Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Тимо Толкки
Одиночество в 1000 лет
Посвящается Мике
Только в обжигающем одиночестве
Вы, наконец… наконец поймете
Я не помню, когда это произошло. Произошло ли это, когда мне в семь лет сказала мама, что я должен съесть всю тарелку с едой… или когда-то еще? Нет. Тогда все было не так плохо.
Произошло ли это, когда в 14 я узнал, что была такая штука, как Вторая Мировая война и что она унесла жизни 70 миллионов людей? На ней погибали даже маленькие дети только потому, что они принадлежали иной расе. Нет, не то. Это заставило меня задуматься.
Произошло ли это, когда одним зимним утром мой отец решил перерезать себе вены ножом для филе в незаполненной водой ванне, а потом разбился насмерть, выпрыгнув с четвертого этажа в собственной квартире? Нет. Тогда я начал убегать от жизни. И продолжил бежать 32 года.
Ни одна из этих вещей не была причиной этому. Причина крылась во мне. Когда я потерял веру в себя, тогда это и случилось. Я утратил веру. Веру в себя. И это наихудшее, что может случиться.
Год, когда я умер
Зимнее утро. Март 2004-го года. Я обшариваю интернет. Паника нарастает, и голову, точно сжимают гигантскими тисками. Я в отчаянии. Я обзваниваю несколько мест, но помощи не получаю. Паника усиливается. Это не какая-то тревога или как там ее называют. Это результат жизни, прожитой во лжи. Она хочет раздавить меня. И у нее это получается.
В тот момент я в течение 7 лет как мог посещал сеансы психотерапии. Чего я не понимал, так это того, что именно терапия привела меня к истокам моей боли. Шлюзы открыли, и ворвавшийся поток не остановить. И чтобы выжить, мне пришлось умереть.
Наконец, меня доставили в частную клинику, но перед этим я проторчал полчаса в приемной с какими-то людьми. Это был один из самых ужасных моментов моей жизни. Я едва мог сдерживать наводнивший меня ужас, пока доктор не принял меня. Наконец, доктор вызвал меня и спросил, чем может быть полезен. Я сказал, что не знаю. Меня пронизывало такое гнетущее отчаяние и паника, что я думал, будто схожу с ума. Я испытывал неописуемую эмоциональную боль, охватившую меня с головы до ног. Ощущение страха. Уголком глаза я заметил, как он выписывает в своем блокноте: «Музыкант из знаменитой рок-группы». Ледяным тоном он изрек:
- Пожалуй, мне следует направить вас в Государственную Психиатрическую клинику.
Я слышал об этом месте. Слышал, потому что моего друга туда положили. Позже он покончил жизнь самоубийством. Это было последнее пристанище для безнадежных. Там никого не лечили… вы оттуда попросту не возвращались. Я спросил доктора, не могу ли я остаться здесь. В его глазах заплясал огонек.
- Разумеется, можете, - был его ответ. – Что же вы молчали? Я вас провожу сию минуту. – Правда, он умолчал, что стоить мне это будет 1000 евро в день. Но, быть может, это спасло меня.
Мне выделили собственную палату. Впервые в жизни я принял транквилизатор. Я начал испытывать страшную тяжесть и пустоту. Будто я и не существовал вовсе. Я лежал в постели в своей белой палате. И все, что я видел из окна, - дерево. Лекарства отняли у меня чувства. Я не понимал, что со мною творилось. Меня сковал страх.
Доктор пришел навестить меня. Добрая женщина, которая, казалось, очень счастлива. Меня, помню, все съедало любопытство, как кто-то мог быть настолько счастливым. Она задала мне несколько вопросов, а затем мне предстоял тест на депрессию, который, по сути, являет собой опросник. Как и большинство докторов, она попыталась выяснить механически, что со мной не так. Но я это уже делал. Помню, рассказывал ей, что меня переполняют все эти эмоции и что неожиданно я стал их все разом ощущать. Она сказала, что психиатрия – не ее профиль и что на следующий день мне назначат консультацию. Я объяснил ей, что 7 лет посещал сеансы психотерапии с небольшими перерывами. Она промолчала.
Остаток дня я провел, как зомби. Ничего не чувствуя, не видя и не слыша. Просто смотря на дерево. И надеясь, что когда-нибудь, как и оно, я обрету жизнь.
На следующий день я встретился с психиатром. Это был пожилой мужчина 60 лет. Он провел ряд опросников, заваливая меня вопросами. Я поведал ему о своей жизни и заметил, как по его щеке скатилось несколько слез. Он мне поставил диагноз – биполярное расстройство. Я сидел в недоумении, пока он мне не разъяснил, что это такое. И тут в голове у меня прояснилось. Я вспомнил, что жил с этими симптомами почти 10 лет. Он не удивился, ведь за 10 лет эту болезнь не излечить. «А как же терапия», - думал я. Неужели все коту под хвост? Теперь я знаю, что нет.
Что же в итоге? Лечение. На протяжении последующих недель меня пичкали уймой лекарств. Большинство из них имело страшные побочные действия, а некоторые так и вовсе прошли впустую.
Наконец, мне выписали один из современных и очень дорогих антидепрессантов и транквилизаторов. Мало кто знает, что прописывать антидепрессанты людям с биполярным расстройством, все равно, что подкинуть бомбу замедленного действия. Они могут вызвать очень бурный маниакальный эпизод или, как вариант, погрузить вас в депрессию. Следующие полгода я провел в постели в палате с задернутыми шторами. Иногда шторы приоткрывали на 10 см, но по большей части они всегда были задернуты. В течение полугода я плакал каждый Божий день. Я не понимал, откуда это, но что-то внутри меня осознавало, что это долго дремало во мне. Это был отчаянный плач и глубокая боль. Он исходил из недр меня самого. Он не имел отношения к биполярному расстройству. Это было нечто, скрытое во мне. Жуткий пережиток прошлого и всей моей жизни.
Я никогда не скорбел по отцу и своему разбитому детству. И тут вдруг начал.
Когда меня выпустили, я часто посещал места моего детства. Я помнил все, даже мельчайшие подробности. Проказы, которые я с друзьями чинил людям. Места, где мы играли в футбол. От всех этих воспоминаний эмоции хлынули на поверхность. Представить, что я чувствовал невозможно, если вам неведома эмоциональная боль. Она обжигает. Это физическая боль. Только очень сильная, хотя люди, как правило, не понимают, что это такое на самом деле, физическая боль. Понять это невозможно, если ваша жизнь не была ею пропитана.
Я часто сидел у моря, в местечке, где я рыбачил, когда мне было 11. Я сидел на скале и наслаждался пейзажем. Снег растаял, но добрая половина моря, равно как и Финского залива, все еще была охвачена льдом. Внезапно начал падать снег. В радиусе 100 метров я видел только летящие белые хлопья. Я все сидел, созерцая восхитительную картину, пока снег ложился на меня. Я почувствовал, что вся моя жизнь была напрасна. Моя боль казалась настолько сильной, что я просто не мог больше ее терпеть. Я как-то не подумал, что я находился всего лишь в 3 км от места, где мой отец совершил самоубийство.
При мне была бутылочка с лекарством, чтобы в случае чего заглушить боль. Я долго сидел и смотрел вдаль под падающим снегом. Я спрашивал себя, не потерян ли для меня смысл этой жизни и стоила ли она всей этой боли и безнадежия. Было бы легко просто исчезнуть. Но что-то внутри меня противилось этому. И все же в том году я умер. Это проявилось во всем. Медленная смерть. Из постели было вылезти нереально, не говоря уж о том, чтобы музыку писать.
Каждое утро было отвратительным. Первое, что я ощущал, была безысходность. Так я и жил 6 месяцев. И в том году я действительно умер. Для того чтобы жить дальше.
Я частенько слышал, что суицид – «легкий выход». Как человек, переживший смерть родного отца, скажу, что данное утверждение не более, чем клише. Решиться на суицид далеко не просто. Требуется мужество, чтобы отнять у себя жизнь, поскольку это последний отрезок жизни, который вы помните. Вот почему зачастую это побег от нестерпимой боли или безысходной ситуации… или от того и другого. Но это нелегко. Вы можете попытаться представить, если в вас осталась хоть капля сострадания, что мог чувствовать человек, который ушел подобным образом из жизни. За миг до этого и пока все это происходило. Попытайтесь представить, что чувствовал переживший это человек. И все же я знаю, что лишь, если вы оказывались на волосок от гибели, только тогда вы отчасти сможете понять решение того человека, который решил поставить на своей жизни крест. Как мой отец. Как один финский писатель, который лег добровольно в психушку. Как-то утром он отправился погулять. Он добрался до ближайшей станции метро и начал ждать поезд. Когда тот показался, он выпрыгнул и встал, как статуя, лицом к составу. Страха не было. Поезд попытался затормозить, но 40 км для этого явно было маловато. Через 40 км писатель оказался «в объятиях поезда». Он не шелохнулся. Или как мой лучший друг Микка, который сиганул с четвертого этажа родительской квартиры, разбившись насмерть после долгой борьбы с депрессией и чувством беспомощности.
Пожалуйста, не подумайте, что я пишу эти строки, как какой-то приверженец суицида. Просто я отлично понимаю людей, которые решили «завязать» с жизнью. Скорее всего, вы считаете, что суицид - один из греховных табу в обществе. Что до меня, я не верю ни в одно из них. Ни в табу, ни в общество. Просто многие близкие мне люди погибали от своей собственной руки, поэтому я так интенсивно размышлял над этой темой. Вдобавок моя личная боль и страдание, и мне гораздо легче понять это решение. Решения, которые зачастую кажутся бредовыми людям, которые живут счастливой жизнью и которые никогда не сталкивались с понятием настоящей депрессии.
Итак, я продолжил жить с болью и страхом. День за днем. Год за годом. Это не мешало мне ехать 4 часа на концерт, который так хотела посмотреть моя дочь. И пока она была на концерте, я сидел в отеле и рыдал, потому что изнутри меня жгла адская боль. Я испытывал все разом: страх, гнев, боль, печаль, опустошение. Тогда я не мог разобрать, что это были за эмоции. Я от них просто страдал и, не взирая на это, пытался жить дальше. Это не мешало мне отвозить дочку в школу и днем забирать ее оттуда. Не мешало это и завтракать вместе с ней. Это не мешало мне съездить в два мировых турне в составе металл-группы, находясь в тяжелых условиях. Это не мешало мне сходить на могилу отца и вести с ним воображаемую беседу или просто часами смотреть на его могилу и кладбище.
Я понял, что я так и не попрощался с отцом. Я даже не понял, что его больше нет. Как мы, люди, можем так себя вести. Как человек рациональный, я принял его смерть, но на эмоциональном глубоком уровне он был как никогда жив. Я так и не свыкся с мыслью, что он мертв. Для этого потребовалось не единожды сходить к нему на могилу. Потребовался океан боли, гораздо большей, чем я себе всегда представлял. Обстоятельное изучение его самоубийства и жизни до того. Нужно было вновь влезть в тело 12-летнего мальчика, на долю которого все это выпало. Лишь тогда до меня начало доходить, что произошло. Но на это ушли годы. И даже сегодня я продолжаю с этим бороться. Может быть, все горькие мгновения нашей так и остаются с нами. Возможно, мне предстоит жить с этим весь остаток моей жизни. Сейчас я на 11 лет старше, чем был мой отец, когда он умер. Так странно. Но у всех нас есть история, чтобы ее рассказать.
Я все равно жил полноценной жизнью и в то же время я чувствовал, что это моя судьба. Многие болезненные вещи, которые я посадил под замок, теперь проникли в мое сознание. Я ощущал их телом. Говорят, себе изменить невозможно. Я даже толком не знал, кто я такой, пока томившееся во мне прошлое не вырвалось на волю. Оттуда я отправился в путешествие, которое, в конечном итоге, приведет меня к себе самому и к моей истинной сущности. А не к маске, которую я вынужден являть. Путешествие это насквозь пропитано болью. И все же, когда его час пробил, у меня не осталось выбора, кроме как окунуться в его поток и встать под его эгиду. Жизнь всегда находит путь. Естественно, я не могу отрицать, что мое печальное детство отложило на мне отпечаток как на творческой личности, так и на избранной стезе музыканта. Безусловно, во многих песнях присутствует явная ссылка на тоску по отцу, хотя я и не осознавал этого, пока их писал. Мое детство, возможно, выступает в другом контексте. Возможно.
Когда я пишу это летом 2010-го года, я вспоминаю, как жил с этой болью 6 лет каждый Божий день. Она так до конца и не прошла. Я все еще принимаю литий и транквилизаторы. По мнению докторов, от биполярного расстройства лекарства нет… вы живете с ним всю жизнь. Может, и так. Я не знаю. Я лишь знаю, что со мной рядом, будто призрак живет. Незримый товарищ, который напоминает мне каждое утро, когда я просыпаюсь, о хрупкости жизни и о том, как просто лишиться всего, что у тебя есть… в мановение ока.
Скорби не было… и боли тоже
Большую часть детства я не знал горя и чувствовал себя в безопасности. Когда я пишу «детство», я подразумеваю период до 9 лет. Казалось, с нашей семьей не могло случиться ничего дурного. Казалось, что о такой семье можно было только мечтать. У нас был уютный домик, и жили мы вполне обеспеченно. Мама опекала меня любовью и заботой, что в дальнейшем помогло мне выжить. Помню, Рождество было моим самым любимым праздником. Я до сих пор помню волшебное ощущение духа Рождества, когда мне было 8. Помню тот запах. Атмосферу. Ощущение защищенности. Все были вместе. Все были счастливы. Всегда, когда собиралась вся семья, отец хотел, чтобы я спел одну песню, которая ему нравилась. Я стеснялся, но он всегда давал мне денег, если я спою, и я пел. В то время я пел в классическом хоре мальчиков под названием «Cantores Minores» и часто исполнял песни на школьных вечерах. Помню, как я верил в свой голос. Я действительно считал, что это давалось мне очень легко. Петь для меня было вполне естественно.
В возрасте 7-ми лет я получил свою первую гитару на Рождество. Я видел, как мой кузен играет на акустической гитаре, когда мне было 5, и он моментально стал моим героем. Помню, как прокрался в его комнату, чтобы взглянуть на нее. Я еще не забыл, как она выглядела. Очень осторожно я прикоснулся к струнам и немного сыграл. Это была любовь с первого взгляда. Я не понимал волшебство, что таила гитара. Кузен научил меня парочке аккордов и песням Beatles. Первой песней, которую он разучил со мной, оказалась «Eight days a week». Он также играл в группе, которая сразу же произвела на меня впечатление. Конечно, очень скоро мне захотелось получить собственную гитару.
Это произошло одним Рождественским вечером 1973-го. Естественно, все, кто читает это, знают, что с этим инструментом в будущем я много где побываю. О чем-то подобном я не думал, не гадал. Я просто хотел получить гитару. Поначалу проку мне от нее было мало, ведь я не умел играть. В школе был «Гитарный кружок», где учили основам. Я пошел туда и разучил свою первую песню. Счастье переполняло меня. Я ходил на занятия каждую неделю и узнавал много нового. Я обрел музыку как само собой разумеющееся. Мама рассказала, что когда мне было всего 3 годика, мне нравилось слушать передачу TOP 40 по радио, и что я знал стихи всех хитов. Наклоняясь к радио, я ждал, когда пустят хитовую песню, а потом начинал петь.
Но не все было окрашено в радужные цвета. Помню, что у бабушки был рак и что у нее отняли обе ноги. Помню отца, несущего ее по лестнице и укладывающего в постель. Она все приговаривала, что болеть раком – хорошо, потому что так ее хотя бы окружали вниманием, которого она не знала будучи здоровой. Помню, как мне стало интересно, можно ли «придумать» себе рак. Теперь я считаю, что в этом и заключается основной механизм рака. Не всегда, но больше, чем вы себе можете представить.
Все суетились вокруг бабушки, одаривая ее заботой. На следующий год она умерла. Не помню, присутствовал ли я на похоронах, вполне возможно. Ее похоронили на том же кладбище, что и моего дедушку и отца. Меня там не положат.
До определенного возраста детям смерть кажется чем-то абстрактным. И не до конца понятным. Или, может, дети постигают и принимают смерть гораздо более естественным путем, нежели мы, взрослые, способные разуметь смерть как очередное грозное табу в обществе. И она просто стирается из вида. Никто в действительно не осознает, что однажды они все умрут. Может, даже завтра. Никогда не знаешь наверняка. Похоже, дети воспринимают смерть довольно естественно. И по моему личному мнению, дети могут быть нашими величайшими учителями, если мы будем достаточно скромны, чтобы принять то, что они хотят нам передать. А сказать им есть чего.
Более всего, я, быть может, тоскую по девственному ощущению, присущему 8-летнему отроку, у которого все чувства необычайно обострены… и который взирает на мир очами ребенка. Несмотря на то, что вы находитесь под давлением родителей и школы, в 8 лет вы на мир смотрите иначе. Вы чувствуете. По-настоящему чувствуете. Вас пока не раздавил гнет правил, догм и табу, которые позже ворвутся в вашу жизнь. Вы бежите и играете, потому что так делают дети. Это так девственно. Так невинно. Я помню это очень четко. Как пахла трава. Как играл в футбол с друзьями до вечера, а потом мчался домой, потому что мучила жажда. Помню изумительный вкус мороженого летом. Свободу, когда начинались каникулы, и все лето в твоем распоряжении. Как дразнили девчонок. Как улыбался и радовался жизни. Как прогуливал школу. Как ненавидел математику и как любил музыку. Я вспоминаю все моменты своего детства с определенной ностальгией. То время ушло безвозвратно. Мне бы хоть 2 % того энтузиазма и радости, что были у меня мальчишкой, я стал бы счастливейшим человеком на этой планете.
Отец мой работал в магазине по продаже электроники, телевизоров, радио и прочего в том же духе. Дома он собрал обширную музыкальную коллекцию. Это была его страсть. Первой группой, которую я начал слушать, оказалась АВВА. Он подарил мне кассету с их записями. Кажется, это был их первый альбом. Помню, как сильно мне нравились их песни, и как я пытался сыграть их на своей гитаре. Долгое время АВВА оставалась моими единственными кумирами. Мой интерес к их творчеству до сих пор не угас – в памяти отложился фрагмент, как современно они для меня звучали. У них были потрясные песни. Я хотел быть похожим на них. Они имели 8 хитов номер один подряд, начиная с «SOS». В доме, где прошло мое детство, играло много и финской музыки, которая легла в основу уймы песен, написанных мною.
Есть неловкие моменты, но я не имел привычки сознательно копировать что-то в любой песне, которую написал. Доказательством тому служит ваше подсознание, которое хранит все, что происходит с вами, когда вы способны писать музыку и когда вам 40, некоторые мелодии 30-летней давности всплывают в памяти. Соединив все куски воедино, нетрудно догадаться, что музыка становилась все более и более значимой в моей жизни. Но это происходило очень медленно. Всего и не упомнишь.
Ребенком я много чем другим занимался. Играл в хоккей за команду, а еще в баскетбол. Я был гораздо выше большинства мальчишек моего возраста, да и вообще играть в баскетбол мне очень нравилось. Летом я обожал купаться. Это было золотое время, я бы даже сказал, что у меня было счастливое детство до поры, до времени. И вдруг все стало совершенно иначе. Наступил кошмар.
В песне «Forever» есть такая строка: «Как же счастлив тогда я был все же… не было скорби и боли тоже. И гуляя по цветущим лугам, солнце мне слепило глаза». Она действительно отражает, как прошла добрая половина моего детства. Эту песню я посвятил своему отцу. Цветущие луга по-прежнему там. Просто я должен их снова найти. Возможно, однажды это произойдет. Возможно, однажды я увижу себя в образе мальчика, шагающего по этим цветущим лугам со сверкающими на солнце глазами. Тогда я буду уверен, что оказался дома. Мне столько нужно рассказать себе как мальчику. Столько объяснить и стольким поделиться. Надеюсь, однажды наши пути пересекутся на солнечной дороге.
Погружение в психоз
Это происходило постепенно. С Рождества 2004-го по осень 2005-го я находился в своеобразном состоянии психоза. В 2004-ом, до нервного срыва и биполярного расстройства, я отгрохал современную студию звукозаписи Goldenworks. Я вложил в нее все свои сбережения. Обошлось мне это удовольствие примерно в 150000 евро. Когда студия была готова, они начали строительство парковочного гаража под ней. Это означало постоянное сверление и сильные взрывы по 500 раз на дню. Записывать и микшировать в таких условиях не представлялось возможным. Моя мечта. Планы на будущее. Моя собственная студия. Все полетело к чертовой матери, не успев начаться. Там был записан лишь один альбом: «Black album» для Stratovarius. Как результат, мне пришлось судиться с владельцем, который отказался расторгать договор об аренде. Она просто сказала, что строительство не помешает работе в студии. Оказалось, что она знала о парковочном гараже, когда я подписал с ней договор. Да ладно бы это – она ж оказалась одним из владельцев этого гаража. Несмотря на это, первое судебное дело я проиграл. Я апеллировал в высшую судебную инстанцию и выиграл, но это стоило мне четырех лет жизни. Эти передряги высосали из меня все соки. Арендаторше пришлось вывалить мне почти 50000 евро. А я только и просил ее, что расторгнуть контракт. Все в этой жизни возвращается бумерангом.
То ли от лекарств, то ли от антидепрессантов я стал сходить с ума – не знаю. У меня определенно развивалась мания, и я приходил в бешенство из-за каких-то мелочей. Меня страшно бесили громкие звуки. Меня бесило абсолютно все. Наверное, мания потихоньку переросла в психоз. Психотическое состояние означает, что вы фактически оторваны от реальности и видите вещи, которых на самом деле не существует. Попросту говоря, вы «слетаете с катушек».
Например, в студии была кукла Е.Т, которая говорила 6 строчек. Если ей специально сжать ручку. Но иногда эта кукла болтала сама по себе, хотя ее никто не трогал. Даже Тимо Котипелто раз слышал, как Е.Т сам бурмулил, когда мы записали вокал для «Black album». Мне вспоминается царящий в голове сумбур. Словно смесь страха и высокомерия с перевесом в сторону первого. Однажды я пошел в магазин за продуктами, и мне нужно было купить масло. Я таращился на эту упаковку, поскольку этот сорт выглядел неизменно 20 лет. Так оно и было, только вот название сменилось на другое. Выглядело по-старому, но все же название было новым. Помню, как вперился в упаковку, со страхом осознавая, что схожу с ума. Мне казалось, что я неправильно прочитал название. Дальше было хуже. Как-то раз во время микширования альбома мне позвонил друг из группы и спросил, нельзя ли ему приехать и послушать пару песен. «Бога ради», - ответил я. Тогда я начал подозревать, что этот парень сам Сатана. Возможно, со стороны это звучало смешно, но для меня это была чистая правда. Когда он приехал в студию, я был на 100% уверен, что к нам пожаловал черт, чтобы послушать наши песни. Итак, он сидел на моем месте, а я облокотился о микшерский пульт прямо напротив него. Я глядел ему в глаза и приговаривал про себя: «Ты меня не проведешь. Я знаю, кто ты такой». А я ведь даже не верю в существование Сатаны. Возможно, где-то в глубине души и верю. Парнишка, который пришел послушать песни, - добрейший из всех, что я когда-либо встречал в жизни. Меня поглощал темный мир психоза. Мир, откуда не все возвращаются.
После надо было съездить в Берлин сыграть пару вещей для звукозаписывающей компании. Было это весной 2005 г. Тогда же проходил Берлинский кинофестиваль. Вечерком мне захотелось выпить, поэтому я позвонил одному финскому кинопродюсеру, который находился там, но он уже собирался отчаливать восвояси. И он предложил мне встретиться с его другом из Исландии. Назовем его Ингваром. Он звякнул мне и сказал, что подкатит в отель и прихватит с собой дружка из Австрии. Также он сказал мне, что он – «последний викинг». Они, значит, прирулили ко мне. Я жду их возле бара. Вот что он мне сказал, как только увидел: «Мы знаем, кто ты такой, но не знаем, на кого ты похож». Мне это показалось очень странным. Ингвар и Маркус вели себя очень необычно. Они поведали мне, что крутились в киноиндустрии. У обоих было по черному блокноту. Они еще поинтересовались, почему у меня такого не было. Сказали, мол, что у Хемингуэя был такой. Очень скоро я понял его предназначение. Все началось в баре отеля. Они подкатывали к каждой женщине, которая, по их мнению, являлась красоткой, спрашивали, как звать, телефончик и имэйл.
К моему удивлению, большинство женщин рассказывали все, что они хотели знать, и они записывали это в свои блокноты. При этом они без умолку трещали, что мне нужно последовать их примеру. Мне это казалось странным и до нелепости абсурдным. Но не забывайте, я страдал депрессией, так что все это имело для меня смысл.
Когда мы сидели в баре отеля и пили пиво, Ингвар начал травить байки. Он болтал, что он – связной между ангелом и бесом и что он явился передать мне факел. Еще он рассказал, что через два с половиной года, а, может раньше, я обрету мировую известность, и «люди будут меня навещать». Предсказал, что умру я тихо-мирно во сне, когда мне будет 70. А еще, что мне «придется несладко», но все образуется. Все его побасенки наводили на меня страх, учитывая состояние, в котором я находился. Я не понимал этого человека. Потом мы отправились в какой-то клуб, и там они опять принялись за свое с блокнотами. Помню, как Ингвар, подав мне его куртку, задал мне вопрос: «Могу я тебе доверять?» Я сказал, что да, и взял куртку. Минут через 10 он вернулся, забрал куртку и поблагодарил меня. А после прибавил, что в куртке лежал пистолет на случай, если б ему «пришлось защищать меня».
Та же фигня продолжалась еще в нескольких клубах. Ингвар набрался не по-детски. Мы поймали такси. Он с Маркусом забрался на заднее сиденье, я сел впереди. Внезапно у меня возникло ощущение, что Ингвар читал мои мысли. Не знаю, почему, но это так. Я отчетливо помню, что это – одно из паранормальнейших явлений, происходивших когда-либо со мной. В голове у меня вертелась мысль: «Если ты читаешь мои мысли, хлопни меня дважды по спине». Через несколько секунд я почувствовал, как он хлопнул меня дважды по спине. Этот человек действительно читал мои мысли. Я знаю, что легче всего списать это на пьяный бред, но это факт. Именно так оно и произошло. Конечно, внутри меня все похолодело. Когда мы вылезли из машины, я был в некотором шоке. Ингвар сказал, что сегодня я отпущу своего отца. Как, дьявол его побери, он узнал про отца? Я завопил: «Что тебе нужно?» На что он ответил: «Тимо, ничего мне от тебя не нужно. Но я хочу, чтобы ты знал, что у тебя есть друг». Мы пошли к моему отелю и уселись в фойе. Ингвар заявил, что если б в ту дверь зашла сотня ребят, он бы схватил пулю ради меня. А потом случилось наихудшее. То, что не дает мне покоя и по сей день. Повторюсь, что легче списать это на маниакальный бред, но это было очень правдоподобно. Ингвар сидел рядом со мной в стельку пьяный. Не сводя с меня глаз, он зловеще ухмыльнулся. В голове у меня зазвенело, а затем я кинул взгляд на его спину и увидел там пару черных крыльев. Они были короткими. Может, сантиметров сорок, но они были черными и выглядели ужасно. Он, конечно, понял, что я их видел, поэтому продолжал ухмыляться. Не знаю, что он сделал и как, однако его крылья намертво врезались в мою память. Наверное, всему виной звон в голове. Я отказывался верить в то, свидетелем чего я стал. После он вернулся в фойе и давай жаловаться, что «никогда не увидит родных детей». Потом он сказал, что пора разбегаться и ушел на пару с Маркусом. Больше я его не видел. Он испарился, ввергнув меня в состояние шока, недоверия и ужаса. И породив кучу вопросов.
После этого я по-настоящему ступил на территорию психотического царства. Его уловки подействовали, потому что я позволил ему залезть к себе в башку. Я начал думать, что я – особенный. Вестник Божий на Земле, абсолютно неуязвимый, и могу делать, что захочу. Он мог и не заметить, что попросту манипулировал мною, возможно, с помощью телекинетических способностей. Понятия не имею, как он это сделал, даже если бы это была мания. Но он точно играл со мной. Может, некоторые так издеваются над людьми. Тогда у этих людей нет никакого представления о морали. Это бессовестные социопаты, которые просто хотят приколоться над тобой. Мне же и моим близким дорого это обошлось. Хаос разразился летом 2005-го. Куда бы я ни шел, мне всюду мерещились люди с перекрещенными пальцами, застывшие в молитве. Я все думал, что это все из-за меня. «Они знают, кто я такой, и потому молятся, однако они хранили молчание, дабы не выдать меня». Звучит бредово, но тем летом мне так не казалось. А, может, и казалось. Я живу у моря, поэтому, когда разыгралась гроза, я специально пошел к берегу и велел морю успокоиться, словно Иисус. И оно повиновалось, как сейчас помню. Вечером, когда я пришел домой из студии, то обычно включал «Into the West» из «Возвращения Короля». С тех пор мессианское возвращение. Помню, как смотря на ночное небо, я подумал, как хорошо бы увидеть падающую звезду. И только я это подумал, как она упала. Теперь я точно был уверен в том, что я «особенный и что явился на землю с миссией».
Однажды вечером я застирывал серую футболку в ванной и оставил ее на ночь в раковине. Утром я полоскал ее и к своему ужасу заметил темную фигуру примерно 10 см. Накануне же передо мной лежала обычная серая футболка. Сейчас же на ней был стрелок с винтовкой, однако целился он не в меня. Он на меня смотрел. Он так и остался на ней, но как он там очутился, ума не приложу. Естественно, все происходившее со мной существенно повлияло на меня, моих близких и моих коллег. Я не мог рассказать все то, через что прошел, потому что для меня все это было крайне правдоподобно. Я и сейчас верю, что, по меньшей мере, часть из этого – чистая правда. Кое-что невозможно объяснить даже с точки зрения биополярного расстройства. Но каждый раз паранойя пожирала меня все сильнее. Если я слышал громкий взрыв издалека, для меня это был знак, постичь который способен был только я.
Однако… тогда в клинике мне прописали не то лекарство. Должно быть, я находился в каком-то полубредовом состоянии. Я сам же и осознал, что все летело под откос. Я понял, наконец, что был далек от того, что можно было назвать «нормальным». Нужно было что-то делать. Моя мать предложила мне психиатра, у которого наблюдалась в 80-х. Это была благодать, не иначе. Он быстро определил, что мне назначили в корне неверную терапию. Перво-наперво он взял у меня кровь на анализ. После этого он прописал мне карбонат лития, который широко практикуется при лечении биополярного расстройства. От беспокойства и вспышек паранойи он прописал транквилизаторы. Таким образом я лечусь уже пять лет и, возможно, я вынужден буду принимать литий до самой смерти. Препарат избавил меня от депрессии. Иногда она навещает меня, особенно весной, и тогда я увеличиваю дозу. Как говорит мой психиатр, я собаку съел на собственной болезни. Я мог снова работать, писать музыку, ездить в туры. Я завязал с пьянством. Пять лет не прикасался к спиртному. Ни капли. И должен признаться, меня нисколько не потягивает. Хотя быть трезвым во время гастролей – даже немного странно. Ведь обычно, гастролируя, я почти «не просыхал». Но я также открыл в трезвости много полезного. И что самое непонятное, для некоторых – это неразрешимая загадка.
Мальчик с Черничного холма
Это началось само собой. Взялось из ниоткуда. Тогда еще мой отец был трезвенником. «Зеленый змий» его пленил позже. Началось это году в 1975-ом. Он напивался до чертиков и становился очень агрессивным. Для мальчика девяти лет, до этого жившего счастливой жизнью, это было настоящим потрясением. Я не мог понять, почему он кайфовал от этого. Помню, как он голышом выскочил на лестничную площадку. Как пару раз пытался вскрыть себе вены лезвием от бритвы. До сих пор меня от них в дрожь бросает. Особенно от тех старомодных, которые сейчас большая редкость. Когда он был пьяным, то становился совершенно другим человеком… мерзким и жестоким, особенно по отношению к маме. Как-то он гонялся за ней по всей квартире. Я все пытался остановить его, хватая за одежду и умоляя, чтобы он прекратил. Для девятилетнего это находилось за гранью понимания. Именно тогда во мне что-то треснуло. И школьная карточка 1976 г. тому подтверждение. На ней запечатлен мальчик, лицо которого омрачено страшной печалью. Когда я смотрю на эту фотографию, из глаз текут слезы, потому что моему счастью не было предела, пока в жизнь не ворвались эти события. Описать лицо, которое у меня на той фотографии, довольно непросто. Наверное, это лицо непонимающего, страшно подавленного, убитого горем десятилетнего мальчика.
На обороте фотографии есть слова, которые написал мой отец. Иногда, укладывая меня спать с зажженной в руке сигаретой и мертвецки пьяный, он говорил, как сильно «папочка меня любит». Единственное, что можно разобрать из той надписи на фотографии, это слова: «папочка наложит на себя руки». Остальное – нечитаемые каракули, написанные в пьяном угаре. Одному Богу известно, что там написано. Я же прочел то единственное предложение.
Мои родители много ругались. Я всегда их слышал из своей комнаты. Традиционно это происходило по вечерам. Отец громил вещи. Оттуда доносились громкие резкие и ужасные звуки. Помню, как я весь трясся от страха в своей постели. Я заливался горючими слезами каждую ночь. Из памяти все еще не истерлась взмокшая от слез подушка. Рядом с моей постелью мама поставила изображение Ангела-Хранителя с двумя детьми на руках. Я все думал, поможет ли нам ангел хоть немного, пока все окончательно не вышло из-под контроля.
Неоднократно отец так бушевал, что мне, брату и маме приходилось убегать из дому. Это случалось все чаще. Мне было десять, когда он с диким воплем швырнул в окно стол через всю гостиную. Мы снова убежали к кому-то из родственников. Они уже начали привыкать к этим ночным визитам. Это всегда происходило по ночам. Я все еще помню тот ледяной зимний воздух, когда мы в панике бежали, нацепив на себя, что успели. Схваченные морозом стекла маминой машины и ужас при мысли, что он погонится за нами. Но он никогда этого не делал.
Становилось только хуже. Отец угрожал нашему соседу ножом. Народ стал его опасаться. Заставлял маму смотреть, как он прижигает себе руку сигаретой. Все летело в пропасть.
Однажды он валялся на полу, накачавшись спиртным и транквилизаторами. Мама вызвала «скорую». В голове до сих пор стоит картина, как парочка эскулапов забирает его. Его отвезли в больницу, а на следующий день он вернулся, как ни в чем не бывало. «Я в норме», - отвечал он. Часто он спрашивал, почему мы возвращались домой после его пьяных выходок. На это я отвечал ему логикой десятилетнего мальчика: «потому что боялись». На что он отвечал: «Лучше бы не возвращались». Помню, как мама спускала в кухонную раковину бутылки с алкоголем. Помню, как делал это и я. Это была отчаянная попытка уберечь алкоголика от пьянства. Как-то я нашел буклет с тренажерами для бодибилдинга. С этого буклета на меня смотрел Арнольд Шварценеггер с его накачанными мышцами. Я заказал себе это оборудование, когда мне было десять, потому что хотел такие же мускулы, чтобы защитить маму и брата от отца. Звучит абсурдно, но это лишь показывает отчаяние маленького мальчика, столкнувшегося с суровой реальностью. Так продолжалось два года. За это время я разработал своего рода защитный механизм. Я отрезал свое настоящее «я» от внешнего мира. Бывало, когда я играл с другом во дворе, мы оказывались под одним из окон нашей квартиры. Друг увидел, что мой отец голый сидит в комнате и потягивает джин. Он спросил: «Что это твой папа делает?» И я просто ответил: «Это всего лишь мой отец. Ему это нравится».
Не понимаю, как я умудрялся каждый ходить в школу, делая вид, что все хорошо. Наверное, тогда я изобрел то, что называю моей «фальшивой личностью». Настоящий я был заперт глубоко внутри, не в силах выразить, что он действительно думает о творящемся вокруг безумии. Десятилетнему мальчишке постичь это было очень болезненно.
Помню, как вынашивал планы сбежать из дому. Я не знал, куда пойду, ведь мне было только десять. Но я об этом раздумывал. Было у меня одно местечко, куда я часто приходил, чтобы спастись от безумия. Оно находилось посреди леса рядом с нашим домом. Я назвал его «Черничный холм». Немало вечеров я просидел там рыдая. Я нашел в том месте уют и безопасность, чего лишен был дома. Оно стало моим «Dreamspace» (Миром грез).
Я по-прежнему не понимаю, как мама мирилась с этой ситуацией и продолжала ходить на работу, как будто ничего и не стряслось. Наверное, она выработала тот же механизм, что и я. Ей пришлось выдержать все превратности жизни в одиночку с двумя детьми. Мама рассказала мне это, когда я ей открыл, что если бы не ушел отец, ушел бы я. Я этого не помню, но, пожалуй, тогда-то она и сообразила, что надо было что-то делать. И она подала на развод. Я мало что помню из того периода, но одно я запомнил навсегда. Я запомнил тот день, когда ушел отец, и как я переживал его уход. Стоял яркий, залитый солнцем день, и мы купили бесхвостого черного котенка. У меня душа пела от того, что он ушел. Через два года моему отцу удалось разрушить все, что только можно было разрушить. Но я радовался тому, что он ушел. Я не помню, когда встретил его в следующий раз. Кажется, это случилось через полгода. И он стал еще хуже.
Спектакль разума и тела
Я начал посещать сеансы психотерапии в 1999 г. в Хельсинки. У меня сложилась такая ситуация в жизни, когда мне ничего не оставалось, кроме как пойти на этот шаг. Размышляя над отцовским суицидом, я впал в депрессию. Моя личная жизнь катилась в пропасть, профессиональная же, наоборот, процветала. Я недавно закончил мировой тур «Visions». Взяв в руки телефонный справочник, я отправился искать терапевта. По первому адресу я наткнулся на автоответчик. Удача улыбнулась мне со второй попытки. Мне ответил мужчина, обладавший довольно мягким голосом. Как сейчас это помню. Вот уже несколько лет я заказывал книги по психологии и человеческому поведению. Наверное, я проштудировал никак не меньше 1000 изданий. Все думал, что почерпну мудрости оттуда или узнаю что новое. И все же я не находил в них очередной самозащиты и выхода. Хотя были варианты и пострашнее. Я предложил терапевту, назовем его Юкка, вначале поговорить, а уж потом решать, безнадежен я или нет. «Откуда вы это знаете?» - спросил он. Я не сказал ему, что вычитал это из купленных мною книг. В дальнейшем они послужат защитой для успешной терапии.
Когда я пришел к Юкке на первый сеанс, я не на шутку испугался. Не успел я зайти в кабинет, а он меня уже приветствовал с порога. Я уселся в кресло. Он сделал то же самое. Единственное, что я мог из себя выдавить, это: «Мне очень страшно». Он кивнул, а затем он заключил, что у меня, своего рода, шок. Он поинтересовался, питаюсь ли я вообще, и что я должен пить воду. Час пролетел незаметно. Мы условились, что я буду посещать сеансы раз в неделю. Оглядываясь сейчас на прошлое, уверен, он задавался вопросом, надо ли было меня госпитализировать, но ему требовалось принять быстрое решение. В конце концов, я мог выкарабкаться, начав посещать сеансы терапии.
В начале курса терапии я частенько опаздывал или вовсе не ходил, не отменяя встречи. Он звонил мне, спрашивал, где я и появлюсь ли вообще. Как-то раз он жутко обозлился, когда я не отменил сеанс и не явился на него. Помню, как дарил ему книги поначалу, вопрошая, что он обо мне думает. Он был скуп на ответы, и порой мы просиживали целый час, обмениваясь парой фраз. Первые годы терапии ушли у меня на разговоры об Иисусе, вселенной, но только не обо мне. Конечно, я в очередной раз бежал от неизбежного: от самого себя. В итоге, темы для разговоров иссякли. Я все пытался заговорить о собственной жизни и том, чем занимался вне работы. Терапевты обычно так не работают, поэтому я растерялся. И все же всякий раз, когда я пытался завести разговор о себе, внутри меня все протестовало. Однажды Юкка предположил, что, возможно, страх меня опутал настолько сильно, что я боялся открыть рот. Разумеется, он был абсолютно прав.
В жизни у меня произошли перемены. Я пережил развод, но не забросил эти сеансы. Я начал ценить их и эти посиделки в кресле каждую неделю. Иногда Юкка проводил групповые семинары, которые я посещал. Мне особенно запомнился один, который изначально планировалось проводить в течение недели, однако я туда заглянул всего однажды. Мне казалось, что все спятили, и что мне надо было уносить оттуда ноги. Я не понимал, что мог столько всего узнать о себе, и что большинство тех людей годами ходили на эти семинары. Не понимал, что мне надо разобраться в себе.
Постепенно я начал постигать, что такое психотерапия. Она являла собой медленное и болезненное осознание. Мой терапевт обладал специфичным чувством юмора, и не раз я взрывался от хохота после того, как рассказал о душевной боли, на что он ответил одним предложением. Это предложение вывернула наизнанку весь опыт, превратив его в комедию. Или, быть может, в трагикомедию. Он рассказал мне, что люди, как правило, забрасывают терапию, когда что-то происходит.
И со мной это, конечно, происходило. Много раз. Но я всегда возвращался, ибо он мне сказал, что, возможно, единожды ступив на эту тропу, обратного хода нет. И он оказался прав. Внутри меня протекал процесс, который перенесет меня к первородной боли и ужасу и окончательно приведет к тому, что я паду духом, а также ряду самооткрытий, и я буду жить с болью до тех пор, пока не приду к замерзшему озеру, где меня поджидали все мои потаенные детские и подростковые переживания. Они поджидали меня. И узел боли все туже затягивался вокруг меня. На начальном этапе я спрашивал его, терапия ли это. Много раз я не улавливал смысл в его ответах. Теперь я понимаю почему. Я должен был дойти до этого сам. Когда я рыдал, сидя в кресле, он просто молча смотрел на меня. Иногда меня это бесило. Мне казалось, что ему плевать. Однако в сущности он просто наблюдал, выжидая, когда же покажется моя истинная натура. Никогда не забуду, что он мне сказал на одном сеансе, когда меня охватило невыносимое отчаяние. Он сказал, что если терапия возымеет действие, человек должен решить, хочет он жить или нет. Меня настолько передернуло от этих слов, что я очень на него разозлился. Но он был прав. Не он впихнул в меня все эти эмоции. Он мне ничего плохого не сделал. Он всего лишь хотел помочь мне. И он знал свое дело.
Моей терапии пришел конец, когда в 2004-ом я загремел в клинику. Я до сих убежден, что именно из-за нее я там оказался, но терапия же меня и спасла. В противном бы случае я, как пить дать, пошел бы по стопам своего отца. Когда Юкка спросил меня, «пытаюсь ли я подражать отцу», до меня тут же дошло, что я занимался этим уже многие годы. Потом я понял, что я многое делал в точности, как он. Пришлось разрушить свою нервную систему. Я вынужден был так поступить, чтобы создать новую и более здоровую. Старая система должна была сгинуть, уступив место молодой. Однако завязалась неожиданно долгая для меня борьба, к которой я оказался совершенно не готов. Хотя когда ты более 20 лет хоронишь внутри себя крайне губительные эмоции и начинаешь их ощущать, разумеется, нельзя рассчитывать на быструю победу. Это процесс, как и все в этой вселенной.
Если бы не терапия и то, что она дала мне, не ходить бы мне сейчас по земле. Но не терапия спасла меня, а я сам. Но она заставила меня лучше понять себя и, по иронии судьбы, большинство самооткрытий, которые озарят меня после того, как я перестал посещать сеансы. Не могу отрицать, что терапия повлияла и на мою музыку. Например, песни для альбома «Infinite» были написаны под влиянием курса лечения. Эта вещь находилась за гранью сознания, но она целиком отразилась на моем творчестве и личности. Возможно, то, что вы слышали на этом и последующем альбоме «Elements pt 1», являет собой раскрытие моего «я». Оба эти альбома очень дороги мне.
Как я уже говорил, я завязал с терапией в 2004-ом, но сходил на три сеанса в 2006-ом. С тех пор я к ней не возвращался. Сдается мне, я уже знаю о себе все, что мне нужно, и смысла продолжать это дело нет. С 2006-го я обзавелся психиатром, который ведет лечение биполярного расстройства. Так что больше никакой психотерапии.