаточно назвать имена Л. С. Выготско го, Б. В. Зейгарник, А. Р. Лурии, В. Н. Мясищева и др.) не раз говорили о важности использования данных патологии и не раз доказывали в своих исследованиях правоту этих слов, превалирующее отношение к цен ности патологического материала остается среди пси хологов весьма скептическим. Все, что выходит за грань (чаще совершенно умозрительно определяемую) нормы,
161
видится протекающим как бы по другому ведению, на пример ведению психиатрическому, дефектологическо му или криминалистическому, и аномальный материал рассматривается по преимуществу как одиозный, чу жеродный общей психологии.
Для автора в этом плане была очень памятна одна из бесед с профессором П. Я. Гальпериным. В ответ на восхищение богатством материала психиатрической клиники (автор тогда только начинал свою работу в этой области) Петр Яковлевич сказал: «Да, это все очень интересно, производит грандиозное впечатление, я сам в свое время был захвачен этим впечатлением, но, поверьте мне, ничего не дает для психологии. Ярко, но неприменимо». Слова эти были особенно весомы, поскольку по своему базовому образованию П. Я. Галь перин — медик, психиатр и, прежде чем прийти в пси хологию, долгое время работал в клинике, знал ее дос конально. Действительно, реальное положение дел та ково, что, за исключением отдельных примеров гро тескного извращения какого-либо свойства личности, общая психология пока крайне редко что берет из бо гатства клинических описаний. Но в этом виноват, ра зумеется, не сам по себе клинический материал, а не разработанность собственно психологических методов его анализа и ассимиляции. Не будучи же ассимилиро ванным научной психологией, материал этот и не может стать чем-то иным, кроме как внешней, чисто поверх ностно взятой иллюстрацией, броской «картинкой», феноменологическая яркость которой лишь маскирует искомые психологические механизмы, приводя в кон це концов к чувству разочарования и скепсиса по от ношению к действительной научной ценности исследо вания аномалий личности.
Рассмотрение аномального развития как особого рода жизненного эксперимента, нахождение способов его соотнесения с результатами лабораторных экспе риментов и является, на наш взгляд, наиболее адек ватным для психологического освоения данных пато логии. Понятно, что первое, от чего мы должны при этом отказаться,— от попыток выведения закономер ностей из рассмотрения законченных, определившихся форм аномальных проявлений. На этом пути нас ждет сначала ослепление, энтузиазм от открывшегося фено менологического богатства и яркости, а затем неизбеж ные разочарования и упомянутый выше скепсис по по-
162
воду психологической значимости этого материала. Внутренние закономерности могут быть открыты лишь через анализ развития всего «жизненного эксперимен та», приведшего к появлению аномального феномена.
Сама мысль о том, что природа явления раскрыва ется в изучении его движения, истории развития, от нюдь не нова. Гегель писал, что целое — это Werden, т. е. весь процесс становления, а результат — только конечная точка этого процесса, поэтому познание сути явления закрыто для того, kio хочет иметь дело только с результатом. Применительно к психологии важность изучения процесса развития, формирования неодно кратно подчеркивали Л. С. Выготский, А. Н. Леонтьев, Л. С. Рубинштейн и другие выдающиеся отечествен ные психологи. С особой последовательностью этот подход был воплощен в теории поэтапного формирова ния умственных действий (П. Я. Гальперин). Однако в работах П. Я. Гальперина, Н. Ф. Талызиной и их многочисленных учеников и последователей речь шла о познавательных способностях и навыках, формируе мых, кроме того, по преимуществу в искусственных, лабораторно поддерживаемых условиях. Нас же сейчас интересуют свойства и феномены личности, данные в их реальном, жизненном развитии. А в изучении этого ракурса психология, как мы знаем, продвинулась чрез вычайно мало, в результате чего в большинстве учеб ников, научных сочинений и оказалась представленной в разных аспектах и деталях, скорее психология испы туемого, нежели психология человека.
Как можно конкретно реализовать намеченные об щеметодологические принципы применительно к зада чам данной книги — анализу аномального развития личности?
В появившейся в 1965 г. и ставшей вскоре широко известной патопсихологам статье профессор Б. В. Зей-гарник среди других подходов к изучению личности наз вала и анализ личностных изменений по данным исто рий болезни, предложив рассматривать его как важный аспект изучения эмоционально-волевой сферы психичес ки больных 23. В последующие годы это предложение было реализовано сотрудниками Б. В. Зейгарник при менительно к исследованию больных шизофренией, хроническим алкоголизмом, нервной анорексией и др. Конкретные способы использования данных историй бо лезни в этих работах носили, однако, довольно раз-
б*
163
розненный и не всегда сопоставимый между собой ха рактер; иными словами, анализ историй оставался еще недостаточно унифицированным методом исследования личности. Первоначальная попытка такой унификации, выделения последовательности и задач конкретных этапов анализа была предпринята нами в 1976 г. 24
В качестве начального, исходного этапа выделялось тщательное знакомство с историями болезни выбран ной для изучения группы больных, демонстрирующих те или иные интересующие нас свойства и феномены личности, их основные вариации и формы протекания.
Для читателей-неспециалистов стоит сказать не сколько слов об историях болезни. История болезни в психоневрологической клинике представляет собой осо бый, не только медицинский, но и психологический, жизненный документ. В ней помимо медицинских дан ных по возможности подробно собраны сведения, ха рактеризующие жизненный путь больного, типичные для него способы действия, общения, разрешения кон фликтов, круг его интересов и изменения этого круга в течение болезни, его взаимоотношения в семье, на работе *. Так или иначе для врача-психиатра важна любая деталь, «мелочь» из жизни пациента, потому что каждая такая деталь помогает ему составить це лостное представление о данном больном и сопоставить это представление с опытом психиатрии, отнести его к определенной нозологии, определенному типу пси хического расстройства. Это очень сложная работа, опирающаяся не только на научные знания, но и на осо бое искусство, тонкую интуицию, которая столь харак терна для хороших психиатров **.
* Следует признать, что, к сожалению, сказанное является справедливым далеко не для всех историй болезни, а лишь для наи более полных, составленных по всем правилам психиатрического искусства.
** Говоря об интуиции, обычно имеют в виду те эмпирические обобщения, которые создаются у специалиста и которыми он поль зуется, часто будучи не в состоянии отчетливо сформулировать их в системе строгих понятий. Вместе с тем, как мы уже имели случай говорить выше, не следует резко противопоставлять искусство и интуицию объективным методам хотя бы потому, что построение и применение последних никогда на деле не обходится без изрядной доли первых, приобретающих в подобном случае лишь эпитет науч ности (так говорят о научной интуиции, искусстве научного поиска и т. п.) Еще С. П. Боткин писал, что в науке всегда «нужно и искус ство исследовать, и наблюдать, и анализировать добытые сведения».
164
Конечно, история болезни не являет собой легко читаемого, связного изложения развития и изменения образа больного наподобие художественного произве дения, рисующего нам образ героя. История болез ни — это прежде всего оперативный, рабочий документ, и сведения, помещенные в ней, по своей сути редко мо гут быть развернутыми и полными. Но именно эти оперативные, отрывочные сведения пунктирами наме чают сложный рисунок психического расстройства, до кументально раскрывают драму душевной болезни и борьбы с ней, поэтому тщательное знакомство с исто риями болезни необходимо, а его отсутствие ничем не может быть восполнено.
Нельзя, однако, составить представление об особен ностях личности, минуя непосредственное общение с человеком, не посмотрев, как раскрываются интересую щие нас качества в специальных экспериментах. Поэ тому знакомство с историями болезни должно обяза тельно дополняться опытом общения, клинических бе сед, уточняющими лабораторными экспериментами с больными выбранной нами группы. Психиатрическая клиника представляет при этом уникальную возмож ность общения и экспериментирования с больными, находящимися в разных стадиях изучаемого процес са, разных его вариантах и условиях протекания, что позволяет одновременно видеть не только конечные про дукты и симптомы, но и развертку, последовательность развития, приведшего к их появлению.
Следующей задачей данного этапа исследования является составление подробных, достаточно типичных для нашей группы больных историй протекания лич ностных изменений, в которых в отличие от медицинс ких историй болезни представлены не отрывочные све дения, а связный, документированный конкретными клиническими и экспериментальными фактами рассказ о возникновении и развитии интересующих нас особен ностей психики.
Может возникнуть возражение, что в работах пси хиатров уже есть систематизированные истории болез ни, в которых с документальной точностью и порой ху дожественной яркостью дано описание типичной для того или иного страдания картины душевных отклоне ний. Описания эти, безусловно, ценны для психолога. Но даже на этом этапе исследования, где психолог мно гому учится у психиатра, не следует избегать разли-
165
чий в профессиональном мышлении психолога и пси хиатра, в их восприятии исследуемого материала. Не редко, например, для психиатра важно показать тече ние определенного болезненного симптома на фоне своеобразных изменений личности, тогда как для пси холога фигура и фон меняются местами — главным выступает все, относящееся к развитию и становлению личности, а не своеобразие болезненной симптоматики. Поэтому материал, извлекаемый психологом и психиат ром из одного первоисточника — истории болезни, ред ко бывает одним и тем же, что объясняется разными плоскостями психиатрического и психологического ана лиза. Тем самым психолог никак не может «перепору чить» психиатру составление нужных ему клинических описаний.
После того как типичные истории интересующих нас личностных изменений составлены, необходимо тщательно их сопоставить, наложить друг на друга, с тем чтобы выделить, «синтезировать» все те основ ные, «осевые» моменты, через которые проходит боль шинство изучаемых нами случаев. Речь идет о тех мо ментах, которые являются наиболее общими для всей изучаемой группы клинических явлений, хотя, разуме ется, в каждой конкретной истории болезни эти момен ты могут быть выражены в большей или меньшей степени, выступать явно или в стертом виде.
Восстановление, «синтезирование» единой, наиболее типичной внешней логики развития интересующего нас феномена и должно явиться конечным выходом, про дуктом данного этапа анализа. Лишь после этого мож но переходить к следующему, второму этапу — ква лификации полученных данных в понятиях современ ной психологической науки.
В рамках отечественной психологии основополагаю щими для характеристики личности являются понятия деятельности, потребности, мотива, личностного смыс ла (Л. С. Выготский, А. Н. Леонтьев, С. Л. Рубинштейн и др.). Выше мы говорили о развитии этих понятий, о современных разработках концепции смысловых дина мических образований, о разных измерениях, плоскос тях анализа личности и т. п. Опираясь на теоретичес кие разработки, психолог на этом этапе должен пере вести полученные описания на принятый психологи ческий язык, дать психологическую характеристику основных видов деятельности исследуемых больных.
166
Однако, сделав перевод описания явления с языка клинического на язык психологии, мы по сути еще остаемся в рамках феноменологического подхода, хотя понятно, что возможности применения формализован ного языка научной психологии значительно богаче и перспективнее для решения многих задач, чем воз можности оперирования образным языком существую щих клинических описаний. Напомним, что сущность явления раскрывается лишь тогда, когда известны пути его формирования. Собственно психологическая сущ ность может быть раскрыта, следовательно, если мы узнаем, по каким психологическим закономерностям возникает данное явление, что движет этим процес сом, какие психологические составляющие его образу ют. Нельзя надеяться получить ответы на эти вопросы путем простого «подстрочного» перевода описательно го текста драмы болезни (пусть это будет даже описа ние «динамики»—последовательности событий), пос кольку внешне наблюдаемые факты и события, как и их определенная последовательность, вовсе не указыва ют прямо на психологические закономерности, реализу ющие поведение человека. (В противном случае отпа ла бы необходимость в научной психологии личности, в особом, психологическом способе анализа человечес кой жизни.) Поэтому встает новая задача, новый, тре тий и наиболее сложный этап исследования — созда ние собственно психологической «модели» формирова ния данного клинического феномена.
Итак, вслед за сбором и первичной обработкой кли нического и экспериментального материала, этапом «синтезирования» типичной истории развития интере сующего нас феномена, вслед за психологической ква лификацией, обозначением наблюдаемых состояний, их последовательной «смены мы должны перейти к рас смотрению внутреннего движения процесса, его соб ственно психологических закономерностей и составляю щих.
Общая идея о необходимости подобного направ ления хода анализа клинических данных была выска зана еще Л. С. Выготским. В одной из последних ра бот — «Диагностика развития и педологическая клини-' ка трудного детства» — он подчеркивал, что при ис следовании клинического материала центр тяжести должен быть перенесен с внешних событий (со сходным успехом констатируемых психиатром, педагогом или
167
родственником больного) на изучение и установление внутренних психологических связей *.
Важно подчеркнуть, что такого рода работа есть сугубо специальная задача психолога, малодоступная для представителя смежной профессии, например пси хиатра, который обычно не владеет столь глубокими знаниями общей теории психологии, соответствующи ми инструментами, методами и стилем мышления. Пси хиатр-клиницист, что мы уже отмечали, по роду своей профессии чаще должен оперировать образными пред ставлениями конкретных больных. Картина изменений составляется им не из абстрактных рассуждений, а из ряда фактических наблюдений за конкретными случая ми. Психолог же располагает средствами членения це лостных образов на отдельные деятельности, мотивы, потребности, смыслы и т. д., средствами соотнесения этих единиц между собой и тем самым получает воз можность перейти к усмотрению внутренней (т. е. соб ственно психологической) механики строения и разви тия личности **. При этом психолог может ставить пе ред собой разные общие задачи и конкретные цели, ра ди которых он строит ту или иную «модель» образования данного клинического феномена. В одних случаях это может быть задача выявления механизмов формиро вания доминирующей патологической потребности (об ширный материал здесь дает изучение наркомании), в других — проблема взаимоотношения «биологическо-
* Л. С. Выготский, например, ярко иллюстрирует недостаточ ность одного лишь «подстрочного» перевода языка житейских опи саний на язык научных, в данном случае психиатрических, терми нов. Он приводит наблюдавшуюся им в консультации сцену К пси хиатру приходит за советом мать, которая жалуется, что ребенок обнаруживает приступы вспыльчивости, гнева, злобы. В этом сос тоянии, продолжает мать, он может быть опасен для окружающих, запустить камнем в другого ребенка и т. п. В ответ психиатр говорит матери: «Ваш ребенок эпилептоид». «Мать,— продолжает Выготс кий,— насторожилась и стала внимательно слушать. «Это что же значит?» — спросила она. «Это значит,— разъяснил ей психиатр,— что мальчик злобный, раздражительный, вспыльчивый, когда рас сердится, сам себя не помнит, может быть опасен для окружающих, может запустить камнем в детей и т. д.». Разочарованная мать воз разила: «Все это я сама Вам только что рассказала» 25.
** Видимо, поэтому (что наблюдается не столь уж редко) про ницательный психиатр-клиницист, который по одному внешнему виду, даже жесту пациента тонко определяет его душевное состояние, мо жет при этом оказаться малоспособным к теоретическому психоло гическому мышлению. И напротив, ученые-психологи часто обла дают весьма посредственным даром видения людей.
168
го» и «психического» (скажем, на примере влияния нарастающей инертности на характер деятельности у больных эпилепсией), в третьих—выделение первич ных и вторичных нарушений психики (например, в ходе аномального развития ребенка) и т. д.
Какое место занимает описанный подход в ряду других методов исследования личности?
Большинство существующих методов независимо от их построения и способов обработки полученных результатов объединяет направленность на изучение уже так или иначе сложившегося, «ставшего» психо логического явления. Констатируя наличие определен ной черты личности, выясняя характеристику ее пси хологических составляющих, эти методы оставляют в стороне проблему возникновения данного феномена, т. е. как раз то, что, как мы уже знаем, составляет глав ное условие его психологического познания. Этот не достаток во многом относится, как мы видели, и к та кому важному научному методу, как лабораторный эксперимент. Сказанное, однако, призвано не умалить значение эксперимента, а показать его место в позна нии личности, то, что, как и любой другой метод, он имеет свои ограничения и свою область применения. Самое тонкое экспериментирование не может заменить необходимости теоретической (но опирающейся на определенную процедуру обработки жизненного ма териала) работы, призванной проанализировать про цесс становления изучаемого феномена и построить ги потезу о его целостной психологической природе. Экс перименты в свою очередь совершенно необходимы, поскольку могут во многом подтвердить или подверг нуть сомнению наше построение, могут служить конт рольными «срезами», диагностирующими промежуточ ные результаты постоянно идущего процесса психичес кой жизни. С известным основанием можно утверждать, что психологический анализ становления и развития — это не еще один метод познания психического, а веду щий метод, поскольку он прямо направлен на раскры тие сущности предмета,— метод, без которого все дру гие — лишь выхватывание частей без попытки понять целое *.
* Мы уже говорили, что в современной психологии растет ра зочарование в узкосциентистских моделях. По мнению ряда видных ученых (Дж. Брунер, Р. Заззо, С. Московичи, П. Фресс и др.), на смену засилья собственно экспериментальных процедур должны
169
возможность проследить влияние самых различных ва риаций условий на ход и качество внутриличностных процессов. Варьирование условий, введение действия «независимых переменных», порой кардинальным обра зом меняющих судьбу человека, осуществляются при этом отнюдь не лабораторным, оторванным от кон текста жизни путем (что, впрочем, было бы и невозмож но), но характером событий самой реальной жизни, будь то внезапная болезнь, сдвиг социальных обстоя тельств, нарушение отдельных психических функций и т. п. По сути даже с достаточно строгой научной точки зрения можно сказать, что речь идет об эксперименте, отличающемся от лабораторного тем, что вмешатель ство в исследуемый процесс организуется и осуществля ется не самим исследователем, а обстоятельствами, на ми фиксируемыми как случившиеся, данные. Искус ство состоит здесь, следовательно, не в создании и варьировании стимульных ситуаций, а во-первых, в вы боре из представляемого патологией широчайшего диа пазона и точной фиксации условий, необходимых для проверки интересующих нас гипотез, и, во-вторых, в «чтении», интерпретации происшедшего жизненного эк сперимента. Сразу оговоримся, что подобный экспери мент (его можно вполне подвести под рубрику того, что в литературе обозначается как «эксперимент, на кото рый можно ссылаться» или «эксперимент уже случив шийся» 22) отнюдь не противоречит эксперименту тра диционному, лабораторному. Более того, и это надо подчеркнуть сразу, они дополняют и даже подразуме вают один другого, ибо лабораторное поведение не мо жет быть до конца понято вне жизненного контекста, равно как существенные психологические детали не редко оказываются пропущенными в анализе жизнен ного эксперимента и могут быть восполнены лишь в тонком лабораторном опыте.
Итак, если до сих пор мы были заняты в основном тем, что старались подвести общепсихологическую ба зу под изучение аномального развития личности, по казать, что вне общепсихологического, даже — более широко — философско-психологичёского, контекста эти исследования не могут быть сколь-нибудь зна чимыми и серьезными, то теперь мы подошли к тому, что патологический материал в свою очередь чрезвы чайно полезен для общего понимания психологической природы человека, поскольку дает уникальную воз-
160
можность анализа жизненных экспериментов, с разных сторон испытывающих эту природу.
Для естествоиспытателей мысль об особой ценнос ти патологического материала давно стала очевидной. Что касается врачей-психиаторов, то мы уже говори ли, насколько высоко многие из них ставили изучение душевной патологии именно как путь к «человеко-знанию», к пониманию психики конкретных людей. В истории психологии мы также встречаем имена очень авторитетных ученых, подчеркивающих значение пато логического материала. Можно назвать, например, Теодюля Рибо, который был, видимо, первым среди психологов, кто предложил рассматривать область пси хической патологии как эксперимент. «Болезнь,— пи сал он,— является самым тонким экспериментом, осу ществленным самой природой в точно определенных обстоятельствах и такими способами, которыми не рас полагает человеческое искусство». Однако надо при знать, что это был скорее призыв, нежели разработка и реализация конкретного подхода. Не случайно поэ тому взгляд этот фактически не получил развития, и в дальнейшем пути клинического и научно-психологи ческого исследований, как мы знаем, существенно ра зошлись: интересы первого сосредоточились на описа нии феноменологии душевных отклонений и поисках их причин в прямых корреляциях с патофизиологичес кими процессами; интересы второго — на изучении взя тых изолированно от жизненных контекстов механиз мов и качеств личности. Понятие же эксперимента по сравнению с предложением Рибо сузилось до лабора торного или в лучшем случае естественного, полевого, понимаемого как изучение некоей сложившейся и, как правило, недолго длящейся ситуации. Все же, что вы ходит за эти рамки, способно удостоиться лишь эпи тета «наблюдения», т. е. метода, по научному рангу значительно нижестоящего, чем метод эксперименталь ный. И хотя многие крупные ученые (в отечественной психологии достаточно назвать имена Л. С. Выготско го, Б. В. Зейгарник, А. Р. Лурии, В. Н. Мясищева и др.) не раз говорили о важности использования данных патологии и не раз доказывали в своих исследованиях правоту этих слов, превалирующее отношение к цен ности патологического материала остается среди пси хологов весьма скептическим. Все, что выходит за грань (чаще совершенно умозрительно определяемую) нормы,
161
видится протекающим как бы по другому ведению, на пример ведению психиатрическому, дефектологическо му или криминалистическому, и аномальный материал рассматривается по преимуществу как одиозный, чу жеродный общей психологии.
Для автора в этом плане была очень памятна одна из бесед с профессором П. Я. Гальпериным. В ответ на восхищение богатством материала психиатрической клиники (автор тогда только начинал свою работу в этой области) Петр Яковлевич сказал: «Да, это все очень интересно, производит грандиозное впечатление, я сам в свое время был захвачен этим впечатлением, но, поверьте мне, ничего не дает для психологии. Ярко, но неприменимо». Слова эти были особенно весомы, поскольку по своему базовому образованию П. Я. Галь перин — медик, психиатр и, прежде чем прийти в пси хологию, долгое время работал в клинике, знал ее дос конально. Действительно, реальное положение дел та ково, что, за исключением отдельных примеров гро тескного извращения какого-либо свойства личности, общая психология пока крайне редко что берет из бо гатства клинических описаний. Но в этом виноват, ра зумеется, не сам по себе клинический материал, а не разработанность собственно психологических методов его анализа и ассимиляции. Не будучи же ассимилиро ванным научной психологией, материал этот и не может стать чем-то иным, кроме как внешней, чисто поверх ностно взятой иллюстрацией, броской «картинкой», феноменологическая яркость которой лишь маскирует искомые психологические механизмы, приводя в кон це концов к чувству разочарования и скепсиса по от ношению к действительной научной ценности исследо вания аномалий личности.
Рассмотрение аномального развития как особого рода жизненного эксперимента, нахождение способов его соотнесения с результатами лабораторных экспе риментов и является, на наш взгляд, наиболее адек ватным для психологического освоения данных пато логии. Понятно, что первое, от чего мы должны при этом отказаться,— от попыток выведения закономер ностей из рассмотрения законченных, определившихся форм аномальных проявлений. На этом пути нас ждет сначала ослепление, энтузиазм от открывшегося фено менологического богатства и яркости, а затем неизбеж ные разочарования и упомянутый выше скепсис по по-
162
воду психологической значимости этого материала. Внутренние закономерности могут быть открыты лишь через анализ развития всего «жизненного эксперимен та», приведшего к появлению аномального феномена.
Сама мысль о том, что природа явления раскрыва ется в изучении его движения, истории развития, от нюдь не нова. Гегель писал, что целое — это Werden, т. е. весь процесс становления, а результат — только конечная точка этого процесса, поэтому познание сути явления закрыто для того, kio хочет иметь дело только с результатом. Применительно к психологии важность изучения процесса развития, формирования неодно кратно подчеркивали Л. С. Выготский, А. Н. Леонтьев, Л. С. Рубинштейн и другие выдающиеся отечествен ные психологи. С особой последовательностью этот подход был воплощен в теории поэтапного формирова ния умственных действий (П. Я. Гальперин). Однако в работах П. Я. Гальперина, Н. Ф. Талызиной и их многочисленных учеников и последователей речь шла о познавательных способностях и навыках, формируе мых, кроме того, по преимуществу в искусственных, лабораторно поддерживаемых условиях. Нас же сейчас интересуют свойства и феномены личности, данные в их реальном, жизненном развитии. А в изучении этого ракурса психология, как мы знаем, продвинулась чрез вычайно мало, в результате чего в большинстве учеб ников, научных сочинений и оказалась представленной в разных аспектах и деталях, скорее психология испы туемого, нежели психология человека.
Как можно конкретно реализовать намеченные об щеметодологические принципы применительно к зада чам данной книги — анализу аномального развития личности?
В появившейся в 1965 г. и ставшей вскоре широко известной патопсихологам статье профессор Б. В. Зей-гарник среди других подходов к изучению личности наз вала и анализ личностных изменений по данным исто рий болезни, предложив рассматривать его как важный аспект изучения эмоционально-волевой сферы психичес ки больных 23. В последующие годы это предложение было реализовано сотрудниками Б. В. Зейгарник при менительно к исследованию больных шизофренией, хроническим алкоголизмом, нервной анорексией и др. Конкретные способы использования данных историй бо лезни в этих работах носили, однако, довольно раз-
б*
163
розненный и не всегда сопоставимый между собой ха рактер; иными словами, анализ историй оставался еще недостаточно унифицированным методом исследования личности. Первоначальная попытка такой унификации, выделения последовательности и задач конкретных этапов анализа была предпринята нами в 1976 г. 24
В качестве начального, исходного этапа выделялось тщательное знакомство с историями болезни выбран ной для изучения группы больных, демонстрирующих те или иные интересующие нас свойства и феномены личности, их основные вариации и формы протекания.
Для читателей-неспециалистов стоит сказать не сколько слов об историях болезни. История болезни в психоневрологической клинике представляет собой осо бый, не только медицинский, но и психологический, жизненный документ. В ней помимо медицинских дан ных по возможности подробно собраны сведения, ха рактеризующие жизненный путь больного, типичные для него способы действия, общения, разрешения кон фликтов, круг его интересов и изменения этого круга в течение болезни, его взаимоотношения в семье, на работе *. Так или иначе для врача-психиатра важна любая деталь, «мелочь» из жизни пациента, потому что каждая такая деталь помогает ему составить це лостное представление о данном больном и сопоставить это представление с опытом психиатрии, отнести его к определенной нозологии, определенному типу пси хического расстройства. Это очень сложная работа, опирающаяся не только на научные знания, но и на осо бое искусство, тонкую интуицию, которая столь харак терна для хороших психиатров **.
* Следует признать, что, к сожалению, сказанное является справедливым далеко не для всех историй болезни, а лишь для наи более полных, составленных по всем правилам психиатрического искусства.
** Говоря об интуиции, обычно имеют в виду те эмпирические обобщения, которые создаются у специалиста и которыми он поль зуется, часто будучи не в состоянии отчетливо сформулировать их в системе строгих понятий. Вместе с тем, как мы уже имели случай говорить выше, не следует резко противопоставлять искусство и интуицию объективным методам хотя бы потому, что построение и применение последних никогда на деле не обходится без изрядной доли первых, приобретающих в подобном случае лишь эпитет науч ности (так говорят о научной интуиции, искусстве научного поиска и т. п.) Еще С. П. Боткин писал, что в науке всегда «нужно и искус ство исследовать, и наблюдать, и анализировать добытые сведения».
164
Конечно, история болезни не являет собой легко читаемого, связного изложения развития и изменения образа больного наподобие художественного произве дения, рисующего нам образ героя. История болез ни — это прежде всего оперативный, рабочий документ, и сведения, помещенные в ней, по своей сути редко мо гут быть развернутыми и полными. Но именно эти оперативные, отрывочные сведения пунктирами наме чают сложный рисунок психического расстройства, до кументально раскрывают драму душевной болезни и борьбы с ней, поэтому тщательное знакомство с исто риями болезни необходимо, а его отсутствие ничем не может быть восполнено.
Нельзя, однако, составить представление об особен ностях личности, минуя непосредственное общение с человеком, не посмотрев, как раскрываются интересую щие нас качества в специальных экспериментах. Поэ тому знакомство с историями болезни должно обяза тельно дополняться опытом общения, клинических бе сед, уточняющими лабораторными экспериментами с больными выбранной нами группы. Психиатрическая клиника представляет при этом уникальную возмож ность общения и экспериментирования с больными, находящимися в разных стадиях изучаемого процес са, разных его вариантах и условиях протекания, что позволяет одновременно видеть не только конечные про дукты и симптомы, но и развертку, последовательность развития, приведшего к их появлению.
Следующей задачей данного этапа исследования является составление подробных, достаточно типичных для нашей группы больных историй протекания лич ностных изменений, в которых в отличие от медицинс ких историй болезни представлены не отрывочные све дения, а связный, документированный конкретными клиническими и экспериментальными фактами рассказ о возникновении и развитии интересующих нас особен ностей психики.
Может возникнуть возражение, что в работах пси хиатров уже есть систематизированные истории болез ни, в которых с документальной точностью и порой ху дожественной яркостью дано описание типичной для того или иного страдания картины душевных отклоне ний. Описания эти, безусловно, ценны для психолога. Но даже на этом этапе исследования, где психолог мно гому учится у психиатра, не следует избегать разли-
165
чий в профессиональном мышлении психолога и пси хиатра, в их восприятии исследуемого материала. Не редко, например, для психиатра важно показать тече ние определенного болезненного симптома на фоне своеобразных изменений личности, тогда как для пси холога фигура и фон меняются местами — главным выступает все, относящееся к развитию и становлению личности, а не своеобразие болезненной симптоматики. Поэтому материал, извлекаемый психологом и психиат ром из одного первоисточника — истории болезни, ред ко бывает одним и тем же, что объясняется разными плоскостями психиатрического и психологического ана лиза. Тем самым психолог никак не может «перепору чить» психиатру составление нужных ему клинических описаний.
После того как типичные истории интересующих нас личностных изменений составлены, необходимо тщательно их сопоставить, наложить друг на друга, с тем чтобы выделить, «синтезировать» все те основ ные, «осевые» моменты, через которые проходит боль шинство изучаемых нами случаев. Речь идет о тех мо ментах, которые являются наиболее общими для всей изучаемой группы клинических явлений, хотя, разуме ется, в каждой конкретной истории болезни эти момен ты могут быть выражены в большей или меньшей степени, выступать явно или в стертом виде.
Восстановление, «синтезирование» единой, наиболее типичной внешней логики развития интересующего нас феномена и должно явиться конечным выходом, про дуктом данного этапа анализа. Лишь после этого мож но переходить к следующему, второму этапу — ква лификации полученных данных в понятиях современ ной психологической науки.
В рамках отечественной психологии основополагаю щими для характеристики личности являются понятия деятельности, потребности, мотива, личностного смыс ла (Л. С. Выготский, А. Н. Леонтьев, С. Л. Рубинштейн и др.). Выше мы говорили о развитии этих понятий, о современных разработках концепции смысловых дина мических образований, о разных измерениях, плоскос тях анализа личности и т. п. Опираясь на теоретичес кие разработки, психолог на этом этапе должен пере вести полученные описания на принятый психологи ческий язык, дать психологическую характеристику основных видов деятельности исследуемых больных.
166
Однако, сделав перевод описания явления с языка клинического на язык психологии, мы по сути еще остаемся в рамках феноменологического подхода, хотя понятно, что возможности применения формализован ного языка научной психологии значительно богаче и перспективнее для решения многих задач, чем воз можности оперирования образным языком существую щих клинических описаний. Напомним, что сущность явления раскрывается лишь тогда, когда известны пути его формирования. Собственно психологическая сущ ность может быть раскрыта, следовательно, если мы узнаем, по каким психологическим закономерностям возникает данное явление, что движет этим процес сом, какие психологические составляющие его образу ют. Нельзя надеяться получить ответы на эти вопросы путем простого «подстрочного» перевода описательно го текста драмы болезни (пусть это будет даже описа ние «динамики»—последовательности событий), пос кольку внешне наблюдаемые факты и события, как и их определенная последовательность, вовсе не указыва ют прямо на психологические закономерности, реализу ющие поведение человека. (В противном случае отпа ла бы необходимость в научной психологии личности, в особом, психологическом способе анализа человечес кой жизни.) Поэтому встает новая задача, новый, тре тий и наиболее сложный этап исследования — созда ние собственно психологической «модели» формирова ния данного клинического феномена.
Итак, вслед за сбором и первичной обработкой кли нического и экспериментального материала, этапом «синтезирования» типичной истории развития интере сующего нас феномена, вслед за психологической ква лификацией, обозначением наблюдаемых состояний, их последовательной «смены мы должны перейти к рас смотрению внутреннего движения процесса, его соб ственно психологических закономерностей и составляю щих.
Общая идея о необходимости подобного направ ления хода анализа клинических данных была выска зана еще Л. С. Выготским. В одной из последних ра бот — «Диагностика развития и педологическая клини-' ка трудного детства» — он подчеркивал, что при ис следовании клинического материала центр тяжести должен быть перенесен с внешних событий (со сходным успехом констатируемых психиатром, педагогом или
167
родственником больного) на изучение и установление внутренних психологических связей *.
Важно подчеркнуть, что такого рода работа есть сугубо специальная задача психолога, малодоступная для представителя смежной профессии, например пси хиатра, который обычно не владеет столь глубокими знаниями общей теории психологии, соответствующи ми инструментами, методами и стилем мышления. Пси хиатр-клиницист, что мы уже отмечали, по роду своей профессии чаще должен оперировать образными пред ставлениями конкретных больных. Картина изменений составляется им не из абстрактных рассуждений, а из ряда фактических наблюдений за конкретными случая ми. Психолог же располагает средствами членения це лостных образов на отдельные деятельности, мотивы, потребности, смыслы и т. д., средствами соотнесения этих единиц между собой и тем самым получает воз можность перейти к усмотрению внутренней (т. е. соб ственно психологической) механики строения и разви тия личности **. При этом психолог может ставить пе ред собой разные общие задачи и конкретные цели, ра ди которых он строит ту или иную «модель» образования данного клинического феномена. В одних случаях это может быть задача выявления механизмов формиро вания доминирующей патологической потребности (об ширный материал здесь дает изучение наркомании), в других — проблема взаимоотношения «биологическо-
* Л. С. Выготский, например, ярко иллюстрирует недостаточ ность одного лишь «подстрочного» перевода языка житейских опи саний на язык научных, в данном случае психиатрических, терми нов. Он приводит наблюдавшуюся им в консультации сцену К пси хиатру приходит за советом мать, которая жалуется, что ребенок обнаруживает приступы вспыльчивости, гнева, злобы. В этом сос тоянии, продолжает мать, он может быть опасен для окружающих, запустить камнем в другого ребенка и т. п. В ответ психиатр говорит матери: «Ваш ребенок эпилептоид». «Мать,— продолжает Выготс кий,— насторожилась и стала внимательно слушать. «Это что же значит?» — спросила она. «Это значит,— разъяснил ей психиатр,— что мальчик злобный, раздражительный, вспыльчивый, когда рас сердится, сам себя не помнит, может быть опасен для окружающих, может запустить камнем в детей и т. д.». Разочарованная мать воз разила: «Все это я сама Вам только что рассказала» 25.
** Видимо, поэтому (что наблюдается не столь уж редко) про ницательный психиатр-клиницист, который по одному внешнему виду, даже жесту пациента тонко определяет его душевное состояние, мо жет при этом оказаться малоспособным к теоретическому психоло гическому мышлению. И напротив, ученые-психологи часто обла дают весьма посредственным даром видения людей.
168
го» и «психического» (скажем, на примере влияния нарастающей инертности на характер деятельности у больных эпилепсией), в третьих—выделение первич ных и вторичных нарушений психики (например, в ходе аномального развития ребенка) и т. д.
Какое место занимает описанный подход в ряду других методов исследования личности?
Большинство существующих методов независимо от их построения и способов обработки полученных результатов объединяет направленность на изучение уже так или иначе сложившегося, «ставшего» психо логического явления. Констатируя наличие определен ной черты личности, выясняя характеристику ее пси хологических составляющих, эти методы оставляют в стороне проблему возникновения данного феномена, т. е. как раз то, что, как мы уже знаем, составляет глав ное условие его психологического познания. Этот не достаток во многом относится, как мы видели, и к та кому важному научному методу, как лабораторный эксперимент. Сказанное, однако, призвано не умалить значение эксперимента, а показать его место в позна нии личности, то, что, как и любой другой метод, он имеет свои ограничения и свою область применения. Самое тонкое экспериментирование не может заменить необходимости теоретической (но опирающейся на определенную процедуру обработки жизненного ма териала) работы, призванной проанализировать про цесс становления изучаемого феномена и построить ги потезу о его целостной психологической природе. Экс перименты в свою очередь совершенно необходимы, поскольку могут во многом подтвердить или подверг нуть сомнению наше построение, могут служить конт рольными «срезами», диагностирующими промежуточ ные результаты постоянно идущего процесса психичес кой жизни. С известным основанием можно утверждать, что психологический анализ становления и развития — это не еще один метод познания психического, а веду щий метод, поскольку он прямо направлен на раскры тие сущности предмета,— метод, без которого все дру гие — лишь выхватывание частей без попытки понять целое *.
* Мы уже говорили, что в современной психологии растет ра зочарование в узкосциентистских моделях. По мнению ряда видных ученых (Дж. Брунер, Р. Заззо, С. Московичи, П. Фресс и др.), на смену засилья собственно экспериментальных процедур должны
169
Представленная выше разработка метода, разумеет ся, была лишь одним из вариантов возможных подходов к анализу клинического материала * и не являлась ис черпывающей. Наиболее уязвимым следовало признать вопрос обоснования и проверки тех «моделей», тех предположений о работе психологических механизмов, к которым мы приходим в результате последователь ного применения метода. Конечно, чрезвычайно важ ным полем проверки гипотез оставалась сама клиника, богатство ее материала. Так, если, исходя из наших «моделей», мы допускали, что некоторое изменение «не зависимых переменных» повлечет и определенные, за ранее прогнозируемые нами изменения личности, то могли с большим основанием рассчитывать на то, что в обширном материале аномального развития можно найти искомые вариации условий, проследить особен ности их влияния на изменение личности, соответствие или несоответствие этих изменений нашим ожиданиям, т. е. в конечном счете подтверждение или неподтвержде ние правоты исходных теоретических «моделей» и пост роений.
Вместе с тем проверка клиникой при всей ее стро гости имеет и недостатки. Прежде всего этот процесс достаточно длительный: сюда входят поиск необходи-
прийти «контекстуальные» типы объяснения, комплексность, соче тание разнообразных методических приемов. Предложенный метод в известной степени отвечает этому требованию, поскольку каж дое полученное при его реализации сведение включается в общий контекст анализа реального жизненного развития и, более того, мо жет быть понято лишь в этом контексте. Напомним также, что об особой значимости изучения анамнеза, жизненной истории, говори ли многие авторитеты отечественной психологии. Так, В. Н. Мяси-щев, по свидетельству своих учеников, считал, что «в эксперимен тально-психологических исследованиях личности как тестовые, так и объективные психофизиологические методики являются лишь до полнением к методам психобиографии, анамнеза и наблюдения» 26. В. С. Мерлин считал, что если удается объективное истолкование фактов, то «анамнез — единственный психологический метод, прямо и непосредственно раскрывающий происхождение и основные за кономерности развития индивидуально-психологических особеннос тей» 27. Все авторы, упоминающие об этом подходе, говорят, одна ко, о малой его разработанности, а также о том, насколько это трудный психологический жанр, требующий особой профессиональ ной квалификации.
* Разработанный метод правильнее следует называть именно анализом клинического материала, а не анализом данных историй болезни, поскольку мы видели, что он опирается отнюдь не толь ко на эти данные, но и на результаты обобщения клинических бе сед, наблюдений и экспериментов и др.
170
мых нам вариаций условий, их фиксация и просле живание, сбор дополнительных данных (беседы, наблю дения, эксперименты) и многое другое. Фактически каж дая такая проверка — это исследование, которое в свою очередь может потребовать новой проверки и развер тывания соответствующего нового исследования и т. д. Клиника, жизненный материал, в ней содержащийся, являются в этом плане постоянно идущим испытанием выдвигаемых психологических построений, и ложные, не нашедшие оснований в реальности построения этих испытаний, как правило, не выдерживают и остаются лишь достоянием истории; зато те, что их проходят и с честью выдерживают, обретают удивительно долгую жизнь в науке. Но помимо этого, повторяем, очень важ ного, но, если так можно выразиться, окольного, дол гого пути проверки необходимо наметить путь более краткий, прямой, оперативный, связывающий, в част ности, наши построения не только с логикой научного поиска и теоретических изысканий, но и с насущными прикладными задачами. В области аномального раз вития (как, пожалуй, ни в какой иной области психо логии) невозможно до конца оставаться равнодушным созерцателем и бесстрастным исследователем проис ходящего, ибо объект исследования не вещь, не аб страктный предмет или физический процесс, а живая драма, иногда трагедия судьбы, отклоняющейся от путей полноценного развития, от путей приобщения к человеческой сущности и счастью. В это происходящее хочется вмешаться, исправить, помочь, направить по другому руслу. Поэтому насущная задача состоит в том, чтобы найти адекватные способы проверки наших выводов не только через анализ вариаций аномаль ного развития, но и через пути коррекции, исправления этого развития, иначе говоря, совместить теоретичес кую проверку и практическое применение.
На первый взгляд решение такой задачи мало вероятно. Действительно, сущность предмета, как мы хорошо знаем, раскрывается через анализ истории его становления. «Познать предмет — значит вскрыть ре альный механизм его образования; значит узнать, как, почему и из чего он «делается», т. е. раскрыть реаль ный путь и способ его естественного «производства», а в идеале — и искусственного «воспроизводства» в условиях эксперимента»28. Но ведь в данном случае речь идет о «производстве» аномального, извращен-
171
ного продукта, и призыв «в идеале», ради нужд стро гого познания осуществить его искусственное воспроиз водство выглядел бы чудовищным. Мы можем, однако, пойти по иному пути — пути искусственного «произ водства» и «воспроизводства» не аномалии, а задан ного, планируемого нами «отклонения» от этой анома лии, ее коррекции. Это двойное отрицание, «отрицание отрицания» (сначала норма отрицается в продукте ано мального развития, затем сам этот продукт отрицает ся в сконструированном нами воспитательном, психо-коррекционном процессе), далеко не всегда есть в стро гом смысле возврат в русло нормального развития, ибо понятие нормы отнюдь не сводится к отсутствию аномалий; «отклонение от отклонения» может быть лишь началом полноценного развития, одним из спо собов компенсации нарушений, новой формой приспо собления к окружающему и т. п. Однако в любом случае, если мы хотим участвовать в «производстве» и «воспроизводстве» этих вторичных отклонений, нам необходимо опираться на целостную теорию личности, включающую, во-первых, представления об аномальном развитии, его причинах и закономерностях и, во-вторых, представления о внутренних механизмах и направлен ности нормального, продуктивного развития. Первое даст возможность определить структуру и динамику исследуемого личностного дефекта, наиболее благо приятные для получения коррекционного эффекта мо менты и способы воздействия. Данные же о норме со ставят перспективу роста личности, путей ее дальней шего развития. Отсюда следует, что если сознательно спровоцированное нами «отклонение от отклонения», последующий путь перевоспитания и коррекции лич ности оказались успешными, то это должно свидетель ствовать в пользу верности, правоты тех общих, ориен тировавших нас теоретических «моделей», на основа нии которых строились наши воздействия.
Такой способ проверки теоретических построений и представляется наиболее приемлемым, наиболее адек ватным для изучения аномального развития, посколь ку в нем удается сочетать, непосредственно соотносить и чисто исследовательские, научные задачи, и задачи коррекционные, гуманитарно-воспитательные, приклад ные. То, что при этом проверке подвергаются не только «модели» собственно аномального развития, но и опре деленные «модели» развития нормы, отнюдь не явля-
172
ется препятствием или недостатком, поскольку учения о норме и патологии в принципе не могут рассматри ваться совершенно изолированно, оторванно друг от друга. Теория психологии изучает один объект — за кономерности психической жизни человека, понять ко торые можно, лишь исследуя все проявления, все воз можные этапы, варианты и испытания этой жизни, в том числе и испытания экстремальными условиями ано мального развития. Психический аппарат человека един, и единой должна быть теория, его объясняющая.
Итак, предлагаемый подход к изучению аномаль ного развития личности может быть сведен к следую щему. Вначале анализируется процесс возникновения и становления интересующего нас психического нару шения, его составляющие, свойства и основные вариа ции протекания; затем строится теоретическая «модель» аномального развития, которая в свою очередь явля ется основой для разработки формирующего экспери мента, системы психокоррекционных и воспитательных воздействий, с одной стороны направленных на раз решение какой-либо практической задачи, а с другой — служащих опытной проверкой выдвинутых построений. Если, таким образом, следствием психологического ана лиза является опосредствованное теоретическими гипо тезами и моделями вмешательство в исследуемую дей ствительность и ее преобразование, результаты кото рого проверяют и корригируют ход психологического анализа, то весь метод в целом можно назвать анали-тико-преобразующим 29.
Данный подход достаточно хорошо согласуется с традициями отечественной психологии. Если восполь зоваться классификацией, предложенной Я. А. Поно маревым, то речь идет о действенно-преобразующем типе знания, в котором на основе эмпирического ма териала создается аналитико-синтетическая модель яв ления, превращающаяся затем в руководство для прак тических действий 30. Можно также вспомнить о важ ном, но до сих пор малореализованном призыве Г. С. Ко-стюка изучать личность, преобразуя ее31. Но наибо лее тесно предложенный подход соприкасается с ис следованиями школы Л. С. Выготского, продолжая линию развития экспериментально-генетического ме тода. Д. Б. Эльконин писал: «Экспериментально-ге нетический метод есть способ искусственного — в спе циально созданных условиях — восстановления гене-
173
зиса ^развития исследуемого процесса, есть метод ис-следования-того нового, что возникает в психике чело века. Выготский неоднократно подчеркивал, что дан ный метод может дать только схемы процесса и что нужна еще дополнительная работа по выяснению того, что в реальной жизни заменяет эти схемы или соответ ствует им» 32.
Последующее развитие метода можно в известной степени представить как путь восхождения от отдель ных схем к реалиям жизни. У самого Выготского мы находим лишь эпизод воссоздания, восстановления ге незиса, когда с помощью методики Выготского — Саха рова формировалось искусственное понятие и первона чально бессмысленному слогу (биг, цев и др.) прида валось некое значение. Понятно, что эпизод этот был совершенно изолированным от реальности и имел су губо узкий научный смысл. На следующем этапе появи лись более длительные и сложные эксперименты, в ко торых формировались уже вполне определенные пси хические способности. Здесь можно назвать классичес кие опыты А. Н. Леонтьева по цветоразличению и фор мированию звуковысотного слуха. Следующий этап — работы школы П. Я. Гальперина — разработка теории и практики эксперимента в области формирования ши рокого диапазона умственных действий. Наконец, ис следования школы В. В. Давыдова, в которых осу ществляется выход за рамки лабораторных условий, перенос опыта в обстановку экспериментальных учеб ных классов, учет совместной деятельности, длитель ное и преемственное психолого-педагогическое форми рование знаний. В нашем же случае как источником исследования, так и ее конечным адресатом становит ся реальная жизнь человека, клиника его целостного поведения. Опосредуют же процесс выводимые психо логические схемы и модели. Иными словами, целью ставится та «дополнительная работа», о которой го ворил Л. С. Выготский, т. е. выяснение того, что в реаль ной жизни соответствует психологическим схемам и как с помощью этих схем можно повлиять на реальную жизнь.
Теперь, после рассмотрения некоторых исходных теоретических и методологических оснований изучения аномального развития личности, введения этой проб лематики в общепсихологический контекст, перейдем к данным конкретных исследований.
174
ГЛАВА IV
НЕКОТОРЫЕ ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ МЕХАНИЗМЫ АНОМАЛЬНОГО РАЗВИТИЯ ЛИЧНОСТИ
1. «СДВИГ МОТИВА НА ЦЕЛЬ» КАК МЕХАНИЗМ ОБРАЗОВАНИЯ ПАТОЛОГИЧЕСКИХ ЧЕРТ
Название параграфа, возможно, вызовет недоуме ние у знающих общую психологию. Действительно, ме ханизм «сдвига мотива на цель», наиболее тщательно описанный А. Н. Леонтьевым *, традиционно ассоци ируют, связывают с расширением круга мотивов, появ лением новых предметов деятельности, словом, с пози тивными сдвигами в развитии мотивационной сферы личности. «Рождение новых высших мотивов и форми рование соответствующих им новых специфических че ловеческих потребностей...— писал А. Н. Леонтьев,— происходит в форме сдвига мотивов на цели и их осо знания» '. Как можно в таком случае связывать дан ный механизм с развитием патологическим?
Дело, однако, не в полемической заостренности пред ложенного названия (хотя признаем здесь и некоторую долю этого), а в принципиальной для данной книги по-
* Сам феномен, ставший основой выделения данного механизма, известен в психологии давно. Еще у В. Вундта мы читаем о «гетеро-гении целей», происходящей в тех случаях, например, когда человек приступает к изучению иностранного языка для того, скажем, чтобы иметь возможность немного общаться во время предстоящей поездки за границу с местными жителями, т. е- ставя для этого занятия цель чисто служебную, утилитарную. Но в ходе изучения он настолько увле кается самим по себе языком, что это занятие перерастает во вполне самостоятельное значимое дело, продолжающее существовать и раз виваться уже вне зависимости от побудившей его некогда цели. Со вершенно аналогичный пример приводит и А. Н. Леонтьев: ученик приступает к чтению учебника, чтобы сдать экзамен по данному пред мету, но содержание настолько его увлекает, что кладет начало само стоятельному и долгому интересу к описываемому в книге предмету, иначе говоря, то, что раньше было целью, становится мотивом. Сход ные процессы были описаны и другими исследователями, например Г. Олпортом, который отмечал, что при превращении «средств в цели» они могут приобретать силу самостоятельных мотивов.
<75
становке проблемы, согласно которой психологические механизмы едины и для нормы, и для патологии, но их функционирование протекает и столь разных условиях, что приводит к качественно разным, на первый взгляд несовместимым конечным продуктам. Чтобы подверг нуть испытанию, проверить эту мысль, мы и взяли тра диционно приписываемый нормальному развитию меха низм, который, если наша гипотеза верна, должен играть столь же важную роль и в развитии патологиче ском. В качестве модели такого патологического разви тия рассмотрим процесс изменений личности при эпи лепсии.
Описания феноменологии поведения больных эпи лепсией широко представлены в психиатрической лите ратуре. Большинство авторов отмечают возникновение у больных определенных, не свойственных им ранее черт: они делаются крайне эгоцентричными, появляется придирчивость к окружающим, стремление поучать, ханжество и угодливость, а наряду с этим нередкая злобность, злопамятность, возможность брутальной агрессивности и жестокости. Многие авторы отмечают особую педантичность больных эпилепсией, навязчивое стремление к строгому порядку и ряд других черт. Все вместе они образуют характер, едва ли не самый яркий в психиатрической клинике. Как же он формируется, в чем причина его возникновения?
В психиатрической литературе наряду с подробными описаниями феноменологии поведения и характера больных эпилепсией отсутствует анализ того, как сфор мировался этот характер. Мы говорили в предыдущей главе, что в психиатрии причины изменений личности нередко прямо сводятся к патофизиологическим нару шениям без учета собственно психологических опосред ствующих звеньев. Эпилепсия не составляет в этом пла не исключения; авторы в лучшем случае ограничивают ся попыткой установления корреляций между типом бо лезненного процесса и теми или иными особенностями личности. Получается, что наличие очага эпилепсии в головном мозгу есть прямая причина эгоцентризма или мелочной педантичности. Конечно, легко предполо жить, что, чем злокачественнее протекает болезнь, тем усугубленнее становятся нарушения личности. Однако такого рода корреляции вряд ли могут объяснить особен ности личности. Они лишь ставят проблему, решать ко торую — дело дальнейшего анализа. Здесь уместно при-
176
вести слова Л. С. Выготского, который писал в свое вре мя по поводу педологических диагнозов типа: ребенок аномален, потому что его отец — алкоголик. «Но каки ми же бесчисленными соединениями, посредствующими звеньями, переходами связана причина со следствием... какая пустота зияет в... истории развития, если он (ис следователь.— Б.Б.) прямо и непосредственно сводит первое и последнее звенья длинной цепи, опуская все промежуточные! Какое страшнейшее упрощение дейст вительности, какая вульгаризация научного метода!» 2
Прежде чем приступить к анализу психологических закономерностей формирования личностных аномалий при эпилепсии (равно как аномалий при любой другой форме душевной болезни), необходимо предварительно определить по крайней мере следующее. Во-первых, в каких условиях протекает исследуемый процесс, в чем их отличие от условий благополучного, нормального развития?
Во-вторых, какой именно феномен личностных на рушений, возникающих в рамках этих условий, станет объектом нашего изучения, материалом для поисков собственно психологических опосредствующих, проме жуточных звеньев процесса? В таком случае «незави симой переменной» могут быть фиксируемые нарушения некоторых физиологических условий, а «зависимой переменной» — психические процессы, протекающие в этих измененных условиях. Если вспомнить предло женное нами деление психического здоровья на уровни, то речь идет о том, как нарушения психофизиологиче ского уровня могут влиять на два вышележащих — уро вень реализации и личностно-смысловой.
Пожалуй, в данном случае наиболее выраженным и наиболее хорошо изученным параметром извращен ного психофизиологического уровня является инерт ность, тугоподвижность нервных и психических процес сов. Проследим поэтому, как нарастание тугоподвиж-ности, инертности может влиять на формирование лич ностных отклонений. При этом в качестве непосредствен ного объекта исследования возьмем патологическую пе дантичность, поскольку это свойство, с одной стороны, чрезвычайно типично для больных эпилепсией, что отме чается практически всеми авторами, а с другой — наи более легко фиксируемо, объективно проявляемо во внешне наблюдаемом поведении и способах действия больного.
177
Проведенный анализ клинических данных показал, что на первых стадиях болезни часто не обнаруживается какой-либо специальный патологический оттенок в стремлении к последовательности и педантичности дей ствий, которое является даже известного рода компен сацией первичных, идущих от биологических особен ностей болезни дефектов. Например, только при помо щи тщательного и последовательного выполнения всех элементов стоящего перед ним задания больной может компенсировать тугоподвижность мыслительных про цессов и прийти к правильному решению.
Однако последовательное выполнение отдельных элементов задания требует (хотя бы на время) отвле чения от конечной цели всей деятельности. И чем труд нее для больного выполнение данного элемента задания, тем больше это отвлечение, пока наконец само выполне ние отдельного действия не становится самоцелью и не приобретает самостоятельной мотивирующей силы. Чи татель легко узнает в этом описании механизм «сдвига мотива на цель», однако вследствие особых условий его функционирования он в данном случае ведет не к расши рению мотивационных устремлений, а, напротив, к их сужению, замыканию на отдельных элементах некогда развернутой и сложной деятельности. Следует добавить, что эти особые условия образует не только нарастаю щая инертность, хотя в формировании патологической педантичности она играет, на наш взгляд, ведущую роль, но и ряд других параметров, прежде всего появля ющееся интеллектуальное снижение, в основе которого лежит органическое поражение мозга.
Приведем несколько поясняющих примеров из исто рий болезни. Больные эпилепсией иногда становятся чертежниками, переплетчиками и выполняют эту работу медленно, но чрезвычайно тщательно. Работа чертеж ника сама по себе требует известного смещения внима ния с реального предмета на четкое проведение линий. Здесь больные и находят себя. Один из них — бывший инженер, который раньше, по его словам, «не переносил черчения», так говорит теперь о своей работе чертежни ка: «Я не люблю, как другие, лишь бы как сделать... предпочитаю начертить на миллиметровочке цветным карандашом, по лекалу провожу кривую. Девушки чер тят от руки, а я считаю, что нужно точнее».
Другой больной — в прошлом подающий надежды музыкант — теперь работает переплетчиком. Очень до-
178
волен и горд своей работой. По словам сослуживцев, переплетает крайне медленно, но с большой тщатель ностью. Никогда не интересуется содеожанием пеое-плетаемых книг.
Третий случай. Мастер по ремонту холодильников, получает пенсию, ремонтирует холодильники дома. Де лает работу чрезвычайно медленно, не только устраняет основную поломку, но обычно после этого разбирает весь мотор, просматривает все детали, затем долго его собирает. Если заметит царапину на ручке или двер це — обязательно закрасит их. Очень любит, когда го ворят о его аккуратности и тщательности. Несколько раз отказывался брать деньги за ремонт, говоря: «не из-за денег стараюсь» (данные Л. А. Шустовой).
Наконец, последний больной, находящийся в исход ной стадии болезни, часами собирает на полу разный мусор и аккуратными рядами складывает его у себя на кровати.
Таким образом, если в нормальном, продуктивном развитии «сдвиги мотива на цель» ведут к расширению деятельности, развертыванию ее во все новых сферах, то при данном виде патологии, вследствие особых усло вий функционирования, этот же механизм ведет к су жению деятельности, сосредоточению ее на отдельных деталях.
Следует отметить, что само по себе сужение поля ориентировки — это специфическая черта всех больных, страдающих текущими органическими заболеваниями (например, сосудистого или травматического генеза). Она не позволяет таким больным сразу охватить все существенные элементы ситуации, и они вынуждены «от одновременного (симультанного) восприятия пере ходить к замедленному последовательному (сукцессив-ному) и как бы возвращаться к началу для синтеза всего воспринятого» 3. Такой процесс неизбежно ведет к конкретно-ситуационной структуре восприятия, к труд ностям переключения внимания, одновременного совме щения нескольких признаков. Обычно таким больным доступны лишь те виды деятельности, где требования к широте охвата и быстроте ориентировки невелики (они могут достаточно успешно работать гравёрами, лекаль щиками, часовщиками, но не шоферами, операторами или диспетчерами).
Все перечисленные нарушения ориентировки в пол ной мере свойственны и больным эпилепсией. Однако
179
здесь процесс значительно усугубляется нарастающей инертностью, тугоподвижностью нервных и психических процессов. Именно этот дефект является, как мы гово рили, характерным для эпилепсии, именно он прежде всего создает особые, искаженные условия протекания психической деятельности. Причем важно учесть, что это искажение касается не условий протекания какой-либо одной деятельности, но всех деятельностей сразу, всех душевных процессов данного человека.
Понятно поэтому, почему со временем больным эпи лепсией становятся труднодоступными не только слож ные виды деятельности, но и прежде отработанные авто матизированные действия (навыки). Чтобы предста вить, к каким психологическим последствиям это при водит, достаточно вспомнить значение автоматизиро ванных действий в психической жизни. Именно благо даря тому что некоторые действия закрепляются в ка честве навыков и как бы спускаются в план автомати зированных актов, сознательная деятельность человека, разгружаясь от регулирования относительно элементар ных актов, может направляться на разрешение более сложных задач 4. При эпилепсии происходит, напротив, дезавтоматизация, которая засоряет сознание, переклю чая его на выполнение того, что в норме является лишь вспомогательной технической операцией.
Намеченная схема напоминает процесс, обратный обычному ходу развития и обучения, при котором при появлении всякой новой деятельности входящие в ее состав звенья вначале формируются как отдельные со знательные действия, а затем могут превращаться в опе рации. Здесь же мы наблюдаем как бы обратное: опе рации, т. е. способы выполнения каких-либо действий, дезавтоматизируются и сами становятся действиями, направленными на достижение сознательной цели.
Является ли данный процесс (превращение опера ции в действие) собственно патологическим, аномаль ным? Отнюдь нет, он часто случается и в обычной, «нор мальной» жизнедеятельности. «Достаточно... какого-нибудь отклонения от нормального осуществления... операции, и тогда сама эта операция, как и ее предмет ные условия, отчетливо выступает в сознании» ''. Более того, процесс осознания самого способа выполнения действия чрезвычайно важен. Он помогает сознательно проверить все звенья предварительно отработанного действия, найти ошибку в выполнении или примерить
180
способ выполнения к новым, изменившимся условиям.
Что же тогда делает этот процесс злокачественным при эпилепсии? Чтобы ответить на этот вопрос, надо вспомнить, что в норме овладение, последовательная от работка какой-либо операции (даже если она идет с тру дом, встречая на пути препятствия и требуя от чело века полной сознательности и напряжения), как пра вило, не становится сама по себе самостоятельным мо тивом, это лишь промежуточная цель, подчиненная како му-либо дальнему мотиву. Поэтому и смысл отработки лежит вне ее, он лежит в системе куда более широких отношений. Иначе говоря, любой отрабатываемый на вык получает свою психологическую определенность в зависимости от характера его включения в вышележа щие личностные уровни. Так, человек овладевает опера цией изменения скоростей не ради ее самой, но чтобы научиться управлять автомобилем. В свою очередь уме ние управлять автомобилем займет разное место в моти-вационно-смысловой иерархии в зависимости от того, кем собирается быть данный человек — профессиональ ным шофером или шофером-любителем.
Иное происходит при эпилепсии. Как отмечалось, вследствие нарастающей инертности психических про цессов дезавтоматизация захватывает не одну какую-ни будь деятельность больного, но равно все его деятель ности, что вызывает значительную перегрузку сознания, вынужденного вникать в каждую техническую подроб ность выполнения действия. В результате каждая такая техническая подробность, каждая операция может стать сама по себе сознательной целью, а затем и со знательным мотивом деятельности больного. «Деятель ность», как основная единица психики, перемещается и замыкается в узком кругу того, что в норме является «действием» или «операцией», т. е. единицами вспомога тельными.
Вместе со смещением, сдвигом мотива из широкого поля деятельности на выполнение узкого действия про исходит к соответствующее смещение смысловых отно шений или «сокращение смысловых единиц деятельно сти»: сложная, развернутая деятельность теряет смысл для больного, главным же становится выполнение от дельных, ранее вспомогательных действий, которые те перь в свою очередь становятся смыслообразующими для еще более мелких и примитивных действий. (Сдвиг мотива из широкой деятельности на выполнение узкого,
181
вспомогательного действия можно показать и экспери ментально 6.)
Из общей психологии известно, что, чем более опо средствована деятельность, тем более она осознана, тем сложнее и разнообразнее способы удовлетворения че ловеческих потребностей. Именно ясное осознание даль ней цели, всех многообразных, варьирующих в зависи мости от обстоятельств путей к ней дает возможность человеку по своему усмотрению пользоваться теми или иными действиями, сознательно управлять своим пове дением.
При эпилепсии деятельность, обедненная до уровня того, что в норме служит вспомогательным действием, становится чрезвычайно мало опосредствованной. Она лишена гибкости, стереотипна, жестко закреплена на одних и тех же способах удовлетворения. Если учесть, что выполнение такой «редуцированной» деятельности несет для больных определенный личностный смысл (феномен «сокращения смысловых единиц деятель ности»), то становятся психологически понятными мно гие неадекватные поступки больных эпилепсией. Так, например, больные не терпят малейших нарушений за веденного ими порядка. Один из больных (упомянутый выше мастер по ремонту холодильников) буквально истязал малолетнюю дочь за пятно на скатерти или измазанное платье. Другой больной ударил жену за то, что она случайно изменила порядок расположения ве щей в его комнате. Подобных примеров множество в историях болезни, но уже из сказанного видно, что в хо де болезни аккуратность, педантичность становятся не просто компенсацией (пусть и неудачной), не просто привычным и наиболее удобным способом действова-ния, но определенным отношением к миру, определен ным смысловым восприятием мира, определенной соци альной, межличностной позицией.
Механизм образования патологической педантич ности описан здесь, конечно, достаточно схематично. В данном анализе не учитывались, например, сущест венные различия между формами болезни и другие осо бенности клиники эпилепсии. Однако те закономерно сти, которые мы наблюдали при формировании патоло гической педантичности, достаточно типичны и для образования других черт больных эпилепсией. В основе их формирования также лежит функционирование ме ханизма «сдвига мотива на цель», переход от «широкой»
182
к «узкой» деятельности, жесткое закрепление на одних и тех же способах выполнения, «сокращение смысловых единиц деятельности» и др.
Возьмем, например, такую своеобразную черту боль ных, как злопамятность, которая по-видимости противо речит сведениям о существенных нарушениях памяти и мышления при эпилепсии 7. Действительно, эпилеп сия — органическое заболевание, которое при неблаго приятном течении ведет к достаточно выраженному сла боумию, снижению продуктивности интеллектуально-мнестических процессов. Как же при этих дефектах больные оказываются способными прочно и надолго за поминать?
По сути мы здесь сталкиваемся с двойным парадок сом. Первый парадокс возникает в том случае, если сле довать принятой в медицине логике прямых корреляций между патофизиологическими особенностями болезни и феноменологией поведения. По этой логике мы вправе ожидать, что органический процесс приведет к грубым мнемическим нарушениям, тогда как на деле приходится констатировать во многих случаях цепкую и долговре менную память. Второй парадокс относится уже скорее к сфере психологии и заключается в том, что тонкое экспериментальное исследование констатирует наруше ния, которые противоречат данным о жизненном (вне-лабораторном) поведении больных.
Разрешить эти парадоксы возможно лишь обраще нием к психологическому анализу всего процесса изме нений личности при эпилепсии, и прежде всего роли в этом процессе происходящих преобразований деятель ности. Описанное выше редуцирование деятельности, точнее, превращение некогда вспомогательных действий в самостоятельные деятельности неизбежно меняет смысловые отношения к миру. Разумеется, процесс при этом идет не только в направлении от дезавтоматизации деятельности к нарушениям смысловых образований, но и обратно: патологическая суженность последних начи нает вызывать стойкие нарушения регуляции деятель ности. То, что для здорового является пустяком, а ино гда и вовсе незаметной деталью, для больного может иметь прямой, нередко внутренне аффективно насыщен ный смысл. Вот почему такой больной может долго пом нить и мстительно сохранять в себе воспоминание о не когда полученной обиде, о которой нередко не знает сам «оскорбитель», поскольку и не предполагает, что его
183
действия были истолкованы как обидные. Так, Г. Груле приводит слова одного больного эпилепсией: «Вы не ду майте, что мои способности или, скажем, граница моего разума или рассудочные мои функции пострадали та ким образом, что я не помню, как вы, когда меня уви дели 26 ноября 1901 года в половине четвертого днем на улице Гёте в первый раз, обошлись тогда со мной, если позволите так выразиться, достаточно неблаговид но и оскорбительно на меня посмотрели» 8. Понятно, что на месте больного нормальный субъект мог бы легко объяснить происшедшее рассеянностью профессора или какой-либо другой подходящей причиной, не придав ему сколь-нибудь важного значения. Надо быть больным эпилепсией, т. е. иметь все присущие ему искажения структуры деятельности и смысловой сферы, чтобы этот эпизод преобразовать в своем восприятии в смертель ное оскорбление и накрепко запомнить все его самые мельчайшие детали.
Таким образом, суженный, аффективно-насыщенный смысл и является тем психологическим допингом, ко торый улучшает показатели памяти, делая их в опреде ленных случаях даже высокими, несмотря на дефект ность органической почвы. Но что чрезвычайно важно подчеркнуть, это улучшение не памяти вообще, а именно памяти на отдельные детали *, связанные со своеобраз ным смысловым смещением переживаний больного. Отсюда и понятно, как можно разрешить вышеобозна-ченные парадоксы. Парадокс «медицинский» возникает потому, что при попытке установления прямых корреля ционных зависимостей между патофизиологией и пове дением игнорируются внутренние опосредствующие ме ханизмы, меж тем как последние могут существенно из менять и варьировать результаты процесса, явно нару шая ожидаемые коррелятивные связи. «Психологиче ский» парадокс объясняется тем, что в лабораторном эксперименте констатируются нарушения памяти в их дистиллированном, очищенном от реальных смысловых отношений виде. Привнесение же этих отношений, вклю чение процессов памяти в жизнь больного неизбежно дают иные результаты. Этим, в частности, еще раз дока зывается недостаточность «экспериментов в вакууме»,
* Напомним, однако, что отдельными деталями они являются лишь в нашем восприятии, ориентированном на более широкие смыс ловые системы; в структуре же поведения больного — это целостные, высоко значимые для него формы деятельности.
184
вне сопоставления с анализом жизненных данных, с ана лизом решения не искусственно созданных, а реальных, затрагивающих личность человека жизненных задач.
Кратко рассмотрим теперь генез еще одной широко известной черты больных эпилепсией — постоянную, особую заботу о своем здоровье. Само ее возникновение вполне понятно, ведь эпилепсия — тяжелое, прогрес сирующее заболевание. Судорожные припадки, особен но в начале болезни, обычно вызывают целую гамму тягостных переживаний. По наблюдениям клиницистов, к ним следует в первую очередь отнести навязчивый страх перед припадком и его последствиями, ожидание ухудшения своего состояния, установку на получение «немедленного радикального излечения», различные ипохондрические реакции и др. Естественно, что боль ные готовы активно лечиться, строго выполнять все предписания врача, поскольку знают, что всякое нару шение режима лечения может привести к появлению новых припадков.
Вначале больные рассматривают заботу о своем здо ровье прежде всего как необходимое средство для про должения привычной им деятельности (работы, учебы и т. д.), с которой связаны их основные смысловые устремления. Со временем эта забота уже перестает подчиняться более дальним мотивам и постепенно ста новится самоцелью («сдвиг мотива на цель» и другие рассмотренные выше механизмы). Наконец, в поздних стадиях для больных нередко становится главным уже не сама забота о здоровье, а тщательное, педантичное выполнение тех или иных врачебных процедур. Прихо дилось видеть, как иногда больной эпилепсией способен устроить целый скандал в больничной палате, если ему вместо привычных по виду таблеток дадут порошки или таблетки иной формы и размера. Все объяснения меди цинского персонала, что по составу это то же самое ле карство, могут быть совершенно напрасными. Для боль ного главным и смыслообразующим становится сам прием таблеток строго определенного вида, т. е. то, что раньше было лишь технической операцией, вспомога тельным средством и могло быть поэтому достаточно легко заменено другим, адекватным ему средством. В результате меняется и характер заботы о своем здо ровье. Эта забота перестает отвечать объективным тре бованиям, становится патологической.
Подведем некоторые итоги. Прежде всего анализ из-
185
менений личности при эпилепсии подтверждает общие .теоретические положения, высказанные в гл. II. Мы ви дели, что сфера психического развивается по собствен ным, присущим только ей внутренним законам, что при формировании аномалий личности действуют в основ ном психологические механизмы, общие и для протека ния нормальной психической жизни (такие, как «сдвиг мотива на цель», превращение операции в действие при столкновении с трудностями реализации деятельности и др.). Из этого не следует, однако, что можно игнори ровать или умалять значение биологических особен ностей болезни, речь идет о том, чтобы определить их действительное место и роль. Роль же эта, по-видимому, заключается в том, что ими обусловливаются (в случаях неблагоприятного течения можно сказать резче — дик туются) как бы все более сужающиеся рамки течения психических процессов. Вне этих условий невозможно появление специфически патологических черт, как не возможна и сама психическая болезнь. Отсюда и изме нения психики надо рассматривать не изолированно от биологических особенностей болезни, но как постоянно протекающие в особых, не имеющих аналога в норме рамках условий, диктуемых болезненным процессом.
Что же касается многократно и остро дискутируемой проблемы — является ли методологически приемлемым перенос данных, полученных при исследовании патоло гии, на объяснение нормального поведения, или следует, наоборот, идти только от нормы к патологии,— то эту проблему в свете сказанного следует признать ложной. Если брать патологию и норму как таковые, т. е. в их конечных, ставших продуктах, то ни о каком адекват ном их соотнесении речи быть вообще не может: здесь путь «от нормы к патологии», равно как и «от патологии к норме», одинаково приведет лишь к сугубо поверх ностным, внешним аналогиям. Другое дело, если мы от описания конечных продуктов переходим к анализу самого движения, развития психики, вычленения его за кономерностей и механизмов. В таком случае, какой бы тип движения (нормальный или аномальный) мы ни ис следовали, полученные данные могут быть одинаково полезными как для патопсихологического, так и для общепсихологического понимания человеческой лич ности. Идти надо, следовательно, не от патологии к нор ме и не от нормы к патологии, а в направлении использо вания и нормы, и патологии для изучения с разных сто-
186
рон особенностей работы единого психического аппа рата, способов его развития и функционирования.
Такая переориентация патопсихологии или, если брать шире, клинической психологии отвечает и логике развития современной общей психологии, прежде всего общей психологии личности. Следует признать, о чем уже упоминалось, что проблема аномалий личности ос тается до сих пор по-настоящему не введенной в обще психологический контекст. Между тем, коль психика едина, то патология проистекает не из-за того, что наря ду с «нормальными» начинают действовать сугубо «ано мальные» механизмы, а из-за того, что общие психоло гические механизмы начинают извращаться, функцио нируя в особых, экстремальных, пагубных для них усло виях. Формула — «болезнь есть стесненная в своей сво боде жизнь» полностью относима и к болезни психичес кой, душевной и, соответственно, жизни души. Поэтому клиническая психология непосредственно смыкается с общей психологией — в широком понимании,— являет ся ее частью, а именно — главой о функционировании психики в особых, экстремальных, стесненных условиях, главой, без которой общая психология будет заве домо не полной. Чтобы выделить эту часть, эту главу общей психологии, назовем ее клинической общей психологией.
Исследование изменений личности при эпилепсии дает материал и к обсуждению выдвинутой в гл. II гипо тезы об уровнях, параметрах психического здоровья. Напомним, что высший уровень психического здоровья был определен как личностно-смысловой, или уровень личностного здоровья. Затем шел уровень индивидуаль но-исполнительский, определяющий адекватность спо собов реализации мотивационно-смысловых устремле ний. Наконец, рассматривался уровень психофизиоло гического здоровья, непосредственно обусловленный особенностями нейрофизиологической организации ак тов психической деятельности.
Проведенный анализ в целом показывает правомер ность выделения этих уровней и наличие достаточно тес ной взаимосвязи их между собой. Последнее обстоя тельство является, однако, и несколько настораживаю щим, ведь в предыдущей (теоретической) главе мы выд вигали в качестве принципиального положение о том, что психическое здоровье, будучи многоуровневым, мо жет страдать на одних уровнях при относительной сох-
187
ранности других. Не являются ли тогда данные, полу ченные при анализе эпилепсии, противоречащими этому положению?
Действительно, грубое нарушение психофизиологи ческого уровня ведет, как мы видели, к существенным искажениям условий протекания деятельности. В ре зультате развернутая, ориентированная на дальние це ли деятельность становится трудновыполнимой, проис ходят «сдвиги мотива на цель» и другие описанные выше процессы, приводящие к нарушению индивидуально-психологического уровня, способов реализации. В свою очередь нарушения этого уровня не могут определенным образом не затронуть и высший, личностно-смысловой уровень, уровень личностного здоровья, связанные с ним общие смысловые ориентации.
Нельзя, однако, воспринимать эти связи как сугубо трансмиссионные, механически передающие развитие дефекта от уровня к уровню. Даже при таком крайне тяжелом заболевании, как эпилепсия, с неизбежным по ражением базового уровня возможны разные отноше ния с вышележащими уровнями, и прежде всего с уров нем личностного здоровья. Чтобы не быть голословным, приведем данные работы В. Г. Семчука, выполненной под нашим с Е. С. Мазур руководством в 1981—1982 гг. При экспериментально-психологическом исследовании больных эпилепсией были выделены две подгруппы испытуемых примерно с одинаковой формой и тяжестью заболевания. Сходными были результаты исследования психофизиологического уровня (инертность, замедлен ность восприятия, трудность совмещения нескольких признаков и др.). Однако личностно-смысловая направ ленность больных оказалась существенно различаю щейся. Больные первой подгруппы обнаруживали все те «классические» отрицательные черты, которые обыч но приписываются психиатрами эпилептическому типу развития как имманентно ему присущие: крайний эго центризм, замкнутость только на себе, морализаторство, обвинение окружающих и т. п. Болезнь при этом рас сматривалась как основание для оправдания уклонения от помощи другим, особого к себе отношения. Напри мер, одна из больных жаловалась, что в семье ее иногда просят о помощи (кстати, достаточно посильной) по хо зяйству: «Просят меня о помощи, а не думают, что мне самой тяжело, самой надо помочь». Другая больная уже несколько лет находится на полном иждивении родите-
188
лей, отказывается выполнять какие-либо работы по до му, требует, чтобы «ей не мешали», «оставили ее в по кое» и т. п.
Больные этой подгруппы, как правило, не работают, объясняя это плохим отношением к ним сослуживцев, тяжелыми условиями на работе, говоря о вреде каких-либо усилий для их здоровья, и т. п. По данным проек тивных тестов выявлялось их в целом отрицательное отношение к труду. Социальные, межличностные связи больных предельно ограниченны, отношения с семьей конфликтны, в отношениях с другими господствует по дозрительность, недоверчивость. Ведущий способ разре шения конфликтов — агрессия.
Существенно иными были данные изучения второй подгруппы испытуемых. Так, если по результатам обра ботки проективных методик собственные усилия рас сматривались как средства достижения целей лишь в 35 % рассказов, составленных больными первой под группы по картинкам тематического аперцептивного теста (ТАТ), то во второй подгруппе этот показатель составил 63,3 %. Зато процент рассказов с отрицатель ным отношением к окружающим людям оказался во вто рой подгруппе значительно меньшим, нежели в первой (44 % против 72). Качественно другим было отношение к труду, своей профессии, своему конкретному рабочему месту. Чрезвычайно важно, что большинство испыту емых второй подгруппы продолжали активно работать, подчеркивали, что не могут себя представить вне того коллектива, в котором они трудятся. Характерно, что и в оценке окружающих они обязательно указывали на то, как человек относится к труду, считая это самым важ ным. Если испытуемые первой подгруппы были в целом довольно безразличны к самому факту их психологичес кого исследования и заключениям психолога, то испытуе мые второй подгруппы обычно выражали беспокойство по поводу того, как скажутся результаты исследований на решении врачей о степени их трудоспособности, не повлечет ли это ограничения или даже запрета на вы полнение прежней работы. Помимо работы больные этой группы оказывались тесно включенными во внутри-семейные отношения, много и охотно участвовали в до машней хозяйственной деятельности. Наблюдались слу чаи, когда больные ни за что не хотели переходить на более для них легкую, но нижеоплачиваемую работу, поскольку считали, что это нанесло бы урон материаль-
189
ному положению семьи и что болезнь не снимает с них ответственности за это положение.
Разумеется, нарисованную картину не следует вос принимать сугубо идиллически. Испытуемые второй подгруппы страдали тем же тяжелым заболеванием, что испытуемые первой подгруппы, и серьезные нарушения исходного уровня психического здоровья не могли поэ тому пройти бесследно. Отмечались и смены настроения, и колебания работоспособности, и придирки к мелочам. Важно другое: несмотря на сходство нарушений дан ного уровня, на сходство условий, в которых разверты ваются процессы психической деятельности, общая лич ностная направленность больных первой и второй под группы была принципиально различной, а вместе с тем были различными и жизненная судьба этих больных, и способ их соотнесения с другими людьми *. Эгоцент ризм больных первой подгруппы с неизбежностью опре делял их путь в одиночество и озлобление против мира. Алоцентризм (пусть даже в форме группоцентризма, скажем заботы о своей семье) был для больных второй группы той ведущей смысловой ценностью, которая включала больного в более широкие круги деятельности и формировала тем самым качественно иное отношение к себе и окружающим, иное представление о своем чело веческом назначении, задачах и обязанностях.
Теперь о психологической помощи при эпилепсии. Поскольку изменение биологических условий болезни — задача не психологическая, а медицинская, то речь должна идти о коррекции вышележащих уровней психи ческого здоровья, и прежде всего личностно-смыслово-го. В качестве основных и самых общих принципов, вытекающих из проведенного анализа, здесь следует назвать: приобщение к определенной, посильной тру довой деятельности; придание этой деятельности со стороны окружающих серьезной значимости, статуса необходимости для других людей; включение ее в систе-
* Подобные примеры можно обнаружить и при других тяжких психических заболеваниях. В. Франкл говорит, например, о своих наб людениях за больными шизофренией: одни совершали преступления, чтобы избавиться от своих «врагов-преследователей», другие же, бу дучи уверенными, что это «враги», прощали их. Или, в случае эндоген ной депрессии, когда одни, чтобы избавиться от тоски, кончают жизнь самоубийством, другие — при тех же страданиях — не могут позво лить себе этого, думая о своих обязательствах перед другими людьми 9.
190
му реальных связей и взаимодействий с миром и др. Что касается внутренних психологических механизмов этого процесса, то особенно важным здесь являются учет специфики последовательных зон развития дея тельности (зоны потребностного состояния, моТиво-образования и Др.), их взаимопереходов и стыковок.
В течение года (1979—1980) автор работал в качест ве консультанта по проблемам психологии личности на факультете психологии Гаванского университета (Рес публика Куба). Одним из направлений было совместное с кубинскими коллегами исследование нормального и аномального развития личности и, в частности, теоре тическое осмысление и анализ психореабилитационной практики, сложившейся к тому времени в Гаванской психиатрической больнице, по праву считающейся од ной из лучших в Латинской Америке. Результаты этого анализа в целом подтвердили верность высказанных выше положений и возможность их реализации в этой важнейшей области практики *.
В целостном и слитном, казалось бы, процессе веду щихся в больнице мероприятий по трудовой и социаль ной реабилитации психически больных (в том числе и больных эпилепсией) удалось в ходе совместной с ку бинскими коллегами аналитической работы выделить все три основные зоны становления деятельности (см. гл. II) и рассматривать тем самым применяемые кон кретные приемы как относящиеся к той или иной зоне или способствующие переходу из одной зоны в дру гую.
К первой зоне — зоне потребностного состояния и ориентировки — были отнесены мероприятия по выяв лению и стимулированию желания пациента работать, принимать участие в каком-либо общественно полезном труде. Оказалось, что это желание очень часто не явля ется выраженным и, главное, сколь-нибудь структури рованным. Ряд пациентов лишь на словах выражают желание поработать, на деле же опасаются любых уси лий, считают, что это повредит их здоровью, нарушит привычный режим, утомит и т. п. У других само жела ние трудиться выражено ярко, но носит ненаправлен ный, «размытый» характер; они хотят вообще трудить-
* Пользуясь случаем, автор благодарит за всемерное содействие в работе дирекцию больницы и руководство факультета психологии Гаванского университета.
191
ся, но не знают твердо, в какой именно области, в какой степени (время от времени или регулярно, в коллективе или индивидуально и т. п.). Так или иначе, мы имеем дело в этот момент не с потребностью, знающей свой предмет, а с еще не определившим своего предмета пе реходным состоянием.
После диагностики и психологической квалификации данного потребностного состояния пациенту предостав ляется возможность ознакомления и пробы своих сил в самых разнообразных видах труда — от простых, ме ханических, монотонных операций до сложных и твор ческих видов деятельности. Значительное место уде ляется при этом различным ремеслам, ручным подел кам, художественной работе: здесь и производство на циональных сувениров, и чеканка, и изготовление игру шек и т. д. На обширной территории больницы сущест вуют хорошо оборудованные слесарные, столярные, ме бельные мастерские, художественные студии, парик махерский салон, есть фруктовые плантации, собствен ный оркестр, стадион, типография и т. д. Словом, пре доставляется широчайший спектр, набор предметов, позволяющих «замкнуть» первоначально диффузное потребностное состояние и перевести пациента в следу ющую зону психокоррекционного воздействия — зону мотивообразования.
Как только выявляется склонность пациента и он выбрал определенный предмет *, врач-психотерапевт или психолог совместно с инструктором, мастером по данному виду труда помогают пациенту глубже заинте ресоваться выбранной областью, открыть ее привлека тельные стороны, показать значимость этого занятия, его пользу для других. Так возникает определенный, предметно обозначимый мотив, что позволяет перейти к третьей зоне психокоррекционного воздействия — зо не последовательного преобразования потребности (в данном случае — потребности в общественно полез ном труде).
На этом этапе врачи и инструкторы помогают паци енту приобрести конкретные навыки работы, расширить операционально-технические возможности в избранной
* Спонтанный выбор пациента может быть в определенных слу чаях и неадекватным, даже опасным для его здоровья. Задача пси холога состоит в том, чтобы найти способ изменить выбор, предложить безопасные для здоровья аспекты работы.
192
области. Вслед за этим пациента вводят в реальное про изводство, он становится вспомогательным работником, помощником и под наблюдением врача и инструктора посильно трудится в одной из мастерских, существую щих при больнице. На следующей ступени ему предос тавляется возможность осуществлять свою работу вне территории больницы, возвращаясь туда лишь на ноч лег. И наконец, на последней ступени пациенты направ ляются на долгое время в общежития вне больницы, с тем чтобы работать в мастерских и цехах, где идет процесс настоящего, промышленного производства и где вместе с пациентами работают и здоровые люди. Эта ступень по сути знаменует переход пациента к са мостоятельной трудовой деятельности, выход из-под не посредственной опеки больницы, т. е. начало нового, уже социально адаптированного этапа жизни.
Требования к трудовой реабилитации формулируют ся при этом следующим образом: «I) труд осуществля ется коллективно, на первое место выдвигается социаль ное содействие; 2) труд выбирается в согласии с инте ресами самих пациентов, учитывая их способности, как физические, так и психические; 3) работа дается в пос тоянно усложняющейся форме, так, что пациент может сам наблюдать свое развитие, что благоприятствует исчезновению чувства неполноценности; 4) это реаль ный и социально полезный труд, благодаря которому па циент чувствует себя удовлетворенным, видя результа ты своего труда; 5) эта работа оплачивается; 6) усло вия, в которых осуществляется работа, должны как можно более походить на условия, в которых осу ществляется подобная работа в обществе, частью кото рого является и пациент» 10.
Понятно, что в результате осуществления такого реабилитационного процесса меняется самосознание пациента, его отношение к себе и другим, появляется гордость за свой труд, чувство ответственности, жела ние помочь другим пациентам подняться на ту же сту пень — словом, появляется качественно иная, чем преж де, позиция личности — позиция продуктивная, нор мальная для человеческого развития. Таким образом, для осуществления и реализации действенной психоло гической помощи больному, восстановления его личнос ти необходимым является не только опора на сложив шиеся интересы и потребности человека, не только пост роение на их основе расширяющейся, усложняющейся
7 Б. С, Братусь
193
деятельности, но и постоянная ориентация всей цепи преобразований на движение — от узколичного к кол лективистскому и всеобщему.
Теперь, опираясь уже на конкретный материал (ис следование психических изменений при эпилепсии, срав нение групп личностно сохранных и личностно извра щенных больных, анализ опыта Гаванской психиатри ческой больницы), мы можем подтвердить сказанное выше о том, что человек не просто пассивно приспосаб ливается к рамкам условий, диктуемых биологическим процессом болезни, но при постоянном и верном нап равлении усилий способен их до известной степени пре одолевать, оставаясь тем самым в русле нормального, обращенного к своей сущности развития. Понятно, сколь труден этот путь при серьезных нарушениях базо вых уровней психического здоровья, сколь нужны здесь помощь окружающих, квалифицированный совет и ре комендации психолога. Причем помощь эту не следует понимать (что происходит весьма часто) лишь как ща-жение больного, изоляция его от труда и усилий, соз дание особых условий. Еще Л. С. Выготский резко отверг эту линию, назвав ее «филантропически-инва лидным воспитанием», которое замыкает больного в уз кий, отрезанный мирок, где все приноровлено к дефекту, все фиксирует внимание на болезненном недостатке, усиливает в больном человеке изолированность и сепа ратизм, не вводит его в настоящую жизнь.
Напротив, лишь включение больного в систему отно шений с другими, постановка его в позицию, когда он сам должен кому-то еще помочь и принести пользу, сде лают его стойким в борьбе с недугом, будут способство вать обретению им ощущения нужности людям. Форми ровать эти алоцентрические и просоциальные установ ки, когда человек уже тяжело болен, когда жесткие за кономерности болезни уже пущены в ход, крайне труд но, подчас невыполнимо. Родителям и воспитателям сле дует поэтому знать, что заложенные с раннего детства просоциальные установки (умение не только брать, но и щедро отдавать, не только потреблять, но и творить) не просто обеспечивают необходимые основы для буду щей полноценной, счастливой жизни ребенка, но и соз дают главную опору, на которую он сможет опереться в случае, если придет тяжкое испытание судьбы -— бо лезнь.
194
2. МЕХАНИЗМЫ ЦЕЛЕВОЙ РЕГУЛЯЦИИ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ В НОРМЕ И ПРИ АНОМАЛЬНОМ РАЗВИТИИ
В предыдущем параграфе речь шла о том, как пора жение базового уровня психического здоровья (в дан ном случае—инертность, тугоподвижность) может приво дить к искажениям уровней вышележащих. Это, однако, далеко не единственный путь формирования аномалий. Мы уже говорили о том, что гипотетически возможны различные сочетания степени сохранности уровней пси хического здоровья, и, в частности, характерологичес кие нарушения могут наблюдаться и вне грубых рас стройств психофизиологических процессов. Яркой ил люстрацией в этом плане является обширная область психопатических расстройств, различных аномалий и акцентуаций характера, приводящих к явным наруше ниям способов реализации деятельности. Феноменоло гия этих проявлений чрезвычайно пестра, и их описание составляет содержание многих солидных по объему книг. Первая монография, посвященная психопати ям, принадлежит замечательному русскому ученому В. М. Бехтереву и вышла в свет в 1886 г. Однако пово ротным пунктом в изучении психопатии стало появле ние в первой трети нашего века двух основополагаю щих для изучения этой проблемы работ — немецкого психиатра Курта Шнейдера и классика отечественной психиатрии П. Б. Ганнушкина. В этих работах были впервые достаточно четко названы клинические крите рии выделения психопатий, тонко и всесторонне описа ны феноменология их развития и течения. Курт Шней-дер определил психопатию как такого рода аномаль-ность, от которой страдают либо ее обладатель, либо окружающие его люди. П. Б. Ганнушкин определил пси хопатию как такую выраженность аномальных особен ностей характера, когда, во-первых, более или менее грубо нарушается адаптация, приспособление к среде;
во-вторых, когда эти особенности тотальны, т. е. задают тон всему психическому складу человека; в-третьих, ког да они относительно стабильны и малообратимы.
Вместе с тем следовало признать, что при всей образ ности и клинической достоверности названные крите рии оставались все же малопригодными для строго на учных классификаций. Это обстоятельство было доста точно понятным и самим психиатрам. В. А. Гиляров-
7" 195
скип, например, еще в 1938 г. писал: «Один и тот же симптом может иметь различное происхождение и, сле довательно, различную сущность с точки зрения генеза картин в целом. Именно поэтому все существующие классификации психопатий неудовлетворительны» н. Но положение с клиническими исследованиями психопа тий (а если взять шире — вообще пограничных состоя ний) с тех пор не столь уж сильно изменилось, и спустя сорок лет современный автор пишет по сути о сходном:
«...существующие классификации пограничных форм патологии настолько пестры, фрагментарны и разнооб разны, что ни одна из них не может служить основой для единой систематики всех форм пограничных состоя ний» 12
Думается, что обретение более твердых критериев диагностики и классификации возможно только в том случае, если помимо анализа внешней, феноменологи ческой стороны аномального процесса будут исследова ны его более глубинные, внутрипсихологическпе детер минанты. А до тех пор мы рискуем кита отнести к рыбам, а не к млекопитающим, так как по внешнему наблю дению он имеет вид и образ жизни рыбы. Поиск внутри-психологических опосредствований -процесса психопа тического развития — дело будущего, но уже сейчас можно предложить в этом плане некоторые подходы. Одним из них является исследование механизмов целе-полагания, уровня притязаний, самооценки и специфики их искажения при психопатиях и других формах, погра ничных между нормой и патологией состояний.
Начало экспериментальным исследованиям целепо-лагания и уровня притязаний было положено в школе К. Левина. Основополагающими здесь являлись работы Ф. Хоппе, Т. Дембо, самого К. Левина и ряда других ученых. В дальнейшем общие экспериментальные прие мы, взятые из этих работ, были многократно использо ваны психологами самых разных ориентации, так что литература, посвященная одному только уровню притя заний, настолько обширна, что ее систематический об зор представляет специальную задачу 13. Не ставя тако вую в рамках данной книги, сосредоточимся преиму щественно на проблеме соотношения «реальных» и «идеальных» целей в планах и притязаниях человека. В этой связи представляется полезным проанализиро вать некоторые исходные понятия, введенные еще в пер вом, но до сих пор остающемся, пожалуй, наиболее глу-
196
боким исследовании уровня притязаний — исследова нии Ф. Хоппе 14.
Начнем с самого понятия уровня притязаний. Чело век приступает к работе с некоторыми притязаниями и ожиданиями, которые в течение действия могут ме няться. Совокупность этих сдвигающихся то неопреде ленных, то точных ожиданий, целей или притязаний от носительно своих будущих достижений Ф. Хоппе пред ложил называть уровнем притязаний. В зависимости от обстоятельств уровень притязаний может колебаться между целью «извлечь из действия максимум достиже ний» и полным отказом от какого-либо достижения.
Уровень притязаний рождается из двух противопо ложных тенденций: с одной стороны, тенденции поддер живать свое «я», свою самооценку максимально высоко, а с другой — тенденции умерить свои притязания, чтобы избежать неудачи и тем самым не нанести урон само оценке. Образующиеся в результате конфликта двух тенденций колеблющиеся волны уровня притязаний вы полняют по крайней мере две важнейшие психологичес кие функции. Во-первых, они являются необходимым инструментом приспособления к постоянно меняющим ся условиям среды. Во-вторых, они по возможности ох раняют человека от нанесения вреда его самооценке, чувству собственного достоинства. Подробнее мы рас смотрим эти функции ниже, а пока вернемся к описанию внутренних детерминант уровня притязаний.
Обозначенный конфликт между тенденциями под нять притязания на максимальную высоту и опустить их, чтобы избежать неудачи, хотя и является главным для возникновения уровня притязаний, однако еще не прямо задает рисунок, композицию конкретных притя заний. Эта композиция опосредствована по сути всей сложной структурой личности, иерархией мотивов и це лей данного человека. Если отвлечься от наиболее об щих, «вершинных» личностных устремлений (роли ко торых мы еще коснемся в конце параграфа) и рас смотреть сами по себе цели, возникающие в ходе выпол нения отдельных заданий, в ходе эксперимента или по ставленного самой жизнью испытания, то здесь необхо димо различать не один, а по крайней мере два вида целей: реальную цель, которую, по мнению человека, он может достичь в данных конкретных условиях и кото рая непосредственно вытекает из структуры задания, и идеальную цель. Последняя понималась Ф. Хоппе как
197
рушение может встречаться и определять различные стороны стиля жизни и при других аномалиях, в част ности при некоторых формах течения алкоголизма, а также известное время (например, в период подрост кового кризиса) сопутствовать и относительно благопо лучному ходу развития. Психологическое изучение ано мального развития вообще, на наш взгляд, не должно исключительно стремиться только к «обслуживанию» отдельных нозологий и четко выделенных клинических форм; важнейшая цель такого изучения — усмотрение общих механизмов, могущих обнаружиться в самых разных вариантах личностного развития, т. е. то, что выше было обозначено как клиническая общая психо логия личности.
Недостаточное различение разноуровневых целей, их «слипание», отсутствие гибкости в целевых структурах приводит в свою очередь к весьма пагубным психологи ческим последствиям: извращению двух основных функ ций уровня притязаний, выделенных нами выше,— функции регуляции конкретной тактики целеполагания, ориентации в быстроменяющихся условиях реальной жизни и функции защиты самооценки, своего «я». Оста новимся сначала на нарушениях первой функции.
Известно, что процесс решения трудной задачи (не только интеллектуальной, но, что важнее для психоло гии личности,— жизненной) обычно состоит, из трех эта пов. Этапа «лобовых» решений, когда человек пытается сразу найти нужный выход; затем, после ряда неудач, начинается этап более глубокого осознания ситуации, ориентировки в ней, поиска адекватных путей выхода, который наконец может привести к пониманию нужного принципа, к третьему этапу — собственно решению. Здесь же процесс решения встающих перед человеком задач ограничивается первым этапом «лобовых» попы ток или же не до конца пройденным вторым этапом, что, естественно, не приводит к нужному выходу и серьезно му успеху. Своеобразный вид приобретает и кривая уровня притязаний. Потерпев первые две-три неудачи в решении трудных задач, люди психопатического скла да, вместо того чтобы несколько снизить свои притяза ния, выбрать задачу полегче, нередко впадают в отча яние, хватаясь за заведомо легкие цели. Это смирение оказывается, однако, на деле «паче гордости», потому что стоит им даже в малом прийти к успеху (например, решить несколько простых задач), как они вновь полны
200
самоуверенности и желания удовлетворить свое тщесла вие выбором наиболее престижных целей. Эти скачки притязаний наглядно выявлены во многих эксперимен тальных исследованиях людей психопатического склада.
В результате подобной тактики все время как бы «проскакивает» мимо та зона, где лежат максимально трудные, требующие напряжения, но все же посильные для данного человека цели. Поэтому, несмотря на внеш нюю активность, люди такого типа могут оказываться малопродуктивными в жизни, неспособными показать свои подлинные возможности. В начале своего пути они порой подают блестящие надежды, которые, к удивле нию окружающих, по прошествии времени совершенно не оправдываются. Самые благоприятные задатки не ре ализуются в таланты, ибо талант — это и умение ра ботать,— умение, которое в данном случае явно отсут ствует. К каким весьма серьезным жизненным послед ствиям это может приводить, показывает такое наблю дение.
Юноша К. в 16 лет поступил, приехав из провинциального города, в Московский университет, выдержав при этом труднейший конкурс. Юноша, несомненно, выделялся своим дарованием, живостью, эруди цией среди сокурсников, из которых многие прошли уже службу в ар мии, несколько лет перед этим работали и поначалу с трудом втя гивались в учебу. Студент К. схватывал все буквально на лету, к неко торым занятиям, например по иностранному языку, мог вовсе не гото виться и все же отвечать на «хорошо» и «отлично».
Но шло время, бывшие производственники втягивались в занятия, пошел материал, который нельзя было схватить только на слух, но ко торый требовал усидчивости, регулярного труда. И здесь стало видно, что К. сначала постепенно сравнялся, а затем все заметнее начал отставать от сокурсников. Притязания у К. оставались по-прежнему высокими: ему нравилось (он уже привык) ходить в «выдающихся», слышать одобрения. Но теперь, чтобы соответствовать этим жела ниям, явно надо было менять свое поведение: реализация несомненных задатков и способностей требовала усидчивости и серьезных занятий. Но перемены этой не случилось. К. по-прежнему занимался урывками:
иногда, например, он вдруг тщательно готовился к какому-нибудь се минару, хорошо выступал на нем, вызывая одобрение преподавателя. Но такие успехи в целом играли даже отрицательную роль, потому что после них К. был полон гордости и надолго забрасывал учебники. К концу третьего курса встал вопрос о его отчислении за академи ческую неуспеваемосгь. Но и это не смогло изменить прежнего стиля, хотя никто не сомневался, что серьезными занятиями он сумел бы на верстать упущенное. Но К. стремился утверждать себя, спасать свои высокие притязания другими, более легкими способами. Он, напри мер, пошел на прием к декану факультета — ведущему специалисту в своей области, ученому с мировым именем — и заявил: «Вы нап расно думаете меня отчислять. Знайте, что 'через малое время я буду сидеть в вашем кресле, я буду деканом.,.».
201
Прошло время. Ему уже за тридцать. Он давно не учится, живет случайными заработками, дважды был женат. Последнее время стал много пить. Внешне по-прежнему самоуверен, собирает редкие книги по специальности, говорит, что вскоре будет вновь восстанавливать ся на факультет. Но беседа с ним обнаруживает, что К. остался преж ним, он ставит нереальные задачи вместо реальных, судорожно спа сает свою самооценку довольно легкими и дешевыми приемами, обви няет во всем не себя, а обстоятельства и т. п. Под конец разговора он спрашивает о своем бывшем сокурснике: «Неужели Р. дали доцен та? А ведь на первом-то курсе он меня слушал с открытым ртом».
...Когда думаешь о людях, подобных К., всегда становится груст но и искренне жаль неиспользованных талантов, умелое развитие ко торых принесло бы и пользу людям, и счастье их обладателям.
Описанное строение уровня притязаний, кроме того, что оно не обеспечивает полноценного приспособления к жизни, ориентации в меняющихся условиях, ведет к искажению и выделенной нами второй функции уровня притязаний, а именно к нарушению необходимой защи ты своего «я». Ведь психически уравновешенный чело век надежно защищает свою самооценку уже одним тем, что может более или менее легко «разводить» идеаль ную, общую и актуальную цели. Потерпев поражение, он способен отнести его к неудаче в достижении именно данной актуальной цели, а не к краху своих высоких идеальных притязаний, своего «я». «Всякое поражение неприятно, но это не конечное отступление, в моих си лах сделать все, чтобы в будущем, в идеале, я добился успеха» — примерно так начинает восприниматься тог да неудача. Лишь при этих условиях могут не только сохраниться, несмотря на трудности и поражения, преж ние притязания и порой высокая самооценка, но они становятся и необходимым, важным двигателем разви тия личности. Самолюбие и притязание требуют тогда обязательного преодоления неудач, пусть не сегодня, так завтра, когда разовьются и укрепятся соответствую щие способности и задатки. Таким образом вырабаты вается крайне нужное в жизни умение более или менее объективно оценивать возникшую ситуацию, увидеть ее не только в актуальной сиюминутности, но и в развер нутой временной перспективе и найти возможность пос тановки посильных реальных целей, успешное выполне ние которых приблизит в будущем к идеальной.
Найти соответствие «идеального» и «реального» — сложнейшее искусство жизни. Но именно от овладения им во многом зависит зрелость личности. В жизни любо го — притязания устремляют ввысь, а неудачи тянут к земле. Извлечь правильные уроки из того и другого,
202
избежать трагедии Икара и не погрязнуть в плоской обывательщине — трудная задача, решать которую приходится всю жизнь. Зрелым можно назвать вовсе не того, кто всегда уверенно приспосабливается по за конам житейского разума, не ставя перед собой высоких нравственных целей, равно как не того, кто громко заяв ляет о своих высоких целях, не будучи, однако, в сос тоянии приложить себя к реальной жизни. Зрелость, как правило, подразумевает достаточно возвышенные идеальные устремления, но в то же время и осознанную готовность выполнять, если надо, самые скромные, зем ные задачи ради этих устремлений. Разница между юностью и зрелостью в плане нравственного развития состоит в том, что отрочество и юность вырабатывают, усваивают идеалы по большей части «теоретически», умозрительно, без должной связи с жизнью. На зрелос ти лежит сложнейшая задача — осуществить, реализо вать эти идеалы в своей жизни и, следовательно, при нять, преодолеть как неизбежность все издержки, труд ности, неудачи, с которыми будет сопряжена эта реа лизация. Согласно старому афоризму, благая юность — это время, когда человек готов взойти на эшафот ради великой идеи; благая зрелость — когда он готов сми ренно трудиться всю жизнь ради этой идеи. Истинная зрелость — как напряженная вольтова дуга, светящая ся между полюсами реального и идеального. Разрыв этой дуги, исчезновение свечения означают, что реаль ное погрязло, а истина выхолостилась, реальное утеряло свет и высший смысл, а идеальное — почву и свое жиз-нешюе оправдание.
Люди же психопатического толка, мало дифферен цируя разноуровневые цели, видят в каждой ситуации как бы непосредственное испытание своего «я» и потому так зависят от внешних оценок, так обнаженно реаги руют на экспериментально и жизненно вызванные успе хи и неуспехи. У них часто отсутствует умение стать в позицию отстранения не только по отношению к своим актуальным потребностям, к своей текущей деятельнос ти, но и по отношению к себе самому, ко всей ситуации в целом. Образно говоря, умение, когда это надо, выйти, выпрыгнуть, хотя бы на мгновение, из данной ситуации и оценить ее и себя самого в ней как бы со стороны, критическим, а если надо, ироническим взглядом.
Случается, правда, что люди этого склада могут весьма трезво и даже не без самобичевания и cavoi-ронии
20-i
оценивать себя и свои действия. Но оценки эти (порой убийственно точные) высказываются, как правило, от носительно действий уже прошедших, либо как зарок не повторять своих ошибок в будущем. Однако в очередной жизненной (причем вовсе не обязательно экстремаль ной, стрессовой) ситуации, в очередной поглотившей че ловека деятельности с удивительным постоянством вновь и вновь появляются характерные нарушения. От сутствие своевременной коррегирующей позиционности, возможности сторонней, более или менее непредвзятой оценки всей ситуации в целом сплошь и рядом обора чивается многочисленными малыми и крупными жиз ненными неудачами, промахами, нелепостями, которы ми обычно столь богата судьба людей психопатического склада и от которых по формуле Курта Шнейдера стра дают либо они сами, либо окружающие.
Таким образом, высказанная гипотеза о недиф-ференцированности в деятельности реальных и идеаль ных целей как объяснительном принципе многих фено менов психопатоподобного поведения позволяет пред положить единый механизм, лежащий в основе целого ряда накопленных клинических и экспериментальных фактов, рассматриваемых обычно обособленно (напри мер, такие часто встречающиеся характеристики людей психопатического склада, как непродуктивность стиля жизни, скачкообразность кривой уровня притязаний, выражение аффективные реакции на успех и неуспех, неспособность раскрыть свои задатки и др.). Наряду с анализом клинических и жизненных данных гипоте за была подвергнута и лабораторной проверке. Последнюю задачу взяла на себя наша аспирантка из Харькова В. Н. Павленко *. Остановимся на некоторых данных ее работы.
Прежде всего было решено расширить саму исход ную гипотезу. Если рассматривать необходимость раз ведения реальных и идеальных целей как некий общий механизм осуществления текущей деятельности, относя щийся в рамках концепции уровней психического здо ровья к индивидуально-исполнительскому уровню, уров ню реализации личностно-смысловых устремлений, то логично предположить возможность различных откло нений в функционировании этого механизма. Так, по-
* Научным консультантом исследования была доктор меди цинских наук, профессор Н. К. Липгарт.
204
мимо «слипания», недифференцированное™ реальных и идеальных целей, теоретически возможен, скажем, иной, полярный вариант—гиперразведение этих це лей, что также должно определенным образом влиять на стиль и способ осуществления деятельности.
Наиболее адекватной моделью для эксперименталь ного изучения недифференцированное™ реальных и идеальных целей должны были быть, исходя из всего вышеприведенного анализа, люди, страдающие психо патией *. Что касается гиперразведения целей, то соот ветствующие этому варианту феномены должны были, на наш взгляд, обнаружиться при изучении людей, страдающих неврозами. Наконец, наиболее гибкую и продуктивную динамику целевых структур мы вправе были ожидать у психически нормальных индивидов. Согласно этому, для исследования были подобраны соответствующие три группы испытуемых: 40 чело век — страдающие психопатиями, 40 — страдающие неврозами, а в качестве контрольной группы — 30 пси хически здоровых. Все испытуемые были примерно одного возрастного диапазона (от !8 до 45 лет), су щественно не отличались друг от друга по образова нию, умственному развитию, основным социально-де мографическим показателям.
Прежде чем приступить к описанию результатов исследования, представляется необходимым (прежде всего для читателя-неспециалиста) сказать несколько слов о неврозах, их клинических отличиях от психо-
* Термин «люди, страдающие психопатией» может показаться громоздким, тем более что в литературе встречаются более ком пактные, например: «психопат», «больной психопатией», «психопа тическая личность». Однако называть человека «психопатом* не верно с этической точки зрения, даже если езду поставлен соответ ствующий диагноз, так же как этически неприемлемо столь часто, к сожалению, встречающееся жаргонное обозначение больного ши зофренией как «шизофреника» или больного эпилепсией — как «эпи лептика». Название «больной психопатией» будет неточным с меди цинской точки зрения: психопатия не болезнь-(т.е. некий патоло гический процесс, имеющий начало, кульминацию, исход), а состоя ние, обычно сопутствующее всей сознательной жизни человека. Наконец, термин «психопатическая личность» малоприемлем по соображениям психологическим, ибо если исходить из уровневой концепции, то речь идет по преимуществу о пачологии характера, способов реализации намерений, тогда как личностно-смысловой уровень (личность в узком значении) может оказаться непосред ственно малоэатронутым. Поэтому наиболее подходящими для кон текста данной книги представляются все же термины: «люди, стра дающие психопатией'>, «человек психопатического склада» и т п.
205
патий. Само понятие «невроз» ввел английский ученый У. Куллен в конце XVIII в. Он понимал неврозы весь ма широко — как все поражения чувствительной и двигательной сферы, которые зависят не от местного изменения органов, но от более общего поражения нервной системы. Из этого понимания общепринятым до сих пор остается представление о неврозе как о функциональном (обратимом) заболевании, при кото ром может страдать функционирование того или иного органа без его серьезного соматофизиологического на рушения. Например, говорят ологоневрозе (заикании), которое происходит не из-за того, что нарушен речевой аппарат,— он цел, а из-за того, что произошли более общие нарушения нервной и психической сферы.
Как это часто бывает в истории науки, автор нового понятия применял его излишне широко, и дальнейшее развитие учения шло к сокращению границ неврозов, более четкому и строгому их определению. Этот процесс сужения достиг, пожалуй, своего апогея где-то в 20— 30-х годах нашего века, когда некоторые ведущие пси хиатры предлагали вообще отказаться от понятия нев роза, растворяя неврозы в психопатиях или низводя их до простых реакций. Затем, главным образом в связи с распространением фрейдизма, понятие невроза стало вновь расширяться, тесня на этот раз представления о психопатиях *.
Уже одна эта история «взаимотеснения» неврозов и психопатий говорит о сложности и неоднозначности границ между этими страданиями, о трудности их дифференциальной диагностики, хотя, разумеется, оп ределенные критерии, главным образом клинические,
* Так, в западных странах современные представления о психо патиях нередко вовсе ограничиваются их сведением к так называе мым социопатиям — выраженным проявлениям девиантного, асо циального поведения, что, безусловно, оставляет за рамками науч ного рассмотрения все богатство и разнообразие психопатических изменений. Впрочем, можно, конечно, в ученых трудах как угодно сузить рамки применения того или иного термина, но жизнь, реаль ность поставляла и поставляет такое обилие странных, искажен ных, аномальных характеров, стойко присущих определенным лю дям, что ничуть не удивительным представляется то обстоятель ство, что эти характеры вновь вошли в сферу активного научного рассмотрения, правда, под иным наименованием — «акценгуации личности», «акцентуации характера» или то, что на Западе назы вают «неврозом характера». Кстати, неврозами характера (т.е. в строгом смысле психопатиями) как предметом исследования были заняты и многие ведущие психоаналитики (В. Рейх, К. Хорни и др.).
206
существуют здесь достаточно давно — например уже упомянутый критерий функциональности (обратимо сти) невроза. (В этом плане невроз — болезнь, и по тому людей, им страдающих, мы вправе называть «больными неврозом», тогда как нельзя «заболеть пси хопатией», ибо она, по крайней мере с устоявшейся клинической точки зрения, рассматривается как сопут ствующее жизни человека состояние.) Далее, невроз — это в отличие от психопатии не рано, а нередко доста точно поздно, в зрелые уже годы, приобретенное стра дание, возникающее обычно из-за чрезвычайных, непо сильных для данной психической организации человека обстоятельств и требований, которые в какой-то мо мент предъявляются жизнью. П. Жане писал, что невротические расстройства «обнаруживаются в мо менты, когда индивидуальная и социальная эволюция становится наиболее трудной» 16.
Итак, невроз можно рассматривать как срыв лич ности в ее продвижении к намеченным или привычно устоявшимся целям своего развития. Разумеется, этот срыв не просто «головной», чисто психологический, но всегда связанный с определенными функциональными, обратимыми изменениями физиологии нервной деятель ности, которые вносятся в общую экономику организ ма чрезвычайными обстоятельствами, психической травмой и т. п.17 Срыв этот, следовательно, почти всег да происходит на фоне определенного изменения ис ходного уровня психического здоровья — уровня пси хофизиологических условий осуществления деятельно сти. В отличие от психопатий, где возможные искаже ния этого уровня являются постоянным фоном, при неврозах они благоприобретены. Дальнейшее течение невроза определяется прежде всего тем или иным от ношением человека 18 к развивающимся невротическим расстройствам, к тому изменению социального стату са, к которому часто ведут эти расстройства. Таким образом, неврозы в отличие от психопатий в гораздо большей степени являются продуктом творчества лич ности, поставленной волей обстоятельств в особо труд ные для нее условия.
Понятно, что подобные различия могут четко выгля деть, как, впрочем, и все клинические критерии, лишь на бумаге, на деле же при реальной дифференциаль ной диагностике появляется множество труднорешае-мых вопросов. Например, всякий ли человек, всякая ли
207
организация нервной системы даст срыв при трудных обстоятельствах или надо иметь уже некий врожден ный дефект, слабину этой организации? П. Б. Ганнуш-кин склонялся ко второму мнению, считая по сути, что вовсе нет «чистых неврозов», что это лишь до поры до времени замаскированные, скрытые «психопатии». Сов ременная же западная психология, как уже говори лось, напротив, чуть ли не все аномалии личности сво дит к внутренним конфликтам и возникающим вслед ствие их неврозам. На наш взгляд, привлечение стро гих психологических методов, данных эксперименталь ных исследований неврозов и психопатий поможет на конец найти более четкие критерии дифференциации этих страданий, что станет существенным дополнением к клиническим и психофизиологическим подходам.
Теперь, после краткого и схематического описания клинической сути соотношения неврозов и психопатий, вернемся к экспериментальному исследованию меха низмов целеполагания '9. В. Н. Павленко была разра ботана специальная методика, применение которой позволяло судить об особенностях динамики соотно шения реальных и идеальных целей. Полученные дан ные экспериментально подтвердили гипотезу о том, что степень разведения реальных (конкретных) и идеаль ных (общих) целей у здоровых испытуемых занимает срединное положение, в то время как при психопатиях это разведение обнаруживает тенденцию к сближению разноуровневых целей, а у больных неврозом — тен денцию к их гиперразведению.
Особенно показателен анализ конкретной динами ки становления целевых структур. Здоровые испытуе мые (контрольная группа) нередко начинают свою деятельность с незначительного разведения разноуров невых целей, однако после первых же неудач они кор ректируют свои программы, и кто раньше, кто позже, но, как правило, приходят к адекватной целевой струк туре. Испытуемые психопатического склада в отличие от здоровых оказывались неспособными в процессе эксперимента скорректировать должным образом це левую структуру деятельности. Навык гибкого соотне сения реальных и идеальных целей у них фактически не формировался и за время эксперимента. При этом нередко наблюдались два варианта целевых структур. Они различались не по способу разведения реальных и идеальных целей, которые и в том и в другом вариан-
208
те остаются сближенными, а в разной направленности векторов этого сближения: при первом варианте реаль ная цель подтягивается вверх, к труднодоступной иде альной, а при втором, напротив, идеальная низводит ся до заведомо облегченной реальной. В дальнейшем при удачном выполнении заданий по целевой програм ме второго варианта испытуемые психопатического склада могут возвращаться к первому варианту, по том опять ко второму и т. д. Тем самым (что мы видели выше на клиническом, жизненном материале) все вре мя как бы «проскакивается» зона оптимальных тактик решения, поскольку недостает существенного звена, рычага успеха — способности гибкого разведения раз ноуровневых целей.
Для больных неврозом, как уже отмечено, харак терно гиперразведение целей. Это достигается за счет выраженного занижения уровня реальных целей при достаточно высоком уровне идеальных. Характерной чертой этих больных является неуверенность, ожида ние неудач, что проявляется в частых высказываниях типа: «я не смогу», «не справлюсь», «не сумею» и т. п. Малейший неуспех легко приводит к отказу от работы, и для ее продолжения нередко требуются уговоры и дополнительная стимуляция со стороны эксперимента тора. При этом в качестве оправдания отказа приво дятся многочисленные жалобы невротического харак тера на свое здоровье.
Как влияют выявленные нарушения целевых струк тур на уровень эффективности, успешности деятель ности? Для ответа на этот вопрос было подсчитано соотношение удачно и неудачно решенных заданий. Для контрольной группы испытуемых оно составило 1:3, для больных неврозом — 1:8, для группы психопа тий — 1:12. Таким образом, аномальные целевые струк туры ведут к снижению продуктивности деятельности, увеличению неудач в ее осуществлении, причем особен но пагубным является недифференцированная целевая структура, свойственная психопатиям.
Выявленные нарушения целевых структур ведут не только к снижению эффективности конечных резуль татов деятельности, но и к определенным, специфиче ским изменениям внутри самой деятельности, в харак тере ее протекания. Прежде всего это затрагивает соотношение ориентировочной и исполнительской ча стей деятельности. Так, при психопатиях вследствие
209
недифференцированности целевой иерархии обнаружи вается выраженное сокращение предварительного, ори ентировочного этапа деятельности. В жизни это обыч но ведет к появлению импульсивных, необдуманных поступков, совершаемых «сходу», без предварительно го планирования и прогнозирования последствий своей деятельности *.
Иная картина у больных неврозом. Вследствие ги-перразведения целей у них в большей степени стра дает исполнительская часть деятельности, процесс ее реализации. Больные прекрасно осознают, что необхо димо сделать для осуществления намеченного, много об этом думают и рассуждают, но к самой реализации так и не приступают. Если за исходный принцип нор мального соотношения между ориентировочной и ис полнительской частями деятельности принять посло вицу «Сначала семь раз отмерь, потом один раз от режь», то можно сказать, что при психопатическом складе сразу без отмеривания режут, в то время как страдающие неврозом без конца отмеряют.
Особый интерес представляет проблема взаимоот ношений целевых структур деятельности и самооцен ки. Согласно нашей гипотезе, разные виды целевых структур деятельности должны быть тесно связанны ми со специфическими особенностями самооценки ис пытуемых, составляя вместе целостные психологичес кие синдромы, характерные для определенного типа личностных изменений.
Проверка этой гипотезы была осложнена следую щим обстоятельством. Если людям психопатического склада приписывается, как правило, завышенная само оценка, то относительно больных неврозом мнения ав торов существенно расходятся: одни определяют их самооценку как завышенную, другие — как занижен ную. Для объяснения причин этих расхождений надо рассматривать самооценку не как однородное, одно значно определяемое образование, а как образование структурно сложное, порой внутри себя противоречи-
* В. В. Гульдан и В. А. Иванников экспериментально показали, что для психопатий типичным является прямое следование часто случайно возникшей ситуации, непосредственным влияниям внеш них условий без учета соответствующего вероятностного прогноза. Люди этого склада обычно опираются на очень короткий ряд пред шествующих событий. Если в норме этот ряд в специально органи зованных опытах составлял 5—9 сигналов, то для психопатий — всего 2—3 ".
210
вое. В. Н.„ Павленко предложила в этой связи разли чать по крайней мере две основные подструктуры:
общую оценку собственной ценности («я» как цен ность) и оценку себя с точки зрения удовлетворенно сти какими-либо конкретными качествами, возможно стями, способностями, достижениями. Первую под структуру можно тогда условно рассматривать как ценностную форму самооценки, вторую — как опера ционально-техническую.
Исходя из предложенного разделения теоретически возможны следующие четыре варианта соотношения названных подструктур: 1) высокая оценка себя как ценности сочетается с высокой степенью удовлетво ренности своими (операционально-техническими) воз можностями; 2) низкая оценка себя как ценности со четается с низкой степенью удовлетворенности своими возможностями; 3) высокая оценка себя как ценности сочетается с низкой степенью удовлетворенности свои ми возможностями; 4) низкая оценка себя как ценно сти сочетается с высокой степенью удовлетворенности своими возможностями.
Согласно полученным экспериментальным дан ным 21, больные неврозом являют собой яркий пример третьего из выделенных вариантов соотношения под структур самооценки, когда высокий уровень представ лений о собственной ценности сочетается с низким уровнем представлений о своих внутренних возможно стях. Поэтому об их самооценке можно говорить как о внутренне противоречивой, дисгармоничной, что и при водит к столь разным мнениям специалистов, одни из которых говорят о высокой, а другие — о низкой само оценке при неврозах, поскольку в первом случае имеет ся в виду ценностная сторона самооценки, а во вто ром — операционально-техническая.
В отличие от группы больных неврозом самооценка у людей психопатического склада выглядит, как пра вило, внутренне согласованной, гармоничной: высокое представление о собственной ценности сочетается с высокой же оценкой своих возможностей. Согласован ность сохраняется и в периоды декомпенсации боль ных, когда наблюдается резкое занижение самооцен ки по параметрам удовлетворенности собственными возможностями, которое сопровождается и падением представлений о собственной ценности и незаурядно сти (второй из выделенных вариантов соотношения
211
подструктур самооценки). Исключение составляют лишь те особые случаи, когда декомпенсация идет по невротическому типу (на обсуждении данных исследо вания таких больных мы остановимся ниже).
Показатели группы здоровых испытуемых занимают в целом промежуточное положение по сравнению с результатами других групп. В группе здоровых встре чался наиболее широкий разброс данных, здесь были представлены фактически все варианты из рассмотрен ных нами структур самооценки, что говорит об отсут ствии жесткой связи элементов самооценки, ее доста точной вариативности и гибкости.
Рассмотрим теперь, как увязываются полученные данные с нашим предположением о наличии тесной связи особенностей целевых структур деятельности и особенностей самооценки. Характер выдвижения иде альных целей взаимосвязан с ценностной стороной самооценки, представлениями о собственной значимо сти; реальные цели, их конкретная программа — с оценкой наличных операционально-технических воз можностей и ресурсов. Так, высокое представление больных неврозом о своей значимости и ценности сов падает с постановкой ими далеких, часто недостижи мых, идеальных целей, в то время как занижение опе рационально-технической стороны самооценки связа но с выдвижением явно заниженных реальных целей. В противовес такой рассогласованной структуре само оценки, прямо коррелирующей с гиперразведением ре альных и идеальных целей, у людей психопатического склада наблюдается иная картина: жесткая спаян ность внутренних сторон самооценки согласуется с не-дифференцированностью реальных и идеальных целей. Таким образом, можно было, на наш взгляд, говорить о целостных психологических синдромах, относитель но устойчивых специфических взаимосвязях целевых структур и особенностей самооценки, характерных для определенных типов личностных изменений.
Итак, на этом можно было бы, казалось, закон чить описание результатов. Они в целом подтвердили в ходе экспериментальной проверки выдвинутые нами ранее гипотезы и дополнили их рядом новых существен ных данных и аспектов. Однако реальная научная жизнь (что, впрочем, случается достаточно часто) сло жилась так, что едва закончившееся исследование сразу потребовало новых уточняющих экспериментов,
212
новых доказательств исходной гипотезы. Поскольку причина этого требования прямо касалась некоторых принципиальных положений, стоит ее назвать. Когда результаты работы докладывались, на авторитетном собрании московских патопсихологов, то было, причем достаточно единодушно, высказано мнение, что нельзя предполагать единый механизм нарушения постановки целей у столь разных по своим феноменологическим проявлениям групп психопатий. В самом деле, говорили выступавшие, разве можно хоть в чем-то сравнивать, скажем, стеснительного психастеника и «работающего на публику» истероида, замкнутого шизоида или пред ставителя взрывчатой, эксплозивной психопатии: они ведь столь различны, что и механизмы, лежащие в основе их нарушений, должны быть разными.
С одной стороны, высказанные замечания следо вало признать во многом справедливыми: всякая науч ная гипотеза требует тщательных доказательств, тем более что разница в феноменологии отдельных видов психопатий налицо. С другой стороны, под сомнение ставилась сама возможность существования единых внутренних механизмов для разных по своим феноме нологическим проявлениям страданий,т.е. затрагивал ся вопрос, принципиальный для концепции данной ра боты. Вот почему необходимо было сразу, незамедли тельно продолжить исследование, дополнив его новым экспериментальным материалом. Суть дополнения со стояла в том, что если раньше мы рассматривали груп пу психопатий в целом, то теперь надо было разбить ее на подгруппы, соответствующие основным, выде ленным в клинике формам психопатий. К этим формам, как известно, относят психопатии возбудимого, тормо зимого и истероидного круга. То же предстояло сде лать и относительно неврозов, разбив их на основные виды: неврастению, невроз навязчивых состояний, ис терический невроз. Для этой цели был расширен кон тингент испытуемых, который теперь составил 60 чело век психопатического склада (из них возбудимых — 20, истероидных — 20, тормозимых — 20 человек) и 57 больных неврозом (из них истерическим неврозом — 20, неврастенией — 20, неврозом. навязчивых состоя ний — 17 человек). Это исследование, как и предыду щее, было выполнено под нашим руководством В. Н. Павленко. Процедура опыта была та же, что и в уже описанном исследовании.
213
Прежде всего, как и следовало ожидать, обнару жились достаточно яркие, броские различия во внеш ней, феноменологической картине поведения испытуе мых названных подгрупп. Так, испытуемые, принадле жащие к возбудимому кругу психопатий, нередко реа гировали на неудачу с выраженной аффективной насы щенностью, агрессивностью: могли разбросать мате риал заданий, нагрубить, обвинить экспериментатора в том, что он «все подстроил», и т. п. Испытуемые исте-роидного круга реагировали на неудачи иным образом:
ощутив свою несостоятельность, они начинали усилен но демонстрировать весь набор жалоб, с которыми поступили в клинику (говорили о внезапном голово кружении, нехватке воздуха, просили воды и т. п., не забывая при этом наблюдать за производимым ими впечатлением). Испытуемые тормозимого круга при неудачах нередко совершенно терялись, замыкались в себе, иногда у них наблюдалась общая дезорганиза ция деятельности. Однако, что для нас принципиаль но важно, дополнительное исследование в целом под твердило наличие единого, общего для психопатий ме ханизма целеполагания. Несмотря на выявленные опре деленные внутренние нюансы и особенности *, для всех испытуемых психопатического склада независимо от конкретного круга психопатий, к которому они при надлежали, были характерны недифференцированность целевой структуры деятельности, отсутствие навыка разведения разноуровневых целей, должной коррек ции, перестройки целевых структур по мере накопле ния опыта в данной деятельности.
Данные относительно структуры самооценки оказа лись менее однородными: у возбудимых наблюдалась
* Так, у возбудимых явно выражен резкий переход от сближе ния, подтягивания реальных целей к идеальным до обратного ва рианта, когда идеальные цели низвергаются до уровня реальных (понятно, однако, Что и в первом и во втором варианте целевая структура остается по-прежнему недифференцированной). Сходное было и у истероидных, с той лишь разницей, что если у возбудимых особенно легко («сходу») провоцировался переход от первого вари анта ко второму, то у истероидных наиболее проторенным оказы вался обратный переход — от второго к первому варианту. При психопатиях тормозимого круга были зафиксированы наименьшая степень дифференцировки разноуровневых целей и — в ряде слу чаев — интересный, не наблюдавшийся в других подгруппах фено мен, когда идеальная, перспективная цель опускалась ниже уровня реальной (отрицательное значение показателя степени разведения целей),
2)4
выражение недифференцированная структура, у тор мозимых — наиболее близкая среди других подгрупп психопатий к нормативным показателям, истероидные занимали как бы промежуточное положение. Но и здесь, несмотря на эти отличия, оказалась прежней общая тенденция к сближению основных подструктур самооценки, уменьшению «дистанции» между ними.
Дополнительное исследование больных неврозом также не изменило общего вывода основного исследо вания: несмотря на вариации феноменологической кар тины поведения и определенные, выявляемые с по мощью психологического анализа внутренние особен ности и различия, для всех больных неврозом незави симо от формы протекания была характерна тенден ция к гиперразведению реальных и идеальных целей. Если исследование самооценки при психопатиях обна ружило (при сохранении общей тенденции к сближе нию подструктур) достаточные различия между пока зателями форм психопатий, то структура самооценки больных неврозом представляла собой почти неизме няемое от формы к форме, инвариантное образование (различия между данными испытуемых, принадлежа щих к разным формам неврозов, касались преиму щественно степени выраженности отдельных показа телей и не достигали статуса статистически значи мых) . Основными чертами этой самооценки были уже отмеченные выше, при обсуждении данных основного исследования, дисгармоничность, значительный раз рыв между подструктурами, между ценностной и опе рационально-технической сторонами самооценки.
Однако результаты, полученные в дополнительном исследовании, не только в целом подтвердили суще ствование определенных общих механизмов, во мно гом обусловливающих рассматриваемые аномалии, но и породили некоторые новые проблемы. Пожалуй, глав ной из них была следующая. Малая дифференцировка разноуровневых целей выявилась весьма отчетливо при всех формах психопатий, тогда как исследование само оценки обнаружило (при сохранении общей тенденции к сближению подструктур) известные различия. При неврозах картина была как бы обратной: вариации приходились в основном на процессы целеразведения, тогда как структура самооценки оставалась, как было уже отмечено, несмотря на разность форм неврозов, по сути инвариантной. Это ставило по крайней мере
215
два вопроса. Во-первых, о том, какая же из выделен ных сторон является главной для каждого из рассма триваемых страданий и, во-вторых, полностью ли под тверждается в свете полученных данных гипотеза о на личии целостных психологических синдромов, состав ленных из устойчивых связей между целевыми струк турами деятельности и особенностями самооценки?
Для ответа на эти вопросы показательными были бы данные эксперимента, в котором сталкиваются меж ду собой разнонаправленные тенденции, представлен ные в нашем случае психопатиями, с одной стороны, и неврозами —с другой. Богатство клинического ма териала обнаруживает и такую возможность. Дело в том, что неврозом могут заболеть не только ранее от носительно психически здоровые люди, но и люди пси хопатического склада. Изучение таких случаев и пре доставляет возможность установить, что меняется, а что остается неизменным в интересующих нас психо логических синдромах при их столкновении, наложе нии друг на друга. Понятно при этом, что тот признак, который остается неизменным, будет более существен ным для психопатии, а тот, который привнесется, видо изменяя наличный,— более существенным для невро тической болезни.
Исследование проводилось на испытуемых психо патического склада, у которых наблюдался невроти ческий срыв. В этих случаях, по данным В. Н. Павлен ко, было обнаружено отсутствие навыка разведения реальных и идеальных целей, их слитность и недиф-ференцированность, т. е. жесткая целевая структура, типичная для психопатий. В то же время соотношение между подструктурами самооценки резко изменилось по сравнению с типичной для психопатий картиной — появились дисгармоничность, значительный разрыв между ценностной и операционально-технической сто ронами самооценки, т. е. та структура, которая встре чается лишь у больных «чистым» неврозом.
Таким образом, можно с известным основанием говорить, что ядерным, патогномоничным для психо патий являются нарушения целеобразования, целевой структуры деятельности, тогда как для больных невро зом — нарушения в структуре их самооценки. Отсюда, в частности, становится понятным, почему мы наблю дали известные вариации в целевых структурах при нев розах и самооценочных структурах при психопатиях,
216
тогда как самооценка в первом случае и способы целе-полагания — в последнем оставались относительно не изменными.
Что касается ответа на второй вопрос, связанный с гипотезой о наличии психологических синдромов, устойчиво соединяющих особенности целевых струк тур деятельности с выделенными подструктурами само оценки, то надо признать, что данное исследование заставляет внести коррективы в эту гипотезу. Действи тельно, исходя из предыдущих экспериментов казалось очевидным, что каждая выделенная подструктура са мооценки коррелирует с определенным видом целей:
ценностная — с выдвижением далеких идеальных це лей, операционально-техническая — с постановкой ре альных целей. Однако последнее исследование проде монстрировало возможность и иных отношений струк турных элементов самооценки с целевым строени ем деятельности (недифференцированность целевых структур при психопатиях, осложненных неврозом, сочеталась с гиперразведением, рассогласованностью элементов самооценки). И хотя эти отношения являют ся в данном случае как бы нетипичными, их наличие все же заставляет переформулировать гипотезу, точ нее, сделать формулировку более осторожной и мяг кой, говоря не об однозначно сцепленной, жесткой, а лишь о достаточно опосредствованной, гибкой связи между целевыми структурами деятельности и под структурами самооценки.
Подытоживая, сведем данные о некоторых установ ленных психологических механизмах в обобщенную таблицу (см. табл. на с. 218).
Мы не случайно довольно подробно остановились на описании результатов исследования. Нашей зада чей было представить хотя бы небольшой фрагмент реальной логики научного поиска, показать, сколь трудоемким и для самих исследователей подчас неожи данным является путь к установлению даже одного рядового психологического механизма. Однако, обна ружив все же такой механизм, определив особенности его функционирования, психолог получает реальную возможность не только по-новому понять феномены аномального развития, но и обосновать определенные способы их диагностики и коррекции.
Выясненные в нашем случае механизмы позволяют к чисто по сути феноменологическим, во многом ин-
217
СООТНОШЕНИЕ НАРУШЕНИЙ В ЦЕЛЕВОЙ СТРУКТУРЕ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ И В СТРУКТУРЕ САМООЦЕНКИ
|
Нозологическая форма |
Нарушения целевой структуры деятельности |
Нарушения структуры самооценки |
|
Невроз |
Рассогласованность це левой структуры, тенден ция к гиперразведению реальных и идеальных целей |
Рассогласованность под структур, тенденция к их гиперразведению |
|
Психопатия |
Недиффрренцирован-ность целевой структу ры, тенденция к сближе нию реальных и идеаль ных целей |
Недифференцирован-ность самооценки, тен денция к сближению под структур |
|
Психопатия, осложненная неврозом |
Недифференцирован-ность целевой структу ры, тенденция к сближе нию реальных и идеаль ных целей |
Рассогласованность под структур, тенденция к их гиперразведению |
туитивным, способам традиционной клинической диаг ностики добавить строгие экспериментальные методы, которые достаточно надежно могли бы дифференци ровать неврозы от психопатий. Ряд сведений привно сится в обоснование коррекционных воздействий. Прежде всего мы видим, что при неврозах и психопа тиях преимущественно поражены существенно разные уровни психического здоровья. При психопатиях это в основном уровень реализации, индивидуально-испол нительский уровень; при неврозах — вышележащий, личностно-смысловой уровень, который уже вторично нарушает процессы реализации. Если для людей пси хопатического склада «ядерным» нарушением, «сла бым» звеном являются тактические, операционально-технические просчеты в реализации деятельности, то для больных неврозом патогенным является рассогла-сованность, гиперразведение самооценочных структур, что ведет к постоянному внутреннему напряжению, поддержке, «консервации» невротического конфликта.
Этот конфликт определяют, с одной стороны, вы сокое представление о своей ценности, которое обус-
218
ловливает и высокие требования к жизни, не позволяет смириться с отсутствием тех или иных благ, а с другой стороны, нежелание прикладывать необходимые уси лия для достижения этих благ, что оправдывается отсутствием необходимых характеристик и качеств. При этом болезнь как таковая становится своеобраз ным способом решения этого конфликта, личностной индульгенцией, смысловым самооправданием: «Я не делаю конкретных шагов к тому, чего конечно же достоин и чего хочу в жизни, потому что я болен». Для понимания же реального положения вещей формулу эту надо часто обернуть: «Я болен, точнее, я прибегаю к болезни потому, что не беру на себя ответственности делать конкретные шаги к тому, чего хочу и чего достоин в жизни».
Снятию ответственности служат по сути и выра батывающиеся способы целеобразования, тесным, как мы знаем, образом связанные с особенностями само оценки: с одной стороны, больные могут ставить слиш ком далекие, нереальные, заведомо оторванные от жизни цели, а с другой стороны, в конкретной, повсе дневной деятельности обычно движимы мотивацией избегания неудач, боязнью риска, которая заставляет их «дуть на воду», излишне перестраховываться, вы бирая легкие реальные цели. Но поскольку занижение реальных целей и операционально-технической сторо ны самооценки связывается исключительно с болезнью, то соответственно снимается и всякая ответственность за пассивность. Ответственность перекладывается на других, на обстоятельства и конечно же на врачей:
«Вот вылечите меня, укрепите мою расшатанную нерв ную систему, сделайте меня не таким ранимым, чув ствительным, впечатлительным (далее может следо вать любой перечень соответствующих симптомов и жалоб), и тогда я возьмусь за решение своих проблем». Но трудность как раз в том-то и заключается, что бо лезнь, ее симптомы стали привычным, чаще неосозна ваемым уже способом защиты от собственной отвеч-ственности, и поэтому задача психокоррекции состоит в преобразовании личности пациента, в доведении до его сознания существующих смысловых отношений, в снятии внутреннего конфликта не через уход в болезнь и оправдание себя этим, а через выход из закапсу-лированной, эгоцентрической позиции избегания не удач и щажения себя, через подлинное разрешение
219
своих смысложизненных проблем.
Замечательны в данной связи следующие слова Л. Н. Толстого из «Круга чтения»: «Не бойся болезни, бойся лечения, и не в смысле вредных лекарств, а глав ное, лечения в смысле признания себя больным и по тому освобожденным от нравственных требований». Невроз в известной мере и есть путь признания себя больным и потому освобожденным от нравственной ответственности за происходящее в себе и в мире. Та ким образом, помощь в решении «задачи на смысл», рассмотрение вариантов реализации этого решения, их апробирование, поначалу пусть в облегченных, игро вых формах,— таково, на наш взгляд, направление психокоррекционной работы с больными неврозом, ко торое вытекает из проведенного исследования.
При психопатиях основные нарушения происходят в процессах целеполагания, т.е. касаются другого, нежели при неврозах, уровня психического здоровья — уровня реализации. Отсюда нужная коррекция должна состоять в развернутом обучении целевому планиро ванию с переходом от узких, простейших задач к рас смотрению сложных жизненных ситуаций.
В заключение коснемся вопроса, который обычно обходится при обсуждении психопатий. Сами назва ния — «психопатия», а тем паче «психопат», «больной психопатией» несут достаточно выраженную негатив ную окраску, акцент на некоем изъяне, ущербности по сравнению с нормой. Но ведь любой клинический пси холог знает, что люди психопатического склада попа дают в психиатрические больницы обычно лишь в пе риод острых декомпенсаций, явно неадекватных дейст вий и т. п., что случается далеко не с каждым из них. В массе же своей они живут среди нас, учатся, рабо тают, женятся, воспитывают детей. Более того, они иногда могут быть высокопродуктивными. В поведе нии многих известных писателей, поэтов, ученых, со ставляющих подчас славу целых народов, нетрудно бывает усмотреть наличие тех или иных (иногда весь ма выраженных) психопатических черт. Как же согла суется это с только что выявленными механизмами, да и вообще со множеством негативных характеристик, бытующих в психопатологии и относимых к психопа-' тиям? Ведь если опираться на одни эти характеристи ки, если даже просто перечислять их подряд, то вооб ще станет непонятно, как еще живут эти люди, как
220
они все еще не перессорились с начальством, подчинен ными, родственниками, не развелись с супругами, не совершили преступлений и т. п. Итак, в отношении психопатий (как и любых других аномалии) мы ни когда не должны довольствоваться характеристиками ущерба, но должны стремиться понять, за счет чего жи вут такие люди, за счет чего они могут компенсировать свои серьезные нарушения. Что же касается рассмот ренных нами механизмов и их нарушений при психо патиях, то в этом плане можно сказать следующее.
Как было выяснено, при психопатиях «ядерными» являются нарушения, относящиеся в основном ко вто рому уровню психического здоровья — уровню реали зации, поэтому мощным резервом компенсации остает ся вышележащий, собственно личностный уровень. В психологии иногда говорят: «личность снимает харак тер»; это означает, что ценностное развитие является столь важным и положительным, что оно компенси рует, «снимает» недостатки конкретных характероло гических особенностей. Мы уже отмечали в гл. II, что может быть хороший человек (житейское определение нравственной личности) с плохим характером. При психопатиях основная компенсация должна идти имен но за счет воспитания «хорошего человека», нравствен но ориентированной личности. Причем поскольку ха рактер, способы реализации являются основным на рушенным звеном, то возможности развития здесь ча сто противоположно направленные, чуть ли не альтер нативные: либо хороший человек с плохим характером, где личность в перспективе способна «снимать», ком пенсировать трудности характера *, либо плохой чело-
* Мы оставляем сейчас в стороне особый и очень интересный вопрос о том, являются ли выявленные особенности целеполагания только негативными, требующими всегда непременной борьбы с ни ми, или в каких-то условиях они способны сыграть и позитивную роль в личностном развитии. Заметим лишь, что мы склоняемся ко второму мнению. Во-первых, неразличение реальных и идеальных целей, своеобразное неведение, наивность в отношении очевидных житейских ситуаций могут освобождать поле восприятия и способ ствовать концентрации сил для решения более возвышенных задач. Во-вторых, что также важно, недифференцированность «хочу» и «могу» позволяет порой человеку с уверенностью браться за реше ние самих этих возвышенных и трудных задач, к которым более сба лансированное и реалистичное сознание не подступится не столько из-за отсутствия веры в себя, сколько из-за ясного понимания ничтожно малой вероятности успеха и необходимости поэтому твер дого различения реального и идеального планов. Понятно, однако,
221
век с плохим характером, где негативные нравствен ные установки помножаются на трудности характера. Этим объясняется то, что психопатического склада люди часто оцениваются весьма полярно — либо как очень хорошие, либо как очень дурные.
Тонкий знаток психопатий, П. Б. Ганнушкин писал:
«Один эпилептоид может прекрасно вести большое де ло, другой — тоже эпилептоид — совершить преступле ние; один параноик окажется всеми признанным уче ным и исследователем, другой — душевнобольным, на ходящимся в психиатрической больнице; один ши-зоид — всеми любимым поэтом, музыкантом, художни ком, другой — никому не нужным, невыносимым без дельником и паразитом». Причину этих глубоких рас хождений П. Б. Ганнушкин объяснял следующими сло вами: «Все дело — в клиническом, жизненном выявле нии психопатии, которое и является... определяющим практическую, главную сторону дела» 23, Но само это клиническое, жизненное выявление не случайно, оно зависит от избранных и затем отстаиваемых ориента ции высших слоев личности, собственно личностного уровня психического здоровья, воспитанных, приви тых, усвоенных ценностно-смысловых установок, т. е. от того в конечном счете, как, в какой плоскости со циального и нравственного бытия найдут приложение одинаковые по своим клиническим характеристикам люди. И именно в зависимости от выбора этих плоско стей и будет решена их судьба.
что подлинному развитию названные особенности могут служить лишь при непременном условии соответствующих личностно-смысло-вых ориентации, т. е. формула о необходимости снятия характера личностью остается в силе. Вообще следует признать, что успех, эффективность тех или иных приемов деятельности не определимы их обязательной принадлежностью какому-то одному или ограни ченному числу способов и путей, которые только и можно назвать единственно верными и прогрессивными. В качестве полезной ана логии можно вспомнить в этом плане о понятии «рассеивающего отбора», который «подхватывает и закрепляет каждую отклоняю щуюся вариацию, потому что всегда или почти всегда для нее на ходится подходящее место в разнообразной и вечно меняющейся природной и общественной среде; в каких-то условиях любая ва риация может получить преимущество перед другими» 22. Все наблю дающиеся вариации не случайны. Они несут свой смысл, свой урок, порой горький, отрицательный, но все же нужный для истинного понимания человека и мира. В этом помимо прочего особое фило софское значение и ценность данных анализа отклоняющегося, ано мального развития, ибо вне этих данных фактически невозможно создание подлинно целостного представления о феномене Человека.
ГЛАВА V
ОПЫТ ЦЕЛОСТНОГО АНАЛИЗА
АНОМАЛЬНОГО
РАЗВИТИЯ ЛИЧНОСТИ
В предыдущей главе мы рассмотрели действие не которых единичных, отдельных механизмов, относя щихся к разным уровням психического здоровья. Но реальный процесс развития всегда целостен, он дви жим не отдельно функционирующими механизмами, а их сложным сочетанием, затрагивает чаще не один, а сразу несколько уровней. В этой главе мы и попы таемся проследить общий ход возникновения и разви тия конкретного вида аномалий личности. В качестве такового нами выбран хронический алкоголизм. Выбор алкоголизма не случаен. ,С одной стороны, это крайне опасный по своим социальным последствиям и, к со жалению, весьма распространенный ныне вид аномаль ного развития, психологический анализ которого пред ставляет несомненный практический, прикладной инте рес. С другой стороны, этот вид аномалий остается уникальной в научном плане моделью, изучая кото рую можно увидеть грани перехода от практически здорового состояния в глубокую психическую болезнь и деградацию, причем переход этот свершается в отли чие от всех других психозов во многом по воле самого пьющего, что оправдывает древнее определение пьян ства как «добровольного сумасшествия». '
1. АЛКОГОЛЬ КАК СТИМУЛЯТОР ИЛЛЮЗОРНО-КОМПЕНСАТОРНОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ
Психологическую характеристику алкоголизма не обходимо начать с зарождения самой потребности в алкоголе. Лишь в этом случае мы можем -получить представление о той «точке отсчета», с которой начи нается сложный путь деформации личности. ^Потреб ность в алкоголе прямо не входит в число естествен-
223
ных жизненных потребностей, как, например, потреб ность в кислороде или в пище. Эта потребность, как и многие другие потребности человека, появляется по тому, что общество, во-первых, производит данный продукт и, во-вторых, «производит» и «воспроизводит» обычаи, формы, привычки и предрассудки, связанные с его потреблением) Если воспользоваться приведенной во второй главе моделью, то понятно, что речь идет о той плоскости пространства личности, которая свя зана с культурой, со значениями, нормами, образцами поведения.
Алкоголь занимает (и это надо признать прямо) вполне определенное место в современном образе жиз ни, и, следовательно, до сих пор остаются верными сло ва В. Португалова, сказанные еще в 1890 г., о том, что существующая привычка к алкоголю «порождает и в последующих поколениях преемственное располо жение и путем подражания, переимчивости передает ся... из поколения в поколение» . Разумеется, эти при вычки не присущи всем в одинаковой степени — су ществуют разные микросреды и соответственно раз ные микрокультурные традиции. В настоящее время опубликованы многочисленные работы, рассматриваю щие различные особенности микросреды и связанные с ними алкогольные обычаи. Достаточно общим, {ти пичным можно признать мнение о том, что употребле ние алкогольных напитков в группе или сообществе людей есть производное культуры и что именно в свете культуры данного сообщества или группы оно может быть понято.
Однако личность человека не есть лишь сколок культуры, она не просто репродуцирует обычаи и тра диции своей микросреды, но активно, деятельностно осваивает их, вырабатывает к ним свое смысловое отношение, обладает определенной внутренней свобо дой принять или отвергнуть их. Поэтому сам факт наличия алкогольных традиций, при всей их статисти чески доказанной пагубности, еще не есть исчерпы вающая и единственная причина тяги к алкоголю, а лишь условие, предпосылка, хотя и очень важная, ее 'появления. Иными словами, от описания внешних де терминант, связанных с культурными значениями, не обходимо перейти к анализу иных аспектов развития личности.
Рассмотрим сначала «чистый» эффект действия ал- /
224
коголя, т.е. те изменения, которые привносятся в функционирование первого уровня психического здо ровья — уровня психофизиологического реагирования. Психофизиологический эффект действия алкоголя не всегда однозначен и меняется в зависимости от возраста пьющего, общего состояния организма, особенностей конституции и нервной системы. В целом же, однако, наиболее общая схема заключается в том, что обычно возникает возбуждение, подъем, вызванный в основ ном * борьбой организма с поступившим ядом, затем возможно расслабление, угнетение, сон. Что касается изменений продуктивности памяти, мышления, внима ния под влиянием однократного приема алкоголя, то они тоже носят фазовый характер В исследовании А. Ю. Харевской, выполненном-под нашим руковод ством, были выделены три такие фазы для дозы 0,75 г этанола на 1 кг веса тела. Первая фаза состояла из кратковременных отрицательных изменений, тесно свя занных с резким сдвигом функционального состояния организма (примерно 10-я минута от начала употреб ления). Во второй фазе отмечалась некоторая стаби лизация результатов, и на фоне периода активизи рующего, возбуждающего действия алкоголя происхо дили даже отдельные положительные сдвиги в реше нии простых интеллектуально-мнестических тестов (30—60-я минута). Затем наступала третья фаза— фаза относительно длительного и устойчивого наруше ния умственной деятельности, что было связано с про цессами торможения, приводящими к состоянию ре лаксации, сонливости, ощущению утомления (90— 120-я минута). При приеме меньшей дозы (0,5 г/кг) изменения носили более неопределенный, разнонаправ-ленный характер. Исследование показало, что увели чение дозы способствует все более единообразным из менениям элементарных интеллектуально-мнестических процессов. Добавим также, что выраженное опьяне ние сопровождается нарушениями моторики, рассогла-сованностью движений, речевой расторможенностью. I
* Мы пишем «в основном», поскольку известно, что на неко торые инстанции организма алкоголь действует, напротив, угне тающе. К важнейшей из этих инстанций относится кора головного мозга, но угнетение ее деятельности одновременно сопровождается высвобождением подкорковых центров, что лишь усиливает карти ну алкогольного возбуждения. При поступлении в организм все больших доз алкоголя начинают угнетаться и подкорковые центры.
8 Б. С. Братусь
225
Привлекательно ли для человека подобное психо физиологическое состояние, эта, по остроумному заме чанию психолога М. П. Нилина, игра на аварийных системах организма? Можно лишь этим объяснить субъективную тягу к алкоголю? Очевидно, нет. Посте пенно появляющаяся и могущая нарастать привлека тельность алкогольного опьянения кроется, на наш взгляд, в той по большей части неосознанной, психо логической мотивации обращения к вину, в тех жела ниях и потребностях, которые человек пытается удов летворить с его помощью .
Наиболее частым является здесь желание повесе литься, создать приподнятое настроение на свадьбе, дне рождения, встрече друзей, т. е. в случаях, в кото рых традиции винопития особенно прочны *. Обычно праздника ждут, к нему заранее готовятся, определен ным образом настраивают себя, принаряжаются, что само по себе создает ту атмосферу, которая и без вина делает человека возбужденным, приподнятым, радост ным. Последующее принятие алкоголя, изменяя со стояние организма и нервной системы, создает лишь необычный психофизиологический фон, на который мощно проецируются психологические ожидания, вся предшествующая психологическая подготовка к дан ному событию. Для самого же человека этот механизм остается неосознанным, скрытым, что и порождает общепринятое представление об особых свойствах ал коголя.
Силу психологической проекции можно усмотреть не только в употреблении алкоголя (как, впрочем, и некоторых других наркотических веществ). Сходные механизмы выявляются, в частности, в многочислен ных опытах с плацебо. Обычно они состоят в следую щем. Некоторой однородной группе больных дается якобы одно и то же лекарство; на самом деле одной части больных дается действительно медицинский пре парат, а другой — плацебо, «пустышка», т. е. таблет ка, порошок такого же вида и вкуса, как соответствую-
* Прочность субъективной связи в восприятии многих вина и веселья очевидна. Это нашло отражение и в обыденном языке: о под выпившем человеке говорят: «идет навеселе»; в словаре народных говоров Архангельской области прямо указывается, что одно из зна чений слова «веселое» — пьянящее, хмельное, спиртное, а в качестве примеров приводятся обиходные фразы: «Веселого не выпьете у меня? Веселого выпейте немного (водки)...»
226
щее лекарство, но приготовленные из нейтрального, индифферентного для организма вещества. Как пра вило, эффекты действия в той и другой группе боль ных оказываются сходными. Причем, что важно, сход ство эффектов значительно увеличивается, если боль ные активно общаются друг с другом, делятся соот ветствующими «симптомами» и т.п.'Вообще терапев тический эффект лекарств неотделим от самовнушения, от множества неосознаваемых тенденций. Так, трудно доступное и дорогостоящее лекарство действует всегда эффективнее, нежели общедоступное; одно и то же средство окажет разное действие в зависимости от того, кем оно будет прописано — авторитетным спе циалистом или рядовым врачом.
Приведенные соображения, однако, служат лишь косвенным доказательством нашей гипотезы о психо логических механизмах действия алкоголя. Для того чтобы получить подтверждения более прямые, необхо дим был эксперимент, построенный, например, по сле дующему плану. В одном случае ввести в организм алкоголь, не предупреждая человека об этом, в дру гом — заранее сообщить о том, что будет введен имен но алкоголь. Если эйфоризирующий эффект действи тельно присущ действию алкоголя, то в первом и во втором случае не только физиологическая, но и пове денческая, эмоциональная реакции должны совпадать или по крайней мере быть сходными, однопорядко выми. Если же важную специфическую роль играет проекция психологического ожидания на психофизио логический фон опьянения, то поведенческие реакции должны быть существенно различными.
Такой опыт удалось провести П. И. Сидорову3. Необходимость углубленной оценки состояния функ ции печени и почек с помощью инфракрасной термо-графии заставляла в ряде случаев прибегать к этано-ловым нагрузкам (внутривенному введению 33°-ного алкоголя). При этом для проверки высказанной выше гипотезы в одних случаях испытуемые предупрежда лись о характере инъекции, а в других она подавалась как «функциональная нагрузка». При подобном «ано нимном» введении алкоголя через некоторое время появлялись жалобы на легкое возбуждение, повыше ние тонуса, сменяемые последующей релаксацией и сонливостью. Тем самым демонстрировалось как бы прямое отражение соответствующих физиологических
8*
227
реакций, однако, что для нас принципиально важно, какого-либо отчетливого личностного, поведенческого компонента при этом не выявилось. Другая картина наблюдалась, когда заранее предупреждали о харак тере инъекции. В этом случае в тесной зависимости от «алкогольного анамнеза», привычек и стиля алкого лизации могли наблюдаться соответствующие эмоцио нальные реакции: оживление, шуточки, комментарии — словом, демонстрировалась достаточно типичная по веденческая и речевая картина опьянения. ?
Можно привести и другие данные, подтверждаю щие гипотезу о существовании психологической проек ции. Так, анализ агрессивности пьяных, проведенный Д. Рохсеноу и Г. Малатом, показал, что она является не прямым результатом приема алкоголя, а следствием общепринятого представления о том, что после такого приема поведение, выходящее из обычных социаль ных установок, извинительно. Существуют сведения об особой роли проекции, касающиеся и иных форм нар комании. Если, например, человек выкурит сигареты с гашишем, не зная об их содержимом, то он может вовсе не почувствовать того, что обычно называют эйфорией, а лишь ряд измененных ощущений — нару шения восприятия пространства, объема, цвета и т. п. «Испытывается любопытство, видится забавность про исходящего и одновременно — недоумение и ожида ние, что произойдет нечто угрожающее, скорее здо ровью, чем личности. Эти чувства, вероятно, во време ни совпадают с соматовегетативными проявлениями интоксикации (тахикардией, подъемом кровяного дав ления)...» В то же время «у лиц, курящих гашиш впер вые, но знающих об этом и ожидающих наркотиче ского эффекта, картина опьянения иная. Она более красочна и эмоционально насыщена» 4. Подобные наб людения приводят иногда даже к крайнему мнению, что наркотики лишь повод для свободной игры вообра жения.
Таким образом, не алкоголь как таковой, не его взятое само по себе физиологическое действие, а преж де всего проекция психологического ожидания, ак туальных потребностей и мотивов на психофизиоло гический фон опьянения создает ту внутреннюю субъек тивную картину, которую человек начинает приписы вать действию алкогольного напитка. Именно в этом «опредмечивании» первоначально содержательно не-
228
оформленного состояния и заключается то зерно, из которого вырастает психологическая привлекатель ность алкоголя. Отсюда начинается крайне опасный по своим жизненным последствиям и кардинальный для генеза'пьянства процесс — все большая децентра-ция, искажение восприятия: человек начинает видеть главный источник привлекающего его состояния толь ко в алкоголе.
По тем же принципам (проекция психологической преддиспозиции, актуальных в данный момент потреб ностей и ожиданий на определенный психофизиологи ческий фон опьянения) возникают представления и о других «незаменимых» свойствах и функциях алко гольных напитков. Так, алкоголь употребляют не толь ко в связи с радостными, но и в связи с печальными событиями, например на поминках. Причем характер но, что в последнем случае, как бы ни было сильно опьянение, люди, для которых утрата действительно тяжела, грустят, а не смеются; эйфория захмелевшего на поминках оценивается как неуважение к покой ному, и ссылки на опьянение не принимаются в расчет. Со временем диапазон субъективных причин употребле ния алкоголя становится все шире — пьют и «для храбрости», и «с обиды», и чтобы «поговорить по ду шам», и чтобы «расслабиться», и чтобы «взбодрить ся» и т. д.
Разумеется, данной гипотезой мы не хотим пере черкнуть роль собственно физиологического действия алкоголя. Алкоголь отчасти потому и приобрел такое место в человеческой культуре, что его действие создает столь удобный и в то же время быстро достигаемый фон для психологической проекции. Причем именно содержательная неопределенность, ненаполненность этого действия делает его универсальным средством достижения разных, подчас противоречивых по своим психологическим особенностям состояний. Из двух фаз опьянения — возбуждение и угнетение — может быть выбрана, акцентуирована любая, и если первая создаст нужный фон для приподнятых, радостных событий, то вторая послужит основой для эмоциональных пережи ваний грустного толка.
Ясно, что эта психологическая «пустота», ненапол ненность действия алкоголя в строгом смысле относи тельна — алкоголь снижает точность восприятия, умень шает объем перерабатываемой информации, искажает
229
эмоциональные процессы и др. Речь идет о том, что сами по себе эти эффекты содержательно не определены, это пока довольно размытый, расплывчатый фон для даль нейших психологических проекций, хотя понятно, что именно подобные эффекты облегчают возникновение в сознании целого ряда типичных проявлений. П. Вютрих, например, связывает снижение способности к восприя тию, уменьшение объема внимания с тем, что благодаря этому пьющему человеку легче редуцировать комплекс ность, сложность возникающих проблем, с которыми он сталкивается 5. В упомянутом уже экспериментальном исследовании А. Ю. Харевской был отмечен факт явного снижения критичности под влиянием алкогольной на грузки. Решая тестовые задачи, в особенности в период подъема возбуждения от принятого алкоголя, некото рые испытуемые были определенно уверены в том, что результаты их деятельности необыкновенно улучшают ся («я эти задачки как орешки щелкаю», «чувствую, что решаю все правильно», «думать стало гораздо легче» и т. п.), хотя объективно они допускали большее коли чество ошибок, чем до приема алкоголя. Все это, одна ко, повторяем, облегчает, провоцирует те или иные фор мы психологических проекций, но отнюдь не определяет прямо и однозначно всего их конкретного содержания и протекания.
Другой важный момент, который надо подчеркнуть в связи с нашей гипотезой, состоит в том, что субъек тивная картина не создается одномоментным актом проекции психологического ожидания, актуальных по требностей на фон алкогольного опьянения. Картина эта всегда деятельностно опосредствована, она создается в ходе особой деятельности пьющего человека, которую можно назвать иллюзорно-компенсаторной алкогольной деятельностью, направленной на создание и поддержа ние искомого эмоционального состояния, особого «алко гольного», т. е. иллюзорного, удовлетворения той или иной актуальной потребности. Поэтому, в частности, ко гда мы говорим о потребности в алкоголе, то не следует понимать это выражение буквально. С собственно пси хологической точки зрения речь идет не о потребности в алкоголе как таковом, а о потребности переживания состояния опьянения,— переживания, несущего доста точно сложный, деятельностно-опосредствованный ха рактер.
Для того чтобы понять специфику этой деятельности,
230
достаточно сравнить ее (в особенности у людей, уже больных алкоголизмом) с деятельностью здорового че ловека. Возьмем, например, столь важную для каждого потребность в удовлетворяющей его самооценке. Здоро вый человек обычно старается ставить перед собой та кие цели и задачи, достижение которых достаточно вы соко оценят окружающие и он сам, что приведет к под держанию и повышению его самооценки.
Иной способ организации деятельности, направлен ный на поддержание самооценки, самоуважения, у лю дей, злоупотребляющих алкоголем. В работе, выполнен ной под нашим руководством, К. Г. Сурнов, специально исследовавший этот вопрос, показал, что важнейшей особенностью алкогольного способа удовлетворения по требностей является подмена результатов реально осу ществляемых действий субъективными переживаниями, приблизительно схожими с теми субъективными пере живаниями, которые испытывает здоровый человек, в ходе предметной деятельности реально осуществив ший намеченные действия. Иначе говоря, если для здо рового человека цели и мотивы его деятельности лежат по преимуществу в области изменений объективного ми ра, то пьющий сосредоточивает главное внимание на субъективных эмоциональных переживаниях, обычно сопровождающих предметную деятельность и ее резуль таты. Достигает же он желательных эмоциональных пе реживаний с помощью алкоголя, т. е. посредством не реальной, а иллюзорно-компенсаторной деятельности.
Наконец, важно отметить, что искомые субъектив ные состояния обычно не достигаются пьющим челове ком в одиночку. Иллюзорно-компенсаторная деятель ность требует достаточно развернутого «разыгрывания» этих состояний, которое подразумевает компанию, собе седника, слушателя, зрителя — словом, специфическую обстановку совместной выпивки. Если «вычесть» эту обстановку, то не возникнет и ожидаемого переживания. Это доказывает, в частности, следующий эксперимент, проведенный психологами. Испытуемые-добровольцы, позитивно относящиеся к алкоголю, были приглашены в один из кабинетов психоневрологического диспансера для проведения опыта по изучению влияния алкоголя на психику. Они должны были после принятия опреде ленной дозы рассказать о своих субъективных ощуще ниях. К некоторому удивлению испытуемых, алкоголь не вызвал ожидаемого ими состояния: в казенном ме-
231
дицинском помещении, под присмотром врача-экспери-. ментатора ощущения были скорее тягостные, чем при поднятые. В самоотчете испытуемые говорили о физио логических коррелятах опьянения — чувстве жара, под-ташнивании и т. п. Чувство же облегчения испытуемые ощутили тогда, когда спало действие алкоголя.
Этот опыт в известном смысле даже более показа телен, чем вышеприведенные наблюдения доктора П. И. Сидорова, и свидетельствует о том, что не только анонимное введение алкоголя лишает опьянение обыч но приписываемых ему атрибутов. Иллюзорно-компен-саторное переживание разрушается и при нарушении определенной обстановки, антуража выпивки. Правда, этот параметр, как мы увидим ниже, значительно изме няется в том случае, если пьянство прогрессирует и пе реходит в болезнь, но по крайней мере в начальных ста диях его роль весьма велика. Клиницисты и патопсихо-логи знают, что пьянство в одиночку указывает либо на атипический характер течения, отягощенность со путствующими психическими нарушениями, либо на крайнюю степень деградации. В обычных же случаях даже простое присутствие одного-двух трезвых людей нередко воспринимается как нарушение компании, участники которой стремятся либо напоить их, либо во все удалить из компании, чтобы восстановить прежние условия развертывания иллюзорно-компенсаторного действа. Поэтому корректнее говорить не о влиянии алкоголя на психические процессы, а о влиянии всего ритуала употребления алкоголя в той или иной ком пании.
Можно (с известной долей метафоричности, конеч но) говорить о некоем «алкогольном театре». Каждая пьющая компания по сути есть такой театр со своим набором исполнителей и ролей. Особенность этого теат ра — нарочитость, подчеркнутость происходящего. Вот один утрированно мрачен, другой буйствует, третий на рочито весел. Если внимательно приглядеться и про анализировать поведение, то нередко обнаружится, что многие в этом спектакле как бы реализуют, изживают свои комплексы, обиды, что-то не сложившееся, не со стоявшееся. Вот кто-то в роли непризнанного, а ря дом — играющий роль его единственного поклонника:
«Да, брат, ты — талант, ты им еще покажешь! Давай выпьем...» Именно вследствие этого алкогольные пере живания мало назвать просто иллюзорными, они всегда
232
содержат более или менее выраженную компенсатор-ную направленность, попытку прийти в конечном итоге к оправданию пьющего, к выводу, что он человек до стойный. Этому обычно служит определенное построе ние «алкогольной роли», способ ее разыгрывания. Вот один из приемов. Часть первая — «очернительная»: «Я никто, я подлец, я разорил семью, отравляю всем жизнь, я полное ничтожество...» Слушатели сочувствуют, рас троганы таким раскаянием, появляются слезы. Затем кающийся неожиданно задает вопрос: «А кто в этом ви новат?» И следует часть вторая — «обеляющая»: «Же на, стерва, сгубила, на работе начальник сволочь, обще ство не обеспечило...» В результате этого действа пью щий выходит вполне «очищенным», примиренным с со бой. Понятно, что это примирение и очищение временны, ирреальны. Но ведь, для того чтобы достичь подлинного очищения, надо в реальности проделать большую и сложную работу по преодолению конфликтов, претер петь и трудности, и разочарования на пути к целям жиз ни. А здесь, в «алкогольном театре», индульгенцию мож но получить за один вечер. Поэтому, как мы говорили, в пьяной компании не любят трезвого: он слишком на глядное олицетворение, напоминание о другом — реаль ном мире, он мешает разыгрываться иллюзорно-компен-саторному алкогольному действу. Если же вычесть из пьянства это иллюзорно-компенсаторное действо, то не останется главного, ради чего и собрались стремя щиеся к выпивке люди.
Особо следует упомянуть о-роли тех, кто непосред ственно приобщает других к выпивке. Традиции ведь не живут сами по себе, их поддерживают, олицетворя ют и предлагают конкретные люди. Как правило, в жиз ни почти любого больного алкоголизмом или еще «бы тового пьяницы» можно усмотреть особое влияние таких «алкогольных наставников», которые показывают своим примером, а иногда просто непосредственно обучают но вичка, как надо пить, в какой последовательности со вершать те или иные конкретные действия, как наилуч шим образом «ловить кайф» — искомое для пьющего состояние благодушия. Мы уже говорили в гл. II, что каждое психологическое образование сначала как бы разделено между двумя полюсами: ребенок и взрослый, ученик и учитель, воспитанник и воспитатель, и лишь затем оно интериоризируется и становится принадлеж ностью самого ребенка, ученика, воспитанника. С алко-
гольными переживаниями дело обстоит сходным об разом.
Сказанное может быть отнесено по сути к любым наркоманиям. Как показал В. П. Чемиков в исследова нии, выполненном под нашим с Н. И. Евсиковой руко водством, эйфория сама по себе часто не является пер воначальным мотивом, непосредственным побудителем и причиной наркотизации. Это состояние необходимо научиться достигать, пройдя через овладение техниче скими приемами и через создание образа желаемого ре зультата, который задается извне *, путем обучения но вичка опытным наркоманом. Разумеется, этот задавае мый извне образ не является сугубо произвольным, от деленным от способа действия самого наркотика. Хоро шо известно, что каждому виду наркотика приписы вается по преимуществу и свой особый вид галлюцина торных образов. Речь идет лишь о том, что это действие, сводимое по сути к изменению психофизиологических систем, специфическим искажениям ощущения и вос приятия, само по себе не способно породить все те подчас чрезвычайно сложные и тонкие состояния сознания, ко торые возникают в наркотизации. Между изменениями психофизиологии и этими состояниями лежит разверну тая иллюзорно-компенсаторная деятельность — дея тельность иллюзорного переживания, имеющая свою технику, свои средства и цели. Даже такой мощный
* То, что образ желаемого результата задается извне, хорошо подтверждают и исторические наблюдения. До 60-х годов нашего ве ка наркотики не были значительно распространены на Западе и их не легально употребляли лишь малочисленные социальные группы. В се редине 60-х годов ситуация резко изменилась — невиданная волна наркомании прокатилась по западным странам. Это было связано с особой модой, которая изображала наркотики как «орудие револю ции», средство «расширения сознания», а наркомана — как предста вителя нового, прогрессивного поколения, противостоящего истеб-лншменту. Особую роль сыграли здесь «идолы молодежи». В субкуль туре джазовых музыкантов была до тонкости разработана система ожиданий эф(ректа марихуаны. Участники многих популярных ансам блей не скрывали своего пристрастия к наркотикам. Где-то в эти годы галлюциногены (например, ЛСД, мексалин) стали часто называть «путешествиями», что многие связывали с пластинкой «Волшебные путешествия», напетой ансамблем «Битлз» под влиянием наркотиков-галлюциногенов 6. Увлечение наркотиками подготовило в свою оче редь почву для новой эпидемии — появления на Западе с конца 60-х годов все новых «культов», сект, увлечений вульгарно понятым восточным мистицизмом и др. По данным социологов, с 1965 г. только в США появилось более 1300 новых псевдорелигиозных групп и объ единений 7. Понятно, что оба увлечения преемственны в стремлении уйти о1 реальности в ирреальный план.
234
препарат, как ЛСД, по силе и яркости действия много кратно превышающий все дотоле известные наркотики, не обеспечивает сам по себе нужного направления гал люцинаторных образов; на Западе существует специ альная категория ЛСД-тренеров, ЛСД-терапевтов, ко торые пошагово руководят своими подопечными, при нявшими препарат, и объясняют им смысл возникающих у них необычных состояний. Причем понятно, что сами эти состояния, будучи иллюзорными, отражают, точнее, конструируют и некий иллюзорный мир, отъединяя че ловека от мира реального, затмевая его собой.
Очень показательна в этом плане история англий ского ученого О. Хаксли, который, страдая смертельным недугом, прибег к наркотикам и вскоре стал ярым сто ронником и пропагандистом точки зрения, согласно ко торой психоделические средства способны вызывать ми стические состояния примирения со смертью и обрете ния смысла жизни. Однако, по свидетельству Р. Зене-ра, за неделю до смерти, когда Хаксли казалось, что он достиг под влиянием ЛСД состояния вневременного блаженства, пришло разочарование. Он понял, что это было грандиозным заблуждением, полным непонимани ем того, что происходит в действительности. Вывод, к ко торому пришел Хаксли в результате этого осознания, таков: «Мы не должны пытаться жить вне мира, данного нам, мы должны как-то научиться трансформировать и переделывать его. Мы должны отыскать способ на хождения реальности без волшебной палочки и магиче ских заклинаний. Надо искать способ бытия в этом мире, а не стремиться стать самим бытием» 8.
Итак, возвращаясь к алкоголю, особое, часто сверх ценное отношение пьющих людей к алкоголю не может быть понято лишь исходя из каких-либо особых, эйфо-ризирующих качеств этилового спирта, как то нередко представляется в психиатрической литературе, где пси хологическое пристрастие к вину, так называемая пси хическая зависимость, сводится к условно-рефлектор ной связи между событием (выпивкой) и подкрепле нием (эйфорией). Человек ищет в вине значительно большего, чем состояние эйфории; принцип удовольст вия слишком тривиален для объяснения столь распро страненного и столь грозного по своим последствиям явления. Психологические причины здесь глубже: они кроются, во-первых, в тех возможностях (как уже гово рилось, иллюзорных) удовлетворения желаний и разре-
235
шения конфликтов, которые дает состояние опьянения для длительно пьющего человека, научившегося разы грывать, изживать в этом состоянии свои актуальные проблемы, и, во-вторых, в тех психологических и соци альных условиях, которые толкают его на этот путь. Такой человек в состоянии опьянения может удовлет ворить и свое честолюбие (похвальба пьяного), и обиду (пьяные слезы, угрозы и брань в адрес отсутствующе го), и потребность в уважении (сакраментальное «ты меня уважаешь?»), и многое, многое другое. Вот почему, в частности, из крайности медицинского «психофарма кологического» подхода, нередко напрямую соединяю щего введение в организм этанола с появлением эйфо рии, нельзя впадать в другую, на этот раз «социологи ческую» крайность, также игнорирующую внутрипси-хологические опосредствования, сводя причины выпив ки исключительно к зависимости от пагубных традиций, а пьющего рассматривая как пассивного и слабоволь ного исполнителя этих, часто тягостных для него самого традиций, действующего по принципу: «не хочу пить, мне это не нравится, но что делать — обстоятельства (традиции, давление других) заставляют».; И хотя по добные речи приходится часто слушать даже от явно выраженных пьяниц, не говоря уже о так называемых умеренно пьющих, далеко не всегда следует принимать их за чистую монету. С психологической точки зрения в подобных ответах проявляются нередко не столько мо тивы выпивки, сколько ее мотивировка, приемлемое для окружающих и самого пьющего объяснение, оправда ние, в котором он, пьющий, представляет себя как жерт ву неблагоприятных обстоятельств. Понятно, что в ре зультате этого перекладывания ответственности сам пьющий получает возможность чувствовать себя вполне правым и чистым.
Между тем о непосредственном давлении традиций можно говорить лишь на самых первых стадиях. Когда же начинает формироваться и укрепляться иллюзорно-компенсаторная деятельность, нельзя уже не учитывать те психологические особенности и опосредствования, ко торые она способна привносить в мировоззрение и спо собы бытия человека: неизбежно возникающие в жизни противоречия и конфликты получают тогда возмож ность сниматься не реальной деятельностной актив ностью субъекта, а все большим уходом в иной, ирреаль ный план. Причем возможность свершения иллюзорно-
236
компенсаторного действа, временного ухода в ирреаль ный план, начинает рассматриваться самим пьющим как благо, как важное средство поддержания равнове сия с миром, что еще более укрепляет его привязан ность к вину*.
Один из героев повести В. Распутина «Последний срок» объяс няет: «Жизнь теперь совсем другая, все, посчитай, переменилось, а они, эти изменения, у человека добавки потребовали. Мы сильно уста ем, и не так, я скажу тебе, от работы, как черт знает от чего Я вот неделю прожил и уж кое-как ноги таскаю, мне тяжело. А выпил и буд то в бане помылся, сто пудов с себя сбросил. Знаю, что виноват кру гом на двадцать рядов: дома с бабой поругался, последние деньги спустил, на работе прогулов наделал, по деревне ходил попрошай ничал — стыдно, глаз не поднять. А с другой стороны, легче... Идешь опять работать, грехи замаливать. День работаешь, второй, пятый, за троих упираешься и силы откуда-то берутся. Ну, вроде успокои лось, стыд помаленьку проходит, жить можно. Только не пей... А как не пить? День, второй, пускай даже неделю — оно еще можно. А если совсем, до самой смерти не выпить? Подумай только. Ничего впереди нету, сплошь одно и то же. Сколько веревок нас держит и на работе и дома, что не охнуть, столько ты должен был сделать и не сделал, все должен, должен, должен, и чем дальше, тем больше должен — пропади оно пропадом. А выпил — как на волю попал, освобожденье наступило, и ты уже ни холеры не должен, все сделал, что надо».
В этом монологе ярко проявились перечисленные вы ше качества алкогольного переживания: оправдание выпивки сложностью жизни, перенос конфликтов в ир реальный план, их иллюзорное разрешение («выпил — как на волю попал... все сделал, что надо») и т. д. Люди с таким самосознанием, сами того не подозревая, нахо дятся на очень опасном рубеже. Им-то кажется, что они установили некое равновесие между двумя мирами — реальным и ирреальным, что возможность временных переходов в мир второй помогает им сносить тяготы и напряжение мира первого. Обычно они настолько уве рены в неизбежности и правоте своего образа жизни и мыслей, что смело пытаются навязать его другим, рас сматривая как всеобщий, обязательный для всех. По су ти дела эти люди начинают выступать в роли «алко-
* В работе В. А. Цепцова, выполненной под нашим руководством, было показано, что многие пьющие вполне готовы осудить пьянство, его последствия, его пагубную роль, но не само опьянение, выпивку, эмоционально-смысловое отношение к которой остается при этом по зитивным. Если же учесть, что осуждение пьянства выступает на уров не внешнем — осознаваемом и словесном, а отношение к своему опья нению, выпивке нередко может быть замаскированным, выступать на уровне внутреннем,— скрытом, и даже неосознаваемом, то налицо один из типичных парадоксов психологии пьющего: на словах — про тивник пьянства, а в душе и на деле — его поклонник.
237
гольных наставников», прививающих новичкам «идео логию» и способы, конкретную «технику» иллюзорно-компенсаторных переживаний. Обратим при этом вни мание на одну важную деталь. Когда мы выше уже упо минали об «алкогольных наставниках», читатель мог вообразить себе неких особых, прожженных злодеев. На деле этого рода «наставничество» свершается повсе дневно и буднично. Герой повести В. Распутина — че ловек во многих отношениях хороший и добрый, но по сути своей является если не прямым «наставником», то по крайней мере активным пропагандистом алко гольного переживания. К пагубному наставничеству оказываются приобщенными и родитель, подносящий своему ребенку первую рюмку, и собрание милых гостей, демонстрирующих своим поведением сидящим за сто лом детям ритуал винопития. Прав С. Н. Шевердин, который пишет: «Представлять дело так, как будто бы подростков совращают и понуждают расстаться с трез востью законченные «забулдыги», никчемные, не заслу живающие никакого уважения и признания «пьянчуж ки», люди, лишенные привлекательных и действительно ценных качеств,—это опасный самообман, который не поможет нам поставить верный диагноз изучаемого со циального недуга и заведомо не позволит назначить правильный курс лечения» 9.
Иллюзорно-компенсаторная деятельность, отдаляя человека от задач реальности, от достижения в ней свое го назначения и счастья, постепенно переносит центр внутренних устремлений в иной, ирреальный план, ко торый все более обживается, обставляется все новыми атрибутами и становится наконец в смысловом отноше нии более важным, значимым и притягательным, не жели мир реальный.
Но этим отнюдь не исчерпывается пагуба алкоголя. До сих пор мы говорили о сугубо психологических мо ментах. Однако вспомним: любой наркотик, и алкоголь в том числе,— яд и его употребление может привести сначала к эпизодическим, обратимым перестройкам сис тем организма, а затем к их хронической и стойкой де формации. Последнее обстоятельство качественно ме няет весь ход развития: к психологической зависимости прибавляется зависимость физиологическая, или, как ее иногда называют, физическая. В результате перестраи вается первый уровень психического здоровья, изменяя условия протекания внутриличностных процессов не
238
только в периоды самой наркотизации (алкоголизации), но и вне ее. Наступает собственно болезнь.
2. АЛКОГОЛИЗМ КАК БОЛЕЗНЬ
Алкоголизм как болезнь, как разновидность нарко мании имеет ряд специфических признаков. Кратко по знакомимся с основными из них, поскольку без этого трудно будет в дальнейшем понять, почему алкоголизм приводит к столь грубым нарушениям психики.
Систематическое потребление спиртных напитков вызывает постепенную перестройку организма. Спустя примерно 5—7 лет после начала систематического по требления появляется первый симптом болезни — «по теря контроля за количеством выпитого». На этой ста дии человек уже не в состоянии «пить, как все», т. е. со знательно контролировать количество принимаемого ал коголя и тем самым не переступать определенного поро га, за которым наступает реакция отравления или рез ко изменяется поведение. Но со временем даже малая доза вызывает непреодолимое желание новых и новых доз алкоголя, которое некоторые авторы сравнивают с чувством голода после приема инсулина или с воз никновением зуда при крапивнице. Такое употребление алкоголя все чаще заканчивается состоянием тяжелого алкогольного наркоза, выйдя из которого больные сна чала частично, а в поздних стадиях болезни и полно стью (полная амнезия) не могут восстановить в памяти события недавней выпивки.
Вслед за «потерей контроля» появляются признаки абстинентного (похмельного) синдрома, или синдрома лишения, впервые подробно описанного видным отече ственным психиатром С. Г. Жислиным. Явления абсти-ненции проявляются у больных хроническим алкоголиз мом при падении уровня алкоголя в крови: в началь ных стадиях— спустя 8—12 часов после выраженного опьянения (обычно наутро после алкогольного эксцес са); затем в ходе болезни это время сокращается, и в поздних стадиях явления абстиненции могут насту пать через 1—3 часа после прерывания запоя.
Состояние абстиненции характеризуется тяжелыми физическими и неврологическими расстройствами: боль ные испытывают крайнюю слабость, выраженное дрожа ние (тремор) рук, сердцебиение, одышку. Все это сопро вождается расстройством сна, подавленным настрое-
239
нием, раздражительностью. Надо заметить, что в отли чие от неприятного состояния похмелья, которое испы тывают и нормальные субъекты, состояние абстиненции у больных алкоголизмом носит затяжной и мучительный характер. Это и понятно. В норме наблюдается неспе цифическая реакция здорового организма на отравле ние алкоголем. Болезнь же изменяет сам организм, ко торый реагирует уже не столько на отравление, инток сикацию алкоголем, сколько, напротив, на прерывание этой интоксикации. Организм теперь уже нуждается в принятии алкоголя как-необходимого средства для вос становления нарушенной жизнедеятельности. Поэтому абстинентная симптоматика по мере удаления от при ема алкоголя не затухает, как в норме, но продолжает нарастать и может держаться в развернутых стадиях болезни до 7—10 дней.
Мучительные для больных проявления абстиненции частично или полностью снимаются (купируются) толь ко повторным принятием алкоголя. Причем дозы алко голя, способные снять явления абстиненции, постоянно растут в ходе болезни. Однако повторное потребление алкоголя не только снимает явления абстиненции, но и снова рождает непреодолимое стремление к алкоголю. И нередко утреннее похмеление приводит к новому зло употреблению, так что к вечеру, вследствие «потери контроля за количеством выпитого», больные вновь при ходят в состояние глубокого опьянения. Такой характер употребления алкоголя становится сначала обычным для выходных дней (так называемое пьянство выходно го дня), затем распространяется на последующие дни. В исходных стадиях болезни, когда состояние абстинен ции возникает от все меньших доз алкоголя и через все более короткое время, появляются тяжелые и дли тельные запои. Если запои в предыдущих стадиях бо лезни (псевдозапои) могли прекратиться из-за тех или иных ситуационных моментов (например, из-за отсут ствия денег), то запои в исходных стадиях болезни (ис тинные запои) почти не зависят от внешних обстоя тельств и прекращаются главным образом из-за тяже лого соматического состояния и уже физической невоз можности принятия спиртных напитков. В запойной ста дии алкоголизма на фоне абстиненции возникают и наи более опасные, психотические проявления болезни: бе лая горячка, острый алкогольный галлюциноз и др.
Кроме описанных основных симптомов болезненного
240
пристрастия к алкоголю или «физической зависимости» от алкоголя существует и целый ряд других, например изменение толерантности (переносимости) к алкоголю. Сначала потребление алкоголя растет, достигая в раз вернутых стадиях болезни 1,5—2 литров водки в день, затем падает, и в поздних стадиях болезни больные мо гут пьянеть от 25—100 граммов водки. В ходе болезни изменяется также тип опьянения: быстро наступает оглушенное состояние с последующей частичной, а за тем и полной амнезией.
Для того чтобы остановить болезнь, необходимо аб солютное воздержание от любых алкогольных напитков. Однако измененная реакция организма на действие ал коголя («потеря контроля», абстинентный синдром и др.) не исчезает даже при длительном и полном воз держании. Как подчеркивают психиатры, «алкоголик однажды — алкоголик всегда». Известны факты, когда случайное употребление алкоголя спустя 7—15 лет от начала воздержания приводило к запоям, к рецидиву алкоголизма, причем иногда совершенно неожиданно для самого человека, казалось бы давно избавившегося от болезни и успевшего забыть о ней.
Хроническое отравление алкоголем приводит не только к появлению признаков органической потребно сти в алкоголе, но и к явлениям так называемой алко гольной (токсической) энцефалопатии. К ним в первую очередь относят интеллектуально-мнестическое сниже ние, колебания внимания, эмоциональную лабильность, истощаемость нервных и психических процессов. В на чале болезни эти нарушения выступают в слабой форме и обнаруживаются только в специальном эксперимен тально-психологическом исследовании. Постепенно при знаки энцефалопатии становятся все более отчетливы ми, слагаясь иногда в исходной стадии болезни в кар тину выраженного слабоумия.
Таковы те психофизиологические, организмические условия, в которых протекают изменения личности. Рас смотрим теперь особенности нарушений на иных уров нях психического здоровья.
3. НАРУШЕНИЯ ИНДИВИДУАЛЬНО-ИСПОЛНИТЕЛЬСКОГО УРОВНЯ
В первом разделе главы мы описали возникновение и развитие особой иллюзорно-компенсаторной деятель-
241
ности, мотивом которой становится алкоголь. На стадии алкоголизма она претерпевает дальнейшее развитие по сравнению с доболезненной стадией, что ведет в конце концов к кардинальной перестройке личности в целом.
Прежде всего происходят нарушения опосредство-ванности поведения, которые затрагивают в первую оче редь структуру деятельности, направленной на удовлет ворение потребности в алкоголе. Это тесно связано, с од ной стороны, с резким усилением этой потребности в хо де болезни, с переходом ее в разряд влечений, т. е. по требности, отраженной в органической (интерацептив-ной) чувствительности, а с другой стороны — с дейст вием токсической энцефалопатии, ведущей к примити-визации, конкретно-ситуационному характеру мышле ния. Общий ход нарушения можно наглядно просле дить фактически на любом компоненте «алкогольной деятельности». Так, если в начале придумывается, что бы избежать осуждения окружающих, множество раз нообразных предлогов и оправданий для выпивки, то со временем они становятся все более однотипными, сво дясь к оговоркам, которые «одни и те же во всем мире» (Р. Висе). Наконец, в поздних стадиях больные совсем перестают прибегать к каким-либо объяснениям и стре мятся любыми способами к удовлетворению влечения без каких бы то ни было попыток оправдания.
Та же тенденция наблюдается и в изменениях дру гого вида действий, входящих в структуру деятельности по удовлетворению потребности в алкоголе,— действий по добыванию, средств на алкоголь. Со временем эти действия становятся все более неопосредствованными, примитивными и стереотипными: занять деньги под за ведомо ложными предлогами, хотя обман раскроется завтра же и больной потеряет возможность дальнейше го кредита, продать за бесценок вещи и т. п. В этом от ношении характерна сцена из пьесы А. Н. Островского «Волки и овцы»: молодой человек при первом же зна комстве с богатой невестой, на которой его предполага ют женить, просит у нее денег на водку, тем самым лишаясь ее расположения и соответственно всех видов на получение приданого. Нарушения опосредствован-ности прослеживаются и в способе удовлетворения по требности. Если раньше это удовлетворение подразуме вало развернутый ритуал выпивки, то в ходе болезни, по мере возрастания потребности, атрибуты этого ри туала все более сворачиваются, редуцируются.
?42
Тот факт, что «алкогольная деятельность» со всеми ее прогрессирующими нарушениями является у больных ведущей, главенствующей, делает более понятными и нарушения в способах реализации других, «неалкоголь ных» форм поведения. Прежде всего это касается дея-тельностей, требующих длительной и сложной органи зации. Само развертывание таких форм деятельности становится несовместимым с непреодолимой наркома-нической потребностью в алкоголе. К этому необходимо прибавить и последствия токсической энцефалопатии — нарушения внимания, мышления, памяти, работоспо собности *. В результате остаются лишь те деятель ности и соответственно те потребности, которые могут быть удовлетворены несложными, малоопосредствован ными действиями **.
Но и этим не ограничиваются нарушения индивиду ально-исполнительского уровня психического здоровья. Иллюзорно-компенсаторный характер «алкогольной деятельности» со временем распространяется и на дру гие, «неалкогольные» деятельности, и чуть ли не любая из них начинает направляться не на реальное достиже ние тех или иных целей, а скорее на имитацию этих до стижений с подключением соответствующих эмоцио нальных, чаще всего весьма лабильных, компонентов.
* В психиатрической литературе можно встретить утверждение, что нарушения личности при алкоголизме прямо вытекают из орга нической энцефалопатии. Однако проведенное нами эксперимен тально-психологическое сравнение больных с отдаленными послед ствиями черепно-мозговой„травмы и больных алкоголизмом при об наруженных сходных психологических последствиях энцефалопатии (снижение уровня обобщения, ослабление памяти, работоспособ ности и т. д.) не выявило сходства направленности и структуры мо-тивационно-потребностной сферы личности между больными обеих групп. Это еще раз свидетельствует о порочности прямого, непосред ственного выведения нарушений личности из органических особен ностей.
** Нарушения опосредствованности поведения являются прису щими многим психическим заболеваниям. Выше мы видели, что эти нарушения, причем в очень серьезной форме, свойственны, напри мер, эпилепсии. Однако нарушения структуры деятельности при алко голизме имеют, на наш взгляд, свою специфику. Так, при хрониче ском алкоголизме процесс идет по пути редуцирования деятельности, в ходе которого деятельность лишается одного за другим вспомога тельных действий. При эпилепсии каждое из вспомогательных дейст вий может стать самостоятельной деятельностью. Если в первом слу чае деятельность свертывается за счет исчезновения вспомогатель ных действий, то во втором случае, напротив, любое вспомогательное действие или операция могут как бы разворачиваться в самостоятель ную деятельность.
243
Поэтому больных алкоголизмом можно распознать по их способам исполнения деятельности даже в те перио ды, когда они совершенно трезвы и заняты посторон ним, далеким от выпивки делом.
К. Г. Сурнов описывает, например, рядовую для жиз ни психиатрической больницы, казалось бы, ничем не примечательную сценку, как больные алкоголизмом — взрослые и физически здоровые мужчины — расчищают на территории больницы дорожки от снега: вначале мно го смеха, шуток, энергических движений, однако вскоре энтузиазм гаснет, начинаются перекуры, пустые разго воры, небрежность, стремление сделать побыстрее, лишь бы как; появление же малейшей преграды (вре менно подъехала на место уборки машина) — повод, чтобы вовсе бросить работу. И хотя задание в целом оказывается невыполненным или выполненным явно плохо, тем не менее больные возвращаются в отделе ние довольные, вновь шумные, уверенные, что хорошо и славно поработали. Обычно, чтобы добиться -нужного результата, с больными надо посылать бойкую санитар ку или медсестру, которая восполнит недостатки внут реннего самоконтроля больных внешним понуканием к работе. Нетрудно выявить сходные характеристики выполнения деятельности и в экспериментальной ситуа ции. Нам не раз приходилось отмечать, что в ходе психо логического исследования едва ли не основной и во мно гом специфической именно для алкоголизма чертой ре шения самых разнообразных задач (познавательных, конструктивных и т. п.) является склонность к импуль сивно-бездумным способам действия, выполнение по принципу «сойдет и так», отсутствие целенаправленного внутреннего контроля. Сами же больные обычно оцени вают свои действия при этом как вполне удачные, со ответствующие заданной инструкции и приведшие к должному результату, тогда как на деле в основе актив ности лежит не столько само достижение реального ре зультата, сколько его внешняя имитация, похожесть на заданное, достигаемая часто любыми, в данный момент под руку-попавшимися (импульсивно-бездумными) спо собами.
Описанные психологические процессы лежат в осно ве формирования многих конкретных черт больных ал коголизмом. Возьмем, например, черту, наиболее часто упоминаемую в учебниках психиатрии,— слабоволие. После сказанного понятно, однако, что в строгом пси-
244
хологическом значении речь должна идти не о слабо сти воли, а о слабости мотивов, их кратковременности, истощаемости, а главное, отсутствии развитой системы опосредствующих их целей, что лишает поведение ха рактера произвольности, вольности, свободного воле-ния. Поэтому даже когда мотивы приобретают высокую интенсивность (а это случается в деятельности по удов летворению потребности в алкоголе), то и тогда речь не может идти о собственно волевом поведении — оно становится компульсивным (насильственным), лишен ным главного компонента свободной воли — опосред-ствованности, произвольности, сознательных усилий.
4. ИЗМЕНЕНИЯ
ЛИЧНОСТНО-СМЫСЛОВОГО УРОВНЯ
Если на стадии бытового злоупотребления иллюзор-но-компенсаторная деятельность оставляет место для деятельности реальной и некоторое время как бы мирно (на взгляд самого пьющего — вспомним монолог рас-путинского героя) сосуществует с ней, то с началом бо лезни для реальной деятельности места (да и времени) остается, во-первых, все меньше, а во-вторых, эта реаль ная деятельность меняет свою суть и функцию в жизни человека. Данные историй болезни свидетельствуют, на пример, что многие из больных были хорошими специа листами, гордились своей профессией, квалификацией. В ходе болезни трудовые мотивы утрачивают свою зна чимость; деятельность, побуждаемая этими мотивами, становится лишь вспомогательным действием по добы ванию денег на алкоголь. Это происходит отнюдь не вдруг, а как неизбежное психологическое следствие раз вития иллюзорно-компенсаторной деятельности, тре бующей по мере ее расширения все больших материаль ных средств, все ^большего преодоления сопротивления окружающих. И именно по мере расширения этой дея тельности, по мере усложнения условий ее осуществле ния больные все чаще начинают использовать работу только как источник денег на водку.
Такой ход подтверждается и динамикой отношения к работе: вначале больные всячески скрывают свое зло употребление от сослуживцев, затем начинают появ ляться на работе в нетрезвом состоянии, выполнять свои обязанности все хуже, все более халатно, наконец после ряда предупреждений и выговоров их либо увольняют,
245
либо переводят с понижением в должности, и все по вторяется сначала.
Приведем в качесте иллюстрации выдержки из рассказа бывшего больного алкоголизмом '°. «Первый прогул был, возможно, первой ступенью вниз, за которой последовала вторая, третья, десятая. К по требности выпить, которая росла неукротимо и требовала все больше и больше денег, прибавились муки похмелья... Проработав пять лет в конструкторском бюро, я написал заявление об увольнении. Новую жизнь хотелось начать на новом месте.
Смена места работы сама по себе ничего изменить не могла. Не меня сбивали «дружки», как считали дома, а я сам искал собу тыльников.
...Через месяц, боясь «черной записи» в трудовой книжке, я вновь сменил место работы. В конструкторском бюро Министерства здраво охранения, куда я поступил на работу, никто не знал, что я лечился от алкоголизма, и первое время я тщательно старался скрыть, что пыо.
Месяца четыре я. продержался на «скромном режиме», а потом наступил запой... После повторного лечения я вышел с тяжелым ощу щением неуверенности в себе. Я знал много случаев, когда после боль ницы люди вновь начинали пить... Второй раз я продержался три месяца. А потом все началось сначала: снова смена работы, снова попытки взять выпивку под контроль, снова прогулы, депрессия и тря сущиеся по утрам руки.
...Окончательно я пришел в себя в психиатрической больнице имени Кащенко. Пролежав там около месяца, я вышел из больницы, получив еще одну порцию «страха» в виде антабуса. Работать в кон структорском я уже был не в силах, даже если бы меня где-нибудь при няли на работу, в чем я был совсем не уверен. Надежды на то, что я брошу пить, тоже не было. Вставал первоочередной вопрос, где же брать деньги на водку?
Линия наименьшего сопротивления подсказывала решение — ид ти работать туда, где можно бесплатно пить. Я попросился на работу проводником, сопровождающим вино в транспортную контору. Зако номерностью было то, что вина, полагающегося нам на «бой», не хва тало, так же как и зарплаты, чтобы покрыть недостачу. После трех таких рейсов карьера проводника кончилаУь.
Записи в трудовой книжке сменяли одна другую. Рос перечень профессий: токарь, грузчик, почтальон. Наконец, после еще двух пребываний в психиатрической больнице настало время, когда поиски любой, какой угодно работы не давали результата».
Таким образом, некогда ведущие мотивы поведения постепенно утрачивают в ходе болезни свои прежние функции. В то же время алкоголь (алкогольное пере живание) как мотив расширяющейся наркоманической деятельности подчиняет себе остальные мотивы и стано вится в конце концов ведущим, определяющим личност ную направленность. Здесь мы касаемся кардинального пункта изменений личности при алкоголизме: постепен ного разрушения прежней, до болезни сложившейся мотивационно-смысловой иерархии и формирования взамен ее новой иерархии.
246
В реальной жизни процесс переформирования проис ходит в постоянной и подчас драматической борьбе по буждений. Так, в промежутках между периодами пьян ства больные нередко стремятся «реабилитировать» се бя перед семьей, сослуживцами, как бы вновь на время становятся хорошими семьянинами и добросовестными работниками. По мере углубления болезни эти побужде ния становятся все менее стойкими, приводящими лишь к кратковременным вспышкам активности, тогда как «алкогольный» характер мотивацнонно-смысловой сфе ры приобретает все большую устойчивость и определен ность. Разумеется, прежние ведущие мотивы (семья, ра бота и др.) не исчезают вовсе из сознания больных, но они теряют свою побудительную силу или, пользуясь тер минологией А. Н. Леонтьева, из мотивов «реально дей ствующих» становятся мотивами «только знаемыми». Семья, работа, уважение окружающих еще долго могут интересовать больных, порой они иногда в очень острой форме могут осознавать несовместимость своего пове дения с прежними смысловыми установками и ценностя ми. Но к сожалению, это сознание довольно редко бы вает полным, оно остается лишь «пониманием», могу щим привести к временному раскаянию, но лишенному реально действующей силы. В ходе болезни алкоголь ная деятельность не просто «надстраивается» над преж ней иерархией деятельностей и потребностей, но преоб разует эту иерархию, преобразует сами мотивы и по требности личности. В итоге такого переформирования перед нами уже фактически новая личность с качествен но новыми мотивами ц, потребностями, с новой их орга низацией.
Происходящие изменения мотивационно-смысловой сферы и обусловливают появление конкретных особен ностей «алкогольной личности». Рассмотрим «меха низм» этого процесса на примере моральной деграда ции, упоминание о которой присутствует практически во всех описаниях больных алкоголизмом.
Обычно выполнение отдельного действия в структуре развернутой деятельности осознается исполняющим это действие именно как вспомогательное средство, ступень к достижению конкретной цели. То же происходит и от носительно рассматриваемой алкогольной деятельно сти. Каждый раз больной решает для себя ряд сопод чиненных задач, в которых даны условия и известна цель (например, надо достать деньги при условии, что
247
их не у кого занять). Человек должен сам отыскать способы решения такой задачи. Однако он имеет дело не просто с отвлеченной интеллектуальной задачей, не с абстрактно взятым «действенным полем» — в данном случае перед ним жизненная, смысловая, нравственная задача, и вслед за ее решением в уме (скажем, можно продать платье дочери) неизбежно должна встать ди лемма: преступать или не преступать свои прежние мо ральные нормы.
Сказанное не означает, что больной всегда именно так осознает данную ситуацию, однако структура, схема подобных действий, по-видимому, такова *. Это под тверждается и довольно строгой последовательностью в совершении действий (сначала утаивается часть зар платы, затем продаются свои вещи, потом вещи жены, детей) и тем, что, находясь в «светлом» состоянии, боль ные предпочитают отмалчиваться или с крайней неохо той признаются в совершении именно этих действий. Точнее, действиями их можно назвать только в плане структуры рассматриваемой деятельности. С точки зре ния характеристики личности — это поступки, т. е. дей ствия, требующие соотнесения с моральными нормами. В этих поступках постепенно формируются черты лич ности, которые затем станут устойчивыми и как бы из начально принадлежащими больным хроническим ал коголизмом.
Речь идет, конечно, не о том, что единичные поступки могут привести к появлению тех или иных личностных особенностей. Однако в ходе болезни эти поступки пере стают быть случайными и единичными, они становятся неизбежным, закономерным следствием логики разви тия самой жизни больных. Именно поэтому их следует рассматривать как ступени деградации.
Рассмотрим теперь логику изменений основных смы словых ориентации. До начала злоупотребления боль ные, по сведениям историй болезни, обладали нередко широким кругом смысловых связей с миром, проявляли алоцентрические, в том числе и коллективистские, ори-
* Вот что говорит о первой продаже своих вещей человек, сам долгое время страдавший хроническим алкоголизмом (с выдержками из его исповеди мы уже знакомились выше): «Первой пропитой вещью были часы, и этот шаг означал не сползание еще на одну степень, а большой качественный скачок. Дело было совсем не в том, что я пропил очередные двадцать рублей, а в том, что еще один нравствен ный барьер рухнул» ".
248
ентации. В ходе болезни, уже на первых ее этапах, все более формируется узкогруппоцентрическая, корпора тивная ориентация. Механизмы этого формирования ис ходя из всего сказанного достаточно ясны. Возрастаю щую потребность перестают удовлетворять размеры по требляемых доз алкоголя. Оказавшись в обычной ком пании пьющих, они начинают торопить окружающих с очередным тостом, стремиться быстрее и больше, чем другие, выпить алкоголя. В психиатрической литературе эти проявления возрастающей потребности обозначают ся как симптом «опережения круга». Но и «опережение круга» уже не может удовлетворить больных, и вскоре они находят или сами составляют себе «компанию», где их «понимают» и где они могут наконец удовлетворить свою потребность. Но это всего лишь одна линия об разования «компании» — линия, так сказать, «снизу», идущая от поисков самого больного. Есть и другая важ нейшая линия, о которой мы уже упоминали в первом разделе главы,— линия «сверху», когда уже образовав шаяся «алкогольная компания», «алкогольные настав ники» принимают новичка в свою сферу, прививают ему навыки иллюзорно-компенсаторной алкогольной дея тельности.
В сущности в этих «компаниях» и протекает фор мирование многих черт «алкогольной личности». Только здесь, и нигде более, больной начинает чувствовать себя в своей стихии, чувствовать общность, спаянную одной целью — выпивкой. Именно здесь происходит форми рование многих понятий, особого мировоззрения, даже целого «кодекса чести» больного алкоголизмом *.
Больные стремятся проводить в своих «компаниях» все больше времени. Вне «компании» им скучно, они раздражаются по пустякам, не знают, куда себя деть, чем заняться; зато в «компаниях» им становится хоро-
* В ответ на просьбу назвать черты, которые наиболее нравятся им в других людях, больные хроническим алкоголизмом, например, нередко называли такие черты, как честность, справедливость, товари щество. На первый взгляд приведенные ответы кажутся совершенно обычными, однако стоило больных внимательно расспросить, что они понимают под товариществом или, наоборот, под предательством, как выяснялось, что они часто связывают с этими понятиями обстоя тельства, сопровождающие употребление алкоголя. Так, больной А. говорит: «Терпеть не могу вранья! Нет денег — я понимаю, а то жмет ся, на дармовщину старается выпить, а у самого десятка в кармане». «Товарищ — тот, кто не подведет, кто, к примеру, последнее заложит, а угостит...» (больной В.).
249
шо, они оживляются, много говорят, смеются, шутят. Благодушие больного алкоголизмом носит при этом осо бый характер. Так в, казалось бы, шутливых высказы ваниях больного нередко сквозят нотки агрессивности, направленности против окружающих их людей, против тех, кто ведет иной, трезвый образ жизни. Недаром по этому «алкогольный юмор» называют иногда в психиат рической литературе «мрачным юмором алкоголиков».
Надо отметить, что больные алкоголизмом вовсе не обладают реальным чувством юмора. По мере дегра дации они становятся все менее способными уловить скрытый смысл юмористического рисунка или текста. Зато смешное начинают усматривать в том, что с точки зрения нормального восприятия не является таковым. При этом основным предметом шуток неизменно остает ся выпивка и связанные с ней коллизии. Больные охотно, с удовольствием рассказывают о своих приключениях в вытрезвителе, кто с кем, когда, сколько, при каких обстоятельствах пил и т. п.
Не следует, однако, думать, что внутри «алкогольной компании» формируются подлинно группоцентрические отношения. Напомним, что существование «компании» обусловлено, скреплено в конечном итоге выпивкой, ее ритуалом, а не самим по себе общением и поддержкой дружеских отношений. Внешняя оживленность и тепло та, объятия и поцелуи (столь легко, правда, переходя щие в ссоры и жестокие драки) являются по сути лишь атрибутами все той же иллюзорно-компенсаторной дея тельности — имитацией, нежели подлинной реально стью душевного общения. Со временем эти формы ими тации становятся все более стереотипными, заезжен ными, алкогольное действо — все более свернутым, все менее опосредствованным, его участники — все более случайными и легко заменимыми *.
Однако даже такая псевдогрупповая ориентация становится со временем пройденным этапом, а широкие возможности для удовлетворения потребности, которые дает «алкогольная компания»,— все более тесными. Больной отдаляется от определенной «компании» и пьет с любыми подвернувшимися собутыльниками или один.
" Сходное и при других формах наркомании. Как отмечает А. Кроицер, в сообществах, «коммунах» потребителей наркотиков лю ди со временем теряют имя, называя друг друга просто «типами», а их отношения между собой точно характеризуют следующие слова одного из наркоманов: «совместная жизнь без заботы друг о друге».
250
Основной ориентацией прочно становится сначала уз-коэгоцентрическая, а затем и вовсе ситуационная. Про исходит выпадение из собственно смыслового, по нашей классификации, поля в поле сугубо ситуационное. Ины ми словами, преобладающими, наполняющими смысло вую сферу становятся ситуативные смыслы, появляю щиеся по поводу либо непосредственно происходящих перед глазами конкретных событий, либо отдаленных (вперед или назад) на весьма незначительное время.
Приведенные соображения позволяют по-новому по дойти к одному из самых распространенных и в то же время одному из самых туманных в психиатрии опреде лений процесса деградации, а именно определению его как «снижения», «уплощения» личности. Интуитивно термины «снижение», «уплощение», как и многие другие термины клинического описания, кажутся понятными, правда, лишь при условии соотнесения их с конкретны ми образами больных. Однако их содержание, равно как и содержание большинства других подобных тер минов, остается в психиатрии очень неопределенным. На наш взгляд, предложенная концепция позволяет от носить термин «снижение» к смысловой, нравственно-ценностной плоскости развития личности.
Эта плоскость как бы вертикальна в рамках предло женной модели личности (см. гл. II), и, следовательно, переход, «сползание» от вышележащей к нижележащей ступени, в свете этой плоскости может быть рассмотрен как «снижение» личности или, особенно если речь идет о «придавленности» смысловой сферы к ситуационным смыслам, и вовсе как ее «уплощение», т. е. отсутствие выраженных «вертикальных» характеристик смыслово го поля. Важно заметить, что при этом человек может быть весьма активен, деятелен, ставить перед собой за дачи (пусть часто и несложные). Тем самым иные плос кости «пространства личности» могут быть жестко и не связаны с ее «уплощенностью». Но для того чтобы это констатировать, необходимо обратиться именно к смыс ловой сфере, к тому, как она соотносится с нравственно-ценностными ступенями развития личности.
Итак, в ходе болезни происходят глубокие измене ния личности, всех ее основных параметров и состав ляющих. Это в свою очередь неизбежно приводит к по явлению и закреплению в структуре личности опреде ленных установок, способов восприятия действительно сти, смысловых смещений, клише, которые начинают
251
определять все, в том числе и «неалкогольные», аспекты поведения, порождать их специфические для алкоголиз ма черты, отношения к себе и окружающему миру. В ра боте К. Г. Сурнова 12 было, в частности, выделено не сколько таких клише, установок, определяющих смыс ловой, предметный и стилевой аспекты поведения. Пере числением некоторых из них мы и подведем итог анали зу нарушений деятельности и смысловой сферы: уста новка на быстрое удовлетворение потребностей при ма лых затратах усилий; установка на пассивные способы защиты при встречах с трудностями; установка на из бегание ответственности за совершаемые поступки;
установка на малую опосредствованность деятельности;
установка довольствоваться временным, не вполне аде кватным потребности результатом деятельности.
5. ФОРМИРОВАНИЕ УСТАНОВКИ НА ТРЕЗВОСТЬ
Наиболее адекватным для задач исследования ано малий личности является аналитико-преобразующий подход (гл. III). Его реализацию можно вкратце свести к следующей последовательности. Первой исходной за дачей является собственно психологическая квалифи кация процесса личностных изменений, выявление опре деленных внутренних механизмов, особенностей де формации различных уровней психического здоровья, перестройки мотивационно-потребностной и ценностно-смысловой сфер личности и т. п.
Результаты этого общепсихологического по своей сути этапа приводят к тому, что открывается возмож ность по-новому увидеть некоторые актуальные практи ческие проблемы и предложить здесь свои, не пересекаю щиеся с психиатрическими, подходы и точки зрения. Рефлексия этих точек зрения, установление на основе данных проведенного анализа тех конкретных областей, задач, сфер применения, в отношении которых пока заны собственно психологические подходы, и составляет содержание следующего — второго по счету — этапа работы психолога. Понятно, что в рамках этого этапа не обходимо осознать, отрефлексировать и те сферы, в от ношении которых вмешательство психолога заведомо малодейственно или способно переходить границы его компетентности. Если рассматривать научную практику как некоторое вмешательство, преобразование реаль-
252
ности, опосредствованное теоретическими гипотезами и моделями, то задача психолога на этом этапе — опре делить, к каким аспектам, феноменам психической реальности возможно адекватное применение создан ных им теоретических представлений. И наконец, заключительный этап — это нахождение, разработка и апробация конкретных технических приемов, диагно стических и психокоррекционных методов, с помощью которых можно было бы наиболее успешно провести намеченное преобразование реальности. Этот этап явля ется одновременно и проверкой теоретических построе ний, выводов первых двух этапов, поскольку в случае его успешности, эффективности мы можем говорить о правильности этих построений, тогда как в случае не удачи — либо о недостаточно последовательном их при менении, либо об их ошибочности и, следовательно, необходимости их смены.
Изложенные выше (разумеется, весьма сжато и кон спективно) результаты общепсихологического этапа аналитико-преобразующего подхода также позволяют, на наш взгляд, перейти к указанию некоторых из тех проблем алкоголизма, где помощь психолога может ока заться полезной. Рассмотрим это на примере.
Обычные способы лечения сводятся к выработке не переносимости, отвращения к запаху и вкусу спирт ного либо условно-рефлекторно, либо с помощью спе циальных препаратов. Традиционная психотерапия до полняет это беседами о вреде и пагубности алкоголя. Ни в одном из данных случаев особого вмешательства психологов не требуется — лечение вообще прерогатива медиков, а убедительных фактов о вреде алкоголя у лю бого врача-нарколога предостаточно. Однако из всего ранее изложенного ясно, что перечисленные пути тера пии, несмотря на их необходимость и несомненную важ ность в общем курсе лечения, чаще всего минуют, не за трагивают глубинные, смысловые основы тяги к опья нению. Они направлены на подавление физических, фи зиологических компонентов влечения и на осуждение пьянства как порока, тогда как вся сложная, деятель-ностно-опосредствованная подоплека пьянства, привыч ные, выработанные годами установки и способы вос приятия мира остаются практически незатронутыми.
Чего стоит, например, типичная для медицинской истории болезни запись: «Больной высказывает уста новку на трезвость», основанием для которой нередко
253
является просто утвердительный ответ на вопрос врача:
«Собирается ли больной наконец бросить пить и следо вать трезвому образу жизни?» Однако установка в стро гом психологическом значении, являясь многоуровне вым, в значительной части неосознаваемым образова нием, не может быть «высказана». И если установки пьянства формировались в ходе достаточно длительного и сложного развития личности (в данном случае — раз вития аномального), то и установки трезвости должны возникнуть не вдруг, а лишь с опорой на развитие дея тельности, но на этот раз, во-первых, деятельности не иллюзорно-компенсаторного типа, а ориентированной на реальность и, во-вторых, дающей возможность по-новому увидеть и удовлетворить те потребности, напри мер в самоуважении, смене впечатлений и т. п., которые раньше привычно удовлетворялись с помощью алкого ля. И здесь мы вправе задать вопрос: является ли фор мирование такого рода деятельности или круга взаимо связанных деятельностей, на основе которых возможно появление подлинной установки на трезвость, собствен но медицинской, психиатрической задачей? Видимо, нет. Она близка к психолого-педагогическим задачам вос питания и коррекции личности. Правда, учитывая, что мы здесь имеем дело в основном со взрослыми людьми, с уже сложившейся аномальным образом структурой личности, лучше говорить о перевоспитании или, ис пользуя удачный термин В. Е. Рожнова, о перевоспиты вающей корректировке личности.
Разработка как теории, так и практики такого пере воспитания немыслима вне компетенции профессио нального психолога, хотя, разумеется, никто не будет отрицать при этом важности учета богатейшего опыта психиатрии, медицинской психотерапии, постоянных консультаций с лечащим врачом, своевременной фарма кологической помощи и т. п. Меняется лишь соотноше ние ролей психиатра и психолога: если на первых ста диях, когда необходимо восстановить нарушенные бо лезнью функции, снять острые симптомы физической за висимости, привить отвращение к запаху и вкусу спирт ного и т. п., психиатр, несомненно, является главной, ключевой фигурой, а психолог — по сути фоном, под спорьем, то на стадии перевоспитывающей корректиров ки отношение меняется — главным и ответственным становится психолог.
Заметим справедливости ради, что мысль о необхо-
254
димости перевоспитания, душевного перерождения как важнейшего условия избавления от алкоголизма выска зывалась давно. Столетие назад (в 1886 г.) замечатель ный психиатр С. С. Корсаков писал, что нельзя излечить лишь изоляцией от алкоголя, сколь бы длительной она ни была. Можно продержать пьяницу и год, и два, но когда он выйдет, то вновь будет пить, если только за это время не дать ему какого-либо «нового душевного содержания» 13. Речь и идет сейчас о задаче привития этого нового душевного содержания и о том, что задача эта по преимуществу психолого-педагогическая.
Итак, определив сферу применения психологии, мы, казалось бы, можем переходить к отбору, конструирова нию, апробации конкретных инструментов вмешатель ства в эту сферу. Но первоначально проведенный анализ наводит нас на слишком обширную предметную об ласть, и поэтому возникает дополнительная задача — более ясно очертить, локализовать направленность и границы нашего вмешательства в рамках именно дан ного прикладного исследования. Например, в качестве точки приложения может быть выбрано формирование смысловой установки на трезвость как одной из состав ляющих процесса корректировки личности. В свою оче редь эта более прицельная локализация требует нового обращения к общепсихологическим рассуждениям и анализу, сосредоточенному на выбранной узкой обла сти. В нашем случае суть этих рассуждений может быть вкратце сведена к следующему.
Как было показано в главе II, появлению новых мо тивов, новых личностно значимых направленностей дея тельности субъекта нередко предшествуют особого рода переходные потребностно-мотивационные состояния, возникающие вследствие тех или иных кризисных явле ний личностного развития, разочарования в прежних мотивах и способах действия и т. п. В отличие от соб ственно потребностей, которым отвечают те или иные конкретные предметные содержания, о потребностных состояниях мы можем говорить лишь в плане доста точно широкого круга потенциальных, возможных, предполагаемых, но отнюдь не твердо закрепленных предметов. Следующая стадия движения — выбор конк ретного предмета, мотивообразование. Наконец, послед няя — побуждение через найденный мотив к деятельно сти, дальнейшая трансформация в ней потребностно-мотивационной сферы.
255
Исходя из подобного рода уже прицельно сформу лированных для решения выбранной задачи общепсихо логических принципов, мы можем наконец переходить к построению методики преобразования исследуемой реальности, в данном случае методики формирования установки на трезвость, рассчитанной на применение в наркологических отделениях психиатрических клиник.
Уже отмечалось, что «высказываемая» больными психиатрических стационаров установка на трезвость от нюдь не всегда основывается на подлинной потребности в трезвой жизни, чаще всего это не более чем вербаль ная, но отнюдь не смысловая установка. Тем не менее сам факт поступления, прихода человека в психиатри ческую клинику говорит о том, что прежний образ жиз ни — пьянство — по каким-то причинам (пусть даже внешним, например требования семьи) и на какой-то срок (по крайней мере на срок пребывания в стациона ре) стал для него хотя бы формально осуждаемым. С психологической точки зрения речь часто идет о доста точно диффузном и неопределенном мотивационно-по-требностном состоянии с нередким несоответствием осо знаваемых и неосознаваемых компонентов,— состоя нии, которое в отличие от сформированной потребности не имеет очерченных мотивов, конкретных планов и спо собов реализации. Поэтому основная задача методики виделась в поэтапном переводе такого потребностного состояния в качественно иной психологический ранг — ранг полноценной потребности в трезвой жизни как опо ры, основы для создания подлинной трезвеннической установки взамен имевшейся вербальной.
Эта задача реализовывалась в четыре этапа. (Кон кретные приемы методики были разработаны и апроби рованы К. Г. Сурновым в исследовании, выполненном под нашим руководством.) Первый — мотивационный— этап ставил целью создание у больных высокой личност ной, эмоциональной заинтересованности в предлагаемых психокоррекционных занятиях по данной методике. На втором — ориентировочном — вводились многочислен ные мотивы (предметы) трезвеннической жизни, потен циально способные опредметить существующее потреб-ностное состояние. На третьем — собственно установоч ном — на основе достижений ориентировочного этапа формировались личностно-приемлемые для данного па циента мотивы трезвеннической жизни, индивидуаль ная форма трезвеннической установки. Четвертый, по-
256
следний этап, названный деятельностным, заключался в разработке для каждого пациента развернутых пла нов организации будущей трезвой жизни. Сквозной для реализации этих этапов была деятельность группового общения. Критериями отбора участников психокоррек-ционной группы служили высказанные пациентом наме рения воздерживаться от употребления спиртных напит ков после лечения (т. е. наличие хотя бы вербальной установки); отсутствие выраженной деградации или сопутствующих эндогенных психических заболеваний.
Не останавливаясь на специальных, имеющих лишь узкопрофессиональный интерес приемах, которые частич но уже описаны ранее 14, скажем лишь, что применение методики оказалось весьма продуктивным в практиче ском плане. Смысловая установка на трезвость, диаг-носцируемая по ряду специальных критериев, была от мечена у 90 % больных экспериментальной группы, про шедших психокоррекционные занятия (против 30 % у больных контрольной группы, прошедших стандартное медикаментозное лечение).
Если рассматривать прикладные приемы психокор-рекционной работы не как отдельно взятые и имеющие самостоятельное значение, а как часть намеченного вы ше аналитико-преобразующего метода, то успешность и эффективность проведенного преобразования реаль ности могут рассматриваться как подтверждение пра вильности тех выводов психологического анализа, на которых непосредственно базировались замысел и спо собы построения прикладной методики.
В заключение надо признать, что на сегодняшний день намечены лишь отдельные, часто недостаточно свя занные фрагменты психокоррекционной работы в обла сти алкоголизма, скажем формирование установки на трезвость, исследование взаимопонимания больных в группе и др. Глобальная же задача состоит в том, чтобы проанализировать все без исключения звенья реабили-тационного процесса и найти в каждом из них те момен ты, которые подлежат компетенции психолога и воз можностям перевоспитывающей корректировки *.
* Сюда же мы включаем особой важности вопрос о необходи мости создания, специальной системы реабилитации, которая бы за полняла собой неизбежный разрыв между искусственной атмосферой больницы и сложностями реальной жизни. Без психологически гра мотной организации этого промежуточного звена наши психокоррек ционные усилия будут во многом оставаться напрасными.
9 Б. С- Братусь
257
Иначе говоря, создать систему психологического обес печения этого процесса, разработать ее теорию и прин ципы практической реализации.
6. СПЕЦИФИКА РАННЕГО АЛКОГОЛИЗМА
Выше мы анализировали типичную, наиболее рас пространенную форму хронического алкоголизма — ту, которая развивается у мужчин в достаточно зрелом воз расте. Между тем в последнее время особую тревогу вызывает наблюдающаяся во всем мире тенденция к «омоложению» этой страшной болезни вплоть до случа ев возникновения ее основных симптомов в подростково-юношеском возрасте. Кратко рассмотрим психологиче скую специфику ранних форм алкоголизма.
Прежде всего почти во всех случаях подростково-юношеского алкоголизма мы встречаемся с неблаго приятной средой: неполная семья, пьяница-отец, без надзорность и т. п. Это обстоятельство следует рассмат ривать как одно из существенных отличий генеза раннего алкоголизма от более поздних форм болезни, при которых неблагоприятная среда — отягощающая, но не обязательная предпосылка. Второе, что обращает внимание,— весьма нередкая церебральная недостаточ ность в анамнезе, могущая быть выраженной в довольно стертой форме и обусловленная травмами головы, не благополучно протекавшей беременностью, отягощен ными родами и т. д. Эти два обстоятельства составляют важнейшие специфические предпосылки юношеского алкоголизма: первое обусловливает содержание и ран нее усвоение алкогольных обычаев, установок микро среды, второе — те особые, отягощенные по сравнению с нормой условия, в которых разворачиваются и форми руются психические процессы.
Тем не менее раннее и дошкольное детство этих детей проходит таким образом, что не вызывает острых опасений у общественности или воспитателей дошколь ных учреждений. В анамнезах часто отмечается, что дети в это время были подвижны, охотно общались со сверстниками. Их ведущая деятельность обычно соответствовала возрасту: предметно-манипулятив-ная — в раннем детстве и ролевая игра — в дошколь ном возрасте. Иногда, правда, отмечалась повышенная истощаемость или возбудимость таких детей в игре. Насколько можно судить по анамнезам и расспросам,
порой бывает несколько измененным по сравнению с нормой и характер игр: в них больше присутствуют мотивы наказания, элементы жестокости, что прежде всего можно отнести за счет влияния микросреды, поскольку в игре ребенок во многом моделирует свое окружение.
С семи лет эти дети вместе со всеми идут в школу. Необходимо отметить, что вследствие семейного небла гополучия их подготовка к школе оказывается нередко недостаточной по сравнению с нормой: они менее приспособлены к учебе и школьным требованиям пове дения. Однако в целом у них, как и у других их сверст ников, формируется взамен игры новая — ведущая для данного возраста — учебная деятельность. Именно с ней связаны в этом возрасте основные психологиче ские новообразования, в тесной зависимости от ее хода формируются самооценка, самоуважение, тот или иной статус в классном коллективе.
Как уже отмечалось, многие из этих детей обладают часто невыраженной, стертой церебральной недостаточ ностью. Если такого рода дети попадают к психологу, то исследование обычно не обнаруживает у них явного снижения уровня обобщения или грубых нарушений памяти, могущих серьезно препятствовать успешной учебе. Их основные отличия от нормы обычно сводятся к тому, что они более утомляемы, более нетерпеливы, возбудимы и раздражительны, не способны к длитель ному сосредоточению внимания, к длительным психи ческим нагрузкам. Оказывается, однако, что им трудно учиться, что уже к младшему подростковому возрасту у них появляются трудности поведения, они могут стано виться нарушителями спокойствия в классе, больше, чем другие, тянутся к уличным компаниям, имеют склон ность рано приобщаться к алкоголю.
Было бы грубой методологической ошибкой назы вать связь между ослабленностью нервной системы и асоциальным поведением прямой, из нарушений нервной системы выводить асоциальную направленность и гово рить, в частности, о прямом биологическом наследова нии алкоголизма и асоциальности. Вместе с тем не привели бы к успеху и попытки игнорировать факт ослабления нервной системы, обусловленной теми или иными, в том числе и наследственными, причинами. Продуктивным, как мы пытались показать выше, явля ется здесь анализ путей изменения личности на протя-
9*
259
жении всего становления данного феномена со строгим разделением физиологических условий и собственно психологического процесса, протекающего в его рамках. Что касается наших пациентов, то здесь можно отме тить по крайней мере следующие основные моменты.
По мере усложнения программы таким детям вслед ствие описанных нарушений работоспособности стано вится все труднее успевать в школе. Им оказывается не под силу быть внимательными все время школьного урока, поскольку возможности их в этом плане реально ограничиваются 15—25 минутами. Им мало доступны и те объемы информации, которые требуется усвоить за один урок. Все это приводит к тому, что вторая половина (а то и две трети) урока проходит мимо ребенка, он становится невнимательным, отвлекается, ответы его на вопросы звучат невпопад, что вызывает осуждение и раздражение учителей, насмешки и пори цания сверстников, у которых формируется определен ное к нему отношение. Такому ребенку не под силу справиться и дома без организующей помощи взрос лого (а подобная помощь в неблагополучной семье, как правило, отсутствует) с объемом заданных уроков, ибо эти объемы не учитывают ограниченности его возмож ностей. Отсюда недовольство родителей, обвинения в лени, глупости, нередкие наказания.
В результате важнейшие потребности ребенка этого возраста, тесно связанные с его учебной деятельностью (потребность в одобрении взрослых, окружающих, ро дителей, сверстников, потребность в самоуважении), начинают ущемляться, фрустрироваться, постепенно создавая глубокий внутренний дискомфорт. Когда в ходе психологического исследования такого ребенка в возрасте 9—10 лет спрашиваешь, что бы он сделал, если бы был волшебником, то часто слышишь ответ:
сделал бы так, чтобы учиться на отлично, получать одни пятерки и т. п. Более благополучные сверстники обыч но отвечают по-иному: чтобы был гоночный вело сипед, чтобы все были счастливы и т. п. Наши дан ные подтверждаются сведениями других авторов. Так, А. М. Прихожан и Н. Н. Толстых провели сравнительное исследование двух групп младших школьников. Пер вая группа — дети, воспитывающиеся в интернатах. Подавляющее большинство этих детей — из семей не благополучных (алкоголизм родителей, асоциальное поведение). Вторая группа —дети из обычной школы,
живущие в «нормальных» семьях. В обеих группах пред лагалось на трех разноцветных лепестках «волшеб ного цветка» написать три самых заветных желания. Если в обычных школах большинство ответов отражали широкие мотивы («хочу, чтобы у всех были мамы и они были здоровы», «хочу, чтобы птицы не погибали от холо да и голода» и т. п.), то в ответах интернатских детей не было зафиксировано ни одного подобного ответа. Абсо лютное большинство ответов было связано с учением, выполнением требований учителей 15.
Выходы из этого положения могут быть различными и, к сожалению, далеко не всегда благополучными:
иногда такой ребенок становится на время забитым, подобострастным, тихим; иногда, напротив, стремится компенсировать недостатки учебы бравадой, дерзостью, выходками на уроке; иногда — ролью постоянного шута в классе; иногда, если позволяют физические силы,— драками и т. п.
Помимо этого весьма распространенного направле ния существуют и другие варианты предыстории ран него алкоголизма. Укажем здесь два из них. Во-первых, это дети с более выраженной резидуальной (оста точной) патологией, чем предыдущая группа, и дети-олигофрены (часто в легкой степени дебильности), которые вырастают в неблагополучных семьях и попа дают в массовую школу. В массовой школе их истории в чем-то сходны с вышеописанными, с тем, однако, каче ственным отличием, что хроническое отставание в учебе вызвано не только повышенной утомляемостью, раздра жительностью, нарушениями внимания и т. п., но и об щим снижением интеллектуального уровня, сугубо кон кретно-ситуационной структурой мышления, что ведет к принципиальной невозможности овладения уровнем и объемом общеобразовательной школы. Во-вторых, встречаются случаи раннего алкоголизма, когда не выявляется органической, пусть даже стертой, недоста точности и наследственной отягощенности. Однако все эти случаи, как правило, характеризуются выраженной так называемой педагогической запущенностью, ребе нок остается без психологически грамотных воспита тельных усилий.
В результате описываемые дети («группы риска») оказываются психологически оторванными от школь ного коллектива или занимающими в нем изолирован ное, отчужденное от большинства место. Эти дети. как
26:
правило, оказываются не вовлеченными и во внешколь ные организации, которые, к слову сказать, обычно ставят обязательным условием участия в них хорошие отметки, заведомо отсеивая тем самым «трудных» детей, т. е. тех, кому они больше всего нужны. К этому добав ляется нередкое неблагополучие в семье, «пьяный быт», наглядное восприятие алкогольных обычаев. Важно отметить, что неблагополучное влияние семьи отнюдь не ограничивается привитием алкогольных установок. В семьях «трудных» детей в порядке вещей ссоры, кон фликты, драки между родителями, применение тяжелых физических наказаний, в то время как в семьях благо получных школьников это единичные случаи. В иссле довании Е. Н. Голубевой, проведенном под нашим руко водством, было показано, что уже в раннем детстве и младшем школьном возрасте на операциональном уровне воспринимаются и усваиваются будущими «трудными» детьми разнообразные асоциальные фор мы поведения, например «выяснение отношений» как обязательная драка и т. п.
С этой преддиспозицией ребенок и подходит к под ростковому кризису, к новому для него потребностному состоянию, которое подразумевает выбор новых мотивов, предметов деятельности. В качестве ведущих для под росткового возраста обычно указывают потребность в общении со сверстниками, потребность в обществен но значимой деятельности, потребность познать самого себя как личность, почувствовать себя взрослым, стрем ление к самоутверждению и самовыражению. Сознание поглощено переходом из «мира вещей» в «мир идей», выработкой самостоятельных суждений об окружаю щем, своих принципов, своей позиции. Этим особен ностям и должны соответствовать те новые предметы, которые будут выбраны в качестве мотивов деятельно сти.
Наблюдения показывают, что именно с подростко вого возраста рассматриваемый контингент детей начи нает злоупотреблять алкоголем. Причем в некоторых случаях буквально первые же опыты алкоголизации оценивались чрезвычайно высоко. Можно ли считать па этом основании, что алкоголь становится тем предме том, на котором замыкается переходное потребностное состояние трудного подростка?
На наш взгляд, было бы ошибкой думать, что под росток ввиду своего отягощенного психического разви-
262
тия выбирает в качестве предмета новых потребностей собственно алкоголь. Как правило, выбирается не алко голь, а компания, группа, в которой уже, т. е. вторично, обязательным элементом общения, времяпрепровожде ния является выпивка. Эта компания, группа, которую в литературе называют по-разному — «уличной», «дво ровой», «асоциальной» и т. п.,— может быть однородной по возрасту или, что чаще, разнородной, с двумя-тремя старшими заводилами. Чем же привлекают эти группы, почему из широкого спектра предметов, отвеча ющих потребностному состоянию подростка (часто нео сознанным желаниям личностного общения, самоутвер ждения, взрослости и т. п.), выбирается именно этот?
Главным здесь является то, что в «уличной» микро среде подросток с рассмотренной выше предысторией находит референтную группу себе подобных. Именно в этих группах, и, к сожалению, ни в каком другом месте, будущие пациенты алкогольных отделений находят реальное поле самоутверждения, могут обрести наконец высокий статус, проникнуться самоуважением, чего они не в состоянии были сделать ни в школе, ни в своей семье, ни в какой-либо социально приемлемой вне школьной деятельности. Группа, особенно сначала, кажется новичку полной демократизма, теплоты, лишь позднее обнаруживаются ее жесткость, иерархия, обя зательное подчинение лидерам, корпоративность и т. п. Употребление же алкоголя занимает здесь особое поло жение. Именно групповая выпивка нередко играет роль психологического рубежа, своеобразного посвящения в члены группы. Потребление спиртных напитков в свою очередь требует денег, которых у подростков, только начинающих самостоятельную жизнь, либо нет, либо очень мало, что толкает группу на первые выраженные асоциальные поступки.
С началом систематического употребления алкоголя подростков неизбежно возникают конфликты в учебном заведении, на работе, в семье. Однако, как правило, в историях больных ранним алкоголизмом это противо действие микросреды ограничивалось либо мерами репрессивного характера (выговоры, порицания, адми нистративное воздействие), либо их «пугали» послед ствиями алкоголизма, пагубными перспективами связи с «дурной компанией». Подобные меры, будучи негатив ными, не могли оградить подростка от «уличной» ком пании, поскольку не сочетались с психологически обо-
263
снованными позитивными решениями, с предложениями такого социально приемлемого стиля жизни, таких форм деятельности, в которых могли бы быть удовлетворены эмоциональные запросы и ожидания подростка, его потребность в личностном общении, ощущении собст венной значимости, силы и т. п. «Уличная» же компания, пусть в извращенной форме, но давала им все это, и в подобной ситуации сопротивление, а тем более репрессии лишь увеличивали внутреннюю сплоченность компании, отрезая или во всяком случае крайне затруд няя путь возвращения ее членов к благополучному детству.
Несколько иными, нежели у взрослых, являются и пути формирования психологического содержания алкогольной деятельности. Во-первых, свойственные подростковому возрасту лабильность, возбудимость, быстрая «заражаемость» общим групповым настрое нием крайне ускоряют формирование искомых в опья нении эмоциональных состояний. Во-вторых, диапазон этих потребностных состояний значительно уже, чем у взрослых, фактически сводясь к одному — весело провести время в своей компании. В-третьих, если у взрослых притягательная сила алкогольной деятель ности во многом, как мы видели, связана с возмож ностью «улаживания», разрешения конфликтов реаль ной жизни, переноса их в план ирреальный, то у под ростков компенсаторная функция этой деятельности дол гое время не является столь актуальной. Их ущемления в реальной жизни (неудачи в учебе, отвержения в клас сных коллективах и т. п.) компенсирует сама компа ния, членство в ней, а алкогольная деятельность явля ется лишь атрибутом, одной из форм, хотя и чрезвычай но значимой, групповой активности.
Все увеличивающееся злоупотребление неизбежно приводит к значительным изменениям и нарушениям в еще неокрепшем организме подростка. Выше мы опи сали нарушения базового уровня психического здоро вья, некоторые основные клинические симптомы алко голизма у взрослых. Подростковая клиника имеет и в этом плане свою специфику. Во-первых, симптомы бо лезни возникают здесь значительно скорее. По данным П. И. Сидорова, например, у подростков 14—18 лет при знаки алкоголизма могут появиться даже в течение 5—6 месяцев регулярного пьянства, тогда как у взрос лых этот срок обычно 5—7 лет. Во-вторых, в отличие от
?f!
относительно выраженной последовательности, смены одного симптома другим, при подростковом алкого лизме наблюдается их нередкое смешение, лавинообраз ное нарастание. В-третьих, здесь можно наблюдать опи санный психиатрами своеобразный феномен «клиники до болезни», т. е. появление внешних признаков, симпто мов алкоголизма до того, как наступает собственно болезнь. Этот феномен, на наш взгляд, тесно связан с общей психологией отрочества, с выраженной группо-центрической ориентацией, подражанием групповым нормам. В данном случае это подражание приводит к тому, что подростки могут, например, демонстрировать «симптом потери контроля за количеством выпитого», полное игнорирование меры, тогда как на деле это будет не подлинным симптомом болезни, а лишь следованием принятой в компании норме пить «до отключки», «пока не упадешь» и т. п. То же и относительно центрального для всей клиники алкоголизма абстинентного синдрома:
подросток начинает наутро регулярно опохмеляться не потому, что испытывает такую необходимость, а потому, что так «принято», так делают «все». Тем са мым складывается «алкогольная личность до болезни» (А. Л. Нелидов), точнее, ее внешние атрибуты, отноше ние к алкоголю, способам его употребления. Здесь мы еще раз убеждаемся, что всякое психологическое об разование вначале существует как бы разделенным между двумя полюсами — субъектом, его усваиваю щим, и неким воспитующим, несущим в себе образ, бытие этого образования началом. Лишь после того как эти два полюса замыкаются в единое смысловое поле, начинается подлинное усвоение, интериоризация данного психологического образования. Причем вначале усвоению подлежат внешние атрибуты, навыки, опера ции и действия. Вслед за тем присваиваются и лежащие за ними смысловые отношения, приобретающие затем инерцию и переходящие в смысловые установки.
В данном случае вхождение в «компанию», подра жание ее нормам формируют не просто готовность к зло употреблению алкоголем, но сразу навязывают самое это злоупотребление в самых его крайних, существую щих лишь при уже развитой болезни формах. Понятно поэтому, что такое массированное употребление, падая на несформированный подростковый организм, столь быстро приводит к его перестройке, к появлению уже не подражательной, а подлинной, настоящей клиники
265
заболевания, не «алкогольной личности до болезни», а личности больного ранним алкоголизмом.
Внешние черты этой личности достаточно подробно описаны клиницистами. Картина при этом выглядит весьма разнообразной. Одни отмечают, что больным ранним алкоголизмом свойственны возбудимость, аг рессивность, сексуальные извращения. Другие назы вают заостренность характерологических черт, депрес сивные реакции, нарушения социальной адаптации, узость интересов, асоциальные тенденции. Третьи нахо дят грубость, эмоциональную холодность, циничность, утрату привязанности к семье и т. д. Существуют и попытки классификации изменений, например опи сания клинических проявлений алкоголизма у подрост ков с различными типами акцентуации характера 16.
Отдавая дань тонким клиническим наблюдениям, необходимо, однако, заметить следующее. В их изложе нии нередко происходит смешение признаков, относя щихся к разным уровням, разным плоскостям анализа. Так под одну и ту же рубрику — изменения личности — относят и выраженные характерологические особенно сти, и особенности конституции, того или иного типа нервной деятельности, и психологические черты, и ха рактеристики социальной ситуации развития и т. п. Смешение разнородных признаков создает порой такую пестроту, мозаичность, которая не позволяет или во всяком случае крайне затрудняет возможность выде лить общие закономерности и механизмы процесса. Что бы избежать подобного смешения, можно воспользо ваться концепцией уровней психического здоровья, рассматривая как особенности каждого из возможных уровней, так и способы их взаимосвязи и взаимовлия ния. Что касается типологий, то при всей их значимости для клиники, систематики и терапии остается крайне актуальной задача выделения внутренних психологиче ских механизмов — общих для всех вариантов и типов, но получающих в каждом из них свою окраску и осо бенность.
В целом изменения индивидуально-исполнитель ского и смыслового уровней психического здоровья при раннем алкоголизме во многом сходны с таковыми у взрослых больных. Однако и здесь есть некоторые отличия: изменения возникают значительно быстрее, проявляются более гротескно и в то же время с меньшей стабильностью и постоянством. Возьмем, скажем, такую
266
типичную особенность для всех больных, как «система самооправдания» пьянства. Психологический анализ показывает, что у взрослых больных высказывания выглядят как оправдательные главным образом после очередных эксцессов (дебоши в пьяном виде, продажа вещей и т. д.) или в состоянии тяжелого похмелья. В остальное время больные не склонны перед кем-то оправдываться. Напротив, их высказывания становятся «наступательными». Перспектива совершенно не пить (а это единственный способ избавиться от болезни) кажется им позорной, неприемлемой как для них самих, так и для любого человека. При этом больные обяза тельно находят в окружающей жизни факты и события, «подтверждающие» их концепцию. Так, одни больные рассказывают о своих знакомых или родственниках, которые «и пить умеют, и в доме у них порядок, и на ра боте — первые. А другие и не пьют, а у них все несклад но — только слава одна, что трезвые ходят»; другие приводят факты о незаменимости алкоголя как «лечеб ного» средства, третьи, в особенности люди с высшим образованием, утверждают, что алкоголь — обязатель ный спутник творчества (ведь пил же такой-то писатель, художник, поэт, музыкант). Тем самым под определен ным углом оцениваются все факты своей и чужой жиз ни, мы сталкиваемся не с отдельными высказываниями, имеющими целью оправдать себя, а с законченным «алкогольным» мировосприятием.
Сходное формируется и при раннем алкоголизме, од нако суждения здесь выглядят обычно куда менее согла сованными и аргументированными, неся на себе отпе чаток подростковой незрелости, неустойчивости, подчас контрастности. Подростки могут, например, то утвер ждать, что пьют крайне мало и редко, или, напротив, с гонором преподносить утяжеленный, явно не соответ ствующий действительности анамнез. Но общая направ ленность «системы самооправдания» остается такой же, как и при взрослых формах: трезвость представля ется чуждой и неполноценной, тогда как употребление вина (а на деле — его злоупотребление) — нормальным и естественным явлением.
Что касается смысловой, ценностной сферы, то по формальным показателям и неблагополучный подросток, и подросток благополучный первое время идут как бы сходным, соответствующим их возрасту путем, оба тяготея к группоцентрической ориентации, формируя
267
и реализуя в ее рамках потребности в общении, дружбе, совместной деятельности и т. п.
Однако затем внутренние психологические пути раз вития смысловой сферы благополучного и неблагопо лучного подростка начинают резко расходиться. В пер вом случае по выходе из подросткового кризиса следует ориентация на профессиональные интересы, происходит дифференцировка нравственных оценок, выравнивается их полярность, вырабатываются обобщенные идеалы, но, что самое главное для смысловой сферы, апроби руется, формируется, осваивается качественно новая ступень, уровень смыслового поля — уровень отноше ния к другим людям, миру вообще. Если в подростковом возрасте на какое-то время главным смыслообразую-щим отношением становится отношение «я и группа», то <оношеский возраст характеризуется снижением значимости группы, подъемом интереса и субъективной смысловой значимости отношений «я и мир» (Д. И. Фельд-штейн, О. В. Лишин). Это не означает, конечно, что юноша вообще выпадает из тесного общения, из той или иной группы. Это означает обычно лишь то, что групповая взаимосвязь как основной источник и форма выражения смысловых отношений изживает себя, а появляющийся новый смысловой уровень требует и новых, адекватных себе форм человеческих взаимо связей, а именно направленных на создание обществен но значимого, на пользу другим (пусть незнакомым, чужим, дальним) людям предназначенного результата деятельности.
Всего этого при раннем алкоголизме не происходит. «Компания» замыкает, ограничивает смысловую сферу группоцентрической ориентацией, и дальнейшее разви тие идет не к обществу, а к группе-корпорации, не соединяющейся, а, напротив, все более разъединяю щейся, разобщающейся с «большим миром». В резуль тате возникающие в рамках этой ориентации лично стные ценности оказываются все более расходящимися с общечеловеческими. "
Процесс этот не мог бы происходить ни столь, злока чественно, ни столь быстро, если бы его существенным, а со временем и главным системообразующим моментом не была групповая выпивка, регулярное употребление алкоголя, которое становится не только особой, асоци альной по своей направленности деятельностью, не только ведет к оторванному от реальности иллюзорно-
268
компенсаторному удовлетворению потребностей, не только подавляет и перестраивает иерархию мотивов, но и является опаснейшим ядом для детского организма, его нервной системы, головного мозга, ведущим к явле ниям абстинентного синдрома, компульсивного влече ния, токсической энцефалопатии. Не случайно поэтому по мере перерастания злоупотребления в болезнь, и осо бенно во время быстрого, «лавинообразного» нараста ния симптомов болезни, группоцентрический уровень развития смысловой сферы, даже с его извращенным содержанием, становится слишком высоким для боль ных и происходит «сползание» на эгоцентрический уровень. Группа, своя компания как таковая остается, но она перестает быть смысловым центром, целью, ста новясь все более лишь средством для удовлетворения возрастающей потребности. Поэтому, в частности, боль ные перестают держаться только «своих ребят» и их интересов и начинают легко сходиться с любым зло употребляющим алкоголем, с любой, даже на короткое время возникшей, компанией пьющих людей. Но и этот уровень не является конечным. В развитых стадиях болезни, так же как и при «взрослом» алкоголизме, все чаще наблюдается выпадение из собственно смыслового поля в поле сугубо ситуационное, т. е. происходит тот психологический процесс, который определяет, на наш взгляд, феноменологию «снижения», «уплощения» личности.
...В первой главе книги речь шла о философских ос нованиях и смысле проблемы нормы и аномалий лично сти. Проведенное исследование позволяет наполнить эти общие положения конкретным психологическим содержанием. Прежде всего мы видим, что болезнь не уничтожает личность как таковую, но глубоко извра щает, деформирует ее. В результате образуется собст венно аномальная личность, т. е. не способная ни к твор честву, ни к позитивной свободе, ни к вере, ни к ответ ственности, ни к любви — словом, не способная ориен тировать, направлять и организовывать жизненное раз витие как процесс приобщения к родовой человеческой сущности.
7. ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ПРИНЦИПЫ
ПРОФИЛАКТИКИ РАННЕГО АЛКОГОЛИЗМА
Вполне очевидна чрезвычайная опасность алкого лизма, в особенности в его ранних формах, поэтому нет
269
нужды специально обосновывать общегосударственную значимость действенной профилактики этого явления. Разумеется, при разработке принципов профилактики необходимо постоянно учитывать данные психологии, что делается, однако, далеко не всегда.
Возьмем, например, такой важный участок работы, как антиалкогольная пропаганда. Внешне сейчас дело обстоит, казалось бы, совершенно благополучно. Массо выми тиражами выходят брошюры, снимаются научно-популярные фильмы, ведутся просветительные беседы по радио и телевидению. И все же эффект пропаганды остается весьма низким. Что же касается больных ран ним алкоголизмом, то, по их словам, они либо вовсе не встречались с антиалкогольной пропагандой, либо она не произвела на них никакого впечатления. Чем же объясняется такое положение?
Среди прочих причин (стереотипность приемов воз действия, нерегулярность усилий, игнорирование воз растной специфики аудитории и др.) можно отметить и следующие психологические моменты. Почти каждый автор популярной статьи или брошюры по проблемам алкоголизма стремится поразить воображение читателя как можно более отталкивающими примерами пагубно сти пьянства — «тракторист М. в пьяном виде задавил трехлетнюю девочку», «гражданин К., будучи пьяным, после ссоры, возникшей из-за пустяка, выстрелом из охотничьего ружья тяжело ранил своего друга» и т. п. Эти примеры, естественно, вызывают единодушное осуждение, но чаще не пьянства, не выпивки, а трак ториста М. или гражданина К. Осуждение порой дохо дит до крайних мер («расстреливать их всех»), однако минует главный, кардинальный психологический факт, состоящий в том, что ни тракторист М., ни гражданин К. не родились такими, но прошли какой-то путь, часто достаточно долгий и сложный, прежде чем совершили связанное с пьянством преступление, что они не исключение, а подтверждение жесткой логики этого пути, его в известной степени психологической прину дительности, и, следовательно, каждый, именно каждый (я, мой сын, брат, друг), кто вступает или тем более уже стоит на нем, подвергает себя грозной опасности прий ти к таким же результатам. Так впечатляющий эпи зод, выхваченный из жизни, оставляет закрытыми для широкой публики извилистые лабиринты, подходы к нему, порождая дружное (даже среди пьяниц) осуж-
270
дение случившегося, но не понимая его корней, его прин ципиальной возможности при определенных условиях для любого из окружающих.
Отметим еще один характерный момент антиалко гольной пропаганды, связанный на этот раз не столько с попытками вызвать моральное осуждение, сколько с попытками запугать возможными, прежде всего для здоровья человека, последствиями пьянства. В брошю рах и просветительных беседах вам опишут и покажут на красочном плакате печень, сердце, мозг больного алкоголизмом, расскажут о том, как от рюмки водки нарушается координация движений, работоспособ ность, сообразительность и т. п.
Однако и такое воздействие оказывается малоэф фективным. С психологической точки зрения это можно объяснить не только отчуждением результата от процес са, о котором мы говорили выше («это у алкоголика С. скукожилась печень, а у меня этого, конечно, не будет»), но и другой важной причиной. Дело в том, что все эти воздействия направлены к одной и, разумеется, очень важной цели — доказать, что пить плохо. Авторы пола гают, видимо, что, будучи основательно напуганным «ужасами» алкоголизма, человек воспротивится пьян ству. Однако психологи знают, что только негативные стимулы, только «мотивы избегания» не могут сколь-нибудь длительно и эффективно определять сложное жизненное поведение и нужны, следовательно, помимо негативных те позитивные элементы, перспективы, цели, мотивы, ради которых необходимо подвергнуть себя ограничению и сказать себе «нет». Иными словами, наглядно показывая, почему пить плохо, антиалкоголь ная пропаганда не говорит совсем или говорит пока крайне невнятно, неубедительно, общими фразами о том, почему хорошо не пить, почему трезвеннический образ жизни во всех отношениях превосходит образ жизни злоупотребляющих алкоголем людей. Наличие таких позитивных идеалов трезвости особенно важно для молодежи, для которой, скажем, ценность здорового функционирования печени выглядит как далекая аб стракция, и сколько бы пропаганда ни запугивала па губностью пьянства, ее эффект без реальных, привле кательных, доступных восприятию и пониманию под ростка примеров превосходства трезвости над пьянст вом будет незначительным.
Большие перспективы открывает применение психо-
271
логии и в деле помощи медицине — в работе с теми, кто обращается за помощью к наркологам (а как пра вило, это люди с уже далеко зашедшими, запущенными формами болезни). Психология накопила достаточно большой опыт в диагностике умственных нарушений, в разработке действенных методов психокоррекции (об одном из них — формировании установки на трез вость — речь шла выше), в определении степени и фор мы личностной деградации и во многом другом. Однако следует сразу предупредить, что алкоголизм — крайне опасное и далеко не во всех случаях излечимое психи ческое заболевание, поэтому если усилия психологов поднимут реальную среднюю эффективность лечения * даже в 2—3 раза, то общий результат будет выглядеть все же скромным в сравнении с тяжестью и размерами трагедии алкоголизма. Разумеется, речь идет не об абстрактных числах и процентах, а о людях, их судь бах, и потому каждый вызволенный человек достоин любых усилий, но если говорить о главной точке прило жения психологии в пресечении зла, то, очевидно, разви тые формы алкоголизма таковой точкой не являются.
Тогда, может быть, надо искать ее в начальных формах болезни и сразу приниматься за лечение? Имен но к тому сводятся многие распространенные модели профилактики развития алкоголизма. Согласно этим по своей сути сугубо медицинским моделям, чем раньше мы выявим признаки алкоголизма, тем эффективнее, с большей вероятностью сможем остановить процесс развития болезни (по аналогии с каким-либо соматиче ским страданием: чем раньше мы выявим и начнем ле-
чить, например, туберкулез, тем больше вероятность избавления от недуга). Между тем эта модель психо логически несостоятельна. Ранние стадии, что отмечают и сами клиницисты, нередко значительно менее подвер жены лечению, чем стадии развернутые. Психологиче ски этот парадокс вполне объясним: человек еще не вы шел из состояния «восходящего», «самодостаточного» пьянства, не столкнулся во всей жесткости с опусто шающими жизнь и душу последствиями алкоголизма. Как правило, он вовсе не считает себя больным алко голизмом и в целом доволен собой и своим образом жиз ни. Мало будет толку, если мы обратимся со своей помощью и к так называемым привычным, «бытовым» пьяницам, у которых нет еще признаков болезни. Они, как показывает опыт, с благородным гневом отвергают даже намеки на возможность их дальнейшего падения.
Так где же тогда основная точка приложения пси хологии в противодействии алкоголизму?
Точка эта находится вне алкоголизма. Пора осо знать, что, говоря о борьбе с алкоголизмом, следует иметь в виду в качестве главного объекта борьбы вовсе не «алкоголика» и даже не алкоголизм как таковой. Бороться с алкоголизмом — значит бороться с его исто ками, пресекать причины его возникновения, в том числе причины социально-психологические, уводящие чело века из мира реального в мир иллюзорный. Главное внимание при этом надо уделять тем периодам жизни человека, когда он еще далек от тяги к вину, когда образуется его личность, круг его нравственных интере сов, способы и стиль достижения намеченных целей. Иначе говоря, следует начать с психологических и соци ально-психологических причин, истоков алкоголизма как аномалии формирования личности, а не сосредото чивать все усилия исключительно на борьбе (подчас заведомо бесплодной) с его многочисленными послед ствиями.
Но здесь, найдя уже, казалось, искомую точку, мы сталкиваемся с еще одним важным открытием. Эти психологические причины, истоки имеют отношение да леко не только к алкоголизму. Алкоголизм — одно из многочисленных последствий, вариантов действия этих причин. Скажем, человек не может отделить желаемое от реального, нетерпелив к необходимости сколько-нибудь отсрочить выполнение своих прихотей. Этот изъян при сопутствующих отягощенных условиях может
10 Б С Братусь 273
одинаково послужить толчком и к неврозу, и к противо правным действиям, и к частому употреблению спирт ных напитков, способному в дальнейшем перерасти в пьянство и алкоголизм. Тем самым психологические причины, на которых следует сосредоточить внимание для пресечения алкоголизма, во многом не специфичны по отношению к нему; они могут порождать целый круг аномальных явлений, в том числе и не связанных с болезненным пристрастием к вину.
Такое открытие лишь на первый взгляд может пока заться уводящим слишком далеко от вопросов алкого лизма. На деле оно обнаруживает принципиально новые подходы к решению этих вопросов и во многом объяс няет, почему столь малоэффективными оказывались до сих пор привычные методы профилактической работы. Оно возвращает нас к той важнейшей проблеме, кото рой посвящена по сути эта книга,—проблеме поиска и исследования общих корней личностных аномалий, которые в случае своего роста могут дать начало разно образным ветвям и сплетениям аномального развития. Мы же заняты главным образом тем, что рубим ветви, и не мудрено поэтому, что, перекрыв многие каналы рас пространения алкоголя, столкнулись с резким увеличе нием потребления других наркотиков, с распростра нением токсикомании и др., ибо корень — стремление к суррогатной, иллюзорно-компенсаторной деятельно сти — остался невырванным. Пора наконец переходить от «аварийной», перевоспитывающей политики (когда мы с опозданием реагируем на уже возникшие явле ния, будь то алкоголизм, наркомания или появление асоциальных групп подростков) к политике активной, формирующей, организующей свои результаты. Но пока мы прогнозируем лишь строительство заводов и элек тростанций, уровень образования и число специали стов, а «строительство» собственно души человече ской остается, скажем прямо, бесхозным. Точно изве стно и записано в инструкциях, что должен знать ребе нок, кончая первый класс школы, какие усвоить арифметические действия и грамматические правила, но каковы должны быть конкретные «нормативы» его ста новящейся души, оказывается на деле толком неизвест ным ни педагогам, ни родителям. Стоит ли после этого удивляться тем сюрпризам, которые преподносят нам вчерашние первоклассники, став подростками и юно шами?
ЛА
Изучение историй жизни больных ранним алкого лизмом показывает, что серьезное неблагополучие воз никает уже в младшем школьном возрасте. Необходи мо поэтому обратить особое внимание на этот период, поскольку им во многом (хотя, как мы увидим ниже, не исключительно) ограничены возможности профилак тики раннего алкоголизма, ибо он потому и ранний, что развивается в подростково-юношеском возрасте, т. е. следующем непосредственно за младшим школьным.
Мы уже обсуждали выше, почему у будущих пациен тов происходили неудачи в осуществлении ведущей для младших школьников учебной деятельности, как в ре зультате этого ущемлялись самооценка, самоуважение ребят, как отделялись, выпадали они из школьного коллектива, как миновала их внешкольная воспита тельная работа и как поэтому при наступлении подрост кового кризиса и соответствующего переходного потреб-ностного состояния без особых раздумий в качестве наиболее подходящего предмета новых возрастных потребностей выбирали они «уличную» компанию, в ко торой обязательным, существенным, а затем и стержне вым моментом групповой жизни становились регуляр ные выпивки со всеми вытекающими отсюда послед ствиями вплоть до возникновения алкогольной болезни.
Можно ли было, однако, избежать такого поворота событий, можно ли было разорвать взаимосвязанную, плотно пригнанную цепь социально-психологических причин и следствий, приведших детей к катастрофе, и повернуть в какой-то момент их развитие в благо получное русло? Безусловно, можно. Для этого надо проанализировать, просмотреть весь путь аномального развития, обнаружить его ключевые моменты и звенья, попытаться скоррегировать их и сделать так (в соци альном и психологическом планах), чтобы впредь они не были камнем преткновения для новых поколений детей. В этом, собственно, вся суть социально-психоло гической профилактики, призванной оградить подраста ющую смену, общество от пагубных для личностного здоровья путей *. Заметим, однако, что эти ограждения
* К сожалению, психология слишком долгое время использовала по преимуществу констатирующие методы, статичную регистрацию тех или иных результатов, выраженных, ставших отклонений. В сто роне оказалось наиболее ценное для теории и практики — анализ процесса аномального развития, который привел к данному резуль тату, его пнутренние составляющие и механизмы. Область патоло-
10 * 275
не смогут стать сами по себе гарантами личностного здоровья. Образно говоря, они подготавливают и обо значают место той строительной площадки, на которой предстоит еще возвести здание личности, контуры ее основных ценностей и идеалов. Таковое возведение — прямая задача уже иного процесса — процесса воспи тания и самовоспитания, который тесно взаимосвязан, взаимопереплетен с психопрофилактикой, но отнюдь не тождествен ей.
Рассмотрим теперь некоторые примеры психопро филактических действий. Сначала о детях, у которых ухудшение учебной деятельности было связано помимо семейного неблагополучия с астеническими состоя-ниями, нарушениями работоспособности, повышенной нервной и психической утомляемостью, лабильностью и др.* Во-первых, необходимо специальное, особое вни мание режиму труда и отдыха таких школьников, воспи тание соответствующих привычек и навыков, оказание им, особенно на первых, постановочных этапах, органи зующей помощи в учебе. Во-вторых, существенным
гии предстала тем самым изолированной от повседневной реальной жизни, не соединенной с ней множеством взаимопереходов. В итоге — задача научно обоснованной профилактики психических отклонений, которые по мере урбанизации имеют тенденцию к угрожающему нарастанию, оказалась по сути даже толком не поставленной в пси хологии. В прикладном плане все ограничивается пока однодневными решениями, часто житейскими советами и консультациями, космети ческими мерами, тогда как необходимы разработка стратегии, выде ление узловых точек деформации и получение хотя бы гарантий научной состоятельности коррекционной и психопрофилактической политики в стране. Лишь в этом случае данные и прогнозы психоло гии наконец найдут (должны найти) отражение в крупных, долго срочных социальных программах как региональных, так и общегосу дарственных (может быть, в ряде случаев и межгосударственных, в таких областях, например, как охрана окружающей среды, формиро вание нового экологического сознания и мышления и др.). Заметим, что необходимость ранней, упреждающей профилактики все более четко осознается и на Западе. В выводах Национального института алкоголизма США она метафорически выражена в следующем во просе: «Тратя столь много усилий и средств на спасение утопающих, которых несет река, не пора ли поинтересоваться, где же они в нее прыгают?» 19
* Специально обратим внимание на то, что количество детей, испытывающих стойкие затруднения при обучении, весьма велико. По данным клинико-психологических исследований, оно составля ет от 5 до 11 % 2Q. Это совпадает и с мировой статистикой. По данным ВОЗ, до 10 % детей страдают пограничными формами интеллекту альной недостаточности 2]. Что же касается контингента колоний, спецшкол, специальных ПТУ, то там число подобных детей возрастает до 50—60 % 22.
276
направлением профилактики является изменение оце нок их личности. Оценки эти нельзя (как это, к сожале нию, обычно делается) жестко связывать только со школьными отметками. В-третьих, для подобных детей существуют особые школы (лесные школы, школы при специальных детских санаториях, школа-интернат при Институте дефектологии АПН СССР и ряд других по добных школ, классы индивидуального обучения и др.) с соответствующим индивидуальным подходом, с сокра щенным временем уроков, с более растянутой по срокам программой обучения, которая, однако, в целом совпа дает с программой общеобразовательной школы (на помним, что речь идет пока не об олигофренах или детях, перенесших достаточно серьезное поражение нервной системы — о них чуть позже, а о детях с той или иной, часто весьма стертой, церебральной недостаточно стью) . Учет этих требований, в особенности своевремен ный перевод, даже на короткое время, в такие школы, оказывается крайне важным для развития подобных детей, поддержания их должной самооценки, профилак тики отклонений личности. Приведем в качестве при мера одно из наблюдений, заимствованное из работы Т. А. Власовой и М. С. Певзнер 23.
Женя К., 10 лет, был направлен на медико-педагогическую кон сультацию из-за явной недисциплинированности: дерется с детьми, не подчиняется педагогу, срывает уроки. Резко снижена успеваемость. В последнее время пропадает весь день на улице и, находясь среди. старших по возрасту детей, усваивает от них дурные привычки. Домашние условия неблагоприятные. Отец пьет, не уравновешен в общении с членами семьи.
При исследовании в медико-педагогической консультации выяви лось, что у мальчика в целом сохранна интеллектуальная сфера и что трудности в поведении и обучении были обусловлены вторич ными характерологическими изменениями, которые появились в ре зультате ослабленности, утомляемости ребенка, неблагоприятных условий, создавшихся для него в школе и семье. Женю направили на 6 месяцев в лесную школу, где был специальный режим, организую щая помощь, индивидуальный педагогический подход, общеукре-пляющее лечение. В результате мальчик окреп, стал спокойнее, повы силась его работоспособность, были восстановлены основные пробе лы в школьных знаниях, и, что самое главное, у него появился инте рес к учебе, к занятиям. По возвращении в прежнюю школу был взят на учет школьным врачом. По катамнестическим сведениям, ребенок через полтора года повторно был направлен в лесную шко лу. Все это дало возможность стать Жене успевающим учеником, вы-равнять его отношения с другими, его поведение и характер.
Еще одним путем профилактики, в равной степени важным не только для рассматриваемого, но и для всех
277
контингентов неблагополучных детей, является вовле чение их в такого рода внешкольную, внеучебную деятельность, в которой могли бы проявиться их способ ности, душевные качества, где бы они могли получить одобрение, знаки внимания, уважение окружающих ребят и взрослых.
На анализе последнего направления мы особо оста новимся ниже, а пока перейдем к тем пациентам, кото рые выросли в неблагополучных семьях и у которых выявилась более серьезная, чем в предыдущей группе, резидуальная органическая патология или даже была констатирована олигофрения, часто в'степени легкой дебильности. Отправленные в массовую школу, эти дети неизбежно начинали серьезно отставать в учебе со всеми вытекающими отсюда психологическими послед ствиями. Отставание это, однако, было вызвано не только повышенной утомляемостью и лабильностью, как в предыдущей группе, но и общим снижением уровня мышления, его сугубо ситуационной структурой и по сути дела принципиальной невозможностью овладения программой общеобразовательной школы.
Значимой мерой профилактики в этом случае явля ется своевременный перевод таких детей во вспомога тельную школу для умственно отсталых, где в значитель но удлиненные сроки (8 лет) они овладевают програм мой начальной массовой школы, получают профессио нальную подготовку по несложным видам труда в про мышленности, бытовом обслуживании и сельском хо зяйстве. Практика показывает, что эта мера значитель но сокращает вероятность асоциального развития таких детей. Психологи справедливо связывают это с удовлет ворением возрастных потребностей детей в самоуваже нии, в одобрении, которые постоянно фрустрируются в массовой школе, ибо в массовой школе такой ребенок все время терпит неудачи в учебе, тогда как во вспомо гательной — он рядовой ученик в коллективе таких же, как он, ребят.
В этом отношении весьма показательна работа Л. Н. Поперечной и С. Я. Рубинштейн 24. Ими были изу чены две группы детей, перенесших в раннем возрасте органические поражения головного мозга. В первую группу вошли те ученики массовой школы, которых в свое время психологи и педагоги рекомендовали перевести во вспомогательную .школу, но их родители категорически воспротивились такому переводу. Ко вто-
278
рой группе были отнесены те, кто был вовремя пере веден во вспомогательную школу. Полученные спустя шесть лет катамнестические сведения показали следую щее. Вошедшие в первую группу, как и следовало ожи дать, длительно не успевали в массовых школах со все ми вытекающими отсюда последствиями. Многие из них в подростковом возрасте без сожаления бросали школу и сбивались на путь асоциального поведения, пьянства, оказывались в исправительно-трудовых колониях. Во второй группе оказалось гораздо больше юношей и де вушек с положительной направленностью личности. Они работали, самостоятельно жили, строили собствен ные семьи. Авторы описывают случаи, когда стойкая положительная направленность наблюдалась даже у тех, кто после окончания школы-интерната вынужден был жить в одной квартире с родителями-пьяницами. Согласно данным этого исследования, решающую роль в возникновении отрицательной направленности лично сти у первой группы сыграла именно длительная неуспе ваемость в школе, т. е. неуспех в основном виде деятель ности. Во второй же группе, напротив, успехи в учебной и трудовой деятельности способствовали формированию положительных интересов и ценностей, положительной направленности личности.
Меры психопрофилактики раннего алкоголизма, конечно, не ограничиваются лишь применением их к неблагополучным детям, отягощенным той или иной органической недостаточностью. Существуют в «группе риска» и такие дети, у которых не выявляется органиче ской недостаточности и наследственной отягощенности. Однако обычно эти случаи характеризуются выражен ной, так называемой педагогической запущенностью, отсутствием должного родительского надзора, заменой воспитания наказанием и т. п., в результате чего ребе нок также выходит на рубеж подросткового возраста отчужденным от школьного коллектива и ведущей учебной деятельности со всеми рассмотренными выше опасностями данного положения. Необходимо, следова тельно, и в этих случаях применять действенные меры профилактики, среди которых следует выделить органи зующую помощь в учебе, отсутствие жесткой связи между оценками успеваемости и оценками личности, вовлечение во внешкольную воспитывающую дея тельность. Последняя, как уже подчеркивалось, явля ется важнейшим элементом психопрофилактики ран-
279
него алкоголизма, причем осооенно возрастает ее значе ние на решающем для большинства наших пациентов подростковом рубеже.
Следует поэтому подробнее остановиться на пси хологических принципах вовлечения «трудных» детей в воспитательный процесс. Но прежде хотелось бы обра тить внимание на то, что определенные неспецифические психопрофилактические аспекты надо всегда иметь в виду воспитателям тех детей, которые в целом выглядят вполне благополучными, лишены наследствен ной недостаточности, изолированы от возможности употребления алкоголя — словом, не вызывают опасе ний относительно их будущего трезвого образа жизни. Мы видели, что болезненная привязанность к алко голю (как, впрочем, и любому другому наркотику) формирует установку на немедленное удовлетворение потребностей при малых затратах усилий, импульсив ные способы действия, неумение опосредствовать свое поведение, избегание ответственности за совершаемые поступки, игнорирование необходимости отделить воз можное от желаемого и т. п. Необходимо помнить, однако, что определенные зачатки этих черт могут быть присущи любому непьющему человеку, и в таком слу чае вовлечение в регулярное алкогольное действо усили вает, доводит их до крайности, опасного гротеска. Подобно тому как в организме присутствуют вирусы едва ли не всех болезней, так и в организации пси хики могут быть зачатки склонности к иллюзорно-компенсаторным действиям, степень выраженности ко торых составляет, если угодно, степень латентного пси хологического риска, психологической предрасположен ности к возникновению в случае знакомства с нарко тиком тяги к нему. Важно поэтому заранее открыть воспитаннику способы полноценного, мужественного, «посюстороннего» отношения к конфликтам, неудачам, поражениям и другим негативным периодам жизни, с которых порой начинается уход в ирреальный план у взрослого человека, т. е. умение терпеть, ждать, откла дывать получение привлекающей награды, разводить реальные и идеальные цели и т. п. Закладывая эти умения, обсуждая возможные трудности жизни и до стойные способы их преодоления, мы тем самым закла дываем и определенный психологический иммунитет к возникновению в будущем наркоманических соблаз нов.
280
Этот момент наряду с привитием алоцентрической, просоциальной ориентации является важной составля ющей психопрофилактики алкоголизма, точнее сказать, общей психопрофилактики аномального развития личности, частной, но, пожалуй, наиболее опасной и зло качественной формой которого является алкоголизм.
Перейдем теперь к изложению психологических принципов воспитательной внешкольной работы с под ростками «группы риска».
Появление новых свойств и новой направленности личности взамен старых возможно только в ходе раз вития соответствующей новой деятельности, а никак не путем одного, пусть самого проникновенного, пропо ведования новых взглядов и интересов, не путем одних нравоучений и нотаций. Напомним, что свойства лич ности всегда деятельностно опосредствованы. Не будучи порождены соответствующей деятельностью, они пред ставляют всего лишь пустую декларацию.
Здесь необходимо подчеркнуть следующие моменты, связанные с обоснованной выше (гл. II) развернутой схемой движения деятельности, в которой выделяются три зоны: 1) потребностное состояние, выбор пред мета; 2) закрепление предмета в качестве мотива, моти-вообразование; 3) преобразование деятельности. Мы говорили о том, что предмет, который будет адекватен потребностному состоянию, характеризующему под ростковый кризис, и который имеет большую возмож ность быть выбранным среди прочих, должен отвечать стремлениям подростка к взрослости, собственной зна чимости и в то же время к личному, теплому, интимно-, личностному общению. Наибольшей вероятностью стать таким предметом обладает группа сверстников при наличии: 1) теплоты, тесных личностных связей и обще ний; 2) общего дела, объединяющего группу, общих целей, задач, общих врагов и друзей; 3) атрибутов взрослости, собственной значимости; 4) элемента «осо-бости», порой тайны, превосходства над другими подоб ными группами, некоторой экстремальности групповой деятельности, субъективного восприятия ее как чего-то небудничного, доселе небывалого. Жизнь подростков «группы риска» складывалась так, что в качестве такой группы они выбирают «уличную» компанию и, что важ но, в дальнейшем остаются в ней, закрепляются в зоне ее влияния, претерпевая вместе с ней изменения в сторо ну асоциальности.
281
Чтобы «переопредметить» те потребности, которые находили свое удовлетворение в асоциальной деятель ности, и тем самым положить начало построению новой цепи деятельности, призванной заменить, вытеснить прежнюю, асоциальную, необходимо учитывать специ фику не какой-либо одной, а всех указанных этапов, зон, их взаимопереходов и взаимосвязей. Так, напри мер, очень часто приходится мириться с тем, что пред меты, мотивы, которые выбираются в первой и закре пляются во второй зоне движения деятельности, ока зываются по многим своим характеристикам еще дале кими от тех, которые мечтает видеть воспитатель у своих воспитанников. Желаемые мотивы, как правило, могут появиться лишь в результате длительного и сложного воспитательного процесса, в то время как первые выбо ры играют нередко роль крючка, приманки, для того чтобы вовлечь подростка в новый коллектив, в сферу воспитательного воздействия. Непонимание этого мо мента сплошь и рядом приводит к тому, что от трудно го подростка сразу требуют примерного поведения и похвальных мотивов. Это обычно кончается тем, что такой подросток не принимает эти требования и, не чувствуя их внутренней необходимости, так или ина че уходит из поля влияния воспитателя, причем уходит, как мы знаем, нередко в асоциальную «улич ную» компанию, которая, как это ни парадоксально, оказывается в данной ситуации куда более педагогиче ски мудрой, ибо отвечает определенным возрастным потребностям подростка (например, потребности в не формальном, дружеском общении) и поначалу предъяв ляет новичку понятные и посильные для него требова ния. Следует помнить, что если не создать ребенку адекватные формы реализации его возрастных потреб ностей, то сами эти потребности не исчезнут, а будут искать иные формы реализации, не исключая откло няющихся и асоциальных. Таким образом, воспитание должно вобрать в себя реальную жизнь ребенка, а не быть чем-то внешним, навязанным по отношению к этой жизни. Дилемма, стоящая здесь, достаточно остра:
либо воспитание, с опорой на реальные возрастные по требности, будет вести за собой развитие личности, либо это развитие пройдет своим стихийным ходом мимо ор ганизованного воспитания со всеми присущими стихии последствиями.
Любой из перечисленных выше притягательных для
282
подростка атрибутов дружеской группы не является сам по себе хорошим или плохим. Все зависит от того, каким содержанием он наполняется. К сожалению, однако, приходится встречаться с тем, что во многих педагоги ческих разработках и публицистических статьях о вос питании конкретно-психологические особенности по-требностных состояний, мотивов, интересов ребенка по сути игнорируются, а на их место подставляются по требности, мысли и чувства, которые, по мнению авто ров, должны быть или желательны на данной возраст ной ступени. Это явление, которое можно обозначить как своеобразный «постулат долженствования», нано сит огромный ущерб делу воспитания. Подчиняясь по стулату долженствования, неизбежно начинают искать не там, где «потеряно», не там, где реально находится сейчас ребенок со всеми особенностями его психики, его личности и мышления (нравятся они нам или не нра вятся, кажутся привлекательными или отталкивающи ми), а там, где «светло», куда он может только еще прийти вследствие определенных воспитательных уси лий. Отсюда, в частности, проистекают формализм, пристрастие к дутым, парадным показателям, игнори рование негативных явлений в жизни нашей молодежи, нежелание и неумение честно и открыто их анализиро вать и многое другое.
Автору, например, приходилось сталкиваться с мне нием о том, что, скажем, полезных видов групповой экстремальной деятельности не может быть, а ученый, предлагающий искать и прививать такие виды деятель ности, желает протащить некую крамолу, чуть ли не подрывающую общественные устои, словно данные пси хологических исследований (а речь шла именно о них) могут быть приняты и одобрены лишь в том случае, если согласуются с чьими-то личными вкусами и представле ниями о должном. Пора наконец понять, что психоло гические особенности нельзя мгновенно переиначить, объявить выдумкой или «отменить» вовсе, что с такой необыкновенной легкостью порой делается в нашей дей ствительности. Это — объективные условия, и если к ним относиться без должного уважения, игнорировать их, то, как и любые другие объективные условия, они жестоко мстят нам, чему есть уже немало примеров. Что же касается стремления к необычности, неординар ности, экстремальности групповой деятельности на оп ределенном возрастном этапе, то речь идет о важнейшем
283
психолого-педагогическом принципе: разве команда гайдаровского Тимура, ее деятельность не была особой групповой и экстремальной деятельностью, разве не имела она свою символику, не была окутана глубокой тайной, не была связана с риском, борьбой и опасно стью? Или движение молодежных студенческих дружин по охране природы, начавшееся в 60-х годах на биоло гическом факультете МГУ и ныне распространив шееся на всю страну? Эти дружины ведут нешуточную, сопряженную с опасностью борьбу с врагами природы, в том числе и с матерыми браконьерами. Разве это не особая, подразумевающая экстремальные ситуации дея тельность и одновременно деятельность социально значимая, духовно высокая? Ясно, что подросток, юно ша, прошедший через такого рода деятельность, не только полностью удовлетворит в ней свои насущные возрастные потребности, не только будет готов к слож ностям реальной жизни, но и никогда не потянется к наркотику как средству самоутверждения. Ему неза чем будет стремиться в иллюзорный мир, чтобы хоть на миг, страшной ценой разрушения своего мозга ощутить себя хозяином положения. Он не где-то там, а здесь, прочно, по-хозяйски обживается, борется с трудно стями, решает свои проблемы, противоречия. Он здесь живет.
Но если даже нам удалось сформировать необходи мую общественно значимую и отвечающую возрастным потребностям деятельность и она в данный момент ув лекла воспитанника, задача этим не исчерпывается. Необходимо постоянно поддерживать эту деятельность с помощью расширения арсенала средств ее осуще ствления, усложнения целей, развития потребностей и т. п. Если такая деятельность начинает раньше време ни «провисать», лишается своих перспектив, реальной привлекательности, то повышается и вероятность раз личного рода отклонений, вероятность выхода ребенка из поля воспитательных воздействий.
Вместе с тем надо помнить, что развитие любой предметной деятельности, обеспечение ее стабильности не самоцель, а предлог, почва, материал, на основании которых необходимо осуществлять главную задачу — задачу нравственного формирования воспитанника, привитие ему честности, доброты, социальной активно сти, общественной направленности. (Здесь, как видит внимательный читатель, мы переходим к выделенной
284
выше (гл. II) третьей плоскости анализа личности — плоскости смысловой, нравственной и соответственно к высшему уровню психического здоровья — уровню личностного здоровья.) Заостряя данное положение, можно сказать, что для воспитателя по сути все равно, занимается ли ребенок туризмом, фехтованием, музы кой, театром или плетением вологодских кружев,— важ но, каким он становится человеком в ходе этих занятий. Это не значит, что продукт деятельности, е<е качество вовсе не играют роли. Понятно, что стремление все делать как можно лучше само по себе есть одно из начал нравственности. Это значит лишь то, что предмет воспитания не совпадает с предметом обучения. Если в первом случае предметом является нравственно-ценностная, смысловая сфера, то во втором — интеллек туальная и операционально-техническая 25.
Наконец, важно знать, что в развитии любой дея тельности, какой бы налаженной, социально значи мой и удобной для воспитания она нам ни казалась, возможны кризисы, появление новых потребностных состояний, к которым должен быть готов воспитатель и к которым он должен исподволь готовить воспитан ника, с тем чтобы выбор нового предмета обеспечивал его дальнейший нравственный рост и был адекватен выработанным нравственным установкам *.
Что же касается содержания самих установок, содержания смыслообразующих полей сознания, то из всего вышеизложенного становится достаточно ясным, что основным для профилактики отклонений личности путем развития должно быть опосредствованное соот ветствующими деятельностями движение, восхождение от узколичного к всеобщему.
Еще один принцип воспитательной работы с «труд-
* Вот, например, характерное высказывание одного из участни ков подростково-юношеского отряда «Дозор» (руководители О. В. Ли-шин и А. К. Лишина): «Всем самым дорогим «Дозор» может стать для человека лишь на некоторое время. Для меня отряд был наиболее ценным в 14—16 лет, а потом появилось стремление выйти в мир, про верить свои силы не в отряде, где рядом друг, а в неизведанном, за гадочном, противоречивом мире: утвердить или не утвердить себя, проверить свои силы. Я чувствую — сейчас это необходимо». Понятно, что такой уход из сферы организованной, хорошо налаженной обще ственно значимой, общественно полезной деятельности, из сферы активного влияния воспитателей и коллектива, возникновение такого потребностного состояния должно восприниматься как вполне законо мерное следствие логики развития личности, а вовсе не как неудача или срыв воспитательного процесса.
285
ными» подростками заключается в следующем. Мы не можем приступить к работе с ними непосредственно и прямо. Ведь если «трудный» должен «переопредме-тить» свои потребности, перенести центр своего смысло вого восприятия из асоциально ориентированной груп пы в группу, осуществляющую просоциальное развитие, то необходимо как минимум наличие последней группы, причем не просто наличие, а обеспечение ее жизнеспо собности, привлекательности для подростков, возмож ности противостояния пагубным и дезорганизующим влияниям. Надо помнить, что «трудные» — это отнюдь не пассивный объект воспитания. Они легко сплачива ются, и их дезорганизующая активность весьма велика. Принявший их коллектив должен быть действительно силен, чтобы его не разложила вошедшая в него даже небольшая компания «трудных». Понятно также, что речь идет не об абстрактной силе, а о силе нравствен ной, ориентированной на продуцирование и реализа цию общественно значимых, просоциальных ценностей, усваивая, разделяя, отстаивая которые возвышается и каждый входящий в коллектив индивид. «Коллек тивные формы сотрудничества,— писал Л. С. Выгот ский,— предшествуют индивидуальным формам пове дения, вырастающим на их основе, и являются их пря мыми родоначальниками и источниками их возникно вения» 26.
К сожалению, эти условия часто игнорируются, и на практике пытаются сразу чуть ли не из одних «труд ных» формировать воспитывающий коллектив (трудо вые лагеря, экспедиции и т. п.). Как правило, такие попытки заканчиваются самым плачевным образом 27.
Из сказанного следует, что в работе с «трудными» надо различать две задачи — задачу создания стойкого, просоциально ориентированного воспитывающего кол лектива и задачу вовлечения в этот коллектив «труд ных» подростков. Разумеется, в реальности воспита тель не может сказать явно «трудному» подростку: не ходи в наш коллектив, он еще не созрел для твоего пере воспитания. Эти две задачи приходится решать подчас чуть ли не одновременно, но различать их и по возмож ности обеспечивать опережающее решение первой зада чи совершенно необходимо.
Отдельно следует сказать о личности самого воспи тателя. Психология определяет (и надо ли говорить о том, как это важно) необходимую канву, направление,
286
последовательность действий, но вне живой личности воспитателя, его реального опыта, его индивидуаль ности любая психологическая разработка мертва *. Поэтому, чтобы овладеть той или иной методикой воспи тания, надо не только познакомиться с теорией, психо логической канвой процесса (что, разумеется, совер шенно необходимо), но определенное время активно участвовать в этом процессе под руководством опыт ного воспитателя. Надо прямо констатировать: мето дики воспитания передаются из рук в руки. Это касается всего спектра воспитательной работы — от коррекции психических отклонений, где никакая книга не заменит сама по себе учебы у реального психотерапевта, до вос питания вполне здоровых детей и подростков, где также надо пройти определенный путь рядом с опытным учителем. Отсюда — необходимость создания различ ных методических центров, где на живом примере жела ющие могли бы овладеть теми или иными аспектами сложного воспитательного дела, соединить его теорию и практику.
И наконец, последнее. Никакая самая изощренная педагогическая техника и интуиция, выверенная психо логическая теория не спасут, если воспитатель — чело век безнравственный, если его смысловая сфера ориен-
* На наш взгляд, отношения между практической педагогикой и психологией можно условно уподобить отношениям между практи ческой медициной и, скажем, физиологией. Знание последней, даже самое совершенное, еще не делает человека врачом, однако без этого знания врачевание невозможно, ибо лишается своего фундамента. Точно так же и знание основ психологии само по себе не делает его обладателя ни педагогом, ни воспитателем, ни психотерапевтом, однако является в этих случаях необходимым, поскольку в нем содер жатся сведения о внутренних процессах, структурных особенностях и, наконец, о слабых точках того «материала», к которому прилагается воспитательное и коррекционное воздействие. И если серьезная ошибка в деле врачевания, происшедшая из-за того, что врач игно рировал физиологические возможности организма, будет справедливо расценена как должностное преступление, то и грубую ошибку воспи тателя, порожденную незнанием общепсихологических закономерно стей, также следует рассматривать как не менее тяжкое должностное преступление, ибо если в первом случае речь идет о вреде, причи ненном жизни тела, то во втором — о вреде, причиненном жизни души Сказанное вовсе не означает, что педагогике следует превра титься в некую строгую «технологию воспитания». Речь идет не о лишении педагогики элемента искусства и интуиции, не о шаблонах, а, напротив, о большем, более свободном варьировании на основе знания внутренних психологических законов, подобно тому как неред ко в общем-то одинаковое или сходное знание физиологии или ана томии не уравнивает искусство врачей.
287
тирована на эгоцентрические ценности. Какой бы мето дикой он ни пользовался, он будет способствовать вос питанию людей безнравственных. Это надо твердо усвоить, а не ждать от психологов и педагогов некоего алгоритма, системы советов, которые сами по себе свершат чудо нравственного воспитания. Еще А. С. Ма каренко высмеивал тех, кто считает, что «нужно найти какой-то хитрейший рецепт воспитания детей, и дело будет сделано... Если этот рецепт дать в руки самому заядлому лежебоке, он при помощи рецепта воспитает трудолюбивого человека, если его дать мошеннику, рецепт поможет воспитать честного гражданина, в ру ках враля он тоже сделает чудо, и ребенок вырастет правдивым. Таких чудес не бывает. Никакие рецепты не помогут, если в самой личности воспитателя есть
" 00
большие недостатки» .
Исходя из названных принципов в одной из школ Москвы был начат психолого-педагогический экспери мент, в ходе которого решались обозначенные выше задачи: создание воспитывающего коллектива и вовле чение «трудных» подростков в коллективную деятель ность. Так появилась специальная методика, разрабо танная под нашим руководством С. Н. Волковым. Всего за 10 лет проведения психолого-педагогической работы (1974—1984 гг.) через организованные поданной мето дике туристские кружки, объединенные затем в район ный турклуб «Изыскатель», прошло около полутора ты сяч детей и подростков, из них более 300 подростков «группы риска» (приводы в милицию, случаи пьянства и др.). Не вдаваясь здесь в описание самой методики *, ограничимся лишь иллюстрацией — историей одного из воспитанников С. Н. Волкова.
Валерий К., 18 лет. Отец—рабочий, больной алкоголизмом в стадии запойного пьянства. Внимания детям не уделял, в состоянии опьянения часто скандалил дома. Мать много работает, чтобы мате риально обеспечить семью.
Мальчик рос подвижным ребенком. В дошкольном детстве вслед-
* Разумеется, разработанный в ходе этого эксперимента методи ческий подход 29— отнюдь не единственно возможный. На сходных общих принципах, но с помощью иных конкретных приемов, способов построения коллективной деятельности успешно работают и москов ский отряд «Дозор», и тюменский клуб им. Ф. Э. Дзержинского, и др. Главное, что роднит работу подобных объединений — это долгосроч ная, поэтапная, психологически верно рассчитанная организация живого дела, связанного с формированием общественной направлен ности.
288
ствие неблагополучия и. отсутствия надзора в семье почти все время проводил на улице, рано стал самостоятельным. В школу пошел с 7 лет. Из-за неуспеваемости был оставлен в первом классе на второй год. В начальной школе учился на двойки и тройки, был недисциплинированным, из-за этого возникали постоянные конфликты с учителями. К 13 годам все меньше внимания уделяет учебе, зато полностью переносит свою активность на улицу, где складывается «уличная» компания с гипертрофированным культом дружбы внутри своего узкого круга («браты»). Принимает участие, часто как инициа тор и предводитель, в многочисленных массовых драках, в которых «выясняются» территории влияния «дворов» и «улиц» района-ново стройки. В одной из таких драк получил травму головы. Непременным атрибутом групповой жизни становится выпивка. В шестом классе (14 лет) ставится на учет в органах милиции, отмечены неодно кратные появления в общественных местах в нетрезвом состоянии. К 15 годам в школе окончательно формируется представление о Валерии как о крайне плохом ученике (тяжелая неуспеваемость, осо бенно по русскому яаыку и математике) и опасном хулигане, состоя щем на учете в милиции.
С такой характеристикой К. пришел в туристский клуб. Побу дили его к этому любопытство, вызванное развешанными в коридоре школы яркими фотографиями далеких походов, перспектива путе шествия на Кольский полуостров и сама фигура тогдашнего руководи теля — совсем молодого человека, разностороннего спортсмена, всегда подтянутого, ладно одетого, а главное — искренне располо женного к воспитанникам, готового отдать им все свое время и силы.
Поначалу, в первых походах, К. пытался насаждать усвоенные прежде шаблоны отношений: сколачивал свою компанию с особыми привилегиями, использовал физическое превосходство, сквернословил и т. п. Однако руководитель, угадав потенциальные возможности подростка, сразу поставил его в особую позицию в клубе — пози цию защитника, опекуна младших и слабых членов клуба, без кото рого им (младшим) будет плохо, они не справятся с трудностями путешествия. Эта позиция, оказавшаяся наиболее адекватной в вос питательном смысле для К., бывшего к тому же (из-за дублирова ния класса) переростком среди своих одноклассников, позволила в короткий срок выявить лучшие качества подростка, должным обра зом применить его лидерскую и организаторскую направленность. Валерий нес самые тяжелые рюкзаки, помогал младшим, лучше всех разжигал костер и организовывал привал, брал на себя наиболее трудную работу. Все это привело к тому, что К. стал пользоваться всеобщим признанием, уважением и любовью в коллективе — изби рался командиром экипажа, дважды был капитаном всего клуба. Разносторонняя клубная деятельность (тренировки, подготовка к походам, сами походы) оказалась куда более привлекательной, чем прежняя, асоциальная. Разумеется, в новой, походной жизни (а походы предпринимались часто весьма сложные) не оказалось места и выпивке, а позиция лидера, защитника, опекуна младших членов группы и вовсе исключала ее. Связь же с прежними «братами» сказалась в том, что троих из них он привел в клуб, причем один — Михаил Н. из очень неблагополучной семьи, дублировавший 4-й и 6-й классы, состоявший на учете в милиции и в психоневрологическом диспансере (последствия черепно-мозговой травмы), прошел тот же путь, что и К., став признанным лидером коллектива. После 8-го клас са К. поступил в ПТУ. До армии работал автослесарем, продолжал посещать клуб.
289
раннего алкоголизма не ограничиваются только млад шим школьным возрастом. Действенные меры принци пиально возможны здесь даже тогда, когда неблаго получный, «трудный» подросток оказался уже вовлечен ным в асоциальную компанию, в ее деятельность, столь частым атрибутом которой является групповая выпив ка. Дело в том, что выбор человеком в потребностном состоянии того или иного предмета вовсе не происходит по принципу импритинга, раз и навсегда совершивше гося запечатления, автоматически ведущего затем к строгому развертыванию деятельности, сразу становя щейся главной и единственной. В особенности это каса ется незрелой еще личности подростка. Выбранная не благополучным подростком асоциальная деятельность не становится сразу определяющей по отношению ко всему внутреннему пространству личности. Она, как и любая поначалу разворачивающаяся деятельность, парциальна, частична по отношению к этому простран ству. Исследователи недаром обращают внимание на известную «приписанность» тех или иных свойств лично сти подростка той или иной деятельности: так, в одной деятельности подросток может выявлять коллективист скую направленность, а в другой — сугубо индивидуа листскую. Поэтому в подростковом возрасте долго сохраняется возможность через развитие новой деятель ности, через ее последовательное расширение и углубле ние изменить прежние представления, взгляды, инте ресы и способы их осуществления. Надо, однако, спе шить, пока групповая деятельность в асоциальной ком пании не стала ведущей, пока она еще парциальна, частична по отношению к возможным формам деятель ности подростка, отвечающим его основным возрастным потребностям.
Итак, мы видели, что путь, ведущий к раннему алкоголизму, имеет свои внутренние закономерности, свою достаточно жесткую психологическую цепь разви тия, составленную из определенных звеньев, этапов (предыстория злоупотребления, включение в асоциаль ную компанию, привыкание к алкоголю, развитие иллю-зорно-компенсаторной деятельности, изменения смыс ловой сферы и др.). Значительную роль играют здесь внешние предпосылки такого развития (нарушения микросреды, микрокультуры) и нередко отягощенные, измененные по сравнению с нормой условия протекания психических процессов (неблагоприятная наследствен-
291
ность, травмы, нарушения работоспособности и т. п.).
Вместе с тем проведенный анализ показывает, что внутренняя логика аномального развития отнюдь не является единственно возможной для этих детей при данном стечении условий и предпосылок. В каждом из звеньев аномального развития при учете психологиче ской специфики момента возможен поворот в благо получное русло и избежание тем самым роковых последствий асоциального пути и, в частности, раннего алкоголизма. Стоит, однако, помнить, что, чем дальше уходит становление личности асоциального типа, чем в большей степени приобщается подросток к иллюзорно-компенсаторной алкогольной деятельности, тем более сложными для воспитания и более проблематичными становятся такие повороты. Что же касается самого раннего алкоголизма, если он все же возникает, то на этой стадии меры психологической профилактики, разу меется, полностью исчерпывают себя, уступая основное место мерам медицинского воздействия. Бороться с алкоголизмом как болезнью уже поздно — его надо лечить. Основное направление борьбы, что видно из всего предшествующего материала,— это поиск причин аномального развития и путей их искоренения. Клю чевым периодом в отношении раннего алкоголизма является младший школьный и в особенности подрост ковый возраст, причем особой специфики именно «антиалкогольного» воздействия здесь по большей час ти нет, точнее, она растворяется в общих проблемах и задачах воспитания личности и профилактики многих других видов аномалий. Конечно, нужны особые и стро гие меры по изоляции от алкоголя и наркотиков, надо вовремя информировать ребенка об их пагубности, вре де для здоровья и т. п. Однако подлинный психологиче ский иммунитет к пьянству, алкоголизму, наркомании дают не сами по себе эти меры и знания (хотя, повторяем, они являются необходимым условием), а воспитанная в человеке нравственная, активно-твор ческая позиция", наличие смысловых перспектив и идеа лов жизни, адекватных способов их реализации. Здесь клиническая психология по сути смыкается не только с общей, но и с возрастной, педагогической и социаль ной психологией, что лишний раз свидетельствует о неформальном внутреннем единстве различных обла стей и разделов психологической науки.
ОГЛАВЛЕНИЕ
ПРЕДИСЛОВИЕ ........ 3
Глава I. ПОСТАНОВКА ПРОБЛЕМЫ НОРМЫ
ПСИХИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ ... 6
1. Основные подходы к дихотомии «нор ма—патология» ........'' —
2. философские основания проблемы . . 24
Глава II. ИСХОДНЫЕ ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ
ПРЕДПОСЫЛКИ И ГИПОТЕЗЫ .... 62
1. Вводные замечания ....... —
2. Гипотеза об уровнях психического здо ровья ............ 67
3. О роли биологического в формирова нии личности .......... 74
4. Смысловая сфера личности .... 80
5. Циклы развичия деятельности ... 109
6. Координаты «пространства личности» 121
Глава III. МЕТОДЫ ИССЛЕДОВАНИЯ (ВЗА ИМООТНОШЕНИЕ «ОБЪЯСНЕНИЯ» И «ПОНИМАНИЯ» В ПСИХОЛО ГИИ) ............ 134
Глава IV. НЕКОТОРЫЕ ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ МЕХАНИЗМЫ АНОМАЛЬНОГО РАЗВИТИЯ ЛИЧНОСТИ ...... 175
1. «Сдвиг мотива на цель» как механизм
образования патологических черт . . —
2. Механизмы целевой регуляции деятель ности в норме и при аномальном раз витии ............ 195
Г л а в а V. ОПЫТ ЦЕЛОСТНОГО АНАЛИЗА АНОМАЛЬНОГО РАЗВИТИЯ ЛИЧ НОСТИ ........... 223
1. Алкоголь как стимулятор иллюзорно-
компенсаторной деятельности ... —
2. Алкоголизм как болезнь ..... 239
3. Нарушения индивидуально-исполни тельского уровня ........ 241
4. Изменения личностно-смыслового уров ня ............. 245
5. Формирование установки на трезвость 252
6. Специфика раннего алкоголизма . . 258
7. Психологические принципы профилак тики раннего алкоголизма ..... 269
ЦИТИРОВАННАЯ ЛИТЕРАТУРА ... 293 SUMMARY .......... 301
Братусь Б. С.
Б87 Аномалии личности.— М.: Мысль, 1988.— 301, [2] с.
ISBN 5-244-00008-Х
Книга является первым в отечественной науке развернутым монографическим исследованием психологии отклоняющегося разви тия личности. Проанализированы типичные подходы к пониманию проблемы нормы и патологии, рассмотрены философские пред посылки выявления общих критериев нормы, дано целостное представление о структуре и функциях смысловой сферы личности. уровнях психического здоровья, показаны конкретные внутренние механизмы возникновения аномалий личности (изменения характе ра, искажение субъективных ценностей, влечение к алкоголю и наркотикам и др.), пути и принципы восстановительной, психо-коррекционной и психопрофилактической работы.
0304000000-129 кщ/йй Б 004(01 )-88 44'88 ББК-88
Монография БОРИС СЕРГЕЕВИЧ БРАТУСЬ
АНОМАЛИИ ЛИЧНОСТИ
Заведующая редакцией М. А. Рыжова Редактор Е. С. Дых Младший редактор О. В. Колчина Оформление художника А Л. Сальникова Художественный редактор А. И. Ольденбургер Технический редактор Т. Г. Сергеева Корректор Г. Б, Абудеева
ИБ №. 3632
Сдано в набор 12 03.88. Подписано в печать 17.08.88. Формат 84Х 108'/з2. Бумага типографская № 1. Высокая печать. Литературная гарнитура. Усл. печатных листов 15,96. Усл. кр.-отт. 15,96. Учетно-издательских лис тов 18,43. Тираж 30000 экз Заказ № 469. Цена-1 р. 40 к.
Издательство «Мысль». 117071. Москва, В-71, Ленинский проспект, 15.
Набрано в ордена Октябрьской Революции, ордена Трудового Красного Зна мени Ленинградском производственно-техническом объединении «Печатный Двор» имени А. М. Горького Союзполиграфпрома при Государственном ко митете СССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли 197136, Ленинград, П-136, Чкаловский пр , 15
Отпечатано в московской типографии № 11 Союзполиграфпрома при Государственном комитете СССР по делам издательств, полиграфии и книжной торговли 113105. Москва, Нагатинская ул . 1
304