Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
МИР
Нодари СИМОНИЯ УРОКИ КИТАЙСКИХ
И ЮЖНОКОРЕЙСКИХ РЕФОРМ
Из опыта Китая
Реформы в Китае всегда привлекали пристальное внимание в нашей стране. Но особенно жаркие споры время от времени вспыхивали в течение последних лет по поводу применимости китайского опыта в российских условиях. И как это обычно водится, участники дискуссии сразу разбились на два противоположных лагеря: горячих сторонников этого опыта (Н. Рыжков, А. Вольский, А. Шаталин и др.) и столь же стойких его противников (Е. Гайдар и его окружение).
Для всякого непредубежденного человека очевидно, что все страны отличаются друг от друга каким-то специфическим набором черт (в плане демографии, территории, природных условий, традиций, куль туры и определенного социально-исторического опыта) и что поэтому стопроцентное заимствование опыта преобразований какой-либо одной страны попросту невозможно. Речь в лучшем случае может идти лишь о типологическом сходстве преобразований на макроэкономическом уровне, о совпадении их конечных целей (скажем, переход к рыночной экономике и демократии от командно-административной системы). И именно в этом случае метод сравнительного анализа представляется исключительно полезным не только с научной, но и с практической точек зрения.
Конечно, в демографическом плане Китай — крупнейшая страна в мире, и Россия значительно уступает ей в этом, но, в свою очередь, российская территория значительно превосходит китайскую. И если исходить из этих параметров, то сопоставление России с Китаем все же более правомерно, чем, скажем, с Венгрией или Чехией. Однако главное все же не в этом. Россия — страна евразийская, и прежде всего не в географическом, а в более глубоком и широком социологическом плане, который имел в виду историк В. О. Ключевский и который Г. В. Пле ханов и В. И. Ленин обозначили терминами «азиатский способ произ водства», «азиатчина» и т. п. Именно наличие в общественном развитии России ряда «азиатских» черт и делает ее сопоставимой (конечно, в строго определенных рамках) с Китаем.
Китайским реформам уже 18 лет. Срок достаточный, чтобы не только оценить их результаты, но и попытаться выявить, в чем же их специфика и что могло бы рассматриваться как универсальное. В одном из интервью посол КНР в России Ли Фэнлинь следующим образом объ яснил китайский успех: «...для Китая главное, как говорят, это правиль ное сочетание шести иероглифов, выражающих три понятия: социаль ная стабильность, развитие и реформа» («Сегодня», 29 ноября 1995 года). В этой формуле важным представляется не только сочетание трех названных факторов успеха, но и сам порядок их перечисления: сна-
СИМОНИЯ Нодари Александрович — зам. директора Института мировой экономики и международных отношений РАН, член-корреспондент РАН, доктор исторических наук, профессор.
Статья подготовлена при содействии Российского гуманитарного научного фонда. 3. «Свободная мыслью № 9.
н. симония 34
чала стабильность — как важнейшая предпосылка, затем развитие — как основа и, наконец, реформа, успех которой и предопределен двумя предыдущими факторами. Представляется, что в правильном сочетании этих трех факторов выражается универсальная значимость китайского опыта, залог успеха реформ в условиях переходного периода в развитии любых стран. Россия своим негативным опытом доказала это «от обрат ного»; с самого начала была нарушена социально-политическая ста бильность, прекратилось развитие и начался упадок, отсюда — неприя тие реформ и их пробуксовка.
Как и у нас, реформы в Китае начались «сверху», но руководству страны (прежде всего Дэн Сяопину) удалось сохранять относительную социальную и политическую стабильность. «Относительную» — потому что сами реформы по своей сути уже есть нарушение стабильности. Когда на определенном этапе реформ возник очередной структурный кризис, вылившийся в дестабилизацию политической ситуации (собы тия на площади Тяньаньмэнь в 1989 году), «отец реформ» Дэн реши тельно и быстро подавил эту вспышку и фактически обеспечил полити ческие условия для продолжения и углубления экономических реформ. Этим и объясняется тот факт, что, несмотря на большой шум, поднятый в средствах массовой информации Запада по поводу этих событий, все развитые державы продолжали торговать с Китаем и инвестировать в его экономику. Даже формально отказавшись от высших официальных постов, Дэн — на правах «патриарха» (конфуцианская традиция) — про должал пристально следить за соблюдением баланса между «реформа торами» и их оппонентами в руководстве страны, не останавливаясь перед неоднократной сменой тех руководителей-реформаторов, которые могли угрожать этому балансу и, стало быть, политической стабильно сти (Ху Яобан, Чжао Цзыян).
Означает ли это, что в политической структуре КНР ничто не меня лось за годы экономических реформ? Внешне все представляется именно таким образом, но на самом деле за прошедшие годы произошли крупные перемены в той сфере жизни общества и той части политиче ской надстройки, которая связана с управлением народным хозяйством. Огромные сферы хозяйствования оказались вне прежнего жесткого командного контроля государственной и партийной номенклатуры. Изменения коснулись даже тех структур, которые пока еще остаются в рамках госсектора. Произошло разграничение функций хозяйственных, правительственных и партийных органов, а предприятия сами решают, что, сколько и как производить. Конечно, существует некий предел, в рамках которого данная формула либерализации срабатывает и явля ется достаточной. По мере углубления реформ, расширения сферы рыночных отношений будет нарастать и общее несоответствие полити ческой надстройки быстро изменяющемуся социально-экономическому базису.
Китайскому руководству удалось сохранять в течение 18 лет отно сительную стабильность не в последнюю очередь благодаря фактору продолжающегося развития, бурного экономического роста. Это стало возможным в результате градуалистской, поэтапной стратегии обще ственных преобразований. И в этом плане китайский опыт служит рази тельным опровержением весьма расхожего тезиса или аргумента поклонников «шоковой терапии» о том, что реформы нужно проводить сразу и во всех сферах экономики, нельзя, мол, «перепрыгивать через пропасть в два или три прыжка». Китай доказал, однако, что экономиче ские реформы, особенно в крупных странах, это не «прыжки через про пасть». Он опроверг также и тот популярный у нас в начале 90-х годов постулат, что сначала нужно разрушить до основания старую систему
хозяйствования, а затем рынок чуть ли не автоматически сам «построит» новую экономику. Главный принцип экономической страте гии руководства Китая заключался в том, чтобы не допустить в ходе реформ понижения существующего уровня производства, чтобы сами реформы отождествлялись в массовом сознании с улучшением условий жизни, чем обеспечивалась их социальная поддержка.
Прежде всего реформы начались в сельском хозяйстве. Для Китая, как развивающейся страны, где до 80 процентов населения жлли в деревне, это закономерно. Здесь существенное отличие китайской ситуа ции от российской (но не от большинства развивающихся стран). У нас в деревне живет 14—15 процентов населения. Но главное даже не в этом. У нас крестьянство как класс было начисто уничтожено сталинской сплошной коллективизацией. То, что осталось, представляет собой иной социальный тип, весьма трудно поддающийся трансформации, что и объясняет прежде всю фактическую неудачу процесса фермеризации. В Китае Мао Цзэдун, несмотря на неоднократные попытки (массовая кол лективизация 1956-го, «народные коммуны» 1958-го, «великая проле тарская культурная революция» с 1966 года), не успел доделать начатое «дело», и крестьянство сохранилось. Поэтому-то китайскому руковод ству достаточно было предоставить крестьянам свободу хозяйственной деятельности, чтобы достичь разительных результатов. Уже на первом этапе реформ между 1978-м и 1985 годами в результате перехода на семейный подряд сельскохозяйственное производство выросло на 67 процентов. Земля не стала частной собственностью, она передавалась крестьянам в долгосрочную аренду, но тот факт, что крестьянин мог распоряжаться всем продуктом сверх фиксированной доли, сдаваемой государству, уже оказался громадным стимулом, способствовавшим росту производительности труда на 50 процентов (J. McMillan. China's Nonconformist Reforms.— «IGCC Policy Paper», 1994, № II, December, p.7). В результате Китай добился в основном самообеспеченности зер ном. В 1995 году его было произведено 455 миллионов тонн (на 10 мил лионов больше, чем в предшествующем году), и он планирует довести производство зерна к 2000 году до 500 миллионов тонн. Учитывая, что страна располагает всего 7 процентами мировых пахотных площадей при населении 1,2 миллиарда человек (21 процент населения мира), успех следует признать впечатляющим («Финансовые известия», 24 ноября 1995 года).
На втором этапе реформ (1985—1991 годы) акцент стал перено ситься из деревни в город. Но и тут сохранялся принцип не быстрого разрушения старых структур, а формирования новых рядом со ста рыми. Рост производительности труда в деревне имел своим побочным, но весьма существенным результатом высвобождение рабочей силы и массовый рост кустарного производства в деревне и отхожих промыслов в городах. Началась «малая индустриализация», обеспечившая населе ние и деревни, и города разнообразнейшими предметами повседневного спроса и даже некоторыми орудиями производства (например, мини-тракторами и карами). И на этом этапе в Китае главный упор делался не на приватизации государственных предприятий (как это имеет место у нас), а на создании новых промышленных структур частного капитала (национального и иностранного). Рост производства происходил столь интенсивно, что к концу 80-х наблюдался «перегрев» экономики, так что пришлось начать сознательный откат или «урегулирование» (ограниче ние инвестиций, кредитов, сдерживание инфляции).
На третьем этапе, начиная с 1992 года (после знаменитой поездки Дэн Сяопина на юг Китая), правительство занялось углублением реформ, а также попыталось реформировать госсектор, который на
н. симония 36
фоне развивающегося частного предпринимательства выглядел все более неповоротливым и малоэффективным. От 30 до 40 процентов всех промышленных предприятий госсектора были убыточными, и предоста вляемые им дотации ложились тяжелым бременем на всю экономику страны. Очень важно отметить, что в результате предшествующей поли тики правительству удалось снизить удельный вес госсектора в народ ном хозяйстве с 70 до 40 процентов. Тем не менее именно в этой сфере китайское правительство проявляло особую осторожность, опасаясь массовой безработицы и волнений среди рабочих. Радикальная реформа госсектора объявлялась и откладывалась не раз. До 1995 года дело огра ничивалось частичной либерализацией менеджмента, массовым обнов лением директорского корпуса (до 90 процентов), введением системы «двойных цен»: часть продукции по фиксированным ценам сдавалась государству, а «излишки» реализовывались по свободным рыночным ценам. Уже к середине 90-х многие промышленные товары полностью реализовывались по рыночным ценам. В настоящее время государство регулирует лишь 10 процентов цен. Значительная часть из 14 тысяч госпредприятий добилась не только существенного роста производства, но и прибылей (в среднем до 4 процентов в год). Наконец, в 1995 году в 18 крупных городах была начата в опытном порядке реализация практики банкротств. С 1996 года реформа госпредприятий начала охватывать уже 52 города. В течение 1996 года предполагается децентрализация 1000 ключевых предприятий. Набирает темпы коммерциализация гос предприятий (в форме акционерных обществ и т. п.). Здесь проявилась еще одна типичная черта реформирования в Китае: любое новшество проверяется сначала на небольшом «полигоне», и только после получе ния позитивных результатов распространяется на всю отрасль.
Параллельно с реформой промышленного госсектора намечается коммерциализация банковской системы. В конце 1995 года в Китае поя вился первый коммерческий банк, который будет заниматься кредито ванием и банковским обслуживанием промышленных и коммерческих предприятий. Завершение коммерциализации банковской системы и внедрение в нее мировых стандартов намечено к 2000 году. Здесь еще раз хотелось бы обратить внимание на отраслевую последовательность китайских реформ: начали с базиса — сельского хозяйства, затем после довала малая индустриализация, развитие малого и среднего частного предпринимательства, реформирование промышленного госсектора и, наконец, финансовой системы. Таким образом, «дом» новой экономики строился от «фундамента» до «крыши». Это разительно отличается от того, что происходило в России в первой половине 90-х годов: мы начали с «крыши» — финансовой сферы, отпуска цен, создания тысяч коммер ческих банков, которые тут же занялись «деланием денег из воздуха». Россия пережлла маленькую, но насыщенную эпоху грюндерства (как в Германии 50—70-х годов XIX века), сопровождавшуюся широкой эмис сией «ценных» бумаг, биржевыми спекуляциями, созданием дутых пред приятий.
В Китае же социальная дифференциация протекала в течение 18 лет много более слаженно. Здесь регулирование инфляционных процессов не фетишизировалось и поэтому не носило столь одностороннего харак тера. Китай еще раз доказал, что в странах с переходной экономикой некоторый уровень инфляции не только допустим, но и является факто ром экономического роста. Характерно, что в отличие от российского китайскому правительству приходилось в последние годы бороться про тив чрезмерного экономического роста. В течение первой половины 90-х оно постоянно планировало снизить 12—14-процентный экономический рост хотя бы до 10 процентов, что удалось сделать только в 1995 году. К
УРОКИ КИТАЙСКИХ И ЮЖНОКОРЕЙСКИХ РЕФОРМ 37
тому же и сама инфляция, именно благодаря обеспечению непрерывно сти экономического роста, не достигла столь катастрофических разме ров. Лишь в 1994 году она достигла своего пика — 21,7 процента, но уже в следующем году ее удалось снизить до 15 процентов в год, и правитель ство планирует в течение пятилетки (1996—2000 годы) довести ее до 5 процентов. На фоне предшествующих экономических достижений это отнюдь не кажется иллюзорным. Главный реформатор, вице-премьер Чжу Жунцэн, допускает возможность того, что в ближайшее время (воз можно, с 1996 года) китайская национальная валюта станет полностью конвертируемой, хотя раньше предполагалось достичь этого лишь к 2000 году.
Значительную роль в успехе китайских реформ играет внешнеэко номический фактор — иностранные инвестиции и внешняя торговля. И в этих сферах экономика Китая предстает резким контрастом россий ской. У китайских руководителей слова не расходятся с делом: коль признали, что иностранные инвестиции являются объективной необхо димостью и полезны для овладения новыми технологиями, то и обеспе чили соответствующую законодательную инфраструктуру и все осталь ные условия для нормального функционирования иностранного капи тала в тех сферах, отраслях и районах, развитие которых отвечало национальным интересам страны. Результаты не заставили себя ожи дать. Согласно китайской статистике, общая сумма обязательств по инвестициям в Китае за 1979—1993 годы составила 220 миллиардов долларов. Конечно, реализация этих обязательств — дело иное. И все же на конец 1995 года общая сумма накопленных иностранных инвестиций составила 110 миллиардов долларов («The Economist», 1995, November 11-th, p. 12. Правительство Китая ожидает, ччо иностранные капитало вложенияяв китайскую экономику в 1996—2000 годах составят 150 мил лиардов долларов — «Финансовые известия», 8 декабря 1995 года). Сумма внушительная, если вспомнить, что к тому же самому времени Россия смогла заполучить всего 6 миллиардов долларов всех видов пря мых иностранных инвестиций. Это и неудивительно, так как в течение четырех лет российские правительства тем только и занимались, что убеждали нас и зарубежных инвесторов в желательности иностранных инвестиций, но соответствующее законодательство было принято (да и то не в лучшей редакции) только в конце 1995 года. Это прежде всего касается закона о «продакшн шееринг» (инвестиций на основе принципа раздела продукции). Эта прогрессивная форма иностранных инвести ций, являющаяся плодом 35-летней борьбы развивающихся стран про тив западных ТНК и принесшая соответствующим странам немалые выгоды, дискутировалась в наших законодательных органах не один год. Она стала предметом псевдопатриотических манипуляций своеко рыстных группировок (столичных и региональных), в результате было потеряно время и утрачены многомиллиардные доходы, столь необходи мые нашей экономике.
Китай является одной из немногих стран мира, где концепция «сво бодных экономических зон» (СЭЗ) была реализована с такой последова тельностью и с таким успехом. Открывая первые из пяти «специальных городов» или «специальных экономических зон», Дэн Сяопин рассчиты вал главным образом на капитал хуацяо (заморских китайцев). И дей ствительно, от 75 до 80 процентов всех инвестиций в Китае осуще ствлены китайцами, проживающими в Гонконге, Макао, на Тайване, в Сингапуре, иных странах Юго-Восточной Азии и других частях света. Кстати, это обстоятельство до недавнего времени создавало определен ный перекос, географическую неравномерность промышленного разви тия Китая. Хуацяо предпочитали инвестировать в свои «родные» про-
н. симония 38
винции, поэто]У[у приморские юго-восточные провинции Китая сегодня намного опережают обширный «хинтерланд» по уровню и динамизму развития. Тем не менее Шэньчжень («второй Гонконг») в провинции Гуандун и Пудон (в пригороде Шанхая) стали сегодня объектами масси рованных иностранных инвестиций. Весьма интересен опыт создания СЭЗ в г. Янцзи, расположенном в Корейском автономном округе провин ции Цзилинь. Здесь ведущую роль играют инвестиции южнокорейцев. У нас, конечно, нет такой мощной российской экономической эмиграции, как у Китая, но разве нет у нас российских корейцев или немцев, кото рые могли бы привлечь в «свободные экономические зоны» (будь они созданы) значительные инвестиции из Южной Кореи и ФРГ? Слабость центральной власти, своеволие и корыстные интересы федеральной и региональной номенклатуры приводят к тому, что даже созданные СЭЗ (Находка, Калининград) сталкиваютсяяв своем развитии с труднопрео долимыми препятствиями. Различия между Китаем и Россией в подходе к проблеме СЭЗ хорошо просматриваются на примере многостороннего проекта освоения бассейна р.Тумэнцзян (Туманган) с участием пяяи стран — России, Китая, Северной и Южной Кореи, Монголии. Предло женный много лет назад комиссией ПРООН проект даже на своей начальной стадии пробуксовывал прежде всего из-за нерешительности России, неопределенности ее позиции. И это несмотря на то, что реализа ция его означала бы оживление экономической жизни на российском Дальнем Востоке, способствовала бы ускорению интеграции России в Азиатско-Тихоокеанском регионе (АТР). В то же время Китай и даже Северная Корея еще задолго до подписания в штаб-квартире ООН соглашений по проекту (в декабре 1995 года) предприняли значительные усилия по развитию инфраструктуры на своих территориях, попадаю щих в сферу реализации проекта.
Что касается внешней торговли, то Китай сумел найти свою нишу в международной торговле (текстиль и другие товары широкого потребле ния), а государство всемерно содействовало развитию экспорта и стро гому регулированию импорта. Как и в Южной Корее, экспортная ориен тация гибко сочеталась с импортзамещением, в то время как в россий ской внешней торговле за четыре последних года явственно стали про ступать черты колониального разделения труда: вывоз сырья в обмен на ввоз второсортного ширпотреба и предметов роскоши для новоявлен ных местных нуворишей.
К середине 90-х годов Китаю удалось скопить 72 миллиарда долла ров валютных резервов. К 2000 году планируется довести внешнеторго вый оборот до 400 миллиардов долларов. Очень осторожно подходило китайское руководство к проблеме открытия китайского рынка и инте грации в мировое хозяйство. Только после достижения значительных успехов в экономическом развитии Китай начал постепенно приоткры ваться. С 1 января 1996 года правительство начало снижать уровень тарифов по товарам 4963 наименований до 23 процентов (с 36 процентов ставки, существовавшей до того). Следующим шагом будет снижение основных тарифов на импорт через два года до 15 процентов. Таким образом будут создаваться условия для приема Китая во Всемирную торговую организацию («Финансовые известия», 16 и 24 ноября, 8 декабря 1995 года; 25 января 1996 года; «The Economist», 1995, November 11-th, p. 12).
Выше мы затронули лишь некоторые из основных особенностей китайских реформ, но и их, думается, достаточно, чтобы оценить значи мость китайского опыта для России. В конце концов Китай вслед за СССР попытался в свое время стать на путь социалистического разви тия. Как и СССР, прошел через кратковременный период новой эконо-
УРОКИ КИТАЙСКИХ И ЮЖНОКОРЕЙСКИХ РЕФОРМ 39
мической политики, в обоих случаях свернутой их вождями. Как и СССР (даже раньше), он начал проводить рыночные реформы. Могут, правда, сказать, что в отличие от России Китай остался «социалистической раз вивающейсяястраной» (как он себя именует) и продолжает строить «социализм с китайской спецификой», в то время как Россия избрала некий иной вариант общественного развитияя Ну что ж, можно взять для сравнения страну, которая никогда не увлекалась социалистической идеей и не пыталась осуществить ее на практике, но за последние 35 лет сумела преодолеть огромное расстояние от слаборазвитости до весьма и весьма высокого уровня общественно-экономического развития.
Южнокорейская модель
В последние годы много писали и говорили о «корейском чуде». И действительно, еще в начале 60-х годов Южная Корея по всем справоч никам и научным изданиям проходила как бедная развивающаяся страна. Но прошло 20 лет, и все в мире заговорили о впечатляющих экономических успехах этой страны. Спустя еще 10 лет Южная Корея стала претендовать на скорое вхождение в клуб развитых стран, в связи с чем ее исключили из списка развивающихся стран, имеющих основа ние на получение льготной официальной помощи развитию (ОПР).
Но, несмотря на большую популярность южнокорейского опыта, и в России, и на Западе преобладают (хотя и не без редких исключений) весьма поверхностные суждения о нем. Зачастую распространяются мифы, весьма далекие от реальности. Обычной практикой стало выхва-тывание отдельных аспектов и элементов этого опыта для односторон ней аргументации и обоснованияятой или иной субъективной позиции. Опыт послевоенного социально-экономического и политического разви тия Южной Кореи не рассматривается в его целостности и в динамике. При этом фактически остаются без ответа такие существенные вопросы, как: в чем же суть южнокорейской модели? Когда и как она сформиро валась? Как видоизменялась? Какие основные факторы лежали в основе ее успеха? Ниже мы попытаемся хотя бы в общих чертах ответить на эти вопросы.
Прежде всего следует, очевидно, подчеркнуть, что нет какой-то застывшей «южнокорейской модели». Она зарождалась в начале 60-х годов и с тех пор постоянно развивалась и модифицировалась. Ее глав ное и общее принципиальное отличие от классического западного вари анта общественного, развития заключалось в том, что она не складыва лась естественно-историческим образом (как в странах первичной модели — Голландии, Англии, Бельгии, Франции), а была именно смоде лирована субъективным фактором — правящими кругами государства. И это было логично, коль скоро перед Южной Кореей, как и перед всеми развивающимися странами, стояла альтернатива: либо продолжить естественно-историческую эволюцию, и тогда ей суждено было впи саться в систему неоколониального разделения труда, либо стать на путь «догоняющего развития», и тогда именно правительство должно было выработать соответствующую стратегию и реализовать ее. Вначале, в период правления Ли Сын Мана, был испробован первый вариант. Он отвергал идею индустриализации, оправдывая это необходимостью прежде объединить страну.
Ситуация начала кардинально меняться лишь с утверждением у власти нового, военного диктатора — Пак Чжон Хи. Прежде всего гене рал Пак инициировал «психологический перелом» в сознании правящих кругов своей страны; отказался от крайностей антияпонского шови-
н. симония 40
низма, исповедовавшегося Ли Сын Маном, восстановил дипломатиче ские отношения с Японией и наладил с ней экономическое сотрудниче ство. Он способствовал формированию в своей стране «двуслойного», или дуалистического, сознания, которое, по мнению автора этого поня тия — японского ученого Тояма Сигеки, возникло в самой Японии после революции Мэйцзи и смысл которого состоял в том, что «сознание сопротивления» иностранным великим державам сочеталось с «созна нием соподчиненности им» («The Developing Economies», 1966, vol. IV, № 4, p.427). Так и в Южной Корее, начиная с 1960-х годов, негативное сознание, связанное с колониальным господством Японии на Корейском полуострове, стало теперь сочетаться с сознанием объективной необхо димости экономического сотрудничества с этой страной и даже заим ствования ее исторической модели «догоняющего развития».
Считается, что одной из наиболее характерных черт южиокорей-ской модели, заимствованной у Японии, является отказ от стратегии импортзамещения и переход к экспорториентированной индустриализа ции. Большинство ученых на Западе расценивают импортзамещение и экспортную ориентацию в качестве двух альтернативных стратегий. Между тем некоторые японские ученые справедливо отмечают, что кон цепция, основанная на противопоставлении импортзамещения экспорт ной ориентации, неприменима для объяснения экономических успехов Южной Кореи, что в этой стране имела место не просто замена одной стратегии другой, а взаимопереплетение обеих стратегий. На основе этого японские ученые из Института развивающихся экономик (Токио) Имаока Хидеки и Янагихара Тоору выдвинули концепцию «модели двойного роста», которую поддержали и развили другие японские уче ные (см. «Annals of the Institute of Social Science», 1986, Ж 26 (University of Tokyo), pp. 7—9; «The Developing Economies», 1987, vol. XXV, № 4, December, pp. 310—318; «The Developing Economies», 1988, vol. XXVI, № 4, December, p. 367). Они пришли к выводу, что экспортная ориента ция началась в трудоинтенсивных отраслях Южной Кореи при под держке правительства, но развитие последних вызвало спрос на полу фабрикаты, производимые в капиталоемких отраслях, что повлекло бум в этих отраслях, опиравшихся на протекционистскую политику государ ства. Тем самым создается эффект «двойного индустриального роста» и национальная промышленность страны выводится на более высокий уровень.
Таким образом, вырисовывается следующая картина: сначала импортзамещение подготовило в Южной Корее первичную базу для экспорториентированной индустриализации в трудоемких отраслях, затем углубление экспортной ориентации вызвало новую волну импорт-замещения, но уже в капиталоемких отраслях. В дальнейшем в экспорт ную ориентацию начинают втягиваться и некоторые капиталоемкие отрасли. Все это способствовало ускорению процесса формирования национальной экономики. Из этой схемы скорее всего напрашивается вывод о том, что не только импортзамещение, но и экспортная ориента ция выступали в качестве переходных ступеней, ведущих к формирова нию полноценной современной экономики, и что по крайней мере в южнокорейском варианте эти две стратегии тесно взаимодействовали, а не взаимоисключали друг друга. В отличие от Южной Кореи, Япония в 50—60-х годах начала «прямо» с экспорториентированной индустриали зации, но это лишь потому, что она прошла первичную фазу импортза мещения еще до второй мировой войны. Точно так же и России сегодня нет необходимости начинать с этой фазы импортзамещения. Более того, в отличие от Японии 50-х годов Россия может стартовать с другой, более
высокой научно-технической и технологической основы (хотя она и сосредоточена пока преимущественно в рамках ВПК).
Самой главной чертой южнокорейской модели, которую стара тельно обходят все приверженцы западного либерализма, является по истине громадная роль государства в экономическом развитии страны. Принципиальное отличие этой модели заключается в том, что речь не идет о простом регулировании экономических процессов. В условиях догоняющего развития, когда приходится совмещать решение задач нескольких фаз капиталистического развития (от «первоначального накопления» до теперь уже перехода к постиндустриальной эре), госу дарству приходится не только инициировать, но и непосредственно решать большой круг чисто экономических проблем. Оно фактически выполняет значительную часть тех функций, которые в странах первич ной модели являлись функцией соответствующих прослоек класса бур жуазии, в том числе и новую функцию искусственного «выращивания» капиталистов. Вот в общих чертах перечень основных функций, кото рые в 60—70-х годах выполняло государство в Южной Корее:
Плановое управление экономическим развитием. Планирование было централизованным, для чего был создан могущественный орган, обладавший широкими полномочиями (в отличие от Госплана в СССР — непосредственными),— Совет экономического планирования во главе с вице-премьером. Совет отвечал за составление и контролировал выпол нение пятилетних планов.
Кредитно-финансовая монополия. Коммерческие банки были национализированы. Персонал Центрального банка (как, впрочем, и остальных) назначался правительством. Оно же контролировало раз дачу кредитов, уровень процентных ставок, инвестирование в промыш ленность и тем самым формировало структуру общественного воспроиз водства в соответствии со своей стратегией. Осуществлялся также изби рательный контроль за ценообразованием. Борясь с «долларизацией» и «ионизацией», правительство в принудительном порядке добивалось хранения иностранной валюты на спецсчетах в Центральном банке.
Контроль за внешней торговлей. Стремительная торговая экспан сия опиралась на целенаправленное субсидирование государством экспорта. В то же время правительство строго контролировало импорт, вводя запретительные пошлины на предметы роскоши и «чрезмерное» потребление, содействуя импорту оборудования для новых отраслей и способствуя тем самым диверсификации экспорта. Ежемесячно у прези дента проводились совещания по проблемам экспорта.
Формирование частного бизнеса. Главным направлением здесь было формирование корейских монополий — чеболей (в том числе теперь всемирно известных — «Самсунг», «Дэу», «Хэндэ», «Лаки Голд Стар»). Правительство обеспечивало их льготными кредитами, субси диями, низким налогообложением, дешевой инфраструктурой, списыва нием в отдельных случаях задолженности и т. п., но требовало, в свою очередь, строгого следования указаниям правительства относительно специализации и товарной номенклатуры, ценовой политики и т. д. Про изводилось принудительное слияние компаний, некоторые из них, на оборот, изгонялись из данной отрасли. Те чеболи, которые пытались игнорировать «советы» правительства, сурово наказывались (прекра щением кредитования или даже арестом руководителей). Заботясь о расширении своей социальной базы, некоторое содействие правитель ство стало оказывать и мелкому, и среднему бизнесу (кредиты, резерва ция для него определенных сфер общественного производства и т. п.).
Особо следует сказать об отношении государства к роли внешнего фактора и внешнего финансирования экономического развития Южной Кореи. Правительство осуществляло жесткий контроль за притоком
н. симония 42
иностранных финансовых ресурсов. Оно стремилось привлекать не любые иностранные ресурсы, а только те, которые вписывались в его общую стратегию развития. Главным источником внешнего финансиро вания до начала 80-х годов были займы. В марте 1995 года Южная Корея получила свой последний заем от МБРР и была переведена в категорию доноров. Прямые инвестиции поначалу не играли заметной роли. Со времен Ли Сын Мана правители страны опасались засилья иностран ного капитала и практически не допускали его в страну. При Пак Чжон Хи ситуация начала медленно, но изменяться. Причем правительство старалось, чтобы иностранные инвестиции были либо в СП, либо в форме портфельных вложений. Все это не значит, что иностранные вливания не были существенным компонентом внутреннего экономиче ского развития Южлой Кореи. Так, в период 1965—1974 годов до 36 процентов инвестирования осуществлялось за счет иностранных финансовых источников — в отличие от Японии, в которой инвестирова ние осуществлялось за счет внутреннего накопления. Лишь в последую щие годы роль внутренних накоплений в Южной Корее стала возра стать. Однако роль внешнего фактора (особенно технологического заим ствования) оставалась значительной, без него и дальнейшее углубление экспортной ориентации и новая волна импортзамещения вряд ли оказа лись бы возможными.
Даже беглый анализ южнокорейской модели был бы весьма непо лным без учета ее культурного фактора. Здесь мы коснемся лишь трех его аспектов.
1. Конфуцианская традиция десятилетиями (по крайней мере с Макса Вебера) считалась препятствием для экономического развития. Но начиная с конца 70-х появились публикации, которые пытались объяснить успехи новых индустриализирующихся стран (НИС) на Даль нем Востоке чуть ли не исключительно влиянием конфуцианства, осо бенно такими его аспектами, как иерархия и послушание, уважение образованности, почитание семьи, бережливость, флексибильность и способность к адаптации. Здесь, очевидно, предпочтительнее избегать крайностей. Старое конфуцианство в его целостности, так же, как и христианство (католицизм) феодального периода, служили препят ствием для модернизации. Эволюционировавшее под влиянием соци ально-экономических и политических сдвигов конфуцианство (как и протестантизм) стало фактором (вернее, одним из факторов) экономиче ского прогресса.
2. Успех южнокорейской модели был бы немыслим без серьезных достижений в сфере образования. В начале 60-х годов власти ввели обязательное начальное образование, начали создавать сеть профессио нальных и технических училищ, готовивших квалифицированную рабочую силу. С 1945-го по 1985 год число университетов в стране увели чилось с 19 до 100, а студентов — с 7819 до 932 тысяч. В 1982 году 82 процента взрослого женского населения было грамотным, среди муж чин эта доля составляла 96 процентов. В 1984 году обучением было охвачено 99 процентов детей школьного возраста, 91 процент молодых людей, подпадавших под возрастную категорию средней школы, и 26 процентов юношей и девушек возрастной категории университетского образования. По второму и третьему показателю Южная Корея обошла Сингапур, Тайвань и Великобританию, уступая только Японии и США. В 80-х годах расходы на образование составляли 20 процентов государ ственного бюджета.
3. Учитывая ту роль, которую играло и играет государство в эконо мическом развитии страны, трудно переоценить решающее значение качественных характеристик южнокорейской бюрократии. Болынин-
УРОКИ КИТАЙСКИХ И ЮЖНОКОРЕЙСКИХ РЕФОРМ 43
ство специалистов отмечают следующие ее важнейшие черты: во-пер вых, это профессионализм и исключительно экономическая ориентиро ванность. Во-вторых, она не идеологизирована в узкопартийном смысле, но ориентирована и даже предана делу осуществления общенациональ ных задач и экономических реформ (как выразился один сингапурский исследователь — «общественно ориентированная бюрократия»). В-тре тьих, в основной своей массе она материально независима от бизнеса. Отношение бюрократии и бизнеса — это отношение руководителя и под чиненного. Некоторые считают, что до недавнего времени в Южной Корее позиции бюрократии перед лицом бизнесменов были даже силь нее, чем в Японии, так как в первом случае она опиралась на поддержку армии, тогда как в Японии политические партии больше зависели от пожертвований бизнеса. Можно сказать, что до конца 80-х годов в Южной Корее «шпага» довлела над буржуазией (пользуясь известным выражением К. Маркса, которым он характеризовал бонапартистский режим во Франции).
При этом отсутствовала тесная «личная» связь между бюрократами и бизнесом. Только единицы из высшего слоя бюрократии после отставки оказывались на почетных (но не реальных руководящих) постах председателей и вице-председателей корпораций. В-четвертых, сам бизнес практически не участвовал в политике и не служил каналом продвижения в государственный аппарат. Наконец, следует сказать о том, что, хотя феномен коррупции присутствует в Южной Корее, как и в любом другом государстве, но в сравнении с большинством других раз вивающихся стран для этой страны характерен относительно низкий уровень коррумпированности государственной бюрократии. Разоблаче ние фактов коррупции сопровождается не только громким скандалом, но и судебным процессом с весьма плачевными последствиями. В этом отношении не стали исключением и два предшествующих президента страны — Чон Ду Хван и Ро Дэ У.
«Догоняющий» рывок
Рассмотренная выше модель довольно успешно действовала в тече ние 60—70-х годов. С середины 60-х годов в течение 20 лет средний ежегодный показатель экономического роста составлял 6,6 процента — один из наиболее высоких в мире. ВНП с 2,32 миллиарда долларов в 1962 году вырос до 62,37 миллиарда в 1979-м, а ВНП на душу населения — с 96 до 1662 долларов. Южная Корея превратилась из аграрной в инду стриальную страну (к началу 90-х годов сельское население составляло менее четверти всего населения страны). Вначале, в 60-х годах, успешно развивалась легкая промышленность, затем, в 70-х, акцент был перене сен на тяжелую промышленность (химическую, сталелитейную, автомо билестроительную, судостроение, промышленное оборудование). Доля продукции обрабатывающей промышленности в экспорте страны воз росла с 22 процентов в 1968 году до 88,2 процента в 1973 году («Asian Survey», 1978, vol. XVIII^ № 4, April, p. 371). В целом, Южной Корее удалось создать достаточно динамичную и эластичную экономику, кото рая сравнительно легко преодолела последствия двух энергетических кризисов (начала 70-х и 80-х), а также позволила ей исправно обслужи вать свою довольно внушительную задолженность.
Вместе с тем всякая модель имеет свои пределы, свой «ресурс», по исчерпании которого она начинает давать сбои. В конце 70-х в Южной Корее наметился кризис общественных структур. Слишком велики ока зались диспропорции между развитием города и деревни, тяжелой и
н. симония 44
легкой промышленностью, между монополизмом чеболей и мелким и средним бизнесом. Экономический рост осуществлялся главным обра зом за счет мобилизации ресурсов и накоплений, а не за счет роста производительности труда. Внутренние накопления осуществлялись главным образом за счет жесткой эксплуатации трудящихся (в Южной Корее был один из самых продолжительных рабочих дней при шестид невной рабочей неделе и практически полном отсутствии системы соци ального обеспечения). Это вызывало нарастающее противодействие рабочих, что вместе с ростом недовольства «средних слоев» общества подрывало социальную стабильность. Все это происходило на фоне постепенно нараставшего давления западных партнеров Южной Кореи, которые настаивали на большей открытости ее экономики. Под давле нием этих и многих других обстоятельств корейское руководство (начи ная с правления генерала Чон Ду Хвана) стало поэтапно и очень осто рожно модифицировать устаревшую модель, адаптируя ее к изменив шимся условиям. Эта модификация в 80-х и первой половине 90-х годов выразилась в следующем:
Поэтапная либерализация и «открытие» южнокорейской эконо мики. Новые тенденции в этом плане более отчетливо обозначились с середины 80-х. Прежде всего, стремясь уменьшить бремя задолженно сти, правительство пересмотрело структуру внешних источников финансирования. Оно стало ограничивать приток «несущественного капитала» и отдавать предпочтение прямым инвестициям перед зай мами. Государственные займы разрешалось привлекать лишь в мини мальных размерах и на условиях более льготных, чем коммерческие займы. Результаты не замедлили сказаться. Уже в 1990 году прямые инвестиции вышли на первое место среди иностранных финансовых источников, составив 66,6 процента от всех внешних поступлений. Нача лась либерализация и в сфере внешней торговли. К началу 1982 года практически все экспортные субсидии были ликвидированы. Но Запад требовал отмены импортных тарифов на товары и услуги. С января 1988 года США и ЕС запретили Южной Корее пользоваться правом бестариф ного экспорта по условиям генерализированной системы преференций, так как не рассматривали ее более в качестве развивающейся страны. Южная Корея сразу же объявила, что разрешает импорт 445 наименова ний товаров без каких-либо ограничений. Была одобрена многолетняя программа снижения импортных.тарифов и сокращения числа позиций, по которым не предоставлялись автоматически импортные лицензии. После завершения Уругвайского раунда ГАТТ уровень либерализации импорта Южной Кореи в 1993 году достиг 98,8 процента. Но США про должали настаивать на открытии до конца и сельскохозяйственного рынка (самая «болевая» точка южнокорейской экономики). И в 1994 году этот рынок был открыт на 92,3 процента (против 50 процентов в 1978 году). Что касается импорта технологий, то либерализация в этой сфере началась еще с 1978 года, но в течение 1984—1992 годов происхо дил постепенный переход с разрешительной системы на регистрацион ную. По рекомендации международных финансовых организаций корейское правительство разработало также меры по макроэкономиче ской стабилизации и структурной адаптации. Таким образом, в течение 80-х годов стало полностью очевидным, что стратегия «дуалистической индустриализации», основанная на сочетании экспорториентации с импортзамещением, уже исчерпала себя. Новые внутренние условия, созданные ею, равно как и изменения в международном контексте (осо бенно с началом перестройки в СССР и развалом биполярного противо стояния), поставили южнокорейское руководство перед необходимостью ответить на новые вызовы, связанные с процессами глобализации. Встал вопрос о более глубокой и целостной интеграции «на общих осно-
УРОКИ КИТАЙСКИХ И ЮЖНОКОРЕЙСКИХ РЕФОРМ 45
ваниях» в мировое хозяйство (а не односторонне экспортной ориентации на него), а также о большей переориентации производства страны на внутренний рынок (как это делает в последние годы Япония). Но чтобы решить эту задачу требовалась своя внутренняя «перестройка».
Сдвиги во взаимоотношениях государства и большого бизнеса. В период правления Пак Чжон Хи государственная бюрократия и бизнес в целом были довольны друг другом, несмотря на весьма жесткий диктат правительства. Экстенсивная модель стремительной индустриализации устраивала обе стороны. Но по мере экономического развития росли и крепли чеболи, а вместе с тем возрастала и их тяга к самостоятельности (при условии сохранения всех полученных от правительства льгот и привилегий). Однако правительство Чон Ду Хвана понимало, что чеболи в их тогдашнем виде не были готовы к самостоятельному плаванию. Тепличные условия, созданные для них, были использованы для «гори зонтальной» экспансии, распространения своей деятельности на все новые и новые сферы производства, что вело к распылению накоплений, препятствовало концентрации капитала и росту производительности труда. Такие чеболи могли успешно действовать только в рамках защи щенного от внешних сил внутреннего рынка, но они были неконкурен тоспособны на мировом рынке.
Именно поэтому все правление Чон Ду Хвана (да и последующих двух президентов) было заполнено противоборством: правительства стремились разукрупнить чеболи, заставить их согласиться на более узкую специализацию, сконцентрироваться на, скажем, трех «основ ных» отраслях, отказаться от многочисленных «дочерних» компаний, продавать свои акции на бирже (что облегчило бы контроль за ними и несколько размыло бы их строго «семейный» и закрытый характер). В 1991 году правительство обещало тем чеболям, которые согласятся на более узкую специализацию, «пряник»: снятие всех запретов и ограни чений на их деятельность, существовавших с 1985 года, налоговые льготы и т. п. Для непокорных был предусмотрен «кнут» — запрет на получение льготных банковских кредитов и займов для покупки земли и создания новых компаний. Потребовалось почти 15 лет, прежде чем эта борьба сменяющих друг друга правительств (военно-авторитарного, полуавторитарного и демократического) с чеболями стала приносить заметные результаты. Первой хорошие отношения с правительством удалось наладить корпорации «Самсунг», которая стала специализиро ваться на электронике, химической отрасли и тяжелом машинострое нии. В 1995 году и «Дэу» объявила о том, что к 1997 году проведет структурную реорганизацию и сконцентрируется на автомобильной, судостроительной, электроэнергетической и строительной промышлен ности,
И все же по мере усложнения экономики страны правительство постепенно осознавало необходимость модификации своих взаимоотно шений с бизнесом. Поворотным пунктом можно считать середину 80-х, когда министерство торговли и промышленности инициировало создание 20 консультативных комитетов частного бизнеса, ответствен ных за соответствующие отрасли общественного производства. Коми теты эти состояли целиком из представителей частного бизнеса, вклю чая исследовательские и финансовые институты, а также представите лей средств массовой информации. Главная задача этих комитетов заключалась в выработке рекомендаций правительству для формирова ния макроэкономической и индустриально-технической политики. Вер шиной этих инициатив было создание Комитета промышленного разви тия — органа частного сектора, обязанностью которого стало рассмотре ние промышленной политики в целом. В 1987 году было объявлено о
н. симония 46
частичном уменьшении уровня непосредственного вмешательства госу дарственной бюрократии в экономику. Все это свидетельствовало о рас тущей автономии бизнеса от политической элиты, о постепенном видо изменении экономических функций правительства от непосредственной деятельности в производстве и торговле к регулированию на макро уровне.
Другие аспекты экономической политики правительства. Значи-тельно большее внимание правительством с 80-х годов стало уделяться малому и среднему бизнесу. Был значительно расширен круг «запрет ных» для чеболей отраслей (с 33 в 1979 году до 237 десять лет спустя). Банкам было указано до 35 процентов от всей суммы займов и кредитов предоставлять малым и средним предприятиям. Совет содействия мел кой и средней промышленности располагал 120 миллионами долларов в год для весьма льготных займов. Была одобрена программа технической помощи в течение 9 лет 12 тысячам таких предприятий.
Рывок частного сектора в промышленности (в 1986—1988 годах ВВП рос в среднем по 12 процентов в год) высветил недостаточную эффективность государственного сектора, насчитывавшего в начале 90-х годов 133 корпорации. Тогда и встал вопрос о приватизации части госпредприятий. В 1991 году было намечено к продаже II таких пред приятий. Более скромными оказались результаты правительственных новаций в банковской сфере. С начала 80-х появились первые два частных коммерческих банка. В июле 1982 года было объявлено о наме рении правительства продать свои акции еще в двух банках. Частным коммерческим банкам была увеличена квота в общей сумме предоста вляемых займов с 10 до 15 процентов, а с 1981 года правительство стало в ограниченных масштабах допускать в банковскую сферу иностранный капитал, преимущественно в совместные предприятия. По крайней мере до 1992 года фондовая биржа была закрыта (за двумя исключениями) для иностранцев. В целом, однако, и в начале 90-х годов частные ком мерческие банки находились в рудиментарном состоянии, а чеболи, обходя правительственные ограничения, создавали для своих нужд небанковские финансовые институты.
Однако самое главное изменение, на наш взгляд, заключалось в том, что в течение второй половины 80-х годов новый этап «дуалистического развития экономики» в Южзюй Корее характеризовался переплетением двух процессов: завершением индустриализации традиционного типа и первыми шагами, направленными на формирование постиндустриаль ных производительных сил. С конца 1985 года все социальные про граммы развития промышленности были отменены и заменены обшир ным законодательством, направленным на содействие развитию высо ких технологий. Чтобы стимулировать создание отраслей гибкой обра батывающей промышленности, производящих товары длительного пользования и машиностроения и основанных на высокой квалифика ции и высоких технологиях, правительство, с одной стороны, стало поощрять импорт соответствующей технологии, с другой — стимулиро вало инвестиции в сферу исследований и разработок. Ни правительство, ни сами чеболи не хотели мириться с тем, что, например, южнокорей ские корпорации платили Японии 10 долларов лицензионного сбора с каждого видеомагнитофона, произведенного по стандартам VHS. Круп ные корпорации, производяяие электронику, вскоре обнаружили, что размеры лицензионных сборов стали составлять большую долю в себе стоимости их продукции, чем стоимость рабочей силы. А ведь сходная ситуация была в автомобильной и других отраслях промышленности, связанных с высокими технологиями. Поэтому-то во второй половине 80-х годов Южная Корея выделяла почти 2 процента своего ВНП на
УРОКИ КИТАЙСКИХ И ЮЖНОКОРЕИСКИХ РЕФОРМ 47
научно-исследовательские и опытно-конструкторские работы (для сравнения укажем, что в тот же период США и Япония тратили на эти цели по 3 процента). Министерство науки и технологии подготовило план, предусматривающий увеличение этих расходов к 2001 году до 5 процентов, что в случае реализации утвердит Южную Корею среди лиде ров в области высоких технологий. Три четверти расходов несут сами ччболи. В свою очередь, правительство открыло 16 лабораторий и в целях предотвращения «утечки мозгов» установило там заработную плату на уровне американских стандартов. Совершенно очевидно, что Южная Корея основательно подготовилась для завершения процесса формирования современной национальной экономики и ее полноценной интеграции «на равных» в мировую экономику.
Экономическое разделение и демократия. Модификация южноко рейской модели происходила в контексте общего изменения социально-политической ситуации в стране. С лета 1987 года под бурным натиском рабочего и «среднего» классов, соединившегося с массовыми выступле ниями радикального студенчества, в Южной Корее начался процесс демократизации. В конце того же года была одобрена новая Конститу ция и впервые состоялся мирный переход власти к новому президенту в результате прямых и свободных выборов. Наччвшаяся демократизация послужила еще одним важным фактором, подтолкнувшим руководство страны к модификации стратегического курса развития. Ведь одним из последствий демократизации явилось существенное удорожание стои мости рабочей силы и новые расходы, свяяанные с социальным обеспе чением, что окончательно подорвало основы прежней стратегии экспортной ориентации. С 1987 года, когда впервые существенно выросла зарплата рабочих (на 30 процентов), был одобрен закон о мини мальной заработной плате и правительства стали систематически инде ксировать ее. С начала 1988 года быы одобрен национальный план пен сионного обеспечения. Впервые стало осуществляться государственное медицинское страхование, которое на сегодня охватывает практически все население. И хотя последствия бурного перехода к демократии несколько сказались на экономической ситуации, в целом экономика страны уже получила такой «разгон» и вышла на такой уровень, что смогла сравнительно безболезненно преодолеть возникшие проблемы. Ежегодный экономический рост в 1987—1994 годах составляя в среднем более 8 процентов.
Итак, за три с половиной десятилетия Южная Корея фактически прошла большую часть пути в рамках «догоняющего развития» и вплот ную приблизилась к развитым капиталистическим странам Запада и Японии. Посмотрим теперь, как смотряяся на этом фоне рыночные реформы в России.
Россия и Южная Кореяя
Если сопоставить либеральные реформы, начатые в России в 1992 году Е. Гайдаром и его сподвижниками, с преобразованиями в Южной Корее, то прежде всего бросаетсяяв глаза следующее важное обстояяель ство: обе страны относятся к модели догоняющего развития, но избрали для себя два разных ориентира. Южная Корея, несмотря на всю глубину своих негативных ччвств к Японии, избрала именно ее опыт экономиче ского развития в качестве образца для подражания. Она проявила тем самым здоровый прагматизм, так как Япония прошла в своем развитии весь путь догоняющей модели и добилась исключительных успехов. Россия также выбрала себе четкий ориентир — современную модель
н. симония 48
развитого западного (точнее, американского) капитализма. Она попыта лась непосредственно перенести на свою почву этот западный образец, то есть стремилась как бы «проскочить» историческую фазу догоняю щего развития и чуть ли не сегодня-завтра вписаться в клуб развитых капиталистических государств. Ничего хорошего из этого получиться не могло, так как слишком велико было несоответствие конкретных задач и целей, стоящих перед «догоняющим» и уже развитыми государствами. Результатом мог стать только глубокий общественный кризис, что мы и наблюдали на протяжении последних пяти лет, а в случае дальнейшего последовательного проведения начатого в 1992 году либерального курса преобразований вместо равноправного участия в клубе развитых госу дарств России на долгие десятилетия пришлось бы довольствоваться ролью неравного субъекта неоколониального разделения труда.
Следующее, что легко выявляятся при сопоставлении реформ в двух странах,— это полное несовпадение порядка социально-экономи ческих преобразований. Южная Корея заложила сначала фундамент будущего здания своей экономики и возвела стены (то есть осуществила стратегию дуалистической индустриализации), потом соорудила «крышу» (макростабилизация и финансовая структурная адаптация) и лишь затем стала крайне осторожно и выборочно приглашать «гостей» (либерализация внешней торговли и иностранной финансовой деятель ности). Гайдар и Чубайс принялись сразу сооружать на жидких жердоч ках «крышу» и тут же приглашать «гостей». Нет ничего удивительного, что в Россию в первую очередь хлынули всевозможные дельцы-прохо димцы, легко и быстро находя себе достойных партнеров (воистину «рыбак рыбака видит издалека»). Более же солидные корпорации долго выжидали и приглядывались, в лучшем случае рискуя погрузить всего лишь «палец» в мутную воду нашей бесхозной экономики. Идея интегра ции России в мировое хозяйство, равного партнерства с большой «семер кой» стала навязчивой и самодовлеющей для деятелей типа Гайдара, Чубайса и Козырева. А ведь Южная Корея, которая сегодня много более интегрирована в мировую экономику и у которой всегда были более тесные взаимосвязи с США и другими развитыми странами, шла к этому результату долгим, сложным, поэтапным путем в течение 30 с лишним лет.
По существу, Гайдар и Чубайс некритически восприняли концеп цию МБРР и МВФ, сутью которой является чрезмерное акцентирование макроэкономической стабилизации и структурной (финансовой) адапта ции, концепцию, безуспешно применявшуюся во многих развиваю щихся странах. Японское правительство еще в 1991 году выступило с официальной критикой такого подхода и настаивало на том, что для достижения самоподдерживающегося экономического роста правитель ства должны проводить политику поощрения инвестиций, что необхо димо четкое выделение ведущих отраслей производства и ччо целевое и субсидируемое кредитование должно играть ключевую роль в содей ствии индустриализации. Именно на эти цели необходимо направлять финансовые ресурсы МБРР и МВФ. Иными словами, японское прави тельство предлагало осуществить именно структурную перестройку всего общественного производства развивающихся стран, а не структур ную адаптацию слаборазвитых (тем более глубоко кризисных) экономик к потребностям мирового рынка, в котором доминируют ТНК и ТНБ. В лучшем случае она решала проблему «стыковки» слаборазвитых эконо мик с процессом глобализации, осуществляемым на условиях ведущих держав Запада. Но подход японского правительства (и предшествующий опыт этой страны) никак не ложился в либеральную модель, отрицаю щую решающую роль государства в период догоняящего развития и уповающую на всесилие «невидимой руки» рынка.
УРОКИ КИТАЙСКИХ И ЮЖНОКОРЕЙСКИХ РЕФОРМ 49
В течение 1992—1993 годов, кажется, только ленивый в России не писал и не говорил об этой «невидимой руке» и не высмеивал идею о государственном регулировании рынка. Государство фактически само устранилось от функции поддержания и развития производства и лихо радочно пыталось освободиться от принадлежащей ему собственности. В то время как в Южной Корее правительство создавало все новые и новые отрасли вопреки рекомендациям международных финансовых организаций и давлению США и других стран Запада, в России главной задачей государства стало, наоборот, разгосударствление — сначала «ваучерное», а потом и аукционное. Фактически его роль была сведена к осуществлению функции «первоначального накопления». За 2—3 года в частные руки были переданы не менее 70 процентов собственности (без земли). Подобная «приватизация» десятков тысяч предприятий прово дилась без рыночной реструктуризации, с их оценкой по остаточной стоимости и без учета инфляции. Пышным цветом расцвели наиболее паразитические формы бюрократического капитализма (многочислен ные формы использования номенклатурой своих прерогатив и государ ственных материальных и финансовых ресурсов для организации соб ственного частного предпринимательства).
По существу, произошла потеря управляемости государственной собственностью. Причем разгосударствление отнюдь не стало панацеей для больной экономики. Падение ВВП в 1995 году составило 39,7 про цента по сравнению с 1989 годом (последним годом, когда еще наблю дался экономический рост). Спад промышленного производства за тот же период составил 53,5 процента, а капитальные вложения уменьши лись на 70,3 процента («Сегодня», 1 марта 1996 года). Единственным утешением и даже чуть ли не предметом гордости для правительства за все последние годы служит то, что в том же 1995 году падение производ ства было меньшим, чем в предыдущем, хотя падение продолжалось непрерывно, вплоть до 1996 года включчтельно. В 1994 году Б. Ельцин в выступлении по случаю третьей годовщины своего президентства под вел неутешительный итог: 20 процентов населения России имело доход, который не обеспечивал прожиточный минимум, то есть находились за чертой бедности. Еще 20—30 процентов находились на грани бедности. По официальным данным, численность населения с денежными дохо дами ниже прожиточного минимума на январь 1996 года составила 37,3 миллиона человек, или четверть населения. Только за 1995 год реаль ный доход работника упал на 13 процентов, а безработица выросла с 7,5 до 8,2 процента. За первые три месяца 1996 года она достигла 6,5 мил лиона человек, а с учетом не полностью занятых на производстве к началу 1996 года было 10 миллионов безработных, или 13,5 процента экономически активного населения. Соотношение доходов 10 процентов наиболее и наименее обеспеченного населения составило 13,5 раза («Век», 15—21 июля 1994 года; «Известия», 21 февраля 1996 года; «Финансовые известия», 30 апреляя1996 года; «Financial Times», April II, 1996).
Таковы оказались результаты экономической политики, которая проводилась в России в последние четыре года и главной целью которой было не налаживание высокоэффективного производства, а борьба с инфляцией. Радикальные либералы, оказавшиеся у власти, претендуя на словах на деидеологизацию общественной жизни, на деле яростно исповедовали идеологию раннего, грубого и упрощенного ими либера лизма. В современных российских условиях эта идеология с объектив ной неизбежностью стала знаменем крестоносцев «первоначального накопления». Американский ученый Марк Гарселон, выступая в Инсти-4. «Свободная мысль» № 9.
н. симония 50
туте Кеннана в Вашингтоне, справедливо отмечал, что главная ошибка, совершенная в ходе обсуждения политики монетаристской стабилиза ции в России, заключалась в том, что все это обсуждение было построено в таком плане, будто шоковая терапия являлась единственно возмож ным выбором (см. «Meeting Report» (Kennan Institute for Advanced Rus sian Studies), vol. XIII, № 5, (January, 1996).
В результате избранной либеральной модели в России воцарилось засилье торгово-финансового капитала, основывавшего свою спекуля тивную деятельность на импортных льготах и беспрецедентной свободе «банковской» деятельности. В начале 1996 года в стране насчитывалось 2580 коммерческих банков (КБ), из которых 80 процентов были созданы вскладчину промышленными, торговыми, инвестиционными и страхо выми компаниями. Это в несколько раз больше, чем во всем западном мире. Но в России большинство этих банков занималось всего лишь «прокручиванием денег», обменом валюты и тому подобной деятельно стью; они обманывали государство и с его молчаливого согласия откро венно грабили население, пользуясь его финансовой безграмотностью и безмерным доверием к «официальным» финансовым учреждениям и их рекламе на государственном телевидении и в прессе. Даже финансиро вание госсектора и бюджетных организаций стало осуществляться через систему уполномоченных коммерческих банков. Задержки с выплатой зарплаты и пенсий, отказы предприятиям в долгосрочных кредитах и т. п. стали привычным и обыденным явлением. Центральный банк фактически отстранился от контрольных и надзорных функций. В отличие от банковской системы Южной Кореи, нацеленной на дешевое кредитование стратегических отраслей производства, КБ в России тре буют от предприятий баснословные процентыы ставя их, в том числе и достаточно дееспособные, продукция которых конкурентоспособна на мировом рынке, на грань банкротства. Неудивительно поэтому, что вну тренние инвестиции упали с 20,6 процента от ВВП в 1990 году до 15,1 процента в 1995 году («Financial Times», 1996, April II).
В те же годы происходило стремительное размывание индустриаль ной базы. В России также начала складываться экспортная ориентация, но в отличие от южнокорейской она оказалась сырьевого, то есть коло ниально-неоколониального типа. По оценкам экспертов, экспорт соста влял в 1995 году 20 процентов от ВВП, но доля экспорта товаров в материальном производстве (без учета услуг) была не менее 40 процен тов. По данным российского внешнеторгового ведомства, на экспорт шло до 40 процентов добываемой нефти, 50 процентов синтетического каучука, 70 процентов рафинированной меди, более 80 процентов никеля, 63 процента проката черных металлов и т. д. Главным источни ком бюджетных доходов является Минтопэнерго. В 1996 году оно должно обеспечить более трети доходной части бюджета, или 87 трил лионов рублей («Финансовые известия», 27 февраля 1996 года; «Сего дня», 13 апреляя1996 года).
Впрочем, действительной гарантии этого не существует, так как и в этой сфере все идет под диктовку МВФ, потребовавшего в обмен на предоставление оччредного займа в начале 1996 года отмены всех экспортных пошлин на нефть и газ с 1 июля 1996 года и введения акцизов для частичной компенсации пробела, который неизбежно обра зуется в доходной части бюджета. Эта акция, безусловно, скажется бла гоприятно на мировом рынке, но создаст новые тяжелые проблемы для промышленности и в конечном итоге огромным грузом ляжет на плечи населенияя Характерно, что на этот раз негативная реакция на политику МВФ последовала даже от иностранных нефтяных компаний, которые вложили уже до 800 миллионов долларов в нефтедобычу в России. Они
УРОКИ КИТАЙСКИХ И ЮЖНОКОРЕЙСКИХ РЕФОРМ 51
полагают, что постановление, принятое правительством Российской Федерации под.давлением МВФ, «дестабилизирует нынешние и будущие инвестиции в российский нефтяной сектор и подорвет те экономические успехи», к которым якобы стремится МВФ («Независимая газета», 2 февраля и 25 апреляя1996 года; «Сегодня», 5 и 7 марта 1996 года).
Крайне негативно сказался торгово-финансовый уклон либераль ной экономической политики российского правительства и в сфере образования и науки. Здесь особенно болезненно отразилось игнориро вание догоняющего характера нашей модели общественного развития. В рамках этой модели образование и фундаментальнаяянаука создавались и финансировались государством. В течение последних лет российские правительства не только финансировали науку и образование по оста точному принципу, но и неоднократно пытались перестроить ее на аме риканский лад и перенести центр тяжести научных исследований в уни верситеты, а то и вовсе распустить Академию наук (лавры Хрущева, который чуть было не пошел на такой шаг, не дают кому-то покоя и сегодня). Таким путем можно окончательно разрушить фундаменталь ную науку (вместо того, чтобы провести в рамках Академии необходи мую перестройку), а удастся ли через десятилетия создать ее по амери канской модели — еще неизвестно. Не менее плачевно обстоит дело с исследовательско-конструкторской сферой. Происходит разбазарива ние ценнейших кадров, специалистов уникальных профессий, сопрово ждаемое массовой «утечкой мозгов» (теперь уже и в Южную Корею, и многие развивающиеся страны).
И последнее — о соотношении демократии и экономического разви тия. В Южной Корее процесс демократизации начался в результате: а) успешного экономического развития, приведшего к значительным сдви гам в социальной структуре и политическом сознании общества, и б) длительной, трудной, подчас кровавой борьбы трудящихся, среднего класса и радикальных студенческих активистов. Демократия была выстрадана корейским народом, а мирный переход в 1987 году к про цессу демократизации через компромисс власти с оппозицией говорит об уровне политической культуры и той, и другой. В России демократия была провозглашена «сверху» и осталась уделом тонкого слоя интелли генции, часть которой к тому же быстро обюрократилась, оказавшись в аппарате власти. В Южной Корее в периоды военно-бюрократических диктатур с помощью механизма «доминантной партии» в рамках квази парламентской системы удавалось отделить принятие экономических решений от политических процессов, что являлось гарантией довольно четкого выполнения всех пятилетних планов. В России псевдодемокра тическая система на деле вылилась в перманентную склоку между исполнительной и законодательной властями, между фракциями и той и другой, превратившую процесс принятия важнейших экономических решений и законов в своеобразное «перетягивание каната». Экономиче ский процесс оказался слишком политизированным и постоянно нахо дится под угрозой дестабилизации.
В заключение хотелось бы еще раз напомнить: речь в данной статье шла не о копировании китайской или южнокорейской моделей, а о про думанном и критическом использовании позитивных аспектов их исто рического опыта. Убежден: давно пора перестать учиться только на своих бесконечных ошибках и оглянуться вокруг себя на существую щий рядом с нами мир.