Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Л.Е.Горизонтов
(Институт славяноведения и балканистики РАН)
ПОМЕЩИК ИЛИ МУЖИК? РУССКОЕ ЗЕМЛЕВЛАДЕНИЕ В СТРАТЕГИИ РЕШЕНИЯ ПОЛЬСКОГО ВОПРОСА
В центре нашего внимания российский сектор разделенной в екатерининскую эпоху Речи Посполитой. Этот обширный и в высшей степени специфический регион Российской империи со второй трети XIX века стал ареной ожесточенного противоборства имперской государственности ("русского дела", по терминологии того времени) и польской исторической традиции, материализованной в многообразных формах - от культурного доминирования до вспышек вооруженного сопротивления. Концентрированным выражением столкновения этих двух стихий был польский вопрос, чье значение далеко выходило за региональные рамки, ибо его перипетии ощутимо влияли и на формирование курса в отношении "инородцев" в целом, и на общий политический климат в стране.
"Система этнографического воздействия"1 на национальную периферию империи, каковой виделась русская колонизация, неизменно входила в арсенал методов, с помощью которых центр рассчитывал удержать в поле своей гравитации окраины, воздействуя на угрожавшие целостности государства региональные процессы. Привлечение "русского элемента" для устройства земледельческих хозяйств являлось важнейшим (хотя и не единственным) направлением колонизационных усилий как в представлениях правительственных и общественных кругов, так и объективно - с точки зрения обеспечения необратимости обрусения "инородческих окраин" империи. Лишь изменив национальный состав сельского населения, располагая надежными форпостами среди коренных деревенских жителей, можно было преуспеть в придании нового облика все еще аграрному по преимуществу социуму. Гораздо меньшим оказывалось значение сдвигов в этнической композиции городского населения. Хотя роль городов как узловых пунктов хозяйственной жизни в эпоху модернизации неуклонно возрастала, присущие им ассимилирующие механизмы, не в последнюю очередь определяемые постоянным притоком новых сил из деревни, подрывали стабильность национальных меньшинств. "Население второстепенных городов, - не без основания полагали в Министерстве внутренних дел в начале 70-х гг., - находится в прямой зависимости от состава населения в губернии и уезде..., искусственное привлечение лиц той или другой национальности к подобного рода городам... нисколько не повлияет на усиление и укрепление русского землевладения в Западном крае"2. "Русское "я" теряется, - говорилось в материалах сенаторской ревизии Царства Польского 1910 г. - Природные костромич и ярославец нивелируются под общий облик поляка-гражданина гор. Варшавы"3. Сказанное позволяет определить значение избранной темы для "познания России".
После периода господства, с допущением гласности в обсуждение общественно-политических проблем, публицистики (1860-80-е гг.), часто, впрочем, не лишенной аналитического начала, наступил этап собственно исследовательской работы (90-е - 1917 гг.), в которой усилиям авторов по выявлению и систематизации источникового материала продолжала сопутствовать определенная политическая тенденция, прежде всего той или иной национальной и мировоззренческой природы. Историю майоратного землевладения в Царстве Польском исследовали Д.Г.Анучин и - с позиций представителя гонимой нации - Ю.Качковский. Русскому крестьянскому землевладению в Северо-Западном крае, прежде всего в "проблемной" для Петербурга Ковенской губернии, посвятил свою работу А.А.Станкевич. По количеству наименований вся эта литература несравнимо беднее библиографии колонизации восточных территорий России. Не случайно практически нет данных по интересующему нас региону у М.К.Любавского, капитальный труд которого, завершенный в 30-е гг. XX столетия, но включенный в научный оборот совсем недавно, подвел итог дореволюционным исследованиям колонизационной проблематики. Во многом похожая на судьбу штудий Любавского история у недавно переизданной в Минске книги А.Цвикевича о западнорусизме, отразившей позицию долгое время хранившей безмолвие "третьей стороны" - представителей Белоруссии, Украины и Литвы. В советское время интересующие нас сюжеты затрагивались главным образом аграрниками, в числе которых следует выделить В.И.Неупокоева, занимавшегося Литвой второй трети прошлого столетия, и польского исследователя реализации реформы 1864 г. К.Гроневского. Событием последних лет стала книга французского исследователя Д.Бовуа о вытеснении крупного польского землевладения на Правобережной Украине (Юго-западный край) после восстания 1863 г.4. Занимая официальные должности, Анучин и Станкевич имели доступ к архивным материалам и проводили специальные "полевые" исследования с применением методик устной истории. Насыщенность архивным материалом присуща и другим упомянутым книгам, за исключением Цвикевича, обратившегося к журнальной публицистике, которую привлекал также Качковский.
Выполненная нами работа является первым опытом комплексного, синтетического исследования, дающего представление о трех исторических эпохах (дореформенной 1830-50-х гг., Великих реформ 60-70-х гг. и массовых переселенческих движений рубежа веков), всей территории отошедших к России земель Речи Посполитой, основных видах землевладения, исследования, основанного на разносторонней источниковой базе. Для автора принципиально важен показ исторической перспективы и преемственности, альтернативности, соотношения правительственной и общественной мысли. Эти качественные параметры на современном этапе исследований представляются гораздо более существенными, нежели статистические выкладки, которыми богата предшествующая литература.
Хотя пожалования бывших земель Речи Посполитой получили не только приближенные к трону вельможи, большая часть угодий в последней трети XVIII в. пошла на устройство латифундий. Особенно много их было роздано до воцарения Александра I на территории позднейших Могилевской и Витебской губерний, отошедшей к России по первому разделу. Так, по весьма, правда, приблизительным подсчетам П.Г.Козловского, в конце 1850-х гг. русские помещики составляли здесь 14,7% землевладельцев, тогда как в белорусских уездах Виленской губернии - почти на порядок меньше. Показатели по площадям свидетельствуют о еще большей неравномерности. В отношении намерений правительства заключение Козловского звучит довольно противоречиво. Однако, как нам кажется, исследователь склонялся к мнению, что при Екатерине и Павле "царизм еще не ставил перед собой задачи коренным образом изменить национальный состав землевладения"5.
Помещичья и крестьянская колонизация западных рубежей империи теснейшим образом связана с репрессивной политикой царизма на этих землях, проводимой после подавления польского восстания 1830-1831 гг. Планы раздачи имений на майоратном праве начали оформляться в правительственных сферах одновременно с конфискацией поместий повстанцев. Уже в 1831-32 гг. в высших эшелонах власти состоялся обмен мнениями о предпочтительной форме землевладения в Западном крае. Предложение М.Н.Муравьева об аренде встретило возражения Комитета по делам западных губерний, считавшего этот путь губительным и для хозяйства, и для крестьян. Комитет отдавал предпочтение традиционным пожалованиям на вотчинном праве. Николай, вслед за флигель-адъютантом Опочининым, представившим свой план еще раньше Муравьева, настаивал на соблюдении интересов крестьян: "при отдаче имений в потомственную собственность не произойдет ли того важного неудобства, что крестьяне сделаются крепостными русских помещиков". Желая гарантировать неизменность их повинностей и надела, царь склонялся к 100-летней аренде. В столкновении различных точек зрения в правительстве оформилась идея майоратов. Хотя царь собственноручно снял верхнюю ограничительную планку в 800 душ, законодатели достаточно единодушно выступали за развитие хозяйств средних размеров6. И по юридической форме, и по размерам пожалований новый курс порывал с практикой екатерининского времени. В Западном крае и Царстве Польском судьбы майоратного землевладения сложились по-разному.
В белорусско-литовских и украинских губерниях размеры пожалования исчислялись в крестьянских душах. Первоначально нижняя его граница была определена в 100 душ, позднее этот показатель в три раза вырос. Проектные размеры майоратов определялись тогдашними представлениями о хозяйстве, способном приносить стабильный доход и обеспечивать своего владельца. Поскольку большая часть конфискованных имений этому требованию не отвечала, правительство приняло решение об их укрупнении путем покупки казной прилегающих частных владений. Планы устройства майоратов не ограничивались одними конфискованными имениями. В своих крайних редакциях они распространялись на всю государственную деревню западных губерний и предусматривали скупку казной польских имений. Наибольшую известность получили предложения, с которыми выступали в 1839-1841 гг. киевский и виленский генерал-губернаторы Д.Г.Бибиков и Ф.Я.Миркович, в 1845-1846 гг. вновь Миркович и минский губернатор А.Семенов7. Особенным размахом отличались прожекты Мирковича, выражавшего готовность пустить в ход 840 казенных имений, расположенных в четырех северо-западных губерниях и имеющих население в 236 767 душ. Правда, более чем половина из них не отвечала даже минимальному, 100-душному, цензу. Миркович собирался варьировать различные формы передачи имений так, чтобы те перешли в руки русским дворянам "частию посредством продажи, частию дарственно от монарших щедрот, в наследственное владение майоратами, пожизненными владениями или на эмфитетических правилах... или взамен пенсий". "Введение в сей край тысячи или более русских фамилий, - писал генерал-губернатор, - непременно бы произвело значительный нравственный переворот в пользу правительства, основало бы русскую народность и составило бы центр, к которому благомыслящие туземные владельцы стали бы присоединяться"8. Миркович предостерегал от повторения ошибок времен Екатерины и Павла, когда попавшие в руки русской аристократии имения на бывших землях Речи Посполитой были либо проданы, либо сданы в аренду "местным уроженцам". Новым владельцам вменялось в обязанность проживать в них или, по крайней мере, поручать ведение дел русским управляющим. Дворянской колонизации Миркович отдавал безусловное предпочтение перед использованием в русификационных целях всех других сословий. Знаменательно, что свои проекты 40-х гг. как не потерявшие злободневности Миркович двадцать лет спустя передал М.Н.Муравьеву и получил сочувственный отзыв Вешателя9.
Радикальные намерения местной администрации находили поддержку в Комитете по делам западных губерний, но не получали дальнейшего развития из-за упорного сопротивления ряда министров, сначала Е.Ф.Канкрина, а затем П.Д.Киселева. Глава финансового ведомства решительно возражал против создания новых вотчин, отдавая предпочтение более органичным для государственной деревни арендным отношениям. Приводился и чисто политический аргумент, состоявший в том, что для Западного края важнее "привязать массу тамошних жителей к России..., нежели некоторое умножение русских владельцев". В конце 30-х гг. он был практически повторен Киселевым, заявившим, что, испытав казенное управление, крестьяне ни под каким видом не смирятся с переходом в руки частных владельцев. Сопоставляя количество польских землевладельцев в западных губерниях (19 872) с предполагаемым по одному из проектов местных властей контингентом новых русских помещиков (420), Киселев ставил под сомнение целесообразность акции в целом. Министр государственных имуществ указывал на сложности устройства русских помещиков на новых местах, утверждая, что "дворян колонизовать вдруг невозможно". Возвращение ко "временам очаковским и покоренья Крыма" было во второй четверти XIX в. немыслимым, поскольку Николай I, в отличие от своей бабки, имел вполне серьезные намерения в крестьянском вопросе. Со своей стороны, Комитет по делам западных губерний добивался разрешения для владельцев майоратов переводить в последние крестьян из других имений, мотивируя эту меру необходимостью "укрепления русского элемента" в крае. Кроме того, таким путем достигался рост числа обязанных крестьян - один из главных приоритетов аграрной политики того времени. Генерал Киселев, поначалу допускавший компромиссы, с каждым годом все настойчивее противодействовал курсу на создание майоратов, считая недопустимым наступление на государственную деревню, эту главную арену реформ николаевского царствования. В конечном счете удалось не только отстоять казенные имения Западного края, но и в 1846 г. включить в их состав абсолютное большинство конфискованных имений повстанцев. Правительство пошло здесь не к майоратам, а к введению инвентарных правил10.
Во второй половине 50-х гг. обсуждение колонизационных планов возобновляется. Оба западных генерал-губернатора, И.И.Васильчиков и В.И.Назимов, выступили с проектами привлечения русских чиновников поземельными выгодами. Назимов вновь предлагал выделить казенные земли для образования майоратов. В очередной раз Министерство государственных имуществ, во главе которого стоял тогда сменивший Киселева М.Н.Муравьев, высказалось против и получило поддержку Комитета министров. В Петербурге хорошо помнили неудачные начинания 30-х гг., результатом которых стало создание всего лишь двух майоратов братьев Васильчиковых. В период, когда полным ходом шла подготовка крестьянской реформы, новые эксперименты с майоратами выглядели особенно неуместными. Склонявшийся к примирению с поляками царь не проявлял настойчивости в данном вопросе. Наконец, подсчет стоимости проекта Назимова показал, что заявленная им сумма нуждается в более чем стократном (!) увеличении. "Усиление русского элемента в крае, - заключал С.М.Середонин, - не вышло из области предположения"11.
По-иному обстояло дело с майоратами по другую сторону Буга. На основании закона 1835 г. в Царстве Польском в течение десяти последующих лет было объявлено о 138 пожалованиях. Разделенные в зависимости от приносимого годового дохода на шесть разрядов, майораты в основном достались военным, участникам кампании 1831 г. Удостоенные майората гражданские чиновники служили как в центральных ведомствах империи, так и в администрации Царства12. За очень редкими исключениями, майораты учреждались не на конфискованных, а на казенных землях13. В отличие от планов в отношении Западного края, предусматривавших создание компактных имений посредством прирезки окрестных угодий, в Царстве Польском власти пошли по более простому пути, формируя каждый майорат из нескольких фольварков, нередко находящихся на весьма значительном расстоянии друг от друга. В Царстве запрещалось закладывать майораты под кредит, тогда как в Западном крае, согласно Правилам 1836 г., это допускалось. Николай рассчитывал, что русское майоратное землевладение явится для поляков "ужасным ударом"14. Раздача майоратов имела большой резонанс в русском обществе. "При рассказах о пожаловании многим генералам в Польше земель, - доносили московские жандармы, - находят сию милость, кроме милости, истинно царским распоряжением, и дворянство в сей милости видит особенную поддержку своего сословия от царя"15. Однако хотя при оценке доходности имений их действительная стоимость значительно занижалась, новые владельцы нередко обращались к властям с самыми разнообразными претензиями. Довольно типичным можно считать разочарование, испытанное К.Толем, воображение которого под влиянием слухов рисовало сказочное богатство польских майоратов. "Я полагал, - писал он в 1837 г., - что если и половина <их> заслуживала бы уважения, то и тогда уже я мог быть вполне довольным". Личный осмотр имения горько обманул ожидания: глаз опытного помещика сразу же отметил болотистые и песчаные почвы, ветхость строений, отсутствие фольварочного инвентаря, бедность крестьян, споры с соседями по поводу лесов и т.д.16
В принципе новые землевладельцы, по мысли правительства, должны были исповедовать православие и передавать свои майораты только православным же наследникам, но практика знала исключения из этого правила. Среди инославных преобладали протестанты. Кстати, остзейское дворянство фигурировало и в планах в отношении Западного края. В 1857 г. Ф.Ф.Бергу, в то время финляндскому генерал-губернатору, было позволено завещать майорат племяннику с освобождением последнего от "обязанности переменить свое нынешнее евангелическое исповедание". Несколько месяцев спустя еще один протестант, капитан Баранов, получил разрешение наследовать майорат отца при условии "в случае женитьбы воспитывать своих детей в православной вере"17. "Досель весьма немного примеров, - информировал Паскевич царя в 1840 г., - что майораты пожалованы католикам, но и эти лица суть русские подданные" (т.е. не подданные Царства Польского. - Л.Г.). Тем не менее такие случаи бывали. Когда в 1837-1838 гг. с владельцев майоратов собирались подписки об ознакомлении с условиями пожалования, генерал-лейтенант А.Л.Пенхержевский попросил разъяснения, как следует поступить ему, католику, если его жена и взрослые дети также принадлежат к этому вероисповеданию. "Должно ли непременно, - терялся в предположениях генерал, - дабы не лишить наследия, обратить их в греко-российское исповедание, или только они будут обязаны воспитывать в греко-российской вере уже детей своих". Главный директор правительственной комиссии финансов Р.Ф.Фурман, отвечавший за подписную кампанию, настаивал на буквальном прочтении указа и не дал хода запросу владельца майората18. После 1845 г. - знаменательный в общем контексте аграрной политики самодержавия рубеж - раздача майоратов в Царстве была приостановлена и не возобновлялась почти два десятилетия.
Параллельно с попытками утверждения русского землевладения помещичьего типа в николаевскую эпоху предпринимаются также опыты крестьянской колонизации. Их отличительные черты: милитарный характер, использование государственных крестьян, преобладание принудительных средств "водворения". Зарекомендовавшие себя мятежными в 1831 г., равно как и приграничные, уезды Северо-западного края намечалось заселить государственными крестьянами из Псковской, Смоленской, Курской, Орловской и Калужской губерний. Для этой цели предполагалось использовать земли либо конфискованные у шляхты и костела, либо "освободившиеся" в результате принудительного перемещения местных государственных крестьян в глубь России. Предпринимавшиеся в 30-е гг. практические шаги в данном направлении вовсе не соответствовали масштабным планам, над которыми в то время напряженно работала правительственная мысль. Уже в 1838 г., "ввиду многих неудобств", переселенческая акция была приостановлена, но царь потребовал от недавно назначенного министром государственных имуществ П.Д.Киселева ее продолжения19. Интересна в этой связи позиция Мирковича. "Поселение русских крестьян, - рассуждал он, - сколько, с одной стороны, представляло бы надежное средство к предупреждению всяких злоумышленных на границе покушений в политическом отношении, столько, с другой, было бы тщетным к искоренению... контрабанды". Присущая русским предприимчивость, обычно высоко ценимая в колонизационных планах, в данном случае оборачивалась для правительства новым злом20.
Одновременно Западный край привлек к себе внимание в связи с планами расширения сети военных поселений. 1831 г. - важнейшая веха не только в польском вопросе, но и в политике милитаризации государственной деревни. Крупные волнения среди поселян заставили критически взглянуть на аракчеевское детище. В том, что идея поселений просуществовала в правительственной мысли еще четверть века, определенную роль, на наш взгляд, могла сыграть надежда использовать их для колонизации национальных окраин. До 1831 г. военные поселения концентрировались преимущественно на Новгородчине, Левобережной Украине и в Новороссии. Западные губернии, за исключением Могилевской и Витебской, для их устройства не были задействованы. В 30-е гг. ставилась задача размещения новых квартир во всех частях края. Несмотря на то, что на территории Царства Польского, Киевского и Виленского генерал-губернаторств дислоцировалась Действующая армия - главная боевая сила России, - формирование военной инфраструктуры считалось здесь еще незавершенной. Поселян планировалось употребить для укрепления инвалидных, этапных и крепостных команд. Однако на передний план все более выдвигается иная целевая установка. Влияние русских солдат на местное крестьянское, в частности литовское, население рассматривалось под углом зрения умножения проправительственных сил. По мере того, как обнаруживалась нехватка свободных казенных земель, ставка делается на выселение жемайтийцев в глубь страны.
Столь существенное расширение географии поселений вызывало живую заинтересованность Военного министерства, которое, при благоприятном для него развитии событий, могло рассчитывать на переход в свое ведение многих десятков тысяч казенных крестьян. Разумеется, это самым чувствительным образом задевало интересы Министерства государственных имуществ. Последнему удалось, используя предлог устройства майоратов (!), вернуть под свою юрисдикцию часть крестьян Правобережной Украины, уже переданных военным21.
Местные власти относились к идее поселений по-разному. В одних случаях они проявляли энтузиазм и играли инициативную роль (Н.А.Долгоруков), в других - вели себя сдержанно и настороженно (Миркович). Скептицизм последнего явился следствием столкновения кабинетных прожектов с реальной жизнью. Сразу же после вступления в должность генерал-губернатора Мирковичу пришлось заняться выполнением полученного еще Долгоруковым высочайшего повеления о "произведении опыта водворения пахотных солдат и устройства полкового штаба Виленской губернии, Тельшевского уезда, в конфискованном имении Шкудах". После наделения землей местных крестьян в этом "одном из обширнейших" имений губернии осталось довольно скромное количество угодий (5737 десятины), притом чересполосных и худого качества. Сведение их в один массив потребовало бы переселения целых деревень. Такая перспектива должна была вызвать в памяти власть имущих операции по расчистке земель под военные поселения в Херсонской и Могилевской губерниях, производившиеся в царствование Александра I и признанные неудачными22. Исходя из нормы 15 десятин на семью, его хватило бы лишь на 382 пахотных солдата, т.е. неполный поселенный батальон. Основываясь на этих соображениях, Миркович в письме от 15 мая 1841 г. П.А.Клейнмихелю сообщал, что ведение поселенческого дела в таких масштабах "отклоняет всякую возможность достижения цели правительства". Основное препятствие генерал-губернатор усматривал в малоземелии живущих в казенных имениях крестьян. Кроме того, вразрез с ожиданиями большинства государственных людей, он опасался взаимного влияния поселенцев-великороссов и коренных жителей. Пришлые могли подвергнуться ассимиляции. "Целому народу, имеющему посреди себя посторонних людей другого происхождения, - считал Миркович, - свойственно иметь влияние на малое в сравнении с ним число их". В свою очередь, тесный контакт аборигенов, чуждых, как показал опыт 1831 г., "воинского духа", с военными способен произвести нежелательные перемены в их настроениях. Николая удалось убедить в бессмысленности эксперимента. В целом в николаевскую эпоху программа колонизации Западного края, по оценке ее исполнителей второй половины 60-х гг., "сделалась жертвой бюрократической переписки, растворилась в канцелярской стихии: проект русского землевладения в западных губерниях разрешился устройством двух майоратов (Юрбург и Тауроген), колонизация крестьян дала 158 семейств, поселенных в северо-западных губерниях"23.
Во второй половине 30-х гг., укрепляя западный оборонительный рубеж империи, правительство осуществило опыт переселения псковских государственных крестьян в район самой мощной в Царстве Польском Новогеоргиевской крепости. Предполагалось создать "кольцо русских поселений вокруг крепости, предохранив ее от соседства с местным польским населением". По всей вероятности, в этом контексте должен быть прочитан и отрывок из письма Николая Паскевичу от 12(24) ноября 1836 г.: "Ты хорошо сделал, что купил поместье близ Новогеоргиевска; теперь подумать надо, кем и как заселять"24. После трех лет согласований и подготовительных работ (труднее всего было изыскать средства) началось переселение намеченных по плану 118 семей. Прибывшие на место водворения поздней осенью 1839 г. 60 семейств псковитян оказались без теплой одежды. Было решено "вместо назначенных к переселению из Псковской губернии остальных 58 семейств пригласить к водворению в окрестностях Новогеоргиевска 58 хозяев зажиточных и хорошего поведения из числа приходящих ежегодно из России для работ в Новогеоргиевской крепости казенных крестьян или мещан"25. Однако уже в 1840 г. царь был вынужден приостановить начатое дело "ввиду малых результатов" ("z powodu malego postepu" в польском оригинале). Новый замысел опять-таки не оправдал ожиданий, поскольку процедура перечисления российских жителей в Царство Польское оказалась крайне затруднительной для властей на месте их прежней "прописки". И это притом, что на деньги власти не скупились: водворение 57 семейств (более 250 человек) на новом месте обошлось казне в 159 891 рубль серебром. Администрация Царства придавала мероприятию большое значение, видя в нем начало широкомасштабной акции по привлечению в край русских26.
Идея военной колонизации западной полосы империи возрождается в период восстания 1863-1864 гг., несколько лет спустя после отказа Александра II от военных поселений. Во всеподданнейшей записке от 14 мая 1864 г. Муравьев указывал на необходимость "образовать колонии из отставных солдат, которых помещики оставляют без приюта, изгоняя из селений". Царь ставился в известность о уже сделанных "в виде опыта "распоряжениях о колонизации ветеранов в Могилевской и Гродненской губерниях27. При распределении земли в рамках реформы 1864 г. в качестве первых кандидатов на получение наделов назывались участники севастопольской кампании. К 1865 г. прошения о предоставлении земли в Северо-западном крае подало "огромное число отставных воинских чинов", и Министерство государственных имуществ озаботилось составлением специальных правил. Однако в 1872 г. генерал-губернатор предостерег Министерство внутренних дел от безоглядной поддержки этой категории поселенцев, поскольку среди них многие местные уроженцы "вполне усвоили польскую национальность". Еще одной причиной, которая давала повод возражать против отвода отставным нижним чинам земли, была чуждость им сельскохозяйственных занятий. Министр, напротив, не усматривал особой опасности в обзаведении отставников хозяйствами, ссылаясь на то, что земельная собственность этого рода не подпадает под действие ограничительного законодательства, регламентирующего приобретение помещичьих имений28.
Обращение правительства к государственным крестьянам в дореформенный период легко объяснимо: в своих переселенческих планах ему не приходилось рассчитывать на крепостных людей. Перемещение последних в Царство Польское, где действовал кодекс Наполеона, прямо запрещалось законом 1836 г. Исключением, подтверждающим общее правило, может служить следующий казус середины 40-х гг. Некий Э.Добек, владелец поместий как в Варшавской, так и в Волынской губерниях, привез в Царство двух своих украинских крепостных. Освоившись в новых для себя условиях, они сочли неприемлемым трудиться без вознаграждения, самовольно ушли от помещика и обратились к уездному военному начальнику с просьбой позволить им в Царстве работать по найму или же возвратиться на родину. Началась переписка о "крепостных крестьянах империи в Царстве Польском", обнаруживавшая "полное отсутствие общих норм, которые бы могли стать руководством при разборе подобных случаев". В конце концов губернское правление, полагая невыгодным для обеих сторон принуждение к продолжению службы, усмотрело "самое подходящее средство" в высылке крестьян обратно на Волынь29.
Прямым следствием новогеоргиевской истории было то, что когда 24 декабря 1841 г. вышел высочайший указ о льготах "людям свободного состояния", желающих приписаться к городским сословиям западных губерний, Паскевич выразил пожелание распространить его действие на Царство Польское. В редакции наместника указ приобретал универсальный характер. Паскевич имел в виду "устранение затруднений в заселении русских колоний вблизи Новогеоргиевской крепости устроенных и поощрение коренных русских жителей к переселению вообще в Царство Польское". Официальная Варшава намеревалась насаждать русский элемент "не в одних только городах, а вообще как в казенных, так и частных селениях - в последних с согласия их владельцев, в особенности же на землях казенного ведомства, отдельными колониями - судя по тому, где переселенцы предпочтут избрать жительство, для производства ли торговли и промышленности или для сельского хозяйства"30.
Поступив на обсуждение в департамент по делам Царства Польского Государственного совета в 1844 г., проект нового указа встретил критику со стороны министра финансов Ф.П.Вронченко и Киселева. Принципиальные возражения вызвало намерение привлечь в Царство казенных крестьян, которые входили в число "людей свободного состояния", охваченных действием указа 1841 г. для западных губерний. Согласно Киселеву, Западный край, в отличие от Царства, известен "поселянам внутренних губерний", поскольку они там издавна занимаются торговлей и промыслами. Если же не удастся устроиться в городах, они всегда смогут присоединиться к местным государственным крестьянам - свободных земель в этих местах предостаточно. "Напротив, Царство Польское не представляет этих удобств, ибо, во-1х, положение тамошней промышленности для наших крестьян вовсе неизвестно и, во-2х, в случае невозможности водвориться в городском состоянии они при известном недостатке там земель не могут устроиться в земледельческом состоянии, поселение же на землях владельческих, поставляя их в зависимость польского дворянства, не соответствовало бы цели правительства распространить там русские начала". Вторя Киселеву, Вронченко опасался, что крестьяне-переселенцы "поставят в затруднение как себя в снискивании способов к существованию, так и правительство к устройству их быта".
Примечательно, что оба министра считали предусмотренные проектом указа привилегии - льготы в платеже податей и освобождение от рекрутской повинности на 15 лет - достаточными, чтобы вызвать массовое переселенческое движение в российской государственной деревне. Сановный Петербург панически боялся стихийных, неуправляемых процессов. Поэтому переселение крестьян Киселев рекомендовал производить постепенно, по мере изыскания свободных земель и "без всяких публикаций, могущих возбудить в поселянах ложные надежды и движение..., отдельными распоряжениями, как это недавно было сделано с переселением крестьян в Царство из Псковской губернии". "Начальник штаба по крестьянскому делу" прибег к самому верному способу заставить прислушаться к своему мнению, грозя возможными беспорядками31. В конечном счете позиция Киселева определялась его неприятием превращения государственной деревни в орудие обрусительной политики на западных рубежах империи, что неминуемо похоронило бы концепцию двуединой крестьянской реформы, с таким трудом внушенную им секретным комитетам 30-40-х гг.32 Упорное и действенное противодействие министра как учреждению майоратов в Западном крае, так и переселению великорусских крестьян в Царство Польское стало важнейшей вехой в дореформенной колонизационной политике. Наблюдение это приобретает еще большую значимость ввиду того, что тот же Киселев руководил беспрецедентными по масштабу (за 1837-1859 гг. - до 189 тысяч ревизских душ) перемещениями государственных крестьян из районов с избыточным населением в губернии черноземной полосы, Поволжье, Северный Кавказ, Южный Урал и Сибирь. Киселевская колонизация, приостановленная со вступлением на пост министра государственных имуществ М.Н.Муравьева, получила высокую оценку дореволюционных исследователей предмета33.
Если Киселев предлагал ограничить действие указа купечеством, мещанами и цеховыми ремесленниками, то Вронченко, проявляя еще большую осторожность, выступал также против дарования купцам привилегии беспошлинной торговли в России: в противном случае, приписка к городам западных губерний примет массовый характер, нанося ущерб финансам и промышленности государства. В ходе обсуждения проекта прозвучало пожелание в интересах скорейшего слияния Царства с другими частями империи предоставить зеркальные права его жителям, желающим переехать на восток.
Согласившись с доводами Вронченко и Киселева, департамент по делам Царства Польского поручил доработку указа Министерству финансов34. Последнее, однако, не спешило с окончательной редакцией документа. Возможно, его актуальность была поставлена под сомнение в связи с ничтожными практическими результатами указа 24 декабря 1841 г. "Последствия этой меры не показали удовлетворительного успеха, - писал в своем всеподданнейшем донесении Ф.Я.Миркович. - На основании этого указа по 1 января 1845 г. приписалось по вверенным мне губерниям из других только: по Виленской - купцов 3 и мещан 1 душа; по Минской - купцов 23 и мещан 9 душ; по Ковенской мещан 2 души...; в Гродненскую же губернию никого переселяющихся не было"35. Кроме того, отнюдь не вдохновлял новогеоргиевский опыт - дорогостоящий, хлопотный и явно не суливший достижения желаемых результатов. Наконец, работа над указом замерла в канун упразднения таможенной границы между Царством и империей. Когда же в 1850 г. оно произошло, возникла необходимость согласовать положения указа с новыми реалиями. В 1853 г. дело вновь вернулось к Паскевичу в Варшаву, где его застала начавшаяся Крымская война.
В сентябре 1855 г. министр статс-секретарь по делам Царства Польского И.Туркул справлялся у наместника о состоянии работ над проектом. 26 октября (7 ноября) Административный совет поручил их ведение правительственной комиссии внутренних и духовных дел. Уже после смерти фельдмаршала подготовленный текст был передан на экспертизу другим правительственным комиссиям36. В своем пространном отзыве, датированном апрелем 1857 г., главный директор правительственной комиссии юстиции Ф.Скарбек, приводя юридическую и экономическую аргументацию, решительно выступил против самой идеи привлечения русских в Царство. Приток мигрантов вовсе не окажет положительного влияния на местную торговлю и промышленность. Вызванный искусственно, он, напротив, только породит безработицу: новые жители не найдут себе применения ни на фабриках, число которых невелико, ни в сельском хозяйстве, ибо отсутствуют свободные земли. "Трудная задача для слабо заселенного и лишенного свободных капиталов государства, в которое следовало забирать пришельцев из-за границы, а не из него в чужие края эмигрантов посылать", - писал впоследствии Скарбек о русской колонизации в бесцензурном издании. Главный директор правительственной комиссии финансов А.Ленский пришел к заключению о необходимости дальнейшей доработки документа. В особенности его беспокоила тенденция проекта изолировать Царство Польское от Западного края. "Предоставление переселяющимся жителям...преимуществ, - отмечал Ленский, - хотя недостаточно оправданное, не представляло бы само по себе важнейших неудобств, если б преимущества эти предоставлены были не одним исключительно жителям великороссийских губерний с упущением из виду других частей империи. Разрознение подданных империи в правах и преимуществах по уважению мест жительства не соответствует, кажется, ныне видам правительства, коль скоро по изданным в прошлом (1856 - Л.Г.) году всемилостивейшим манифестам вполне прощено все прошедшее"37.
Критическим отзывам директоров-поляков противостояли рабочие документы правительственной комиссии внутренних и духовных дел, возглавляемой, по традиции, русским, П.А.Мухановым. Самые ранние из них были составлены отделениями комиссии еще в начале 1856 г. В них, в частности, предлагалось специально поощрять тех фабрикантов, которые "используют на своих предприятиях русских рабочих и способствуют их переселению в Царство". В более поздней записке, составленной как мнение Муханова, содержится разбор замечаний Скарбека и Ленского. Обсуждение целесообразности разработки переселенческого законодательства в целом, и в частности его установки на форсирование великорусской колонизации, выходит за пределы компетенции правительственных комиссий. Поэтому, учитывая в новой редакции закона соображения критиков, ведомство внутренних дел всячески оберегало общую его концепцию. В проекте использовались нормы действующего законодательства об иностранных переселенцах. Сохранился и приведенный выше пассаж о русских рабочих38.
Несколько позднее, по всей видимости в 1859 г., "в соответствии с конфиденциальным распоряжением высшей власти, предмет этот был на время отложен"39. С отставкой Муханова и приходом к власти маркиза А.Велепольского расстановка сил в высшей варшавской бюрократии существенно изменилась. Используя отзыв Скарбека, польская уже по своему составу правительственная комиссия внутренних дел вновь поставила вопрос о самой концепции закона. "После всестороннего рассмотрения всех обстоятельств, - говорилось в документе января 1862 г., - складывается убеждение, что возбуждать сейчас данный предмет несвоевременно и что... мысль о придании такому проекту характера закона, возникшая более 20 лет тому назад, сегодня сама собой должна исчезнуть"40. В апреле Александр II распорядился изъять постоянно вызывавшую дискуссии новеллу об обязательном для переселенцев приобретении в Царстве недвижимости. В сентябре был готов очередной проект, но Велепольский велел отложить его рассмотрение41. При этом, в отличие от критических отзывов 1857 г., оставивших без комментариев русификаторскую тенденцию проектируемого закона, в бумагах, составленных под началом маркиза в канун восстания, она прямо называлась и осуждалась42.
Во время восстания идея вызвать миграционное движение вновь становится популярной в русской среде. Так, в записке Пономарева рекомендовалось поощрять к переселению русское купечество43. В официальном делопроизводстве злосчастный закон восстает из небытия в марте 1864 г., после всеподданнейшего доклада Н.А.Милютина о "невыполненных высочайших указах и повелениях по Царству Польскому". Характерно, что в паре с ним находилось распоряжение об инвентаризации государственных имуществ в Царстве Польском44. Однако и Милютин не дождался завершения подготовки закона. В конце 1867 г., когда проект обсуждался на заседании Учредительного комитета, этот милютинский по своей родословной орган уже вовсе не стремился придать ему наступательный характер. Комитет "не находил вообще нужным установление каких-либо льгот при переселении, не имея в виду необходимости поощрения самого переселения из одной части империи в другую". Он опасался создавать "повода к бесполезному передвижению... с единственной целью уклониться от рекрутства"45. 8 июля 1868 г. указ, наконец, получил высочайшую санкцию. Никаких сословных, конфессиональных и географических ограничений он не содержал, за исключением запрета короняжам переселяться в Западный край - опасения Ленского все же сбылись. Что касается условий взаимного "перечисления" жителей империи и польских губерний, то они были идентичны46. В окончательной редакции закона изначальный мотив его разработки был полностью утрачен. Закон не мог вызвать широкого переселенческого движения, которое, впрочем, в то время и не входило в ближайшие планы властей.
В связи с реформой 1864 г., которая, коренным образом изменив структуру земельной собственности и правовой статус крестьянства, резко снизила доходность майоратов, последние вновь оказались в центре внимания. Удовлетворяя жалобы понесших убытки владельцев, правительство пошло на увеличение площади и улучшение качественного состава майоратных земель47. Однако их владельцы майоратов "первой серии" хотели большего. Ссылаясь на острую нехватку капиталов, несмотря на получение значительных ликвидационных сумм, они добивались права сдачи майоратов в аренду. В конце 1866 г. десять живших в столице майоратистов подали всеподданнейшую записку подобного содержания. Глядя на имена этих представителей военно-бюрократической элиты империи, можно вслед за П.К.Щебальским усомниться в плачевном состоянии их кошельков. "Владельцы майоратов первого пожалования, - писал он, - почти все имели поместья во внутренних губерниях и в Остзейском крае..., все они занимали видные места на государственной службе..., следовательно, у каждого из них было более чем достаточно средств для хозяйственного обзаведения в пожалованных им имениях"48. Тем не менее Берг был всерьез озабочен приисканием средств для поддержки майоратистов. Сначала он предлагал использовать взысканные с политических преступников штрафы, затем помонастырские капиталы. Однако у Петербурга имелись свои виды на собранную наместником контрибуцию, и правительство постановило вместо денежного пособия разрешить-таки сдачу имений в аренду. Правительственные комиссии юстиции и финансов принялись за составление проекта указа и работали над ним вплоть до своего упразднения, после чего документация поступила (1874 г.) в Министерство финансов. Закон затерялся в "коридорах власти", и аренда майоратов продолжала носить нелегальный характер, под нотариальной формулой "поручительной администрации"49. Компенсация майоратистам 30-40-х гг. послужила прелюдией к новой чреде земельных пожалований.
В середине 60-х гг. правительство оказалось перед очень непростым выбором. Земля одновременно потребовалась и для оседлости многочисленных в Царстве Польском пауперов, и под майораты, и на нужды русской крестьянской, прежде всего старообрядческой, колонизации, и на продажу, в том числе иностранцам, благодаря которой в казну ожидалось поступление необходимых для ликвидационной операции денег. В силу общего материального источника обеспечения этих стратегических по сути целей, сразу же обнаружилась их конкуренция между собой. Впервые вопрос выбора между крупным и мелким русским землевладением приобрел острый характер и выдвинулся на первый план. Началась скрупулезная инвентаризация государственных имуществ, провести которую властям Царства было высочайше предписано еще в 1821 (!).
Я.А.Соловьева беспокоило, в чьи руки попадет продаваемая с торгов земля. Предрекая, что "русских покупателей... здесь, без особых поощрений, вовсе не будет", он проявлял заботу главным образом о крестьянах, "как туземных, так русского и немецкого происхождения". Участки среднего размера, будучи для них недоступными, неизбежно попадут в руки польских чиновников, арендаторов, небогатых шляхтичей, то есть "людей, которые принимали деятельное участие в революции". Поэтому Соловьев ратовал за продажу земли мелкими участками, тем более что, обеспечивая наибольшее число покупателей, они позволят увеличить цену земли50. Помимо всего прочего, эта установка вполне соответствовала состоянию предназначенного к продаже земельного фонда, почти лишенного компактных массивов. Однако, несмотря на старания Соловьева и В.А.Арцимовича, ведомости о предполагаемом целевом использовании наличных земель были составлены таким образом, что в августе 1866 гг. Комитет по делам Царства Польского критически отозвался об этой стороне деятельности варшавских реформаторов. Отмечалось, что "в надел безземельных крестьян обращается лишь незначительная часть свободных земель". Петербург требовал незамедлительно ликвидировать наметившийся перекос51. Чтобы предоставить участникам торгов некоторую свободу выбора, заведовавший финансовой частью Царства В.М.Маркус допускал "покупку в одни руки мелких имений до общего пространства по крайней мере 750 десятин". Перед аналогичной дилеммой оказались и власти Северо-западного края52.
В конце 1869 г. Министерство финансов предписало вновь созданным казенным палатам Царства Польского произвести раздел подуховных имений на три разряда. Чересполосные с крестьянскими наделами предназначались для безземельных. Чересполосные же, но с помещичьими фольварками, а также небольшие имения, образующие сплошной массив, готовились на продажу с публичных торгов, без ограничения круга их участников. От реализации именно этой категории земель ожидался коммерческий успех. Наконец, самые лакомые кусочки - отдельные фольварки с более или менее ценными строениями - покупали "на особых условиях" лица русского происхождения53.
Последующие уточнения уменьшили размеры участков, подлежавших продаже на общих основаниях. Не получили поддержки просьбы зажиточных крестьян о приобретении чересполосных участков. Известны факты соперничества иностранных претендентов на землю в Царстве Польском. Представитель английской компании, к примеру, сообщал властям сведения, дискредитирующие ее бельгийского конкурента. Последний, оказывается, действовал по указке ультрамонтанских сил, ответственных за последнее польское восстание. Англичане же, напротив, имеют самые благие намерения. Улучшив предоставленную им землю, они готовы распределять ее не только среди своих соотечественников, но также русских, пруссаков и поляков - причем "только лиц, рекомендованных правительством". Особые надежды связывались с немцами. "Уступая земельные участки желающим немецким колонистам, - гласила записка, - наше общество увеличит число верных императору подданных, ибо за время последнего восстания ни один немецкий колонист не перешел на сторону бунтовщиков". И действительно, хотя условиями приобретения земли интересовались многие, не исключая американского консула, наибольшим оказалось число прусских переселенцев. В целом же в Царстве Польском предпочтение было определенно отдано майоратному землевладению54.
И по числу пожалований (130), и по территориальной разбросанности входивших в них фольварков, и по составу владельцев новая "серия" Берга имела много общего с "серией" Паскевича. Большая часть имений была распределена варшавскими властями, и лишь последние 54 майората нашли своих хозяев в Петербурге. 5 марта 1871 г. в зале совета Министерства финансов состоялась церемония выбора имений удостоенными пожалования. Этим актом завершилось "обращение в частные руки последних государственных имуществ края, некогда весьма обширных и ценных". В ход пошли остатки, по большей части мелкие и разбросанные по всему Царству55. Важнейший резерв для колонизационных начинаний самодержавия оказался здесь исчерпанным. "Самая мысль о водворении прочного русского и православного элемента в Царстве Польском, - писал Д.Г.Анучин, - была в 1830-х годах совершенно несвоевременною... Русские люди попадали тогда в Привислинский край только в составе войск, а между постоянными жителями их безусловно не было". Генерал В.А.Докудовский, сам владелец небольшого майората, ставил под сомнение раздачу фольварков в Царстве Польском. В западных губерниях, по его мнению, это мероприятие "было бы полезно и ослабило бы польский элемент, а здесь раздача... не достигает и не достигнет своей цели"56.
Борьба за землю развертывалась также и в западных губерниях, причем здесь, по сравнению с Царством Польским, намерения правительства были куда более серьезными, а их реализация носила гораздо более последовательный характер. Идея майоратного пожалования для этого региона всерьез не обсуждалась. Предпочтение было отдано льготной продаже, законодательное обеспечение, ход и результаты которой достаточно подробно изучены в литературе. Масштабы конфискаций, особенно в Юго-Западном крае, где восстание не получило большого размаха, не создали предпосылок для проведения широкой акции. Основная роль в ее осуществлении отводилась экономическому и правовому давлению - изощренный поиск форм последнего продолжался до самого конца XIX в. Развитие русского землевладения в западных губерниях после восстания очень скоро обернулось подлинно всероссийским скандалом. "Как доказывает опыт продажи земских имений в Западном крае, - писал в 1870 г. В.М.Маркус, - <она> может иметь последствием привлечение... таких личностей, которые вместо пользы делу, принесут оному положительный вред"57.
По наблюдениям А.Цвикевича, министр государственных имуществ А.А.Зеленой и Муравьев не придавали значения вопросу о характере русского землевладения, одинаково охотно допуская и мелкую, и крупную собственность. Согласно Д.Бовуа, виленский проконсул настаивал на передаче русским владельцам как можно более крупных участков. А.А.Станкевич показал, что Муравьев отдавал предпочтение крупному землевладению, расходясь в этом со своим сыном, ковенским губернатором Н.М.Муравьевым, предлагавшим парцелляцию конфискованных имений. Преемник Муравьева-сына в 1867 г. уже определенно склонялся к водворению помещиков, прямо заявляя, что усиление русского элемента "несколькими лицами русского происхождения принесет более пользы, чем образование... стольких же мелких, крестьянских поселений". Аналогичного мнения придерживались два ближайших преемника М.Н.Муравьева, которых не устраивало, что казенный земельный фонд Северо-Западного края, вопреки их убеждениям, расходуется в основном на создание мелких хозяйств58.
На фоне таких настроений в среде бюрократии в 1865-1866 гг. в печати разгорелась дискуссия по поводу социального облика русской колонизации. "Вестник Западной России" К.А.Говорского доказывал, что, с точки зрения перспектив обрусения края, предпочтительнее опираться на мелкое землевладение. Русские владельцы небольших имений могут рассчитывать на симпатию местного крестьянства и будут маловосприимчивы к влиянию польского общества, они крепко свяжут себя с хозяйством, именно за ними, наконец, после крестьянской реформы будущее. При ближайшем знакомстве с позицией "Вестника" оказывается, что, агитируя за мелкую собственность и даже "мужичка" как основу колонизационной политики, он вовсе не имел в виду крестьянское хозяйство. Развитие русского землевладения Говорский связывал с купечеством и, в особенности, чиновничеством, как служащим, так и находящимся в отставке. Столичные оппоненты виленских прожектеров делали упор на то, что противовесом крупному польскому землевладению, определяющему "народный" характер Западного края, может стать только крупное же русское землевладение. Говорского обвиняли в пропаганде радикальных взглядов, подобно тому как в Учредительном комитете Царства Польского критиковал своих коллег-крестьянофилов А.И.Кошелев. Разница лишь та, что, апеллируя к социальным устоям государства, Кошелев брал под свою защиту польских помещиков, а применительно к западным губерниям спор шел о лучшем носителе русского начала59. "При сравнении между собою двух мер: поддержки крупного русского землевладения и развития переселения крестьянского сословия, по нашему мнению, - писал аксаковский "Голос", - перевес будет на стороне последней". В качестве дополнительного аргумента газета ссылалась на участие русских помещиков в подписании "сепаратистского" адреса подольского дворянства60.
Вопрос о характере колонизации послужил причиной острого столкновения внутри радикального лагеря русской эмиграции. "Колокол" резко выступил против насаждения помещиков. "Где и когда, - вопрошала газета, - русская шляхта - помещичество было спасителем какой-нибудь местности, руководителем ее развития?.. Русский прогресс шел не по воле помещичества, а вопреки ей, через людей, которые становились бессословны". Руководствуясь своими представлениями о крестьянском социализме, издатели "Колокола" делали ставку на использование правительственной акции в целях создания "новых многоземельных общин", хотя не были уверены, что такое решение придется "по вкусу демократической империи". "Малоземельное население, которому... легче идти на восток - пошло бы на восток; а которое больше соединено с западным краем железными дорогами - пошло бы на запад". В качестве возможных поставщиков переселенцев назывались Орловская и Курская губернии, а размер душевого надела определялся в 3 десятины. Западные губернии характеризовались как многоземельные, с избытком обеспечивающие потребности местного населения. Эта позиция встретила резкую критику А.А.Серно-Соловьевича, обратившегося к антипольской направленности намечаемого колонизационного предприятия. "Русская шляхта, особенно та, которая пойдет скупать польские имения, неминуемо потонет в польском элементе, - предрекал он. - Ну, а вот если русское правительство схватится за проект "Колокола" и наводнит Польшу русскими крестьянами..., тогда действительно настанет Finis Poloniae". Как следует из приведенного отрывка, Западный край для Серно-Соловьевича также был Польшей61.
С 60-х гг. среди жителей Царства обнаружилось стремление под тем или иным предлогом получить землю за его пределами. Сначала такая возможность появилась в связи с декларированной правительством помощью пострадавшим от восстания. В Петербург потянулись немецкие колонисты, просившие "дать возможность уйти из столь неблагодарной страны". О своем желании приобрести по льготным ценам имения в Западном крае заявили в прошениях на имя самого Милютина ряд крестьянских комиссаров62. Многие держатели майоратов ходатайствовали о замене их на имения в империи, в том числе принадлежащие полякам63. Учитывая разницу в ценах на землю, а также в ее качестве такая операция сулила довольно очевидные материальные выгоды, не говоря о устранении неудобств, связанных с выполнением роли "форпоста". По политическим мотивам идея эта находила поддержку как в публицистике, так и в правительственных кругах. "Всего бы лучше, - писал М.П.Погодин еще в 1856 г., - удовлетворить польских помещиков западных губерний свободными землями в Царстве Польском". В последующие годы позиция историка делалась все более жесткой, но мысль о "мене" его не оставляла64. Когда представление такого рода сделал в апреле 1864 г. в Западном комитете министр государственных имуществ Зеленой, он столкнулся с яростным противодействием Н.А.Милютина. Не останавливаясь перед явным преувеличением, главный архитектор крестьянских реформ заявил, что русское майоратное землевладение всегда служило положительным примером для польских помещиков. В результате Комитет не нашел "никаких уважительных оснований к уничтожению ныне в Царстве Польском тех слабых начатков русского элемента, которые уже туда внесены"65. В 1867 г. вопрос об обмене вновь возбудил генерал-губернатор Северо-западного края Э.Т.Баранов. Преемник Муравьева видел в инициативе владельцев майоратов "одно из верных средств для привлечения русских сельников в Западный край, а вместе с тем и... возможность для лиц польского происхождения сбыть свои собственности в западных губерниях"66.
Пореформенная эпоха создала совершенно новые общественные условия, с которыми приходилось считаться правительству в его колонизационной стратегии. Безвозвратно минуло время, когда в полном распоряжении правительства находились миллионы государственных крестьян, служивших благодатным материалом для многообразных экономических, политических, сельскохозяйственных и даже военных (военные поселения) экспериментов. С другой стороны, после отмены крепостного права гигантски возросла и с каждым десятилетием все более набирала силу мобильность сельского населения. Воспитанные в крепостнической России государственные деятели далеко не сразу научились использовать произошедшие в стране сдвиги для достижения политических целей. Напротив, после подавления польского восстания велика была популярность "водворения Калуги в Киеве и Вологды в Вильно... элементарными насилиями"67. Создание стимулов, способных вызвать добровольное стремление людей к перемене места жительства, находилось за пределами исторического опыта самодержавия.
Показателем настроений правительственных кругов стало обсуждение в начале 70-х гг. вопроса о приобретении крестьянами из империи земли в Царстве Польском. С формальной точки зрения, его постановка связывалась с введением в 1868 г. нового порядка перечисления в Царство, по сути, речь шла об осмыслении одного из прямых последствий глобальных преобразований в стране. Главной заботой правительства явилось соблюдение положений реформы 1864 г., направленных на сохранение земельной собственности в руках крестьян. Поскольку переход надела от польского крестьянина к русскому этого принципа не нарушал, законодатели не видели, кроме временнообязанного состояния, других препятствий к принятию соответствующей разрешительной нормы. Однако видный представитель столичной бюрократии К.В.Чевкин весьма скептически оценил планы создания юридических предпосылок для переселения русских крестьян в Царство Польское. "В делах..., относящихся хотя бы косвенно до переселения, - гласила его карандашная пометка на журнале с изложением вопроса, - необходимо быть сугубо умеренным и осмотрительным". Чевкин опасался, что принятия нового закона может послужить "напрасным вызовом на переселение или передвижение, пока нежелаемое". Гораздо дальновиднее ограничиться негласным рассмотрением частных случаев по мере их возникновения68. Нельзя не отметить поразительное сходство позиции Чевкина с позицией Киселева, заявленной почти 30 годами ранее, перекличку взглядов до- и пореформенной бюрократии.
Во второй половине 70-х гг. появляется несколько новая трактовка положения о приобретении крестьянской земли в Царстве Польском. Речь уже могла идти о переселении туда "всех лиц русского происхождения, без различия званий и состояний, но с тем, чтобы лица, не принадлежащие к числу крестьян, не имели права приобретать более одной усадьбы". Заинтересованность в привлечении "всех неоседлых пришельцев из коренных русских губерний" объяснялась желанием уменьшить социальную напряженность в центральной части страны, обеспечить приток в западные земли большего количества поселенцев и сохранить там сложившийся баланс мелкого и крупного землевладения, отвечающий замыслу крестьянской реформы.
В первой половине 80-х гг. наблюдается заметное оживление колонизационных инициатив. Мысль о культивировании русского помещичьего землевладения получила неожиданного проводника в лице Н.С.Лескова. В 1880 г. в цикле "Праведники" писатель опубликовал очерк под названием "Русский демократ в Польше". В качестве его героев выведены исторические фигуры - И.Ф.Паскевич и чиновники канцелярии главнокомандующего Действующей армией - И.Ф.Самбурский (управляющий) и другие. Известно, что в основу рассказа легло застенографированное устное свидетельство очевидца - "старого кадета" Г.Д.Похитонова, находившегося в начале 30-х гг. среди сотрудников Самбурского.
Сюжет лесковской были прост. Действительный статский советник Иван Фомич Самбурский, предаваясь вскоре после подавления восстания 1831 г. размышлениям о путях решения польского вопроса, приходит к заключению, что нет способа эффективнее, чем предоставление казенных и конфискованных земель заслуженным отставным офицерам. По его подсчетам, угодий "на Литве и в Польше" хватит, чтобы "накрошить двадцать пять тысяч небольших помещичьих имений, из которых каждое может приносить от пяти до десяти тысяч годового дохода". Землю ветеранам предполагалось продавать, но на льготных условиях, через специально созданное кредитное учреждение.
Воображению Самбурского (и Лескова) рисовались идиллические картины. "Когда на двадцати пяти тысячах мест станут двадцать пять тысяч русских помещичьих домиков, да в них перед окнами на балкончиках задымятся двадцать пять тысяч самоваров, и поедет сосед к соседу с семейством на тройках, заложенных по-русски, с валдайским колокольчиком под дугою, да с бубенцами, а на козлах отставной денщик в тверском шлыке с павлиньими перьями заведет: "Не одну в поле дороженьку", так это будет уже не Литва и не Велико-Польша, а Россия. Единоверное нам крестьянское население как заслышит пыхтенье наших веселых тульских толстопузиков и расстилающийся от них дым отечества - сразу поймет, кто здесь настоящие хозяева, да и поляки увидят, что это не шутка и не "збуйство и здрайство", как они называют наши нынешние военные нашествия и стоянки, а это тихое, хозяйственное заселение на всегдашние времена, и дело с восстаниями будет покончено".
Чиновники канцелярии с энтузиазмом поддержали своего начальника, а Паскевич дал "гениальному по своей простоте предложению" ход. Однако из очередной своей поездки в Петербург фельдмаршал привез не высочайшее утверждение плана Самбурского, а известный указ о майоратах в Царстве Польском. В изложении Лескова, владельцы майоратов получали имения с доходностью до 60 тысяч злотых (около 10 тысяч рублей). Поэтому "вместо многих маленьких русских оседлых помещиков будет только очень немного крупных, и притом таких, которые никогда в своих деревнях не сидят, - самоваров на стол не ставят и за чаем по-русски не говорят". Разочарованный Самбурский ("эта игра не стоит свеч") выходит в отставку, и таким образом реформаторские начинания этого, как характеризует его Лесков, предтечи Черкасского, оказываются тщетными.
Журнальная версия рассказа и его же редакция в прижизненном собрании сочинений писателя имеют ряд небольших, но знаменательных отличий. Первоначально герой Лескова категорически настаивал на том, что "мы от своей роли в Польше отказаться не можем". 9 годами спустя появилось уточнение: "Самбурский, - ошибался он или нет, - был того мнения, что Польша нам не нужна и составляет для нас вопрос только, пока не упрочены, как надо, юго-западный край и Литва. Поэтому он и проектировал все свои меры для этой окраины". Царство же Польское в перспективе предназначалось на съедение немцам69.
В очерке можно обнаружить некоторые неточности и противоречия. Так, в действительности максимальный, если не считать особого пожалования Паскевичу, майорат имел доходность в 4,5 тысяч рублей, т.е. существенно меньше 5-10 тысяч Самбурского, а наибольшее число майоратов раздавалось из расчета 750 рублей годовых. Правда, как уже отмечалось, их реальная доходность была гораздо выше номинальной. В редакции 1889 г. интервал 5-10 тысяч исправлен на 5-6 тысяч. Характеристика соратников В.А.Черкасского как "русских деятелей, которым удалось сделать в этих вопросах более того, что смог сделать Самбурский", тоже вызывает возражения: серия майоратов 60-х гг. была по своему характеру, масштабам и последствиям, как мы видели, в главных чертах, повторением опыта времен Паскевича.
В найденном нами формулярном списке И.Ф.Самбурского (ок.1776-1854) - работа над законодательством о военных поселениях под началом сперва Аракчеева, затем Сперанского, который высоко ценил деловые качества чиновника. После службы в Варшаве ему нашлось применение в столице в качестве председателя Комитета по делам имений, конфискованных у польских мятежников и поступивших в военное управление, который был образован в 1836 г. и действовал в рамках Военного министерства вплоть до 1843 г. Служба Самбурского в департаменте военных поселений продолжалась до самой его смерти. В 1855 г. И.Ф.Паскевич поддержал перед руководством Военного министерства ходатайство вдовы тайного советника о материальной помощи70.
В отказавшемся от майората бессребренике Самбурском есть отголосок биографии самого Лескова, который не принял предложения об имении под Вильной и впоследствии вспоминал явление дьявола-искусителя "в образе М.Н.Муравьева". В то же время важно отметить, что сильно бедствоваший литератор всерьез рассматривал варианты с устройством на службу в Варшаву. В круг общения писателя входил ряд лиц, служивших в Царстве (в том числе П.К.Щебальский) или занимавшихся польской проблематикой (прежде всего автор богато документированной официальной биографии Паскевича генерал А.П.Щербатов)71.
Перенесение центра тяжести борьбы с "полонизмом" в западные губернии, предпочтение продажи имений их майоратному пожалованию, обращение к институту кредитования - достаточно общие для последней трети XIX в. постулаты концепции колонизации. Наибольший интерес представляет сочувствие Лескова идее создания мелких помещичьих хозяйств и оценка им в этой связи Самбурского как "демократа". "Нельзя без аристократии. Есть такой взгляд, но я его не разделяю, - рассуждает лесковский герой. - В русской истории никакого места аристократизму вовсе не нахожу, ибо строй нашей монархии демократический. В другие начала я не верю и служить им не могу". Несмотря на характерную для документальной манеры Лескова историчность персонажей очерка, мы склонны рассматривать его более не как свидетельство о событиях первой половины 30-х, а как отражение умонастроений начала 80-х гг.
К лесковской публикации примыкают статьи П.К.Щебальского, увидевшие свет в 1883-1884 гг. на страницах столичной и варшавской периодики. Близкий к властям Царства Польского публицист исходил из фиаско майоратной политики и отсутствия резервов казенной земли, на счет которых у него, как человека осведомленного, не было ни малейших иллюзий. В отличие от писавшего десятилетием спустя Анучина, который лишь констатировал провал расчетов правительства, Щебальский находил выход в парцелляции майоратов с последующей раздачей участков крестьянским колонистам из России. Его планы в основном ограничивались Седлецкой и Люблинской губерниями, регионом впоследствии более известным как Холмщина. Ориентируясь на среднее для этих мест хозяйство в 4-5 десятин, он считал возможным нарезать из находящейся под майоратами земли до 15 тысяч наделов и обеспечить на них существование 75-тысячного населения. Кроме того, колонизационный фонд вполне можно увеличить за счет покупки земли у немцев, желающих перебраться на Волынь, или попавших в затруднительное положение польских помещиков.
Ввиду устремленности переселенческого движения на восток Щебальский делал ставку на самое серьезное государственное патронирование колонизации Царства Польского. "Операция сложная, трудная, дорого стоящая, но и действует она радикально, - убеждал он власть имущих. - Неужели интересы России здесь менее серьезны, чем на берегах Сыр- и Аму-Дарьи? А препроводить переселенцев на Буг несравненно легче и удобнее, чем на берега Тихого океана или даже в Среднюю Азию". Ссылаясь на традиционный уход русского населения "за литовский рубеж", Щебальский доказывал, что не одну только восточную колонизацию можно считать "естественной". Вполне оправдан расчет на Черниговскую и Полтавскую губернии. "Полагать можно, - писал Щебальский, - что и крестьяне Воронежской и Курской губерний, откуда народ тоже прет на восток, поймут, что им легче и дешевле добраться до Буга, чем до Уссури, Амура и даже Иртыша".
Выступая против майоратов, Щебальский вовсе не был принципиальным противником среднего и крупного русского землевладения. В этом отношении он также более ориентировался на традиции второй трети XIX в., чем на современные ему миграционные процессы. Крестьянскую колонизацию предполагалось сочетать с землеустройством русского дворянства. Первая поставляла стойкую к ассимиляции "консервативную" силу, в лице второго Царство Польское получало силу "экспансивную". "Нужны все элементы общественной организации, представители всех сословий", - заключал автор. Крупных землевладельцев Щебальский собирался рекрутировать из выходящих в отставку военных и гражданских чиновников, прежде всего Царства Польского, в среде которых эта идея пользовалась большой популярностью. Надо сказать, что определенное число отставных военных, как правило небольших чинов, действительно постоянно проживали в своих польских имениях. Щебальский мечтал о том миге, когда "помещик-пенсионер и крестьянин-переселенец встретятся как земляки на чужбине"72.
С 80-х гг. колонизационная проблематика начала приобретать в России общегосударственное значение, с каждым новым десятилетием все более занимая умы. Следуя за стихийным и самовольным переселенческим движением крестьян на Северный Кавказ, в Казахстан и Сибирь, правительственная и общественная мысль была занята преимущественно восточным направлением - намерения насадить русский элемент на западных рубежах империи оттесняются на задний план. В своей книге "Колонизация свободных земель России" (1884 г.) Ф.М.Уманец лишь мимоходом вспоминает о них. Польские восстания, по его мнению, стали бы невозможными, "если бы в свое время колонизировали свободные земли этого края русскими переселенцами (раздача имений заслуженным и незаслуженным чиновникам не имеет ничего общего с колонизацией)". Имея в виду национальные окраины в целом, он указывал на необходимость "параллельно с системой самоуправления установить систему этнографического воздействия на тот или другой пограничный район". В этой связи Уманец призывал резервировать часть "свободных земель южной и западной окраины исключительно для выходцев из коренных русских губерний". Осудив майоратное землевладение, автор не уточнил ни то, откуда взять свободные земли, ни каким образом направить на них поток переселенцев. Будущее "западной" колонизации оставалось в изложении Уманца тем более неясным, что он выступал решительным противником "бюрократической рутины" в переселенческом деле73.
С началом строительства в 1892 г. Транссибирской железной дороги колонизационные помыслы правительства окончательно устремляются на восток. К тому же у западных генерал-губернаторов появились новые, притом весьма хлопотные заботы, связанные с миграциями: сдерживание немецкой колонизации и контроль за массовым переселением за океан. Судьба дореформенных экспериментов с колонизацией могла только упрочить убеждение в бесперспективности подобных начинаний на западном направлении. Чем дальше, тем более очевидными становились негативные стороны новогеоргиевского опыта с псковскими крестьянами. Псковичей щедро наделили землей, предоставили им различные льготы. Соседство крепости с многотысячным гарнизоном обеспечивало их дополнительными заработками. Тем не менее колонисты отнюдь не процветали. "Лениво и примитивно вели они свои хозяйства, не проявив ни в чем даже попыток подняться до сельскохозяйственной культуры и тогда стоявшей здесь много выше, чем в родной Псковской губернии," - писал один из русских служащих Царства Польского. Близкую оценку находим у Ф.Скарбека. "Дорогостоящая попытка основания русской колонии возле Модлинской крепости (польское название Новогеоргиевска - Л.Г.) и под защитой ее пушек, - свидетельствовал он, - в скором времени доказала, что это переселение - лишь пустая трата казенных средств, которая никакого вовсе результата не принесет". Следствием неблагополучного положения поселенцев стала продажа ими в 60-е гг. своих наделов, значительная часть которых перешла к нерусским владельцам. Состоявшееся в 1875 г. высочайшее повеление предписывало последним в 20-летний срок перепродать землю лицам православного вероисповедания74. Не радовали власти и результаты несколько раз проводившейся в Царстве инвентаризации русского землевладения (1892, 1898, 1908 гг.). Обнаружилось, что не одни майораты, но также купленные имения и даже довольно многие единоверческие наделы перешли в руки нерусских управляющих и арендаторов75.
Тем не менее Щебальский имел продолжателей. Весьма живучей в правительственных кругах оказалась идея мены. В 1885 г. ее вновь выдвинули виленский генерал-губернатор И.С.Каханов и И.В.Гурко, с той разницей, что главный начальник Привислинского края имел в виду сосредоточение русских землевладельцев в его правобережной части. "Едва ли она осуществима", - написал о мысли Гурко Александр III76.
В 1890 г. с планом парцелляции майоратов и использования переселенческого движения для русской колонизации Царства Польского выступил В.В.Ярмонкин - публицист, много писавший на злободневные политические и экономические темы. Согласно его плану, владельцам майоратов предоставлялась возможность продавать их в Крестьянский поземельный банк, а тот, в свою очередь, регулировал сословный и конфессиональный состав новых покупателей. Ярмонкин призывал "сообщить всем губернаторам, дабы они направляли в этот край уже существующие переселенческие движения"77. Направить поток переселенцев на Запад призывал в "Русском вестнике" и Н.Емельянов, считавший пустой филантропией государственную поддержку политически немотивированной вольной колонизации. "Заселятся ли тарские урманы, мариинская тайга и Туринский уезд сейчас или через два-три столетия, никому от этого ни выгод, ни убытка не будет, - писал он в 1899 г. - Если уж остановиться на мысли колонизовать лесные пространства, если на это дело необходимо затрачивать более или менее значительные средства, то не лучше ли вместо пустынных лесов Сибири направить переселения в Западное Полесье, где усиление русского элемента, несомненно, имеет крупное политическое значение, да и земледелие сопряжено с меньшим риском, чем в тайге и урманах?"78. Несостоятельность взглядов приверженцев западного направления колонизации подверг критике Б.Г.Ольшамовский. "Такая цель, - писал он, - столкнулась с экономическим законом о том, что эмиграция, при естественном ходе таковой, идет с запада на восток, из местности более населенной и более культурной в сельскохозяйственном отношении в местность менее населенную и менее в этом отношении культурную". Идея патриотизма в ее воинствующей редакции не может вызвать массового движения: "патриотизм такого характера свойственен только правительствам и отдельным лицам, но не народу как таковому"79.
В 1870 г., намечая перспективу открытия земств в западных губерниях, Александр II назвал в качестве непременного условия сосредоточение в руках русских владельцев половины имений и две третьих общей площади крупного землевладения. По завышенным данным официальной статистики, к началу 80-х гг. в Юго-Западном крае пространство русского поместного землевладения относилось к польскому как 2:3, а в Северо-Западном крае - как 1:3. Соотношение числа землевладельцев в Северо-Западном крае по национальной принадлежности составляло 4:25. В 1884 г. Комитет министров пришел к заключению, что вытеснение поляков не сопровождается пропорциональным ростом русского присутствия80. По наблюдениям Д.Бовуа, на Правобережной Украине лишь к 1896 г. русские имения превысили 50% по площади, и то не во всех губерниях. На рубеже веков умножение их прекратилось, а после 1905 г., когда были отменены запреты для поляков на покупку земли, наблюдается увеличение удельного веса польского землевладения. Еще меньше надежд на исполнение заветов царя-освободителя оставляла ситуация в Северо-Западном крае, где польских имений было больше, а сопротивление правительственному курсу сильнее. К этому следует добавить, что пропорция между крестьянским и помещичьим землевладением в Западном крае отличалась сравнительной стабильностью. Комментируя данный феномен в самом конце века, С.Ю.Витте связывал его с польским преобладанием в среде местных помещиков. Редкая для пореформенной России, отмеченная устойчивость была тем более показательной, что Царство Польское и западные губернии являлись единственными регионами империи с развитым помещичьим землевладением, в которых правительство допускало перераспределение собственности в пользу крестьян81.
Предпочтительным объектом крестьянской колонизации в Западном крае продолжали оставаться земли с малым процентом православного, белорусского или украинского населения. Последнее, согласно официальному взгляду, считалось русским и весьма широко использовалось для колонизационных целей: благо среди православных, равно как и старообрядцев, проживавших в пределах Западного края, недостатка в желающих поправить свое материальное положение не было. Несколько раз - и в 60-70-е гг. XIX в., и в начале XX в. - ставился вопрос о приоритетности правительственной поддержки именно этого местного контингента и, соответственно, о прекращении привлечения "русских сил" извне82. Однако раскольники и бывшие униаты не вполне отвечали представлениям об идеальном, стойком по отношению к внешней среде переселенце, к тому же ставка на них не давала количественного прироста русского элемента. Поэтому периодически власти западных губерний обращались к администрации других регионов империи с просьбой о присылке переселенцев. Так, в середине 60-х гг. приглашения были направлены в Рязанскую и Псковскую губернии. Практиковалось переселение православных из Курляндии, хотя оттуда прибывали опять-таки бывшие униаты83.
В 1868 г. А.Л.Потапов отмечал, что "едва ли имеется в виду надлежащее число русских покупщиков из крестьянского сословия". В следующем году в целях ускорения акции Министерство финансов устранило одно из препятствий к переселению, разрешив списание казенных недоимок по прежнему месту проживания колонистов84. "Недолог был медовый месяц переселенческого дела, - вспоминал старожил Ковенской губернии А.Круковский. - Русские села в 500-600 чел. сохранились в числе четырех, пяти для всей губернии; и теперь они играют роль русских оазов среди остальных жалких единиц поселенчества". "Этнографическим атомизмом" назвал он результаты этой некогда широко задуманной акции85.
Из позднейших руководителей местной администрации привлечению русских в Северо-Западный край уделял внимание его генерал-губернатор В.Н.Троцкий. В 1899 г. принимается решение об изъятии переселенческих участков, перешедших в руки новых владельцев-католиков. В начале века в поддержку крестьянской колонизации высказался преемник Троцкого и будущий министр внутренних дел П.Д.Святополк-Мирский. Особенно неотложным делом он считал усиление русского элемента в Ковенской губернии, где наметилась явная тенденция к уменьшению и без того скромной его численности в 2129 семейств. Источники неудач виделись в неправильном подборе переселенцев, размещении их вдали друг от друга, недостаточной материальной поддержке со стороны государства, традиционной устремленности русского крестьянства на восток, а не на запад. Непосредственной причиной оттока колонистов было, однако, их малоземелье. Святополк-Мирский распорядился, чтобы нуждающиеся русские крестьяне наделялись землей на месте и лишь в крайнем случае отправлялись в Сибирь. По соглашению с Министерством земледелия и государственных имуществ, генерал-губернатор взял под свой личный контроль всю продажу казенных земель. Ставка делалась на Крестьянский поземельный банк, приобретавший наделы для последующей перепродажи русским крестьянам. На 1904 г. в Ковенской губернии были выделены два имения общей площадью 4 тысячи десятин: одно предназначалось для малоземельных из соседней Виленской губернии, другое - для заселения выходцами из "внутренней" России. Святополк-Мирский возлагал надежды на граничащие с Западным краем губернии (Псковскую, Смоленскую, Черниговскую, Полтавскую), а также допускал миграции из менее "проблемных" частей Западного края (Киевская, Минская, Могилевская губернии) в более в национально-политическом плане неблагополучные86.
В 1910 г., занимаясь вопросом о западных земствах, Столыпин, сам владелец имения в Ковенской губернии, скептически отнесся к перспективе опереться там на русских помещиков-выборщиков ("где же их взять?"). Председатель Совета министров делал ставку на скупку поместий Крестьянским банком с последующей их парцелляцией и заселением "известным количеством русских крестьян". Иными словами, брался курс на формирование крупного колонизационного фонда, в свете которого резервам казенных земель отводилась уже не самостоятельная, а вспомогательная роль. Существенное изменение национального состава земледельческого сословия Столыпин рассчитывал произвести всего за 3 года87. В контексте "большой" политики того времени следует рассматривать миссию и позицию шурина Столыпина Д.Б.Нейдгарта, проводившего в 1910 г. сенаторскую ревизию Царства Польского.
Многолетние усилия владельцев майоратов по снятию ограничений, сопряженных с этой формой землевладения, в октябре 1906 г. увенчались частичным успехом. Совет министров дал согласие на продажу майоратных земель крестьянам, имеющим смежные с ними наделы. Однако принятая в революционное время для облегчения положения малоземельных эта мера уже ровно через два года стала казаться в Петербурге ошибочной. В защиту русского землевладения выступил сам П.А.Столыпин, обратившийся за разъяснениями к варшавскому генерал-губернатору Г.А.Скалону. Сформулированная в ответном послании позиция начальника края отличалась крайней жесткостью. Скалон не находил возможным использовать майоратные земли для нужд русской крестьянской колонизации. Во-первых, это могло подорвать доверие польских крестьян к правительству, столь важное для "русского дела" в Польше. Во-вторых, в отличие от своих польских собратьев, выходцы из внутренней России, подвержены бунтовщическим настроениям. В-третьих, им едва ли удастся удовлетворительно организовать на новом месте хозяйство88. Все приведенные генерал-губернатором резоны, надо сказать, опирались на определенные реалии. Русские политики издавна видели в польских крестьянах важнейшую составляющую своей социальной базы в Царстве. Несмотря на разногласия в Учредительном комитете и крестьянских комиссиях, именно эта точка зрения легла в основу реформы 1864 г. и достаточно последовательно проводилась в ходе ее осуществления. Хотя к началу XX в., не в последнюю очередь вследствие русификаторского нажима властей, национальные тяготения польского крестьянства определились достаточно явно, расчет на его антагонизм с крупными землевладельцами-соотечественниками продолжал присутствовать в здании польской политики. Что касается русского крестьянина, то революция 1905-1907 гг., как известно, заставила увидеть его в совершенно новом свете. Накопленный же опыт переселенческой политики был богат примерами того, как, принося с собой навык экстенсивного хозяйства, он хищнически эксплуатировал природные ресурсы.
С развернутой критикой доводов Скалона выступил Д.Б.Нейдгарт. Сенатор-ревизор не решился подвергнуть сомнению ориентацию на польского крестьянина как таковую, но полагал, что она вовсе не мешает передаче майоратных земель русским земледельцам. "Не слишком ли высокою ценою, - спрашивал он в своем отчете, - собирается местная власть оплатить лояльность польских крестьян?" Заимствуя количественные параметры колонизации у своего оппонента, Нейдгарт исходил из возможности разместить в Царстве 57 816 семейств (по 15 десятин на каждое). Майоратные угодья не способны обеспечить полуторамиллионную армию безземельных крестьян, образовавшуюся в Царстве после реформы. Их будущее сенатор связывал с недопущением продажи земель польскими помещиками немцам и вовлечением польских крестьян в общеимперские миграционные потоки. "Пикеты русской государственности", по его мнению, остро необходимы как ввиду нарастания германской опасности, так и для предотвращения нового выступления поляков. "Что же касается характеристики русского крестьянина, - писал Нейдгарт, - то в ней упущено, что русский народ-землепашец создал одну из величайших империй, несет на своих плечах бремя содержания огромных окраин государства и поддержания в них порядка и тысячелетней историей доказал свое право на большее доверие к себе и большее уважение... Это глаза, которыми Россия будет вдумчиво вглядываться в жизнь и тревоги своей окраины, это - сдерживающая рука, которой суждено, быть может, вовремя остановить от вольного или невольного порыва страну". Однако патриотический гимн во славу русского крестьянина в исполнении шурина Столыпина не означал отказа от устройства помещичьих хозяйств как орудия интеграции окраин. "Если мелкое землевладение нельзя считать иначе как оплотом русской государственности, - писал он, - то сила этого оплота, при сохранении в части и крупных хозяйств, увеличится вдвое, а солдаты мирной армии найдут своих офицеров"89.
Несомненна преемственность - трудно сказать, обусловлена ли она прямым заимствованием или только типологическим сходством - между воззрениями Нейдгарта и Щебальского. В то же время идея смешанной помещичье-крестьянской колонизации плохо корреспондировалась с практикой Великого переселения на Восток. Здесь все попытки представителей благородного сословия стать "офицерами" переселенческих партий (наиболее известна инициатива саратовских дворян) оканчивались "жалкою неудачей"90. Ориентации на мелких земельных собственников учил и опыт немецкой колонизации польских земель Германии, весьма высоко ценимый царской бюрократией и специально изучавшийся как в министерстве Киселева, так и на заре транссибирской эпопеи91. Убежденным сторонником колонистов-крестьян показал себя управляющий канцелярией виленского генерал-губернатора А.А.Станкевич. Между тем русское дворянство имело определенные виды на Западный край, называя его наряду с Сибирью в ходатайствах конца XIX в. о поддержании дворянского землевладения за счет государственных фондов92.
Примечательно, что отчет о сенаторской ревизии был отпечатан в год гибели Столыпина, после которой Скалон еще долго оставался на генерал-губернаторском посту. Посягательства на майоратное землевладение вызвали выступления в их защиту. В 1911 г., явно как ответ на заключение Нейдгарта, появилась брошюра И.П.Шабельского. Автор сетовал на неблагоприятные условия, в которых оказались получившие пожалования. "Вместо того, чтобы дать русскому элементу в чуждом краю возможность поддержать престиж русской национальности, - писал он, - эту последнюю поставили в то нелестное положение, при котором русская собственность является обидно некультурною среди общей культурности края". Одновременно Шабельский снимал всякую ответственность с самих владельцев. "Крушение правительственной идеи мобилизовать русского помещика в Царстве Польском, - с жаром доказывал он, - никоим образом не может идти в вину одаренных лиц, поставленных, в силу закона, в положение исключительно безвыходное!"93. К брошюре 1911 г. примыкает более краткая "Записка по вопросу о пожалованных имениях (майоратах)", изданная в типографии канцелярии варшавского генерал-губернатора без указания автора и даты. Вполне возможно, что она также вышла из-под пера Шабельского. В записке говорится о возрастании "политической роли" майоратов в деле слияния Привислинья с империей. "Правительство, - читаем в ней, - нуждается теперь более, чем прежде, в неслужащем классе лиц коренного русского происхождения, с достаточно высоким умственным и материальным цензом, осевших на постоянное жительство в крае"94.
Настроенные вести германскую войну до победного конца, русские политики загодя размышляли о первоочередных задачах после ее завершения. "Мы надеемся, - говорил от их имени с думской трибуны депутат- националист от Подольской губернии Д.Н.Чихачев, - что в скором времени... будем свидетелями радостного явления...- возвращения русских беженцев в западнорусские губернии... Во многих местностях русское население ушло поголовно. Все православное население Холмщины ушло из Холмского края, то же самое случилось и в губернии Гродненской... Мы должны позаботиться о том, чтобы вековые усилия государства в деле обеспечения преобладания русской национальности в коренных русских землях не пропали даром". Чихачев намеревался не только восстановить довоенное соотношение сил, но и развивать успех дальше за счет немецкого землевладения. Имея в виду хозяйства немцев, ровно за год до падения самодержавия депутат призывал к тому, "чтобы эти культурные гнезда перешли в полной неприкосновенности в руки новых русских хозяев"95.
Интерес к проблеме майоратов не только сохранялся до революции, но и не исчез после переломных событий 1917 г. В этом нет ничего удивительного: ведь речь шла о больших материальных ценностях. В июне 1917 г. под эгидой Министерства внутренних дел состоялось собрание владельцев майоратных имений в Царстве Польском. В августе 1918 г. на юридической секции представительства Регентского совета Царства Польского в России обсуждался доклад Н.М.Рейнке о майоратных пожалованиях. Концепция докладчика, видевшего в майоратах попытку утвердить русское землевладение, вызвала принципиальные возражения Б.Здановича, выступавшего в роли эксперта. Последний, подобно автору вышедшей в том же году капитальной книги Ю.Качковскому, настаивал на том, что русское правительство только использовало майоратные имения как источник дохода. "Следует сделать вывод, - заключал Зданович, - прямо противоположный тому, к которому пришел в своем докладе сенатор Николай Рейнке. Майораты являются собственностью не частных владельцев, а государства, ныне Польского государства". В последовавшей за выступлением Здановича дискуссии мнения вновь разделились. Тем не менее в отправленном в Варшаву отчете выражалось единодушное пожелание, чтобы польская казна выкупила майораты у их владельцев путем капитализации дохода, гарантированного русским правительством в момент пожалования96. Непростые судьбы русских в межвоенной Польше, однако, выходят за рамки нашего исследования.
Итак, занимаясь на протяжении почти столетия прививкой русского элемента на западных рубежах империи, самодержавие было поставлено перед сложным, многомерным выбором. Он имел юридические параметры: пожалование (на правах условного держания или в собственность) либо льготная продажа, принудительное или добровольное переселение. У него были также территориальные параметры: Царство Польское или Западный край и - точнее - какие именно части первого и второго. Роль социального параметра определила помещение в заглавие двух носителей "русского начала" - помещика и мужика: именно в выборе правительства между ними, как в фокусе, в наибольшей степени отразился генеральный ход российской истории. Определенные черты "третьей силы" можно обнаружить у наделяемого землей служилого элемента - обладателей лесковских "толстопузиков". К концу века ясно вырисовывается стремление придать русскому элементу на западных окраинах характер полной этносоциальной структуры, воспроизводящей в миниатюре общественный организм внутренних губерний.
Все эти распутья имперской политики, в свою очередь, "монтировались" в сложную ткань дилемм демографического, этноконфессионального и политического характера: поощрение колонизационных потоков в западном или восточном направлении; перемещение польских подданных в глубь страны как альтерантива/ дополнение русской колонизации; ставка на обрусение города или деревни; перераспределение земельной собственности между населением окраины в зависимости от отношения как к возможным союзникам к полякам - крестьянам и крупным землевладельцам, народам русско-польского исторического пограничья, старожилам-раскольникам и немцам.
Фиаско политики "этнографического воздействия" - неоднократно декларированной, подкрепленной законотворческими и организационными усилиями, финансовыми вложениями, наконец, опробованной опытами различного масштаба - весьма знаменательно для исторических судеб империи. Ее характерные черты: неспешность, непоследовательность, амальгама целей стратегических (ассимиляционных, упрочения социальной базы) и конъюнктурных (фискальных, поощрительно-наградных, военно-оборони-тельных), зависимость от нерешенности проблем Центра (что не исключало использование последних в интересах проведения интеграционного курса). Правящие круги дореволюционной России так и не добились управляемости региональными процессами. Русское землевладение на рассмотренных нами территориях не стало каркасом, который бы мог, по образцу Зауралья, связать их с имперским ядром.
ИСТОЧНИКИ
Уманец Ф.М. Колонизация свободных земель России. СПб., 1884. С.231.
Беларускi Дзяржауны Гiстарычны Архiу, Гродно (БДГА). Ф.1. Воп.13. Спр.1393. Арк.137-137ад.
Всеподданнейший отчет о произведенной в 1910 году по высочайшему повелению гофмейстером двора е.и.в. сенатором Нейдгартом ревизии правительственных и общих установлений Привислинского края и Варшавского военного округа. [СПб., 1911]. С.159.
Любавский М.К. Обзор истории русской колонизации с древнейших времен и до XX века. М., 1996; Анучин Д.Г. Граф Федор Федорович Берг, наместник в Царстве Польском (1863-1874) // Русская старина. 1893. N4; Станкевич А. Очерк возникновения русских поселений на Литве. Вильна, 1909; Kaczkowski J. Donacye w Krolestwie Polskim. Warszawa, 1917; Цьвiкевiч А. "Западно-руссизм". Нарысы з гiсторыi грамадзкай мысьлi на Беларусi у XIX i пачатку XX в. Менск, 1993; Groniowski K. Realizacja reformy uwlaszczeniowej 1864 roku. Warszawa, 1963; Неупокоев В.И. Крестьянский вопрос в Литве во второй трети XIX века. М., 1976; Beauvois D. Walka o ziemie. Szlachta polska na Ukrainie prawobrzeznej pomiedzy caratem a ludem ukrainskim 1863-1914. Sejny, 1996.
Козловский П.Г. Землевладение и землепользование в Белоруссии в конце XVIII - первой половине XIX века. Минск, 1982. С.113, 118. Ср. Beauvois D. Op.cit., s.19.
Белоруссия в эпоху феодализма. Сборник документов и материалов. Т.4. Минск, 1979. С.85, 105-106, 111-112.
Неупокоев В.И. Указ.соч., с.60-63, 66, 70-71.
Федор Яковлевич Миркович 1789-1866. Его жизнеописание, составленное по собственным его запискам. Приложения. СПб., 1889. С. 142.
Там же, с.182.
Неупокоев В.И. Указ.соч., с.61, 65, 71-72; Он же. Позиция П.Д.Киселева в вопросе создания майоратов в западных губерниях // Из истории экономической и общественной жизни России. М., 1976. С.68, 70-71.
Исторический обзор деятельности Комитета министров. Т.3. Часть 1. СПб., 1902. С.170-173, 284.
Анучин Д.Г. Указ.соч.
Kaczkowski J. Op.cit., s.VII.
Щербатов А.П. Генерал-фельдмаршал князь Паскевич. Его жизнь и деятельность. Приложения к т.5. СПб., 1896. С.261.
Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф.109. Секретный архив. Оп.2. Д.222.
Archiwum Glowne Akt Dawnych, Варшава (AGAD). Komisja Rzadowa Przychodow i Skarbu (KRPiS). N2430. K.46.
Неупокоев В.И. Позиция П.Д.Киселева..., с.67; AGAD. Protokoly Rady Administracyjnej Krolestwa Polskiego. N124. S.98-99, 403.
Архив внешней политики Российской империи. Ф.333. Оп.576. Д.37. Л.2; AGAD. KRPiS. N2430. K.109-110.
Конюхова Т.А. Государственная деревня Литвы и реформа П.Д.Киселева 1840-1857 гг. (Виленская и Ковенская губернии). М., 1975. С.22-23; ГАРФ. Ф.728. Оп.1. Д.2271. Раздел IV. Л.34-34об.
Федор Яковлевич Миркович... [Основной текст]. С.268.
Ячменихин К.М. Военные поселения в России (история социально-экономического эксперимента). Уфа, 1994. С.27-29, 115.
Дружинина Е.И. Южная Украина в 1800-1825 гг. М., 1970. С. 158-161.
Федор Яковлевич Миркович... Приложения. С.107-109; Станкевич А. Указ. соч., с.9.
А.Б. Эпизод из воспоминаний о Новогеоргиевской крепости // Исторический вестник. 1916. N7. С.123-124; Щербатов А.П. Указ.соч. Приложения к т.5. С.315.
Российский военно-исторический архив (РГВИА). Ф.14016. Оп.1. Д.94. Л.16-18, 26-26об, 35об; Материалы и черты к биографии императора Николая I и к истории его царствования // Сборник императорского Русского исторического общества. Т.98. СПб., 1896. С.602.
AGAD. Komisja Rzadowa Spraw Wewnetrznych i Duchownych (KRSWiD). N6664. K.214.
Шолкович С. Сборник статей, разъясняющих польское дело по отношению к Западной России. Вып.2. Вильна, 1887. С.315.
БДГА. Ф.1. Воп.6. Спр.383. Арк.53; Воп.13. Спр.1393. Арк.133-133 ад, 141ад-144; Станкевич А. Указ. соч., с.91, 95.
Полное собрание законов Российской империи. Собрание 2-е. Т.XI. Отд.1. СПб., 1837. N9227 (27.05.1836). С.609; AGAD. KRSWiD. N7928.
AGAD. KRSWiD. N6664. K.20-21.
Ibid. K.81-86.
Мироненко С.В. Страницы тайной истории самодержавия. Политическая история России первой половины XIX столетия. М., 1990.
Кауфман А.А. Переселение и колонизация. СПб., 1905. С.13-16.
AGAD. KRSWiD. N6664. K.82, 88-90.
Федор Яковлевич Миркович... [Основной текст]. С.295.
AGAD. KRSWiD. N6664. K.78-79, 94, 159, 176; KRPiS. N1423. K.60.
AGAD. KRSWiD. N6664. K.159-175. Skarbek F. Dzieje Polski. Czesc III. Krolestwo Polskie po rewolucyi Listopadowej. Poznan, 1877. S.89.
AGAD. KRSWiD. N6664. K.110-111, 176-185, 192.
Ibid. K.227.
Ibid. K.223.
AGAD. KRPiS. N1423. K.60-61.
AGAD. KRSWiD. N6664. K.228-231.
Bakhmeteff Archive, Нью-Йорк. Platonov Manuscript Collection. Box 2. [Переписка по поводу заметок Пономарева]. Л.2об-3.
AGAD. KRPiS. N1423. K.59.
AGAD. Komitet Urzadzacy Krolestwa Polskiego. N43. K.28-29.
Dziennik praw Krolestwa Polskiego. T.68. Warszawa, 1868. S.420-424.
Анучин Д.Г. Указ. соч., с.165.
AGAD. Sekretariat Stanu Krolestwa Polskiego (SSKP). 1861 r. N672. K.53-56; Варшавский дневник. 1884. N198.
AGAD. SSKP. 1861 r. N672. K.41, 47, 50-51, 60, 62.
AGAD. SSKP. 1865 r. N581. K.54, 66-67, 74.
Ibid. K.237-239.
AGAD. KRPiS. N3239. K.29; Ольшамовский Б.Г. Права по землевладению в Западном крае. СПб., 1899. С.87; Станкевич А. Указ.соч., с.20-21.
AGAD. KRPiS. N3042. K.1-3.
AGAD. SSKP. 1864 r. N494: 1865 r. N220; Kaczkowski J. Op.cit., s.227.
Анучин Д.Г. Указ.соч., с.171-173.
Там же, с.151; Дневник генерал-майора Василия Абрамовича Докудовского. Рязань, 1903. С.211-212.
Beauvois D. Op.cit., s.40; AGAD. KRPiS. N3239. K.17.
Цьвiкевiч А. Указ.соч., с.76; Beauvois D. Op.cit., s.27; Станкевич А. Указ.соч., с.17-18, 20, 33-34, 36.
Записки А.И.Кошелева // Русское общество 40-50-х годов XIX в. Часть I. М.,1991. С. 131, 140.
Голос. 1866. N146. С.1.
Продажа имений в Западном крае // Колокол. Факсимильное издание. Вып.IX. М., 1964. Л.1872-1875; Герцен А.И. Собрание сочинений в тридцати томах. Т.XIX. М., 1960. С.25, 425-427; Литературное наследство. Т.67. М., 1959. С.710; Рудницкая Е.Л. Н.П.Огарев в русском революционном движении. М., 1969. С.361-362.
AGAD. SSKP. 1866 r. N691; N951. K.30-43.
Ibid. 1861 r. N672. K.6.
Погодин М.П. Польский вопрос. Собрание рассуждений, записок и замечаний. 1831-1867. М., 1867. С.40, 58, 159.
AGAD. SSKP. 1861 r. N672. K.5a-6.
Ibid. K.32.
Дневник П.А.Валуева, министра внутренних дел. Т.2. М., 1961. С.81.
Российский Государственный исторический архив (РГИА). Ф.1270. Д.780. Л.4-5об, 9-9об.
Исторический вестник. 1880. N3. С.538 ; Лесков Н.С. Собрание сочинений. Т.2. СПб., 1889. С.112-113.
РГВИА. Ф.1. Оп.1. Т.7. Д.22093; Ф.405. Оп.10. Д.487. Ячменихин К.М. Указ.соч., с.15-16, 31.
Szyszko T. Mikolaj Leskow i jego zwiazki z Polska // Instytut rusycystyki Uniwersytetu Warszawskiego. Studia Rossica IV. Warszawa, 1996; Лесков Н.С. Собрание сочинений в 11-ти томах. Т.11. М.,1958. С.385.
Щебальский П.К. Русская область в Царстве Польском // Русский вестник. 1883. N6. С.505-513.
Уманец Ф.М. Указ.соч., с.231-232.
А.Б. Указ.соч., с.124-125; Skarbek F. Op.cit., s.91.
Archiwum Panstwowe miasta stolecznego Warszawy, Варшава. Warszawski gubernialny zarzad zandarmerii. N137.
Исторический обзор деятельности Комитета Министров. Т.4. СПб., 1902. С.220-221.
Ярмонкин В. Русское землевладение в Царстве Польском. СПб., 1890. С.4.
Емельянов Н. Организация переселений // Русский вестник. 1899. N 10. С.820-821.
Ольшамовский Б.Г. Указ.соч., с.80, 117-118.
Beauvois D. Op.cit., s. 42; Исторический обзор деятельности Комитета министров. Т.4. С.213-215, 218.
Beauvois D. Op.cit., s.64, 66-70; Ольшамовский Б.Г. Указ.соч., с.113-114; Соловьев Ю.Б. Самодержавие и дворянство в конце XIX века. Л., 1973. С.214-215, 231.
Станкевич А. Указ .соч., с. 51, 71, 76, 89, 98, 113, 128.
Там же, с.31-32, 35, 43.
БДГА. Ф.1. Воп.13. Спр.1393. Арк.71ад, 90-90ад.
Круковский А. Один из людей Иосифа Семашко. (К истории возникновения русских поселений в Ковенской губернии) // Русская старина. 1911. N7. Ср. Виленский временник. Книга IV. Вильна, 1909.
РГИА. Ф.1284. Оп.194. Д.136. Л.29-39; Станкевич А. Указ.соч., с.114-115.
Wieczorkiewicz P. Stolypin, Polacy i ziemstwa zachodnie // Slowianszczyzna i dzieje powszechne. Warszawa. 1985. S.136; Бок М.П., П.А.Столыпин. Воспоминания о моем отце. М., 1992. С.323-324.
Всеподданнейший отчет..., С.109-111.
Там же, с.112-116.
Кауфман А.А. Указ. соч., с.131; Н.Н. Государственное землевладение и "мужицкое царство" // Русский вестник. 1899. N10. С.848.
Германская колонизация польских провинций Пруссии по закону 26 апреля 1886 г. СПб., 1894; Beauvois D. Op. cit., s.65.
Корелин А.П. Дворянство в пореформенной России 1861-1904 гг. Состав, численность, корпоративная организация. М., 1979. С.277.
Шабельский И.П. Майораты в Царстве Польском. Радом, 1911. С.8-9, 11.
Записка по вопросу о пожалованных имениях (майоратах). Б.м., б.д. С.2. Эта и предыдущая записки обнаружены нами в Бахметьевском архиве - Koz'ulkin Manuscript Collection.
Государственная Дума. Четвертый созыв. Стенографические отчеты. 1916 г. Сессия четвертая. Пг., 1916. Ст.2448-2449.
ГАРФ. Ф.1546. Оп.1. Д.541. Л.19об-21, 26-26 об.