Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
Раньше Мара Дайер думала, что нет ничего хуже, чем очнуться в больнице, не помня, кто ты, откуда и как здесь оказалась. Но жизнь очень быстро развеяла это заблуждение. Несчастный случай, гибель друзей, собственное чудесное спасение не давали Маре покоя с первого дня пребывания в клинике, а тут еще вмешалась внезапная и нелепая в данной ситуации влюбленность… Означает ли любовь конец страданиям Мары или, быть может, все еще только начинается?
Посвящается Т. К.
Выражаю признательность Т. К.
Эта книга — фантастика. Любые упоминания о реальных событиях, реальных людях или реальных местах использованы в вымышленном ключе. Другие имена, личности, места и события — плод воображения автора, и любое сходство с действительными событиями, местами или людьми, живыми или мертвыми, — лишь случайное совпадение.
Меня зовут не Мара Дайер, но мой юрист сказал, что я должна выбрать какое-нибудь имя. Псевдоним. Nom de plume[1] — для тех из нас, кто учился для сдачи SAT.[2] Я знаю, странно иметь фальшивое имя, но поверьте, сейчас это самая нормальная вещь в моей жизни. Наверное, не совсем умно рассказывать вам так много. Но без моего болтливого языка никто бы не узнал, что семнадцатилетка, которой нравится «Дес кэб фор кьюти»,[3] повинна в убийствах. Никто бы не узнал, что где-то есть ученица-хорошистка, за которой числится несколько трупов. А это важно, чтобы вы знали и не стали следующей жертвой.
День рождения Рэчел стал началом.
Это я помню.
ПРЕЖДЕ.
ЛОРЕЛТОН, РОД-АЙЛЕНД
Витиеватый шрифт на спиритической доске искажался в свете свечей, отчего буквы и цифры плясали у меня перед глазами. Они были перепутанными, неотчетливыми, как вермишель в виде литер алфавита. Когда Клэр пихнула мне в руку дощечку с прорезанным в ней сердечком, я вздрогнула. Обычно я так не нервничала и надеялась, что Рэчел этого не заметит. Нынче вечером ее любимым подарком была планшетка для спиритических сеансов, и это Клэр подарила ее. Я подарила Рэчел браслет. Она его не надела.
Стоя на коленях на ковре, я передала дощечку Рэчел. Клэр покачала головой, источая презрение. Рэчел положила указатель.
— Это же просто игра, Мара.
Она улыбнулась, зубы ее в полумраке казались еще белее. Мы с Рэчел были лучшими подругами с детсадовских времен. Она была смуглой и дикой, а я — бледной и осторожной. Но я осторожничала меньше, когда мы были вместе. Благодаря Рэчел я становилась храброй. Обычно.
— Мне не о чем спросить мертвецов, — сказала я Рэчел.
«И в шестнадцать лет мы слишком взрослые для такой игры».
Но этого я не сказала.
— Спроси, понравишься ли ты когда-нибудь Джуду так же, как он нравится тебе.
Клэр говорила невинным голосом, но не одурачила меня. Щеки мои вспыхнули, но я подавила желание влепить ей пощечину и только засмеялась.
— А могу я спросить доску насчет машины? Это же нечто вроде неживого Санта-Клауса?
— Вообще-то, поскольку это мой день рождения, я играю первой.
Рэчел положила пальцы на дощечку с сердечком. Клэр и я последовали ее примеру.
— Ой, Рэчел, спроси ее, как ты умрешь.
Рэчел, взвизгнув, согласилась, а я бросила на Клэр мрачный взгляд. С тех пор как она переехала сюда полгода назад, Клэр вцепилась в мою лучшую подругу, как умирающая с голоду пиявка. Теперь у нее были две цели в жизни: заставить меня почувствовать себя третьей лишней и мучить меня из-за того, что я влюбилась в ее брата Джуда. Я была сыта по горло и тем и другим.
— Помни, не надо толкать, — велела мне Клэр.
— Уяснила, спасибо. Еще указания будут?
Но Рэчел вмешалась, прежде чем мы ввязались в перебранку.
— Как я умру?
Наша троица стала наблюдать за доской. У меня покалывало в икрах, из-за того что я так долго простояла на коленях на ковре Рэчел, и в местах сгиба выступили капельки пота. Ничего не случилось.
А потом что-то произошло.
Мы переглянулись, когда кусочек дерева сдвинулся под нашими руками. Он описал по доске полукруг, проплыв мимо А, через Д, прокрался мимо К… И остановился на М.
— Мученически?
Голос Клэр был полон возбуждения. Она была такой поверхностной. И что в ней увидела Рэчел?
Деревяшка заскользила в другом направлении. Прочь от У и Ч.
И остановилась на А.
Рэчел выглядела озадаченной.
— Мангал? — высказала она догадку.
— Медведь? — спросила Клэр. — Может, ты подожжешь мангалом лес, и тебя замучает Медведь Смоки?[4]
Рэчел засмеялась, на миг загасив панику, разгоревшуюся в моей груди. Когда мы уселись играть, я с трудом подавила желание возвести глаза к потолку из-за мелодраматизма Клэр. Теперь мне не так сильно этого хотелось.
Деревяшка зигзагом проползла по доске, и смех Рэчел смолк.
Р.
Мы замолчали. Мы не сводили глаз с доски, когда деревяшка рывком вернулась к началу алфавита.
К букве А.
И остановилась.
Мы ждали, когда она укажет на следующую букву, но она не двигалась. Спустя три минуты Рэчел и Клэр убрали с нее руки. Я чувствовала, что они наблюдают за мной.
— Она хочет, чтобы ты о чем-нибудь спросила, — негромко проговорила Рэчел.
— Если под «она» ты имеешь в виду Клэр, то я уверена, так и есть.
Я встала, дрожа и чувствуя тошноту. Все, с меня хватит.
— Я ее не подталкивала, — сказала Клэр и широко раскрытыми глазами взглянула на Рэчел, потом на меня.
— Мизинчиковая клятва?[5] — саркастически спросила я.
— Почему бы и нет, — злобно ответила Клэр.
Она встала и подошла ко мне. Слишком близко. В ее зеленых глазах таилась опасность.
— Я ее не подталкивала, — повторила она. — Она хочет, чтобы ты играла.
Рэчел схватила меня за руку и поднялась с пола. Она в упор посмотрела на Клэр.
— Я тебе верю, — сказала она, — но давай займемся чем-нибудь другим.
— Например? — невыразительным голосом спросила Клэр, и я тоже уставилась на нее, не дрогнув.
Вот, начинается.
— Можно посмотреть «Ведьму из Блэр».[6]
Само собой, это же был любимый фильм Клэр.
— Как насчет фильма? — не настойчиво, но твердо спросила Рэчел.
Я оторвала взгляд от Клэр и кивнула, выдавив улыбку. Она сделала то же самое. Рэчел расслабилась, я — нет. Но ради нее я попыталась подавить гнев и тревогу, когда мы уселись, чтобы смотреть фильм.
Рэчел вставила диск в DVD-плеер и загасила свечи.
Шесть месяцев спустя они обе были мертвы.
ПОСЛЕ.
БОЛЬНИЦА РОД-АЙЛЕНДА,
ПРОВИДЕНС, РОД-АЙЛЕНД
Я открыла глаза.
Какой-то аппарат упорно и ритмично гудел слева от меня.
Я посмотрела вправо. Еще одна машина шипела рядом с прикроватным столиком. У меня болела голова, я плохо понимала, что к чему Я попыталась разобраться в положении стрелок на часах, висевших рядом с дверью в ванную. Из-за порога комнаты доносились голоса. Я села на кровати, и тонкие подушки смялись подо мной, когда я повернулась, пытаясь расслышать получше. Что-то щекотало меня под носом. Трубка. Я попыталась вытащить ее, но, взглянув на свои руки, увидела, что к ним прикреплены другие трубки. С иглами. Воткнутыми в мою кожу.
Шевельнув руками, я почувствовала сильное напряжение, и желудок скользнул куда-то к пяткам.
— Вытащите их, — прошептала я в пространство.
Я видела острую сталь, введенную в мои вены. Я задышала быстро и коротко, готовая завопить.
— Вытащите их! — сказала я, на этот раз громче.
— Что? — негромко спросил кто-то — я не видела кто.
— Вытащите их! — завопила я.
В комнате стало очень людно. Я разглядела лицо отца, отчаянное, бледнее обычного.
— Успокойся, Мара.
А потом я увидела своего младшего брата Джозефа, испуганного, с широко распахнутыми глазами. Лица остальных терялись за пляшущими перед глазами темными пятнами… После этого я видела лишь лес игл и трубок, чувствовала лишь давящее ощущение на сухой коже.
Я не могла думать. Я не могла говорить. Я все еще могла двигаться. Вцепившись одной рукой в другую, я вырвала первую трубку. Боль была неистовой. И теперь мне было на чем сосредоточиться.
— Просто дыши. Все в порядке. Все в порядке.
Но все не было в порядке. Они не слушали меня, а ведь им нужно было вытащить трубки. Я пыталась об этом сказать, но тьма сгущалась, поглощая комнату.
— Мара?
Я заморгала, но ничего не увидела. Гудение и шипение смолкли.
— Не борись с этим, милая.
Веки мои затрепетали при звуке голоса мамы. Она наклонилась надо мной, поправляя одну из подушек, ее гладкие черные волосы упали на лицо с миндальной кожей. Я попыталась шевельнуться, отодвинуться, но едва могла приподнять голову. Мельком я увидела за мамой медсестер с суровыми лицами. У одной из них на щеке был красный след от удара.
— Что со мной? — хрипло прошептала я.
Губы мои были как будто бумажными.
Мама смахнула потные пряди волос с моего лица.
— Тебе дали кое-что, чтобы помочь расслабиться.
Я сделала вдох. Трубка под носом исчезла. И трубки из рук тоже исчезли. Вместо них появились белые марлевые повязки. Сквозь них просочились красные кровавые пятна. Вес, давивший мне на грудь, исчез, и с губ моих сорвался глубокий дрожащий вздох. Комната стала четче — теперь, когда игл больше не было.
Я посмотрела на отца, который с беспомощным видом сидел у дальней стены.
— Что случилось? — одурело спросила я.
— Несчастный случай, милая, — ответила мама.
Отец встретился со мной глазами, но ничего не сказал. Этим шоу заправляла мама.
Мысли мои плыли. Несчастный случай. Когда?
— Другой водитель… — начала было я, но недоговорила.
— Не автомобильная авария, Мара.
Голос матери звучал спокойно. Ровно. Я поняла: это был ее голос психолога.
— Что последнее ты помнишь?
Ее вопрос испугал меня сильнее пробуждения в больничной палате, сильнее прицепленных ко мне трубок, сильнее всего остального. Впервые я внимательно посмотрела на мать. В глазах ее была тень, а ногти, обычно с идеальным маникюром, были неровными.
— Какой сегодня день? — тихо спросила я.
— А ты как думаешь?
Мама любила отвечать вопросом на вопрос.
Я потерла лицо. Кожа была такой сухой, что словно зашуршала при прикосновении.
— Среда?
Мама осторожно посмотрела на меня.
— Воскресенье.
Воскресенье. Я отвела от нее взгляд и осмотрела палату. Раньше я не заметила цветов, но они были повсюду. У самой кровати стояла ваза с желтыми розами. Любимыми цветами Рэчел. На стуле рядом находилась коробка с моими вещами из дома и старая тряпичная кукла (ее оставила мне бабушка, когда я была совсем ребенком и бездельничала дома), закинувшая мягкую ручку на поручень кровати.
— Что ты помнишь, Мара?
— В среду у меня был экзамен по истории. Я поехала домой из школы и…
Я порылась в воспоминаниях, в мыслях. Я вхожу в наш дом. Хватаю на кухне зерновой шоколадный батончик. Иду в свою комнату на первом этаже, роняю сумку и вытаскиваю Софокла — три фиванские пьесы.[7] Пишу. Потом рисую в альбоме. Потом… Ничего.
В мой живот медленно заполз уродливый страх.
— Вот и все, — сказала я, глядя матери в лицо.
Мускул над ее веком дернулся.
— Ты была в «Тамерлане»… — начала она.
О господи.
— …Здание рухнуло. Кто-то сообщил об этом в три часа утра. В четверг. Когда появились полицейские, они услышали твой голос.
Отец откашлялся.
— Ты вопила.
Мать бросила на него быстрый взгляд, прежде чем снова повернуться ко мне.
— Здание обрушилось так, что ты оказалась в воздушном кармане, в подвале. Но когда до тебя добрались, ты была без сознания. Может, из-за жажды, а может, на тебя что-то упало. У тебя несколько синяков, — сказала она, откидывая мои волосы.
Я посмотрела мимо мамы и увидела ее отражение в зеркале над раковиной. Интересно, как выглядят «несколько синяков», когда тебе на голову падает дом?
Я приподнялась. Молчаливые медсестры напряглись. Они вели себя скорее как охранники, чем как сестры.
Мои суставы запротестовали, когда я выгнула шею, чтобы заглянуть в зеркало поверх бортика кровати. Мама тоже посмотрела. Она была права: на правой скуле у меня красовалось синеватое пятно. Я откинула назад темные волосы, чтобы увидеть, насколько оно большое, но под волосами ничего не было. Если не считать синяка, я выглядела… Нормально. Нормально для меня, просто нормально — и точка.
Я перевела взгляд на мать. Мы были такие разные. У меня не было ни ее утонченных черт уроженки Северной Индии, ни идеального овала лица, ни блестящих черных волос. Вместо этого я унаследовала аристократический нос и челюсть отца. И, если не считать одного синяка, по мне вообще нельзя было сказать, что на меня рухнул дом.
Я прищурилась на свое отражение, потом откинулась на подушки и уставилась в потолок.
— Доктора сказали, что с тобой все будет в порядке. — Мама слабо улыбнулась. — Сегодня вечером ты даже сможешь вернуться домой, если будешь себя достаточно хорошо чувствовать.
Я перевела взгляд на медсестер.
— Зачем они тут? — спросила я маму, глядя на них в упор.
От этих женщин у меня по спине бежали мурашки.
— Она заботились о тебе со среды, — ответила мама.
Она кивнула на медсестру с отметиной на щеке.
— Это Кармелла, — сказала мама, потом показала на вторую: — А это Линда.
Кармелла, медсестра с рубцом на лице, улыбнулась, но в улыбке ее не чувствовалось тепла.
— У тебя неплохой правый хук.
Я сморщила лоб и посмотрела на маму.
— Ты запаниковала, очнувшись тут в первый раз, а они должны были присутствовать, когда ты очнешься, — просто на тот случай, если ты будешь… слегка дезориентирована.
— Такое постоянно случается, — сказала Кармелла. — И, если сейчас ты чувствуешь себя в своей тарелке, мы можем уйти.
Я кивнула, в горле у меня пересохло.
— Спасибо. И извините.
— Ничего страшного, милая, — ответила медсестра.
Слова ее казались фальшивыми. Линда за все это время не проронила ни звука.
— Дай нам знать, если тебе что-нибудь понадобится.
Они разом повернулись и вышли из комнаты, оставив меня с моей семьей.
Я была рада, что сестры ушли. А потом поняла, что, наверное, ненормально на них среагировала. Мне нужно было сосредоточиться на чем-нибудь другом. Окинув взглядом комнату, я в конце концов посмотрела на столик у кровати и розы на нем. Они были свежими, незавядшими. Когда Рэчел их принесла?
— Она меня навещала?
Лицо матери помрачнело.
— Кто?
— Рэчел.
Отец издал странный звук, и даже мама, моя опытная, идеальная мама, выглядела смущенной.
— Нет, — ответила она. — Цветы от ее родителей.
Она сказала это так, что я невольно вздрогнула.
— Значит, она не навещала меня, — негромко проговорила я.
— Нет.
Мне стало холодно, так холодно, что я начала потеть.
— Она звонила?
— Нет, Мара.
Когда я услышала мамин ответ, мне захотелось завопить. Но вместо этого я протянула руку.
— Дай мне твой телефон. Я хочу позвонить ей.
Мама попыталась улыбнуться — и потерпела полную неудачу.
— Давай поговорим об этом позже, хорошо? Тебе нужно отдохнуть.
— Я хочу позвонить ей немедленно.
Мой голос почти надломился. Я сама готова была надломиться.
Отец это понял.
— Она была с тобой, Мара. Клэр и Джуд — тоже, — сказал он.
«Нет».
У меня стало тесно в груди, я едва смогла сделать вдох, чтобы заговорить.
— Они в больнице? — спросила я, потому что должна была задать этот вопрос, хотя уже поняла, каким будет ответ, при одном лишь взгляде на лица родителей.
— Они не выжили, — медленно проговорила мама.
Этого не происходило. Этого не могло происходить. Что-то скользкое и ужасное начало подниматься к горлу.
— Как? Как они погибли? — ухитрилась выговорить я.
— Здание рухнуло, — спокойно проговорила мама.
— Как?
— Это было старое здание, Мара. Ты же знаешь.
Я не могла говорить. Конечно, я знала. Когда отец, закончив юридический факультет, переехал в Род-Айленд, он представлял семью мальчика, которого завалило в этом здании. Мальчик погиб. Даниэлю запрещалось туда ходить. Хотя не то чтобы мой идеальный старший брат когда-нибудь туда сунулся. Не то чтобы я когда-нибудь туда сунулась. Но по какой-то причине я все же это сделала. С Рэчел, Клэр и Джудом.
С Рэчел. С Рэчел.
Мысленным взором я вдруг увидела, как подруга храбро входит в детский сад, держа меня за руку. Как она выключает лампы в своей спальне и рассказывает мне свои секреты, после того как выслушала мои.
У меня даже не было времени, чтобы уяснить смысл слов «Клэр и Джуд — тоже», потому что имя «Рэчел» заполнило все мои мысли. Я почувствовала, как по моей горячей щеке скатилась слеза.
— Что, если… Что, если ее тоже просто завалило? — спросила я.
— Милая, нет. Их искали. И нашли…
Мама замолчала.
— Что? — потребовала я пронзительным голосом. — Что нашли?
Мама рассматривала меня. Изучала меня. И ничего не говорила.
— Скажи мне, — почти истерически потребовала я. — Я хочу знать.
— Нашли… останки, — неопределенно проговорила мама. — Они мертвы, Мара. Они не выжили.
Останки. Части тел, имела она в виду.
В животе моем колыхнулась тошнота. Хотелось чем-нибудь заткнуть желудок. Я пристально уставилась на желтые розы от матери Рэчел, потом крепко зажмурилась и поискала в голове воспоминания, любые воспоминания о той ночи.
Почему мы туда пошли. Что мы там делали. Что их убило.
— Я хочу знать все, что случилось.
— Мара…
Я узнала умиротворяющий тон и сжала в кулаках простыни. Мама пыталась меня защитить, но вместо этого мучила.
— Ты должна мне рассказать, — умоляюще сказала я.
Горло мое было словно забито золой.
Мама посмотрела на меня стеклянными глазами. Лицо ее было лицом убитого горем человека.
— Хотелось бы мне, чтобы я могла рассказать тебе, Мара. Но ты единственная, кто знает.
КЛАДБИЩЕ ЛОРЕЛТОНА,
РОД-АЙЛЕНД
Солнце отражалось от полированного красного дерева гроба Рэчел, слепя глаза.
Я пристально смотрела на этот ящик — пусть свет иссушает мои роговицы — и надеялась, что придут слезы. Я должна была плакать. Но не могла.
Но все остальные могли и плакали. Люди, с которыми она даже никогда не говорила, люди, которые ей не нравились. Здесь было множество народу из школы, и все заявляли, что имеют право на частицу Рэчел. Были все, кроме Клэр и Джуда. Их поминальная служба прошла днем.
День был серо-белым — жгучий зимний день Новой Англии. Один из моих последних дней здесь.
Дул ветер, и кудри хлестали меня по щекам. Горстка скорбящих отделила меня от родителей — черных силуэтов на фоне бесцветного непокоренного неба. Я съежилась и плотнее закуталась в пальто, закрываясь от немигающего взгляда матери. Она наблюдала за моей реакцией с тех пор, как меня выписали из больницы; она первая прибежала той ночью, когда мои вопли разбудили соседей, и именно она застала меня плакавшей в стенном шкафу на следующий день. И лишь два дня спустя после того, как мама нашла меня, ошеломленно мигавшую, сжимавшую в окровавленной руке осколок разбитого зеркала, она настояла на том, что я нуждаюсь в профессиональной врачебной помощи.
Что я получила, так это диагноз. «Посттравматический стресс», — так сказал психолог. Очевидно, ночные кошмары и дневные галлюцинации были для меня теперь нормальным явлением, и кое-что в моем поведении в кабинете психолога заставило его порекомендовать поместить меня в лечебницу для хроников.
Я не могла допустить, чтобы меня туда упрятали. Вместо этого я предложила переехать.
Я помнила, как мама широко распахнула глаза, когда я упомянула о переезде спустя несколько дней после того катастрофического посещения психиатра. Она смотрела на меня так осторожно, так подозрительно, будто я была бомбой под ее кроватью.
— Я действительно думаю, что переезд поможет, — сказала я, на самом деле вовсе в это не веря.
Но мне уже две ночи не снились кошмары, и случай с зеркалом (о чем я не помнила), очевидно, был единственным в своем роде. Психолог просто слишком резко среагировал, как и моя мать.
— Почему ты так считаешь?
Голос мамы звучал ровно и небрежно, но ее ногти все еще были обкусаны до мяса.
Я попыталась припомнить беседу, которую вела с психологом, — по большей части говорил он один.
— Она всегда была в этом доме… Я не могу ни на что смотреть, не думая о ней. И, если я вернусь в школу, там я тоже буду видеть ее. Но я хочу вернуться в школу. Мне нужно снова ходить на занятия. Мне нужно думать о чем-нибудь другом.
— Я поговорю об этом с твоим отцом, — сказала мама. Глаза ее внимательно изучали мое лицо.
По каждой морщинке на ее лбу, по наклону подбородка я видела, что она не понимает, каким образом ее дочь могла до такого дойти: улизнуть из дома и очутиться в последнем из мест, где должна была очутиться. Она часто спрашивала меня об этом, но, конечно же, я не знала, что ответить.
Я вздрогнула, услышав раздавшийся словно из ниоткуда голос старшего брата.
— Думаю, вот-вот закончится, — сказал Даниэль.
Сердце мое перестало биться так часто, когда я снизу вверх посмотрела на него. У него было смуглое лицо — в этом мы различались — и темные волосы, как и у меня. Тут священник действительно попросил всех склонить головы и помолиться.
Я неловко шевельнулась — ломкая трава похрустывала под моими сапогами — и посмотрела на мать. Мы не были религиозны, и, честно говоря, я сомневалась, как поступить. Если и существует какой-то протокол поведения на похоронах лучшей подруги, я не получила заметок на память. Но мама склонила голову, ее короткие черные волосы упали на лицо с идеальной кожей, когда она оценивала меня, изучала меня, чтобы увидеть, как я решу поступить.
Я отвернулась.
После растянувшихся на целую вечность секунд головы поднялись, словно все стремились оставить все это позади, и толпа рассеялась. Даниэль стоял рядом со мной, пока одноклассники по очереди говорили мне, как им жаль, и обещали поддерживать со мной связь после нашего переезда. Я не была в школе со дня трагедии, но некоторые из них приходили навестить меня в больнице. Наверное, просто из любопытства. Никто не спросил, как все произошло, и я была этому рада, потому что ничего не смогла бы им рассказать. Я все еще не помнила.
Пронзительные крики нарушили приглушенную атмосферу похорон: сотни черных птиц пролетели над нашими головами во всполошенном биении крыльев. Вороны расселись на лишенных листвы деревьях у парковки. Даже природа теперь оделась в черное.
Я повернулась к брату:
— Ты припарковался под теми воронами?
Он кивнул и пошел к машине.
— Невероятно, — сказала я, двинувшись за ним. — Теперь нам придется уворачиваться от помета целой стаи.
— Тьмы.
Я остановилась.
— Что?
Даниэль повернулся.
— Тут тьма-тьмущая ворон. А не стая. И… Да, нам придется уворачиваться от птичьих фекалий, если ты не предпочитаешь поехать с мамой и папой.
Я улыбнулась, почувствовав облегчение, — сама не знаю почему.
— Я — пас.
— Так я и думал.
Даниэль помедлил, поджидая меня, и я была благодарна ему за возможность спастись. Мы отделились от остальной группы, и я оглянулась, чтобы убедиться, что мама не наблюдает. Но она была занята разговором с семьей Рэчел — мы были знакомы годами.
Было слишком легко забыть, что родители тоже оставляли все позади: отец — юридическую практику, мама — пациентов. А Джозеф, хотя ему было всего двенадцать, не потребовал объяснить, почему мы переезжали, и без жалоб смирился с тем, что ему приходилось распрощаться с друзьями. Когда я об этом подумала, я поняла, что выиграла в семейной лотерее. И сделала заметку себе на память относиться к маме более терпимо. В конце концов, мы уезжали не по ее вине — по моей.
ШЕСТЬ НЕДЕЛЬ СПУСТЯ.
МАЙАМИ, ФЛОРИДА
— Ты меня просто убиваешь, Мара.
— Дай мне минутку.
Я прищурилась на паука, который сидел между мной и бананом, предназначавшимся мне на завтрак. Мы с пауком старались достичь обоюдного согласия.
— Тогда позволь мне это сделать. Не то опоздаем.
Даниэль начинал лезть на стену при мысли об опоздании. Мистер Идеал всегда был пунктуальным.
— Нет. Ты его убьешь.
— И?
— И тогда он будет мертв.
— И?
— Просто представь себе, — заговорила я, не сводя взгляда с членистоногого оппонента. — Семья пауков лишается своей матери. Ее детки ждут в паутине, высматривая родительницу много-много дней, пока наконец не понимают, что ее убили.
— Ее?
— Да.
Я показала подбородком на паука.
— Ее зовут Крек.
— Конечно. Вынеси Крек наружу, прежде чем она повстречается с авторскими колонками «Уолл-стрит джорнал»[8] Джозефа.
Я помедлила.
— А почему наш брат приобретает «Уолл-стрит джорнал»?
— Он считает его забавным.
Я ухмыльнулась. Джозеф был прав.
Я повернулась и снова уставилась на Крек, которая подалась вбок на дюйм-другой в ответ на угрозы Даниэля. Я потянулась к пауку бумажным полотенцем, но невольно отпрянула. Уже минут десять я периодически повторяла эти движения: тянулась и отдергивала руку. Мне хотелось выгнать Крек на волю, убрать из нашей кухни и проводить туда, где в изобилии имелась кровь мириад летающих насекомых. Иными словами, на наш задний двор. Но, похоже, я была не в состоянии выполнить эту задачу. Однако я была слишком голодна и хотела съесть свой банан. Я снова потянулась к пауку — моя рука застыла на полпути.
Даниэль мелодраматически вздохнул, сунул чашку в микроволновку, нажал несколько кнопок, и поддон начал вращаться.
— Ты не должен стоять перед микроволновкой, — сказала я Даниэлю, который не обратил внимания на мои слова. — Не то получишь опухоль мозга.
— Это факт? — спросил он.
— А ты хочешь выяснить?
Даниэль внимательно посмотрел на мою руку, все еще протянутую к Крек, — руку, которую словно парализовало.
— При таком неврозе ты найдешь любовь только в телефильме.
— Может быть, зато я буду без опухоли мозга. Разве ты не хочешь быть без опухоли мозга, Даниэль?
Он сунул руку в шкаф и вытащил зерновой батончик.
— Вот, — сказал он, швырнув шоколадку мне, но в последнее время я до полудня была просто ни на что не годной.
Батончик со стуком упал на стол рядом со мной. Крек торопливо засеменила прочь, и я потеряла ее из виду. Даниэль схватил ключи и не спеша направился к передней двери. Я последовала за ним на слепящий солнечный свет, так и не позавтракав.
— Ну же, — с деланой жизнерадостностью сказал он, огибая ящериц, шнырявших по выложенной плитками дорожке нашего нового дома. — Не говори, что тебя не восторгает мысль о предстоящем первом дне в школе… Очередной.
— Интересно, в Лорелтоне сейчас идет снег?
— Наверное.
Я обожгла руку, взявшись за ручку дверцы «Хонды» Даниэля. Как раз когда я подумала, что жарче просто не может быть, я очутилась в машине и поняла, что ошибалась. Я подавилась раскаленным воздухом и, брызгая слюной, жестом попросила Даниэля опустить окно. Он включил на полную мощность кондиционер.
Мы переехали во Флориду всего месяц назад, но я бы не узнала свою старую жизнь, даже если бы ее поставили передо мной для опознания. Я ненавидела Флориду.
— Знаешь, мама собиралась сегодня сама отвезти тебя в школу.
Я застонала. Я не хотела играть нынче утром в пациента. Вообще-то я не хотела играть в него в любое утро. Я подумывала, не купить ли маме вязальные спицы или набор акварели. Ей требовалось хобби, которое не заключалось бы в том, чтобы висеть у меня над душой.
— Спасибо, что вместо этого меня везешь ты. — Я встретилась глазами с Даниэлем. — Правда, спасибо.
— Да без вопросов, — ответил он, сверкнув дурацкой улыбкой.
Потом он свернул на межштатную автомагистраль,[9] вклинился в плотный поток. Брат провел значительную часть пути, стукаясь лбом о рулевое колесо. Мы опоздали, так что школьная парковка была уже переполнена и среди роскошных блестящих машин не видно было ни единого ученика.
Я потянулась назад, за аккуратным и чистым рюкзаком Даниэля, который с достоинством занимал место на заднем сиденье, как пассажир. Схватив его, я ринулась вон из машины. Мы приблизились к изукрашенным искусными завитками железным воротам Академии наук и искусств Кройден, нашей новой школы. Ворота украшало гигантское навершие — щит в центре с широкой полосой, которая тянулась справа налево от вершины до основания. Венчал композицию рыцарский шлем, а слева и справа красовались два льва. Школа казалась не на своем месте среди захудалых окрестностей.
— Итак, чего я тебе еще не сказал, так это что днем тебя заберет мама, — проговорил Даниэль.
— Предатель, — пробормотала я.
— Знаю. Но мне нужно встретиться с одним из школьных консультантов насчет подачи заявлений в колледжи, а консультант сегодня свободна только после занятий.
— А какой смысл в этой встрече? Ты же знаешь, что поступишь куда угодно.
— Еще не факт.
Я прищурила на Даниэля один глаз.
— Что ты делаешь? — спросил он.
— Я смотрю на тебя подозрительно.
Я продолжала щуриться.
— Вообще-то у тебя такой вид, будто тебя хватил удар. Как бы то ни было, мама будет ждать вон там. — Брат показал на глухой переулок с другой стороны кампуса. — Постарайся вести себя хорошо.
Я подавила зевок.
— Еще слишком рано, чтобы быть таким идиотом, Даниэль.
— И следи за своим языком. Он тебе не к лицу.
— Да кому какое дело?
Я запрокинула голову, на ходу читая фамилии знаменитых воспитанников Кройдена, вырезанные на кирпичной арке над нашими головами. Большинство имен было примерно в таком ключе: «Хитклифф Роттердам III», «Паркер Престон XXVI», «Аннализа Беннет фон…»
— Я слышал, как Джозеф обозвал кого-то на днях. Он научился этому от тебя.
Я засмеялась.
— Не смешно, — сказал Даниэль.
— Да брось. Это же просто слова.
Он открыл было рот для ответа, но тут в его кармане зазвучал Шопен. Музыка Шопена, слава богу, а не сам Шопен.
Даниэль вытащил телефон и одними губами сказал мне: «Мама», потом показал на стеклянную стену, за которой находился административный офис Академии Кройден.
— Иди, — сказал он, и я пошла.
Теперь, когда брат меня не отвлекал, я смогла досконально рассмотреть кампус с его безукоризненным, слишком живописным великолепием. Из земли торчали толстые стебли изумрудной травы — их подрезали с точностью до миллиметра, чтобы они ничем не отличались друг от друга. Просторный двор разделял пространство на окаймленные цветами квадраты. В одной части кампуса находилась витиевато украшенная библиотека с колоннами, в другой — кафетерий и гимнастический зал без окон. Классные комнаты и административный офис властвовали в последних двух четвертях территории. Воздушные арки и выложенные кирпичом дорожки соединяли здания друг с другом и вели к журчащему фонтану в центре.
Я почти ожидала, что из зданий вырвутся лесные создания и затянут какую-нибудь песню. Все в этом месте вопило: «Мы здесь идеальны, и ты тоже будешь идеальна!» Неудивительно, что мама выбрала именно эту школу.
Я почувствовала себя вульгарно одетой в своих джинсах и футболке. В Кройдене существовал дресс-код, но, поскольку нас сюда поздно перевели, нашу форму пока не доставили. То, что я теперь оказалась в частной школе вместо бесплатной, в одном из младших классов, да к тому же в середине триместра, было само по себе достаточным мучением, даже без клетчатых юбок и гольфов. Но мама была снобом и не доверяла бесплатным школам такого большого города. А после всего, что случилось в декабре, я была не в состоянии серьезно оспаривать ее решения.
Я взяла у школьного секретаря наше расписание и карты и вернулась на улицу, где Даниэль висел на телефоне.
— Как мама? — спросила я.
Брат слегка пожал плечами.
— Просто проверяет, как дела.
Он просмотрел мое расписание.
— Мы уже пропустили один урок, поэтому твоим первым занятием станет…
Даниэль перебрал бумаги и объявил:
— Математика.
Замечательно. Просто замечательно.
Брат рассматривал ту часть кампуса, что находилась под открытым небом; двери классов выходили наружу, как двери комнат в мотелях. Спустя несколько секунд он указал на дальнее здание.
— Это должно быть вон за тем углом. Послушай, может, я не увижусь с тобой до ланча. Хочешь поесть со мной или еще чем-нибудь заняться? Мне нужно поговорить с директором и руководителем музыкальной школы, но потом я могу тебя найти…
— Нет, все в порядке. Со мной все будет хорошо.
— В самом деле? Потому что нет никого, с кем я предпочел бы есть мясо неизвестного происхождения.
Он улыбнулся, но я видела, что он беспокоится. Даниэль присматривал за мной, как и положено старшему брату, с тех пор как меня выпустили из больницы, хотя делал это куда незаметнее, чем мать, и, следовательно, не так раздражал.
Но мне пришлось приложить большие усилия, чтобы убедить его, что сегодня у меня не будет нервного срыва. Я как можно лучше изобразила скуку подростка и, когда мы приблизились к зданию, еще не сняла этой защитной маски.
— В самом деле. Я в порядке, — повторила я, для пущего эффекта возведя глаза к небу. — А теперь иди, прежде чем провалишься в школе и умрешь бедным и одиноким.
Я слегка подтолкнула его, подчеркнув тем самым свои слова, и мы разошлись.
Но, когда я пошла прочь, моя гримаса начала давать трещины. Вот нелепость. Сегодня же не первый день в детском саду, хотя первый день в школе без Рэчел… Первый за целую жизнь. Но то был первый день из очень многих. Мне нужно было взять себя в руки. Я сглотнула — у меня саднило в горле — и попыталась разобраться в расписании:
Безнадежно.
Я побрела по дорожке к зданию и стала рассматривать номера аудиторий в поисках нужной, но прежде нашла торговые автоматы: четыре штуки стояли в ряд у задней части здания, перед столиками под навесами. При виде них я вспомнила, что пропустила завтрак, и огляделась по сторонам. Я уже опоздала. Еще несколько минут не в счет.
Положив бумаги на землю, я вытащила свой кошелек с мелочью. Но, вставив в машину четвертак, я выронила тот, что держала в другой руке. Я наклонилась за ним, так как деньги у меня были лишь на покупку чего-то одного. В конце концов, нашла монету, вставила ее в прорезь автомата и набрала комбинацию букв и цифр, которая даровала бы мне спасение.
Четвертак застрял. Невероятно.
Я снова набрала цифры. Ничего. Мои «эм-энд-эмс» оставались в автомате.
Я схватила автомат с двух сторон и попыталась его потрясти. Бесполезно. Тогда я пнула его. По-прежнему ничего. Я сердито уставилась на дурацкое устройство.
— Отдай!
Я подкрепила свое заявление еще несколькими бесполезными пинками.
— Ты не умеешь контролировать свой гнев.
Я круто обернулась, услышав сзади теплый голос с легким британским акцентом.
Тот, кто это сказал, сидел на столике под навесом. Общего потрепанного вида этого человека оказалось почти достаточно, чтобы отвлечь мое внимание от его лица. Мальчик — если его можно было так назвать, поскольку, судя по виду, он ходил в колледж, а не в среднюю школу, — носил «чаксы»[10] со сквозными дырами, без шнурков, и был одет в тонкие угольно-черные штаны и белую рубашку на пуговицах. Он был строен, даже худощав. Свободно завязанный галстук, расстегнутые манжеты; рядом с ним небрежно валялся блейзер. Мальчик сидел, беспечно откинувшись назад и опираясь на ладони.
Его сильные челюсти и подбородок покрывала легкая щетина, как будто он не брился несколько дней, а глаза в тени навеса казались серыми. Пряди темно-каштановых волос торчали во все стороны — будто только что встал с постели. В сравнении со всеми, кого я успела повидать во Флориде, он мог считаться бледным, то есть не был оранжевым.
Он был красив. И улыбался мне.
Он улыбался мне так, как будто мы были знакомы. Я повернула голову, гадая, не стоит ли кто-то у меня за спиной. He-а. Никого там не было. Когда я снова посмотрела туда, где сидел мальчик, он исчез.
Я заморгала, сбитая с толку, и наклонилась, чтобы подобрать свои вещи. Услышала приближающиеся шаги, и эти шаги замерли как раз передо мной.
Я увидела идеально загорелую блондинку в полуботинках на каблуках, белых гольфах с черным кантом и темно-синей клетчатой юбке. То, что через неделю я буду одета точно так же, ранило мою душу.
Она держала под руку вылощенного, пугающе громадного светловолосого юношу, и оба они в своих блейзерах, украшенных эмблемой Кройдена, глядели на меня, задрав идеальные носы с идеальными веснушками.
— Поосторожнее, — сказала девчонка.
Ядовитым голосом.
Поосторожнее с чем? Я ничего не сделала. Но я решила об этом не говорить, учитывая, что в школе мне пока был знаком всего один человек (носивший ту же фамилию, что и я).
— Извините, — сказала я, хотя понятия не имела, за что именно извиняюсь. — Я Мара Дайер. Я здесь новенькая.
Что и так было ясно.
Неискренняя улыбка расползлась по ханжескому хорошенькому личику Девушки Торговых Автоматов.
— Рада тебя приветствовать, — сказала она и вместе с парнем зашагала прочь.
Забавно. Я вовсе не чувствовала, что меня рады приветствовать.
Я выбросила из головы обе странные встречи и с картой в руке тщетно обогнула здание. Поднялась по лестнице и обогнула его снова, прежде чем нашла свой класс.
Дверь была закрыта. Меня не восхищала идея войти туда с опозданием. Или, если уж на то пошло, идея вообще там появиться. Но я уже пропустила одно занятие, и я была здесь, и пошло все к чертям!
Я открыла дверь и шагнула в комнату.
В стенах класса появились трещины, когда двадцать с лишним человек повернули головы в мою сторону. Разломы тянулись вверх, все выше и выше, пока потолок не начал падать. У меня пересохло в горле. Никто не произнес ни слова, даже когда комната наполнилась пылью, даже когда я подумала, что сейчас задохнусь.
Потому что этого больше ни с кем не происходило. Только со мной.
Люстра рухнула на пол прямо перед учителем, послав в мою сторону фонтан искр. Это все не по-настоящему! Но я все равно попыталась увернуться — и упала.
Я услышала, как лицо мое ударилось о выстланный блестящим линолеумом пол. Боль ударила меня между глаз. Теплая кровь заструилась из ноздрей и поползла в рот и по подбородку. Глаза мои были открыты, но я по-прежнему ничего не видела сквозь серую пыль. Зато слышала.
Весь класс сделал дружный вдох, а учитель, бессвязно лопоча, пытался выяснить, насколько сильно я ударилась.
Странно, но я ничего больше не делала, только лежала на холодном полу, не обращая внимания на приглушенные голоса вокруг. Я предпочитала кокон боли унижению, с которым наверняка столкнулась бы, как только попыталась встать.
— Э-э, вы в порядке? Вы меня слышите?
В голосе учителя слышалось все больше паники.
Я попыталась произнести свое имя, но, думаю, вместо этого выговорила что-то вроде «я умираю».
— Кто-нибудь, приведите медсестру Лукас, прежде чем девочка до смерти истечет кровью в моем классе.
Услышав это, я села, а потом одурело поднялась на ноги, которые были как будто чужими. Ничто не могло заставить меня двигаться быстрее, чем угроза медсестер и их иголок.
— Со мной все в полном порядке, — объявила я, оглядывая комнату.
Просто обычный класс. Ни пыли. Ни трещин.
— Правда, — сказала я. — Не нужно медсестры. У меня просто иногда идет кровь из носа.
Хи-хи-хи. Превратим все в шутку.
— Я даже ничего не чувствую. Кровотечение остановилось.
И оно действительно остановилось, хотя я, наверное, смахивала на экспонат паноптикума.
Учитель осторожно посмотрел на меня, прежде чем ответить:
— Хм-м. Значит, вам и вправду не больно? Вы не хотите пойти в туалет и умыться? С официальными представлениями можно подождать до тех пор, пока вы не вернетесь.
— Да, спасибо, — ответила я. — Сейчас вернусь.
Я усилием воли прогнала головокружение и украдкой взглянула на новых одноклассников и учителя. Все лица до единого выражали смесь ужаса и удивления. В том числе, как я заметила, и лицо Девушки Торговых Автоматов. Мило.
Я покинула класс. Я как будто слегка покачивалась на ходу, как расшатавшийся зуб, который можно удалить, не прилагая больших усилий. Перестав слышать перешептывания и неровный голос учителя, я чуть не сорвалась на бег и сперва даже проскочила мимо женского туалета. Заметив дверь, я вернулась и, едва очутилась внутри, сосредоточилась на разглядывании рисунка уродливых плиток цвета яичного желтка, на подсчете количества кабинок — словом, делала все, лишь бы не смотреть на свое отражение в зеркале. Я попыталась успокоиться, надеясь отсрочить приступ паники, который мог начаться у меня при виде крови.
Я медленно дышала. Мне не хотелось умываться. Мне не хотелось возвращаться в класс. Но чем дольше я здесь пробуду, тем вероятнее учитель пошлет за мной медсестру. Мне очень этого не хотелось, поэтому я встала перед влажным столиком, покрытым комками смятой туалетной бумаги, и подняла взгляд.
Девочка в зеркале улыбнулась. Но это была не я.
Это была Клэр. Вместо моих каштановых волос по плечам рассыпались ее красные. Потом отражение нагнулось — зловещее отражение в стекле. Комната накренилась, заставив меня наклониться вбок. Я прикусила язык и уперлась руками в столик. Когда я снова взглянула в зеркало, на меня смотрело собственное лицо.
Сердце мое колотилось о ребра.
Ничего страшного.
Как и в классе не случилось ничего страшного.
Со мной все в порядке. Может, я просто нервничаю из-за своего первого дня в новой школе. Из-за своего провального первого дня в школе. Но, по крайней мере, я достаточно выбита из колеи, чтобы у меня больше не крутило в желудке при виде засыхающей на лице крови.
Я схватила пригоршню бумажных полотенец из контейнера и намочила их. Поднесла к лицу, чтобы вытереться, но из-за едкого запаха мокрой бумаги в животе моем все-таки что-то перевернулось. Я велела себе сдержать рвотный позыв…
И потерпела неудачу.
У меня хватило рассудительности откинуть длинные волосы с лица, когда я опустошила скудное содержимое желудка в раковину. В тот момент я была рада, что мироздание сговорилось помешать моим попыткам позавтракать.
Закончив давиться всухую, я вытерла рот, прополоскала его водой и сплюнула в раковину.
Мое лицо покрывала тонкая пленка пота, цвет лица безошибочно выдавал, что меня рвало. Очаровательное первое впечатление, наверняка. По крайней мере на футболку ничего не попало.
Я прислонилась к раковине. Если я пропущу конец урока, учитель просто поднимет на ноги каких-нибудь активистов-математиков, чтобы те нашли меня и убедились, что я не умерла. Поэтому я храбро двинулась на улицу, на безжалостную жару и вернулась в класс. Дверь до сих пор была открыта (я забыла закрыть ее за собою, бесцеремонно удалившись), и было слышно, как учитель монотонно диктует уравнение.
Сделав глубокий вдох, я осторожно вошла.
В мгновение ока учитель оказался рядом со мной. Толстые очки придавали его глазам сходство с глазами насекомого. Жуть.
— О, вы выглядите гораздо лучше! Пожалуйста, садитесь вот здесь. Я мистер Уолш, кстати. Я не расслышал вашего имени.
— Я Мара. Мара Дайер, — хрипловато сказала я.
— Что ж, мисс Дайер, вы явно умеете появляться в обществе.
Класс негромко захихикал.
Я облажалась.
— Да. Э-э, я, наверное, просто неуклюжая.
Я села в первом ряду, туда, куда показал мистер Уолш, за пустой стол, стоявший параллельно учительскому, самый ближний к двери. Все остальные места в этом ряду были не заняты.
Восемь болезненных минут и двадцать семь бесконечных секунд я сидела не шевелясь, изнемогая от жары в седьмом круге моего личного ада. Я слушала учительский голос, но ничего не слышала. Все заглушал стыд, и каждая пора моей кожи казалась болезненно обнаженной, открытой рыщущим, мародерствующим взглядам одноклассников.
Я старалась не сосредотачиваться на оскорбительных шепотках, которые слышала, но не могла разобрать. Я похлопала себя по затылку — его пощипывало, будто жар незнамо чьих взглядов ухитрялся прожигать мои волосы насквозь, обнажая череп. Я отчаянно посмотрела на дверь, желая спастись от этого кошмара, но знала, как только я окажусь снаружи, шепот разойдется еще шире.
Прозвенел звонок, положив конец моим мучениям на первом занятии в Кройдене. И в самом деле ошеломительный успех!
Я отстала от толпы, устремившейся к дверям, зная, что мне должны вручить учебник и кратко ввести в курс, до какого места дошли занятия. Мистер Уолш ужасно вежливо рассказал, что я вместе с остальными через три недели буду держать экзамен за триместр. Потом вернулся за свой стол и стал шуршать бумагами, оставив меня лицом к лицу с остатком утра.
Утро это оказалось благословением, поскольку событий в нем было немного.
Когда пришло время ланча, я собрала свою набитую книгами большую сумку и вскинула ее на плечо. Я решила поискать тихое, уединенное местечко, где можно сесть и почитать принесенную из дома книгу. Мои трюки со рвотой отбили у меня аппетит.
Я сбежала по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, подошла к краю участка и остановилась у ограды, за которой был большой кусок невозделанной земли.
Над школой возвышались деревья, полностью затеняя здание. Странные пронзительные крики птиц разносились в безветренном воздухе. Я явно находилась в каком-то кошмарном школьном Парке Юрского периода.
Я лихорадочно открыла книгу на заложенном месте, но поняла, что снова и снова читаю один и тот же абзац. Тогда я сдалась. В горле у меня опять застрял комок. Я прислонилась к сетчатой ограде (металл впивался в тело сквозь тонкую ткань рубашки) и, признав поражение, закрыла глаза.
Кто-то позади меня засмеялся.
Я резко вскинула голову, кровь застыла у меня в жилах.
Это был смех Джуда. Голос Джуда. Я медленно встала и повернулась лицом к ограде, к зарослям, просунула пальцы в металлические ячейки и принялась высматривать, откуда донесся звук.
Ничего, кроме деревьев. Конечно. Потому что Джуд был мертв. Как и Клэр. И Рэчел. Что означало, у меня было три галлюцинации меньше чем за три часа. И это было плохо.
Я снова повернулась к кампусу. Он был пуст. Я посмотрела на часы, и на меня накатила паника: до следующего урока оставалась всего одна минута. Я с трудом сглотнула, подхватила сумку и ринулась к ближайшему зданию, но, завернув за угол, круто остановилась.
Джуд стоял примерно в сорока шагах от меня. Я знала, что его не может быть здесь, что его здесь нет, однако вот он. Недружелюбное, неулыбчивое лицо под козырьком бейсболки с надписью «Патриоты»,[11] которую он никогда не снимал. Похоже, ему хотелось поговорить.
Я отвернулась и ускорила шаг. Я пошла прочь от него, сперва медленно, потом пустилась бегом. Один раз я оглянулась через плечо, только для того, чтобы увидеть: он все еще там.
Он был там.
И он был близко.
По какому-то случайному капризу фортуны я распахнула дверь ближайшего класса с номером 213, и оказалось, что это класс испанского языка. И, судя по тому, что все места были заняты, я уже опоздала.
— Миз Диир? — прогудела учительница.
Смущенная и расстроенная, я закрыла за собой дверь.
— Вообще-то Дайер.
Я так и не узнала, за что учительница меня наказала: то ли за то, что я поправила ее, то ли за то, что опоздала, — но меня заставили стоять перед классом, пока она задавала вопрос за вопросом на испанском. На все вопросы я могла ответить только:
— Не знаю.
Учительница даже не представилась. Она сидела за столом, и мышцы ее жилистых предплечий подергивались, пока она царапала какие-то важные для нее записи в журнале. Термин «Испанская инквизиция» приобрел для меня еще одно значение.
И это продолжалось добрых двадцать минут. Когда все закончилось, учительница заставила меня сесть за стол рядом с ней, перед всем классом, лицом к остальным ученикам. Жестоко. Я не сводила глаз с часов и считала секунды. Когда прозвенел звонок с урока, я рванулась к двери.
— Судя по твоему виду, тебя не помешало бы обнять, — сказал кто-то за моей спиной.
Я повернулась к улыбавшемуся невысокому мальчику в распахнутом белом блейзере на пуговицах. Под блейзером была желтая футболка с надписью «Я — стереотип».
— Это очень благородно с твоей стороны, — сказала я, изобразив улыбку. — Но, думаю, я справлюсь.
Было важно не вести себя как безумная.
— О, я и не предлагаю. Просто демонстрирую наблюдательность.
Мальчик откинул с глаз дредлоки[12] и протянул руку.
— Я Джейми Рот.
— Мара Дайер, — ответила я, хотя он уже это знал.
— Подожди-ка, ты здесь новенькая?
Озорная улыбка замерцала в его темных глазах. Я ответила тем же.
— Забавно. Ты забавный.
Он отвесил мне преувеличенный поклон.
— Не беспокойся насчет Моралес, кстати. Она самая плохая учительница в мире.
— Значит, она со всеми ведет себя так отвратительно? — спросила я, когда мы отошли от класса на безопасное расстояние.
Я осмотрела кампус в поисках воображаемых мертвецов и перевесила сумку на другое плечо. Мертвецов нигде не было видно. Пока дела шли хорошо.
— Может, и не так отвратительно, но почти. Тебе вообще-то повезло, что она не бросила в тебя мелом. Между прочим, как твой нос?
Я снова посмотрела на мальчика. Он был нынче утром на уроке математики?
— Лучше, спасибо. Ты первый, кто об этом спросил. Или просто сказал мне что-то приятное.
— Значит, другие говорили неприятные вещи?
Мне показалось, что во время разговора во рту у него мелькает что-то серебряное. Пирсинг в языке? Интересно. Джейми не походил на остальных.
Я кивнула, жадно рассматривая своих новых одноклассников. Я знала, что существуют варианты школьной формы — разные рубашки, блейзеры, юбки и брюки и вязаные жилеты для настоящих безрассудных смельчаков. Но, высматривая безошибочные признаки существования школьных группировок (странную обувь, выкрашенные в черный волосы и макияж под стать), я ничего подобного не увидела. Дело было не только в форме, все просто как будто ухитрялись в точности походить друг на друга. Идеально ухоженные, с идеальным поведением, ни одного выбившегося из прически волоска.
Джейми, с его дредлоками, пирсингом и выставленной напоказ футболкой, был единственным индивидуалистом. И, конечно, существовал еще тот растрепанный субъект, которого я видела утром.
Мне ткнули локтем в бок.
— Ну, новая телочка? Кто и что успел тебе сказать? Не оставляй парнишу в неведении.
Я криво улыбнулась.
— Одна девушка велела мне «быть поосторожнее».
Я описала Джейми Девушку Торгового Автомата и увидела, как тот приподнял брови.
— И парень, с которым она была, вел себя так же недружелюбно, — закончила я.
Джейми покачал головой.
— Ты нарвалась на Шоу? — Он улыбнулся словно самому себе. — Господи, он и вправду что-то с чем-то.
— Э-э… У этого Шоу случайно нет избытка мускулатуры? И он не носит рубашку с поднятым воротником? Он держал под руку девушку, о которой я говорила.
Джейми засмеялся.
— Это описание может подойти к любому из лохов Кройдена, только не к Ною Шоу. Если позволишь мне сделать догадку, наверное, это был Дэвис.
Я приподняла брови.
— Эйден Дэвис, ревностный любитель лакросса[13] с участием всех звезд и «Проекта Подиум».[14] До того как Анна начала встречаться с Шоу, она гуляла с Дэвисом. Пока Дэвис не вылез из метафорического подполья, показав свое истинное лицо, — и теперь они с Анной навеки лучшие друзья.
Джейми захлопал ресницами. Он начинал мне нравиться.
— Итак, что ты сделала Анне? — спросил он.
Я посмотрела на него в притворном ужасе.
— Что я ей сделала?
— Ну, ты же чем-то привлекла ее внимание. Обычно такие, как ты, вне поля ее зрения. Но, если вокруг тебя начинает рыскать Шоу, она тут же выпускает коготки.
Джейми посмотрел на меня долгим взглядом, прежде чем продолжить:
— А он будет рыскать, поскольку уже исчерпал женские ресурсы Кройдена. В буквальном смысле слова.
— Что ж, она может не беспокоиться. — Я просмотрела свое расписание и карту, потом огляделась, пытаясь найти пристройку, где шли уроки биологии. — Меня не интересует кража чужих бойфрендов, — заявила я.
«И вообще не интересуют свидания», — но этого я не сказала, учитывая, что мой последний бойфренд теперь был мертв.
— О, Шоу ей не бойфренд. Он бросил Анну в прошлом году, поболтавшись с ней пару недель. Рекорд для него. Тогда она спятила еще больше — как и все остальные. «Даже ад милосерднее брошенной женщины»,[15] и все такое прочее. Анна раньше была образцом воздержания, но после Шоу смогла бы рисовать комиксы о приключениях своей вагины. Ее вагина могла бы носить плащ-накидку.[16]
Я фыркнула, рассматривая здания впереди. Ни одно из них не смахивало на пристройку.
— А парня, с которым ей так уютно, все это не беспокоит? — рассеянно спросила я.
Джейми вздернул бровь, глядя на меня.
— Злого Гомика? Наверное, нет.
А-а.
— Как он получил такое прозвище?
Джейми посмотрел на меня, как на дуру.
— Я имею в виду именно прозвище «Злой», — сказала я, пытаясь не быть дурой.
— Давай просто скажем — однажды я пытался подружиться с Дэвисом. В платоническом смысле слова, — пояснил Джейми. — Я не в его вкусе. Как бы то ни было, у меня все еще щелкает челюсть, когда я зеваю.
Он продемонстрировал мне, как она щелкает.
— Он тебя ударил?
Мы пересекли двор, оставив позади журчащий фонтан, и остановились перед зданием, находившимся дальше всего от администрации. Я рассмотрела таблички на дверях классных комнат. В них не было никакой системы. Я никогда не найду нужного класса.
— Еще как ударил. У Дэвиса ужасный правый хук.
Очевидно, это у нас с ним общее.
— Но я ему отплатил.
— Да?
У Джейми не было бы шанса выстоять в драке с Эйденом Дэвисом, будь Эйден вооружен всего лишь рулоном туалетной бумаги.
Джейми многозначительно улыбнулся.
— Я пригрозил ему лихорадкой Эбола.[17]
Я заморгала.
— На самом деле у меня нет лихорадки Эбола. Ее возбудитель имеет четвертый уровень биологической безопасности.
Я снова заморгала.
— Иными словами, подростку невозможно заполучить этот возбудитель, даже если его отец — доктор.
У Джейми был разочарованный вид.
— Само-о собой, — сказала я, не двигаясь.
— Но Дэвис мне поверил и чуть не обосрался. Для меня это был клевый момент. До тех пор, пока крысиный ублюдок не настучал школьному консультанту. Который ему поверил. И позвонил моему папе, чтобы удостовериться, что дома у меня на самом деле нет возбудителя лихорадки Эбола. Идиоты. Одна маленькая шутка насчет геморрагической лихорадки — и на тебе ставят клеймо «неустойчивого».
Джейми покачал головой, губы его скривились в улыбке.
— Вот, например, ты сейчас просто психуешь.
— Нет.
Я психовала, самую малость. Но кто я такая, чтобы быть разборчивой в друзьях?
Джейми подмигнул и кивнул.
— Конечно. Так какой у тебя сейчас урок?
— Биология у Приеты. Это в пристройке, где бы, к чертям, эта пристройка ни была.
Джейми показал на громадный цветущий куст примерно в тысяче шагов от нас. Мы шли в другом направлении.
— За той бугенвиллеей.
— Спасибо, — сказала я, вглядываясь в кустарник. — Я бы никогда не нашла. А у тебя сейчас какой урок?
Он поправил блейзер и застегнулся.
— Обычно продвинутая физика,[18] но я ее прогуливаю.
Продвинутая физика. Впечатляет.
— Так ты… ты в моем классе?
— Да, в младшем, — сказал Джейми.
Наверное, он заметил мой скептицизм, потому что быстро добавил:
— Я пропустил один класс. Наверное, унаследовал «короткие» гены[19] своих родителей путем осмоса.
— Осмоса? Или ты имеешь в виду генетику? — спросила я. — И вовсе ты не короткий.
Ложь, но безобидная.
— Меня усыновили, — сказал Джейми. — И брось, я коротышка. Невелика важность.
Джейми пожал плечами, потом постучал по часам на запястье.
— Тебе лучше идти в класс к Приете, пока ты не опоздала. — Он помахал рукой. — До скорого.
Вот так просто у меня появился друг. Я мысленно похлопала себя по спине: Даниэль будет гордиться. Мама будет гордиться еще больше. Я собиралась преподнести ей эту новость, как кот преподносит хозяйке дохлую мышь. Может, этого даже хватит, чтобы отсрочить сеанс психотерапии.
Если, конечно, я никому не расскажу о своих сегодняшних галлюцинациях.
— Пока.
Я ухитрилась пережить остаток дня, не угодив в больницу и не скомпрометировав себя. А когда уроки кончились, мама ждала меня именно там, где и сказал Даниэль. Ей превосходно удавались эти маленькие материнские моменты, и сегодня она меня не разочаровала.
— Мара, милая! Как прошел твой первый день?
Энтузиазм в ее вопросе бил через край. Мама подняла солнцезащитные очки на лоб и наклонилась, чтобы меня поцеловать. Потом напряглась.
— Что случилось?
— Что?
— У тебя кровь на шее.
Проклятье. Я думала, что все смыла.
— У меня пошла кровь из носа.
Правда, но неполная, поэтому… Господи, помоги мне.
Мама притихла и сощурила глаза, полные участия. Как обычно. И это так раздражало.
— Что?
— У тебя никогда в жизни не шла носом кровь.
Мне хотелось спросить: «Откуда ты знаешь?», но, к сожалению, она и вправду это знала. Когда-то, давным-давно, я рассказывала ей все. Эти дни давно миновали.
Я уперлась.
— Сегодня шла.
— Ни с того ни с сего? Просто так?
Она посмотрела на меня пронзительным взглядом психолога, тем взглядом, который говорил: «Дурь из тебя так и прет, так что прекрати лгать».
Я не собиралась признаваться, что стоило мне войти в класс, как я увидела комнату разваливающейся на части. И что сегодня мне являлись мои погибшие друзья — спасибо посттравматическому стрессу. С тех пор как мы переехали, у меня не было никаких проявлений. Я сходила на похороны друзей. Я уложила вещи в своей комнате. Я проводила время с братьями. Я делала все, что полагалось делать, чтобы избежать чести стать маминым проектом. А случившееся сегодня… Расскажи я об этом маме, мне это не окупилось бы даже немного.
Я посмотрела ей прямо в глаза.
— Просто так.
Она все еще мне не верила.
— Я говорю правду, — солгала я. — Теперь ты можешь оставить меня в покое?
Но, едва произнеся эти слова, я поняла, что еще пожалею о них.
И оказалась права. До дома мы ехали в молчании, и чем дольше не разговаривали, тем яснее становилось, что мама была вне себя от беспокойства. Я попыталась игнорировать ее и сосредоточиться на дороге, поскольку через несколько дней мне предстояло вести машину самой — Даниэля ожидал давно просроченный визит к дантисту. Лишь слегка утешало, что у мистера Идеала была предрасположенность к дуплам в зубах.
Дома, мимо которых мы проезжали, все были низкие и приземистые, с расставленными на газонах пластмассовыми дельфинами и отвратительными статуями в греческом стиле. Как будто городской совет собрался и проголосовал за то, чтобы вещи в Майами были полностью лишены очарования. Мы проезжали один характерный торговый центр за другим, и все они изо всех сил кричали: «Михаэлс!»,[20] «Кмарт!»,[21] «Хоум Депот!»[22] Хоть убей, я не могла понять, зачем нужно больше одного такого центра в радиусе пятидесяти миль.
Мы добрались до нашего дома после мучительной часовой поездки, заставившей меня второй раз за день испытать тошноту.
Остановившись в конце подъездной дорожки, мама вышла из машины в раздражении. Я осталась сидеть неподвижно. Братьев еще не было дома, папы — тем более, и мне не хотелось одной входить в логово льва.
Я уставилась на приборный щиток, мелодраматично варясь в своей горечи, пока в дверцу машины не постучали, отчего я чуть не выпрыгнула из кожи.
Подняв глаза, я увидела Даниэля. Дневной свет перешел в вечерний, небо за спиной брата было царственно-синим. Что-то во мне перевернулось. Сколько же я просидела тут?
Даниэль вгляделся в меня через открытое окно.
— Трудный день?
Я попыталась прогнать тревогу.
— Как ты догадался?
Джозеф захлопнул дверцу «Хонды» Даниэля и подошел с широкой улыбкой, держа обеими руками битком набитый рюкзак. Я вылезла из машины и хлопнула младшего брата по плечу.
— Как твой первый день?
— Потрясающе! Я вступил в футбольную команду, и мой учитель попросил подготовиться к школьной игре, которая будет на следующей неделе, и в моем классе есть здоровские девчонки, но есть и одна странная — она начала со мной разговаривать, но я все равно вел себя с ней вежливо.
Я ухмыльнулась. Конечно, Джозеф запишется на все факультативные занятия. Он был общительным и талантливым. Оба мои брата были такими.
Я сравнивала их, пока они шли бок о бок к дому, делая одинаково длинные шаги. Джозеф был больше похож на мать, он унаследовал ее прямые волосы, в отличие от меня и Даниэля. Оба они унаследовали материнский цвет лица, в то время как у меня была белейшая кожа отца. И в наших лицах не было ни следа сходства. Это отчасти печалило меня.
Даниэль открыл наружную дверь. Когда мы переехали сюда месяц назад, я с удивлением обнаружила, что дом мне по-настоящему нравится. Сад с постриженными самшитами, цветы, окаймляющие блестящую переднюю дверь, огромный участок (помню, отец говорил, что в нем почти акр).
Но это не было домом.
Мы вошли все втроем, держась плотной группой. Я отметила, что мама ходит по кухне, но, заслышав, как мы вошли, она появилась в прихожей.
— Мальчики! — почти закричала она. — Как прошел день?
Она обняла обоих сыновей, подчеркнуто игнорируя меня; я старалась держаться позади.
Джозеф изложил каждую деталь дня с энтузиазмом подростка, а Даниэль, последовав за ними на кухню, терпеливо ждал, пока мама бросит вопрос и ему.
Я углядела возможность сбежать, свернула в длинный коридор, который вел к моей комнате, и миновала три ряда французских дверей на одной стороне коридора и несколько семейных фотографий на другой. Фотографии изображали меня и моих братьев в младенчестве и в раннем детстве. Еще в коридоре висело несколько непрофессиональных, но обязательных фото из начальной школы и изображения семьи и бабушек с дедушками. Сегодня один из снимков привлек мое внимание. Со старой черно-белой фотографии в позолоченной рамке на меня смотрела моя бабушка, снятая в день своей свадьбы. Она сидела, спокойно выпрямившись, сложив на коленях руки, подкрашенные хной. Ее блестящие, черные как смоль волосы были разделены посредине четким пробором. Отсвет на фотографии заставлял бинди гореть между идеальных дуг бровей, и она была задрапирована в экстравагантную ткань — сложный узор танцевал по краям ее сари.
Странное ощущение пришло и ушло, прежде чем я смогла в нем разобраться. Потом Джозеф пробежал по коридору, разминувшись со мной всего на два дюйма, чуть не сбив меня с ног.
— Прости! — прокричал он и ринулся за угол.
Я оторвала взгляд от фотографии и спаслась в своей новой комнате, закрыв за собой дверь.
Плюхнувшись на пушистое белое одеяло, я сняла с себя кроссовки об изножье кровати. Они с глухим стуком упали на ковер. Я уставилась на темные, без украшений стены спальни. Мама хотела, чтобы эта комната была розовой, как и моя прежняя, — какая-то психологическая чушь насчет того, чтобы дать мне опору в знакомом окружении. Какая глупость. Цвет стен не вернет Рэчел. Поэтому я сыграла на жалости, и мама позволила мне выбрать вместо розового эмоциональный полуночно-синий. Благодаря нему казалось, что в комнате прохладно, и белая мебель выглядела утонченной.
Маленькие керамические розы свисали с повешенной мамой люстры. Но с учетом темных стен это не делало помещения чересчур женственным: выбор цвета помог. И я впервые имела собственную ванную комнату, что было определенно плюсом.
Я не повесила на стены набросков или картин и не собиралась этого делать. В день перед отъездом из Род-Айленда я сняла со стен множество приколотых мной фотографий и рисунков, и последним из них — карандашный набросок профиля Рэчел.
Я уставилась тогда на этот рисунок, дивясь тому, насколько на нем она выглядит серьезной. Тем более в сравнении с легкомысленным выражением ее лица, когда я в последний раз видела ее в школе живой. Я не видела, как она выглядела на похоронах.
Ее хоронили в закрытом гробу.
— Милая? Ты спишь?
Я вздрогнула, услышав голос матери.
Сколько времени прошло?
Я немедленно встревожилась. Ручеек пота катился сзади по моей шее, хотя мне не было жарко. Я оттолкнулась и села на кровати.
— Не сплю.
Глаза мамы внимательно исследовали мое лицо.
— Хочешь есть? — спросила она.
Все признаки того, что недавно она сердилась на меня, исчезли. Теперь она выглядела обеспокоенной. Опять.
— Обед почти готов, — сказала она.
— Папа дома?
— Еще нет. Он работает над новым делом. Наверное, некоторое время он не будет приходить домой к обеду.
— Через пару минут я буду на кухне.
Мама нерешительно шагнула в комнату.
— Первый день прошел ужасно?
Я закрыла глаза и вздохнула.
— Ничего неожиданного, но я бы предпочла об этом не говорить.
Мама отвела взгляд, и я почувствовала себя виноватой. Я любила ее, правда. Она была нежной. Она была заботливой. Но за последний год ее присутствие стало болезненно-навязчивым. А в последний месяц мамину гиперопеку с трудом можно было выносить. В день нашего переезда я весь шестнадцатичасовой перелет до Флориды молчала, хотя и не из-за нее — я боялась летать и вообще боялась высоты. А потом, когда мы сюда прибыли, Даниэль рассказал, что после моего выхода из больницы подслушал спор мамы с папой о моей госпитализации. Само собой, мама была за: кто-то будет все время за мной наблюдать! Но у меня не было никакого желания готовиться к экзаменам в палате с мягкими стенами. И, поскольку эффект, произведенный моим грандиозным жестом — присутствием на похоронах, — явно улетучивался, мне нужно было держать свое сумасшествие в узде. Казалось, у меня это получалось. До сегодняшнего дня.
Мама позволила разговору прерваться и поцеловала меня в лоб, а потом вернулась на кухню. Я встала с постели и прошлепала в коридор в носках, осторожно, чтобы не поскользнуться на натертом деревянном полу.
Братья уже сидели за столом, а мама все еще трудилась над обедом, поэтому я пошла в общую комнату и забилась на диван, включив телевизор. Шли новости — «картинка-в-картинке», но я не стала их смотреть и принялась листать программу.
— Мара, сделай погромче на секунду, — попросила мама.
Я послушалась.
Три фотографии маячили в углу экрана.
— С помощью подразделения поисково-спасательной службы отделения полиции Лорелтона этим утром были найдены тела Рэчел Ватсон и Клэр Лоуи, но следователи испытывают трудности с обнаружением останков восемнадцатилетнего Джуда Лоуи, поскольку еще стоящие левое и правое крылья здания могут рухнуть в любой момент.
Я прищурилась на телевизор.
— Что за… — прошептала я.
— М-м?
Мама вошла в общую комнату и взяла из моей руки пульт. И тут же фотографии моих друзей исчезли. Их место заняло изображение темноволосой девочки, которая счастливо улыбалась в углу экрана рядом с женщиной-диктором.
— Следователи проверяют новые сведения об убийстве десятиклассницы Джорданы Палмер, — грассируя, сказала диктор. — В поисках улик отделение полиции Метро-Дейд[23] и команда подразделений К-9 проводят новое расследование в местности, граничащей с участком Палмеров. Седьмой канал провел там съемки.
На экране появилась подрагивающая видеозапись отряда полиции в бежевой форме. Полицейских сопровождали громадные немецкие овчарки, которые рыскали в море высокой травы за рядом новеньких небольших домов.
— Источники говорят, что аутопсия пятнадцатилетней девочки выявила смущающие подробности относительно того, как она погибла, но власти не вдаются в подробности. «Как я уже сказал, нити расследования появились в результате разговоров со сделавшими заявления свидетелями, и сейчас мы следуем этим нитям, — заявил капитан Рон Розерман из отделения полиции Метро-Дейд. — Больше я не могу сказать ничего, иначе это поставит наше расследование под угрозу».
После диктор жизнерадостно перешла на обсуждение каких-то новых образовательных инициатив в школьном округе Бровард.[24]
Мама вернула мне пульт.
— Могу я переключить? — спросила я, стараясь говорить ровным тоном.
Меня трясло, после того как я увидела своих погибших друзей по телевизору, но я не могла этого показать.
— Может, ты захочешь его выключить. Обед готов, — сказала мама.
Судя по виду, она тревожилась больше обычного. Я начинала подумывать, и не в первый раз, что именно ей стоит принимать успокоительные.
Братья придвинулись к столу, и, нацепив кривую улыбку, я присоединилась к ним. Во время еды я пыталась смеяться над их шутками, но не могла выбросить из головы образы Рэчел, Джуда и Клэр, которые только что видела. Нет, не видела. Которые примерещились мне.
— Что-то не так, Мара? — спросила мама, вырвав меня из транса.
Выражение моего лица, наверное, было под стать моим мыслям.
— Ничего, — весело сказала я.
Встала, наклонив голову, чтобы волосы заслонили мое лицо, взяла тарелку и подошла к раковине, чтобы сполоснуть ее и положить в посудомойку.
Тарелка выскользнула из моих мыльных рук и разбилась на нержавеющей стали. Боковым зрением я увидела, как Даниэль и мама переглянулись. Я была золотой рыбкой в аквариуме, и у меня не было керамического замка, чтобы в нем спрятаться.
— Ты в порядке? — спросил меня Даниэль.
— Да. Она просто выскользнула.
Я подобрала из раковины осколки, выбросила в мусорку и извинилась, сказав, что мне нужно сделать домашнюю работу.
Возвращаясь по коридору в свою комнату, я бросила взгляд на бабушкин портрет. Ее глаза тоже смотрели на меня; она следила за мной взглядом. За мной наблюдали. Везде.
То же самое жутковатое, настораживающее чувство сопровождало меня в школу на следующий день. Я просто не могла от него избавиться. Подъехав к школьной парковке, Даниэль сказал:
— Знаешь, тебе стоит подумать о том, чтобы бывать на солнышке.
Я бросила на него взгляд.
— Серьезно?
— Просто ты кажешься слегка изможденной.
— Верно подмечено, — сухо проговорила я. — Мы опоздаем, если ты не найдешь местечка.
Музыка Рахманинова негромко звучала из динамиков, вовсе не успокаивая сумятицу в моей голове.
Очевидно, и сумятицу в голове Даниэля тоже.
— Мне не на шутку хочется начать игру в бамперные машинки,[25] — сквозь сжатые зубы проговорил он.
Хотя мы рано выехали из дома, на дорогу до школы ушло сорок минут, и длиннющая очередь роскошных машин уже ожидала въезда на парковку.
Мы наблюдали, как две из них соперничали за одно и то же место, приблизившись к нему с разных сторон; одна из ожидающих машин, черный «Мерседес»-седан, с визгом покрышек подлетела к нужному месту, подрезав другую машину, голубой «Фокус». Водитель «Фокуса» прогудел одну длинную, резкую ноту.
— Сумасшествие, — сказал Даниэль.
Я кивнула, наблюдая, как водитель «Мерседеса» вышла из машины вместе со своим пассажиром. Я узнала безукоризненную гриву светлых волос еще до того, как увидела лицо. Анна, само собой. Потом я узнала кислое выражение лица ее вездесущего компаньона, Эйдена, вылезшего с переднего пассажирского сиденья.
Когда мы в конце концов нашли место, Даниэль улыбнулся мне. Потом мы вылезли из машины.
— Просто пошли мне СМС, если я понадоблюсь, хорошо? Предложение ланча по-прежнему в силе.
— Со мной все будет в порядке.
Дверь класса все еще была открыта, когда я пришла на продвинутый английский, но большинство мест уже были заняты. Я села на один из свободных стульев во втором ряду и не обратила внимания на смешки пары учеников, запомнившихся мне с урока математики. Учительница, мисс Лейб, что-то писала на доске, а дописав, улыбнулась классу.
— Доброе утро, ребята. Кто может сказать, что означает это слово?
Она показала на доску с написанным там словом «гамартия».[26] Я почувствовала себя увереннее — это я уже проходила. Очко в пользу бесплатного школьного образования Лорелтона. Я быстро оглядела класс. Никто не поднял руки. Ох, да какого черта! Я подняла руку.
— А, новенькая.
Мне до зарезу требовалась школьная форма. Улыбка мисс Лейб была искренней. Учительница прислонилась к своему столу.
— Как вас зовут?
— Мара Дайер.
— Рада познакомиться с вами, Мара. Начинайте.
— Фатальный изъян! — выкрикнул кто-то.
С британским акцентом. Я повернулась на стуле. Я бы сразу узнала мальчика, которого видела вчера, даже если бы он не был таким же помятым, как прежде, с распахнутым воротником, свободно повязанным галстуком и закатанными рукавами рубашки. Он все еще был красивым, все еще улыбался. Я сощурилась, глядя на него.
Учительница тоже сощурилась.
— Спасибо, Ной, но я вызвала Мару. И «фатальный изъян» в любом случае не самое точное определение. Хочешь попытаться, Мара?
Я попыталась, тем более что знала теперь — мальчик-британец тот самый печально знаменитый Ной Шоу.
— Это означает ошибку или заблуждение, — сказала я. — Иногда называемые трагическим изъяном.
Мисс Лейб кивнула, словно поздравляя меня.
— Очень хорошо. Я рискну и предположу, что в вашей школе вы читали три фиванские пьесы?
— Угу, — сказала я, борясь с застенчивостью.
— Тогда вы нас обогнали. Мы только начали «Царя Эдипа». Может кто-нибудь — не Мара — сказать, в чем заключался трагический изъян Эдипа?
Ной был единственным, кто поднял руку.
— Дважды в день, мистер Шоу? Это не в вашем характере. Пожалуйста, продемонстрируйте классу ваш ослепительный интеллект.
Ной, отвечая, глядел прямо на меня. Вчера я ошиблась — его глаза была не серыми, а голубыми.
— Его фатальным изъяном было самопознание.
— Или его гордость, — парировала я.
— Дебаты! — Мисс Лейб хлопнула в ладоши. — Мне это нравится. Это нравилось бы мне еще больше, если бы остальные ученики выглядели живыми, ну да ладно.
Учительница повернулась к доске и написала мой ответ и ответ Ноя под словом «гамартия».
— Думаю, имеются доводы в защиту каждого из этих утверждений. Что незнание Эдипом того, кто он есть, — так сказать, незнание самого себя, — послужило причиной его падения. И что его гордость — или, вернее, его надменность — привела к трагическому падению. И я хочу, чтобы каждый из вас к следующему понедельнику написал пять страниц вашего гениального анализа этого предмета.
Класс дружно застонал.
— Хватит. На следующей неделе мы начнем изучать антигероев.
Потом учительница продолжила лекцию, большую часть которой я уже слышала. Слегка соскучившись, я вытащила свою полную загнутых страниц любимую книгу «Лолита» и спрятала ее под тетрадкой. Наверное, в классе не работал кондиционер, потому что по мере того, как тянулись минуты, тут становилось все более душно. Когда, наконец, прозвенел звонок, жажда моя глотнуть свежего воздуха сделалась невыносимой. Я вскочила со стула, опрокинув его, наклонилась, чтобы поднять и поставить на ножки, но стул уже оказался в чьих-то руках.
В руках Ноя.
— Спасибо, — сказала я, встретившись с ним глазами.
Он посмотрел на меня знакомым знающим взглядом, таким же, как вчера. Слегка раздраженная, я отвела глаза, собрала вещи и поспешила из класса. Толпящиеся вокруг ученики толкнули меня, и я выронила книгу. Не успела я к ней потянуться, как на ее обложку упала тень.
— «Надобно быть художником и сумасшедшим, игралищем бесконечных скорбей, дабы узнать сразу маленького смертоносного демона в толпе обыкновенных детей, — сказал Ной; его британский акцент таял среди слов, голос был плавным и негромким. — Она стоит среди них, неузнанная и сама не чующая своей баснословной власти».[27]
Я уставилась на него с раскрытым ртом, утратив дар речи. Я бы засмеялась — все-таки эта ситуация была довольно-таки нелепой. Но то, как он это сказал, то, как он на меня смотрел, было шокирующе интимным. Как будто ему были известны мои секреты. Как будто у меня не было от него секретов.
Но прежде чем я смогла придумать ответ, Ной присел и поднял мою книгу.
— «Лолита», — сказал он, перевернув ее обложкой вверх.
Его взгляд скользнул по розовому ротику на обложке, потом он протянул книгу мне. Наши пальцы бегло соприкоснулись, и по кончикам моих пробежал теплый поток. Сердце мое заколотилось так громко, что Ной, наверное, услышал стук.
— Итак, — сказал он, снова встретившись со мной глазами, — ты распутница, у которой проблемы с папочкой?
Уголок его рта приподнялся в медленной, снисходительной улыбке.
Мне захотелось ударить Ноя, чтобы стереть эту усмешку с его лица.
— Что ж, ведь это ты процитировал книгу. И, между прочим, неправильно. Так кто после этого ты сам?
Его полуулыбка превратилась в настоящую ухмылку:
— О, я определенно распутник, у которого проблемы с папочкой.
— Тогда, думаю, ты припер меня к стене.
— Еще нет.
— Король придурков, — пробормотала я себе под нос, двинувшись к следующему классу.
Я не гордилась, что ругаюсь при совершенно незнакомом человеке. Но он первый начал.
Ной пошел рядом со мной.
— Ты имела в виду «король приколистов»?
Судя по его виду, он развлекался.
— Нет, — ответила я, на сей раз громче. — Я имела в виду «король придурков». Тот, кто коронован как придурок придурков, дурнее самого дурного придурка. Это самый верх иерархии придурков, — сказала я, как будто зачитала все это по словарю современных ругательств.
— Думаю, ты приперла меня к стене.
«Еще нет».
Эти слова непрошеными возникли у меня в голове, и я нырнула в класс математики, подальше от Ноя, едва увидела нужную дверь.
Я села в заднем ряду, надеясь спрятаться от взглядов наподобие тех, какие бросали на меня вчера, и потерялась в непонятном уроке. Я перегнула корешок «Лолиты» и спрятала ее в сумку. Вытащила миллиметровку, потом взяла карандаш. Потом заменила карандаш другим карандашом. Ной начинал в меня въедаться. В плохом смысле этого слова.
Но потом Анна чопорно вошла в класс в сопровождении своего не столь уж маленького друга и отвлекла меня от этих мыслей. Пара шествовала, как подходящие друг к другу пороки. Анна перехватила мой взгляд, и я быстро отвела глаза, но раньше успела покраснеть. Краешком глаза я наблюдала, как она садится в третьем ряду.
Меня затопило облегчение, когда за стол рядом со мной скользнул Джейми. Пока он был моим единственным другом в Кройдене.
— Как дела? — спросил он, ухмыляясь.
Я улыбнулась в ответ.
— Без носовых кровотечений.
— Пока, — сказал Джейми и подмигнул. — Итак, с кем ты еще познакомилась? С кем-нибудь интересным? Кроме меня, само собой.
Я понизила голос и начертила каракули на своей миллиметровке.
— С интересным? Нет. С придурочным? Да.
Ямочка на щеке Джейми стала глубже.
— Дай угадаю. Некий неряшливый ублюдок с раздевающим взглядом? — Джейми кивнул и продолжил: — Твой румянец говорит, что я попал в точку.
— Может быть, — ответила я небрежно.
— Итак, ты познакомилась с Шоу. Что он сказал?
Интересно, почему Джейми это так интересует?
— Он придурок.
— Да, ты уже упоминала об этом. А ведь если подумать, так говорят все. И все равно этот мальчик утопает в лобк…
— Ладно, ученики, выкиньте из головы свои проблемы, и пусть вашей проблемой станет то, что происходит в классе.
Мистер Уолш встал и написал на доске уравнение.
— Милый образ, — прошептала я Джейми.
Он подмигнул, как раз в тот миг, когда Анна повернулась, чтобы сердито уставиться на меня.
Свой второй день я провела в бесконечной, сводящей с ума рутине. Занятия, домашняя работа, несмешные шутки учителей, домашняя работа, задания в классе, домашняя работа. Когда это кончилось, Даниэль ждал меня на краю кампуса, и я была рада его видеть.
— Привет, — сказал он. — Иди быстрее, чтобы мы могли выбраться отсюда прежде, чем машины забьют выезд.
Я послушалась, и Даниэль спросил:
— Второй день прошел лучше первого?
Я подумала о всем, что случилось вчера, и ответила:
— Чуть получше. Но можно не говорить обо мне? Как прошел твой день?
Он пожал плечами.
— Как обычно. Люди везде одинаковы. Немногие выделяются из толпы.
— Немногие? Так сколько людей действительно выделяются?
Даниэль шутливо возвел глаза к небу.
— Несколько человек.
— Да ладно тебе, Даниэль. Где энтузиазм Кройдена? Выкладывай.
Даниэль послушно описал, на что похожа учеба в его выпускном классе, и мы прибыли домой, когда он как раз добрался до середины своего рассказа о занятиях музыкой. В гостиной ревел телевизор — шли новости, но родителей еще не было дома. Должно быть, там был наш младший брат.
— Джозеф? — прокричал Даниэль сквозь оглушительный шум.
— Даниэль? — откликнулся тот.
— Где мама?
— Она отправилась купить обед, папа сегодня возвращается домой пораньше.
— Ты сделал домашнюю работу?
Даниэль порылся в почте на кухонном столе.
— А ты? — спросил Джозеф, не поднимая глаз.
— Я собираюсь ее сделать, но это ведь не я зарылся по уши в… Что ты там смотришь?
— Си-эн-би-си.[28]
Даниэль помолчал.
— Зачем?
— Они рассказывают о рыночных тенденциях дня, — без колебания заявил Джозеф.
Мы с Даниэлем переглянулись. Потом он взял невероятно толстый конверт без обратного адреса.
— Откуда это пришло?
— Папин новый клиент закинул его за две секунды до вашего приезда.
По лицу Даниэля скользнуло странное выражение…
— Что? — спросила я.
…А потом исчезло.
— Ничего.
Даниэль ушел в свою комнату, а спустя минуту я ушла в свою, оставив Джозефа разбираться с последствиями того, что его поймают за просмотром телевизора с несделанной домашней работой. Его обаяние поможет ему выбраться из этой ситуации секунд за пять.
Некоторое время спустя громкий стук в дверь вырвал меня из глубин учебника испанского. Я решила, что испанский — мой самый нелюбимый предмет, даже хуже математики.
Папа заглянул в щель приоткрытой двери.
— Мара?
— Папа! Привет.
Отец вошел в комнату. Он явно устал, но на костюме его не было ни единой складки, хотя он провел в нем весь день. Папа сел рядом со мной на кровать, на его шелковом галстуке отразился свет.
— Итак, что нового в школе?
— Почему все всегда спрашивают меня про школу? Можно ведь поговорить о других вещах.
Он изобразил недоумение.
— О каких, например?
— Например, о погоде. Или о спорте.
— Ты ненавидишь спорт.
— Но школу я ненавижу еще больше.
— Довод принят, — с улыбкой ответил папа.
Он пустился рассказывать про свою работу, и как раз на середине истории о том, какую выволочку судья устроила секретарше за то, что та надела туфли на высоченных каблуках, мама позвала нас обедать. Когда папа был рядом, было куда легче смеяться, и той ночью я без труда заснула.
Но долго не проспала.
ПРЕЖДЕ
Я открыла один глаз, когда стук в мое окно стал слишком громким, чтобы не обращать на него внимания. Тот, кто виднелся в моем окне, почти прижался лицом к стеклу, вглядываясь в комнату. Я знала, кто там был, и не удивилась. Я зарылась под теплые одеяла, надеясь, что он уйдет.
Он постучал снова. Даже не надейся.
— Я сплю, — пробормотала я под одеялом.
Он постучал по стеклу еще громче, и старое окно в деревянной раме загремело. Или он разобьет окно, или разбудит моих родителей. И то и другое было нежелательно.
Я осторожно подошла к окну и слегка приоткрыла его.
— Меня нет дома, — громко прошептала я.
— Очень смешно.
Джуд открыл окно, и меня обдало шокирующе холодным воздухом.
— Я тут отмораживаю себе задницу.
— Эта проблема имеет простое решение.
Я скрестила руки на груди поверх фуфайки с круглым вырезом.
У Джуда был смущенный вид. Его глаза затенял козырек бейсболки, но было ясно, что он рассматривает мой ночной наряд.
— О господи. Ты даже не одета.
— Я одета. Я одета для постели. Я одета для постели, потому что сейчас два часа ночи.
Он посмотрел на меня широко раскрытыми насмешливыми глазами:
— Ты забыла?
— Да, — солгала я.
Я слегка высунулась из окна и проверила подъездную дорожку.
— Они ждут в машине?
Джуд покачал головой.
— Они уже у психушки. Ждут только нас. Пошли.
Я проснулась посреди ночи. В горле моем застрял вопль, на грудь словно навалился якорь. Я обливалась потом, тонула в ужасе. Я вспомнила. Я вспомнила. Поток осознания был почти физически болезненным. Джуд у моего окна, он явился, чтобы забрать меня и отвезти туда, где ждали Рэчел и Клэр.
Вот как я попала туда той ночью. Воспоминание не было таким уж ужасным, но пугал сам факт, что я вспомнила. А может, не пугал — возбуждал. Всем своим существом я знала: мой спящий рассудок не вообразил это, память была настоящей. Я осторожно проверила, не всплывет ли на краешке сознания еще какой-нибудь кусочек прошлого, но ничего не появилось — ни намека на то, зачем мы отправились в психушку.
Адреналин в крови зашкаливал, и я не смогла заснуть. Сон (воспоминание) повторялся по кругу, беспокоя меня больше, чем следовало. Почему я внезапно вспомнила именно сейчас? Что я могла с этим поделать? Что я должна была с этим поделать? Мне нужно было вспомнить ночь, когда я потеряла Рэчел, — вспомнить ради нее. Ради себя самой.
Хотя мама не согласилась бы с этим — она сказала бы, что мой рассудок защищается от травмы. Насиловать его «нездорово».
После того как на вторую ночь я увидела тот же самый сон, пережила тот же самый ужас, я мысленно начала соглашаться с мамой.
В тот день в школе я просто ни на что не годилась, и на следующий день тоже. Дул горячий бриз Майами, но вместо него я чувствовала на руках холодный декабрьский воздух Новой Англии. Закрывая глаза, я видела возле окна Джуда. Я думала об ожидающих меня Рэчел и Клэр. Ожидающих у психушки.
Психушки.
Но после навалившегося на меня в Кройдене мне больше всего на свете нужно было расслабиться. Поэтому утром пятницы я сосредоточилась на всяких мелких вещах. На столбах кружащих москитов, которыми я почти подавилась, когда вышла из машины Даниэля на парковку. На воздухе, набухшем влагой. На чем угодно, только бы не думать о новом сне, о памяти, обо всем, что стало частью моего ночного репертуара. Я была рада, что нынче утром у Даниэля прием у стоматолога. Мне не хотелось разговаривать.
Когда я приехала в школу, парковка была еще пустой. Я переоценила время, которое требовалось при здешнем движении для того, чтобы сюда добраться. Молнии сверкали вдалеке в пурпурных тучах, расстелившихся по небу как темное одеяло. Надвигался дождь, но я не могла сидеть смирно. Я должна была что-то делать, должна была двигаться, чтобы отогнать память, которая терзала мой разум.
Я распахнула дверцу машины и пошла пешком, миновав несколько пустых, неухоженных земельных участков и захудалых домов. Не знаю, как далеко я зашла, когда услышала, как кто-то скулит.
Я остановилась и прислушалась. Предо мной была сетчатая ограда, увенчанная колючей проволокой. Травы не было, только светло-коричневая, слегка утоптанная грязь в тех местах, где землю намочил ночной дождь. Повсюду валялся хлам: части машин, куски картона, какой-то мусор. А еще очень большая груда деревяшек. По земле рассыпались гвозди.
Я забралась по сетке до колючей проволоки и попыталась встать на носки, чтобы увидеть все пространство за оградой. Ничего. Я пригнулась, надеясь что-нибудь рассмотреть под другим углом. Окинула взглядом груду частей машин, потом осмотрела разбросанный там и сям мусор, груду деревяшек. Короткая желтовато-коричневая собачья шерсть почти сливалась с пылью под ненадежно сложенными досками. Собака так исхудала, что на ее пятнистой спине были видны все позвонки. Свернувшись плотным клубком, собака дрожала, несмотря на гнетущую жару. На ее черной морде виднелось множество шрамов, уши были рваными и почти невидимыми, прижатые к голове.
Ей было очень, очень плохо.
Я вгляделась во двор, но никого не увидела. Присев, я позвала собаку самым добрым, самым тоненьким голосом.
Собака выползла из-под кучи деревяшек и нерешительно, спотыкаясь, подошла к забору. Она посмотрела через металл слезящимися карими глазами.
Никогда в жизни я не видела столь жалкого существа. Я не могла оставить ее тут, в таком состоянии. Мне придется прогулять школу, чтобы вызволить ее.
И тут я заметила ошейник.
На ошейнике висел замок, прикрепленный к такой тяжелой цепи, что было удивительно, как животное вообще может стоять. Цепь даже не надо было ни к чему прицеплять: собака все равно никуда бы не ушла.
Я погладила ее морду сквозь ограду и попыталась прикинуть, смогу ли я стащить ошейник через большую, костистую голову. Я заговорила с собакой воркующим голосом, приманив ее так близко, что смогла почувствовать, насколько туго сидит ошейник. Но стоило мне ухватить его снизу, как тишину нарушил протяжный гнусавый голос, прозвучавший в нескольких шагах от меня.
— Какого черта лысого ты творишь с моей псиной?
Я подняла глаза.
Этот человек стоял по мою сторону забора, близко. Слишком близко. Плохо, что я не слышала, как он подошел. На нем была белая в пятнах майка и рваные джинсы, макушка его была лысой, а на плечи падали длинные сальные волосы.
Что сказать тому, чью собаку ты собираешься украсть?
— Привет.
— Я спросил, чего ты творишь с моей псиной.
Он прищурил на меня налитые кровью и слезящиеся голубые глаза. Я подавила желание забить его до смерти какой-нибудь палкой и вместо этого помедлила, оставив его вопрос без ответа. У меня, у девочки-подростка, не знающей, есть ли у фермера-засранца нож или пистолет в кармане, не было большого выбора. И я заговорила самым невинным голосом глупенькой девчонки:
— Я просто шла в школу и увидела вашу собачку! Она такая милая, какой она породы?
Я надеялась, этого хватит, чтобы он передумал грабить меня и отбирать завтрак. Я затаила дыхание.
— Она питбуль, ты что, раньше их не видала?
Он сплюнул в грязь комок какой-то противной дряни.
Таких тощих не видала. Я вообще не видела настолько худых собак или настолько худых других животных.
— He-а. Такая замечательная собака! Она много ест?
Беспардонно глупый вопрос. Когда-нибудь я погибну из-за того, что не умею следить за своим языком. Может, погибну прямо сегодня.
— Тебе-то какое разэтакое дело?
Ну… Веди себя как взрослая или беги домой.
— Она умирает с голоду, и цепь у нее на шее слишком тяжелая. У нее укусы на ушах и шрамы на морде. Вы что, не можете лучше о ней заботиться?
Голос мой становился пронзительным.
— Она такого не заслужила!
Я начинала терять самоконтроль.
Его челюсти напряглись, впрочем, как и все тело. Он подошел так близко, что оказался лицом к лицу со мной. Я задержала дыхание, но не двинулась с места.
— Да кто ты, к дьяволу, такая? — просипел он. — Проваливай! Еще раз тебя увижу — уже не буду таким вежливым!
Я невольно вдохнула отвратительную вонь, которой на меня веяло, и посмотрела вниз, на собаку, которая съежилась, стараясь держаться подальше от своего владельца. Мне не хотелось ее оставлять, но я не могла придумать, как справиться со всеми этими помехами: колючей проволокой, ошейником на замке и тяжелой цепью. С ее хозяином. Поэтому я с трудом отвела от нее глаза и двинулась прочь.
И тут услышала вопль.
Круто обернувшись, я увидела, что собака скорчилась, прильнув к земле. Ее хозяин держал тяжелую цепь. Наверное, он рванул ее.
Больной ублюдок мне улыбался.
Меня переполнила ненависть, до краев. В тот миг я ненавидела этого человека сильней, чем кого-либо прежде за всю свою жизнь; у меня кулаки чесались его отделать, но это было мне не под силу. Поэтому я повернулась и побежала, чтобы дрожащие руки и ноги выплеснули хоть какую-то часть ярости, поднявшейся из глубины моей души, — ярости, о которой я и не подозревала. Ноги мои стучали по тротуару, а мне хотелось, чтобы они выбили улыбку с лица этого грязного типа. И, едва эта мысль мелькнула у меня в голове, я увидела…
Провал в черепе мужлана, оставивший зияющую, кровавую дыру в боковой части головы. Густое облако мух, забившее его рот. Кровь, запятнавшую песчаную почву рядом с грудой досок, растекшуюся широкой темнеющей лужей вокруг тела.
Он заслуживал смерти.
Потная, задыхающаяся, я обогнула парковку у школы и сверилась со своими часами. До урока английского оставалось семь минут. Я схватила из машины сумку, ринулась в класс и вбежала в него за минуту до звонка.
Ловко.
Мисс Лейб закрыла за мной дверь, и я уселась за ближайший свободный стол. В классе был Ной, такой же скучающий, беззаботный и неряшливый, как и всегда. На его столе не было книг и тетрадей, но это не помешало ему ответить правильно на все вопросы, которые мисс Лейб ему задавала.
Пижон.
Я слушала учительницу краем уха; мысли мои беспорядочно блуждали. Мне нужно было что-то предпринять насчет собаки. Как-то ей помочь. Я как раз начала строить сомнительные планы, включавшие секатор для проволоки, шерстяную маску и булаву, когда прозвенел звонок. Я рванула к двери; мне не терпелось попасть в следующий класс, но у прохода уже собралась бурлящая толпа учеников, загородив мне выход.
Выскочив в конце концов из заточения классной комнаты, я оказалась лицом к лицу с Анной. Она с отвращением сморщила нос.
— Ты что, не принимала душ?
Наверное, от меня разило после моего утреннего спринта, но я была не в настроении выслушивать ее чушь. Только не сегодня. Я открыла рот, готовая разразиться бранью.
— Я решительно предпочитаю не принявших душ тем, что чересчур надушен, а ты, Анна?
Этот голос мог принадлежать только Ною. Я обернулась. Он стоял за мной с чуть заметной улыбкой на губах.
Голубые глаза Анны широко распахнулись. Лицо ее из злого сделалось невинным. Это было похоже на волшебство, только нечестивое.
— Думаю, если существуют всего два варианта, Ной, я тоже предпочитаю первый. Но я неравнодушна и к мытью, и к умеренному использованию духов.
— Ну да, уже поверил, — сказал Ной.
Похоже, не такого ответа она ожидала.
— К-как знаешь, — запинаясь, выговорила Анна, снова уставившись на меня.
Она одарила меня убийственным взглядом, прежде чем зашагать прочь. Невероятно! Теперь-то мы с ней точно друг друга полюбим.
Я повернулась к Ною. Он одарил меня дерзкой улыбкой, и я ощетинилась.
— Ты не должен был так поступать, — сказала я. — Я вполне справлялась и сама.
— Простой благодарности было бы вполне достаточно.
По крыше над проходом начал барабанить дождь.
— Мне и в самом деле нужно в класс, — сказала я, ускорив шаги.
Ной сделал то же самое.
— Какой у тебя следующий урок? — легко спросил он.
— Элементарная математика.
«Уходи. От меня разит. И ты ужасно мне досаждаешь».
— Я пойду с тобой.
Полный крах.
Я перекинула сумку на другое плечо, приготовившись к неловкой молчаливой прогулке. Ной внезапно дернул меня за сумку, заставив остановиться.
— Это ты нарисовала? — спросил он, показав на рисунок на сумке.
— Угу.
— Да ты талант.
Я посмотрела ему в лицо. Никакого сарказма. Никакого веселья. Такое вообще возможно?
— Спасибо, — обезоруженная, ответила я.
— Теперь твоя очередь.
— Какая очередь?
— Сделать мне комплимент.
Я проигнорировала его.
— Мы можем и дальше идти молча, Мара, или ты можешь по дороге попросить меня немножко рассказать о себе.
Он приводил меня в ярость.
— А с чего ты решил, что интересуешь меня? — спросила я.
— Да ни с чего, — ответил он. — Честно говоря, я уверен, что тебя вообще не интересует такая тема. И это интригует.
— Почему же?
Мой класс был в конце прохода. Теперь уже немного осталось.
— Потому что большинство здешних девчонок, заслышав мой акцент, спрашивают, откуда я. И обычно они вне себя от радости, если имеют честь со мной беседовать.
Ну и самонадеянность.
— Между прочим, акцент английский.
— Да, я поняла.
Осталось всего десять шагов.
— Я родился в Лондоне.
Осталось семь шагов. Отвечать ему я не буду.
— Мои родители переехали сюда из Англии два года тому назад.
Четыре шага.
— У меня нет любимого цвета, хотя мне очень не нравится желтый. Ужасный цвет.
Два шага.
— Я играю на гитаре, люблю собак и ненавижу Флориду.
Ной Шоу вел низкую игру. Я невольно улыбнулась. А потом мы добрались до класса.
Я ринулась в дальнюю часть комнаты и села за столом в углу.
Ной последовал за мной в класс. Он даже не занимался математикой!
Он скользнул за стол рядом со мной, а я подчеркнуто игнорировала то, как одежда обтягивает его худое тело.
Джейми вошел и сел с другой стороны прохода, посмотрев на меня долгим взглядом. Потом покачал головой.
Я вытащила свою миллиметровку и приготовилась заняться вычислениями. Что означало, я рисовала каракули, пока мистер Уолш не обошел класс, чтобы собрать вчерашнюю домашнюю работу. Он остановился у стола, который теперь занимал Ной.
— Я могу вам чем-нибудь помочь, мистер Шоу?
— Я сегодня присутствую на ваших занятиях в качестве вольнослушателя, мистер Уолш. Я отчаянно нуждаюсь в повторении материала по математике.
— Угу, — сухо проговорил мистер Уолш. — У вас есть разрешение?
Ной встал и вышел из класса. Вернулся, когда мистер Уолш просматривал наши домашние работы. И, конечно же, Ной протянул учителю листок бумаги. Тот ничего не сказал, и Ной снова сел рядом со мной. Да что здесь за школа такая?
Когда мистер Уолш возобновил лекцию, я вновь принялась яростно выводить каракули в своей тетради, не обращая внимания на его слова.
Собака. Ной меня отвлек, а мне нужно было решить, как ее спасти.
Все утро я была поглощена мыслями о животном и не думала о Ное, хотя на математике он таращился на меня со сосредоточенностью котенка, играющего с клубком шерсти. Я ни разу на него не взглянула. Делая записи и ерзая на сиденье, я не замечала его неизменного веселого выражения лица.
Не замечала и того, как он каждые пять секунд пробегал длинными пальцами по волосам.
И того, как он тер бровь, когда мистер Уолш задавал мне вопрос.
И того, как опускал небритую щеку на ладонь и просто…
Пристально глядел на меня.
Когда занятия, наконец, закончились, у Анны был такой вид, словно она созрела для убийства, а Джейми смылся, не успела я сказать ему и слова. Ной ждал, пока я соберу вещи. У него самого не было ни учебников, ни тетрадок, ни сумки. Что было странно. Должно быть, на моем лице отразилось удивление, потому что его ухмылка малолетнего преступника вернулась.
Я решила надеть что-нибудь желтое на нашу следующую с ним встречу. Если получится, я оденусь в желтое с ног до головы.
Мы шагали в молчании, пока моего внимания не привлекли вращающиеся двери впереди.
Туалет. Оригинальная идея.
Когда мы дошли до двери, я повернулась к Ною.
— Я пробуду там некоторое время. Ты, наверное, не захочешь меня ждать.
Я лишь мельком заметила его шокированное выражение лица, прежде чем с удивительной силой толкнула дверь.
Победа.
В туалете были несколько девочек неустановленного возраста, но они не обратили на меня ни малейшего внимания и скоро ушли. Я была рада убраться от Ноя, поэтому обуздывала ту часть своего рассудка, которая желала узнать, какую песню он больше всего любит играть на гитаре. Джейми предупредил меня насчет этой ерунды; Ной играет со мной, и я буду дурой, если про это забуду. И все равно все это неважно. Что важно, так это собака.
На уроке математики я решила позвонить в службу отлова бездомных животных и подать жалобу на Агрессивного Поганца. Я вытащила мобильник. Наверняка кого-нибудь пошлют разобраться в моей жалобе и увидят, что собака на краю гибели. А потом ее оттуда заберут.
Я передала информацию, попросив номер городской службы отлова животных, и записала цифры у себя на руке.
Женский голос ответил после трех гудков:
— Офицер Диаз, служба отлова бездомных животных, могу вам чем-нибудь помочь?
— Да, я звоню, чтобы подать жалобу на жестокое обращение с собакой.
Остаток дня мне невозможно было усидеть тихо, ведь я знала, что после школы должна проверить собаку, чтобы убедиться, что она в безопасности. На каждом занятии я ерзала; из-за чего получила по испанскому дополнительное домашнее задание.
Когда уроки закончились, я слетела по скользким ступенькам и чуть не сломала шею. Дождь прекратился, но из-за него все дорожки стали мокрыми и предательски опасными. Я проделала половину пути до парковки, когда мой телефон зазвонил; я не узнала номера, а мне приходилось следить за тем, чтобы не поскользнуться. Я не ответила на звонок и побежала в сторону дома, у которого жила собака.
Но, завернув за угол, я увидела впереди мигающие огни. У меня что-то трепыхнулось в животе. Возможно, огни — добрый знак. Может, они арестовали того парня. И все-таки я замедлила бег и подошла уже шагом, ведя пальцами по осыпающейся стене возле сетчатой ограды. Я прислушивалась к голосам впереди и еле слышным звукам полицейской рации. Приблизившись к дому, я увидела патрульную машину с мигалками и машину без опознавательных знаков.
И «Скорую помощь».
Волоски на моей шее встали дыбом.
Когда я добралась до двора, увидела, что передняя дверь дома была открыта. Люди стояли у машин неподалеку от «Скорой помощи». Я осматривала участок в поисках собаки, но, когда взгляд мой добрался до груды досок, кровь застыла у меня в жилах.
Рта мужчины вообще не было видно из-за мух, кишевших на губах и поверх кровавого месива, когда-то бывшего головой. Земля под его проломленным черепом была совершенно черной, и у краев его грязной майки расплывалось красное пятно.
Хозяин собаки был мертв. Он был мертв и выглядел именно так, как я себе это воображала.
Деревья, тротуар и мигающие огни завертелись вокруг меня, когда я ощутила первый безошибочный треск тонкой материи здравого смысла.
Я засмеялась.
Я такая сумасшедшая!
А потом меня вырвало.
Большие руки схватили меня за плечи. Боковым зрением я увидела, как ко мне подходит женщина в костюме и мужчина в темной форме, но они были еще далеко и расплывались перед моими глазами. Кто же меня держал?
— Отлично, просто отлично. Убирайся отсюда, Гадсен! — сказал женский голос.
Он звучал из такого далека…
— Заткнись, Фоли. Ты вполне могла бы огородить место преступления, — сказал сзади мужской голос.
Мужчина развернул меня, и я вытерла губы. Мужчина тоже был в костюме.
— Как тебя зовут? — властно спросил он.
— М-мара, — запинаясь, ответила я.
Я едва слышала собственный голос.
— Вы можете привести медиков? — крикнул мужчина. — Возможно, у нее шок.
Это сразу меня встряхнуло, заставив сосредоточиться. Никаких медиков. Никаких больниц.
— Я в порядке, — сказала я и пожелала, чтобы деревья перестали танцевать.
Я сделала несколько глубоких вдохов, чтобы обрести равновесие. Это происходит на самом деле?
— Я просто никогда раньше не видела мертвецов, — пояснила я, не успев даже осознать, что так и есть.
Я не видела Рэчел, Клэр и Джуда на их похоронах. От них немногое осталось.
— Пусть медики просто на тебя взглянут, — сказал мужчина, — пока я буду задавать вопросы, если ты не возражаешь.
Он дал сигнал врачам из «Скорой помощи». Я поняла, что в этом споре мне не победить.
— Хорошо, — сказала я.
Закрыла глаза, но все равно видела кровь. И мух.
Но где же собака?
Я открыла глаза и поискала ее взглядом, но ее нигде не было видно.
Приблизился медик, и я попыталась сосредоточиться на том, чтобы не выглядеть безумной. Я дышала медленно и ровно, пока он светил маленьким фонариком мне в глаза — сперва в один, потом в другой. Он осмотрел меня, но как раз когда он вроде бы заканчивал осмотр, я подслушала слова женщины-детектива:
— Где, к дьяволу, Диаз?
— Говорит, скоро будет здесь, — ответил мужчина, разговаривавший со мной минуту назад.
— Хочешь пойти и получше привязать собаку? — спросила женщина.
— Э-э… Нет.
— Я не хочу к ней прикасаться, — сказала женщина. — Я видела, как по ее шкуре ползают блохи.
— Леди и джентльмены, вот вам полиция Майами.
— Иди к черту, Гадсен.
— Успокойся. Собака никуда не денется. Она едва может ходить, не то что бежать. Дело не в том. Это питбуль, и ее просто усыпят.
— Собака никак не могла этого сделать. Парень споткнулся и раскроил себе череп о кол рядом с грудой деревяшек, видишь? Даже не нужно дожидаться спецов, чтобы это определить.
— Я и не говорю, что это сделала собака. Я просто говорю, что в любом случае придется ее усыпить.
— Плохо.
— По крайней мере ее избавят от страданий.
После всего, через что прошла эта собака, ее усыпят. Убьют.
Из-за меня.
Я снова почувствовала тошноту. Рука моя задрожала, когда медик измерял мой пульс.
— Как ты сейчас себя чувствуешь? — спросил он негромко.
Глаза его были добрыми.
— Прекрасно, — солгала я. — Правда. Теперь со мной все в порядке.
Я надеялась, что, если все время буду это твердить, этого хватит, чтобы убедить его: я говорю правду.
— А что?
— Тогда мы закончили. Детектив Гадсен?
Мужчина-детектив и женщина в костюме подошли к нам, и мужчина — детектив Гадсен — поблагодарил медика, двинувшегося обратно к машине «Скорой помощи». Вокруг кишели другие люди, некоторые в форме, некоторые в штатском. Подъехал фургон, на задней части которого были выведены по трафарету слова «Судебный патологоанатом».
Скользкий страх обволок мой язык.
— Мара, так? — спросил детектив Гадсен, а его партнерша вынула записную книжку. Я кивнула. — Как твоя фамилия?
— Дайер, — ответила я.
Партнер Гадсена это записала. Подмышки ее желто-коричневого костюма потемнели от пота. Его подмышки тоже. Но, хотя я впервые приехала в Майами, мне не было жарко. Я дрожала.
— Что тебя сюда сегодня привело, Мара? — спросил Гадсен.
— Э-э… — Я сглотнула. — Это я позвонила и подала жалобу насчет собаки.
Не было смысла лгать на этот счет. Я оставила свою фамилию и номер телефона, когда говорила с офисом отдела по отлову животных.
Детектив не отвел глаз, но я заметила, что выражение его лица изменилось. Он ожидал, пока я продолжу. Я откашлялась:
— Я просто хотела заглянуть после школы и проверить, увезли ли собаку.
Он кивнул.
— Ты видела еще кого-нибудь, когда была тут нынче утром?
Я покачала головой.
— В какую школу ты ходишь? — спросил он.
— В Кройден.
Женщина-детектив записала и это. Мне очень не нравилось, что она все записывает.
Гадсен задал еще несколько вопросов, но я все время невольно искала глазами собаку. Должно быть, пока меня осматривал медик, мертвое тело убрали, потому что оно исчезло. Металлическая дверь захлопнулась, и я подпрыгнула. Я и не заметила, как детектив Гадсен перестал говорить. Теперь он ожидал моего ответа.
— Простите, — сказала я.
Несколько больших дождевых капель ударили по металлу и жестяному лому, как пули. Снова собирался пойти дождь, и скоро.
— Простите, я не слышала, что вы сказали.
Детектив Гадсен внимательно рассматривал мое лицо.
— Я сказал, что моя напарница проводит тебя до кампуса.
Судя по виду женщины-детектива, ей хотелось войти в дом.
— Со мной и вправду все просто прекрасно.
Я улыбнулась, демонстрируя, насколько со мной все прекрасно.
— Тут совсем недалеко. Но все равно спасибо.
— Мне все-таки хотелось бы, чтобы…
— Она сказала, что с ней все прекрасно, Винс. Иди-ка и взгляни на это, ладно?
Детектив Гадсен внимательно посмотрел на меня.
— Спасибо за звонок.
Я пожала плечами.
— Я должна была что-то сделать.
— Конечно. Если вспомнишь что-нибудь еще, — сказал детектив, протягивая мне свою визитку, — звони мне в любое время.
— Позвоню. Спасибо.
Я пошла прочь, но, завернув за угол, прислонилась к прохладной оштукатуренной стене и прислушалась.
По гравию похрустывали чьи-то шаги; вскоре к ним присоединились еще одни. Детективы разговаривали друг с другом, в разговор вступил третий голос, которого я не помнила. Наверное, кто-то зашел в дом прежде, чем я сюда добралась.
— Скорее всего, он умер семь часов назад.
— Итак, примерно в девять утра?
В девять. Спустя несколько минут после того, как я от него убежала. Я не могла сглотнуть, в горле пересохло.
— Это мое предположение. Жара и дождь мешают точно определить время. Вы же знаете, как это бывает.
— Знаем.
Потом я услышала что-то насчет температуры, трупных пятен, падения из-за того, что человек споткнулся, и траекторий — сквозь громкий гул крови, пульсирующей в ушах. Когда шаги и голоса стихли вдали, я рискнула выглянуть из-за угла.
Они ушли. Может быть, в дом? И под таким углом я увидела собаку. Она была некрепко привязана к покрышке в дальнем конце двора, ее шерсть сливалась с землей. Дождь теперь лил ровно, беспрестанно, но она даже не вздрагивала.
Не думая, я побежала к ней. Моя футболка промокла насквозь. Я огибала мусор и детали машин, ступая как можно осторожнее. Спасибо дождю за то, что он скрывал звук моих шагов. Но, если кто-нибудь в доме обратит внимание на происходящее снаружи, меня, наверное, услышат. И точно увидят.
Когда я добралась до собаки, небеса мстительно разверзлись. Я опустилась на колени, чтобы отвязать ее от покрышки. Потом слегка потянула за привязь.
— Пошли, — прошептала я ей на ухо.
Собака не двинулась. Может быть, не могла. Ее шея была стерта до мяса, кровь сочилась из того места, где ее натер тяжелый ошейник, и я не хотела ее тянуть. Но потом голоса сделались громче и стали приближаться. У нас не было времени.
Я обхватила собаку одной рукой вокруг туловища и подняла ее на лапы. Она была слабой, но осталась стоять. Я снова зашептала ей и ласково подтолкнула в крестец, чтобы заставить пойти. Она сделала шаг, но дальше не двинулась. В голове моей зазвенела паника.
Что ж, я подняла собаку на руки. Она весила меньше, чем должна была, но все-таки оставалась тяжелой. Пошатываясь, я длинными шагами двинулась вперед, пока мы не убрались со двора. Из-за пота и дождя волосы мои прилипли ко лбу и шее. К тому времени, как мы завернули за угол, я тяжело дышала, и у меня дрожали колени. Я опустила собаку.
Я сомневалась, что смогу донести ее до машины Даниэля. Да и что бы я делала потом? Так далеко я не загадывала, но теперь на меня навалилась вся чудовищность ситуации, в которую я влипла. Собаке требовался ветеринар. У меня не было денег. Мои родители не очень любили животных. Я украла нечто с места преступления.
Место преступления.
Образ яркой арбузной мякоти, выплеснувшейся из черепа мужчины прямо в грязь, снова появился в моем мозгу. Он был, несомненно, мертв. Всего через несколько часов после того, как я побывала возле его дома. Умер именно так, как я ему того желала.
Совпадение. Это должно быть совпадением.
Должно.
Собака заскулила, рывком вернув меня к реальности. Я погладила ее и сделала нерешительный шаг вперед, осторожно, чтобы привязь не терлась об ее шею, которая, судя по виду, должна была очень болеть.
Уговаривая собаку идти вперед, я дотянулась до кармана, в котором лежал мобильник. Я получила одно голосовое сообщение. От мамы, из ее нового офиса. Пока я не могла ей перезвонить; мне нужно было доставить собаку в клинику для животных. Я набрала 411, чтобы выяснить, где тут поблизости ветлечебница. После я собиралась придумать, как обрушить на родителей новость, что — сюрприз, сюрприз! — у нас есть собака. Они должны были бы сжалиться над своей чокнутой дочерью и ее жалким питомцем. С меня сталось бы извлечь выгоду из трагедии — ради высшей цели.
Дождь снова прекратился, так же внезапно, как и начался, оставив после себя только туманную дымку. И, завернув за угол перед парковкой, я заметила характерную подпрыгивающую походку некоего характерного придурка, направлявшегося в мою сторону. Он проводил пальцами по мокрым от дождя волосам и теребил что-то в кармане рубашки. Я попыталась пригнуться за ближайшей припаркованной машиной, чтобы избежать общения с ним, но в ту же секунду собака гавкнула. Мы спалились.
— Мара, — сказал он, приблизившись.
Наклонил голову, и тень улыбки породила морщинки в уголках его глаз.
— Ной, — ответила я самым невыразительным голосом.
И пошла дальше.
— Ты собираешься представить меня своему другу?
Его ясные глаза остановились на собаке. Ной крепче сжал зубы, как следует разглядев ее: костлявую спину, пятнистую шерсть, шрамы, и на секунду он сделался тихо взбешенным. Но это выражение лица исчезло так же быстро, как и появилось.
Я попыталась принять небрежный вид, как будто для меня было в порядке вещей проводить время, совершая моцион под дождем в сопровождении истощенного животного.
— У меня есть другие дела, Ной.
Не на что тут смотреть.
— И куда ты?
Его голос звучал раздраженно, что мне не понравилось.
— Господи, ты такая чума, Ной.
— Мастерски написанная, со множеством недоговорок, эпическая притча, имеющая вечный моральный резонанс?[29] Ух ты, спасибо. Это одна из самых приятных вещей, которые мне когда-либо кто-либо говорил, — со сдержанным весельем ответил он.
— Болезнь, Ной. А не книга.
— Я игнорирую это определение.
— А ты не мог бы игнорировать его, убравшись прочь с моей дороги? Мне нужно найти ветеринара.
Я опустила взгляд на собаку. Она пристально глядела на Ноя и слабо завиляла хвостом, когда он наклонился, чтобы ее погладить.
— Ветеринара для собаки, которую я нашла.
Сердце мое сильно застучало, когда эта ложь слетела с моего языка.
Взглянув на меня, Ной приподнял бровь, потом посмотрел на свои часы.
— Тебе сегодня везет. Я знаю ветеринара в шести минутах езды отсюда.
Я заколебалась.
— Правда?
Надо же, какое совпадение.
— Правда. Пошли. Я тебя отвезу.
Я обдумала ситуацию. Собаке нужна была помощь, очень нужна. И ей могли помочь гораздо быстрее, если бы Ной был за рулем. С моим-то чувством направления я ездила бы кругами по Южному Майами до четырех часов утра. Я решила ехать с Ноем.
— Спасибо, — сказала я, кивнув ему.
Ной улыбнулся, и мы втроем двинулись к его машине. К «Приусу».[30] Он открыл заднюю дверь, взял из моих рук привязь и, несмотря на плешивость и блохастость собаки, подхватил ее на руки и положил на обивку.
Если она записает всю его машину, я умру. Мне следует его предупредить.
— Ной, — сказала я. — Я нашла ее всего две минуты тому назад. Она… бродячая, и я о ней ничего не знаю. Приучена ли она не пачкать в доме, вообще ничего, и я не хочу, чтобы она испорти…
Ной поместил указательный палец над моей верхней губой, большой палец — под нижней губой и совсем слегка сжал, прервав мою речь. У меня слегка закружилась голова, и, наверное, веки затрепетали и закрылись. Такой стыд. Мне захотелось себя прикончить.
— Заткнись, — тихо сказал он. — Это неважно. Давай просто отвезем ее туда, где ее осмотрят, хорошо?
Я слабо кивнула, кровь в моих венах неслась галопом. Ной подошел к пассажирской стороне машины и открыл для меня дверцу. Я забралась внутрь.
Я устроилась на сиденье, остро сознавая, насколько близко я от Ноя. Он порылся в кармане и вытащил пачку сигарет, потом — зажигалку. Не успев удержаться, я спросила:
— Ты куришь?
Он улыбнулся короткой озорной улыбкой и спросил:
— Хочешь сигаретку?
Всякий раз, когда он вот так выгибал брови, его лоб самым манящим образом собирался в морщины.
Со мной было что-то не так, очень сильно не так. Я списала это на свой гибнущий рассудок и отвела глаза.
— Нет, мне не хочется сигаретку. Они отвратительны.
Ной сунул пачку обратно в нагрудный карман рубашки.
— Я не буду курить, если тебя это беспокоит.
Но его тон вывел меня из себя.
— Меня не беспокоит, — ответила я. — Если ты не против в двадцать лет выглядеть на сорок, пахнуть, как пепельница, и заполучить рак легких, почему это должно беспокоить меня?
Слова сами собой слетели с моих губ. Я была такой противной, но не могла удержаться — Ной будил во мне самые худшие качества. Чувствуя себя слегка виноватой, я украдкой бросила на него взгляд, чтобы проверить, раздражен ли он. Конечно, он не был раздражен. Он выглядел так, будто это его просто развлекает.
— Мне это кажется потешным: всякий раз, когда я закуриваю, американцы смотрят на меня так, будто я собираюсь помочиться на их детей. И спасибо за участие, но я за всю жизнь ни разу не болел.
— Тебе повезло.
— Повезло, да. А теперь ты не против, чтобы я отвез эту умирающую с голоду собаку к ветеринару?
И вся моя вина ушла. Жар растекся по моим щекам, а потом — по шее до самых ключиц.
— Прости, а одновременно править машиной и разговаривать слишком сложно? Без проблем, я заткнусь.
Ной открыл рот, как будто хотел заговорить, потом снова его закрыл и покачал головой. Он вырулил с парковки, и из-за поезда мы девять минут сидели в неловком молчании.
Когда мы добрались до офиса ветеринара, Ной вышел из машины и подошел к ее пассажирской стороне. Я распахнула дверцу, просто на случай, если он собирается сам ее открыть. Его игривая походка не изменилась; он просто открыл заднюю дверцу и потянулся за собакой. К огромному счастью, она не описала обивку. Но вместо того чтобы поставить собаку на землю, Ной нес ее всю дорогу до двери здания. Она ткнулась мордой ему в грудь. Предательница.
Возле двери Ной спросил, как ее зовут.
Я пожала плечами.
— Понятия не имею. Я же сказала, что нашла ее десять минут назад.
— Да, — ответил Ной, склонив голову набок. — Ты и правда так сказала. Но им понадобится кличка, под которой ее зарегистрируют.
— Ну, тогда выбери ей кличку.
Я переступала с ноги на ногу, начиная нервничать. Я понятия не имела, чем заплачу за посещение ветеринара, что скажу, когда мы попадем внутрь.
— Хм-м, — пробормотал Ной. Он серьезно посмотрел на собаку. — Как тебя зовут?
Я раздраженно запрокинула голову. Мне просто хотелось со всем этим покончить.
Ной не обратил на меня внимания — он хорошо проводил время. Спустя целую вечность он улыбнулся.
— Мэйбл. Тебя зовут Мэйбл, — сказал он собаке.
Она даже не посмотрела на него; она все еще лежала, удобно свернувшись, у него на руках.
— Теперь мы можем войти? — спросила я.
— Ты — это что-то! — объявил он. — А теперь будь джентльменом и открой для меня дверь. У меня заняты руки.
Я послушалась, не переставая дуться.
Когда мы вошли и регистраторша увидела, в каком состоянии находится собака, глаза женщины широко распахнулись. Она ринулась, чтобы позвать ветеринара, и мысли мои понеслись вскачь: я пыталась придумать, что бы такое сказать, чтобы о собаке позаботились бесплатно. От этих хитроумных планов меня отвлек жизнерадостный голос, прозвучавший из дальней части большой приемной:
— Ной!
Из одного из кабинетов появилась миниатюрная женщина. У нее было приятное, но удивленное лицо.
— Что ты тут делаешь? — спросила она и просияла, когда он наклонился и поцеловал ее в обе щеки.
Любопытно.
— Привет, мама, — сказал Ной. — Это Мэйбл.
Он кивнул на собаку у себя на руках.
— Моя одноклассница Мара нашла ее рядом с кампусом.
Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы кивнуть. Судя по улыбке Ноя, он заметил мое замешательство и наслаждался им.
— Я заберу ее в дальний кабинет, чтобы взвесить.
Женщина сделала знак своему помощнику, который ласково взял собаку из рук Ноя. А потом в приемной остались только я и он. Одни.
— Итак, — начала я, — ты не собирался упомянуть о том, что твоя мама ветеринар?
— А ты не спрашивала, — ответил он.
Конечно, он был прав. Но все-таки.
Вернувшись, мама Ноя в общих чертах описала различные меры лечения, которые собиралась применить. В числе прочего она намеревалась оставить здесь собаку на уик-энд, чтобы понаблюдать за ней. Я молча возблагодарила небеса. У меня будет время придумать, что же мне с ней делать.
Закончив перечислять список недугов Мэйбл, мама Ноя выжидательно посмотрела на меня. Похоже, больше нельзя было оттягивать разговор об оплате.
— Э-э, доктор Шоу?
Я ненавидела свой тон.
— Простите, я не… У меня нет при себе денег, но, если секретарь даст мне счет, я могу съездить в банк и…
Доктор Шоу с улыбкой перебила:
— В этом нет необходимости, Мара. Спасибо за то, что… Ты сказала, что поймала ее?
Я сглотнула и метнула взгляд на свои ботинки, прежде чем встретиться с ней взглядом.
— Да. Я ее нашла.
У доктора Шоу был скептический вид, но она улыбнулась.
— Спасибо, что привезла ее. Она бы долго не протянула.
Если бы она только знала!
Образ фермера, лежащего на темной от крови земле, снова промелькнул у меня в голове, и я постаралась, чтобы на моем лице этого не отразилось. Я несколько раз поблагодарила маму Ноя, а потом мы двинулись обратно к машине. Шаги Ноя были вдвое шире моих, поэтому он добрался до машины первым и открыл для меня пассажирскую дверцу.
— Спасибо, — сказала я и лишь потом посмотрела на его самодовольное, самоуверенное лицо. — За все.
— Не за что, — ответил он голосом, полным отвратительного торжества. Как и следовало ожидать. — А теперь ты расскажешь, как в действительности нашла эту собаку?
Я отвернулась, избегая его пристального взгляда.
— Ты о чем?
Я надеялась, что он не заметит, что я не могу смотреть ему в глаза.
— Когда я тебя увидел, ты вела Мэйбл на скользящей привязи. Судя по ранам на шее, она просто не могла сидеть на такой привязи. Где ты ее раздобыла?
Угодив в ловушку, я сделала то, что сделал бы любой уважающий себя лжец. Я сменила тему разговора. Мой взгляд упал на одежду Ноя.
— Почему ты всегда выглядишь так, словно только что вылез из кровати?
— Потому что обычно так оно и есть.
То, как Ной приподнял брови, глядя на меня, заставило меня покраснеть.
— Стильно, — сказала я.
Ной запрокинул голову и засмеялся. Пронзительно.
Мне тут же понравился его смех, а потом я мысленно выпорола себя за подобную мысль. Но у глаз его появились морщинки, а улыбка озарила все лицо. Загорелся красный, и Ной, все еще хихикая, убрал руки с руля и полез в карман за куревом. Он придержал руль коленом, вытряхнул сигарету и плавным движением маленькой серебряной зажигалки зажег ее.
Я пыталась не обращать внимания на то, как губы его сложились на сигарете, как он зажал ее между большим и безымянным пальцами и почти благоговейно поднес ко рту.
Этот рот. Курение — плохая привычка, да. Но он шикарно выглядел, когда курил.
— Ненавижу неловкое молчание, — сказал Ной, прервав мои отнюдь не чистые мысли.
Он слегка запрокинул голову, и несколько прядей его торчащих во все стороны вьющихся волос поймали луч солнечного света, проникшего в окно машины.
— Оно заставляет меня нервничать, — продолжал он.
После такого замечания я не могла не возвести очи горе.
— Мне трудно поверить, что тебя хоть что-то заставляет нервничать.
Слова эти были правдивы. Было невозможно себе представить, чтобы Ной испытывал что-нибудь, кроме довольства. И скуки. Скучающий, великолепный, высокомерный, красивый. И я сижу рядом с ним. Близко. Мой пульс ринулся вдогонку за моими мыслями. Затевалась какая-то подлость, несомненно.
— Это так, — продолжал Ной. — А еще я психую без памяти, когда люди на меня смотрят.
— Врешь ты бесстыдно, — сказала я.
В окно врывались звуки Майами.
— В чем? — Ной посмотрел на меня — сама невинность.
— Ты не застенчив.
— Нет?
— Нет, — сощурившись, ответила я. — А притворяясь таковым, выглядишь болваном.
Ной сделал вид, что оскорблен.
— Ты ранила меня до глубины души этой нечестивой характеристикой.
— Передай мне носовые платки.
Ной непринужденно улыбнулся; наша машина рванула вперед.
— Хорошо. Может, «застенчивость» — не то слово. Но я беспокоюсь, когда вокруг слишком много людей. Мне не очень-то нравится привлекать к себе внимание.
Он стал пристально рассматривать меня.
— Это след моего темного и загадочного прошлого.
Было трудно не рассмеяться ему в лицо.
— Да неужели?
Он сделал еще одну длинную затяжку.
— Нет. Просто я был неуклюжим ребенком. Помню, мне было двенадцать или тринадцать, и у всех моих друзей уже были подружки. А я отправлялся спать, чувствуя себя неудачником, желая однажды вырасти и просто вписаться в среду.
— И ты вписался?
— Да. Вписался. Стал сексуальным. Как бы то ни было, я это сделал.
— Что сделал?
— Проснулся однажды утром, пошел в школу — и девочки заметили меня. Вообще-то это порядком нервировало.
— Да ну?
Его искренность застала меня врасплох. Я попыталась не показать виду, что это так.
— Бедный Ной, — сказала я со вздохом.
Ной самодовольно усмехнулся и уставился вперед.
— В конце концов я разобрался, как управиться с этим, но только когда мы сюда переехали. К несчастью.
— Я уверена, что ты прекрасно с этим разобрался.
Он повернулся ко мне и выгнул бровь.
— Здешние девчонки скучны.
Его высокомерие вернулось.
— Мы, американцы, такие неотесанные, — сказала я.
— Не американцы. Просто девчонки здесь, в Кройдене.
Я заметила, что мы уже вернулись на парковку. И припарковались. Когда это произошло?
— Во всяком случае, большинство из них, — закончил Ной.
— Но ты, похоже, справляешься.
— Я и вправду справлялся, но на этой неделе дела пошли особенно хорошо.
Просто ужас. Я медленно покачала головой, даже не потрудившись скрыть улыбку.
— Ты не похожа на других девчонок.
Я фыркнула.
— Серьезно?
А Джейми говорит, что Ной вкрадчивый.
— Серьезно, — ответил он, пропустив мимо ушей мой сарказм.
Или проигнорировав его.
Ной сделал последнюю затяжку, выпустил дым из ноздрей и выкинул в окно остаток раковой палочки.
У меня отвисла челюсть.
— Ты только что намусорил?
— Я вожу «гибрид». Это компенсирует мой поступок.
— Ты просто ужасный человек, — без убеждения сказала я.
— Знаю, — бодро ответил Ной.
Он озорно улыбнулся, протянул руку над моими коленями, чтобы открыть дверцу, и, перегнувшись через меня, мимолетно коснулся моей руки. Потом приоткрыл дверцу, но не отодвинулся. Его лицо было всего в нескольких дюймах от моего, и я видела золотистый отблеск на его вечной щетине. От него пахло сандаловым деревом и океаном, но дымом — лишь слегка. У меня перехватило дыхание.
Когда зазвонил мой мобильник, я подпрыгнула так, что ударилась головой о крышу машины Ноя.
— Какого чер…
Телефон продолжал звонить, не ведая о том, как мне больно. Текст песни «Дорогая мама» Тупака,[31] которую Джозеф запрограммировал как мой рингтон, выявила виновника.
— Прости, я должна…
— Подожди, — начал Ной.
Сердце мое неслось галопом, и только отчасти от удивления. Губы Ноя были всего в нескольких дюймах от моего лица, телефон протестовал в моей руке, и я влипла.
Собрав в кулак всю свою силу воли, я выбралась из машины и нерешительно помахала Ною, захлопывая дверцу.
Потом я ответила на звонок.
— Алло?
— Мара! Где ты? — раздался отчаянный голос матери.
Я повернула ключ в системе зажигания машины Даниэля и посмотрела на часы. Я сильно опаздывала. Плохо.
— Сейчас еду домой.
Покрышки машины завизжали, когда я развернулась на месте и почти врезалась в черный «Мерседес», припаркованный позади.
— Где ты была? — спросила мама.
Она отсчитывала каждую наносекунду, пока я медлила с ответом, поэтому я сказала правду:
— Я нашла возле школы умирающую от голода собаку. Ей было очень плохо, поэтому мне пришлось отвезти ее к ветеринару.
Началось. Мама некоторое время молчала, потом спросила:
— Где она сейчас?
Какой-то поганец позади меня засигналил, когда я свернула на автомагистраль.
— Где кто?
— Собака, Мара.
— Все еще у ветеринара.
— Каким образом ты за нее заплатила?
— Я не… Одноклассник увидел меня и отвез к своей маме, ветеринару, а та позаботилась о собаке бесплатно.
— Удобно.
Вот оно — раздражение в мамином голосе. Я влипла, влипла по уши. Я не ответила.
— Увидимся, когда приедешь домой, — сказала мама.
Отрывисто.
Я не предвкушала возвращения, но все равно при первой же возможности ударила по педали газа и, как только смогла, помчалась со скоростью почти девяносто, бросая вызов копам — пусть остановят меня. При каждом удобном случае я меняла ряд. Я игнорировала раздражающие гудки. Я заразилась манерой езды, принятой в Майами.
Спустя немного времени я уже заруливала на подъездную дорожку.
Я прокралась в дом как преступница, надеясь проскользнуть в свою комнату незамеченной, но мама примостилась на подлокотнике дивана в пустой гостиной. Она ожидала меня. Моих братьев не было видно и слышно. Чтоб им пусто было.
— Давай поговорим.
Выражение маминого лица было неестественно спокойным. Я приготовилась к ее атаке.
— Ты должна отвечать, когда я звоню. Каждый раз.
— Я не знала, что это ты звонила раньше. Я не узнала номера.
— Это номер моего офиса, Мара. Я велела тебе записать его в телефон, как только мы переехали, и оставила тебе голосовое сообщение.
— У меня не было времени его прослушать. Прости.
Мама подалась вперед; ее глаза изучали мое лицо.
— Там действительно была собака?
Я дерзко уставилась на маму.
— Да.
— Итак, если завтра я позвоню в ветеринарную клинику и спрошу о ней, там все подтвердят?
— Ты мне не доверяешь?
Мама не ответила. Она сидела молча, приподняв брови, ожидая, пока я что-нибудь скажу.
Я скрипнула зубами и ответила:
— Ветеринара зовут доктор Шоу, и ее клиника находится на Майами-Бич, около школы. Точного адреса я не помню.
Выражение лица мамы не изменилось.
Я была сыта этим по горло.
— Я иду в свою комнату.
Я отвернулась, мама позволила мне уйти.
Я захлопнула дверь чуть сильнее, чем требовалось. Оказавшись в своей комнате, я не могла больше откладывать мысли о том, что сегодня произошло. Ной. Мэйбл. Ее хозяин. Его смерть.
Вещи менялись.
На моей коже выступили бусинки пота, хотя я и знала, что вещи не могут меняться из-за меня. Это было невозможно. Я находилась в классе в девять часов утра, когда умер тот деревенщина. Он наверняка умер раньше. Коронер ошибся, сам сказал, что лишь строит догадки.
Вот так-то! Мне просто причудилась беседа с фермером. Тогда мне подумалось, что он слишком бесшумно ко мне подкрался, но он вообще не подкрадывался. Он уже был мертв. Вся наша беседа была еще одной галлюцинацией — такое и вправду случается, учитывая мой посттравматический синдром.
Но все-таки. Сегодняшняя галлюцинация казалась… другой. Она подтверждала, что я еще более безумна, чем допускала. Моя мать трудилась лишь над небольшим нарушением душевного равновесия, а я была совершенно спятившей. Ненормальной. Психически больной.
Присоединившись к семье за обедом, я чувствовала себя невозможно, противоестественно спокойной, как будто во время еды наблюдала за всем со стороны. Я даже сумела быть вежливой с матерью. До известной степени, как ни странно, это утешало, служа подтверждением моего сумасшествия.
Придурок умер до того, как я встретилась с ним нынче утром. Подождите, нет… Я никогда с ним не встречалась. Я придумала всю нашу беседу, чтобы подарить себе чувство власти над ситуацией, в которой ощущала себя бессильной. То были слова моей матери, но они звучали довольно правдиво. После того как меня выпустили из больницы, мама сказала, что я бессильна вернуть Рэчел. Как раз перед тем, как упомянула — стала продвигать идею показать меня психиатру и (или) посадить меня на лекарство, чтобы помочь справиться со случившимся. И, конечно, теперь не в моих силах было покинуть Флориду и вернуться домой. Но тощая, заброшенная, запущенная собака — с такой ситуацией я могла справиться. Значит, вот что случилось. Я на самом деле сошла с ума. Но тогда почему я чувствовала, что в этом есть нечто большее? Нечто, упущенное мною?
Смех матери вернул меня к настоящему. Когда она улыбалась, все ее лицо сияло, и я почувствовала себя виноватой из-за того, что испугала ее. Я решила не рассказывать ей о своем сегодняшнем маленьком приключении; если мама будет наблюдать за мной еще внимательней, она превратится в Око Саурона. А потом претворит в жизнь свои угрозы насчет психотерапии и лекарств. Ни один из этих вариантов меня не привлекал, и, честно говоря, теперь, когда я знала, что именно происходит, я могла с этим справиться.
До тех пор, пока не заснула.
ПРЕЖДЕ
Мы свернули на длинную подъездную дорожку, которую охраняли ржавые железные ворота. Над машиной изгибались толстые ветви голых деревьев, поскрипывающих на ветру. Фары освещали лишь тихую дорогу. Несмотря на работающий обогрев салона, я дрожала.
Джуд обхватил меня рукой и включил в машине «Дес кэб». Я посмотрела в окно. Фары осветили машину, до которой оставалось шагов двадцать, машину Клэр — я сразу узнала. Стекла ее были запотевшими, и, когда мы подъехали, Клэр выключила двигатель. Я потянулась к дверце, а Джуд — к моему запястью. Я скрипнула зубами. Я уже нервничала и не собиралась нынче ночью снова давать ему от ворот поворот.
Я попыталась вывернуться.
— Нас ждут.
Он меня не отпустил.
— Ты уверена, что готова?
У Джуда был скептический вид.
— Дьявол, да, — солгала я и улыбнулась, чтобы подчеркнуть свои слова.
— Потому что, если хочешь, мы можем уехать.
Не скажу, что меня не привлекло это предложение. Теплые одеяла обычно побеждают в сражении с полуночными экскурсиями на леденящем холоде.
Но нынче было по-другому. Рэчел с прошлого года умоляла меня это сделать. А теперь, когда на ее стороне была Клэр, моя боязливость могла лишить меня лучшей подруги.
Поэтому вместо того чтобы ответить: «Да»… многозначительно ответить: «Да», я лишь закатила глаза.
— Я ведь сказала, что в игре. Так оно и есть.
— А еще мы могли бы остаться здесь.
Джуд притянул меня к себе, но я повернула голову так, что он поймал губами только мою щеку.
— А ты-то сам не хочешь вернуться? — спросила я так, будто знала ответ.
Джуд раздраженно отодвинулся.
— Я уже это делал. Всего лишь старое здание. Подумаешь.
Он выскочил из машины, и я последовала за ним. Позже он будет злиться, но оно того стоило. Мы с ним встречались всего два месяца, и весь первый месяц он мне действительно нравился. Да и кому бы не понравился? Он был олицетворением всеамериканского идеала. Светлые волосы и зеленые глаза, как у Клэр. Широкие плечи футбольного полузащитника. И он был милым. Приторно-милым. Весь первый месяц.
Но в последнее время? Не так чтобы очень.
Пассажирская дверца машины Клэр хлопнула, и Рэчел побежала, чтобы встретиться со мной; ее темные волосы метались у нее за спиной.
— Мара! Я так рада, что ты приехала. Клэр думала, что ты в последнюю минуту струсишь.
Рэчел меня обняла.
Я посмотрела на Клэр, которая все еще стояла, съежившись, у машины. В ответ на мой взгляд она слегка прищурила глаза. Вид у нее был недружелюбный и разочарованный, она, наверное, надеялась, что я не появлюсь.
Я задрала подбородок.
— И пропущу шанс провести ночь в этой прославленной психушке? Никогда.
Я обняла Рэчел одной рукой и ухмыльнулась ей. Потом многозначительно посмотрела на Клэр.
— Почему вы так долго? — спросила Клэр.
Джуд пожал плечами.
— Мара проспала.
Клэр холодно улыбнулась:
— И почему я не удивляюсь?
Я открыла рот, чтобы сказать что-нибудь противное, но Рэчел взяла меня за руку, которая сильно замерзла за несколько мгновений, проведенных мной вне машины, и заговорила первой:
— Это неважно. Сейчас же она здесь. Это будет очень весело, честное слово.
Я посмотрела на внушительное готическое здание перед нами. Весело. О да.
Джуд подышал на руки и натянул перчатки. Я приготовилась к тому, что нас ждет длинная долбаная ночь. Я могла с этим справиться. Я справлюсь. Клэр потешалась надо мной после дня рождения Рэчел из-за того, что я тогда запсиховала. Я была сыта по горло упоминаниями о случае со спиритической доской. А после сегодняшней ночи мне уже не придется всего этого слышать.
Когда я уставилась на здание, страх проник в мою кровь. Рэчел вытащила из кармана камеру и открыла затвор, потом снова взяла меня за правую руку, а Джуд передвинулся, чтобы взять за левую. И все-таки это не делало то, что мы собирались сотворить, менее ужасающим. Но будь я проклята, если запаникую перед Клэр.
Клэр вытащила из рюкзака свою видеокамеру, прежде чем забросить рюкзак за плечо. Она двинулась к зданию, и Рэчел, последовав за ней, потащила меня с собой.
Мы добрались до полуразвалившейся ограды с несколькими объявлениями «Вход запрещен», приколоченными к обветрившемуся дереву, и я невольно подняла глаза на высящееся над нами зловещее здание, словно сошедшее со страниц поэмы По. Архитектура государственной психиатрической лечебницы «Тамерлан» была грозной, а еще более зловещий вид ей придавал плющ, вьющийся по передней лестнице и широким каменным стенам. Каменный фасад с окнами осыпался, разрушаясь.
Наш план состоял в том, чтобы провести ночь в заброшенном здании и двинуться домой на рассвете. Рэчел и Клэр хотели тщательно исследовать дом, попытаться найти детское крыло и комнаты, где применяли шоковую терапию. Если верить канонической литературе ужасов Рэчел, именно в этих комнатах чаще всего замечались паранормальные явления, и они с Клэр собирались задокументировать наши приключения для потомков. Ура.
Джуд слегка придвинулся ко мне, и я была искренне благодарна за его присутствие. Рэчел и Клэр вскарабкались на гниющий деревянный забор. Потом пришел мой черед. Джуд приподнял меня, но, ухватившись за непрочное дерево, я заколебалась. Несколько слов ободрения — и наконец с его помощью я забралась на забор. Я тяжело приземлилась с другой стороны в кучу шуршащих гниющих листьев.
Проникнуть в здание было легче всего через подвал.
Я знала, что Рэчел хотела отправиться в психбольницу. Но до ночи, последовавшей за смертью того куска дерьма, хозяина Мэйбл, я не помнила, почему я согласилась на такое.
В субботу я попыталась приготовиться к тому, что мне приснится еще что-нибудь, что я вспомню еще кусочек — что буду наблюдать за гибелью Рэчел. Дрожа, я заползла под одеяло, и желая, и в то же время не желая снова ее увидеть.
Мне и вправду приснился сон, но тот же самый. И в воскресную ночь — тоже.
То, что я вспоминала, было добрым знаком. Память возвращалась медленно, но все-таки возвращалась. Без психолога и потрясающей разум химии. Он явно был и без того достаточно потрясен.
Я почти радовалась возможности весь уик-энд гадать, как там Мэйбл, и беспокоиться о ней. Хотя я так и не смогла заставить себя попытаться выяснить номер телефона Ноя. Я решила, что спрошу его о собаке на уроке английского в понедельник, но, когда пришла в класс, его там не было.
Вместо того чтобы слушать урок, я бесцельно водила карандашом в блокноте, и мысли мои лениво блуждали где-то далеко, пока мисс Лейб собирала наши домашние задания и обсуждала разницу между трагическими героями и антигероями. Всякий раз, когда учащийся покидал класс или входил в него, мой взгляд устремлялся к двери — я ожидала, что Ной неторопливо войдет перед следующим звонком. Но он так и не пришел.
Когда урок закончился, я посмотрела на свои каракули, закрыла учебник и сунула его в сумку. Нарисованные карандашом устремленные вниз глаза Ноя щурились на меня со страницы блокнота, вокруг них были морщинки смеха. Его большой палец слегка касался нижней губы, рука лениво сложилась в кулак у губ, раздвинувшихся в сияющей улыбке. Он выглядел почти застенчивым, когда смеялся. Его бледный лоб был гладким, ненахмуренным.
У меня все перевернулось в животе. Я открыла предыдущую страницу и с ужасом заметила, что идеально нарисовала элегантный профиль Ноя, от высоких скул до легкой выпуклости на серьезном носу. А еще одной страницей раньше на меня смотрели его глаза, надменные и непостижимые.
Я побоялась дальше листать блокнот. Мне требовалась серьезная помощь.
Сунув альбом в сумку, я украдкой оглянулась через плечо в надежде, что никто ничего не заметил. На полпути к классу математики я почувствовала, как меня легонько постучали по спине. Но, когда я обернулась, поблизости никого не было.
Я покачала головой. Внезапно у меня возникло странное ощущение, как будто я плыву через чей-то чужой сон.
Мое появление в классе мистера Уолша было встречено смехом. Какие-то парни засвистели, когда я вошла в комнату. Потому что я наконец-то надела вездесущую школьную форму? Я не знала. Что-то происходило, но я не понимала что. Руки мои дрожали, поэтому я сжала кулаки и уселась за стол рядом с Джейми. Тут я услышала сзади звук похрустывающей бумаги. Бумаги, прицепленной к моей спине.
Итак, кто-то недавно и вправду стукнул меня по спине. По крайней мере это не было галлюцинацией. Я потянулась и сняла со своей спины листок, на котором было нацарапано: «проститутка». Тихое хихиканье перешло в громкий смех. Джейми озадаченно поднял глаза, а я покраснела и смяла бумагу в руке. Анна закинула голову и зашлась от хохота.
Не думая, я разжала кулак и положила смятый комок бумаги на ладонь. А потом запустила им в лицо Анны.
— Креативно, — сказала я, когда бумажный комок ударил в цель.
Загорелые щеки Анны покраснели, на лбу ее выступили вены. Она открыла рот, чтобы бросить мне оскорбление, но не успела, потому что мистер Уолш сделал ей замечание.
Как только урок кончился, Джейми ухмыльнулся и хлопнул меня по плечу.
— Хорошо сыграно, Мара.
— Спасибо.
Направляясь к дверям, Эйден протиснулся мимо Джейми так, что тот врезался плечом в косяк. Прежде чем покинуть комнату, он повернулся и спросил:
— Разве у тебя нет газончика, за которым следует ухаживать?
Джейми сердито посмотрел ему вслед и потер плечо.
— Ему нужно воткнуть нож в глаз, — пробормотал он, как только Эйден исчез. — Итак. Если не говорить о поганцах, как прошла твоя первая неделя?
О, знаешь, я видела мертвеца. Теряю рассудок. Ничего новенького.
— Неплохо.
Джейми кивнул.
— В твоей прежней школе было совсем не так, верно?
Когда он задал этот вопрос, перед моим мысленным взором возникла неподвижная Рэчел.
— Это так очевидно?
— Да у тебя просто на лбу написано «государственная школа».
— Э-э… Спасибо?
— Да, это комплимент. Я сидел в классе с такими вот придурками большую часть своей сознательной жизни. Тут гордиться нечем. Поверь.
— Нечем гордиться, если ты посещаешь частную школу или именно Кройден? — спросила я, когда мы добрались до его шкафчика.
— Судя по тому, что я слышал от друзей из других школ, такой уровень идиотизма присущ исключительно Кройдену. Возьмем, к примеру, Анну. У нее IQ всего на несколько баллов выше, чем у трупа, однако она все еще пятнает своей тупостью наш класс математики.
Я решила не упоминать, что меня, наверное, точно так же озадачило домашнее задание, как и Анну.
— Сумма, которую жертвуют твои родители, прямо пропорциональна количеству убийств, которым дозволено сойти тебе с рук, — сказал Джейми, меняя одни учебники на другие.
Полуденное солнце заслонила чья-то тень, и я подняла глаза.
Это был Ной. Как всегда, верхняя пуговица рубашки была расстегнута, рукава закатаны, и сегодня на его шее был свободно повязан узкий трикотажный галстук. Я смогла разглядеть только черный шнур, выглядывающий из-под воротника. Неплохо выглядел. Вообще-то он выглядел отлично, несмотря на синяки под глазами. Его волосы, как всегда, были в беспорядке.
Ной пробежал рукой по щетинистой челюсти.
Поняв, что меня поймали за разглядыванием, я покраснела. Он самодовольно ухмыльнулся и ушел, не сказав ни слова.
— Вот, начинается, — вздохнул Джейми.
— Заткнись.
Я отвернулась, чтобы Джейми не увидел, что я краснею еще сильнее.
— Если бы он не был таким засранцем, я бы аплодировал, — сказал Джейми. — Ты могла бы зажечь огонь с помощью того жара, который сейчас вспыхнул между вами.
— Ты путаешь сердечную привязанность с резкой враждебностью, — ответила я.
Но, подумав о прошлой неделе, о том, каким Ной был с Мэйбл, я засомневалась, что говорю правду.
В ответ Джейми печально покачал головой:
— Это всего лишь вопрос времени.
— Что вопрос времени?
— Когда ты совершишь постыдную прогулку в его логово греха.
— Спасибо за высокое мнение обо мне.
— Это не твоя вина, Мара. Девушки просто не могут не влюбляться в Шоу, тем более в твоем случае.
— В моем случае?
— Ной явно воспылал к тебе любовью, — сказал Джейми тоном, сочащимся сарказмом.
Он закрыл шкафчик, и я повернулась, чтобы уйти. Джейми последовал за мной со словами:
— И этот осел вовсе не страхолюдина.
Я ухмыльнулась через плечо.
— Между прочим, а что у тебя с ним за дела?
— Ты имеешь в виду, кроме того, что из-за его внимания Анна Грин устроила на тебя охоту?
— Да, кроме этого.
Джейми подумал; мульча похрустывала под его ногами, когда мы пересекали одну из клумб, чтобы срезать путь до обеденных столов.
— Ной не ходит на свидания. Он трахает тебя — и в прямом, и в переносном смысле. Все это знают — те, кого он завоевал, — но притворяются, что им плевать, до тех пор, пока он не переходит к следующей девчонке. И тогда они остаются одни, и их репутация идет к чертям. Лучший тому пример — Анна, но она всего лишь одна из многих. Я слышал, что старшеклассница из Валдена пыталась покончить с собой после того, как он… ну… Получил то, что ему было надо, — вот такой каламбурчик, — и больше не звонил.
— Похоже, она слишком бурно отреагировала.
— Может быть, но я не хотел бы увидеть, как то же самое происходит с тобой. — Джейми приподнял брови. — У тебя и без того достаточно проблем, — сказал он, и широкая улыбка расползлась по его лицу.
Я ухмыльнулась в ответ:
— Как благородно с твоей стороны.
— Всегда пожалуйста. Считай, что тебя предупредили. Хотя это ничего тебе не даст.
Я перекинула ремень сумки на другое плечо.
— Спасибо, что рассказал. Я им не интересуюсь, но все равно полезно будет знать.
Джейми покачал головой.
— Угу. Когда все закончится и ты останешься с разбитым сердцем и будешь слушать самоубийственную музыку, просто вспомни: я же тебе говорил.
Он ушел, оставив меня у дверей кабинета истории. Его слова были мудрыми, но во время следующих нескольких уроков я забыла о них.
В обед я снова очутилась у автоматов, чтобы добыть чего-нибудь съестного. Я рылась в сумке в поисках мелочи, как вдруг услышала приближающиеся шаги. Почему-то мне не понадобилось оборачиваться, чтобы понять, кто это.
Ной обошел меня, коснувшись плеча, и ввел в автомат доллар. Я шагнула в сторону, уступая ему место.
— Что я получу? — спросил он.
— А что ты хочешь?
Ной посмотрел на меня и склонил голову набок, краешек его рта приподнялся в улыбке.
— Это сложный вопрос.
— Тогда крекеры в виде зверюшек.
У Ноя был озадаченный вид, но он все равно нажал Е4, и автомат послушался. Он протянул мне коробку. Я хотела ее вернуть, но он сцепил руки за спиной.
— Оставь себе.
— Спасибо, я могу купить сама.
— Мне все равно.
— Кто бы мог подумать, — сказала я. — Кстати, как Мэйбл? Я хотела спросить тебя о ней нынче утром, но ты не появился в классе.
Ной посмотрел на меня ничего не выражающим взглядом.
— У меня была назначена встреча. А Мэйбл держится. Но некоторое время еще пробудет у ветеринара. Тот, кто до такого ее довел, заслуживает медленной и мучительной смерти.
Внезапно ощутив тошноту, я с трудом сглотнула, прежде чем заговорить.
— Поблагодари еще раз маму за то, что она заботится о собаке, — сказала я, идя к обеденным столам и пытаясь избавиться от тошноты.
Я присела на щербатый стол и открыла коробку с крекерами. Может, мне просто нужно поесть.
— Она удивительная, — продолжала я и откусила голову слону. — Просто дай мне знать, когда я смогу забрать собаку.
— Хорошо.
Ной вспрыгнул на стол рядом со мной, откинулся назад и оперся на ладони. Но смотрел он прямо перед собой. Я молча жевала.
— Пообедай со мной в эти выходные, — внезапно сказал он.
Я чуть не подавилась.
— Ты просишь пойти с тобой на свидание?
Ной открыл было рот для ответа, но тут с лестницы сбежали несколько девочек. При виде Ноя они сдержали головокружительный бег и прошли мимо нас плавной обольщающей походкой, хором бросив через плечо:
— Привет, Ной.
Ной как будто не обратил на них внимания, но потом еле заметная предательская улыбка появилась в уголках его рта. Только такое напоминание мне и требовалось.
— Спасибо за приглашение, но, боюсь, я должна его отклонить.
— У тебя уже есть планы?
Судя по тону, он просто ждал, какую отговорку я придумаю.
Я не заставила долго ждать.
— Да, у меня свидание со всей той ерундой, которую я пропустила в школе, — сказала я. Потом попыталась поправиться: — Знаешь, из-за того, что меня поздно сюда перевели. — Мне не хотелось сейчас об этом говорить. Тем более с ним. — Триместровые экзамены дают двадцать процентов наших отметок, и я не могу позволить себе провалиться.
— Я могу позаниматься с тобой, — сказал Ной.
Я посмотрела на него. Темные ресницы, обрамляющие серо-голубые глаза, не помогали выбраться из этой ситуации. Как и озорная улыбка на его губах.
Я отвернулась.
— У меня лучше получается, когда я занимаюсь одна.
— Вряд ли.
— Ты знаешь меня недостаточно хорошо, чтобы делать такие выводы.
— Тогда давай изменим это обстоятельство, — буднично сказал он.
Ной продолжал смотреть перед собой; несколько прядей падали ему на глаза.
Он меня просто убивал.
— Послушай, Шоу…
— Мы начинаем эту ерунду — обращение по фамилии?
— Ужасно смешно. Пригласи на свидание другую.
— Я не хочу приглашать другую. И на самом деле ты не хочешь, чтобы я приглашал другую.
— Ошибаешься.
Я спрыгнула со стола и пошла прочь. Если я не буду на него смотреть, со мной все будет в порядке.
Ной догнал меня, сделав два широких шага.
— Я не прошу выйти за меня замуж. Ты что, боишься, что я загублю имидж, который ты себе создала?
— Какой еще имидж? — ровным голосом спросила я.
— Тревожная, одинокая, занятая самоанализом, эмоциональная девочка, которая глядит в пространство, рисуя сморщенные листья, падающие с голых веток и…
Ной не договорил, но выражение холодного веселья не покинуло его лица.
— Нет, это мило. Пожалуйста, продолжай.
Я ринулась вперед и не останавливалась, пока не увидела двери женского туалета. Я толкнула ее, собираясь оставить Ноя снаружи и взять себя в руки.
Но он последовал за мной.
Перед зеркалом две девочки помладше меня красили губы.
— Убирайтесь, — сказал им Ной полным скуки голосом.
Как будто это им было не место в женском туалете. Но они не заставили его повторять дважды — сбежали так быстро, что я бы рассмеялась, если бы не была сама так шокирована.
Ной перевел взгляд на меня, и что-то мелькнуло в его глазах.
— В чем твоя проблема? — негромко спросил он.
Я посмотрела на него. Его легкомысленное безразличие исчезло. Но он не злился. Он даже не был раздражен. Скорее… ему было любопытно. Спокойное выражение его лица было губительным.
— У меня нет проблем, — уверенно ответила я и сделала шаг вперед, прищуренными глазами глядя на Ноя. — Я свободна от проблем.
Долговязый, казавшийся еще выше из-за своей незаправленной рубашки и брюк в обтяжку, он выглядел совершенно неуместно на фоне уродливой желтой плитки.
Я задышала чаще.
— Я не в твоем вкусе, — выдавила я.
Ной сделал шаг ко мне, и странная улыбка заиграла в уголках его губ.
— У меня нет вкуса.
— Это еще хуже, — ответила я и, клянусь, пыталась сказать это недоброжелательно. — Правду говорят, что ты неразборчив.
Но мне хотелось, чтобы он подошел еще ближе.
— Меня оклеветали.
Ной говорил почти шепотом.
Он сделал еще шаг, теперь он был так близко, что я ощущала тепло его тела. Он посмотрел на меня сверху вниз — сама искренность и открытость, — и хаос волос падал ему на глаза, и я хотела, и не хотела, и должна была что-то сказать.
— Сомневаюсь, — вот лучшее, что я смогла выдать.
Его лицо было в нескольких дюймах от моего. Я поцелую его и пожалею об этом.
Но в тот момент мне было все равно, и я ничего не смогла с собой поделать.
— Говорят, он послал ей по имэйлу фотку свое… О, привет, Ной.
Голос, в котором слышалась застенчивая улыбка, смолк на середине фразы. Ной закрыл глаза. Он отступил от меня и повернулся лицом к незваным пришельцам. Я заморгала, чтобы все перестало расплываться перед глазами.
— Леди, — сказал Ной девочкам, стоявшим с раскрытыми ртами, и кивнул.
Потом вышел.
Девочки захихикали, бросая на меня косые взгляды, пока поправляли перед зеркалом расплывшийся макияж.
Я все еще была потрясена до глубины души и тоже стояла с раскрытым ртом, глядя на дверь. Только когда прозвенел звонок, я наконец вспомнила, как ходить.
До вечера среды я больше не видела Ноя.
Я провела день, слегка нервничая из-за недосыпа и общего недомогания и тревожась из-за того, что между нами произошло.
В понедельник Ной не появился, как будто ничего и не было. Джейми предупреждал, что так и будет. И я бы солгала, если бы сказала, что это не причиняло мне боли.
Я понятия не имела, что скажу Ною, когда его увижу, если вообще что-нибудь скажу. Но урок английского начался и закончился, а Ной так и не явился. Я послушно записала все, что сказала мисс Лейб, и по окончании урока замешкалась снаружи, оглядывая кампус в поисках Ноя, сама не понимая зачем.
На математике я попыталась сосредоточиться на многочленах и параболах, но становилось болезненно ясно, что, хотя я могла спокойно справиться с биологией, историей и английским, математика давалась мне с огромным трудом. Мистер Уолш вызывал меня дважды, и каждый раз я давала прискорбно неправильные ответы. Каждое мое домашнее задание возвращалось испещренным сердитыми пометками красным карандашом и с постыдной оценкой внизу страницы. Через несколько дней должны были состояться экзамены, и у меня не было надежды нагнать материал.
Когда урок закончился, мое внимание привлек странный обрывок беседы и спутал мои мысли.
— Говорят, он съел ее, после того как убил. Каннибализм, — сказала девочка позади меня.
Она подчеркнула свое замечание звуком лопнувшей жевательной резинки. Я обернулась.
— Ты дурочка, Дженнифер, — бросил ей парень, которого, кажется, звали Кент. — Ее съели аллигаторы, а не педофил.
Не успела я подслушать еще что-нибудь, как Джейми бросил на мой стол свою папку.
— Привет, Мара.
— Ты слышал? — спросила я, когда Дженнифер и Кент вышли из класса.
Сперва у Джейми был недоумевающий вид, потом на его лице появилось понимание.
— А, Джордана.
— Что?
Где-то я слышала это имя и попыталась припомнить, где именно.
— Это о ней только что говорили. О Джордане Палмер. Она была второкурсницей в Дейд-Хай. Я знаю кое-кого, кто знает кое-кого из знавших ее. Вроде того. Это очень печально.
Все части головоломки встали на свои места.
— Кажется, я слышала об этом в новостях, — негромко проговорила я. — А что с ней случилось?
— Всей истории я не знаю. Знаю только, что она должна была пойти к подруге, но… не пришла. Ее тело нашли несколько дней спустя, и ее явно убили, но я пока не слышал, как именно. Ее папа — коп, и, наверное, такое не разглашается. Эй, ты в порядке?
Только тут я почувствовала вкус крови. Наверное, я жевала нижнюю губу до тех пор, пока не прокусила кожу. Я слизнула каплю.
— Нет, не в порядке, — правдиво ответила я и вышла из класса.
Джейми последовал за мной.
— Хочешь поделиться?
Я не хотела. Но, встретившись с Джейми глазами, почувствовала, что у меня нет выбора. Все эти странности: психушка, Рэчел, Ной — все это просто всплыло на поверхность и норовило сорваться с языка.
— Несколько месяцев назад произошел несчастный случай. Моя лучшая подруга погибла. Вот почему мы сюда переехали.
Меня чуть не вырвало этими словами. Я закрыла глаза и выдохнула, ужаснувшись тому, как много выложила. Что со мной такое?
— Мне жаль, — сказал Джейми, опуская глаза.
Я заставила его почувствовать себя неловко. Просто невероятно.
— Ничего. Я в порядке. Не знаю, почему я только что это рассказала.
Джейми неловко шевельнулся.
— Да все хорошо, — сказал он и улыбнулся. — Итак, когда ты хочешь позаниматься математикой?
Сбивчивая смена разговора и смехотворная. Джейми ничего не выгадал бы, если бы стал заниматься со мной, ведь он легко отвечал на все до единого вопросы, которыми забрасывал его мистер Уолш.
— Ты понимаешь, что математических навыков у меня еще меньше, чем социальных?
— Такое просто невозможно.
Губы Джейми растянулись в насмешливой улыбке.
— Спасибо. Серьезно, у тебя должны быть дела поинтереснее, чем попусту тратить время на безнадежный случай.
— Я уже выучил парселтанг.[32] Какой там еще есть язык?
— Эльфийский.
— Знаешь, ты чис-тей-ший нерд.[33] Мне это нравится. Встретимся за обеденными столами за ланчем. Прихвати с собой мозги и какое-нибудь занятие для них, — сказал Джейми и пошел прочь. — О, между прочим, у тебя клапан открыт! — крикнул он через плечо.
— Прошу прощения?
Джейми с улыбкой указал на мою сумку и не спеша зашагал к своему следующему классу. Я закрыла сумку.
Когда я встретилась с ним в назначенное время с учебником по математике в руке, он был очень улыбчивым, всецело готовым стать свидетелем моего идиотизма. Он вытащил свою миллиметровку и тетрадь, но едва я взглянула на цифры на блестящей бумаге, как разум мой тут же помутился. Мне пришлось заставить себя сосредоточиться на словах Джейми, пока он решал уравнение и терпеливо его объяснял. Однако всего через несколько минут в моем мозгу словно повернули выключатель и цифры начали приобретать смысл. Мы справлялись с одной проблемой за другой, пока не сделали все, что было задано на выходные. Полчаса ушло на то, что заняло бы у меня два и за что я схлопотала бы «неудовлетворительно»… И работа была выполнена идеально.
Я негромко присвистнула.
— Проклятье. Ты хорош.
— Это все ты сама, Мара.
Я покачала головой. Джейми кивнул.
— Хорошо, — нехотя уступила я. — В любом случае спасибо.
Джейми делано отвесил поклон, и мы двинулись на урок испанского. По дороге мы болтали о пустяках, избегая разговоров о мертвецах, а когда пришли в класс, Моралес протопала от своего стола к доске и написала несколько глаголов, которые нужно было проспрягать. Что было характерно, первой она вызвала меня. Я дала неправильный ответ. Она запустила в меня мелом, и мое хорошее настроение после обеденных занятий разлетелось на миллион осколков.
После занятий Джейми предложил помочь мне и с испанским. Я приняла его предложение.
К концу дня я запихала свой самый ненужный учебник в шкафчик. Я должна была провести некоторое время с альбомом, не рисуя Ноя, вообще никого не рисуя. Я по одной переложила в сторону накопившиеся за неделю книги в поисках блокнота, но не нашла его. Я перерыла сумку, но там его тоже не было. Я раздраженно отбросила ее, чтобы она меня не отвлекала, и она скользнула вдоль нижнего ряда шкафчиков, сорвала несколько розовых рекламок, приклеенных к металлу, и ударилась о бетон. Все равно ничего. Я начала вытаскивать свои книжки одну за другой; саднящий, ледяной страх свернулся у меня в животе. Все быстрее и быстрее рылась я в своих вещах, не мешая им падать, пока в конце концов не уставилась на пустой шкафчик.
Мой альбом исчез.
Слезы грозили навернуться на глаза, но вошли несколько учениц, и я отказалась плакать на людях. Я медленно сложила книжки обратно в шкафчик и отлепила бумажки, которые теперь приклеились к передней обложке учебника по математике. Костюмированная вечеринка в Саут-Бич, ее дает завтра кто-то из элиты Кройдена в честь какого-то учителя. Я не потрудилась прочесть все детали и позволила бумажке снова упасть на землю. Это не для меня.
Все это было не для меня: Флорида с ее ордами загорелых блондинок и москитов, Кройден с его болезненно характерным контингентом учащихся. Я подружилась с Джейми, но скучала по Рэчел. А она погибла.
К чертям!
Я оторвала объявление от другого шкафчика и пихнула в свою сумку. Мне нужно пойти на вечеринку.
Я припустила к воротам, где должна была встретиться с Даниэлем. Странно, но ему как будто было уютно в форме Кройдена, и у него был довольный вид, пока он не увидел меня… Тогда его лицо превратилось в маску братского участия.
— Сегодня ты выглядишь необычно мрачной, — сказал он.
Я села в его машину.
— Я потеряла свой альбом.
— О, — отозвался он.
А спустя секунду спросил:
— В нем было что-то важное?
Кроме нескольких подробных зарисовок самого раздражающе красивого человека в нашей школе? Нет, ничего такого уж важного. Я сменила тему разговора.
— Почему ты выглядел таким счастливым, прежде чем я испортила тебе настроение?
— Я выглядел счастливым? Не помню, — сказал Даниэль.
Он тянул с ответом. И ехал все быстрее. Я взглянула на спидометр: больше пятидесяти миль в час, а ведь мы еще не выехали на шоссе. Чтобы Даниэль рисковал? Очень подозрительно.
— Ты выглядел счастливым, — сказала я, глядя на брата прищуренными глазами. — Колись.
— Сегодня вечером я собираюсь на вечеринку.
Я взглянула на него снова. Вечеринки явно были не в характере Даниэля.
— С кем идешь?
Он покраснел и пожал плечами. Да ни за что! Мой брат… влюбился?
— С кем? — требовательно спросила я.
— Со скрипачкой. Софи.
Я уставилась на него с разинутым ртом.
— Это не свидание, — немедленно добавил Даниэль. — Я просто встречусь с ней там.
Когда мы свернули на шоссе, в голове моей начала формироваться мысль.
— Не возражаешь, если я присоединюсь? — спросила я.
Теперь пришла очередь Даниэля снова на меня взглянуть.
— Обещаю не мешать твоим любовным успехам.
— Знаешь, я бы согласился, но сейчас…
— Да ладно тебе. Мне просто нужно, чтобы меня подвезли.
Ха. Я не собиралась ни с кем встречаться. Мне просто хотелось потанцевать, и попотеть, и забыть, и…
— Какого черта? — прошептал Даниэль, когда мы завернули за угол нашей улицы.
Впереди собралось множество фургонов новостей, и люди стояли вдоль нашей подъездной дорожки. Мы с Даниэлем переглянулись, и я поняла, что у нас мелькнула одна и та же мысль.
Что-то не так.
Море репортеров раздалось перед машиной Даниэля, когда он въехал на нашу подъездную дорожку. Они всматривались в нас, когда мы проезжали; кинооператоры, похоже, укладывали свое оборудование, спутниковые антенны на фургонах убирались внутрь. Что бы ни случилось, они уже уезжали.
Как только Даниэль остановился, я пулей вылетела из машины и побежала к передней двери, проскочив мимо автомобилей матери и отца. Автомобиля отца. Папе не полагалось быть здесь так рано.
Меня чуть не стошнило, когда я наконец-то ворвалась в дом; Даниэль бежал за мной по пятам. По ушам меня ударили электронные звуки пальбы и музыка видеоигры, и я увидела знакомые очертания головы младшего брата, который пристально смотрел на экран, сидя на полу со скрещенными ногами. Я закрыла глаза и выдохнула сквозь раздувавшиеся ноздри, пытаясь успокоить сердце, прежде чем оно взорвалось бы в груди.
Даниэль заговорил первым:
— Какого черта происходит?
Джозеф полуобернулся, чтобы взглянуть на Даниэля, раздраженный, что ему помешали.
— Папа взял какое-то серьезное дело.
— Ты можешь это выключить?
— Секундочку, я не хочу умирать.
Аватар Джозефа дубасил злодея с усами, превращая в густую лужу слизи.
На пороге кухни молча появились родители.
— Выключи, Джозеф, — измученно сказала мама.
Брат вздохнул и поставил игру на паузу.
— Что происходит? — спросил Даниэль.
— Дело, над которым я работаю, скоро отправится в суд, — ответил отец, — и сегодня меня объявили новым адвокатом обвиняемого.
Тень понимания мелькнула на лице старшего брата, но я ничего не поняла.
— Мы же только что переехали, — сказала я. — Разве это не слишком быстро?
Мама и отец переглянулись. Я что-то явно упустила.
— Что? Что происходит?
— Я взялся за это дело ради своего друга, — сказал отец.
— Почему?
— Он от него отказался.
— Понятно.
— Прежде чем мы переехали сюда.
Я помолчала, переваривая услышанное.
— Итак, у тебя было дело до того, как мы переехали во Флориду.
— Да.
Это не должно было иметь большого значения, вот только… Я сглотнула и задала вопрос, ответ на который уже знала:
— И что это за дело?
— Убийство Палмер.
Я потерла лоб. Подумаешь, велика важность. Мой отец и раньше выступал адвокатом в делах убийц, и я попыталась справиться с тошнотой. Мать начала расставлять для обеда посуду, вынутую из буфета, и без причины, вообще без всякой причины, я вообразила лежащие на тарелке части человеческого тела.
Я помотала головой, чтобы отогнать эти мысли.
— Почему ты нам не рассказал? — спросила я отца.
Потом взглянула на Даниэля, гадая, почему он такой молчаливый. Он избегал моего взгляда. А! Не рассказали только мне.
— Мы не хотели, чтобы ты об этом беспокоилась. После того как… Но сейчас становится горячо, и я думаю, что случилось, то к лучшему. Помнишь моего друга Натана Голда?
Я кивнула.
— Когда выяснилось, что мы переезжаем, он попросил меня взять ради него это дело. В течение ближайшей пары недель я собираюсь дать несколько пресс-конференций. Не знаю, откуда у них мой здешний адрес… Я должен был велеть Глории выслать документ о замене одного адвоката другим прежде, чем все просочилось.
Отец рассказывал все это по большей части самому себе. И это было нормально, но мне ненавистно было то, что они обращались со мной, как с каким-то хрупким, деликатным существом. И давайте будем честными: наверное, это были не «они». Я не сомневалась, что мама (как мой неофициальный лечащий психолог) отвечала за то, какая информация до меня доходит, а какая — нет.
Я повернулась к ней:
— Ты могла бы мне рассказать, знаешь ли.
Она молча скрылась за дверцей холодильника. Я все равно продолжала, обращаясь к ней:
— Я скучаю по друзьям и… Да, ужасно, что та девочка погибла, но это не имеет никакого отношения к случившемуся с Рэчел. Ты не должна держать меня в неведении о такого рода вещах. Я не понимаю, почему ты обращаешься со мной так, будто мне два года от роду.
— Джозеф, ступай делать домашнюю работу, — сказала мать.
Мой брат как раз потихоньку ретировался из кухни и к тому времени, как произнесли его имя, почти добрался до джойстика.
— Но завтра в школе нет занятий.
— Тогда иди в свою комнату.
— Что я такого сделал? — заныл он.
— Ничего, мне просто нужно минутку поговорить с твоей сестрой.
— Мама, — вмешался Даниэль.
— Не сейчас, Даниэль.
— Знаешь что, мама? Поговори с Даниэлем, — заявила я. — А мне больше нечего сказать.
Мама молчала. Она выглядела усталой; красивой, как обычно, но усталой. Свет лампы окружал ее волосы гало.
После паузы Даниэль начал снова:
— Так вот, сегодня вечером будет вечеринка, и…
— Ты можешь пойти, — ответила мама.
— Спасибо. Я думал взять с собой Мару.
Мать повернулась ко мне спиной и переключила все внимание на Даниэля. Тот встретился со мной глазами поверх ее плеча и пожал плечами, словно говоря: «Это самое меньшее, что я могу для тебя сделать».
Поколебавшись, мама сказала:
— Ночные гулянья… А наутро в школу.
Конечно, это беспокоило ее лишь тогда, когда речь шла обо мне.
— Завтра занятий нет, — ответил Даниэль.
— Где будет вечеринка?
— Саут-Бич.
— И ты собираешься все время быть там?
— Да. Я не оставлю ее одну.
Мама повернулась к отцу.
— Маркус?
— Я совершенно не возражаю, — сказал папа.
Мама внимательно посмотрела на меня. Она не доверяла мне ни секунды, но доверяла своему идеальному старшему сыну. Загадка!
— Хорошо, — в конце концов сказала она. — Но будьте дома к одиннадцати. И никаких оправданий.
Должна признать, то было впечатляющей демонстрацией влияния Даниэля. Этого было мало, чтобы заставить меня забыть, как я злюсь на маму, но все равно перспектива выбраться из дома и отправиться куда-то кроме школы подняла мне настроение. Может, сегодня вечером я смогу по-настоящему повеселиться.
Я ушла из кухни, чтобы принять душ. Горячая вода обожгла мои худые лопатки, и, привалившись к кафельным плиткам, я позволила воде обтекать мое тело. Мне следовало подумать, что я надену; не хотелось быть единственным неправильно выглядящим человеком на вечере.
Выйдя из душа, я натянула футболку и спортивные штаны, распутала крысиное гнездо мокрых волос. Рыться в туалетном столике было бы бесполезно. Как и в шкафу. Но мамин шкаф…
По большей части мама носила брючные костюмы или юбки и рубашки на пуговицах. Всегда профессиональна, американка с ног до головы. Но я знала, что где-то среди этого громадного однообразного гардероба у нее имеются одно-два сари. Вот сари могло пригодиться.
Я на цыпочках пошла в комнату родителей и приоткрыла дверь. Они все еще были на кухне. Я начала рыться в одежде матери в поисках чего-нибудь подходящего.
— Мара?
Ой.
Я обернулась. На лице матери явно читалось напряжение, кожа туго натянулась на ее высоких скулах.
— Я просто искала что-нибудь, что можно будет надеть, — сказала я. — Прости.
— Ничего, Мара. Мне бы только хотелось, чтобы мы могли…
Я сделала медленный вдох.
— А мы можем заняться этим позже? Даниэль сказал, что на дороге будет много машин, а мне еще нужно придумать себе костюм.
На лбу матери появились морщинки. Я знала, ей хочется что-то сказать, но надеялась, что в кои-то веки она откажется от беседы. Я удивилась, когда заговорщическая улыбка медленно преобразила ее лицо.
— Это костюмированная вечеринка? — спросила мама.
Я кивнула.
— Думаю, у меня есть кое-что.
С этими словами она прошла мимо меня и нырнула в глубины огромного шкафа. Спустя несколько минут она вынырнула, держа, как маленького ребенка, складной саквояж для платьев; на ее пальцах болталась пара туфель с ремешками, на опасно высоких каблуках.
— Это должно тебе подойти.
Я настороженно посмотрела на чемоданчик.
— Это ведь не свадебное платье?
— Нет. — Мама улыбнулась и протянула его мне. — Это одно из платьев моей матери. Возьми мою красную губную помаду и заколи волосы — и сможешь сойти за старинную модель.
По моему лицу расползлась улыбка под стать маминой.
— Спасибо, — совершенно искренне сказала я.
— Только сделай мне одолжение.
Я приподняла брови, ожидая, что услышу предостережение.
— Держись с Даниэлем.
Голос мамы звучал напряженно, и я почувствовала себя виноватой. Я кивнула и снова поблагодарила ее за платье, а потом вернулась в свою комнату, чтобы примерить его. Плотный пластик саквояжа зашуршал, когда я расстегнула молнию, и я увидела внутри платье из мерцающего темно-изумрудного шелка. Я вытащила его, и у меня перехватило дыхание. Оно было ошеломительным. Я надеялась, что платье будет мне впору.
Я отправилась в ванную комнату, чтобы попытаться наложить на ресницы тушь, не проткнув себе глаз, но, когда посмотрела в зеркало, за моим отражением стояло отражение Клэр.
Она подмигнула.
— Повеселитесь, ребята.
Я вылетела из ванной и села на кровать. Во рту у меня пересохло, руки дрожали. Мне хотелось вопить, но я закрыла глаза и заставила себя спокойно дышать. Клэр была мертва. Ее не было в моей ванной, и бояться было нечего. Просто рассудок играл со мной шуточки. Сегодня вечером я собираюсь на вечеринку, и мне нужно одеться. Надо делать все по порядку.
Сперва — макияж.
Я двинулась обратно к зеркалу за дверью ванной, но остановилась. Там никого нет. Просто посттравматический синдром.
Но зачем рисковать?
Я прошлепала по коридору к спальне родителей.
— Мам? — окликнула я, сунув голову в дверь.
Она сидела на кровати, скрестив ноги, и печатала что-то на ноутбуке. Подняла глаза.
— Ты не наложишь мне макияж? — спросила я.
Она не смогла бы улыбнуться с большим энтузиазмом. Загнав меня в ванную, мама усадила меня в кресло перед набором косметики. Я слегка отвернулась от зеркала, просто на всякий случай.
Я почувствовала, как мама подводит мне глаза, но, когда она вытащила свою помаду, остановила ее.
— Пас. Из-за нее я буду похожа на клоуна.
Мама кивнула с притворной серьезностью и вернулась к работе, скручивая мои волосы и закалывая их сзади так туго, что у меня заныло лицо. Закончив, она велела мне повернуться к зеркалу.
Я улыбнулась ей — хотя в душе мне вовсе не хотелось улыбаться.
— Знаешь что? Я тебе доверяю, — сказала я и поцеловала ее в щеку, прежде чем покинуть комнату.
— Подожди секунду! — окликнула мама.
Я остановилась, и она открыла свою шкатулку с драгоценностями и вытащила пару сережек. В середине каждой был изумруд, окруженный бриллиантами.
— О господи! — сказала я, уставившись на сережки. Они были неописуемы. — Мама, я не могу…
— Я их просто одалживаю, а не отдаю насовсем, — сказала она с улыбкой. — Ну-ка, стой смирно.
Она вдела сережки мне в уши.
— Вот, — сказала мама, положив руки мне на плечи. — Ты красавица.
Я улыбнулась.
— Спасибо, мама.
— Не за что. Но не потеряй их, ладно? Это сережки моей матери.
Я кивнула и вернулась в свою комнату. Пора было разобраться с платьем. Я вытащила его из саквояжа. Самым безопасным способом одеться было шагнуть в платье — таким образом мне не будет грозить опасность его порвать. К моему огромному удивлению, я легко в него скользнула. Но вырез был опасно глубоким на груди и опасно низким на спине и открывал больше, чем я привыкла. Куда больше.
Но было уже слишком поздно. Взглянув на часы, я увидела, что остается всего пять минут до того, как Даниэль должен отправиться на встречу со своим чудом. Я надела туфли, которые дала мне мама. Они оказались слегка тесноваты, но я пренебрегла этим и, балансируя в основном на носках, вышла в прихожую. Там я повстречалась с Джозефом, который шел в свою комнату.
— Господи боже мой, Даниэль!!! Ты должен увидеть Мару!
Отчаянно покраснев, я протиснулась мимо и встала перед входной дверью — мне не терпелось распахнуть ее и подождать старшего брата в машине. Но ключи от машины были у него. Само собой!
Даниэль материализовался, появившись из коридора в деловом костюме с зализанными назад, влажными с виду волосами, а вскоре появилась и мама. Они стояли, таращась на меня куда дольше необходимого, пока я переминалась с ноги на ногу, притворяясь скучающей, чтобы скрыть свое замешательство.
В конце концов Даниэль проговорил:
— Ух ты, Мара. Ты выглядишь… Ты выглядишь…
Он наморщился в поисках подходящих слов.
Выражение, появившееся на лице матери, исчезло прежде, чем я смогла его распознать.
— Прямо как модель, — жизнерадостно сказала мама.
— Э-э, а я собирался сказать — как леди с плохой репутацией.
Я бросила на Даниэля взгляд, полный яда.
— Да, конечно.
— Она не выглядит как леди с плохой репутацией, Даниэль. Прекрати.
Золотого мальчика выбранили. Я ухмыльнулась.
— Ты красивая, Мара. И выглядишь старше. Даниэль, — мама повернулась, чтобы посмотреть ему в глаза. — Присматривай за ней. Не упускай из виду.
Он поднял руку в салюте.
— Да, мэм.
Как только мы очутились в машине, Даниэль включил какую-то индийскую музыку. Он знал, что я не ее фанат.
— Могу я сменить музыку?
— Нет.
Я сердито посмотрела на Даниэля, но он не обратил на это внимания и вырулил с подъездной дорожки. Мы не разговаривали, пока не добрались до шоссе.
— Итак, кого ты собираешься изображать? — спросила я, когда мы пристроились за множеством других машин, завязнув в пробке и мигая.
— Брюса Уэйна.[34]
— Ха.
— И, кстати, прости.
Он помолчал, все еще наблюдая за дорогой.
— За то, что не рассказал тебе про тот случай.
Я промолчала.
— Мама просила тебе не говорить.
Я смотрела прямо перед собой.
— И ты, конечно же, ты послушался.
— Она думала, что поступает правильно.
— Хотелось бы мне, чтобы она перестала поступать настолько правильно.
Даниэль пожал плечами, и остаток пути мы ехали молча. Мы тащились в потоке других машин до тех пор, пока наконец не свернули на Линкольн-роуд.
Тут было по-настоящему здорово. Здания освещались неоновыми огнями, кое-где изящными, кое-где кричаще-безвкусными. Гомики скользили по тротуару рядом с неадекватно одетыми кутилами. Припарковаться было невозможно, но мы в конце концов нашли место рядом с клубом и заплатили просто неприличную сумму за подобную привилегию.
Едва я вышла из машины, у меня под ногами захрустело битое стекло, усыпавшее тротуар.
Я шла рядом с Даниэлем медленно и осторожно, зная, что один неверный шаг — и я рухну на покрытый стеклом и сигаретами бетон, тем самым сгубив на корню вылазку нормального подростка. И платье тоже.
Мы встали в очередь и ждали. Добравшись до типичного мускулистого вышибалы, протянули деньги за пребывание в клубе, и он без церемоний проштамповал нам руки. Мы с Даниэлем миновали канат, вошли в пульсирующее помещение, и я почувствовала, как уверенность брата слегка дрогнула. По части нехватки опыта в вечеринках мы, по крайней мере, были равны.
Комната была забита людьми от стены до стены. Они синхронно извивались, пока мы с Даниэлем плечом к плечу прокладывали себе дорогу.
Степень раздетости присутствующих была весьма впечатляющей. Горстка заблудших ангелов, дьяволов и фей раскачивались у бара в туфлях на шпильках, втягивая животы и выпячивая мерцающие ложбинки между грудями. К своему большому огорчению, я заметила среди них Анну. Она сменила свой обычный здравомыслящий наряд на крайне скудный прикид ангела с обязательными нимбом и крыльями. С макияжем она переборщила, как и с поддерживающим грудь бюстгальтером, и с туфлями на каблуках, и выглядела так, будто давно уже встала на путь бухгалтерши, переживающей кризис среднего возраста.
Я схватила брата за руку, и он повел меня к другой стороне бара, где нам полагалось встретиться с его зазнобой.
Пока мы ждали, я узнала песню-ремикс, гремевшую в динамиках, и улыбнулась про себя. Несколько минут спустя Даниэль похлопал меня по плечу, и я следила за его взглядом до тех пор, пока он не улыбнулся светловолосой девушке, одетой в широкий комбинезон. У девушки на лице были следы фальшивой смазки. Она то ли выговорила одними губами, то ли провопила имя моего брата. Невозможно было разобрать, шепчет она или кричит, потому что музыка здесь поглощала все до единого звуки. Девушка пробивалась к нам; ее короткие волосы подпрыгивали и покачивались ниже подбородка. Когда она до нас добралась, Даниэль нагнулся к ее уху, чтобы представить нас друг другу.
— Это Софи! — прокричал он.
Я кивнула и улыбнулась. Она была милая. Даниэль сделал неплохой выбор.
— Рада познакомиться! — завопила я.
— Что? — закричала она в ответ.
— Рада познакомиться!
Судя по выражению ее лица, она все равно меня не расслышала. Ну и ладненько.
Музыка сменилась более медленной и ритмичной, и Софи потащила Даниэля в толпу. Он повернулся ко мне — я решила, что в поисках одобрения, — и я махнула, чтобы он шел. Но когда он исчез, я начала чувствовать себя неловко. Я прижалась к бару, где меня бы не обслужили, поэтому у меня не было ясной цели или причины здесь находиться. А чего я ожидала? Я приехала потанцевать, и приехала с братом, который встречался здесь с какой-то девушкой. Мне следовало пригласить Джейми. Я сглупила. А теперь у меня не оставалось иного выбора, кроме как ринуться в толпу и начать кружиться. Потому что такое поведение не было бы странным.
Я безнадежно запрокинула голову и прислонилась к тупому металлическому краю стойки. Когда выпрямилась, двое парней — один в форме «Майами хит»,[35] а второй в том, что, как я надеялась, иронически изображало вечно появляющегося без рубашки придурочного парня из реалити-шоу, — встретились со мной глазами. Они меня совершенно не заинтересовали. Я отвернулась, но краешком глаза увидела, как они придвигаются ближе. Я бесстыдно метнулась в толпу, и мне лишь чудом не заехала локтем в лицо девушка, обряженная в то, что можно было описать лишь как «наряд распутницы Гриффиндора».[36] Ну я дала.
Добравшись в конце концов до дальней стены, я обшарила глазами толпу, натыкаясь на полуголые тела и костюмы, в попытке высмотреть кого-нибудь не слишком гнусного из моей школы.
И я высмотрела.
Ной был полностью одет и, насколько можно было разглядеть, без маскарадного костюма. На нем были темные джинсы и, кажется, спортивная куртка с капюшоном, несмотря на жару. И он разговаривал с девушкой. Ошеломляюще красивой девушкой: сплошные ноги, а выше — крошечное мерцающее платье и крылышки феи. Она казалась странно знакомой, но я не могла припомнить откуда. Наверное, она ходила в нашу школу. Ной зачарованно слушал, что она говорит. Возле нее я увидела полукруг девушек в маскарадных костюмах — дьявола, кошки, ангела и… морковки? Ха. Мне понравилась девушка, изображавшая корнеплод, но остальных я возненавидела.
И именно в этот миг Ной поднял голову и увидел, как я таращусь. Я не могла разобрать выражения его лица, даже когда он наклонился к фее и что-то сказал ей на ухо. Она повернулась и посмотрела на меня; Ной потянулся, чтобы ее остановить, но мы с ней уже встретились глазами. Она захихикала и прикрыла рот ладонью, прежде чем снова повернуться к нему.
Ной надо мной потешался. Унижение расползлось по телу, встало комом в горле.
Я круто развернулась и пробилась через толпу людей, которые вторгались в мое личное пространство. Так же сильно, как раньше мне хотелось сюда приехать, теперь я хотела отсюда уйти.
Я нашла Даниэля и провопила ему на ухо, что не очень хорошо себя чувствую. Я спросила Софи, не могла бы она подбросить Даниэля домой. Он забеспокоился и настаивал на том, чтобы отвезти меня самому, но я не согласилась. Я сказала, что мне просто нужен свежий воздух, и в конце концов Даниэль протянул мне ключи и отпустил меня.
Скрывая смущение, я поспешила к выходу. Когда я протискивалась через толпу, мне показалось, что услышала, как позади прокричали мое имя. Я остановилась, сглотнула и нехотя обернулась.
Там никого не было.
К тому времени как я вернулась домой, я успела взять себя в руки. Если бы я вошла с залитым слезами лицом и без Даниэля, это не улучшило бы моих дел с матерью, когда у нас только наметился прогресс. Но, когда я свернула на подъездную дорожку, маминой машины там не было. И отцовской тоже. В доме не горел свет. Где они? Я подошла к передней двери и потянулась, чтобы ее отпереть.
Дверь распахнулась. Прежде чем я прикоснулась к ней.
Я стояла, пристально глядя перед собою, на несколько дюймов не донеся пальцев до ручки. С сердцем, застрявшим в глотке, я медленно осмотрела дверь снизу доверху. Ничего необычного. Может, ее просто забыли запереть.
Одной рукой я до конца раскрыла дверь и встала на пороге, вглядываясь в темный дом. Свет не горел ни в прихожей, ни в гостиной, ни в столовой, но полоска света виднелась за углом — она тянулась оттуда, где находилась общая комната. Должно быть, там не выключили лампы.
Я рыскала взглядом там и тут. На стене по-прежнему висели украшения. Антиквариат из эбенового дерева и перламутровая китайская ширма были там же, где и перед моим уходом. Все осталось на своих местах.
Я сделала вдох, закрыла за собой дверь и одну за другой быстро включила все лампы в передней.
Так-то лучше.
Войдя на кухню, чтобы что-нибудь поесть, я заметила на дверце холодильника записку: «Повезла Джозефа в кино. Вернусь примерно к 10:30».
Взглянув на часы, я увидела, что сейчас всего девять. Наверное, они только что уехали. Видимо, Джозеф уходил последним и забыл запереть переднюю дверь. Невелика беда.
Я проверила холодильник. Йогурт. Шоколадное молоко. Огурцы. Остатки лазаньи.
У меня болела голова, напоминая о тысяче заколок, которые мама воткнула мне в волосы. Я схватила баночку йогурта и ложку, потом пошла в спальню переодеться. Но, едва выйдя в коридор, застыла.
Когда я уходила из дома вместе с Даниэлем, все семейные фотографии висели на левой стене, напротив трех застекленных створчатых дверей.
Но теперь все фотографии висели на правой стене. А двери находились слева.
Йогурт выпал у меня из рук, забрызгав стену. Ложка зазвенела на полу, и этот звук рывком вернул меня к реальности. У меня была трудная ночь. Мне мерещилась всякая всячина.
Я попятилась, побежала на кухню и сдернула с ручки духовки посудное полотенце. Когда я вернулась обратно к коридору, все выглядело как и положено.
Я поспешно вышла в проход. Да, все на своих местах.
Вбежав в свою комнату, я закрыла за собой дверь и опустилась на кровать. Мне было очень не по себе. Мне вообще не следовало уезжать: вечеринка была мне ни к чему. Из-за нее я нервничала, у меня начался стресс, и, наверное, это вызвало проявление посттравматического синдрома.
Мне нужно было расслабиться. Мне нужно было снять эту одежду.
Сперва я скинула туфли. Мои ноги не привыкли к такой пытке, и как только я избавилась от обуви, все мое тело словно выдохнуло от облегчения. Все ныло: пятки, икры, бедра. По-прежнему в платье, я пошла в ванную комнату и повернула кран. Горячая вода поможет мышцам расслабиться. Поможет нервам расслабиться. Я включила инфракрасную лампу, озарившую красноватым, мрачноватым сиянием белые плитки и раковину. Шум воды перебил мои мысли, я вдохнула пар, поднимавшийся из ванной, и начала вынимать заколки из волос. Невидимки собрались в углу раковины, напоминающие тонких черных гусениц. Подойдя к шкафу, чтобы снять платье, я замерла.
В шкафу стояла открытая коробка. Я не помнила, чтобы снимала ее с полки. Совершенно не помнила, чтобы отлепляла скотч и открывала ее после переезда. Я оставила ее тут? Наверное.
Я опустилась на колени перед коробкой. Той самой, которую мать принесла мне в больницу. И под обломками моей прежней жизни — записками, альбомами, книжками, старой тряпичной куклой, которая была со мной с младенчества, — нашла стопку блестящих фотографий, перетянутых резинкой. Несколько выбилось из пачки и упало на пол, одну из них я подняла.
Снимок был сделан прошлым летом. Я увидела сфотографированное так, будто это происходило сейчас. Мы с Рэчел соприкасались щеками, глядя в объектив камеры, которую она держала на расстоянии вытянутой руки. Мы смеялись, приоткрыв рты, зубы блестели на солнце, ветер трепал сияющие пряди наших волос. Я услышала щелканье затвора ее фотоаппарата, создавшего отпечаток на фотопленке. Рэчел настояла тогда, чтобы пользоваться этим фотоаппаратом, потому что хотела научиться проявлять пленку. Потом снимок потемнел, и мы стали белыми и похожими на скелеты на негативе.
Я осторожно положила фото на пустой стол, убрала коробку обратно в шкаф и закрыла дверь. Когда я заметила тишину, она высосала воздух из моих легких. Я попятилась от шкафа и заглянула в ванную комнату. Вода была выключена. Упала единственная капля, и звук в тишине походил на звук разорвавшейся бомбы. Ванна была переполнена, и керамическая плитка отражала свет, как стекло.
Я не помнила, как выключила воду.
Но я должна была ее выключить.
И все-таки ни за что на свете я в нее не залезу.
Я едва могла дышать, когда схватила два полотенца и бросила их на пол. Они потемнели, впитав воду, и через секунду промокли насквозь. Вода дотекла до моих ног. Нужно было вытащить пробку из ванной. Я осторожно стала подступать к ванне, хотя все во мне вопило, что это плохая затея. Я перегнулась через край.
На дне мерцали изумрудно-алмазные сережки. Я поднесла руки к ушам. Точно, выпали.
Мысленно я услышала голос мамы: «Не потеряй их, ладно? Это сережки моей матери».
Я зажмурилась и попыталась дышать. Открыв глаза, набралась храбрости и попробовала воду пальцем. Ничего не произошло. Конечно, ничего не произошло. Это была всего лишь ванная. Фотографии меня отвлекли, и я дала воде перелиться через край, а потом выключила ее, не запомнив, как это сделала. Все было прекрасно. Я сунула руку в воду.
Секунду я не могла думать. Было такое ощущение, будто рука моя совершенно онемела ниже локтя. Как будто эта ее часть никогда и не существовала.
Потом жгучая боль вцепилась в мою кожу, кости, изнутри, снаружи. Рот мой скривился в беззвучном вопле, я стала пытаться вытащить руку, но она не двигалась. Я не могла двинуться.
Скорчившись, я припала к боку ванны.
Мама нашла меня там час спустя.
— Как, вы говорите, это случилось?
Доктору приемного покоя на вид было не больше лет, чем мне. Он снова и снова рассматривал мое покрасневшее, распухшее предплечье, а я стискивала зубы, чтобы не вопить.
— Ванна, — ухитрилась прохрипеть я.
Они с мамой переглянулись.
— Ваша рука, должно быть, пробыла в воде долгое время, — встретившись со мной глазами, сказал он. — Ожоги серьезные.
Что я могла ответить? Что пробовала воду, прежде чем сунуть в нее руку, и она вовсе не казалась горячей? Что меня как будто что-то схватило и не давало вытащить руку из ванной? По глазам доктора я видела, что он считает меня сумасшедшей, — считает, что я поступила так нарочно. Никакие объяснения не помогут.
Поэтому я отвела взгляд.
Я не очень хорошо помнила, как мы ехали в больницу, помнила только, что со мной были родители и Джозеф. И, к счастью, не помнила, как мама поднимала меня с пола ванной комнаты, как усаживала в машину — а ведь она наверняка это делала. Я едва могла на нее смотреть.
Закончив перевязку, доктор вывел маму в коридор. Я сосредоточилась на жгучей боли в руке, чтобы не думать, где нахожусь. По ноздрям бил запах антисептика, меня обволакивал больничный воздух. Я сжала зубы, борясь с тошнотой, и прислонилась к окну, чтобы почувствовать под щекой прохладное стекло.
Отец, должно быть, заполнял бумаги, потому что только Джозеф сидел рядом со мной и ждал. Он казался таким маленьким. И тихим. Он смотрел вниз, а его лицо… Господи. Его лицо было таким перепуганным. У меня отчаянно запершило в горле. Я вдруг поняла, в каком, должно быть, ужасе пребывал Джозеф, когда я попала в больницу в первый раз. Как ужаснул его вид старшей сестры, тонущей в больничной кровати. И вот мы снова здесь, а не прошло еще и трех месяцев.
Когда мама в конце концов вернулась в комнату, это было облегчением.
Всю дорогу домой мы молчали.
Прибыв домой, мы застали там Даниэля. Стоило мне войти, он налетел на меня:
— Мара, ты в порядке?
Я кивнула.
— Просто ожог.
— Я хочу немного поговорить с Марой, Даниэль, — сказала мама. — Через некоторое время я зайду в твою комнату.
Голос ее звучал угрожающе, но на Даниэля, судя по всему, это не произвело впечатления — его больше беспокоила я, чем что-нибудь другое.
Мама провела меня по коридору в мою комнату и села на кровать. Я пристроилась в кресле.
— Я записала тебя завтра на прием, чтобы ты побеседовала кое с кем, — сказала мама.
Я кивнула, и перед моим мысленным взором встало перепуганное лицо Джозефа. Он был всего лишь ребенком. Он и так через многое из-за меня прошел. А со всеми этими зеркалами, ожогом, смехом, ночными кошмарами, может, и вправду пора было поступить так, как хотела мама. Возможно, если я с кем-нибудь поговорила бы, это помогло.
— Доктор сказал, чтобы получить ожог второй степени, ты должна была держать руку в воде очень долго. И ты оставалась там, пока я тебя не нашла? — хрипловато спросила мама. — О чем ты думала, Мара?
Я безнадежно ответила:
— Я собиралась принять ванну, но сережки… — Я сделала дрожащий вдох. — …Сережки, которые ты мне одолжила, упали в ванну. Мне нужно было достать их перед тем, как вытащить затычку.
— Ты их достала? — спросила мама.
Я покачала головой.
— Нет.
Мой голос сорвался.
Мама сдвинула брови. Она подошла ко мне и приложила руку к мочке моего уха. Я почувствовала, как палец ее расстегнул сзади замочек. На ладони у нее лежало изумрудно-алмазное украшение. Я подняла руку к другому уху: в нем тоже была серьга. Я вынула ее и положила маме на ладонь; на глаза мои навернулись слезы.
Мне все почудилось.
— Мара Дайер? — позвала секретарь в приемной.
Я вскочила. Журнал, который я не читала, упал на пол, открытый на фотографии из тех, что не рекомендуется смотреть детям до семнадцати лет: две голые модели, оседлавшие соответственно выглядевшего актера. Довольно пикантный журнал для офиса психиатра. Я подобрала его и положила на кофейный столик, потом подошла к двери, на которую указала улыбающаяся секретарь. И вошла в кабинет.
Психиатр сняла очки и, поднявшись, положила их на стол.
— Мара, рада с вами познакомиться. Я Ребекка Мейллард.
Мы пожали друг другу руки.
Я прикинула, куда можно сесть. Кресло. Обязательная кушетка. Офисный стул. Наверное, это своего рода проверка. Я выбрала кресло.
Доктор Мейллард улыбнулась и скрестила ноги в лодыжках. Она была худой. Возраста моей матери. Может, они даже были знакомы.
— Итак, что вас сюда привело, Мара? — спросила доктор.
Я протянула перевязанную руку. Доктор Мейллард приподняла брови, ожидая моих объяснений. Поэтому я объяснила:
— Я обожглась.
— Вы имеете в виду, обожглись случайно? Или обожглись нарочно?
Она быстро соображала.
— Я обожглась случайно, но мама думает, что я сделала это нарочно.
— Как это получилось?
Сделав глубокий вдох, я рассказала про сережки и ванну. Но не рассказала про незапертую дверь. Не рассказала про коробку в моем шкафу, про то, что не помнила, как сняла ее с полки. Надо было действовать постепенно.
— Что-нибудь подобное случалось раньше?
— Подобное чему?
Я рассматривала книги на полках: справочники по диагностике, фармакологические тома, журналы. Ничего интересного или необычного. Такое могло быть в любом офисе. Ничего характерного.
Доктор Мейллард помолчала, прежде чем ответить:
— Вчера ночью вы впервые очутились в больнице?
Я посмотрела на нее, прищурившись. Она говорила как юрист, а не как психиатр.
— Зачем спрашивать, если вы уже знаете ответ?
— Я пока не знаю ответа, — спокойно ответила доктор Мейллард.
— Мама вам не рассказала?
— Она рассказала, что вы переехали сюда недавно из-за того, что в Род-Айленде пережили психологическую травму. Но у меня не было возможности долго с ней разговаривать. Мне пришлось изменить расписание приема пациентов, чтобы повидаться с вами без подготовки.
— Извините, — сказала я.
Доктор Мейллард нахмурилась.
— Не за что извиняться, Мара. Я просто надеюсь, что смогу вам помочь.
Я тоже на это надеялась, но уже начинала сомневаться.
— И что вы собираетесь делать?
— Ну, для начала вы можете сказать, бывали ли вы раньше в больнице, — сказала она, сцепив руки на колене.
Я утвердительно кивнула.
— Из-за чего вы туда попали?
Судя по виду доктора, она всерьез не интересовалась ответом. Она ничего не записывала.
— Мои друзья погибли. Несчастный случай. Моя лучшая подруга. Я была там, но не пострадала.
У нее был озадаченный вид.
— Тогда почему очутились в больнице?
— Я три дня не приходила в сознание.
Мои губы как будто не хотели выговаривать слово «кома».
— Ваши друзья, — медленно проговорила доктор. — Как они погибли?
Я попыталась ответить, повторить то, что рассказывала мне мать, но слова не шли с языка. Они застряли у меня в глотке, там, откуда их было не достать. Тишина становилась все более и более неловкой, пока я старалась извлечь их.
Доктор Мейллард подалась вперед.
— Все в порядке, Мара, — сказала она. — Вы не обязаны рассказывать.
Я сделала глубокий вдох.
— Честно говоря, я не помню, как они погибли.
Она кивнула. Прядь светлых волос упала ей на лоб.
— Все в порядке.
— Все в порядке? — Я бросила на нее скептический взгляд. — Вот просто так: «все в порядке»?
Доктор Мейллард мягко улыбнулась. Ее карие глаза были добрыми.
— Вот просто так. В этой комнате мы не должны говорить ни о чем, о чем вам не хочется говорить.
Я слегка ощетинилась:
— Я не возражаю против разговоров об этом. Я просто не помню.
— И тут тоже все в порядке. Иногда разум находит способы защитить нас от некоторых вещей, пока мы не готовы иметь с ними дело.
Это предположение обеспокоило меня больше, чем следовало.
— Я чувствую, что готова иметь с этим дело.
Она заправила за ухо прядь волос.
— Тоже прекрасно. Когда все это случилось?
Я минуту подумала — было трудно уследить за временем.
— Несколько месяцев назад… В декабре?
Поведение доктора Мейллард впервые изменилось. Казалось, она удивилась.
— Совсем недавно.
Я пожала плечами и отвела взгляд. Я заметила пластиковое с виду растение в углу комнаты, отражавшее солнечный свет. Мне стало интересно, настоящее оно или нет.
— Итак, как после переезда у вас идут дела?
Легкая улыбка тронула уголки моих губ:
— Вы имеете в виду, если не считать ожога?
Доктор Мейллард ответила улыбкой:
— Да, если не считать этого.
Наша беседа могла принять сотню разных направлений. Доктору Мейллард платили за то, чтобы она выслушивала меня — это была ее работа. Всего лишь работа. Когда она вернется домой, к семье, она уже не будет доктором Мейллард. Она станет мамой. Может, ее будут звать Бекка. Она станет другим человеком, в точности как моя мать. И она не вспомнит обо мне до тех пор, пока мы не увидимся в следующий раз.
Но я находилась здесь не без причин. Воспоминания — сны — с ними я могла справиться. С галлюцинациями тоже. Но ожог повысил ставки. Я подумала о Джозефе, о том, каким испуганным, маленьким и потерянным он выглядел в больнице. Мне не хотелось еще когда-нибудь увидеть его таким.
Я с трудом сглотнула и ринулась вперед, очертя голову:
— Думаю, со мной что-то происходит.
Мое великое заявление.
Выражение лица доктора Мейллард не изменилось.
— Как по-вашему, что именно с вами происходит?
— Не знаю.
Мне очень хотелось вздохнуть и пробежать рукой по волосам, но я сдержалась. Я не знала, каким это будет знаком, и мне не хотелось, чтобы мой жест расценили неверно.
— Хорошо, давайте на минутку вернемся назад. Почему вы думаете, что с вами что-то происходит? Что заставляет вас так думать?
Я постаралась не отвести взгляда.
— Иногда я вижу то, чего на самом деле нет.
— Что именно?
Вот, началось. Я решила пройтись по хронологии в обратном порядке.
— Ну, как я уже сказала, я считала, что сережки, которые одолжила мне мама, упали в ванну, но на самом деле они были у меня в ушах.
Доктор Мейллард кивнула.
— Продолжайте.
— И, прежде чем отправиться на вечеринку прошлой ночью, я увидела в зеркале одну из своих мертвых подруг.
Дин-дон!
— Что это была за вечеринка?
Я снова взглянула на доктора Мейллард. Если ее и шокировало мое откровение, она не подала виду.
— Костюмированная… костюмированная вечеринка?
Я не собиралась произносить это с вопросительной интонацией.
— Вы отправились туда не одна?
Я кивнула.
— С братом, но у него была назначена там встреча.
В комнате как будто стало теплее.
— Итак, вы были там в одиночестве?
Перед моим мысленным взором мелькнул образ Ноя, шепчущегося с девушкой-феей. Я и вправду была там в одиночестве.
— Да.
— С тех пор как вы переехали, вы часто выбирались на такие мероприятия?
Я покачала головой.
— Прошлой ночью — впервые.
Доктор Мейллард слегка улыбнулась.
— Похоже, там вы могли испытать стресс.
На это я фыркнула. Не смогла удержаться.
— Стресс в сравнении с чем?
Она приподняла брови.
— Это вы мне скажите.
— В сравнении с гибелью лучшей подруги? Или в сравнении с переездом оттуда, где живут все мои знакомые? Или в сравнении с таким поздним началом учебы в новой школе?
Или в сравнении с новостью о новом деле отца, который представляет обвиняемого в убийстве девочки-подростка? Мысль об этом явилась ко мне непрошеной. Она была беспрецедентной. Папина работа не представляла для меня проблем. Я не могла расстраиваться из-за такого. Если мама заметит, что из-за папиной работы у меня стресс, она может заставить отца отказаться от дела, от его первого дела со времени нашего переезда. А теперь, когда трое детей в семье учатся в частной школе, родители, наверное, нуждаются в деньгах. Я и так достаточно испортила им жизнь.
Я решила не упоминать об этом доктору Мейллард. Хоть наша беседа и считалась конфиденциальной.
— Вы правы, — с серьезным лицом сказала доктор, откинувшись на спинку кресла. — Позвольте спросить: прошлой ночью вы впервые увидели что-то или кого-то, кого на самом деле не было?
Я покачала головой, чувствуя облегчение из-за смены темы беседы.
— Удобно ли вам будет рассказать мне о других причудившихся вещах?
Не очень-то удобно.
Я бесцельно пощипывала нитку на своих потрепанных джинсах, зная, каким сумасшествием покажется то, что я скажу. Какие сумасшедшие разговоры я уже вела. И все равно я сказала:
— Я видела бывшего бойфренда, Джуда, однажды около школы.
— Когда?
— В первый школьный день.
После того, как увидела свой класс математики рухнувшим. После того, как Клэр впервые появилась в зеркале.
Я прикусила губу.
— Итак, вы уже испытывали большой стресс.
Я кивнула.
— Вы скучаете по молодому человеку?
Вопрос застал меня врасплох. Как ответить? Когда я бодрствовала, я почти не думала о Джуде. Да и сны, в которых я видела его, вряд ли можно было назвать приятными.
Я опустила глаза, надеясь, что доктор Мейллард не заметит моего покрасневшего лица, единственного свидетельства стыда. Я была плохим человеком.
— Иногда подобные вещи сильно запутаны, Мара, — сказала она. Думаю, она все же заметила. — Когда мы теряем важных для нас людей, мы можем испытывать целый спектр эмоций.
Я шевельнулась в кресле.
— Мы можем поговорить о чем-нибудь другом?
— Можем, но мне бы очень хотелось некоторое время не менять темы. Вы можете немного рассказать мне о ваших взаимоотношениях?
Я закрыла глаза.
— Они были не такими уж длинными. Мы пробыли вместе всего пару месяцев.
— То было хорошее время?
Я задумалась над вопросом.
— Хорошо, — сказала доктор Мейллард и больше не упоминала об этом.
Должно быть, ответ был написан у меня на лице.
— Как насчет отношений с вашей лучшей подругой? Вы видели и ее тоже после ее гибели, верно?
Я покачала головой.
— Я видела Клэр. Она переехала в Лорелтон только в прошлом году. Она была сестрой Джуда… Моего бойфренда. Она была близка с Рэчел.
Доктор Мейллард сощурилась.
— Рэчел. С вашей лучшей подругой?
Я кивнула.
— Но с вами она не была близка?
— Не очень.
— И Рэчел вы не видели.
Я покачала головой.
— Произошло что-нибудь еще? Вы видели еще что-нибудь, что не должны были видеть? Слышали что-нибудь, что не должны были слышать?
Я сощурилась.
— Вроде голосов?
Она пожала плечами.
— Вроде чего-нибудь.
Я посмотрела на свои колени и попыталась сдержать зевок. И проиграла.
— Иногда. Иногда я слышу, как меня окликают по имени.
Доктор Мейллард кивнула.
— Как вы спите?
— Не очень хорошо, — созналась я.
— Кошмары?
Можно сказать и так.
— Да.
— Вы помните что-нибудь из этих кошмаров?
Я потерла шею сзади.
— Иногда. Иногда мне снится та ночь.
— Думаю, вы очень храбрая, раз рассказываете мне все это.
Ее голос не был покровительственным.
— Я не хочу быть сумасшедшей, — ответила я. Правдиво.
— Не думаю, что вы сумасшедшая.
— Значит, это нормально — видеть то, чего не существует?
— После такого травмирующего события — да.
— Хотя я даже его не помню?
Доктор Мейллард приподняла брови.
— Вообще не помните?
Я потерла лоб, потом стянула волосы в узел на затылке. И ничего не ответила.
— Думаю, вы начинаете вспоминать, — сказала доктор. — Медленно. И вы вспоминаете так, чтобы это нанесло не слишком большой ущерб вашему рассудку. И хотя мне хотелось бы исследовать все подробнее, если вы решите еще раз со мной повидаться… Я считаю, вполне возможно, что ваш разум выражает неразрешенные чувства, которые вы испытываете к Джуду и Клэр — вот почему вы видите их.
— Так что же мне делать? Чтобы это прекратилось.
— Ну, если вы хотите снова повидаться со мной, можно поговорить о составлении плана лечения.
— Без лекарств?
Я решила, что мама отвезла меня к психиатру по веской причине. Наверное, решила, что нужно пустить в ход артиллерию крупного калибра. И после прошлой ночи я не особо могла с этим спорить.
— Что ж, обычно я прописываю лекарства в сочетании с психотерапией. Но решать вам. Я могу рекомендовать вас психологу, если вы пока не хотите принимать лекарства, или мы можем попытаться сами. И посмотрим, как пойдут дела.
Все, случившееся после нашего переезда: сны, галлюцинации — могут ли таблетки с этим справиться?
— Думаете, лекарства помогут?
— Сами по себе? Возможно. Но в сочетании с когнитивно-поведенческой терапией есть более высокий шанс, что вам вскоре станет лучше, хотя процесс явно будет долгим.
— Когнитивно-поведенческая терапия?
Доктор Мейллард кивнула.
— Она меняет ваши мысли о некоторых вещах. О том, как вы справляетесь с увиденным. Что вы чувствуете. И она поможет справиться с вашими ночными кошмарами.
— Воспоминаниями, — поправила я.
А потом у меня появилась мысль:
— А если… Если мне просто нужно вспомнить?
Она слегка подалась вперед.
— Возможно, отчасти так, Мара. Но воспоминания нельзя пробудить насильно. Ваш мозг уже работает над этим, по-своему.
Насмешливая улыбка тронула уголок моего рта.
— Итак, мы не будем заниматься здесь психотерапией или еще чем-нибудь?
Доктор Мейллард усмехнулась.
— Боюсь, нет.
Я кивнула.
— Моя мама тоже в нее не верит.
Доктор Мейллард взяла со стола блокнот и что-то записала. Оторвала листок бумаги и протянула мне.
— Пусть ваша мама купит. Если захотите их принимать — отлично. Но эффект может проявиться лишь через несколько недель. А может и через несколько дней. Все реагируют по-разному.
Я тщетно пыталась разобрать почерк доктора Мейллард.
— «Золофт»?[37]
Она покачала головой.
— Я не люблю выписывать подросткам СИОЗС.[38]
— Это почему?
Глаза доктора Мейллард исследовали календарь на столе.
— Некоторые исследования выявили связь между СИОЗС и суицидами в подростковом возрасте. Вы можете встретиться со мной в четверг?
В моей голове промелькнули даты.
— Вообще-то у меня скоро экзамены. Они сильно повлияют на мои итоговые отметки.
— Это очень давит на психику.
Я резко рассмеялась.
— Да. Наверное.
Она взяла очки, надела.
— Мара, вы когда-нибудь подумывали о том, чтобы сделать перерыв в школьных занятиях?
Я встала.
— Чтобы сидеть и целыми днями думать о том, как я скучаю по Рэчел? Чтобы пустить псу под хвост шанс вовремя закончить школу? Уничтожить свою академическую справку для поступления в колледж?
— Ваши доводы приняты.
Доктор Мейллард улыбнулась и встала. Она протянула руку, и я ее взяла, но не смотрела доктору в глаза, так сильно меня смутил спонтанный приступ жалости к себе.
— Но попытайтесь избегать стрессов, — сказала она. Потом пожала плечами. — Всеми возможными способами. Порожденные посттравматическим синдромом случаи имеют тенденцию проявляться под влиянием момента или, ну… стресса. И позвоните, когда экзамены закончатся, особенно если решите начать принимать лекарства. Или еще раньше, если я вам понадоблюсь.
Она протянула мне визитку.
— Была рада познакомиться с вами, Мара. Хорошо, что вы пришли.
— Спасибо, — искренне сказала я.
По окончании приема мама ждала меня на улице. Удивительно, но она не приставала ко мне и ничего из меня не вытягивала. Я протянула ей рецепт, и лицо ее стало напряженным.
— Что не так? — спросила я.
— Ничего, — ответила она и свернула к дороге.
По пути домой мы заехали в аптеку. Мама положила пакет на приборную панель, я открыла его и вытащила пузырек с таблетками.
— «Зипрекса»,[39] — прочитала я. — Что это такое?
— Это должно помочь тебе чуть легче со всем справляться, — ответила мама, все еще глядя прямо перед собой.
Это не было ответом. И больше по дороге домой она не произнесла ни слова.
Мама унесла пакет с собой, а я отправилась в собственную комнату. Включила компьютер и набрала в Гугле: «Зипрекса». Кликнула на первый же найденный веб-сайт, и во рту у меня пересохло.
Это был антипсихотический препарат.
На следующий день я не знала, как вести себя в классе с Ноем. Костюмированная вечеринка случилась как будто целую жизнь назад, но унижение все еще было свежо в памяти. Я была благодарна рубашке с длинными рукавами — по крайней мере, она практически скрывала повязку на моей левой руке. Мама превратилась в Хранителя Таблеток и утром перед моим уходом выдала мне «Тайленол» с кодеином. У меня все ныло, но я не смирилась с этим, не собиралась смиряться и с препаратом «Зипрекса». Мне требовалась ясная голова.
Когда я вошла в класс, где должен был быть английский, Ной уже там сидел. На секунду наши взгляды встретились, потом я быстро опустила глаза и прошла мимо. Мне следовало узнать про Мэйбл (неужто я подобрала ее всего неделю назад?) и решить, как после всего случившегося сообщить о ней родителям. Но я не знала, как заговорить об этом с Ноем, как вообще с ним разговаривать после той вечеринки.
Я села за стол на другом конце комнаты, но он встал, последовал за мной и уселся позади.
Когда мисс Лейб начала урок, я поймала себя на том, что постукиваю карандашом по столу. Ной за моей спиной похрустывал костяшками пальцев, от чего у меня сводило зубы.
Когда прозвенел звонок, я скользнула между других учеников, впервые в жизни торопясь на урок математики. Ной сводил девочек с ума, а я уже была сумасшедшей. Мне нужно было завязать с этим. Завязать с ним. Как проницательно заметил Джейми, у меня и так было достаточно проблем.
Я была так рада возможности увидеться с ним на математике, что, наверное, даже улыбнулась. Показав зубы. Но прилив хорошего настроения не продлился долго — Ной перехватил меня, как только прозвенел звонок.
— Привет, — сказал он, непринужденно зашагав рядом.
— Привет.
Я пристально смотрела перед собой.
Спроси про собаку. Спроси про собаку.
Я попыталась найти нужные слова, но вместо этого сжала губы.
— У Мэйбл дела не очень-то хороши, — ровным тоном проговорил Ной.
У меня что-то оборвалось внутри, я слегка замедлила шаг.
— С ней ведь все будет в порядке?
— Наверное, но, пожалуй, некоторое время ей будет лучше пожить у нас. Чтобы мама могла о ней заботиться, — сказал Ной, пробегая рукой по волосам на шее сзади. — Ты не возражаешь?
— Нет, — ответила я, передвинув на плече ремень сумки. — Наверное, так будет лучше всего.
Мы подошли к классу.
— Я хотел спросить… — начал Ной и поднял руку, скрутив пряди своих волос. — Мама хочет узнать, не можем ли мы оставить ее себе? Мама к ней привязалась.
Я чуть наклонила голову к плечу, чтобы посмотреть на него. То ли Ной не заметил моей перевязанной руки, то ли игнорировал ее. Он казался равнодушным. Отстраненным. Слова его не соответствовали тону.
— Я имею в виду, это твоя собака, — сказал Ной. — И мы поступим так, как ты захочешь…
— Все нормально, — перебила я.
Я вспомнила, как Мэйбл свернулась у него на груди, когда он нес ее. Собаке будет лучше с ним. Определенно.
— Скажи маме, что я ничуть не возражаю.
— Я собирался спросить об этом, когда увидел тебя на вечеринке, но ты ушла.
— У меня были другие дела, — ответила я, избегая его взгляда.
— Ну да. Что случилось? — все еще совершенно незаинтересованно спросил он.
— Ничего.
— Я тебе не верю.
— Мне все равно.
То была неправда.
— Хорошо. Тогда пообедай со мной, — небрежно сказал он.
Я помолчала, разрываясь между «да» и «нет».
— Нет, — в конце концов ответила я.
— Почему?
— У меня встреча. Со мной обещали позаниматься, — сказала я.
Надеюсь, что Джейми обязательный человек.
— Кто?
— А тебе-то что? — спросила я нетерпеливо.
С тем интересом, который он проявлял к беседе, мы с тем же успехом могли обсуждать молекулярную физику.
— Да я и сам начинаю об этом задумываться, — сказал Ной и пошел прочь.
Он не оглянулся.
Прекрасно.
На уроке искусства я нарисовала свою перевязанную руку, хотя нам полагалось работать над лицами. А когда наступило время обеда, не пошла искать Джейми. Я предпочла одиночество. Вытащив принесенный из дома банан, я очистила его и медленно откусывала по пути к шкафчику, впиваясь зубами в нежную мякоть.
Я была рада избавиться от Ноя. Отправившись поменять учебники, я даже почувствовала облегчение. До тех пор, пока не увидела записку.
Сложив, ее просунули в щель моего шкафчика, и она невинно примостилась на стопке книг. Толстый кусок бумаги с моим именем. Бескислотной, очень белой бумаги. Бумаги из альбома для рисования.
Я развернула записку и сразу узнала свой рисунок Ноя. На другой стороне было написано лишь: «У меня есть кое-что, принадлежащее тебе. Встретимся у торговых автоматов во время обеда, если хочешь это вернуть».
От нахлынувшего жара у меня защипало кожу. Ной украл мой альбом?
Внезапный приступ ярости удивил меня саму. Раньше я никогда никого не била, но все когда-то бывает в первый раз. Я подкрепила свою мысль звенящим, металлическим хлопком дверцы шкафчика.
Я не помнила, как очутилась у подножия лестницы. Только что я стояла у шкафчика, а в следующую минуту уже заворачивала за угол у торговых автоматов. И тут мне в голову пришла ужасная мысль: а если это не Ной? Если это кто-то другой? Например… О нет. Например, Анна. Я вообразила, как она разражается хихиканьем, показывая мои рисунки Ноя своим подружкам.
Конечно, когда я появилась, Анна поджидала меня с самодовольной, глумливой, удовлетворенной улыбочкой на своем в общем-то хорошеньком личике. С помощью Эйдена, который прикрывал ее сбоку, она заступила мне путь, излучая злорадство.
Когда я увидела их, я все еще была уверена, что смогу с этим справиться. Я ведь уже почти ожидала, что эта заварушка — ее рук дело.
Но я никак не ожидала, что дюжина учеников соберется понаблюдать, как разворачивается катастрофа.
И пронизывающий вопль прозвучал в моем мозгу при виде Ноя, окруженного стайкой поклонников — и девочек, и мальчишек.
В тот миг на меня обрушилось осознание размеров затеянной Анной интриги. В животе у меня что-то перевернулось, когда все встало на свои места: почему все здесь собрались, почему тут присутствует Ной. Анна готовила весь цирк с тех пор, как Ной впервые заговорил со мной в мой первый школьный день. Это в ее черный «Мерседес» я чуть не врезалась на прошлой неделе — она увидела, как я выхожу из машины Ноя. А теперь для того, чтобы идеально сыграть роль распорядителя манежа, ей требовались лишь цилиндр и монокль. Ох, Анна. Я тебя недооценила.
Все глаза были устремлены на меня.
Мой ход. Если я в игре.
Рассматривая собравшихся, я стояла и мучительно размышляла. В конце концов, я просто посмотрела на Анну, приглашая ее заговорить.
«Кто заговорит первым — проиграл» — эта поговорка будет про нее.
Она меня не разочаровала.
— Не это ищешь? — невинно прощебетала она, протянув мне альбом.
Я хотела его взять, но она отдернула руку.
— Ты вшивая тварь, — сквозь зубы сказала я.
Анна притворилась шокированной.
— Ой, ой, Мара. Какие выражения! Я просто возвращаю потерянную вещь ее законному владельцу. Ты ведь законный владелец, верно?
Она открыла альбом, указала на внутреннюю сторону обложки.
— «Мара Дайер», — громко зачитала Анна. — Это ты! — с глумливой ухмылкой подчеркнуто добавила она.
Я промолчала.
— Эйден был так добр, что подобрал это, когда ты случайно забыла альбом на математике.
Эйден уловил намек и улыбнулся.
Должно быть, он умыкнул альбом из моей сумки.
— Вообще-то он его украл.
— Боюсь, что нет, Мара. Ты, должно быть, нечаянно положила альбом не туда.
Анна поцокала языком.
Теперь, подготовив сцену, она начала листать мой альбом. Если бы я ее ударила, Эйден подхватил бы альбом, и Ной все равно бы увидел, что я там нарисовала. И — давайте будем честными — я никогда в жизни никого не била. И никакими словами я не могла бы смягчить удар. Рисунки были такими точными, все было настолько схвачено восхищенным художником, что наброски выдали бы мое навязчивое слепое обожание в ту же секунду, когда их продемонстрировали бы. Полнейшее унижение, и Анна об этом знала.
Покорность судьбе расцвела румянцем у меня на щеках, красными пятнами на шее, на ключицах. Я могла лишь терпеть это эмоциональное освежевание и молча стоять перед всей школой, пока Анна не сдерет с меня кожу своей непомерной жестокостью…
И забрать свой альбом, когда она закончит. Потому что он был моим, и я должна была вернуть его.
Мне не хотелось видеть лицо Ноя, когда Анна наконец перевернула страницу, на которой я впервые нарисовала его. Если я увижу, как он самодовольно ухмыльнется, или засмеется, или закатит глаза, это уничтожит меня, а здесь я не могла позволить себе заплакать. Поэтому я впилась взглядом в лицо Анны, наблюдая, как она дрожит от радостной злобы, направляясь с альбомом к Ною.
Теперь все столпились клином, а не неровным полукругом, и во главе клина оказался Ной.
— Ной? — проворковала Анна.
— Анна, — без выражения ответил он.
Она перелистывала страницу за страницей, и я услышала, как шепот перешел в бормотание, услышала, как где-то у дальнего конца навеса зазвенел смех, но смолк. Для пущего эффекта Анна переворачивала страницы медленно и, как некая демоническая учительница, держала альбом под таким углом, чтобы собравшейся толпе было видно как можно лучше. Все должны были иметь возможность бросить долгий, апатичный взгляд на мой позор.
— Вот на этом ты так похож, — сказала Анна Ною, прижавшись к нему.
— Моя девушка — талант, — сказал Ной.
Сердце мое перестало биться.
Сердце Анны перестало биться.
Все сердца перестали биться.
В тишине жужжание единственного комара казалось неприличным.
— Вранье, — в конце концов прошептала Анна, но достаточно громко, чтобы ее услышали все.
Она не отодвинулась ни на дюйм.
Ной пожал плечами.
— Я тщеславный ублюдок, и Мара мне потакала.
После паузы он добавил:
— Я рад только, что в твои жадные коготки не попал другой альбом. Вот тогда было бы неловко.
Его губы сложились в озорную улыбку, он соскользнул с обеденного стола, на котором сидел.
— А теперь убирайся от меня к чертям собачьим, — спокойно сказал он онемевшей, ошарашенной Анне и, пройдя мимо нее, грубо выхватил альбом у нее из рук.
И подошел ко мне.
— Пошли, — ласково сказал Ной, едва очутившись рядом.
Словно защищая, он мимолетно прикоснулся к моему плечу. А потом протянул руку.
Мне хотелось взять ее, хотелось плюнуть Анне в лицо, хотелось поцеловать его, хотелось ударить коленом в пах Эйдена Дэвиса. Но воспитание победило, я заставила свои нервы подчиниться сигналам мозга и вложила свою ладонь в ладонь Ноя. Поток побежал от кончиков пальцев к пустоте, находившейся в том месте, где некогда был мой живот.
И вот так, запросто, я полностью, всецело и окончательно стала Его.
Мы молчали, пока не оказались там, где нас не могли слышать и видеть ошеломленные, охваченные трепетом ученики. У скамьи рядом с баскетбольным полем Ной остановился и наконец-то выпустил мою руку. В моей ладони теперь ощущалась пустота, но у меня едва хватило времени ощутить потерю.
— Ты в порядке? — мягко спросил он.
Я кивнула, глядя мимо Ноя. У меня онемел язык.
— Уверена?
Я снова кивнула.
— Совершенно уверена?
Я сердито посмотрела на него.
— Со мной все прекрасно.
— Вот это моя девушка!
— Я не твоя девушка, — ответила я более ядовито, чем намеревалась.
— Тогда ладно, — сказал Ной, с любопытством посмотрел на меня и приподнял бровь. — Кстати, об этом.
Я не знала, что ответить, поэтому ничего не ответила.
— Я тебе нравлюсь, — в конце концов проговорил он. — Я тебе нравлюсь. Нравлюсь.
Он пытался не улыбаться.
— Нет. Я тебя ненавижу, — ответила я, надеясь, что если я скажу это, так и будет.
— И все-таки ты меня рисуешь.
Ной все еще выглядел самодовольным, нисколько не обескураженным моим заявлением.
Это была пытка: хуже того, что произошло у автоматов, хотя теперь нас было только двое. Или как раз потому, что нас было только двое.
— Почему? — спросил он.
— Почему — что?
Что я могла сказать?
«Ной, несмотря на то что ты засранец, а может, именно поэтому, мне бы хотелось сорвать с тебя одежду и завести от тебя детей».
Молчи!
— Почему — все, — продолжал он. — Начни с того, почему ты меня ненавидишь, и продолжай, пока не перейдешь к рассказу о рисунках.
— На самом деле я тебя не ненавижу, — сказала я, сдаваясь.
— Знаю.
— Тогда зачем спрашиваешь?
— Потому что мне хочется, чтобы ты в этом созналась, — с кривой улыбкой сказал он.
— Заметано, — с чувством безнадежности сказала я. — Мы закончили?
— Такие неблагодарные личности мне еще не встречались, тебе в этом нет равных, — задумчиво проговорил он.
— Ты прав, — ровным голосом сказала я. — Спасибо, что спас. Мне надо идти.
Я двинулась было прочь.
— Не так быстро!
Ной потянулся к моему здоровому запястью. Он осторожно взял меня за руку, и я повернулась. Сердце отвратительно трепыхалось.
— У нас все еще есть проблемы, — сказал он.
Я непонимающе смотрела на него. Он все держал меня за руку, и это влияло на мой разум.
— Все думают, что мы вместе, — сказал Ной.
Ох. Ему нужен был путь к спасению. Конечно же, ведь на самом деле мы не были вместе. Я была просто… Не знаю, кем я была для него. Я уставилась в землю, ковыряя мощеную дорожку носком теннисной туфли, как надутый ребенок, пока решала, что же сказать.
— Расскажи в понедельник своим друзьям, что бросил меня, — в конце концов заявила я.
Ной выпустил мое запястье с искренне недоумевающим видом.
— Что?
— Если ты расскажешь, что порвал со мной после уикэнда, все рано или поздно об этом забудут. Расскажи им, что я слишком приставучая или еще что-нибудь.
Ной слегка приподнял брови.
— Именно это и было у меня на уме.
— Прекрасно, — сказала я, озадачив саму себя. — Я подыграю во всем, что потребуется, ладно?
— Воскресенье.
— Извини?
— Мне требуется воскресенье. На субботу у родителей есть задумки, но в воскресенье я свободен.
Я не поняла.
— И?
— И ты проведешь этот день со мной.
Такого я не ожидала.
— Да ну?
— Да. Ты у меня в долгу.
И он был прав: я была перед ним в долгу. Ною ничего не стоило повести себя так, чтобы мечта Анны и мой кошмар стали явью; он мог бы просто сидеть, пожимать плечами и таращиться. Этого бы хватило, чтобы я была опозорена на всю школу.
Но он этого не сделал. Он спас меня, и я не могла даже представить почему.
— Есть ли смысл спрашивать, что ты собираешься заставить меня делать в воскресенье?
— Вообще-то нет.
Ладно.
— Есть ли смысл спрашивать, что ты собираешься делать со мной?
Он озорно ухмыльнулся.
— Вообще-то нет.
Невероятно.
— Наши занятия будут подразумевать понятие «безопасный»?
— Это будет зависеть целиком и полностью от тебя.
Ной придвинулся невозможно близко, он был всего в нескольких дюймах от меня. Я видела его веснушки, прятавшиеся под щетиной.
— Я буду ласков, — добавил Ной.
У меня перехватило дыхание, когда он посмотрел на меня из-под ресниц, уничтожая взглядом.
Я сощурилась.
— Ты зло.
В ответ Ной улыбнулся, поднял палец и легонько постучал по кончику моего носа.
— А ты — моя.
С этими словами он пошел прочь.
После школы Даниэль ожидал меня у задней калитки. Он перевесил перегруженный рюкзак на другое плечо.
— Ну-ну. Разве это не тема для пересудов всего города?
— Новости здесь разносятся быстро? — спросила я.
В тот же миг я заметила, что на меня поглядывают другие ученики Кройдена. Мы с Даниэлем пошли к машине.
— Наоборот, дорогая сестра. Я услышал, чем закончилось представление возле обеденных столов, только полтора часа спустя. Поговорим об этом? — спросил Даниэль, когда мы добрались до машины.
Я резко засмеялась, открыв дверцу и нырнув внутрь.
— Нет.
Даниэль последовал за мной меньше чем через секунду.
— Ной Шоу, вот как?
— Я сказала нет.
— Когда это случилось?
— Нет — значит нет.
— Ты ведь не думаешь, что без моей помощи тебе разрешат выбираться из дома с этим парнем?
— И все равно — нет.
Даниэль вырулил с парковки.
— Что-то мне подсказывает, что ты передумаешь, — сказал он.
И улыбался дороге перед машиной весь путь домой. Это так раздражало. Когда он зарулил на подъездную дорожку, я выскочила с пассажирского сиденья, краем глаза заметив младшего брата, который сидел на корточках у кустов, отделявших наш участок от соседского. Даниэль уже ушел в дом.
Я подошла к Джозефу. Как и вчера, с ним, похоже, все было в порядке. Как будто я и не попадала в больницу. Мне хотелось позаботиться о том, чтобы так и было дальше.
— Привет, — сказала я, приблизившись. — Что…
Черная кошка, которую гладил Джозеф, приоткрыла желтые глаза-щелочки и зашипела на меня. Я сделала шаг назад.
Джозеф убрал руку и повернулся, не вставая с корточек.
— Ты ее пугаешь.
Я подняла руки, защищаясь.
— Извини. Идешь в дом?
Кошка тихо мяукнула и метнулась прочь. Брат встал и вытер руки о рубашку.
— Теперь иду.
Едва очутившись внутри, я бросила сумку у стола в прихожей. Не обратив внимания на то, что в сумке что-то хрустнуло, я прошла на кухню. Зазвонил телефон, и Джозеф кинулся к нему, чтобы ответить.
— Резиденция Дайеров, — официально сказал он. Уморительный у меня брат. — Подождите, пожалуйста.
А потом, прикрыв трубку:
— Это тебя, Мара, — сказал он. — И это ма-а-альчик, — пропел он.
Я возвела глаза к потолку, но призадумалась, кто бы это мог быть.
— Я поговорю в своей комнате, — сказала я, и Джозеф зашелся хихиканьем.
Ужасно.
Убравшись с глаз его долой, я трусцой преодолела оставшийся путь и взяла трубку.
— Алло?
— Алло, — ответил Ной, подражая моему американскому акценту.
Но я все равно узнала голос.
— Откуда у тебя мой номер? — выпалила я, не успев подумать.
— Это называется «расследование».
По голосу было ясно, что он самодовольно ухмыляется.
— Или «преследование».
Ной захихикал.
— Когда ты злишься, ты просто очаровательна.
— А ты — нет, — ответила я, но невольно улыбнулась.
— В какое время мне заехать за тобой в воскресенье? И где именно ты живешь?
Нельзя допустить, чтобы Ной встретился с моими родными. Тогда разговорам не будет конца.
— Ты не должен за мной заезжать, — быстро сказала я.
— Учитывая, что ты понятия не имеешь, куда мы отправимся и что я не собираюсь тебе об этом рассказывать, мне обязательно нужно за тобой заехать.
— Я могу встретиться с тобой где-нибудь в центре.
Судя по голосу Ноя, это его позабавило.
— Обещаю погладить брюки перед встречей с твоей семьей. Я даже принесу цветы ради такого случая.
— Дело не в том, — сказала я. Может, честность будет самой лучшей политикой. — Если ты приедешь, моя семья будет лезть в мою жизнь.
Я их слишком хорошо знала.
— Поздравляю — ты только что сделала перспективу куда более соблазнительной. Какой у тебя адрес?
— Ты не представляешь, как я тебя ненавижу.
— Выкладывай адрес, Мара. Ты же знаешь, что я все равно выясню.
Я вздохнула, сдаваясь, и продиктовала адрес.
— Я буду у тебя в десять.
— Вот как, — удивленно отозвалась я. — А я почему-то думала, что речь идет о дневной встрече.
— Смешно. В десять утра, дорогая.
— Разве девушке нельзя выспаться в выходные?
— Ты не спишь. Увидимся в воскресенье, и не надевай дурацких туфель.
Ной дал отбой прежде, чем я смогла ответить.
Я стояла, таращась на телефон. Ной так меня раздражал! Но нервная дрожь пробежала по моей спине. Мы с Ноем. В воскресенье. Одни.
Мама сунула голову в комнату и заговорила, испугав меня:
— Папа сегодня приедет домой к ужину. Ты можешь помочь накрыть на стол? Или у тебя слишком болит рука?
Рука. Мама. Позволит ли она мне поехать?
— Сейчас приду, — сказала я, кладя телефонную трубку.
Похоже, в конце концов мне все же понадобится помощь Даниэля.
Пройдя по коридору, я проскользнула в его комнату. Он лежал на кровати, читая книгу.
— Привет, — сказала я.
— Привет.
Он не поднял глаз.
— Итак, мне нужна твоя помощь.
— В чем, скажи на милость?
Даниэль собирался сделать наш разговор как можно труднее. Восхитительно.
— Мне нужно встретиться в воскресенье с Ноем.
Он засмеялся.
— Рада, что позабавила тебя.
— Извини, это просто… Просто произвело на меня впечатление, вот и все.
— Господи, Даниэль, я и вправду такая уродина?
— Да перестань! Я не это имел в виду. На меня произвело впечатление то, что ты согласилась встретиться. Вот и все.
Я надулась и подняла руку.
— Не думаю, что мама когда-нибудь выпустит меня из виду.
Тут Даниэль наконец на меня посмотрел и приподнял бровь.
— Мама ужасно злилась вечером в среду. Но теперь, когда ты разговариваешь кое с кем, наверное, я смогу выступить в роли волшебника.
Он широко улыбнулся.
— Смогу, если ты выложишь все как на духу, как говорится.
Если кто-то и мог уладить дела с мамой, так это Даниэль.
— Прекрасно. Что именно выложить?
— Ты знала, что такое случится?
— Мой альбом пропал в среду.
— Милая попытка уйти от ответа. А как насчет того, что Шоу объявил практически всей школе, что позировал тебе обнаженным?
Я вздохнула.
— Для меня это было полной неожиданностью.
— Я так и подумал, когда услышал. Я имею в виду, в самом деле, ты ведь почти не покидала дома…
Даниэль не договорил, но я услышала непроизнесенное: «Ты почти не покидала дома, если не считать поездки на вечеринку, в больницу и на прием к психиатру».
Я прервала неловкое молчание:
— Итак, ты мне поможешь или нет?
Даниэль слегка наклонил голову и улыбнулся.
— Он тебе нравится?
Это было невыносимо.
— Знаешь, забудь про это.
Я повернулась, чтобы уйти.
Даниэль сел.
— Хорошо, хорошо. Я тебе помогу. Но только из чувства вины. — Он подошел ко мне. — Я должен был рассказать, какое дело взял папа.
— Что ж, тогда мы квиты, — ответила я. И улыбнулась. — Если ты поможешь мне накрыть на стол.
— Итак, по какому особому случаю?.. — спросила я отца за едой.
Он вопросительно посмотрел на меня.
— После нашего переезда это, наверное, третий раз, когда ты возвращаешься домой в такое время.
— Ах это. — Отец улыбнулся. — Что ж, в офисе был удачный день.
Он откусил и проглотил кусок цыпленка с карри.
— Выяснилось, что мой клиент — стоящий клиент. Так называемой свидетельнице сто лет от роду. Она не будет присягать на кресте.
Мама встала, чтобы принести из кухни еще еды.
— Это замечательно, Маркус, — сказала она, наблюдая за мной.
Я тщательно старалась сохранить спокойное выражение лица.
— Ну, что я могу сказать? У Ласситера есть алиби. Его семья живет тут не одно поколение. Он один из самых уважаемых агентов по земельной собственности в Южной Флориде, он жертвует сотни тысяч долларов обществам защиты природы…
— А разве это не оксюморон?[40] — вставил Джозеф.
Даниэль улыбнулся младшему брату.
— Думаю, Джозеф прав. Может, все это притворство. Я имею в виду, он же торгует земельной собственностью — и жертвует деньги тем, кто его ненавидит? Это явно всего лишь спектакль. Наверное, так он и купил благожелательное отношение к себе, когда решался вопрос о залоге.
Я решила поддержать эту точку зрения, просто для видимости.
— Согласна. Похоже, ему есть что скрывать.
Я говорила с должным оживлением. Мама даже показала мне из кухни большие пальцы. Моя миссия была выполнена.
— Хорошо, — сказал отец. — Я понял, на меня навалились всем скопом. Но это не очень смешно, ребята. Человека судят за убийство, а улики не вяжутся.
— Но, папа, разве это не твоя работа — говорить так?
— Кончай, Джозеф. Скажи ему, папа, — обратился Даниэль к отцу.
Когда папа повернулся к нему спиной, Даниэль подмигнул младшему брату.
— Что мне хотелось бы знать, — заговорила мама, когда отец открыл рот для ответа, — так это в какой вуз в следующем году поступит мой старший сын.
Тут уже Даниэль оказался в центре внимания. Он послушно доложил о том, в какие учебные заведения ожидает приема, и, накладывая рис басматри[41] на свою тарелку, я повернулась к нему. Я уже взяла рис в рот, когда заметила, как с моей вилки что-то упало.
Что-то маленькое. Что-то бледное. Что-то шевелящееся.
Я застыла, перестав жевать, когда взгляд мой скользнул по тарелке. Белые личинки корчились на фарфоре, полускрытые карри. Я прикрыла рот рукой.
— Ты в порядке? — спросил Даниэль.
Потом сунул в рот вилку с рисом.
Все еще с набитым ртом, я посмотрела дикими глазами сперва на него, потом на свою еду. Никаких личинок. Но я не смогла заставить себя проглотить пищу.
Я встала из-за стола и медленно пошла к коридору. Едва завернув за угол, я ринулась в гостевую ванную и выплюнула еду. Колени мои дрожали, я была вся в липком поту.
Побрызгав водой на бледное лицо, я по привычке посмотрела в зеркало.
За мной стоял Джуд, одетый так же, как в ту ночь, когда я видела его в последний раз. В его улыбке не было ни капли тепла.
Я не могла дышать.
— Тебе нужно перестать думать об этом месте, — сказал он, прежде чем я повернулась к унитазу и меня вырвало.
Будильник ошарашил меня, разбудив утром в воскресенье. Я вообще не помнила, как уснула. На мне все еще была вчерашняя одежда.
И я до сих пор ощущала усталость. И может, немного нервничала из-за сегодняшней встречи с Ноем. Может. Немного.
Я сосредоточилась на шкафу с одеждой и прикинула, какие у меня есть варианты.
Юбка — нет. Платье — определенно нет. Тогда, может быть, джинсы?
Я надела изорванную пару и, выхватив из ящика свою любимую футболку, рывком натянула и ее.
Двинулась на кухню. Сердце мое дико колотилось — по контрасту с остальным телом, которое двигалось так медленно, как будто все было нормально. Потому что так все и было.
Мама вставляла ломтики хлеба в тостер, когда я вошла.
— Доброе утро, мама.
Голос мой звучал так ровно! Я мысленно поаплодировала себе.
— Доброе утро, милая.
Она улыбнулась и вытащила из кофейника фильтр.
— Ты рано встала.
Она заправила за ухо прядь коротких волос.
— Да.
Я и вправду встала рано. И она не знала почему. С самой среды я пыталась придумать, как упомянуть о моих сегодняшних внезапных планах, но в голове по-прежнему было пусто. А вот-вот должен был явиться Ной.
— У тебя на сегодня планы?
Пора.
— Вообще-то да.
Продолжай говорить небрежно. Невелико дело!
— И что ты задумала?
Мама рылась в застекленном шкафчике, и я не видела ее лица.
— Вообще-то не знаю.
Это была правда: я не знала, хотя родители обычно не любят такое слышать. Особенно мои родители. Особенно моя мать.
— Что ж, и с кем ты отправляешься? — спросила она.
Если она пока ничего не подозревала, скоро будет подозревать.
— С мальчиком из моей школы…
Голос мой замер, я приготовилась к допросу третьей степени.
— Хочешь взять мою машину?
Что?
— Мара?
Я заморгала.
— Извини… Я думала, что сказала: «Что?» Что?
— Я спросила, не хочешь ли ты взять «Акуру». Мне она сегодня не нужна, а ты нынче не принимала кодеина.
Должно быть, Даниэль выполнил свою часть сделки. Позже мне надо будет спросить, на какие хитрости он пустился.
Я решила не поправлять маму и не говорить, что не принимала кодеин уже несколько дней. Ожог все еще давал о себе знать, но с пятницы боль стала куда слабее. И под повязкой он не выглядел так плохо, как я ожидала. Доктор из отделения первой помощи сказал, что, наверное, останется шрам, но пузыри как будто уже подживали. Пока все шло хорошо.
— Спасибо, мама, это… Но он, наверное, заедет за мной на своей машине. Он будет тут через… — Я сверилась с часами. Проклятье. — Пять минут.
Мама удивленно повернулась ко мне.
— Хотела бы я, чтобы ты предупредила меня пораньше, — сказала она, проверяя свое отражение в стеклянной дверце микроволновки.
— Ты отлично выглядишь, мама. Он все равно, наверное, просто просигналит снаружи.
У меня было искушение бросить и на себя беглый взгляд в микроволновку, но я не хотела рисковать — как знать, кто может уставиться на меня оттуда. Я налила себе стакан апельсинового сока и уселась за кухонный стол.
— Папа тут?
— Нет, уехал в офис. А что?
Тогда на одного человека меньше будет наблюдать мое приближающееся унижение. Но не успела я должным образом выразить свою мысль, как на кухню неторопливо вошел Даниэль. Он потянулся, взглянув на кончики своих пальцев на фоне потолка.
— Мама, — сказал он, целуя маму в щеку, и подошел к холодильнику.
Сунув в холодильник голову, Даниэль спросил:
— Есть планы на сегодня, Мара?
— Заткнись, — сказала я, но без жара.
— Не дразни ее, Даниэль, — сказала мама.
В переднюю дверь трижды постучали. Стук возвещал о прибытии Ноя.
Полсекунды мы с Даниэлем смотрели друг на друга. Потом я встала из-за стола, а он захлопнул дверцу холодильника. Мы оба метнулись в прихожую. Даниэль успел первым. Ублюдок.
Мама вышла сразу за мной, вытягивая шею.
Даниэль широко распахнул переднюю дверь. Долгие продолжительные аплодисменты — вот чего заслуживал Ной. В белой футболке, темных джинсах, полный своего неряшливого обаяния. И он держал цветы.
Я не знала, бледнеть или краснеть.
— Доброе утро, — сказал Ной, сверкнув всем ослепительной улыбкой. — Я Ной Шоу, — добавил он, глядя поверх моего плеча.
Он вручил лилии маме, которая протянула руку мимо меня, чтобы взять цветы. Букет был потрясающим. Ной обладал хорошим вкусом.
— Для меня удовольствие познакомиться с вами, миссис Дайер.
— Входи, Ной! — с чувством сказала она. — И ты можешь звать меня Инди.
Я умирала. Плечи Даниэля тряслись от молчаливого смеха.
Ной шагнул в дом и ухмыльнулся моему брату.
— Ты, должно быть, Даниэль?
— Воистину. Рад познакомиться, — сказал брат.
То была медленная и мучительная смерть.
— Садись, пожалуйста, Ной. — Мама показала на кушетку в гостиной. — А я поставлю цветы в воду.
Я увидела спасительную возможность и ухватилась за нее.
— Вообще-то, думаю, мы должны…
— С удовольствием, спасибо, — быстро сказал Ной.
Он пытался скрыть самодовольную ухмылку, но ему это не удалось, а Даниэль смахивал на кошку, пожирающую канарейку.
Оба они вошли в гостиную. Даниэль сел в мягкое кресло, а Ной пристроился на одном из диванов. Я стояла.
— Итак, чем вы займетесь сегодня с моей младшей сестрой? — спросил Даниэль.
Я закрыла глаза.
— Боюсь, мне нельзя испортить сюрприз, — ответил Ной. — Но обещаю вернуть ее нетронутой.
Он этого не говорил!
Даниэль захихикал, и эти двое каким-то образом завязали беседу. Кажется, о музыке, но не знаю наверняка. Я была слишком поглощена тем, что тонула в смущении, и не обращала на них большого внимания, пока мама не вернулась из кухни и не порхнула мимо меня, чтобы усесться прямо напротив Ноя.
— Итак, Ной, из какой части Лондона ты родом? — спросила она.
Утро было полно сюрпризов. Откуда она знала, что он из Англии? Я уставилась на маму.
— Из Сохо, — ответил Ной. — Вы там бывали?
Мама кивнула, и тут на кухню прибрел в пижаме Джозеф.
— Моя мать жила в Лондоне перед тем, как переехать в Штаты, — сказала мама. — Когда я была маленькая, мы обычно отправлялись туда каждый год.
Она притянула Джозефа, усадив его рядом с собой на диван.
— Между прочим, это мой сын, — ухмыляясь, сказала она.
Ной улыбнулся моему младшему брату.
— Ной, — представился он.
— Джозеф, — ответил брат и протянул руку.
Мама и Ной продолжали болтать, как старые знакомые, о Матушке Англии, а я переминалась с ноги на ногу, ожидая, когда же они договорят.
Мама встала первой.
— Была рада познакомиться с тобой, Ной. Правда. Приезжай к нам как-нибудь на обед, — добавила она, прежде чем я смогла ее остановить.
— С удовольствием, если Мара меня примет.
Четыре пары бровей выжидательно приподнялись — все ждали моего ответа.
— Конечно. Как-нибудь, — сказала я и открыла дверь.
Ной криво ухмыльнулся.
— Не могу дождаться, — сказал он. — Я был так счастлив побывать у вас, Инди. Даниэль, нам нужно будет еще поговорить. И, Джозеф, очень рад был познакомиться.
— Подожди!
Мой младший брат вскочил с дивана и побежал в свою комнату.
Вернулся он с мобильником.
— Какой у тебя номер? — спросил он Ноя.
У Ноя был удивленный вид, но все равно он продиктовал номер.
— Что ты делаешь, Джозеф? — спросила я.
— Я в сети, — ответил брат, все еще не отрываясь от телефона. Потом поднял глаза, и лицо его озарилось улыбкой. — Все, нашел.
Мама улыбнулась Ною, и мы с ним вышли из дома.
— Хорошо проведите время! — крикнула она нам вслед.
— Пока, мама, мы вернемся… позже.
— Подожди, Мара, — сказала мама, спустившись на несколько ступенек крыльца.
Ной поднял на нас глаза, но, когда мама оттащила меня в сторону, пошел дальше, к машине, оставив нас одних.
Мама протянула руку. На ее ладони была круглая белая таблетка.
— Мама, — прошептала я сквозь стиснутые зубы.
— Мне будет спокойнее, если ты ее примешь.
— Доктор Мейллард сказала, что это необязательно.
Я оглянулась на Ноя. Он стоял возле своей машины, глядя в другую сторону.
— Я знаю, милая, но…
— Ладно, ладно, — прошептала я и взяла таблетку.
Ной ждал, а я не хотела, чтобы он это видел. Самый низкий шантаж.
— Прими ее сейчас, пожалуйста.
Я бросила таблетку в рот и спрятала под языком, притворившись, что проглотила. Потом открыла рот.
— Спасибо, — сказала мама с печальной улыбкой.
Я молча пошла прочь. Услышав, как двери дома закрылись, я вынула таблетку изо рта и бросила на землю. Не то чтобы я решила не принимать лекарств, я просто не хотела, чтобы меня заставляли.
— Напутственная беседа перед свиданием? — спросил Ной, вальяжной походкой приблизившись к пассажирской дверце, чтобы открыть ее для меня.
Интересно, увидел ли он, как мама дала мне таблетку и как я сплюнула. По его поведению непохоже было, чтобы заметил.
— Это не свидание, — сказала я. — Но ты устроил там настоящий спектакль. Она даже не спросила, когда я вернусь.
Ной ухмыльнулся.
— Рад, что ты наслаждалась этим. — Он окинул взглядом мою одежду и кивнул: — Сойдет.
— Ты такой высокомерный, блин!
— Ты говоришь такие грязные слова, блин!
— Тебя это беспокоит? — улыбнулась я.
Мысль, что я досаждаю ему, доставила мне удовольствие.
Ной ухмыльнулся и захлопнул за мной дверцу.
— Вовсе нет.
Я ожидала, что Ной зажжет сигарету, как только отъедет от дома. Вместо этого он протянул мне пластиковый стаканчик с кофе глясе.
— Спасибо, — слегка удивленная, сказала я.
Похоже, туда добавили столько молока, сколько требуется. Я отхлебнула. И сахара тоже.
— Так сколько нам ехать? Чтобы попасть куда следует.
Ной взял свой стаканчик, губами вытащил из него соломинку и пожевал ее; мускулы перекатывались на его челюсти. Я не могла отвести взгляд.
— Сперва мы остановимся, чтобы повидаться с другом, — сказал он.
С другом. Это не казалось зловещим, и, сказать по правде, я пыталась не быть параноиком. Но часть меня гадала, не затевается ли что-нибудь. Нечто большее, чем то, что планировала Анна. Я тяжело сглотнула.
Ной одной рукой включил айпод, держа второй рукой руль.
— «Аллилуйя»,[42] — сказала я.
— Что?
— Песня. Мне нравится этот кавер.[43]
— В самом деле? — судя по виду Ноя, он был неприятно удивлен. — Вот уж не думал, что тебе такое по вкусу.
— Да? А что же мне по вкусу?
— Я бы сказал, что ты тайная фанатка попсы.
— Укуси меня в зад.
— Если настаиваешь.
Песня кончилась, заиграла какая-то классика. Я потянулась к айподу.
— Позволишь?
Преувеличенно разочарованно Ной покачал головой, но сделал мне знак — давай.
— Успокойся. Я не собираюсь менять музыку, я просто хочу ее просмотреть.
Я пролистала список — у Ноя был отличный, но не отличающийся размахом вкус. Мои предпочтения были куда более разнообразными. Я удовлетворенно улыбнулась.
Ной выгнул бровь.
— И над чем ты ухмыляешься?
— Я гармоничнее тебя.
— Невозможно. Ты американка, — заявил он. — А поскольку это так, ты гармоничнее только потому, что тебе нравится всякое дерьмо.
— И как ты ухитряешься иметь друзей, Ной?
— Я каждый день задаю себе тот же вопрос.
Он сжевал пластиковую соломинку.
— Серьезно. Пытливые умы хотят знать.
Ной заломил бровь, но глядел только вперед.
— Думаю, я знать не хочу.
— Ты чуть было меня не одурачил.
— Одурачить тебя было бы легко.
Это было очень обидно слышать.
— Катись в ад, — негромко проговорила я.
— Уже там, — спокойно проговорил Ной, вытащил соломинку изо рта и швырнул на пол.
— Почему ты так себя ведешь? — спросила я, очень стараясь говорить ровным тоном.
Но в мою голову прокрался неприятный образ: я на балу по поводу окончания учебного года, вымазанная свиной кровью.[44]
— Я хочу показать тебе кое-что.
Я отвернулась и стала смотреть в окно. Никогда не знаешь, чего ожидать от Ноя на следующий день или даже — черт! — в следующую минуту.
Пересекающиеся эстакады вились вокруг нас и над нами, громадные бетонные чудовища — единственный пейзаж этой части 95-й автомагистрали.[45] Мы ехали на юг, и большую часть пути молчали.
Потом по обе стороны шоссе городской пейзаж уступил место океану. Шоссе сузилось, превратившись из четырехполосного в двухполосное, круто пошло вверх, перед нами замаячил высокий мост.
Очень крутой. Очень высокий.
Мы поднимались на него за целым роем стоп-сигналов машин, ползущих по эстакаде впереди. У меня сжалось горло. Я ухватилась перевязанной рукой за центральную консоль. Боль разрывала руку, а я старалась не смотреть ни вперед, ни вбок, где бирюзовая вода и силуэт Майами на фоне неба стали почти невидимыми.
Ной положил руку на мою. Очень легко. Едва прикоснувшись.
Но я почувствовала.
Я склонила голову к плечу, чтобы посмотреть ему в лицо, и он слегка улыбнулся, все еще глядя вперед. Улыбка была заразительной, и я улыбнулась в ответ. Тогда Ной переплел свои пальцы с моими забинтованными, все еще лежавшими на пластике. Ощущение его руки на моей слишком меня захватило, чтобы я почувствовала боль.
— Ты боишься чего-нибудь? — спросила я.
Улыбка его испарилась. Вернулся непроницаемый Ной. Он кивнул.
— Ну же? — поторопила его. — Обо мне же ты знаешь…
— Я боюсь фальшивок.
Ничего не значащий ответ. Я отвернулась. Он даже не мог ответить откровенностью на откровенность. Примерно минуту мы молчали. Но потом…
— Я боюсь быть фальшивым. Пустым, — без выражения произнес Ной.
Он выпустил мои пальцы, и его ладонь на мгновение легла на тыльную сторону моей, почти полностью накрыла ее. Я перевернула ладонь и вцепилась в его прежде, чем осознала, что делаю.
Потом до меня дошло. Сердце мое пропустило удар. Я наблюдала за лицом Ноя, пытаясь что-нибудь на нем разглядеть, может быть, какой-то знак… Я и вправду не знала, что именно.
Но его лицо ничего не выражало. Гладкое лицо, лоб без морщин. Пустота. А наши пальцы все еще были сплетены. Не знаю, то ли я силой удерживала его, то ли его пальцы просто покоились в моих, то ли…
— Нет ничего, чего бы мне хотелось. Нет ничего, чего я не могу сделать. Мне на все плевать. В любом случае я просто мошенник. Актер в собственной жизни.
Его внезапная искренность сразила меня. Я понятия не имела, что сказать, поэтому промолчала.
Ной вынул руку из моей и показал на громадный золотистый купол за водой.
— Это океанариум Майами.
Я снова промолчала.
Свободной рукой Ной пошарил в кармане. Вытряхнул сигарету и зажег, вдохнув дым через нос.
— Нам пора.
Он хотел отвезти меня домой. А я, к собственному удивлению, не хотела этого.
— Ной, я…
— В океанариум. У них там есть кит-убийца.
— Хорошо…
— Ее зовут Лолита.
— Это…
— Изврат?
— Да.
— Я знаю.
И да наступит неловкое молчание.
Мы свернули с шоссе, прочь от океанариума, и улица, изогнувшись, привела нас в оживленный район, полный персиковых, желтых, оранжевых и розовых оштукатуренных коробок… Домов… С решетками на окнах. Все было на испанском: каждая вывеска, каждый фасад магазина.
Но даже рассматривая все это, я чувствовала, что Ной сидит рядом, в нескольких дюймах от меня, и ждет, когда я что-нибудь скажу. Поэтому спросила:
— Так что, ты… Э-э… Видел Лолиту?
И мне захотелось ударить себя по лицу.
— Господи, нет.
— Тогда откуда ты узнал о ней?
Он пробежал пальцами по волосам, и несколько прядей упали ему на глаза, поймав блики утреннего солнца.
— Моя мама — нечто вроде активистки, борющейся за права животных.
— Правильно, она же ветеринар.
— Нет, активисткой она стала раньше. Она сделалась ветеринаром из-за всех этих дел с животными. Во всяком случае, в этом есть нечто большее.
Я свела брови.
— Сомневаюсь, что можно выразиться более туманно.
— Ну, я не знаю, как еще это описать. Честно.
— Она занимается спасением животных или чем-то вроде?
Интересно, откалывала ли мама Ноя такие трюки с воровством собак, как я.
— Чем-то вроде. Но это не то, что ты думаешь.
Ха.
— Тогда что же?
— Ты когда-нибудь слышала про Фронт освобождения животных?[46]
— Это не те люди, которые вызволяют из клеток лабораторных обезьянок и распространяют вирусы, превращающие человека в зомби?
— По-моему, это из фильма.
— Правильно.
— Но общая идея такова.
Я представила доктора Шоу в шерстяной маске, освобождающую лабораторных животных.
— Мне нравится твоя мама.
Ной слегка улыбнулся.
— Дни, когда она сражалась за освобождение приматов, остались в прошлом после того, как она вышла за моего отца. Родня со стороны мужа не одобряла ее занятий, — сказал он с притворной серьезностью. — Но она все еще жертвует деньги таким группам. Когда мы сюда переехали, она так сердилась из-за Лолиты, что провела несколько акций по сбору денег, чтобы попытаться собрать достаточно средств на аквариум побольше.
— А что произошло? — спросила я, когда Ной сделал длинную затяжку.
— Ублюдки продолжали набивать цену без всяких гарантий, что и вправду построят такой аквариум, — сказал Ной, выдохнув дым через нос. — Как бы то ни было, теперь, из-за папы, она просто жертвует деньги. Так я думаю. Я видел конверты с обратным адресом в нашей почте.
Ной резко свернул вправо, и я инстинктивно выглянула в окно. Я не обращала внимания на пейзаж — я сидела в нескольких дюймах от Ноя, в конце концов, — но теперь обнаружила, что как-то незаметно Северная Куба превратилась в Ист-Хэмптон. Солнечный свет пробивался сквозь листья гигантских деревьев по обе стороны улицы, через ветровое стекло и панель в крыше автомобиля, испещряя пятнами наши лица и руки. Дома здесь были экспериментами излишеств: каждый более показушный и нарочитый, чем предыдущий, и в них не было никакого единства. Что все же роднило современный застекленный дом по одну сторону улицы с величавым особняком в викторианском стиле по другую, так это богатство. Оба были дворцами.
— Ной? — медленно спросила я.
— Да?
— Куда мы едем?
— Не скажу.
— И кто твой друг?
— Не скажу.
Потом, такт сердца спустя, он добавил:
— Не беспокойся, она тебе понравится.
Я посмотрела на рваные колени своих джинсов и на изношенные спортивные туфли.
— Я чувствую себя до нелепости неподходяще одетой для воскресного позднего завтрака. Просто имей в виду.
— Ей будет все равно, — сказал Ной, пробегая пальцами по волосам. — И ты идеальна.
Ряды пальмовых деревьев поднимались по бокам узкой улицы, а между домами проглядывал океан. Когда мы доехали до конца тупика, для нас открылись огромные автоматические железные ворота. У входа была видеокамера.
Этот день становился все более странным.
— Итак… Чем именно занимается твоя подруга?
— Можно сказать, она праздная леди.
— Логично. Наверное, если ты можешь позволить себе здесь жить, тебе не нужно работать.
— Да, наверное.
Мы миновали громадный, кричаще-великолепный фонтан в центре поместья: мускулистый, практически обнаженный грек стискивал запястье девушки, тянущейся к небу. Ее руки переходили в ветви и выбрасывали бледно-золотистую на солнце воду. Ной подъехал прямо к переднему входу, где ожидал мужчина в костюме.
— Доброе утро, мистер Шоу, — сказал этот человек, кивнув Ною, а потом двинулся к пассажирской дверце, чтобы открыть ее для меня.
— Доброе утро, Альберт. Я сам.
Ной вышел из машины и открыл для меня дверцу. Прищурившись, я посмотрела на него, но он избегал моего взгляда.
— Наверное, ты часто тут бываешь, — осторожно проговорила я.
— Да.
Альберт открыл для нас переднюю дверь, и Ной немедленно влетел в дом.
Хотя пейзаж, фонтан, подъездная дорожка и ворота были экстравагантными, ничто не могло подготовить меня к тому, как выглядел особняк внутри. По обе стороны — арки и колонны, упирающиеся в двойной балкон. Мои «чаксы» поскрипывали на безупречно чистом узорчатом полу. Во внутреннем дворике был еще один фонтан на греческую тему, с тремя женщинами, несущими кувшины для воды. Сама необъятность этого места просто поражала.
— Никто не может здесь жить, — сказала я самой себе.
Ной меня услышал.
— Почему?
— Потому что это не дом. Это похоже на… декорацию. Из фильма про мафию. Или на броский свадебный салон. Или… на «Энни».[47]
Ной слегка склонил голову набок.
— Злой, но точный разбор. Увы, здесь и в самом деле живут.
Он беспечно прошелся до конца двора и свернул налево. Я последовала за ним, широко распахнув глаза и дивясь. Мы очутились в таком же дорогом коридоре. Я не замечала бросившейся ко мне маленькой черной мохнатой молнии, пока она не оказалась всего в нескольких шагах от меня.
Ной подхватил собаку в тот миг, когда она на меня напала.
— Ах ты, маленькая сучка, — сказал он рычащей псине. — Веди себя хорошо.
Я подняла брови, глядя на него.
— Мара, познакомься с Руби.
Корчащаяся масса толстых складок и шерсти старалась дотянуться до моей яремной вены, но Ной ее сдержал. Плоская морда мопса только усиливала его яростное рычание. Это забавляло и одновременно тревожило меня.
— Она… очаровательна, — сказала я.
— Ной?
Я повернулась и увидела шагах в двадцати от нас маму Ноя — босую и безукоризненно одетую, в белом льняном платье.
— Я думала, тебя сегодня весь день не будет дома, — сказала она.
Не будет дома?
— Я, как последний идиот, забыл тут ключи.
Забыл ключи… Тут.
Только теперь я заметила желтовато-коричневую собаку, пытающуюся спрятаться за коленями доктора Шоу.
— Это?..
Я перевела взгляд с собаки на Ноя. Он широко улыбнулся.
— Мэйбл! — громко позвал он.
Она в ответ заскулила и попятилась, еще дальше упрятавшись за подол доктора Шоу.
— Иди сюда, красотка.
В ответ она снова заскулила.
Все еще глядя на собаку, Ной спросил:
— Мама, помнишь Мару?
Присев и пытаясь подозвать собаку, Ной мотнул в мою сторону головой.
— Помню, — улыбаясь, ответила доктор Шоу. — Как поживаешь?
— Хорошо, — сказала я.
Но я была слишком заинтригована разворачивавшейся передо мной сценой, чтобы как следует сосредоточиться. Свирепый мопс. Ужас Мэйбл. И тот факт, что Ной здесь живет. Здесь.
Он подошел к матери и наклонился, чтобы погладить Мэйбл; из другой его руки все еще пыталась вырваться Руби. Мэйбл постучала хвостом по ногам доктора Шоу. Невероятно, насколько лучше она теперь выглядела, хотя прошла всего одна неделя. Позвонки и тазовые кости все еще выпирали, но она уже начала набирать вес. И ее шерсть выглядела гораздо, гораздо более здоровой. Поразительно.
— Возьмешь ее?
Ной протянул мопса матери, которая подставила руки.
— Раз уж мне пришлось вернуться, дам-ка я Мэйбл и Маре заново познакомиться, пока мы тут.
Мэйбл совершенно не хотелось принимать в этом участие, и доктор Шоу, похоже, это поняла.
— Почему бы мне не увести обеих собак наверх, пока вы…
— Она нервничает из-за того, что Руби подняла такой шум. Просто забери Руби, и все будет в порядке.
Ной присел, чтобы приласкать Мэйбл.
Доктор Шоу пожала плечами.
— Рада была повидаться с тобой, Мара.
— Взаимно, — тихо сказала я, и она вышла.
Ной поднял Мэйбл, держал под живот, прежде чем она успела метнуться вслед за доктором Шоу. Бедная собака стала перебирать лапами в воздухе, как будто бежала по призрачной механической беговой дорожке. В моем мозгу мелькнуло воспоминание о шипящей черной кошке.
«Она тебя боится», — сказал Джозеф.
Мэйбл тоже боялась. Меня.
У меня перехватило дыхание. Мысль была безумной. С чего бы ей меня бояться? Я веду себя как параноик. Ее испугало что-то другое. Я попыталась не выказать своей обиды, сказав:
— Может, твоя мама права, Ной.
— С ней все в порядке, она просто волнуется из-за Руби.
К тому времени, как Ной принес собаку туда, где я стояла, можно было разглядеть белки глаз Мэйбл. Она в недоумении смотрела на меня.
— Ты что, утром перед выходом из дома искупалась в моче леопарда?
— Да. В моче леопарда. Никогда без этого не выхожу.
Мэйбл заскулила, тявкнула и напряглась в руках Ноя.
— Хорошо, — в конце концов сказал он. — Миссия отменяется.
Он опустил Мэйбл на пол и наблюдал, как та выбирается из коридора, стуча когтями по мраморному полу.
— Наверное, она тебя не помнит, — сказал Ной, все еще глядя в сторону Мэйбл.
Я опустила глаза.
— Уверена, что дело именно в этом.
Я не хотела, чтобы Ной видел, как я расстроена.
— Что ж, — наконец, сказал он.
Откинулся на пятках и внимательно посмотрел на меня.
Хотелось бы мне не краснеть под его взглядом.
— Что ж. — Пора было изменить тему разговора. — Ты — лживый лжец, который лжет.
— Да?
Я осмотрелась, взглянула на высоченный потолок и широкие балконы.
— Ты держал все это втайне.
— Нет, не держал. Ты просто никогда не спрашивала.
— А как я могла догадаться? Ты одеваешься как бродяга.
При этих словах губы Ноя растянулись в издевательской улыбочке.
— Ты не слышала, что не стоит судить книгу по обложке?
— Если бы я знала, что сегодня у нас будет День Избитых Пословиц, я бы осталась дома. — Я потерла лоб и покачала головой. — Поверить не могу, что ты ничего не сказал.
Глаза Ноя бросали мне вызов.
— Что, например?
— Ну, не знаю. Например: «Мара, может, ты захочешь сделать макияж и надеть туфли на высоких каблуках, потому что я собираюсь в воскресенье отвезти тебя в мой фамильный дворец в Майами-Бич». Что-то вроде этого.
Ной потянулся всем своим гибким телом, подняв руки над головой и сложив пальцы в замок. Его белая футболка задралась, обнажив полоску живота и резинку трусов над поясом джинсов. Я заметила, что ширинка у него на пуговицах. Молодец!
— Во-первых, тебе не нужен макияж, — сказал он, а я возвела глаза к потолку. — Во-вторых, ты бы и часа не продержалась на каблуках там, куда мы отправляемся. Кстати, я должен забрать ключи.
— О да, загадочные ключи.
— Ты собираешься жужжать об этом весь день? Я думал, мы с тобой делаем успехи.
— Прости. Я просто слегка потрясена атакой мопса и тем, как психанула Мэйбл. И тем фактом, что ты живешь в Тадж-Махале.
— Ерунда. Тадж-Махал занимает всего лишь сто восемьдесят шесть квадратных футов. А этот дом — двадцать пять тысяч.
Я тупо уставилась на него.
— Я шучу, — сказал он.
Я тупо смотрела на него.
— Ладно, не шучу. Пошли, а?
— После вас, мой сеньор, — сказала я.
Ной раздраженно вздохнул и зашагал к гигантской лестнице с перилами, украшенными искусной резьбой. Я последовала за ним наверх, позорно восхищаясь открывшимся передо мной зрелищем. И не зрелищем дома — джинсы Ноя были свободными, едва державшимися на бедрах.
Когда мы, наконец, добрались до верхней площадки, Ной свернул налево, в длинный коридор. Шикарные восточные ковры заглушали звук наших шагов, а я впитывала все детали висящих на стенах картин маслом. Наконец Ной остановился перед блестящей деревянной дверью. Он протянул руку, чтобы ее открыть, но, услышав сзади звук небрежно захлопнувшейся двери, мы обернулись.
— Ной? — спросил сонный голос.
Женский.
— Привет, Кэти.
Даже с рубчиками от подушки на лице уже знакомая мне девочка была абсолютно сногсшибательной. Она выглядела такой же потусторонне-ошеломляющей в комплекте из короткой сорочки на бретельках и шортов, как и в маскарадном костюме феи. Теперь, когда она была без этого костюма, не при пульсирующем свете клуба, мне стало ясно, что у нее такая же инопланетная красота, как и у Ноя. Ее волосы были такого же цвета темного меда, только длиннее; кончики их касались зашнурованного низа сорочки. Ее голубые глаза изумленно раскрылись, встретившись с моими.
— Не знала, что ты не один, — сказала девочка Ною, сдержав улыбку.
Он бросил на нее взгляд, потом повернулся ко мне.
— Мара, это моя сестра Кэти.
— Кэт, — поправила она, потом бросила на меня понимающий взгляд. — Утро доброе.
Я сумела ответить лишь кивком. В этот миг бойкий блондинистый капитан команды поддержки ходила колесом в моей полой вене. Его сестра. Его сестра!
— Вообще-то уже почти полдень, — сказал Ной.
Кэт пожала плечами и зевнула.
— Что ж, рада познакомиться, Мара, — сказала она и подмигнула мне, прежде чем пойти вниз по лестнице.
— Я тоже рада, — ухитрилась выдохнуть я.
Сердце неистовствовало у меня в груди.
Ной полностью открыл дверь, и я попыталась взять себя в руки. Это ничего не меняло. Ровным счетом ничего. Ной Шоу все равно был распутником, все равно был поганцем, и все равно я была ему не ровня. Такова была мантра, которую я мысленно повторяла снова и снова, пока Ной не наклонил слегка голову набок и не спросил:
— Ты войдешь?
Да. Да, я вошла.
Комната Ноя испугала меня. В центре ее доминировала низкая современная кровать без пружин, но, не считая кровати, в комнате не было никакой мебели, кроме длинного стола, ненавязчиво скрывавшегося в алькове.
Ни постеров. Ни грязного белья. Только гитара, прислоненная к боку кровати. И книги.
На встроенных полках от пола до потолка — ряды и ряды книг. Солнечный свет лился в громадные окна, выходившие на залив Бискейн.
Я никогда не представляла, как выглядит комната Ноя, но если бы представила, такое не пришло бы мне в голову. Она явно была роскошной. Но… Пустой. Как будто в ней никто не жил. Я обошла комнату, проводя пальцами по корешкам некоторых книг.
— Частная коллекция Ноя Шоу к вашим услугам, — сказал он.
Я уставилась на заголовки.
— Не может быть, чтобы ты все их прочитал.
— Пока нет.
Я слегка улыбнулась:
— Итак, это тактика погони за собственным хвостом.
— Пардон?
Я слышала в его голосе веселье.
— Тщеславие книг, — сказала я, не глядя на него. — На самом деле ты не читаешь их, они здесь просто для того, чтобы производить впечатление на твоих… гостей.
— Ты злая девчонка, Мара Дайер, — сказал Ной, стоя посреди комнаты.
Я чувствовала на себе его взгляд, и мне это нравилось.
— Я ошибаюсь? — спросила я.
— Ты ошибаешься.
— Хорошо, — отозвалась я и наугад сняла книгу с полки. — «Морис» Э. М. Форстера.[48] О чем эта книга? Валяй.
Ной рассказал мне о главном герое — гомосексуалисте, который поступил в Кембридж в Англии конца прошлого века. Я ему не поверила, но, поскольку сама этой книги не читала, двинулась дальше.
— «Портрет художника в молодости»?[49]
Ной упал животом на кровать и делано скучающим тоном отбарабанил еще один синопсис. Я скользнула взглядом по его спине, и ноги мои зачесались от смущающего порыва — мне хотелось подойти к кровати и присоединиться к нему. Вместо этого я не глядя вытащила другую книгу.
— «Улисс»![50] — выкрикнула я.
Ной покачал головой, зарывшись лицом в подушку.
Я удовлетворенно улыбнулась, вернула книгу на полку и потянулась за следующей. Суперобложки на ней не было, поэтому я прочитала название на обложке:
— «Радость…» Дерьмо!
Я прочитала название до конца хрипловатым, едва различимым голосом и почувствовала, что краснею.
Ной перевернулся на бок и сказал с притворной серьезностью:
— «Радость дерьма» я никогда не читал. Судя по названию — отвратительная книга.
Я покраснела еще сильнее.
— Но я читал «Радость секса»,[51] — продолжал Ной, и озорная улыбка преобразила его лицо. — Не то чтобы в последнее время, но, думаю, это одна из классических книг, к которой можно возвращаться снова… и снова.
— Мне больше не нравится эта игра, — сказала я, возвращая книгу на полку.
Ной потянулся и взял что-то с пола рядом с акустической гитарой, прислоненной рядом с покрытым наклейками чехлом. Он позвенел ключами и сказал, все еще ухмыляясь:
— Что ж, теперь можно ехать. После ты можешь вернуться и с пристрастием допросить меня насчет содержимого библиотеки. Хочешь есть?
Вообще-то я хотела — и кивнула. Ной подошел к хорошо замаскированному интеркому и нажал на кнопку.
— Если ты велишь какому-нибудь слуге принести еду, я уйду.
— Я собирался удостовериться, что Альберт не передвинул машину.
— Ах да. Альберт, дворецкий.
— Вообще-то он камердинер.
— Сам ты себя не обслуживаешь.
Ной проигнорировал меня. Он посмотрел на часы у кровати.
— Нам следовало быть уже на месте. Я хочу, чтобы ты успела получить как можно более полные впечатления. Но по дороге мы можем остановиться «У Мирейи».
— Еще один друг?
— Это ресторан. Кубинский. Самый лучший.
Мы подошли к машине, и Альберт улыбнулся, когда Ной открыл для меня дверцу.
Имение скрылось из виду, и я собрала всю свою храбрость, чтобы напасть на Ноя с вопросами, которые мучили меня с тех пор, как я узнала о его богатстве. Вопросами финансового рода.
— Итак, кто вы такие, люди? — спросила я.
— Мы, люди?
— Мило. Твоя семья. Предположительно тут могут жить только баскетболисты и бывшие поп-звезды.
— У моего отца собственная компания.
— Ла-а-адно, — сказала я. — Какая именно компания?
— Биотехнология.
— И где же папаша Уорбакс[52] этим утром?
Лицо Ноя ничего не выражало. Любопытно.
— Не знаю, и мне плевать, — легко ответил он. Он смотрел прямо перед собой. — Мы с ним… не в близких отношениях, — добавил он.
— Несомненно.
Мне хотелось, чтобы он рассказал больше, но вместо этого Ной спрятал глаза за темными очками.
Пора было сменить тему разговора.
— Итак, почему у твоей мамы нет английского акцента?
— У нее нет английского акцента потому, что она американка.
— О бог мой, в самом деле? — насмешливо спросила я.
Глядя на профиль Ноя, я увидела его улыбку.
Он помолчал, прежде чем продолжить:
— Она из Массачусетса. И вообще-то она мне не биологическая мать.
Он искоса посмотрел на меня, оценивая мою реакцию. Я сохранила спокойное выражение лица. Немногое я знала о Ное, если не считать слухов о его внеучебной деятельности, но теперь поняла, что мне хотелось бы узнать больше. Когда он за мной заехал этим утром, я понятия не имела, чего ожидать, и до настоящей минуты все еще оставалась в неведении. Но больше мне не думалось, что имеет место некий гнусный заговор, и я начала испытывать любопытство.
— Мама умерла, когда мне было пять, а Кэти — четыре.
Это откровение вышибло мысли у меня из головы. И заставило почувствовать себя идиоткой, ведь я выбрала не одну, а целых две неприятные темы для беседы.
— Мне жаль, — запинаясь, сказала я.
— Спасибо, — ответил Ной, глядя на дорогу перед нами. — Это было давно, я почти не помню ее, — продолжал он, но поза его стала напряженной.
Минуту он молчал, а я гадала, не стоит ли мне что-нибудь сказать. Но потом вспомнила, как все говорили мне, как им жаль, что Рэчел умерла, и как мне не хотелось этого слышать. Тут было просто нечего сказать.
Ной удивил меня, продолжив:
— Перед смертью мамы она, папа и Рут, — он мотнул головой в сторону дома, — были очень близки. Рут училась в школе в Англии, там они и познакомились, и остались друзьями в Кембридже, учиняя хаос и организуя акции протеста.
Я приподняла брови.
— Рут рассказала мне, что моя мама была самой большой… энтузиасткой. Приковывала себя к деревьям, врывалась в университетские научные департаменты, освобождала лабораторных животных — и все такое прочее.
Ной сунул в рот сигарету.
— Они втроем наслаждались, занимаясь всем этим, — непостижимо, зная моего отца, — и каким-то образом он убедил маму выйти за него замуж.
Пока Ной говорил, сигарета болталась в его губах, притягивая мой взгляд, как магнит.
— Они тогда еще учились в университете. Некий крайний акт восстания или что-то в этом роде.
Ной зажег сигарету, открыл окно и затянулся. Он так и не снял темных очков, и лицо его было совершенно бесстрастным.
— Мои бабушка с дедушкой были от этого не в восторге. Они старая финансовая аристократия, им с самого начала не очень нравилась моя мать, и они считали, что отец загробил свое перспективное будущее. Et cetera, et cetera.[53] Но отец с матерью все равно поженились. Моя мачеха переехала в Штаты, чтобы учиться на ветеринара, а мои родители некоторое время вели богемную жизнь. Когда у них появились дети, дедушка с бабушкой были счастливы. Мы с Кэти появились с таким небольшим интервалом, что, думаю, старики надеялись, что мама возьмет декретный отпуск от неповиновения обществу.
Ной стряхнул сигаретный пепел на шоссе.
— Но мама вообще не сбавила темпа. Она просто брала нас с собой, куда бы ни отправлялась. Пока не погибла. Ее ударили ножом.
Господи.
— На акции протеста.
Иисусе.
— В тот день она заставила отца остаться дома, чтобы присмотреть за Кэти, но я был с мамой. Всего за несколько дней до этого мне исполнилось пять, но я не помню, как все произошло. Во всяком случае, мало помню. Отец даже не упоминает ее имени. И теряет самообладание, когда его произносит кто-то другой, — без интонаций выговорил Ной.
Я лишилась дара речи. Мама Ноя умерла — была убита, — и он был там, когда это случилось.
Ной выдохнул дым через нос, и тот окутал его облаком, прежде чем вылететь в окно. День был роскошным, небо — голубым и безоблачным. Но, по мне, снаружи с тем же успехом мог бушевать ураган. Ной в мгновение ока стал для меня другим. Меня полностью захватил его рассказ.
— Рут вернулась в Англию, когда услышала, что сталось с мамой. Давным-давно она рассказала мне, что после смерти матери отец мой никуда не годился. Он не мог заботиться о нас, не мог заботиться о себе. То была просто беда… До того, конечно, как он продал душу акционерам. И Рут осталась здесь, и они поженились, хотя он ее не заслуживал и вообще стал другим человеком. И вот пожалуйста, мы все одна большая счастливая семья.
Выражения глаз Ноя за солнечными очками нельзя было разглядеть, но мне очень хотелось. Кто-нибудь в школе знал о его матери? О нем самом?
А потом мне в голову пришло, что Ной не знал о том, что случилось со мной. Я посмотрела на свои колени, теребя нитки на порванных джинсах. Если бы сейчас я ему рассказала, это выглядело бы так, будто я сравниваю наши трагедии… Будто считаю, что потеря лучшей подруги сравнима с потерей матери, а я так не считала. Но если я ничего не скажу, что он подумает?
— Я просто… — начала я. — Я даже не…
— Спасибо, — холодно перебил Ной. — Все в порядке.
— Нет, не в порядке.
— Не в порядке, — четко отозвался он.
Ной поднял солнечные очки, но лицо его все еще было сдержанным.
— Но в том, что отец продался корпоративу, есть свои плюсы.
Он говорил развязно, поэтому я ответила в тон:
— Например, получить машину на шестнадцатый день рождения?
Ухмылка Ноя была полна озорства:
— У Кэти «Мазерати».
Я заморгала.
— Неправда!
— Правда. Но она еще недостаточно взрослая, чтобы по закону иметь водительские права.
Я приподняла брови.
— А твоя машина? Это твой знак подросткового бунта, что ли?
Уголок рта Ноя приподнялся в легкой улыбке:
— Печально, правда?
Он говорил легкомысленным тоном, но в выражении его лица было нечто затравленное. Он сдвинул брови, и мне так хотелось протянуть руку и разгладить их.
— Сомневаюсь, — вместо этого сказала я. — Думаю, это храбрый поступок. Имея такие деньги, ты мог бы столько всего купить. Не воспринять это как должное — высокоморально.
Ной изобразил ужас:
— Ты только что назвала меня высокоморальным?
— Так и есть.
— Как же мало она знает, — сказал Ной и потянулся, чтобы прибавить громкость на айподе.
— «Дес кэб»? — спросила я. — Неужто?
— Ты как будто удивлена.
— Я бы никогда не подумала, что ты слушаешь такое.
— Это единственная из современных групп, которая мне действительно нравится.
— Я собираюсь расширить твой музыкальный кругозор, — сказала я.
— Для угроз еще рановато, — ответил Ной, свернув на оживленную узкую дорогу.
Тут было полно людей, выбравшихся из домов, чтобы насладиться погодой. Ной припарковался на улице, как раз когда песня закончилась, и я позволила ему открыть для меня дверцу. Я уже начала к этому привыкать.
Мы миновали небольшой сквер, в котором несколько стариков играли в домино. На одной стене была нарисована большая красочная фреска; игровые столы укрывались под полосатыми тентами. Я еще никогда ничего подобного не видела.
— Это ничего не значит, видишь ли, — внезапно сказал Ной.
— Что не значит?
— Деньги.
Я огляделась по сторонам, взглянув на фасады магазинов (по большей части обшарпанные), на автомобили, припаркованные на улице. Машина Ноя, наверное, была тут не из самых новых.
— Думаю, твоя перспектива искажена, потому что у тебя и в самом деле есть деньги.
Ной остановился и уставился перед собой.
— Это откупные, — сказал он с оттенком раздражения. — Чтобы отцу не приходилось проводить с нами время.
Но потом заговорил более легкомысленным тоном:
— Даже если бы он мне ничего не давал, есть трест, куда я вступлю, когда мне исполнится восемнадцать.
— Мило. И когда это будет?
Ной снова зашагал вперед.
— Двадцать первого декабря.
— Я пропустила твой день рождения.
Почему-то из-за этого мне стало грустно.
— Пропустила.
— И что ты думаешь делать с этими деньгами?
Ной быстро улыбнулся.
— Превратить в золотые монеты и купаться в них. Но сперва, — сказал он, взяв меня за руку, — я думаю пообедать.
Мне было тепло оттого, что Ной держит меня за руку, ведя через шумный ресторан. Я наблюдала за ним в профиль, пока он разговаривал с хозяином. Почему-то Ной казался другим человеком, не тем, кого я встретила две недели тому назад. И даже не тем, кто заехал за мной этим утром. Ной — саркастический, отстраненный, недосягаемый Ной — был заботливым. И это делало его настоящим.
Интересно, знал ли его таким кто-нибудь еще? Но я наслаждалась мимолетной мыслью, что могу быть единственной, пока хозяин вел нас к столику у окна.
Потом Ной крепче сжал мою руку. Я посмотрела на него. Краска отхлынула с его лица.
— Ной?
Он крепко закрыл глаза, и я испугалась, сама не зная почему.
— Ты в порядке?
— Дай мне минутку, — сказал он, не открывая глаз. Потом выпустил мою руку. — Я в порядке.
Ной вернулся тем же путем, каким мы пришли, и исчез из ресторана. Слегка ошеломленная, я села за столик и внимательно изучила меню. Мне хотелось пить, и я подняла голову, чтобы найти глазами официанта… как вдруг увидела его.
Джуда.
Он пристально смотрел на меня из-под козырька кепки. Он стоял посреди толпы людей, ожидавших, когда им покажут, где сесть. Он двинулся ко мне.
Я крепко зажмурилась. Он был ненастоящий.
— Каково это — быть самой красивой девушкой в комнате?
Я подпрыгнула, услышав голос с акцентом. Не голос Ноя. И определенно не голос Джуда. Когда я открыла глаза, у столика стоял светлокожий парень, блондин с орехового цвета глазами и с самым что ни на есть серьезным выражением лица. Он был милым.
— Не возражаете, если я к вам присоединюсь? — спросил он и сел напротив меня.
Очевидно, он не собирался дожидаться ответа.
Я прищурилась:
— Вообще-то я здесь не одна.
Где Ной?
— Вот как? С бойфрендом?
Я помедлила, прежде чем ответить:
— С другом.
Его улыбка стала шире.
— Он дурак.
— Что?
— Если он просто друг, он дурак. Вряд ли я бы выдержал быть просто вашим другом. Кстати, я Алейн.
Я фыркнула. Кто этот парень?
— К счастью, Ален, — сказала я, нарочно неправильно выговорив его имя, — не думаю, что для нас с вами это станет проблемой.
— Да? Почему же?
— Потому что ты уже уходишь, — сказал за моей спиной Ной.
Я полуобернулась и подняла глаза. Ной стоял в нескольких дюймах позади, слегка надо мной наклонившись. По его плечам было видно, как он напряжен.
Алейн встал и выудил из кармана джинсов ручку.
— На случай, если вы устанете от друзей, — сказал он, нацарапав что-то на салфетке, — вот мой номер.
Он толкнул салфетку по столу в мою сторону. Ной протянул руку над моим плечом и взял ее.
Алейн прищурился на Ноя:
— Она может сама принимать решения.
Ной постоял секунду, изучая его, потом расслабился, и в глазах его мелькнули веселые искры.
— Конечно, — сказал он и, глядя на меня, приподнял брови: — Ну?
Я уставилась на Алейна.
— Это место занято.
Алейн ухмыльнулся:
— Определенно.
Ной слишком небрежно повернулся к нему и сказал что-то по-французски — я отметила, что выражение лица Алейна становится все более тревожным.
— Все еще хочешь к нам присоединиться? — спросил его Ной, но Алейн уже уходил.
Ной скользнул на освободившееся место и улыбнулся.
— Туристы, — сказал он, лениво пожав плечами.
Я сердито уставилась на него, хотя не злилась. Вообще-то я была спокойна. Необычно спокойна для постгаллюциногенного состояния. Я была рада, что Ной вернулся. Но не могла позволить, чтобы ему все так легко сошло с рук.
— Что ты ему сказал?
Ной взял меню и ответил, не отрываясь от чтения:
— Достаточно.
Но я не купилась на это.
— Если ты не собираешься рассказывать, отдай мне его номер.
— Я сказал, что ты учишься в школе, — сказал Ной, не поднимая глаз.
— И все? — скептически переспросила я.
На губах Ноя появился намек на улыбку.
— Почти. К счастью, ты выглядишь слишком взрослой.
Я резко приподняла брови.
— И это говоришь ты!
Он самодовольно ухмыльнулся и положил меню на стол. Потом уставился в окно. Встревоженно.
— Что случилось?
Ной посмотрел на меня и натянуто улыбнулся:
— Ничего.
Я ему не поверила.
Тут появился официант, и Ной выдернул из моих рук меню и передал официанту, отбарабанив наш заказ по-испански. Официант удалился на кухню.
Я бросила на Ноя мрачный взгляд.
— Я еще не выбрала.
— Доверься мне.
— Думаю, у меня нет другого выхода.
На его губах заиграла хитрая улыбка. Я сделала глубокий вдох и, чтобы сохранить мир, сменила тему:
— Итак, испанский и французский?
Ответом Ноя была медленная самодовольная ухмылка. Мне пришлось сосредоточиться на том, чтобы не растечься по покрытому пластиком сиденью.
— Ты владеешь еще какими-нибудь языками? — спросила я.
— Хм, о каком уровне владения мы толкуем?
— О любом.
Вернулся официант и принес два пустых матовых бокала и темные бутылки невесть какого напитка. Он налил нам питье цвета жженого сахара и ушел.
Ной сделал глоток, прежде чем ответить:
— Немецкий, испанский, датский, мандаринское наречие китайского языка и, конечно, французский.
Впечатляет.
— Скажи что-нибудь по-немецки.
Я тоже сделала глоток. Питье было сладковатым, с пряным, острым послевкусием. Я была не уверена, что мне понравилось.
— Scheide, — сказал Ной.
Я решила снова попробовать питье.
— И что это значит? — спросила я и отхлебнула.
— Вагина.
Я чуть не подавилась и прикрыла ладонью рот. Взяв себя в руки, я сказала:
— Мило. Это все, что ты знаешь?
— По-немецки, по-датски и по-китайски — да.
Я покачала головой.
— А почему ты знаешь слово «вагина» на всех языках, Ной?
— Потому что я европеец и, следовательно, культурнее тебя, — сказал он, сделав большой глоток и пытаясь не улыбаться.
Не успела я его стукнуть, как официант принес ведерко с чем-то вроде кусочков банана с тягучим бледно-желтым соусом.
— Mariquitas, — сказал Ной. — Попробуй, скажешь мне спасибо.
Я попробовала. И вправду сказала спасибо. Кусочки были пикантными, лишь с намеком на сладкий вкус, а от жгучего чесночного соуса у меня защипало язык.
— Господи, они такие вкусные, — сказал Ной. — Я бы мог их вдыхать.
Официант вернулся и завалил стол едой. Я не все смогла опознать, только рис и бобы. Самыми странными с виду были тарелки с какими-то блестящими жареными шариками и блюдо с белыми мясистыми овощами, утопающими в подливе и луке. Я указала на это блюдо.
— Юка,[54] — сказал Ной.
Я указала на шарики.
— Жареные бананы.
Я указала на низкую чашу, наполненную чем-то, смахивающим на тушеное мясо, но тут Ной спросил:
— Ты собираешься указывать или есть?
— Мне просто хотелось бы знать, что я кладу в рот, прежде чем я это проглочу.
Ной выгнул бровь, и мне захотелось забиться куда-нибудь и умереть.
Поразительно, но он ничего больше не сказал. Вместо этого, держа передо мной блюда, чтобы я могла брать с них, объяснял, что есть что. Когда я так наелась, что готова была лопнуть, появился официант и положил перед Ноем счет.
Подражая тому, что Ной ранее проделал с номером Алейна, я подтолкнула чек к себе и стала рыться в кармане в поисках наличных.
На лице Ноя медленно расцвел ужас.
— Ты что делаешь?
— Плачу за свой обед.
— Не понимаю.
— Еда стоит денег.
— Гениально. Но все равно это не объясняет, почему ты решила, будто ты за нее платишь.
— Потому что я могу заплатить.
— Это десять долларов.
— Ты бы ни за что не догадался, но у меня есть десять долларов.
— А у меня черная карта «Американ экспресс».[55]
— Ной…
— Между прочим, у тебя здесь что-то прилипло, — сказал он, показав на свою щетинистую челюсть.
О, как ужасно.
— Где? Здесь?
Я схватила салфетку и потерла то место, где, похоже, притаилась оскорбительная крошка. Ной покачал головой, и я потерла снова.
— Все еще там, — сказал он. — Можно мне?
Он показал на салфетницу и наклонился над столом так, что мы оказались глаза в глаза, готовый вытереть мне лицо, как перемазавшемуся едой младенцу. Я зажмурилась от стыда и ждала, когда он прикоснется к моему лицу салфеткой.
Вместо этого я почувствовала на своем лице кончики пальцев. Я перестала дышать и открыла глаза, потом покачала головой. Какой стыд.
— Спасибо, — тихо сказала я. — Я совершенно нецивилизованна.
— Тогда, наверное, мне придется тебя цивилизовать, — сказал Ной, и тут я заметила, что чек исчез.
Один взгляд на Ноя — и я поняла, что он его забрал. Как низко. Я прищурилась:
— Знаешь, меня ведь предупреждали насчет тебя.
И с этой своей полуулыбочкой, которая меня губила, Ной ответил:
— Но ты все равно здесь.
Полчаса спустя Ной подъехал ко входу в Конвеншн-центр Майами-Бич и припарковался у тротуара. Прямо на словах «Не парковаться!», написанных на асфальте. Я скептически посмотрела на него.
— Это преимущество ребенка Уорбакса, — сказал он.
Ной вытащил из кармана ключи и подошел к двери — так, будто был хозяином этого здания. Черт, наверное, так и было. Внутри царила тьма, как ночью, и Ной, нащупав выключатель, зажег свет.
У меня перехватило дыхание при виде произведений искусства.
Они были повсюду. Они покрывали все поверхности; даже на полу под нашими ногами красовался узор в виде географических карт. Повсюду были скульптуры, фотографии, гравюры — все что угодно, все и вся.
— О господи боже!
— Да?
Я ударила его по руке.
— Ной, что это?
— Выставка, которую финансирует некая группа. Мама входит в эту группу, — ответил он. — Кажется, тут выставляются две тысячи авторов.
— А где все?
— Выставка откроется через пять дней. Сейчас она только для нас.
Я утратила дар речи. Повернулась к Ною и уставилась на него с открытым ртом. Он казался безумно собой довольным.
— Еще одно преимущество, — сказал он, ухмыляясь.
Мы пошли по лабиринту выставки, по проходам. Я никогда в жизни не видела ничего подобного. Некоторые комнаты сами по себе были произведениями искусства: стены — художественная работа по металлу или вышитые гобелены в рост человека. Я добрела до скульптурной группы, до леса из высоких абстрактных частей, и они окружили меня. Они смахивали на деревья или на людей, смотря под каким углом взглянуть; сплавленные вместе медь и никель возвышались над моей головой. Меня изумил такой размах, изумили усилия, которые должен был затратить скульптор, чтобы создать нечто подобное. И Ной привел меня сюда, зная, что мне это понравится, он подарил мне хорошее настроение на весь день. Мне хотелось подбежать к нему и обнять так, как его никогда в жизни не обнимали.
— Ной?
Звук моего голоса отдался от стен, породив глухое эхо.
Он не ответил.
Я обернулась. Ноя не было. Мое радостное головокружение прошло, сменившись низким гулом страха.
Я подошла к дальней стене, высматривая выход, и впервые заметила, как ноют мои икры и бедра. Наверное, я уже немало успела здесь побродить. Огромное пространство поглотило звук моих шагов. Стена оказалась тупиком.
Мне нужно было вернуться тем же путем, каким я пришла, и я попыталась вспомнить, в какую сторону направиться.
Проходя мимо деревьев — или людей? — я почувствовала, как их безликие, бесформенные фигуры изгибаются в мою сторону, устремляются за мной. Я двинулась прямо вперед, хотя их ветви тянулись ко мне, пытаясь схватить. Хотя на самом деле они не тянулись. Они не двигались. Это все не по-настоящему. Я просто испугалась, и это не взаправду, и, может, я начну принимать таблетки, когда вернусь домой.
Если вернусь домой.
Конечно, я вышла из металлического леса невредимой, но потом очутилась среди громадных фотографий, запечатлевших дома в разной степени разрушения. Фотографии высились от пола до потолка, из-за чего казалось, что я иду между ними по настоящему тротуару. По кирпичным стенам вился плющ, согнувшиеся деревья прислонялись к зданиям, иногда полностью их загораживая. Трава могла незаметно прорасти и на бетонном полу Конвеншн-центра. И на фотографиях были люди. Трое людей с рюкзаками, они карабкались на ограду одного из участков.
Рэчел. Клэр. Джуд.
Я заморгала. Нет, это не они. Никого из них тут нет. На фотографии вообще нет людей.
Воздух сгустился, стал давить на меня, и я ускорила шаги. Сердце мое часто стучало, ноги ныли. Я ринулась между фотографиями, огибая острый угол, чтобы попытаться найти выход, но едва завернула за угол, как оказалась перед еще одной фотографией.
Тысячи фунтов битого кирпича и разрушенного бетона были разбросаны на поросшей лесом земле. То была картина уничтожения, как будто на здание налетел торнадо и от дома осталась лишь груда валунов и смутное ощущение того, что под развалинами находятся люди.
Это внушало благоговейный трепет… Каждый луч солнечного света, пробивавшийся через ветви деревьев, порождал идеальную преломленную тень на запорошенной снегом земле.
А потом пыль, кирпичи и балки зашевелились. Тьма сгустилась по краям моего поля зрения, снег и солнечный свет потускнели, оставив мертвые листья. Пыль, свернувшись, осела, а кирпичи и балки взлетели вверх и сами собой вновь собрались в здание. Я не могла дышать, ничего не видела. Потеряв равновесие, я упала, и глаза мои потрясенно распахнулись, когда я ударилась об пол. Но я больше не была в Конвеншн-центре.
Я вообще не была больше в Майами. Я стояла прямо перед психушкой, рядом с Рэчел, Клэр и Джудом.
ПРЕЖДЕ
Рэчел держала найденную в Интернете карту с детальным планом больницы. Здание было огромным, но его можно было исследовать от и до, если иметь в запасе достаточно времени.
Наш план состоял в том, чтобы проникнуть через подвальную дверь, найти склад и подняться на главный этаж — тогда мы сможем добраться до кухни. Потом еще один лестничный пролет приведет нас к комнатам пациентов и врачебным кабинетам детского крыла.
Открывая подвальную дверь, распахнувшуюся со стонущим скрипом, Рэчел и Клэр были пьяны от возбуждения. Полиция Лорелтона, скорее всего, перестала охранять это здание и лишь изредка совершала сюда долбаные проверочные набеги. Что идеально подходило Рэчел — ей не терпелось написать наши имена на доске в одном из врачебных кабинетов. Там уже значились имена других искателей острых ощущений (или идиотов, если посмотреть на вещи с другой стороны), осмелившихся провести тут ночь.
Клэр первой пошла вниз по ступенькам. Свет ее видеокамеры отбрасывал тени в подвале. Наверное, я выглядела такой же перепуганной, какой и чувствовала себя, потому что Рэчел улыбнулась и снова пообещала, что все будет прекрасно. И последовала за Клэр.
Я спустилась вслед за ними на самый нижний этаж психушки и почувствовала, как Джуд продел сзади палец в петлю на моих джинсах. Я задрожала.
Подвал был завален обломками, кирпичные стены осыпались, были ободранными и потрескавшимися. Сломанные трубы обнажились на потолке, и стало ясно, что тут полным-полно крыс. Когда мы шли мимо скелетообразных остатков каких-то стеллажей, лучи наших фонариков пронзали беспорядочные столбы пара или тумана и освещали то, что я тщетно пыталась игнорировать.
У противоположной стены этой части подвала, изгибаясь, тянулся вверх целый лестничный марш с прогнившими деревянными перилами. Лестница вела на главный этаж. На первой площадке (до нее было всего пять ступенек) стояло деревянное кресло с подголовником. Оно стояло там как некий жуткий страж, преграждая путь наверх.
Щелк. Вспышка камеры погасла — Рэчел сделала снимок. Я задрожала в своем пальто, и, наверное, у меня застучали зубы, потому что я услышала, как Клэр фыркнула.
— О господи, она уже психует, а мы еще даже не в процедурных.
Джуд поспешил на мою защиту:
— Оставь ее в покое, Клэр. Тут ледяной холод.
Это заставило ее заткнуться. Рэчел оттолкнула кресло с дороги, и, когда оно зацарапало твердый пол, у меня заломило зубы. Мы поднялись по изогнутой лестнице, стонавшей под нашим весом. Подъем был крутым, чувствовалось, что ступеньки расхлябаны, и я всю дорогу задерживала дыхание. Добравшись до верха, я чуть не рухнула от облегчения. Мы стояли теперь в гигантской кладовой. Клэр пинками отбрасывала с дороги изоляцию и всякий мусор, валявшийся тут десятилетиями. Она старалась держаться подальше от тех мест, где пол явно сгнил, пока шла через врачебную кухню и открытый кафетерий.
Щелк! Еще один снимок.
У меня кружилась голова, когда я следовала за Рэчел и воображала себе медсестер с суровыми лицами и санитаров, раздающих из-за длинного прилавка (он тянулся от одного конца обширной комнаты до другого) безвкусную кашу пускающим слюни, дергающимся пациентам.
Невероятно огромная и внушительная система натяжных блоков возвестила о нашем появлении в вестибюле, который вел к палатам первого этажа. Справа находились рычаги, контролировавшие систему, а за столом дежурной медсестры виднелись громадные грузы-противовесы. Сеть кабелей тянулась до потолка, а потом шла по потолку вдоль коридора; в каждую палату ответвлялся свой кабель. Кульминацией были тысячефунтовые железные двери. Веб-сайт предупреждал: не шутите с системой блоков. Один подросток, исследовавший ее в одиночку, оказался заперт по другую сторону двери. Его тело нашли шесть месяцев спустя.
Конечно, я не нуждалась в предупреждениях. Отец много раз рассказывал мне и братьям, насколько опасно это старое здание. Прежде чем заняться уголовным правом, он вел судебное дело против собственников этого участка и городских властей, представляя семью погибшего мальчика. Он должен был выиграть дело; у него было полным-полно доказательств. Но судья по необъяснимым причинам вынес решение не в пользу семьи мальчика. Может, в суде пришли к выводу, что парень сам был виноват. Может, подумали, что город нуждается в уроке.
Все, о чем я могла думать, — каково услышать, как захлопываются эти двери, почувствовать вибрацию гниющего пола, когда тысячи фунтов железа отрезают тебя от жизни. Каково знать, что никто за тобой не придет. Каково умирать голодной смертью.
Рэчел и Клэр пришли в еще больший восторг, когда мы миновали громадные связки кабелей и рычаги. Щелк. Вспышка осветила огромный вестибюль. Мы с Джудом вместе шли за ними, держась середины похожего на пещеру помещения. Слева и справа были палаты, и я не хотела к ним приближаться.
Мы двое шли медленно, луч фонарика Джуда танцевал на стенах. Мы приблизились к непроглядно-черной дыре, разверзшейся впереди. Когда Рэчел и Клэр исчезли за углом, я пошла быстрее — меня ужаснуло, что я потеряю их в лабиринте проходов. Но Джуд остановился и слегка дернул меня за пояс джинсов. Я обернулась. Он ухмыльнулся.
— Нам необязательно идти за ними, знаешь ли.
— Спасибо, но я видела достаточно фильмов ужасов и знаю, что разделяться не лучшая затея.
Я снова двинулась вперед, но он не выпустил меня.
— Серьезно, тут нечего бояться. Это просто старый дом.
Не успела я ответить, как Джуд схватил меня за руку и потащил за собой. Его фонарик осветил номер комнаты перед нами. Два-один-три.
— Эй, — прошептал он и втянул меня внутрь.
— Эй, — проворчала я.
Джуд вздернул бровь.
— Тебе нужно отвлечься от этого места.
Я пожала плечами и сделала шаг назад.
Зацепилась за что-то ногой и упала.
Я попыталась открыть глаза. Они были влажными и опухшими, и мир теперь казался темным, выполненным в голубовато-черных тонах. Я видела лишь фрагменты его. Мне было очень тепло, но я почему-то свернулась клубком.
— Мара? — спросил Ной.
Его лицо находилось всего в дюймах от моего. Голова моя лежала у него на плече, в ложбинке у шеи. Он нес меня на руках. Не в психушке. И не в Конвеншн-центре.
— Ной, — прошептала я.
— Я здесь.
Он усадил меня на пассажирское сиденье и, наклонившись, смахнул с моего лица несколько прядей. Он не сразу убрал руку.
— Что случилось? — спросила я, хотя сама это знала.
Я потеряла сознание, увидев прошлое. И теперь дрожала.
— Ты упала в обморок во время моего великолепного представления.
Ной говорил легкомысленным тоном, но явно был потрясен.
— Низкий уровень сахара в крови, — солгала я.
— Ты вопила.
И меня поймали на лжи.
Я откинулась на спинку пассажирского сиденья.
— Прости, мне жаль, — прошептала я.
Мне и вправду было жаль. Я не могла даже выбраться на свидание, не рассыпавшись на кусочки. Я чувствовала себя полной дурой.
— Тут не за что извиняться. Не за что.
Я улыбнулась, но улыбка получилась неубедительной.
— Признайся, это было странно.
Ной промолчал.
— Я могу все объяснить, — сказала я, когда туман в голове немного рассеялся.
Я могла объяснить. С меня причиталось.
— Не надо, — тихо сказал он.
Я резко рассмеялась.
— Спасибо, но мне бы не хотелось, чтобы ты подумал, будто это моя обычная реакция на выставки искусства.
— Я так и не думаю.
Я вздохнула и с закрытыми глазами спросила:
— Тогда что думаешь?
— Ничего, — ровным тоном ответил он.
Необъяснимо! Почему Ной так беспечно относится к тому, что я тут устроила? Я открыла глаза, чтобы посмотреть на него.
— Тебе совершенно не любопытно? — с легкой подозрительностью спросила я.
— Нет.
Ной смотрел прямо перед собой, все еще стоя у машины. Это было очень подозрительно.
— Почему?
Мое сердце стучало как бешеное, пока я ждала ответа. Я понятия не имела, что скажет Ной.
— Потому что, по-моему, я и так знаю, — ответил он и посмотрел на меня сверху вниз. — Даниэль.
Я потерла лоб, сомневаясь, что правильно расслышала.
— Что? Какое он имеет отношение к…
— Даниэль мне рассказал.
— Рассказал тебе что? Вы же только что познакомились…
Ох. Ох.
Меня заложили.
Вот почему Ной никогда не спрашивал о моей старой школе. О моих старых друзьях. Ни единого вопроса о переезде, хотя он в Майами тоже был относительным новичком. Он даже не спросил о моей руке. Теперь я поняла почему: Даниэль ему все рассказал. Мой брат намеренно не причинил бы мне боль, но он уже не в первый раз действовал как маленький мамин прихвостень. Может, он считал, что мне нужен новый друг, и сомневался, что я сама с кем-нибудь подружусь. Самоуверенный поганец.
Ной закрыл пассажирскую дверцу и занял сиденье водителя, но не завел машину. И он, и я долгое время молчали.
Когда я вновь обрела голос, я спросила:
— Сколько ты знаешь?
— Достаточно.
— Что это за ответ?
Ной закрыл глаза, и на долю секунды я почувствовала себя виноватой. Отбросив вину, я посмотрела через окно на чернильно-черное небо, лишь бы не смотреть ему в лицо. Ной мне солгал. Это он должен был чувствовать себя виноватым.
— Я знаю о… О твоих друзьях. Мне жаль.
— Почему ты просто мне не рассказал? — тихо спросила я. — Почему солгал?
— Наверное, думал, что ты сама об этом упомянешь, когда будешь готова.
Хоть я и не собиралась на него смотреть, все-таки я посмотрела. Ной вяло вытянул ноги и похрустывал костяшками пальцев, совершенно безмятежный. Интересно, почему его вообще все это заботит?
— Чем Даниэль тебя подкупил, чтобы ты пригласил меня на свидание?
Ной недоверчиво повернулся ко мне:
— Ты что, сумасшедшая?
У меня не было хорошего ответа на этот вопрос.
— Мара, я расспросил Даниэля.
Я заморгала. Что?
— Я расспросил его. Про тебя. Когда ты отругала меня после урока английского. Я запомнил тебя по… Я выяснил, что у тебя есть брат, поговорил с ним и…
— Я ценю твои попытки, — перебила я, — но ты не обязан прикрывать Даниэля.
Лицо Ноя ожесточилось. Уличный фонарь над нами отбросил на его щеки тень от ресниц.
— Я не прикрываю. Ты не разговаривала со мной, и я не знал…
Ной умолк, не сводя с меня глаз.
— Я не знал, что делать, понимаешь? Я должен был узнать тебя поближе.
Не успело с губ моих сорваться: «Почему?», как Ной ринулся дальше:
— Помнишь, когда мы были в туалете?
Он продолжал, не дожидаясь моего ответа:
— Тогда я решил, что заполучил тебя.
Лукавая улыбка появилась лишь на долю секунды.
— Но потом ты сказала, что слышала… Кое-что… Обо мне, и вошли те девчонки. Я не хотел, чтобы они распускали о тебе грязные сплетни. Христа ради, ведь это была твоя первая неделя в школе. Ты не должна была с таким столкнуться, тем более когда тебя еще никто не знал.
Я лишилась дара речи.
— А потом я увидел тебя в Саут-Бич. В том платье. И просто решил — да пошло все к чертям собачьим, я все равно эгоистичный ублюдок. Кэти дразнила меня, что я всю неделю хмурюсь, а я рассказал, что это из-за тебя. А потом ты просто… убежала. Поэтому нет, я не прикрываю Даниэля. Я не знаю, что делаю, но только не это.
Он уставился вперед, в темноту.
Туалет. Клуб. Я насчет всего ошибалась.
Или… Ошибалась ли? Это могло быть просто очередной игрой. Было так трудно понять, что же реально.
Ной прислонился затылком к подголовнику, его темные взлохмаченные волосы торчали во все стороны.
— Что ж, кажется, я идиотка.
— Может быть.
Он криво ухмыльнулся с закрытыми глазами.
— Но могло бы быть намного хуже. Ты мог бы быть сломлен, как я.
Я не хотела говорить этого вслух.
— Ты не сломлена, — твердо сказал Ной.
Во мне что-то начало рваться.
— Ты этого не знаешь.
Я велела себе остановиться, заткнуться. Но у меня ничего не вышло.
— Ты меня не знаешь. Ты знаешь только то, что рассказал тебе Даниэль, а я не позволяю ему заметить. Со мной что-то не так.
Голос мой сорвался, горло перехватило. Оно сжалось от рвущегося наружу всхлипывания. Проклятье.
— Ты прошла через…
Тут я утратила самообладание.
— Ты не знаешь, через что я прошла, — сказала я, и две горячие слезы вытекли из моих глаз. — Даниэль не знает. Если бы он знал, доложил бы матери, и я бы очутилась в больнице для умалишенных. Поэтому, пожалуйста, пожалуйста, не спорь, когда я говорю, что со мной что-то очень не так!
Слова вырвались сами собой, но, только я их произнесла, тут же почувствовала, насколько они были правдивы. Я могла принимать лекарства, проходить курс лечения — все что угодно. Но я знала достаточно, чтобы понимать: психически больного человека нельзя вылечить, ему можно только помочь справляться с жизнью. И внезапно безнадежность ситуации стала слишком огромной, чтобы выдержать ее.
— Никто и никак не может этого исправить, — сказала я тихо.
Категорично.
Но тут Ной повернулся ко мне. Его лицо было непривычно открытым и честным, но, когда он встретился со мной взглядом, в глазах его читался вызов. Сердце мое самовольно помчалось галопом.
— Позволь мне попытаться.
После того как малость психанула, я представила себе различные сценарии развития событий.
Ной, возводящий глаза к небу и смеющийся надо мной. Ной, отпускающий остроумные комментарии, отвозящий меня домой и бросающий у дверей.
На самом деле он не сделал ни того, ни другого.
Его вопрос повис в воздухе. «Позволь мне попытаться». Попытаться сделать что? Я не знала ответа, потому что не поняла вопроса. Но Ной выжидательно глядел на меня, с крошечным намеком на улыбку, и мне нужно было как-то отвечать.
Я кивнула. Похоже, этого оказалось достаточно.
Подвезя меня к дому, Ной вылез из машины и быстро зашагал к пассажирской дверце, чтобы открыть ее для меня. Я посмотрела на него, но он заговорил первым:
— Мне нравится делать это для тебя. Попытайся запомнить, чтобы мне не приходилось каждый раз бежать сломя голову.
Каждый раз. Я чувствовала себя странно, когда мы шли по кирпичной дорожке к передней двери. Что-то между нами изменилось.
— Я заеду за тобой завтра утром, — сказал Ной, откинув прядь волос с моего лба и заложив ее за ухо.
Его прикосновение было таким родным.
Я сильно заморгала и потрясла головой, чтобы прояснить мысли.
— Но тебе не по пути.
— И?
— И Даниэль в любом случае должен ехать в школу.
— И что же?
— Так поче…
Ной приложил палец к моим губам.
— Не надо. Не спрашивай почему. Это раздражает. Я хочу, вот так-то. И все. Поэтому позволь мне так поступить.
Лицо Ноя было так близко. Так близко.
«Сосредоточься, Мара».
— Все решат, что мы с тобой вместе.
— И пусть решат, — ответил он.
Глаза его изучали мое лицо.
— Но…
— Никаких «но». Я хочу, чтобы они так решили.
Я подумала обо всем, что это подразумевало. Поскольку речь шла о Ное, люди не просто решат, что мы ходим вместе. Они решат, что мы вместе — в смысле вместе.
— Я плохая актриса, — сказала я в порядке объяснения.
Ной, едва касаясь, провел пальцами по моей руке и поднес ее к губам. Губы его, невероятно мягкие, мазнули по костяшкам моих пальцев. Он посмотрел мне в глаза и убил меня.
— Тогда не играй. Увидимся в восемь.
Ной выпустил мою руку и пошел обратно к машине.
Я стояла на пороге, не дыша, пока он уезжал. И мысленно повторяла его слова.
«Позволь мне попытаться». «Я хочу, чтобы они так решили». «Не играй».
Что-то между нами начиналось. Но если это закончится, я не переживу. Когда закончится, а это случится скоро, если верить Джейми.
Ошеломленная, я вошла в дом, прислонилась изнутри к двери и закрыла глаза.
— Добро пожаловать домой.
Я услышала в голосе Даниэля глупую ухмылку, хотя и не видела его лица. Я попыталась вернуть себе самообладание, потому что брат по уши влез в это дело, и я не собиралась спускать ему все с рук только потому, что мои внутренности дрожали мелкой дрожью.
— Ты должен объяснить… ся, — вот все, что я ухитрилась сказать.
— Виновен, — отозвался Даниэль. Но вид у него не был виноватым. — Хорошо провела время?
Я покачала головой.
— Не могу поверить, что ты так со мной поступил.
— Хорошо. Провела. Время?
— Дело. Не. В. Этом, — парировала я.
Даниэль ухмыльнулся шире.
— Он мне нравится.
— Какое это имеет отношение к делу? Как ты мог ему рассказать, Даниэль?
— Ладно, погоди-ка секундочку. Во-первых, все, что я рассказал — это что мы переехали из Лорелтона. Произошел несчастный случай, твои друзья погибли, и мы переехали сюда, чтобы начать все сызнова. У тебя нет монополии на объяснения, так что расслабься.
Я открыла рот, чтобы запротестовать, но Даниэль продолжал:
— Во-вторых, он хороший парень.
Я была с ним согласна, хоть и не хотела того.
— Другие так не думают, — сказала я.
— Другие обычно ошибаются.
Я сердито уставилась на брата.
— Давай уж дальше. Расскажи, что произошло. Без утайки.
— После нашего первого дня в школе я отправился обсудить с учителем свои самостоятельные занятия музыкой, и там был Ной. Между прочим, он пишет музыку, и чертовски хорошую. Софи рассказала, что в прошлом году она несколько вечеров с ним выступала.
Я подумала об очаровательной маленькой светловолосой Софи и ощутила внезапное желание пнуть ее в голень и убежать.
— Как бы то ни было, когда он выяснил мою фамилию, он спросил про тебя.
Я порылась в воспоминаниях.
— Но я не встречалась с ним до второго дня в школе.
Даниэль пожал плечами.
— Он почему-то тебя знал.
Я медленно покачала головой.
— К чему эта ложь, Даниэль? Зачем ты притворялся нынче утром, что вы с ним незнакомы?
— Потому что я подозревал — и, если позволишь добавить, правильно подозревал, — что ты выйдешь из себя. Но вообще-то, Мара, ты слишком остро реагируешь. В нашем разговоре ты почти не упоминалась. Мы большую часть времени обсуждали связь Кафки с Ницше и пародийные сонеты в «Дон Кихоте».
— Не пытайся отвлечь меня умными речами. Ты не должен был выпрашивать, чтобы со мной дружили. Я не такая жалкая.
— Да я этого и не делал! Но даже если бы так, ты что, уже превысила квоту друзей в Майами? Я что-то упустил?
Я напряглась.
— Подло было так говорить, — негромко сказала я.
— Ты права. Но ты всегда настаиваешь на том, чтобы все обращались с тобой нормально, поэтому ответь на вопрос. С тех пор, как мы сюда переехали, ты завела других друзей?
Я смерила его убийственным взглядом.
— Вообще-то да.
— Кого? Мне нужно имя.
— Джейми Рот.
— Мальчик с Эболой? Я слышал, что он слегка неуравновешенный.
— Это был всего один случай.
— А я слышал другое.
Я стиснула зубы.
— Я ненавижу тебя, Даниэль. Правда, ненавижу.
— И я тебя люблю, сестра. Спокойной ночи.
Я отправилась в свою комнату, хлопнув дверью.
На следующее утро я ощущала тяжесть во всем теле, как будто слишком много спала, а голова ныла так, будто ночь была бессонной. Я посмотрела на часы. 7:48.
Я выругалась, выкатилась из постели и ринулась одеваться. Миновав стол, остановилась. Маленькая таблетка лежала на салфетке. Я закрыла глаза и сделала вдох. Мне ненавистна была мысль о том, чтобы ее принять… Ненавистна. Но меня испугала катастрофа на выставке искусств, не говоря уж о том, что случилось в ванной на прошлой неделе. Я не хотела снова распсиховаться при Ное. Я просто хотела быть нормальной ради него. Ради своей семьи. Ради всех.
Не успев как следует подумать, я проглотила таблетку и ринулась вон из комнаты. Я столкнулась с отцом, вышедшим из-за угла, и выбила у него из рук папку с бумагами — они рассыпались повсюду.
— Эй, что за пожар? — спросил он.
— Извини… Мне надо бежать, опаздываю в школу.
У папы был озадаченный вид.
— Машины Даниэля нет. Я не знал, что кто-то еще дома.
— Меня заберет друг, — сказала я и наклонилась, чтобы подобрать бумаги.
Перетасовав, я вернула их отцу.
— Спасибо, милая. Как ты? Я больше не вижусь с тобой. Дурацкий судебный процесс.
Я слегка пританцовывала — мне не терпелось встретиться с Ноем, прежде чем он вылезет из машины.
— Когда суд?
— Прения через две недели, еще семь дней оставлены на внесение дела в судебный реестр, — сказал отец и поцеловал меня в лоб. — Мы поговорим, прежде чем я выдвинусь на базу.
Я приподняла брови.
— Перееду в отель, чтобы подготовиться к суду.
— А-а.
— Но не беспокойся, до моего отъезда мы поговорим. Ступай. Я тебя люблю.
— Я тоже тебя люблю.
Я клюнула папу в щеку и прошмыгнула мимо него в прихожую, закидывая сумку на плечо. Но, когда я распахнула переднюю дверь, Ной уже был здесь.
Вот что добавилось к облику Ноя этим утром, снизу вверх.
Обувь: серые «чаксы».
Штаны: из угольно-черного твида.
Рубашка: плотно прилегающая, в тончайшую полоску, к вечернему костюму — не заправленная в штаны. Супертонкий галстук, свободно повязанный вокруг расстегнутого воротника, под которым виднелась футболка с рисунком.
Сколько дней не брился: где-то между тремя и пятью.
Полуулыбка: предательская.
Глаза: голубые и бездонные.
Волосы: красивый, красивый беспорядок.
— Доброе утро, — сказал Ной теплым глубоким голосом.
Боже, помоги мне.
— Доброе, — сумела я ответить, щурясь.
То ли из-за солнца, то ли из-за того, что глядела на него так долго. Это с какой стороны посмотреть.
— Тебе нужны солнцезащитные очки, — сказал он.
Я потерла глаза.
— Знаю.
Внезапно Ной присел.
— Ты что?..
Я так спешила, что не завязала шнурки. И теперь Ной завязывал их для меня. Он посмотрел на меня снизу вверх сквозь черную бахрому ресниц и улыбнулся. Я полностью растаяла при виде выражения его лица. Я знала, что на губах моих застыла самая дурацкая улыбка, но мне было плевать.
— Вот, — сказал Ной, завязав шнурки левой туфли. — Теперь не упадешь.
Когда мы въехали на школьную парковку, я начала потеть, несмотря на кондиционированный воздух. За время пути небо успели покрыть темные тучи. Несколько дождевых капель разбилось о лобовое стекло, побуждая многочисленных учеников ринуться к передним воротам. Я нервничала… Меня просто ужасало, что придется войти в школу вместе с Ноем. Это было так откровенно.
— Готова? — спросил он с притворной серьезностью.
— Не совсем, — призналась я.
У Ноя сделался озадаченный вид.
— А что не так?
— Посмотри на них, — сказала я, показывая на толпу. — Я просто… Все будут об этом говорить.
Он слегка улыбнулся:
— Мара. Об этом уже говорят.
Лучше мне не стало. Пожевав нижнюю губу, я сказала:
— Это другое дело. А так мы всех поставим на уши. Нарочно. Намеренно.
И тогда Ной сказал, наверное, единственную вещь, которая могла поднять мне настроение:
— Я тебя не брошу. Я буду рядом. Весь день.
Он сказал это так, будто не шутил. Я ему поверила. Похоже, всем было плевать, чем Ной занимается в Кройдене, поэтому нетрудно было вообразить, как он сидит на моих уроках. Но я умру, если дело дойдет до такого.
Ной схватил с заднего сиденья свою куртку, расправил ее, открыл мою дверцу — и вот мы стоим бок о бок, а все глазеют на нас. Мое горло панически сжалось. Я посмотрела на Ноя, чтобы оценить его реакцию. Он выглядел… счастливым. Ему это нравилось.
— Ты наслаждаешься этим, — недоверчиво сказала я.
Он посмотрел на меня, выгнув бровь.
— Мне нравится быть рядом с тобой. И нравится, что все видят нас вместе.
Он обхватил меня за плечи, притянул ближе, и моя тревога исчезла. Отчасти.
Когда мы приблизились к воротам, я заметила, как какие-то парни топчутся у своих машин, припаркованных у входа. Они повернулись, жуя резинку, и посмотрели на нас широко раскрытыми глазами, с одинаковым выражением лиц.
— Чувак! — крикнул Ною парень по фамилии Паркер и побежал к нам.
Ной, глядя на него, вскинул бровь.
Паркер встретился со мной глазами впервые с тех пор, как я появилась в Кройдене.
— Как делишки?
Да кто вообще так говорит?
— Привет, — ответила я.
— Итак, вы, ребята, вроде бы как…
Ной сердито уставился на него:
— Проваливай, Паркер.
— Конечно, конечно. Только, ну, Кент просто хочет знать, мы все равно встречаемся завтра вечером?
Ной слегка повернул голову, посмотрел на меня и сказал:
— Теперь нет.
Паркер многозначительно взглянул на меня.
— Хреново.
Ной потер глаз основанием ладони.
— На этом все?
Паркер ухмыльнулся деланой ухмылкой:
— Да, да. Увидимся, ребята.
Он подмигнул мне и ушел.
— Он кажется… не таким, как все, — сказала я, когда Паркер присоединился к своей шайке.
— Так и есть, — ответил Ной.
Я смеялась, пока меня не прервал раздавшийся сзади голос:
— Я бы с ней перепихнулся.
Я продолжала идти.
— Я бы перепихнулся еще круче, — сказал еще кто-то.
Кровь шумела в моих ушах, но я не оглянулась.
— Я бы перепихнулся так, что тот, кто стащил бы меня с нее, стал бы королем Англии.
Когда я повернулась, Ноя рядом больше не было. Он прижал Кента из математического класса к машине.
— Я должен тебя излупить, — негромко проговорил он.
— Чувак, остынь.
Кент был совершенно спокоен.
Я услышала свой голос, словно со стороны:
— Ной. Оно того не стоит.
Ной сощурился, но, услышав меня, выпустил Кента. Тот поправил рубашку и отряхнул штаны цвета хаки.
— Иди и трахнись, Кент, — сказал Ной, отвернувшись.
Этот идиот рассмеялся:
— О, я так и сделаю.
Ной круто развернулся, и я услышала характерный звук ударивших в лицо костяшек пальцев. Кент очутился на асфальте, зажимая руками нос.
Когда он начал вставать, Ной сказал:
— Я бы не стал этого делать. Я удерживаюсь от того, чтобы выбить из тебя дерьмо, пока ты лежишь. Но сдерживаюсь едва-едва.
— Ты сломал мне нос!
Кровь текла по рубашке Кента; вокруг нас собралась небольшая толпа.
Из толпы вышел учитель и крикнул:
— В кабинет директора, Шоу, немедленно!
Ной, не обратив на него внимания, подошел ко мне. Он был совершенно спокоен. Ной положил руку на мою поясницу, и у меня чуть не подкосились ноги. Прозвенел звонок, и я посмотрела на Ноя, а он наклонился и коснулся губами моего уха.
— Оно того стоило, — прошептал он мне в волосы.
Учитель стоял в нескольких шагах от нас.
— Я не шучу, Шоу. Мне плевать, чей ты сын, ты все равно отправишься в кабинет доктора Кана.
Ной слегка отодвинулся и вгляделся в мое лицо:
— С тобой все будет в порядке?
Я кивнула. Ной еще на мгновение задержал на мне взгляд, потом поцеловал в макушку и небрежной походкой двинулся прочь.
Минута потрясения — и, взяв себя в руки, я прошла одна через перекрестный огонь взглядов.
Я добралась до класса английского как раз перед тем, как мисс Лейб начала урок. Она обрисовала, чего ждет от наших курсовых, но класс обращал больше внимания на меня, чем на нее. На меня украдкой бросали взгляды через плечо, по классу непрерывно передавались записки, и я осела на стуле, тщетно пытаясь слиться с твердым пластиком. Я думала о Ное в кабинете директора. О том, как он отвечает за свое рыцарство. О том, как он мерился с тем парнем, кто круче. И мне это нравилось. Больше, чем хотелось бы в том признаться.
Ной появился в середине урока английского, и едва я его увидела, дурацкая улыбка преобразила мое лицо.
Когда мы вышли после урока, он взял мою сумку и забросил на плечо.
— Итак, что было в кабинете доктора Кана? — спросила я.
— Я просто сидел и таращился на него минут пять, а он сидел и таращился на меня. Потом велел научиться правильно играть с другими мальчиками во время моего двухдневного наказания и отослал с богом.
У меня вытянулось лицо.
— Тебя отстранили от уроков?
— После экзаменов, — сказал Ной так, будто его это вообще не заботило.
Потом ухмыльнулся:
— Вот что я получил за то, что защищал твою честь.
Я улыбнулась:
— Это случилось не из-за меня. Ты просто метил свою территорию…
Ной открыл было рот, но я опередила его, закончив:
— …так сказать.
Ной усмехнулся:
— Я не подтверждаю и не опровергаю твоих выводов.
— Ты не должен был так поступать, знаешь ли.
Ной лениво пожал плечами и уставился прямо перед собой.
— Мне хотелось так поступить.
— Это испортит твою успеваемость?
— Мой идеальный средний балл? Сомневаюсь.
Я медленно повернулась к нему. Мы как раз дошли до класса математики.
— Идеальный?
Ной самодовольно усмехнулся:
— А ты думала, у меня только личико идеальное?
Невероятно.
— Я не понимаю. Ты никогда ничего не записываешь. Ты никогда не берешь с собой учебников.
Ной пожал плечами.
— У меня хорошая память, — сказал он.
Появился Джейми, который тоже шел на математику, и Ной сказал ему:
— Привет.
— Привет, — ответил Джейми и проскользнул мимо, бросив на меня быстрый взгляд.
Если Ной и заметил реакцию Джейми, он ничего не сказал.
— Увидимся после? — спросил он.
При мысли об этом мне стало тепло.
— Да.
Я улыбнулась и вошла в класс.
Джейми уже сидел за столом, и я уселась с ним рядом, со стуком уронив свою сумку на пол.
— Многое изменилось с тех пор, как я в последний раз тебя видел, — сказал Джейми, не глядя на меня.
Я решила заставить его попотеть.
— Знаю, — сказала я с драматическим, раздраженным вздохом. — Не могу даже сказать, как часто мне снятся экзамены.
— Не об этом говорил я.
— Почему нынче утром ты разговариваешь со мной, как Йода?
— Почему ты избегаешь темы du jour?[56] — спросил Джейми, заполняя квадратики миллиметровки, чтобы создать очень странное изображение огнедышащего дракона с человеческой рукой.
— Я ее не избегаю, тут просто не о чем говорить.
— Не о чем говорить. Одинокая новая девочка внезапно спутывается с самой сексуальной задницей Кройдена, и есть альбом порно-Шоу, где зарисованы эти маловероятные отношения. «Не о чем говорить», как же, поцелуй меня в зад!
Джейми все еще отказывался глядеть мне в глаза.
Я наклонилась к нему и прошептала:
— Нет никакого порно-альбома. То была просто уловка.
Джейми наконец-то посмотрел на меня и приподнял бровь.
— То есть все это притворство?
Я втянула губы, закусила их, а потом сказала:
— Не совсем.
Я сомневалась, как можно объяснить то, что произошло вчера между мной и Ноем, и не была уверена, что хочу это объяснять.
Джейми снова занялся миллиметровкой.
— Что ж, однажды ты должна будешь очень медленно все это мне растолковать.
Анна перебила ход моих мыслей, прежде чем я смогла ответить.
— Эйден, сколько, по-твоему, это продлится? — спросила она.
Отвечая, Эйден притворился, что внимательно меня рассматривает.
— До выходных, если она уступит. Если нет, возможно, продержится еще парочку недель.
— Так сильно завидуешь? — спокойно спросила я, хотя внутренне бесилась.
— Завидую тому, через что ты пройдешь, когда Ной с тобой закончит? — спросила Анна. Ее чопорный маленький ротик сложился в ехидную ухмылку. — Да я тебя умоляю. Но в постели он потрясающий. Поэтому наслаждайся, пока можешь.
Анна откинулась на стуле, мистер Уолш вошел в класс, а я молча кипела, чересчур сильно вдавливая кончик карандаша в тетрадь. У меня жгло в животе при мысли о том, что Анна знает такие подробности о Ное. Джейми рассказал, что они встречались. Но это не должно было означать…
Мне и хотелось, и не хотелось знать подробности.
Когда прозвенел звонок, я встала, а одна из девочек, Джессика, толкнула меня локтем, проходя мимо. Что это с ней? Я потерла ушибленную руку, прежде чем взять учебник и тетрадку. Стоило мне добраться до двери, кто-то их у меня вышиб. Я круто развернулась, но никто из стоявших вокруг не выглядел виноватым.
— Какого черта, — пробормотала я себе под нос и нагнулась, чтобы подобрать свои вещи.
Джейми присел на корточки рядом.
— Ты распустила по ниткам саму материю общества Кройдена.
— Ты о чем?
Я с излишней силой пихнула в сумку книгу и тетрадь.
— Ной привез тебя в школу.
— И что?
— Ной никого не привозит в школу.
— И что? — повторила я, начиная заводиться.
— Он ведет себя как твой бойфренд. И это заставляет девочек, с которыми он обращался, как с кондомами, слегка завидовать.
— Кондомами? — непонимающе переспросила я.
— Попользовался один раз и выбросил.
— Гадость.
— Он гадость.
Я пропустила это мимо ушей, зная, что в беседе на данную тему мне не преуспеть.
— Так что ты имеешь в виду? Я была невидимкой, а теперь стала мишенью?
Джейми склонил голову к плечу и рассмеялся:
— О, ты никогда не была невидимкой.
Когда мы вышли из класса, меня ждал Ной. Джейми молча обогнул нас и двинулся к классу, где должен был состояться следующий урок. Ной этого даже не заметил.
Косой дождь бил под прикрытую аркой дорожку, но Ной все равно шел снаружи, не заботясь, что мокнет. Едва мы очутились там, где нас никто не мог услышать, я не удержалась от вопроса, от которого меня мутило с урока математики. Я посмотрела на Ноя и спросила:
— Значит, ты в прошлом году встречался с Анной?
Довольное выражение на лице Ноя сменилось отвращением.
— Я бы не употреблял слова «встречался».
Итак, Джейми был прав.
— Гадость, — пробормотала я.
— Это было не так уж кошмарно, — сказал Ной.
Мне захотелось стукнуться головой о кирпичную арку.
— Я не хочу этого слышать, Ной.
— Ну, а что ты хочешь слышать?
— Что у нее под формой чешуя.
— Даже будь это так, я ничего не знаю.
Мое сердце сделало бешеный скачок, но я попыталась сделать вид, что всего лишь слегка любопытствую.
— Правда?
— Правда, — словно развлекаясь, ответил Ной.
— Ну… Э-э… Что же произошло? — так небрежно спросила я.
Ной пожал одним плечом.
— Она вроде как привязалась ко мне в прошлом году, и я терпел это до тех пор, пока стало просто невмоготу сносить ее в целом уродский характер. К тому же я не умел переводить с ее слабоумного жаргона на обычный язык.
Все равно праздновать было еще рано.
— Она сказала, что в постели ты потрясающий, — заметила я, притворяясь, что меня интересует вода, извергающаяся из водосточного желоба возле шкафчиков.
Если бы Ной увидел мое лицо, оно бы меня выдало.
— Что ж, это правда, — сказал Ной.
Мило.
— Но на личном опыте ей этого узнать не удалось.
Тут Ной взял меня за подбородок так, что я оказалась с ним лицом к лицу.
— Вот это да, Мара Дайер.
Я прикусила губу и опустила глаза.
— Что?
— Просто не верится, — недоверчиво сказал Ной.
— Что?!
— Ты ревнуешь.
Я услышала в его голосе улыбку.
— Нет, — солгала я.
— Ревнуешь. Я бы заверил тебя, что тут не о чем беспокоиться, но мне, похоже, нравится, когда ты ревнуешь.
— Я не ревную! — настаивала я.
Мое лицо горело под пальцами Ноя. Я прислонилась спиной к своему шкафчику.
Ной приподнял бровь.
— Тогда почему тебя это заботит?
— Меня это не заботит. Она просто такая… вонючка, — сказала я, все еще глядя в землю.
Собравшись в конце концов с силами, я посмотрела на него. Ной не улыбался.
— Почему ты позволяешь ей рассказывать, что она с тобой спала?
— Потому что я никогда не рассказываю о своих любовных связях, — сказал он, слегка наклонившись, чтобы встретиться со мной глазами.
Я отвернулась, открыла дверцу шкафчика и сказала в тамошнюю темноту:
— Тогда кто угодно может заявить, что занимался с тобой чем угодно.
— И это ранит твои чувства? — негромко спросил Ной за моим плечом.
— У меня нет чувств, — ответила я.
Лицо мое, повернутое к шкафчику, горело.
Рядом с моей рукой, лежавшей на шкафчике, появилась рука Ноя, и я почувствовала, как он наклонился к моей спине. Воздух загустел от нашего электричества.
— Поцелуй меня, — просто сказал он.
— Что?
Я повернулась и обнаружила, что нас разделает всего несколько дюймов. Кровь моя раскалилась докрасна.
— Ты слышала, — сказал Ной.
Я почувствовала, что на нас таращатся остальные ученики. Боковым зрением увидела, как они сбились в кучу на крытой дорожке, ожидая, пока закончится дождь. С глупым видом они глазели на склонившегося надо мной долговязого Ноя, на его руку, опершуюся о сталь возле моего уха.
Ной не придвигался ближе; он просил, ожидая, пока я сделаю следующий шаг. Но, когда лицо мое стало гореть от ощущения, что его глаза и глаза всех устремлены на меня, ученики начали исчезать один за другим. И я не имею в виду, что они ушли. Они исчезли.
— Поцелуи меня не интересуют! — выпалила я.
Глаза мои снова метнулись к глазам Ноя.
Губы его сложились в еле заметную улыбку.
— Вот как?
Я с трудом сглотнула и кивнула.
— Это глупо, — сказала я, проверив — как там собравшаяся толпа.
Никого. Все исчезли.
— Когда кто-то сует язык в чей-то рот — это глупо. И противно.
Неплохой способ продемонстрировать свой лексикон ученицы продвинутого класса английского. Мара слишком щедра на уверения.[57]
В уголках глаз Ноя появились морщинки, но он не смеялся надо мной. Он пробежал свободной рукой по своим волосам, скрутив их, но несколько густых прядей все равно снова упали ему на лоб. Он не двигался. Он был так близко. Я вдохнула его, дождь, соль и дым.
— Раньше ты целовалась со многими мальчиками? — тихо спросил он.
Этот вопрос помог мне снова сосредоточиться. Я приподняла бровь.
— С мальчиками? Это предположение.
Ной засмеялся — негромко и хрипловато.
— Значит, с девочками?
— Нет.
— Не со многими девочками? Или не со многими мальчиками?
— Ни то ни другое.
Пусть понимает, как хочет.
— Так со сколькими?
— А что?
— Я отбираю эти слова. Больше тебе не разрешается говорить «а что?». Со сколькими?
Я покраснела, но ответила ровным тоном:
— С одним.
И тут Ной наклонился невозможно близко, тонкие мускулы его предплечья напряглись, когда он согнул локоть, чтобы оказаться рядом со мной, почти меня касаясь.
Меня опьянила его близость, и я не на шутку забеспокоилась, что сердце мое может взорваться. Может, Ной не спрашивал. Может, я не возражала.
Я закрыла глаза и почувствовала щетину Ноя на своей челюсти и еле слышный шепот, когда губы его коснулись моего уха:
— Он делал это неправильно.
Губы Ноя слегка прижались к моей щеке и задержались там. Я была в огне. К тому времени как я открыла глаза и дыхание мое снова стало нормальным, Ноя передо мной не было.
Он небрежно болтался в проеме закутка со шкафчиками, ожидая, пока я соберу свои вещи и отправлюсь на урок рисования.
Прозвенел звонок.
Я все еще стояла у шкафчиков. Все еще чувствовала отпечаток его губ на своей щеке. Все еще таращилась, как идиотка. Улыбка Ноя превратилась в ухмылку.
Я закрыла глаза, сделала глубокий вдох и собрала остатки достоинства, прежде чем пройти мимо него — осторожно, чтобы не попасть под дождь, залетающий под арку. Я была рада, что следующий урок — рисование. Мне нужно было расслабиться и, как говорила доктор Мейллард, последить за уровнем моего стресса. А Ноя было невозможно игнорировать. Когда мы очутились перед классом, я сказала, что встречусь с ним позже.
Ной наморщил лоб. Мимо проходили остальные ученики.
— Но у меня время занятий.
— Ну так иди и занимайся.
— Но я хочу понаблюдать, как ты рисуешь.
В ответ я закрыла глаза и потерла лоб. Ной был просто невозможен.
— Ты не хочешь, чтобы я там был? — спросил он.
Я открыла глаза. Ной выглядел удрученным и очаровательным.
— Ты меня отвлекаешь, — правдиво ответила я.
— Я не буду. Честное слово, — пообещал Ной. — Я принесу мелки и буду тихо рисовать. Один. В уголке.
Я не сдержала улыбки, и Ной усмотрел в ней благоприятную возможность: он ринулся мимо меня в класс. Я спокойно подошла к столу в дальнем углу комнаты. Ной следил за мной взглядом, когда я вытаскивала грифельный карандаш и уголь.
Не обращая на него внимания, я отправилась на свою землю обетованную. Я открыла альбом, быстро пролистнула страницы, полные изображений Ноя, и тут временная учительница громко откашлялась.
— Привет, ребята. Я — мисс Адамс. У миссис Галло срочные семейные дела. Поэтому сегодня ее заменю я.
С короткими прядями волос, в очках, она казалась двенадцатилетней. И говорила так же.
Когда мисс Адамс, проверяя посещаемость, назвала отсутствующего ученика, Ной вскинул руку. Я с любопытством наблюдала за ним. После того как перекличка закончилась, Ной абсолютно непринужденно встал. Все следили за тем, как он идет к доске.
— Э-э… — мисс Адамс сверилась с журналом. — Ибрахим Хассин?
Ной кивнул. Я умерла.
— Что вы делаете? — спросила учительница.
Ной ошеломленно посмотрел на нее.
— Разве миссис Шульц вам не сказала? Сегодня нам полагается работать над живыми моделями.
Меня пытали.
— Э-э… Я не…
— Это правда, — вставила девочка в форме команды поддержки. Кажется, ее звали Британи. — Н… Ибрахиму полагается выходить первым. Миссис Шульц так сказала.
Заявление Британи поддержали кивками и гомоном.
Мисс Адамс выглядела озадаченной и слегка беспомощной.
— Э-э… Тогда ладно. Вы, ребята, знаете, что делать?
Ной, сверкнув ослепительной улыбкой, вытащил табурет на середину комнаты.
— Несомненно, — ответил он.
Он сел, и я посмотрела на чистую страницу альбома, все время ощущая давление его взгляда.
— Э-э, подождите, — сказала временная учительница с ноткой отчаяния в голосе.
Мой взгляд метнулся к центру комнаты.
Ной расстегивал рубашку. Боже всемилостивый.
— Вообще-то мне очень неудобно, что вы…
Он развязал галстук. Мои одноклассницы захихикали.
— Господи боже!
— Вот дьявол!
— Сексуальный. Такой сексуальный.
Ной задрал подол футболки. Прощай, достоинство. Если он и слышал девчонок, он и виду не подал. Перехватив мой взгляд, он озорно улыбнулся.
— М-мистер Хассин, пожалуйста, оденьтесь, — запинаясь, проговорила мисс Адамс.
Ной помедлил, позволив всем еще мгновение насладиться видом, потом натянул футболку, за ней — рубашку, застегнув ее не на те пуговицы и оставив расстегнутыми обшлага.
Мисс Адамс громко выдохнула:
— Хорошо, ребята, за работу.
Ной не сводил с меня глаз. Я с трудом сглотнула. Меня захватила близость к нему, сидящему в комнате, полной людей, но глядящему только на меня. Что-то сдвинулось во мне из-за такого тесного контакта, мы не сводили глаз друг с друга под скрип двадцати грифельных карандашей по бумаге.
Я создавала его лицо из ничего. Я затенила наклон шеи и прочертила виноватый рот; свет подчеркивал справа его челюсть на фоне облачного неба снаружи. Я не слышала звонка. Я не слышала, как остальные ученики встали и покинули комнату. Я даже не заметила, что Ной больше не сидит на табурете.
Почувствовав, как по моей спине пробежали пальцы, я вздрогнула.
— Эй, — сказал Ной.
Очень мягким голосом.
— Эй, — ответила я.
Я все еще сидела, согнувшись над бумагой, словно защищая ее, но слегка повернулась, чтобы встретиться с ним взглядом.
— Можно?
Я не могла отказать ему, не могла ответить. Я передвинулась, чтобы он мог посмотреть.
И услышала, как он задержал дыхание. Мы долгое время молчали.
Потом:
— Вот, значит, что я собой представляю?
Выражение лица Ноя невозможно было разгадать.
— Для меня — да.
Ной молчал.
— Просто так я тебя увидела в данный момент, — сказала я.
Ной продолжал молчать.
Я неловко шевельнулась и добавила:
— Если бы ты посмотрел на рисунки остальных, они были бы совершенно другими.
Ной продолжал таращиться.
— Рисунок не так уж плох, — сказала я и попыталась закрыть альбом.
Ной меня остановил.
— Нет, — сказал он тихим, еле слышным голосом.
— Нет?
— Он идеален.
Он все еще пристально смотрел на рисунок, но казался… отстраненным. Я закрыла альбом и сунула в сумку. Когда мы вышли из класса, пальцы Ноя обхватили мое запястье.
— Могу я его взять? — спросил он.
Я выгнула бровь.
— Рисунок, — пояснил он.
— А. Конечно.
— Спасибо, — ответил он с легкой улыбкой. — Было бы жадностью попросить у тебя картинку, на которой нарисована ты?
— Автопортрет? — спросила я.
Ной улыбнулся в ответ.
— Я целую вечность их не рисовала.
— Значит, уже пора.
Я обдумала эту идею. Мне бы пришлось рисовать себя, глядя в зеркало… А теперь в зеркалах мне мерещились мертвецы. Я уклончиво пожала плечами и сосредоточилась на каплях дождя, падавших с крытого пальмовыми листьями навеса над нами.
Из кармана Ноя раздалось негромкое гудение. Он вытащил телефон и, глядя на него, выгнул бровь.
— Все в порядке?
— М-м-м, — промычал он, все еще глядя на мобильник. — Это твой брат.
— Даниэль? Что ему надо?
— Вообще-то Джозеф, — сказал Ной, набирая в ответ эсэмэску. — Хочет дать совет, куда вложить деньги.
У меня самая странная семья в мире.
Ной сунул телефон обратно в карман.
— Давай поедим в обеденном зале, — сказал он ни с того ни с сего.
— Хорошо.
— Я не был там… Подожди, что ты сказала? — У него был ошеломленный вид.
— Если хочешь туда пойти, можно пойти.
Он приподнял бровь.
— Это прошло легче, чем я ожидал. Мое тело, должно быть, помешало тебе здраво мыслить.
Я вздохнула.
— Почему ты так настойчиво пытаешься заставить ненавидеть себя?
— Я не заставляю меня ненавидеть. Я заставляю меня любить.
Будь он проклят за то, что прав.
— Итак, ты уступаешь? — спросил он. — Вот так просто?
Я зашагала вперед.
— А насколько хуже могут пойти дела после всего, что уже сегодня случилось?
Ной остановился.
— Хуже?
— Когда все на тебя таращатся и гадают, на что способна твоя вагина — это не так захватывающе, как кое-кто может решить.
— Я это знал, — просто сказал Ной.
Он все еще держал меня за руку. В его руке моя ощущалась крошечной, мне было тепло.
— Я знал, что так случится, — повторил он.
Я откинула волосы со лба.
— Я могу это вытерпеть.
— Но ты не должна терпеть, — сказал Ной, раздувая ноздри. — Я хотел показать им, что ты другая. Вот почему… Иисусе, — добавил он себе под нос. — Вот из-за чего все это. Потому что ты другая.
И это он тоже сказал словно самому себе.
Его лицо потемнело, он молча уставился на меня. Рассматривал. Я растерялась. Но не успела спросить, о чем это он, как он заговорил снова. Теперь выражение лица Ноя изменилось. Он убрал свою руку с моей.
— Если ты попадешь из-за этого в ад…
Не подумав, я сама взяла его за руку.
— Тогда я буду вести себя как большая девочка и справлюсь с этим.
Я показала на кафетерий.
— Так мы идем?
Остаток пути Ной молчал, и я обдумывала, что я сказала и что это значит. Люди решат, что я проститутка. Скорее всего, они уже так решили. И хотя Ной отличался — вроде бы отличался — от человека, о котором предупреждал меня Джейми, это не означало, что завтра между нами не будет все кончено. Стоит ли оно того? Репутация Ноя как будто не смущала Даниэля, и я думала — надеялась — что мы с Джейми в любом случае останемся друзьями.
А сейчас у меня был Ной.
Я решила, что этого достаточно.
Появившись к кафетерии, мы все еще держались за руки. Когда Ной открыл для меня дверь, я наконец-то поняла, почему он назвал это помещение обеденным залом. Потолки здесь были высокие, как в церкви, и арки давали приют высоким, от пола до потолка, застекленным окнам. Ослепительно-белые стены контрастировали с блестящими полами из орехового дерева. Ничто не могло менее походить на картинку, которая обычно возникала в воображении при слове «кафетерий».
— Есть какое-то место, где ты предпочла бы сесть? — спросил Ной.
Я обвела взглядом оживленное помещение, где было полно учеников Кройдена.
— Ты шутишь, верно?
Ной за руку повел меня через зал, и все смотрели на нас. Ной перехватил взгляд кого-то знакомого у дальней стены и помахал, ему помахали в ответ. Это был Даниэль. Он смотрел на нас широко раскрытыми от удивления глазами, и все за его столиком замолчали, когда мы пробрались между стульев, чтобы с ним встретиться.
— О господи, да это моя младшая сестра. Здесь, в этом кафетерии!
— Заткнись.
Я села рядом с Ноем и вынула свой ланч, слишком смущенная, чтобы встретиться глазами с остальными старшеклассниками, собравшимися за столом.
— Я вижу, ты ввел угрюмую Мару в игру. Спасибо, Ной.
Ной защищающимся жестом поднял руки.
Даниэль откашлялся.
— Итак, Мара.
Я оторвала взгляд от сандвича.
— Это все, — продолжал Даниэль. — Все, это моя сестра Мара.
Я собрала всю свою храбрость и окинула взглядом сидящих у стола. Софи я узнала, но больше никого. Ной сидел напротив моего брата, а я — напротив Софи.
— Привет, — сказала я ей.
— Привет, — ответила она и перестала жевать, чтобы улыбнуться.
Проглотив, она представила меня остальным из собравшейся здесь группы. Ной с моим братом болтали, как лучшие друзья, приятели Даниэля вели себя очень мило, и не прошло и пары минут, как Софи рассмешила меня почти до слез. Когда я перевела дыхание, Ной перехватил мой взгляд, взял под столом мою руку и улыбнулся. Я ответила улыбкой.
Я была счастлива. Больше всего на свете мне хотелось, чтобы это продлилось еще некоторое время.
Как и ожидалось, экзамены были жестокими. Я блеснула на истории и в письменной работе по английскому, не ударила в грязь лицом на математике, но меня ужасал испанский, почти самый ужасный для меня предмет.
Ной пытался заниматься вместе со мной в первый вечер экзаменационной недели, но как учитель потерпел постыдный крах. Спустя десять минут я швырнула в него стопкой обучающих карточек.
Слава богу, был Джейми. Мы занимались каждый день по нескольку часов, и к концу недели он объяснял мне математику на испанском. Он был изумительным, и я чувствовала себя изумительно, несмотря на стресс.
Прошлую неделю я принимала «Зипрексу», и ночные кошмары прекратились, галлюцинации исчезли. Я отправилась на испанский подготовленной, хотя все равно нервничала.
Устный экзамен должен был быть простым. Нам вручили список тем; предполагалось, что мы должны уметь говорить на каждую из них, поэтично, придерживаясь правил грамматики и произношения — пока Моралес не будет удовлетворена. И, само собой, едва мы с Джейми вошли в класс, Моралес кинулась на меня.
— Ми-из Ди-ир, — с глумливой усмешкой сказала она.
Она всегда неправильно произносила по-английски мое имя. Это раздражало.
— Вы следующая.
Она показала на меня, а после — на грифельную доску.
Я направилась к доске, и Джейми сочувственно на меня посмотрел. Тщетно пытаясь дышать ровно, я поплелась в переднюю часть комнаты. Моралес продлила мое несчастье, перетасовывая бумаги, делая записи в журнале и так далее. Переминаясь с ноги на ногу, я готовилась к надвигающейся атаке.
— Кто такой Педро Ариас де Авила?[58]
Я перестала переминаться.
Этот вопрос не входил в список; мы никогда не упоминали на занятиях о де Авиле. Она пыталась сбить меня с толку. Я подняла взгляд на Моралес, которая сидела одна в переднем ряду, бесцеремонно втиснувшись в кресло ученика. Она приготовилась убивать.
— У нас нет в запасе целого дня, ми-из Ди-ир.
Моралес постучала длинными ногтями по металлической поверхности стола. Трепет грядущей победы проник в мою кровь. В прошлом году я изучала всемирную историю, и так уж случилось, что темой моей итоговой работы была Панама шестнадцатого века. А каковы были шансы, что так случится? Я восприняла это как знак свыше.
— Педро Ариас де Авила возглавил первый большой поход испанцев в Новый Свет, — ответила я на безупречном испанском.
Я понятия не имела, как мне это удалось, и чувствовала легкое головокружение. Все в классе уставились на меня. Я помедлила, чтобы поразмыслить над собственной одаренностью, потом продолжила:
— Он был воином, сражавшимся в Гранаде, Испании и Северной Африке. Король Фердинанд Второй назначил его предводителем похода в тысяча пятьсот четырнадцатом году.
Мара Дайер выигрывает.
— Можете сесть, ми-из Ди-ир, — спокойным, холодным голосом сказала Моралес.
— Я еще не закончила.
Я не могла поверить, что и вправду это сказала. Секунду мои ноги так и норовили ринуться к ближайшему столу. Но, хотя Моралес быстро овладела собой, пьянящее возбуждение пробежало по моим венам. Я не могла ему противиться.
— В тысяча пятьсот девятнадцатом году он основал Панаму. Он принимал участие в соглашении с Франсиско Писарро[59] и Диего де Альмагро,[60] которое позволило открыть Перу.
Получай, Моралес.
— Садитесь, ми-из Ди-ир.
Моралес начала фыркать и пыхтеть, очень напоминая персонажа мультфильма. Еще тридцать секунд — и из ушей у нее начал бы валить дым.
— Я не закончила, — повторила я, восхищаясь собственной дерзостью. — В том же самом году Педро де лос Риос[61] вступил в должность правителя Панамы. Затем де Авила умер в возрасте девяноста одного года в тысяча пятьсот тридцать первом году.
— Сядьте! — завопила она.
Но я была неукротима:
— Де Авилу запомнили как жестокого и лживого человека.
Я подчеркнула каждое прилагательное и пристально уставилась на Моралес, наблюдая, как вены на ее лбу грозят лопнуть. Ее жилистая шея стала багровой.
— Убирайтесь вон из моего класса.
Голос ее был тихим и взбешенным.
— Сеньор Коардес, вы следующий. — Моралес повернулась на слишком маленьком стуле и кивнула веснушчатому ученику, сидевшему с разинутым ртом.
— Я еще не закончила, — услышала я свой голос.
Я чуть ли не вибрировала от переполнявшей меня энергии. Вся комната казалась резкой и живой. Я слышала шаги каждого муравья, спешащего к лакомому кусочку ветчины на полке слева от меня и обратно. Я чуяла запах пота, струившегося по лицу Моралес. Я видела, словно в замедленной съемке, как на лицо Джейми падает каждый дредлок, когда он положил лоб на стол.
— УБИРАЙТЕСЬ ВОН ИЗ МОЕГО КЛАССА!!! — взревела Моралес, ошеломив меня силой своего крика.
Она поднялась со стула, опрокинув стол.
И тут я не смогла больше сдерживаться. Самодовольная улыбка осветила мое лицо, и я небрежной походкой покинула комнату.
Под звуки аплодисментов.
Я ждала Джейми до конца экзамена. Когда он вышел из класса, я ухватила его за лямку рюкзака и подтащила к себе.
— Как тебе понравились их cojones?[62]
От улыбки у меня чуть ли не трескались щеки; я протянула руку, чтобы Джейми стукнул кулаком по костяшкам моего сжатого кулака. Он так и сделал.
— Это было… Это было просто…
Он благоговейно вгляделся в мое лицо.
— Знаю, — сказала я, опьяненная победой.
— Глупо, — закончил он.
— Что?
Я же была просто гениальна!
Джейми покачал головой и сунул руки в отвисающие карманы. Мы пошли к задним воротам.
— Теперь она наверняка попытается тебя завалить.
— О чем ты? Я замечательно ответила на вопрос.
Джейми посмотрел на меня, как на дурочку.
— Это был устный экзамен, Мара. Совершенно субъективный.
Он помолчал, наблюдая за выражением моего лица, ожидая, пока до меня дойдут его слова.
— Никто в этом классе не подтвердит твоего рассказа о случившемся, кроме старины коротышки Джейми. А мое слово тут ни хрена не значит.
Так все и есть. Я идиотка.
— Теперь ты поняла, — сказал Джейми.
Он был прав. Плечи мои поникли, как будто кто-то выпустил воздух из воздушного шарика — моего сердца. В конце концов, ничего гениального я не сделала.
— Хорошо, что я тебя записал.
Я круто повернулась.
— Нет! — сказала я.
Да!
Улыбка Джейми была под стать моей, зуб к зубу.
— Я подумал, ты запсихуешь, что провалилась, поэтому записал твое выступление для потомства в формате MP3. Решил, что после тебе захочется проанализировать эту запись.
Он протянул свой айфон. Его улыбка стала еще шире, хотя это казалось невозможным.
— Счастливого Пурима.[63]
Я впервые в жизни завизжала, как поросенок, и закинула руки на шею Джейми.
— Ты. Просто. Гений.
— Для меня это в порядке вещей, милашка.
Мы стояли, обнимаясь, и ухмылялись. Потом ситуация стала неловкой. Джейми откашлялся, и я, уронив руки, сунула их в карманы. Кажется, послышалось шарканье ног, прежде чем Джейми заговорил:
— Э-э, думаю, тебе машет брат. Или машет, или пытается помочь самолету приземлиться в целости и сохранности.
Я обернулась. Даниэль и вправду делал дикие жесты в мою сторону.
— Наверное, я должна…
— Да. Э-э, хочешь поболтаться со мной после школы на этой неделе?
— Конечно, — ответила я. — Позвонишь?
Я пятилась в сторону Даниэля до тех пор, пока Джейми не кивнул, потом повернулась и помахала через плечо.
Когда я подошла к Даниэлю, у него был недовольный вид.
— У тебя большие неприятности, юная леди, — сказал Даниэль, двинувшись к машине.
— Что еще?
— Я слышал о твоем выступлении на испанском.
Да откуда он мог услышать? Дерьмо.
— Дерьмо.
— Хм, да. Ты понятия не имеешь, во что только что вляпалась, — сказал Даниэль, когда мы сели в машину. — Моралес не без причины поносят везде и всюду. Софи потчует меня ужастиками после того, как обрушила на меня новости о тебе.
Я сделала заметку на память: попилить Софи за то, что она такая доносчица. Внутренне я слегка поежилась, но, когда заговорила, голос мой звучал спокойно:
— Я не уверена, что это может сильно осложнить дело. Ведьма и так каждый день меня пытала.
— Что она делала?
— Она заставляла меня стоять перед всем классом, забрасывая вопросами на испанском по темам, которые мы еще не проходили, и смеялась, когда я отвечала неправильно…
Я замолчала. Почему-то, когда я излагала свои доводы вслух, они казались не такими убедительными. Даниэль искоса посмотрел на меня.
— Она подло смеялась, — добавила я.
— Угу.
— И швырнула в меня мелом.
— И все?
Раздражаясь все больше, я кинула на него быстрый взгляд.
— Спросил ученик, на которого никогда не кричал учитель.
Даниэль промолчал; он вел машину, смотря перед собой отсутствующим взглядом.
— Это было очень жестоко. Наверное, тебе стоило увидеть это своими глазами.
Я больше не хотела думать о Моралес.
— Наверное, — сказал он и странно на меня посмотрел. — Что с тобой?
— Ничего, — пробормотала я.
— Врушка, врушка, печеная ватрушка.
— Это перестало быть забавным с тех пор, как нам минуло пять лет. Вообще-то никогда не было забавным.
— Послушай, не беспокойся так насчет Моралес. По крайней мере, тебе не надо в нынешнем семестре подавать заявления в семь соперничающих интернатур.
— Они все тебя примут, — тихо сказала я.
— Неправда. Я халтурил в независимых исследованиях, и мисс Допико так и не написала мне рекомендации… И, возможно, я переоценил груз своих продвинутых занятий и не знаю, как справлюсь с экзаменами. Может, и не примут никуда.
— Ну, если это так, мне нечего и молиться о поступлении.
— А может, тебе пора уже молиться, пока не поздно, — предположил Даниэль, глядя вперед.
— Может, поступить было бы не так трудно, будь я гением, как мой старший брат.
— Ты не глупее меня. Просто не занимаешься так же усердно.
Я хотела запротестовать, но он меня перебил:
— Дело не только в отметках. Что ты собираешься написать в своем резюме для колледжа? Ты не занимаешься театральными постановками. Не занимаешься музыкой. Ни школьной газетой. Ни спортом. Ни…
— Я рисую.
— Что ж, воспользуйся этим. Поучаствуй в каких-нибудь состязаниях. Выиграй призы. И доберись до других организаций, им нужно увидеть, что ты хорошо умеешь…
— Господи, Даниэль. Я знаю. Знаю.
Остаток пути до дома мы ехали молча, но я чувствовала себя виноватой и нарушила молчание, когда мы свернули на подъездную дорожку.
— Что Софи делает в этот уик-энд? — спросила я.
— Не знаю, — ответил Даниэль и захлопнул дверцу.
Невероятно. Теперь он тоже в паршивом настроении.
Я вошла в дом и отправилась на кухню порыться в поисках еды, а Даниэль исчез в своей комнате — наверное, чтобы набросать контуры какой-нибудь изысканной плеяды философской ерунды для своей интернатуры и задыхаться в тисках своего чересчур развитого СНС.[64]
Я тем временем размышляла над своим унылым будущим, представляя себя в роли художницы на асфальте в Нью-Йорке, перебивающейся китайской лапшой и незаконно проживающей в Алфавитном городе,[65] потому что не занималась на факультативах.
Потом в мои мысли ворвался телефонный звонок. Я сняла трубку.
— Алло?
— Скажите своему мужу, чтобы бросил это дело, — прошептал кто-то.
Так тихо, что я сомневалась, что правильно расслышала. Но мое сердце все равно сильно заколотилось.
— Кто это?
— Вы пожалеете.
Звонивший дал отбой.
Меня бросило в холодный пот. Все мои мысли как ветром сдуло. Когда Даниэль вошел на кухню, я все еще сжимала телефонную трубку, хотя гудки давно уже смолкли.
— Что ты делаешь? — спросил он, проходя мимо меня к холодильнику.
Я не ответила. Я проверила журнал звонков и пристально изучила последний входящий. Офис мамы, два часа назад. После этого — никаких записей. В котором часу это было? Я проверила экранчик на микроволновке — прошло двадцать минут. Я стояла, сжимая телефонную трубку, в течение двадцати минут. Стерла ли я запись? Был ли вообще звонок?
— Мара?
Я повернулась к Даниэлю.
— Черт, — сказал он, сделав шаг назад. — Ты выглядишь так, словно видела привидение.
Или слышала привидение.
Не ответив ему, я направилась в свою комнату, вытащив по дороге мобильник. Этим утром я приняла таблетки, как делала каждое утро после той выставки искусств. Но если телефонный звонок был настоящим, почему он не высветился в журнале?
Перепуганная, я на всякий случай набрала номер отца. Он ответил на втором же гудке.
— У меня есть вопрос, — выпалила я, даже не поздоровавшись.
— В чем дело, малышка?
— Если бы ты захотел сейчас бросить то дело, ты бы смог?
Отец помолчал.
— Мара, с тобой все в порядке?
— Да, да. Просто теоретический вопрос.
Отчасти он таковым и являлся. На данный момент.
— Ла-адно. Что ж, крайне маловероятно, что судья позволит на данном этапе заменить адвоката. Вообще-то я почти уверен, что она этого не позволит.
У меня упало сердце.
— А как же тогда тот, второй, юрист отказался от этого дела?
— Клиент согласился, чтобы дело передали мне, иначе Нату бы не повезло.
— А твой клиент не позволит тебе сейчас дать задний ход?
— Сомневаюсь, что позволит. Для него это бы сильно все усложнило. И судья такого не допустит. Она бы применила ко мне определенные санкции, если бы я выкинул нечто подобное. Мара, ты уверена, что ты в порядке? Я собирался расспросить тебя насчет твоего визита к врачу на прошлой неделе, но устал…
Он думал, что дело в нем. В том, что его не было рядом.
— Да. Я в полном порядке, — ответила я как можно более убедительным тоном.
— Когда у тебя следующая встреча с врачом?
— В следующий четверг.
— Хорошо. Мне надо идти, но мы наверстаем упущенное на твоем дне рождения, хорошо?
Я помолчала.
— Ты будешь дома в субботу?
— Столько, сколько смогу. Я люблю тебя, малышка. Скоро поговорим.
Я повесила трубку и принялась расхаживать по комнате, как дикий зверь, прокручивая в уме телефонный звонок. Я принимала антипсихотические препараты от галлюцинаций и, возможно (почти наверняка), от маний. Всю минувшую неделю со мной было все в порядке, но, может быть, стресс от экзаменов в конце концов настиг. Если бы я рассказала родителям о телефонном звонке, но не имела бы доказательств, не имела бы ничего, подтверждающего мою историю, что бы тогда они подумали? Что сделали? Отец все равно не бросил бы дела, а мама? Ей бы захотелось вытащить меня из школы, чтобы помочь справиться со стрессом. А не получи я вовремя аттестат, не отправься сразу после школы в вуз, это не помогло бы мне справиться со стрессом.
Я не упомянула о звонке.
А мне следовало бы это сделать.
Ной заехал за мной на следующее утро, но по дороге в школу я была выбита из колеи и молчалива. Он не приставал ко мне с расспросами. Хотя мы приезжали в школу вместе буквально каждый день уже больше недели, все взгляды по-прежнему были устремлены на нас, пока мы проходили через ворота и пересекали двор. Ной не выпускал моего запястья, но у дверей математического класса разжал руку, пусть и нехотя. Анна и Эйден пронеслись мимо, скорчив гримасы, как будто почуяли вонь.
— Ты в порядке? — спросил Ной, склонив голову набок.
— Что?
Я думала о другом, о звонке прошлым вечером. И о металлическом лесе на выставке искусств. И о Клэр и Джуде в зеркалах.
— Просто думаю об экзамене по биологии, — ответила я Ною.
Он кивнул.
— Значит, после увидимся?
— Угум-м, — сказала я и вошла в класс.
Я добралась до своего стола, а потом в класс неторопливо вошел Джейми и сел рядом.
— Ты все еще ходишь с тем спесивым засранцем?
Я уронила голову на руки и потянула себя за волосы.
— Господи, Джейми. Да хватит уже об этом.
Он открыл рот, чтобы что-то сказать, но мистер Уолш уже начал урок. Я была сыта по горло причитаниями Джейми о Ное. Сегодня надо будет что-нибудь с этим сделать. Я посмотрела на Джейми, прищурившись, и одними губами выговорила:
— Ланч.
Он кивнул.
Утренние уроки пролетели быстро. Джейми ждал меня у обеденных столов в назначенное время. Впервые, насколько я могла припомнить, его глаза были вровень с моими.
— Ты подрос? — спросила я.
Джейми приподнял брови.
— Разве? Сумасшедшие гормоны. Думаю, лучше поздно, чем никогда.
Он пожал плечами. Потом сощурился, глядя на меня.
— Но не меняй темы разговора. Мы должны обсудить твой неудачный вкус в отношении мужчин.
— В чем твоя проблема?
— У меня нет проблем. Это у тебя проблема.
— Да ну? И какая же?
— Шоу с тобой играет, — тихо сказал Джейми.
Я начала раздражаться:
— Я так не думаю.
— И насколько хорошо ты его знаешь, Мара?
Я помолчала. Потом ответила:
— Достаточно хорошо.
Джейми отвел взгляд.
— Что ж, я знаю его дольше.
Он откинул с лица дредлоки и пожевал нижнюю губу. Я внимательно наблюдала за ним, сидящим за столом, и спустя минуту до меня дошло очевидное.
— О господи, — прошептала я. — Ты ревнуешь.
Джейми посмотрел на меня, как на сумасшедшую.
— Ты спятила?
— Э-э…
Да неужто?
— Не обижайся, милая, но ты не в моем вкусе.
Я захихикала.
— Ревнуешь не меня, а его.
Лицо Джейми потемнело.
— Не буду лгать, мальчик — огонь, но нет. Честно говоря, не понимаю, как ты его выносишь.
— Что он такого сделал, Джейми?
Джейми молчал.
— Он переспал с твоей мамой или что-нибудь в этом роде?
Лицо Джейми затвердело.
— С моей сестрой.
Я открыла рот, но сперва не смогла выдавить ни звука. Потом сказала:
— Я не знала, что у тебя есть сестра.
— Она уже окончила школу. Когда Ной впервые здесь появился, она была в одном из младших классов.
— Может… Может, она ему понравилась.
Что-то перевернулось в моей груди.
Джейми засмеялся лающим смехом:
— Нет. Он просто воспользовался ею, чтобы кое-что доказать.
— Что именно доказать?
Джейми запрокинул голову и уставился на пальмовую крышу навеса.
— Ты знаешь, что я пропустил класс, так? — спросил он.
Я кивнула.
— Ну, я раньше учился в том же классе, что и младшая сестра Ноя, Кэти. Когда Ной и Кэти записались в эту школу, ее сбивал с толку здешний учебный материал. Поэтому я ей помог.
— Как и мне.
— За исключением того, что в тот раз (возможно, да, а возможно, и нет) в дело был замешан страстный поцелуй.
Я скептически приподняла бровь, и Джейми добавил:
— Я не помню. Как бы то ни было, — многозначительно сказал он, — Ной застал меня с поличным, с рукой, засунутой ей под юбку… Между прочим, она носила стринги. Такие сексуальные. А на следующий день я прихожу домой и вижу, что моя крайне интеллигентная, прагматичная сестра Стефани может говорить только о Ное.
У меня резануло в груди.
— Может, он ей нравился, — тихо сказала я.
— О, еще как нравился. Очень даже нравился. До тех пор, пока однажды воскресным днем она не пришла домой со свидания с плачем.
Джейми сощурил глаза, наблюдая за Ноем, который шел к нам от другого здания.
— Ной унизил ее. Она настаивала на том, чтобы ее перевели из Кройдена, и мои родители это разрешили.
— С ней все в порядке?
Джейми засмеялся:
— Да. Я имею в виду, она в колледже, и это случилось пару лет тому назад. Но использовать ее вот так, чтобы дать мне что-то понять? Это тошнотворно.
Я не знала, что сказать. Мне хотелось защитить Ноя, но могла ли я по-настоящему его защищать? Поэтому я сказала кое-что другое:
— А что случилось у тебя с Кэти?
— Ничего. Я не хотел, чтобы он еще больше испортил жизнь Стефани, поэтому покончил с этой фигней.
Джейми втянул нижнюю губу.
— А она мне по-настоящему нравилась. — Он повернул ко мне голову — дредлоки упали ему на лицо. — Но все это неважно, потому что ты не собираешься слушать своего еврейского бисексуального друга Токен Блэка,[66] верно?
Я встретилась глазами с приближающимся небрежной походкой Ноем.
— Не знаю, — сказала я Джейми, все еще наблюдая за Ноем.
— Тебе решать.
Джейми замолчал за несколько секунд до того, как Ной к нам подошел.
— Рот, — сказал Ной, наклонив голову.
— Шоу, — Джейми кивнул в ответ.
Ной шагнул за мою спину и поцеловал меня в плечо, и тут из-за лестницы появились Анна и Эйден.
— Господи, Мара, ты все еще держишься за него? — спросила Анна, мотнув головой в сторону Ноя. Она поцокала языком. — Это то, что я упустила, Ной?
— Есть целый список того, что ты упускаешь, Анна. Он длиннее списка лиц, явившихся на прием в бесплатную клинику Саут-Бич, — сказал Джейми.
Меня удивило, что он подал голос.
— Хотя я уверен — в списке тех, с кем ты спишь, значатся те же самые имена.
Ной беззвучно засмеялся, привалившись к моей спине, а я заговорщицки улыбнулась Джейми. Он меня поддерживал. Хоть и не был согласен с моим выбором. Он был хорошим другом.
Анна стояла с разинутым ртом, пока Эйден не ухватил ее за рубашку и не притянул к себе, чтобы что-то прошептать. Злая улыбка преобразила ее лицо, а потом эти двое отвернулись, и тут как раз прозвенел звонок.
Выйдя с экзамена по биологии, я по лицу Ноя поняла: что-то не так. Очень сильно не так.
— Что случилось? — спросила я, когда он повел меня к парковке за шкафчиками.
— Джейми хочет сам тебе рассказать. Он попросил привести тебя, — ответил Ной. — А ведь он за несколько лет едва ли перемолвился со мной хоть словом… Поэтому пойдем.
Я лишилась дара речи. Что могло случиться за пару часов?
Когда мы завернули за угол, за которым находился шкафчик Джейми, тот укладывал свои вещи. Не только книги, рисунки, тетради… Все. Он вычищал шкафчик. Джейми сунул в рюкзак сценарий школьной пьесы и, увидев меня, вздохнул.
— Эйден сказал, что я ему угрожал, — выпалил Джейми.
— Что?
— Ножом. Анна это подтвердила.
Джейми пихнул в мешок пачку бумаг.
— Кто-то из них подложил нож в мой рюкзак, когда я отвернулся. Меня исключили из школы.
— Что? — Мой голос зазвенел, эхом отдавшись от металла. — Это же полная чушь! Как они могут просто взять и тебя исключить?
Джейми перестал укладывать вещи и повернулся ко мне, сжав кулаки.
— Даже если бы в Кройдене не придерживались политики суровых наказаний, за мной уже числятся грехи. Дело с болезнью Эбола в прошлом году. Родители уже приехали, чтобы меня забрать.
— Вот так просто? — спросила я, голос сорвался.
— Вот так просто, — сказал Джейми и захлопнул дверцу шкафчика. — Теоретически меня отстранили от занятий вплоть до пересмотра дела, но это все равно что конец — я ведь уже был на испытательном сроке. Поэтому теперь я должен буду заниматься только заочно, — он сымитировал низкий голос директора Кана. — Я увидел, что Ной слоняется у административного здания, и попросил тебя привести. Меня известили, что я отстранен до самого выпуска. Или до тех пор, пока не получу свидетельство о среднем образовании.[67] Что уж там случится раньше, не знаю. Это полностью, к чертям собачьим, угробит мои шансы подать заявление в колледж в следующем году.
У меня что-то оборвалось внутри. Я не могла в такое поверить. Это было более чем нечестно!
— Так, так. Разве это не школьный хулиган?
Я услышала голос Эйдена и круто развернулась. Я была в бешенстве. Рядом с Эйденом с торжествующим видом стояла Анна.
Так вот как все должно было случиться! Одним ударом они разрушили жизнь Джейми просто потому, что тот заступился за меня. Потому что мы были друзьями. И, глядя на их отвратительные лица, я уже не сомневалась, что этот случай не станет последним.
Меня так и подмывало броситься на них. Я могла бы убить их за это. Мне хотелось их убить.
Джейми сердито взглянул на Эйдена:
— Не заставляй меня пырнуть тебя, Эйден.
Эйден засмеялся.
— Чем, шпажкой для коктейля?
Я налетела на него прежде, чем поняла, что делаю.
— Уходи. Немедленно, прежде чем я ударю тебя.
Эйден за пару секунд приблизился ко мне вплотную. Вблизи он выглядел еще больше. Бицепсы его подрагивали.
— Так чего же ты ждешь?
Рука Ноя мгновенно оказалась у горла Эйдена, и он прижал парня к шкафчикам.
— Ты тупой пидор, — сказал Ной Эйдену. — Джейми, уведи отсюда Мару.
— Ной! — запротестовала я.
— Иди! — рявкнул он.
Джейми схватил меня за руку и потащил прочь, мимо Анны.
Я услышала за своей спиной, как кого-то впечатали в металл, и попыталась повернуться, но Джейми был на удивление сильным.
— Ной сам может о себе позаботиться, Мара.
Я попробовала вырваться.
— Эйден огромный!
Джейми улыбнулся горькой полуулыбкой, крепче сжал мою руку и продолжал тащить за собой.
— Но Ной знает грязные приемчики. С ним все будет в порядке. Честное слово.
Он не отпускал меня до тех пор, пока мы не очутились рядом с тупиком, где стояла машина его родителей.
— Отстранение от занятий, скорее всего, подразумевает — ни телефона, ни компьютера, — сказал Джейми. — Но если мне повстречается сова, я попытаюсь тайком передать весточку на волю, ладно?
Я кивнула, и тут папа Джейми опустил окно в машине.
— Пока, милая, — сказал Джейми и поцеловал меня в щеку. — Не позволь парню себя уничтожить.
И с этими словами, вот так просто, он уехал.
Я стояла совершенно ошеломленная и таращилась на пустой кампус. Единственный друг, которого я завела за короткое время пребывания здесь (если не считать Ноя), уехал.
Я почувствовала легкое прикосновение руки к своей спине и обернулась. Красивому лицу Ноя досталось по первое число. Ярко-красный кровоподтек расцвел под его левой скулой, множество ссадин тянулось от брови до уха.
— О господи, — прошептала я.
Ной одарил меня сумасшедшей улыбкой. Потом вздрогнул.
— Пошли. Нужно идти.
Он направил меня к парковке, всего один раз оглянувшись через плечо, когда мы садились в машину. Ной завел двигатель, и маленькие капли крови проступили на его костяшках, потом закапали на консоль.
— Поедем в больницу?
Ной снова улыбнулся. Улыбка выглядела болезненной.
— Видела бы ты Эйдена.
— Что ты сделал? — спросила я.
— О, как только он вылечится, он сможет жить нормальной жизнью.
Я приподняла брови.
— Шучу.
Ной смахнул волосы с моей щеки, заправил прядку за ухо. И снова вздрогнул.
— Через несколько дней с ним все будет в порядке, — сказал он, и челюсти его сжались. — Ему повезло, что я оставил его в живых. Если он снова будет тебе угрожать, больше не оставлю.
Ной принялся смотреть на дорогу.
— Ну, а с завтрашнего дня начинается мое отстранение от занятий за ту свару с Кентом на прошлой неделе. И, если Эйден или Анна наябедничают… Что ж. Я собираюсь пока затаиться и выждать.
Мы подъехали к моему дому, и Ной остановил машину, но не вылез из нее.
— Увидимся в пятницу, — сказал он, приподняв темные очки. — Не думаю, что твои родители должны видеть меня в таком состоянии. Это не поможет нашим делам.
— Нашим делам?
Ной сжал мою шею сзади и пробежал большим пальцем по ямке возле моего уха. Его дыхание на мгновение прервалось.
— Мне бы хотелось побыть с тобой.
От ощущения руки Ноя на шее мое сердце ударилось о ребра. Я не думала связно. То, что сказал Джейми; то, как выглядел Ной; то, как близко он был… Мысли закувыркались в моей голове, прежде чем я смогла привести их в порядок.
— Почему ты спал с сестрой Джейми? — выпалила я. Совершенно бесстыдно. Мне захотелось врезать себе по лицу.
Рука Ноя осталась на моей шее, но на лице его появилось презрительно-веселое выражение.
— Что он тебе рассказал?
Что ж, я сама застелила постель, теперь придется в нее лечь. Я сглотнула.
— Тебе не понравилось, что он был с Кэти, поэтому ты отомстил.
Ной вглядывался в мои глаза.
— И ты ему веришь?
В горле у меня внезапно пересохло.
— А я должна?
Он не отводил взгляда, рука его оставалась на моей шее.
— Да. Полагаю, должна, — без выражения проговорил он.
Глаза Ноя были темными, выражение лица непонятным.
Я знала, что меня должен заботить его ответ. Я знала, что рассказ Джейми важен, а я — глупая девочка, жаждущая того, чего жаждали раньше множество девочек. Они поплатились за это, и я тоже скоро поплачусь. Я должна была отодвинуться и влепить ему пощечину, нанести удар за феминизм или по меньшей мере вылезти из машины.
Но потом его большой палец двинулся за мое ухо, и, не понимая до конца, что я делаю, я наклонилась к Ною и прижалась лбом к его лбу. При моем прикосновении веки его опустились.
— Ты и вправду должен пойти к доктору, — вот и все, что я смогла сказать.
Я ненавидела себя за это.
Ной улыбнулся, лишь слегка приподняв краешки губ. Нижняя губа была рассечена. Потом посмотрел на меня и наклонился ближе. Взгляд его упал на мои губы.
— Я занят, — негромко сказал он.
Помедлил, остановив движение в нескольких дюймах от меня, пока я неосознанно не придвинула лицо ближе.
— Я не хочу сделать тебе больно, — прошептала я, хотя, наверное, больно было бы именно мне.
Мы коснулись друг друга носами, и наступил всего один идеальный, ноющий момент, когда наши губы не соприкасались.
— Ты не можешь сделать мне больно.
Кто-то постучал в окно со стороны сиденья водителя, напугав меня до полуобморока. Я отодвинулась. Ной на мгновение закрыл глаза, потом опустил стекло.
Там стояли Даниэль и Джозеф. Лицо Даниэля было маской притворного неодобрения, а Джозеф ухмылялся.
— Простите, что помешал, — сказала Даниэль, глядя на меня. — Я просто подумал, вы захотите знать, что мама будет через пять минут.
— Что случилось с твоим лицом? — спросил Ноя явно пораженный Джозеф.
Ной слегка пожал плечами.
— Слегка досталось в стычке.
— Класс!
— Хочешь зайти? — спросил Ноя Даниэль. — Приложить лед?
Ной взглянул на часы.
— Пять минут?
— Ей придется сделать остановку у химчистки. Можешь успеть, если поторопишься.
Мы вышли из машины, и все вчетвером двинулись в дом. Джозеф отпер дверь и побежал на кухню, наверное, чтобы принести лед для лица Ноя. Даниэль порылся в почте на маленьком столике у стены.
— Какое удачливое учреждение высшего образования приняло меня сегодня? — спросил он, глядя на конверты. — А, Гарвард. Это мило. И Стэнфорд!
Даниэль схватил меня за руку и закружил.
Ной вгляделся в груду почты.
— И Северо-западный университет. И Нью-Йоркский. Ты должен пойти в Нью-Йоркский. Там больше разнообразия. Вредно, когда слишком много гениев набивается в один кампус.
Даниэль ухмыльнулся.
— В этом доводе есть смысл. Но хорошо, когда есть выбор.
Он положил конверты и оценивающе посмотрел на ссадины Ноя.
— Эйден заставил позвонить в «Скорую помощь» и настоял на том, чтобы его несли на носилках, — сказал Даниэль.
— Я бы предпочел, чтобы его несли в гробу, — ответил Ной.
— К твоему сведению, я слышал, что его мать требует твоего исключения.
Ной встретился взглядом с моим братом.
— Остальные члены совета никогда этого не одобрят.
Даниэль кивнул.
— Правда.
Я быстро переводила взгляд с одного на другого.
— А о чем вы разговариваете, когда меня нет рядом?
— Ты бы не захотела узнать, — ответил Даниэль, сунул ключи в карман и схватил пачку подтверждений своего приема в колледжи.
Появился Джозеф с мешочком на молнии, полным льда, и протянул его Ною.
— Спасибо, — с ухмылкой сказал Ной.
У Джозефа сделался такой вид, словно он выиграл в лотерею.
— Мне надо идти. Увидимся через несколько дней? — обратился ко мне Ной.
Я кивнула.
— Не забудь сходить к доктору.
Ной бросил на меня взгляд.
— До свидания, Мара, — сказал он и небрежной походкой зашагал к своей машине.
Сощурившись, я наблюдала, как он идет прочь, и закрыла дверь, едва он уехал.
Вернувшись в дом, я увидела, что Даниэль стоит со скрещенными на груди руками. Я всмотрелась в его лицо.
— Что?
— Тебе нужно показаться доктору, — сказал он, глядя на мою руку.
Я прижала к глазам основания ладоней.
— Брось, Даниэль.
— Сама брось. Когда ты в последний раз меняла повязку?
— Несколько дней назад, — солгала я.
— Ну, а мама сказала, что у тебя назначена встреча с врачом для проверки. Поэтому или я тебя отвезу, или она.
— Прекрасно, — простонала я и вышла.
Даниэль последовал за мной.
— Между прочим, я слышал о Джейми.
— Ты знаешь, что на самом деле произошло? — спросила я брата.
Тот кивнул. Я уставилась на свои ноги.
— Не могу поверить, что Анна и Эйден так с ним поступили. И что это сойдет им с рук.
Внезапно я почувствовала режущую боль в руках и посмотрела на них. Я так стиснула кулаки, что ногти впились в ладони. Я попыталась расслабиться.
— Без него школа будет просто несчастьем.
— По крайней мере, у тебя есть Ной.
Я уставилась прямо перед собой.
— Непохоже, чтобы я превысила квоту друзей, — тихо сказала я.
Даниэль завел машину и выехал с подъездной дорожки.
— Прости, что я так сказал.
— Все в порядке, — ответила я, глядя в окно.
— А как у тебя вообще дела?
— Хорошо.
— Когда у тебя следующая встреча с психотерапевтом?
Я сердито взглянула на Даниэля.
— В следующий четверг. Ты рассказал об этом Ною?
— Конечно, нет, — ответил Даниэль. — Но не думаю, что его бы это озаботило.
Я откинула голову на спинку сиденья и отвернулась.
— Я бы предпочла, чтобы он не знал о глубинах моего сумасшествия.
— Да брось. Парень дрался два раза за две недели. У него явно есть свои собственные проблемы.
— И несмотря на это, ты сводишь меня с ним.
— Никто не идеален. И я вас не свожу. Я думаю, он тебе подходит. Он тоже многое пережил, знаешь ли.
— Знаю.
— И вряд ли у него есть тот, с кем он может об этом поговорить.
— Похоже, он говорил об этом с тобой.
— Не совсем. Вообще-то парни не обсуждают трудные вопросы, как обсуждают их девочки. Я просто знаю достаточно… Неважно. Я говорю лишь одно: по-моему, он бы все понял.
— Да. Нет ничего лучше, чем услышать, что девочка, с которой ты только что начал встречаться, сидит на антипсихотических препаратах.
Даниэль воспользовался случаем сменить тему разговора:
— И как эти препараты? Есть побочные эффекты?
— Насколько я заметила, нет.
— Думаешь, они действуют?
За исключением того выбившего меня из равновесия телефонного звонка.
— По-моему, да.
— Хорошо. Как по-твоему, ты сможешь прийти на вечеринку-сюрприз в честь Софи вечером в пятницу? Я замышляю крупную операцию. Ну, не такую уж крупную. Но все-таки операцию.
— Не знаю, — ответила я, думая о телефонном звонке.
Угрозы. Джейми. Я сомневалась, что мое настроение подходит для вечеринки.
— Может быть.
— А как насчет твоего дня рождения? У тебя с Ноем есть какие-нибудь планы?
— Я ему не говорила, — негромко ответила я, глядя в окно на проезжавшие мимо машины.
Мы почти доехали до клиники. Осознав это, я почувствовала, как в животе все сжалось.
— Почему не говорила?
Я вздохнула.
— Я не хочу поднимать из-за этого шум, Даниэль.
Он покачал головой и въехал на парковку у клиники.
— Ты должна ему рассказать, Мара.
— Я подробно рассмотрю твое предложение.
Я открыла дверь клиники, и Даниэль последовал за мной. Я записалась на прием и ждала, пока не назовут моего имени. Тут было лучше, чем в больнице, но пахло так же — этакий медицинский запах, от которого я задышала быстрей и горло мое сжалось. Когда медсестра измеряла мне давление, мой пульс тупо бился о манжет, которым мне стянули руку. Я судорожно втянула воздух, и медсестра посмотрела на меня, как на сумасшедшую. Как же мало она обо мне знала.
Сестра провела меня в кабинет и показала на обтянутую винилом скамью, забросанную медицинскими бумагами. Я села, но шелест и поскрипывание меня раздражали. Через несколько минут вошла врач, чтобы меня осмотреть.
— Мара? — спросила она, читая бумаги на планшете. Потом встретилась со мной глазами и протянула руку. — Я доктор Эверетт. Как самочувствие?
— Отлично, — ответила я, показывая ей руку.
— Вы меняли повязки каждые два дня?
Не-а.
— Угу.
— Сильно болит?
— Вообще-то я почти не замечаю боли.
Доктор приподняла брови.
— Я была слишком занята экзаменами и школьными делами, — объяснила я.
— Отвлечение на что-то может послужить хорошим лекарством. Хорошо, Мара, давайте посмотрим.
Сперва она размотала бинт на моем локте, потом спустилась к предплечью. Она сморщила лоб и поджала губы, разматывая повязку все больше и больше, обнажая бледную, нетронутую кожу. Доктор сверилась со своими записями.
— Когда это произошло?
— Две недели назад.
— Хм-м. Врач «Скорой помощи», должно быть, ошибся. Наверное, интерн, — обращаясь к самой себе, сказала доктор.
— Что? — переспросила я, начиная нервничать.
— Иногда ожоги первой степени путают с ожогами второй степени, особенно если они на руках и ногах, — ответила доктор, поворачивая и осматривая мою руку. — Но все равно краснота обычно некоторое время держится. Больно, когда я делаю так? — спросила она, растопыривая мои пальцы.
Я покачала головой.
— Я не понимаю. Что не в порядке?
— Все в порядке, Мара, — ответила доктор, пристально глядя на мою руку. — Все полностью зажило.
То, что под рукавом больше не было повязки — вызывающей зуд, впитывающей пот, — было единственным светлым пятном в следующие несколько дней. Без Ноя и особенно без Джейми я еще труднее переносила школу, и это было видно. Я огрызнулась на учителя истории, которого любила, и чуть не ударила по лицу Анну, когда та прошла мимо и стукнула меня сумкой по плечу. Из-за нее моего единственного друга исключили. То было меньшее, что я могла с ней сделать.
Я держалась. Едва-едва. Но скверное настроение последовало за мной домой. Мне просто хотелось, чтобы меня оставили в покое.
Войдя в дом, я выхватила из сумки альбом и пошла в гостиную, чтобы порисовать. На полу всегда было удобнее делать наброски, а ковер в моей комнате только мешал. Спустя примерно час после того, как я начала этим заниматься, Даниэль просунул голову в арку.
— Привет.
Я подняла глаза и вежливо улыбнулась.
— Ты подумала насчет вечеринки Софи завтра вечером?
Я вернулась к растушевке. Трудно делать автопортреты без зеркала.
— Будет какая-то определенная тема?
— Нет, — ответил Даниэль.
— А.
— Это означает, что ты пойдешь?
— Нет, — ответила я. — Просто любопытствую.
— Ты знаешь, что папа с мамой нынче вечером выбираются из дома, верно? — спросил Даниэль.
— Угу.
— А Джозеф отправляется со мной, чтобы помочь в подготовке вечеринки.
— Угу, — ответила я, не поднимая глаз.
— Так что ты собираешься делать? — спросил Даниэль.
— Собираюсь сидеть тут. И рисовать.
Даниэль выгнул бровь.
— Ты уверена, что с тобой все в порядке?
Я вздохнула.
— Я просто предпочитаю погрязать в глубокой жалости к себе, Даниэль. Все будет в порядке.
— Если дело в твоих отметках, я могу замолвить за тебя словечко перед мамой. Смягчить удар.
— Что?
Раньше я слушала вполуха, но теперь Даниэль полностью завладел моим вниманием.
— Ты не проверяла свои отметки?
Сердце мое начало сильно стучать.
— Их выставили?
Даниэль кивнул.
— Не думал, что ты не знаешь.
Я вскочила с пола, бросив альбом, и метнулась в свою комнату. Нырнула в рабочее кресло и крутнулась, чтобы посмотреть на монитор. Меня охватила тревога. Несколько дней назад я не сомневалась, но теперь… Пробегая глазами экран, я начала расслабляться.
Продвинутый курс английского: А (отлично).
Биология: В+ (хорошо с плюсом).
История: В (хорошо).
Искусство: А (отлично).
Испанский: F (плохо).
Математика: В (хорошо).
Я проверила снова. Снова пробежала глазами монитор. F. На клавиатуре буква между D и G. Плохо. Плохо — с буквы П, как «первый провал».
Я не могла перевести дыхание и уронила голову между коленями. Мне следовало знать. Господи, какой я была глупой. Но, если вставить слово в свою защиту, я никогда, никогда раньше не проваливалась в классе, и это казалось просто немыслимым до тех пор, пока на самом деле не произошло. Как я объясню родителям?
Хоть это и было стыдно, я надеялась, что Даниэль все еще поблизости.
Я ринулась на кухню с горящим лицом. Даниэль оставил для меня записку на холодильнике: «Ушел, чтобы все подготовить. Позвони, и я смогу вернуться и тебя забрать».
Я выругалась под нос и прислонилась к нержавеющей стали, покрыв всю ее отпечатками пальцев. А потом меня осенило. Джейми. Он записал мой ответ. У него было доказательство, что на этом экзамене я блеснула. Я вытащила из кармана мобильник и нажала на картинку, которую Джейми ввел для себя в мой телефон. Голова барана. Странновато. Я запрокинула голову и молилась, чтобы он ответил.
Тут же включился автоответчик:
— Отстранение от занятий, скорее всего, подразумевает — ни телефона, ни компьютера, — сказал голос Джейми. — Но если мне повстречается сова, я попытаюсь тайком передать весточку на волю, ладно?
Глаза мои наполнились слезами, и я швырнула мобильник в стену, ободрав краску и разбив телефон.
Плевать! В моем табеле стояло «Плохо». Плохо с большой буквы.
Я опустила голову на руки, обхватила ладонями лицо и потянула вниз. Темные мысли кружились в моем мозгу. Мне нужно было кому-то рассказать о случившемся, чтобы решить, что делать. Мне нужен был друг — мне нужна была моя лучшая подруга, но она ушла. И Джейми ушел. Но у меня был Ной.
Я подошла к своему изничтоженному телефону и собрала кусочки. Потом попыталась сложить их вместе. Безуспешно. Я сняла с подставки домашний телефон и нажала кнопку набора, но потом поняла, что даже не помню наизусть его номера. В конце концов, я была знакома с Ноем всего несколько недель.
Слезы высохли на моем лице, натянув кожу. Я не закончила своего наброска. Я ничего не сделала. Я была слишком расстроена, слишком взбешена собственной глупостью, но еще больше злилась на Моралес. И чем больше я беспокоилась, тем сильнее сердилась. Это все была ее вина. Когда я поступила в Кройден, я не сделала ей ничего плохого, а она вступила на тропу войны, чтобы испортить мне жизнь. Возможно, я смогла бы найти адрес Джейми и получить у него запись, но поможет ли это? Знает ли вообще директор Кан испанский? Как сказал Джейми, экзамен был субъективным. Хотя я знала, что ответила блистательно, я знала также, что Моралес солжет.
Я уставилась через кухонное окно на черное небо снаружи.
Я справлюсь с этим завтра.
Следующий день начался ненормально.
Я проснулась ужасно голодная часа в четыре утра и пошла на кухню, чтобы сделать тост. Достав из холодильника полгаллона молока, я налила себе стакан, пока тостер подогревал хлеб. Когда ломтики выскочили, я медленно прожевала их, прокручивая в уме события прошлого вечера. Я не замечала Джозефа до тех пор, пока тот не помахал рукой у меня перед лицом.
— Земля — Маре!
Белая капля упала с треугольного носика пакета с молоком. Слова Джозефа звучали приглушенно, вторгнувшись в мои мысли. Мне захотелось выключить звук.
— Проснись.
Я подпрыгнула, потом отмахнулась от его руки.
— Оставь меня в покое.
Я услышала, как на кухне роется кто-то еще, и быстро повернула голову. Даниэль вытащил из буфета гранолу и откусил от батончика.
— Кто помочился в твои «Чириоуз»?[68] — спросил он меня с полным ртом.
Я наклонилась над столом и положила пульсирующую голову на руки. Уже несколько недель голова у меня не болела так сильно.
— Ной заедет за тобой? Срок его отстранения от занятий должен закончиться сегодня, верно?
— Не знаю. Наверное.
Даниэль посмотрел на свои часы.
— Ну, он опаздывает. Значит, я тебя отвезу. Значит, тебе нужно одеться. Немедленно.
Я открыла рот, чтобы сообщить Даниэлю, что до начала занятий еще несколько часов и спросить, почему он встал так рано, но заметила время на экранчике микроволновки. Семь тридцать. Я сидела за кухонным столом несколько часов. Жевала… Несколько часов. Я проглотила холодный хлеб и подавила панику из-за того, что потеряла столько времени.
Даниэль посмотрел на меня краешком глаза.
— Пошли, — сказал он мягко. — Мне нельзя опаздывать.
Когда мы прибыли к школе, я не увидела на парковке машины Ноя. Может, он решил взять лишний свободный день. Уйдя в свои мысли, я побрела к кампусу.
На уроке английского Ной не появился, и, гуляя в перерывах между уроками, я тоже не видела его. Ему полагалось бы быть здесь. Я хотела выяснить, где живет Джейми, и, хотя эти двое ненавидели друг друга, кроме Ноя, я никого больше не знала достаточно хорошо, чтобы задать этот вопрос.
На перемене я добралась до административного офиса, чтобы записаться на прием к доктору Кану, а когда настал роковой час, вошла в кабинет, вооружившись здравым смыслом. Я приведу доводы в пользу оценки, которую заслужила. Я расскажу о записи. Я буду держаться спокойно. Я не заплачу.
Кабинет директора походил скорее на рабочий кабинет утонченного джентльмена девятнадцатого столетия: от стен, обшитых панелями из темного дерева, до множества переплетенных в кожу книг и бюста Паллады, водруженного над дверью.
Шучу. Насчет книг.
Доктор Кан сидел за своим столом из красного дерева, зеленоватого оттенка свет рабочей лампы озарял его сверхъестественно гладкое лицо. Он выглядел настолько не по-докторски, насколько это вообще было возможно, и носил штаны хаки и белую рубашку поло с изображением герба Кройдена.
— Мисс Дайер, — произнес он, указав на один из стульев по другую сторону стола. — Чем могу вам помочь?
Я посмотрела ему в глаза.
— Я считаю, что следует переправить мою оценку по испанскому, — сказала я.
Я произнесла это гладко. Уверенно.
— Понимаю.
— Я могу доказать, что заслуживаю за экзамен оценки «отлично», — проговорила я, и это была правда.
Имелась подтверждающая мои слова запись. У меня просто не было ее при себе.
— В доказательствах нет необходимости, — сказал доктор Кан, откидываясь на спинку своего обитого кожей кресла.
Я заморгала, застигнутая врасплох.
— А, — сказала я. — Отлично. Так когда оценку переправят?
— Боюсь, тут я ничего не могу поделать, Мара.
Я снова моргнула, но, когда открыла глаза, вокруг была лишь темнота.
— Мара?
Голос доктора Кана прозвучал откуда-то издалека.
Я еще раз моргнула.
Доктор Кан и впрямь закинул ноги в туфлях с обитыми металлом носками на свой стол. Он выглядел таким легкомысленным. Мне захотелось одним ударом сбросить его ноги со стола и выдернуть из-под него кресло.
— Почему ничего не можете поделать? — спросила я сквозь сжатые зубы.
Мне следовало сохранять спокойствие. Если я завоплю, в моем табеле останется «плохо». Но завопить — это было таким искушением.
Доктор Кан взял со своего стола лист бумаги и внимательно изучил.
— Всякий раз, когда учителя выставляют плохую оценку, они должны представить администрации письменное объяснение, — сказал он. — Мисс Моралес написала, что вы смошенничали во время экзамена.
Я раздула ноздри, перед глазами у меня замелькали красные пятна.
— Она солгала, — тихо сказала я. — Как я могла смошенничать во время устного экзамена? Это нелепость.
— Согласно ее журналу, ваши первые оценки были довольно низкими.
Я не могла поверить своим ушам.
— Значит, меня наказывают за то, что я стала учиться лучше?
— Не просто лучше, Мара. Улучшение вашей успеваемости было порядком сверхъестественным, вы не думаете?
Слова доктора Кана подхлестнули мою ярость.
— У меня был репетитор, — сказала я сквозь сжатые зубы и попыталась, поморгав, прогнать пляшущие перед глазами пятна.
— Она сказала, что видела, как вы тайком заглядывали в рукав во время ее экзамена. Она сказала, что видела, как вы писали что-то на руке.
— Она лжет! — закричала я. Потом осознала свою ошибку. — Она лжет, — повторила я более тихим, дрожащим голосом. — Во время экзамена у меня на руке была повязка. После несчастного случая.
— Еще она сказала, что видела, как вы шарили глазами по сторонам во время классных заданий.
— Итак, по сути, она может заявить, что я жульничала, и не предъявить никаких доказательств?
— Мне не нравится ваш тон, мисс Дайер.
— Тогда, наверное, это взаимно, — сказала я, не успев удержаться.
Доктор Кан медленно приподнял брови. Когда он заговорил, голос его был ровным, и это приводило в бешенство:
— Леона Моралес работает учительницей больше двадцати лет. Она строгая, но честная — я могу пересчитать по пальцам одной руки те случаи, когда на нее жаловались ученики.
Я перебила:
— Они слишком боятся, чтобы что-нибудь гово…
— С другой стороны, вы, — продолжал доктор Кан, — вы здесь всего-навсего несколько недель, и множество раз опаздывали на занятия, а нынче утром нагрубили учителю истории (да, я слышал об этом), а еще добились того, что вас вышвырнули из класса мисс Моралес после того, как вы учинили там настоящий бедлам. Кому из вас двоих вы бы поверили?
Я в буквальном смысле слова увидела красное. Я так отчаянно пыталась не завопить, что, когда заговорила, мой голос походил на шепот:
— Просто… Просто послушайте. Есть запись моего экзамена. Я приведу человека, у которого она хранится. Мы проиграем ее. Мисс Моралес может…
Доктор Кан перебил меня, даже не потрудившись снять со стола скрещенные в лодыжках ноги:
— Вот что я вам скажу. Позже я вызову мисс Моралес и снова все это с ней изучу. Я дам вам знать, каким будет окончательное решение.
Тьма кружилась в моем мозгу, время замедлило бег, вовсе ползло. Я встала со стула, опрокинув его, но мои руки слишком дрожали, чтобы я его подняла. Все это было… Все это было безмерно нечестным. Я начинала терять над собой контроль. Распахнув дверь директорского кабинета, я услышала, как она врезалась в дверной ограничитель и отскочила. Мне было плевать. Ноги мои были словно из стали, когда я добралась до класса испанского. Мне хотелось истоптать траву в пыль. Моралес все сойдет с рук. Я надеялась, что она подавится своим лживым языком. И с ошеломляющей ясностью увидела, как это происходит. Ее глаза выпучились, она, шатаясь, пошла по пустому классу, засовывая костлявые пальцы в рот, пытаясь понять, что случилось. Она посинела и издала забавный кашляющий звук. Трудно лгать, когда не можешь говорить.
Мне хотелось посмотреть ей в лицо. Мне хотелось плюнуть ей в глаз. Но, взлетая по лестнице в класс, я знала, что никогда не осуществлю своего желания. Но я буду ее проклинать. Я завернула за угол и одолела последние несколько шагов до класса, обдумывая, какие эпитеты мне хотелось бы бросить в лицо Моралес. Сегодняшнее занятие испанского должно было начаться с пары слов на букву С.
Когда я с разгону остановилась у дверного проема, в классной комнате не было никого, кроме Джуда. Он распростерся на полу, бледный от пыли. На нем лежала огромная деревянная балка, и я увидела щепки, воткнувшиеся в его кожу. Тело его было все в крови, струйка ее текла изо рта. Это делало его слегка похожим на Джокера[69] из «Бэтмена».
Я моргнула.
Это больше не было трупом Джуда. Это поганец-фермер, издевавшийся над Мэйбл, лежал на полу, часть его головы превратилась в кровавое месиво, нога согнулась под странным углом. Как у провинциальной балерины. Линолеум превратился в землю, мухи забились в его раны.
Я снова моргнула.
Он исчез. На его месте была Моралес. Она лежала на полу, и лицо ее было скорее фиолетовым, чем синим. Оказывается, не зря я изучала основные цвета во втором классе школы. Красный плюс синий равняются фиолетовому, а Моралес всегда была краснолицей. Ей-богу, она теперь напоминала девочку-чернику из «Вилли Вонки».[70]
Я склонила голову к плечу и заморгала на труп с выпученными глазами, лежащий на застланном линолеумом полу. Я была уверена, что он исчезнет, как и остальные, если я отведу взгляд. Поэтому так и сделала.
Когда я снова посмотрела, он все еще был там.
Следующие пять секунд ощущались как пять часов. Прозвенел второй звонок, и мимо меня протиснулась светловолосая девочка по имени Вера, тащившая за собой школьного инспектора. Вера плакала. Хм-м.
— Когда я сюда вошла, она давилась, но я не знала, что делать!
От плача из носа Веры выдулся пузырь, и сопли потекли по губам. Гадость.
— Все назад! — закричала миссис Коннолли, школьный инспектор.
В дверном проеме теснились перепуганные ученики.
Я услышала звук сирен, и вскоре медики «Скорой помощи» и полицейские оттеснили учеников в сторону и возле двери класса образовалось пустое пространство. Люди плакали, пихались и вообще раздражали меня, поэтому я подалась назад, выбравшись из толпы. Перепрыгивая через две ступеньки, я бежала по лестнице, пока не оказалась на земле. Я не обедала. Я умирала с голоду, у меня кружилась голова, минувшей ночью я не спала. И, господи, помоги мне, всего этого не может происходить. Принимала ли я утром таблетки? Я не могла этого припомнить.
Спотыкаясь, я вышла из-под арки на просторную зеленую лужайку. Солнце слепило глаза, и мне захотелось его стукнуть. При мысли об этом я невольно захихикала. Потом хихиканье перешло в смех. Вскоре я уже смеялась так, что слезы струились по лицу. Чувствуя на шее влагу, задыхаясь, я упала на землю под деревом в углу кампуса. Безумно смеясь, я корчилась на траве и хваталась за бока, потому что они болели, проклятье, но все это было просто смешно!
Невесть откуда появилась рука, которая схватила меня за плечо и усадила. Я посмотрела вверх.
— Мара Дайер, так? — спросил детектив Гадсен.
Тон его был пытливым и ровным, но глаза — недружелюбными. Какое-то движение позади него привлекло мое внимание. В поле моего зрения появился Ной; увидев, с кем я говорю, он остановился. Я уставилась на свои ноги.
— Как собака? — спросил детектив.
Все, что я смогла сделать, — это не вскинуть потрясенно глаза. Я повернула голову, и волосы занавесом упали на мое лицо. Лучше укрыться, моя дорогая.
— Какая собака?
— Забавно, — сказал детектив. — Собака, из-за которой вы звонили в службу по отлову животных несколько недель тому назад. После того как я с вами поговорил, она просто взяла и исчезла.
— Забавно, — отозвалась я, хотя это не было забавным. Совершенно.
— Мисс Моралес была вашей учительницей? — спросил он тут же.
Была? Значит, она мертва. По крайней мере это было реальным. Невозможным, но реальным.
Я кивнула.
— Должно быть, для вас это тяжело.
Я чуть не засмеялась. Он и понятия не имел, насколько тяжело! А может… Может, имел?
Надо признаться, паранойя — уморительная штука. Что детектив вообще может знать? Что я подумала о смерти Моралес и та умерла? Безумие. Что я хотела, чтобы хозяин собаки поплатился за то, как с ней обращался, и он поплатился? Смехотворно. Мысли о чем-то не делают это «что-то» настоящим. Желание чего-то не превращает это «что-то» в реальность.
— Да, очень тяжело, — сказала я, снова кивнув, чтобы волосы еще больше упали мне на лицо и скрыли мою безумную ухмылку.
— Я сожалею о вашей потере, — сказал он.
Плечи мои задрожали от попыток подавить смех.
— Вы не знаете, была ли у мисс Моралес аллергия на что-нибудь?
Я покачала головой.
— Вы видели когда-нибудь у нее инъектор с адреналином?
Я покачала головой, потом поднялась на дрожащие ноги. В конце концов, я была дочерью юриста и даже при зыбкой связи с реальностью знала, что беседа закончена.
— Мне надо идти, — сказала я.
— Конечно. Отправляйтесь. И очень сожалею насчет вашей учительницы.
Я пошла прочь. Прочь от детектива и прочь от Ноя.
Но Ной меня догнал.
— Что случилось?
У него был непривычно участливый вид.
— Ты не появился этим утром, — сказала я, не глядя на него.
— Мара…
— Не надо. Просто… Не надо.
Я глядела прямо перед собой, сосредоточившись на дороге к классу.
— Все в порядке, Ной. Я не злюсь. Я просто… Мне надо идти. Я опаздываю на биологию.
— Уроки закончились, — медленно проговорил он.
Я остановилась.
— Что?
— Сейчас почти четыре часа. — Ной говорил тихим голосом. — И последний урок отменили. Я искал тебя повсюду.
Два часа. Я упустила больше двух часов. Я почувствовала себя так, будто падала, как будто кто-то выдергивал из-под меня землю.
— Тпру! — сказал Ной, положив руку мне на поясницу, чтобы поддержать.
Я стряхнула ее.
— Мне нужно идти, — сказала я.
Меня тошнило. Но потом вторая рука сжала мое плечо, и колени мои чуть не подогнулись.
— Эй, ребята, — сказал Даниэль серьезно. — Сумасшедший денек.
Я сглотнула: к горлу подступила желчь.
— Ты не очень хорошо выглядишь, Мара, — продолжал Даниэль.
Голос его теперь звучал спокойнее, но тревожная нотка еще слышалась.
Я убрала прядь волос, прилипшую ко лбу.
— Я в порядке. Просто немножко тошнит.
— Как раз к твоему дню рождения, — с натянутой улыбкой проговорил Даниэль. — Уверен, это для тебя такое разочарование.
— Дню рождения? — Ной перевел глаза с меня на Даниэля.
Я метнула на брата очень ядовитый взгляд. Он проигнорировал меня.
— Маре завтра исполняется семнадцать. Пятнадцатого марта, маленькой плутовке. Но она странно к этому относится, — объяснил Даниэль, снимая очки и протирая линзы. — Каждый год у нее ужасная депрессия, и мой долг старшего брата отвлечь ее от хандры, которая нападает на нее в день рождения.
— Я этим займусь, — немедленно сказал Ной. — Ты снят с крючка.
Даниэль широко улыбнулся.
— Спасибо, братец, ты настоящий друг.
Даниэль и Ной стукнулись кулаками. Я не могла поверить, что брат такое со мной сотворил. Теперь Ной будет чувствовать себя обязанным что-то сделать. Мне хотелось ударить их обоих по лицу. И блевануть.
— Хорошо, — сказал Даниэль, обхватив меня рукой. — Думаю, мне лучше забрать Мару домой. Или ты предпочитаешь, чтобы тебя вырвало в машине Ноя? — спросил он меня.
Я покачала головой.
— Я заеду за тобой завтра в одиннадцать, — сказал Ной, не сводя с меня глаз, пока Даниэль вел меня прочь. — Хочу тебе кое-что сказать.
Когда мы с Даниэлем вернулись домой, бумаги отца были разбросаны по всему столу в обеденной комнате, что случалось нечасто. Еще не успев закрыть дверь, мы услышали спор родителей. Я жестом попросила Даниэля притворить дверь бесшумно.
— Думаю, тебе нужно попросить о предварительном судебном разбирательстве.
— Процесс начинается в понедельник, Инди. В понедельник. А непосредственно перед этим будет судебное слушание — рассмотрение судом доказательств. Судья не позволит мне удалиться. Никоим образом.
Что случилось?
— Тогда позвони Майклу Ласситеру. Попроси его тебя уволить. Скажи, что найдешь себе замену. В таком случае судья может разрешить отложить слушание. Майкл ведь этого хочет, так?
— Сомневаюсь. Ему не терпится со всем покончить. — Я услышала, как отец вздохнул. — Ты и вправду думаешь, что с Марой все так плохо?
Мы с Даниэлем встретились глазами.
Мама не замешкалась с ответом:
— Да.
— После ожога ничего не случалось, — сказал папа.
— Насколько мы знаем.
— Думаешь, что-то происходит?
— Ты видел ее в последнее время, Маркус? Она не спит. Думаю, все хуже, чем она пытается показать. И то, что у тебя в разгаре процесс над убийцей, не помогает.
— Это стоит того, чтобы я лишился адвокатской практики?
Мама помолчала.
— Если подобное случится, мы можем переехать обратно на Род-Айленд, — тихо сказала она.
Я ожидала, что отец засмеется. Или раздраженно вздохнет. Или скажет что-нибудь — но не то, что он сказал.
— Хорошо, — тут же ответил отец. — Я позвоню Майклу Ласситеру и дам ему знать, что выхожу из дела.
Меня скрутила вина. Я сделала движение в сторону кухни, но Даниэль схватил меня за руку и молча покачал головой. Я сощурила глаза так, что они превратились в щелочки.
— Доверься мне, — одними губами выговорил он.
Мы оба стояли совершенно неподвижно, когда отец заговорил:
— Алло, Майкл? Это Маркус. Как поживаешь? А я вообще-то не очень хорошо.
Потом он коротко изложил суть дела.
Я уловила слова «психически нестабильна», «травматический» и «наблюдение психиатра». Я сверлила глазами Даниэля. Спустя несколько минут отец повесил трубку.
— Ну? — Голос матери.
— Он размышляет над этим. Он хороший парень, — негромко проговорил отец, а мама со стуком открыла буфет.
Даниэль поманил меня к себе.
— Послушай, — прошептал он. — Мы сейчас войдем, и ты будешь вести себя так, как будто это лучший день в твоей жизни. Не говори ничего о Моралес, хорошо? Я справлюсь с этим.
У меня даже не было шанса ответить, прежде чем Даниэль одним чересчур сильным движением закрыл за нами дверь. Наверное, стук услышали даже в Броварде.
Мама высунула голову из кухни.
— Привет, ребята! — слишком жизнерадостно сказала она.
— Привет, мама, — ответила я с фальшивой улыбкой.
Меня подташнивало, я была расстроена и чувствовала себя виноватой. И мне было трудно смириться с тем, что такова моя жизнь.
Мы вошли на кухню и увидели, что отец сидит за столом. Вокруг его глаз появились темные круги, он выглядел более худым, чем обычно.
— Ну, разве это не мои давно пропавшие дети? — с улыбкой сказал он.
Я вытерла влажный лоб и подошла, чтобы поцеловать его в щеку.
— Как прошел день, малышка?
Даниэль кинул на меня через плечо многозначительный взгляд.
— Отлично! — заявила я с преувеличенно большим энтузиазмом.
— Мара помогала мне подготовиться к вечеринке-сюрпризу в честь Софи, — сказал Даниэль, открыв холодильник.
О?
— О? — сказала мама. — Когда праздник?
Даниэль вытащил яблоко.
— Сегодня вечером, — сказал он, откусив кусок. — Мы отправляемся через пару часов. У вас есть какие-нибудь планы?
Мама покачала головой.
— Где Джозеф? — спросила я.
— У приятеля, — ответила мама.
Я открыла было рот предложить, чтобы родители куда-нибудь выбрались, но Даниэль меня в этом опередил.
Мама посмотрела на отца.
— Думаю, ваш папа порядком занят.
Папа взглянул на нее. В его взгляде была тысяча непроизнесенных слов.
— Наверное, мне не помешал бы свободный вечер.
— Чудесно, — сказал Даниэль. — Ты его заслужил. Мы с Марой собираемся еще кое-что распланировать, а потом я ненадолго прикорну перед вечеринкой.
Господи, я могла бы прямо сейчас расцеловать Даниэля.
— И я тоже, — сказала я, следуя его наводке.
Я клюнула маму в щеку и быстро повернулась, прежде чем та успела заметить, что я в поту. Потом направилась к своей комнате.
— Итак, вы настроились на сегодняшний вечер? — крикнула мама вдогонку.
— Ага! — ответил Даниэль.
Я кивнула и помахала, не оборачиваясь, прежде чем завернуть за угол коридора.
За углом мы с Даниэлем встретились.
— Даниэль…
Он поднял руки.
— Не за что. Просто… Расслабься, хорошо? У тебя такой вид, будто тебя сейчас стошнит.
— Думаешь, они купились?
— Да. Ты хорошо справилась.
— Но как же дело папы? Он не может его бросить, не может бросить из-за меня…
Я с трудом сглотнула и попыталась вернуть себе душевное равновесие.
— Завтра, до того, как появится Ной, я подниму шум до небес, мол, ты отлично справляешься. Как сильно ты помогла на вечеринке.
— Ты удивительный. Правда.
— Я тоже тебя люблю, сестренка. Иди ложись.
Мы с Даниэлем направились к своим комнатам. Уже стемнело, и волоски поднялись у меня на загривке, когда я проходила мимо семейных фотографий. Я повернула в другую сторону, к стеклянным дверям, выходившим на задний двор. В коридоре были включены лампы, отчего темнота снаружи казалась непроницаемой. И, странно, всякий раз, когда я приближалась к стеклу, меня охватывало чувство, что там кто-то есть, прямо там, снаружи: нечто крадущееся, нечто жуткое, нечто… Нет. Ничего. Ничего там нет.
Я добралась до своей комнаты и метнулась к столу, на котором стоял пузырек с «Зипрексой». Спустя неделю мама доверяла мне настолько, что оставляла пузырек в моей комнате. Я не помнила, принимала ли я нынче утром лекарство. Наверное, нет. Вот откуда вся эта история с Моралес — то, что она умерла, было простым совпадением. Подавилась. Совпадение.
Я вытряхнула таблетку на трясущуюся ладонь, швырнула в глотку и проглотила без воды. Она прошла по пищеводу медленно, болезненно, оставив горький привкус на языке.
Я скинула обувь и, забравшись в постель, зарылась лицом с прохладные хлопковые простыни.
Когда я проснулась, было далеко за полночь — второй раз в жизни я проснулась из-за того, что кто-то колотил в окно моей комнаты.
Меня охватило ощущение дежавю, словно влажное шерстяное одеяло, колючее и неудобное. Сколько раз мне еще предстояло это пережить?
Шагнув с кровати, я вслепую, нервничая, прокралась к окну. Сердце мое прыгнуло в глотку, когда я открыла жалюзи, приготовившись увидеть лицо Джуда.
Но это кулак Ноя замер, не постучав еще раз.
На нем была потрепанная бейсболка с надвинутым на глаза козырьком, и я не могла хорошенько разглядеть его лицо, видела только, какое оно измученное. И сердитое.
Я раздвинула жалюзи, открыла окно, и в комнату рванулся теплый воздух.
— Где Джозеф? — немедленно спросил Ной с ноткой паники в голосе.
Я потерла ноющий лоб.
— В доме приятеля, он…
— Его там нет, — сказал Ной. — Одевайся. Мы должны идти. Сейчас же.
Я попыталась привести мысли в порядок. Паника еще не началась.
— Если его там нет, мы должны рассказать родите…
— Мара. Послушай меня, потому что я скажу это только один раз.
У меня пересохло во рту, и я облизнула губы, ожидая, пока он договорит.
— Мы отправляемся на поиски Джозефа. У нас мало времени. Мне нужно, чтобы ты доверилась мне.
В голове моей был туман из-за прерванного сна и недоумения. Я не смогла сформулировать вопрос, который мне хотелось задать. Может, потому что все это было не по-настоящему. Может, потому что я спала.
— Торопись, — сказал Ной, и я заторопилась.
Я натянула джинсы и футболку, но ушибла палец, когда обувалась. Тот запульсировал болью, и я сдержала шквал проклятий, которые мне хотелось прокричать. Я посмотрела на Ноя, но он глядел в другую сторону, туда, где на улице горел фонарь. Он жевал изнутри щеку; челюсти его были напряжены. В выражении его лица было нечто опасное. Готовое взорваться.
Одевшись, я положила ладони на подоконник и выпрыгнула на влажную траву. Покачнулась, потеряв равновесие. Ной потянулся, на мгновение поддержал меня, потом поспешил вперед. Мне пришлось пуститься вприпрыжку, чтобы его догнать. Набухший влагой воздух толкал меня в грудь, и я догнала Ноя не без труда.
Он припарковался на подъездной дорожке. Там был только его «Приус» — машина Даниэля исчезла, как и машина отца, и матери. Наверное, они уехали порознь.
Ной распахнул дверцу и завел мотор. Я едва успела сесть, как Ной вжал в пол педаль газа. Меня припечатало к спинке сиденья.
— Пристегнись, — сказал он.
Я сердито посмотрела на него.
Когда мы выехали на шоссе 75, Ной все еще не зажег сигареты и все еще молчал. Желудок мой выписывал кульбиты. Меня до сих пор ужасно тошнило. Но я ухитрилась проговорить:
— Что происходит?
Он выдохнул, провел рукой по небритой челюсти. Тут я заметила, что за минувшие несколько дней его губа, казалось, зажила. С моего пассажирского сиденья глаза его были совсем не видны.
Ной заговорил, и его голос был осторожным. Взвешенным:
— Джозеф послал мне СМС. Его друг отменил встречу, и Джозефа нужно было довезти домой из школы. Когда я появился, его не было на месте.
— Так где же он?
— Думаю, его забрали.
Нет.
В последний раз я видела Джозефа за завтраком нынче утром. Он помахал рукой перед моим лицом, а я сказала… Я сказала…
«Оставь меня в покое».
О господи.
В моих жилах запульсировала паника.
— Почему? — прошептала я.
Этого не происходит. Этого не происходит.
— Не знаю.
Мое горло было забито иголками.
— Кто его забрал?
— Не знаю.
Я прижала к глазам основания ладоней. Мне хотелось выцарапать свой мозг. Существовало два варианта. Первый: это все не по-настоящему. Это ночной кошмар. Такой вариант казался вероятным. Второй: это не ночной кошмар. Джозеф и вправду пропал. Последнее, что я сказала ему: «Оставь меня в покое», и теперь он оставил меня в покое.
— Откуда ты знаешь, где он? — спросила я Ноя, потому что у меня было полно вопросов, из которых я могла задать только один.
— Не знаю. Я еду туда, где он, по-моему, находится. Может, он там, может, его там нет. Пока этого достаточно, ладно?
— Нам надо позвонить в полицию, — оцепенело сказала я и потянулась к заднему карману за мобильником.
Мобильника не было.
Не было, потому что вчера я разбила его о стену. Всего лишь вчера. Я закрыла глаза; голова кружилась, я теряла рассудок.
Голос Ноя прервал мое падение:
— Что бы ты подумала, если бы кто-нибудь сказал тебе, что знает, где находится пропавший ребенок?
— Я бы подумала, что этот человек что-то скрывает.
— Полицейские будут задавать мне вопросы, на которые я не смогу ответить.
Я впервые заметила нервозную нотку в его голосе. Нотку, которая напугала меня.
— Это не может быть полиция. Это не могут быть твои родители. Это должны быть мы.
Я наклонилась и сунула голову между коленей. Происходящее совершенно не походило на сон. Не походило на кошмар. Оно ощущалось реальным.
Рука Ноя легонько скользнула по моей шее.
— Если мы его не найдем, позвоним в полицию, — мягко сказал он.
Разум мой был пустыней. Я не могла говорить. Не могла думать. Я просто кивнула, потом посмотрела на часы на приборной панели.
Час пополуночи.
На полной скорости летя по шоссе, мы миновали несколько машин, но, когда Ной после часа езды свернул, шум Майами замер вдали. Уличные фонари, мимо которых мы неслись, омывали машину желтоватым светом. Мы ехали молча. Фонари попадались все реже и реже. Потом вообще исчезли, и не стало ничего, кроме дороги перед нами, слабо освещенной фарами. Зияющая темнота изгибалась над нами, как тоннель. Я взглянула на Ноя, стиснув зубы, чтобы не плакать. Или не вопить. Лицо его было мрачным.
Когда мы в конце концов остановились, я видела лишь высокую траву, покачивающуюся впереди под горячим ветерком. Ни зданий, ничего.
— Где мы? — негромко спросила я.
Сверчки и цикады почти заглушили мой голос.
— Эверглейдс-сити, — ответил Ной.
— Это не очень-то похоже на город.
— Он граничит с парком. — Ной повернулся ко мне. — Ты не останешься здесь, даже если я попрошу.
Это было утверждение, а не вопрос, но я все равно ответила:
— Не останусь.
— Даже если это чертовски, дьявольски рискованно.
— Даже тогда.
— Даже если мы оба можем не…
Ной не договорил фразу, но глаза его договорили. Оба мы можем не выжить, сказали они мне.
Какой-то ночной кошмар. Я ощутила в глотке желчь.
— Не останусь.
— А если я… не смогу, — сказал Ной. — Делай все, что можешь, чтобы разбудить Джозефа. Вот. — Он сунул руку в карман. — Возьми мой ключ. Введи свой адрес в GPS. Просто веди машину и не останавливайся, хорошо? Потом позвони в полицию.
Я взяла кольцо с ключом и сунула в карман.
— Ты меня пугаешь, — сказала я, стараясь, чтобы голос не дрожал.
— Знаю.
Ной сделал движение, чтобы вылезти из машины, и я последовала его примеру. Он меня остановил.
В ноздри мои забился запах гниющей зелени.
Ной уже стоял перед морем травы, вытаскивая фонарик. Я заметила, что его ссадины еще не исчезли. Они поджили, но из-за синяка одна его щека казалась запавшей.
Я задрожала. Я была в ужасе. Из-за топи. Из-за того, что Джозеф и вправду мог быть в ней. Из-за того, что мы можем его не найти. Из-за того, что он исчез, пропал, оставив меня в покое, как я и хотела, и я никогда его не верну.
Ной как будто почувствовал мое отчаяние и взял мое лицо в ладони.
— Не думаю, что что-нибудь случится. И нам не придется идти далеко, может, с полкилометра. Но помни… Ключ, GPS. Езжай на шоссе и не останавливайся, пока не увидишь поворота к своему дому.
Ной опустил руки и шагнул в траву. Я последовала за ним.
Может, он знал больше, чем со мной поделился, а может, и не знал. Может, это был ночной кошмар, а может, и нет. В любом случае в некотором измерении я была здесь. И если Джозеф тоже, я собиралась его вернуть.
Вода немедленно проникла в мои тенниски. Ной не разговаривал, пока мы тащились по грязи. Кое-что из сказанного им не давало мне покоя, но слова эти ушли прежде, чем я смогла их ухватить. И мне следовало смотреть, куда я ступаю. Полчища квакающих лягушек подняли вокруг нас низкий гул. Когда меня не ели заживо москиты, меня царапала колючая трава. У меня все чесалось, мои нервы были воспалены, в ушах гудело. И это так расстраивало и отвлекало меня, что я почти прошла мимо Ноя.
В ручей.
Изогнутые корни мангровых деревьев уходили в черную жижу, а на другой стороне ручья трава тянулась в бесконечность. В небе висела серебристая луна, и еще никогда в жизни я не видела столько звезд. В темноте едва можно было различить очертания дома неподалеку.
Ной стоял лицом к спокойной воде.
— Нам нужно переправиться на другой берег, — сказал он.
Не нужно было быть гением, чтобы догадаться, что это означает. Аллигаторы. И змеи. Но вообще-то они могли притаиться и между машиной Ноя и тем местом, где мы сейчас стояли. Так почему бы не переправиться через речушку? Без проблем.
Ной провел лучом фонарика по воде. Она отразила свет; под поверхностью ничего не было видно. Речушка была примерно тридцати футов в ширину, и я не могла разглядеть, куда она уходит и откуда течет. Трава сменялась тростниками, тростники — корнями, мешавшими что-либо разглядеть.
Ной повернулся ко мне.
— Умеешь плавать?
Я кивнула.
— Хорошо. Следуй за мной, но только когда я переправлюсь. И без всплесков.
Он сошел по крутому берегу, и я услышала, как он погрузился в воду. В правой руке Ной держал фонарик и немало прошел, прежде чем поплыть. Но ведь он был шести футов ростом. Я так далеко не пройду. У меня все перевернулось в животе от страха за нас обоих, горло тревожно сжалось.
Когда я услышала, как Ной выбрался из воды, у меня чуть не подогнулись колени от облегчения. Он направил луч фонарика вверх, озарив свое лицо жутковатым желтым светом. Кивнул, и я стала спускаться.
Я поскальзывалась и сползала по берегу ручья. Ноги погрузились в заросшую водорослями жижу, ступили на дно. Вода была странно холодной, несмотря на жаркий парящий воздух, и доходила мне до колен. Я сделала шаг. Она поднялась до бедер. Еще один шаг. До груди. Вода защекотала мне грудь у нижней кромки лифчика. Я осторожно шла вброд, ноги запутывались в водорослях на дне. Ной фонариком светил передо мной, осторожно, чтобы не попасть мне в глаза. Под лучом вода была мутно-коричневой, но я проглотила отвращение и продолжала двигаться вперед, ожидая, когда из-под ног уйдет дно.
— Не двигайся, — сказал Ной.
Я застыла.
Свет его фонарика скользнул по поверхности воды вокруг меня. Словно из ниоткуда появились аллигаторы. Удары сердца отдавались у меня в ушах — я заметила несколько разбросанных огоньков, плывущих в темноте слева и справа. Одна пара глаз. Три. Семь. Я потеряла счет.
Меня парализовало. Я не могла двигаться вперед, но не могла и вернуться. Я посмотрела на Ноя. Он был футах в пятнадцати от меня, но разделявшая нас вода с тем же успехом могла быть целым океаном.
— Я вернусь в реку, — сказал он. — Чтобы их отвлечь.
— Нет! — прошептала я.
Не знаю, почему я чувствовала, что должна вести себя тихо.
— Мне придется. Их слишком много, и у нас нет времени.
Я знала, что не должна этого делать, но отвела взгляд от силуэта Ноя и огляделась. Они были повсюду.
— Ты должен добраться до Джозефа, — отчаянно сказала я.
Ной шагнул вперед по берегу ручья.
— Не надо.
Он скользнул в реку. Луч света запрыгал по воде, я услышала всплеск. Ной не опускал фонарика. Несколько пар глаз исчезли. Потом появились снова. Намного, намного ближе.
— Ной, убирайся!
— Мара, давай!
Ной заплескался в воде, оставаясь недалеко от берега, но двигаясь прочь от меня.
Я наблюдала, как аллигаторы плывут к нему, но несколько пар глаз остались со мной. Он только делает все хуже, идиот. Вскоре мы оба окажемся в ловушке, и мой брат останется один.
Я почувствовала их приближение прежде, чем увидела. Широкая, доисторическая морда возникла в трех футах передо мной. Я могла разглядеть очертания кожистой головы. Я очутилась в ловушке, я впала в панику, но испытывала и другие чувства. Мой брат исчез, он был один, и ему было страшнее, чем мне. Ему больше никто не мог помочь, никто, кроме нас. И, похоже, у нас могло не оказаться шанса ему помочь. Только Ной знал, где его искать, а он собирался погибнуть.
Что-то свирепое шевельнулось во мне, когда на меня уставились черные глаза. Большие, черные кукольные глаза. Я их ненавидела. Я бы их убила!
У меня не было времени удивиться, откуда взялась эта мысль, потому что кое-что изменилось. Низкий, едва различимый рокот потряс воду, и я услышала всплеск слева. Я круто развернулась, у меня кружилась голова от нахлынувшей ярости — но там ничего не было. Глаза мои метнулись туда, где находилась ближайшая тварь. Она исчезла. Я проследила взглядом за кружком света, когда Ной провел лучом по воде. Там было уже меньше глаз, теперь я могла их сосчитать. Пять пар. Четыре. Одна. Они скользили прочь, в темноту.
— Давай! — закричала я Ною и оторвала ноги ото дна, чтобы проплыть оставшуюся часть реки.
Потом услышала, как Ной вышел из воды.
Я металась во мраке, один раз запуталась в водорослях, но не останавливалась. У берега мои руки скользнули по спутанным корням, и я не смогла ни за что ухватиться. Ной потянулся вниз, и я ухватилась за его руку. Он потянул меня; я скребла ногами по земле.
Выбравшись, я отпустила его руку и с кашлем упала на колени.
— Ты, — отплевываясь, сказала я, — идиот.
В темноте я не могла различить выражение его лица, но слышала, как он сделал вдох.
— Невозможно, — прошептал он.
Я с трудом поднялась на ноги.
— Что? — спросила я, переведя дыхание.
Он проигнорировал меня.
— Нам надо идти.
Одежда облепила тело Ноя, и, когда он резко провел руками по волосам, они встали дыбом. Бейсболка его исчезла.
Ной двинулся вперед, и я последовала за ним, с плеском пробираясь через мокрые тростники. Когда мы добрались до длинной полосы травы, он пустился бегом. Я — за ним. Грязь засасывала мои тенниски, я задыхалась от усилий. Под ребрами кололо, я хватала ртом воздух и чуть не рухнула, когда Ной остановился перед маленьким бетонным сараем. Глаза его вглядывались в темноту. Я увидела очертания большого здания вдалеке и хижину футах в сорока.
Ной нерешительно посмотрел на меня.
— Куда сначала?
У меня резко полегчало на сердце при мысли о том, что Джозеф может быть так близко, что мы почти до него добрались.
— Сюда, — сказала я, указав на сарай.
Пройдя мимо Ноя, я попыталась открыть дверь, но она была заперта.
Я почувствовала на плече руку Ноя и, проследив за его взглядом, увидела крошечное окошко под выступом крыши. Оно было не больше окна в подвал; Ной никоим образом туда не пролезет. Я тоже могу не пролезть. Стены были гладкими — не на что ступить, чтобы подняться наверх.
— Подсади меня, — без колебаний сказала я Ною.
Ной сцепил пальцы. Перед тем как я шагнула на его руки, он оглянулся, всего один раз. Я ухватилась за его плечо, а потом полностью выпрямилась и вцепилась в подоконник, чтобы удержать равновесие. Подоконник был грязным, но внутри виднелось маленькое пятнышко света. К стене были прислонены инструменты, небольшой генератор, на полу валялись несколько одеял… И… Джозеф. Он был там, в углу. Осев у стены.
Мне пришлось справиться с приливом эмоций: облегчением, смешанным со страхом.
— Он там, — прошептала я Ною, толкнув стекло.
Но в порядке ли он? Окно заело, и я пробормотала молитву всем богам, которые могли меня услышать, чтобы эта штука открылась, — как раз перед тем, как она поддалась.
Да.
Я просунула в окно руки и, извиваясь, полностью протиснулась внутрь. Упав головой вперед, я приземлилась на плечо. В боку взорвалась горячая боль, и я сжала зубы, чтобы не завопить.
Я открыла глаза. Джозеф не шевелился.
Я обезумела от ужаса. Поднявшись, я вздрогнула, но даже не подумала о плече, когда ринулась к младшему брату. Он выглядел так, как будто здесь заснул, угнездившись на куче одеял. Я придвинулась ближе. Я испугалась, что, когда я к нему прикоснусь, он окажется холодным.
Он не был холодным. Он дышал, и дышал нормально.
Меня захлестнуло облегчение. Я потрясла Джозефа. Голова его упала набок.
— Джозеф, — сказала я. — Джозеф, очнись!
Я скинула с него легкое одеяло и увидела, что ноги его связаны, а руки скручены спереди. В голове у меня плыло, но я резко сфокусировала зрение. Оглядев комнату, я не увидела ничего, чем можно было бы перерезать жгуты на запястьях и лодыжках Джозефа. Ничего подходящего.
— Ной! — позвала я. — Ты можешь передать мне карманный нож?
К тому времени как я перерезала путы на руках Джозефа, у меня были ободраны пальцы. Они онемели, когда я закончила трудиться над его ногами. В конце концов мне удалось его осмотреть. Он все еще был в школьной форме, штанах-хаки и полосатой рубашке поло. Одежда была чистой. И, судя по виду, он не был ранен.
— Мара! — услышала я голос Ноя по другую сторону стены. — Мара, поторопись!
Я попыталась приподнять Джозефа, но мое плечо пронзила боль. Из глотки моей вырвался полузадушенный всхлип.
— Что случилось? — спросил Ной.
Голос его звучал неистово.
— Поранила плечо, когда упала. Джозеф не просыпается, и я не могу поднять его и вытолкнуть через окно.
— А как насчет двери? Ты можешь отпереть ее изнутри?
Я идиотка.
Я поспешила к двери, повернула замок, открыла. Ной стоял по другую ее сторону и до смерти меня напугал.
— Думаю, это означает «да», — сказал он.
Мое сердце бешено стучало, когда Ной подошел к Джозефу и приподнял его за подмышки. Мой брат был совершенно обмякшим.
— Что с ним?
— Он без сознания, но не видно синяков, ничего такого. Похоже, он в порядке.
— Как мы будем…
Ной вытащил из заднего кармана фонарик и бросил мне. Потом взвалил Джозефа на плечи, схватив одной рукой под колено, другой — за запястье. Он пошел к двери так, будто вес Джозефа был сущим пустяком, и открыл ее.
— Хорошо, что он тощий мерзавец.
Я нервно засмеялась. Мы вышли — и тут же нас троих осветили фары машины.
Ной встретился со мной глазами.
— Беги.
Мы сорвались на бег, наши ноги месили грязь. Трава хлестала меня по рукам, воздух обжигал ноздри. Мы добрались до речушки, и я включила фонарик, поведя лучом по воде. Никого там не было, но я знала, что это ничего не значит.
— Я пойду первой, — сказала я воде.
Я почти бросала вызов аллигаторам — пусть попробуют вернуться!
Потом я погрузилась в ручей. Ной спустил Джозефа с плеч и двинулся за мной, следя за тем, чтобы голова моего брата находилась над водой. Он поплыл, держа Джозефа под мышками.
Примерно на середине реки я почувствовала, как что-то коснулось моей ноги. Что-то большое. Я подавила крик и продолжила плыть. Никто за нами не последовал.
Ной поднял моего брата, чтобы перехватить удобнее, и я едва-едва (плечо вопило от мучительной боли) ухитрялась держать Джозефа. Ной вскарабкался вверх по берегу, забрал его у меня, снова поднял, и мы побежали.
Когда мы добрались до автомобиля Ноя, тот опустил Джозефа на заднее сиденье, потом забрался в машину сам. Я почти рухнула на пассажирское кресло, внезапно начав дрожать в облепившей тело мокрой, холодной одежде. Ной включил обогреватель на полную мощность, вдавил в пол педаль газа и гнал, как маньяк, пока мы не добрались до шоссе 75.
Небо все еще было темным. Ровный шум мостовой под покрышками грозил убаюкать меня, несмотря на мучительную боль в плече. Как я ни устраивалась на сиденье, плечо все равно оказывалось не под тем углом. Когда Ной обхватил меня рукой, положив пальцы на мою шею, я закричала. Глаза Ноя участливо расширились.
— Плечо, — сказала я, вздрагивая.
Потом оглянулась назад. Джозеф все еще не шевелился.
Ной придерживал руль коленями, пока пальцы его легко пробегали по моей ключице, а потом по плечу. Он исследовал его темными от грязи пальцами, и я прикусила язык, чтобы не завопить.
— Оно вывихнуто, — тихо сказал Ной.
— Откуда ты знаешь?
— Оно висит. Разве ты не чувствуешь?
Я бы пожала плечами, но… Да.
— Тебе придется отправиться в больницу, — сказал Ной.
Я закрыла глаза. Люди без лиц появились в темноте, столпились у моей постели, толкали меня. Я неистово потрясла головой.
— Нет. Никаких больниц.
— Сустав надо вправить.
Ной прощупал мышцы, и я подавилась всхлипом. Он убрал руку.
— Я не хотел сделать тебе больно.
— Знаю, — сказала я сквозь слезы. — Дело не в этом. Я ненавижу больницы.
Я начала дрожать, вспоминая тот запах. Иглы. А потом нервно засмеялась, потому что сегодня меня чуть не сожрала гигантская рептилия, но иглы каким-то образом казались страшнее.
Ной провел рукой по челюсти.
— Я могу его вправить, — глухо сказал он.
Я повернулась на сиденье, из-за чего подавилась болью.
— Правда? Ной, ты серьезно?
Лицо его потемнело, но он кивнул.
— Это было бы… Пожалуйста, сделай это!
— Будет больно. Ты понятия не имеешь, насколько будет больно.
— Мне все равно, — едва дыша, сказала я. — Мне не будет больнее, чем в больнице.
— Необязательно. Они могут дать тебе какие-нибудь лекарства. Болеутоляющие.
— Я не могу отправиться в больницу. Не могу. Пожалуйста, Ной, сделай это. Пожалуйста!
Ной метнул взгляд на часы на приборном щитке, потом проверил зеркало заднего вида. Вздохнул и свернул с шоссе. Когда мы въехали на пустую, темную парковку, я проверила заднее сиденье. Джозеф все еще не очнулся.
— Давай, — сказал Ной, вылезая из машины.
Я последовала за ним, и он запер за нами дверцы. Мы прошли немного, потом Ной остановился под спутанными ветвями деревьев за торговым центром. Он закрыл глаза, и я заметила, что руки его сжались в кулаки. Мускулы на предплечьях напряглись. Он бросил на меня мрачный взгляд.
— Иди сюда, — сказал Ной.
Я подошла к нему.
— Ближе.
Я сделала еще шаг, но солгала бы, если бы сказала, что мне не было страшно. Сердце гулко стучало в груди.
Ной вздохнул и подошел ко мне вплотную, потом встал так, что грудь его коснулась моей спины. Я чувствовала, как он крепко прижался ко мне, и задрожала. То ли из-за того, что стояла на улице в мокрой одежде, то ли из-за того, что чувствовала его за собой, не знаю.
Ной обхватил меня поперек груди, вдоль ключицы, а вторую руку подсунул мне под мышку, так, что его ладони почти соприкасались.
— Стой неподвижно, — прошептал он.
Я молча кивнула.
— Тогда хорошо. Один, — негромко проговорил он мне в ухо, защекотав его.
Я чувствовала, как сердце мое бьется под его предплечьем.
— Два.
— Подожди! — сказала я, запаниковав. — Что, если я завоплю?
— Не вопи.
А потом мой левый бок вспыхнул болью. Добела раскаленные искры взорвались у меня в глазах, я почувствовала, как колени подогнулись, но так и не почувствовала под собой земли. Меня уносило прочь, я видела лишь темноту, глубокую и непроницаемую.
Я очнулась, ощутив, как машина разворачивается на тротуаре, и подняла глаза — мы проезжали под знаком выезда.
— Что случилось? — пробормотала я.
Мои волосы стали жесткими в теплом воздухе, и грязь, запекшаяся на них, похрустывала.
— Я вправил тебе плечо, — сказал Ной, глядя на светлеющую дорогу впереди. — И ты упала в обморок.
Я потерла глаза. Боль в плече утихла до тупого, пульсирующего нытья. Я взглянула на часы. Почти шесть утра. Если это происходит по-настоящему, мои родители скоро проснутся. А Джозеф уже проснулся.
— Джозеф! — сказала я.
Он улыбнулся мне.
— Привет, Мара.
— Ты в порядке?
— Да. Только слегка устал.
— Что случилось?
— Думаю, я просто упал в канаву на футбольном поле, где вы, ребята, меня и нашли, — сказал он.
Я украдкой бросила взгляд на Ноя. Он встретился со мной глазами и еле заметно покачал головой. Как он мог думать, что Джозеф на такое купится?
— Странно, я даже не помню, как туда пошел. А как вы меня нашли, ребята?
Ной потер лоб грязной ладонью.
— Догадались, — ответил он, избегая моего пристального взгляда.
Джозеф посмотрел прямо на меня, но обратился к Ною:
— Я даже не помню, как послал тебе эсэмэску, чтобы ты меня забрал. Должно быть, я сильно ударился головой.
Наверное, то была еще одна ложь в придачу к той, которую рассказал ему Ной о футбольном поле. И по взгляду Джозефа было видно, что он не поверил ни тому, ни другому. Однако он как будто подыгрывал лжи.
Поэтому я тоже подыграла.
— Болит? — спросила я.
— Немножко. И вроде бы слегка тошнит. Что я скажу маме?
Ной смотрел только вперед, ожидая, пока я приму решение. И было ясно, о чем спрашивает Джозеф: должен ли он выдать меня и Ноя. Должен ли он довериться нам. Потому что я знала: если Джозеф выложит родителям ту ложь, которую рассказал ему Ной, мама полностью потеряет над собой контроль. Абсолютно.
И она будет задавать вопросы. Вопросы, на которые, как сказал Ной, он не смог бы ответить.
Я оглянулась на младшего брата. Он был грязным, но в полном порядке. Скептически настроенным, но необеспокоенным. Неиспуганным. Но если я расскажу ему правду о случившемся — что некий незнакомец увез его, связал и запер в сарае посреди болот, — что эта правда сделает с ним? Как он тогда будет выглядеть? Мне вспомнилось пепельно-бледное, подавленное лицо Джозефа в больничном покое после того, как я обожгла руку, вспомнилось, как он сидел в больничном кресле, маленький и напряженный. Это было бы еще хуже. Я могла представить лишь несколько вещей более травмирующих, чем похищение, и знала по опыту, как трудно оправиться от чего-то подобного. Если Джозеф вообще смог бы оправиться.
Но, если не рассказать ему, значит, не рассказать и матери. Только не после ожога руки. Не после таблеток. Она бы никогда мне не поверила.
Поэтому я приняла решение. Я посмотрела на Джозефа в зеркало заднего вида.
— Не думаю, что мы должны об этом упоминать. Мама распсихуется, я имею в виду, по-настоящему распсихуется. Может, она испугается слишком сильно, чтобы позволить тебе и дальше играть в футбол, понимаешь?
Во мне вспыхнула вина, когда я произнесла эту ложь, но правда сломала бы Джозефа, а я не собиралась так с ним поступать.
— А папа, наверное, подаст на школу в суд или сделает еще что-нибудь в этом роде. Может, ты просто вымоешься снаружи под душем у бассейна, отправишься в постель, а я расскажу маме, что ты плохо чувствовал себя вчера вечером и попросил меня тебя забрать?
Джозеф кивнул.
— Хорошо, — ровным тоном ответил он.
Он не задал вопросов, настолько он мне доверял. У меня сжалось горло.
Ной свернул на нашу улицу.
— Вот твоя остановка, — сказал он Джозефу.
Ной развернулся на стоянке, и брат вылез из машины. Я последовала за Джозефом, прежде чем Ной открыл для меня дверцу.
Джозеф подошел к боковому окну со стороны водителя, просунулся в машину и пожал руку Ною.
— Спасибо, — сказал брат, сверкнув улыбкой и показав ямочки на щеках.
Потом направился к дому.
Я прислонилась к открытому пассажирскому окну и спросила:
— Поговорим после?
Ной помолчал, глядя перед собой.
— Да.
Но у нас не было такого шанса.
Я встретилась с Джозефом в доме. Теперь на подъездной дорожке стояли все три машины. Джозеф принял душ на улице, потом мы пролезли в окно моей комнаты так, чтобы никого не разбудить. Брат часто улыбался и на цыпочках, с преувеличенной осторожностью прошел по коридору, как будто это была игра. Он закрыл дверь своей комнаты и предположительно отправился в постель.
Я понятия не имела, о чем он размышляет, что он думает о случившемся, почему он так легко спустил мне все с рук. Но у меня все ныло от усталости, и я не могла с этим бороться. Я стащила одежду и включила душ, но обнаружила, что не в силах даже стоять. Тогда я опустилась под струей воды, дрожа, несмотря на жар, и уставилась пустыми глазами на кафельную плитку. Я не чувствовала себя больной. Не чувствовала себя усталой. Я чувствовала себя потерянной.
Когда потекла холодная вода, я встала, натянула зеленую футболку и полосатые пижамные брюки и отправилась в гостиную. Опустившись на кожаную кушетку, я включила телевизор в надежде, что он сможет заполнить пустоту в моем мозгу, пролистала программу, но мало что нашла кроме коммерческих передач, в то время как на заднем плане бубнили новости.
— Этим утром местные сообщили о массовой гибели рыбы в Эверглейдс-сити.
Я навострила уши при упоминании города и закрыла программу, сосредоточившись на похожей на пластмассовый манекен телеведущей, которая говорила:
— Биологи, вызванные на место событий, заявляют, что, скорее всего, это произошло из-за недостатка кислорода в воде. Они считают, что в том следует винить поразительное множество трупов аллигаторов.
Телекамера переключилась на чернокожего мужчину в шортах-хаки, он держал микрофон, направив его на свой прикрытый банданой рот. Мужчина стоял перед странно знакомой с виду темной водой; камера давала панораму белобрюхих мертвых аллигаторов, плавающих в ней в окружении сотен дохлых рыбин.
— Избыток разлагающейся материи в водоемах вбирает большое количество кислорода и убивает рыбу в округе в течение нескольких часов. Конечно, в данном случае то, что убило аллигаторов, могло убить и рыбу. Если хотите, можете назвать это загадкой курицы и яйца.
Манекенщица заговорила снова:
— Рассматривается также возможность сброса опасного количества отходов. Ожидается, что герпетологи в Метро-зоо за следующие два дня вскроют трупы животных, и тогда мы немедленно сообщим о результатах. Тем временем туристам лучше держаться подальше от этого места, — сказала она, зажимая нос.
— Да ты не шутишь, Марджи. Ну и воняет, должно быть, там! А теперь Боб расскажет о погоде.
Рука моя дрожала, когда я подняла пульт и выключила телевизор. Я встала, покачиваясь — ноги были словно чужими, — и добралась до раковины на кухне, чтобы попить воды. Вытащив чашку из буфета, я поставила ее на стол. Мысли мои кружились.
Место, которое показали по телевизору, казалось не в точности тем же самым.
Но я была там посреди ночи; наверняка при свете дня оно выглядит по-другому.
Но, может быть, это было совершенно иное место. А если то же самое, может, что-то отравило там воду.
А может, меня вообще там не было.
Я наполнила водой пластиковую чашку и поднесла ее к губам. И нечаянно заметила свое отражение в темном кухонном окне.
Я выглядела как тень незнакомца.
Со мной что-то происходило.
Я поднесла чашку к темному стеклу и наблюдала, как мое отражение смазывается.
ПРЕЖДЕ
На следующий день я проснулась на скелетообразной кровати «Тамерлана», психиатрической лечебницы штата. Подо мной был разорванный в клочья грязный матрац. Рама кровати застонала, когда я шевельнулась и осмотрела себя. Я была одета в черное. Кто-то поцеловал меня сзади в шею. Я круто обернулась.
Это был Джуд. Он улыбнулся, и рука его скользнула вокруг моей талии — он притянул меня ближе.
— Брось, Джуд. Не здесь.
Я пригнулась, ускользнув от его руки, и встала. Споткнулась об обломки и изоляцию на полу.
Джуд последовал за мной и прижал меня спиной к стене.
— Ш-ш, просто расслабься, — сказал он, подняв руку к моей щеке, а потом к губам.
Я отвернула голову. Его дыхание на моей шее было горячим.
— Я не хочу заниматься этим сейчас, — хрипло сказала я.
Где Рэчел? И Клэр?
— Ты никогда не хочешь этим заниматься, — пробормотал он у моей шеи.
— Может, потому, что ты занимаешься этим так скверно.
Как только эти слова слетели с моих губ, в животе у меня все сжалось.
Джуд не шевельнулся. Я бросила быстрый взгляд на его лицо: глаза его были пустыми. Безжизненными. А потом он улыбнулся, но в его улыбке не было тепла.
— Может, потому, что ты любишь дразниться, — сказал он, и улыбка его поблекла.
Мне нужно было уйти. Немедленно.
Я попыталась вырваться и толкнула его ладонями в грудь. Он толкнул меня в ответ. Больно толкнул.
Почему это происходит? За минувшие два месяца я выяснила, что у Джуда случаются поганые моменты, когда он качает права, становится несносным, испорченным — типичная ерунда альфа-самца. Но это? Это был совершенно новый уровень порочности. Это было…
Джуд всем весом прижал меня к пыльной, осыпающейся стене, прервав ход моих мыслей. Я почувствовала, как каждый волосок на моей шее встал дыбом, и взвесила все сокращающиеся варианты.
Я могла завопить. Рэчел и Клэр, возможно, достаточно близко, чтобы меня услышать… А возможно, и нет. Если они далеко… Что ж. Тогда все будет еще поганей.
Я могла его ударить. Наверное, это будет глупо, поскольку я видела, как Джуд выжимал лежа вдвое больше моего веса.
Я могла вообще ничего не делать. Рано или поздно Рэчел начнет меня искать.
Третий вариант казался самым многообещающим. Я обмякла. Джуду было плевать. Он прижал меня еще сильней, и мне пришлось бороться с истерией, водоворотом крутящейся в горле.
Это было неправильно, неправильно, неправильно, неправильно, неправильно.
Джуд с сокрушающей силой прижался губами к моим губам. Он задыхался, и сила эта еще больше вдавила меня в стену, так что вокруг закружились облачка пыли. Меня затошнило.
— Нет, — прошептала я.
Мой голос прозвучал словно издалека.
Джуд не ответил. Его лапающие руки были грубыми и неуклюжими под моим пальто, под свитером, под рубашками. Холод его кожи, когда он прижался к моему животу, заставил меня задохнуться.
Джуд хохотнул, услышав это, и его смех зажег во мне холодную и все нарастающую ярость. Мне хотелось его убить. Я надеялась, что смогу. Я оторвала одну его руку от себя с силой, которую даже в себе не подозревала. Он тут же заменил ее второй ладонью, и, не думая, я размахнулась и ударила его.
У меня даже не было возможности заметить резкую боль в руке: прежде я почувствовала горящий след на лице. На лице. Джуд ударил так быстро и так свирепо, что у меня как будто ушли минуты — или часы, — чтобы осознать, что он ответил ударом на удар. Мои глаза словно выпали из глазниц. Боль укусила меня изнутри, и все мое существо стало горячим от нее.
С трясущимися конечностями, плача (я плакала?), я начала оседать. Джуд вздернул меня вверх и пригвоздил к стене, запер, как в ловушке. Я так неистово дрожала, что под моими руками и ногами стали подаваться кусочки стены. Джуд провел языком по моей щеке, и я содрогнулась.
А потом прозвенел голос Клэр, прорезав наэлектризованную тишину:
— Мара?
Джуд слегка подался назад, всего лишь слегка, но мои ноги не двигались. Щеки были холодными и щипали от слез и его слюны, которые я не могла стереть. Я дышала неровно и молча всхлипывала. Я злилась на себя за то, что не знала раньше, какой лживый незнакомец стоял рядом со мной. И злилась на него за то, что он так хорошо маскировался, за то, что одурачил меня, запер меня, раздавил меня. Я почувствовала, как что-то тянет мой рассудок вниз, угрожая меня свалить.
Меня вернул к действительности звук шагов в нескольких футах от нас. Клэр снова позвала меня по имени по другую сторону дверного проема. Я не видела ее, но вцепилась в ее голос, пытаясь стряхнуть выводящую из себя беспомощность и бессилие, сжавшие мое горло и налившие мои ноги свинцом.
Луч фонарика Клэр затанцевал по комнате и в конце концов остановился на Джуде, когда тот вышел из-за стены, подняв крошечные облачка пыли.
— Привет, — сказала Клэр.
— Приветик, — ответил Джуд со спокойной, ровной улыбкой. Она была куда более пугающей, чем его ярость. — Где Рэчел?
— Ищет комнату с грифельной доской, чтобы добавить к списку наши имена, — спокойно сказала Клэр. — Она хотела, чтобы я вернулась и убедилась, что вы, ребята, не заблудились.
— Мы в порядке, — ответил Джуд и просиял, продемонстрировав свои всеамериканские ямочки на щеках.
Он подмигнул Клэр.
Вопящее во мне неистовство вырвалось лишь слабым, жалким шепотом:
— Не уходи.
Джуд жестко уставился мне в лицо, глаза его отражали чистейший гнев. Он не дал мне шанса снова заговорить и опять повернулся к Клэр. Ухмыльнулся и закатил глаза.
— Ты же знаешь Мару, — сказал он. — Она немножко психует. Я отвлекаю ее от этого.
— А, — сказала Клэр и негромко засмеялась. — Веселитесь, детки.
Я услышала звук ее удаляющихся шагов.
— Пожалуйста, — сказала я, на этот раз чуть громче.
Я услышала, как шаги на мгновение замерли — на одно короткое, обнадеживающее мгновение, — прежде чем зазвучали снова. И затихли, превратившись в ничто.
Джуд вернулся. Его мясистая рука толкнула меня в грудь, впечатав в стену.
— Заткнись, — сказал он и одним грубым движением расстегнул мое пальто.
Другим движением расстегнул фуфайку. Одежда повисла на моих плечах.
— Не двигайся, — предупредил он.
Я полностью замерла, дурацким образом лишенная возможности сопротивляться. У меня стучали зубы, я вся дрожала от гнева, прижатая к стене, пока Джуд возился с пуговицей на моих джинсах, выворачивая ее из петли.
У меня в голове была лишь одна мысль, единственная, которая заползла в мой мозг, как насекомое, и била крылышками, пока я не лишилась возможности слышать что-нибудь еще, думать о чем-нибудь еще, пока все остальное не стало неважным.
«Он заслуживает смерти».
Когда Джуд расстегнул молнию на моих джинсах, разом случились три вещи. Меня позвала по имени Рэчел. Дюжина железных дверей захлопнулась с оглушительным стуком. И все стало черным.
Голос матери рывком привел меня в чувство.
— С днем рожденья тебя!
Она стояла рядом с моей кроватью и улыбалась, глядя на меня сверху вниз.
— Она проснулась, ребята! Входите.
Я оцепенело наблюдала, как остальные члены семьи маршируют в мою комнату, неся стопку оладий с воткнутой в нее свечой.
— С днем рожденья тебя! — пропели они.
— И еще много-много дней рождений! — добавил Джозеф, оживленно жестикулируя.
Я опустила лицо на руки и потянула себя за кожу. Я даже не помнила, как прошлой ночью отправилась спать, но вот она я, в постели. Просыпаюсь после своего сна-воспоминания ночного кошмара о психушке.
И об Эверглейдсе?
Что случилось прошлой ночью? Что случилось той ночью? Что случилось со мной? Что случилось? Что случилось?
Отец протянул ко мне тарелку. Крошечная капля воска стекла по свече и помедлила, дрожа, как одинокая слеза, прежде чем упасть на верхнюю лепешку. Я взяла тарелку и задула огонек.
— Девять тридцать, — сказала мама. — Тебе хватит времени, чтобы поесть и принять душ, прежде чем Ной тебя заберет.
Она смахнула прядь с моего лица. Взгляд мой обратился к Даниэлю. Тот подмигнул. Потом я перевела взгляд на отца, которого, казалось, не очень-то обрадовал этот план. Джозеф просиял и задвигал бровями. Он не выглядел усталым. И не выглядел испуганным.
И плечо мое не болело.
Мне все приснилось?
Мне хотелось спросить Джозефа, но я не видела возможности сделать это наедине. Если все и вправду случилось, если его умыкнули, я не могла позволить, чтобы об этом узнала мама, пока не поговорю с Ноем. А если ничего не было, я просто не могла позволить маме об этом узнать. Потому что она наверняка препоручит меня врачам.
И в данный момент я не смогла бы с ней спорить.
Я балансировала на грани сна и памяти, не в силах разобраться, где одно, а где другое, когда приняла поцелуй отца и подарок — цифровую камеру. Я поблагодарила. И они ушли.
Я спустила с кровати одну ногу, другую и поставила их на пол. Потом по очереди переставляла их, пока не добралась до ванной. Дождь хлестал по маленькому окну, и я уставилась на дверь в душевую, застыв между туалетным столиком и унитазом. Я не могла посмотреть в зеркало.
Я помнила ту ночь. Наверное, помнила ее только во сне и только фрагментарно, но обрывки эти принимали форму чего-то чудовищного и ужасного. Чего-то отвратительного.
Я порылась в других своих воспоминаниях. Джуд, этот засранец, этот трус, и то, что он пытался сделать, а потом… ничего. Чернота. Память ускользнула, отступив в непостижимую безбрежность лобной доли моего мозга. Она насмехалась надо мной, изводила меня, и я злилась на нее, когда Ной постучал в переднюю дверь, чтобы меня забрать.
— Готова? — спросил он.
Он держал зонтик, но из-за ветра его рука подрагивала. Я вгляделась в его лицо. Синяк исчез, и над глазом остались лишь небольшие следы ссадины. Не могло все так резко зажить за несколько часов. Значит, минувшая ночь была дурным сном. Вся. Психушка. Эверглейдс. Все это должно было быть сном.
Я поняла, что Ной все еще стоит, ожидая ответа. Я кивнула, и мы побежали.
— Итак, — сказал Ной, как только мы оказались в машине, и откинул назад влажные волосы. — Куда?
Он говорил небрежным тоном.
Его слова все подтвердили. Я уставилась мимо него, на пластиковый пакет, застрявший в изгороди через улицу: его хлестал дождь.
— В чем дело? — спросил Ной, рассматривая меня.
Я вела себя как сумасшедшая. Я не хотела вести себя так. Проглотив вопрос, который мне хотелось задать про Эверглейдс, про прошлую ночь, потому что все это было не по-настоящему, я сказала:
— Плохой сон.
Уголок моего рта приподнялся в слабой улыбке.
Ной посмотрел на меня сквозь ресницы, на которых повисли, как драгоценности, капли дождя.
— Что снилось?
Его голубые глаза смотрели на меня не отрываясь.
И в самом деле, что? Джозеф? Джуд? Я не знала, что было реальностью, что — ночным кошмаром, а что — памятью.
Поэтому я сказала Ною правду.
— Не помню.
Он уставился на дорогу перед нами.
— А тебе бы хотелось помнить? — тихо спросил он.
Его вопрос застал меня врасплох. Хотелось бы мне помнить? А у меня был выбор?
Стук закрывшихся дверей звенел в моих ушах. Я услышала, как Джуд потянул мою молнию вниз. Потом в зале эхом отдался голос Рэчел. А потом ее не стало. Я никогда больше ее не слышала. Но, может быть… Может быть, и слышала. Может, она пришла за мной, я просто еще не вспомнила об этом. Она меня позвала и, может, пришла прежде, чем рухнувший дом ее раздавил…
Прежде чем он раздавил ее. Прежде чем он раздавил Джуда, который раздавил меня.
У меня пересохло во рту. Мой разум терзала некая фантомная память, возвещая о своем присутствии. Это было важно, но я не знала почему.
— Мара?
Голос Ноя вернул меня в настоящее. Мы остановились перед светофором, который горел красным светом, и дождь волнами накатывал на ветровое стекло. Пальмы посередине улицы качались и сгибались, угрожая сломаться. Но они не сломаются. Они были достаточно крепкие, чтобы выдержать.
И я тоже.
Я снова повернулась к Ною и сосредоточила взгляд на нем.
— Думаю, не знать — еще хуже, — сказала я. — Я бы предпочла помнить.
Когда я произнесла эти слова, все ударило меня с совершенной ясностью. Все, что случилось: галлюцинации, паранойя, ночные кошмары — случилось просто потому, что мне нужно было знать, нужно было понять, что произошло той ночью. Что случилось с Рэчел. Что случилось со мной. Я вспомнила, как рассказала об этом доктору Мейллард всего полторы недели назад, а она улыбнулась, говоря, что я не могу силой заставить память вернуться.
Но, может быть — просто может быть! — я смогла бы это сделать.
Может, я смогла бы выбрать.
Поэтому я выбрала.
— Мне нужно вспомнить, — сказала я Ною с силой, которая удивила нас обоих. А потом: — Ты можешь мне помочь?
Он отвернулся.
— Как?
Теперь, когда я знала, что именно не так, я знала, как это исправить.
— Гипнотизер?
— Гипнотизер, — медленно повторил Ной.
— Да.
Моя мама не верила в это. Она верила в терапию и в лекарства, на которые могли уйти недели, месяцы, годы. У меня не было столько времени. Моя жизнь распускалась по ниткам, мой мир распутывался, и мне немедленно нужно было понять, что со мной случилось. Не завтра. И не в четверг, на который была назначена следующая встреча с доктором. Сейчас же. Сегодня.
Ной ничего не сказал, но порылся в кармане в поисках мобильника, продолжая править одной рукой. Он набрал номер, и я услышала сигнал.
— Привет, Альберт. Ты можешь назначить мне встречу с гипнотизером на сегодня?
Я ничего не сказала насчет Альберта, дворецкого. Я была слишком возбуждена. Слишком встревожена.
— Я знаю, что сегодня суббота, — сказал Ной. — Просто дай мне знать, когда выяснишь. Спасибо.
Он дал отбой.
— Он пошлет мне СМС. А пока чем ты предпочла бы заняться?
Я покачала головой.
— Что ж, — сказал Ной. — Я голоден. Как насчет ланча?
— Все, что захочешь, — сказала я, и Ной улыбнулся мне, но это была грустная улыбка.
Когда мы свернули на Калле-Охо, я поняла, куда мы едем. Ной остановился на парковке у кубинского ресторана, и мы метнулись в заведение, в котором было безумно многолюдно, даже несмотря на эпический потоп.
Пока мы ожидали у пустой стойки, чтобы нас посадили, я почувствовала себя настолько лучше, что улыбнулась при воспоминании о том, как мы ели тут в прошлый раз. Я услышала, как шипит и плюется лук, попадая в горячее масло, и у меня потекли слюнки, пока я читала объявления на рекламном щите возле стойки. Реклама недвижимости, реклама семинаров…
Я придвинулась ближе к щиту.
«Пожалуйста, посетите „Ботанику“[71] seis[72] для семинара „Разоблачение тайн своего мозга и своего прошлого“ с Абелем Лукуми, высшим жрецом. 15 марта, 30 долларов с человека, посетители без записи приветствуются».
Именно тогда появился наш официант.
— Пожалуйста, следуйте за мной.
— Секундочку, — сказала я, все еще таращась на рекламный листок.
Ной перехватил мой взгляд и прочитал текст.
— Хочешь пойти? — спросил он.
Разоблачение тайн. Я покрутила в голове эти слова, жуя нижнюю губу и все еще глядя на листок. Почему бы и нет?
— Знаешь что? — сказала я Ною. — Хочу.
— Хотя ты и знаешь, что это будет Новая Эра,[73] спиритуальная чушь.
Я кивнула.
— Хотя ты и не веришь в такие вещи.
Я кивнула.
Ной проверил свой мобильник.
— От Альберта — ни слова. И семинар начинается через… — Он сверился с объявлением, а потом с мобильником. — Через десять минут.
— Значит, мы можем пойти? — спросила я, и на этот раз на губах моих появилась настоящая улыбка.
— Мы можем пойти, — сказал Ной.
Он дал знать нашему официанту, что мы не будем занимать места, и повернулся к стойке, чтобы заказать что-нибудь на вынос.
— Ты что-нибудь хочешь? — спросил он.
Я почувствовала на себе его взгляд и посмотрела на застекленную витрину.
— А ты можешь поделиться своим?
Мягкая улыбка преобразила лицо Ноя.
— Несомненно.
Рядом с «Ботаникой» не было уличной парковки, поэтому мы оставили машину в трех кварталах оттуда. Ливень превратился в плотный туман, и Ной держал надо мной зонтик, который, впрочем, я передвинула так, чтобы он оказался между нами, и мы прижались друг к другу под ним. У меня часто застучало сердце от знакомого возбуждения из-за ощущения Ноева плеча рядом. Уже несколько дней мы не были так близко друг к другу. Случай с плечом прошлой ночью я не считала, ведь этого не произошло. Плечо у меня не болело.
Рядом с Ноем мне было тепло, но все равно я дрожала. Угольно-черные облака неким образом изменили атмосферу Литтл-Гаваны. Парк домино был почти безлюден, но несколько человек все же съежились рядом с фреской у входа, под одним из маленьких тентов. Когда мы прошли мимо, они проследили за нами взглядами.
У входа табачного магазина неподалеку вился дым, смешиваясь с дождем и с запахом благовоний из мастерской по починке компьютеров перед нами. Неоновая вывеска гудела и жужжала мне в ухо.
— Вот оно, — сказал Ной. — Калле-Охо, 1821.
Я посмотрела на вывеску.
— Но тут написано, что это ремонт компьютеров.
— Тут и вправду так написано.
Прижавшись лицами к мутному стеклу, мы вгляделись в мастерскую. Электронная аппаратура и части разобранных компьютеров лежали вперемешку с большими терракотовыми урнами и целой армией фарфоровых статуэток. Я посмотрела на Ноя. Он пожал плечами. Я вошла.
Когда мы зашли в тесную мастерскую, над нами прозвенел колокольчик. Два маленьких мальчика вгляделись в нас поверх стеклянного прилавка. Взрослых не было видно.
Я обвела взглядом мастерскую, ряды полок, вдоль которых стояли пластмассовые ведерки. В ведерках, без всякого видимого порядка, лежали половинки кокосовых скорлупок, банки с медом в виде медведей, несколько видов раковин, заржавленные подковы, гигроскопическая вата, крошечные колокольчики, упаковки белых пластмассовых шлепанцев, бусы и свечи. Множество свечей всех размеров, форм и цветов: свечи, украшенные изображениями Иисуса, свечи, украшенные изображениями голых женщин. А еще там были десятки разных свечей в форме мороженого. И… наручники. Что это за место?
— Могу я вам чем-нибудь помочь?
Мы с Ноем обернулись. В дверях, отделявших переднюю часть магазина от задней, появилась молодая темноволосая женщина на костылях. Ной приподнял брови.
— Мы пришли на семинар, — сказал он. — Мы не ошиблись?
— Si, да, идите, — сказала она, поманив нас.
Мы последовали за ней в еще одну тесную комнату с пластмассовыми стульями, стоящими на выложенном белой плиткой полу. Женщина протянула нам две брошюры, а Ной отдал ей деньги. Потом она исчезла.
— Спасибо, — сказала я Ною, когда мы уселись в дальней части комнаты. — Я уверена, что ты не так собирался провести субботу.
— Скажу честно, я надеялся, что ты предложишь пойти на пляж, — ответил он и потряс влажными волосами. — Но я полагаю, что данное развлечение ненамного хуже пляжа.
Я улыбнулась. Я начинала чувствовать себя лучше. Более нормальной. Более здравомыслящей. Взгляд мой блуждал по белой комнате. Больнично-белой, и флуоресцентный свет делал ее еще ярче. Он странно контрастировал с мебелью — вообще-то это была бабушкина мебель. Коричнево-желтое кресло, зеленый, как горошек, шкаф, очередные полки со свечами. Странно.
Кто-то кашлянул слева от меня; я повернула голову и увидела, что перед нами сел бледный худой человек в белом балахоне, в белых шлепанцах и в белой треугольной шапочке. Мы с Ноем переглянулись. Остальные посетители были одеты по-обычному — приземистая женщина с короткими вьющимися светлыми волосами в джинсовых шортах обмахивалась брошюркой. Два очень похожих друг на друга мужчины средних лет с усами сидели рядом в дальнем конце комнаты и шептались. Они носили джинсы.
Тут на возвышение взошел оратор и представился. Я удивилась, увидев, что он носит накрахмаленный костюм, ведь он вроде бы должен был быть жрецом. Только не знала, жрецом какого именно культа.
Мистер Лукуми привел в порядок свои бумаги, широко улыбнулся и обвел взглядом немногих собравшихся. Потом наши взгляды встретились. Его глаза широко раскрылись от изумления.
Я обернулась — не привлек ли его внимание кто-нибудь позади меня, но там никого не было.
Мистер Лукуми откашлялся, но, когда заговорил, голос его дрожал.
Я вела себя как параноик. Параноик, параноик, параноик. И как дура. Я сосредоточилась на лекции и Ное, который проявлял преувеличенный интерес к тому, что говорилось. Не знаю, чего я ожидала, но не того, что мистер Лукуми будет обсуждать мистические свойства свечей и бус.
Ной уморил меня, притворившись, будто внимательно слушает, кивая и бормоча в самые неподходящие моменты. Во время семинара мы передавали друг другу купленный им кубинский сандвич, и один раз я чуть не подавилась — так усердно старалась не хихикать. После ужасной минувшей недели я получала-таки то, в чем так нуждалась и что так заслужила, — веселье.
Когда разговоры закончились, Ной отошел поболтать с мистером Лукуми, в то время как остальные немногочисленные слушатели постепенно покидали помещение. Я отправилась на разведку.
В комнате было всего одно маленькое окошко, частично закрытое полкой. Перелившийся через край дождевой поток булькал в водостоке — доносящиеся через стеклянный барьер звуки напоминали приглушенное журчание фонтана. Я разглядывала ярлычки на дюжине стоявших передо мной крошечных бутылочек и кувшинчиков с травами и жидкостями: «Мистическая ванная», «Восстановление любовной жизни», «Удача», «Замешательство».
Замешательство. Я потянулась, чтобы исследовать бутылочку, и в этот миг позади раздался пронзительный звук. Я круто обернулась, сбросив при этом с полки свечу. Свеча упала, словно в замедленной съемке, ударилась о половую плитку, и ее оболочка рассыпалась на тысячу маленьких алмазных осколков. Ной и мистер Лукуми повернулись в мою сторону как раз тогда, когда маленький серебряный колпачок с колокольчиками перевернулся.
Глаза мистера Лукуми быстро взглянули на колпачок, потом на меня.
— Убирайтесь, — приближаясь, сказал он.
Его тон ошеломил меня.
— Простите, я не хотела…
Мистер Лукуми присел на корточки и рассмотрел разбитое стекло, потом поднял на меня взгляд.
— Просто уходите, — сказал он, но голос его не был сердитым. Он был настойчивым.
— Минутку, — сказал Ной, начиная раздражаться. — Нет причин для грубости. Я заплачу за это.
Мистер Лукуми встал и потянулся к моей руке, но в последнюю минуту передумал и не взял ее. Этот высокий человек навис надо мной. Угрожающе.
— Тут ничего для вас нет, — медленно проговорил он. — Пожалуйста, уходите.
Ной подошел ко мне.
— Назад, — сказал он мистеру Лукуми негромким голосом. Опасным голосом.
Жрец, не медля, подался назад, но его глаза неотрывно смотрели на меня.
Я была в страшном замешательстве, просто утратила дар речи. Мы стояли в нескольких шагах от дверного проема. Один из детей захихикал в соседней комнате. Рассматривая лицо мистера Лукуми, я попыталась сообразить, что же такого оскорбительного я натворила. Он встретился со мной глазами, и в них что-то мелькнуло. Что-то, чего я не ожидала.
Узнавание.
— Вы что-то знаете, — тихо сказала я, не уверенная, с чего я так решила.
Пристально глядя на мистера Лукуми, краем глаза я заметила, как удивился Ной.
— Вы знаете, что со мной происходит.
Я чувствовала, что говорю правду.
Но я была сумасшедшей. Сидела на лекарствах. Меня лечили. И вера в то, что именно это обстоятельство привело меня сюда, в захудалую мастерскую, к знахарю, была более разумна, чем невозможная идея, что со мной что-то очень, очень не так. Что со мной творится нечто худшее, чем сумасшествие.
Мистер Лукуми быстро опустил взгляд, и моя уверенность начала таять. Он вел себя так, будто знал. Но что он знал? Откуда? А потом я поняла: это неважно. Что бы он ни знал, я отчаянно жаждала это выяснить.
— Пожалуйста, — сказала я. — Я…
Я вспомнила про маленькую бутылочку, зажатую в моем потном кулаке.
— Я в замешательстве. Мне нужна помощь.
Мистер Лукуми посмотрел на мой кулак.
— Это вам не поможет, — сказал он, но более мягко.
Выражение лица Ноя все еще было осторожным, но он заговорил спокойным тоном:
— Мы заплатим, — сказал он, роясь в кармане.
Он понятия не имел, что происходит, но подыгрывал происходящему. Подыгрывал мне. Безрассудный Ной, готовый на все. Я его любила.
Я его любила.
Не успела я задержаться на этой мысли, как мистер Лукуми покачал головой и снова жестом пригласил нас к двери, но Ной вытащил из кармана толстую пачку купюр.
Когда он их пересчитал, я широко распахнула глаза.
— Пять тысяч за то, что поможете нам, — сказал он и сунул деньги в руку мистера Лукуми.
Не только меня потрясли такие деньги. Жрец мгновение колебался, прежде чем его пальцы сомкнулись на наличных. Он оценивающе смотрел на Ноя.
— Вам и вправду нужна помощь, — сказал он Ною, покачивая головой.
Потом закрыл дверь за нашими спинами, и глаза его встретились с моими глазами.
— Подождите здесь, — сказал он мне.
Мистер Лукуми двинулся к задней двери, которую я даже не заметила. Как далеко тянется это помещение?
Наконец он исчез, и я услышала кудахтанье и вскрики.
— Цыплята? — спросила я. — Что за…
Меня прервал нечеловеческий вопль.
— Он только что?..
Я сжала кулаки. Нет. Ни за что!
Ной склонил голову набок.
— Из-за чего ты расстраиваешься?
— Ты шутишь?
— В кубинском сандвиче, который мы только что ели, была свинина.
Но это другое дело.
— Я не должна была этого слышать, — сказала я вслух.
— Никто не любит лицемеров, Мара, — сказал Ной. Уголок его рта приподнялся в намеке на печальную улыбку. — И, как бы то ни было, ты заправляешь этим шоу. А я всего лишь финансирую его.
Я пыталась не думать о том, что может происходить — а может, и не происходить — в задней комнате; сандвич в моем животе сделался кислым.
— Кстати, о финансировании, — сказала я и осторожно сглотнула, прежде чем продолжить: — Какого черта ты носишь при себе пять тысяч долларов?
— Вообще-то восемь. На сегодня у меня были большие планы. Проститутки и наркота недешевы, но, полагаю, принесение в жертву животных должно помочь. С днем рождения тебя.
— Спасибо, — с невозмутимым видом ответила я.
Я начала чувствовать себя более нормальной. Даже непринужденной.
— Но серьезно, зачем тебе столько денег?
Ной не сводил глаз с задней двери.
— Я думал, что мы остановимся в квартале художников и встретимся с моим знакомым. Я собирался кое-что у него купить.
— На такую большую сумму? Наличными?
— Скажем так — у него есть порок, требующий наличных.
— И ты ему потакаешь?
Ной пожал плечами.
— Он сверхталантлив, — сказал Ной.
Я неодобрительно посмотрела на него.
— Что? — спросил Ной. — Никто не совершенен.
Поскольку деньги Ноя тратились теперь на принесение в жертву животных, а не на удовлетворение чьего-то пристрастия к кокаину, я оставила тему.
Я обшарила взглядом комнату.
— Зачем тут это случайное барахло? — спросила я. — Ржавые подковы? Мед?
— Это для жертвоприношений сантерии,[74] — сказал Ной. — Здесь эта религия популярна. Мистер Лукуми один из высших ее жрецов.
И тут дверь открылась и появился сам жрец, неся в руках маленький стакан. На стакане был нарисован петух. Ужас.
Он показал на уродливое коричневое с желтым кресло в углу.
— Сядьте, — сказал он, подводя меня к этому креслу.
Голос его был бесстрастным. Я послушалась.
Он протянул мне стакан — теплый.
— Выпейте, — велел он.
Мой причудливый день — моя причудливая жизнь — становился все более и более странным.
— Что здесь? — спросила я, глядя на смесь.
Она была похожа на томатный сок. Я притворилась, что это именно томатный сок.
— Вы в замешательстве? Вам надо вспомнить? Выпейте. Это поможет, — сказал мистер Лукуми.
Я метнула взгляд на Ноя, и он защищающимся жестом поднял руки.
— Не смотри на меня, — сказал он, потом повернулся к мистеру Лукуми. — Но если с ней что-нибудь после случится, — сдержанно проговорил он, — я вас прикончу.
Мистера Лукуми не взволновала эта угроза.
— Она уснет. Она вспомнит. Вот и все. Теперь пейте.
Я взяла у него стакан, но, когда поднесла ко рту, ноздри мои раздулись. От ржаво-соленого запаха у меня перевернулся желудок, и я заколебалась.
Все это, наверное, было фальшивкой. Кровь, «Ботаника». Мистер Лукуми ублажал нас за деньги. Гипнотизер, наверное, сделал бы то же самое. Это не помогло бы.
Но и таблетки не помогли. И альтернативой было ожидание. Ожидание и разговоры с доктором Мейллард, пока мои кошмары делались все страшнее, мои галлюцинации становилось все труднее скрывать — пока меня, наконец, не забрали бы из школы, уничтожив все надежды вовремя ее закончить, поступить в хороший колледж, жить нормальной жизнью.
Какого черта! Я наклонила стакан и вздрогнула, когда моих губ коснулась теплая жидкость. Мои вкусовые сосочки взбунтовались против горечи, против металлического, медного запаха. Я едва сумела не сплюнуть. После нескольких болезненных глотков я оторвала чашку от губ, но мистер Лукуми покачал головой.
— Все, — сказал он.
Я посмотрела на Ноя. Он пожал плечами.
Я снова посмотрела на стакан. Решение было за мной. Я этого хотела. Мне нужно было допить.
Я закрыла глаза, откинула голову назад и поднесла стакан ко рту. Он звякнул о зубы, и я проглотила густую теплую жидкость. Горло мое протестующе сжалось, вопя, чтобы я прекратила, и я подавилась. По моему подбородку с обеих сторон текла теплая струйка, и вскоре стакан опустел. Я снова выпрямилась, держа его на коленях.
Я сделала это! Я торжествующе улыбнулась.
— Ты похожа на Джокера, — сказал Ной.
Это было последнее, что я услышала перед тем, как потеряла сознание.
Когда я очнулась, передо мной была стена книг. Глаза мои опухли и отекли от сна, и я потерла их кулаками, как маленькая девочка. Из алькова через комнату к моим неприкрытым ногам в изножье кровати тянулся свет лампы.
В изножье кровати Ноя.
В комнате Ноя.
И ноги мои были голыми.
Срань господня.
Я теснее закуталась в простыню, стянув ее у груди. Сверкнула молния, озарив колышущуюся поверхность залива за окном.
— Ной? — спросила я.
Голос мой был сиплым и дрожащим после сна. Последнее, что я помнила, — это вкус того противного зелья, которое дал мне выпить мистер Лукуми. Тепло, капающее с подбородка. Запах. А потом я вспомнила холод, вспомнила, как мне было холодно. Но больше ничего. Ничего. То был сон без сновидений.
— Ты проснулась, — сказал Ной, появляясь в поле моего зрения.
Его окружал свет лампы, его штаны на шнурке сидели на бедрах низко, футболка обтягивала стройное тело. Свет придал объемность его элегантному профилю, четкому и красивому, как будто вырезанному из стекла. Ной подошел и сел на край кровати примерно в футе от моих ног.
— Сколько сейчас времени? — спросила я.
Голос мой был сиплым после сна.
— Около десяти.
Я заморгала.
— Когда семинар закончился, было около двух?
Ной кивнул.
— Что случилось?
Ной бросил на меня многозначительный взгляд.
— А ты не помнишь?
Я покачала головой. Ной молча отвел взгляд. Выражение его лица было спокойным, но я увидела, как работают мускулы его челюсти. Мне становилось все более неловко. Что же случилось настолько плохого, что он не может… Ох. Нет. Я метнула взгляд на простыню, в которую завернулась.
— Мы…
В мгновение ока лицо Ноя преисполнилось озорства.
— Нет. Ты сорвала с себя одежду, а потом побежала по дому, вопя: «Жжется! Снимите ее!»
Мое лицо заполыхало.
— Шучу, — дьявольски ухмыляясь, сказал Ной.
Он был слишком далеко, чтобы его стукнуть.
— Но зато ты прыгнула в пруд в одежде.
Невероятно.
— Я просто рад, что ты не выбрала залив. В такой шторм.
— Что с ней сталось? — спросила я.
Ной, судя по виду, развлекался.
— Я имею в виду, что сталось с моей одеждой?
— Она в стирке.
— Как я…
Я покраснела еще сильнее. Я что, разделась перед ним? Он меня раздел?
— Ничего такого, чего бы я раньше не видел.
Я спрятала лицо в ладонях. Господи, помоги мне.
С губ Ноя сорвалось негромкое хихиканье.
— Да не дергайся, на самом деле ты была очень скромной в том одурманенном состоянии. Ты разделась в ванной комнате, завернулась в полотенце, забралась под простыню в моей постели и уснула.
Ной передвинулся на кровати, и под ним что-то самым странным образом захрустело. Я впервые посмотрела на постель — по-настоящему посмотрела.
— Какого дьявола? — медленно спросила я, глядя на разбросанные по всей кровати печенья в виде зверюшек.
— Ты была убеждена, что это твои питомцы, — сказал Ной, даже не пытаясь сдержать нездоровый смех. — Ты не позволяла к ним прикоснуться.
Иисусе.
Ной взял легкий плед, осторожно, чтобы не потревожить мою простыню, и сложил его так, чтобы ни один из моих питомцев не упал на пол. Подойдя к шкафу, он вытащил свою клетчатую рубашку и пару «боксеров» и небрежно протянул мне. Сжав укрывавшую меня простыню одной рукой, другой я взяла одежду, а Ной вернулся в альков. Я натянула через голову рубашку, надела боксеры, но остро, резко ощущала присутствие Ноя.
По сути я остро, резко ощущала все. Места, где фланелевая рубашка Ноя вздувалась и изгибалась вокруг моего тела. Прохладный хлопок постельного белья под ногами — хлопок, на ощупь очень похожий на шелк. Запах старой бумаги и кожи, смешивающийся с легким запахом Ноя. Я видела, чувствовала, чуяла все в его комнате. Я чувствовала себя живой. Полной жизни. Потрясающей. Впервые за целую вечность.
— Подожди, — сказала я, когда Ной снял с полки книгу и двинулся к двери. — Ты куда?
— Читать.
Но я не хочу, чтобы ты читал.
— Но мне нужно домой, — сказала я, встретившись с ним глазами. — Родители меня убьют.
— Все схвачено. Ты дома у Софи.
Я любила Софи.
— Итак, я… Остаюсь здесь?
— Даниэль тебя прикрывает.
Я любила Даниэля.
— Где Кэти? — спросила я, пытаясь говорить небрежным тоном.
— В доме Элизы.
Я любила Элизу.
— А твои родители? — спросила я.
— Занимаются благотворительностью.
Я любила благотворительность.
— Так почему ты собираешься читать, когда я тут?
В моем тоне слышались вызов и поддразнивание, и меня шокировал звук моего голоса. Я не подумала, я вообще не думала… О том, что случилось прошлой ночью, что случилось сегодня, что случится завтра. Я даже не задержалась на этой мысли. Все, что я знала, — я здесь, в кровати Ноя, в его одежде, а он слишком далеко от меня.
Ной напрягся. Он смотрел на меня, и я чувствовала, как глаза его смакуют каждый дюйм моего неприкрытого тела.
— Это мой день рождения, — сказала я.
— Знаю.
Голос его был низким и грубым, и мне хотелось поглотить этот голос.
— Иди сюда.
Ной сделал сдержанный шаг к кровати.
— Ближе.
Еще один шаг. Он был там. Я была на высоте его пояса, носила его одежду и запуталась в его простынях. Я посмотрела на него.
— Ближе.
Он пробежал рукой по моим все еще влажным локонам, и его большой палец провел полукруг от моего лба до виска, до скулы, двинувшись к шее. Он впился в меня взглядом. Взгляд был жестким.
— Мара, мне нужно…
— Заткнись, — прошептала я, схватив его за руку и потянув, и он наполовину упал, наполовину опустился на колени на кровать.
Мне было плевать, что он собирался сказать. Я просто хотела, чтобы он был рядом. Я притянула его к себе, обхватив сзади рукой, и он не сопротивлялся, и мы прижались друг к другу, как штрихи кавычек в его полной слов комнате. Его пальцы переплелись с моими, я почувствовала на коже его дыхание. Некоторое время мы лежали в тишине, потом он заговорил.
— Ты хорошо пахнешь, — прошептал Ной мне в шею.
Я чувствовала его тепло. Инстинктивно я выгнулась, прижавшись к нему, и улыбнулась.
— М-м. Восхитительно. Беконом.
Я засмеялась, извернулась, очутившись к нему лицом, и подняла руку, чтобы стукнуть — все это одним движением. Ной перехватил меня за запястье, и смех застыл у меня в горле. Мои губы изогнулись в озорной улыбке, и я подняла вторую руку, чтобы стукнуть Ноя. Он потянулся, перехватил запястье и этой руки и, осторожно пригвоздив мои руки над головой, оседлал мои бедра. Разделявшее нас пространство вскипятило мою кровь.
Ной слегка наклонился вперед, все еще не прикасаясь ко мне. От него пахло желанием, и я подумала, что умру. Голос его был низким:
— Что бы ты сделала, если бы я тебя сейчас поцеловал?
Я пристально глядела на его красивое лицо и красивые губы и не хотела больше ничего, кроме как испробовать их.
— Я бы поцеловала тебя в ответ.
— Правда?
Ной раздвинул коленями мои ноги, а мои губы — языком, и я очутилась у него во рту и… ох. «Оставь надежду, всяк сюда входящий». Я почувствовала, как меня разворачивает, выворачивает наизнанку его настойчивый рот.
Когда Ной отодвинулся, я задохнулась от этой потери, но он просунул руку мне под спину и приподнял меня. Мы сидели, а его голова наклонялась все больше, и наши рты соприкоснулись, и я толкнула его вниз и задержалась сверху, прежде чем обрушиться на него.
Это было восхитительно и длилось вечность. Я улыбнулась, прижимаясь к губам Ноя, и пробежала пальцами по его волосам, и отодвинулась, чтобы прочитать его мысли в его глазах, но они были закрыты. Ресницы Ноя покоились на его твердой щеке. Я приподнялась повыше, чтобы лучше его видеть. Губы его были голубыми.
— Ной.
В тишине голос мой прозвучал резко.
Но он не был Ноем. Он был Джудом. И Клэр. И Рэчел, и мертвецом, и я всех их видела, парад трупов подо мной, бледность и кровь в сумасшедшей пыли. Память рассекла мой разум, как коса, оставив за собой четкую непрощающую ясность.
Захлопнулось двенадцать железных дверей.
Я захлопнула их.
И перед чернотой — ужас. Но не мой.
Ужас Джуда.
Только что он так сильно вжимал меня в стену, что я думала, я растворюсь в ней. А в следующую секунду он сам оказался в ловушке, в палате, вместе со мной. Но я больше не была жертвой.
Жертвой был он.
Я рассмеялась над ним в своей безумной ярости, которая затрясла фундамент психушки и обрушила его. Пока Джуд, Клэр и Рэчел находились внутри.
Я убила их, и остальных тоже. Мучителя Мэйбл. Моралес.
Осознание этого ударило меня и вернуло в спальню Ноя, где подо мной лежало его неподвижное тело. Я прокричала его имя, но ответа не было, и я всерьез психанула. Я затрясла его, я ущипнула его, я попыталась втиснуться в его руки, но они не дали мне убежища. Я нырнула к изголовью кровати и, в ярости и в ужасе, одной рукой нашарила его мобильник. Дотянувшись, начала набирать 911. В то же время тыльной стороной второй руки я ударила его по щеке — рука моя соприкоснулась с его кожей и костью с неистовой болью.
Ной очнулся, резко втянув в себя воздух. Моя рука дьявольски болела.
— Неслыханно, — выдохнул Ной, потянувшись к своему лицу.
Его прекрасный вкус уже исчезал с моего языка.
Я открыла рот для ответа, но не смогла набрать в грудь достаточно воздуха.
Ной выглядел далеким, лицо его слегка расплывалось у меня перед глазами.
— Еще никогда в жизни мне не снился такой хороший сон. Никогда.
— Ты не дышал, — сказала я.
Я едва могла выговаривать слова.
— Лицо болит.
Ной посмотрел мимо меня, в никуда. Взгляд его был расфокусирован, зрачки расширились. Из-за темноты или из-за чего-то другого, я не знала.
Я прижала дрожащие руки к лицу Ноя, осторожно балансируя, чтобы не навалиться на него.
— Ты умирал.
Я выговорила эти слова срывающимся голосом.
— Чушь, — сказал Ной, и на губах его появилась улыбка, как будто его это развлекло.
— У тебя посинели губы.
Как посинели губы Рэчел после того, как она задохнулась. После того, как я убила ее.
Ной приподнял брови.
— Откуда ты знаешь?
— Я видела.
Я не смотрела на Ноя. Не могла. Я слезла с него, и он сел, скользнув рукой по выключателю и осветив комнату.
— Я уснул, Мара. Ты спала рядом со мной. Ты затащила меня на кровать, и я был рядом с тобой, и… Господи, это был хороший сон.
Ной прислонился к спинке кровати и закрыл глаза.
У меня голова шла кругом.
— Мы целовались. Ты не помнишь?
Ной ухмыльнулся.
— Похоже, у тебя тоже был хороший сон.
То, что он говорил… Это не имело смысла.
— Ты сказал, что я пахну… беконом.
— Что ж, — ровным тоном проговорил он. — Неловкая ситуация.
Я посмотрела на свои руки, безжизненно лежащие на коленях.
— Ты спросил, можешь ли ты меня поцеловать, а потом поцеловал. А после я…
Не было слов, чтобы выразить, что это были за мертвые лица, которые я видела под закрытыми веками. Мне хотелось стереть их, но они не уходили. Они были настоящими. Все это было настоящим. Что бы ни сделал жрец сантерии, это сработало. И теперь я знала, теперь я помнила, а все, чего мне хотелось, — это забыть.
— Я сделала тебе больно, — закончила я.
И это только начиналось.
Ной потер щеку.
— Все в порядке, — сказал он и потянул меня вниз, так что я свернулась рядом с ним — голова на его плече, щека на его груди. Подо мной билось его сердце.
— Ты что-нибудь вспомнила? — прошептал Ной в мои волосы. — Эта штука сработала?
Я не ответила.
— Все в порядке, — очень мягко проговорил Ной, его пальцы легко коснулись моего бока. — Ты просто видела сон.
Но поцелуй не был сном. Ной умирал. Психушка не была просто несчастным случаем. Я убила их.
Это все было взаправду. Это все была я.
Я не понимала, почему Ной не помнит случившегося несколько секунд назад, но зато в конце концов осознала, что случилось со мной несколько месяцев назад. Джуд поймал меня в ловушку, раздавил меня, впечатав в стену. Мне хотелось, чтобы он был наказан, чтобы он почувствовал мой ужас, ужас оказавшегося в ловушке, раздавленного. Поэтому я заставила его почувствовать все это.
И бросила Клэр и Рэчел.
Рэчел, которая сидела со мной часами под огромной покрышкой на игровой площадке нашей старой школы — ноги наши были шершавыми от грязи, — пока я признавалась в пятом классе в своей неразделенной любви. Рэчел, которая сидела тихо, позируя мне для портретов. Рэчел, вместе с которой я смеялась и плакала, с которой я вообще все делала вместе. Рэчел, чье тело теперь превратилось в безжизненную плоть. Из-за меня.
И не потому, что я согласилась принять участие в плане насчет «Тамерлана», хотя и знала, что это опасно. Не потому, что не смогла наскрести хоть капельку предчувствия. Это было моей виной потому, что действительно, в буквальном смысле слова было моей виной… Потому что я изничтожила психушку, когда в ней находились Рэчел и Клэр, как будто дом был всего лишь пачкой бумажных платков у меня в кармане.
Я содрогнулась, вспомнив картины, которые вызывала в воображении после убийства хозяина Мэйбл и смерти мисс Моралес. Я не была сумасшедшей.
Я была смертельно опасной.
Рука Ноя перебирала мои волосы, и ощущение было таким восхитительным, таким болезненно восхитительным, что мне с трудом удавалось не плакать.
— Мне надо идти, — ухитрилась прошептать я, хотя мне не хотелось никуда идти.
Мне не хотелось нигде быть.
— Мара?
Ной приподнялся на локте.
Его пальцы пробежали по моей скуле, разбудив мою кожу.
Сердце мое не забилось быстрей. Оно вообще не билось. У меня не осталось сердца.
Ной мгновение изучал мое лицо.
— Я могу отвезти тебя домой, но у твоих родителей появятся вопросы, — медленно проговорил он.
Я ничего не сказала. Не могла. Мое горло было как будто полно битого стекла.
— Почему бы тебе не остаться? — спросил он. — Я могу пойти в другую комнату. Скажи хоть слово.
Мне не удалось сказать и слова.
Ной сел рядом со мной, матрас прогнулся под его весом. Я почувствовала его тепло, когда он подался ко мне, смахнул мои волосы в сторону и прижался губами к моему виску. Я закрыла глаза и запомнила это.
Он ушел.
Дождь хлестал в окно, а я зарылась в его постель и натянула покрывало до подбородка. Но от завывания моих грехов не существовало убежища в постели Ноя или в его руках.
Когда Ной вез меня на следующее утро домой, сидеть рядом с ним было худшей из пыток. Было больно смотреть на него, на его омытые солнцем волосы, на обеспокоенные глаза. Я не могла с ним разговаривать. Я не знала, что сказать.
Когда он остановился на нашей подъездной дорожке, я сказала, что не очень хорошо себя чувствую (правда) и что позвоню ему позже (ложь). Потом пошла в свою комнату и закрыла дверь.
Мама нашла меня после обеда в постели, с опущенными жалюзи на окнах. Солнце все равно просачивалось через них, бросая на стены, потолок и мое лицо яркие полоски.
— Ты заболела, Мара?
— Да.
— Что с тобой?
— Все.
Она закрыла дверь, а я повернулась в коконе своих простынь. Я была права: что-то со мной происходило, но я не знала, что делать. Что я могла сделать? Вся моя семья переехала сюда ради меня, переехала, чтобы помочь мне убраться от моей мертвой жизни, но трупы следовали за мной повсюду, куда бы я ни отправлялась. И что, если в следующий раз, когда такое произойдет, вместо Рэчел и Клэр будут Даниэль и Джозеф?
Холодная слеза скользнула по моей горящей щеке. Она защекотала мое лицо рядом с носом, но я не вытерла ее. И следующую слезу. И вскоре утонула в слезах, которыми так и не заплакала на похоронах Рэчел.
На следующий день я не встала, чтобы пойти в школу. И еще на следующий. Теперь мне больше не снились кошмары — к несчастью. Потому что я заслужила их. Я дышала — вдох и выдох, — тогда как Рэчел никогда больше не будет дышать. Если бы я не существовала, она бы все еще жила.
Забвение, которое приходило во сне, было блаженством. Мама приносила мне еду, но в остальное время оставляла меня в покое. Я подслушала, как они с отцом говорят в коридоре, но мне было так на все плевать, что меня не удивило услышанное.
— Даниэль говорил, что ей становится лучше, — говорил отец. — Я должен отказаться от этого дела. Она даже не ест.
— Думаю… Думаю, с ней все будет в порядке. Я разговаривала с доктором Мейллард. Ей просто нужно еще немного времени, — сказала мама.
— Я этого не понимаю. Она так хорошо себя чувствовала.
— Наверное, день рождения оказал на нее такое тяжелое воздействие, — отозвалась мама. — Она стала на год старше, а Рэчел нет. Естественно, что ей приходится нелегко. Если к четвергу, когда у нее прием у врача, ничего не изменится, начнем беспокоиться.
— Она так изменилась, — сказал отец. — Куда девалась наша девочка?
Когда той ночью я пошла в ванную, включила свет и посмотрела в зеркало, чтобы проверить, смогу ли я ее найти, на меня уставилась оболочка девочки, которую не звали Марой. Интересно, как я убила ее?
А потом я нырнула обратно в постель, с дрожащими ногами, со стучащими зубами, потому что это было страшно, слишком страшно, а я не была храброй.
Когда тем вечером в моей спальне появился Ной, мое тело поняло это раньше, чем смогли подтвердить глаза. Он принес книгу «Плюшевый кролик»[75] — одну из моих любимых. Но я не хотела, чтобы он тут был. Вернее, не хотела сама тут быть. Но двигаться не собиралась, лежала на кровати лицом к стене, когда он начал:
— Длинными июньскими вечерами, в папоротнике, который сиял, как заиндевевшее серебро, послышались мягкие шаги. Выпорхнули белые мотыльки. Она держала его в руках, прижав к себе, на ее шее и в волосах были жемчужные капли, — говорил Ной. — «Что такое Настоящий?» — спросил мальчик. «Это то, что происходит с тобой, когда девочка любит тебя долго, долго. А не просто играет с тобой. Действительно тебя любит». — «Это больно?» — спросил мальчик. «Иногда. Но когда ты Настоящий, ты не возражаешь против того, чтобы тебе было больно». Она спала с ним, ночник горел на каминной полке. Любовь шевельнулась.
Хм-м.
— Нежно качнулась, — сказал Ной. — Громкий шорох. Тоннель в постели, разворачивание свертков. Ее лицо покраснело…
Как и мое.
— Полусонная, она подползла к подушке и прошептала в его ухо, влажное от…
— Это не «Плюшевый кролик», — сказала я.
Голос мой был сиплым — я долго молчала.
— С возвращением, — сказал Ной.
Мне нечего было сказать, кроме правды.
— Это было ужасно.
Ной ответил тем, что профанировал доктора Сьюза.[76] «Одна рыбка, две рыбки, красная рыбка, голубая рыбка» стали учебным рифмованным пособием по фелляции.
К счастью, Джозеф вошел в мою комнату как раз тогда, когда Ной продекламировал просто очередное название. «Новые приключения Любопытного Джорджа».
— Можно мне послушать? — спросил мой брат.
— Конечно, — ответил Ной.
Мой разум осквернили непристойные образы Человека в желтой шляпе и его обезьянки.
— Нет, — сказала я.
Мой голос звучал приглушенно — я уткнулась лицом в подушку.
— Не обращай на нее внимания, Джозеф.
— Нет, — громче сказала я, все еще лежа лицом к стене.
— Иди, сядь со мной рядышком, — сказал Ной моему брату.
Я села в постели и бросила на Ноя испепеляющий взгляд.
— Ты не можешь ему такое читать.
Улыбка преобразила лицо Ноя.
— Почему бы и нет? — спросил он.
— Потому что. Это отвратительно.
Ной повернулся к Джозефу и подмигнул.
— Тогда в другой раз.
Джозеф покинул комнату, но, выходя, улыбался.
— Итак, — осторожно проговорил Ной.
Я сидела, скрестив ноги и запутавшись в простынях.
— Итак, — отозвалась я.
— Тебе бы хотелось послушать о новых приключениях Любопытного Джорджа?
Я покачала головой.
— Ты уверена? — спросил Ной. — Он был такой противной обезьянкой.
— Пас.
Тогда Ной бросил на меня взгляд, который разбил мое сердце.
— Что случилось, Мара? — спросил он тихо.
Стояла ночь, и, может быть, потому, что я устала, или потому, что я начала говорить… Или потому, что он впервые задал мне вопрос, или потому, что Ной был таким душераздирающе, невозможно красивым, сидя на полу рядом с моей кроватью, окруженный ореолом света лампы — но я ему рассказала.
Я рассказала ему все, с самого начала. Я ничего не утаила. Ной сидел неподвижно, как камень, глаза его не отрывались от меня.
— Иисусе Христе, — сказал он, когда я закончила.
Он мне не поверил. Я отвела взгляд.
— Я думал, что спятил, — сказал Ной самому себе.
Я быстро посмотрела на него.
— Что? Что ты сказал?
Ной пристально глядел на стену.
— Я видел тебя… Ну, во всяком случае, твои руки — и слышал твой голос. Я подумал, что схожу с ума. А потом ты появилась. Невероятно.
— Ной, — сказала я.
Выражение его лица было отстраненным. Я потянулась и повернула его голову к себе.
— О чем ты говоришь?
— Только твои руки, — сказал он, взяв мои ладони в свои и повернув их. Он согнул мои пальцы, разглядывая их. — Ты прижимала руки к чему-то, но было темно. У тебя болела голова. Я видел твои ногти, они были черными. У тебя звенело в ушах, но я слышал твой голос.
Его фразы в совокупности не имели смысла.
— Я не понимаю.
— До того, как вы сюда переехали, Мара. Я слышал твой голос до того, как вы сюда переехали.
Воспоминание о лице Ноя в тот первый школьный день приняло невообразимую форму. Он смотрел на меня так, будто знал меня, потому что… Потому что каким-то образом он и вправду знал.
Любые слова, которые я могла произнести дальше, пропали с моего языка, улетучились из головы. Я не могла извлечь здравый смысл из услышанного.
— Ты была не первая, кого я видел. Слышал. Раньше было двое других, но я с ними ни разу не встретился.
— Другие, — прошептала я.
— Другие люди, которых я видел. Мысленно.
Его слова упали между нами, как камень.
— В первый раз я был за рулем, ночью, — торопливо сказал он. — Я увидел, как кого-то сбил; но это была совершенно другая дорога, и не моя машина. Но я двигался прямо на нее. Думаю, она была нашей ровесницей. Ее пригвоздило рулевой колонкой. Она оставалась в живых несколько часов, — пустым голосом продолжал Ной. — Я видел все, через что она прошла, слышал все, что она слышала, и чувствовал все, что она чувствовала, но каким-то образом по-прежнему оставался на дороге, по которой ехал. Я думал, что у меня галлюцинации, понимаешь? Но это было на самом деле.
Голос Ноя звучал затравленно:
— Второй человек был очень болен. Он тоже был примерно нашего возраста. Однажды ночью мне приснилось, что я готовлю для него еду, потом кормлю его, но руки были не моими. У него была какая-то инфекция и очень болела шея. У него так все ныло. Он плакал.
Лицо Ноя было осунувшимся и бледным. Он опустил голову на руку и потер лоб, пробежал пальцами по волосам, встопорщив их. Потом посмотрел на меня.
— А после, в декабре, я услышал тебя.
Кровь отхлынула от моего лица.
— Я узнал твой голос в твой первый день в школе. У меня закружилась голова от невозможности такого события. Я подумал, что схожу с ума, воображая больных и умирающих людей, чувствуя эхо того, что они должны были чувствовать. А потом появилась ты, с голосом из моего кошмара, и назвала меня придурком, — слабо улыбаясь, сказал Ной. — Я расспросил о тебе Даниэля, и он в общих чертах обрисовал то, что случилось перед вашим переездом. Я решил, что именно это я и видел. Или мне это снилось. Но я подумал, если… Не знаю. Я подумал, если я с тобой как следует познакомлюсь, я смогу понять, что со мной происходит. Это было до случая с Джозефом.
Я почувствовала, как рот мой словно наполнился песком.
— Джозефом?
Этого же не происходило на самом деле.
— Пару недель назад, в ресторане, у меня было… Видение, как я полагаю, — сказал Ной смущенно. — Видение документа, акта из архивов округа Кольер.
Ной медленно покачал головой.
— Кто-то… Человек, носивший на руке «Ролекс»… Вытаскивал файлы, снимал фотокопии и задержался на этом документе. Я видел его, как будто сам смотрел прямо на эти бумаги.
Ной глубоко вдохнул.
— На нем значился адрес собственности, ее местонахождение. И, когда я его увидел, у меня началась пронзительная головная боль, что было типично. Я просто не мог выносить все звуки. Поэтому оставил тебя до тех пор, пока боль не прошла.
Ной пробежал рукой по волосам.
— Пару дней спустя, вернувшись из школы домой, я потерял сознание. На несколько часов… Просто отключился.
Когда я очнулся, я почувствовал себя на подъеме. И я увидел Джозефа, спящего на бетонном полу, и кто-то закрывал дверь. Кто-то, носивший на руке те же самые часы.
Я сидела не шевелясь, подогнув под себя ноги. Ной продолжал, а я цепенела все больше:
— Не знаю, было ли это на самом деле или мне приснилось, но после того, что с тобой случилось, я подумал, что это может происходить на самом деле. В реальном времени. Оглядываясь назад, на остальных людей в моих видениях, я всегда видел какие-то указания на то, где они находились: в одном случае больница, в другом — дорога. Но я никогда не осознавал, что это происходит взаправду.
Ной быстро опустил глаза. Потом закрыл их. Голос его был таким усталым.
— Поэтому, увидев Джозефа, я взял с собой тебя. Просто на случай, если я опять потеряю сознание или случится еще что-нибудь.
Он крепче сжал зубы.
— Когда оказалось, что он там, как я мог тебе это объяснить? Я подумал, что спятил.
Ной помолчал.
— Я подумал, что это я его увез.
Я услышала эхо голоса Ноя из той ночи: «Делай все, что можешь, чтобы разбудить Джозефа».
Он сказал это прежде, чем мы вообще увидели моего брата.
— Срань господня, — прошептала я.
— Я хотел рассказать тебе правду — обо мне, обо всем этом — прежде, чем похитили Джозефа. Но потом, когда его забрали, я не знал, что и сказать. Я искренне думал, что каким-то образом за это в ответе. Что, возможно, именно я причинил зло всем, кого видел, и подавлял воспоминания об этом… Или нечто подобное. Но тогда свет от чьих фар мы видели в Эверглейдсе? И почему они свернули на дорогу у сарая?
Я покачала головой. Я не знала. Это не имело смысла. Раньше я думала, что сошла с ума, но поняла, что я не сумасшедшая. Раньше я думала, что похищение Джозефа не случилось на самом деле, но оно случилось.
— Я его не забирал, — сказал Ной.
Голос его был ясным. Сильным. Но он не отрывал напряженного взгляда от пола. Он не смотрел на меня.
Я поверила, но спросила:
— Тогда кто его забрал?
Впервые с тех пор, как Ной начал говорить, он повернулся ко мне.
— Мы это выясним.
Я попыталась расположить всю информацию в каком-то разумном порядке.
— Итак, Джозеф не посылал тебе СМС, — сказала я.
Мое сердце забилось быстрее.
Ной покачал головой, но улыбнулся мне самой мимолетной улыбкой.
— Что? — спросила я.
— Я слышу это, — сказал Ной.
Я в замешательстве уставилась на него.
— Тебя, — тихо проговорил он. — Биение твоего сердца. Твой пульс. Твое дыхание. Всю тебя.
Мой пульс взбунтовался, и улыбка Ноя стала шире.
— У тебя собственное звучание. У всех оно есть: у животных, у людей. Я его слышу. Когда человек или животное чувствует боль, сильную усталость, что угодно, — я могу это определить. И я думаю… Блин! — Ной наклонил голову и потянул себя за волосы. — Что ж, это прозвучит безумно. Но, возможно, я в силах помогать, — сказал он, все еще опустив глаза.
Но потом поднял взгляд на меня, на мою руку. На мое плечо.
Невозможно.
— Когда ты спросила, почему я курю, я ответил, что никогда не болел. Это правда, и, когда я подрался, мне некоторое время было больно, но потом — ничего. Никакой боли. Все прошло.
Я недоверчиво посмотрела на него.
— Ты говоришь, что умеешь…
— Как твое плечо, Мара?
У меня не было слов.
— Сейчас ты испытывала бы очень сильную боль, даже после того, как плечевой сустав вправили. А твое предплечье? — спросил Ной, беря меня за руку и рассматривая ее.
Он провел пальцем от моего локтя до запястья.
— У тебя все еще были бы волдыри и, наверное, начали бы появляться рубцы, — сказал он, шаря взглядом по моей целой коже.
Потом глаза его встретились с моими.
— Кто тебе сказал о моей руке? — спросила я.
Мой голос звучал словно издалека.
— Никто не говорил. В том не было необходимости. Мэйбл умирала, когда ты привезла ее ко мне. Ей было так плохо, что мама не думала, что собака переживет ночь. Я остался вместе с ней в клинике и… Не знаю… Обнимал ее. И слышал, как она выздоравливает.
— Это не имеет смысла, — сказала я, уставившись на него.
— Знаю.
— Ты говоришь, что каким-то образом видел нескольких людей, которым предстояла смерть. Ты мог чувствовать эхо того, что чувствовали они. И всякий раз, когда мое сердце… Или все остальное… Начинает работать быстро, ты можешь это слышать.
— Знаю.
— И каким-то образом ты можешь слышать, что в людях неправильно, что у них не так, — и поправлять дело.
— Знаю.
— В то время как я способна лишь на то, чтобы…
Убивать. Я едва могла думать об этом.
— У тебя тоже были видения, разве не так? Тебе мерещилось всякое?
Глаза Ноя изучали мои глаза.
Я покачала головой.
— Галлюцинации. Ничего реального, только ночные кошмары и воспоминания.
Ной немного помолчал.
Я обдумала каждую галлюцинацию, какая у меня была. Стены класса. Джуд и Клэр в зеркале. Сережки в ванной. Ничего этого на самом деле не было. А события, которых, как я думала, не случилось, — так я оправдывала смерть Моралес и смерть хозяина Мэйбл — произошли.
У меня и вправду был посттравматический синдром. Это было реальным. Но то, что произошло — что я сделала, что могла сделать, — это тоже было реальным.
— Я просто знаю, — сказала я и на том закончила.
Мы пристально смотрели друг на друга, не смеясь, не улыбаясь. Просто смотрели. Ной — серьезно, я — недоверчиво, пока меня не оглоушила мысль, настолько важная, что мне захотелось прокричать ее вслух.
— Вылечи меня, — велела я Ною. — Эта штука, то, что я сделала… Ной, со мной что-то не так. Исправь это.
Выражение лица Ноя разбило мне сердце. Он откинул волосы с моего лица и легко провел рукой по моей шее.
— Не могу.
— Почему? — спросила я.
Голос мой грозил вот-вот сорваться.
Ной поднял обе руки к моему лицу и сжал его.
— Потому что ты не больна, — сказал он.
Я сидела совершенно неподвижно, медленно выдыхая через нос. Любой звук сокрушил бы меня. Чтобы не дать себе заплакать, я закрыла глаза, но на них все равно навернулись слезы.
— Итак, — сказала я.
Горло мое сжалось.
— Итак.
— Мы оба?
— Похоже на то, — сказал Ной.
Слеза скатилась на его большой палец, но он не убрал рук.
— Каковы шансы на…
— Крайне неблагоприятные, — перебил Ной.
Я улыбнулась под его пальцами. Я так остро чувствовала его, нас, потерянных и запутавшихся, не понимающих, что происходит и почему.
Но мы не были одиноки.
Ной придвинулся ближе и поцеловал меня в лоб. Выражение его лица было спокойным. Нет, больше того. Оно было умиротворенным.
— Ты, должно быть, умираешь с голоду. Позволь принести тебе что-нибудь с кухни.
Я кивнула, и Ной встал, чтобы уйти. Когда он открыл дверь моей спальни, я заговорила.
— Ной?
Он обернулся.
— Когда ты слышал меня прежде… Прежде чем я сюда переехала. Что я сказала?
Лицо Ноя стало серьезней.
— «Убери их».
— Должен сказать, мне нравится спать вот так.
Я сомневалась, что когда-нибудь устану слышать голос Ноя в темноте моей спальни. Его вес в моей кровати был незнакомым и волнующим. Он лежал на двух моих подушках, а я свернулась у его бока, деля с ним одеяло. Моя голова покоилась на плече Ноя, щека — на его груди. Сердце его билось ровно. Мое — безумно.
Думаю, я понимала, что ему небезопасно тут находиться. Со мной. Но я не могла заставить себя отодвинуться.
— Как ты все это устроил, а?
Я так и не покинула своей комнаты и не виделась с матерью с тех пор, как та приходила проведать меня нынче днем перед признанием Ноя. Перед моим признанием. Интересно, как мы из этого выпутаемся.
— Ну, теоретически я сплю в данный момент в комнате Даниэля.
— В данный момент?
— Сейчас, во время нашего с тобой разговора, — сказал Ной, заведя руку мне за спину.
Рука его остановилась ниже подола моей рубашки.
— Твоя мать не хотела, чтобы я так поздно ехал домой.
— А завтра?
— Хороший вопрос.
Я приподнялась, чтобы увидеть его лицо. Ной смотрел в потолок, и лицо его было задумчивым и серьезным.
— Будешь ли ты здесь завтра?
Я продолжала говорить ровным голосом. К этому времени я уже поняла, что Ной не играет в игры. Что, если бы он собирался уйти, он бы ушел и честно сказал об этом. Но я надеялась, что он не собирался такое сказать.
Он мягко улыбнулся.
— Что случится с нами завтра? Теперь, когда мы знаем, что мы не сумасшедшие.
Это был главный вопрос, который преследовал меня с прошлой недели, с тех пор, как я вспомнила. Что дальше? Нужно ли мне что-нибудь предпринять? Что мне делать? Игнорировать это? Попытаться это остановить? Есть ли у меня вообще выбор? На меня навалилось слишком многое, и я не могла справиться. Сердце мое дико колотилось.
— О чем ты думаешь? — Ной повернулся на бок и сильнее притянул к себе, так что мы идеально вписались друг в друга.
— Что? — прошептала я; мысли мои рассеялись.
Ной придвинулся ближе и наклонил голову, как будто собирался мне что-то прошептать. Но вместо этого его нос скользнул по моей челюсти, губы нашли ямку за моим ухом.
— Твое сердце пускается в галоп, — сказал он, проводя губами по моей шее до ключицы.
— Я не помню, — ответила я, поглощенная теперь ощущением рук Ноя на тонкой ткани моих штанов.
Ладонь скользнула под мое колено. Мое бедро. Он наклонил голову так, чтобы посмотреть на меня, с озорной улыбкой на губах.
— Мара, если ты устала, я слышу это. Если тебе больно, я чувствую это. И если ты солжешь, я это пойму.
Я закрыла глаза, только теперь начиная полностью осознавать, что означает способность Ноя. О каждой моей реакции — о каждой моей реакции на него — он узнает. И не только о моей — он чувствовал каждого.
— Мне очень нравится, что не нужно от тебя это прятать, — сказал Ной, зацепив пальцем воротник моей рубашки.
Оттянув ткань в сторону, он поцеловал меня в голое плечо.
Я слегка оттолкнула его, чтобы видеть его лицо.
— Как ты с этим справляешься?
У Ноя сделался озадаченный вид.
— Непрерывно слышать и чувствовать физическую реакцию всех и каждого вокруг. Ты не сходишь с ума?
Если он не сошел с ума, я определенно сойду, зная, что, пока я была с ним рядом, у меня не было никаких секретов.
Ной сдвинул брови.
— По большей части это превращается всего лишь в фоновый шум. До тех пор, пока я не сосредотачиваюсь на отдельном человеке.
Его палец задел мое колено и пробежал сбоку по моей ноге, вверх по бедру — и сердце мое часто заколотилось в ответ.
— Прекрати, — сказала я и оттолкнула его руку. Ной широко ухмыльнулся. — Так ты говорил?..
— Я могу слышать все… всех… но не могу их чувствовать. Только четверых, о которых я тебе рассказал, и только когда им… тебе… было больно. Ты была первой, с кем я встретился в реальной жизни, потом был Джозеф. Я видел вас, видел, где вы были, и, сдается, почувствовал эхо того, что вы оба чувствовали.
— Но есть множество страдающих людей. — Я уставилась на него. — Почему именно мы?
— Не знаю.
— Что будем делать?
Уголки губы Ноя приподнялись в улыбке; он провел большим пальцем по моим губам.
— Я могу придумать несколько занятий.
Я ухмыльнулась.
— Это мне не поможет.
И, когда я это сказала, по мне прокатилась волна дежавю. Я увидела себя, сжимающую стеклянный флакон, в пыльной лавке Литтл-Гаваны.
«Я в замешательстве, — сказала я мистеру Лукуми. — Мне нужна помощь».
«Это вам не поможет», — ответил он, глядя на мой кулак.
Но потом он помог мне вспомнить. Может, помог бы и сейчас.
Я мгновенно очутилась на ногах.
— Мы должны вернуться в «Ботанику», — сказала я, метнувшись к туалетному столику.
Ной искоса посмотрел на меня.
— Уже давно за полночь. Там сейчас никого не будет.
Его глаза изучали мои.
— И в любом случае ты вообще уверена, что хочешь туда вернуться? Тот жрец и в первый раз был не особенно любезен.
Я вспомнила лицо мистера Лукуми, вспомнила, что он, похоже, знал меня, и впала в неистовство.
— Ной, — сказала я, бросившись к нему. — Он знает. Тот человек… Жрец… Он знает обо мне. Знает. Вот почему то, что он сделал, сработало.
Ной приподнял брови.
— Но ты сказала, что это не сработало.
— Я ошиблась.
Мой голос звучал странно, и тихая комната поглотила мои слова.
— Мы должны туда вернуться.
По моим рукам побежали мурашки.
Ной подошел ко мне, притянул к себе и гладил по волосам до тех пор, пока мое дыхание не замедлилось настолько, что я смогла говорить. Он наблюдал за моими глазами, пока я успокаивалась. Мои руки безжизненно висели вдоль тела.
— Разве не существует другой возможности вспомнить ту ночь, Мара? — спросил Ной тихо.
Я сощурилась, глядя на него.
— Если у тебя есть идея получше, с удовольствием выслушаю.
Ной взял меня за руку и переплел свои пальцы с моими.
— Хорошо, — сказал он и повел меня к кровати. — Ты победила.
Но почему-то чувствовалось, что я уже проиграла.
На следующее утро я проснулась рядом с Ноем. Рука моя обвивалась вокруг его талии, и я чувствовала, как его ребра двигаются под тонкой тканью футболки в такт дыханию. Впервые я видела его вот так, впервые могла рассмотреть без помех. Выпуклость его бицепса под рукавом. Несколько завитков волос, выглядывающих из-под распоротого ворота его обкромсанной фуфайки. Кулон, который он всегда носил, ночью выскользнул из-под рубашки. Я впервые разглядела его внимательно: амулет представлял собой всего лишь тонкую полоску серебра: половина была сработана в виде пера, половина — в виде кинжала. Он был интересным и красивым, в точности как сам Ной.
Мой взгляд продолжал скользить по нечеловечески красивому мальчику в моей постели. Одна его рука была сжата в кулак рядом с лицом. Полоска мягкого света озаряла пряди его темных, взъерошенных волос, заставляя их сиять золотом. Я вдохнула аромат его кожи, смешавшийся с запахом моего шампуня.
Мне хотелось его поцеловать.
Мне хотелось поцеловать маленькое созвездие веснушек на его шее, прячущееся возле линии волос. Почувствовать покалывание его колючей челюсти под моими губами, мягкую, как лепесток, кожу век под кончиками моих пальцев. Потом Ной тихо вздохнул. Я была пьяна от счастья, пьяна Ноем. Я почувствовала укол жалости к Анне и ко всем другим девочкам, которые могли быть или могли не быть до меня, — если бы они знали, чего лишились. А это породило следующую мысль — о том, как больно мне было бы тоже его потерять. Его присутствие смягчало мое безумие, и его почти хватало, чтобы заставить забыть о сотворенном мною. Почти.
Я сунула пальцы в руку Ноя и сжала.
— Доброе утро, — прошептала я.
Он шевельнулся.
— М-м, — пробормотал Ной, потом слегка улыбнулся с закрытыми глазами. — Доброе.
— Нам надо идти, — сказала я, желая, чтобы нам не надо было идти, — прежде чем моя мама найдет тебя здесь.
Ной перевернулся и навис надо мной, опираясь на локти, не прикасаясь — одну секунду, две, три. У меня часто застучало сердце. Ной улыбнулся, а потом выскользнул из кровати и из комнаты.
Мы встретились на кухне, как только я оделась, причесалась и придала себе в целом презентабельный вид. Зажатый между Даниэлем и Джозефом, Ной ухмыльнулся мне поверх чашки кофе.
— Мара!
Мама широко раскрыла глаза, увидев меня на кухне, причем полностью одетой. Но она быстро взяла себя в руки.
— Тебе что-нибудь дать?
Ной украдкой кивнул мне.
— Э-э, конечно, — ответила я. — Как насчет… — Я осмотрела кухонный стол. — Как насчет бейгла?
Мама улыбнулась, взяла с тарелки один и сунула в тостер. Я села за стол напротив трех мальчиков. Все, казалось, притворялись, что я не уединялась в комнате последние несколько дней, что со мной все в полном порядке.
— Итак, сегодня в школу? — спросила мама.
Ной кивнул.
— Думаю, я отвезу Мару, — обратился он к Даниэлю. — Если ты не против.
Я сдвинула брови, но Ной бросил на меня взгляд. Его рука нашла под столом мою. Я промолчала.
Даниэль встал и улыбнулся, потом пошел со своей тарелкой к раковине.
— Меня это очень даже устраивает. В таком случае я не опоздаю.
Я возвела глаза к потолку. Мама подтолкнула ко мне тарелку, и я тихо ела, сидя рядом с ней, Джозефом и Ноем, которые обсуждали, не пойти ли в зоопарк на выходных. Этим утром ясно чувствовалось, в каком они радужном настроении, и я ощутила, как в груди моей вздымаются любовь и вина. Любовь не требовала объяснений. Вина была за то, через что они из-за меня прошли. За то, через что они могли еще из-за меня пройти, если я не разрешу свою проблему. Но я отбросила эту мысль, поцеловала маму в щеку и подошла к передней двери.
— Готова? — спросил Ной.
Я кивнула, хотя готова не была.
— Куда мы на самом деле направляемся? — спросила я, как только Ной отъехал от дома.
Я прекрасно знала, что мы не можем ехать в школу. Там для меня было опасно. Потому что я была опасна, когда находилась рядом с другими людьми.
— Калле-Охо, 1821, — ответил Ной. — Ты же хотела вернуться в «Ботанику», так?
— Даниэль заметит, что нас нет в школе.
Ной пожал плечами.
— Я объясню, что тебе понадобился свободный день. Он ничего не скажет.
Я надеялась, что Ной прав.
Литтл-Гавана каким-то образом сделалась нашим излюбленным местом, но сегодня в ней не было ничего знакомого. Толпы людей волновались на улицах, размахивая флагами в такт барабанному бою музыки, которая ревела невесть откуда. В Калле-Охо перекрыли движение машин, поэтому нам пришлось идти пешком.
— Что это?
Ной был без солнечных очков. Он обозрел красочно разодетую толпу.
— Праздник, — ответил он. Я сердито уставилась на него. — Пошли, попытаемся пробиться.
Мы и вправду попытались, но продвигались медленно. Мы прокладывали себе зыбкий путь сквозь скопище народа; нас палило солнце.
Матери держали за руки детей с разрисованными личиками, мужчины, обращаясь друг к другу, перекрикивали музыку. Тротуары были заставлены столами, чтобы посетители могли и наблюдать за праздником, и в то же время есть. Группа парней прислонилась к стене табачного магазина, куря и смеясь, а парк домино был полон зрителей. Я осмотрела витрины в поисках странного ассортимента предметов, а окна — в поисках статуэток сантерии, но не увидела их.
— Стой! — окликнул Ной сквозь музыку.
Он был в четырех-пяти шагах позади меня.
— Что?
Я вернулась к нему и по пути в кого-то врезалась — очень сильно. В кого-то в темно-синей бейсболке. Я застыла.
Человек этот повернулся и посмотрел на меня из-под козырька.
— Пардон, — сказал он и зашагал прочь.
Я сделала глубокий вдох. Просто человек в кепке. Я чересчур нервничаю.
Я пробралась к Ною. Он снял очки, стоя лицом к фасаду магазина. Лицо его было лишено выражения, полностью бесстрастно.
— Посмотри на адрес.
Я обшарила взглядом написанные по шаблону номера над стеклянной дверью магазина игрушек.
— Тысяча восемьсот двадцать третий, — сказала я, потом сделала несколько шагов в другом направлении, к следующему магазину.
У меня перехватило горло, когда я прочитала адрес.
— Тысяча восемьсот девятнадцатый.
Где же 1821?
Лицо Ноя было каменным, но глаза его выдавали. Он был потрясен.
— Может, это на другой стороне улицы, — сказала я, не веря самой себе.
Ной не ответил. Глаза мои обшарили здание, изучая его. Я пробралась обратно к магазину игрушек и, прижавшись носом к затуманенному стеклу, заглянула внутрь. На полу кружком сидели большие игрушечные звери, марионетки застыли в танце в окне, собравшись вокруг куклы-чревовещателя. Я сделала шаг назад. Магазин был таким же узким, как «Ботаника», но, с другой стороны, по обе его стороны магазинчики имели схожий вид.
— Может, мы должны у кого-нибудь спросить, — сказала я, начиная отчаиваться.
Сердце мое сильно колотилось, пока я обшаривала глазами магазины в поисках кого-нибудь, кого можно было бы расспросить.
Ной стоял лицом к фасаду.
— Не думаю, что это что-то изменит, — глухо проговорил он. — Думаю, мы можем рассчитывать только на себя.
Пока мы шли по темной, окаймленной пальмами аллее к зоопарку, меня все стремительней охватывал ужас.
— Это плохая затея, — сказала я Ною.
Мы разговаривали об этом на обратном пути из Литтл-Гаваны, после того как я позвонила маме и сказала, что мы собираемся потусоваться после школы в доме Ноя — куда мы не поехали, — чтобы сменить обстановку. Поскольку не было никакой возможности выследить мистера Лукуми, если его и вправду так звали (а больше мы ни к кому не могли обратиться за помощью, если не хотели быть выданными), пришлось решать, что делать дальше. Конечно, главным образом речь шла обо мне; я должна была выяснить, что порождает мои реакции, если собиралась научиться хоть как-то контролировать их. Мы согласились, что так будет лучше всего, что это самый легкий способ поэкспериментировать. Но я все равно боялась.
— Просто доверься мне. Я буду поблизости.
— Гордое сердце разобьется о камни,[77] — сказала я с печальной улыбкой. А потом: — Повтори, почему мы не можем сначала проверить тебя?
— Я хочу посмотреть, смогу ли я тебя нейтрализовать. Думаю, это важно. Может, именно поэтому мы нашли друг друга, понимаешь?
— Не очень, — сказала я окну.
Мои волосы мокрыми прядями прилипли сзади к шее, и я закрутила их в пучок.
— Теперь ты споришь просто ради спора.
— И это говорит тот, у кого есть полезная… способность.
Было странно называть вещи вслух, говорить про то, что мы с ним могли делать. Неуместно. Слово «способность» вообще-то не до конца отражало суть.
— Думаю, ты способна на большее, Мара. Я действительно так думаю.
— Может быть, — сказала я, хотя сомневалась. — Но мне бы хотелось иметь твою способность.
— Мне бы тоже этого хотелось.
Потом после паузы Ной добавил:
— Целительство — для девчонок.
— Ты просто ужасен, — сказала я и покачала головой.
Противная ухмылка изогнула губы Ноя.
— Это не смешно, — сказала я, но все равно улыбнулась.
Я все еще тревожилась, но просто неслыханно, насколько лучше я чувствовала себя рядом с Ноем теперь, когда он обо всем знал. Как будто я могла с этим справиться. Как будто мы могли справиться с этим вместе.
Ной припарковался у бордюра зоопарка. Я не знала, как он ухитрился устроить, чтобы нас пустили после закрытия, и не спрашивала. На входе нас приветствовали скульптурные камни, нависающие над искусственным прудом. На воде тут и там спали пеликаны, спрятав головы под крылья. На другой стороне пруда, за пешеходной дорожкой, стояли кучками фламинго, бледно-розовые в свете дежурных галогеновых ламп. Птицы были молчаливыми часовыми, не сумевшими заметить и прокомментировать наше присутствие.
Мы рука в руке углубились в парк; горячий ветер ерошил листву и наши волосы. Мимо газелей и антилоп, которые шевельнулись при нашем приближении. Копыта застучали по земле, и по стаду прокатилось тихое фырканье. Мы ускорили шаг.
Кто-то зашуршал в листве над нами, но я ничего не смогла рассмотреть в темноте. Я прочитала вывеску экспозиции: белые гиббоны направо, шимпанзе налево. Едва я закончила читать, резкий вопль пронзил воздух, и кто-то ломанулся к нам через кусты. Мои ноги и сердце застыли.
Шимпанзе круто остановился перед самым рвом с водой. Чудовищный шимпанзе — не из тех, что принадлежат миловидным загорелым заклинателям, работающим на потребу публике. Он сел на обрыве, напряженно, согнувшись. Смотрел на меня человеческими глазами, которые проследили за нами, когда мы с Ноем снова пошли. Волоски на моей шее встали дыбом.
Когда мы приблизились к небольшому зданию, спрятанному за высокими деревьями и за кустарником, Ной свернул в маленькую нишу и вытащил из кармана связку ключей. На двери было написано: «Только для персонала».
— Что мы делаем?
— Это служебное помещение. Они готовятся к выставке насекомых мира или что-то в этом роде, — сказал Ной, открывая дверь.
Мне была ненавистна мысль о том, чтобы кого-то убивать, но, по крайней мере, жуки размножались как… Ну, как тараканы, и никто не хватится нескольких пропавших.
— Как ты все устроил? — спросила я, оглядываясь назад.
У меня мурашки бежали по коже. Я не могла избавиться от ощущения, что за нами наблюдают.
— Мама выполняет здесь кое-какую волонтерскую работу. И дает им непотребную кучу денег.
Ной включил лампы (длинный металлический стол в центре осветился) и закрыл за нами дверь.
Вдоль стен тянулись металлические полки с банками и пластмассовыми ванночками. Ной прошелся по помещению, разглядывая маленькие ярлычки. Застыв в дверном проеме, я не могла прочитать их со своего места.
В конце концов он поднял полупрозрачный пластмассовый ящичек. Я прищурилась на Ноя.
— Кто в нем?
— Пиявки, — небрежно ответил он.
Он избегал встречаться со мной взглядом.
По мне прокатилась волна отвращения.
— Нет.
— Ты должна.
Я содрогнулась.
— Выбери что-нибудь другое, — сказала я и ринулась в дальнюю часть комнаты. — Вот!
Я показала на непрозрачную ванночку с ярлычком, который не смогла прочесть вслух.
— Что-то чего-то скорпионы.
— Они ядовитые, — сказал Ной, разглядывая мое лицо.
— Это даже лучше.
— А еще они — вымирающий вид.
— Что ж, ладно, — ответила я.
Мой голос и мои ноги дрожали, когда я подошла к прозрачному ящичку и показала на него.
— Здоровяк-паук.
Ной подошел и прочитал ярлычок, все еще держа ящик с пиявками. Слишком близко. Я попятилась.
— Тоже ядовитый, — ровным тоном сказал Ной.
— Тогда это послужит очень могучим стимулом.
— Он может укусить прежде, чем ты его убьешь.
Сердце мое норовило выскочить из глотки.
— Для тебя будет идеальная возможность попрактиковаться в лечении, — выдавила я.
Ной покачал головой.
— Я не собираюсь экспериментировать с твоей жизнью. Нет.
— Тогда выбери кого-нибудь другого, — сказала я, начиная задыхаться от ужаса. — Не пиявок.
Ной потер лоб.
— Они безобидные, Мара.
— Плевать!
Я услышала, как насекомые в комнате бьют хитиновыми крылышками по стенкам своих пластмассовых тюрем. Я начала терять самообладание и почувствовала, что шатаюсь.
— Если не получится, я немедленно ее сниму, — сказал Ной. — Она тебя не ранит.
— Нет. Я серьезно, Ной, — сказала я. — Я не могу этого сделать. Они впиваются в кожу и сосут кровь. О господи. О господи!
Я обхватила себя руками, чтобы унять дрожь.
— Это быстро закончится, обещаю, — сказал Ной. — Ты ничего не почувствуешь.
Он сунул руку в резервуар.
— Нет.
Это слово я смогла лишь прохрипеть. Я не могла дышать. Перед глазами появились разноцветные пятна, которые не получалось сморгнуть. Ной подхватил ладонью пиявку, и я почувствовала, как оседаю на пол. Потом…
Ничего.
— Мара.
Мои веки затрепетали и поднялись.
— Она мертва. Невероятно, — сказал Ной. — Ты сделала это.
Ной подошел ко мне с раскрытой ладонью, чтобы показать, но я отпрянула и встала, опираясь спиной о дверь. Он посмотрел на меня с непонятным выражением лица, потом отошел выбросить дохлую пиявку. Он поднял корзину для мусора и хотел вернуть ее на полку, но замер.
— Господи, — сказал Ной.
— Что?
Мой голос все еще был лишь дрожащим шепотом.
— Они все мертвы.
— Пиявки?
Ной нетвердой рукой вернул корзину на полку и пошел вдоль рядов полок с насекомыми. Глаза его изучали прозрачные ванночки; некоторые он открывал, чтобы внимательно рассмотреть.
Вернувшись туда, откуда начал, Ной уставился в стену.
— Все, — сказал он. — Все мертвы.
Мои ноздри наполнила вонь гниения, голос жужжал мне в ухо: «Биологи сообщают, что замор рыбы в Эверглейдсе случился, скорее всего, из-за недостатка кислорода в воде».
Образы распухших, со вздувшимися животами аллигаторов появились в моем помрачившемся сознании.
«По-видимому, в том следует винить поразительное множество трупов аллигаторов».
Я сделала это. Точно так же, как сделала сейчас.
Ной разглядывал «поле боя» пустыми глазами. Он не мог на меня глядеть. И я не винила его в этом.
После борьбы с дверной ручкой я метнулась в темноту. Меня встретил шквал визгливых воплей и завываний. По крайней мере, произошедшее имело пределы.
Я чувствовала отвращение к самой себе. И когда Ной последовал за мной на улицу, стало видно, что он тоже испытывает отвращение. Он избегал моего взгляда и молчал. При виде его сжатых кулаков, его внезапной холодности я почувствовала в сердце резкую боль, мне захотелось плакать. Я была жалкой. Но, едва начав плакать, я не могла остановиться. Вообще-то даже не хотела.
Всхлипывания обжигали мое горло, но то была хорошая боль. Заслуженная.
Ной все еще молчал. Только когда я упала на землю, не в силах больше ни секунды удержаться на ногах, он шевельнулся. Он схватил меня за руку и потянул вверх, но ноги мои дрожали. Я не могла двигаться. Не могла дышать. Ной обхватил меня, но, как только он это сделал, мне захотелось, чтобы он убрал руки. Мне хотелось убежать.
Я билась в его объятьях, мои худые лопатки впились в его грудь.
— Отпусти меня.
— Нет.
— Пожалуйста, — выдавила я.
Он чуть-чуть ослабил руки.
— Только если ты обещаешь не убегать.
Я была вне себя, и Ной это знал. Он боялся, что я натворю еще больше, он должен был позаботиться о том, чтобы я ничего больше не уничтожила.
— Обещаю, — прошептала я.
Он повернул меня лицом к себе, потом отпустил. Я не могла заставить себя взглянуть на Ноя, поэтому сосредоточилась на рисунке его клетчатой рубашки, а после — на земле.
— Пойдем.
Мы безмолвно шли среди рыков и воплей. Все животные теперь проснулись, антилопы сбились в кучу у края экспозиции, в страхе стуча копытами. Птицы в панике хлопали крыльями, а один пеликан нырнул прямо в выходящую на поверхность скалу, когда мы приблизились к ней. Он свалился со скалы в воду и вынырнул, волоча за собой сломанное, безжизненно повисшее крыло. Мне захотелось умереть.
В ту же секунду, как мы добрались до машины Ноя, я схватилась за ручку. Дверца была заперта.
— Открой, — сказала я, все еще не встречаясь с ним взглядом.
— Мара…
— Открой.
— Сперва посмотри на меня.
— Сейчас я не могу с этим справиться, — сказала я сквозь сжатые зубы. — Просто открой дверь.
Он открыл. Я села, съежившись, на пассажирское сиденье.
— Отвези меня домой, пожалуйста.
— Мара…
— Пожалуйста!
Ной завел машину. Мы ехали молча. Всю дорогу я пристально глядела на свои колени, но, когда машина замедлила ход, наконец-то посмотрела в окно. Пейзаж был знакомым, но не тем, какой я должна была увидеть. Мы въехали в ворота его дома, и я метнула на Ноя стальной взгляд.
— Что мы здесь делаем?
Он не ответил, и я поняла. С тех пор, как я призналась ему, Ной просто меня ублажал. Он сказал, что верит мне, и, может, действительно верил: что-то не так, что-то со мной не в порядке. Но он не понял. Он думал, что мне приснилось, будто он чуть не умер, когда я его поцеловала. Думал, что Рэчел, Клэр и Джуд погибли, когда обрушилось старое, обветшавшее здание. Что хозяин Мэйбл мог упасть и раскроить себе череп, мисс Моралес могла умереть от удара и все вместе взятое можно просто добавить к серии ужасных совпадений.
Но теперь он не мог так думать, после нынешней ночи, после того, что я натворила. После того, что нельзя было оправдать, что было по-настоящему. И теперь Ной уходил от меня, и я была этому рада.
Я сама решу, что делать дальше.
Он остановил машину в гараже и открыл пассажирскую дверцу. Я не шевельнулась.
— Мара, вылезай из машины.
— Ты можешь сделать это прямо здесь? Я хочу домой.
Мне нужно было подумать — теперь, когда я осталась полностью и окончательно одна во всей этой передряге. Я не могла так жить, и мне требовалось составить план.
— Просто выйди, пожалуйста.
Я вылезла из машины, но замешкалась у входной двери. Когда я была здесь в последний раз, собаки почувствовали, что со мной что-то не так. Мне не хотелось быть рядом с ними.
— А как же Мэйбл и Руби?
— Они в клетке на другой стороне дома.
Я выдохнула и последовала за Ноем, который вошел в коридор и поднялся по узкой лестнице. Он потянулся, чтобы взять меня за руку, но я вздрогнула от его прикосновения. Чувствовать Ноя… От этого мне придется еще тяжелей. Он ногой открыл дверь, и я очутилась в его комнате. Он повернулся ко мне. На лице его было выражение тихого бешенства.
— Прости, — сказал он.
Вот оно. Я его потеряла. Но меня удивило, что вместо боли, страдания я чувствовала лишь оцепенение.
— Все в порядке.
— Я не знаю, что сказать.
Когда я заговорила, голос мой был холодным и отрешенным:
— Тут нечего говорить.
— Просто посмотри на меня, Мара.
Я подняла голову и посмотрела ему в глаза. Они были жестокими. Я бы испугалась, если бы не знала, что к чему. Самой страшной тварью в этой комнате была я.
— Мне так бесконечно, беспредельно жаль, — сказал Ной.
Голос его был пустым, и в груди у меня все сжалось. Он не должен был чувствовать себя из-за этого виноватым. Я его не винила.
Я покачала головой.
— Нет, не качай головой, — сказал он. — Я облажался. Грандиозно облажался.
Вопрос слетел с моих губ прежде, чем я смогла удержаться:
— Что?
— Я не должен был позволять этому зайти так далеко.
Выражение моего лица изменилось, став потрясенным.
— Ной, ты ничего не сделал.
— Шутишь? Я пытал тебя. Я пытал тебя.
В его голосе слышалась тихая ярость. Мышцы его были напряжены, сведены; он выглядел так, будто ему хотелось что-нибудь разбить. Мне было знакомо это чувство.
— Ты сделал то, что должен был сделать.
Голос его сочился отвращением:
— Я тебе не верил.
Я это знала.
— Просто скажи мне вот что, — проговорила я. — Ты лгал насчет того, что умеешь делать?
— Нет.
— Значит, ты предпочел ничего не делать?
Выражение лица Ноя было жестким.
— Все случилось слишком быстро. Звук… Или что там, отличался от того, который был в прошлый раз, с Моралес.
— Моралес? — тупо сказала я. — Ты это слышал?
— Я слышал… Что-то. Тебя. Звук был неправильным. Но я не знал, что он означает. С Анной и Эйденом, когда Джейми исключили из школы, ты тоже была сама не своя, но я не знал, что происходит. Я этого не понимал. Понимал только, что он тебе угрожает, и мне хотелось сломать его за это. В этот же раз, сегодняшней ночью, было по-другому, и я думаю, с аллигаторами тоже было иначе.
У меня пересохло во рту, когда Ной подтвердил, что я сделала. Он потер лицо, прошелся рукой по волосам.
— Слишком много всего происходило — слишком много было шума на болоте. Я не знал, может, они просто исчезли, но я… У меня было чувство: что-то случилось.
Он помолчал, лицо его застыло.
— Прости, — сказал он решительно.
Слушая Ноя, я ощущала тошноту — горло мое сжалось, я не могла дышать. Мне нужно было убраться отсюда. Я добралась до двери.
— Не надо, — сказал Ной, пересекая комнату.
Он потянулся ко мне, но я уклонилась. Он все равно взял меня за руку и подвел к своей постели. Я нехотя уступила, зная, что это будет нашей последней беседой. И, хотя я знала, что так нужно, это причиняло такую боль, что я поняла: пока я не в силах вырваться и убежать. Поэтому мы сели бок о бок, но я вынула свою руку из его руки. Ной отвернулся.
— Я думал… Я думал, что, может, ты просто видишь то, что вот-вот случится, видишь так же, как я. Я думал, ты просто чувствуешь вину из-за Рэчел.
Именно так сказала бы моя мать.
— Я не понял и все подталкивал тебя. Пока не подтолкнул слишком сильно.
Он посмотрел на меня из-под этих своих ресниц, и его взгляд пронзил пустоту, оставшуюся там, где раньше было мое сердце. Он злился на себя, а не на меня. Это было так неправильно, так ошибочно.
— То была не твоя вина, Ной.
Он начал было что-то говорить, но я положила пальцы на его красивые, идеальные губы, желая контакта.
— В первый раз увидел это ты. Но в первый раз сделала это я. Если я не…
Я спохватилась прежде, чем успела сказать, что надумала сделать. Что должна сделать.
— В следующий раз, когда такое случится, я не смогу выдержать твой взгляд, понимаешь?
Ной сердито уставился на меня.
— Это было из-за меня, Мара, из-за того, что я заставил тебя сделать.
— Ты не заставлял меня убивать всех до единого живых существ в той комнате. Я сделала это сама.
— Не всех в комнате.
— Что?
— Ты не убила всех в той комнате.
— За исключением нас — убила.
Ной невесело рассмеялся.
— В том-то и дело. Ты могла бы убить меня. Я мучил тебя, и ты могла бы покончить с этим, покончив со мной. Но ты так не поступила. — Он смахнул волосы с моего лица. — Ты сильнее, чем думаешь.
Рука его задержалась на моей щеке, и я в муке закрыла глаза.
— Да, мы не знаем, как и почему это случилось с тобой… С нами, — сказал Ной. — Но мы разберемся.
Я открыла глаза и уставилась на него.
— Ты за это не в ответе.
— К чертям собачьим, что не в ответе. Я хочу тебе помочь.
Я резко вдохнула.
— А что будет завтра? Кто-нибудь станет гадать, что убило сотни существ вымирающих видов.
— Не беспокойся, я…
— Все исправишь? Ты все исправишь, Ной?
Произнеся эти слова, я поняла, что именно это и было у него на уме. Несмотря на весь свой рационализм, он и вправду думал, что может исцелить меня, как мог исцелить всех остальных.
— Ты думаешь, именно таким образом все и уладится? Я облажаюсь, а ты об этом позаботишься, так ведь?
То была просто еще одна проблема, которую можно было решить, если только мы вложим в нее достаточно времени, практики или денег. Вложим в меня. А когда опыт провалится — когда я потерплю провал — и умрут люди, Ной будет винить себя, ненавидеть себя за то, что не смог этому помешать. За то, что не смог меня остановить. Я не должна была так с ним поступать. Поэтому сказала единственное, что могла:
— Мне не нужна твоя помощь. Ты мне не нужен.
Слова эти на моем языке ощущались бунтарскими. И они ударили его, как пощечина.
— Ты лжешь, — сказал Ной низким спокойным голосом.
Мой голос был холодным и отстраненным.
— Думаю, будет лучше, если я с тобой больше не увижусь.
Не знаю, откуда у меня взялись силы такое сказать, но я была за них благодарна.
— Почему ты так поступаешь? — спросил Ной, пронзая меня ледяным взглядом.
Я начала терять самообладание.
— Ты и в самом деле задаешь мне этот вопрос? Я убила пять человек.
— Нечаянно.
— Я этого хотела.
— Господи, Мара. Думаешь, ты единственная, кто хочет, чтобы с плохими людьми случились плохие вещи?
— Нет, но я единственная, кто получает то, чего хочет, — сказала я. — И Рэчел, между прочим, не была плохим человеком. Я любила ее, и она ничего плохого мне не сделала, и все равно она умерла из-за меня!
— Может быть.
Я круто развернулась.
— Что? Что ты только что сказал?
— Ты все еще не знаешь, было ли случившееся в психушке несчастным случаем.
— Мы снова вернулись к тому, с чего начали? В самом деле?
— Послушай. Даже если это не было…
— Это не было, — сказала я сквозь сжатые зубы.
— Даже если это не было несчастным случаем, — продолжал Ной, — я могу предупредить тебя в следующий раз, когда такое грозит случиться.
Мой голос стал низким:
— Так, как ты предупредил меня перед тем, как я убила Моралес.
— Это нечестно, и ты это знаешь. Тогда я понятия не имел, что происходит. Теперь я знаю. В следующий раз, когда такое произойдет, я тебя предупрежу и ты остановишься.
— Ты имеешь в виду, заставишь меня остановиться.
— Нет. Решать тебе. Всегда решать тебе. Но, может, если ты станешь терять власть над собой, я смогу помочь тебе вернуться.
— А что, если что-нибудь случится, а тебя не будет рядом? — спросила я.
— Я буду рядом.
— Но что, если тебя все-таки не будет?
— Тогда я буду в этом виноват.
— Именно!
Ной старательно сохранял непроницаемое выражение лица.
— Мне нужен бойфренд, а не нянька, Ной. Но давай предположим, что я согласна с этим планом и что ты будешь рядом, но не сможешь меня остановить. Ты будешь винить в случившемся себя. Ты хочешь, чтобы на моей совести было и это? Перестань быть таким эгоистом.
Челюсти Ноя напряглись.
— Не перестану.
— Хорошо. И не надо. Но я ухожу.
Я встала, чтобы уйти, но почувствовала на своих бедрах пальцы Ноя. Сквозь джинсы его хватка ощущалась легкой, как перышко, но я застыла.
— Я пойду за тобой, — сказал он.
Я посмотрела на него сверху вниз, на его взъерошенные волосы над серьезным лицом, на полузакрытые, тяжелые веки. Сидя на кровати, он был мне до талии. По моей спине пробежала нервная дрожь.
— Отцепись, — сказала я — неубедительно.
Тень улыбки тронула его губы.
— Сперва ты.
Я заморгала и внимательно посмотрела на него.
— Что ж. Разве это не опасная игра?
— Я не играю.
У меня раздулись ноздри; Ной меня провоцировал. Нарочно, чтобы проверить, что я сделаю. Мне сразу захотелось ударить его, захотелось зарыться пальцами в его волосы и потянуть.
— Я не позволю тебе это сделать, — сказала я.
— Ты меня не остановишь.
Теперь он говорил низким голосом. Неописуемо сексуальным.
Мои веки затрепетали и сомкнулись.
— Черта с два не остановлю, — сказала я. — Я могу тебя убить.
— Тогда я умру счастливым.
— Не смешно.
— А я не шучу.
Я открыла глаза и сосредоточилась на его лице.
— Я буду счастливее без тебя, — солгала я так убедительно, как только могла.
— Как скверно.
Всего в полудюйме от моего пупка губы Ноя скривились в полуулыбке, которую я так любила и так ненавидела.
В голове у меня был туман.
— Тебе полагается сказать: «Все, чего я хочу, — это чтобы ты была счастлива. Я сделаю все, чтобы ты была счастливой, даже если это означает жить без тебя».
— Прости, — сказал Ной. — Я просто не настолько большой человек.
Его руки скользнули по моим бедрам до талии. Подушечки его пальцев пробежали по коже под тканью моей рубашки. Я попыталась унять свой пульс — и потерпела поражение.
— Ты меня хочешь, — сказал Ной просто, категорично. — Не лги мне. Я это слышу.
— Это не относится к делу, — выдохнула я.
— Нет, относится. Ты меня хочешь так же сильно, как я тебя. Собственно, ты — это все, чего я хочу.
Мой язык сражался с моим разумом.
— Сегодня хочешь, — прошептала я.
Когда Ной медленно встал, его тело коснулось моего.
— Сегодня. Нынче ночью. Завтра. Всегда.
Глаза Ноя не отрывались от моих. Взгляд его был безбрежен.
— Я создан для тебя, Мара.
И в тот момент, хотя я и не знала, как такое возможно и что это значит, я поверила ему.
— И ты это знаешь. Поэтому скажи мне правду. Ты хочешь меня?
Голос его был сильным и уверенным, когда он задал вопрос, похожий скорее на утверждение.
Но его лицо. В самых легких морщинках на его лбу, в том, как он хмурил брови, чуть заметно, это было там. Сомнение.
Он и в самом деле не знает? Пока я пыталась уяснить невозможность подобной мысли, уверенность Ноя начала таять, это было видно по выражению его лица.
Правильным решением было бы оставить его вопрос без ответа. Дать Ною поверить, как бы это ни было невозможно, что я его не хочу. Что я его не люблю. А потом все будет кончено. Ной останется лучшим, что почти случилось в моей жизни, но так он будет в безопасности.
Я приняла неправильное решение.
Я обхватила Ноя за шею и уткнулась в него.
— Да, — прошептала я в его волосы, когда он меня обнял.
— Что ты сказала?
Я услышала в его голосе улыбку.
— Я хочу тебя, — сказала я, улыбаясь в ответ.
— Тогда кого заботит все остальное?
Руки Ноя на моей талии, на моем лице ощущались так знакомо, как будто им было место именно там. Как будто они были дома. Я отодвинулась, чтобы посмотреть на него и проверить, чувствует ли он, но, сделав это, я раскололась на миллион кусков.
Ной верил в меня. Я не понимала до сей минуты, как сильно мне нужно было это видеть.
Я задрожала, когда его щетинистая челюсть коснулась моей кожи. Губы его скользнули по моей ключице, и, когда он сунул бедра меж моих ног, я перестала воспринимать что-либо еще. Я сжала пальцы в его теплых волосах и с силой прижалась губами к его губам. Я ощутила на вкус его язык, и мир исчез.
Но потом горький воздух психушки обжег мои ноздри. Лицо Джуда мелькнуло под моими веками, и я отодвинулась, задыхаясь.
— Мара? — спросил Ной. — Что случилось?
Я не ответила. Я не знала, как ответить. Раньше мы тысячу раз приближались к тому, чтобы поцеловаться, но что-то почти всегда нас останавливало — я сама, Ной, мироздание. В единственный раз, когда нам это все-таки удалось, он чуть не умер — я была уверена, абсолютно. Мое сердце бунтовало при мысли об этом, хотя я и знала, что права. Что со мной происходило? Что было с ним, когда мы поцеловались?
— В чем дело? — спросил он.
Мне нужно было что-нибудь сказать, но такого рода вещи нельзя просто взять да выпалить.
— Я… Я не хочу, чтобы ты умер, — запинаясь, сказала я.
Само собой, Ной выглядел сбитым с толку.
— Хорошо, — сказал он и откинул мои волосы назад. — Я не умру.
Я посмотрела в пол, но Ной пригнул голову и перехватил мой взгляд.
— Послушай, Мара. Нет никакой спешки.
Его руки скользнули сверху вниз по моему лицу.
— Этого, — сказал он, когда они прошлись по моей шее, — тебе, — по моим рукам, — достаточно.
Он переплел пальцы с моими и не дал мне отвести взгляда. Я знала, что он говорит серьезно.
— Достаточно просто знать, что ты моя.
Он выпустил мою руку и поднес свою к моему лицу, бегло скользнул пальцами по губам.
— Знать, что больше никто не прикоснется к тебе вот так, — сказал он. — Видеть, как ты смотришь на меня, когда я к тебе прикасаюсь. И слышать, как ты звучишь, когда я делаю это.
Легкая неровная улыбка играла на его губах. Просто смотреть было недостаточно.
В порыве смелости и разочарования я схватила Ноя за руку и притянула его на кровать. Я толкала его до тех пор, пока он не сел, а потом забралась к нему на колени и оседлала его, не обращая внимания на приподнятые брови. Мои руки яростно трудились над пуговицами его клетчатой рубашки, но неумело. Моя сноровка исчезла вместе с правилами этикета.
Ной взял меня пальцами за подбородок и запрокинул мою голову.
— Что ты делаешь?
— Есть занятия и помимо поцелуев, — выдохнула я, стягивая с его плеч рубашку.
Я не была до конца уверена, что это правда, но была полностью уверена, что в тот момент мне на это плевать. Мне отчаянно хотелось ощутить прикосновение его кожи. Хотелось попытаться. Я схватила подол своей футболки и начала тянуть ее вверх. Ной осторожно сжал мои запястья.
— Ты хочешь спать со мной, но не хочешь меня целовать?
Что ж, да. Я открыла рот, чтобы ответить, потом закрыла его, потому что подумала — такой ответ может быть неубедительным.
Ной снял меня со своих колен.
— Нет, — сказал он и снова натянул рубашку.
— Нет? — переспросила я.
— Нет.
Я прищурилась.
— Почему нет? Ты уже занимался этим раньше.
Ной отвел глаза.
— Для забавы.
— Я могу быть забавной, — тихо сказала я.
— Знаю.
Выражение лица Ноя вернуло мне самообладание.
— Ты мне не доверяешь, — тихо сказала я.
Ной тщательно взвесил слова, прежде чем заговорить:
— Я доверяю тебе, Мара. Я не умру, если ты меня поцелуешь; я уже это говорил. Но ты все еще думаешь, что я умру. Поэтому — нет.
— Да ты шутишь, — недоверчиво сказала я.
Ной, Ной Шоу, ударял по тормозам.
— По моему лицу похоже, что я шучу? — Ной изобразил поддельную серьезность.
Я не обратила на это внимания и встала.
— Ты меня не хочешь.
Ной запрокинул голову и засмеялся, глубоко и свободно. На мои щеки прокрался румянец. Мне захотелось вцепиться ему в глотку.
— Ты понятия не имеешь, что ты со мной делаешь, — сказал он и встал. — Прошлой ночью мне с трудом удалось держать от тебя подальше руки, хотя я видел, через что ты прошла на этой неделе. Хотя я и знал, как ты изломана, после того как все мне рассказала. И я проведу целую вечность в аду за сон, который видел о тебе на твой день рождения. Но, если бы я смог призвать этот сон назад, я бы согласился провести в аду две вечности.
Он взял меня за руку и перевернул ее, изучая.
— Мара, я никогда ни к кому не испытывал того, что испытываю к тебе. И когда ты будешь готова, чтобы я это выразил, — сказал он, откидывая в сторону мои волосы, — я тебя поцелую.
Его большой палец бегло коснулся моего уха, когда Ной взял меня сзади за шею. Он отклонил меня назад, и мои веки, затрепетав, закрылись. Я вдохнула его запах, когда он наклонился и поцеловал ямочку под моим ухом. Мой пульс мчался галопом под его губами.
— И я не удовольствуюсь чем-то меньшим.
Ной отодвинулся и потянул меня за собой. Я была сбита с толку, но недостаточно, чтобы не заметить его дерзкой улыбки.
— Я тебя ненавижу, — пробормотала я.
Ной улыбнулся шире.
— Я знаю.
На следующий день я тоже не смогла отправиться в школу, что было вполне понятно.
Кто знает, что спровоцировало смерти, — было ли для этого достаточно случайной мысли? Или я должна была представить себе смерть? И как насчет умерших животных, ведь я никогда не хотела их смерти? Как насчет Рэчел?
Мне требовалось перестроить свой мир и выяснить, каково мое место в нем, прежде чем я перестану быть опасной для обычных учеников. Я сказала матери, что хочу остаться дома, что вчера еще было рановато возвращаться в школу и сегодня мне бы хотелось пойти на назначенную встречу с доктором Мейллард, прежде чем я сделаю следующую попытку. Учитывая мое недавнее поведение, мама была рада мне угодить.
До ланча я дожила без происшествий. Но, когда стояла на кухне, готовя себе сандвич, кто-то начал барабанить в переднюю дверь. Я застыла. Стучавший не ушел.
Я беззвучно прокралась в прихожую, заглянула в глазок и облегченно вздохнула. Ной, растрепанный и взвинченный, стоял на нашем крыльце.
— Садись в машину, — сказал он. — Ты кое-что должна увидеть.
— Что? Что ты…
— Это касается дела, которое ведет твой отец. Нам нужно добраться до здания суда раньше, чем закончится судебный процесс. Я все объясню, но пойдем!
Мой разум пытался поспеть за этими словами, но я без колебаний последовала за Ноем, заперев за собой дверь. Он не разводил церемоний, и я, распахнув пассажирскую дверцу, нырнула в машину. Ной за несколько секунд вырулил с подъездной дорожки, потом потянулся к заднему сиденью и достал газету. Он уронил мне на колени «Майами Геральд» и начал перестраиваться из ряда в ряд, игнорируя раздраженные гудки позади. Я прочитала заголовок: «Фотографии с места преступления, просочившиеся в последний день процесса Палмер». Я рассмотрела снимки: несколько с места преступления, один — портрет Майкла Ласситера, клиента моего отца. Потом пробежала глазами статью. В ней давался детальный обзор дела, но я что-то упустила.
— Не понимаю, — сказала я, переключившись на сжатые челюсти Ноя и его сердитый взгляд.
— Ты смотрела на фотографии? Внимательно?
Я пробежала глазами фото, как бы они ни расстраивали меня. На двух фотографиях было расчлененное тело Джорданы Палмер, лежащее в высокой траве; из ее икр, рук, торса были вырваны куски плоти. Третья фотография запечатлела ландшафт снятым издалека, с метками, показывавшими позу и местонахождение найденного тела. Фотовспышка оставила наполовину в тени бетонный сарай, в котором мы с Ноем нашли Джозефа.
Рука моя взлетела ко рту.
— О господи.
— Я увидел это, когда во время ланча пошел купить сигареты. Я пытался позвонить, но домашний телефон не отвечал, и, конечно, у тебя все еще нет мобильника. Поэтому я поехал из школы прямо сюда, — единым духом выпалил Ной. — Это тот самый сарай, Мара. Тот самый.
Я вспомнила Джозефа, лежащего на бетонном полу на груде одеял, с руками и ногами, скрученными веревками. И как мы с Ноем чуть не опоздали его спасти.
Спасти от точно такой же участи, какая постигла Джордану. По животу моему прокатилась тошнота.
— Что это означает? — спросила я, хотя уже знала что.
Ной пробежал руками по волосам, мчась на скорости в девяносто пять миль в час.
— Не знаю. На фотографии Ласситера видно, что он носит «Ролекс» на правой руке. Когда я видел документы в архиве округа Кольер, у того, кто вытаскивал файлы, были такие же часы. — Ной сглотнул. — Но я не уверен.
— Он забрал Джозефа, — сказала я.
Голос мой и разум были как в тумане.
Выражение лица Ноя было жестким.
— Но это бессмыслица. Зачем ему нацеливаться на ребенка собственного юриста?
Мою память затопили образы. Джозеф, каким он, должно быть, выглядел в день своего похищения, ожидая, когда его подвезут домой из школы. Мои родители, говорящие напряженными голосами насчет того, чтобы отец бросил дело. Отец, оставляющий послание для Ласситера…
В ту же самую ночь.
— Отец собирался бросить дело, — сказала я, ощущая странную отрешенность. — Из-за меня. Потому что я просто разваливалась на части. В тот день он оставил для Ласситера послание.
— И все равно в этом нет смысла. Твой отец наверняка бросил бы дело, если бы один из его детей исчез. Судья как пить дать приказал бы отложить суд.
— Значит, он забрал Джозефа потому, что он ненормальный! — сказала я.
Мой голос смахивал на странное шипение. Мысли мчались вскачь, забегая вперед, прежде чем их удавалось догнать языку. Мне вспомнилось, что случилось до того, как я узнала о деле и вообще все это произошло. Как мой брат смотрел новости однажды днем, а Даниэль взял неподписанный конверт.
«Откуда это пришло?» — спросил Даниэль.
«Папин новый клиент закинул его за две секунды до вашего приезда».
Он знал Джозефа. Знал, где мы живем.
— Я убью его.
Я проговорила эти шокирующие слова так тихо, что не была даже уверена, что сказала их вслух. Я не была даже уверена, что так подумала, пока Ной не посмотрел на меня.
— Нет, — осторожно сказал он. — Мы отправимся в суд, найдем твоего отца и сделаем так, что процесс продолжится. Мы расскажем ему, что произошло. И он бросит дело.
— Слишком поздно, — сказала я. Слова замерзали на моем языке, вес их меня изнурял. — Суд кончается сегодня. Судья выходит — и все кончено.
Ной покачал головой.
— Я звонил. Они еще не закончили. Мы можем успеть, — сказал он, метнув взгляд на часы на приборной панели.
Я перевернула газету, рассматривая ее, а мои темные мысли тем временем росли, ширились и поглощали любую возможную альтернативу.
— Те, из-за кого в газету просочились эти фото, поступили так, чтобы повлиять на судью. Они поступили так, потому что мой отец… Потому что Ласситер выигрывает дело. Его должны будут оправдать. Его должны будут освободить.
Я не могла позволить, чтобы это произошло.
Но смогу ли я и в самом деле предотвратить такой исход?
Я желала смерти Джуду — и он погиб. И я убила Моралес и хозяина Мэйбл, представляя себе, как она давится, а он разбивает голову. Меня затошнило, когда я подумала об этом, но с трудом сглотнула и заставила себя вспомнить и попытаться понять — чтобы, если потребуется, можно было проделать такое снова. Рухнувшее здание, анафилактический шок, раненая голова — таковы были причины смерти. Я же была действующей силой.
Голос Ноя резко вернул меня в настоящее:
— Здесь что-то очень, очень не так. Я это знаю, вот почему я приехал за тобой. Но у нас нет ни единого чертова намека на то, что происходит. Мы должны добраться до здания суда и поговорить с твоим отцом.
— А потом? — глухо спросила я.
— Потом мы дадим показания о похищении Джозефа, и Ласситеру предъявят обвинение.
— И он снова будет выпущен под залог, как и сейчас. И какие показания мы можем дать? — спросила я, повышая голос.
Я не собиралась говорить — думать — о своих недавних словах, но меня охватил сумасшедший подъем. Адреналин хлынул в мои вены.
— Джозеф не помнит ничего, кроме той лжи, которую мы ему рассказали. А я сижу на антипсихотических препаратах. — Мой голос все больше креп. — Никто нам не поверит.
Ной изменил тактику — без сомнения, потому, что я была права. Он негромко сказал:
— Я взял тебя с собой потому, что доверяю тебе. Ты не хочешь этого делать.
Когда Ной заявил, что знает, чего я хочу, разум мой взбунтовался.
— А почему бы и нет? Я убивала людей за меньшее, нежели убийство и расчленение девочки-подростка и похищение моего младшего брата.
Я сделалась предельно бесшабашной.
— И на прошлой неделе у тебя совершенно не было с этим проблем?
Слова Ноя заставили меня остановиться, но ведь это было тогда.
— Может, я и социопатка, но мне не жалко хозяина Мэйбл. Совершенно не жалко.
— Мне тоже, — признался Ной. На его челюсти перекатывались желваки. — И, знаешь, Джуд тоже свое заслужил.
Я слегка наклонила голову, глядя на него.
— В самом деле? Ты говоришь так потому, что он почти меня обидел…
— Он и в самом деле тебя обидел, — ответил Ной со внезапной свирепостью. — То, что все могло быть хуже, не означает, что он не обидел тебя.
— Он не изнасиловал меня, Ной. Он ударил меня. Он поцеловал меня. Я убила его за это.
Глаза Ноя потемнели.
— Поделом.
Я покачала головой.
— Думаешь, это честно?
Ной ничего не ответил, глаза его были за тысячу миль отсюда.
— Что ж, то, что ты чувствуешь по отношению к нему, я чувствую по отношению к Ласситеру.
— Нет, — сказал Ной, свернув с шоссе на оживленную улицу. Я видела вдали здание суда. — Тут есть разница. С Джудом ты была одна, перепугана, и твой разум среагировал без твоего ведома. То была самозащита. С Ласситером же будет казнь.
Воздух поглотил его слова, когда он помолчал, чтобы мысль наверняка до меня дошла. Потом сказал:
— Есть другие способы разрешить проблему, Мара.
Он свернул на затененную парковку рядом со зданием суда и заглушил двигатель. Мы выскочили из машины, и пока взбегали по ступенькам здания суда, я мысленно поворачивала его слова и так и эдак.
«Есть другие способы разрешить проблему», — сказал Ной. Но я знала, что они не сработают.
К тому времени, как мы добрались до широких стеклянных дверей, я совсем запыхалась. Ной прошел через металлодетектор, а после я опустошила содержимое своих карманов в маленькое пластмассовое ведерко и протянула руки, чтобы охранник мог проверить и меня. Я слегка пританцовывала, озабоченная сверх всякой меры.
Наши шаги отдались эхом в громадном зале (мои — за Ноевыми), и я крутила головой туда-сюда, проверяя на ходу номера комнат. Ной остановился у 213-й.
Я вытерла рукавом пот с лица.
— Что теперь?
Ной шагнул в коридор и свернул в первую дверь налево. Я медлила, пока он разговаривал с молодым человеком за стойкой дежурного. Я не слышала, что говорит Ной, но рассматривала его лицо. Оно мне ни о чем не сказало. Закончив разговор, он вернулся ко мне и пошел туда, откуда мы явились. Он не сказал ни слова до тех пор, пока мы не очутились снаружи, на ступеньках здания суда.
— Что случилось? — спросила я.
— Присяжные удалились на два часа.
Ноги мои превратились в камень. Я не могла двигаться.
— Еще не поздно, — тихо сказал Ной. — Они могут вернуться с осуждающим заключением. Дьявол, в штате Флорида существует смертный приговор. Тебе может повезти.
Я ощетинилась, услышав тон Ноя.
— Он напал на моего брата, Ной. На мою семью.
Ной положил руки мне на плечи и заставил посмотреть на себя.
— Я смогу его защитить, — сказал Ной.
Я попыталась отвернуться.
— Посмотри на меня, Мара. Я найду способ.
Мне хотелось, чтобы это было так. Его уверенность была непоколебимой, это было искушением. Ной всегда был уверенным. Но иногда он ошибался. В данном случае я не могла себе позволить довериться ему.
— Ты не можешь защитить его, Ной. Это не то, что ты можешь исправить.
Ной открыл рот, чтобы заговорить, но я перебила:
— Я была так потеряна после смерти Рэчел. Я пыталась поступать правильно. С Мэйбл, с Моралес — я сделала все правильно, вызвала собачий контроль, рассказала директору. Но ничто не срабатывало, пока я не сделала все по-своему. — Что-то во мне воспламенилось от этих слов. — Потому что все случившееся… Дело с самого начала было во мне. В понимании того, кто я есть и что мне полагается делать. И вот то, что мне полагается сделать. Что я обязана сделать.
Ной посмотрел сверху вниз прямо мне в глаза.
— Нет, Мара. Я тоже хочу знать, почему это с нами происходит. Но это не поможет.
Я недоверчиво посмотрела на Ноя.
— Для тебя это неважно, неужели ты не понимаешь? Да, ты видишь раненых людей, и у тебя болит голова. Что случится, если ты никогда с этим не разберешься? Ничего, — сказала я, и голос мой надломился.
Глаза Ноя стали безжизненными.
— Тот факт, что мы сумели помочь Джозефу, — знаешь, в чем смысл?
Я промолчала.
— Это означает, что двое других людей, которых я видел, были настоящими. Это означает, что я не помог им и они умерли.
Я сглотнула и попыталась взять себя в руки.
— Это не то же самое.
— Да? Почему?
— Потому что теперь ты знаешь. Теперь у тебя есть шанс. А у меня — нет. Пока я не смогу направлять это в определенное русло — может, нарочно использовать, — дела будут идти хуже. Из-за меня вообще все делается хуже.
Слеза скатилась по моей пылающей щеке. Я закрыла глаза и почувствовала на ней пальцы Ноя.
— Из-за тебя мне делается лучше.
Его слова словно вспороли мне грудь. Я уставилась на идеальное лицо Ноя и попыталась увидеть то, что видел он. Я попыталась увидеть нас — не порознь, не самонадеянного, красивого, безрассудного, потерянного мальчика и сердитую, сломленную девочку, — но то, чем мы были, кем мы были, вместе. Я попыталась вспомнить, как держала его за руку за нашим кухонным столом и впервые с тех пор, как оставила Род-Айленд, почувствовала, что я была не одна. Что я была с кем-то связана.
Ной снова заговорил, резко оборвав мои мысли:
— После того как ты вспомнила, я видел, каково тебе. Но то твое состояние не будет идти ни в какое сравнение с осознанием того, что ты натворила подобное нарочно.
Ной закрыл глаза, а когда открыл, они смотрели затравленно.
— Ты единственная, кто знает, Мара. Я не хочу тебя потерять.
— Может, ты и не потеряешь, — ответила я, но я уже ушла. И, посмотрев на него, поняла, что он это знает.
Ной все равно потянулся ко мне, пальцы одной его руки легли мне на плечо, другой — бегло коснулись лица. Он бы поцеловал меня, прямо сейчас, после всего, что я наделала. Я была ядом, а Ной — лекарством, которое заставляло меня об этом забыть.
Поэтому, конечно, я не могла ему позволить так поступить.
Он увидел это в моих глазах, а может, услышал это в моем сердце, уронил руки и отодвинулся.
— Ты сказала, что всего лишь хочешь быть нормальной.
Я посмотрела на мраморные ступени под ногами.
— Я ошибалась, — сказала я, стараясь, чтобы голос мой не надломился. — Я должна быть кем-то большим. Ради Джозефа.
И ради Рэчел. И ради Ноя тоже, хотя этого я не сказала. Не могла сказать.
— Если ты это сделаешь, — медленно сказал он, — ты станешь кем-то другим.
Я подняла на Ноя глаза.
— Я уже кто-то другой.
И когда Ной встретился со мной глазами, я поняла, что он это видит.
Спустя несколько секунд он отвел взгляд и покачал головой.
— Нет, — словно самому себе сказал Ной. А потом: — Нет, ты не кто-то другой. Ты девочка, которая назвала меня придурком во время нашего первого разговора. Которая пыталась заплатить за ланч даже после того, как выяснила, что у меня денег больше, чем у Бога. Которая рисковала задницей, чтобы спасти умирающую собаку. Которая заставляла мою грудь болеть, носила ли зеленый шелк или рваные джинсы. Ты девочка, которую я…
Ной замолчал, потом шагнул ко мне.
— Ты — моя девочка, — сказал он просто, и это была правда. — Но, если ты это сделаешь, ты будешь кем-то другим.
Мое сердце разбилось, и я боролась за вдох, понимая, это не изменит того, что я должна сделать.
— Я тебя знаю, Мара. Я знаю все. И мне плевать.
Мне захотелось заплакать, когда он сказал это вслух.
И я надеялась, что разревусь. Но слез не было. Когда я заговорила, голос мой прозвучал неожиданно жестко:
— Может, сегодня. Но потом тебе будет не плевать.
Ной взял меня за руку. Простота этого жеста так тронула меня, что я начала сомневаться.
— Нет, — сказал Ной. — Ты сделала меня настоящим, и я не смогу без тебя жить. Я буду испытывать из-за тебя боль и буду благодарен за нее. Но это? Это навсегда. Не поступай так.
Я села на ступеньки, мои ноги слишком дрожали, чтобы стоять.
— Если его признают виновным, я так не поступлю.
— Но если его оправдают…
— Мне придется, — сказала я, и голос мой надломился.
Если его освободят, он может снова напасть на моего брата. Но я была действующей силой. Я могла этому помешать. Только я — никто другой.
— У меня нет выбора.
Ной с мрачным видом сел рядом со мной.
— У тебя всегда есть выбор.
После этого мы, казалось, целую вечность хранили молчание. Я сидела на бесчувственном камне, и его противоестественный холод проникал сквозь мои джинсы. Я снова и снова прокручивала ту гибельную ночь в своем воображении, до тех пор, пока мысли и образы не закружились циклоном.
Циклоном. Рэчел и Клэр попали под горячую руку моей ярости, которая была слишком взрывной, слишком дикой, чтобы иметь фокус.
Но сегодня такого не должно было произойти.
Когда двери за нами со щелчком открылись, мы вскочили настолько же быстро, насколько людской поток затопил ступеньки здания суда. Репортеры с микрофонами, камеры, вспышки, операторы, направляющие на моего отца болезненно-яркий свет. Отец вышел первым.
За ним — Ласситер. Сияющий. Торжествующий.
Холодный гнев тек по моим жилам, пока я наблюдала, как он приближается в сопровождении полицейских. Полицейских с пистолетами в кобурах. И мгновенно я поняла, как позаботиться о безопасности всех остальных, пока я буду наказывать Ласситера за то, что он пытался сделать. Прежде чем он сможет обидеть еще кого-нибудь.
Мой отец подошел почти вплотную к подиуму, где мы стояли, но я отодвинулась с его пути, скрылась из его поля зрения. Ной взял меня за руку, сжал, и я ее не отняла. Это было неважно.
Репортеры пихали микрофоны отцу в лицо, соперничая друг с другом, но он воспринимал все это как само собой разумеющееся.
— Сегодня я должен многое сказать, как все вы наверняка догадываетесь, — сказал он, и послышался негромкий смех. — Но настоящие победители здесь — мой клиент, Майкл Ласситер, и люди Флориды. Поскольку я не могу передать микрофон людям Флориды, я позволю Майклу сказать несколько слов.
Я увидела пистолет. Матовый, черный, такой простой и непримечательный. Я ощутила тупую тяжесть металла кончиками пальцев. Прорези на рукояти впечатались в мою ладонь. Пистолет казался почти игрушечным.
Отец шагнул с моего пути, повернув блестящую голову вправо, и Майкл Ласситер занял его место. Я была сразу за его спиной.
Пистолет ощущался странно — незнакомый и опасный вес. Я посмотрела вниз, на дуло. Просто дыра.
— Спасибо тебе, Маркус, — улыбнулся Ласситер и хлопнул отца по плечу. — Я немногословный человек, но хочу сказать две вещи. Во-первых, я благодарен, очень благодарен моему юристу Маркусу Дайеру.
Я прицелилась.
— Он отнял время у своей жизни, у своей жены, у своих детей, чтобы для меня свершилось правосудие, и я не уверен, что стоял бы сейчас здесь, если бы не он.
Тьма начала застилать мои глаза. Я почувствовала, как меня держат чьи-то руки, почувствовала прикосновение губ к мочке уха, но ничего не слышала.
— Во-вторых, я хочу сказать родителям Джорданы…
А потом произошла самая странная вещь: не успела в голове моей появиться очередная мысль, как кто-то начал жарить поп-корн: он лопался прямо здесь, в здании суда.
Пах-пах-пах-пах!
Звук был таким громким, что у меня защекотало барабанные перепонки. Потом зазвенело в ушах. И только после я услышала вопли.
Несколько мгновений спустя я снова смогла видеть — склоненные головы, упрятанные под руки и колени. Рука, державшая мою собственную, исчезла.
— Бросьте оружие! — закричал кто-то. — Бросьте немедленно!
Я все еще стояла. Я смотрела прямо вперед и видела бледную, протянутую ко мне руку. Держащую пистолет.
Пистолет застучал на ступеньках; подавшись назад, взорвалась волна крика.
Я не узнала женщины передо мной. Она была старше, ее лицо было красным, покрытым пятнами, с потеками туши на щеках. Палец ее указывал на меня, будто упрекая.
Мысленно я услышала голос Рэчел, голос моей лучшей подруги.
«Как я умру?»
— Он убил ее, — спокойно сказала женщина. — Он убил моего ребенка.
Офицеры окружили женщину и осторожно, благоговейно завели руки ей за спину.
— Шерил Палмер, вы имеете право хранить молчание.
Кусочек дерева описал по доске полукруг, проплыв мимо А, через Д, прокрался мимо К… И остановился на М.
— Все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде.
И остановился на А.
Звук замер, тяжесть вынули из моей руки. Я посмотрела вбок, но Ноя там не было.
Деревяшка зигзагом проползла по доске, и смех Рэчел смолк.
Р.
Меня охватила паника, угрожая затопить мой рассудок; я хищными глазами высматривала Ноя. Справа от меня царила суматоха, множество медиков из «Скорой» толпились вокруг истекающего кровью тела на ступенях здания суда.
Деревяшка рывком вернулась к началу алфавита.
К букве А.
Рядом с телом стоял на коленях Ной. Мои ноги чуть не подкосились, когда я увидела, что он жив, что его не подстрелили. На меня нахлынуло облегчение, и я сделала еще один шаг, чтобы быть ближе к нему. Но тут я мельком увидела, кто именно лежит на ступенях. Это был не Майкл Ласситер.
Это был мой отец.
Медицинский аппарат гудел слева от постели отца, еще один шипел справа. Час назад он шутил, но обезболивающие заставили его снова уснуть. Мама, Даниэль, Джозеф и Ной столпились вокруг его кровати.
Я медлила позади. Для меня не было места.
Мне еще ни разу не доводилось быть свидетелем того финального момента, когда мои мысли воплощались в действие. Только вчера я созерцала хаос — желанный хаос — и беспомощно стояла, пока кровь отца расцветала на беломраморной лестнице. Убитую горем мать арестовали, отобрали ее у разбитой семьи и заперли в тюрьме. Хотя она ни для кого не была опасна.
В то время как я была опасна для всех.
Доктор просунул голову в палату.
— Миссис Дайер? Могу я с вами поговорить?
Мама встала, поправила волосы. Она провела в больнице ночь, но выглядела так, будто тысячу лет. Она прошла к дверям, в которых я стояла, и проскользнула мимо. Рука ее коснулась моей. Я вздрогнула.
— Должен сказать, миссис Дайер, ваш муж везунчик, — донесся голос доктора из-за открытой двери.
Я слушала.
— Значит, с ним все будет в порядке?
Голос мамы звучал так, будто готов был вот-вот сорваться. На глаза мои навернулись слезы.
— С ним все будет в полном порядке. Чудо, что он не истек кровью по дороге сюда, — сказал доктор.
Я услышала, как с губ моей матери сорвался всхлип.
— За все годы практики я ни разу не видел ничего подобного.
Я бросила взгляд на Ноя. Тот сидел рядом с Джозефом и смотрел на моего отца затуманенными глазами. Он не встречался со мной взглядом.
— Когда он сможет выписаться? — спросила мама.
— Через несколько дней. Пулевое ранение заживает хорошо, и нам нужно просто подержать его здесь для наблюдения. Убедиться, что у него не начнется заражения и выздоровление продолжается. Как я уже сказал, он везунчик.
— А мистер Ласситер?
Доктор понизил голос:
— Он все еще без сознания, но, вероятно, выявится значительное поражение мозга. Он может никогда не очнуться.
— Спасибо вам большое, доктор Таскер.
Мама нырнула обратно в палату и направилась к постели отца. Я наблюдала, как она незаметно вписалась в маленькую компанию, где ей было место.
Я еще раз взглянула на свою семью. Я знала каждую морщинку смеха на лице матери, каждую улыбку Джозефа и каждое изменение выражения глаз Даниэля. И я посмотрела на отца — на человека, учившего меня ездить на велосипеде, ловившего меня, когда я слишком боялась прыгать в глубокий конец бассейна. На человека, которого я любила и которого подвела.
И еще там был Ной. Мальчик, вылечивший моего отца, но неспособный вылечить меня. Но он пытался. Теперь я это знала. Ной был тем, кого я ждала, сама того не зная, но решила его отпустить. И решила неправильно.
Я все делала неправильно. Я уничтожала все, к чему прикасалась. Если я останусь, следующими могут быть Джозеф, Даниэль, мама или Ной. Но я не могла просто исчезнуть; с возможностями моих родителей меня найдут за несколько часов.
Тут мама напряглась, и это привлекло мое внимание. И я поняла — я могла ей рассказать. Я могла рассказать ей правду о хозяине Мэйбл, Моралес и об Эверглейдсе. Она наверняка препоручила бы меня заботе врачей.
Но разве мне было место в психиатрической лечебнице? Я знала своих родителей: они бы позаботились о том, чтобы я попала туда, где будет арт-терапия, йога и бесконечные дискуссии о моих чувствах. А правда заключалась в том, что я не была сумасшедшей. Я была преступницей.
Совершенно внезапно я поняла, куда мне надо пойти.
Я еще раз посмотрела на каждого. Молча попрощалась. И выскользнула из палаты отца как раз тогда, когда Ной повернул голову в мою сторону. Я прошла по изгибам коридоров мимо медсестер и санитаров. Мимо приемной, со вчерашнего дня все еще полной репортеров. Прямо к машине Даниэля, припаркованной под тьмой тьмущей ворон, рассевшихся в рощице рядом с парковкой. Я села в машину и вставила ключ в зажигание.
Я ехала, пока не добралась до тринадцатого отделения полиции Метро-Дейд. Я вылезла из машины, захлопнула за собой дверцу и взошла по лестнице, чтобы сделать признание.
Когда мы с детективом Гадсеном виделись в последний раз, он уже меня подозревал, и теперь мне просто нужно было сознаться в том, о чем он, возможно, догадывался. Я собиралась рассказать ему, что размозжила череп хозяину Мэйбл. Что украла у Моралес шприц с адреналином и напустила в ее стол огненных муравьев.[78]
Я была недостаточно взрослой, чтобы меня отправили в тюрьму, но существовал немаленький шанс, что я закончу в арестном центре для несовершеннолетних правонарушителей. Мой план не был идеален, но то была наиболее саморазрушительная вещь, какую я смогла придумать, а я так нуждалась в саморазрушении!
Тяжело ступая по бетону, я не слышала ничего, кроме пульсации собственного сердца. Звука своего дыхания, когда я сделала три последних (как я надеялась) шага на свободе. Я вошла в здание, приблизилась к стойке дежурного и сказала офицеру, что мне нужен детектив Гадсен.
Я не замечала человека сзади, пока не услышала его голоса:
— Вы не скажете, где я могу подать заявление о пропавшем? Похоже, я заблудился.
Ноги мои налились свинцом. Я обернулась.
Человек посмотрел на меня из-под козырька кепки с «Патриотами», которую носил всегда, и улыбнулся. На его запястье поблескивал серебряный «Ролекс».
Это был Джуд.
Джуд. В полицейском участке. В Майами. В пяти шагах от меня.
Я закрыла глаза. Он не мог быть настоящим. Он не был настоящим. У меня галлюцинации, просто…
— Через ту дверь и по коридору, — сказал коп.
Мои глаза распахнулись, я наблюдала, как офицер указывает куда-то позади меня.
— Первая дверь налево, — сказал он Джуду.
Я медленно перевела взгляд с офицера на своего бывшего бойфренда. Вены мои затопил страх, разум — воспоминания. Первый день в школе: я слышу смех Джуда и вижу его в сорока шагах от себя. Ресторан в Литтл-Гаване: я наблюдаю, как он появляется после ухода Ноя и перед тем, как тот парень, Алейн, садится напротив меня. А ночь на маскарадной вечеринке? А открытая дверь в нашем доме?
У меня промелькнуло еще одно воспоминание.
«Следователи испытывают трудности с обнаружением останков восемнадцатилетнего Джуда Лоуи, поскольку еще стоящие левое и правое крылья здания могут рухнуть в любой момент».
Это было невозможно. Невозможно.
Джуд поднял руку, чтобы помахать офицеру. Перехватил мой взгляд, от часов его отразился свет.
На губах моих застыло так и непроизнесенным его имя.
Тут появился детектив Гадсен и что-то сказал, но голос его был приглушенным, и я не услышала его. Я почти не почувствовала его руки на своей: детектив попытался меня увести.
— Джуд, — прошептала я, потому что видела лишь его.
Он шел ко мне, его рука коснулась моей — легко, так легко, — когда он прошел мимо. Я почувствовала, что ломаюсь. Он отворил дверь. Он не обернулся.
Когда двери, качнувшись, закрылись, я попыталась добраться до Джуда, но не смогла даже устоять на ногах.
— Джуд! — завопила я.
Сильные руки подняли меня, удержали, но это было неважно. Неважно, как я тогда выглядела, сломленная, обезумевшая, на полу, — впервые после той ночи в психушке самой большой моей проблемой было не то, что я теряла рассудок. И даже не то, что я была убийцей.
Самой большой проблемой являлось то, что Джуд был жив.
Мишель Ходкин выросла в Южной Флориде, ходила в колледж в Нью-Йорке и изучала юриспруденцию в Мичигане. Когда она не пишет, ее частенько можно найти занимающейся тремя своими домашними любимцами. Перед вами первый ее роман. Вы также можете посетить ее сайт michellehodkin.com.
Писательский псевдоним (лат.)
SAT, «Scholastic Aptitude Test» и «Scholastic Assessment Test» (дословно «Школьный оценочный тест») — стандартизованный тест для приема в высшие учебные заведения в США.
Death Cab for Cutie, часто сокращают до Death Cab — американская инди-рок-группа, основанная в городе Беллингем, штат Вашингтон, в 1997 г.
Медведь Смоки — талисман Службы леса США, созданный для того, чтобы просвещать общество об опасности лесных пожаров.
Мизинчиковая клятва — когда люди клянутся в чем-то, сцепившись мизинцами. Первоначальное правило требовало, чтобы нарушивший клятву отрезал себе мизинец.
«Ведьма из Блэр: Курсовая с того света» (The Blair Witch Project, 1999 г.) — малобюджетный фильм ужасов, снятый представителями независимого американского кино. История о трех студентах киноотделения колледжа, которые заблудились и бесследно исчезли в лесах штата Мэрилэнд, снимая свой курсовой проект о местной легенде — ведьме из Блэр.
Три фиванские пьесы Софокла, или фиванский цикл: «Царь Эдип», «Эдип в Колоне» и «Антигона».
«Уолл-стрит джорнал» (The Wall Street Journal) — влиятельная ежедневная американская деловая газета на английском языке. Издается в городе Нью-Йорке (штат Нью-Йорк) с 1889 г.
Межштатная автомагистраль — автомагистраль в Соединенных Штатах Америки. Проходит по территории пятнадцати штатов, в том числе немного южнее центра города Майами во Флориде.
«Чаксы» — знаменитые кеды фирмы «Converse», основанной Маркусом Миллсом Конверсом в 1908 г. Впервые эта обувь появилась в баскетбольных магазинах в 1917 г. Тогда они назывались просто «All-Star». Кеды не были особо популярны, пока их не заметил баскетболист Чак Тейлор. Он был буквально сражен дизайном «конверсов» и вскоре принял активное участие в их рекламной кампании. Кеды доработали еще немного, название сменили на «Chuck Taylor All-Stars», а на боковой нашивке обуви появилась подпись баскетболиста.
В США есть несколько бейсбольных команд, в названия которых входит слово «патриоты», например, «Сомерсетские патриоты» (Нью-Джерси) и «Файетвилльские патриоты» (Северная Каролина).
Дредлоки (досл. «устрашающие локоны») — волосы, заплетенные во множество прядей, которые долгое время сохраняют свою форму.
Лакросс — канадская национальная игра индейского происхождения, распространенная и на востоке США. В игре участвуют две команды: игроки при помощи палки с сетью на конце должны поймать тяжелый резиновый мяч и забросить его в ворота соперника.
«Проект Подиум» — американское реалити-шоу, в России выходит на телеканале MTV. Тема шоу — дизайн одежды.
«Даже ад милосерднее брошенной женщины» — цитата из пьесы английского драматурга и поэта Уильяма Конгрива (1670–1729) «Невеста в трауре».
Намек на знаменитого героя комиксов Супермена, которого рисуют в плаще-накидке.
Геморрагическая лихорадка Эбола (Ebola Haemorrhagic Fever, EHF) — острая вирусная высококонтагиозная болезнь, вызываемая вирусом Эбола, Редкое, но очень опасное заболевание: летальность в 50–90 % клинических случаев.
Продвинутая физика, химия и т. д. (Advanced Placement — АР — Physics, Chemistry, etc) — класс в средней школе, который предлагает изучение какой-либо науки практически на уровне колледжа.
«Короткий» ген отличается от «длинного» гена отсутствием первых трех интронов и неспособностью кодировать РНК-матуразу.
«Михаэлс» (Michaels) — сеть магазинов розничной торговли товарами для дома и семьи.
«Кмарт» (Kmart) — сеть магазинов розничной торговли в США.
«Хоум Депот» (The Home Depot) — американская торговая сеть, являющаяся крупнейшей на планете по продаже инструментов для ремонта и стройматериалов.
Метро-Дейд (или Майами-Дейд) — округ в штате Флорида.
Бровард — округ в штате Флорида.
Бамперные машинки — аттракцион, состоящий из нескольких небольших двухместных электрических автомобилей, оборудованных смягчающим удар резиновым бампером, который опоясывает корпус снизу, и передвигающихся по огороженной площадке с гладким металлическим покрытием. Машинки получают питание от пола и / или потолка, дистанционно включаются и выключаются оператором и сталкиваются друг с другом без опасности для игроков.
Гамартия (др.-греч. букв. «ошибка», «изъян») — понятие из «Поэтики» Аристотеля, обозначающее трагический изъян характера главного героя трагедии либо его роковую ошибку, которая становится источником нравственных терзаний и чрезвычайно обостряет в нем сознание собственной вины, даже если вина эта, по современным понятиям, отсутствует. Например, в «Царе Эдипе» главный герой убивает отца и берет в жены мать, не имея представления о том, кем они ему приходятся.
Владимир Набоков, «Лолита», полная цитата: «Надобно быть художником и сумасшедшим, игралищем бесконечных скорбей, с пузырьком горячего яда в корне тела и сверхсладострастным пламенем, вечно пылающим в чутком хребте (о, как приходится нам ежиться и хорониться!), дабы узнать сразу, по неизъяснимым приметам — по слегка кошачьему очерку скул, по тонкости и шелковистости членов и еще по другим признакам, перечислить которые мне запрещают отчаяние, стыд, слезы нежности — маленького смертоносного демона в толпе обыкновенных детей: она-то, нимфетка, стоит среди них, неузнанная и сама не чующая своей баснословной власти».
Кабельный телеканал деловых и политических новостей компании Эн-би-си (NBC).
Ной имеет в виду роман Альбера Камю «Чума».
«Приус» — азиатский гибридный автомобиль фирмы «Тойота».
«Дорогая мама» («Dear Mama») — первый сингл американского рэпера Тупака из альбома «Me Against the World».
Парселтанг — змеиный язык из саги Роулинг про Гарри Поттера.
Нерд — человек, одержимый страстью к знаниям, но не умеющий общаться с людьми.
Брюс Уэйн — миллионер, плейбой и филантроп. Под псевдонимом Бэтмен, замаскированный, совершает подвиги, наказывая злодеев. Один из самых популярных героев американских комиксов, мультфильмов и фильмов.
«Майами хит» — профессиональный баскетбольный клуб, выступающий в Национальной баскетбольной ассоциации. Команда была основана в 1988 г. Клуб базируется в городе Майами, Флорида.
Гриффиндор — один из четырех факультетов в Хогвартсе, школе магии в серии книг про Гарри Поттера.
«Золофт», или сертралин — антидепрессант из группы селективных ингибиторов обратного захвата серотонина (СИОЗС).
Селективные ингибиторы обратного захвата серотонина (СИОЗС) — группа антидепрессантов. К побочным эффектам СИОЗС относятся также бессонница, обострение тревоги, головная боль, головокружение, отсутствие либо снижение аппетита, физическая слабость, повышенная утомляемость, сонливость, тремор, раздражительность, агрессивность, повышенная возбудимость и нервозность и др.
«Зипрекса» — антипсихотический препарат, применяется для лечения шизофрении и биполярного расстройства.
Оксюморон — сочетание слов с противоположным значением.
Рис басматри — длиннозерный душистый рис из Индии.
«Аллилуйя» — песня канадского писателя, поэта, автора песен Леонарда Коэна, получившая широкую популярность благодаря каверу Джона Кейла, уэльского музыканта и автора песен.
Кавер — исполнение чужой песни или композиции.
Имеется в виду сцена из романа Стивена Кинга «Кэрри»: главную героиню, застенчивую девочку, одноклассники вымазали свиной кровью на выпускном балу.
94-я автомагистраль тянется параллельно Атлантическому океану от штата Мэн до штата Флорида.
Фронт освобождения животных — международная подпольная организация, ставящая своей целью освобождение животных от преследования со стороны человека, путем проведения акций прямого действия, как то: извлечение животных из научных лабораторий и звероферм, а также экономический саботаж предприятий, задействованных в опытах на животных, мясомолочной и др. индустриях, базирующихся на использовании животных.
«Энни» — знаменитый бродвейский мюзикл и два фильма про сиротку Энни, которая ищет своих родителей. Там есть сцена, когда Энни берет в свой дом на Рождество миллиардерша.
Форстер, Эдвард Морган, чаще Э. М. Форстер (1879–1970) — английский романист и эссеист.
«Портрет художника в молодости» — первый и отчасти автобиографический роман ирландского писателя Джеймса Джойса.
«Улисс» — наиболее известный роман ирландского писателя Джеймса Джойса.
«Радость секса» — иллюстрированный справочник Алекса Комфорта.
Папаша Уорбакс — миллионер из комикса «Сиротка Энни», в переносном смысле — богатый благодетель.
И так далее, и так далее (лат.).
Юка, или маниок — съедобное тропическое растение.
Черная карта, или карта Центурион — самая эксклюзивная и дорогая кредитная карта, выпускаемая компанией «Американ экспресс».
В духе времени (франц.).
Перефраз цитаты из Гамлета, действие 3, сцена 2: Королева: «Эта женщина слишком щедра на уверения». Используется в разговоре, чтобы дать понять — человек, рьяно отстаивающий какую-либо точку зрения, на самом деле придерживается противоположного мнения.
Педро Ариас де Авила (ок. 1440 г., Сеговия, Кастилия — 6 марта 1531 г., Леон) — испанский конкистадор, который управлял первыми европейскими колониями в Америке. Двенадцать лет был губернатором в Панаме, еще 4 года — в Никарагуа. В 1519 г. основал город Панама. В 1524 г. отрядил Писарро на завоевание империи инков.
Франсиско Писарро (между 1470 и 1475–1541 гг.) — испанский конкистадор. В 1513–1535 гг. участвовал в завоевании Панамы и Перу, открыл часть Тихоокеанского побережья Южной Америки, разграбил и уничтожил государство инков Тауантинсуйу, основал города Лима и Трухильо.
Диего де Альмагро (ок. 1475(1475) –1538 гг.) — испанский конкистадор, один из завоевателей Перу.
Педро де лос Риос (ум. 1563 или 1565 г.) — доминиканский монах, один из составителей «Кодекса Теллериано-Ременсис». Созданный в 1562 или 1563 г. в Мехико, это один из лучших по сохранности среди ацтекских рукописных кодексов.
Тестикулы; употребляется в идиоме, сходной с английской «иметь яйца», то есть иметь храбрость для чего-либо (исп., вульг.).
Пурим — еврейский праздник, установленный, согласно библейской книге Эсфири (Эстер), в память о спасении евреев, проживавших на территории Персидской империи, от истребления их Аманом Амаликитянином, любимцем персидского царя Артаксеркса (возможно, Ксеркс I, V в. до н. э.).
СНС (синдром навязчивых состояний) — психическое расстройство, при котором у больного невольно появляются навязчивые, мешающие или пугающие мысли (навязчивые идеи).
Алфавитный город — распространенное название нескольких кварталов района Ист-Виллидж в Нью-Йорке, на Манхэттене. Здесь находятся высотные жилые дома вперемешку со старыми, пришедшими в упадок строениями.
Токен Блэк — персонаж анимационного сериала «Южный Парк», единственный чернокожий ребенок в городе. Его имя переводится с английского как «любой черный».
Свидетельство о среднем образовании, GED (General Educational Development, или, как расшифровывается на сленге, Good Enough Degree, «степень о том, что ты достаточно хорош») — документ, который выдается в американских и канадских школах после сдачи экзаменов по пяти основным предметам.
«Чириоуз» — товарный знак сухого завтрака из цельной овсяной муки и пшеничного крахмала с минерально-витаминными добавками в форме колечек; выпускается фирмой «Дженерал миллс».
Джокер — персонаж комиксов и фильмов о Бэтмене.
Вилли Вонка — герой романа-сказки Роальда Даля «Чарли и шоколадная фабрика», фильма «Вилли Вонка и шоколадная фабрика» Мела Стюарта и одноименной экранизации Тима Бертона. Владелец шоколадной фабрики, он наказал девочку Виолетту, превратив ее в чернику. По словам Вилли, она должна была остаться фиолетовой на всю жизнь.
„Ботаника“ — магазинчик, торгующий оккультными предметами.
Шесть (исп.).
Новая Эра, или Нью-эйдж — общее название совокупности различных оккультных течений. Также называется «Эра Водолея», «Новый Век». Зародилось после Второй мировой войны. Достигло наибольшего расцвета в 70-е гг. XX в. Получившее широкую известность на Западе в 1970–80-х гг., это движение выступает за возрождение духовности, эзотерических традиций, за пересмотр устоявшихся взглядов.
Сантерия (исп. santeria — святость) — синкретическая религия, распространенная на Кубе и среди афрокубинских эмигрантов в США и других странах. Представляет собой верования народа йоруба, смешанные с элементами католицизма, имеет множество сходных элементов с вуду и другими африканскими синкретическими религиями. Сантерия появилась вследствие массового вывоза рабов из Западной Африки для работы на кубинских плантациях в XVI–XIX вв. Африканцы, обращаемые на Кубе в католицизм, продолжали тайно культивировать свои религиозные традиции, маскируя их под христианские обряды.
«Плюшевый кролик» — детская книга Марджери Уильямс. Далее идет видоизмененный пересказ истории игрушечного кролика, который стал настоящим после того, как мальчик по-настоящему его полюбил.
Доктор Сьюз, Теодор Гейзель Сьюз (1904–1991) — американский детский писатель и мультипликатор.
«Гордое сердце разобьется о камни» (pride goes before a fall) — Книга притчей Соломоновых, 16:18.
Действие яда огненных муравьев сходно с ожогом от пламени (отсюда и название насекомых). Укус может иметь тяжелые последствия, вплоть до анафилактического шока со смертельным исходом.
-