Если у вас возникли сложности с курсовой, контрольной, дипломной, рефератом, отчетом по практике, научно-исследовательской и любой другой работой - мы готовы помочь.
Предоплата всего
Подписываем
45
ОЧЕРК ТРАНСФОРМАЦИИ В ВЕНГРИИ
Определяя "минимально потребное", мы имели в виду концепцию благосостояния Алларда [1] и практикуемые в Германии "Социальные доклады", в которых одновременно выявляются объективные и субъективные показатели [53]. По Алларду благосостояние индивида состоит из трех основных компонентов: A. Отношения владения отражают доступ к материальным благам, количество и качество их; Б. Отношения любви отражают связи индивидов с другими индивидами, а также их относительные позиции в обществе; В. Отношения бытия – частично перекрывая два первых компонента – сосредоточены на достижимости жизненных целей индивида.
При анализе социальных перемен Рудольф Андорка, ведущий венгерский специалист по теории модернизации, ознакомивший Венгрию с концепциями Алларда и Цапфа – всегда уделял особое место разработке социальной структуры и стратификации [3]. Мы следуем по этому пути, считая, что изменение социальной структуры и неравенств, переоценка социальных позиций, появление новых социальных ситуаций заметно реструктурирует систему обладания ресурсами (отношения владения), а также качество социального существования (отношения любви и бытия).
Мы не делали большого обзора литературы по проблемам перехода, главным образом потому, что она сосредоточена на институтах и акторах, а также является нормативной. Наш анализ сосредоточен на результатах, анализ структурах и описании, что, конечно, не значит, что мы игнорируем институты. Мы признаем, что трансформация создает новые контуры политико-правовых, экономических и культурных систем и их институционального оформления [29]. По сути дела именно экономическое и социальное реструктурирование меняет социальную структуру и неравенства, модифицирует действия индивидов и ведет к переоценке компонентов индивидуального благосостояния. Переход от распределительной экономики, основанной на госсобственности, к смешанной экономике, основанной на частной собственности, вместе с переходом от монолитной однопартийной системы к многопартийной демократии является предварительным условием, движущей силой и объяснением всех связей и трендов, обсуждаемых нами. Но все это анализируется нами через последствия перехода. Мы также пытаемся дать обзор соответствующих теорий, изучая каждую конкретную подтему, которая не всегда вписывается в общую теорию социальных перемен.
Перед тем, как характеризовать вновь формируемые в Венгрии социальные слои, необходимо вспомнить теоретико-методологическую проблему, к которой привлечено внимание во всех пост-переходных обществах. Мы считаем большим недостатком теорий стратификации то, что они не содействуют изучению меры стратификации "общества" тех, кто исключен из сферы занятости или добровольно ушел из нее [см. 30]. Если теория социальной стратификации хочет сохранить свое значение по отношению к большинству общества, она не может проходить мимо специального изучения неактивных групп [5]. Трансформационные процессы при переходе привлекают сразу же внимание к этой проблеме, поскольку переход вызывает заметный рост "общества" неактивных личностей [40]. Есть много причин этого. С одной стороны, пенсионный возраст был относительно низок даже для социалистического общества, а наемные работники уходили на пенсию довольно рано. С другой стороны, переход к рыночной экономике повлек за собой отказ от мало оплачиваемых мест в структуре занятости. Те, кто был вытолкнут с рынка труда или превращен в "неустроенных", оказались безработными не временно, а постоянно, часто получив статус некого отставника- пенсионера. Кроме того, жесткость рынка труда ведет к росту числа впервые ищущих место приложения своих сил, а работники низкой квалификации лишаются шанса вернуться на рынок. Таким образом, переход обозначил новую границу между способными действовать на рынке труда (и товаров) и исключенными из него.
Конечно, есть идеи типа концепций "среды" и "социальной позиции" [6, 17]. Их авторы уходят от классических теорий, основанных на анализе профессий, и предлагают способы классификации, основанные на стиле жизни и приложимые и к активными и неактивным лицам. Мы считаем более подходящей еще одну альтернативу. Мы думаем, что общества активных и неактивных лиц соответственно структурированы разными факторами и механизмами. Мы считаем, и эмпирические результаты однозначно это подтверждают, что во время первой фазы перехода силы рынка (труда) увеличивали разрыв между позициями занятости (и социальной позицией), который, видимо, двигает общество вперед или укрепляет модель слоя, характерную для первых фаз сегодняшних индустриальных обществ (это можно также назвать "компенсаторной" модернизацией). Мы также хотели подчеркнуть, что при этом переходе к рыночной экономике присутствуют и те тенденции (особенно тенденция деиндустриализации), которые сейчас трансформируют достаточно развитые индустриальные общества.
С другой стороны, положение неактивных лиц в значительной мере определялось, помимо дифференциации рынка труда, перераспределительными действиями государства. Перераспределение, конечно, ограничено эффективностью экономики, относительными размерами формальной и неформальной экономики, что мы испытали на себе. Это не значит, что социальная позиция неактивных лиц детерминирована только перераспределением. Учитывая все это, мы считаем, что дифференциацию обществ активных и неактивных лиц, соответственно, вызывают к жизни разные механизмы. Поэтому, на первой фазе целесообразно рассматривать эти два общества раздельно.
1. Классовая структура – отношения занятости.
Венгерское общество 1990-х дифференцировано в основном по линии различий в занятости в двух сферах. Тот и Шивош показали явные различия динамики заработков, зависящие от труда индивидов в государственном или в частном секторах. Различия были также связаны с переходом места занятости из одного сектора в другой и от смены работником места занятости [49]. В то же время, неравенство становилось более выраженным в обоих секторах. Разрывы в частном секторе вследствие удачи/неудачи на рынке, и способности, усилия индивидов играют при этом большую роль. Различия в частной сфере растут или сокращаются в соответствии с перераспределительными решениями правительства, которые приводят к дифференциации между группами и меньше зависят от личных усилий и способностей. Такая же дифференциация наблюдается в государственном секторе, где гражданские служащие ощущают изменения в перераспределении, в то время как наемные работники этого сектора улучшений почти не чувствовали. Разрыв между этими двумя группами наемных работников вырос, а основанные на производительности различия в группах остались маргинальными (Рис.1).
С ростом частного сектора появился новый классовый статус, неизвестный социализму: родился класс хозяев [19, 32, 24]. Предприниматели с 1980-х годов считались людьми успеха. Благодаря приватизации и рыночной интеграции умножились возможности стать собственником или крупным предпринимателем. Бывшие наемные работники шли в предприниматели, владельцы малых предприятий наращивали масштаб своего бизнеса. Появилось много оказавшихся "обязанными" заниматься предпринимательством из-за потери работы. Многие исследователи изучали трудности становления группы предпринимателей, подчеркивая процесс дифференциации среди них [23,48]. Конечно, класс собственников тоже состоит из различных частей. Крупные предприниматели становятся важным сегментом новой элиты и верхнего класса. Владельцы средних и малых предприятий увеличивают ряды среднего класса, что подробно показано в разделе о среднем классе.
В Венгрии в 1990-е годы классовые отношения все меньше определялись индустриализацией и техническим прогрессом, и все больше развитием – в широком смысле – сектора услуг, охватывающего торговлю, транспорт, коммуникации и телекоммуникации, страхование, финансовые, правовые и деловые услуги, образование, здравоохранение, государственное управление и разные личные услуги. Ряд авторов в этой связи пишут о развитии информационного общества: информация становится базовой услугой и неравенство создается благодаря возможности/способности иметь к ней доступ. Г. Эспинг-Андерсен [9] считает нужным различать а) бизнес, б) социальные и в) потребительские услуги. Важный новый фактор в смене классовых отношений – гендерное распределение. Эспинг-Андерсен полагает, что прежние теории класса, основанные на собственности и власти, предназначались для описания распределения мужской рабочей силы. В постиндустриальных обществах, где услуги доминируют, женская рабочая сила стала более ценной: постиндустриальный рынок труда в большой мере стал (также) женским рынком труда.
Факт поиска женщинами места занятости, как и их профессиональная карьера, в сущности, связаны с услуги-предоставляющей природой общества. И традиционное, то есть, доминируемое мужчинами, разделение труда сильно изменилось. В Венгрии, где большое число женщин вступали на рынок труда во время послевоенной индустриализации, этот процесс шел не так, как в капиталистической рыночной экономике, где масштабная занятость женщин совпала с ростом значения сектора услуг. Историческое различие, вероятно, сохранит влияние на различия в установках по отношению к женской и мужской занятости, хотя его влияние на сегодняшние различия в гендерном участии на рынке труда снизится. Рынок труда в Венгрии сегментирован, и гендер – один из многих факторов этой сегментации, как и в других рыночных странах.
Уже по переписи 1990 г. относительное большинство наемных работников (47%) работали в секторе услуг, различие с сектором производства (38%) стало заметным. В 90-е годы крах социалистической экономики, прежде всего, ударил по сектору производства и сельскому хозяйству. По микропереписи 1996 г. треть (33%) наемных работников были заняты в промышленности и строительстве. С исчезновением кооперативов менее одной десятой (8%) наемных работников трудились в сельском хозяйстве. В то же время сектор услуг стал доминировать в занятости (59%). Согласно Обзору рабочей силы [22], эти пропорции оcтались представительными на вторую половину десятилетия.
Из-за уменьшения значения сельского хозяйства работники этого сектора стали еще одной значительной группой "проигравших" от перехода. Наряду с промышленностью сельское хозяйство стало еще одним крупным сектором, где уменьшилась занятость. (Не следует забывать, однако, что некоторые работники сельского хозяйства были заняты в промышленности или секторе услуг). Дифференциация имела место лишь в первой половине десятилетия, но следует ожидать дальнейшей поляризации. С одной стороны, много мелких семейных ферм осуществляют многие виды работ. Они самодостаточны и не имеют возможности наращивать эффективность. Но с другой стороны, есть специализирующиеся на нескольких видах продукции фермы, использующие методы массового производства. Сельские работники составили 8% занятых в 1996 г.
Самым верхним слоем венгерского общества в прежних исследованиях считали менеджеров и интеллектуалов. Эти две группы в разделении труда отличались по власти. Менеджеры имели право контроля и принятия решений, а интеллектуалы, несмотря на ресурс знания (человеческий капитал), находились в подчиненном положении. В современной рыночной экономике рыночность как классово образующий признак меняет отношение этих двух групп. Появляется новый классовый статус, так называемый сервис-класс, включающий и менеджеров и интеллектуалов. По Джону Голдторпу [13], сервис-класс не следует путать с сектором услуг. Это классовый статус, прежде всего менеджеров и профессионалов (термин Голдторпа) высокой квалификации, которые могут быть заняты и в производственном секторе. С точки зрения классовой системы признак "сервис" обозначает отношение занятости - особое отношение нанимателя и наемного работника. Это отношение, в сущности, основано на доверии, взаимных интересах работодателя и наемного работника. Прием на работу означает услугу, когда работодатель дает не просто рабочее место, а долгосрочное обеспечение (найм по контракту без указания целей), выплату компенсации в случае разрыва контракта и возможность продвижения. Важный фактор со стороны работника – лояльность по отношению к месту работы и руководителям. В таких условиях традиционный классовый конфликт: менеджер против персонала, капиталист против рабочего, - релятивизируется. Наемные работники, находящиеся в отношениях типа услуг, делают свою работу самостоятельно. Благодаря отношениям доверия нет проверок на каждом этапе работы. Работники получают за труд не просто зарплату, а сложное вознаграждение, включающее автомобиль от компании, возмещение определенных расходов, пакет страхования, дополнительные услуги в виде здравоохранения и др.
Важным феноменом формирования классов в Венгрии стало появление "сервис-класса" прежде всего в рыночной сфере, особенно на фирмах с иностранными владельцами. По "Монитору" 2000 г. ТÁRKI, 16% занятых получали пенсионное страхование от нанимателей, каждый десятый работник имел автомобиль от компании или получал доплату на горючее. Такие стимулы типичны для ответственных работников. В современной рыночной экономике верхний и нижний слои "сервис класса" различаются не по отношениям власти или принятия решений, а по своей рыночности. В Венгрии, вероятно, можно говорить о наличии определенных элементов сервисного типа найма только в применении к верхнему сервис-классу, высшим исполнительным работникам и высшему уровню интеллектуалов-профессионалов. Согласно обзору KSH, в начале 90-х 10% мужчин и 5% занятых женщин относились к этому классу. К 1999 г. эта доля среди мужчин выросла на 1%, женщин – на 4%. При анализе различий между полами следует учитывать, что женщины исключаются из рынка труда (даже если статистика безработицы это не отражает) и занятость становится более избирательной.
В бывших социалистических странах формирование среднего класса представляет особый интерес и пользуется особым вниманием публики и СМИ. Значение среднего класса подтверждено десятью годами перехода экономически и политически. Сильный автономный средний класс может быть стабилизирующим фактором венгерского общества во время перехода. В структуре средний класс, находясь между рабочим классом и верхним классом, может сократить социальную поляризацию по основаниям собственности и власти. Общество, разрываемое по линии "верхи" и "низы", очевидно, отлично от общества, где между верхом и дном – они есть везде и всегда – не только узкий слой, но и широкая масса граждан. Средний класс более сбалансирован политически и менее вероятно может подпасть под влияние правого или левого экстремизма. Его члены предпочитают "мирные" процессы "революционным" переменам. Экономически у среднего класса серьезный потенциал, создающий столь эффективный спрос, что на нем может основываться рост экономики страны. Теоретически массовое потребление среднего класса включает не только потребительские товары, но и культурные блага, что делает этот класс культурной опорой общества. Фактически именно финансовая и культурная устойчивость обеспечивают автономию среднему классу, а экономическая независимость уменьшает политическую уязвимость. Рассмотрим формирование среднего класса в течение десяти лет перехода, концентрируясь на объективных социальных процессах.
Концептуально термин "средний класс" означает две большие группы работников. Одна – так называемый традиционный средний класс. Этот термин обозначает лиц самозанятых, работающих на своих предприятиях в одиночку или с членами семьи. В рамках классической системы классов традиционный средний класс занимает место между рабочими и капиталистами, поскольку те – в отличие от рабочих – собственники, но не имеет наемных работников. Другая группа – так называемый новый средний класс, - включает белые воротнички, интеллектуалов и менеджеров. Структурно эта группа – используя термин Эрика Райта [51], - находится в противоречивой классовой позиции, поскольку человеческий капитал и положение в структуре власти его членов дает им некоторую рыночность, которой они отличаются от рабочих, но в то же время они наемные работники, не собственники.
Если исходить из независимой занятости, мы получим рост доли предпринимателей среди работников в 1990-е годы с примерно 6 до более чем 10%. Доля управленцев превысила 5% за десять лет, а выпускники университетов оставили более 10%. Вхождение в растущий средний класс было сложным процессом селекции. По теории Ивана Зелени (Iván Szelényi) прерванного роста среднего класса [47] члены нового предпринимательского класса в бывших социалистических странах – выходцы из числа независимых до войны, даже если их "припарковали" при госсоциализме. По эмпирическим данным к 90-м годам выросло число предпринимателей, отцы которых также были самозанятыми. "Прошлый" социальный статус, однако, оказался более важным фактором, чем биография или происхождение. По данным опросов шел рост числа предпринимателей, начавших свое дело в той же сфере, секторе и даже профессии, в которых они до этого трудились. Это едва ли удивит, поскольку новое предприятие нуждается, кроме денег, в значительных профессиональном знании, информации и личных связях, которые можно как раз накопить, будучи наемным работником. Опыт предпринимательства в до-переходный период, деятельность в так называемой вторичной экономике обычно тоже повышали шансы стать предпринимателем. Третий возможный фактор отбора, выделяемый исследователями, - конвертация политического капитала в экономический после перехода. Видимо, членство в компартии не имело большого значения в сравнении с такими факторами как образование и опыт работы.
Вопрос использования политического капитала особо интересен в случае управленцев (executives). Согласно теории "большой коалиции" Элемера Ханкисса (Elemér Hankiss) [17] и "политического капитализма" Ядвиги Станицкис [45] бывшая политическая и экономическая элита вновь поднялась на поверхность после перехода. В "утонченной" версии этой посылки лишь довольно узкому кругу политических лидеров выпал шанс сохранить свои привилегированные позиции – членам более молодой и квалифицированной группе "новых технократов". Управленцы как средний класс, видимо, мало использовали свой политический капитал во время перехода. Такое развитие верхнего "сервис-класса" Колоши (Kolosi) называет "революцией заместителей руководителей департаментов". Здесь много общего с гипотезой о преемственности класса технократов. Именно этот "новый класс" позволил Зелени [48] вести речь о "посткоммунистическом менеджериализме", где власть менее связана с собственностью, чем с правом ею распоряжаться. Эмпирические данные, особенно по второй половине 1990-х, однако, показывают, что растущая часть менеджеров имела свою долю в управляемой ими компании.
Сегментацию среднего класса легче всего понять через его финансовые и культурные характеристики. В плане заработной платы традиционный (предпринимательский) средний класс находится в более выгодной позиции, чем новый (наемный) средний класс. Среди членов последнего менеджер оплачивается лучше, чем профессионал (интеллигент не управленец). Практически определение среднего класса должно очевидно использовать потребление сверх среднего материальных и культурных благ. В Венгрии в этом плане наблюдается специфическая непоследовательность, поскольку члены среднего класса должны фактически выбирать стиль жизни с предпочтениием или материального или культурного потребления. Предприниматели и менеджеры, видимо, выбирают материальные блага, а интеллектуалы предпочитают потреблять культурные блага.
При социализме различие между голубыми и белыми воротничками было мотивировано политически, и первые (включая детей) имели определенные привилегии, – по меньшей мере, номинальные и, главным образом, в первые десятилетия режима. В плане социальной структуры, различия между работой голубых и белых воротничков связываются с качеством их труда, включая такие характеристики как тяжесть труда, связанные с ним риски, потенциально изматывающий характер, независимость рабочего, обеспеченность его положения. Социологи развитых капиталистических стран ведут речь об уменьшении вышеназванных различий между трудом белых и голубых воротничков благодаря, главным образом, техническом прогрессу, компьютеризации, автоматизации, "девальвирующими" работу в офисе, а определенные виды физического труда делающие "более ценными". Работники физического труда получают больший контроль за выполняемой работой, что все меньше имеет место среди белых воротничков. Последние также утрачивают преимущества гарантий занятости. Однако известные различия сохраняются. Больший спрос на высокую квалификацию сохраняется среди белых воротничков, особенно в отношении формальной квалификации, в отличие от опыта, необходимого для качества труда. У белых воротничков по-прежнему больше шансов продвижения по службе, чем у работников физического труда.
Эмпирическая проверка применимости "групп по типу труда" (М. Вебер), в свое время проведенная в Венгрии, раскрыла различия в доходах и социальной защите конторских работников и белых воротничков, показала размер дифференциации доходов и социальной защиты работников физического труда [41], связанной с квалификацией. В своем анализе мы рассмотрели средние величины и распределение двух типов дохода. Личный доход интервьюированных раскрыл потенциал дохода индивидов в определенных стратах, а эквивалентный доход показал условия социальной защищенности отдельных социальных групп. Сравнения двух типов дохода также очертили различия между потенциалом доходов и материальным благосостоянием индивидов. Мы обнаружили, что наибольшим разрыв был между неквалифицированными, полуквалифицированными и сельскохозяйственными рабочими, с одной стороны, и остальными экономически активными группами, с другой. Эти различия наличествовали независимо от сектора занятости неквалифицированных рабочих. Разница между квалифицированными и конторскими работниками была неодинакова, создавая интересную модель. Во-первых, средний личный доход в двух классах был идентичен. Разбивка по секторам данных о двух слоях показала предпочтительную позицию в плане доходов определенных групп квалифицированных работников физического труда (в торговле и услугах) по сравнению с конторскими работниками. С другой стороны, обнаружилась резкая разница между условиями социальной защиты конторских работников и отдельными группами квалифицированных рабочих, и в целом этой категории. Если по первым показатели отклонялись вверх от средних величин, то по квалифицированным работникам они чаще были ниже средних.
Суммируя, мы обнаружили явные различия между доходами и социальной защищенностью менее квалифицированных рабочих, квалифицированных голубых воротничков и обычных белых воротничков. Мы также увидели, что границы между двумя последними группами делаются неразличимыми. Группа менее квалифицированных рабочих – неквалифицированная часть рабочего класса – еще существует и может, в некоторой мере, считаться однородной. Условия социальной защиты квалифицированных рабочих и простых белых воротничков, с другой стороны, сближаются, что предполагает два массивных блока потенциального нижнего среднего класса. Эмпирические данные, таким образом, не опровергают, а частично подтверждают теоретическую посылку о размывании границы между умственным и физическим трудом. Однако не все виды физического труда и не все группы работников этого труда подвержены размыванию, - лишь квалифицированные. На этой основе мы рискнули предположить наличие значительного блока работников физического труда, который можно считать относительно однородным, но который резко отграничен от квалифицированных рабочих и простых белых воротничков. Если и есть еще рабочий класс, он "деквалифицируется".
Вопрос идентификации с определенным классом, как типичное проявление классового статуса, впервые был включен в опросы в США, позднее став стандартом социологии. Исследователи вначале интересовались, чувствуют ли люди свою принадлежность к рабочему классу или среднему классу. Первая группа включала преимущественного работников физического труда, чья политическая ориентация была левой, а последние, главным образом, приверженцы правых, принадлежали к белым воротничкам. Позднее категории нижнего класса и верхнего класса также были включены в опросы. Те венгерские опросы, результаты которых мы покажем, использовали еще две категории – нижний средний класс и верхний средний класс. Включение последнего было необходимым так как исследователи почти не находили венгров, которые бы относили себя к верхнему классу. Значительная часть опрошенных, с другой стороны, затруднялась в выборе между категориями рабочего и среднего классов. В опросе надо было дать промежуточный вариант. Но можно найти теоретическое оправдание и классовому статусу, занимающему как раз широкую полосу между рабочим и средним классом. Такие замеры классовой идентификации, очевидно, имеют право на существование, несмотря на то, что в современных обществах чувство идентификации с любой социальной группой, интеграция групп и вероятность индивидуального действия, определяемого идентификацией с любой социальной группой, уменьшаются. Более того, вопрос, использованный в опросе, можно также критиковать за то, что некоторые использованные варианты ответов (рабочий класс, средний класс) получили идеологическую нагрузку в последние десятилетия, что могло влиять на ответы. Эту оговорку нужно обязательно учитывать при анализе, но вопрос, тем не менее, работал вполне убедительно, и может даже считаться неким барометром социальной атмосферы.
Данные по идентификации с общественным классом имеются с весны 1991 по конец 2000 г. В начале периода вопрос задавался реже, в среднем дважды в год, но после 1996 г. чаще и практически ежемесячно после 1999 г. Начиная сверху и со дна социальной структуры, за весь период 1-2% опрошенных идентифицировали себя с верхним средним классом, заметно больше – с нижним классом. Последняя группа начала расти в 1995 г. и росла до конца 1996 г. (до 12%), видимо из-за введения "пакета Бокроса"1. После фазы сокращения, ко времени всеобщих выборов 1998 г., равновеликая доля людей относила себя к нижнему классу. После чего цифра держалась ниже 10%, хотя и ниже 8% опустилась лишь раз, весной 1999 г. в атмосфере оптимизма, обычной после всеобщих выборов.
В начале 90-х каждый второй респондент идентифицировал себя с рабочим классом. За десять лет эта цифра – с некоторыми колебаниями – снизилась на 10%, а во второй половине 2000 г. опустилась ниже 40. Если этот тренд не вызывает вопросов, принадлежность к среднему классу и нижнему среднему классу связана с неопределенностями. Идентификации обеих категорий движутся вместе в разных направлениях: если растет одна, другая уменьшается. С 1997 г. выбор обеих категорий был примерно одинаков, а к концу 1998 г. 30% предпочли средний класс. Весной 1999 г. каждый третий респондент идентифицировал себя со средним классом, после чего тренд пошел на снижение. В последние 18 месяцев десятилетия 25-30% стабильно считали себя частью среднего класса, и эта цифра всегда превышала число тех, кто видел себя принадлежащим к нижнему среднему классу.
В известной мере эти данные на стороне критиков метода, говорящих, что люди все меньше могут идентифицировать себя с определенной социальной группой или классом. Замеры, особенно в начальной части периода, весьма колеблются, показывая сильное воздействие текущей политической ситуации и атмосферы в обществе. Но к 2000 г. ситуация стала стабильнее. Самым крупным классом венгерского общества является, по идентификации, рабочий класс (40%). Затем идет средний класс: с его концептом идентифицируются 28%. Нижний средний класс дает 22%. Сумма охватывает идентификации 90% венгерского общества. 8-9 % чувствуют себя дном общества, а 1-2% - верхом.
По Э. Алларду одно лишь богатство не обеспечивает чувства индивидуального благосостояния, так как мы должны также быть окружены обществом (отношения любви), то есть, интегрированы в общество без демонстрации (слишком обильной) этих симптомов [1]. Не легко эмпирически проверить значение этой проблемы. Для обнаружения нового в общественных отношения индивида нам понадобилась бы проверка слишком многих переменных. Все, что мы можем сказать здесь, сосредоточено на проверке общественных отношений индивид-индивид и индивид-общество, анализировать которые можно в свете интерпретации по Дюркгейму-Мертону. Мертон в "Аномии и социальной структуре" дал дифференцированную рамку и способ интерпретации для исследования аномии. Мы считаем, что ее можно использовать для интерпретации генерированных трансформацией перемен и понимания присущих ей противоречий.
В теории действия Мертон советует различать культурную и социальную системы. Именно культурная система, считает он, определяет цели и ценности, согласно которым действует любой индивид; именно эта система также задает все нормы и легитимные процедуры, ведущие к достижению легитимных целей. В то же время, возможный и необходимый путь и метод достижения этих целей предопределен социальной структурой. Повседневные действия – результат гармонизации целей и процедур (или институтов). Если методы достижения гармоничны с социально ожидаемыми и усвоенными целями, мы говорим о конформном действии, отсутствие такой гармонии ведет в аномийному обществу и девиантному поведению [27, 1980: pp.344 ff.)]. Более того, типичная форма девиантного поведения зависит от того, такой аспект культурной жизни: ценности или институционализированные процедуры, – оказались под действием возможной дисгармонии. Как известно, общая теория действия Мертона выделяет пять типов действия, четыре из которых девиантны [возрождение (revival), ритуализация, уход в себя (retreat), бунт, конформизм]. В итоге, значимость социальной структуры – в обозначении "структур возможного" каждой социальной группы. То есть она определяет, какая социальная группа более или менее склонна выбирать тот или иной тип действия.
Рассматривая типичные черты переходного периода как особый тип социальных перемен, мы придем к заключению, что трансформация, изменение системы, прежде всего, означает полномасштабную, быструю и фундаментальную перестройку институтов. Фактически это означает радикальное изменение наших повседневных действий, перераспределение способов (институциональных инструментов), доступных членам общества, и перемены в их природе, структуре и распределении. (Здесь нам очевидно надо думать о новых правилах государственного управления и экономики).
Что можно сказать об объективно изменившихся данных функциях культурной системы? Конечно, культурные цели также изменились. Более того, они это сделали немного раньше, чем произошла трансформация. Изучение ценностей, например, говорит, что в период социализма уже начал создаваться – не без противоречий – набор ценностей, типичных в другом, современном индустриальном обществе [16]. В начале 1990-х заметны были некоторые мелкие модификации [12]. В сравнении с серединой 1980-х ценность богатства и обеспеченности выросла. В плане индивидуального действия и его легитимности столь же важно, что альтернативные цели жизни – обеспечение нефинансовых (альтернативных) подходов в обращении с нашей жизнью – стали слабее, менее важны, в сравнении с финансами (Табл. 1)
Если в конце 70-х-начале 80-х годов важнейшие цели жизни включали трудолюбие, работу по душе и признание большого или малого сообщества, в годы трансформации эти элементы заметно утратили важность. Связанное с богатством признание росло параллельно с уменьшением признания в сообществе, что может считаться точным отражением превращения финансового процветания в практически единственный показатель успеха. Это значит, что важность финансового признания не просто выросла, но и стала более абсолютным фактором. Этот краткий обзор изучения ценностей помогает заключить, что мы видим медленную, постепенную перестройку культурной системы, задающий цели нашим действиям.
В отношении наших прежних исследований нужно обратить внимание на то, что с самого начала трансформаций повседневная жизнь описывалась со значительной неуверенностью и потерей ориентации. Подчеркнем, что фактически не эта потеря гарантированной государством обеспеченности, дихотомия "безопасность или свобода", казавшаяся неразрешимой Ферге [10], представляется нам наиболее важным фактором. Напротив, мы скорее выделим отсутствие, неясность ценностей, руководящих нашими действиями и невидимыми модификациями доступных нам альтернативных процедур.2
В начале 1990-х люди ясно видели радикальные перемены в культурной системе, в ценностях и легитимных процедурах (таблицы 2, 3). В то же время, есть признаки некоторого прояснения правил культурной системы к середине 90-х. Возможно несколько снизилась и внутренняя неуверенность индивидов в понимании этих правил.
Это показывает перестройку внутри мотивационной системы, руководящей нашими действиями, перестройку институциональных условий, детерминирующих наш доступ к, и трансформацию в социальной структуре, устанавливающей наши возможности3. Другими словами, настоящим сюрпризом было бы, если мы бы не испытали больших перемен фундаментальных типов действия и, в этих рамках, тенденций описания определенных видов девиантного поведения.
Ниже мы покажем перемены и новые тренды характерных типов действия, процессов, определяющих их, и появление нового социального качества.
Уже в начале 90-х Цапф и Мау отметили "демографическую революцию" в Восточной Германии [52]. После воссоединения число рождений упало на 40% за год. Падение не прекратилось и позднее. Число браков одновременно уменьшилось более чем на 50%. Мау и Цапф не нашли аналогичных трансформаций демографического поведения в немецкой истории ХХ века. Они идентифицировали этот феномен для восточных немцев как часть "компенсационной модернизации" „nachholende Modernisierung”. Они предсказывали, что вскоре общество в Восточной Германии станет перенимать западногерманские модели деторождения и брака, хотя не исключили полностью возможности упрочения иного паттерна в Восточной Германии [52, S. 172]. Они завершили свою работу констатацией: "внезапный перерыв преемственности в демографических процессах -– сложное следствие на макроуровне индивидуального опыта вызванного шоком трансформации и индивидуальной реакцией на него" [Там же, S. 174].
Резкое падение рождаемости затем происходило во всех бывших коммунистических странах – если не тем же темпом, то со схожими следствиями. [18]. Индивидуальные решения, - а есть ли что-то более индивидуальное, чем решение иметь детей – и индивидуальная адаптация семьи к трансформации привели к практически идентичным макросоциальным последствиям и самым низким уровням рождаемости в мире. (Табл. 4)
В то же время пока нет полного и научно приемлемого объяснения этого феномена. Согласно одному - самому простому – мнению, трансформация в Восточной Европе не достигла ничего кроме ускорения заимствования западноевропейской модели семьи. В результате страны Центральной Восточной Европы стали частью "второго демографического перехода", происходящего в Западной Европе с 80-х годов. Есть другой подход. Его приверженцы говорят о "гипотезе кризиса". Согласно ей демографические модели в бывших коммунистических странах – по аналогии в Западной Европой (то есть меньше и позже браков, позднее рождение, большое число внебрачных рождений) – стали результатом разных процессов, отличных от Западной Европы (экономический кризис, снижение уровня жизни, потеря гарантированной занятости, меньшая социальная защищенность) [26]. Отсюда оправданность проверки моделей, отличных от "второго демографического перехода". В нашей работе мы, конечно, не ответим на эту дилемму, но обзор и понимание венгерского опыта поможет, вероятно, прояснить проблему и последствия трансформации.
В Венгрии рождаемость вначале показывала относительно медленное уменьшение; был даже некоторый рост в 1990-91 гг. С 1992 г. падение не прерывалось, став особенно значимым в 1996 г., через год после введения ограничительной политики Бокроса. Оно продолжалось до 1999 г., затем последовала стагнация и некоторое улучшение в 2000 г. В то же время уровень внебрачных рождений вырос с 13 до 30%, а возраст рожениц вырос на два с половиной года [18]. В 2000 г. стали рожать женщины на грани 30 лет - в отличие от тех, кому около 20-ти, как было до этого. Такой рост возраста рожениц дает основания для гипотезы о смене модели, о переходе к западноевропейской модели. Перед тем, как обсуждать эту проблему, проверим теорией действия все факторы, снижающие желание иметь детей.
Не сомнения, что трансформация генерировала многие перемены в институциональных условиях и в связанных с культурной системой мотивациях желания иметь детей. Хотя есть определенные условия, институты, перемены которых вполне могли бы влиять на стратегию рождения ребенка, есть и другие условия, институты – и по нашему мнению, они играют много бóльшую роль, – влиявшие на индивидуальные действия непрямо, опосредованно.
Любое решение иметь детей – долгосрочное. Трансформационный период, продолжающийся болезненный опыт перемен, которые привели к краху старого режима и появлению нового, создают множество неуверенностей, которые, по нашему мнению, действуют в сторону отказа от долгосрочных обязательств.
Эта неуверенность ощутима и в системе ценностей (о чем выше говорилось) и в перестройке институтов. Точнее, это означает продолжающуюся модификацию систем поддержки семей [18], уменьшение реальной цены выплат на ребенка и менее стабильные, более жесткие условия занятости. Сегодня есть риски стать безработным. И эти риски самые главные для молодого поколения в возрасте принятия решения завести детей. Есть другие аспекты, когда желание завести ребенка оказывается под негативным влиянием перестройки рынка труда. Другая группа молодежи – выигравшие от трансформации – видела новые возможности финансового и социального успеха, открывавшиеся перед ними. Но этот успех производен от труда и занятости день и ночь, без перерыва. Это ставит женщин на престижных работах в ситуацию трудного выбора между семьей и работой. Были перемены и среди нанимателей: хотя эмпирических данных нет, большинство исследователей предполагают, что планы завести ребенка негативно влияют на шансы соискателя получить место в частном секторе.
Заключение, что высокая квалификация означает лучшие шансы продвижения, подтверждено рынком. Но мы также можем ее учитывать как независимый фактор. В то же время, правительство использовало разные пути расширения поглощающей способности системы образования. То есть, трансформация принесла с собой расширение роли образования для молодежи, очевидным результатом чего стало откладывание решения о совместном проживании, браке и детях. То же относится к "цене возможности". По логике, чем выше квалификация, тем выше цена ребенка. У высококвалифицированных лучше работа и, таким образом, в случае появления детей потери больше.
Еще один ограничитель – очень негибкая система обеспечения жильем, сочетающаяся с радикальным уменьшением числа новых домов, а также резким уменьшением льгот для семей.
С учетом указанных факторов не следует удивляться, что молодежь, пережившая трансформацию, выработала иную модель деторождения, чем молодые поколения 70-80-х годов. И интерпретация по теории действия Мертона, и приложение модели рационального выбора приводит к заключению, что трансформация логически ведет к уменьшению числа рождаемых детей.
Помимо политической легитимности, исследователи трансформации редко подчеркивают, что в 1980-е годы венгерское общество испытало также процессы дезинтеграции, которые – в дополнение к экономическому кризису и политическому недовольству, породившему желание реформ, – могли также влиять на будущие формы трансформации. Р. Андорка привлек внимание к факту, что признаки кризиса в разных звеньях социальной интеграции были до трансформации [3]. Взяв интерпретацию Дюркгейма, он идентифицировал высокие интернациональные индикаторы девиантных поведений – особенно самоубийства и алкоголизм – и их заметный рост, как фактор, описывающий размах процессов социальной дезинтеграции, аномии. Далее, он пишет, что эти процессы играли центральную роль в подготовке к трансформации. "Сейчас представляется, что аномия и отчуждение росли, а моральный и ценностный кризисы в венгерском обществе усиливались. На этой основе мы можем сформулировать гипотезу, что в 1998 г. этот рост аномии, отчуждения и т.д. создал значительное (а после 1986 г. растущее) большинство взрослого населения Венгрии, желавшего радикальных перемен, реформ в экономике, социальной защите и политике, так что это было одной из главных причин (или – главной причиной) грядущей трансформации" [3, 1992, pp. 317–318].
Каким траекториям следовало девиантное поведение после этой перемены? Усилилась ли дезинтеграция общества в этом отношении? Уменьшились ли напряженности, создающие высокую социальную аномию? Вот вопросы, которые мы обсудим, приведя больше фактов девиантных поведений индивидов.
В 90-е годы радикально изменились пути распространения разных моделей девиантного поведения. Часто эти перемены соотносятся с противоположными тенденциями. Интерпретация затруднена изменением в регистрации многих статданных, перестройкой социальной политики и сменой акцентов профессионального и публичного интереса. Оглядываясь назад, в минувшее столетие Венгрии часто приходилось преодолевать два вида традиционно распространенных девиаций: избыточный алкоголизм и самоубийства. В 90-е годы обе девиации демонстрируют, – хотя и неявно – тенденции улучшения в плане частоты. Однако это было улучшение лишь в сравнении с крайне высокими показателями 70-80-х. И эти изменения, конечно, не значат, что данные виды девиаций перестали быть наиболее критическими проблемами венгерского общества, ждущими своего решения. В то же время политически, профессионально и публично фокус 1990-х сместился к другим проблемам, особенно к уголовной преступности и наркотикам. Они пока менее проблемны в плане распространения, чем две другие девиантные тенденции. Верно, что рост преступности и наркомании в 90-е годы объясняет сдвиг фокуса внимания, хотя имеющие большее или меньшее влияние на значительную часть общества психические проблемы никогда не привлекали к себе серьезного общественного внимания – может быть, из-за присутствия в обществе в менее "сенсационном" виде.
Оценка трансформации
Важным способом оценки субъективного благосостояния является измерение удовлетворенности, точнее - удовлетворенности разными сферами жизни по шкале от 0 до 10. К сожалению лишь в 1992 г., то есть уже после начала трансформации – такие данные были получены впервые. Было невозможно выявить "настроения системных изменений", имевшиеся, надо полагать, в 1990 г. Косвенно, по выпускам данных о финансовой ситуации индивидов, мы можем заключить (включая и данные за годы до 1990 см. Табл.5), что такие настроения, если и были вообще, могли сохраняться лишь короткое время. По этим данным 51% опрошенных в 1998 г. ждали ухудшения своего финансового положения, в то время как 24% ожидали улучшения. В 1992 г. пропорции были 48 и 15% соответственно. В отношении финансовых условий пропорция оптимистов уменьшилась, а пессимистов выросла. (См. ниже об утверждении, что финансовые параметры - неплохой индикатор общей удовлетворенности и общей оценки системных перемен).
Данные об удовлетворенности жизнью (Табл. 5) позволяют, с одной стороны, утверждать, что есть заметные несоответствия в плане размера удовлетворенности разными сферами жизни. При высоком уровне удовлетворения наиболее близкими связями (семья, родные, коллеги), есть большое недовольство публичной политикой, особенно в отношении экономики. Также многие недовольны финансовыми аспектами жизни (доход, уровень жизни), что указывает на восприятие экономического спада на уровне индивида.
С другой стороны, видно, что – несмотря на относительно стабильные данные по удовлетворенности во времени – в 1999 и 2000 гг. заметны первые признаки улучшения во всех измерениях. Другими словами, на уровне индивидуальной оценки спустя десять лет после смены системы более или менее везде заметно относительно распространенное улучшение. Это весьма важно в плане легитимности трансформации. Мы видим заметное улучшение в терминах нормального функционирования политической системы.
Тем не менее, стоит внимательно посмотреть на факторы длительной негативной оценки трансформации.
Эмпирическое исследование как раз накануне трансформации показало, что подавляющее большинство венгров считало неизбежной реформу или/и трансформацию экономической системы. Напротив, думавших так же в отношении политической системы было значительно меньше [22]. Именно факт, что население видело напряженности и застой в сфере "потребления", - основной принцип легитимации после 1956 г., проливал свет на эрозию и шаткость бывшей системы. Замедление реализации этого легитимирующего принципа как раз и вызывало недовольство респонедентов, проявлявшееся в их "голосах" в полевом исследовании и подталкивавшее экономическую реформу с целью расширить потребление.
В исследовании 1990-91 гг. [8], респондентов спрашивали, насколько они связывают различные экономические и социальные явления с концепцией демократии. Среди того, что респонденты считали "весьма связанным" были улучшение экономических условий (57%), большее социальное равенство (50%), больше рабочих мест, меньше безработицы (48), а также контроль государства за банками и крупным частным бизнесом (33%). Кроме того, что можно назвать "правильными" ответами (политические свободы, многопартийность, равенство перед законом), люди показали неверные концепции, которые должны были почти неизбежно привести к разочарованию. Конечно, те же ошибки в таком же масштабе были и у респондентов в других посткоммунистических странах. Единственным исключением была, вероятно, Чехия. Там определение демократии ассоциировалось в гораздо меньшей мере с улучшением экономического положения (37%), большим социальным равенством (26) и сокращением безработицы (20%).
Не удивительно, что в начале 1990-х росло недовольство. Перестройка экономики – рост значения рыночного регулирования – не могла произойти за одну ночь, что и вело к разочарованию ждавших от демократии роста потребления и материального благосостояния. Это разочарование вероятно, усилилось тем, что трансформация на ранней стадии обнаружила негативные черты: безработица появилась до роста социальной защищенности, наполнение рынка росло по экспоненте, но подавляющее большинство людей испытывало уменьшение шансов достичь своих потребительских целей. В целом, люди ожидали, что смена политической системы принесет улучшение экономического положения и поэтому они были обречены на разочарование.
В русле приведенных рассуждений подчеркнем, что чувство "недопотребления" и напряженности были следствием не только того, что режим Кадара легитимировал себя через относительную свободу потребления – расширенное потребление. Ведь и для новой системы характерен приоритет потребления. Вспомним, что изучение ценностей показало: есть явный рост в ранжировании ценностей, связанных с материальным, финансовым благосостоянием. Приоритет потребления не только характеризует новую систему, но и потребителей в новой системе, поскольку мы можем заметить усиление и рост усвоения материальных ценностей на ранней стадии системной перемены. Отметим, что к началу 90-х, в сравнении с 80-ми, доля материалистов выросла в сравнении с долей постматериалистов, по измерению шкалой Инглхарта [3, 50].
В Венгрии уровень материальных/постматериальных установок в обществе изучался Элемером Ханкиссом и его группой в конце 1970-х в опросе о личных ценностях. Обнаружилось, что выбор материальных ценностей проявлялся намного сильнее. Взятые у Инглхарта наборы 4 или 4+8 вопросов о целях проходили в ряде венгерских исследований в последние годы (опрос Tárki после выборов весной 1990, исследование мобильности Tárki в 1992, Tárki ISSP модуль окружающей среды в 1993, третья ступень Венгерской панели домохозяйств в 1994 г.). Независимо от метода измерения, эти данные, бесспорно, подтверждают, что уровень постматериальных потребностей в Венгрии отстает от уровня материальных.
Для сравнительного анализа недовольства в Венгрии представляет интерес упоминание, что из всех бывших социалистических стран именно Венгрия демонстрировала самую низкую ценность по шкале постматериализма [50].
Жужа Ферге ввела дихотомию "свобода против защищенности" [10] как возможный способ интерпретации трансформации. В ее анализ выдвинута посылка, что индивиды, – подводя итоги позитивных достижений свободы и негативных следствий потери защищенности - поймут, что в Венгрии перевешивают утраты, негативные последствия потери уверенности, что они сильнее позитивных результатов полученной свободы. Ферге имеет в виду, прежде всего, потерю гарантированных государством прав каждого, а также потерю экзистенциальной безопасности. Но она не считает плоды свободы незначительными. Однако, по ее точке зрения, потеря гарантированных государством прав работника и социальных прав влияет на простого человека столь отрицательно, что он/она в результате выведет негативный итог.
Мы хотел бы добавить еще одно измерение к концепции "защищенности" Ферге. По нашей оценке Ферге слишком акцентирует защиту, гарантируем государством. Этот путь игнорирует другой важный аспект защищенности, который объясняет "болезнь", сопровождающую смену системы – по меньшей мере, как и уход государства из сферы социальной защиты. Мы имеем в виду безопасность нахождения своего путь в повседневной жизни, существование и знание процессов, сущностно важных для жизни (subsistence), а также способность планировать свое будущее. Ибо мы не только и, возможно, не в первую очередь, обретаем чувство защищенности из способности всегда рассчитывать на помощь государства или из возможности добиваться своих гарантированных государством прав, обеспечивающих защищенную жизнь. Защищенность (среди прочего) – это результат знания того, как добиваться поставленных вами целей, способности находить свой путь в повседневной жизни, способности обеспечить уровень жизни, придерживаясь правил и используя возможности.
Сказанное о непредсказуемости покажется неожиданным, поскольку обычно в описаниях тоталитарных систем эти системы внушают беспокойство членам общества именно своей непредсказуемостью [20]. Напротив, демократии западного типа характеризуются предсказуемостью. Мы с этим согласны, но хотели бы привлечь внимание к тому, что длительный период перехода несет – простому человеку – непрерывные и непредвиденные перемены в ориентации, институтах и процессах.
Идея Мертона о согласуемости желаний и возможностей играла ключевую роль в объяснении адаптации на уровне индивидов и домохозяйств в период трансформации. В этом разделе мы уже разобрали возможные последствия нереалистических, неверных ожиданий. С нашей точки зрения, недовольство и разочарование проистекают из напряженности между ожиданиями и реальными процессами, или, точнее, из субъективного восприятия объективных процессов. Здесь мы намерены высветить еще один аспект этой проблемы – размеры данного несовпадения.
Анализ соответствующего набора вопросов в "Евромодуле" 1999 г. помогает понять этот вопрос. В соответствии с традициями эмпирических исследований респондентов спрашивали об оценке условий жизни – их собственной, их друзей и родственников – по 11 ступенчатой лестнице. Вопрос был таким "Мы хотели бы, чтобы вы вновь обратились к вашим общим условиям жизни. На нижеследующей схеме вы видите ряд лестниц. Самая высокая ступень каждой лестницы представляет самые лучшие условия жизни, которые вы можете представить. Где на этой лестнице вы обозначили бы ваши нынешние условия жизни?" В нашем анализе вопрос относительно того, что каждый заслужил, содержал особое значение: "Почти каждый имеет мнение о том, что он/она заслужил. Где на четвертой лестнице, по вашему мнению, вы поставили бы жизненные условия, которые вы, по вашему мнению, заслужили?" По нашей гипотезе, именно напряжение, которое можно здесь измерить как расстояние между оценкой своих нынешних жизненных условий и тех, которые считаются заслуженными, в первую очередь и объясняет недовольство жизнью. Разрыв между двумя позициями в Венгрии относительно велик. Нынешние условия были оценены в среднем как 4,9, а то, что респонденты считали заслуженным ими, стояло на уровне 7,5. Разница в 2,6 раза4. Различие еще более очевидно, если взять доли тех, кто выбрал значение выше 6. Чуть больше 22% населения считают свои нынешние условия жизни лучше 6, а соответствующий показатель составляет более двух третей (68%) для условий жизни, которые считаются заслуженными. В свете этих данных мы не удивляемся, что население Венгрии столь недовольно. Показанные связи легко демонстрируются очень простой моделью линейной регрессии, где удовлетворенность жизнью - переменная, а три фактора – постоянны, то есть (Рис 2) (1) комплексный индикатор материальных условий (индекс пропорциональной депривации; (2) напряжение социального статуса (несоответствие между условиями жизни, которые респондент считает заслуженным им, и воспринимаемыми в данный момент); (3) переменные по возрастным группам (молодежь: 18-39: старшее поколение: свыше 60).
Легко убедиться на этой модели, что именно напряжение социального статуса (расхождения в ожидаемом, желаемом и переживаемом ныне статусе) детерминируют на всех уровнях материальных условий степень удовлетворенности и неудовлетворенности. Трудно сказать, избыточны ли ожидания – и, если это так, то вызваны ли они прежними относительными преимуществами населения Венгрии среди посткоммунистических стран, или "недооценена" нынешняя объективная ситуация.
Из Aмериканских солдат [44] известно, что большие возможности будят излишние ожидания. Поэтому возникает вопрос: какие ожидания и какие оценки ситуации порождены доселе неизвестным темпом социальных перемен. Ведут ли они в недооценке людьми своих условий жизни? Как подчеркивает Ричард [34] , даже те, кто оценивает сейчас свою жизнь очевидно лучше, чем прежде, не смеют/хотят считать себя выигравшими. С другой стороны, считают себя столь бедными значительно большее число людей, чем можно ожидать на основе их реальной жизни. Что подчеркивает такое "ложное" восприятие? Наша теория в том, что именно "механизм двойной оценки" мобильности (дохода) создает высокие показатели субъективно проигравших и низкие показатели субъективно выигравших. Так происходит, потому что динамика перемен на уровне индивидов выше, чем типичная динамика в современных обществах, и возможно, намного выше динамики, характерной для бывших коммунистических стран. В результате в относительно короткий период времени, менее пяти лет, многие пережили и выигрышные и проигрышные позиции. (Табл 6).
Следует вспомнить, что лишь за шесть лет в 2,5 раза больше людей по показателю бедности одноразово в течение своей жизни испытали ее со всеми связанными с ней лишениями. Тот же относится и позициям выигравших. Мы считаем, что индивиды фильтровали разные направления мобильности с помощью разных механизмов оценки. Нисходящая мобильность - даже в течение короткого времени - оставляла глубокий отпечаток в памяти, но те же люди видели восходящую мобильность, только если она длилась достаточно время. Иным словами, после краткого интервала бедности, – а это, мы знаем, было типично при трансформации – требовался долгий, стабильный период не-бедности, чтобы люди поверили, что они больше не бедны. Аналогично, обращаясь к позиции выигравших, люди не верили в улучшение своего положения, пока оно не менялось значительный период времени. Следует помнить, что трансформация происходила во время экономического спада. Поэтому ухудшение условий жизни "еще раз подтверждало" такое настроение. Улучшение условий жизни нужно было видеть вопреки общественным настроениям. Если такие соображения хоть сколько-то реальны, они помогают заключить, что – в условиях спада – динамика выше средней вела к недооценке объективных условий.
Заключительное замечание. В 1990 г. после краха коммунистической системы Венгрия стала на путь нового эксперимента – модернизации на основе рыночной экономики, преобладания частной собственности на средства производства и многопартийной парламентской демократии. Однако переход к рыночной экономике и политической демократии был связан с высокой ценой. В 1990-е перестройка экономики и системы социальных неравенств испытали глубокие перемены. С другой стороны, на пороге века мы можем утверждать, что венгерское общество завершило переход. Институциональные рамки смешанной экономики и ее структура собственности установлены, страна прошла через третьи свободные выборы в 1998 г. Экономика растет. В свете всего этого можно надеяться, что Венгрию допустят в Европейский Союз. Очевидно, это и будет основным вызовом в ближайшие годы. Внешняя адаптация прошедшего десятилетия сменится продолжением внутренней адаптацией.
Ожидания финансового положения семьи в следующем году, 1980-1999 (в % ответивших)
|
Год |
Ухудшится |
Не изменится |
Улучшится |
|
1980 |
10 |
36 |
54 |
|
1988 |
51 |
21 |
24 |
|
1992 |
48 |
37 |
15 |
|
1993 |
50 |
38 |
12 |
|
1994 |
27 |
51 |
22 |
|
1995 |
60 |
32 |
8 |
|
1996 |
47 |
39 |
14 |
|
1997 |
42 |
41 |
17 |
|
2000 |
33 |
45 |
22 |
Источник: [Lengyel 1998: p.188].
Рис.1.
Распределение занятых по секторам экономики
Источник: Панель домохозяйств Венгрии [Magyar Háztartás Panel] 1992-1997, Мониторинговое исследованиеТАRKI 1999-2000.
Табл. 1
Движение некоторых ценностных ориентаций в Венгрии, 1978–1993
|
Ценностная ориентация |
1978 |
1982 |
1990 |
1993 |
|
Богатство |
8.2 |
8.7 |
6.8 |
6.5 |
|
Трудолюбие |
7.7 |
8.2 |
8.7 |
9.6 |
|
Общественное признание |
8.8 |
9.2 |
11.1 |
10.5 |
Источник: [Füstös, et al., 1994. p.82.].
Taбл. 2
Динамика отдельных субъективных показателей аномии между 1978 и 1994 гг.: ориентации в повседневной жизни (смешение ценностей, культурная система, в % ответивших)
|
„Все меняется так быстро, что не знаешь, во что верить.” |
1978 |
1990 |
1994 |
|
Полностью согласен |
21 |
59 |
49 |
|
Частично согласен |
33 |
28 |
38 |
|
Не согласен |
46 |
13 |
13 |
|
Всего |
100 |
100 |
100 |
Источник: [Andorka, 1994. op. cit.p. 87].
Табл. 3
Динамика некоторых субъективных показателей аномии между 1993 и 1997 гг.: непредсказуемость, бесцельность (правила непредсказуемы – в % ответивших)
|
„Сегодня я едва ли найду свой путь в жизни” |
1993 |
1996 |
1997 |
|
Абсолютно верно |
25 |
18 |
17 |
|
Частично верно |
37 |
35 |
34 |
|
Не очень верно |
20 |
20 |
24 |
|
Неверно |
18 |
27 |
25 |
|
Всего |
100 |
100 |
100 |
Источник: [Speder et al 1998, p. 503].
Taбл. 4
Рождаемость в некоторых бывших коммунистических странах 1989-1999
Страна |
1989 |
1999 |
Чешская респ. |
1,88 |
1,13 |
|
ГДР |
1,58 |
1,11 |
|
Венгрия |
1,82 |
1,29 |
|
Польша |
2,08 |
1,37 |
|
Словакия |
2,08 |
1,33 |
|
В целом |
1,89 |
1,25 |
Источник: [Kamarás, 2001], подсчет автора.
Taбл. 5
Общая удовлетворенность в разных измерениях, 1992-20005
Жизнь до настоящего времени 5.7 5.5 5.8 5.6 5.7 5.6 6.2 6.2
Доход 3.6 3.7 4.0 3.6 3.6 3.4 3.8 3.5
Уровень жизни 4.6 4.5 4.9 4.6 4.6 4.5 4.9 4.9
Перспективы 4.2 4.2 4.8 4.4 4.6 4.6 - 5.1
Семья 8.6 8.5 8.5
Отношения
к большой семье 8.1
Коллеги 7.8
Работа 7.4 7.4 7.3 6.5 6.8 6.7 - 7.2
Жилье 7.1 7.0 7.1 6.6 6.8 6.5 6.7 7.1
Соседи 7.3 6.9 7.0 6.7 6.7 6.5 7.1 7.3
Здоровье 6.4 6.2 - - - 5.8 6.3 6.5
Экономика страны - 2.3 - 2.4 2.4 2.5 - -
Возможность участвовать
в принятии
политических решений- 3.8 - 3.8 3.8 4.1 4.5
Общественная безопасность 5.1 5.0
Охрана окружающей среды 4.7
Рис. 2
Модель линейной регрессии, объясняющая удовлетворенность жизнью, по шкале от 1 до 10
Материальные условия 0.25
Статусное напряжение -0.34
Молодежь 0.14
Старшее поколение NS
-----------------------------------------------------------
R квадрат 0.25
-----------------------------------------------------------
Перемены в финансовых условиях семьи за год перед опросом, ответы респондентов (в % ответивших)
|
Год |
Ухудшились |
Те же |
Улучшились |
|
1980 |
11 |
53 |
36 |
|
1988 |
47 |
39 |
14 |
|
1992 |
51 |
40 |
9 |
|
1993 |
60 |
34 |
6 |
|
1994 |
46 |
44 |
10 |
|
1995 |
54 |
40 |
6 |
|
1996 |
58 |
37 |
5 |
|
1997 |
52 |
39 |
9 |
|
2000 |
48 |
44 |
8 |
Источник: [Lengyel 1998: p.187], расчет автора.
Ожидания финансового положения семьи в следующем году, 1980-1999 (в % ответивших)
|
Год |
Ухудшится |
Не изменится |
Улучшится |
|
1980 |
10 |
36 |
54 |
|
1988 |
51 |
21 |
24 |
|
1992 |
48 |
37 |
15 |
|
1993 |
50 |
38 |
12 |
|
1994 |
27 |
51 |
22 |
|
1995 |
60 |
32 |
8 |
|
1996 |
47 |
39 |
14 |
|
1997 |
42 |
41 |
17 |
|
2000 |
33 |
45 |
22 |
Источник: [Lengyel 1998: p.188].
1 Вмешательство государства методом шоковой терапии в жизнь общества, систему перераспределения, благодаря чему чувство социальной защищенности заметно ослабло.
2 Эта идея ближе к концепции "институционального вакуума".
3 В то же время Оффе пишет о том, что самой типичной чертой этой трансформации как раз стал факт, что она происходит разным темпом в отдельных подсистемах общества, в конкретных сферах совместной жизни [29].
4 Наше продолжающееся исследование совместно с Хабихом показывает более выcокий уровень этого несоответствия в Венгрии, чем на западе и востоке Германии.
5амеры удовлет-
ворения 1992 1993 1994 1995 1996 1997 1999 2000
Данные приводятся по 1-6 этапам Венгерской панели домохозяйств (MHP, 1992-1997), проекта "Евромодуль" (1999) и мониторингового исследования (TÁRKI - Social Research Informatics Center, Hungary) . Отметим, что мы проводили в 1999 г. опрос иначе, чем по проекту TÁRKI. В нем все вопросы об удовлетворенности были собраны вместе, а в "Eвромодуле" вопросы об удовлетворенности все время шли после вопросов об объективных условиях.
45
PAGE 1